Мой любимый герой
Тишину урока нарушил резкий скрипучий голос Зои Васильевны:
– Голубев! Что это? Ты в своем уме?!
Мы все как один подняли головы от своих тетрадей. Класс писал сочинение на тему «Мой любимый герой». Я уже набросал первые слова: «Мой любимый герой – замечательный разведчик Николай Кузнецов». И вдруг…
– Голубев! Я тебя спрашиваю! Встань!
Из-за первой парты перед разгневанным классным руководителем поднялся Алеша Голубев – маленького роста, тщедушный, в очках с сильными линзами.
Он был объектом насмешек всего класса, мальчишек и девчонок, потому что никогда не участвовал в наших проказах, был тихим, застенчивым, немного неуклюжим. После уроков он всегда спешил домой (говорили, что у него была очень больная мама). Его тихий голос слышно было только у доски. В классе с ним никто не дружил, а напротив, часто обижали, дразнили «Голубком» и нередко прятали его вещи, пользуясь слабым зрением Алеши. Но он, к моему удивлению, никогда не злился, не огрызался, а только как-то беззащитно улыбался, как бы смеясь над собой. В такие минуты мне было очень жаль его, но из-за глупой солидарности с остальными я никогда не вставал на его защиту.
И вот теперь Алеша, понурив стриженую голову, стоял перед презрительным взором Зои Васильевны. Несмотря на недостаток времени, все с любопытством уставились на эту сцену, желая знать, что же вызвало такое возмущение классной. Но она сама ответила на наш немой вопрос:
– Вы только посмотрите на него! Как вам нравится, о ком он пишет?! Его любимый герой – Иисус Христос!
Класс зашумел. Кто-то засмеялся, радуясь, что несчастный Голубев сделал несусветную глупость. Кто-то присвистнул: «Во дает!» А кое-кто выразительно покрутил пальцем у виска. Действительно, выбрать себе такого героя в наше замечательное время! На дворе 1970 год, время прогресса, «эра светлых годов», а тут… Действительно, ненормальный этот Голубев!
Классная между тем продолжала свою обличительную речь:
– Теперь мне все понятно: и почему ты до сих пор не пионер, и почему абсолютно не участвуешь в общественной жизни класса. Не стыдно – всегда ссылаешься на больную мать! Оказывается, вот в чем дело, вот у тебя какие герои! Какая уж тут общественная жизнь!
В ответ раздался еле слышный голос:
– Зоя Васильевна, у меня правда сильно болеет мама…
Классная спохватилась: сцена затянулась, а время урока неумолимо идет. Да еще почти все перестали писать и уставились на нее и на беднягу Голубева.
– Так, все продолжаем писать, время идет! А ты, Алеша, – сменила она гнев на милость, – немедленно зачеркни эту… это, и пиши, как все ребята: о настоящем герое, настоящем, замечательном человеке! Сколько их, замечательных людей! Подумай и пиши.
Она вернула Алеше тетрадку, и, посчитав инцидент исчерпанным, вернулась за учительский стол. Мы тоже вернулись к своим «опусам», торопясь наверстать упущенное время.
Но Алеша почему-то продолжал стоять, все так же опустив голову. Не заметить это классной было невозможно.
– В чем дело, Голубев? – тон ее был недовольным. – Тебе что-то неясно? Учти, мы теряем драгоценное время!
И вновь я с трудом разобрал тихий ответ:
– Извините, Зоя Васильевна, я не могу… о другом герое.
– Что-о? Что такое?
Зоя Васильевна поднялась со своего места, не успев утвердиться на нем, и всей своей величественной фигурой надвинулась на Алешу. Он казался таким маленьким и невзрачным перед ней! Классная была раздражена непредвиденной заминкой, к тому же все мы опять подняли головы от сочинений, с удивлением глядя на строптивого Голубка.
– Что значит «не могу»? У тебя нет другого любимого героя?
– Нет… другого нет.
– Это не герой, а выдумка невежественных, темных людей. В наше время смешно даже говорить об этом. Но мы с тобой поговорим отдельно, а сейчас, будь добр, садись и пиши, как все ребята. Ясно?
– Да… ясно.
Алеша сел и вроде бы стал что-то писать. Зоя Васильевна вернулась на свое место, несколько раз взглянула на него с подозрением, но успокоилась. Все пошло своим чередом. Я легко набросал красивые предложения о том, как хотел бы во всем быть похожим на героя-разведчика, и закончил раньше всех.
Оглушительно зазвенел звонок, заставив вздрогнуть отстающих. Но вот, все сдали, наконец, свои тетради, и класс опустел. Но история с Голубевым на этом не кончилась. Я уже был в коридоре, как вдруг услышал:
– Голубев, а ну-ка, вернись! – тон классной был повышенным и не обещал ничего хорошего.
Алеша вернулся в класс, и через полуоткрытую дверь я видел, как он встал у стола Зои Васильевны, так же понурив голову и ссутулив узкие плечи. До меня донеслось:
– Значит, вот ты как! Назло учителю, назло всем! Все-таки написал об этом… о своем… Решил показать упрямство! Так, я спрашиваю?
Казалось бы, мне не было никакого дела до несчастного Голубка. Пусть получит за свою глупость, за своего героя, или как его назвать…
Ребята уже разбежались (урок был последним), но мне что-то не давало уйти. Любопытство или какое-то иное чувство влекло меня к полуоткрытой двери. Сам не зная почему, я подошел и прислушался.
– Нет, Зоя Васильевна, я не назло… – голос у Алеши был слабым и дрожащим.
– Нет, именно назло! Именно! Тебе было сказано: писать, как все ребята, – о героях войны, пионерах-героях, да о ком угодно! Мало ли у нас замечательных людей, на которых нужно равняться, на которых стараться быть похожими. А ты? Кто такой этот Иисус Христос? Это даже не сказочный герой! Ну ладно, я поняла бы, если бы ты написал об Илье-Муромце, о русских богатырях. А он кто? Да пойми ты, что такого человека никогда не было! Это все поповские выдумки, в которые верят необразованные, серые люди! И ты, советский школьник, повторяешь басни неграмотных, обманутых старушек? Эх ты! А я считала тебя неглупым мальчиком. Стыдись!
Зоя Васильевна прервала свой монолог, очевидно, чтобы набрать воздуха для продолжения. Но тут раздался дрожащий голос Алеши:
– Это неправда! Иисус Христос… Он жил, потом умер, Его распяли… Но Он ожил… То есть, воскрес… Он и сейчас живет. Все герои умерли, а Он живет!
Наступила пауза. Я мог только представить лицо Зои Васильевны, но и сам был поражен. Так возражать классной, которая самим взглядом могла заставить «проглотить язык» любого! И кто – тихоня Голубок!
Но вот Зоя Васильевна опомнилась, и голос ее загремел в тишине пустого класса:
– Ты соображаешь, что говоришь? Твое счастье, что тебя никто не слышит! Ты где живешь, Голубев? В какой стране? В какой школе учишься? В советской школе или в Киевской бурсе?..
Дыхание Зои Васильевны начало срываться, голос перешел почти на визг.
– «Он живет», – передразнила она. – Да ты знаешь, что наши ученые давно доказали, что Бога нет?! Иисус Христос – просто вымысел, понимаешь? Вы-мы-сел! А сочинили это все хитрые люди, чтобы обмануть таких простаков, как ты. Чтобы ты, вместо того чтобы учиться и строить светлое будущее, бормотал всякие молитвы со старухами. Может, ты и в церковь ходишь?
Вопрос требовал ответа. И он прозвучал, такой же тихий, но твердый:
– Да, хожу… С бабушкой. А Бог есть, и Иисус Христос – Божий Сын, и Он умер за наши грехи, и в третий день…
– Хватит! Классная громко хлопнула чем-то по столу. – Не желаю слушать эти бредни! Не собираюсь терпеть в своем классе мракобесия! Собирайся, идем к директору, пусть он решает, что с тобой делать. Хоть бы мать пожалел!
Я решил, что они сейчас выйдут, и отпрянул от двери, собираясь сбежать. Но к моему удивлению, никто не вышел, а из-за двери вдруг раздался совсем другой голос учительницы – мягкий и какой-то вкрадчивый.
– Алеша, послушай! Ради твоей мамы, давай решим этот… эту ситуацию по-другому. Здесь только ты и я, пусть все останется между нами. Ведь если все узнают, твоей маме будет тяжело, а ведь она так страдает, бедная… – Голос стал совсем мягким, задушевным. – Давай так: ты мне сейчас кое-что пообещаешь, и мы все забудем, хорошо?
– Хорошо, – обрадовано ответил Алеша. – А что нужно пообещать?
– Скажи мне так: Зоя Васильевна, простите меня, пожалуйста… Это ты можешь?
– Да, могу. Зоя Васильевна, простите меня, пожалуйста.
– Ну вот, молодец. И еще скажи: я очень ошибался, никакого Иисуса нет, и я даю Вам честное пионер… честное слово, что больше никогда не буду писать или произносить это имя. Вот и все, что я от тебя хочу услышать. Договорились?
Алеша молчал. Видимо, решив, что он сдается, классная прибавила:
– Подумай. Здесь только ты и я, нас никто не слышит. Если ребята спросят, скажи, что я тебя как следует отругала и простила. А с твоим сочинением… я что-нибудь придумаю. Только скажи мне эти слова, и пойдем, а то уже поздно.
Я приготовился слушать Алешкино извинение. Сам я, честно говоря, легко отрекся бы от всего и сделал бы так, как хотела классная. Подумаешь, делов-то! Ведь никто не слышит, а это главное!
Но услышал я совсем не извинения.
– Нет, Зоя Васильевна, – голос Алеши неожиданно окреп и совсем не дрожал. – Нас здесь не двое! Здесь еще Он Сам, Иисус Христос! Он жив… и Он слышит все, и видит все. Он умер за меня, Зоя Васильевна! Как же я скажу, что Его нет? Я тогда буду предателем, как Иуда. А я не хочу быть предателем… и не буду. Простите меня… – и Алеша все-таки расплакался.
У меня самого комок к горлу подкатил – жалко было Голубка, что же ему теперь будет? «Ну, Зоя теперь ему устроит», – думал я. И в то же время я сознавал, что сам бы никогда не осмелился на такое. Ну ладно, за себя борешься или за кого-то родного, а то – за какого-то Иисуса Христа, Которого, может, и правда не было никогда! А если и был, неужели из-за Него нужно ссориться с самой классной, а то и с директором школы? Даже подумать страшно.
То, что произошло дальше, ошеломило меня, как внезапный удар. К тихому всхлипыванию Алеши прибавилось рыдание… Зои Васильевны! Это было так неожиданно, что я просто потерял голову и перестал что-либо понимать. Мне стало казаться, что все это происходит не по-настоящему, а просто я слышу радиопостановку, где все плачут, и я тоже. Через какую-то пелену я слышал прерывающийся осипший голос Зои Васильевны:
– Алешенька, милый мальчик мой… Ты прости меня, старую, глупую… Я ведь не знала… Я сама ничего не знаю… Алеша, ты даже не понимаешь, какой ты хороший… Прости…
Она помолчала несколько секунд и добавила:
– Ты верь. Без веры нельзя в этой жизни… А я… прости меня!
Я был мальчишкой, но понимал, что мне нужно уйти, свидетели здесь больше не нужны. В задумчивости я даже не заметил, как вышел из школы и побрел домой, придя в себя уже у двери своей квартиры. В тот день я многого не понял, но отчего-то щемило сердце и не хотелось играть и дурачиться. Я смутно понимал, что прикоснулся к чему-то такому, чему нет объяснения, к какой-то тайне, светлой и чистой, как слезы тех двоих, в классе. Тогда я, конечно, не понимал, что у тайны этой нездешнее, неземное происхождение. В тот день для меня приоткрылась дверь в неведомое…
С тех пор минуло много лет, почти человеческая жизнь. Я не знаю, где сейчас Алеша Голубев, жива ли еще наша классная Зоя Васильевна Вербицкая. Да и я уже немолодой, «повидавший виды» человек, попусту растративший десятки лет своей жизни, заработавший тяжелую болезнь, но все же счастливый. И я отчетливо помню, как впервые услышал Имя, которое для меня теперь дороже всех имен. И как впервые стал свидетелем твердого исповедания этого Имени из уст маленького невзрачного мальчишки. И как это Имя оказалось способным пробить броню черствости и безбожия в сердце человеческом, растопив в нем многолетний лед лжи.
Спасибо тебе, Алеша! Слава Тебе, Господи!
Бабушка и внук
История одного спасения
Душа с землей почти простилась,
Но Богу бабушка молилась!
И встали смерти на пути
Два слова: «Господи, прости!»
Елена Шустрякова
Бабушка
В одном стареньком доме, на Охте, лежит на своей маленькой постели бабушка. Такая маленькая, высохшая, что и на постели почти не видна. Звать бабушку Анной Николаевной, а лет ей от роду – девяносто семь. Лежит Анна Николаевна, с постели не вставая, уже шесть лет – с того злосчастного дня, как упала и сломала ногу. Конечно, приходил врач, осмотрел, покачал головой и сказал, что в больницу отправить бабушку можно, но кость уже не срастется. Так и осталась бабушка дома, на попечении у невестки (она у Анны Николаевны замечательная, слава Богу).
Вот так и вышло, что ведет эта старушка полностью «лежачий» образ жизни, да к тому же почти ничего не видит, слух тоже неважный, и недуги стариковские одолевают. Любая другая старушка в таком положении, наверное, плакала и желала бы для себя одного – скорой смерти. Но Анна Николаевна, будучи вот уже пятьдесят лет чадом Божьим, не унывает, слез не проливает, не стенает и жизнь свою не клянет. Никто из окружающих от нее ни жалоб, ни причитаний не слышал. Бывало, придет ее навестить кто-нибудь и давай расспрашивать о самочувствии: что, мол, и где болит, да в каком месте отдается. А бабушка его тут же и остановит:
– Охота тебе про мои болячки слушать! Мое дело известное: молиться да к встрече с Господом готовиться. А ты вот лучше о своих делах расскажи, оно поинтересней будет!
Так и переведет разговор от своих болезней на собеседника. Да еще расспросит его во всех подробностях, так что посетитель, сам того не замечая, все свои заботы бабушке и выложит как на духу. А она ему (или ей) еще и присоветует, как поступить.
А если кто начинает удивляться ее разумению и крепости, она говорит:
– Эх, милый! Да разве я сама, без Господа, смогла бы до таких лет дожить и в здравом уме остаться? Моего тут ничегошеньки нет, а все Ему одному – и слава, и честь!
Молится бабушка часто, почти целый день. Так, лежа на спине (иначе-то никак), сложит сухонькие руки на груди, глаза закроет и давай молиться. Малость отдохнет, и снова за молитву. И так Господь на молитвы эти отвечает – поверить трудно!
Об одном таком удивительном Божьем ответе я и хочу рассказать.
Внук
Частенько, в перерывах между молитвами, приходят к бабушке воспоминания – куда от них денешься? Вспоминается многое: голодное детство, молодость в работе с утра до ночи, суровое блокадное время. Вспоминается, как в конце блокады уверовала в Господа и прилепилась к Нему всем сердцем и на всю жизнь. Вспоминает мужа, Константина Григорьевича, двадцать лет уж как отошедшего к Господу в мире. Вспоминает детей, внуков, правнуков… Но особенно часто возвращаются ее мысли к любимому внуку, Андрею.
Андрюша, первенец ее младшего сына Толи, рос хорошим, послушным мальчиком. Учился неплохо, особенно преуспевал в гуманитарных науках. Но вот как подрос, в юношу превратился, так и вся учеба вкривь да вкось пошла. Появились новые друзья, а с ними и новые увлечения: гитара, девчонки веселые, вино да сигареты. Бабушка об этом, конечно, догадывалась. Но внук жил далеко, приезжал редко, а на бабушкины расспросы: как учеба, не балуешься ли винцом да табаком, – отвечал успокоительно:
– Да что ты, бабушка! Разве я глупый? И на что мне вся эта гадость – вино да курево? Ты за меня не беспокойся! Никогда со мной ничего плохого не случится… У меня голова на плечах есть!
И бабушка верила, потому что очень внука любила. Да и он ее любил, наверное, больше всех на свете. Когда приезжал бабушку навестить, рассказывал ей то, чего другому ни за что бы не рассказал. Открывал ей, казалось, все сердце. Все, да не все… Как после оказалось, много в Андрюшином сердце появилось такого, о чем ему даже с бабушкой делиться не хотелось. И было это поначалу как пятнышко, маленькое совсем, да в большую беду выросло…
Беда
Годы быстро шли – не угонишься за ними. Анна Николаевна и заметить не успела, как состарилась, обложили ее разные хвори да немощи со всех сторон. Отошел к Господу муж Константин Григорьевич. Он почти всю жизнь неверующим был, но по молитвам бабушки Господь дал ему покаяние, и он десять лет, до самого конца, ходил в церковь – ни одного воскресения не пропустил! Через ее свидетельство и по ее же молитве пришла к Богу и племянница Наташа. А вот с внуком – с ним особая история приключилась…
Андрей уже давно стал взрослым, женился, родились у него двое сыновей – бабушкиных правнуков. И работа прибыльная, в торговле, и семья хорошая, и в доме достаток – а тревожно отчего-то было на сердце у бабушки. Приезжал он к ней теперь все реже и реже, это и понятно вроде: семья, работа ответственная, времени не хватает. Но чуяло сердце – неладно с ним что-то… А у него как ни спросишь, отвечает, как и прежде:
– Да ты что, бабушка! Ты не слушай никого – у меня порядок полный. Голова на плечах есть!
Чтоб бабушку успокоить, Андрей даже в церковь с ней ездил иногда. Правда, до конца богослужения не досиживал, потихоньку уходил (мол, некогда). А на вопросы ее: понятно ли, о чем в церкви говорят, к чему призывают, – говорил с обидой:
– Понятно мне все, как не понять. Что я, глупый? О хорошем говорят…
Но видно было, что совсем ему это неинтересно. И в церковь Андрей ходит только чтобы бабушку не обидеть. Понимала это Анна Николаевна и сильнее Богу за внука молилась. Знала, что один лишь Господь благодатью Своей может любого человека от греха избавить и на путь спасения привести. А ее, бабушки, дело – «всегда молиться и не унывать» (Лк. 18:1).
И она молилась. Молилась, когда Андрей был успешным замом завмага, но уже начал спиваться понемногу. Молилась, когда узнала, что из-за пьянки он что-то нечестное сделал и работу потерял. Молилась, когда внук ушел из семьи, и о нем годами не было никаких известий. Молилась, когда ей говорили об Андрее, что он совсем спился, живет где-то в подвале и роется в помойках. Молилась, когда все остальные – и жена, и дети, и родители – отреклись от него и махнули на него рукой…
Из воспоминаний Андрея
…Годам к тридцати я уже основательно зависел от спиртного. К тому времени в стране произошли всем известные перемены. На смену «развитому социализму» пришел «неразвитый капитализм». Решил я оставить завод, где зарплата стала уже символической, и устроиться в коммерческий магазин стройматериалов, которым заведовал мой старинный друг Виктор. Начал я с грузчика, потом стал продавцом, а вскоре занял должность «зама».
Виктор тоже был большим любителем приложиться к бутылке, поэтому «гармония» у нас была полная. Поскольку деньги у нас были (и немалые по тем временам), после работы начались загулы: ночные поездки в рестораны, походы в сауну в компании «веселых девчат» и тому подобное. Отношения с женой, естественно, накалились до предела – ссоры, скандалы, слезы, упреки стали обычным делом. Но пока в семье были деньги, хрупкий мир кое-как держался. Но пришел конец и ему.
Я не буду перечислять всех бед, которые почти одновременно обрушились на нас. Скажу лишь, что буквально за считанные дни мы с Виктором остались без магазина, без денег, да еще и в долгах. И если друг мой сумел устоять, выправиться и даже начать новое дело, то я уже ничего не мог делать. Я просто запил «с горя», будучи к тому времени уже послушным рабом «змея». Из дома было вынесено все, что можно продать и пропить.
Я чувствовал растущее отвращение жены, видел страх и недоумение в глазах детей. Жена подала на развод. Развели нас легко и быстро, без лишних вопросов. А на следующий день я собрал свои нехитрые пожитки и ушел из дома. Так начался новый и еще более страшный этап моей жизни – улица. Без семьи, без работы и без денег. Настоящий бомж, хотя и с питерской пропиской.
Трудно поверить, но такое существование поначалу мне даже нравилось: никому ни в чем не нужно отчитываться, ни о ком не нужно заботиться, разве только о себе, любимом. Может, я и неправ, но сейчас мне кажется, что в основе всякого бродяжничества лежит обыкновенный эгоизм. Я быстро нашел себе подходящую компанию – таких же изгоев. Всех нас объединяла «одна, но пламенная страсть» – выпивка. По сравнению с ней все остальное казалось ничего не стоящим. Девиз нашей команды был такой: «с утра не выпил – день пропал». И еще: «умри, но выпей!» И умирали.
…Настал день, когда я вдруг резко стал «сдавать». Видимо, мой организм, над которым я издевался столь долгое время, не выдержал. Первой «забастовала» нога: на нее стало больно ступать, и вскоре я уже не мог ходить без опоры. Где-то подобрал трость и передвигался только с ней. От постоянного употребления всякой гадости сильно ослабло зрение, глаза стали красными и слезились. Я быстро слабел, постепенно перестал выходить на промысел и становился обузой для нашей дружной компании.
Настал день, когда закадычные друзья заботливо, под руки, вывели меня из подвала и переправили на соседнюю улицу. Так же заботливо подняли на какой-то чердак (видно, заранее присмотрели). Бросили на пол тюфяк, уложили меня на него и даже накрыли теплой курткой. Сказали на прощанье что-то вроде «прости, брат», стараясь не глядеть в глаза. И ушли, оставив меня умирать…
Моя мама недавно призналась, что в те времена искренне желала мне легкой смерти. Особенно это желание возникало у нее, когда знакомые говорили: «Сегодня видели твоего сына – весь грязный, в помойке роется… Маме было очень больно и стыдно. Она плакала и думала, что конец мой близок, и моя никчемная жизнь оборвется где-то под забором…
Но был на этой земле человек, который так не думал, а помнил обо мне и неустанно молился о спасении моей погибающей души – моя бабушка. Ей было тогда уже девяносто лет. Она молилась за меня всегда. Молилась, когда я был «успешным коммерсантом». Молилась, когда я начал спиваться. Молилась, когда я исчез и обо мне не было никаких известий. Молилась и не переставала взывать к Богу, когда все до единого уже махнули на меня рукой.
…Я плохо помню тот день, день моего избавления. Но одно помню точно: никаких особых «видений» не было. Так что «эффектным» мое спасение не назовешь. Не озарил грязный чердак ослепительный свет, не появился ангел, не раздался трубный зов. Просто где-то внутри я услышал тихий, едва слышный голос: «Встань, выйди отсюда и иди. Иди к бабушке, она ждет тебя. Ты будешь жить».
Дорога к дому бабушки заняла у меня целый день. Я так ослаб, что еле передвигался: три шага вперед, два назад. Помню, как влез в автобус, и вокруг сразу же образовался «вакуум». Вид у меня был, наверное, еще тот: рваная куртка на голом теле, длинные грязные волосы и борода. Запах под стать виду, а в волосах полно вшей. Какое чувство, кроме омерзения, мог вызвать такой субъект?..
Но вот я у заветной двери. Дома ли бабушка? Да и жива ли? Ведь сколько лет прошло…
Победа
Звонок раздался под вечер, прозвенев коротко и неуверенно. Шаркая ногами, с трудом подошла бабушка к двери. «Кто там?» А в ответ хриплый, испито-прокуренный голос:
– Бабушка, открой… Я это, Андрей…
Дрожащими руками бабушка отворила дверь и видит: стоит у порога страшный-престрашный мужик в каких-то лохмотьях. Волосы до плеч, нечесаные, борода свалявшаяся по самую грудь. А запах от мужика такой – впору противогаз надеть. И лишь по глазам, потухшим, но еще живым, узнала бабушка своего любимого внука. А он голову опустил и повторил чуть слышно:
– Я это, бабушка…
Всплеснула Анна Николаевна руками и одно только вымолвить смогла:
– Слава Богу!
И было в этом славословии все: и благодарность Богу, и «радость неизреченная», и облегчение всей исстрадавшейся души. Жив внук дорогой, и привел его Господь к ней на порог, чтобы воочию увидела она ответ на свои молитвы утренние, ночные и полуденные, молитвы со стенаниями да со слезами!
Во многих водах бабушка внука «вымачивала», волосы с бородищей обстригла, вшей великое множество повывела. Откормила с недельку, да и отправила в больницу восстанавливаться. Врачи удивлялись: такой диагноз, как у Андрея, разве что в блокаду ставили: малокровие, истощение.
Но подлечили его там хорошо, вернулся к бабушке посвежевший, уже немного похожий на прежнего Андрея – даже румянец появился. Хотел было внук рассказать, как из холеного состоятельного «коммерсанта» в нищего спитого бродягу превратился, да бабушка не дала старое вспоминать:
– Ну, будет об этом! Зачем раны бередить? Что было, то Господь один знает, потому как Ему все про нас ведомо. Ты лучше скажи, все ли теперь понял и что дальше делать, знаешь ли?
И услышала бабушка твердый, уверенный ответ:
– Все я теперь, бабушка, понял. И что делать, знаю.
Рассказал он ей, что в больничной палате, ночью, под храп соседей, встал на колени, имя Господне призвал и покаялся во всех грехах своих. И так ему легко стало, как будто заново родился. И сейчас надо ему в церковь ехать, чтобы там исповедать Иисуса Христа своим Господом и Спасителем. Одним словом, нужно новую жизнь начинать, христианскую, а от старой, во грехах проведенной, навсегда отречься.
Поняла бабушка, что от сердца внук говорит, что это нового человека слова, человека спасенного. И заплакала бабушка, теперь уже от радости…
Послесловие
В одном стареньком доме, на Охте, лежит на своей маленькой постели бабушка. Самая обыкновенная бабушка по имени Анна Николаевна, девяноста семи лет от роду. До того уже она старенькая да высохшая, что и не видно ее почти. Но я точно знаю – ее видит Господь. И не только видит, но и слышит ее молитвы. А молится бабушка почти все время, сколько сил хватает. А иногда к ней внук Андрей приезжает, и тогда они молятся вместе. Андрей давно уже крещение принял, и даже в церкви служение несет. В той самой церкви, куда раньше редко захаживал и спешил сбежать пораньше…
Для чего я эту историю рассказал? Чтобы вы, дорогие мамы, бабушки, сестры, в молитве за своих любимых сыновей и внуков не ослабевали. Чтобы не опускались руки ваши, к Господу простертые. Пусть месяцы, пусть годы проходят, молитесь и помните: «Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, хотя и медлит защищать их?» (Лк.18:7).
Комментировать