Истоки и скромная красота любви-сострадания («Литвинка»)
Поэма «Литвинка» датируется 1832 годом. В этот год Лермонтов совершает решительный шаг: он порывает с тем миром, который сформировался вокруг него в Москве, и переезжает в Петербург. Московская пора его жизни, во время которой он, как сам признавался позже, «много страдал» (здесь содержится намек на смерть отца, муки неразделенной любви к Е. Сушковой, глубокую разочарованность в учебе) и в то же время «был слишком счастлив», навсегда закончилась. Не с радужными надеждами оставлял он Москву. «Впереди я не вижу ничего особенно утешительного», — пишет Лермонтов М. А. Лопухиной по приезде в северную столицу, мысленно обозревая перспективу своей дальнейшей жизни (IV, 553). Что же побудило Лермонтова расстаться с «милой Москвой», со сложившимся кругом дорогих ему людей, которых ему так будет не хватать в Петербурге?
Университетская учеба не приносила юноше удовлетворения. Деятельный по своей натуре поэт не мог долго переносить жалкого прозябания в университетских стенах. Конфликт с профессурой, заметившей слишком высокий уровень развития студента Лермонтова и глубину его запросов, а также его независимый характер, обозначился довольно рано. Шестнадцатого мая 1832 года поэт не явился на годичные испытания на словесном отделении, и тогда же в «Списках об успехах студентов» напротив фамилии «Лермантов» появилась надпись «Consilium abeundi», что в переводе с латыни означало «посоветовано уйти». Первого июня 1832 года Лермонтов без особых сожалений подает прошение об увольнении из Московского университета со ссылкой на «домашние обстоятельства» и просит снабдить его «надлежащим свидетельством для перевода в императорский Санкт-Петербургский Университет»[41]. А уже через два месяца поэт со своей неразлучной спутницей — бабушкой Е. А. Арсеньевой — приезжает в Петербург и снимает квартиру в доме Ланского на Мойке у Синего моста. Серьезный шаг, который вызовет огромные сдвиги в судьбе поэта, совершился.
Решение Мишеля переехать в Петербург доставило немало переживаний и Е. А. Арсеньевой. В письме М. А. Лопухиной от 28 августа он сообщает: «Пишу Вам сильно встревоженный тем, что бабушка очень больна и уже два дня как в постели» (IV, 549). Надо полагать, что охвативший ее недуг был результатом душевных переживаний, обусловленных серьезной переменой в жизни ее дорогого Мишеньки. Но что бы ни происходило вовне, в сфере творчества Лермонтов оставался неизменным, как будто внешних перемен в его жизни не происходило.
Было бы ошибкой думать, что разоблачение романтического героя, с которым читатель встречается в поэме «Ангел смерти», можно рассматривать как окончательное преодоление поэтом коварных ловушек индивидуализма. Своеобразие многих лермонтовских произведений заключается в том, что в них он мог сохранять беспристрастность (иногда доходящую до беспощадности) в оценке романтической личности, зараженной индивидуализмом, и наряду с этим выражать к ней свое глубокое сочувствие. Поэма «Литвинка», написанная после «Ангела смерти», является подтверждением отмеченной особенности лермонтовского творчества.
Арсений, главный персонаж поэмы, как это и положено романтическому герою, ведет обособленный образ жизни. Он отгорожен от внешнего мира крепкими стенами своего замка и не признает над собой ничьей власти. Самим местом обитания героя автор поэмы подчеркивает исключительность его натуры: его «старый терем», расположенный «на горе крутой», как бы высится над всем прочим миром. Своей отважностью и бесстрашием Арсений возвышается над соотечественниками. Находясь в уединении, он не испытывает потребности в человеческом обществе. Но герой замыкается в одиночестве совсем не потому, что своим «я» противопоставляет себя миру, не в силу того, что испытывает потребность в превозношении над окружающими его людьми. Его уединение — вовсе не проявление гордыни. Это уединение обусловлено особенностями его индивидуальной природы. Масштаб героя не вписывается в окружающую его среду. Он не может обрести в рамках существующего миропорядка соответствующей его внутреннему запросу деятельности. Затворничество героя имеет в поэме вынужденный характер. Арсений в каком-то смысле — заложник масштаба своей личности.
Любовь героя к литвинке является подтверждением исключительности его натуры. Чувство Арсения к Кларе граничит с религиозным переживанием. Он дорожит Кларой точно так же, как правоверный дорожит своей вечной участью. «Мой рай у ног твоих!» — признается Арсений. Любовь к Кларе составляет единственную оставшуюся ценность в жизни героя. Она становится для него своеобразным святилищем, тем необходимым алтарем, который отвечает глубокой потребности героя в поклонении. Любовь к Кларе вносит примирительную ноту в отношения героя с окружающей его жизнью, которые к моменту обретения нового и спасительного чувства достигли своей критической отметки. Душа героя отличалась глубоким запросом божественного. Поиск отражения божественности в лоне земной жизни — главная черта в характере Арсения. Вот почему герой, найдя то, что соответствовало его запросу, без колебаний и раздумий оставляет все, что связывало его с прежней жизнью. По этой же причине побег литвинки, а значит, лишение возможности поклонения земному божеству, Арсений воспринимает как трагическую остановку своей жизни. Исчезновение Клары оборачивается для героя той страшной опустошенностью, с которой у него недостает сил бороться. Его состояние после утраты возлюбленной автор называет «сумерками души». А когда на поле сражения Арсений узнает в литвинке своего убийцу, в нем «сердца лучшая струна / в тот самый миг / была оборвана». После этого последнего разочарования ему уже не для чего больше жить. Поэтому он с холодностью и без сопротивления принимает смерть, будучи душой умерщвленным еще до наступления своей физической кончины.
Арсений, как и некоторые другие герои лермонтовских поэм,— несчастная жертва бытия. Ему отказано в возможности осуществить в жизни запрос своей идеальной души. Это дает автору право на глубокое сочувствие своему герою. И Лермонтов не скрывает его. Гибель Арсения он сопровождает такими строками:
И три копья пронзили эту грудь,
Которой так хотелось отдохнуть,
Где столько лет с добром боролось зло,
И наконец оно превозмогло…
(II, 258)
Зло бытия в понимании Лермонтова заключается в невозможности личности жить в соответствии со своим запросом идеального.
К слову сказать, именно в этом следует усматривать исток богоборческих настроений поэта. Лермонтов никогда не отрицал божественной основы мироздания. Наоборот, его поэзия пронизана ощущением этой основы, и в этом отношении она является своеобразным откровением тайны о Боге, о Божием творении. Но, озаренный светом божественного вездеприсутствия в мироздании и отмеченный жаждой деятельного участия в тайне бытия, поэт не находил в себе силы смириться с тем, что действительность пребывает в вопиющем противоречии с этой тайной. Реальная жизнь находилась в противоречии как с опытом его духовной жизни, так и с характером его сокровенных устремлений. Отсюда — от живой потребности сохранения гармоничных отношений с Богом, от стремления осуществить единение с Ним в акте творческого участия в тайне бытия, с одной стороны, и от невозможности реализовать свой душевный запрос в рамках существующей действительности — с другой, — и возникало в душе Лермонтова то, что можно обозначить как страдание муками богоборческого отрицания. Поэма «Литвинка» содержит в себе отблеск этих горьких мук. Умирая, герой поэмы отказывается искать примирения с Богом. В его сердце не находится никаких чувств к своему Творцу («Хотя б молитву или злой упрек / Он произнес!»). Не злоба, а равнодушие — обратная сторона любви. Этим равнодушием герой и расплачивается с Тем, Кто наделил его бесценным даром бытия. Таким образом, индивидуализм лермонтовского героя затрагивает не только область человеческих взаимоотношений, но и вторгается в область религиозную, приобретает богоборческую направленность. Самого Бога Арсений делает ответственным за трагедию своей жизни, возлагая на Него вину за невозможность деятельного участия в неповторимой тайне жизни. Из этого можно заключить, что идея о земной жизни как о живом, гармоничном и творческом пребывании личности в лоне божественного замысла была глубоко вложена в душу поэта.
Но, как и в случае с Зораимом, романтические черты странным образом сочетаются в герое «Литвинки» с чертами прозаическими и даже безнравственными. Лермонтов не закрывает глаза на несовершенство своего героя, на его моральное безволие. Арсений оказывается непостоянным в той области, которая для Лермонтова являлась заветной: он проявляет предательство по отношению к своим родным. Литвинка Клара является трофеем, добытым героем в очередном сражении. «С полей войны» он возвращается с новой возлюбленной, после чего нежная супруга Арсения вынуждена покинуть его дом. «Что святой обряд / тому, кто ищет лишь наград земных?» (II, 244-245) — замечает автор по поводу поступка своего героя. Упоминание о святом обряде появляется в его речи не случайно. Арсений нарушает то, что в душе автора занимает место святыни. Как бы в противовес поступку Арсения его юная жена после неожиданного вероломства мужа удаляется из дома и затворяется в монастыре, сохраняя в неприкосновенности то, что с преступной легкостью было попрано ее супругом.
В «Литвинке» Лермонтов продолжает намеченную в «Ангеле смерти» линию сочувственного и одновременно критичного отношения к своему герою. Но здесь эта попытка оказывается не совсем неудачной. Поэт совмещает в Арсении черты слишком противоречивые, по природе своей несочетаемые, а главное, делает это по упрощенной схеме, накладывая механистически одну черту на другую, не связывая их единством личности. Герой одновременно и романтичен, и низок, идеализирован и наряду с этим порочен, опоэтизирован и тут же развенчан. В образе Арсения, в отличие от образа Зораима, не хватает поэтической убедительности, литературного правдоподобия, художественной целостности. Зораим сохраняет черты, выгодно отличающие его от обывателя, даже и в самом развенчании. Увидев себя в новом, неромантическом, свете, он не бежит от открывшейся ему правды, но всецело приемлет ее и считает себя достойным самой худшей участи. Именно поэтому он безропотно, с признанием своей вины перед жизнью приемлет свою смерть, видя в ней справедливое наказание за свою легковесность. Эта способность к трезвой самооценке является некоторым подтверждением исключительности Зораима. В «Литвинке» ничего этого нет. Арсений, как усиленно подчеркивает автор, виновен перед супругой, даже терзается муками совести на пиру, но так и не приходит к осознанию своей жестокой эгоистичности.
Но если в главном герое «Литвинки» нет цельности, то оно присутствует в другом герое — в образе супруги Арсения. Создание этого образа — новая веха в творчестве Лермонтова. В нем он воплотил тип личности, противостоящей индивидуалистическому произволу, утверждающей жизненные ценности иного, «антиромантического» порядка. Когда герой бесславно гибнет на поле брани от руки своей же возлюбленной, его бывшая супруга-монахиня посвящает свою дальнейшую жизнь молитве за жестокого мужа. Она одна продолжает хранить память об Арсении и возносит о нем смиренную молитву:
Никто об нем не плакал… лишь одна
Монахиня!.. Бог знает, кто она?
Бог знает, что пришло на мысли ей
Жалеть о том, кто не жалел об ней!
(II, 260)
Арсения жалеет не просто безвестная монахиня. Автор ставит акцент не на абстрактной любви-сострадании, обращенной к своему обманувшему, но и обманувшемуся герою. Важен тот факт, что за Арсения молится инокиня, испытавшая на себе всю тяжесть бесчеловечного поступка героя. Каким образом в ее оскорбленном и униженном сердце возникает любовь-сострадание к тому, кто причинил ей невыносимую боль? Ответ на этот вопрос кроется в самой логике повествования. Только глубокие страдания, которые выпали на долю супруги Арсения, раскрыли ее сердце для сострадания. Эта высшая любовь, в отличие от чувства Арсения к гордой литвинке, возникает в героине из совершенно иного источника, нежели страстная увлеченность. Она становится достоянием личности, отрекшейся от мира, то есть от всего в нем преходящего, поверхностного, суетного, несущественного. Эту любовь после акта самоотречения личность приемлет как некий дар свыше. Лермонтову необходимо облечь свою героиню в монашеский облик не только для того, чтобы обозначить жертвенный характер ее последующей жизни, но и для того, чтобы подчеркнуть высший, богодарованный характер той любви-состраданию, которой она достигает в конце поэмы.
Молитвой супруги-монахини за мужа, погибшего и физически, и нравственно, Лермонтов завершает поэму «Литвинка». Такой концовкой поэт утверждал значимость любви-состарадания и в известной мере противопоставлял ее той любви-обладанию, которая привела к преждевременной смерти главного героя поэмы. Эта высшая любовь, по мысли поэта, отличается двумя чертами: во-первых, она чрезвычайно редка. На фоне всеобщей зараженности эгоизмом она выглядит исключением. Во-вторых, несмотря на свою беззащитность и одинокость, такая любовь не подлежит гибели. Она не обессмысливается, несмотря на свое незаметное и предельно скромное положение в мире. Бездушная и грубая сила действительной жизни оказывается бессильной перед такой любовью. Своим смирением она возвышается как над действительностью, так и над самим временем, превращаясь в своеобразный символ вечности. В финале автор сравнивает такую любовь с хрупкой березой, выросшей в расселине гранитной скалы и смягчающей своим видом мрачный колорит окружающей ее природы:
Так в трещине развалин иногда
Береза вырастает: молода
И зелена — и взоры веселит,
И украшает сумрачный гранит!
И часто отдыхающий пришлец
Грустит об ней, и мыслит: наконец,
Порывам бурь и зною предана,
Увянет преждевременно она!..
Но что ж? — усилья вихря и дождей
Не могут обнажить ее корней,
И пыльный лист, встречая жар дневной,
Трепещет всё на ветке молодой!..
(II, 260)
Суровость бытия, по мысли поэта, все-таки не в состоянии преодолеть силу бескорыстной любви, иногда возникающей прямо на его сумрачном граните, иначе говоря, на фоне бесчеловечности действительной жизни. Высшая любовь имеет способность произрастать там, где менее всего можно было бы ожидать ее появления. Никакая внешняя сила, по мысли Лермонтова, не в состоянии справиться с этой тихой победой любви над диктатом зла. Ни «усилья вихря и дождей», ни «жар дневной» не могут «обнажить ее корней». Даже самое время не вызывает старение молодой березы, как бы возвышающейся своей молодостью над несовершенством бытия.
В поэме присутствует мысль о высшем сострадании к героям Арсениевой судьбы. Супруга героя, удалившаяся в обитель, оставившая земную жизнь, как бы вышедшая за ее пределы, олицетворяет собой это сострадательное начало. Вместе с тем в поэме нашли отражение как противоречивость внутреннего мира романтического героя, так и сложность процессов, протекавших в душе самого поэта. Система образов «Литвинки» свидетельствует о той мучительной, непрекращавшейся борьбе «священного с порочным» (I, 191), которой была отмечена внутренняя жизнь поэта. Поэма неожиданно и помимо воли ее автора вскрывала тот факт, что в момент ее написания в душе Лермонтова имело место драматичное переплетение двух противоположных ценностных систем: индивидуалистической, влекущей поэта к богоборчеству, и — христианской, пронизанной духом самоотречения, не только приемлющей действительность в сложившихся формах, но и в рамках существующего миропорядка открывающей в жертвенной любви высшую ценность бытия.
[41] Захаров В. Л. Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова. М., 2003. С. 103.
Комментировать