<span class=bg_bpub_book_author>Александр Дворкин</span> <br>Рассказы

Александр Дворкин
Рассказы

(15 голосов4.5 из 5)

Оглавление

1. Из дополнения к “Афонским рассказам”

Послушник Афанасий

Когда я при­е­хал на Афон в тре­тий раз, то почти весь месяц про­жил в Став­ро­ни­кит­ском мона­стыре, кото­рый знал ещё по преды­ду­щим визи­там через его насель­ника, швей­цар­ского монаха отца В. Игу­мен мона­стыря, отец Васи­лий, тоже был мне зна­ком, и я знал, что смогу у него испо­ве­до­ваться, так как он гово­рил по-фран­цуз­ски и даже немного по-рус­ски. Знал я и почти всю немно­го­чис­лен­ную бра­тию (Став­ро­ни­кита — неболь­шой мона­стырь, рас­счи­тан­ный при­мерно на два­дцать чело­век), кото­рая очень по-доб­рому отно­си­лась ко мне. Но на этот раз я застал в мона­стыре новое лицо. Послуш­ник Афа­на­сий, австра­лий­ский грек, при­был на Свя­тую Гору за несколько меся­цев до меня. Было ему лет два­дцать пять, и он только-только начал отра­щи­вать бороду — она была ещё совсем короткой.

Нас сбли­зили воз­раст (я был всего на пару лет постарше) и англий­ский язык, кото­рым он вла­дел лучше, чем роди­тель­ским гре­че­ским. Мы много бесе­до­вали о духов­ной жизни, несколько раз отправ­ля­лись в дли­тель­ные про­гулки по окрест­ным хол­мам. Помню, он про­де­мон­стри­ро­вал мне вто­рой (кроме обыч­ного — пояс­ного) вари­ант малого поклона, при­ня­тый в мона­стыре: кла­ня­ешься до земли, но исход­ное поло­же­ние тела коленопреклонённое.

17 лет спу­стя в 2001 году я вновь при­был на Афон. Конечно, мне хоте­лось пови­дать сво­его ста­рого при­я­теля и узнать, что с ним ста­лось. Однако когда мы со спут­ни­ком — мос­ков­ским пред­при­ни­ма­те­лем Сер­геем — дошли до Став­ро­ни­киты, ока­за­лось, что Афа­на­сия там никто не пом­нит: много лет назад игу­мен с груп­пой мона­хов пере­шёл в Ивер­ский мона­стырь — вос­ста­нав­ли­вать там обще­жи­тий­ный устав после почти двух сто­ле­тий особ­ного житель­ства, и почти поло­вина бра­тии в Став­ро­ни­ките сме­ни­лась. Остаться на ночь нам не уда­лось: неболь­шой мона­стырь был полон. При­шлось отправ­ляться в Ивирон.

Дошли мы довольно быстро, но и тут нас ждала неудача: монах-при­врат­ник очень лас­ково и при­вет­ливо сооб­щил, что в мона­стыре ремонт, число спаль­ных мест в архон­да­рике сокра­щено, и остаться мы не можем.

Солнце стре­ми­тельно кло­ни­лось к закату, и нужно было что-то быстро решать. Я попро­бо­вал найти Афа­на­сия — вдруг он был в группе мона­хов, при­шед­ших сюда с игу­ме­ном, и смо­жет соста­вить нам про­тек­цию? Но на мой роб­кий вопрос при­врат­ник сооб­щил, что монаха с таким име­нем у них не значится.

Мы вышли на дорогу перед воро­тами мона­стыря, при­сели на лежа­щие там брёвна и заду­ма­лись. Дойти куда-нибудь мы уже не успеем. Можно было попы­таться вызвать “мона­ше­ское такси” и дое­хать до Пан­те­ле­и­мона. Серёжа стал назва­ни­вать со сво­его мобиль­ника, но соеди­не­ния не было. Поло­же­ние начи­нало делаться непри­ят­ным, как вдруг из ворот вышел пожи­лой грек и поин­те­ре­со­вался, что мы тут делаем.

Выслу­шав нашу груст­ную исто­рию, он ска­зал, чтобы мы не валяли дурака и не тра­тили время у при­врат­ного монаха, послу­ша­ние кото­рого и состо­яло в сокра­ще­нии палом­ни­че­ского потока, а шли сразу в архон­да­рик, где дого­во­риться о ноч­леге будет куда легче. Мы вос­при­няли нашего доб­ро­хота как послан­ного в ответ на наши молитвы ангела и вновь вошли в ворота монастыря.

Архон­да­рич­ный ока­зался мона­хом сред­него воз­раста, с замет­ной седи­ной в длин­ной чёр­ной бороде. Он неплохо гово­рил по-англий­ски, но лёг­кий гре­че­ский акцент всё же чув­ство­вался. Пред­ло­жив нам тра­ди­ци­он­ные кофе, воду, ракию и лукум, сто­я­щий тут же на столе в огром­ной миске, он выслу­шал нашего заступ­ника и согла­сился при­нять нас на ночь. Не выка­зы­вая осо­бого энту­зи­азма, монах начал запи­сы­вать наши имена в тол­стую книгу жизни.

И тут я спро­сил его, не встре­чался ли ему австра­лий­ский послуш­ник Афанасий.

— А откуда вы его знали? — неожи­данно спро­сил монах, при­стально вгля­ды­ва­ясь в меня.

Я объ­яс­нил.

— Точно, теперь я вас при­по­ми­наю, — ска­зал мой собе­сед­ник. — А вы меня не узна­ёте? Я и есть тот самый Афа­на­сий. Только теперь меня зовут иеро­мо­нах Паи­сий. Добро пожа­ло­вать в наш монастырь!

Ожог

В одном из преды­ду­щих рас­ска­зов я писал об “обна­жён­ных отцах” — самых стро­гих подвиж­ни­ках, живу­щих в недо­ступ­ных пеще­рах и уще­льях на южной око­неч­но­сти Афон­ского полу­ост­рова и не име­ю­щих ника­ких кон­так­тов с миром, кроме избран­ных бра­тьев, достав­ля­ю­щих им При­ча­стие. Одежда их изно­си­лась, и спа­са­ются они в пер­во­здан­ном виде, подобно пер­вым людям в раю.

Как-то я шёл вдоль берега с австрий­ским палом­ни­ком и с вооду­шев­ле­нием рас­ска­зы­вал ему об этих уди­ви­тель­ных аске­тах, уви­деть кото­рых и при­об­щиться к их свя­то­сти прак­ти­че­ски невоз­можно, разве что по осо­бой мило­сти Божией. Вдруг он пре­рвал меня восклицанием:

— Так вот же они — обна­жён­ные отцы!

И ука­зал в сто­рону моря, в водах кото­рого плес­ка­лись несколько солид­ных боро­да­тых паломников.

Дей­стви­тельно, хотя неко­то­рые палом­ники или даже “воль­ные” (то есть не при­креп­лён­ные ни к одному из мона­сты­рей) монахи поз­во­ляют себе оку­нуться в лас­ко­вое Эгей­ское море, купаться на Афоне запре­щено. Не за этим сюда при­ез­жают люди.

Но ино­гда, осо­бенно в жар­кий лет­ний день, море так и манит к себе. Не избе­жал и я этого иску­ше­ния. Как-то в очень жар­кий день, про­ходя с Джеф­фри мимо укром­ного без­люд­ного пляжа, я не выдер­жал и ска­зал ему, что пока никто не видит, соби­ра­юсь тут иску­паться. Мой друг, хотя и обли­вался потом не меньше моего, про­явил бóль­шую дис­ци­плину и ска­зал, что в воду не поле­зет, но подо­ждёт меня на берегу.

Не могу ска­зать, что совесть моя мол­чала, но я успо­ка­и­вал её тем, что дру­гим ведь можно. Вот и “обна­жён­ных отцов” видели. Но меня-то тут никто не уви­дит! И никому соблаз­ном не стану.

Я быстро раз­делся и бро­сился в маня­щее про­хла­дой море. Но не уда­лось мне про­плыть и несколь­ких мет­ров, как мою пра­вую руку прон­зила страш­ная боль. Впе­чат­ле­ние было, как будто по ней изо всей силы уда­рили пал­кой. Руку пара­ли­зо­вало, и она бес­сильно повисла. Благо, суша была совсем рядом. С тру­дом, в полу­об­мо­роч­ном состо­я­нии, я выгреб обратно к берегу и, шата­ясь, вылез из воды. На всей внут­рен­ней сто­роне руки от под­мышки и почти до локтя набу­хало огром­ное крас­ное пятно, похо­жее на ожог. Что это было, я не знаю до сих пор. Веро­ят­нее всего, какая-то гро­мад­ная медуза, неиз­вестно откуда взяв­ша­яся и неиз­вестно куда про­пав­шая. Странно и то, что я её совер­шенно не заме­тил: ведь пла­ваю я все­гда с откры­тыми гла­зами. Но своё неза­дач­ли­вое купа­ние я запом­нил надолго.

Рука моя зажи­вала дней десять. Вна­чале болела, потом чеса­лась, пока пол­но­стью не облезла кожа. Не знаю уж, сим­во­лично это или нет, да и что сей сим­вол мог бы зна­чить, но ожог, сфор­ми­ро­вав­шись, при­нял форму цифры “9” (или “6”, если под­нять руку вверх).

“Я выбрал Христа”

Через неко­то­рое время после выхода в свет “Афон­ских рас­ска­зов” ко мне подо­шёл один наш при­хо­жа­нин, родом из Чувашии.

— Меня про­сили пере­дать вам, — ска­зал он, — что несколько дней назад умер отец Сергий.

— Какой отец Сер­гий? — не понял я.

— Отец Сер­гий Свя­то­го­рец. Вы про него писали в своей книге. В рас­ска­зах про три дня и про бес­цен­ный дар!

Так я узнал о даль­ней­шей судьбе сво­его самого дав­него афон­ского зна­ко­мого. Ока­за­лось, он вер­нулся в Рос­сию в 1984 г. — вскоре после нашей крат­кой встречи во время моего тре­тьего афон­ского визита. Неко­то­рое время он про­жил в род­ном ему Псково-Печер­ском мона­стыре, в той самой пещер­ной келье, где в XIX в. жил ныне при­чис­лен­ный к лику свя­тых иерос­хи­мо­нах Лазарь-затворник.

В 1985 г. отец Сер­гий полу­чил назна­че­ние в Чува­шию, где про­слу­жил 5 лет в селе Мишу­ково, а затем ещё 17 лет в городе Шумерля, где выстроил храм во имя пре­по­доб­ного Сера­фима Саров­ского. Близ этого храма он и похоронен.

Отец Сер­гий не остав­лял своей сер­деч­ной пас­тыр­ской забо­той всех: и даль­них и близ­ких. К нему съез­жа­лись люди не только из Чува­шии, но и из сосед­них реги­о­нов. И для каж­дого он нахо­дил доб­рое слово и нуж­ный совет. Никто не ухо­дил от него неуте­шен­ным. Оче­видцы рас­ска­зы­вают, что к нему тяну­лись не только люди, но даже и звери. Кошки и собаки бегали за батюш­кой стай­кой. Жил он в малень­ком домике при храме, в саду, куда зимой и летом сле­та­лось боль­шое коли­че­ство птиц. Их слад­ко­го­ло­сое пение вспо­ми­нают все посе­ти­тели отца Сергия.

Кто-то из при­хо­жан при­вёз из Москвы мою книжку и спро­сил у батюшки, пом­нит ли он меня. Он отве­тил, что пом­нит, и улыб­нулся. Впро­чем, тогда он уже гото­вился к встрече с Христом.

Вот что пишет о послед­них днях афон­ского монаха его духов­ный сын:

«С семи­де­сяти лет батюшка Сер­гий был на покое. Жил он по афон­скому рас­по­рядку. Ночью он не спал, у него до самого утра горел свет. Сам он гово­рил: “Я каж­дую ночь на Афоне бываю и каж­дую ночь служу там литур­гию. Даже когда сплю, я вижу Афон. Ведь к чему в жизни чело­век при­леп­ля­ется, к тому и во сне стре­мится”. Идёт он, бывало, отды­хать и гово­рит: “Ну, я пошёл в Иерусалим…”.

А днём он при­ни­мал всех нуж­да­ю­щихся в его помощи. Ему при­шлось испо­ве­до­вать тысячи людей…

За две недели до смерти на вопрос, за кого голо­со­вать на пред­сто­я­щих выбо­рах, он задум­чиво ска­зал: “А я уже выбрал Хри­ста”, — и зага­дочно улыбнулся».

Схи­ар­хи­манд­рит Сер­гий (Мар­ке­лов) тихо скон­чался 17 ноября 2007 года, месяца не дожив до семи­де­ся­ти­де­вя­ти­лет­ней годовщины.

Очень жаль, что не дове­лось мне встре­титься с отцом Сер­гием на родине при его жизни. Слиш­ком поздно узнал я про то, что жили мы всего в несколь­ких часах езды друг от друга. Но всё же он успел услы­шать обо мне, вспом­нить меня и, наде­юсь, помо­литься обо мне. Веч­ная ему память!

2. Из пишущейся книги “Моя Америка”

Встреча на дороге

Игу­мен Юлиан жил в кро­хот­ной келье при Покров­ском соборе на пере­се­че­нии Вто­рой улицы и Вто­рой авеню в юго-восточ­ной части Ман­хет­тена. Собор зани­мал зда­ние быв­шей епи­ско­паль­ной церкви, где име­лось довольно много вся­кого рода под­соб­ных поме­ще­ний. В одной из этих ком­на­ток и посе­лился ста­рый монах, обо­ру­до­вав себе икон­ный угол и поста­вив вдоль стены лавку для сна. Несмотря на то, что в свя­щен­ном сане он состоял уже более полу­века, отец Юлиан нико­гда не согла­шался стать насто­я­те­лем Собора и слу­жил там вто­рым свя­щен­ни­ком, без­ро­потно и бес­пре­ко­словно испол­няя все послу­ша­ния. При­хо­жане его любили и при­ез­жали на испо­ведь не только с даль­них кон­цов Нью-Йорка, но даже из дру­гих городов.

Ходил батюшка все­гда только в духов­ном пла­тье, и его ста­рень­кий под­ряс­ник с вытер­той ску­фей­кой давно стали неотъ­ем­ле­мой чер­той Лоуэр-Ист-Сайда. В рай­оне оби­тало довольно много укра­ин­цев из той же после­во­ен­ной эми­гра­ции, что и сам отец Юлиан. Они откры­вали свои ресто­раны, клубы и про­дук­то­вые лавки, так что, делая необ­хо­ди­мые закупки, вполне можно было обой­тись без англий­ского, кото­рый, несмотря на свою почти соро­ка­лет­нюю жизнь в Нью-Йорке, свя­щен­ник знал весьма плохо. Да и поку­пал он в мага­зи­нах немного — хлеб, чай и греч­не­вую крупу, состав­ляв­шие его основ­ной рацион. Гречку батюшка зава­ри­вал кру­тым кипят­ком, а затем выдер­жи­вал ночь в кастрюле, замо­тан­ной в ста­рую рясу. Впро­чем, и не в укра­ин­ских мага­зи­нах рай­она, где ему ино­гда при­хо­ди­лось поку­пать те или иные мелочи, хорошо знали невы­со­кого суту­ло­ва­того father’a и с удо­воль­ствием при­вет­ство­вали его по-рус­ски, натре­ни­ро­ванно выго­ва­ри­вая труд­но­про­из­но­си­мые зву­ко­со­че­та­ния: Sdrastvuiti, kakpachivaiti.

Отец Юлиан нико­гда не жил в СССР. Он про­ис­хо­дил из ста­рин­ного свя­щен­ни­че­ского рода Троц­ких. Ведь и извест­ный под этим псев­до­ни­мом рево­лю­ци­о­нер Брон­штейн заим­ство­вал его у ста­рого гим­на­зи­че­ского зако­но­учи­теля. Навер­ное, Троц­кие изна­чально были Тро­иц­кими, но вслед­ствие ошибки пере­пис­чика фами­лия утра­тила одну из двух “и”. Отец буду­щего монаха слу­жил в сель­ском храме на запад­ной окра­ине Рос­сий­ской Импе­рии. Детей в семье было много, но сын — только один. Маль­чик родился через несколько лет после начала ХХ века. Кре­стили мла­денца 18 фев­раля в день памяти свя­ти­теля Льва, папы Рим­ского, и нарекли в честь этого вели­кого свя­того. Вме­сте с 1‑й Миро­вой при­шла немец­кая окку­па­ция, а после рево­лю­ции и Граж­дан­ской войны эти земли ото­шли к Польше. В начале 20‑х гг. юноша посту­пил в Вар­шав­скую семи­на­рию и, закон­чив её, стал насель­ни­ком Онуф­ри­ев­ского мона­стыря, в кото­ром он мно­го­кратно бывал начи­ная с самого ран­него дет­ства. Там он при­нял мона­ше­ство с име­нем Иулиан в честь свя­щен­но­му­че­ника Иули­ана игу­мена еги­пет­ского, и был руко­по­ло­жен в пре­сви­тер­ский сан. Поло­же­ние Церкви в Польше было тяжё­лым, пра­во­слав­ные под­вер­га­лись страш­ным гоне­ниям со сто­роны воин­ству­ю­щего костёла. Отец Юлиан вме­сте с немно­го­чис­лен­ной бра­тией мона­стыря окорм­лял близ­ле­жа­щие сёла, уте­шал стра­да­ю­щий народ, отста­и­вал храмы от закры­тия и учил свою паству прежде всего дер­жаться свя­того Православия.

В 1939 г. нача­лась новая война. Польша пере­стала суще­ство­вать. Гра­ница между Гер­ма­нией и СССР про­шла в несколь­ких кило­мет­рах от мона­стыря. Отец Юлиан ока­зался на немец­кой сто­роне, а вся его мно­го­чис­лен­ная родня — на совет­ской. Через несколько лет иеро­мо­наха угнали в Гер­ма­нию, где он стал окорм­лять рус­ских воен­но­плен­ных в лаге­рях, а после войны вме­сте со мно­гими из них пере­сёк океан и посе­лился в Нью-Йорке.

Он все­гда пом­нил своих покой­ных роди­те­лей, на чьей могилке он не имел воз­мож­но­сти послу­жить пани­хиду, и сестёр, остав­шихся в Запад­ной Бело­рус­сии, о кото­рых он ничего не знал. В ста­лин­ские годы попытка из-за гра­ницы наве­сти справки о жителе СССР была делом весьма для него опас­ным. Это отец Юлиан хорошо пони­мал и не при­сту­пал к розыс­кам. Он еже­дневно молился за своих род­ных и их семьи и на каж­дой литур­гии выни­мал за них частицы.

В 1953 г. умер Ста­лин, а ещё через несколько лет нача­лась хру­щёв­ская отте­пель. Дик­та­тура смяг­ча­лась, и вскоре стало воз­мож­ным совер­шить тури­сти­че­скую поездку в СССР. Неко­то­рые эми­гранты риск­нули съез­дить на родину, и это им уда­лось: все вер­ну­лись назад в цело­сти и сохран­но­сти. Стал соби­раться в путь и отец Юлиан. Вот тут и про­изо­шла исто­рия, кото­рую я хочу изло­жить. Обычно её в подроб­но­стях рас­ска­зы­вали алтар­ники Покров­ского собора вся­кому, кто инте­ре­со­вался отцом Юли­а­ном. Доло­жили её и мне, когда осе­нью 1980 года я впер­вые при­шёл в Собор на пре­столь­ный празд­ник и на тра­пезе спро­сил их про ста­рень­кого священника.

Итак, в конце 60‑х годов игу­мен Юлиан собрался съез­дить на Родину. Однако места, где жили его близ­кие, были для него недо­ступны. Для посе­ще­ния ино­стран­ными тури­стами было открыто всего лишь несколько горо­дов, при­чём при­ез­жать поз­во­ля­лось только груп­пами, про­грамма для кото­рых состав­ля­лась так, что вре­мени для само­сто­я­тель­ных про­гу­лок не оста­ва­лось вовсе. Тео­ре­ти­че­ски можно было отка­заться от экс­кур­сий и гулять по ули­цам самому, но выез­жать за пре­делы обо­зна­чен­ных в визе горо­дов запре­ща­лось кате­го­ри­че­ски. Впро­чем, мало кто из инту­ри­стов отва­жи­вался и на такую само­сто­я­тель­ность: все послушно ездили по досто­при­ме­ча­тель­но­стям на экс­кур­си­он­ном автобусе.

Отец Юлиан купил тур­пу­тёвку на две недели. Ско­рее всего в ней зна­чи­лись Москва, Ленин­град и Киев — стан­дарт­ная озна­ко­ми­тель­ная поездка по родине соци­а­лизма. При­ле­тала группа в Москву и по про­ше­ствии 14 дней уле­тала из неё же.

Аме­ри­кан­цев, среди кото­рых был стран­ный пожи­лой боро­дач в длин­ном чёр­ном халате и круг­лой шапочке (впро­чем, тогдаш­ним гидам уже объ­яс­нили, что в СССР обычно при­ез­жает про­грес­сив­ное ино­стран­ное духо­вен­ство), посе­лили в только что отстро­ен­ной на улице Горь­кого гости­нице “Инту­рист” и вру­чили про­грамму меро­при­я­тий. На бли­жай­шие дни в ней зна­чи­лись посе­ще­ние мав­зо­лея Ленина, музея Ленина, музея Рево­лю­ции, обзор пано­рамы города с Ленин­ских гор, экс­кур­сия по Выставке дости­же­ний народ­ного хозяй­ства СССР и про­смотр балета про попа и его работ­ника Балду в Крем­лёв­ском дворце съез­дов. Вни­ма­тельно озна­ко­мив­шись с рас­пи­са­нием, отец Юлиан сооб­щил гидам, что устал с дороги и хочет отдох­нуть в номере. Как только группа отбыла осмат­ри­вать рево­лю­ци­он­ные досто­при­ме­ча­тель­но­сти, нестан­дарт­ный турист вышел на улицу и довольно скоро набрёл на дей­ству­ю­щий храм. Там он пошеп­тался с при­хо­жан­ками и в тот же вечер исчез.

Пока про­пав­шего ино­странца искали в Москве, он объ­явился в род­ных краях в Запад­ной Бело­рус­сии, где сразу нашёл не только своих близ­ких, но даже и чудом сохра­нив­шу­юся могилку неза­бвен­ных роди­те­лей. Ока­за­лось, что храм, в кото­ром слу­жил его прис­но­па­мят­ный отец, закрыт, а бли­жай­шая дей­ству­ю­щая цер­ковь нахо­дится на весьма зна­чи­тель­ном рас­сто­я­нии, отчего мно­гие дети оста­ва­лись некре­щё­ными, покой­ники — неот­пе­тыми, а супру­же­ские пары — невен­чан­ными. Отец Юлиан взялся за при­выч­ное ему дело — кре­стил, отпе­вал, вен­чал. Чем больше он испол­нял треб, тем боль­шее коли­че­ство селян обра­ща­лось к нему за помо­щью. Он не отка­зы­вал никому. Уди­ви­тельно, что хотя он не слиш­ком даже таился, в селе не нашлось никого, кто донёс бы о нём вла­стям. И вот, когда время пре­бы­ва­ния батюшки в род­ных местах при­бли­жа­лось к концу, при­шло изве­стие, что его тро­ю­род­ная вну­ча­тая пле­мян­ница в даль­нем кол­хозе “Ленин­ское пламя” живёт с мужем невен­чан­ная, но из-за несдан­ных тру­до­дней выбраться к нему не может. На сле­ду­ю­щее утро ещё затемно отец Юлиан отпра­вился к ней. Води­тель кол­хоз­ного гру­зо­вика довёз его до раз­вилки, где ему над­ле­жало пере­сесть на сель­ский авто­бус. Однако он почему-то не при­был, и монах отпра­вился в пят­на­дца­ти­ки­ло­мет­ро­вый путь по про­сёлку пешком.

Когда он уже под­хо­дил к пункту назна­че­ния, на гори­зонте пока­за­лось и стало быстро при­бли­жаться к нему гро­хо­чу­щее облако пыли, в клу­бах кото­рой посте­пенно мате­ри­а­ли­зо­вы­вался мото­цикл с сидя­щим на нём дород­ным сель­ским мили­ци­о­не­ром. Рас­смот­рев оди­но­кого пут­ника, страж порядка остол­бе­нел. Навстречу ему бодро шагал пер­со­наж из давно забы­того про­шлого — длин­но­по­лый седо­бо­ро­дый поп с котом­кой за пле­чами! А ведь совсем ещё недавно това­рищ Хру­щёв обе­щал вскоре пока­зать по теле­ви­зору послед­него попа — и на тебе! Правда, с тех пор самого Хру­щёва уже успели снять за непо­нят­ный “волюн­та­ризм”, но обя­за­тель­ную анти­ре­ли­ги­оз­ную работу не отме­нял никто. Вот и он недавно докла­ды­вал на рай­он­ном парт­со­бра­нии об иско­ре­не­нии рели­ги­оз­ного дур­мана на его участке, и вдруг это неиз­вестно откуда взяв­ше­еся видение!

— Ты кто такой? — грозно спро­сил милиционер.

— Это боль­ше­вики научили пана поли­цей­ского тыкать духо­вен­ству? — лас­ково осве­до­мился отец Юлиан. — Так вести себя нельзя. Вна­чале обычно про­сят благословения.

— Ты что, ста­рый хрыч, спя­тил, что ли?! Да я тебя сей­час в поро­шок сотру! — заво­пил чело­век в форме.

— Вам нужно немед­ленно пере­стать сквер­но­сло­вить. Ишь, пар­ти­зан какой! — спо­койно и твёрдо отве­тил священник.

Нужно отме­тить, что слово “пар­ти­зан” было самым руга­тель­ным в лек­си­коне отца Юли­ана, и упо­треб­лял он его лишь когда начи­нал сер­диться. Ничем дру­гим он эмо­ции свои не выра­жал: голос его все­гда оста­вался негром­ким и ровным.

Побаг­ро­вев­ший мили­ци­о­нер почти утра­тил дар речи от такого необыч­ного поведения.

— А ну, докý­мент об это место, живо! — рявк­нул он, звучно шлёп­нув тол­стым ука­за­тель­ным паль­цем пра­вой руки по рас­кры­той левой ладони.

То, что он про­чи­тал на неза­мед­ли­тельно подан­ной отцом Юли­а­ном визе (она тогда не вкле­и­ва­лась в пас­порт, но выда­ва­лась в виде отдель­ной кни­жечки с фото­гра­фией и печа­тью), повергло его в окон­ча­тель­ный сту­пор и заста­вило смер­тельно поблед­неть. Перед ним стоял не кто иной, как граж­да­нин Соеди­нён­ных Шта­тов Аме­рики Лев Троц­кий! Ещё по школе мили­ци­о­нер пом­нил, что лютый враг рево­лю­ции и соци­а­лизма Иудушка Троц­кий был выслан в Аме­рику и вот на тебе — про­брался назад. Но ведь по легаль­ной визе! И не куда-нибудь, а на его уча­сток! Теперь одних отчё­тов писать — не напи­шешься… Кто знает, что этот Троц­кий тут уже успел натво­рить? А спро­сят-то с него! Осо­би­сты на допро­сах ведь всю душу вымо­тают. Почему же ему все­гда так не везёт?

Реше­ние при­шло мгновенно.

— Слу­шай, дед! Я тебя не видел. Ты меня тоже не видел. Впе­реди на раз­вилке налево не сво­ра­чи­вай — там можешь наткнуться на пат­руль. И чтоб к вечеру на моём участке тебя не было, а то по-дру­гому буду говорить!

Взгро­моз­див­шись на сво­его желез­ного коня, страж порядка мгно­венно рас­то­чился яко соние. Лишь пыль­ный столп и зло­вон­ный запах бен­зи­но­вого выхлопа ещё неко­то­рое время напо­ми­нали, что он дей­стви­тельно тут был.

Отец Юлиан спо­койно дошёл до “Ленин­ского пла­мени”, повен­чал род­ствен­ни­ков, покре­стил их деток, а вече­ром на попутке вер­нулся в род­ное село. Ещё через день, завер­шив своё апо­столь­ское пас­тыр­ское слу­же­ние, он отбыл в Москву. В послед­ний вечер перед отлё­том в Нью-Йорк свя­щен­ник, как ни в чём не бывало, сидел в своём номере в “Инту­ри­сте”. Тут его и обна­ру­жили сбив­ши­еся с ног гиды с милиционерами.

— Где же вы были? — все допра­ши­вали его наперебой.

— Да пошёл погу­лять и заблу­дился. Спа­сибо, нашлись доб­рые люди, при­ютили. И мне так у них понра­ви­лось, что остался на несколько день­ков пого­стить. А потом они меня сюда привели.

— Что за люди, где они живут? Имена, фами­лии, адрес?

— Зовут Сер­гей да Ната­лья, фами­лией их я не инте­ре­со­вался, мне она ни к чему, а где живут — не знаю. Я же в этом городе чужой, совсем не ори­ен­ти­ру­юсь. Помню, под зем­лёй на метро ехали, потом на трам­вае, а затем на авто­бусе. Только как-то редко они у вас ходят — иной раз так долго ждать при­хо­дится. А люди очень хоро­шие, госте­при­им­ные! Побольше бы таких!

Посо­ве­щав­шись, пред­ста­ви­тели вла­сти решили со стран­ным ста­ри­ком, да ещё с такими про­во­ка­ци­он­ными име­нем и фами­лией, не свя­зы­ваться — себе дороже будет. Всё равно зав­тра ему в аэро­порт, а вме­сте с ним исчез­нут и создан­ные им про­блемы. Отца Юли­ана пожу­рили и оста­вили в покое. На утро он уле­тел с чув­ством испол­нен­ного долга и с длин­ным сино­ди­ком людей, за кото­рых он посто­янно молился до самой своей смерти.

Скон­чался отец Юлиан в конце вось­ми­де­ся­тых годов в весьма пре­клон­ном воз­расте после крат­кой болезни. Слу­жил он почти до самого сво­его послед­него дня.

Аль­ма­нах “Альфа и Омега”, № 58, 2010

Комментировать

*

2 комментария

  • ВЛК, 30.03.2017

    “Встречи на дороге” — вер­ность сво­ему долгу и Вера поз­во­ляли и поз­во­ляют тво­рить чудеса. Идти до конца не всем уда­ется, о таких людях нам сле­дует пом­нить и рассказывать.

    Ответить »
  • Свет­лана, 16.03.2016

    Не была б такой кос­но­языч­ной, напи­сала бы бла­го­дар­ствен­ную поэму.
    Спа­сибо огром­ное. Чисто, легко, радостно!

    Ответить »
Размер шрифта: A- 15 A+
Цвет темы:
Цвет полей:
Шрифт: A T G
Текст:
Боковая панель:
Сбросить настройки