Бескорыстие и высшая примиренность как итог неудавшегося бытия («Мцыри»)
Дата окончания поэмы «Мцыри» хорошо известна — 5 августа 1839 года, она была поставлена на обложке тетрадки с текстом поэмы рукой самого Лермонтова. Поэт вернулся в Петербург из первой ссылки в конце апреля 1838 года. До второй ссылки на Кавказ за дуэль с де Барантом ему останется провести в столице всего два года. Это был период относительного внешнего спокойствия. Характер жизни Лермонтова, круг его общения сильно изменились. Прежнее гусарское «бамбошерство» во многом ушло в прошлое. Лермонтов, упорно не публиковавший свои произведения, теперь выходит из своего «подполья» и погружается в литературный мир Петербурга, не растворяясь в нем, а оставаясь при этом самим собой. Он знакомится с Жуковским, Вяземским, Гоголем, Баратынским, завязывает тесные отношения с А. А. Краевским, издателем «Отечественных записок», и публикует в этом издании стихотворения «Дума», «Поэт», «Русалка», «Ветка Палестины», «Три пальмы», «Молитва», «Дары Терека», «Памяти А. И. Одоевского», «Как часто пестрою толпою окружен…», «И скучно, и грустно…», «Казачья колыбельная песня». На страницах этого же журнала выходит в свет «Герой нашего времени». Лермонтова начинают печатать и другие журналы. «Тамбовскую казначейшу» издает «Современник», «Песню про купца Калашникова» — «Литературные прибавления к “Русскому инвалиду”», «Одесский альманах» помещает лермонтовского «Ангела» и «Узника». В периодической печати появляются первые восторженные отзывы Белинского и других критиков о поэзии Лермонтова. Поэт становится завсегдатаем карамзинского салона, где собирался цвет литературного и культурного мира столицы: В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, В. Ф. Одоевский, П. А. Плетнев, М. И. Глинка, А. С. Даргомыжский, К. П. Брюллов и др. А. Ф. Тютчева, дочь поэта, называла этот салон «истинным оазисом литературных и умственных интересов». По замечанию А. И. Кошелева, это было чуть ли не «единственное место в Петербурге, где по вечерам не играли в карты и где говорили по-русски»[147].
Однако не стоит обольщаться. Успех, которым сопровождалось стремительное восхождение Лермонтова на литераторские подмостки столицы, мало что изменил в его настроении. Весной 1839 года в письме другу А. Лопухину проскальзывают все те же, хорошо нам знакомые, нотки: «Напиши, пожалуйста, милый друг, еще тотчас что у вас делается; я три раза зимой просился в отпуск в Москву к вам, хоть на 14 дней, — не пустили! Что, брат, делать! Вышел бы в отставку, да бабушка не хочет — надо же ей чем-нибудь пожертвовать. Признаюсь тебе, я с некоторого времени ужасно упал духом» (II, 612). Лермонтов действительно в этот период задумал издавать свой журнал, для чего и решил выйти в отставку. Но из последней приписки видно, что никаких особенных надежд с этой инициативой поэт не связывал. Будто мрачная, нерассеивающаяся туча нависла над ним. Лермонтова неотвязчиво преследуют мысли о близкой кончине. Летом 1839 года бабушка поэта Е. А. Арсеньева собралась в Тарханы на освящение церкви, построенной ею в честь небесного покровителя ее внука архистратига Божия Михаила. Но поездка не состоялась: Лермонтов уговорил бабушку отложить отъезд. Исследователи жизни поэта объясняют это тем, что на горячую любовь бабушки Лермонтов отвечал глубокой и искренней привязанностью и в ее отсутствие чувствовал себя одиноким. Какая-то почти патологическая прикованность к бабушке и чувство одиночества в самом зените своей литературной славы… Странный, непонятный факт. По всей вероятности, поэта мало трогало то, что происходило вокруг него. Вращаясь в столичной жизни, он был погружен в какую-то свою печальную думу. Как знать, может быть, за этими «Мишиными уговорами остаться» стояло предчувствие неотвратимой конечной разлуки с бабушкой.
Этим же летом Лермонтов заканчивает поэму «Мцыри», которая является, пожалуй, самым бесспорным доказательством того, что в это время поэт находился в состоянии тягостного предощущения своей близкой кончины. Эту поэму можно назвать предсмертным раздумьем поэта о своих взаимоотношениях с жизнью, поэтическим расставанием с земным бытием. «Мцыри» — последняя поэма Лермонтова, написанная незадолго до роковой дуэли. Тема смерти заявлена уже в эпиграфе поэмы — «Вкушая, вкусих мало меда, и се аз умираю», — взятом из 14-й главы 1-й книги Царств (1Цар. 14:43), где идет речь о том, как отважный и прославленный военачальник Ионафан, сын царя Саула, случайно, по незнанию нарушил запрет отца о невкушении пищи до окончательного разгромления филистимлян. Он отведал немного лесного меда, и, по царскому заклятию, за свое ослушание должен был умереть. Несоответствие совершенного Ионафаном «преступления» и последовавшего наказания послужило поводом к произнесению им слов, взятых Лермонтовым в качестве эпиграфа. В них слышится иронично-горестный упрек, адресованный Ионафаном своему не в меру строгому отцу. Но в контексте лермонтовской поэмы эта фраза приобретает особое звучание, выражая мысль о ничтожной кратковременности того счастья, которое испытывает личность в моменты переживания ею полноты бытия, по сравнению с гнетущим однообразием всего остального существования.
«Мцыри» — поэма, насыщенная символикой. Она представляет собой лермонтовскую аллегорию человеческой жизни. Прежде всего символичен сам образ мцыри. Как писал Д. Е. Максимов, «монастырский послушник, о котором рассказал Лермонтов, — не только молодой горец, томящийся в неволе, и не только русский человек того времени, но и всякий человек, обреченный на одиночество среди чужих, лишенный подлинной свободы и страстно о ней мечтающий»[148]. Образ главного героя поэмы символичен и в другом отношении. Слово «мцыри», как известно, означает «послушник». Как послушник мцыри проявляет послушание не в смысле подчинения монастырскому укладу, то есть установившемуся порядку жизни. Как раз наоборот: этот порядок тягостен ему; он-то и становится причиной исчезновения героя из обители. Но несмотря на свой побег из монастыря перед постригом, мцыри остается послушником в высшем смысле этого слова: с великим риском для жизни он ищет какого-то иного, не монастырского существования, не переставая вопрошать судьбу о своем истинном предназначении. Именно в этом неустанном поиске, в этом непрерывном вопрошании и заключается то высшее послушание, которое можно было бы назвать послушанием героя своей сокровенной природе, определяющей его индивидуальность. С другой стороны, герой, так и не обретая своего жизненного идеала, все же заканчивает земное бытие состоянием примиренности. Если о герое предпоследней поэмы Лермонтова, Демоне (греч. «противник»), сказано, что «все, что пред собой он видел, он презирал иль ненавидел», то мцыри (грузин, «послушник»), оказываясь в ситуации жизненного поражения, не разрывает своих связей с мирозданием, и в конце жизни просит похоронить его в том месте, «где цвели / Акаций белых два куста», где «свежий воздух так душист», где «так прозрачно золотист / играющий на солнце лист». Он — личность, не только не восстающая на Творца, но и на протяжении всей поэмы до конца сохраняющая любовь к «творенью Бога своего». И в этом заключается второй аспект высшего послушания героя.
В том же ключе — толковательно — следует рассматривать и первый период жизни мцыри. Детство героя — это начало человеческого бытия, тот период существования, который характеризуется состоянием светлой гармонии личности как с самой собой, так и с окружающими ее людьми. Это время господства чистой и искренней любви, которому более никогда не суждено повториться, к которому можно только устремляться в своих желаниях, но которого невозможно вновь обрести в пределах земной жизни. Неповторимое совершенство любви — вот то общее впечатление, которое осталось у мцыри от детства. Несмотря на отдаленность переживаний, герою не дано забыть своих молодых сестер, которые предстают в его памяти символом естественного и чистого чувства; он помнит
Лучи их сладостных очей
И звук их песен и речей
Над колыбелию…
(II, 474)
Но детство — это не только атмосфера совершенной любви. Это тот многогранный мир, к которому мцыри постоянно устремляется в недрах своей неясной, далекой памяти, тот мир, от которого он не в состоянии отрешиться и забыть, та реальность, которая становится для его души объективней, чем настоящая жизнь. Одним словом, это жизненный идеал героя. Полнота этого идеала очерчена самим героем поэмы в 7-й главке, которая начинается словами: «И вспомнил я отцовский дом…» Он состоит не только из круга родных, родственных душ, но и из мирного дома, пребывающего в окружении девственной природы, из аула, живущего той общей жизнью, в лоне которой личность ощущает себя органичной частью целого, а главное — из возможности активного действия, исполненного благородного великодушия. «А мой отец?» — с оттенком грусти говорит мцыри монаху, принимающему его исповедь. Его «кольчуги звон и блеск ружья» как признаки героического, высокого служения своей родине, не покидают воображения мцыри и постоянно «смутной чередой» проходят перед его умственным взором.
Поэтическим символом в поэме является также образ монастыря. Он не имеет конкретно-исторических очертаний и лишен отличительных особенностей и узнаваемых черт, по которым можно было бы установить его первообраз. Лермонтов в данном случае преднамеренно избегает принципов натурализма; монастырь необходим ему как обозначение той жизненной среды, в которую личность попадает после завершения периода детства. Эта жизненная среда не лишена проявлений добра, не чужда простых человеческих движений, и герой не противопоставляет себя ей. В ней есть свое человеколюбие, свои положительные стороны, которые герой умеет ценить. То, что у мцыри сложились доверительные и нетребовательные отношения с обитателями монастыря, доказывается самим фактом его откровенной исповеди перед монахом, пришедшим к нему в келью перед смертью. С самого начала герой обращается к старцу со словами признательности. «Ты слушать исповедь мою сюда пришел, — говорит он ему и прибавляет, — благодарю». Диссонанс, который возникает у мцыри в отношениях с монастырем, объясняется не полетом его воспаленного воображения и не романтизированностью его натуры, он обусловлен самим строем его души. Монастырская жизнь, не лишенная своих положительных черт, как и жизнь вообще, угнетает мцыри своей застойностью, отсутствием простора для живой деятельности. Для него «узничество осуществляется вне каких-либо резких проявлений гнета, зла и оскорбления — лишь одним подчинением заведенному порядку вещей»[149]. Герой не находит в монастыре (иначе говоря, в окружающей его жизни) возможностей для проявления своей одаренной натуры, жаждущей высокого и благородного служения.
Эта жажда в мцыри лишена романтической надуманности, а глубоко и естественно присутствует в нем в качестве неотъемлемого свойства души. Мцыри, по сути, ищет того, чего на заре своей жизни ищет и ждет от жизни любой человек. Обитателям монастыря, свыкшимся с определенной безжизненностью монастырского уклада, приспособившимся к нему и по необходимости погасившим «жар души», непонятна эта устремленность мцыри. В повторяемости монастырского ритма они состарились и обессилели (мцыри называет состояние, в котором пребывает монах-духовник, «бессильной старостью»). Насельники обители, подчиняясь застойности своего существования, отвыкли от желаний, утратили ту дерзновенность и молодость души, без которых, по мысли героя, жизнь теряет свою цену. Характерным эпизодом в жизни обители является укрывательство иноков от бури, от той стихии непосредственного действия, которая является главной потребностью души героя. Но мцыри не называет поведение монахов трусостью, не иронизирует по поводу их защитной реакции; он просто констатирует глубокую разницу строя своей души и их внутреннего устроения.
Побег героя тоже символичен, он отражает ничем не заглушаемую в нем жажду идеального. Мцыри не может приспособиться к условиям монастырского существования, а память о далеком детстве порождает глубокий разлад героя с монастырской обстановкой. Несмотря на прошедшие в чужой земле годы, на жизнь, проведенную среди неродных людей, мцыри остается «душой дитя», преданное первому, незабвенному периоду своей жизни. Он не в состоянии подчинить свою жизнь требованиям общего порядка. Обитель, где жизнь протекала скучно и монотонно, не смогла стать для него вторым домом. Его неудержимо влечет к родному краю, иначе говоря, к живущему в его душе идеалу. Этот идеал, как видно из 7-й главки поэмы, содержит в себе не какие-то отвлеченные, абстрактно-туманные контуры, а имеет вполне конкретные, жизненно узнаваемые очертания. Можно сказать, что поиск идеального в судьбе героя является устремлением к той живой реальности, которая с детских лет стала неотъемлемой частью его «я». Он жаждет не каких-то необыкновенных чувств, несбыточных деяний, романтически-неопределенных свершений, а возврата к той жизни, которая отвечала бы его естеству и была бы тождественна его природе. Мечта мцыри натуральна, предметна, очеловечена, в высшей степени гуманна. Романтизированной она кажется вовсе не по своему содержанию, а по причине исключительного влечения героя к ней (кстати говоря, из этого неукротимого стремления найти в жизни простое соответствие своей природе проистекают и периодические вспышки религиозного бунтарства лермонтовского героя. Его лирический герой нередко восстает на Бога не потому, что находит мироустройство несовершенным или приписывает Богу существующее зло, а в силу того, что не находит жизненной возможности соответствовать той онтологии, которая Им же, Творцом вселенной, в него заложена. Лермонтов острее и глубже многих русских поэтов чувствовал эту онтологию и бескомпромисснее, чем кто бы то ни был, пытался реализовать ее в своей жизни).
Всё то, что происходит с мцыри за стенами обители, также может быть истолковано иносказательно. Когда герой решительно обрывает все свои связи с монастырской действительностью и выходит на простор природы, он погружается в Божий мир и переживает волнительный трепет от свободного соприкосновения с ним. «Кругом меня цвел Божий сад», — отзывается герой о том, что предстало его взору. В своей исповеди он признается монаху:
Ты хочешь знать, что видел я
На воле? — Пышные поля,
Холмы, покрытые венцом
Дерев, разросшихся кругом,
Шумящих свежею толпой,
Как братья в пляске круговой.
Я видел груды темных скал,
Когда поток их разделял,
И думы их я угадал:
Мне было свыше то дано!
(II, 472)
Отрешившись от действительности, выступив из удушливо-однообразного жизненного пространства, мцыри выходит на простор боговедения и становится сопричастным таинствам мироздания. Этим сюжетным поворотом Лермонтов подчеркивает мысль о том, что путь личности к постижению тех тайн, которые содержатся в основании бытия, лежит через необходимое удаление от мира. Вместе с тем в этом приобщении мцыри к высокой и неизреченной поэзии творения заключается и определенная характеристика лермонтовского героя. Мцыри наделен чистотой и целомудрием души, которые делают его способным к постижению тайны Божией, к принятию высшего откровения. Этой же особой близостью героя к Богу, а отнюдь не его романтизированностью определялось и его вынужденное одиночество среди обывательского окружения.
Но свобода, на которой оказывается мцыри после побега, оборачивается для него и другой своей стороной. Свобода — это не только дивно цветущий «Божий сад», а и неожиданные опасности, и коварные ловушки, и край пропасти, грозящий неминуемой гибелью, и темный лес, жалящий непроходимым терновником, и смертельная схватка с диким и хищным барсом. Духовная раскрепощенность, на которую решается мцыри, — это страшное противоборство с мощным соперником, непредсказуемая и опасная брань с теми невидимыми и трудно определяемыми силами, которые не заинтересованы в приобретении личностью подлинной духовной свободы. Свобода — это то, что завоевывается личностью с величайшим напряжением, это отчаянное противоборство, которое сопряжено с огромным риском для жизни.
Как и в случае с созерцанием природы, преодоление возникающих препятствий обнаруживает в мцыри определенные свойства души: неистребимую жажду идеала, неукротимую потребность действия, героическое бесстрашие души, исключительную настойчивость. Ибо чем упорнее и яростнее борется мцыри с барсом, тем сильнее стремится он к вожделенной отчизне (говоря о схватке с барсом, следует отметить еще и то, что нечеловеческое дерзновение героя, его исполинская сила, которые проявляются в этом поединке, сочетаются в нем с младенческой девственностью и блаженной невинностью души. Созерцая небосвод, мцыри замечал, что тот был «так чист, что ангела полет / прилежный взор следить бы мог», и что он «в нем глазами и душой тонул». Когда же боролся со зверем, то был «страшен в этот миг; / как барс пустынный, зол и дик». Отмеченные противоположные свойства души не кажутся в герое несообразностью. Образ мцыри настолько целостен и художественно убедителен, что это соединение несовместимого не только не представляется неправдоподобностью, но даже и не замечается читателем).
Отдельного комментария заслуживает встреча мцыри с «грузинкой молодой». Казалось бы, в лице грузинки мцыри встретил то, чего искал, чего ему так не хватало в жизни. Грузинка олицетворяет собой женский идеал поэта. Непосредственная живость, нерефлектирующая естественность, искреннее дружелюбие, безыскусственная простота, умиротворенность души, незнатность в сочетании с поистине царственной грациозностью — все эти дорогие поэту черты воплощены в ее образе. И мир, к которому она принадлежит, частью которого является, очень напоминает мир детства героя:
Казалось, приросли к скале
Две сакли дружною четой;
Над плоской кровлею одной
Дымок струился голубой…
(II, 279)
Мир, к которому принадлежит грузинка, — это мир дружественной любви, тихого взаимопонимания и непритязательной, смиренной простоты, тех истинных ценностей бытия, к которым так неудержимо стремится душа мцыри. Почему же, встретив этот мир на своем пути, он в него «взойти не смел»? На этот вопрос герой сам же и дает ответ: он «цель одну» «имел в душе»: «пройти в родимую страну», в ту страну, где, как ему кажется, помимо дружелюбия и простоты присутствует еще один существенный, необходимый ему жизненный компонент — возможность героического действия, непосредственного и востребованного отчизной высокого служения. Без удовлетворения этой насущной жажды герой не может откликнуться на зов любви, сколь бы идеальной ни была та, которая сумела внушить ему глубокое и искреннее чувство. Вот почему, встретив на своем пути грузинку, мцыри усмиряет волнение своей души, «превозмогает» возникшее желание любви и удаляется от того места, где впервые услышал ее магический голос.
Следует отметить, что в линии грузинки и мцыри отражена одна из причин неосуществимости любви в жизни лермонтовского человека. Любовь не может занять место первой и абсолютной ценности в его душе: неутоленность, возникающая на почве отсутствия высокого, жизненно важного действия, приглушает в нем все другие чувства, накладывает на его бытие скорбный отпечаток той нереализованности, которая не позволяет ему отдаться камерным радостям любви, даже самой идеальной и возвышенной, чистой и преданной.
Драматичность судьбы мцыри, отказавшегося от тихих радостей мирной любви, довершается его внезапным возвращением не в родные края, а к стенам постылого монастыря. Сбегая из обители, герой предпринимал отчаянную попытку выйти из круга бессмысленного существования и обрести ту жизнь, которая отвечала бы требованиям его души. Однако принудительная сила жизни, заточившая его в оковы бессодержательного существования, исковеркала его и сделала невозможным его возвращение на родину, в круг «милых душ», в «чудный мир тревог и битв», «где люди вольны как орлы». Три дня поисков и скитаний, в течение которых мцыри пережил как бы вторую жизнь («вкушая, вкусих мало меда»), оказались безуспешными. Мцыри не суждено было обрести желанную дорогу в свой дом и выбраться из тягостного, томительного плена монастырской жизни. Потерпев столь сокрушительное поражение, истратив на побег все свои физические и моральные силы, мцыри отчетливо осознает, что во второй раз он уже не сможет предпринять попытку отыскать свое счастье. Он смутно угадывает, что постигшая его неудача не была случайностью, а имела характер закономерности, и что ему «на родину следа / не проложить уж никогда». Окончательно сломленный происшедшим, он покоряется и принимает выпавший ему жизненный жребий.
Почему же мцыри убежден в бесперспективности второй попытки бегства, почему уверен в безысходности своего положения? Одну из причин жизненного фиаско герой находит в самом себе. «На мне печать свою тюрьма / оставила», — говорит мцыри в своей первой и последней исповеди. Перевести эту фразу с символического языка поэмы можно следующим образом: вырваться из плена пассивного существования ему не давала отравленность общим бездействием. «Он скован и ограничен и монастырем, и своей немощью, развившейся в результате пребывания в монастыре»[150]. Как темничный цветок, будучи помещенным в сад в «соседство роз», где «дышит сладость бытия», гибнет от непривычных палящих лучей, то есть оказывается непригодным к новому бытию, так и мцыри, возросший в условиях темницы, в атмосфере инертного времяпрепровождения, становится неспособным к той жизни, которой жаждет и к которой стремится всей своей душой. Поэтому-то его побег и завершается тем, что он вновь оказывается у монастырских врат.
Поэма «Мцыри» — одно из последних поэтических произведений Лермонтова, в котором он попытался выразить свое личное отношение к бытию. Жизнь жестоко обманула мцыри, как и самого поэта, в лучших стремлениях, исканиях, ожиданиях. Природа наделила героя пламенной, чуткой душой с сильными, высокими желаниями и устремлениями, с неукротимой жаждой действия, с особой любовью к земной жизни. Бытие неудержимо манит его к себе своей загадочностью, пробуждая непреодолимое желание приобщения к его тайне, действенного соучастия в ней. Однако с детства герой насильственно был помещен в такие жизненные условия, которые не только не позволили развиться заложенным в него качествам, но и изуродовали его душу. Мцыри неисцелимо страдает от тоски по родине, по вольной жизни, по тому миру, где люди связаны между собой узами искренней любви, но достигнуть своей мечты не может. Его положение трагично. Он не в состоянии ни приспособиться к бессодержательности и бездейственности окружающей его жизни, ни вырваться из оков пустого существования, ни заглушить в себе тоску по идеалу. Жизненная «тюрьма», во многом обусловившая его характер и оставившая на нем свою печать общей бездеятельности, исковеркала его, истощила силы души, сделав из него существо, способное в лучшем случае только к сильному, благородному, но быстро проходящему порыву.
Но если мцыри не может приспособиться к окружающей его жизни, то и продолжать ее, как все остальные обитатели монастыря, он тоже не в состоянии. Когда его попытка вырваться на свободу и обрести иную жизнь заканчивается крахом, безнадежным возвратом к прежнему существованию, ему остается только умереть. И в этой неизменности героя, в этом его бескомпромиссном стремлении соответствовать своей природе — одна из сторон величия его души, которого он не признает в себе и на которое нисколько не претендует.
Другая высокая черта поведения мцыри заключается в том, что он не помышляет о том, чтобы малодушно кого-либо или что-либо обвинять в постигшем его несчастье. Если неудавшийся побег не вернул героя на родину, то все же не был бесполезен: он вызвал определенный нравственный переворот, привел мцыри к самоуглублению, открыл в нем то зрение, с помощью которого тот увидел в себе присущее каждому человеку внутреннее несовершенство. В последней исповеди мцыри называет себя «плохим седоком» и говорит о себе: «Да, заслужил я жребий мой!» Эта правдивая самооценка героя, это мужественное самообвинение подводит его к черте духовной зрелости. У этой черты герою не приходит на ум с романтической категоричностью противопоставлять себя обитателям монастыря. По этой же причине в конце поэмы он отказывается от поисков сторонних причин своей жизненной драмы и всю вину за неудавшуюся судьбу возлагает на себя.
Наконец, третья отличительная особенность его характера состоит в том великодушии и в той высшей примиренности, с какими он прощается с жизнью. Умирающему мцыри очень важно расстаться с жизнью на примирительной ноте, он не хочет уходить из нее с чувством горького разочарования или душевной ожесточенности. Пусть жизнь не ответила ему на самый важный и самый глубокий запрос, обманула его в самых сокровенных ожиданиях — невзирая на жестокие муки неосуществимости, которые она приготовила ему, на пороге расставания с ней он хочет уйти из нее с чувством покоя и безотчетного благоговения перед ней. «Акаций белых два куста», «играющий на солнце лист», возле которых он просит похоронить себя, как зримые признаки божественного присутствия в мире, перевешивают в признательной душе мцыри весь нелегкий, безрадостный опыт его жизни.
Созерцание красоты Божьего творения, которому отдается мцыри на пороге смерти, после пережитой им жизненной драмы, равносильно прощальному благословению Творца этой красоты. Герой завершает свое земное поприще приобщением к священнодейственной тайне бытия, духовным соучастием в ней. «Сияньем голубого дня упьюся я в последний раз», — говорит он в предсмертные минуты своей жизни. Эта высшая примиренность мцыри, пережившего земную жизнь как трагедию, имеет цену тем большую, что у героя имелся и другой вариант разрешения своих безрадостных отношений с бытием. У стен монастыря, где обессиленного героя подбирают монахи, мцыри встречает последнее искушение, препятствующее ему возвыситься до благословения Творца вселенной. Он погружается в болезненный бред и видит себя на дне «глубокой речки», в сообществе золотой рыбки, поющей ему слова любви и утешения и призывающей его забыть земной мир с его бесконечными утратами, жестокими обманами и безысходными горестями.
«…Дитя мое,
Останься здесь со мной:
В воде привольное житье
И холод, и покой».
О милый мой! не утаю,
Что я тебя люблю,
Люблю как вольную струю,
Люблю как жизнь мою… —
(II, 489)
шептал «серебристый голосок» рыбки. Дешифровка этой очередной аллегории поэмы может быть сведена к следующему: разочарованному и душевно сломленному герою был предложен демонический соблазн мироотречения. «Лермонтовская рыбка, — отмечал Д. Е. Максимов, — не только прелестна и беспредельна ласкова, но вместе с тем, по объективному смыслу ее призывов, и демонична. Она не только сулит любовь, но и соблазняет небытием, смертью…»[151]. Рыбка поступает точно так же, как Демон, искушавший Тамару безучастностью к земному бытию. И любовь и ласку она обещает герою не вопреки своему демонизму, а благодаря ему, используя их в качестве усиления своего демонического соблазна, обещая их как те ценности, которых герой оказался лишен в земном бытии. Но «никакого “соглашения” мцыри с рыбкой в поэме не происходит. Он “физически” теряет сознание, уступая “бессилью тела”, но не теряет свою внутреннюю свободу и не изменяет мечте о родине»[152]. Иначе говоря, мцыри, как и Тамара в «Демоне», не поддается демоническому соблазну развоплощенной красоты и, несмотря на неудавшуюся жизнь, не отказывается от земного бытия. На самом пороге смерти он ищет свою сопричастность не смертоносному холоду и покою небытия, а той живой действительности, которая, с одной стороны, обрекала его на неисцельные муки неосуществимости, с другой — награждала краткими мгновениями приобщенности к божественной тайне.
Мцыри, как и библейский Иов, лишившийся всего, но завершивший жизненный путь благословением Бога, приходит к отказу от видов на счастье, от предъявлений претензий Тому, Кто в его понимании мог быть виновником трагедии его жизни, и в этом акте самоотречения достигает какой-то сверхличностной, непреходящей и основополагающей тайны мироздания. Причастность бытию оказывается сильнее пережитой им личной трагедии. Как и отношение к цветущему Божиему саду, созерцание которого наполняло его необъяснимым волнением, его отношение к бытию, а значит, и к его Творцу, становится бескорыстным. Он хочет уйти, никого и ничего в этом мире «не проклиная», с чувством благодарности за причастность ему и своим неожиданным великодушием посрамляет силу зла, всю жизнь преследовавшую и ожесточавшую его душу.
Свою неудавшуюся судьбу герой заканчивает состоянием высшей примиренности с жизнью. Такой финал свидетельствует о глубоко личном отношении самого поэта к бытию. А. Н. Муравьев, заставший Лермонтова в момент завершения поэмы «Мцыри», был свидетелем его душевного волнения: «Мне случилось однажды, в Царском Селе, уловить лучшую минуту его вдохновения. В летний вечер я к нему зашел и застал его за письменным столом, с пылающим лицом и с огненными глазами, которые были у него особенно выразительны. “Что с тобою?” — спросил я. “Сядьте и слушайте”, — сказал он и в ту же минуту, в порыве восторга, прочел мне, от начала до конца, всю великолепную поэму “Мцыри”, которая только что вылилась из-под его вдохновенного пера. Никогда никакая повесть не производила на меня столь сильного впечатления. Много раз впоследствии перечитывал я его “Мцыри”, но уже не та была свежесть красок, как при первом одушевленном чтении самого поэта»[153]. Это свидетельство современника поэта говорит о том, что в последней поэме Лермонтову удалось создать тот образ, посредством которого он смог выразить самые заветные мысли о человеческой жизни. Судьба мцыри — это отражение судьбы самого поэта, это итог поэтических раздумий Лермонтова о своей жизни, которыми он нашел необходимым поделиться с человечеством за два года до своей безвременной кончины.
* * *
Итак, духовный путь Лермонтова, который нашел отображение в его поэмах, схематично можно представить в следующем виде.
Поэма «Черкесы» является отправным пунктом этого пути. Четырнадцатилетний поэт, созерцая божественную основу мироздания, переживая богоданность бытия, воспринимает жизнь как священный дар небес, как поэму Творца, отмеченную чертами вдохновенной простоты. Смысл существования Лермонтов видит в участии человека в естественном ходе жизни, в доверительном принятии ее божественной простоты. Вместе с тем поэт ощущает скрытое присутствие в мире противоположного начала — демонической силы, искажающей Божий замысел о мире, заражающей человека своей разрушительной энергией и делающей его участником жестокого кровопролития, инициатором уничтожения того, что предназначено Богом для жизни. Несмотря на то, что об этой силе в поэме не говорится ни слова, бесчеловечное противостояние двух отрядов, черкесского и русского, становится результатом ее скрытого действия. Воюющие стороны, при всей своей героичности, становятся повинными в бессмысленной драме самоистребления, оказываются носителями заряда зла, который незримо присутствует в окружающем мире. Пейзажем, содержащим в себе мистически зловещие тона, открывается поэма, им же она и заканчивается.
В поэме «Кавказский пленник» Лермонтов прослеживает действие губительной силы, скрыто присутствующей в мироздании, под другим углом зрения. Он наблюдает не за тем, как она проявляет себя в жестоком кровопролитии, в преступном уничтожении воюющими сторонами священного дара жизни. Поэт фиксирует свое внимание на том, как могущественная и неотвратимая сила зла, вторгаясь в судьбу отдельной личности, превращает ее бытие в драму неосуществимости. Герой и героиня поэмы беззащитны перед лицом этой силы, не только покушающейся на их жизнь, но и, что гораздо существеннее, разрушающей их идеалы. Они становятся ее жертвами, обреченными на жизненное поражение. Эта неосуществимость простых, естественных и в то же время высоких движений души героев поэмы является для юного Лермонтова закономерностью человеческого существования, завуалированным действием той демонической силы, которая подвергает безжалостному уничтожению красоту жизни, красоту человеческих чувств.
В поэме «Преступник» поэт углубляет свои размышления над темой демонического присутствия в мире. Как и в «Кавказском пленнике», в «Преступнике» Лермонтова волнует судьба личности, испытавшей на себе влияние зла. Только здесь в отличие от предыдущей поэмы, он ставит своего героя в положение не внешней, а духовной подчиненности этой силе. Герой поэмы, втянутый в порочные отношения с женой своего отца, встает на путь преступной жизни и становится предводителем разбойничьей шайки. Однако порабощенность злом не приводит атамана к ожесточенности, не уничтожает в нем начатков гуманности. Его душа, изломанная диктатом зла, но не убитая окончательно, сохраняет в себе едва приметные ростки добра. Атаман не может безраздельно слиться с миром жестокости. И в этом — одна из причин драматизма его существования. Другая причина внутренней дисгармоничности героя заключается в индивидуальных свойствах его натуры. Герой незауряден и правдив перед самим собой. Ощущая свои силы, атаман в то же время не может не видеть, что израсходовал их в ложном направлении. Сознание своей исключительности мешает ему признать свое жизненное поражение. В конечном итоге это сознание берет в нем верх над инстинктом правды. Своеобразным жестом гордыни, которым заканчивается поэма, он пытается самоутвердиться в своих отношениях с жизнью, при этом отдавая себе отчет в том, что потерпел фиаско. Образом атамана в «Преступнике» открывается галерея чрезвычайно сложных, противоречивых героев Лермонтова, ощущавших свою исключительность, но вынужденно ставших на сторону демонизма, подчинившихся влиянию зла и безысходно страдающих от его духовного насилия.
В поэме «Каллы» герой, обманутый миром и в результате этого обмана оказавшийся виновником жестокого кровопролития, удаляется в горы. Здесь Лермонтов рассматривает разрыв связей с миром как один из возможных исходов борьбы за сохранение личностью своего «я». Если в «Преступнике» атаман усваивает нормы бесчеловечности внешнего мира и становится его частью, то в «Каллы» поэт моделирует иной итог взаимоотношений героя и окружающей его среды. Как и атаман, герой поэмы «Каллы» непроизвольно втягивается в жестокие законы жизни, но в результате совершенного преступления в нем происходит внутреннее прозрение (этот мотив будет использован Лермонтовым в драме «Маскарад»). Ему открываются две истины: Аджи видит, что зараженность злом является устойчивым, неизменным правилом существования внешнего мира, с которым бессмысленно бороться. С другой стороны, пережитый опыт кровопролития убеждает его в том, что для него жизнь в соответствии с нормативами жестокости совершенно неприемлема, и ему ничего не остается, кроме как порвать с миром все свои отношения. Таким образом, поэма «Каллы» явилась дальнейшим развитием основной проблемы лермонтовского творчества — проблемы противостояния личности существующему злу.
Поэму «Последний сын вольности» можно рассматривать как дальнейшую разработку главной проблемы поэмы «Каллы». Она начинается тем, чем заканчивается «Каллы»: герой поэмы Вадим, порвав все связи с окружающим миром, проводит уединенную жизнь в окрестностях озера Ильмень. Деспотия узурпатора Рурика, утвердившегося в Новгороде, по своему внутреннему содержанию тождественна духовной власти муллы в поэме «Каллы». Она столь же лжива и бесчеловечна по своей сути, и Вадим, как и Аджи, не в состоянии мириться с ее антигуманными проявлениями. Но Вадим делает следующий шаг в своих взаимоотношениях с действительностью: он приходит к выводу о невозможности изолированного бытия и возвращается в Новгород, чтобы погибнуть в схватке с той превосходящей его силой, которая грубым диктатом обесценивает человеческую жизнь, лишает ее высокого содержания, примитивизирует личность и подчиняет ее задаче физического выживания. «Последний сын вольности», как и предыдущие поэмы Лермонтова, заканчивается гибелью героя. В единоборстве с отрицательной силой бытия герой оказывается обреченным на поражение; так же, как Аджи, атаман и кавказский пленник, Вадим бессилен перед лицом демонизма.
Поэмы «Черкесы», «Кавказский пленник», «Преступник», «Каллы», «Последний сын вольности» были написаны Лермонтовым до 1832 года. Они могут условно называться ранними поэмами. Сохраняя внешние признаки романтических произведений, по своему идейному содержанию они гораздо глубже поэм романтической школы. Их объединяет общая тема противостояния личности существующему злу. Поэмой «Ангел смерти» открывается новый цикл лермонтовских поэм, посвященных рассмотрению другой проблемы — проблемы романтической личности. В этот цикл вошли поэмы «Ангел смерти», «Литвинка», «Хаджи Абрек», «Песня про купца Калашникова», «Тамбовская казначейша».
«Ангел смерти» — это начало лермонтовского разоблачения романтического героя, противопоставлявшего себя общему порядку жизни и искавшего изолированного существования (здесь следует сделать оговорку о том, что Лермонтов, развенчивая романтического героя, на первых порах продолжает сохранять сочувствие к нему). Герою поэмы, отличавшемуся возвышенным строем души, Лермонтов впервые отказывает в праве на исключительность, открывая в нем несоответствие идеалу возвышенного существования, а также наличие той суетности, которая свойственна обывательскому сознанию. Зораим, как и все, страдает несовершенством души. Он жаждет ничтожной земной славы и в погоне за ней пренебрегает истинным благом своей жизни, которое, по мысли поэта, связано с обладанием разделенной любви. Подвергаясь воздействию существующего зла и ища среды, свободной от его губительного вездеприсутствия, романтический герой оказывается носителем той нравственной несостоятельности, которая никак не обусловлена условиями его жизни. Поэма стала отражением определенного итога в развитии взглядов Лермонтова. К моменту ее написания он достиг известной зрелости не только в понимании проблемы романтического героя, но и в понимании проблемы существующего зла, и тому, что в своем бытии личность страдает от двустороннего приражения зла: извне, со стороны окружающей ее действительности, и изнутри, от той поврежденности, которую она изначально заключает в своей природе.
В «Литвинке» продолжается линия развенчания романтической личности, хотя поэт все еще сохраняет к ней сочувственное отношение. Арсений, как и Зораим, встречает возвышенную любовь, отвечающую его глубокой потребности в идеальном чувстве, но при этом изменяет своей нежной супруге и по отношению к ней совершает поступок вероломного предательства. Герой поэмы несвободен от нравственных недугов того индивидуализма, который оказывается в нем следствием жажды идеального. С другой стороны, «Литвинка» — это начало лермонтовского провозглашения ценностей, которые поэт в известной мере противопоставлял носителям индивидуалистического сознания. Эти ценности воплощены в образе жены Арсения, удалившейся в монастырь после жестокого поступка мужа. Став монахиней, то есть отрекшись от видов на земное счастье, она посвящает свою дальнейшую жизнь молитве за своего погибшего супруга. Перенесенные муки в соединении с актом самоотречения открыли в ее сердце источник сострадательной любви, той самой бескорыстной любви, которая по своему внутреннему содержанию противоположна эгоистической любви-обладанию, явившейся причиной духовной и физической гибели Арсения. Поэма завершается поэтическим образом, символизирующим неувядаемость такой любви, ее несокрушимость перед лицом действительной жизни, ее устойчивость в потоке времени, всё обезличивающем и подвергающем безжалостному уничтожению.
В поэме «Хаджи Абрек» в романтическом герое уже совсем нет того, что возвышало бы его над другими персонажами и давало бы ему право на исключительность и сочувствие со стороны автора. Как и герои предыдущих поэм, Хаджи оказывается лишенным того идеального существования, которое является насущной потребностью романтически настроенной личности. После этой утраты месть становится для него единственно приемлемой формой существования. Стихия мести вовлекает личность в те губительные сферы, где грани добра и зла оказываются неразличимыми, где сохранение романтической личностью своего первоначального устроения совершенно невозможно, где эта личность оказывается во власти откровенного демонизма. Воодушевленный местью, Хаджи не просто проливает безгрешную кровь, но становится повинным в уничтожении истинной поэзии бытия, олицетворением которой в поэме является Лейла. Убивая подлинную любовь, герой убивает и собственное «я», обезличивается и заканчивает свою жизнь небытием. Таким образом, наряду с потребностью идеального существования Лермонтов открывает в недрах романтической личности скрытые побеги индивидуализма, которые, развиваясь, уничтожают в ней все живое и делают ее сторонником откровенного демонизма. Свой окончательный приговор индивидуалистическому типу сознания Лермонтов вынесет в поэме «Демон».
Тема развенчания романтической личности оказалась бы незавершенной, если бы Лермонтов не противопоставил такой личности героя противоположного характера. В «Песне про купца Калашникова» центральный персонаж поэмы абсолютно лишен не только индивидуализма, но и каких бы то ни было иных байронических черт. Калашников не противопоставляет себя прозаическому, обывательскому с романтической точки зрения образу жизни, не терзается, как герои предыдущих поэм, мрачными приступами неполноты и неполноценности бытия. Ему также неведомы тяжелые мучения от сознания собственного несовершенства, хотя он и не считает себя свободным от общей поврежденности человеческой природы. В Калашникове нет сложной противоречивости, душевной надломленности. Это человек не только самодостаточный, внутренне устойчивый, обладающий душевным здоровьем, но и лишенный эгоизма, умеющий любить той зрелой любовью, которая проявляет себя прежде всего в заботе о другом. В «Песне…» Лермонтов ищет нового героя с чертами ненадуманного, подлинного человеческого величия, и в этом поиске обращается к материалу национального былинного эпоса. Калашникова отличает способность к героическому самопожертвованию во имя защиты тех, кто оказался объектом грубого насилия грозного тирана, наделенного неограниченной властью и олицетворявшего в поэме господствующее положение сил зла. В поединке с этой силой герой, как и в предыдущих поэмах, находит свою смерть. Однако физическая гибель московского купца больше не означает для Лермонтова безусловного превосходства демонической силы, как это было, например, в ранних поэмах, таких, как «Кавказский пленник» или «Последний сын вольности». Внешнему диктату зла, которое в поэме, как и всегда у Лермонтова, заполняет собой все пространство художественного бытия, противостоит совокупность духовного опыта народа, сложившего песню о Калашникове, его несокрушимая убежденность в конечном торжестве правды и любви, основанная на непреложности Христовой победы над злом. Этот духовный опыт становится для Лермонтова объективней и убедительней, чем практика действительной жизни, зачастую приводящая личность к состоянию мрачной безысходности. Поэтому-то он и заканчивает поэму кленовым крестом, поставленным на перекрестке дорог, как бы посреди многообразия жизненных путей, и славой «всему народу христианскому», а не заброшенной, забытой могилой или риторическим вопросом, исполненным скорби и негодования. Этим гимном поэт как бы декларирует те новые ценности, которые посетили его душу на правах высшего откровения и которые с момента написания поэмы стали неотъемлемой частью его внутренней жизни (примечательно, что свой единственный прижизненный сборник стихов, вышедший в октябре 1840 года, Лермонтов открывает «Песней про купца Калашникова», что говорит об особом отношении поэта к этому произведению).
Поэма «Тамбовская казначейша» продолжает тему «прозаического» героизма, затронутую в «Песне про купца Калашникова». От поэмы к поэме, отказывая байроническому герою в праве на исключительность, постепенно развенчивая его, открывая в нем присущую толпе суетность, эгоцентричную деспотичность и холодную бесчеловечность, поэт вместе с тем обращался к нормам будничного существования. Он следит за проявлениями подлинного благородства в средоточии обыденной жизни, в характерах, абсолютно лишенных черт индивидуализма. В «Песне…» романтической личности ранних поэм противопоставлен московский купец; в «Тамбовской казначейше» Лермонтов делает очередной шаг на пути правдивого отношения к человеческой личности, находя нравственное величие не в примерах далекого исторического прошлого, а в скромных картинах своего времени. Главными персонажами этой поэмы он делает людей обывательского круга, типичных представителей русской провинции. Их кругозор, мир их примитивных интересов не отличается ни красотой, ни оригинальностью, ни какой бы то ни было содержательностью. В них нет ничего, что возвышало бы их над общим уровнем тамбовского захолустья. Но именно в этих заурядных представителях человеческой «периферии», а не в «мятежных, отрицающих и бунтующих» одиночках, не в гордых аристократах духа Лермонтов обнаруживает подтверждение мысли о высоком предназначении человека, о присутствии положительного начала в человеческой природе.
«Тамбовская казначейша» завершает собой второй цикл поэм Лермонтова, которые можно обозначить как поздние поэмы. В «Демоне» основные темы двух циклов лермонтовских поэм — тема человека перед лицом существующего зла и тема романтической личности — смыкаются, объединяются и получают свое окончательное идейное разрешение. Последняя редакция поэмы «Демон», где герой индивидуалистического сознания подвергается окончательному суду, отражает кульминационную точку духовной жизни поэта. Лермонтов не только указывает на общечеловеческие пороки байронической личности, но и вскрывает демоническую, богоборческую сущность романтического героя: его ненасытимую жажду власти, изощренное коварство и безжалостную жестокость, употребляемые им в борьбе за право богоравенства и ставящие его за пределы человеческого общества. Непомерная гордыня неизбежно приводит Демона к проявлению агрессии, к тому, что его личность становится одним из источников существующего зла. Таким образом, романтический герой в «Демоне» становится органичной частью того самого зла, которому противостоял центральный персонаж ранних поэм Лермонтова. Демоническому натиску в поэме противостоит личность, отмеченная чертами совершенства, того чистого богоподобия и той естественной богообразности, которая недоступна Демону. Завоевание такой личности, к которому усиленно стремится Демон, означало бы не просто преодоление им своего безысходного одиночества, но и его победу над миром, над нравственной и духовной целесообразностью человеческого бытия в целом. В этой борьбе Лермонтов не оставляет могущественной силе шансов на победу, отказывая хорошо организованной силе зла в самоутверждении, во всецелом поглощении добра. Видимое господство Демона, его временное торжество над Тамарой оказывается проигрышем в вечности, крахом по ту сторону бытия, бесповоротной отлученностью от живой жизни, где «ни плача, ни вопля, ни болезней уже не будет» (Отк. 21:4) и где царствовать будут лишь любовь, правда и чистота. Богохранимость героини, поставленной перед лицом беспримерного демонического воздействия, была отражением победы самого поэта, преодолением той страшной и уродующей человеческое бытие силы, присутствие которой Лермонтов ощущал с особой остротой и перед лицом которой часто чувствовал себя совершенно беспомощным и незащищенным. Сталкивая добро и зло в их религиозно-философских, обобщенных выражениях, поэт приходит к высшему оправданию человеческого бытия. Страдательное, бескомпромиссное неприятие демонизма и готовность к жертвенной любви избавляет личность от насилия мирового зла, привлекает к ней то божественное покровительство, которое незримо охраняет ее в неравном, драматичном поединке, именуемом человеческой жизнью.
«Мцыри» — итог раздумий поэта над собственной судьбой, поэма о том, как уходил из жизни человек, не нашедший в ней своего места. Она явилась правдивым, исповедальным и в то же время зрелым словом Лермонтова, предощущавшим свою безвременную, трагическую кончину. Ни индивидуалистической противопоставленности миру, ни тяжелых мук разочарованности, ни горьких упреков судьбе нет в этом прощальном слове поэта. Герой поэмы хочет уйти из жизни, никого не проклиная. Высшая умиротворенность мцыри, с которой он встречает свою смерть, равносильна избавлению Тамары из рук демонической силы, стремившейся поработить ее душу. Несмотря на беспримерное воздействие зла, грузинская княжна избегает губительной зараженности духом демонизма и остается верной началу любви. Точно так же и грузинский послушник, будучи обманутым жизнью, став объектом ее непреодолимого диктата и оказавшись в страдательном положении, завершает ее не проклятием, а благословением бытия, прощальной открытостью тайне творения. Преследуемый отрицательной силой бытия, мцыри, как и Тамара, в своем уходе из жизни избегает коварных сетей зла. В этом смысле поэма «Мцыри» содержит в себе идейную перекличку с поэмой «Демон», но в отличие от главного труда Лермонтова она является не религиозно-философским осмыслением темы противостояния личности существующему злу, а решением этой важнейшей проблемы человеческой жизни в ее соотнесенности с раздумьем поэта о своей личной судьбе, о своем жизненном пути.
Лермонтова принято считать человеком, исполненным энергии отрицания, так и не выстроившим определенного миросозерцания и ушедшим из жизни с чувством горького разочарования, а его творчество, окрашенное пафосом борьбы и бунтарства, оценивать как романтическое. Приверженность поэта ценностям христианства, в отличие от таких его современников-литераторов, как Карамзин, Жуковский, Пушкин, Гоголь, Тургенев, как правило, исключалась исследователями его творчества. Из анализа лермонтовских поэм явствует, что творчество великого русского поэта не только не лишено христианских тенденций, но и пронизано христианским началом. Многие произведения Лермонтова, в том числе и «Демон» — главное творение его жизни, — находятся во внутренней связи с той системой ценностей, которая, несмотря на духовные искания, оставалась глубоко традиционной для представителей дворянской культуры первой половины XIX века.
[147] Лермонтов в воспоминаниях современников. С. 217.
[148] Максимов Д. Е. Проблематика и символика поэмы Лермонтова «Мцыри» // Лермонтов М. Ю.: pro et contra. С. 679.
[149] Манн Ю. В. Русская литература XIX века. Эпоха романтизма. М., 2007. С. 245.
[150] Максимов Д. Е. Указ. соч. С. 670.
[151] Максимов Д. Е. Указ. соч. С. 692.
[152] Там же. С. 693.
[153] М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. С. 205.
Комментировать