Неувядаемое величие христианской любви («Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова»)
По окончании школы гвардейских подпрапорщиков юнкер Лермонтов в ноябре 1834 года был произведен в корнеты лейб-гвардии Гусарского полка. Этот полк располагался в Царском Селе. «Служба в полку была не тяжелая, кроме лагерного времени, когда ученье производилось каждый день. На ученьях, смотрах и маневрах должны были находиться все числящиеся налицо офицеры. В остальное время служба обер-офицеров, не командовавших частями, ограничивалась караулом во дворце, дежурством в полку да случайными какими-либо нарядами. Поэтому большинство офицеров, не занятых службою, уезжали в Санкт-Петербург и оставались там до наряда на службу. На случай экстренного же требования начальства в полку всегда находилось два-три обер-офицера из менее подвижных, которые и отбывали за товарищей службу, с зачетом очереди наряда в будущем. За Лермонтова отбывал службу большей частью Годеин, любивший его, как брата»[49]. Поселившись в доме на углу Большой и Манежной улиц, поэт «начал вести рассеянную и веселую жизнь, проводя время зимой — в высшем кругу петербургского общества и в Царском Селе, в дружеских пирушках гусарских; летом — на ученьях и в лагере под Красным Селом»[50]. Этот петербургско-царскосельский период жизни Лермонтова продолжался до весны 1837 года. За это время, то есть с декабря 1834 по январь 1837 года, поэт написал ряд стихотворений, несколько поэм («Боярин Орша», «Сашка» и «Монго»), драмы «Маскарад» и «Два брата», а также работал над оставшимися незаконченными романами «Вадим» и «Княгиня Лиговская».
В то время он еще не был знаком широкому читателю, упорно избегал публикаций и оставался в безвестности. О его литературных «опытах» знали только близкие друзья и сослуживцы по полку. Зато в этом «своем» кругу Лермонтов как поэт пользовался безусловным, безоговорочным признанием. Однако далеко не все «однополчане» положительно относились к литературной деятельности корнета Лермонтова. «Брось ты свои стихи, — сказал однажды Лермонтову любивший его более других полковник Ломоносов. — Государь узнает, и наживешь ты себе беды!»[51] Поэт, как всегда, отшучивался. Но случилось именно так, как предрекал полковник Ломоносов.
В начале 1837 года произошло событие, после которого поэт вынужден был прервать свое долголетнее молчание: на дуэли с Дантесом был убит Пушкин. Лермонтов откликается на это потрясшее его событие стихотворением «Смерть Поэта». Лермонтов мог кутить и повесничать, откровенно прожигая жизнь, но это его гусарское «легкомыслие» оставалось наносным, не затрагивающим сокровенных глубин его души. Гибель Пушкина заставила Лермонтова заговорить открыто и во всеуслышание. Поэтический голос Лермонтова, превратившийся в эти дни в обличительную речь пророка, прозвучал на всю Россию и вызвал широкий отклик у современников. «Стихи Лермонтова на смерть поэта переписывались в десятках тысяч экземпляров, перечитывались и выучивались наизусть всеми»[52]. Но власть смотрела на это произведение под иным углом зрения. Когда Николай I прочитал стихотворение, то отписал графу А. Бенкендорфу: «Приятные стихи, нечего сказать; я послал Веймарна в Царское Село осмотреть бумаги Лермонтова и, буде обнаружатся еще другие подозрительные, наложить на них арест. Пока что я велел старшему медику гвардейского корпуса посетить этого молодого человека и удостовериться, не помешан ли он, а затем мы поступим с ним согласно закону»[53]. А месяц спустя был издан высочайший приказ, согласно которому корнет лейб-гвардии Гусарского полка Лермонтов был переведен прапорщиком в Нижегородский драгунский полк, стоявший в Грузии (по планам 1837 года этот полк должен был принять участие в рекогносцировке Главного Кавказского хребта). Девятнадцатого марта поэт покинул Петербург. Он уезжал из столицы не обыкновенным, никому не известным офицером — его имя стало известно всей России, а далекая ссылка, в которую он отправлялся, только усилила всеобщее сочувствие к нему и окружила его ореолом гонимого поэта. Во время этой первой ссылки на Кавказ, длившейся менее года, Лермонтов и написал поэму «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», которая, помимо всего прочего, стала своеобразной реакцией поэта на его первое и весьма чувствительное столкновение с властью.
Это произведение обладает признаком принципиальной новизны и глубоко отлично от того, что было написано Лермонтовым в жанре поэмы в предыдущие годы. В «Песне про купца Калашникова» поэт впервые открыто и со всей определенностью объявляет себя сторонником христианской системы ценностей.
В поэме изображается русский богатырь, безбоязненно идущий на смертный поединок с царским опричником. Калашников — сильная, цельная натура, чуждая рефлексии и лишенная каких бы то ни было внутренних противоречий. Когда царский фаворит Кирибеевич наносит бесчестье его супруге Алёне Дмитриевне, он без раздумий и колебаний отправляется на кулачный бой, чтобы в решительном поединке смыть позор со своей семьи. Здесь следует сразу же оговориться и отметить, что Калашников не просто мстит Кирибеевичу за нанесенное личное бесчестье. Он вступается за униженную царским фаворитом правду:
Буду насмерть биться, до последних сил;
А побьет он меня — выходите вы
За святую правду-матушку —
(II, 425)
говорит Степан Парамонович своим братьям, отправляясь на кулачную схватку. Он видит в себе защитника и восстановителя поруганной царем справедливости. Калашников потому и остается в памяти народной, и становится былинным героем, что своим поступком отражает чаяния народа о должном наказании всякого злодеяния, о конечном торжестве «святой правды-матушки».
Существенное отличие главного героя «Песни…» от всех прочих лермонтовских романтических героев заключается в том, что в нем не имеется ни горькой разочарованности, ни мрачной отгороженности от всего мира, ни гнетущей опустошенности, ни неутоленной тоски по идеалу. Он не был, как Зораим, «гоним людьми и небом», жизнь не являлась для него, как для Вадима, «бездной тьмы», а в его отношении к людям не содержалось и тени «презрения», как в поведении Арсения. В нем не было ни малейшего места какой-либо лишенности. По роду своей деятельности Калашников еще менее мог претендовать на роль романтического героя. Он не разбойник, не вольнолюбивый горец, не страдающий в неволе пленник, не отважный и гордый воитель. Он всего лишь купец, сидящий в «лавочке», торгующий товаром и ежедневно подсчитывающий свою прибыль:
За прилавкою сидит молодой купец,
Шелковые товары раскладывает,
Речью ласковою гостей он заманивает,
Злато, серебро пересчитывает.
(II, 420)
В конце рабочего дня он запирает лавочку свою «дверью дубовою / да замком немецким со пружиною». Купец Калашников предстает в поэме удачливым коммерсантом, зажиточным хозяйственником, прогрессивным предпринимателем. Это человек, не только занимающийся ремеслом довольно прозаическим, но и никак не противопоставляющий себя обыденному течению жизни, отличающийся от остальных обитателей столицы разве что только умением успешно и оборотисто вести свое дело. Калашников в поэме не только является типичным представителем купечества эпохи царя Иоанна Грозного, но и ни в чем не противопоставляет себя средневековой Москве, ощущая себя ее органичной частью.
Другая принципиально новая черта главного персонажа поэмы заключается в его особенном отношении к карающей его власти. Это отношение оказывается пронизано христианским духом смирения, высшей покорности и даже уверенности героя в ее относительной человечности. Калашников становится жертвой царского произвола, но остается убежденным в великодушии царя. На эшафоте он просит у царя милости к детям, жене, родным братьям. Подобное отношение к жестокой тирании было совершенно немыслимо для Лермонтова в ранний период творчества (достаточно вспомнить гибель Вадима в кровавом поединке с Руриком в «Последнем сыне вольности»). Что же стоит за этим беззлобием центрального героя «Песни…», которое он проявил к главному виновнику своей жизненной трагедии, за этой его примиренностью, совершенно нехарактерной для лермонтовского человека?
С одной стороны, таким поведением героя Лермонтов лишний раз подчеркивал мысль о том, что Калашникову как герою антииндивидуалистического сознания глубоко чуждо противопоставление себя окружающей жизни. Он не посягает на те начала, на которых зиждется бытие Московского государства даже и тогда, когда эти начала становятся причиной его трагической гибели. Для него они священны, неприкосновенны. С другой стороны, поэт отражал в своем герое типичные черты человека того времени. К изображению этой примиренности обязывало Лермонтова строгое следование исторической правде. В образе Калашникова поэт отразил не только способность героического поступка во имя защиты поруганной справедливости. Он воплотил в нем тот тип народного сознания, который сочетал в себе пафос единоличного, героического протеста во имя правды с обожествлением идеи царской власти и ее носителя, с покорным принятием жестокости царя, с молчаливым признанием неизбежности и даже правомерности царского произвола. Уже в самом названии поэмы, в котором главный герой оттеснен не только на второй, но даже и на третий план, содержится указание на эту особенность сознания человека Древней Руси. Герой понимает, что за свое нежелание молчаливо сносить бесчестье, исходящее от представителя царской власти, он должен расплатиться жизнью. Кулачным боем с Кирибеевичем Калашников посягает на какой-то основополагающий принцип русской жизни. Поэтому, не дожидаясь суда над опричником, не защищая себя перед верховной властью, не требуя разбирательства, он говорит Иоанну Грозному после кулачного боя: «Прикажи меня казнить — и на плаху несть мне головушку повинную». Принцип царской власти, даже в самых худших ее проявлениях, остается неприкосновенным в сознании героя. Выступая против представителя власти, Калашников не восстает против самой идеи царской власти, считая ее закономерной, неотъемлемой частью русского бытия. Царь есть основание всей русской жизни, соответствующее своеобразию русского духа. Идея неограниченного единодержавия, даже в его уродливых и бесчеловечных проявлениях, отвечала глубокой религиозности русского народа, потребности русского человека в такой власти, которая основанием своим имела бы иерархический принцип.
В религиозном сознании народа, которое воспроизводит Лермонтов в поэме, Бог как верховная Личность, всё содержащая в Своей власти, является всеобъемлющим центром мироздания. Мировосприятие русского человека Средневековья было пронизано ощущением этой тайны. Не случайно храм становится в поэме нравственным центром для всех без исключения ее персонажей. Уклад русской жизни в представлении русского средневекового человека есть воплощение божественного замысла о мире. Русский средневековый человек готов терпеть нищету и социальную несправедливость, готов смиряться перед угнетавшей его властью, но при этом должен чувствовать свою причастность идее божественной жизни, ибо только эта причастность являлась высшим оправданием его страданий. Иерархичный строй государственной власти во главе с единоправным монархом по своей аналогии с абсолютизмом божественной власти в мироздании отвечал религиозности русского человека. Он создавал прецедент причастности русского человека высшему порядку бытия. Герой поэмы, ощущавший свое нерасторжимое единство с общим укладом московской жизни, должен был быть носителем отмеченной черты русского средневекового сознания. Вот почему он с покорностью приемлет смерть от руки несправедливого тирана. Высшая покорность царской власти — одно из проявлений религиозности русского человека.
Но имелся и третий аспект в примиренности Калашникова с грозным царем. Герой лермонтовской поэмы своим отношением к царскому произволу отражал взгляд русского средневекового человека на проблему существующего зла. Калашников понимает неизбежность его присутствия в человеческом обществе. «Злой опричник царский», как и сам грозный царь, являются в поэме символами неустранимости зла в земной жизни человека. Зло в сознании Калашникова — неизбежный спутник земного существования, оно занимает господствующее положение в человеческом обществе. Этому учил его христианский взгляд на мир, согласно которому как каждый человек в отдельности, так и всё человечество в целом носят в себе глубокую поврежденность грехопадением. Калашников, осознавая себя частью целого и в этом отношении, видит, что и он, наряду со всем человечеством, содержит в себе начало греха, осознает, что и он не свободен от нравственных изъянов. «На вас меньше грехов накопилося», — говорит он своим братьям перед поединком с Кирибеевичем. Поднимаясь на эшафот, он опять исповедует присущее человеку несовершенство перед евангельским законом любви: «Помолитесь вы за душу мою, душу грешную!» Это осознание всеобщего нравственного несовершенства уравнивало героя с деспотичным царем и влекло за собой ту примиренность, с которой он отнесся к нему в момент казни.
Может возникнуть закономерный вопрос: насколько религиозность главного героя выражала позицию самого автора поэмы? Ведь религиозность должна была присутствовать в поэме прежде всего в качестве необходимого создания колорита эпохи русского Средневековья. Действительно, религиозность является фоном поэмы, той тканью, на которой вышивался ее рисунок. Она заявлена поэтом в самом начале поэмы. «Православный народ ею тешился», — отмечает повествователь о своей песне в прологе, обозначая тех, для кого она сложена, а вместе с этим и тот факт, что она вышла как бы из недр религиозного духа народа. Отголоски монолитной святой Руси, воссоздающие живой облик того уникального времени, присутствуют во всех частях поэмы. Наступление вечера в сознании читателя ассоциируется с повсеместным отправлением богослужения («Отзвонили вечерню во святых церквах»). Одним из признаков нарушения обычного течения жизни в доме купца Калашникова, одним из предвестников грядущей беды становится свеча, едва горящая перед домашней иконой («А свеча перед образом еле теплится»). Перед казнью Калашников говорит братьям: «Помолитесь сами в церкви Божией / вы за душу мою, душу грешную!» Храм в поэме выступает как своеобразный духовный центр средневекового общества. С ним русский человек соотносит все главные события своей жизни. В беседе с царем Кирибеевич признается, что Алёна «в церкви Божией перевенчана с молодым купцом / по закону нашему христианскому». Само отечество в речи героев употребляется с неизменным эпитетом «святой». «На святой Руси / не сыскать такой красавицы», — говорит Кирибеевич об Алёне Дмитревне. Одна из особенностей поэмы заключается в том, что для всех без исключения персонажей поэмы православие является единой и органичной формой сознания.
Однако религиозность главного героя поэмы никак не может быть сведена к простой обрядовости, необходимой Лермонтову, так сказать, в рабочем порядке. Она фигурирует в поэме не только и даже не столько как традиционная система взглядов, обязательная для русского человека эпохи Иоанна Грозного. В религиозности Калашникова проявляет себя самая суть его души. Она определяет ту особенность его поступков, которая составляет в поэме предмет народного почитания, всеобщего любования. Именно она-то, эта религиозность, и становится в «Песне…» предметом поэтического воспевания. Если в своем отношении к власти Калашников ничем и не отличается от типичного представителя московского Средневековья, то в его поединке с опричником находит свое воплощение тот религиозный аспект его поведения, который глубоко отличал его от своих современников. Калашников хорошо ощущает ту грань, за которой покорность царю как выразителю общего уклада жизни перестает быть религиозной необходимостью и оборачивается изменой высшему принципу бытия. Герой способен мужественно мириться с неизбежностью зла, но в нем нет места той безусловной рабской покорности, которая терпит решительно все и без всякого разбора. Когда нравственный долг велит Калашникову подняться на защиту слабого, он не может оставаться в бездействии. Главная беда героини поэмы, которую защищает Калашников, заключается не в том, что ей нанесено бесчестье, а в том, что за нее некому заступиться. Алёна Дмитревна жалуется мужу на свою беззащитность:
На кого, кроме тебя, мне надеяться?
У кого просить стану помощи?
На белом свете я сиротинушка…
(II, 424)
Эта-то жалоба «сиротинушки» и поднимает героя на смертельный поединок с Кирибеевичем. Голос Христа, звучавший в храме, в том училище благочестия, где происходило формирование сознания русского средневекового человека, призывал личность переносить зло, направленное против нее («А Я говорю: не противься злому…» — Мф. 5:39). Но тот же евангельский закон обязывал христианина к деятельному и жертвенному поступку любви в том случае, когда в страдательном положении оказывался его ближний, когда зло наносилось или угрожало другому («Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» — Ин. 15:13). Христианская вера призывала к смирению, но она же наставляла личность поднимать свой голос в защиту тех, кто оказывался бесправной мишенью существующего зла. Для исполнения этих совокупных велений Евангелия требовались не только религиозный героизм и религиозное воодушевление. Тут нужно было нечто большее: здесь необходима еще и христианская опытность, потребна была некая мудрость, посещающая личность свыше, которая позволяла бы ей отличить одно от другого и найти безошибочный путь исполнения закона любви. В поведении Калашникова присутствует твердая, неколебимая убежденность в высшей правоте своих действий, отражающая присутствие в нем такой мудрости. Он с невозмутимым спокойствием отправляется на кровавый поединок, с уверенностью просит милости своим близким у грозного царя, с величием духа кладет голову на плаху. Даже кровавый тиран поражается духовному благородству его души. «Хорошо тебе, детинушка что ответ держал ты по совести», — говорит он Калашникову, называя его ласковым словом. В истории столкновения с царским опричником Калашников возвысился до осуществления высшего союза важнейших христианских добродетелей. Именно в силу того, что в трагическое, страшное по своей концентрированности зла время Калашников достиг воплощения закона евангельской любви, он и остается в народной памяти.
Хоронят московского купца на перекрестке трех дорог — «Тульской, Рязанской, Владимирской», — чтобы могила его, как могила народного героя, обозревалась всеми и была напоминанием для нации о человеке, который в эпоху рабского молчания и всеобщей нравственной подавленности не побоялся безбоязненно возвысить свой голос в защиту правды перед лицом грозного тирана, а также сумел достичь той жертвенной любви, которая в сознании русского человека всегда занимала место абсолютной ценности. Русский человек хранит в своей душе память о поединке правдолюбивого и по-христиански сострадательного купца. Поступок Калашникова и живая память о нем являются подтверждением того факта, что на Руси даже в самое страшное и безнадежное время в недрах русского народа остаются неуничтоженными нравственные силы, отражающие величие национального духа.
В обращении Лермонтова к этическим ориентирам христианства и заключается принципиальная новизна поэмы «Песня… про купца Калашникова». Если в предыдущих поэмах жертвенная и сострадательная любовь появлялась в произведении в качестве одного из его мотивов, находила отражение во второстепенных образах, то в «Песне…» она воплощена в центральном герое, заявлена здесь как основная, стержневая тема. Своими предыдущими поэмами, такими как «Ангел смерти», «Литвинка», «Хаджи Абрек», Лермонтов, развенчивая романтического героя байроновской традиции, тем самым приближался к положительным основам бытия. «Песней про купца Калашникова» поэт делает сразу два шага в приближении к подлинным, жизнеутверждающим ценностям. С одной стороны, он находит неподдельный героизм в жертвенной любви, провозглашаемой Евангелием, а с другой — обретает нравственное величие души в самой заурядной действительности, обретает ее среди тех, кто не претендует на роль исключительной личности, кто менее всего ощущает себя таким избранником, на которого указует перст Божий, и кто никак не противопоставляет себя окружающей жизни.
Христианская направленность поэмы выразила себя еще и по-другому. Противостояние личности злу у Лермонтова — это всегда вопрос жизни и смерти. Как правило, в его произведениях исход борьбы имеет для героя трагический характер. «Песня про купца Калашникова» — одно из немногих произведений в творчестве Лермонтова, в котором смерть героя, вставшего на защиту поруганной справедливости, находит отклик в сердцах благодарных потомков. Память о Калашникове бережно сохраняется в последующих веках. Инерция зла в произведении преодолевается совокупным религиозным опытом народа. Кленовый крест над могилой героя как символ христианской победы над злом становится местом всенародного почитания:
Пройдет стар человек — перекрестится,
Пройдет молодец — приосанится.
Пройдет девица — пригорюнится,
А пройдут гусляры — споют песенку.
(II, 431)
Поэма заканчивается жизнеутверждающим гимном «всему народу христианскому», который хранит убежденность в конечном торжестве правды и любви, основанной как на обетовании Христа, так и на непреложной практике его духовной жизни. Эта духовная убежденность, казалось бы, бесправного и приниженного народа, нашедшая свое выражение в фольклорной песне, оказывается гораздо устойчивее, жизненнее, вековечнее, чем уверенность грозного притеснителя в правоте своих жестоких деяний, в незыблемости своего произвола, в абсолютной безнаказанности своего деспотизма. Поэма явилась свидетельством того, что сакральный опыт духовной жизни был для Лермонтова важнее и существеннее, чем неумолимая, беспощадная логика исторического существования. В этом отношении «Песня про купца Калашникова» стала предвестником вершины поэмного творчества Лермонтова — поэмы «Демон».
Комментировать