Руководство для сельских пастырей
1886. Т. 1. № 1–17

«С новым годом» приветствуем и вас, боголюбивые читатели и собратия наши о Господе. Вместе с этим не можем не пожелать вам и «нового счастья», несмотря на всю стереотипность этого приветствия. Впрочем, чем больше вдумываемся мы, тем больше и больше, серьезнее и глубже приходим к заключению, что если кому с наступлением нового года необходимо новое счастье, то попреимуществу нам, недостойным служителям алтаря Господня. Все, кому дороги интересы нашего отечества и нашей Православной Церкви, ждут-не дождутся от нас и народного просвещения, и поднятия народного духа в смысле истинно-русского патриотизма, и народного обновления нравственного и пр. и пр. Для этого Верховной властью отданы в наши руки церковно-приходские школы, властью церковною требуется от нас неустанная церковная проповедь, и все общество и народ русский ждет от нас твердого слова, назидания и утешения в вере и делах благочестия во имя Евангелия и самодержавной, великой власти царской. Как же не вспомнить здесь о счастье, как не пожелать его, тем более, что и прежде от нас желали и ждали просветительной, истинно-пастырской деятельности, лежащей на нас. А много ли мы сделали в этом отношении?…

Станем пред Богом и своею совестью, и вопросим себя по всем статьям честно, искренно, открыто… Вот наши школы народные. Теперь уже не секрет, что они до последнего времени находились не всегда в верных руках, что многие и многие волки в овечьей коже пробирались туда для развращения простого народа православного, и к большему его и всеобщему нашему несчастью успевали инде захватывать в свои нечистые руки неопытных… Сам Великий, возлюбленнейший Монарх наш заметил это с высоты своего царственного престола и рек: «пора положить конец беззаконию»… А народу, указав на нас – его пастырей, сказал: «вот где твои учители; они поведут тебя по пути долга и чести; слушайся их и покоряйся им»… И почуяло широкое сердце русское, какая глубокая, вековечная правда заключается в этих словах. И полюбило оно нашу церковно-приходскую школу, и не десятками, а сотнями и тысячами готовы ринуться в нее и млад и даже стать, чтобы научиться «божественной грамоте», выучиться читать и идти в церкви «по божественному», и понимать «божественные книги», как умели это отцы и деды их, своим благочестием и преданностью престолу возвеличившие и укрепившие землю русскую…

Что же мы – то?

«А мы что же?» скажете вы, «мы и открываем школы по мере сил своих, где это возможно, где для этого находятся средства». И слава Господу милосердному, что так делается… Но все ли мы делаем так? Это вопрос, который невольно, свинцовою тяжестью ложится в голове всякого мало-мальски мыслящего человека и заставляет задуматься, да и как еще задуматься… Вот разстилается пред вами село, русское широкое село, село православное. Как и следует, в таком селе есть и храм, и волость, и земская школа. Вот и шинок, вот и другой, там лавка со всякими бакалеями и красными товарами, – а о церковно-приходской школе и помину нет. Спрашиваешь: «Может быть, здесь священника нет?» – Нет, отвечают, есть, да еще молодой. «От чего же он не открывает церковно-приходской школы?» – А Бог его знает, говорят вам. Сказывают, уж больно в землю закопался; все норовит, как бы побольше доходу иметь с пшеницы или бураков¹. Куды-ж ему думать о школе?… Вот и другое село, далеко, далеко заброшенное от центра жизни. Всюду в нем следы суеверий; там крест, обвешанный какими-то полусгнившими тряпками; там почти у каждого порога дома старая подкова; там баба спешно поворачивает в сторону от другой бабы, встретившейся с пустыми ведрами. Казалось бы, кого и учить, как не этих людей, чтобы просветить их светом веры и разума, – и, говорят, охотники учиться есть, да горе в том, что местный батюшка всю жизнь судится и сутяжничает, и потому о школе и помышлять не может... А вот и еще картина. Село, как село, да в нем вот уже несколько лет, как заведена фабрика. Народу всякого, чужого и своего, много. И народ все шустрый, разбитной. По праздникам пьянствует, а в будни то и дело, что ругается за работой, озорничает на разные лады. Сюда бы, сюда побольше света науки, света веры и назидания Христова. Нам рассказывали, что многие благомыслящие местные жители не раз уже просили открыть им школу, чтобы спасти своих детей от легкомыслия и разврата, – да никак не может сделать этого батюшка, не может очень просто потому, что редко бывает при себе, разделяя хлеб-соль с подобными себе гуляками, а то и сам по себе, – как случится.

Простите, братие, мы взяли картины самые неприглядные, бьющие, что называется, в лице. Но скажите по совести, разве таких картин не бывает, и нет у нас в нашем отечестве? Напротив не случаются ли они у нас довольно нередко?… Пусть же новое счастие с новым годом разрушит, уничтожит до конца эти неприглядные картины и вместо их порадует нас светом истины, благочестия и ревности христианской. Это тем более вожделенно и необходимо, что враги веры и истинной жизни тоже не дремлют. И раскол, и штунда, и неверие, и разврат всюду имеют своих учителей явных и тайных, и всюду они сеют свои всеразрушающие и всеизвращающие семена, подобно евангельским плевелам, нам спящим, когда мы по лености или нерадению, по невниманию к своему святому долгу и призванию, сквернаго ради прибытка, или ради вина и сикера и всяческих других земных утех, пристрастий и печалей житейских, только и помышляем о себе, оставляя врученные нам паствы идти своим путем, на авось, без всякой любви и сострадания к ним, к их нуждам и положению умственному и нравственному.

Удивительно ли, что при таких условиях наш русский народ все больше и больше отделяется от нас, а с сим вместе, – что всего ужаснее, удаляется от веры и Церкви Христовой. И он пойдет дальше, яко пространная врата и широкий путь, вводящий в пагубу, если мы все, все, поголовно, и стар и млад, и здоровые и слабосильные, не возьмем народной школы в свои руки и не станем учить его уму-разуму по книгам божественным, по слову Господню и по писанию.

И странное явление. Бывая иногда в обществе собратий своих и беседуя друг с другом душа в душу, мы слышали от некоторых молодых и убеленных сединой иереев жалобы на то, что «мужик не слушает своих пастырей, мужик скорее поверит какому либо проходимцу, кулаку-кабатчику или еврею шинкарю, чем своему приходскому священнику»… Но стоило только заметить таким иереям: «да у вас же самих вернейшее средство заставить этого мужика слушать вас, и это средство дано вам от Царя, только открывайте побольше церковно-приходских школ, да учите всех по своему, чтобы и Бога боялись, и Царя почитали, и жили по христиански», – стоило, говорят, сказать так или иначе, как они тут же замолкали, как-то сознавались, и по обычаю нашего времени, переходили к другим передовым вопросам. Прибавим еще, – мы знаем таких, которые на лучших из своих собратий, ревностно преданных делу народной школы, смотрят, как на чудаков, напрасно теряющих свои силы, и даже при случае готовы подставить таковым ногу, чтобы сбить с них спесь и заставить их идти заурядным излюбленным путем, путем тьмы и невежества…

Пусть же с нового года, друзья, никто не увидит и не услышит ничего подобного, пусть все от мала до велика, и ближние и дальние, и присные и чужие, все увидят нас настоящих своих церковно-учителей и учатся у нас истинно-христианской науке, так как только в этой науке наша сила, и счастье и преуспеяние нашего народа, нашей святой Руси православной!!!…

Но нам скажут, как и говорят обыкновенно: «все это так, и иначе быть не может». Но чтобы открыть школу, нужны средства, чтобы и самую школу обставить, как следует, и учебниками запастись и пр. и пр. С своей стороны и мы скажем на это: все это отлично, и весьма желательно, чтобы было так. Но не ужели нельзя установить школу и без всяких особых затей, школу простую, заурядную? Напротив, сколько мы понимаем дело, большинство наших священнослужителей тем именно и страдают по отношению к церковно-приходским школам, что уж слишком большие идеалы созидают на счет их, мечтают устроить церковно-приходские школы не иначе, как на подобие земских школ, с особыми, непременно просторными помещениями, с привилегированными преподавателями и т. п. Конечно, при настоящих средствах, таковых церковно-приходских школ у нас и быть не может, по крайней мере во всех местах нашего отечества. От того нельзя не пожалеть от души, что у нас почти совершенно утратился тип так называемой старой церковно-приходской школы. Тут бы всякий мог да и должен поучиться, что можно обучать детей церковной грамоте и в тесной хижине псаломщика, и в кухне священника и даже где-нибудь в углу простого церковного сторожа, лишь бы только было желание учить, и охота учиться. Не больше вот 30-ти лет, как мы сами учились в В–ском духовном училище и семинарии, и с первого до последнего класса никому и в голову не приходило бросить хоть одно полено дров в наши классные печки, и ни одного двойного окна ни разу не вставляли, чтобы согреть нас в самые тяжкие, двадцатиградусные морозы. А по рассказам отца нашего в его время в местечке А–поле все семинарские классы положительно помещались в помещичьих конюшнях, где о печках и помину не было, а были только дыры, в которые незадолго пред сим кучера выбрасывали навоз. И учились, однако, и даже писали замерзшими чернилами разные периоды и хрии в тех же классах, – и выходили люди. Только теперь мы разнежились до того, что воображаем, что не только нашим современным детям, но и мужичкам надобны всякие такие удобства, забывая, что самая простая кухня священника для многих из них и во многих местах может показаться нередко раем пред их собственными курными, едва помещающими всех домочадцев, незатейливыми избами. Открывайте же школы пока хоть в кухнях своих, если не можете или не хотите пустить их в светлицу, открывайте для двух-трех учеников в начале. Поверьте, крестьяне сами потом увидят пользу вашей «божественной науки» и дадут для вашей школы и помещение и средства, как это они уже и сделали, и делают во многих и многих местах и случаях.

Мы позволили себе сказать несколько слов по вопросу о церковно-приходской школе, вопросу самому новому, или, как теперь принято говорить, животрепещущему вопросу нашего времени. Но и другие стороны нашей жизни и деятельности все ли в порядке? Не следует ли и здесь кое-что исправить и урегулировать с новым годом. Посмотрим. Говорият, о хозяине всего лучше судить по его хозяйству. У священников первое и самое ближайшее хозяйство есть церковь, в которой и во имя которой они обязаны учить, священнодействовать и управлять. Когда высокопреосвященнейший митрополит Арсений состоял еще архиепископом Подольским и потом Волынским, то он очень часто говаривал: «сколько ни езжу по епархии, каждый раз все больше и больше убеждают, что где священник богат, там церковь непременно бедна, и наоборот, где священник беднее, там церковь и краше, и благоустроеннее». В последствии нам лично приходилось слышать от высокопреосвященного те же слова, когда он был митрополитом Киевским. Но в одних ли пределах юго-западного края так делается? Нет ли чего подобного и в других местах нашего отечестве? Невольно вспоминаются при этом великие и страшные слова Господа: не можете Богу работать и мамоне. И Его же божественными словами можно только и ответить на это: иже чтет да разумеет…

А какова наша проповедь церковная, каково богослужение, каково отношение к религиозно-нравственным нуждам и потребностям вверенных нам душ? Спросите любого штундиста, от чего он удалился из лона Церкви? И он вам без зазрения совести ответит: – «потому что в вашей Церкви нельзя услышать живого слова; даже евангелия никогда не прочитают по-русски, а только служат, да и служат, чаще всего сами не понимая, для чего и как служат»… Спросите раскольника, почему он не ходит молиться в нашу церковь? И он вам скажет: «потому дескать, что вы не умеете служить истово, а все спешите, да спешите, как будто кто гонит вас за спиной, того не дочитывая, другое совсем пропуская вопреки Уставу и Чину церковному»… Спросите наконец так называемого интеллигентного человека, много лет не бывшего у исповеди, и подчас едва ли не забывшего самой дороги в церковь, почему он так делает? И он непременно поведет такую речь: «а что мне в ваших попах-то? Пробовал я было сойтись, побеседовать с ними… Один трактует все о хозяйстве, другой о консистории, третий о мужиках, что не хотят платить за требы, сколько ему угодно; – а заговори с ними о Боге, о религии, спроси о самых насущных недоумениях в той или другой области веры; попроси совета, утешения, назидания, – тут они сейчас пасуют, или молчат совершенно, или же если и станут говорить, то все как-то слабо, неумело, не от сердца. Как же таким людям открывать свою душу и совесть, как предаваться их водительству в жизни духовной?». Скажем более, мы до того уронили себя в глазах интеллигентных людей, что даже в то время, когда мы беремся искренно защищать истину, нас всегда готовы спросить из-под тишка: «Да сами-то, вы, честной отец, верите ли тому, что так горячо защищаете?». И так говорят и действуют сплошь и рядом, весьма часто, правда, и преувеличивая дело… Но если бы не было чего подобного в жизни нашей, то откуда бы и взялись материалы для речей такого рода? Если, как говорят ученые, в каждом мнении заключается непременно своя доля исторической правды, то тем более она должна заключаться в этих речах, столь близких к нам по времени и по характеру своему.

Пожелаем же от души, чтобы с новым годом ничего подобного и в помине не было, а вместо этого наступила новая эра в нашей жизни и деятельности. И прежде всего употребим все зависящие от нас средства, чтобы ввести живую проповедь в церковь, проповедь любви, духа и силы, которую бы народ полюбил и из которой бы черпал для себя необходимое руководство и назидание в своей жизни и в своем поведении. Для этого хитрости не надо никакой. Не можете говорить сами своих проповедей, поучайте народ от готового материала. Пользуйтесь наиболее лучшими печатными поучениями и беседами, изучая и приспособляя их к потребностям и к пониманию своих слушателей. Не можете сами выписывать наиболее лучших и печатных проповедей на собственные средства, выписывайте на средства церковные. Только поучайте народ, поучайте и на литургии, и при требоисправлениях, поучайте при всяком малейшем удобном случае, и если будут у вас слушатели, сердца которых не примут вашего слова, подобно семени, посеянному на пути, или на каменистой почве, или в тернии, то найдутся и такие, которые с радостью примут слово, и принесут плод сторицею. К церковной проповеди присоедините также и внебогослужебные собеседования, и вообще учите всюду, и в церкви, и в доме, и на стогнах градов и весей, и на поле, учите вере и благочестию христианскому, учите обязанностям гражданским и общественным, – и не может быть, чтобы никто не послушал вашего слова, ибо живо и действенно слово Божие, и еще не было примера, чтобы оно не имело влияния на простые сердца нашего боголюбивого народа православного, лишь бы только мы не ленились учить его во имя Господне.

При наступлении нового года не можем не пожелать, чтобы все мы всегда сами были проникнуты духом молитвы и надлежащим искренним, сердечным пониманием того, что служим и для чего служим. Нельзя расположить других к слезам, не начавши прежде самих плакать. Так нельзя требовать и от народа, чтобы он со всею сердечностью относился к богослужению, когда священник, совершающий его, сам служит рассеянно, машинально, небрежно, с непростительною поспешностью и т. п. Вместе с этим, если когда, то особенно в настоящее время, все священники безусловно должны принять возможные меры, чтобы народ заставить непосредственно участвовать в богослужении посредством так называемого всеобщего пения. Это пение завещано нам веками, христианства, – и оно было одною из тех мощных сил, которые некогда содержали первенствующих христиан в духе всеобщего единения и любви христианской. В лучшие минуты, переносясь мыслью в древние катакомбы, где, между прочим, молились первые христиане, мы не можем без волнения сердечного представить себе картину, когда диакон по указанию предстоятеля возглашал: «будем молиться о том-то», и народ едиными устами и единым сердцем отвечал на это громогласным и единодушным: «Господи помилуй»; – или, когда предстоятель, завидя появление зари на востоке, возглашал: «Слава Тебе, показавшему нам свет», и все присутствующие на это отвечали единогласным, высокоторжественным: «Слава в вышних Богу» и пр. и пр. Что же лучшего можем мы сделать для поднятия народного духа, народной веры и благочестия, как не возвратиться самим и народ возвратить к этим великим, приснопамятным временам? Не говорите, что это трудно. Послушайте, сколько уже собратий наших о Господе устроили у себя это святое дело… Поучитесь у них, как они это сделали, и, не мудрствуя лукаво, возьмитесь за труд, и вы успеете так же, как и они себе во славу и на радость Церкви Божией.

Говорить ли далее о том, насколько необходимо для нас с новым годом, чтобы духовные чада наши всегда и везде имели в нас своих ближайших советников, руководителей, утешителей, и т. д. и т. д.?! Если в какой области своей пастырской деятельности мы по истине оскудели, то – в области духовного влияния на советы своих пасомых. Сказать правду, – и пасомые сами виноваты в этом случае, все более и более погружаясь в бездну неверия, отрицания или индеферентизма и прочих современных всеразрушающих и все святое извращающих измов, из коих пресловутый штундизм пробрался даже в среду народа… Но и мы-то неужели нимало не повинны с этой стороны? Давно ли один из отечественных архипастырей заявил во всеуслышание, что есть такие священники, которые во всю жизнь свою не только не читают, но даже не разрезывают своих Епархиальных Ведомостей?! Между тем и сан наш, и общество и само слово Божие требует, чтобы мы были всегда и во всякое время готовы присно ко ответу всякому вопрошающему словесе о нашем уповании… Как же я буду разрешать недоумения других, когда сам себе не разрешаю их ни путем самостоятельного размышления, ни путем обучения по книгам. Какое право имею я посягать на водительство чужой совести, когда моя собственная совесть не просвещена светом веры, и моя собственная душа блуждает в потемках, не ведая нередко не только что делать, но и где поучиться тому, что и как делать во имя Господне, когда моя голова не только не знакома с творениями отцов и учителей Церкви и со всеми лучшими произведениями христианской апологетики и нравоучения, но и перезабыла то, чему училась в школе? Как я могу утешать ближнего своего, когда мое сердце не научилось проникать в сердца других, понимать чужие радости и горе, дабы приобщившись тех же опытно или теоретически, и искушен быв по всяческим, я мог и искушаемым помощи. Однажды в Почаевской Лавре мы застали Высокопреосвященнейшего Димитрия, скончавшегося в сане архиепископа Одесского, за чтением одной из повестей Достоевского в Русском Вестнике. Незабвенный Владыка, не спеша окончил начатую страницу, и потом обратясь к нам, сказал эти незабвенные слова: «Да, если кому, то нам, служителям алтаря, надо читать, читать и читать все». Ибо жизнь не стоит, а чуть ли не ежедневно, не ежечасно является к нам с новыми и новыми запросами, с новыми недоумениями и новыми недостатками. Как же я буду проповедовать о них, как буду трактовать о них с другими, если сам не буду знать ничего. Нам повелено: не любите мира, ни яже в мире; но чтобы не знать, что делается в мире, нигде не написано. А напротив прямо говорится: «вся искушающе, добрая держите»... Сколько силы и глубочайшего значения и мысли в этих словах! Но в особенности каждый из священников обязан безусловно знать, что говорится, как свои два пальца, те заблуждения, с которыми ему приходится сталкиваться или по приходу, или по должности, как напр. в Великой России с расколом, в пределах западного края с латинством, в прибалтийских губерниях с протестантством, в приволжских и др. соседних губерниях с магометанством, на юге России с штундой, в высшем обществе с разными Штраусами, Ренанами, «исповедями» Толстого, процветаниями Редстока, и пр. и пр. Только с такими знаниями, соединенными с глубоким непосредственным знанием своей православной веры и тех коренных основоположений, на которых утверждается вся ложь и несостоятельность показанных заблуждений и других им подобных учений мы можем смело и открыто стать на защиту святой истины в несомненной уверенности, что никакой враг не сразит нас. И никто не сразит во веки веков, потому что истина только одна; надобно только ясно и основательно знать и сознавать ее, проникнуться ею и полюбить ее, чтобы передать ее и заставить других усвоить и полюбить ее.

То же самое должны мы сказать и о необходимости ближайшего знакомства нашего с наукою христианской нравственности и вообще с антропологией, психологией и со всем, что так или иначе относится к жизни человека, в его быту семейном, хозяйственном и пр. и пр. А для этого в особенности считаем необходимым с новым годом пожелать лучшего устройства нашим церковно-приходским благочинническим библиотекам… Может быть, не все знают, что обычай или скорее обязанность священников обзаводиться лучшими книгами для своего образования – руководства есть один из древнейших, апостольских обычаев и обязанностей. Так в одном из своих посланий к Тимофею св. апостол Павел в числе других поручений, возлагаемых на Тимофея, явно просит его: градый приноси книги паче же кожаныя. Как же нам-то не читать и не учиться постоянно, твердо и неизменно, когда сами св. апостолы подвизались в этом не смотря на то, что столь обильно были просвещаемы и наставляемы от Духа Божия… К сему нельзя не пожелать, чтобы во имя ближайшего нашего просвещения и руководства в познании вещей божеских и человеческих самая высшая церковная наша власть пришла к нам на помощь. Много раз, просматривая старинные описи церковные, мы всегда с любовию останавливались на библиографических отделах этих описей, и находя в них целые десятки разных святоотеческих и других руководственных произведений, всегда с преискренней благодарностью замечали, что эти книги были присылаемы или непосредственно «от Св. Синода» или по «распоряжению Св. Синода», иногда безмездно, а большей частью и с платой, смотря по назначению книги или по ее достоинствам. От того напр. в церкви нашего отца на Волыни мы с первым проблеском сознания встречались и с Библией великой, так называемой параллельной, и с Новым Заветом на русском языке, и с толкованиями на разные апостольские послания, Четьи-Минеями, с наставлениями на счет оспы, – и что всего достойнее внимания может смело уверить, что эти книги не лежали в церкви в пыли, а были прочитаемы даже грамотными крестьянами. Какое было бы величайшее благодеяние для нас, если бы Св. Синод и теперь поручил хоть бы Духовно-учебному Комитету ежегодно рассылать по всем церквам нашего отечества по 5–6 лучших новейших книг и брошюр, начиная с Библии на русском языке, и кончая разными наставлениями по пчеловодству, по части дифтерита, тифозной горячки и пр. и пр. Ни одна церковь не обеднела бы от того, если бы заплатила в год по 3–4 руб. за такие книги. Между тем такого рода способ приобретения их имел бы то особенное значение, что как приобретенные официальным путем, они официально, обязательно должны были храниться и прочитываться священниками, и не погибали бы бесследно, как погибают большей частью теперь книги, приобретенные частным путем и частными лицами. Есть и еще способ побудить нашего брата надлежащим образом относиться к означенным книгам, способ практиковавшийся некогда лучшими старинными архиереями: в былое время некоторые епархиальные преосвященные или сами лично, или через доверенных лиц спрашивали священников о содержании и усвоении прочитанного из тех или других книг, находящихся в церковных библиотеках, – и кто станет спорить, что не без пользы?.. Но об этом поговорить когда-нибудь особо. А теперь пора и кончить нашу беседу, хотя сказать правду, о многом и многом следовало бы еще поговорить с своими братьями и сослужителями.

В заключение своей беседы находим необходимым обратить внимание ваше, возлюбленные братья, на некоторые особые аномалии в современной частной жизни и поведении нашем. В этом отношении нельзя не пожелать, чтобы с новым годом все мы до единого научились умению жить не выше положения своего и средств своих. Не то хотим мы сказать, чтобы священнослужители наши прозябали в нищете или в неряшливости и т. п. Но, как хотите, не может быть не признан возмутительным все более и более входящий в моду между иереями обычай, в силу которого иные священники, желая, что называется выбиться из своего положения, простерли свою ревность до того, что уж никак не желают, чтобы их именовали батюшками, или их жен матушками, а чтобы называли их баринами, барынями и т. п. Конечно, дело не в именовании, а в том, что подобного рода порядками мы сами все более и более отдаляемся от народа, так как со званием барина и барыни мы норовим и жизнь вести барскую, и таким образом невольно созидаем непроходимую бездну между собою и простым черным людом, из которого собственно и составляется настоящий русский народ наш. Давно ли, например, отцы наши принимали всех, и панов и простолюдинов в так называемых своих незатейливых светлицах? А теперь некоторые из них обзавелись разного рода кабинетами, канцеляриями и т. д. Удивительно ли, что при таких условиях, с падением патриархальной простоты в нашей внешней обстановке все больше и больше отходят в вечность и патриархальная простота отношений между пастырями и пасомыми, и вместо этого образуются одни панские, барские отношения самомнения и гордости со стороны одних и приниженной подчиненности и лицеприятия со стороны других – отношения, нередко подрывающие до корня всякие лучшие порядки в жизни церковной и религиозно-нравственной. Но еще опаснее, и можно сказать, ужаснее и непростительнее подобного рода отношения с нашей стороны, что в большинстве случаев они созидаются нами же самими искусственно, или говоря проще, посредством долгов, в чаянии грядущих благ, будущей наживы и т. п. И вот нередко можно встретить священника разъезжающего в фаэтонах и чуть ли уже и не в каретах, жену и дочерей его щеголяющих в шелках и бархатах, – тогда как в кармане самого хозяина кроме долгов росписок да разного рода обязательств ничего не имеется. Не диво, что при таких и подобных обстоятельствах, в настоящее время только и слышишь, что такой-то или другой священник, умерши, оставил жену и детей без куска хлеба, – и благо было бы, если бы еще без хлеба, а то и с неоплатными долгами в придачу. Так мы забываем самое простое апостольское слово, что аще кто из пресвитеров о своих, паче же о присных (т. е. домашних) своих не печется, веры отвергся есть, и неверного горший есть… И может ли быть иначе?...

Тем более никто из здравомыслящих и честных людей ни в каком случае не может похвалить многих из нас за современные стремления жить по-барски не только во внешней обстановке, но и по мирским современным нравам и обычаям. А некоторые из нас живут именно по таким нравам и обычаям, разрешая себе играть в карты нередко по целым ночам пред самою божественною литургиею, нарушая без всякой надобности посты не только у себя дома, но и в общественных собраниях, обзаводясь разными ненужными модными воротничками, манжетами в своей одежде и пр. и пр. И мало ли чего иные иереи не творят в этом роде? Вот, например, в так называемом образованном обществе какой-либо грубый кощунник, по обычаю, в присутствии служителя алтаря, начинает глумиться над св. верою, или над чудесами, или даже над лицем Самого божественного Спасителя нашего, Господа Иисуса Христа… И служитель Христов тоже молчит по обычаю вместо того, чтобы всеми силами своего ума и сердца защищать св. истину. Там новейший русский гражданин живет открыто с чужою женою в модном гражданском браке, – и пастырь церкви вместо того, чтобы понудить их оставить незаконную связь, готов нередко считать за честь, когда они соблаговолят посетить его дом, потому что это так теперь принято, в моде и т. д. Да, оскудела в нас великая ревность по вере, – и из-за чего? Чтобы за все это мир гладил нас по голове, называл нас современными своими батюшками и т. д. Но не радуйтесь, возлюбленные… Так обыкновенно поступают с нами только в глаза, – а там за кулисами сами же современнейшие либералы поносят нас за наш либерализм, и уж если к кому, то никак не к своему либеральному попу пойдут они за советом и наставлением, если когда Господь Своею благодатию воззовет их из бездны неверия к свету веры и благочестия Христова. Да и к чему и зачем идти к таковым? Не говорим уже о том, что подобные пастыри никогда и никаким образом не могут пользоваться надлежащим уважением и доверием у людей искренно верующих и преданных уставам и обычаям церковным… А где нет уважения и доверия, там конец один; там и пасомым горе, и пастырям, если они действительно виновны в этом, стыд и осуждение в вечность.

Такой же стыд и осуждение падут на наши несчастные головы, если мы с новым годом не постараемся дальше поставить семью свою в такое положение, чтобы жены наши были не барынями, а лучшими советницами, наставницами и ближайшими помощницами своих прихожан в особенности по части хозяйственной или медицинской помощи; чтобы жены и дети наши были живым примером для всех по предмету молитвы, благонравия и посещения храмов Божиих, – а не так, как большею частью заведено теперь, что не только наши гимназисты, но и семинаристы, находясь в домашнем отпуске на праздники или на вакации, за стыд себе считают стать на клирос, почитать или попеть, не находят даже нужным бывать в церкви на богослужении в самые величайшие праздники; чтобы все мы научились уважать, как должно, всякую церковную власть, начиная от епархиальных архиереев до благочинных и духовников своих, и чтобы оо. благочинные с своей стороны забыли нажитый и в частности укоренившийся под влиянием бывшего выбора их – обычай покровительствовать всякому встречному-поперечному из своих собратий, во всем без разбору, и в особенности не скрывали недостатков тех, которые заслуживают порицания, осуждения и наказания для их же собственного исправления и чести всего духовенства; чтобы и прихожане наши не имели ни малейшего основания жаловаться на наши поборы, притеснения и взятки, и все мы прониклись одною мыслью, что достоинство прихода и доходы с него зависят большею частью не от самого прихода, а от личности и достоинства священника и пр. и пр.

И вот занимается Божия заря, рассветает новый Божий день, день нового года и течет своею обычною чередою навстречу наступающей ночи… Но где-то и как застанет этот день нас, недостойных служителей? Знаем и с радостью видим многих истинных пастырей и достойных служителей алтаря Господня. На вас-то и вся наша надежда, надежда великого Государя нашего, всего общества русского и всей Церкви Православной. Вы соль нашей земли, нашей святой Руси православной, и как семя святое, вы настоящее стояние ее. Идите же своим благословенным и благодатным путем. Он вас и ваших пасомых так или иначе приведет к Тому, у Которого все будут цари и иереи, и Который некогда скажет избранным Своим: приидите благословенные Отца моего, наследуйте уготованное вам царствие от сложения мира. Достоин бо делатель мзды своея, а тем более пресвитеры трудящиеся в слове и учении…

И не для вас, но для вас написанные нами предыдущие строки. Нам самим нужно поучиться у вас вашей любви, терпению, ревности и благочестию и, поучаясь всеми силами и всем существом своим, подражать вам словом, житием, духом, верою и чистотою… Тем более обязаны подражать вам во всем и учиться у вас все те, которые, читая эти строки, так или иначе с той или другой стороны узнают себя в них, и, узнавши, или, по слову Господню, сами, пришедши в себя, восхотят оставить все недоброе и обратиться на путь веры, долга и совести.

Конец же завещания есть: рано или поздно каждому из нас придется попрощаться с этою жизнию, как и всем смертным на земле. И понесут наше бренное тело в могилу и положат его там, как всех прочих, чтобы, вставши из гроба по возгласу архангельской трубы, мы лицем к лицу встретились не только с своею совестью, но и с своими пасомыми. И блажен будет, кто с верою и упованием скажет тогда Господу и Судии мира: «се аз и дети, яже дал ми есть Бог»… Но что будет с тем из нас, кто по совести не может тогда сказать этого? Если вместо милости и благословения Господь потребует отчета у нас за наше невнимание к Его заповедям и своим обязанностям, за нашу леность и нерадение и за погибель душ, вверенных нашему попечению, и за все за все, чем мы губили безвозвратно себя и других и оскорбляли бесконечное правосудие Его…

Что тогда? Повторяем еще и еще: иже чтет, да разумеет. Мы же знаем только одно, что Бог поругаем не бывает, и что Он вообще воздаст коемуждо по делам его, тем более от пастырей взыщет овец своих от рук их, «егда в чину своем монах и иерарх, старый и юный, раб и владыка истяжется, вдовица и дева исправится, тогда всем горе (будет) имевшим житие повинное», – тогда уже не будет ни нового, ни старого года, ни дня, ни вечера, а одна, одна вечность нескончаемая, неизменная и безповоротная.

Был такой случай. По делу об утверждении духовного завещания крестьянина Д. Б., мировой судья 1-го участка Б. у. С. губ. вызвал повесткой на 29-е число апреля прошлого года приходского священника, подписавшего завещание Б., для удостоверения подписи. Священнослужитель этот в назначенный день в камеру мирового судьи явиться не мог по случаю парализма лихорадки и послал мировому удостоверение о болезни от своего причта за общим подписом и церковною печатью. Должность участкового мирового судьи почему-то на этот раз занимал почетный мировой судья, уездный врач Г., который не принял во уважение причтового свидетельства о болезни, а наложил штраф на неявившегося свидетеля в 3 руб. на основ. ст. 91 Уст. гражд. суд. Объявление о наложенном штрафе от 6-го мая за № 784 было подписано уже самим участковым мировым судьей Н. с присовокуплением что на основ. ст. 92 того же Устава штрафованный свидетель может представить к нему свое оправдание в течении двух недель со времени объявления. 11-го мая по повторительной повестке духовный отец Б-ва, не оправившись путем от болезни, через силу явился к судье Н. и, по засвидетельствовании подписи, спросил: «какое оправдание в неявке он может представить для освобождения от наложенного взыскания»? «Свидетельство врача или помощника его» – сказал жрец осиды. Свидетельство врача в данном случае не могло быть представлено, ибо врач местный и есть тот самый Г., наложивший первоначально штраф, а помощник врача К-й больницы Г., действительно отпускавший из больничной аптеки хину для лечения, но лечил свидетеля, да если бы и лечил, но имел права выдать свидетельства о болезни, как старший только фельдшер; лечил же на самом деле его студент IV курса медицинского факультета, который и написал свидетельство о болезни свидетеля, удостоверенное 15-го мая местным волостным правлением. На отношении, при котором препровождено было это свидетельство, судья Н. надписал: «так как настоящее удостоверение, приложенное к сему заявлению, есть частное, а не официальное, и потому не может служить доказательством причины к сложению штрафа за неявку в суд свидетелем, а потому постановил: настоящее заявление вместе с приложением возвратить просителю обратно через местное волостное правление». А чтобы штраф уважаемого в здешней местности свидетеля сделать более гласным, – судья потребовал штрафные деньги через полицию, а та через пристава 1-го стана Б-го у., а сей последний – через полицейского урядника; а потом потребованы были таким же путем пересылочные деньги – сколько-то копеек.

В статье редакции «Руководства для сельских пастырей» «Участие священников в составлении духовных завещаний неграмотным прихожанам» (см. № 46 прошлого года), составленной по поводу вопроса о. Колмакова: «имеет ли право священник писать духовные завещания неграмотным прихожанам», – разрешается этот вопрос в утвердительном смысле на основании 1048 и 1053 ст. Х т. I ч. В данном случае только желательно, чтобы духовные отцы, долженствующие подписываться под завещаниями в качестве составителей и свидеятелей, в случаях явки их по болезни и по другим уважительным причинам для засвидетельствования своих подписей, – были ограждены законом более положительным и ясным от произвольных судейских штрафов, налагаемых на них мировыми судьями по внутреннему убеждению». При существовании таких штрафов духовные отцы будут по неволе отклоняться не только от писания, но и от подписи завещаний в качестве свидетелей, будучи поставлены в невозможность представлять медицинские официальные свидетельства о своей болезни мировым судьям; а при уклонении их в глухих селениях большею частью и некому написать завещания кроме духовного отца. Могут возразить, что священник этот мог бы обжаловать наложенный на него судьей штраф в мировом съезде. Действительно мог… Но ведь для этого нужно подавать прошение тому же мировому суде для передачи в мировой съезд, потом явиться в назначенный день из села за несколько десятков верст в город в качестве просителя ждать милостивого решения этого уездного ареопага без надежды большею частью получить его. Лучше уж отдать три-пять рублевой штрафу, чем проделывать все эти официальные формальности, а потом уклоняться от подписи завещаний.

Крестьяне в подобных случаях представляют заявление о болезни от сельских старост и волостных правлений, – и суд довольствуется заявлениями такого рода: почему же священники, живущие в отдаленных сельских приходах, как лица привилегированные, должны представлять непременно медицинское свидетельство о своей болезни – именно от врачей, весьма часто живущих от них на 50 и более верст, а не от своих причтов, – тем более, что бедные сельские священники только в крайних критических случаях вынуждаются лечится у врачей, большею же частью имеют у себя дома некоторые существенные лекарства, которыми лечатся сами и делятся с своими прихожанами.

Свящ. И. Н-в

По прочтении предыдущей статьи один почтенный юрист дал такое заключение: «Определение мирового судьи о наложении штрафа за неявившегося священника в качестве свидетеля неправильно. Штраф наложен мировым судьею, как сообщает священник И. Н-в, на основании 91 ст. Уст. гражд. суд.; но эта статья относится лишь только к свидетелям из лиц светских и при том не состоящих в военной службе. Что же касается свидетелей из лиц военных или священнослужителей и монашествующих, то об них в том же Уставе предусмотрены особенные специальные правила, а именно: лица военного ведомства вызываются в суд в качестве свидетелей не иначе, как через ближайшее их начальство, а при уведомлении начальства о невозможности явиться свидетелю суд обязан более свидетеля не вызывать, а допросить его по месту его служения (ст. 89 Уст. гражд. суд.). Относительно же свидетелей из священнослужителей и монашествующих в ст. 90 того же Устава сказано: если таковые не явятся по первой повестке, то они вызываются через свое ближайшее начальство. При таком указании в законе о последствиях неявки священнослужителей и монашествующих не может быть и речи о штрафе. Кроме того, указанная мировым судьею 91 ст. относится к свидетелям очевидцам какого-нибудь факта, долженствующим подтверждать свое показание за присягой, а не к свидетелям, подписавшим духовное завещание, которые вызываются в суд только для признания своей подписи и это показание дается без присяги. Остается таким образом жалеть, что священник не обжаловал определение судьи в съезд мировых судей, который, наверное, это определение отменил бы».

В малороссийских епархиях есть старинный обычай, свято-чтимый и в настоящее время, устроять поминальные обеды по взрослым умершим до истечения годовщины их смерти. Эти обеды, по мнению народа, представляют собою последнее чествование умершего. Сделавший обед, может без угрызения совести вступить в новый брак, если обед был по умершей жене его, или жена может выйти замуж, хотя бы срок вдовства их был шестинедельный. Не сделавшие обеда и вступившие в новое супружество подвергаются нареканию, как люди не чтущие памяти умершего.

Первое место на обеде занимает священник, который пред обедом освящает воду, дом, поет полную панихиду и в заключение благословляет «заздравное»². С особенным умилением члены семьи и близкие родные, старые и малые принимают участие в отправлении «заздравной». Во время отправления этих треб собирается званый народ и с благоговением присутствует при отправлении служб. Но вот служение окончено, причт убрал со стола ризы и церковные вещи, народ со священником во главе садится к столу, быстро приготовленному для обеда. Подается много явств и в большинстве ведется беседа о современных делах. Обед продолжается около часа и более, если этим не тяготится священник.

Для священника, не пьющего спиртных напитков и привыкшего вести правильный образ жизни, поминальные обеды очень тягостны и наводят тоску. Пить он не может, есть в неурочный час не хочется, особенно когда приходится отправлять два-три обеда в один день. Сокращать обеды до 5 и 10 минут неудобно, так как это считается обидой для хозяина и прихожане не преминут упрекнуть священника в гордости и холодности к ним.

Первое время на таких обедах я чувствовал себя неловко: есть не хочется, отказываться от еды тоже неудобно, могли подумать, что брезгаю их хлебом-солью. Думая, как избавиться от этой тяготы, я остановился на апостольской заповеди об обязанности пресвитера учить народ «временне и безвременне» и не замедлил воспользоваться этим наставлением. Отправляясь на обед, я позаботился подыскать в находящихся под руками книгах удобопонятные сказания о поминовении усопших. После отправления службе, садясь за обед, я обратился к присутствующим с речью, что учиться Слову Божию во всякое время и на всяком месте полезно, что этому научают нас св. апостолы; а насколько это удобно, я указал на трапезу монахов в монастырях, где во время обеда читаются жития святых. Начал чтению и слежку за впечатлением и вниманием слушателей обедающих. Все говорило не в мою пользу: мое чтение показалось странным. От неудачи я однако не упал духом, а продолжал, обращая особенное внимание на внятность и выразительность чтения. Благодарение Богу, мои старания увенчались успехом. Народ уже не находит неуместным мое чтение, а со вниманием слушает читаемое, и даже принимает участие в беседе по поводу прочитанного. Часто бывает, что увлекшись чтением и беседой присутствующие забывают и про обед. Когда случалось напомнить им об этом, они говорят: «да пообедать-то, батюшка, мы всегда успеем, а вот послушать слово Божие, так это другое дело». А там смотришь, старуха, отживающая свой век, со слезами на глазах говорит: «век прожила, а этого не чула (не слышала)». Отрадно становится на душе, видя что слово Божие находит себе таких внимательных слушателей. Читаешь, беседуешь и не замечаешь, как проходит час и более времени, и сам радуешься своему сеянию слова Божия.

Нахожу нужным при этом присовокупить, что сказания о загробной жизни и жития святых, изложенные самым простым и удобопонятным языком, народ слушает с особенным вниманием. Трактаты же об отвлеченных истинах утомительны и тяжелы для простых слушателей.

Пишу эти строки, чтобы поделиться со своими сопастырями и узнать их мнение по этому делу. Быть может, кто-нибудь нашел более удобное занятие для священника во время поминальных обедов, пусть откликнется. Мы с благодарностью примем добрый совет.

Священник А. Б-й

Хвалите имя Господне, хвалите рабы Господа, стоящие во граде Господни, во дворах дому Бога нашего. (Пс.134:1–2)

Неоднократно мне приходилось выслушивать от местных баптистов-штундистов замечания о том, что мы, православные, посещая наши храмы, бываем так совершенно безучастными зрителями всего того, что там творится: ничего не понимаем, а только стоим да зеваем, и потому наше-де, церковное служение не есть общественное богослужение. Подобными суждениями были заражены и многие из православных поселян нашего прихода.

У меня был хор из детей-учеников моих (я народный учитель); дети по воскресеньям пели литургию довольно стройно; но мне хотелось, чтобы пели в церкви не одни ученики. Вот однажды я и говорю местному священнику: – «давайте-ка, батюшка, введем общее пение в церкви». – А, знаете, было бы хорошо! отвечает он мне. И мы, после некоторого обсуждения, порешили в следующее же воскресенье предложить всем присутствующим в церкви (а их тогда бывало очень незначительное количество) петь за хором. Проходит воскресенье, другое, а петь никто не соглашается, даже желающие петь стесняются: обычай видно не легко изменяется. Я уже почти и не надеялся на успех. Но вот один из крестьян говорит мне: «вам, г. учитель, надо стать с мальчиками меж народом, посреди церкви, а не на клиросе, тогда увидите, что все будут петь». Я сей час же попробовал воспользоваться его советом. И что же? Вот уже скоро будет год, – у нас церковь бывает полнехонька народа и все поют без различия пола и возраста. Спевки с народом бывают по воскресеньям, после обеда, в школе, где также бывают и воскресные чтения. Вместо причастного поем любимейшую песнь православного народа – «О всепетая Мати», или «Помышляю день страшный». Равнодушные ко храму Божию и ко всему божественному ничего «особенного» не видят в общем пении народа в церкви; но те, кто помышляет о храме не иначе, как о доме молитвы, где не видимо присутствует Стяжавший кровию Себе Церковь, те, говорю, находят в нашем, общем пении, то воистину дивное, то воистину невыразимое величие, о котором после равноапостольного Владимира рассказывали, побывав в греческой церкви… Да, только при общем пении возможно в сельской церкви «стоять со страхом и трепетом и ничтоже в себе земное помышлять». Вот где, гг. народные учители, тот ключ, коим мы можем отпереть народную любовь к нам. Научим всех стоящих в храме работе Божиих хвалить Господа, а для этого и сами будем всегда петь разумно.

Народный учитель Пр-ный

С 1 октября прошлого года мною открыты религиозно-нравственные собеседования несколько при иных условиях, чем как они происходят в других местах, а потому эти чтения-собеседования покуда посещаются народом охотно. Слушателей собирается в церковь человек по 200, а пожалуй и более. Дело у нас поставлено так: в воскресные дни и в богородичные праздники после вечерни бывает благовест в большой колокол; по этому благовесту собираются желающие на беседу. Тотчас по окончании вечерни начинается пение акафиста Божией Матери. Священник говорит: «Благословен Бог наш»… и все предстоящие поют: «Аминь. Царю небесный»… Читается «трисвятое» до «Отче наш»; эта молитва поется всеми. «Приидите поклонимся» читается и опять всеми поется: «Взбранной воеводе», «Радуйся невеста неизвестная», «Аллилуйя», «О всепетая Мати» и «Достойно есть». На акафист и общее пение собирается много народу обоего пола и всех возрастов; все они остаются и на чтение, которое разнообразятся пением знакомых церковных песней. Теперь народ охотно слушает чтение и поет с большим удовольствием, особенно дети. Мне приходилось во время венчания браков замечать, что дети, посещающие акафисты, при пении молитвы Господней уже подпевают певчим слова этой молитвы, чего прежде не бывало. Что касается предмета чтений, то было читано и говорено о пользе чтения священных книг, евангелие о семени и сеятеле, о поминовении усопших. В последнее воскресенье начато объяснение всенощного бдения. При этом о. диаконом по Библии на русском языке прочитаны первые три главы, Пс.102 и пропето предстоящими: «Благослови, душе моя, Господа».

Священник Николай Фиалковский

С. Павлово (Нижегородской епархии)

***

Редактор Ректор Киев. Дух. Сем. Архимандрит Ириней.

***

Дозволено цензурою. Киев, 20 декабря 1885 г. Цензор прот. М. Богданов.

Тип. Г. Т. Корчак-Новицкого, Михайлов. ул., собств. дом.

Что-то принесет нам наступающий новый год? Чего ожидать, чего желать нам нужно от него?

Ввиду таких вопросов, оглянемся немного назад, возьмем хоть некоторые выдающиеся явления из недавно пережитого нами. Ибо в нем – в этом пережитом нами, разгадка настоящего, а равно и будущего.

Что же дало, что посеяло минувшее время для жизни русского духовенства?

Обратим хоть внимание прежде всего на Высочайше утвержденное правительством положение о церковно-приходских школах. По этому положению призывается все российское духовенство на великое служение народному образованию. Еще ранее, до обнародования Высочайше утвержденного положения о церковно-приходских школах, некоторые пастыри имели уже в своих приходах таковые школы. И в их руках дело школьного обучения, при всех неудобствах, шло все-таки вперед. Теперь же, когда уже минуло почти два года, как вышло Высочайше утвержденное положение о церковно-приходских школах, следовало бы ожидать, что вот, вот – наконец-то церковно-приходские школы войдут в свою силу, пастыри смело и дружно поведут дело народного образования. Но, к прискорбию, далеко не так. Верно, что Высочайше утвержденное положение о церковно-приходских школах дело народного образования в руках духовенства подвинуло вперед: многими пастырями много вновь открыто школ; но эти школы, к несчастью, очутились в бедственном состоянии. Получив от прихожан отказ в постройке здания для школы, многим пастырям пришлось вести школьное дело то в сторожке при церкви, то у себя в дому. С этими неудобствами соединяются другие неудобства. Для школы надобны учебные пособия, дрова и др. Откуда все это добыть? Положим, правительством указаны некоторые источники для поддержки церковно-приходских школ, но эти источники все равно, что капля в море. Такие ли источники поддерживают земские школы? Но пастыри не унывают. На первых порах, для блага своей школы, они стали открывать и содержать школы на свои и без того скудные средства. А далее? Далее, не предвидя верного обеспечения для своей школы, некоторым пастырям с грустью, с болью в сердце пришлось сказать: «об нощь всю труждшеся, ничесоже яхом»… (Лк.5:5). Школа закрывается. Ученики расходятся по земским школам, где для них готовы учебники и др. пособия. Грустны и нежелательны такие явления!…

Материальная необеспеченность церковно-приходских школ – вот гордиев узел, который, при открытии школ, прежде всего надо развязать.

Не развяжется ли и не распутается этот гордиев узел в наступающем году? Правительство, призвав русское духовенство к открытию церковно-приходских школ, не укажет ли более верные и прямые средства к обеспечению школ? За православным же духовенством дело не станет. Духовенство дорожит Высочайше сказанными словами возлюбленного Монарха: «надеюсь, что духовенство окажется достойным своего высокого призвания в этом важном деле». К Высочайше утвержденному положению о церковно-приходских школах отчасти примыкает распоряжение Св. Синода, Высочайше утвержденное о восстановлении приходов и полных штатов. Это распоряжение вызвало разные толки в среде духовенства. С своей же стороны, смеем сказать, что распоряжение о восстановлении приходов, штатов, нас радует… Наш народ изстари привык видеть при богослужении диакона. Богослужение, совершаемое с диаконом, делается более торжественнейшим, равно, при богослужении с диаконом, священник не торопится вычитывать положенные молитвы, дабы успевать сказывать вовремя ектении, возгласы.

Кроме всего этого, не все ли три степени священства теперь предстали пред народом на лице? При всем этом благодетельном распоряжении о восстановлении приходов и причтов, в жизни духовенства встретилось много немало неприятных явлений, с которыми читатели уже на страницах этого издания познакомились. Таким образом всплыли мелочи и несогласия в наших причтах, потянулись по консисториям жалобы, судбища, ведущие нередко за собою опорожнивание карманов. Не изыщутся ли теперь, при наступлении нового года, самими же нами способы к прекращению несогласий в вновь восстановленных штатах? А ведь такие способы в наших руках. «Се что добро, или что красно; но еже жити братии вкупе» – скажем единогласно друг другу, вместе с обычным приветствием: «с новым годом, с новым счастьем». Далее, по Высочайше утвержденному положению о восстановлении приходов и причтов, диакон является ближайшим помощником при богослужении священнику. Не должен ли быть тот же диакон главным помощником для священника в деле народного образования в церковно-приходских школах? Действительно, многие оо. диаконы выступили в качестве учителей в церковно-приходских школах. Но вот беда: вновь открывшиеся вакансии диаконские во многих приходах пришлось, на основании распоряжения Св. Синода, занять малосведущим, не доучившимся диаконам, которые не знакомы с делом народного образования. Между тем эти диаконы являются учителями церковно-приходских школ³. Не устранится ли эта ненормальность при наступлении нового года? Не заменятся ли неспособные более способными?

Наконец, в последнее время, когда правительство особенно призвало к деятельности все духовенство, со стороны врагов Церкви усилилась борьба. Появились новые секты. Лжеучители, в глазах пастырей, нередко вовлекали в свое стадо словесных овец стада Христова. На долю духовенства пали со стороны недоброжелателей всевозможного рода насмешки, оскорбления за слова правды. Духовенство, и без того уже униженное, теперь еще более втаптывается в грязь. Многими употребляются все средства, чтобы уничтожить всякое влияние Церкви на народ. С каким, например, ожесточением некоторыми встречено Высочайше утвержденное положение о церковно-приходских школах! В недоумении стоишь пред этим, по истине, печальным явлением; невольно как-то приходят один за другим вопросы: за что такое зло? чем заслужил такую ненависть к себе смиренный наш пастырь? неужели следует уступить злу, пренебрегши своим долгом, своею святою пастырскою обязанностью? Нет, далеки будем от этого. К чему малодушество? Пусть вся сила адская со злыми людьми вооружится против нас и нашего святого дела, да не смущается сердце наше и не устрашается. Нам дана божественная благодать, немощная врачующая и оскудевающая восполняющая. Наконец, не нам ли служителям Церкви, в лице апостолов, Христос, посылая Своих учеников на проповедь сказал: «и будете ненавидимы всеми имени моего ради: претерпевший же до конца, той спасен будет» (Мф.16:22).

С этими сладкими надеждами мы и вступаем в новый год. Бог же, благословивши венец наступающего лета Своею благостью, да поможет нам.

Свящ. И. В-ский

С. Болобоново Симб. г.

Жалуются, что церковные причты, занятые хозяйственными делами, иногда стараются сокращать церковную службу, или избегать совершения ее. В селах нередко опускается, говорят, богослужение, например, в царские дни, в недвунадесятые праздники, в течение Светлой седмицы, кроме первого дня, и проч. В царские дни в иных местах служат или обедню и молебен без всенощного бдения, или же ограничиваются одним молебном. Сокращение служб бывает чаще всего и производится таким образом: в кафизмах читаются только первые 5–6 строк псалма; из шестопсалмия – читаются только 4–5 псалмов; от стихир длинных поются начало и конец; пред Рождеством Христовым и Богоявлением, когда полагаются царские часы, вечерня и литургия, отправляются часы, вечерня, иногда и без часов, литургия же оставляется; подобное же происходит и в Великом посту. Такие опущения особенно в приходах, изобилующих раскольниками, последним на руку, на что они всегда и стараются указывать православным. Чтение и пение различных молитвословий во многих приходах бывает неудовлетворительно: в одних приходах читают торопливо и невнятно; в других малограмотные любители-крестьяне, не освоившиеся с ударением и особенностями слов церковно-славянского языка, еще хуже портят богослужение; в обоих случаях молящиеся, по невозможности проследить и усвоить читаемое, вовсе перестают слушать, зевают и думают не о божественном: глубоко-религиозный и нравственный смысл молитв для большинства не понятен; а монотонное чтение наводит скуку и дремоту в церкви. Все это поставляется одной из причин религиозно-нравственного упадка в народе (Руков. для сельск. паст. № 38; Ц. О. В. № 61. 1885).

Нам кажется, что обвиняют духовенство больше, чем следует. Что касается опущения богослужения в такие праздники, которые не чтутся народом, и в которые за богослужением, если оно совершается, не бывает ни одного человека, если к тому же и праздники те невеликие, то это опущение, по нашему мнению, не имеет прямого отношения ни к возвышению, ни к упадку религиозно-нравственного состояния в народе и лежит единственно на совести священника, за что, впрочем, отвечает он пред духовным начальством. Подобное опущение бывает часто, но независимо от воли священника и вызывается часто бедностью церквей, не имеющих иногда средств даже для уплаты налогов; а в зимнее время – холодом; ибо большинство наших сельских церквей в зимнее время не отопляются. Раскольники действительно могут укорять православных за подобные опущения; но что же из этого? Мало ли укоряют они и без того и православных пастырей, и православную паству? Да и едва ли можно когда-либо избавиться от их укоров, потому что одни из них по своей слепоте укоряют православных нередко в том, что вовсе не подлежит укоризне; а другие по своей злонамеренности выдумывают из своего чрева поводы и причины к укорам. Но все это никоим образом не относится к состоянию религиозно-нравственного сознания в народе.

Что касается того, чтобы в царские или иные дни священники служили обедни без всенощного бдения, то надобно иметь в виду, что в большой части сельских приходов по весь год бдение, в силу особых условий сельской жизни, отправляется не с вечера, а утром; не потому ли и обвиняют сельских священников, что они служат обедни без всенощных бдений? А чтобы пред Рождеством Христовым и Богоявлением не отправляли литургию с вечернею, но отправляли положенных служб в Светлую седмицу, кроме первого дня, то, говоря по совести, мы слышим новость. Подобных фактов мы положительно не знаем и констатирование их оставляем на совести обвинителей. Во всяком случае мы уверены, что подобные опущения, если где и бывали, или бывают, то они бывали и бывают, как исключение, как факты единичные, никому не дающие никакого права делать из них общие выводы. Напротив, нам известно, мы готовы подтвердить фактами, что в сельских православных приходах и в особенности больших, где почасту заказываются сорокоусты, или единичные обедни, богослужение совершается чуть-чуть не ежедневно.

Что касается сокращения богослужения противу церковного Устава, которое (сокращение) вошло уже в обычай, то с точки зрения идеальной за это сокращение священники подлежат обвинению; с точки же зрения практической обвинять их едва ли уместно. Каноны и кафизмы, например, за всенощным бдением не вычитываются вполне почти нигде. Читается обыкновенно по одному псалму из каждой славы; а из канонов два или три стиха воскресных (если всенощная воскресная), или праздничных (если всенощная праздничная). Из первого часа, читается обыкновенно один псалом, или прямо трисвятое и кондак. И этот порядок отправления всенощного бдения, или утрени заведен не со вчерашнего дня, не современным нам духовенством; он существует издавна. С какого времени установился такой порядок, мы не беремся определить; да едва ли это и возможно; известно только то, что он издавна вошел уже почти во всеобдержащую практику, и нарушить его вдруг весьма уже трудно, да и едва ли будут полезно. Нам думается, что практикующееся в наше время сокращение в богослужении или практиковалось на Руси с начала принятия христианства, или если вошло в практику в последующее время, то вошло не по небрежности и невнимательности духовенства, и в наше время существует но по его вине; а вошло оно в практику, как уступка немощи человеческой, тяготящейся продолжительностью богослужения, совершаемого без отступки от Устава⁴.

В сельских церквах богослужение как бы ни совершалось – долго ли, коротко ли, богомольцы по необходимости идут в них, потому что больше идти некуда; но в городах, где церквей несколько, богомольцы посещают большею частью ту церковь, в которой богослужение совершается короче; да и то немногие из них остаются до конца богослужения: многие выходят из церкви во время всенощной после чтения Евангелия, большинство же во время чтения первого часа (как бы скоро ни читался он); так что отпуст приходится произносить священнику не пред лицом богомольцев, а пред лицом церковных стен. И если бы в наше время кто-либо из священников вздумал отправлять всенощное бдение по предписаниям Устава, с чтением всех кафизм, положенных по Уставу, канонов, синаксарей, с пением всех стихир, положенных на Господи воззвах, на стиховных и на хвалитех, и протянул бы всенощную вместо 2-х на 4–5 часов, то, наверное, можно утверждать, что из сотни богомольцев разве пятеро достояли бы до конца, а затем в эту церковь, кроме нескольких лиц из особенно рачительных христиан, и ходить перестали бы. Для кого же и какая вышла бы польза от продолжительного богослужения? Ведь многие тяготятся и двухчасовым присутствием во храме! Зачем же обвинять священников в том, в чем они не повинны? Зачем слагать вину с больной головы на здоровую? Возразят, что если бы священники все исправляли по Уставу, то тогда в силу необходимости, а иные и по сердечному желанию стали бы присутствовать при богослужении, выстаивая до конца. Ответствуем, что на словах все храбры, и самые трусливые солдаты на словах города с крепостями берут. Так и многие из христиан, известного пошиба, на словах готовы все сделать, на деле же не выстаивают двухчасового богослужения.

Богослужение без пропусков и без отступления от Устава совершается только в монастырях, да и то далеко не во всех; в приходских же церквах едва ли когда совершалось. Единоверцы хотят, по-видимому, совершать богослужение по Уставу; на деле же оказывается, что в разных церквах существуют у них разные чины богослужений, так что до общего трудно и добраться: следовательно, выходит, что у них – что ни церковь, то свой Устав. «Вем человека о Христе, говорит преосвященный Никанор Херсонский (бывший Уфимский), некоего архиерея, который, при обозрении епархии, должен был посетить единоверческий монастырь и единоверческую же приходскую церковь в одном из важнейших центров единоверия. По доброму, кроткому и мягкому расположению духа как священноначальствующих, так и местного единоверческого населения, архиерея упросили совершить соборное молебствие сперва в монастыре, а затем и в упомянутой церкви. Там в монастыре дали архиерею на молебствие старопечатный служебник, в котором на ряду положены утрени, литургия и молебное пение точным чином, так что архиерей по чину молебствия видел весь его порядок; а где по чину молебствия возгласы стояли в сокращении, там архиерей отыскивал те же возгласы, без сокращений по чину утрени… Но в приходской церкви вышло не так. Когда, слушал литургию, пред выходом на молебен, архиерей спросил книжницу, надеясь, что попадут ту самую, какую давали и в монастыре, вдруг он видит, что дают совсем не ту: в этой чин молебствия совсем сокращенный, чин утрени еще сокращеннее. Ищут и дают другую; не та опять, и тут дело еще неудобнее. Архиерей, говорит: «дайте чин утрени полный»… Дают третью, дают четвертую, дают пятую книгу. Опять не те, что и в монастыре, и чина утрени полного нет, и все разные издания. «Дайте ту, – просит архиерей, – что давали в монастыре». «Нет, – говорят, – все разные издания» (Слово о кресте). И так если в православных церквах допускается отступление от Устава самыми священниками при отправлении того или иного богослужения, то в церквах единоверческих допускается сие отступление в силу того, что оно содержится в самых старопечатных книгах⁵.

Мы далеки от той мысли, чтобы небрежно и неуважительно относиться к церковному Уставу, и, во имя пренебрежения к нему, оправдывать установившееся практикою отступление от него в совершении богослужения; мы констатируем только действительные факты из богослужебной практики, ничего не изменяя, с тою целью, чтобы сколько-нибудь объяснить установившийся порядок в отправлении богослужения.

Впрочем, как мы сказали выше, за сокращение чтения противу богослужебного Устава винить священников строго нельзя и теперь, потому что это сокращение имеет некоторое оправдание с точки зрения практической⁶. Ясное дело, что чтение всех кафизм канонов и прочего, что положено Уставом, тогда только будет достигать цели, будет иметь смысл и значение, когда оно будет назидать богомольцев, возбуждать в них молитвенное чувство, отрешать их мысль от земного и возводить к небесному, развивать их религиозно-нравственное сознание; иначе оно будет бесполезно. Но цель чтения может достигаться только при двух условиях; 1) если богомольцы готовы и желают слушать с полным вниманием, 2) если все читаемое ясно и раздельно будет доходить до их слуха. Если же богомольцы станут тяготиться чтением и ради того, чтобы оно прошло незаметно, займутся посторонними мыслями, или разговорами друг с другом; если чтение будет невнятное, или если, в силу разных условий, не может ясно и раздельно доходить до слуха богомольцев, то чтение потеряет всякий смысл и значение и будет служить для предстоящих лишним бременем. Мы указали уже на тот факт, что в наше время богомольцы тяготятся и двухчасовым богослужением; следовательно, о внимательном слушании чтения, положенного Уставом, со стороны большинства из них одна ли может быть речь. Но допустим, что большинство богомольцев с охотою готово слушать и внимать чтение, однако всегда ли и в каждом ли храме можно достигнуть того, чтобы читаемое на клиросе ясно и раздельно доходило до слуха всех богомольцев? Для того, чтобы чтение было ясно и раздельно доходило до слуха богомольцев, требуется искусный чтец и удобное в аккустическом отношении устройство храма. Хороших же чтецов, как между псаломщиками, так и между прихожанами-любителями, находится немного; а устройство большинства наших храмов, в особенности каменных и больших размеров, не представляет в отношении аккустическом никаких благоприятных условий. Если чтец, в особенности со слабым голосом, читает речитативом, в углах храма слышится один только отголосок чтеца; следовательно, труд его пропадает даром; если же он будет читать в растяжку, или по крайней мере не скорее того, как произносятся проповеди, то на чтение одних кафизм за всенощную придется употреблять от 1½ до 2 часов, да столько же на чтение всех канонов и на пение стихир. Чье же внимание не ослабеет? А при ослаблении внимания необходимо ослабевает и усердие к молитве, теряется возвышенное настроение духа, является желание, чтобы поскорее было окончено богослужению. Итак, при выполнении формальных требований Устава во всей точности не представляется ли опасность погасить в духе богомольцев и ту малую искру, которая способна тлеть некоторое время, ослабить и то малое усердие, которого не у всех хватает и на то, чтобы простоять за богослужением какие-нибудь два часа? Есть, конечно, между христианами лица, которые готовы молиться во храме 5–6 часов и не тяготятся; но много ли таких? И разумно ли ради удовлетворения религиозного чувства единиц, отталкивать от храма целую массу? Бывают в жизни человека такие минуты и такое состояние духа, когда и неособенно в обычное время рачительный христианин готов простоять на молитве и 5 или 6 часов; но эти минуты и состояние – особенные, и требовать от него всегдашней готовности к такой продолжительной молитве совершенно невозможно.

Чтение неразборчивое и непонятное для богомольцев, каковое в силу разных условий бывает в большинстве наших храмов, есть не что иное, как чтение на непонятном языке; а об употреблении в церковном собрании непонятного языка Апостол о языках говорит: «если вы произносите (в церковном собрании) невразумительные слова, то как узнают, что вы говорите? Вы будете говорить на ветер» (1Кор.14:9). А потому Апостол хочет в церкви лучше пять слов сказать умом своим, чтобы других наставить, нежели тьму слов на незнакомом языке (19). Мы знаем, что Апостол имеет здесь в виду дар языков, которым гордились Коринфяне, и желает умерить их ревность к получению сего дара; но думаем, что не погрешим много, если проведем аналогию между непонятным языком, о котором говорит Апостол, и невнятным чтением, совершающимся в наших храмах. Чтец, хотя и читает во храме на понятном (впрочем, далеко не для всех) языке, но так как чтение его, в силу разных условий, оказывается невразумительным для богомольцев, то чтение его есть для слушателей то же, что речь на незнакомом языке. И как говорящий на незнакомом языке, по словам Апостола, говорит не людям, а Богу (2), так и чтец, читающий невнятно для других, читает не людям, а Богу⁷. Итак, надобно стараться о том, чтобы все, положенное Уставом за известным богослужением, было вычитано без опущения, и о том, чтобы чтение было вразумительно, хотя и с опущениями, вошедшими, как это показали мы выше в обычай⁸. Надобно заботиться о том, чтобы богослужение совершалось со вниманием, с благоговением, чтобы не допускалось небрежности, торопливости, одновременного чтения и пения, чтобы не было опущений свыше тех, какие установились уже обычаем. Не может быть ничего убийственнее для религиозного чувства, – если священно-церковно-служители перебивают один другого, одновременно двое читают и поют, стараясь поскорее покончить свое дело, как будто неприятное; если священник, как бы шутя, произносит возгласы, обращается с церковными вещами, как своими домашними; если диакон, в особенности из голосистых, смотрит на дело служения своего свысока, старается показать, что это – для него плевое дело; если причетник, вертясь на клиросе, не только совсем опускает чтение кафизм, но и «Аллилуйя» по неряшливости поет то трижды, то дважды, то однажды и т. п. Вот подобные непорядки, если они где существуют, должны быть искореняемы всевозможными мерами, потому что они действуют на богомольцев прямо деморализующим образом.

Церковное богослужение не есть бездушная форма, требующая одного внешнего выполнения. Оно есть, во 1-х, служение Богу разумов, Существу Высочайшему, Создателю, Промыслителю и Судии, Им Самим установленное во имя Своей любви для блага Своего создания – человека, и потому должно совершаться разумно, благообразно и по чину, в силу чего оно требует от совершителя внутреннего благоговения пред величием Божиим, основанного на страхе Божием, на чувстве любви к Богу и на сознании своего достоинства пред Ним. Совершение богослужения не есть со стороны совершителя какое-либо одолжение Богу, Которого день и нощь славословят силы небесные; а потому, если бы совершение богослужения было и самое достойное, и тогда оно само по себе не составляет никакой заслуги пред Богом, если Сам Он, призрев милостивым оком на дары и жертвы духовные, приносимые Ему, не вменит их совершителю в заслугу. «Никто же достоин, от связавшихся плотскими похотьми, или сластьми, приступати, или приближатися, или служити Царю Славы, еже бо служити Ему велико и страшно самем небесным силам» (Мол. на литургии); почему и сказано: «проклят всяк, творяй дело Божие с небрежением». Во 2-х, богослужение, как совокупность молитв, чтений, песнопений и священнодействий, есть выражение пред Богом наших нужд душевных и телесных, основывающееся на вере и уповании на Его благодеющее промышление о мире, изъявление благодарности пред Ним за Его благодеяния к нам, обнаружение внутреннего нашего союза с Ним, а потому всегда должно одушевляться истинно-религиозным чувством как со стороны совершителя, так и со стороны предстоящих.

Совершитель богослужения, предстательствующий пред Богом не за себя и предстоящих только, но и за всех отсутствующих, не только сам должен сознавать важность совершаемого им дела, благоговеть пред величием Божиим и искренно от сердца возносить свои молитвы, но должен возбуждать к тому и всех предстоящих. Но чем он может возбуждать их? Ведь внутреннее чувство его никому из них не видно? Внешними действиями, в которых, как в зеркале, отражалось бы внутреннее состояние его духа.

Мы не станем утверждать, чтобы священнослужители, небрежно, по-видимому, отправляющие богослужение, не сознавали величия и святости совершаемого ими дела, не имели в себе страха Божия и молитвенного чувства, чтобы намеренно и сознательно пренебрегали делом Божиим; ибо в таком случае привелось бы обвинить их в одном из двух: или в неверии, или в крайней деморализации. Но в том и другом серьезно пока никто еще не отваживался обвинять их. Таких лиц между священниками, которые допускали бы постоянную небрежность при отправлении церковного богослужения, найдется, по всей вероятности, немного. Большая часть из них допускают торопливость и видимую невнимательность, иногда как будто даже небрежность при отправлении частных треб. В том и другом случае отношение священников к богослужению мы можем объяснить не иначе, как прежде всего привычкою, приобретенною в молодости, когда у человека еще нет установившихся взглядов и убеждений, когда у него еще не выработан не только пастырский, но и свой личный характер, когда молодая кипучая натура в сознании своей силы, ко всему относится с торопливою горячностью, желая схватить одновременно все, предносящееся его умственному взору. Люди нервные, нетерпеливые, каковые, конечно, бывают и между священниками, занятые какою-либо идеею, осмысливанием какого-либо факта, произведшего на них особенное впечатление, не могут нередко успокоиться до тех пор, пока не придут к какому-нибудь заключению. Все, не относящееся к предмету, их занимающему, как бы не существует для них. Священник в таком состоянии, если ему приведется отправлять то или иное богослужение, не может быть аккуратным, нередко он путается в слове, теряется в действиях; внутреннее состояние его подобно вулкану, с стремительностью извергающему лаву, погоняет его скорее одно за другим кончить, чтобы беспрепятственно заняться тем, что занимает его, хотя бы занимал его какой-нибудь пустяк. И торопится человек помимо своего желания, соединяя нередко два три слова в одно. Хорошо, если священнослужитель во время одумается и употребит усилие наложить на себя узду; если же этого во время он не сделает, у него необходимо образуется привычка, победить которую уже много труднее, чем в начале, да едва ли и возможно без особой помощи Божией. Самое усиленное внимание в этом случае оказывается нередко безсильным, потому что язык уже по привычке скачет с одного слова на другое, рука уже по привычке делает несвоевременный и неловкий жест, телодвижения повинуются привычке как бы с роковою необходимостью. При этом присоединяется иногда упадок духа, как следствие сознания своего безсилия исправить свои недостатки, окончательно портящий все дело. Станет священник репетировать себя один наедине, все выходит прекрасно; стал же он совершать свое дело в виду богомольцев, выходит иначе. Сознание, что в данном случае он не мог раздельно произносить слова, взволнует его сердце, нервы слабеют, руки опускаются, язык не повинуется. Не даром говорят, что привычка – вторая природа. Такое состояние, пожалуй, можно признать следствием излишней щепетильности, мнительности, слабохарактерности; но дело – то не в названиях, а в том, что подобного рода личности встречаются на свете. При этом, конечно, важную роль играют природные свойства языка. Между тем в среде священников подобного рода встречаются люди религиознейшие, вполне сознающие свои пастырские обязанности и старающиеся выполнять их неукоснительно; есть даже незаурядные проповедники, проповедующие Слово Божие благовременно и безвременно. И странно выходит: в чтении церковных молитв священник путается, два-три слова сливает в одно; в проповеди же и притом в импровизации речь у него плавная, каждое слово выливается как бы в форму, каждый звук в слове рельефно отделяется от другого.

Человек, живущий в мире, не может иметь постоянно молитвенное настроение духа. В этом случае ему нужно было бы быть бесплотным ангелом, не связанным плотскими похотями, или сластьми, свободным от земных помыслов, чувств, желаний, побуждений. При всем своем желании и даже при постоянном усилии иметь такое настроение духа, он волей-неволей подчиняется искушениям плоти, препятствующим ему стоять на высоте молитвенной настроенности. Одною стороною существа своего он хотел бы парить на небо и пребывать в области чистых духов, но другая сторона существа его тянет его долу, преклоняет к земле. «Дух бо бодр, плоть же немощна». Даже во время совершения богослужения он не может стоять на одной точке, не может не колебаться в разные стороны; ежеминутно то восходит он на высоту ангелоподобного состояния, то нисходит на степень плотского существа, доходя до лености к молитве, до нравственного расслабления, до неподвижности духа, до бесчувственности; так что часто приходится вопиять к Богу: «Господи! спаси: погибаю в бесчувствии». Часто приводится вместо молитвы не только бороться с плотью, сражаться с внутренними искушениями, с житейскими мыслями, чувствами, желаниями, побуждениями, но иногда быть и побеждаему от них.

При этом не следует опускать из вида и то, что священнослужители из белого духовенства, обремененные семействами, имеют тысячи искушений внешних, низводящих их с высоты молитвенного настроения в юдоль житейских забот, печалей, огорчений. Не у всякого пастыря семейная жизнь так благоустроена, чтобы вполне способствовала мирному настроению его духа, необходимому при молитве. Напротив, надобно сознаться, что жизнь пастырская в большинстве представляет множество причин к неприятностям, к огорчениям, расстраивающим душу пастыря и разрушающим мирное настроение его духа. Само собою понятно, что, стоя на идеальной точке зрения, можно требовать от пастыря полного господства духа над плотью. Но ведь иное дело требовать, иное дело выполнять требование. Предъявлять к человеку самые высшие идеальные требования весьма легко, ибо на словах все возможно, тогда как на деле многое является невозможным.

Каждое дело, с коим освоивается человек, теряет по отношению к нему возбуждающую силу; частое повторение одного и того же притупляет в нем живость и непосредственность отношения к предмету; предмет не возбуждает сил его духа настолько, чтобы держать их в состоянии напряжения. Мы слышали, что нечто подобное бывает и в отношении священнослужителей к священнослужению. Впрочем, удивительного тут немного. Пусть совершение богослужения будет делом возвышенным, Божиим, слишком резко выделяющимся из всех земных дел, занятий, обязанностей; но ведь и обязанность совершения богослужения имеет со всеми прочими земными обязанностями много общего. Внутренним содержанием своим богослужение выделяется из всех земных дел и занятий, тогда как своею формою оно соприкасается со всеми ними, требуя от совершителя его, как и всякое иное дело, физического труда. В больших сельских приходах, в особенности состоящих из деревень, священнику в один день приходится нередко совершить 4–5 крещений, непрерывно одно после другого; может ли он читать одни и те же молитвы в пятый раз так же, как читал в первый? При этом, конечно, не последнюю долю влияния на дух пастыря имеет и естественная, физическая усталость. Представим маленькую иллюстрацию праздничного труда, нередко выпадающего на долю священника. Он отслужил утреню, продолжавшуюся по меньшей мере часа два, после утрени окрестил младенца, отслужил обедню, три, четыре молебна, несколько панихид. Судя по человечески, ему пора бы и отдохнуть: 5–6 часов беспрерывного труда духовно-нравственного в соединении с трудом физическим в состоянии утомить и самую сильную натуру, ослабить силу и самого крепкого духа. Но отдыхать не время. Из деревни снова привезли крестить младенца. Не отяготится ли священник подобным положением вещей? Естественная усталость сама по себе без отношения к душевному утомлению заставит его отяготиться; а коль скоро отяготился он, возвышенно-молитвенное настроение его духа миновалось; он является простым требоисправителем, да может быть и не вполне аккуратным. Душа человеческая – не машина, которую стоит только завести, и она пошла работать, и душевные силы его – не машинные силы, действующие по градусам в одном ровном направлении, пока рука машиниста не даст им иное направление.

Все эти состояния священнослужителя не могут более или менее не отражаться на отправлении богослужения; а потому и самый благоговейный священнослужитель временами не может понавлекать на себя нарекания в небрежности, хотя бы уже потому одному, что от усталости самый язык его тупеет и заминается.

Ничего нет легче, как обвинять священника в небрежности и невнимании при требоисправлении, потому что тут он весь на виду; на него обращены сотни глаз; малейшее невнимание его, ошибка, замешательство, даже простое движение руки, направление глаз, замечается не одним, так другим, не другим, так третьим. Поэтому каждому священнику, по нашему мнению, необходимо выработать в себе известную манеру, как в чтении, так и в телодвижениях, так чтобы она обратилась у него в привычку, въелась в плоть и кровь и воплощалась в его действиях, – если угодно, – хоть бессознательно. Но будет от того нравственной пользы самому священнослужителю, за то будет польза для предстоящих, хоть в том отношении, что освободит их от греха осуждения и злословия. И нужно пожалеть, что у многих из священников вовсе нет надлежащих манер. Само собою понятно, что внешние манеры нередко обусловливаются природными свойствами человека, его характером, умственно-нравственным складом, но нередко зависят и от воли самого человека, от его невнимания к себе, или от простого пренебрежения к внешности. Но при отправлении богослужения никак не следует пренебрегать внешностью потому, что оно есть богослужение общественное и притом обставленное известными внешними формами, требующими от совершителя известных манер. Для молитвы в кабинете не нужны, конечно, манеры, да и самая форма молитвы может обусловливаться состоянием молящегося. Если кому угодно, пусть стоит, или даже сидит пред крестом Спасителя и плачет, сколько хочет; пусть стоит на коленях; пусть валяется по полу; но для молитвы при общественном богослужении от священнослужителей требуются известные формы, указанные Уставом и установленные богослужебною практикою.

Священник Павел Руновский

Приходскому священнику часто приходится рыться для справок в церковных документах: и в «метриках», и «обыскных» и «исповедных»… Для облегчения таких справок, один сельский священник в 108 № Церк.-Обществ. Вест. предлагает завести каждому священнику книгу по следующей форме:

Для такой книги я купил в магазине переплетенную и разграфленную, что очень удобно. Форма во всю книгу: на одной стороне 4 рубрики, на другой метрика о смерти и время говения, которое отмечается по славянски: Α – на 1-й неделе, Β – на 2-й неделе, Γ – на 3-й неделе и т. д. После каждой семьи оставляется пробел для вписывания прибыльных сообразно с семьей от 4–5 до 10–12 строк…

Такую книгу завел я в предпрошлом году; подобную книгу я видел у соседнего священника, у него, впрочем, только одна метрика о рождении и время говения. Присовокупив тут еще метрики о браке и смерти будем знать все эпохи человека… Своевременно вписывать в книгу требуемые сведения – не трудно… У нас обыкновение: ежемесячно с черновой вносить в беловую метрику и при этом означать и в «справочной книге» метрику всех трех частей ее… Лет через 20 или 30 – это будет драгоценнейшая книга для справок… Мужичок какой пришел, бабонька-старушка навести справочку из метрик, – они в церкви, иди сам, или псаломщика посылай, – и это развернул, – и – готово… А волостное правление и другие ведомства? Кто только не требует от нас справок… В нашем приходе метрики о рождении собраны почти все таким образом: беру метрику, читаю с начала года по порядку: «Иван», «Анна», «Семен» и вношу в «справочную книгу» день рождения их, если они здравствуют: живу в приходе почти 20 лет и знаю все семьи… При этом встречались такие случаи: нахожу примерно «Марью», родившуюся в 1870 году, в будущем 1871 у этих же родителей опять нахожу «Марью» – в семье же только у них одна Мария. Которая же жива? И подобных сомнений у одних и тех же родителей встречалось не мало… При браках можно впасть в большую ошибку… Имея же «справочную книгу», где своевременно вносились все родившиеся и умершие известной семьи, легко избежать подобных сомнений… Имея «справочную книгу», можно видеть время говения своих прихожан за несколько лет, а равно и их ощущение в этом святом деле, чтобы принимать пастырские меры для вразумления при удобных случаях… И из «справочной книги» можно извлечь интересные и любопытные цифры для статистики…

Сельский Священник

В нашем кафедральном соборе и во многих городских и сельских церквах нашей епархии – во время малого входа на литургии певцы, оканчивая известную церковную песнь: «Придите поклонимся и припадем ко Христу», скороговоркою прибавляют к «поющия Ти»: аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, то есть троят аллилуйя. И никто на это не обращает внимания, как будто так и быть должно! Между тем по смыслу самой же этой церковной песни можно было бы догадаться, что конечное аллилуйя здесь нужно петь единожды, как о том два раза замечено и в самом Служебнике.

С незапамятных времен у нас, как в городских, так и в сельских церквах, на всенощном бдении, пред благословением хлебов, известную песнь Божией Матери – «Богородице Дево, радуйся, Благодатная» – поют таким образом, что первые три слова этой песни совершенно сливают в одно и затем останавливаются. И опять на такое извращение церковной песни никто не обращает внимания! После этого не удивительно, что и взрослые и дети заучивают эту песнь в таком же извращенном – неосмысленном виде, да иначе и быть не может. Взрослые и дети многое перенимают и заучивают из того, что поется и читается в храме, а потому, если в церкви какая-либо песнь или молитва выполняется неосмысленно, то и они усвояют ее таким же образом. И сколько потом потребуется напрасно труда и усилий на то, чтобы переучить их и разъяснить смысл той или другой церковной песни или молитвы, неправильно понятой и заученной ими? Всякий, кто занимался и занимается делом обучения прихожан своих молитвам, хорошо это понимает и знает. В виду просвещения народных масс, если когда, то теперь в особенности требуется, чтобы мы не только сами знали, но и толково и правильно могли объяснить каждое слово в богослужении своим прихожанам, а потому не простительно с нашей стороны небрежно относиться к самому этому богослужению, и так сказать – намеренно, чрез неправильное пение или чтение в церкви затемнять в нем то, что даже само по себе ясно?

От всей души желал бы, если бы мои собратия обратили внимание на указанные мною неправильности; и если у них таковые есть, – постарались бы их вовсе уничтожить, чтобы, по слову Апостола, все было у нас благообразно и по чину.

Священник Михаил Нильский

Валд. у. село Мосеевичи

***

Редактор Ректор Киев. Дух. Семин. Архимандрит Ириней.

Дозволено цензурою. Киев, 31 декабря 1885 г. Цензор прот. М. Богданов.

Тип. Г. Т. Корчак-Новицкаго, Михайлов. ул., собств. дом.

Кому не известно, что случаи недружелюбного отношения прихожан к своим пастырям весьма и весьма не редки, и едва ли найдется такой священник, который, во время пастырского своего поприща, в большей или меньшей мере – от целого ли прихода, или от некоторых из своих прихожан – не испытал недоверия, упреков и явного неудовольствия. Немало, разумеется, есть причин важных и основательных, по которым иногда прихожане питают неудовольствие к своим пастырям здесь я разумею все те случаи, когда сами пастыри, по нерадению и небрежному отношению к своим обязанностям, так сказать, вынуждают прихожан быть недовольными. Но всем таким ненормальным отношениям, рано или поздно, все же бывает предел, и суд административный в конце концов умиротворяет паству. Но что сказать о таких явлениях, когда прихожане питают неудовольствие к пастырю, ни в чем неповинному, в силу исключительно того обстоятельства, что этот пастырь серьезно и с уважением относится к церковно-гражданским постановлениям и распоряжениям епархиального начальства и того же требует, где нужно, и от прихожан своих? Казалось бы, где бы и быть тихому и безмолвному житию, как не там, где сам пастырь стоит на страже закона и своим примером тому же научает и паству свою. На самом же деле мы часто видим противное. Возьмем для примера хотя такой случай. Прихожанин вам убедительно просит вас повенчать сына его, которому до брачного совершеннолетия не достает нескольких дней, или просит повенчать такой брак, когда сделать этого без разрешения епархиального начальства нельзя, потому что не законно. А он ответит вам, что и сам он это хорошо знает, да думает, что дело это неважное, что вы не откажетесь уважить его просьбы, потому-де, он слыхал, есть такие священники, которые подобные браки венчают без всяких разрешений, а требуют только к обычной плате за брак «надбавки» в таком размере, сколько стоило бы выхлопотать разрешение, – и тут же зараз объявляет вам, что и он тоже не прочь «понадбавить». Вы, разумеется, остаетесь при своем и категорически отказываетесь от всякой с ним сделки; а он выходит из вашего дома с обидой и, знайте, долго будет помнить эту обиду. Все это посерьезнее кое-что пришлось мне испытать на себе, и я не раз задумывался, что за причина такого несправедливого отношения прихожан к своему пастырю? Теперь же, благодаря, положим, кратковременному, но довольно обильному фактами наблюдению моему, я, к крайнему прискорбию, должен сказать, что причиной подобных печальных явлений главным образом служит недостаток солидарности между нами, пастырями, по отношению к требованиям закона и распоряжениям епархиального начальства.

В самом деле, не грустно ли видеть, когда два пастыря, иногда соседа, к одному и тому же распоряжению своего начальства относятся совершенно различно: один исполняют это распоряжение, а другой говорят: «пустяки»! Что же сказать, после этого, о том, когда вновь поступивший священник, желая сохранить свою честь, место и кусок хлеба, вынужден подчас бывает совершенно парализовать действия своего предместника, или идти в разрыв с своим товарищем по церкви? Трудно в таких случаях и долго нужно ожидать добрых отношений между пастырем и приходом. Чаще же всего, постоянное в начале недоверие и недружелюбие прихожан к своему пастырю и, что обидно, посеянное его же о Христе братиями, разрешается или добровольным удалением, или переводом в другой приход. И выходит, что виновниками нарушения нашего благоденствия, а подчас и гибели, бываем мы же сами; так что и прихожан в таких случаях, строго говоря, едва ли справедливо было бы винить в злонравственности, потому что, получая от своего священника справедливый отказ в удовлетворении незаконных своих требований, которые, как им известно, другими священниками легко удовлетворяются, они естественно начинают питать к нему неудовольствие и даже вражду. Но чтобы не заподозрил меня кто-нибудь в так называемой инсинуации и голословности, я приведу факты.

В 1882 году, в первый год моего поступления в сельский приход является ко мне женщина, моя прихожанка, и просит повенчать ее с одним крестьянином, вдовцом, моим же прихожанином, причем заявляет, что и сама она вдова. Я прошу ее сказать, когда и где помер ее муж. Она на это мне отвечает, что муж ее, отправившись на заработки, помер далеко на чужой стороне, и что удостоверения о смерти его у нее нет. Разумеется, я на этот раз отказал в просьбе ее и объявил, что тогда только могу повенчать ее, когда она представит мне удостоверение о смерти мужа. На другой день она снова является ко мне с двумя крестьянами и говорит, что эти крестьяне достоверно знают о смерти ее мужа и будто бы были даже при погребении его. Понятно, и на этот раз она пошла от меня с тем же, с чем и пришла. Но каково же было мое удивление, когда через несколько месяцев получившие от меня отказ в повенчании представляют формальное на паспорте жениха удостоверение о том, что они повенчаны в бытность их на заработках в чужой стороне, на сахарном заводе, – и нужно было смотреть на них, чтобы судить каким злорадством дышали их лица! Нужно ли говорить, что брак этот совершен на «авось» – без удостоверения о смерти жены жениха, да, вероятно, и о смерти мужа невесты, без всякого указания, после которого брака вдовы жених и невеста, и вопреки закона – не венчать чужеприходных браков; а между тем совершивший такое деяние пастырь не подумал, что он этим порвал добрые отношения повенчанных им к своему законному пастырю, ввел их в грех, дав повод осуждать своего отца духовного и действия его считать неосновательными.

В тот же год, в понедельник мясопустный является ко мне мой прихожанин и просит повенчать сына его. Имея в виду, что времени для совершения браков остается так мало, что невозможно сделать даже и одного оглашения, и просителю отказал. Между тем, вследствие усиленной просьбы, я выдал ему свидетельство о рождении сына – и последний в пятницу на той же неделе повенчан был соседнего села священником. И повенчавший в глазах крестьян, конечно, прав, его благословляют, а на меня и до сих пор смотрят враждебно.

А вот и еще случай. Приходит ко мне крестьянин одного соседнего села и просит приготовить ему свидетельство о смерти жены его, умершей и похороненной в моем приходе. Но вот – свидетельство написано и печать уже приложена, а крестьянина нет. Проходит день, другой и наконец неделя; так что я и забыл уже об этом свидетельстве. Но как же я был удивлен, когда узнал, что явившийся ко мне крестьянин повенчан по паспорту, взять который посоветовал ему венчавший же его священник, с тою будто бы благою целью, чтобы избавить его – бедного крестьянина – от лишних расходов, так как месячный паспорт стоит гораздо дешевле, чем свидетельство с маркою. Не понятно ли отсюда, кто иногда может быть виновником того, что крестьянин, но что бы то ни стало, старается обойти закон, и без того склонный к этому; а священник, совершивший такой поступок, кроме этого, не приготовил ли своему наместнику массу неприятностей и огорчений, когда тот при подобном обстоятельстве пожелает по долгу своему твердо стоять на почве закона?

А еще один любезный сосед мой повенчал крестьянина, родившегося в первые годы жившего в моем приходе, без метрического свидетельства о рождении его. Впрочем, дело пока не в том, что крестьянин повенчан без надлежащего документа; притом же крестьянина этого, как живущего в своем приходе, сосед мой, по молодости своей, может быть, и находил возможным повенчать. Но при всем желании и сознании права повенчать своего прихожанина, он, разумеется, не мог не видеть препятствия к браку в летах жениха. Допустим даже, что в исповедных росписях того прихода жениху, судя по записи в метрике, и было 18 лет. Но согласитесь, кто отважится венчать без метрического свидетельства такое лицо, которому по исповедным росписям всего только 18 лет? Не должно ли само собою родиться раздумье: а что, если еще не минуло 18 лет? Чтобы победить эту трудность, предпринимается такая уловка. Родственник жениха, мой прихожанин, приходит ко мне и просит навести справку о летах жениха. По справке оказывается, что жениху только что минуло 18 лет. Проситель заказывает метрическое свидетельство и уходит. Не трудно догадаться, что с такими радостными вестями спешит он к научившему его так поступить священнику, и тот венчает брак без зазрения совести. Когда же, при свидании с этим крестьянином, я напомнил ему о свидетельстве и таким образом уличил в обдуманном обмане, то этим только нажил врага себе: так как, по словам его, мое будто бы требование, чтобы родственник его имел для брака свидетельство о рождении, по объяснению священника, венчавшего последнего, ни на чем не основано и отзывается притязательностью. Спрашивается теперь, если уж такой важный документ, как метрическое свидетельство, при браках считается излишним, и это дают понять крестьянину, то какие еще другие требования закона, в приложении к церковно-приходской жизни, могут быть не излишни, уместны и основательны? Но горе в том, что все это творится явно и открыто, и, вследствие таких действий собратии своей, сколько иной раз требуется усилий и труда, чтобы убедить крестьянина в известном случае поступить по закону, и сколько притом умел вести с ним речь, чтобы того же самого брата, который неправым действием ввел в заблуждение крестьянина, выгородить и не дать повода заподозрить в неблагонамеренности; тем более, что по какому-то злому року, нехороший поступок одного пастыря ложится черным пятном на всех.

Но нет ничего тайного, чтобы не сделалось явным. И описанное мною зло, исподоволь вкравшееся во взаимные отношения пастырей со всеми печальными последствиями для них, не могло, разумеется, ускользнуть от внимания начальства. И вот, с поступлением в нашу епархию нового владыки, после первого же обозрения им епархии, последовало распоряжение – брачные обыски составлять со всею точностию и полностыо, не отступая ни в чем от требуемого законом, и, между прочим, не венчать браков без метрических о рождении и крещении, а равно и о вдовстве справок; удостоверения о летах лиц брачущихся не основывать на одних исповедных росписях и, сверх того непременно исполнять 26 ст. Х т. Св. Зак. ч. I, которою, как известно, вменяется в обязанность делать троекратное оглашение не только в той церкви, куда приходом жених, но и в той, куда приходом невеста, каковая статья, как нужно полагать, до сего распоряжения в нашей епархии нигде не соблюдалась. Но распоряжению этому, как оказывается, не суждено было иметь всеобщее применение. Вот уже год, как вошло в силу это распоряжение, а я из всех брачных метрических свидетельств, полученных мною за это время от шести различных священников, ни в одном пока не встретил, чтобы прописано было, что по троекратному оглашению, сделанному в приходе невесты, препятствий на вступление в брак этой невесты с моим прихожанином таким-то никем не объявлено. Приходилось, обыкновенно, в таких случаях свидетельство препровождать обратно с просьбою сделать требуемую законом приписку, – и вот крестьянин, не доумевая, что бы это значило, шел снова в весь некую с неудовлетворительным свидетельством и с моею запискою, в которой я любезно просил собрата своего сделать на этом свидетельстве приписку. Не знаю, с каким расположением духа, но тем не менее приписки делались всегда – и не мое дело судить, сколько в них правды. Но вот два факта, которые живо свидетельствуют, что прежний способ сеяния раздора между приходом и пастырем и доселе практикуется некоторыми из собратии нашей.

Один из прихожан моих, желая сочетать браком сына своего с девицею, родившеюся на расстоянии 50 верст от моего прихода, просил меня повенчать эту девицу по паспорту на том основании, что ехать ему за метрическим свидетельством далеко, да, благо, и невеста в то время проживала в моем же приходе. Представив ему всю неосновательность его просьбы и ту ответственность, которой я должен подвергнуться за совершение такого брака, я наконец убедил его ехать за свидетельством, причем притолковал, чтобы он особенно попросил священно-церковно-служителей, которые будут выдавать ему свидетельство, прописать и о том, что, по троекратному оглашению в их церкви, никто не заявил о препятствиях к совершению брака сына его с такою-то девицею, и предупредил, что, если не будет об этом прописано, ему придется ехать во второй раз. Тут-то как раз и случилось то, чего я, почему-то, и ожидал. Крестьянин привозит свидетельство, а желаемой и требуемой законом приписки нет, как нет. Я, не без досады, конечно, говорю крестьянину, зачем он не сделал так, как я ему приказывал. Он же неравнодушно отвечает: тот батюшка сказал: «все это пустяки и мелочи»! Что было тут делать? Жаль и крестьянина посылать во второй раз, жаль и себя подвергать законной ответственности. А вдруг мысль, что если тот крестьянин, а за ним другие подобные требования закона станут считать пустяками? Мысль эта заставила меня снова отправить крестьянина с вручением ему на этот раз от всего причта формального отношения к причту, выдавшему свидетельство, с объяснением, что, за неполнотою этого свидетельства, брак вами не может быть совершен. Крестьянин отправляется снова, снова делается на свидетельстве приписка, снова прилагается печать церковная, но снова видеть того священника ему уже не удалось.

Вот и другой факт. Прихожанин мой засватал невесту в чужом приходе в 20 верстах от меня. Наученный опытом, я советую ему напомнить священнику, который будет выдавать свидетельство о невесте, прописать и о том, о чем он должен был написать без великих напоминаний (об оглашениях). Привозится свидетельство, но без отметки об оглашениях. Тут, признаться, я уже на самом этом свидетельстве, но довольно любезно, прописал, чего в нем не достает; передал это свидетельство крестьянину с тем, чтобы он снова побывал у того причта, которым оно выдано. Священник, снова получивший написанное им свидетельство, делает, разумеется, требуемую приписку, прилагает печать и, подавая крестьянину, говорит: «ты, брат, должно быть, не в ладу живешь с своим священником и плохо его ублаготворяешь?!!» Какие еще могут быть комментарии на этот выстрел из-за угла? Положим, выразившийся так незнакомый мне, собрат мой, кратко, но сильно оттенил свои далеко непастырские замашки. Но что мне из того, когда словами своими он, быть может, заразил душу моего прихожанина? А, ведь, одна заразная овца все стадо портит!…

Знаю, что не один добрый пастырь прочитает эти строки с болью в сердце и благородным негодованием. Думаю также и то, что некоторые назовут меня сухим и мелким формалистом. Но не мое дело переубеждать людей уже с закалившимися убеждениями. К тому же я совсем не то имел в виду: я хотел показать, что виновниками недоверчивого и недружелюбного отношения прихожан к пастырям бываем часто мы сами, пастыри; что часто сами же мы разрушаем то царство мира на земле, которое призваны созидать; сами губим свое доброе имя и благосостояние и кладем позорное клеймо и на все сословие свое, – а все от недостатка взаимной солидарности.

Свящ. Н. З.

Давно констатирован печальный факт, что наша русская интеллигенция находится в умственном отношении под явным влиянием западноевропейской цивилизации. Со времени Петра I прошло уже слишком полтораста лет; в такой значительный промежуток времени можно было бы освободиться от кабалы, в какую попали мы – русские – по причине особых исторических условий. Раболепство русской интеллигенции перед умственным превосходством западной Европы давно, конечно, сделалось анахронизмом. Тем не менее наша русская интеллигенция теперь, как и полтораста лет назад, продолжает с какою-то рабской слепотою следить за умозрениями каких бы то ни было заграничных просветителей. Она по привычке, по инерции, совершенно бессознательно идет на поводу нерусских авторитетов, и в этом отношении нет никакой, самой рискованной и самой вздорной идейки, которая, зародившись на западе Европы, не нашла бы себе у нас горячих поклонников, не отозвалась на понятиях нашей интеллигенции, русской только по имени. Насколько в настоящее время основательно такое раболепство нашей интеллигенции перед философскими, политическими или социальными идеями запада, судить предоставляем другим. Себе мы возьмем решение вопроса, непосредственно близко соприкасающегося с нами, именно, рассмотрим, насколько основательны те мнения и суждения, какие доносятся к нам из-за границы и разделяются некоторыми из наших интеллигентных людей по отношению к Православной Церкви и ее обрядам?

Известно, что там, где часть населения, состоящая из греко-униатов или православных, рассеяна среди массы католиков, последние относятся к православным вообще недружелюбно и пользуются всяким случаем, чтобы уронить Православие в общественном мнении. Правда, они стараются обыкновенно придать своим нападкам на православных характер беспристрастного сравнения порядков римско-католической церкви с обрядами и устройством Церкви восточной и путем такого, по-видимому, беспристрастного сравнения силятся доказать несостоятельность Православия пред католичеством. Но каков бы ни был на самом деле истинный смысл этих ожесточенных нападок и укоров, каковы бы ни были действительные причины враждебно-критического отношения католиков к греко-униатам и православным, мы не затрагивали бы этого вопроса, если бы не видели в этих нападках посягательства на самые дорогие наши интересы. На деле мы видим, что нападки и враждебная, явно – пристрастная католическая критика наших церковных порядков и обрядов не ограничиваются пределами чисто-католических интересов: на деле мы замечаем, что влияние несправедливых, ни на чем не основанных укоров и обличений неправославной критики начинает сказываться на многих из наших русских православных. Многие из нашей интеллигенции, подхватив на лету враждебные суждения о Православии, проистекающие далеко не всегда из чистой, платонической любви к истине, – многие, говорим, из нашей русской интеллигенции искренно верят в истинность и основательность всех тех мнений и суждений, какие существуют о нашем Православии за границей. Привыкши считать приговоры Европы за нечто непогрешимое, они упускают из виду, что многое из того, что они слышат, является результатом или особых не совсем религиозных соображений, или полного неведения дела, и таким образом иногда бессознательно делаются проводниками чуждых нам, нерусских и притом зачастую совершенно нелепых суждений и понятий. Желание сколько-нибудь разъяснить им подобное печальное заблуждение побуждает нас указать на главнейшие из таких антиправославных и чуждых духу русского народа понятий; в настоящее время мы можем сделать это на основании некоторых фактических данных.

В прошлом году в сентябрьской книжке галицко-русского журнала «Наука», основанного известным патриотом-галичанином, ревностным и просвещенным защитником интересов родной нам Галицкой Руси и ее греко-униатского населения, ныне воссоединившимся с Православной Церковью, о. Наумовичем, было помещено письмо, обратившее на себя наше внимание как по серьезности тех вопросов, какие затрагивались автором, так и потому, что содержание этого письма во многих отношениях не бесполезно и для некоторых из нашей русской интеллигенции. В виду этого мы считаем нелишним познакомить наших читателей с теми доводами, какие приводились автором в защиту Православия, причем в некоторых случаях позволим себе, в интересах наших русских читателей, делать особые разъяснения и дополнения, а также – по мере надобности – будем подкреплять слова автора более вескими доказательствами.

Все нападки на греко-униатские обряды, как можно судить на основании указанного письма, помещенного в журнале «Наука», сводятся к трем главным пунктам, – именно: 1) что греко-униатские обряды годятся только для холопства, чем косвенно дается понять, что для панов или образованных людей они вообще будто бы не удовлетворительны; 2) что наша православная греко-восточная Церковь, по сравнению с римско-католическою, оказывается несостоятельной: 3) что будто бы существующая в России масса разнородных религиозных сект окончательно подрывает основы существования нашей Церкви и, как нельзя лучше, доказывает ее бессилие, слабость и мертвенность.

Вопрос о том, можно ли считать греко-униатские или православные обряды восточной Церкви холопскими, мужицкими обрядами, годными только для простолюдинов, до такой степени нелеп, что говорить о нем серьезно не следовало бы. В ответ на невежественную выходку католика-корреспондента, высказавшего подобную цепкость в одной из краковских газет, писавший по этому поводу галичанин-униат скромно заявляет: «мы не скажем, что римский обряд панский, потому что кроме господ и ученых никто его не понимает. Даже не будучи в силах понять, как может нравиться католикам их латинское, для большинства из них непонятное богослужение, мы все-таки не считаем себя в праве лишать кого бы то ни было того, что ему нравится, и только удивляемся тому, что старая привычка ругать наши святые обряды не ослабевает еще и в настоящее просвещенное время». «По нашему мнению, – говорит он, – закон Господень предписывает относиться с любовию не только к равным, но и к низшим, к хлопам». Поэтому «холопский обряд не только не унижает нас, но даже, напротив, делает нам большую честь». Как ни справедливо заключение автора «Письма» о наших церковных обрядах, тем не менее оно кажется парадоксальным и потому требует некоторых разъяснений. В самом деле, многие из полупросвещенных читателей могли бы усомниться в том, что наши церковные обряды, раз они соответствуют потребностям малопросвещенной массы простого народа, в состоянии удовлетворить в то же самое время и требованиям людей с высоким развитием; тем менее могут они с точки зрения полупросвещенных критиков служить к чести просвещенных лиц, признающих за ними какое-либо значение. А между тем на деле заключение автора «Письма» о наших церковных обрядах, повторяем, совершенно логично и вполне справедливо. Хотя наши церковные обряды по мнению неправославной критики признаются невежественными, грубыми, холопскими, тем не менее на деле они оказываются как раз самыми лучшими, самыми удовлетворительными для всякого человека и во всяком случае по характеру своему, взятые сами по себе стоят неизмеримо выше всех других известных нам церковных обрядов. Впрочем, оценить, как следует, всю высоту и значение наших церковных обрядов, понять надлежащим образом глубокий смысл их и полное соответствие их с теми целями, для которых они предназначены нашей Церковью, можно только тогда, когда смотришь на них вполне беспристрастно, видя их истинное предназначение, – словом, понимаешь их так, как понимает их сама Православная Церковь; в противном случае оценка наших обрядов впадает в односторонность; стараясь пригнать их к тем или другим безрелигиозным «теориям» и понятиям, она невольно умаляет их на своем мериле, как на каком-нибудь прокрустовом ложе. В результате – вопрос о предметах религиозных разрешается на основании безрелигиозных соображений, церковные обряды обсуждаются с точки зрения политики или применительно к требованиям комфорта и т. п. Все это происходит помимо воли критика; от начала и до конца своих рассуждений он воображает себя правым и непогрешимым: порабощенный известными предвзятыми идеями он не допускает мысли о том, что можно смотреть на дело иначе; он делается слепым и помимо воли закрывает глаза пред светом действительной истины. В таких случаях трудно сказать что-либо в ответ на неразумные разглагольствования тех, которые считают наши православные обряды обрядами холопскими, мужицкими, и тем как бы дают понять о необходимости установления обрядов новых, более аристократичных, ближе подходящих к барскому вкусу. Нам просто не верится, чтобы сколько-нибудь просвещенный человек мог серьезно думать, что пред законом Божиим, пред престолом всемогущего Бога, следует делить людей на ранги и даже в отношениях к Богу, в делах чисто-религиозных, с мелочной щепетительностью поддерживать сословные предрассудки, выказывать превосходство происхождения, богатство костюма и т. п. Подобное воззрение на религию и на церковные обряды до такой степени немыслимо со стороны мало-мальски просвещенного человека, что мы решительно не чувствуем себя в праве останавливаться на этой стороне вопроса. Хотя и у нас некоторые из интеллигентных людей не расположены молиться вместе с холопом; хотя и среди нашей интеллигенции есть такие, для самолюбия которых не выносимо стоять в церкви рука об руку с каким-нибудь бедняком чернорабочим; хотя нервы некоторых из нас не выносят простой обстановки наших православных церквей: тем не менее такое отношение к важнейшим и существеннейшим вопросам религии мы не желаем понимать в узком «барском» смысле, противоположном «мужичеству» только со стороны каких-либо внешних преимуществ. Деление обрядов на барские и холопские, понимаем в узком смысле слова, сродни каким-нибудь старым средневековым баранам, не признававшим за бедняками–вилланами никаких человеческих прав, а не нашим русским людям, привыкшим считать всякого своим «братцем», «батюшкой» и т. п. Поэтому, мы перейдем прямо к рассмотрению того, насколько справедливо наши церковные обряды могут быть названы холопскими–грубыми в эстетическом отношении.

Если судить на основании «Письма», которое между прочим возражает против католиков, называющих наши церковные обряды обрядами холопскими, то можно предполагать, что по мнению католиков их церковные обряды более мягки, более эстетичны и более удовлетворительны для интеллигентного вкуса, нежели обряды православные. В каком отношении римско-католические церковные обряды могут считаться более интеллигентными, нежели наши православные, для нас остается неизвестным; а потому нам приходится самим сделать хотя краткое сравнение латинских обрядов с обрядами восточной Церкви, чтобы таким образом сколько-нибудь выяснить характер тех церковных обрядов, которые, по мнению некоторых якобы просвещенных критиков, могли бы удостоиться названия нехолопских обрядов. Чтобы решить этот вопрос, нам не за чем входить в пространные исследования: вопрос этот разрешается – вполне ясно даже при беглом сравнении обстановки и порядков римско-католических церквей с устройством и порядками православных храмов. Входя в костел, мы слышим гул органа, звон колокольчиков, дребезжание бубенчиков, погремушек, трещеток. Затем, когда мы вступим в самую церковь, первое, что бросается нам прямо в глаза, это – открытый алтарь, пред которым совершается богослужение. Ничем не задерживаемые взоры наши замечают эту важнейшую часть храма – сразу, скоро присматриваются к ней и, не находя в ней ничего особенно величественного, начинают невольно переходить к рассмотрению подробностей в обстановке костела. По сторонам мы видим одноцветные, по большей части светлые стены, на которых, как в каком-нибудь зале, развешены иконы, написанные в итальянском стиле и представляющие не столько лики Святых, сколько жанровые картины, отмеченные каким-то реалистическим, будничным характером. Иконы эти написаны колоритно, вырисованы чисто, даже, пожалуй, изящно. Повсюду искусная резьба, сбоку эффектно повисла, прижавшись к стене, украшенная богатыми орнаментами будка, в которой в известное время неожиданно появляется католический проповедник, одетый в белую отделанную кружевами сорочку (alba). Если в довершение к этому взор наш остановится на швейцаре, который важно в красном, расшитом блестками кафтане расхаживает по церкви, опираясь на атрибут своей власти – высокую булаву, то мы невольно забудем, что мы в храме. Нам приходят в голову мысль, что мы на какой-нибудь картинной выставке или в приемном зале… Вот какой-то правоверный католик шепнул что-то стоявшему обок соседу. Проходящий мимо их швейцар внушительно застучал своей палицей… слышится предложение к одному из беседовавших прихожан выйти, не то – выведут силой… Убеждаешься еще более, что это не церковь, не дом Божий, а что-то земное, со всеми земными интересами, со всей будничной обстановкой. Войдите, наоборот, в древний православный храм. Пред вами таинственно скрывается за иконостасом алтарь – местопребывание невидимого для нас Царя славы. По сторонам от вас тянутся темноватые расписанные стены; вершины этих стен теряются где-то высоко-высоко над вами, как бы в глубине повисшего над вашей головой главного купола. Невольно чувствуешь себя жалким, ничтожным, смиряешься духом и бессознательно увлекаешься мыслью к далекому Небу… Откуда-то, сверху доносится стройно торжественное, величественное, пение многих голосов; волны гармонических звуков надвигаются ближе и ближе; пение слышится яснее, громче и звучнее. Оно наполняет всю церковь, отдается мелодическими переливами во всех концах храма, проникает во все отдаленнейшие места его. Кажется, отзвуки бесчисленного хора небесных сил доносятся из далекой вышины… Но вот, хор постепенно стихает. Торжественное piano, замирая в последнем аккорде, тонет в массе гармонического целого. Звуки священного песнопения прекращаются… Нисходишь, так сказать, на землю. Всматриваешься в окружающие предметы. Стены во всю вышину почти сплошь покрыты иконами; но как эти иконы, византийского стиля, не похожи на римско-католические иконы! Святые, изображенные на наших иконах, представляются не в обыкновенной будничной обстановке, как святые римско-католические. Изображения наших святых не имеют в себе ничего, что могло бы говорить нам о земном, низменном, обыкновенном. Напротив, лики наших святых как бы отрешены от мира. Все черты их запечатлены какой-то особенной, строгой и в то же самое время кроткой, небесной величавостью. Смотришь на эти величественные лики, глубже и глубже вникаешь в их просветленные божественной силой черты и невольно уносишься мыслью и чувством к всеблагому Творцу, милостивому, но справедливому Судии… Ужели после этого можно говорить, что они – наши иконы – грубы и мало эстетичны? Полная гармония внутреннего с внешним, составляющая одно неразрывное целое, в котором нельзя отделять идею от выражения, а внешнюю форму – образ от внутреннего содержания, – ужели это не самое главное существеннейшее условие и требование надлежащей эстетичности? Только такие иконы, как наши, и могут быть по справедливости названы эстетичными, понимая это слово в высоком, истинном значении этого слова. Но, быть может, нам возразят, что «иконы, написанные более или менее искусно, существуют у нас далеко не везде, и что, напротив, большая часть наших икон в большинстве наших православных церквей стоят ниже всякой критики»? Мы согласны, что большинство наших православных церквей не имеет икон, написанных с надлежащим умением и искусством. Но разве в этом можно винить нашу Православную Церковь? Как известно, в этом виновата бедность наших церквей и неимение средств к приобретению искусно написанных икон, удовлетворяющих вполне высоким требованиям эстетики и художественной живописи. Да и незачем Церкви нашей особенно сильно заботиться об удовлетворении исключительно эстетических вкусов и требований общества. Так, в римско-католической церкви на удовлетворение вкусов прихожан обращено внимание гораздо большее, нежели у нас. Статуи Богоматери составляют необходимую принадлежность почти всех католических храмов. Статуи эти расписываются красками, облекаются в одежды, украшаются венками. Забота об удовлетворении вкусов общества выражается в этом случае до очевидности; а между тем достигает ли это цели высшей, религиозной? Разукрашенные, расписанные статуи эти услаждают, может быть, взоры некоторых, удовлетворяют понятиям об искусстве, стоят на высоте эстетических требований зрителя и все-таки, в конце концов, остаются мертвыми, ничего невыражающими изваяниями; в них есть жизненная, быть может, художественная правда, есть реализм, пластичность, но нет у них самого главного, нет глаз – этого зеркала души, в котором могли бы отразиться внутренние чувства, и в котором можно было бы прочесть ту или другую религиозную идею. В этом отношении самые лучшие и самые образцовые скульптурные произведения оказываются совершенно бессильными. Сами по себе они в лучших случаях могут выразить немое, внешнее совершенство формы, но никак не в силах подняться до выражения деятельности души, воспроизведения внутреннего настроения человека, его чувств, его духа. Римско-католическая церковь понимает это; принятые ею статуи она пытается оживить при помощи красок и живописи. Но и раскрашенные, размалеванные статуи в конце концов оказываются только расписанными куклами, могущими удовлетворять только грубую массу; на людей же с мало-мальски развитыми эстетическими вкусами и понятиями расписанные красками скульптурные изображения святых, допущенные в римско-католической церкви, могут производить только чувство неудовлетворенности и угнетения. Таким образом римско-католическая церковь, допуская в своих храмах статуарное искусство, поступает неосмотрительно, неблагоразумно ни в отношении религиозном (статуи не могут, как следует, выражать внутреннего настроения человека), ни в истинно-эстетическом, в смысле развития и укрепления в массе религиозно-эстетических вкусов и понятий. В стремлении к удовлетворению ложно понимаемых эстетических понятий и требований человека римско-католическая церковь доходит иногда до того, что вносит в свои богослужения и обряды несообразную с этими последними театральность. Так напр. в день Светлого Воскресения в костелах устраиваются гроты; гроты эти обставляются декорациями, цветами; возле грота бьют фонтаны… Что все это представляет? Все это имеет претензию представить пещеру, в которой был похоронен Спаситель! Для большей наглядности и живейшей иллюзии в пещере полагается большая кукла, имеющая подобие человека. Кукла эта освещается особенным светом; в известное время она в некоторых костелах поднимается на веревке (!!!) к верху, а церковно-служители возвещают: «Christus resurrexit!». Дойти в богослужении до такого действительно грубого представления и смешной театральности можно только тогда, когда удовлетворение тех или других вкусов общества ставится выше требований и духа религии. Если к этому мы напомним еще ту особенность католических церквей, что в них во время богослужения некоторые из присутствующих – люди вообще достаточные, чисто одетые – сидят, а все остальные молятся стоя, тогда как в наших православных церквах и достаточные и недостаточные молятся все вместе, то в таком случае выяснится, по нашему мнению, окончательно, как мало вяжется удовлетворение вкусов интеллигентной части общества с истинными целями и требованиями христианской религии. Таким образом укоры в грубости и недостаточной эстетичности установлений можно отнести не к нашей Православной Церкви, а скорее к римско-католической, да и то, впрочем, только со стороны порядков и устройства храмов, а не относительно церковных обрядов.

(Продолжение следует).

Англиканская церковь представляет глубокий интерес для нас, православных. В ней в настоящее время происходит сильное брожение и все более и более обнаруживается стремление к восстановлению того типа, какой Церковь имела в первые века христианства, а вместе с тем и к восстановлению той ритуальности, которая была отвергнута протестантством. Это стремление в особенности обнаруживается в одной из наиболее влиятельных и распространенных церковных партий, в так называемой High Church (в высокой церкви). В последнее пятидесятилетие настоящего столетия многими из выдающихся представителей английской церкви даже делались неоднократные попытки к соединению с Православной Церковью. Но особый интерес для нашего духовенства представляет английское духовенство. Оно гораздо более носит католический отпечаток и гораздо ближе стоит к православному духовенству, нежели протестантское. Кроме того, англиканское духовенство представляет много весьма характерных особенностей, из которых некоторых нельзя не пожелать и нашему духовенству, как напр. громадное влияние на общество, заботливость о материальном вспомоществовании нуждающимся прихожанам, постепенное прохождение степеней церковной иерархии, вступление на первую из них не моложе 23 лет, прекрасное материальное обеспечение духовенства, дозволяющее ему всецело посвящать себя исполнению обязанностей своего звания и т. под.

Так, одежда английского духовенства, употребляемая при богослужении, напоминает одежду католического и отчасти православного духовенства. Она стоит прежде всего из cassoc, нижней одежды, которая заменяет наш подризник. Она делается из белой шелковой материи, тесно примыкает к телу и от шеи до талии застегивается на пуговицы. Полы ее достигают до лодыжек. Поверх ее священники надевают white surplice, род стихаря, из особого белого и тонкого полотна. Surplice столь же длинен, как cassoc, у шеи застегивается и имеет широкие со многими складками рукава. На эту одежду надевается stole (род эпитрахили или ораря) из черной шелковой материи; она огибается вокруг шеи, а концы ее спереди опускаются до стоп ног. Сверх того, употребляется еще the hood, большой кусок шелковой материи, в роде капуцинского капюшона, достигающего до бедер. Он бывает различного цвета, смотря по рангу священнослужителя или по университету, в котором он получил образование и часто отделывается горностаем или другим каким-либо мехом. На голову надевается cap, род скуфьи черного цвета, которой верх может быть треугольным или четыреугольным.

Что касается англиканской иерархии, то она сложнее нашей. Во главе ее стоят два архиепископа (archbishops), соответствующие отчасти нашим митрополитам. Из них один имеет резиденцию в Кентербери, а другой в Йорке. Они служат не только высшими сановниками церкви, но также первыми пэрами в государстве и служат посредниками между церковью и государством, а потому назначаются на свои должности королевой. Из них первое место занимает кентерберийский архиепископ, как примас всей Англии. На их обязанности лежит между прочим обнародование указов и новых законов правительства и постановление епископов в подведомные им диоцезы. Но они не могут вмешиваться в управление этих епархий. Вся страна разделена на несколько (около 30) диоцезов (епархий), из которых каждым управляет особый епископ (bishop). В обязанности епископов входит испытание и посвящение кандидатов во священники и диаконы, совершение конфирмации, обзор епархии и духовный суд. Главная или кафедральная церковь в каждом диоцезе пользуется многими привилегиями и даже своему епископу подчинена с значительными ограничениями. Настоятелями кафедральных соборов служат deans, деканы (в роде наших кафедральных протоиереев), которые председательствуют в капитулах (the chapters), состоящих из canons, каноников, и из priest vicars или minor canons (викарных священников или младших каноников). Эти последние совершают церковные службы и говорят проповеди в случаях, не требующих особой торжественности. В состав их также входят honorary canons, почетные каноники, которые в кафедральной церкви говорят проповеди в послеполуденное время и вечером, между тем как другие каноники говорят проповеди лишь в добавленное время. Кроме кафедральной, в каждом диоцезе есть приходские церкви (parish ehurches). Настоятель приходской церкви называется ректором (rector)⁹ или викарием (vicar). Он имеет при себе обыкновенно нескольких помощников или викарных священников (curates), которые получают от него плату за исполняемые ими обязанности и ежемесячно могут быть увольняемы с дозволения епископа, между тем как настоятели или ректоры всегда остаются на своем месте и никогда не могут быть увольняемы. Одною из главных обязанностей священников – служить проповедание Слова Божия. Проповеди, которыми обыкновенно сопровождается каждое воскресное и праздничное богослужение, большею частью бывают кратки, но отличаются хорошею стилистическою обработкою. Проповедники в особенности обращают внимание на хорошее произнесение, на правильность и изящество выговора, и многие из них достигают в этом отношении высокого совершенства. Положение священников в приходе довольно самостоятельное. Они председательствуют в приходских собраниях, имеющих целью обсуждение мер к материальному обеспечению духовенства и благоустройству церковных зданий, имеют право устраивать часовни или капеллы и приглашать в них, без предварительного разрешения епископа, проповедников, имеющих одобрение от университета или духовных властей, составлять для нравственно-религиозных или благотворительных целей общества или кружки, избирать низших членов причта в свои церкви и т. под. Вообще англиканские священники, в сфере предоставленной им деятельности, совершенно самостоятельны и почти не подлежат никаким ограничениям со стороны епархиального епископа. Для получения сана священника необходимо пройти низшую иерархическую ступень – прослужить не менее одного года в звании диакона (deacon). Это звание получается лишь лицами, имеющими от роду не менее 23 лет. К обязанности диакона принадлежит помогать священнику при богослужении, в особенности если совершается таинство причащения, читать в церкви Священное Писание, обучать детей закону Божию, а в отсутствие священника крестить детей, благословлять браки, погребать умерших и говорить проповеди, если получается на это полномочие от епископа. По особому уполномочию, диаконы могут совершать и все воскресные и другие службы, за исключением некоторых частей их. На обязанности диаконов лежит также посещать бедных и больных в своих приходах и сообщать об их положении своему священнику, чтобы через него нуждающиеся могли получить необходимую им помощь. Между настоятелями приходских церквей и епископом стоят архидиаконы (archdeacons) имеющие сан священников (они соответствуют в некоторой степени нашим благочинным), число которых в каждом диоцезе простирается от двух до четырех. (Общее число их в Англии – 82). Они называются очами епископа (oculi episcopi), потому что они должны неусыпно следить за поведением подведомого им духовенства и докладывать о результатах епископу. Кроме того, на них возлагаются и другие административно-судебные обязанности. Каждый архидиаконат делится на несколько сельских деканатов (rural deanaries). Носящий звание rural dean председательствует на всех собраниях или съездах деканата (rural deacanal meetings) и имеет наблюдение над церквами и церковными домами. При каждой церкви сверх того состоят два churchwardens (в роде церковных старост), из которых один избирается на эту должность прихожанами, а другой назначается духовенством. Обязанности их состоят в том, чтобы заботиться о церковных зданиях, отводить места в церкви прихожанам и вместе с духовенством определять, на что именно должны быть расходуемы пожертвования, собираемые с благотворительною целью. Самым низшим лицом, принадлежащим к церкви, служит verger (церковный служитель или сторож), который обязан отворять двери, зажигать свечи и заботиться о чистоте церкви. Прежде на его обязанности лежало также участие и в пении во время богослужения. Но теперь эта обязанность исполняется хором.

Право избрания епископов предоставлено законом капитулу, но на самом деле они назначаются светскою властью. Капитул обыкновенно должен бывает избирать того кандидата, который указывается королем или королевою. Священники же и диаконы избираются на должность большею частью главными землевладельцами к данной местности в силу предоставленного им права патроната. Бывают нередко и злоупотребления этим правом, так что патроны иногда продают вакантные места, даже с аукциона, тем, кто более заплатит.

Посвящение в степени церковной иерархии отличается большею торжественностью. Исповедь и пощение перед посвящаемым не обязательны для ставленников. Не только епископ и клир, но и сами ставленники часто являются в церковь для хиротонии уже после вкушения пищи, несмотря на то, что им предстоит принятие св. Таин. Посвящению обыкновенно предшествует присяга в повиновении гражданской и церковной власти и в исполнении всех установлений господствующей церкви. Посвящение совершается в один из воскресных дней во время богослужения. Диаконы посвящаются перед чтением Евангелия, священники по прочтении Евангелия, а епископы после Символа веры и проповеди перед возношением св. Даров. Мы с особою подробностью остановимся на посвящении во священника, как наиболее характерном. – Перед посвящением священников произносится проповедь или речь, в которой говорится обыкновенно об обязанностях священника, о важном значении этого служения в Церкви Христовой и об обязанности народа относиться к нему с высоким уважением и почтением. Затем архидиакон приводит к епископу, стоящему на кафедре пред алтарем, всех тех, которые должны быть посвящены во священников, и говорит: «досточтимый отец о Господе! я привожу к тебе здесь присутствующих лиц, чтобы они были приняты в класс священников». На это епископ отвечает: «обрати внимание на то, чтобы лица, которых ты к нам приводишь, по отношению к их знанию и благочестивому образу жизни были соответственны и способны достойно исполнять обязанности служителей Господних». Архидиакон говорит: «Я расспрашивал о них и испытывал их, и полагаю, что они таковы». Тогда епископ обращается к народу, присутствующему при этом, со следующими словами: «Возлюбленные! здесь стоят те, которых мы сегодня хотим волею Божией принять во священное служение священства. Ибо после надлежащего испытания мы не нашли в отношении к ним ничего предосудительного, а нашли, что они законно призваны к этому званию и служению и способны к тому. Но если среди вас есть кто-либо, знающий за кем-либо из них какое-либо препятствие или заведомое преступление, вследствие которого он не может быть принят на это служение, то пусть выступит во имя Божие и объявит, в чем состоит это препятствие или преступление». Если против кого-либо из ставленников предъявляется обвинение, то он устраняется от поставления до тех пор, пока дело не будет расследовано епископом. Об остальных народ вместе с клиром совершает молитву. После того следует чтение Евангелия (Ин.10:1–16) и Апостола (Еф.4:7–13), и затем епископ обращается к посвященным и излагает им обязанности нового их служения, его трудности, ответственность и высокое значение. По окончании же этого наставления, он обращается к ним со следующими вопросами: «Верите ли в своем сердце, что вы действительно согласно с волею Христовою и установлением церкви английской призваны к священству?» Ответ: «Верю». – «Убеждены ли вы, что Св. Писание вполне содержит те учения, которые необходимо требуются для спасения души через веру в Иисуса Христа, и имеете ли вы решение поучать по оному Писанию народ, вверенный вашему попечению, и ни о чем не учить, как необходимом для спасения, кроме того, что вы можете выводить и доказать из Писания?» Ответ: «Верим в это и возымели это решение по милости Божией». Затем епископ спрашивает их, хотят ли они усердно исполнять обязанности, изгонять все ложные учения, быть ревностными в молитве и чтении Писания и повиноваться своим властям, на что каждый из поставленных отвечает: «Хочу, да поможет мне Бог». Тогда епископ говорит: «Всемогущий Бог, даровавший вам желание делать все это, да подаст вам также силу и крепость исполнить это, да совершит Он то дело, которое он начал в вас о Христе Иисусе, Господе нашем» и затем начинает петь «Veni, Creator Spiritus», причем ответы поются духовенством и мирянами. После того он молится за поставляемых и наконец совершает самое посвящение. При этом ставленники смиренно преклоняют колена, епископ, вместе с другими священнослужителями, возлагает руки на главу каждого из посвящаемых и говорит: «Приими Духа Святаго для служения в звании священника в Церкви Божией, которое теперь поручено тебе через возложение рук наших. Кому ты отпустишь грехи, тому они отпустятся, и на ком оставишь грехи, на том они останутся. И будь право правящим Слово Божие и святые таинства, во имя Бога Отца и Сына и Св. Духа. Аминь». Затем епископ вручает каждому из коленопреклоненных ставленников экземпляр Библии со словами: «приими вместе с этим полномочие проповедывать слово Божие и совершать святые таинства в приходе, в который ты законно поставлен». В заключение все посвящаемые причащаются св. Таин и отпускаются с благословением епископа.

Посвящение в сан диакона менее сложно, но в общем оно сходно с посвящением священника. Хиротония епископов совершается архиепископом с несколькими епископами, причем архиепископ также обращается к народу с вопросом о достоинствах рукополагаемого и излагает обязанности епископского служения. Перед посвящением читается также Апостол (1Тим.3:1–8 или Деян.20:17–26) и Евангелие (Ин.5:19–24 или 21:15–18, или же Мф.28:18–20). Затем архиепископ, вместе с епископами, возлагает руки на посвящаемого и дает ему наставление относительно надлежащего исполнения епископских обязанностей, после чего рукоположенный причащается св. Таин. Этим собственно и заканчивается посвящение. В следующий же воскресный день совершается так называемая интронизация (inthronisation, возведение на престол), состоящая в том, что председатель капитула (декан) возводит нового епископа на кафедру и объявляет о вступлении его во все иерархические права епископа.

По своему образованию английское духовенство во многом отличается от нашего. В этом отношении духовенству предоставляется в Англии значительная свобода. Хотя кандидат священства обыкновенно посещает public school (гимназию), но большею частью не держит экзамена зрелости. Он старается поскорее оставить школу, чтобы поступить в университет, где ему представляется возможность продолжать образование с большею свободою и приятностию. Из университетов предпочитаются более всего Оксфордский и Кембриджский, главным образом потому, что они служат средоточным пунктом учащейся аристократической молодежи. Ибо духовные лица должны быть не священнослужителями только, но и джентльменами. Они должны поддерживать достоинство своего звания и приобретать всеобщее уважение к себе не умственными и нравственными только качествами, но и внешними достоинствами, изяществом манер и вообще умением держать себя в высшем обществе. Студент богословия не обязан в университете держать экзамен или приобретать ученую степень (baccalaureus или magister artium). Судить о том, достоин ли он священного сана, предоставляется исключительно архидиакону и епископу, которыми производится испытание кандидатов перед рукоположением. Закон определяет лишь возраст, ранее которого нельзя достигнуть низшей степени церковной иерархии (не моложе 23-х лет). В некоторых университетах, уже после двухлетних занятий, можно получить свидетельство, которое может быть признано достаточным для принятия известного лица в церковную иерархию. В университете обращается внимание не столько на приобретение обширных научных познаний, сколько на образование характера и на проникновение духом церковности. С этой целью студенты обязаны ежедневно посещать богослужение, а перед началом лекций ежедневно выслушивать чтение молитв и Библия. Главным предметом изучения служит Св. Писание. Так как в духовное звание в Англии поступают лица из всех сословий и самых разнообразных профессий, то при некоторых университетах учреждаются вечерние курсы чтобы дать возможность лицам, занятым в течение дня другими делами (купцам, ремесленникам и т. под.), подготовляться по вечерам к священнослужительству.

Для членов англиканского духовенства безбрачие необязательно. Они могут вступать в брак, и даже не раз, и после хиротонии. Даже епископу предоставляется право вступать в брак, если он признает супружескую жизнь более благоприятною для своего нравственного преуспеяния. И обыкновенно все почти епископы пользуются этим правом.

Главными средствами содержания духовенства служат десятины (tithes), которые выделяют духовенству прихожанами от хлеба, сена и дров, и церковная земля (glebe), которую духовенство обыкновенно сдает в аренду. Эти средства восполняются платою от прихожан за общие священнодействия и таинства, за совершение частных треб и за места в церкви, и суммами из особого государственного учреждения. Но духовенство не принимает личного участия в собирании этой платы. Сам приход, в общем собрании ежегодно устанавливает общую сумму этой платы и раскладывает ее на прихожан. Затем представители прихода, в определенное время года, производят сбор этой суммы и передают ее духовенству. Доходы английского духовенства в сравнении с доходами нашего духовенства, очень велики. Так Кентерберийский архиепископ ежегодно получает 150000 руб. сереб., Иоркский 100000 руб., епископы от 30000 до 50000 руб., декан и ректор от 15000 до 30000 руб., каноник от 6000 до 10000 руб. сереб. Но почетные каноники не получают никакого содержания.

Полная материальная обеспеченность дозволяет английскому духовенству всецело посвящать себя исполнению обязанностей своего звания и своему умственному и нравственному усовершенствованию. Духовенство в Англии не только отличается высоким умственным и нравственным развитием, но и представляет в своей среде не мало глубоких мыслителей и первоклассных писателей. Поэтому не удивительно, что оно пользуется глубоким уважением и высоким почетом во всех классах общества, не исключая и самых высших, а имеет такое громадное влияние, о котором наше духовенство, при современном положении, едва ли может мечтать. Причина этого явления заключается не только в высоких достоинствах самого духовенства, но также в глубокой набожности англичан, которые уже с детства привыкают относиться с особым уважением к своему духовенству и оказывать ему неограниченное доверие, и в полном отсутствии сословности духовенства, в среду которого поступают представители всех классов, не исключая и самых высших. Прежде, когда никто не мог заведывать школами, кроме духовных лиц, духовенство имело громадное влияние и на школы. Но в последнее время они изъяты из ведения духовенства. Теперь в светских школах нет даже обучения закону Божию в собственном смысле, – а только читается Библия и сообщаются общие сведения о ней, с самыми краткими объяснениями, потому что опасаются, что светский учитель может сообщать ученикам религиозные воззрения, противоречащие учению господствующей церкви. Но и в настоящее время английское духовенство имеет значительное влияние на школу, как это видно из громадного стечения учащихся и учащих в воскресные церковные школы. Но с особенною силою обнаруживается влияние духовенства в учреждении громадного числа благотворительных учреждений (charities), большая часть которых обязана своим происхождением инициативе и деятельному участию духовенства, и в собирании массы пожертвований, которые в одном только 1878 г. достигали громадной суммы – 42500000 руб. Как велико в Англии доверие к духовенству, доказательством этого может служить следующий факт. Во время утреннего воскресного богослужения один священник с кафедры просил своих прихожан о пожертвовании суммы в 5000 руб. с благотворительною целью, которую он теперь не мог назвать, но которую он обещал назвать, если получит эту сумму. В тот же день при вечернем богослужении он заявил, что им получено втрое более испрашивавшейся суммы и прекратил дальнейший сбор пожертвований и объявил ту цель, для которой они собирались. При столь высоком уважении к духовенству и при тех многих выгодах и преимуществах, которыми оно пользуется, не удивительно, что даже представительницы высшей аристократии считают за особую честь выйти замуж за духовное лицо. Для англичанина ничего нет необычайного в том, если дочь лорда или герцога выходит замуж за священника, или если член парламента посвящает себя или своего сына духовному званию.

При этом невольно возникает вопрос: почему же наше духовенство не пользуется таким уважением, и может ли оно надеяться на приобретение хотя бы половины того авторитета, каким пользуется духовенство в Англии? Но вопрос этот столь важен и сложен, что мы предпочитаем посвятить ему отдельную статью.

Н. Д.

1) Каким образом делить доходы при тех церквах, при которых положено быть штатным диаконам, а их еще нет, и при тех, в составе которых еще имеются сверхштатные члены.

2) Каким образом, при отмене разделения священников на настоятелей и помощников, делить процентные и арендные доходы и землю.

Новгородская духовная Консистория решила эти вопросы таким образом: А) в отношении раздела доходов и прочего церковного довольствия следует руководствоваться следующими правилами: 1) при всех церквах, где состав причта соответствует новому установленному Синодальным Указом штатному положению или где все имеющиеся вакансии будут замещены по распоряжению начальства, кружечные доходы должны быть делимы по указанию Синодального Указа, а земля, процентные и арендные деньги по правилам 1873 года. Таким образом а) если причт состоит из священника и псаломщика, то как кружечные доходы, так и процентные и арендные деньги, а равно и земля должны быть делимы на четыре части, из коих ¾ священнику и ¼ псаломщику. (В таких причтах раздел кружечного дохода, введенный новым Синодальным Указом, вполне сходится с разделом по правилам 1873 года); б) если причт состоит из священника, диакона и псаломщика, то из кружечного дохода священник получает 50 коп., диакон 33⅓ к. и псаломщик 16⅔ коп., а из арендных и процентных денег священник получает ⅔, диакон ⅓ и псаломщик 1 часть, т. е. из 1 рубля 10 коп. священник 60 коп., диакон 30 коп. и псаломщик 20 коп., в такой же пропорции делится и земля (из 33 десятин священнику 18 дес., диакону 9 дес. и псаломщику 6 дес.); в) если причт состоит из двух священников, диакона и двух псаломщиков, то из кружечных доходов оба священника из рубля получают по 30 коп., диакон 20 коп. и оба псаломщика по 10 коп., а из остальных сумм и земли один из священников, пользующийся правами настоятеля, получает из 102 единиц – 36, второй священник 24, диакон 18, и оба псаломщика каждый по 12); г) при составе причта из трех священников, диакона и трех псаломщиков, из кружечных денег священники (из 3 руб.) получают по ²⁄₇, диакон ⁶⁄₇ и псаломщики по ³⁄₇, а из остальных сумм и земли один из священников пользующийся правами настоятеля получает из 92 единиц 24, два священника по 16, диакон 12 и псаломщики по 8. 2) При всех же тех церквах, причты которых не соответствуют новому штатному положению, впредь до сформирования состава таковых причтов по новому положению, раздел всех доходов – кружечных, процентных и арендных, а также и земли должен оставаться прежний, введенный правилами 1873 года, с тем лишь различием, что причитающаяся на долю священников часть из кружечных доходов должна быть делима между ними поровну. 3) равным образом, если в составе причтов одноклирных церквей еще имеются сверхштатные члены, причетники, то, впредь до выбытия их, раздел земли и всех доходов должен оставаться прежний, с упомянутым лишь ограничением относительно кружечных доходов, но при этом сверхштатным объявить, что так как со времени последней реформы они почти уже 10 лет пользуются правами наравне со штатными членами, в ущерб последних, вовсе не думая о приискании себе штатных мест, то им дается ныне двухгодичный срок с тем, что, если они в течение этого времени не озаботятся сами приисканием себе соответствующих штатных мест, то будут размещены по распоряжению епархиального начальства или даже, смотря по обстоятельствам, оставлены совсем за штатом. 4) в случае перечисления в состав причтов одноклирных, двухклирных и трехклирных церквей одного из псаломщиков, рукоположенных в сан диакона, на открывшуюся штатную диаконскую вакансию, из кружечных доходов выделяется ему часть, применительно к узаконенной последним указом норме, т. е. на ½ меньше священников, и вдвое больше против части псаломщиков, а из остальных доходов и земли, применительно к правилам, изданным Новгородским епархиальным начальством в 1878 году, в согласии с правилами 1873 года и Указом Св. Синода от 10 января 1877 года, причем при замещении штатных диаконских вакансий местными псаломщиками, или диаконами, состоявшими на псаломщицкой вакансии, им удерживается тот оклад жалованья, какой получался ими раньше, если при этом через такое замещение не открывается в причте свободной псаломщицкой вакансии и не является таким образом надобность в назначении оклада поступающему на оную новому лицу; в противном случае, или если в состав причта вступает диаконом стороннее лицо, то оно пользуется только доходами в узаконенных размерах и землею. Б) Затем объявить, что 3 пунктом Синодального Указа отменено только разделение священников на настоятелей и помощников, но не уничтожено самое звание настоятелей и права и обязанности, с этим званием соединенные, особенно при двухклирных и трехклирных церквах. Это ясно вытекает из того, что новый закон, установив раздел кружечных доходов, получаемых за исправление церковных и приходских треб, поровну между всеми священниками, как вознаграждение за равный труд, раздел процентных, арендных денег и земли оставил прежний, по правилам 1873 года, т. е. чтобы настоятель или старший священник, за свои особые труды по заведованию церковью и приходом, получал больше младших священников. Да и для епархиального управления необходимо, чтобы в известных случаях было одно наиболее доверенное и ответственное лицо. За сим, имея в виду, что при многих церквах еще имеются, по штатам 1843 года, штатные просфорни, пользующиеся, кроме жалованья от казны, и известною частью церковной земли, что должности просфорен штатами 1869 года были отменены, а в положении 16 февраля сего года о них не упомянуто, и что при переделе церковной земли по новым правилам могут возникнуть в среде причтов недоразумения по отношению к этим просфорням, Консистория полагала бы объявить причтам, что при новом переделе земли они могут пускать в общий раздел всю вообще землю и затем просфорне выделить такую часть, какая по местным условиям представится возможною, без обиды и ущерба других членов. Наконец, при замещении диаконских вакансий, Консистория полагает обращать внимание не на одну численность приходских душ, но и на другие местные средства содержания причтов, и потому, прежде составления и опубликования списка открывшихся штатных диаконских вакансий в епархии, полагает подвергнуть положению каждого прихода в этом отношении особому обсуждению, по уездам.

Пред самым причащением св. Таин на литургии священнослужители должны ли, обращаясь к западу, кланяться народу?

Одно из важнейших нравственных препятствий для священнослужителей к достойному совершению литургии и ко св. Причащению составляет ненависть, вражда с ближними. Посему правила церковные требуют, чтобы священники и диаконы отнюдь не приступали к совершению литургии и ко причащению св. Таин в ссоре или вражде, не примиряясь, с кем должно (Учт. Изв.; Наставление о соверш. литургии, помещ. в чине литургии Злат. пред началом проскомидии; Инструк. благочин. § 12). Если для священнослужителя нет возможности примириться с обиженными или обидевшими (когда они напр. находятся далеко, или по другой причине), то нужно по крайней мере иметь доброе намерение примириться с ними при первой встрече, и с сокрушением сердца о своем недостоинстве приступать к совершению литургии и к причащению св. Таин (Учт. Изв.). По силе этих требований и согласно с примечанием, находящимся в чине так называемого «Входного», священнослужители, приступая к совершению литургии и прочитавши молитву «Господи, ниспосли руку Твою с высоты жилища Твоего», и обращаются к предстоящему клиру и народу и с наклонением глав испрашивают у них прощение себе, тайно (мысленно) или в слух говорят им: простите мне… Но по той же причине священнослужители и пред самим причащением св. Таин взаимно делают поклон и друг у друга испрашивают себе прощения; по крайней мере в чине литургии Златоустовой ясно сказано, чтобы диакон, приступая ко св. Причащению, творил поклон и благоговейно просил у священника прощения себе (см. прим. в чине литург. Злат. после влития теплоты в сосуд с божественною Кровию). Отсюда, без сомнения, произошло и то доброе обыкновение, по которому некоторые из священнослужителей пред причащением св. Таин не только друг другу делают поклон и друг у друга испрашивают себе прощения, но и, обратившись к западу, делают поклон предстоящему народу и таким образом видимо заявляют о своем сердечном – искреннем желании причаститься св. Таин в мире со всеми. Из подражания священнослужителям и по требованию истинно-христианского чувства и прихожане в некоторых местах, прежде чем приступить к св. чаше, целуют местные иконы и тут же смиренно кланяются друг другу, испрашивая один у другого прощения в обидах, какие кто кому сделал когда либо (Срав. «Нов. Скр.» Вениамина. Част. II гл. 7, § 76).

3.

Редактор Ректор Киев. Дух. Семин. Архимандрит Ириней.

Дозволено цензурою. Киев, 10 января 1886 г. Ценсор прот. М. Богданов.

Тип. Г. Т. Корчак-Новицкаго, Михайлов. ул., собств. дом.

Положение священника, как пастыря и учителя, издревле в православной Руси было положением крайне незавидным. С одной стороны невежественная паства, представлявшая в себе смесь элементов христианства и язычества, не хотела видеть в священнике пастыря и учителя и смотрела на него только как на требоисправителя и представителя формальной стороны религиозного культа; с другой – сами священники, как в силу своего невежества так и в силу своего стесненного положения, не могли возвыситься до сознания своего призвания и дойти до надлежащего понятия о своих обязанностях. Лица, принимавшие на себя священство руководились далеко не расположенностью к духовному служению, тем менее призванием, а простым желанием переменить свое тяжелое состояние на отношению лучшее положение в духовном звании. Сами иерархи русской Церкви, быть может, уже в силу необходимости, смотрели на приходских священников как только на требоисправителей и давали сан священства без всякой разборчивости, даже полуграмотным, вследствие чего не стыдились просить себе сан священства такие лица, которые едва «брели по Псалтири». Поставлялись во священники холопы, которых притом господа, в видах личной пользы, не хотели освобождать и не освобождали от холопства. Церковно-приходские общества не обращали никакого внимания на познания и нравственное достоинство своих пастырей, ибо по своим понятиям смотрели на них, как только на требоисправителей и относились к ним, как к наемникам, соглашавшимся за известную плату совершать богослужение и требоисправления, предпочитал добрым священникам таких лиц, которые дешевле требовали ругу, хотя бы эти последние были самыми безнравственными людьми. Благо в таких лицах, которые соглашались отправлять священнические обязанности за самую дешевую плату, но было недостатка; ибо при некоторых церквах без всякой надобности было по нескольку попов, которые притом и в праздники сплошь и рядом не отправляли богослужения. Таким образом и социально-общественное, и нравственное, и материальное положение древнерусского священника было в высшей мере ненормальное и крайне тяжелое; но оно ухудшалось еще тяжелыми отношениями к духовенству епископов, а материальное положение – разными налогами, которые священник обязан был платить архиерею и его чиновникам. Так он платил пошлины за свое посвящение, эпитрахильную, за грамоту и печать к ней, настольную, за освящение церкви и антиминса, епископу во время объезда его по епархии, архимандриту, сборщику, заездчику, десятнику, и другим епископским чиновникам – платил пошлину переходную, если случалось переходить ему с места на место, судную, если приводилось судиться¹⁰.

Само собою понятно, что при таком положении на Руси священника никоим образом не мог выработаться в нем тот пастырский характер, который требуется самым существом возложенного на него служения; не мог образоваться из него отец, учитель, наставник, руководитель паствы. Все напротив способствовало тому, чтобы из священника выходил требоисправитель в отношении его обязанностей; а в жизни – человек забитый, приниженный, пред всеми трепещущий и едва совсем не лишенный сознания своего человеческого достоинства. И этот тип русского православного священника, волею судьбы положивший на нем печать свою издревле, проходит через всю историю Руси и доходит до наших дней, хотя с 1861 года уже с несколько сглаженными чертами. Таковы судьбы исторической жизни, что раз наложив свою суровую печать на то или иное сословие, она не скоро снимает ее. Типические черты сословий слишком живучи и не сглаживаются часто целые столетия, не смотря на перемены социальных отношений и на поднятие общего уровня образования.

Но сохранению типических черт в лице русского православного священника содействовала не только древняя, но и вся последующая социально-общественная жизнь Руси даже до 1861 года. Крепостное право, лежавшее тяжелым гнетом на русском народе и подавлявшее свободные проявления народной жизни, не оставалось без влияния и на духовенство, и на его пастырскую деятельность. Пастырь церкви в сельских приходах, вполне будучи зависим от помещика и даже от его управляющего, если помещик лично не жил в своем поместье, в отношении материального обеспечения, естественно не мог свободно располагать своею пастырскою деятельностью. Он должен был сообразоваться с характером, вкусом, желанием и требованием или помещика, или его управляющего, чтобы быть в милости у того и другого. Войти с помещиком, или управляющим его в столкновение, возбудить неприятные отношения из-за выполнения пастырских обязанностей, значило заслужить немилость у того или другого; а заслужить барскую немилость значило подвергнуться всевозможным мытарствам, даже до лишения прихода.

Большинство из помещиков вовсе и не думали смотреть на русского православного священника, как на пастыря, учителя и руководителя паствы в религиозно-нравственной жизни; они смотрели на него, как только на требоисправителя, притом обязанного «потрафлять» всем барским прихотям. Священник не мог, не рискуя своим спокойствием, не только сказать слово, но не мог без барского соизволения начинать обедню, и даже ризу надевать он должен был ту, которую указывал барин. В отношениях к священнику многие из помещиков до того были бесцеремонны, что часто дозволяли себе держать его в передней, вместе с лакеями. В силу такого отношения к пастырям русской Православной Церкви столпов русского государства и мелкие сошки, начиная с уездных начальников и кончая писарем станового пристава, смотрели на православного священника свысока, как на человека низкого звания, нередко относились к нему презрительно, как к человеку не стоящему внимания благородного человека, и считали своею обязанностью при всяком случае не только посмеяться над ним, но иногда и лягнуть. Не все и из иерархов русской Православной Церкви заботились о том, чтобы поставить священника в надлежащее положение в церкви и обществе; немногие защищали его от несправедливых нападок высоких и влиятельных лиц; да и сами не всегда оказывали ему должное внимание как служителю алтаря Господня и своему сотруднику и соработнику на ниве Господней.

Так шло время. На русского православного священника никто не обращал должного внимания: ни от кого не видал он сочувствия и любви к себе; он был одинок в жизни и деятельности; и жил он, так себе, тихо, смиренно, опасаясь как бы травы не помять, воды не возмутить. Наступил 1861 год – время незабвенной эмансипации народа. Крепостного права не стало; потребовались для народа деятели. Вспомнили тогда о русском православном пастыре-горемыке и возложили на него высокое и трудное дело воспитания народа, потребовав от него и проповедничества и учительства. От пастыря русской Церкви потребовалось, чтобы он вдруг, сразу переродился и стал бы иным человеком, непохожим на прежнего священника. «Но како могут сия быти?» с недоумением вопрошал Иисуса Христа Никодим – учитель Израилев, когда услышал от него учение о внутреннем возрождении человека в христианстве. Как могло статься, спросим и мы в свою очередь, чтобы пастыри русской Православной Церкви вдруг ни с того, ни с сего, без всякой предварительной подготовки перестали быть тем, чем были, чтобы мгновенно сделались новыми людьми, с новыми идеями, стремлениями, целями?

В силу исторических традиций духовенство привыкло смотреть на себя как только на требоисправителей и в требоисправлении поставлять все свои обязанности, не помышляя об иной деятельности. Однако, когда заставили его открывать народные школы, не смотря на то, что при этом ни на открытие, ни на поддержание школ не дали ему никаких средств, оно, самою судьбою будучи приучено к покорности, безропотно повиновалось приказанию и начало открывать школы за неимением помещений в своих убогих домах, жертвуя при этом, кроме семейного спокойствия, и трудом, и средствами. Но переродиться внутренно от одного приказания оно не могло; оно приняло приказание об открытии школ, как дело подневольное, свободно и нравственно не сознанное, и вело школьное дело, как дело чужое. Если бы оно встретило своему делу со всех сторон сочувствие, тогда время от времени оно, конечно, втянулось бы в дело и сроднилось бы с ним. Но как этого не случилось, то народные школы, не пустившие еще достаточных корней, одна за другою стали падать; а иные превратились в бумажную фикцию. И что удивительного? Вдруг, мгновенно даже былинка не вырастает: на все нужно время и благоприятные условия. И духовенство своими неудачными школами, не нашедшими притом поддержки себе вовне, заплатило дань старому доброму времени. С ним не захотели по любви свести счеты, так оно взяло свое силою, притом взяло свое без боя и без борьбы. Само собою понятно, что подобное обстоятельство не могло остаться без влияния на духовенство и его деятельность: к прежним болезням приложилась новая болезнь.

Двадцать пять лет минуло уже со времени объявления народной эмансипации. Пастыри русской Православной Церкви уже давным-давно не те, что были в старое доброе время; о кандидатах священства нельзя уже теперь сказать, что они «едва бредут по Псалтири», как говорил Геннадий Новгородский, или как говорил Стоглавый собор: а отцы их (ставленников) и матери их и сами мало умеют, и силы в божественном Писании не знают; а учитись им негде». В наше время, кроме низших училищ существуют семинарии и академии, в которых кандидаты священства получают разностороннее и вполне достаточное для прохождения пастырского служения образование. Условия социально-общественной жизни теперь также не те, что были до 1861 года, – крепостное право, неблаготворно влиявшее на пастырскую жизнь и деятельность, сделалось уже преданием давно минувших дней. И государственная и церковная власть настойчиво требует от русского пастырства не требоисправления только, но и деятельности просветительной – проповедничества и учительства. И, однако, и в наше время все ли пастыри – проповедники? все ли учители? Далеко нет. Пастыри – требоисправители еще далеко не вывелись на Руси; просветительная деятельность, в особенности в форме проповедничества, как-то еще трудно прививается к пастырской жизни. В среде пастырства вместе с блестящими звездами еще сплошь и рядом существуют темные пятна; наряду с проповедниками – молчальники, наряду с учителями – требоисправители. И последние являются не только между пастырями, не получившими достаточного образования, или между старцами, получившими образование в дореформенной школе и жившими при порядках крепостного права, и, следовательно, свыкшимися с воззрением на себя, как на требоисправителей, но и между людьми молодыми, получившими образование в реформированной школе и имеющими понятие о крепостных временах только из книг, или из рассказов старожилов. Что теперь связывает их в их деятельности? Что и кто препятствует свободе их действий? Никто и ничто. Напротив, все требуют от них дела и предоставляют в их ведение и распоряжение широкое поле пастырской деятельности, и нередко даже погоняют. Запас их сведений и уровень умственного развития слишком достаточны, чтобы выступить на арену пастырской миссии; молодых сил должно быть слишком достаточно, чтобы не бояться труда. И, однако, и знание и силы у многих пропадают даром без должного приложения.

Что же препятствует им приняться за пастырское дело? Старые исторические традиции, пустившие в жизнь глубокие корни и въевшиеся в плоть и кровь пастырства русской Церкви в лице требоисправителей, чурающихся просветительной деятельности, платить дань старому доброму времени; да, вероятно, нескоро еще и выплатить эту дань; ибо исторические традиции слишком живучи и слишком редко поддаются репрессивным мерам. Они, как достояние внутреннего мира человека, уступают преимущественно нравственной силе, ей подчиняются, ею уничтожаются, уступая место новым деяниям жизни.

Впрочем, почин в расширении арены пастырской деятельности сделан. Многие из пастырей трудятся уже на поприще народного просвещения – и Слово Божие проповедуют и благоучительствуют в школах, и внебогослужебные беседы ведут. И лагерь их постоянно пополняется новыми деятелями. Но их деятельность – деятельность единичная, не составляющая пока общего достояния пастырства. Но что совершилось в отдельных личностях, то далеко еще не совершилось в общем. Пастырская деятельность, выходящая из круга требоисправления, еще не сделалась в пастырстве общесознанной потребностью.

Иные из пастырей доселе еще все свои обязанности поставляют в одном требоисправлении, смотря на деятельность просветительную, как на дело для пастыря необязательное и даже излишнее, притом и пользы мало приносящее. Иные хотя и сознают благотворность сей деятельности, но находят ее делом слишком идеальным, для себя не подходящим, непосильным, смотрят на нее, как на роскошь, не для всех обязательную, как на удел только избранных. Есть и такие, которые, чувствуя в себе для подобного рода деятельности достаточные силы, не находят в себе решимости приняться за нее. Почему? Да потому, что этого рода деятельность пока еще составляет удел избранных, как роскошь, выходить из круга общепрактической деятельности духовенства, не вошла еще во всеобдержный обычай, не сделалась общим достоянием пастырства. «Общее» в деятельности духовенства пока еще составляет одно требоисправление; этого «общего», как исторической традиционной нормы, большинство пока и держится потому именно, что оно есть «общее», веками освященное, что всякая иного рода деятельность, не входящая в круг обязанностей требоисправления, не составляет общего, выходить за границы его, и потому хотя и полезна, но не обязательна. Пусть и гражданское и церковное правительство указывают на просветительную деятельность как на обязательную для пастырства; эти указания могут действовать на единицы, но для массы они остаются гласом вопиющего в пустыне. Войди просветительная деятельность в среде пастырства во всеобщий обычай, сделается общим достоянием его; тогда и без внешних указаний все, принимающие на себя пастырский сан, волей-неволей сразу принимались бы за эту деятельность потому именно, что она освящена всеобщностью; что игнорировать ее, значит выходить из нормы общего обычая, представлять из себя аномалию и заставить указывать на себя пальцами; теперь же пока игнорирование просветительной деятельности в среде духовенства не только не составляет аномалии, но и напротив есть общее явление, и оттого-то большинство молодежи, попадая в пастырскую среду, сразу превращается в требоисправителей, теряя непроизводительно весь свой умственно-нравственный капитал, приобретенный в духовной школе.

Чтобы содействовать введению в среде пастырства просветительной деятельности во всеобщий обычай, и правительству гражданскому и церковному, и обществу необходимо стать по отношению к духовенству в строго определенное положение; законодательству надобно идти по одному твердо намеченному пути, надобно поддерживать начатое, а не изменять и разрушать его; православной пастве необходимо настойчиво требовать от пастырства дела. И если бы это было так, в настоящее время мы, быть может, были бы уже свидетелями широко раскинувшейся и глубоко пустившей в жизнь корни свои пастырской просветительной деятельности. Но случилось не то… Духовенство, как мы говорили выше, со времени народной эмансипации стало открывать народные школы без всяких средств в домах своих. Следовало бы всеми мерами поддерживать начатое благое дело и вести его добрым прямым путем, не уклоняясь в сторону. Если школы были недостаточно организованы и не вполне достигали цели, следовало только дать им лучшую организацию, и дело пошло бы в ход. Между тем, как раз вышло наоборот. Через какие-нибудь десять лет со времени учреждения школы вдруг все повернули в сторону; и если прежде не очень-то радели зародившейся церковно-приходской школе, то на этот раз стали к ней положительно ребром, и не только предоставили духовенство с его школами самому себе, но и, признав его деятельность бесплодною, бесполезною, не достигающею цели, народную школу отдали в ведение земству и Министерству Народного Просвещения. Возникла земская и министерская школа с хорошими материальными средствами, сделалась у всех детищем-баловнем и подавила собою нелюбимого пасынка – зародившуюся церковно-приходскую школу. Духовенство мало того, что снова осталось не у дел, но и признано неспособным к делу. За то, что оно не могло в 10 лет из ничего породить образцовую школу, его подвергли всяческим поруганиям, но не обращая внимания на то, что оно в продолжении 10 лет без всяких средств и без всякой посторонней помощи так или иначе все-таки вело школьное дело, жертвуя и помещением для школы с великим стеснением для своих семейств, и материальными средствами с ущербом семейному благосостоянию, и личным трудом. Таким образом одна сторона пастырской просветительной деятельности, школьная, далеко отодвинулась назад; и духовенство должно было сложа руки, без дела, сидеть на берегах житейского моря и ждать попутного ветра. Невзгода на пастырскую школьную деятельность вышла такая бурная, что ее хотели совсем вычеркнуть из книги школьной жизни, не допуская пастыря даже до преподавания закона Божия в школе. Вообще со времени народной эмансипации духовенству нашему не счастливилось, ему пришлось пережить за это время не мало неприятных минут, испытать не мало огорчений, видеть обманутыми и разбитыми свои надежды и чаяния, выносить на себя всю тяготу внезапных перемен и различной ломки. Различные учреждения в среде его, едва успев родиться, как уже обрекались на смерть.

Такая неположительность в отношениях и в требованиях к духовенству, такие эксперименты, какие прилагались к жизни и деятельности духовенства за последнее время, естественно не могли благотворно влиять на него и на его деятельность, приучать его к положительному и упорному труду в одном и том же направлении, содействовать развитию и расширению его деятельности. Между тем в минуту такого разлада духовенство снова призывается к тому же делу, от которого 10 лет назад ему, за его неспособностью, было отказано. Ему поручено снова открывать церковно-приходские школы и, как прежде, без определенных средств. И вот старое дело духовенству приводится начинать сызнова, – начинать, да и продолжать, как и прежде без уверенности на успех. И что будет удивительного, если духовенство и теперь, как и прежде, не окажет в начале надлежащих успехов? Да не стужаемся, бр., добро творящее. Что делать? Вдруг и былинка не вырастает; как же вдруг вся широкая Русь может покрыться сетью хороших церковно-приходских школ? Но следует торопиться. Торопливость во всяком деле не хороша, тем более она не годится в таком важном и трудном деле, каково устройство школ. Торопливостью можно только дело испортить и поставить снова и духовенство, и школу притчею во языцех. Расстроенный инструмент, прежде чем играть на нем, настраивают. За деревом, прежде, чем снимать плоды с него, ухаживают: поливают, землю около него окапывают и удобряют, сухие ветви на нем срезают.

С одной стороны наше неустойчивое время, время шатания общественной мысли, время контрастов и противоположностей, время неудачных перемен и ломки в жизни, отразившееся и на деятельности церковного управления, не могло влиять благотворно на духовенство и его деятельность, искоренять в нем старые традиционные воззрения и привычки; с другой – и сама православная паства как-то мало предъявляла, да и теперь также мало предъявляет запросов на пастырскую деятельность, напротив часто парализовала и парализует ее своим противодействием, мертвила и мертвит энергию пастыря своим холодным равнодушием. Церковно-приходская школа, составляющая злобу дня, безусловно необходима для народа; пастыри Церкви, хотя, конечно, далеко не все, но только принимают на себя труд дарового преподавания в школе, но и всеми мерами заботятся об устройстве школьных помещений. Само собою понятно, что народ должен был бы предупреждать предложение пастырей, или по меньшей мере охотно соглашаться на их предложение, а интеллигенция должна бы всеми мерами содействовать благому делу. Но что же оказывается? Народ не только не хочет предупреждать предложение пастырей, или принимать его к сердцу, но нередко оказывает противодействие пастырям в их начинаниях; а интеллигенция, стоя как бы в стороне, смотрит на устройство церковно-приходской школы, как на дело для себя чужое.

Пастырское слово также необходимо для паствы не только простонародной, но и для, так называемой, интеллигентной; ибо нередко ни та, ни другая не имеют самых основных и элементарных понятий о вере и жизни христианской. Но велик ли запрос на пастырское слово? Так называемая интеллигенция, если и требует пастырского слова, то большею частью не для себя, а для народа, как темной массы. Себя считает она людом настолько просвещенным, что вовсе не требует «да кто учит се». Правда иногда слушает она пастырское слово, но это делает, как бы в виде снисхождения к пастырю, или в виде одолжения, и притом до тех пор только, пока не услышит от пастыря неприятного для себя слова. Последнее обстоятельство до того возмущает ее, что многие с появлением пастыря на церковной кафедре выходят из Церкви; иные, ежели и слушают пастырское слово, то не ради душевной пользы, а ради того только, чтобы после «процедить» пастыря. Вообще нужно заметить, что большая часть интеллигенции настолько равнодушна к религиозному знанию и ко всему, что относится до религии, настолько холодна ко всему, что относится ко спасению души, что на самую религию смотрит как-то высока и выполнение религиозных требований с своей стороны считает как бы одолжением не только духовенству, но и самой религии и Церкви. Пусть многие упрекают наше пастырство в молчальничестве, пусть трубят, что в наше время нужно пастырское слово и проповедники; это делают не потому, чтобы в самом деле для них нужно было пастырское слово и пастыри-проповедники; нет, их отношения к пастырям свидетельствуют, что им нужны священники не проповедники, а требоисправители; упрекают же наших пастырей в молчальничестве с тою целью, чтобы бросить в них лишний ком грязи и, обвинив их в лености и лежебокости, показать непригодность их для нашего времени.

Велик ли запрос на пастырское слово в народе? Если и силен этот запрос в приходах, зараженных сектантством, или расколом, где силою вещей возбуждается религиозная мысль, то в паствах православных, где нет внешних причин к возбуждению религиозной мысли, запрос этот не всегда бывает так силен, как в первых. Здесь религиозная мысль большею частью спит, в силу того убеждения русского православного человека, что для него, чтобы быть православным и принадлежать к Церкви, ничего более не нужно, как только выполнять формально-обрядовые требования религиозно-православного культа, что религиозно-нравственное знание нужно для образованного, а не для него, человека темного. В силу этого убеждения, основанного на древне-исторических традициях, русский человек теперь, как и прежде, смотрит на священника преимущественно, как на требоисправителя, и ничто столько не поставляет в заслугу пастырю, как аккуратное требоисправление, к пастырскому же слову настолько относится равнодушно, что часто вменяет его ни во что, и не только не требует от священника постоянной проповеди, но и смотрит на проповедь чисто, как на личную и лишнюю затею его, говоря: «его дело говорить благословен Бог наш, а нас чего учить»?

Считаем нужным заметить, что мы указываем на косность православной паствы к приобретению религиозного знания не в тех видах, чтобы показать, или доказать, что для нее совсем не нужно пастырское слово и что пастырь православной паствы вправе молчать. Нет, напротив, для нее-то пастырское слово и необходимо: если она спит, необходимо ее будить; если она ходит во тьме, необходимо просвещать ее; и если пастырь отказывается от этого дела, он не пастырь, а наемник. О косности православной паствы мы повели речь к тому, чтобы показать, что пастырь ее в своей деятельности остается одиноким, не только не находя вовне сочувственной поддержки себе или побуждения, хотя бы в виде одобрения своему делу, но нередко встречая даже противодействия себе; что инициативы и побуждения к делу он должен искать единственно в себе самом, в себе должен находить поддержку своим силам и энергии. Но каждый ли носит в себе такую несокрушимую силу, чтобы не требовать для себя постороннего возбуждения к делу, поддержки и помощи? В том-то и дело, что не каждый. Об этом, конечно, должно сожалеть; но жалением делу не поможешь так же, как мало можно помочь приказанием со стороны начальства, или насилием, хотя бы приправленным обещанием наград, или устрашением карою. Надобно стремиться к тому, чтобы пастырская всесторонняя деятельность сделалась нравственно сознанною потребностью пастырства, к выполнению которой оно относилось бы вполне свободно, непринужденно, как к своему собственному делу, не имея в виду ни наград, ни наказаний. Необходимо достигать того, чтобы любовь к проповеданию истины жгла пастырское сердце и не давала ему покоя ни днем, ни ночью; чтобы сознание тяжкой ответственности за неисполнение своих обязанностей постоянно и ясно предносилось его уму и грозно вопияло: «горе тебе, аще не благовествуешь». Вот такому-то пастырю вовсе не нужно никаких посторонних возбуждений для деятельности; все побуждения к ней он находит сам в себе. Впрочем, трудно надеяться, чтобы все пастыри когда набудь сделались таковыми; большинству в его деятельности всегда нужны будут внешние возбуждения, поддержка, помощь.

Священник Павел Руновский

Под церковными обрядами, в истинном значении этого слова, следует понимать такие священные и символические действия, в которых видимо, в очевидной – так сказать – осязательной форме выражаются религиозные идеи, воплощается дух истинно-христианского учения, словом выражается вся сущность христианской религии. Поэтому все, что не входит прямо в круг символов и действий, установленных для выражения тех или других религиозных идей, не должно смешивать или отождествлять с обрядами в точном смысле этого слова. Все то, что касается не столько самого духа учения, идей и понятий, из которых слагается это учение, – что не вытекает из самой сущности религии, а установлено в видах лучшего устройства или упорядочения действий Церкви, все это и тому подобное, говорим, каковы бы ни были практические совершенства или недостатки в устройстве, обстановке или порядках той или другой стороны церковных установлений, нельзя подводить под категорию церковных обрядов. Отсюда понятно, что все те, которые не удовлетворялись простотой или какими бы то ни было другими недостатками во внешнем устройстве и порядках церковных, восстают против обрядов, находятся в заблуждении, так как ратуют против случайных, чисто внешних установлений, а думают и воображают, что причина их недовольства и неудовлетворенности заключается в обрядах. Более серьезные критики наших церковных обрядов стараются подорвать их значение со стороны культурно-умственной.

Осуждая характер наших церковных обрядов, они обыкновенно говорят, что эти обряды составились давно, в то время, когда люди для которых были предназначены эти обряды, находились на невысокой степени умственного и нравственного уровня понятий; иначе говоря, критики наших церковных обрядов дают понять, что наши церковные обряды в настоящее время не удовлетворительны главным образом потому, что они – церковные обряды – не соответствуют, как следует, высокой сравнительно с прежнею культуре современного нашего общества. Основательность такого мнения они устанавливают обыкновенно на том соображении, что будто бы «чем менее развиты религия и народ, чем более народ связан узами детства, чувственности, естественной жизни и естественной религии, тем чувствительнее и символичнее его культ и самая религия; что, напротив, чем больше религия и истины ее возвышаются к духовному созерцанию и сознанию, тем и культ становится беднее символами и формами, тем богаче он понятиями и идеями». В свое время¹² мы подробно объясняли, почему все подобные мнения не основательны. Поэтому в настоящей нашей статье мы напомним только, что существенные формы религиозной жизни, в особенности дело выражения религиозных идей и чувств всегда остаются неизменными. Так, самый грубый дикарь, обращаясь к Богу, возводит глаза к небу; точно также поступают в таких случаях и люди просвещенные, образованные. Невежественный дикарь и культурный человек выражают свое молитвенное настроение, слагая известным образом обе руки; тот и другой заявляют покорность свою падением на колени; словом, выражение и изъявление всех сильнейших, искреннейших движений мысли и чувства везде, во все времена и у всех народов, цивилизованных и диких, остается в сущности одним и тем же. Ясно, что мнение о неудовлетворительности каких-либо обрядов, раз таковые соответствуют тем религиозным идеям, для которых они исключительно предназначены, делается логически невозможным. Мнение, что «религия, возвышаясь к духовному созерцанию, постепенно беднеет формами и символами», не оправдывается историческими фактами. Так известно, что египтяне, персы, индийцы, китайцы, римляне и греки стояли несомненно на очень высокой степени цивилизации; религиозное учение их было богато понятиями и в своем роде многосторонне развито и образовано, а между тем культ их, как известно, был богат символикой более других современных им народов; у самого же образованного и культурного народа древнего мира, у греков, круг символики дошел до того, что почти вся религия их потерялась в искусстве и символике. При этом принять за основание для религии одно умственное, интеллектуальное начало на деле не возможно. Основать и регламентировать религию и ее обряды только на степени умственного развития или образования общества не мыслимо логически и не осуществимо на практике. Крайне односторонне было бы делить человечество относительно его постепенного духовного развития на две категорически разобщенные части, и духовно неразвитому обществу приказывать думать и чувствовать так, как думают и чувствуют люди вполне развитые. Деление людей раз навсегда на две половины – образованных и необразованных – совершенно невозможно; ибо, как бы высоко ни был развит народ духовно и умственно, в нем всегда есть и будут одни более образованные, другие меньше; одни, которые живут больше рассудком, другие, которые живут больше чувством; словом, всегда есть, будет и не может не быть полнейшее разнообразие степеней развития и образования. Но допустим даже, что такое насильственное, чисто механическое деление людей по отношению к развитию их, к религии и ее обрядам возможно и что вместо нашей православной религии и ее церковных обрядов установлена такая религия и такие обряды, которые подходили бы вполне под умственный и нравственный уровень нашего просвещенного общества, как и чем пришлось бы тогда удовлетворять религиозные потребности громадного большинства, еще недостигшего определенных границ в своем развитии? Ужели для них надо было бы сочинять и учреждать особую религию и особые обряды? Или, может быть, это громадное большинство нашего народа должно было бы оставаться без всяких обрядов и безо всякой религии? Сколько нам известно, даже самые жестокие отрицатели религии и обрядов признают тем не менее, что для недостаточно просвещенной части общества религия и обряды необходимы. А раз мы признали необходимость религии для людей невысоко просвещенных, т. е. для громадного большинства людей, и в то же самое время поставили неприменным условием считать свободное (точнее сказать произвольное) убеждение каждого отдельного человека за непреложный закон, мы тем самым принуждены и к признанию необходимости религии для тех из высокообразованных лиц, которые почувствуют в себе склонность и стремление к установленной для большинства религии. Таким образом, логически рассуждая, мы не можем не признать уважительности религиозного чувства, существующего у громадного большинства нашего общества, а с тем вместе мы должны признать и законность церковных обрядов, соответствующих с общепринятою религией, какою у нас – русских – признана религия православного вероисповедания. Желание регламентировать и основывать религию единственно только на основании известного умственного развития не осуществимо даже в отдельном каком-нибудь сравнительно небольшом обществе, потому что в таком случае пришлось бы за каждой отдельной человеческой личностью, высокообразованной и мало просвещенной, признать одинаково уважительное право на особую свою собственную религию, или вынуждать менее просвещенных людей, во что бы то ни стало, рассуждать, понимать и чувствовать так, как думают и чувствуют лица, стоящие на самой высокой степени умственного развития, т. е. пришлось бы вносить в дела религии нечто принудительное, не выполнимое для большинства тех, для которых религия необходима. Наконец, несомненно, что как бы высоко ни стоял человек в умственном развитии, он все-таки не в силах охватить все своим разумом, и в деле религии, в отношениях его к Богу – многое все-таки останется для него не ясным. Известен также и тот психологический факт, что чувствуемое нами темно или не вполне постигнутое умом мы не можем выразить только при помощи слов без посредства символики, жестов и действий. Таким образом необходимость церковных обрядов внешней стороны нашего богослужения вытекает из самой природы человека, открывается из того, что человек, как существо духовно-чувственное, по самой природе своей стремится выражать внутренние движения, мысли и чувства не только в слове, но и в действиях. Он тогда только чувствует себя спокойным и удовлетворенным, когда внутренние движения его мысли и чувства выражаются во внешних действиях, представляются в непосредственной близости, как бы видимо и осязательно, т. е. тогда, когда духовное облекается в чувственную оболочку и, так сказать, олицетворяется в чувственной форме. А если человек по природе своей не может не выражать видимым образом движений чувства и мысли, то тем более он не может таить внутри себя глубокие религиозные чувства и религиозные идеи, не может не выражать их во внешних действиях и знаках. Церковные обряды необходимы еще и потому, что они составляют единственное средство к видимому, чувственному, осязаемому и ощущаемому освящению нашей жизни, к укреплению в нас христианских религиозных понятий и в особенности к усвоению нами неизреченных заслуг Искупителя. Через церковные таинственные, обрядовые действия видимо сообщается нам невидимая благодать Господа нашего Иисуса Христа, любовь Бога и Отца, причастие Св. Духа; при помощи церковных обрядов в таинствах мы получаем возможность усвоять себе плоды искупления, получать обновление, освящение нашей жизни и укрепление в нас живого стремления к благочестивой христианской жизни. Церковные обряды – все обрядовое богослужение нашей Церкви – составляют для нас лучшее училище веры и благочестия. В храме Божием, в этом Господнем училище, истины веры нашей преподаются нам до такой степени умилительно и трогательно, с такой выразительностью, силой и живостью, что истины эти при помощи обрядов как бы окрыляются и как бы невольно проникают в нашу душу. Путем обрядов церковных воспитывается и облагороживается в нас чувство христианское, развивается и освящается вкус к духовному, неземному. Находясь в храме и со вниманием присутствуя при богослужении, мы невольно отрешаемся от земного и стремимся к горнему, и даже при недостатке с нашей стороны внимания, при слабости в нас внутреннего религиозного настроения, один только простой взор наш, обращенный на величие и красоту нашего обрядового богослужения, возводит нас к Богу. В храме, при богослужении, под видом внешних священных действий представляются и выражаются главнейшие идеи нашей веры; христианин укрепляется в вере в истинного Бога, научается святым истинам веры и правилам христианской жизни.

«Чувственные формы и обряды – говорят отрицатели церковных обрядов – не нужны там, где дело касается внутреннего, духовного; богослужение христианское должно быть духовно, должно быть поклонением в духе и истине, – должно быть актом внутреннего состояния нашей души, а не одной только внешней формой, приличной ханжам и фарисеям». Мы вполне согласны с тем, что религия должна быть делом нашего искреннего убеждения, нашей искренней веры в Бога, актом нашей души, поклонением в духе и истине, – должна быть главным образом религией внутренней. Но разве из этого следует, что мы должны через это отвергнуть всякую обрядность в религии и богослужении? Разве из этого следует, что внутреннее религиозное состояние наше должно ограничиться само в себе, должно не проявляться в соответственных внешних действиях? Когда мы признаем, что душа человека составляет необходимейшую и важнейшую часть его существа, из этого мы вовсе не выводим логической необходимости лишить тело какого бы то ни было значения; также точно из того, что внутренняя сторона религии, ее идеи и понятия составляют главнейший элемент ее, вовсе не следует выводить заключение, что внешнее проявление религии, церковные обряды суть нечто совершенно излишнее. Напротив, как тело представляет собою необходимый и единственный орган к проявлению богоподобных свойств нашей души, к развитию сил ее деятельности, точно также церковные обряды составляют единственное необходимое средство к выражению нашей внутренней религии. А если так, то зачем же в таком случае скрывать религиозные чувства, к чему таить внутри себя то, что чувствуют и испытывают все, начиная от дитяти, живущего одними почти инстинктами, и кончая мудрым, многоопытным старцем? Разве религиозное чувство постыдно?! Или, может быть, иные в самом деле боятся показаться в этом случае фарисеями и ханжами? Если их религиозное чувство искренне, если религия их сильна и жива, зачем и почему бояться им, что действия их могут быть истолкованы так или иначе?

Отрицать необходимость церковных обрядов могут сколько нибудь логично и последовательно только те, кто отрицает саму религию, кто проповедует напр. так называемую религию убеждения или религию совести. Необходимость церковных обрядов могут отрицать только те, которые полагают, что религиозные чувства тогда только хороши, когда они свободны от какой бы то ни было внешности и регламентации. Но имеет ли подобное мнение сколько нибудь серьезные основания к отрицанию определенных церковных обрядов? Имеет ли и может ли иметь права на существование эта модная религия совести или убеждения? Нет, требование освободить религию от обрядности не имеет никакого прочного разумного основания; даже самая религия совести или убеждения не может иметь сама через себя никакой определенной будущности. Одна только внутренняя религия – убеждения, совести, или чего бы то ни было в подобном роде – может, понятно, быть достоянием только того, кто ее исповедует, а в силу того же самого предполагает и должна предполагать свободное, ничем не стесненное, существование подобной же, но в то же самое время индивидуально-отличающейся от нее, религии убеждения или совести и в каждом другом отдельном человеке, т. е. в конце концов окажется столько же особенных религий, сколько будет отдельных человеческих особей. Приняв же за основание религии личное убеждение отдельных лиц, их личное настроение, а также умственное и нравственное состояние каждого отдельного человека, последователи религии совести или убеждения, логически рассуждая, должны были бы признать религией убеждения вора, мошенника или убийцы наравне с убеждениями и религией людей честных и нравственных.

Тем не менее многие из интеллигентных людей почти никогда не молятся, не осеняют себя крестным знамением и не обращаются к св. Церкви ни за какими нуждами. Пренебрегая молитвами и таинствами св. Церкви, они считают для себя унижением преклонить пред Богом свою главу и колени. Нося высокое имя христианина, многие из образованных людей не ходят никогда в церковь и живут так, как будто богослужение совершается в церкви не для них, как будто не их призывает св. Церковь на молитву. Своею жизнью и делами, к соблазну других, они отвергают обрядовое богослужение Церкви, как они выражаются, во имя знания, просвещения, – в интересах свободы надлежащего умственного развития. По их мнению, религия, богослужение и церковные обряды противоречат будто бы высоким научным познаниям, стесняют, ограничивают, тормозят свободное развитие человеческого ума, мешают свободолюбивому полету скептической мысли. Но можно ли согласиться с ними в подобных воззрениях на религию и богослужение? Да и сами они, эти высокопросвещенные люди, могут ли в глубине своей души быть уверены в непогрешимости своих мнений относительно религии и обрядов? Знание, образование, мудрость – конечно необходимы; без сомнения, забота об умственном развитии составляет одну из главных обязанностей каждого, кто желает быть полезным себе и другим. Но всё-таки забота о приобретении самых высших, самых обширных и самых многосторонних знаний не исключает в человеке стремления к высшему знанию, к Богопознанию. Как бы высоко ни был образован человек, он всё-таки чувствует, что он создан не для того только, чтобы быть поденщиком, ремесленником, художником, лицом должностным или ученым. В нем всё-таки проявляется порой сознательно, порой невольно мысль о том, что он, как существо высшей природы, может пережить свое земное существование. Он невольно предугадывает необходимость внести божественное начало в свою земную жизнь и деятельность. Постигнув даже всю мудрость, какою могло бы обладать человечество, никто самый образованный и самый просвещенный не в силах удовлетвориться вполне добытыми знаниями. Все и каждый из нас не может ограничиваться своими познаниями, как бы высоки они ни были, и к этой беспредельной возможности совершенствовать наши знания заключается без сомнения вся цель, весь смысл, все благо нашего существования. Вот почему невольно, по безсознательному и безотчетному для нас стремлению нашего духа, мы устремляемся к Богопознанию, к этой закрытой для нас книге неизвестного будущего. А кто откроет нам наши недоумевающие вопросы? Кто поднимет угол таинственной завесы, отделяющей нас и мир наш видимый, доступный изследованиям человеческого ума, от мира невидимого, не подчиняющегося нашим упорным и пытливым изысканиям, стоящего вне пределов точного человеческого знания? Все это может сделать вера, одна только вера, одна только чистая, детская вера, при которой невидимое делается как бы видимым, а желаемое и ожидаемое –как бы настоящим. А такая вера, как ни проста она по-видимому, но только не противоречит нашим знаниям, не только не враждует с ними, а напротив – дополняет их, совершенствует, дает им смысл и значение, сообщает нашим знаниям направление, устойчивость и возможность прогрессировать даже по достижении нами высочайших, последних пределов нашего знания и умственного развития. Следовательно, с надлежащей точки зрения на человеческие знания и наше духовное, умственно-нравственное развитие, значение религии, детской чистой веры и богослужения – внутреннего и внешнего, обрядового, – не только не подлежит сомнению, но даже оказывается решительно необходимым. Иначе говоря, знание, понимаемое в истинном смысле слова, во имя собственных же своих интересов должно требовать существования религии, а с ней всего, что сообразно с нею и соответствует ее целям. Мало того. Во имя этих же самых интересов знание должно сообразоваться с религией; развитие человека, весь его умственный и нравственный склад должны выработываться в направлении, указанном религией, должны развиваться и совершенствоваться в духе истины православно-христианского учения, под главным и исключительным руководством Церкви. Религия и вера не противоречат знанию; они не уничтожают плодов, добытых мыслью и знаниями человека, а дополняют их, сообщают им многовечность, устойчивость, направляют их к надлежащей высоте, указанной человеку Богом и Церковью. Выходит, что и с этой последней точки зрения – со стороны интересов знания – наши церковные обряды, как одно из средств Церкви к выражению и проведению в жизнь религиозных идей и понятий, – необходимы.

Наши церковные обряды представляют лучшее средство к воспитанию, укреплению и возвышению в нас религиозных христианских понятий; без церковных обрядов невозможно совершение важнейших и благодетельнейших св. тайнодействий Церкви: крещения, причащения и пр.; они составляют единственно возможное средство к надлежащему выражению религиозных идей и в этом отношении, вполне соответствуя тем целям, для которых они предназначены Церковью, как мы видели, более каких бы то ни было других обрядов удовлетворяют справедливой просвещенной критике, как умственной, так и эстетической. Ясно, что наши церковные обряды не могут быть названы неудовлетворительными ни с точки зрения научной (в интересах чистого знания), ни со стороны культуро-эстетической; тем менее заслуживают они название грубых, холопских обрядов, как это решают с плеча нерусские критики. Во всех указанных отношениях церковные обряды нашей Православной Церкви до такой высокой степени соответствуют со своим назначением, что мы искренно можем пожалеть о тех, кто лишен возможности пользоваться ими или вышел из-под их благотворного воспитательно-религиозного действия. Пользуясь ими и находясь под их благодетельным истинно-христианским влиянием, большинство критиков – заграничных и доморощенных – в настоящее время так жарко нападающих на наши церковные обряды, не говорили бы, что наши православные обряды будто бы невежественны или грубы, а напротив, вместе с нами уверенно и справедливо сказали бы словами автора «Письма», что «холопский обряд наш не только не приносит нам сорому, но еще большую честь».

Доказав несостоятельность суждений о холопских и барских церковных обрядах, мы вместе с этим выяснили и то, что православные обряды наши, будучи верны истинному духу христианского учения, соответствуют и удовлетворяют раз навсегда тем целям, для которых они установлены. Поэтому мы можем в настоящее время оставить без внимания мнение о том, что Восточная Церковь в деле церковных обрядов должна будто бы преобразовываться на основании условий текущей жизни и требований той или другой части современного общества, и остановимся на вопросе о том, насколько справедливо суждение католических критиков, что наша Православная Церковь несостоятельна по сравнению с западно-римской.

(Окончание следует).

1) Нужно ли читать «светильничные молитвы» на вечерни, а также и «молитвы», полагаемые в наших служебниках на утрени, в день Пасхи и во все остальное пасхальное время до недели антипасхи?

Священник, предложивший этот вопрос, говорит, «что иные из самых опытных, по-видимому, старых священников вовсе не читают этих молитв; другие стараются вычитывать их отдельно, пред началом каждой вечерни и утрени; иные напротив читают во время великих ектений (когда служат с диаконом), или же на стихирах на Господи воззвах, на вечерни, и во время пения канона, на утрени» и т. д. Для того же, чтобы надлежаще решить этот вопрос, всего проще обратиться к Уставу церковному. Вот что говорится в нем о светильничных молитвах: 1) на всенощном бдении: «Егда же начнут пети: Вся премудростию сотворил еси, и слава Ти, Господи, сотворившему вся, тогда иерей приходит пред царские двери во епитрахили, и откровенною главою стоя, глаголет молитвы светильничныя. Скончавшуся же псалму, глаголет ектению великую» (гл. 2). 2) На вечерни простой: «И возложив на выю епитрахилий (иерей) глаголет: Благословен Бог наш… Предстоятель же (или чтец) глаголет: Приидите поклонимся, и предначинательный псалом. Священник же стоит пред царскими вратами, глаголя тайно молитвы светильничныя» и т. д. (гл. 7). 3) То же читаем и о молитвах на утрени: «По триех же псалмех (шестопсалмия) слава и ныне, аллилуиа, Господи помилуй трижды, слава, и ныне: Господи Боже спасения моего. Тогда иерей в епитрахили, индеже и в фелони, глаголет молитвы утренния пред святыми дверми стоя откровен. По скончании же шестопсалмия… глаголет ектению великую» и т. д. (гл. 2, сравн. гл. 7). Напротив о пасхальной утрени прямо читаем: «И братиям поющим: и сущим во гробех, вшед настоятель со иереи во святый алтарь, и диакон глаголет ектению великую: Миром Господу помолимся. Возглас: Яко подобает Тебе всякая слава. И начинает предстоятель канон» и т. д. (гл. 50). То же дальше говорится и о пасхальной вечерни: (И став (иерей) пред святою трапезою с кадильницею… возглашает: Благословен Бог наш. И нам отвечающим: аминь, и той начинает: Христос воскресе и т. д. И паки настоятель: Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ. И мы конец: и сущим во гробах живот даровав. Тако ектения великая» (Там же). Равно и о начале утрени в понедельник светлый читаем: «И поем: Христос воскресе со стихи его, якоже изъявися в неделю утра и вечера; также ектения великая, и по возгласе абие поем канон Воскресения день». К сему в конце пасхальной вечерни, а также и утрени в понедельник присовокупляется: «И тако творим во всю седмицу светлую вечерни последование»… «Сице же бывает служба утрени во всю седмицу светлую» (50). Из сказанного ясно видно, что 1) чтение светильничных молитв и молитв утренних к нашей Церкви связано – первое с псалмом 103, а второе с шестопсалмием. А так как ни то, ни другое на Пасху и во всю светлую седмицу не полагается, то не должно быть чтения самых молитв, с ними соединенных. 2) На эту мысль прямо наводит и Устав церковный, который, говоря столь определенно о чтении светильничных и утренних молитв при совершении обыкновенного всенощного бдения и обыкновенной вечерни и утрени, в указанные времена, ни одним словом не намекает на чтение их хотя бы где-нибудь на Пасху и во всю светлую седмицу. 3) Кто серьезно вникал и вникает в содержание и сущность светильничных и утренних молитв, тот должен согласиться, что весь он проникнут особым покаянным чувством, сознанием нашей тяжкой ответственности пред Богом за грехи и испрошением прощения у Него… Так в вечерних напр. молитвах иерей взывает: «Господи, да не яростию Твоею обличиши нас, ниже гневом Твоим накажеши нас» (молитва 2-я); «Господи помяни нас грешных и недостойных рабов твоих» (молитва 3-я) и т. д. А из утренних молитв достаточно припомнить одну десятую: «Господи, Боже наш, покаянием оставление человеком даровавый», в которой не только говорится о покаянии, но и перефразируется весь пятидесятый псалом Давида, чтобы показать, как те и другие молитвы не подходят под характер и дух праздника Пасхи, равно и всей светлой седмицы, сущность которых сама же св. Церковь словами Великого Златоуста ясно поставляет в том, чтобы «никто не плакал о своих согрешениях, прощение бо от гроба воссия» и т. д. (Слово св. Иоанна Злат. на Пасху огласительное). Как же и для чего после этого читать означенные молитвы? 4) Мало того, о некоторых из тех же молитв, особенно утренних, нельзя не заметить, что по содержанию своему они, так сказать, специально указывают на некоторые особенные моменты на утрени, как напр. молитва девятая: «Воссияй в сердцах наших» – на чтение Евангелия, помянутая выше десятая – на чтение псалма пятидесятого, двенадцатая: «Хвалим, поем, благословим» – на великое славословие и т. д. Есть предположение, что некогда молитвы эти и читались именно в означенные моменты. Между тем таких-то моментов на пасхальной заутрени и не полагается. Какое же значение после этого могут иметь молитвы, именно только к ним и приурочиваемые? Мы видели несколько старинных Служебников, в которых на утрени нарочито пропускается молитва: «Воссияй в сердцах наших», без сомнения потому, что на утрени Евангелие не всегда читается. А Евангелия-то на пасхальной утрени вовсе не полагается; следовательно, о молитве, с ним соединяемой не должно быть и речи. Наконец 5) хотя бы кто из иереев и захотел, во что бы то ни стало, вычитывать все как светильничные, так и утренние молитвы, то для этого он решительно не может найти подходящего места. Единственное место в данном случае могло бы составлять пение предначинательного «Христос воскресе», так как оно-то собственно и заменяет собою чтение псалма сто третьего и шестопсалмие, во время которых чтение светильничных и утренних полагается. Но независимо от того, что, как мы видели, о подобного рода чтении ничего не упоминается в Уставе, как же собственно и читать их тогда, когда служащий иерей в это время должен и совершать каждение, по чину, и произносить стихи: да воскреснет Бог и т. д. Читать же эти молитвы, когда попало, пред вечернею ли то, или пред утренею, или же во время великой ектении (когда служба идет с диаконом), или во время канона и т. п. не только противно Уставу, но не благоприлично, так как все это вносило бы явный беспорядок из состав пасхальной службы… А когда же порядок этот и должен быть соблюдаем, как не на св. Пасху, когда народ всего более любит послушать службы церковные, и впечатлением от этих служб иногда запасается на все течение будущего года?

2) Когда и как читать «входныя молитвы», полагаемыя пред литургиею, в день Пасхи, когда пасхальная утреня непосредственно соединяется с литургиею, и как должен священник облачаться при этом?

Вопрос этот заслуживает особенного внимания по той простой причине, что при соединении пасхальной утрени с литургиею священник обыкновенно должен служить последнюю в тех же ризах, в какие облачается для утрени. Как же 1) в этих ризах выходить пред царские врата и в них читать входные молитвы, когда по Уставу полагается читать их не только не в полном облачении, но даже без епитрахили? И 2) как служить в этих ризах литургию, когда при облачении в них не было произнесено никаких молитв, для этого полагаемых в Служебниках? «Или все это можно оставить ради праздника, тем более, что это в году раз только и бывает?» – как спрашивает один из священников, сообщивший нам данный вопрос… На все это мы ответим: Нет решительно никакой надобности здесь ничего ни оставлять, ни пропускать, потому прежде всего, что о такого рода пропусках нет и намека в Уставе церковном. Иначе значило бы вносить свой произвол в область богопреданного чина, да еще в таком таинстве, как литургия. Во-вторых же, все указанные выше недоумения весьма просто могут быть разрешены тем, что священник, имеющий служить в день Пасхи литургию разом с утренею, должен совершить все входное чинопоследование, полагаемое пред литургиею, непосредственно после пасхальной полунощницы, перед утренею. Потом, облачаясь, священник тут же должен прочитать все молитвы, полагаемые на облачение разных одежд, и затем приступать к совершению утрени и т. д. Такой способ чтения входных молитв и облачения тем более должен быть рекомендован священникам, что 1) он практикуется всеми православными архиереями в день Пасхи, когда они служат литургию с утренею, так как именно они-то и читают все входные молитвы (слушают) сейчас по вступлении в церковь еще даже до чтения пасхальной полунощницы, и затем облачаются среди церкви, по чину, и т. д.; а 2) и в самом Уставе церковном мы находим аналогичные для этого указания. Когда литургия совершается на кануне Рождества Христова, или в другие подобные дни с вечернею, то не смотря на то, что вечерняя эта также совершенно посредствует между входными молитвами и облачением священника, как и утреня в день Пасхи, однако священник, как самые эти молитвы, так и облачение по чину совершает перед вечернею, и потом в том же самом облачении совершает литургию до конца. Отчего же не допустить подобного порядка и на Пасху, тем более, что в 3) наконец, указанным нами порядком как нельзя более поддерживается действительный порядок в церкви? А нам более ничего и не надо, да вся благообразно и по чину бывают.

Часто приходится слышать и видеть горькие случаи гибели людей от зимних метелей. Гибнет народу множество, гибнут иногда по несколько человек сразу, гибнут целые обозы и с лошадьми, и с людьми. Сколько жен остается вдовами, сколько – детей сиротами! Бывают случаи, что человек замерзает под снегом близ самого селения, – в версте или полуверсте от него. Как бы помочь этому горю? Есть у нас средство давать знать запоздалому путнику о месте жилья – это колокольный звон. Но средство это не всегда достигает цели. Оно действительно, если ветер дует по направлению от колокольни к путнику; в противном случае звон не долетает до ушей его. Кроме того, звон колокольный может быть заглушен воем бури. Да почасту в селах и колокола-то бывают такие, звон которых немногим отличается от звука, произведенного ударом палки по чугуну. По нашему крайнему разумению, гораздо больше будет пользы для достижения указанной цели, если к колокольному звону присоединить вот это средство: во время вьюг зажигать на колокольнях крупных восковых налепки по две или по три в нарочито устроенных для сего металлических фонарях (я говорю металлических; это условие необходимо соблюдать в видах безопасности от пожара). Свечи эти дадут такой свет, который может быть виден за несколько верст, и притом – с разных сторон, и который будет служить руководителем для путников, сбившихся с дороги, в искании ее. Колокольный звон и зажженные свечи – оба эти средства, мне кажется, в своем соединении дадут великолепнейшие результаты. И сколько благодарных сердец, быть может, обратится к Господу с молитвою и о своем спасении, и о тех, кто подал голос за эти средства! Дай Бог приложения моей выдумке, – дай Бог, чтоб она спасла многих от напрасной, и мучительной смерти под снегом. Что касается приобретения фонарей и свеч, то его можно вменить в обязанность прихожанам церквей. Они, я полагаю, не обременятся этим. Ведь, не каждую же зимнюю ночь бывает метель!… И свеч истребится по этому случаю не ахти-как много. Обязанность же зажигания свеч и наблюдения за их горением возложить на церковных сторожей. Все равно уж им лазить на колокольню! Пусть потрудятся они на пользу ближних своих.

Сельский Священник

Редактор Ректор Киев. Дух. Семин. Архимандрит Ириней.

Дозволено цензурою. Киев, 16 января 1886 г. Цензор прот. М. Богданов.

Тип. Г. Т. Корчак-Новицкаго, Михайлов. ул., собств. дом.

Кутьей или коливом, употребляемым при поминовении усопших, особенно при панихидах, называются сваренные зерна пшеницы, украшенные различными плодами: черносливом, изюмом, миндалями и коринками. Иногда сверх сего коливо украшается лавровыми ветвями. Таким образом, по своему составу кутья напоминает собою, древние языческие приношения на могилы для жертвы и покорма усопшим. Известно напр., что во времена Овидия душам усопших приносились между прочим хлебные зерна, смоченные в вине, и не связанные пучки фиалок¹³. Кроме того, мед, на котором иногда приготовляется кутья, снова возводит нашу мысль к древнему языческому обряду возливать на могилу мед¹⁴. Из свидетельства же блаж. Августин можно, повидимому, заключать, что христианские приношения на могилы и по значению имели сходство с языческими. «Ставится, говорит он, на гробы покойников кушанье и питье в том мнении, что души усопших станут вкушать эти приношения»¹⁵. Все эти черты сходства, повидимому, заставляют искать начало заупокойной кутьи в язычестве. Но это только повидимому. Блаж. Августин, напр., в приведенном месте говорит не о том, с каким значением христианские приношения введены были Церковью, а о том, какое значение придавала церковному обряду грубая масса. А это две вещи различные. Толпа могла перенести свои языческие воззрения и на обряд чисто христианского происхождения. Другое дело – воззрение самой Церкви. Тот же блаж. Августин, когда говорит о заупокойных приношениях с точки зрения на них Церкви, пишет следующее: «древние христиане имели обычай хлебы, мясо и вино на могилы умерших приносить не для того, чтоб души их, как Манихеи ложно злословят, тем умилостивить или насытить, но чтоб церковные служители, и сверх того нищие, всем тем быв удовольствованы, к принесению молитв за усопших возбудились»¹⁶. Из этих слов блаж. Августина ясно, что христианские приношения имели совершенно иное назначение с языческими. Остаются важнейшие черты сходства тех и других, которые, конечно, в известных случаях могут свидетельствовать о генетической связи, но не всегда. Здесь необходимо заметить, что в Церкви христианской существовало два рода случаев сходства христианских обрядов с языческими: 1) когда языческий обряд по традиции переходил в христианскую Церковь и здесь получал христианское освящение, и 2) когда обряд, возникший на христианской почве, со временем отливался в форму обряда языческого. В том и другом случае обряды сходны, но в первом случае пред нами обряд языческого происхождения, во втором – христианского. Таким образом, внешнее сходство только тогда может говорить за языческое происхождение обряда, когда при этом наблюдается непрерывное существование его сначала в язычестве, потом в христианстве, когда – словом – обряд, сегодня языческий, завтра, при переходе язычников в христианство, делается обрядом христианским. Между тем, коливо при поминовении умерших является слишком поздно в христианской Церкви, чтобы признать его языческим обрядом. Быть не может, чтобы языческий обряд, неизвестный в Церкви в период ее первоначального существования, когда членам Церкви трудно было отрешиться от старых языческих привычек, вдруг чрез несколько сот лет, когда связь христиан с язычеством была, разумеется, слабее, получил в глазах Церкви такое значение, что был принят в число богослужебных обрядов. Обобщая все сказанное, мы приходим к тому выводу, что начало заупокойной кутьи – не в язычестве, а в христианстве.

О происхождении ее на этой почве существовало несколько мнений. Нектарий, автор греческого Синаксаря, и позже его Никифор Каллист полагают начало колива в Церкви со времени чуда Феодора Тирона. Никифор Каллист так объясняет начало кутьи: «когда в царствование Иулиана, Вероотступника, ни единые хлебы, ни единое съестное и ни единые плоды на торжище для продажи на восток не выносились, которые бы прежде или кровию запрещенных жертв, или служением языческим осквернены не были, дабы от христиан, языческого сего осквернения не ведающих, купленные наконец в пищу употреблены были: тогда св. Феодор великомученик, Тирон названный, к Евдоксию евхаитскому епископу пришел яве, а не во сне, его увещевал заповедать народу, дабы никто не покупал, что от предложенных на торжище брашен и питий, кровью бо от жертв идольских вся осквернена по повелению царя, и для употребления в нужде и гладе пшеницу и овощи в пищу вместо хлеба и других яств варить повелел. А пшеницу сию вареную, которою потом житие подкрепляли христиане, в Евхаитех коливом называть обыкли. Наконец сие коливо, в потребу живущих по увещанию св. Феодора во время Четыредесятницы не без похвального тогда благочестия выдуманное, потом благочестивее в память и пособие умерших обратилось»¹⁷. Симеон Солунский находит такое объяснение недостаточным. «Нет, говорит он, глаголют, яко ради чудесе добропобедного великомученика Феодора сие совершаем от плодов приношение. Не есть же токмо сего ради»¹⁸. Далее Симеон Солунский дает свое объяснение, из которого видно, что он только не довольствовался в данном случае одним историческим объяснением Каллиста, хотя считал его с этой стороны и удовлетворительным, между тем как объяснение Каллиста мало проливает света и на историческое происхождение заупокойной кутьи и во всяком случае должно быть признано неудовлетворительным. Оно не объясняет, почему обычай колив, вошедший в Церковь христианскую в знак памяти о чуде св. Феодора, мог сделаться обычаем поминальным. Для того, чтобы объяснить происхождение заупокойной кутьи из обычая христиан приносить коливо на первой неделе Великого поста, необходимо сперва указать на какую-нибудь связь между тем и другим обычаем. Между тем этой связи из объяснения Каллиста не видно; и без нее оно является одним голословным утверждением. Во вторых Вальсамон, первый из церковных писателей, отмечая факт существования в Церкви заупокойной кутьи, замечает, что причину такого явления можно видеть в Слове Афанасия Великого об умерших¹⁹. Последнее до нас не дошло, но тем не менее из слов Вальсамона видно, что причина нашего обычая предшествовала тому случаю, в память которого установлен обычай приносить коливо на первой неделе Великого поста. Значит, эти два сходные между собою обычая находятся вне генетической связи между собою.

Гораздо естественнее, по нашему мнению, видеть начало заупокойной кутьи в древних поминальных агапах. На генетическую связь заупокойной кутьи с последними указывают, по-видимому, и наш церковный Устав, в котором о заупокойной кутье говорится в «последовании о усопших», что она приготовляется в притворе, куда для совершения панихиды и исходят священнослужители²⁰. Место совершения поминовения над кутьею прямо сближает ее с древними поминальными обедами, которые устраивались в притворе, почему эта часть храма доселе сохранила еще другое название – трапезы. Кроме того, обычай разделять кутью бедным и клирикам снова сближает ее с поминальными агапами, на которые, как известно, приглашались прежде всего клирики и нищие. На основании этих сходных черт необходимо предположить, что заупокойная кутья возникла на развалинах поминальных агап. По всей вероятности, дело было так. В то время, как Церковь на соборе Трулльском (680–681)²¹ вследствие различных беспорядков, происходивших на агапах, окончательно запретила устройство при Церкви всех вообще трапез, а в том числе и поминальных, последние, как известно, перешли в частные дома. Тем не менее обычай творить церковные поминки непременно над пищей был так силен, что после такого запрещения было в обыкновении приносить к алтарю пищу для совершения над нею поминовения усопшего. Такие приносы не для устройства трапезы, а только для совершения над ними церковного моления и потом для раздачи клирикам и нищим. Церковь допустила очевидно в замен прежних поминальных обедов, устрояемых при церквах. Сначала эти приносы были весьма разнообразны и живее напоминали собою продукты, нужные для устройства трапез. Так, по свидетельству блаж. Августина, в его время было в обычае приносить на могилы умерших хлеб, мясо и вино. С течением же времени при забвении первоначального смысла этих приносов, они неизбежно должны были прийти к известному однообразию. А приняв во внимание то обстоятельство, что еще во времена блаж. Августина христианским приношениям грубой массой был сообщен языческий смысл, не трудно уже угадать, в какую общую форму эти приношения отольются впоследствии. Если для Церкви было безразлично совершать свое поминовение над какими угодно приношениями (мясо, вино, хлеб), то для человека, смотрящего на эти приношения глазами язычника, было весьма естественно выразить свое воззрение в обряде, приближающемся по форме к обряду языческому. Из свидетельства Вальсамона действительно видно, что к его времени заупокойные приношения успели уже вылиться в форму, в которой нельзя не признать нашей кутьи. При объяснении 4-го апостольского правила, которым повелевается все другие плоды, кроме исчисленных в правиле 3-м, посылать в домы пресвитеров и епископов, а не приносить в церкви, Вальсамон пишет: «причину же того, почему приносятся к алтарю приносимые во дни памяти мучеников и поминовения умерших так называемые κοινίσκια, украшенные всякого рода плодами, можно видеть в Слове Афанасия Великого о умерших²². Нет никакого сомнения, что под κοινίσκια, украшенными плодами, разумеется заупокойная кутья. На это указывает и случай, по которому κοινίσκια приносились в храм, и богослужебное употребление сих приносов, вследствие чего из всех приношений только они одни допускались в храм в качестве законных приношений, вполне соответствующих святости и богослужебному назначению храма.

Итак, из слов Васальмона мы видим, что в его время вместо прежних разнообразных приношений существовала только одна форма, напоминающая собою нашу кутью. В этой форме прежние заупокойные приношения были, так сказать, приведены к одному знаменателю. Вместе с этим выветрился и первоначальный смысл их, и кутья должна была получить символическое значение. Такое значение действительно и было приписано св. Симеоном Солунским, который в гл. 371 по поводу этого предмета пишет следующее: «пшеница и разные другие плоды при поминовении усопших означают то, что и человек есть семя и как бы плод от земли, что и он, как пшеница, брошенная в землю, опять восстанет силою Божиею, и, как бы прозябнут в будущем веке, предстанет Христу совершенным и живым. Как лежащее пред нами семя погребается в землю, а потом вырастает и приносит обильный плод, так человек, быв предан смерти земле, опять воскреснет… Преимущественно же и чаще других семян приносятся зерна пшеницы, потому что и Спаситель уподобил Свое всесвятое тело пшенице»²³. В православном Требнике, изданном Братством Львовским 1695 г., содержится подобное же объяснение значения заупокойной кутьи. Заимствуем русский перевод этого места из Подольских Епарх. Ведом. 1862 г. стр. 119: «Из пшеницы, а не из других каких-либо семян составляется коливо, представляемое в память усопших, потому что пшеница служит символом воскресения умершего тела человека во время второго пришествия Христа. Пшеница, истлевшая в земле, воскресает в ростке, стебле и приносит плоды; подобным образом, и тела умерших по всемогущему гласу Сына Божия воскреснут из мертвых. Что Сам Господь наш Иисус Христос сказал о многоплодности Своей смерти в человеческом естестве и Своего прославления после воскресения, то относится и к воскресению нашему. Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши на землю, но умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода (Ин.12:24). И божественный Павел в ответ на вопрос сомневавшихся в будущем воскресении нашем с телами говорит то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет. И когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, а голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое. Но Бог дает ему тело, какое хочет и каждому семени свое тело (1Кор.15:35–39). Сладость же меда означает, что души святых и ныне сами отчасти наслаждаются божественной сладости, но по всеобщем воскресении вместе с телами будут вечно наслаждаться веселием божественной сладости. Украшение сладкими овощами, равно светильники горящие, которые ставятся около колива, означают красоту, просвещение и прославление тел св. угодников Божиих. Тогда праведники, по непреложному слову Спасителя, воссияют, как солнце, в царствии Отца их (Мф.13:43). Точно такое же значение заупокойной кутье приписывается и в Новой Скрижали²⁴.

Когда кутья приобрела такое символическое значение, она могла быть легко заменена всякими вообще зернами пшеницы, даже несваренными. И такую замену в настоящее время можно уже наблюдать в некоторых церквах, где особый сосуд с зернами пшеницы ставится на панихиде вместо кутьи. Таким образом с заупокойной кутьей случилось то же, что и с просфорами, на которых совершается литургия. В том и другом случае то, что некогда составляло долг приносящих, берет на себя со временем сама Церковь.

Николай Зарницкий

(Из воззвания Преосвященнейшего Никанора епископа Херсонского и Одесского)

Глаголемые штундисты, сии невежды и неутвержденные превращают, между прочим, и 14-ю главу Послания ап. Павла к Римлянам и в ней именно стихи Рим.14:1–3, 5, 6, 14, 15, 17, 20–23, толкуя эти места в буквальном применении каждого изречения и каждого слова в них к обстоятельствам нашего последнего времени, забывая или не ведая, что толкование всех священных писателей нужно применить к обстоятельствам того времени, в которое они жили, и к тому разумению, какое они сами соединяли с своими словами. Прилагая каждую черту апостольской речи не к древнему апостольскому, а к нашему времени, штундисты так толкуют слова св. Апостола. Немощного в вере (из современных православных христиан) принимайте (в свою штундистскую среду) без споров о мнениях. Ибо иной (сильный верою штундист) уверяет, что можно есть все, а немощный (православный, привыкший соблюдать посты, а в великий и успенский посты привыкший есть только растительную пищу, хлеб, овощи, отказывать себе не только в мясе, но и рыбе) ест и пусть есть овощи. Кто (из нас и наших современников) ест все, не уничижай того, кто не ест (кто из нас и наших современников постится); и кто не ест, не осуждай того, кто ест (кто из нас и наших современников не соблюдает постов). И иной (из современных православных) отличает день от дня (постный день от непостного, среду от четверга и пятницу от субботы и т. п.), а другой (штундист) судит о всяком дне равно (не различая постных дней от непостных). Всякий поступай по удостоверению своего ума (как кому внушает его собственный ум). Кто различает дни (постные от непостных), для Господа (для угождения Господу) различает, и кто не различает дней (постных от непостных, как штундисты), для Господа не различает (как сильный верою, веруя, что именно такое неразличие дней угодно Господу). Кто ест (наприм. мясо в великий пост), для Господа ест, ибо благодарит Бога. И кто не ест (напр., кто постится в великую пятницу), для Господа (для угождения Господу) не ест, и благодарит Бога. Я знаю и уверен о Господе Иисусе Христе, что нет ничего в себе самом нечистого (нет яств нечистых); только почитающему что-либо нечистым, тому нечисто. Если же за пищу огорчается брат твой (огорчается, наприм. видя, что ты в великую пятницу ешь мясо; или наоборот, огорчается, что ты принуждаешь его соблюдать пост), то ты уже не по любви поступаешь. Не губи своею пищею (ядением скоромного в пост, или же принуждением к непосильному и неразумному посту) того, за кого Христос умер. Ибо царствие Божие – не пища и питие. Ради пищи (ради соблюдения и несоблюдения постов) не разрушай дела Божия. Все (из пищи) чисто, но худо человеку, который ест на соблазн (наприм. штундист ест мясо в великую пятницу и тем соблазняет православных). Лучше не есть мяса, не пить вина и не делать ничего такого, от чего брат твой (наприм. современный православный) претыкается, или соблазняется, или изнемогает. Ты имеешь веру (ты, штундист, считаешь себя сильным в вере)? Имей ее сам в себе, пред Богом. Блажен, кто не осуждает себя в том, что избирает (блажен, кого совесть не осуждает за то, соблюдает ли он, или не соблюдает посты). А сомневающийся, если ест, осуждается (осуждается, кто ест в пост скоромное, и сомневается в совести, хорошо ли он поступает), потому что поступает не по вере (он верует, что не хорошо есть скоромное в пост, а ест, и осуждается в своей совести).

Предлагая такое одностороннее и потому неистинное, несогласное с апостольским смыслом толкование апостольской речи, невежды и неутвержденные не ведают или не имеют в виду лиц и обстоятельств, обычаев и мнений, которые разумел святой апостол Павел, когда писал сии свои послания (к Колоссянам и к Римлянам, как и прочие свои послания, так как и в других посланиях он постоянно обращается к тому же предмету). Нужно знать и помнить, что святой Павел постоянно имеет в виду евреев и язычников, новообращенных христиан из евреев и таковых же христиан из язычников; а также имеет в виду еретиков гностиков, гностиков двоякого рода: одних философствовавших больше по-еврейски, еврействующих, а других философствовавших больше по-язычески.

Поводом к написанию послания к Римлянам послужил возникший в юной римской Церкви спор между христианами из иудеев и из язычников о том, которые из них более имеют права на оправдание пред Богом. Святой Павел вразумляет, что ни язычник своею мудростию, ни иудей исполнением Моисеева закона не в состоянии оправдать себя пред Богом; а спасти может только вера в Иисуса Христа, которая одна приобретает благоволение Божие равно как иудею, так и язычнику. При возникших спорах о превосходстве христиане из евреев требовали от христиан из язычников точного соблюдения закона Моисеева во всех подробностях, и в частности исполнения строго точных законоположений относительно пищи. Сии же последние, христиане из язычников, хвалясь своею языческою мудростию, относились ко всякого рода пище с полным безразличием. Могло появляться между ними и то, что оказывалось в церкви Коринфской, что некоторые христиане из язычников свободно входили в требища языческие и там открыто вкушали идоложертвенные мяса. В Риме же к сему времени обычные споры между христианами о важности предписаний Моисеева закона относительно пищи уже осложнялись гностическими представлениями о том, что совсем не должно вкушать мяса и пить вина, как скверных, как укрепляющих и утучняющих будто бы скверную плоть, созданную будто бы темными силами, а не самим Богом (см. Рим.14:2, 21). Посему-то св. Павел и преподает истинное Христово учение о значении пищи. Немощного в вере (из евреев ли, из язычников ли), учит св. Павел, принимайте без споров о мнениях (ст. 1). Ибо иной (как из тех, так и из других) уверен, что можно есть все, а немощный (зараженный уже гностическими мыслями, гнушающийся мяса вообще) ест овощи (одни без мяса). Кто ест (все), не уничижай того, кто не ест (кто разбирает в пище и отличает скверную от нескверной); и кто не ест, не осуждай того, кто ест (ст. 2, 3). Иной отличает день от дня (по обрядовому Моисееву закону), а другой судит о всяком дне равно (ст. 5). К Галатам св. Павел пишет с укором: «возвращаетесь опять к немощным стихиям и хотите снова поработить себя (предписаниям иудейского закона): наблюдаете (по сему закону) дни, месяцы, времена и годы» (Гал.4:9–10). К Колоссянам пишет: «никто да не осуждает вас за пищу (за несоблюдение иудейского закона о пище), или питие, или за какой-нибудь (иудейский) праздник, или (иудейское же) новомесячие, или субботу (Кол.2:16). Кто из вас (римских христиан из евреев и язычников) различает дни (по закону Моисееву), для Господа (для угождения Господу) различает; и кто не различает дней (не соблюдает закона Моисеева относительно иудейских праздников, новомесячий, суббот, юбилейных годов и т. д.), для Господа (для угождения Господу по духу нового завета) не различает. Кто ест, для Господа ест, ибо благодарит Бога. И кто не ест, для Господа не ест, и благодарит Бога (ст. 6). Каждый из нас за себя дает отчет Богу (ст. 12). Не станем же более судить друг друга, а лучше судите о том, как бы не подавать брату случая к преткновению и соблазну (ст. 13). Я знаю и уверен о Господе Иисусе, что нет ничего в себе самом нечистого; только почитающему что нечистым, тому не чисто. Если же за пищу огорчается (глядя на тебя) брат твой, то ты уже не по любви ходишь (ст. 14, 15). К Коринфянам об употреблении идоложертвенных мяс св. Павел писал подобное же: об употреблении идоложертвенного мяса мы знаем, что идол в мире ничто (не Бог), и что нет иного Бога, кроме единого (1Кор.8:4). Но не у всех такое знание: некоторые и доныне, с совестью, признающею идолов, едят идоложертвенное, как жертвы идольские, и совесть их, будучи немощна, оскверняется (там же ст. 7). Пища не приближает нас к Богу: ибо едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем. Берегитесь однако же, чтобы сия свобода ваша не послужила соблазном для немощных. Ибо если кто-нибудь увидит, что ты, имея знание (о ничтожестве идолов), сидишь за столом в капище, то совесть его, как немощного, не расположит ли и его есть идоложертвенное? И от знания твоего погибнет немощный брат, за которого умер Христос (погибнет, вкушая идоложертвенное по твоему примеру, но по своему убеждению, как посвященное идолам, тогда как ты ешь, как простое обыкновенное мясо, зная, что идол не Бог, а ничто сам в себе). Согрешая же таким образом против братьев и уязвляя немощную совесть их, вы согрешаете против Христа (Рим. 14:8–12). То же св. Павел внушает и в послании к Римлянам: не губи своею пищею того, за кого Христос умер (Рим.14:15). Ибо царствие Божие не пища и питие (Рим.14:17). Ради пищи не разрушай дела Божия. Все чисто, но худо человеку, который ест на соблазн (Рим.14:20). Лучше не есть мяса (чего требовали еретики гностики), не пить вина и ничего не принимать, от чего брат твой претыкается, или соблазняется, или изнемогает (Рим.14:21). И потому, – пишет св. Павел к Коринфянам (1Кор.8:13), – если пища соблазняет брата моего, не стану есть мяса во век, чтобы не соблазнить брата моего, (так как еретики гностики уже совсем возбраняли есть мясо и пить вино). К концу жизни св. Павла сии гностические заблуждения еврействующих еретиков более окрепли и распространились. Посему св. Павел пишет против них уже гораздо строже в предсмертных своих посланиях к Тимофею и Титу. Так к святому Тимофею святой Павел пишет, что вот восстают лицемерные лжесловесники, сожженные в совести своей, запрещающие вступать в брак (по учению гностической ереси, так как брак через рождение размножает телесные темницы душ) и употреблять в пищу (особенно мясо) то, что Бог сотворил, дабы верные и познавшие истину вкушали с благодарением. Ибо всякое творение Божие хорошо (тогда как гностики учили, что все плотское есть скверное произведение духа тьмы), и ничто не предосудительно, если принимается с благодарением, потому что освящается словом Божиим и молитвою (1Тим.4:2–5). То же наставление св. Павел дает и св. Титу: обличай их строго, дабы они были здравы в вере, не внимая иудейским басням и постановлениям людей (еврействующих еретиков), отвращающихся от истины (учивших, что все, плотское и питающее плоть, нечисто и скверно). Для чистых, – учит св. Павел, – все чисто, а для оскверненных и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их и совесть (Тит.1:13–15).

Завещаваю всем верным памятовать, присовокупляет Преосвященный Никанор, что уже 69-м апостольским правилом заповедуется: аще кто епископ, или пресвитер, или диакон, или иподиакон, или чтец, или певец, не постится во святую Четыредесятницу пред Пасхою, или в среду, или в пяток, кроме препятствия от немощи телесная: да будет извержен. Аще же мирянин, да будет отлучен. Откуда видно, да и вообще из истории известно, что сами святые апостолы учредили важнейшие посты и праздники в Церкви Христовой. То же самое открывается из апостольских правил 7, 37 и 64²⁵.

«Судьи наших обрядов, пишет автор „Письма“, и вообще нашей восточной Церкви укоряют нас в том, что у нас нет единства веры и обрядов», «тогда как в римской церкви», говорят они, «и итальянец, и испанец, и немец, и англичанин, и славянин – все молятся Богу на одном и том же латинском языке, у всех католиков одни и те же обряды; восточная же Церковь распалась на народные церкви, а те в свою очередь на множество всяких сект, каких например в России такая масса, как нигде в свете». «Что сказать им на это в ответе?» спрашивает автор «Письма». «Мы, действительно, разбиты на народные церкви; действительно в России много раскольников. Но разве на западе нет отступивших от латинства? разве в римско-католической церкви нет народных церквей, отделившихся от Рима? Миллионы лютеран, кальвинистов, методистов, квакеров, гернгутян и всяких других сект доказывают совершенно другое. Все эти секты римско-католической церкви также отдельные народные церкви, имеющие свои обряды и песни на родных языках: немцы на немецком, французы на французском, англичане на английском и т. д. Число же всех отпавших от римской церкви гораздо больше, нежели русских сектантов. Большая половина всего населения Германии – лютеране, Англия почти вся состоит из лютеран, точно также Швеция и Норвегия, где верных католичеству осталось весьма немного; лютеранство стало распространяться в самой Италии и даже в Риме». Ясно, что в этом отношении параллель между западной и восточной церквами нисколько не говорит во вред последней. Но попробуем провести эту параллель несколько дальше; сравним ту и другую Церковь в деле возникновения на западе реформации, а у нас раскола, причем обратим внимание на то, как относились и относятся к отступившим церковь западная и восточная?

«На западе в средние века, говорит автор «Письма», существовали инквизиции; кто не верил так, как повелевает римско-католическая церковь, подвергался мучениям и наказывался смертью. Сотни тысяч людей, а за все время – миллионы потеряли жизнь в страшных муках, пытках или на горящих кострах. В эти ужасные времена во многих местах Испании, Франции, Германии существовали инквизиционные трибуналы, которые под руководством монахов-доминиканцев содержали по нескольку палачей, изощрявшихся в так называемых комнатах мучения (Marterkammer) в самых страшнейших истязаниях, каким подвергали несчастных жертв, заподозренных в склонности к ереси или в несогласии с понятиями и требованиями римско-католической церкви. Даже в половине прошлого столетия на западе в присутствии духовенства сожгли ведьм, в существование которых в настоящее время никто мало-мальски просвещенный не верит». На востоке случаи гонений и преследований против уклонившихся от истин Православной Церкви хотя и встречались, но встречались очень редко, да и тогда носили характер не столько религиозного фанатизма, сколько характер общественно-государственный, причем даже и в этом последнем случае у нас, на востоке, никогда не жгли сектантов и не истязали. Тогда как римско-католическая церковь всегда домогалась подчинить себе даже власть светских государей, причем нещадно преследовала всех, которые не желали быть жертвами ее властолюбивых замыслов, наша Церковь до настоящего времени сохранила и сохраняет тесную связь с государственной властью и правительством; чуждая каких бы то ни было властолюбивых стремлений, несогласных с ее высоким духовным предназначением, она не ищет преобладания в несвойственной для нее сфере внешних политических отношений; напротив, она даже в делах церковных и церковно-гражданских действует согласно с государственной властью. С другой стороны, правительство наше, действуя в духе истинно-христианского учения и согласно желаниям нашей Церкви, старается относиться по возможности одинаково и к интересам православных граждан, и к интересам неправославных. Известно, напр., что во время Петра В. иноверные христиане (лютеране) заметно пользовались поддержкой правительства; лютеранские церкви в Петербурге до сих пор занимают видные места в городе. Законы Российской Империи относятся к неправославным христианам наравне с православными и даже на нехристиан и язычников смотрят с замечательным и, можно сказать, идеальным беспристрастием. Так, по существующим у нас законам «первенствующая и господствующая в Империи вера есть Христианская Православная, Кафолическая, Восточного исповедания. Но и все не принадлежащие к господствующей Церкви подданные, природные и в подданство принятые, также иностранцы, состоящие в Российской службе или временно в России пребывающие, пользуются повсеместно свободным отправлением их веры и богослужения по обрядам оной; сия свобода веры присвояется не только христианам иностранных исповеданий, но и евреям, магометанам и язычникам» (Устав о предупреждении и пресечении преступлений, изд. 1876 г. – ст. 73). «Для охранения благочиния при церковных обрядах иностранных христианских, и иноверных исповеданий отражается, по требованиям местного начальства, стража» (Там же, ст. 77). Далее, хотя законы русского государства устанавливают, что «одна господствующая Церковь имеет право в пределах государства убеждать непринадлежащих к ней подданных к принятию ее учения о вере», тем не менее признают, что «сия вера порождается благодатью Господнею, поучением, кротостью и более всего добрыми примерами». Поэтому на основании законов Российской Империи, «господствующая Церковь не дозволяет себе ни малейших понудительных средств при обращении последователей иных исповеданий и вере к Православию, и тем из них, кои приступить к нему не желают, отнюдь ничем не угрожает, поступая по образцу проповеди Апостольской» (Устав о предупреждении и пресечении преступлений, изд. 1876 г. – ст. 78). С этой точки зрения у нас «запрещается всем и каждому, ради различия веры, вчинать ссоры или распри, или брань, или чинить поношение» (Там же – ст. 75). Церковь наша не враждует с инославными христианскими церквами, а напротив ищет с ними святого единения, молят Бога «о мире всего мира, благосостоянии святых Божиих Церквей и соединении всех» (великая ектения), тогда как римско-католическая церковь просит Бога «умирить ее, оградить, соединить и управлять всем миром – regere toto orbe terrarum» (см. Canon Missae). Если в дополнение к этому мы вспомним, с каким истинно-христианским братолюбием и вниманием отнесся недавно один из наших архипастырей к римско-католическому священнику, лицу для православного архипастыря постороннему и, можно сказать, совершенно чуждому, а с другой стороны – как враждебно и ожесточенно, как бестактно отнеслось к этому ксендзу высшее духовное римско-католическое начальство за то только, что он позволил себе встретить уважаемого всеми – даже евреями православного архипастыря: то прямо противоположный характер действий римско-католической церкви и православной по отношению к лицам других исповеданий, а также друг к другу выяснится, по нашему мнению достаточно ярко, – именно: на сколько действия римско-католической церкви по отношению к некатоликам отличались и отличаются бессердечием, безжалостным, ослепленным фанатизмом, на столько же отношения Православной Церкви всегда отличались и отличаются мягкостью, гуманностью, кротостью и полнейшей идеальной веротерпимостью.

Самые требования религиозные западно-европейских народов, из которых слагается или слагалась римско-католическая церковь, совсем не те, какими одушевляется народ русский; религиозные требования народных масс на западе – одни, у нас совершенно другие. На западе реформация, как известно, возникла главным образом в среде просвещенной части общества и была произведена лицами духовными и монашествующими; у нас потребности религиозной мысли и исследования зарождались и действовали главным образом в среде светской, в большинстве случаев среди массы народа, недостаточно просвещенной в умственном и религиозном отношении. На западе религиозные секты и ереси возникали вследствие неурядицы в самой римско-католической церкви, по причине злоупотреблений высших лиц духовной иерархии, как протест против существовавших и санкционированных папской властью недостатков и произвола, противных духу истинно-христианского учения; у нас раскольники и другие религиозные секты появлялись под влиянием невежества и недостаточной умственной и религиозной зрелости, возникали и распространялись, как следствие неведения, заблуждения или неудовлетворенности сильного религиозного чувства, не нашедшего себе в установлениях Церкви, не понятых как следует, желанного удовлетворения. На западе причиной распространения сект оказывалось сплошь и рядом умственное движение народных масс, стремление к надлежащему выяснению догматических истин римско-католического вероисповедания, словом, умственно идейная сторона христианского учения; у нас, в России всякие секты возникали и возникают в настоящее время главным, если не исключительным, образом под влиянием неудовлетворенности религиозно-нравственного чувства, стремящегося воплотиться в жизни на так или иначе попытках христианской нравственности. Соответственно с этим самый характер западно-европейских народов в общем не похож на характер нашего народа. Как народы западной Европы, по наблюдениям большинства исследователей, выражают явную преобладающую склонность к надлежащему уразумению религиозно-догматической стороны христианства, так русский народ, а с ним и некоторые другие славянские племена стремятся преимущественно к осуществлению религиозно-нравственного идеала, указываемого христианским учением. Опыт на каждом шагу показывает, что изучить идейную, религиозно-догматическую сторону христианства, принципы и основные идеи этого учения, как и всякого другого, не трудно: для этого требуется только руководство учителей, горячо и живо заинтересованных в проведении в жизнь идей своего учения, – нужно расположение, интерес просвещаемых и слушателей, да – конечно – время; изучить же религиозно-нравственную сторону христианства, понимаемую не в одном только знакомстве с ее истинами и основными идеями, но и в живом деятельном усвоении себе этих истин, в действительном восприятии этих истин и в жарком стремлении осуществить таковые, во что бы то ни стало, на деле, – не легко и, пожалуй, даже не для всякого возможно, так как в этом случае одно лишь теоретическое знание этих истин оказывается совершенно недостаточным. Для надлежащего усвоения себе религиозно-нравственных истин христианского учения и для осуществления их в жизни потребуется врожденная склонность к проведению в жизнь этих истин понадобится зародыш религиозно-нравственных чувств, коренящийся в самых природных свойствах человека и не вырабатывающийся ни одним только изучением, ни временем. Мы констатировали выше эти прирожденные свойства в нашем русском народе; они составляют, как мы видели, характеристическую черту русских, им одним только свойственную и резко отличающую их от западноевропейских народов. По нашему глубокому убеждению, русский народ, нося в себе этот необходимый, драгоценный, ему только свойственный зародыш христиански-нравственных чувств, призван к высокой мировой цели – осуществить собой христианский религиозно-нравственный идеал и дать человечеству живой образец того, как истинно христианские начала – эта высшая миссия наша может быть выполнена, несмотря на всевозможные неблагоприятные условия… Но возвратимся к ближайшей цели нынешней статьи.

Мы видели, что существование у нас религиозных сект не составляет вовсе факта, присущего исключительно только нам, единственно только нашей восточной Церкви; мы указали, почему возникали и возникают религиозные секты на западе, и отчего – у нас; в существенных чертах мы охарактеризовали действия по отношению к некатоликам со стороны западной Церкви и рядом с этим показали, как действует наша Православная Церковь относительно появляющихся в ней раскольников и сектантов. Далее мы констатировали глубокое отличие нашего русского народа от западно-европейских народов как со стороны их жизненных идеалов, так и со стороны их отличительных духовных свойств и наклонностей. Полагаем, что после всего этого мы имеем право сказать, что совершенно несправедливо приурочивать жизнь и деятельность русской Церкви к условиям существования церкви римско-католической. Тем менее следует, по нашему мнению, указывать нам на западную церковь как на образец надлежащего устройства и деятельности. В отличие от римско-католической наша русская Православная Церковь с идеальной веротерпимостью относится не только к неправославным христианам, но и к раскольникам, сектантам и даже к язычникам. Она не враждует с иноверцами, а только желала бы вразумить их; христиан прочих исповеданий она не укоряет, не оскорбляет, не преследует, а напротив – ищет с ними единения и святого мира. Слыша укоризны себе и несправедливые нападки, она не раздражается против своих хулителей, а только защищается против того, что ей приписывают несправедливо; даже будучи вынуждена иногда отлучать еретиков или злобных отступников от веры и лишать их общения с верными, Церковь наша находит в себе силу сожалеть о них, скорбеть об их заблуждениях и молиться о вразумлении их и обращении на путь истины. Пусть такое отношение кажется врагам ее какою-то слабостью, пусть кроткий истинно-христианский образ действий нашей русской Церкви по отношению к несогласным с нею представляется на первый взгляд не совсем практичным; она охотно признается в своих недостатках, если бы таковые действительно существовали, так как знает, ясно видит и понимает, что все эти болезненные процессы в ее организме суть явления временные, чисто-случайные. Она болеет ими, скорбит о них и старается залечить их, а также принимает и сообразуется с духом истинно-христианского учения и собственным достоинством профилактические меры. Можно ли после этого назвать ее отживающей свой век, органически разложившейся, мертвой? На мертвом теле, как известно не бывает и не может быть никаких новообразований и наростов; раз же таковые существуют, раз на них указывают, как на факт действительно существующий, этим же самым утверждают, по нашему мнению, и тот действительный факт, что Церковь наша не представляет собою мертвого, потерявшего способность к живой самостоятельной деятельности тела.

«Противники нашей Церкви и наших церковных обрядов укоряют нас далее», говорит автор «Письма», «в том, что западная реформация врывается уже и на восток, и что в южной России, на Украине, – в херсонской, полтавской и киевской губерниях ширится так называемая штунда». «Правда, продолжает он, что штунда действительно распространяется; но как не уничтожили Православия, говорит он совершенно основательно, всякие раскольничьи секты, точно так же не может уничтожить его и штунда». Мало того. Он полагает что она поможет еще Православию подобно тому, как протестантство и реформация послужили к исправлению римско-католической церкви. Действительно, штундизм в России – явление временное, случайное, могущее существовать и привлекать себе приверженцев только до тех пор, пока темный народ наш не поймет, что превосходство штундизма над Православием есть только видимое, кажущееся. Так, штундисты не пьют; они здоровы и богаты; штундисты не злоупотребляют божбой, основывают всю свою веру только на чтении Священного Писания, действительно изучают его и, что вычитывают в нем, то и исполняют. Рядом с этим православные наши пьянствуют, пропивают здоровье и имущество; не зная и не читая священных книг, они примешивают божбу к самым обыкновенным разговорам; присутствуя при богослужении, они часто не понимают его и не выносят из него ничего полезного для себя; храмы наши, по отсутствию в них надлежащей проповеди и живого слова пастырей, час от часу пустеют, а прихожане делаются игрушкой первого встречного проходимца. Миллионы нашего православного народа, не читая Священного Писания и не получая в церкви надлежащего вразумления, и наставления не понимают иногда, что такое грех, и в чем состоит истинно-христианская добродетель. «Нередко бывает, – говорит автор «Письма», – что православный дает на службу Божию об умерших или на молебен, а сам сзывает родных, соседей и знакомых, и после богослужения пьют, пока не напьются до беспамятства»; дело кончается ссорами, дракой. Может ли быть что-нибудь постыднее для христианина? И может ли штундист, при виде подобного невежества и безобразия, не воскликнуть: что это за православная вера!» А между тем православная ли вера учит людей божиться и напиваться? Напротив, она заповедует им трезвость и умеренность, учит их не божиться напрасно, а говорить всегда только истинную правду. Далее, штундисты восстают против иконопочитания, так как видят в нем идолослужение. Но разве Православная Церковь учит нас считать иконы за действительные, живые лица изображенных на иконе святых?! Напротив, в Православной Церкви нет, конечно, ни одной молитвы, которая обращалась бы к иконе, к полотну, краске, дереву, позолоте; а если мы говорим например: «Пречистому образу Твоему, Христе, поклоняемся, благий, просящи прощения прегрешений наших и пр.», то вовсе не значит, что мы поклоняемся самой иконе. Внутренно мы желаем, конечно, поклониться Иисусу Христу и духовно поклоняемся Ему, пребывающему на небеси; глаза же наши покоятся только на видимом изображении Его, помогают нам лучше и живее вообразить, представить себе, напомнить действительный образ Того, Кого мы в настоящее время не видим, но Кто прежде жил с людьми и был видим. Затем, штундисты говорят, что кланяться людям – также грех идолослужения. Но разве можно считать идолослужением, говорит автор «Письма», когда мы, поклонившись иконам Спасителя, Богородицы и святых, обращаемся к предстоящим вокруг нас соседям, братьям и пр. и по древнему нашему обычаю кланяемся им? Грех ли поклониться, образу Того, Кто избавил нас от тьмы и погибели? Грех ли кланяться, отдавать честь ближним нашим? Штундисты отвергают, наконец, необходимость священников; они сами крестят детей, сами поучают друг друга. По-видимому, это даже выгодно в материальном отношении, а между тем факты показывают, что это даже не выгодно. Так в настоящее время многие из штундистов назначают старших на роли как бы священников и диаконов, платят им жалованье и мало-помалу приходят к сознанию, что все это обходится им гораздо дороже, нежели тогда, когда бы они обращались за исполнением своих треб к настоящим, действительным священникам. Нечего говорить, что при таких условиях штундизм – без икон, без литургии, без песней церковных – может нравиться только разве лютеранину-немцу; для русского человека он чужд, противен вкусам, потребностям, и может существовать только до тех пор, пока он кажется сколько-нибудь удовлетворительным. В противном случае, при частых вразумительных проповедях, в которых надлежащим образом раскрывался бы смысл и значение православных богослужений, сообщались и разъяснялись, как следует, катихизические истины нашего православного вероучения, а также утверждались и проводились в жизнь религиозно-нравственные начала и понятия, штундизм потеряет всякую привлекательность, лишится какого бы то ни было значения. Где раздается проповедническое слово, и где проповедь пастыря оберегает чистоту истинно-христианских понятий и чувств паствы, там не может иметь места никакой раскол и никакая штунда. В виду этого наше духовное начальство обратило в настоящее время более, чем когда-либо прежде, особенно серьезное внимание на дело проповедничества и поучения. Повсюду стали заботиться о живом слове назидания, вырабатываются и устанавливаются средства к оживлению Церкви при помощи слова Божия; устраиваются миссии из отличнейших проповедников; при воспитании в семинариях главное внимание обращается на упражнение в проповедях и т. п. Все это не доказывает, что наша русская Церковь, по причине существования в ней раскольников и сектантов, слабеет или расшатывается, – напротив, борьба с иновернием, расколом, штундою и пр. заставляет ее изыскивать более действительные средства против разного рода окружающих ее зол и настроения, совершенствует ее порядки и устройство, сообщает ей силы более и более крепнуть, подымает нашу восточную Церковь к надлежащей высоте и славе.

Таким образом, исследуя причины распространения у нас религиозных сект и обсуждая значение этих сект с точки зрения интересов Православия, мы опять-таки приходим к выводам, совершенно противоположным с теми суждениями, какие высказываются об этом вопросе за границей. Штундизм, раскол и пр. существующие у нас религиозные секты не столько вредят Православию и нашей русской Церкви, сколько напротив приносят ей пользы; ибо, вынуждая ее к противодействию и борьбе, указывают ей с одной стороны слабые места, неполноту или несовершенства в ее порядках, с другой – вызывают в ней более энергическую деятельность, упорядочивают, сосредоточивают ее силы, вырабатывают ей надлежащих поборников, а с тем вместе укрепляют ее и расчищают ей дорогу к дальнейшей более правильной и более совершенной деятельности.

1) На повседневной вечерни (в будние дни) после «Свете тихий» нужно ли перед прокимном дня говорить, как принято везде: «Вонмем», «Мир всем», «Премудрость», «Прокимен такой-то»?

Обычный порядок требует, чтобы пред прокимнами не только на великой, но и на малой и повседневной вечернях священнослужитель произносил: «Вонмем», «мир всем», «премудрость вонмем». В последовании вечерни, утрени и полунощницы изд. в Киево-Печерской Лавре 1861 г. указано ясно, чтобы на малой и на повседневной вечернях, иерей исходит из алтаря и, став прямо царских врат, произносит: «Вонмем», «Мир всем», «Премудрость» и «Прокимен дне со стихи (см. л. 1, 4 и 63 на обор.). Прокимен иногда произносится или ученым монахом, или чтецом, или канонархом, а стихи прокимна поются певцами (См. Служебн. Уст. священнослужения и послед. вечерни, а также Типикон гл. 2).

2) Можно ли освящать на всенощном бдении более, чем пять хлебов, и – в частности, как правильнее перефразировать в молитве на благословение хлебов слово: «обитель» применительно к церквам приходским и другим?

Первая часть или сторона этого вопроса всего проще может быть решена при ближайшем знакомстве с историей происхождения благословения хлебов на всенощном бдении. А история эта известна. Хлебы начали освящать на всенощном бдении с тех пор, как указом императора Трояна запрещено было христианам совершать литургию и литургийные собрания ночью. Когда совершение литургии после этого перенесено было на обеденное время, то христиане при этом естественно должны были лишиться всякого подкрепления на всенощном бдении, тем более, что самое-то всенощное бдение вскоре, с умирением Церкви, они снова стали совершать, согласно Богопреданному чину, именно во все продолжение ночи, от захождения солнца до рассвета следующего дня, и затем к предстоящему причащению на литургии должны были приготовляться совершеннейшим воздержанием. Чтобы, по возможности, устранить это неудобство, древние христиане начали с незапамятных времен восполнять ночное совершение литургии и следовавшее затем обычное подкрепление сил на агапах, или вечерах любви, освящением хлебов, вина и елея между вечернею и утренею, и тут же раздавать этот хлеб и вино молящимся «труда ради бденнаго» (Уст. церк. гл. II). Само собою разумеется, что при таких условиях о предложении для освящения только пяти хлебов не могло быть и речи, а освящалось столько хлебов, равно как и вина, чтобы их стало «по одному укруху, в поллитры хлеба, и по единой чаше вина всем равно от настоятеля и до последних, иже во обители суть» (Там же, гл. 2: сравн. также о Великой Субботе, гл. 42). Если же присовокупить к этому, что согласно древнему чину, монахи не лишали в участии разделения благословенных хлебов и вина и мирян, присутствующих в их храме, и вообще, что подобного рода порядок соблюдался не только в обителях иноческих, но и в церквах мирских, приходских, то надо думать, что для подкрепления сил молящихся в таком случае требовалось не пяток, а целые десятки хлебов, равно как и вина – не чашечка какая, как теперь у нас, а целые сосуды. К сожалению, нельзя не согласиться с Уставом, что «ныне сей чин весьма в церквах упразднися». Но из этого еще нисколько не следует, что не надо возобновлять его в особенности там, где всенощное бдение совершается не как повинность какая, которую, чем скорее с плеч, тем лучше, как это, к несчастию практикуется по большей части в настоящее грешное время, до того, что иные иереи не имеют терпения выслушать даже все шестопсалмие сполна, а начинают великую ектению, когда попало, лишь успели прочитать молитвы утренния, – а совершается (всенощное бдение) истово, по Уставу церковному, не борзяся и т. д. Не оттого ли народ наш и отшатывается все больше и больше от церкви, что мы слишком уж держимся своих новшеств, а о древнем чине как будто бы забыли? Потому нельзя не пожелать от души, чтобы пастыри наши не только в монастырях, но и во всех приходских церквах, с восстановлением настоящего всенощного бдения, по чину, восстановили и древний обычай раздаяния благословенных хлебов и вина молящимся, если уже нельзя непосредственно после их благословения, как это полагается по Уставу, то хотя во время канона при елеопомазании, как это практикуется в некоторых церквах, не успевших еще окончательно заразиться новшествами. А для этого каждый священник пусть благословляет хлебов и вина, сколько угодно, или вернее сказать, сколько нужно, по его усмотрению и расчету, чтобы всем стало. Этому нисколько не будет противоречить ни Устав, ни существующий обычай освящать только пять хлебов. Несомненно, что обычай этот образовался случайно, под влиянием молитвы «Господи, Иисусе Христе, Боже наш, благословивый пять хлебов и пять тысяч насытивый»… Старые законники так решают и теперь, как пишет и священник, предлагающий рассматриваемый вопрос, именно так и говорит, что «если уж в самой молитве сказано о пяти хлебах, то больше их никак и освятить не должно»… Но против этого нельзя не сказать, что 1) указание в рассматриваемой молитве на пять хлебов вовсе не содержит в себе какого-либо узаконения на счет освящения только пяти хлебов на всенощном бдении, а составляют обычный прием наших церковных молитвословий, полагающий в основу молений известные исторические факты милости Божией для вящшего, так сказать, возбуждения Господа к исполнению этих молений. Так и в всенощной молитве на благословение хлебов упоминание о пяти хлебах, благословенных Господом в пустыне, делается не ради положения пяти хлебов для благословения, а ради самого этого благословения, дабы Господь, «благословивший пять хлебов и пять тысяч насытивший, благословил и хлебы сия», т. е. предложенные на тетраподе, а сколько их, для самой молитвы безразлично… Существенное только в том, чтобы во имя этого благословения Господь «умножил сия во святой обители, во всем мире и вкушающая от них верные освятил»… Нечего и говорить, что, высказывая все это, мы и не помышляем уничтожать обычая благословения пяти хлебов там, где это возможно и больше не нужно. Но где бы потребовалась для сего надобность, там, повторяем, можно употреблять сколько угодно хлебов, равно как вина, для раздаяния присутствующих и для подкрепления сил их «труда ради бедного».

Что до порядка или формы чтения молитвы на благословение хлебов, то нельзя не заметить, что применялась к общепринятому способу – заменять на ектениях и в молитвах слово: обитель, словом: храм, священники в приходских своих церквах, в молитве на благословение хлебов, читают вместо: «И умножи сия во святой обители сей» – «во святом храме сем». Это совершенно неправильно, так как не для храма потребно умножение хлеба, а для народа, принадлежащего к храму, все равно, как умножение это необходимо обители не в смысле церковно-молитвенного, а общежительного учреждения, нуждающегося в пище и питии. Потому, вместо «во святой обители», следует читать «во граде сем, или в веси сей»… А в домовых церквах, каковы напр. церкви учебных заведений, можно даже просто читать: «во всечестном доме сем», так как этот-то дом именно и требует необходимой поддержки для своего существования по молитвам и благословению Церкви Господней.

Это один из трудных вопросов в нашей церковной практике, так как в наших церковно-богослужебных книгах никакого чинопоследования на освящение новых кладбищ не полагается. Применить же к этому хотя бы один из существующих у нас чинов «на разные случаи» нет возможности по особому, исключительному значению предмета. Есть у нас, например, молитва «на освящение всякия вещи». Но эта молитва к кладбищу не может иметь и малейшего отношения. Вследствие этого священник, предложивший известный уже нам вопрос на счет пользования «чином обхождения поля засеяннаго», предлагает также другой вопрос: «нельзя ли для освящения кладбищ пользоваться чином благословения кимитира, си есть кладбища, излагаемым в тех же старинных униатских требниках, в коих находится и (рассмотренный нами) «чин обхождения поля»? Рассматривая этот новый чин, находим в нем следующее: «Иерей единым днем благословения кимитира деревянный на нем в возрасте человека водрузивший», затем начинает обычно: Благословен Бог наш и т. д. Приидите поклонимся и псалом пятидесятый; Помилуй мя Боже. Аллилуиа, и ектения: Миром Господу помолимся. О свышнем мире и т. д. Потом: «О еже кимитру сему благодатию Духа Святаго от всех сопротивных духов козний и многообразных и обстояний свободитися, Господу помолимся». «О еже кимитру сему Божественным пособством благополучное и совершенное очищение восприяти». «О еже кимитру сему небесным благословением преименитое освящение даровати». «Заступи, спаси». «Пресвятую, пречистую». Возглас: «Яко подобает». По скончании ектении, иерей обходит все место кимитра с кадильницею и кадит, певцем поющим: Благословен еси, Господи, и Святых лик обрете источник жизни, до конца. Также аллилуйя, и, возвращаяся паки на место, иерей глаголет ектенью заупокойную малую. Посех аллилуйя на глас 6-й и тропарь: «Тебе умоляем благоуветливаго Бога, упокой в лонех Авраамовых рабы Твоя, Христе, и яже к тебе преставляемыя от молвы житейския, и зде погребенныя света вечнующаго сподоби, сих согрешения презирая, яко благ». Слава, глас 3-й: «Егда словом Твоим предстанем безмездно ти судищу Господа, не посрами, иже в Тя верующих, Спасе наш; вси бо согрешихом, но не отступихом от Тебе: тем же молим Тя о всех праведных, Христе, и яже приимеши преставляемые упокой, един бо еси безгрешен». И ныне, Богородичен, глас 4-й: «Души преставляемых от привременных к тебе, Спасе, и зде погребаемыя упокой, яко безсмертен и всесилен и един человеколюбец: прости, яко щедр, содеянная ими и номплуй, милостиве, дело рук твоих, молитвами Богородицы, едине, человеколюбче». Прокимен, глас 6-й: «Возводя окованныя мужеством такожде прогневающыя, живущыя во гробех». Стих: «Бог в месте святем Своем, Бог вселяет единомышленныя». Апостол, Деяний, начало 33-е: «Вам слово спасения сего послася… конец: иже ныне свидетелие Его людем». Евангелие: Иоанна, начало 62-е: «Во время оно, моля Пилата Иосиф… конец: положиста Иисуса». Господу помолимся, Господи помилуй. И молитва: «Боже, всего мира Создателю, рода человеческаго Искупителю и всяких видимых и невидимых тварей Управителю, молебным Тя гласом и чистым сердцем умоляем, еже сей кимитирион, в нем же рабов твоих телеса, по прошествии скоротечном сего кратковременнаго жития, почивати имут, очистити, благословити и освятити… и ти еже преставляемым телесем и на сем кимитире погребаемым и трубы архангела Твоего ожидающим веселие вечное воздати благоизволиши щедротами Единороднаго Сына Твоего»… Мир вам, главы ваша Господеви преклоните, и молитва вторая: «Боже, егоже милостию души верных упокоиваются усердно молятся, ангела Своего хранителя сему кимитиру пристави, и ихже зде телеса погребутся, души их от всех согрешений разреши… да сей кимитир сладким успением и упокоением отходящим телесем их и зде погребаемым будет… донелиже в великий день суда от гробов си возстанут, и тако Тебе, приходящаго Господа на судище с плодом добрых дел усрести сподобятся. Яко ты еси воскресение, живот» и т. д. За сим певцы поют: Со духи скончавшихся, а иерей кропит святою водою все место, говоря: «Благословляется и освящается кимитир сей, окроплением воды сея освященныя во имя Отца и Сына и Св. Духа. Наконец ектения заупокойная: Помилуй нас Боже, отпуст и вечная память всем от века усопшим православным, по обычаю.

И в этом чинопоследовании ничего нет противнаго духу веры и порядку богослужения Церкви Православной. Напротив, по составу своему, он носит совершенно православный характер. А потому и о нем также можно сказать то же, что мы должны были сказать о «чине обхождения поля насеяннаго», т. е. что в тех местах, особенно западнаго края России, где народу знаком этот чин, его можно употреблять, хотя в сущности он мог бы пригодиться и для других мест особенно в настоящее время, когда с накоплением большего и большего количества покойников на старых кладбищах, все чаще и чаще приходится открывать новые. Надобно только желать, чтобы этот чин был узаконен церковною властию. А пока священнослужители великой и малой России, где о помянутом чине никто не имеет понятия, могут хоть отчасти применяться к нему, употребляя для освящения нового кладбища служение панихиды, и затем совершая на ней каждение кладбища во время Благословен еси Господи и проч., окропляя св. водою во время Со духи праведных скончавшихся и т. д.

В Вестнике (№ 2) С. П. П. описывает свой разговор с раскольником. Последний между прочим говорил: «Чтец у вас читает и не кладет, где нужно поклонов. Ведь у него в книге показано, а богомолец-то стоит без книги, – по чем он знает, где нужно класть поклон и какой – малый или великий?»…

Не правда ли, любезнейшие отцы и братия, ведь высказанное раскольником замечание вполне справедливо. В самом деле, нельзя не согласиться, что если чтец, который стоит с книгой и видит, где положены поклоны, не кладет их, то как же мирянин, стоящий сзади его, часто неграмотный или же хотя грамотный, но не знающий Устава, как он узнает, когда нужно положить поклон? Может быть мне скажут, что это погоня за внешностью? Но не станем забывать желания св. апостола Павла, чтобы в собраниях верующих все было благообразно и по чину (2Кор.14:4). Где, как не в св. храме должно быть со всею строгостию наблюдаемо это благообразие и порядок? Лучше ли, когда наши сельские прихожане во время напр. великого выхода кладут земные поклоны, а во время пения «Тебе поем» стоят столбом? Можно ли словом одним приучить их к порядку? Необходим пример. И в этом случае раскольник прав, когда требует, чтобы чтец стоящий на солее или на клиросе, следовательно, выше других и на виду у всех, клал, где положено, поклоны. Прибавлю, кстати, и свое замечание, что наши чтецы-псаломщики как-то очень привыкли к клиросу и неохотно расстаются с ним, за труд считают выйти на средину храма и прочитать шестопсалмие, кафизмы или часы, стоя пред царскими вратами. Иной и на клиросе-то читает не на аналое, а возьмет часовник в руки да встанет в самом углу за иконой и оттуда читает. Случалось видеть и таких дьячков, что во время чтения весь уляжется на аналой и только одна спина его видна молящимся. Все это важные недостатки и их нужно устранить из нашего богослужения. Гораздо приличнее, да и необходимо, чтобы чтец читал всегда пред амвоном, между клиросами, как это водится в соборах и монастырях. Читается ведь не для одних стоящих около правого клироса, а для всех присутствующих в храме.

Редактор Ректор Киев. Дух. Семин. Архимандрит Ириней.

Дозволено цензурою. Киев, 23 января 1886 г. Цензор прот. М. Богданов.

Тип. Г. Т. Корчан-Новицкаго. Михайлов. ул., собств. дом.

Фотий, патриарх Константинопольский (857–867; 877–887 г.; † 891), занимает важное место в истории Православной Церкви. Лично известный святостью жизни, он был в то же время крепким стоятелем за Православие. Еще в юности он вместе с благочестивыми родителями своими терпел за св. веру изгнание от иконоборцев. По вступлении на патриарший престол Нового Рима (Константинопольский), святитель Фотий мужественно отстаивал древнее предание св. веры против нововведений западной церкви: обличал властолюбивые притязания Римских епископов, опровергал ложные учения латинян об исхождении Духа Св. и от Сына, о безбрачии священников и т. под. Вступление Фотия на Константинопольский патриарший престол, на место незаконно низверженного св. Игнатия²⁷, не может бросать никакой тени на его нравственный образ: как при самом своем посвящении, так и в последующее время Фотий неоднократно заявлял самым решительным и определенным образом, что он не повинен в низложении св. Игнатия, что занял престол против своей воли и по принуждению, единственно ради мира и блага Церкви, в виду крайности положения последней, что ради Церкви он лишил себя покоя на всю свою жизнь и пр. Если св. Игнатий и его приверженцы не признавали в начале законным патриархом Фотия, то это было временным недоразумением, которое кончилось трогательным примирением обоих достойнейших первосвятителей, после вторичного возведения на престол патр. Игнатия (в 867 г.) и возвращения из ссылки невинного патр. Фотия (875 г.). Если, заметим, епископы Римские (Николай I, Адриан II, Марин I, Стефан V и др.) осуждали патр. Фотия, якобы дерзкого похитителя патриаршего престола, при жизни законного патриарха, то это просто объясняется достохвальной твердостью и неуступчивостью Фотия как в догматах веры, так и в законных правах иерархических; притом же и сами папы иногда признавали Фотия законным патриархом (Иоанн VIII, Адриан III). Имя патр. Фотия в восточной Церкви тесно связано с целостью и неизменностью Православия и с самого IX ст. чтилось в благоговейной памяти, как имя святого, о чем свидетельствуют древние памятники²⁸, в особенности же древние прологи, синаксари, минологи и агиологи²⁹, в которых память св. Фотия положена на 6 февр. Чтимая всегда на востоке память св. Фотия особенно свято хранилась в св. Христовой Церкви, или в Константинопольском патриаршем округе³⁰. Здесь в обители, глаголемой пустынной или безмолвной, в которой погребено тело сего святителя, в храме Предтечи и Крестителя Иоанна, издревле ежегодно, 6 февр., совершалась служба св. Фотию с особенным торжеством. С таким же торжеством стали в недавнее время праздновать память св. Фотия на о. Халки в Ставропигийной обители Св. Троицы, по преданию, основанной Фотием, при которой в 40-х годах настоящего столетия устроено и известное Богословское Училище. При патр. Афанасии VI (в первое патриаршество его, 1845–1848 г.) в этой обители установлено праздновать память св. Фотия дважды в течение года – 6 февр., в день его успения, и на 3-й день после 50-цы, т. е. непосредственно после праздника обители – Св. Духу³¹. Так как память св. Фотия праздновалась издревле на востоке, то, можно полагать, существовала и особая ему служба. В настоящее время там употребляется новая служба св. Фотию, составленная митрополитом Ставропольским Константином Типалдом и изданная в 1848 г., по благословению патр. Анфима VI³²; служба эта уже в 1848 г. переведена на славянский язык иером. Рыльской обители и учителем Богословского Училища св. Христовой Церкви, Неофитом³³.

При таком великом значении патр. Фотия в истории Православной Церкви и благоговейном почитании его памяти на востоке, не может оставаться безучастной в отношении к священной памяти сего святителя и наша Православно-Российская Церковь, уже в силу своего постоянного близкого участия в общецерковной жизни³⁴. Но этого мало. Память патр. Фотия нам дорога не по одному только его общецерковному значению, но и в особенности по его участию в судьбе наших предков, славян вообще и русских в частности, на самых первых порах исторической жизни. От Фотия, как бы от первоисточника разливаются первые лучи света веры во все концы славянского мира. Фотию еще до патриаршества суждено было даже воспитывать, в звании учителя, тех, которые вместе с ним были главными деятелями в просвещении Православной верой славян, именно императора Михаила III и Константина Философа. Когда у славян пробудилось желание познать истинную веру, то Фотий уже, тогда патриарх, едва ли не первый выступает для удовлетворения этой их потребности. Он, без сомнения, участвовал в посылке Константина и Мефодия как к Хозарам (среди которых жили и славяне), так и к Моравам. Многие события, которыми сопровождались то и другое посольства и которые имели глубокое значение для славян, напр. открытие мощей св. Климента в Херсоне, изобретение славянских письмен и перевод священных книг на славянскую речь, совершились несомненно с благословением (если не по советам) патр. Фотия. Обращение ко Христу и самое крещение князя Болгарского, а затем и его подданных также были делом трудов и забот патр. Фотия: не даром в послании своем к Борису он называет его «дорогим украшением трудов своих и законным чадом своих духовных болезней», а в окруж. посл. к восточным патриархам престолам в числе важных успехов Православия полагает то, что «даже и болгарский народ – грубый и христоненавистный… чудесно привился к вере христианской». Наконец, что самое важное для нас, и наши предки, Руссы, получили первое крещение свое от патр. Фотия (866 г.), и собственно он был в руках Промысла Божия первым и главным орудием к их обращению. Когда, предводимые князьями Аскольдом и Диром, они явились грозно под стенами Константинополя, то никто не мог думать, что это нашествие их окончится обращением их ко Христу. Но усердная молитва патр. Фотия вместе с царем (Михаилом III) и народом привела их к этому, сотворивши над ними то, в чем они не могли не видеть чудной силы и превосходства христианской веры. Ибо, когда погружена была в море патр. Фотием риза Богоматери, море покрылось бурею и судам Руссов пришлось потерпеть крушение³⁵. Вразумленные этим чудом, Русы просят через своих послов в Царьград себе крещения, и патр. Фотий посылает к ним епископа, который и крестил их. Сам он впоследствии торжественно свидетельствовал об этом в послании к восточ. патриаршим престолам, говоря, что «и народ, глаголемый Росс…, переменил ныне языческое и безбожное учение, которое прежде содержал, на чистую и правую христианскую веру»… и что «столько воспламенила его любовь и ревность к вере, – благословен Бог во веки, – да воскликнет паки Павел, – что он принял и епископа и пастыря и христианское богослужение с великим усердием и тщанием»³⁶. Дорого было и в глазах наших предков и это первое крещение и участие в нем патр. Фотия. И память о Фотии до того срослась с крещением русского народа, что и все крещения наших предков в последующее время приписывались ему же. Так, патр. Фотию наши предки приписывали крещение Вел. Кн. Ольги (которое на самом деле совершилось спустя почти 100 лет после Фотия, при имп. Константине Багрянородном и парт. Полиевкте, в 957 г.)³⁷; ему также приписывается в летописях наших посольство в Россию первых митрополитов, а, следовательно, и крещение Вел. Кн. Владимира и всего русского народа (которое между тем совершилось при имп. Василии и Константине и патр. Николае Хрисоверге, в 988 г.)³⁸; даже в Церковном Уставе св. Владимира последнему влагается в уста речь (по некоторым спискам) о том, будто крещение он принял от патр. Фотия и взял от него митроп. Михаила³⁹. Все это указывает на то уважение, которым пользовался у наших предков патр. Фотия. В настоящее время, когда, по случаю юбилеев св. Кирилла и Мефодия, пред нашим сознанием так ясно раскрылось важное значение апостольских трудов их для славян, благовременно почтить должным вниманием и памятного нашим предкам патр. Фотия. Ему обязан первоучитель наш Константин Философ своим воспитанием; ему обязан все славяне избранием и посольством к ним братьев-просветителей; ему и мы, русские, обязаны первым крещением. На этом основании, полагаем, будет совершенно справедливо и законно, чествуя своих славянских апостолов, почитать память и пославшего их святителя, который вообще принимал очень близко к сердцу обращение наше ко Христу⁴⁰.

П. П.

Мф.20:1–15. Подобно есть царствие небесное человеку домовиту, иже изыде купно утро наняти делатели в виноград свой… Или несть ми леть сотворити, еже хощу во своих ми… Из всей этой притчи нужно изъяснить только то, что представляется важнейшим, как советует Златоуст, а остального не испытывать, как уже сказано в тринадцатой главе. Под царством небесным разумеется здесь сам Христос, как часто и в других притчах, виноградник его – это евангельские Его заповеди; работники этого виноградника – люди, исполнители этих заповедей; время работы – настоящая жизнь; утро, третий, шестой, девятый и одиннадцатый часы – различные возрасты людей, в которые они приходят к вере. Утро, или первый час, это возраст детей, призванных к упомянутым заповедям; третий час – возраст юношей; шестой – мужей, девятый – стариков, а одиннадцатый – престарелых, для которых коротко уже время пребывания в сей жизни. Итак, Иисус Христос вышел в мир, чтобы отчасти Самому, отчасти же через апостолов и последующих за ними учеников нанять работников в Свой виноградник, который приносит грозды добродетелей, радующие домовладыку, т. е. Господа вселенной. И хорошо сказано: наняти (μισθώσασθαι – наградить), потому что исполнителям заповедей определена награда, именно спасение каждого, которое мы и разумеем под динарием. Притча эта первых представляет изъявляющими недовольство и налагает молчание на остальных не потому, что в царстве небесном будет зависть. Если праведные здесь, при жизни еще, полагают души свои за людей, то тем более они радуются там, видя их спасение. Представлен же такой ропот одних и наложено молчание на остальных для того только, чтобы показать милосердие Божие к тем, которые приходят поздно, чтобы они были уверены, что их поздний приход ничего не повредит им, если только потом они будут трудиться. Когда и мы удостоим кого-либо великой чести и после пожелаем показать величие это, то обыкновенно говорим, что некоторые роптали на столь великую честь. Но говорим мы так не с тем, чтобы порицать его, а чтобы побудить только к благодарности. Почему же не всех вместе позвал в виноградник? Потому что не всех вместе нашел; но возможно было придти всем в одно и то же время или, как мы прежде сказали, в одном и том же возрасте. Тогда находит каждого, когда этот последний готов следовать. Апостол Павел говорит: «егда же благоволи Бог, избравший мя от чрева матере моея» (Гал.1:15), – тогда благоволил, когда он готов был следовать. Итак, притча эта учит, чтобы мы не презирали приходящих в глубокой старости, но знали, что при усердии можно спастись им и в короткое время. Такова цель притчи. Нашедши эту главную цель, не нужно нам в подробности исследовать остальное, потому что оно присоединено для того, чтобы легче было принять ее, – и потому что исследование этих подробностей даже не безопасно, как сказал Златоуст в главе о притчах. Можно, впрочем, под тяжестью дня и зноем разуметь тягость испытаний и огонь необузданных удовольствий и диких страстей, которые (тягость и зной) они носили, т. е. испытали, чтобы не быть побежденными всем этим.

Ст. 15. «Аще око твое лукаво есть, яко аз благ есмь». Яко здесь стоит вместо но: хотя глаз твой завистлив, но я благ, спасая и тебя и его. Ты же не смущайся тем, что будто бы одинаковая награда будет дана и тем, которые с первого возраста до конца жизни исполняли евангельские заповеди, и тем, которые стали богоугодными в глубокой старости. Притча эта только показала, что они одинаково спасаются, а не то, что одинаково прославляются; спасение же будет состоять в том, что они не погибнут, а слава – в том, что они получат награды, которые будут различны и будут даваемы соответственно заслугам спасающихся.

Ст. 16. Тако будут последние перви, и перви последни… Это не заключение из притчи, потому что там последние уравниваются с первыми, а здесь последние являются первыми; но это особое изречение, показывающее, что подобно тому как сделавшиеся добродетельными в глубокой старости получают награду наравне с трудившимися от юности, так точно случается, что последние являются первыми, и первые последними. Такими могут быть и христиане, и иудеи, или из верующих те, которые в начале были небрежны, а в конце становятся усердными, и те, которые в начале усердны, а в конце становятся небрежными. И не только в вере бывают такие перемены, но и в жизни.

Ст. 16. Мнози бо суть звани, мало же избранных, многие призваны к вере, но немногие становятся угодными Богу.

Ст. 17–19. И восходя Иисус во Иерусалим, поят обанадесяте ученика едины на пути, и рече им: се восходим во Иерусалим, и Сын человеческий предан будет архиереом и книжником: и осудят его на смерть: и продадят его языком на поругание и биение, и пропятие… Восходя уже на страдание, опять предсказывает ученикам то, что с Ним случится, чтобы таким частым предсказанием уменьшить их сильную скорбь. Говорит же с ними наедине, потому что не должно было знать об этом многим, чтобы они не соблазнились. Если ученики, слыша это, смущались, то гораздо более смущался бы народ. Но почему же не сказано об этом многим? Сказано, но не так ясно: тако будет, говорит, и Сын человеческий в сердце земли три дня и три нощи (Мф.12:40), и в других местах об этом говорит также неясно, как увидим еще впереди. А если не понимали, то зачем вообще Он говорил даже им? Для того, чтобы потом знали, что Он Сам наперед знал, что пострадает, и что добровольно пришел на страсть. Даже и ученикам в начале не говорил об этом определенно, но сначала – темно, а потом уже яснее. Теперь же, когда они привыкли к мысли о страдании, присоединяет и другие подробности, именно, что и предадут Его язычникам, т. е. воинам римского правителя Пилата, и что они будут ругаться над Ним, будут бить и распнут Его.

Ст. 19. И в третий день воскреснет. Предсказавши печальное, присоединяет и утешительное, чтобы, видя первое, ожидали и второго. Лука (Лк.18:31, 34) говорит, что Христос также сказал им: и скончаются вся писанная пророки о Сыне человечесте, и что тии ничесоже от сих разумеша. Пророки действительно подробно обо всех Его страданиях предсказали, и можно было бы привести все их пророчества об этом, если бы не нужно было слишком распространить свою речь. Ученики тогда ничего не понимали из того, что написано пророками, но и сей глагол, как написал тот же Лука (Лк.18:34), бе сокровен от них: или не понят ими, именно: в третий день воскреснет, они не понимали, что это говорится о Нем, как сказано и в 17 главе. Златоуст присоединяет и другую причину такого непонимания: что мертвого воскрешал другой, это они слышали и даже видели, – но чтобы мертвец сам себя воскресил, этого они не слышали и не видели. Равным образом, когда они смотрели на человеческие дела Иисуса Христа, то и верили тому, что Его убьют, и печалились об этом, но когда принимали в соображение Его Божеские дела, то оставались неверующими, не знали, что это говорится о Нем, т. е. не понимали таких речей, думая, что и тут заключается какая-либо притча.

Ст. 20 и 21. Тогда приступи к нему мати сыну Зеведееву с сыновьями своими, кланяющаяся и просящая нечто от Него. Он же рече ей: чесо хощеши; глагола ему: рцы, да сядета оба сына мои, один одесную Тебе, и один ошуюю Тебе, во царствии Твоем. Когда в девятнадцатой главе (Мф.19:28) Спаситель сказал ученикам: «Егда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах», то сыны Зеведеевы, Иаков и Иоанн, слыша это, подумали, что престолом славы называется здесь царский престол в Иерусалиме. А когда немного выше Он опять сказал: се восходим в Иерусалим и т. д., то не о страданиях они разумели это, как выше мы показали, а надеялись, что уже приближалось царство Его, – тем более, что они слышали, что и пророки называют Христа царем израильским. Итак, они тотчас же были увлечены желанием первенства; хотя они часто видели себя в большей чести сравнительно с другими, но с подозрением смотрели на Петра. Поэтому сначала они сами подходят ко Христу, как сказал Марк (Мк.10:35–37) и говорят: «Учителю, хощем, да, еже аще просим, сотвориши нам». Он же рече им: «Что хощете, да сотворю вам?» Она же рече Ему: «Даждь нам, да один одесную Тебе и один ошуюю Тебе сядем во славе Твоей». Не сознавая того, что они получили отказ потому, что просили недостойного, берут еще и свою мать для упрашивания. Христос спрашивает сначала их мать, как человек, и вместе с тем, чтобы самый ответ их послужил некоторым образом к изобличению их страсти.

Ст. 22. Отвещав же Иисус рече: не веста, чесо просита… Отвечает только ученикам, потому что они подослали свою мать просить за них, и говорит: не веста, чесо просита. Сидеть кому-либо с правой стороны в царстве моем, или с левой – это выше достоинства не только людей, но и горних сил, потому что царство Мое не от мира сего, как вы думаете. А так как они ожидали, что это время не только царства, но и успокоения, то Христос исправляет и это их мнение, показывая, что это скорее время печали и смерти. Говорит:

Ст. 22. Можеста ли пити чашу, юже аз имам пити, или крещением, имже аз крещаюся... Чаша означает здесь чашу смерти, а крещение – крещение кровью; чашею и крещением называет свою смерть, – чашею, потому что он радостно принял ее за людей, а крещением, потому что она очищает их. Присоединивши: юже аз имам пити, и имже аз крещаюся, ясно показал, что не участвующий в Его страдании не будет иметь участия и в Его царстве.

Ст. 22. Глаголаста ему: можева. На все соглашаются, желая получить просимое. Златоуст говорит, что они, не понимая слов – чаша и крещение, согласились от сильного желания. Что же Христос?

Ст. 23. И глагола има: чашу убо мою испиета и крещением, имже аз крещаюся, имате креститися... Предсказал им, что они будут убиты и удостоятся мученической кончины. И действительно, об Иакове все знают, что он был убит Иродом четверовластником, а об Иоанне многие спорят. Говорят, что, так как предсказание Христа не может быть ложным, а он не потерпел еще мученической кончины, то он еще и не умер, а живет доселе и вместе с Енохом и Илиею будет убит около кончины века. Златоуст же ясно учит, что Иоанн умер и даже был убит. Изъясняя Евангелие от Иоанна, во второй беседе он говорит: евангелием он обнял всю вселенную, телом пребывал в средине Азии, т. е. Ефесе, а душею удалился в такое место, которое приличествует святым. В первой же беседе Златоуст говорит, что Иоанн даже чашу Христову испил и крещением Его крестился: и он добровольно был заклан, претерпевши мученические язвы и множество бедствий за Христа. Подвижником и мучеником называется не только тот, кто умер насильственной смертью за Христа, но и тот, кто претерпел бичевание и многое другое за Него. И впоследствии мы находим очень много подвижников, продавших Богу душу свою в мире, и, однако, никто не скажет, чтобы за это они лишились мученического достоинства. А что Иоанн умер, об этом он и сам свидетельствует в Евангелии, говоря: «и не рече ему Иисус, яко не умрет» (Ин.21:23), и в книге Апокалипса (Откр.11:3) об этом свидетельствует от лица Спасителя, потому что в словах: «и дам обеим свидетелям моим, и прорицать будут дней тысячу двести и шестьдесят, облеченные во вретище», разумеются Енох и Илия.

Ст. 23. А еже сести одесную мене и ошуюю мене, несть мое дати, но имже уготовася от Отца моего. Выше мы сказали, что сидеть с правой или с левой стороны Его – это выше достоинства не только людей, но и горних сил; следовательно, никто не будет там сидеть. Но если он здесь говорит: «несть мое дати, но имже уготовася от Отца моего», то этим показывает, что кто-нибудь будет сидеть. Так как они просили первенства между учениками, то Христос престолом с правой и с левой стороны называет здесь первое место между ними, которого будут удостоены Петр и Павел, первые из учеников, как более всех остальных потрудившиеся. Но каким образом всемогущий не может даровать этого? Слова: «несть мое» указывают не на бессилие, а на справедливость. Так как они просили даровать им первенство, то сказал: «я не могу даровать вам первое место, потому что я справедлив и не лицеприятен; оно принадлежит тем, кому уготовано Отцом Моим»; а уготовано оно достойнейшим получить его. Чтобы получить первое место, нужно не только подобно мне претерпеть смерть, но быть первым и в остальных добродетелях. Этим высказал сильное побуждение для них. Сказал: от Отца моего, чтобы воздать честь Отцу, и чтобы показать, что Сам Он равносилен Отцу: Аз, говорит, и Отец едино есма (Ин. 10:30).

Ст. 24. И слышавше десять, негодоваша о обою брату. Двое хотели возвыситься над десятью учениками, а десять позавидовали двум, просившим первенства, и таким образом все они были не совершенны, потому что еще не сошел на них Дух Святой. Но посмотри на их последующую жизнь и увидишь их свободными от всякой страсти, возвышающими друг друга и друг другу уступающими первенство. Негодовали, т. е. были недовольны. Когда Христос часто удостаивал их большей чести пред другими, то те не были недовольны, из уважения конечно ко Христу, но когда они сами просили первенства, то остальные были недовольны, и особенно когда узнали, что просьба их не услышана. Из ответа учителя стало известным, чего они просили…

Ст. 25. Иисус же призвав их, рече… Так как двое, отделившись от других, подошли к Нему и тут же стоя беседовали, то призывает и других, и прежде всего успокаивает их смущенных указанием связи, которая существует между Ним и ими. Далее говорит:

Ст. 25 и 26. Весте, яко князи язык господствуют ими, и велицыи обладают ими. Не тако же будет в вас. Зная, что два ученика для того просили первенства, чтобы начальствовать над другими, порицает такую цель, как языческую. Князья, говорит, язычников и вельможи их господствуют и властвуют над другими. Не так будет у вас – Моих. Далее научает, как нужно приобретать первенство. Слушай:

Ст. 26 и 27. Но иже хощет в вас вящший быти, да будет вам слуга: и иже аще хощет в вас быти первый, буди вам раб. Как выше одних и тех же назвал князьями и вельможами, так и здесь одного и того же называет большим и первым. Во всеуслышание говорит это, как полезное для всех вообще. Итак, говорит: властвовать над другими свойственно язычникам; Я же полагаю вам закон – приобретать первенство служением и подчинением другим. Того, кто делает это, Я объявляю великим и первым, и тот будет иметь у Меня первенство. Затем в пример представляет Самого Себя, Который не только служит всем, но и умирает за всех.

Ст. 28. Якоже Сын человеческий не прииде, да послужат ему, но послужити, и дати душу свою избавление за многих. Пусть будет он слугою и рабом других, подобно тому, как и Я пришел в мир не для того, чтобы кто-нибудь служил Мне. Хотя теща Петра и Марфа, сестра Лазаря, и другие жены служили Ему, но не потому, чтобы Он нуждался в их служении. Итак, Я пришел не для того, чтобы кто-нибудь служил Мне, но скорее для того, чтобы Самому послужить другим, заботясь и врачуя у одних души, у других тела, а у иных души и тела, и что гораздо важнее служения и рабства, – чтобы отдать душу свою для искупления многих, которые сделались рабами диавола. Многих здесь сказал вместо всех, потому что Священное Писание часто употребляет слово многих вместо всех. За всех Он отдал душу свою и всех искупил, хотя многие по своей воле остались в рабстве. Кому Он отдал душу свою? Отцу, потому что, умирая, Он воскликнул: «Отче, в руце Твои предаю дух мой» (Лк.23:46). Но ведь мы были рабами не Отца, а диавола? Для разрешения этого недоумения нужно заметить, что вообще выкуп получается тем, кто имеет власть над рабами, и освобождает из его власти рабов; выкуп, данный Иисусом Христом, как несравненно превосходящий всякий другой выкуп, рабов искупил, но не был получен тем, кто имел власть над этими рабами, потому что он не мог получить такого выкупа. Христос дал выкуп Отцу, как душу Его Сына; и так как выкуп дан, то хотя его и не мог получить тот, кто имел власть над рабами, однако рабы были освобождены. Каким образом Он дал душу Свою для искупления многих? Таким образом, – что добровольно отдал Себя на смерть для освобождения людей, и Своею смертию Он победил их властителя, который хотел убить безгрешного. Смерть есть наказание за грех, а один только Христос не сотворил греха. Нужно заметить, что выкупом за нас называется не только душа Иисуса Христа; но и кровь Его. Поэтому, что здесь сказано о душе Его, то же самое говорится и об Его крови.

Ст. 29 и 30. И исходящу ему от Иерихона, по нем иде народ мног. И се два слепца седяща при пути, слышавша, яко Иисус мимоходит, возописта, глаголюща: помилуй ны, Господи, Сыне Давидов. Об этом написано в девятой главе (Мф.9:27–34); найди там и подробное объяснение.

Ст. 31. Народ же прещаше има, да умолчита..., заставлял их молчать из уважения к Иисусу Христу, Которого они беспокоили.

Ст. 31. Она же паче вопияста, глаголюща: помилуй ны, Господи, Сыне Давидов. Обрати внимание на их настойчивость. Им будем подражать и мы, ослепленные душевно, и будем взывать к Нему от всего сердца. А если встретится с чьей либо стороны препятствие, будем усиливать свою молитву, а не ослаблять, и конечно преклоним Его к себе, как и они.

Ст. 32 и 33. И востав Иисус возгласи я, и рече: что хощета, да сотворю вама? Глаголаста ему: Господи, да отверзутся очи наши…, возгласили, то есть подозвал. Зачем Он спрашивал их? Чтобы кто-нибудь не подумал, что они хотели получить одно, а Он дал им другое. Но почему не спросил о вере их? Потому что доказательством веры служил крик их, которого они не прекратили даже тогда, когда их заставляли молчать.

Ст. 34. Милосердовав же Иисус, прикоснулся очию их: и абие прозреша очи их, и по Нем идоста. Они были не только настойчивы, но и достойны, потому что последовали за Христом в благодарность за оказанное им благодеяние. Некоторые говорят, что об одном из этих двух слепцов, более известном и называвшемся Вартимеем, упомянули и Марк в десятой главе (Мк.10:46), и Лука в восемнадцатой главе (Лк.18:35) своего Евангелия; а о другом они умолчали, как о слуге первого, – подобно тому, как сказано в восьмой главе о двух бесноватых (Мф.8:28–34 или Лк.8:26–39). В подтверждение этого мнения указывают на то, что слепцы эти одно и то же и сказали, и услышали, и одинаково последовали за Христом. Внимательнее рассмотрев это дело, я говорю, что слепец, упоминаемый Марком, отличен от этих двух, и далее – упоминаемый Лукою отличен от упоминаемого Марком. Упоминаемый у Марка для поспешности сбросил с себя верхнюю одежду и получил исцеление без прикосновения; а упоминаемый у Луки был исцелен не тогда, когда Иисус Христос выходил из Иерихона, а скорее, когда шел в Иерихон. Мое предположение подтверждает даже Златоуст, не делая об них никакого замечания, как о совершенно различных.

1) Можно ли помазывать елеем молящихся на утрени, когда не бывает всенощного бдения, или когда всенощное бдение совершается без благословения хлебов и освящения елея, и как петь полиелей и помазывать народ в праздник Воздвижения Креста Господня?

Сравнивая существующие постановления нашей Церкви на счет елеопомазания на всенощном бдении, нельзя не заметить, что в сущности их имеется два: первое в «Уставе церковном», а другое в «Служебниках». Из Устава церковного мы узнаем, что елеопомазание это надобно совершать 1) «святым елеем от святого кандила, еже пред праздничною иконою», и при том 2) по окончании всенощного бдения, «поющим нам стихиру самогласну праздника и час первый». Напротив, в Служебнике говорится, что для елеопомазания надобно употреблять «елей», благословенный на всенощном бдении: «елей сей, егоже благословил еси (о иерее), аще есть иконостас (т. о. когда поставлена икона), на целования образа люди знаменай», – причем, согласно принятому обычаю, самое елеопомазание это совершается на каноне, после возгласа: «милостью и щедротами»… Судя по всему, нельзя не отдать преимущества первому из указанных способов, так как он, несомненно, древнее, и проще обставлен; ибо для совершения его полагается пение одной стихиры, и притом какой угодно, по выбору настоятеля, – и несравненно уместнее по времени своего совершения, так как относится к концу всенощного бдения, когда все следующее исполнено по Уставу, как должно, а не то, как бывает у нас теперь, что за толкотнею и хождением приходящих к елеопомазанию иногда не удается слышать ни одного слова из канона. Этим же способом весьма просто решается и вопрос о помазывании на утрени, когда не бывает всенощного бдения, или последнее совершается без благословения хлебов и елея. Если елеопомазание таким образом небезусловно приурочивается к елею, освящаемому на всенощном бдении, а может быть совершаемо «от кандила», т.е. от лампады с елеем, которая горит «пред иконою праздника», то, само собою, от этого кандила можно помазывать и на простой, праздничной утрени, когда она совершается с полиелеем, независимо от всенощного бдения. Пример этому можно находить отчасти в самом Уставе нашем, в день праздника Вознесения Господня. По этому Уставу полагается, что вечерня на кануне Вознесения может совершаться совершенно независимо от утрени, и наоборот, вследствие чего между прочим о самой утрени в этот день прямо говорится: «В Четверток (Вознесение) начало утрени по обычаю; абие чтец глаголет: приидите поклонимся, трижды и обычные два псалма 19 и 20, и шестопсалмие». Но смотря, однако, на это, в конце этой же самой утрени находим следующую заметку: «дается и елей братии». Ясно, что это помазание нимало не связывается с всенощным бдением. Отчего же таковое не может быть употребляемо и в другие праздники? К тому же, сколько нам известно, на востоке такой обычай практикуется почти повсеместно, тем более, что там всенощное бдение случается редко, вследствие чего, между прочим, бывший ректор Киевской Академии преосвященный Филарет, скончавшийся в звании епископа рижского, по возвращении своем из путешествия в Иерусалим, ввел в своем Киево-Братском монастыре восточный обычай елеопомазания от кандила, каковой обычай и доселе соблюдается в этом монастыре. Есть основание думать, что и в нашей Церкви обычай этот практиковался более или менее продолжительное время, потому что народ наш и доселе отчасти соблюдает его, само собою разумеется, по преданию, старались на всех святых местах запасаться елеем от лампадок, горящих пред чудотворными иконами и святыми мощами, и даже просто прося священнослужителей, стоящих у этих икон и мощей, помазывать их означенным елеем во исцеление разных недугов и т. п.

Но с другой стороны, нельзя осуждать и существующего теперь у нас обычая помазывать во время канона елеем, освященным на всенощном бдении. Помимо того, что о нем ясно заповедуется в Служебнике, он во всех отношениях практичен, так как не растягивает всенощного бдения на неопределенное время, как это должно быть при первом способе елеопомазания, которое в сущности своей, представляет как бы особую какую службу в составе этого бдения. Поэтому, если этот последний может практиковаться в обителях, для которых он собственно и назначается по Уставу, то первый должен быть употребляем в приходских церквах, для которых сама св. Церковь всегда допускала и допускает известного рода снисходительное сокращение, чтобы длинным богослужением не отдалять от себя мирских людей, вообще неохочих, да не всегда и имеющих возможность к длинной молитве. Если может быть здесь вопрос, то ради одного только праздника Воздвижения Креста Господня, на счет которого один из наших сотрудников справедливо и замечает: «иные величание на этот праздник поют перед обычною праздничною иконою среди церкви, и затем елеопомазуют во время канона; иные напротив весь полиелей отправляют перед престолом по причине предлежащего там Креста Господня, и потом елеопомазывают по выносе этого креста и положении его к концу утрени». Как же в самом деле быть в этом случае? Но несомненно, что следует держаться последнего из указанных обычаев. Ибо где же и как чтить величание Кресту, как не перед самым Крестом? А так как крест этот теперь лежит на св. престоле украшенный и уготованный к воздвижению, то не иначе, как перед престолом надо и совершать полиелей, а затем уже, по порядку, читать Евангелие и пр. С этим вместе и елеопомазание надо переносить к концу утрени, по положении креста среди церкви. Ибо елеопомазание это должно быть соединяемо согласно Уставу, с целованием креста; а целование это теперь только и полагается. К тому же, по положении креста среди церкви, по Уставу, полагается петь длинные стихиры «дондеже совершится целование»… Вот на этих-то стихирах и следует с целованием соединять елеопомазание, тем более, что в сущности стихиры эти вполне соответствуют стихирам, полагаемым по Уставу, после всенощного бдения на целование праздничной иконы, с каковым, как мы видели, в древности и соединялось елеопомазание. Нужно заметить наконец, что во благоустроенных обителях и храмах нашего отечества так именно и делается. Пожелаем только, чтобы так было всюду ради порядка и Устава церковного.

2) Можно ли в том случае, когда нет специальной Богородичной просфоры (т. е. просфоры с изображением Божией Матери и с надписью М.), вынимать на проскомидии частицу в честь и память Преблагословенной Владычицы Богородицы из просфоры, имеющей знак креста с надписью IC. XC. НІ. КА.?

По определению Большого Московского Собора, просфоры должны печатать четвероконечным крестом (Соборн. деян. бывш. в Москве 1667 г. гл. 1 и 1698 г. дек. 26 дн. Адриана Моск. Патриарха Указн. ст. 15; срав. «Оглавление законам греко-российской Церкви» Я. Гиновекаго, част. I, стр. 94, СПБ. 1827 г.; «Пособие к изучению Устава богослужения» К. Никольскаго, стр. 382. Изд. 3-е, СПБ. 1874 г.). Знак креста четвероконечного с надписью IC. XC. НІ. КА. должен быть на всех просфорах, употребляемых на проскомидии («Новая Скрижаль» Вениамина. Част. 2, гл. 6, § 29, стр. 184. Изд. 14-е, СПБ. 1884 г.). И на практике при совершении проскомидии и литургия во всех церквах северо-восточной Руси совсем не употребляются просфоры с какими-либо иными печатями, кроме имеющих знак четвероконечного креста с надписью IC. XC. НИ. КА. Только в пределах юго-западной Руси, кажется, повсеместный обычай вынимать часть в честь Божией Матери из просфоры, имеющей надпись Ее имени. Этот обычай имеет некоторый смысл и значение: из так называемой Богородичной просфоры вынимается и должна выниматься только одна часть в честь Пресвятой Богородицы, как первой, и притом одной великой Заступницы, и только одна эта часть, вынимаемая в честь Богоматери, полагается на дискосе с правой стороны Агнца, а потому, чтобы нагляднее – очевиднее указать на то и другое, и принято в юго-западной Руси приготовлять Богородичную просфору с надписью или с изображением имени Богоматери. Во всяком случае местный обычай вынимать частицу в честь Божией Матери из специальной Богородичной просфоры нисколько не исключает возможности вынимать ту же часть из просфоры, но имеющей изображения и надписи имени Богоматери, тем более, что по общему правилу церковному все просфоры, употребляемые на проскомидии, должны иметь одну и ту же печать – знак четвероконечного креста с надписью IC. XC. НИ. КА., и что частицы в честь ветхозаветных и новозаветных праведников и праведниц вынимаются же из просфор, имеющих тот же знак четвероконечного креста с надписью IC. XC. НИ. КА., без всяких изображений и надписи имен этих праведников и праведниц.

3) На утрени праздничной, на которой великое славословие поется «а не читается» следует ли отверзать царские двери при великом славословии, или нет?

В Последовании утрени, вечерни и полунощницы, изданном в Киево-Печерской Лавре 1861 г., на л. 9 (на обороте) сказано: на Славе (стихире на хвалите) диакон отверзает царския врата, а иерей в фелони стоит перед престолом, к нему же встает и диакон от десной страны и по окончании последней стихиры возглашается велегласно: «Слава Тебе, показавшему нам свет» (Срав. «Пособие к изучению Устава богослужения» Конст. Никольского, стр. 83 и 335. Изд. 3-е, СПБ. 1874 г.). При этом не лишне заметить, что в Киеве и других местах юго-западной Руси слова «Слава Тебе, показавшему нам свет» обыкновенно возглашаются диаконом, но в церквах северо-восточной Руси и на Афоне в монастырях и скитах те же слова возглашаются непременно настоятелем или священником, что согласно и с указаниями Типикона см. Типикон изд. Киево-Печерской Лавры 1871 г. гл. 7, в которой указывается воскресная служба иерея с диаконом, и в которой, в конце (11 л. на обороте) указано предстоятелю произносить между другими молитвословиями и «Слава Тебе, показавшему нам свет»; срав. 9 гл. Типикона (л. 15 в конце) и Последование понедельника первой недели Великого поста (л. 279 на обор.), где также ясно сказано, что слова «Слава Тебе, показавшему нам свет» возглашаются настоятелем.

До сведения моего дошло, объявляет Преосвященный Симеон, епископ Орловский, что в одном из приходов Орловской епархии священнослужители ввели в обычай, – вместе с Святыми запасными Дарами, хранить особо в сосуде Пречистую Кровь Христову для приобщения заболевающих младенцев. Так как сие нововведение не имеет никаких оснований в правилах и постановлениях церковных, то мною лично приказано священнику того прихода прекратить, не медля, таковое хранение Крови Христовой, употребив сохраняемую Кровь Христову по совершении первой же божественной литургии. На случай предупреждения духовенства Орловской епархии, если бы и еще в каком-либо из приходов введено было в обыкновение подобное хранение Крови Христовой, Консистория объявить духовенству Орловской епархии, чтобы таковое хранение св. Крови Христовой было прекращено немедленно, а с сохраняемою было поступлено, как изъяснено выше. А чтобы младенцы не были лишаемы приобщения св. Христовых Таин в опасных и смертных случаях, могущих быть печальными, пастыри Церкви должны убеждать родителей, чтобы они своих детей-младенцев приобщали сколько можно чаще за божественною литургиею, когда оная совершается в их приходском храме.

В журнале «Технический Обзор» рекомендуется способ для оттаивания замерзшей земли. Для этого насыпают на то место накануне вечером погашеную известь между слоями снега. Известь, соединяясь с водой, нагревает землю так сильно, что ее можно копать даже при 20° мороза. Этот способ весьма пригоден при копании могил в зимнее время.

Диакон Евгений Золотов

Редактор Ректор Киев. Дух. Семин. Архимандрит Ириней.

Наше православное духовенство нередко упрекают в чрезмерном консерватизме, в слишком будто бы строгой приверженности как к издавна установленной форме религии, так в особенности к церковной обрядности, которую наши либералы считают пустою бесполезною формальностью, могущею подлежать не только всевозможным изменениям, но даже полному уничтожению. Противники обрядности не обращают внимания на то, что все наши церковные обряды имеют глубокий внутренний смысл, что они неразрывно связаны с самою религиею и что нарушение, а тем более уничтожение их может привести к полному разложению всех религиозных и нравственных начал. Среди нашего православного духовенства, конечно, нет лиц, держащихся подобного рода разрушительных воззрений. Но в нашем светском обществе немало можно встретить лиц, сочувствующих идущим с запада стремлениям к построению религии якобы на началах разума и к уничтожению внешней формы ее. Поэтому мы считаем не лишним привести суждение Ренана о либеральном духовенстве, выраженное им в последнем, недавно появившемся его произведении, в философской драме «Жрец Немский»⁴². Суждение это в особенности поучительно потому, что и сам Ренан служит горячим поборником тех реформаторских стремлений, пагубные последствия которых он изображает в этой драме.

Местом действия в этой драме служит город Альба-Лонга с находящимися близ нее рощею и Немским озером, посвященными Диане. Время действия – первые годы по основании Рима. Сюжет драмы заимствован Ренаном из древних легендарных сказаний, относящихся к храму Дианы. Но под внешнею исторически-легендарною оболочкою Ренан изображает собственно современные обстоятельства жизни. Главным героем драмы он делает жреца Дианы Антистия, который служит прототипом современных преобразователей религии, которых немало встречается и среди либерального западного духовенства. Антистий проповедует религию разума и стремится к разрушению всех народных верований и религиозных обрядов. Бог, по его учению, – это бесконечный, вечный разум и любовь. Но это Бог не личный, а лишь идеальный. Поэтому не может быть и речи о промыслительном отношении Бога к миру. Молитва и жертвы – бесполезны. Единственная жертва, угодная Богу, это – чистое сердце, слезы и милостыня. Человек должен исполнять свои обязанности, делать добро, любить других людей, как своих братьев, без всякой надежды на вознаграждение. О своих новых реформаторских стремлениях Антистий заявил и самым делом. Так он, по существовавшему обычаю, напал на своего предместника, прежнего жреца Дианы, и победил, но, вопреки обычаю, не лишил его жизни. Он отказывается от человеческих жертв и от ложных предсказаний. Так, он отказывает одной депутации в принесении в жертву Диане пяти человек, чем возбуждает негодование не только в членах депутации, но даже в тех людях, которые были обречены на смерть. Стремление Антистия внушить этим людям убеждение, что человеческие жертвы не могут быть приятными Богу и что единственно истинный культ есть культ правды и разума, осталось тщетным. Когда одна женщина просит его помолиться о выздоровлении ее больного сына и приносит ему дары, он говорит ей: «как ты осмеливаешься думать, что божество будет изменять законы природы из-за даров, которые ты приносишь ему»? Антистий находит удовлетворение лишь в двух молодых людях, которые являются в храм Дианы с жертвою, состоящею из двух голубей, для благословения брачного союза. Он велит им отпустить голубей на свободу и говорит, что они приносят богине единственную жертву, которая угодна ей, – чистое сердце.

Но Антистий не только не нашел ни в ком надлежащего сочувствия своим реформаторским стремлениям, но и возбудил против себя весь народ, который в неизменном хранении издавна установившихся религии и культа видел залог своего благосостояния и божественного покровительства. Поэтому Антистий должен был пасть от руки убийцы, причем народ не только не выражает сожаления к нему, но ликует, что наконец снова восстановляются религия и культ в прежнем их виде.

Таким образом все стремления Антистия ввести религию какого-то разума и уничтожить верования народа и религиозные обряды окончились полной неудачей. Мало того: они оказали развращающее влияние на нравственность. За несколько времени до своей смерти Антистий из случайно подслушанного разговора должен был убедиться, что его учение послужило не к исправлению, а к развращению людей: оно привело некоторых из его слушателей к подавлению патриотизма и всех высших, благороднейших стремлений, к развитию корыстолюбия, трусости и даже готовности на измену отечеству.

Но для нас в особенности важна следующая весьма меткая оценка реформаторской деятельности Антистия, которую Ренан влагает в этой драме в уста Метия, одного из наиболее рассудительных аристократов Альбы-Лонги: «Антистий своею добродетелью сделал людям более зла, нежели самый отчаянный злодей. Благодаря его заблуждениям, храм сделался школой гнусной трусости. Добродетель народа не так прочна, чтобы можно было шутить с нею… Религия представляет нечто целое, до которого дотрагиваться нельзя. Исключить что-либо из ее вековых установлений, это значит разрушить самую религию. Прямой долг государства, заботящегося о своем благосостоянии, изгнать или казнить Антистия». Слова эти, составляющие как бы конечный вывод из всей драмы Ренана, – могут служить прекрасным уроком для всех тех, которые позволяют себе легкомысленное отношение к христианской религии. Если, по сознанию такого противника положительной религии, как Ренан, оказываются столь тщетными и пагубными стремления к разрушению религии, полной заблуждений и суеверий, то во сколько крат более тщетными и пагубными должны быть признаны стремления к разрушению христианской религии или некоторых из ее многовековых божественных учреждений и к замене их человеческими измышлениями? Не как на признак отсталости или слепого консерватизма, а как на свидетельство глубокого понимания неразрывной связи всех христианских установлений с самым существом религии мы должны смотреть на то, что наша Православная Церковь не позволяет в них ни малейшего изменения.

Н. Д.

Мф.21:1–3. И тогда приблизишася во Иерусалим, и приидоша в Вифсфагию к горе Елеонстей, тогда Иисус посла два ученика, глаголя има: идите в весь, яже прямо вам: и абие обрящета осля привязано и жребя (πῶλον) с ним: отрешивша приведите ми. И аще вам кто речет что, речета яко Господь сию требует: абие же послет я. Когда уже приближалась кончина Его, Он действует с большею властию; и так как было пророчество об ослице и молодом осле, то, как Господь всего, повелевает посланным сказать: Господь ею требует, а по миновании нужды отсылает их к их владетелям. Но Матфей говорит об ослице и молодом осле, а Марк (Мк.11:2) об одном только молодом осле: обрящета, говорит, жребя (πῶλον) привязано, на неже никто же от человек вседе. Подобным же образом пишет и Лк.19:30. И Ин.12:14 назвал его (ὀνάριον) т. е. молодым ослом. Так как πῶλος (вообще молодое животное) означает и молодого осла. Что сказать на это? То, что Иисусу Христу была нужда в обоих: осел был нужен, чтобы ехать на нем, а ослица, чтобы следовала за осленком. Это событие прообразовало собою будущее: молодой осел был прообразом нового народа из язычников, который прежде веры во Христа не приучался к ярму божественного закона, – на которого не садился никто из людей, т. е. пророк или апостол, а ослица была образом древнего народа из иудеев, живущего под ярмом закона. Молодой осел везет на себе Христа, а ослица следует сзади; таким образом самым делом показывается, что после того, как Христос воссядет на язычников и почиет на них, как уверовавших в Него, последуют за ними и иудеи. И апостол Павел говорит, – что «ослепление от части Израилеви бысть дóндеже исполнение языков внидет: и тако весь Израиль спасется» (Рим.11:25). Итак, Матфей по точности упомянул об обоих животных, а другие ради краткости вписали одного только осленка, потому что на нем ехал Спаситель, а об ослице умолчали, потому что она только следовала сзади. Итак, Христос ехал на молодом осле, чтобы с одной стороны, как сказано уже, прообразовать будущее, а с другой, так как случалось, что некоторые более слабые люди нуждались в животных, – то чтобы и здесь показать меру, что ученик Его не должен употреблять лошадь или мула, а осла, и везде довольствоваться одним только необходимым.

Ст. 4 и 5. Сие же все бысть, да сбудется реченное пророком, глаголющим: рцыте дщери Сионове: се Царь твой грядет тебе кроток, и всед на осла и жребя, сына подъяремнича. (Зах.9:9). Сие; что? То, что были посланы ученики для того, чтобы привести ослицу и осленка. Под пророком разумеет здесь Захарию. Таким образом исполнилось это пророчество, и исполнение его опять сделалось прообразом другого события, именно веры язычников, как мы сказали. Дщерь Сиона есть сам Сион, подобно тому, как Сын человеческий – сам человек. Это идиотизм еврейской речи. Сион есть конечно Иерусалим, а Царь Сиона – Христос, или как Бог, или как произшедший из царской отрасли Давида, или как благодетель его. Итак, Он идет к нему кротким, не имея пред собою ни копьеносцев, ни меченосцев, ни ликторов, но показывая великую кротость и человеколюбие. Всед на осля (ὄνον) и жребя (πῶλον)…, не отдельно то на одного, то на другого, и не то, чтобы Он сел на обоих животных вместе, а эти слова: осля и жребя понимай: на молодого осла, осля (ὄνον) по природе, а жребя (πῶλον) по возрасту. Ты же спроси иудея: какой царь приехал в Иерусалим на молодом осле? Никого другого он не укажет кроме Христа. Иначе: дочь Сиона – Иерусалим, потому что лежал внизу горы, называемой Сион. Называется и просто Сион Иерусалим, получивший такое название от лежащей над ним горы.

Ст. 6 и 7. Шедша же ученика, и сотворша, якоже повеле им Иисус. Приведоста осля и жребя. Мк.11:4, 6 подробнее говорит о том, что они сделали. Он говорит: идоста же и обретоста жребя привязано при дворех вне на распутии, и отрешиста е. И нецыи от стоящих ту глаголаху им: что деета отрешающа жребя; Она же реста им, якоже заповеда им Иисус: и оставиша я. Дверями конечно Марк называет двери дома хозяев осленка, – а распутием проход, улицу. Обрати внимание на то, как все подходит к прообразу. Как ослица и осленок были привязаны веревками вне на распутии, так и древний народ иудейский и новый языческий связываются грехами вне Церкви, в жизни, которую мы и разумеем под распутием. И как апостолы, развязавши этих животных, приводят их ко Христу, так точно и их. Кроме того, как некоторые пытались не пустить животных, именно хозяева их, как сказал Лука Лк.19:33–34, а услышавши, что они надобны Господу, отпустили, так и относительно тех властвующих над ними демоны пытаются не пустить, но, услышавши, что они надобны Богу, отпускают.

Ст. 7. И возложиша вверху ею ризы своя… Положили и на ослицу, и на осленка, не зная, на котором из этих животных пожелает ехать.

Ст. 7. И вседе верху их. Поверх их, т. е. одежд, положенных на осленка. Под одеждами апостолов в таинственном смысле можно понимать добродетели, духовные одежды души, которые они покрывают приводимых ко Христу. Лука (Лк.19:35) сказал, что ученики посадили Иисуса на молодого осла; и действительно ученики возлагают свое слово на язычников.

Ст. 8. Множайшие же народи постилаху ризы своя по пути… Показали, что считают Его более, чем за пророка; поэтому и воздали ему великую почесть. Воскресивши не задолго перед этим Лазаря, как говорит Иоанн, Он приобрел у них к Себе большое уважение. Отвергнем же и мы украшение тела ради Христа и украсим путь Его, отвергая богатства и страсти.

Ст. 8. Друзии же резаху ветви от древ, и постилаху по пути. Ветви это были от масличных деревьев, так как тогда проходили чрез Масличную гору.

Ст. 9. Народи же проходящии ему и вследствующии зваху, глаголюще: Осанна Сыну Давидову… Осанна – слово еврейское и значит иногда – хвала, а иногда – спасение. Здесь же оно выражает: хвала Сыну Давидову.

Ст. 9. Благословен грядый во имя Господне…, во имя Господне, т. е. от Господа. Благословен идущий от Бога, благословен посланный Богом. Марк (Мк.11:10) присоединил: благословенно грядущее царство во имя Господа отца нашего Давида… Они думали, что возстановляется низверженный престол царства Давидова. Поэтому они с радостию говорят: и благословенно опять идущее царство праотца нашего Давида, идущее во имя Господне, т. е. от Бога. Иоанн (Ин.12:13) говорит: благословен грядый во имя Господне, царь Израилев. Вероятно, все это было сказано тогда народом, идущим впереди, следующим сзади и выходящим навстречу. Во имя Господне понимают и так: во славе Господней, в звании царя…

Ст. 9. Осанна в вышних. Хвала в вышних: пусть хвалят и высшие силы, т. е. ангелы, Бога, пославшего нам Царя и восстановившего царство Давида. Лука (Лк.19:38) вместо: осанна в вышних сказал: слава в вышних. Он же повествует и об учениках, что они говорили: благословен грядый царь во имя Господне: мир на небеси, и слава в вышних, называя миром радость. Обрати внимание на то, как при таком шуме и крике совершенно необъезженный молодой осел шел, однако, смирно, вполне прообразуя повиновение язычников и большую перемену их к благонравию.

Ст. 10. И вшедшу ему во Иерусалим, потрясеся весь град, глаголя: кто есть сей?… Потрясся т. е. был испуган, встревожившись криком и приветствиями.

Ст. 11. Народи же глаголаху: сей есть Иисус пророк, иже от Назарета Галилейска. Хотя и считали Его более, чем за пророка, однако называли Его пророком, так как не могли представить Его ничем высшим по причине человеческих Его дел. Лука (Лк.19:39–40) говорит: нецыи фарисее от народа реша к нему: учителю, запрети учеником твоим. И отвещав рече им: глаголю вам, яко аще сии умолчат, камение возопиет. Побуждаемые завистью они говорили: запрети ученикам своим кричать это и так приветствовать тебя. Сказавши: аще сии умолчат, камение возопиет, показал, что невозможно, чтобы о славе Его было умолчено. Камнями могут быть названы уверовавшие из язычников, как окаменелые прежде по уму и нечувствительные к истинному богопознанию, которые, однако, громко благовествуют после того, как умолкли вследствие смерти апостолы.

Ст. 12. И вниде Иисус в церковь Божию, и изгна вся продающыя и купующыя в церкви, и трапезы торжников опрокинул, и седалища продающих голуби. Подобное говорит и Иоанн, но он говорит в начале Евангелия, а Матфей и другие под конец. Очевидно, что Христос совершил это дважды и в различное время. Тогда иудеи говорили Ему: кое знамение являеши нам? а теперь они молчат. И обрати внимание на их небрежность: они торговали в храме. Одни продавали нуждающимся необходимое для жертвоприношения, т. е. овец, волов, голубей, как объявлял Иоанн, и другое подобное, а другие – покупали. Торжники (κολλυβισταὶ) это люди, имеющие мелкие деньги; их также многие называют меновщиками, потому что κόλλυβος мелкая монета и κολλυβίζω значит менять. Итак, Христос вошел в храм с большою властию, как домовладыка, и удалил вышеупомянутых и все вышеупомянутое, показывая свою власть над всем, которую Он, как Бог, имел, и смелость, так как был безгрешен, – затем заботясь о благолепии своего храма, – показывая отвержение кровавых жертв, и научая нас смело действовать в защиту Церкви.

Ст. 13. И глагола им: писано есть: «храм мой, храм молитвы наречется»… Написано у пророка Исаии.

Ст. 13. Вы же сотвористе его вертеп разбойником. Разбойниками назвал торговавших в нем, потому что они были подобно разбойникам любостяжательны, или потому что продаваемое бралось из хищений и обманов. И Иеремия написал: еда вертеп разбойников есть дом мой… (Иер.7:11).

Ст. 14. И приступиша к нему хромии и слепии в церкви: и исцелил их. Хромой есть всякий, кто не идет прямо к добродетели, а слепой кто не понимает, что хорошо.

Ст. 15. Видевше же архиереи и книжницы чудеса, яже сотвори, и отроки зовущия в церкви и глаголющия: осанна Сыну Давидову, негодоваша. Премудро устроил Бог, что и дети воздали Ему хвалу; этим удерживались от всякого возражения иудеи, видевшие, что ими же воспитанныя, у них же учившиеся дети чудесным, сверхъестественным образом были возбуждены к похвале Христа. Но они делаются еще более бесстыдными и снедаемые завистью приходят в неистовство.

Ст. 16. И реша ему: слышиши ли, что сии глаголют… О, бесстыдство! Справедливо было бы Христу сказать к ним: слышите, что говорят они, дети ваши, никогда не видевшия Меня?

Ст. 16. Иисус же рече им: ей… Да, говорит, слышу. И так как они были, как сказано, весьма бесстыдны, то ответил им с порицанием, говоря:

Ст. 16. Несте ли чли николиже, яко из уст младенец и ссущих совершил еси хвалу… Это изречение Давида, которым предсказано все совершившееся в это время. И действительно поразительное чудо: множество грудных детей тогда впервые ясно заговорило, – и это были не просто дети, но дети еще не говорившие и грудные. Совершил, т. е. произвел совершенное из несовершенных уст. И прекрасно сказал: из уст младенец, потому что уста принадлежали детям, а то, что они говорили, принадлежало Его силе, сделавшей совершенно понятным незрелый еще язык грудных детей. Совершилось это чудо и для утешения учеников, чтобы относительно себя они надеялись, что сделавший понятным только лепетавший язык умудрит и их невежество. Было оно также и прообразом язычников, которые, ничего не понимая из учения о Боге, вдруг заговорили хорошо и удобопонятно.

Ст. 17. И оставив их, изыде вон из града в Вифанию, и водворися ту. Вышел, чтобы ослабить силу их страсти и потушить огонь их зависти.

Ст. 18 и 19. Утру же возвращся во град, взалка: и узрев смоковницу едину при пути, прииде к ней, и ничтоже обрете на ней, токмо листвие едино, и глагола ей: да николиже от Тебе плода будет вовеки и абие изсше смоковница. Так как Христос часто обнаруживал свое могущество в различных благодеяниях, а в наказании – ни разу, то желает теперь обнаружить и его, чтобы ученики были уверены, что Он может отмстить злоумышляющим иудеям и что не страдал бы против воли. Но показывает свою силу и в наказании не на человеке, будучи человеколюбивым, а на растении. Поэтому показывает вид, что хочет есть, и идет к смоковнице, не найдет ли чего-либо на ней, как сказал Марк (Мк.11:12,13). Но он знал, что ничего не найдет, – как об этом сказал тот же Марк, присоединяет, что еще не время было собирания смокв (Мк.11:13). И все это премудро устраивается, чтобы был удобный случай перейти к совершению чуда. От одного слова засыхает смоковница и обнаруживается сила Христа при наказании, что и было при этом целью. Засыхает более сочное из других растений, чтобы совершилось большее чудо. Поэтому не исследуй, почему наказано растение, совершенно невинное, но смотри только на чудо и удивляйся чудотворцу. Наказано оно не потому, что было виновно, но для того, чтобы последователи узнали, что Христос имеет власть и наказывать. Смоковница, украшенная одними листьями – это иудейская синагога, не имеющая плодов правды, а прикрывающаяся, как листьями, измышленными обрядами, – или иначе богослужение под законом в сени и телесных образах, и иудейские предания.

Ст. 20. И видевше ученицы, дивишася, глаголюще: како абие изсше смоковница… Видя не сейчас, а на следующий день, так как Марк (Мк.11:19–21) сказал: и яко позде бысть, исходяше вон из града. И утро мимоходяще, видеша смоковницу изсохшу из корения. И воспомянув, Петр глагола ему: Равви, виждь, смоковница, юже проклял еси, усше. Вспомнивши о проклятии, указал Ему на смоковницу.

Ст. 21. Отвещав же Иисус рече им: аминь глаголю вам: аще имеете веру, и не усумнитеся, не токмо смоковничное сотворите, но аще и горе сей речете: двигнися, и верзися в море, будет. Подобное же Он, сказал им в семнадцатой главе (20 ст.); найди там объяснение, из которого ясно можно понять и это место. Марк же (Мк.11:23) говорит, что Иисус сказал, что иже аще речет горе сей: двигнися, и верзися в море: и не размыслит в сердце своем, но веру имет, яко, еже глаголет, бывает: будет ему, еже аще речет. Размышлением называет сомнение. Под горою разумеется диавол по причине высокомерия, а под морем преисподняя, ад.

Ст. 22. И вся, елика аще воспросите в молитве верующе, приимете. Марк (Мк.11:24) сказал: вся елика аще молящеся просите, веруйте, яко приемлете: и будет вам…, все – разумеет не просто все, но все достойное.

Ст. 23. И пришедшу ему в церковь, приступивша к нему учащу архиерее и старцы людстии, глаголюще: коею властию сия твориши; и кто ти даде власть сию… Так как не могли порицать чудес, то жалуются на изгнание покупавших и продававших в храме, говоря: коею властию сия твориши, запрещая то, чего мы не запрещали? И кто тебе дал эту власть изгнать, когда тебе не поручено никакого начальства над храмом? Конечно Он сделал доброе дело, очистивши храм; но зависть обыкновенно порицает и добро.

Ст. 24 и 25. Отвещав же Иисус рече им: вопрошу вы и аз слово едино: еже аще речете мне, и аз вам реку, коею властию сия творю. Крещение Иоанново откуда бе; с небесе ли, или от человек… С небесе, то есть свыше, от Бога; от человек, то есть по заповеди человеческой. Обрати внимание на то, что Он не ответил им тотчас же, чтобы не показалось, что Он хочет Себя возвеличить, и чтобы не обличали Его, как богопротивника. Так как Иоанн Креститель много свидетельствовал о Его величии, то Он противопоставляет им вопрос и ставит их в недоумение, так что они, зная это, смутились.

Ст. 25. Они же помышляху в себе, глаголюще: аще речем: с небесе: речет нам: почто убо не веровасте ему… Вот недоумение! Христос сказал бы к ним: почто не веровасте ему, между тем, как он много и притом великого говорит обо Мне? Если бы вы поверили тому, что он говорил, то знали бы, какою властию Я это делаю. Итак, вы обличаетесь в том, что ложно считаете Иоанна пророком, если не верите ему.

Ст. 26. Аще ли речем, от человек: боимся народа: вси бо имут Иоанна, яко пророка. О рабское человекоугодничество низких людей! Бога презирают, а боятся людей и в угоду им делают все.

Ст. 27. И отвещавше Иисусови, реша: не вемы. Рече им и той: ни аз вам глаголю, коею властию сия творю. Им нужно было сказать, что крещение было от Бога, и что Иоанн был послан Богом; но, избегая обличения, чтобы не показаться неверующими ему, они скрывали истину. Поэтому Христос говорит: и Я не скажу вам того, что вы желаете знать, не потому что скрываю истину, как вы, но потому, что считаю вас недостойными ответа, так как вы поступаете коварно.

Ст. 28. Что же ся вам мнит…, то есть относительно того, о чем Я буду говорить. Так как они не хотели сказать, откуда было крещение Иоанна, боясь быть изобличенными в неверии ему, то Он посредством притчи хочет поставить их в необходимость осудить самих себя, как неверных, и говорит:

Ст. 28, 29 и 30. Человек некий имяше два сына, и пришед к первому, рече: чадо, иди днесь, делай в винограде моем. Он же отвещав рече: не хощу: последи же раскаявся, иде. И приступль к другому, рече такоже. Он же отвещав: аз, господи, иду: и не иде… Под человеком разумеет Бога, как человеколюбца, а под двумя его сыновьями народ языческий и иудейский, как Его детей. Тот сын, который не обещал, однако пошел, есть народ языческий; а тот, который обещал, однако не пошел, – народ иудейский. Язычники не обещались повиноваться Богу, и, однако, впоследствии повиновались, уверовавши в Бога и Христа; а иудеи обещались, говоря в книге исхода (Исх.19:8): вся елика рече Бог, сотворим и послушаем, однако впоследствии не послушались, оказавшись неверными Христу и Богу. Это одно только выбирай из этой притчи и изъясняй, а остальное пропускай, как об этом мы напоминали и в других притчах. Оно с мудрою целью присоединено было сюда с некоторою неясностью, чтобы иудеи, ничего не подозревая и не относя к себе ничего из притчи, произнесли правильный приговор.

Ст. 31. Кий от обою сотвори волю отцу; глаголаша ему: первый… Заставляют их самих, как сказано, произнести приговор, чтобы они сами себя осудили. Затем переходит к мытарям и блудникам, еще более обличая их.

Ст. 31. Глагола им Иисус: аминь глаголю вам, яко мытари и любодейцы варяют вы в царствии Божии. Мытарями, равно и блудниками называет покаявшихся и крестившихся, когда проповедовал Иоанн. Варяют, т. е. предупреждают. Затем объясняет причину и показывает, как они предупреждают, говоря:

Ст. 32. Прииде бо к вам Иоанн Креститель путем праведным, и не веровасте ему; мытари же и любодейцы вероваша ему… Пришел к вам не путем нерадивой жизни, а путем добродетели, чтобы быть достойным веры; но вы не поверили ему, когда он убеждал вас покаяться и приготовиться к принятию царствия Божия.

Ст. 32. Вы же видевше, не раскаястеся последи веровати ему. Вы же, видя, как мытари и блудники переменились, когда проповедовал Иоанн, и предупредили вас, не переменились на столько, чтобы поверить ему.

Ст. 33. Иную притчу слышите: человек некий был домовит, иже насади виноград, и оплотом огради его, и ископа в нем точило, и созда столп, и вдаде делателям, и отыде. Под человеком опять разумеет Бога и Отца, по Его человеколюбию, и как это обыкновенно бывает в притчах. Насажденный им виноградник есть народ израильский, которого Он насадил в земле обетования, так как и Давид говорит: виноград из Египта принес еси: изгнал еси языки, и насадил еси и… (Пс.79:9). Ограда – закон, не позволяющий ему смешиваться с язычниками. Оградою можно назвать и божественное попечение, оберегающее народ от всякого замысла окружающих народов: низложил еси, сказано, оплот его, и обимают и все мимоходящие путем (Пс.79:13). Точило – жертвенник, на котором проливалась кровь; башня – храм по причине крепости и высоты строения; делатели – первосвященники, книжники и старейшины народа: им, как учителям, Бог вверил этот виноградник; под отшествием Златоуст разумеет долготерпение к грешникам.

Ст. 34, 35 и 36. Егда же приближися время плодов, посла рабы своя к делателям, прияти плоды его: и емше делателе рабов его, оваго убо биша, оваго же убиша, оваго же камением побиша. Паки посла ины рабы множайшя первых: и сотвориша им такоже. Плоды вышеуказанного виноградника – это соблюдение заповедей закона и добродетели, а рабы пророки, посылаемые каждый в свое время для того, чтобы требовать этого соблюдения и добродетелей, которых наказывали различными способами. Марк (Мк.12:2) и Лука (Лк.28:10) записали три посольства говоря, что сначала был послан один раб, далее – другой, а затем – третий; но это не составляет противоречия тому, что пишет Матфей: и он двумя посольствами обнял всех, равно как и те – тремя; он говорит обще, а те – частнее, обозначая одним рабом всех, посланных зараз и в одно и то же время. Что касается слов Марка (Мк.12:4): и того камением бивше, пробиша главу (ἐκεφαλαίωσαν) ему, то некоторые говорили, что это значит только то, что они нанесли ему обиду, а я думаю, что ἐκεφαλαίωσαν значит раздробили ему голову.

Ст. 37. Последи же посла к ним сына своего, глаголя: усрамятся сына моего. Сказал об этом не как о будущем, – так как Он знал, что они не устыдятся, но как о должном, как бы так говоря: должно, чтобы они устыдились сына моего. Лука (Лк.20:13) говорит, что хозяин виноградника сказал: что сотворю; послю сына моего возлюбленнаго, еда како, его видевше, усрамятся. Сказал: что сотворю не по недоумению, а по человеколюбию, показывая, как много Он заботится о неблагодарных, не желая все-таки сделать им зло, но изыскивая способ укротить рассвирепевших. Еда и здесь значит – следовало бы.

Ст. 38. Делатели же увидевше сына, реша к себе: сей есть наследник: приидите, убием его, и удержим достояние его. Смотри, с какою обстоятельностию предсказывает будущее. Но его убили не как Сына Божия… Не убили Его, как Сына Божия, но убили, как наследника виноградника, т. е. как царя израильского. Видя чудеса, которые Он творил, и слыша Его мудрое учение, они чувствовали, что это тот царь израильский, о котором возвещали пророки, но побежденные и ослепленные завистью они это скрывали и вознамерились убить Его и таким образом завладеть Его наследством, т. е. народом: приидите, сказано у Марка (Мк.12:7), убием его и наше будет наследствие. Конечно они не подозревали ничего того, что случилось впоследствии, хотя при жизни Он изобличал их, порицал и угрожал.

Ст. 39. И емше его изведоша вон из винограда, и убиша. Вон из виноградника, т. е. вон из города; и действительно Его распяли вне города. Но Марк говорит, что Его сначала убили, а потом выбросили вон из виноградника. Что сказать на это? Что Марк (Мк.12:8) слова: «извергоша вон» употребил в другом смысле, вместо: лишили (виноградника), как им казалось.

Ст. 40. Егда убо приидет господин винограда, что сотворит делателем тем; Опять спрашивает их, чтобы они сами произнесли приговор и сами себя осудили.

Ст. 41. Глаголаша ему: злых зле погубит их… Так как они злы, то строго накажет их.

Ст. 41. И виноград продаст иным делателем, иже воздадут ему плоды во времена своя. И они сами предсказывают будущее, не желая того. Пришедший хозяин этого виноградника, т. е. воскресший из мертвых и получивший Свою власть наследник Христос отдал их Римлянам на погибель и разграбление. Место же виноградника отдал епископам христианским, которые во времена свои, т. е. когда процветало христианство, принесли как плоды различные добродетели. Но Матфей говорит, что они сами против себя произнесли решение, а Марк (Мк.12:9) и Лука (Лк.20:16) говорит, что Он произнес против них решение. Вероятно, что сначала они произнесли это решение, а потом Христос сказал то же, что прежде сказали они, чтобы подтвердить их слова. В частности же Лука сказал, что когда они услышали, то сказали: да не будет. Но зная прежде, что это притча об них, они осудили самих себя, но потом, когда Христос подтвердил их решение, они поняли и сказали: да не будет.

Ст. 42. Глагола им Иисус: несте ли чли николиже в писаниях: камень егоже не в ряду сотвориша зиждущий, сей бысть во главу угла… Это пророчество принадлежит Давиду. Им Христос показывает, что непременно исполнится то, что Он сказал, как предсказанное некогда Духом Святым. Он будет убит и, воскресши из мертвых, сделается главою угла. Что это значит? Камнем пророчество назвало иносказательно Христа, а строителями – учителей иудейских, которых предыдущая притча назвала делателями; не в ряду поставили они этот камень или отвергли, сначала говоря: несть сей от человек (Ин.9:16), затем, что Он льстит народы (Ин.7:12) и другое подобное, и наконец распявши Его. Глава угла есть краеугольный камень. Христос стал главою угла, или сделался краеугольным камнем, когда уподобился такого рода камню. Как камень этот соединяет в себе две стены, так и Христос связывает Собою два народа – христиан из язычников и из иудеев, и посредством веры в Него соединяет в один. Некоторые под углом разумели Церковь, как соединяющую верующих, главою которой сделался Христос, как основатель ее и владыка.

Ст. 42. От Господа бысть сие, и есть дивно во очию вашею. И это составляет часть указанного пророчества и показывает, что по воле Божией образуется этот угол, т. е. соединение народов, и что он будет предметом удивления для всех не только потому, что он украсится различными добродетелями, но и потому, что будет крепче всякого замысла.

Ст. 43. Сего ради глаголю вам, яко отымется от вас царствие Божие и дается языку творящему плоды его. Царством Божиим называет попечение Божие, которым они охранялись, – а народом, приносящим достойные его плоды, – народ христианский.

Ст. 44. И падый на камени сем, сокрушится… Спотыкающийся на него, повредит себе, а не ему, – что испытали первосвященники, книжники и старцы народа.

Ст. 44. А на немже падет, сотрыет и. А на кого упадет свою тяжестию, т. е. на кого разгневается, того умалит, рассеет и изгонит, что исполнилось на всем народе иудейском, переданном на разграбление римским воинам.

Ст. 45 и 46. И слышавше архиереи и фарисеи притчи его, разумеша, яко о них глаголет. И ищуще его яти, убояшася народа, понеже яко пророка его имеяху. Везде боятся людей, а не Бога. Христос и высказал притчи и привел пророчество, чтобы убоявшись они оставили свое лукавство, а они еще более стали искать убить Его. Хотя Он знал, что они не переменятся, но везде делает Свое дело, ничего не опуская из того, что должно.

«Торжествующее диаконство» породило своего рода литературу за и против. Против диаконства, как степени иерархической, никто, никогда не возражал; а высказывали против восстановления диаконов прежнего типа, не имевших определенного дела кроме воскресной службы и поборов с прихожан и от праздности более или менее поиспорченных нравственно⁴³. Первый голос против таковых диаконов был из Симбирск. епархии помещен в передовой статье «Церковного Вестника» (стр. 187) по случаю восстановления причтов и приходов. Второй – одного благочинного в № 25 «Руководства для сельских пастырей» на тему «Торжествующее диаконство», к которому присоединился и о. Е. в № 34 того же журнала. Повидимому, диаконский вопрос во всех этих статьях был исчерпан основательно и полно. Но нашелся о. иерей Петр Зверев, который «в защиту диаконства» в № 42 подал свой голос. После общих мест, что «без диакона нет того величия в служении литургии» и что «наш православный народ изстари привык видеть при богослужениях диакона», о. Зверев ничего не мог выставить в защиту своей темы, а только назвал солидные поименованные статьи почему-то «слезницею, не имеющею веских оснований», именно – слезницею о потере доходов… Такое голословное название и неширокое понимание дела вынуждает нас сказать по этому вопросу правдивое слово за и против диаконства.

Никто и никогда не восставал против диаконства, как степени иерархической, необходимой в христианской Церкви вообще, но не необходимой в составе каждого причта. Не говоря уже о том, что безголосый диакон, каких огромное большинство, не только не придают никакого украшения и величия богослужению, но и роняет его⁴⁴; не говоря о том, что народ, как справедливо замечено, в эти 10–15 лет неотвык от диаконов-ревунов и привык к тихому, благоговейному служению иереев. Высочайше учрежденный Комитет по улучшению быта православного духовенства пришел к восстановлению диаконства в той благой мысли, чтобы диакон, в виду Высочайше утвержденных Правил о церковно-приходских школах, были действительными помощниками священников в школьном деле – учительства и законоучительства. А таковыми диаконами могут быть, за весьма редким исключением, только кончившие курс в духовных семинариях. Но в таком ли виде идет у нас восстановление штатного диаконства? По крайней мере в нашей С. епархии далеко не так. В нашей епархии был объявлен Указ Св. Синода от 4-го марта за № 3-м об изменении в составе приходов и причтов, которым диаконские вакансии объявлены «открытыми для просителей, соответствующих требованиям 8 п. того же Указа». Просителями, соответствующими требованиям 8 п. считали себя, во-первых, все служащие на причетнических вакансиях диаконы: и вот между ними начинается сначала глухое, а потом и явственное движение. И вот соответствующие и мнящие быть соответствующими диаконы потянулись за сотни верст в губернский город за утверждением, и явились в свои приходы штатными. Легкий успех их соблазнил и диаконов с ремарками и малоодобрительным поведением. Под шум потянулись за диаконством и и. д. псаломщиков причетники, и многие тоже вернулись диаконами. За ними последовали сельские учителя, заручившись удостоверениями инспекторов, которые по разным причинам хотели сбыть с рук их, – и из этой серии некоторые добавились диаконства. Движение между низшими членами клира усилилось до того, что приемные комнаты Консистории переполнились кандидатами, отлив которых не прекратился бы и доселе, если бы некоторые из них не выказали себя слишком явно недостойными диаконства. И все эти диаконы, за исключением, может быть, двух-трех, не только плохие помощники священникам в народном учительстве, но и не имеют большею частью понятия об нем. Правда, что некоторые из них получили диаконские места с условием открыть в новых приходах церковно-приходские школы; но такие условия удобно и легко предписывать, а трудно исполнять…

Благочинный в характерной статье «Торжествующее диаконство» выразил опасение – как бы о.о. диаконы, поделавшись учителями и законоучителями, не оставили и хороших священников при одном требоисправлении. Но опасения такого рода (по крайней мере в нашей епархии) остались напрасными: ибо диаконы, получившие штатное звание, не могли перодиться, а остались точно также неспособными к народному учительству, тем менее – к законоучительству, а стали только более смелыми и радивыми к разным поборам с прихожан. Поступившие из сельских учителей большею частью оказались под благовидным предлогом вытолкнутыми из училищ по причине малоспособности, лености и пр. и тоже не опасные соперники священникам. Ис. же д. псаломщиков, а потом сделавшиеся штатными диаконами, и помышления о народном учительстве никогда не имели и теперь не имеют⁴⁵. Вот почему, а не по причине уменьшения доходов, священники большею частью не довольны новыми штатными диаконами⁴⁶.

Но так было в нашей епархии: иначе было в соседней. Там предписано было объявить Синодальный Указ о штатных диаконах по приходам, и положено было посылать таковых в те многолюдные приходы, которые пожелают иметь у себя штатных диаконов. Здесь, конечно, не было большой сутолки, а дело шло тише и ровнее. Ибо прихожане сами собою в самых редких и исключительных случаях пожелают иметь у себя диаконов, на которых все же нужны лишние расходы, кроме случаев, могущих быть нередкими, когда кандидаты штатного диаконства будут усиленно искать и просить у приходов заручного приговора о том. Здесь неизбежно другое зло: такие приговоры обыкновенно даются за водку, – и епархиальной власти трудно верить их искренности…

Очень жаль, что до сих пор пополнение рядов духовенства новыми деятелями – диаконами по выше писанным причинам не принесли в нашей местности церковному учительству ожидаемой практической пользы. При восстановлении штатных диаконов во всех приходах кроме самых малых преследовалась высшим духовным правительством прекрасная цель – дать священникам достойных помощников в их духовно-просветительной деятельности, – подождем еще, может быть, в иных епархиях цель эта и достигнется. Дай-то Бог! А мы остаемся пока при начальном интересе.

Священник Н.

1. Может ли священник совершить сам над собой таинство Елеосвящения?

Не может ни под каким условием, – 1) потому, что св. апостол Иаков, в послании которого заключается основное учение о таинстве Елеосвящения, положительно говорит: «болит ли кто в вас, да призовет пресвитеры церковные и да молитву сотворят над ним, помазав его елеем во имя Господне». Как замечает Просвещенный Макарий в своем «Православно-Догматическом Богословии», вся «целительная сила» этого таинства, по учению св. Апостола, «приписывается им не одному елею, но преимущественно молитве священнослужителей: да молитву сотворят над ним, помазав его елеем во имя Господне» (т. II, § 230). Как же сам священник может и призывать себя, и молиться о себе вместо других, и помазывать себя елеем, когда все это возлагается на других, которых и надо и только можно призывать и т. д. При том же 2) одним из существенных условий для действенности великого таинства, по учению нашей Церкви, составляет то, чтобы как совершители таинств, так и приемлющие их совершали и принимали не иначе как «по Богоучрежденному чину» (Прав. Испов. ч. 1, отв. на вопр. 100). А о таинстве Елеосвящения в нашей Церкви положительно говорится, что «совершителями оного Апостол прямо называет пресвитеров: да призовет пресвитеры церковные» (Православно-Догмат. Богословие т. II, § 231). Ясно, что если бы священник дерзнул совершить Елеосвящение сам над собою, то этим отступил бы от Богоучрежденного чина, и таким образом не совершил бы самого таинства, так как «тогда только таинство и будет таинством, и будет благодатно действовать на человека, когда будет совершено согласно с его установлением, по воле Господней» (Там же, § 245). 3) Наконец, если бы священникам возможно было совершать Елеосвящение над самими собою, то также можно было бы им и исповедовать себя, и венчать себя и проч. Но как невозможно ничто подобное, так невозможно и совершение Елеосвящения в указанном виде, – а потому собственно о Елеосвящении подобного рода не должно быть и речи.

2) Что читать священникам, когда призывают их «читать отходную» младенцам?

Есть действительно родители, которые для умирения своего в скорби, при виде умирающего дитяти, просят священников прочитать ему отходную, не зная того, что для подобных случаев в нашей Церкви никакого особого чинопоследования и никаких молитв не полагается. Очевидно, обычай этот они заимствуют из обычая читать отходную взрослым по чинопоследованию Требника: «Канон молебный ко Господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Богородице Матери Господней при разлучении души от тела всякого правоверного». Но не может быть и речи, чтобы этот Канон читать при смерти младенца. С другой стороны, невозможно и отказывать несчастным родителям, ищущим духовного утешения в молитве и церковном напутствии умирающему. Потому, чтобы не читать означенного канона, как нимало не подходящего к данному случаю, и исполнить волю родителей, священники всего лучше сделают, если при кончине младенца станут читать «Канон покойный над младенцем скончавшимся», полагаемый в «Чине погребения младенцов». Канон этот весьма трогателен и, если так можно выразиться, утешителен по своему содержанию, что может удовлетворять в этом случае как родителей, так и читающего иерея во всех отношениях. Кстати, нельзя не пожелать, чтобы этот канон был прочитываем хоть при подобных обстоятельствах еще более потому, что у нас вообще, неведомо откуда, всего вероятно по подражанию панихиде, образовался странный и непростительный обычай, – вовсе не читать погребальных канонов при погребениях, и притом не только младенцев, но и взрослых, ограничиваясь только пением ирмосов канона и возглашением: «Покой, Господи, душу усопшего раба Твоего», или «Господи упокой младенца». А между тем, сколько чувства, сколько мыслей в этих канонах!!! Пусть же хоть родители выслушают канон покойный над младенцем при колыбели умирающего. Можно, не обвинуяся, сказать, что он никогда потом не изгладится из их памяти. А младенцу это будет лучшее напутствие, да «земных лишивший его, Владыка, наслаждений, небесных сего, яко правосуден исполнит» (Песн. 4, троп. 2), и «вопиявший апостолом: оставите отрочати ко Мне приходити, Слово, царство бо Мое сущим таковым мудрованием подаваемо бывает, младенца убо к Нему преставленного света Своего сподобит» (Песн. 6, троп. 3) и т. д.

Церковный псаломщик прежде всего есть вообще исполнитель и управитель чтения и пения церковного, как в храме, так и вне его, в пределах церковного прихода. Отсюда, первое достоинство церковного псаломщика состоит в умении хорошо читать, при отправлении церковных служб, и обучать других чтению и разумению книг церковно-славянских, наиболее употребительных в богослужении. Второе достоинство церковно-приходского псаломщика есть знание всех, или, по крайней мере, главных подробностей клиросного порядка нашего православного богослужения, т. е. псаломщик есть канонарх, понимающий все канонаршия обязанности и уставщик, сведущий в церковном Уставе. Умея читать и управлять чтением церковно-богослужебным, он непременно должен знать Устав о том: что, когда, сколько и как читать согласно с церковным Уставом. Третье достоинство церковного псаломщика составляет умение петь правильно по наслышке и по ноте, достаточное знакомство с искусством пения одиночного и хорового и некоторое понимание правил музыки; в частности он должен уметь пользоваться камертоном и разбирать партитуры. Все эти сведения необходимы приходскому псаломщику для того, чтобы он был на высоте своего клиросного служения и способным выразителем церковного вдохновения в чтении и пении церковном (чтобы он был Давидом на клиросе). В-четвертых, церковный псаломщик обязан заведовать звонами церковно-богослужебными и наблюдать за правильным совершением их; следовательно, и здесь ему необходимо знакомство с элементарными понятиями музыки. Колокольня или звонница, устрояемая при православных русских храмах и колокола на ней, столь любимые русским православным народом, суть такие же предметы ведения псаломщика, как и клиросный шкаф и в нем помещаемые и хранимые церковно-богослужебные книги, в полном круге. Это ли непочтенная должность церковного псаломщика? В ней есть чем заинтересоваться и заниматься с успехом, пользою и приятностию развитому, способному и благонамеренному приходскому псаломщику. Но и по здесь еще последняя граница псаломщической области. Наконец, в-пятых, псаломщик, на ряду с диаконом, есть обязательный учитель в церковно-приходской школе ныне заботливо устрояемой при церквах приходских. Прямое дело церковного псаломщика – обучать в церковной школе детей грамоте вообще и в особенности церковно-славянской, для чтения в церкви, а также – письму и пению по-наслышке и по нотам, одиночному и хоровому («ликовому»). Займись и успевай во всех этих делах церковный псаломщик, и он не будет в опасностях от праздного времени, и всякий прихожанин будет видеть его службу и труд, и оценит дело, и почтить делающего…

***

Редактор Ректор Киев. Дух. Семин. Архимандрит Ириней.

Дозволено цензурою. Киев, 4 февраля 1886 г. Цензор прот. М. Богданов.

Тип. Г. Т. Корчак-Новицкаго, Михайлов. ул., собств. дом.

Каждому священнику желательно расположить к себе своих прихожан, приобрести их любовь, внимание, доверие, быть для них пастырем – руководителем; но далеко не всякому это удается. Чем же священник может угодить своей пастве и вызвать ее любовь к себе? Отвечать на этот вопрос категорически, т. е. сказать, что для расположения к себе прихожан священник должен вести образ жизни такой-то, действовать в приходе и вообще в сфере своей деятельности так-то и так-то, обходиться с прихожанами вот так-то, по моему, нельзя: потому что не все одинаковы священники, различны их условия жизни, различаствуют и жители одного прихода от жителей другого и т. д. В силу этой разности бывает то, что возможно для одного священника, то невозможно для другого, и что легко достижимо в одном приходе, то не достигается даже с великим трудом в другом приходе. Священник с хорошими умственными дарованиями, любвеобильным сердцем, энергичный, общительный может, в видах поднятия нравственности и религиозности пасомых, делать с успехом то, чего совсем не способен сделать священник с посредственными способностями, вялый, не имеющий сноровки для общительности. Первый, очевидно, скорее и приобретет любовь народа, чем второй. Различны также будут действия священников, во всем равных, но неравных по средствам к жизни: священник, не терпящий нужды в средствах для жизни, вследствие благоприятно сложившихся для него обстоятельств может, – хотя это не всегда бывает, – более быть предан своему пастырскому делу и лучше исполнять свои пастырские обязанности, менее может быть в погоне за каждою копейкою, а потому и более любим пасомыми, чем священник, обездоленный судьбою, обремененный семейством, побуждаемый вопиющею нуждою нигде не упускать ни одной копейки, хотя бы то подчас и вызывало нерасположение прихода. «Голод не свой брат», и нередко священник, по сложившимся обстоятельствам, терпит нужду не менее бедного мужика. Разны также будут действия священников и неодинакова будет к ним любовь, во всем похожих один на другого, но имеющих неодинаковых прихожан. В приходе, где одни серенькие мужички, не отличающиеся резко один от одного, священнику легче угодить народу, потому что он может всегда держать себя одинаково со всеми, никому не отдавая предпочтения, без боязни идти по одному избранному пути к улучшению своей паствы, и искореняя присущие всем недостатки: обличение будет падать на всех. В приходе же, где к простым мужичкам есть примесь наплывных кулаков, где много богачей, где общество безсильно и управляется волостными воротилами и крикунами, священнику труднее приобрести любовь прихода, и образ его действий иной, потому что он часто вынуждается служить и нашим и вашим, и через вилянье никому не угождает. Вследствие этого не только разные священники, но даже один и тот же в одном приходе делается любимцем прихода, в другом совсем бывает не любим, вследствие своей правдивости и нежелания, во имя долга и правды, потворствовать порокам и незаконностям сильных… Всех и все по своему не переделаешь, а ненависть наживешь.

Можно ли после этого, рассуждая по-человечески, требовать, чтобы все священники в своей жизни и действиях строго следовали одной какой-нибудь программе? Можно только требовать, чтобы все священники жили и делали все хорошо; но сделать это «хорошо» зависит от способности, уменья и положения каждого, почему оно будет разных степеней, и плата-любовь за это «хорошо» также будет различна.

Поэтому и я не намерен писать какой-либо программы, следуя которой, священники могли бы приобрести доверие и любовь своих прихожан, а расскажу только каким путем и через что один священник П. в короткое время, в шесть лет, стяжал редкую любовь прихожан и стал для них авторитетом.

О. П., прослужив трехлетие в одном из духовных училищ учителем, поступил священником в с. Д-е на реке М. Жители Д–го простые мужики, без всякой примеси «пенжаков» и других вредных элементов, народ трудолюбивый, не испорченный ложною городскою цивилизациею; по занятию все земледельцы; все они православные. До поступления о. П. в Д–е между ними было только несколько человек, придерживающихся старинки (старообрядчества) и человек десяток, подражавших во многом хлыстам; в соседних же селах раскольники всевозможных сект по записи считаются сотнями. Там есть «поповщина» со всеми ее подразделениями и «безпоповщина», есть сектанты, именуемые, по местному, «хлысты», которые разделяются на признающих таинства и святых и на отвергающих таинства и их совершителей. Жители всех этих сел – выходцы из М–ской губернии; у всех у них один «говор», одна «обряда», одни обычаи, одинаковы понятия, убеждения. Одинаковость говора, обряды, тождественность обычаев и понятий, близость расстояния (десять сел почти смежны) способствуют легко знакомиться жителям одного села с жителями другого, родниться и вообще так или иначе сближаться друг с другом. Сближению также много помогают храмовые праздники, на которые обыкновенно стекаются попраздновать, по местному выражению – «собирать стаканчики», жители из всех ближних сел. Во время этих праздников и при всех других случаях, сближающих верных сынов Церкви с раскольниками-старообрядцами и другими сектантами, последние всегда заводят речь о вере и всеми усилиями стараются совратить православных в раскол, сманивая бедных людей иногда подарками, в виде коровы, лошади и т. под.

О. П., узнав о таких отношениях своих прихожан к соседям и об угрожающей им опасности, сказал себе: «если где, то особенно тут нужно жить и поступать во всем и везде безукоризненно, так, чтобы никто иглы не мог поддеть под тебя; нужно быть живым примером, силою нравственною; необходимо всеми мерами стараться удержать всех своих прихожан от совращения в раскол, особенно утвердить в православной вере склонных и уже напитанных духом сектантства». За словом последовало и дело. С чего же он начал? Знал, что раскольники прежде всего набрасывают тень на духовенство и порицают его за небрежность и спешность при совершении богослужения, о. П. упросил псаломщиков всегда являться в церковь в своем виде, петь и читать все не спеша, внятно, раздельно и все вычитывать. Сам же в свою очередь также все совершал со страхом Божиим, произносил все возгласы и читал молитвы выразительно, вразумительно, прикасался к каждой священной вещи с благоговением, во все воскресные и праздничные дни произносил поучения, дома и в приходе держал себя всегда безупречно: он никогда нигде не пил вина, не курил, всегда являлся для совершения треб по первому зову, не заставлял ждать себя и десяти минут; в разговоре с прихожанами был внимателен, душевен, сердечен, не злобив и не лицеприятен. Прислуга, которая везде, как «живой телеграф», разносит по приходу, что и как делается у священника, от которой, обыкновенно, враги духовенства узнают об образе жизни священников, и та никогда не могла точить язык на счет о. П. с дурной стороны, потому что никогда не слышала и не видела от него плохого.

Чтобы отвлечь своих насомых от сборищ раскольников и их заблуждений, о. П. и в церкви, и в домах прихожан, везде, при всяком возможном случае убеждал, просил, уговаривал их ходить неопустительно в храм Божий и поучаться там слову Божию. В храме заводил во всем порядок, благопристойность. Детей он просил ставить впереди, чтобы ему удобнее было наблюдать за их молитвою и знать, кто водит детей в храм и кто не радит об этом. Просьба его не осталась гласом вопиющего в пустыне: отцы и матери, стыдясь услышать от батюшки замечание о нехождении с детьми в храм и узнать от него же о преимуществе церковной молитвы пред домашнею, слыша часто напоминание о почитании праздников посредством присутствия в храме при богослужении, сами стали чаще ходить и детей водить в церковь; а с течением времени посещение храма сделалось для многих потребностью души. Во время богослужения он внушал всем стоять тихо, без разговоров, с благоговением взирать на иконы, учил их, когда нужно креститься, класть поклоны, разъяснял церковные песнопения, объяснял разные священнодействия, растолковал им, что на литургии изображается вся жизнь Иисуса Христа и просил их следить за порядком событий из жизни Христа. Все это чрезвычайно нравилось прихожанам, особенно им нравились простые поучения о. П., которые он всегда произносил наизусть. Поучений своего сочинения о. П., по собственному его признанию, произносил очень мало; большую часть поучений он заимствовал из сборников проповедей и периодических изданий, но предварительно их переделывал, приспособлял к пониманию своих слушателей, продумывал, прочувствовал, почему при произнесении влагал в них душу и сердце и умягчал сердца своих слушателей. Часто ревностные посетители храма заявляли о. П. благодарность и за службу, и за поучения. «Теперь у нас, батюшка, – говорили они, – совсем другой порядок в церкви: ни шума, ни разговора; служба настоящая, уставная. Благодарим тебя за проповеди. Послушаешь тебя, что меду напьешься. По нашему, обедня без проповеди, что обед без каши». Смелые при этом еще вот что добавляли: «тебе, батюшка, Бог дал „разум“ учить, так ты учи повсегда. Приходилось нам слышать других попов, да те читают как будто для себя, а ты говоришь, как будто про обычное дело рассказываешь: небольшие понимают и рассказывают, придя домой». О. П. действительно старался, сколько возможно, упрощать свою речь, но слушатели его понимали еще и потому, что привыкли к оборотам его речи и привыкли слушать; а дети понимали потому, что он почти ежедневно занимался с ними в школе, которая, на его счастье, была открыта земством через пять месяцев, по поступлении его в Д–е.

О чем же о. П. проповедовал, если он почти каждый праздник назидал свою паству? На этот вопрос он сам однажды ответил так: «пред глазами каждого священника столько предметов и фактов из жизни прихожан, закон Божий так обширен и глубок, мир так велик, что если жития священника будет более 100 лет, то и тогда ему обо всем не переговорить. Нужно только учить, если желает, чтобы слово твое имело успех, о том, в чем сам не грешен или, по крайней мере, стараешься не грешить. Бойся услышать: «врачу, исцелися сам», или: «на нас накладываешь неудобоносимые бремена, а сам не хочешь до них и перстом коснуться». Нужно, чтобы жизнь священника не шла в разрыв с его словом. Пусть каждый говорит прежде всего о том, что нужнее и спасительнее для его паствы. Только при этих условиях можно рассчитывать на успех». О. П. действительно действовал, не противореча своему слову. Чтобы утвердить своих пасомых в вере, он разъяснял им правила веры и правила христианской жизни, объяснял дневные чтения Евангелия, выводя урок, приложимый к жизни, а для предохранения от заражения расколом, весьма часто говорил о неопустительном посещении храма Божия, его святости и воспитательном значении для человека, о преимуществе церковной молитвы пред домашнею, о благоговейном стоянии в церкви, и приучении себя к страху Божию и благочестию. Обо всем этом он мог говорить без опаски услышать укор, потому что сам за шесть лет опустил не более шести служб и то по болезни и самым насущным нуждам, правил богослужение и прикасался к каждой священной вещи с благоговением, старался подать пример наблюдающим за ним. В праздники о. П., хотя и занимался посевом хлеба, никогда не работал, т. е. ему в эти дни не возили, не косили, как делается у большинства священников; никакого вина он не пил, и никто не видел в его доме и гостей пьяных; не было у него, не подобающих пастырю, пирушек; постоянно он был занят каким-нибудь делом: то читал, то писал, то ухаживал за садом, ходил в поле и следил за разсевом, в рабочую пору нередко сам подавал снопы и насыпал в мешки намолоченное зерно (делал это все не по нужде: он, как бездетный, многого не домогался, а не любя сидеть без дела, – даже для удовольствия); не отдавал предпочтения богатым перед бедными (у некоторых священников богачи и влиятельные лица, часто плохой жизни, величаются: Иванычами, Семенычами, им просфора в церкви, чашка чаю и рюмка водки в доме, а на средину и бедноту не обращается внимания, почему ими священник считается лицеприятною особою и не пользуется от них доверием); был сострадательным к бедным. Живя и поступая так, о. П. безболезненно и без укора своей совести говорил о почитании праздников, против пьянства, против нехристианского провождения храмовых праздников, о необходимости труда и его значения, против тунеядства и лентяев, к которым принадлежат главари сектантов, желающие питаться через мнимые пророчества, – о помощи и сострадательности к бедным, о соблюдении справедливости при выборе в сторожа разных названий и в почетные чины, против общественных попоек и спаивания. У него за водку ничего не делалось: ему делали или за деньги, или по усердию. Хлеб убирали – косили и вязали за деньги, а перевозили его богатые в будни по усердию. Почти каждый считал своею обязанностью помочь батюшке. Усердие в этом случае так было велико, что весь хлеб – копен до ста – в два часа свозился на гумно, и подводы иногда оказывались лишними.

В обличение и вразумление раскольников, он говорил о преемственности от апостолов и необходимости священства, о необходимости храмов, о Церкви и ее вечности, о крестном знамении, против тайных сборищ сектантов, о святости брака и т. под.

Уча в церкви, о. П. учил и в домах прихожан: где ссорились, он говорил о мире, любви, согласии; где намеревались делиться, – о вреде от семейных разделов; где дети не почитали родителей, – о почтении к родителям и старшим. Обо всех семейных неладицах он узнавал от своих же прихожан – обиженных. К нему часто приходили и просили: отец просил поучить непослушного сына, жена жаловалась на буйство мужа и т. д. Все доверяли ему, потому что он говорил, по их отзыву, каждому правду, не кривя душою, каждого мог «усовестить», и все его боялись, конечно, не рабски, и слушались. О. П. был прихожанам, как они сами выражались, «по духу, по сердцу». Причина понятна: о. П. отличался строгою жизнию, указывал своим прихожанам истину, правду; они же, окруженные раскольниками, возбуждались в истине, отыскивали ее и находили ее, насколько возможно, через своего батюшку, через что чувствовали влечение к нему. Один из товарищей о. П. окрестил его прихожан «искателями истины». Не будь они таковы, может быть, и о. П. не имел бы успеха. Этим я хочу сказать то, что в приходе все особенно идет хорошо, когда и священник, и приход сочувствуют один другому.

Священник Z.

(Окончание следует).

Мф.22:1–3. И отвещав Иисус, паки рече им в притчах, глаголя: уподобился царствие небесное человеку царю, иже сотворил браки сыну своему. И послал рабы своя призвать званные на браки, и не хотели приити. Предыдущая притча указала на обстоятельства до крестных страданий, именно на промышление Божие об иудеях, на избиение ими пророков и наконец на убиение Самого Спасителя. Предлагаемая же ныне указывает на обстоятельства после крестных страданий, называя царством небесным Бога и Отца, а брачным пиром таинственный союз Сына с Церковью верующих. Союз же этот мы разумеем двоякий: тот, который здесь совершается верою и другими добродетелями, и тот, который завершится там более сверхъестественным образом. Называет это дело браком, как по причине любви Сына к Церкви, так и по причине радости самой Церкви; и Креститель назвал Его женихом. Рабами называет апостолов, которые сначала проповедовали в Иерусалиме, – а званными иудеев, которые прежде всего призывались на этот брачный пир, в древности пророками, а потом Крестителем. Кроме их на этот брачный пир призывались они еще и самим женихом. Обрати внимание с одной стороны на злобу иудеев, а с другой – на благость Спасителя. Они его убили, а Он их, Своих убийц, опять призывает к вечному веселию, но они уклоняются от него.

Ст. 4. Паки посла ины рабы, глаголя: рцыте званным: се обед мой уготовах, юнцы мои и упитанная исколена, и вся готова: приидите на браки. Под первыми рабами разумеет сторонников Петра, под вторыми – сторонников Павла. Говорят об обеде, о тельцах, о том, что все откормленное заколото, согласно с обычаями при брачных пирах. Всем этим можно назвать наслаждение божественным учением, а там – небесное утешение и наслаждение. Тельцами и откормленным указывается на ценность и великолепие пира.

Ст. 5. Они же небрегше отыдоша, ов убо на село свое, ов же на купли своя. Пренебрегли приглашением, ушли по собственным делам, т. е. сочли их важнейшими.

Ст. 6. Прочии же емше рабов его, досадиша им, и убиша их. Вот бесстыдство! Не только не пришли, но и посланных к ним оскорбили и убили. В предыдущей притче они убили тех, которые требовали плодов, а в этой тех, которые звали на брачный пир. Что может сравниться с таким безумием? Чем больше царь был терпелив и человеколюбив, тем более они раздражались и ожесточались.

Ст. 7. И слышав царь той, разгневася: и послав воя своя, погуби оны и град их зажже. Обрати внимание на попечение и чрезвычайно великое долготерпение. Насадил виноградник, устроил его отдал делателям и ушел; затем, когда наступило время, послал рабов требовать плодов. Когда они были убиты, послал других, а когда и эти были умерщвлены послал своего возлюбленного сына. И не только терпеливо перенес убиение его, но даже призвал к вечной радости самих убийц, послав рабов; но они не захотели придти. Опять послал других рабов, которых те и убили. Тогда только он истребляет этих совершенно испорченных и преступных людей, как неисцелимо больных. Под войском его разумей войска римлян, – так как все мы Божии по закону творения, – которые при Веспасиане и Тите умертвили убийц, а город их Иерусалим сожгли.

Ст. 8 и 9. Тогда глагола рабом своим: брак убо готов есть, званнии же не быша достойни. Идите убо на исходища путей, и елицех аще обрящете, призовите на браки. Распутиями называет города и села язычников; распутиями же назвал, обозначая этим отвержение язычников, так как отверженные живут на распутиях. Сначала апостолы проповедывали иудеям, пока находились между ними, но когда были изгнаны, то ап. Павел сказал к ним: вам бе лепо первее глаголати слово Божие, а понеже недостойны творите сами себе, се обрящаемся во языки (Деян.13:46). Но Христос по воскресении тотчас послал их к язычникам, говоря: шедше научите вся языки (Мф.28:19). Каким образом они проповедывали сначала иудеям? Лука в книге Деяний (Деян.1:8) пишет, что Христос, имея вознестись на небо, сказал апостолам: приимете силу, нашедшу святому Духу на вы, и будете ми свидетели во Иерусалиме же и во всей Иудеи, и Самарии, и даже до последних земли; вот как он объяснил то, что они начинают с Иерусалима.

Ст. 10. И изшедше раби они на распутия, собраша всех, елицех обретоша, злых же и добрых… Злыми называет привыкших ко злу, невоздержных в страстях, – а добрыми простых, воздержных в неразумных побуждениях людей, которым всем вместе проповедывали апостолы, всех одинаково призывая к союзу со Христом как в нынешнем, так и в будущем веке.

Мф.22:10–12. И исполнися брак возлежащих. Вшед же царь видети возлежащих, виде ту человека не оболчена во одеяние брачное. И глагола ему: друже, како вшел еси семо, не имый одеяния брачна. Сказавши, что пир, т. е. дом, наполнился, показал, что многие войдут до кончины мира. В следующей притче учит о будущем суде. Ты же ничего не исследуй глубже, именно – кто жених и как вместе с теми, которые одеты были, как должно, вошел одетый неприлично и пр. Исследование этого не безопасно как вследствие бесконечности такого изъяснения, так и вследствие полной в этом отношении свободы притчи. Отсюда нужно извлечь только знание того, что никто не должен полагаться на один только вход на брачный пир, т. е. одну только веру во Христа, но омывшись крещением, должно одеться также в брачную одежду, т. е. быть украшенным и достойным будущего брачного пира. Одежда эта есть чистая и безпорочная жизнь, подобно одежде, сотканной из добродетелей. Человеком, одетым не в брачную одежду, назвал всякого человека, одетого неприлично для брачного пира. Не брачная одежда есть жизнь нечистая и порочная. Другом назвал его как все-таки христианина, хотя и живущего недостойно такого назначения. Но по милости своей Он призвал всех, почему же так строго поступает? Потому что приглашенному на брачный пир, и особенно царский следовало придти одетым прилично и приличие одежды как бы ответить на милостивое приглашение. В обыкновенных земных брачных пирах кто-либо еще мог бы иметь снисхождение и оправдание в том, что приличную одежду трудно найти, но в том не земном брачном пире отвергается всякое извинение, потому что украшение близко и удобно найти его, если только действительно мы будем искать. Поэтому справедливо извергает человека одетого неприлично, как ленивого и небрежного. Как те, которые вовсе не пришли, так и те, которые пришли в грязной одежде, оскорбили его. Грязную одежду носит тот, кто не одет чувством сострадания, добротою, братолюбием и т. п.

Ст. 12. Он же умолча, как не имеющий, чем защититься. Речь эта показывает, что и при очевидной греховности Бог накажет не прежде, чем согрешивший осудит себя самого, потому что молчать и не быть в состоянии ответить есть признак самоосуждения.

Ст. 13. Тогда рече царь слугам…, ангелам служащим для наказания. Говорит о будущем, как о совершившемся, по обычаю притч.

Ст. 13. Связавше ему руце и нозе, возмите его и вверзите во тму кромешную. Связанием называют прекращение деятельности, совершаемой руками и ногами. Тогда прекратится совершение каких бы ни было грехов и ни одно действие не возможно для умилостивления. Настоящая жизнь есть время деятельности, а будущая воздаяния. Связываются ноги, которые шествовали ко греху, и руки, которые совершали всякую неправду.

Ст. 13. Ту будет плач и скрежет зубов. Чтобы кто-либо не подумал, что таким наказанием будет просто тьма, т. е. лишение только света, присоединил, что там будет плач и скрежет зубов, указывал на страшные и нестерпимые муки. Послушаем же и мы, осквернившие свою душу порочною жизнью после омовения божественным крещением, и убоимся того, что нас не только изгонят из брачного пира, но и пошлют на строжайшее наказание. Итак, нужно заботиться об одежде внутренней, а не о внешней, потому что, пока мы будем заботиться о внешней, не будем в состоянии заботиться о внутренней. Может быть, кто-либо спросит, почему Церковь не соединяется лучше с Отцем, чем с Сыном? и услышит конечно: потому что вочеловечившийся Сын жил среди неё и потому что соединенная с Сыном, она соединяется и с Отцом, так как Сын сказал: Аз и Отец едино есма (Ин.10:30), и видевший меня, видел Отца (Ин.14:9).

Ст. 14. Мнози бо суть звани, мало же избранных. Это же сказал в конце притчи о наемниках.

Ст. 15. Тогда шедшие фарисеи, совет восприяша, яко да обольстят его словом. Вот глубокое ослепление! Ничто из всего сказанного не подействовало на душу их; упоенные завистью, они обращаются к козням и так как не могли схватить Иисуса ради народа, как было сказано прежде, то совещаются поймать Его каким-либо вопросом.

Ст. 16. И посылают к нему ученики свои с иродианы… Об иродианах сказано в двенадцатой главе. Златоуст говорит, что здесь под иродианами разумеются солдаты Ирода, которые в то время жили там и вместе с тем были подосланы фарисеями, как свидетели на тот случай, если бы Он что-нибудь ответил против кесаря. А Ирод был друг кесаря. Лука (Лк.20:20) яснее написал о посланных учениках, называя их лукавыми и притворяющимися в справедливости, по которой именно они спросили, и что их послали, чтобы уловить в каком-либо слове с тем, чтобы предать его начальству и власти правителя. Они надеялись, что Христос ответит против кесаря.

Ст. 16. Глаголюще: учителю, вемы, яко истинен еси… Обрати внимание на бесстыдную лесть, которою они пользуются, желая возбудить в нем гордость и расположить непременно к ответу. Но если Он справедлив, то зачем вы везде говорите, что Он обольщает народ (Ин.7:12)?

Ст. 16. И пути Божию воистину учиши… И каким образом вы опять говорите, что Он не от Бога (Ин.9:16)? Путем Божиим называют добродетель, по которой кто-либо идет к Богу.

Ст. 16. И нерадиши ни о комже: не зриши бо на лице человеком. И это говорят, побуждая Его не стесняться кесаря и из страха пред ним, не оставить без ответа вопрос. Действительно, все то, что они свидетельствовали о Нем, была правда, но высказали они это недобровольно, а чтобы осуществить замысел.

Ст. 17. Рцы убо нам, чтотися мнит…, разумеется о том, о чем мы намерены спросить.

Ст. 17. Достойно ли есть дати кинсон кесарю, или ни… «Кинсон – римское слово», – означает дань или пошлину. Достойно вместо – можно или справедливо. Некогда иудеи, соблюдая закон, наслаждались полною свободою; после же, когда преступили его, они были порабощены римлянам, которыми правил кесарь, и им платили дань. Спрашивают с хитростью и коварством, чтобы в том случае, если скажет, что можно, возбудить народ против Него, как советующего быть рабами у кесаря и подчиняющего народ Божий человеку, – а если скажет, что нельзя, предать Его правителю, как советующего отложиться от кесаря и воевать. Что же на это Источник знания?

Ст. 18. Разумев же Иисус лукавство их, рече… Марк (12:15) сказал лицемерие, а Лука (20:23) – лукавство.

Ст. 18. Что мя искушаете, лицемери… Лицемерно спрашиваете, чтобы узнать правду; копаете яму своим вопросом, чтобы сбросить Меня. Показавши, что они не скрылись от Него, отвечает и на вопрос. И смотри каким образом?

Ст. 19. Покажите ми златицу кинсонную… У Марка (12:15) говорит: приносите ми пенязь, да вижу, и у Луки (20:24) подобным же образом. Пенязь, или динарий – это монета. Пожелал посмотреть на монету, чтобы по ней составить свой удивительный ответ.

Ст. 19–21. Они же принесоша ему пенязь. И глагола им: чий образ сей и написание? И глаголаша ему: Кесарев… Спросил не по незнанию, а чтобы их ответ сделать Своим.

Ст. 21. Тогда глагола им: воздадите убо Кесарева Кесареви… Так как это принадлежит Кесарю, то отдайте Кесарю то, что ему принадлежит. Поэтому не сказал: давайте, но – отдавайте, как ему принадлежащее. А чтобы не сказали: Ты подчиняешь нас человеку, а не Богу, присоединил:

Ст. 21. А Божия Богови. Можно и людям воздавать то, что следует, и Богу, что должно; им – дань и т. п., а Ему – благочестие и соблюдение заповедей. Кесарем можно назвать диавола, который есть князь мира сего и которому нужно воздать должное, т. е. страсти и вообще все злое.

Ст. 22. И слышавше, дивишася: и оставльше его отыдоша. Удивлялись, но не уверовали, – что само по себе служит большим обвинением их.

Ст. 23. В той день приступиша к нему саддукеи, иже глаголют не быти воскресению. О секте саддукеев сказано в 3 главе. Они отвергали воскресение мертвых на том основании, что о нем нет ясного упоминания в Писаниях Моисея, которые они только и признавали, не принимая других книг. Вот безумие! Лишь только принуждены были замолчать фарисеи, самые точные из иудеев, как на смену им подбегают саддукеи, люди с большими недостатками. Хотя следовало бы удержаться, но дерзость делает их смелыми, бесстыдными и решающимися на невозможное. Так как в пророческих Писаниях содержится более ясное учение о воскресении, то они полагали, будто бы оно трактует, что люди воскреснут такими, какими были прежде смерти, с теми же свойствами и страстями. Поэтому, желая опровергнуть это учение, придумавши от себя предлог, они и подходят.

Ст. 24. И вопросиша его, глаголюще: учителю, Моисей рече: аще кто умрет не имый чад, да поймет брат его жену его, и воскресит семя брата своего. В законе Моисеевом они только находят предлог для вымысла, чтобы просьба их заслуживала большого внимания. В книге Втор.25:5 Моисей повелел, чтобы на жене умершего бездетным опять женился брат его (закон об ужичестве) и чтобы первенец, которого она родит, назывался сыном умершего брата в память об нем. Вот, что говорит закон. Смотри же, как они сочиняют?

Ст. 25–28. Беша же в нас седмь братия: и первый оженься умре: и не имый семене, остави жену свою брату своему. Такожде же и вторый, и третий, даже до седьмаго. Последи же всех умре и жена. В воскресение убо, котораго от седмих будет жена? вси бо имеша ю. Предлагают семерых, чтобы вопрос казался более затруднительным. Цель у саддукеев была следующая: ответить ли Он, что одного, или семи, сейчас же Ему возразить, что, если опять будут браки, то конечно будет рождение и воспитание детей, приобретение имуществ, суды, войны, болезни, опять смерть и все то, что есть и в настоящей жизни, и та жизнь не будет иною сравнительно с этой. Если же она будет такою же, то зачем будет воскресение. Следовательно, воскресения не будет. Что же Христос? (Женою может быть названа человеческая природа, а семью братьями – данные ей в различныя времена от Бога для воспитания и приношения плодов правды законы, живя преемственно с которыми, как с мужьями, она не имела ни от одного из них истинного плода. Первый из этих законов – это данный Адаму в раю, второй – данный опять ему вне рая вместо наказания, третий – данный Ною относительно ковчега, четвертый – данный Аврааму относительно обрезания, пятый – данный опять ему о принесении в жертву Исаака, шестой – данный Моисею, седьмой – данный через пророков. Демоны, научающие отвергать воскресение, спрашивают коварно через разные помыслы: если будет воскресение мертвых, то по какому из указанных семи законов будет жить тогда человеческая природа? По какому бы из них мы ни сказали, они возразят: значит опять будет бесплодною и пустою человеческая жизнь, подверженная прежним бедам. Но истинное и спасительное слово благочестия заставляет их молчать, научая, что после воскресения будет иная жизнь. Примет ли кто-либо семь тысяч лет настоящего мира, или семь веков в продолжение которых жила человеческая природа, не погрешит относительно цели. Ни одного из них женою она не будет после воскресения, так как тогда все они окончатся и ее возьмет другой век – восьмой, который не будет иметь конца).

Ст. 29. Отвещав же Иисус, рече им: прельщаетеся, не ведуще писания, ни силы Божия. Заблуждаетесь, не зная пророческих Писаний, которые учат не о таком воскресении, какое вы предполагаете. Заблуждаетесь также, не зная силы Божией, которая может воскресить мертвых без прежних свойств и страстей.

Ст. 30. В воскресение бо ни женятся, ни посягают… Не женятся мужчины и женщины не отдаются в брак, то есть не имеют брачных связей, потому что нет там и самой похоти такой. У Луки (20:36) еще присоединил: ни умереть бо к тому могут, показывая, что брак существует по причине смерти, чтобы вместо умерших рождались другие, – а где нет смерти, там нет и брака.

Ст. 30. Но яко Ангели Божии на небеси суть… Говорит здесь об одних праведниках, что они потом будут как бы ангелами вследствие отсутствия похотей и страстей, вследствие своей чистоты и, так сказать, светлости. Яко Ангели Божии на небеси, то есть как ангелы Божии, которые живут на небе. Так сказал и Марк (12:25), и Лука (20:36) несколько больше: и сынове суть Божии, воскресения сынове суще, то есть опять рожденные воскресением, которое есть пакибитие. О праведниках также им сказано: а сподоблшиеся век он улучити и воскресение, еже из мертвых и так далее (Лк.20:35). (Природа ангелов не допускает разделения на мужеский пол и женский, так как это разделение свойственно смертной природе, чтобы рождением детей в браке пополнять похищаемое смертью).

Ст. 31 и 32. О воскресении же мертвых, несть ли чли реченнаго вам Богом, глаголющим: Аз есмь Бог Авраамов, и Бог Исааков, и Бог Иаковль… Так как они ссылались на Моисея, то и Он заставляет их молчать Писанием Моисеевым. Вышеприведенные слова написаны в книге Исход (Исх.3:6). Вникни только в смысл: Я Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова, не совершенно умерших; если бы они совершенно умерли, то сказал бы: Я был Богом, а так как сказал: Аз есмь Бог Авраамов и так далее, то показал, что Он Бог имеющих воскреснуть. Как Адам, хотя и жив был после вкушения от известного дерева, но в тот день, в который вкусил, умер вследствие осуждения на смерть, – так и они, хотя умерли, однако живые были, вследствие обещания воскресения.

Ст. 32. Несть Бог, Бог мертвых, но Бог живых, потому что Бог существует и живет, а мертвый не существует и не живет. Но и в другом месте написано: да и мертвыми и живыми обладает (Рим.14:9); но и там под мертвыми разумей имеющих воскреснуть. Лука же (20:38) присоединил: все бо тому, т. е. у него, живи суть.

Ст. Лк.33. И слышавше народи дивляхуся о учении его, – простой и не испорченный народ. Но некоторые из книжников говорили: учителю, добре рекл еси, как сказал Лука (Лк.20:39). Они признавали воскресение, однако удивлялись и сами Его доказательству и изъяснению слов: Аз есмь Бог Авраамов и т. д. Ктому же не смеяху его вопросити ничесоже, как говорит Лука (Лк.20:40).

Ст. 34–36. Фарисеи же слышавше, яко посрами саддукеи, собрались вкупе. И вопроси един из них законоучитель, искушая его, и глаголя: Учителю, кая заповедь больши есть в законе... Лишь только принуждены были замолчать саддукеи, как опять нападают фарисеи и выставляют законника, не из желания научиться, но со злым умыслом. Так как первою заповедью была: возлюбити Господа Бога твоего и т. д., то они ожидали, что Христос прибавит что-либо и относительно Себя, назвавши, например, Себя Богом, и как хулитель подаст им новый повод к осуждению.

Ст. Лк.37–39. Иисус же рече ему: возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и мыслию твоею. Сия есть первая и большая заповедь. Вторая же подобна ей: возлюбиши искренняго твоего, как сам себе. Зная лукавство их, ответил без всякого упрека на то, о чем спрошен; но присоединил и другую заповедь, порицая посредством нее их за то, что они не только не любят Его, но завидуют и злоумышляют против Него и потому только теперь спрашивают. Если бы они любили, то не искушали бы Его. Вторую назвал подобною первой по величине, так как и оно – велика; обе они находятся во взаимной связи и зависимости: кто любит ближнего, тот любит и Бога, соблюдая заповедь Его, а кто не любит ближнего, тот и Бога не любит, не соблюдая заповеди Его. (Вторая не по порядку законодательства, но по значению. Эта заповедь находится в другой части).

Ст. 40. В сию обою заповедию весь закон и пророки висят. Об этом ясно сказано в 7 главе; найди там изречение: се бо есть закон и пророки (Мф.7:12). Но у Матфея этот законник является искусителем, а у Марка он получил большую похвалу. Почему же? Потому что сначала он подосланный фарисеями действительно искушал; но услышавши ответ, он обратился и согласился, что это действительно так. Затем Иисус видя, что он разумно отвечал, сказал ему: не далече еси от царствия Божия (Мк.12:34), то есть ты приблизился к вере, отвергнувши зависть и исповедавши истину. Это Он сказал, побуждая его к совершенной вере. И это найдешь у Марка.

Ст. 41. Собравшимся же фарисеям, вопросил их Иисус, глаголя: что вам мнится о Христе, чей есть сын…, о Христе, предвозвещенном пророками и еще по пришедшем, как вы говорите, но ожидаемом вами. Обрати внимание на Его премудрость. Они думали, что Христос в первой заповеди присоединит что-либо и относительно Себя, чтобы показать Себя Богом. Он не сделал этого, избегая лукавства их, но прикровенно говорит о Своем божестве и притом не прямо, а косвенно, так что другие и не подозревали этого. По предположению других Он и спрашивает, и высказывает Свое мнение об ожидаемом Христе, что Он – Господь и Бог, а на самом деле говорит это о Самом Себе.

Ст. 42. Глаголаша ему: Давидов. Из пророческих слов они знали это. Они представляли Христа просто сыном Давида, или, одним только человеком, между тем как пророки предсказывали о Нем, не просто как о человеке, но и Боге.

Ст. 43 и 44. Глагола им: како убо Давид духом Господа его нарицает, глаголя: Рече Господь Господеви моему: седи одесную мене, дóндеже положу враги твоя подножие ног твоих. Духом, разумеется, святым, как сказал Марк (Мк.12:36), а не от себя.

Ст. 45. Аще убо Давид нарицает его Господа, како сын ему есть? Сказал это не отрицая, что Христос есть сын Давидов, но изобличая ошибочное их предположение, потому что Он не такой сын его, каким они представляли Его, т. е. простой человек, но и Господь его. Сыном его Он называется, как выросший из его корня по человечеству, а Господом его – как Бог его. Этим изречением Давида Он воспользовался для изобличения фарисеев, показывая, что Он не только сын Давида, но и Бог его. Нужно объяснять и это изречение. Давид говорит, что Господь и Отец сказал Господу моему и Сыну своему, Христу, взявши его на небо: седи по правую руку Меня, пользуйся Моим царством, имея одинаковый со Мною престол и одинаковую честь (Пс.109:1). Враги Христа телесные – это прежде всего иудеи, затем язычники и еретики, а бестелесные – демоны. Марк (Мк.12:35–37) говорит, что Христос сказал это, уча в храме, и что народ слушал Его с услаждением. Вероятно, Он сначала спросил об этом фарисеев, а потом и в храме учил об этом народ.

Ст. 46. И никтоже можаше отвещати ему словесе, ниже смеяше кто от того дне вопросити его ктому. Намереваясь идти на смерть, Он разуждал с ними о предметах возвышенных и не только заставил их замолчать, но внушил им страх и на будущее время.

Согласно новому штатному положению, большая часть причтов приходских церквей должна будет состоять из трех или двух членов – из священника, диакона и псаломщика, или из священника и псаломщика. При таком причтовом составе, в богослужебной и приходской практике церковной нередко могут случаться разные затруднения в роде нижеследующих:

Так, напр., от приходского священника одновременно могут требовать совершения нескольких требоисполнений, не терпящих отлагательства, как-то: крещения слабого младенца и приобщения также больного, или же приобщения в одно и то же время нескольких больных, живущих в разных селениях. При подобных случаях естественно должны происходить некоторые опущения, могущие сопровождаться нежелательными последствиями – смертию младенцев без крещения, или больных без покаяния, тем более, что случаи экстренного требоисправления большею частию приурочиваются к воскресным и праздничным дням и к самой поре церковного богослужения. При этом, нельзя упускать из виду и тех затруднений, которые могут быть в случаях болезни или отлучки приходского священника особенно в многочисленных приходах, удаленных от смежных приходских церквей на большие расстояния. Не говорим уже о тех тяжелых и даже невыносимых трудах служебных, которые нередко приходится испытывать в церковной практике приходскому священнику во время эпидемии и во время пасхальных и других молебствий, отправляемых в каждом приходском доме, когда приходится подвизаться в непрерывном служении с раннего утра и до позднего вечера в течение нескольких дней, а иногда и недель, при самых неблагоприятных условиях.

В прежнее время эти затруднения и неудобства не так чувствительны и заметны были потому, что при весьма многих церквах имелись заштатные священники, которые заменяли приходских настоятелей в экстренных случаях приходских требоисправлений, по долгу родства с ними и по чувству признательности за обеспечение, коим пользовались от них, согласно взаимным обязательствам. В настоящее же время, по случаю издания известного законоположения, коим отменены всякие соглашения и обязательства между штатными и заштатными лицами, – каждый священник вынуждается петь Господеви дóндеже есть или состоять на действительной службе до самой смерти своей, так как незначительный размер пенсии мало обеспечивает насущные потребности, да притом для выслуги оной потребуется прослужить слишком большой срок; со стороны же церковно-приходской среды не предоставляется никакого обеспечения заштатным лицам, а иногда бывают случаи даже лишения их права пользования усадебными и огородными местами. Вследствие сего, число заштатных священников сократилось до того, что в целом уезде нашем (Рославльском) насчитывается их только три лица, из коих двое имеют от роду свыше 70 лет и потому не могут заменять штатных лиц в случаях надобности. При таком крайне ограниченном числе сверхштатного персонала священнослужителей, понятно, нельзя рассчитывать на помощь со стороны их, и потому штатным священникам волей-неволей приходится одним подвизаться до изнеможения сил и даже до вреда здоровью своему.

Все указанные нами случаи составляют собою немалое затруднение в церковно-приходской жизни и немалое неудобство в священнослужительской практике. Не меньше – если еще не больше затруднений представляется и в церковнослужительской практике, при трехличном и двухличном причтовом составе; как можно усматривать из нижеследующего: Так, напр., в церковно-богослужебном отношении постоянно могут быть такого рода случаи, что некому будет приготовить и подать кадило или теплоту в алтаре и некому будет производить звон или трезвон на колокольне во время богослужения. Правда, для исполнения этих, так называемых, пономарских обязанностей, в некоторых церквах привлекаются церковные сторожа. Но такое привлечение не имеет обязательного характера для привлекаемых и потому нередко вызывает недоразумения и даже недовольствия со стороны церковных старост, которые стараются отвлекать церковных сторожей от исполнения означенных послушаний, внушая им, что оные не входят в круг их обязанностей. Не говорим уже о том, что для этого привлечения не имеется и канонического основания. В виду этого и в видах устранения означенных затруднений и неудобств, желательно было бы: а) сократить для священников 35-летний срок для получения пенсии на 10 лет; б) увеличить размер пенсии для священников по крайней мере для тех, которые проходят и могут проходить должность учителей и законоучителей в церковно-приходских школах; в) священникам-пенсионерам, вышедшим в заштат, предоставить право пользоваться усадебным и огородным местами и некоторою частью пахатной и сенокосной земли церковной, вместе с доброхотными хлебными пожертвованиями от прихожан, если только таковые священники примут на себя обязанность в случаях надобности оказывать помощь штатным священникам. Тогда, можно с уверенностью сказать, увеличилось бы число заштатных священников, но вместе с тем улучшилось бы их материальное положение; тогда устранились бы и упомянутые затруднения в церковно-богослужебной практике штатных священников. То же самое желательно было бы, только в меньших размерах, применить и к церковнослужительской среде, в видах устранения из оной немалых затруднений.

Протоиерей Алексей Щукин

Г. Рославль, Смоленской епархии

1) Почему на вечере и утрени пред чтением так называемой «молитвы главоприклонения» произносится возглас «Главы наша Господеви преклоним», а на литургии «Главы ваша Господеви приклоните»? Какое различие между тем и другим возгласом?

В вечерней «молитве главоприклонения» священнослужитель просит Господа, чтобы Он, ради нашего спасения сошедший с неба, милостиво призрел на рабов Своих, приклонивших главы и т. д. Естественно, что при чтении этой молитвы верующие и предстоящие должны приклонять и приклоняют свои главы в знак глубокого смирения, всецелой преданности и покорности пред Богом – человеколюбивым Судиею. Не только предстоящие с наклонением главы должны выслушивать и выслушивают вечернюю молитву «Господи Боже наш, приклонивый небеса и сошедший на спасение рода человеческого», но и сам священнослужитель, читая эту молитву, также поклоняются и тем показывает наше рабство и смирение пред Богом, и снисхождение к нам Самого Христа Бога даже до зрака раба (Срав. «Нов. Скриж.» Вениамина архиеп. Нижегород. Част. II, гл. 1, § 29)⁴⁷. Потому-то пред вечернею «молитвою главоприклонения» и бывает возглас «Главы наша Господеви приклоним», – возглас, по которому не только предстоящие, но и сам священнослужитель наклоняются. В утренней молитве «Господи Святый, в вышних живый и на смиренные призираяй» выражается моление, чтобы Господь, презирающий на смиренные, невидимо простер Свою руку и благословил преклонивших пред Ним выю сердца и тела, и проч. Употребленное в этой молитве выражение: «Тебе приклонихом выю сердца и тела и молимся Тебе: простри руку Твою… и благослови вся ны» – указывает на то, что при чтения ее предстоящие и сам священнослужитель должны приклонять и приклоняют свои главы в знак своего глубокого смирения пред Богом и для принятия благословения от Него. Так как во время утренней молитвы «Господи Святый и в вышних живый и на смиренныя призирая» священнослужитель и предстоящие должны приклонять свои главы, то и чтение этой молитвы предваряется возгласом священнослужителя «Главы наша Господеви приклоним». На литургии в молитве «Благодарим Тя, Царю невидимый» священнослужитель просит Господа, чтобы Он с неба призрел на приклонивших главы, ибо они приклонили не плоти и крови, но Богу страшному, т. е. молится о том, чтобы Господь призрел на предстоящих, приклонивших свои главы; в следующей же молитве «Вонми, Господи Иисусе Христе Боже наш» священнослужитель молится уже сам о себе, чтобы Господь невидимо держанною Своею рукою преподал ему пречистые Тайны, а через него и всем людям. По прямому смыслу первой молитвы «Благодарим Тя, Царю небесный» должны во время чтения ее приклонять главы только предстоящие, а потому чтение ее и предваряется возгласом священнослужителя, обращенным к предстоящему народу «Главы ваша Господеви приклоните».

2) Случается, что бабки-повитухи, повившие младенца у неправославных, напр., у татарок и др. приходят к священнику и просят дать им очистительную молитву, без которой, по мнению простого народа, им нельзя заниматься никакими хозяйственными делами. Спрашивается: нужно ли читать молитву бабке, повивавшей у неправославных, и если нужно, то какую именно молитву?

В греческой церкви, по словам Симеона Солунского (XV в.) существовал обычай на ряду с молитвами «младенцу и роженице» читать молитвы «и находящимся с нею женам». «Когда от благочестивой жены родится младенец, говорит Симеон Солунский, тогда приходят иерей и славословит Бога, благодаря, что человек родился в мир; тогда он знамением креста благословляет рожденное и просит ему у Бога милости пребывать в жизни и сподобиться благодати крещения и миропомазания. А матери и находящимся с нею женам, молясь, преподать благодать, освящение, свободу делать свои дела и не быть ни в чем возбраненным от Церкви, не почитать себя скверными по причине прикосновения к нечистой и не сомневаться в уничтожении завистливых мечтаний лукавого» (См. «Нов. Скриж.» Вениамина. Част. IV, гл. 1, § 1). В нашей древнерусской Церкви, как видно из богослужебных старинных памятников, также существовал обычай читать молитвы «младенцу», «матери», «прилучившийся при рождении женам», «храму, в нем же дитя родится» и «бабе детинной, принимавшей младенца». По существующим же у нас Требникам не полагается уже особых молитв «ни храму, в котором родится дитя», «ни прилучившийся при рождении женам», «ни бабе детинной, воспринимавшей младенца». «Между молитвами в первый день по внегда родити жене отроча» есть только одна общая молитва (последняя), в которой испрашивается прощение матери «всему дому, в нем же родися отроча», «прикоснувшимся к роженице» и «всем обретающимся в том доме». Ничего не будет предосудительного, если эту очистительную молитву и прочитать бабке, повивавшей у неправославных, ради успокоения ее совести, и чтобы она не считала себя нечистою – скверною по причине прикосновения к нечистой и имела свободу делать свои дела. Само собою разумеется, что те прошения из этой молитвы, которые имеют отношение к «роженице», «дому, в котором родилось отроча» и «всем находящимся в том доме», должны быть опущены, когда приходится прочитать эту молитву бабке, повивавшей у нехристиан или неправославных.

(Думы ветхого человека в наступившем новом году)

Новый год вступил в свои права: нет уже места старому. Но нравственная жизнь человеческая не подчиняется порядку леточисления и законам видимой природы. Новый год в силе. А обновилась ли нравственная жизнь человечества? Если не для всех, то для многих ли наступивший новый год послужил поводом к нравственному обновлению? Нова жизнь для немногих избранных, а для большинства она ветха. Многие обещают исправить свою греховную жизнь, но немногие выполняют свое обещание.

Как часто, чуя утра свежесть,

Твержу: «исправиться пора!»

Но к вечеру поступки те же,

Что были утром и вчера⁴⁸.

Так-то и я грешный все обещал исправиться и с нового года начать новую жизнь. Много лет протекло, а я все оставался ветхим человеком, обещая только покаяться. Наконец, в наступившем новом году милосердный Господь, не хотя смерти грешника, обратил меня к покаянию и исправлению. Правда, я еще вполне не обновлен нравственно, но все же положено начало богоугодной жизни. Надеюсь на Господа, что Он не оставит меня без помощи и введет мя в гору святыни Своея. А какова моя прежняя жизнь? Ветха она была и сумрачна. Некогда было оглянуться на себя. Даже при всем желании заглянуть в свою совесть, вдуматься в цель своей жизни, в свое христианское назначение; мысли мои скользили по вопросам высшей, нравственной жизни и всецело останавливались на предметах мелочной, обыденной, многомятежной, греховной жизни. Уносимый жизненным течением, я без оглядки бежал по дебрям юдоли плачевной, нисколько не давая себе отчета в своих поступках. А ведь мне-то было о чем подумать, было куда обратить все свое внимание, было на что употребить все силы своей души! Я – человек, существо разумное, я – христианин, я – пастырь словесных овец: три высоких назначения, требующих от меня нравственной чистоты. Итак, мне ли не вопиять было горче о бесполезно, а иногда зловредно для себя и для других прожитой жизни? Да, я взывал ко Господу часто, чтобы Он извел из темницы душу мою, и Господь услышал меня. Прежде чем буду говорить о своем обращении ко Господу, скажу о своей прежней, ветхой жизни. Буду откровенен. Но знаю, по какой причине я стяжал молитвенное умиление, будучи вполне ветхим, греховным человеком. Была ли во мне искра религиозности, или душу мою умиляли возвышенные церковные напевы, но только слеза не раз катилась из моих глаз при совершении богослужения. Читаешь ли акафист, совершаешь ли божественную литургию или отпеваешь умершего, почти не обойдешься без слез умиления. «Это – добрый пастырь!» подумал бы незнакомец, при виде моих слез. Жестокое заблуждение! Едва я переступаю порог церковный или убогую хижину своего прихожанина, где происходило излияние религиозных чувств, как становлюсь в ряд простых смертных с их недостатками, даже превосхожу их в неодобрительном поведении. Заблуждается незнакомец, но своего прихожанина не обманешь. Он видит твое лицемерие, твое двойственное служение: Богу и мамоне. Боже мой! До чего возмущала меня в первые годы служения плата за требоисправления. Я не хотел было брать подачек. Но вижу, что жить стало нечем, и стал брать без зазрения. Дело дошло до того, что я уже вымогал лишнюю копейку у прихожанина. Но как же быть? Ведь нужно же чем жить! По неволе потеряешь совесть! Легко сказать: потерять совесть! Нет, ее трудно потерять благонамеренному, хотя и опошлившемуся, человеку! Кто не знает, как дорога копейка нашему мужичку? Сколько нужно с моей стороны хитрости, ума, изворотливости, чтобы вымоганием лишней копейки не оскорбить своего прихожанина! Вот идет он к тебе, просить похоронить умершего отца или мать. Не напомни ему о плате, он никогда тебе и не заплатит за погребение. Этого мало: назначай ему умеренную цену, он убавит ее и идет торг… Говорят, некоторые священники до тех пор не соглашаются отпевать покойников, пока не уплатят им денег. Но такая мера вознаграждения слишком уж жестока и не обходится без антагонизма между причтом и приходом и без возмутительных сцен. Один священник, по совету своего тестя, тоже священника, долго не погребал покойника, требуя уплаты за погребение. Что же? Не долго думая, принесли ему мертвого гостя над вечер домой. Это так поразило впечатлительную душу молодого священника, что он сошел с ума. Я не заставлял прихожан приносить ко мне в дом покойника и потому с ума не сходил. Но внимательно проследить свои прошедшие поступки, я замечаю в них так много неестественного и неблагоразумного, что, не обинуясь, назову себя безрассудным. Обратите внимание на такую странность в моей протекшей жизни. Как я уже говорил, молитва моя иногда сопровождалась слезами умиления. У меня еще было в обычае ходить на открытом воздухе и упражняться в умственной молитве. Но при таком похвальном обычае, был другой вовсе непохвальный обычай – сквернословие. Удивительные вещи иногда случались со мной! Вот хожу я по протоптанной дорожке своего сада и твержу Иисусову молитву. Вижу: идет ненавистный для меня человек. Как по мановению волшебного жезла, вдруг молитвенное настроение обращается в сатанинский гнев, молитва Иисусова сменяется (Господи, прости меня грешного!) сквернословием. Или еще странность: желая стяжать «умную»⁴⁹ молитву, торопился при чтении в церкви положенных по Уставу молитв. Пусть там важные семейные или другие обстоятельства торопят меня: это отчасти терпимо, по крайней мере, с мирской точки зрения. Но часто сам видишь, что вполне располагаешь временем для неспешного и разумного чтения в церкви; не тут-то было: будто кто тебя подгоняет сзади и не дает собраться с мыслями; едва прочел внятно две-три строки молитвы, как является непреодолимое желание бежать, бежать (конечно, по церк. книге) без оглядки, читаешь ужасно скоро, бессознательно, с страшными пропусками и искажениями. Для образца приведу вам хоть один возглас: «Яко Твое есть царство», как он мною произносился. Да разве как? Первое и последнее слово. Примерно, так: «Яко Твое есть царство… во веки веков!» По сему разумей и всю службу церковную. Как ни кощунствуешь над святым делом, как ни подвергаешь сам себя проклятию, по слову Божию: проклят всяк, творяй дело Божие с небрежением, а слезы, как хотите, невольно льются из очей. Иной раз даже стыдно станет перед людьми, что не в силах удержать слез. Бедная душа! Будучи по природе христианка, она, помимо даже моей воли, чует голос, призывающий ее в отечество небесное, стремится на его зов, но… увы! я заглушал ее совесть, ввергал ее в омуты житейского моря! И вот она была на распутье, не зная, куда ей идти. О житейские интересы! Вы поглощали почти все мое внимание. Да как и не поглощать! У меня жена, дети. Детям нужно дать дорого стоящее теперь воспитание, с прибавкою (женскому полу) приданого. Как тут не отуманить головы мирскими заботами и расчетами? Не будь у меня детей, думаю я себе, или получай я приличное жалованье от церкви, или от казны, или от земства, кажется, не загрязнился бы жизненным коловоротом. Прав ли я в своем суждении, не знаю. Во всяком случае, думаю, что не прав. Гляжу на своих сослуживцев и убеждаюсь, что не одна бедность нас грязнит. Мало ли вокруг меня бездетных и вполне обеспеченных священников, которых вовсе нравственно не исправляет материальное их обеспечение? Напротив, они как будто преуспевают на горшее. У них своя забота: пожить, как говорится, на широкую ногу; сегодня в гости, завтра картежная игра с выпивкой, а там похмелье, и опять то же. Вот как мы живем! по-светски!! «Да разве все священники так живут?» – спросите. Конечно, есть исключение. Но исключение, по грамматике, не есть правило. Но что же я других-то сужу? Погляжу-ка на себя. Ведь и я-то был завзятый картежник. Что за омерзительная страсть! Целые ночи просиживаешь, бывало, за картами, в комнате, пропитанной зловонным табачным дымом. Еда на ум нейдет, даже бахусово возлияние творишь так себе, наскоро, без всякого наслаждения; одно на уме и на языке: карты и карты. Сидишь, как воздушный истукан, сидишь, в ожидании выигрыша, сидишь всю ночь до самого света: все забыл, забыл даже, что завтра воскресенье, или праздник, и что мне предстоит совершение божественной литургии. Наконец, приходит будильщик – церковный сторож. Я даже не могу сообразить, зачем он пришел; подумал, подумал, и опомнился таки, что пора начинать службу. Жалко бросать недоигранную партию, доигрываю и прямо иду в церковь для совершения утрени и божественной литургии. Не верите? Как хотите, но я, не обинуясь, рек вам истину. Скажете еще: «А правило, а пост с вечера?» Все попрано: не до того было. Господи, не погуби меня, окаянного, за беззакония мои! Вот до какого безумия доводит нас картежная игра! Пусть светский человек играет в карты, ему не предстоит церковная служба, – нам ли, нам ли, служителям Божиим, быть посмешищем диавола и заживо обрекать себя на вечную погибель?.. К чему еще недоброму я был привержен? К водке? Нет, водка не тянула меня к себе. Но зато я других приучал к пьянству, сделавшись соблазнителем своих прихожан, вместо руководителя к спасению. Как же это? Очень просто: наш мужичек любит выпить. Этой его слабостью и пользуются наша братия – священники, чтобы расположить прихожанина к щедрости. Нужно ли мне хлеба добыть, жатву убрать, лес, сено перевозить, словом, воспользоваться трудом или пожитками крестьянина, я, нимало не задумываясь, собираю прихожан, даю им угощение на славу. По окончании работы, опять угощение. Я тогда и сообразить не мог, что могорычи за работу обходились мне дороже уплаты деньгами. Так грех ослепляет ветхого человека, что из-за него (греха) даже забываешь житейские интересы! Могорычи за могорычами, и вот мои прихожане приучались пьянствовать. Были даже смертные случаи с перепоя, после щедрых пастырских могорычей. Господи, помилуй меня, грешного! Скажет иной: «А пастырская проповедь против пьянства? Как согласить ее со спаиванием?» О проповеди речь молчит. До нынешнего года я даже и понятия о ней не имел. Со дня посвящения моего во иерейский сан, до 1-го января 1886 года, я ни разу не говорил проповеди с церковной кафедры. И не я один, так прежде я оправдывал себя, яко рыба безгласен: есть у нас безгласные даже из заслуженных священников – в камилавках, в орденах и с титулами: «протоиерей», «благочинный». Если такая «знаменитость» молчит, то отчего же мне рядовому не положить указательного перста на свои уста?… Как горько, однако, теперь становится на душе, когда я вспоминаю грозные слова св. Апостола: горе ми, аще не благовествую! Забыв слова Спасителя: взаим дайте, ничесоже чающие, я давал свои деньги в рост. Много было у меня и других предосудительных поступков, но довольно и вышеприведенных, чтобы хотя отчасти составить себе понятие о ветхом человеке. Внимательно проследив всю свою жизнь, я замечаю, что главною причиною коснения во грехах была беспечность, нежелание заглянуть в свою душу, оглянуться назад, на свою протекшую жизнь и вывести оттуда назидательный урок, могущий послужить поводом к самоисправлению. «Познай себя!» говорят тебе св. отцы, а ты как будто и не слышишь их мудрого совета, и остаешься в прежнем душевном невежестве. Жалок христианин, не познавший самого себя. Еще более жалок пастырь духовный, более жалок потому, что его нравственная беспечность губит не его одну душу, но и целые сотни и даже тысячи других христианских душ, вверенных Спасителем Богом его попечению. Готов ли он представить пред Святейшее Лице Божие своих духовных чад, разумные и любовные Божия создания, за которые Он пролил на кресте Свою пречистую кровь, готов ли предоставить их чистыми, достойными быть наследниками царства небесного?!… Когда роятся в душе моей подобные мысли, я нахожусь в сильном душевном волнении, будто слышу грозный голос небесного Судии: приидите и истяжимся (Ис.1:18)!… Не смотря на множество нравственных недостатков, во мне все-таки было благое намерение исправить свою жизнь, но не было сил отстать от худых привычек. Уже я отчаивался когда-либо исправиться, но Господь, открывший очи слепому, и мне исцелил душевную слепоту. Видно, слезы умиления дошли до Бога. У меня было искреннее желание начать новую жизнь именно с нового года. Но прежние годы, как я уже говорил, попытки мои были все безуспешны. Благая мысль улетучивалась со старым годом. Тогда я исподволь стал готовить свою душу к исправлению. Чаще прежнего стал молиться Богу, чаще стал вдумываться в свои грехи, доискиваясь причины их зарождения, чаще стал углубляться в самого себя. Наконец Господь услышал мои молитвы: наступивший новый год, назначенный мною «днем благоприятным, днем спасения», как и отжившие уже свой век его товарищи, возбудил душу мою от усыпления и послужил поворотом к новой, покаянной жизни. Что убо будет отроча сие (т. е., душа моя)?..

Можете себе вообразить, с каким воодушевлением отслужил я литургию св. Василия Великого в день нового года и в день памяти великого святителя и чудотворца! Я не служил, а рыдал, буквально рыдал во время совершения всей литургии, так что даже прихожане мои, глядя на меня, плакали. А как запели: «О Тебе радуется, благодатная, всякая тварь», то умиление мое достигло высшей степени: «вот и о тебе, кающийся грешник, подумал я, радуется теперь всякая тварь, по неложному речению Господню». В конце литургии, в первый раз в жизни (это на 16-м году священства!), взошел я на амвон для проповеди. Страшно и в то же время радостно мне было говорить в первый раз слово назидания своим пасомым; страшно за прошедшее долговременное, преступное молчание и радостно при сознании, что с этого дня я начал исполнять свой пастырский долг. Удивились мои прихожане, увидев меня пред налоем, на церк. кафедре. С наступившего нового года я как бы сызнова живу. Товарищи мои и знакомые, видя во мне нравственную перемену, отшатнулись от меня. Если мне теперь иной раз случается побывать у кого из них по служебным делам, то они не преминут подтрунить надо мной: «замонашил, набрал дури в голову!» – Смейтесь, смейтесь, братцы, да как бы после не плакать! думаю я себе, а сам мысленно возношу к Богу молитву: Не остави мене, Господи Боже мой, не отступи от Мене, вонми в помощь мою, Господи спасения моего! Если Бог за нас, кто против нас?

Священник Х.

Ныне очень часто проповедники обращаются к слушателям, когда нужно, со словами: «слушатели или благочестивые слушатели, христиане или православные христиане». У отцов древней церкви мы не встречаем подобных обращений. Они явились и утвердились в проповеднической практике в позднейшее время, – собственно в века рационализма и охлаждения религиозного чувства, и ослабления любовных отношений между членами Церкви. Когда между предстоятелем церкви – проповедником и народом, его слушающим, нет никакой внутренней связи, и существуют холодные, чисто официальные, отношения, то естественно первому обращаться к своим слушателям, называя их общим неопределенным, ничего не выражающим, именем слушателей. Наименование их в обращениях христианами больше выражает, чем слово «слушатели». Но и оно само в себе слишком обще и бесцветно. Оно почти то же говорит, что слово «люди», так как оттеняет это общее название одним видовым признаком, указывая на веру во Христа. У древних отцов обращения делались в более теплой форме; они обращались к слушателям со словами: «братия, братия возлюбленные», или просто: «возлюбленные»; говорили им: «ваша любовь, ваша святость». Такая формула обращения была свидетельством и выражением духа любви, связующей проповедника со слушателями, и как нельзя более согласовалась с теми братскими отношениями, какие Церковь желает видеть между членами, ее составляющими. Она вполне отвечает тому церковному тону, какой должна выдерживать беседа, говоримая в храме при богослужении. Она и ныне употребительна в проповедях; но мы желали бы, чтобы она получила преобладающее значение пред всеми другими формулами обращения. Между тем в наше время ее менее любят и менее употребляют, чем другую воздушную формулу: «слушатели», не имеющую в себе и тени церковности. Остается один шаг до того, чтобы заменить ее словом: «милостивые государи»! И уже были примеры употребления такой формулы. Название братьями слушателей – формула библейская. Ее указывает и, можно сказать, рекомендует сам Господь Иисус Христос, и она освящена примером апостолов. Вы не нарицайтеся учители (говорит Господь): един бо есть ваш Учитель, Христос: все же вы братия есте (Мф.23:8). В другом месте Он сам братьями своими называет тех, которые соединены с Ним узами веры и любви. Иди ко братии Моей (сказал Он Марии Магдалине, явившись ей по воскресении), и рцы им: восхожду к Отцу Моему и Отцу вашему, и Богу Моему и Богу вашему (Ин.20:17). У апостолов она употребляется и в устных беседах, и в приветствиях, заключающихся в их посланиях. Апостол Павел, говоря речь в Антиохии Писидийской, два раза употребил обращение в форме: мужие братие (Деян.13:26, 38). С такими же словами: мужие братие, обращались к присутствующим, по свидетельству Деяний Апостольских, и апостолы Петр и Иаков на соборе апостолов и старцев в Иерусалиме, когда им нужно было говорить речи в этом священном собрании (Деян.15:7, 13). Потом, когда апостолы рассудили послать избранных мужей в Антиохию сообщать тамошним христианам об определении собора по вопросам, возбудившим у них разногласие, и при этом передали им нарочитое послание для прочтения в антиохийской церкви, они в этом послании делают такое приветствие: Апостолы и старцы и братия сущим в Антиохии и Сирии и Киликии братьям, иже от язык, о Господе радоватися (Деян.15:23). По прочтении этого послания (говорит писатель Деяний Апостольских), Иуда и Сила, посланные собором апостолов, будучи пророками, обильным словом преподали наставления братиям, и утвердили их, конечно называя их в живой беседе таким же именем, с каким апостолы обращались к другим на соборе, и какое употреблено в заголовке или приветствии апостольского послания (Деян.15:32). Со словом: братие обращается апостол Павел в своей прощальной речи пресвитерам ефесским, созванным в Милит (Деян.20:32), и самого Павла называют братом Иакова и все старцы иерусалимские, когда он был там и рассказал о том, что сотворил Бог через него у язычников. Видиши ли, брате, колико тем есть иудой веровавших? и вси ревнители закону суть (Деян.21:20). Мужие братие и отцы, начал свою защитительную речь пред иудеями апостол Павел, когда тысяченачальник во время смятения народного в Иерусалиме велел взять его и вести в крепость, и когда Павел просил у него позволения сказать нечто народу (Деян.22:1), и потом употребил обращение: мужие братие в речи на другой день, сказанной в присутствии первосвященников и всего синедриона иудейского (Деян.23:1) и наконец в последней речи, которую он имел в Риме пред знатнейшими из тамошних иудеев, им созванных к себе (Деян.28:17). Апостольские послания все, так сказать, пересыпаны и переполнены частым употреблением слова: братие (2Пет.1:10; Рим.1:13, 7:1, 12, 10:1, 11:25, 12:1, 14:30, 16:17; 1Кор.1:10, 26, 2:1, 3:1, 10:1, 12:1, 14:6, 20, 26, 15:1; 2Кор.1:8, 8:1; Гал.1:11, 3:15, 4:28, 5:11, 6:1; Кол.2:8; 1Фес.2:1, 9, 14, 4:1, 13, 5:1, 4, 14; 2Фес.1:3, 2:1, 15, 3:1, 6, 13; Евр.3:12, 10:19, 39, 13:22). Нередко это теплое обращение слово любви соединяется с другими лабавочными эпитетами, которые служат как бы усиленным выражением того высокого христианского чувства, из которого возникло это обращение. Такими усиленными выражениями любви в обращениях являются у апостолов слова: братие моя (Рим.7:4; Еф.6:10; Флп.3:1; Иак.1:2, 2:1, 14, 3:1, 5:10, 19) или: братие моя возлюбленная (Иак.1:19; 1Кор.15:58; 1Фес.1:4), братие моя возлюбленная и вожделенная (Флп.4:1), братие святая (Евр.3:1; Кол.1:2). У апостола Иоанна, писавшего в старости свои послания, слово: братие заменяется словом: дети или дети мои (чадца моя) (1Ин.2:1, 18). Но любимое обращение этого учителя любви, преимущественно пред другими пламеннейшего любовью к Богу и ближним, – это: возлюбленнии (возлюбленные) (1Ин.2:7, 3:2, 21, 4:1, 11). Это обращение: возлюбленные или возлюбленные мои – встречается не у одного апостола Иоанна, оно есть у апостола Иуды (Иуд.1:3, 17), часто употребляется апостолом Петром (1Пет.1:13, 2:11, 4:12; 2Пет.3:1), и апостол Павел, более всего любивший называть братьями тех лиц, к которым обращается, иногда в призыве к любовному расположению к тем, которым пишет, употребляет то обращение, которое преимущественно освятил своим примером великий Учитель любви (Флп.2:12, 4:1; Евр.6:9). Вот назидательный пример для нас. Церковь издавна узаконила это апостольское обращение: каждый раз, когда предлагаются при богослужении чтения из Апостола, она заповедала начинать их словом: братия, и только чтение из посланий апостола Иоанна предначинаются любимым им обращением: возлюбленнии, и чтения из посланий к Тимофею и Титу словами: чадо Тимофее или Тите. Этим она внушает всем являющимся со словом при богослужебных собраниях, не искать новых формул обращения к присутствующим, а пользоваться теми, какие ею приняты с примера и обычая святых апостолов. Древние писатели (Афинагор, Тертуллиан, Минуций Феликс), объясняя приличие такого названия, вошедшего в употребление во взаимных обращениях христиан, указывали причины, его оправдывающие, в том, что все мы дети одного Отца Бога, все познали единого истинного Бога, восприняли один дух освящения, все из мрака неведения воззваны к единому свету истины, все соучастники одной веры, все сонаследники одной надежды и все любим или по крайней мере должны любить друг друга взаимною любовью, которую заповедал нам Господь.

Мф.23:1 Тогда Иисус глагола к народом и учеником своим…, когда? После того как посрамил искушающих; после того как довольно их до того, что они уже не смели спрашивать; после того как показал, что они больны неизлечимо.

Мф.23:2–3 Глаголя: на Моисееве седалищи седоша книжники и фарисее. Вся убо, елика аще рекут вам блюсти, соблюдайте и творите: по делом же их не творите… Они сделались, говорит, преемниками Моисеева седалища, то есть учительской кафедры; поэтому все, елика аще рекут вам блюсти, соблюдайте и творите, потому что они не свое говорят, когда учат, но Божие, – то, что было узаконено Моисеем. Когда говорит вся, то разумеет не все законоположения, напр. о жертвах, о пище и т. п. (зачем бы он прежде отменял это?), но под словом вся разумеет конечно то, что служит к исправлению нравов, к улучшению образа жизни и не противоречит евангельским заповедям. По делом же их не творите, потому что дела их не согласуются с учением и разрушают его. Итак, сказал, что не должно восставать против учителей, если они проводят даже дурную жизнь, но должно повиноваться их учению, не подражая их недостойной жизни. Они достойны веры в своем учении, но в своей жизни не достойны подражания. Можно и иначе сказать. Так как Он намерен был изобличить, наконец, явно худые поступки фарисеев для предостережения народа, то чтобы некоторые не подумали, что Он из желания власти над народом порицает фарисеев, наперед устраняет такое предположение, говоря: вся, елика аще рекут вам блюсти, соблюдайте и творите, если и не ради жизни их, то ради начальнической и учительской кафедры. А чтобы некоторые, слушая учение их, не подражали и их жизни, присоединил: по делом же их не творите. Освободивши Себя таким образом от подозрения, начинает обличение.

Ст. 3. Глаголют бо и не творят. Смотри, откуда начинает. Всякий, кто преступает закон, заслуживает осуждения, а учитель – заслуживает троякого: потому что он преступает, потому что и других обязан исправлять и потому что вредит ученикам.

Ст. 4. Связуют бо бремена тяжка и бедне носима, и возлагают на плеща человеческа… Тяжелыми и неудобоносимыми бременами называет строжайшие и мелочные предписания в жизни, а плечами – деятельность людей. Очевидно, что и сверх закона они нечто предписывали.

Ст. 4. Перстом же своим не хотят двигнути их. Не только не хотят носить на своих плечах того, что возлагают на плечи других, чтобы примером своим сделать их еще усерднее, но и перстом своим не хотят двинуть их, то есть коснуться их даже отчасти, слегка. А Лука (Лк.11:46) говорит: и единым перстом вашим не прикасаетеся бременем. Подчиненным дают самые строгие предписания, а себе позволяют полную свободу, между тем следовало бы делать наоборот: больше стеснять себя, а к ним быть весьма снисходительными.

Ст. 5. Вся же дела своя творят, да видими будут человеки..., – все дела, которые считались у них хорошими. Заметь, что предыдущее обвинение было в строгости к другим и в небрежности, а это – в тщеславии. Затем показывает, что и тщеславятся они не чем-нибудь великим, так как у них не было особенных добродетелей, но маловажным и пустым, – что также увеличивает обвинение.

Ст. 5. Расширяют же хранилища свои, и величают воскрилия риз своих. Этим-то они и тщеславились, как особенными добродетелями. Скажем и об этом. Так как евреи постоянно забывали о благодеяниях Божиих, то Бог повелел написать их на свитках и привязывать на руке учителей, чтобы всегда видеть их и помнить. Такие свитки назывались хранилищами, потому что они хранили (от забвения) и (таким образом) спасали. Далее, чтобы не забывали заповеди, Бог повелел приставить гиацинтовую кисть к краям одежды около ног, чтобы, находясь всегда на виду, она напоминала о заповедях. Ее называли воскрилием. Книжники и фарисеи, хотя и пренебрегали заповедями, однако украшали себя широкими хранилищами и распускали большие воскрилия своих одежд, гордясь этим и неразумно считая себя благочестивыми. Марк (Мк.12:38) назвал это длинными одеждами (στολαὶ), говоря: блюдитеся от книжник, то есть берегитесь, хотящих во одеяниях ходити. Подобным же образом сказал и Лука (Лк.20:46). И не только этими, но и другими мелочами они показывали свое тщеславие. Слушай:

Ст. 6. Любят бо предвозлегания на вечерях, и преждеседания на сонмищах…, потому что на вечерах возлегали, а в синагогах сидели.

Ст. 7. И целования на торжищах, и зватися от человек: учителю, учителю. Любят приветствия, выражаемые как словами, так и другими внешними знаками. Любят также, чтобы люди называли их учителями, или по-еврейски – равви.

Ст. 8. Вы же не нарицайтеся учители: один бо есть ваш Учитель, Христос: все же вы братия есте. Все другое, относящееся к обличению их, приводил как пустое и не нуждающееся во многих словах для пояснения, а теперь выставляет на вид властолюбие, как причину многих зол, и с большею настойчивостью заботится об его устранении. Не нарицайтеся, т. е. не желайте страстно называться. А если другие вас называют так, то это не послужит к вашему осуждению.

Ст. 9. И отца не зовите себе на земли: один бо есть Отец ваш, иже на небесех. Сказал это не для того, чтобы возбранить нам называть отцами родителей плотских или духовных, а для того, чтобы мы знали, кто по преимуществу и в собственном смысле Отец наш. Такой отец у нас – один Бог на небесах, а отцы плотские и духовные – скорее содействователи и слуги Его в рождении нас. Итак, говорит: отцом себе по преимуществу и в собственном смысле никого не называйте на земле, потому что такой отец – на небе: один Бог в трех Лицах.

Ст. 10. Ниже нарицайтеся наставницы: один бо есть Наставник ваш, Христос. Учитель (ῥαββί) и наставник (καθηγητὴς) – одно и то же. Повторяет прежнюю речь, чтобы сильнее отклонить от такого зла. Как название одним учителем Христа не исключает названия учителем и Бога, так и название одним отцом только Бога не исключает названия отцом и Сына. Сказано же един и един для противопоставления только людям и ангелам.

Ст. 11. Болий же в вас, да будет вам слуга. Отвергши тяжкий недуг властолюбия, научает затем, каким образом можно избежать его, именно: подчинением, т. е. смирением. Далее говорит также о награде за превозношение и смирение, чтобы первое бросили, а второе приняли.

Ст. 12. Иже бо вознесется, смирится: и смиряяйся, вознесется. Смирение – величайшее приобретение для человека, поэтому-то и говорит о нем часто, чтобы постоянным напоминанием сильнее напечатлеть его в умах своих учеников. Повелевает не только не любить первых мест, но искать даже последних, потому что первое унижает любящего, а последнее – возвышает ищущего.

Ст. 13. Горе вам, книжницы и фарисее лицемери… Называет их лицемерами в самом общем смысле, как выставляющих на вид свое благочестие и добродетель. Яко снедаете домы вдовиц…, которым следовало бы помогать. Приходя к ним под предлогом защиты, они еще более угнетали их, расточая имущество их. И виною далече молитвы творяще…, для разорения домов вдовиц, т. е. того, что находится в домах их, долго и усердно молились пред ними, чтобы казаться святыми и заслуживающими уважения. Сего ради лишше приимете осуждение. Так как вы входите охранителями, а выходите разорителями, и так как из-за чревоугодия совершаете продолжительную молитву, то будете подлежать строжайшему суду, т. е. осуждению. Всякий согрешающий достоин наказания, а тот, кто делает доброе дело, чтобы чрез это иметь потом возможность совершить какой-либо грех, будет наказан строже. Сетует о них и обличает, научая народ не обманываться и из уважения к ним не увлекаться к подражанию.

Ст. 14. Горе вам, книжницы и фарисее лицемери, яко затворяете царствие небесное пред человеки: вы бо не входите, ни входящих оставляете внити. Вы затворяете его пред людьми, именно пред самими собою и пред своими подчиненными, так как и сами не входите в него чрез веру в Меня, и другим не позволяете входить. Входящими называет тех, которые готовы и могут войти. Сильное это обличение. Если заслуживает осуждения – не принести никому пользы, то вредить и губить человека – непростительно. А у Луки (Лк.11:52) сказал: взясте ключ разумения, называя так веру в Себя, как приводящую к пониманию истинного учения и неизреченной мудрости; и этот ключ они взяли, т. е. отняли у народа.

Ст. 15. Горе вам, книжницы и фарисее лицемери, яко преходите море и сушу, сотворити единаго пришельца: и когда будет, творите его сына геенны сугубейша вас. Преходите – переплываете. Пришельцем закон называл того, кто переходил от идолослужения к иудейской религии. Итак, Христос говорит: едва после бесчисленных трудов вы приобретаете одного пришельца, и однако не бережете его, вы бесполезны для спасения идолопоклонников, и небрежны при сохранении пришельца; мало того, являетесь даже предателями, развращая его своею негодною жизнию и делая его сыном геенны, т. е. родственным геенне и достойным ее. Сказал сугубейша, потому что всякий, имеющий негодного наставника, не останавливается на той же степени испорченности, а идет обыкновенно далее.

Ст. 16. Горе вам, вожди слепии… Найди в пятнадцатой главе изъяснение слов: вожди суть слепи слепцем.

Ст. 16. Глаголющии: иже еще кленется церковию, ничесоже есть: а иже кленется златом церковным, должен есть. Ничесоже – это ничего; должен есть – делается должником. Если кто-нибудь клялся дать что-либо, то если он клялся храмом, они говорили, что это ни к чему не обязывает, – а если клялся каким-нибудь золотым сосудом, говорили, что он обязан. Так они учили по своему неразумию, которое здесь и осмеивается.

Ст. 17. Буи и слепии, что бо более есть, злато ли, или Церковь святящая злато… Слепоту их порицает конечно душевную.

Ст. 18 и 19. И иже аще кленется олтарем, ничесоже есть: а иже кленется даром, иже верху его, должен есть. Буи и слепии, что бо более, дар ли, или олтарь святящий дар. Олтарем называет жертвенник, на котором закалались приводимые жертвы.

Ст. 20, 21 и 22. Иже убо кленется олтарем, кленется им и сущим верху его: и иже кленется церковию, кленется ею и живущим в ней: и кленыйся небесем, кленется престолом Божиим, и сидящим на нем: Говорит это не потому, что позволяет клясться, – в пятой главе Он запретил всякую клятву, – но потому, что Иудеи клялись этим…

Ст. 23. Горе вам, книжницы и фарисее лицемери, яко одесятствуете мятву и копр и кимен, и остависте вящшая закона, суд и милость, и веру… Так как закон повелевал народу давать десятины от всех плодов, то они в точности исполняли это и по отношению к десятинам с мяты, аниса и тмина, самых дешевых трав, ссылаясь при этом на закон. Поэтому осмеивает их, как слишком точных относительно малейших предписаний закона, и небрежных относительно великих заповедей. Суд разумеет относительно обидимых, милость относительно нуждающихся и веру – в Бога. Лк.11:42 говорит по любви Божией. Всякому учителю нужно требовать десятину от своего народа, то есть от десяти чувств, именно – пяти телесных и пяти душевных, требовать суда, милости и веры.

Ст. 23. Сия же подобаше творити, и онех не оставляти. Это прежде всего нужно было сделать, как важнейшее, а затем не оставлять и того, менее важного, если вы хотели точно соблюдать закон.

Ст. 24. Вожди слепии, отцеживающие комары, велблуды же пожирающе. Маловажные требования закона вы строго соблюдаете, а в самых важных незаметно для себя погрешаете.

Ст. 25. Горе вам, книжницы и фарисее лицемери, яко очищаете внешнее сткляницы и блюда, внутрьуду же суть полни хищения и неправды. Эта приточная речь имеет такой смысл: тела свои вы очищаете (это обозначает внешность чаши и блюда), а внутри – души ваши полны хищения и неправды страстей; иначе – о телесной чистоте вы заботитесь, а душевною пренебрегаете. Под неправдою здесь мы разумеем всякий грех, подобно тому, как и правдою можно назвать всякую добродетель. Лк.11:39 сказал яснее: внутреннее же ваше полно грабления есть и лукавства.

Ст. 26. Фарисее слепый, очисти прежде внутреннее сткляницы и блюда, да будет и внешнее их чисто. Когда очищается душа, то очищается и тело, а когда очищается тело, то не очищается и душа. Поэтому нужно очистить душу, чтобы стало чистым и тело.

Ст. 27. Горе вам, книжницы и фарисее лицемери, яко подобитеся гробом повапленным, иже внеуду являются красны, внутрьуду же полны суть костей мертвых и всякия нечистоты. Вапна – это известь, которою намазывают и красят стены. Нечистотою называет смрад.

Ст. 28. Так и вы, внеуду убо являетеся человеком праведни, внутрьуду же есте полни лицемерия и беззакония. Лк.11:44 сказал: есте, яко гроби неведоми, и человецы ходящии верху не ведят. Закрытые гробницы внутри наполнены смрадом, а сверху их видна чистая земля и широкая дорога.

Ст. 29 и 30. Горе вам, книжницы и фарисее лицемери, яко строите гробницы пророческия и красите раки праведных, и говорите: аще быхом были во дни отцов наших, не быхом были бы мы сообщницы им были в крови пророков. Горе, говорит, вам, не потому что вы это делаете и так говорите, – это хорошо, – но потому что, делая это, так говоря и таким образом обличая отцов своих в убийстве, вы сами спешите к тому же, желая убить и Меня, и учеников Моих, – и потому что напрасно и лицемерно это делаете и говорите, так как и сами подражаете тем, которых обличаете в убийстве.

Ст. 31. Темже сами свидетельствуете себе, яко сынове есте избивших пророки. Тем, что признаете убийство, совершенное отцами вашими, а также тем, что подражаете ему, вы свидетельствуете, что вы сыны тех, которые убили пророков. Лк.11:48 прибавил: и соблаговолите делом отцов ваших, то есть некоторым образом одобряете это, потому что, устраивая великолепные гробницы убитым, вы открыто свидетельствуете о дерзости убийц, что свойственно похваляющим и одобряющим эту дерзость. Могло бы показаться, что вы из уважения к убитым украшение гробницы их и говорите вышеприведенные слова для обличения своих отцов, если бы вы не подражали убийству их.

Ст. 32. И вы исполните меру отцев ваших…, меру злобы. Сказал это, не повелевая, а предсказывая будущее.

Ст. 33. Змия, порождения ехиднова, како убежите от суда огня геенскаго; Змиями назвал их, как злых коварных и вредных, а порождениями ехидн, как подобных отцам своим в том, что имеют такой же яд злобы и склонность к убийству. Порождениями ехидны назвал их Иоанн Креститель в третьей главе, но в ином смысле. Судом геенны называет осуждение и наказание в геенне, или – ниспосылающее в геенну.

Ст. 34. Сего ради се аз послю к вам пророки и премудры и книжники: и от них убиете и распнете, и от них биете на сонмищах ваших, и изженете от града во град… Сего ради… ради того, что вы дополните меру злобы отцов своих. Сказал: послю, указывая на божественное достоинство. Пророками, мудрыми и книжниками называет апостолов и их преемников, пастырей и учителей Церкви, как достойных пророческого дара, умудренных Им и знающих Писание. Слова: от них показывают, что не всех будут бить и не всех убьют.

Ст. 35. Яко да приидет на вы всяка кровь праведна, проливаемая на земли… Под кровью понимай осуждение за кровь, т. е. за убийство. Пусть приидет на вас осуждение за кровь всякого праведника, пролитую на землю. А Лк.11:50 сказал: да взыщется кровь всех пророков, которая пролита родом этим от создания мира. Слова эти указывают на нечто ужасное. Кто знает, как наказаны были прежние грешники, и тем не менее подражает им, тот достоин наказания всех их, т. е. должен дать ответ за каждого из них, потому что не вразумился примерами их. Даже некоторых из этих вы, говорит, убьете, чтобы потерпеть наказание за всякое прежде совершенное убийство праведника. Они слышали, что за Каина отмстится всемеро, а за Ламеха в семьдесят раз всемеро, потому что не вразумились предшествующим примером.

Ст. 35. От крови Авеля праведнаго, до крови Захарии сына Варахиина, егоже убисте между церковию и олтарем. Кстати упомянул об Авеле, показывая, что и это убийство совершено по зависти. Относительно Захарии одни говорят, что это один из двенадцати пророков, другие – что так называвшийся сын Иоддая, третьи – что это Азария, а большинство – что отец Иоанна Крестителя, – так как, говорят, из неписанного предания известно, что в храме было место, назначенное для девиц, и он позволил однажды стоять там уже после рождения Спасителя Богородице, говоря, что она дева, за что и был убит между храмом и находящимся вне жертвенником.

Ст. 36. Аминь глаголю вам, яко приидут вся сия на род сей. Так как, угрожая страхом геенны, не смутил их, потому что это относилось к далекому будущему, то устрашает и угрожает им ближайшими бедствиями; поэтому утверждает, что все это, то есть эти величайшие наказания, придут на род сей, то есть на них же самих. При Тите и Веспасиане действительно постигли их бедствия от Римлян.

Ст. 37. Иерусалиме, Иерусалиме, избивший пророки и камением побиваяй посланныя к тебе… Обращал Свою речь к городу, скорбит о нем. Повторение названия указывает на сострадание. Он сожалеет о нем, как некогда возлюбленном, а теперь имеющем жестоко пострадать за беззакония обитающих в нем. Затем порицает его за убийство пророков, которых посылал сюда.

Ст. 37. Коль краты восхотех собрати чада твоя, якоже собирает кокош птенцы своя под крыле, и не восхотесте… Хотел, говорит, собрать под Свое покровительство чад твоих, которых грехи рассеяли от Божьего хранения. Свою любовь к иудеям показывает в примере. Некоторые эти слова понимают относительно иудеев, рассеянных во время прежних пленов. И не восхотесте, не принимая Меня, но преследуя и желая убить. Опять обращает свою речь к жителям города.

Ст. 38. Се оставляется вам дом ваш пуст. Дом ваш, т. е. храм, оставляются вам пустым, так как в нем не обитает более благодать Божия. Он называется домом их, как построенный в городе их.

Ст. 39. Глаголю бо вам, яко не имате мене видети отселе, дóндеже речете: благословен грядый во имя Господне. Когда это они скажут? Добровольно – никогда не скажут, а невольно во время второго Его пришествия, когда придет с силою и славою великою, когда им не будет уже пользы от такого признания. Не имате мене видети отселе, это слова любящего, даже сильно любящего, но отвергнутого и потому сильно скорбящего. Говоря отселе, обозначил не только то время, но все время до страдания, после чего они уже не видели Его. Хотя Он и являлся некоторым после воскресения, но только не неверующим иудеям. Благословен грядый во имя Господне – это изречение Давида, и изъяснено в 21 главе.

Можно ли при освящении полей пользоваться «Чином обхождения поля засеяннаго», помещаемым в некоторых старинных униатских требниках? (Вопрос священника из Холмской Руси).

Такой Чин имеется у нас под руками, и вот его вся сущность. «Первее в церкви, говорится в начале его, начинается обычное молебствие; егда же зачнется канон праздника или святаго, исходят люди из церкви и грядут на поле. Таже иерей со певцы на первой статии, к востоку ставше, на поле, глаголет или поет: Пс.84: «Благоволил еси, Господи, землю Твою…» Слава и ныне: аллилуия, трижды. Господу помолимся. Господи помилуй, – и молитва: «Всемогущий, превечный Боже, Отче всякого милосердия и щедрот, призри, молимтися, на наши повседневные требования, и жатву довольную нашему житию изобильно даруй. Возвеличи над нами имя Твое Святое, и на поля наша, винограды и вертограды наша излей преизобильное Твое благословение, да вся труды рабов Твоих, древа же насаждения наша полно плодоносят… яко же Ты еси Бог наш, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу» и т. д. Таже Евангелие от Матфея, зачало 44-е: «Во время оно иде Иисус в Субботу сквозь сеяния»… конец: «Господь бо есть и Субботе Сын человеческий». Потом опять молитва: «Всемогий Боже, милосердие Твое призываем, да сия семена, яже воздухом и дождем воспитати от земли благоволил еси, благословением Твоим возлиеши… От неплодствия же земли души алчущих отврати, да нищ и богат, и недужный и крепкий славят имя Твое Святое, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно» и т. д. – Аминь. За сим заклинание: «Заклинаю, вы, воздушные волны Богом живым, Богом истинным, Богом Святым» и т. д. Таже благословляет (иерей) семена: «Да благословит вы Бог †, Бог наш †, благословит ны Бог †, и земли нашей всеплодию подаст, сторицею растити сотворит плоды ея, да пришедше с радостию, рукояти нам с благодарением соберем, о Христе Иисусе, Господе нашем, Ему же подобает всякая слава, честь и поклонение со безначальным Отцем» и т. д.

«По сем иерей кропит водою священною поле, и грядет с людьми далее, поюще канон молебный. Таже на второй статии к югу, ставше глаголет Пс.125: «Внегда возвратити Господу плен Сион…» Молитва: «Владыко Святый, Отче всемогий, превечный Боже, молимтися усердно, да напоением милосердия Твоего дати нам изволиши жатвы множество, плодов изобилие, древес, овощей и прибытки всяких вещей, и от всех сих волнения небес губительные и грады отврати. Яко подобает Тебе великая слава» и пр. Также Евангелие от Марка, зачало 17: «Во время оно: рече Иисус учеником Своим, тако есть царствие Божие, якоже человек вметает семя в землю»… конец: «яко мощи под сению Его птицам небесным витати». Господу помолимся. Господи помилуй: молитва: «Умножи, молимтися, Владыко, на ны милосердие Твое, да на сия семена и поля снидет вожделенного Твоего благословения изобилие, во еже нам исполненным милости Твоея имя Святое славы Твоея всегда величати. Яко Ты еси Бог наш, и Тебе славу возсылаем»… Заклинание, и по сем грядут далее, поюще канон молебный. Иерей же, грядуще кропит поле водою освященною».

«Также на третьей стати к западу, ставше глаголет псалом Пс.141: «Хвалите Господа, яко благ псалом…» Господу помолимся. Господи помилуй. Молитва: «Владыко Иисусе Христе, Сыне Бога живаго, ниспосли с небесе ангела Твоего святаго, да сохранит семена жатвы и плоды наша от дождей волненных, от молний, вреждения птиц и червей угрызения, и от всех напастей вражиих, и будет стена и ограждение достоянию своему; да благословит имя Твое Святое со безначальным Твоим Отцем и т. д. Евангелие от Луки, начало 34: «Во время оно, разумевающу народу многу, и от всех градов грядущим к нему, рече притчу: изыде сеяй сеяти семене своего…» конец: «и прозябше, сотвори плод сторицею. Сия глаголя, возгласи, имеяй уши слышати да слышит». Молитва другая: «Всемогий, превечный Боже, от ничего же мир сотворенный висящ содержай, и в житие рода человеческаго поля делати повелевай, усердно прибегаем к милосердию Твоему, еже на сих полях здраваго семене всеяно или насажденно, воззрением благоутробия Твоего благословиши, и искоренивше волчцы и терния нечистоту, семена плодовита покажеши, да мы, раби Твои, дарами Твоими насыщенни, Тебе достойныя славы возсылати будем, всегда ныне и присно» и т. д. Следует снова заклинание и освящение семен словами: «Да благословит семена сия Бог Отец †, да благословит я Бог Сын †, да благословит и Бог Дух Святый †; растите и умножайтесь и наполняйте житницы и храмы наши, в честь Всемогущего Бога и всех святых, аминь».

«По сем грядут далее, поюще канон молебный, иерей же грядуще кропит. Также на четвертой статии к северу, ставше глаголет Псалом 147: «Похвали, Иерусалиме, Господа…» Молитва: «Творче всех Боже, иже Моисею рабу Твоему рекий: глаголи сыновом израилевым, егда внидите в землю, юже Аз дам вам, и пожнете жатву ея, приносите новыя снопы жатвы вашея ко Господу, просим неизмеримую Твою благость, да сии семена, зелия и злаки благословити, сохранити и ко возвращению привести изволиши… да пищу нам и скотом потребную он сих имети возможем, Тобою питателем нашим, Емуже подобает всякая слава, честь и поклонение Отцу и Сыну» и т. д. Евангелие от Иоанна, начало 12-е: «Во время оно: рече Господь учеником Своим: не вы ли глаголете, яко еще четыре месяца суть, и жатва приидет…» конец: «инии трудишася и вы в труд их внидосте». Господу помолимся. Господи помилуй. Молитва: «Владыко Святый, Отче, создавый небо и землю, и непрестанно ими владеяй и Своим промыслом сохраняяй, смиренно Тя просим и молимтися, да Твоею неизреченною благостию сия поля и семена, яже на них, древеса же и злаки благословити и им плодоношение подати изволиши, о еже рабом Твоим и всем нам и скотом нашим к животопитанию и утешению телесному и духовному быти, и оттоле жительствовати и верно служити Тебе, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно…» Заклинание последнее.

«Также возвращаются к церкви, прочее молебна довершающе. Вошедше же в церковь, чтется ектения великая и по ектении отпуст обычный».

Из рассмотрения означенного чинопоследования нельзя не видеть, что оно в основе своей латинского происхождения. На это между прочим указывает и находящееся в одной из молитв, а именно полагаемой на четвертой стати, пред Евангелием, пропущенное нами явное указание на десятины, практикуемые в западной церкви, а также заклинания или экзорцизмы, столь обычные на западе и т. п. Но с другой стороны надо согласиться, что это же чинопоследование носит все признаки древней литии, и в этом виде несомненно должно принадлежать к самым первоначальным учреждениям западной церкви, когда она находилась в союзе и общении веры и молитв с Церковью греческою. К тому же от священника, предложившего вопрос на счет употребления означенного чинопоследования, мы узнаем, что оно «с незапамятных времен практикуется во многих местах западного края России и всегда приемлется с любовию народом, как чинопоследование действительно, как нельзя более, соответствующее своему назначению»… На основании всего этого качества нет никакой надобности запрещать его употребление в тех местах, где народ привык к нему. Тем более нельзя выводить его в Холмской Руси, где, по указанию предложившего этот вопрос священника, он в большом употреблении. Иначе, если не совершит его православный священник, то совершит любой ксендз, как об этом не раз уже и заявлено было в газетах из привислянского края, и именно по вопросу об освящении полей. Если можно и должно пожелать чего по отношению к рассматриваемому чинопоследованию, то 1) чтобы православные священники при совершении его оставляли совершенно заклинания, как вообще не обычные в нашей Церкви за исключением особых крайних обстоятельств; 2) в тех местах, где в указанном чинопоследовании полагается благословение семян, а именно после первого и третьего Евангелия, вместо изложенных в нем кратких молитв, употреблять находящуюся в наших дополнительных и обширных требниках молитву «благословения при начале сеяния» и 3) после каждого Евангелия следовало бы произносить литийную ектению или всю, каждый раз, или же по одному прошению из нее, а именно, на первой стати: «Помилуй нас, Боже, по велицей милости Твоей»; на второй: «Еще молимся о благочестивейшем»; на третьей: «Еще молимся о Святейшем правительствующем Синоде»; и наконец на четвертой: «Еще молимся о еже сохранитися». На всех этих ектениях «Господи помилуй» надлежащее число раз должен петь весь народ, а священник в это время может осенять народ и поля честным крестом на все четыре стороны. Потом Господу помолимся; Господи помилуй, и рядовая молитва по указанному и т. д.

Редактор Ректор Киев. Дух. Семин. Архимандрит Ириней.

Дозволено цензурою. Киев, 14 февраля 1886 г. Цензор прот. М. Богданов.

Тип. Г. Т. Корчак-Новицкого. Михайлов. ул., собств. дом.

В нашей современной церковно-богослужебной практике прочно установился обычай – в чинах литургий Василия Великого и Иоанна Златоуста на возглас священника: «Спаси, Боже, люди Твоя» отвечать клиру пением стихиры Пятидесятницы: «Видехом свет истинный». Исключение допускается только для всей Пятидесятницы. В это время от первого дня Пасхи до отдания на вышеуказанный возглас клир поет, по Уставу, тропарь праздника: «Христос воскресе» (Типик. изд. Киев. 1824 г. л. 402), а с праздника Вознесения Господня до его отдания – тропарь: «Вознесся еси во славе, Христе Боже наш» (Никол. Пособ. к изуч. церк. Устав. стр. 470). Так как в Уставе о пении тропаря Вознесению вместо стихиры: «Видехом свет истинный» ничего не говорится, то в некоторых местах и по преимуществу в юго-западной России заменяют тропарь Вознесению стихом, который положен в Служебнике на ряду и имеет, по своему содержанию, отношение к воспоминаемому событию, а именно: «Вознесыйся на небеса Боже» (Служебн. 1822 г. л. 106 об.). Такая замена в чине литургии св. Иоанна Златоуста и Василия Великого одной стихиры другими стихами и отсутствие каких бы то ни было указаний в Типиконе относительно уместности стихиры: «Видехом свет истинный» в названных чинах ясно говорят нам о появлении ее в Служебнике в данном месте совершенно случайно и притом сравнительно в недавнее время.

Стихира: «Видехом свет истинный» в нашем Служебнике появляется впервые в XVII веке⁵⁰, а до этого времени ответом на возглас священника: «Спаси, Боже, люди Твоя» были слова: «Εἰς πολλὰ ἔτη δέσποτα»⁵¹, которые клир пел безразлично, совершал ли литургию священник или епископ. Впрочем, и этот ответ явился в наш Служебник не раньше XVI века, потому что в памятниках даже XV века, когда впервые появился у нас возглас священника: «Спаси, Боже, люди Твоя»⁵², в данном месте мы не находим никакого ответа на него. Отсутствие этой стихиры в данном месте в нашем Служебнике объясняется тем простым обстоятельством, что ее не было и в служебниках Церкви греческой⁵³ и земель юго-славянских⁵⁴. С появлением этой стихиры в служебниках московской печати XVII века, она существует сначала вместе с возгласом: «Εἰς πολλὰ ἔτη δέσποτα»⁵⁵, а затем со времени собора 1666–67 годов⁵⁶, когда последний возглас сделался отличительною особенностью только одного архиерейского служения, стихира: «Видехом свет истинный» осталась в нашем священническом Служебнике одинокою и навсегда укрепилась в данном месте. Что же касается служебников южно-русской печати, то в них со времени издания Стратинского Служебника в 1604 году епископом Гедеоном Балабаном, ответом на возглас священника: «Спаси, Боже, люди Твоя» печатаются через все XVII столетие слова: «Εἰς πολλὰ ἔτη δέσποτα»⁵⁷, которые не исчезли из практики южно-русской Церкви даже и в начале XVIII столетия. Известный своею печальною участью поборник единства церковно-богослужебных обрядов во всей русской Церкви без исключения, иеродиакон Макарий, в своем доношении Св. Синоду в начале XVIII столетия относительно отступлений южно-русской Церкви от велико-русской в чине богослужения и церковных обычаях, пение: «Еἰς πολλὰ ἔτη δέσποτα» в священнической литургии выставлял, как разность и отступление южно-русской Церкви от северо-русской или велико-российской⁵⁸. В настоящее время и в южно-русской Церкви эти слова исчезли из чина литургии для священников⁵⁹ и печатаются, как и в служебниках московской печати, только в чине архиерейской литургии, где слова: «Еἰς πολλὰ ἔτη δέσποτα» предшествуют стихире: «Видехом свет истинный»⁶⁰. Нужно, однако, заметить, что современные униатские служебники сохраняют в данном случае особенность древнейшего времени и в чине обычной литургии для священников на возглас их: «Спаси, Боже, люди Твоя» ответом служат слова: «Еἰς πολλὰ ἔτη δέσποτα» вместе со стихирою: «Видехом свет истинный»⁶¹.

Таким образом, если наши служебники под влиянием богослужебных памятников церквей христианского востока обходились почти до второй половины XVII столетия без стихиры: «Видехом свет истинный», а раньше даже и без возгласа священника: «Спаси, Боже, люди Твоя», то спрашивается теперь, откуда же явилась настоящая стихира в современном нам чине литургии в виде ответа на упомянутый сейчас возглас священника, и каково ее положение в нем?

Стихира: «Видехом свет истинный» существует в наших богослужебных книгах, а, следовательно, и в греческих богослужебных памятниках, уже вне всякого сомнения, в XII столетии. В Триоди цветной этого времени настоящая стихира занимает место в ряду стихир на стиховне на вечерне в Пятидесятницу⁶². Содержание этой стихиры вполне приличествует настоящему празднику. Отсюда-то эта стихира и была позаимствована в XVII столетии⁶³ в чин литургии, когда понадобилось дать ответ на возглас священника: «Спаси, Боже, люди Твоя». «Эта песнь (т. е. «Видехом свет истинный»), говорит И. Дмитревский, взята из стихов Пятидесятницы на великой вечерни, и выражает благодарность новопросвещенных христиан, воспринявших крещение и миропомазание в тот день. Они исповедуют и прославляют полученные ими тогда чрез таинства дары: 1) призвание их и вступление в веру благодатную, которая есть Божий дар (Еф.2:8), 2) познание спасительных ее таин, которое есть истинный и чудный свет (1Пет.2:9), почему они называются чадами, сынами света и самым светом (Еф.5:8–9; 1Фес.5:5): видехом свет истинный, от того они и получили название просвещенных (φωτισθέντες Евр.6:4), 3) принятие Духа Святого чрез действие миропомазания, даров Которого оно есть печать. Так как благодатные действия Св. Духа тайны евхаристии совершаются повседневно, а в сердцах благочестивых возгревается дар веры и подается им просвещение, обновление и освящение, то Церковь поет сей стих на литургии почти целый год до наступления новой Пятидесятницы, т. е. до недели св. Пасхи⁶⁴. Прекрасный анализ настоящей стихиры, приведенный нами сейчас, вполне убеждает нас в том, что стихира эта вполне приличествует событию, совершившемуся в пятидесятый день по воскресении Господа нашего Иисуса Христа, и в чине литургии она занимает место, не вполне ей подобающее. Мало того, появлением своим в данном месте она нарушает цельность и стройность чина литургии, в котором, как известно, в последовательном порядке должна изображаться по учению отцов Церкви, вся история нашего домостроительства, вся земная жизнь Господа нашего Иисуса Христа от рождения до вознесения Его на небо, ниспослания Им Св. Духа на апостолов и даже до второго Его пришествия на землю⁶⁵. Между тем, если мы обратим внимание на то, как объясняют отцы и учители христианской Церкви последнее явление священника с св. дарами и произнесение им слов: «Всегда, ныне и присно», то мы увидим ясно, что настоящею стихирою выдвигается одно событие, раньше другого, которое случилось в истории христианской Церкви десятью днями прежде. «Отнесение последних божественных остатков, говорит патриарх константинопольский Герман, изображает вознесение Господа и Бога нашего»⁶⁶. «Потом архиерей, помолясь о Божием достоянии, пишет Симеон Солунский, отпускает св. дары с курением фимиама в предложение, произнося все то, что напоминает вознесение Спасителя»⁶⁷. Следовательно, в нашем современном чине литургии воспоминание о сошествии Святого Духа на апостолов предваряет воспоминание о вознесении Господа нашего Иисуса Христа на небо, что в историческом течении событий из земной жизни Христа Спасителя случилось наоборот. Эта-то непоследовательность исторических событий с особенною силою сказывается ныне во время Пятидесятницы, от Пасхи до Троицына дня, поэтому, чтобы избежать пения стихиры Пятидесятницы, Устав наш и приписывает от Пасхи до отдания петь тропарь: «Христос воскресе» (Типик. л. 402), а практика, конечно, не без влияния обычая нынешней константинопольской Церкви (Τυπικόν edit. Venet. 1884 an. pag. 306 not.), без всякого указания нашего Типикона, допустила в качестве ответа на возглас священника: «Спаси, Боже, люди Твоя» пение тропаря: «Вознесся еси во славе, Христе Боже наш», или же: «Вознесшийся на небеса Боже». Но так как этот обычай практикуется только до отдания праздника Вознесения, поэтому естественно возникает недоумение относительно того, что нужно петь на литургии в субботу перед Пятидесятницею. Это недоумение и было в недавнее время высказано одним из священником на страницах нашего журнала, там же предложено и разъяснение сего недоумения (№ 42, стр. 201, 1885 г.).

Основываясь строго на почве исторических фактов, на литургии пред Пятидесятницею в субботу, вместо стихиры: «Видехом свет истинный» лучше всего ничего не петь. Практика, ныне действующая по отношению к тому же моменту в чине преждеосвященной литургии, должна подсказать, что возглас «Спаси, Боже, люди Твои» священник обязан произносить непосредственно после возгласа: «Со страхом Божиим и верою приступите», при пении клиром стиха: «Благословен грядый во имя Господне». Возглас: «Спаси, Боже, люди Твои» должен быть произносим священником, согласно с древнейшею практикою церквей христианского востока, или про себя (καθ’ ἑαυτὸν) тайно (μυστικῶς), или же обычным голосом (ὁ ἱερεύς λέγει· Σῶσον ὁ Θεός), каким он читает молитвы во время совершения литургии, без смешения своих слов с словами стиха: «Благословен грядый» и без перерывов его, как это делается некоторыми священниками в чине преждеосвященной литургии. Но если на дело посмотреть с точки зрения постоянной изменяемости церковно-богослужебных порядков, их непрерывного роста, то в настоящее время такого ответа уже нельзя дать, потому что с XVII столетия, под влиянием практики греческой Церкви, в наш Служебник были занесены патриархом Никоном в качестве ответа на возглас священника: «Спаси, Боже, люди Твои» слова: «Εἰς πολλὰ ἔτη δέσποτα» и стихира: «Видехом свет истинный». В последующее время эта практика удержалась только в чине литургии архиерейской, а в священническом чине литургии имеется одна стихира: «Видехом свет истинный» и по настоящее время, но без указаний в какое время можно петь ее и в какое время нельзя. Последнее уже выработала последующая богослужебная практика церквей греческой и русской. Так, прежде всего в Типиконы⁶⁸ стали вносить указание относительно пения «Христос воскресе» вместо стихиры: «Видехом свет истинный» в дни от Пасхи до отдания ее, каковое указание можно видеть и в современном нам Типиконе. Далее в практике русской Церкви под влиянием, очевидно, практики греческой Церкви позднейшего времени⁶⁹ устанавливается обычай в дни от праздника Вознесения до его отдания петь тропарь праздника: «Вознесся еси во славе, Христе Боже наш», вместо которого в Малороссии поют стих: «Вознесшийся на небеса Боже», взятый из Служебника из чина самой литургии. Остается таким образом появиться в нашем богослужении практикуемому у греков стиху: «Помяни, благоутробне, и нас, якоже помянул еси разбойника, во царствии небеснем» для литургий в Великую субботу и в субботу пред Пятидесятницею, чтобы практика нашей Церкви относительно настоящего момента была во всем согласна с практикою греческой Церкви. Но указанный сейчас стих не только не вошел в практику нашей Церкви, но и о существовании его в богослужебном употреблении на востоке знали доселе, по всей вероятности, весьма немногие из русских людей. Поэтому, указывая на данный стих, как на ответ священника на возглас: «Спаси, Боже, люди Твоя» в субботу пред Пятидесятницею, ответ вполне оправдываемый практикою церквей восточных, мы решаемся сказать, что не только не будет странно и несвоевременно, а напротив весьма естественно и вполне прилично моменту литургии, если клир на возглас священника пропоет стих: «Вознесшийся на небеса Боже и по всей земле слава Твоя» и за литургиею в субботу пред Пятидесятницею. Это тем более не будет странным, где практикуется пение этого стиха от праздника Вознесения до его отдания. Стих: «Вознесшийся на небеса» можно назвать вполне приличным для целого года, как потому что он стоит на ряду в чине литургии и произносится свясвященником тайно во время каждения св. даров перед возгласом: «Всегда ныне и присно», так и потому что пение его вместо: «Видехом свет истинный», устранило бы ту непоследовательность в чине литургии, какую можно видеть ныне и о которой мы уже говорили выше. Таким образом и соблюдалась бы стройность литургийного чина, и не оставался бы без ответа ни один священнический возглас и, наконец, стих взят был бы из самого чина литургии с тою только разницею, что вместо чтения священником он пелся бы клиром, что суть дела нисколько бы не изменило.

Подводя итоги всему сказанному, мы должны сделать следующие выводы:

1) Стихира: «Видехом свет истинный» в качестве ответа на возглас священника: «Спаси, Боже, люди Твоя» явилась в наших Служебниках с 1655 года. Сначала она печаталась в нем, как и ныне в архиерейском чиновнике, вместе со словами: Εἰς πολλὰ ἔτη δέσποτα, но потом особняком без этих последних слов.

2) До XVI века на возглас священника: «Спаси, Боже, люди Твоя» не было никакого ответа, что ныне удержалось только в литургии преждеосвященных даров.

3) Стихира: «Видехом свет истинный», по своему содержанию, вполне прилична событию, воспоминаемому в день Пятидесятницы и в первое время находилась только между стихирами на стиховне в службе этого дня. Явившись же в чин в качестве ответа на возглас священника: «Спаси, Боже, люди Твоя», стихира эта внесла в чин некоторую нестройность и непоследовательность, предупреждая событие, случившееся в истории десятью днями раньше, вследствие чего и стала заменяться то тропарями: «Христос воскресе», «Вознесся еси во славе, Христе Боже наш», «Глубиною мудрости», «Благообразный Иосиф» (в Великороссии в субботу пред Пятидесятницею), то стихом: «Вознесшийся на небеса Боже».

4) Пение тропаря: «Вознесеся еси во славе, Христе Боже наш» вместо «Видехом свет истинный» от дня праздника Вознесения до его отдания практикуется у нас под влиянием богослужебной практики церквей христианского востока, но без всякого указания на этот тропарь в данном месте в современном нашем Типиконе.

5) В субботу перед Пятидесятницею можно петь вместо данной стихиры или «Помяни, благоутробне, и нас, якоже помянул еси разбойника, во царствии небеснем», стих, который указывает петь современный греческий Типикон великой Церкви, или же стих: «Вознесыйся на небеса Боже и по всей земле слава Твоя», стоящий в Служебнике перед возгласом: «Всегда ныне и присно» и читаемый священником тайно во время каждения св. даров.

А. Дмитриевский

Мф.24:1 И изшед Иисус, идяше от церкви: и приступиша к нему ученицы его показати ему здания церковныя. Слыша слова Спасителя: се оставляется дом ваш пуст, они удивлялись, что такой храм опустеет; поэтому и приступили, чтобы указать Ему на чудныя здания храма.

Мф.24:2 Иисус же рече им: не видите ли вся сия; аминь глаголю вам, не имать остати зде камень на камени, иже не разорится. Сначала спрашивает их: не видите ли всего этого столь чудного? а потом предсказывает погибель всего этого, и пророчествует уже не об оставлении только, а о совершенном разрушении. Марк (Мк.13:1–2) говорит: и когда Он выходил из церкви, глаголал Ему один из учеников Его: Учитель, виждь, каково камение и какова здания! И отвещав Иисус, рече Ему: видящие ли сии великие здания? Не останется здесь камня на камне, который не разорится. А Лука (Лк.21:5–6) написал: и когда некоторые говорили о церкви, что она украшена дорогими камнями и вкладами, рече: сии, которые видите, придут дни, в которые не останется камня на камне, который не разорится. Подошли, конечно, все ученики, чтобы указать Иисусу Христу на здания храма; а когда некоторые из них говорили между собою о храме, что он украшен дорогими камнями и богатыми вкладами, то один из учеников же сказал Иисусу Христу: Учитель, виждь, каково камение и какова здания! Но Он и к нему, и ко всем остальным сказал то, что ответил. Иные говорят, что в некоторых частях остался камень на камне, который не был разрушен. Им мы возражаем, что все, на что было указано и что тогда достойно было удивления, согласно с предсказанием Господа, было разрушено до основания. А если что-нибудь осталось от римлян, то было разрушено потом или перенесено к другим зданиям.

Ст. 3. Сидящему же Ему на горе Елеонской, приступили к Нему ученики наедине, глаголющие: рцы нам, когда сия будут, и что есть знамение Твоего пришествия и кончина века. Марк (Мк.13:3) сказал и имена спросивших: Петр, Иаков, Иоанн и Андрей. Подошли и желали узнать, конечно, все, но эти четверо спросили, как имевшие больше смелости. Спрашивают, желая узнать не столько о разрушении храма, сколько о времени второго Его пришествия; поэтому и подошли наедине, чтобы это не стало известно иудеям. Но Матфей говорит, что они спрашивали о двух обстоятельствах, именно: когда сия будут? т. е. то, что Ты сказал о разрушении храма, и: что есть знамение твоего пришествия и кончина века, – а Марк (Мк.13:4) говорит, что был только один вопрос относительно храма и пишет: рцы нам, когда сия будут; и кое (будет) знамение, когда вся сия совершится. Приблизительно также говорит и Лука (Лк.21:7). Что сказать на это? Вопрос был один, как это написали Марк и Лука, но у учеников была цель узнать о двух обстоятельствах, именно о разрушении храма и о втором пришествии Христовом. Предполагая, что это случится вместе, они и предложили один вопрос и о том, и о другом. Матфей же, понял цель их, разделил один вопрос на два.

Ст. 4 и 5. И отвещав Иисус рече им: блюдите, да никто же вас прельстит. Многие бо приидут во имя мое, глаголя: аз есмь Христос: и многих прельстят. Ничего не отвечая на эти вопросы, говорит с начала им о том, что им прежде нужно было знать и что случится прежде того. Лука (Лк.21:8) говорит: блюдите, да не прельщены будете: многие бо приидут во имя мое, говоря, яко аз есмь, и время приблизилось. Не идите убо вслед их. Придут, говорит, под Моим именем, чтобы ввести в заблуждение тех, которые им поверят, и будут говорить каждый, что аз есмь, т. е. Христос, и что время приблизилось, т. е. второго Моего пришествия. Не идите убо вслед их, или кого-либо из них. А Марк (Мк.13:6) сказал: и многих прельстят. Такими обольстителями были Симон и Менандр самаряне и другие.

Ст. 6. Услышите же о войнах и слухи о войнах... Говорит здесь о войнах против Иерусалима, и о слухах относительно войн против других иудейских городов, которые, по свидетельству Иосифа (Флавия) происходили прежде завоевания Иерусалима. Когда народ иудейский восстал и перестал платить подати, то римляне, не теряя такого своеволия, пошли на него войною.

Ст. 6. Зрите, не ужасайтесь: подобает бо всем сим быти: но не тогда есть кончина. Не бойтесь того, что при этом возстании и смятении прекратится проповедь; все, что Я сказал относительно этих войн, сбудется, но без всякого вреда для нее. Или: не ужасайтесь, как будто уже настанет конец, т. е. разрушение храма и города; все это должно быть, но это еще не конец, или разрушение Иерусалима, который был взят после. Златоуст говорит, что ученики, слыша прежде о тяжелом наказании иудеев, относились к нему равнодушно, как будто к чужому несчастию, и мечтали тогда об одних только благах, которые без всякого шума придут во второе пришествие Христово; поэтому они и возбудили этот вопрос. Но Христос опять предсказывает им затруднения, чтобы приготовить их к борьбе, и повелевает бодрствовать, чтобы не увлечься обольстителями и не ужасаться при слухах о войнах. Им угрожает двоякая война – от обольстителей и от римлян, – буря сильная и многоразличная, изнутри и извне.

Ст. 7. Востанет бо язык на язык, и царство на царство…, народы, союзные с римлянами, на народы союзные с иудеями, и царства, помогающие римлянам, на царства помогающие иудеям: поэтому и войны их будут жестоки.

Ст. 7. И будут глады, и пагубы, и труси по местам…, т. е. в Иудее. У Луки (Лк.21:11) присоединяется: страхования же и знамения велия с небесе будут, чтобы иудеи знали, что все это будет по гневу Божию, и понимали, что они терпят это за убиение Христа.

Ст. 8. Вся же сия начало болезнем, начало бедствий и тех несчастий, которые угрожают иудеям.

Ст. 9. Тогда продадят вы в скорби…, тогда, т. е. прежде возстания. К этому времени сводят эту речь слова евангелиста Луки (Лк.21:12), который поясняет: прежде же сих всех возложат на вы руки своя, и ижденут, предающе на сонмища и темницы, ведомы к царям и владыкам, имени моего ради. Действительно весьма много бедствий причинили тогда, после вознесения Спасителя на небо, апостолам иудеи, передавая иногда их для наказания начальникам синагоги, а иногда отводя к царям, напр. к Ироду, Агриппе и др., кроме того – к игемонам, военачальникам, проконсулам и градоначальникам, как повествует книга Деяний Апостольских.

Ст. 9. И убиют вы… Это говорит относительно только тех, которые имели быть убиты по злобе иудеев, напр. Стефан, Иаков, брат Иоанна и др.

Ст. 9. И будете ненавидимы всеми языки имени моего ради, т. е. родителями, родственниками, друзьями, единоплеменниками, своими, чужими, начальниками, подчиненными, одним словом всеми, чуждающимися проповеди. После печального предсказания тотчас присоединил и утешение: ради Меня, – потому что такое значение имеют слова: имени моего ради. И действительно великое утешение было для учеников страдать за Него…

Ст. 10. И тогда соблазнятся мнози… Будут опасаться друг друга, по причине различия веры, или – неверующие верующих.

Ст. 10. И друг друга предадут, и возненавидят друг друга. Марк (Мк.13:12) сказал яснее: предаст же брат брата на смерть, и отец чадо: и восстанут чада на родители, и убьют их. Вероятно, что все это случилось, хотя книга Деяний и не говорит подробно обо всем. Лука (Лк.21:16) также говорит: преданы же будете и родители и братиею и родом и други: и умертвят от вас. Христос предсказал ученикам и то, что всего ужаснее, именно – что их возненавидят ближайшие родственники, чтобы, наперед зная это, они приготовлялись к терпению и легче перенесли это несчастие. Все это предсказал им и в десятой главе, – найди там и объяснение.

Ст. 11. И многие лжепророки восстанут и прельстят многих. Выше сказал о тех, которые будут выдавать себя за Христа, а здесь говорит о тех, которые будут выдавать себя за пророков. Таких людей появилось много, когда проповедь только еще начиналась.

Ст. 12. И за умножение беззакония, иссякнет любы многих. Самым тяжким несчастием будет то, что они не будут иметь утешения в любви. Любовью одни здесь называли странноприимство, а другие – сострадание. Смотри, сколько бедствий предсказал им, взощряя ко всему, укрепляя в великодушии и делая их непобедимыми.

Ст. 13. Претерпевший же до конца, той спасется. Это также сказано и достаточно объяснено в десятой главе.

Ст. 14. И проповестся сие евангелие царствия по всей вселенней… Этим показал, что никакие опасности не заглушат проповеди, и таким образом сообщил проповедникам великое утешение, укрепив их надеждою, что ничто им не может препятствовать, если только они будут терпеливы. Марк (Мк.13:10) сказал яснее: и во всех языцех подобает прежде проповедатися евангелию.

Ст. 14. Во свидетельство всем языком…, во обличение, в осуждение не уверовавших, чтобы они не могли сказать в день суда: мы не слышали проповеди. Это же сказано и в десятой главе (ст. 18).

Ст. 14. И тогда приидет кончина, конец храма и Иерусалима, как мы выше сказали. Итак, говорит: после того, как исполнится все вышесказанное и после того как будет проповедано Евангелие по всей вселенной, тогда настанет для иудеев совершенная гибель. А что действительно прежде разрушения Иерусалима было проповедано Евангелие по всему миру, об этом сказал Павел: неподвижими от упования благовествования, еже слышасте, проповеданное всей твари поднебесной (Кол.1:23). Если он сам проповедывал от Иерусалима до Испании, то подумай, до каких пределов доходили остальные апостолы. Поэтому-то Иерусалим погибает уже после того, как было проповедано Евангелие по всей вселенной, чтобы иудеи не имели даже тени защиты, видя такую силу проповеди, что она в короткое время облетела всю вселенную и везде воссияла, между тем как сами они оставались в неверии и упрямстве.

Ст. 15. Егда убо узрите мерзость запустения, реченную Даниилом пророком, стоящую на месте святе: иже чтет, да разумеет. Мерзостью называет здесь статую Тита, которую он, взявши город, поставил внутри храма. И действительно такие изображения закон называл мерзостью. А назвал мерзостью запустения, потому что она была поставлена после опустошения города и храма, или потому что была изображением того, кто произвел опустошение это. Слова: егда узрите, по-видимому, сказаны к апостолам, но они относятся к иудеям, которые должны были знать, что не в далеком будущем, но при жизни их поставится мерзость. При том многие из апостолов умерли прежде этого времени, а другие, остававшиеся в живых, находились тогда в других странах вселенной. Отослал их к Даниилу, который пророчествовал об этой мерзости и гибели. Тогда, говорит, читающий книгу Даниила (Дан.9:27) должен понять, что наступила погибель. Лука (Лк.21:20) указывает другой признак: егда же узрите обстоим Иерусалим вои, тогда разумейте, яко приблизися запустение ему. Очевидно, что Христос сказал и то, и другое.

Ст. 16. Тогда сущии во Иудеи да бежат на горы. Сказавши о бедствиях, угрожавших Иерусалиму, о многих и разнообразных испытаниях для апостолов, далее – об успехе проповеди, которая беспрепятственно пройдет по всей вселенной, – говорит опять о бедствиях иудеев, показывая, что в то время, когда Он Сам и ученики Его повсюду прославятся, их отовсюду будут истреблять. В словах, по-видимому, маловажных представляет невыносимую жестокость этих бедствий. Обрати внимание. Тогда, говорит, когда станет мерзость, находящиеся в Иудее, где расположен и Иерусалим, пусть бегут в горы, не полагая в дальнейшем пребывании никакой надежды на спасение, потому что не будет ни призыва назад, ни перемены бедствий. Поэтому нужно предпочесть, хотя бы нагому бежать без оглядки.

Ст. 17. И иже на крове, да не сходит взяти, яже в дому его…, чтобы не погибнуть вследствие неизбежной опасности.

Ст. 18. И иже на селе, да не возвратится вспять взяти риз своих. Если находящиеся в городе бегут от угрожающей внутри его гибели, то тем более находящиеся на полях. У Луки (Лк.21:22) высказывается и причина жестокости этих бедствий: это дни отмщения и исполнения всего написанного, т. е. в книгах Даниила и других пророков, об этом разрушении; дни отмщения за убиение Господа. Это объяснение согласно с историею. В таинственном же, духовном смысле, находящиеся в Иудее, т. е. пребывающие в благочестии (такое значение имеет имя иудеи), пусть бегут в горы, т. е. к высокой помощи Божией, или на высоту добродетелей; находящийся на кровле, т. е. возвысившийся своею жизнию, пусть не сходит, чтобы взять оставленные им страсти этого мира; находящийся в поле, т. е. в отшельнической жизни, пусть не возвращается, чтобы взять свои одежды, т. е. давно уже снятые им с себя покровы грехов.

Ст. 19. Горе же непраздным и доящим в тыя дни. Первым, так как они не могут свободно бежать вследствие тяжести внутри, а вторые – извне. Одни отягчены бременем плода, а другие – ношею сосущих. Не трудно пренебречь деньгами и одеждою для своего спасения, но быть легкою на бегу для беременной, или бросить свое дитя для питающей его грудью совершенно не возможно по причине природной связи. Итак, горе таким, потому что их легко схватят, горе и плодам их и грудным детям, потому что они вместе с ними погибнут. В переносном смысле под бременными мы разумеем души, которые не родили еще добродетели, – а под питающими грудью – такие которые родили, но плод их мал и слишком незначителен.

Ст. 20. Молитеся же, да не будет бегство ваше в зиме, ни в субботу. И отсюда ясно, что хотя Христос обращал эти слова к апостолам, но они относились также к иудеям, так как апостолы не соблюдали уже субботы, когда был взят Иерусалим. Почему же ни в зиму, ни в субботу? Ни зимою по причине неблагоприятнаго времени, – ни в субботу по причине закона, который не дозволял в субботу путешествия далее известнаго количества шагов. В таинственном смысле под бегством мы разумеем исход души из тела, под зимою – бурю и возмущение мыслей, а под субботою – бездействие добродетели. Слова эти побуждают молиться, чтобы исход души из тела произошел не во время бури и возмущения ваших помыслов и не при бездействии добродетели, но при полном спокойствии наших мыслей и при полном действии добродетели.

Ст. 21. Будет бо тогда скорбь велия, якова же не была от начала мира до селе, ниже имать быти. Кто прочтет сочинения Иосифа (Флавия), тот вполне убедится в этом. Хотя он был иудей, однако утверждает, что этот гнев Божий превзошел всякое бедствие, превысил всякое печальное зрение. Одновременно с ужасною осадою был такой сильный голод, что сами матери употребляли в пищу своих детей, для чего им нужно было еще вести борьбу с другими. Но почему же они потерпели бедствие более страшное и ужасное, чем все люди, существовавшие от века? Потому что они, убивши Сына Божия, совершили преступление более страшное и ужасное, чем все люди, существовавшие от века. Лука (Лк.21:23–24) говорит пространнее: будет бо беда великая на земле, и гнев на людях сих. И падут острием меча, и пленены будут ко всем народам; и Иерусалим будет попираем язычниками, доколе скончаются времена язычников, называя гневом гнев Божий за Своего Сына, а временами язычников – времена до конца их существования и до конца всего мира.

Ст. 22. И если бы не прекратились те дни, то не спаслась бы всякая плоть; но ради избранных прекратятся те дни. Говорит здесь о днях войны и осады. Если бы по божественному промыслу не сократились эти дни, то ни в каком случае не спаслась бы, не избежала бы смерти всякая плоть, или ни одна плоть, т. е. иудейская. Все были бы истреблены и внутри, и вне (Иерусалима) – одни голодом, другие язвою, иные мечом и другими разнообразными видами смерти. Римляне были сильно раздражены против всех иудеев и нападали даже на тех, которые были рассеяны повсюду. Избранными называет верующих из иудеев, ради которых война скорее была прекращена, чтобы они не погибли вместе с неверующими и чтобы ради них спаслись некоторые из неверующих, и никто не мог сказать, что этот бич гнева Божия был поднят по причине уверовавших; равным образом и для того, чтобы оставшиеся в живых, видя, что все верующие спаслись, поняли настоящую причину и убедились в том, что не только по причине уверовавших погибли все умершие, но скорее и сами они спаслись, только благодаря им. Выражение: всякая плоть взято вместо: ни одна, как это ясно из изречения Давида, в котором он говорит: да не обладает мною всякое беззаконие (Пс.118:133), т. е. никакое. Это особенность древних писаний. Обрати также внимание на премудрое устранение Духа Божия, открывающееся в том, что Иоанн, живший в то время, когда это случилось, и не малое время даже после разрушения Иерусалима, не записал ничего об этом, чтобы не показалось, что он записал как будто давно предсказанное то, что уже совершилось. Но ясно записали все это те, которые умерли прежде самого исполнения, чтобы пророчество Христа не возбуждало никаких подозрений. Окончив все относительно разрушения Иерусалима, переходит к другому вопросу, именно о втором Своем пришествии и предсказывает знамения его, какие полезны для христиан. Сократил Бог – скорби и вообще войну. Если бы война продолжалась больше, то все находившиеся в городе погибли бы от голода.

Ст. 23. Тогда аще кто речет вам: се зде Христос, или онде: не имите веры. Слово тогда означает иногда не порядок времени в событиях вышеупомянутых, а только указывает на начало тех, о которых будет речь, – как и слова: во дни оны, о которых сказано в третьей главе. Поэтому и здесь слово тогда указывает не на порядок времени, но только на то время, когда будет то, о чем следует говорить. По-видимому, и эти слова Христос говорит к апостолам, но они относятся к имеющим в то время быть христианам.

Ст. 24. Восстанут бо лжехристы и лжепророки… Восстанут вместо: придут. Лжехристы те, которые выдают себя за Христа, а лжепророки – те, которые выдают себя за пророков.

Ст. 24. И дадят знамения велия и чудеса… И прежде разрушения Иерусалима будут лжехристы и лжепророки, потому что Спаситель сказал: мнози бо приидут во имя мое, глаголюще: аз есмь Христос; и еще: и мнози лжепророки восстанут (Мф.24:5, 11). Но те, которые придут пред вторым Его пришествием, будут гораздо сильнее тех, которые были пред разрушением Иерусалима, потому что они совершат великие знамения и чудеса: лжехристы будут творить чудеса, а лжепророки – кое-что предсказывать.

Ст. 24. Якоже прельстити, аще возможно, и избранные…, если это будет возможно для них. Один из этих лжехристов есть так называемый антихрист, имеющий придти последним из них, и пророками его будут вышеупомянутые лжепророки. О нем писал и Павел. Назвавши его человеком беззакония и сыном погибели, присоединил: егоже есть пришествие по действию сатанину во всякой силе и знамениях и чудесах ложных (2Фес.2:3, 9). Таковы знамения второго пришествия.

Ст. 25. Се прежде рех вам. Говорит так, чтобы еще больше уверить их. У Марка (Мк.13:23) говорит: вы же блюдитесь: се прежде рех вам вся, именно относительно обольстителей. Через апостолов говорит это также и к их последователям, как выше было сказано. Заметь, что Он говорит к апостолам относительно разрушения Иерусалима и относительно второго Своего пришествия, как к учителям нового народа, зная, что они будут проповедовать об этом и напишут как для подтверждения того, что Он предсказал о разрушении (Иерусалима), так и для укрепления верующих, которые будут пред вторым Его пришествием.

Ст. 26. Аще убо рекут вам: се в пустыни есть: не изыдите, се в сокровищах: не имейте веры. Говорит это в то время будут предвестники и слуги антихриста. Сокровищами здесь называет самые внутренние комнаты в домах.

Ст. 27. Якоже бо молния исходит от востока и является до запада: тако будет пришествие Сына человеческого. Подобно тому как, говорит, молния появляется и видна бывает, не нуждаясь ни в вестнике, ни в предсказателе, но силою своего блеска в мгновение ока становится видимою по всей вселенной, – так точно будет и то явление, которое силою своего блистания будет видимо для всех вместе и само будет для людей вестником самого себя. Второе пришествие будет не так, как первое в бедности и бесславии, но наоборот с силою и славою многою, в сопровождении всего небесного воинства. Потому всякий тогда узнает его.

Ст. 28. Идеже бо аще будет труп, тамо соберутся орли. Это говорит относительно тех, которые будут тогда сопровождать Его. Их Он уподобил орлам, как парящих на высоте добродетелей и возвышенных, а Себя – трупу, как собирателя таких орлов и как духовную их пищу и вечную жизнь. Лука (Лк.17:37) вместо труп (πτῶμα) поставил тело (σῶμα).

Ст. 29. Абие же по скорби дний тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с небесе… Об этом сказал и Лука (Лк.21:25): и будут знамения в солнце и луне, и звездах. Сказал: абие, показывая, что почти вместе произойдет то, о чем сказал уже, и то, о чем будет говорить. Сократит и это искушение Бог ради избранных своих. Скорбь здесь разумеется та, которая произойдет от антихриста и его обольстителей и которая будет удручать благочестивых. Солнце померкнет, не потому что будет уничтожено, а потому что будет помрачено светом пришествия Христова. Луна не даст света своего и звезды спадут, потому что не будет более нужды в них, так как не будет ночи. Лука (Лк.21:25–26) написал: и на земли туга языком от нечаяния шума морскаго и возмущения, издыхающим человеком от страха и чаяния грядущих на вселенную. Тугою назвал смущение; нечаянием (ἀπορία) – безветрие, потому что и без ветра море и волны его будут тогда шуметь, – а издыханием – смерть.

Ст. 29. И силы небесные подвигнутся. И небесные воинства ужаснутся, видя такую перемену твари, Бога сходящего на землю, всех бывших от века людей, восстающих из мертвых и имеющими дать отчет во всех делах своей жизни.

Ст. 30. И тогда явится знамение Сына человеческого на небеси… Знамением называют крест, который тогда будет блистать светлее солнца; оно померкнет, а крест будет видим. Но зачем он явится? Чтобы устрашить прежде всего иудеев, а затем и язычников, которые порицали крест Христов, и чтобы они знали, что это именно Он сходит, как Бог.

Ст. 30. И тогда восплачутся вся колена земная… Тогда будет плакать всякое племя, т. е. неверующих: одни потому, что распяли Господа, другие потому, что наказывали христиан, а иные потому, что не уверовали. Им и не нужно будет другого обвинения кроме креста; но плач их будет тогда бесполезен.

Ст. 30. И узрят Сына человеческаго, грядущего на облацех небесных с силою и славою многою. Предшествует Ему крест, как обличение распявших; а сходит Он на облаках, как и вознесся.

Ст. 31. И послет Ангелы свои с трубным гласом велиим, и соберут избранных его от четырех ветр, от конец небес до конец их. Пошлет их прежде, чем появится крест. Здесь не наблюдается последовательности в рассказе, а просто говорится о том, что будет. Четырьмя ветрами обозначил четыре страны вселенной: восток, запад, север и юг. Из каждой страны дует свой особенный ветер, и эти четыре страны суть собственно ветры. Словами от конец небес до конец их присоединено объяснение слов – от четырех ветр. У Марка (Мк.13:27) говорится: от конца земли до конца небес, показывая, что пределы неба и земли один и те же. Заметь, что пробудит мертвых труба, пробужденных соберут ангелы, а собранных восхитят облака, как сказал Павел: в сретение Господне на воздусе (1Фес. 4:17). А что ангелы соберут также и грешников, это сказал Христос, изъясняя одну притчу в тринадцатой главе (ст. 41): послет Сын человеческий ангелы свои, и соберут от царствия его вся соблазны и творящих беззаконие. Там найди и объяснение.

Ст. 32. От смоковницы же научитеся притчи… Притчею называет пример, который хочет представить для доказательства того, что будет небольшой промежуток между вышеуказанных знамением второго пришествия и самым пришествием.

Ст. 32 и 33. Егда уже ваия ея будут млада, и листвие прозябнет, ведите, яко близ есть жатва: тако и вы, егда видите сия вся, ведите, яко близ есть при дверях. У Луки (Лк.21:28–31) сказал яснее: начинающим же сим бывати, именно что Я сказал о лжехристах и лжепророках, восклонитеся и воздвигните главы ваши: зане приближается избавление ваше. Далее Лука говорит: и рече притчу им: видите смоковницу и вся древа. Егда прозябаются уже, видяще сами весте, яко близ жатва есть: тако и вы, егда узрите сия бывающа, ведите, яко близ есть царствие Божие. Когда вы увидите, что сбывается то, что сказано о вышеупомянутых обольстителях, знайте, что близко второе пришествие Христа. Его называет здесь царством Божиим и избавлением праведных, – царством, потому что приближается подобно царю, – избавлением их, потому что спасает их. Взял пример от смоковницы, показывая, что подобно тому, как когда она распустится, т. е. когда на ней вырастут листья, необходимо, чтобы близко было время жатвы, – так точно, когда совершится знамение второго пришествия, необходимо, чтобы близко было и самое пришествие. Он обыкновенно брал примеры из природы для доказательства того, что действительно случится.

Ст. 34. Аминь глаголю вам, не мимоидет род сей, дóндеже вся сия будут. Все то, что Он предсказал о взятии Иерусалима и что должно случиться до самого второго Его пришествия. Как же Он сказал: род сей? Родом назвал веру Своих последователей. Чтобы апостолы не подумали, что вышеуказанные бедствия совершенно истребят проповедь и всех уверовавших, убеждает их, что служение верующих в Него не прекратится даже до второго пришествия, пребудет до самой кончины мира и ничто для него не будет служить препятствием. Об этом Он и прежде различным образом предсказывал им и уверял их, но так как они все-таки забывали, еще раз подтверждает.

Ст. 35. Небо и земля мимоидет, словеса же моя не мимоидут. Утверждая непроложность сказанного, говорит, что скорее исчезнут эти прочные и непоколебимые предметы, чем не исполнятся Мои слова, сказанные в ответ на ваши вопросы. И в другом месте пользуется такого же рода утверждением, говоря: удобно есть небу и земли прейти, неже от закона единой черте погибнути (Лк.16:17).

Ст. 36. О дни же том и часе никтоже весть, ни ангели небеснии… Обо всем остальном, что полезно было знать, Христос предсказал, но с премудрою целью скрыл только день и час кончины мира, чтобы живущие в то время, не зная этого, бодрствовали, были внимательны к себе и всегда ожидали. А если бы предсказал и об этом, они были бы небрежны, ленивы и совершенно не заботились бы о себе. И смотри, как дивно Он отклонил любопытство учеников относительно того дня и часа, а чтобы они больше уже не беспокоили распросами об этом, говорит: даже ангелы небесные не знают, когда случится это, как бы так говоря: если ангелы небесные не знают этого, то тем более не нужно знать этого людям земным.

Ст. 36. Только Отец мой един, один разумеется в отношении к тварям, а не в отношении к Сыну. Если все, что имеет Отец, принадлежит Сыну, как сказал Сын (Ин.16:15), а между всем этим есть также и то одно, чтобы знать тот день и час, то без сомнения и оно принадлежит Сыну. У Марка (Мк.13:32) написано: ни Сын, токмо Отец (εἰ μὴ ὁ Πατήρ). Некоторые понимают это так, что Сын не знает о дне том и часе, как человек, а как Бог Он знает наравне с Отцом. Но лучшее кажется так понимать, что и Сын не знает, если только не знает Отец (εἰ μὴ ὁ Πατήρ). А так как Отец знает, то конечно знает и Сын, потому что Он сказал: Аз и Отец едино есма. Обрати внимание на то, что у Матфея поставлено слово един, но не упоминается Сын, чтобы не относилось это и к Нему, а у Марка не поставлено слова един, а упоминается Сын, чтобы понимать это так, как мы сказали.

Ст. 37. Якоже бо бысть во дни Ноевы: тако будет и пришествие Сына человеческаго. Примером показывает его внезапность и неожиданность.

Ст. 38 и 39. Якоже бо беху во дни прежде потопа, ядуще и пиюще, женящеся и посягающе, до негоже дне вниде Ное в ковчег: и не уведеша, дóндеже прииде вода и взя вся: тако будет и пришествие Сына человеческаго. Объясняя пример, показал, что Он придет, когда многие будут беззаботны и веселы. И Павел, говоря об этом, пишет так: егда бо рекут, мир и утверждение, тогда внезапу нападет на них всегубительство (1Кор.5:3). Но если тогда будет веселие, то каким образом Он сказал: по скорби дний тех (Мф.24:29). Скорбеть будут праведные и благочестивые, а веселиться злые и бесчувственные. Кстати привел такой пример, как во время Ноя видевшие, что строится ковчег, который предвещал столь близкое опустошение, не чувствовали этого, так и те, которые будут видеть действие антихриста и знамения кончины мира, будут жить беззаботно. Обрати внимание на то, как подробно Он предсказывает все до самого Своего пришествия, показывая, что Он знал также о том дне и часе, но с премудрою целью, как сказано, умолчал. Найди десятую главу во втором слове Григория Богослова о Сыне, и там найдешь наилучшее объяснение. (Посягать (ἐκγαμίζειν) значит выдавать дочь замуж).

Ст. 40 и 41. Тогда два будут на селе: один поемлется, а другой оставляется. Две мелющие в жерновах: едина емлется, и едина оставляется. Под находящимися на поле разумеет богатых, а под мелющими в жерновах – бедных, и учит, что и из богатых, и из бедных некоторые спасаются, а некоторые погибают. О богатых ведет речь в мужеском роде, указывая на их высокомерие и силу, а о бедных – в женском, обозначая этим их унижение и бессилие. Все, которые честно приобрели богатство и великодушно переносили бедность, борются для встречи Господа, как друзья Его, а все те, которые вели себя совершенно противоположным образом, как недостойные оставляются внизу ожидать Судьи. Лука (Лк.17:34) иначе говорит об этом: будут два на одре едином: един поемлется, а другой оставляется. Будут две вкупе мелющие: едина поемлется, а другая оставляется, обозначая находящимися на постели тех, которые проводят покойную жизнь, а мелющими – тех, которые живут среди страданий. Ясно, что это было высказано различным образом то в одно, то в другое время: прежде то, что сказано у Луки, а потом то, что у Матфея. Полем назвал мир. Берется тот, который спасается, а оставляется тот, который осуждается. Будем же знать, что и бедные и богатые, и слуги и господа берутся и оставляются. Христос показал, что не все богатые погибают, и не все бедные спасаются. Поэтому сейчас же и говорит: бдите убо, яко не весте, в кий час Господь ваш приидет. Но дня не сказал, желая, чтобы они всегда были готовы на борьбу.

Ст. 42. Бдите убо, яко не весте, в кий час Господь ваш приидет. Марк (Мк.13:43) написал: блюдите, бдите и молитесь: не весте бо, когда время будет, именно второго пришествия. Под бдением или бодрствованием разумей не только воздержание от сна, но также всякого рода внимательность и осторожность. И Лука (Лк.21:34–35) говорит: внемлите же себе, да не когда отягчают сердца ваша объядением и пьянством, и печалями житейскими, и найдет на вас внезапно день той: яко сеть бо приидет на вся живущие на лицы всея земли…, как сеть – по причине печальности и внезапности. Лицо земли – поверхность ее, а живущие на нем – обитающие. Далее говорит и о молитве: бдите убо на всякое время молящиеся, да сподобитесь убежать от всех сих хотящих быть (Лк.21:36), т. е. обольстителей и всех вообще бедствий.

Ст. 43. Сие же ведите, яко аще бы ведал дому владыка, в кую стражу тать приидет, бдел убо бы, и не бы дал подкопать храма своего. Стражею называется четвертая часть ночи, как и в других местах мы говорили. Приточно здесь говорит, что если бы человек знал, когда именно настанет конец его жизни, то конечно он в это время бодрствовал бы и не погиб бы. Но потому-то Бог и не открыл ни всеобщей кончины, ни кончины каждого в отдельности, чтобы люди не бодрствовали в одно только это время, а во все остальное жили худо, но чтобы, не зная конца, всегда его ожидали, всегда были готовы.

Ст. 44. Сего ради и вы будите готовы: яко, в оньже час не мните, Сын человеческий приидет..., потому, что не знаете времени. Относительно кончины всего мира известно, что тогда Господь придет, а относительно кончины каждого некоторые говорят, что при смерти каждого христианина предстоит Господь со святыми ангелами, и тогда же душа дает ответ; некоторые же частным пришествием Его называют повеление душе отделиться от тела. Напомнивши о будущем суде, обращает свою речь к учителям и говорит:

Ст. 45. Кто убо есть верный раб и мудрый, егоже поставит господин его над домом своим, еже даяти им пищу во время (их). Домом (θεραπεία – служение, а потом – прислуга, рабы) называет служащих, т. е. работ Божиих, а пищею – пищу духовную, учение.

Ст. 46. Блажен раб той, егоже, пришед господин его, обрящет тако творяща, так, как он повелел.

Ст. 47. Аминь глаголю вам, яко над всем имением своим поставит его. Поставит его на высокую должность, будет считать его достойным всего своего имения. Дальше этого и не нужно идти в объяснения. Все остальное в притче приведено для того, чтобы выразительнее представить только самое существенное. Обрати внимание на то, что этому поставленному над другими рабу нужно иметь две вещи – верность, чтобы беречь принадлежащее другим рабам и не расточать бесполезно, и благоразумие, чтобы надлежащим образом распределять вверенное его попечению, обращая внимание на качество и количество. Речь эта относится не только к тем, которые богаты словом, но и имуществом. Всех Бог поставил распорядителями Своего имения и желает, чтобы все распоряжались им верно и благоразумно. Кроме того речь эта относится и к тем, которые получили какую-нибудь власть. И им нужно управлять не по личному благорасположению или вражде (что скорее свойственно неверности и даже хищению), но мудро и благоразумно.

Ст. 48–50. Аще же речет злый раб тот в сердце своем: коснит господин мой приити: и начнет бить клевреты своя, есть же и пить с пьяницами: приидет господин раба того в день, в оньже не чает, и в час, в оньже не весть. А если злой раб, то есть оказавшийся неверным и неблагоразумным, думая, что господин его нескоро придет, потому что он не знал ни дня, ни часа, начнет бить своих сослуживцев, то есть всячески вредить им телесно или духовно, и будет есть и пить с пьяницами, то есть будет обращаться с людьми дурными и развращенными, то такого раба застанет господин его совершенно неожиданно.

Ст. 51. И растешет его полма… Отнимет у него власть распоряжаться. Или: разделением называет совершенное и всегдашнее лишение благодати Святого Духа. Если и теперь она не соединяется с душами, оскверняющими ее, хотя помогает тем, которые однажды запечатлены ею, ожидая их обращения, то тогда она совершенно и уже навсегда будет чужда им.

Ст. 51. И часть его с неверными положит: ту будет плач и скрежет зубом. Частью его называет его самого, как уже лишенного власти управления. Или: отделит его от слуг своих и подвергнет его одной участи с лицемерами, потому что он только выдавал себя за распорядителя и начальника, а на самом деле более вредил. Итак, двояким способом высказал побуждение к всегдашнему бодрствованию, с одной стороны честью, предоставленною верному и благоразумному рабу, а – с другой – наказанием, которое ожидает злого раба. Лука эту притчу написал в двенадцатой главе, где о злом рабе говорит: и часть его с неверными положит (Лк.12:46). Неверные эти конечно – лицемеры, так как они объявляют, что знают Бога, но лгут. Значит изречения эти согласны; но если бы и не согласовались, нисколько не удивительно, потому что они были высказаны не в одно и то же время.

В прошлый раз⁷⁰ я рассказал о некоторых случаях моей проповеднической практики – сознался и в ошибках, какие со мною случались; кто же ведь без ошибок? Разве только тот, кто отложил всякое попечение о своей священной обязанности поучать вверенных ему чад Божиих. Но дай Бог, чтобы таких пастырей вовсе не было. И как ныне легко это дело делать! Не говорю, что нынешние пастыри духовные так хорошо приучаются к составлению поучений еще на школьной скамье, – мы бывало и слыхом не слыхивали в семинарии, что это за гомилетика такая? А сколько у них теперь руководств и поучений готовых! Если уже кто в праздник не имеет возможности, или даже охоты, приготовить и сказать поучение свое, скажи тот хоть чужое, готовое, – найти подходящее поучение в таком множестве изданных поучений как легко! Все будет польза.

В нынешнем сообщении я поведу речь о поучениях, говоримых мною без тетрадок, не писанных или, как говорят теперь, о живом слове. Ныне тоже учат говорить поучения без приготовления и в семинарии и, по моему мнению, пастырь церкви лишь бы прилагал руководственные правила к жизни, к опытам, он может без особенного затруднения говорить изустные наставления, особенно людям простым, невзыскательным. Прекрасные наставления дает по этому поводу известный на Руси проповедник преосвященнейший Амвросий, епископ харьковский в духовном журнале «Вера и разум». Но я не буду их повторять, а расскажу, как это со мною было, как я научился говорить поучения без приготовления.

Если только священник, поступив на приходское место, не забудет, что он наставник и руководитель ко спасению своих духовных чад, то едва ли он не без всякого усилия привыкнет, выучится говорить неприготовленные поучения. Первую свою проповедь, вступительную на паству, он конечно уже приготовит и напишет; как бы ни был смел священник, все он, в первый раз вступая на приходскую кафедру, оробеет, и написанная и обделанная им проповедь необходима. Но вот, в тот же день, или же в ближайший, привозят к священнику крестить младенца; он конечно в первый раз в своей жизни благодатью Святого Духа рождает человека в христианскую жизнь. Ужели же духовный пастырь, полный сердечной радости, что Господь сподобил его в первый раз быть духовным отцом, удержится и не выразит своей радости перед несколькими своими прихожанами? Ужели, подавая св. крест куму и куме, не скажет: слава Тебе, Господи! родился человек (Ин.16:21). Порадуемся, други мои, что в нашем приходе одним человеком стало больше; порадуемся, что увеличилась семья Божия, родился новый христианин. Порадуемся, да и постараемся, чтобы новорожденный во всю свою жизнь пребыл верен Господу Богу и наследовал жизнь вечную; эта забота о новорожденном особенно должна лежать на мне, вашем духовном пастыре, на вас, крестном отце и матери, и на его плотских родителях; им об этом вы и скажите. Можно конечно сказать и другое наставление, как например кумовьям об их обязанности учить крестника, или крестницу, да молиться за него Богу, или о значении того или другого обряда, совершаемого при крещении и миропомазании, или о значении того или другого таинства. Особенно богатое содержание для наставления дает объяснение, зачем помазывается св. миром та или другая часть тела крещаемого. Только вот какое правило нужно взять доброму пастырю церкви и крепко его держать во все свое великое служение: никогда не уходить от купели без изустного наставления находящимся при ней; хоть немного, хоть пять слов, а все же сказать. Иной священник уже отвык говорить наставления при крещении, или, может быть, и никогда не начинал, так как-то уже неудобно ему становится теперь вдруг говорить, – подумает иной. Начинать дело святое, исполнять свой священный долг, о котором я прежде забывал, право никогда не поздно, а чем скорее начать и неустанно продолжать, тем лучше и спасительнее как для меня самого, так и для моих пасомых.

У приходского священника бывают не все крестины, бывают и похороны. При погребении едва ли еще не легче говорить поучения без приготовления, чем при крещении. Конечно, бывают похороны богатые, на которые собирается много знакомых и посторонних посетителей; при таком погребении молодому священнику, еще не окрепшему в произнесении неприготовленных поучений, нужно уже сказать поучение, написанное заранее, приготовленное.

А то вот что случилось с моим родственником – молодым священником. Он знал, что я говорю экспромты; на первых же порах, видя в церкви довольно народу, вздумал подражать мне и сказать поучение без приготовления к нему. Дело было в неделю о блудном; казалось, как легко было бы сказать поучение! И мой родич смело вышел из алтаря, рассказал притчу, – а далее-то что? Начал думать, ничего не выдумал, совсем растерялся и не знаю уже сказал ли аминь, да так и ушел в алтарь. А раз потерялся проповедник, в другой уже слишком трудно будет для него перебороть свою робость. Этого уже никак не нужно допускать проповеднику.

Обычно при погребении бывает народу не много, особенно при погребении младенца – отец, мать, брат, сестра и разве еще два-три человека. Что же не сказать священнику при погребении младенца: «радуйтесь, други мои, невинная душа малютки переселилась на небо, в рай и там с ангелами, с Самим Господом радуется, да еще будет молиться за нас Богу, а особенно за вас, родные. Но и вы молитесь за своего родного младенца, чтобы радость его небесная еще более увеличилась». При погребении взрослого я обычно говорил например о венчике, возлагаемом на умершего, или о той заботе, какую имеет святая церковь о спасении нашем во всю нашу жизнь, о том, чтобы Господь увенчал нас на небе венцом праведников, или брал какой-нибудь текст из Евангелия, или Апостола, читаемых при погребении, или из стихов, какие поются при погребении, – а какие умилительные стихи поются тогда! Брал бывало я такой стих, говорил по требнику только по-русски то, что в них изложено по-славянски, немного добавлял и выходило наставление изрядное. Поучительное наставление выходило и тогда, когда я брал какое-нибудь обстоятельство из жизни умершего, близкое к его смерти, или говорил об оставшихся сиротах, нередко стоящих подле гроба. Нечаянная смерть умершего тоже давала мне содержание для экспромтов. Заразительная болезнь, от которой умирало по нескольку человек в день, тоже заставляла меня говорить об этой болезни. Только крепко я помнил правило свое – говорить при каждом погребении. И едва ли не из более удачных наставлений моих были те, которые я говорил при погребении; эта печаль, которая проникает души всех присутствующих при гробе, располагает с большим назиданием выслушать поучение священника.

Говорил я поучения и при совершении панихид по усопших, особенно когда совершались эти панихиды на кладбище, куда собиралось довольно народу. Помню вот какой случай: у одной вдовы набожной внезапно скончался старший ее сын, опора всей семьи. Получив известие об этом, она попросила меня в церкви немедленно отслужить по умершем панихиду. Убитая горем женщина-мать всю службу стояла на коленях и горько плакала. Что сказать ей в утешение? думал я и придумал вот что. Когда уже пропели «вечная память», я взял со столика стоявший на нем пред колливом крест, утвержденный на постаменте, как на Голгофе, поднес его к печальной женщине и сказал: у меня нет слов утешения для тебя, раба Христова; твое утешение вот у кого, – у сладчайшего Иисуса Спасителя нашего, пролившего за нас Свою бесценную кровь на кресте. У Него только и ищи отрады в постигшем тебя великом горе и – ты несомненно найдешь благодатное небесное утешение. Заливаясь слезами, женщина горячо поцеловала крест, обняла его, прижала к груди и некоторое время держала его; потом снова поцеловала его; я осенил ее крестом, и она пала перед ним на землю. «Бог вразумил вас, батюшка, подать мне после панихиды крест», говорила мне после женщина: «я вышла из церкви совсем утешенная».

Совсем другое дело при браке. При нем обычно бывает народ веселый, редко бывает расположен он прилично и стоять-то в храме Божием; до поучений ли уже ему? Но при браке я имел в виду обычно жениха и невесту, или уже мужа и жену, и им говорил наставление, содержание которого брал я или из чина венчания, или же из жизни брачущихся. Не забывал я при этом и предстоящих, призывал, например, и их к усердной молитве о счастии сочетавающихся.

При этом не могу умолчать, что никогда я не допускал, чтобы в церкви при браке предстоящие вели себя неприлично.

По-моему, грех берут на свою душу те, которые допускают беспорядок в храме Божием при совершении таинства. Я иногда так останавливал, напр., довольно громкий разговор при браке, прочитав молитву, я останавливался, становилось в церкви тихо, замолкали и разговаривающие. Я продолжал следующую молитву; а если снова начинался разговор, по окончании молитвы, я снова останавливался и тем ясно давал знать, что разговор не уместен. Если я замечал, что некоторые неприлично ведут себя при браке, при удобном месте в чине брака я обращался к слушателям со словом увещания, например, таким: «К горькому сожалению моему, братия, некоторые из вас забывают, что стоят в храме Божием пред лицем Царя Небесного, забывают, что здесь совершается св. таинство брака». Эта сочетающаяся чета просит и требует нашего братского участия к себе, наших усердных молитв за себя. А мы что? Да иные из нас не только не молятся за брачущихся наших собратий, а еще и другим препятствуют это делать. Большой грех тем от Бога, которые в храме Божием при совершении св. таинства стоят неприлично, разговаривают, смеются. Пусть же все присутствующие, все до одного, пошлют на небо свои усердные молитвы к милосердному Господу о благе и счастии сочетавающейся четы. И, слава Богу, я никогда не встречал непослушания от православных; в церкви обычно водворялась должная тишина. При одном браке церковь была полна народом и до начала службы был шум изрядный. Я опасался, как буду совершать брак при таком беспорядке? Чтобы заглушить шум, я начал совершать службу громче обычного, читал молитвы отчетливо, громко, и, благодарение Господу, присутствующие в церкви вели себя прилично. Я сказал речь брачущимся применительную к обстоятельствам их жизни.

Бывает еще при браках беспорядок от пьяных поезжан; их трудно уговорить и в церкви, особенно беспокойных. Чтобы избавиться от таких нежелательных богомольцев, при решении о времени брака прямо и строго нужно объявить, чтобы ни одного из поезжан пьяного не отпускать в церковь, а оставлять всех таковых дома.

Брак обычно совершается в заранее определенное время; поэтому и речи на них можно всегда обдумать заблаговременно. Обдумать можно основательно, что именно прилично сказать при том или другом браке? Можно конечно и написать свою речь; но если эта речь только к брачущимся, то лучше сказать ее без тетрадки, а то как-то неудобно по тетрадке читать речь двум лицам.

Самый удобный случай говорить наставление своим духовным детям, – это когда они хотят приступить к таинству исповеди и к св. причащению. Как способен тогда кающийся и сердечно сокрушающийся о своих согрешениях, как способен принять пастырское вразумление, обличение, наказание к исправлению! Едва ли в какое другое время с таким назиданием для себя выслушает согрешивший наставление своего духовного отца, как не в это!

Перед исповедью я обычно говорил наставление по прочтении увещания, положенного по Требнику: се чадо, Христос невидимо стоит. На первых порах я большею частию делал только небольшое изменение этому увещанию, произнося наставление по-русски. Но потом, когда мне стало более и более известным духовное состояние моих духовных детей, в наставлениях своих перед исповедью я стал уже указывать и на это состояние. Так если я замечал в числе исповедников таких, которые прежде говорили о себе: да какой я, батюшка, грешник? Или я за собой ничего особенного беззаконного не знаю, – я говорил в наставление, как мы много согрешаем все и аще речем, яко греха не имам себе, прельщаемся и истины нет в нас (Ин. 1:8). Если приходили на исповедь такие прихожане, которые раскаивались в важном грехе и снова в него впадали, я говорил, в чем состоит истинная исповедь – не в том, чтобы только покаяться во грехе, или сказать об нем на исповеди своему духовному отцу, а в том чтобы получить омерзение ко греху и совсем оставить его.

Пред приобщением св. Таин я тоже говорил краткие наставления причастникам. Когда диакон, вынося из алтаря св. дары, скажет: со страхом Божиим и верою приступите, я по обычаю говорил назидание, и говорил сначала именно из этого текста, – и как легко даже самому молодому священнику сказать при этом: «вот, св. Церковь призывает вас, братия, приступить ко св. причащению со страхом Божиим и верою – так вы и приступите, – приступите со страхом за свое недостоинство. В этой чаше пречистые Тайны, – самое Тело и Кровь Христовы; как же нам грешным не страшно вкушать их? Но приступите и с твердою верою, что премилосердный Господь, проливший на кресте Свою кровь за наши грехи, не отринет от св. чаши и нас грешных и сподобит вкусить пречистые Таины во оставление грехов. Воззовите же все приступившие из глубины души: верую Господи и исповедую и проч.»

Говорил я пред приобщением и одно изменение этой молитвы или только часть ее с объяснением. Говорил я и о том, с каким чувством нужно приступать к приобщению св. Таин, с каким благоговением нужно стоять причастникам во время литургии, если замечал в ком из них не доброе стояние. Иногда делал я и обращение от лица причастников к Богу и высказывал в молитве, как мы грешны и недостойны Его милости и как благ Он, премилосердный Отец наш небесный! Подобные молитвы производили обычно благотворное действие на причастников.

Таким образом произносил наставления при требах и других случаях, не оставляя, разумеется, произносить и письменные поучения, заранее приготовленные мною, я и выучился говорить поучения без приготовления. Но чтобы изустное наставление было удачное, непременно нужно взять для него определенное содержание, необходимо пред произношением хотя несколько сообразить, о чем я буду говорить и, если предмет не совсем еще известный, сообразить и то, что именно о нем я скажу? а потом уже нужно и говорить. Особенно такое соображение необходимо, когда приходится говорить при случаях довольно важных, или слушателях многочисленных и хорошо понимающих дело.

Костромской епархии протоиерей И. П-в

Сделавшись авторитетным лицом для прихода, о. П. обратил все свое внимание на склонных к сектанству. Этих лиц было, как выше сказано, человек десять. Они наружно выполняли всю обрядовую сторону нашей Церкви, но внутренно, кажется, отвергали всю обрядность, потому что в словах их заметен был обман, на лице сияло лицемерие, а вожак их держал себя в этом отношении более смело: он в церкви стоял столбом, не крестясь. Молодых ребят этот вожак убеждал не жениться, вероятно, думая заменить брак «духовною любовию», что ему не удалось, так как к его партии не пристала ни одна женщина. На собраниях своих, которые бывали, иногда во время утрени они толковали Евангелие «по своему разуму», «пели», читали, а после всего лакомились; жамками грошевыми, медом и т. п. Все они хотели жить легким трудом: от земледелия отставали, а большею частию снимали сады и развозили плоды по деревням, может быть, даже с целию распространения своего лжеучения. Вожак изрекал грозные пророчества и говорил притчами. В беседе с этими лицами о. П. говорил о труде, о святости брака, советовал неженатым пожениться, не носить на сборища украденных вещей из домов отцов, а последних убеждал не пускать на сборища детей. Не видя сочувствия со стороны народа и находя наставления о. П. справедливыми, приверженные к сектантству мало-помалу стали оставлять сборища, неженатые поженились, и с течением времени все отклонились от своего вожака; но он, ровно ничего не делая, продолжает и теперь морочить народ своими притчами, чтобы получить пирог и т. п., но народ ему уже не верит и умерил свою щедрость.

Теперь расскажу, как о. П. не допустил до совершенного совращения в раскол одного из прихожан, по имени В. Этот субъект, знает наизусть много мест из Библии как Ветхого, так Нового завета, знает все места из старопечатных книг, необходимые для старообрядцев в споре с православными. Несколько лет не говел, не ходил в церковь; того же требовал от семьи, что последняя и исполняла по неволе. О. П. решился избавить эту семью от совершенного падения. Но что тут поделаешь? О. П., по поступлении на приход, как сам сознавался, почти совсем не был знаком с расколом, не знал вопросов со стороны старообрядцев, тем более не умел отвечать на них, а старопечатных книг совсем не видел. Таким образом на одной стороне сила во всем оружии, а на другой бессилие: безмолвные уста, пустые руки, без запаса голова. Сознавая свое бессилие, о. П. на первых порах не вступал в разговор «о вере» с В., хотя тот стороною и касался этого предмета. На общий вопрос был и общий ответ. Между тем о. П. читая книги по расколу, по немножку готовился к беседе, узнавал, чем особенно интересуются старообрядцы. Наступил праздник Рождества Христова; о. П. пошел «с молитвою» по домам прихожан, пришел и в дом В., где, прочитав молитву, сел (о плате за труд он ему никогда не напоминал, чтоб не услышать упрека). В. видя, что батюшка сел, полез в угол и достал оттуда «кожанную» книгу, из которой попросил батюшку объяснить некоторые места. Говорилось там о Церкви. О. П. дал посильные объяснения. «А что она, Церковь, вечна?» спросил В. Батюшка привел известный текст из Евангелия о вечности Церкви и добавил, что словам Иисуса Христа нужно верить и не нужно сомневаться. Потом рассуждалось, какая Церковь истинная и какая не истинная. После этого В. спросил: «а что ты слышал про Амвросия Белокриницкого?» Батюшка ответил: «да, знаю как он бежал в Австрию, польстясь на золото старообрядцев и хорошенько не зная, чего именно они потребуют от него, чтоб сделаться их архиереем (ему не было сказано, по какому чину его будут принимать).» – «А что он восстановил у них иерархию?» спросил В. На это батюшка ему сказал: «ты говоришь восстановил, а восстанавливается то, что падает, следовательно, Церковь прекращалась (без иерархии нет Церкви), падала, а это противоречит словам Спасителя: «врата ада Церкви не одолеют» и т. д. Говорилось о принятии Амвросия и проч. Поговорив о Церкви, о. П. ушел, чувствуя в душе, что он нисколько не убедил своего противника, хотя последний и не опровергал его доводов. После этого о. П. выписал из Братства М. Петра и из Синодальной лавки книг, обличающих старообрядцев и о чем прочитывал из книг, о том и говорил с В.; но последний только по-видимому соглашался, на самом же деле был на стороне раскола и по-прежнему удалился от храма Божия и наконец открыто заявил свою приверженность к старообрядчеству, не принял на Пасху икон и не стал говорить с о. П. Последнему обстоятельству помогло следующее: начетчики из соседних сел, узнав, что о. П. беседует с В., чаще и чаще стали навещать последнего и укреплять его «в своей вере»; во избежание искушения убеждали В. не принимать батюшку, а приезжавший к ним поп постом из Москвы обещался вывести его во священника.

После святой о. П. пошел к В. и с большим трудом упросил его говорить с ним. На этот раз В. прямо стал бросать грязью в духовенство и чернить православных, не обращая внимания на возражения о. П., а в заключение В. сказал батюшке: «Я не поверю твоим доказательствам, пока ты не укажешь их в старопечатных книгах, а у тебя их нет, а потому уходи от меня», потом добавил: «Павлу Прусскому поверю. Свози меня к нему». – «А если я к тебе Павла архимандрита привезу, поверишь? Поверишь ли его книгам?» – «Это было бы хорошо, если бы ты дал мне почитать их», ответил В. Через несколько времени о. П. прислал В. первую книгу о. Павла. Он в это время сидел в поле, на пасеке (В. один из опытнейших пчеловодов). Получив книгу, В. всем умом впился в нее. Время тому благоприятствовало: тишина, весенний воздух, зелень кругом, покой, чужая пчела не нападает (его пасека далеко от всех), роев тоже нет. Прочитав первую книгу, он принес к П., поблагодарил его и сказал: «О. Павел правду говорит; я ему верю, теперь я сын Церкви. Пусть теперь они ко мне придут; я укажу им, где правда, (показывая на книгу). Долго я думал, как бы повидаться с о. Павлом, а ты – на его, возьми и читай»… О. П. дал ему вторую часть того же автора, несколько брошюр: о имени Иисусе, о Церкви, о Таинствах, Деяния собора 1666–1667 гг. и о клятве этого собора и др. По прочтении всего этого, В. стал неопустительно ходить в церковь, а Великим постом говел, искренно раскаялся и причастился Св. Таин, а также и вся его семья и придерживающиеся старинки, из которых некоторые по нескольку лет не были на исповеди.

Разсказанный факт говорит за то, чтобы по селам, зараженным расколом, более и более распространялись противораскольнические книги, особенно простые сочинения архим. Павла. Потом священники должны обращать на совращающихся в раскол особенное внимание, стучать в двери их души и сердца чаще и чаще, стучать разными орудиями: то беседою, то доставлением им книг.

Чем же прихожане выражали и доказывали свою любовь к о. П.? 1) Полнейшим доверием: к нему многие ходили делиться и горем, и радостью, даже приходили из соседних сел; исполнением его слов на деле через улучшение своей жизни; усердным посещением храма Божия и пожертвованием в храм; до него за 21-й год собралось в церкви 200 р., а при нем от каждого года оставалось рублей по 400, а прежде часто не было службы, церковь была без народа; за сорокоусты не доплачивали, потому и церковный кошелек был тощенький. 2) Сочувствием и помощью ему: еще в первый год его священства, мужички, боясь, чтобы о. П. от них не ушел, старались скорее устроить его, для чего они дали ему на дом двести руб., возили и дарили разный лес на устройство двора и, вообще, всегда охотно исполняли его просьбы, особенно при перевозке хлеба с поля. Увеличением доходности через увеличение поминовения и водосвятных молебнов, частью и увеличением платы за требы. Скажу о прибавке платы за требы. Пред храмовым праздником о. П. отправился, по обычаю, служить молебны в домах мужичков. До него они платили за простой молебен 15 к., а в соседних селах 25 к. Обидно было это причту с. Д-го. Но о. П. устроил дело в пользу причта. Отслужил молебен. Хозяин поблагодарил и спросил: «сколько за труд?» Батюшка ответил: «не отставайте от соседей, сколько они платят, столько и вы платите». Хозяин дома жаловался, но отдал 25 коп. Так было в дворах пяти, а дальше без спроса отдавали по 25 к. Прошел о. П. одну улицу и заметил толпу мужичков, о чем-то рассуждающих. На другой день он узнал, что они говорили о 25 к., взятых вместо 15-ти. Закончен был их разговор такими словами почетного мужичка: «есть за что дать: он служит исполна. Другие, выходя из хаты, говорят: «Благословен Бог», дорогою читают Евангелие, а, входя в следующую избу, заканчивают: «Христос истинный Бог», и мы остаемся без молебна; а у этого дело идет истово». Выходит, что многие не прочь заплатить больше, лишь бы только служили хорошо.

И так из всего сказанного следует, что священник может угодить своим прихожанам примерною строгою жизнию, добросовестным исполнением своих пастырских обязанностей, когда он творит все «по чину и благообразно», прямым, нелицеприятным обхождением с прихожанами, простотою, доступностию и удовлетворением просьб прихожан во время, незлобием и сострадательностию.

Священник Z.

Ввиду большого употребления поддельных церезиновых свеч вместо восковых, не лишнее знать способ, как отличить одни от других. Следует отломить от свечи кусочек воска и опустить в простое очищенное вино; если в вине кусочек потонет на дно, то свеча из пчелиного воска, если же не потонет, то значит из минерального или с примесью его, церезина, так как церезин тонет: первый сорт в 90 градусом, низкий сорт в 60 градусом винном разбавленном спирте, а настоящий пчелиный воск тонет в вине крепостью ниже даже 40 градусов, так что этим способом можно узнать, сколько именно примеси в воске, согласно показанию, при каких градусах он тонет в вине.

Редактор Ректор Киев. Дух. Семин. Архимандрит Ириней.

Дозволено цензурою. Киев, 27 февраля 1886 г. Цензор прот. М. Богданов.

Тип. Г. Т. Корчак-Новицкого, Михайлов. ул., собств. дом.

В святоотеческих творениях Крест Господень сравнивается с райским древом жизни. В райском блаженном состоянии наши прародители были бессмертны и по душе и по телу. Видимым знаком их бессмертия как по душе, так и по телу служило древо жизни, плодами которого они наслаждались. После же грехопадения и изгнания из рая наши прародители, а в лице их и весь род человеческий, подверглись проклятию Божию и смерти в широком смысле этого слова. Но Богочеловек Своими крестными страданиями и смертью избавляет людей от проклятия Божия и вечной смерти. Таким образом крестное древо сделалось оружием победы над смертью и новым древом жизни для людей. Чтобы нагляднее выразить такое понятие о Кресте Господнем, Церковь и украшает его венком из листьев и цветов, как символом победы над смертью и видимым знаком жизни.

Райское древо жизни было залогом бессмертия для наших прародителей только до тех пор, пока они не вкусили запрещенных плодов от древа познания добра и зла; невоздержание их от запрещенных снедей было источником греха и смерти. Подобно тому и Крест Господень может быть для нас древом жизни под тем условием, если мы будем воздерживаться от похотей плоти и духа. Чтобы воспользоваться плодами крестных заслуг Богочеловека и достигнуть вечной блаженной жизни, мы должны идти к ней путем самоотвержения и воздержания от чувственных удовольствий. Вот почему и св. Церковь пред наступлением св. Четыредесятницы – временем усиленного и продолжительного воздержания, напоминает нам о Кресте Господнем, которым отверсты нам двери царства небесного, и вместе с напоминанием о Кресте Христовом соединяет мысль о воздержании. «Изгнанных древле из рая снедию древа, – говорит Церковь, – Ты, Господи, ввел паки крестом и страстию Твоею, Спасе и Боже, имже нас утверди пост совершити чистолепно» (Послед. службы в утро Сырной нед.). Но усиленное и продолжительное – сорокадневное перенесение подвигов самоотвержения и воздержания на пути к жизни вечной и блаженной может показаться для наших слабых и немощных сил тяжелым бременем и может довести нас до уныния и малодушия, подобно тому, как и народ Божий во время сорокалетнего странствования на пути в землю обетованную, перенося зной, жажду и голод, не раз доходил до малодушия и отчаяния. В видах утешения и ободрения нас к терпеливому перенесению подвигов самоотвержения и воздержания в продолжении св. Четыредесятницы, св. Церковь среди поста указывает нам на животворящий Крест Господень, сравнивая его с тем древом, которое во время сорокалетнего странствования евреев в пустыне было положено в горькие воды Мерры для их услаждения, и уподобляя многолиственному дереву, под тенью которого могут найти себе отдохновение и прохладу утомленные путники, ведомые в обетованную землю вечного наследия (См. Синаксарь в третью неделю Велик. поста). Такой образ представления о Кресте Господнем, как об одном из сильнейших побуждений к дальнейшему перенесению подвигов самоотвержения и воздержания в св. Четыредесятницу, Церковь выражает в наглядной, так сказать, в осязательной форме даже для нашего чувственного воззрения: она подносит пред нашими глазами Крест Господень украшенным зеленью и цветами, как многолиственное и животворящее древо.

В Православной русской Церкви нередко встречаются кресты, окруженные орудиями страданий Господа, также некоторыми символическими знаками и изображениями, каковы: копье, трость, губа, титло вверху, голова или череп внизу, луна, солнце и проч. Значение символических знаков и других изображений, которыми у нас окружаются кресты, мало или совсем не известно для многих православных, а потому находим небесполезным сказать несколько слов об этом предмете.

Кресты иногда увенчиваются царскою короною или двуглавым орлом. Такие кресты можно видеть на главах некоторых церквей, наприм. в Киево-Михайловском монастыре и в других местах. Понять значение таких крестов не трудно: они указывают на то, что православные русские храмы, как и вся Православная русская Церковь, находятся под покровительством высшей самодержавной власти Царя; к тому же нужно заметить, что некоторые храмы, на главах которых водружены кресты, увенчанные короною или двуглавым орлом, были сооружены на царское иждивение или находились под особенным покровительством государей.

При подножии креста нередко изображается знак в виде полумесяца или молодого месяца с поднятыми к верху рогами. По общераспространенному мнению кресты с полумесяцем явились у нас со времени свержения татарского ига, как символ торжества христианства над магометанством. Но дело в том, что кресты с полумесяцем, или правильнее сказать, с двумя рогами якоря внизу, известны были в России раньше татарского владычества; так, например, на Дмитриевском соборе во Владимире на Клязьме, – соборе, сооруженном в XII в., и на других храмах до татарского времени кресты поставлены с подобием полумесяца при подножии. Посему справедливее полагать, что кресты с подобием полумесяца получили свое начало еще в древнехристианской Церкви. И действительно кресты с подобием полумесяца, точнее кресты с двумя рогами якоря внизу, встречаются на древнейших памятниках христианского искусства, например, на плитах надгробных, относящихся к первым векам христианства. Якорные кресты можно видеть и на других древних памятниках, например, на монетах, вычеканенных для Сицилии при греческих императорах (VII в.), а также на монетах латинских императоров в Константинополе – Балдуина (в начале XIII в.) и его преемников. Употребление таких крестов из Константинополя могло перейти на Запад и к нам («О русских храмах» археологический очерк в Сборн. «Духовная Пища», прот. В. Нечаева. Москва 1884 г. стр. 201). Какое же значение имели и имеют якорные кресты? Якорь, понимаемый в его прямом и естественном значении, составляет надежду и часто единственное пособие для мореплавателей во время грозы и бури. Поэтому у всех древних народов якорь имел смысл религиозный и считался символом спасения и избавления. И первые христиане любили изображать якорь на своих религиозных памятниках и на других предметах, как символ надежды на помощь Божию среди бед и несчастий, неразлучных с человеческою жизнью и среди гонений, которые, подобно бурному волнению моря, беспрестанно держали в опасности ладью (Церковь) Христову. Что изображение якоря для первых христиан служило символом надежды или упования на Иисуса Христа, это можно видеть из слов ап. Павла в послании к евреям (Евр.6:19), из свидетельств св. отцов (Златоуста, Амвросия Медиоланского и др.), сравнивавших христианскую надежду с якорем; то же можно видеть из надписей, какие делались древними христианами на изображениях якоря, напр. на кладбище Претекстата встречаются мраморные плиты, отмеченные изображением якоря, на поперечной перекладине которого написана буква Е, очевидно составляющая сокращение слова ἐλπίς – надежда. Считая якорь символом надежды или упования на Иисуса Христа, древние христиане естественно могли присоединять знак якоря к изображениям креста и через то наглядно выразить, что их упование благ временных и вечных, их уверенность в непреоборимой силе Божеского заступления утверждается на крестных заслугах Иисуса Христа. Нет сомнения, что по примеру древних христиан, и в позднейшие бедственные времена для Церкви Христовой, напр. во время борьбы Византии и других народов с мусульманами, употреблялись кресты с двумя рогами якоря внизу, как наилучшие нагляднейшие символы христианской надежды, упования и уверенности в непреоборимой силе Божеского заступления, утверждаемых на крестных заслугах Иисуса Христа.

Кроме знака якоря при подножии Креста Господня часто изображается череп и две скрещенные кости. Это изображение основано на предании, что на Голгофе был погребен Адам. Об этом предании св. Василий Великий в толковании своем на 5 гл. пророка Исаии говорит так: «есть сказание, сохранившееся по не писанной памяти, что будто Иудея первым обитателем имела Адама, который, по изгнании из рая, находился в этой стране для утешения в своих потерях. И так, она первая приняла и мертвого человека, когда исполнилось осуждение над Адамом. Головная кость, на которой распалась плоть, тогдашним жителям показалась каким-то новым зрелищем, и они, положив череп на этом месте, назвали его Лобным местом. Между тем, вероятно, что и Ною был известен гроб (могила) началовождя всех человеков, и что сведение об этом он передал им после потопа. И Господь, изыскав начатки смерти человеческой, приял страдание на так называемом Лобном месте, чтобы там же, где тление людей получило начало, началась и жизнь царствия, и чтобы смерть, как стала сильна в Адаме, так обессилила в смерти Христовой». Это мнение св. Василия разделяли очень многие из отцов Церкви, как-то: св. Афанасий в Слове «о страдании и крестной смерти Иисуса Христа», св. Амвросий в толковании на Лк.10, св. Златоуст в 84 бес. на Ев. Иоанна, св. Епифаний в кн. 1 ересей гл. 46, и другие. Так как, по сохранившемуся преданию, второй Адам, вторая Глава человечества благодатная, всеоживляющая – Господь наш Иисус Христос умер, воскрес и совоскресил с Собою все человечество там, где умер, погребен и покоился в ожидания воскресения первый Адам – эта первая и естественная глава всего человечества, то некоторые склонны думать, что самое название Голгофы получило свое начало от погребения на ней первого в мире человеческого черепа и лба. Напр. преосвященный Софоний еп. Туркестанский говорит: «думать должно, что и название горы: Гюлголет (по-еврейски), Гульгольта (по-сирийски), Голгофа (по-халдейски), Кранион (по-гречески), данное ей древними обитателями Палестины, и означающее: череп, лоб и голову, берет свое начало от этого знаменательного факта – погребения тут первого в мире человеческого черепа или лба. «Из дневника по службе на востоке и западе» преосвящ. Софония, еп. Туркест. и Ташкентск. СПБ. 1878 г. стр. 80–81.

По сторонам креста (собственно Распятия) иногда изображаются солнце и луна. Что означает это изображение при кресте? Некоторые полагают, что изображение здесь солнца и луны указывает на затмение солнца и мрак ночи, последовавшие за последним вздохом Распятого Господа. Такое объяснение представляется несколько искусственным, натянутым. Вернее, придавать символическое значение солнцу и луне, изображаемых при Распятии. Солнце есть тело, сияющее собственным светом; луна же есть тело темное, заимствующееся свой свет от другого, подверженное переменам возраста и ущербства; посему изображение солнца при Распятии служит символом Божества, а луны – немощной природы человеческой, соединенной с Божеством во Иисусе Христе, понесшем крестную смерть за нас.

3.

Мф.25:1. Тогда уподобися царствие небесное десяти девам… Царством небесным здесь называет собственно то, что имеет тогда случиться в царстве небесном, а девами – вообще сохраняющих девство, будут ли то мужчины или женщины. Следует заметить, что в предыдущей притче Христос учил, как нужно пользоваться всем вообще, в отношении к сослужителям, а в этой говорит о пользовании в частности одним только имением. Представляют в этой притче дев уже после того, как показал, что девство есть нечто великое, говоря: суть скопцы, иже исказиша сами себе, царствия ради небеснаго (Мф.19:12). Действительно это дело великое; поэтому оно и не поставлено законом в необходимость, но предоставлено свободному выбору людей: могий вместити, да вместит (19:12). А здесь желает показать, что и этот великий подвиг без милостыни не приносит пользы совершающему его.

Ст. 1. Яже прияша светильники своя и изыдоша в сретение жениху. Девичий светильник – это чистота, происходящая от девства. Жених – Христос, как сильно любящий и сильно любимый. Вышли на встречу, потому что ожидали этой встречи.

Ст. 2–4. Пять же бе от них мудры, и пять юродивы. Юродивыя же, приемше светильники своя, не взяша с собою елея: мудрыя же прияша елей в сосудех со светильниками своими. Елеем называет добродетель милосердия. Справедливо тех назвал неразумными, потому что они, победив сильную и пылкую телесную страсть и перенесши больше труда, были побеждены скупостью, между тем, как та борьба более жестокая и насильственная. Других же назвал мудрыми, потому что они не подверглись тому, чему подверглись неразумные. Григорий Богослов в некоторых из вышеприведенных слов находил повод побуждать к крещению; но то и другое объяснение – хорошо.

Ст. 5. Коснящу же жениху, воздремашася вся и спаху…, коснящу по причине замедления второго пришествия. Под дреманием здесь нужно разуметь последнее издыхание, а под сном – смерть.

Ст. 6. Полунощи же вопль бысть: се жених грядет, исходите в сретение его. Сказал: в полночь, или опять указывая на внезапность и неожиданность, или показывая, что воскресение мертвых будет ночью. То, что здесь названо воплем, апостол Павел назвал повелением и гласом архангела (1Сол.4:16). Исходите, т. е. из гробов.

Ст. 7. Тогда воссташа все девы тыя, и украсиша светильники своя. Встали все, но украсили светильники свои мудрые, и украсили их конечно красотою елея.

Ст. 8. Юродивые же мудрым рекли: дадите нам от елея вашего, яко светильники наши угасают. Неразумно было также и надеяться получить там для украшения своих светильников елея, который был приобретен другими. Угасают – помраченные тьмою немилосердия. Немилосердных многие называют иногда темными.

Ст. 9. Отвещаша же мудрыя, говоря: еда како не достанет нам и вам… Это было вполне благоразумно. Слова эти показывают, что никто собственною добродетелью тогда не поможет другому. Едва будет достаточно ее для спасения самого себя, так как во многом согрешает человек, даже весьма добродетельный. Смотри, как мудрые даже там обнаруживают милосердие: они желали бы дать неразумным, но не могут. Это показывает ответ их.

Ст. 9. Идите же паче к продающим, и купите себе. Так как они по разумной причине не могли дать, то по человеколюбию подают им совет. Продающие – это нищие; но в такое время они не продают.

Ст. 10. Идущим же им купить, прииде жених… Пытались уйти, но не могли. И эти слова показывают, что тогда бесполезно будет стремление к добродетели.

Ст. 10. И готовыя вошли с ним на браки, и затворены быша двери. Брак есть общение царства небесного и жизнь со Христом.

Ст. 11. Последи же приидоша и прочия девы, глаголя: Господи, Господи, отверзи нам. Думают, как девы, войти.

Ст. 12. Он же, отвещав, рече им: аминь глаголю вам, не вем вас. Я не узнаю, говорит, вас, так как светильники ваши потухли. Под знанием разумевай здесь признание своих. Ни одного немилосердного не признает своим милосердный Христос. Увы! после такой борьбы, после стольких трудов, после стольких знаков победы над неразумною природою, они отвергнуты за немилосердие. Если же кто-либо, будучи немилосердным, но имеет также и девства, то какого осуждения он не будет достоин? Нет нужды до подробности исследовать в этой притче, почему именно десять дев, какие их сосуды, что это за брачная дверь и т. п., как часто уже говорилось и в отношении к другим притчам. В этой же главе (Мф.25:46) написано, что сначала грешники пойдут в муку вечную, а потом праведники в жизнь вечную, а в настоящем месте, по-видимому, наоборот: сначала вошли мудрые девы, а после уже были отвергнуты неразумные. Но ты не предполагай здесь противоречия: то место подробно говорит о порядке, а это имеет в виду другую цель, именно: показать только, что не спасет и девство, если не будет соединено с милосердием, – что добродетель одного не поможет тогда другому, – что стремление к добродетели в это время уже будет напрасно, и что сами осужденные, хотя бы и сильно умоляли, не преклонят на милость Судью. Все же остальное присоединено сюда только для того, чтобы убедительнее была притча. Не сказал даже того, что неразумные были отосланы для наказания, потому что здесь не рассуждает об этом подробно.

Ст. 13. Бдите убо, яко не весте дне ни часа, в оньже Сын человеческий приидет. Часто присоединяет это, показывая, что вследствие неизвестности последнего дня и часа весьма необходимо постоянное памятование об этом.

Ст. 14 и 15. Якоже бо человек некий отходя призвал своих рабов и предал им имение свое: и одному убо дал пять талантов, одному же два, одному же един, комуждо противу силы его… Эта притча подобна вышеприведенной о верном и благоразумном рабе, но только иначе выражена. Она говорит о тех, которые получили от Бога дары учительства (названные здесь талантами вследствие драгоценности своей), и затем или воспользовались ими и принесли прибыль, или же закопали и потому не принесли никакой прибыли. И так говорит, что Сын человеческий позвал рабов Своих, подобно человеку, отправляющемуся в чужую страну, и одному дал пять талантов, т. е. много, потому что дары учительства различны, как исчислил их апостол Павел, – другому дал два таланта, т. е. мало, а третьему только один. Рабами этими можно назвать епископов и учителей церковных. Далее присоединяет и причину неравенства в распределении, именно силу и способность каждого.

Ст. 15. И отыде абие, т. е. и оставил их работать. Подобно тому, как в притче о винограднике сказал, что хозяин отдал его делателям и отлучился, так и здесь говорит, чтобы показать его долготерпение из того, что он не тотчас же требует. Некоторые отправлением этим называют вознесение Спасителя на небо.

Ст. 16 и 17. Шед же приемый пять талант, дела в них и сотвори другия пять талант. Такожде и иже два, приобрете и той другая два. Удвояют вверенные им дары все, идущие для спасения своих учеников и делающие их в свою очередь учителями других. Кто хорошо поступает и право учит, тоже удвояет вверенные ему таланты.

Ст. 18. Приемый же един, шед вкопа его в землю, и скры сребро господина своего. Под землею разумей его самого; в себе он скрыл данное для делания, так что не принес пользы ни себе, ни другим.

Ст. 19. По мнозе же времени прииде господин раб тех, и стязася с ним о словеси. Приходит, т. е. во время второго пришествия; поэтому и сказал: по мнозе времени. Стязася о словеси – значит требует отчета.

Ст. 20. И приступил пять талант приемный, принес другие пять талант, глаголя: Господи, пять талант ми еси предал: се другие пять талант приобретох ими. Прибыль составляют приобретенные его старанием и принесенные в дар Богу, как своего рода плоды.

Ст. 21. Рече же ему господь его: добре, рабе благий и верный, о мале был еси верен, над многими тя поставлю… Удостою тебя многих милостей, сделаю участником многих благ.

Ст. 21. Вниди в радость господа твоего. Именем радости обозначил великое блаженство.

Ст. 22 и 23. Приступил же и инже два таланта приемный, рече: Господи, два таланта ми еси предал: се другая два таланта приобретох има. Рече же ему Господь его: добре, рабе благий и верный, о мале ми был еси верен, над многими тя поставлю: вниди в радость господа твоего. Хотя дары различны, но честь – равная, потому что равное у них было усердие: оба они удвоили то, что им было дано. Можно и иначе сказать: одинаково они похваляются, одинаково вводятся в радость, но не одинаково вознаграждаются, а соответственно приобретенной ими прибыли.

Ст. 24 и 25. Приступил же и приемый один талант, рече: Господи, ведях ты, яко жесток еси человек, жнеши, идеже не сеял еси, и собираеши, идеже не расточил еси: и убоявся, шед скрыл талант твой в земли: и се имаши твое. Жестокий, т. е. строгий. Он думал, что одно только усердие людей, заботящихся о прибыли, даже без помощи Божией, может сделать все. Такое именно оправдание приведено в притче, чтобы показать, что подобные люди не дадут разумного оправдания и все, чем они будут оправдываться, будет обращено против них. Слушай, что дальше следует.

Ст. 26 и 18. Отвещав же господь его рече ему: лукавый раб и ленивый, ведел еси, яко жну, идеже не сеях, и собираю, идеже не расточих: подобаше убо тебе вдати сребро мое торжником: и пришед аз взял бых свое с лихвою. Господь говорит так, не потому что тот сказал правду, – так как без Него ничто не совершается праведно, – но ведет речь условно и как бы так говорит: если бы я даже и был таким, – что впрочем не верно, – однако так как ты знал меня таким, то тем более следовало тебе отдать мой дар знающим различать добро от зла (их называл здесь торжниками); следовало тебе научить, внушить, посоветовать, сделать все с своей стороны, а остальное предоставить мне, именно взыскание; следовало тебе сделать по крайней мере более легкое, а более трудное предоставить мне. Ссуда есть учение, а прибыль такой ссуды умножение добродетелей. Прибылью назвал всякую вообще пользу, получаемую от жизни вместе с другими.

Ст. 28 и 29. Возмите убо от него талант, и дадите имущему десять талантов. Имущему бо везде дано будет, и преизбудет: от неимущаго же, и еже мнится имея, взято будет от него. Повелел лишить его дара учительства, – который вообще назвал здесь талантом, – и честь эту предоставить, как бы в придачу, имеющему десять талантов. Всякому, имеющему усердие и заботливость, будет дана честь даже больше той, которая следует ему, а от неимущаго ни усердия, ни заботливости, отнимется даже дар учительства, так как он не пользуется им.

Ст. 30. И неключимаго раба вверзите в тьму кромешнюю: ту будет плач и скрежет зубов. Не ограничил наказания только отнятием, но отослал даже для нового наказания, называя его неключимым, то есть негодным, как безполезного и нерадивого. Смотри, какое страшное дело. Наказывается не потому, что сделал зло, но потому, что не сделал добра: уклонися, сказано, от зла и сотвори благо (Пс.33:15). Помещенная в девятнадцатой главе (13 ст.) Евангелия от Луки притча о десяти минах – совершенно другая, хотя и сходна во многом. Там дары были равные, но прибыли и награды не равные. Эта притча рассуждает о различных дарах учительства, сообщенных не в равной степени, а та – о различных дарах, но сообщенных в одинаковой степени.

Ст. 31. Егда же приидет Сын человеческий в славе своей, и вси святии аггели с ним: тогда сядет на престоле славы своея. Опять говорит о втором своем пришествии, чтобы слышащие устрашались и исправлялись. Славою Своею называет ту, которая прилична Ему, как Богу, потому что первое пришествие Его было в безславии. Сядет, как Судия; престол славы, т. е. престол славный, царский.

Ст. 32. И соберутся пред ним вси язы́цы..., после того как воскреснут из мертвых; а об их воскресении уже говорил в разных местах.

Ст. 32. И разлучит их друг от друга, якоже пастырь разлучает овцы от козлищ. Теперь они все вместе, а тогда тщательно будут разделены. Речь здесь об одних только христианах, что будет ясно ниже.

Ст. 33. И поставит овцы одесную себе, а козлища ошуюю. С овцами сравниваются праведники по своей кротости, покорности и плодовитости относительно добродетелей, как овцы относительно молока и шерсти, а с козлами сравниваются грешники по своей дикости, непокорности и безплодия, можно еще присоединить, что по причине зловония греха, а также нежелания ходить прямым путем, старания уклониться от него и ходить по стремнинам. Конечно животные эти все, что имеют, имеют от природы, а праведники и грешники – по свободной воле; поэтому одни из них награждаются, а другие наказываются. Разделяет их, не нуждаясь в свидетелях, потому что Сам Он и Свидетель и Судья.

Ст. 34. Тогда речет Царь сущим одесную его: приидите благословеннии Отца моего, наследуйте уготованное вам царствие от сложения мира. О, желанный голос! О, несказанная честь! Благословенные Отца Моего, т. е. прославленные, избранные. Не сказал: приимите, но наследуйте, как отеческое, как должное, как уготованное вам от создания мира. Прежде, чем появились люди, оно уже было уготовано праведникам, так как Бог знает будущее. Далее высказывает и причину столь важной награды.

Ст. 35 и 36. Взалкахся бо, и дасте ми ясти: возжадахся, и напоисте мя: странен бех, и введосте мене: наг, и одесте мя: болен, и посетисте мене: в темнице бех, и приидосте ко мне. Отсюда видно, что Он говорит к одним только христианам, у которых были Его евангельские заповеди. А к неверующим тогда вовсе не будет говорить: все они тогда сами себя осудят. Поэтому говорится: не воскреснут нечестивии на суд (Пс.1:5), т. е. не воскреснут для суда, а для наказания. И выше (Мф.24:24, 30) Иисус Христос ясно показал, что когда явится на небе знамение Сына человеческого, тогда восплачутся вся колена земная, чувствуя осуждение в одной своей совести. Обрати внимание на то, что здесь говорится об одной только любви к ближним и по ней одной праведным присуждается награда, а грешникам наказание. Но не потому делает это, что остальные добрые дела праведников и преступления грешников оставить без испытания, – так как Он испытает все дела, слова и помышления каждого, как и Сам Он открывал часто в Своем учении, и мы знаем из многих мест божественного Писания, – и так как за добрые дела Он наградит, а за худые – накажет, но говорит здесь об одной только любви к ближним, желая подтвердить, что Он по преимуществу ее ищет и за нее наиболее взыщет, так как она наиболее необходима христианам. Отличительный признак каждого христианина есть любовь: о сем, говорит: разумеют вси, яко мои ученицы есть, аще любовь имате между собою (Ин.13:35), а главнейшее в ней, как говорит Григорий Богослов, это любовь к бедным, милосердие и сострадание к ближним. Ничем другим, говорит он, так не почитается Бог, как милосердием, и ничем другим, как только человеколюбием, воздается человеколюбивому. Говорит по преимуществу о важнейшей добродетели христианина, устрашая нас таким образом и убеждая, чтобы мы, люди, были человеколюбивы, так как будем нуждаться в то время в Его человеколюбии. Самая справедливая награда для немилосердых немилосердие, а для милосердых милосердие. Будучи Сам милосердым воздает великие награды за малые подвиги. Очевидно, что требует человеколюбия только от тех, кто может его оказать, а для тех, кто не может, достаточно одного желания оказать. Перечисляет различные виды человеколюбия, чтобы если возможно – мы исполнили все, а если нет, то по крайней мере те, какие можем.

Ст. 38–40. Тогда отвещают ему праведники, глаголющие: Господи, когда тебя видели алчущего, и накормили; или жаждущего, и напоили; когда же тебя видели странником, и приняли; или нагим, и одели; когда же тебя видели болящего, или в темнице, и пришли к тебе? И отвещав Царь речет им: аминь глаголю вам, понеже сотворили единому сих братий моих меньших, мне сотворили. Царем назвал Себя Самого, так как все подчинено Его власти. Понеже, т. е. насколько. Братьями назвал бедных или потому что Сам Он воспринял их природу и уничижение, или потому что они переносили одинаковую с Ним бедность.

Ст. 41. Тогда речет и сущим ошую его: идите от Мене проклятии во огонь вечный, уготованный диаволу и аггелом его. Видишь, людям было уготовано царство, а огонь – демонам. Но неразумевшие из людей, оставив то, что удостоивало царства, предпочли то, что достойно огня; поэтому лишившись первого, они осудили себя на второе. Далее указывает и причину наказания.

Ст. 42–43. Взалкахся бо и не дасте ми ясти: возжадахся, и не напоисте мене: странен бех, и не введосте мене: наг, и не одеясте мене: болен, и в темнице, и не посетисте мене. Не сказал: вы не освободили Меня от бедности, болезни и темницы, но: вы не оказали Мне необходимого, не сделали того, что легко. Сначала похваляет милосердых, указывая на нетрудность этого подвига, чтобы теми осудить этих.

Ст. 44–45. Тогда отвещают ему и тии, глаголюще: Господи, когда тя видехом алчуща, или жаждуща, или странна, или нага, или больна, или в темнице, и не послужихом тебе; Тогда отвечает им, глаголя: аминь глаголю вам, понеже не сотвористе единому сих меньших, ни мне сотвористе. По всей справедливости милосердый наследует царство, потому что он преуспевал в любви, которая составляет основание добродетелей и часть которой есть милосердие. А немилосердый справедливо отсылается в огонь, потому что вместо любви он преуспевал в ненависти, которая составляет основание пороков и часть которой есть немилосердие. Первый подражал милосердому и человеколюбивому Богу, а второй немилосердому и человеконенавистнику – диаволу.

Ст. 46. И идут сии в муку вечную: праведники же в живот вечный. Горе всем грешникам, но особенно немилосердым.

(Мысли сельского священника)

Самый главный труд священника в Великий пост – исповедь; но в то же время она представляет самый удобный случай к назиданию пасомых, и пастырь должен воспользоваться этим случаем к врачеванию душевных болезней своей паствы. Но трудно дать каждому подробные советы против его недугов, когда исповедников бывает сто человек в один день, и совсем это не возможно, когда бывает их более двухсот. В этом случае священник едва успеет только выслушать грехи каждого. Возьму пример из своей практики. На первой неделе у меня бывает около 250 исповедников. Начнешь исповедь в пятницу в час за полдень и выйдешь из церкви в 11 час. ночи. Перерыв бывает только с 5½ до 6 часов, когда выходишь из церкви выпить чашку чаю. Во время повечерия и правила также исповедаешь. В субботу приходишь в церковь в 4 часа за полночь и исповедаешь до 6-ти, в 6 час. начинается утреня, с 8-ми без четверти опять начинаешь исповедь и только к 10 часам окончишь. Для беседы с каждым исповедником приходится, таким образом, не более 3-х минут в том числе и на отметку его в книге. Много ли наговоришь в 3 минуты?! Едва успеешь предложить свои обычные вопросы, которые от постоянного повторения часто мешаются, так что под конец несколько раз предлагаешь один и тот же вопрос, или же совсем станешь в тупик, не зная, что спросить.

Видя пред собою массу народа, и принимая во внимание эти 3 минуты беседы с каждым, невольно спрашиваешь себя: что значит эта исповедь, много ли пользы принесет она нашим духовным детям? Каждый раз думаешь, как бы извлечь нравственную пользу из этого случая для пасомых, и все выходит мало дела. Начнешь подолгу беседовать со взрослыми, но недостатку времени малые останутся без назидания; захочешь говорить с каждым, делая соответствующие наставления против каждого греха, – не достает времени, невольно ограничишься одними общими заключительными наставлениями и в то же время замечаешь их недостаточность. Иногда по окончании исповеди изложишь свои наставления в проповеди, обращенной ко всем, но и в этом случае цель мало достигается. Сам утомившись после долгих трудов и сознавая, что исповедники утомлены, невольно ограничишь объем своей проповеди, избегаешь больших подробностей. Как же быть?…

Грех есть беззаконие (1Ин.3:4) – нарушение закона, ослушание его. Причины нарушения закона различны: нарушается закон по неведению, – нарушается по недостаточному пониманию, или по неправильному толкованию его, – нарушается закон по нерадению, основанному или на познании наказаний, какие грозят за его неисполнение, или же по легкомысленному отношению к самому закону. Закон – мерка для познания степени греха. Значит, чтобы вполне сознать грех, нужно ясно уразуметь самый закон. Следовательно, исповеди – как сознанию грехов – должно предшествовать ознакомление с законом, с правилами христианской жизни, кои нарушены кающимися. Если это будет исполнено, тогда каждый исповедник будет иметь возможность вполне оценить свою жизнь, свое поведение, которое многие из кающихся смутно представляют себе. Для достижения этой цели нельзя ли так повести исповедь: когда все исповедники соберутся в церковь, священник, по прочтении «начала» или обычного последования пред исповедью среди храма пред лежащими на аналое св. крестом и евангелием, скажет небольшую вступительную речь и, обратившись опять лицом к аналою, начинает излагать обязанности христианския по руководству Евангелия и Апостола, а где нужно, и по руководству ветхозаветных книг и книги правил апостольских и соборных, приводя подлинные выражения этих книг. Изложивши одну обязанность и кратко разъяснивши ее, священник спросит: – соблюдаем ли мы эту заповедь? «Нет» или «грешники» – ответят предстоящие. Тогда священник перечислит грехи (известные ему по опыту), которые делаются против этой заповеди, объяснит их тяжесть и, делая земной поклон, произнесет громко: грешны пред Тобою Господи, прости нас милосердый! Поклон и молитву повторят за ним и предстоящие. Напр. священник начнет так: мы все должны веровать во единого Бога: Верую во единого Бога Отца Вседержителя… читаем мы в символе нашей св. веры. Не веруем ли мы еще во что нибудь другое кроме Бога, не верим ли в приметы, в ворожеев, в домовых?… – «Грешники!» ответят предстоящие. – Да, мы не всегда соблюдаем эту заповедь: верим в разные приметы, в ворожеев, в неблагоприятные встречи, в домовых, надеемся на людей часто больше, чем на Бога, и этим прогневляем Отца небесного, нарушаем Его заповедь: «Аз есмь Господь Бог твой»… «Не сотвори себе кумира»… сказал Сам Господь, а мы забываем Его слова, не творим Его заповедей. Грешны пред Тобою, Господи, прости нас милосердый! (поклон). В такой приблизительно форме изложит священник правила, касающиеся общих грехов, в коих все исповедники и принесут общую исповедь. Где найдет возможным, священник предложит и совет, как избавиться от известного, часто повторяющегося, греха, напр. брани или напрасной божбы, а также изложит и добродетели, требуемые каждою заповедью. После общей исповеди начнется частная⁷²; каждый должен подходить к священнику особо. Тут священник спросит о тайных грехах, которые он не спрашивал в общей исповеди, и даст надлежащие наставления каждому, указывая в то же время и те заповеди, которые нарушены кающимся. При таком порядке священник избавится от повторения каждому обычных вопросов, касающихся общих грехов, а также от повторения кратких наставлений против этих грехов и уэкономит время на более подробную беседу о грехах тяжких и тайных.

Вот мои общие мысли, которыми я и желал поделиться с читателями в надежде получить советы и разъяснения от людей, обладающих большею мудростью и опытом. Может быть, такая исповедь будет и продолжительна, за то исповедники познакомятся с правилами христианской жизни, с христианским законом.

С. П. П.

В нашей епархии, Новгородской, сельские священники, по мере надобности, для своих церквей самолично получают св. миро или из кафедрального собора, или из уездных – городских. А благочинные, при обзоре подведомых им церквей, наблюдают, в достаточном ли количестве имеется в каждой церкви св. миро, и с подобающею ли святыне честию хранится оно на святом престоле.

В этих порядках нельзя не видеть какого-то раздвоения: священникам предоставляется самим приобретать св. миро в церковь, а благочинным – только смотреть за тем, чтобы оно в достаточном количестве было там…

Между тем, приобретение в церковь св. мира для многих сельских священников сопряжено с весьма большими затруднениями. Не говоря о том, что наши уезды большею частию раскинуты не равномерно; самые уездные города находятся не в самом центре уезда. Иные приходы отстоят от уездного своего города на весьма значительное расстояние. Священникам таких приходов нет надобности по собственным делам лично посещать уездный свой город (жалованье из казначейства могут получать и через доверенных). Приходится обязательно от времени до времени ездить в уездный свой город за одним лишь св. миром, с потерей на это для иных священников двух и более дней. Главное же, может случиться (да порой и случается) и так, что в случае единовременного большого спроса на св. миро, его может оказаться недостаточно и в самом городском уездном соборе. Заведующим раздачей св. мира приходится в таком случае делиться им иногда очень и очень скудно… А при скудном получении св. мира естественно может быть скудное его и употребление… Но в чем же тут виновен священник, если у него св. мира не достаточно, если ему негде взять его более, если ему, может быть, и пред самым обзором благочинного весьма скудно отпустили его из собора?…

В устранение всех этих неудобств, не лучше ли было бы вместо наблюдения благочинными за тем только, в достаточном ли количестве имеется св. миро в подведомых им церквах, возложить на них и самое снабжение этих церквей св. миром. Благочинные чаще, чем кто-либо из священнослужителей, бывают в губернском городе, а потому они могли бы брать св. миро из кафедрального собора в таком количестве, какое потребно для снабжения им всех церквей своего округа. Кажется, ничего не было бы противного и в том, если бы благочинные командировали в епархиальный город хоть бы по очередно одного из подведомых им священников за св. миром. Наконец, благочинные могли бы поручать от себя получение св. мура из кафедрального собора оо. депутатам епархиального съезда, и затем сами при своих разъездах снабжать подведомые им церкви достаточным количеством св. мира. Подобный порядок практикуется же относительно новых церковных документов, венчиков, молитв и прочего. Тогда приходские священники были бы избавлены от лишних хлопот и напрасной ответственности по предмету получения св. мира и хранения его в нескудном количестве⁷³.

Священник Михаил Нильский

Должен ли священник, по чьей либо просьбе, служить молебен тому святому, который, по вере просящего, преимущественно пред другими святыми может оказать ему помощь в какой-либо нужде или беде?

У каждого человека, в продолжение его земной жизни, бывают свои радости, свое горе и свои нужды; каждого почти человека, пока он живет в сем мире с его искушениями и соблазнами, постигает какое-либо несчастье: скоропостижная смерть или болезнь какого-либо члена семьи, несогласие между супругами, воровство или похищение части имущества, падеж скота и т. п. Во всех таких несчастных обстоятельствах жизни душа верующего христианина нигде не может найти лучшего и действительного успокоения, утешения и облегчения, как только в религии, в молитвенном призывании имени Бога, почитаемого в лицах, Его пречистой Матери и всех святых. В этих случаях одно мысленное обращение к Богу Отцу, Его Сыну и Духу Святому, и к Божией Матери способно облегчить скорбь души. Также все святые, прославленные Церковью, бывшие при жизни своей подобострастными нам существами и испытавшие многоразличные нужды, бедствия и страдания, ходатайством своим пред Господом могут подать нам утешение и рассеять скорбный мрак души, если только мы обратимся к ним с молитвою о сем. Но есть такие прославленные угодники Божии, которые, как известно из жизнеописаний их, в известных случаях могут оказать нам помощь, так сказать, скорби и преимущественно пред другими святыми. Многим святым Господь, ради добродетельного жития их, даровал особенную чудотворную силу, по которой они, по верованию христиан, и помогают именно в той или другой нужде, или беде. И эта вера христиан в особенную помощь известного святого в той именно нужде, а не в другой, имеет свое основание в Свящ. Писании; ибо, по учению апостола Павла (1Кор.12), дары чудотворящей благодати разделяются верующим Духом Святым, а не всем даются все. Так, св. Николаю Чудотворцу, готовому и скорому помощнику во всякой вообще нужде, по народному верованию, преимущественно молятся от потопления и бедствий в море. Св. великомуч. Варвара пред кончиною своею испросила у Господа, чтобы всякий, воспоминающий в молитве имя и страдания ее, внезапно не умер, но дано было бы ему время принести Господу Богу предсмертное покаяние; в молитвенную помощь о том же призываются св. великомуч. Екатерина и преп. Антоний и Феодосий печерские. Также кто память св. Власия (11 февр.) нарочито празднует, к тому болезнь внезапная не прикоснется, и будет изобилие в доме его, и скот его будет обилен и здоров всегда. Св. Харалампий (10 февр.) испросил у Господа, чтобы там, где будут почитать память его, ни моровой язвы, ни голода, ни заразительного воздуха не было, а мир и изобилие во всем. Молитвами к св. Иоанну Воину (30 июля) Бог избавляет от вора и обидчика, а также обличает воров и открывает похищенные предметы. Св. Симеону Богоприимцу молятся о здоровье младенцев, – Иоанну Предтече – об избавлении от головной болезни. Св. Никита, затворник печерский (31 янв.), дарует исцеление преимущественно больным глазам и слепым. Св. муч. Флору и Лавру молятся о сохранении лошадей, а св. муч. Маманту (2 сен.) о сохранении овец… и проч… и проч…⁷⁴

Таким образом в какой-либо нужде или беде естественно прибегнуть с молитвою к такому именно святому, который, по вере нашей, может исходатайствовать нам у Господа все полезное для нас. И священник в таком случае не должен отказывать в просьбе кого бы то ни было помолиться известному святому. Но бывают в священнической практике и такие случаи, что, напр. прихожанин, простой мужичок обращается к священнику с просьбою отправить молебен св. Иоанну Воину «за побеждащаго» (вероятно нужно понимать это так: «за обидящаго») по тому случаю, что у него украдены деньги или другие какие-либо предметы; при этом на вопрос священника, с какою целию он желает отправить этот молебен, о чем он желает просить св. Иоанна Воина, прихожанин пренаивно отвечает: конечно, о том, чтобы Господь наказал вора чем-либо, какою-либо болезнью, и пр. в этом роде. Так как цель такой молитвы богопротивна, то некоторые священники на этом основании отказывают в просьбе отслужить молебен св. Иоанну Воину, не желая удовлетворять такое нехристианское желание просителя. Что на это сказать? Понятное дело, молиться о наказании врага никто из христиан не должен, а тем более пастырь Церкви. Но в этих случаях, по нашему мнению, прежде чем служить молебен, священник должен разъяснить просителю, какой именно смысл должен соединяться с молебном: молиться св. Иоанну Воину, по случаю пропажи денег или вещей каких, можно, но только молиться не о наказании вора, а о том, чтобы угодник Божий Иоанн Воин вразумил вора возвратить украденное, чтобы вообще молитвами этого угодника украденная вещь нашлась, или хотя обнаружились бы следы преступления, по коим можно было бы найти украденное; следует молиться также о том, чтобы Господь молитвами св. Иоанна Воина впредь избавил потерпевшего от воров и обидчиков, а теперь успокоил его вознаграждением милостей Божиих, за потерянное; ибо взамен уворованного Господь может послать ему другое подобное же, даже в большем количестве; лишь бы только потерпевший перенес это попущение Божие без ропота на Бога.

Д.

Редактор Ректор Киев. Дух. Семин. Архимандрит Ириней.

Дозволено цензурою. Киев, 7 марта 1886 г. Цензор прот. М. Богдаков. Тип. Г. Т. Корчак-Новицкого. Михайлов. ул., собств. дом.

Проповедывание Слова Божия есть прямая обязанность православного священника, как пастыря, учителя и руководителя пасомых в деле веры и жизни христианской, требующаяся от него самым существом христианской православной религии. Так смотрели на дело проповеди святые апостолы, отцы и пастыри Церкви. «Горе мне, говорит о себе св. апост. Павел, аще не благовествую». И Тимофея заклинает он пред Богом и Господом нашим Иисусом Христом проповедывать слово во время и не во время, обличать, запрещать, увещевать со всяким долготерпением и назиданием.

Тот факт, что мы состоим пастырями в среде людей, исповедующих уже христианскую веру и от рождения принадлежащих к Православной Церкви, нисколько не умаляет значения проповеди и в наше время и не снимает с пастыря обязанности проповедничества. Слово Божие заключает в себе такую глубину богатства премудрости и ведения Божия, что христианские православные и неправославные богословы и маролисты, в продолжение многих столетий сколько ни черпали из этого кладезя живой воды, сколько ни напояли ею свои сердца и сердца других людей, этот кладезь остается наполненным живою водою и доселе, и доселе остаются на земле жаждущие сей воды. И нет никаких данных предполагать, чтобы когда-нибудь этот кладезь иссякнет: он всегда будет полон и никогда не откажутся напоять сердца, жаждущие истины и Христова утешения.

Между тем, тогда как одни, – люди науки – стараются проникнуть в глубину сего кладезя премудрости и ведения Божия, у нас остается еще целая масса, которая и «почерпала» не имеет, чтобы достать себе живой воды даже с поверхности кладезя, доселе оставаясь беспомощною с своею жаждою, и, не имея даже самых основных и элементарных религиозно-нравственных понятий, бродить в том, не знает куда идет и не видит около себя зрячих руководителей, которые указывали бы ей путь истины и добра и которые вели бы ее по этому царскому пути. Пастыри Церкви Православной, на которых возложена обязанность пасти, кормить и напоять овец Христова стада, многие, доселе все еще отказываются от выполнения своей обязанности, доселе сидят себе, сложа руки, не обращая внимания на то, что чем больше они бездействуют, тем больше вверенные их попечению овцы удаляются от двора Христова, тем больше забиваются в дебри и трущобы, из коих со временем трудно уже будет вытаскивать их. И погибнут эти разумные создания Божии, ради которых Единородный Сын Божий, сходил на землю и проливал Кровь Свою на кресте; погибнут в дебрях и трущобах или от голода и жажды, или от волков, одетых в овечью одежду. Гибнут уже многие и теперь; а мы равнодушно посматриваем со стороны, как бы до нас и дело не касалось. Удивительное равнодушие!

Где же причина такого равнодушия к исполнению своих обязанностей? Где причина нерадения к делу проповеди? Причин указывают много. Указывают например на неудовлетворительность материального обеспечения пастыря, заставляющую его думать более о куске насущного хлеба, чем о выполнении своих обязанностей, на зависимость от прихожан, препятствующую свободе пастырского слова, на невнимательность и равнодушие народа к пастырскому слову, парализующие пастырскую энергию, на недостаточную подготовку пастырей к проповедничеству в духовно-учебных заведениях и т. п.

Но надобно ли крепко-накрепко доказывать, что для пастыря, любящего искренно христианскую истину и желающего по мере сил своих поделиться ею со своими духовными детьми, все эти обстоятельства не могут иметь такого безусловно подавляющего значения, чтобы заставить его молчать? Пусть материальное положение священника далеко неудовлетворительно, чего никто из честных людей и не отрицает; но какое отношение эта неудовлетворительность имеет к делу проповеди? Разве то только, что отнимает у священника все свободное время, необходимое для приготовления проповеди, заставляя его все время употреблять на заботы о куске насущного хлеба? Но в таком случае священнику отчего нейти уж и дальше – отчего не оставлять и отправление богослужения, которое также часто может препятствовать хозяйственным занятиям? Но неужели священник в продолжение целой недели так уж и не может найти нескольких часов, свободных от хозяйственных занятий, чтобы приготовить проповедь? Невероятно. И тем более невероятно, что большая часть из обеспеченных или молодых и малосемейных священников, у которых, следовательно, нет таких забот, как у бедных и многосемейных, и у которых потому остается слишком много свободного времени для приготовления проповеди, также молчат, как и первые. От чего бы им молчать, если бы проповедничество зависело от степени материального благосостояния?

Пусть священник зависит от прихожан в материальном обеспечении. Какое же отношение имеет эта зависимость к делу проповеди? Одно, – если священник будет говорить не по нраву прихожанам, последние могут возмутиться и умалять ему вознаграждение за требоисправления. Но неужели это обстоятельство так не отразио, что может окончательно лишать священника возможности проповедывать? Вовсе нет. Священнику следует принять только за правило, пока он не узнает характера прихожан, а прихожане пока не узнают его, не говорить слов в строго обличительном тоне, а держаться раскрытия положительных истин веры и нравственности. Не может быть, чтобы таким безобидным словом кто-либо обиделся. Если нам заметят, что в этом случае стесняется свобода пастырского слова, то на это мы ответим, что свобода слова не есть пастырский произвол. Священник в своем слове строго должен сообразоваться с требованиями народной пользы, а не то говорить, что именно ему вздумается, вовсе не обращая внимания ни на характер, ни на понятия слушателей; во всяком случае своим словом он не должен нарушать мир с последними, насколько это возможно. И Апостол находил необходимым иных питать молоком, а иным давать твердую пищу.

Если прихожане не внимательны и равнодушны к пастырскому слову, то пусть пастырь с терпением и любовию приучает их ко вниманию, ни в каком случае не оставляя проповеди. Нам известны такие пастыри проповедники, которые, заметив в своих прихожанах не только невнимание и равнодушие, но и пренебрежительное отношение к своему слову, говаривали с церковной кафедры слушателям: «если вам не угодно слушать мое слово, не слушайте, или выходите из храма, кому угодно; я же буду говорить, буду говорить стенам храма, и пусть эти самые стены в день страшного суда Христова свидетельствуют пред Богом о вашем нерадении. Не говорить же я не могу; ибо горе мне, аще не благовествую».

Упрекать духовно-учебные заведения в недостаточной подготовке своих питомцев к проповедничеству по меньшей мере не основательно. Школа дает направление питомцам, развивает их способности и сообщают им элементарные сведения, предоставляя дальнейшее развитие и образование их самодеятельности. Если подготовка к проповедничеству, получаемая питомцами в учебных заведениях не достаточна (а достаточною в смысле практическом она никогда и быть не может), то они поступив во священники, сами уже должны восполнить этот недостаток; ведь они достаточно подготовлены к самодеятельности и к самостоятельному труду; ведь достанет у них и знаний и умения, чтобы выработать из себя по крайней мере хоть самого заурядного проповедника. Если же они не хотят приумножать приобретенное в школе, то кто виноват в этом, кроме их самих?

Есть по нашему причина к молчальничеству более крупная и не так легко предотвратимая, как выше изложенные, причина внутренняя, кроющаяся в самом священнике, как человеке. В общем это то семя греха, кроющееся в природе священника, как человека, облеченного плотию, в силу которого в его плоти, как и в плоти всякого иного человека, «не живет доброе». Это тот ветхий человек, который время от времени возрастает в нас, и с большею или меньшею силою вооружается против всего высокого, духовного, небесного, противочувственного. Это тот иной закон, находящийся в наших членах, который воюет против закона ума нашего, и пленяет нас законом греховным.

Эта общая причина к молчальничеству в жизни пастырской, как и во всякой иной жизни, имеет многоразличные разветвления и порождает вторичные причины, сообразно с естественным характером и склонностями каждого. В чем бы эти вторичные причины ни состояли, в чем бы ни выражались – в пристрастии ли к наживе, в пристрастии ли к роскоши и, так называемым, благам мира, в подчинении ли злому духу времени и т. п., – все они производят в пастыре одно: равнодушие к христианской истине, и отсюда апатию к проповедничеству. Впрочем, это все равно, от чего бы ни происходило равнодушие к христианской истине; дело в том, что в большинстве случаев оно-то именно и служит ближайшей причиной к молчальничеству. Все же внешние условия пастырской жизни служат только подпорой и поддержкой для нее, в которых пастыри Церкви и стараются находить для себя оправдание.

Из сказанного само собой понятно, что в деле проповеди, как и во всяком ином добром деле, пастырю предстоит внутренняя тяжелая борьба со своею плотью, в которой не живет доброе, с греховным законом, воюющим против всего доброго, духовного, возвышенного, небесного, борьба не временная только, а почти постоянная. И кто хочет обойтись в этом случае без борьбы, тот хочет невозможного. Ее испытывают в себе привычные уже и опытные проповедники, одушевляемые неподдельной любовью к истине, желающие и для себя, и для других вечного спасения и потому искренно преданные делу проповедничества. И в их духовно-нравственном состоянии бывают такие моменты рассеянности, тупости, расслабления, нечувствительности, холодности, когда положительно не бывает охоты заняться чем-нибудь религиозным. В этом состоянии приходится много побороться самому с собою, употребить большое усилие, чтобы победить упрямство и упорство ума своего и возжечь в сердце искру любви и сочувствия к божественной истине.

Кто не привык к этой борьбе, или не хочет вести ее, тем более кто вовсе не имеет о ней понятия, тот и не проповедник, и не может быть проповедником. Мы разумеем вовсе не то, что он не может написать проповеди; определенное число проповедей, в силу необходимости, пишут все священники, исключая 60-летних, или не получивших богословского образования; но вы можете понять, что это за проповеди, писанные из-под палки… Мы разумеем проповедничество свободное, постоянное, искреннее, задушевное. Вот это-то самое проповедничество не доступно священнику, не имеющему живого сочувствия к христианской истине и не старающемуся приобрести это сочувствие, ибо отношение к делу проповеди у него всегда будет обусловливаться неохотою, леностью, апатией, имеющими притом видимое оправдание себе в том обстоятельстве, что проповедничество у нас не составляет общего обычая, что оно существует, как исключение из общего правила и потому не есть дело обязательное для всех; да и нет к тому же и особенного запроса на него со стороны паствы.

Итак, внутреннего побуждения к проповедничеству у многих пастырей нет; а внешние обстоятельства склоняют более к тому, чтобы молчать. И молчат, и будут молчать, пока не грянет гром, убаюкивая себя преимущественно тем убеждением, что для того, чтобы быть проповедником, нужен талант, которого у них нет.

Правда, Господь Бог не всем дает таланты Златоустов и Григориев Богословов, но чтобы священник, получивший богословское образование, оказался неспособным по развитию и по познаниям проповедывать Слово Божие, это не вероятно. Если заурядному человеку не возможно сделаться оратором и светилом Церкви, хотя бы он получил и богословское образование, то сделаться проповедником самым обыкновенным и заурядным не только можно, но и должно священнику. Для этого требуется вовсе не талант, а труд, одушевляемый живым сочувствием к христианской истине, любовью к пасомым и желанием послужить их духовно-нравственному благу. И зачем понадобился народному проповеднику ораторский талант, когда всякое ораторство в церковно-народной проповеди часто не только не приносит пользы, но бывает даже и не уместно? Народный проповедник находится и говорит не пред лицем всесторонне образованной публики, знающей цену цветам красноречия и избалованной изысканностью и благозвучностью речи; но пред лицом простого народа, имеющего весьма ограниченный круг понятий и самый скудный, обиходный словарь для выражения своих понятий, и потому часто не понимающего самой простой речи о вещах, выходящих из круга его понятий. Удивительное дело! Человек умирает с голоду и рад напитаться одним хлебом; а мы вместо того, чтобы подать ему кусок хлеба, говорим ему: «нет, брат, подожди, ведь хлеба-то для тебя мало; вот мы приготовим для тебя роскошный обед», который однако может оказаться вовсе не по вкусу простому человеку.

Несколько слов, сказанных с толком, без всякого витийства по большей части бывают для народа много полезнее самого лучшего ораторского слова. Кто же из священников, получивших богословское образование, окажется неспособным связать несколько слов о предметах, хорошо им известных? Если же не так, то каждый уж ведь сумеет прочитать внятно и с толком Евангельское начало по русскому переводу, разъяснить непонятное и сделать коротенькое приложение. Была бы охота!!...

Само собою понятно, что мы имеем в виду не писанное, а изустное слово, которому, помимо всех иных его преимуществ, мы отдаем предпочтение пред писанными потому в особенности, что за богослужением, вследствие религиозно-нравственного возбуждения духа, у священника является часто такое слово, какого в обыкновенно-будничном состоянии не выдумать и не написать в целую неделю.

Наконец и священникам, не получившим богословского образования, что мешает воспользоваться трудами своих собратий, в обилии являющимся в печати, чтобы проповедовать слово за каждым праздничным богослужением? И опять – была бы охота, а материала достанет.

Итак, братия, в конце концов пожелаем себе побольше сочувствия и живого отношения к христианской истине, и поменьше равнодушия к духовно-нравственному благу народа, и тогда при Божией помощи дело проповедничества пойдет в ход.

Священник Павел Руновский

Гл. 26. Ст. 1 и 2. И бысть, когда сконча Иисус вся словеса сия, рече учеником Своим: весте, яко по двою дню Пасха будет, и Сын человеческий предан будет на пропятие. Так как законная Пасха падала на 14-й день месяца, как было установлено относительно ее законом, то очевидно, что Иисус Христос сказал это ученикам в 12-й день месяца. В этом именно 12-й день Он вкушал вечерю в доме Симона прокаженного, в 13-й день – у того, в доме которого была приготовлена горница, а на 14-й день падала Пасха. Сказал это, показывая, что смерть Его близко, потому что во время самой законной Пасхи Он имел пострадать. Не сказал просто: предан будет, но: на пропятие, так как просто Он был предан иудеям спустя один день, т. е. в 13-й день, потому что этот день еще продолжался, когда Он после участия с учениками в тайной вечере был предан злоумышленникам, – а на распятие Он был предан только спустя два дня, именно 12-й и 13-й. В 14-й день, как сказал евангелист (27, 26), отпусти им (Пилат) Варавву: Иисуса же бив предаде им, да его пропнут.

Ст. 3 и 4. Тогда собирася архиереи и книжницы и старцы людстии во двор архиереев, глаголемаго Каиафы, и совещаша, да Иисуса лестью имут, и убьют. Хотя закон повелевал, чтобы поставлялся один первосвященник до конца своей жизни, и только после смерти одного на место его поставлялся другой, но иудеи нарушили закон и ограничили первосвященство одним годом. Поэтому естественно, что в то время было много первосвященников, уже исполнивших возлагавшуюся на них должность, которых и называл здесь евангелист архиереями. Книжниками называет законников, учителей закона, а старцами людскими – старейших и мудрейших. Все вместе собрались они тогда на совет у Каиафы, который в то время исполнял должность первосвященника, желал отнять у него честь церковного побуждения к совершению убийства, от которого они должны были скорее удержать. Взятием лестью, или хитростью называет тайное взятие, потому что явного они остерегались ради учеников Его и последователей в других местах.

Ст. 5. Глаголаху же: но не в праздник, да не молва будет в людях. Говорили: «только не в праздник пусть это будет». Так как на праздник Пасхи со всех сторон собирался народ, то могло случиться, что там будет много последователей Иисуса Христа. Кроме того, не скрывая этого дела, им нужно было ожидать возмущения ненавистного их народа не только потому, что они убивали невинного, но и потому, что делали это в праздник, в честь которого был обычай отпускать даже осужденного. Таким образом они боятся не Бога, но везде – людей. Хотя они так порешили, однако не выдержали, и, нашедши предателя, воспользовались случаем; приведенные в изуступление сильною завистью, они не знали уже, что полезно для них, и, заклавши Его в праздник, показали этим силу своей ярости против Него. Должно было, непременно должно было спасительному Агнцу быть принесену в жертву в день принесения в жертву агнца законного – так как Спаситель часто пользовался лукавством их для выполнения домостроительства Божия, – чтобы прообраз имел соответственное исполнение. Следует также и то принять во внимание, что они часто желали схватывать Его, но не могли, потому что Он Сам не желал; а когда Сам Он пожелал, тогда схватили Его против собственного желания, потому что они остерегались праздника, как сказано. То же самое говорит об этом и Марк (Мк.14:2). Лука (Лк.22:1–2), сказавши кратко, перешел к Иуде. Но Иоанн (Ин.13:1 и след.) пропустил эту главу, как уже рассказанную другими, что он делал и в других местах. Живя очень долго, он имел у себя книги других, как сказано и в предисловии к настоящей книге. Продолжая свою речь, он повествует об умовении, о котором умолчали другие.

Ст. 6 и 7. Иисусу же бывшу в Вифании, в дому Симона прокаженного, приступи к нему жена, сткляницу мира имущи многоценного, и возлежаща. Было три жены, помазавших Господа миром. Первая упоминается у Луки (Лк.7:37): она была грешница, сделала это около середины проповеди Спасителя, в доме Симона фарисея, когда и соблазнился один только фарисей; в награду за это Спаситель даровал ей отпущение грехов. Вторая упоминается у Иоанна (Ин.12:3), это была Мария, сестра Лазаря, женщина благочестивой жизни; она сделала это за шесть дней до законной Пасхи в собственном доме и притом принесла миро в благодарность за воскрешение брата, почему ей и не обещается награды; тогда также роптал один только Иуда. Третья – та, о которой одинаково повествуют Марк (Мк.14:3) и Матфей в этом месте: она за два дня до Пасхи пришла в дом Симона прокаженного. Евангелисты для отличия от фарисея дали ему прозвание от проказы, желая вместе с тем показать, что Спаситель не гнушался его телесной нечистоты ради чистоты души его. Женщина эта возлила миро на голову Иисуса Христа, а не на ноги, как те; тогда негодовали и ученики; ей обещается проповедать память об этом по вселенной. Таким образом очевидно различие между всеми тремя. Эта последняя, как прокаженная душой, видя, что Симон прокаженный исцелен, твердо верила, что и сама она получит исцеление. Алавастр (стеклянница) это род сосуда для хранения мира. Марк (Мк.14:3) присоединял и сорт мира: нарднаго пистикиа многоценна, называя пистикием, т. е. цельным и известным по чистоте, или это было какое-либо название мира. Говорит также, что она разбила сосуд, конечно для скорости, так как он был узкий.

Ст. 8 и 9. Видев же ученики его, негодовали, глаголюще: чесо ради гибель сия бысть; можаше бо сие миро продано быти на мнозе, и датися нищим. Негодовали, но в себе, как сказал Марк (Мк.14:4–5), который присоединил и то, что они говорили: можаше бо сие продано быти вящше трех сот пенязь, и то, что они прещаху ей, т. е. роптали, порицали за злоупотребление. К этому побудило их человеколюбие, так как и Учитель их часто говорил о милостыни, и сами они много заботились о бедных, и знали притом, что Бог милости хочет, а не жертвы (Ос.6:6). И действительно достойна удивления эта жена, не пощадившая такой затраты ради спасения души, так как она сделала это не для телесного исцеления.

Ст. 10. Разумев же Иисус, рече им: что труждаете жену… Так как она уже успела вылить миро, то Господь и поддерживал ее не потому, чтобы нуждался в помазании, а чтобы не ослабить веры ее. А так как, порицая женщину, ученики возбуждали в ней раскаяние в совершенном, потому что она слышала от них, что напрасно истратила такую драгоценную вещь, то Господь наоборот порицает их, называя трудом, или смущением скорбь вследствие раскаяния, и показывая, что не должно заглушать начинающую произрастать веру людей, а скорее нужно поддерживать ее; не должно в самом начале доискиваться до малейшей подробности и высоких требований предъявлять несовершенным. Далее утверждает женщину, говоря:

Ст. 10. Дело бо добро содела о мне. Похваливши вообще дело ее, сначала устраняет поставленное учениками основание относительно бедных, а потом защищает самый ее поступок.

Ст. 11 и 12. Всегда бо нищия имате с собою: мене же не всегда имате: возлиявши бо сия миро сие на тело мое, на погребение мя сотвори. О нищих Марк написал: егда хощете, можете им добро творити. Сказавши: мене же не всегда имате, напомнил им о близости Своей смерти. На погребение мя сотвори, т. е. для погребения Моего, как бы предсказывая приближение Моей смерти. И об этом ясно сказал Марк (Мк.14:8): еже име сия, сотвори: предвари помазати мое тело на погребение, так как был обычай намащать благовониями мертвых, чтобы они дольше сохранялись. Еже име, т. е. что могла. Поэтому и ты, если увидишь построивших церкви, монастыри, дорогие памятники, не советуй разрушить построенное, чтобы не ослабить усердия их; но если кто-либо спросит тебя прежде, нежели построит, советуй отдать нищим.

Ст. 13. Аминь глаголю вам: идеже аще проповедано будет евангелие сие во всем мире, речется и еже сотвори сия, в память ея. Это утверждение и похвала женщине, и поощрение ученикам, – женщине, потому что об ней будет проповедано по всей вселенной, – а ученикам, потому что проповедь их обнимет всю вселенную. Евангелие сие, т. е. деятельность Моя, повествование обо Мне. И действительно, все, которые знают об Иисусе Христе, знают также и то, что сделала она, вместе с евангелием проповедано и об ее поступке и память об ней обошла вселенную. Но для чего Иисус Христос обещал жене не духовное что-нибудь, но только всегдашнюю память? Для того, чтобы через последнюю вселить в нее надежду на получение и первого. Если засвидетельствовано, что поступок ее хорош, то очевидно, что она получит награду за него. Эта женщина прообразовала Церковь, которая прежде была грешница; миро есть вера, которую она излила на Иисуса Христа. Напомнив ученикам о близости Своей смерти, Он незаметно поражал Иуду, который не скрылся со своими лукавыми замыслами, и таким образом открывал ему дверь к покаянию. И прежде еще Иуда роптал на сестру Лазаря, говоря: чего ради миро сие не продано бысть на трех стех пенязь, и дано нищим? Сие же рече, говорит Иоанн, не яко о нищих печашеся, но яко тать бе, и ковчежец имеяше, и вметаемая ношаше (Ин.12:5–6). Ковчежец – это денежный кошелек, в котором хранились приношения для нищих. Так как он был хранителем этого кошелька, то хотел, чтобы деньги и за это миро были положены в кошелек, откуда можно было украсть их. Одержимый сребролюбием, он решался на воровство. Тогда он видел еще оправдание такого поступка; но так как и теперь совершилось то же самое, и он опять потерял случай уворовать, то воспылал уже гневом и так как, по словам Луки (Лк.22:3), вошел в него сатана, начинает свое злоумышление.

Ст. 14 и 15. Тогда шед един от обоюнадесяте, глаголемый Иуда Искариотский, ко архиереом, рече: что ми хощете дати, и аз вам предам его… В то время, когда чужая стала своею, свой стал чужим и удалился к тем, которые не звали его. Присоединено прозвание от места рождения, потому что, был и другой Иуда, называвшийся Иаковлевым. Не сказал: Иисуса, или: Христа, но: Его, потому что ненавидел даже имя Его. Лк.22:4 сказал, что Иуда говорил также с начальниками, как Его предать им. Первосвященники, значит, убедили и начальников помочь им против Иисуса Христа, как возмущающего народ.

Ст. 15 и 16. Они же поставиша ему тридесять сребренник: и оттоле искаше удобна времене, да его предаст. Первосвященники отвесили ему тридцать сребренников; а сребренник это была мера веса, как и динарий, сатир, талант. Марк (Мк.14:11) говорит, что они обещали дать ему сребренники, а Лука (Лк.22:5), что согласились дать ему сребренники. Может быть сначала они согласились и обещали, а потом отвесили. Некоторые слово поставиша понимали: условились и назначили. Лука (Лк.22:6) относительно Иуды прибавил, что он также исповеда, т. е. заключил прочный договор, обещал от сердца исполнить условие. Под удобным временем разумей время благоприятное для того, чтобы взятием Иисуса не поднять возмущения. Начиная с этого места до самого конца Евангелий необходимо приложить особенную заботливость к тому, чтобы согласовать между собою изречения евангелистов, которые кажутся противоречащими друг другу и для невнимательных представляют большое затруднение. Поэтому, придерживаясь Матфея, мы будем приводить, где нужно, изречения и других, как необходимые для пояснения, чтобы повествование было более согласное и ясное.

Ст. 17. В первый же день опресночный приступиша ученицы ко Иисусу, глаголюще ему: где хощеши уготоваем ти ясти пасху… Евангелисты Матфей и Марк опресноками называют здесь Пасху, потому что во время Пасхи с мясом агнца вкушали и опресноки; от этих-то опресноков и Пасха, называлась Опресноками. Это подтверждает и Лука (Лк.22:1), говоря: приближашеся же праздник опресноков, глаголемый пасха. А первым опресночным днем называют день предшествующей Пасхе, т. е. тринадцатый день месяца, и пятый – седмицы, называя его первым днем Опресноков, как предшествующей опресночным дням Пасхи. И об этом ясно свидетельствует Иоанн (Ин.13:1), говоря: прежде же праздника пасхи, ведый Иисус, яко прииде ему час и т. д. Тот день, который Матфей и Марк назвали первым днем опресночным, у него назван днем пред праздником Пасхи. Но об этом пока довольно. А что относительно этого дня, т. е. тринадцатого дня месяца и пятого – седмицы, Марк (Мк.14:12) сказал: и в первый день опреснок, егда пасху жряху, а Лука (Лк.22:7): прииде же день опресноков, в оньже подобаше жрети пасху, то слова: егда пасху жряху и в оньже подобаше жрети пасху относи не к дню предшествовавшему Опреснокам, а к самому опресночному дню, потому что не в тринадцатый, а в четырнадцатый день закалали агнца, согласно с законом: в первом месяце в четырнадцатый день месяца, между вечерними, пасха Господа (Лев.23:5). Но если пасха закалалась вечером, то почему день этот называют Пасхой и Опресноками? Потому что иудеи, обыкновенно вечер соединяют с предшествующим ему днем, и потому от вечера Пасхи и Опресноков и самый день, предшествующий ему, называют Опресноками. Почему также о тринадцатом дне месяца Лука (Лк.22:7) сказал: прииде день опресноков? Потому что слово: прииде (ἦλθε) значит и приближался; в этом значении он и употребил его. Следует знать, что хотя начинали есть опресноки в четырнадцатый день месяца, но праздник опресноков совершали в пятнадцатый день; так как закон говорит: в пятнадцатый день месяца праздник опресноков Господу (Лев.23:6). Этот день и называли первым опресночным, как починающий собою ряд определенных семи дней, в течение которых не вкушали ничего квасного: семь дней, сказано, опресноки да ясте (Лев.23:6). Но не об этом празднике Опресноков, и не об этом первом опресночном дне сказали евангелисты, как выше показано. Он совершался в пятнадцатый день месяца, а они писали о тринадцатом. Говоря: где хощеши уготоваем ти ясти пасху, ученики показали, что Иисус Христос не имел собственного жилища. Думаю, что не имели и они сами после того, как оставили все; иначе они пригласили бы Его придти туда. Совершает Пасху, чтобы показать, что до самой кончины Своей Он соблюдал закон. Лука (Лк.22:8–9) говорит, что сначала Иисус Христос сказал ученикам: шедша уготовайте нам пасху, да ямы, – а потом ученики спросили Его: где хощеши, уготоваем?

Ст. 18. Он же рече: идите во град ко онсице, и рцыте ому: Учитель глаголет, время мое близ есть: у тебе сотворю пасху со ученики моими. Марк (Мк.14:13) сказал и о числе посланных, именно что их было два, а Лука (Лк.22:8) присоединил имена их, говоря, что послал Петра и Иоанна. Под городом нужно разуметь Иерусалим. Заметь, что говоря: к онсице (к такому-то) Иисус Христос умолчал об имени мужа, чтобы Иуда, зная дом, не пошел к злоумышленникам и не привел их прежде, чем Он совершит с учениками тайную вечерю. Относительно дома Он дал другой признак, который записал Марк (Мк.14:13–15), говоря: и срящет вас человек, в скуделнице воду нося: по нем идите: и идеже аще внидет, рцыта господину дому, яко Учитель глаголет: где есть виталница, идеже пасху со ученики моими снемы; И той вама покажет горницу велию постлану готову: ту уготовайте нам. Почти то же написал и Лука (Лк.22:10–11). Под временем Его мы разумеем приближение смерти. Сказал: со ученики моими, чтобы и для них было достаточно приготовленного. Виталницей называется приют, комната. Видно, что этот хозяин дома, будучи верующим, или по божественному откровению, или вследствие знакомства со Спасителем знал, что Он совершит у него пасху, и потому имел даже приготовленную для этого комнату. Объявляет и здесь со властию, как Господь всех. Можно понимать это и в таинственном смысле: к кому войдет божественное крещение (это означает вода в глиняном сосуде), у того почиет и Иисус Христос; особенно если он имеет устланную, готовую горницу, т. е. ум чистый и украшенный светом высшего созерцания. Ту, говорят, уготовайте нам необходимое для праздника Пасхи, т. е. агнца, опресноки, горькие травы, посохи…

Ст. 19. И сотвориша ученицы, якоже повеле им Иисус и уготоваша пасху, то, что было необходимо для праздника Пасхи, как уже сказано. Итак, очевидно, что Иисус Христос вкушал тогда законную пасху; иначе напрасно было приготовление всего необходимого.

Ст. 20. Вечеру же бывшу возлежаше со обеманадесяте ученикома. Лука (Лк.22:14) сказал: и егда бысть час, именно вечерний. Отсюда некоторые утверждают, что Иисус Христос тогда не вкушал законной пасхи и приводят следующие основания для этого: что тогда был тринадцатый день месяца, а пасху должно было вкушать в четырнадцатый день; что закон повелевал вкушать пасху стоя, а Он возлег; что всякий квасный хлеб прежде принесения жертв устранялся и сожигался в огне, а тут он лежит и разделяется; что можно было вкушать только печеное, а тут предлагается и жидкое. Нужно поэтому ответить на каждое из этих недоумений. Согласно с планом божественного домостроительства Иисус Христос предупредил время законной пасхи одним днем. Он знал, что в четырнадцатый день Он умрет, так как следовало в день заклания преобразовательного агнца быть заклану и истинному Агнцу, чтобы истина вполне соответствовала прообразу. Итак, Иисус Христос вкушает пасху в тринадцатый день потому, что иначе сделать не позволяли Ему обстоятельства; а таким образом Он и исполнил законную пасху, и преподал духовную, и затем в ту же самую ночь был взят иудеями. Поэтому Лука рассказывает, что Он сказал ученикам: желанием возжелех сию пасху ясти с вами, прежде даже не прииму мук (Лк. 22:15), т. е. Я поспешил есть с вами пасху в этом году, не дождавшись законом установленного времени, чтобы крестные страдания не воспрепятствовали совершению и законной пасхи, и тайной вечери. Это – относительно времени. Что касается образа вкушения, то вероятно сначала они по закону вкушали пасху стоя, а потом возлегли и продолжали вечерю. Хлеб и жидкое блюдо были поданы после того, как они вкусили пасху и возлегли для вечери, потому что еще не наступил четырнадцатый день, в который исчезло все квасное; ничто поэтому не препятствовало есть и жидкое. Но почему евангелисты умолчали о вкушении пасхи? Потому что не было необходимости говорить об этом; какую пользу принес бы христианам этот рассказ? Поэтому они опустили его, но за то с тем большим вниманием занялись повествованием о тайной вечери, как наиболее необходимым и самым полезным для нашей веры. И везде они наблюдают это правило, совершенно пропуская или упоминая только мимоходом о несущественном, но прилагая все свое усердие и заботу к тому, что было полезно. Если Иисус Христос совершил пасху прежде узаконенного времени, то почему иудеи, оставивши без внимания это явное обвинение, искали лжесвидетельства против Него? Потому что они знали, что нет закона, который осуждал бы празднующего пасху раньше времени. Бог, всегда предвидящий будущее, не дал никакого закона относительно этого. Удивительное дело: против совершающего пасху после законного времени, если таковой не представлял особенно побудительной причины, существовал закон, а для празднующего прежде времени не определялось никакого наказания. Иоанн (Ин.13:4, 12) говорит, что Иисус Христос встал с вечери, умыл ученикам ноги и опять возлег. У других евангелистов эта глава пропущена; поэтому он и рассказывает об этом, как мы поясним, если Бог позволит, в толковании его Евангелия.

Ст. 21. И ядущим им рече: аминь глаголю вам, яко един от вас предаст мя. Марк (Мк.14:18) присоединил: ядый со мною, чтобы не подумали, что Иисус Христос говорит здесь об одном из уверовавших в Него, который не был из числа двенадцати учеников. Этим же негласно свидетельствовал Иуде, что знает его сердце. И ноги его умыл, чтобы вызвать к раскаянию, но он оставался непреклонным. Под преданием разумей выдачу: предал Его на смерть и выдал Его злоумышленникам.

Ст. 22. И скорбяще зело начаша глаголати ему един кийждо их: еда аз есмь, Господи… Это же сказал и Марк (Мк.14:19). Иисус Христос предпочел даже устрашить и опечалить всех прочих, чтобы только обратить на путь истины погибшего ученика. Но почему беспокоились остальные, если они не чувствовали за собою ничего подобного? Потому что они беспредельно верили Учителю, как правдивейшему, и каждый из них боялся, чтобы каким-нибудь образом не сделаться таким в ослеплении своего ума.

Ст. 23. Он же отвещав рече: омочивый со мною в солило руку, той мя предаст. Указывает и признак, по которому можно узнать его. Марк (Мк.14:20) сказал: един от обоюнадесяте, омочивый со мною в солило. Спаситель сказал это, чтобы привести Иуду в больший стыд. Он был настолько дерзок, что не почитал Учителя и обмакивал вместе с Ним руку. Солило – это род блюда.

Ст. 24. Сын убо человеческий идет, якоже есть писано о нем: горе же человеку тому, имже Сын человеческий предастся… Идет, т. е. переходит от этой жизни, как написано о Нем пророками, именно о Его смерти.

Ст. 24. Добро бы было ему, аще не бы родился человек той. Лучше было бы ему, когда он еще рос в утробе матери, вовсе не родиться, так как он имел совершить такое преступление и заслужить такое наказание. Некоторые говорят, что невиновен тот, кто совершил предопределенное. Против них мы скажем, что он предал не потому, что было предопределено, но потому и было предопределено Богом, предвидящим все будущее, что он предал: а таким конечно он имел сделаться не по природе, а по своей воле. Но зачем вообще Иисус Христос принял его даже в число учеников, если он имел сделаться таким? Чтобы стало ясным величие благости Иисуса Христа и злобы предателя, именно – как Он преподал Своему предателю спасительное учение, любил его, удостоивал милостей, но отделял от других учеников и употребил все для его обращения и исправления, – чтобы он не мог сказать, что не нашел учителя, который мог бы спасти желающих. Получивши все это, он, однако, пребывал в своем лукавстве. А когда он сделал свою душу жилищем диавола, которому открыло дверь и которого ввело туда сребролюбие, тогда уже он не мог избежать преступления. Поэтому Господь сетует о нем, как о таком, который сделался предателем не по необходимости, а по произволению, сожалея более о том, что он презрел многочисленные Его наставления о нестяжательности и легко был побежден сребролюбием и диаволом; конечно не вследствие слабости наставлений учителя, которые привлекали мытарей и блудниц, но вследствие собственной небрежности и лукавства. Но может быть еще кто-нибудь скажет: если Иуде лучше было бы не родиться, то почему Бог допустил, чтобы он родился? Потому что он не родился злым, а сделался таким вследствие негодности своего ума и извращенности воли. Бог никого не принуждает быть добрым, если он добровольно не делается таким, но предлагает спасительные средства и содействует тому, кто пользуется ими, – позволяет каждому идти таким путем, каким пожелает, потому что он имеет свободную волю. Поэтому и Иуда сделался злым не потому, что родился таким, а потому, что был небрежен. Сделавшиеся злыми достойны двойного наказания за то, что сделались злыми, и за то, что не извлекли никакой пользы от добрых; подобным же образом – сделавшиеся добрыми достойны двойной награды: за то, что сделались добрыми, и за то, что не потерпели никакого вреда от злых.

Ст. 25. Отвещав же Иуда предавший его, рече: еда аз есмь, Равви… О, бесстыдство! Спрашивает, пытаясь скрыться по крайней мере от учеников. Вначале, когда Иисус Христос сказал: один от вас, он не спросил, потому что думал, что еще скрывается от Учителя; но когда Он указал и признак, тогда Иуда понял, что уже открыт, и когда спрашивали другие, спрашивает и сам, надеясь на кротость Учителя, что не обличит его явно. Поэтому назвал Его даже Равви, т. е. Учитель.

Ст. 25. Глагола ему: ты рекл еси. Заметь, с каким незлобием обличает его, начертывая этим для нас образ и правила терпения. Говорит: «ты сам свидетельствуешь, что это ты». Если отнять еда, остается: аз есмь, Равви, что означает исповедание и отказ. Итак, Иисус Христос ничего не опустил из того, что относится к исправлению Иуды; различным образом напоминал ему и удерживал его делами, словами, страхом, попечением и всем другим; а так как ничто не исцеляло его от болезни, и он оставался совершенно неисцелимым, то, оставивши его, переходит к дальнейшему.

Одно из главных качеств проповеднического изложения – это общедоступность или общепонятность. Необходимость общепонятного изложения проповедей обусловливается самою целью церковного собеседования – научением. Но какое же научение могут извлечь для себя слушатели из той проповеди, которой они не понимают? Какую же ошибку допускаем мы, когда, обращаясь со словом назидания к простым – не книжным людям, выражаемся сухим, отвлеченным, книжным языком, иногда даже с примесью иностранных слов?!... Избегая одной крайности, желая быть вполне понятными для простых людей, мы нередко впадаем в другую крайность, допускаем подделку под склад простонародной речи, излишнюю развязность в употреблении слов, выражений и оборотов речи простонародной. Такая подделка под речь простонародную, очень напоминающая тот язык, которым так называемые народники пишут свои беллетристические изделия, может быть и действительно бывает смешною и даже оскорбительною для самих простых слушателей. И в самом деле, мы без улыбки не можем слушать какого-либо полуграмотного сельского писаря, когда он старается выражаться высокопарно – «поученому» (в газетах иногда ради курьеза печатаются образцы высокопарной – писарской речи). Или нам смешным кажется, когда прислуга, вращаясь среди «господ», старается перенять «барскую речь» и начинает употреблять слова и выражения, подслушанные у «господ». Почему же мы не находим свою речь смешною, когда она без всякой нужды украшается словами и оборотами речи простонародной? Наша претензия на живую, непосредственную простонародную речь не только может быть смешною, но даже оскорбительною, как мы заметили, для простых благоразумных слушателей. Простые благоразумные слушатели всегда сумеют отличить свою обыденную речь от той, которая прилична в храме Божием. Во всяком случае употребление нами без нужды слов, выражений, оборотов речи простонародной, например, в роде следующих: «а ведь таких примеров по белу свету без перечету», «вот на такой-то железной дорожке живем завалено спутников просто без счета», «ну, как тут не скажешь», «допрежь жили», «кажут себя» и т. д. и т. п., – лишают нашу проповедническую речь характера церковного, низводят ее на степень будничной, домашней беседы, тогда как проповедь есть дело церковное, служебное и потому требует разборчивости в выборе выражений.

При простоте, безыскусственности и живости изложения проповедническая речь должна отличаться благородством: в ней ничего не должно быть неприличного, нецеломудренного, оскорбительного. Но безупречны ли мы и в этом отношении? Приличие и благовоспитанность требуют, чтобы мы в домашней беседе называли своих собеседников полным именем; название кого-либо полуименем свидетельствовало бы о нашей грубости. Но в церковной беседе мы по какой-то непонятной небрежности нередко позволяем себе называть тех или других святых и угодников Божиих полуименем. Св. Церковь усвоила святым известные эпитеты и называет их не иначе, как с присоединением этих эпитетов. Между тем мы, говоря с церковной кафедры о святых угодниках Божиих, нередко опускаем эпитеты, усвоенные им Церковью, выражаемся так: «Николай» (вм. св. Николай Чудотворец), «Варвара» (вм. св. великомуч. Варвара) и т. д., как будто у нас идет речь о самых заурядных лицах. Замечательно, что даже спасительное имя Господа, если не в устной, то в письменной речи, мы употребляем в сокращенном виде, или обозначаем одними начальными буквами. Такая манера могла явиться у нас под влиянием славянского языка, в котором многие слова употребляются сокращено – под титлами. Но русский язык не допускает употребление слов в сокращенном виде, и мы все слова, в русской речи употребляющиеся, пишем полностью. Почему же мы допускаем отступление от этого общего требования русской словесной речи только по отношению к спасительному имени Господа?... Столь непростительные промахи, допускаемые нами в проповеднической речи, не могут не возмущать благочестивых слушателей и читателей и невольно вызывают в них недоумение и даже удивление... За то мы очень щедры бываем на «личные обращения» к своим слушателям; в нашей повседневнической речи совершенно без нужды, – едва ли не после каждой фразы, встречаются выражения: «благочестивые слушатели», «православные христиане», «братие христиане», и т. п. Не говоря о том, что частое и совершенно без нужды употребление таких выражений нарушает логический и даже грамматический строй речи, оно отзывается до известной степени неприличием. Хороший тон и домашней беседы требует, чтобы мы не часто называли своих собеседников по имени и отчеству их, иначе наши собеседники могут заподозрить нас в лести, заискивания и т. п. (Из всех славянских народов, сколько нам известно, только у поляков частое употребление льстивых выражений «пане», «панни» и проч. считается признаком хорошего тона в обращении с людьми). Почему же мы находим уместным и приличным пестрить свою речь частыми обращениями к слушателям, когда такие обращения нисколько не вызываются характером мыслей и чувств, высказываемых нами? – Случается, что мы обнаруживаем недостаточную разборчивость в выборе самой формы для выражения своих обращений к слушателям. У некоторых из нас вошло в привычку делать обращение к поучаемым в такой форме: «слушатели», «православные слушатели», «благочестивые слушатели» и т. п. Но кому же не известно, что слушатели есть и в школах, и в аудиториях, и в залах окружных судов и т. д.? Неужели и для пастыря-проповедника поучаемые им есть только слушатели для него?! Нет, для пастыря-проповедника поучаемые им не только слушатели, но братья и сестры о Христе, и чада духовные. Потому не лучше ли для него делать обращение к слушателям в такой форме: «братие», «братие христиане», «братие и сестры о Господе» и т. д.? Правда такая форма обращений от частого употребления сделалась стереотипною фразою, тем не менее она вполне согласна с духом христианской религии, а потому и пренебрегать ею нельзя. Бывает иногда, что в выборе формы для выражения обращений к слушателям допускаем положительную бестактность: называем своих слушателей «благочестивыми» и «православными христианами», и в то же время обличаем их в неправославии и в самых грубых пороках. Наша речь особенно отзывается неприличием и бестактностью, когда излагаем самые наставления, увещания и обличения слушателям. Еще в Духовном Регламенте было постановлено: «Непригоже вельми проповеднику, наипаче юному, говорить о грехах властительски или обличительне к лицу слушателей (так, например, не имеете страха Божия, нет у вас любви к ближнему, не милосердны есте, друг друга обидите). Но должен проповедник в первом лице во множественном числе говорить: не имеем страха Божия, нет у нас любви к ближнему, не милосердны есмы, друг друга обидим. Ибо сей образ слова кроткий есть, понеже и сам проповедник в число грешников мешает себе, как то и сама истина есть, много бо согрешаем вси» (О пропов. слова Божия пун. 6). Нельзя не согласиться с этим вполне справедливым правилом Духовного Регламента: чувство скромности и сознание своих собственных недостатков не могут позволить проповеднику, особенно молодому, исключать себя из числа поучаемых, высказывать обличения только к лицу слушателей, не относя обличений к себе. Правда отцы и учители Церкви высказывали иногда обличения прямо к лицу своих пасомых, но они во-первых сами отличались безукоризненностию и святостию по жизни, а во-вторых, обличения, высказанные в такой форме, умели смягчать в глазах слушателей сознанием своего собственного недостоинства. Вообще нужно сказать, что пастырь-проповедник не есть учитель школьный, или профессор, или публичный светский оратор, говорящий и убеждающий слушателей во имя своего знания, авторитета, умственного превосходства и проч., но есть слуга Божий, провозвестник воли Божией, говорящий не от лица своего, а от лица Божия, разъясняющий откровенное учение, которое в одинаковой степени относится как к самому проповеднику, так и к слушателям, вследствие чего церковному учителю и не следует исключать себя из числа поучаемых, говорить в форме обращенной только к лицу слушателей. Неприличие нашего слова выражается и в других не менее резких формах. Направляя свою речь против существующих на деле проступков и беспорядков жизни, мы иногда забываем, что жизнь нашего народа при его крайней неразвитости, бедности и грубости проявляется подчас в слишком непривлекательных чертах и нравственно и эстетически, пороки его принимают такой грубый и непривлекательный вид, что говорить о них с церковной кафедры неудобно и часто вовсе невозможно. Опуская это из виду, мы подходящие явления жизни, напр. семейные ссоры и дрязги, драку мужа-пропойцы с своею женою и т. п. излагаем с всею подробностию, со всеми мелочами, иногда слишком тривиальными для церковного слова, допускаем неопрятные сравнения и т. п. Рисуя подобные картинки, схваченные из действительной жизни, мы нисходим на степень публицистов-обличителей и романистов с так называемым реалистическим направлением. Было бы дико и ни с чем несообразно в обличительной речи, произносимой с церковной кафедры против каких-либо недостатков слушателей, допускать какие-либо бранные и оскорбительные для поучаемых выражения. И у нас, конечно, достает настолько такта и умения, что мы стараемся воздерживаться от подобных выражений. Но всегда ли? Справедливость требует сказать, что в своих обличениях, направленных, если не против православных, то против сектантов, иногда позволяем наделять уклонившихся от Церкви Православной очень нелестными для них эпитетами, называя их «безумными» и т. п. Так поступаем, руководствуясь тем предположением, что раскольники и другие сектанты лично не услышат наших обличений, а с другой стороны – желая сильнее оттенить пред православными всю нелепость раскольнических и сектантских заблуждений и тем предохранить православных от совращения в неправославие. Верен ли наш расчет? Раскольники и сектанты, если лично и не услышат пастырских обличений, произнесенных с церковной кафедры и направленных против них, то всегда узнают, что в церкви говорилась проповедь против них и при том в тоне и выражениях оскорбительных для них; а отсюда понятно, что может выходить и действительно выходит: раскольники и сектанты еще более раздражаются и воспитывают в себе еще большую неприязнь к ревнителям православия. Правда, по чувству ревности по вере христианской и православной нельзя не возмущаться крайне нелепыми мнениями и суждениями раскольников и сектантов, но истинно-христианская ревность по вере Христовой не исключает кроткого и гуманного отношения к заблуждающимся, – граничит с чувством скорби и сожаления о них, а потому вообще не допускает резких и оскорбительных для них слов и выражений. Не мешало бы нам почаще прислушиваться к голосу своих архипастырей и поучиться у них сдержанности, приличию и кротости в проповедническом слове.

Приличие есть отрицательное свойство слова проповеднического, которое, кроме того, должно иметь священный характер, по самому внешнему виду приближаться к церковно-библейскому языку. Но и здесь у нас не достает золотой середины: то без всякой нужды пестрим свою русскую речь славянизмами, в роде следующих: «кольми паче», «воззрим на раны Христовы» и т. п., то наоборот заменяем славянские слова и выражения, получившие право гражданственности в нашем языке и, следовательно, понятные для всех и каждого, светскими иностранными; говорим, например, что нам придется сдать экзамен на страшном суде Христовом (вместо дать ответ) и т. п. Наше стремление придать проповеднической речи характер живой и общепонятной беседы доводит нас до того, что священные наименования священных предметов, вещей и проч. заменяем популярными, иногда библейские тексты приводим своими словами, а всего чаще по-русски. Всякому должно быть известно, что наш современный русский язык вырос из того древнего славянского языка, который мы видим в священно и церковно-богослужебных книгах, но он не составляет с ним одного и того же. Древние формы славянского языка, по крайней мере многие из них уже отжили и не входят в живой современный нам русский язык. Потому было бы странно смешивать элементы языка современного с элементами языка славянского, без разбору пестрить русскую речь славянизмами. В этом было бы нечто похожее на то, если бы кто-нибудь стал подбирать и прилеплять завядшие и упавшие листья к живому дереву, или, одеваясь по современной моде, стал бы к модному костюму присоединять принадлежности древних одеяний. А между тем наша мысль в области церковного красноречия у многих облекается в такую пеструю одежду, в которой сложены куски материи, принадлежащие разным векам. Не менее странно, с другой стороны, и совершенное пренебрежение языком славянским. Язык славянский не может быть признан за язык совершенно мертвый: многие и многие слова этого языка пользуются у нас и по сие время правом гражданственности; не следует забывать и того, что язык славянский и теперь постоянно слышится в Евангелии, в церковно-богослужебных чтениях, песнопениях, молитвословиях. Потому этот язык имеет священное значение, особенно для простого народа. Это прекрасно поняли раскольнические учители и любят выражаться по-славянски. Можно ли, после этого, православным учителям чуждаться славянского языка в своих проповедях, если он в духе простого народа?.. А между тем отчужденность от священного церковно-богослужебного языка доходит у некоторых из проповедников до того, как мы заметили выше, что даже тексты приводятся собственными словами, или по-русски. Такая отчужденность ничем не может быть оправдываема; если и встречаются библейские выражения и тексты не вполне удобопонятные, то ничего не мешает приводить их буквально, сопровождая темные выражения пояснением, перифразом или переводом. Бывает и еще хуже: иные из нас и совсем не обращаются к церковно-библейскому тексту. Встречаются проповеди, в которых от начала до конца не проронено даже ни одного библейского выражения. Вместо того, чтобы проверять себя и свое слово текстом, утверждать свои суждения и наставления на библейском учении, иные находят подтверждение для своих слов только в народных пословицах и в указаниях житейского опыта. Нам понятны причины, по которым некоторые проповедники намеренно обходят библейский текст. В наше время заметно усилилось рационалистическое направление мысли; для многих Библия утратила свое значение; большинство людей, помазанных наукою, ценит больше естественные и рациональные соображения, чем авторитет и свидетельство Откровения. Этому направлению подчиняются и некоторые молодые деятели церковного слова, оправдываясь тем, что ссылки на тексты не придают силы и убедительности речи в глазах образованных современников. Но здесь видно и раболепство пред духом времени и ошибка со стороны учителя Церкви… И что всего удивительнее, указанный недостаток замечается даже в проповедях, предназначенных для простого народа, который дорожит каждою буквою Священного Писания и желает в церкви и дома послушать что-либо от «божественного». Только вследствие непонимания народного духа некоторые просветители старались изгнать из народных школ церковно-славянскую грамотность и подвергали (в повестях и других литературных произведениях) славянский язык осмеянию. Неужели этому недавнему «влиянию» времени могли подчиниться и некоторые из сельских пастырей-проповедников, старательно обходя в своих поучениях к простому народу церковно-библейский текст?.. Но теперь, слава Богу, это «веяние» миновало. Как бы то ни было, но если мы не хотим уклониться от истинно назидательного пастырского слова, то никогда не должны опускать из виду, что проповедь, к кому бы она ни была обращена – к образованным или необразованным людям, – есть нечто иное, как прежде всего и главным образом разъяснение и раскрытие Слова откровенного. Говоря так, мы ничуть не исключаем из проповеди кроме свидетельств Откровения и других доказательств – соображений разума, указаний на опыт, ссылок на пословицы народные и т. п., и желаем только напомнить, что последнего рода доказательства должны занимать в проповеди второстепенное место, и что второстепенное нельзя делать главным и даже единственным.

3.

1) Можно ли допускать, чтобы новорожденные младенцы приносились бабками в дом священника и здесь же в доме священника прочитывались «молитвы в первый день по внегда родити жене отроча» и «молитва, во еже назнаменовати отроча, приемлющее имя в осьмый день рождения своего»?

В «молитвах в первый день по внегда родити жене отроча» между прочим содержатся такие прошения: «Владыко, Господи Вседержителю, исцеляяй всякий недуг и всяку язю, Сам и сию днесь родившую рабу твою, имярек, исцели“… (1-я мол.); „Владыко Господи Боже наш, родившийся от Пречистыя Владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии… Сам и сию рабу Твою, днесь родившую сие отроча, помилуй“… (2-я молит.); „Господи Боже наш, благоволивый снити с небес… прости рабе Твоей, имярек, днесь родившей… и всему дому, в немже родися отроча, и прикоснувшимся ей и зде обретающимся всем“… (3-я мол.). Все эти выражения ясно указывают на то, что «молитвы в первый день по внегда родити жене отроча» должны быть прочитываемы непременно в доме родильницы и в ее присутствии, а никак не в доме священника и в присутствии одной только бабки, принесшей новорожденного младенца. Посему нельзя одобрить обыкновения (довольно распространенного в некоторых епархиях, например, Киевской), по которому иные священники позволяют себе читать «молитвы в первый день по внегда родити жене отроча» у себя на дому в присутствии бабки, принесшей новорожденного младенца. И в самом деле, какое значение и силу могут иметь эти молитвы, когда те лица, о которых они читаются, – ни мать младенца, ни домашние ее, ни прикасавшиеся к ней, не принимают никакого участия в них?…

2) Можно ли «молитвы жене родильнице по четыредесяти днех» читать не в храме, а в доме ее?

Бывает, что родильницы, живущие в деревнях отдаленных от приходской церкви просят священника прочитать для них очистительные молитвы, по истечении 40 дней, у них в доме, когда священник по случаю треб или молебнов приезжает в их деревни. В оправдание такой просьбы родильницы обыкновенно ссылаются или на дальность местожительства их от приходской церкви, или на занятия и хлопоты по хозяйству, или на другие причины, препятствующие им прибыть в церковь. Некоторые священники склоняются на подобные доводы родильниц и читают для них очистительные молитвы у них в доме. Но можно ли делать такую уступку? Самая сущность «молитв жене родильнице по четыредесяти днях» состоит в том, чтобы отлученную от храма на время очищения ввести, по истечении сего срока, в храм; посему и делать это нужно в самом храме. Притом же с очистительными молитвами матери неразрывно соединяется и обряд воцерковления младенца, ею рожденного. Но прилично ли и сообразно ли совершать этот обряд в доме матери, – говорит: «воцерковляется раб Божий»… «внидет в дом Твой, поклонится ко храму святому Твоему»… «посреде церкви воспоет Тя»… и проч…. и проч.? Не следует опускать из виду и того, что иная мать не столько по хозяйству и другим неважным причинам, сколько по религиозной холодности своей целый год и даже более не бывает в церкви. Пусть же хотя нужда в очистительной молитве побудит ее прибыть в церковь. Нам могут заметить, что иногда мать сама хотя и может придти в церковь, но не может принести с собою младенца, по причине его болезни и слабости, а посему волей-неволей приходится прочитать очистительную молитву для матери и совершить обряд воцерковления над больным младенцем ее у нее в доме. Напротив, в таком случае является настоятельная нужда принести слабого и больного младенца в церковь не только для совершения над ним обряда воцерковления, но и для причащения св. Тайнами.

3) Так как у нас по всей России принято быть при крещении восприемнику и восприемнице, не смотря на различие пола лица крещаемого, то спрашивается: 1) отречение от сатаны, сочетание со Христом и исповедание веры должны ли произноситься как восприемником, так и восприемницею; 2) кто из них должен воспринимать от купели младенца мужеского и женского пола и 3) у кого из них должен быть младенец мужеского и женского пола при обхождении вокруг купели?

При крещении признается существенно необходимым и так сказать действительным только восприемник или восприемница, смотря по полу лица крещаемого. Посему при крещении младенца мужеского пола восприемник должен произносить за него отречение от сатаны, давать обеты сочетания со Христом, выражать исповедание веры; восприемник же должен воспринимать от купели на свои руки младенца мужеского пола; он же обязан держать на своих руках младенца мужеского пола и при хождении образом круга. И наоборот, при крещении младенца женского пола, все это должно быть выполнено восприемницею. Но чтобы, поступая таким образом, фактически не признавать одного из восприемников совершенно лишним, но устранять от участия в совершении таинства крещения, примерные священники придерживаются следующего порядка: при крещении младенца мужеского пола, восприемница держит его на своих руках от начала крещения до самого акта погружения; на вопросы об отречении от сатаны, сочетании со Христом и пр., обращенные к восприемнику, и она дает ответы в форме приличной ее полу; после акта погружения воспринимает младенца мужеского пола восприемник; при троекратном обхождении вокруг купели – в первый раз несет младенца на своих руках восприемник, непосредственно следуя за священником, и восприемница идет позади восприемника, – но второй раз – несет младенца на своих руках уже восприемница и она же непосредственно следует за священником, а восприемник идет позади восприемницы, в третий раз обхождение вокруг купели совершается так же, как и в первый, т. е. снова восприемник несет младенца на своих руках и следует непосредственно за священником, а восприемница идет позади восприемника; после троекратного обхождения вокруг купели младенец остается на руках восприемника до конца всего священнодействия. При крещении младенца женского пола то же соблюдается только в обратном порядке, т. е. от начала крещения до акта погружения младенец женского пола остается на руках восприемника, и т. д. По нашему мнению в таком образе действования опытных священников нет ничего нерационального и несообразного: по крайней мере он оправдывается повсеместным у нас обычаем – быть при крещении восприемнику и восприемнице, несмотря на различие пола лица крещаемого, и при том обычаем не отвергаемым высшею у нас церковною властию (См. Ук. Св. Син. 1834 г. июня 18 дня).

3.

Редактор Ректор Киев. Дух. Семин. Архимандрит Ириней.

Дозволено цензурою. Киев, 13 марта 1886 г. Цензор прот. М. Богданов.

Тип. Г. Т. Корчак-Новицкаго, Михайлов. ул., собств. дом.

Добровольно слагающий с себя сан священства неизбежно должен пережить мучительную внутреннюю борьбу с самим собою и переиспытать немало тяжелых нравственных страданий. Он должен разрушить все, чем жил, быть может, в продолжении нескольких лет, порвать не только внутреннюю, но даже и внешнюю связь с своими товарищами по службе и с своими детьми духовными, обречь себя на неприглядную долговременно-бесправную жизнь, подвергнуть себя ответственности не только пред законом церковным и гражданским, но и пред судом Божиим. Все это, конечно, может вызывать невыносимо-мучительное раздумье в пастыре, решающемся добровольно сложить с себя сан. В минуты такого раздумья ему естественно искать разрешения своих тяжелых дум, оправдания для своей решимости и успокоения для своей совести. Потому нам вполне понятны те побуждения, по которым один священник С-ской епархии о. С-ский в своем письме в редакцию нашего журнала затрагивает вышеозначенный вопрос и просит напечатать его личное мнение по этому вопросу⁷⁵. Во всяком случае трудно предположить, что о. С-ский ради одного любопытства или других каких-либо побуждений невысокого свойства решился затронуть очень немаловажный вопрос и передать печати свои суждения по такому вопросу. Скорее можно думать, что он так поступил с целью вызвать других на обсуждение интересующего его и трудного для разрешения вопроса. Руководясь таким предположением, мы решаемся извлечь из письма о. С-ского главное и существенное (опуская побочные частности и подробности, к существу дела не относящиеся) и высказать свое мнение по вопросу занимающему его и решаемому им небозошибочно.

В своем письме о. С-ский 1) констатирует мотивы, по которым некоторые священники решаются сложить и слагают с себя сан; 2) выражает мысль, что добровольно слагающий с себя сан по тем или другим побуждениям не совершает какого-либо преступления, а потому 91 ст. Уст. дух. Консист., подвергающая добровольно слагающих с себя сан известной каре, должна бы быть отменена; 3) пытается доказать, что добровольно слагающий с себя сан не может быть лишен и не лишается по снятии сана благодати священства.

Какие же причины, по словам о. С-ского, заставляют некоторых священников слагать с себя сан? – «Лишение жены, отсутствие детей, скука, тоска, одиночество, крестьянская среда со всею ее неприглядною обстановкою, узкость рамок для развлечений и удовольствий, трудность пастырского служения, громадная и тяжелая ответственность пред Богом и законами духовными и гражданскими и пр., – говорит он, – побуждали и побуждают некоторых священников, преимущественно вдовцов, приступать к сложению сана священства. После долгих колебаний, нравственных страданий и мучений священник со слезами на глазах и с замиранием сердечным наконец решается сделать трудный и тяжелый шаг – сложить сан священства, о чем, кому следует, и подает просьбу». Указав таким образом на мотивы к добровольному сложению сана, о. С-ский не входит в обсуждение степени уважительности или неуважительности их к столь важному шагу в жизни пастыря. Между тем, по нашему мнению, сделать это было бы совершенно необходимо для правильного и обстоятельного, а не голословного замечания о том, что добровольное сложение сана не есть какое-либо преступление, заслуживающее какой-либо кары, как это делает о. С-ский. Наши действия и поступки бывают нравственными или безнравственными и, следовательно, наказуемыми или безответственными не сами по себе только, а по тем или по другим мотивам, из которых они возникают, и по тем целям*⁷⁶, к каким направляются. Есть так называемые и безразличные вещи, сами по себе, но они делаются нравственными или безнравственными, смотря по цели и по побуждениям. Посему, чтобы установить правильную точку зрения на добровольное сложение сана священства, позволяет себе прежде всего сказать хотя несколько слов о побуждениях, могущих вызывать и вызывающих оное. Всякий принимающий на себя сан священства должен взвесить все трудности пастырского служения, принять во внимание нужды и горести вдовства, которым он может подвергнуться и проч. И если он, несмотря на все это, решился принять священство, то и нравственно обязан сохранять данные обеты. Бесспорно, что вдовство священника, особенно в молодых годах, есть крест из крестов, какие Бог посылает людям; но священник, как служитель Божий, должен принять его с покорностью воле Божией и с уверенностью в помощь Божию. Вдовство составляет для него призвание Божие к более беспрепятственному служению Церкви: вдовец наприм. может из платы получаемой за гробы помогать бедным и т. п. Трудность вдовьего подвига, со стороны собственно плоти, священник может препобеждать молитвою, а совершением бескровной жертвы предохранять себя от грубой страсти и низкого падения, тем более, что некоторые из мирян переносят вдовство нравственно. Во всяком случае говорить и думать, что вдовий подвиг невыносим, значит следовать своему личному настроению и своей испорченной воле, а с таким настроением можно дойти до того, что и звание христианина нам может казаться не по силам, не по расположению. Вот почему и мирянин, если он отказывается переносить постигшее его вдовство и вступает во второй брак, то и он, как обнаруживающий склонность к чувственности, подвергается церковной епитимии. Еще менее уважительными можно признать другие мотивы для священника к сложению сана, указанные о. С-ским. К сложению сана, говорит он, могут побуждать и побуждают священника чувство одиночества при отсутствии детей и при неприглядной крестьянской среде, скука, тоска. Но может ли священник и при указанных условиях испытывать всю горечь одиночества, непреодолимую тоску и скуку? Чувства одиночества, скуки и тоски дают знать о себе только при праздной и бесцельной жизни; у священника же, даже и сельского, если он добросовестно проходит свое служение, не бывает только требоисправителем, столько дела возвышенного и труда душеполезного, что едва ли он может переживать всю горечь одиночества, испытывать непреодолимую скуку и тоску. Что касается узкости – ограниченности удовольствий и развлечений, как об одном из мотивов слишком невысокого свойства к сложению сана, то об нем и говорить не стоит.

Если добровольное сложение сана возникает из побуждений невысокого свойства, то и нельзя утверждать, как это делает о. С-ский, что оно вполне безответственно и не должно подлежать каре. «Прекрасное было бы дело, говорит он, если бы статья 91 Уст. дух. Консист. и закон помещенный в IX т. Св. Зак. были отменены; но такого блага можно только желать и питаться надеждою на отменение их. Что отменить 91 ст. Уст. дух. Консист. и закон, выраженный в IX т. нужно, – это несомненно и полезно, ибо какое преступление соделывает слагающий сан? за что же лишать его прав и преимущество? за что ссылать его в духовную Сибирь и посылать в каторжную работу?» Не смотря на видимую горячность, с какою о. С-ский выражает желание, чтобы отменен был закон, подвергающий добровольно слагающего сан строгой ответственности, мы никак не можем согласиться с таким его желанием. Не говоря уже о побуждениях к добровольному сложению сана, оно уже и само по себе есть клятвопреступление пред Богом, нарушение против торжественно данных обетов. Поэтому-то Церковь всегда строго относилась и относится к добровольно слагающим с себя сан священства. Взгляд древне-вселенской Церкви на добровольное сложение сана выразился в следующем постановлении Халкидонского вселенского собора: «вчинённым единожды в клир и монахам определили мы не вступать ни в военную службу, ни в мирской чин: иначе дерзнувших на сие и не возвращающихся с раскаянием к тому, что прежде избрали для Бога, предавать анафеме» (IV Всел. соб. пр. 7). Толкователи церковных правил: Вальсамон, Зонара, Аристин и наша Славянская Кормчая относят это постановление непосредственно к слагающим с себя духовный сан, а не к желающим только совместить в своем лице священные и мирские обязанности (Срав. «Опыт курса церк. законов.» Иоанна, т. II, стр. 273–274). Позднейшими постановлениями греко-римских государей сложившие с себя сан совсем не принимались ни в гражданскую, ни в военную службу, но, по лишении их прав звания и состояния, снова обращались в церковное ведомство с запрещением им проходить даже низшие церковные степени (См. «Опыт курса церковн. законов». Иоанна, т. II, стр. 274). Не менее строго относилась к добровольно слагающим с себя сан священства и древне-русская церковная и государственная власть. Так, наприм., митрополит Киприан в своем поучении к духовенству (1395 г.) угрожал проклятием тем, кто «сам с себя свергнет сан». Рязанский архиепископ Мисаил*⁷⁷, живший в половине XVII в., в своей грамоте к духовенству внушал, чтобы оно ко вдовевшим попам и диаконам, оставившим священный сан и снова женившимся, «со всякой святыней не входило в их домы и в церковь Божию не пускало, и приносу их в церковь не принимало». Именным царским указом 1665 г. (П. С. З. февр. 5, № 369) запрещалось «разстригам из попов и диаконов быть у приказных дел». В действующих церковно-гражданских постановлениях, более снисходительно относившихся к добровольно слагающим сан, уже не слышится анафема*⁷⁸, а выражается только запрещение слагающим сан вступать до известного срока на государственную службу. Такое запрещение вполне понятно: лица, обнаружившие слабость характера, нетвердость воли, допустившие клятвопреступление пред Богом, явно нарушившие торжественно данные обеты, не заслуживают доверия власти настолько, чтобы им снова могли быть вверены какие-либо общественные интересы. Таким образом, запрещение духовным лицам, слагающим с себя сан священства, вступать до известного срока на государственную службу⁷⁹* (священник ранее 10 лет, а диакон ранее 6 лет – Уст. служб. гражд. ст. 10 в III т. Св. Зак.) не есть только кара за сложение сана, но и необходимая предосторожность со стороны церковной и государственной власти в церковно-общественных интересах. Церковь и государство, подвергая добровольно слагающих сан наказанию в виде ограничения или лишения прав, поступают столь же справедливо, как и в тех случаях, когда добровольно и даже вынужденно отрекшихся от христианства и отпадших от Церкви подвергает более или менее тяжким наказаниям. Вступление в церковный союз, принятие на себя обязанностей по званию члена Церкви, зависит от личного свободного произволения и непременно предполагает его. Но отсюда еще не следует, что и выход из Церкви определяется также личною волею индивидуума и должен быть рассматриваем, как законный способ прекращения церковной правоспособности. По взгляду Церкви, каждый новый член ее, принявший на себя христианские обязанности, уже не может добровольно сложить с себя эти обязанности: выполнение христианских обязанностей есть существеннейший, необходимый и непременный долг каждого христианина. Посему в праве Церкви нет и не может быть речи о каких-либо способах или формах добровольного сложения с себя этих обязанностей, т. е. выхода или отступления от Церкви. Если для вступления в Церковь, т. е. для принятия на себя религиозных обязанностей необходимо сознательное усвоение их, то раз принятые, они не ставятся в зависимость от личного усмотрения и не утрачивают своей внутренней непрекращающейся необходимости от того, что человек не хочет исполнять их. Как фактические явления, произвольный выход и отпадение от Церкви возможны; Церковь не может предотвращать или уничтожать его, как и многих других явлений в области личной свободы. Против таких явлений она может предпринимать и предпринимает только предупредительные, исправительные или назидающие меры, но признать их нормальными, указать способы, регулирующие выход из союза или общества верующих, она никак не может без самоотрицания, противоречия самой себе. И в самом деле, юридическое установление такого выхода, т. е. если бы Церковь отречение от веры христианской и проч. признала явлением нормальным, не заключающим в себе какое-либо преступление, то это равнялось бы тому, что сама Церковь признает для человека возможным сохранять отношения к Богу, к Искупителю и вообще к высшим целям нашего существования и без помощи средств, предоставленных ее распоряжению. Потому-то в канонах церковных и церковно-гражданских постановлениях такие фактические явления, как добровольное и даже вынужденное отречение от христианской веры и отступление от Церкви рассматриваются, как преступление против веры и Церкви, и влекут за собою более или менее тяжкие последствия, смотря по степени злой и порочной воли, в них обнаруженной (Ап. пр. 62; I Всел. соб. пр. 11 и 12; Анк. соб. пр. 9; Васил. Велик. пр. 73 и 81; Григор. Нисск. пр. 2; Петра Алек. пр. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12 и др.). Этот взгляд усвоен был византийским законодательством, которое за разные виды отступления и отпадения от Церкви налагало разные наказания. Тот же взгляд выражается и в наших действующих постановлениях относительно отступников от веры православной (См. Улож. наказ. ст. 185, 188; срав. Уст. о пред. и прес. прест. ст. 40 и 41). Как произвольный выход из Церкви не есть юридический и безнаказанный способ для прекращения церковной правоспособности и соединенных с нею обязанностей, так и добровольное сложение сана не признается и не может быть признано Церковью законною, безнаказанною формою сложения с себя иерархических обязанностей, соединенных с саном священства. Вступление в число членов иерархии, как и вступление вообще в союз церковный, совершается по свободному самоопределению со стороны того или другого лица, желающего и способного посвятить себя на ближайшее служение Богу и Церкви. Добровольно и сознательно принимающий на себя сан священства подтверждает клятвенным обещанием свою готовность исполнять все обязанности, соединенные с этим саном. И высшая церковная власть, по своему усмотрению и изволению, над желающим и способным посвятить себя на служение Богу и Церкви в сане священника и подтвердившим клятвою свою готовность исполнять все обязанности, соединенные с этим саном*⁸⁰, совершает рукоположение, которое служит торжественною формою назначения такого лица на иерархическую должность и внешним знаком или символом сообщения ему особенных духовных дарований, необходимых для отправления функций священного сана. После этого, получивший сан священства может ли смотреть на иерархические обязанности, соединенные с этим саном, как на свои частные обязанности, которые он волен исполнять или не исполнять?! И свергающий с себя сан священника, добровольно отрекающийся от обязанностей, соединенных с именем служителя Церкви, может ли думать и желать, чтобы Церковь не признавала такое действие преступным?! Принявший на себя сан и вместе с тем возложивший на себя иерархические обязанности уже не может смотреть на эти обязанности как на частное свое право в отношении к самому себе; посему, если он произвольно отрекается от исполнения этих обязанностей, то, не говоря уже о клятвопреступлении пред Богом, измене своей совести, он совершает преступление против Церкви. И Церковь не могла и не может, без потрясения основ своего иерархического устройства, признать такое действие безнаказанным. В противном случае, если бы Церковь дозволила произвольно и безнаказанно свергать сан священства, то тем самым она сама унижала бы священное служение Богу. Дозволив произвольное и безнаказанное свержение сана, ради мирских увлечений, по одному непостоянству и легкомыслию души, нетвердой в своих обетах, Церковь сама подрывала бы важность священного сана, не предпочитала бы служение Богу пред служением миру, считала бы безразличным служение высшим духовным целям и служению мирским интересам. И сколько соблазна происходило бы в обществе от людей из священного чина делающихся мирскими!… Таким образом, с какой бы стороны мы не посмотрели на произвольное сложение сана, оно есть действие преступное, влекущее за собою наказание в виде ограничения или лишения прав, и не может быть признаваемо за действие некриминального свойства.

Не признавая за добровольным сложением сана какого-либо криминального свойства, о. С-ский, к немалому удивлению, пытается доказать и то, что добровольно слагающий с себя сан священства не лишается и не может быть лишен благодати священства, полученной им через рукоположению. Эту мысль он старается обосновать на аналогических рассуждениях о*⁸¹ благодатных дарованиях, сообщаемых через таинственное рукоположение, с благодатными дарами, подаваемыми во всех остальных шести таинствах, начиная со св. крещения. «По нашему мнению и крайнему разумению, пишет он, священник, слагающий с себя сан священства и уже сложивший этот сан, не лишается благодати священства, потому что никто не имеет права лишать и отнимать благодать священства, раз уже сошедшую на принявшего ее и совершившую свое действие. Постараемся сие доказать и заключение свое оправдать. Возможно ли, спросим, лишать благодатных действий св. крещения крестившегося и отнять у него соответственную крещению благодать? Нет, потому что принявший св. крещение раз навсегда привился к Лозе – Иисусу Христу и никто, кроме Самого Господа, привившуюся ветвь не может отсечь от Лозы (Ин.15:1–8; Рим.11:17–24; Флп.2:13; 1Кор.3:5–17; Пс.103:27–30 и Мф.25:31–46). Это – во-первых. Во-вторых, благодать крещения невозможно отнять у крестившегося потому, что крещение налагает на каждого неизгладимую печать, которая остается на крестившемся всегда, хотя бы он после крещения наделал тысячу грехов или даже отвергся самой истины (Послан. Вост. Патр. о прав. вере член 16); ибо крещение есть рождение в жизнь духовную (Ин.3:5). Но как для жизни естественной каждый человек может родиться только однажды, так точно и для жизни духовной. Кто же осмелится отнять благодать крещения и вновь крестить? Невозможно отнять и благодать таинства миропомазания у принявшего сие таинство. Таинство миропомазания налагает на помазуемого неизгладимую печать, знаменует помазуемого «печатью дара Духа Святаго» (Еф.1:13; 4:30; 2Кор.1:21–22), и никто сию печать снять не может, ибо она положена Самим Богом, и больше и сильнее Бога никто быть не может (2Кор.1:21; Ин.15:5 и предыдущ. цитат.). Впрочем, лишить себя благодатных действий таинства миропомазания может принявший миропомазание, если он отречется имени Христа. Отрекшийся имени Христа лишается духовного воздуха, света и благодатных сил Духа Святого, поддерживающих его новую жизнь, – душевно умереть. За это лишение и пренебрежение благодатными дарами он отдаст ответ пред Богом и приимет мзду в последний день (Ин.6:39–40; Мф.26:31–46). Если духовный самоубийца должен будет дать ответ, то духовный убийца разве избежит этого ответа? Кто дерзнет поднять духовный меч и отсечь божественные силы, яко к животу и благочестию у принявшего их? (2Пет.1:3). Кто из смертных имеет на сие право? Невозможно лишить человека и отнять у него тех спасительных плодов, которые сообщаются в таинстве евхаристии и были сообщены. Вкусивший Тела и Крови Христовой приискренне соединяется с Самим Источником живота (Пс.35:10). «Ядый Мою плоть, говорит Сам Спаситель, и пияй Мою кровь, во Мне пребывает и Аз в нем» (Ин.6:56). После этого, кто может и имеет право разъединить теснейшее соединение причастника со Христом, разобщить это единение и лишить благодатных действий таинства? Никто. Спасительные плоды таинства причащения простираются и имеют силу и действенность даже на тех людей, которые дерзают приступать к сему таинству без надлежащего приготовления и приобщиться недостойно, только с тою разницею, что недостойное вкушение Тела и Крови Господней послужит в осуждение, но никак не к лишению благодатных действий таинства и их отнятию (1Кор.11:27, 29). Как же, повторяем, и кто же может лишить благодатных действий достойно принявших св. причащение, равно и недостойных? Невозможно лишить благодатных действий таинства покаяния и отнять их у исповедавшихся и получивших разрешение и прощение. Правда служителям слова даровано право отпущать и не отпущать грехи (Мф.18:18; Ин.20:21–23), но последнее право – не разрешать грехи простирается только до того момента, пока не произошло разрешение; коль же скоро получилось разрешение и прощение, снизошла благодать очищающая и врачующая немощи духовные, произошло действие благодати, то уже никто не может сделать отрешение, никто не может сделать чистое нечистым, светлое – темным. Невозможно отнять у человека, принявшего таинство елеосвящения благодать сего таинства, потому что сообщенная благодать таинства елеосвящения произвела свое действие на елеопомазанного (Иак.5:14–15). Наконец, невозможно у сочетавшихся отнять благодатные действия, которые сообщились брачущимся через таинство брака, потому что еже Бог сочета, человек да не разлучает (Мф.19:3–8) и благодати не лишает. Правда были и есть случаи, что по суду духовному разлучались и разлучаются сочетавшиеся лица от совместного сожительства, из единой плоти делаются опять две, но лишилась ли разлученная чета благодати таинства брака, отнимается ли и отнята ли она бывает?» Вообще, говорит о. С-ский, «ни епископ, ни пресвитер или ин человек не может отнять то, чего сам от себя не дал, а только сообщил или передал. Разве может телеграфная проволока отнять ту электрическую силу, которая через нее прошла и сообщилась аппарату? Разве наши архипастыри и пастыри не есть своего рода проволока? По истине наши архипастыри и пастыри только проводники благодати Божией, видимые орудия при совершении таинств, которые невидимо совершает через них Сам Бог. Если, заключает о. С-ский, во всех шести таинствах никто не имеет права лишать благодатных действий, соответственных тому или другому таинству, то невозможно сделать это и по отношению к благодати, полученной в таинстве священства».

Вся эта длинная речь о. С-ского, хотя и уснащенная обильными цитатами, нимало не убедительна и нисколько не доказывает основной его мысли, что будто бы добровольно слагающий с себя сан не может быть лишен и не лишается благодати Божией, полученной им через таинственное рукоположение. Из высказанных им оснований еще никак нельзя выводить такого следствия, к какому он приходит. Мы вполне согласны с тем положением его, что наши архипастыри и пастыри суть слуги Божии, проводники благодати Божией, видимые орудия при совершении таинств, которые невидимо совершает через них Сам Бог. Посему архипастыри и пастыри, совершив те или другие таинства, не могут воспрепятствовать действию благодати Божией в достойно воспринявших эти таинства. Но отсюда еще не следует, чтобы благодать Божия во всех таинствах, раз сошедши на принявшего эти таинства, необходимо действовала в нем, неизменно пребывала в нем и неотъемлемо присуща ему была, несмотря ни на какое последующее его состояние… Между тем о. С-ский, как могли заметить читатели, довольно прозрачно выражает не только ту мысль, что служители Божии, совершая те или другие таинства, не могут препятствовать действию благодати Божией в воспринимающих эти таинства, но и с уверенностью заявляет, что благодать Божия во всех таинствах, раз сошедши на принявшего эти таинства, необходимо действует в нем, неизменно пребывает в нем и неотъемлемо присуща ему бывает, не взирая ни на какое последующее его состояние. Так говоря о таинстве крещения, он утверждает, что «крещение налагает на каждого неизгладимую печать, которая остается на крестившемся всегда, хотя бы он после крещения наделал тысячу грехов или даже отвергся самой веры (Пос. Вост. Патр. о прав. вере чл. 16); ибо крещение есть духовное рождение (Ин.3:5). Но как для жизни естественной каждый человек может родиться только однажды, так точно и для жизни духовной может родиться только однажды, посему и возродившегося для жизни духовной – получившего благодать крещения уже нельзя переродить – вторично крестить». «Таинство миропомазания также налагает на помазуемого неизгладимую печать, знаменует помазуемого печатью дара Духа Святого». «Причащающийся Тела и Крови Христовой приискренне соединяется с Самим Источником жизни…; спасительные плоды таинства причащения простираются и имеют силу и действенность даже на тех людей, которые дерзают приступить к сему таинству без надлежащего приготовления и приобщиться недостойно». «У сочетавшихся невозможно отнять благодати, которая сообщилась им через таинство брака, потому что еже Бог сочета, человек да не разлучает и благодати не лишает. Правда бывали и есть случаи, что по суду духовному разлучались и разлучаются сочетавшиеся лица от совместного сожительства, из единой плоти опять делаются две; но лишилась ли разлученная чета благодати таинства брака? отнимается ли и отнята ли она бывает?» Мысль, что благодать Божия во всех таинствах, раз сошедши на принявшего эти таинства, необходимо действует в нем, неизменно пребывает и неотъемлемо присуща ему бывает, не смотря ни на какое последующее его состояние, еще решительнее выражается о. С-ским, когда он говорит собственно о таинстве священства. Вот подлинные слова его: «благодать Божия, раз уже сошедши, как и в прочих таинствах, на приемлющего священство, на сколько необходимо действует, на столько неизменно в нем пребывает и неотъемлемо присуща ему бывает (1Тим.4:14; 2Тим.1:6; Ап. пр. 68 и Карф. соб. пр. 36 и 59; Ин.15:4–5; Рим.11:17–24; Сол. 2:13; 1Кор. 5:17; Пс.103:27–30 и др.), «что человек, раз уже принявший благодать священства, остается навсегда священником, несмотря на то, пребывает ли он в сане священника, или сложил оный, или даже отвергся самой веры». Что слагающий и уже сложивший сан священства будто бы не лишается и не может быть лишен благодати священства, это подтверждает он ссылкой на 68 Ап. пр., которое старается понимать в смысле благоприятном для своей предвзятой идеи. «Ап. пр. 68, – так он комментирует это правило, – гласит следующее: аще кто епископ или пресвитер, или диакон приемлет от кого-либо второе рукоположение, да будет извержен от священного чина и он и рукоположенный (См. Карф. соб. пр. 36 и 59). Почему и за что такая угроза и такое наказание последует вторично рукоположенному и рукополагавшему? За то и потому, что человек, раз принявший благодать священства, навсегда остается священником, несмотря на то, пребывает ли он в сане священника, или сложил оный, или даже отвергся самой веры, ибо благодать действует непреложно, неизменно и неотъемлемо и во вторичном рукоположении уже нужды не имеет и иметь его рукоположенный не должен». Итак, по словам о. С-ского, выходит, что благодать, сообщаемая во всех шести таинствах, необходимо и неизменно действует на принимающих эти таинства и неотъемлемо присуща им бывает, несмотря ни на какое последующее их состояние; следовательно, заключает он, и благодать священства, сообщенная через святительское рукоположение правильно и достойно избранному, необходимо и неизменно действует в нем и неотъемлемо присуща ему бывает, хотя бы он и сложил сан священства и даже отрекся самой веры. Такое аналогическое рассуждение о. С-ского не может быть признано верным и правильным как в своих основаниях, так и в выводах. Прежде всего нужно заметить, что в подтверждение неизгладимого характера благодати, сообщаемой чрез хиротонию, невозможно без крайних натяжек проводить аналогию между всеми таинствами. И в самом деле, разве благодать, сообщаемая в таинствах причащения, покаяния, брака и елеосвящения, действует неизменно и непреложно на принявших эти таинства и неотъемлемо присуща им бывает, несмотря ни на какое последующее их состояние?! Как для получения благодати, сообщаемой в таинствах причащения, покаяния, брака и елеосвящения, так и для сохранения ее требуются известные условия со стороны принимающих эти таинства: без соблюдения известных условий, указанных словом Божиим и определенных Церковью, невозможно ни получение, ни сохранение благодати, подаваемой в таинствах причащения, покаяния, брака и елеосвящения. Мы не будем входить в изложение условий, при которых человеку возможно сохранить в себе благодатные дарования, полученные им в этих таинствах, – это слишком далеко завело бы нас в сторону от прямого предмета нашей статьи, да и нужды в том пока не видим; укажем только на то, что причащение, покаяние, брак и елеосвящение суть таинства повторяемые, а самая уже повторяемость их свидетельствует о том, что благодать, получаемая чрез них, может быть утрачена человеком. При этом находим нелишним напомнить о. С-скому и ту простую истину христианской веры, что Сам Бог не мог спасти человека без человека, что благодать Божия не действует на людей насильственно и не влечет их ко спасению принужденно, но смотря на то, хотят они или не хотят воспользоваться ею, иначе самые факты грехопадений для людей были бы не мыслимы. Таким образом, приводимая о. С-ским аналогия (мнимая) между таинствами причащения, покаяния, брака, елеосвящения и хиротонии, скорее говорит против, чем в пользу основной его мысли. Но о. С-ский, желая во что бы то ни стало аналогически доказать свою предвзятую и излюбленную мысль о неизгладимости благодати, получаемой чрез хиротонию, готов признать и признает неизменность и неотъемлемость благодати, сообщаемой в таинствах причащения, покаяния, брака и елеосвящения, не смотря но на какое состояние принимающих эти таинства, причем неизбежно впадает в странные противоречия, допускает крайние натяжки и намеренные или ненамеренные недомолвки. Говоря о неотъемлемости благодатных плодов таинства причащения, он утверждает, что «причащающийся Тела и Крови Христовой приискренне соединяется с Самим Источником жизни, что спасительные плоды причащения простираются и имеют силу даже на тех людей, которые дерзают приступить к сему таинству без надлежащего приготовления и приобщения недостойно, только с тою разницею, что недостойное вкушение Тела и Крови Христовой послужит им в осуждение, но никак не к лишению благодатных действий и их отнятию». Такое рассуждение заключает в себе очевидное противоречие: христианин, недостойно причащающийся Тела и Крови Христовой, неотъемлемо усвояет спасительные плоды этого таинства – соединяется приискренне с Самим Источником жизни, и в то же время спасительные плоды, неотъемлемо усвоенные недостойным причастником, послужат к осуждению его; иначе говоря – недостойно причастившийся св. Таин, хотя теснейшим образом соединившийся с Христом – Источником жизни, получивший неизменный залог жизни вечной, все-таки будет осужден на вечную смерть. Как хотите, а такое умствование отзывается абсурдом. Но менее натянуты и парадоксальны доказательства, приводимые о. С-ским в подтверждение неизменности и неотъемлемости благодати Божией, подаваемой в таинстве брака. У сочетавшихся, говорит он, не возможно отнять благодатных действий, которые сообщаются брачущимся через таинство брака, потому что еже Бог сочетал, человек да не разлучает и благодати не лишает. «Правда были и есть случаи, делает он оговорку, что по суду духовному разлучались и разлучаются сочетавшиеся лица от совместного сожительства, из единой плоти опять делаются две плоти, но разлученная чета не лишается благодати таинства брака, и она не может быть лишена этой благодати». Очевидно о. С-ский, желая неразрывностью брачного союза доказать неотъемлемость благодати, подаваемой в таинстве брака, допускает маленькую передержку. Сам Господь, указавши на неразрывность брачного союза, в то же время сказал, что этот союз может быть расторгнут «разве словесе прелюбодейина». Это – одно. Затем, если брак фактически и юридически может быть расторгнут «по причине словесе прелюбодейна» (и по др. уважительным причинам), то каким же образом супруги, фактически и юридически расторгшие брачный союз, могут сохранять преподанную им в таинстве брака благодать чистого единодушия к благословенному рождению и христианскому воспитанию детей?! Наконец, если супруги, фактически и юридически расторгшие брачный союз «по причине словесе прелюбодейна», сохраняют благодать, преподанную им в таинстве брака, то отсюда, рассуждая логически, должно прийти к заключению, что не только виновный в прелюбодеянии, но даже и невиновный супруг уже ни в каком случае не может, или по крайней мере не должен вступать в новый брачный союз. Как угодно, а допускать столь очевидные натяжки и несообразности свойственно только человеку, желающему, во что бы то ни стало, доказать свою предвзятую и излюбленную мысль, а не беспристрастно ищущему истины. Нечего говорить уже о том, что мысль о. С-ского о неотъемлемости благодати, подаваемой в таинстве елеосвящения, не имеет за собой никаких оснований. Уже одно то, что это таинство, равно как причащение, покаяние и брак повторяемы, свидетельствует о том, что благодать, сообщаемая и в таинстве елеосвящения может быть утрачена воспринявшим ее.

Еще можно усматривать некоторую аналогию между таинствами крещения и миропомазания – с одной стороны и таинством священства – с другой, как таинствами неповторяемыми. Но и эта аналогия в том виде, в каком она приводится о. С-ским в подтверждение неизгладимого характера благодати священства, не может быть признана полной и вполне правильной. В канонических источниках крещение и миропомазание, правильно совершенные, действительно признаются раз навсегда довлеющими для тех целей, ради которых они были преподаны и приняты, так что даже величайшие преступления против веры и Церкви (напр. отступничество от веры) не признаются канонами за основание к возобновлению крещения и миропомазания в случае примирения с Церковью и возвращения в нее раскаявшегося преступника. Как ни строга была древняя церковная дисциплина в отношении к таким преступникам, напр. добровольно отступавшим от веры (I Всел. соб. пр. 11; Васил. Велик. пр. 73; Григор. Нисск. пр. 2), она не простиралась до того, чтобы рассматривать их как язычников, до отрицания самого крещения и миропомазания и уничтожения их действий. Возможность для отступников примирения с Церковью, восстановления или возвращения им прав, приобретенных ими прежде через крещение и миропомазание, без повторения крещения и миропомазания – при помощи других средств, находящихся в распоряжении Церкви, – определенно указывают на то, что права эти, приобретенные через крещение и миропомазание, не были уничтожаемы в самих основаниях своих. Но то ли же самое мы видим в канонических источниках относительно хиротонии?… Раз правильно извергнутому или добровольно сложившему с себя сан такой возможности не остается, и возвращение через хиротонию полученных прав не возможно более (Вас. Велик. пр. 3; Каро. соб. пр. 36). Сан, раз снятый, никогда уже более не возвращается, и права, на хиротонии основанные и с лишением сана утраченные, ни при каких условиях не восстановляются. Ясно, что аналогия приводимая о. С-ским в подтверждение неизгладимого характера благодати священства, – аналогия между крещением, миропомазанием и хиротонией представляется неполною и неправильною. Неизгладимое действие крещения и миропомазания обнаруживается в том, что никакое последующее состояние не может совершенно уничтожить благодати, полученной в крещении и миропомазании, до такой степени, чтобы для возвращения основанных на них прав потребовалось вторичное совершение крещения и миропомазания; отступил ли крещенный и миропомазанный от веры, отлучен ли от Церкви, – раз напечатленный характер христианина никогда в нем не изглаживается и при известных условиях может быть восстановлен вместе с правами, на нем основанными. Если так, то для полной и правильной аналогии и хиротония, которой о. С-ский приписывает такое же свойство напечатлевать неизгладимый характер, должна обладать теми же свойствами, обнаруживаться теми же последствиями. На деле же оказывается совершенно другое. Если неизгладимый характер крещения и миропомазания обнаруживается в том, что для возвращения прав, основанных на нем, не требуется вторичное совершение крещения и миропомазания, то нельзя усмотреть того же характера в действиях хиротонии: в канонах церковных не показывается возможности и способов к возвращению законно снятого сана вместе с его правами.

Напрасно о. С-ский силится усмотреть указание в 68 ап. пр. на неизгладимый характер, напечатлеваемый посредством хиротонии. Если каноны запрещают повторение правильно совершенного рукоположения (Ап. пр. 68; Карф. соб. пр. 36 и 59), то не на основании неизгладимого характера благодати, получаемой через хиротонию, а потому что повторение хиротонии, раз законно преподанной, ни при каких предположениях не могло бы быть допущено без потрясения основного порядка церковного управления. Хиротония есть такой акт церковно-правительственной власти, которым лицо избранное вводится в церковную иерархию и облекается церковно-должностными правами. В правильном порядке церковного устройства невозможно представить оснований, которыми могло бы вынуждаться и оправдываться повторение этого акта, если раз совершен он правильно и законно. Возможно три случая, когда повторение хиротонии могло бы иметь место: 1) при новом вступлении в иерархию лица, раз извергнутого из нее по суду и приговору власти; 2) после добровольного сложения с себя иерархического звания при вторичном восстановлении его, и 3) когда кто-либо, не будучи извергнут из сана и не слагая его сам, захотел бы принять второе рукоположение, отрицая действительность первого. Но ни в одном из этих случаев повторение хиротонии не допустимо: в первом и во втором случае вторичное введение в церковную иерархию лица, извергнутого из нее, и не соответствовало*⁸² бы основным целям иерархического служения и условиям, для вступления в иерархию определенным; в третьем случае повторение рукоположения законно сообщенного равнялось бы отрицанию самой власти, сообщавшей оное (по крайней мере выражалось бы сомнение в правах власти и силе действия, ею совершаемого) и на практике равнялось бы переходу из церковного общества в другое, не признающее церковно-иерархических прав, совершаемых первым, и потому совершающее их вновь. Кроме того, в неповторяемости хиротонии выражается то коренное правило иерархического устройства, что степень и сан, раз утраченные по суду за какие-либо преступления или сложенные по собственному желанию, уже не могут быть возвращены новым рукоположением в ту же степень. Как поставление в одну и ту же степень не может быть повторено ни при каких обстоятельствах, так извержение из нее не может быть прекращено и продолжается навсегда (Васил. Велик. пр. 3).

Ссылаясь на Ап. пр. 68 в доказательство своего мнения, о. С-ский обнаруживает не только превратное понимание этого правила, но и нечто большее… Ап. пр. 68, говорит он, подвергает строгому наказанию вторично рукоположенного и рукополагавшего за то и потому, что человек, раз принявший благодать священства, остается навсегда священником, несмотря на то, пребывает ли он в сане священника, или сложил оный, или даже отвергся самой веры; ибо благодать Божия действует непреложно, неизменно и неотъемлемо. Признаемся, что слышать такое суждение от православного священника – человека, быть может, получившего богословское образование, как-то странно и даже дико. С его точки зрения выходит, что получивший благодать священства, сохраняет ее, несмотря ни на какое последующее свое состояние (добровольное сложение сана, извержение из сана, отпадение от Церкви и даже отречение от самой веры). Если это так, если священник навсегда остается священником, хотя бы добровольно сложил с себя сан, или был извергнут из сана по суду Церкви, или даже уклонился от Церкви в какое-либо еретическое и подобное общество, или даже отрекся самой веры: то неизбежно должно признать иерархическую силу и значение за функциями священного сана, которые бы он вздумал и пожелал совершать, находясь в каком-либо из означенных состояний. Но возможно ли это, и решится ли утверждать это сам о. Сергиевский?… Мы не будем, да и пределы журнальной статьи не позволяют нам входить в подобное рассмотрение всех состояний, в которых находясь, священник не может отправлять функций священного сана, а если бы и решился, то действия его иерархические не признаются и не могут быть признаны имеющими благодатную силу и значение. Укажем только на некоторые из таких состояний. В канонических источниках добровольное сложение сана и извержение из сана уравниваются с низведением в разряд мирян (VI Всел. соб. пр. 21). Следовательно, в этом состоянии не мыслимо совершение каких-либо иерархических действий с действительным значением. Замечательно, что 21 пр. VI Всел. соб. «оказавшихся виновными в преступлениях, противных правилам, и за сие подвергнутых совершенному и всегдашнему извержению из сего чина и в состояние мирян изгнанных», прямо признает лишенными благодати Божией (Чит. полн. изложен. 21 пр. VI Всел. собора в «Книге Правил»; срав. толк. на это прав., сдел. Аристином и в Слав. Кормчей). Притом присвоение себе прежних функций сана по добровольном сложении сана или по извержении из сана рассматривается в канонах как одно из тягчайших преступлений, подвергающее виновного полному отлучению от Церкви (ап. пр. 28). Само собою разумеется, что таким действиям невозможно приписать какую-либо иерархическую силу, по их существу, не говоря уже об юридическом их значении. О следствиях перехода в нехристианское или такое еретическое общество, которое по основаниям своего вероучения враждебно Церкви, канонические источники говорят прямо и решительно: не закрывал доступа в Церковь через раскаяние, это преступление навсегда лишает виновного иерархических прав, и бывший епископ или пресвитер по обращении допускается только в разряд мирян (Ап. пр. 62). Точно также уклонение в ересь (или принадлежность), противную самым основаниям христианской догматики, представляется обстоятельством, парализирующим и даже уничтожающим силу иерархических действий, совершаемых в таком состоянии, так что крещение, рукоположение и др. свящ. действия, полученные от известного рода еретиков, считаются недействительными, обращаются в пустую формальность и при поступлении в Церковь должны быть снова совершаемы. То же апостольское правило (68), которое строго запрещает повторение рукоположения под страхом извержения из сана для совершавшего и принявшего, прибавляет следующее условие: разве только достоверно известно будет, что от еретиков имеет рукоположение, ибо как крещенные от таковых не могут быть признаны верными (т. е. членами Церкви), так и рукоположенным от них невозможно быть служителями Церкви. Полагаем, что и приведенных указаний достаточно для того, чтобы понять всю странность и всю тщетность попыток о. С-ского доказать неизменность и неотъемлемость благодати священства в получившем эту благодать, несмотря ни на какое последующее его состояние: есть состояния (выше указанные и др.), находясь или оказавшись в которых, священник не может отправлять функции священного сана; а если бы и вздумал совершать какие-либо иерархические действия, то его действия считаются по существу ничтожными, безблагодатствованными, пустой формальностью. Но как же это могло бы быть, если бы благодать Божия, раз сошедши на приемлющего священство, действовала в нем необходимо, пребывала неизменно и была неотъемлемо присуща ему, несмотря ни на какое последующее его состояние (добровольное сложение сана, извержение из сана, отпадение от Церкви и т. д.)?…

Невольно приходится сказать, что мнение о. С-ского о неизгладимом характере, напечатлеваемом посредством хиротонии, в сущности есть нечто иное, как богословская фикция римских католических канонистов, искусно придуманная ими в церковно-политических видах. Эта богословская фикция не может быть подтверждена сколько-нибудь ясными указаниями наших канонических источников. О ней в канонических источниках не говорится ни слова, равно как и самое выражение «неизгладимый» (character spiritualis indelibilis) ни разу не встречается; она решительно противоречит и всем каноническим определениям об извержении из сана и низложении (καθαίρεσις, degradatio ab ordine – Ант. соб. пр. 5; I Всел. соб. пр. 6 и др.), под коим разумеется не одно только запрещение священнослужения, но всецелое уничтожение действий прежде сообщенной хиротонии. Признаемся, что мнение о. С-ского о неизгладимом характере, напечатлеваемом посредством хиротонии, произвело на нас тяжелое впечатление не потому только, что оно ошибочное – неправославное и высказывается православным священником, но по той горячности и уверенности, с какою оно защищается о. С-ским. Особенно не могли и не могут не вызывать скорбного чувства последние, заключительные слова в письме о. С-ского. Вот что он говорит в заключении всего: «пастырь Церкви, сложивший сан священства лишается только видимого (?) священнодействия, внешнего проявления действий священнической благодати, а самой благодати не лишается; он только по внешнему виду не пастырь, а по внутреннему своему виду, положению и состоянию он остается им до скончания века, так что на страшном Суде Христовом он должен будет давать ответ, вместе с другими пастырями, как пастырь, за всех прежде вверенных его попечению душ (1Кор.9:16; Мф.20:7–8; Иер.23:12; Иез.34:3–10). Пастырь, сложивший сан священства, подобен человеку, которому в виде наказания запрещено говорить или отрезан язык. Как тот, так и другой лишен проявления внутренней жизни и деятельности – один священнодействия, другой – дара слова. И тот и другой остаются тем, чем были – первый – пастырь с благодатию, второй – человек с душою; ибо не возможно отнять у последнего мысль, как равно у первого благодать. Отнять мысль значит лишить душу мыслительной способности; отнять благодати значит лишить Источника жизни и Подателя благ, Его благодатных дарований и проявлений. А разве это возможно сделать? Кто решится на подобный поступок? Пастырь Церкви, сложивший сан, подобен священнику запрещенному и отрешенному от места и посланному на причетническую или псаломщическую должность. Как тот, так и другой по действию благодати священники. Как тот, так и другой лишены проявления благодати во вне; ни тот, ни другой не могут совершать ни таинства, ни другие священные обряды. В этом сравнении и примере, если и есть какая-либо разность, то неважная (?), а именно: запрещенный священник лишается по законам человеческим (?!) священнодействия на короткое время, а сложивший сан – на долгое, до самой смерти, хотя по внутреннему своему виду и положению он священник был, есть и будет. Не лишает себя благодати священства и сам слагавший сан священства, ибо он не отсекает себя от Лозы, не отрекается самой веры и имени Христова, но отталкивает от себя благодать, не пренебрегает ею. Он рад бы навсегда остаться с видимою властию священнодействия, если бы не было неблагоприятных условий и эти условия были бы устранены. Если не лишается благодати добровольно сложивший сан, то тем более не лишается благодати тот пастырь, который был лишен сана по суду. Видимая власть священнодействия отнята у него насильно, помимо его желания и намерения». Мы уже видели всю фальшь высказанного о. С–ского положения как в основаниях, так и в выводах его. Нисколько не устраняют, а еще более усиливают эту фальшь те примеры и подобия, к которым он обращается, забывая, что примеры, сравнения и подобия еще не суть доказательства. В избежание повторений, уже высказанных нами доказательств в опровержение ошибочного мнения о. С–ского, позволяем себе только напомнить ему, что хиротония есть акт церковно-правительственной власти, посредством которого сообщаются тому или другому лицу духовные дарования и правомочия, необходимые для общественно-должностной деятельности в Церкви, есть способ введения и вступления в класс церковно-должностных и правительственных лиц в церковном обществе; следовательно на духовные дарования и правомочия, сообщаемые через хиротонию, никак нельзя смотреть, как на частные и личные дарования и правомочия, имеющие значение для отдельного лица, а как общественные, необходимые для отправления функций священного сана, назначенные для иерархических целей церковного служения. После этого вполне понятно, насколько справедливо думать и говорить, чтобы лицо законно изверженное или само исключившее себя из иерархического союза могло сохранять благодатные дарования, прежде через хиротонию сообщенные ему для иерархических целей служения. Сам же о. С-ский проговаривается, что добровольно сложивший с себя сан священства лишается навсегда – до самой смерти проявления благодати священнической, а так как добровольно сложивший сан, прибавим, а равно и законно изверженный из сана, не может законно проявлять ни одной из функций священного сана, то он находится в таком же положении, как и вовсе нерукоположенный. Приводимые же о. С-ским подобия, сравнения и примеры в подтверждение своей предвзятой мысли напоминают собою приятные мечты и сладкие иллюзии, после которых человеку с горестью придется рано или поздно пробудиться. И мы не обинуясь можем сказать словами о. С-ского, что пастырь, добровольно сложивший с себя сан священства или законно изверженный из сана, должен будет дать ответ на страшном Суде Христовом за всех прежде вверенных его попечению душ; только он даст ответ пред Пастыреначальником не как истинный пастырь, устоявший на высоте своего призвания, не как бодрый страж своего стада, имевший самоотверженную любовь к овцам, порученным его управлению, а как наемник, убежавший от своего стада, бросивший своих овец, отказавшийся служить их спасению и заботиться о духовных интересах их в угоду своим прихотям и влечениям своей плоти, оказавший предпочтение служению мирским интересам пред служением Богу и Церкви.

З.

Мф.26:26. Ядущим же им, прием Иисус хлеб, и благословив преломи, и даяше ученикам, и рече: приимите, ядите: сие есть тело мое. Вкусивши законную пасху, возлегли и продолжали вечерю, как выше сказано; затем Иисус Христос, вставши, умыл ученикам ноги, как сказал Иоанн (Ин.13:4), и опять возлегли и ели; после этого Он преподал ученикам тайную вечерю. Когда они ели, говорит Матфей, Иисус Христос, взявши хлеб, конечно тот, который лежал пред Ним, или другой, который вместе с этим лежал пред Ним, как пред Учителем, преломил, т. е. разломал на части, и дал им. Лука (Лк.22:19), написавши: сие есть тело мое, присоединил: еже за вы даваемо, т. е. предаваемое на смерть. Воздал хвалу и пред хлебом, и затем пред чашей, научая нас благодарить за столь великое таинство, которое было совершено, чтобы облагодетельствовать нашу природу. Если заклание прообразовательного агнца даровало евреям и избавление от истребления, и свободу от рабства, то тем более заклание истинного Агнца – христианам. Этим же Иисус Христос показывает, что Он добровольно идет на страдание и кроме того научает нас воздавать хвалу, за все, что бы мы ни терпели. Подобно тому как художник на своей доске проводит линии, набрасывает тени, рисует красками и дает разные образы, так и Иисус Христос на своей трапезе начертал пасху прообразовательную, которая служила только тенью, и присоединил истинную, которая служила исполнением. Так как заклание законного агнца служило прообразом заклания Агнца разумного, то конечно должна была совершенно исчезнуть тень с появлением солнца и должен был удалиться прообраз с приходом истины. Называется это таинство также причащением, потому что мы принимаем участие в этих святынях, и приобщением, потому что посредством его мы сообщаемся и со Христом, и друг с другом, становимся частью тела Христова и членами друг друга. То, что принимается, не истлевает и не извергается, но переходит в самое существо принимающего. И подобно тому, как оно становится не другим телом и кровью, отличным от тела и крови принимающего, так точно мы утверждаем, что это не другое тело и кровь, отличные от Тела и Крови Господа: сие есть, говорит, тело мое и опять: сия бо есть кровь моя. Таинственная речь! – Хотя Василий Великий назвал их противообразами, но прежде освящения и восприятия благодати. Смотри, как из естественных они становятся сверхъестественными. Естественны вкушение предлагаемого хлеба и питие вина, а сверхъестественны их действенность и сила. Сначала умыл ученикам ноги, а потом сделал их учениками этого таинства, чтобы мы знали, что прежде нужно очиститься, а потом причащаться. Исаия (Ис.6:6) видел уголь – это не просто дерево, а дерево сожженное. Подобно этому уголь и этого таинства достойных освещает, а недостойных сожигает, так как огонь имеет двоякое действие; а сожигает посредством наказания и истребления.

Ст. 27 и 28. И прием чашу, и хвалу воздав, даде им, глаголя: пийте от нея вси: сия бо есть кровь моя, новаго завета…, т. е. нового законодательства. Кровь прообразовательного агнца принадлежала ветхому завету, а кровь истиннаго Агнца принадлежит новому. Или сказал это ради крови, упоминаемой в ветхом завете. В книге Исход (Исх.24:6–8) говорится, что Моисей, заклавши тельцов, влил половину крови в чашу и, взявши книгу завета, прочитал в слух народа, и сказали они: вся, елика глагола Господь, сотворим и послушаем. Взявши кровь, Моисей окропил народ и сказал: се кровь завета, егоже завеща Господь к вам о всех словесех сих. Кровь эта была печатью завета, свидетельством и ручательством союза с народом.

Ст. 28. Яже за многия изливаема… Та кровь изливалась за одних только евреев, а эта за всех людей. Многими называет здесь всех, потому что все – то же многие. Или сказал: за многия по сравнению с еврейским народом, так как многочисленнее его те, которые освобождаются от всего и спасаются, ради которых умер Иисус Христос.

Ст. 28. Во оставление грехов. Та кровь изливалась за спасение одних только первенцев, а эта за отпущение грехов всех людей. Смотри, насколько новые таинства больше ветхих. И весьма кстати употребил здесь название завета, так как приближалась уже смерть, потому что составляют завещания умирающие. Как ветхий завет имел жертвы и кровь, так и новый имеет Тело и Кровь Господа. И не сказал: это символы Моего тела и Моей крови, но сие есть тело Мое и сия есть кровь Моя. Итак, нужно смотреть не на естество приносимого, но на силу его. Как воспринятую плоть Иисус Христос непостижимо для нас обоготворил, так невидимо пресуществляет и это в самое животворящее Свое тело и в самую честную кровь Свою. Хлеб и тело, вино и кровь имеют некоторое сходство между собою. Хлеб и тело имеют в себе земные свойства, а вино и кровь согревают. Как хлеб укрепляет, так и Тело Христово делает это и даже более: освящает и тело, и душу; и как вино веселит, так и Кровь Христова делает это и даже более: делается защитой. Так как все мы верующие причащаемся одного Тела и Крови, то через самое причащение этих таин все мы составляем одно, – все мы во Христе и Христос во всех нас: Ядый Мою плоть, сказано: и пияй Мою кровь, во Мне пребывает, и Аз в нем (Ин.6:57). Слово соединилось с плотию через восприятие, а плоть эта опять соединяется с нами через причащение. Упомянув о крови и завете, опять поставил на вид Свою смерть, чтобы вследствие частого напоминания они легко перенесли ее. Если и при таком частом напоминании они смутились, однако, во время самого страдания, то чего только они не испытали бы, если бы ничего наперед не знали. Лука (Лк.22:19) говорит, что Иисус Христос также сказал: сие творите в Мое воспоминание, – это новое таинство, а не то ветхое. То ветхое жертвоприношение совершалось в воспоминание избавления еврейских первенцев в Египте и освобождения евреев, а это в воспоминание Господа. Через это таинство мы воспоминаем, что Он предал за нас Свое тело на смерть и излил Свою кровь, и таким образом постоянно возобновляем это в своей памяти. Смотри, как Он обращает учеников от ветхого жертвоприношения к новому. Какая польза от прообразов для тех, которые имеют уже самый первообраз? Златоуст говорит, что Иисус Христос тогда первым принял это таинство, чтобы ученики не смутились тем, что им повелевалось принять тело и кровь; и доказательством этого служат слова Его:

Ст. 29. Глаголю же вам, яко не имам пити отныне от сего плода лозного, до дне того, егда с пию с вами ново во царствии Отца моего. Если Спаситель принял участие в чаше, то конечно Он участвовал и в хлебе. Тем днем называет время после воскресения, когда он ел и пил с учениками; поэтому и апостолы, доказывая Его воскресение, говорили: иже с ним ядохом и пихом (Деян.10:41). Ново, т. е. новым, необыкновенным образом. Хотя Иисус Христос имел бессмертное тело и более не нуждался в пище и питии, однако ел и пил не по нужде, а для удостоверения, что Он – не призрак. Царством называет данную ему, как человеку, власть после воскресения: дадеся ми, говорит, всяка власть на небеси и на земли (Мф. 28:18). Отца моего, т. е. которое дано мне Отцем моим. Сказал это и потому еще, что все свое Он относит к Отцу. Марк (Мк. 14:25) написал подобным же образом: егда с пию ново во царствии Божии, а Лука (Лк. 22:18): дондеже царствие Божие приидет; оба они царством называют выше указанную власть. Лука (Лк. 22:16) говорит также, что Иисус Христос сказал о законной пасхе: не имам ясти от нея, дóндеже скончаются во царствии Божии, т. е. в царстве будущего века. Тогда Он будет совершать пасху более чистую и совершенную, закалая неизреченное слово Своего божества и человечества, рассекая его мечом учения и сообщая его достойным посвящения в это таинство. И сколь великое наслаждение! Он учит, мы учимся и приобщаемся слова наравне с этими Его учениками, – как говорит Григорий Богослов, который прекрасно философствовал об этой пасхе. Но об этом пока довольно. Теперь нужно обратиться к словам Луки и, насколько возможно, согласить их. Он говорит, что Иисус Христос сначала взял чашу, благодарил и сказал: приимите сию и разделите себе (Лк.22:7); затем взял хлеб, благодарил и разделил, а также и чашу. Отсюда видно, что Лука говорит о двух чашах. Но на самом деле не так: сначала Иисус Христос взял чашу, благодарил и сказал: приимите сию и разделите себе; присоединивши затем: не имам пити от плода лозного, дóндеже царствию Божие приидет, страхом Своей смерти Он смутил учеников, и весьма вероятно, что вследствие происшедшего смущения и даже остановки, чаша была отставлена в сторону; а потом, спустя уже некоторое время, совершилось то, что рассказывается далее, именно предложение хлеба и чаши. Сказавши о хлебе: что Иисус Христос, воздав хвалу, отдал его ученикам, и далее присоединивши: такожде же и чашу (τὸ ποτήριον), евангелист показал, что это та чаша, которую Он прежде брал. Не сказал прямо: такожде и чашу (ποτήριον), но τὸ ποτήριον, указавши присоединением члена на вышеупомянутую. Выражение: сия чаша, новый завет моею кровию, хотя и затруднительно для объяснения, но нисколько не отличается от выражений Матфея и Марка. Те сказали: сия есть кровь моя, нового завета, т. е. которая дает новый завет, а Лука говорит: эта чаша есть новый завет, который я ныне полагаю, повелевая вам поступать так; этот новый завет – в крови Моей, подобно тому, как ветхий завет имел кровь неразумного животного. Равным образом и выражение: обаче се рука предающего мя со мною есть на трапезе (Лк.22:21), подобно выражениям: ядый со мною и – омочивый со мною в солило руку. Лука поставил это после разделения чаши и хлеба, а Матфей и Марк – прежде; откуда видно, что Иисус Христос сказал это дважды: прежде предложения таин, когда ели обмакивая в блюдо, и после, – когда опять было поставлено блюдо. Возбуждает большое недоумение также и то, что по словам евангелиста Матфея Иисус Христос еще до преподания таин весьма ясно указал на предателя, которому ответил: ты рекл еси. Между тем Иоанн (Ин.13:23, 26) пишет, что, даже после разделения их, ученики этого не знали и недоумевали; так как и он сам, по знаку Петра, спросил Учителя и ему был дан признак, именно, обмокнутый кусок (Ин.13:23, 26). Очевидно, что это случилось после, – потому что Иуда, приим хлеб, абие изыде. Так как другие толковники не обратили никакого внимания на настоящий вопрос, то мы выскажем, что только могли уразуметь после многих трудов. Прежде вкушения хлеба и чаши ученики все вообще спрашивали, и Иисус Христос дал им общий признак: омочивый со мною и: ядый со мною; все они уже обмокнули и еще обмакивали. Затем, когда предатель спрашивал особо, Он особо присоединил говоря: ты рекл еси. Первый признак дал менее понятный, а второй – более понятный, но и второй по своему человеколюбию не сделал совершенно понятным, чтобы Иуда, зная на основании общего и частного признака, что он не скрылся от Господа, раскаялся прежде, чем узнают об этом остальные ученики. Однако ни на основании первого признака, ни на основании второго ученики не могли понять, кто предатель? Выражение: ты рекл еси было загадочно, потому Иуда не сознался прямо: это – я, а спросил: не я ли? Поэтому они молчали, чтобы не заслужить от Господа упрека в неразумении, как это они уже испытали в другое время. Иуда по второму признаку понял, что он узнан Господом; думая же, что он не открыт еще ученикам, так как они еще не понимали, притворялся, однако, не понимающим, надеясь на незлобие Учителя. После разделения таин Спаситель опять свидетельствовал или засвидетельствовал о предательстве, – как написал Иоанн, – чтобы Иуда, испытавший такое долготерпение, еще не обличенный явно, не лишенный таин, но наравне с учениками участвовавший в них, облагоразумился и исправился. Ученики, не будучи в состоянии терпеть далее, сильно томились и озирались друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит; но сами не смели спросить по вышеуказанной причине. Тогда Петр сделал знак Иоанну, который был особенно любим Учителем и возлежал в то время у груди Его. Иоанн, поворотившись и припадши к груди Иисуса Христа, осторожно спросил Его на ухо. Спаситель, хотя знал, что Иуда остается неизлечимым, однако и тогда не открыл его всем, но и Сам ответил на ухо: той есть, ему же аз омочив хлеб подам (Ин.13:26), и обмакнув кусок, подал. Приняв кусок и зная, что это служило знаком, как потому, что беседа Иисуса Христа с Иоанном была тайная, так и потому, что только ему одному был дан такой кусок, отличный от разделенного для всех хлеба, – после того как услышал: еже твориши, сотвори скоро (Ин.13:27), т. е. делай то, что задумываешь, потому что уже настало время, – Иуда не перенес такого бесчестия, так как предполагал, что это уже известно всем; боясь же, чтобы ученики не растерзали его, он тотчас вышел и удалился к злоумышленникам. На самом же деле ученики в то время еще не понимали значения этого куска, так как Иисус Христос говорил тайно к одному Иоанну, и самых слов Его к Иуде они не поняли, к чему это Он сказал их. Так как у Иуды находился денежный ящик, то некоторые думали, что Иисус Христос говорит ему: купи, еже требуем на праздник, или чтобы он дал что-нибудь нищим. Все это рассказал один только Иоанн, как опущенное другими. Выражение: еже требуем на праздник у многих толковников возбуждало недоумение, потому что Иисус Христос с учениками уже праздновал пасху, как выше было сказано. Отсюда видно, что некоторые из учеников знали цель, по которой Учитель праздновал пасху раньше, а некоторые, не зная ее, думали, что Он будет праздновать еще и в пятницу. Или – под праздником можно разуметь праздник Опресноков. Почему упомянуто, что Господь любил Иоанна, и почему он возлежал у груди Его, – об этом будет сказано, если Бог позволит, в толковании Евангелия от Иоанна. Хотя Лука (Лк.22:3) говорит, что сатана вошел в Иуду прежде, чем он говорил с первосвященниками и начальниками о том, как им предать Иисуса Христа, а Иоанн (Ин.13:27) говорит, что после поданного ему куска, однако они не противоречат один другому. Сначала сатана искушал Иуду и испытывал его (звоном монеты, как испытывают годных к войне лошадей звоном колокольчика), а узнавши, что он совершенно отлучен, как неизлечимый, дерзнул окончательно овладеть им. Притом вошел не потому, что презирал тайны божественные, но потому, что видел, в Иуде недостойного их причастника и отныне уже совершенно бесполезного.

Ст. 30. И воспевше, изыдоша в гору Елеонску. Прежде разделения таин воздал хвалу, а после разделения воспел, чтобы и мы делали то же, воздавая хвалу и прославляя Бога, удостоившего нас таких благ. Пошел на гору Елеонскую, чтобы не показалось, что Он скрывается, и чтобы из-за Него не было возмущения в городе. Гора Елеонская находилась за потоком Кедрским, по сказанию Иоанна (Ин.18:1–2), идеже бе вертоград, в оньже видел сам и ученики его. Знал, продолжает Иоанн, это место и Иуда, предатель Его, потому что Иисус часто собирался там с учениками своими. Известно, что Он часто проводил ночи вне города на горах как для того, чтобы ничто не препятствовало молиться, так и для того, чтобы сообщить ученикам тайное учение. Но прежде, чем пошел на гору, Он сказал многое, о чем повествуют отчасти Лука, отчасти же Иоанн.

1) Должен ли диакон на литургии св. Василия Великого возглашать: «Господи, спаси благочестивыя, и услыши ны»?

«В чине божественной литургии св. Иоанна Златоустого, – пишет к нам о. В. П-ский, священник Х-ской еп., – пред пением „Трисвятого“ изложено: иерей, знаменуя его (диакона), глаголет: Яко свят еси, Боже наш, и Тебе славу возсылаем, Отцу, и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно. Скончавшуся тропарю приходит диакон близ св. дверей и показуя орарем, первое убо к иконе Христове глаголет: Господи, спаси благочестивыя, и услыши ны. Таже наводит, глаголя ко иным стоящим велегласно: и во веки веков. Лик: Аминь. В чине же литургии св. Василия Великого, изложенном в Служебнике весьма подробно – с указанием всех частностей и принадлежностей литургии, неуказано возглашения: Господи, спаси благочестивыя, и услыши ны. Относительно последнего возгласа священника пред пением „Трисвятого“: Яко свят еси, Боже наш,… нет даже такого замечания, какое сделано в том же чине литургии Василия Великого, какое напр. пред малым входом, где сказано: и зде яко же на литургии Златоустого, лик тояжде поет, священник же и диакон тояжде и глаголать и творят. Хотя в начале литургии Василия Великого и сделано замечание: «сказание же и Устав сего священнодействия тоже есть, еже и святого Иоанна Златоустого», но тем не менее на ряду подробно изложен весь порядок литургии св. Василия Великого, а в рассматриваемом месте чувствуется пробел. Таким образом, – говорит о. В. П-ский, – является сомнение: должен ли диакон на литургии св. Василия Великого возглашать: «Господи, спаси благочестивыя, и услыши ны», или нет?»

В разъяснение недоумения, заявленного о. В. П-ским, можем сказать, что возглашение: «Господи, спаси благочестивыя, и услыши ны», а равно и произношение слов: «и во веки веков», совершаемое на литургии диаконом и притом с известными действиями, находятся в тесной неразрывной связи с пением «Трисвятого» на той же службе. А так как пение «Трисвятого» полагается не только на литургии Златоустовой, но и на литургии Василия Великого, то, без всякого сомнения, пение «Трисвятого» на той и другой литургии должно предваряться возглашением диакона слов: «Господи, спаси благочестивыя, и услыши ны» и произнесением слов: «и во веки веков». Чтобы лучше понять эту связь, нужно припомнить исторические сведения о происхождении песни «Трисвятого». Вот что говорит история о происхождении песни «Трисвятого» и о первоначальном литургийном употреблении ее: В начале пятого века, при патриархе константинопольском Прокле, когда по случаю безведрия и продолжительного землетрясения, на открытом месте было общее моление об отвращении бедствия, один отрок бурею был восхищен на воздух и, спустившись невредимым, рассказал, что он слышал пение Ангелов: «Святый Боже»… Народ немедленно повтормл – пропел эту песнь с присовокуплением от себя слов: «помилуй нас», – и бедствие прекратилось. Патриарх Прокл ввел ее по всегдашнее употребление в Церкви и на литургии назначил для сего время пред чтением Апостола. Народ, бывший снидетелем чудесного происхождения и спасительного действия этой песни, пожелал участвовать в пении ее на литургии и через диакона всегда испрашивал у предстоятеля благословение начать «Трисвятое», восклицая в то же время с искренним чувством своего недостоинства воспеть эту небесную песнь: «Господи, спаси благочестивыя, и услыши ны». Предстоятель сам предначинал пение «Трисвятаго» славословием Святой Троицы: «Яко свят еси, Боже наш…». Но этот возглас священника, при восклицаниях народа, мог быть слышен только диакону; по крайней мере в храмах обширных этого возгласа не могли слышать все предстоящие, а потому, когда священник оканчивал возглас, тогда народу нужен был какой-либо знак, по которому бы все находящиеся в храме могли единогласно начать «Трисвятое». И такой знак давали диаконы, по древнему обычаю, соблюдавшемуся в первых веках христианства, поднимая орарь и потрясая им в воздухе, с произношением последних слов возгласа священника пред пением «Трисвятаго». Этот порядок относительно пения «Трисвятаго» на литургии в сущности остался неизменным и по сие время в нашей Православной Церкви: он со всею подробностию изложен в чине литургии Златоустого. По существующему чину литургии Златоустовой, верующие в лице своего представителя диакона просят священника благословить время Трисвятаго, т. е. приступить к пению «Трисвятаго»; священник изъявляет на это согласие, предначинает пение «Трисвятаго» славословием Святой Троицы, возглашая: «Яко свят еси, Боже наш…», верующие в лице того же представителя своего диакона присоединяют к славословию священника и свое молитвенное обращение к Богу, с чувством глубокого смирения восклицают: «Господи, спаси благочестивыя, и услыши ны», и в знак единения и общения заключают прерванный своим обращением возглас священника, произносят заключительные слова этого возгласа: «и во веки веков»; после чего они начинают уже самую песнь «Трисвятаго». Такой порядок относительно пения «Трисвятаго» должен быть и на литургии Василия Великаго, если она отправляется священником в соучастии с диаконом, хотя в чине этой литургии точно не указано на возглашение: «Господи, спаси благочестивыя, и услыши ны», не объяснено и того, чтобы диакон, при произнесении заключительных слов последнего возгласа пред пением «Трисвятаго», делал легкое движение рукою в виде полукруга, обратившись*⁸³ лицем к народу.

2) При отправлении некоторых богослужебных действий как лучше поступать: по общепринятому ли обычаю, или по правилу, написанному в богослужебных книгах?

Возбуждающий этот вопрос, священник Донской епархии о. Г. Б-в, приводит несколько пояснительных к нему примеров. В Служебнике напр., говорит о. Г. Б-в, ясно сказано, что священник с диаконом для совершения литии выходят из алтаря чрез северныя, а не царския двери: «священник и диакон с кадильницею исходят вкупе северною страною, предъидут же с двема лампадама, святым же дверям затворенным сущим». Во многих же церквах Донской епархии это правило не исполняется. Выход на литию обыкновенно совершается так: отверзаются царския двери, которыми исходит священник в притворе, а диакон кадит алтарь, местныя иконы и (с амвона) священника и всех прочих людей. А где диакона нет, там большею частию каждения не бывает – только в редких местах священник совершает каждение, подобное диаконскому. Или, в большей части церквей царския врата на великом славословии всегда отверзаются, а в меньшей – нет. Бывает и так, что в одной и той же церкви поступают различно: один священник при своем служении в сказанное время отверзает царския врата, а другой не отверзает. Или еще: по прямому указанию Служебника, царския врата, на литургии, должны быть затворяемы*⁸⁴ после принятия священником Евангелия от диакона. На практике же это весьма редко соблюдается: почти везде принято затворять царские врата после возгласа пред эктенией об оглашенных.

Приводимые о. Г. Б-вым примеры действительно свидетельствуют о значительном разнообразии в отправлении богослужебных действий, – разнообразии, по многим причинам нежелательном. Посему ревнителям однообразия в богослужебной практике естественно приходится следовать или распространенному обычаю в данной местности или держаться писанного правила закона. Но чему именно должно отдать предпочтение? Чтобы вполне правильно решить этот вопрос, нужно прежде всего выяснить значение обычаев в богослужебной сфере. В области богослужебной есть и могут быть несколько видов обычаев: есть обычаи общие, относящиеся ко всей местной Церкви, и частные, имеющие силу в религиозных корпорациях (напр. в монастырях) и даже в отдельных приходах; затем различаются обычаи secundum leges, т. е. изъясняющие или распространяющие смысл существующего богослужебного закона, praeter leges – определяющие то, что не предусмотрено положительным законом, восполняющие пробелы в нем, наконец contra leges – противоречащие закону, действующие в отношении к нему отрицательно и таким образом постепенно ослабляющие его силу и фактически отменяющие. Понятно, что существование первых двух видов обычаев в богослужебной области также естественно и неизбежно, как и во всякой другой, и не возбуждает никаких сомнений и порицаний. Что касается обычаев, противоречащих писанному богослужебному закону, то такие обычаи не могут быть допущены. Во всяком случае закон издается не для того, чтобы нарушать его, а исполнять; если же какой-либо закон и отменяется, то отменяется тою же властию, какою он дан; отступление же от закона или нарушение его по своему личному усмотрению и желанию, помимо законодательной власти, есть уже произвол…

3.

Редактор Ректор Киев. Дух. Семин. Архимандрит Ириней.

Дозволено цензурою. Киев, 19 марта 1886 г. Цензор прот. М. Богданов.

Тип. Г. Т. Корчак-Новицкаго, Михайлов. ул., собств. дом.

I

Вы соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему не годна, как разве выбросят ее вон на попрание людям. Вы свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего небесного. (Мф.5:13–16). Эти слова Христовы относятся ко всем людям, верующим в Него, так как первоначально сказаны были, как и вся Нагорная Проповедь, народу, собравшемуся слушать Его божественное и спасительное учение; но преимущественно и прежде всего они относятся к ближайшим Его ученикам и апостолам, которые постоянно слушали Его учение и первые стали проповедовать иудейскому и языческому миру это учение и словом и делом, своею жизнью служа примером своим последователям и преемникам. В лице же Апостолов эти слова Христовы относятся и к нам, отцы и братья, современным православным пастырям, как преемникам и последователям Апостолов. Поэтому, как священно и важно наше пастырское дело, и как высока и почтенна наша пастырская обязанность! Мы – соль земли; «как соль предохраняет от порчи снедомые предметы и делает пищу здоровою и приятною», так апостолы и первые ученики и последователи Христовы своею проповедью и учением о Христе, своею жизнью и примером, распространяя учение и веру во Христа, предохраняли от нравственной порчи и спасли мир языческий и отчасти иудейский. Подобно им и мы, отцы и братья, их преемники и последователи, своими трудами, своею жизнью и примером должны сеять и поливать в своих пасомых и чадах духовных, за которых Христос принес Себя в жертву, живую веру и принимать меры о развитии в них и христианской жизни по вере; ибо вера без дел мертва. В особенности нам необходимо заботиться об этом теперь, когда народное сознание, проснувшись после крепостного права, само ищет и жаждет живой, разумной и сознательной веры. Теперь часто бывает, что подобно тому, как путешественник, удалившись от плодородной земли и держа путь по пустыне, где мучимый жаждою, готов пить из всякой лужи, так и проснувшееся народное сознание, сбиваемое с толку разными лжеучителями, и нередко удаляясь от своей матери, единой, святой, соборной и апостольской Церкви, удовлетворяет себя из нечистых источников ложных учений. Наше пастырское и апостольское дело стать на страже, бодрствовать и беречь души наших пасомых, давая им пить живой воды, ведущей в жизнь вечную и от живого источника, который есть Христос, поставивший нас пастырями и учителями в Своей Церкви и над Своими людьми. К этому призывает нас и апостольский голос; зовут и наши архипастыри Киевского, Казанского и Иркутского соборов. Остановка за нами, отцы и братья!

Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленой? Она уже ни к чему не годна, как разве выбросит ее вон на попрание людям, т. е. «если вы, ученики мои и учители вселенной, потеряли бы внутреннюю нравственную силу и влияние на мир, то что может даровать силу эту и влияние? Ничто. Если бы и вы оказались бессильными обновить мир, предохранив его от дальнейшей порчи и нравственно укрепив его, то что же с ним будет, и что вас самих может укрепить и сделать способными возобновить мир? Ничто, и вы сами погибнете, как соль, которая потеряла бы силу и была бы выброшена на попрание» (Толк. Ев. пр. Михаила, кн. I, ст. 86). «Особенно учитель, если потеряет ум, т. е. если по будет учить, обличать и исправлять, и разделится, то чем исправится? Он должен быть лишен учительского сана и подвергнуть презрению» (Феофилак. срав. Злат. там же). Какая тяжелая ответственность! Впрочем, это и понятно: кому много дано, с того много и взыщется, чем выше обязанность, тем больше и ответственность (Мф.25:14–30).

Что же нам нужно для того, чтобы стать нам на высоте своего пастырского призвания? Вопрос – весьма важный, потому что с его решением связан успех нашего пастырского дела; а решение это необходимо, потому что на деле – так или иначе каждому из нас приходится задавать его; но потому самому я и не беру на себя смелости обещать полный и удовлетворительный ответ; я намерен в нескольких письмах к вам, отцы и братья, высказать свое личное мнение, свой личный взгляд на дело без всяких особых претензий, но с единственным сердечным желанием выслушать и мнения других из вас для того, чтобы сообща решить этот важный для нас вопрос и, сообща же, от слова перейти к делу: привести в исполнение свое решение.

II

Итак, что же нам нужно для того, чтобы стать нам на высоте своего пастырского призвания?

Первое, необходимое условие для этого твердая и живая вера во Христа, Спасителя мира и Пастыреначальника Церкви, юже стяжа кровию Своею и в нейже постави нас пастырями и учителями, а с такою верою необходима любовь и преданность святому делу пастыря. Этим именно средством апостолы и их преемники победили мир, сами будучи окружены со всех сторон врагами внутренними и внешними: будучи лишенными прав гражданских, будучи от всех гонимы, мучимы и даже убиваемы; только подражая им в вере и безграничной любви и преданности своему святому делу, и мы, отцы и братья, в состоянии будем стать на высоте своего пастырского призвания, тем более, что нам много легче, чем им: нас не только не гонят и не преследуют, как их за святое евангельское дело, а напротив верующее и преданное святой вере и Церкви Христовой правительство наше нас и наше святое дело защищает, оберегает, желает, требует и даже побуждает нас стать на высоте своего пастырского призвания. Твердая и живая вера, любовь и преданность святому делу пастыря – это наше духовное оружие, завещанное нам апостолами и их достойными преемниками. Кто из нас владеет им, тот достойный преемник апостолов и истинный воин Христов, всегда готовый и способный идти на брань, ибо наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных (Еф.6:12); а кто из нас не обладает или плохо владеет этим сильным оружием, тот в первом случае похож будет на воина, который бросив свое оружие, как лишнюю тяжесть в дороге, в сражение пустился бы с голыми руками, а во втором – на воина, который постоянно возится со своим оружием, потому что это его специальность, а пришло время сражения, он не знал бы, как пользоваться этим оружием.

Необходимость для нашего дела указанного первого условия, я думаю, так понятна, что нет надобности распространяться более о доводах в пользу ее; достаточно будет привести еще несколько мест слова Божия, где указывается на значение и силу этого духовного оружия.

И сказали апостолы Господу: умножь в нас веру. Господь сказал: если бы вы имели веру с зерно горчичное и сказали смоковнице сей: исторгнись и пересадись в море, то она послушалась бы вас (Мк.17:5–6), т. е. «если вы будете иметь хотя слабую, но истинную и искреннюю веру, то она в вас возрастет и усилится так, что вы в состоянии будете производить дела необычайные» (Толк. Ев. Пр. Михаила, кн. I, стр. 333). Святые апостолы, их преемники отцы, пастыри и учители вселенные своим примером, завещаниями и нам, доказали это.

Святой апостол Павел, в лице Тимофея, говорит нам: напоминаю тебе возгревать дар Божий, который в тебе через мое рукоположение. Ибо дал нам Бог духа не боязни, но силы и любви, и целомудрия. Итак, не стыдись свидетельства Господа нашего Иисуса Христа, ни меня узника Его; но страдай с благоговением Христовым, силою Бога, спасшего нас и призвавшего званием святым не по делам нашим, но по Своему изволению и благодати, данной нам о Христе Иисусе. По сей причине и я страдаю так, но не стыжусь. Ибо я знаю, в Кого уверовал, и уверен, что Он силен сохранить залог мой на онный день. Держись образца здравого учения, которое ты слышал от меня, с верою и любовию во Христа (2Тим.1:6–13). И нам, отцы и братья, современным ученикам и преемникам апостольским, через святительское рукоположение дал Бог духа не боязни, но силы и любви и целомудрия; потому-то не малодушествовать нам нужно, а твердо стать на своем пастырском пути, шествуя по стопам апостолов и их учеников; а они и среди тяжелой борьбы с особенно тяжелыми обстоятельствами своего времени, среди гонений и страданий в узах и в темницах оставались тверды и смело шли все вперед по указанному им Христом пути, потому именно, что всем своим существом сознавали, в Кого уверовали, и также всем своим существом были преданы своему призванию.

Остается иметь нам в виду и всегда держать в памяти, что для того, чтобы удержать, развивать и укреплять в себе твердую и живую веру, любовь и преданность своему святому делу, есть два условия, которыми пользовались апостолы и их преемники и которыми должны пользоваться и мы: 1) строгий, постоянный надзор и постоянная внутренняя работа над самим собою, а также постоянное изучение и внимание к слову Божию, как и Апостол в лице того же Тимофея говорит нам: не неради о пребывающем в тебе даровании, которое дано тебе по пророчеству с возложением рук священства. О сем заботься, в сем пребывай, дабы успех твой для всех был очевиден. Вникай в себя и в учение, занимайся сим постоянно: ибо так поступая и себя спасешь и слушающих тебя (1Тим.4:14–16); постоянная теплая и сердечная молитва о помощи ко Господу, поставившему нас пастырями и учителя в Своей Церкви.

Господи! умножь и в нас веру! Твои люди, за которых Ты принес Себя в жертву, Твоя и Церковь, которая состоит из этих людей и в которой Ты, Святой, состоишь главою, Твои есмы и мы, недостойные и слабые, поставленные Тобою в этой Церкви пастырями и учителями: Ты нас и научи, вразуми, укрепи и помоги нам стать истинными и достойными Твоими учениками и последователями, право править порученное нам святое дело, чтобы и себя и пасомых своих спасти!

Святые апостолы, отцы, пастыри и учители вселенныя, молите и вы Господа о нас слабых и грешных, да поможет Он нам и самим идти и пасомых своих вести по вашим стопам!

Священник И. Софронович

Ст. 31. Тогда глагола им Иисус: вси вы соблазнитеся о мне в нощь сию. Писано бо есть: поражу пастыря, и разыдутся овцы стада. Соблазнитесь, т. е. поколеблетесь в вере в Меня, или рассеетесь. Изречение принадлежит пророку Захарии (Зах.13:7). Сказано, что Отец поразил Сына в том смысле, что Он допустил, чтобы Сын был поражен, т. е. убит. Отсюда также видно, что Он будет убит по воле Отца согласно с божественным домостроительством.

Ст. 32. По воскресении же моем, варяю вы в Галилеи. Предсказав печальное, предрекает и ободрительное. Варяю, т. е. приду прежде вас в Галилею и там буду ожидать вас.

Ст. 33. Отвещав же Петр рече ему: аще и все соблазнятся о тебе, аз никогда же соблазнюсь. Когда должно было усиленно молиться и говорить: Господи, помоги нам! он совершает троякое преступление: первое то, что он противоречил пророку и Иисусу Христу; второе, что предпочитал себя другим; третье, что полагался только на себя, а не на помощь Божию. Поэтому и допускается падение, чтобы он смирился и научился не слишком полагаться на себя, чтобы научились этому и другие. Что же касается слов, записанных Лукою (Лк.22:31): Симоне, Симоне се сатана просит вас и т. д., то Спаситель сказал их в другое время, именно прежде, чем вышел на гору Елеонскую. Поэтому они имеют другую цель.

Ст. 34. Рече ему Иисус: аминь глаголю тебе, яко в сию нощь прежде даже алектор возгласит, три краты отвержешься мене, прежде нежели окончит крики своего пения. При каждом своем пении петух обыкновенно не один раз кричит, потом успокаивается, а затем спустя несколько времени опять кричит сначала. Это яснее выразил Марк (Мк.14:30), говоря: ты днесь в ночь сию прежде даже вторицею петел не возгласит, три краты отвержешься мене. Отвержением называет утверждение Петра, что он не знает Его, как говорит Лука (Лк.22:34): не возгласит петел днесь, дóндеже трикраты отвержешься мене не ведети.

Ст. 35. Глагола ему Петр: аще ми есть и умрети с тобою, не отвергуся тебе… Чем больше Иисус Христос утверждает, тем сильнее противится Ему Петр. В нем была большая самоуверенность; поэтому он и испытывает сильное крушение, оставленный без помощи Божией и изобличенный в слабости. Посмотри, каким смиренным он стал после этого. Когда после воскресения он спросил об Иоанне: Господи, сей же что? (Ин.21:22) и Господь удержал его, он тотчас замолчал. Услышавши пред вознесением: несть ваше разумети времена и лета (Деян.1:7), он равным образом молчал. После этого услышавши относительно плащаницы: Яже Бог очистил есть, ты не скверни (Деян.10:15), хотя и не ясно понимал сказанное, однако не осмелился противоречить. Все это произвел в нем случай отречения. Прежде этого Петр выставлял на вид всю свою веру, говоря: аз никогда же соблажнюся (Мф.26:33) и: не отвергуся тебе (ст.35), между тем как должен был бы прибавить: если Ты мне поможешь, – а после он открыто говорил об исцелении хромого: на ны что взираете, яко своею ли силою, или благочестием сотворихом его ходити (Деян.3:12)? Отсюда мы имеем сильное доказательство того, что и готовность со стороны человека ничего не сделает без соизволения Божия, и соизволение Божие не приносит пользы без готовности со стороны человека. Примерами того и другого служат Петр и Иуда. Не должно поэтому быть небрежными, предоставляя все Богу, ни думать, что своим усердием мы делаем все. Сам Бог не делает всего, чтобы мы не пребывали в лености, но не предоставляет и нам всего, чтобы мы не возгордились; в том и другом случае Он отнимает вредное и оставляет нам только полезное. Допустил падение первоверховного апостола не только по указанным причинам, но и для того, чтобы он больше возлюбил, потому что, кому больше отпустится, тот больше и возлюбит. Будем же и мы всегда повиноваться Богу, и не будем противиться, если даже покажется, что слова Его не согласуются с нашими мыслями и взглядами. Слово его должно быть важнее наших понятий и взглядов. Так мы должны поступать и относительно страшных Таинств, не на предлежащее только взирая, но вполне доверяя словам Господа. Так как Он говорит: сие есть тело мое, и сия есть кровь моя, то мы будем повиноваться и верить этому, потому что и в крещении вода видима, но не видим дар возрождения. Так как душа наша соединена с телом, то потому Бог сообщил нам духовное в чувственном.

Ст. 35. Такожде и вси ученицы реша, подражая конечно Петру.

Ст. 36. Тогда прииде с ними Иисус в весь, нарицаемую Гефсимания, и глагола ученикам: седите ту, дóндеже шед помолюся тамо. Уходит для молитвы один, показывая, что следует наедине молиться тому, кто желает горячо помолиться. Молился, как человек, научая людей во время напасти молиться, обращать свои мысли к Богу и усерднее просить помощи.

Ст. 37. И поем Петра и оба сына Заведеова, начат скорбети и тужити. Взял их не для молитвы, но прежде молитвы отделил их от других учеников, чтобы только им показать Свою скорбь. Марк (Мк.14:33) говорит, что Спаситель начал ужасаться, т. е. бояться. Он допустил природе человеческой испытать то, что ей свойственно. Тужити здесь значит унывать. Обнаруживает скорбь и уныние, чтобы показать, что он есть как совершенный Бог, так и совершенный человек; а человеческой природе свойственно испытывать скорбь при смерти, и особенно насильственной, и даже бояться ее. Одним только им показывает это потому, что они одни видели Его божественную славу во время преображения и потому скорее других могли не смутиться и не отпасть.

Ст. 38. Тогда глагола им Иисус: прискорбна есть душа моя до смерти, пождите зде и бдите со мною. Еще яснее показал слабость природы, как человек. До смерти, т. е. как будто во время смерти. Повелевает им бодрствовать с собою как бы ради подкрепления, как обыкновенно в несчастии. Потом даже их оставляет там и сам один уходит на молитву.

Ст. 39. И прешед мало паде на лице своем… Лука (Лк.22:41) указал и меру расстояния, сказавши, что Он отошел от них на вержение камня.

Ст. 39. Моляся и глаголя: Отче мой, аще возможно есть, да мимоидет от Мене чаша сия: обаче не якоже аз хощу, но якоже ты. Говоря: аще возможно есть, да мимоидет от Мене чаша сия, обнаружил человеческий страх, называя чашею смерть; а словами: обаче не якоже аз хощу, но якоже ты, показал, что если даже природа влечет в противную сторону, нужно следовать воле Божией и предпочитать ее своей воле, как более полезную для нас. Эти же слова: обаче не якоже аз хощу, но якоже ты яснее выразил Лука (Лк.22:42), говоря: обаче не моя воля, но твоя да будет. А Марк (Мк.14:34–35) говорит, что Спаситель молился, чтобы, если возможно, миновал Его час сей, то есть смерти, и говорил: Авва Отче, вся возможна тебе, мимо неси от Мене чашу сию: но не еже аз хощу, но еже ты. Еврейское слово Авва значит Отец; поэтому и присоединено значение его. Прибавление: не еже аз хощу, но еже ты есть неполная речь; здесь опущено: пусть будет. А полная мысль такая: пусть будет не то, чего я хочу, но то, чего ты хочешь. У Луки (Лк.22:42) написано: Отче, аще волиши мимонести чашу сию от Мене и тоже речь не полная; пропущено: мимонеси. Сказал: аще возможно, то есть допустимо, как человек, потому что человеку свойственно колебаться; а как Бог, Он знал, возможно ли это, или не возможно. Вероятно, что все это было сказано по частям, так как в молитвах мы обыкновенно выражаем одно и то же только различным образом.

Ст. 40. И пришед ко учеником, и обрете их спящих, и глагола Петрови: тако ли… Тако ли нужно читать вопросительно. Упрекнул его, хотя и другие спали. Но порицая преимущественно его, как более ревностного, говоря: так ли ты обещал поступать?

Ст. 40. Не возмогосте единаго часа побдети со Мною. Вы обещали со Мною умереть, а не могли бодрствовать со Мною и одного часа? Марк (Мк.14:37) говорит, что Спаситель сказал Петру: Симоне, спиши ли? не возмогл еси единаго часа побдети? Преимущественно к Нему относил Свою речь, но вместе с тем и к другим.

Ст. 41. Бдите и молитесь, да не внидете в напасть… Не надейтесь на себя, не обещайте многого, но бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение. Некоторые под искушением понимают здесь отречение.

Ст. 41. Дух убо бодр, плоть же немощна. Дух бодр и смело идет против опасности, а плоть, как немощная, страшится и убегает. Поэтому нужно не гордиться, обращая внимание на бодрость духа, а быть смиренным, видя немощь плоти.

Ст. 42. Паки вторицею шед помолися глаголя: Отче Мой, аще не может сия чаша мимоити от Мене, аще не пию ея, буди воля Твоя. Марк написал, что Спаситель сказал то же слово, что и прежде (Мк.14:39). Вероятно, что Он сказал и то, и другое.

Ст. 43. И пришед обрете их паки спящих, беста бо им очи отяготене… отяжелели не только от сна, но и от печали, как сказал Лука (Лк.22:45), так как они уже были убеждены в смерти Спасителя. Марк (Мк.14:40) сказал: и не ведяху, что быша Ему отвещали.

Ст. 44. И оставль их, шед паки, помолися третицею, тожде слово рек. Молился второй и третий раз, показывая, что должно чаще молиться и не ослабевать. Приходит во второй раз к ученикам, чтобы изобличить слабость их, так как после упрека они не только не исправились, но так заспались, что не могли даже отвечать Ему. Поэтому Спаситель даже не порицал их в этот раз. Лука (Лк.22:43–44) сказал подробнее, именно – что явился Ему Ангел с небесе укрепляя его, т. е. призывающий Его, как человека, крепиться и мужаться, – и что находясь в подвиге, прилежнее молился, чтобы и мы во время опасности молились, прилежнее, – и что бысть пот его яко капли (θρόμβοι) крове каплющие на землю; θρόμβοι – куски, т. о. густые капли крови. Этим сказал не то, что Иисус Христос потел кровью, а то, что от этих предсмертных мук появился у него сильный пот. Для того, чтобы все происходившее не показалось притворством, Спаситель не на лице только показывает скорбь, а обнаруживает ее гораздо яснее и не один раз молится; является к Нему Ангел для поддержания мужества, но Он все еще испытывает томление и прилежнее молиться до того, что с Него течет сильный пот. Все это и делает, и терпит, чтобы убедить, что Он воспринял человечество не призрачно, а на самом деле. Если есть неверующие Его вочеловечению даже после того, как с Ним совершилось все то, что свойственно человеку, то насколько более они не верили бы, если бы этого не случилось. Нужно обратить внимание и на то, откуда евангелисты узнали, что Спаситель говорил тогда во время молитвы, сколько раз молился, затем относительно Ангела и обо всем вообще остальном? Тогда все ученики спали, а затем, оставивши Его, они разбежались. Я думаю, что Сам Учитель сказал по воскресении ученикам и это, когда в продолжение сорока дней являлся им, как говорит книга Деяний (Деян.1:3).

Ст. 45. Тогда прииде ко учеником своим, и глагола им: спите прочее и почивайте… Сказал это, упрекая их и порицая за то, что они спали в минуту самой опасности и забыли даже многократные убеждения Его к бодрствованию и молитве; как бы так говорит: до сих пор вы не бодрствуете; спите и почивайте, если можете.

Ст. 45. Се приближися час…, т. е. предательства. Марк (Мк.14:41) говорит, что прежде этих слов, Иисус Христос сказал: приспе (ἀπέχει), т. о. диавол получил власть против Меня, или – кончается то, что относится ко Мне, т. е. получает исполнение; так как и Лука (Лк.22:37) сказал: еже о мне, кончину имать.

Ст. 45. И Сын человеческий предается в руки грешников. Это понятно.

Ст. 46. Востаните, идем: се приблизился предающий мя. И этим показал, что умер добровольно. Зная наперед, что идут против Него вместе с предателем, не только не убегает, но даже спешит выйти навстречу им, говоря: пойдем к ним. Лука (Лк.22:46) говорит, что Иисус Христос сказал ученикам: что спите? воставше молитеся, да не внидете в напасть. Вероятно, прежде Он сказал это, а потом прибавил: востаните, идем.

Ст. 47. И еще ему глаголющу, се Иуда, един от обоюнадесяте, прииде, и с ним народ мног с оружием и дреколми, от архиерей и старец людских. Один из двенадцати присоединено как признак, чтобы показать, что Он был из лика первых учеников. Это поставлено в обличение Иуды, но касается и других учеников; однако евангелисты не стыдятся писать об этом, потому что везде они заботятся о правде. Иоанн (Ин.18:3) говорит относительно Иуды: прием спиру, и от архиерей и фарисей слуги, прииде тамо со светилы и свещами и оружии. Спира это был отряд воинов, нанятых за деньги; а светилы – это так называемые фонари.

Ст. 48. Предаяй же его, даде им знамение, глаголя: егоже аще лобжу, той есть: имите его. После такого изобличения, Иуда старается скрыть, что предает Спасителя. Поэтому не прямо Его предает, а придумывает лобзание, надеясь на кротость Спасителя, что Он не отвергнет его, между тем как он был более достоин того, чтобы посрамить его и лишить всякого снисхождения, так как он предал столь кроткого. Боясь же того, чтобы Иисус Христос как-нибудь не уклонился от злоумышленников, как Он прежде часто делал, приказал: имите его и ведите сохранно. Это прибавил Марк (Мк.14:44). Но Иисус Христос, чтобы доказать Иуде, что напрасно он окружил себя стражею и что против воли никогда он не взял бы Его, вышел и сказал им, как записал Иоанн (Ин.18:4–6): кого ищете? Отвещаша ему: Иисуса Назорея, глагола им Иисус: аз есмь, стояше же и Иуда, иже предаяше его, с ними. Егда же рече им: аз есмь, идоша вспять и падоша на земли. Вот сила слова! не могли даже выдержать слов: аз есмь; хотя имели фонари и светильники, однако были ослеплены вместе с предателем, и хотя были вооружены мечами и копьями, однако были рассеяны и попадали. Но показавши Свою силу, Иисус Христос потом допустил их и опять спросил: кого ищете? они же реша: Иисуса Назорея. Отвеща Иисус: рех вам, яко аз есмь, аще убо мене ищете, оставите сих ити (Ин.18:7–8). Иуда и после всего этого нисколько не изменился и решительно ни в чем не отступился от своего предположения.

Ст. 49. И абие приступил ко Иисусови, рече: радуйся, Равви: и облобыза его. Лука (Лк.22:48) говорит, что когда Иуда подошел к Иисусу Христу, чтобы поцеловать Его, то Иисус Христос сказал ему: Иудо, лобзанием ли Сына человеческаго продаеши? Великодушно высказал пред ним цель лобзания и упрекнул за то, что знак любви он делает знаком предательства. Однако не оттолкнул от Себя, но принял целование, и позволил взять Себя. Получивши такое доказательство Его силы, кротости и человеколюбия, Иуда, однако, оставался злее всякого зверя.

Ст. 50. Иисус же рече ему: друже, твори, на неже еси пришел. Видишь неизреченное милосердие: до тех пор, пока не был предан, заботился о предателе; поэтому и теперь своего злейшего врага назвал другом. Слова: на неже еси пришел, нужно читать не вопросительно, потому что Он знал, для чего Иуда пришел, а утвердительно; они имеют такой смысл: то, ради чего ты пришел, т. е. действуй сообразно с своею целью, сбросивши с нее всякий покров. Целью было предание, а покровом служило лобзание и речь.

Ст. 50. Тогда приступивше возложиша руце на Иисуса, и яша его, как было условлено.

Ст. 51. И се един от сущих со Иисусом, простер руку, извлече нож свой, и удари раба архиереова, и уреза ему ухо. Лука (Лк.22:49–50) написал: видевше же, иже беху с ним, бываемое, реша ему: Господи, аще ударим ножем? И удари един некий от них архиереова раба, и уреза ему ухо десное. Иоанн (Ин.18:10) назвал и ударившаго, говоря: Симон же Петр, имеяй нож, извлече его, и удари архиереова раба, и уреза ему ухо, бе же имя рабу Малх. В то время когда другие еще спрашивали, он как более горячий, не дождавшись ответа, ударил по голове, но отрезал ухо. Ученики имели два ножа, как сказал Лука (Лк.22:38), которые они взяли, вероятно, после вечери; ножи были настолько велики, что ими можно было пользоваться для отражения нападающих. Видя случившееся, Иисус Христос сказал: оставите до сего, и, коснувшись уха его, исцелил его; это присоединил Лука (Лк.22:51). Словами: до сего Иисус Христос показал, что с премудрою целью раб первосвященника лишился уха, именно чтобы показать, что первосвященники завистью лишены были слышания пророчеств относительно Его, т. е. понимания их. Исцелением раба Он показал Свое милосердие к ним, и то, что мог бы отмстить им, если бы хотел; научил также делать добро тем, которые делают нам зло. Но каким это образом поражает мечем тот, которому заповедано не мстить? Прежде всего – он делал это не за себя, a за Учителя, а потом – был еще не совершен; но смотри, как много впоследствии он терпит и все это кротко переносит. Кто-нибудь может удивляться, как это не схватили и не убили учеников после случая с рабом первосвященника. Без сомнения, та сила, которая ослепила и повергла на землю, рассеяла и гнев за отсечение уха.

Ст. 52. Тогда глагола ему Иисус: возврати нож твой в место его: вси бо приемшии нож, ножем погибнут. Упрекнул его и показал, что не нужно пользоваться мечом для защиты Бога; этим конечно запретил и великое оружие. Вси приемшии нож… – есть пророчество о погибели пришедших на Него иудеев. Иоанн (Ин.18:11) говорит, что Иисус Христос сказал: чашу, которую дал мне Отец, не имам ли пити ея? показывая, что все это совершается не по их власти, а по допущению Отца, и что до самой смерти Он был послушен Отцу.

Ст. 53. Или мнится ти, яко не могу ныне умолити Отца моего, и представить ми вящше неже дванадесяте легиона ангел? Легион – это самый большой отряд войска. Не сказал: Я могу погубить их, чтобы слова Его не показались невероятными, особенно по причине предшествующих страданий, именно скорби, печали, уныния, пота и всего, что Он незадолго пред этим испытал, как человек. Они еще не имели должного понятия об Иисусе Христе; поэтому Он говорит о Себе со смирением. Сказал о стольких легионах ангелов, чтобы этим множеством ободрить учеников омертвевших от страха, потому что некогда и один ангел убил в короткое время сто восемьдесят пять тысяч (4Цар.19:35).

Ст. 54. Како убо сбудутся писания, яко тако подобает быти? Если Я, говорит, не так буду убит, то каким образом исполнятся пророческие Писания относительно Моей смерти, которые пишут, что так должно быть, что так Мне должно умереть.

Ст. 55. В той час рече Иисус народом: яко на разбойника ли изыдосте со оружием и дреколми яти мя? по вся дни при вас седех уча в церкви, и не ясте мене. И этим показывает, что взят Он не их силою. Как тогда они не могли взять Его, так и теперь не могли бы, если бы только Он не захотел. Лука (Лк.22:52) говорит, что Иисус Христос сказал это к собравшимся против Него первосвященникам, начальникам храма. Вероятно, Он сказал и к ним, и к народу. Отсюда видно, что, взявши отряд из слуг первосвященников и фарисеев, Иуда шел впереди, а за ним следовали некоторые из первосвященников, начальников храма и старейшин, – как обозначил в указанном месте Лука, – отчасти для того, чтобы ободрять посланных, отчасти от того, чтобы наблюдать, как бы их не подкупили. Начальниками храма называет стороживших храм вместе с воинами; с ними и раньше говорил Иуда.

Ст. 56. Се же все бысть, да сбудутся писания пророческая… Все это, т. е. что Я пожелал быть взятым, случилось, чтобы получили исполнение Писания пророческие, какие только говорили о Моей смерти.

Ст. 56. Тогда ученицы вси оставльше его, бежаша. Когда они услышали, что Иисус Христос сообразно с Писаниями предал Себя добровольно, и видели, что уже нельзя будет более Ему убежать от них, разбежались согласно с неложным Его предсказанием. Марк (Мк.14:51–52) присоединил, что один юноша, завернувшись по нагому телу в покрывало, следовал за Ним; и воины схватили его. Но он, оставив покрывало, нагой убежал от них. Одни говорят, что юноша этот был из того дома, в котором Иисус Христос вкушал пасху, а другие, что это был Иаков, брат Господень, который всю свою жизнь употреблял одну одежду. Завернулся в покрывало по нагу, т. е. по телу.

Ст. 57. Воины же емше Иисуса ведоша к Каиафе архиереови, идеже книжницы и старцы собрашася. Подобное же написал и Марк (Мк.14:53), и Лука (Лк.22:54); но Иоанн, который начинал с этого места пишет обо всем, обширнее и подробнее, как присутствовавший при всем этом, говорит (Ин.18:12–13): спира же и тысящник и слуги Иудейския яша Иисуса, и связаша его, и ведоша его ко Анне первее: бе бо тесть Каиафе, иже бе архиерей лету тому. Затем, разсказавши подробно все происходившее в доме Анны, что опустили другие евангелисты, говорит в конце: посла же его Анна связаннаго к Каиафе архиереови (Ин.18:24).

Ст. 58. Петр же идяше по нем издалеча до двора архиереова… Скоро вернувшись назад, он и Иоанн издали провожали Иисуса Христа. Иоанну, как знакомому с первосвященником, позволено было и ближе подойти, как он сам повествует (Ин.18:15). Остальные три евангелиста согласно упоминают об одном только Петре, по необходимости, чтобы показать, что пророчество Спасителя об его отречении исполнилось, и чтобы научить, как худо полагаться на самого себя и не надеяться на Бога. А Иоанн упомянул и о себе ради точности; но чтобы не показалось, что он хвалит себя за то, что следовал за Учителем во время такой опасности, Он скрыл свое имя и сказал: по Иисусе же идяше Симон Петр и другий ученик (Ин. 18:15).

Ст. 58. И вшед внутрь, седяше со слугами, видети кончину. Три евангелиста говорят, что три отречения Петра происходили во дворе Каиафы, а Иоанн говорит, что во дворе Анны, тестя его; и, однако, они не разногласят между собою, потому что у обоих их был один дом и один двор, имеющий в себе два отдельных помещения. Следует знать, что по словам Матфея (Мф.26:69, 71, 73) сначала одна служанка испугала Петра, затем – другая, и наконец стоявшие там; по словам Марка (Мк.14:66–70), сначала одна служанка, затем – опять та же самая, и наконец – стоявшие там; по словам Луки (Лк.22:56–59), сначала служанка, затем кто-то другой, и наконец – еще некто иной; а по словам Иоанна (Ин.18:17, 2:5, 26) сначала – служанка придверница, затем – еще некоторые и наконец – один из рабов первосвященнических, родственник тому, которому Петр отсек ухо. Но если присмотреться, то не окажется даже никакого разногласия. При первом отречении была одна служанка, о которой упоминают четыре евангелиста. При втором отречении, по словам Иоанна, некоторые спросили Петра; эти некоторые были: служанка, о которой сказал Матфей, и та же самая, о которой упомянул Марк, и кто-то другой, о котором написал Лука. Марк и Матфей одинаково сказали, что при третьем отречении спросили Петра стоявшие там, в числе которых мог быть и иной некто, упомянутый у Луки, именно это был тот раб первосвященника, о котором сказал Иоанн. Обративши внимание на то, что необходимо было заметить, должно изъяснять дальнейшее, именно – что происходило в доме Каиафы и о чем не упомянул Иоанн, как о рассказанном другими евангелистами.

Ст. 59 и 60. Архиерее же и старцы и сонм весь искали лжесвидетельства на Иисуса, чтобы убиют его: и не обретаху… Как им казалось – свидетельства, а по истине – лжесвидетельства; или – зная, что против повинного не найдут свидетельства, они искали лжесвидетельства. Они хотели осудить Его, как виновного, поэтому и образуют судилище, и ищут лжесвидетельства; сами становятся и судьями, и обвинителями; стараются обвинить Его пред самими же собою, так как никогда не надеялись пред другими судьями одолеть Его.

Ст. 60. И многим лжесвидетелям приступившим, не обретоша…, потому что свидетели были не согласны между собою в показаниях, как сказал Марк (Мк.14:56): и равна свидетельства не бяху. Исполнилось и пророчество Давида, которое говорит: взыщется грех его и не обрящется (Пс.9:36).

Ст. 60 и 61. После же приступивше два лжесвидетеля, реша: сей рече: могу разорити церковь Божию, и треми денми создати ю. Сказал; но не сказал: разорю, а – разорите, и притом говорил не о рукотворенном храме, но о Своем теле. Поэтому их евангелист и назвал лжесвидетелями. Марк (Мк.14:57–59) сказал: и нецыи воставше лжесвидетельствоваху на него, глаголюще: яко мы слышахом его глаголюща, яко аз разорю церковь сию рукотворенную, и треми денми ину нерукотворенную созижду. И ни тако равно бе свидетельство их. Многие свидетельствовали об этом предмете; но только двое тех, о которых сказал Матфей, были согласны, а другие, о которых Марк сказал, что свидетельство их не было достаточно, разногласили.

Ст. 62 и 63. И встав архиерей, речь ему: ничесоже ли отвещаваеши, что сии на тебя свидетельствуют? Иисус же молчаше... Видя незаконное судилище, которое скорее было похоже на судилище разбойников и трибунал тиранов, и зная, что напрасно будет защищаться пред ними, Иисус Христос молчал.

Ст. 63. И отвещав архиерей, речь ему: заклинаю тебя Богом живым, да речеши нам, аще ты еси Христос Сын Божий? Заклял, желая вызвать на ответ, чтобы, ухватившись за него, обвинить Иисуса Христа. Присоединил: Сын Божий, потому что и цари, и пророки назывались помазанниками (χριστοί) от слова – помазывать (χρίεσθαι). Марк (Мк.14:61) сказал: Сын Благословенного, т. е. Бога, Который благословен и прославлен.

Ст. 64. Глагола ему Иисус: ты рекл еси… И здесь, если отбросить: аще, остается: ты еси Христос, Сын Божий. Марк (Мк.14:62) говорит, что Иисус Христос сказал: аз есмь. Он сказал и то, и другое: ты рекл еси: аз есмь. Хотя знает, что не уверуют в Него, однако исполняет Свой долг, чтобы потом они не могли сказать: если бы Он исповедал Себя после заклинания, то мы уверовали бы.

Ст. 64. Обаче глаголю вам: отселе узрите Сына человеческаго сидяща одесную силы, и грядуща на облацех небесных. Отселе, т. е. немного спустя. Указывает на время после воскресения. Узрите Меня, Которого вы теперь убиваете, сидящим одесную силы Божией, или сопрестольным Богу и Отцу, и во второе пришествие грядущим свыше на облаках небесных, как Бога. Сказал: узрите не потому, чтобы они могли так видеть Его, а потому, что так засвидетельствовано о Нем; или слова эти направлены к тем из них, которые имели уверовать в него, так как узрите значит – узнаете. И Лука (Лк.22:69) говорит: отселе будет Сын человеческий сидяй одесную силы Божия, т. е. коротко время злоумышления против Меня; не много спустя Я стану выше злоумышляющих.

Ст. 65. Тогда архиерей растерза ризы своя, глаголя, яко хулу глагола: что еще требуем свидетелей… У иудеев был обычай, когда они видят или слышат что-нибудь страшное или печальное, раздирать свои одежды, что и теперь сделал первосвященник, как будто бы услышавши в самом деле невыносимую хулу. Сделавши это, он невольно предсказал, что иудейское первосвященство будет уничтожено.

Ст. 65 и 66. Се ныне слышасте хулу его. Что вам мнится… Усиливши обвинение, назвавши ответ хулой, осудивши Иисуса Христа прежде всякого суда, показавши этим и другим путь для осуждения, заставляет и их произнести свое суждение, как будто было уже явное преступление, чтобы, утвердивши таким образом обвинительный приговор, передать Иисуса Христа, как виновного, Пилату на убиение.

Ст. 66. Они же отвещавше реша: повинен есть смерти. Чего желали, то и было высказано. Развращенный ум дает и превратное суждение. Лука (Лк.22:66–71) написал, что ввели Иисуса Христа в синедрион свой, говоря: аще ты еси Христос? рцы нам. Рече же им: аще вам реку, не имеете веры: аще же и вопрошу вы, не отвещаете ми, ни отпустите. Отселе будет Сын человеческий седяй одесную силы Божия. Реша же вси: ты ли убо еси Сын Божий? Он же к ним рече: вы глаголете, яко аз есмь. Они же реша: что еще требуем свидетельства? сами бо слышахом от уст его. Вероятно, что и первосвященник, и члены синедриона спрашивали и судили Иисуса Христа; поэтому Он отвечал и ему, и им. Но почему они не убили Иисуса Христа тайно? Чтобы не показалось, что они убили Его по зависти. Они старались всенародно убить Его, как злодея, чтобы этим испортить мнение о Нем. Поэтому употребляли все усилия, чтобы распять Иисуса Христа, и распяли вместе с Ним разбойников. Но случилось совершенно наоборот, чем как они желали: от всенародной казни еще более усилилась слава Его; а печати на гробе и стража сделали то, что истина еще более воссияла.

Ст. 67. Тогда заплеваша лице его… Ужаснитесь, небо и земля, и вся тварь! какому лицу, какое бесчестие они наносили!

Ст. 67 и 68. И пакости ему деяху (ἐκολάφισαν), ови же за ланиту удариша (ἐῤῥάπισαν), глаголюще: прорцы нам Христе, кто есть ударей тя? Так как многие называли Иисуса Христа пророком, то теперь они ругались над Ним, как над лжепророком. Закрывши одеждою лице Его, чтобы Он не видел, как сказал Марк (Мк.14:65) и Лука (Лк.22:64), одни заушали Его, а другие ударяли по ланитам, говоря: прорцы нам, Христе, кто есть ударей тя? κολαφισμός (заушение) есть удар по щее рукою, при котором слышится звук, а ῥαπισμός – удар по лицу. После неправедного осуждения, поставивши по средине Иисуса Христа, как кого-либо презренного и отверженного, всячески ругались над ним не только свободные, но и рабы, различным образом обнаруживали ярость свою против Него и злорадство проявляли неистовство; но Он все это великодушно терпел, научал нас терпению. У них была чрезмерная злоба, а у Него незлобие. Достойно удивления и то, что евангелисты рассказывают из любви к истине даже о том, что кажется весьма позорным; они не порицают ни Иуды, ни иудеев, как врагов, и не превозносят Иисуса Христа, как своего Учителя, но беспристрастно повествуют обо всем, заботятся об одной только истине и всегда касается только необходимого.

Ст. 69 и 70. Петр же вне седяше во дворе: и приступи к нему едина рабыня, глаголющи: и ты был еси со Иисусом Галилейским. Он же отвержеся пред всеми, глаголя: не вем, что глаголеши. Смотри, как тот, который недавно пред этим так сильно хвастался, испугался теперь слабой служанки, когда был оставлен Божией благодатью.

Ст. 71 и 72. Изшедшу же ему ко вратом, узре его другая, и глагола сущим тамо: и сей бе со Иисусом Назореом. И паки отвержеся с клятвою, яко не знаю человека. Какой страх объял его! Не только отрекся, но даже с клятвою. Вышел не за ворота, но к воротам, т. е. на передний двор, как сказал Марк (Мк.14:68).

Ст. 73 и 74. По мале же приступивше стоящии, реша Петрови: воистину и ты от них еси: ибо беседа твоя яве тя творит. Тогда начат ротитися и клятися, яко не знаю человека… Марк (Мк.14:70) сказал: ибо Галилеанин, и беседа твоя подобится. Галилеяне имели некоторые отличия в одежде и особенности в своем наречии. Ротитися (καταθεματίζειν) значит отрицаться, то же что и ἀναθεματίζειν, которое употребил Марк (Мк.14:71). Оба эти слова означают – отрицаться.

Ст. 74 и 75. И абие петель возгласи. И помяну Петр глагол Иисусов, реченный ему, яко прежде даже петель не возгласит, три краты отвержешися мене… Марк (Мк.14:68, 72) сказал, что когда Петр отрекся в первый раз, тогда запел петух; а когда он отрекся в третий раз, тогда второй раз запел петух. Отметил это, чтобы показать, что первое пение петуха не напомнило ему об этом. А Лука (Лк.22:61) пишет, что после пения петуха Господь, обернувшись, взглянул на Петра, чтобы этим взором напомнить ему. Страх настолько овладел им, что он едва не умер; и не только первого, но и второго пения петуха он все-таки не замечал и нуждался для этого во взоре Спасителя. Обрати внимание на слабость, как он в короткое время трижды отрекся и произнес одно за другим три отречения, не нарочито допрашиваемый, но случайно мимоходом спрошенный.

Ст. 75. И изшед вон плакася горько. Вышел вон боясь, чтобы не схватили и его как плачущего; а плакал он не как-нибудь, но горько. Марк (Мк.14:72) сказал, что он начал плакать. Иоанн опустил это, как рассказанное другими. Видел грех, посмотри и на раскаяние. Для того и записаны как грехи, так и раскаяние святых, чтобы мы, согрешивши, подражали их раскаянию. Падение Петра допущено не только по указанным причинам, но и для того, чтобы он научился прощать согрешающим, зная их слабость из своей собственной, – так как он имел быть поставлен пастырем, – затем чтобы, совершая великие чудеса, был смирен мудрым и, помня о своем падении, все приписывал Богу; [подобно этому и апостол Павел, по допущению Божию, боролся с искушениями, чтобы он не превозносился, как сам сказал (2Кор.12:7)], – но преимущественно для того, чтобы для согрешающих был прекрасный пример раскаяния. Если первый из учеников, который видел и совершил такие чудеса, пал до отречения, но после того, как сознал свое преступление и раскаялся, не только в короткое время смыл его, но был поставлен пастырем других учеников и совершал многие и великие чудеса, – то никакому грешнику не нужно отчаиваться, но тотчас же покаяться, взирая на богатство милости Господа. И здесь нужно заметить, что по словам Матфея (Мф.26:59, 67, 69) и Марка (Мк.14:55, 65, 66) сначала происходил допрос у первосвященника, затем поругание над Иисусом Христом Иудеев, а после того отречения Петра, а по словам Луки (Лк.22:56, 63, 66) сначала отречение Петра, затем – поругание, а после того, когда уже наступил день, – происходил допрос. Те не только рассказали случившееся, но обратили внимание и на порядок событий; а Лука, занявшись только рассказом о случившемся, не обратил внимания на самый порядок событий.

Крестные ходы производятся для молений вне церкви на путях, перекрестках, площадях, полях, реках и т. под. Они бывают или обычные или чрезвычайные. Обычные крестные ходы совершаются в известные дни года, указанные церковным Уставом. К обычным крестным ходам относятся и те, которые отправляются по желанию прихожан для освящения полей, по случаю засухи, безведрия или другого какого-либо общественного бедствия. Чрезвычайные же крестные ходы совершаются не иначе, как с разрешения высшей церковной власти или местного епархиального начальства, по случаю каких-либо важнейших событий и происшествий.

Как при обычных, так и при чрезвычайных крестных ходах поднимаются из храма и предподносятся хоругви, кресты и св. иконы. Все эти священные изображения выносятся из храма и во все время крестного хода предподносятся не без порядка: крестный ход обыкновенно открывается хоругвями в преднесении фонаря с зажженной свечою, как бы священными знаменами, под которыми Церковь воинствующая подвизается здесь – на земле; за хоругвями несется Крест Господень, как трофей – знак победы и торжества веры Христовой; далее следуют св. иконы по чинам святых, на них изображенных, т. е. иконы преподобных или мучеников следуют впереди икон святителей, а эти последние прежде икон Божией Матери и Спасителя. При участии в крестном ходе многих священников, из церкви выходят сначала младшие священники, а потом старшие по очереди и по-парно; ближе к настоятелю хода несутся двумя иереями напрестольные крест и Евангелие – крест на блюде, которое покрыто воздухом, а Евангелие у груди без всякой пелены. Во время крестного хода миряне, несущие хоругви, кресты и иконы, при смене своей не должны останавливать всего хода, или уходить вперед слишком далеко от духовенства, а равно и сами священнослужители не должны ни отставать друг от друга, ни опережать, а идти так, чтобы линия крестного хода не прерывалась посторонними лицами, которые бы вошли в нее с боков.

Крестный ход, как и всякое вообще богослужение должно совершаться не только в порядке, но и с благоговением и тишиною (Уст. дух. Конс. ст.). В крестном ходе наглядно выражается торжество веры в Крест Христов: здесь мы, христиане, свидетельствуем и открыто исповедуем, что Христос будучи Богом, воплотился для нашего спасения, принял зрак раба, некогда ходил для нас по земле, распялся за нас на кресте, низложил древом крестным нашего врага и избавил нас от смерти. Исповедуя таким образом дело крайней любви и благодати Божией к людям, мы вместе с тем умоляем Господа, чтобы Он сделал наш город (или весь) и всю страну причастными божественной благодати, устранил от нас все губительное и тлетворное, освятил нас и все, что потребно нам для жизни, т. е. домы наши, пути, воду, воздух и самую землю, попираемую и оскверняемую стопами грешников. При совершении столь знаменательного действия, взор участвующих в крестном ходе естественно должен быть устремлен на приносимую святыню, а ум, сердце и уста заняты песнопениями и молитвословиями. Само собою разумеется, что пример сознательного и благоговейного участия в крестном ходе должны подавать священнослужители, иначе крестные ходы не только не будут развивать в народе религиозных чувств, назидать и возбуждать его к молитве, а могут утратить для него свой смысл и значение. И в самом деле, как народ может относиться к крестным ходам, если духовенство, облаченное в священные одежды, далеко отстает от несомых впереди икон, если идет не попарно в ряд, а как случится, если иные раскланиваются со знакомыми, улыбаются и разговаривают на дороге с мирянами или между собою, несмотря на запрещение таких неуместных приветствий и разговоров (Ук. Св. Спн. 1830 г. апр. 28 дп.), если незаметно уклоняются с прямого пути и оказываются между толпою мирян, ограждают себя от солнечных лучей и пр. зонтами и даже защищают свои головы от холода и непогоды шапками и шляпами⁸⁵. После этого нет ничего удивительного, если в глазах нашего народа, издавна отличавшегося привязанностью и любовию к крестным ходам, последние мало-помалу – но заметно могут низойти на степень парадных процессий – церемоний, как это, к сожалению, уже и замечается. Как хотите, а присмотритесь к нашим крестным ходам, и вы заметите, что они в большинстве случаев представляют из себя как будто какое-то зрелище, на которое собирается шумная и беспорядочная толпа, позволяющая себе не только разговоры, но и шутки, и смех и т. п.; нередко можно видеть в такой толпе богомольцев, которые забывают или не желают снять шапки с головы хотя бы на тот момент, когда мимо их проносят хоругви, кресты и св. иконы. Конечно, благоговение и благочиние среди богомольцев, участвующих или желающих участвовать в крестных ходах, много нарушается от многолюдства и тесноты; но оно еще более ослабевает, если самые крестные ходы совершаются не в должном порядке, если само духовенство, производящее крестные ходы, бывает в то время недостаточно внимательно к себе.

Производящим крестные ходы без надлежащего внимания не лишне было бы принять к сведению и хранить в памяти мудрые слова Московского митрополита Филарета, которые он высказал 1830 г. 23 янв. в письме к своему викарию, епископу Дмитровскому Иннокентию, по поводу некоторых беспорядков, замеченных им при отправлении в Москве крестного хода в день Богоявления. Вот что писал тогда Филарет Московский: «В Москве в день Богоявления, во время крестного хода, некоторые священники не кстати раскланивались с посторонними и разговаривали между собою. Поручите о. благочинному сообщить сие замечание братии своей. Надобно ли сказывать, что крестный ход бывает для взаимного возбуждения к молитве, а не для празднословия и рассеяния? Что священники должны подавать пример народу? Что им надобно смотреть на приносимую святыню, а не на толпу народную, песнословить, а не празднословить, молиться Богу из глубины души, а не рассеиваться и не рассеивать других преждевременными приветствиями? Солдат в строю пред офицером станет ли кланяться и разговаривать? Разве менее благочиния нужно служителю Божию пред Богом? Мне не хочется выговаривать, чтобы благочинные доносили о бесчинных: надеюсь, что забывшиеся при первом напоминании удивятся сами своему забвению и будут впредь внимательны»⁸⁶…

Интересующийся этим вопросом о. Николай Любимов пишет к нам: «У нас в Казанской губернии почти повсеместно существует обычай в селах раздавать народу в праздник Благовещения просфоры не благословенные и не вынутые, а в Смоленской губернии эти просфоры называют сукра́ментом (sacramentum). Будешь ли, батюшка, раздавать ныне в Благовещение сукра́мент?» – спрашивали меня прихожане, переселенные из Смоленской губернии». На сколько нам известно, этот обычай существует и во многих селах других губерний (наприм. Орловской). Можно с уверенностью полагать, что столь распространенный обычай возник под влиянием полухристианских и полуязыческих воззрений, которыми жили наши суеверные предки, и которые сознательно или несознательно сохранились у нашего простонародья и до настоящего времени.

Наши предки поклонялись светлым стихийным божествам, олицетворяя их в человеческих образах. В числе этих божеств не последнее место занимала богиня весны – Фрея или Лада, в образе которой славились представления богини весеннего солнца и весенней грозы, разящей тучи и проливавшей на землю плодоносный дождь. С наступлением весны, в теплые весенние дни, Фрея или Лада выводила из-за облачных гор и воздушных скал (рассеянных дождевых туч) ясное солнце, согревающее землю своими лучами; с наступлением же весны она, как повелительница весенних громов и молний, разбивала облачные горы и воздушные скалы, открывала небесные источники и колодцы, проливала на землю плодоносные ливни, пробуждала землю от зимней смерти и вызывала ее к плодородию, как бы вновь создавала прекрасный мир. В этом смысле Лада почиталась богинею красоты, юности и плодородия, покровительницею любви и браков. Эти древние представления об языческой богине суеверный народ перенес на Пресвятую Деву Богородицу. Поводом к такому отождествлению Богородицы с древней богиней весеннего солнца, весенних гроз и земного плодородия послужили: 1) сближение мифа о возжении громовиком солнца, вновь нарождающегося при зимнем повороте (около половины декабря) и начинающего согревать землю – оживлять ее при наступлении весны (в марте) с рождеством «праведного солнца» Христа от Пресвятой Девы Марии (25 декабря) и с воплощением – зачатием «праведного солнца» Христа от Девы Марии (25 марта); 2) христианское представление Богородицы «Неопалимою Купиною». Сближение древней богини весеннего солнца, весенних громов и земного плодородия с Богородицею можно подметить на древно-русских иконах Пресвятой Девы Марии; встречаются напр. такие иконы, на которых Благовещение изображено так: Архангел Гавриил предстоит пред Св. Девою, имея в одной руке вместо райской ветви (символа радостного благовестия) трезубец, а другою рукою благословляя Ее. Здесь Архангел Гавриил – победитель злой сатанинской силы, очевидно, заменил собою громовержца, который трезубцем (трезубец – эмблема молнии, атрибут громовержца) прогонял злых духов – силы мрака и зимнего холода. На других древних иконах то же событие изображено следуюим образом: Пресвятая Дева стоит с водоносом у колодца или источника в скале и черпает воду; пред Нею или сзади Архангел Гавриил благовествующий; внизу – птицы пьют воду из бассейна. (Об этих иконах Благовеения Пресвятыя Богородицы см. в «Месяцеслове» архим. Димитрия. Вып. III, стр. 86–87, Тамбов, 1880 г.).

Так как суеверный народ древне-языческую богиню весеннего солнца, весенней грозы и земного плодородия заменил Пресвятою Девою Мариею, то отсюда возникла масса суеверных примет, гаданий, обрядов и обычаев, связанных с праздниками в честь Богородицы, особенно же с праздником Благовещения, к которому в старину нашим народом приурочивалось начало весны (О таких приметах, гаданиях, обрядах и обычаях было подробно сказано нами в статье: «Простонародные суеверные верования, обычаи и обряды, соединенные с почитанием Пресвятыя Девы Богородицы», помещен. в Руков. для сельск. паст. за 1882 г. № 50). К циклу обычаев, возникших из суеверного сближения богини весны, весенних гроз и земного плодородия с Пресвятою Девою Мариею, по всей справедливости должен быть отнесен и обычай в праздник Благовещения раздавать народу не благословенные и не вынутые просфоры. Замечательно, что этот обычай в некоторых губерниях довольно ясно сохранил свою первоначальную полу-языческую и полу-христианскую окраску; в других же губерниях значительно очищен от полу-языческого характера, а в иных и совершенно изменен до неузнаваемости своего первоначального происхождения. Так, в Смоленской губернии благовещенские просфоры называются сукра́ментом – таинством, т. е. таким словом, каким в песнопениях праздника Благовещения называется самое зачатие Пресв. Девою Мариею «праведного солнца» – Христа. В Псковской и других губерниях благовещенской просфоре придают предохранительную силу от пожаров: во время пожара обходят с нею вокруг загоревшегося здания с уверенностью, что огонь не проникнет далее того места, около которого она обнесена. В Орловской и других губерниях верят в плодоносящую силу благовещенских просфор, а потому с этими просфорами имеют обыкновение засевать хлеб на полях; в одних селах этой губернии благовещенские просфоры раздаются священником, который на эти просфоры собирает великим постом деньги или муку с своих прихожан; а в других селах – пономарем или дьячком и при том так: дьячек или пономарь взваливает на свою спину большой мешок с просфорами и отправляется с ними на колокольню (колокольный звон у наших предков считался символом различных громов), откуда и высыпает просфоры на головы толпящегося около церкви народа. В Московской и других губерниях домохозяева или старшие члены в семействах сами покупают просфоры и подают их для вынутия частиц на проскомидию за литургией в праздник Благовещения; с этими просфорами, сохраненными до времени посева, засевают поля (кладут в севалку, из которой раскидываются зерна по полю, или растирают в мелкий порошок и перемешивают с зернами, приготовленными для посева. В некоторых уездах Тверской губернии, в праздник Благовещения и в другие дни св. Четыредесятницы, в которые бывают говеющие, причетники или церковные сторожа всем причастникам раздают с теплотою и антидором и просфоры, приготовленные из церковной муки не высокого качества (из пшеничной муки второго сорта), какие просфоры и съедаются причастниками вместе с теплотою и антидором. Таким образом рассматриваемый нами обычай здесь уже совершенно утратил (конечно но без просветительного влияния пастырей) первоначальный свой суеверный характер.

Так как обычай раздавать народу в праздник Благовещения просфоры не освященные – не благословенные и не вынутые, возник из полуязыческих и полухристианских воззрений и доселе связан у нашего простонародья с разного рода поверьями, то он не только не должен быть поддержан, где существует, но и уничтожен, что, как мы заметили, уже и сделано в некоторых губерниях.

3.

Во 1) вовсе не поступать в духовное звание тем личностям, которых Бог не одарил хорошим голосом и чистым, ясным произношением, помня, что в церкви все должно быть «благообразно и по чину». Во 2) каждый священник, не желающий быть в зависимости от псаломщиков, должен пред началом богослужения сам прочитать церковный Устав о том, что и как должно петь и читать, и все это растолковать ему. В 3) нужно читать и петь в церкви как священно, так и церковно-служителям, неспешно, ясно, отчетливо, разумно. В 4) настоятелям церквей нужно заботиться, чтобы при них, независимо от общего пения некоторых песней всеми прихожанами, непременно был хор, состоящий из 3–4х певцов. Что сделает один самый лучший певец в церкви? Ему нужно и читать и петь самому. За чтением быстро сменяется пение, и наоборот. Тут некогда перевести дух одному певцу. Голоса в хоре то, что струны на инструменте! А на одной струне разве возможна хорошая и приятная игра? Далее, в хоре приходится петь одному певцу недолго, а одному псаломщику постоянно приходится выделывать solo.

Но скажут: как же быть иначе, когда правительство положило только по одному псаломщику при церквах приходских? – Должно обращать все внимание на обучение крестьянских мальчиков церковному чтению и пению. Если церковно-приходская школа ежегодно будет приготовлять 5–6 мальчиков, достаточно ознакомленных с церковно-уставным пением, то вот и хор, ежегодно восполняемый… Все дело в пастырской ревности! Священник, возжелавший благоустроить чтение и пение в своей церкви, не может не достигнуть желанного успеха… Он должен и думать, и говорить: вся могу о укрепляющем мя Господе Иисусе Христе во славу Божию.

Редактор Ректор Киев. Дух. Семин. Архимандрит Ириней.

Дозволено цензурою. Киев, 26 марта 1886 г. Цензор прот. М. Богданов.

Тип. Г. Т. Корчак-Новицкаго, Михайлов. ул., собств. дом.

При последнем свидании с вами, мы много говорили о монашестве и, кажется, сказали все, что занимало нас. Мы нашли тогда, что монашество – жизнь совершеннейшая христианская, что источником его служит дух христианского самоотвержения и отречения от мира и врожденное человеку стремление к высшему совершенству, к которому призывает нас Господь наш Иисус Христос (Мф.19:12, 21). Теперь узнаю из письма вашего, что, поселившись среди иноверцев, часто сталкиваетесь с ними. Вы пишете: «и о монашестве заходила у меня речь с иноверцами, и – какие это лютеране заклятые враги монашества! Представьте себе: монашество христианское производят от буддийского!» – Вы спрашиваете далее, как смотреть на это и что должен говорить в таких случаях православный христианин? Не удивляйтесь, слыша это от иноверцев, – мне приходилось слышать то же от своих… Если дерзают говорить и писать против христианства и против Самого Основателя нашей веры, Господа Иисуса Христа, то о другом чем из области христианства – и подавно… Приведенное вами суждение о христианском монашестве – происхождения чисто протестантского: вы и теперь можете встречать нередко такие суждения в сочинениях протестантских ученых, которые не всегда логично, как и в данном случае, по внешнему сходству обнаружений судят и о внутренних началах, между тем как часто внешние обнаружения скрывают под собою совершенно другие, даже противоположные, внутренние начала. И протестантское мнение о монашестве именно, что оно есть чуждое христианству учреждение, что оно привнесено в христианство извне и совершенно расходится с духом последнего, не имеет решительно никакого серьезного основания. Такое мнение показывает, что высказывающие его совершенно не знают или не хотят знать самой сущности христианского монашества. С самого начала христианства и при помощи присущей ему силы божественной явилось и монашество. Если справедливо говорят, что мир был подготовлен к принятию христианства, то не менее справедливо будет сказать, что и к принятию монашества он был также подготовлен. Если в мире языческом было что доброго, что облегчало христианству войти в этот мир, то было в нем нечто и такое, что способствовало и распространению монашества. Монашество явилось в Церкви Христовой, как самостоятельное, не извне вторгшееся в нее учреждение; источник монашества – в духе христианского самоотвержения и отречения от мира и стремления к высшему совершенству.

Не так рассуждают современные протестантские мудрователи, с которыми вы отчасти уже знакомы. Одни из них видят в монашестве подражание египетскому культу Сераписа, – другие полагают, что источником христианского монашества могла послужить этическая сторона неоплатонизма, третьи, наконец, видят первые следы христианского монашества в буддизме и думают даже отыскать в нем источник монашества вообще и христианского в частности. Легковерный и легкомысленный, пожалуй, подумает и поверит, что эти мнения имеют серьезные основания. Но в том-то и дело, что эти основания совершенно случайны: сходство внешних обнаружений и – только.

Вот хоть бы мнение, будто христианское монашество возникло из египетского культа Сераписа… Спросите: откуда узнали об этом культе Сераписа? Сохранился, видите ли, папирус, найденный где-то в окрестностях египетского города Мемфиса; папирус этот разобран, прочтен и оказывается, что когда-то в древности в Серапионе существовало совершенно организованное общество отшельников, которые целые годы жили в постоянном затворе в отдельных келлиях, и что такого рода монашество из Египта распространилось и далее… Это и есть, говорят, источник христианского монашества! Слишком поспешное, однако, заключение; тем более, что прочитанные в последние десятилетия папирусные рукописи, по большей части найденные действительно в окрестностях Мемфиса, совершенно ясно свидетельствуют, что жившие в Серапионе не были в совершенном затворе и не в келлиях, из которых будто бы никогда не выходили, а часто напротив, как посторонние могли приходить к ним, так и они могли добровольно оставлять свои жилища и временно и навсегда. Число этих живших в Серапионе было весьма ограниченное; в известном храме Сераписа в Мемфисе считалось таковых «затворников» всего только семь.

Это и все, что можно указать сходного между монашеством христианским и «затворниками» в Серапионе. Не достаточно ли разве и этих немногих замечаний, чтобы убедиться в безосновательности приводимого мнения? Разница между «затворниками» в Серапионе и христианскими монахами громадная. Как по внешнему образу жизни своей, так и по своим духовным стремлениям и развитию целого учреждения те и другие настолько различаются между собою, что приведенное мнение в среде самих протестантских ученых нашло себе многих противников, из которых один решительно заявляет, что того, на чем собственно зиждется эта гипотеза, в папирусовых рукописях совершенно и найти нельзя. И заметьте, при этом, что эти папирусовые рукописи – единственный источник сведений о подвижниках Сераписа.

Высказывавшие это мнение сами, и совершенно справедливо, почувствовали, что христианского монашества из египетского Сераписова культа никак не произведешь, заявляют, что египетский культ Сераписа был уже только содействовавшей причиной возникновения монашества. Другие же утверждают, что источником христианского монашества послужила этическая сторона неоплатонизма.

Неоплатонизм, каким он был в особенности во 2-м веке по Рождестве Христовом, принимал все более и более религиозно-нравственный характер; он глубоко чувствовал сознание собственного своего бессилия и потребность в руководящем авторитете и выходил именно из сильного стремления к высшей правде и восстановлению союза с божеством; достигнуть этого он думал посредством возможного отречения от земного, посредством разобщения с материей. Уже и Филон († 40 по Р. Хр.), который впервые стал смешивать религиозный и философский элементы мышления, выходя из дуализма, считал аскетизм средством к истинно добродетельной жизни. По его мнению, для достижения истинного познания, дух человеческий должен устранить от себя всякую наклонность к чувственному, умереть для жизни животной, плотской, и стать чуждым всего конечного. Всякая добродетель, по учению Филона, от божества, происходит из мудрости божественной; истинной добродетели достигает лишь тот, кто делает все, взирая на Бога. Поступающий таким образом найдет совершенный покой; это достигается человеком однако только тогда, когда он в уединении предастся тихой, созерцательной (умной) молитве. Это учение Филона нашло себе многих приверженцев как среди иудеев, так и язычников в Александрии; – в Риме же началась философия в форме упадавшего стоицизма, каким он является у главнейших представителей его – Сенеки, Эпиктета (иерапольского) и у Марка Аврелия, и которая стала обращаться почти исключительно к нравственной задаче человека. У этих философов живо выражается чувство слабости и греховности человека. Неоплатонизм видел в этой настоящей жизни только помеху (нарушение) первоначальному состоянию души, а в оставлении этой жизни – возвращение к высшему и более согласному с природою бытию. Душа может рассматривать тело только как нечто совершенно не сродное ей; она всегда будет стремиться к возвращению в первобытное свое состояние, главным образом при помощи философии. Потому и задача философии необходимо заключается в нравственной жизни человека. Нравственная деятельность человека уравнивает путь к высшим добродетелям и наконец к высшему, таинственному соединению с божеством. Для достижения этого нужно прежде всего убедиться в том, что тело чуждо истинной природе человека. Отсюда уже следует необходимость отречения от плоти, устранения излишних яств, устранение от всех душевных движений (страстей, аффектов), насколько это вообще достижимо. Основания всех этих требований – нравственно-философского характера.

Вы конечно согласитесь, что эти религиозно-философские воззрения неоплатонизма обнаруживают некоторое внутреннее сродство с христианством и частнее – с тем аскетическим направлением, в котором коренится монашество. Но не очевидно ли для всякого, что это философское учение не могло даже быть понято массою народа, а тем более привиться к ней, как засвидетельствовал это известный противник христианства Порфирий, замечающий однако, что философ отнюдь не может быть свободным от такого мировоззрения.

Посмотрите же, что случилось потом. Чего не могла достигнуть языческая философия, того достигла высшая философия – христианство. Христианство – не продукт какой-либо философской школы, оно назначено не для исключительных только лиц; ее философией, напротив, должны пользоваться все и все обязаны следовать ее нравственным законам; «новая философия», как часто называют христианство, могла усвоиться всеми. С каким заметным удовольствием и как охотно христианские писатели ставят на вид миру языческому этот особенный популярный характер христианской веры и аскетизма христианского в особенности! С каким достоинством указывают они на аскетов христианских, встречающихся во всех слоях этого общества! Неопределенное, но исходящее из глубочайшей потребности души человеческой стремление к аскетизму и жизни аскетической, глубоко коренящейся в самой природе человека, могло найти успокоение в единственном регуляторе истины – в христианстве и через христианство. Даровать стремлению к монашеству божественную санкцию могло одно только христианство. Так еще до неоплатонической философии и независимо от нее развился у христиан аскетизм. Что же касается сродства с христианством языческой философии, особенно в нравственном отношении, то оно подготовило только пригодную почву в некоторых слоях общества, так что когда христианство проникло в эти слои, то естественно было и аскетизму развиваться здесь легче и скорее. Таким образом, как видите, нельзя считать и неоплатонизма источником христианского монашества.

Перейдем теперь и к третьему мнению о происхождении христианского монашества от буддистов. Между буддийскою религиозною системою и христианством современные ученые находят точки соприкосновения или сходство (заметьте: внешних обнаружений, а не сходство внутренних начал) и для объяснения этого сходства прибегают к предположению о якобы имевшем место воздействии на христианство старейшего по времени происхождения своего – буддизма. Но в этом сходстве нельзя ли усматривать скорее мудрое и любвеобильное действие Божественного Промысла, не допустившего язычников до совершенной утраты в них религиозного сознания? В буддизме действительно есть учреждение, подобное христианскому монашеству; на основании этого и заключают, что и самый источник монашества вообще и христианского в частности есть буддизм… Но обратите внимание на сущность буддийского монашества, всмотритесь в то, что здесь представляется сходного, и вы придете к совершенно другому заключению.

Известно, что древнейшие свидетельства о буддийском монашестве заключаются в двух древних индийских героических поэмах «Рамайяна» и «Магабхарата». В первой из них рассказывается о жизни пустынников, проводивших уединенную жизнь в дремучих лесах, вдали от человеческих жилищ. Пустынники эти одни вели жизнь совершенно одинокую, другие жили по несколько человек вместе, составляя из себя маленькую общину. Из Магабхараты же узнаем, что совместная (общинная) жизнь сих пустынников была обычною, жизнь в одиночестве – исключением. По книге законов Ману стремившиеся к совершенству избирали себе уединенное местожительство, питались плодами, кореньями, пили одну только воду, упражнялись в чтении священных книг, вели жизнь созерцательную, стараясь достигнуть чистоты телесной и совершенства умерщвлением страстей, направлением своих мыслей к высочайшему духу; они не должны были желать себе смерти, но и не бояться ее, чтобы таким образом ступить наконец на последнюю ступень высшей жизни. Достигший этой ступени уже не должен был иметь у себя ничего, кроме чашки для воды (или чашки, в которую собирал милостыню) и нищенского дорожного жезла, питался милостынею, пищу принимал однажды в день и в строгом уединении погружался мыслью в Браму, всецело предавшись ему. Такие одинокие жители лесов стали вскоре селиться друг подле друга. Не так устраивалось это в браманизме. Правда, сам Шакья-Муни провел шесть лет в уединении; он и ученикам своим указывал в покаянном и созерцательном уединении средство к преодолению злого духа и направлял их в дремучие леса для подвижничества и искоренения в себе греха. Все же, по учению его, лучшее избирает себе не тот, кто бежит в горы и леса, а тот, кто устрояет общество аскетов, созидает монастырь. Сам Шакья-Муни соединил учеников своих в одно целое, стал реформатором браминского анахоретства, творцом порядка и устроителем собственно общинной (киновийной) жизни. Буддийские монахи назывались подобно браминским анахоретам – обуздателями страстей. Называли их еще и «нищими», потому что они жили милостыней. Впоследствии, в первом веке по Р. Хр., с образованием у них собственно монастырской жизни эти первоначальные несложные обязательства их расширились; у них явился целый ряд заповедей, запрещений, определений и постановлений, определяющих каждое действие жизни. В этих постановлениях о буддийском монашестве видят сходство с правилами христианского монашества; а отсюда и заключают о влиянии одного из них на происхождение другого.

Но не затрудняйтесь в объяснении такого сходства. Вопрос может быть решен трояко, именно так, что монашество буддийское и монашество христианское или 1) произошли самостоятельно, независимо одно от другого, или же 2) буддийское монашество оказало влияние на происхождение и образование монашества христианского, или наконец 3) так, что христианство оказало свое влияние на буддизм. Думается, что вернее последнее и не без основания.

Допустим 1), что оба эти явления и в христианстве, и в буддизме произошли самостоятельно. Если так, то объяснять это можно исключительно коренящимся в самой природе человеческой стремлением к аскетизму и жизни аскетической, потому что нет никакого прямого свидетельства о том, чтобы христианство понесло на себе влияние со стороны буддизма. Но 2) говорят, что буддийское монашество повлияло на происхождение и образование христианского. Но какое же основание имеют говорить так? Вот какое. В одном буддийском памятнике рассказывается, что «чрез столетие после третьего собора буддизм в Александрии – главном городе страны Иарвана был в цветущем состоянии». Время, когда это было, не есть ли время III Всел. собора, следовательно в IV веке христианской эры? Какая же это Александрия была таким местом, где в это время процветал буддизм? Уверяют, что эта Александрия – известный торговый пункт в древнем мире – в Египте. История об этом умалчивает… Как же доверять этому буддийскому источнику? Но – пусть бы и так. Спрашивается: как этот буддизм влиял на происхождение христианского монашества? Ответа на это не находим. 3) Обратимся поэтому к третьему возможному решению вопроса: не оказало ли христианство влияния на развитие буддизма, что всего вероятнее?

В Индии, по достоверному свидетельству историка Евсевия, Евангелие Христово проповедано св. апостолом Варфоломеем. Новейшие исследования показывают, что и апостол Фома, подобно тому, как позже Пантен (ок. 200 г. по Р. Хр.) был на берегах Ост-Индии и доходил до так называемой с того времени «горы Фомы». Существует также у сирских христиан в Индии предание, что они прибыли сначала к восточному берегу Индии, где главным местом деятельности их был Майлапур, а затем уже во 2 в. они вынуждены были вследствие гонений на них со стороны последователей Брамы избрать себе поселения на западном берегу. Но важнее всего для нас свидетельство Косьмы Индикоплета, жившего в первой половине IV столетия, известного путешественника в Индию и составителя так называемой христианской топографии. По свидетельству Косьмы на Тапроване, или о. Цейлоне, была христианская община из поселившихся там персов; такая же христианская община была и в Мале или Мавгалоре, а в Кальяне, невдалеке от нынешнего Бомбая, была даже кафедра христианского епископа. В то время, когда писал Косьма, евангелие с большим успехом проповедовалось среди многих народов, между которыми упоминаются и индийцы. Нельзя не упомянуть при этом и того, что, как говорит Вебер, «браминцы» морем прибыли в Александрию или даже в Малую Азию ко времени процветания там христианства», и что они снова возвратились в свою родную Индию и этим подготовили на своей родине удобную почву для сеяния христианского учения. Если же так, то можно ли и сомневаться еще в том, что христианство действительно могло оказывать свое влияние на жизнь индийцев и действительно оказывало.

Итак, некоторое сходство между монашеством христианским и буддийским не дает еще нам основания, не разобрав внутренних начал того и другого, думать о влиянии последнего на христианство; напротив того исторические сведения о влиянии христианства на развитие буддийского монашества не оспоримы. Какой же вывод получается из сказанного? Языческие религии – это ужаснейшие карикатуры религии и свидетельствуют только о том, как глубоко может погрязнуть человек, раз отпадший от истинного Бога. И если бы монашество христианское выродилось из египетского культа Сераписа, или из неоплатонизма, или из буддизма, то странно и вовсе непонятно, как оно так быстро нашло себе сочувствие в христианской Церкви и так скоро распространилось всюду. Даже в тех местностях Европы, которые уже никоим образом не могли испытать на себе влияния ни египетского культа, ни неоплатонизма, ни буддизма, скоро возникали монастыри в громадном количестве. Нет, последнее обстоятельство особенно ясно показывает, что монашество не есть нечто восточное, а обще-человеческое и христианское.

И. П-м

Гл. 27. Ст. 1–2. Утру же бывшему, совет сотвориша все архиерее и старцы людстии на Иисуса, как убити его: и связавше его ведоша, и предаша его Понтийскому Пилату игемону. Подобным же образом сказали Марк (Мк.15:1) и Лука (Лк.23:1); а Иоанн (Ин.18:28) говорит: ведоша же Иисуса от Каиафы в претор, бе же утро; и тии не внидоша в претор, да не осквернятся, но да ядят пасху. Всю ночь водили Его и пытали. Но, вот безумие! жаждая крови и предавая на смерть, они не считали себя оскверненными, а считали осквернением войти в преторию, – отцеживая комара, глотали верблюда.

Ст. 3 и 4. Тогда видев Иуда предавый его, яко осудиша его, раскаявся возврати тридесять сребреники архиереем и старцем, глаголя: согреших, предав кровь неповинную…, увидев, что Иисус Христос осужден иудеями на смерть. Следовало бы ему раскаяться до предательства; но таков уже диавол: прежде совершения греха он не позволяет видеть зла, чтобы не последовало раскаяние, а после совершения он предоставляет эту возможность, чтобы повергнуть человека в печаль и отчаяние. Согреших, сказал Иуда, предав кровь неповинную на пролитие.

Ст. 4. Они же реша: что есть нам? ты узриши. Говоря: согреших, предав кровь неповинную, Иуда свидетельствовал, что Иисус Христос невинно умирает, и иудеи, сказавши: что есть нам? ты узриши – согласились с его свидетельством; таким образом истина была засвидетельствована врагами. Но побуждаемые гневом, они сложили всю вину на Иуду, и упоенные страстью, спешат на убийство.

Ст. 5. И поверг сребреники в церкви, отыде: и шед удавися. Сознаться в своем грехе пред всеми и бросить сребренники – было делом раскаяния, но удавиться – это дело отчаяния. Иуда узнал все зло, раскаялся и сознался в нем, но не просил прощения у Того, Кто мог даровать его. Диавол не допустил его раскаяться пред Христом, против Которого он согрешил, но удалил его еще до раскаяния, так как он не мог переносить угрызений своей совести. Ему следовало прибегнуть к милосердому Христу, а он прибегает к смерти, чтобы скорее освободиться от печальной и отчаянной жизни. И не тотчас получил то, чего так сильно желал: замеченный некоторыми он был снят с петли; затем жил некоторое время в уединенном месте и низринувшись, т. е. подавшись выше и упавши ниц, расселся по полам, и вылились все опухшие внутренности его, как говорит книга Деяний (Деян.1:18). Хотя в этом же месте написано, что Иуда приобрел землю неправедною мздою, но это было не после попытки удавиться, как некоторые думают. Объясняя это, Златоуст говорит, что земля, приобретенная неправедною мздою, есть земля горшечника, потому что тридцать сребренников, за которые она была куплена, для Иуды была мздою за неправду, которую он оказал Учителю: что может быть неправеднее предания Его? Будем же и мы, сребролюбцы, помнить, как Иуда совершил грех, и не воспользовался деньгами, и погубил свою душу.

Ст. 6. Архиерее же приемше сребреники, реша: недостойно есть вложити их в корвану, понеже цена крови есть. Не стыдились, признаются, что это цена крови, или плата за убиение. Корвана это было казнохранилище, где помещалось приносимое в дар. Полагаю, что это так называемое сокровищное хранилище (γαζοφυλάκιον), потому что =γάζα у римлян называется богатство.

Ст. 7 и 8. Совет же сотворивше, купиша ими село скудельниче, в погребение странным. Тем же наречеся село то, село крове, до сего дне. Гораздо лучше было бы для них положить сребренники в корвану, потому что самое дело не обнаруживалось бы так повсеместно; но они для обличения своего гнусного убийства купили землю, название которой громче трубы возвещает о нем. И не просто делают это, но сделав совещание. Постоянно делают совещание, чтобы никто не остался невинным. Книга Деяний (Деян.1:19) говорит, что земля та была названа Аколдама, т. е. земля крови. Следовательно, это была та самая земля, о которой говорит и книга Деяний.

Ст. 9 и 10. Тогда сбыстся реченное Иеремием пророком, глаголющим: и прияша тридесять сребреник, цену цененнаго, егоже цениша от сынов Израилев: и даша я на село скудельниче, якоже сказа мне Господь. В книге пророка Иеремии, которую мы теперь читаем этого не написано; значит написано это было в утраченной: (Может быть и из той книги, которую мы теперь читаем, это было впоследствии выброшено иудеями злонамеренно, как это случилось и с другими изречениями). Итак, первосвященники взяли цену бесценнаго Христа, Которого оценили от сынов Израилев, т. е. Израильтяне. Их называют и первосвященниками, когда Иуда сказал к ним: что ми хощете дати и аз вам предам его? и они предложили ему тридцать сребренников (Мф.26:15). Повелел (συνέταξε) мне, т. е. сказал мне Господь.

Ст. 11. Иисус же ста пред игемоном… Иоанн (Ин.18:29–31) говорит, что, когда они привели Иисуса Христа в преторию, то Пилат вышел к ним и сказал: кую речь приносите на человека сего? Отвещаша и реша ему: аще не бы был сей злодей, не быхом предали его тебе. Рече же им Пилат: поимите его вы, и по закону вашему судите ему… Они предали Иисуса Христа Пилату для убиения, а не для расследования дела. Но он не мог допустить, чтобы Иисуса Христа убили прежде расследования дела, поэтому и желает знать, в чем состоит вина Иисуса Христа; они же, не надеясь на себя, не говорят вины, а только отвечают: аще не бы был сей злодей, не быхом предали Его тебе, потому что никогда и ни в чем мы не поступаем несправедливо. Пилат, вознегодовавши на то, что они желают убить Иисуса Христа без расследования, предоставляет им самим убить. Обманувшись в надежде, они уже против желания обвиняют Его, как написал Лука (Лк.23:2), который говорит: начаша же нань вадити, глаголюще: сего обретохом развращающа язык наш, и возбраняюща Кесареви дань даяти, глаголюща себе Христа царя быти. Обрати внимание на их лукавство. Желая возбудить гнев Пилата против Иисуса Христа и таким образом скорее взять Его для убиения, они обвиняют Его в возмущении и присвоении царской власти; делают это и для того также, чтобы Пилат, испугавшись Кесаря, даже и при своем желании, но мог освободить Иисуса Христа от смерти.

Ст. 11. И вопроси его игемон, глаголя: ты ли еси Царь Иудейский? Иисус же рече ему: ты глаголеши. Ты глаголеши, ты рекл еси и т. п. безукоризненное и полное смирения согласие. Иоанн (Ин.18:33–37) и об этом рассказал подробнее: вниде паки Пилат в претор, и пригласи Иисуса, и рече ему: ты ли еси царь Иудейск? Отвеща ему Иисус: о себе ли ты сие глаголеши, или инии тебе рекоша о мне? Отвеща Пилат: еда аз жидовин есмь род твой и архиерее предаша тя мне: что сеи сотворил? Отвеща Иисус: царство мое не есть от мира сего: аще от мира сего было бы царство мое, слуги мои убо подвизалися быша, да не предан бых был иудеом; ныне же царство мое несть отсюду. Рече же ему Пилат: убо царь ли еси ты? Отвеща Иисус: ты говоришь, яко царь есмь аз. Услышав о возмущении и присвоении царской власти и испугавшись, Пилат спросил Иисуса Христа наедине, желая узнать от Него что-либо тайное. Но Иисус Христос в свою очередь спросил его: о себе ли сие глаголеши, или инии тебе рекоша о Мне? не потому, что не знал, но чтобы упрекнуть за то, что он не поставил тут же обвинителей и не заставил их представить доказательства возмущения и присвоения Им Себе царской власти, чтобы еще более посрамить их. В защиту свою Пилат говорит, что он не от себя это сказал: разве я иудей, чтобы знать Твои дела? Единоплеменники Твои и притом самые почтенные предали мне Тебя, и они сами говорят это. Затем спрашивает: что сделал, что они обвиняют Тебя в этом? Наконец Иисус Христос уничтожает подозрение в присвоении Им царской власти, говоря, что царство Его не от мира сего, и освобождает Пилата от страха. Для подтверждения этой мысли Он присоединяет такое соображение: царство от мира сего крепко своими слугами, а царство Его, как небесное, крепко своею собственною силою. Сказав: царство Мое не есть от мира сего, Иисус Христос не исключил мир из-под Своего господства, но показал, что царство Его не нуждается, подобно царствам мира сего, в служителях, не подлежит страху и не имеет конца. Затем вышедши, Пилат пытался освободить Иисуса Христа. Лука (Лк.23:4–7) говорит, что он сказал первосвященникам и народу: никоеяже обретаю вины в человеце сем. Они же крепляхуся, глаголюще: яко развращает люди, уча по всей Иудеи, начен от Галилеи до зде. Пилат же, услышав Галилею, вопроси, аще человек Галилеянин есть? И разумев, яко от области Иродовы есть, посла его ко Ироду, сущу и тому во Иерусалиме в тыя дни и т. д. Услышавши от Иисуса Христа, что царство Его не от мира сего, узнавши, что Он не имеет никаких властолюбивых планов или признаков земнаго царства, и признавши обвинение не доказанным, Пилат объявил Его невиновным. Так как Иудеи не могли представить доказательств, высказанных обвинений, то перешли к другому обвинению, говоря, что он развращает, т. е. возмущает, люди, уча. Утверждают только то, что Он учит, но не говорят, чему учит, чтобы их не осмеяли… Ирод, сделавши то, что говорит Лука, отослал Иисуса Христа обратно к Пилату, между тем как первосвященники и книжники следовали за Ним и громко кричали против Него (Лк.23:11). Пилат, созвав первосвященников, начальников и народ, сказал к ним, как повествует Лука (Лк.23:13–16): приведосте ми человека сего, яко развращающа люди: и се аз пред вами истязав ни единыя же обретаю в человеце сем вины, яже нань вадите: но ни Ирод: послах бо его к нему, и се ничтоже достойно смерти сотворено есть о нем. Наказав убо его, отпущу. Под наказанием разумеет здесь небольшое бичевание для успокоения и прекращения гнева их, чтобы, считая Иисуса Христа побежденным, они смягчили вышедшую из границ свою ярость. Но при всем этом они не меньше зверствовали, неуклонно стремясь к одной цели, т. е. чтобы скорее убить Иисуса Христа; поэтому опять лают.

Ст. 12. И егда нань глаголаху архиерее и старцы, ничесоже отвещаваше. Так как они до безумия жаждали убить Его и ничем нельзя было удержать их, Спаситель знал, что всякий ответ был бы напрасен.

Ст. 13. Тогда глагола ему Пилат: не слыши ли, колика на тя свидетельствуют? Говорит это, побуждая Иисуса Христа защититься и освободиться, так как знал, что Он легко может опровергнуть клеветы их.

Ст. 14. И не отвеща ему ни к единому глаголу. Так как сам он не мог удержать их, то ожидал от Иисуса Христа пространного ответа на свои слова. Пилат, не любя неправды, сильно желал освободить Иисуса Христа, но будучи слабым, уступал требованиям иудеев.

Ст. 14. Яко дивитися игемону зело. Правитель дивился тому, что Он показывает такую кротость и, будучи в состоянии защититься и посрамить их, добровольно молчит и терпит.

Ст. 15–17. На всяк же праздник обычай бе игемону отпущати единого народу связня, егоже хотяху. Имяху же тогда связана нарочита, глаголемаго Варавву. Собравшимся же им, рече им Пилат: кого хочете (от обою) отпущу вам; Варавву ли, или Иисуса глаголемаго Христа? на праздник, разумеется – Пасхи, так как Иоанн (Ин.18:39) говорит, что Пилат сказал: есть же обычай вам, да единого вам отпущу на пасху. О Варавве яснее говорит Лука (Лк.23:19), именно – что он был посажен в темницу за произведенное в городе возмущение и убийство. Итак, Пилат, хотя и не мог освободить Иисуса Христа, как совершенно невинного, однако пытался простить Его в праздник, как будто осужденного.

Ст. 18. Ведяше бо, яко зависти ради предаша его. Полагал и знал, что ни в каком случае не предпочтут Ему человекоубийцу Варавву. Поэтому, набравшись смелости, спрашивает: кого хощете отпущу вам? Прежде этого вопроса, как говорит Марк (Мк.15:8), народ начал кричать и просить о том, что он всегда делал для них, т. е. просьба эта состояла в том, чтобы отпустить народу одного узника. Ухватившись за этот удобный случай, Пилат решился, как сказано, спросить их.

Ст. 19. Седящу же ему на судище, посла к нему жена его, глаголющи: ничтоже тебе и праведнику тому: много бо пострадах днесь во сне его ради. Но сам Пилат видел такой сон, или потому, что был недостоин, или потому, что мог умолчать о нем, как судья, или потому, что могли не поверить сну, как будто придуманному для освобождения Иисуса Христа; а видит жена, или как более достойная, или как заслуживающая более доверия со стороны иудеев, чтобы они, поверив ей, удержались. И не просто видит она сон, но страдает, то есть мучится, чтобы муж, по крайней мере из сострадания к жене, воспротивился убийству; хотя бы они и не поверили этому сну. Ничтоже тебе и праведнику тому, то есть пусть не будет никакого спора между тобою и Им, удержись от него. Следует обратить внимание на то, что днесь (σήμερον) употреблено относительно ночи.

Ст. 20. Архиерее же и старцы наустиша народы, да испросят Варавву, Иисуса же погубят. Убийцы Жизнодавцу предпочли убийцу, и не просто убийцу, но нарочитого, то есть всем известного своими злодеяниями; до того воспламенила их зависть. Сами будучи развращенными, они развращали и народ, чтобы и за обольщение его понести наказание. Марк (Мк.15:11) говорит, что они помануша народу, то есть возбудили его.

Ст. 21. Отвещав же, игемон сказал им: кого хощете от обою отпущу вам? Он спросил и прежде; но так как они еще не ответили, потому что он был занят донесением жены, опять повторил вопрос.

Ст. 21. Они же реша: Варавву, как были научены.

Ст. 22. Глагола им Пилат: что убо сотворю Иисусу, глаголемому Христу?… Обманувшись в своей надежде, опять спрашивает о Христе и предоставляет это дело их власти, чтобы таким образом смягчить и уврачевать их, но они остаются непреклонными.

Ст. 22 Глаголаша ему вси: да распят будет… все, не только народ, но и первосвященники и старейшины. Не говорят – да будет убит, но да распят будет, чтобы и самый род смерти показывал в Нем злодея.

Ст. 23. Игемон же рече: кое убо зло сотвори?... Не будучи в состоянии склонить их, открыто им противоречит.

Ст. 23. Они же излиха вопияху, глаголюще: да пропят будет. Излиха (περισσῶς – сильно) вместо: еще сильнее (περισσοτέρως), как написал Марк (Мк.15:14). Лука сказал, что они продолжали с великим криком требовать, чтобы Иисус Христос был распят; и превозмог крик их и первосвященников.

Ст. 24. Видев же Пилат, яко ничтоже успевает, но паче молва бывает, прием воду, умы руце пред народом, глаголя: неповинен есмь от крови праведного сего: вы узрите. Очистил водою руки, показывая, что он чист и не причастен к убийству. У иудеев был обычай, чтобы такое свидетельство представляли не желающие участвовать в убийстве кого-либо. И Давид сказал: умыю в неповинных руце мои (Пс.25:6).

Ст. 25. И отвещавше вси людие реша: кровь его на нас и на чадех наших. Кровью называют осуждение на (пролитие) крови. Вот преступный голос! вот крайнее безрассудство! Они навлекают проклятие не только на себя, но и на детей своих. Но Христос принимает раскаявшихся и из них, и из детей их; и не только освобождает их от такого проклятия, но и удостаивает бесчисленных благ. Из числа их был и Павел, и бесчисленное множество уверовавших потом в Иерусалиме.

Ст. 26. Тогда отпусти им Варавву: Иисуса же бив предаде им, да его пропнут. Марк (Мк.15:15) сказал, что Пилат желал сделать угодное народу, а Лука (Лк.23:24), что он решил бить по прошению их. Бич (φραγέλλιον) – это плеть, сделанная из веревок и ремней, которою били осужденных по спине. О бичевании ясно написал Иоанн (Ин.19:1): Пилат поят Иисуса, и би (ἐμαστίγωσε) его. Сделал это, думая ослабить силу ярости иудеев, чтобы, видя нанесенное Иисусу Христу оскорбление и слыша приговор, по которому Он предавался в волю их, как сказал Лука (Лк.23:25), т. е. на распятие (в этом состояла их воля), – чтобы они смягчили свой гнев и извергли наконец из себя весь яд. Для этой же цели Пилат допустил и все последующее, именно – что на Него надели багряницу, возложили венец, дали Ему трость и другими способами ругались над Ним.

Ст. 27–29. Тогда воины игемоновы, приемше Иисуса на судище, собраша нань все множество воин. И совлекше его, одеяша его хламидою червленою. И сплетше венец от терния, возложиша на главу его, и трость в десницу его… Эту хламиду червленую Марк (Мк.15:17) назвал препрядою (πορφύραν), а Иоанн (Ин.19:2) – ризою багряною (ἱμάτιον πορφυροῦν). Это была одежда пурпурового цвета. Матфей, нисколько не разноглася, назвал этот цвет червленым (κόκκινος), или багряным, как похожий на пурпуровый, потому что это не был настоящий пурпуровый. Так как Иисус Христос назывался царем иудейским, то в насмешку над Ним, как над царем, надели на Него багряницу вместо порфиры, возложили на голову терновый венец вместо диадемы, дали в руку трость вместо скипетра и таким образом невольно выразили истину.

Ст. 29 и 30. И поклоншеся на колену пред ним, ругахуся ему, глаголюще: радуйся, царю Иудейский. И плюнувше нань, прияша трость, и бияху по главе его. Вот безподобное долготерпение! вот незлобие, превосходящее всякое описание! Иоанн (Ин.19:3) говорит, что Его также били по ланитам. Всякие оскорбления наносили Ему беззаконники, желая угодить ненавидящим Бога иудеям. Один только Иоанн (Ин.19:4–16) рассказал и то, что следовало непосредственно затем, как опущенное другими, говоря: изыде убо паки вон Пилат, и глагола им: се извожду его вам вон и пр… до того места, где сказано: тогда убо предаде его им, да распнется. Отсюда видно, что Пилат дважды предавал Иисуса Христа на распятие; но сначала – притворно по вышеуказанной причине, а после того как, испробовавши все меры, увидел, что они совершенно непреклонны, и в конце концов услышал от них: аще сего пустиши, неси друг Кесарев: всяк, иже царя себе творит, противится Кесарю (Ин.19:10), тогда уже и в самом деле предал Его им на распятие. Поэтому также в первый раз просто предал Его, а во второй – предал Его им. Много мер испробовал Пилат, чтобы освободить Иисуса Христа от всякой ответственности, и всячески старался, чтобы Он не был убит; но ему должно было воспрепятствовать судебным порядком: не уступать тем, которые поступали несправедливо, и не предавать того, в котором, по его же собственному свидетельству, не было вины, заслуживающей смерти (Ин.12:6). А что Пилат мог и не предать Иисуса Христа, это видно из его же слов: не веси ли, яко власть имам распяти тя, и власть имам пустити тя (Ин.19:10)? Поэтому Иисус Христос и не освободил его от ответственности, сказавши: предавый мя тебе болий грех имать... (ст. 11), т. е. грех больший, подразумевается, твоего греха. Не оправдывает Пилата и обвинение Иисуса Христа в присвоении царской власти. Услышавши об этом, он должен был призвать обвинителей, потребовать доказательств и поискать каких-нибудь признаков, свидетельствующих о желании Иисуса Христа присвоить власть, например, что Он созывал войска, собирал деньги, приготовлял оружие и т. п. А он, лишь только услышал, малодушно испугался и, оставивши не исследованным такое обвинение, поверил и был этим поражен. Чем более жестоки и дерзки были иудеи, тем более он был робок и труслив, а оттого легкомыслен и податлив. Найди также рассказ о том, что прежде этого помещено, как мы сказали, у Иоанна; все это весьма полезно и для изложенного здесь.

Ст. 31. И егда поругашася ему, совлекоша с него багряницу, и облекоша его в ризы его: и ведома его на пропятие. Снявши с Него багряницу, сняли конечно и венец. Иоанн говорит (Ин.19:16), что поемше Иисуса и ведома (в претор), так как иудеи заботились и о том, чтобы казалось, что Иисус Христос выведен осужденным оттуда.

Ст. 32. Исходяще же обретоша человека Киринейска, именем Симона: и сему задеша понести крест его. Марк (Мк.15:21) прибавил: отца Александрова и Руфова. – Лука (Лк.23:26): шедшаго с поля. Иоанн (Ин.19:17) сказал: И нося крест свой, (Иисус Христос) изыде… Сначала возложили крест на Него, как на осужденного, и Он, неся крест свой, вышел, но потом, встретивши Симона, заставили его нести. Лука сверх того прибавил (Лк.23:27–29): идяше же во след его народ мног людей, и жены, яже и плакахуся, и рыдаху его. Обращся же к ним Иисус, рече: дщери Иерусалимски, не плачитеся о мне, обаче себе плачите и чад ваших: яко се дние грядут и т. д… Не плачитеся ἐπ᾽ ἐμέ (надо Мною), т. е. обо Мне, но о себе и о детях своих, потому что вот приходят дни, именно – разрушения Иерусалима.

Ст. 33. И пришед на место нарицаемое Голгофа... Это место было недалеко от города, как написал Иоанн (Ин.19:20).

Ст. 33. Еже есть глаголемо, краниево место. Еже, т. е. имя Голгофа, глаголемо, или сказаемо (μεθερμηνευόμενον), как сказал Марк, т. е. по переводу с еврейского языка, значит место Головы. Некоторые говорят, что там умер и лежит Адам и по домостроительству Божию там, где пал от смерти древний Адам, был поставлен трофей нового Адама против смерти, т. е. крест.

Ст. 34. Даша ему пити оцет с желчью смешен: и вкушь, не хотяше пити. Марк (Мк.15:23) говорит, что Ему давали пить вино со смирною; но Он не принял. И то, и другое предлагали Ему в насмешку, как бы для восстановления упадающих сил. Уксус смешали с желчью, чтобы он был острый и горький. Все это указывало на язвительность и ненависть иудеев, так как и смирна тоже весьма горька. Все вышеуказанное предложили Иисусу Христу прежде возведения Его на крест, как сказали Марк и Матфей, а после возведения на крест дали Ему только уксусу, как опять-таки говорят они (Мф.27:48; Мк.15:36), а также Лука (Лк.23:36) и Иоанн (Ин.19:29). Следует обратить внимание и на то, что не принявши вина со смирною, так как это не имело никакой цели, Иисус Христос теперь отведал уксусу с желчью только ради желчи, чтобы исполнилось писание: и даша в снедь мою желчь (Пс.68:22), – а когда был распят, испил только уксусу, ради того, что написано дальше: и в жажду мою напоиша мя оцта. Конечно, когда Иисус Христос отведал уксусу с желчью, то по-видимому, исполнились оба эти изречения; но там написано: в жажду, а Он не ощущал жажды до возведения на крест, а после того. Поэтому Иоанн (Ин.19:28) сказал: Ведый Иисус, яко вся уже совершишася, да сбудется писание, глагола: жажду. Сначала сами предлагали Иисусу Христу вышеуказанное питие в насмешку, как мы сказали, а потом, услышавши, что Он жаждет, поднесли Ему уксус. Но если написано: даша в снедь мою желчь, т. е. чтобы есть, то почему они дали Иисусу Христу желчь выпить? Полагаю, что кусочки сухой желчи были размочены в уксусе, чтобы уксус служил вместо вина, а кусочки желчи – вместо хлеба, так что они подавали собственное питье, но вместе с тем и пищу. Совершенно ослабев выпить, мы обыкновенно даем вино, набросавши туда хлеба, чтобы они сначала выпили вино, а потом съели и хлеб. Если же мы не так будем понимать это, то нигде мы не найдем повествования о том, чтобы Иисусу Христу давали желчь в пищу; разве только кто-либо будет понимать желчь в таинственном смысле, как горечь, которую они давали Иисусу Христу в пищу, т. е. вместо пищи ежедневно огорчали Его.

Ст. 35. Распенши же его, разделиша ризы Его, вергше жребия. Весьма близко к этому говорит и Лука (Лк.23:34). Марк (Мк.15:24) сказал: метающе жребий о них, кто что возьмет. Но эти евангелисты просто и не разграничивая написали, что распинатели разделили и что бросили жребий, а Иоанн (Ин.19:23–24) об этом предмете написал яснее: воины же, когда пропяли Иисуса, прияша ризы его, и сотвориша четыре части, коемуждо воину часть, и хитон (т. е. прияша). Бе же хитон не швен, свыше исткан весь. Реша же к себе: не предерем его, но метнем жребия о нем, кому будет; да сбудется писание глаголющее: разделиша ризы мои себе, и о иматисме моей меташа жребия. Одни только одежды Иисуса Христа были разделены, хотя они были и хуже одежд разбойников, чтобы исполнилось пророчество о них Давида. Разделяли их, конечно, насмехаясь, как будто царские одежды; но все это устроилось так, чтобы исполнилось, как сказано, пророчество о них. Одежды разделили, а о не сшитом хитоне, который пророчество назвало одеждою (ἱματισμὸν), бросали жребий. Но сколько было одежд, этого не указал ни один из евангелистов. Некоторые говорили, что их было пять: четыре были разделены между четырьмя воинами, а пятый был этот не сшитый хитон. Но это мнение представляется невероятным, особенно в виду того, что Спаситель довольствовался малым, между тем как во столько одежд не одевался никто даже из других людей. Поэтому мы предполагаем, – и может быть это не слишком далеко от действительности, – что всех одежд было три: одна – вот этот не сшитый хитон, прямо прилегающий к телу, затем другая одежда на этом хитоне и наконец поверх этих двух третья, верхняя… Этот хитон по преданию отцов был делом Богоматери; он был соткан с самого верху, т. е. ткань начиналась от шеи и шла вплоть до ног. На этом основании изъясняют его аллегорически, говоря, что воспринятая от Богоматери только плоть была соткана свыше, т. е. с неба имела соткавшее ее божество, или – была соткана Богом, а не человеческим семенем. Две другие одежды распинатели разделили на четыре части, предварительно разодравши их. Сказавши относительно не сшитого хитона: не предерем его, показали, что другие одежды они разодрали. Поделили их не так, как драгоценные одежды, и не удержались от того, чтобы их не разорвать, но делили насмехаясь, как выше было сказано. Как будто не имеющие никакой цены разделили драгоценные одежды, через которые совершились столь великие чудеса; но и тогда сила их удерживалась. Некоторые недоумевают, как это оказалось, что Иисус Христос, давши апостолам заповедь не приобретать двух одежд (χιτῶνας), Сам имел больше? Таким следует ответить, что и Сам Он имел один только хитон, который непосредственно прилегает к телу, а остальные одежды. Были не хитоны, а верхние; только хитон есть собственно нижняя одежда. Так нужно думать и относительно остальных одежд (т. е. что каждой из них было по одной). Смотри, как все тело Спасителя было поругано: голова – терновым венцом и ударами трости, лицо – заплеваниями, ланиты – ударами, уста – желчью и уксусом, ухо – бранью, шея – заушаниями, спина и грудь – бичеванием, руки и ноги – гвоздями, ребро – копьем, как повествует Иоанн (Ин.19:34), – остальные части – одеянием в хламиду и обнажением, а все тело – торжественным распятием. Поэтому, когда нас поносят, бесчестят или выставляют на позор, то и мы, помня все это, отвергнем всякое раздражение, имея в виду то, что Иисус Христос был Бог, а мы – люди, Он Владыка, а мы рабы, Он безгрешен, а мы грешны, Он пострадал от слуг, а мы от сослужителей, Он пострадал за нас, а мы за себя, Он – пред иудеями, римлянами и греками, а мы пред немногими, или по крайней мере не пред столь многими (Толкование святого Максима). Сотканный сверху хитон есть связь между собою и ткань добродетелей, сотканная благодатию свыше и покрывающая собою наш разум; этот хитон часто снимают с нас убийцы наши – демоны чрез небрежение и леность, но им не позволяется раздирать его так, чтобы мы вовсе уже не знали добродетели; поэтому мы всегда знаем добродетель, хотя и не облекаемся ее покровом. Разорванные одежды означают внешнюю одежду чувственных богатств, разделяемую на четыре стихии мира; страстно пользоваться ими убеждают нас люди, издевающиеся над нами и осквернившие себя убийством. В другом смысле – сотканным сверху хитоном может быть душа каждого человека, как вдохнутая в него свыше; она не сшита, как простая и не сложная, – не разрываема, как бессмертная: а разделенная одежда – это тело, как разлагающееся посредством тления на четыре стихии.

Ст. 36. И седяще, стрежаху Его ту. Стерегли, чтобы кто-нибудь не снял Его.

Ст. 37. И возложиша вверху главы его вину его написану: Сей есть Иисус, Царь Иудейский. (Письмена надписи показывали в распятом Царя практической, теоретической и богословской мудрости: практическую обозначала римская надпись; пророк Даниил видел царство римское, как самое сильное, а сила относится уже к практике. Теоретическую мудрость обозначала надпись греческая, так как теория была развита у греков более, чем у других народов, – а богословскую-еврейская, потому что евреи были самыми великими богословами между всеми другими народами). Приближенные Пилата, вырезав на дощечке причину, по которой Иисус Христос был распят, выставили на кресте, чтобы ее могли читать все присутствующие и мимоходящие. Марк (Мк.15:26) говорит: и бе написание вины его написано: царь Иудейск, а Лука (Лк.23:38) говорит: бе же и написание написано над ним письменами Еллинскими и Римскими: сей есть царь Иудейск. Написано было это на трех языках потому, что в городе тогда было много греков и римлян. Иоанн (Ин.19:19–21) говорит: написа же и титла Пилат, и положи на кресте, бе же написано: Иисус Назорянин, Царь Иудейский. Сего титла мнози чтоша от Иудей, яко близ бе место града, идеже пропяша Иисуса: и бе написано еврейски, гречески, римски. глаголаху убо Пилату архиерее Иудейстии: не пиши: царь Иудейский; но яко сам рече: царь есмь Иудейский. Отвеща Пилат: еже писах, писах. Титла (τίτλος) по-римски значит причина, вина (causa – αἰτία). Близ бе место града, идеже пропяша Иисуса – нужно расставить слова так: близ города было место, где был распят Иисус. Итак, Пилат написал вышеуказанную вину и, прибавив к кресту, сделал ее известною для всех, чтобы иудеи по своему коварству не могли приписать Иисусу Христу другой какой-либо вины. Этим он и уступал иудеям, и вместе с тем защищал Иисуса Христа, показывая, что Он был распят по зависти. Так как выставленная пред всеми надпись ясно указывала на Его царство, то первосвященники иудейские пытаются извратить эту надпись, говоря Пилату: не пиши: царь Иудейский, чтобы не подумали, что это истинная надпись, но яко сам рече: царь есмь Иудейский, чтобы считали ее ложной. Но не убедили его в этом случае, потому что он ответил: еже писах, писах, т. е. не переменю написанного. Без сомнения, по божественному промышлению надпись была положена только на кресте Иисуса Христа. Так как все три креста тогда были зарыты вместе, то найденный много времени спустя крест Господень прежде всего был узнан по надписи…

Ст. 38. Тогда распяша с ним два разбойника, однаго одесную и единого ошуюю. И это было сделано по старанию иудеев, чтобы, вися посреди разбойников, и Сам был сочтен разбойником, и чтобы общность наказания свидетельствовала о Нем, как будто о сообщнике их злодейства. Поэтому и всенародно распяли Его, как говорит Лука (Лк.23:25): и стояху людие зряще, – и устроили так, что Он был распят руками воинов, и делали все, чтобы только распространить между всеми худое мнение о Нем. Здесь же исполнилось пророчество Исаии (Ис.53:12), которое говорит: и со беззаконными вменися. Два разбойника служили образами двух народов – древнего и нового. Первый умер, произнес хулу на Иисуса Христа, а второй наконец признал Его Богом; Сам же Он был повешен посреди их, т. е. был между ветхим и новым заветом.

Ст. 39 и 40. Мимоходящии же хуляху его, покивающие главами своими и глаголющие: разоряющий церковь и треми денми созидаяй, спасись сам: аще Сын еси Божий, сниди со креста…, мимоходящие тою дорогою иудеи. Марк (Мк.15:29) сказал, что они говорили: уа, разоряяй церковь и т. д. Уа означает насмешку и издевательство. Говорили это, представляя Его, как бы лжецом.

Ст. 41 и 42. Такожде же и архиерее ругающеся с книжники и старцы и фарисеи, глаголаху: иныя спасе, себе ли не может спасти… Сказано: такожде по причине злословия их, потому что они также злословили, хотя и в других словах. Говорили: иныя спасе, желая оклеветать чудеса Иисуса Христа, как будто совершенныя волшебством.

Ст. 42. Аще царь Израилев есть, да снидет ныне со креста, и веруем в него. Это говорили ради надписанной вины. Так как они не могли переменить надписи, то стараются показать, что она ложна, потому что означала невозможное. Без сомнения, Иисус Христос сошел бы со креста, если бы они уверовали в Него.

Ст. 43. Упова на Бога: да избавит ныне его, аще хощет ему: рече бо, яко Божий есмь Сын. Что предсказал от лица их Давид, то теперь они сами говорят, приводя в исполнение это пророчество; именно там написано: упова на Господа, да избавит его: да спасет его, яко хощет его (Пс.21:9). Говорили с упреком: Он уповал на Бога, как Его сын; пусть теперь спасет Его, и говорили не потому, чтобы Бог не мог спасти Его, а потому, что будто бы Он не был Сыном Божиим. Вот беззаконные и даже пребеззаконные! Значит, ни пророки не были пророками, ни праведники праведниками, так как Бог не освободил их от опасностей; но они и были, и подвергались опасностям по различным причинам божественнаго домостроительства.

Ст. 44. Тожде же и разбойника распятая с ним поношаста ему…, тожде вместо: таким же образом. Диавол возбуждал против Иисуса Христа не только иудеев, но и римских воинов, и даже разбойников, распятых вместе с ним, раздражал против Него. Матфей и Марк (Мк.15:32) говорят, что оба разбойника поносили Иисуса Христа; а по сказанию евангелиста Луки (Лк.23:39–40) один злословил Его, а другой напротив унимал злословящего. Сначала, забыв о своем собственном несчастии, оба они по своей жестокости поносили Иисуса Христа, так как и они были иудеи, а может быть даже в угоду иудеям, чтобы те сняли их; но потом один из них раскаялся, так как с одной стороны вспомнил о чудесах Иисуса Христа и непорочной Его жизни, с другой стороны слышал, что Он даже молился за своих распинателей, как написал Лука (Лк.23:34), и сверх того видел, что в воздухе водворилась тьма вопреки естественному порядку.

Ст. 45. От шестого же часа тьма была по всей земли до часа девятого. Случилось это после насыщения дерзкими насмешками, чтобы, успокоив гнев, они могли извлечь какую-нибудь пользу из чуда. Совершить это, вися на кресте, было большим чудом, чем сойти с креста. Если бы даже иудеи предполагали, что совершил это чудо не Иисус Христос, а Сам Бог, то и в этом случае они должны были устрашиться и понять, что Бог гневается за Него. Не могли также они сказать, что это было естественное затмение солнца, которое бывает мгновенно и в известной местности и не бывает в четырнадцатый день месяца. Эта тьма продолжалась часа три, была по всей земле и при том в четырнадцатый день месяца, когда по причине полнолуния не мыслимо затмение солнца по естественным законам природы.

Ст. 46. О девятом же часе возопи Иисус, гласом велиим, глаголя: Или, Или, лима савахфани? еже есть, Боже мой, Боже мой, вскую мя еси оставил? Это изречение Давида. Произнес по-еврейски, чтобы оно было понятно одним евреям, знающим писания Давида. Марк написал (Мк.15:34): елои, елои. Или значит Боже мой, а елои – Бог мой. Измученный страданиями от гвоздей, Иисус Христос, как человек, говорит: Боже мой, Боже мой, вскую мя еси оставил? т. е. зачем Ты ниспослал Меня, чтобы так страдать. Сказал это, уверяя, что как истинно Он вочеловечился, так и был распят истинно, а не призрачно, как говорили многие из еретиков. Он и не возопил бы так, если бы не чувствовал боли. Можно и иначе сказать: умирая уже за людей, Иисус Христос воскликнул это в лице рода человеческого; в Себе Самом, говорит Григорий Богослов, Он изображает то, что свойственно нам, потому что прежде мы были оставлены и отвергнуты, а потом, т. е. теперь, мы опять приняты и спасены страданиями Иисуса Христа.

Ст. 47. Нецыи же от ту стоящих слышавше, глаголаху, яко Илию глашает сей. Это были римские воины, не понимавшие еврейских слов.

Ст. 48. И абие тек един от них, и прием губу, исполнив же оцта, и вонзе на трость, напаяше его. Сделал это, как делали и прежде в насмешку, как бы облегчая Его, или чтобы горечь уксуса служила увеличением Его страдания.

Ст. 49. Прочии же глаголаху: остави, да видим, аще приидет Илиа спасти его. Марк (Мк.15:36) говорит, что сам подававший сказал: оставите, да видим, аще приидет Илиа сняти его. Вероятно, говорили это и они, и он.

1) Нужно ли надевать епитрахиль для чтения «входной»?

Нам кажется странною и непонятною причина, вследствие которой мог бы возникать и возникает в пастырской практике этот вопрос. Ведь в Служебнике, постоянно находящемся под рукою у каждого священнослужителя, содержатся положительные и определённые указания относительно того, чтобы священник совершал «входное» без епитрахили? В чине божественной литургии (Злат.) определённо говорится, что «времени наставши» священник входит в храм и, ставши пред царскими дверьми и сделавши три поклона, совершает так называемое «входное», а затем входит в алтарь северными дверьми, совершает три поклона пред св. престолом, целует св. Евангелие и св. трапезу и начинает облачаться в свящ. одежды – надевает подризник, епитрахиль и т. д. Отсюда, кажется, ясно видно, что для чтения «входной» священнику не нужно надевать епитрахили. И в Архиерейском Чиновнике столь же определённо говорится, что архиерей совершает «входное» хотя и в мантии, но без епитрахили, и что только по совершении «входной» архиерей слагает с себя клобук, мантию, панагию и рясу, и начинает облачаться в свящ. одежды – в подризник, епитрахиль и т. д. Находим не лишним заметить при этом, что по Чину божественной литургии, хотя и положено, чтобы иерей по «входной» сначала облачался во все священные одежды, а потом уже отходил к предложению и приступал к совершению проскомидии, но некоторые священники, как нам приходилось видеть в сельских приходских церквах Тверской губернии, совершают проскомидию не в полном облачении – без фелони или ризы. Такое отступление от чиноположения церковного было замечено в 70-х годах преосвященным Антонием и в Смоленской епархии (церк. преосв. Антония духовенству Смоленской епархии от 19 ноября 1866 г.).

2) Должно ли читать рядовое Евангелие, если литургия служится по усопшем?

Поминовение усопших в третий, девятый, сороковой и годовой день по смерти их или в другое время должно совершаться, по определению большого Московского собора 1667 г., следующим образом: «Егда совершается поминовение усопших, третины, девятины, сорочины, годины, или в ино время восхощет кто поминати родители своя, по вечерни бывает панихида, служба вся, якоже и на погребении, кроме стихир, блаженн, Апостола и Евангелия, и целования, в конце же службы или по отпусте ходят и на гроб, поюще „Со духи праведных“ и прочая, диакон ектению: „Помилуй нас Боже“ и прочая, священник молитву „Боже духов“, возглас: „Яко Ты еси воскресение“ и отпуст по обычаю заупокой. На утре совершается святая литургия о усопших, и во святей литургии чтется Апостол и Евангелие дне и усопшему, святому же на литургии не чтется ни Апостол, ни Евангелие того ради, от панихиды ввечер оставляется Апостол и Евангелие, яко да чтется на святей литургии». (Деяния Моск. собора 1667 г. Церковь. 1874 г. л. 70; срав. «Пособие к изучению Устава богослуж. Правосл. Церкви» прот. Конст. Никольского. Изд. 3-е, СПБ. 1874 г. стр. 734 прим.). Таким образом, по определению большого Московск. собора 1667 г., на заупокойной литургии непременно должно читать сперва дневные-рядовые Апостол и Евангелие, а потом – заупокойные. И по указанию существующего Типикона в последовании заупокойной службы-простой субботней требуется, чтобы на литургии прочитываемы были как рядовые Апостол и Евангелие, так и «заупокой» (См. Тип. гл. 13). Вообще Церковь, желая, чтобы в году были прочитаны весь Апостол и Евангелие, не позволяет отменять рядовых на литургии (Тип. гл. 58), кроме некоторых случаев, которые она указывает в Уставе.

Один из сельских священников просит нас разъяснить значение слова вресноту́, не встречающегося ни в славянской Библии, ни в церковно-богослужебных книгах, исключая одного раза в молитве на вечерне в Пятидесятницу. По словам Миклошича, слово это происходит от имени существительного ресь-нота́ или рес-нота́, равнозначащего греческому существительному ἀλήθεια и латинскому veritas; по рес-ноте́ – ὑπὲρ τῆς ἀληθείας. «Словарь Академии Российской, по азбучному порядку расположенный» (ч. V, стр. 1130, изд. 1822 г.) указывает следующие значения этого существительного – пристойность, достоинство, истина (в славянском наречии: resen – истинный, действительный; resnica – истинность, действительность): «человека от рестноты» (см. Лаврентьевскую Летопись). – Отсюда наречие въ-вресноту́, или, с опущением ъ, вресноту́, равнозначащее греческим наречиям ὄντως, κυρίως, – действительно, самым делом, по достоинству, подлинно, истинно (Miklosich; ср. «Словарь Академии Российской», ч. I, стр. 730, изд. 1806 г.): «Твое бо яко воистинну и великое вресноту́ таинство»… и т. д., читается в вышеозначенной молитве в праздник Пятидесятницы; или в «Дополнениях к истории Петра Великого» (3, 198): «И вресноту́ рещи можно»… и т. д.

Редактор Ректор Киев. Дух. Семин. Архимандрит Ириней.

Дозволено цензурою. Киев, 1 апреля 1886 г. Цензор прот. М. Богданов.

Тип. Г. Т. Корчак-Новицкого, Михайлов. ул., собств. дом.

У приходского пастыря никогда не бывает недостатка в случаях и поводах подать утешение тому или другому из своих пасомых. Достаточно в мире слез, скорбей и горестей! Не прекратились моления с воплем крепким и со слезами, подобные слышанным на Масличной горе; продолжаются горести и скорби, подобные скорбям вдовы Наинской, Марфы и Марии; не редки и страдания, подобные страданиям Иова. У пастыря всегда есть кого утешать, т. е. доставлять силою слова Божия душевное успокоение, облегчение и врачевание. Пастырское утешение, впрочем, совсем иного рода, чем какое предлагают в свете. Мирские утешители обыкновенно умеют рекомендовать только немую покорность судьбе, или же указывают на всеутешительницу – время. В тех же случаях, когда постигшее кого-либо испытание продолжается долгое время, когда, напр., болезнь не показывает существенного изменения ни к худшему, ни к лучшему, и когда участию и без того уже утомляется, вместо утешения, стараются отыскивать причины замедления в выздоровлении, указывая их в поведении больного, в его нетерпеливости, изнеженности, или в окружающей его обстановке. Еще суровее и жестче бывают такие утешители, когда их речи обращены к лицам, которых скорбь о своих покойниках долго не перестает томить душу. Не таковы пастырские утешения; они почерпаются из Слова Божия и не претендуют на то, чтобы магически прогонять всякую скорбь. Страдания людям посылает Бог, и потому их нужно переносить; а если бы было средство мгновенно уничтожать их, они не достигали бы тогда своей цели. Большая часть духовных страданий имеют свое основание в психической жизни, напр., страдания о потере члена семейства, причем часто весьма сильно расстраивается психическая жизнедеятельность. Слово Божие не уничтожает мгновенно таких страданий, как не исцеляет вдруг и чисто телесных болезней. Поэтому и такой христианин, который твердо верует в божественный промысл и вечную жизнь, может тяжело страдать, как человек. Мы дух и плоть. Священник, у которого достало силы самому погребсти свое единственное дитя и при этом сказать даже назидательное поучение о надежде на воскресение, дома разражается горьким плачем и потоком слез; но это не значит, что он скептик или лицемер. К человеку, который с плачем и рыданием является к нам, нельзя относиться как к неверующему, а тем более делать ему упреки за его рыдания и вопли. Плач и слезы нужно отличать от ропота. Кто ропщет, т. е. жалуется на свою судьбу, как незаслуженную, и этим прямо или косвенно делает упреки Господу Богу за направление жизни своей, тот не в утешении нуждается, а в обличении и вразумлении, будет ли скорбь его новая или устарелая. Плач же, служащий естественным выражением испытываемой скорби, ничего не содержит в себе ропотного. Сыны израилевы 40 дней оплакивали Моисея на полях Моавитских; это были для них дни плача и слез. Но в Писании не сказано, чтобы это действие их было противно Богу. Слезами о покойнике близкие к нему выражают с одной стороны свое горестное сочувствие и сострадание к испытанным покойником предсмертным мучениям и сожаление о том, что потерял он с земною жизнью; но с другой стороны, плачущий в сущности думает только о своей собственной скорби. Всякое страдание вызывает в человеке потребность выразить его как-нибудь, высказать испытываемое горе, и это несколько облегчает скорбь. Но для этого нужно, чтобы кто слушал наши скорбные излияния, кто бы с участием относился к нашим словам. Ближайшие родственники часто неохотно слушают: к кому же больше обратиться, как не к священнику? Этим и начинается деятельность пастыря. Он внимательно должен выслушать все, что будут говорить ему. Конечно жалующиеся любят преувеличивать, по крайней мере, если смотреть на скорби их с точки зрения безучастного зрителя. Но не должно порицать того, кто, стоя в глубине мрачной долины, думает, что зашло солнце. Нисколько вы не поможете плачущему замечанием на его преувеличение, а тем менее вступив в спор с ним; в некоторых случаях он справедлив будет утверждать, что его не понимают. Утешение единственно возможно при том условии, когда вы, спокойно выслушивая поведующего вам свое горе, – причем можно положить границы частым повторениям одного и того же, – убедите его, что вы хотите знать его страдания, хотите утешить его действительно.

Друзья Иова начали свои утешения ему тем, что молчаливо слушали речи его, причем оказалось, что в первые семь дней они поступали правильнее, чем после. Конечно не найдется у священника столько времени, да и не потребуется, на выслушивание того, что будут говорить приходящие к нему за утешением его прихожане; но во всяком случае он должен дать время высказаться пришедшему, поделиться с ним своим горем, чтобы знать индивидуальный характер его горя и чтобы утешения могли быть действенными. Не следует думать, что, допуская скорбящего высказывать свое горе, мы содействуем возбуждению и усилению его горя. Для выслушивающего действительно подробности об испытываемом горе могут иногда произвести неприятное душевное возбуждение; но страждущему это служит облегчением. Написано: плачьте с плачущими. В этих словах так прекрасно совпадает чисто человеческое с христианским. Нет никакого права это наставление понимать только в несобственном смысле, хотя слезы и не всегда в нашем распоряжении. Все дело – в сердечных чувствах; важно здесь уменье сочувственно снизойти в глубину чужого горя и не обнаружить своей леденящей холодности, когда страждущий изображает испытываемое им горе. Это редким удается из самых благонамеренных утешителей. Многие, являясь в роли утешителей, хотят сколько возможно скорее, за один раз, вырвать горе из сердца, т. е. хотят впавшего в яму вытянуть острым крючком, причем, понятно, только ранят его, вместо того, чтобы дать себе труд сойти к нему и подвязать его спасительным поясом, чтоб потом осторожно вытянуть его. Многие очень боятся слез и убегают их; отвыкнув сами от слез, они не могут видеть их и в других, вообще не могут их терпеть. Вызываемые естественным чувством слезы некоторым кажутся сентиментальностью, особенно если плачет мужчина. Это потому, что мы еще в школе приобрели склонность искать своих идеалов жизни у древних римлян и стоиков. Повествования о древних героях, так мужественно подавлявших свои естественные чувства, с пользою могут конечно служить для школьных целей; но для нас они совсем не могут быть образцами: таких образцов мы должны искать для себя в Святой Истории. И мы видим, что Иисус Христос плачет у гроба Лазаря, апостол Павел служит Господу со слезами, убеждает со слезами и пишет со слезами; в Ветхом Завете таких примеров весьма много. И святым отцам, и учителям Церкви не были чужды слезы, как мы видим это из их творений, особенно из церковных песней, и это не всегда были покаянные слезы. Таким образом и сами не будем стыдиться слез, а еще менее препятствовать плакать тем, у кого слезы невольно льются от испытываемого горя, коль скоро плач их не переходит, как бывает иногда, в дикий необузданный вопль, отзывающийся комедиантством. Не следует при этом забывать, что способность плакать имеют новички в страданиях, а также и те, у которых сохранилось крепкое доверие к человечеству. А кто узнал людской эгоизм и бессердечие, тот переносит свои страдания молча, хотя, впрочем, достаточно бывает одного только легкого нажима на покров их сердца, чтобы потекли потоки слез… Но где же граница между искренними, естественными слезами и сантиментальностью? Отношения пастыря к последней должны быть совершенно иные, чем к искренним слезам. Искренность слез не зависит от того, как давно постигло горе, продолжающее вызывать слезы. Тут все зависит от глубины скорби, а также и от состояния нервов, так что нельзя установить границы, за которою излияние скорби слезами было бы не искренне. Трудно также теоретически определить, какие слезы нужно считать не заслуживающею внимания сантиментальностью, хотя практически это далеко не трудно. Как скоро расстраивается у страдальца сила воли, когда у него исчезает охота и способность к труду, явно, что здесь уже не нормальное, а болезненное душевное явление. В этом случае утешающему не столько нужно обращать внимания на речи страждущего о будущем, сколько направлять его мысль к обязанностям его звания и деятельности в настоящем. Скорбящая мать, продолжающая исправно вести домашнее хозяйство, внимательная к своим детям, но в течении одного уже года не перестающая горько плакать на могиле своего дитяти, нуждается в утешениях совсем иного рода, чем тот священник, который по смерти своей жены не хотел являться в церковь для богослужения и только после увещаний благочинного стал совершать требы… Больной, не перестающий жаловаться на свои страдания, но исполняющий однако обязанности своей службы, или по крайней мере желающий исполнять их, душевно здоров; но нельзя сказать сего о том, кто заявляет желание умереть поскорее. В отношении к таким слабым, бесхарактерным натурам очень у места резкое слово, способное возбудить их жизнедеятельность; в таких случаях священник может разделить свой труд с врачом. Есть врачи, которые это прекрасно понимают и много могут помочь врачу духовному.

При всяком почти печальном случае находятся такие утешители, которые в самых банальных фразах предлагают горюющим вздорные утешения, никого не утешающие, хотя выслушиваемые терпеливо, именно: забвение, развлечения и т. п., и конечно всегда попусту: таких утешений никто не принимает к сердцу. По указанию опыта, на успех могут рассчитывать те утешители, которые плачут с плачущими. Трудно вообще избежать ошибок в этом деле даже опытному пастырю. Одному молодому священнику жаловался прихожанин его, по ремеслу столяр, что несмотря на свои далеко не старые лета, он не в состоянии дольше продолжать свое ремесло; не будучи больным, он чувствовал заметный и постоянный упадок сил. Так как молодая и легкомысленная жена его заявляла священнику, что муж ее, вообразив себе не знать что, постоянно твердит о своей болезни, то священник в своих беседах направлял все к тому, чтобы вывести его из такого мрачного состояния, возбудить доверие к жизни, причем указывал ему, что он может трудиться, обладая для того достаточной силою и т. п. Спустя три недели, однако, этот столяр умер; плохо питаемое и обессиленное работою тело его не могло перенести слабого воспаления легких. Жена же его, лишившись кормильца, в отчаянии рвала на себе волосы. Главным источником утешения всегда будет Слово Божие, и оно всегда будет иметь свое действие, если только скорбящий заметит, что утешающий его принимает в нем сердечное участие. Но подальше всякую проповедь, проповеднический тон, всякий пафос; в комнате больного и у постели умирающего нельзя так громко говорить, чтобы и на улице слышно было; речь в полголоса – самое лучшее. Нельзя утешать только текстами, особенно с общим содержанием и не прямо соответствующим данному случаю. Не следует обнадеживать также скорым или немедленным прекращением страданий, напротив, нужно умеючи указать на то, что Господь всегда подле нас, что Он не оставляет нас и в мрачной юдоли скорби и горя и что, находясь под Его рукою, нельзя терять мужества. Только тогда, когда мысль о благом промысле Божием в нашей жизни укрепится и утвердится в душе, можно переходить и к внушению того, что предлагает христианская надежда, т. е. к будущему воскресению и вечной жизни по вере в Иисуса Христа. Исследуйте точнее, о чем собственно скорбят оплакивающие своих покойников. Несмотря на то, что они все говорят о покойнике, но собственно о его судьбе здесь гораздо менее заботливости, чем о своей собственной. Каждый обыкновенно оплакивает свою личную потерю. «Что мне с того, – сказала одна простая женщина священнику в грубой, но выразительной речи, – что дитя мое у Бога, у меня его нет!»... Судьба отшедших душ обыкновенно заботит преимущественно тех, которые глубже проникнуты христианскими мыслями, чувствами и надеждами. Священнику в обыкновенных случаях следует избегать решительных ответов, часто предлагаемых о загробной судьбе того или другого покойника, указывая на веру и учение Церкви о загробной жизни. Только о детях, умерших в благодати крещения и относительной невинности, можно прямо говорить, хотя и не с безусловною уверенностью, о их блаженстве и о соединении с Тем, Кто так любил детей, о чем и следует говорить при гробе детей. У одра умирающих и при тяжелых случаях скорби вместо всякой речи достаточно бывает одного молитвенного вздоха. Продолжая дело утешения, нужно нежною рукою и без всякого диспутирования рассеивать облако, большею частью висящее над головою страждущих, указывать на то, что должно быть благодарным Богу за посланные испытания. Только не следует впадать в преувеличение, уверяя, напр., плачущего о смерти близкого себе лица, что совершившееся все к лучшему. Это значило бы издеваться над карающею рукою Божиею. Умеючи можно довести скорбящего до того, что телесная печаль (которая, впрочем, не тождественна с печалью мира сего (2Кор.7:10) хотя и может перейти в таковую) сделается печалью по Боге, и слезы печали превратятся в слезы покаяния, чего и нужно желать достигнуть.

Утешение нужно повторить через известные промежутки времени. При этом всегда нужно начинать выражением обычного человеческого участия. Старушке вдове отрадно слышать от пастыря, что он не забывает покойника, когда все знакомые давно уже забыли его. В отношении к таким лицам священник часто бывает единственным человеком в приходе, участие которого не прерывается, так как часто даже родственное участие охлаждает вследствие разных, особенно имущественных отношений. Пастырь должен быть представителем не престающей и не хладеющей любви Того, Кто призывает к Себе труждающихся и обремененных.

Городской священник

В настоящее время, судя по газетным известиям, вырабатываются в Св. Синоде общие правила о покое от работ в воскресные и праздничные дни. Так как в некоторой части нашего общества еще не исчезло предубеждение против воскресного и праздничного покоя, служащего будто бы лишь к развитию лени и праздности, то мы считаем не лишним напомнить о взгляде беспристрастных людей науки по этому предмету.

В сентябре 1882 года в Женеве происходил международный гигиенический конгресс, на котором доктор медицины А. Геглер (A. Hägler) из Базеля, автор сочинения «О воскресном дне с гигиенической и социально-политической точки зрения» (Sonntag vom standpunkte der Gesundheitspflege und der sozialpolitik, Basel, 1878), читал реферат о «еженедельном дне отдохновения с гигиенической точки зрения». Так как на этом конгрессе присутствовало немало людей вольномыслящих, то Геглер должен был исключить из своего реферата все то, что имело отношение к религии, и ограничиться выяснением значения еженедельного дня отдохновения исключительно с научной точки зрения. Сущность его реферата можно свести к следующим двум положениям.

1) Человеческий организм так устроен, что нуждается в еженедельном отдыхе от физического и духовного труда. Еженедельный отдых для человека тем необходимее, чем напряженнее и однообразнее его работа и чем вреднее она для здоровья. Отсутствие еженедельного дня отдохновения пагубно действует на здоровье, ослабляет энергию и способность к работе и приводит человека к хилости и преждевременной старости и смерти. Сверх того, беспрерывная работа возбуждает наклонность к наркотическим средствам и особенно к неумеренному употреблению спиртных напитков и не только сопровождается пагубными последствиями для общественного благосостояния, но и растрачивает семейную жизнь.

2) Чтобы еженедельный день отдыха соответствовал своему гигиеническому назначению, для этого недостаточно каждому прекращать свою работу в тот или другой день недели по своему выбору, но необходимо, чтобы один определенный день недели всеми одновременно посвящался отдыху, и чтобы через это также и по всей внешней обстановке он был более тихим и спокойным сравнительно с другими днями. Этот день должен действительно посвящаться восстановлению потраченных сил; поэтому тело и дух должны освобождаться от обычных работ и иметь другие, не утомляющие занятия, причем должны быть более чистые воздух, одежда и жилище. Как противодействующие этому гигиеническому значению, в день покоя, должны быть избегаемы как полное, отупляющее бездействие, так в особенности злоупотребление алкогольными напитками и всякая трата сил через возбуждающие удовольствия.

Н. Д.

Ст. 50. Иисус же паки возопив гласом велиим, испусти дух. Какой это был голос, это показал Лука (Лк.23:46): Отче, в руце твои предаю дух мой. Возопил громким голосом, чтобы все слышали и все знали, что до самой смерти Он называл Бога Отцом, все возлагал на Него и не был Ему противен, и чтобы видели, что Он умер по Своей власти, когда пожелал. Сказавши: Отче, в руце твои предаю дух мой, Он наконец позволил смерти приблизиться к Себе. О том, что случилось после этого голоса Иисуса Христа, повествует Иоанн, потому что другие евангелисты опустили: стояху же при кресте Иисусове Мати его и т. д. (Ин. 19:25). Сказав о том, как Иисус Христос Свою любимую Мать и Деву поручил любимому ученику и девственнику и как Он возжаждав пил уксус, наконец говорит, что Иисус Христос, вкусив уксусу, сказал: совершишася (Ин. 19:30) и, преклонив голову, предал дух. Обо всем этом найди в Евангелии от Иоанна.

Ст. 51. И се завеса церковная раздрася на двое с вышняго края до нижняго: и земля потрясеся, и камение распадеся. Разодралась завеса во храме и открылись скрывавшиеся за нею тайны; разодралось то, что относилось к букве, открылось то, что относится к духу. Или: солнце померкло, и разодралась церковная завеса, чтобы показать, что они сетуют о таком противоестественном зрелище, так как сетующие обыкновенно раздирали свои одежды и надевали черные. Землетрясением и расселинами в камнях, Иисус Христос показал, что Он мог бы своих противников погребсти и зарыть в земле, но не пожелал этого сделать по Своей благодати и ради тех из них, которые имели уверовать и прославиться… В частности, завеса церковная раздирается для того, чтобы не могли даже ничего возражать против такого обличения. Если бы они вздумали оправдываться и говорить, что и при обыкновенных страданиях бывает помрачение солнца, землетрясение и расселины скал, то их заставило бы молчать раздрание церковной завесы, так как они не могли бы нигде указать такого случая. Раздранием завесы Бог показал, что от храма отступила божественная благодать и что внутреннее его, т. е., Святое Святых сделается для всех доступным и видимым, что и исполнилось впоследствии при нашествии римлян. Самое же лучшее толкование: так как внутренняя сторона завесы служила образом неба, а внешняя – образом земли, то раздрание завесы означало то, что уничтожена преграда между небом и землею, т. е., вражда между Богом и человеком, и что небо стало доступно для людей, потому что Иисус Христос, уничтоживши эту преграду, возобновил нам этот доступ. Вообще же все совершившееся служило знаком гнева Божия, который обличал бесстыдство иудеев и предсказывал их погибель.

Ст. 52. И гроби отверзошася, и многа телеса усопших святых воссташа. И это совершилось для доказательства силы Иисуса Христа и для устрашения иудеев, чтобы они сообразили, что ожививший так легко мертвых еще легче мог бы умертвить живых, – а также для подтверждения имеющего последовать воскресения.

Ст. 53. И вышедше из гробов, по воскресении его, внидоша во святый град, и явишася мнозем. Вышли и явились, чтобы не показалось призрачным отверстие гробов и воскресение усопших. После воскресения Иисуса Христа они вышли из гробов, вошли во святой город и явились многим, чтобы эти последние из их воскресения убедились в воскресении Спасителя, заключая, что воскресивший их тем более воскресил Себя. Воскресли святые, чтобы, говоря об Иисусе Христе, они заслуживали доверия. После того, как явились, они опять умерли.

Ст. 54. Сотник (ἑκατοντάρχος) же и иже с ним стерегущии Иисуса, видевше трус и бывшая, убояшася зело, глаголюще: воистинну Божий Сын бе сей. Этого сотника Марк (Мк.15:39) назвал латинским словом κεντυρίων, тоже начальником сотни, потому что греческое ἑκατόν то же, что латинское centum, κέντουμ. Видев же, говорит, сотник (κεντυρίων) стояй прямо ему, яко тако возопив издше, рече: воистинну человек сей Сын бе Божий (Мк.15:39). Увидев, что Иисус Христос после того, как открыто назвал Бога Отцем и засвидетельствовал, что в руки Его предаст дух Свой, через несколько времени испустил дух, – увидев также, как страшно было все случившееся в это время, сотник признал, что это был Сын Божий. Лука (Лк.23:47) говорит о нем: видев же сотник бывшее, прослави Бога, глаголя: воистинну человек сей праведен бе… праведным человеком называя, как я думаю, Сына Божия; или – прежде просто сказал, что человек этот был праведен, а потом даже, что это был Сын Божий. Лука (Лк.23:48) прибавил, что весь народ, сошедшийся на это зрелище, возвращался, бия себя в грудь. Не смея говорить из страха пред первосвященниками, народ бил себя в грудь, указывая этим на внутреннюю скорбь. Из прежних чудес и из того, что происходило в то самое время, он понимал, что это был Божий человек и что Ему сострадает и тварь, не перенося Его страдания.

Ст. 55. Бяху же ту и жены многи издалеча зряще, яже идоша по Иисусе от Галилеи, служаще ему..., т. е. доставляя необходимое. Они составляли лик учениц, сгруппировавшихся около Богоматери и доставлявших средства для издержек. Обрати внимание на обратный порядок вещей: ученики разбежались, а ученицы оставались.

Ст. 56. В нихже бе Мария Магдалина, и Мария Иакова и Иосии мати, и мати сыну Зеведееву. (Некоторые говорят, что ушедшая после погребения Иисуса Христа, Богородица от сильной скорби занемогла, и не была в состоянии уже приходить после этого ко гробу, но лежала и плакала до тех пор, пока не было возвещено Ей о воскресении). Так как жен было много, то перечисляются более замечательные. Некоторые говорят, что называемая евангелистами иногда матерью Иакова и Иосии, иногда Мариею Иаковлевою, а иногда Мариею Иосиевою есть Богородица, потому что это были сыновья Иосифа; и как по божественному домостроительству отец их Иосиф называется мужем Богородицы, так с другой стороны и они – сыновьями Ее. Но, кажется, трудно верить этому предположению. Прежде всего, ничто не препятствовало назвать Богородицу Матерью Иисуса, как евангелист и называл Ее весьма часто в предыдущих повествованиях; затем неразумно было бы также везде в последующих повествованиях ставить прежде Ее Магдалину и показывать, что она была пламеннее Богоматери. Поэтому мы предполагаем, что это была какая-то другая Мария, мать Иакова меньшего и Иосии, не сыновей Иосифа, но других, которые были из числа семидесяти учеников. Много у иудеев было лиц, которые носили такие же имена. Может быть, Богородица стояла ближе к кресту, чем остальные жены, так как сильная скорбь заглушала в ней страх пред иудеями: может быть, также Она ходила вокруг, так как не могла устоять на одном месте вследствие сильных страданий, которые Она естественно испытывала, как Мать; а затем Она осталась у гроба и смотрела на все происходившее. Если же мы примем это предположение, то следует спросить, почему же не упомянули о Богородице евангелисты? Потому что относительно Ее известно было, что Она все время присутствовала, и делала то, что свойственно матерям; поэтому евангелисты не сказали также об Ее рыданиях. Они прежде еще засвидетельствовали о Ней, что Она следовала за своим Сыном, когда Он учил. Следует знать и то, и другое, и принимать то, что представляется более естественным. Марк (Мк.15:40) говорит: бяху же и жены издалеча зряще, между которыми была и Мария Магдалина, и Мария, мать Иакова меньшаго и Иосии, и Саломия. Относительно Саломии некоторые говорили, что это та самая, которую Матфей назвал матерью сынов Зеведеевых.

Ст. 57. Позде же бывшу, прииде человек богат от Аримафеа, именем Иосиф, иже и сам учися у Иисуса. Иоанн (Ин.19:31 и след.) рассказал еще кое о чем, случившемся до прихода к Пилату Иосифа, говоря: Иудее же, понеже пяток бе, да не останут на кресте телеса в субботу и т. д… о том, как перебили голени у разбойников и вонзили копье в ребро Спасителя. Об этом Иосифе Марк (Мк.15:43) написал, что это был благообразный советник и ожидал царствия Божия, – благообразный, то есть сановитый и благочестивый, – советник, то есть один из членов синедриона в своем городе, – официальное лицо, – ожидал царствия Божия, которое наступит после второго пришествия Христа. Лука (Лк.23:50–51) назвал его человеком добрым и правдивым и сказал, что он не участвовал в совете и деле иудеев и происходил из Аримафеи, города иудейского. Иоанн (Ин.19:38) говорит, что он был учеником Иисуса Христа, но тайным из страха пред иудеями. Иосиф был из числа семидесяти учеников.

Ст. 58. Сей приступль к Пилату, проси телесе Иисусова… будучи с ним знаком. Марк (Мк.15:43) говорит, что он осмелился войти к Пилату и просил тела Иисусова. Прежний свой страх он совершенно смыл последующею отважностью и предал себя на смерть за благорасположение к Учителю, возбуждая против себя ненависть всех иудеев.

Ст. 58. Тогда Пилат повеле дать тело. Марк (Мк.15:44) сказал: Пилат же удивися, аще уже умре: и призвав сотника, спроси его: аще уже умре? И уведев от сотника, даде тело Иосифови. Пилат думал, что Иисус Христос, как какой-то высший, божественный человек, будет умирать медленно; но Он, как истинный человек, умер по законам природы.

Ст. 59. И прием тело Иосиф, обвив его плащаницею чистою. Иоанн (Ин.19:38–40) написал подробнее, говоря: прииде же и взят тело Иисусово. Прииде же и Никодим, пришедый к Иисусови нощию прежде, нося смешение смирнено и алойно, яко литров сто. Прияста же тело Иисусово и обвиста е ризами с ароматы, якоже обычай есть Иудеом погребати. Знаменит был Иосиф и прежде, но сделался еще знаменитее от того, что осмелился взять и почтить тело Иисуса Христа; и не только снял его, но и с почестью похоронил. Погребли тело, намастивши смирною и алоем, чтобы оно благоухало и не портилось, так как они воздавали эту честь Иисусу Христу, как простому человеку. Поэтому и мы, принимая в себя тело Господа через причащение, будем намащать его благоуханиями добродетелей как в своих делах, так и в мыслях.

Ст. 60. И положи его в новем своем гробе, егоже изсече в камени: и возвалив камень велий над двери гроба, отъиде. Один только этот евангелист говорит, что этот гроб принадлежал Иосифу, а другие не обозначили, чей он был. Иоанн (Ин.19:41) сказал: бе же на месте, идеже распятся, верт, и в верте гроб нов, в немже николиже положен бе и т. д. Вероятно, что и сад, в котором находился гроб, принадлежал Иосифу. Божественным промыслом устроено было так, что гроб этот был еще новый, чтобы после того, как Спаситель воскрес, нельзя было подумать, что воскрес кто-либо другой. Привалил большой камень при помощи Никодима. Гроб был высечен в роде пещеры.

Ст. 61. Бе же ту Мария Магдалина, и другая Мария, сидяще прямо гроба. Марк (Мк.15:47) говорит: Мария же Магдалина и Мария Иосиева зрясте, где его полагаху; а Лука (Лк.23:55–56): во след же шедше жены, яже бяху пришли с ним от Галилеи, видеша гроб, и яко положено было тело его. Возвращшеся же уготоваша ароматы и миро. Упомянутые жены, следуя за погребающими, сидели против гроба и смотрели, где и как полагалось тело, чтобы, возвратившись и приготовивши благовония и масти, осыпать ими и умастить тело. Когда Иисус Христос был погребен, наступил уже вечер, в который нельзя было идти ко гробу. Иудеи особенно чтили вечер этой пятницы, не только как предпразднество субботы, но и как праздник по причине Пасхи, потому что в этот вечер должно было заколать пасху. В субботу жены остались в покое, как заповедовал закон, потому что они соблюдали еще закон и обычаи; а в воскресение хотели идти ко гробу, – что и сделали; как будет сказано несколько после. Так как они не имели еще высокого понятия о воскресении, то и надеялись найти там погребенное тело.

Ст. 62–64. Во утрий же день, иже есть по пятце, собрашася архиерее и фарисее к Пилату, глаголюще: господи, помянухом, яко лстец он рече еще сый жив: по триех днех востану. Повели убо утвердити гроб до третияго дне: да не како пришедше ученицы его нощию, украдут его, и рекут людем: воста от мертвых; и будет последняя лесть горша первыя. Утвердить гроб, т. е. запечатать и поставить стражу. Так как всякий должен был уверовать, что Иисус Христос умер, погребен был и воскрес, то смотри, как эти три обстоятельства засвидетельствованы врагами; обрати только внимание на слова их. Слова: помянухом, яко лстец он рече еще сый жив – свидетельствуют о том, что Иисус Христос умер; следующие затем – повели утвердити гроб – подтверждают, что Он не был украден, когда был охраняем гроб, и, следовательно, воскресение Его достоверно. Можно также спросить, когда Иисус Христос сказал: по триех днех востану? Что восстанет в третий день, об этом Он часто говорил ученикам, а что по триех днех востану, Он никогда не сказал. Это заключение иудеи вывели из указанного им примера Ионы. Последним обманом называют воскресение Иисуса Христа из мертвых, а первым – то, что Он был Сын Божий. О, безмысленные! подумайте, для чего ученики украли бы тело. Если бы Иисус Христос не воскрес в третий день, как обещал, то очевидно, что обманутые Им и сделавшиеся чрез Него врагами всего народа, безродными и бездомными, они скорее отвратились бы от Него и возненавидели бы как обманщика, а потому не пожелали бы и украсть Его. Но не могли бы они в таком случае убедить и народ, что Иисус Христос воскрес из мертвых. На что они могли полагаться? На силу своего слова? но они были необразованны. На множество богатства? но они были беднее всех. На славу своего рода? но они были неизвестные из неизвестных. На свое количество? но их было не больше десяти. На славу своего отечества? но они происходили из неизвестных стран. Может быть на обетования Учителя? но какие? Если бы Он не воскрес, они не верили бы и Его обетованиям. Отсюда ясно видно, что напрасно вы предполагаете, что ученики могли украсть Его; это не вероятно по указанным причинам.

Ст. 65. Рече же им Пилат: имате кустодию: идите, утвердите, якоже весте. Как спира, так и кустодия – отряд воинов. Пилат не позволил самим воинам утвердить гроб, но все относящееся к утверждению поручил собственно первосвященникам и фарисеям в сопровождении стражи. Бог устроил так, чтобы они не могли сказать после воскресения, что воины, сами утверждая гроб, передали тело ученикам.

Ст. 66. Они же шедше утвердиша гроб, знаменавше камень с кустодиею. Не только наметили камень у дверей гроба, приложивши к нему печать, но выбравши воинов, каких сами желали, поставили при нем в качестве стражи – как это откроется несколько ниже. И все это они делали в субботу, нарушая ее в пылу своей ненависти. Так как мы будем говорить о путешествиях жен ко гробу, то благовременно заметить наперед, что евангелисты различными повествованиями о явлениях представляют не малое затруднение для невнимательных. Златоуст не исследовал этого различия; но другие, не будучи в состоянии согласить сказаний евангелистов, много говорили об них. Одни из них, говоря о чечетырех путешествиях, бывших в различное время, утверждают, что жены были не те же самые, о которых упоминают четыре евангелиста, но другие одного имени с ними. Другие же соглашаются с первыми относительно четырех путешествий, но утверждают, что они были совершены одними и теми же женами. Но тех и других, как говорящих легкомысленно и неосновательно, легко опровергнуть, если только кто-либо внимательнее вникнет в сказания евангелистов. Мы же, испросивши себе благодати у Того, Кто был погребен и воскрес, постараемся примирить эти сказания и ясно показать согласие между собою всех евангелистов.

III

Если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам. Дети! заповедь новую даю вам, да любите друг друга: как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин.13:14–15, 34–35).

Будьте братолюбивы друг к другу с нежностью; в почтительности друг друга предупреждайте, в усердии не ослабевайте, духом пламенейте; Господу служите (Рим.12:10–11).

Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов (Гал. 6:2).

Как трогательно и убедительно Слово Божие учит и располагает нас ко взаимной любви! И это я взял только важнейшие места, чтобы не занимать много места текстами, а желающий пить больше этой живой воды, пусть просмотрит параллельные показанным места, или хоть прощальную беседу Иисуса Христа с учениками и оба послания святого Апостола любви, Иоанна Богослова; живая вода, текущая из этого источника, имеет такую силу, что чем больше ее пьешь, тем больше желаешь пить. Поэтому не обижайтесь, отцы и братья, тем, что я прошу просматривать эти места; я знаю, что эти места Слова Божия вам известны; но если чаще их просматривать и постоянно носить их в сердце или хоть в памяти, то больше пользы нам же будет. О, если бы дух, вечно живущий в этих святых словах любви, хоть бы с горчичное зерно проник в нас и в наши сердца, отцы и братья, и руководил нашими делами, тогда мы действительно стали бы солью земли и светом мира!

Отсюда взаимная между нами братская любовь, взаимное доверие и уважение, взаимная нравственная поддержка и помощь вообще, но в особенности в тяжелых обстоятельствах и искушениях, которых много на тернистом нашем пастырском пути, словом: единство и солидарность в наших пастырских действиях и работа сообща – это второе необходимое условие для того, чтобы стать нам на высоте своего пастырского призвания. Это то же не новое средство, но завещанное нам апостолами и их достойными преемниками. Чтобы убедиться в этом, – достаточно вспомнить нам, какую взаимную любовь питали между собою апостолы, как они друг друга поддерживали, уважали и утешали, как они на ниве Христовой работали, не поребивая, не мешая и не завидуя один другому, а рука об руку и сообща, один сеял, другой поливал, а в важнейшем деле собрали официальный собор, завещав и своим преемникам также сообща работать; вспомним мы затем времена вселенских и поместных соборов, таких великих учителей и святителей, каковы Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст и многих других подобных им; воспользуемся трудами их, дошедшими до нас, сомкнемся сами ближе в ряды и рука об руку и мы с верою и любовью пойдем за ними, потому что это вернейший наш путь, очищенный и завещанный нам апостолами и их достойными преемниками.

Это второе условие для того, чтобы стать нам на высоте своего пастырского призвания, я думаю, такая же всем понятная и историческим опытом оправданная истина, что распространяться более о доводах в пользу ее то же нет надобности; поэтому перейдем мы к другому вопросу, который напрашивается на решение.

Есть ли в нас взаимная любовь и поддержка, единство и солидарность в наших пастырских действиях?

Взглянем на себя и окружающую нас действительность. Вот новорукоположенный священник, человек во цвете сил, недавно вышедший из-за школьной скамьи, со свежими еще школьными идеями и стремлениями работать на пользу Церкви, ближних и общества, вступает в сельский приход. К сожалению, есть и такие между нами лица, которые и за школьной скамьей и по выходе из школы никакими особенными идеями и стремлениями не обременяют себя; ждут они, не дождутся, чтобы занять приход, – если последний беден, то перейти в другой, где потеплее; а заняв теплое место, они и счастливы и довольны, как будто им и не видно и не слышно в смысле прямой пастырской деятельности, за исключением требоисправлений, хотя в материальном отношении таковые живут много лучше других. Есть и такого рода личности, которые и начитаны, и развиты, по крайней мере иные сами себя и другие их считают и величают таковыми, и добрые желания и хорошие стремления имеют; но они сами преклоняются пред модными воззрениями века сего, которыми в некотором отношении порабощены, и, хотя редко, но бывает, что даже на истины христианские, а чаще и в особенности на некоторые постановления, если не на все, и практику Церкви своей, смотрят они сквозь призму этих ходячих и модных воззрений. Есть и такие печальные исключения между нами. А как жалко, отцы и братья, и обидно даже видеть собрата – пастыря, который вместо того, чтобы с Христовым крестом и словом идти впереди по апостольскому пути, очищенному и завещанному ему пастырями и учителями Церкви, и за собой вести по этому пути и своих пасомых, кто бы они ни были, хотя бы и самые образованные, – сам бросает свое передовое и почетное место, становится в толпе блуждающих, нуждающихся в пастыре-руководителе и запутывающихся в своих модных воззрениях, которые завтра уступают место другим!

Но об этом я заговорил только мимоходом и распространяться более – не входит в нашу задачу; поэтому продолжим мы свои наблюдения над новорукоположенным собратом, лучшей категории. Хотя его отец или родственники, в доме которых он вырос и где в школьный период проводил каникулы, тоже состоят священниками или другими членами причта, тем не менее, когда он сам стал священником, то все ему кажется новым. Что ни шаг – то и вопрос: что и как, и почему? Стесняется он при совершении каждой требы, с трепетом приступает он к святому жертвеннику и престолу Творца мира и Царя славы для совершения великого таинства Евхаристии, и вопросы: так ли он поступает, как следует поступать, чтобы и пасомые разумели смысл великих и спасительных истин, прикрываемых внешними священнодействиями? – не оставляют его. Для решения этих и подобных вопросов новорукоположенный собрат наш обращается к пройденным им богословским наукам и, по книгам, если они есть под рукой, ищет ответов; тогда укрепляется в нем мысль о крайней необходимости для священника иметь под рукой библиотеку с полным богословским отделом. Но самое влиятельное значение в решении подобных вопросов имеют мнение, совет и практика собратьев-соседей, к которым и обращается новорукоположенный со своими вопросами и недоумениями, как к старшим и более опытным. Как же встречают его собратья в таких случаях? На все его вопросы и недоумения, они почти всегда дают один и тот же авторитетный ответ и совет: «поживи с нашего, не то запоешь. И мы были молоды, и так же горячились, но ничего не сделали, да вряд ли что и можно сделать, а теперь видите: успокоились и живем так, как и все наши живут». Находятся и такие собратья, которые с насмешкой встречают попытки новорукоположенного и третируют его, как «оригинала своего рода», «фантазера» и даже «фанатика», и это не выдумка, а факт. Горько новорукоположенному нашему собрату и больно ему становится от такого участия и поддержки старших собратьев, а насмешки других и вовсе не подходящие к нему клички «фанатик» и «фантазер» доводят его чуть ли не до слез; но он не сразу поддается: видя массу работы на ниве Христовой, не теряет надежды хоть что-нибудь делать, все еще увлекается и духом пламенеет. Сильно беспокоит его неведение прихожан в делах веры: они не только не понимают значения внешних священнодействий, употребляемых при богослужении, но многие и даже старые не знают общеупотребительных молитв и о предметах веры имеют самое смутное понятие, вследствие чего весьма легко всякому лжеучителю, лишь бы он имел добрую волю, сбивать их с толку. Он сознает, что одна из важнейших обязанностей пастыря учить люди и задумывается над тем, как приняться за дело. Большинство новорукоположенных начинает произносить в церкви поучения или свои, или подходящие готовые из разных сборников; но и тут встречаются разные недоумения и недоразумения, тяжелые неприятности и нравственные страдания и даже препятствия со стороны тех самых прихожан, над просвещением которых необходимо и желает трудиться. К кому же обратиться за советом и поддержкой, как не к своим старшим собратьям? Но их совет всегда один и тот же: «поживи с нашего не то запоешь», а от других жди над собою насмешки и недостойных острот. Так и во всем. И вот новорукоположенного собрата нашего начинает одолевать тяжелое и горькое одиночество на поле брани; ему грозит опасность по неопытности, а то и по горячности, делать промахи; но ему нет ни поддержки, ни хоть бы пощады ни от кого и ни откуда, и его же собратья рады его промахам, подтверждающим, мол, их авторитет, а иные даже с каким-то зловрадством встречают эти промахи и ими уже добивают его в конец. Вследствие этого один из новорукоположенных теряют веру в себя, ослабевают, падают наконец духом и через несколько лет становятся неузнаваемыми, а иные даже переходят в ряды старших собратьев, преклоняясь пред их авторитетом; другие болеют и нравственно и физически; третьи наконец, самые сильные и при случайных благоприятствующих им обстоятельствах, могут выдерживать этот тяжелый кризис; но таких во первых становится уже мало, а во вторых и эти, лишенные душевного спокойствия, находясь в постоянной тревоге, борьбе и напряжении и будучи одинокими, не гарантированы вполне от окончательного разочарования, потери веры в себя и надежды на успех.

Правду ли я говорю, отцы и братья? Взгляните на себя и кругом себя, судите беспристрастно и по совести, как пастырям и духовным отцам подобает, и скажите: может быть, я что-нибудь не так сказал? Я с радостью приму основательные доводы против себя, потому что сам ищу выхода и правды, а этого можно достигнуть только сообща. Кончу это письмо тем, чем и начал: святыми словами Божественного Учителя, Пастыреначальника и Спасителя нашего к нам: дети! Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы мои ученики, если будете иметь любовь между собою. Если бы дух, вечно живущий в этих святых словах любви, хоть бы с горчичное зерно проник в нас и наши сердца, отцы и братья, и руководил нашими делами, тогда мы действительно стали бы солью земли и светом мира!

Священник И. Софронович

Редактор Ректор Киев. Дух. Семин. Архимандрит Ириней.

Дозволено цензурою. Киев, 4 апреля 1886 г. Цензор прот. М. Богданов. Тип. Г. Т. Корчакъ-Новицкаго, Михайлов. ул., собств. дом.

Больной нередко нуждается одновременно в помощи врача как духовного, так и телесного. Оба они редко сходятся вместе у одра больного. Они обыкновенно стараются избегать встречи друг с другом у нуждающихся в их помощи. Да это и лучше, потому что каждый из них имеет свою особую миссию и не должен мешать другому в исполнении ее.

Священник не должен стремиться к устранению врача от больного, возбуждать подозрения против его опытности или отклонять помощь врача, как излишнюю, через рекомендование домашних, гомеопатических и т. под. средств или исключительно духовных мер. Бывают случаи, когда священник даже должен бывает считать своим долгом побудить лиц, окружающих больного, к приглашению врача. Это именно тогда, когда они не замечают опасности болезни или не считают врачебную помощь за настоятельно необходимую, хотя в действительности она необходима. В особенности требуется со стороны священника осторожность по отношению к так называемым психически больным, у которых, по-видимому, страдает лишь душа и не замечается никакой физической боли людьми, незнакомыми с психиатрией. Наш простой народ обыкновенно объясняет душевные болезни действием злых духов, люди же образованные большею частью признают их следствием только психического расстройства, и потому медицинская помощь в подобных случаях часто считается излишнею. Но не отрицая верности этих воззрений в отношении к некоторым болезням, мы не можем отрицать и несомненных выводов современной науки, по которым многие из душевных болезней возникают исключительно вследствие физических причин и могут исчезать или ослабляться с устранением последних; а потому страждущие этого рода болезнями нуждаются в помощи не столько священника, сколько врача-психиатра. Хотя область душевных болезней очень темная и доселе еще наука оказывается не в силах провести строго определенную грань между теми из них, которые возникают из физических причин, и теми, которые имеют чисто духовный характер, однако священник никогда не должен отклонять помощь врача-психиатра уже потому, что психическая болезнь, если не принимаются в надлежащее время меры к уврачеванию ее, может иметь крайне пагубный исход. Кроме того, часто психически больные подвергаются разного рода мучениям и неприятностям потому только, что лица, окружающие их, не замечают в них признаков болезни и объясняют их странный образ действий злонамеренностью, упорством, притворством и т. под. На подобного рода больных священник должен обращать особое внимание и направлять их к помощи психиатра, если убедится в недействительности чисто духовных мер. В особенности же помощь психиатра необходима в том случае, если в родстве психически больного было несколько случаев психических болезней, потому что они очень часто имеют наследственный характер. Так как священникам нередко приходится иметь дело с душевно больными и употреблять тщетные усилия для уврачевания духовными мерами таких больных, которым нужна помощь врача, то, нам кажется, было бы весьма полезно для священников ознакомление хотя бы с основными положениями психиатрии. Мы в особенности признаем своевременным напоминание об этом в настоящее время, когда предполагается введение в некоторых из духовных семинарий изучения элементарной медицины.

Впрочем, наших священников, среди которых есть не мало лиц, имеющих довольно основательные, если не теоретические, то практические сведения по медицине, едва ли можно упрекать в предубеждении против врачей. Они всегда относятся с сочувствием к медицине и, благодаря главным образом их советам, наш простой народ обращается к помощи врачей. К сожалению, нельзя того же сказать об отношении врачей к священникам. Врачи, между которыми есть не мало лиц, держащихся материалистических воззрений, большею частью считают нежелательною духовную помощь священника больному и иногда даже выражают при больном явную враждебность к духовенству и отклоняют больного от приглашения священника. Они обыкновенно выходят из того воззрения, что мысли о смерти, будущем суде и загробной жизни, возбуждаемые священником, оказывают будто бы вредное влияние на больного, действуя угнетающим образом на его настроение, и препятствуют выздоровлению. Они, напротив, стараются обыкновенно ободрять больного, скрывают от него опасность и часто подают надежду на выздоровление даже тогда, когда замечают несомненные признаки приближения смерти. В особенности некоторые из врачей восстают против напутствия больных таинством св. причащения, которое будто бы действует на больных слишком возбуждающим образом и пагубно влияет на их состояние. Поэтому лица, окружающие больного, иногда даже вопреки желанию последнего не допускают к нему священника, ссылаясь на распоряжение врача никого не допускать к больному, вследствие чего больные нередко переходят в вечность без последнего духовного напутствия, или же принимают его в последние, предсмертные минуты и лишаются возможности сознательно и с должным вниманием отнестись к этому великому таинству. Врачи, сосредоточивающие свое внимание лишь на физическом организме больного, большею частью не обращают внимания также на то, что беседа священника и особенно напутствие таинством покаяния и причащения может наполнять дух больного таким высоким и плодотворным утешением, которое может облегчать больному перенесение физических страданий и даже оказать благотворное влияние и на его физический организм. Мысль о смерти, страшном суде и загробной жизни может приводить в отчаяние лишь нераскаянных грешников. В особенности же виновным оказывается врач в том случае, если он не допускает священника к больному вопреки желанию последнего, потому что ничто так пагубно не может влиять на духовный и вместе на физический организм больного, как именно неисполнение его искреннего желания приготовиться надлежащим образом к переходу в загробную жизнь. В задачи священника вовсе не входит возбуждать отчаяние или ужас в больном. Его миссия при одре болезни имеет целью удовлетворение духовных нужд больного и утешение. Правда, священнику, в видах лучшего приготовления умирающего к смерти, нет нужды скрывать близость смерти, если она несомненна. Но он не должен отнимать у больного и надежду на выздоровление, если положение больного не безнадежно. Внимание священника должно быть направлено лишь на должное приготовление к смерти, которая неожиданно может постигать как больных, так и здоровых. На болезнь он должен указывать как лишь на свидетельство о непостоянстве нашей земной жизни и о бренности нашего тела, ежеминутно могущего, по воле Божией, возвратиться в землю, из которой оно и взято было.

Таким образом врач духовный и врач телесный, при нормальности их взаимных отношений, могут не только оказывать полную помощь болящему, но и содействовать друг другу в исполнении их специальных миссий: первый, действуя благотворно на душу болящего, может облегчать в некоторой степени и физические его страдания, а второй, укрепляя физический организм, вместе с тем содействует священнику в воздействии на дух больного, потому что сильные физические страдания большею частью не остаются без влияния на духовное состояние. Поэтому мы не можем иначе, как только с глубоким сочувствием, отнестись к предполагаемому введению элементарной медицины в курс духовных семинарий. Изучение этого предмета не только дает возможность священникам исполнять филантропические цели, оказывать медицинскую помощь там, где нет врача специалиста, но и может содействовать пастырям в достижении прямых целей их служения. В особенности оно должно быть полезно для священников, служащих в таких селах, в которых нет врачей. Наш простой народ большею частью не знаком с самыми основными положениями гигиены и, благодаря этому, часто содействует неумышленно развитию болезней. Так, нам припоминается случай при холерной эпидемии, во время которой священник, приглашенный женщиною к больному для напутствования его исповедью и св. причащением, узнал от нее, что больной уже другие сутки не принимает никакой пищи и только сегодня, несколько часов тому назад, съел десяток свежих огурцов. Несчастная женщина с изумлением выслушала от священника наставление не давать в это время не только больным, но даже и здоровым сырых, и в особенности неспелых плодов и овощей, которые могут вызывать и усиливать болезнь. По ее представлению огурцы никоим образом не могут быть признаны вредными, потому что в них нет ничего, кроме «воды». Кроме того, наш народ часто с недоверием относится к врачам, чему отчасти, конечно, ненамеренно, содействуют и сами врачи, не применяющиеся к воззрениям народа даже в тех случаях, когда эти воззрения не лишены некоторого основания. Так напр. некоторые врачи, иногда без всякой нужды, требуют от больных несоблюдения постов, подкрепляя свое требование крупною бранью против «невежественных попов и монахов», выдумавших будто бы посты и т. под. «глупости». Подобного рода поведение врачей сильно подрывает авторитет их в глазах народа, который отличается глубоким уважением к постам и который нередко с недоверием относится даже к заявлениям о разрешении постов Церковью для болящих, если эти заявления не исходят от священника. Так, нам известен случай, что один больной, которому сельский фельдшер во время поста рекомендовал полоскание глотки теплым молоком, отваренным на винных ягодах или на изюме, обратился к священнику с вопросом: не будет ли греха на нем, если несколько капель молока случайно будут проглочены им, и только по успокоении его священником решился воспользоваться советом фельдшера. Сельским священникам приходится посещать почти каждого прихожанина, подвергающегося серьезной болезни, причем лица, окружающие больного, всегда почти обращаются к священнику за советом о средствах против болезни, как к лицу наиболее образованному и наиболее пользующемуся доверием. И если сельские священники и в настоящее время оказывают не мало помощи больным, то эта помощь могла бы получить более широкие размеры и быть более плодотворною, если бы осуществилось предположение о введении медицины в курсе духовных семинарий.

Н. Д.

IV

Неужели в самом деле нельзя нам стать на прямом пастырском своем пути? Чем объяснить такое холодное отношение одних собратьев к другим, когда последние часто из сил выбиваются, чтобы стать на этом прямом пути?

Было время, когда нашему брату невозможно было и думать о том, чтобы стать на высоте своего пастырского призвания; обстоятельства действительно задавливали его в конец. И недалеко ушло от нас это тяжелое для сельского пастыря время: его переживали наши отцы, в наших рядах есть еще того времени свидетели и бойцы, а многие из нас воспитывались под влиянием тяжелого духа того времени. Это – тяжелое время крепостного права, которое имело силу и давление не только над крестьянами, но и над нашим братом сельским священником, пастырем и духовным отцом этих крестьян; между нами свежи еще воспоминания и рассказы наших отцов о том, как их участь зависела от произвола помещика, его управляющего и разных низших, но сильных мира сего; кто хотел, тот и командовал ими, а не угодил кому чем, – лишение куска хлеба, переход на другое худшее место и окончательное разорение, да еще и выговор от начальства за неуживчивый характер! Под влиянием таких тяжелых обстоятельств страх лишиться спокойствия и куска хлеба, а то и места, окончательно давил наших отцов, среди которых в добавок лишь с оконченным образованием было мало; им действительно не было возможности задумываться над прямыми обязанностями пастыря, за исключением требоисправления, которое одно и требовалось от них; все силы, все внимание, а иногда даже и время, после требоисправления и обеспечения семьи насущным хлебом, у наших отцов поглощалось тем, чтобы угодить, попасть на вкус и раболепствовать пред разными сильными мира сего, начиная от сельских и деревенских и кончая последним писцом и даже сторожем консисторским; все требовали от наших отцов почтения себе, послушания и угождения, дани и уважения, и они должны были давать и угождать и, как милости, одного лишь просить и искать, чтобы не тревожили и не разоряли их. Этот страх и запуганность от наших отцов по наследству перешли к нашим старшим братьям, а понемногу досталось и всем нам, современным пастырям, что проглядывает в нашей нерешительности и неуверенности в себя. Да и то правда, что и тяжелый дух крепостного права не сейчас ушел с уничтожением последнего, он еще действовал в тех людях, которые сжились с ним, его запах и теперь еще слышен, а по иным местам таки чувствителен. Поэтому-то нашим отцам извинительно, что они ничего не делали на ниве Христовой, за исключением требоисправления, потому что другого от них ничего не требовалось временем, да они действительно ничего и не могли сделать; нашим старшим братьям отчасти тоже извинительно, если они до последнего времени ничего не сделали, потому что бремя, давившее отцов, прихватило и их; но нам, воспитавшимся в последнее время совсем при других более благоприятных условиях, не будет никакого извинения, если мы не станем твердой ногой на своем пастырском пути. Теперь, как всякому видно, обстоятельства совсем переменились в нашу пользу и многого из того, что не могли делать наши отцы, нам уже возможно тем более, что мы имеем за собой и силу образования; да и время настойчиво требует от нас и еще кое-чего помимо требоисправления. Нам всем именно грозит честь и участь соли, которая потеряла бы силу, если по время не оглянемся и не возьмемся за дело; появление и усиление в некоторых местах среди наших пасомых штундизма, баптизма и подобных рационалистических сект наглядно это подтверждают; а если бы этим сектантам дать волю, и пошли бы они по нашим весям с своим лжеучением, то наверное добрую половину наших пасомых соблазнили бы. Правда, и мы, благодарение Господу, не оскудели в конце; и между нами, старшими и младшими, есть немало собратьев-ревнителей, которые по своим силам отвечают запросам времени и проповедничеством, и учительством вообще, и открытием внебогослужебных собеседований, и открытием церковно-приходских школ, но отсутствие единства и согласия между нами, и тяжелое одиночество на поле брани много неприятностей и даже горя приносит им и много камней преткновения ставит на их добром пути; еще больше, я думаю, между нами таких собратьев, которые от чистого сердца желают потрудиться на ниве Христовой, но то же одиночество и неудачи других страшат и пугают их.

Пора нам, наконец, отцы и братья, взяться за святое дело дружнее, не по одиночке и в рассыпную, как до сих пор, а рука об руку и сообща, не задерживая и не мешая один другому, а поддерживая и помогая, не завидуя, а радуясь успехам других, не попытки только делать, а идти на верняка по апостольскому пути! Я думаю, что самые главные условия для того, чтобы стать нам на высоте своего пастырского призвания, единственные могут быть указаны два: 1) твердая и живая вера, любовь и преданность своему призванию и святому делу пастыря и 2) взаимная между нами братская любовь, уважение и доверие и единство между нами вообще и во всем, в особенности же в наших действиях; а все остальное, да еще при благоприятных современных внешних обстоятельствах, – положительно второстепенное, если, имея первое духовное оружие, завещанное нам апостолами и их достойными преемниками-пастырями и учителями Церкви, мы сами сомкнемся ближе в ряды, начнем работать сообща и дружно, то составим из себя такую силу, что все препятствия ничего не смогут сделать нам и во всяком случае успех будет на нашей стороне; и наоборот: пусть, например, дадут нам хоть и по две тысячи рублей жалованья каждому, но если не будет первых двух условий, то все-таки не станем мы на высоте своего пастырского призвания. Я сознаю, отцы и братья, что неудовлетворительная материальная сторона не малую роль играет в нашем деле и что не мало горя переживаем мы и с этой стороны; я и не думаю этого отрицать, да и как могу я отрицать то, чем сам болею и что сам переживаю? Тем не менее утверждаю, что силу своего пастырского призвания прежде всего должно искать в себе самих, а не вне себя, то – прочное и незыблемое основание, на котором и с которым можно много делать, не смотря ни на какие другие внешние препятствия, а другое второстепенное; апостолы и их преемники убеждают нас в этом.

Священник Иларион Софронович

Мф.28:1. В вечер же субботний, свитающи во едину от суббот, прииде Мария Магдалина, и другая Мария, видети гроб. Почитая субботу, т. е. седьмой день недели, евреи в честь ее присоединяли имя субботы и к шести предшествующим ей дням, и называли единою, или первою, от суббот (первый день недели, наше воскресение), – второю от суббот и третьею от суббот второй и третий день недели и т. д. Итак, Матфей словами: в вечер же субботний, обозначал конец всех этих суббот, т. е. семи дней недели; подобно тому как и мы, говоря: поздно днем или поздно ночью, указываем на окончание их. А конец семи дней недели есть не только суббота в собственном смысле, но даже конец и этой субботы. Но чтобы ты не подумал, что упомянутые жены пришли ко гробу в конце самой субботы, а не в воскресение в начале утра, присоединил: свитающи, то есть при наступлении дня, рано утром, на рассвете, и, поясняя еще более свою речь, прибавил: во едину от суббот, то есть в первый из семи дней недели, в воскресение, как мы выше сказали. Одним словом, написав так, Матфей указал на начало утра воскресного дня; а всякое утро начинается после шестого, то есть двенадцатого часа ночи, когда в первый раз поют петухи. Об этом же самом времени написал и Марк (Мк.16:2) говоря: и зело заутра во едину от суббот приидоша на гроб, воссиявшу солнцу. Зело заутра, то есть в начале утра. Но если было очень рано, то почему он сказал воссиявшу солнцу? Потому что собственно в то время восходит солнце; хотя мы еще не видим его, но оно уже находится за отдаленными и конечными странами востока и мало-помалу начинает восходить, о чем свидетельствует пение петухов. Они первые из живых существ, чувствуя его теплоту, тотчас кричат и возвещают людям об его присутствии. На то же самое время указал и Лука (Лк.23:56, 24:1), говоря: в субботу убо умолчаша по заповеди. Во едину же от суббот зело рано приидоша на гроб, носяще, еже уготоваша ароматы. О Марии Магдалине, о которой упомянул Иоанн, скажем после в своем месте.

Ст. 2 и 3. И се трус бысть велий: Ангел бо Господень сшед с небесе, приступль отвали камень от дверий гроба, и седяше на нем. Бе же зрак его яко молния, и одеяние его бело яко снег. Иисус Христос воскрес прежде, чем сошел ангел. Подобно тому как Он родился, сохранив невредимыми ключи девства, так и воскрес, сохранив невредимыми печати гроба. Землетрясение произошло ради находящихся возле гроба стражей, чтобы пробужденные этим землетрясением и пораженные необычайным видом отвалившего камень, они побежали и возвестили об этом иудеям и сделались свидетелями истины, которая обыкновенно ярче сияет, когда возвещается врагами. Камень от гроба отвалил ангел ради жен, чтобы они видели пустой гроб и уверовали, что Иисус Христос воскрес. Марк (Мк.16:3–4) об этих женах сказал, что они говорили между собою: кто отвалит нам камень от дверий гроба? И воззревше видеша, яко отвален бе камень: бе бо велий зело. Они говорили так между собою, пока шли; но в то время, когда они разговаривали об этом, сделалось землетрясение и сошедший с неба ангел отвалил камень, так что они взглянули на гроб и видят, что камень уже отвален. Заботясь конечно о краткости, Марк не написал ни о землетрясении, ни о том, кто отвалил камень. Подобным же образом и Лука (Лк.24:2) сократил рассказ об этом, сказавши: обретоша же камень отвален от гроба. Таким образом евангелисты указали, когда жены пришли ко гробу, но ни один из них не обозначил того времени, когда Господь воскрес. Это знает один Тот, Кто один, как Сам знал, воскрес. Впрочем, все святые Отцы и Учители единогласно говорят, что временем воскресения Иисуса Христа было первое пение петухов, которое предвещало уже свет воскресного дня. Поэтому, после шестого, т. е. двенадцатого часа ночи, люди благочестивые, прекративши пост, начинают торжество. Воскрес Иисус Христос в третий день, как и сам говорил. Так как Он умер в девятом (т. е. третьем) часу в пятницу, то первым днем считается пятница, вторым – суббота, а третьим – воскресение, на рассвете которого Он воскрес, не задолго до прихода жен; таким образом сюда причисляются конец пятницы и начало воскресения. Что касается слов Иисуса Христа относительно примера Ионы: тако будет и Сын человеческий в сердцы земли три дни и три нощи (Мф. 12:40), то относительно дней не может быть сомнения – они уже пересчитаны, а скажем только относительно ночей. Иудеи утверждали гроб (т. е. поначалу и приставляли стражу к нему) на три дня, именно от пятницы до заката солнца в воскресение, – так по крайней мере они решили, – а третью ночь они оставляли уже без такого утверждения. Поэтому, если бы Иисус Христос ожидал еще третьей ночи, то воскресение могло бы возбуждать подозрение. Иудеи возразили бы, что так как Он не воскрес во время охраны гроба, то воскресение Его после того, как охрана была прекращена, не заслуживает доверия; Он был украден, когда никто не охранял гроба. Итак, Иисус Христос воскрес, когда еще охраняли гроб, чтобы этим уничтожить всякое возражение; и не ожидал целого третьего дня, а воскрес когда он только еще начинался. Воскресение во время охраны гроба не возбуждало никакого подозрения, а воскресение после этого времени могло казаться подозрительным. Исполнение скорее назначенного времени свидетельствует о силе, а исполнение после этого времени свидетельствовало бы о бессилии. И царь, обещавший кому-либо благодеяние в известный день и потом облагодетельствовавший его раньше этого времени, не только исполнил обещание, но присоединил и другую милость, вследствие скорости исполнения. Иудеи же, приложивши печати и приставивши стражей не сделали ничего другого, как только то, что воскресение Иисуса Христа было тотчас же обнародовано и засвидетельствовано их же стражами.

Ст. 4. От страха же его сотрясошася стрегущии, и быша яко мертви. От страха – землетрясения, потому что оно было великое, или от страха пред ангелом, так как вид его был поразителен. Сотрясошася, т. е. затрепетали; затем пришедши несколько в себя, они убежали и таким образом для жен была полная безопасность.

Ст. 5. Отвещав же Ангел, рече женам: не бойтеся вы… Не бойтесь вы, но пусть боятся они, т. е. стражи и все враги Господа. Итак, прежде всего освободив их от страха и словами и видом, а затем говорит о воскресении.

Ст. 5. Вем бо, яко Иисуса распятаго ищете. Не стыдится называть распятым своего Владыку, потому что для всех распятых прежде Него крест был бесчестием, так как служил свидетельством их злодеяний, а для него был скорее славою, так как служил свидетельством благодеяний Его людям, ради чего Он и осужден был на крест.

Ст. 6. Несть зде; восста бо, якоже рече, приидите, видите место, идеже лежа Господь. Этими словами ангел показал, что он отвалил камень собственно ради них, чтобы они посмотрели.

Ст. 7. И скоро шедше рцыте учеником его, яко восста от мертвых: и се варяет вы в Галилеи: его узрите. Варяет, т. е. придет прежде вас. Повелевает им идти в Галилею, где они могли встретить Иисуса Христа, не боясь Иудеев.

Ст. 7. Се рех вам…, т. е. обо всем; или иначе: вот я дал вам повеление относительно учеников; не пренебрегайте же этим повелением. Итак, ангел этот говорил женам все вышеприведенное, сидя вне гроба на камне. А когда он не смеющих приблизиться жен пригласил войти во гроб (на что указывают слова: приидите, видите место, идеже лежа Господь), тогда они вошли. Но Матфей, сказавши обо всем до входа жен во гроб, все последующее опустил, а Марк и Лука, пропустивши все до входа жен во гроб, повествуют о последующем. И это в особенности возбуждает недоумение у тех, которые не достаточно вникают в это. Марк (Мк.16:5–7) говорит: и вшедше во гроб, видеша юношу седяща в десных, одеяна во одежду белу: и ужасошася. Он же глагола им: не ужасайтеся. Иисуса ищите Назарянина распятаго: воста, несть зде: се место, идеже положиша его. Но идите, рцыте учеником его и Петрове, яко варяет вы в Галилеи: тамо его видите, якоже рече вам. Так как ангел, сидящий вне гроба, сказал женам войти, то вошедши во гроб, они увидели другого ангела, сидящего на правой стороне, и вероятно, увидевши его совершенно неожиданно, изумились. Но он говорит им: не ужасайтеся и т. д. И как ангел, находящийся внутри его сначала освобождает их от изумления, а потом говорит о воскресении. Тот был страшен конечно ради стражей, а этот не был таким конечно ради жен; поэтому увидевши первого они испугались, а увидевши второго – изумились. Присоединил имя Петра, чтобы он знал, что за искреннее раскаяние ему прощено падение чрез троекратное отрицание, и чтобы несколько успокоился, так как он был объят сильной печалью. Присоединивши: якоже рече вам, напомнил то, что говорил им Иисус Христос на горе Елеонской: по воскресении же моем, варяю вы в Галилеи, как сказал Матфей в двадцать шестой главе (Мф.26:32). Лука (Лк.24:3–8) написал: и вшедше не обретоша телесе Господа Иисуса. И бысть не домышляющимся им о сем, и се мужа два стаста пред ними в ризах блещащихся. Пристрашным же бывшим им, и поклонившим лица на землю, рекоста к ним: что ищете живаго с мертвыми? Несть зде, но воста: помяните, якоже глагола вам, еще сый в Галилеи глаголя, яко подобает Сыну человеческому предану быти в руце человек грешник, и пропяту быти, и в третий день воскреснути. И помянуша глаголы его. Ангел, сидящий на правой стороне гроба, сказавши к женам то, что написал Марк, вышел. Это обстоятельство, опущенное Марком, в сопоставлении с повествованием Луки, опять таки порождало недоумения. Когда жены не нашли тела Господа Иисуса, то недоумевали, что случилось с ним, так как они не могли еще поверить, что Он воскрес. Когда же они таким образом находились в недоумении, то предстали пред ними два вышеуказанных ангела, один конечно тот, которого они видели вне гроба, а другой тот, которого они видели внутри его; но только ангелы эти переменили одежды свои на блистающие, чтобы вследствие легкости этой перемены жены скорее увидели в них ангелов Божиих. Так как жены устрашились нового их вида и не могли даже смотреть на них вследствие блистания одежд их, то ангелы сказали к ним, хотя уже так кротко, как прежде, но с некоторым порицанием вследствие неверия их: что ищете живаго с мертвыми? т. е. как мертвого (такое значение имеют слова – с мертвыми); зачем ищете воскресшего, как не воскресшего? Несть зде, но воста. Затем, чтобы еще больше убедить жен в воскресении, ангелы напоминают им слова Господа, говоря: помяните, якоже глагола вам, еще сый в Галилеи, глаголя, яко подобает Сыну человеческому предану быти в руце человек грешник, и пропяту быти, и в третий день воскреснути. Далее евангелист говорит, что они вспомнили слова его, показывая этим, что они после этого уверовали. Матфей в семнадцатой главе (22 и 23 ст.) написал, что во время пребывания в Галилее Иисус Христос сказал к ним: предан имать быти Сын человеческий в руце человеком: и убиют его, и в третий день востанет. Не дают теперь ангелы никакого повеления относительно апостолов, потому что они уже дали это повеление.

Ст. 8. И изшедше скоро от гроба со страхом и радостию велиею, текосте возвестити учеником его. Хотя Матфей не упомянул о том, что жены вошли во гроб, но сказавши теперь, что они вышли, ясно показал, что прежде они вошли. Вышли со страхом, потому что видели там необычайное, а с радостью, потому что слышали радостное. Марк (Мк.16:8) сказал: и изшедше, бежаша от гроба: имяше же их трепет и ужас: и никомуже ничтоже реша: бояхубося. Смотри, как эти жены не противоречат сказанному. Вышедши поспешно из гроба, как сказал Матфей, они побежали, как сказал Марк, чтобы иудеи, увидевши их, не подумали, что они украли Иисуса Христа. Если Матфей сказал, что жены испытывали страх и радость, а Марк, что их объял трепет и ужас, то в этом нет противоречия. Трепет у них явился от страха, – а относительно радости Марк умолчал, или может быть обозначил ее словом – ужас, потому что она иногда может перейти в ужас. Ничего не сказали никому из посторонних людей, встречающихся с ними по пути; а апостолам они возвестили все, лишь только пришли к ним, как сказал Лука (Лк.24:9). Причиною, почему жены ничего никому не сказали, служил страх пред иудеями, чтобы они, услышавши, что жены рассказывают о воскресении Иисуса Христа, не убили их.

Ст. 9. Егда же идясте возвестити учеником его, и се Иисус срете я… Те, которые раньше всех пришли, прежде всех видят Господа и получают такую награду за свое усердие.

Ст. 9. Глаголя: радуйтеся… Дает радость им, осужденным на печаль за древнее преслушание. Заговорил, чтобы они еще более узнали Его по голосу, и первый голос Его благовествовал радость.

Ст. 9. Оне же приступльше ястеся за нозе его, и поклонистеся ему. Жены из любви и уважения к Иисусу Христу ухватились за Его ноги, а Он не возбранил этого, предоставляя им возможность через прикосновение убедиться в том, что это был не призрак.

Ст. 10. Тогда глагола им Иисус: не бойтеся… И Сам прежде всего уничтожает в них страх, а затем дает повеление относительно учеников, убеждая этим, что ангелы, прежде им явившиеся и давшие то же повеление, были ангелы Его.

Ст. 10. Идите, возвестите братии моей, да идут в Галилею и ту мя видят. Воспользовался женами, как апостолами для апостолов, почтивши таким образом обезчещенный обольщением от змия род. И так как некогда жена была для мужа вестницей печали, то теперь жены становятся для мужей вестницами радости. Братьями назвал апостолов, или по причине своего вочеловечения, – а все люди друг другу братья, – или же из уважения к ним.

Ст. 11. Идущема же има, се нецыи от кустодии пришедше во град, возвестиша архиереом вся бывшая. Нецыи, т. е. поставленные ими в качестве стражей, или – главнейшие из них.

Ст. 12 и 13. И собравшеся со старцы, совет сотвориша, сребреники довольны даша воинам, глаголюще: рцыте, яко ученицы его нощию пришедше украдоша его, нам спящим. Прежде купили смерть Иисуса Христа, а теперь покупают истину Его воскресения и заглушают свою совесть; им не стыдно пред стражами совершать свои злодеяния, скрывать истину, выдумывать ложь и выставлять свидетелями лжи тех, которые были свидетелями истины.

Ст. 14. И аще сие услышано будет у игемона, мы утолим его, и вас безпечальны сотворим. Убедите его, как слишком слабого; а если бы он был с более твердым характером, то вы не убедили бы его, потому что слова ваши совершенно не убедительны. Ради какой выгоды ученики украли бы тело Иисуса Христа? Как они скрылись бы от стольких стражей и других лиц, находившихся возле гроба? Каким образом подвергли бы себя столь великой опасности робкие люди, из которых первоверховный, убоявшись женщины, отрекся от Учителя, а остальные, увидевши, что Он связан, разбежались? Если они могли украсть Его без всякой опасности в первую ночь, когда никто не охранял гроба, то зачем они предпочли бы лучше с великою опасностью украсть во вторую ночь, когда возле гроба находились стражи? Но смотри, как бессмысленные Иудеи действовали во всем против самих себя, как мы и выше показали. Если бы они не приставили стражей, то еще могли бы говорить, что-либо о краже, а теперь у справедливых судей они ничего не могут сделать, потому что со всех сторон заставляют их молчать.

Ст. 15. Они же приемше сребренники, сотвориша, якоже научени быша, и промчеся слово сие во Иудеех даже до сего дне. Если серебро победило ученика, то тем более воинов. Великое, в самом деле, зло –сребролюбие и оно служит причиною великих зол. Пронесшимся словом называет слух о том, что ученики украли тело Иисуса Христа. Лука относительно жен сказал (Лк.24:9): и возвращшеся от гроба, возвестиша вся сия единомунадесяте и всем прочим, т. е. семидесяти ученикам. Затем перечисляет их, говоря: бяше же Магдалина Мария и Иоанна и Мария Иаковля, и прочия с ними, яко глаголаху ко Апостолам сия (Лк.24:10). Матфей (Мф.28:1) вписал Марию Магдалину и Марию, мать Иакова и Иосии, не потому, что они были одни, но потому что они были замечательнее остальных, бывших с ними. Марк (Мк.16:1) отметил и Саломию; а Лука (Лк.24:10) не назвал по имени Саломии, но указал еще Иоанну, а присоединивши: и прочия с ними, разумел Саломию и некоторых других. После вышеприведеннаго перечисления жен, Лука (Лк.24:11) опять присоединил: и явишася пред ними яко лжа глаголы их, и не вероваху им. После этого начинается то, что рассказал один только Иоанн (Ин.20:1 и след.) о Марии Магдалине и что не упомянуто другими. Так как слова жен показались апостолам пустыми и они не поверили им, то Мария Магдалина, подумавши про себя, что может быть в самом деле они обманулись и что все слышанное и виденное ими было призраком (хотя более рассудительным эти слова не показались пустыми), Мария Магдалина не успокоилась, но тотчас же одна побежала ко гробу, когда еще было темно, думая найти гроб запертым. Увидевши, что камень отвален от гроба, Мария не припоминала себе ничего из того, что случилось прежде, потому что весть обо всем этом была отвергнута учениками, но она подумала, что тело Иисуса Христа переложено Иосифом в более безопасное место. Поэтому она бежит и приходит к Симону Петру и к другому ученику, которого любил Иисус, и говорит им: взяша Господа от гроба, и не вем, где положиша его (Ин.20:2). Затем произошло то, что написал Иоанн. Таким образом открывается полная гармония между всеми евангелистами и одна цельная история, особенно после изъяснения их изречений в соответственном порядке. Что опустил один евангелист, о том сказал другой. Божественная благодать устроила так для того, чтобы и отсюда было ясно, что они писали не по предварительному условию и уговору.

Ст. 16. Единии же надесяте ученици идоша в Галилею… Они ушли не тотчас, потому что Иисус Христос явился ученикам еще в Иерусалиме в тот же самый день, в который воскрес из мертвых. Об этом свидетельствуют Марк (Мк.16:14) и Лука (Лк.24:36), но еще яснее написал Иоанн (Ин.20:19–20). Он говорит, что после того, как возвратилась к ученикам Магдалина, сущу позде, в той день во едину от суббот, и дверем затворенным, идеже бяху ученици собрани, страха ради Иудейска, прииде Иисус, и ста посреде, и глагола им: мир вам. И сия рек, показа им руце и ребра свои, возрадовашася убо ученицы, видевше Господа и т. д. Итак, очевидно, что ученики только после этого пошли в Галилею. Однако обещал ученикам явиться в Галилее и явившись им в Иерусалиме, Иисус Христос не солгал, как безумно сказал Иулиан Отступник, но исполнил и то обещание, явившись потом им в Галилее, и даровал им другую милость, наперед явившись им в Иерусалиме, чтобы рассеять их печаль и подтвердить слова жен и других видевших Его воскресение. Итак, Матфей опустил то, что произошло до тех пор, пока ученики отправились в Галилею, а другие евангелисты написали и об этом, Марк – короче, Лука обширнее, а Иоанн еще подробнее.

Ст. 16. В гору, аможе повеле им Иисус…, т. е. куда повелел им идти через женщин, как выше было сказано; или куда обещал им, когда сказал: по воскресении же моем, варяю вы в Галилее (Мф. 26:32). Но в Галилею Иисус Христос назначил ученикам идти, а относительно горы ничего не написано. Вероятно, однакож, что Он или сказал им самим, или указал через женщин, хотя это и не написано. Кроме того, и самая гора была им хорошо известна, так как они часто пребывали там ради спокойствия.

Ст. 16. И видевше его, поклонишася ему…, увидевши, конечно, там в Галилее, потому что Он пришел туда раньше их.

Ст. 17. Овии же усумнишася. Некоторые из них усумнились, боясь обмануться. Не следует и спрашивать, кто именно были эти некоторые, потому что здесь они не указаны; нужно только знать, что и эти убедились, когда Иисус Христос подошел к ним.

Ст. 18. И приступил Иисус, рече им, глаголя: дадеся ми всяка власть на небеси и на земли. Дана Мне, как человеку, такая власть, какую Я имел, как Бог.

Ст. 19. Шедше убо научите вся языки…, вполне полагаясь на данную Мне власть. Сказавши: вся языки, разумел и народ еврейский. Марк (Мк.16:15) сказал яснее: шедше в мир весь, проповедите евангелие всей твари; а Лука (Лк.24:47) еще подробнее: и проповедатися во имя его покаянию и отпущению грехов во всех языцех, наченше от Иерусалима. Незлопамятен был Господь по отношению к кающимся. Когда Он воскрес и явился ученикам, то не только не упомянул о том, что претерпел от Иудеев, но даже не упрекнул ни Петра в отречении, ни остальных учеников в бегстве.

Ст. 19. Крестяще их во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Вот наставление относительно крещения и обучения. Одно имя у трех лиц указывает на одно естество Святой Троицы. Имя разумей или Сый, или Бог, или другое какое-либо неизреченное; поэтому крестящие говорят только во имя…, ничего другого не присоединяя.

Ст. 20. Учаще их блюсти вся, елика заповедах вам… Вот опять наставление относительно жизни. Для спасения не достаточно только крещения и обучения, если к тому не присоединятся и достойная Бога жизнь.

Ст. 20. И се аз с вами есмь во вся дни… Внушая им еще большую смелость, сказал: и се аз с вами есмь, содействуя вам, разрушая все препятствия и сохраняя вас.

Ст. 20. До скончания века. Сказал так не потому, что после этого Он не будет с ними, но потому, что будет пребывать с ними не таким образом, как теперь, но выше и так, как прилично Богу. Это показывает, что Иисус Христос был не только с учениками своими, но пребывает и со всеми последователями их, так как апостолы не могли пробыть до скончания века. Чрез посредство бывших в то время учеников Он возвестил эту радость и их последователям, беседуя со всеми верующими как бы с одним телом. Вознесся на небо Иисус Христос не тотчас, но спустя некоторое время, как это можно узнать из других евангелистов. От воскресения Своего до вознесения в продолжении сорока дней Иисус Христос являлся ученикам и говорил с ними. Затем с горы, находящейся в Иудее и называемой Елеонскою, Он вознесся на небо, как повествует книга Деяний святых апостол (Деян.1:3, 9). Да сподобимся же и мы, достойно Евангелия учащие, живущие и совершенствующие себя наследовать царство, обещанное в Евангелии совершенным, благодатию всесовершенного Царя Господа нашего Иисуса Христа, Которому подобает слава и поклонение с безначальным и присносущным Отцом, с собезначальным и соприсносущным Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

1) На заупокойной литургии, в праздник отправляемой, сколько читать евангелий – два или три: праздничное, рядовое и заупокойное?

Прежде всего в ответ на этот вопрос нужно сказать, что в нашей Православной Церкви есть такие праздники, в которые не дозволяется отправлять заупокойной службы; есть такие, на которые это запрещение не простирается. Понятно, что в те праздники, в которые запрещается отправлять заупокойную службу, о чтении заупокойных Апостола и Евангелия на литургии и речи не может быть. В те же праздники, в которые дозволяется отправлять вместо праздничной заупокойную службу, на литургии должны быть прочитываемы рядовые и заупокойные Апостол и Евангелие (Тип. гл. 12; срав. гл. 13). К праздникам же, в которые запрещается отправлять заупокойную службу, относятся великие праздники Господские, Богородичные и святых, храмовые праздники и дни святых с бдением. Что в эти праздники не дозволяются отправлять заупокойной службы, это всего лучше можно видеть из того, что если который либо из них случится даже в субботу мясопустную, то и тогда отправляется служба одного праздника, а заупокойная переносится на субботу предыдущей недели или на четверг предшествующей (Тип. посл. 2 февр. и послед. субб. мясопустной; срав. Тип. гл. 12, 3-е зре и гл. 15, зре). Кроме великих праздников Господских, Богородичных и святых, храмовых праздников и дней святых с бдением, не полагается совершать вместо праздничной службы заупокойную и в дни воскресные: это можно видеть из того, что для дней воскресных, совсем не положено заупокойных Апостола и Евангелия (Тип. гл. 59). Правда у нас и в великие праздники Господские, Богородичные и святые, а равно в дни святых с бдением и в воскресные дни, иногда отправляется литургия заупокойная, но не иначе как ранняя; на такой литургии, как на заупокойной (не праздничной), прочитываются (по крайней мере должны прочитываться) только рядовые и заупокойные Апостол и Евангелие. Поздняя же литургия и все прочие службы отправляются праздничные.

2) Если священник служит литургию без диакона, то когда он должен прочитать молитву «Исполнение закона и пророков» – во время «Буди имя Господне» или по отпусте? Если во время пения «Буди имя Господне», то где – пред престолом или жертвенником?

Если диакон «с приготовлением» участвует в совершении литургии, то священник, по прочтении заамвонной молитвы, входит в предложение (Служ.), т. е. подходит к жертвеннику и читает для диакона молитву «Исполнение закона и пророков» (Служ.). Диакон, по выслушании этой молитвы, потребляет святая – оставшиеся св. Дары со страхом и со всяким утверждением. Потребившему же диакону святая со всяким опасением, яко ничему от зело дробнейших частиц крупиц, или остатися, налияв во святую чашу от вина и воды, и потребив, и сопрятав губою всю мокроту, также слагает святые сосуды вкупе, и обвязав их, полагает на обычном месте, глаголя: «Ныне отпущаеши» (Служебн.). В это время певцы поют: «Буди имя Господне», и читается 33 псал., а священник дает людям антидор (Служебн.). В том же случае, когда священник один совершает литургию, или хотя и с диаконом, но «не приготовившимся», то он сам потребляет оставшиеся св. Дары и не прежде, как по отпусте – по окончании литургии (Срав. «Изъявление о неких исправлениях в служении преждеосвященныя литургии», – в конце, пред чином лит. прежд.; а также в «Учит. Изв.» наставления относительно того, что должен творити иерей по совершении божеств. литургии). После «многолетия» затворив царские двери, он подходит к жертвеннику для потребления оставшихся св. Даров, читает молитву «Исполнение закона и пророков» и затем потребляет оставшиеся св. Тайны. Что в это время и пред жертвенником священник, служащий литургию без диакона, должен прочитать молитву «Исполнение закона и пророков», это можно видеть из самого надписания ее. Она надписывается так: «молитва глаголемая, внегда потребити святая», т. е. молитва, читаемая в то время, когда потребляются св. Тайны. А так как оставшиеся св. Дары потребляются священником (когда он служит литургию без диакона или хотя и с диаконом, но не приготовившимся) уже по окончании литургии, то молитва: «Исполнение закона и пророков» и должна быть прочитана по отпусте литургии и не пред престолом, а пред жертвенником, на котором потребляются оставшиеся св. Тайны.

3) Что лучше – совершать литургию на черствых просфорах, за невозможностию иметь мягкия, или же вместо литургии отправлять часы?

Нельзя не придти в крайнее изумление и недоумение, слыша этот вопрос! Неужели о. В. К-ский, возбуждающий этот вопрос, никогда не читал и даже не просмотрел «Учительное Известие» в конце Служебника?! Ведь в Учительном Известии в главе «о вещи тайны самого тела Христова» ясно сказано, что хлеб, необходимый для совершения таинства Евхаристии, должен быть «из чистыя пшеничныя муки, водою простою естественною смешанный и добре испеченный, квасный, непресоленый, свежий, чистый, вкус свойственный имеяй и к ядению благоприятный и способный»; а в другом месте той же главы сказано, что иерей дерзнувший совершать таинство Евхаристии над хлебом из иных (непшеничных) семян, или хотя из пшеничныя муки и естественной воды и квасным, но молоком и маслом или яйцами смазанным, зацвелым, сплеснелым или прогорклым или черствым или растленным, «зело тяжко согрешит и извержению подпадет, яко таинство в таковых видах не совершится». При столь ясных и вместе строгих правилах церковных относительно вещества для таинства Евхаристии может ли быть какое-либо недоумение, подобное вышеприведенному? Нельзя не пожалеть, о том, что у нас есть Служебники малого формата, при которых не помещается «Учительное Известие». Очень может быть, что и у спрашивающаго: «что лучше – совершать литургию на черствых просфорах, за невозможностию иметь мягкия, или же вместо литургии отправлять часы», нет под руками Служебника с «Учительным Известием». Иначе, думается нам, он и не возбуждал бы такого вопроса. Во всяком случае находим уместным заметить, что литургия не может быть совершена как на черствых просфорах, так и на слишком мягких – только что испеченных потому, между прочим, что из черствой просфоры вынутый Агнец раскрошится, а из мягкой – только что испеченной трудно и даже совсем нельзя вынуть Агнца, не измявши его и самой просфоры.

З.

Редактор Ректор Киев. Дух. Семин. Архимандрит Ириней.

Дозволено цензурою. Киев, 7 апреля 1886 г. Цензор прот. М. Богданов.

Тип. Г. Т. Корчан-Новицкаго. Михайлов. ул., собств. дом.