«Христос Воскресе!»
Пасхальный сборник

Небесные граждане земного отечества

Москва успокаивается, готовясь к светлой заутрене. Заперты лавки, вышел и спрятался в домах весь народ. Кое-где редко-редко слышен звук колеса, и на притихающий город, на его «семь холмов» спускается та невыразимая таинственная ночь, которая принесла миру обновление. Тихо-тихо все над Москвой (под надвигающимися крылами этой ночи. Заперты еще церкви, не горят вокруг них огни. И прежде чем встрепенется живая земная Москва, раньше ее навстречу (Воскресающему Христу поднимается другая, вековечная Москва.

Из запертых соборов, из окрестных монастырей (поднимаются нетленные создатели Москвы.

И прежде всех из своей раки в Даниловском монастыре поднимается святой благоверный князь Даниил Александрович Московский.

Тихо проходит он, покрытый схимой, смиренной поступью инока по пустынным улицам Замоскворечья, переходит мосты и вступает в Кремль. Молится на золоченные им соборы Спас на Бору и Архангельский, и широко невидимою рукою отворяются перед храмосоздателем двери этого собора.

«Здравствуйте вы, – говорит он, вступая в усыпальницу потомков, – благоверные великие князья Московские, здравствуйте вы, цари великие, Большая и Малая Россия царств Казанского, Сибирского, Астраханского и иных земель обладатели».

И на зов князя-схимника отверзаются древние гробы. Встает со светлым лицом его сын, Иоанн Даниил Калита. Встает тем же милостивым, нищелюбивым.

Встает сын Калиты Иоанн Иоаннович Кроткий и внук высокопарящий Димитрий Иоаннович Донской и иные князья: Василий, и державные суровые Иоанны, и благочестивый Феодор, и восьмилетний мученик царевич Димитрий.

Все они встают из гробов под схимами, покрывающими их светлые великокняжеские и царские золотые одежды и венцы, и молча приветствуют друг друга поклонами, собираясь вокруг своего прародителя и первоначальника Москвы – Даниила.

И когда все они соберутся, выступает их сонм из северных, открывающихся пред ними настежь дверей и идет к южным вратам собора Успенского.

«Повели, княже», – тихо говорят они, дойдя до врат.

Святой Даниил делает на дверях широкое крестное знамение, и тогда сами собой отверзаются врата святилища русского народа.

Медленно вступают князья под высокие своды. Тихо-тихо все там. Бесстрастные огни лампад озаряют лики чудотворных икон: Владимирской, столько раз спасавшей Москву в час конечной гибели; Всемилостивого Спаса из Византии; Благовещения, источившей когда-то миро и сохранившей Устюг; храмовой Успенской; Смоленской...

Горят огни над раками великих святителей, и тихо-тихо все в воздухе, где раздавалось столько молитв, вместилось столько событий...

И стоят безмолвно князья, уйдя в прошлое, переживая вновь все то, что видели здесь сами, о чем слышали рассказы.

Вспоминает святой Даниил, как шумел при нем густой бор и на зеленой стене его весело белели срубы двух первых воздвигнутых им церквей, и как у подошвы Кремлевского холма под шепот многоводной тогда Московской волны он молился о селении Москве, прося Творца благословить и взыскать любимое им место. «Велик еси, Господи, – шепчут губы схимника, а слезы падают на каменные плиты пола. – Велик еси, Господи, и чудны дела Твоя!»

А рядом с ним ушел в думы Калита. Он видит себя коленопреклоненным пред святителем Петром и вновь слышит его вещее слово: «Если ты, чадо, воздвигнешь здесь храм достойный Богоматери, то прославишься больше всех иных князей и род твой возвеличится, кости мои останутся в сем граде, святители захотят обитать в нем, и руки его взыдут на плеща врагов наших».

Видит он день закладки собора и прозорливым взором, которому не мешают высокие каменные стены, оглянув Русское царство на север и на юг, восток и запад, шепчет Калита за отцом: «Велик еси, Господи, и чудны дела Твоя».

А Дмитрий видит себя малым отроком.

Идет служба, за молебном над гробом святителя Петра сама собой загорается свеча. Его пестун, митрополит Алексий, отправляется в Орду к Тайдуле... Потом видит себя взрослым. Там, на площади, теснится за ратью рать.

Слышатся приветственные клики ратников всех городов, ополчившихся на татар, и князь повторяет себе: имена городов: Ростов, Белозерск, Ярославль, Владимир, Суздаль, Переяславль, Кострома, Муром, Дмитров, Можайск, Углич, Серпухов, Москва. Он молится опять Богу сил, Богу правды, и опять сердце сжимается надеждой и тревогой... А солнце ласково светит над бесчисленным ополчением, первым ополчением объединенной земли Русской...

Вспоминает Василий, как отверг он здесь громогласно, всенародно братанье с Римской ересью, когда изменник Исидор помянул Римского папу, и снова разгорается грудь князя святой ревностью за родную веру...

Иоанн III торжествует опять падение ига, видит свой двуглавый орел-герб, а внук его вновь переживает все великие и грозные тяжкие дни, когда торжествовала и изнемогала здесь его душа, страдающая и бурная.

В страхе не смеет Иоанн взглянуть на близкую раку Филиппа: «Помилуй мя, Боже, – шепчет он... – не вниди в суд с рабом Твоим!» – но твердо, как и прежде, повторяет он пред боярами: «Мы, Царь и Великий Князь всея Руси, по Божьему изволению, а не по многомятежному хотению и как Царь Самодержец назовется, аще сам строит землю. Не боярами и вельможами, а Царем должна правиться земля, а жаловать своих холопов вольны Мы и казнить их вольны же. Все Божественные Писания заповедуют, яко не подобает противиться чадам отцу и подданным Царю, кроме веры...»

Стоят князья и цари, ушедши в свои мысли, и сонм их оживших теней не нарушает торжественного молчания собора. Долго, долго стоят они, погрузясь каждый в свое прошлое... И наконец говорит благоверный Даниил, обращаясь лицом к образу Всемилостивого Спаса: «Господу помолимся!» – «Господи, помилуй!» – откликаются все князья и цари и тихо делают земной поклон.

– Пресвятая Богородица, спаси нас! – произносит еще Даниил.

– Владычице, спаси землю Русскую! – откликаются князья и цари и опять неслышно творят земной поклон пред чудотворной иконой Владимирской. «Святители Московские, молите Бога спастися земле православных!» – повторяют они.

И в эту минуту начинается тихая, колыхающаяся под сводами собора неземная песнь. То ангелы поют хвалу дивным чудотворцам, первопрестольникам Руси.

Льются сладкие звуки в тишине собора: «Истиннии хранители Апостольских преданий, столпи непоколебимии, православия наставницы...»

И вот отверзаются раки.

Встает с пророческим взором утрудившийся подвигами Петр, встают учительные Феогност, Фотий и Киприан, встают строгий Иона, и бесстрашный Филипп, и непреклонный Гермоген.

И встав во всей красе святительских облачений, они, отдав друг другу поклон, тихо проходят к иконе Владимирской и лобызают ее; опираясь на посохи, они сходят с солеи к ожидающим князьям.

С усердием кланяются им князья и цари, а они, воздев руки, осеняют их святительским благословением. «Здравствуйте вы, – говорит святый Даниил, – великие святители Московские, здравствуйте, печальники Русского народа, верные ходатаи за Русскую землю пред престолом Божиим!»

И принимают государи благословение святителей.

«Время пению и молитве час!» – говорит Калита Петру Митрополиту, и святитель осеняет воздух благословением. Тогда начинается призывный звон.

И на этот звон со всех сторон поднимается подспудная прошлая Москва.

Встает весь до одного прежде почивший люд московский. Митрополиты и чернецы, бояре и смерды, гости и слуги, дети и старики.

Встают сильные и убогие, праведные и грешные, поднимается вся Москва, сколько ее было с той поры, как она стала есть.

И гудит, гудит протяжно, неслышный земным людям колокол. Встает, поднимается, собирается незримая многонародная прежде почившая Москва.

В блестящих ризах, в горящем огнями соборе, вокруг чудотворцев Москобских и князей стоит сила клира: епископы, священство, иноческий чин, сладкогласные певцы.

И осенив крестным знамением обеими руками и на все четыре стороны, произносит святитель Петр: «С миром изыдем». Он идет первым, выше патриархов. Другие святители несут икону Владимирскую и прочие иконы, за ними священство в сияющих ризах с иконами, Евангелиями, крестами, пасхальными светильниками, разубранными цветами. Из кадильниц расплываются светлые струи благоуханного дыма. Тяжелые хоругви густо звенят золотыми привесками, бесчисленные свечи ярко теплятся в неподвижном воздухе ночи. С весеннего неба весело мигают чистые звезды, и все в этом незримом крестном ходе еще краше, еще светлей, чем в зримых славных московских ходах.

Из Чудова монастыря навстречу выходит окруженный клиром величавый, мудрый митрополит Алексий и присоединяется к святителям.

Великий князь Димитрий спешит за благословением к своему пестуну.

Из Вознесенского монастыря выходят великие княгини, княжны, царицы и царевны Московские и впереди всех скорбная милосердная супруга Донского, преподобная инокиня Евфросиния. Она идет, и народ Московский теснится к ней, помня ее неустанную милостыню, а сейчас позади нее идет единоравная ей царица Анастасия Романовна.

Ход выступает из Спасских ворот к Лобному месту и на Лобном месте устанавливаются святители и князья.

А кто эти трое стоят в рубищах, странного вида? И отчего с таким благоволением смотрят на них святители? Это присоединились к чудотворцам Москвы Василий Блаженный и Иоанн Блаженный, вышедший из ближнего Покровского собора, и Максим юродивый, пришедший из приютившего его храма на Варварке.

Вот она вся небесная Москва!

Но кого еще ждут они? Слышен гул в народе, весь священный собор сосредоточенно готовится совершить великий поклон.

В проходе, оставленном на Красной площади, раздается быстрый топот, и у самого Лобного места появляется великий всадник на белом коне.

– «Солнце» земли Русской, «солнце» земли русской, – звучит в народе, – благоверный Александр!..

То с далекого приморья явился взглянуть на удел младшего из сыновей своих святый благоверный князь Александр Ярославич Невский.

И пока сходит с коня наземь благоверный Александр, им полны думы всех предстоящих.

Вот он, вождь безвременья, утиравший слезы народа в самые безотрадные годы, веривший в Русь униженную, полоненную, как не верили в нее другие во дни ее счастья.

Вот богатырь, в самом иге сберегший Русь от шведов и немцев. Как иссечены его шлем и латы в двадцати битвах! Как зазубрен его тяжелый меч! Но печать неисцельной скорби у него на челе. Вспоминает он мольбы свои пред ханом за народ Русский. Суровы становятся лица собравшихся строителей земли Русской, грустная дума видна в их взоре, но непомернее всех скорбь Александра, мученика за землю Русскую. Скорбно ждет он, скрестив руки на богатырской груди, и безмолвно, с великой любовью взирает на собор Московских чудотворцев, на эту красу Русской земли. Какая правда в очах, какая любовь в этой самой беспредельной скорби!..

И знают все: любо здесь князю, утешает его этот город, сломивший темную силу, и неслышно шепчут уста Александра благословения престольному граду Москве.

Медленно ступает на помост Александр. Его взор останавливается на иконе Владимирской. Поник пред знакомой святыней Александр головой, снял шлем и замер в молитве. Помолился за родную Русь.

Молча взирал собор святых на молитвы князя. И в той молитве лицо его просветилось, как солнце. Он кончил.

Трижды воздал ему поклон священный собор и в третий раз произнес: «Радуйся, святый благоверный княже Александре!» И понеслось это слово по всей многонародной Москве: «Радуйся, святый благоверный княже Александре, радуйся, Солнце земли Русской.

Князь встал в ряды чудотворцев Московских, справа от благоверного Даниила. И все ждут опять.

Но не князя, не святителя ждут они. Они ждут все верховного русского человека, и он приходит не в княжеских одеждах, не в святительских ризах.

С севера повеяла тихая прохлада, почуялось дуновение великой святыни, показался величавый старец.

Небесным огнем горят прозорливые очи, пред которыми обнажены судьбы Русского царства.

Весь образ дышит нездешней силой, но в этой силе крепость и тихость...

Он идет в убогой одежде, с обнаженной головой, а рядом другой инок со святой водой и кропилом. Народ опускается на колени пред проходящим старцем, и вслед за народом преклонились пред ним все князья и весь клир. Стоят одни святители. И он приблизился.

Низко, низко поклонились святители иноку-старцу, и раздается их привет: «Радуйся, богоносный отче Сергие, радуйся, игумене земли Русской!»

Из ряда коленопреклоненных князей возвысился голос великого князя Димитрия.

Он говорит: «Вся богопросвещенная Россия, твоими милостями исполненная и чудесами облагодетельствованная, исповедует тя быти своего заступника и покровителя».

Громко выговорил он это исповедание, и с горячею мольбой продолжают другие князья: «Яви древнии милости твоя и их же отцем спомоществовал еси, не остави и чад их, стопами их к тебе шествующих».

И переходит в народе из уст в уста эта мольба великому старцу.

Воздал всем поклон Преподобный Сергий и упал ниц пред иконою Владимирской: приник к ней челом и молился...

Пречистый лик озарился улыбкой, и Богоматерь склонила на Своего избранника взор благостыни. А старец встал и пошел с учеником своим Никоном кропить святой водой и благословлять семь Московских холмов.

Сзади него идут в тихой беседе святитель Петр с благоверным князем Иоанном Калитой, и, как радостный рокот весенней волны, как надежный призыв, перекатывается в народе и отдается по всем сторонам широкой Москвы победное имя: «Сергий, Сергий!»

Освятив всю Москву, великий собор возвратился в Кремль и стал ждать...

Святой час уже наступил, и, когда земная Москва поднялась навстречу Воскресшему Христу и ждала Его в золотых огнями храмах, над этою зримою Москвой уже незримо стояла ополченная на молитву другая – небесная, вечная Москва.

Е. Поселянин

В первом, а иногда во втором часу ночи, с колокольни Ивана Великого раздавался торжественный благовест к Светлой заутрене. Благовестили довольно продолжительное время, пока не приходил Государь в собор. Во время благовеста в собор приходил Патриарх со всеми властями, то есть сослужившими ему архиереями, архимандритами, игуменами и священниками. Пройдя в алтарь, Патриарх и все духовенство облачались там «во весь светлейший сан». Когда все уже было готово к началу заутрени, Патриарх посылал крестового дьяка во дворец оповестить Государя.

Открывалось величественное шествие Государя к заутрене в сопровождении огромной свиты в драгоценных блестящих одеждах. Государя окружали бояре и окольничие в золотах¹ и в горлатных шапках. Впереди Государя шли стольники, стряпчие, дворяне, дьяки в золотах же и в горлатных шапках. Сам Государь был также в золотном опашне с жемчужною нашивкой с каменьями и в горлатной шапке. Все чины, которые стояли стояли в сенях и на крыльцах, ударив Государю челом, шли до собора впереди, разделяясь по три человека в ряд. У собора они останавливались по обе стороны пути у западных дверей, в решетках, нарочно для того устроенных. В собор за Государем проходили лишь те, которые были в золотных кафтанах.

Войдя в собор и сотворив начало, Государь прикладывался к иконам, ракам чудотворцевым, к ризе Господней и становился на своем обычном месте у правого столпа, близ патриаршего места.

В это время Патриарх в облачении выходил из алтаря и благословлял Государя. После этого начинался крестный ход, который совершался по одной стороне собора из северных дверей к западным.

Нужно заметить, что перед выходом Патриарх не раздавал свечей ни духовенству, ни Царю, ни боярам и народу, а равно и в соборе еще не были приготовлены ни аналои для икон, ни патриаршее место посредине.

Когда начинался крестных ход, ключари приказывали звонить во все колокола, а из собора высылали всех людей вон и все двери церковные затворяли. Царь с боярами не ходил за иконами, но шел прямо в западные двери и там вне собора останавливался на правой стороне. Тем временем в соборе оставался один ключарь с половиною сторожей и делал все приготовления к совершению заутрени: посреди собора они ставили патриаршее место, а перед ним два аналоя с паволоками и пеленами золотными, с богатыми и разноцветными украшениями, на этих аналоях после хода полагались Евангелие и образ Воскресения. Образ минейный ключарь снимал с аналоя и относил в алтарь на жертвенник. Посредине же церкви ставились два «горнеца с угольем и фимиамом».

Патриарх совершал крестный ход со всем собором. Впереди него несли хоругвь меньшую, четыре рипиды, два креста – хрустальный и писаный, запрестольный образ Богоматери. За Богородичным образом шли священники с Евангелием и образом Воскресения, которые они несли на пеленах, а пред ними шли подьяки с свечами витыми, подсвечниками и лампадою. Пред священниками шли певчие государевы и пели: «Воскресение Твое, Христе Спасе». Патриарх замыкал шествие. «А звонят тогда во вся един час, долго».

Когда Патриарх приходил к затворенным западным дверям собора и крестоносцы устанавливались «хрептом к дверям», «и в то время свещею велят ключари замахати, и престанут звонити». Ключарь со свечою становился у самых западных дверей с правой стороны, а близ себя у соборного угла или у Грановитой палаты ставил сторожей с доской.

Когда шествие устанавливалось и все было готово к началу заутрени, Патриарх раздавал вожженные свечи Царю, боярам, властям и всему народу и потом, взяв в руку кадило и честный крест, кадил святые иконы, Государя, бояр, властей, весь народ и, обратившись на восток, возглашал: «Слава Святей и Единосущней и Животворящей и Неразделимей Троице всегда и ныне и присно и во веки веков». Сослужившее ему духовенство отвечало «аминь». И тогда сам Патриарх единолично трижды пел пасхальный тропарь «Христос Воскресе», причем в третий раз пел его только до половины, а оканчивали его певчие правого клироса. Приняв от Патриарха тропарь со слов «И сущим во гробех», певчие на оба клироса пели его восемнадцать раз. Патриарх при этом возглашал «по единожды» обычные стихи, а за ним по знаку ключаря сторож ударял в доску, а за сторожем ударяли в колокол столько раз, какой по счету следовал стих. После всех стихов Патриарх снова сам запевал «Христос Воскресе» и, передав певчим «и сушим во гробех», сам крестом отверзал закрытые двери. В этот момент «ключарь многожды свещею замашет, и сторож ударяет такожде в било многожды, и звон во вся вдруг ударят, и звонят тогда долго три часа во вся колокола».

Войдя в собор, Патриарх становился с крестом в руке на приготовленном месте посредине собора. Пред ним на аналоях полагали Евангелие и праздник – образ Воскресения Христова. Архидиакон возглашал великую ектению «Миром Господу помолимся», после которой Патриарх сам высоким голосом начинал ирмос: «Воскресения день, просветимся людие». Певчие принимали от Патриарха слова «Пасха Господня, Пасха» и пели канон по уставу. В это время переставали звонить; Патриарх начинал каждение аналоев, алтаря, всего собора, по чину: царя, властей, бояр и народа. Пред Патриархом два подьяка ходили с двумя свечами витыми и лампадою, архидиакон с патриаршею свечею «треплетеною», а протодиакон и диакон держали Патриарха под руки; за Патриархом совершали каждение архиереи.

После третьей песни канона протопоп в ризах читал статью в толковом Евангелии. После шестой песни диакон в стихаре читал Пролог с синаксарем.

Во все продолжение заутрени Царь стоял у правого заднего столпа, на триступенном рундучке, подножие его было обито красным бархатом. Когда певчие в третий раз запевали «Плотию уснув», ключари принимали аналои с Евангелием и праздником и ставили их против Патриаршего места у правого столпа, а из алтаря выносили минейный образ и полагали его на аналое пред Царем.

Во время стихир на хвалитех патриарх со всеми сослужившими с ним входил в алтарь и становился за престолом. Архидиакон или протодиакон подносил ему крест на блюде, ключари подносили митрополиту Евангелие, другому митрополиту или архиепископу образ Воскресения Христова, всем властям и священникам раздавали иконы. Когда в алтаре все становились в ряд, начиналось христосование. Патриарх прикладывался к Евангелию и иконам в руках сослуживших с ним, а их самих целовал во уста и приветствовал «Христос Воскресе», на что получал ответ: «Воистину воскресе Христос». При этом христосовании Патриарх каждому давал «по яичку по червленому». За Патриархом то же самое и в том же порядке совершало и остальное духовенство, певшее во все это время немолчно «Христос Воскресе из мертвых».

После христосования в алтаре Патриарх выходил со всем духовенством на средину собора и становился со крестом лицом к западу, а прочие власти стояли в один ряд от Патриарха и держали Евангелие и иконы. Прежде других подходил христосоваться Царь. Патриарх благословлял его крестом, и Царь целовался с ним во уста: приложившись к Евангелию и образам, Царь христосовался и с другими архиереями, а архимандритов, игумнов, протопопов и священников жаловал к руке. Каждому из них Государь вручал «по два яичка». После Царя с духовенством христосовались бояре и народ.

Приложившись к образам и одарив духовенство, Царь отходил на свое место у южной двери собора и здесь жаловал к руке бояр своих и раздавал им яйца. Чинно и в порядке подходили к Царю бояре, окольничие, думные дворяне и дьяки, кравчий, ближние и приказные люди, стольники, стряпчие, дворяне московские. Царь давал им яйца гусиные, куриные и деревянные точеные, каждому по три, по два и по одному, смотря по знатности жалуемого. Яйца были расписаны золотом и яркими красками в узор или цветными травами, «а в травах птицы и звери и люди».

По окончании христосования Патриарх возвращался в алтарь и в царских дверях читал пасхальное слово Иоанна Златоуста, Государь подходил к царским дверям слушать поучение и, когда Патриарх кончал его, Царь говорил: «Многа лет ти, владыко». По окончании заутрени Государь со своею свитою шел из Успенского собора в Архангельский, прикладывался там ко святым иконам и мощам и «христосовался с родителями», поклоняясь гробницам своих усопших предков. Из Архангельского собора Государь ходил в Благовещенский, а потом иногда в Вознесенский и Чудов монастыри и на подворья. Везде, приложившись ко святым иконам и мощам, царь жаловал духовенство к руке и яйцами.

Возвратившись во дворец, царь христосовался со всеми придворными чинами, остававшимися в покоях царских во время заутрени.

Перед обеднею, часу в 7-м утра, во дворец ходил Патриарх славить Христа и звать Государя к службе.

Из Успенского собора Патриарх шел со всеми духовными властями в предшествии ключаря со крестом и святою водою. Подьяки во время пути пели «Христос Воскресе», 3-ю и 9-ю песни пасхального канона. Царь встречал Патриарха в сенях и, получив благословение крестом и окропление святою водою, провожал его в палату. Войдя в Золотую палату, подьяки пели «Светися» и «Плотию уснув». Патриарх говорил «Светися» и отпуст. Государь, Патриарх, власти и бояре садились по своим местам и, посидев немного, вставали, и Патриарх говорил Государю речь:

«А великий Государь Царь и Великий Князь (имя рек), всея Русии Самодержец, празднуем праздник светлаго тридневнаго воскресения Господа Бога нашего Иисуса Христа, и молим всемилостиваго и всещедраго и преблагаго в Троице славимаго Бога, и Пречистую Богородицу, и великих чудотворцев и всех святых о вселенском устроении и благосостоянии святых Божиих церквей и о многолетнем здравии тебя, великого Государя нашего; дай, Господи, ты, великий Государь наш, Царь и Великий Князь (имя рек), всея Русии Самодержец, здрав был на многие лета, с своею государевою благоверною и благородною и христолюбивою и Богом венчаною Царицею и Великою Княгинею (имя рек), и с своими государевыми благородными чады (имя рек), и с своими государевыми богомольцы, с преосвященными митрополиты, и со архиепископы, со архимандриты, и игумены, и с своими государевыми князи и боляры, и христолюбивым воинством, и с доброхоты и со всеми православными христианы».

Проговоря «Светися» и отпуст, Патриарх в том же порядке возвращался в собор. Выйдя из палаты, Патриарх благословлял ключаря благовестить к обедне в большой колокол «довольно».

За обедней снова присутствовал Государь со всею свитою.

Среди блестящих выходов и великолепных обрядов Царь не забывал явить и свое милосердие. В первый же день Пасхи, а иногда в промежуток между утреней и обедней, он ходил в тюрьмы и, сказав преступникам: «Христос воскрес и для вас», дарил им одежды и на разговенье. В первый же день Государь давал у себя стол на нищую братию.

С первого же дня у Государя начинались торжественные приемы духовных и светских лиц и праздничные посещения московских монастырей, больниц и богаделен, и праздник проходил среди общей радости и самых торжественных служений.

Г. П. Георгиевский

«Праздничные службы и церковные торжества в старой Москве». Москва, 1897

В безмолвии, под ризою ночною,

Москва ждала; и час святой настал:

И мощный звон промчался над землею,

И воздух весь, гудя, затрепетал.

Певучие, серебряные громы

Сказали весть святого торжества;

И, слыша глас, ее душе знакомый,

Подвиглася великая Москва.

Все тот же он: ни нашего волненья,

Ни мелочно-торжественных забот

Не знает он, и, вестник искупленья,

Он с высоты нам песнь одну поет –

Победы песнь, песнь конченного плена.

Мы слушаем; но как внимаем мы?

Сгибаются ль упрямые колена?

Смиряются ль кичливые умы?

Откроем ли радушные объятья

Для страждущих, для меньшей братьи всей?

Хоть вспомним ли, что это слово – братья –

Всех слов земных дороже и святей?

A.    С. Хомяков, 1850

B.     

О Царь и Бог мой! Слово силы

Во время оно Ты сказал,

И сокрушен был плен могилы,

И Лазарь ожил и восстал,

Молю, да слово силы грянет,

Да скажешь «встань!» душе моей,

И мертвая из гроба встанет

И выйдет в свет Твоих лучей!

И оживет, и величавый

Ее хвалы раздастся глас

Тебе – Сиянью Отчей славы,

Тебе – Умершему за нас!

A. С. Хомяков, октябрь 1852

Настала ночь Великой Субботы, ознаменованная погребальной утреней, с которой может сравниться одна только Воскресная. Какое страшное слово: «Люди погребают Бога!» Какой Ангельский лик был бы того достоин? Но умаливший Себя ради человеков и зрак раба приявший, мертв зрится и, плащаницею обвитый, ею знаменуется, предавая Себя в руки человеческие для таинственного погребения! Здесь Церковь исполнилась всем своим плачем, чтобы выразить на языке смертных тайну, в которую и Ангелы желают проникнуть: «Горе Тя на престоле и доле во гробе, премирная и подземная помышляющия, Спасе мой, зыбляхуся умерщвлением Твоим, паче ума бо виден был еси мертв, Живоначальниче».

Уже совершились похвальные песни исходу Богочеловека, прерываемые жалобными псалмами, и мертвенный над Ним канон, проникнутый ужасом ада и чаянием вечной жизни. Ангельский гимн «Слава в вышних Богу», огласивший рождение Вифлеемского Младенца, повторяется и над гробом Гефсиманского Страдальца. Началось тихое «Святый Боже», сопровождающее каждого мертвеца человеческого к его последнему жилищу, и при этом торжественном пении руками архиерейскими поднят был с престола соборного Божественный Мертвец. Погребальное шествие северными дверьми алтаря, мимо мощей святителя Петра, двинулось внутрь храма к западным вратам со священниками и кадильницами, под сенью рипид, при веянии хоругвей. Ночь встретила во вратах из ярко освещенного храма, как бы тот подземный мрак, который снисшел рассеять Усопший, когда в одно и то же время был «во гробе плотски, во аде же с душею яко Бог, в раи же с разбойником, и на престоле со Отцем и Духом, вся исполняяй Неописанный».

Медный рев Кремлевских колокольчиков потряс воздух, как бы страшный голос неба и земли, слитый вместе, ибо воистину: «Ужаснися бояйся небо и да подвижатся основания земли, се бо в мертвецех вменяется, в вышних живый, и во гроб мал странно приемлется».

Вместо благообразного Иосифа и мироносиц погребателем шел народ московский, около плащаницы своего Господа, со свечами в руках, с умилением в сердце, чающий воскресения. В величественном сумраке стояли, свидетелями таинственного погребения, три священных собора, как бы тройной образ храма Иерусалимского, откуда просияло нам единство Божие, в новозаветном исповедании трех Божественных Лиц. Грановитая Палата, престольная сень всея Руси и вещий исполин, прогласивший столько веков Русской славы, выступили из мрака, когда из-за позлащенных глав Благовещенского собора выкатилась полная луна, и небесным светом затмила земные погребальные огни. Когда же это чудное шествие обошло собор и опять возвратилось в его заветную внутренность, мы поспешили в дальнюю Донскую обитель, чтобы там еще раз слышать повторение той же возвышенной утрени и насладиться ангельским пением погребальных гимнов, которое там исполнено всею торжественностью великого события.

В домовой церкви митрополита слушал я литургию Великой Субботы, полупогребальную, полувоскресную, по изменению черных риз на светлые и возглашению первого Евангелия о восстании Господа еще над плащаницей, где Он видимо покоится пред всею Церковью. Это уже была заря той царственной Субботы, которая, как торжество из торжеств, долженствовала воссиять нам на следующее утро, и в этот день сподобился я быть участником Божественной вечери от руки священнодействовавшего митрополита. Потом все умолкло, по заповеди, до радостного утра, как некогда и благочестивые жены, приготовлявшие ароматы для Божественнного Мертвеца; они пошли искать Его рано во гробе и поклонились, радуяся живому Богу, и Пасху тайную возвестили Его ученикам. И нас в ту же ночь ожидала Г. радость мироносиц, и действительно некое таинственное ожидание, но не земного, а небесного, исполнила всех. Невыразимое чувство говорило сердцу, что наступавший день выходил из числа дней человеческих, необъятностью самого события, и глубокая тишина водворилась не только в сердце каждого, но и в целом городе, чающем вечной Пасхи Господа своего. Первопрестольная столица готовилась встретить Воскресшего внутри своих храмов. Там только видно было некое движение: церковнослужители читали книгу Деяний Апостольских над плащаницей; благочестивые стояли вокруг и безмолвно внимали.

Вот приблизилась заветная полночь! Я желал насладиться ею во всем ее величии, внешнем и духовном, и поспешил в Кремль.

Вместе с бывшим владетельным князем Сербским Михаилом, который посетил древнюю столицу нашу с той же церковной целью и утешался в ней торжеством Православия, мы взошли на балкон малого дворца, чтобы оттуда окинуть взорами все Замоскворечье. Картина эта была достойна изумления. Багровая луна, только что поднявшаяся из-за небосклона, висела как яблоко на юго-восточной башне Кремля, слабо освещая обширную панораму, которая развилась перед нами; в сумраке нельзя было ясно различить предметов, но темные бойницы обозначали Кремлевскую ограду. На бесчисленных колокольнях Замоскворечья начинали мало-помалу загораться огни, знаменовавшие светлое торжество. На каждой из них, даже на дальней колокольне Симонова, сияли эти пасхальные венчики, своенравно разбросанные в воздухе по разнообразной высоте башен. С того возвышения, где мы стояли, глаза наши разбегались во все стороны и нельзя было определить, какая, собственно, стихия колебалась перед нами в сумраке, вся проникнутая яркими огнями? Казалось, еще тысячи звезд зажглись в воздухе, и только багровый огонь отличал их от небесного света настоящих светил. Казалось, звездное небо отразилось в некоем море, внезапно подступившем к священной ограде Кремля, на место убогой его реки. Исполин Кремлевский уже был увенчан огненным двойным венцом, освещая вокруг себя обступившие его соборы. Посреди этой таинственной тишины многоглагольной ночи, внезапно с высоты Ивана Великого, будто из глубины неба, раздался первый звук благовеста, вещий как бы зов Архангельской трубы, возглашающей общее воскресение, но теперь она возвещала только восстание одного Божественного Мертвеца, Который попрал смертью смерть. И вот при первом знаке, данном из Кремля, мгновенно послышались тысячи послушных ему колоколов, и медный рев их наполнил воздух, плавая над всей столицей. Она была объята этим торжественным звоном, как бы некою ей только свойственной атмосферой, проникнутой священным трепетом потрясаемой меди и радостью благовествуемого торжества. Слышало ухо и не могло насытиться этой дивной гармонией, будто иного надоблачного мира; смотрело око и не могло наглядеться на зрелище священных огней, горевших в небе, а сердце человека не могло вместить в себя всей духовной радости – примирения неба и земли. Но время было спешить в Успенский собор для божественной службы. Уже внесена была плащаница в алтарь при пении погребального канона Великой Субботы, и вот исходит из алтаря святитель в светлых ризах, с сонмом священнослужителей, поющих: «Воскресение Твое, Христе Спасе...» Ангелы уже поют воскресение, земля же еще безмолвствует, ибо к нам позже пришла эта радостная весть от Ангелов. Как бы исполненные их видением в алтаре, где положена плащаница вместо нового гроба на престол, исходят в чине ранних мироносиц священнослужители. Вне храма разрешится устами их великая тайна, ибо теперь еще знаменуется во мраке таинственное сошествие во ад Господа для извлечения душ праотцов. При гласе всех колоколов Кремля со всею заветною святыней собора и с животворящим крестом в руке митрополит обошел собор, и вся площадь кругом его, исполненная народом, обратилась в один храм: как будто расступились вековые стены трех смежных соборов и они соединились в одно святилище, осененное вместо купола звездным небом. В ту же минуту совершалось шествие вокруг Архангельского и Благовещенского собора на той же площади, горевшей бесчисленными огнями. И не погасла ни одна свеча в руках народа – такая тишина царствовала в воздухе. Нет слов на языке человеческом, чтобы выразить это таинственное безмолвие, исполненное чаянием оживающей земли. Когда же, в знамение Светлого воскресения, владыка роздал свечи своим служителям у западных врат и, осенив врата знамением креста, впервые возгласил: «Христос Воскресе!» – и при громком пении сего торжественного гимна отверзлись заключенные врата, казалось, Восток свыше осиял всех изнутри ярко освещенного храма. Все устремились во внутрь его, как бы в тесные врата небесного царства, уже отверстого для нас на земле; немой восторг проговорил слезами, и только божественные слова «Христос Воскресе!» могли выразить тайну неба и земли.

Кто не видал Пасхальной утрени в Кремлевском соборе, не может представить себе всего величия этой

церковной службы, сколь ни возвышенна она сама по себе и при малейшем благолепии; Кремль для нее создан и она для Кремля, ибо здесь благоприятствует и местность, и святыня, и самый глас Ивана Великого, звучащий неземным. Торжественны были каждения митрополита и после него двенадцати архимандритов и пресвитеров при каждой песни Пасхального канона с непрестанным приветствием: «Христос Воскресе!» Умилительно целование их с властями и народом, и назидательное слово Златоуста, приглашавшего к общей радости, которое произнес владыка вместо самого Иоанна: «Аще кто благочестив...» Где, в какой Церкви есть что-либо подобное этому торжеству, вполне достойному дивного события?

Три часа спустя после утрени началась литургия, не менее торжественная по благолепию утвари церковной и числу священнослужителей и усердию народа, наполнявшего храм. При звуке колокола Евангелие возглашалось в алтаре всеми архимандритами и пресвитерами и четырьмя диаконами в церкви по четырем странам света, как бы во услышание всея Руси из ее первопрестольного собора. Оно читалось на языке греческом и славянском в знамение родственного союза Церквей. После божественной службы в скромных покоях настоятеля Чудовского, ибо митрополит есть вместе и архимандрит этой кафедральной обители, все духовенство, предстоящее с ним у алтаря, соединилось, чтобы разговеться вместе со своим владыкой. К вечерни опять собрались в Успенском храме, и служба была еще торжественнее по числу архимандритов, ибо все находящиеся в Москве соединились, чтобы участвовать в общей радости великого дня. Великолепно было зрелище этого митроносного сонма, когда обступит он амвон, с которого святитель, лицом к народу, читал Евангелие от Иоанна о явлении воскресшего Господа ученикам Своим. Трогательно было видеть и всенародное его христосование со всею паствой, ибо, несмотря на утомление от тройной службы, утрени, литургии и вечерни, владыка не лишил братского целования ни одного из предстоящих в храме, и все стремились лобзать своего архипастыря. Спрошу опять, где, в какой Церкви можно найти такой умилительный обычай, соединяющий во Христе пастыря с пасомыми, истинным братством, основанным на благоговейной любви?»

A. Н. Муравьев

«Дополнение к «Писъмам о Богослужении»

Повсюду благовест гудит,

Из всех церквей народ валит.

Заря глядит уже с небес...

Христос воскрес! Христос воскрес!

С полей уж снят покров снегов,

И руки рвутся из оков,

И зеленее ближний лес...

Христос воскрес! Христос воскрес!

Вот просыпается земля,

И одеваются поля,

Весна идет, полна чудес!

Христос воскрес! Христос воскрес!

A. Н. Майков

В 1894 г. Пасха была ранняя – на другой день Благовещения. Снегу было много, стояли заморозки, и на реках чуть только показались закраины.

Молодой помещик Балаев, уже 2 года живший безвыездно в своем имении за 50 верст от губернского города, вздумал воспользоваться санным путем. На второй день Пасхи он поехал в город делать нужные визиты.

Со следующего же дня погода совершенно изменилась: повеял южный ветер. Термометр показывал до 15 градусов тепла, и в 2–3 дня снегу как не бывало. Балаеву надо было торопиться домой, пока реки не тронулись. За 5 верст от города нужно было переправляться через большую реку или по льду, для безопасности по доскам, или же на пароме, если лед уже прошел. Моста через реку не было. По делам Балаеву пришлось задержаться в городе до понедельника Фоминой недели.

Вечером в Фомино воскресенье был послан верховой, чтобы заготовить на берегу на всякий случай достаточное для перехода по льду количество досок.

На другой день утром Балаев подъехал к переправе. Река уже вся вспучилась, и лед начал трескаться. Закраины саженей по 20 шириной, как отдельные реки, шумно бурлили, стремясь на простор, по отлогим берегам реки. Переправа была невозможна: каждую минуту мог начаться ледоход. На противоположном берегу стояла небольшая харчевня. Из нее уже несколько раз выходил на берег какой-то человек в коротком пальто, подпоясанном кушаком, и с котомкой за плечами.

Постоит, походит он по берегу, посмотрит вниз и вверх по реке и опять возвращается в дом.

Вдруг раздался глухой треск. Река точно охнула... Весь лед поднялся, как бы вынырнув из воды, и сплошною массою покрыл закраины реки... С минуту происходила словно глухая борьба, а затем вся ледяная масса с легким шелестом медленно двинулась по течению реки. Большие льдины, как огромные плоты, спокойно занимали середину, а по краям более мелкие льдины наскакивали одна на другую, то нагромождались в кучи, то разбивались вдребезги и алмазными искрами рассыпались во все стороны... Лед напирал на берега...

Из харчевни опять вышел человек. На этот раз кроме котомки за плечами у него была корзина на левой руке и большая палка в правой. Быстро подойдя к берегу, он осмотрелся, затем пробежал саженей 10 вверх по течению реки и на секунду остановился. Сняв фуражку, человек несколько раз перекрестился и далеко прыгнул с берега на лед... Балаев остолбенел. Дыхание у него замерло... А человек между тем начал метаться из стороны в сторону, перескакивая со льдины на льдину, и в каких-нибудь 2–3 минуты перебежав закраину реки, попал на огромную льдину, которую медленно несло по течению. Опираясь на палку, человек смело шел по льдине и быстро приближался к тому месту, где стоял Балаев. Сердце Балаева сжималось от сознания, что вот-вот он будет свидетелем неизбежной, казалось ему, гибели отчаянного безумца... Он, инстинктивно схватив доску, побежал берегом по течению реки, на случай помощи пешеходу. Между тем смельчак, перейдя большую льдину, уже прыгал саженях в 15-ти от берега по мелким льдинам, напиравшим друг на друга. На реке треск и шум... Поднялся ветер... Ослепительным был блеск солнечных лучей, отраженных льдинами. Дурно становилось Балаеву от головокружения при виде этой картины.

И вдруг из середины этого хаоса смельчак, как бомба, вылетел далеко на берег. И, точно кому-то делая вызов, быстро осенил себя крестным знамением и весело прокричал: «Христос Воскресе!» От чрезмерного напряжения нервов с Балаевым сделалась истерика. Обливаясь слезами, он бросился к мальчугану, охватил его обеими руками и начал целовать его лицо приговаривая: «Воистину Воскресе!» Это оказался мальчуган лет 14, ученик духовного училища. Он пешком возвращался в город после пасхальных каникул и, сообразив, что ледоход может продолжаться несколько дней, быстро воспользовался его началом, когда закраины реки набило льдом и по нему можно было перебежать на серединную льдину, а с нее попасть и на другой берег. Наконец освободившись от объятий Балаева, мальчуган снял с руки корзину и начал отряхиваться, т.к. весь был покрыт брызгами и крошками льдин. Особенно много их набилось в лапти. Он вел себя так, точно ничего особенного не случилось. На лед по реке он уже не обращал никакого внимания: до него ему теперь не было решительно никакого дела... Весь он был занят проверкою не потерял ли чего при переходе через реку? Тщательно осмотрел он корзину, которая была покрыта сверху белою тряпкою и обвязана бечевкою: оказалось, все в исправности. Запустил попеременно обе руки в карманы штанов, пошарил за пазухой, потрогал лямки котомки, висевшей за плечами, и, совершенно успокоенный, посмотрел на Балаева.

– Ну что, натерпелся страху, друг, как переходил реку-то? – спросил Балаев. – И как же ты осмелился на явную беду идти? Ведь лед рыхлый, каждую минуту провалиться может...

– Зачем бояться! Я знал, что перейду, иначе не пошел бы, – совершенно серьезно ответил он.

– А зачем же ты закричал: «Христос Воскресе!» – а не другое что, когда выскочил на берег? – спросил Балаев, озадаченный удивительным спокойствием мальчугана.

– А как же? Теперь Пасха. До Вознесенья, все 40 дней – «Христос Воскресе!» И дорогой, когда идешь, все надо петь: «Христос Воскресе!», «Пасха священная нам днесь показася», «Воскресения день...» Да мало ли пасхальных песней есть! Все надо петь, что знаешь. Хорошо? Я все пасхальные песни наизусть знаю... У нас в училище заучивать их заставляли. Да и дома на клиросе в церкви надо петь, и по деревням когда с иконами ходят...

– Где же твой дом? Откуда ты идешь?

– А от Богородицы, с малой Сизьмы. 75 верст отсюда. Папа мой там священником.

Проговорив это, мальчуган почтительно снял фуражку и сказал: «Прощайте! Мне идти пора...» Сильное впечатление произвел на Балаева удивительный мальчик, своим спокойствием, рассудительностью и религиозным настроением. И ему не хотелось расстаться с ним так просто, как тот хотел.

– Я довезу тебя до города, – пригласил Балаев мальчугана в тарантас. – 5 верст ведь еще... Снимай котомку-то да садись. Живо доедем, а пешком-то устанешь.

– Спасибо, я бы и пешком добрался. Теперь уже что! А если с Вами ехать, так надо переобуться, – посмотрел он на свои лапти.

– Ну, что же, переобуйся, да и едем, – сказал Балаев. Мальчуган сел на доску, снял с плеч котомку, отвязал притороченные к ее верху сапоги и, освободив ноги от лаптей, обулся. Сели в тарантас и поехали.

– Что в корзине-то у тебя? спросил Балаев.

– Полсотни крашеных пасхальных яиц, – ответил деловым тоном мальчуган, – и пироги. Мне дней на 10 хватит. А в котомке белье. Теперь домой уже до сенокоса не отпустят. У нас всегда на Кирика и Улиту отпускают.

– Почему же тебя родители пешком пускают в такую дальнюю дорогу. Мало ли что случиться может? Ведь, вот утонуть мог, или злой человек обидит.

– Что может случиться? – уверенным тоном сказал мальчуган – Утонуть? Нет. Бог сохранит. А злому человеку что от меня взять? Да от него и убежать можно.

– Ну, а если Бог не «сохранит и тонуть станешь»? – почему-то, против воли, задорно спросил Балаев. Мальчуган посмотрел на него таким взглядом, что тому до боли стало стыдно, и ничего не ответил.

– А когда выучишься, что будешь делать? – спросил Балаев, чтобы загладить неловкость.

– Буду священником, – как-то мечтательно выговорил мальчуган и посмотрел на Балаева уже другим взглядом – ласковым, с чуть заметной улыбкой. – И Вас вспомню... Как будет Пасха, я в уме и скажу Вам: «Христос Воскресе!» И Вы, как в Пасху услышите в первый раз: «Христос Воскресе!» – вспомните меня и в уме скажите: «Воистину Воскресе, о. Харитон!» Я тогда уже отцом Харитоном буду.

Целый переворот произвел в душе Балаева этот удивительный мальчик, сидевший рядом с ним в тарантасе... «Точно провидец какой, думал Балаев все ясно видит в будущем, знает, что с ним будет и в самую душу тебе заглядывает и как бы связывает ее со своею». Как-то тепло стало на душе у Балаева и жалко было ему расставаться с ним. Доехали до города, и мальчик попросил остановить лошадей.

– Вон, мне надо туда, – указал он рукой.

– Теперь прощайте. Спасибо. Христос Воскресе!

– Воистину Воскресе! – ответил Балаев и расцеловал будущего о. Харитона. Вскоре тот скрылся в переулке между домами.

Прошло 40 лет после описанного случая. Сенатор Балаев, проживавший по зимам в Петербурге, делая в первый день Пасхи официальные визиты, почувствовал себя плохо. Он принужден был возвратиться домой и лечь в постель. Послали за доктором. Доктор прописал нужные лекарства и сказал родным об опасном положении. «Теперь пока еще ничего нет, но может быть удар. Если больной верующий, не мешает послать за священником», – посоветовал, уходя, доктор. Часа полтора искали священника. Духовенство славит по домам, и его трудно найти в это время. Между тем больному становилось все хуже и хуже, хотя удара еще и не было, но он перестал уже говорить... Родные окружили постель умирающего, а он точно с надеждой смотрел на дверь, шевелил губами, как будто силился что-то сказать и не мог. Так продолжалось с полчаса. Все чувствуют: началась агония. А посланный за священником все не возвращался. Наконец лакей распахнул дверь. Вошел седой, стройный священник в епитрахили, с крестом в правой руке и, быстрыми шагами направляясь к больному, издали еще веселым голосом сказал: «Христос Воскресе!» Точно электрическая искра пробежала по всему телу больного. Он быстро сел на постели и чистым, радостным голосом ответил: «Воистину Воскресе! Отец Харитон!» Секунда – и священник с сенатором сидели на постели в объятиях друг друга, обливаясь горячими слезами...

«Русский паломник», № 19, 1911

Хорошо и весело справляется праздник Пасхи на Руси, в своей родной земле, среди близких сердцу родных и знакомых, в крайнем случае – соотечественников; но не всякому, быть может, приходилось проводить этот праздник вдали от родины, среди безбрежного океана, на плывущем судне. Тут иная обстановка и новые, не всякому доступные ощущения.

Когда на судне нет священника и принадлежностей богослужения, весь праздник ограничивается тем, что капитан судна и команда соберутся в урочный час полночный на палубе, пропоют «Христос Воскресе» трижды, «Воскресение Христово видевше» да обычные молитвы, какие знают: «Отче наш», «Богородице Дево», «Спаси, Господи, люди Твоя», похристосуются между собой – вот и все. Получше стол, чем в обыкновенное время, лишняя чарка водки или вина да красное яичко довершают весь праздник. Живущим на суше и привыкшим иначе проводить великий праздник Пасхи такое празднование может показаться скучным, и многие искренне пожалеют, что находящиеся в плавании вынуждены бывают справлять так просто великий и радостный праздник. Но не так на самом деле. И такое празднование имеет свою прелесть и доставляет недоступные для обитателей материка ощущения. Вот тихая полночь, темным ковром распростертое и усеянное бесчисленным множеством мерцающих в вышине звезд небо, безбрежное море и среди него ровно и мерно несущееся по волнам судно... Наступление великого дня уже давно взоры и мысли всех обратило к воспоминанию о далекой родине, наполняя всех думами о своих родных, там где-то, далеко-далеко, празднующих Пасху весело и торжественно. Каждый час по мере приближения пасхальной полуночи все сильнее и сильнее заставляет биться сердца всех плывущих. Но вот они собрались все братской семьей на палубе и среди полночной тишины огласили воздух дружным пением: «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». Пропев эту песнь трижды, поют: «Воскресение Христово видевше...», иногда: «Светися, светися, Новый Иерусалиме...» и «Ангел вопияше Благодатней...» Кажется, их никто не слышит: над ними безграничное воздушное пространство, под ними и вокруг безбрежное море... Но в том-то и торжество, в том-то и прелесть такого празднования, что они изливают свою радость во всеуслышание всего мира. Далеко понесутся эти звуки, вырвавшиеся из глубины радующихся сердец, и, подобно расходящимся кругам на водной поверхности от брошенного камня, стройно следующие одна за другой звуковые волны радости пронесутся по всему безграничному пространству воздушному над поверхностью безбрежного моря и тихими, неслышными для слуха звуками донесутся и до земли, пронесутся над нею и, быть может, долетят и до родимой земли, и до высоко горящих на небе звездочек. Их никто не слышал, но их слышало море и волны его, их слышал воздух и звезды небесные, их слышал весь необъятный мир Божий, потому что пели они в слух всего мира. Если их не слыхали люди, зато их слышал весь мир водный – вещественный – и невидимый – духовный, слышал Бог и мир бесплотных духов – ангелы и все умершие люди. Такое именно чувство наполняет в этот момент душу поющих, и сознание, что они поют перед лицом и в слух всего мира, доставляет какое-то особое торжество и неизъяснимую радость для духа. Взаимное лобзание друг друга со словами: «Христос Воскресе!» – «Воистину Воскресе!» – довершает эту особенную радость, которая переходит у многих в навернувшиеся на глаза слезы, но то слезы радости, оттененной сознанием разлуки с дорогими сердцу, слезы, приятные для души.

Обед не будничный, а праздничный, заготовленные к этому дню красные яйца, мысль, что теперь Пасха, – все это заставляет всех уноситься к своим родным, к покинутым далеко-далеко родителям, братьям и сестрам, жене, семье... И вот затерявшиеся в эту ночь Воскресения где-то в далеком уголке мира и разделенные широким пространством со своими присными духовно соединяются с ними воспоминаниями и невидимо вместе с ними празднуют Пасху.

Но совсем особую прелесть имеет празднование Пасхи на море, когда на судне есть священник и какая ни есть походная судовая церковь. Именно при такой обстановке нам пришлось встречать праздник Пасхи на море в 1880 году, на одном из судов Добровольного флота – «Нижний Новгород», шедшем из Одессы под военным флагом на Сахалин со ссыльнокаторжными, которых было до 600 человек. Пасха тогда была 20 апреля, и ее пришлось встретить на третий день по уходе из Адена, в Индийском океане, на пути к острову Цейлон. На судне была небольшая церковь, устроенная в носовой части судна, на средней палубе. В сущности, это был собственно алтарь, который отделялся небольшим иконостасом от остальной части палубы, служившей церковью. По обе стороны этой палубы находились отделенные от нее толстыми железными решетками помещения для ссыльнокаторжных и добровольно следующих за мужьями женщин; ссыльнокаторжные же мужчины находились на нижней палубе в носовой и кормовой части судна, в помещениях, устроенных подобным же образом. Кроме вооруженной команды, врача, офицеров и капитана, было и несколько частных пассажиров, ехавших во Владивосток. Священником был молодой, двадцати пяти лет, иеромонах из студентов Петербургской Духовной академии, отправлявшийся миссионером в Японию, которому попутно и было поручено сопровождать ссыльнокаторжных. По воскресным и праздничным дням на судне совершалось богослужение, с вечера – всенощное бдение и утром – литургия при пении прекрасно устроенного хора из арестантов, среди которых нашлись не только умевшие петь по нотам, но и регент, и ноты, и камертон.

По причине необыкновенной жары совершать богослужение внутри судна, в церкви, было невозможно; все богослужение в последние дни Страстной седмицы совершалось на верхней палубе под открытым небом. Для сего в кормовой части судна, на так называемых шканцах, ставился стол, облаченный в парчовую одежду, на нем установлялись два подсвечника и полагались крест и Евангелие, а для литургии сверх того антиминс и священные сосуды; к мачте же против стола прикреплялась икона Спасителя. Все это каждый раз по окончании богослужения убиралось и уносилось в судовую церковь. Вот и вся скромная обстановка, при которой совершалось богослужение: стол служил престолом, а во время литургии и жертвенником, палуба – церковью, и ничто – ни иконостас, ни завеса – не отделяло престола от молящихся. Все богослужение совершалось, таким образом, открыто, на виду у всех, и не делалось выходов ни с Евангелием, ни со Святыми Дарами; поминовение Царствующего Дома и всех православных христиан священник делал стоя тут же у престола, только обратившись лицом к народу. Тут в четверг вечером читались двенадцать Евангелий страстей Христовых, тут же в пятницу была совершена вечерня и утреня субботы и в самую субботу – литургия. Так как выноса плащаницы невозможно было делать, то она была положена на столе, заменявшем собою престол, перед вечерней в известное время только поднята священником на главу и затем опять положена на прежнее место; в конце же утрени была обнесена с крестным ходом по палубе судна и снова опять положена на тот же стол. Так как судно шло в направлении с северо-запада на юго-восток и временный храм был устроен в задней, кормовой, части судна, то при богослужении приходилось быть обращенным лицом не к востоку, как принято, а к северо-западу, туда, где от нас находился Иерусалим.

При такой-то особенно исключительной обстановке был отпразднован и праздник Пасхи. Так же на верхней палубе под открытым небом был поставлен одетый в золотую парчу стол, на нем плащаница, поверх нее св. антиминс, крест, Евангелие и священные сосуды, а также хлеб, вино и два подсвечника с пятью зажженными свечами каждый; впереди стола помещен на мачте образ Спасителя и несколько выше него – большой фонарь; оба борта судна были окаймлены круглыми висящими фонарями. Вот и все освещение храма в такой торжественный день, когда «вся исполнишася света, небо же и земля и преисподняя»; зато оно дополнялось другим, более величественным освещением – неисчислимым множеством ярко сверкавших на темном южном небе звезд. И какого другого лучшего освещения можно было бы пожелать в таком храме, которым было все необъятное пространство вселенной?

Но вот ударил единственный на судне небольшой сигнальный колокол, ход судна уменьшили настолько, что казалось, будто оно стало на якорь, взвился молитвенный флаг на корме... По правую сторону престола стали певчие-арестанты, человек до тридцати; налево от него – судовая команда в парадной форме, тут же сложившая свои ружья в козлы; против престола – капитан, офицеры и врач, все в парадной форме, и частные пассажиры; за ними часть арестантов. Ближе к престолу, по обе стороны его, стали две хоругви, большой запрестольный крест, образ Богоматери, икона Воскресения и выносной фонарь. Началось пение канона: «Волною морскою скрывшаго древле гонителя мучителя, под землею скрыша... Тебе, на водах повесившего всю землю неодержимо, тварь видевши на лобнем висима, ужасом многим содрогашася...» Какое-то особенное потрясающее действие на всех нас, плывущих по волнам морским и окруженных безбрежным пространством вод, производило пение этих трогательных песней канона! Но вот полунощница кончилась, и воздух огласило громкое пение многосодержательной песни: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех; и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити» – песни, указывающей на общение и единение двух миров: невидимого, небесного мира бесплотных духов и видимого, земного мира плотяных существ. Невольно как-то возвышался и окрылялся дух и само собою являлось сознание, что и мы, люди, немного чем умаленные от ангелов, имея чистое сердце, вместе с ними можем славить Воскресшего, и живо чувствовалось, что мы, находившиеся так далеко от родной земли в такой торжественный и великий день, не одиноки: с нами празднует Пасху бесплотный мир духов, которые хотя и невидимы, но, может быть, ближе к нам находятся, чем отделенные от нас большим пространством земли и воды наши родные. Ночь была тихая и теплая, в воздухе не шелохнется. Все молящиеся зажгли свечи, и скоро вся кормовая часть судна представляла одно сплошное море света. Священник в золотом парчовом облачении, имея Евангелие при персях и держа крест и трехсвечник в левой руке и кадило в правой, предшествуемый хоругвями и иконами и певчими, направился от престола по правому борту судна, идя к носовой части, и, обратно обойдя по левому, остановился на середине судна, лицом к престолу и в сторону Иерусалима. Пение смолкло, воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь мерным всплескиванием воды от поворотов судового винта. И вот в ночной тишине среди необъятного водного пространства под звездным покровом неба раздалось и далеко в беспредельном пространстве воздушном пронеслось многократное: «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав», прерываемое пением пророчественной песни: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его... Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут грешницы от лица Божия, а праведницы да возвеселятся! Сей день, егоже сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся в онь!» Минута дивная и торжественная!

Редко кому приходится чувствовать то, что каждый из нас чувствовал в это время, справляя великий праздник таким образом среди необъятного простора океана и пред лицом всего мира! Какое чудное и величественное зрелище представляло из себя наше судно в эту полночь! Если бы кто посмотрел на него со стороны, то увидел бы среди непроглядного мрака черной тропической ночи тихо скользящее по волнам громадное судно, окаймленное огненной лентой висящих над бортом фонарей и залитое светом бесчисленных огней, и услышал бы неумолкаемые клики радости и ликования, особенно громко раздающиеся и далеко-далеко разносящиеся среди мертвой ночной тишины и беспредельного простора. С громогласным пением той же торжественной победной песни: «Христос Воскресе из мертвых...» – священник и за ним весь крестный ход направился левым бортом к месту, где был устроен престол. Хоругви и иконы были расставлены по сторонам престола, между тем обычное последование пасхальной утрени шло своим порядком при прекрасном пении певчими чудного пасхального канона: «Воскресения день, просветимся людие...», который пелся весь сполна, без всяких сокращений и опущений, как и ектений, и каждения были на каждой песни канона по уставу, а не так, как делается « во многих городских церквах, где вопреки уставу службу сокращают, много пропуская, и каждение делают только (на 1, 3, 6 и 9-й песни канона, чем много отнимают от величия праздника. В конце утрени при пении пасхальных 3 стихир: «Пасха священная нам днесь показася...» – священник, держа в руках крест и Евангелие, обратился лицом к народу, и начался трогательный обряд христосования. Христосовались со священником сначала капитан, офицеры и частные пассажиры, затем команда и за нею арестанты. Похристосовавшись со священником, начали все и между собою христосоваться: капитан христосовался с офицерами, солдатами и арестантами, также и офицеры между собой и с солдатами и арестантами, и все последние между собою. Какое умилительное и торжественное зрелище! В это время не было различия между начальником и подчиненным, свободным и несвободным, знатным и незнатным, лицом привилегированного положения и лишенным всех прав состояния и отверженным от общества. В это время были только христиане – братья, одушевленные одною верою в Распятого и исполненные одним чувством – чувством радости воскресения из мертвых и чувством любви и всепрощения ко всем. Поистине «сей нареченный и святый день», в который небеса достойно веселятся, земля радуется, вся вселенная ликует и весь мир, видимый и невидимый, до самой преисподней празднует восстание Христово из мертвых и вместе наше.

Вслед за утреней во время пения пасхальных часов тут же, на престоле, была совершена проскомидия; при этом употребляемые в церквах просфоры здесь заменял обыкновенный белый столовый хлеб, или, сказать просто, постная булка. Из одного и того же хлеба была вынута большая часть, или агнец, в воспоминание Господа нашего Иисуса Христа, и меньшие – в честь и память Преблагословенные Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии, в честь святых и за всех живых и умерших. Вином для таинства служило столовое красное вино.

По совершении проскомидии началась литургия, которая совершалась точно так же, как и во всяком храме, с тем лишь различием, что, как сказано уже, ни иконостаса, ни врат тут не было, а следовательно, не было ни выходов, ни входов ни с Евангелием, ни со Святыми Да. рами. «Апостол» читал ссыльнокаторжный из арестантов, он же управлял и хором. Ради величия праздника Пасхи и церковного благоприличия «Апостол» читал он не в арестантском халате, а в стихаре, который благословил ему надеть священник.

По окончании литургии, приложившись ко святому кресту и радостно приветствуя друг друга, все стали расходиться каждый по своим местам. Капитан отправился в помещения тех арестантов, которые не присутствовали при богослужении и в большинстве дремали или уже; спали. Спустившись к ним и проходя по всем отделениям, он громко приветствовал всех радостным восклицанием: «Христос Воскресе!», на которое все арестанты дружно I отвечали: «Воистину Воскресе!» А между тем на палубе под звездным покровом неба был накрыт стол, уставленный всевозможными яствами и питиями так, как только может быть уставлен в самых богатых домах на суше: неизбежные кулич, пасха, красные яйца, окорока – свиной и телячий, всевозможные жаркие и закуски, лучший десерт, самые дорогие вина и настоящее шампанское. Капитан провозгласил тосты за Государя и Государыню, ныне покойных, за наследника престола, под покровительством которого состоял Добровольный флот, ныне уже тоже покойного Государя Императора Александра Александровича, за бывшего тогда председателя Общества Добровольного флота Константина Петровича Победоносцева, ныне обер-прокурора Святейшего Синода. Был произнесен тост за священника, в ответ на который сей последний сказал тост за капитана. Затем были тосты за офицеров, за здоровье всех плывущих и за здоровье всех отсутствующих и дорогих сердцу каждого родных, друзей у и знакомых. Нет нужды говорить, что мысли всех в это время уносились далеко на родину, где у каждого остались отец, или мать, или братья и сестры, или жена и дети, которые тоже там, вдалеке, празднуют Пасху и, быть может, думают о том, как празднуют их родные в море. Сознание, что и мы, плывущие, не лишены возможности праздновать Пасху так же, как и они празднуют, хотя и при иной обстановке, увеличивало радость праздника. Арестантам было роздано каждому по большому куску кулича, по два яйца и по две чарки водки, а женщинам с детьми, кроме кулича и яиц, – разные сласти. Судовая команда тоже разговлялась у себя в помещении, где для нее тоже был накрыт стол.

Наутро священник, облаченный в епитрахиль и ризу, держа при груди Евангелие, в левой руке крест и трехсвечник и кадило в правой, в сопровождении нескольких певчих из арестантов отправился служить молебны на судне: сначала отслужил молебен в каюте капитана и в офицерской кают-компании, затем в больнице, матросском помещении и в помещениях арестантов ссыльнокаторжных, всем давая целовать крест и со всеми христосуясь. В свое время всем находящимся на судне был предложен роскошный праздничный обед. Вечером была совершена пасхальная вечерня. Так праздновалась Пасха на море.

Б. Смирнов

«Странник», 1896, март

Была Пасха 1903 г. – первый день.

Как всегда, я был накануне в церкви, хотя давно отошел от церкви душой, хотя в последние два года я никак не мог пойти дальше общего религиозного настроения и оставался в глубоком убеждении, что христианство – тускнеющая религиозная система, но я любил обрядовую сторону пасхального служения и не хотел давить в себе тот вполне понятный для меня внутренний подъем, который я переживал на Пасху. Я любил Пасху и в годы, когда душой был вне Церкви. Около 3-х часов дня я вернулся домой и застал у себя худого человека с лицом литератора или художника с горящими вдохновенными глазами. То был В. Н. Лашнюков, который пришел ко мне познакомиться, слыша обо мне от брата, служившего вместе с ним². После небольшого общего разговора мы незаметно обратились к религиозно-философским темам, и я с полной откровенностью и определенностью высказал свой взгляд на религию. К христианству я относился как к высшей, но все же преходящей форме религии. Лашнюков прямо и открыто заявил, что верует в Христа Воскресшего, и начал тут же с присущим ему мастерством излагать основания, взятые им из апологетики, не только о возможности, но и необходимости верить в Христа Воскресшего. Он говорил о том, что, по слову Христа, мы должны жить согласно заповедям Его и тогда только мы можем узнать, от Бога ли они. Я слушал Лашнюкова не перерывая часа три с напряженным вниманием. Я был захвачен его словами. Я ничего не мог противопоставить блестящей аргументации Лашнюкова, которая отбрасывала все мелочи и прямо подходила к самым трудным и глубоким сторонам вопроса; и, в то же время, я настолько внутренне уже созрел, что не боялся того, куда меня может завести углубление в вопросы, поднятые Лашнюковым. Если истина во Христе – я пойду за ней к Нему! То, что говорил мне Лашнюков, еще не убеждало меня в том, что истина во Христе, но оно заставляло меня заняться изучением Евангелия, жизни и учения Христа. Ничто не могло удержать меня в этот момент от того сдвига, который намечался передо мной в этот момент. Личность Христа, Его жизнь, Его смерть заслуживают того, чтобы тщательно и внимательно их изучить. Образ Христа, когда-то столь близкий, столь дорогой, вновь вставал передо мной. Я еще не знал, поклонюся ли я в Нем Богу, но я знал, взволнованно ощущая в воскресавших, пробуждавшихся чувствах, что во всем мире, в человеческой истории явление Христа есть самое великое, самое чудесное, пленительное явление. И если этот Учитель жизни, сладкую близость Которого я стал ощущать трепетавшей душой в огненной проповеди Лашнюкова, если Он называл Себя Сыном Божиим, если Он звал к проверке в опыте Его правды – неужели я мог уклониться, неужели мог забыть о Нем! Детская религиозность не возвращалась еще, но она звучала каким-то музыкальным обещанием – она вновь поднималась в своей музыке, в своей мистической восторженности. Я любил Христа, хотя так был еще далек мыслью от Него. Когда слушал речи Лашнюкова, дышавшие таким энтузиазмом, я отозвался на него. Да, да, Христос – это высшее, что было на земле!

Ему поклониться звало непобедимое чувство – поклониться в духе и истине. Незабываемый день! Оглядываясь на него, я чувствую благую руку Промысла, которая увлекла меня из темных и узких коридоров лабиринта, в котором я блуждал. Духовный поворот во мне происходил в условиях полной духовной свободы: ничто, никакая тревога – личное горе, скорбь – не отвлекали моего сердца в те дни недели, когда я лихорадочно углублялся в Евангелие, в богословские книги. Вера во Христа с исключительной силой, ясностью и быстротой зревшая во мне в эти дни и недели, зрела на полном духовном просторе. Благословение Промыслу, сподобившему меня пережить с такой яркостью и полнотой всю правду, и ценность, и красоту Христианства!

Да благословит Господь и В. Н. Лашнюкова, который первый напомнил мне, ушедшему в работу отвлеченной мысли, о Живой Звезде, зажженной на небосклоне в начале нашей эры, чтобы помочь моему духу поднять свой взор и поклониться той Живой Звезде – Христу Спасителю!

Из воспоминаний В. В. Зеньковского

Из «Дневника полкового священника»

Великая Суббота. Два часа дня 16 апреля 1905 г. Ветер все усиливается – надежда на церковное празднество окончательно уходит. Да и не на одно церковное: кажется, и разговляться придется сухарями. Давно уже послали купить куличей в Харбин³, но вот до сих пор посланные не вернулись, а сегодня с чаем мы доели последний кусочек черного хлеба. Все-таки... даже накрасили яиц: солдаты умудрились. Краски, конечно, нет, но они набрали красной китайской бумаги, положили ее в котел, вскипятили, и получилась красная масса, в нее опустили яйца, и вот во всем отряде появилось утешение – красные яйца!

7 часов вечера. Буря продолжается. Везде ожидают: вот-вот привезут «разговенье», а его все нет и нет. Из 11-й батареи долго провожали меня все офицеры, говорили о красоте нашего богослужения, причем один офицер-магометанин признался, что знает наши церковные напевы, любит их и был даже регентом военного церковного хора. Еще раз пришлось убедиться, какого утешения и духовного наслаждения лишают себя многие русские люди, не посещая служб церковных и не изучая священных наших напевов. Если магометанин любит наше богослужение, то как же должен бы любить его православный христианин!

B 8 вечера вернулись мы домой. В душе мучительный вопрос: где же будем прославлять Воскресение Христово? Буря продолжается, а фанза, в которой мы живем, слишком мала. Вдруг у меня блеснула мысль: во дворе нашем стоит довольно большой глиняный сарай с окнами; в нем устроилась теперь наша бригадная канцелярия. Иду туда. Действительно, человек до 100 может поместиться, а для остальных воинов, которые будут стоять на дворе, мы вынем окна, и им все будет слышно и даже отчасти видно, так как в сарае-то свечи не будут тухнуть. Спрашиваю писарей: «А что, если у вас мы устроим пасхальную службу?» – «Очень приятно, батюшка, мы сейчас все уберем и выметем», – отвечают. «Ну, вот спасибо! Так начинайте чистить, а я через час приду». Как будто тяжесть какая свалилась с души, когда нашел я это место. Конечно, литургии служить нельзя: слишком грязно и тесно, но мы постараемся облагообразить насколько возможно и хоть светлую заутреню отслужим не в темноте. Работа закипела, а я побежал в свою фанзу: надо ведь устраивать и у себя пасхальный стол для всех нас. Стол, довольно длинный, мне раздобыли; скатертью обычно служат у нас газеты, до нельзя же так оставить и на Пасху; я достал чистую свою простыню и постлал ее на стол. Затем в средине положил черный хлеб, присланный нам из 6-го эскадрона, прилепил к нему восковую свечу – это наша пасха. Рядом положил 10 красных яиц, копченую колбаску, немного ветчины, которую мы сберегли про черный день еще от Мукдена, да поставил бутылку красного вина. Получился такой пасхальный стол, что мои сожители нашли его роскошным. В 10 часов пошел в свою «церковь», там уже все было убрано. Принесли походную церковь, развесили по стенам образа, на столе поставили полковую икону, везде налепили свечей, даже на балках, а на дворе повесили китайские бумажные фонари, пол застелили циновками, и вышло довольно уютно. К 12-ти часам ночи наша убогая церковь и двор наполнились богомольцами всего отряда. Солдаты были все в полной боевой амуниции на всякий случай: война! Я облачился, роздал генералу, господам офицерам и многим солдатам свечи, в руки взял сделанный из доски трехсвещник, и наша сарай-церковка засветилась множеством огней. Вынули окна, и чудное пение пасхальных песней понеслось из наших уст. Каждение я совершал не только в церкви, но выходил и на двор, обходил всех воинов, возглашая: «Христос Воскресе!» Невообразимо чудно все пропели: «Воскресение Христово видевше...» Правда, утешения религии так сильны, что заставляют забывать обстановку и положение, в которых находишься. С каким чувством все мы христосовались! Окончилась заутреня, убрали мы свою церковь, иду в фанзу...

О. Митрофан Сребрянский

Вспоминаю... эпизод, о котором в 1913 году рассказывал мне генерал П. Д. Паренсов, бывший в то Ж Л время комендантом Петергофа.

В одном из кавказских казачьих полков в 1900-х годах случилось так, что командиром полка был магометанин, а старшим врачом еврей. Пасха. Пасхальная заутреня. В церковь собралась вся полковая семья. Тут же и командир полка, и старший врач. Кончается заутреня. Полковой священник выходит на амвон со Св. Крестом и приветствует присутствующих троекратным возгласом: «Христос Воскресе!», на который народ отвечает ему: «Воистину Воскресе!» А затем священник сам целует крест и предлагает его для целования молящимся. Первым подходит командир полка, целует крест, обращается к священнику со словами: «Христос Воскресе!» и трижды лобызается с ним. За ним идут к кресту и христосуются со священником офицеры, врачи и чиновники. От священника они подходят к командиру полка и христосуются с ним. Вот подошел к кресту старший врач – еврей, поцеловал крест, похристосовался со священником, а затем подходит к командиру полка – магометанину. Этот говорит ему: «Христос Воскресе!» Еврей-врач отвечает: «Воистину Воскресе!» И магометанин с евреем, трижды целуясь, христосуются...

С канонической точки зрения этот случай может трактоваться как возмутительный факт. В бытовом же отношении он не только теряет остроту, но и обнаруживает симпатичные черты: командир полка и старший врач, не христиане, хотят быть вместе с своей полковой семьей в ее великий праздник, причем проявляют свое уважение и к святыне, и к священным обязанностям этой семьи. Это, в свою очередь, приближает их к церкви, делает церковь для них не чужою, роднит их с прочими членами церковной семьи... Вреда для церкви от таких явлений не могло быть; польза же часто получалась, когда такие магометане и евреи незаметно для них самих просвещались верой Христовой, а иногда и принимали Св. Крещение. Бывали случаи, что военные чины-магометане потом строили на свои средства полковые церкви. Церковь лейбгвардии Конного полка в Красносельском лагере была выстроена на средства командира этого полка, хана Нахичеванского.

Протопресвитер Георгий Шавельский «Воспоминания последнего протопресвитера Русской армии и флота», Нью-Йорк, 1954

1908 год.

Великие дни. Страстная Суббота.

Пасха была 13 апреля ст. ст. Все готовятся к Светлому празднику. Не хочется сидеть дома. Наспех кончаешь за данные уроки и скорее к реке, смотреть паводок. Жил я в то время на Остоженке, в угловом доме против храма Христа Спасителя. Да и было что посмотреть. Во всю жизнь я не видел подобного грандиозного разлива. Многие районы Москвы оказались под водой.

Лужники, где сейчас стадион, были морем воды. Набережная храма Христа была вся залита до ступеней, идущих вверх к площади храма. Подъезды к Б. Каменному мосту, ул. Ленивка были под водой. Дома на противоположной стороне реки ушли под воду своими первыми этажами. Вода затопила М. Каменный мост, с шумом переливаясь через перила моста. Дома на Бабьегородской набережной и в прилегающих переулках были залиты до 2-го этажа. На противоположной стороне реки вода залила переулки, параллельные набережной. Замоскворечье оказалось отрезанным от центра города.

Самоотверженно работали на лодках войсковые саперы, поддерживая связь жителей затопленных районов с центром города. Вопрос со снабжением продуктами на селения несколько разрядился тем, что москвичи загодя сделали заготовки к Светлому празднику. Большое умение и ловкость проявили саперы в спасении от воды трамвайной электростанции у М. Каменного моста. Сообщение с Замоскворечьем поддерживалось лодками и конным транспортом. Все низкие места Замоскворечья: Балчуг, Садовники и др. оказались под водой. Вышли из берегов и другие мелкие речонки Москвы, которых в обычное время никто не замечал. Город стоял частично залитый водой.

Наступила Святая ночь.

По семейной традиции Пасхальную заутреню я стоял у родителя в алтаре Зачатиевского женского монастыря. Все готово. Свежий ночной ветерок тянет через открытое окно в алтаре. Все замерло. Москва чутко прислушивается к сигналу из Кремля, о единовременном начатии Светлой заутрени. Вот ударил колокол на Иване Великом, взвилась ракета, и сигнальный залп разорвал ночную тишину. Дружно отозвались колокола всех московских монастырей, церквей и соборов. Открылись алтари всех храмов Москвы и вышли крестные ходы, славя Воскресшего Христа.

Парадные ризы священнослужителей, их торжественно радостные лица, море горящих свечей, отражающихся в глазах верующих. Стройные ряды монахинь, среди которых древняя схимница, идут вокруг храма. Звучит их согласное пение. Думаешь: так было сотни лет назад, так будет во веки веков. Все поет, все ликует: Христос Воскрес. Двор монастыря, стены оград заставлены множеством горящих плошек. Возвращаемся к дверям храма.

«Христос Воскрес! – Воистину Воскрес!» – начинается Светлая Заутреня. Неповторимая по своему подъему и красоте служба. Особенно радостно было молиться с моими дорогими родителями, заложившими в меня веру в Великое Милосердие Божие. На всю жизнь у меня осталось в памяти одухотворенное, полное веры лицо родителя, до сих пор слышится мне его вдохновенный голос, читающий замечательную проповедь Иоанна Златоуста. Незабываемое время.

Похристосовавшись с матушкой, я пошел смотреть службу к храму Христа. На площади вокруг храма любители жгли бенгальские огни, пускали римские свечи и фейерверк.

Толпы народа стояли и ходили в сквере храма, обращенного к реке. Многие были со свечами. Чувствовался какой-то особый подъем.

Темные воды разлива катили свои волны мимо храма, а он, белый красавец, исполин с золотыми главами, освещаемый бенгальскими огнями, стоял над мчащейся вдаль рекой. Стройным спокойствием своих форм он как бы отождествлял незыблемость Церкви Христовой среди волн житейского моря. На крышах домов, на другом берегу временами были видны фигуры людей, освещаемые фейерверком, из-за паводка не попавших в церковь, но которые хотели хотя бы издали посмотреть на храм и помолиться Воскресшему Христу.

Святая ночь как бы смягчила, утишила большое народное горе, и стихийное бедствие воспринималось как-то иначе, в ином свете.

Весеннее восходящее солнце играет на небе. Народ возвращается из храмов и садится разговеться освященной пасхой и куличом. Спускаюсь по переулку мимо церкви Илии Обыденного. По переулку плавают лодки, а кое-кто приспособил для перевоза снятые с петель ворота. Везут домой освященные пасхи и куличи. Кое-где на крышах люди уже разговляются. Несмотря ни на что, все веселы, все радостно приветствуют друг друга и христосуются.

Великая сила в вере православной, отеческой. С ней всякое горе не в горе. Одно уже воспоминание о Христе Спасителе смягчало людские сердца и делало их лучше – добрее.

Мне вспоминается один факт из жизни того времени. Москва. Весна. Великий пост. В Окружном суде в Кремле слушалось одно уголовное дело. Дело было с точки зрения защиты безнадежное. Обвинямый, может быть и не был виноват, но улики тяжко складывались не в его пользу. Защитником выступал «московский Златоуст», как его звали, адвокат Плевако. Он заранее был уверен, что дело будет проиграно. Его выступление с речью в пользу защиты пришлось на 2-ю половину дня. Когда он заканчивал речь, в Кремле ударили к вечерне. Плевако прервал свою речь. Повернулся к окну, перекрестился на соборы, потом обратившись к сидящим в зале, сказал: «Господа присяжные заседатели! Колокол зовет нас в храм. Вспомните, какие сейчас дни, вспомните заветы Христа о всепрощении. Так неужели же вы не простите этому несчастному?» Подсудимый был оправдан.

На протяжении всей своей истории Святая Русь находила в себе силы восставать из пепла, опираясь на веру отцов своих. Вера православная помогала русскому народу безропотно нести свой крест и укрепляла его отстаивать свою национальную независимость.

Церковь Христова пребудет во век.

Да славится Имя Воскресшего Господа нашего Иисуса Христа!

А. Константинович

Мальчик, 15-летний сын московского священника о. Иосифа Фуделя, приехал в Зосимову пустынь на Страстной, чтобы остаться на заутреню... и сбежал домой.

«В Великую Субботу я не выдержал и убежал. Было уже, наверное, часов 7 или 8 вечера, когда я от Ярославского вокзала пешком пришел на Арбат. Трамваи уже не ходили: не полагалось, а автомобилей что-то совсем не помню (это было в 1916 г.), и все улицы, по которым я шел, были одной длинной тихой дорогой. Помню Мясницкую с опущенными железными жалюзи на окнах контор и магазинов. Вот часовня y Пантелеимона, совсем пустая Никольская, по которой я несусь мимо Синодальной типографии с какими-то зверями на стене, мимо опять же закрытых громадных контор. На Воздвиженке я запыхался, пошел тише и услышал сзади переборы Спасской башни: «Еще не поздно». Вот и родной Арбат, и шатер Николы Явленного.

Я не знаю, что я больше любил: саму пасхальную заутреню или тот час, который в церкви предшествует ей, час пасхальной полунощницы.

На полу ковры, народу много, но не так еще много. Везде видны белые платья, но они еще точно прячутся, не выпячивают себя. Все ставят последние, прощальные свечи перед Плащаницей.

И вот, как-то совсем неожиданно хор начинает этот, по-моему, самый великий канон церковной службы: «Волною морскою», – «творение», как сказано в богослужебных книгах, «жены некия, Кассии именуемой». Все совсем смолкает, и делается ясно слышным слабый папин голос, читающий слова канона.

«Господи Боже мой, исходное пение и надгробную Тебе песнь воспою, погребением Твоим жизни моея входы отверзшему».

Я был вознагражден за свою верность грешному го­роду в эти часы.

Так бесконечно хорошо, когда запели 9-ю последнюю песнь. Дальше, я знаю, будет тоже хорошо, но затем все-таки опять пойдут, громыхая, трамваи, будут приезжать визитеры в мундирах и с орденами, – все уже будет не то.

Но во время крестного хода вокруг церкви все еще было «то».

... «Нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити». Идут огоньки свечей, церковь на углу Арбата, и попутно видишь, что многие окна высокого дома напротив открыты и видны крестящиеся фигуры. Весь город хочет «чистым сердцем Тебе славити».

В Египетских и Палестинских монастырях V-VI веков был хороший обычай. Когда начинался Великий пост, мо­нахи уходили на все время четыредесятницы в пустыню, в разные места, по одиночке и по двое, для полнейшего безмолвия и подвига. А накануне Пасхи все опять соби­рались. Для них монастырь был уже как бы «мир», и для совершеннейшего подвига им нужно было идти на время в уже совершеннейшую пустыню, чтобы тем радостнее встретить Воскресение в «миру» своего монастыря.

Мне иногда жалко – хотя, конечно, это нелепая мысль, что монахи наших русских монастырей, живя весь год в «пустыне» своего монастыря, не приходили на эту един­ственную ночь в город, чтобы вместе со всеми людьми вос­трепетать «радостью неизреченною и неизглаголанною».

Мир был слишком оставлен.

С. И. Фудель

У нас на Святой Руси великий день Светлого Христова Воскресения издревле праздновался с великой торжественностью. Особенно хорошо было в это время в Москве XVII века.

Чудный и могучий звон колоколов «сорока сороков» церквей плыл гармоничными мелодиями над Москвой бе­локаменной в святую ночь, созывая к светлой заутрене.

Никто в эту великую ночь не спал; стар и млад спе­шили в церковь. Сам Царь-батюшка, отслушав полунощницу в стольной палате, отправлялся с сонмом бояр в Ус­пенский собор. Потянулся длинный крестный ход вокруг храма. Царь шел вместе с ним.

По окончании утрени начинался обряд целования в уста. К царскому месту потянулся длинный ряд духо­венства во главе со святейшим Патриархом, а затем бояр. Государь жаловал всех красным яйцом.

– Теперь настал черед похристосоваться с родите­лями! – говорил Царь Алексей Михайлович, направляясь из Успенского собора в Архангельский.

Долго тянулась церемония «про свят день».

Обедню слушал Царь в церкви Спаса на Бору и возвращался в стольную палату. Здесь происходило «славленье Христа» Патриархом и высшими духовными властями.

Поздняя обедня опять в Успенском соборе, и христосованье со служилыми людьми. Уставал сильно за день Государь, но лицо его было светлое и радостное, как светлый и радостный был этот праздник.

В Иерусалиме христианское население с особенным благоговением относится к великому празднику. Патриарх входит в пещеру Гроба Господня, неся в руке незажженные свечи, и здесь на гробе Спасителя мира сходит чудесный небесный» огонь и зажигает их.

В союзных с нами странах во Франции и Англии Пасха празднуется также очень торжественно, не только как христианский праздник, но как великий праздник возрождения природы.

Если у нас праздник Пасха есть праздник пробуждения весны, то под тропиками этот день приходится в самый солнечный зной.

Весьма интересно описание Страстной недели миссионером, проведшим пятнадцать лет в Австралии, Южной Африке и в Южной Америке среди племен каранта.

На острове Тонку в течение последней половины Великого поста и на Пасхе царит невообразимый зной, от которого падают в изнеможении люди и животные.

Все лиственные растения свертываются и вянут, и только победоносно расцветают кактусы и колючие лианы.

Начиная с понедельника Страстной недели, туземцы христиане начинают умерщвлять свою плоть. Нагие, они медленно, длинными вереницами бродят в зарослях кактуса, изо всей силы бьют себя в грудь. Израненные, покрытые кровью, они возвращаются в свои хижины и громко стонут, стараясь не спать и не давать заснуть своим домочадцам.

В полночь на первый день Пасхи красное зарево охватывает небо.

Туземцы, распевая веселые песни, сжигают кактусы и тушат пожарище водою, приносимой женщинами из колодцев. Вскоре на влажной земле под живительными лучами солнца начинает зеленеть трава и пестреть огромные цветы, яркие и пряные; из них делают букеты и плетут венки, которые бросают затем в море.

Запорожец, «Кормчий», 1916

Из письма А. Д. Самарина

Бутырская тюрьма. Великий Четверг, 10 часов вечера, 1919 г. Сегодня целый день прошел в хлопотах. Вчера вдруг решение начальства переменилось, и у нас в одиночном корпусе разрешена Пасхальная служба в 12 часов ночи. Все очень обрадовались, и всякий по своей части стал готовиться – пением, чтением, приготовлением хоругвей, устройством стола для службы, икон и т. п.

Сегодня в 5 часов у нас была всенощная, шла ровно 2 часа. Служил архиепископ Никандр, Николай Добронравов, Сергей Иванович Фрязинов и еще два священника. Пели недурно, я читал антифоны и стихиры.

Во время службы начальник тюрьмы пришел и просил непременно после нашей службы еще идти на общие коридоры. Конечно, мы не отказали. Во время же всенощной вызвали свящ. С. И. Фрязинова. К самому концу он вернулся сияющий. Оказалось, что его, Н. Добронравова и преосвященного Никандра освободили. Это произвело большое впечатление в связи с только что окончившейся службой. Архиепископ Никандр, получив ордер на освобождение, сказал, что он не хочет разлучаться со своей тюремной паствой в эти дни, и просил разрешения ему остаться до 12 часов дня первого дня Праздника. Ему разрешили. Это, говорят, многих поразило, и ему за это воздается должная похвала.

В Пасху в 12 часов ночи у нас служба, и мы все надеемся причаститься, а с 7 утра до 11 часов все священники из общих камер и наши, и мы, певчие, с ними пойдем опять по общим коридорам, там будет Пасхальная утреня и причащение желающих – 2 священника будут обходить с Чашей и будет общая исповедь...

Отец мой, – вспоминает дочь Самарина, – так же как преосвященный Никандр, не ушел из тюрьмы в Великую Субботу. Он не мог оставить свой импровизированный хор в Пасхальную ночь. Общий подъем был велик. Пасхальный крестный ход шел по всем коридорам Бутырской тюрьмы. Это было исключительное торжество! Воскресение Христово в условиях тюрьмы! Вероятно, больше это не могло повториться.

Всего несколько слов об этом праздновании сохранилось в архиве H. С. Фиолетовой, где собраны все доступные материалы о жизни владыки Афанасия (Сахарова), но они говорят о том, «насколько крепки были еще православные устои: начальник тюрьмы праздновал великий праздник вместе с заключенными. Двери во всех камерах приказали открыть, для богослужения отвели большую общую камеру, в которой владыка Афанасий служил литургию, а затем все вместе – заключенные, начальник тюрьмы и надзиратели – разговлялись за общей трапезой».

Еще бы я не вспомнил ее, эту единственную разрешенную на Соловках заутреню в ветхой кладбищенской церкви.

Владыка Иларион добился от Эйхманса разрешения на службу для всех заключенных, а не только для церковников. Уговорил начальника лагеря дать на эту ночь древние хоругви, кресты и чаши из музея, но об облачении забыл. Идти и просить второй раз было уже невозможно. Но мы не пали духом. В музей был срочно вызван знаменитый взломщик, наш друг Володя Бедрут. Неистощимый в словесных фельетонах Глубоковский отвлекал ими директора музея Ваську Иванова в дальней комнате, а в это время Бедрут оперировал с отмычками, добывая из сундуков и витрин древние драгоценные облачения, среди них – епитрахиль митр. Филиппа Колычева. Утром все было тем же порядком возвращено на место.

Эта заутреня неповторима. Десятки епископов возглавляли крестный ход. Невиданными цветами Св. Ночи горели древние светильники, и в их сиянии блистали стяги с ликом Спасителя и Пречистой Его Матери.

Благовеста не было: последний колокол, уцелевший от разорения монастыря в 1921 г. был снят в 1923 г. Но задолго до полуночи вдоль сложенной из непомерных валунов кремлевской стены, мимо суровых заснеженных башен, потянулись к ветхой кладбищенской церкви нескончаемые вереницы серых теней. Попасть в самую церковь удалось немногим. Она не смогла вместить даже духовенство. Ведь его томилось тогда в заключении свыше 500 человек. Все кладбище было покрыто людьми, и часть молящихся стояла уже в соснах, почти вплотную к подступившему бору. Тишина. Истомленные души жаждут блаженного покоя молитвы. Уши напряженно ловят доносящиеся из открытых врат церкви звуки священных песнопений, а по темному небу, радужно переливаясь всеми цветами, бродят столбы сполохов – северного сияния. Вот сомкнулись они в сплошную завесу, засветились огнистой лазурью и всплыли к зениту, ниспадая оттуда, как дивные розы.

Грозным велением облаченного неземной силой иерарха, могучего, повелевающего стихиями теурга-перофанта, прогремело заклятие-возглас владыки Илариона: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его...»

С ветвей ближних сосен упали хлопья снега, а на вершине звонницы ярким сиянием, водруженный там нами в этот день символ страдания и Воскресения – сиял Святой Животворящий Крест.

Из широко распахнутых врат ветхой церкви, сверкая многоцветными огнями, выступил небывалый крестный ход. Семнадцать епископов в облачениях, окруженных светильниками и факелами, более 200 иереев и столько же монахов, а далее нескончаемые волны тех, чьи сердца и помыслы неслись ко Христу Спасителю в эту дивную, незабываемую ночь.

Торжественно выплыли из дверей храма блистающие хоругви, сотворенные еще мастерами Великого Новгорода, загорелись пышным многоцветьем факелы-светильники – подарок Венецианского Дожа далекому монастырю, зацвели освобожденные из плена священные ризы и пелены, вышитые тонкими пальцами Московских великих княжен.

– Христос Воскресе!

Немногие услышали прозвучавшие в церкви слова Благой Вести, но все почувствовали их сердцами, и гулкой волной пронеслось по снежному безмолвию: «Воистину Воскресе!», прозвучало под торжественным огнистым куполом увенчанного сполохом неба.

– "Воистину Воскресе!« – отдалось в снежной тиши векового бора, перенеслось за нерушимые кремлевские стены к тем, кто не смог выйти из них в эту Святую Ночь, к тем, кто обессиленный страданием и болезнью простерт на больничной койке, кто томится в смрадном подземелье «Аввакумовой щели» – историческом соловецком карцере.

Крестным знамением осенили себя обреченные смерти в глухой тьме изолятора. Распухшие, побелевшие губы цинготных, кровоточа, прошептали слова обетованной Вечной Жизни.

С победным ликующим пением о попранной, побежденной смерти шли те, кому она грозила ежечасно, ежеминутно... Пели все. Ликующий хор «сущих во гробех» славил и утверждал свое грядущее неизбежное, непреодолимое силами зла Воскресение...

И рушились стены тюрьмы, воздвигнутой обагренными кровью руками. Кровь, пролитая во имя Любви, дарует жизнь вечную и радостную. Путь тело томится в плену – Дух свободен и вечен. Нет в мире силы, властной к угашению Его. Духа не заковать, воскреснет он в вечной жизни Добра и Света!

«Христос Воскресе из мертвых...» пели все: и старый, еле передвигающий ногами генерал, и гигант-белорус, и те, кто забыл слова молитвы, и те, кто, может быть, поносил их... Великой силой вечной неугасимой Истины звучали они в эту ночь...

..."И сущим во гробех живот даровав!»

Радость надежды вливалась в их истомленные сердца. Не вечны, а временны страдания и плен. Бесконечна жизнь Светлого Духа Христова. Умрем мы, но возродимся.

Рухнули стены, разделявшие в прошлом петербургского сановника и калужского мужика, князя-рюриковича и Ивана Безродного. В перетлевшем пепле человеческой суетности, лжи и слепоты вспыхнули искры Вечного и Пресветлого.

– Христос Воскресе!

Эта заутреня была единственной, отслуженной на Соловецкой каторге.

Б. Ширяев

«Неугасимая лампада»

Подходила Пасха. Людей нагнали в пункт видимо-невидимо. Вследствие весенней распутицы лесные разработки закончились. И более тысячи человек возвращались обратно в лагерь. А весь лагерь рассчитан "на 800 человек. Клуб закрылся и переделан под жилые помещения с нарами. В прочих бараках проходы застроены нарами, двойные нары переделаны в тройные – в 3 этажа. Даже в привилегированном канцелярском бараке теперь двойные нары и вместо 60 человек стало там 120. Кипятку сплошь и рядом не отпускалось, так как котлы все занимались под обед и ужин. Приближалась Пасха, и как хотелось и в такой затруднительной обстановке совершить службу.

«Как этот так, – думал я, – даже и сейчас, когда просунуться поговорить через толпу невозможно, как не пропеть «Христос Воскресе!» в Пасхальную ночь?» И я решил подготовить свою братию. Повел разговоры с благодушнейшим еп. Нектарием (Трезвинским), еп. Митрофаном (Гриневым), еп. Рафаилом (Гумилевым) и еп. Гавриилом (Абалымовым). Последний и не подозревал, какая ему писанка готовится. Из прочей братии был оповещен о. Филонен, шахматист, постоянный компаньон владыки Илариона (Троицкого), и о. Аркадий (Маракулин).

Однако приглашенные разбились на 2 группы. Только архиеп. Иларион и еп. Нектарий согласились на пасхальную службу в далекой и незаконченной пекарне, где только одни просветы были прорублены, ни дверей, ни окон. Остальные порешили совершить службу в своем бараке, на 3-й полке, под самым потолком, по соседству с помещением ротного начальства. Но я решился вне барака пропеть пасхальную службу, дабы хотя бы в эти минуты не слышать мата. Сговорились. Настала Великая Суббота. Арестантский двор и бараки, как бочки с сельдью, были заполнены прибывшими с лесозаготовок. Но нас постигло новое испытание. Последовало распоряжение коменданта ротным командирам не допускать и намеков на церковную службу и с 8-ми часов вечера не впускать никого из других рот. С печалью сообщили мне еп. Митрофан и Гавриил это известие. Однако я своему «причту» настаивал: «Все же попытаемся в пекарне устроить службу». Еп. Нектарий сразу согласился, а архиеп. Иларион нехотя, но все же попросил разбудить его в 12 часов. В начале 12-го я отправился в барак, где помещался владыка Нектарий. Двери были настежь открыты, и мне, быстро вошедшему, преградил дорогу дневальный.

– Не велено пускать никого из других рот.

Я остановился в нерешительности. Однако владыка Нектарий был наготове.

– Сейчас, сейчас, – сказал он мне.

Я отправился к владыке Илариону. Войдя стремительно в барак, я направился мимо дневального, который оказался несколько знакомым и расположенным ко мне.

– Пожалуйста, поскорее делайте и уходите. Не приказано...

Я кивнул ему головою, подошел к владыке Илариону, который, растянувшись во весь свой великий рост, спал. Толкнул его в сапог. Владыка поднялся.

– Пора, – сказал я ему шепотом.

Весь барак спал. Я вышел. На линейке меня ожидал владыка Нектарий. Вскоре к нам присоединился владыка

Иларион, и мы гуськом тихо направились к задней стороне бараков. За дорогой стоял остов недоконченной пекарни с отверстиями для окон и дверей. Мы прошмыгнули к нему поодиночке. Оказались внутри здания, выбрали стену, более укрывающую нас от взора проходящих по дорожке, и плотнее прижались к ней: слева – владыка Нектарий, посредине – владыка Иларион, а я – справа.

– Начинайте, – проговорил владыка Нектарий. – Утреню? – спросил владыка Иларион.

– Нет, все по порядку с полунощницы, – ответил владыка Нектарий.

– «Благословен Бог наш...» – тихо произнес владыка Иларион.

– «Волною морскою...» – запели мы полунощницу. И странно, странно отзывались в наших сердцах эти с захватывающим мотивом слова. «Гонителя, мучителя под землею скрывша...» И вся трагедия преследующего фараона, особенно в этой обстановке, чувствовалась. Белое море с белым ледяным покровом, балки для пола, на которых мы стояли, как на клиросе, страх быть замеченными надзором. А сердце дышало радостью, что Пасхальная служба совершается вопреки строгому приказу коменданта. Пропели полунощницу. Архиеп. Иларион благословил заутреню.

– «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его...» – не сказал, а прошептал, всматриваясь в ночную мглу, владыка Иларион. Мы запели: «Христос Воскресе!» Плакать или смеяться от радости? – думал я. И так хотелось нажать голосом чудные ирмосы! Но осторожность руководила нами. Закончили утреню.

– Христос Воскресе! – сказал владыка Иларион. Мы облобызались. Владыка Иларион сделал отпуст и ушел в барак. Еп. Нектарий пожелал и часы с обедней совершить. И мы совершили вдвоем. Только я был за предстоятеля, владыка Нектарий за псаломщика, так он сам пожелал, ибо знал все песнопения, равно и чтения наизусть.

Ha другой день службу совершили мы с владыкой Нектрием вдвоем, ходя по дорожке. И этот день так же казался праздничным, как и первый с богослужением. Эта пасхальная служба осталась в памяти у владыки Илариона. В этот год в декабре у него кончился срок, и его перевезли из Соловков на берег ввиду прекращения навигации. В декабре я получил от него письмо: «Меня снова перевозят в Соловки». «На повторительный курс остался, – шутил владыка Иларион. В 1927 г. он писал мне: «Вспоминаю прошлогоднюю Пасху. Как она отличается от сегодняшней! Как торжественно мы справили ее тогда!»

Да, обстановка Пасхи 26 года необычайна. Мы втроем справляли ее в недостроенной пекарне без окон и дверей, при звездном освещении, без митр и парчевых риз...

По воспоминаниям о. Павла Чехранова

«Московский церковный вестник», № 7, 1991

Матушка Дионисия, монахиня из простых крестьян, была конюхом в Вологодском женском монастыре. Сестры очень любили ее за доброту и ласково называли «Денисьевна». После революции власти закрыли монастырь, храмы были осквернены, а все монастырское имущество разграблено.

«Когда обитель раскулачивали, лошадушки плакали... – рассказывала Денисьевна. – Сестры были осуждены на мучение и скитания. Меня сослали на север, в лагерный совхоз. Там мне тоже пришлось работать на конюшне. Лошадки стали для меня большим утешением. И вот подошла Пасха... А я в конюшне дежурю. Вспомнила я храм в праздничном убранстве, теплую и радостную пасхальную службу, светлые лица сестер. И так-то мне горько стало, похристосоваться-то не с кем! Обратилась я в сторону стойла, где лошадки стояли, и сказала: «Христос Воскресе, лошадушки!» И вдруг – «И-го-го-о-о-о!..» – понеслось по конюшне: все лошадки в один голос отозвались на тихий мой возглас. И поняла я, что не одинока в своей радости: вся земля, все Божие творение прославляет своего Творца и в эту таинственную ночь ликует о Воскресшем Спасителе».

Рассказ И. Н. Бирукова

Наступила Пасхальная ночь. В бараке была полная тишина. Вдруг ровно в двенадцать часов раздался певучий голос: «Воскресение Твое, Христе Спасе...» Мгновенно со всех концов барака люди устремились к поющему. Пел священник и даже в облачении. На нем была фелонь из простыни и епитрахиль из полотенца. Тут уж удержать нас было невозможно. С великим воодушевлением мы пропели пасхальный канон и стихиры Пасхи. Потом каждый принес для разговения то, что мог, и у нас, как чудо, открылся праздничный стол. Это была замечательная ночь. Проспало ли ее лагерное начальство или не хотело вмешиваться, осталось неизвестным.

Однако следует сказать, что на второй год лагерного заключения в Пасхальную ночь строгость наблюдения так усилилась, что верующие люди могли встретить этот праздник только на своих нарах и в безмолвном общении друг с другом.

Из воспоминаний архимандрита Сергия Савельева

«Далекий путь», «Христианское издательство», 1995

Ночь Светлого Христова Воскресения встречали в избе. Этап разделили по избам. Хозяева избы, в которой я с несколькими женщинами оказалась, заснули в свое время. Мы, улегшись на полу, сначала молчали. Потом, накрывшись с головой, стали тихо петь пасхальные песнопения. На рассвете нас подняли, и снова в путь.

Подошла Пасха. В нашем бараке, так же как и в других, все были верующие, поэтому все готовились к встрече. Вымыли весь барак: и стены, и нары, и полы. Украсили его ранней зеленью. На весь барак у нас оказалось одно яйцо. Где-то я достала желтую краску. Но случилось, что яйцо, окрашенное в эту краску, вдруг стало красным. Удивительно, но как это случилось, мы не могли понять. Священникам служить у нас было запрещено, и поэтому мы в женском бараке встречали Пасху одни. На потолке к какому-то железному кольцу прикрепили свечи. На столе постелили вместо скатерти простыню и на ней разложили все лучшее, что у нас было. У кого-то нашлась целая булка. Мы ее чем-то украсили, и она нам заменила кулич. А рядом с ней положили красное яичко. Затопили поярче печку. Все одели самое лучшее, во всяком случае все чистое. Кое-кто был в апостольниках (в женском бараке преимущественно были монахини, а в мужском – духовенство), остальные – в белых платочках.

Почти все пели. Регентшей была м. Александра из Московского Рождественского монастыря. Одна монахиня с низким, очень приятным голосом, канонарщица. В двенадцать часов открыли дверь барака. Ночь. Тьма. Снег еще не везде растаял, но заранее были расчищены дорожки вокруг всего барака. Зажгли сухие лучины, тоже заготовленные раньше, и с пением «Христос Воскресе» вышли все из барака и погрузились в темную теплую ночь, освещенную ярко горящими лучинами. Ликование, радость и слезы были у всех. Пройдя кругом барака, мы снова вошли в него и продолжали пасхальную утреню до конца. После этого все христосовались, сели за стол, на котором кипел изо всех сил чайник. Было очень тепло, светло и уютно. Пасхальная радость все преобразила.

Из воспоминаний Н. Сорокиной

17 апреля 1933 г.

Родные мои и любимые сестренки!

Я уже вам писала, как нам удалось достать в Пинеге немного яиц, молока и творога. Теперь опишу, как дальше было. В своей маленькой печке мы испекли куличики, сделали маленькие пасхи, накрасили ярко-красных яиц. Утром в Великий Четверг почти все причащались Святых Таин. Вечером в Четверг тоже была служба. В Субботу, рано утром, весь барак вымыли, на окна повесили голубые шторки, стены украсили брусничником. Стол белым покрыли, а постели пришлось черными платками прикрыть. Посередине барака повесили большую лампу, зажгли лампаду перед иконой, и весь наш барак преобразился. В пасхальную ночь было северное сияние. Когда мы с пением «Воскресение Твое, Христе Спасе» обходили барак, то не только мы, но и северное сияние, и необитаемый и непроходимый лес, и вся природа вместе с нами славили Воскресшего Христа. Незабываемая, святая ночь! Было так радостно на сердце, что хотелось на весь Божий свет закричать: «Христос Воскресе». Часа в три наша праздничная служба окончилась, и мы стали разговляться.

Целую крепко. Ваша Наташа.

Н. Сорокина

«Далекий путь», «Христианское издательство», 1995

Скончавший свои земные дни в 1977 году Владимир Петрович Седов приходился дальним родственником святителю Филарету Московскому. Это высокое родство поставило перед ним неожиданную и непростую задачу: в 1948 году ему явился Святитель и благословил восстановить могилу своей горячо любимой матери. В храме на московском Пятницком кладбище, где была погребена раба Божия Евдокия, не осталось к тому времени никаких признаков могилы. Предстательством свят. Филарета это почти невозможное дело было доведено до конца, и сегодня православные могут поклониться могиле матушки Московского Святителя. Немногие сохранившиеся сведения о Владимире Петровиче говорят, что выбор святителя Филарета не случайно пал на Владимира Петровича.

Сам он в конце 60-х годов рассказывал протодиакону Сергию Голубцову: «Помню, как-то ко мне пришли, была раньше такая перепись, спросили меня, верующий я или не верующий. Я сказал, что глубоко верующий, что храмы не надо разорять. Тут один мальчишка сел напротив меня и положил свой револьвер дулом ко мне. «Убери, – говорю, – мне это не надо». – «Тебе не надо, а мне надо». – «Ну, что ты меня пугаешь? Я не боюсь». – «Сознавайся, ты поп-расстрига или нет?» Грудь у меня расстегнул, увидал крест: «Это что такое! Какое ты имеешь право крест носить?» – «Простой медный крест, не золотой, что ты ко мне привязался, тем более ты такой молодой?»

– «Не смей ты так со мной говорить! Я начальник». – «Ну, спрашивай, раз ты начальник». – «Вот ты, говорят, моления собираешь?» – «Где, какое моление? Никогда я никакого моления не собирал. Кто тебе сказал?» – «Вот у меня есть донесение». – «Да говори, кто? Я тогда тебе скажу, так это или не так». Этого он, конечно, не сказал...

В Москве опасно было оставаться. Мы с женой работали во Ржеве...»

О том времени рассказывает сын Владимира Петровича Александр Владимирович:

«Во Ржеве он был врачом, и с врачей НКВД брал подписку о запрете на оказание медицинской помощи священнослужителям. В то же время он со всеми настоятелями ржевских храмов – Иоанна Предтечи и других – был тесно связан и часто ночью тайно ходил к заболевшим батюшкам. Его неоднократно вызывали в НКВД из-за этого, предупреждали.

Одно время было категорически запрещено справлять Рождество, Пасху. Специально по домам ходили, узнавали – не справляет ли, например, семья Седовых эти обряды. Мы вместо елки наряжали фикус, занавешивали все окна. А я, будучи ребенком, однажды своих родителей выдал: в 32 или 33 году пришла к нам одна из активисток, и я сказал ей: «Вы знаете, люди очень злые, поэтому мы насвятили яиц, куличей и все под роялем спрятали». (Отец был хорошим музыкантом и настройщиком.)

В конечном счете на него был донос, и его должны были посадить. Он избежал этого таким образом: как врач он оказывал помощь и сотрудникам НКВД. Однажды к нему пришли ночью и сказали: «Владимир Петрович, завтра за вами придут. Решение на ваш арест есть». И он уехал к своим родственникам в Тверь и полгода там скрывался, пока его жене не сообщили, что он может вернуться. А донос, сыгравший роль последней капли, был самый простой: он врач-венеролог, а в предвоенные годы очень распространилась чесотка, и был такой плакат – нарисована вошь и написано: «Это враг – уничтожайте его!» Отец имел неосторожность повесить его прямо под портретом Сталина. Один фельдшер воспользовался этим, чтобы обвинить его в контрреволюционной пропаганде. Много таких случаев у него было в жизни, но как-то Господь его миловал от тюрьмы.

Тогда на наших глазах пустела, вымирала улица, на которой мы жили...»

(Из г. Дердрехт в Голландии)

1937 г.

В громадной церкви тесно. Стою в стороне, прижатый к дверям. А толпа все вливается... Многие плачут. На паперти среди нищих вижу священников. Когда я подаю рубль, обычно слышу: «Ваше имя, я помолюсь за Вас, спаси Вас, Господи». Одетые в тряпки нищие кланяются, « снимают шапки, крестятся. И я не могу не поклониться и не снять шляпы. Не таинственный ли это русский Христос стоит тут в дверях Церкви Своей?

Из темного алтаря, окруженный десятью священниками, выходит архиепископ с зажженными свечами в руках.

– Приимите свет от Вечного Света.

Быстро перебегает свет от свечи к свече, превращая собор в волнующееся море огней. Архиерей и духовенство, сходят с амвона и, отступив несколько шагов, останавливаются. Не только о крестном ходе (он запрещен), но и о выходе в притвор нечего и думать. Диаконы с трудом сдерживают напор толпы.

– Слава Святой, Единосущной, Животворящей и Нераздельной Троице всегда, ныне и присно, и во веки веков. Хор отвечает: «Аминь».

И через некоторое время – победная песнь: «Христос у Воскресе!» Подхватывает весь собор. И снова, и снова поет... Здесь – вся сущность Православия. Чувствую, как радость, подобно волне, перекатывается по этому людскому морю... Я никогда еще не слышал, чтобы толпа могла так петь и с таким чувством. Это – не человеческие голоса, это – поющие души! А потом началось христосование. Бесконечное целование архиепископа с народом. Это, может быть, высшая точка этой ночи. Не присутствую ли я при древнейших временах христианства первых веков, которые ученые стараются найти и понять? Так, должно быть, было тогда. И христианство это – здесь. «Прииди и виждь».

Между тем на дворе – зрелище необычайное. Такое же людское море. Счастливцы стоят на подоконниках и у раскрытых окон, оттуда наблюдая службу. Через них передаются наружу зажженные свечи. Люди держат их и поют. Тут же, среди двора, сидят и лежат десятки нищих. И эти бедняки, в лохмотьях, тоже поют: «Христос Воскресе!» Нищий священник, в рваном и заплатанном подряснике, христосуется со всеми. Когда я ему подаю – целует мне руку... Слышу, как вокруг меня плачут от умиления, и сам чувствую себя умиленным... Который сейчас час? Мы как будто вне времени. Тут я познал, что Пасха Православия действительно вне времени, а в бесконечной радости, что это не воспоминание чего-то случившегося когда-то, и это не обещание будущего рая здесь, а рай здесь – на земле, подлинная жизнь в Боге, вот в этой церкви, в эту дивную ночь Воскресения и жизни...

Поздно вечером автомобиль Интуриста увозит меня на вокзал к ночному поезду. Все дальше уходит свет города...

В годы гражданской войны епископ Феофан Полтавский (Быстров) с иеромонахом Иоасафом выехали в Крым, чтобы поселиться в одном из малолюдных, малоизвестных монастырей. Нашли такой на берегу Черного моря, недалеко от Феодосии. Близилась Пасха. Денег нет и разговляться нечем. О. Иоасаф спросил « владыку: «Что нам делать?» – «Надо помолиться», – сказал владыка. В самый день Великого праздника вышли они на берег моря, шли молча, поглядывая на усиливающееся волнение его, чувствуя, что шторм скоро будет. Вдруг волной выбросило прямо к ногам о. Иоасафа дельфина. Он его подхватил, взвалил на плечи и тут же отправился на базар, где и продал его. На вырученные деньги купил всего для разговенья, а вернувшись к владыке сказал: «Велика Ваша вера, вот теперь у нас есть чем разговеться».

В 1931 году владыка Феофан переехал из Болгарии « во Францию. Он поселился у знакомых еще по Петербургу У супругов Пороховых. До революции они были близки императрице Марии Федоровне, окормлялись у старца Гефсиманского скита о. Варнавы. Теперь они приняли владыку Феофана в пригороде Французской столицы – Кламар. В их доме владыка служил пасхальную заутреню.

«Мы до сих пор, – писал Федор Васильевич Порохов, – под чудным, неземным впечатлением от святой заутрени, которую совершал святитель Феофан. Воистину, благодать Святого Духа соприсутствовала в продолжение всей службы! Даже наши хозяева-французы, атеисты, сообщили нам свои восторги и сказали, что они в ночных рубашках сидели все время под нашей комнатой, где происходила служба; они в течение шести лет не были в храме, а после этого пошли в костел.

Между прочим, они очень просили нас, не понимая сути дела, нельзя ли опять такую же службу «сделать»? Но разве дело в службе? Здесь была великая милость Божия, что мы сподобились присутствия явной благодати Духа Святого!»

В городе Эрцегнови (Югославия) русским беженцам, оказавшимся вдали от Родины в годы революции, дали небольшую церковочку, где разрешено было служить русскому священнику. Он был молод и поневоле одинок, так как семья его не смогла выехать с ним из России. Он очень горевал из-за этого. Подошла Пасха. Священник этот после службы пошел к прихожанам поздравлять с праздником, помолиться о Родине. Он старался казаться спокойным и радостным, но на душе была такая тоска. Он не мог не думать о семье, не переживать из-за нее. Прихожане угощали его, он за пасхальным столом не отказался и от рюмочки. Посетил не одну семью и к концу захмелел. Когда хмель прошел, он с ужасом обнаружил, что пакет с церковными деньгами исчез. Он спросил некоторых знакомых, к которым заходил, но никто не видел его пакета, не находил его. Священник не мог одолеть своего горя, да еще эта пропажа... В голове роем неслись мысли о том, что его сочтут вором. Отчаяние сдавило его так, что он решил еще раз все обыскать и, если деньги не найдутся, покончить с собой. Измученный, исстрадавшийся он заснул и во сне увидел архиепископа Феофана, жившего в это время в одном из русских монастырей неподалеку от этого города. Святитель сказал ему: «Иди в Божий храм и там найдешь потерянное!» Священник очнулся и тут же побежал в храм. Дрожащими руками открыл дверь, зажег свечу и стал осматривать все. И... нашел свой пакет! Обливаясь слезами, благодарил Господа и, как только настал день, отправился в монастырь к архиепископу Феофану, чтобы выразить ему благодарность за спасение. Он упал пред ним ниц, плакал и благодарил, просил прощения за маловерие и отчаяние. Владыка спросил: «В чем дело, отец? Я ничего не могу понять!» Священник, не отвечая, продолжал благодарить. «Батюшка, встаньте, расскажите все по порядку. Я ничего не понимаю».

Священник рассказал все, со слезами умоляя простить его. «Успокойтесь, батюшка, и всю жизнь благодарите Господа, спасшего Вас от такого греха в дни Святой Пасхи.

А меня благодарить не за что. Это милость Божия к вам».

По книге «Духовник Царской Семьи»,

Москва, 1996

В 1933 году владыка Вениамин (Федченков) объявил с амвона, что на Пасху вместе со всеми будет служить иеромонах Давид (англичанин, лорд Бальфур, перешедший в Православие). О нем слышали прихожане, но теперь, как обещал владыка Вениамин, он обо всем расскажет сам. «Наступил день Воскресения Христова. За литургией причащались все присутствовавшие в храме, епископ Вениамин служил вместе со всем духовенством, оставшимся верным Матери-Церкви, среди них был и иеромонах Давид. В четвертом часу все поднялись наверх, уселись – духовенство за столом, остальные кто как мог – и владыка Вениамин, представив нам иеромонаха Давида, сказал:

– Батюшка вам обо всем расскажет.

Поднялся молодой иеромонах и с легким акцентом начал так:

– Несколько лет тому назад я присутствовал на съезде Православной молодежи во Франции, все участники съезда причащались Святых Христовых Таин, я один остался «отлученным». Сегодня моя радость исполнилась, я не только был участником Божественной литургии, но и сподобился быть причастником Святой Чаши.

В течение полугода я был гостем папы (Пия XI) и был затем командирован на Афон, чтобы найти в монастырских библиотеках один документ, могущий помочь католической церкви в борьбе против Православия.

Ha Афоне я остановился в одном из греческих монастырей. Все мои розыски были безуспешны; мне оставалось посетить только русский Пантелеимонов монастырь, находившийся на противоположной стороне полуострова; дорога туда была тяжелой, и я все откладывал это посещение; наконец я собрался туда. Подойдя к монастырю, я вошел в открытые ворота, очутился на пустом дворе и стоял, озираясь по сторонам и никого не видя. Но вот открылось окошечко, оттуда свесилась голова старца, приложившего ладонь к уху и спросившего, что мне угодно. После моего ответа, что я прошу разрешения игумена ознакомиться с библиотекой, старец ушел и через некоторое время вернулся и пригласил меня следовать за ним. Провожая меня, он остановился у дверей одной из келий и сказал: «А на возврате не зайдете ли ко мне побеседовать?» Я про себя подумал, что заходить не буду, – что мне может сказать интересного этот старик? Верно, будет только тянуть в Православие. Пробыв довольно долго в библиотеке и подобрав некоторые документы, я на обратном пути все-таки из любопытства решил заглянуть к этому старцу. Он усадил меня на табуреточку, сам сел напротив и, не дожидаясь моих вопросов, начал мне рассказывать всю мою жизнь с 12-летнего возраста, когда я начал думать о предстоявшем мне духовном пути (лорд был третьим сыном в семье и по традиции должен был идти по духовной линии), всю мою борьбу, и не только факты моей жизни, но и все мои помыслы; он восстановил все, даже то, что я сам позабыл. Эта беседа длилась три с половиной часа. Наступившая темнота заставила меня торопиться; потрясенный, я смог только просить разрешения прийти на следующий день. Когда он наступил, я, уже не боясь тяжелого пути, «летел» к старцу. После второй беседы я сказал: «Что же мне делать? Я чувствую, что не могу уже оставаться католиком». Старец ответил: «Молитесь Господу Духу Святому, и Он наставит Вас на истину». Мне захотелось молиться так, как принято здесь.

– У нас принято, – сказал старец, – молясь о разрешении трудного вопроса, поститься и затвориться на три дня.

Я тут же попросил у игумена позволения остаться, чтобы помолиться у них. Срок моей визы кончался, мне пришлось сперва съездить и похлопотать о ее продлении на неделю, а потом вернуться в монастырь св. Пантелеимона. После трех дней молитвы мне стало совершенно ясно, что оставаться в лоне католической церкви для меня более невозможно. Для меня за эти дни молитвы несомненно выявилось умаление Духа Святого в католическом догмате филиокве. Собранные мною материалы я запечатал в пакет и отослал в Ватикан с просьбой отчислить меня из католического духовенства. Размышляя о том, что истина открылась мне не в греческом, а в русском монастыре, я понял, что и служение свое я призван начать именно в Русской Церкви.

Центр Православия за границей – Париж. Но в Париже Русская Церковь представлена тремя юрисдикциями – где же истина? На этот вопрос старец Силуан (так звали этого дивного старца) сказал, что не смеет ответить без молитвы, и добавил: «Попрошу еще двух старцев помолиться со мной об этом». Через три дня те два старца ответили: «Мы постриженники митрополита Антония Храповицкого, по-человечески с ним связаны, любим его и уважаем, как отца, но истина не у него, а у митрополита Елевферия, которого мы совсем не знаем и о котором ничего и не слышали».

Срок визы истек еще раз. Ничего не оставалось, как расстаться со старцем Силуаном, незабываемые беседы которого услаждали меня все эти дни. Путь мой лежал в далекую Литву.

Митрополит Елевферий встретил меня ласково, но и осторожно; испытывал меня в течение месяца, прежде чем перевести в Православие.

Приняв Православие, я просил митрополита и о православном иноческом постриге. Я вспомнил о фразе, сказанной мне владыкой Вениамином при первом знакомстве, и мне захотелось принять постриг именно от его руки. Митрополит Елевферий благословил, и через несколько дней, если Богу будет угодно, совершится моих постриг.

Через 2 недели о. Давид был пострижен епископом Вениамином с именем Димитрий во имя борца за Правоs славие – св. Димитрия Ростовского».

Запись со слов монахини Силуаны

(Надежды Андреевны Соболевой)

По рассказу последней оставшейся в живых очевидицы этого чуда

Говоря об обновившейся иконе, нельзя не сказать прежде всего несколько слов об Алле Михайловне Томской, через которую эта икона была получена. A. М. давала в Париже уроки пения. Она была подругой юности матушки Мелании, вместе с ней училась в Петербурге на Бестужевских курсах, после 40 лет встретила ее вновь в эмиграции и снова близко с ней сошлась. В 1933 году матушка Мелания, тогда еще Екатерина Любимовна Лихачева, сняла верхний этаж церковного дома в Аньере и устроила там маленькое общежитие для старушек, за которыми ухаживала с помощью послушницы сестры Лидии. Со времени приезда матушки Мелании в Аньер Алла Михайловна стала верной прихожанкой Аньерского храма и духовной дочерью Владыки Мефодия, тогда еще иеромонаха, и часто живала в общежитии у матушки в одной комнате с ней и с сестрой Лидией. Весной 1935-го года Алла Михайловна принесла в Аньер совершенно почерневшую икону, покрытую царапинами и дырами от гвоздей, и сказала, что эту икону ей передал Николай Соломакин – ее ученик. Николай снимал комнату в одной французской семье и был там дружен с детьми. Войдя однажды в детскую, он увидал на полу какую-то доску, с которой дети играли, царапая ее и вбивая в нее гвозди. Николай понял по форме, что это была икона, и попросил ее ему отдать. Зная благочестие своей преподавательницы, Николай пришел к ней с этой иконой, говоря, что хотя нельзя узнать, что тут изображено, это, вероятно, икона, и даже старинная... Алла Михайловна принесла икону в Аньерскую церковь. Там Николай Николаевич Холодовский, художник-иконописец, долго ее рассматривал, сказал, что понять нельзя, что на ней написано, и реставрировать ее нельзя. Единственное, что он мог сказать, это то, что, вероятно, икона эта 17-го века, – это можно узнать по доске.

Алла Михайловна очень волновалась о судьбе этой иконы, и, чтоб ее успокоить и не соблазнять прихожан неведомым изображением, Владыка Мефодий решил поместить икону в алтаре.

22-го декабря 1934-го года по старому стилю Екатерина Любимовна была пострижена митрополитом Евлогием в мантию, с наречением имени Мелании, в честь преподобной Мелании Римляныни, празднуемой 31-го декабря. Около этого времени была закрыта обитель «Нечаянной Радости», основанная матушкой Евгенией Митрофановой... И в Аньер приехали оттуда 3 сестры: мать Никодима, сестра Елена Кандаурова и сестра Мария Рытова. Мать Меланию тяготила жизнь на приходе, и она мечтала о создании монастыря. Осенью 1935-го года ей удалось снять в аренду усадьбу в Розэ-эн-Бри в 50 км от Парижа.

В начале октября она отправила туда Мануила Яковлевича Тихоновича, сестру Марию и сестру Лидию, чтоб привести в порядок очень запущенный дом, в котором никто не жил с 1900-го года. Следует рассказ сестры Ли: дии: «Мы втроем поселились в этом громадном доме. Там тогда не было ни электричества, ни плиты. Жили мы там совсем примитивно и приводили дом в порядок. Надо сказать, что Мануил Яковлевич оказался бесценным человеком. Ему тогда было под 60 лет, он недавно схоронил свою жену и очень по ней грустил. Я читала Псалтирь по его скончавшейся жене и с ним сдружилась в этот момент его большого горя. Когда он узнал, что мы собираемся уезжать из Аньера, то пришел ко мне и сказал: «Сестра Лидия, возьмите меня с собой, я вам буду полезен, я все умею делать». Матушка благословила взять его с собой. Человек этот оказался действительно бесценным. Он все чинил, все строил, так, например, кивот, в котором теперь находится обновившаяся икона, он сделал. Он проводил электричество. Вся церковь в Розэ-эн-Бри им была оборудована, кадило, аналои и т. д. Матушка Мелания наезжала смотреть, как мы там справляемся, и предполагалось, что старушки переедут, когда все будет оборудовано. Алла Михайловна тоже приезжала к нам время от времени и была самым близким и сочувственным другом. В какой-то момент из Аньера нам прислали целый ряд икон, которые были лишними для Аньерской церкви и нужны для нашей новой обители. Между прочим, прислали и эту темную неведомую икону. Насколько у меня было сильно отталкивающее мистическое чувство к этой иконе, настолько у Аллы Михайловны было, наоборот, очень сильное мистическое преклонение перед ней. Я рассердилась, увидав эту икону, и сказала: «Ну, конечно, на Тебе Боже, что мне негоже». Думали, куда ее повесить, хотели над дверьми, но я решила, что нет, ибо не знаешь даже, на что лоб перекрестить. Тогда решили ее повесить на дальней стене, где она не особенно была видна.

Дело в том, что в этот же 1935 год, 20-го октября, Владыка Евлогий должен был освящать храм во имя Пресвятой Троицы в Озуар ля Фэриэр, на полпути между Парижем и нашим Розэ (т. е. в 25-ти км от нас), и было решено, что Владыка до обеда будет служить литургию с освящением храма в Озуар, а после обеда приедет к нам освятить и благословить нашу новоустроенную монашескую общину. Старушек тогда еще не было. Теперь жили в доме мы трое и матушка Мелания, которая тогда же приехала. Это освящение должно было быть в воскресенье 20-го октября в день св. муч. Сергия и Вакха. А накануне, 19-го октября, совершается память апостола Фомы. В этот день апостола Фомы все мы активно принимали участие в уборке дома, все приготовляли к освящению и приезду Владыки. Первую комнату налево мы определили как будущую церковь, а рядом с ней была комната матушки Мелании. Никакого иконостаса еще тогда не было. Был камин, который собой представлял какой-то центр. На камин поставили лампадку и наши лучшие иконы. Я натирала паркет, который оказался старинным и удивительно красивым, и изнемогла от усталости. В этот день к вечеру приехала Алла Михайловна из Парижа и сразу: «А где моя икона?» – «Там, сбоку». – «Почему сбоку? Я хочу, чтобы перед ней горела лампадка». – «Как же лампадка, ведь на ней ничего не видать». – «Ты не понимаешь, это икона-мученица, на ней раны гвоздиные, как на Спасителе». – «Это очень возможно, но поскольку неизвестно, что на ней изображено, то нельзя перед ней молиться, так вот она сбоку и будет висеть, и никакой лампадки у ней не будет». Мы с ней страшно сцепились. Бедная матушка Мелания, такая мирная, между нами бегала и разнимала нас, и в конце концов обещала Алле Михайловне, чтоб ее успокоить, что «завтра утром мы все устроим, только не мучай сестру Лидию». Все пошли спать. Матушка спала одна внизу рядом с церковью, а мы все четверо на первом этаже.

Рано утром, часов в 6 или 7, Алла Михайловна спустилась вниз, и вдруг раздался крик, такой крик, которого я не забуду никогда: «Катя (она называла матушку так с юности и до самой смерти), Катя... икона обновилась!» Выскочила матушка. На этот крик сбежались мы все и были совершенно потрясены – икона действительно засияла! Сразу стало понятно, что это икона двунадесятых праздников и Воскресения Христова. Это было до такой степени потрясающе, и особенно для меня, которая так сильно против этой иконы возражала. Накануне был день апостола Фомы и у меня было совершенно такое чувство: «Если не увижу, не вложу персты мои... никак не поверю». И Господь мне дал поверить тем, что я увидала. И надо сказать, что 40 лет прошло с момента этого чуда, и я никогда не могу спокойно это вспомнить. У меня было чувство своего глубокого недостоинства, такой сильной вины перед Богом, перед этой иконой, потому что я так активно с ней боролась. И вот сила иконы явилась мне в посрамление, а Алле Михайловне за ее постоянное упование и веру.

Все остолбенели, смутились, и я – несчастная, посрамленная. Икона тогда сияла, но еще не была такой, какой она стала впоследствии. Она в течение времени светлела, царапины покрывались, как сетью, золотом, и такое было ощущение, что она живет изнутри, что все постепенно заживает, как на теле. Уже тогда самый тонкий рисунок прояснился настолько, что можно было сосчитать волосики на хвосте у осла у входа Господня во Иерусалим.

Моментально мы икону сняли со своего места и поставили ее в центр на камин без всяких споров и сомнений. В 4 часа дня приехали из Озуар Владыка Евлогий, архимандрит Никон, тогда еще иеромонах Мефодий и отец Александр Чекан. Мы сначала с матушкой хотели освящать обитель в честь какого-нибудь праздника Пресвятой Богородицы, но когда рассказали Владыке о совершившемся чуде, то он решил, что явное Божие указание на то, чтоб обитель была Воскресения Христова, и указал праздновать 2 раза: частный праздник в день ее обновления, т. е. 20-го октября, а храмовым праздником считать день обновления храма Воскресения в Иерусалиме, т. е. накануне Воздвижения Креста.

С тех пор икона продолжает жить, все больше сияя, просветляясь, наполняясь золотом.

Алла Михайловна скончалась первой 4-го марта 1942, Мануил Яковлевич 30-го апреля 1949 и через 3 дня, 3-го мая 1949, скончалась матушка Мелания. Сестра Мария скончалась в день Покрова 14-го октября 1961. Владыка Мефодий, который видел икону черную и потом просветлевшую, скончался 13-го апреля 1974. Осталась я одна».

Этим заканчивается рассказ сестры Лидии, теперь монахини Феодосии в обители Покрова Пресвятой Богородицы в Бюси.

Дом в Розэ постепенно наполнился питомцами и был оборудован в старческий дом. Там ежедневно совершались богослужения, и обновленная икона особенно чтилась. Перед ней горела неугасимая лампадка, и она постоянно была украшена свежими цветами. Как часто перед ней кто-то молится на коленях, со слезами.

В марте 1972-го года старческий дом был закрыт и обновленная икона торжественно вернулась на почетное место в Аньерскую церковь, где она хранится и чтится доселе.

«Великий Пост и Светлое Воскресение»,

Москва, 1990

Перед войной, в 39 или 40-м году на окраине Москвы в аварийном доме, который давно уже собирались снести, жила девочка с бабушкой. Весна еще не одела зеленью редкие деревья этого рабочего района, где коптила небо высокая труба фабрики Калинина. На улицах стали просыхать тротуары. Девочке было 3–4 года, время замечательных открытий.

Бабушка была серьезной и молчаливой, с расспросами к ней внучка почти не обращалась. Но однажды, она проснулась, потому что в комнате горел свет. Ей показалось, что не время вставать, но бабушка была уже одета.

– Бабушка, разве уже утро?

– Нет, ночь, спи.

– А ты зачем встала?

– Я не вставала, я не ложилась.

– А почему?

– Потому что сейчас такая ночь, когда не спят.

– А почему не спят?

– Потому что это пасхальная ночь, нельзя спать.

– А что же тогда делают?

– Раньше, – бабушка вздохнула – все шли в церковь, всю ночь шла служба, все молились, пели «Христос Воскресе».

– А сейчас?

– Сейчас храмы закрыты или сломаны, идти некуда...

– Что же ты будешь делать?

– Ничего делать не буду, нельзя делать, праздник великий. Буду молиться, как уж могу, а ты спи.

– Я тоже не буду спать, раз нельзя.

– Попробуй.

Конечно, внучка недолго смотрела на старые обои, местами давно потрескавшиеся, на знакомую репродукцию Поленовского «Московского дворика», на бабушку, молившуюся перед иконой в углу. Сон сморил, но чувство, что это особенная ночь, что она обязательно светлая, не зря же бабушка свет зажгла, могла ведь и впотьмах молиться перед иконой, все равно же она читала молитвы наизусть, без книги – осталось. Осталось или передалось от бабушки, как передается общая настроенность в семье... И еще – что это праздник всех, не только бабушки, каким-то образом тогда еще дошло до сознания или подарено было взамен всего несказанного. Как бы ни было – Пасха вошла в жизнь безо всякого украшения (разговляться бабушке было почти нечем, а внучка об этом еще не знала), кратким прикосновением к далекой тайне, которая позвала без слов, образов, звуков, безо всего внешнего... Потом, уже став взрослой, внучка удивлялась, что многие понятия, глубокие и таинственные, доходили помимо всего, да и некому было объяснять. Доходили, как эта Пасха – просто, естественно и живо.

«Вся земля да поклонится Тебе и поет Тебе..."

Недалеко от Москвы, на самой окраине подмосковного городка, где улочка переходила в лес, принадлежащий пионерлагерю, стоял сарайчик, Kanτο приспособленный для жилья. Жили там две монахини Московского Алексеевского женского монастыря (в Красном Селе), давно уже закрытого. Одна из них болела, не могла ходить, другая работала санитаркой в местной поликлинике. Она и пригласила свою начальницу медсестру к себе в сарайчик на Пасхальную ночь.

Почему надо было идти куда-то, хотя бы и к монахиням, а не в храм? Потому что очень многие храмы в Москве были закрыты, а из действующих – многие пустовали. Народ называл их «красными», так как духовенство таких храмов откололось от патриарха Тихона, признавая для себя обновленцев как высшую церковную власть. Ездить по Москве ночью, чтобы найти свой храм, патриарший, было практически невозможно. Потому и решили собраться и помолиться как уж можно. Многие не поместились бы в этом сарайчике, да и приглашали не всех, только особенно доверенных, проверенных, умеющих молчать и дорожить службой.

Медсестра взяла свою малолетнюю племянницу-дошкольницу. Девочка была не по годам серьезна, молчалива, умела не задавать лишних вопросов. Жизнь учила этой недетской премудрости.

Матушка-хозяйка заранее предупредила, чтобы в субботу дома все немного отдохнули, у них тесно и отдыхать негде, чтобы приходили по одной в разное время, во избежание всяких неприятностей. А для этого вполне достаточно подозрения соседей: зачем это идут в старую халупу.? Это было в те годы – довоенные, – когда кулич расценивался как пережиток темного прошлого, а его владелец – как носитель мракобесия. Люди боялись общения, остерегались всяких вопросов, стремились избежать всевозможных подозрений. Пойти к кому-то в такое время праздновать Пасху, то есть прежде всего – молиться ночью, было очень рискованно, как и принимать пришедших, как и устраивать моление. Конечно, никакого священника не было в этом сарайчике.

Собрались в сумерках. Страшновато было брести размокшими от талого снега тропками в полной тьме, потому и заранее пробирались пустынной окраиной в домик, где уже ждали гостей. Кто постарше, украшал как мог и чем мог келью, кто помоложе – помогал готовить общее разговение. Заняты были все. Время шло в напряженной тишине. Часы показывали 11-й час. Решили все немного отдохнуть, оставить все дела, посидеть немного молча. Девочка службы не знала, не могла определить, когда кончилась полунощница, когда надо было ждать самого главного в этом молении – радостного возгласа «Христос Воскресе!» Она отметила только канон. Чем он ее поразил? Тогда она не сумела бы объяснить. Конечно, «пение» шепотом произвело впечатление. Чтение было малопонятным. Что же запечатлелось в памяти? Серьезные сосредоточенные лица старых монахинь, читающих с волнением и трепетом неведомые слова, разноцветные огоньки лампад у икон, блеск начищенного серебряного венчика на центральной иконе Богоматери в киоте, полутьма и... мучительное желание спать. Старшие решили устроить даже крестный ход. Девочке дали свечу, поставили впереди, за ней шли те, кто помоложе, старшие замыкали это «шествие». Пробираться в тесной комнатушке, в середине которой стоял длинный стол для разговенья всех собравшихся, было непросто. Это мешало принять «ход» как что-то торжественное. Почему-то казалось, что там, за забором, где чернел лес, журчал ручей и на небе мерцали звезды, торжество происходящего ощутимее. Здесь же... чего-то не хватало. Чего? Девочка не могла понять. Может быть. важно было просто выделить эту ночь совместной молитвой? Уже одно это – хорошо. Или мешало то, что до начала молитвы говорили о прошлом, горевали о лишении храма, торжественного богослужения? Или что-то еще требовалось, чтобы общая молитва стала общим праздником, обнимавшим всех – старших, младших, умудренных опытом и только начинавших жить? Почему-то это кажется наиболее вероятным для самой маленькой участницы этого моления. Общая радость тогда может стать общей, когда каждый может забыть о себе, чтобы помнить о Том, ради Кого все собрались. И не просто помнить, но и молиться о всех, не выделяя себя, желать всем того глубокого внутреннего общения с Господом, которое может стать ощутимее в совместной молитве. От той ночи остались смутные воспоминания и довольно четкое ощущение, что в Церкви нельзя думать только о себе, себя как-то выдвигать, нельзя забывать о Том, Кто ее создал и ее возглавляет, нельзя уходить в прошлое сожалением. В Церкви, даже если это тесная келья на тихой окраине, нельзя без любви всех ко всем...

Расходились все поодиночке уже утром. Шли в мир, где Пасху надо было тщательно скрывать, где было очень холодно и неуютно многим, где основная масса даже не догадывалась о том, что кто-то так жаждет храмового богослужения, что кому-то без него трудно, что лишая народ этой радости и несравненной красоты, лишали и жизни светлой, открытой, доверительной и честной. Поневоле люди сутулились, замыкались, страдали от разобщенности, боясь в полный голос сказать друг другу:

Христос Воскресе!

Сергей Николаевич Лисевицкий, бывший духовным сыном и иподиаконом митрополита Трифона Туркестанова, скончал свои дни в 1994 году. Посетители православных святынь московского Введенского (Немецкого) кладбища, сворачивая с аллеи на ведущую к могиле митрополита Трифона дорожку, теперь проходят мимо малозаметной дощечки с надписью «С. Н. Лисевицкий».

Незадолго до кончины Сергей Николаевич рассказывал, как перед Пасхой 1942 года в газете на последней странице появилось маленькое объявление, разрешающее всю Святую 1 ночь движение транспорта в Москве. Узнав об этом Сергей вместе с Александром Матвеевым пошли в МОГЭС и смело стали просить дать в церковь свет, потому что в интересах маскировки электричество на ночь отключали. Речь шла о храме Святителя Николая в Хамовниках, одном из нескольких не закрытых и не переданных обновленцам, куда бесстрашные просители в то время ходили на службу. Кто-то из начальства пообещал в десять часов вечера дать свет в район храма. «Только вы ручаетесь, что у вас там все окна хорошо зашторены? А то еще бомбу сбросят на храм, на вас молящихся». После праздничной службы Сергей Николаевич пошел с сестрой домой на Сретенский бульвар. Был рассвет. По дороге им так захотелось есть, а кулича, конечно, у них не было, но был освященный вместо кулича батон хлеба. Они сели на лавочку возле памятника Пушкину, стоявшему еще на прежнем месте, и отрезали по кусочку от этого батона.

Так они разговелись на Святую Пасху 1942 года.

(в г. Кинешме)

Пасха в тот год была в апреле – еще до Победы. В городе прошел слух, что о. Михаил Василевский (отец прославленного маршала) будет служить заутреню на берегу Волги, так как ни одного действующего храма в Кинешме не было. Иногда о. Михаил совершал Литургию в своей маленькой квартире. (Военный мой друг, полковник, рассказывал мне, что будто бы маршал Василевский поведал ему о своей беседе со Сталиным. В 1945 году Сталин неожиданно сказал Василевскому: «Отца плохо уважаешь, почему бы тебе его не навестить». Василевский тщательно скрывал свое «духовное» происхождение и испугался. «Не бойся, съезди к отцу», – сказал Сталин.)

– Христос Воскресе! – воскликнул о. Михаил.

– Воистину Воскресе! – ответил народ.

Казалось, что были на заутрене все жители города.

Такое единение русских сердец я видел впервые. Всходило солнце, а народ все пел и пел «Христос Воскресе из мертвых...» (А.Свенцицкий, «Они были последними?», Москва, 1997 г.)

Можно вообразить, как, темнотой ночи скрытые, собирались все к Волге, стараясь быть ближе к тому месту, где священник произнесет вслух слова молитв, которые все хотели слышать и... боялись услышать прямо здесь, под открытым небом, при всем честном народе. И как пение «Христос Воскресе» прогнало страх, усталость, боязнь быть узнанным, как зажглась надежда и на скорое окончание войны, и на возможность открыто, не таясь, молиться, и на желанное улучшение жизни.

По воспоминаниям племянника о. Валентина Свенцицкого

о Пасхе 1945 года

Нам, странникам, ступающим по святой земле Великого поста, прежде чем войти в Иерусалим Св. Пасхи Христовой, отверзает Церковь благословенные врата Назарета, града Благовещения. Прежде чем насладиться пасхальным пиром веры, мы с, вкушаем веселящую празднственную чашу Благовещения.

«Христос Воскресе!» – И этим сказано все.

Жизнь полна смысла. Лишения, скорби, болезни, нужда, смерть самая – все полно смысла.

Пасха Христова, «Христос Воскресе» – это семя вечной радости, которое носит в сердце Русь святая, это никогда не гаснущая искра Радости Единственной.

10 февраля 1943 г.

Еще молчит всякая плоть человека и стоит со страхом и трепетом: спит во гробе Начальник жизни. Но скоро, скоро все исполнится света: небо и земля, и преисподняя. Воссияет свет, паче грозы и молний; свет Воскресения Христова облистает мир. И услышим вечно желанное, вечно любимое: «Христос Воскресе из мертвых...» Вера Христова, сокровище и счастье наше! От дней младенчества и до старости нет вести радостнее, нет песни прекраснее, нету словес более дивных, как «Христос Воскресе из мертвых». Помню завещание материнское: «Сие слово непрестанно припевай, дитя, душе своей...» Ребята на улице окликают меня «дедушкой». Но как у дитяти ликовало мое сердце о радости Воскресения, так и теперь у старика сладко оно трепещет – Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ!.. И с этой радостью умру, и знаю, что в вечность перейдет эта радость, радость Пасхи.

Светозарная ночь наступает, светоносного дня провозвестница...

6 апреля. Великий Пяток.

Звенит где-то сладкогласная весенняя свирель: «Днесь всяка тварь веселится и радуется...» Журчат ручьи, разлилися реки, и глядится в воды тихое небо – Христос Воскресе!

Так же, как вот не вынесешь ног, не урвешься из этого кирпича, из-под этого булыжника, так и расслабленную душонку свою, худенькую мысль нет сил послать как сокола, чтоб уловили голубицу – Воскресение!

Радость Воскресения, голубица, криле имуща златые, летает во вселенской широте, во всемирной высоте, и мнека нечем ее зачалить. Ни поймать, ни рядом полетать. Мысли моей, желания сердечного полет – не больше воробьиного: с дороги да на крышу.

Говорят: собором и лукавого поборем. А вот и у службы церковной мнится мне не собор, а толпа. Крестятся, как и я, поют то же, что и я. Рядом стоим, теснимся, а не единым сердцем, не едиными усты... Будто в трамвае стоим, толкни кого – сразу заругается. Возлюбим друг друга да единомыслием исповедуем Воскресшего. А мы всяк по себе. Поют о радости сейчас. Всякое слово пасхальной службы – свет и радость. А в людях нету радости соборной. Пришли на собор – значит, хотят радости

Воскресения, а открыто ли сердце во еже «друг друга обымем»?

Мне б хотелось где-то меж Хотьковом и Троицей тихонечко брести... Речки там разлились, тишина стоит, только потоки инде светло шумят. Радонежские холмы в золотистой прошлогодней травке-отаве, тоненькие беленькие березки, тихое небо... Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ... И не наглядишься досыта на небо, сияющее жемчужными облаками и тишиною своей паче всех человеческих гимнов глаголющее: «Христос Воскресе из мертвых!» А в толпе городской человек сирота. Там, над холмами и долами радонежской земли, в благодатные дни светлой недели может твое сердце коснуться Руси святой и как птичку вешнюю уловить радость Воскресения Христова.

Говорят: счастье в нас, а не вокруг нас. Да. Но бывает – задохнется радость твоя в городском-то гаме и лязге, в пустошном балаболе. Ведь Пасха, а все, все только пыль взбивают словом и делом... Церковь Живого Бога – в прекрасной «пустыни», где живут березки, где золотится вербочка, где тихое небо сказывает сердцу радость неизглаголанную.

11 апреля. Среда.

Неиссчетным светом исполнен пасхальный канон. Что есть тот свет? О Пасхе и ночь является светозарна и светоносна. Что Христосовой ночи светлее? Ночь Христова Воскресения светлее солнца. В каноне поется: «Ныне вся исполнишася света: небо, и земля, и преисподняя». Таков же поток света льет Пасха Христова во внутреннего человека, в наш разум, в наши мысли, в наше сердце, в наше сознание, в мироощущение наше. Но повседенный, пожизненный грех, слабая жизнь, праздность, уныние наращивает коросту на душе человека, крылатый разум превращает в будничный убогопрактичный рассудок, сердце ничего не умеет, кроме как «сердиться»... Мы настолько ослабли духом, что уж не в силах осознать, что смерть побеждена, что человек предназначен к иному пребыванию. Очи наши одряхлели и не видят, что «жизнь вся исполнишася света». Мы как несмысленные свиньи ушли из царства, побрели искать где погрязнее. Не наше дело стало, что слава Воскресения воссияла на Церкви...

Пасха ныне, Пасха Господня, Пасха! «Днесь всякая тварь веселится и радуется!» Слышь-ка, Церковь Вселенская поет: «Утреннюю, утреннюю глубоку...» Еще ночь, еще храпит век сей, а уж несут миро жены богомудрые. Воспряну и я, побежу поклониться Живому Богу! Я крещен: не диво мне крылья расправить да порхнуть туда, где смерти празднуют умерщвление, адово разрушение, иного жития, вечного, начало. Только вслушайся, только приникни слухом-то внутренним – паче грома вечное благовестие услышишь, торжественный оный зов учуешь: «Да празднует убо вся тварь!» Вся тварь празднует Пасху Таинственную, мы ли мертвыми останемся?!

12, 13 апреля.

В Пасху, в Христову ночь, когда еще горят в куполе неба звезды, но уже золотится восток зарею светлого Воскресения, в этот час на всех языках мира возглашается вечное и радостное благовестие всему миру: «Все чрез Христа начало быть, и без Него ничто же быть, еже бысть. Во Христе жизнь, и эта жизнь есть свет миру и человеку. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его...» Христос есть жизнь вечная, вечное спасение, вечный путь и вечная истина.

15 апреля.

Удивительны эти евангельские рассказы у Иоанна, у Луки о явлениях Васкресшего из мертвых Господа. Все исполнено воздуха и какого-то утреннего ветра, утренней свежести.

Господь явился мироносицам и Магдалине «зело рано», «утру глубоку», а потом наступает эта дивная лазурь, этот свежий ветр, этот воздух морского берега, черных вершин – эти рассказы о явлениях Христа по Воскресении. Путь в Эммаус, явление на море Тивериадском... Белые пески, плеск волн, утренний ветер. Галические рыбаки-апостолы тянут морскую сеть. Начало брезжить утро, вот рыбаки видят, что на берегу стоит Некто Светлый и ветер треплет воскрилия Его одежды. Доносится с берега и голос Незнакомца, повелевающий закинуть сеть еще раз. Тогда Иоанн, самый юный из рыбаков, узнал Учителя и закричал: «Это Господь!» И Петр не стал ждать, пока остальные доправят к берегу тяжелый кораблец. Где ждать! Сердце-то Петрово петухом запело, только не тем петухом, что на дворе у Каиафы. В море Петр-то бросился, плавью берега достал да и пал к ногам Любимого-то... А на бережку костер, дымок белый стелется. Опять в Эммаус двое идут и Третий с ними, Неузнанный. А кругом-то утро Воскресения. Над широкою долиной купол небесный, лазурь бездонная, жаворонки звенят. И сердца горят восторгом у двоих-то, Третьего слушаючи, а не могут Его узнать. И язвы гвоздиные небось видят на пречистых руках и ногах, а – «удержаны очи»... О, вечная юность, вечное возрождение, вечная благодатная сила, вечное светлое могущество, вечное существование и пребывание евангельских событий! Евангельские события, явления, словеса и благостные дела Сына Божия – это весна, вечно благоухающая, это цветы неувядаемые, непрестанно льющие свой аромат, это звезды, непрестанно сияющие, солнце немеркнущее, обновляющее душу твою и мою, и всего рода человеческого.

Евангельские события, вот хотя бы эти светлые и простые рассказы о явлениях Христа по Воскресении, из слова в слово, из буквы в букву имеются записанными и на пергаментах по-гречески, римски, словенски, и на бумаге. Вот Четвероевангелие X века, а вот – XII. У меня в руках Тетроевангелие времен Михаила Федоровича. Но не в письменах, не в строках и буквах, не в дате написания или издания дело. Евангелие живо и живет вне буквы, вне записи и книги. Всякое слово и деяние, запечатленное евангелистами, настолько чудодейственно и благодатно, что и помимо того, что Евангелие собрано в книгу, оно несказанным, неизреченным, неизъяснимым « образом и делом живет во вселенной... Вот так же, как весенний ветр носится над землею, так же оно струит юное, живое благоухание, как эти весенние, только что распустившиеся листочки берез, душистых тополей.

Утром открою оконце, и в мой подвал глянет вечное светлое небо. Открою и страницу Евангелия, отсюда в дряхлеющую, убогую мою душу начнет струиться весна вечной жизни...

16 апреля.

Тысячи людей, заполняющих площади и проулки, переполняющие церковь в Христову ночь, не свидетельствуют ли о том, что Его лик светел на Руси.

Возьми крест, падай под тяжестью его, да опять неси. Гляди, впереди тебя на Голгофу идет Сам Христос.

Человеку, взыскующему Христа, суждено претерпеть и Голгофу. И тогда наступит воскресение. Еще здесь, на земле. Тогда еще, когда ты в теле, в плоти, найдет тебя Пасха Великая. Когда откроются у тебя очи и слухи сердечные, тогда в Пасхальную ночь узришь дивное чудо Божие на Земле, узришь Христа, сияющего светом воскресения. Ясно услышишь из уст Его слово, обращенное к тебе: «Радуйся!» Ликуя и радуясь, запоешь победную песнь: «Христос Воскресе из мертвых!»

В 1945 г. патриарх Алексий I вызвал из Ташкента архимандрита Гурия и за 8 месяцев до открытия Лавры назначил его наместником. Пока Лавра была только в ведении музея и городских властей, о. Гурий служил в Ильинской церкви и подготавливал все нужное для богослужения в Лавре. В 1946 г. на Страстной неделе во вторник он явился на прием к патриарху, и тот сообщил ему, что на следующий день передадут ключи от Успенского собора и нужно, чтобы на Пасху уже была служба. О. Гурий объявил об открытии Лавры и просил всех, кто чем может, прийти и помочь. Лавру закрыли в 1920 г., и за 26 лет накопилось в закрытом соборе (где и стекла в барабане были побиты) много пыли, грязи, на полу лед. Закипела работа по уборке, ремонту и подготовке к богослужению. Для ве рующего человека подготовить за один день Успенский собор к службе (служить начали уже в Великий Четверг, а ключи получили только накануне!) – поистине чудо милости Божией, сложившее из множества отдельных удач (хор любителей организовал Сергей Михайлович Боскин, ставший позже диаконом, нашлись люди, которые приготовили облачения на престол, другие испекли просфоры и хлебцы, нашелся старый звонарь, мастера, подготовившие возможность звонить и т. д.) В трудах и волнениях прошли последние дни Страстной седмицы. Наступил вечер Великой Субботы. О. Сергий Боскин вспоминает: «Проталкиваюсь на левый клирос. Старый звонарь со связкой веревок в ожидании, стоящий рядом Владимир Александрович докладывает: «Все сделано!» (чтобы начать звон). Наместника нет. По словам о. Гурия, он был на «великосубботнем терзании». Директор музея только в 10.30 вечера дал ключ от колокольни. О разрешении звона директору было передано из Москвы еще днем. Пробившись через толпу, явился измученный наместник, шепнул мне о трудностях получения ключа. Говорю о. Гурию: «Там все сделано» – и представляю звонаря. С воодушевлением о. Гурий благословляет упавшего к нему в ноги Костю Родионова начать благовест. Понятен трепет звонаря: когда в 1920 г. закрывали Лавру, последний прощальный звон вел он, и вновь начинать ему. С ним пошли мастера-умельцы В. А. Лошкарев и Володя-часовщик. Со слов Константина Ивановича Родионова: «Открыли и заперли мы дверь за собой. Со свечками стали подниматься на 2-й ярус, спешим, полагается в одиннадцать ударить, а время около этого. Взошли. Осмотрелся, мне светили свечками: язык у «Лебедя» – на новом металлическом хомуте на болтах, новый мостик с лесенкой для трезвона. Быстро стал налаживать веревки к колоколам, помощники мне помогали. И так близко мне вспомнилось, как в 20-м году отзвонил последний звон, поцеловал «Лебедя», – и теперь поцеловал уцелевший «Лебедок». Время одиннадцать. «Господи, благослови». И, осенив себя крестным знамением, стал раскачивать. И зазвучал наш «Лебедок». Передав звон в руки Владимиру Александровичу, стал готовиться к трезвону. Объяснил Володе, когда нужно ударить по двум клавишам в колокол северного пролета». Находившиеся в алтаре сосредоточенно молились. Незабываемые минуты ожидания. И вот донеслось: первый удар, второй, третий... и родной, с детства знакомый звон – звон с лаврской колокольни. Волнение, радость, благодарность, слезы. Не передать всего. О. Гурий на коленях склонился ниц перед святым престолом. O. Иларион слева от престола, на коленях, воздев руки, со слезами повторял: «Господи, вся Тебе возможна». Торжественно неслись звуки древнего колокола в тиши ночи ранней весны. Город не спал, все слушали. В переполненном соборе все как бы затаили дыхание. Под доносившийся мелодически-размеренный гул (как музыка) с легкостью я читал канон полунощницы. Служащие – архимандрит Гурий, архимандрит Иларион, игумен Алексий, иеродиакон Иннокентий – облачились в пасхальные облачения прежней Лавры, взятые в музее. «Воскресение Твое, Христе Спасе...» – отверзаются Царские врата. Через переполненный народом собор впереди идет хор, за ним Саша и Игорь с запрестольными образами, у меня икона Воскресения Христова, о. Иларион с иконой Преподобного Сергия, о. Алексий с Евангелием, о. Гурий с крестом и трехсвечником, о. Иннокентий со свечой.

Спускаемся по ступенькам с паперти – начался трезвон «во вся». После 26-летнего онемения в обители Преподобного Сергия в пасхальную ночь зазвонили колокола: сразу, неожиданно. Народ, заполнивший под колокольней площадь, стоял с зажженными свечами. Столько было свечей, что на фоне ночного неба колокольня казалась в розовом сиянии. Толпы людей без обращения к ним о порядке сами собой соблюдали полную тишину, все стояли на месте. Крестный ход свободно обошел собор и вошел на паперть. Началась утреня и первое «Христос Воскресе!» В дивном соборе великой Лавры – пасхальная утреня! Кому-то все не верилось, а больше говорили: «Слава Богу! До какого дня дожили!»

По воспоминаниям протодиакона Сергия Боскина

«Троицкое слово», № 4, 1990

Баим – инвалидный лагерь Мариинских лагерей. 1946 год. Пишет Тамара Павловна Милютина в сво­их воспоминаниях «Люди моей жизни», изданных в Тарту в 1997 году, совсем немного об этой пасхальной ночи.

«Конвоиры явно тяготились возложенной на них обя­занностью сидеть до часу ночи в бараке и следить, чтобы не было богослужения (это в женском инвалидном бараке!) Им хотелось спать, а может, тоже где-нибудь попразд­новать. Женщины, по возможности нарядные, хотели спеть пасхальные песнопения, похристосоваться друг с другом, почувствовать праздник. Никто не ложился спать, хотя давно был отбой. Обе стороны были настроены решитель­но. Спасла положение Мария Л. Она поговорила по-дружески с конвоиром, поручилась за порядок в бараке. Никакого отношения к религии она не имела, но уважала человека в человеке. Конвоир ушел, женщины запели. Мария Л. стояла у дверей барака на тот случай, если придет начальство, но никто не помешал».

Двенадцатилетняя девочка только что перенесла воспаление легких. Боясь осложнения, врач дал ей направление в санаторий. Мать ее проводила, предварительно поговорив, как со взрослой.

В палате № 4 была одна свободная кровать, куда и положили новенькую. Сестра привела ее, пожелала ско­рого выздоровления, всем сказала: «Спокойной ночи» – и ушла. Все головы повернулись к новенькой. Девочка смутилась. Вдруг одна из них перекрестилась, не говоря ни слова. Новенькая, глядя на нее – тоже. И в этот миг загудела вся палата.

–    Слушай, если ты лицемеришь и будешь за нами шпионить – берегись...

Та, которая перекрестилась, начала тихонько: «Отче наш».

Палата читала вечерние молитвы. В других палатах были дети, не знающие молитв и не умеющие молиться. Их было меньше, и они учились у своих подруг. Перед Пасхой они говорили о том, что здесь плохо без церкви, без службы. Все крещеные, а причаститься нельзя.

–   А я не крещена. – Все повернулись к девочке, по­красневшей до корней волос. – У меня папа неверующий...

Ее никто не расспрашивал, никто не удивился. Дума­ли, как крестить. Решили – сами. И вот уже пасхальная ночь. В эту ночь и решили крестить. А кто?

– Я, я, я...

– Ничего, все и будем крестить.

Готовясь к Пасхе, девочки разделили все угощения, присланные родителями, так что были и крашеные яйца, и конфеты, и пряники. Одна из девочек в халатике встала у кровати и сказала «речь»:

– Сегодня Великая ночь, потому что Христос воскрес. В пятницу Он умер. Были уверены, что Он умер, положили Его в могилу под большой камень. И все думали, что это уже конец. Кроме Его Матери. А потом на третий день утром были гром, молния, землетрясение, и Он сияющий вышел из гроба. Охранявшая Его стража в страхе попадала в обморок. И Господь взял в руки знамя и явился ученикам как победитель. Это доказывает, что Он – Бог. Потому что иначе как Он мог воскреснуть? Человек не может этого сделать. А если Он – Бог, то надо уповать на Него. Безбожники думают, что Он умер. Но мы знаем, что Он жив...

Она замолчала, уверенная в произведенном впечатлении.

– А теперь крестить будем?

– Да, да, – хором закричали девочки. «Проповедница» скомандовала: «Каждая пусть нальет в свой стакан воды». Потом, обращаясь к оглашенной, сказала: «Знай, что после крещения ты не должна отрекаться от Христа. Если это будет трудно, тем хуже для тебя. Но Христос сделает из тебя новое творение и тебе поможет. А теперь готовься».

Взволнованная оглашенная стояла в белой ночной рубашке, около нее одиннадцать девочек. Одиннадцать маленьких рук подняли над ее головой столько же стаканов, и хор из одиннадцати голосов произнес святые слова крещения. С девочки лилась вода, как из водосточной трубы. Не терявшая никогда присутствия духа «проповедница» сказала:

– Нельзя крещальную воду половой тряпкой вытирать.

– А мы носовыми платками вытрем. Все двенадцать девочек на коленях вытирали пол.

Потом легли спать, а утром решили разговляться. Один из этих платков берегла мать девочки, участвовавшей в этом торжестве. Она и рассказала эту историю, добавив: «Моя девочка из санатория вернулась еще более верующей и ревностной».

– А та, которую крестили?

– Она и родителей научила верить.

Из биографии греческого иконописца Фотия Контоглу, 1965 год

Пасхальный понедельник после полуночи я вышел перед сном в садик позади моего дома. Небо было темное и усыпанное звездами. Казалось, что я вижу его в первый раз и что от него несется далекое песнопение. Мои губы тихо шептали: «Возносите Господа Бога нашего и поклоняйтеся подножию ног Его» (Пс. 98, 5). Один человек святой жизни сказал мне, что Небеса отверзаются в такие часы. Воздух был напоен ароматом посаженных мною цветов и трав. «Исполнь небо и земля славы Твоея». Я мог вполне оставаться там до рассвета. Я был как бы без тела и без каких-либо земных привязанностей. Но боясь, что мое отсутствие встревожит находившихся в доме, я вернулся и лег.

Сон еще не овладел мною. Не знаю, бодрствовал ли я или заснул, как вдруг передо мною возник странный человек. Он был мертвенно бледен. Глаза его как бы открыты, и он смотрел на меня с ужасом. Его лицо было как маска или мумия. Блестящая темно-желтая кожа туго обтягивала его мертвую голову со всеми ее впадинами. Он как бы тяжело дышал. В одной руке он держал какой-то странный предмет, который я не мог рассмотреть, а другой держался за грудь, как будто испытывая страдания. Это существо наполнило меня ужасом. Я молча смотрел на него, а он на меня, как бы ожидая, что я узнаю его, несмотря на всю странность его облика. Голос сказал мне: «Этот тот-то...» Я немедленно узнал его. Тогда я открыл рот и вздохнул. Его голос донесся откуда-то издалека, как из глубокого колодца.

Он испытывал тяжкие муки, и я страдал за него. Его руки, ноги, глаза – все показывало, что он страдает. В отчаянии я хотел помочь ему, но он дал мне знак рукой остановиться. Он начал так стонать, что я похолодел. Затем он сказал: «Я не пришел, меня прислали. Я безостановочно трясусь, у меня кружится голова. Моли Бога сжалиться надо мной. Я хочу умереть и не могу. Увы, все, что ты мне говорил раньше, верно. Помнишь ли, как за несколько дней до моей смерти ты пришел навестить меня и говорил о религии? Со мной было двое других, неверующих, как и я, друзей. Ты говорил, а они посмеивались. Когда ты ушел, они сказали: «Какая жалость! Интеллигентный человек, а верит в глупости, в которые верят старухи!» Другой раз, да и не один раз, я говорил тебе: «Дорогой Фотий, копи деньги или ты умрешь нищим. Посмотри на богатства мои, а мне ведь хочется еще больше». Ты мне тогда сказал: «Разве ты подписал договор со смертью, что можешь жить сколько хочешь и иметь счастливую старость?»

Я ответил: «Ты увидишь, до каких лет я доживу! Теперь мне 75, я проживу больше ста. У моих детей нет нужды. Мой сын зарабатывает денег больше, чем надо. Я не такой, как вы, слушающие попов: «христианский конец жизни...» и прочее. Что вам пользы от христианского конца. Лучше полный карман денег и никаких забот... Давать милостыню? Зачем ваш такой милосердный Бог создал бедных? Почему я должен кормить их? И тебя просят кормить бездельников, чтобы попасть в рай. Хочешь поговорить о рае? Ты знаешь, что я сын священника и хорошо знаю все эти фокусы. То, что безмозглые верят им – это хорошо, но ты умный человек, ты сбился с толку. Как врач, я говорю тебе и утверждаю, что буду жить 110 лет...»

Сказав это, он стал поворачиваться то туда, то сюда, как будто он был на жаровне. Я слышал его стоны: «Ох, ах, ух!» Он помолчал немного, потом сказал: «Вот что я сказал, а через несколько дней был мертв. Я был мертв и проиграл спор! В каком я был смятении, ужас! Потерянный я спустился в бездну. Как я страдал до сих пор, какое мученье! Все, что ты сказал мне, истина! Когда я жил в том мире, где ты сейчас находишься, я был интеллектуалом, я был врачом. Я научился говорить и умел заставить себя слушать, научился высмеивать религию, обсуждать все, что попадается на глаза. А теперь я вижу, что все то, что я называл сказками, мифами, бумажными фонариками – правда. Мучения, которые я переношу сейчас – вот что правда, это червь неусыпающий, это скрежет зубовный».

Сказав это, он исчез. Я все еще слышал его стоны, которые затихали вдали. Сон начал овладевать мною, когда я почувствовал прикосновение ледяной руки, Я открыл глаза и снова увидел его перед собою. На этот раз он был еще ужаснее и меньше телом.

«Скоро наступит день и пославшие меня придут за мной». – «Кто они?» Он сказал несколько неясных слов, которые не мог я различить, а затем добавил: «Там, где я нахожусь, есть много смеявшихся над тобой и над твоей верой. Теперь они понимают, что их духовные стрелы не долетели дальше кладбища. Там есть и те, кому ты сделал добро, и те, кто клеветал на тебя. Чем больше ты им прощаешь, тем больше они ненавидят тебя. Человек зол. Вместо того, чтобы радоваться, он от доброты делается злее, потому что она заставляет его чувствовать свое поражение. Их состояние хуже моего. Они не могут покинуть свою темную тюрьму, чтобы найти тебя, как я. Их жестоко мучают. Мир совсем не таков, каким мы видим его! Наш разум показывает нам его наоборот. Теперь мы понимаем, что наш интеллект был глупостью, наши разговоры – презренная наивность, а наши радости – ложь и обольщение.

Вы, носящие в своих сердцах Бога, Слово Которого Истина, единственная Истина – вы выиграли спор между верующими и неверующими. Я проиграл его. Я трепещу, вздыхаю не имею покоя. Поистине, в аду нет покаяния! Горе живущим на земле так, как жил я. Теперь я вижу, как огорчало вас поведение дурных людей. Как вы могли с таким терпением сносить ядовитые стрелы, которые вылетали из наших уст, когда вас называли лицемерами, обманщиками людей. Если бы те из них, кто еще находится на земле, видели, где я нахожусь, если бы они побывали там, они дрожали бы за всякое свое деяние. Я хотел бы явиться им и сказать, чтобы они изменили свой путь, но я не имею на это позволения, как не имел его богач, просивший Авраама прислать нищего Лазаря».

«Неправедный пусть еще делает неправду, нечистый пусть еще сквернится, праведный да творит правду еще "И святой да освящается еще» (Апок. 22:11).

С этими словами он исчез.

(в лагере)

…Приблизился праздник Пасхи 1955 г. Верующим (после смерти Сталина) разрешили открыто молиться. О. Алексей (Кибардин) благословил приготовить все необходимое к торжественному служению. Весь лагерь пришел в движение: шили ризы, вытачивали из дерева сосуды для богослужения. Накануне Пасхи начальник лагеря вызвал о. Алексия и спросил, почему заключенные возбуждены.

О. Алексий успокоил его, сказав, что никаких возмущений не будет и быть не может – сегодня наступает великий праздник Пасхи.

Перед началом пасхальной службы освятили престол – и вдруг все чудесно изменилось: появились 40 священников в белых ризах, сшитых из простыней и покрывал. В половине 12-го ночи хор запел ирмос канона «Волною морскою». Тогда явилось знамение – по Байкалу прошла огромная волна, ударила с шумом о берег, окатив водой всех собравшихся под открытым небом встречать Пасху, и откатила, затихая. Вдруг зажглись тысячи лучин – все пространство озарилось огнями. Ровно в 12 часов ночи священство и весь народ запели: «Воскресение Твое, Христе Спасе...» Тысячи голосов подхватили пасхальное песнопение. Оно разносилось над лесом, над водами Байкала, поднималось к небу. Многие молились со слезами – и заключенные, и солдаты, и даже лагерное начальство.

О. Алексей первым воскликнул: «Христос Воскресе!» – «Воистину Воскресе!» – ответили 20 тысяч голосов. Эхо ответа понеслось в тайгу, и все леса, воды, вся природа откликнулись на этот призыв. В это время в воздух поднялись тысячи птиц. Они летали над лагерем, ликовали, радовались с людьми. Началась литургия; Служили 40 священников, было приготовлено 40 деревянных чаш и все 20 тысяч заключенных причащались. Все христосовались друг с другом. О. Алексий громко прочитал Огласительное слово святителя Иоанна Златоуста, 40 священников вышли с крестами, и все прикладывались ко кресту. Такое чудо сотворил Господь на берегах Байкала. Не было, наверное, такой Пасхи нигде на Земле. После службы начали разговляться – были даже яйца, куличи, пасхи. Начальник лагеря был поражен: откуда все явилось! Он спросил у о. Алексия, сколько дней празднуется Пасха и, узнав, попросил объявить, что 3 дня все могут на работу не выходить. Благодать Божия и радость пасхальная коснулась сердца начальника. Один из заключенных, бывший до революции корреспондентом, побывавший во многих странах, сказал о. Алексию: «Я был на праздновании Пасхи в Иерусалиме, в Константинополе, в других благословенных местах, но такой благодати, как сегодня, не ощущал нигде и никогда».

«Старец иеросхимонах Серафим Вырицкий»,

Братство Святителя Алексия, 1996

Исполнить я сердечно рад

Желание духовных чад:

Отверзу я свои уста,

Хваля Воскресшего Христа.

Ему хвалу весь мир поет

Земли простор, и неба свод,

Зазеленевшая листва,

Людские песни и слова,

И звонкий хор весенних птиц,

Сиянье праздничное лиц,

Произносящих, как привет:

«ХРИСТОС ВОСКРЕС» – и тот ответ,

Что в церкви из согласных уст

Подобен грому мощно густ

И проникает до небес:

«ВОИСТИНУ ХРИСТОС ВОСКРЕС!»

А раньше радость в том была,

Что целый день колокола

Звонили с высоты церквей

И радость делали полней.

Но пусть не колокол сейчас

Или не радио-разглас,

Не объявления газет

И не зазыв афиш (их нет)

Hac собирают в Божий храм,

Да так, что тесно, тесно там,

Нас вера праотцев зовет,

Которая в сердцах живет,

Неугасимая горит

И нас собою всех живит.

Особо ж в Воскресенья день,

Когда уходит мрака тень

И неземной сияет свет.

Христос Воскрес и смерти нет.

И нашей радости никто

Отнять не может, и ничто!

Я от души жалею тех,

Кто на себя взял тяжкий грех

От веры истинной свернуть

На темный и безверный путь

И за собой других увлечь,

Подняв на Божью церковь меч.

«Бог с ними» лишь сказать я мог.

Зато да будет «С НАМИ БОГ!»

Архимандрит Исаакий (Виноградов)

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ! Слышим

Мы эти дивные слова.

Душа их воспринять готова,

И вера в нас жива, жива.

Нас Сам Воскресший ободряет,

Кто ради нас Фоме сказал:

Блажен не тот, кто осязает,

Но кто, не видя, верным стал.

И мы стремим души порывы

Навстречу Сшедшему с небес,

И ближним шлем свои призывы:

«Христос Воскрес! Христос Воскрес!»

Из растворившегося гроба

Немеркнущий нам льется свет,

Исчезнет в нем слепая злоба,

Ей в сердце места больше нет.

Но мы полны любви священной,

Объятья ближним растворим,

И без конца, и вдохновенно

Призыв пасхальный повторим,

Ликуя радостью небес:

«ХРИСТОС ВОСКРЕС! ХРИСТОС ВОСКРЕС!»

Архимандрит Исаакий (Виноградов)

Елец, Пасха 1971 года

1976 год. Великая Суббота.

В 10 часов вечера я пришла к своему духовному отцу, чтобы провести вместе пасхальную ночь (он болел и в храме быть не мог). Дочь его уехала в собор, а он спал. В комнате стоял кулич, блюдо с крашеными яйцами и цветы у портрета покойной матушки. Погасив свет, я прилегла на диван. Разбудил меня бодрый голос ο. А. «Хочу отслужить сейчас заутреню. А Вы как, встанете?»

Я вмиг соскочила с дивана, помогла ο. А. завязать поручи, расстелила чистое полотенце на столе. Отец А. положил на него крест, Евангелие, достал «последование заутрени», и служба началась. Сначала мы «служили» стоя, но, быстро устав, сели за стол и, забыв все на свете, читали и пели пасхальную службу. Отец А. делал возгласы, а я была и солисткой хора, и чтецом, и народом. Когда у меня перехватывало горло, ο. А. начинал подпевать сам. Временами он смолкал и мы тихонько плакали. Не знаю, отчего плакал он, а я плакала от радости, что есть в мире Христос и я в Него верю.

Пропели все стихиры. Прочитать слово Иоанна Златоуста ο. А. не смог: «Прочитаете с дочкой, когда она вернется, а сейчас помолимся». И он стал читать ектении. Не по служебнику, а свои, импровизированные. Читал, откинувшись усталым телом на спинку кресла и глядя полными слез глазами на ярко освещенные лампадой образа. Молился он о мире, о Церкви, о духовенстве, о тех, кто хочет стать на священнический и иноческий путь. Потом умолк и снова начал:

«Спаси и помилуй, Господи, всех к Тебе взывающих и Тебя ищущих».

«Спаси, Господи, и помоги всем женщинам, готовящимся стать матерями, и тех, которые рожают в эту ночь и чад их, появившихся на свет».

«Благослови и пошли мир, спокойствие и тишину всем, в брак вступить собирающимся».

«Мужей, оставленных женами, и жен, оставленных мужьями – утешь и вразуми».

«Деток, без родителей оставшихся, спаси и наставь».

«Сохрани стариков в их старости, Не дай им пасть духом от болезни, печали и одиночества».

«Спаси и сохрани в бою, тонущих в морской пучине, подвергающихся насилию и нападению злых людей».

«Огради одиноких путников, идущих по дорогам и заблудившихся в лесной чаще».

«Спаси, Господи, бездомных, дай им верный приют, накорми голодных, огради от всякой неправды и злого навета заключенных в тюрьмах и пошли им утешение и свободу».

«Помилуй больных всеми болезнями, какие есть на свете, калек, слепых, слабоумных».

«Помилуй, дай светлую пасхальную радость живущим в инвалидных домах, всем обездоленным и одиноким».

«Приими души всех умирающих в эту ночь, дай жизнь и облегчение на операционных столах, вразуми врачей».

– Кажется, всех помянули?

Я вспомнила своего соседа, его жуткого брата и сказала: «Пьяниц забыли».

«Всех, кто в Твою святую ночь бражничает, бесчинствует – умири, вразуми и помилуй», – устало прошептал ο. А.

Светила лампада перед Нерукотворным Спасом, смотрели на нас с неба редкие звезды, а мы сидели старые, немощные и молились Воскресшему Господу, победившему и старость, и болезнь, и самую смерть.

Из книги писем «Год души» Веры Ледковской

«Да молчит всякая плоть человеча...»

Этот тропарь поется сегодня за литургией вместо Херувимской песни, призывая к молчанию и забвению (, всего земного живущих во плоти. И я дерзаю нарушить это священное молчание не ради собственных слов, но ради тех, которые были, по апокрифическому сказанию, произнесены двумя восставшими из гробов в час крестной смерти Спасителя. Это повествование заимствовано из апокрифического «Евангелия Никодима» и приписывается сыновьям святого старца Симеона Богоприимца, Каринию и Левкию. Оно упоминается у французского писателя Daniel-Rops в его книге «Иисус в Своем времени»: «При водимый текст не имеет, конечно, никакой догматической ценности, но нельзя отрицать его своеобразной красоты. Ради этой красоты я и выписываю его.

«Когда покоились мы с отцами нашими во мраке смертном, внезапно осиял нас золотой свет, подобный свету солнечному. Озарило нас царственное сияние. И отец рода человеческого, Адам, воспрянул радостно вместе с патриархами и пророками. Они воскликнули: «Свет! Сам Творец вечного света обещал нам свет незаходимый!» И все праведники Ветхого Завета возрадовались, ожидая свершения обетования. Ад же смутился. Князь преисподней с великим страхом ожидал появления Того, Кто уже поколебал его власть, воскресив Лазаря.

– Я содрогнулся, познав силу слова Его. Мы не смогли удержать Лазаря. Подобно летящему орлу, вырвался он и ускользнул от нас.

И когда он говорил так, раздался глас, подобный грому и шуму бури:

– Возьмите врата князи ваша, и возьмитеся врата вечная, и внидет Царь Славы! (Пс. 23) И князь ада сказал своим нечестивым слугам: «Заприте медные двери, задвиньте на железные засовы и сражайтесь храбро!»

И снова раздался голос, подобный грому:

– Возьмите врата князи ваша, и возьмитеся врата вечная, и внидет Царь Славы!

И явился Господь Великий в образе человеческом. И озарился вечный мрак, расторг узы, и непобедимый образ Его посетил всех нас, сидевших во тьме преступлений наших, в смертной тени греховной. Князь преисподней, смерть и все силы ада охвачены были ужасом.

– Кто Ты? – кричали они Иисусу. – Откуда Ты? Но Он не удостоил их ответом. Тогда Царь Славы, поправ смерть ногами Своими и пленив сатану, лишил ад силы его. Он вывел Адама к свету и сказал Он, Господь: «Приидите ко Мне, все святые Мои, сотворенные по образу и подобию Моему». Тогда, собранные под рукою Божию, воспели все святые, воспели хвалу. Давид, Аввакум и все пророки читали таинственные слова из книг своих, которыми они предсказали в древности то, что свершилось в тот день. Предводительствуемые св. Архангелом Михаилом, вошли они в Рай, где ожидали их Енох и Илия – два праведника, не подвергшиеся смерти, и благоразумный разбойник, несущий на плечах своих знак Креста».

«Пасха священная нам днесь показася: Пасха нова святая. Пасха таинственная...»

«Тайна Воскресения непостижима, и совершилось оно втайне, никем не зримое, ведомое только чистым небесам и содрогнувшейся земле. И тайна эта продолжает оставаться непостижимой. Это именно тайна и теперь, когда у о ней знает весь мир, просвещенный Им, но вновь погружающийся во тьму не только неверия, но и незнания...

Пасха новая... Да, каждый раз она – новая, она – действительность, а не воспоминание, настоящее, а не минувшее. И каждого из нас зовет в это утро по имени восставший из гроба Спаситель, как позвал тогда Марию Магдалину, и каждый переживает ее радость! Учитель жив » и с нами! Он всех призывает к Себе, и все мы стоим у зияющего пустотой гроба, у отваленного, бессмысленного камня, все – еще живущие в этом мире и покинувшие его, ибо все мы живем и все мы сегодня вместе. Пропасть « смерти уже не разделяет нас, ее уже нет между нами. Во всех мирах раздается весть о Воскресении Христовом. «Ныне вся исполнишася света, небо же и земля и преисподняя...» Весь мир наполняется светом, вечно пребывающим, неугасимым и незаходимым сиянием Солнца Правды. И теперь он сияет нам в блеске всех светил небесных и тайно в сердцах наших, открытых Христу, сказавшему: «Я – свет миру, кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни».

«Московский журнал», № 4, 1992

Пасха Христова! Как по-разному именуют ее церковные песнопения! Пасха Красная, Пасха Великая, Пасха Таинственная, Пасха двери райские нам отверзающая... Я хочу рассказать вам, о тайне Пасхи, райские двери которой раскрываются перед каждым из нас в час, ведомый лишь одному Богу...

Будучи с детства крещен, я, конечно, слышал нечто о Пасхе. Моя бабушка – человек старинного воспитания, всегда пекла к Пасхе куличи. Ах, эти бабушкины куличи! Сейчас таких уже не пекут. Многие думают, что куличи делать должно легкими, почти невесомыми, похожими на бисквиты. Когда я был маленький, куличи были очень большими. Бабушка выпекала их из плотного, тяжелого янтарного теста, столь благоуханного и ароматного, что роскошно было некоторое время нюхать воздух около такого чудо-кулича и уже почувствовать себя насыщенным. Ваниль, кардамон, цедра, миндаль – какие только специи не входят в настоящий бабушкин кулич! Всем, кажется, ясно, что мы, трое внуков, с особенным нетерпением ждали приближения Пасхи... и узнавали ее по запаху. Убежден, что и нынешние дети знают, как красить пасхальные яйца, а многие наши читатели разводят на столе целые лужи-моря: красное море, желтое море, синее... Но сколько бы ныне ни изобретали химических красителей, лучше Богом данной луковой шелухи все равно не найдешь, Только вскипяти ее, а затем с замиранием сердца опускай в бурую влагу одно яйцо за другим (предварительно сварив их). Какие же чудные они выходят после предпасхального купания! С гладкими боками, загорелые, довольные, одно посветлее, другое потемнее. Такие яйца смело можно есть на Пасху, не боясь расстройства желудка: шелуха – это вам не искусственные красители!

Был у нашей бабушки знакомый и знаменитый в Москве регент, руководитель церковного хора. Храм, где регентовал Николай Васильевич Матвеев, находился на улице Ордынка и известен москвичам своей чудотворной иконой Божией Матери «Всех скорбящих Радость». Тогда я еще ничего не знал ни об иконе, ни о самой Пречистой Деве Марии. Потому что в церковь нас бабушка водила один раз в год, на Пасху. Сейчас вспоминаю всю гамму чувств, которыми наполнялось мальчишеское сердце в далеких-далеких и уже многим читателям неведомых шестидесятых годах уходящего столетия.

Во-первых, попасть тогда на Пасху в действующий храм столицы подростку было не менее трудно, чем аргонавтам добыть золотое руно, а Иванушке из русской сказки обрести чудо-жар-птицу. Нужно было миновать поистине огонь, и воду, и медные трубы, пройти Сциллу и Харибду в виде заслонов и препон, составленных из патрулей милиции и комсомольцев – молодежи, присланной с нарочитой целью – не пускать в храм тех, кому вокруг и около 16 лет. Нам с братом-близнецом не исполнилось тогда и 8–9. Если бы не таинственный Николай Васильевич, казавшийся мне почти добрым волшебником, живые стены и цепи блюстителей «порядка» (что это за порядок – не пускать детей в храм Божий!) никогда бы не раздвинулись, не разомкнулись. Но, о чудо! Произнесено его почти никому не слышное, но могущественное слово – и проход свободен! Уже тогда я уразумел, что советская власть не всесильна, а тем более не вечна.

Другое переживание было связано с местом в церкви, куда нас отводили во время пасхальной утрени. Как сейчас понимаю, этот укромный уголок обретался рядом с правым клиросом, которым командовал тот же удивительный Николай Васильевич. Вокруг меня молились люди со светлыми, радостными лицами, чуть поодаль огромный хор, как один человек, громогласно славил Христово Воскресение, а я стоял... и боялся. Мне казалось тогда, что кто-то из близстоящих мужчин подослан с целью следить за нами и затем сообщить куда следует. Недетский страх сжимал тогда мою бедную душу, еще не обращенную ко Господу в живой и радостной вере. И кажется сейчас, что благодать сходила на сердце лишь когда мы оказывались дома у ближайших родственников, живших на Большой Молчановке, у Нового Арбата. В хорошо знакомой мне огромной квартире с длинным-длинным коридором было много картин-подлинников известного русского художника Серова. Мы садились за праздничный стол, а на меня глядело со стены знаменитое полотно «Похищение Европы». На быке, разрезающем волны своей могучей грудью сидит грациозная женщина – Европа – и смотрит на вас загадочным взором. Не знаю как Европа, а русские люди даже в те нелегкие годы умели праздновать дома Пасху Христову. Здесь не было ни милиции, ни комсомольских патрулей, зато собрались сродники и друзья, милые сердцу лица, на стол приносилась пасха в форме четырехгранной пирамиды, на боках которой отпечатались голубки и заветные буквочки «ХВ». Разрезались куличи, почти такие же вкусные, как у бабушки, и все начинали «разговляться», хотя пост моя родня еще не соблюдала. Подлинная церковность пришла к нам позднее. Детская душа ликовала, как могла она вслушивалась в оживленные разговоры взрослых, вбирала в сердце пасхальное веселье с его праздничными яствами, радостью семейного общения, ночным временем, когда почему-то совсем не хочется спать... и не понимала лишь одного. Почему, почему без умолку, не переставая, на все лады пел церковный хор «Христос Воскресе»? Почему родственники, ничего нам, маленьким, не объясняя, целовали троекратно щеки с теми же словами «Христос Воскресе»? Что означал ответ, который повторяли мои уста, не понимая смысла слов, в них содержащегося: «Воистину Воскресе!»

Спаситель наполнял мою душу пасхальным торжеством, но Сам еще не являл Своего светлого лика; Он, смиренный и кроткий, долготерпеливый Господь наш, знал, что время еще не пришло... И лишь годы, годы спустя душе моей суждено будет припасть со слезами покаяния и исповедания к стопам Того, Кто оставался неизреченно милостивым, но до времени не узнанным.

Священник Артемий Владимиров

Хоть он теперь не богомолен,

Наш заблудившийся народ,

И звон умолкших колоколен

Его к молитве не зовет,

Но голос сердца изначальный

В его душе еще звучит,

И в светлый день первопасхальный

«Христос Воскресе» говорит.

Тогда покорный древним силам,

В распах кладбищенских ворот

Идет народ к родным могилам,

Идет, идет, идет, идет.

И на могилах теплит свечи,

И крошит хлеб, и кормит птиц.

И молится, и чает встречи

С заветным сонмом милых лиц.

Тот голос сердца не задушишь!

Его ничем не истребить!

И каждый, кто имеет уши,

Достоин веровать и жить.

A.    А. Солодовников

Мужчины больше философствуют

И сомневаются с Фомою,

А мироносицы безмолвствуют

Стопы Христа кропя слезою.

Мужи напуганы солдатами,

Скрываются от ярой злобы,

А жены смело с ароматами

Чуть свет торопятся ко Гробу.

Людские мудрецы великие

В атомный век ведут народы,

А белые платочки тихие

Собой скрепляют церкви своды.

A.    А. Солодовников

1985 год.

С незапамятных времен Пасху мы встречали в Лавре. Сначала вместе с тетушкой, пока она могла выдерживать физически. Потом я одна ездила, а она ходила в ближайший храм. После того как удалось мне нечаянно сделать целых два открытия (первое – это совершенно особенная, неповторимая служба в ночь с Великой Пятницы на Великую Субботу – «чин погребения Спасителя», о котором я знала теоретически, но пока не побывала – не воспринимала так; второе – тоже несравненная, единственная в году литургия Великой Субботы, которая ничего общего не имеет, как казалось, с «ранней» субботней литургией «для причастников»), – я стала ездить уже на ночь в Великую Пятницу, стояла «чин погребения» и немного совсем – литургию, бежала бегом на электричку, чтобы к восьми часам успеть на работу в столицу. Отработав (тогда суббота была рабочим днем), опять бегом на электричку, чтобы пораньше попасть к закрытым дверям Успенского собора. Спалось в электричке крепко – молодость помогала. В Успенском соборе, помню, уж не уснешь: холодильник! Всю зиму он мерз, его только к Пасхе открывали и, отслужив пасхальную заутреню и литургию, закрывали до Троицы, а если Пасха поздняя – до отдания. Как-то однажды пошла на пасхальную заутреню в Троицкий собор. Там мне было очень неуютно: толкучка бесконечная, а главное, пели девчата-любители. От их пения в Лавре всегда одно ощущение – как на приходе. Где-то еще терпимо, в Лавре – нет. Другой раз решила попробовать постоять эту службу в Покровском храме Духовной Академии. Понравилось. И так уж повелось – в Великую Пятницу ночью – в Трапезном храме, а в Пасхальную ночь – в Академическом. Сколько так лет было – уже и не вспомнить.

Первая запись впечатлений от служб в эти дни относится к 1985 году. Начинается она с описания предпасхальной ночи, к которой мы двинулись из столицы в Великую Пятницу в 2202. Договорились сесть в один вагон. Народу пока много. Поезд ползет в темноту. Не хочется ни о чем говорить, и в вагоне все сидят тихо. Закрыв глаза, ждем нужной остановки. Около полуночи выходим в темный тихий городок, дорогой нам тем, что в нем, пройдешь не так много – угадывается контур Лавры. Скрипит тонкий ледок лужиц на асфальте. Прохладно. Нигде ни души. Уже видны окна братского корпуса, в некоторых из них свет. Входим в святые ворота. Слабо светятся высокие окна Трапезной. Там сейчас только свечи у Плащаницы горят. Входим: знакомая сень над Плащаницей, украшенная сверху белыми искусственными цветами, а ниже – живыми, тоже белыми. С трех сторон стоят корзины белых калл и гвоздик. Для порядка стоит монах рядом, но народа еще мало, некого ни успокаивать, ни отгонять, ни подгонять. Вновь пришедшие тихо и спокойно кладут земные поклоны и прикладываются без всякой суеты. Подальше, у подсвечника, читают молитвы, сменяя друг друга. Все, кто хочет. Обычно ночью под праздники здесь поют акафисты, а сейчас читают молитвы ко святому Причащению. Мы сели на складные стульчики. Рядом сидели на полу, лежали, подложив сумки под голову, дремали на таких же стульчиках. К двум часа вышло духовенство благословиться служить. Чтец стал читать псалмы. Ектения, шестопсалмие и – медленная, тихая, умилительная мелодия «Бог Господь» сопровождает неспешное шествие целого сонма архимандритов, игуменов, иеромонахов к Плащанице. В их руках свечи. Разбегаются огоньки и по толпе – все зажигают свечи. Толпа заметно густеет. Наместник идет кадить. Хор поет тем же напевом тропари. Когда-то хор тоже выходил к Плащанице. Было слышнее, а, главное, заметнее самое основное: всё и все объединены сейчас одним – Плащаницей Христа. Он – центр и службы, и жизни, и внимания всех собравшихся, и радостного ощущения единства мирян и духовенства. Теперь этого нет. Ребята стоят на клиросе всю службу. Мне жаль и разрушения этого впечатления единства, и того, что мелодия «Похвал», которую поют действительно «со сладкогласием», теряет что-то, когда дробится в окошках и дверном проеме. У нас есть служба, можно следить за каждым словом. Это помогает бодрее стоять. Спать не хочется, но очень душно. Бабушки, стоящие у окон, тут же их закрывают, как только отойдет семинарист, открывший окна. Им прохладно, а как другим – это мало кого теперь волнует. Очень хорошо поют первые строки «Похвал». Наместник включается в чтение, чередующееся с пением стихов 17-й кафизмы. Читает он четко, каждое слово хорошо слышно и понятно. Его сменяют другие отцы, пока не кончат первую статью. Снова «Жизнь во гробе...» Краткая ектения и так же величественно, даже проникновенно звучит: «Достойно есть величати Тя». Читают вторую, третью статьи. Кончается чтение обращением к Святой Троице: «О, Троице Боже мой! Отче, Сыне и Душе, помилуй мир». Последнее слово особенно подчеркивается. Кажется, что обращено это ко всем и всех в этот ранний час (только начало четвертого) – болящих, спящих, скорбящих, реже радующихся – обнимает молитва! Жаль, что многие монастыри закрыты, опустели, захламлены, а в приходских храмах оставлена эта традиция ночью петь «чин погребения». А ведь было это и на приходах. Сама была в детстве в обычном нашем приходском храме на этой службе. Теперь там же служится этот чин вечером и этим как бы уравнивается с другими службами, теряет свою исключительность. Конечно, трудно не спать две ночи, но, мне кажется, это не главное. Больше от нашего общего охлаждения сердца, равнодушия, разъедающего всех нас. Требуется усилие, и не раз, всю жизнь, чтобы не в тягость, а в радость было собраться всем знакомым и незнакомым «вся отложивши» для того, чтобы услышать и эти «похвалы», и знакомые слова 17-й кафизмы, и, наконец, несравненный канон с ирмосами «Волною морскою» и другими. Пока поют воскресные тропари, наместник кадит. Нас теснят, чтобы ему было свободнее. В толпе движение. Кто-то уже спешит к выходу. Пропели 50-й псалом. Ребята выходят на середину храма, растягиваясь до самых дверей. Старички несут фонари, хоругви. Народ толпится у выхода. В храме сразу просторнее, легче дышать. Какие бывают в Лавре хорошие лица в толпе! Девушки, юноши, люди средних лет радуют серьезностью, сосредоточенностью, осмысленностью выражения. Больше их не встретишь где-то еще, но не беда. Главное – они есть, живут среди нас. Ребята запели «Волною морскою». Наместник начал канон: «Господи, Боже мой, исходное пение и надгробную Тебе песнь воспою...» Эти слова неизбежно напоминают Сергея Иосифовича Фуделя, ярко нарисовавшего московское затишье перед Светлой заутреней. Правда, тогдашнее чтение этого канона было уже совсем-совсем перед Пасхой, вечером, почти ночью Великой Субботы. Здесь же еще день впереди – вся Великая Суббота. Вечером его снова прочитают, но как бы-то ни было, с первыми словами этого канона встает почти зримо картина, нарисованная Сергеем Иосифовичем: «Трамваи уже не ходили, не полагалось (в 7–8 ч. вечера Великой Субботы), а автомобилей что-то совсем не помню, и все улицы, по которым я шел (от Ярославского вокзала до Арбата) были одной длинной тихой дорогой. На Воздвиженке я запыхался, пошел тише и услышал переборы Спасской башни: «Еще не поздно». Вот и родной Арбат и шатер Николы Явленного. Не знаю, что я больше любил: саму пасхальную заутреню или тот час, который в церкви предшествует ей, час пасхальной полунощницы. На полу ковры, народу много, но еще не так много. Все ставят последние прощальные свечи перед Плащаницей». Когда это было? Видимо, в начале века. Теперь нет и Николы Явленного на Арбате, нет и той тишины на московских улицах, и единения жизни в такой час с Церковью... Но и теперь возникает радостное, щемящее чувство Церкви, объединяющее и покойного о. Иосифа, читавшего этот канон, и его сына Сергея, спешащего в родной храм, и многих знакомых, которых уже нет с нами, и не знакомых лично, а известных по чьим-то воспоминаниям... Пусть на миг, но эта общность в Церкви, собравшая вдруг рядом стоящих и уже ушедших из жизни, подвижников и обычных людей, всех, кому дорога Церковь, – дар от Бога, и дай Бог его каждому. Кончается канон, диакон возглашает: «Свят Господь Бог наш», поют стихиры и, наконец, – «Слава Тебе, показавшему нам свет!» Под звучание великого славословия духовенство поднимает Плащаницу, хор впереди. У дверей шум, толкучка. Проходят крестным ходом с Плащаницей по гульбищу, огибая западный торец здания, растягиваясь вдоль южной стены. Из-за толпы, неизменно шумящей, мы идем к братскому входу и там на площадке стоим. Видно весь ход. Пропустив всех, активно рвущихся вперед, входим в почти пустой храм. Еще заметнее спертый тяжелый воздух после легкого морозца, но, вместе с тем, приятно, что тепло в храме. Хор уже поет «Благообразный Иосиф...» Совсем скоро на весь храм загремит воскресный прокимен: «Воскресни, Господи, помози нам». Это о. Владимир постарается уж, у него хорошо получается. Он читает в пророчество Иезекииля о костях. Вскоре краткий отрывок из Послания к Коринфянам, Евангелие от Матфея, ектения... и мы выходим на гульбище. Заметно светлеет, розовеет восток. Еще прохладно. Мы спешим за ограду в f надежде на обещанную крышу. Хочется даже не спать, а лечь, ноги вытянуть. Белая стена Лавры, розовый восход, огромные контуры собора (Успенского), угадываемые за стеной, близость весны как-то переносят к памяти о. Павла Флоренского, где-то сказавшего об особом очаровании Лавры. Есть, живо это очарование. Оно многими чувствуется, но чаще всего о нем молчат. И слова бледны, и не обо всем говорить можно.

Это время, особенно если обстоятельства объединяют в группу нескольких, очень серьезное. Надо быть на страже. Заметно, что великие дни, напряжение и усталость могут усилить раздражение и прежняя недоработка легко вызовет ответную реакцию, ляжет тяжестью на душу. Молиться бы и молчать, но это не всегда получается.

Крышу, к которой мы спешили, охраняла здоровенная дурашливая соседская собака, из-за которой мы так и не могли даже подойти к двери, от которой в кармане был ключ. Попросились в другую каморку, к А. И. Она пустила, и мы радостно утонули на скрипучем диване в сон. В нашем распоряжении было не более часа, но отдохнули мы так сладко за это время, что уже совсем бодро и весело снова шли в Лавру к поздней литургии. А. И. дала понять, что днем нас пригласить не может, и мы оставили заботу о другой крыше на милость Божию. На колокольне зазвонили. Ясное бодрое утро. Легкий посвист яркого на солнце снегиря еще более украшает этот день. Мне нравится замечать по пути всякие мелочи, приятные и радующие какой-то детской радостью бытия. Если уж не могу углубиться в переживание тех молитвенных слов (плоховато их знаю), которыми отмечена эта единственная в году литургия, то пока буду радоваться чему могу и за это благодарить Господа.

Служба началась в 8.30. Часы 3-й, 6-й и 9-й читают «поскору». Тропарь в этот день – «Благообразный Иосиф», «Блаженны» и Символ Веры читают. После «Свете тихий» выходят читать паремии. Мы садимся на свои складные стульчики – еще бы, паремий-то пятнадцать! Народу немного. Всем некогда – самая горячая пора. Все к Пасхе готовятся, моют, убирают, стряпают. О литургии этой многие даже не знают. И почти не говорят о ней отцы, а как будут знать люди? Кто хоть раз был на ней, согласится, что ради нее можно бросить все недоделанные дела (что можно, конечно) и стремиться в храм вновь все услышать, увидеть, пережить. Мы сидим и слушаем о событиях седой древности, которая сейчас оживает, приближается к нам из необозримого прошлого. Без нее многое неясно, расплывчато. Без нее просто нельзя, как нельзя без победной песни Моисея, которой заканчивается 6-я паремия. Открываются Царские врата, хор священнослужителей в алтаре подхватывает возглас чтеца: «Славно бо прославися». Ребята на клиросе (в основном это учащиеся духовных школ) во всю мощь повторяют конец фразы. Чтец читает, но его не слышно из-за переклички хоров. В алтаре звучит хор приглушенно, на клиросе – широко и мощно. Кончается пение, читают следующую паремию, мы присаживаемся. Никто не мешает слушать, не ходит, не разговаривает. Вспоминается ранее прочитанное, и уже понятнее связь, объединяющая тексты Ветхого Завета и богослужение Новозаветной Церкви. Наконец чтение паремий кончается призывом: «Господа пойте и превозносите во вся веки». Так же поют, чередуясь, на клиросе и в алтаре. Это гимн юношей, теперь приближающий всем Пасху, – самое разительное чудо, которому после всех вспоминаемых событий легче поверить любому Фоме, если только он захочет. Не убеждение, не доказательства, не уму работа, а сердцу весть. «Имеяй уши слышати, да слышит!» Все паремии прочитаны. После малой ектении хор поет: «Елицы во Христа крестистеся...» Пока читают Апостол, в алтаре всепереоблачаются. К Плащанице певцы выходят уже в белых стихарях петь «Воскресни, Боже». Наместник в белой фелони идет с образом Воскресения Христова, которым и благословляет народ. Впервые – с прошлой Пасхи – звучит: «Ангел вопияше». Уже почти Пасха. Уже о. Владимир торжественно вещает: «В вечер субботний...» Вслед за тем тихая мелодия «Да молчит всякая плоть» окутывает, как дым кадильный, собравшихся. Все служащие медленно обходят Плащаницу и на какое-то мгновение устанавливается такая тишина, будто в храме никого нет. На клиросе уже задостойник: «Не рыдай Мене, Мати...» Удивительный пример воспоминания церковным сознанием и творчеством того, о чем молчит Евангелие. Пример глубокого взаимопонимания Богоматери и Ее Сына, пример сыновней заботы, пример такой духовной близости, которой не препятствует даже смерть. Литургия к концу. Вся она с причащением, проповедью, с необычным благословением хлебов (без пшеницы и елея) длилась более 4-х часов, а показалась быстро пролетевшей. Надо уходить из храма, искать крышу и местечко отдохнуть до пасхальной заутрени. На улице расползлась схваченная морозцем грязь. Знакомая старушка обещала пустить, но надо подождать (в домике мыли полы). Сидим на низкой скамеечке у ворот, греемся на солнышке, ждем. Кажется, что близость лаврских стен и храмов за ними унесла нас в другой мир, далекий от шумной столицы и всех забот нашего неспокойного века. Позвала хозяйка. В низенькой уютной комнатке вкусно пахнет праздничной снедью. На столе стоят куличи. Мы перекусили немного (у кого что было) и с удовольствием растянулись втроем на диване. На кухне шли бесконечные разговоры. Да, какой бы день ни был – молчать и жить тем, что выше суеты (не уборки, готовки, а именно суеты при этом), надо учиться заранее. Для этого существует и Великий пост, да и не один он – целая жизнь. Нам можно лежать и молчать, стараясь ни о чем не думать, как и призывала в храме уже стихшая песнь: «Да молчит...» В такие часы, когда и храм пуст, службы нет, когда уже только часы отделяют от самого значительного, поворотного момента в жизни не только Церкви, но и всего человечества, особенно видны все собственные недоделки, вся недоработка, все упущения, все следствия привычного саможаления. Шум на кухне мешает всем, надо еще сдержаться, чтобы не дать место в душе раздражению. Надо сказать себе: «Благодари и радуйся, что дали место полежать, а они сами разберутся». За окном яркий и солнечный день, склоняющийся к вечеру. В этот день, единственный в году, хочется иметь более соответствующую обстановку, но ее, вероятно, надо еще заслужить. Спасибо доброй хозяйке, что пустила и даже помочь не просила, понимая, как хочется нам отдохнуть. А главное, конечно – служба в Лавре, ради которой другие вовсе без всяких удобств терпят и ждут эти часы (сидят ведь в Лавре во всех углах все, кому некуда голову приклонить). Наконец ушли куда-то кухонные деятели. Можно и вздремнуть немного, так тихо и хорошо стало. Отдохнули немного и встали. Хозяйка чайник вскипятила, предложила чайку попить. Пьем с удовольствием и неожиданно вспоминаем владыку Афанасия (Сахарова), который с огорчением заметил, что незнание нашим народом богатства литургического, глубины мыслей и чувств, заключенных в песнопениях и вообще во всех богослужебных текстах – большая потеря. Владыка Афанасий видел в этом большую и серьезную недоработку пастырей, вековое упущение, лишающее возможности всем петь Богу «разумно». Вспомнили и о том, что говорил в эти дни владыка Антоний Сурожский. Самое яркое подтверждение тому, что дары Божии – трагичны, мы видим на примере Богоматери. Все знают о Ее высоком призвании и избрании, но мало кто думает о том, сколько пришлось Ей вы терпеть. Поговорили об этом, втайне порадовавшись о том, как у нас некоторые умеют слушать – активно, внимательно, с явной заинтересованностью. Пора в Лавру. Уходим в тихий вечер по топкой грязи. Направляемся в Покровский храм Московской Духовной Академии, где встречали радостно и трепетно не одну Пасху. Очень уютно в этот момент там. В храме темно, одна свечечка горит в руках семинариста, читающего Деяния. Народу еще немного. Начинают читать Деяния с 8 часов вечера. Кто-то внизу еще исповедуется. Кто-то сидит на полу, прижавшись к стенке или на складных стульчиках. До полуночи еще 4 часа, да служба продлится более 4-х часов, вот и спешат все присесть где удастся. Если б еще сидели молча! Увы, наш народ не привык молчать. Подходит дежурный и с редкой деликатностью, от которой мы давно отвыкли, убеждает помолчать. Действует это недолго. Подходят еще и еще люди. Всех встречает небольшая Плащаница на площадке перед лестницей. Около нее сноп свечей. Многие годы ее украшают свежей зеленью – таким зеленым «ежиком» ростом 5–6 см (проращивали специально зернышки), густым, ярким, в плоских плошках, поставленных с трех сторон Плащаницы, в котором сияли огоньки лампадок. Очень живо, эффектно, радостно это смотрится. Все входящие последний раз кланяются и прикладываются к Плащанице и спешат устроиться поближе к окнам, чтобы было не так душно. К одиннадцати часам соберется хор. В эту ночь ребята на хорах в белых рубашках, от которых в храме кажется светлее. Народ все прибывает.

В толпе, особенно среди молодых, встречаются хорошие лица – серьезные, одухотворенные. По контрасту – притащила баба своего мужика, насквозь провонявшего водкой, сунула его, как мешок с трухой, в простенок между окнами. Он тут же заснул, даже похрапывал, но негромко. Хорошо, что хоть не буянил. Пара эта исчезла после заутрени, и стало намного приятнее. Пока нет звона, смотрим в окно. Вся территория Лавры черна от народа. У ворот храма стоят семинаристы, пропуская только тех, кто идет на службу, чтобы из-за любопытных не было страшной давки, толкучки, мешающей службе. В такую ночь все храмы Лавры полны – и Трапезная, и Троицкий, и Успенский, и Академический. В 11а начинается полунощница. Последний раз в этом году звучат ирмосы, начиная с «Волною морскою», и читают еще раз канон перед Плащаницей: «Господи, Боже мой...» Перед нами стена высоких и широких спин молодых людей, в основном приезжих, думаю, что москвичей. Дай Бог им увидеть и услышать все, сохранить в уме и сердце, а мы видели не раз, а слышать и здесь можно. Канон прошелестел очень невнятно, еле слышно. Пропели «Не рыдай Мене, Мати...» Ребята (если регент постарается) с особой силой подчеркнут: «Восстану бо и прославлюся...» – так что весь храм наполнится радостным уверением духовного опыта древних песнотворцев. Поневоле думаешь, что погруженность наша в суету означает, прежде всего, забвение о первой заповеди любить Бога всем сердцем...

Уносят в алтарь маленькую Плащаницу, стоявшую перед Царскими вратами. Выходят с фонарем, крестом, хоругвями. Ждут духовенство, и медленно удаляется крестный ход, закрыв за собой двери. Первая весть о Воскресении прозвучит не в храме, а донесется с улицы. В толпе слышно пение: «Воскресение Твое, Христе Спасе», в котором просим мы сподобить чистым сердцем славить Господа, как славят Его Ангелы на небесах. Смотрим в темную ночь за окном. В Успенском соборе светятся окна. Отсюда можно видеть хотя бы некоторую часть крестного хода.

Пока снует народ всюду. Как только показались огоньки фонаря и высоких диаконских свечей, кто-то стал фотографировать крестный ход. Яркая вспышка магния на мгновение вырывала из темноты светлые облачения духовенства. Вокруг него разливаются теплые огоньки маленьких церковных свечек в руках у собравшихся. Их много везде, даже и отдельно от основной движущейся массы, все они – как искры большого костра. Какое-то время тихо. Мы знаем, что скоро вернется с крестным ходом духовенство Академического храма. Скоро загорятся две буквы над Царскими вратами, все засветится и все запоют «Христос Воскресе!» Ректор начнет «Да воскреснет Бог...» Хор ответит по-гречески: «Христос анести эк некрон». Далее – «Яко исчезает дым» и хор то же самое повторит (то есть «Христос Воскресе») по-латыни. Первая великая ектения. Хор поет бодро, весело. Мне всегда это особенно нравится у ребят и никогда не сравню их исполнение с профессиональным. Пусть где-то что-нибудь и не так, зато живее, искреннее, больше неподдельного чувства. Пропели стихиры Пасхи. Ректор прочитает Огласительное слово святого Златоуста. Как хорошо, что оно вошло в богослужение неотъемлемой частью. Может ктото сказать вдохновенно о Пасхе или нет – не страшно: есть слово святителя Иоанна, есть на века. 16 веков слушают его все христиане, благодаря Бога и радуясь. Радуясь уже потому, что все призываются к общению с Богом, невзирая на различие сил, усердия, положения. Кончили чтение, пропели святителю тропарь и... уже веселые пасхальные часы. Особенно люблю в них «Предварившие утро яже о Марии...» и «Вышняго освященное Божественное селение, радуйся...» Ребята поют на одной ноте 40 раз «Господи, помилуй». Переоблачившись, выходит на солею диакон. Начинается пасхальная литургия. Снова «Да воскреснет Бог», антифоны, «Елицы во Христа крестистеся» – вечная печать радости древней Церкви, которая принимала, включала в число своих верных всех тех, кто перед светлой заутреней (в Великую Субботу) крестился. Теперь крестят, когда позволят обстоятельства, но Церковь все равно радуется о каждом. Знак этой радости (в пении «Елицы...») из века в век хранится в особо значимые праздники. Прокимен «Сей день...» гремит на весь храм.

И не только храм. Внизу, у входа, стоят старушки (духоты боятся) и молятся. На улице слышно все. Прочитали Деяния (вместо посланий), начали 1-ю главу Евангелия от Иоанна: «В начале бе Слово...» Ректор читает на греческом, потом кто-то из сослужащих на латыни и английском. Кончил диакон на церковнославянском. Раньше читали и на еврейском, и на арабском, и на многих других. Зачем? Чтобы вдруг окинуть мысленным взором весь мир, говорящий на разных языках, но воспринимающий весть о Воскресении Христовом во всех уголках земли на своем родном языке. Теперь все ограничивается самым необходимым, сокращается до минимума. Литургия летит с нарастанием темпа. Пропели «Херувимскую» – странно, давно ее не слышали! Целую неделю! «Верую», «Тебе поем». После «Отче наш» мы присаживаемся, зная, что будут читать патриаршее послание. В нем, как правило, много политики... Его мы воспринимаем сквозь дрему, ничуть о том не жалея. Слава Богу, были причастники, которым никто здесь не удивлялся. Кончилась служба. Зашевелился народ. Такой праздник, а нам тут спешить надо. Куда? На первую электричку! Народу будет много, изо всех храмов приезжие заполнят ее. Хочется сесть, потому и спешим место занять. Сели. Тут же разговляемся тем, что у кого есть. Кто-то спросил, почему в каноне вспоминают преподобного Аввакума. О нем удалось прочитать удивительные слова, которые повторить не могу, но смысл помню. Преподобный Иоанн как бы предлагает древнему пророку («богоглаголивый Аввакум да станет с нами» – ирмос 4-й песни канона) побыть рядом и указать на Ангела – вестника Воскресения. Оно было (исторически) исполнением пророческого предвидения чуда, которое открыл Творец. Прежде явления в мир Сына Божия Творец поразил пророка ощущением такой близости Владыки мира, от которой его душа трепетала. И он, как бы участвуя в пасхальном торжестве рядом с нами, переживает снова возможность прикоснуться душой к Источнику неиссякаемой радости и примириться со всеми трудностями и даже страданиями жизни, знакомыми и пророкам. Под стук колес все дремлют. Мне нельзя, так как выходить первой. Прощаюсь и иду на восток, навстречу яркой заре т нового дня. Ни души на улице. Восход и «играние солнца». Я, конечно, просплю, но это не волнует сейчас. Теперь можно спокойно лечь, чтобы душой и телом отдохнуть, когда стихла первая пасхальная литургия, когда можно никуда не спешить и не волноваться, когда вся природа напоена светом нового дня: на землю пришла Пасха!

(от Фоминой недели до 5-й недели по Пасхе)

По пятницам, начиная со 2-й недели по Пасхе, в Троицком соборе Лавры были удивительные службы: пасхальный канон включал обращения к Матери Божией. Они пронизывали собой все, пелись «по подобию пасхального канона». Сразу же, прислушавшись, захотелось иметь перед собой слова, чтобы не одно сознание, что это – к Божией Матери воззвания, но и форма их приближала радость: помнят здесь о посещении Богоматери, помнят целых шесть веков! Пока вникаешь в первые строки (мелодия «скачет» быстро, как горная река, сверкая на солнце), уже слышно: «Се Пречистая грядет...» И совмещается несовместимое: древняя деревянная избакелья, сияние неземное, окружающее Приснодеву, старца Преподобного, склонившегося перед Нею в молчании и трепете, и – собор в сиянии множества свечей, лампад, бликов на серебряной раке Преподобного и в окладах икон. Тишина той обители и многолюдство теперь, треск лучин тогда и мощный юношеский хор сейчас. Дай Бог, чтобы самое ценное, глубинное держалось одним: верой, любовью, преданностью. Странно, но про этот канон не все знают. Еще более удивительно то, что о нем не говорят не только где-то, но и в Лавре. Его надо для себя открыть, надо текст найти, надо в него вчитаться, чтобы содержание растворилось в пасхальной радости не только пасхальных недель, но и живого ощущения того, как жива в душах пусть некоторых, не всех, память о посещении Богоматери, об обещании Ее хранить обитель, о молитве Преподобного основателя, обнимающего на века вперед и будущих насельников, и будущих паломников. В конце канона призыв: «Приидите, монахов множества, исполнимся Божествен 5 наго благоухания заступлением Божия Матери...» звучит как клич, но как исполниться, если нет памяти и стремления ею жить? Но не у всех же нет. Стоим, слушаем... Пусть нас не так много, как хотелось бы, но поют учащиеся, поют краски икон, поют стены и своды хвалу Богоматери, некогда благословившей эту землю, эту обитель, всех нас – бывших, сейчас стоящих и еще только собирающихся сюда приехать.

Записки паломника, 1994 год

Над спящим Сергиевым Посадом в без 15 мин. 2 час. поплыл звон – зов к чину Погребения Спасителя. Мы в воротах. Крестимся на огромный Успенский собор и поднимаемся в Трапезную. Все так же, как всегда. Так и дай Бог, чтобы было всегда. В том повторении всего, даже внешнего, мне кажется, есть устойчивость. Отсюда, видимо, и устои. Твердое, незыблемое, надежное, на что можно опереться.

Та же сень над Плащаницей – легкая, белая, в белых цветах, со сверкающей главкой. Верх ее убран белыми искусственными цветами, а внизу, где Плащаница – белые гвоздики, хризантемы, лилии. С зеленью, конечно.

Подходят приложиться ребята (учащиеся духовных школ), монахи, кое-кто из тех, кому не мешает табличка «служебный вход». Народу не очень много. Кое-кто лежит прямо на полу, кто-то сидит на складных стульчиках. Мы полежали перед службой, слава Богу, теперь легче стоять. Жаль это время проводить в борьбе со сном.

Обычное начало утрени, краткая ектения, шестопсалмие... и выходит о. Владимир Назаркин. Он постарел, полысел, но голос еще хороший, и другого не хочется. Он в памяти остается как весьма подходящий по всему к этой службе. К этой – особенно. Бог дал ему голос не только сильный, но и нужного тембра, того необходимого для Церкви звучания, которого не даст ни одна «школа». Кончилась у Плащаницы великая ектения и с хоров поплыли звуки: «Бог Господь». Движение в алтаре, открывшемся в это время. Раздают всем служащим зажженные свечи и все они во главе с наместником выйдут сейчас сюда, к Плащанице.

Мы стоим недалеко от решетки. Кто-то спит прямо у наших ног, хотя мешают всячески, но, видимо, усталость совсем обессилила человека. Покадили, пропели тропари л («Благообразный Иосиф», «Егда снисшел еси» и «Миро носицам женам») и начинается долгожданное «сладкоголосие» – «похвалы», прибавляемые к каждому стиху 118 псалма.

Обычно похвалы и стихи поются только в начале, но зато как поются! «Непорочны» поются на 5-ый глас, а 9 «похвалы» – как написал Турчанинов. Очень люблю это «сладкоголосие». Слушаю, стараясь ни о чем не думать, ни на что не отвлекаться, не вспоминать. Хочется, чтобы эта мелодия вошла в душу елеем, который исцелил бы ее раны. Почему-то мало у нас заботятся о том, чтобы большее число людей услышало. Многие радиопередачи включают теперь духовные песнопения, но вот это попробуй услышать! Главное, что помогает понять пение – это удивительное сочетание скорби (перед Плащаницей) и прославления. И это с первых же строк «похвал»! Да и названы они «похвалами» потому, что воздают честь «Страдавшему и погребению Давшемуся»...

Вот в первой же «похвале» слышим: «Ангельская воинства ужасахуся, снисхождение славяще Твое». Мы привыкли к словам священных песнопений или привыкли не думать о них... И как бы хотелось, чтобы думающие, способные это переживать говорили нам, тупеющим от пустомыслия, неумения сосредоточиться и жить в соответствии с тем, что слышим и что говорим сами Богу.

У нас перед глазами текст, нам много легче, ведь читают все отцы по-разному, не все четко и чисто. Как жаль, что многие тратят время и силы на все – на уборку, готовку, на что угодно еще, устают в спешке и не способны понять и принять в душу все, что предлагает Церковь в дни Страстной седмицы. К чему мы готовимся? Скажут – к празднику! Но если только в «разрешении на вся», то есть опасность пропустить величайший праздник, который может пройти стороной, так ничем и не обогатить душу.

Прочитали первую статию. Поют «Славу» и «Воспеваем, Слово, Тебе всех Бога... и славим божественное Твое погребение». Опять тот же мотив – «славим»... Для восхваления Божия снисхождения надо быть достойным... И хотя дела наши, вся жизнь наша и рядом с достоинством не может стать, но было бы это сознание, желание не туманить душу постоянной суетой, бессмысленностью, нашим многословием и парением глупости. Это хоть в какойто мере доступно каждому, было бы стремление...

И опять звучит: «Жизнь во гробе....» Краткая ектения, каждение. Почему-то все очень быстро мелькает. И не то чтобы читали очень спешно или двигались слишком быстро. Нет, все как надо – с благоговением, чинно, легко и торжественно, но хочется удержать время, хочется, чтобы оно приостановилось.

Опять поет хор: «Достойно есть величати Тя» и другие «похвалы». Чем больше вдумываешься в эти слова, тем больший разрыв ощущаешь с тем, что в себе видишь. Надо к этому готовиться, к тому, чтобы эти слова стали словами собственной души. Для этого Великий пост был дан. И все великопостные службы могли бы приготовить нас к этому служению, если бы заранее об этом подумать. Теперь некогда о себе думать, надо о Том, Кому в храме вот сейчас предстоим. Глухая ночь за стенами, темно и тихо, дождь, кажется, кончился. В храмах огоньки в руках у всех, и над притихшей толпой плывут божественные звуки. Звуки хвалы! Кончается вторая статия обращением к Богоматери: «Утоли (избавь, останови) церковные соблазны и подаждь мир, яко благая». Теперь соблазны, исходящие от церковных людей, от обманщиков, притворщиков для многих почти неодолимое препятствие. Внутри Церкви, в ограде Церкви... везде они мешают немощным и слабым увидеть Свет Христов. А мы... не из того ли числа? Дай Бог мир душам, мир между собой, мир всем...

И третья статия кончается обращением к Святой Троице: «Помилуй мир». Если бы дал Господь в эту ночь вдруг ощутить, что не о себе стоит заботиться, а всех вдруг пожалеть и друг о друге помолиться, и простить всем все, и забыть горечь обид, то это и было бы тем, о чем просим в конце всех «похвал»: «Видети Твоего Сына воскрешение, Дево, сподоби Твоя рабы».

Пока поют воскресные (уже воскресные!) тропари «по непорочных» 5-го гласа, порывистый нервный наместник идет кадить весь храм. Он – отражение нашего времени. Все мы в большей или меньшей степени издерганы, устали, жаждем мира. И если Господь пожалеет, то и нас коснется хоть краешком лучик небесного мира и радости.

Малой ектенией заканчивается предстояние Плащанице собравшегося духовенства. Оно уходит в алтарь. Молящиеся гасят свечи. Тонкие сизые струйки поднимаются вверх и тают тут же. Читают 50-й псалом и сразу же такие знакомые, всегда волнующие звуки и слова мудрой Кассии, дошедшие, слава Богу, до нас. «Волною морскою...»

Вслушиваясь, вспоминаю, как когда-то говорили мы: почему здесь отроки и отроковицы вспоминаются? Задумываемся ли мы над красотой сравнений, исторических аналогий, не говоря о форме, поэтическом выражении этих сравнений. Раньше все схватывалось скорее чувством, без размышлений, оценок. Только с годами приходило удивление красотой, которую нам предлагает Церковь. Славянское слово «доброта» обычно переводят как красота, но оно мне кажется более емким. Если вернемся к «отрокам» – то это потомки тех, кого Бог спас от фараона, покрыв его «волною морскою». Эти «отроцы» теперь, в те времена Спасителя, покрывают землей (погребают) Того, Кто когда-то их отцов спас от плена. Но мы, уверовавшие в пришествие Сына Божия, поем Ему, как тогда (когда спаслись от фараона) пели девы («отроковицы»): «Славно бо прославися». Ирмосы этого канона, естественно уводят в далекие века и дальние страны, приближая образ творческой натуры – «жены некия Кассии», а сам канон напоминает предреволюционный Арбат и о. Иосифа в храме Николы Явленного. Об этом постарался сын его – Сергей Иосифович Фудель, своими воспоминаниями разобрав временную преграду. И вообще в эту тихую ночь, когда мы можем стоять в Лавре, когда в душе полное довольство, что мы здесь, что ничего другого не надо, не хочется... вспоминаются одновременно многие. И те, кто хотел бы быть здесь и не может, и те, кто здесь не знает, мимо чего проходит, и те, кто уже там, вспоминает нашу землю, продолжая любить ее. В какой-то миг, пусть на мгновение, может Господь коснуться и самой замотанной, уставшей, очерствевшей души и дать ей ощутить, что жизнь души – в любви ко всем. Это давно замечено святыми всех веков, но очень мало известно нам, христианам больше по имени. Из всех ирмосов мне более всего нравится 5-й, где трепетная уверенность «ветхозаветного евангелиста» – пророка Исаии – звучит в словах: «Воскреснут мертвии, и восстанут сущие в гробех, и вси земнороднии возрадуются!»

Внимание скользит по знакомым образам, останавливаясь над тем, о чем позже хотелось бы подумать. Нет, мало отдаваться течению мелодии, уносящей от привычных забот и тревог. Надо готовиться серьезнее и внимательнее к тому, что предстоит услышать. Иначе как осмыслить довольно трудный текст: «Приглашаше же кустодии, хранящии суетная и ложная, милость сию оставили есте». Только что речь шла об Ионе, который был прообразом Христа, и мостик к «милости», оставленной стражей (кустодией), надо строить заранее. Конечно же, это обращение к воинам, поставленным к гробу Христа теми, кто хранит «суетная и ложная», то есть свои мнения, из-за: которых они оставили, прошли мимо Милости, явленной миру Богом Отцом в лице Христа.

Очень хорошее, вселяющее светлую надежду слово слышим: «Царствует ад, но не вечнует (не навсегда) над родом человеческим».

Да, ад царствует. Мы это чувствуем все сильнее и сильнее, и только вера (умножь ее, Господи!) может сохранить от отчаяния, уныния, окамененного нечувствия. Наконец: «Не рыдай Мене, Мати».

В сознании встает образ, написанный на эти слова в Сербии, и наши иконы, к сожалению, мало известные большинству, люди, обратившие на этот образ внимание (мне довелось знать из них о. Киприана Керна). То, что содержание этих ирмосов, этой иконы, вообще всей этой службы хоть как-то доходило постепенно до сознания, будило в душе чувства благодарности Богу и людям, которые старались в этом помочь. Но, главное, здесь входит в ткань и размышлений как бы живой голос Христа, обращенный к Матери. Голос сострадания, сыновнего утешения. Для большинства скорбящих матерей земли – надежда на понимание и сочувствие, а для сыновей – вечный пример сыновней признательности и ответной любви к матери. И уже – «Свят Господь Бог наш!» Пока поют стихиры, в алтаре движение: выносят фонарь, хоругви. Народ спешит к дверям. Собирается крестный ход. Выходить из храма еще рано. Поют воскресный «богородичен» – «Преблагословенна еси Богородице Дево», и духовенство выходит из алтаря к Плащанице и здесь произносит наместник: «Слава Тебе, показавшему нам Свет». К этому моменту с обоих клиросов уже спустились ребята (клиросы высоко их возносят), вытянулись почти до самых дверей с двух сторон, оставив в середине свободный проход для духовенства с Плащаницей, и поют великое славословие. Наместник с о. Владимиром кадят 3 раза Плащаницу, весь хор поет Трисвятое, служащие кладут 3 земных поклона, поднимают Плащаницу и несут, а наместник идет под ней с Евангелием. Медленное «Святый Боже» удаляется вместе со всеми, поющими и не поющими, служащими и не участвующими в службе. Все стоявшие в храме потянулись на выход. Народу не так много и потому особой толкучки, как раньше, не было. Мы пропускаем особенно ретивых и выходим, не намереваясь идти в толпе. Обычно мы проходим вперед, останавливаемся против братского входа. В этот раз не успели. Только мы вышли – уже показались хоругвеносцы, за ними хор и духовенство. Всех их было так много, что хватило почти на все гульбище (по периметру). Среди ночной тьмы мощные молодые голоса несли миру: «Святый Боже...» Гасли свечи от ветра. Ребята шли и шли нескончаемой темной лентой. Как огонек свечки вдруг вспыхнет в душе теплое чувство, если кто-то из них чуть заметно поклонится. Редко это бывает, а ведь нет в этом ни греха, ни унижения.

Крестный ход возвращается в храм. Уже слышно, как поют «Благообразный Иосиф». Сейчас выйдет о. Владимир после воскресного прокимна «Воскресни, Господи, помози нам» читать пророка Иезекииля. Поле, как на картине Верещагина, усеянное человеческими костями. «Оживут ли кости сия?» И такой простой, мудрый ответ, на который способен только пророк: «Господи Боже, Ты веси сия». Обещание Духа – обещание жизни. И не просто жизни, способной знать Бога. Мы больше знаем о ней по Евангелию, здесь – еще Ветхий Завет. Жить по всей глубине и красоте можно лишь в Боге и Богом, но как трудно до этого дойти всем. Отрывок этот из 37-й главы пророчества еще ярче оттеняет космический характер происходящего. Параллельно неизмеримой высоте его (почему она и не улавливается подчас) вьется чуть заметная память о собственной малости. И вот ее подхватывает Церковь и возносит воскресным прокимном: «Воскресни, Господи Боже мой... Не забуди убогих Твоих до конца». Убожество это вызвано, как подсказывает Апостол, тут же читаемый, злобой и лукавством, от которых он зовет очиститься. Чистота и истина может привести к пониманию того, как изменил Господь, как возвысил, как просветил всякую душу, Его принявшую. А если ничего не чувствуешь? Если слова проходят стороной и не хочется притворяться, убеждать себя, будто что-то с тобой происходит, тогда как?

Тогда честно сказать себе: «Мы еще не до крови подвизались». Тогда просить умножения веры себе, благодарить за то, что есть к Кому обратиться и... не сосредотачиваться на своих ощущениях.

В храме уже пасхальные стихи «Да воскреснет Бог» и торжественное троекратное «Аллилуиа!» Когда-то мне удалось у о. Александра Ш. прочитать, что «аллилуиа» – непереводимое слово-символ. Символ нашего предстояния Богу, нашего внимания – благоговейного и трепетного, нашего благодарения, не передаваемого словами. Еще мелодией – можно. Но для мелодии нужны какие-то звуки, как форма. Мелодия эта может литься часами. Когда понимаешь, что современное звучание аллилуиа – лишь отголосок того древнего духовного устремления, какого у нас нет, то уже не кажется бессмысленным повторение этого вечного слова, вошедшего во все языки христианских народов.

Совсем краткое Евангелие – об обращении архиереев к Пилату с просьбой установить воинскую вахту у входа в погребальную пещеру – заканчивает утреню. 

Ектения, отпуст. Все прикладываются к Плащанице, пока поют «Приидите, ублажим Иосифа...» Почему-то эта печальная мелодия растворяет очень существенное: «Но в радость Воскресения Твоего плач преложи». Если бы поющие вникли в эти слова, то непременно бы выделили их. Поклонившись «страстям и святому Воскресению», уже такому близкому по времени, выходим из Лавры. Дождь перестал. На деревьях дрожат его капли. Серо, холодновато, но, слава Богу, у нас есть возможность немного отдохнуть, чтобы через 2–3 часа идти к самой любимой, неповторимой литургии Великой Субботы.

Совсем белым днем мы идем в Лавру. На пути нас застигает звон. Кажется он вечным и хочется, чтобы он был всегда, чтобы всегда спешили к этой службе все, кому она дорога, чтобы о ней узнавали и те, кому о ней пока думать некогда и узнать не от кого. Спешим к началу. Не хочется пропускать ни слова. Читают часы справа от Плащаницы. Вечерня соединяется с литургией. Прозвучал возглас: «Благословенно Царство», псалом 103, великая ектения.

Хорошо, что служит о. Владимир. Народу немного. Почти все жмутся к решетке. Постепенно толпа растет. Почему-то никогда не говорят отцы об этой литургии, не обращают на нее внимание тех, кто мог бы пойти, но по неведению доделывает домашние дела, кончая предпасхальные приготовления, упуская из вида, что эта литургия – тоже приготовление, даже более необходимое, чем все другие. Многому надо еще учиться и учить.

«Днем ад стена вопиет...» поют стихиры. Трижды звучит это начало, несколько варьируя основной смысл. После «Славы» слышим: «Сия бо есть благословенная Суббота...» Сошествию во ад Господа посвящены эти строки. С ними перекликаются слова-призывы: «Дерзайте убо, дерзайте, людие Божии: ибо Той победит враги яко всесилен» («Богородичен», глас 1).

С Евангелием идет все служащее духовенство к Плащанице, обходит ее, и при пении «Свете Тихий» уходят все в алтарь. Царские врата закрываются, чтец идет читать паремии. Их много – 15. Мы раскладываем стульчики и садимся слушать. От темных спин вокруг темно и это даже помогает внимательнее входить в то, что нам предлагает Ветхий Завет.

Первая паремия относит нас к самым «источникам»: «В начале сотворил Бог небо и Землю». Мы слышали эти слова перед Рождеством, Богоявлением, в первый день Вел. поста. Теперь почти Пасха. Мы вводимся всем строем богослужения в ее преддверие, и эти слова нам напоминают, что «Божественное могущество приближается через Воскресшего к каждой душе, Его жаждущей».

Во второй паремии слышим: Светися, светися Иерусалиме...» Это говорил пророк Исаия, живший в VIII веке до P. X. в то время, когда город разрушили халдеи, храм сожгли, жителей отвели в плен. Мы привыкли слышать в каноне пр. Иоанна Дамаскина другое: «Светися, светися новый Иерусалиме». Это не только к восстановленному позже городу относится, но больше – к новозаветной Церкви, которая соберет всех «от запада, и севера, и моря, и востока», прошедших через тяжкие испытания и не потерявших веры и жажды покаяния. За несколько часов до торжественного пасхального богослужения мы слышим эти древние призывы и будто сдвигаются пласты времен, тает дальность расстояний, и единственное остается главным и вечным: славой и светом Иерусалима, старого города и Нового Царства Христова еще на земле начавшегося было, есть и будет Воскресение Христово!

Слушаем третью паремию об установлении иудейской Пасхи. Зачем нам теперь вспоминать о египетских казнях, о волнениях древних племен в связи с гибелью первенцев? Если мы увидим здесь не только одни первообразы и исполнение предвозвещенного, но сможем вникнуть в смысл жертвы, то поймем непреложную истину: всякий грех не останется без наказания. Основную тяжесть его берет на Себя Господь, нам же оставляется выбор: или терпеливое несение посильного креста с на­деждой на милость Божию, или горделивое упорство и отчуждение от Бога. Меняются чтецы.

Мы уже – в четвертой паремии – слышим рассказ об Ионе, наивно пытающемся улучшить свой жребий – не ходить в ненавистную Ниневию, город богатых, рас­путных хищников и обездоленных бродяг, город мерзких гадалок и отвратительных язычников. Это им идти говорить о гневе Божием? А вдруг покаются?

Читают быстро, размышлять некогда, но ведь не первый раз мы слышим это, и потому вновь встает в памяти знакомая его благодарность Богу, когда он осознал, что спасен «от кита», его досада, что Бог все-таки пожалел покаявшихся. Досада его от потери легкой тени от «тыквы», все подробности этой вставки в серьезные и строгие слова древних пророков, кажется, позволяют несколько отдохнуть вниманию. Но стоит вспомнить, что именно Иона, выброшенный на берег, стал первым изображением-символом Воскресения Христова, – и уже не будешь к этому повествованию относиться легко и менее серьезно, чем к другим.

Пятая паремия напоминает известный вопрос Иисуса Навина: «Наш ли или от супостатов наших?» Здесь мы слышим о Пасхе, только что отпразднованной перед мощными стенами Иерихона, о встрече с Архистратигом Силы Господней. Казалось бы, это надо читать в другое время. Какое отношение имеет это к нашей Пасхе? Оказывается – имеет. Здесь нам Церковь напоминает о явлении Силы Божией в лице Архистратига как предзна­меновании близости надежной защиты в предстоящей всегда всем и каждому в отдельности (пока мы в пути) битве с врагом спасения. Защита эта в лице Господа, победившего ад и смерть силою Крестных мук и Своего Воскресения.

Шестая паремия – последняя перед тем, как будет перекличка двух хоров и мощного чтеца, который приведет нас на берег Чермного моря, в стан тех, кому предстоит пройти его по вдруг оголившемуся дну. Сильный ветер, неожиданность совершающегося перед глазами, страх погони, гибель преследователей и, наконец, хвала Изба­вителю! Исход сынов Израилевых был прообразом Вос­кресения Христова. Уже не Моисей, а Господь ведет верных Своих по самым опасным и часто скользким путям, ободряя, вдохновляя, защищая их и в конце концов спасая Своей жертвенной любовью и Своим Воскресением.

Чтец читает нараспев: «Поим Господеви». Голос его тонет в хоре священников в алтаре: «Славно бо прославися». Не успели они до конца допеть, как подхватывает клирос: «Славно бо прославися...» Чтец читает стихи песни пророка Моисея, но хоть он и стоит близко, и читает громко, слова его тонут в перекличке хоров. Кончает он один. На всю трапезную гремит его голос, громкий, торжественный: «Славно бо прославися». Пел диакон, высокий, рыжеватый, имени его не знаю.

Седьмую паремию вышел читать другой. Слова пророка Софонии: «Потерпи до времени Воскресения» уверяют, что всякое нечестие не избежит наказания, а благочестие получит заслуженную похвалу. Призыв к радости дойдет не только до дочерей Сиона и Иерусалима, но отзовется в каждой верующей душе-христианке, потому что сказано: «воцарится Господь посреди тебе», то есть будет Господь царствовать среди близких Ему и никто не причинит им никакого зла.

В следующей, восьмой паремии мы слышим о чуде воскресения мальчика, сына вдовицы, жившей в Сарепте Сидонской. К ней послан был пророк Илия, у нее он прожил время сильного голода, силой Божией умножая горсть муки и немного масла. Пережили трудное время, выжили. И вот мальчик внезапно заболел и умер. Мать его приняла эту смерть как наказание за прежние грехи. Пророк жалел вдову, молился над умершим, и он ожил. Вспоминая это чудо перед Пасхой, мы понимаем, что ветхозаветные воскрешения, как и новозаветные (сыны наинской вдовы и Дочери Иаира) только оттеняют, подчеркивают силу совершенно исключительного чуда – Воскресения Христова, которое по своим последствиям выше всех сравнений и чудес.

Девятая паремия словами пророка Исаии говорит о радости: «Да возрадуется душа моя о Господе». Обычно мы слышим эти слова, обращенные к архиереям, но сейчас они – для всех! И в конце: «Якоже радуется жених о невесте, тако возрадуется Господь о тебе!» Самый известный и большинству близкий образ горячей любви – юной, чистой, всего ждущей и надеющейся, любви юноши и девы – лишь слегка может напомнить ту любовь, которая душу христианскую делает Невестой Христу. Свою любовь Он доказал смертью и воскресением. А душа? Если душа каждого может недоумевать и смущаться, то Церковь как Невеста не сомневается в любви Жениха Христа и свидетельствует свою любовь верностью и терпением. Путь ее, как и каждого, входящего в нее, – через испытания к радости, полнота которой возможна лишь в Царствии Божием.

Сменяется чтец, и мы слышим в десятой паремии об испытании Авраама. Простые спокойные строки Бытия повествуют лишь о сборах и путешествии к месту жертвоприношения. О них стоило бы подумать заранее, попробовать найти для себя уроки, но ведь всегда некогда. Сейчас же, слушая об Исааке, приносимом в жертву и чудом оставшемся жить, мы знаем, что он – прообраз Христа.

Но к этому моменту мне кажется, самая подходящая мысль выражена апостолом Павлом в его посланиях (Рим. 4и Евр. 11:19). Он говорил, что вера Авраама предполагала и возможность воскресения из мертвых. Бог может все, и потому можно решиться на все, не задавая себе ненужных вопросов и не терзая душу сомнениями.

И снова – в одиннадцатой паремии – пророк Исаия, «ветхозаветный евангелист», который пророчествует о Христе и слова его пророчества повторяет Господь в Евангелии (Лк. 4:21) «Дух Господень на Мне» и силою этого Духа провозглашается «лето Господне приятно». Иудеи имели в виду внешние блага, которыми отмечался всякий 50-й год, когда по закону Моисея рабов отпускали на волю, должникам прощали долги. Господь же говорил этими словами о Своем Царстве. Мы знаем, что через смерть Спасителя исполняется пророчество о радости верующих в Евангелие.

Строки «Царств Четвертых» – паремия двенадцатая – уводят нас к неведомому городу Соман, где жила на редкость внимательная и заботливая женщина. Она просила мужа сделать пристройку к дому, чтобы в ней было для пророка Елисея удобное помещение, где он мог бы молиться и отдыхать, никем не стесняемый. Пророк был удивлен и хотел чем-то отблагодарить ее. Слуга подсказал: у нее нет сына. Пророк помолился и сказал соманитянке, что через год у нее родится сын. Так и было. И здесь, как и в Сарепте Сидонской, мальчик умирает и возвращается к жизни по молитве пророка.

И опять мы слышим о силе Божией, подготавливающей сознание к возможности чуда, хотя оно ни в коей мере не сравнимо с чудом Воскресения Господа.

В тринадцатой паремии звучит скорбь плененных иудеев. Скорбь о своем храме, о тех, кто оставил веру отцов. Эта скорбь повторяется в веках и прообразует скорбь верных Христу в самый горестный для них момент – Его погребения, и, в то же время, она указывает на то, что все тучи порвутся и мгла рассеется в лучах Воскресения.

В четырнадцатой паремии пророк Иеремия говорит об установлении Нового Завета. Старый разрушен. Народ, отвергший своего Спасителя и Господа, отделился, выбрал себе участь оставленных. Новый народ Божий, христиане, от Бога получат дух новый, сердце новое. А мы – с каким живем? Несем ли мы миру дух Божий – дух мира, любви, благоволения? Святится ли нами Имя Божие?

И наконец последняя, пятнадцатая паремия, кончающаяся победной песнью трех отроков. И здесь плен, насилие. Вечные темы. Здесь такое понятное нам требование подчиниться «единственно верному» указанию и кланяться, не раздумывая, истукану. И те же «достоинства» доносчиков – зависть, ревность, хитрость, притворство, злоба. В противовес всей мерзости человеческой – верность трех юношей. Верность бескорыстная, самоотверженная, жертвенная. Знали, что шли на смерть – и шли, не желая изменить вере отцов. Опять мы встречаем образ-символ: молитва в огне. Молитва не о себе, не о спасении, молитва – славословие Бога. Эта молитва обнимает всю вселенную, которую юноши как бы приглашают убедиться в чуде: нестерпимое пекло не жжет их. Так может быть лишь в одном случае – если Бог рядом. И вот Он тут. Новозаветная Церковь подхватила восторг юношей, включив этот образ в канон. Все службы обращаются к этому образу, но наиболее полно он предстает в Великую Субботу. Очень жаль, что мы не приучены улавливать логическую последовательность и радоваться смысловой красоте в строе нашего богослужения. «Господа пойте и превозносите во вся веки».

Чтец «велиим гласом» возглашает: «Благословите вся дела Господня...» Хор священнослужителей вторит: «Господа пойте и превозносите Его во веки». Клирос повторяет, усиливая ту же мелодию и те же слова. Величественная картина создается обращением к ангелам, небесам, силам Господним, водам, солнцу, луне, звездам, дождю, росе, ветру, зною, снегу, молнии, облакам... «Да благословит земля!..» Кажется, все перечислили, но вот снова мысленно мы возвращаемся к горам и холмам, траве, и источникам, морям и рекам, китам и всем тварям, в воде движущимся, к птицам, зверям, скоту... Окончив это перечисление, чтец обращается к «сынам человеческим». Среди них выделяются перси Господни, те, кто признает себя рабами Господа. Обращение это объединяет живых и почивших, праведных, преподобных, смиренных сердцем и обычных «рабов Божиих», включая сюда апостолов, пророков и мучеников. Всем звучит: «Благословим Отца, и Сына, и Святаго Духа...» Отец Глеб, весь красный от усердия, кончает один: «Поюще и превозносяще во вся веки».

Малая ектения снимает напряжение, и вскоре вместо трисвятого поют: «Елицы во Христа креститеся». Напоминает ли это (а должно напоминать, для того и уцелело в чине) о том, как усердно готовились весь Великий пост оглашенные к «просвещению», то есть к таинству крещения, как следил за этим местный епископ, или все ушло в прошлое?

Об этом читают Апостол, а в алтаре все служащие переоблачаются в белые ризы.

К Плащанице идут петь трио: «Воскресни Боже». Вы: ходит наместник с иконой Воскресения Христова и, стоя лицом к народу, всех благословляет этой иконой.

Икона эта (точнее – «Сошествие во ад») сияет новым золотом фона. Киноварь одежд вместе с охрами на фоне блестящего серебряного люрекса наместнического облачения как яркая вспышка жизни. Свет Христов проникает всюду, где о нем и не думают, он живит все, что тянется к жизни. Только бы не противиться ему собственным равнодушием.

Ушли певцы за наместником, вышел о. Владимир читать Евангелие. «В вечер субботний...» И почти тут же как вздох: «Да молчит всякая плоть человеча...» Есть такие песнопения, которые навсегда связаны в памяти с единственной мелодией, другой не хочется. И вот теперь эта медленная, тихая и очень сосредоточенная мелодия ведет к Тому, Кто пришел «заклатися и датися в снедь верным». Молчанию, даже самому обыкновенному, надо еще учиться, а тем более – глубинному безмолвию, о котором мы почти не имеем понятия. В этот день надо особенно стараться молчать. Длинная вереница служащих медленно выходит на амвон, спускается и опять поднимается на ступеньки, чтобы безмолвно поклониться Плащанице.

Хочется в этот момент вспомнить всех, кто рад был бы стоять здесь, но не может по болезни или другим обстоятельствам. Литургия Василия Великого кончается. Честно говоря, хотелось бы совсем никаких «слов» не слушать, но не получается. Жаль, что не организована у нас подготовка к Пасхе. Не к розговению, а к празднику. В быту внимание рассеивается на пустяки, и потому из-за суетности многое – и часто самое существенное – теряется. В храме об этом, как правило, не говорят. Интересно: в древности в этот день уже не выходили из храма. Келарь давал каждому по куску хлеба, 6 шт. фиников или смокв (теперь мы это знаем как инжир) и кружке кисловатого вина, по крепости равного нашему квасу.

Если всю Страстную Неделю бывать в храме, стараясь внимательно вслушиваться во все службы, то вместе с ночной пасхальной заутреней и литургией можно ощутить полноту торжества. Если что-то пропустить, Пасха так не воспринимается. Конечно, может Бог дать радость великого праздника и вне зависимости от усердия, как чаще в детстве бывало, но это скорее исключение, чем правило. Правило – труд постоянный, усердный, внимательный. Труд и понуждение себя на молитву. А пасхальное торжество – награда за труд. В какой мере проникнет в душу эта радость – это как Бог даст. Хоть в какой-то мере да даст по милости Своей.

Немного передохнув, идем опять в Лавру. Странной пустотой встречает она. Этот очень беспокоит. Может быть, электрички мудрят?

В трапезной чернеют отдельные фигуры, в Успенском кто-то читает «Деяния» так, что сомневаешься: сам-то он слышит ли, что читает? Ни слова не понять. Идем в Покровский храм. Странно, но факт: читают не «Деяния», а послания. Храм почти пуст. Усаживаемся поближе к окошку. В углах копошатся старушки. Еще стоят аналои. Несколько священников терпеливо слушают каждого, кто подошел. Говори, сколько надо. Слава Богу, здесь причащение в Святую Ночь не рассматривается как чуждое восприятию праздника. Пробило 10 час. Ушли священники. В храме почти так же пусто. Около 11-ти часов в Лавру повалил народ. В окно было видно, как черные ручейки разливаются по всей территории, люди спешат туда, кому где по душе.

Да, отменили несколько электричек.

Храм сразу заполнился. В такой праздник храмы, соборы, обители должны быть полными. Мы миром Господу молимся. И пусть мы не знаем друг друга, но важно чувствовать, что сейчас нас собрала Пасха и объединила любовь к Лавре Преподобного Сергия. Не раз замечено, что основная масса богомольцев – приезжие. Вот и ребята засверкали белыми рубашками: это пробирается хор наверх. Выходят на амвон священники, читают канон. Такие здесь ирмосы, тропари...

Неподготовленному вниманию трудно все охватить. Не случайно сказал поэт: «Мы в небе скоро устаем и не дано ничтожной пыли дышать божественным огнем». Устаем больше от того, что живем другим. А дано или нет? Или кому как? Дано как возможность, и иногда этот огонь касается души, и она это знает, только не все о том говорят.

Ирмосы повторяют в конце каждой песни канона. Наверное, от регента зависит усиление некоторых слов, подводящих черту, и тогда особенно убедительно звучит: «Воскреснут мертвии и восстанут сущии во гробех и вси земнороднии возра-а-дуются!» И особенно любимое: «Не рыдай Мене, Мати...» В этот миг, кажется, оживают и объединяются усилия всех, кто участвовал в создании этого торжества – строил храмы, писал музыку, текст, служил, украшал, берег, передавал в род и потомство свою любовь к храмовому богослужению. Всех не перечислить. Конечно, все эти усилия соединил Господь и Он создал Церковь всемирнуюй каждую в отдельности – тоже. Мы как-то мало об этом думаем, мало ценим, благодарим, а потому и мало радуемся.

Кончили канон, унесли в алтарь маленькую Плащаницу. Стали собираться на крестный ход. Ждем звона. Очень люблю это весеннее время, уже темно, прохладно. От земли поднимается особый запах пробуждающейся жизни. Первый полуночный пасхальный звон, в который вливается и гомон разбуженных грачей. Звон поплыл над темными коробками дальних новостроек, над полями, речушками, перелесками. Около всех храмов движение. Белеет Успенский собор мощными своими стенами. Сейчас двинутся крестные ходы из всех храмов, замелькают маленькие огоньки свечечек, поплывут над толпой цветные огоньки в высоких фонарях. Мы все сейчас смотрим в окна. Внизу виден крестный ход Покровского храма. Вышло духовенство, хор. Совсем скоро у дверей услышим: «Воскресение Твое, Христе Спасе...» В этот момент святое не только святым. И нам, грешным, даже без особых чудесных переживаний, дорого и то, что доступно зрению, слуху, памяти. Слава Богу, что все это есть на земле, на нашей земле, в наше время, и мы можем стоять и хотя бы просто слушать первую пасхальную заутреню и литургию. Вспыхивает в храме X и В, зажигается все, что есть, крестный ход в притворе, и вот уже около ажурных закрытых створок: «Слава Святей и единосущней и животворящей и нераздельней Троице...» После «Аминь» хор грянул: «Христос Воскресе...» Поют все. «Да воскреснет Бог...» Поют громко, бодро, весело, быстро. В народе вздыхают старушки: «Слава Богу, дожили, дождались...» Все в храме, все вместе, все рядом – духовенство, народ, хор.

Ектения и сразу канон Пасхи. Особенно люблю, когда поют: «Предварившия утро яже о Марии...» и усиливают «яко восста Господь, умертвивый смерть». Все так быстро, думать некогда. Уже поют «Воскресение Христово видевше...» Нельзя не вспомнить тут пр. Симеона Н. Б., спрашивающего каждого: правду ли мы говорим, что видели воскресение Христа духом своим. И тут же такое утешительное: «Се бо прииде крестом радость всему миру..."

Хочется всем радости, без креста она не бывает – настоящая, способная исцелить все раны. И это общий закон для всех, тем более, что первым здесь был Господь!

Кончается канон обращением Архангела к Богоматери: «Чистая Дево, радуйся». Ее радость не отделена от радости всей Церкви, ведь мы слышим и для себя: «Людие, веселитеся!»

Ексапостиларий в общее мажорное звучание включает минор, который удивительно смысловым акцентом подчеркивает неизбежно бодрое уверение: «Пасха нетления, мира Спасение». Стихиры Пасхи с громогласным «Да воскреснет Бог» отгоняют дремоту, которая несколько туманит сознание. В храме душновато. Скоро будут читать огласительное слово св. Златоуста. Если вспомнить, что его слова шли к нам шестнадцать веков, то раздвигается мир и понятие, всех единящее – Церковь! Для себя отмечаю: «Никто да не плачет прегрешений...» и еще мне очень нравится: «Вси насладитеся пира веры». Вроде бы – где этот пир и кто нас звал на него? Но пир веры – не пир-разговенье. Пример тому – рассказ о древнем старце, пришедшем с послушником в обитель на празднование Пасхи. После службы пустынник направился в свое уединение, благословив послушнику братское утешение на трапезе. Послушник напомнил, что в их келье ничего нет, только сухари, а ведь Пасха. На это авва сказал: «Поверь мне, чадо, что они ничего не отнимут у меня», – то есть отсутствие разговенья для него ничего не значит. Пропели «Славу», тропарь Златоусту и веселые пасхальные часы. В алтаре все переоблачились и начали первую пасхальную литургию. Кажется, что вся она из бесконечного повторения «Христос Воскресе» состоит, но нет, все по чину: и стихи, и антифоны, только вместо Трисвятого – «Елицы во Христа...»

Прокимен 8-го гласа: «Сей день...» звучит у ребят так, будто нет у храма стен и сводов, будто весь мир должен услышать и возрадоваться. Прочитали Апостол, вышли читать Евангелие. Раньше читали на нескольких языках. Не все понятно, но интересно. Напоминало о том, что всему миру (на всех языках, разумеется) проповедуется весть о Воскресении Христовом. Сейчас стали читать только фрагменты 1-й главы Евангелия от Иоанна на греческом, славянском и русском.

Медленно и спокойно в притихшем храме звучит «Херувимская». Совсем скоро все пропоют «Символ веры», «Тебе поем» и вместо «Достойно» – «Ангел вопияше». «Отче наш» – и все в алтаре причащаются. Народу вышли читать патриаршее послание. «Со страхом Божиим» – и всем исповедавшимся дозволено причаститься. Слава Богу, что не препятствуют сознавать причащение центром, смыслом и главной ценностью богослужения. Слава Богу, что большее число молящихся при сознании своего недостоинства видят в таинстве Евхаристии Источник Жизни. Причастников много, причащают из трех чаш под пение «Христос Воскресе». Окончив, владыка Филарет на солее окропляет артос, говорит очень краткое слово приветствия, благословляет всех крестом. Священники дают крест, хор поет стихиры Пасхи, народ движется к выходу. Не хочется ни разговенья, ни разговоров. Прилечь бы... и побыть в тишине, помолчать. Не получается ни того, ни другого. Слава Богу за то, что главное было – мы встретили Пасху в Лавре.

«Слава долготерпению Твоему, Господи!» Это великопостное обращение, но Пасха и Великий пост по существу нераздельны. И жизнь – тоже пост с искорками пасхальной радости или хотя бы предощущением ее. И за все –

Слава Богу!

В последние годы возросла реальность осуществления паломничества по святым местам и вот из описания такого удивительного путешествия выбираю места, особенно поразившие в тот момент и вспоминавшиеся позже. Связаны они с пасхальными песнопениями, с пасхальными приветствиями, прозвучавшими там, где их вряд ли кто ожидал.

Первое, что радостно удивило, – это тихое и призывное пение «Христос Воскресе!» (паломничество – в пасхальный период), которым начинался день. Паломников увозил теплоход в далекие края, и это бодрое пение, раздававшееся по местному радио в каждой каюте, действовало успокаивающе: с нами Бог и мы с Ним, мы под защитой Церкви, мы удалены от обычных неизбежных забот, мы впервые в таких условиях, которые позволяют день начать пением пасхального тропаря, завтрак, обед, ужин и вечерние молитвы. Естественно, что встав и умывшись, все поднимались в судовую часовню, оборудованную для общей молитвы из концертного зала, и там снова «Христос Воскресе» предваряло утренние молитвы. К хорошему легко привыкают все, но если подумать, что молитва, которой можно пропитать всякое начинание, молитва, слова которой – наше исповедание Воскресения Христова, законно, свободно поется, читается, насыщает собой всякое воспоминание о совершающемся путешествии, которое посвящено пасхальному торжеству, то остается только благодарить Бога, не переставая удивляться.

До первой остановки плыть трое суток. Но это не кажется ни долгим, ни утомительным, ни скучным. За кормой – Средиземное море. Кое-где легким туманным облачком скрыта земля, а чаще всего и того не видно: вода и небо. И – Пасха! Она уже мощно заявляет о себе очень хорошим пасхальным концертом в той же судовой часовне. Клирики Буковинско-Черновицкой епархии поют одно песнопение за другим, все такие знакомые, так уже давно вошедшие в самые глубины души. Поют от души, с такой широтой и мощью, что кажется, будто эти звуки смывают всю накипь греховных чувств, глупых привычек, мелочного самолюбия, всего того, что так бессмысленно и незаконно замусоривает душу, когда она должна раскрыться Богу. Пение, думается, волнами доносится до земли и она, теплая, цветущая, южная, отвечает ароматом обильного и пестрого разнотравья. Его мы, конечно, не улавливаем, но не надо особых усилий, чтобы представить всю щедрость весны в эти пасхальные дни у берегов теплого Средиземного моря.

Это, как ни хорошо, все-таки знакомо по торжественным службам в Лавре Преподобного Сергия. Был среди паломничества момент, который нельзя представить, если лично не будешь участвовать. Момент едва ли не самый волнующий, по крайней мере самый невероятный, который каждому запомнится навсегда. Это – ночное восхождение на вершину Синая. Двинулись к подошве горы, известной по Ветхому Завету, толпы паломников, наполнявшие 14 автобусов. Они стоят на некотором расстоянии друг от друга, чтобы выходили не все сразу и не создавали толкучки. Над каменными громадами гор огромная яркая луна. Кажется, что здесь она очень близко от нас. Свет ее обозначает каждый камушек под ногами. Над луной ореол. Он упирается обеими концами в горы. Фантастический пейзаж – горы и небо. Только камень всюду и никакой жизни. Если б не говорливая толпа, трудно было бы поверить, что мы на нашей планете и в наше же время. Здесь особенно хочется тишины, которую нарушает гул собравшихся. Постепенно все вытягиваются в неширокий людской ручеек, который врезается в плохо заметную тропу и понемногу как бы всасывается горами. В руках у некоторых огоньки свечек или фонарики. Свечки скорее для торжественности, а фонарики при такой луне не нужны. Проходим какое-то время, приостанавливаемся и оглядываемся: за нами черной лентой вьются люди, впереди тоже люди, которых не так видно, как идущих сзади, но о присутствии которых говорит цепочка огоньков. Вдруг чей-то молодой звонкий голос бросил сверху вниз как клич, возглас: «Христос Воскресе!» Эхом по горам пронеслось: «Воистину Воскресе!» Ближайшие спутники улыбаются. Здесь, в таких далеких от родины местах, в этой дикой выжженной пустыне, на этой библейской горе звучит наше, такое знакомое, родное, всегда волнующее: «Христос Воскресе!» Наша Россия, не думающая сейчас о новых границах, не разделяющаяся на группки и не ищущая размежевания, единым порывом отвечает на это: «Воистину Воскресе!» Затихли на время разговоры, видимо волнение момента хотя бы на непродолжительный период вытесняет всякие житейские попечения, цепко держащие в своем плену в любом месте, если не стремиться освободиться от него. Уже давно за полночь. Подъем начали в 2 часа. Чуть светлеет небо, но до рассвета еще далеко. Изредка набегает ветерок, напоминая о библейском «гласе хлада тонка». Все это – и горевшая Купина, и дымящаяся от Богоявления гора, и заповеди на скрижалях Завета, и преображение лица Моисея, на которое не могли смотреть единоплеменники, – было здесь. И над всем этим теперь, как и в истории богоизбранного народа, свет Воскресения Христова не в громе, буре или слепящей молнии, а в душах многих поколений, пронесших его через страдания и смерть и завещавших своим детям и внукам как самое драгоценное. Потому и гремит время от времени здесь, на Синае, мощный, во всю силу легких и горла, возглас: «Христос Воскресе!», в ответ на который поднимается над струйкой паломников: «Воистину Воскресе».

Последний пасхальный штрих, тоже очень значительный. Желающим предоставляется возможность посетить музей в бывшем монастыре Хора в Константинополе. В программе – какая-то фабрика и рынок, но можно (за свой счет, конечно) посмотреть мозаики и фрески XIV века знаменитого монастыря. Из 14-ти автобусов набирается неполный один и мы, одолев подъемы и спуски, оказываемся у раскрытых дверей музея. Что бы ни читали мы прежде об этих действительно удивительных творениях мастеров далекого XIV века (кстати – века очень напряженной духовной жизни, когда жили святитель Григорий Палама и преподобный Григорий Синаит и многие другие святые) – все блекнет. Единственные человеческие слова подстать выразительности этих росписей и фресок – это литургические тексты. Среди фресок известная по многочисленным повторениям Анастасис – Воскресение Христово. Никакие копии даже приблизительно не передают экспрессии оригинала при глубочайшей внутренней уравновешенности, четкости каждого движения и силе. Лик Воскресшего Христа на этой фреске удивительно живой, взгляд Его устремлен вдаль и как бы поверх голов. Он видит все и всех, видит через века. Передает впечатление от встречи с этой фреской скорее всего наше звучание хора в Лавре во время первой пасхальной заутрени и литургии, наше «Христос Воскресе» в исполнении мужского хора. Греки поют иначе. От образа

Воскресшего Господа не хочется отрывать глаз, как не хотелось бы возвращаться из мира, напоенного мелодиями пасхальных песнопений, в мир обычных забот, суеты и рассеянности. Дай Бог, чтобы Пасха преобразила внутренний мир каждого и тем обновила жизнь.

1997 год.

Утреня Великой Субботы с чином погребения Спасителя закончилась в Дионисате (монастырь на югозападе Святой Горы) еще до рассвета, а потому у нас осталось несколько часов на сон. Вернувшись из храма по узенькой петляющей монастырской улочке на архондарик (гостиница для паломников), в предоставленную нам на ночь келлию, мы, кратко помолившись, распростерли наши изрядно уставшие (после почти суточного пешего перехода и ночной службы) тела на мягких постелях.

Через какое-то время мы были разбужены звуками била, сменившимися перезвоном колоколов. По афонскому обычаю звонить начали за полчаса до службы. Прочитав утренние молитвы, мы направили наши стопы в соборный храм монастыря, освященный в честь Рождества св. Иоанна Предтечи.

Солнце уже взошло, и при утреннем свете мы лучше смогли рассмотреть собор, напоминающий снаружи высокий четырехугольный столп. Внутри он был несколько тесен. Стены расписаны удивительными древними фресками.

Часы вычитывались в притворе, причем центральные врата, ведущие из притвора в храм, были закрыты завесой. По прочтении часов завеса была отодвинута, и братия начала чинно входить в церковь. Каждый занимал свою стасидию, пономари стали возжигать свечи. Началась вечерня Великой Субботы. По святогорской традиции во время пения «Господи, воззвах...» кандиловжигатели при помощи особых шестов раскручивали хорос (паникадило в виде большого обруча или колеса, на котором в ряд устанавливаются свечи), все свечи которого были зажжены, что создало необычайно красивое зрелище. При этом диаконы совершали каждение ручными кадильницами-кацеями, увешанными позвонцами, которые ритмично позванивали в такт пению.

Несколько необычным нам показался сохранившийся на Афоне древний обычай, отраженный на иконах святых архидиаконов, покрывать диаконам плечи и левую руку особым праздничным платом-воздухом (поверх ораря).

Во время пения прокимна «Воскресни, Боже...» игумен стал осыпать пол лавровым листом из коробочки, пока церковь не покрылась сплошным благоуханным ковром. Во всех афонских храмах листы лавра оставались на полу и в день Пасхи, и в течение первых дней Светлой седмицы.

К сожалению, мы не смогли остаться в Дионисате на Божественную Литургию, так как хотели в этот день успеть засветло вернуться в Русский Пантелеимонов монастырь. Перед самым отъездом из обители нам, как гостям, разрешили поклониться частице Животворящего Креста Господня и мощам святых угодников, хранящимся в диаконнике соборного храма, а также одной из чудотворных икон Похвалы Божией Матери.

Через полчаса мы уже окидывали с пристани прощальным взглядом огромное лесистое ущелье неописуемой красоты, в устье которого на высоком скалистом камне притулился монастырь Дионисат, как бы нависающий над морем и похожий на средневековый замок. Чем-то домашним и родным веяло от него.

Маленькое суденышко «Агиа Анна» доставило нас от арсаны (пристани) Дионисата до Дафни – главной афонской пристани. Откуда мы паромом добрались до арсаны Руссика, расположившегося на невысокой пологой скале на самом берегу живописного залива. Прибыв в Пантелеимонов монастырь, мы даже успели на Литургию, так как богослужения в нем совершаются по особому святогорскому (византийскому) времени, тогда как жизнь Дионисата строится согласно времени гражданскому. Совершалась обедня во втором соборном храме монастыря – Покровском, находящимся над жилым братским корпусом. Сразу после Литургии в монастырской трапезной всем нам предложили по «красовуле» вина и по несколько кусочков хлеба. Эта незатейливая и скудная трапеза показалась нам тогда почти пиром. Потом мы направились на   архондарик, где посвятили оставшееся до праздничного богослужения время отдыху и подготовке к таинству Св. Причащения.

Пасхальная служба должна была совершаться в главном храме Руссика, построенном в византийском стиле и освященном в честь святого великомученика Пантелеимона. Туда мы и пришли за два часа до богослужения, дабы успеть исповедаться у духовника обители о. Макария.

По удару железного била в храме начали читать Деяния святых апостолов. Монах-уставщик время от времени подходил к кому-либо из находившихся в церкви, читавших правило и ожидавших исповеди, и просил сменить предыдущего чтеца. Так и каждый из нас сподобился прочитать по нескольку глав из книги Деяний. Братия и I паломники все более и более заполняли собор. Удары большого монастырского колокола ознаменовывали начало предвоскресной службы. Иноки-пономари, возжегши свечи и лампады в больших подсвечниках, стали раздавать свечи всем находившимся в храме. По окончании канона «Волною морскою...», во время чтения пасхального слова: святого Епифания Кипрского, все священнослужители стали входить в алтарь для облачения. В храме вновь были погашены все огни. На середину церкви вышли послушники с хоругвями и фонарями в руках. Вот закончилось чтение, бесшумно открылись Царские врата. Настоятель монастыря о. Иеремия, согбенный седовласый старец с возжженной свечой в руке, вышел из них с пением стихиры «Приидите, приимите свет...» Эту стихиру вслед за ним по одному разу пропели два хора. Духовенство выходило из алтаря. В это время все молящиеся зажгли свои свечи от свечи отца настоятеля. Стоящие ближе передавали огонь стоящим дальше, и вскоре целое море огоньков разлилось по церкви. После этого с пением «Воскресение Твое, Христе Спасе» все вслед за священнослужителями стали выходить из храма. «Ангели поют на небесех...» – крестный ход медленно шел вокруг собора. «И нас на земли сподоби...» – слегка покачивались хоругви, трепетали на ветру огоньки свечей. «Чистым сердцем Тебе славити» – все остановились у закрытых дверей храма. Архидиакон возгласил: «И о сподобиться нам...», и настоятель начал читать воскресное Евангелие. Чтение продолжили другие священники, каждый по очереди прочитал по несколько стихов. Затем о. Иеремия, взяв кадило, трижды покадил Евангелие. Мерно звенели позвонцы на кадиле. Потом на минуту воцарилась полная тишина, все затаили дыхание. Даже ветер затих. Молчаливо взирали с небес на землю звезды, казалось, вся вселенная замерла в ожидании... И вот:

– Слава Святей Единосущней Животворящей и Нераздельней Троице...

– Аминь, – раздалось в ответ, и как будто исчезла стена, отделяющая мир видимый, человеческий, от мира ангельского, век сей от века будущего.

– Христос Воскресе из мертвых...

Слезы радости выступили на глазах у многих, и никто даже не пытался их сдержать. И вдруг словно воздух сгустился, не стало слышно не только хора, но даже собственного голоса; низкий гул заполнил собою все и потряс землю – это ударил большой монастырский колокол. Старый греческий монах-отшельник, пришедший в Руссик на праздник, громко запел тропарь праздника по-гречески. По восточному обычаю хоругвеносцы стали вращать и раскачивать хоругви как знамена победы Христа над смертью.

«Христос Воскресе!» – «Воистину Воскресе!» – неслось в ночном воздухе. Двери собора отворились, людская река хлынула в храм, и нашему взору предстало потрясающее зрелище, невольно слившееся в нашем восприятии с доносившимся до нашего слуха ликующим пасхально-победным колокольным звоном: огромные возжженные паникадила буквально летали под потолком, вращаясь вокруг своей оси и раскачиваясь, подобно маятнику, из стороны в сторону – «крест-накрест». Хорос тоже был раскручен, и внутри его «летало» по кругу главное храмовое паникадило. Казалось, мы попали в какой-то иной мир, словно небо спустилось на землю, все светила пришли в движение и, охваченные пасхальной радостью, прославляют Спасителя. У всех захватывало дух от увиденного, и многим, наверное, пришли на ум строки пасхального канона: «Небеса убо достойно да веселятся... Да празднует убо вся тварь восстание Христово...»

Началась пасхальная утреня. Канон пелся споро, но «на 19» – каждый ирмос, тропарь и катавасия повторялись по несколько раз. На шестой песни вместо каждения священник брызгал на молящихся розовой водой из небольшого сосуда. В конце утрени все христосовались. Сначала из алтаря вышел отец архимандрит, держа в руке малое напрестольное Евангелие, и встал на архиерейской кафедре, по древней традиции расположенной у правой храмовой колонны. Затем вышел духовник, о. Макарий, с иконой Воскресение, поцеловал Евангелие, а настоятель – изнесенную икону, оба они похристосовались, и духовник встал в ближайшую к кафедре стасидию. Следом стали выходить и другие священники с иконами и мощевиками в руках, диаконы – с крестами и, таким же образом христосуясь с о. Иеремией, о. Макарием и друг с другом, заняли следующие стасидии. Следом – братия в порядке старшинства и, наконец, паломники. И так пока все не похристосовались. После этого настоятель читал «Слово на Пасху» святителя Иоанна Златоуста. Во время пения пасхальных часов кто-то из братии, по-видимому пономарь, трижды обходил вокруг собора, стуча в ручное деревянное било. Одновременно с ним звонари ударяли во все большие била и колокола.

На литургии пасхальное Евангелие читается на нескольких языках, и в связи с этим языки пламени свечей в хоросе и паникадилах напомнили невольно нам об огненных языках Пятидесятницы. На Афоне, как на всем православном Востоке, Евангелие во время обедни читается лицом к народу. Ектеньи об оглашенных были опущены, и почти сразу после Евангелия началась Херувимская песнь. Как выяснилось, это очень древняя церковная традиция: в первохристианские времена был обычай к Пасхе крестить всех Оглашенных, следовательно, ни ектенья, ни молитва о них, ни возгласы, требующие, чтобы они покинули храм, ни отдельные прошения и моления о верных не имели места. Во время Великого входа вновь раскачивались хорос и паникадила. Символ веры и «Отче наш» по греческому обычаю читались, а не пелись. «Верую» читал на своем родном языке старый отшельник-грек, причем, когда он дошел до слов «и Воскресшаго в третий день по Писанием...», то особо выделил их, возвысив голос.

Причащались в эту «всепразднственную и светозарную ночь» практически все находившиеся в храме. Сподобились принять Святых Христовых Тайн и мы. Свечи молящиеся не гасили до самого конца литургии. После же службы под звон колоколов все из храма направились в монастырскую трапезную. Возглавлял это пасхальное шествие отец настоятель в праздничной мантии и с жезлом. После разговления все снова вернулись в собор, где, при ракачивании паникадил и хороса, было пропето многолетие о. Иеремии и всей братии.

После нескольких часов сна мы покинули Пантелеимонов монастырь и отправились в дальний путь по Святой Горе, по пасхальному Афону. Господь сподобил нас провести в этом уделе Своей Пречистой Матери всю Светлую Седмицу, пролетевшую словно один день, словно одно большое пасхальное богослужение.

Трое студентов Московской духовной семинарии побывали на Святой горе Афон в дни Страстной и Светлой седмиц. Один из них, Дмитрий Лепешев, поделился своими впечатлениями, опубликованными в студенческом православном журнале «Встреча», во втором номере за 1998 год.

Пролетела Пасхальная неделя как один день. Очень верно замечено, что именно за 1 день принимается 7 календарных суток. И служба похожа, хотя и не равнять ее с первой пасхальной полунощницей и ночной литургией, и врата Царские во всех храмах отверсты, и колокола звонят, и служат везде, легко двигаясь по храму, многократно поздравляя всех пришедших с праздником праздников. Трижды эти пасхальные службы включали особенное умиленное обращение к Матери Божией – в 3-й день в честь Иверской иконы Ее, в 4-й – Касперовской, в 6-й – «Живоносного Источника». В золотых облачениях священства появляются в эти дни голубые блики богородичной лазури. «Чистая Дево, радуйся!» Но вот пришел вечер субботы под Фомино воскресенье, и все сияние пасхальных торжеств как бы свернулось и вознеслось «горё», оставив нас на земле. Правда, чтобы почувствовать единство всего семидневного праздника, не разрушаемого ночным отдыхом, надо бывать в эти дни в храме утром и вечером. Возможность эта есть далеко не у всех, но хуже то, что мало мы ценим ее, даже если и позволяют нам условия побывать в эти дни в храме чаще обычного.

Есть в Церкви опыт различного воздействия кратких служб, как и чтения Евангелия на Литургии, есть и длительных, как на Страстной, Евангелие читается часто и по несколько глав сразу. Опыт этот разно нас учит и по-разному одаривает. 

Одно плохо: в массе все, даже верующие, считают лишним для себя в этот опыт входить, объясняя все одним – некогда, дел много. Не говорят об этом и с церковных амвонов, предполагая, что любящий Церковь и сам придет, не дожидаясь приглашения, а равнодушному как ни объясняй – бесполезно. Теперь, возвращаясь мысленно к только что отзвучавшему празднику (хотя до 40-го дня ] будем слышать общее приветствие: Христос Воскресе!), хочется вспомнить слова митрополита Филарета, так точно определившего, что «Воскресение Христово есть для нас источник

размышления,

созерцания,

удивления,

радости,

благодарности,

надежды,

всегда полный, всегда новый, сколь ни давно, сколь ни часто из него почерпаем; оно есть вечная новость. И по сему-то, сколь ни уверены мы друг о друге, что каждому из нас известно воскресение Христово, еще, однако, желаем тысячекратно возвещать друг другу как неслыханную весть, что

Христос воскрес».

«Источник размышления...» Суета нас отучила мыс: лить, размышлять, созерцать в глубоком молчании всех чувств. Вспоминаю, как, высовываясь в окошко храма Покрова Матери Божией в пасхальную ночь, чтобы глотнуть прохладного воздуха, освежить им легкие и голову, хотелось все время видеть далекую звезду, сияющую над затихшей землей. Она казалась запутавшейся в тонких ветвях еще не распустившихся лип. Ее иглистое сияние говорило о чистом небе, свободном от всех дымов земли, о предстоящем светлом и ясном утре Воскресения. Не знаешь, что лучше видеть и воспринимать душой: ночную тишину с редкими звездами и уснувшими после полуночного пасхального звона грачами или золотистый восход с первыми птичьими голосами. Ночью еще служат в храмах, и служба эта только раз в год освещает землю. Все хорошо и за все слава Богу.

Крестный ход угадывался по огонькам. Впереди – цветные, высокие. Это фонарь несли с разноцветными стеклами и длинные диаконские свечи. Ниже – народ с мигающими огоньками своих маленьких свечечек. Смотришь и невольно думаешь: верно сказано, что каждый зажжен в мире, как огонек. «Это верно не только в пасхальную ночь, это верно во все дни жизни. Мы призваны светить. Все, без исключения. Это нам сказано: «Тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят добрая дела ваша и прославят Отца вашего Небесного». Пусть не все одинаково могут светить, но всем это дано от Бога. Кто – в семье, кто – в обществе, кто где, но все могут и должны. Добрым словом, добрым делом, словом участия, движением души с желанием помочь (помолиться, например), воодушевить, не осудить хотя бы... Много возможностей, но мы все их мало используем, мало об этом думаем. Владыка Иоанн (Шаховской) писал, что мы ужаснулись бы, если бы увидели, как мало света даем миру...

Когда из глубины темной ночи доносится отдаленное пение во время крестного хода, мы знаем, что это поют: «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити». Ангелы поют, но слышать их нам мешает наша заземленность, наша плененность землей и, кстати, наше неумение смиренно и трепетно предстоять Богу. О том, что каким-то образом это пение касается душ человеческих, можно судить по детям. Кто-то может вспомнить собственное детство, когда радость струилась от всего: от необычайного ожидания праздника, от приготовления к нему, от ранней весны, от грачиного крика, от веселых огоньков свечей, словом – от чистоты души, тогда не ощущаемой никак, простой, естественной, незапыленной. Теперь взрослым нам остается просить: «сподоби чистым сердцем» славить Тебя, Творца нашего, Искупителя и от грехов Освободителя. Чистота нам возвращается через покаяние.

И вот, вспоминая уже прошедшие дни, как будто снова видим пред вратами храма собравшихся священнослужителей, после возгласа в притворе («Слава Святей и единосущной, и животворящей, и нераздельней Троице...»), впервые поющих тропарь Воскресению Христову: «Христос Воскресе из мертвых...» В храме вспыхивают эти же слова или только начальные буквы X и В, паникадила, бра... – все вмиг освещается.

«Да воскреснет Бог!..» Стихи эти сопровождаются тропарем. Все подпевают и ждут, что призыв к радости («Сей день, егоже сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся в онь») отзовется и в наших душах. Иногда Бог дает эту радость незаслуженно (что чаще всего), а иногда душа ее и не чувствует, хотя кому не хочется радости?.. Происходит это потому, что мы забываем о необходимости постоянно следить за тем, чтобы Богу в нашей жизни было отведено первое место. Только первое, иначе Его не будет в нашей жизни совсем.

А у нас как бывает?

По-разному. И не всегда мы можем сказать по совести, что прежде всего ищем Царствия Божия (а это тоже заповедь). Господь учит нас, чтобы мы взрослели, искали Его, а не только Его даров. Поэтому, как бы кто ни встретил Пасху – радостно и беззаботно, как дети, или без того волнения и радостного трепета души – будем благодарны Богу за все! Радость Церкви – всегда наша радость. Великий Праздник – всегда для нас неоценимый дар. Уже возможность быть в храме – милость Божия, величие которой более всего ценят люди, потерявшие эту желанную радость.

Снова, только более торжественно, звучит великая ектения: «Миром Господу помолимся...» В эту ночь особенно радостно сознавать, что все мы молимся миром... Пасху празднуют по местному времени. Значит, в Японии (там тоже есть православные), на Курилах, на Дальнем Востоке все верующие давно уже пропели впервые в этом году «Христос Воскресе». Пасха, как Солнце, с востока поднимается к нам, потом западные народы, православные, вольют свой голос в общий победный гимн Избавителю и Победителю смерти. Мир молится Воскресшему. Дай Бог, чтобы мир молился умиротворенной душой, чтобы каждый из молящихся жил в мире с Богом, совестью и друг другом.

Канон Пасхи начинается живо, весело, быстро. Так быстро, что не успевают все вникнуть в слова, давно известные, но удивительно емкие, значительные, глубокие. К ним стоит вернуться и после того, как они засверкали и заискрились светлой ночью Христова Воскресения. Иногда, когда позволяет возможность, духовенство на каждой песни канона меняет облачения. Так было в Успенском соборе Троице-Сергиевой Лавры. Делается это быстро, стремительно. Не успеете глазом моргнуть, как золотое сменяется белым, потом красным, розовым, нежно-зеленым... будто все вокруг переливается всеми цветами радуги. Красота служения, пения, освещения, убранства, глубина образов, сравнений входит в нашу жизнь, в наше сознание, память как великое наследие прошлых веков, как достояние нашей Церкви, которым Она делится с каждым щедро. Только бери, радуйся, благодари и душой оживай!

Первый тропарь первой песни канона зовет: «Воскресения день, просветимся, людие...» Что будет светить нам? То, что Господь нас от смерти к жизни, от земли к небесам возводит... Но мы все еще болеем и умираем, на земле живем и ей рабствуем... Где же все то, что дает нам Господь?

Второй тропарь той же песни отвечает нам на это: «Очистим чувствия и узрим...» Все в нас. Господь дает, но мы не смотрим. Церковь учит, как надо душу очищать покаянием, но мы откладываем на «потом»... Нам всему надо учиться – верить, молиться, доверять, уповать, слушать, ценить, радоваться... Мы слышим дальше: «Земля же да радуется...» Земля за несколько дней ожила, покрылась первыми еще маленькими прозрачными клейкими листочками и травинками, теплом разбудила шмелей и бабочек, весенним звоном ручьев прославила Подателя Жизни. Как ни портит человек все, к чему прикасается, не призвав Бога в помощь себе, земля, природа славит Творца, радуется, радуя людей, всех, без исключения. Но «веселие вечное» дается только «востанием Христовым». Мысль о том, что все блага, временные и вечные, нам дарованы крестной смертью и Воскресением Христовым, пронизывает все службы года, но особенно в дни Святой Пасхи. Воскресение Христово – «нетления Источник». Из этого источника струится свет, небо, землю и даже преисподнюю освещающий. Самый яркий луч этого Света озарил всех в момент Сошествия во ад Господа. Это было раз в истории, но Господь может Своим Светом озарить и мрачную темницу душ наших. Чтобы это произошло, мы знаем, что надо делать. В каноне об этом сказано так: «Спогребохся Тебе, сраспинахся Тебе», то есть вместе со Христом умереть для греха и не противиться, но взять свой крест и нести его в жизни, помня, что путем крестоношения прошел и Христос. Силы наши неизмеримо меньше, но и крест – не чета Голгофскому.

После малой ектении нежная мелодия рисует картину: раннее утро, Марии, пришедшие с миром, ангел, посылающий их проповедовать миру, что восстал Господь, умертвивший смерть.

В 4-й песни канона мы встречаемся с пророком Аввакумом, который может стать с нами и показать нам светоносного Ангела. VIочему вспомнил автор канона древнего пророка? Ищу о нем сведения и вот нахожу: «Певец, то есть пророк Аввакум, автор величественного гимна о Богоявлении, указывает Израилю на Творца, от поступи Его содрогаются звезды и горные хребты. Бог являет Себя тайновидцу как единственный Владыка мира, вершащий Свои деяния вопреки злу и мятежу твари. Среди исторических гроз, которые гимн изображает в виде стихийных катаклизмов, доверие к Богу стоит незыблемой скалой, оплотом твердости и мужества. Душа поэта (и пророка) охвачена трепетом и переполняется любовью к Зиждителю. Эта любовь ищет не даров Его, но близости к Нему. Само Его существование становится источником радости и примирения».

Теперь ясно, почему «Богоглаголивый Аввакум» вспоминается творцу канона «господину Иоанну Дамаскину» и на что он может указать.

В следующем тропаре есть строчка, требующая уточнения: «Явися Христос яко человек же – Агнец наречеся». Наш славянский перевод с греческого недостаточно точен. Следовало бы перевести: «как предлагаемый в снедь – агнцем назван». Христос-Агнец не только в смысле жертвы, но и как «предлагаемый в снедь». Наиболее полно это переживается без всяких объяснений и уточнений теми, кто причащается на Пасху, и не только тогда.

Слава Богу, теперь можно в храме услышать, что и на Пасху можно причащаться (можно, к сожалению, услышать тоже в храме и противоположное: «Что вам, поста не было?!») Коснувшись этого вопроса, вернемся к тому, что заповедано Церкви святыми апостолами. Ha VI Вселенском Соборе в 66-м правиле практика древней Церкви сформулирована была так: «От святого дня Воскресения Христа Бога нашего до недели Новыя (то есть Фоминой) во всю седмицу верные должны во святых церквах непрестанно упражняться во псалмех и пениих и песнех духовных, радуяся и торжествуя о Христе, и чтению Божественных Писаний внимая и Святыми Тайнами наслаждаяся».

Но вернемся к канону. Пели его до нас шестнадцать веков и, слава Богу – мы поем, «образов сбытие зряще», то есть видя исполнение пророчеств (прообразов, которых полон Ветхий Завет).

Возвращаяся к мироносицам, раным-рано пришедшим ко гробу с миром, мы еще далеко до рассвета вместо мира приносим песнь и сердцем видим Христа, «правды Солнце».

Преподобный творец канона – св. Иоанн Дамаскин предлагает нам изящное плетение 3-х тем: 1-я возводит нас на небеса, 2-я утверждает на земле, Богом благословенной и чудом Воскресения освященной, 3-я низводит в преисподнюю: «Безмерное Твое благоутробие адовыми узами содержимии зряще...» И рядом же: «Приступим, свещеноснии, исходящему Христу из гроба...» Приступим не только с горящими свечами, но, главное, с горящим любовью сердцем, с трепетной верой, с непоколебимым упованием.

И 6-я песнь поет о Снисшедшем в преисподнюю, об Отверзшем нам райские двери, о Том, Кто «яко Бог Сам Себе волею привед Отцу...» Кондак праздника обращен к нам, включает нас в число тех, кому даются плоды Христовой победы, словами «падшим подаяй воскресение». Не забыты и мы, падшие... Теми же словами оканчивается и икос.

И вот мы слышим бодрое «Воскресение Христово видевше...» Но разве мы видели Христово Воскресение? Да и видел ли кто-то другой? Псковский священник о. Павел Адельгейм об этом песнопении говорит, приводя слова св. Симеона Нового Богослова: «Священная песнь, которую часто имеем мы в устах своих, гласит: «Воскресение Христово, не веровавше, а что? – Воскресение Христово видевше...» Уж не хочет ли песнь церковная научить нас говорить ложь? Да не будет! Напротив, она завещала нам возглашать этими словами совершенную истину, напоминая о том Воскресении Христовом, которое бывает в каждом из нас, верных, и бывает не просто, но светоносно, блистая сияниями Божества его и нетления. Светоносное присутствие Духа показывает на совершившееся в нас Воскресение Господне, а еще более дает нам благодать видеть Самого Воскресшего Христа Господа, ибо когда приходит в нас Христос благодатию Духа Святого, то воскрешает нас из мертвых, какими бываем дотоле, и животворит, и желает, чтобы мы видели в себе живым Его Самого, бессмертного и нетленного» (Слова. T.1, M., 1892). «Вот какие свидетельства мы имеем, – подтверждает о. Павел. – Мы знаем (своим земным разумением), что Воскресение невозможно. Мы верим, что Воскресение совершилось, ибо Воскресший – Христос, истинный Бог. Потому называется мы христианами, что веруем: Христос Воскрес!» (Псков, 1990 г.)

Если мы не пережили ничего подобного, то это не значит, что нельзя пережить. Просто наш духовный опыт еще слишком мал, но, повторяя вместе с Церковью слова священной песни, будем помнить, что нам дано это по благости Божией и хотя в малой мере знакомо. И еще что напоминает нам это песнопение – эту истину: «Прииде крестом радость всему миру». Мы не сомневаемся, что так и есть в мировом, общечеловеческом масштабе, но так же и в жизни каждого из нас. Крест принесет радость, если мы правильно к нему отнесемся. Терпеть каждому беды, невзгоды, переживания приходится, хочет он этого или нет, но терпят все по-разному. И радость венчает не всякого. Терпеть по-христиански – это принять все, как допущенное Богом в наказание, в научение, в предупреждение... Как бы ни было – Господь допустил это во благо! Трудно с этим смириться, но если возмущаться, раздражаться, бунтовать – не легче, даже намного тяжелее. А радость? Ее пошлет Господь, когда найдет нужным. Когда она вспыхнет в душе, тогда забудется вся житейская горечь.

Удивительно четко варьируют уже знакомые темы в этом каноне. Одна из последних, в 9-й песни, едва ли не ближе и желаннее каждой душе: «С нами бо неложно обещался еси быти до скончания века Христе». Величие Воскресения и радость Пасхи для каждого еще и в возможности быть со Христом по Его обещанию. Это – Его дар, не наша заслуга. От нас – только душу чистить, чтобы Господь знал, что ждем Его, жаждем и очень стараемся приготовить Ему в душе своей первое место.

В Синаксаре на Святую Пасху (к сожалению, редко где читают то, что святыми отцами определено для чтения в праздничные дни) подчеркивается кратко и энергично, что основа – для духовной радости – «вражды разрушение и с Богом соединение». Нам надо усвоить для себя: радость святых дней не льется безраздельно, как свет солнца. Она выбирает тех, для кого это дорого, кто готов пожертвовать своим привычным безразличием к совести. С особой силой это звучит в Слове св. Златоуста: «Кто благочестив и боголюбив – да насладится сего доброго и светлого торжества». Никто здесь не отвергается, никому не запрещается, все призываются, но не все могут радоваться, не все способны «насладиться пира веры», «воспринять богатство благости». Здесь, в этот момент, особенно ощутим суд собственной совести. Но он – не окончательный. Надо помнить: Церковь и совесть помогают растить для Бога чад света. Другими словами: мы в Церкви скорее услышим голос совести, поймем, от чего отходим и чего лишаемся из-за суеты, поймем и то, что Господь зовет, что всем доступно величие благости Божией, только равнодушие мешает.

Теперь стали во многих храмах диаконы возглашать: «Господи, спаси благочестивыя...» Опять подчеркивается избирательный характер, но не для того, чтобы кого-то оттолкнуть, а наоборот – пробудить энергию и посеять надежду.

В Словах Златоуста некоторые находят себе недоумение: как это «воздержницы и ленивии день почтите»? Или: «постившиеся и непостившиеся возвеселитеся днесь»? Разве уравнивает Бог старательных и ленивых?

Или в конечном итоге все равно – постился или нет? Нет, конечно здесь не об уравнении всех речь, не о безразличии к тому, кто как готовился. Мы ведь знаем, что по-разному встречает праздник тот, кто к нему готовился, и тот, кому все на свете давно надоело. Святитель говорит, что Господь никого не отвергает, но сам человек просто не сможет, если не подготовился, так же переживать и воспринимать дарованное Богом, как тот, кто не жалел себя, готовясь к великому дню.

Конечно, хорошо, что читается это «Слово» вселенского учителя. О нем можно много думать, но когда бы ни вспомнились знакомые строки этого «Слова», всегда от них веет трепетным переживанием первой ночной пасхальной службы.

Веселые пасхальные часы поются легко и радостно. Быстро сменяются знакомые евангельские образы: «предварившие утро» Марии, разрушение врат адовых и разбойник «в раи» и, наконец, трогательное обращение к Богоматери: «Вышняго освященное Божественное селение, радуйся!» Почувствовать бы, не говоря лишнего: «Тобою бо дадеся радость...»

Литургия, кажется, вся состоит из бесконечных обращений ко всем и каждому: «Христос Воскресе!» Но это, разумеется, только кажется. Все в ней «по чину». Особенно выразительно в эту ночь звучат антифоны: «Вся земля да поклонится Тебе и поет Тебе». Земля еще окутана ночной тьмой, но день был теплый, почти летний, и не заметно ночной прохлады. От этого раннего тепла приходят мысли о том, что силен Бог согреть и землю, и душу каждого во время и не во время, что и во тьме, когда обычно все живое съеживается от холода, может быть тепло и свободно... Очень хочется сердцем, хоть на миг подобревшим, обнять всю эту землю, всех людей (дальних и всех – легче, тем более под влиянием такой службы и такого праздника)... И еще хочется, чтобы она – земля вся – пела «Имени Твоему...» О радости единомыслия и общего стремления к общему для всех Отцу Небесному многие писали, молились, жизнь отдавали. А мы? Что можем мы? Мы, наверное, и не должны ставить себе таких далеких целей, нам надо себя приучать «петь Имени Твоему», Господи, то есть чаще обращаться к Господу, чтобы это стало и привычкой и потребностью. Но обращаться в душе, не языком, чтобы дорогое Имя зря не бросать на ветер...

И второй антифон: «Боже, ущедри ны и благослови ны, просвети Лице Твое на ны» подтверждает ту же мысль, только приближает нас, людей, к Лицу Божию, прося нам благословения свыше. А «просвети Лице Твое...» это ведь просьба взглянуть в душу нашу светлым, милующим взором. Пожалуй, если бы Церковь не предлагала таких стихов, и не дерзнул бы просить об этом. Подумаешь – и ведь какие личные, близкие отношения возможны для творения Божия с Творцом! Редко только мы на это обращаем внимание.

Третий антифон, включающий уже не раз звучавший стих: «Да воскреснет Бог и расточатся врази его» не дает забыть о нашем окружении. Враг Христа, Его Церкви, всех нас, противник всякого добра и отец лжи побежден, но не уничтожен до времени последнего Суда. И, конечно же, не перестанет до последнего вредить всем.

Дело его обречено, и власть его исчезнет, «яко тает воск от лица огня». Об этом напоминает нам Церковь для ободрения и укрепления нашей решимости не бояться лукавых и гордых врагов наших, духов тьмы.

Прокимен: «Сей день, егоже сотвори Господь...» зовет, как и все в этой службе, к радости. Читают «первое убо слово» к Феофилу из 1-й главы Деяний и вслед за ним первую главу Евангелия от Иоанна: «В начале бе Слово...» Прежде в Академическом храме читали отрывки из 1-й главы на нескольких иностранных языках, читали и в Успенском храме Лавры, теперь ограничиваются греческим, латинским и славянским... Видимо, кто считает это лишним, кто как... Можно, конечно, отвлечься и представить, что весь православный мир по-разному славит Воскресшего, но мнё всегда казалось совсем не лишним услышать здесь, среди обычной массы прихожан и нашего духовенства, звучание и Евангелия, и «Христос Воскресе» на разных языках. Это расширяло в сознании границы Церкви. По окончанию чтения по чину Литургии поется Херувимская песнь, «Верую», «Милость Мира» и вместо «Достойно» – «Ангел вопияше». «Отче наш» – толпа задвигалась. В алтаре причащаются служащие. Хор поет стихиры Пасхи. Выходят читать патриаршее послание. «Со страхом Божиим...» – и к Чашам потянулись люди. Слава Богу, что теперь во многих местах этому не препятствуют. Под пение «Христос Воскресе» причащаются многие. Теперь только освятят артос, который не раз еще будет участвовать в крестном ходе, и будут все прикладываться к кресту. Хор продолжает петь Пасху. Хочется слушать еще и еще. Пусть все знакомо, не раз слышалось, но потребность слушать, впитывать так же естественна, как жажда света, воды, отдыха, Господи! Какое это благо – Церковь, Пасха, Твое снисхождение!

А вечером в тот же первый день Святой Пасхи то же бесконечное «Христос Воскресе» и после ектении – «Господи, воззвах к Тебе» и «Да исправится молитва моя». Весь Великий пост мы слышали это моление, внимая ему на коленях. Весь Великий пост просили: «Услыши мя, Господи». Теперь мы снова обращаемся с этими же прошениями, потому что никогда нельзя сказать, что исправилась молитва моя, стала такой, какой должна быть. Да, она должна постепенно и постоянно совершенствоваться, и конца этому на земле нет. Нам же только бы хоть начать исправление в этом трудном делании, а начинается оно всегда – и на Пасху тоже – с покаянного сознания. Но Пасха не гасится призывом всегда быть на страже. Она выплескивается мощным «великим» прокимном: «Кто Бог велий, яко Бог наш...» И читается в алтаре, или в самых Царских вратах лицом к народу Евангелие о явлении в тот же день Воскресшего Господа ученикам Своим. Говорят, что в дни Святой Пасхи Господь может дать почувствовать верным душам Свое приближение. Конечно, Господь не связывает Себя никакими днями, но всякий раз, когда человек чувствует присутствие Божие, в душе его Пасха. Не всегда это бывает очень ярко, не всегда выражается чем-то особенным (хотя может быть и так), но всегда внимательный человек знает»,» что Господь близко. В радости или в горе, в храме или в пути, в таинствах или в трудах, когда бы ни было – Господь дает людям, ищущим Его, уверение в Своей близости. Тогда не трудно вспомнить, как апостол Фома, не касаясь руками ран (чего хотел прежде), воскликнул: «Господь мой и Бог мой!»

Но время идет, и уже в понедельник Пасхальной седмицы вечером в стихире звучат такие слова: «Недостойно стояще в пречистом дому Твоем, вечернюю песнь воссылаем, из глубины взывающе, Христе Боже: просветивый мир тридневным воскресением Твоим, изми люди Твоя от руки врагов Твоих, Человеколюбче». Как ни велик праздник, Церковь всегда напоминает о бдительности и учит покаянием хранить душу от беспечности и равнодушия, чтобы это расслабление не послужило причиной нового духовного пленения.

Во вторник той же Светлой седмицы напоминанием о кресте в стихирах на «Господи воззвах» Церковь соединяет с идеей освобождения «истлевшего человеческого естества».

Те же темы, хотя и в других выражениях, слышим мы и в стихирах среды. Крест и Воскресение, мрак адских темниц и свет из гроба, сознание немощи человеческой и радостное предощущение обновления «силою распятого Христа» – вот основные молитвы всех песнопений этих дней.

В четверг вечером к ним присоединяется новая.

Празднуем определенный Церковью день «живоносного источника» – Богоматери, – «благодеяния источающего всем независтно, требующим крепости душ». Образ Богоматери входит в пасхальное торжество как «рая источник божественный» (стихиры в четверг, вечером). Источник благодати – вот общее содержание почти всех стихир, сущность праздника. Близость и возможность даров Божиих, подаваемых заступлением Богоматери, объединяет пасхальную радость земли и неба, воодушевляет искать “растворения сердца» (икос 6-й песни канона) в молитвах ко Пресвятой Богородице.

Суббота Пасхальной седмицы завершает праздник Пасхи. Раздача артоса как окончание «пира веры», как благословение светлых дней воспринимается и возвращает к обычным трудам, предлагая освящать их молитвой и размышлением.

Первую тему для размышлений подсказывает поведение апостола Фомы, упорно желающего доказательств Воскресения Христова. Ему нужны самые реальные и убедительные – своими глазами увидеть и руками коснуться ран Христа. Все песнопения этой недели посвящены вариациям этой темы. Основание для нее есть в Евангелии, где точно указан день явления Господа ученикам и Фоме. Канон воскресного дня – Фомина воскресения – открывается редким по выразительности тропарем: «Днесь весна душам, зане Христос от гроба якоже солнце воссияв...» Синаксарь этого дня подчеркивает одну деталь: Господь знал о томлении Фомы, знал, что мучило его не одно недоверие чужим словам, знал, что Фома любит Его – и оставил еще 8 дней томиться, «да онаго любовь конечную поострит». Церковь примером апостола не только веру в Воскресение Христово утверждает, но и нам всем, чаще всего явного утешения от Господа не получившим, напоминает слова Спасителя: «Блаженны не видевшие и веровавшие». В службах дней Фоминой недели звучит и знакомая тема трудности оторваться от «помышлений лукавых»: «Мысль мне даруй обращения, Боже, да зову: спаси мя, благодетелю благий, и помилуй мя» (стихиры на стиховне, глас 1). Обычная жизнь со своими привычками не оставляет человека и, оглядываясь на недайний Праздник, еще не окончательно завершившийся, нельзя не подумать: «Аще праведник едва спасается, аз грешный где явлюся...» Остается просить: «С наемники единодесятого часа причти мя, Боже, и спаси мя». Во 2-й стихире «на хвалите» глас 1 уже определенно молим: «Воздвигни мое помышление к покаянию и Твоего винограда делателя искусна покажи мя» (вторник Фоминой седмицы, утро).

Третья неделя по Пасхе посвящена женам-мироносицам. Явлением им Господа утверждается первенство любви, не знающей страха и колебания. Мужество оставило апостолов, сомнение колебало веру, тревога закрыла двери их собрания. Только верность жен, не знающая изменения, первой восприняла радость великого события. Они шли, не надеясь получить какую-либо помощь от кого-то, помощь определенную – отвалить тяжелый камень от двери гроба, шли, не думая о трудностях, шли, потому что не могли не идти. Потому и они, а не апостолы, стали первыми вестницами Воскресения. От их лица в Неделю мироносиц звучит призыв: «При идите с нами воспойте Его» (канон мироносиц, песнь 1). Не случайно день святых жен в Церкви считается особым праздником женщин-христианок.

Вся самая трудная, невидная, кропотливая, необходимая и незаметная работа делается женскими руками. Самая убедительная проповедь – любовью матерей, сестер, подруг; самая надежная защита и опора – опять же у доброго сердца. Самое дорогое признание ценности и величия искренней и беззаветной любви было выражено Господом, и потому нет основания для умаления их служения. Все признают необходимость его, но многие предпочитают делать вид, что легко обойдутся без него, хотя ни семья, ни государство, ни Церковь, ни общество не устоит без терпения, целомудрия, трудолюбия и верности истинных христианок.

Вместе с ними призывает Церковь почтить «Иосифа благообразного, ревнителя благочестия, советника и уче­ника (Христова)», как и Никодима. Каждый в меру сил служил общему делу созидания Церкви, и каждый при­мером своим учит дорожить временем, чтобы исполнить заповеди Божии. Потому и среди воспоминаний о верной любви мироносиц в ирмосе мы просим: «Мглу души моея, Спасе мой, разгнав, светом заповедей Твоих озари мя, яко един Царь мира» (канон мироносиц, песнь 5). Особен­ностью богослужения Недр ли мироносиц являются при­бавляемые на утреннем каноне к воскресным песням пасхального канона богородичные тропари. Воспевают они чудо Воскресения Христова, но обращены к образу Бого­матери. Невозможно, говоря о мироносицах, умолчать о Его Матери, Которая острее других переживала боль Сына в страшные дни Его страданий и, естественно, не менее других радовалась Его воскресению. По преданию, слова «Ангел вопияше Благодатней...» – это отзвук явления Ей первой, ранее всех, ангела со словами: «Радуйся и паке реку: радуйся, Твой Сын воскресе...»

Неделей о расслабленном Церковь знаменует обнов­ление всего человечества, расслабленного грехами, немощ­ной волей и неверием. В каноне 4-й недели по Пасхе слышим: «Многим временем немощствующую люте душу мою исцели» (песнь 1). Мы не просто признаем свою не­мощь, но и просим помощи: «В летах многих немощству­ющую люте душу мою, Преблагий, исцели, якоже рас­слабленного прежде...» (канон, песнь 3). Интересно отме­тить, что авторы стихир и тропарей, обращаясь к рас­слабленному годами ждущему чуда, вспоминают архи­стратига Михаила, как покровителя и заступника всего народа Израильского. Считается, что это он сходил в купальню Силоамскую, подавая исцеление страждущим.

Редкие иконы, изображающие этот момент, определенно подписывают имя архистратига – Михаил, который изображен над водой купели. К нему обращены слова: «Просвещение нам испроси, великий архистратиже, при­сно свету великому предстоя, и умири нашу жизнь». Нет такого времени, в которое можно было бы не заботиться о просвещении своей души и умирении жизни.

Преполовение Пятидесятницы (то есть половина периода от Пасхи до Троицы) – переломный момент в ряду праздничных дней. Еще звучат пасхальные песно­пения, но уже ощущается приближение праздника Святой Троицы. Уже во времена святителя Иоанна Златоуста его знала Церковь. Значит, с IV века. Со временем этот праздник включил творения патриарха Анатолия Кон­стантинопольского (V в.), преподобного Андрея Критского (VII в.), преподобного Иоанна Дамаскина (VIII в.), препо­добного Феофана Исповедника (IX в.). Основанием для праздника послужило вспоминаемое в Евангелии событие – обращение Господа в храме к собравшимся.

Иудеи отмечали преполовение праздника Кущей (он был временем благодарения за собранную жатву и вос­поминанием времени, когда праотцы странствовали по пустыне, жили в шалашах из ветвей, так называемых кущах, почему и празднование это, продолжавшееся 7 дней, называлось так же). Господь сказал: «Жаждай да грядет ко Мне и да пиет». Преподобный Андрей Критский в своем каноне говорит об этом так: «Вод животворных источники отверзл еси церкви, аще кто жаждет, усердно приходит и пиет». Первое упоминание в этот день об ис­полнении обещанного – о ниспослании Святого Духа жаждущим и готовящимся Его принять. В каноне не раз звучит обращение к Святой Троице: «Троице Нераздель­ная... спасай воспевающия Тя, и избави от бед и скорбей» (песнь 4). В 6-й песни канона Преполовения говорится о дне освященном еще «пасхи божественнейшею свет­лостью» и уже сияющем «утешителевой благодатию».

Икос канона от высот желаний приводит внимание к душе, состояние которой чаще всего можно определить одним словом – оледенение. Врачуется оно самым живым участием Творца и Господа, о чем Церковь просит: «Оледеневшую душу мою прегрешений беззаконьми, течением Твоих кровей напой и покажи плодоносну добродетельми». Мы со своей стороны должны для себя заметить: тяжкое состояние душевное врачуется Чашей Жизни, то есть таинством Причащения, к которому надо прибегать, готовясь по совести. Там же, то есть в каноне, мы просим «Духа крепости» у Источника Жизни. Почему о таких будничных состояниях нашей души говорится в праздничный период? – Потому что Церковь реально представляет себе трудности преодоления греховных привычек, нашей немощи, нашей нужды. И главное, Церковь относится к этому очень внимательно. Опыт ее святых Церковь делает достоянием каждого желающего, и призыв «приходи и пей» обращен ко всем.

В Неделю о самарянке продолжается тема источника приснотекущей живой воды. Вспоминается беседа Христа с женщиной, пришедшей к колодцу и не намеревающейся нарушать обычаи своего народа (иудеи с самарянами не общались). Христос обратился к ней Сам, прося напоить Его. Почему об этом вспоминает Церковь в пасхальный период? Потому что после Воскресения Христова виднее все, предшествующее страстям и Воскресению. Виднее величие Христа – Бога всеведущего и человека чуткого, доброго, глубоко правдивого и искреннего, понимающего то, что скрыто глубоко в душе. Он знал, что эту женщину никто не хвалил за «вольность» в личной жизни. Знал, однако, и то, что она способна была интересоваться тем, где и как надо кланяться Богу. Вопрос был не праздный, и Христос ответил на него так, как редко кому отвечал. Она была не просто удивлена Его знанием своей жизни, она сумела стать выше обид, самооправдания, самолюбия и ожесточения. Она всех звала к Нему, что, несомненно, оценил в ней Господь. И потому в ее лице Церковь прославляет способность к раскаянию, жажду очищения, обновления жизни, благоговение перед промыслительным и спасающим действием Бога. Всем верным предлагается утешение примером самарянки. Мы видим, что Господь всегда идет Сам, первым навстречу всему доброму, что хранит каждая душа. Ее же примером мы учимся не одно внешнее выражение богопоклонения уважать, но искать напряженной жизни, неотделимой от молитвы: «Подаждь ми воду веры» (стихира пятка вечер, глас 1).

Последняя перед Вознесением неделя посвящена чуду, совершенному во время празднования иудеями пяти десятницы: исцелению слепорожденного. Иудейская пятидесятница напоминала о Синайском законе, который Моисей получил от Бога после избавления от египетского рабства, через 50 дней после перехода Чермного (то есть Красного) моря. Какая здесь связь с новозаветной Пасхой? Прежде всего – в подтверждении силы духовной, которая многих до Воскресения Христова уверяла в том, что смиренный Учитель из Назарета – Мессия. Теперь, после Воскресения, вспомнить о том, что само Воскресение – не первое и не единственное Его чудо, необходимо для воспитания и укрепления веры всех, кто «душевными очима ослеплен».

«Умныя мои очи, ослепленныя. Господи, от мрачного греха Ты просвети, вложив, щедре, смирение и покаяния омый слезами» (канон 6-й недели, песнь 9). В этих словах все значение обращения к чуду исцеления слепорожденного, которое готовит верующих к восприятию нового чуда – Вознесения Господа

Последний день, посвященный Пасхе – Отдание праздника. Служба Отдания включает 3 канона: Пасхи, слепого и предпразднству Вознесения. Хотя память о прошедшей Пасхе еще ничем не затмевается, но все решительнее наступает тема Вознесения. В 3-й песне канона среды образом Доброго Пастыря, пришедшего найти заблудшее овча, Церковь зовет к благодарности, увещевая ценить «многое благоутробие» Божие.

Вознесение, вопрёки кажущейся печали разлучения, уверяет в действенности обетования Божия – «никакоже отлучаяся, но пребывая неотступный, и вопия любящим Тя: Аз есмь с вами и никтоже на вы» (кондак праздника). VIасхальным прокимном «Сей день егоже сотвори Господь» завершается великий праздник Воскресения Христова, чтобы каждым воскресным днем напоминать верным в течение всего года, о нескончаемом торжестве Христа Воскресшего «и с Собою вся воскресившаго».

Се жених грядет в полунощи, и блажен раб, егоже обрящет бдяща; недостоин же паки, егоже обрящет унывающа. Блюди убо, душе моя, не сном отяготися, да не смерти предана будеши, и царствия вне 7 затворишася, но воспряни, зовущи: свят, свят, свят еси, Боже, Богородицею помилуй нас.

Егда славнии ученицы на умовении вечери просвещахуся, тогда Иуда злочестивый сребролюбием недуговав омрачашеся, и беззаконным судиям Тебе, праведнаго Судию, предает. Виждь, имений рачителю, сих ради удавление употребивша; бежи несытыя души, Учителю таковая дерзнувшия. Иже о всех благий, Господи, слава Тебе.

Тебе, на водах повесившаго всю землю неодержимо, тварь видевши на лобнем висима, ужасом многим содрагашеся, несть свят разве Тебе, Господи, взывающи.

Не рыдай Мене, Мати, зрящи во гробе, егоже во чреве без семене зачала еси Сына: восстану бо и прославлюся, и вознесу со славою непрестанно, яко Бог, верою и любовию Тя величающия.

Да молчит всякая плоть человеча, и да стоит со страхом и трепетом, и ничтоже земное в себе да помышляет: Царь бо царствующих и Господь господствующих приходит заклатися и датися в снедь верным. Предходят же Сему лицы Ангельстии со всяким началом и властию, многоочитии херувими и шестокрилатии серафими, лица закрывающе и вопиюще песнь: аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа.

Сегодня, братие, за Литургией в Святом Евангелии мы слышали слова Самого Господа, обращенные к Своим ученикам. Господь сказал: «Се восходим во Иерусалим...» Этими словами Господь Иисус Христос предупреждал Своих учеников о предстоящем Ему входе в Иерусалим и предстоящих Ему страданиях. А Святая Церковь, читая за Литургией эти слова, тоже приготовляет нас к этим событиям.

Шестая седмица Великого поста вся овеяна духом страстей Христовых, и в субботу уже воспоминается Лазарь, воскрешенный Христом Спасителем, а в воскресение и самый вход Господа в Иерусалим на вольные страдания.

На Страстной седмице в чтениях и песнопениях собрано все, чтобы приблизить к нашему сердцу страдания Господа, приблизить к нашей мысли Его Животворящий Крест.

Крест и страдания Христовы являются центром мировой истории. Все события до них были лишь приготовлением к этим великим событиям, а история после них вся неразрывно была связана с ними. Каким же образом человечество приготовлялось к этим событиям?

Вы знаете, что богоизбранным народом был народ еврейский, и в Священном Писании было предсказано о Голгофской жертве. Если вы будете внимательно читать Святую Библию, то там найдете много мест, где прямо говорится о страданиях Христовых.

Остановимся на некоторых самых ярких примерах.

Во время странствования после выхода из Египта евреи пришли на место, где было множество ядовитых змей, и они умирали от их укусов. Тогда Моисей, по повелению Божию вознес на шесте медного змия, и те из евреев, которые с верою и надеждою взирали на него, – исцелялись. Вот этот змий, вознесенный Моисеем на древо, и был прообразом Спасителя. Об этом Сам Спаситель сказал: «Как вознесен был Моисеем змий в пустыне...»

Были и некоторые люди, которые собою прообразовали грядущего Мессию. Вы все слышали об Иосифе, его страданиях, о том, что он сделал для своего народа. Он – прообраз Христа. Вы знаете о Моисее, освободившем свой народ от рабства фараону, – он также был прообразом Христа, освободившего нас от рабства греху. Праведный Иов тоже был прообразом Христа. Как Иов страдал невинно, так и Христос страдал невинно. Так что все эти лица являются прообразом Христа.

У кого есть Псалтирь – прочтите псалом .... В этом псалме содержится прямое указание на страдания Спасителя. Он как бы написан у подножия Креста. А в книге пророка Исаии ясно сказано такими словами: «Той язвен за грехи наши и мучен за беззакония наши». Что может быть яснее, точнее этого описания страданий нашего Господа, чем эти слова?

Богоизбранный народ еврейский через пророков и Священное Писание знал о грядущем Избавителе, но знали о том и язычники. Лучшие из язычников тоже знали о том, что должен прийти «Сын Божий». Знаете, как еще называется Спаситель в Священном Писании? Он называется «Чаянием языков». Что значит – чаяние? Чаяние значит – ожидание народов. Эти слова указывают на то, что и язычники ожидали Христа Спасителя.

Каким же образом узнали о Христе язычники?

Еврей узнали через пророков, а язычники?

Вы знаете, что на протяжении истории евреи имели связь с другими народами. Иудеи неоднократно были уводимы в плен и в самом тяжелом, Вавилонском, плену находились целых семьдесят лет. В это время они, конечно, смешались с язычниками, и те от них узнали об ожидаемом Мессии.

Еще с зари человеческого рода хранилось предание, что «Семя жены сотрет главу змия». Это предание жило среди всех народов, жило оно и среди философов-язычников. И у язычников литераторов мы найдем эту тему, что «Некто освободит человечество от тирании диавола».

Видите, как человечество подготовлялось к событиям Животворящего Креста Господня.

Далее – все события государственные и политические также были направлены к тому, что наступило время, когда римляне стали всемирными владыками.

Это объединение всего человечества имело промыслительное значение, делало удобным принятие Евангельского благовестия. Центр мировой истории – Крест Христов. Теперь нам ясно, как подготовлялось человечество к нему.

А каким образом человечество относилось к Кресту после того, как это событие совершилось? Каким образом Крест определяет сознание?

Да, Голгофский Крест является определяющим и решающим.

На часах Великого Пятка в стихире 9-го часа есть такое выражение, которое относится к Господу Иисусу Христу. Господь Иисус Христос именуется «ЖЕНИХОМ ЦЕРКОВНЫМ». «Гвоздьми пригвоздился Жених Церковный». Почему же в стихире Господь именуется ЖЕНИХОМ? Потому что Крест положен в основу Церкви. Церковь зиждется на Животворящем Кресте. На Кресте судьбы человеческие неразрывно связались и определились с жизнью Церкви. Как это понять?

Если обратимся к творениям святых Отцов Церкви, то увидим, что Церковь имеет у них различные определения: она именуется странствующей. Почему? Ветхозаветная Церковь связана была с одним богоизбранным народом еврейским, а Церковь Новозаветная не связана с одним местом, а странствует по всему миру. Апостолы распространили христианство по всему миру. Они проповедовали не только в Иерусалиме, а и в других городах и местностях, и когда христианство процветало в одной стране – оно умалялось в другой. Церковь как бы странствовала от одного народа к другому. И до сих пор Церковь не связана с каким-либо одним народом. В каждом народе есть хоть небольшое число верующих во Христа. Некогда Церкви Византийская и Антиохийская были выдающимися, а сейчас малыми и жизнь там в умалении. А когда христианская жизнь там умалялась – она возрастала среди славян. Мы слышим, что христианская Церковь есть и в Японии и в Китае. В настоящее время Евангелие Христово проповедано во всех народах. Вот почему Церковь и названа странствующей. Она как корабль носится по всем народам и принимает на корабль спасающихся. Это – спасительный корабль или ковчег. Вот почему и внешняя форма церквей напоминает форму корабля. Церковь называется еще воинствующей потому, что существующие на земле Церкви находятся в состоянии борьбы. Бывают в существовании Церкви периоды мира, но потом они сменяются периодами неблагополучия.

Вспомните три первые века жизни Церкви христианской. Церковь была в гонении, и только в IV веке Миланский эдикт прекратил внешнее ее гонение, но тогда началось гонение внутреннее, появились ереси. Так и до конца Церковь находится в состоянии борьбы. Периоды благополучия чередуются с периодами гонений.

Каково же значение существования Церкви на земле?

Есть книга, написанная в I веке по P. X., «Пастырь Ерм». Ерм был одним из учеников апостола Павла, о котором последний и вспоминает в своем послании к Римлянам. Ерм – грек-христианин, жил в Риме, где и написал свою книгу «Пастырь Ерм». В этой книге есть и ответ на вопрос о значении существования Церкви на земле, и другие. Он и искал на них ответа в беседах с апостолом Павлом, и в молитве своей просил Бога открыть ему эту тайну.

В первые века христианства эта книга читалась за богослужением. Каково же содержание этой книги? Что было открыто Ерму?

Он видел равнину, большую равнину, она была окружена множеством гор различной высоты, а посреди равнины была вода. Здесь строили башню, в основание κοτο–ροή был положен великолепный белый камень. Множество людей носили камни с гор, а огнезрачные юноши принимали их от них. Некоторые камни были так белы, так отшлифованы, что создавалось впечатление какой-то целости, монолитности. Другие камни не годились для постройки, их откладывали в сторону и употребляли только после отшлифовки, а некоторые камни были так шероховаты, что вовсе не годились, и их отбрасывали в сторону.

Вот что было открыто Ерму, и он спросил, что все это значит, что значит строительство башни, что такое белый камень основания, кто подносит строителям камни, кто такие огнезрачные юноши. И ему было открыто, что строительство башни – это Церковь Христова, белый камень основания – Сам Господь Иисус Христос, потому что Он и есть камень краеугольный, камни – это души человеческие, оглашенные словом проповеди Христовой, огнезрачные юноши – Ангелы Божии. Подносят камни пастыри, а горы – это все люди, а вода – это вода крещения, что войти в Церковь можно только через крещение. Оттачивание камнеи – отзывчивость человека на проповедь: одни исправляют свою жизнь бодро, не откладывая это на конец своей жизни, и годны для Царства Небесного, а другие начинают и останавливаются на пути, некоторые же вообще не хотят расстаться со своими страстями. Нужны страдания, чтобы человек стал выше и чище, нужна обработка страданием. Те же камни, которые почернели и с трещинами – негодные для этой башни, – это те, кто слышал благовестие и отверг его.

Вот что было сказано Ерму. А до каких пор будет строиться башня? Горы – народы земли. Башня будет строиться до тех пор, пока горы будут давать достойные камни для ее строительства. Когда же камней больше не будет – окончится земная жизнь Церкви.

Вот в чем тайна истории Церкви. После Голгофских страданий стала строиться Церковь.

Земная Церковь, к которой мы принадлежим, существует, чтобы благовествовать и приготовлять нас к жизни в Церкви Небесной.

Церковь Небесная – вечная жизнь. А земля и земная Церковь существуют, чтобы давать материал для строительства Церкви Небесной. Когда прекратят давать материал – наступит последняя страница мировой истории. Когда люди будут непригодны для строительства Церкви земной – они окончат свое существование, но это не будет уничтожением земли, а лишь ее преображением. Преобразятся не только люди, но и вся природа. Весь мир станет прекрасным храмом Божиим, и вся история после Голгофы – вся направлена и полна содержанием этого великого строительства. Это дело не механическое, это дело нашей воли.

Если мы преобразим свои души – станем годными для строительства Церкви, а если отвергнем свое преображение – Господь признает нас негодными.

Когда наступят великие дни страданий Спасителя, вспомним, для чего пострадал Господь. Он пострадал для того, чтобы всех нас призвать к Себе и сделать участниками жизни вечной. Господь ждет нашего подвига и да избавит нас от неверия, грехов и всего, что удаляет нас от общения с Ним в вечной жизни.

Архимандрит Борис (Холчев)

Вocкpeceниe Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити.

Христос Воскресе, смерть поправый и мертвыя воздвигнувый, людие, веселитеся.

Небеса убо достойно да веселятся, земля же да радуется, да празднует же мир видимый же весь и невидимый: Христос бо воста, веселие вечное.

Ныне вся исполнишася света, небо же, и земля, и преисподняя.

Днесь спасение миру, яко воскресе Христос.

Воскрес Иисус от гроба, якоже прорече, даде нам живот вечный и велию милость.

Праздников праздник и торжество есть торжеств.

Днесь всяка тварь веселится и радуется, яко Христос Воскресе, и ад пленися.

Радостию друг друга объимем.

И ненавидящим нас простим вся воскресением.

Пасха, двери райския нам отверзающая.

Пасха христианская всегда совершалась со всею торжественностию. Еще христиане не имели храмов, еще, гонимые язычниками, сокрывали свое богослужение в вертепах и пропастях земных, но воспоминание воскресения Христова было уже виною торжества столь светлого и продолжительного, что один из древних защитников христианства (Тертуллиан) вслух всех язычников говорил: «Ваши праздники, взятые все вместе, не могут сравниться продолжением своим с одною Пасхою христианскою».

В самом деле, воскресение Господа нашего само по себе есть торжество торжеств и праздников праздник. Оно есть высочайшее торжество веры, ибо им утверждена, возвышена, обожена вера наша, есть высочайшее торжество добродетели, ибо в нем самая чистейшая добродетель восторжествовала над величайшим искушением, есть высочайшее торжество надежды, ибо служит вернейшим залогом обетований самых величественных.

I. Воскресение Иисуса Христа есть высочайшее торжество веры. Апостол Павел, один из первейших проповедников веры, написал коринфским ученикам своим: «Аще Христос не воста, тще убо проповедание наше, тща же и вера ваша» (1Кор. 15:14). То есть, ежели Христос не воскрес, то все истины нашей веры теряют свою силу, Евангелие и проповедь не имеют более достоинства, все христианство есть праздное имя.

Мысль разительная, но совершенно истинная, неоспоримая! – Ибо на чем основана вся вера наша? – «Наздани бывше, – отвечает св. Павел, – на основании апостол и пророк, сущу краеугольну Самому Иисусу Христу» (Ефес. 2:20). Воскресший Иисус есть краеугольный камень нашей веры. Он есть «Посланник и Святитель нашего исповедания» (Евр. 3:1), но почему сей «камень, пренебреженный зиждущими» соделался для нас «во главу угла и дивен во очию нашею» (Мф. 21:42)? Почему мы признаем в Нем «Христа – Божию силу и Божию премудрость» (1 Kop. 1:24)? У нас есть на это весьма много доказательств, но все они были бы недостаточны без воскресения Господа нашего.

Дабы скорее и яснее видеть эту истину, вообразим, что мы принадлежим к числу тех людей, кои следовали за Господом от начала до конца Его земного служения, слышали все беседы Его, видели все дела, Им совершенные. Доколе Он отверзал очи слепых, воскрешал мертвых, мы, конечно, спокойно следовали бы за Ним, восклицали бы вместе с апостолами: «Ты еси Христос, Сын Бога живаго!» (Ин. 6:69). Но вот наступает ужасный час страданий: ученик предает Его, безумная синагога отвергает как льстеца, неразумный Пилат осуждает как возмутителя; Иисус – чаяние наше – возносится на крест вместе с злодеями; Сам Отец оставляет Его, Он умирает в муках, погребается; самый гроб Его запечатан печатию Каиафы. Что было бы тогда с нами, с нашею верою, если бы Он не воскрес? Се «мы надеяхомся, яко Сей есть хотя избавити Израиля, но и над всеми сими»? Он остался во гробе (Лк. 24:21) – вот что сказал бы каждый из нас.

В самом деле, никак нельзя думать, чтобы наша вера оказалась тогда тверже веры апостолов. Но что случилось с ними по смерти Господа? Не все ли они поколебались было в своем веровании в Hего? А без сей уверенности вышли ли бы они на всемирную проповедь и отдали ли бы за истину ее жизнь свою? А без их проповеди обратился ли бы мир, погруженный во тьму язычества, к вере христианской?

И что бы апостолы начали проповедовать без воскресения своего Учителя? Как бы они сказали: «Веруяй в Сына Божия имать живот вечный» (Ин. 3:36), когда Сам Сын Божий оставался бы мертвым? Как бы они сказали: «Христос вчера и днесь, той же и во веки» (Евр. 13:8), когда бы всякий знал, что Он прежде был жив, а потом умер и не воскрес?

Таким образом, без воскресения Иисуса Христа гроб Его был бы вместе и гробом веры христианской, потому что все, прежде веровавшие в Него, перестали бы верить; потому что никто не принял бы на себя труда проповедовать веру в того, кто умер и не воскрес; потому, наконец, что проповедь эта сама по себе не стоила бы доверия.

Но теперь гроб Иисуса Христа есть святилище, в коем совершилось торжество веры христианской. Не напрасно Сам Иисус Христос, когда иудеи требовали от Него новых чудес в удостоверение, что Он есть единородный Сын Божий, отвечал, что другого знамения не дастся им, кроме знамения Ионы пророка (Мф. 12:39–40), то есть воскресения; не напрасно, отходя на страдания Свои, Он изрек, что наступает время, когда прославится Сын человечёский (Ин. 13:31) В воскресении Своем Он подлинно прославился; и прославился, по замечанию апостола Павла (Рим. 1:4), уже не яко пророк, ниже яко Сын человеческий или Мессия, но яко Сын Божий, в Коем «обитает вся полнота Божества» (Кол. 2:9).

Кто не узнает Сына Божия в воскресшем Иисусе?

В каком благолепии является теперь самый крест Христов, на котором вместе с Иисусом распята была, можно сказать, самая вера! Кто не видит, что это знамение проклятия для других, для Иисуса было жертвенником, на коем принесена всемирная жертва, что Бог принял эту жертву в воню благоухания, что Агнец закланный достоин прияти честь и славу (Апок. 5:12).

После сего что может поколебать веру нашу, когда сама смерть и ад не одолели ее в лице Начальника и Совершителя веры? «Я знаю, – восклицал некогда апостол Павел, – я знаю, в Кого верую (2Тим. 1:12), знаю, что Спаситель мой есть Бог, Который силен сохранить залог спасения моего до Своего славного пришествия.

II. Воскресение Иисуса Христа есть высочайшее торжество добродетели. Добродетель, гонимая на земле, никогда не оставляла совершенно лица земли, являясь в избранных Божиих, кои сияли, «яко светила в мире» (Фил. 2:15). Но какая была участь их? «Камением побиени быша, претрени быша, убийством меча умроша, проидоша в милотех, лишени, скорбяще, озлоблени» (Евр. 11:37). И сколько раз слышался глас жалобы и печали: «что путь нечестивых спеется (Иер. 12:1), праведники же пожинаются яко класы».

Промысл оправдывал иногда видимо пути Свои, не раз пред лицом всего мира, «вменяющего» житие праведных «в посмех» (Прем. 5:3), добродетель торжествовала над пороком; не раз, повергаемые в горнило искушений, праведники выходили из него, яко злато чисто, не только пред очами Божиими, но и пред очами врагов своих. Но торжество добродетели всегда оставалось неполное, поскольку и добродетель сынов человеческих всегда несовершенна, не чиста. Между тем для посрамления торжества мира суетного надлежало явить полное торжество добродетели. Для сего требовалась чистейшая добродетель, величайшее искушение и всесовершенная слава.

Таково воскресение Иисуса Христа! Что была вся жизнь Его как не единое непрерывное служение Богу и ближним. Между тем, какой праведник был посрамлен, презрен, умучен более Иисуса Христа?

Но зрите торжество благочестия в лице Воскресшаго! Он «смирил Себе, послушлив быв до смерти крестныя, и вот Бог превознес Его и даровал Ему имя паче всякого имени, да о имени Иисуса всякое колено поклонится небесных, земных и преисподних!» (Фил. 2:8–10). Он «богат сый, обнищал для нас» (2Кор. 8:9), «не имел где главы подклонить (Мф. 8:20). И вот предана Ему всякая «власть на небеси и на земли!» (Мф. 27:18). Он из любви к ближним отдал душу Свою, и вот души всех сынов человеческих предаются Ему во власть, яко Искупителю и Судии!

И это еще только видимые для нас следы торжества невидимого. Если бы мы, по обещанию Спасителя, узрели небо отверстым (Ин. 1:5), какое бы торжество Добродетелей открылось в лице Его пред очами нашими! Там увидели бы мы Сына человеческого, «за приятие смерти венчаннаго славою и честию» (Евр. 2:9), сидящего одесную силы Божией (Лк. 22:69), увидели бы двадцать четыре старца, повергающих венцы свои пред Агнцем закланным (Апок. 4:10); увидели бы сонмы ангелов, не восходящих уже и нисходящих на Сына человеческого, а закрывающих лица свои от неприступной славы Его лица.

Какое же сердце, любящее добродетель, может не радоваться при таком торжестве Сына человеческого? Это торжество истинно всемирное, в коем может участвовать самый язычник. Пусть он не верит в Божество Иисуса Христа; довольно, если он верит в Бога и добродетель, дабы радоваться о том, что святейший из сынов человеческих столь величественно награжден ныне самим Небом. Бог показал в воскресении Иисуса Христа, как Он прославляет любящих Его, показал пред всем родом человеческим, что Он никогда не забывает «труда любве», подъятого «во имя Его» (Евр. 6:10), и что все торжества мира суть ничто пред торжеством праведника.

III. Воскресение Иисуса Христа есть высочайшее торжество упования. Для угнетенного всякого рода бедствиями смертного рода человеческого ничего не может быть нужнее, как прозрение оком упования в ту страну, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания. И действительно, мысли и желания человеческие во все времена и у всех народов устремлялись за пределы сей жизни.

Но кто мог рассеять мрак гроба, ниспровергнуть эту преграду? Являлись мудрецы; но, «приходя от земли» (Ин. 3:31), о земле и говорили, хвалились, что свели философию с неба, а на небо не возвели ни одного человека. Приходили пророки, наставляли, обличали, утешали, но потом сами умирали, «не прияв обетования» (Евр. 11:39). Над всем родом человеческим царствовала смерть с такою свирепостию, что во время Иисуса Христа не только многие из мудрецов языческих, даже великая часть народа Божия отвергла всякую надежду на бессмертие, глаголя «не быти воскресению» (Мф. 22:23).

Надлежало восставить падшую надежду и явить пред лицом всего мира, что только тело человека «возвращается в землю, а дух возвращается к Богу, Иже даде его» (Еккл. 12:7). И вот в воскресении Спасителя совершается торжество надежды.

Гроб и смерть были виною страха и отчаяния человеческого: Премудрость Божия гроб обращает в источник надежды, смерть принуждает быть проповедницею бессмертия. Ибо для чего другого служит теперь гроб Иисуса Христа, который один только в воскресение из мертвых не отдаст Мертвеца своего, как не в доказательство того, что и все гробы некогда опустеют и отдадут мертвецов своих? К чему послужила смерть Иисуса Христа, как не к уверенности, что смерть есть только страж, который хранит то, что ему предано, хранит дотоле, доколе угодно Господу жизни, и что во власти сего стража находится только бренный состав наш, а не дух, совершенно не знающий гроба и смерти!

Торжество самое верное. Решительно должно сказать, что все доказательства бессмертия, употребляемые разумом, не имеют столько силы, сколько заключает ее в себе одно воскресение Иисуса Христа. Верить сему воскресению и сомневаться в нашем воскресении есть совершенное противоречие. «Аще Христос воста, – писал некогда апостол Павел к коринфянам, – како глаголют нецыи, яко воскресения мертвых несть? Аше воскресения мертвых несть, то ни Христос воста» (1Кор. 15:12–13). В самом деле, Христос есть Глава верующих: когда воскресла глава, то как могут остаться мертвыми прочие члены.

Торжество полное. Надежда на бессмертие духа человеческого, хотя слабая, и прежде была в роде человеческом. Воскресение Иисуса Христа, утверждая эту надежду, расширило ее область, показав, что не только дух человеческий не умирает, но и тело соделается некогда бессмертным, что наступит день, когда и сие «тленное облечется нетлением» и «сие мертвенное пожерто будет животом» (1Кор. 15:53; 2Кор. 5:4), что, по уверению апостола, настанет время, когда Христос «преобразит тело смирения нашего, яко быти сему сообразну телу славы Его» (Фил. 3:21).

Да будет же «благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, по мнозей Своей милости порождей нас в упование живо воскресением Иисус Христовым от мертвых» (1Пет. 1:3). Господь, Сам Господь сотворил «дёнь сей, да возрадуемся и возвеселимся в онь!» Воистину он есть праздников праздник и торжество торжеств: торжество веры, добродетели и упования.

Иннокентий, архиепископ Херсонский и Таврический 

«В светлые дни праздника Воскресения Христова пришло мне желание перечитать повнимательнее евангельские сказания о Воскресении Господа, а самое чтение привело к желанию привесть в порядок и соглашение сии сказания. Но, взявшись за это дело, я запутался и не нахожу исхода. Помогите. Не все меня путает, а только сказания о первых часах дня Воскресения Господня, именно о хождениях святых жен на гроб, их видениях и свидетельствах о виденном и слышанном. Мне думается, что нельзя обойтись без предположения, что святые жены мироносицы приходили ко гробу Господню не все зараз и не в одно время. Скажите, можно ли это допустить. Кстати, не найдете ли возможным вместо красного яичка подарить меня изложением ваших соображений относительно соглашения евангельских сказаний и самого сего соглашения?»

С удовольствием готов исполнить ваше желание. Путание, которое вы испытываете, не есть ваша исключительно участь. Его испытывали и испытывают почти все. Которые посмелее, брались и берутся приводить в порядок и соглашение евангельские сказания. Это породило множество к тому приемов, сколько-нибудь удовлетворяющих пытливые умы; но вполне успокаивающих совопросничество приемов, сколько помнится, еще не найдено. Брался и я не раз за такое соглашение и держался то одного, то другого приема в нем, чувствуя в тоже время, что и то, и другое, и третье соглашение, и все, сколько их приходило в голову и приходилось встречать, не могут быть признаны вполне удовлетворительными.

Возьмемся вместе снова за это дело; и не поможет ли нам воскресший Господь, славы ради имени своего, придумать что-либо более удовлетворительное. Вы дали мне руководительную нить, сказавши: «Мне думается, что нельзя обойтись без предположения, что святые жены приходили ко гробу Господню не все разом, а группами и не в одно время». Взявшись за эту мысль, я стал всматриваться в сказания евангельские и, к утешению вашему и своему, нашел, что так думать не есть предположение, а долг. К этому обязывают сами сказания, ясно обозначая разности и во времени прихода святых жен ко гробу, и в том, что они при сем видели и слышали и что с ними было потом.

Чтобы мне удобнее было показать эту истину, а вам и другим увидеть ее, нахожу нужным пересказать наперед, что написано о сем у каждого Еангелиста, с некоторыми замечаниями, необходимыми для уразумения текста.

В Евангелии от Матфея читаем – Гл. 28:1–10.

В вечер субботный, свитающи во едину от суббот, прииде Мария Магдалипа и другая Мария, видети гроб (- ст.1).

Остановимся немножко на этих словах. В вечер субботный – οψε σαββατον – ничего другого не означает, как то, что дают разуметь слова «в вечер субботы», когда кончился требуемый законом покой и открылась позволительная возможность всяких движений и дел. Соблазняло давать иное значение слову οψε – в вечер – следующее за сим слово τη επκρωσκουση – свитающи, указывающее будто на рассвет. Но επιφωσκω, когда говориться о дне и ночи, означает «начинаться»; и свитающи будет «начинающуся», или когда начинался первый день недельный. Что так следует понимать, на это дает нам смелость св. Лука, который, говоря о положении Господа во гроб, написал: день бе пяток, и суббота светаше (- 23,54), επιφωσκε – начиналась, наступала, как и по-русски переведено. Итак, в вечер субботный свитающи будет «вечером в субботу», когда наступал или начинался первый день недели. У евреев день – один кончался, а другой начинался в шесть часов вечера. Суббота, как видим у св. Луки, начиналась в пятницу вечером, а первый день недельный начался в субботу вечером, как в настоящем месте дает видеть св. Матфей.

После сего как же понять: прииде – видети гроб? Тоже в прямом значении слов: ходили посмотреть гроб. Неудержимое желание осведомиться, не произошло ли там, на Голгофе, около гроба Господня, где были их мысли и сердца, что-либо особенное, влекло их туда. И они » сходили туда. Увидев, что там все было в том же положении, как было оставлено в пятницу, они спокойно воротилсь в город и стали готовиться к помазанию тела Господня утром, по обычаю, ароматами, которые они в этот же вечер, по возвращении с Голгофы, и купили, как пишет св. Марк.

Спросите: но как же можно было им быть на Голгофе? Там стража. – Стража была приставлена не с утра, а тоже по прошествии субботы. Когда жены были при гробё, власти иудейский ходили к Пилату для испрошения позволения приставить стражу, которую и привели и поставили на место уже по удалении жен с Голгофы. Третий день начинался, когда по предсказанию Господа должно было совершиться Его Воскресение. До вечера они не видели нужды нарушать свою субботу, а теперь, когда суббота прошла и настал страшный для них третий день, они поспешили принять меры предосторожности, опасаясь, как бы ученики не украли тела своего Учителя в эту ночь и не сказали, что Учитель их воскрес. 

Так, святые жены готовятся намастить тело Господа ароматами, не подозревая, что гроб окружен стражею и что тело Господа – в*руках врагов Его. Но Господь не попустил им быть устрашенными этою грозною стражею и неведомо для них устранил эту препону, могшую лишить их свободного доступа ко гробу Господню и к пречистому телу Его. Сошел с небес Ангел Господень и, отвалив камень от двери гроба, сел на нем. Сотрясение от падения камня, усиленное намеренным действием Божиим, и светлоблестящий зрак Ангела в трепет привели стражу, и она разбежалась. Гроб стал отверст, и доступ к нему свободен (ст. 2–4).

Когда это случилось? Надо полагать, незадолго до появления жен на Голгофе, однако ж еще сущей тьме, которая не была еще рассеяна светом утра, когда приходила туда Мария Магдалина. Это действие Божие не было потребностью или следствием Воскресения Господня, которое совершилось независимо от всяких внешних ограничений, незримо и неведомо ни для кого. Оно было нужно для очищения доступа ко гробу любящим Господа и для удостоверения их, что Он уже нест зде, но воста.

(Наступило утро. Жены, как приготовились с вечера, пошли на Голгофу к Господу. Какие именно это были жены, св. Матфей не обозначает при сем.) Приближаясь к месту Гроба, они увидели Ангела (сидящего на камне вне гроба, как надо полагать по сказанному пред сим) – и ужаснулись. Ангел ободрил их, говоря: «Не бойтесь! Вы ищете Иисуса распятого; нет Его здесь, Он воскрес, как сказал. Подите посмотрите место, где лежал господь». (Они вошли во гроб и посмотрели.) Ангел сказал им: «Теперь бегите скорее сказать ученикам Его, что Он воскрес из мертвых и се – предваряет вас в Галилее. Там Его увидите». И жены, вышедши из гроба, поспешно побежали со страхом и радостию великою возвестить о виденном и слышанном св. Апостолам. Когда же они таким образом спешно текли к Апостолам, сам Господь сретил их со словом: «Радуйтеся!». И они, падши к ногам Его, обняли их и поклонились Ему. Были однако ж притрепетны. И Господь ободрил их, говоря: «Не бойтеся! Идите, скажите братии Моей, чтоб шли скорее в Галилею. Там они Меня увидят» (ст. 5–10).

Таково сказание св. Матфея! Оно очень сжато и усечено. Первый стих стоит особо, сказывая, что было вечером в субботу. Особо стоят и стихи 2–4, повествуя о бывшем пред утром. Главное же сказание о приходе жен на гроб начинается с узрения уже Ангела; а о том, как они поднялись с места и как дошли до Ангела, не говорится. Это требуется дополнить. Требуется также дополнить и то, что жены входили в гроб по слову Ангела: «Подите, посмотрите место, где лежал Господь», – хотя об этом не говориться в тексте, ибо вслед за сим пишется, что они вышли из гроба и побежали к Апостолам. Но как бы они вышли из гроба, если б не вошли в него? Я то и другое дополнил своей речью. Но сейчас увидим, что их дополняет св. Марк.

У св. Марка читаем – гл. 16, 1–11.

Минувшей субботе, Мария Магдалина и Мария Иаковля и Саломия, купиша ароматы, да пришедше помажут Иисуса (ст. 1).

Минувшей субботе – то же, что у св. Матфея – в вечер субботный, когда суббота, или день покоя, кончилась и начался первый день недели, означенные жены купили ароматы, чтоб утром пойти на гроб и помазать тело Господа Иисуса. Этот первый стих совершенно одинаков по содержанию с первым стихом сказания св. Матфея и его дополняет, сказывая, что жены Мария Магдалина и Мария Иаковля, сходивши посмотреть гроб, тем же вечером сошлись с Саломиею и все втроем купили ароматов для намащения тела Господня.

Это было субботним вечером; а когда прошла ночь, они зело заутра во едину от суббот, то есть в первый день недельный, приидогиа на гроб возсиявшу солнцу (ст. 2). Приидоша, – έρχονται, – идут. Идя же, говорят между собою: «Кто отвалит нам камень от двери гроба?» Камень был велик очень, и им не под силу было бы отвалить его. Но подошедши к месту гроба, они взглянули и увидели, что камень уже отвален (ст. 3, 4).

Отвалился и у них камень затруднения, давивший их сердце; почему они, не обратив особого внимания на необычайность дела сего, поспешили внутрь гроба. Но увидев юношу в одежду белу одеяна, седяща в десных, ужаснулись, – εξεθαυμβηθησαν, поражены были удивлением и изумлением. То был Ангел Господень, который, видя их смущение, ободрил их, говоря: не ужасайтесь, Иисуса ищете Назарянина распятого? Он воскрес; Его нет здесь. Вот место, где положили Его. Но идите, скажите ученикам Его и Петру, что Он предваряет вас в Галилеи; там Его увидите, как Он сказал вам (ст. 5–7).

И они, вышедши, побежали от гроба. Их обнимал трепет и ужас, и они никому ничего не сказали (конечно, на пути), будучи одержимы страхом (ст. 8).

Сопоставляя это сказание со сказанием св. Матфея, не можем не видеть, что они взаимно дополняют друг друга. Св. Марк дополняет св. Матфея, сказывая, что святые жены вечером, побывши на Голгофе, успели еще купить ароматов, взяв в содружество с собой и Саломию, а утром рано пошли ко гробу и пришли туда возсиявшу солнцу, пред восходом солнца, когда свет солнца уже сиял, но солнца еще не было видно на горизонте. А святой Матфей пополняет св. Марка, сказывая о вечернем хождении некиих жен на гроб и о том, как камень отвален от гроба.

Св. Марк пополняет еще св. Матфея, сказывая, как жены вошли во гроб, о чем не пишется у св. Матфея, хотя говорится, что они побежали к Апостолам, вышедши из гроба; а св. Матфей дополняет св. Марка, сказывая, что прежде входа во гроб они видели Ангела и во гроб вошли по его указанию.

Св. Матфей дополняет св. Марка, сказывая, что на пути, когда жены бежали к Апостолам, явился им Сам Господь; св. Марк дополняет св. Матфея, сказывая далее (ст. 9), что это не было первое Его явление. Первого явления удостоилась Мария Магдалина, которая, сподобившись сего благодеяния, шедши возвести о том и Апостолам (ст. 10).

Какое общее сказание составится из обоих евангелистов, очевидно само собою. Заметим только, что у обоих их речь идет об одном и том же приходе на Голгофу, одних и тех же жен, в одно и то же время. Следовательно, это сказание представляет достаточно черт, по коим его следует счесть особенным. Оно закончено и не требует более заимствования из других Евангелий для пополнения своего.

Один вопрос предлежит – какие именно тут действовали жены. Св. Марк, как и св. Матфей, не переименовывает их утром, после наименования вечером. Хотя это наводит на мысль, что и утром действовали те же жены; но с того времени прошло семь-восемь часов, в которые могли повстречаться случайности, заставившие разлучиться тех жен. Посему мы можем иметь законное позволение какую-либо из сонма сих жен отчислить, если какие-либо евангельские указания того потребуют. И за этим недалеко приходится нам ходить. Тут же у св. Марка и встречаем такое указание – именно, в его сказании о явлении Господа прежде всех Марии Магдалине. Прежде всех, следовательно, прежде явления Его женам, о коем говорится у св. Матфея. Если так, то значит, что в это же утро, – прежде воссияния солнца, зело рано – Марии Магдалины не было с Мариею Иаковлевою и Саломиею. Она отделилась от них и действовала сама по себе, и в этом хождении на Голгофу означенных жен не участвовала, не была свидетельницей и явления им Господа. Сего блага она сподобилась особо и прежде их. Таким образом, св. Марк, поименовавший жен в вечерних обстоятельствах, ходом сказания своего об утренних событиях заставляет из сонма тех жен отчислить Марию Магдалину и действующими в его сказании признать только Марию Иаковлю и Саломию. Как отлучилась от них Мария Магдалина и как действовала особо от них, об этом пишет св. Иоанн.

У св. Луки читаем, – гл. 24, 1 –12.

Последовавшие за Господом из Галилеи жены (непоименованные) вечером в пятницу смотрели, как полагалось тело Господа во гроб. Возвратившись с Голгофы, они в тот же вечер купили ароматы и миро для намащения тела Господня и в субботу оставались в покое по заповеди (23, 55–56).

В первый же день недели, утру глубоку, они пошли на гроб, неся уготованные ароматы. Они нашли камень отваленным, и прямо вошли во гроб. Тела Господня не оказалось, что привело их в крайнее недоумение. Когда они таким образом недомышлялись, что бы это значило, предстали им два мужа в одеждах блестящихся. Св. жены в страхе и смущении потупили очи в землю; но мужи успокоили их, сказав им: «Что ищете живого с мертвыми? Его нет здесь; Он воскрес. Помните, как Он говорил вам еще в Галилее, что Сыну человеческому надлежит быть предану в руки человек грешник и пропяту быти и в третий день воскреснуть». Они вспомнили такие слова и, возвратившись от гроба, возвестили о виденном и слышанном одиннадцати Апостолам и всем прочим. Но глаголы их явились, яко лжа, и им не поверили. Петр впрочем, востав, тече ко гробу и взглянув внутрь увидел пелены лежащия, и отыде, в себе дивяся бывшему.

Сразу видно, что тут рассказывается об особом приходе на гроб, отличном от того, о коем сказывают св. Матфей и св. Марк. Ароматы готовятся в пятницу вечером; идут на гроб жены утру глубоку, – ορθρου βαθεος; во гробе встречают двух Ангелов в виде мужей; слышат от них слова не те, что слышали жены у св. Матфея и св. Марка, хотя сила их одна и та же – удостоверение в Воскресении Господа; в конце не получают повеления поскорее сказать Апостолам, но делают это будто сами от себя; почему возвращаются неспешно, и можно предположить, что сначала они зашли к себе, чтобы освободиться им от ноши ароматов, а потом отправились к Апостолам.

Признавая же особым это хождение на гроб Господень, надо будет признать, что и жены тут были особые. Какие же? Св. Лука не перечисляет имен жен ни там, где говорит об их наблюдении, как полагали Господа во гроб, ни там, где говорится о заготовлении ими ароматов в пятницу вечером, ни здесь утром в первый день недельный, когда сказывается об их хождении ко гробу. Хотя он в конце сказания пишет: бяше же Мария Магдалина, и Иоанна, и Мария Иаковля, и прочия с ними, яже глаголаху к Апостолам сия (ст. 10); но это относится, как увидим, к тому времени, когда к Апостолам собрались все жены, как бы с отчетом о виденном и слышанном ими порознь, и тут нельзя видеть решительное указание на тех жен, о коих говорит выше св. Лука. Всяко однако ж слова сии дают возможность определить, о каких женах пишется у св. Луки. Отчислим из означенного перечня имен Марию Магдалину для сказания св. Иоанна, а Марию Иаковлю (с Саломиею, которая, вероятно, значится под общим: и прочия с ними) для сказания св. Матфея и св. Марка, – и для сказания св. Луки останется Иоанна, жена Хузаня, с прочими (кроме Саломии).

У св. Иоанна читаем – гл. 20, 1–18.

У св. Иоанна и еще особое сказание об особом хождении ко гробу Господа, где из жен действующей является одна Магдалина, но с участием и двух высших учеников.

Он повествует, что св. Магдалина в первый день недели, еще сущей тьме, пришла на гроб и увидела камень отваленным от гроба. Взглянула ли она во гроб или нет, но у нее тотчас образовалось решение: взяли Господа. Взяли Господа и не знать, где положили Его. С этой мыслью она поспешно бежит ко св. Петру и св. Иоанну и говорит: «Взяли Господа и не вем, где положили Его». Св, Петр со св. Иоанном вышли из дома и пошли на гроб. Они оба шли поспешно; но Иоанн тек скорее Петра и пришел ко гробу первый, однако ж не вошел внутрь, а только взглянул туда, и увидел пелены лежащие. Пришел св. Петр и вошел внутрь. И он увидел тоже пелены лежащие, и еще сударь, бывший на голове Господа, не с пеленами лежащь, но особь свит на одном месте. Тогда вошел и св. Иоанн, прежде пришедший, и виде и верова, кажется, только тому, что говорила Магдалина. Осмотревши все, они возвратились домой.

Но св. Магдалина, с ними возвратившаяся опять ко гробу, осталась и стоя у гроба плакала. Поплакавши, она взглянула внутрь и увидела двух Ангелов в белых ризах, – один сидел в головах, а другой в ногах, где лежало тело Иисусово. Они спросили ее: «Жено, что плачеши?» Она ответила: «Взяли Господа моего и не вем, где положили Его». Сказав это, она обратилась и увидела Господа Иисуса, но не узнала Его. Господь говорит ей: «Жено, что плачеши? Кого ищеши?» Она, думая, что то был вертоградарь, сказала: «Государь мой! Если ты взял Его, скажи мне, где положил Его, и я возьму Его». Тогда Господь сказал ей голосом, ей знакомым: «Мария!» Она, услышав этот голос, воззвала: «Раввуни!» – и бросилась было к ногам Его, чтобы обнять их. Но Господь остановил ее, говоря: «Не прикасайся Мне, ибо Я еще не взошел ко Отцу Моему (еще успеешь); но иди к братии Моей и скажи им: восхожду ко Отцу Моему и Отцу вашему и Богу Моему и Богу вашему». Она пошла и сказала ученикам, что видела Господа, и что Он сказал ей такие слова.

Это сказание не требует никаких пояснений. Сразу видно, что оно говорит об особом хождении на Голгофу, где и лица особые, и обстоятельства особые, ни одной чертой не повторяющиеся в сказаниях других Евангелистов.

Я позволяю себе сделать по поводу его только одно другое наведение. Первое, если у св. Иоанна особое сказание об особом хождении ко гробу, – и это бесспорно – το ничто не мешает допустить особность сказания и у других Евангелистов, коль скоро черты сказания вынуждают такое допущение. Как уже видели мы, такой особности нельзя не допустить в сказании св. Луки и в сказаниях св. Матфея и св. Марка вместе.

Второе, Мария Магдалина приходит на гроб еще сущей тьме. Так как она вслед за тем ходила к Апостолам, с ними ворочалась на Голгофу, после них побыла здесь, одна, потом опять пошла к Апостолам, то ей невозможно было быть в числе жен, приходивших с Иоанною, утру, глубоку, как значится у св. Луки, некогда было ей присоединиться и к Марии Иаковлевой с Саломиею, приходившим к гробу возсиявшу солнцу, и нужды в том уже никакой не настояло. Однажды отлучившись от святых жен, она уже не встречалась с ними, пока все они не собрались у Апостолов, как увидим при общем своде сказаний.

Таким образом, из пересмотра всех сказаний о движениях, видениях и свидетельствах жен сами собою выходят такие заключения:

1) Жены не все разом приходили на гроб, но группами и в разное время. Таких прихождений обозначается три: первое – Марии Магдалины, по Евангелию св. Иоанна; второе, – Иоанны с прочими, по Евангелию св. Луки; третье, – Марии Иаковлевой и Саломии, по Евангелиям Матфея и Марка вместе. Обозначается это чертами всякого сказания, ясно выдающимися. Приложим к сему показание Еммаусских учеников, которые говорят, что некоторые жены из бывших на гробе возвестили Апостолам, что видели Ангелов, сказавших им, что Господь воскрес (Лк. 24:22–23). Но это может относиться только к Иоанне с прочими, как значится то же у св. Луки. Ибо они только видели одних Ангелов, а другие жены видели не Ангелов только, но и Господа. Следовательно, этим показанием они резко отособляют хождение на Голгофу Иоанны с прочими от хождения туда других св. жен, между коими то же хождение Марии Магдалины отособляется само собой и оставляет потому отособленным хождение Марии Иаковлевой с Саломиею. Это показание тем особенно важно и подает в настоящем деле решающий голос, что была часть учеников, которые знали только о том, что было с Иоанною, ничего не слыхав о других женах.

2) Время прихода святых жен ко гробу означается так: Марии Магдалины – еще сущей тме; Иоанны с другими – утру глубоку; Марии Иаковлевой с Саломиею – возсиявшу солнцу. Видна постепенность. И вся эта история обнимает время в несколько часов – от чуть брезжется до восхода солнца.

3) Постепенность видна и в том, что святые жены узнавали и возвещали Апостолам: св. Магдалина в первый раз сказывает: взяли Господа; Иоанна с другими возвещает, что видела Ангелов, которые сказали ей, что Господь воскрес; Мария Магдалина во второй раз и Мария Иаковля с Саломиею удостоверяли, что видели не только Ангелов, сказывавших им о воскресении Господа, но и самого Господа воскресшего, и передавали от лица Господа повеления им.

После всего сказанного составление последовательного сказания о движениях святых жен утром в светлое Христово Воскресение, равно как о виденном ими и слышанном, не встретит большого затруднения.

Когда Иосиф и Никодим полагали во гроб тело Господа, жены все были на Голгофе и смотрели, где и как полагалось оно, в то же время, конечно, соображая, как им прийти сюда снова, чтоб и со своей стороны воздать долг Умершему намащением тела Его. Некоторые из них тотчас по возвращении с Голгофы, в пятницу же, заготовили и ароматы. Субботу все они провели в покое. Но когда прошел законный термин покоя, две из них сбегали в этот субботний вечер ко гробу посмотреть, не случилось ли там чего особенного, и по возвращении оттуда купили и еще ароматов, в восполнение недостающего. Они действовали все заодно, согласно; но помещались не в одном доме, а где пришлось, каждая у своих родных и знакомых. Может быть, только Мария Иаковля и Саломия в одном останавливались доме. Почему положили утром собраться вместе не в городе, чтоб никого не тревожить, но на самой Голгофе, дожидаясь там друг друга, чтоб вместе приступить к намащению тела Господня; из города же как выйти, оставили каждой на свободу, как какая управится, только бы порану.

Так приготовившись и условившись, они спокойно дедали утра. Раньше всех поднялась Мария Магдалина и устремилась ко гробу Господню еще сущей тьме. Но, пришедши на Голгофу, она увидела, что камень отвален от гроба. Первая породившаяся у нее при этом мысль: взяли Господа, глубоко потрясла ее, и она немедля побежала к св. Апостолам Петру и Иоанну. Кому кроме них могла она благонадежно поведать это общее для всех любящих Господа горе, если б оказалось справедливым то, что ей подумалось? И им она ничего не говорит кроме: «Взяли Господа, и не вем, где положили Его». Конечно, после этого первого тревожного воззвания она объяснила, почему так думает, сказав, что видела камень отвален от гроба, а может быть, что и в него заглянула и видела, что тела Господня нет на том месте, на котором положили его завчера. Выслушав все, Апостолы решили сами сходить на гроб и посмотреть, что там такое.

Пока это происходило и Апостолы собирались ко гробу, на Голгофу пришла Иоанна с некоторыми женами, которые, увидев гроб отверстым, вошли в него. Ангелы объяснили им тайну отсутствия тела Господня, приведши им на память Его собственные предсказания еще в Галилее о смерти и воскресении. Выслушав это и удостоверившись в Воскресении Господа, Иоанна и яже с нею жены, может быть по указанию Ангелов, а может быть и сами от себя, положили пойти сказать о том Апостолам и отправились обратно с Голгофы. В движении их не видно никакой поспешности; и очень можно предположить, что с Голгофы они заходили к себе в дом, где останавливались, чтоб освободиться от ноши ароматов. (Не было ли Иоанне с сущими с нею передано окончательное приготовление ароматов?)

Между тем, как они делали этот переход, или обход, если заходили домой, св. Петр со св. Иоанном и Магдалиной текли ко гробу и пришли к нему, не встретясь с ними, что, по расположению улиц на востоке, легко могло случиться, хотя они и прямо к ним шли. Побывши на Голгофе и осмотревши гроб, Апостолы возвратились к себе, кажется, не пришедши к решительному заключению о Воскресении Господа. По крайней мере, это явно относительно св. Петра, хотя и Иоанново: виде и верова не дает прямого указания, чему верова. Может быть, не Воскресению; ибо во след за сим он сам же приписал: не у бо ведяху Писания, яко подобает Ему из мертвых воскреснути.

По отбытии св. Апостолов с Голгофы, Мария Магдалина осталась у гроба, и осчастливлена была милостивым явлением ей Господа. Обрадованная, она опять направилась к Апостолам, хотя не так спешно, как прежде, чтоб подолее попитаться нераздельной сладостью Боговидения.

По удалении Марии Магдалины приходят ко гробу Мария Иаковля и Саломия, видят камень отвален и Ангела на нем седяща и приходят в страх. Ангел Господень успокаивает их благовестием о Воскресении Господа, пригласив посмотреть и место, где лежало тело Господне. Вошедши внутрь, жены увидели другого Ангела, который, сказав им то же, что и первый Ангел, и показав место, где лежало тело Господне, присовокупил, подобно же первому Ангелу: теперь бегите сказать о всем Апостолам. И они, исшедши из гроба, побежали к ним, в страхе и трепете от необычайности виденного и слышанного. Первый Ангел при выходе их из гроба удержал себя невидимым, чтоб не помешать их спешности.

Когда бежали они, сретил их Сам Господь и обрадовал и словом, и позволением обнять ноги и поклониться Ему. Получив затем и от Господа повеление поспешить к Апостолам с вестью о Его Воскресении и о прочем, они побежали к ним.

Между тем у Апостолов происходило следующее. Как только воротились св. Петр и св. Иоанн, пришла к ним Иоанна с некоторыми женами (или она ждала их, если не заходила домой) и сказала им, что видела Ангелов, которые уверили ее, что Господь воскрес. Апостолы выслушали ,это, но не поверили. Еще они вели беседу о сем, как пришла св. Магдалина и сказала, что видела Господа, передавши и слова, какие повелел Господь передать Апостолам. Но и ее выслушавши, Апостолы не яша веры (Мк. 16:11). Едва кончила свою речь св. Магдалина, как приходят Мария Иаковля и Саломия, сказывают, как видели Ангелов при гробе и во гробе, а потом на пути Самого Господа, и передают уже слышанное от Марии Магдалины повеление Господа Апостолам идти в Галилею, где имеют Его увидеть.

Так, теперь собрались воедино все жены-благовестницы – Мария Магдалина, Мария Иаковля, Саломия, Иоанна и прочие, имена коих не записаны (Лк. 24:10; Мк. 16:1). Какой облак свидетелей! И однако ж пред Апостолами явились яко лжа глаголы их, и они не поверили им (Лк. 24:11). Не заслуженный ли потому выслушали они укор от Господа, когда Он, явившись, попоси неверствию их и жестосердию, яко видевшим Его восташа не яша веры? (Мк. 16:14). Однако ж это послужило во благо веры, удостоверяя, что несмотря на великую радость, какой исполнила бы их сердце вера, что Господь воскрес, они не спешили верить этому, по чрезвычайной важности самого Воскресения. Надо полагать, что Сам Господь благоволил, чтоб было так.

Св. Петр, впрочем, положил еще сбегать на гроб и посмотреть, не встретит ли там какого-либо решительного удостоверения. Но пришедши туда и взглянув во гроб, увидел только пелены лежащие. Это то же, что прежде видено; ничего нового. Не только Господь, но даже и Ангел не явился ему, чтоб влить в него отраду веры. Так и пошел он обратно, в себе дивяся бывшему (Лк. 24:12). Состояние духа его, надо полагать, было очень тяжелое. И не в эту ли пору милостивый Господь явился ему в утешение и умиротворение сердца его? Всяко это явление имело место между этим временем и возвращением в Иерусалим Еммаусских учеников. Потому что когда они пришли к прочим, то были встречены радостным известием, яко воистину воста Господь и явися Симону (Лк. 24:34).

Таким образом все сказания приходят в совершенное между собою согласие, и все черты и особенности находят должное себе место. Остается решить одно, как можно допустить, что жены ходили на гроб не вместе и не в одно время, когда в сказаниях об их движениях встречаются почти всюду имена одних и тех же жен?

Но где же это встречается?

Встречается, правда, не в Евангельских сказаниях, а в сводах сих сказаний. Своды же сии составлены по произвольному предположению, что святые жены ходили на гроб все вместе. Это предположение, не оправдываемое однако ж текстом Евангелий, как мы видели, и заставляло все комкать в кучу – и движения жен, и явление Ангелов, и слова сих последних женам, и слова жен Апостолам, с большими натяжками и насилованием текста.

Приведите на память сказанное выше. Имена жен, прежде их движения на Голгофу, перечисляются только у Евангелиста Матфея и Евангелиста Марка; Св. Лука не перечисляет их здесь. Но и те двое перечисляют их только при обстоятельствах, бывших в пятницу и в субботу вечером; а какие именно жены участвовали в утреннем первого дня недели шествии ко гробу, не поименовывают. Что это были все те же самые жены, о коих говорится в предыдущих обстоятельствах, это есть гадание, навеваемое, правда, течением речи, но не могущее быть оправдано им, когда в других местах встречаются намеки и прямые указания, что в означенном шествии точно те же были жены, но не все; именно, не было Марии Магдалины, как дает ниже навести св. Марк и как прямо дает разуметь св. Иоанн. Были они вместе вечером; но утром ко гробу пошли не вместе, как согласились. Так сделалось, что Мария Магдалина ушла из города одна раньше всех, и потом течением событий совсем была отбита от них. Таким образом, сличение сказаний заставляет признать, что, несмотря на то, что вечером жены показываются инде сущими вместе, утром они шествовали ко гробу не вместе.

Можно только спросить: чего ради св. Евангелисты не написали определенно, какие именно жены идут утром ко гробу по их сказанию? Того ради, что они не считали того нужным. Не в лицах жен сила, а в удостоверениях их в Воскресении Господа Ангелами и Самим Господом. Жены все одинаково достойны веры. Сила свидетельства их – в показании им истины свыше, а не в том, что сие показание передала такая и такая жена. Св. Евангелисты и не заботились повторять их имена. Св. Лука и совсем не перечисляет их имен ни в обстоятельствах пятницы, ни в обстоятельствах субботы, ни в утреннем первого дня движении их на Голгофу. Перечисляет их в конце сказания. Но там мы должны видеть указание на то, как наконец все жены-благовестницы собрались к Апостолам после виденного ими и слышанного у гроба Господня и на пути от Него, каждой группой особо. Так предложенное недоумение оказывается совсем не уместным.

Вот все, что придумалось мне в удовлетворение вашего желания и устранение встреченного вами затруднения в соглашении Евангельских сказаний о Воскресении Господа. На большее прошу не погневаться. Пока будем довольствоваться этим, а после – что Бог даст.

Святитель Феофан, Затворник Вышинский

«Письма к разным лицам о разных предметах веры и жизни»,

Москва, 1882

Ни один евангелист не говорит об этом. Евангелисты рассказывают о событиях до воскресного утра, говорят и о встречах с Воскресшим, но о самом событии не говорят. Как будто ближе всех к изображению события Воскресения Христова подходит апостол Матфей. Он говорит об Ангеле, отвалившем камень, и стражах, помертвевших от страха. Но, если вдуматься, апостол Матфей еще совсем не рисовал той картины, которую мы теперь почти везде видим: Ангел на крышке гроба, Сам Христос, иногда убегающие воины. Получается слишком произвольное толкование апостольского сообщения. Ангел не Христу открыл крышку, а людям, чтобы они убедились, что нет Живого с мертвым.

Само Воскресение Христово произошло и до явления ангела, и без каких бы то ни было свидетелей. Когда и как – на это никто не ответит. Можно только сказать, что не так, как воскресил Господь Лазаря.

Для Лазаря надо было освободить выход – взять камень и освободить его самого от одежд, слипшихся и прилипших к его телу. Господь же воскрес «сохранив цела знамения», то есть не тронув печатей, так что никто не слышал, не видел, не чувствовал.

Канон Пасхи говорит об этом, как о чуде, недоступном земному исследованию, сравнивая его с таинственным рождением в мир от Девы. Никаких «свидетелей» не надо вере и потому творения духовных писателей, как в пасхальном каноне, например, полны радости от созерцания глубин и значения великого пасхального чуда.

Не касаясь неведомого, апостолы говорят, однако, о том, что знали, слышали, видели сами – о явлении уже Воскресшего Господа. И здесь все было иначе. Если Лазаря, например, можно было пойти и увидеть любому, кто только хотел и не поленился пройти в Вифанию, то Господь являлся Сам кому хотел, когда хотел и как хотел. Он мог внезапно появиться рядом, как в пути около Луки и Клеопы, мог так же внезапно исчезнуть, как в эмаусской горнице. Мог явиться и быть рядом, но Его не узнавали, так что приходилось Ему обращать на Себя внимание или знакомым зовом, как Он позвал Марию, или знаком, как на море Тивериадском.

Все, кого Он воскрешал, оставались теми же и жили так же, как все люди, а после умирали. Сам же Он, воскресив Себя, стал первенцем из умерших, восставших для Новой жизни в Царстве Небесном. Тело Воскресшего Господа получило необычайные способности. Он не только мог быть видимым для одних и невидимым для других, но мог пройти через преграды, не тронув их. Так Он появлялся в горнице, где были апостолы собраны и где они закрывали двери от иудеев. Он мог мгновенно оказаться там, где хотел, мог, вместе с тем, вместе с учениками отведать их угощения, скорее для уверения их, что Он – не призрак, не мечта, не игра воображения, что Он – все Тот же Учитель их, Который может позвать Фому и предложить ему коснуться ран Своих. Он был и тем же и уже не тем. Тело его со следами ран стало уже телом преображенным, одухотворенным, освобожденным от последствий прародительского греха.

Евангелисты считали своей задачей свидетельство об истине Воскресения, и эту истину они неразрывно связывают с будущим воскресением мертвых. Без этого воскресения пропадает весь смысл и боговоплощения, и крестных мук, и Воскресения Христова. Христос восстал для того, чтобы стать первым в бесконечном ряду умерших, воскресающих для жизни вечной. Но апостол не случайно подчеркивает, что восстает сначала Христос, потом Христовы, то есть те, кто Ему всецело себя предали, стали Ему своими, смогли Им жить.

Значит «воскресение жизни» (Ин. 5:29) не просто объективное следствие Воскресения Христова, механически распространившееся на весь род человеческий, независимо от личного отношения ко Христу, но удел лишь тех, кто объединен вокруг Христа и Христом в новое, возрожденное человечество, воскресающее для жизни вечной.

Чтобы войти в общение со Христом, надо «тленному облещися в нетление», то есть преобразиться, одухотвориться, очиститься от всего мрачного и страстного, чтобы смертью не быть удержанным, но по зову Владыки Христа восстать и выйти из оков тления. Способность видеть Христа здесь для еще находившихся в этой жизни – удел тех, чья душа уже живет одной со Христом жизнью, стремлением к Нему, и то при действии Его благодати, каждый раз особо дающей возможность воспринять это видение. Потому и Святая Церковь начинает канон пасхальный призывом: «Очистим чувствия и узрим...» Чистота чувств только даст возможность духовно видеть неприступный свет Воскресения Христова, и это – только слабые предвкушения будущих благ для любящих Господа, о чем Церковь и молится: «О Пасха велия и священнейшая, Христе! О мудросте, и Слове Божий, и Сила! Подавай нам истее Тебе причащатися в невечернем дни Царствия Твоего».

По статье митрополита Сергия

в «Журнале Московской Патриархии»,

1933 г. № 16–17

Канон Пасхи весь есть высокая, торжественно радостная песнь в честь Воскресшего Господа Иисуса Христа, Победителя ада и смерти. Нет нужды говорить, как сообразен он с духом праздника; как живое выражение радостного, благочестивого чувства христианина в величайший праздник Светлого Воскресения, он едва ли не большей части православных христиан известен весь на память... По сему-то соответствию его с духом праздника большая половина пасхальной утрени состоит в пении сего канона. Церковь на пасхальной утренней службе постановила оставлять не только чтение псалтири и шестопсалмия, но и так называемый полиелей и великое славословие, что в другие церковные праздники представляет наиболее торжественное служение. В первый день Пасхи, какой бы ни случился другой праздник, полиелея не бывает; в последующие же дни Светлой седмицы он полагается только для великих праздников.

Внешний состав пасхального канона – обыкновенный. Как и все каноны в Православной Церкви (за исключением неполных – двупеснцев и трипеснцев, поемых на Страстной седмице), он разделяется на девять песней (вторая песнь, как почти во всех канонах, опускается). В каждой песни ирмос предшествует двум или трем тропарям пасхальным – не более. Такая краткость существенно необходима по самой основной мысли канона: как выражение самого сильного и живого чувства он и не мог, и не должен состоять из многих тропарей. Содержание ирмосов, выражая сущность праздника, вместе с тем приспособлено к содержанию библейских ветхозаветных священных песней (по образцу которых составлены ирмосы всех канонов), в которых священный песнописец видел образы будущих событий. В тропарях, следующих за ирмосами и предшествуемых припевом: Христос Воскресе из мертвых, раскрываются – или сущность праздника, или плоды Воскресения Христа Спасителя, или обстоятельства Его Воскресения.

В целом составе канона, при всем том, что он есть выражение чувства благочестивой радости, нельзя не примечать и некоторой последовательности в раскрытии мыслей. Надеемся, не утомим благочестивого внимания читателя, представляя краткий обзор содержания сего канона, с посильным указанием и самой последовательности в раскрытии мыслей, заключающихся в нем.

Песнь первая составляет как бы вступление в целый канон. Сближая новозаветную Пасху с ветхозаветной и показывая превосходство первой пред последней, как приведения нас Христом Спасителем от смерти к жизни и от земли к небеси, священный песнопевец приглашает всех просветиться (ирм. 1 песн.), очистив чувства, чтобы и видеть духовными очами Воскресшего Господа, и слышать Его радуйтеся рекуща (1 троп.), и затем предлагает общую мысль всего канона – духовное веселие от Воскресения Христова для земли и неба, для всего мира, видимого и невидимого (2 троп.).

В третьей песни указываются основания всемирного духовного веселия, к которому приглашал песнопевец в первой: а) источник нетления, одожденный для нас Христом Господом из гроба (ирм. 3 песн.); б) духовное просвещение светом Воскресения Христова и неба, и земли, и даже преисподней (1 троп.); в) в особенности для нас земнородных – совосстание со Христом после вчерашнего спогребения с Ним, право на прославление с Ним во Царствии Его после сораспятия с Ним (2 троп.).

Каким образом приобретены для нас Христом Спасителем эти плоды, это указывается в ипакои по 3-ей песни, где излагается первая песнь о Воскресении Господа, сообщенная от Ангела святым женам-мироносицам: Воскресший Христос Господь, как Сын Божий, умертвил смерть Своею смертью и Воскресением.

Продолжая в четвертой песни раскрывать, как совершилось спасение всего мира чрез Воскресение Христово, священный певец прежде всего обращается к пророку Аввакуму, приглашая его стать на страже и указать светоносна ангела, возвещающего спасение всему миру от Воскресения Христова (ирм. 4 песн.); затем указывает на воплощение Иисуса Христа от Девы, чрез которое Он стал истинным, но непорочным человеком, не переставая вместе быть истинным и совершенным Богом (1 троп.): этим положено начало нашего спасения; воспринявши на Себя естество человеческое, Он, яко едиполетний Агнец, добровольно принес Себя в жертву за всех и чрез то стал для нас Пасхой чистительной и, наконец, воскрес из гроба за оправдание нас (2 троп.). Этим совершено наше спасение, и потому священный песнопевец, в радостном скакании Давида пред сенным ковчегом видя прообраз нашего торжества, приглашает всех возвеселиться божественне, образов сбытие зряще (3 троп.).

В чем должно выражаться это духовное, божественное веселие – это раскрывается в пятой песни. Святые жены-мироносицы зело рано пришли ко гробу Спасителя с миром, чтобы помазать тело Его; по примеру их и мы должны утреневать ко Господу, только вместо мира, приличного мертвым, должны принесть песнь Воскресшему Владыке, дабы узреть Его, Источника жизни для всех (ирм. 5 песн.); такими хвалебными песнями праздновали Пасху и содержимые во аде, преводимые от тьмы к свету с весельем и торжеством духовным (1 троп.): так должно и нам спраздноват им любопразднственными чинми Пасху Божию спасительную (2 троп.).

Шестая песнь раскрывает, почему торжество нашей Пасхи простирается не на одних живущих на земле, но и. на содержимых адовыми узами. Это потому, что Христос Спаситель нисходил в преисподняя земли, сокрушил вереи ада, содержащие связанных в нем, и потом тридневен, яко от кита Иона, воскрес (ирм. 6 песн.), сохранивши целыми знамения, подобно как и в рождении своем ключи Девы не вредил, и тем отверз для всех нас райские двери (1 троп.), или, принесши Сам Себя волею в живую умилостивительную жертву Богу Отцу за грехи наши, совоскресил с Собой всеродного Адама (2 троп.).

В кондаке по шестой песни кратко излагается сущность праздника, именно: погребение Господа, разрушение Им ада, Воскресение Его как Победителя, явление Его женам-мироносицам с радостной вестью и святым Апостолам с дарованием мира, и общий плод Воскресения для всех падших – воскресение их. Икос, поемый также по 1 шестой песни, изображает чувствования святых мироносиц, приходивших рано утром ко гробу Спасителя помазать тело Его.

В седьмой песни, чрез сближение плодов Воскресения с избавлением отроков от огненной пещи, указывается новый плод его – тот, что страстью Господа наше смертное облачено в благолепие нетления (ирм. 7 песн.); затем изображаются перемена скорби на радость в святых мироносицах, сподобившихся прежде всех узреть Воскресшего и возвестить о сем святым Апостолам (1 троп.); плоды Воскресения для всех нас: смерти умерщвление, адово разрушение, иного жития вечного начало, ради чего и совершается нами торжество это в честь Виновника сих благ (2 троп.). Это созерцание духовного ликовствования верующих вызывает из души песнопевца торжественную песнь самой воистину священной и всепразднственной, спасительной и светозарной ночи, в которую совершается воспоминание сего праздника (3 троп.).

Каким образом приобретены для нас Христом Спасителем эти плоды, это указывается в ипакои по 3-ей песни, где излагается первая песнь о Воскресении Господа, сообщенная от Ангела святым женам-мироносицам: Воскресший Христос Господь, как Сын Божий, умертвил смерть Своею смертью и Воскресением.

Продолжая в четвертой песни раскрывать, как совершилось спасение всего мира чрез Воскресение Христово, священный певец прежде всего обращается к пророку Аввакуму, приглашая его стать на страже и указать светоносна ангела, возвещающего спасение всему миру от Воскресения Христова (ирм. 4 песн.); затем указывает на воплощение Иисуса Христа от Девы, чрез которое Он стал истинным, но непорочным человеком, не переставая вместе быть истинным и совершенным Богом (1 троп.): этим положено начало нашего спасения; воспринявши на Себя естество человеческое, Он, яко единолетний Агнец, добровольно принес Себя в жертву за всех и чрез то стал для нас Пасхой чистительной и, наконец, воскрес из гроба за оправдание нас (2 троп.). Этим совершено наше спасение, и потому священный песнопевец, в радостном скакании Давида пред сенным ковчегом видя прообраз нашего торжества, приглашает всех возвеселиться божественне, образов сбытие зряще (3 троп.).

В чем должно выражаться это духовное, божественное веселие – это раскрывается в пятой песни. Святые жены-мироносицы зело рано пришли ко гробу Спасителя с миром, чтобы помазать тело Его; по примеру их и мы должны утреневать ко Господу, только вместо мира, приличного мертвым, должны принесть песнь Воскресшему Владыке, дабы узреть Его, Источника жизни для всех (ирм. 5 песн.); такими хвалебными песнями праздновали Пасху и содержимые во аде, преводимые от тьмы к свету с весельем и торжеством духовным (1 троп.): так должно и нам спраздноват им любопразднственными чинми Пасху Божию спасительную (2 троп.).

Шестая песнь раскрывает, почему торжество нашей Пасхи простирается не на одних живущих на земле, но и. на содержимых адовыми узами. Это потому, что Христос Спаситель нисходил в преисподняя земли, сокрушил вереи ада, содержащие связанных в нем, и потом тридневен, яко от кита Иона, воскрес (ирм. 6 песн.), сохранивши целыми знамения, подобно как и в рождении своем ключи Девы не вредил, и тем отверз для всех нас райские двери (1 троп.), или, принесши Сам Себя волею в живую умилостивительную жертву Богу Отцу за грехи наши, совоскресил с Собой всеродного Адама (2 троп.).

В кондаке по шестой песни кратко излагается сущность праздника, именно: погребение Господа, разрушение Им ада, Воскресение Его как Победителя, явление Его женам-мироносицам с радостной вестью и святым Апостолам с дарованием мира, и общий плод Воскресения для всех падших – воскресение их. Икос, поемый также по шестой песни, изображает чувствования святых мироносиц, приходивших рано утром ко гробу Спасителя помазать тело Его.

В седьмой песни, чрез сближение плодов Воскресения с избавлением отроков от огненной пещи, указывается новый плод его – тот, что страстью Господа наше смертное облачено в благолепие нетления (ирм. 7 песн.); затем изображаются перемена скорби на радость в святых мироносицах, сподобившихся прежде всех узреть Воскресшего и возвестить о сем святым Апостолам (1 троп.); плоды Воскресения для всех нас: смерти умерщвление, адово разрушение, иного жития вечного начало, ради чего и совершается нами торжество это в честь Виновника сих благ (2 троп.). Это созерцание духовного ликовствования верующих вызывает из души песнопевца торжественную песнь самой воистину священной и всепразднственной, спасительной и светозарной ночи, в которую совершается воспоминание сего праздника (3 троп.).

За песнопением всепразднственной ночи святый вития обращается в осьмой песни к благохвалению нареченного и святого дня, праздника праздников и торжества торжеств (ирм. 8 песн.), приглашая всех возрожденных в нарочитый день сей приобщиться божественного веселия царствия Христова (1 троп.), и видя всех собравшихся с торжественным весельем, обращается к новому Сиону – Святой Церкви, приглашает ее окинуть взором вокруг и посмотреть на чад своих, собравшихся, яко богосветлая светила, со всех концов мира с хвалебной песнью Воскресшему Христу Господу (2 троп.); заключает славословием Пресвятой Единосущной Троице (3 троп. троич.).

Последняя, девятая, песнь представляет заключение всего канона. В ней святой песнописец обращается с приветствием к Церкви Христовой – новому Иерусалиму, приглашая ее к просвещению славой Господней, воссиявшей над нею от Воскресения Господа, и к Пресвятой Богородице с приглашением возвеселиться духовно о восстании Рождества Своего (ирм. 9 песн.); затем, от лица всех верующих, выражает духовный восторг о неложном обетовании Господа пребывать с нами до скончания века (1 троп.) и, наконец, молит Христа Господа – Пасху велию и священнейшую, даровать нам еще истее причаститься Его в невечернем дни царствия Его (2 троп.).

Из этого краткого обзора св. канона Пасхи нетрудно видеть, что, при всей своей краткости, он обнимает, можно сказать, все истины домостроительства нашего спасения. Истин этих достаточно для благочестивого размышления христианина не только на самый светлый праздник, но и на всю светлую Пасхальную седмицу, и на все время, в которое Святая Церковь празднует воспоминание сего величайшего праздника. Если не для всякого, по обстоятельствам житейским, удобно заниматься подобными размышлениями в течение всего времени от Пасхи до Вознесения Христа Спасителя, то, по крайней мере, для всякого удобно и легко посвятить на эти размышления Светлую седмицу. И это будет самым лучшим занятием, самым приличным существу праздника и для людей, не привыкших к подобным размышлениям, можно даже прибавить – приятным; ибо многие тропари сего канона запечатлены высокой священной поэзией.

«Православная жизнь», № 4, 1983

Те изображения Воскресшего Господа, которые мы чаще всего видим в наших храмах, особенно в алтаре, где Спаситель изображен в развевающихся светлых, чаще в белых одеждах, с пальмовой веткой в руках (или держит такую ветвь ангел, сидящий рядом на гробовой плите), иногда с хоругвью, иногда с крестом – слишком далеки от того, что изображалось иконописцами в соответствии с каноном.

Такие картины на тему Воскресения Христова пришли к нам с Запада. Влияние западной религиозной живописи усилилось в XVII веке, а особенно расцвело в XVIII веке. Живописные изображения Воскресшего Господа у нас стали почти повсеместно копией или вариациями картины западного художника Плокгорста. Глядя на такое изображение, не надо ни о чем спрашивать, задумываться, размышлять. Кажется, все правильно, все «по Евангелию». Но это только кажется. Нигде в Евангелии, и, кстати, в священных песнопениях, нет ни малейшего намека на то, что изображали художники, представляя нам Спасителя, выходящим из гроба или сияющим на темном фоне гробовой пещеры.

Почему так вышло, что мы привыкли не замечать этого и даже недоумевать, глядя на появившиеся теперь в некоторых храмах иконы, называющиеся странно: «Сошествие во ад». Разве о сошествии во ад есть какие-то указания в богослужебных текстах?

Есть и немало. Более всего в службе Великой Субботы, как раз этому и посвященной. «Прочитать» эту икону труднее, но сделать это необходимо. Стоит только сказать, что в древней Церкви был строго продуманный мир символов, и через символы просто и понятно вспоминался духовный опыт переживания таинства Воскресения. Внутренний мир символов был связан с литургическим опытом Церкви. Ни единой черточки не вносили тогда по собственному разумению. Одним из основных символов Воскресения Христова было изображение пророка Ионы, выброшенного на берег. О нем говорил Спаситель: «как Иона был» (Мф. 12:39–40), о нем поет Церковь: «яко от кита Иона». Первоначально эта простота удовлетворяла, потом символика усложнилась и привела к созданию нового типа изображения. Песнопения Великой Субботы и пасхального канона воссоздают образ «потусторонней сущности» Воскресения. Чтобы понять это изображение, надо внутренне подготовиться вниманием к тому, что читают и поют за богослужением. Церковные песнопения и иконы всегда составляли единое целое. Если теперь мы этого не видим чаще всего (как и не всегда слышим в храме), то только по причине умаления серьезного отношения и понимания этого необходимого единства.

Есть еще и такие иконы Воскресения, которые изображают явление ангела женам-мироносицам. Не часто, но встречаются иконы, где Господь является Марии Магдалине. Мы больше знаем этот сюжет по картине Иванова. Может быть такой иконой и изображение явления Господа Эмаусским путникам, но мы чаще видим картины на эту тему (и опять чаще у западных художников, например – у Рембранта).

У нас же самой распространенной иконой Воскресения Христова была и теперь возвращается как «Сошествие во ад» Господа. Изображен Он стоящим на поверженных и сокрушенных вратах ада. О них издавна известно духовному опыту человечества как о страшных вратах смерти, за которыми нет света, нет выхода, нет памяти о Боге. Это место мрачной богооставленности, о котором говорил Давид: «Во аде же кто исповестся Тебе» (Пс. 6:6). Для тех, кто пережил это с Церковью, сильнее и ярче радость Пасхи. Разрушены врата смерти, открыт доступ Свету и жизни во Христе. Потому в каноне так ликующе звучит: «Снисшел еси в преисподняя земли». Господь на иконе как Светодавец в окружении сияющей «доксы» («Славы Божией»), Это или миндалевидная «мандорла», или окружность, иногда содержащая несколько концентрических кругов. Одежды Христа испещрены золотым асистом, лишенные земной объемности и тяжеловесности. Это и подтверждение духовности тела Воскресшего и общего закона – «плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и «тление не наследует нетления» (1Кор. 15:50). По контрасту тела находящихся во аде тяжелы и темны. По учению преподобного Макария Египетского освещение светом Воскресения преображает не только душу, но и тело человека. Тела же людей, причастных греху, становятся телами мрака и частью мрака. Поэтому на иконах так разнятся тела Воскресшего Господа и тех, кто еще находится в аду. Для просветления Церковь зовет: «Очистим чувствия и узрим неприступным светом Воскресение Христа блистающася». Там, где мандорла – окружность, она воспринимается как метафора Солнца Правды. Там же, где она миндалевидная – там усиливается динамизм происходящего: «Днесь ад, стеня (как бы со скрежетом) вопиет». Врата его разрушаются нисходящим Божественным Светом.

Духовный смысл события Воскресения Христова непостижимо глубок, и его нельзя выразить однозначно. Этим объясняется многообразие вариаций этой темы. Иногда ад представлялся в виде чудовища или человеческой фигуры в цепях. Возможно трактовать это и как образ скованного «князя мира». Больше или меньше де талей – это от художника, времени, места написания. Главным здесь оставалось одно: верность канону. Он возник из живого опыта Церкви, стал плодом соборного постижения Воскресения. Мы теперь, глядя на него, поймем, что таким образом наиболее ярко свидетельствуется Христова победа над мраком греха и бездной отчаяния.

Свет воссиял во тьме – Христос Воскрес!

Слово суббота значит покой. В субботу Бог опочил от дел Своих. Вот почему этот день является таким большим праздником, поэтому и иудеи не оставили на кресте тело Спасителя, а разбойникам даже перебили голени, чтобы ускорить их смерть. В этот день и Христос опочил во гробе от дел Своих.

Казалось бы, Господь почиет во гробе, но в то же время душа Его, душа Богочеловека, сходит во ад, чтобы и умершим проповедать Евангелие и извести их из гробов. В этот день Он вывел из ада все души праведников, ввел с Собой на Небо разбойника, а по Своему Божеству Он все время пребывал с Отцем Своим на Престоле, как говорится в церковном песнопении: «Вся исполняя неописанный».

Из беседы священника Николая Голубцова († 1963)

в Великую Субботу 1956 года.

Икона «Сошествие во ад» возникшая в глубокой древности (по-видимому, в XII столетии) иконографией своей обязана во многом свидетельству, заключенному в апокрифическом Евангелии от Никодима.

Спаситель изображен сходящим в преисподнюю, окруженный сиянием, пронизанный лучами, небесными кругами, знаменующими Его божественное достоинство и славу.

Спаситель на этой иконе является как бы солнцем, сошедшим в преисподнюю. Все в Нем исполнено стремительного движения. Край одежды развевается и приподнят ветром, знаменуя молниеносность сошествия Спасителя в ад. Ноги Спасителя попирают сокрушенные врата ада, сорванные с заклепов и простертые крестообразно над бездной, в которую низвергнут ад и смерть. В левой руке Спаситель держит крест, который и является здесь оружием победы над смертью, как бы копьем в руке воина. Правая рука протянута Адаму. Спаситель своей рукой крепко обхватывает руку Адама и с силой вырывает совершенно обессиленного из смертного сна. Левая рука Адама бессильно покоится в руке Христа. В движении правой руки уже заметно самостоятельное движение Адама к Спасителю, она молитвенно раскрыта и протянута к Христу. В этом противоречивом движении рук Адама приоткрывается таинственное оживотворение человека Воскресением Христовым. Полное бессилие смерти и возникающее внутреннее нерасторжимое тяготенье человека к Богу.

Иконописец инок Григорий Круг († 1969)

Когда слышишь, что Христос, сойдя во ад, избавил содержавшиеся там души, не думай, что это далеко от того, что совершается теперь. Пойми, что сердце – гроб, что там погребены помыслы и ум, объятые тяжкой тьмой. Потому Господь приходит к душам, взывающим к Нему во аде, то есть приходит в глубину сердца, и там, повелевая смерти, говорит: «Отпусти заключенные души, взыскавшие Меня, ибо Я могу избавить их». Потом, отвалив лежащий на душе тяжелый камень, открывает гроб, воскрешает подлинно мертвую душу, освобождает ее, прежде заключенную в лишенной света темнице.

Преподобный Макарий Великий

Сегодня вся вселенная как одно семейство, собравшееся для одного занятия, оставив дела обыкновенные, как бы по данному знаку, обретается к молитве. Нет сегодня путников на дорогах; не видно мореплавателей на море; земледелец, оставив плуг и заступ, украсился праздничною одеждою; корчемницы стоят пустыми, исчезли шумные сборища, как исчезает зима с появлением весны; беспокойства, смятения и бури житейские сменились тишиною праздника. Бедный украшается, как богатый; богатый одевается великолепнее обыкновенного; старец, подобно юноше, спешит принять участие в радости, и больной превозмогает болезнь свою; дитя, переменив одежду, празднует чувственно, потому что еще не может праздновать духовно; девственница веселится душою, потому что видит светлый торжественный залог своей надежды; мать семейства, торжествуя, радуется со всеми домашними своими, и сама она, и муж ее, и дети, и слуги, и домочадцы, – все веселятся. Как новый, только что образовавшийся рой пчел, в первый раз вылетающий из пчельника на свет и воздух, весь вместе садится на одной ветви дерева, так и в настоящий праздник все, члены семейств отовсюду собираются в свои домы. И поистине справедливо сравнивают настоящий день со днем будущего воскресения, потому что тот и другой собирает людей; только тогда соберутся все вместе, а теперь собираются по частям. Что же касается радости и веселия, то по всей справедливости можно сказать, что настоящий день радостнее будущего: тогда по необходимости будут плакать те, коих грехи обличатся; ныне, напротив, нет между нами печальных. Ныне и праведник радуется, и неочистивший свою совесть надеется исправиться покаянием, настоящий день облегчает всякую скорбь, и нет человека так печального, который не находил бы утешения в торжестве праздника. Ныне освобождается узник; должнику прощается долг; раб получает свободу, по благому и человеколюбивому воззванию Церкви. Если бы даже раб сделал много важных проступков, которых нельзя ни простить, ни извинить, и тогда господин его из уважения ко дню, располагающему к радости и человеколюбию, приемлет отверженного и посрамленного, подобно фараону, изведшему из темницы виночерпия; ибо знает, что в день будущего воскресения, по образу коего мы чествуем настоящий день, он и сам будет иметь нужду в долготерпении и благости Господа и потому, оказывая милость ныне, ожидает воздаяния в тот день. Отымите печаль у душ, удрученных скорбию, как Господь отъял умерщвление от нашего тела, возвратите честь посрамленных, обрадуйте опечаленных, как во гробе, в темных углах ваших домов; пусть для всех цветет, как цветок, красота праздника. Если день рождения земного царя отверзает темницы, то ужели победный день воскресения Христова не утешит скорбящих. Бедные, примите с любовию день сей, питающий вас. Расслабленные и увечные, приветствуйте день сей, врачующий ваши болезни. В нем сокрыта надежда вашего воскресения, которая побуждает ревновать о добродетели и ненавидеть порок; ибо с уничтожением мысли о воскресении у всех будет одна господствующая мысль: «Станем есть и пить, ибо завтра умрем» (1Кор.15:32).

Святитель Григорий Нисский

Пришла Пасха, радостный день Воскресения Христова, вина всякого радования, посещающая нас однажды в год, а для тех, кто понимает таинство Воскресения, она бывает каждодневно и даже непрерывно.

Возблагодарим Господа все – и те, кто пост проводил в подвигах с усердием и добрым расположением, и те, кто малодушествовал по слабости и растлению душевному. Господь наш дает усердным венцы и награды гораздо больше, чем следовало, и Он же к немощным являет снисхождение, потому что больше смотрит на расположение, чем на телесные труды.

Как же можем мы «спогребаться Христу и совосставать с Ним?» (В пасхальном каноне: «вчера спогребохся Тебе, Христе, совосстаю днесь».)

Когда мы, оставляя мир и суету его, сходим, как в гроб, в покаяние и смирение, то этим даем место Господу, и Он соединяется с душами нашими и воскрешает их, мертвых грехами, благодатью своею, давая видеть славу сего таинственного воскресения. Слава эта в том, что мы, рабы и пленники греха, становимся достоянием Божиим, через Него оживаем душой. Душа, хотя и создана бессмертной по существу, если не соединится со Христом, бывает мертва и бесчувственна.

Когда вся Церковь поет: «Воскресение Христово видевше, поклонимся...» Видеть Христово Воскресение и из современников никто не мог. О чем же поет Церковь?

О том воскресении, которое бывает в каждом из нас, верных; свет его дает духовным очам возможность видеть Воскресшего Христа. Вот какая сокровенная сила веры нашей, которую не знают неверующие, маловерующие, полуверующие. Просто верить и бесы могут. Но жить по вере дано людям, и живущие верой имеют в душе своей Бога, как сказано: «Любяй Мя, заповеди Моя соблюдет и Я и Отец приидем и обитель у него сотворим» (Ин. 14:23).

Из 42-го слова преподобного Симеона Нового Богослова,

сказанного во вторник 2-й недели Пасхи

Христос Воскресе! Где ти, смерте, жало; где ти, аде, победа?

Приидите, людие, воспоем и поклонимся Христу, славяще Его из мертвых Воскресение.

Днесь спасение миру бысть: попран и побежден страшный и непобедимый доселе враг рода человеческого и всего мира – смерть. Сотворен был человек бессмертным, но грех смертию поразил его.

Многие из первых людей жили столетиями, но наступала и для них смерть. Были сильные мужи, побеждавшие всех противников, покорявшие себе страны и народы, но никто из них не мог победить смерти. Иные мудростью своею возвышались над всеми, обогащались знаниями, открывали тайны природы, но никто из них не мог умертвить смерть. С печалию даже праведники душою сходили во ад, ощущая, что все в жизни суета и томление духа, продолжающееся и по смерти.

Но ныне побеждена смерть. Воскрес Христос.

Восстал Христос, Первенец воскресших. Не для Себя вкусил смерть и воскрес Христос, вечно живый Сын Божий.

Чтобы в Себе Самом победить смерть и нам, людям, раскрыть врата вечной жизни, приял Он смерть и погребение и, воскресши из мертвых, стал победителем смерти.

Своею Божественною силою Сам Себя воскресив, всем идущим к Нему и за Ним дарует вечную жизнь и бессмертие. Питает верных Своих Своею воскрешенною Плотию и Кровию, вливая в них струю жизни. К жизни радостной ведет Он, к новому раю, наполненному светом Божественной Его славы.

Подобно Христу, лишь на малое время вкусившему смерть, умирают ныне люди, чтобы воскреснуть из мертвых и быть с Ним в Его Царстве.

Воскресения ныне день. Светло празднуем, людие. Веселятся отшедшие в иной мир отцы и братия наши, зря свет Воскресения и предвкушая свое воскресение, когда еще больше будут насыщаться Божественною славою. Радуйтеся, все болящие, все печальные и скорбящие. Настанет и для вас жизнь, полная радости. Торжествуйте, веселитеся все люди, старые и юные, богатые и убогие, сильные и немощные, трудящиеся и труда найти не могущие, обитающие в градах, селениях и пустынях, путешествующие и во узах сущие. Вси возрадуемся ныне! Смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, иного жития вечного начало.

Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав.

Христос Воскресе!

Святитель Шанхайский и Сан-Францисский Иоанн (Максимович)

Снестся нами Агнец Божий во священной и светоносной нощи Воскресения. Мы о том молимся, еще лишь начиная готовиться к Посту и затем неоднократно в течение Великого Поста: чтобы Господь сподобил нас приобщиться в нощь Святой Пасхи.

Особенно действует тогда благодать Божия на сердца людей. Мы приобщаемся тогда Христа Воскресшего, делаемся участниками Его Воскресения. Конечно, надо поговеть раньше и, уже причастившись Великим Постом, снова причаститься Святых Тайн. Пред Пасхальной Литургией нет времени подробно исповедоваться, это нужно сделать раньше. А в светоносную ночь, получив общее разрешение, приступать к Божественному Агнцу – залогу нашего Воскресения. Пусть никто не уходит из Церкви преждевременно, торопясь вкусить мяса животных, вместо того, чтобы вкусить Пречистых Тела и Крови Христовых.

Святитель Шанхайский и Сан-Францисский

Иоанн (Максимович)

Сегодня величайший праздник у нас, христиан! Сегодня Господь наш Иисус Христос «из гроба, печати не рушив, воскресе»! Сегодня расторглась преграда между небом и землею! Ангелы и человеки совместно ликуют! Церковь прославляет нынешнюю ночь, воспевая: «Яко воистину священная и всепразднественная сия спасительная нощь, и светозарная, светоноснаго дне востания сущи провозвестница, в ней же безлетный Свет из гроба плотски всем воссия». И не только святые жены мироносицы, не только святые апостолы, «еще неверующие от радости и чудящиеся» (Лк. 24:41), не только вся Святая Церковь, но и весь мир видимый и невидимый ныне ликует. «Днесь всяка тварь веселится и радуется, яко воскресе Христос!» «Небеса убо достойно да веселятся, земля же да радуется, да празднует же мир видимый же весь и невидимый, Христос бо воста, веселие вечное!» «Ныне вся исполнишася света, небо же и земля и преисподняя, да празднует убо вся тварь востание Христово, в Немже утверждаемся». И, по народной примете, само солнце сегодня весело играет, трепеща и переливаясь всеми цветами радуги. А сердца верующих переполнены сегодня необычайной светлой тишиною, чистотою и радостью и взаимным братским благоволением.

Откуда же эта радость? Где источник ея?

Ея источник в живом ощущении Воскресения Христова. По благодати Духа Божия мы живо ощущаем в своем сердце это Воскресение, и наше сердце полно светлого ликования.

В чувстве ликования мы восклицаем вместе с преподобным Иоанном Дамаскиным: «О божественнаго! О любезнаго! О сладчайшаго Твоего гласа! С нами бо неложно обещался еси быти до скончания века, Христе!..» «О Пасха велия и священнейшая Христе! О Мудросте, и Слове Божий, и Сило! Подавай нам истее Тебе причащатися, в невечернем дни царствия Твоего!»

Но не только по непосредственному восприятию воскресения радостно нам событие, но и по его безмерному значению для мира, ибо, по словам церковной песни, мы ныне «смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, иного жития вечнаго начало, и играюще поем Виновнаго, единаго благословеннаго отцев Бога, и препрославленнаго!» Своим Воскресением Господь положил начало и нашему общему воскресению, сокрушил державу смерти. «Снисшел в преисподняя земли и сокрушил вечныя вереи адовы, содержавшия связанныя», положил начало новой, вечной жизни, которую мы теперь лишь слабо предчувствуем.

Указывая на это значение Воскресения Христова, святитель Иоанн Златоуст вместе с пророком Исаией и святым Апостолом Павлом восклицает: «Где твое, смерте, жало! Где твоя, аде, победа! Воскресе Христос, и ты низвергся еси. Воскресе Христос, и падоша демоны. Воскресе Христос, и радуются ангели. Воскресе Христос, и жизнь жительствует, Воскресе Христос, и мертвый не един во гробе. Христос бо, востав от мертвых, начаток усопших бысть».

Однако радость нынешнего дня была бы неполна и не могла бы вполне удовлетворить наше сердце, если бы она не сопровождалась возникновением в сердцах верующих чувства взаимного примирения, общего всепрощения и искреннего взаимного братства. Мы выражаем это чувство радостным взаимным приветствием и братским целованием. И да не будет оно ни у кого из нас лишь внешнею формою, но да будет оно проявлением искреннего, сердечного чувства, охватывающего нас в настоящий день! «Пасха красная нам возсия. Пасха, радостию друг друга обымем. О, Пасха, избавление скорби!» «Воскресения день, и просветимся торжеством, и друг друга обымем. Рцем: братие, и ненавидящим нас простим вся воскресением, и тако возопиим: Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав!»

И еще об одном должны мы спросить себя в настоящий день: было ли в наших сердцах то светлое чувство неизъяснимой радости и взаимной любви, которым наши сердца сейчас пёреполнены, если бы мы не имели возможности все вместе собраться сегодня для общей молитвы и общего торжества в этом святом храме, если бы мы все не чувствовали себя членами единой Христовой Церкви, в которой все мы, и живые и умершие, от первых веков христианства и до настоящего дня – составляем одно неразрывное целое, связанное одною верою во Христа Спасителя, взаимною любовью и всем благодатным строем нашей Святой Церкви; если бы каждому из нас пришлось одиноко встречать настоящий день, или, еще хуже, если бы кто-нибудь из нас добровольно и умышленно отошел от Церкви, именно от нашей Православной Церкви, где с такою особенною силою и живостью чувствуется всеми радость настоящего дня?

Стоит только поставить этот вопрос, чтобы тотчас почувствовать, какое великое благо и счастье заключается для нас в том, что Господь сподобил нас быть членами и чадами единой святой Христовой Церкви, и в Ней объединяться и с Господом нашим Иисусом Христом, и со всем бесчисленным сонмом верующих, и с дорогими и близкими нам людьми, уже перешедшими в иную жизнь, но в настоящий день вместе с нами радостно празднующими «смерти умерщвление, иного жития вечного начало». Живее, чем когда бы то ни было, мы чувствуем сегодня, что «Бог не есть Бог мертвых, но живых, ибо у Него все живы». (Лк. 20:38). И это наше чувство выражается в том, что в настоящий день нас невольно тянет на могилы дорогих нам людей, чтобы живее пережить вместе с ними охватывающую нас радость Воскресения.

Богу же нашему слава и держава во веки веков. Аминь.

Протоиерей Сергий Четвериков

«Пасха Господня, Пасха; от смерти бо к жизни и от земли к небеси Христос Бог нас приведе...»

Пасхальный канон

Жизнь полна смысла и радости потому, что у нас есть Воскресение Христово. В жизни так много света потому, что была и есть Пасха Господня. Пасха – «избавление скорби» была и пребудет вовеки.

Самая страшная скорбь, смертная скорбь, разрешилась Пасхой, так как в Воскресении Христос дал человеческому естеству возможность и силу воскресения. Хотя мы еще и умираем прежней смертью, но в ней не остаемся, говорит святитель Иоанн Златоуст. Все, обличаемое совестью как зло, сводится в конце концов к смерти: убийство, ненависть, корысть, ложь, разврат. И совершенно верно, что на дне всех злых страстей лежит смерть, что все они ведут к смерти и сеют ее в этом мире. Но мы не остаемся в ней, умирая! Если до Христа не знали, то теперь знаем: умрем, но не будем, как вода, пролитая на землю, которую нельзя собрать (2Цар. 14:14). Потому что в Воскресении Христовом с Ним совоскресает все человечество, хотя не так, конечно, что умершие теперь же восстают из своих гробов. Смертность нашего естества и состоит в разрыве целостности нашей двуединой природы, которой именно в ее целостности, а не отдельно душе и отдельно телу, дана богообразная красота.

В смерти тело проходит долгое очищение в тлении. Долгое потому, что примешалось иного порока и нечистоты. Телу надо «переплавиться», чтобы через воскресение быть снова возведенным к первоначальной целостности, носящей образ неизреченной Славы Божией. Об этом согласно учат все Отцы Церкви, и с особой убедительностью святитель Григорий Нисский. Телу Спасителя не нужно было никакого очищения, и поэтому не было у Него долгой сени смертной, а было лишь священное, таинственное тридневие смерти.

И вот как в Спасителе в Воскресении восстала во всей красоте и славе целостность человеческого естества, так будет и с нами. Именно эта возможность дана Воскресшим Господом естеству человека, общему для всех людей. Наша радость пасхальная – радость о преображении всей нашей жизни в вечную и нетленную жизнь. Но в вечную жизнь преображается только то, что живет правдой, добром, красотой. Значит – путь к вечности, для всех утотованный Воскресением Христовым, лежит через подвиг делания всякого добра. Поэтому Церковь учит не о таком бессмертии, для которого не нужно ничего делать и не нужна никакая борьба, а о воскресении в вечность, требующем всей нашей свободной доброй активности. И если христианин вступает в беспощадную борьбу прежде всего с собственными страстями, то он делает так потому, что к этому зовет его Христово Воскресение. В вечную славу «нового неба и новой земли» войдет только тот, кто стал на этот единственный путь. Сияние светлого луча Господней Пасхи проникает в глубину каждого мгновения жизни, в котором возникает воля человека к добру. Этот пасхальный луч несет с собой Божественную Благодать, спасающую от страшной скорби и утверждающую в вечном добре. И потому пасхальная радость не может сравниться ни с какой другой радостью в этом мире, Христос Воскресе!

Из слова протоиерея Всеволода Шпиллера. Москва

* * *

«Воскреснув со Христом, и ты сделался повой тварью, созданной па дела благие. Да обновится у тебя вся жизнь, дa обновятся все пути твоей деятельности: так обновляется духом человек, так чествуется день духовного обновления»

Святитель Григорий Богослов

Вот как мы должны праздновать Пасху! Решимостью обновить свою жизнь! Но как это сделать? Святитель Григорий Богослов связывает духовное обновление с изменением жизни к лучшему. Но разве так уж плоха наша жизнь, что в ней нет места духовной радости?

На это ответит совесть каждого. Ответить надо честно, не виня обстоятельства, нездоровье, старость, слабость, невнимание других или что угодно еще. Если мы тайно будем упорно стоять на своем, если свою душевную сухость объясним любыми причинами, а в раздражительности обвиним других, то не случится у нас самого желанного – воскресения душ силой Христовой победы над смертью и грехом. Чтобы не провести годы жизни в одном довольстве лишь внешними знаками радости в пасхальные дни (окончание поста, радостные песнопения, нарядные храмы, короткие службы, праздничное убранство дома, поздравления и т. п.), надо чаще напоминать себе совет одного из древних подвижников, аввы Евагрия, который говорил: «Пасха Господня есть переход от зла к добру. Принесем же и мы Ему какой-нибудь благоугодный дар». Мы готовы ждать, что к празднику Бог пошлет нам Сам что-нибудь в дар, мы бы с удовольствием его приняли, а святой подвижник говорит о другом. Опять мы, не другой кто-то, должны думать и делать. Думать о том, что в нас еще осталось злого, что крепко держится в душе, не уступая привычного места другому, робкому доброму устремлению. Думать и делать.

Что же?

Все наперекор устоявшимся привычкам, если они не ведут к добру. Привычки думать что угодно и когда угодно, привычки говорить все без разбора, привычки все себе прощать и требовать от других почти совершенства. Привычки во всем себя оправдывать и винить обстоятельства и людей, если произошло неприятное. Привычки легко, безответственно и механически произносить слова молитв, не заботясь о том, чтобы сердце как-то на них отзывалось. Привычки жить по течению, не проверяя себя, куда оно может вынести и будет ли это близко к цели жизни... Многие привычки нам кажутся совсем не злом, но какие они? Неужели все добро, каким прославляется Имя Божие? И если хором отвечаем на приветствие в храме: «Воистину Воскресе», то думаем ли мы, что жизнью говорим другое? Бог видит эту раздвоенность нашу и продолжает нам напоминать словами апостола Павла: «Пасха наша – Христос, заклан за нас. Посему станем праздновать не со старой закваской, не с закваской порока и лукавства, но с опресноками чистоты и истины (1Кор. 5:7). Не о разрешении себе всех удовольствий говорит апостол Павел, а о принуждении бороться с пороками и лукавством, за победу чистоты и истины. Может быть, оттого, что умножились у нас пороки, а лукавство и за грех не считается, мы утратили истинное понятие о чистоте души. Воздержание от самых мерзких грехов уже воспринимается за великое дело, а что в душе живы страсти – это не вызывает протеста, не беспокоит, не тревожит, хотя именно это засилье страстей, даже если оно внешне не выражается ничем особенным, лишает душу радости воскресения, со Христом восстания в новую жизнь уже в пределах земной жизни, Когда мы поймем это, когда увидим греховную запущенность и порабощенность страстям, тогда по другому прочувствуем необходимость глубокого, искреннего покаяния и решительного поворота в жизни к заповедям Божиим. Если же решимость не ослабеет и переменит жизнь, Пасха станет для нас истинно «Иного Жития Вечнаго» началом, в чем да поможет нам Господь.

Аминь.

Необозрима радость, светлое пасхальное веселие, священный восторг, которые переполняют сердца верующих христиан в дни немеркнующего праздника Святой Пасхи: «Небеса убо достойно да веселятся, земля же да радуется, да празднует же мир, видимый же весь и невидимый: Христос бо воста, веселие вечное» (2-й тропарь 1-й песни пасхального канона).

Истоком этой радости является самый факт Воскресения Христова. Это первый, пока еще единственный, пример преодоления хаотических сил смерти и тления может считаться чудом, именно ведущим к космическому прогрессу жизни.

По учению отца Православия, святого Афанасия Великого, именно это священное событие «Господь поставил особенною целью дела спасения явить Воскресение Своего Тела; в Нем Он явил знамение победы над смертью и уверяет всех, что истреблено тление и даровано нетление» (Соч., т.1, с. 219).

Несомненно, что Воскресение Христово – это величайшее чудо в истории мира и человечества. И такое чудо весьма возможно, ибо, являясь истинным историческим событием, оно вытекает и из нашей веры в Бога, Творца мира и его Промыслителя.

Апостол Павел в своем учении о воскресении постоянно становится на точку зрения того, что факту Воскресения Христова приписывает чудесное воздействие Бога, он даже полагает, что именно этому надлежит веровать. «Если устами твоими будешь исповедовать Иисуса Господом, и сердцем твоим веровать, что Бог воскресил Его из мертвых, то спасешься» (Рим. 10:9). Впрочем, так же учили и другие апостолы, что можно видеть из слов апостола Петра к Корнилию: «Сего Бог воскресил в третий день и дал Ему являться...» (Деян. 10:40).

Но знаменательно, что великое чудо Воскресения Христа из мертвых с самого начала не отрицалось никем даже из врагов христианства. Так, иудеям, поднявшим сразу гонение на иерусалимских христиан (Деян. 4:3), было бы всего легче рассеять веру в Воскресение Христово, если бы Воскресения не было. Очевидно, что перед невозможностью сделать это склонился и осторожный Гамалиил (Деян. 5:34–39), довод которого следовало бы помнить всем отрицателям христианства, оно имеет уже почти 2000-летнюю давность.

Важно еще и то, что внезапное и великое воодушевление в исповедании веры возникло в испуганных и подавленных Крестною смертью Спасителя Его учениках. Они, а за ними и множество исповедников, пошли на мучения и смерть за Христа Распятого и Воскресшего. Это последнее психологическое обстоятельство убедительно и неоспоримо дает основание вере в Христа Воскресшего.

Целью пришествия на землю Христа было спасение рода человеческого от тления и смерти, как последствия первородного греха, который надлежало уничтожить подвигом величайшего самоотречения. Первым актом, реально выявившим результат свершившегося на Кресте спасения, и было Христово Воскресение. Именно им, и притом совершенно реально, было показано, что возможно воскресение из мертвых, то есть утверждено наиболее своеобразное, еще не бывалое в мире учение, не известное в реальной форме ни одной из религий древности. Можно даже ск4зать, что это учение выросло именно из великого чуда Воскресения Христова.

Вместе с тем, через посмертные явления Воскресшего Христа было до известной степени показано и то – каким будет наше воскресшее тело.

Воскресшее прославленное тело Христа было внепространственно, что доказывается тем, что оно могло появляться и исчезать, проходить через закрытые двери. Эти свойства внепространственности сопровождались еще и способностью принимать различные виды (Ср. Мк. 16:12).

Своим Воскресением Господь открыл путь к личному спасению каждого из верующих христиан. Но каждому человеку надлежит и лично пройти через свой жизненный путь, чтобы через Христа достичь воскресения и вечной жизни.

Спасение каждого, по учению Церкви, должно быть добровольным делом его личного подвига...

Празднуя Воскресение Христово, Святая Церковь воспевает: «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав».

Человек, соединившийся со Христом через веру и таинства Крещения и Евхаристии, умирает лишь с виду, подобно всем остальным, но загробное существование его уже настолько полно, что может считаться как бы продолжением земной жизни... Верующие во Христа перешли от смерти к жизни (Ин. 5:24) и «не умрут во век» (Ин. 11:26).

Воскресший Христос был, по выражению апостола Павла, «Первенец из умерших» (1Кор. 15:20), но не по самому факту воскресения. Священное Писание учит нас, что случаи воскресения из мертвых были и до Христа, а при Нем произошло воскрешение Лазаря.

Первым было Воскресение Христово потому, что оно впервые показало – в чем будет состоять истинное, эсхатологическое воскресение.

Воскресший сын вдовы Наинской или Лазарь и по воскресении остались теми же людьми, как и до смерти, и в конце концов вновь умерли.

Но воскресший Христос «уже не умирает: смерть уже не имеет над Ним власти» (Рим. 6:9). Кроме того, Тело Воскресшего Господа приобретает совершенно особые, до того времени неизвестные свойства. Поэтому-то Господь Иисус Христос в Своем Воскресении является Главою воскресения нашего – с Его Воскресением в жизнь мира вошла новая возможность, которую, однако, каждый человек может осуществить на себе лишь через соединение со Христом, через «сострадания» Христу, через таинства Крещения и Евхаристии. Лишь по Воскресении Христовом низошел Дух Святый, отныне действующий в нас, верующих во Христа, ведущий нас по Его стопам, к воскресению из мертвых, к жизни будущего века.

«Воскресения день просветимся людие: Пасха, Господня Пасха: от смерти бо к жизни, и от земли к небеси, Христос Бог нас приведе, победную поющия» (ирмос 1-й песни пасхального канона).

Пасха 1970 г.

Это событие стало источником силы и радости для миллионов христиан за 2 прошедших тысячелетия. Это очевидный факт истории. Как же современный человек принимает Воскресение Христа? Как все мы переживаем эти слова: «Христос Воскрес!» Примем ли мы эти слова или отвергнем, в обоих случаях на нас ложится серьезная ответственность.

Если человек принимает Воскресение Христово, он обязан жить на земле свято и радостно, чтобы воскреснуть со Христом. Нельзя одновременно верить в Воскресение, а жить во вражде, ненависти, гневе, зависти, жадности, похоти. Если человек отвергает Воскресение Христово, значит признает смерть естественным, нужным и разумным завершением жизни, ее итогом. Но жизнь и смерть не равноценны. Жизнь естественна, и человек радуется жизни! Смерть для него исполнена ужаса и страдания. Всем существом человек противится смерти, борется с нею и уступает не добровольно, но лишь побежденный ее насилием.

Воскресение Христово дает нам основание разумно и радостно жить на земле. Воскресение Христово утверждает разумность и ценность нашего стремления к вечной жизни. Для миллионов христиан, живущих сегодня, Воскресение Христово по-прежнему является источником силы и радости жизни.

«Смерть и время царят на земле,

Ты Владыками их не зови.

Все, кружась, исчезает во мгле,

Неподвижно лишь Солнце Любви»

(В. Соловьев)

Человеческое сознание не хочет мириться со смертью и уничтожением. Оно не может понять, что значит «не быть». Всей силой своего существа человек протестует против смерти и небытия. Вот почему среди всех христианских праздников такое исключительное положение занимает Воскресение Христово. В нем обоснована жажда бессмертия и вечной жизни. Но человеку мало бессмертия. Воскресение преобразит только нашу тленную плоть. Кто преобразит для нетления нашу душу? Для этого дана человеку земная жизнь. Время и совесть даны нам для борьбы со страстями и похотями. И горе нам, если живем недостойно. Горе, ибо есть воскресение в жизнь вечную. Горе, ибо в воскресении осознаем мучительное несоответствие преображенной плоти и падшего духа.

Если живем недостойно бессмертия, какая польза от воскресения? Если я, как цепями, опутан блудом, похотью, жадностью, пьянством, завистью, коварством, злобой, жестокостью и мстительностью? Если я вжился в них так, что они сделались моей второй природой? Если я сам не могу отделить себя от своих страстей? Если дух порабощен и поглощен страстями так, что от меня ничего не осталось, кроме самости? Как радоваться воскресению, если нечему во мне воскресать? Если воскреснут все страсти, которыми раздирается теперь моя душа? Чем мне жить в вечности? Если для вечной жизни непригодно все то, что мне любо и дорого, то воскресение в жизнь станет для меня вечной мукой. В земной жизни смерть полагает предел злому. В вечной жизни нет предела: вечна радость пребывания с Богом. Вечна скорбь грешников, в которых воскреснут мучившие их страсти и снова станут жечь их огнем неугасимым.

Радуйся Воскресению Христову!

Радуйся своему воскресению во Христе, но помни: время земной жизни нужно употребить для очищения совести, для преображения души.

«О, человек, взмахни крылами,

Христос Воскрес и ждет тебя».

Аминь.

Сегодня я хочу побеседовать с вами о чудесном преображении человеческой души светом Воскресения Христова. Оно начинается изменением ветхого сознания в новое, а завершается вселением Бога в человеческое сердце.

Эра, в которой мы живем, потому и называется «новой», что началась с рождения Господа Иисуса Христа. Он заново оценил все человеческие понятия. Мы воспринимаем страдания Христовы как торжество духа над плотью, святости над грехом, любви над ненавистью. В Воскресении видим победу над смертью и адом. Иудеи и греки видели в страдании беспомощность и унижение. В смерти – грань отчаяния и безнадежности, они поклонялись богатству, силе, славе, власти. «Их бог – чрево», – говорит апостол Павел (Фил. 3:19), – «Они мыслят о земном». Чтобы преодолеть «соблазн креста», ветхому сознанию нужен подвиг веры и верности. И подвиг веры увенчивает чудо воскресения. Христос воскрес – и душа дивно преображается. Радость эту дарует не воскресение, а Сам Воскресший. Богослужение Пасхальной седмицы все проникнуто этим чувством. Один из учителей Церкви назвал его райским богослужением. В другое время года богослужение наполнено покаянными молитвословиями, а в эти дни оно исполнено ликования.

Но почему в эти светлые дни пасхальная радость пронизывает у одних все существо, а у других только скользит по поверхности души? В чем корень пасхальной радости?

Бог приближает к себе сердце человека и человек ощущает близость Бога. И чем больше душа раскрывается навстречу Богу, тем ярче пасхальная радость. А если сердце от Бога затворено, если в нем живут нечистые страсти, то человек вовсе не испытывает пасхальной радости. Что же делать, чтобы пасхальная радость коснулась нашего сердца?

Как ветхозаветному сознанию нужен был подвиг веры, чтобы обновиться, нашему сердцу нужен подвиг очищения от страстей.

«Очистим чувствия и узрим в неприступном свете Воскресения Христа блистающее».

Аминь.

Этой ночью, братие, никто не спит. Совершенно особая радость входит в человеческую душу, желающую вместить благодатный свет Воскресения Христова. Сегодня собираются в храм даже те, кто не задумывается о воскресении мертвых и вечной жизни. К ним я хочу обратить свои слова. Они обычно говорят: «Воскресения из мертвых не было, потому что воскресение невозможно. Повседневный опыт убеждает нас, что мертвые не встают». Но разве вера в Воскресение Христово отрицает повседневный опыт? Разве Церковь утверждает, что мертвые воскресают в третий день?

Нет, братие. Церковь свидетельствует, что есть смерть и тление, что они сделались уделом грешного человечества. Воскрес Христос – Бог, непричастный человеческому греху, непричастный тлению. Весь вопрос о Воскресении Христа сводится к одному: Кто Христос? Бог или только подобный нам человек? Если Он – Бог, то нет ничего удивительного в Его воскресении. Вот о чем свидетельствует Воскресение Христово.

Христос – Истинный Бог наш!

Мы, христиане, веруем в живого Бога, создавшего Вселенную и человека, заботящегося о нас, о нашей жизни на земле и о нашем возрождении для жизни вечной. Мы веруем, что Бог бесконечно милосерд к человеку. Мы веруем, что Бог Всемогущ и Праведен. Мы веруем, что Бог будет судить нас в последний и страшный день Своего пришествия. Но как же мы веруем, спросите вы, где доказательства?

Доказательств нет. И не может быть. Больше того, их не должно быть. Доказать – это значит указать, какие связи существуют между явлениями уже известными и новым фактом. Но разве может факт воскресения вписаться в привычную картину мира? Это факт, выходящий из ряда вон. Логических доказательств Воскресения Христова не может быть. Оно не может быть проверено на опыте. Выходит, нет оснований для веры в Воскресение? Основания есть. В религиозной жизни нужны не доказательства, а свидетельства. Не важно, могло или не могло это быть. Важно: было или не было?

Кто же свидетельствует о Христе? Главными свидетельствами Воскресения являются Евангелие и Апостольские послания. Эти книги написаны очевидцами. Свидетельствуют историки, жившие во время Иисуса Христа: иудейский историк Иосиф Флавий, римские историки Тацит и Светоний. Римский писатель и политический деятель Плиний Младший. Их свидетельства сохранились до наших дней. В 1980 г. известный советский историк Кубланов издал книгу, в которой доказал, что все свидетельства о Христе подлинные. Одна из глав этой книги напечатана в журнале «Наука и жизнь», № 1 за 1980 г.

Так, братие, историческая наука постепенно присоединяется к числу свидетелей об Иисусе Христе. Сегодня мы с вами тоже собрались свидетельствовать о Воскресении Господа Иисуса Христа. Наше свидетельство важно не только для Воскресения Христова, еще более важно оно для нас самих, ибо Воскресение Христово в свою очередь свидетельствует о нашем собственном воскресении из мертвых. Христос, Воскресший из мертвых – залог нашего собственного воскресения и жизни вечной.

Аминь.

Христос умер и погребен. И если бы история Его жизни на этом закончилась, не было бы споров и разногласий. Все мирно сошлись бы на одном убеждении, что жил добрый и мудрый человек. Современники из зависти осудили и убили его. Такие события в истории нередки и спорить тут не о чем. Но после погребения Христа произошло нечто необъяснимое. Гроб оказался пустым. Тело Христово исчезло. Либо Оно было кем-то похищено, либо Христос воскрес из мертвых. Первое объяснение до наших дней остается единственным возражением против воскресения. Впервые это объяснение дали враги Иисуса Христа – иудеи, предавшие Его смерти. Иудеи приказали стражникам, охранявшим гроб: «Скажите, что ученики Его, придя ночью, украли Его, когда мы спали». Это ничем не подтверждается и ставит больше вопросов, чем дает ответов. Чтобы обокрасть гроб, охраняемый воинами, нужны были смелые и решительные люди. Евангелие описывает апостолов испуганными, растерянными, подавленными. Они разбежались в страхе при аресте Христа. Не имели мужества отстаивать Его живым. Откуда же взялось у них мужество воровать мертвое тело?

Есть еще одно возражение против версии иудеев, самое непреодолимое: апостолы не верили в воскресение. Они не сомневались, что тело кто-то унес и спрятал. В Евангелии Мария Магдалина прибежала к Петру и Иоанну и сказала: «Унесли Господа из гроба и не знаем, где положили Его». Воскресение из мертвых Христа было так же невозможно, немыслимо для учеников, как и для прочих иудеев.

Ученики слышали, и не раз, о воскресении от Самого Спасителя, но не понимали смысла Его слов.

Даже иудеи не думали о воскресении. Они тоже не приняли слов Христа всерьез и лишь предусмотрительно поставили стражу у гроба. Узнав об исчезновении тела, иудеи могли предполагать, что сбылись их худшие опасения: ученики украли тело. Но что оставалось думать ученикам?

Что же произошло? Почему ученики вдруг один за другим поверили в воскресение Христа из мертвых? И не только поверили. Они пошли проповедовать воскресение как важнейшее основание веры в Бога и Спасителя Иисуса Христа. Все апостолы приняли мучительную смерть за проповедь о воскресении. Апостолу Павлу отрубили голову. Апостола Петра распяли на кресте. Иных побили камнями. Иных сожгли. С иных содрали кожу. Возможно ли умирать такой страшной смертью за ложное свидетельство? В это труднее поверить, чем в воскресение.

Какое же основание имели апостолы верить в воскресение Христа? Они поверили не потому, что видели пустой гроб. Они поверили потому, что каждый из них своими глазами видел Воскресшего! Когда Мария Магдалина спрашивала подошедшего садовника: «Не ты ли взял Его тело?» – Он ответил ей: «Мария!» и серый мир преобразился для нее солнечной радостью: в мнимом садовнике Магдалина узнала Воскресшего Христа. Вот единственное подлинное основание веры в воскресение для всех христиан. Воскресение проповедовали те, кто своими глазами видел Воскресшего. По воскресении Христос явился Своей Матери, явился апостолу Петру, мироносицам, апостолам Луке и Клеопе, шедшим в Эммаус. Пришел к ученикам, запершимся от иудеев. Явился множеству учеников на Тивериадском озере. Явления Воскресшего, начавшиеся с первого дня, продолжались в течение 40 дней. Никто не видел воскресения Христова, но слишком многие видели воскресшего Христа. Наша вера в воскресение начинается с доверия свидетельству апостолов, а завершается всегда личной встречей с Воскресшим. Пока у христианина такая встреча не произошла, духовная жизнь его ограничена внешними формами. Он ходит в церковь, выполняет обряды, соблюдает посты. Но сам остается прежним. В его душе живут страсти: самолюбие, зависть, похоть, жадность и др. Если христианин искренне тянется ко Христу, не оправдывает свои грехи, а осознает их, исповедует, борется с ними, он духовно растет. В его духовной жизни наступит час встречи с Воскресшим Христом. С этого и начинается подлинная духовная жизнь. Человек изменяется сам и верит уже не чужому опыту.

Нас собрала сегодня надежда в эту пасхальную ночь встретить Воскресшего Христа. Каждый из нас ждет сегодня личной встречи с Воскресшим. Каждый из нас по примеру апостолов хочет стать живым свидетелем воскресения. Мы в лучшем положении, чем апостолы 2000 лет назад. Мы знаем, что «Христос воскрес из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав».

Аминь.

Протоиерей Павел Адельгейм

* * *

Мироносицы передали ученикам Господа волнующую весть о Воскресении. Что же апостолы? Бурно возрадовались? – Нет. Никакой бури. Они не поверили. Они не поверили не потому, что мысль эта не укладывалась в их сознание. Нет. Они видели воскрешение Лазаря, знали о дочери Иаира, о сыне наинской вдовы. К чудесам они, можно сказать, привыкли. Не чудо их изумило. Они еще не могли вместить в свое сознание того, что значит теперь, с момента Воскресения их Учителя и Господа, начинается новое царство, новая жизнь мира. Оно, новое, никак не походило на их представление о нем. И это апостольское неверие, их неторопливость в выводах происходила от отсутствия легковерия.

Среди современных людей немало честно сомневающихся в основах нашей веры, но сомневающихся так же из-за отсутствия легковерия, легкомыслия, слишком поверхностного отношения к таким серьезным моментам. И, возможно, такое сомнение ближе к Богу, чем вера многих, вера без рассуждения, ни о чем не думающая, ничего в жизни не меняющая, никак не проявляющаяся. Если вера человека истинна, глубока и серьезна, она обязывает жить так, чтобы жизнь его не топтала грехами его убеждения. Если сомневающиеся смотрят на тех, кто называет себя верующими, то они вправе спросить с них ответа жизнью. Чем жизнь подтвердит их веру? Если наша вера для нас основа жизни, то жить надо не так, иначе. Кто легковерен, тому ничего не стоит в один момент отказаться и отойти от этой веры. Хотя он ни в чем не сомневается, но он ничего не знает и ни о чем не думает. Какое свидетельство веры он представит?

А мы? Уверовать в Воскресение Христово так, как апостолы – великое дело. Вера апостолов стала основанием Церкви. Вера наша должна быть основанием храма в душе каждого. Когда вера утвердится – явится Господь Сам. Апостолы услышали о Воскресении раньше, чем увидели Господа. Время сомнений, раздумий, тревог было временем их подготовки к встрече с Ним. Они напряженно думали о случившемся, они ни о чем другом уже не могли думать. Мы можем подтвердить, – да, в тот момент и не подумаешь ни о чем другом, мелком, постороннем.

А в нашей жизни, в жизни каждого бывает так, что ни о чем другом думать не стоит? И бывает ли это по доброй воле, а не в силу вынужденных волнений, под давлением обстоятельств. Наверное для тех, кто хочет подняться над властью земных дел, забот и тревог, подняться, чтобы встретить Господа, для тех бывает живая личная встреча с живым Господом. Не в мечтах, не в грезах разгоряченного воображения, а в жизни, в самой простой будничной обстановке. Но все ли могут подняться, понять, захотеть? Разве от человека это? Не скорее ли мы все скажем, что знаем по опыту: Бог не даст, из себя не выжмешь. Да, это общий наш опыт. Но, кроме него, есть еще и другое: все ли делают для этого хотя бы то, что могут. Вот, апостолы говорили о вестях, принесенных мироносицами. Проверим себя – о чем мы говорим в пасхальные дни, например? Много ли места, если не в темах для разговора, то в наших мыслях, в бесконечной работе ума уделено памяти о Воскресении? Если так последить за собой, то станет ясно, что и маловерие наше, и безразличие наше, и замусоренность мыслей наших, и забвение о возможностях «огню Божества» коснуться и не опалиться – все в очень большой степени зависит от нас самих. Мы могли бы больше стараться, чтобы дать место Богу, а Он бы не замедлил. Может, Он прошел очень близко, а мы и не почувствовали? Стоит над этим задуматься и что еще можно сделать – поспешить.

– О радости жизни. Не только вообще о радости жить, понимать, чувствовать, познавать, ощущать свою причастность к общей, единой, спасаемой Богом Церкви, но и о радости быть одним из детей Божиих, пусть маленьким, но не забытым.

Радость спасения, как и радость жизни, дается не всем. Вернее даже – ощущается не всеми. Почему?

Возможность ощутить, пережить, всегда жить этим дана всем, а живут ею только единицы на поколение. Почему?

– Потому что не все умеют брать. Почему-то считается, что в духовном плане все стихийно, с неба льется, как солнечный свет. Литься может, но от человека нужна подготовка, чтобы принять.

«Добрая земля» притчи о сеятеле способна принести плоды. А если не трудиться, то и льющийся свет не вызовет к жизни росток добра, заваленный мусором житейской суеты, ни драгоценная влага не смоет накопившуюся грязь.

Нужен труд над собой. Только трудящийся в какой-то момент вдруг почувствует, что над ним тяготеет печальный знак поврежденности грехом всей души. Здесь приоткрывается тайна безрадостной жизни. Знак повреждения – это нечувствие, о котором святые отцы сказали: «окамененное». Происходит оно от неблагодарности. Неблагодарность не всегда идет от испорченности глубокой и всесторонней. Нет, человек может иногда и растрогаться, но дать волю доброму порыву, призвать себя к благодарности Богу и людям ему мешает невоспитанность, невежество ума и сердца. Почему-то стыдно. Чего? Ответить трудно. На вид пустяк, на деле большой тормоз в деле совершенствования своей души, своей жизни.

Но при чем тут Пасха? Как же. Самая прямая связь. Хотим радости спасения, хотим живого ощущения близости Божией, хотим внутреннего опыта Воскресения – не будем беспечны и безразличны! Не станем ждать – не придет ли это само собой. Нет. Будем трудиться над собой, как призывает Церковь словами пасхального канона: «Очистим чувствия и узрим...» Неочищенной душой ничего не узрим, ленивой и самолюбивой душой будем знать лишь горечь неудовлетворенности и тяжесть нечувствия. Но как бы одним движением сбросить все, что тяготит?

– Усилием воли решиться взять свой крест вопреки всем препятствиям, не смотря, не оглядываясь на восстающее в собственной душе самосожаление. Это нелегко, но усилие не пропадет бесследно. Оно разломит кору, сковывающую душу, и в трещины брызнет свет. Живой, животворный, воскрешающий. Станет все видно, все ясно.

В заключение уместно вспомнить о явлении покойного митрополита Филарета (канонизированного в 1994 году) болящему, утружденному старостью архимандриту Антонию (Медведеву), 46-й год возглавлявшему братство Троице-Сергиевской Лавры.

Митрополит Филарет приблизился к одру о. Антония, спросил: «Тяжело Тебе?» – «Тяжело, Владыко святый». – «Читай 5 раз «Христос Воскресе» и 1 раз «Отче наш"». И исчез.