Жизнеописание

Приступая молиться Царице Богородице,

прежде молитвы будь твердо уверен,

что ты не уйдешь от Нее, не получивши

милости. Приступать к Ней в молитве

без такой уверенности было бы неразумно

и дерзко, а сомнением оскорблялась бы

благость Ее, как оскорбляется благость

Божия, когда приступают в молитве к Богу

и не надеются получить от Него просимого.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Недалеко от Рязани есть небольшое село Городище. Может быть, село было бы ничем не примечательно, если бы не святыня, находящаяся в местной церкви. Это – один из списков Боголюбской иконы Божией Матери. До революции она находилась в соседнем селе Тюшеве и почиталась богомольцами. Архимандрит Авель (Македонов, 1927–2006), в послевоенные годы служивший в селе Городище, донес до нас немало рассказов об этой иконе.

Так, после закрытия храма икона находилась в избе местного плотника, который приспособил ее в качестве двери. Когда хозяин решил обстругать святой образ рубанком, то был жестоко наказан, его парализовало. А сама икона после этого долгое время пролежала в чулане. В праздник Пасхи 1947 г. иеромонах Авель по просьбе жителей обходил дома. Пастырю удалось уговорить хозяйку дома вернуть икону в храм. Торжественным крестным ходом чудотворный образ был перенесен в Георгиевскую церковь села Городище. После возвращения иконы в храм был такой случай. Священник отдал образ на реставрацию, но художник испортил его, бездарно закрасив. Опечаленный пастырь закрыл икону материей, а когда через некоторое время открыл – увидел, что икона вновь обрела первозданный облик¹.

Немногие знают, что с селом Городище и Боголюбской иконой связано имя подвижника благочестия архиепископа Богучарского Серафима (Соболева). В 1948 г., на закате земной жизни, архипастырь прибыл в Москву на Совещание глав и представителей Поместных Церквей. Но прежде чем вернуться в Болгарию, архипастырь пожелал посетить свою малую родину – Рязань. Побывал иерарх и в селе Городище. Здесь владыку встретила Боголюбская икона Божией Матери – та самая икона, которую он особо почитал с самого детства. Жизненный путь архиепископа когда-то начался возле этой иконы...

***

Николай Борисович Соболев – будущий архиепископ Серафим – родился в Рязани в семье мещанина Бориса Матвеевича Соболева и его жены Марии Николаевны. В семье было двенадцать детей, семь из которых умерли в детстве. Николай Соболев был десятым ребенком.

В семье Соболевых сохранилось предание о скорбном событии, которое произошло до рождения Николая. Мария Николаевна особенно любила одну из дочерей – Верочку. Девочка, несмотря на младенческий возраст, имела большие духовные задатки. Она любила молиться, была очень доверчива к людям. Когда ей было три года, смертельно заболел ее старший брат Василий. Вся семья тяжело переживала. Неожиданно Верочка попросила чаю. Выпив чай, она перевернула чашку и задумчиво сказала: «Мама, Вася выздоровеет, а я заражусь и умру». Действительно, брат поправился, а девочка заболела. Когда родители плакали, она говорила: «Зачем же плакать? Надо Богу молиться!» Вскоре Верочка тихо отошла ко Господу, а Мария Николаевна стала горячо молить Бога даровать ей другого ребенка, который напоминал бы ей умершую дочь. И молитва была услышана².

На этот раз роды были очень тяжелыми, была серьезная угроза жизни матери и младенца, и врач, считая, что выхода нет, предложил операцию – извлекать ребенка по частям. Но мать, призвав мужа, взяла с него клятву не допустить убийства ребенка. Роды все-таки завершились благополучно. Рано утром 1 декабря 1881 г.³ будущий архипастырь появился на свет. Младенец был крещен в Екатерининской церкви. Таинство совершил протоиерей Михаил Виноградов

Обстановка в семье Соболевых была молитвенной. Архиепископ Серафим вспоминал, что огромное влияние на его духовную жизнь оказала мать. Он рассказывал о ней как о молитвеннице, во всех скорбях обращавшейся за помощью к Богу. Духовное влияние Марии Николаевны принесло плоды. Двое из сыновей, Николай и Михаил, стали монахами, еще один сын, Василий, – священником. Впоследствии, уже по принятии монашества, отец Серафим опекал свою овдовевшую мать и где бы ни служил, будь то Калуга или Воронеж, старался устроить ее неподалеку.

Интересен случай, с детства отпечатавшийся в памяти Николая и который был связан с его няней. Протопресвитер Георгий Шавельский в рукописи мемуаров «В школе и на службе» донес до нас рассказ самого владыки Серафима об этом событии. Однажды няня, столкнувшись в лесу с волками, просто упала на землю и шептала молитву «Пресвятая Богородице, спаси нас». Волки не тронули ее и ушли⁴.

Были в семье и скорби. Когда Николаю было шесть лет, его отец перенес инсульт и затем четырнадцать лет, вплоть до смерти, был парализован.

По окончании церковно-приходской школы Николай был принят во второй класс Рязанского духовного училища. Затем была учеба в духовной семинарии, которая, как это ни прискорбно, для многих становилась испытанием веры и благочестия. Сословный принцип, принятый в образовании, приводил к тому, что дворянские дети, при всем желании послужить Церкви, не имели права учиться в семинариях. И наоборот, священнические дети, несмотря на расположенность к светской деятельности, должны были учиться в духовных учебных заведениях. Нежелание делать духовную карьеру приводило к тому, что на богословские дисциплины они начинали смотреть свысока, охладевали к молитве и порой заканчивали полным безбожием. В результате только один человек из десяти выпускников семинарий и академий принимал священный сан.

Но примеров благочестия также было немало. Именно такой путь и выбрал будущий архиепископ. Своего молитвенного настроя он не утратил.

Духовный сын архиепископа Серафима архимандрит Пантелеимон донес до нас интересный факт, характеризующий Николая Соболева. «Владыка был в шестом классе семинарии. Все ученики собрались, чтобы изобличить вора М. в их классе. Председатель собрания с кафедры начал обличительную речь. М., поняв в чем дело, сейчас же встал с места и, пройдя через класс, подсел к Соболеву за его парту и опустил голову. Николай стал его тихо утешать: «Ничего, ничего. Не бойся». «Товарищи, – сказал председатель, – Николай Борисович Соболев взял вора М. под свое покровительство, а того не знает, что две недели тому назад М. украл у него новые калоши!» М. еще ниже опустил голову и стал шептать: «Зачем я это сделал, зачем я это сделал?» Николай опять стал его утешать: «Не бойся. Кто без греха?» Председатель еще громче заявил: «Товарищи, Николай Борисович Соболев продолжает утешать М., а не знает, что три дня тому назад он украл у него перчатки». Но Соболев опять стал успокаивать М. Когда класс решил требовать исключения М., как вора, с волчьим паспортом, то Николай горячо защищал его и, преодолев сопротивление всего класса, выхлопотал ему увольнение по собственному желанию и этим спас его от позора на всю жизнь. Впоследствии М. исправился и стал хорошим священником».

Хотя еще в семинарии Николай Соболев дал обет Богу стать монахом, он не хотел огорчать мать, которая несколько раз пыталась его женить. «Очередной невестою, – писал отец Пантелеимон, – была одна прекрасная девица и умница, средняя дочь Настя. Пока родители сговаривались, Николай, чтобы не присутствовать при этом разговоре, вышел с тремя сестрами пройтись по железнодорожной линии. Во время прогулки Настя спросила его, почему ему не поступить сначала в академию, а потом жениться. Он отвечал, что поступает по воле матери. Тогда невеста спросила: «А вы не желаете жениться?» Николай сказал, что не желает. «Почему?» – спросила она. «Потому что желаю быть монахом», – ответил он. По возвращении младшая сестра сейчас же рассказала все своей матери, а та начала упрекать мать будущего владыки, что привела сватать сына, который желает быть монахом, и всякое сватовство расстроилось. По дороге мать спросила: «Зачем ты, Коля, говорил невесте о своем желании принять монашество?» – «Да, мамочка, что чувствовал, то и сказал», – ответил Николай».

Мария Николаевна впоследствии пыталась женить сына, но потом махнула рукой:

– Теперь ты сам устраивай свою судьбу.

По окончании семинарии Николай Соболев некоторое время не мог решить, как действовать дальше, и предложил матери пойти в собор, где в это время находилась Боголюбская икона из села Зимарово. Подойти к иконе не удалось – ее увезли обратно в Зимарово. Но зато по дороге мать и сын встретили Михаила Смирнова – товарища Николая. Он посоветовал ему поступать в академию и указал на Санкт-Петербургскую, где экзамены были перенесены на конец августа из-за ремонта. Встречу со своим товарищем Николай воспринял как ответ Божией Матери на свою молитву. Не испугало его и отсутствие рекомендации из Рязанской семинарии. Набрав в библиотеке гору книг, будущий иерарх начал готовиться к экзаменам.

Столь неожиданное решение могло помешать поступлению – даже те, кто начал подготовку в июне, катастрофически не успевали, ведь готовиться нужно было по разным дисциплинам, а объем материала был огромен. А были еще и письменные испытания, причем руководство академии специально предлагало темы, которые нельзя было раскрыть на основании семинарских учебников. Делалось это с целью проверить наличие у поступающих способности самостоятельно мыслить. Темы, предлагаемые на экзаменах, поставили бы в тупик многих современных выпускников семинарии. Так, по основному богословию была предложена тема: «Каким образом истина может делать нас свободными (Ин.8:32), когда уже самим признанием ее мы становимся в подчиненное к ней отношение?» Как отмечали члены совета академии, очень немногим удавалось раскрыть тему, в основном абитуриенты уклонялись в область догматики, нравоучений и благочестивых размышлений.

Кроме сочинения, необходимо было сдать экзамены по Ветхому и Новому Заветам, догматическому богословию, общей церковной истории, греческому и латинскому языкам. Николай чувствовал, что совсем не готов к экзамену по догматическому богословию. Он понял, что хорошо знает лишь одну тему – «История догмата о Святой Троице». Ночью накануне экзамена Николай умолял Бога послать ему именно этот билет. Молился он и в день экзамена. И вот пришла его очередь. Николай взял билет и прочел: «История догмата о Святой Троице». Бог выполнил его просьбу в точности. Экзамен был сдан благополучно.

То же самое произошло и на экзамене по истории. Николай понял, что из 250 билетов он знает только один – «История арианской ереси после Никейского Собора». Всю ночь будущий архипастырь умолял Спасителя, чтобы ему достался этот билет. И снова чудо! Бог услышал молитву юноши, и как и в прошлый раз в точности исполнил ее.

Больше Николай не дерзал прибегать к такой молитве, однако и остальные экзамены были сданы им благополучно. В число первых студентов будущий иерарх не попал, но в академию поступил. Из семидесяти одного абитуриента в тот год в академию было принято пятьдесят человек, а также шесть иностранцев, поступивших по особому распоряжению Синода. В списке поступивших Николай Соболев оказался на сорок восьмом месте.

Впереди была учеба...

Как вполне мы полагаемся на быстроту

электрического тока и его доходчивость,

так совершенно должны полагаться на

быстроту и доходчивость молитвы веры.

Пусти по телеграфу веры прошение к Богу

или святым, и немедленно получишь ответ.

Просты ответные показания телеграфа,

но опытные читают их; просты и действия

на сердце Бога и святых, но опытный

понимает их.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Схиархимандрит Софроний (Сахаров), вспоминая прожитую жизнь, подвел такой итог: Божий Промысл исполнился с математической точностью. Очень часто мы можем понять Божие водительство не в момент того или иного события, а по прошествии времени. И насколько важно осознать Промысл Божий не когда-то в будущем, а именно сейчас. В годы учебы Николай Соболев испытал присутствие Бога в своей жизни неоднократно...

***

В духовной академии все называли его Колечкой. Митрополит Вениамин (в миру Иван Федченков), учившийся на курс старше будущего архипастыря, вспоминал, что такое обращение было связано с особой добротой, которую Николай проявлял в отношении к своим сокурсникам.

«Идет, бывало, по «занятным» комнатам (где студенты занимались за столами) и вдруг ни с того ни с сего обращается к ним с приветствием: «Здравствуйте, миленькие мои!» Или похлопает по плечу кого-либо, погладит по головке, не справляясь, хочется тому или нет... Или, бывало, скажет мне: «Ванечка! Дай я тебя, миленький, поцелую: ведь я тебя люблю!»

Врагов у Николая Соболева в академии не было, близких друзей он тоже не имел, но все его по-товарищески любили, а некоторые даже злоупотребляли его добротой, питаясь за его счет. И это при том, что Николай не был богат, с трудом мог платить за свое содержание в академии и на четвертом курсе, уже будучи иеродиаконом, задержал выплату за общежитие. В связи с этим он не был допущен к экзаменам и защите кандидатской диссертации вместе со своим курсом.

Любимым времяпровождением Николая Соболева была игра на рояле в семинарском зале и пение молитв, в том числе и собственного сочинения.

По свидетельству митрополита Вениамина, Николай Соболев в годы учебы не проявлял особых успехов, а на экзаменах нередко смущался и отвечал неудачно.

После таких случаев Николай вбегал в комнату Ивана Федченкова:

«Ну, миленький, и провалился я! – И то со смехом, хватая себя за нос и качая головою, то с грустью он рассказывал мне о провале.

Я стал ободрять его, как мог:

– Ну что же! Ну поставят тройку, не пропадешь.

У нас почти не ставили неудовлетворительных отметок: уже четверка считалась слабым баллом.

– Стыдно! – говорит он. – Пусть бы провалился по философии или метафизике, Бог с ними; а тут по патрологии – и оскандалился, оскандалился».

Но вот объявляют общий балл. И Николай снова вбегал к Федченкову и кричал:

«Пять! Пять! Миленький мой! Да что-о ж это такое, Господи! – и опять радостно, как дитя, заливается: – Да мне и тройки нельзя; а они, миленькие мои, пять мне закатили! Спаси их Господи!»

Кроме Ивана Федченкова, товарищем Николая стал Виктор Раев, внешне и внутренне собранный и серьезный, которого все звали не иначе как полным именем – Виктор. Его никогда не видели смеющимся, разве что иногда он как-то искренне, по-детски улыбался. Он был пострижен в монашество с именем Иоанн в честь преподобного Иоанна Лествичника.

В годы учебы Николай Соболев сблизился с инспектором академии (впоследствии ректором) архимандритом Феофаном (Быстровым) – ревностным монахом, богословом, будущим архиепископом. Его отношение к монашеству было настолько ревностным, что он дважды убегал перед постригом, считая себя недостойным ангельского образа. Архимандрит был постоянно погружен в молитву и пел церковные песнопения даже во сне. Должность инспектора, требовавшая известной строгости, совершенно не изменила отца Феофана. Современники вспоминали, что студенты при нем творили что хотели. Упала посещаемость лекций и богослужений. Если прежде задержка семестрового сочинения серьезно наказывалась, то теперь длительные опоздания стали обычным делом.

– Господин студент, у вас длинные волосы, – смиренно сказал отец Феофан переставшему следить за собой студенту.

– У вас же тоже длинные, – развязно ответил ему студент. На этом разговор и закончился.

Но желавшие учиться учились и добивались больших успехов. А студенты, хотевшие жить духовной жизнью, обрели в лице архимандрита Феофана учителя и духовного наставника.

По благословению отца Феофана в академии был создан кружок любителей святоотеческого чтения. Прежде всего студенты начали изучать труды святого Иоанна Златоуста, а потому кружок прозвали «Златоустовским». Студенты собирались раз в неделю. Обычно они изучали заданный отрывок, кто-то был докладчиком, потом тема обсуждалась, а итог подводил сам отец Феофан. После творений Златоуста кружок изучал авву Дорофея, затем преподобного Симеона Нового Богослова, но он показался трудным и его труды были заменены более легкими. В кружок принимали только серьезных студентов. Иван Федченков и Николай Соболев, почитавшие архимандрита Феофана и увлекавшиеся творениями святых отцов, вошли в кружок одними из первых.

У студентов постепенно вырабатывалось православное святоотеческое воззрение. И очень скоро деятельность кружка принесла свои плоды. Однажды архимандрит Феофан отправил иеромонаха Вениамина (Федченкова) на пастырское собрание Санкт-Петербургской епархии, где планировалось утвердить и передать в Синод тезисы об «обновлении» христианства, о «сближении» его с жизнью, об избавлении его от «византизмов». Отец Вениамин стал возражать авторам тезисов, опираясь на святых отцов. Это привело к спору, и подготовка нововведений была отложена, а потом и вовсе забыта.

Архимандрит Феофан и Николай Соболев еще не могли знать, что пройдет четверть века и их отношения испортятся. А пока Николай видел в своем инспекторе прежде всего ревностного монаха и смиренного молитвенника.

Отец Феофан, несомненно, повлиял на выбор пути Николая Соболева. Но были и другие замечательные подвижники, общение с которыми оставило у него неизгладимое впечатление на всю жизнь. Среди этих подвижников прежде всего следует назвать святого Иоанна Сергиева. Этот пастырь, которому к тому времени было уже более семидесяти лет, всю жизнь прослужил в Андреевском соборе Кронштадта, в связи с чем отца Иоанна прозвали Кронштадтским. Здесь он основал «Дом трудолюбия», представлявший собой поселок на несколько тысяч человек, где неимущие обеспечивались работой и жильем. Отец протоиерей боролся еще с одной народной бедой – пьянством. Известны и духовные сочинения отца Иоанна, впоследствии собранные в несколько томов. Но наибольшую славу отцу Иоанну принесли его прозорливость и дар исцеления. За духовным советом к старцу ехали со всей России, письма и телеграммы с просьбами о молитве шли отовсюду.

Николай Соболев посещал отца Иоанна неоднократно. Последнее посещение состоялось весной 1907 г. Вместе со своим другом Виктором Раевым Николай присутствовал на богослужении в Андреевском соборе. Студенты молились и в алтаре храма. Архиепископ Серафим спустя годы часто вспоминал встречи с кронштадтским праведником. «Прощаясь с нами, – рассказывал архипастырь, – отец Иоанн сначала благословил Витю Раева, а затем меня. Витя, обойдя престол, направлялся уже к арке для выхода в центральный алтарь, а я подошел к горнему месту за престолом алтаря. Вдруг отец Иоанн как молния бросился ко мне. Я остановился на горнем месте. Батюшка возложил на мою голову крестообразно руки, поднял очи свои к небу и трогательным голосом произнес: «Да почиет над вами благословение Божие». Я тут же почувствовал, будто огненная искра ниспала на мою голову и прошла до пят. Особенная великая радость наполнила мое сердце и все мое существо. Весь этот день я испытывал благодатную, особенную радость, чувствовал себя окрыленным и как бы носился в воздухе».

Еще одно событие стало для будущего архипастыря неожиданным и также повлияло на выбор дальнейшего пути. Об этом сам архиепископ Серафим рассказывал архимандриту Пантелеимону и монахине Касинии⁵. Это произошло на каникулах по окончании первого курса академии. Вместе с матерью и младшим братом Михаилом Николай гостил у старшей сестры Варвары, которая была замужем за начальником железнодорожной станции Политово.

Николай лежал на опушке и любовался небом, когда к нему подбежал брат:

– Варя умирает!

Николай бросился к дому. Оказалось, что у сестры началось носовое кровотечение и никакие средства не могли его остановить. Набралось почти два таза крови, Варвара была при смерти.

– Вся надежда на твои молитвы, – обливаясь слезами, сказала Николаю мать. – До городов с нашей станции очень далеко и невозможно вызвать вскорости доктора.

Архиепископ Серафим рассказывал, как он подошел к Варваре, помолился и перекрестил ее. Кровотечение сразу же прекратилось, сестра пришла в себя. Архипастырь всю жизнь вспоминал об этом исцелении, не забывая каждый раз благодарить Бога за чудо исцеления его сестры. Вне всякого сомнения, это событие стало для будущего иерарха еще одним свидетельством того, как близок Бог, как ничтожны перед служением Ему земные блага. И вновь, как и в семинарские годы, задумался о монашеском пути.

Архипастырь рассказывал монахине Касинии, как однажды он и его друг Виктор Раев посетили старца Гефсиманского скита Троице-Сергиевой лавры Исидора (Грузинского-Козина, 1824–1908) и задали ему вопрос, принимать ли им монашество. Вместо прямого ответа старец посоветовал им всегда помнить слова апостола Павла: Аз бо язвы Господа Иисуса на теле моем ношу (Гал.6:17). Пройдет время и друзья, готовя облачения к постригу, прочитают эти слова апостола на парамане. Прочитают и поймут, что означали слова старца Исидора⁶.

А пока Николай Соболев так и не мог решить, какой путь служения Богу ему избрать. Вопрос этот не казался будущему архипастырю простым. Ведь от монашеских обетов нельзя отказаться, а иноческая стезя может оказаться тяжелой. Николай опасался, выдержит ли он монашеский подвиг, и старался отложить решение этого вопроса. Но на четвертом курсе архимандрит Феофан потребовал от Николая скорее решить, в каком качестве он планирует служить Церкви дальше. При этом архимандрит не хотел навязывать студенту своей воли и предоставил ему самому решать, какой путь выбрать. Вопрос нужно было решить быстро, и Николай отправил письма старцу Оптиной пустыни Анатолию (Потапову) и отцу Иоанну Кронштадтскому. Но ответа Николай не получил – отец Иоанн не ответил на письмо, а преподобный Анатолий написал, что не может дать ответ заочно. А ехать к нему времени уже не было.

Таким образом, вопрос оставался без ответа.

И все же Бог указал Николаю Свою волю. Во многом на окончательное решение повлиял Иван Федченков. Впоследствии, уже будучи митрополитом, он расскажет об этой истории в своей книге «Промысл Божий в моей жизни». Митрополит Вениамин вспоминал, что в 1905 г. он ездил в Саровский монастырь поклониться преподобному Серафиму Саровскому, который был причислен к лику святых за два года до этого. Иван знал, что Николай Соболев почитает этого святого, и привез ему небольшую икону преподобного. Митрополит вспоминал, что не имел каких-то особых намерений и не думал о том, что для Николая Соболева этот подарок окажется судьбоносным.

А Николай, не получив ответа от старцев, усиленно молился преподобному Серафиму Саровскому. Помолившись перед подаренной иконой, будущий архипастырь попросил святого дать ответ на тревоживший его вопрос. А затем стал читать его жизнеописание. Текст на открытой Николаем странице, был такой: «В 1830 году один послушник Глинской пустыни, чрезвычайно колебавшийся в вопросе о своем призвании, нарочно прибыл в Саров, чтобы спросить совета у о. Серафима. Упав в ноги преподобному, он молил его разрешить мучавший его вопрос: есть ли воля Божия поступить ему и брату его Николаю в монастырь? Святой старец отвечал послушнику: «Сам спасайся и брата своего спасай». Потом, подумавши немного, продолжал: «Помнишь ли житие Иоанникия Великого? Странствуя по горам и стремнинам, он нечаянно уронил из рук жезл свой, который упал в пропасть. Жезл нельзя было достать, а без него святой не мог идти далее. В глубокой скорби он возопил к Господу Богу, и Ангел Господень невидимо вручил ему новый жезл». Сказавши это, о. Серафим вложил в правую руку послушника свою собственную палку и продолжал: «Трудно управлять душами человеческими! Но среди всех твоих напастей и скорбей в управлении душами братий Ангел Господень непрестанно при тебе будет до скончания жизни твоей». И что же оказалось? Послушник этот, просивший совета у о. Серафима, действительно принял монашество с именем Паисия и в 1856 году был назначен игуменом астраханской Чуркинской пустыни, а через шесть лет возведен в сан архимандрита, получив, таким образом, как предсказал о. Серафим, управление душами братий. Родной же брат о. Паисия окончил свою жизнь в звании простого иеромонаха в Козелецком Георгиевском монастыре».

Слова жизнеописания потрясли Николая – все сомнения рассеялись окончательно. А еще Николай вспомнил, что за своими терзаниями совсем забыл о младшем брате Михаиле. Брат часто болел, в болезни его посещали страшные мысли, и Николай постоянно молился за него. Слова «брата своего спасай» настолько соответствовали жизненным обстоятельствам будущего архипастыря, что он воспринял слова жития как голос самого старца Серафим.

Вскоре после этого, 26 января 1908 г., Николай Соболев, будучи студентом четвертого курса академии, был пострижен в монашество. Его брат Михаил позднее тоже стал монахом и всю жизнь находился при своем брате.

Благословение преподобного Серафима Саровского явилось и во время монашеского пострига. Обычно священнослужитель, совершающий постриг, не спрашивает послушника, какое имя тот хотел бы получить в монашестве, хотя и бывают исключения. Архимандрит Феофан спросил Николая Соболева, какое имя он хотел бы получить. Николай ответил, что монах должен отречься от своей воли, а потому он готов принять любое имя.

– Ну, смотрите, – ответил отец Феофан, – как бы вам не тягостно было, когда получите некрасивое имя.

Николая планировали наречь Досифеем. Но будущему архипастырю было суждено получить другое имя.

Ректор академии епископ Сергий (Тихомиров) накануне пострига поехал ужинать к купцу Ивану Ивановичу Рубахину – старосте академического храма и почетному блюстителю Санкт-Петербургской академии. Иван Иванович часто помогал бедным студентам академии платить за учебу, а теперь косвенно повлиял и на выбор имени для будущего архипастыря. Во время ужина две дочери купца стали расспрашивать епископа Сергия о завтрашнем постриге и спросили, какое имя получит молодой монах. Имя Досифей девушкам не понравилось, и они стали просить епископа дать монаху более красивое имя. Когда епископ Сергий возвращался домой, он вспомнил, как некоторое время назад присутствовал на открытии мощей преподобного Серафима Саровского. Тогда же он пообещал этому святому, что назовет его именем первого студента, которого будет постригать в монашество. Вопрос с именем был решен.

И как велико было изумление Николая, когда при постриге он услышал имя того святого, который благословил его на монашеский постриг. Через несколько дней епископ Сергий рукоположил монаха Серафима во иеродиакона, а весной того же года – во иеромонаха.

А учеба уже подходила к концу. Общий выпускной балл будущего архипастыря был 4, 509. Этот балл, по меркам академии, был довольно высоким. Предстояло защитить диссертацию. Из-за материальных проблем, а также из-за не сданного вовремя сочинения по пастырскому богословию иеромонаху Серафиму пришлось защищать диссертацию не весной, а осенью 1908 г.

Тема, выбранная будущим владыкой, звучала так: «Учение о смирении по Добротолюбию». Несомненно в выборе темы помогли занятия в Златоустовском кружке, ведь для раскрытия темы необходимо было изучать святых отцов. Для иеромонаха Серафима такая работа была радостью. Будущий архипастырь написал диссертацию так, как будет впоследствии писать свои труды в защиту Православия: просто, по существу, ни в чем не отклоняясь от Предания Церкви. Он рассмотрел суть понятия «смирение», исследовал такие его типы, как новоначальное, среднее и совершенное, а затем указал значение этой добродетели в деле спасения. Диссертацию высоко оценил рецензент – профессор А.А. Бронзов.

16 сентября 1908 г. ученый совет Санкт-Петербургской духовной академии постановил удостоить иеромонаха Серафима (Соболева) ученой степени кандидата богословия с правом получения степени магистра без новых устных испытаний.

Так закончился еще один период жизни будущего архипастыря. Наступило время, когда его духовным водителем и покровителем становился один из самых почитаемых русских святых – преподобный Серафим Саровский.

При образовании юношества о чем надо больше

всего стараться? О том, чтобы стяжать ему

«просвещенна очеса сердца» (Еф.1:18).

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Не часто случается, что человек на своем духовном пути встречает хотя бы одного, а тем более нескольких святых и подвижников благочестия. Еще реже бывает, когда он не просто встречает их, но находится с ними в тесном общении, набираясь мудрости и опыта. Архиепископ Серафим был одним из немногих, кого на пути ко спасению сопровождало множество опытных подвижников. В годы учебы это были праведный Иоанн Кронштадтский, архимандрит Феофан (Быстров), старец Гефсиманского скита Исидор. Но сколько встреч со святыми подвижниками еще ожидало отца Серафима...

***

По окончании академии иеромонах Серафим поступил преподавателем в Пастырское училище, основанное в Житомире архиепископом Антонием (Храповицким). Оно было создано с целью преодолеть вековую проблему Русской Церкви – сословность. В училище принимали не только молодых людей из семей духовенства, но и представителей других сословий. Любой православный юноша, имеющий желание стать священником, имел право поступить сюда. В принципе, это учебное заведение больше походило на современную семинарию, чем на семинарию дореволюционную. Быт был приближен к монастырскому, все преподаватели имели священный сан. Из учебных предметов особое внимание уделялось предметам, нужным в пастырской практике.

На духовную зрелость молодого иеромонаха обратил внимание начальник училища архимандрит Гавриил (Воеводин), который называл его «аввочкой» (уменьшительно от «авва» – «духовный старец»).

Кроме иеромонаха Серафима, в училище стал преподавать и его академический товарищ – иеромонах Иоанн (Раев). К сожалению, оба иеромонаха недолго служили здесь. Вскоре отец Иоанн заболел туберкулезом, был переведен в другую семинарию и умер в полтавской больнице. До последнего дня он надеялся, что вернется к службе: «Вот немного поправлюсь, окрепну и встану», – говорил он.

Туберкулез не пощадил и иеромонаха Серафима. Организм пастыря подорвала усиленная работа – в училище он взял на себя уроки отца Иоанна, и это оказалось для отца Серафима непосильным. Вскоре иеромонах Серафим подал прошение о переводе, и был назначен помощником смотрителя Калужского духовного училища. В Калужскую губернию переехала и мать архипастыря, которая поселилась в Перемышле.

Отец Серафим очень любил детей, и новое послушание приносило ему радость и утешение. Дети тоже полюбили своего наставника. Когда пастырь проходил по коридору, из классов выбегали ученики и пытались завлечь его к себе.

– К нам, батюшка, к нам зайдите! – кричали дети, любившие беседы с пастырем.

Перевод в Калужскую епархию серьезно повлиял и на дальнейшую духовную жизнь иеромонаха Серафима. Именно здесь находится Оптина пустынь, известная на всю Россию обитель, сохранявшая традиции древнего монашества. Практикой монастыря, например, было ежедневное откровение помыслов духовнику. Оптиной пустыни принадлежит заслуга открытия для русского читателя многих святоотеческих творений. Сочинения древних отцов, переведенные на русский язык преподобным Паисием Величковским, впервые увидели свет в издательстве Оптиной пустыни.

Но наибольшую известность принесли этому монастырю старцы. В XIX в. в Оптиной пустыни подвизались преподобные Моисей (Путилов), Амвросий (Гренков), Лев (Наголкин), Анатолий (Зерцалов). За духовным советом к ним приезжали русские писатели и философы, в том числе Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, И.В. Киреевский и многие другие.

В XX в. Оптина пустынь продолжала свою миссию. Вся Россия ездила к преподобным Анатолию (Потапову), Варсонофию (Плиханкову) и Иосифу (Литовкину). Оптину пустынь стал часто посещать и иеромонах Серафим. Особенно близкие отношения сложились у него с иеромонахом Анатолием. Этот подвижник долгое время был келейником у самого известного оптинского старца – преподобного Амвросия, на личном опыте познал его духовную мощь и основы духовничества.

Об отце Анатолии говорили, что по своему радостному и смиренному обращению с людьми он был похож на преподобного Серафима Саровского. В старце отмечали поразительную любовь ко всем приходившим к нему. Он всегда был приветлив, ласков и сердечен. Преподобный Анатолий стал духовником иеромонаха Серафима.

В декабре 1911 г. отец Серафим получил повышение – был назначен инспектором Костромского духовного училища. Но в этой должности он пробыл всего год и в конце 1912 г. был назначен ректором Воронежской духовной семинарии. Тогда же он был возведен в сан архимандрита.

Начальником архимандрита Серафима стал архиепископ Тихон (Никаноров). Современники помнят его как скромного, тихого и смиренного иерарха. С этими качествами совмещались доброта и молитвенность, никто не видел его разгневанным и раздраженным. К архиепископу Тихону мог прийти любой – никому он не отказывал в просьбе. В лице этого святителя архимандрит Серафим нашел покровителя и молитвенника. А поддержка молодому ректору в тот момент была крайне необходима.

Выше отмечалось, что положение духовных семинарий было печальным. Очень часто ректоры этих учебных заведений были людьми случайными и рассматривали свою должность всего лишь как ступеньку в карьерной лестнице. Как правило, ректоры были для семинаристов не отцами, а начальниками. Семинаристы, часто не помышлявшие о духовной карьере, а мечтавшие устроиться на светскую службу, болели теми же духовными болезнями, что и обычные студенты. И Воронежская семинария не была исключением. Незадолго до назначения архимандрита Серафима в этой семинарии было покушение на инспектора. В 1912 г. здесь произошел настоящий бунт. Архиепископ Антоний (Храповицкий), узнав о назначении сюда отца Серафима, написал ему: «Вы назначены в наибезнадежнейшую и бунтарскую семинарию».

Прибыв к месту своего служения, архимандрит Серафим постарался подойти к студентам по-отечески. Повод появился очень скоро, когда состоялась встреча нового ректора с воспитанниками. Некоторые из них вели себя очень распущенно и даже позволяли себе издевательские выходки. В тот же день инспектор предоставил архимандриту список нарушителей порядка и предложил исключить их. Но отец Серафим решил действовать по-другому. Со всеми нарушителями он побеседовал отдельно и к каждому нашел подход. Семинаристы оценили нового ректора, и дисциплинарные нарушения в скором времени свелись к минимуму.

В 1915 г. ревизия, направленная в Воронежскую семинарию, оставила о ней благоприятный отзыв. Член учебного комитета при Синоде Петр Федорович Полянский (впоследствии митрополит Петр – патриарший местоблюститель и священномученик) назвал семинарию одной из лучших в России. А епископ Острогожский Владимир (Шимкович) сказал отцу Серафиму: «Вы возродили нашу семинарию без каких-либо мер наказания, единственно благодаря вашей любви. Вероятно, скоро вас поставят епископом. Русская Церковь нуждается именно в таких архиереях».

Популярности архимандрита Серафима у семинаристов способствовало и то, что при нем было открыто братство по оказанию помощи бедным семинаристам, у которых не было возможности платить за учебу. Кроме оплаты обучения, братство помогало средствами на приобретение одежды, лечение, а также оплачивало поездки домой.

Архимандрит Серафим добился и открытия столовой для малоимущих студентов. Эта столовая к 1917 г. кормила тридцать два человека. Но будущий иерарх считал, что этого недостаточно, и стал собирать средства на открытие второй столовой. Это удалось. К весне 1917 г. вторая столовая начала работу. В ней обедало более ста студентов.

Были у отца Серафима и другие послушания. Так, например, он принял участие в подготовке канонизации архиепископа Воронежского Антония (Смирницкого). Архимандрит стал также членом Братства святых Митрофана и Тихона. Братство занималось проведением бесед и чтений, раздачей брошюр и листовок, обучением прихожан общему пению церковных песнопений. С началом Первой мировой войны будущий иерарх стал председателем Комитета по делам беженцев из западных областей России.

По прибытии в Воронежскую епархию отец Серафим получил также должность главного редактора «Воронежских епархиальных ведомостей». Помимо официальной части, в газете публиковалась масса статей – против пьянства, сектантства, неверия.

В Воронеже будущий архипастырь продолжал жить духовной жизнью. Так, ежегодно он ездил в Задонский монастырь для поклонения мощам святителя Тихона Задонского.

Еще одна обитель, которую часто посещал будущий архипастырь, – женский Скорбященский монастырь. Иерарх вспоминал смирение одной из проживавших здесь подвижниц. Это была Лиза, Христа ради юродивая. Архимандрит сам был свидетелем ее благодатных даров, прежде всего исцеления и прозорливости. Владыка Серафим рассказывал, что однажды паломницы, указав на нее, сказали о том, что она прозорлива. Лиза стала ругаться, схватила свою корзинку и побежала жаловаться на крестьянок игумении. Оказалось, что жаловалась она на то, что ее «опозорили» перед архимандритом, сказав о ее духовном даровании.

Помощником отца Серафима стал его младший брат Михаил, постриженный в монашество с именем Сергий и в 1916 г. рукоположенный во иеромонаха в Митрофаньевском монастыре.

Говоря о деятельности архимандрита Серафима, нельзя обойти вопрос о его отношении к Григорию Распутину. Этот еще не старый человек был сибирским крестьянином, начал странствовать, а затем объявился в Санкт-Петербурге, где приобрел популярность. Распутин вошел в доверие к архимандриту Феофану (Быстрову), а тот ввел его в царское окружение. Вскоре Распутин познакомился и с семьей самого императора. Умение облегчать страдания больного гемофилией царевича Алексея сразу же сделало императрицу ревностной почитательницей Распутина. В восторге была и часть высшего петербургского общества, всюду искавшего «пророчества» и «чудеса».

Но поведение Распутина скоро стало настораживать. Ношение священнического креста, тряска и физическое изнеможение, похожее на экстрасенсорное, во время «сеансов», грубое непослушание архиереям, поддержка имябожнического движения, стремление вращаться среди развращенных петербургских кругов, попытки влиять на государственную деятельность – все это ставило вопрос об истоках духовности этого человека. А имевшие место грехопадения стали к тому же дискредитировать царскую семью. Враги императора воспользовались происходящим, чтобы повести наступление на православную монархию.

Епископ Феофан (Быстров) полностью изменил свое мнение о Распутине, но повлиять на царя уже не мог. Вместе с отцом Вениамином (Федченковым) епископ собрал массу документов, подтверждающих недостойное поведение временщика. Но императрица не желала ничего слушать. Епископ Феофан впал в немилость и был удален от двора. Что говорить? – царица ради Распутина прекратила общение даже с собственной сестрой – будущей преподобномученицей Елисаветой. Выступивший против Распутина митрополит Владимир (Богоявленский) был переведен из Санкт-Петербурга в Киев. Для некоторых обличение «старца» имело более печальные последствия. Так, Распутин донес на будущего священномученика епископа Гермогена (Долганева), который пытался вразумить его. Архипастырю вся эта история в конечном итоге стоила кафедры – он был отправлен на покой и до 1917 г. проживал в монастыре.

Николай Соболев еще в студенческие годы был убежден, что Распутин несет России беду, и считал, что отчасти в его влиянии на царскую семью виноват архимандрит Феофан.

Архиепископ Серафим вспоминал одну из своих юношеских встреч с праведным Иоанном Кронштадтским в алтаре Андреевского собора. «Отец Иоанн был очень внимателен ко мне. Но когда я сказал великому праведнику, что ему кланяется наш инспектор, отец архимандрит Феофан, то у отца Иоанна вдруг резко изменилось выражение лица. С недовольным взором он очень резко спросил меня: «Это маленький, черненький, худенький?» Я ответил, что да. Сразу после этого отец Иоанн перестал со мной разговаривать и отошел от меня, не удостоив послать своего привета отцу Феофану. А между прочим, когда пред этим я сказал, что ему кланяется наш ректор, отец Иоанн просил меня передать ему от него поклон. У меня тогда же мелькнула мысль, что это за Распутина. Иной причины и не могло быть для такого отрицательного отношения отца Иоанна к отцу Феофану».

В последующие годы, когда отец Серафим стал тесно общаться с оптинскими старцами, его антираспутинская позиция еще более окрепла.

В 1913 г. «Воронежские епархиальные ведомости», редактором которых был архимандрит Серафим, опубликовали статью священника Петра Петрова «Наши «пустосвяты"». В статье резко критиковались различные аферисты и лжеюродивые, которые под маской Православия наживались на доверчивых или экзальтированных людях. Среди таких аферистов автор статьи дважды упомянул и Распутина, назвав его одним из наиболее известных «пустосвятов-шарлатанов».

В Воронеже архимандрита Серафима и застала революция.

Мир находится в состоянии дремоты, греховного

сна, спит. Будит его Бог войнами, моровыми

поветриями, пожарами, бурями сокрушительными.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Русский мыслитель и церковный писатель Сергей Фудель передал в своих воспоминаниях историю из судебной практики конца XIX в.

«Деревенская девочка возвращалась после пасхальных каникул из дома в школу и несла с собой немного денег, корзиночку с домашними пирогами и несколько штук крашеных яиц. На дороге ее убили с целью ограбления. Убийца был тут же пойман, денег у него уже не нашли, пироги были съедены, но яйца остались. На случайный вопрос следователя, почему он не съел и яйца, убийца ответил: «Как же я мог? Ведь день был постный"».

Страшно читать эти строки. Но именно они помогают понять, почему пришла на Русь страшная катастрофа, почему тот, кто совсем недавно отстаивал в храмах длинные службы, потом сам же эти храмы разорял и осквернял. К сожалению, как писали еще за десятки лет до революции русские святые, писатели и философы, вера в людях стремительно угасала, а ее проявления часто приобретали извращенные формы. Съесть яйцо в постный день или яблоко до Преображения – недопустимый грех, а убийство – да что ж такого? Всякое бывает, Бог простит...

Архимандрит Серафим ясно понимал, что духовная ситуация в стране близка к кризису. Первую мировую войну он воспринимал как наказание за грехи. В одной из проповедей он прямо сказал, что пока на фронте льется мученическая кровь, масса живет в тылу так, будто ничего не происходит: гремит музыка, кинематограф представляет публике безнравственные фильмы, сады наполнены праздной публикой.

Но самое страшное было еще впереди. В феврале 1917 г. в стране рухнула монархия. Император Николай II передал власть своему брату – великому князю Михаилу Александровичу, но тот власть не принял. Правда, отказывался от нее он условно. В своем манифесте великий князь заявил, что если народ захочет и дальше управляться монархом, то он займет престол.

Итак, восстановить монархию еще было возможно – вопрос о будущем управлении России должно было решить Учредительное собрание. И если бы в него были избраны представители православных и монархических партий, царь вновь воссел бы на престоле.

Этого не произошло. Народ слишком увлекся идеей земного рая, идеей, куда православная вера и власть помазанника совершенно не вписывались. Даже в действующей армии, где люди могли погибнуть в любой момент, в полковые храмы после февраля 1917 г. ходило не более десяти процентов военнослужащих. А церковные журналы, публикуя манифест великого князя Михаила, предпочитали умалчивать об условности его отречения. Но были исключения. Например, журнал «Воронежские епархиальные ведомости» прямо указал, что отречение великого князя условно. Несомненно, это небольшое, но важное замечание было заслугой редактора – архимандрита Серафима.

Монархические симпатии отца Серафима и его начальника архиепископа Тихона (Никанорова) вызывали у новых властей ярость и раздражение. Летом 1917 г. архиепископ Тихон подвергся унизительному обыску и аресту по обвинению в контрреволюции. У архипастыря изъяли портреты русских императоров, которые висели в его приемной и комнатах. Тогда же был отстранен от редактирования «Воронежских епархиальных ведомостей» архимандрит Серафим.

Неудивительно, что в Учредительное собрание осенью 1917 г. попали не русские патриоты и не монархисты, а в основном социалисты-революционеры (эсеры), коммунисты-меньшевики и, в меньшем количестве, коммунисты-большевики. Русская монархия осталась в прошлом.

А впереди были новые потрясения, самые страшные. Учредительное собрание смогло провести только одно заседание, а затем было разогнано большевиками, к тому времени захватившими власть.

«Россия завоевана большевиками», – не скрывая злорадства, заявил их лидер В. Ленин. В стране на семьдесят с лишним лет установилась коммунистическая диктатура. Для Церкви новые властители места не оставляли. Ленин еще задолго до захвата власти говорил, что вера в Бога является «труположством», а борьба с религией – «азбукой» новой идеологии.

После революции эта идеология стала осуществляться на практике. Газета «Правда» в 1918 г. писала, что капитализм не будет побежден, пока жив последний поп, помещик, офицер. «Провести беспощадный массовый террор против попов, кулаков и белогвардейцев», – телеграфировал новый глава государства в августе 1918 г. «Чем большее число представителей реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше», – телеграфировал он же в марте 1922 г.

Естественно, что священнослужители, как и другие «чуждые» слои населения, не только лишались гражданских прав, но и нередко расстреливались без всякой вины. Как не уничтожить врага, если сам глава государства к этому призывает? А потому сплошь и рядом священников казнили по приговору местных «советов» или как заложников, или попросту как социально чуждых. Развернулась и атеистическая пропаганда, одним из проявлений которой стала кампания по повсеместному вскрытию (то есть фактически осквернению) святых мощей. Монастыри либо закрывались, либо преобразовывались в монашеские «коммуны» и «артели» с перспективой последующей ликвидации.

Не стал исключением и Воронеж. Власть большевиков установилась здесь 30 октября 1917 г. А уже 8 февраля 1918 г. в городе был расстрелян крестный ход монахов и прихожан Митрофаньева монастыря.

Архиепископ Серафим рассказывал архимандриту Пантелеимону и монахине Касинии о страшных казнях и изуверских пытках, обрушившихся на священнослужителей в эти дни.

Коснулась воронежской земли и кампания по осквернению святых мощей. 28 января 1919 г. были вскрыты мощи святителя Тихона Задонского, 8 февраля 1919 г. – мощи святителя Митрофана Воронежского.

Разорена была и семинария. В марте 1918 г. почти все здание было занято красноармейцами. Занятия прекратились, а отец Серафим уехал в Задонский монастырь. В апреле семинарские строения пострадали в ходе столкновений между красноармейцами и анархистами, а в июле новая власть объявила, что все помещения у Церкви изымаются. В семинарии разместились различные организации новой власти. Архимандрит Серафим по возвращении в Воронеж пытался отстоять храм, вместе с прихожанами обращался к властям, но все было бесполезно.

Такие ходатайства были сопряжены с большим риском. Смерть поджидала в тот момент за каждым углом. Архимандрит Серафим сам испытал это в 1919 г. Во время одного из крестных ходов он чудом избежал расстрела.

В этом же году с отцом Серафимом произошло очень важное событие – беседа с патриархом Тихоном. Дело в том, что архиепископ Воронежский Тихон (Никаноров), видя ревность отца Серафима, решил порекомендовать его для архиерейской хиротонии в Московской епархии. Архипастырь изложил свою просьбу в особом письме, а также подготовил отчет о положении в Воронеже. Архимандрит Серафим отправился в Москву. С собой он вез отчет и переданное архиепископом письмо, содержание которого ему было неизвестно.

Вот и столица. Архимандриту Серафиму удалось встретиться с патриархом и передать ему документы. Прочитав письмо архиепископа Тихона, Святейший передал его содержание отцу Серафиму. Но патриарх Тихон не стал рукополагать архимандрита в викарии Московской епархии, объяснив это отсутствием вакансий. При этом святитель благословил его хиротонию во второго викария Воронежской епархии.

Архимандрит Серафим вернулся в Воронеж, а вскоре, в октябре 1919 г., город был взят частями Добровольческой армии генерала А.И. Деникина. Казалось, теперь можно вздохнуть спокойно. Но свобода длилась недолго – уже в конце октября город снова оказался в руках красных. Архимандрит Серафим колебался, не зная, как поступить – уйти с войсками Деникина или остаться в Воронеже. Последнее было опасно – ведь найти компромат на священнослужителя, находившегося под властью белых, было для большевиков проще простого. На отъезде настаивала и мать архимандрита Серафима, которая понимала, что красные не оставят ее сыновей в живых.

Чтобы окончательно разрешить свои сомнения, архимандрит Серафим обратился к одному подвижнику, старцу Аарону, который жил в хибарке недалеко от Воронежа. Он был разбит параличом и владел только правой рукой, которой осенял себя крестным знамением. Отец Серафим спросил старца, как ему поступить.

– Не беспокойся, ты попадешь в хорошую сторонушку, – сказал старец Аарон.

– Как же мне понимать ваши слова?

– Попадешь – узнаешь.

Решение было принято. Архимандрит Серафим и его брат иеромонах Сергий покидали Воронеж в последнюю минуту. Мария Николаевна осенила сыновей иконой Богородицы.

– Поручаю тебя покрову Божией Матери, – сказала она своему сыну-архимандриту.

В годы земной жизни отец Серафим и отец Сергий свою мать уже больше не видели – в следующем году, 29 июля, она отошла ко Господу.

На юг братья уезжали в открытом вагоне, груженном углем для паровоза. Отъезд был своевременным. Красная армия, вошедшая в Воронеж, не щадила никого. В ходе расправ было уничтожено около ста шестидесяти священнослужителей. Мученическая смерть ждала и архиепископа Тихона (Никанорова). На третий день Рождества в 1920 г., во время литургии, в собор вошла группа красноармейцев. Они прошли в алтарь через царские врата, а их главарь, прикурив папиросу от семисвечника и сев на престол, объявил, что архиепископа Тихона, как «монархиста и пособника белогвардейцев», следует ликвидировать. На глазах у всех молящихся священномученик был повешен на царских вратах. В течение двух месяцев власти запрещали хоронить тело архипастыря и только в марте 1920 г. он был погребен.

Спустя два года не стало и духовника архимандрита Серафима – преподобного Анатолия (Потапова). Оптина пустынь к тому времени была закрыта, монахи арестовывались и ссылались. Пришла очередь и отца Анатолия. Красноармейцы, занявшие корпуса, издевались над старцем, обрили его. Наконец в поруганный монастырь приехала комиссия. Старца долго допрашивали, а потом постановили арестовать. Отец Анатолий смиренно попросил отсрочку до завтра, чтобы подготовиться к отъезду. Ему позволили. В ту же ночь келейник старца отец Варнава, войдя в келью, обнаружил отца Анатолия стоящим на коленях перед иконой. Келейник не сразу догадался, что душа преподобного отошла ко Господу.

Утром 30 июля 1922 г. чекисты вновь пришли к отцу Анатолию.

– Старец готов? – спросили они отца Варнаву.

– Да, готов.

Когда чекисты вошли в келью, то увидели, что он действительно «подготовился». Преподобный лежал посреди кельи в гробу. Бог не попустил поругания богоборцев над этим земным ангелом.

Бог не допустил и убийства отца Серафима, уведя его на безопасный юг России. Для будущего архипастыря начался новый этап служения.

Если христианин часто с любовью и благоговением

взирает на образ Господа Иисуса Христа или

Пречистой Его Матери и святых Его, то и его душа

приемлет духовные черты любезнозримого лица.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Преподобный Варсонофий Великий (VI век) называл разные дарования, которые подает Христос: дар исцеления, дар изгнания бесов... Но самым главным, высшим дарованием преподобный считал власть отпускать грехи. Такая власть есть только у пастырей. Но насколько выше священнического служения служение архиерейское, какую ответственность оно налагает! Неудивительно, что многие подвижники категорически отказывались от архиерейства, а святые Амвросий Медиоланский, Григорий Чудотворец и Феодор Эдесский даже пытались бежать перед епископской хиротонией – настолько важна подготовка к этому служению, предварительное испытание себя. Но отцу Серафиму трудно было сосредоточиться на этой подготовке – ведь его хиротония должна была состояться в те дни, когда сердце русского человека терзалось от боли за страну, в которой устанавливалась богоборческая тирания. Архиереем он стал в те дни, когда было неизвестно, сколько еще придется прожить на Родине. Но Промысл Божий архипастырь чувствовал как и прежде. Ведь рядом была Одигитрия...

***

Ко времени прибытия архимандрита Серафима и иеромонаха Сергия на юг России здесь уже существовало временно независимое Высшее церковное управление.

Гражданская война разделила Россию линиями фронтов. Сибирь в 1919 г. контролировалась адмиралом А.В. Колчаком, юг России – генералом А.И. Деникиным. Весной 1920 г. центром антибольшевистского сопротивления стал Крымский полуостров. Во главе Белого движения теперь находился генерал П.И. Врангель. Надеясь на поддержку Англии и Франции, он хотел создать в Крыму независимое и справедливое государство, которое привлекло бы к нему симпатии русского населения. А это привело бы и к падению коммунистической власти в России. Врангелем были запрещены все политические партии, он считал, что до освобождения России политических споров быть не должно. Добровольческая армия при Врангеле стала именоваться Русской армией.

Связаться с патриархом Тихоном духовенству этих территорий было практически невозможно. А срочные церковные вопросы нужно было решать. Для этого на белых территориях и были созданы временные Высшие церковные управления (ВЦУ). Особенно активно действовало ВЦУ на юге России. Оно находилось в Ставрополе, Таганроге, потом переехало в Симферополь. С разрешения ВЦУ на юге России открывались новые епархии, совершались хиротонии архиереев. Все эти решения патриарх Тихон впоследствии признал.

Возглавлял Крымское ВЦУ архиепископ Таврический и Симферопольский Димитрий (Абашидзе). Этот архиерей происходил из богатого княжеского рода, окончил Новороссийский Императорский университет. Перед князем открывались широкие перспективы, но он предпочел духовную карьеру, поступил в Киевскую духовную академию, был пострижен в монашество, рукоположен в священный сан. О духовном настрое и вере этого иерарха говорит то, что он бесстрашно ходил в лепрозорий причащать прокаженных, а в годы Первой мировой войны совершил плавание на военном корабле в качестве судового священника.

В Крыму оказались и старые знакомые отца Серафима – архиепископ Полтавский Феофан (Быстров), а также Вениамин (Федченков), к тому времени ставший епископом Севастопольским и главой военного духовенства Русской армии. Позднее, в сентябре 1920 г., в Крым с Афона приехал митрополит Киевский Антоний (Храповицкий).

Архимандрит Серафим включился в церковную жизнь. В декабре 1919 г. он был назначен ректором Екатеринославской семинарии, но приступить к своим обязанностям не смог – Екатеринослав был захвачен бандами Н. Махно.

В мае 1920 г. архимандрит Серафим стал ректором Таврической семинарии. Трудными были эти дни. Наступление на Крым Красной армии могло начаться в любой момент. Сколько продлится жизнь свободного полуострова, было неизвестно. Но тяжело было и по другим причинам.

С одной стороны, к людям постепенно начинало приходить понимание, что трагедия России стала следствием богоотступничества и цареубийства. В сентябре 1920 г. было решено провести в Крыму специальные дни покаяния с трехдневным постом. Каждый день шли службы, с амвонов читали особое покаянное послание. Молящихся было огромное количество. Но, с другой стороны, даже в столь трагической ситуации не все жители Крыма откликнулись на призыв Церкви. Кто-то встретил известие о покаянных днях со смехом, кто-то – с озлоблением. А комендант Евпатории, несмотря на запрет увеселений, разрешил таковые в своем городе. Архимандрит Серафим не мог не замечать этого.

Утешением для отца Серафима стало прибытие в Крым чудотворной Курской-Коренной иконы Божией Матери. Это была та самая икона, перед которой когда-то исцелился преподобный Серафим Саровский. Революционеры эту икону почему-то особенно ненавидели. Против нее в 1898 г. был совершен теракт, но, к счастью, икона не пострадала. И крестный ход именно с этим святым образом был кощунственно изображен И.Е. Репиным на его известной картине.

Епископ Курский Феофан (Гаврилов) понимал, что после взятия Курска Красной армией чудотворный образ будет поруган, а скорее всего и уничтожен. Покидая свой город, епископ увез с собой и икону. До сентября 1920 г. она находилась в Сербии, но в дни покаяния была доставлена в Крым. Архимандрит Серафим не мог не видеть особого Промысла в том, что может молиться перед той самой иконой, которую особенно почитал его небесный покровитель – преподобный Серафим Саровский.

В те же дни решался вопрос о рукоположении отца Серафима во епископа. Архиепископ Феофан (Быстров) порекомендовал архимандрита Серафима к архиерейской хиротонии как викария Полтавской епархии. Церковное управление не возражало против этого, но постановило совершить хиротонию после освобождения Полтавской епархии от большевиков. Было решено, что владыка Серафим будет именоваться епископом Лубенским, по городу Лубны Полтавской губернии. Предполагалось, что архипастырь будет при этом настоятелем Крестовоздвиженского монастыря. Однако архиепископ Феофан не хотел откладывать рукоположение. В сентябре 1920 г. по настойчивой просьбе архиепископа Феофана ВЦУ приняло решение об архиерейской хиротонии отца Серафима.

В праздник Покрова Божией Матери в соборе святого Александра Невского архимандрит Серафим был рукоположен во епископа Лубенского. Незадолго до этого из Херсонесского монастыря в Симферополь прибыл митрополит Антоний (Храповицкий). Он и возглавил архиерейскую хиротонию архимандрита Серафима.

До падения Крыма под ударами Красной армии оставалось меньше месяца. В течение этого времени епископ Серафим руководил семинарией. Еще одной задачей архипастыря стало посещение действующей армии для поднятия морального духа войск. В обстоятельствах того времени это было необходимо: предвидя скорые перемены, само крымское духовенство опасалось вести антибольшевистскую проповедь в действующей армии. В связи с этим в начале ноября епископу Серафиму было поручено объехать позиции войск и разъяснить идеи Русской армии. Вместе с епископом Серафимом воинов посещали архиепископ Димитрий и епископ Вениамин.

Но изменить положение уже было нельзя. В ноябре Красная армия приступила к захвату Крыма. Генерал Врангель, заботясь о людях, прекрасно подготовил армию и флот к эвакуации. Все желающие могли покинуть полуостров.

Епископ Серафим находился в тяжелых раздумьях – остаться в России или уйти в эмиграцию. Архипастырь горячо молился перед Курской-Коренной иконой Божией Матери, а затем отправился за советом к архиепископу Димитрию (Абашидзе), с которым за месяцы пребывания в Крыму особенно сблизился. Но архиепископ не дал своего благословения оставаться на Родине.

– Не могу я этого сделать! – сказал он. – Если потом с вами случится что-нибудь плохое, я буду мучиться, что дал вам свое благословение.

Иерархи решили попросить совета у Самой Божией Матери. На одном листке написали «уезжать», на другом – «не уезжать». После этого иерархи отслужили молебен перед иконой Божией Матери, и архиепископ Димитрий вытащил один из листков. «Уезжать». Все было понятно.

14 ноября 1920 г. на пароходе «Херсонес» епископ Серафим покинул родную землю. Архиепископ Димитрий предпочел остаться. У него впереди был свой путь. Вскоре он принял великую схиму с именем Антоний и удалился от административных дел. Полагают, что от смерти его спасла именно схима и уединенная жизнь. Власти не видели в нем особой опасности и потеряли к нему интерес. Но даже несмотря на это иерарху в 1920–1930-е гг. пришлось хлебнуть немало горя – аресты и заключения он испытал в полной мере. Умер схиархиепископ Антоний в Киеве в годы нацистской оккупации и был похоронен в Киево-Печерской лавре.

Остальные архиереи, находившиеся в Крыму, в 1920 г. покинули страну.

Вместе с иерархами уходила в эмиграцию и чудотворная Курская-Коренная икона Божией Матери. Ей суждено было разделить изгнание с миллионами русских беженцев. Этот святой образ ныне находится в кафедральном соборе Русской Зарубежной Церкви в Нью-Йорке. Эмигранты называют эту икону «Одигитрией русского рассеяния». В переводе с греческого «Одигитрия» значит «Путеводительница».

Этот образ Богородицы стал очень близок владыке Серафиму. Ведь это была любимая икона его небесного покровителя, это была икона-мученица, как и архипастырь чудом избежавшая гибели. Наконец, это была икона-изгнанница. Таким изгнанником становился и епископ. До конца жизни в его комнате помимо Боголюбской иконы всегда находилась и Курская-Коренная икона Божией Матери.

Путеводительница вела епископа Серафима в эмиграцию, вела навстречу новым радостям и скорбям, вела, чтобы никогда не оставить.

Земная служба есть испытательная,

приготовительная служба к служению

на небесах.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Вот и попали мы, ваше преосвященство, в хорошую сторонушку!

– Постой, здесь же турки, мусульмане, какая же это хорошая сторонушка! Погоди, даст Бог, увидим еще хорошую сторонушку.

Так ответил епископ Серафим священнику, считавшему, что все неприятности позади и лучшего, чем Турция, нельзя и желать. Современники вспоминают, что турки встречали русских беженцев приветливо, не тая зла за недавнюю войну. Немалая масса беженцев, прежде всего из южных губерний России, переселялась в Европу именно через Турцию. Епископ Серафим, покинувший Родину в ноябре 1920 г., также оказался здесь. Вскоре он начал преподавать догматическое богословие в Высшей духовной школе Вселенской Патриархии на острове Халки.

При этом, как и вся русская церковная эмиграция, епископ Серафим остался в подчинении Высшего церковного управления. После отъезда из Крыма оно продолжило свою деятельность сначала в Константинополе, а затем в небольшом городе Сремские Карловцы в Югославии.

Как и предполагал епископ Серафим, в Турции ему пришлось пробыть недолго. В 1921 г. он был назначен в Болгарию. В этой православной стране, столь близкой России, в 1921 г. было тридцать шесть тысяч русских беженцев.

Болгарская Церковь оказала существенную помощь русским эмигрантам. Этим занимался специальный комитет во главе с архимандритом Стефаном (Шоковым) – впоследствии митрополитом Софийским и экзархом Болгарской Церкви. Самой Болгарии после Первой мировой войны было нелегко. Страна переживала экономический кризис, приходилось платить контрибуцию странам-победительницам: Франции и Великобритании. Большой проблемой была безработица – работодатели с трудом устраивали на рабочие места болгар, а русским приходилось куда тяжелее.

Но несмотря на все материальные трудности, русскому сердцу было легко в этой стране. Православие здесь процветало, в стране правил царь, язык был близок к русскому. В центре Софии стоял памятник Царю-Освободителю Александру II. Улицы и бульвары города носили имена православных святых и героев войны с Турцией, в том числе и русских полководцев – генералов Скобелева, Дондукова, Гурко, Тотлебена... По сравнению с советской Россией Болгария действительно казалась раем, воистину была «хорошей сторонушкой».

В Болгарии к тому времени имелось несколько больших русских общин. В центре Софии возвышался замечательный Никольский храм. Еще одна церковь находилась на Шипке – месте подвига русских воинов, освободивших Болгарию от турецкого ига в 1878 г. В Ямболе действовал русский Спасский монастырь, имевший и второе название – Александро-Невский. Общины русских беженцев были и в других городах. Для управления этими приходами весной 1921 г. в Болгарию и был назначен епископ Серафим. 19 мая епископ Серафим и его брат иеромонах Сергий прибыли в Софию. Патриарх Тихон признал законным назначение епископа Серафима в Болгарию. В том же году Святейший изменил титул епископа Серафима на «Богучарский» по городу Богучар Воронежской области. Этот титул епископ, а затем архиепископ Серафим носил до конца жизни.

Не все были довольны этим назначением. Среди недовольных был протопресвитер Георгий Шавельский, сам рассчитывавший занять место настоятеля Никольского храма и управляющего русскими приходами в Болгарии. Протопресвитер даже не пошел встречать епископа Серафима на вокзал. Протопресвитера Г. Шавельского поддержали и другие священники Никольского храма – протоиереи Василий Флоровский и Александр Рождественский. На вокзале епископа и его брата встречал только архидиакон Иоанникий на извозчике. Но епископ Серафим не хотел конфликта и проявил смирение. На следующий день он лично посетил всех подчиненных священников. Мир удалось восстановить.

Епископ Серафим стал служить в храме святителя Николая на бульваре Царя-Освободителя. Этот храм стал центром русской эмиграции в Болгарии.

А ситуация в стране постепенно ухудшалась.

Как известно, Россия после революции и гражданской войны находилась в полном разорении. Большевистский эксперимент привел к страшному голоду 1921–1922 гг., в результате которого погибло пять миллионов человек. Несмотря на страшное бедствие, в те же самые годы Советское государство находило огромные средства для организации революций по всему миру. Болгария не стала исключением. В начале 1920-х гг. сюда под видом эмигрантов массово засылались чекисты, помогавшие в организации мятежей. Болгарские коммунисты, получавшие средства и оружие из советской России, пытались захватить власть. Большими тиражами издавались соответствующие листовки и газеты. Коммунистическая партия не брезговала и террористическими актами. В 1922 г. было устроено крушение поезда, в котором среди совершенно не причастных к политике людей ехала группа врангелевских генералов. По счастливой случайности обошлось без жертв. Другой теракт был совершен в кафедральном соборе Святой Недели⁷. В результате взрыва погибло 150 человек, которые молились в соборе.

Начались и преследования русских эмигрантов, многие из которых бежали в Сербию.

Ситуация изменилась лишь в 1923 г. Болгарская армия сумела взять власть в свои руки и задушить революцию. Но небольшой болгарской армии, находившейся после войны в небоеспособном состоянии, приходилось иметь дело с опытным и жестоким врагом. Болгарии в тот момент помогли русские воины-эмигранты. Они открыли склады, вооружились и дали отпор тем, кто хотел создать здесь подобие советского богоборческого государства. На двадцать лет в стране установился относительный покой.

Епископ Серафим, оказавшийся в эпицентре вооруженных столкновений, избрал правильную тактику. Понимая, что русские беженцы могут попасть под каток репрессий, он полностью отошел от политической деятельности и постарался направить жизнь паствы в духовное русло. Никольский храм стал островком покоя и молитвы среди бушующего моря гражданской войны.

Община активно помогала русским беженцам. Немалую роль здесь играло благотворительное братство, созданное в 1921 г. В русских храмах существовал специальный тарелочный сбор для помощи бедным и нетрудоспособным прихожанам. Епископ Серафим добился у местных властей, чтобы такие денежные сборы на нужды эмигрантов осуществлялись и на улицах Софии. Благодаря собранным средствам удавалось обустроить несколько бесплатных мест в городских больницах.

Едва устроившись в Софии, епископ Серафим стал оказывать материальную помощь своему учителю – архиепископу Феофану (Быстрову), который жил в Сербии практически в нищете. Вскоре епископ Серафим поспособствовал его переезду в Болгарию, а затем добился от Синода Болгарской Церкви и денежного пособия для него.

Иерарх использовал любую возможность, чтобы устроить неимущих эмигрантов либо в больницу, либо в инвалидный дом. Некоторых епископ кормил у себя.

Архипастырь старался поддерживать и русских монахов на Афоне. Русский Пантелеимонов монастырь на Святой Горе переживал не самые лучшие времена. Греческие власти перестали допускать в русский монастырь монахов из России и русской эмиграции, а потому количество насельников этого монастыря уменьшилось. Сложная политическая обстановка препятствовала паломничествам. Закончилась и помощь благотворителей. В иные годы братия монастыря попросту голодала. Епископ Серафим основал комитет по сбору помощи монахам, постоянно собиравший средства на нужды русского монастыря.

Другой проблемой русской эмиграции были лжеучения и неверие. Выступая на Карловацком Соборе 1921 г., епископ Серафим отмечал увеличение среди эмигрантов последователей баптизма и адвентизма, а также распространение оккультных идей и безбожия. Еще одну проблему архипастырь видел в активной проповеди римо-католичества. Архипастырь обращал внимание на то, что Рим постарался воспользоваться бедственным положением Российской Церкви для своей миссии. Епископ Серафим отмечал, что проповедь римо-католичества направлена не только на Россию, но и на русскую эмиграцию.

Для борьбы с пропагандой римо-католичества и сектантства епископ Серафим предлагал создать миссионерский совет, в который включить опытных священников. Епископ считал необходимым организовывать в эмиграции миссионерские кружки, братства и сестричества.

Довольно часто архипастырь посещал русскую гимназию в Софии. Архиепископ Серафим входил в класс и молился вместе с детьми. Один из учеников гимназии, Петр Иванович Петков, впоследствии иподиакон владыки, вспоминал: «В детстве я страшно заикался. Когда владыка Серафим приходил в гимназию, то всегда заставлял меня вместе с ним петь молитву. «Петрусь! Споем молитву!», – говорил владыка. Речь моя со временем полностью исправилась, но я не считаю это чудом – исправление моей речи было скорее связано с моральным воздействием со стороны владыки».

Архипастырь любил сидеть в классе во время урока, слушать ответы учеников. Иногда он посещал и экзамены. Протопресвитер Г. Шавельский вспоминал, что владыка вопросов не задавал, а только хвалил и отвечавших, и преподавателя. А иеромонах Николай (Шелехов) оставил такую запись: «Владыка мне сам рассказывал, что во время экзаменов он непрестанно и усердно молился за отвечающего ученика»⁸. По окончании занятий все дети собирались в одном из классов, где иерарх произносил речь. «Деточки мои!» – так обращался архипастырь к детям.

Но главным для владыки было богослужение. Духовные чада говорили, что оно было нужно ему, как воздух. Благодаря иерарху с начала 1920-х гг. и вплоть до 1968 г. службы в русском храме совершались каждый день, утром и вечером. Сам архипастырь неукоснительно служил во все воскресные и праздничные дни, а по четвергам всегда читал акафист святителю Николаю Чудотворцу. Службы епископ Серафим совершал спокойно и благоговейно. Большое внимание епископ уделял живому пастырскому слову. Проповедовал он после каждого богослужения. Проповедь обычно не была слишком длинной, всегда была простой и без внешних эффектов. «Поменьше своемудрия, побольше простоты», – нередко повторял архипастырь слова праведного Иоанна Кронштадтского.

Но эта простая проповедь оказывала на людей сильнейшее воздействие. Не раз случалось, что после архиерейской проповеди на Прощеное воскресенье старые враги у всех на глазах бросались друг к другу и в слезах просили прощения.

Владыка любил ссылаться в проповеди на жития святых и подвижников благочестия. Вообще «Жития святых» святителя Димитрия Ростовского были любимым чтением архипастыря. Многотомное собрание «Житий» он в течение жизни перечитал одиннадцать раз. Это произведение иерарх называл благодатным дождем, который освежает, ободряет и радует душу. «Читая жития святых, я как в раю находился», – говорил архипастырь.

Полюбили прихожане и наставления своего владыки. Он обращал внимание, что главное в человеке – смирение.

«Смирение есть якорь спасения, оно является основой всех христианских добродетелей».

«Без смирения ни одна добродетель не имеет для нас спасительной силы».

«Держать себя просто – это значит не допускать искусственности ни в чем и держать себя пред людьми, как пред Богом... Стать простым, в этом заключается перемена жизни. Это и есть измена десницы Вышняго (Пс.76:11). Тогда не погибнешь, ибо простота есть смирение. А на смиренных, как на престоле, почивает Своею благодатью Бог».

А вот что говорил архипастырь о любви к ближнему:

«В брате надо видеть Ангела, а на его грех надо смотреть как на болезнь».

«Надо отделять человека от греха. Грех можно ненавидеть, а человека мы должны любить и жалеть».

«Не любить можно только врагов Божиих, по словам Псалмопевца» (см.: Пс.138:21–22).

Но заглянем в алтарь Свято-Никольского храма. Как правило, вместе с архиепископом служили священники и диакон. На службах помогало и пять-шесть мальчиков. По окончании службы все служители алтаря подходили к архипастырю под благословение. Благословляя ребят, владыка брал горсть денег с блюда, которое держал архидиакон Иоанникий, клал в детские ладошки и слегка шлепал всех по щеке. Но особенно радовались почитатели владыки, если после благословения он кого-то называл «Колей». Архиепископ, хотя и знал имена и отчества многих прихожан, мог назвать «Колей» и ребенка, и мужчину, и почтенную старушку.

По окончании богослужения духовенство и все служившие в алтаре спускались в трапезную. Обстановка на обедах была семейная. После молитвы владыка снимал рясу, и все садились за стол. Перед трапезой архипастырь иногда позволял себе выпить рюмку болгарской водки – ракии или немного вина.

Заботой архипастыря был и церковный хор. Епископ Серафим привлек в Никольский храм самых опытных регентов и очень скоро хор стал одним из лучших в Болгарии.

Пример русского храма был очень важен. Русские эмигранты по прибытии в Болгарию были попросту шокированы некоторыми элементами местной практики. Например, не считалась обязательной исповедь перед причастием, не всегда и не везде совершалось всенощное бдение накануне праздников и воскресных дней, не было традиции причащаться в Великий Четверг и Великую Субботу. Не все священники могли правильно читать по-церковнославянски. Современник вспоминал одного болгарского протоиерея, который на отпусте произносил: «Молитвами Успения Божией Матери», «Молитвами усекновения главы Иоанна Крестителя» и т. д.

Дело епископа Серафима принесло свои плоды. Благоговейные и торжественные службы, уважение к богослужебному уставу, гармоничное пение – все это привело к тому, что на Никольский храм стали равняться. В болгарские храмы стала возвращаться исповедь, а митрополит Софийский Стефан по договоренности с владыкой Серафимом направлял на стажировку в Никольскую церковь молодых священников.

Русская община находилась в Никольском храме на бульваре Царя-Освободителя до 1934 г. В том году Болгария официально признала Советское государство и установила с ним дипломатические отношения. Советские представители потребовали от Болгарии передать им русское церковное имущество. Для приходов русской эмиграции это была катастрофа. В других странах, где русские храмы уже были переданы Советскому государству, это приводило к их поруганию и разорению. Так было в Иране, где храмы были приспособлены для хозяйственных нужд, а церковное убранство выброшено на улицу, так было в Вене и Константинополе, где храмы также были поруганы.

Епископ Серафим приложил все силы, чтобы спасти русские церкви. Кроме Никольского храма, надо было защитить другую русскую собственность – храм-памятник на Шипке и Спасский (Александро-Невский) монастырь в Ямболе. Епископ обивал пороги, объясняя болгарским властям, что передача русских храмов Советскому государству будет богохульством. Но доказать это чиновникам, порой симпатизировавшим коммунистам, было непросто. К борьбе за храмы подключилась и Болгарская Церковь.

Сохранить храмы за русской эмиграцией не удалось. Но епископ Серафим и Болгарский Синод все же спасли их от поругания. После длительной борьбы и споров решение было принято следующее. Советское посольство согласилось отказаться от русских церквей и передать их «болгарскому народу». Однако было поставлено условие, что управлять этими храмами и Спасским монастырем будет Болгарская Церковь без участия русских эмигрантов. В результате храмы были включены в состав Болгарской Церкви. Епископ Серафим тяжело переживал потерю русских церквей, но утешался тем, что они не подверглись осквернению, что в них по-прежнему совершается Бескровная Жертва и звучит слово Божие.

Чтобы не оставить русскую паству без помещений, Болгарская Церковь подыскала этим храмам замену. Вместо Никольской церкви на бульваре Царя-Освободителя русской общине был предоставлен Никольский храм на улице Царя Калояна, вместо храма на Шипке – Афанасьевская церковь в Варне, вместо Ямбольского монастыря – Кокалянский монастырь Архангела Михаила.

Нет худа без добра. Беря под свое руководство Кокалянский монастырь, владыка Серафим получил возможность принести традиции русского монашества в еще одну обитель. Синод Болгарской Церкви, передавая архипастырю монастырь, просил епископа, чтобы туда принимались не только русские эмигранты, но и болгары «с целью иметь их как рассадник истинного иночества для болгарских монастырей».

Жизнь русской общины в Софии вскоре наладилась. Храм на улице Царя Калояна был даже просторнее прежнего. Правда, многие болгары продолжали ходить сюда. А потому в храме всегда было тесно и прихожане страдали от духоты.

В 1935 г. в этом храме торжественно встречали Курскую-Коренную икону Божией Матери. В Болгарию чудотворный образ привез его хранитель – проживавший в Югославии архиепископ Феофан (Гаврилов). 7 июля икона прибыла в Софию. Жители Софии к этому времени заполнили перрон и всю привокзальную площадь. Икону встречал владыка Серафим с сонмом русского и болгарского духовенства. Архипастырь осенил народ иконой, после чего она крестным ходом была доставлена в Никольскую церковь. Икона посетила и другие болгарские города, а 29 сентября покинула страну.

Обычно рабочий день владыки Серафима состоял из молитвенного правила, текущих епархиальных дел, приема посетителей, просмотра корреспонденции. При этом значительную часть времени у иерарха отнимали его богословские сочинения. Отступления от чистоты православного учения требовали скорейшего ответа. Архипастырь взял на себя труд апологета христианства.

«Мои книги – моя кровь», – говорил архипастырь, поскольку работать приходилось и днем и ночью. Более спокойно работа шла летом, когда он переезжал в монастырь. При возникновении затруднений иерарх вставал на молитву. В письме одному духовному чаду он писал, что работая над книгой «Новое учение о Софии», постоянно ощущал помощь Божию. В другом письме архипастырь сказал: «Все мои книги – плод моих усердных молитв Матери Божией».

После признания Болгарией Советского государства епископ Серафим был вынужден покинуть свою небольшую квартиру в посольском доме. С 1934 г. и до самой смерти он снимал очень скромное жилье в доме № 30 на улице Велико Тырново. Квартира была лишена даже элементарных удобств, но архипастырь не хотел ничего иного. Иерарх старался избегать роскоши и пристрастия к вещам, говоря: «Вещи меня обременяют. Они – тяжесть для души».

Следует сказать об одной особенности владыки Серафима, а именно о его любви постоянно поощрять и награждать своих подчиненных и церковных благотворителей. Ни один из архиереев русской эмиграции не подавал в Синод столько ходатайств о награждении духовенства и прихожан. Поощрения были разные – от наградных крестов для протоиереев до грамот, Библий и икон для рядовых прихожан. Архипастырь понимал, что в условиях безработицы и нищеты эти небольшие знаки внимания были для людей утешением, пусть и небольшим.

В 1934 г. в жизни владыки произошло еще одно событие – Архиерейский Собор Русской Зарубежной Церкви возвел его в сан архиепископа. Но для архипастыря это мало что изменило – он продолжал жить в стесненных условиях и по-прежнему не оставлял попечением своих духовных чад.

О некоторых из них нужно сказать подробнее.

Не ленись молиться усердно о других по прошению

их или сам собою и вместе с ними – сам

получишь милость от Бога – благодать Божию

в сердце, услаждающую и укрепляющую тебя

в вере и любви к Богу и ближнему.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Семья протоиерея Андрея Ливена

Андрей Александрович Ливен (1884–1949) происходил из богатого княжеского рода. В детстве Андрей был глубоко верующим ребенком, помогал вырезать иконостас в строящемся храме, основанном его двоюродной бабушкой – игуменией Магдалиной. Но постепенно юноша стал отходить от веры. В годы учебы в Демидовском лицее он чаще посещал развлечения и театры, чем лекции, а также любил шалости и розыгрыши. Однажды после студенческой вечеринки глубокой ночью он позвонил профессору астрономии и задал вопрос:

– Скажите, профессор, чем вы кормите Большую Медведицу?

– Млечным Путем! – мрачным сонным голосом ответил профессор.

Хуже было то, что Андрей увлекся оккультизмом. Когда игумения Магдалина стала спрашивать, почему он занялся этим антихристианским учением, будущий протоиерей ответил:

– Я ищу истину, и если не найду ее в оккультизме, то оставлю его.

Игумения стала усиленно молиться, и случилось чудо. Руководительница кружка, который посещал Андрей Ливен, наткнулась на книгу «Добротолюбие», прочитала ее и пришла к выводу о бесовской основе оккультизма. Покаяние ее было столь сильным, что она приняла монашество в Шамординском монастыре. Духовный перелом произошел и у всех членов кружка, в том числе и у Андрея. Он закончил образование и получил кандидатскую степень. Впоследствии А.А. Ливен был уездным предводителем дворянства в Коломне. Революция коренным образом изменила жизнь Андрея Александровича. Он вступил в Добровольческую армию, а семью отправил за границу. Сам он оказался в эмиграции позднее и встретился с женой и детьми чудом. Семья поселилась в Болгарии.

Владыка познакомился с А. Ливеном в день своего приезда в Софию и стал его духовником.

В Софии Ливены открыли книжный магазин, но из-за перестройки здания лишились помещения.

– Не унывай, – сказал А. Ливену епископ Серафим, – у тебя будет магазин лучше и на лучшем месте. Закажи молебен святителю Николаю и скажи мне, когда будете служить. Я буду дома молиться. Святитель Николай тебе поможет.

Через месяц Андрей Александрович действительно нашел помещение в самом центре города напротив Никольского храма. Однажды А. Ливен сказал:

– Владыка, я хотел бы быть священником.

– Очень трудно это, – ответил епископ. – Курить надо бросать.

С этого дня Андрей Александрович не курил⁹.

В 1924 г. Андрей Ливен был рукоположен во священника епископом Серафимом, а затем стал его помощником и секретарем епископского совета. В лице отца Андрея владыка Серафим нашел ревностного сподвижника. Пастырь помогал иерарху в устройстве в больницу больных, в предоставлении работы безработным. Он ходатайствовал и о поддержке афонских монахов, приезжавших в Болгарию в поисках средств. Отец Андрей отличался поразительной нестяжательностью. Случалось, что он кормил голодного на свои последние копейки и оставался совсем без денег.

Отец Андрей всю жизнь старался просвещать неверующих. Бывало, что протоиерей вызывал на разговор атеиста, беседа шла о посторонних вещах, но постепенно пастырю удавалось коснуться его сердца. И светский разговор заканчивался исповедью, причастием и последующей жизнью во Христе.

Когда протоиерей Андрей Ливен шел в храм, дети оставляли свои игры, чтобы взять благословение у «большого батюшки» (отец Андрей был выше двух метров).

Пастырь не лишился и своего веселого нрава. Человек разносторонне одаренный, отец Андрей был известен как музыкант, художник-карикатурист и талантливый поэт. В поэме «Три шага» он вывел образ трех предтеч антихриста – Юлиана Отступника, Лютера и Ленина.

Была близка к владыке Серафиму и многочисленная семья протоиерея Андрея – жена, два сына и четыре дочери. Одна из дочерей, Ольга (1913–2004), окончила богословский факультет Софийского университета, преподавала православное вероучение. В 1948 г. архиепископ Серафим постриг Ольгу вместе с ее подругой Надеждой Ястребовой в монашество. В постриге обе получили имя в честь преподобного Серафима Саровского. Монахиня Серафима (Ливен) стала настоятельницей Покровского монастыря в Княжево, была возведена в сан игумении. Впоследствии игумения Серафима покинула Болгарскую Православную Церковь из-за ее перехода на новый календарь.

Другая дочь протоиерея Андрея Ливена, Дарья, также приняла монашество с именем Екатерина.

Сам отец Андрей умер вскоре после операции за год до смерти своего духовного отца. По благословению архиепископа Серафима на могиле протоиерея Андрея Ливена была выбита надпись: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут».

Семья протоиерея Всеволода Шпиллера

Еще одна семья, духовником которой был архиепископ Серафим, – семья протоиерея Всеволода Шпиллера (1902–1984).

Всеволод Дмитриевич Шпиллер происходил из дворянской семьи, воевал в Добровольческой армии, несколько раз был ранен, причем никогда не получал ранений в спину. Оказавшись в Болгарии, поручик В. Шпиллер сблизился с епископом Серафимом. А вскоре ему пришлось поддержать его и даже помочь.

В конце 1920-х гг. против архипастыря начались интриги, о которых будет подробнее сказано в следующей главе. В выпадах против архипастыря приняли участие и некоторые русские генералы. Эти люди попытались организовать травлю иерарха в печати. Возмущенный несправедливостью по отношению к владыке, В. Шпиллер на одном собрании горячо поддержал его и поплатился тем, что был уволен из армии.

Русские эмигранты, как правило, нищенствовали. Чтобы заработать, В. Шпиллер согласился на опасную работу – стал обезвреживать снаряды, извлеченные из потопленного транспортного корабля. Пастырь вспоминал, что на этой работе многие погибали. Но Всеволоду Дмитриевичу удалось придумать безопасный способ обезвреживания снарядов, он был поощрен руководством фирмы и принят на престижную должность с хорошим жалованьем. Однако епископ Серафим настоял, чтобы Шпиллер получил богословское образование. Будущий пастырь поступил на богословский факультет Софийского университета, а после вступления в брак был рукоположен епископом Серафимом во священника. Хотя отец Всеволод находился в подчинении Болгарской Церкви, духовно он тяготел к Церкви Русской и поддерживал тесную связь со своим духовным отцом.

Семья протоиерея неоднократно хотела купить квартиру в Софии, но владыка Серафим не советовал этого делать. «Где имущество ваше, там и сердце ваше», – неоднократно отвечал иерарх на вопрос о покупке жилья.

Незадолго до смерти архиепископ Серафим настоял на том, чтобы отец Всеволод переехал в Россию. Неизвестно, что именно ожидало протоиерея В. Шпиллера и его близких, останься они в Болгарии. По-видимому, архиепископ знал, что в России, несмотря на продолжавшиеся репрессии, семье будет безопаснее. Выполняя благословение своего старца-архипастыря, семья отца Всеволода вернулась на Родину. Сын протоиерея Иван Всеволодович Шпиллер вспоминал: «Папа как-то мне сказал: «Все, что с нами произошло, я рассматриваю как чудо». Имелось в виду, что нас не арестовывали, не ссылали, с 1951 года мы получили прописку в Москве, не имея там жилья, и. т. д., и. т. д.»¹⁰.

В течение тридцати двух лет отец Всеволод был настоятелем московского храма святителя Николая в Кузнецах, где был известен как замечательный проповедник и духовник. О Николо-Кузнецком храме говорили, что это был редкий храм, где была настоящая сплоченная община православных христиан. И это была заслуга отца Всеволода.

Протоиерей умер на второй день Рождества Христова, 8 января. Но всех, кто пришел накануне поздравить его с Рождеством, он приветствовал пасхальным возгласом «Христос воскресе!»

Сын протоиерея В. Шпиллера Иван Всеволодович стал известным музыкантом и дирижером. Ему принадлежит книга воспоминаний, немалая часть которой посвящена архиепископу Серафиму.

Семья Зызыкиных

Серьезным испытанием для архиепископа Серафима были его болезни. Еще в России отец Серафим заразился туберкулезом. Эта болезнь преследовала его и в эмиграции. В середине 1920-х гг. лечащий врач архипастыря говорил, что его состояние почти безнадежно. Современники вспоминали, что владыка в те годы был худым, бледным, постоянно с высокой температурой. Туберкулезом страдал и прибывший в Болгарию архиепископ Феофан (Быстров). Казалось, дни учителя и ученика сочтены. Архиереев спасла одна из духовных дочерей епископа Серафима – Варвара Ивановна Зызыкина (урожденная Ряполова).

Дамой она была своеобразной и на улицах привлекала к себе всеобщее внимание. При внушительном росте и весе (160 килограммов) она демонстративно носила одеяния допетровской эпохи – сарафаны, кокошники и т. п. Мужем Варвары Ивановны был профессор Михаил Валерианович Зызыкин, известный историк и канонист. Профессор был автором исследований по вопросам наследия царского престола в России, а также книг о патриархе Никоне, императорах Александре I и Николае I. В семье Зызыкиных было двое детей.

С середины 1920-х гг. архиепископ Феофан, епископ Серафим, семья протоиерея Андрея Ливена и семья Зызыкиных на лето уезжали в Варну, где снимали несколько скромных домиков. Варвара Ивановна решила вылечить архиереев. Каждое утро она шла в их дом для проведения процедур. Зызыкина провела с ними полный курс лечения; следила, чтобы архипастыри выполняли все предписания врачей. Архипастыри слушались Варвару Ивановну. Помогли и морской воздух, и особая диета, принудить к которой архиереев было непросто – оба были строгими постниками и после пострига не ели мяса. Варвара Ивановна из благих намерений взяла на себя грех и пошла на обман. Рассказывали, что она кормила архиереев куриным супом, выдавая его за суп из рыбы. Молитвы и лечение привели к тому, что оба архиерея поправились. Архиепископ Феофан прожил еще 14 лет, а архиепископ Серафим – 24 года. В конце 1920-х гг. семья Зызыкиных переехала в Польшу, а затем в Южную Америку. В.И. Зызыкина отошла ко Господу в 1958 г., М.В. Зызыкин – в 1960 г.

Епископ Парфений

Духовным чадом архиепископа Серафима был епископ Парфений (в миру Стоян Стаматов, 1907–1982). Все, кто знал этого архиерея, отзываются о нем как об очень добром человеке. Его родители содержали гостиницу, но Стояна с детства влекло к монашеской жизни. Постригал его митрополит Неврокопский Борис (Разумов). В 1945 г. архимандрит Парфений был рукоположен во епископа Левкийского, викария Софийского митрополита. Некоторое время иерарх служил в Америке и Испании. Епископ Парфений близко познакомился с болгарской царской династией, именно ему было суждено крестить наследника болгарского престола. Когда сотрудник спецслужб заявил иерарху, что он совершил преступление перед болгарским народом, епископ Парфений ответил: «Я православный епископ, и всякий, кто желает приобщиться к Православной Церкви, не должен быть отвергнут. Не имеет значения, кто хочет прийти к Церкви – генерал, царь или обыкновенный человек, у Бога все равны».

Епископ Парфений оставил после себя несколько книг и множество статей. Он написал службы святителю Евфимию Тырновскому, преподобному Феодосию Тырновскому, преподобному Иоанну Рыльскому, софийским мученикам Николаю, Георгию Новому, Георгию Новейшему и другим. Кроме того, архипастырь переводил на болгарский язык святоотеческие сочинения. Епископ Парфений оставил и краткие воспоминания об архиепископе Серафиме.

Архимандрит Пантелеимон

Одним из близких к архиепископу Серафиму духовных чад был архимандрит Пантелеимон (в миру Михаил Николаевич Старицкий, 1883–1980). О его авторитете среди русской общины говорит то, что после смерти архиепископа большинство его духовных детей перешло под духовное руководство отца Пантелеимона.

М.Н. Старицкий был военным, участвовал в Первой мировой войне и Белом движении, получил звание полковника. В эмиграции Михаил Николаевич жил в бедности. Не выдержав тягот беженской жизни, супруга ушла от него. Старицкий стал келейником владыки Серафима, им же был пострижен в монашество и рукоположен. За два месяца до своей кончины архиепископ Серафим благословил отцу архимандриту быть духовником Покровского монастыря в Княжево. После смерти архипастыря отец Пантелеимон некоторое время управлял русскими приходами в Болгарии, был настоятелем Кокалянского монастыря. В начале 1950-х гг. архимандрит Пантелеимон был переведен в Рыльский монастырь, а затем в Княжевский монастырь, где продолжал свое духовническое служение до смерти.

Архимандрит Серафим

Архимандрит Серафим (в миру Стоян Алексиев, 1912–1993) был, наверное, одним из самых образованных духовных детей архиепископа Серафима. Он окончил богословский факультет Софийского университета, учился на факультете теологии университета в Берне, где получил степень доктора богословия. По возвращении в Болгарию Стоян стал духовным чадом владыки. В 1940 г. он был пострижен в монашество с именем Серафим в честь преподобного Серафима Саровского. Отец Серафим возглавлял Культурно-просветительский отдел при Священном Синоде, преподавал догматическое богословие в духовной академии. Архимандрит прославился и как духовный писатель, и как поэт. После перехода Болгарской Церкви на новый календарь отец Серафим ушел со своих должностей и переселился в Покровский монастырь, где продолжил свою литературную и научную деятельность. После смерти архимандрита Пантелеимона он стал духовником Покровского монастыря.

Архимандрит Мефодий

Архимандрит Мефодий (в миру Орфан Жерев, 1909–1993) был человеком ученым и молитвенным. Некоторое время он был иподиаконом владыки Серафима. Благодаря общению с русской общиной, Орфан проникся особой симпатией к России. В 1948–1950 гг. архимандрит Мефодий был настоятелем подворья Болгарской Церкви в Москве. К сожалению, его пребывание в советской столице было недолгим. Архимандрит очень переживал свое увольнение с этой должности: «Не было дня, чтобы я не плакал по Москве. В душе своей я больше русский, чем болгарин. Духом я все время нахожусь в Москве, в моей Таганской церкви, по которой и буду тосковать всю жизнь». В Болгарии отец Мефодий был настоятелем русского Свято-Никольского храма в Софии, затем настоятелем Рыльского монастыря.

Архимандрит занимался переводами русских святоотеческих сочинений на болгарский язык, написал книги: «Отец Иоанн Кронштадтский», «Святой Иоанн Креститель», а также множество статей и брошюр.

Монахиня Касиния

Еще одна духовная дочь архиепископа Серафима – монахиня Касиния (в миру Галина Владимировна Везенкова, 1909–1981). Галина приходилась дальней родственницей святителю Филарету (Дроздову). Ее отец, болгарин, служил в русской армии, дослужился до полковника. Один из братьев Галины был первым офицером русской армии, погибшим в Первую мировую войну. Другой брат умер от тифа в годы гражданской войны.

Вместе с родителями и сестрой Галина переехала в Болгарию, где стала духовной дочерью епископа Серафима. В Софии она училась в университете, но оставила учебу, чтобы работать и кормить престарелых родителей. По ходатайству архипастыря ее взяли на оружейный завод кассиром. А свободное от работы время она проводила в храме. В конце 1940-х гг. у нее начались серьезные проблемы с сердцем и она была уверена, что проживет недолго. Но архиепископ Серафим, как рассказывала монахиня Касиния, вымолил для нее еще «тридцать лет жизни». Владыка благословил ее на монашество, а также предсказал, что со временем у нее будет и «свой монастырь». Так и произошло. Монахиня Касиния некоторое время жила в Покровском монастыре в Княжеве, а затем стала настоятельницей монастыря святых Иоакима и Анны. Правда, монастырь, как и подавляющее большинство болгарских обителей того времени, был малочисленным. Девятнадцать лет монахиня Касиния была в этом монастыре и настоятельницей, и одной-единственной монахиней. Матушка оставила воспоминания о владыке. При невыясненных обстоятельствах она была убита в 1981 г.

Людмила Яковлева

Духовной дочерью архипастыря была Людмила Яковлевна Яковлева. Настоящая фамилия ее была Аронсон, происходила она из семьи богатых варшавских евреев. С детства Людмила увлекалась музыкой. Как-то раз, находясь в Париже, она зашла в русский храм. Шла первая неделя Великого поста, читали Великий покаянный канон святого Андрея Критского. Людмила была поражена словами молитв – ей показалось, что всё, что говорится в каноне от имени грешника, – о ней. Она уверовала и крестилась. По возвращении в Варшаву в ближайшее воскресенье Людмила стала собираться в церковь.

– Ты куда? – удивилась мать.

– В храм, – прямо ответила дочь.

– Ты что, христианка? -Да.

– Вон из дома!

И Людмила ушла. Неизвестно, как бы сложилась ее судьба, не познакомься она с В.И. Зызыкиной. Та, узнав о тяжелом положении Людмилы, посоветовала ей ехать в Болгарию и найти епископа Серафима. Людмила поступила по ее совету. В Софии она стала духовной дочерью владыки, продолжала музыкальное образование и со временем стала профессором Болгарской государственной консерватории. Одно время Людмила хотела принять монашество, но не пошла этим путем, так как он означал отказ от занятий музыкой.

В 1958 г. в Болгарии начался очередной этап «борьбы с религией», в газетах стали появляться кощунственные антицерковные статьи. Людмила Яковлева, человек живой и искренней веры, отправилась в редакцию одной из газет, где высказала редактору все, что о нем думала. Естественно, вскоре она была уволена из консерватории. Последние годы своей жизни она жила за счет частных уроков. Ученики Яковлевой давали концерты, были известны не только в Болгарии, но и во всей Европе. Умерла Людмила Яковлева в 1979 г., была похоронена на кладбище Покровского монастыря в Княжеве.

В окружении духовных чад, в совершении богослужений, приходских хлопотах и богословских трудах проходило служение архиепископа Серафима в Болгарии. Эта сторона жизни была внешней. Но была и внутренняя жизнь, жизнь сокровенная...

Духа Святого так же легко верующему

привлекать в себя, как воздух.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

В 20–40-х г. прошлого века на улицах Софии каждый день можно было видеть высокого архиерея с внушительной осанкой, длинными русыми волосами и приветливым лицом. Архиепископ Серафим всегда ходил пешком, преодолевая немалый путь от своей квартиры до храма, где служил. Впрочем, в Болгарии такое поведение для архиереев было скорее правилом, чем исключением. Для кого-то архиепископ Серафим не отличался от многочисленных болгарских епископов и священников, также спешивших по своим делам.

Конечно, архипастыря узнавали. Некоторые почитали его как молитвенника и прозорливца. Но вот что стояло за прозорливостью, за силой молитвы? Об этом было известно немногим. Ведь познать глубины чьей-либо внутренней духовной борьбы невозможно – они сокровенны. До нас дошли только крупицы сведений об этом внутреннем подвиге. Судить же о плодах этих духовных трудов мы можем по отдельным свидетельствам его духовных чад, по скорбям, которые выпали на его долю, по его духовным наставлениям, по той благодатной помощи, которую получали люди по его молитвам...

Как уже говорилось, тяжелым крестом для архипастыря были болезни. Несение этого креста само по себе было заслугой. Но не меньшим, а то и большим подвигом является дело служения больным. В Древнем патерике говорится об одном старце, который на вопрос, чей подвиг выше – постящегося шесть дней в неделю или служащего больным, ответил: «Хотя бы тот брат, который держит пост в течение шести дней, за ноздри повесил себя, и тогда он не сможет сравняться с тем, который услуживает больным». Архиепископ Серафим в полной мере совершал и этот постоянный подвиг. Живший с ним брат архимандрит Сергий был человеком крайне болезненным. Он постоянно мучился невыносимыми головными болями и другими недугами, со слезами умолял владыку вымаливать для него облегчение страданий. Архиепископу Серафиму приходилось не только постоянно молиться о брате, но и ухаживать за ним.

Большие скорби доставляли иерарху и неурядицы в приходских делах. Архипастырь высоко ставил священническое и архиерейское служение и был твердо уверен, что в церковное управление миряне вмешиваться не должны. По этой причине иерарха невзлюбили некоторые члены приходского совета. Усугубляли конфликт и материальные проблемы Никольского прихода. В конфликте принял участие и протопресвитер Георгий Шавельский, который, как уже говорилось выше, хотел занять место настоятеля. В 1926 г. протопресвитер ушел из Русской Зарубежной Церкви в подчинение Болгарской Церкви. До самой смерти, последовавшей в 1952 г., он служил в храме святой Седмочисленницы.

Немало недругов появилось у владыки Серафима и после конфликта между митрополитом Евлогием и Русской Зарубежной Церковью. Епископ Серафим стоял на стороне Зарубежной Церкви и жестко высказывался против тех, кто вносит в нее смуту и разделение. Результатом стали клеветнические статьи против епископа Серафима в некоторых западноевропейских газетах, сочувствующих митрополиту Евлогию. Правда, придумать что-то существенное против епископа Серафима было невозможно, и выпады против него были несерьезны. Но конечно же это доставляло архипастырю немало часов тягостных переживаний.

Но недоброжелатели архипастыря не ограничивались клеветой. Монахиня Касиния рассказывала и о более страшном случае. Архипастырь часто работал над своими сочинениями по ночам. Комнатка владыки находилась на первом этаже, и немногочисленные прохожие могли видеть епископа, склонившегося над письменным столом. Однажды, работая над книгой, епископ почувствовал затруднение и повернулся к иконе Божией Матери для краткой молитвы. И в ту же секунду возле его уха просвистел большой камень. Не обратись владыка к иконе, его жизнь, скорее всего, прервалась бы в эту ночь.

Но владыка старался воспринимать скорби по-христиански. «Скорбей у меня всегда довольно, – писал он Г. Везенковой. – Видно Господь хочет, чтобы я спасся и не попал в ад. Поэтому здесь меня наказывает»¹¹. Духовные чада свидетельствовали, что владыка всегда поминал своих врагов на проскомидии.

Утешением для архипастыря служила молитва. По мысли преподобного Исаака Сирина, вход «во внутреннюю клеть» и вход в Небесное Царство – один и тот же. Архиепископ Серафим прекрасно понимал это.

«Не ищи в селе, а ищи в себе», – любил повторять архипастырь, как бы перефразируя мысль преподобного Исаака.

И иерарх старался следовать путем, указанным Христом, и по которому следовали святые отцы. Известно, что иерарх творил Иисусову молитву. Тесные связи установились у архипастыря с монахами Святой Горы Афон, в основном из Андреевского и Ильинского скитов. Среди этих старцев были архимандриты Иустин, Митрофан и Иоанн. Духовную связь иерарх поддерживал и со старцами скита Каруля – одного из самых строгих и труднодоступных скитов. На Святой Горе хорошо знали архипастыря. Когда русские афонские монахи проезжали через Болгарию, они всегда ночевали у владыки Серафима, а также часто посещали его для духовной беседы. После отъезда архиепископа Феофана во Францию владыка Серафим исповедовался у святогорцев. Один из них, иеросхимонах Кассиан, часто ездил через Болгарию в Прикарпатье, где был духовником одного из монастырей. Впоследствии старец Кассиан говорил духовным детям архиепископа Серафима: «Ваш владыка – святой жизни. Никогда больше не встречал таких архиереев!»

Но особенно близким архиепископу Серафиму стал афонский старец иеросхимонах Лот из Крестовоздвиженского скита. У него архипастырь исповедовался в течение многих лет.

Покой душе иерарха доставляло и посещение монашеских обителей в Болгарии. Архиепископ Серафим часто бывал в Ямбольском Спасском монастыре, а летом подолгу жил здесь. После передачи монастыря Болгарской Церкви владыка стал посещать Кокалянский монастырь, расположенный совсем недалеко от Софии. Настоятелем монастыря был его младший брат – архимандрит Сергий. Архиепископ Серафим считал, что его брат достоин более высокого служения, и даже ходатайствовал перед Архиерейским Синодом о его архиерейской хиротонии как викария для русских приходов в Болгарии. Но Синод отклонил ходатайство по причине родственных отношений с правящим архиереем, а также из-за небольшого количества русских приходов в Болгарии.

Еще одним любимым местом архипастыря был монастырь святого Иоанна Рыльского. В конце августа 1921 г. он впервые посетил эту обитель для поклонения нетленным мощам преподобного. Архипастырь поднялся на скалу, с которой бесы когда-то столкнули святого Иоанна в пропасть. Там, после молитвы преподобному, епископ Серафим начал писать ему акафист, который был закончен через год.

В ночь на пятое октября 1922 г. архипастырю явились во сне три святых Иоанна – апостол Иоанн Богослов, преподобный Иоанн Рыльский, названный в честь апостола, и праведный Иоанн Кронштадтский, крещенный в честь святого Иоанна Рыльского. Святые явились в неземной славе и благословили архипастыря. Об этом случае владыка рассказал только своему брату, а также старцу, у которого исповедовался¹².

Впоследствии архипастырь часто ездил в Рыльский монастырь, неоднократно вместе с прихожанами Свято-Никольского храма.

Жители Софии замечали прозорливость иерарха. Случалось, что во время исповеди он напоминал людям забытые грехи, а также отвечал на мысленные вопросы, которые ему хотели, но не решались задать. Когда духовные чада выражали свое недоумение, архиепископ говорил: «Это случайно». А когда владыка узнавал, что кто-то пытается записывать подобные случаи, то строго запрещал делать это.

И все же до нас дошло немало свидетельств проявления его духовных дарований.

Митрополит Доростольский Иларион (Цонев), чьи воспоминания приведены в Приложении, вспоминал, что архиепископ Серафим однажды уверенно сказал о нем, тогда еще студенте Димитрии: «Митя будет монахом».

Митрополит говорил, что его однокурсники с тех пор не сомневались, что слова архиепископа Серафима исполнятся.

Часть свидетельств прозорливости иерарха сохранили для потомков сестры Покровского монастыря.

Так, один русский эмигрант, занимавший в России должность доцента, не мог получить работу в Болгарии, где для получения места в университете необходимо было защитить магистерскую диссертацию. Написание ее в условиях эмиграции было затруднительно.

– Стану ли я магистром? – спросил он однажды архипастыря.

– Не скорби, еще четыре года, и станешь, – ответил владыка Серафим. Действительно, через четыре года диссертация была успешно защищена, и доцент получил место профессора в университете.

Одна духовная дочь вспоминала, как, придя к архипастырю на исповедь, подумала: «Владыка наверняка любит русских духовных чад больше, чем болгар». Эти помыслы не имели ни малейших оснований и были явным искушением. Понятно, что сказать об этом помысле она не решилась, но старец, ласково усмехнувшись, сказал:

– Ах ты, радость моя! Я очень, очень люблю болгарских девочек! А затем слегка постучал девушку по голове, как бы прогоняя глупые мысли.

Одна прихожанка русского Свято-Никольского храма рассказывала такую историю. Она только что вышла замуж за неверующего человека и хотела для приобщения его к вере познакомить с владыкой. В воскресенье они пошли в храм вместе. Молодой человек встал возле входа в храм под предлогом, что ему душно. После службы архипастырь пошел к выходу. Молодому человеку не понравилось, что все берут у архиерея благословение. Он с раздражением подумал: «Владыка – обыкновенный человек. Чего это ему так кланяются?!» А архипастырь, поравнявшись с ним, раздвинул толпу, обнял его, слегка постучал по голове и тихо сказал:

– Я на самом деле обыкновенный человек. А ты более люби свою жену и больше верь ей!

Это произвело на молодого человека очень сильное впечатление, и он с тех пор изменил свое отношение не только к владыке, но и к вере.

Еще один случай. Однажды в апреле 1941 г., на службе, во время чтения паремий, архиепископ подозвал одного из служителей и попросил его закрыть на ключ маленькую комнату сторожа. Комната эта обычно не запиралась. Служитель сказал, что закроет, но забыл. И комнату вскоре обворовали. Когда архипастыря стали спрашивать, как он понял, что комнату надо было закрыть, он ответил:

– Не знаю почему, но я вдруг сердцем почувствовал, что нужно позаботиться о том, чтобы комнату заперли¹³.

Духовные чада рассказывали, что иерарх обладал мудростью в решении самых сложных жизненных обстоятельств. Юрист, помогавший архиерею, вспоминал бракоразводные дела, которые приходилось решать на епархиальных заседаниях. Некоторые дела были столь запутанны, что два юриста, несмотря на образование и семейный опыт, не могли найти правильное решение. И велико было их удивление, когда архиепископ Серафим, не имевший никакого опыта семейной жизни и юридических навыков, каждый раз находил мудрый выход из тупиковой ситуации.

Бывали случаи, когда архипастырь предостерегал людей от губительного духовного пути. К сожалению, прислушивались к его советам не всегда. Об одном таком печальном случае протоиерей Всеволод Шпиллер рассказывал священнику (ныне протоиерею) Владимиру Воробьеву.

Перед войной отец Всеволод дружил с одним богатым англичанином, женатым на русской эмигрантке. Последняя увлекалась спиритизмом и достигла такого совершенства, что научилась выходить из тела. Она заключила контракт с обществом болгарских спиритов. По контракту она должна была, находясь телом в Софии, душой посетить Лондон и передать послание местному спиритическому обществу. Женщину ввели в гипнотический сон, ее душа посетила лондонских спиритов и вернулась обратно. Но вывести ее из состояния сна оказалось делом непростым. Будили ее долго, но все же привели в чувство. Отец Всеволод рассказал об этом случае владыке Серафиму.

– Передай ей, – сказал архипастырь, – если она повторит подобное, то умрет.

Отец Всеволод передал предостережение иерарха своему другу- Но его жена не хотела терять деньги, полученные за контракт, и повторила свой опыт, вновь посетив душой лондонских «братьев». На этот раз вывести ее из гипнотического сна оказалось намного тяжелее. А еще через два дня у женщины внезапно открылось сильное кровотечение, и она действительно умерла¹⁴.

Вообще, архипастырь считал спиритизм великим грехом. «Оккультизм и спиритизм не есть шарлатанство, но есть реальное общение с бесами и ведет к погибели», – говорил он.

Архимандрит Пантелеимон писал, что все приходившие к архипастырю со своими скорбями уходили от него утешенными и окрыленными.

Примерно так же в одном из писем отзывался об архиепископе протоиерей Всеволод Шпиллер: «Работаю с владыкой часами у него по его труду; и это маленькое участие в огромной его богословской работе – совершенно святоотеческой – дает мне массу. Только сидеть с ним у него в комнате – это уже так бесконечно много. А работать с ним – это такое большое счастье».

Его сын Иван Шпиллер так же отзывался об архипастыре:

«От всего одного лишь того, что владыка рядом, становилось так хорошо, в каком бы состоянии к нему ни пришел человек. Это испытывали все и всегда. Я совершенно уверен, что это состояние совершенно того же свойства и рода, что было у Мотовилова с преподобным Серафимом Саровским. Свидетельствую, дерзая утверждать: владыка Серафим обильно источал благодать Божию, сильнейшим и постоянным носителем которой он был вне всякого сомнения. Ощущение присутствия владыки в доме сохранялось надолго после его отъездов».

Иван Шпиллер упомянул здесь случай, когда Николай Мотовилов, духовный сын преподобного Серафима Саровского, беседуя со старцем, увидел исходящее от него сияние. Подобное произошло и с духовным чадом архиепископа Серафима – Михаилом Валериановичем Зызыкиным. Он рассказывал, что весной 1925 г. поссорился с братом владыки – архимандритом Сергием. Архипастырь просил Зызыкина извиниться перед ним, но тот не соглашался. Однажды он по какому-то делу зашел к епископу Серафиму домой и застал его что-то пишущим за столом. Архипастырь вновь стал уговаривать Михаила Валериановича примириться с отцом Сергием. Духовный сын долго не соглашался. Но взглянув вдруг на владыку, он увидел, что его лицо источает особое сияние. Сердце упрямца тут же смягчилось, Зызыкин пошел к отцу Сергию в соседнюю комнату, попросил у него прощения и сразу ушел. О своем видении он рассказал близким, а затем на исповеди и самому архипастырю. Владыка Серафим запретил ему впредь рассказывать об увиденном. В другой раз свидетелем подобного явления стал протоиерей Андрей Ливен. Случаи были записаны игуменией Серафимой (Ливен) и монахиней Касинией (Везенковой) после смерти архипастыря¹⁵.

За молитвенной поддержкой к архипастырю обращался и Экзарх Болгарской Церкви митрополит Стефан.

Часто архиепископ Серафим молился по просьбе обращавшегося к нему человека и затем утешал его, обещая, что все благополучно устроится. Но бывало и иначе. Архимандрит Александр (Петранов) вспоминал, что попросил архипастыря помолиться за больную мать. Архиепископ помолился, в тот же день отслужил молебен, а затем сказал, что на выздоровление матери воли Божией нет. В ту же ночь она умерла.

Очень любили архипастыря софийские студенты, которые не только посещали его службы, но и ходили к нему домой на исповедь. Во владыке многих привлекало отсутствие человекоугодия. Со всеми – и с официальными лицами, и с духовными чадами – он разговаривал одинаково. Так, архипастырь очень любил болгарского царя Бориса III. При встрече с ним архиепископ Серафим сначала благословлял его, а затем обнимал и целовал. Но так же искренне он обнимал и целовал нищих на паперти храма. И не только обнимал их, но и делился, чем мог.

С духовными чадами архипастырь вел переписку. Иной раз из-за занятости он ограничивал ее определенным количеством писем в месяц, но на все письма успевал отвечать. Бывало, что в своих письмах он напоминал своим адресатам о забытых ими грехах или помыслах. Епископ Парфений, например, вспоминал, что однажды у него возник помысел против митрополита Московского Филарета (Дроздова). О своей мысли епископ тут же забыл, а вскоре получил письмо от архиепископа Серафима. Среди прочего там говорилось: «Митрополита Филарета никогда не осуждай. За это Господь может сильно тебя наказать, ибо митрополит Филарет – великий угодник Божий и святой отец».

О благоговейном отношении архиепископа Серафима к памяти митрополита Филарета свидетельствовал и иеромонах Николай (Шелехов). Однажды он поспорил с другим духовным чадом владыки относительно богословия московского святителя. За разрешением спора решили обратиться к архиепископу Серафиму. «Мы должны стать на колени и поклониться ему в ноги, – сказал владыка о митрополите Филарете, – потому что он великий угодник Божий, тот же Иоанн Златоуст»¹⁶.

Напомним, что митрополит Филарет еще не был причислен к лику святых и о его канонизации в годы разорения Русской Церкви, казалось, нельзя и мечтать.

Сам архиепископ Серафим чувствовал близость Бога, Его присутствие.

– Когда умрем, тогда поймем, насколько близки нам были Спаситель, Божия Матерь и все святые, как сходили к нашим немощам и как исполняли наши молитвы, – говорил архипастырь.

А вот еще любимая фраза иерарха:

– Господь близко; если позовешь Его, Он сразу откликнется.

Часто владыка совершенно искренне, можно сказать по-детски, записывал свои просьбы и молитвы к Богу, Божией Матери и святым, чувствуя их близость.

Перед началом богословского сочинения, направленного против учения протоиерея Сергия Булгакова о Софии, архипастырь написал такую молитву: «Господи, Матерь Божия, Ангел Хранитель мой, святой Николай Угодник, святой Серафим Саровский, не надеюсь на свои силы, чувствую себя недалеким. Помогите мне основательно раскритиковать учение о. Булгакова. Исполни на мне слова Твои, Господи: Сила бо Моя в немощи совершается».

На полях его рукописей, а также в дневниках множество кратких записей: «Господи, помоги!», «Матерь Божия, Радость моя, благослови успешно начать дело. Обрадуй меня!», «Спаситель мой, не оставь меня!» Владыка обращался к Богу, Божией Матери и святым так, как мы разговариваем с живущими рядом друзьями и соседями.

Такое общение с Богом, общение как бы лицом к лицу, было присуще архипастырю до конца его дней.

Говори и делай всякую правду без сомнений,

смело, твердо, решительно.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

В 1939 г. к Советскому Союзу были присоединены обширные территории Западной Украины и Западной Белоруссии. Среди живших здесь архиереев был и архиепископ Пантелеимон (Рожновский). В течение последующих полутора лет он как минимум дважды посетил главу Русской Церкви митрополита Сергия (Страгородского).

Вот как архипастырь вспоминал эти встречи.

«Наш Сергий – это пленник безмолвный. Молитесь о нем и о всей страдалице Церкви. Церковь пленена, но враги боятся ее и в поверженном состоянии.

Приехал я в первый раз. Сидим мы с митрополитом Сергием после официальных встреч и приемов, беседуем, но что это – беседа происходит в письменной форме. Он пишет вопросы, я на них отвечаю письменно. Что это? – то ли по глухоте старец Сергий боится громко говорить – за стеной подслушивают? Или же, быть может, повел он разговор в письменной форме, чтобы легче было перед «недремлющим оком» хозяев – компартии – отчитываться».

Но вторая встреча поразила архиепископа Пантелеимона еще больше.

«Раздается стук в дверь. Входит инок, на вид инок, а кто он в действительности? – знает один Господь.

– Владыка, автомобиль ожидает вас, – промолвил инок и удалился.

– Ах да, пойдем осматривать наши храмы московские, – сказал мне митрополит Сергий и, подойдя вплотную ко мне, продолжал тихонько на ухо: – Владыко, помолитесь прежде, не я вас везу храмы осматривать, а нас везут... куда нас завезут, сам не знаю».

Так, в постоянном страхе, и проходила жизнь митрополита Сергия. К тому времени против него, как «японского шпиона», уже завели дело, было почти полностью уничтожено его окружение. Прислуживавшие старцу монахини опасались ночевать с ним в одном доме, чтобы не быть арестованными заодно с ним. В случае сердечного приступа митрополиту даже некого было позвать на помощь...

***

Накануне революции в Русской Церкви было более семидесяти тысяч храмов и часовен, более трехсот духовных учебных заведений, более тысячи монастырей и сто тридцать архиереев. За последовавшие двадцать с небольшим лет эти цифры изменились. В 1939 г. в Русской Церкви осталось около двухсот приходов, ни одного монастыря, ни одной духовной семинарии. На кафедрах находилось всего четыре архиерея. К концу 1930-х гг. Церковь в России была разгромлена полностью. Оставалась «мелочь» – закрыть остававшиеся храмы, ликвидировать остатки духовенства. Для этого все было готово.

Нет необходимости доказывать, что Церковь в России не могла выступить против богоборческого режима – это означало бы ее окончательное уничтожение. Но кто же тогда мог поднять свой голос против творившихся на Родине беззаконий?

Зарубежные государства? – Они были заинтересованы торговать с большевиками, получать прибыль. Со временем все страны Запада признали Советское государство.

Поместные Православные Церкви? – Они не имели большого международного веса. К тому же у них было достаточно своих проблем: отношения с правительствами, внутренние конфликты, церковный модернизм.

Инославные? – Но проблемы России для них были далеки и непонятны. Да и не имели серьезного резонанса издаваемые ими протесты. А Римско-католическая Церковь одно время даже пыталась воспользоваться русской бедой для своей пропаганды.

Эмигрантские политические партии? – Они были малочисленны, бедны и враждовали между собой.

Оставалась одна Русская Православная Церковь Заграницей. К этой Церкви вплоть до 1945 г. и принадлежал епископ Серафим.

Началом Русской Зарубежной Церкви стало Высшее церковное управление на юге России. Оно продолжило свою деятельность и после своего отъезда за границу. В Константинополе Зарубежную Церковь возглавил митрополит Киевский и Галицкий Антоний (Храповицкий) – один из самых популярных и любимых архиереев, инициатор восстановления патриаршества, а также один из претендентов на патриарший престол. В эмиграции оказалось также около тридцати русских архиереев и несколько сот священников.

В 1921 г. русское церковное управление переехало из Константинополя в г. Сремские Карловцы в Сербии. Собор Сербской Церкви разрешил русским архиереям продолжить свою деятельность. Патриарх Тихон в тот момент, безусловно, признавал законность Русской Зарубежной Церкви.

Православная эмиграция (а это, как минимум, два миллиона человек) без всяких сомнений подчинилась зарубежному церковному управлению, справедливо полагая, что оно является единственным связующим звеном с патриархом.

В делах Русской Зарубежной Церкви принимал активное участие и архиепископ Серафим.

К сожалению, с 1922 г. ее отношения с Церковью в Отечестве были непростыми. Для коммунистического государства Зарубежная Церковь была серьезной помехой – ведь в отличие от многочисленных эмигрантских партий она была единственной структурой, которая могла сплотить русское рассеяние. А потому дискредитировать, расколоть, уничтожить Зарубежную Церковь было для большевиков важной и ответственной задачей. В качестве орудия спецслужбы попытались использовать патриарха Тихона. От святителя требовали анафематствовать зарубежное духовенство, а также передать заграничную церковную собственность Советскому государству. Эти требования патриарх не выполнил, но все же был вынужден заявить о закрытии Зарубежного ВЦУ и передаче власти митрополиту Евлогию, который управлял русскими приходами в Западной Европе. Но на следующий день после издания указа патриарх был арестован, по всей стране прокатилась очередная волна репрессий против духовенства, а власть в Синоде при поддержке государства захватила группа церковных авантюристов, положивших начало обновленческому расколу.

В течение года в Зарубежной Церкви шли споры о том, выполнять или не выполнять указ патриарха. Участие в этих спорах принимал и епископ Серафим. Архипастырь напоминал, что подобный случай в истории был – во Франции при Наполеоне. Тогда французский император лишил свободы римского папу Пия VII, находившегося в оккупированной французскими войсками Италии, и добился для себя права самостоятельно назначать епископов. Часть католического епископата отказалась исполнять эти распоряжения как вырванные у папы силой. Когда же власть Наполеона пала и римский папа был освобожден, он одобрил поведение тех иерархов, которые отказывались выполнять его решения. Епископ Серафим был уверен, что патриарх Тихон закрыл Зарубежное ВЦУ под давлением. Только спустя десятилетия после открытия архивных документов стало известно, что епископ Серафим был абсолютно прав.

Архипастырь не допускал и мысли об осуждении Святейшего, догадываясь, в каком тяжелом положении он находится. Но все же епископ Серафим настаивал, что упразднение единой Зарубежной Церкви закроет путь к защите гонимой Русской Церкви и спасению русского народа. «Можем ли мы, – писал епископ Серафим, – не испытывая такого насилия над собою, какое терпит сейчас патриарх Тихон, отказываться от этого?»

Архипастырь склонялся к тому, чтобы перевести Русскую Зарубежную Церковь на соборное управление и вообще призывал отнестись к патриаршему указу «с мудростью змеиной и кротостью голубиной».

Русская Зарубежная Церковь продолжила свое существование. Иерархи считали, что в случае ликвидации Церкви в Отечестве они должны сохранить хотя бы часть законной Русской Церкви, пусть и в изгнании. С 1923 г. вместо Высшего церковного управления во главе Зарубежной Церкви стоял Архиерейский Синод.

Патриарх Тихон был освобожден из-под стражи в июне 1923 г. и руководил Русской Церковью до самой смерти, последовавшей на праздник Благовещения в 1925 г. После смерти святителя Тихона государственная власть не позволила Русской Церкви созвать Собор для избрания нового патриарха, и впоследствии, вплоть до 1945 г., власть передавалась по завещанию. Преемником патриарха Тихона стал священномученик митрополит Петр (Полянский). После его ареста в конце 1925 г. во главе Русской Церкви встал заместитель патриаршего местоблюстителя митрополит Сергий (Страгородский).

Русская Зарубежная Церковь поначалу признавала митрополита Сергия своим главой. Не был исключением и епископ Серафим.

В 1926 г. Зарубежная Церковь испытала серьезное потрясение – из нее ушли митрополит Евлогий (Георгиевский) с частью западноевропейских приходов и митрополит Платон (Рождественский), возглавлявший епархию в Северной Америке. Доподлинно известно, что их уход провоцировали советские спецслужбы, заинтересованные в ослаблении русского зарубежного Православия. Начальник 6-го («антицерковного») отделения ОПТУ Е. Тучков в 1931 г. получил государственную награду в том числе и за то, что расколол Зарубежную Церковь.

Епископ Серафим смотрел на уход двух митрополитов как на катастрофу. Архипастырь считал, что Зарубежная Церковь должна быть единой до тех пор, пока не соединится с Церковью в Отечестве. При этом архипастырь был убежден, что вопрос необходимо обсудить с митрополитом Сергием. В том же 1926 г. архиепископ Феофан и епископ Серафим обратились для разрешения спора именно к нему. Митрополит Сергий фактически разрешил Зарубежной Церкви действовать самостоятельно.

В том же году, когда Архиерейский Синод был готов признать независимость Польской Церкви, архиепископ Феофан и епископ Серафим снова запротестовали. Иерархи заявили, что без московской церковной власти Зарубежная Церковь не может решать такие вопросы.

Наконец, когда Архиерейский Синод попытался заменить катехизис митрополита Филарета катехизисом митрополита Антония, архиепископ Феофан и епископ Серафим вновь возвысили свой голос и настояли, что менять катехизис можно только с разрешения Церкви в Отечестве.

Ударом по взаимоотношениям между Московской Патриархией и Русской Зарубежной Церковью стала «Декларация» митрополита Сергия 1927 г. Митрополит Сергий заявил о лояльности государственной власти, однако на деле за этими словами стояла не только лояльность, но и согласие на вмешательство безбожной власти во внутреннюю жизнь Церкви. Более того, митрополит Сергий потребовал от зарубежного духовенства подписок о том, что они прекратят высказывания против большевистского правительства.

Пойти на это эмиграция не могла. В обличении коммунистического безбожия Русская Зарубежная Церковь видела свою пастырскую задачу.

Действительно, со стороны Зарубежной Церкви шли постоянные призывы ко всему миру воспрепятствовать творящемуся на Родине беззаконию. В 1927 г. Русская Зарубежная Церковь заявила, что «Декларация» – не церковный, а политический документ. Кроме того, Архиерейский Синод прекратил административное подчинение заместителю патриаршего местоблюстителя. В 1931 г., после интервью митрополита Сергия об отсутствии гонений, Зарубежная Церковь разорвала с ним и евхаристическое общение. Со своей стороны в 1934 г. заместитель запретил в священнослужении главу Зарубежной Церкви митрополита Антония и еще семь архиереев. Сербский патриарх Варнава, под чьим покровительством находилась Зарубежная Церковь, заявил о незаконности этого запрещения. Не признали этих прещений и другие Поместные Церкви, которые продолжали сослужить с духовенством Зарубежной Церкви. А в ее храмах продолжали поминать патриаршего местоблюстителя митрополита Петра, скитавшегося по тюрьмам и ссылкам вплоть до расстрела в 1937 г.

Архиепископ Серафим не мог остаться в стороне от всех этих потрясений. Архипастырь был категорическим противником коммунистической власти, в проповедях прямо называл ее бесовской и призывал молиться о ее свержении.

С большевиками все понятно. Но как относиться к митрополиту Сергию? Исповедник он или враг? Руководство Зарубежной Церкви отзывалось о нем отрицательно, и епископ Серафим в целом разделял общую точку зрения и некоторое время довольно резко высказывался против митрополита Сергия.

Владыка Серафим настаивал, что подчинение безбожной власти является более страшным грехом, чем ересь. Это отразилось, например, в его письме к старому другу – архиепископу Вениамину (Федченкову). Последний после колебаний все же подчинился Московской Патриархии и власть большевиков признал. Епископ Серафим писал другу: «Этим признанием Ты сознательно и свободно санкционируешь бесчисленные злодеяния советской власти по уничтожению ею нашего русского православного народа и нашей Русской Православной Церкви, осуждаешь бесчисленный и доблестный сонм новых мучеников и исповедников, пострадавших от советской власти как кровавой гонительницы не только веры нашей, но и всего доброго на земле, и предаешь всю нашу Русскую Церковь во власть сатаны, ибо советская власть служит не Богу, а сатане, являясь властью безбожною и богоборческою».

И все же не будем спешить с выводами. Хотя епископ Серафим и считал признание большевистской власти грехом, он все-таки был далек от того, чтобы отождествлять преступления Советского государства и позицию митрополита Сергия, который путем тяжелых жертв хотел сохранить хотя бы малый остаток Церкви.

В том же письме архиепископу Вениамину епископ Серафим искренне просил его молитв за себя и за своего брата. Все-таки у еретиков молитв не просят. Наконец, надо обратить внимание на слова владыки, что грехом является именно добровольное, «свободное и осознанное» признание большевиков. А ведь это не одно и то же с вынужденным признанием, на которое митрополит Сергий пошел ради своей паствы и ради сохранения Церкви.

Понимание тяжелейшего положения, в котором находился митрополит Сергий, к архиепископу Серафиму безусловно пришло.

– Я не могу осуждать митрополита Сергия, – говорил владыка, – так как если бы я был на его месте, я бы, может быть, гораздо хуже поступил.

Архиепископ говорил, что митрополит Сергий, находящийся на свободе, но постоянно ожидающий ареста, может быть намного больше мучается, чем арестованный патриарший местоблюститель митрополит Петр (Полянский).

В 1938 г. архиепископ Серафим участвовал в Архиерейском Соборе Зарубежной Церкви. На этом Соборе было принято решение принимать священников Московской Патриархии, бежавших из Советского государства, без покаяния. Архиепископ Серафим не возражал против этого решения.

Болгарские архиереи впоследствии подтверждали, что отношение владыки Серафима к Московской Патриархии было даже более мягким, чем отношение Зарубежной Церкви в целом.

Очень важно, что митрополит Сергий в 1934 г. не запретил епископа Серафима в священнослужении. Конечно, архипастырь не избежал бы прещений, если бы был известен как активный противник Московской Патриархии.

В тридцатые годы архиепископ Серафим поддерживал связь не только со своим академическим товарищем архиепископом Вениамином, но и с митрополитом Литовским Елевферием (Богоявленским), который также подчинялся Московской Патриархии. Через этих архипастырей и через Сербского патриарха Варнаву в 1935–1936 гг. архиепископ Серафим отправил в Россию три экземпляра своей книги «Новое учение о Софии Премудрости Божией». Архиепископ хотел предупредить Церковь в Отечестве о новом опасном учении, изложенном в трудах протоиерея С. Булгакова.

Очень важно, что архипастырь отправил свои книги именно митрополиту Сергию, фактически признав тем самым его авторитет, как руководителя Русской Православной Церкви.

Таким образом, еще до начала Второй мировой войны архиепископ Серафим смягчил свою позицию относительно митрополита Сергия и склонялся к его признанию как главы Русской Церкви.

Живите как члены одного тела, как чада Божий,

в любви и согласии, в мире и тишине, друг друга уважая,

друг другу снисходя, как Господь снисходит нам.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

В начале XX в. в Русской Церкви шли бурные споры по поводу перевода богослужебных текстов на русский язык. Противники этого нововведения справедливо отмечали, что авторам переводов придется сочетать в себе поэтический талант Пушкина и Лермонтова со святостью древних отцов. Только в этом случае молитвы и песнопения смогут тронуть душу. Действительно, в древности богослужебные тексты составляли, как правило, люди блестящего образования и при этом великой святости – Василий Великий, Иоанн Златоуст, Иоанн Ламаскин и многие другие.

Но не меньшим талантом и благочестием обладали переводчики этих текстов на церковнославянский язык. Именно в Болгарии ученики равноапостольных Мефодия и Кирилла работали над переводами. Это были святые Климент, Горазд, Наум, Ангеларий и Савва. Эти ученые подвижники вместе с Мефодием и Кириллом именуются в Болгарской Церкви святой Седмочисленницей. Труды болгарских переводчиков и христианских просветителей превратили языческую Русь в православную державу.

Но пришло время, когда Русской Церкви пришлось оказать помощь Церкви Болгарской. Архиепископ Серафим приложил к этому немало усилий.

***

XIX век был для Болгарии непростым. Великим и радостным событием была победа России в Русско-турецкой войне в 1878 г., после чего Болгария стала фактически самостоятельной от Османской империи. Национальный подъем шел параллельно со стремлением к церковной независимости от Константинопольского патриарха. Но здесь не все было гладко. Болгарские иерархи обращались в Константинополь с просьбой о предоставлении самостоятельности. Просьбы были тщетны, и Болгарская Церковь сама объявила себя автокефальной. Это привело к тому, что в 1872 г. Поместный Собор Константинопольского Патриархата объявил Болгарскую Церковь расколом (схизмой). Это решение Вселенского Престола возмутило тогда многих. С Константинополем не согласился Иерусалимский патриарх Кирилл П. Фактически отвергли решение Собора архиереи Антиохийской, Сербской и Румынской Церквей. Святейший Синод Российской Церкви неоднократно заявлял, что не признаёт Болгарскую Церковь расколом. Полностью поддержал православных болгар русский святитель Феофан Затворник. Он писал, что болгары не виноваты, а Константинопольский Патриархат поступил несправедливо. Такую же позицию занял и святитель Филарет Московский.

В последующие годы Болгарская Церковь получала Святое Миро от Румынской, Сербской и Российской Церквей. Студенты из Болгарии, в том числе и в священном сане, часто получали образование в России. При этом они имели право сослужить с русским духовенством. Частым явлением были и совместные молебны. Проявлением единства между русским и болгарским духовенством стало совместное освящение храма-памятника на Шипке в 1902 г., и все же, чтобы не портить отношения с Константинополем, Российская Церковь отказывалась от официального признания Болгарской Церкви.

Когда в Болгарию стали прибывать русские эмигранты, вопрос о том, можно ли принимать Таинства в болгарских храмах, стал весьма актуальным. Конечно, все понимали, что Болгарская Церковь благодатна, что Таинства в ней совершаются. Но заявить об этом официально Русская Зарубежная Церковь не решалась – она находилась в сложном положении и опасалась идти против Вселенского Престола. Руководство Зарубежной Церкви соглашалось лишь на сослужение священников с епископами, но не епископов с епископами.

Такое положение мешало нормальным взаимоотношениям между Церквами. Особенно тяжело переживал это разделение епископ Серафим, который постоянно общался с болгарским епископатом и прекрасно понимал, что болгары никакие не раскольники. Архипастырь постоянно настаивал, чтобы Зарубежный Синод разрешил сослужить русским архиереям с болгарскими. Находясь в Рыльском монастыре в августе 1921 г., иерарх слезно молил преподобного Иоанна Рыльского, чтобы тот помог восстановить полное евхаристическое общение с Болгарской Церковью.

Настойчивость епископа Серафима очень скоро принесла плоды. 29 декабря 1921 г. митрополит Антоний (Храповицкий) благословил зарубежным иерархам сослужить с болгарскими архиереями. Днем начала евхаристического общения между Русской Зарубежной и Болгарской Церквами стало 9 января 1922 г. Это был настоящий праздник. В этот день епископ Серафим совершил с болгарскими епископами литургию в русской Свято-Никольской церкви.

Архипастырь продолжал укреплять взаимоотношения с Болгарской Церковью. Понятно, что многие случаи сослужений не были записаны, до нас дошли только отрывочные сведения. Но и того, что сохранилось, достаточно, чтобы понять – единство Русской Зарубежной и Болгарской Церквей стало прочным. 2 июля 1922 г., например, митрополит Стефан (Шоков) и епископ Серафим совершили литургию в кафедральном соборе святой Недели, 9 января 1923 г. эти же иерархи сослужили в русском Свято-Никольском храме. В том же году епископ Серафим вместе с болгарскими архиереями участвовал в хиротонии Знепольского епископа Паисия (впоследствии митрополита Врачанского).

Вместе с болгарскими архиереями начали служить и другие иерархи Русской Зарубежной Церкви, например архиепископ Александр (Немоловский), епископ Дамиан (Говоров).

Но епископ Серафим понимал, что фактическое сослужение с болгарскими архиереями еще не означает окончательного снятия с православных болгар несправедливого клейма «раскольников». Тем более, что и Архиерейский Синод Зарубежной Церкви старался особо не декларировать сослужение русского и болгарского епископатов, объясняя такие случаи неким снисхождением.

Архипастырю пришлось возобновить свои усилия по улучшению взаимопонимания между Церквами. Епископу помогло то, что в 1924 г. резко ухудшились отношения между Русской Зарубежной Церковью и Константинопольским Патриархатом. В декабре 1923 г. Вселенским патриархом стал Григорий VII. Этот иерарх был послушным орудием турецкого правительства, которое недавно установило дипломатические отношения с Советским государством. Потому патриарх очень скоро признал российских раскольников-обновленцев и даже посоветовал святителю Тихону оставить патриаршество. Патриарх Григорий начал выступать и против Русской Зарубежной Церкви. Из Стамбула были изгнаны русские архиепископы Анастасий (Грибановский) и Александр (Немоловский). Константинопольский патриарх попробовал надавить и на Сербского патриарха Димитрия, требуя от него запретить деятельность Зарубежного Синода. Естественно, что со стороны патриарха Димитрия Константинопольская Патриархия получила жесткий отпор. Естественно, что в этих условиях Зарубежная Церковь уже не чувствовала себя обязанной оглядываться на Константинополь.

В сентябре 1924 г. болгарские архиереи вместе с иерархами Русской Зарубежной Церкви совершили освящение Александро-Невского собора в Софии. К сожалению, главный инициатор сослужения с болгарским духовенством, епископ Серафим, не смог принять участие в этом торжестве – он в тот момент тяжело болел. Но дело, начатое епископом Серафимом, уже нельзя было остановить. 22 октября 1924 г. Архиерейский Собор Русской Зарубежной Церкви во всеуслышание разрешил русским архиереям служить вместе с болгарскими архипастырями.

До примирения Болгарской Церкви с Константинопольской еще должно было пройти время. Окончательно Церкви восстановили общение в 1945 г., когда посредником выступил патриарх Алексий I. А архиепископ Серафим остался в истории как один из самых активных защитников законности Болгарской Православной Церкви.

Кто всем истинам здраво учит, да погрешит

в одной какой-либо, тот против всех виноват.

Погрешающий в истине догматов погрешает

против Того, Кто сказал о Себе: «Аз есмь истина».

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

В центре болгарской столицы с недавних пор стоит интересная статуя – женщина с золотым ликом в черном плаще. С одной стороны, это изваяние символизирует город, а с другой стороны – премудрость. В подтверждение того, что эта женщина является именно Софией, что в переводе с греческого значит «Премудрость», скульптор поместил на ее руке сову. Если бы речь шла о мудрости человеческой, символизм этой скульптуры был бы понятен. Но София – Премудрость Божественная, и изображение ее в таком виде вызывает по меньшей мере недоумение. А пока факт остается фактом – власти города понимают Божественную Премудрость именно так. Правда, местные жители ничего особо премудрого в статуе не видят, а некоторые попросту называют ее «ведьмой».

К сожалению, установка этой скульптуры лишний раз показывает, что понятие Софии – Премудрости Божией современными христианами потеряно, хотя у христиан первых веков оно смущения не вызывало. Они понимали под Премудростью Второе Лицо Святой Троицы – Бога Слова. Храмы и соборы в честь Софии строились повсюду. Но понятное древним ныне для многих туманно. Некоторые полагают, что Софийские соборы и храмы освящены в честь святой мученицы Софии. Настоятели храмов в честь Премудрости, идя навстречу этому ложному мнению и невольно потакая ему, часто вывешивают поблизости от входа икону мучениц Веры, Надежды, Любови и Софии.

Прискорбно, но утрата понимания идеи Софии в XX в. была присуща не только простецам, но и церковным интеллектуалам. Одним из них был протоиерей Сергий Булгаков, попытавшийся богословски обосновать понимание Софии как некоей жены, особой личности. Неудивительно, что на этом пути протоиерея поджидала ересь.

Попытку заглянуть в Божественные тайны, узреть в них некое тайное учение, увидеть в Библии зашифрованное «знание» предпринимали еще древние еретики-гностики, в чьих писаниях София часто фигурировала в различных образах.

Интерес к Софии возобновился в новое время, когда православное понимание Софии как Бога Слова стало постепенно стираться. Некоторые мыслители стали усваивать Софии новое значение, а именно значение «мировой души». Протоиерей Сергий Булгаков пошел по этому пути значительно дальше.

Отец Сергий родился в 1871 г. в семье священника, в юности отошел от христианства, увлекся марксизмом, но впоследствии вернулся к вере, был рукоположен во священника патриархом Тихоном. В годы гражданской войны отец Сергий оказался в Крыму, затем выехал за границу. С 1930 г. протоиерей С. Булгаков преподавал в Свято-Сергиевском институте в Париже.

Как отмечал митрополит Сергий (Страгородский), главной проблемой философии протоиерея Сергия Булгакова было пренебрежительное отношение к Священному Преданию. А это постоянно приводило протоиерея к сомнительным, а то и еретическим высказываниям. Он, например, был приверженцем апокатастасиса – ереси, подразумевающей спасение абсолютно всех, в том числе и бесов. Еще одно лжеучение, которое разделял протоиерей Сергий, – хилиазм. Эта ересь проповедовала, что после Второго Пришествия Христа наступит земное «тысячелетнее царство» Божие, а затем сатана будет освобожден. В конфликте между православными и римо-католиками протоиерей стоял на стороне последних и одно время тайно поминал на службах Римского папу. В эмиграции отец Сергий предлагал вступить в немедленное евхаристическое общение с англиканами.

Но наиболее известным отступлением протоиерея Сергия стало его учение о Софии.

Протоиерей С. Булгаков учил, что между Богом и сотворенным миром есть «Ангел твари» или София, допущенная в замкнутый мир внутри Святой Троицы. Не называя Софию Богом, автор нового учения тем не менее называл ее «идеей Бога», «именем Бога» и даже «четвертой ипостасью». Более того, София для протоиерея С. Булгакова является «Вечной Женственностью», «Небесной Афродитой», «богиней», а творение мира – своеобразным «зачатием».

Методы доказательства протоиерея Сергия были своеобразны. Автор нового учения о Софии не смущался, если его мнение не подтверждалось святыми отцами. В таких случаях протоиерей ссылался на древних философов, каббалу, видения Владимира Соловьева, а когда и этого недоставало, то попросту опирался на собственные умозаключения. Свое учение протоиерей С. Булгаков изложил в книге «Свет Невечерний». Особенностью трудов отца Сергия было то, что в них можно встретить разные высказывания по одному и тому же вопросу. Почитатели протоиерея пользовались этим и часто выводили его труды из-под ударов критики.

Против нового учения выступили архиепископ Феофан (Быстров) и епископ Серафим (Соболев). Владыка Серафим написал несколько трудов на эту тему: «Новое учение о Софии Премудрости Божией», «Защита Софианской ереси протоиереем Сергием Булгаковым пред лицом Архиерейского Собора Русской Зарубежной Церкви» и «Протоиерей Сергий Булгаков как толкователь Священного Писания».

Архиепископ Серафим был убежден, что софианство – закономерный итог богоборческого гуманизма, столь популярного среди интеллигенции XIX – начала XX вв.

Иерарх не стал вдаваться в дебри измышлений протоиерея. Архипастырь не планировал создать новый богословский труд, а намеревался всего лишь оградить православную веру от ереси. Метод иерарха был прост и понятен – показать, что учение протоиерея С. Булгакова не имеет основания в Предании Церкви. Архипастырь настаивал, что догматы, лежащие в основании церковного учения, богодухновенны, как и Священное Писание. Очень важно, что владыка Серафим никогда ничего не говорил от себя, никогда не выдвигал собственных богословских версий. Если он видел чье-то заблуждение, он соотносил его с Писанием и творениями святых отцов. Имея Предание Церкви основой своих трудов, архипастырь был безупречен в критике лжеучений, в том числе и софианства.

Иерарх считал, что на первом месте для богослова должна быть духовная жизнь. «Православное богословие прямо пропорционально целомудрию», – говорил архипастырь.

Архиепископ Серафим подверг серьезной критике определения, которые протоиерей С. Булгаков давал Софии: «четвертая ипостась», «идея Бога», «мысль Бога», «богиня», «душа мира» и другие. Архипастырь обращал внимание на то, что свойства, которые протоиерей С. Булгаков приписывал Софии, являются свойствами Самого Бога.

Блестящий знаток святоотеческих творений, архиепископ Серафим настаивал на том, что ни один из отцов не толковал упоминающуюся в Библии Премудрость (Притч.8:12, 22–31) так, как это делал протоиерей С. Булгаков. Архипастырь настаивал, что Церковь всегда понимала под Премудростью Второе Лицо Святой Троицы – Бога Сына.

Высказанную протоиереем С. Булгаковым идею о посреднике между Богом и тварным миром архиепископ Серафим оценил как гностическую – осужденную еще в первые века христианства. Архиепископ привел множество свидетельств святых отцов, подтверждающих, что Богу при творении мира не нужен посредник. Если же отцы и говорят о посреднике, то имеют в виду Бога Слова, а не некую новую ипостась.

Вместе с тем архиепископ Серафим подверг критике идеи отца Сергия об «имяславии», учившем, что имя Божие есть Бог. Это лжеучение архипастырь прямо называл «имябожнической ересью».

Выступления архиепископа Феофана и епископа Серафима против учения протоиерея С. Булгакова привели к тому, что в 1927 г. Русская Зарубежная Церковь подготовила послание, где осуждалось «новое догматическое учение» о Софии. Вместе с тем неправославные утверждения протоиерея подверглись критике со стороны митрополита Антония (Храповицкого) и иеромонаха Иоанна (Максимовича).

Против софианства выступила и Московская Патриархия. Анализ нового учения провел проживавший в Париже русский богослов В.Н. Лосский, написавший сочинение «Спор о Софии». Против учения протоиерея С. Булгакова высказался еще один представитель Московской Патриархии в эмиграции – митрополит Елевферий (Богоявленский).

Таким образом, и Московский Патриархат, и Русская Зарубежная Церковь в вопросе осуждения софианства оказались едины.

24 августа 1935 г. Московская Патриархия постановила считать учение протоиерея Сергия Булгакова о Софии чуждым учению Церкви, искажающим догматы православной веры и опасным для духовной жизни.

В том же году против софианства снова выступила Русская Зарубежная Церковь. В своем докладе, прочитанном на Архиерейском Соборе, архиепископ Серафим призвал немедленно осудить неправославные взгляды протоиерея Сергия. Вопрос рассматривался специальной комиссией из четырех архиереев. В результате Собор постановил осудить софианство. 30 октября 1935 г. Архиерейский Собор Русской Зарубежной Церкви постановил признать учение протоиерея С. Булгакова о Софии еретическим. Об определении было решено сообщить митрополиту Евлогию, в чьем ведении находился протоиерей Сергий.

Архиепископ Серафим принял известие об осуждении софианства с радостью. «Слава Тебе, Пречистая Матерь Божия, Пресвятая Дево! – записал он в дневнике. – Сегодня, в 8.30 вечера, в присутствии чудотворной Курской-Коренной иконы Божией Матери, на основании доклада и книги, подготовленных мной, Собор осудил учение о. Сергия Булгакова как ересь. Так исполнилось желание мое».

Протоиерей С. Булгаков пытался оправдаться от обвинений и подал митрополиту Евлогию докладную записку.

Архиепископ Серафим тут же отреагировал на это. В течение месяца, до начала нового Архиерейского Собора, архипастырь должен был подготовить ответ на записку протоиерея С. Булгакова. Иерарх принялся за работу, отнимавшую у него все небогослужебное время, дни и ночи. Неудивительно, что архипастырь даже заболел от предпринятых трудов. Но цель была достигнута. К осени 1936 г. увидело свет новое сочинение – «Защита софианской ереси протоиереем С. Булгаковым пред лицом Архиерейского Собора Русской Зарубежной Церкви».

Когда архиепископа Серафима спрашивали, стоит ли бороться с новым учением и не лучше ли его забыть как малозначительное явление, владыка отвечал, что книги отца С. Булгакова уже получили распространение и в некоторых кругах даже пользуются популярностью.

«Да, эта ересь абсурдна, – говорил архиепископ, – и мало она имела последователей. Но все ереси были абсурдны, однако колебали Святую Церковь до самого ее основания».

Архиепископ Серафим нашел поддержку и у архиепископа Анастасия (Грибановского). Он обратил внимание, что ересь всегда зарождается в узком кругу, а затем, если проповедь ереси не пресекать, начинает свое развитие.

Архиерейский Собор 1936 г. в очередной раз обсудил учение о Софии и вновь нашел его еретическим. Некоторые иерархи, например архиепископ Серафим (Лукьянов), даже настаивали на анафематствовании самого протоиерея С. Булгакова. Все же Собор не пошел на столь крайние меры, а только в очередной раз заявил о еретичности его учения.

Однако на пути всеправославного осуждения софианства встало серьезное препятствие – разделение православной русской эмиграции. Руководство Западноевропейского округа, с 1927 по 1930 г. подчинявшееся Московской Патриархии, а затем Константинополю, встало на защиту протоиерея С. Булгакова. Апология его учения выглядит странной, ведь в некоторых вопросах его неправота была очевидной.

Из клириков Западноевропейского округа лжеучение критиковали протоиереи Георгий Флоровский и Сергий Четвериков, протопресвитер Иаков Смирнов.

Однако возглавлявший Западноевропейский округ митрополит Евлогий поддержал протоиерея С. Булгакова. Комиссия, созданная митрополитом для изучения его трудов, фактически оправдала его. О его измышлениях говорили как о допустимом частном мнении. Указывали, что он благочестивый пастырь, хороший проповедник и духовник, любящий Церковь. «Очень трудно представить, – говорили о нем, – чтобы этот ревностный пастырь мог быть еретиком».

Читая это определение, вспоминаются слова чеховского персонажа: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Но дело здесь было не в том, еретик протоиерей Сергий или нет, а в том, насколько православно его учение. Ведь анафем в его адрес Зарубежная Церковь не требовала. Но по логике Западноевропейского округа получалось, что если протоиерей был хорошим человеком, то не может быть и речи о ложности его учения. Руководство округа настолько уцепилось за апологию софианства, что даже отказалось от объединения с Русской Зарубежной Церковью в 1935 г. Во всяком случае и митрополит Сергий (Страгородский), и В.Н. Лосский были убеждены, что в Париже отказались от единства именно из-за опасения, что придется осудить учение протоиерея С. Булгакова.

Сложно сказать, с чем на самом деле связана столь ревностная защита ереси. Возможно, причина здесь была в материальной помощи, которую оказывала Западноевропейскому округу и Свято-Сергиевскому институту ИМКА¹⁷. Как писал русский историк Н.Д. Тальберг, эта организация требовала назначить протоиерея С. Булгакова преподавателем догматического богословия, хотя высшего богословского образования он не имел.

Еще один «метод» защитников софианства состоял в нападках на архиепископа Серафима. Митрополит Евлогий и протопресвитер Георгий Шавельский, не оставившие никакого следа в догматическом богословии, тем не менее отзывались о трудах архиепископа Серафима как о научно незначительных.

Отвечая на это возражение, прежде всего отметим, что архиепископ и не стремился стать философом или богословом, а хотел лишь оградить Церковь от ереси. И со своей задачей он блестяще справился. Его аргументы до сих пор никто опровергнуть не смог.

Далее, многие богословы и церковные историки высоко оценивали труды архиепископа. «Протоиерею Булгакову потребуется двадцать лет для изучения святых отцов, чтобы опровергнуть архиепископа Серафима», – сказал на одной из лекций в софийском университете профессор Н.Н. Глубоковский.

Положительно отзывались о трудах архиепископа Серафима профессора В.Н. Лосский, СВ. Троицкий, Н.С. Арсеньев, М.В. Зызыкин, А.К. Свитич.

1 января 1938 г. за сочинение «Новое учение о Софии Премудрости Божией» архиепископ Серафим был удостоен ученой степени магистра богословия.

В результате шума, поднявшегося вокруг софианства, Западноевропейский округ все же был вынужден отметить, что богословские взгляды протоиерея С. Булгакова «нуждаются в исправлении». Пусть отчасти, пусть с трудом, но и здесь дело архиепископа Серафима восторжествовало.

С момента победы Православия над софианством прошли десятилетия. Но установленная в Софии статуя лишний раз показывает, что вопрос этот так до конца и не решен. И кто знает, не возникнут ли на почве непонимания Премудрости новые лжеучения. Правда, теперь, в отличие от начала XX в., у Церкви есть оружие против подобных ересей. Это оружие дал Церкви архиепископ Серафим, вернувший взор человечества в сторону правильного понимания Софии.

Избегай сомнений, робости, вялости

и нерешительности.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Обличать ложь, высказанную малознакомым человеком, несложно. А если неправда, затрагивающая учение Церкви, исходит из уст твоего учителя? Или от человека, которому ты многим обязан? Согласитесь, ситуация неприятная.

В этой ситуации оказался и владыка Серафим, когда два близких ему человека, два его наставника высказали идеи, с которыми не позволяла смириться его совесть. Одним из них был митрополит Антоний (Храповицкий), другим – архиепископ Феофан (Быстров). Высказаться или смолчать? Эта дилемма вставала перед архиепископом Серафимом неоднократно...

Серьезным ударом по русскому богословию стали репрессии против Церкви со стороны атеистического государства. Разгром духовных учебных заведений привел к упадку богословской науки в России. На протяжении нескольких десятилетий русское богословие развивалось в эмиграции. И ошибки, возникающие в ходе богословских изысканий, также приходилось разбирать эмигрантам. Заблуждения проникли и в учение митрополита Антония (Храповицкого) об искупительной жертве Христа. Свой взгляд на искупление митрополит излагал еще в России, однако основные его труды на эту тему увидели свет в изгнании. Это были книги «Догмат искупления» (1917) и «Опыт Христианского катихизиса» (1924).

Напомним, что вплоть до конца XIX в. русские богословы рассматривали искупление человечества Христом с юридических позиций. Эта теория состояла в следующем. Адам нанес Богу оскорбление. Как все понимают, одно и то же оскорбление, нанесенное царю или бездомному бродяге, будет иметь для человека самые разные последствия. Адам оскорбил Бесконечного Бога, а значит, и наказание делалось для человека бесконечным. Для выкупа или искупления человечества нужна была бесконечная жертва. Ее и принес Сын Божий.

Теория эта нравилась не всем. Говорили, например, что она навеяна западным богословием. Среди критиков этой теории был и глава Русской Зарубежной Церкви митрополит Антоний. Этот иерарх не любил понятий «искупление», «оправдание», считал их римо-католическими, а потому предлагал свое понимание подвига Спасителя. В основу своего учения митрополит положил элемент пастырского богословия, а именно «сострадательную любовь» пастыря к пастве. Митрополит склонился к мысли, что соединение Христа с верующими тоже происходит через «сострадательную любовь». По мнению главы Русской Зарубежной Церкви, наивысшее состояние такой любви Христос испытал во время своей молитвы в Гефсиманском саду. Душевные муки Христа в Гефсимании и стали нашим искуплением. Страдания на Кресте для митрополита Антония оказались как бы заслоненными гефсиманским молением. Кроме того, о крестных, физических муках Спасителя митрополит Антоний рассуждал как о страданиях второстепенных, нужных, прежде всего, для того, «чтобы верующие оценили силу Его душевных страданий».

Спорным было и понимание митрополитом первородного греха. Иерарх писал, что Адам был не столько виновником нашей греховности, сколько первым по времени грешником, что если бы люди даже не были потомками Адама, они все равно согрешили бы.

Подвиг, совершенный Христом, был для митрополита Антония не искуплением от адамовых клятв – греха и смерти, а избавлением от проклятий, которые закон налагал на убийц, идолопоклонников, прелюбодеев и прочих преступников (см.: Втор.27:15–26). Наконец, для достижения спасения, по митрополиту Антонию, человеку нужно не столько искупление Христом, сколько Его «соучастие».

Учение митрополита Антония было оригинальным и казалось блестящим вызовом римо-католической схоластике. У новой теории появились и сторонники, например патриарх Антиохийский Григорий и митрополит Евлогий (Георгиевский). Сочинения митрополита Антония переводились на разные языки, включались в программы духовных школ. Более того, в 1926 г. Зарубежная Церковь планировала даже заменить книгой митрополита Антония катехизис святителя Филарета (Дроздова)!

Неизвестно, чем бы закончилась эта история, если бы не протест двух архипастырей – все тех же архиепископа Феофана (Быстрова) и епископа Серафима (Соболева). Безусловно, со стороны последнего выбор не был легким – митрополит Антоний всегда благоволил ему. В 1920 г. он содействовал архиерейской хиротонии епископа Серафима, в эмиграции назначил его управляющим русскими приходами в Болгарии. Тем не менее епископ Серафим не мог смолчать, видя неправоту митрополита Антония.

И архиепископ Феофан, и епископ Серафим настаивали на том, что решение об одобрении «Катехизиса» митрополита Антония необходимо отменить как не соответствующее учению святых отцов. Основная критика шла со стороны архиепископа Феофана, в то время как епископ Серафим некоторое время находился в тени. Свой ответ архипастырь готовил постепенно.

Епископ Серафим утверждал, что человечество ответственно за грех Адама и жертва Христа была именно искупительной жертвой всего человечества.

Далее, архипастырь не соглашался с тем, что самые сильные муки Христос испытал в Гефсиманском саду. Страдания на кресте куда значительнее как физически, так и душевно. Ведь в Гефсимании Спасителя укреплял Ангел, а на Кресте Господь претерпел чувство богооставленности – то есть самую страшную из душевных мук. Владыка считал, что учение митрополита Антония приводит к отказу от значимости Голгофы.

Наконец, епископ Серафим отмечал, что такого понятия, как «сострадательная любовь», нет ни в Писании, ни у святых отцов. Никто из святых не говорил о спасении человечества только душевными муками Христа. Епископ утверждал, что усвоение человеком спасительной Жертвы, существо которой совершилось на Голгофе, происходит благодатью Святого Духа через участие в Таинствах Церкви, особенно в Божественной Евхаристии, а вовсе не «сострадательной любовью».

Закипели споры. Правда, спорить нашим апологетам приходилось не столько с митрополитом, сколько с Архиерейским Синодом. Сам митрополит Антоний не хотел конфликта и 22 апреля 1926 г. попросил не заменять его книгой Филаретовский катехизис. Однако Синод по-прежнему настаивал на этой замене.

Архиепископ Феофан и епископ Серафим тоже не сдавались и требовали более четкого решения по поводу «Катехизиса» митрополита Антония. Они доказывали, что катехизис митрополита Филарета освящен авторитетом Всероссийской Церкви и Зарубежный Синод не имеет права совершать его замену. Результатом противодействия стало то, что Синод отступил. «Окружное послание» Архиерейского Собора 1926 г. отметило, что митрополит Антоний не настаивает на своей правоте. Первоиерарх Зарубежной Церкви отказался и от распространения своих идей.

Казалось, что вопрос решен, а конфликт исчерпан. Но для епископа Серафима наступило время нового искушения. Дело в том, что архиепископ Феофан не желал останавливаться на достигнутом и требовал, чтобы учение митрополита Антония было анафематствовано как ересь. Естественно, что архиепископ ожидал поддержки от владыки Серафима. Но архипастырь задумался. Как поступить? Поддержать своего учителя по академии или поступить по совести, не обрушивая страшных обвинений на старца-митрополита?

Против совести епископ Серафим не пошел. Выбрав второй путь, он руководствовался высшей мудростью, которая скромна... полна милосердия... беспристрастна и нелицемерна (Иак.3:17). Архипастырь помнил и другие слова апостола: Плод же правды в мире сеется у тех, которые хранят мир (Иак.3:18). В 1927 г. на заседании Синода епископ Серафим высказал свою позицию: учение митрополита Антония не совпадает со святоотеческим, но называть его ересью было бы опрометчиво. Архиепископ Феофан остался без поддержки. Вскоре он удалился от дел, переехал во Францию, где остаток дней прожил в уединении. Архиепископ отошел ко Господу в 1940 г.

Епископ Серафим, признавая ошибочными отдельные элементы учения митрополита, понимал, что его заблуждения искренни. В кругу архиереев или наедине с первоиерархом Русского Зарубежья епископ Серафим старался доказывать свою правоту.

Некоторое время митрополит Антоний за глаза ворчал на епископа Серафима, но длилось это недолго. Глава Зарубежной Церкви отличался добрым характером и не затаил зла на епископа, понимая его стремление к чистоте Православия. На Архиерейском Соборе 1934 г. именно митрополит Антоний добился возведения епископа Серафима в сан архиепископа. Возводя владыку Серафима в этот сан, митрополит Антоний произнес: «Преосвященный Серафим не может быть поставлен наряду с другими архиереями. Он истинный православный архиерей, который ставит Священное Предание выше своей карьеры».

К сожалению, после смерти митрополита Антония (1936) разработанное им учение стали распространять его последователи. Это вызвало новую волну полемики. Против мнений митрополита Антония выступил святитель Иоанн (Максимович), написавший статью «О чем молился Христос в Гефсиманском саду?» В последующие годы новый «догмат искупления» критиковали епископы Леонтий (Филиппович), Нектарий (Концевич), Савва (Сарачевич), а также иеромонах Серафим (Роуз).

Издал свою книгу против учения митрополита Антония и архиепископ Серафим. Книга «Искажение православной истины в русской богословской мысли» увидела свет в 1943 г. Но опровергнув неправильные мысли иерарха, указав, что новое учение нельзя считать православным, архиепископ Серафим по-прежнему был далек от того, чтобы называть митрополита еретиком. Архиепископ объяснял это так.

Во-первых, признать учение митрополита ересью может только Собор, а такого Собора не было.

Во-вторых, догматические заблуждения были иногда даже у великих святых, что не мешает Православной Церкви почитать их.

В-третьих, митрополит Антоний не отвергал Крестной Жертвы, а лишь сместил акценты в сторону Гефсиманского моления.

В-четвертых, митрополит не настаивал на своей правоте и согласился на обсуждение своего учения Православной Церковью.

Заслуга архиепископов Феофана и Серафима в деле обличения нового учения без преувеличения неоценима. Ведь если бы в 1926 г. катехизис митрополита Антония был отнесен к символическим книгам, у недругов Русской Зарубежной Церкви (да и Русской Церкви вообще) появился бы блестящий повод обвинить ее в ереси. Напомним, что в те годы от Зарубежной Церкви отделились Западноевропейский и Североамериканский округа, резко ухудшились и отношения с Московской Патриархией. Противники Зарубежной Церкви, не разбираясь в том, что на самом деле имел в виду митрополит Антоний, кричали в прессе о новом лжеучении и называли старца еретиком. Представьте себе, что бы произошло в случае, если бы владыкам Феофану и Серафиму не удалось отстоять свою правоту.

В настоящее время учение митрополита Антония об искуплении не столь актуально, как это казалось в первой половине XX в. Архиепископ Серафим указал последующим поколениям православное понимание искупительного подвига Христа. Но архипастырь был далек и от слепых обвинений. Он заботился лишь о правде Божией, избегая человекоугодия и принимая порой тяжелые решения, грозившие разрывом с близкими ему людьми.

Горе удаляющимся от Церкви: их совсем обуяет

дух мира, дух злобы.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Как-то на Афоне болгарские священники заспорили о том, откуда узнавала будущее известная прорицательница Ванга. Кто-то говорил, что от Бога, кто-то – от беса. Один священник, склонный оправдывать Вангу, сказал:

– Что вы спорите? Ведь примерно семьдесят процентов ее слов – правда!

И тут один молодой монах, сидевший в стороне и до того молчавший, произнес:

– А разве Бог только на семьдесят процентов правду говорит?

И все сомневающиеся будто прозрели. Прав Господь Бог наш, и несть неправды в Нем (Пс.91:16). Как можно было забыть эти слова Псалмопевца?! Даже самые активные защитники прорицательницы расходились, полностью пересмотрев свое мнение.

К сожалению, очень часто антихристианские явления умело маскируются под Православие, и даже духовенство иногда не может понять, где истина, а где подделка под нее. Помимо явных сектантов, не скрывающих своего враждебного отношения к Церкви, существуют течения, которые прячут свою сущность, внешне выставляя себя православными.

С этим явлением архиепископу Серафиму приходилось сталкиваться неоднократно, в том числе и в Болгарии.

Наиболее активную деятельность здесь вело общество «Добрый самарянин», лидером которого был Стефан Денев. Добросамаряне заявляли, что являются членами Православной Церкви, досаждали Синоду просьбами о регистрации их «особого устава», говорили, что их задачи – исключительно благотворительные. А на самом деле проповедовали ересь, навеянную хилиазмом. Добросамаряне учили, что до пришествия антихриста на земле установится тысячелетнее Царство Христа. Сектанты были убеждены, что в этом Царстве они займут главные места.

Была у добросамарян и своя «пророчица» – Бона Велинова (баба Бона), которую адепты почитали как «живую святую». Она утверждала, что получает откровения непосредственно от Бога. Занималась она предсказаниями и целительством. «Почти каждую ночь она впадает в транс и ей являются разные святые, каждый из коих дает ответ на тот или другой вопрос. При всем том баба Бона очень злобно относится к инакомыслящим, не разделяющим ее хилиастического учения, давно осужденного Церковью. Она со своими последователями даже называет обличителей добросамарян еретиками», – так писал о бабе Боне архиепископ Серафим, видевший в новой секте большую опасность.

В некоторых районах Болгарии было распространено еще одно религиозное течение – нестинарство. Большое значение в этом движении придавалось хождению по раскаленным углям. Доведя себя до состояния экстаза, последователи этого учения исполняли на углях своеобразный танец и не испытывали боли. Добросамаряне сблизились с последователями нестинарства, а хождение по углям считали Божиим чудом.

Добросамаряне распространяли свое лжеучение через проповедь. Они издавали литературу, собственные толкования Библии, а также газету «Утеха».

Борьбе с добросамарянами мешало то, что его последователи, хотя и ругали Православную Церковь, все же участвовали в ее Таинствах. Среди сектантов встречались монахи и даже священнослужители. Иногда лжеучением заражались целые монашеские общины. Еще одной проблемой было то, что немалое количество православных священнослужителей, в том числе и архиереев, не видели опасности со стороны сектантов. Имел место случай, когда один иерарх Болгарской Церкви пригласил бабу Бону в свою епархию для поднятия религиозного духа местной паствы. Это серьезно усложняло борьбу с сектой. Между прочим, сохранились сведения, что добросамаряне собирали компромат на архиереев Болгарской Церкви и угрожали в случае необходимости обнародовать его. Именно этим объясняли непонятную пассивность в деле борьбы с сектантами со стороны иерархов.

По подсчетам архиепископа Серафима, число добросамарян в Болгарии достигало двадцати тысяч человек.

Попытки архиепископа добиться от Болгарской Церкви официального осуждения добросамарянства, как ереси, успехом не увенчались – инициатива не была поддержана епископатом.

Единственным путем борьбы с ересью остались проповедь и обличение. По благословению архиепископа Серафима в борьбу с ересью включились его ученики. Архимандрит Мефодий (Жерев), бывший очевидцем «огненных танцев», разговаривал как со сторонниками, так и с противниками нестинарства и вынес твердое убеждение, что «чудо» имеет бесовскую основу и сходно с экстазом, в который впадают шаманы. Свои выводы архимандрит изложил в статье «Нестинарские игры – языческая бесовщина», опубликованной в журнале «Православный миссионер». Архимандриту Мефодию принадлежали труды не только против нестинарства, но и против добросамарянства. Критике ересь подверглась и в трудах других духовных чад архиепископа Серафима. Так, епископ Парфений написал книги «Добросамарянство без маски» и «Добросамарянство и Православие», а архимандрит Серафим (Алексиев) опубликовал статью «Православны ли добросамарянские вожди?»

Доколе Россия будет православна и будет усердно

чтить Бога и Богоматерь, дотоле она будет

могущественна и непоколебима.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Далекий 1917 год! Сколько было надежд, сколько планов! Армия уже обеспечена всем необходимым. Отступления, неудачи и нехватка снарядов – все это осталось позади. Прошлогоднее Брусиловское наступление показало, что Германия уже совсем не та, что в 1914 г. Победа над ней – дело ближайшего времени. Казалось, вот-вот осуществится многовековая мечта славян – освобождение Константинополя. Министры и чиновники уже обсуждают вопросы о новых территориях, духовенство рассуждает об отношениях с Вселенским патриархом, который теперь будет находиться в подчинении обер-прокурора Святейшего Синода. Казалось, сбываются слова генерала А.Х. Бенкендорфа: «Прошлое России удивительно, настоящее более чем великолепно, будущее – выше всяких представлений...»

Вместо всего этого Россия получила богоборческую власть, потерю исконно русских земель, цареубийство, кровавые репрессии, голод...

К сожалению, новомученики и исповедники Русской Церкви почти не оставили после себя крупных трудов, в которых анализировались бы причины катастрофы, постигшей Россию в 1917 г. Не появилось и исследований, где намечались бы пути России после ее освобождения от большевиков. Понятно – было попросту не до того. Позиция архипастырей и пастырей, оставшихся на Родине, как правило, была близка к позиции первых христианских апологетов – доказать, что христиане не являются врагами государства, и тем самым дать православным возможность молиться без опасений за свою жизнь.

В целом рассмотрение причин русской катастрофы легло на эмиграцию. Ей же предстояло указать принципы, на которых должна строиться жизнь России после падения коммунистической власти. Среди церковных исследований, посвященных этим вопросам, на первом месте стоит книга «Русская идеология» архиепископа Серафима.

Понять причину случившегося в 1917 г. невозможно без осознания всех неправд и ошибок, сопровождавших монархическое правление на протяжении нескольких веков. Будучи монархистом, архиепископ Серафим настаивал на том, что смысл православной монархии был утерян задолго до трагического XX века.

Архипастырь был уверен, что в основе существования православного государства должна лежать идея симфонии властей – церковной и царской. Задача царя – заботиться о Церкви, помогать ей в проповеди слова и закона Божиего. Со своей стороны Церковь должна поддерживать государство духовно, подавать ему высшее, Божественное, одобрение. Общая задача и государства, и Церкви – вести народ к Небесному Царствию. Государство, которое мешает идти к вечной жизни, становится антигосударством, не имеет ничего священного. Эта теория, изложенная в VI в. святым императором Юстинианом, была близка сердцу архиепископа Серафима.

Но была ли симфония в России? Архипастырь был уверен, что до XVII в. была, хотя первые признаки будущего разлада стали проявляться еще при великом князе Иване III.

Концом симфонии архиепископ считал «Соборное уложение» 1649 г., принятое при царе Алексее Михайловиче. А настоящим ударом по Церкви, окончательно разрушившим симфоничность, стало правление царя Петра I. По мысли архиепископа, военные, технические и политические заслуги императора были велики, но к ним можно было прийти без слома русского национального самосознания, без разрушения Церкви. Петр заменил симфонию абсолютизмом, превратив Церковь в один из механизмов государственной машины. Следствием стало то, что Церковь постепенно переставала восприниматься народом как святыня, как Тело Христово. И кто же в таком случае должен был благословлять государство от имени Бога? Государственное ведомство, в которое цари превратили Церковь? Неудивительно, что унижение Церкви со временем привело и к падению авторитета царской власти. «В уничтожении Петром симфонии властей и была заложена причина гибели России», – так охарактеризовал архиепископ Серафим правление этого императора.

Дальнейшее падение веры и благочестия было для архиепископа Серафима естественным – ведь менять то, что учинил Петр, никто не стал. Наоборот, в годы правления Анны Иоанновны и Екатерины II Церковь была еще более принижена. Свято место пусто не бывает. А потому в XVIII в. Русь захлестнул поток лжеучений – масонства, сектантства, атеизма, нигилизма, социализма и пр.

К началу XX в. идея о высоком назначении царя как помазанника Божия была практически утрачена в русском обществе. Императору Николаю II повиновались уже не по причине осознания высокого назначения царской власти, а скорее по привычке. Отсюда – стремление ограничить царскую власть, отсюда – и ее свержение. Но архипастырь был далек от того, чтобы возлагать вину лишь на правителей XVIII в. Архиепископ прямо говорил, что вина за 1917 год лежит и на церковном руководстве, и на народных массах.

Грех бунтарства против царя иерарх считал страшным грехом русского народа. Но этот грех был столь тяжелым для России еще и потому, что отвержение монарха шло параллельно с удалением от Церкви, фактически с отказом от Бога. Именно поэтому революция привела к тому, что и Бог отверг Россию. Следствием этого отвержения стали неслыханные в мировой истории бедствия.

Итак, причина ясна. Но есть ли выход? Архипастырь был уверен, что есть.

Как и преподобные оптинские старцы Амвросий (Гренков), Анатолий (Потапов) и Нектарий (Тихонов), архиепископ Серафим считал, что Россия сохранится. Она станет последней православной державой и «самым могущественным оплотом в мире для грядущей борьбы с самим антихристом». Иерарх был убежден, что великое будущее ожидает и Русскую Церковь. В январе 1927 г. епископ писал, что ее гибели Господь не допустит, так как именно ей по преимуществу принадлежит обетование Христа: созижду Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее (Мф.16:18). Иными словами, Русская Церковь, по мысли иерарха, будет основой малого остатка верных и останется таковой до конца времен. Особое значение Русской Церкви архипастырь видел в ее безукоризненном Православии.

Но архиепископ Серафим оговаривал будущее величие России важными и обязательными условиями. Первое из них состояло в возвращении народа к православной вере, второе – в покаянии за бунтарство против царя, третье – в восстановлении монархии. Иерарх считал, что истинно верующие люди, знакомые с Писанием и творениями отцов, не могут не быть монархистами. А потому возвращение России к вере обязательно приведет и к возвращению царской власти.

Слова апостола нет власти не от Бога (Рим.13:1) архипастырь относил исключительно к монархии. Личность царя для архиепископа Серафима была священной по причине совершаемого над ним священного миропомазания, которое дает монарху особую благодать для управления страной. Если архипастырю говорили, что сейчас другое время, что царская власть не более чем пережиток прошлого, он отвечал, что Священное Писание, где говорится о священном служении царя, остается незыблемым. Царь для архиепископа Серафима и есть тот самый удерживающий, о котором писал апостол Павел (2Фес.2:7).

Архиепископ указывал, что христиане первых веков ждали установления власти православных царей, и приводил в пример пророчество священномученика Аполлинария Ровеннийского, сказавшего, что на смену языческим царям придут цари христианские.

Вслед за святителем Филаретом (Дроздовым) архиепископ Серафим утверждал, что царская власть идет от Адама, а последующие формы власти, в том числе правление судей Израильских, являются разновидностями монархии.

Размышляя о царской власти, архиепископ нередко полемизировал со своими оппонентами. Известно, например, что часть толкователей считает переход Израиля от власти судей-пророков к власти царей признаком упадка, говоря, что до поставления царя евреи имели более высокую форму правления. Архиепископ не соглашался с этим толкованием и говорил, что монархическая власть была предсказана Богом Моисею еще за четыреста лет до поставления первого израильского царя. А слова Господа пророку Самуилу не тебя они отвергли, но отвергли Меня (1Цар.8:7) иерарх относил не к изменению государственного устройства, а к общему упадку веры у евреев.

Таким образом, по глубокому убеждению архиепископа Серафима, России нужен царь. И только его власть способна сплотить русский народ.

Но какое место в будущей России должна занимать Церковь? Дореволюционный абсолютизм, сопряженный с подчиненным положением Церкви, иерарх полностью отвергал. Большое уважение у архиепископа вызывали архиереи, выступавшие против несправедливости государственной власти, например патриарх Никон, митрополит Стефан (Яворский), архиепископ Феофилакт (Лопатинский). Архипастырь почитал и пострадавших за права Церкви святителей Павла (Конюскевича) и Арсения (Мацеевича).

Доминирование Церкви над государством архиепископ также отвергал, но все же настаивал, что царская власть должна согласовывать свои действия с Церковью. Подтверждение тому он находил в словах таких святых, как Иоанн Златоуст, Григорий Богослов, Иоанн Дамаскин и Иоанн Рыльский.

Симфония Православной Церкви и монархии – вот основы русской идеологии. Так понимал ее архиепископ Серафим.

Своих идей архипастырь не скрывал. В ноябре–декабре 1921 г. он принял участие во Всезарубежном (Карловацком) Соборе Русской Зарубежной Церкви. Среди решений этого Собора было осуждение социализма как антихристианского учения. Собор известен также своим «Посланием к чадам Русской Церкви», где содержался призыв молиться о воцарении в России монарха из династии Романовых. Этот призыв вызвал серьезные споры и разногласия среди делегатов, но был принят большинством голосов. Среди голосовавших «за» был и епископ Серафим (Соболев).

Социализм архипастырь называл «дьявольским учением» и считал, что Церковь должна осудить его как антихристианское явление. Другого пути, кроме монархии, иерарх для России не видел. Вне всякого сомнения, архиепископ с большим воодушевлением голосовал на Втором Всезарубежном Соборе 1938 г., где о монархии говорилось как о будущей форме правления освобожденной России.

О царе-страстотерпце Николае II архипастырь всегда отзывался с большим уважением, которое заметно и в его сочинениях. Нужно отметить, что довольно долгое время владыка Серафим, как, впрочем, и некоторые другие архиереи русского зарубежья, не верил в гибель семьи императора. Действительно, в это бесчеловечное убийство поверить было трудно. Тем более в эмиграции постоянно возникали слухи, что кто-то из царской семьи сумел спастись. Карловацкий Собор 1921 г. не назвал имени будущего императора только из-за неизвестности судьбы членов царской семьи.

Среди тех, кто верил в ее спасение, были императрица Мария Феодоровна и сестра императора Ольга Александровна. До 1927 г. обычным делом было подавать записки о здравии царской семьи, а епископ Берлинский Тихон (Лященко) в марте 1927 г. не только молился о здравии императора, но и публично выражал надежду, что его семья выжила. До конца дней своих в спасение царской семьи верил и архиепископ Феофан (Быстров). Некоторое время такие надежды теплились и у членов Архиерейского Синода Зарубежной Церкви. Только в 1927 г. Синод запретил служить молебны о здравии царской семьи, причем запретил только архиереям, а не священникам.

Попытки совершить заочное отпевание императора и пострадавших с ним Зарубежный Синод предпринимал неоднократно, но каждый раз отпевание отменяли из-за протестов живших в эмиграции царских родственников. В 1938 г. решение об отпевании царской семьи принял Архиерейский Собор, однако и это решение не было исполнено. Отпевание в результате было совершено в Русской Зарубежной Церкви лишь в 1968 г., то есть через пятьдесят лет после цареубийства.

Что касается епископа Серафима, то он служил молебны о здравии царской семьи до 1927 г., хотя вера в ее чудесное спасение в нем жила еще долго. И даже в своей книге «Русская идеология», написанной в конце 1930-х гг., архипастырь старался не говорить о гибели императора, а писал лишь о его великих нравственных страданиях.

Но и архиепископу Серафиму пришлось смириться с гибелью Помазанника Божия. В 1939 г. иерарх принял участие в Архиерейском Соборе, который фактически признал великого князя Владимира Кирилловича единым лидером русской эмиграции. Тем самым было констатировано, что надежд на чудесное спасение императора Николая больше не осталось. В последние годы жизни, если речь заходила о царе-мученике, архипастырь не мог скрыть своей душевной боли, своего волнения...

Я, грешный иерей, пример тебе: как я ни согрешу

иногда по действу диавольскому, например иногда

со враждою к брату отнесешься из-за чего-нибудь,

хоть бы даже из-за правого дела, и весь расстроишься,

и брата вооружишь на себя, и Таинство святое

совершишь недостойно, однако по раскаянии всё,

всё Владыка прощает, особенно по достойном

причащении Святых Тайн.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Ты будешь низложен и отправлен в ссылку!

– А ты не увидишь больше своего Отечества!

Такой диалог, может быть, не привлек бы особого внимания, если бы не был пророческим и не состоялся между великими святыми – Епифанием Кипрским и Иоанном Златоустом. Действительно, один из них, Златоуст, был несправедливо лишен кафедры и отправлен в ссылку, а другой, Епифаний, умер по дороге на Кипр... Нет-нет, не подумайте, что здесь речь идет о взаимных проклятиях. Перед нами все та же прозорливость, которая не покинула двух чудотворцев даже в момент их конфликта.

Читая о подобных случаях, кто-то смутится. Но ненадолго, ведь данный случай, как и множество других, говорит нам, что даже величайшие святые не обладали абсолютной безгрешностью, свойственной одному лишь Богу. К тому же оба святителя были уверены в том, что их позиция правильна и полезна для Церкви.

Было бы удивительно, если бы жизнь архиереев, живущих посреди мирской суеты, проходила без конфликтов и ошибок. Архиепископ Серафим не стал исключением. К сожалению, наиболее печальными были трения, возникшие между архиепископом Серафимом и другим проживавшим в Болгарии архиереем-эмигрантом – архиепископом Дамианом (Говоровым).

Епископ Царицынский Дамиан еще в России был известен как активный миссионер и просветитель. Находясь в Крыму, он создал Свято-Владимирское братство, которое проводило лекции и организовало школу для детей беженцев в Новом Херсонесе. В ноябре 1920 г. епископ Дамиан покинул Крым и более года жил в Константинополе. Архипастырь считал, что русское рассеяние не является случайным, что Бог попустил его для проповеди православной веры. Душа епископа требовала деятельности. После прибытия в Константинополь он возобновил работу Свято-Владимирского братства. Благодаря американским гуманитарным организациям иерарху удалось открыть интернат для русских детей-сирот, которых набралось около пятидесяти человек. Чтобы интернат не нуждался, епископ Дамиан устроил при нем прачечную и рыбокоптильню. Таким образом, обитатели интерната через некоторое время стали обеспечивать себя сами, не обращаясь к чьей-то помощи.

Архиерей был противником бюрократизма и настаивал, что главная задача священнослужителя – практическая деятельность. Он возмущался тем, что Зарубежное русское церковное управление, прежде чем открыть новый приход, братство или училище, начинало нудную переписку и споры. В то же самое время римо-католики без всяких разрешений и переписки открывали курсы, приюты и т. д. В результате русские беженцы, чтобы не оставлять детей без Закона Божия, нередко отдавали детей учиться в католические школы.

Свою задачу епископ Дамиан видел в открытии духовного училища для русских эмигрантов. В Константинополе осуществить задуманное не удалось, и епископ решил переехать в Болгарию.

Здесь идея архипастыря была встречена с восторгом. Страны Балканского полуострова нуждались в духовенстве. Особенно высоко ценились образованные священнослужители из России. Епископ Дамиан изначально хотел открыть училище на Шипке, превратив находящийся здесь русский храм и принадлежащие ему здания в русский духовно-просветительский центр. Но эти здания Зарубежный Синод уже использовал для инвалидного и детского домов.

В результате переговоров епископу Дамиану удалось получить от Болгарской Церкви монастырь святых Кирика и Иулитты. Здесь он и открыл училище. В январе 1922 г. Зарубежное ВЦУ благословило создание нового учебного заведения, но поставило условие, что деньги на его содержание епископ Дамиан будет изыскивать сам.

В успех начинания многие не верили. Проживавший в Болгарии профессор М.Э. Поснов считал, что это дело не может быть успешным из-за отсутствия средств, преподавателей и книг. Такого мнения поначалу придерживался и епископ Серафим. Не были уверены в успехе и болгарские архиереи. И правда, училище заработало в полную силу не сразу. Поначалу епископ Дамиан читал лекции один. Но вскоре в училище стали приходить преподаватели и ситуация наладилась. Епископу Дамиану удалось получить субсидию от болгарского правительства. Доходы стали приносить и сдаваемые монастырем земли.

Учеба в училище не была простой. Связано это было не с трудной программой, а с проблемами материальными. Расходы учебного заведения совершенно не покрывались его доходами. К концу 1920-х гг. прекратилась выплата пособия от правительства. Не оказывал помощи и Болгарский Синод. Училище выживало за счет благотворителей. Но денег все равно не хватало. Преподаватели были вынуждены работать за небольшую плату, что, в принципе, не было чем-то исключительным и для русской эмиграции в целом, и для Болгарии в частности. Монастырь из-за своей бедности не мог предоставить преподавателям жилье, и они были вынуждены приезжать для лекций издалека, порой один раз в неделю, а иногда и раз в две недели.

Архипастырь был вынужден ограничить число воспитанников, так как монастырь мог прокормить только восемнадцать человек, и то от их собственных трудов.

Труд был для учащихся обязательным. Все заботы по хозяйству и уборке лежали исключительно на воспитанниках. Все они обучались различным ремеслам. Третью часть монастырской земли учащиеся обрабатывали самостоятельно. Монастырь имел виноградники, за которыми ухаживали воспитанники. Они же производили на продажу вино и ракию. Учащимся разрешалось подрабатывать и в окрестных селениях.

«Часто, ложась спать, они не знают, будут ли иметь пропитание на будущий день», – говорил о студентах училища архиепископ Анастасий (Грибановский).

Большое внимание уделялось в училище богослужению. Все воспитанники должны были присутствовать на нем ежедневно.

Всего за годы своего существования, с 1922 по 1936 г. Пастырско-богословское училище окончило более пятидесяти человек. Некоторые из выпускников продолжили учебу в других богословских учебных заведениях, например в Свято-Сергиевском богословском институте в Париже. Окончивших училище и рукоположенных епископом Дамианом воспитанников охотно принимали на службу в Болгарскую Православную Церковь. В училище получали образование не только русские и болгары, но и представители других национальностей, например немцы. Среди учащихся были также те, кто перешел в Православие из римо-католичества и лютеранства.

Епископ Серафим, изначально не веривший в успех этого учебного заведения, вскоре поменял свое отношение к нему. В 1925 г. архипастырь посетил училище и засвидетельствовал, что занятия у воспитанников идут на высоком уровне. Епископ Серафим писал в Синод, что дело епископа Дамиана надо признать полезным для Церкви и заслуживающим поддержки. В 1930 г. епископ Дамиан был возведен в сан архиепископа Архиерейским Собором РПЦЗ. А царь Борис III наградил архипастыря орденом «За гражданские заслуги».

Почему же возник конфликт между двумя достойными архипастырями – Серафимом и Дамианом? Разве и тот, и другой не были деятельны, нестяжательны? Разве не трудились они на благо Церкви?

Чтобы ответить на эти вопросы, нужно учитывать противоречивое положение, в котором оказались два иерарха по отношению друг к другу. Хотя епископ Дамиан проживал в Болгарии, он подчинялся не епископу Серафиму, а непосредственно Архиерейскому Синоду.

Рассчитывая на большие доходы от монастыря святых Кирика и Иулитты, епископ Дамиан не предполагал, что в скором времени будет нуждаться в дополнительных средствах. Чтобы поправить финансовое положение монастыря, он пытался получить в свое ведение Спасский (Александро-Невский) Ямбольский монастырь, который находился в подчинении епископа Серафима. Последний увидел в этом вмешательство в дела подчиненных ему приходов. Вопрос о принадлежности Ямбольского монастыря неоднократно обсуждался Архиерейским Синодом и даже Архиерейским Собором. Дважды, в 1924 г. и в 1926 г., Русская Зарубежная Церковь принимала решение оставить монастырь в ведении епископа Серафима. Чтобы не оставлять училище без средств, Архиерейский Синод поручил епископу Серафиму перечислять ему часть доходов от Ямбольского монастыря. Но выполнить это решение было невозможно. Ямбольский монастырь практически не давал никакой прибыли и долгое время находился на грани закрытия. Епископ Серафим сетовал, что может держать в монастыре только шесть человек (настоятеля, двух послушников и трех рабочих). Во избежание закрытия монастыря епископ Серафим даже добивался у министра внутренних дел Болгарии Русева разрешения на проведение денежных сборов.

Неудивительно, что средства на Богословско-пастырское училище перечислялись владыкой Серафимом неаккуратно. Архиерейскому Синоду неоднократно приходилось разбирать жалобы епископа Дамиана и давать предписания епископу Серафиму погасить задолженности.

Ситуацию усугубил спор иерархов о миссионерском стане, который епископ Дамиан пытался открыть при монастыре святых Кирика и Иулитты. Этот миссионерский стан являлся базой для поездок иерарха по русским приходам в Болгарии. Епископ Серафим выступил против инициативы епископа Дамиана, видя в ней нарушение канонов и вмешательство в чужую юрисдикцию.

Архиерейский Синод пытался примирить епископов. При этом если в вопросе о Ямбольском монастыре Синод занял сторону епископа Серафима, то в вопросе о миссионерском стане поддержал епископа Дамиана.

Одним словом, без трений не бывает. Не будем гадать, кто и насколько был неправ в этих спорах, ведь оба святителя ревностно служили Церкви. Натянутые отношения между архипастырями не перерастали в открытую вражду. Так, епископ Серафим посещал монастырь святых Кирика и Иулитты, где иерархи сослужили, а также присутствовал на экзаменах и выпускных актах училища.

Наступило и окончательное примирение. Правда, произошло это незадолго до смерти архиепископа Дамиана. Тяжело больной иерарх был помещен в госпиталь в Асеновграде. Здесь его на Рождество 1936 г. посетил архиепископ Серафим. «В первое мое посещение, – писал архипастырь, – я вручил владыке Дамиану небольшую сумму денег из своих на лечение и испросил у него себе прощение за все причиненные ему мною огорчения. В ответ он мне сказал: «Никаких огорчений вы мне не делали. Я хорошо к вам относился. Я только шел напролом"». На второй день Пасхи архиепископ Серафим вновь посетил владыку Дамиана. Это было за пять дней до его смерти.

Архиепископ Дамиан умер в больнице 19 апреля 1936 г. Стремительно угасло и его детище – Богословско-пастырское училище. Архиепископ Серафим тщетно пытался спасти его. К сожалению, поддержки со стороны государства и Болгарской Церкви училище больше не имело. Наоборот, Синод Болгарской Церкви предписал архиепископу Серафиму не рукополагать его выпускников.

Попытался спасти училище и собравшийся в том же году Архиерейский Собор Зарубежной Церкви. Руководство Болгарской Церкви на словах согласилось с существованием училища, но поставило условие, что обучаться в нем могут только русские с последующей хиротонией в Зарубежной Церкви. Но для ее приходов в Болгарии большого количества священников не требовалось, а эмигранты, жившие в других странах, могли получить образование в местных семинариях и на богословских факультетах. Училище прекратило существование.

Сложные отношения между архиепископами Серафимом и Дамианом заставляют вспомнить разногласие между двумя апостолами – Павлом и Варнавой (см.: Деян.15:36–41). Это стало причиной того, что земные пути апостолов разошлись. Святитель Димитрий Ростовский объяснял это разногласие Божиим Промыслом – оно было нужно, чтобы апостолы, действуя порознь, спасли больше душ. Разве не подходит этот случай к объяснению конфликта между архиепископами Серафимом и Дамианом?

Ты говоришь: в этом святом отце или в этом

благочестивом человеке есть такие и такие грехи.

Что же? Он – человек, а никто из людей не

безгрешен.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

В Римско-католической Церкви на протяжении нескольких веков существовала такая должность – «адвокат дьявола». Задача священнослужителя, назначаемого на этот пост, несмотря на жутковатое название, была интересна и полезна. Обязанностью «адвоката» был розыск аргументов против святости человека, которого готовят к канонизации. Такое исследование помогало застраховаться от возможной ошибки. Зато если «адвокату» не удавалось найти чего-то серьезного, это становилось серьезным аргументом к прославлению подвижника.

Недоброжелатели архиепископа Серафима, критиковавшие его, выполнили именно такую роль. Стараясь выискать у архипастыря всевозможные грехи, внимательно следя за его жизнью и высказываниями, эти люди серьезно облегчили работу его биографам. Могут возразить, что выражение «адвокаты дьявола» не подходит к критикам архиепископа Серафима. Во-первых, католические «адвокаты» были непредвзяты, во-вторых, изучали жизнь подвижника уже после его смерти и т. д. И все же сравнение напрашивается. Уж слишком активно недруги архиепископа Серафима собирали на него компромат.

В предыдущей главе говорилось о трениях архипастыря с владыкой Дамианом. Но конфликты между праведниками, как правило, заканчиваются примирением. Куда хуже разногласия с теми, кто к миру не стремится. А если недоброжелатель еще и лжет, а то и открыто клевещет?

Скорбей такого рода в жизни архиепископа Серафима было немало. Это неудивительно – кто-то был недоволен его критикой софианства, кого-то не устраивала его позиция в защиту Русской Зарубежной Церкви, кто-то не терпел его монархических идей.

В 1927 г. в Эстонии вышла брошюра «Карловацкая смута», автор которой укрылся под псевдонимом «П. Попов». Брошюра была направлена прежде всего против Русской Зарубежной Церкви, но автор не обошел вниманием и наиболее яркого ее апологета – епископа Серафима. Предъявить архипастырю серьезные обвинения было практически невозможно. А потому Попов, явно выполняя чей-то заказ, попросту обвинил его в неканоничности, ссылаясь на то, что он был рукоположен во епископа в Крыму, но как викарий Полтавской епархии. Конечно, такой выпад не был серьезным. Епископ Серафим хотя и был рукоположен в Симферополе, но хиротонию, помимо симферопольского преосвященного, совершал правящий архиерей Полтавской епархии – архиепископ Феофан (Быстров).

Пасквиль был издан. А вскоре секретарь Архиерейского Синода Е.И. Махароблидзе в печати прямо объявил «Попова» лжецом и клеветником, заметив, что если автор брошюры честный человек, он должен обратиться в суд. Естественно, «Попов» не объявился.

Обиднее были наветы со стороны своих же собратий. Пожалуй, главным недоброжелателем архипастыря стал проживавший в Болгарии бывший глава военного духовенства протопресвитер Георгий Шавельский. Можно предположить, что проскальзывавшие в западноевропейской прессе обвинения против епископа Серафима шли именно со стороны протопресвитера. Именно к такому выводу нас приводит тот факт, что высказывания прессы совпадают с тем, что излагал в своих письмах протопресвитер Г. Шавельский.

Что представлял собой отец Георгий?

Вне всяких сомнений, человек он был яркий и деятельный. Сын бедного сельского дьячка, он благодаря своим дарованиям сумел успешно окончить семинарию и получить место священника. Свою пастырскую деятельность он начал на бедном приходе Полоцкой епархии. Потеряв жену, умершую при родах, оставив дочь на попечение родственников, отец Георгий поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию, блестяще окончил ее и вступил в ряды военного духовенства. В годы Русско-японской войны отец Георгий прошел путь от простого полкового пастыря до главного священника 1-й Маньчжурской армии. На этой войне протоиерей Георгий был ранен, перенес тиф. А в 1911 г. отец Георгий стал протопресвитером военного и морского духовенства. Положение отца Георгия стало очень высоким – его должность была равна званию генерал-лейтенанта или сану архиепископа. Свое высокое положение отец Георгий старался использовать, чтобы максимально улучшить положение военного духовенства. Но, с другой стороны, высокий статус отца Георгия сыграл отрицательную роль после его переезда в Болгарию, помешав пастырю установить нормальные отношения с русским зарубежным епископатом. К тому же протопресвитер был убежден, что белое духовенство и миряне должны наравне с архиереями участвовать в церковном управлении.

Протопресвитер не скрывал своих симпатий к модернизму. Именно отец Георгий положил начало карьере священников Александра Введенского и Александра Боярского – будущих идейных лидеров обновленческого раскола. Впоследствии протопресвитер всячески защищал их в своих мемуарах. Неудивительно, что протопресвитер выступал за переход на новый календарь, а также мог при случае ввернуть циничную фразу, что «земные перегородки между религиями до неба не доходят».

Монахов и архиереев протопресвитер не любил и даже говорил о монашестве, что оно отжило свой век. Иноческое житие протопресвитер оценивал с точки зрения практической пользы, которую оно может принести земной Церкви. Созерцательное монашество он и вовсе именовал «святым эгоизмом».

Мемуары и письма протопресвитера Георгия Шавельского – увлекательное чтение. За строками угадывается бесспорно верующий, прелюбопытный, но своеобразный человек. В записях протопресвитера постоянно прослеживается стремление уколоть монашествующих. За очень редкими исключениями монахи показаны в мемуарах людьми, заботящимися лишь о своих благах и удовольствиях. Обращает на себя внимание, что в воспоминаниях протопресвитера практически ничего не говорится ни о монастырях, ни о подвижниках. И это в те годы, когда на церковном небосклоне сияли такие звезды, как преподобный Варнава Гефсиманский, оптинские и зосимовские старцы... Неблагоприятные отзывы оставил протопресвитер практически обо всех современных ему архиереях.

Закономерно, что еще до революции протопресвитер испортил отношения с епископатом. Иерархи платили ему той же монетой. На Московском Соборе 1917 г. архиепископ Антоний (Храповицкий) сказал, что военное духовенство не имеет пастыря и управляется простым священником. Протопресвитер в долгу не остался и после избрания патриарха Тихона, облачаясь в соборной ризнице, громко сказал: «Теперь я вижу, что любит Господь нашу Церковь: не допустил Он архиепископа Антония до патриаршего престола!»

Но особенно доставалось в мемуарах и письмах протопресвитера тем людям, которые когда-либо перешли ему дорогу или просто ему не нравились.

Как относился протопресвитер к оппонентам, видно на примере товарища обер-прокурора Святейшего Синода Н.Д. Жевахова, которого протопресвитер по поводу и без повода называл то «умственно и нравственно ничтожным», то «убогим», а то и «обезьяновидным князьком». Причина такого отношения хорошо известна – в своих «Воспоминаниях» Н.Д. Жевахов несправедливо выставил протопресвитера Георгия Шавельского чуть ли не безбожником, помешавшим крестному ходу вдоль линии фронта с Песчанской иконой Божией Матери. С подачи Жевахова протопресвитера стали считать главным виновником поражения России и революционной кровавой смуты.

В эмиграции протопресвитер хотел принять участие в работе Высшего церковного управления. В 1921 г. епископ Серафим даже ходатайствовал о въездной визе для отца Георгия в Сербию. Визу отец Георгий так и не получил и на Всезарубежный Собор не прибыл. Это было к лучшему – на Соборе против бывшего главы военного духовенства звучали обвинения. Например, епископ Вениамин (Федченков) заявил, что революцию в России устроила «паства» протопресвитера Георгия.

Недоброжелательное отношение Архиерейского Синода не осталось без ответа со стороны протопресвитера. Обиду на отвергших его архипастырей отец Георгий пронес через всю жизнь.

Оказавшись в эмиграции, протопресвитер Георгий Шавельский занялся преподавательской работой. Служить же отец Георгий стал в Никольской церкви, где планировал стать настоятелем. Однако зарубежное церковное руководство решило иначе, назначив в Софию епископа Серафима.

Можно себе представить, какой была реакция отца Георгия, когда он, равный генералу царский протопресвитер, был обойден малоизвестным викарным епископом. Более того, начальником над отцом Георгием стал строгий монах, человек мистического настроя, противник вмешательства священников и мирян в церковное управление, противник реформ, нового календаря и компромиссов с инославными.

Даже близко не зная епископа Серафима, протопресвитер заранее был враждебно к нему настроен. Отец Георгий не стал встречать епископа на вокзале, а когда владыка сам посетил его, посчитал это не проявлением смирения, а всего лишь «красивым жестом».

На время епископу Серафиму удалось нормализовать отношения. Но постепенно недовольство нарастало. Его апогей настал в 1926 г., когда протопресвитер Георгий Шавельский поддержал отделившихся от Архиерейского Синода митрополитов Евлогия и Платона. Отец Георгий стал опасаться прещений со стороны Зарубежного Синода и в декабре 1926 г. подал епископу Серафиму прошение об увольнении. Архипастырь отпустил протопресвитера, который ушел в Болгарскую Православную Церковь.

В последующие годы отношения между архипастырем и протопресвитером не выглядели как конфликт. Они обменивались поздравительными письмами, иерарх посещал возглавляемую отцом Георгием русскую гимназию. Архиепископ Серафим и протопресвитер Г. Шавельский даже сослужили, например при отпевании архиепископа Дамиана (Говорова) в русском храме на улице Царя Калояна.

Но обид протопресвитер не забывал. Несмотря на ровное общение, протопресвитер не упускал случая обвинить как Архиерейский Синод, так и епископа Серафима.

Свои выпады против епископа Серафима протопресвитер Георгий излагал, например, в письмах митрополиту Евлогию, для которого в своих воспоминаниях он также не пожалел грязи. Но излить недовольство за увольнение из Русской Зарубежной Церкви хотелось. И митрополит Евлогий оказался нужен как адресат. В письмах к нему протопресвитер ругал Зарубежный Синод, советовал митрополиту создать параллельную Русскую Зарубежную Церковь. «Досталось» и владыке Серафиму, которого протопресвитер обвинил, во-первых, в честолюбии, а во-вторых, в том, что он окружил себя «распутинской кликой» и создал «распутинско-святошескую обстановку».

Почему архиерей показался отцу Георгию честолюбивым, хорошо понятно. Протопресвитер вообще не любил начальства и обо всех своих руководителях отзывался отрицательно. Коснулось это и епископа Александра (Заккиса), который когда-то рукоположил отца Георгия, и главы военного духовенства (1890–1910) отца Александра Желобовского, и митрополита Софийского Стефана (Шокова), да и всех остальных. Ни один из начальников отца Георгия для него не был хорош.

Не стал исключением и епископ Серафим. Он был архиереем, а протопресвитер Георгий – священником. Существовавшее когда-то равенство отца Георгия с генералами и архиепископами теперь, в эмиграции, ровным счетом ничего не значило. Тем более что для паствы архиерей всегда значит куда больше, чем любой даже самый заслуженный священник. Епископу Серафиму всегда доставались почести, а отец Георгий оставался в стороне.

Не наносит ущерба репутации архипастыря и обвинение в «распутинско-святошеской обстановке». Что имел здесь в виду протопресвитер, понять сложно. Можно лишь вполне определенно сказать, что оправдания Распутина со стороны владыки Серафима не было и быть не могло. Выше уже говорилось, что еще в России будущий архипастырь считал Распутина шарлатаном. В эмиграции он не изменил своих взглядов и прямо говорил о Распутине как об орудии, с помощью которого врагами России разрушались и Церковь, и монархия.

Слова протопресвитера о «распутинщине», по-видимому, подразумевали либо мистическую атмосферу, нетерпимую отцом Георгием, либо экзальтацию и лицемерие части прихожан. О мистической атмосфере на Никольском приходе писал в воспоминаниях и митрополит Евлогий (Георгиевский). Однако его слова нужно воспринимать осторожно. Во-первых, сам митрополит Евлогий в Никольском храме не служил и писал, по-видимому, со слов того же протопресвитера Г. Шавельского. Во-вторых, митрополит был обижен на архиепископа Серафима. В 1926 г. владыка Серафим резко осудил разрыв митрополита Евлогия с Зарубежной Церковью, а впоследствии подверг критике учение протоиерея С. Булгакова, которому митрополит Евлогий покровительствовал.

Было и еще одно обвинение протопресвитера Г. Шавельского в адрес архипастыря. Отец Георгий указывал, что владыка находился под влиянием своего окружения, и прежде всего Варвары Ивановны Зызыкиной. Протопресвитер дал ей такую характеристику: «Богомольная, умная и хитрая, пронырливая и настойчивая, лукавая и льстивая, она совсем овладела и умом, и волей епископа Серафима – он жил ее советами, руководился ее указаниями. Очень скоро она стала оказывать большое влияние и на Карловацкий Синод, где каким-то образом епископ Серафим приобрел большой вес. Я знал, что она тайно восстанавливает против меня и епископа Серафима, и Карловцы».

Однако протопресвитер явно перегнул палку, написав, что Зызыкина влияла на Зарубежный Синод, особенно на предмет козней против протопресвитера. Более того, сам епископ Серафим в Синоде особого влияния не имел, особенно в 1920-е гг., когда он еще был молодым епископом. До нас дошли протоколы заседаний Архиерейского Синода, подтверждающие, что даже в конце 1930-х гг., когда владыка уже был архиепископом, к его мнению прислушивались не больше, чем к мнению других архиереев.

Но влияла ли на иерарха Зызыкина? Она ревностно служила ему, относясь, по-видимому, к категории церковных женщин, которых архимандрит Киприан (Керн) иронично именовал «мироносицами». Такие дамы действительно искренни в почитании старца или архиерея, действительно ревностно служат ему, но также зорко следят за тем, чтобы на старца не начал влиять кто-то другой. Зызыкиной это, по-видимому, удавалось. Учитывая, что в свое время она спасла архиепископа Феофана и епископа Серафима от смерти, вылечив их от туберкулеза, такое можно допустить.

Но даже если Зызыкина допускала злоупотребления, это не может быть поставлено архиерею в вину. Случаи, когда доверчивых праведников окружают сомнительные личности, не так уж редки.

Отдельным пунктом обвинений были финансовые проблемы Никольского прихода. Протопресвитер говорил, что епископ Серафим не знал «церковных законов и, когда ему напоминали о них, не находил нужным считаться с ними; он, например, считал излишним ведение церковных приходо-расходных книг».

В ответ на это можно сказать, что ведение расходных книг не является «церковным законом». А что касается действительных законов, или канонов, то архиепископ Серафим знал их прекрасно, что неоднократно подтверждал, как только появлялась необходимость защитить права Церкви.

Финансовая путаница в Никольском приходе действительно была. Но не будем ставить это архипастырю в вину – очень редко кому удается быть одновременно подвижником, хорошим духовником, защитником Православия и при этом талантливым администратором и хозяйственником. Наконец, надо добавить, что после переизбрания приходского совета все финансовые недоразумения были решены.

Были со стороны отца Георгия и совсем нелепые обвинения, будто все доходы храма уходили на ублажение епископа Серафима. Один-единственный пример такого «ублажения» – летний отдых архипастыря на «дорогом Варненском курорте». На самом деле архиепископ Серафим до конца дней своих жил в бедности и не имел собственного жилья. Непорядочным со стороны протопресвитера выглядит и обвинение в посещении Варны. Эти поездки в середине 1920-х гг. объясняются тяжелым состоянием здоровья архипастыря, находившегося на грани смерти.

Стремясь максимально очернить архипастыря, протопресвитер дошел до того, что поставил ему в вину нелюбовь к пению петухов и празднование его именин, дня преподобного Серафима Саровского, два раза в год – 15 января и 1 августа.

Какой вывод можно сделать из сказанного?

Прежде всего, обвинения в адрес архиепископа Серафима принадлежат его недоброжелателям. Эти обвинения пристрастны и, как правило, неосновательны.

Но, как это ни покажется странным, хочется поблагодарить недоброжелателей. Обнародовав сведения, якобы свидетельствующие против архиепископа Серафима, они оказали Церкви и почитателям архипастыря огромную услугу. Ведь данных, свидетельствующих против него, оказалось ничтожно мало.

Люби Отечество земное...

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Как только темнело, отец Адриан уходил в сад. Стоял за деревьями, вспоминал детство, студенческие годы, своих наставников – оптинских старцев Анатолия и Нектария. Вспоминал аресты и допросы «с пристрастием». Молился... Только под утро он возвращался в дом своих духовных чад, где жил в углу, отгороженном шкафами. Здесь он сидел весь день. А вечером – новый уход в сад, еще одна бессонная ночь... и так каждый день, неделя за неделей, месяц за месяцем, в любую погоду. Спросите, зачем? Ответ прост – аресты проходили в основном по ночам и отец Адриан надеялся, что, обыскав дом, чекисты не догадаются заглянуть в сад. А днем, сидя за шкафами, пастырь старался не шуметь, чтобы бдительные соседи не сообщили в органы, что в доме скрывается посторонний. Да и не просто посторонний, а священник – классовый враг, мракобес и контрреволюционер! Неизвестно, сколько бы еще продлилась такая жизнь, если бы не война. Только после оккупации Киева германскими войсками он смог выйти «из-за шкафов» и вздохнуть свободно.

Божий Промысл сохранил отца Адриана Рымаренко. Он был одним из немногих выживших в годы дьявольского разгула советской антицерковной политики, перед которой меркнут гонения первых веков христианства. Бог сохранил его для дальнейших пастырских трудов, для архиерейского служения. Но сколько было убито, сколько сгинуло в лагерях? Только по религиозным делам за годы большевизма пострадало около пятисот тысяч человек. Примерно половина из них была расстреляна или погибла в лагерях и тюрьмах.

Умирали не только за веру. Были еще «враги народа», члены семей «врагов народа», классово чуждые, социально опасные, раскулаченные, умершие от голода и т. д., и т. д. Количество невинно погибших до сих пор точно не определено, а трагедия XX века русским народом еще не осознана. Но страшнее всего то, что власть не только уничтожала людей физически, но и убивала их духовно – воинствующая атеистическая политика обрекала десятки, сотни миллионов душ на вечную погибель...

В таком состоянии была страна накануне военных потрясений. И насколько непросто было, осознавая богоборческую суть правящего режима, сохранить любовь к Отечеству, понять, что античеловеческая власть – это одно, а Россия – совсем другое.

Русскую эмиграцию война разделила на две части. Одни считали эту войну продолжением гражданской, мечтали с помощью Германии освободить Отечество от коммунистов, а затем создать новое, свободное государство. Позиция сторонников победы Германии подкреплялась тем, что вплоть до 1943 г. советское руководство не ослабляло гонений. Расстрелы духовенства и мирян продолжались и в первые годы войны. Храмы, открытые при гитлеровцах в Московской, Калужской, Смоленской и других центральных областях, были закрыты после их освобождения советскими войсками в конце 1941 – начале 1942 г. Вплоть до 1943 г. советские партизаны уничтожали не только оккупантов и их пособников, но и священников, служивших в открывшихся храмах.

Другая часть эмиграции воспринимала эту войну как отечественную. Среди эмигрантов было немало тех, кто понимал, что в планы Гитлера не входило сохранение единой России, а Православие было нужно ему лишь для привлечения симпатий населения. Надо помнить, что храмы и монастыри на оккупированных территориях открывались, как правило, не немцами, а местными жителями, которые просто сбивали замки с заколоченных церквей и возобновляли богослужения. Довольно скоро стало известно о страшных зверствах, которые творили нацисты в отношении мирных жителей и военнопленных.

Неудивительно, что отношение Русской Зарубежной Церкви к войне не было однозначным. Сатанинскую основу германского национал-социализма, а также его истинные планы зарубежные иерархи поняли не сразу. Некоторые из них не скрывали своей радости по поводу нападения Гитлера на Советский Союз. «Да погибнет дьявольская шайка злодеев, распявшая Россию. Да исчезнут с лица земли масонская звезда, серп и молот. Да воссияет на родной Земле и во всей Вселенной Крест Христов. Да здравствует Великая Национальная Россия». Так писал проживавший в Париже митрополит Серафим (Лукьянов). Да что говорить, если даже такой великий святитель и чудотворец, как Иоанн (Максимович), некоторое время после начала войны молился за победу Германии и изменил позицию лишь в начале 1943 г.? Впоследствии святитель собирал деньги на военные нужды России и совершал благодарственные молебны после побед над германскими войсками.

Но некоторые архиереи и священники Зарубежной Церкви молились за победу Германии до самого 1945 г. Конечно, они не были ни приверженцами нацистской политики, ни сторонниками расчленения России. Их чаяния были связаны лишь с уничтожением коммунистической власти, которую они считали опаснее гитлеровской.

И все же на официальном уровне Русская Зарубежная Церковь так и не выразила своего отношения к войне. Митрополит Анастасий (Грибановский), возглавивший Зарубежную Церковь после смерти митрополита Антония (Храповицкого), отказался обратиться к русскому народу с призывом поддержать Гитлера. Архипастырь объяснил это тем, что подлинные планы фюрера в отношении Отечества неизвестны. За все годы войны Архиерейский Синод не издал указаний молиться за Германию, наоборот, такие молитвы запрещались. Правда, Архиерейский Синод, изолированный в Белграде, не мог контролировать выполнение своих указаний, и молитвы за Германию или за Россию оставались на совести архиереев и священников, разбросанных по всему миру.

Архиепископ Серафим (Соболев) был одним из тех, кто не питал иллюзий относительно целей нацистов. 9 ноября 1941 г. он записал: «Ах, Царице Небесная, как скорбит моя душа, скорбит смертельно. Раньше надеялся, что отстрадается Россия и увидит спасение и возрождение. Ныне новому рабству подпадает – немецкому».

13 ноября того же года архипастырь оставил такую запись: «О России очень сокрушаюсь... Умоляю Божию Матерь не допустить гибели России. Под высоким предлогом борьбы с Коминтерном хотят совершить величайшее злодеяние. Убить весь народ и навсегда»¹⁸.

В отличие от некоторых своих современников, в письмах и проповедях архипастыря нет ни слова ни о свержении «жидо-масонского ига», ни о «доблестных германских войсках». Архипастырь теперь видел свою цель в возрождении Православия на оккупированных территориях. Для этого он сразу же решил организовать специальную духовную миссию для проповеди в России. 28 октября 1941 г. архиепископ обратился к наместнику-председателю Болгарского Синода митрополиту Неофиту (Димитрову) с просьбой помочь в организации духовной жизни в занятых Германией областях. Синод Болгарской Церкви оказал архипастырю поддержку и был готов направить в Россию группу духовенства, снабженную литературой, облачением и богослужебной утварью для восстановления церковной жизни на оккупированных территориях. Подразумевалось, что эту миссию возглавит сам архиепископ Серафим.

Но планы архипастыря не осуществились.

Дело в том, что сохранение единой Русской Церкви на оккупированных территориях Германией не планировалось. Не исключено, что после окончательного разгрома Красной армии немцы развернули бы преследования православных христиан. Гонения на Православие в Чехии подтверждают такое предположение. Во всяком случае, максимально расколоть русское православное население было одной из важнейших задач Гитлера. Понимая, что древний лозунг «разделяй и властвуй» является единственно действенным для победы над Россией, фюрер не скрывал, что хотел бы видеть в каждой русской деревне независимую секту. В занятых Германией русских областях независимо друг от друга действовали приходы разных Поместных Церквей – Константинопольской, Румынской, а также Московской Патриархии. Существовали Украинская автономная, Украинская автокефальная, Белорусская Церкви. Никуда не исчезли и обновленцы. Но такого разделения Гитлеру было мало. Уже 2 июля 1941 г. германское руководство предписало организовывать на оккупированных территориях религиозные секты и препятствовать образованию единой Православной Церкви. В указе прямо говорилось, что не может быть и речи о поддержке Православия и воссоздании Патриаршей Русской Церкви.

Понятно, что Русская Зарубежная Церковь, ратующая за восстановление сильной и свободной России, в планы Гитлера не вписывалась. Поэтому 6 августа 1941 г. германскими властями было издано распоряжение, отказывающее в допуске на оккупированные русские территории священников из-за границы.

Архиепископу Серафиму, как и всем остальным священнослужителям Русской Зарубежной Церкви, пришлось отказаться от поездки на Родину. Оставалось заниматься изданием литературы и сбором богослужебных предметов для открывавшихся там приходов. Только весной 1942 г. в Болгарии было напечатано десять тысяч молитвословов для оккупированных территорий. Но германские власти препятствовали и здесь. В результате все изданное и собранное приходилось отправлять на Родину контрабандным путем.

Архиепископ не соглашался и с политикой болгарских властей. Болгария официально считалась союзницей Германии, и ее посольство серьезно влияло на жизнь страны. В честь Гитлера была даже названа одна из улиц болгарской столицы. На некоторых русских приходах в Болгарии в эти годы даже молились за победу Германии. Соответствующие молебны периодически совершал и протоиерей русского Свято-Никольского храма в Софии Николай Владимирский.

Сам архиепископ Серафим не имел права запретить служение таких молебнов, но сам никогда их не служил. На литургии в русских храмах молились так же, как и до войны, – о страждущей стране Российской. В частных же молитвах архиепископ, как видно из его дневников, просил Божию Матерь избавить Россию и от немцев, и «от Сталина со всей его бандой и всеми комиссарами».

Но как бы ни относился иерарх к коммунистическому государству, Россию он с ним не отождествлял. Нужно сказать, что архиепископ Серафим не разрешал русским эмигрантам вступать в антисоветские вооруженные формирования. Архипастырь прямо говорил, что воевать против своей Родины – грех. Некоторые эмигранты были недовольны такой позицией архиерея, но повлиять на него не могли. Позицию архиепископа Серафима разделяли и его ученики. Архимандрит Пантелеимон также не позволял русским эмигрантам вступать в германские подразделения, а архимандриты Парфений и Мефодий сотрудничали с болгарским антифашистским подпольем.

В годы войны русская эмиграция столкнулась и с другой проблемой – как относиться к Церкви в Отечестве, которая стала понемногу восстанавливаться. Летом 1943 г., когда стало понятно, что Германия войну проиграла, советское руководство всерьез задумалось о боевых действиях в Европе. Идти сюда под атеистическими знаменами было бы безумием. Из политических соображений пришлось дать Русской Церкви немного видимой свободы. В сентябре 1943 г. оставшимся в живых православным архиереям было разрешено формально избрать патриарха, которым стал митрополит Сергий (Страгородский). Было открыто несколько духовных учебных заведений и небольшое число церквей. Храмы и монастыри, открытые при немецкой оккупации, теперь, как правило, не закрывались.

Иерархи Русской Зарубежной Церкви встретили избрание патриарха Сергия по-разному. Некоторые сразу же стали поминать его на богослужениях, некоторые с этим не спешили. Уже в сентябре 1943 г. митрополит Анастасий заявил об отказе признать нового Всероссийского патриарха. В октябре того же года в Вене состоялось архиерейское совещание. В нем приняли участие шесть иерархов Русской Зарубежной Церкви и два архиерея Белорусской Церкви. Совещание заявило, что патриарх Сергий избран незаконно, так как избрание состоялось по указанию богоборческой власти, без необходимого в таких случаях Поместного Собора.

Но зарубежные противники патриарха Сергия остались в меньшинстве. Новый патриарх был признан и Поместными Церквами, и немалой частью русских архипастырей, находившихся в эмиграции.

Как отнесся к происходящему архиепископ Серафим? Формально он находился в подчинении Русского Зарубежного Синода вплоть до осени 1944 г. Выезжать как прежде в Белград на заседания Синода архипастырь не мог, хотя вел с ним переписку, отправлял свои отзывы по обсуждаемым вопросам и получал извещения о принятых решениях. В августе – сентябре 1943 г. архиепископ даже заочно выполнял обязанности секретаря Синода. В ноябре 1943 г. он обратился в Синод с ходатайством о возведении игумена Пантелеимона (Старицкого) в сан архимандрита и получил согласие.

К новости о состоявшемся в Москве избрании нового патриарха архиепископ Серафим отнесся неоднозначно. Архипастырь не доверял советскому руководству, видя ложь в его заигрывании с Церковью. Свое недоверие архиепископ переносил и на новоизбранного патриарха. Кроме того, архиепископ Серафим был ревнителем канонов. Он попросту не мог закрыть глаза на избрание патриарха с нарушением установленных Поместным Собором 1917–1918 гг. процедур. Архиепископ даже задумывался, не перейти ли ему в непосредственное подчинение Болгарской Церкви, чтобы избежать влияния Московской Патриархии и коммунистической власти.

Приглашение принять участие в Венском совещании архипастырь воспринял без энтузиазма. 19 октября 1944 г. он писал: «Митрополит Анастасий пригласил меня на собор в Вену, где соберутся 6 архиереев. Я не поеду. Да и поздно. Только вчера получил известие, а выезжать надо было тоже вчера. Очевидно немцы требуют высказаться против П[атриарха] Сергия. Как скорбно, что Церковь лишена свободы и здесь, и там»¹⁹.

Последние годы войны были для русской общины особенно тяжелыми. София подвергалась бомбардировкам со стороны англичан и американцев. Особенно запомнилась жителям болгарской столицы бомбардировка 10 января 1944 г. Множество домов было разрушено. Среди погибших был русский священник Леонид Леонченко. Серьезные повреждения получил и храм святителя Николая на улице Царя Калояна. Но архиепископ Серафим не прекращал ежедневных служб, а община сразу стала восстанавливать здание церкви.

Люди, знавшие архипастыря, вспоминали, что он предупреждал о наиболее опасных бомбардировках. Скрывая свою прозорливость, иерарх использовал слово «говорят». Накануне опасных дней он предупреждал: «Говорят, в этот день будет бомбардировка». Многие жители Софии в те дни скрывались за городом, в том числе и в монастырях.

Архипастырь не хотел покидать Болгарию, верил, что беда не коснется Никольского храма на улице Царя Калояна.

«Надеюсь, что слова праведного старца Аарона о хорошей сторонушке сбудутся и над моими духовными чадами и мы проживем в Болгарии безбедно», – говорил архиепископ Серафим.

Но беда все же пришла в храм. 30 марта 1944 г. авиабомба полностью разрушила здание. Погиб настоятель храма – протоиерей Николай Владимирский. Архиепископ Серафим совершил его заочное отпевание. Спустя полгода, в сентябре 1944 г., были разобраны завалы на месте храма. Тело протоиерея было обнаружено и предано земле на центральном кладбище Софии. Со временем на месте разрушенного будет построен другой храм, меньшего размера. А пока русская община в Софии снова осталась без своего помещения.

Только в мае 1944 г. Болгарская Церковь решила этот вопрос. Русской общине передали небольшую церковь святой великомученицы Екатерины в пригороде Софии – Княжеве. Для. общины это помещение было совсем невелико, и поэтому позднее ей предоставили еще один храм – крошечную, но зато древнюю и намоленную церковь преподобномученицы Параскевы Самарджийской на бульваре Марии Луизы. В этих храмах и служил архиепископ Серафим.

Тем временем советские войска подходили к границам Болгарии. Архипастырь осознавал, что вместе с новой властью сюда придут и репрессии, и атеистическая пропаганда. Не собираясь покидать свою паству, архиепископ понимал, что риторику придется сменить. Накануне вступления в страну советских войск архиепископ Серафим заново отредактировал готовившийся к изданию сборник проповедей, убрав из него антикоммунистические выпады.

Архипастырь обратился также к своим духовным чадам с просьбой уничтожить все его письма. Очень немногие перед их уничтожением сделали выписки, скопировав для себя наставления своего духовника.

Понятно, что пребывание в лоне Русской Зарубежной Церкви было теперь невозможно. Дальнейшее служение архиепископа Серафима проходило под омофором Московского патриарха.

Всякую неприятность Господь удобно может

претворить в счастие и радость.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Кому вы подчиняетесь?

– Заграничному Синоду Русской Церкви.

В разговоре с сотрудником советских спецслужб архиепископ Серафим не скрывал своей юрисдикционной принадлежности. В октябре 1944 г., когда в Болгарию уже вошла Советская армия, архипастырь не планировал переходить в Московский Патриархат. Но подчинение Зарубежному Синоду, который в коммунистическом государстве клеймили как профашистский, могло стоить дорого...

Летом 1944 г., когда советские войска приближались к Болгарии, в стране резко активизировалось партизанское движение. Можно сказать, что страна в этот момент вступила в новую гражданскую войну. Когда 8 сентября в страну вошла Советская армия, сопротивления ей не было. Русских встречали как освободителей. Параллельно с вступлением в страну советских войск болгарские коммунисты готовили государственный переворот.

Иван Шпиллер вспоминает, что к радости в те дни примешивалось чувство тревоги. Архиепископ Серафим, отрицательно относясь к нацизму, не видел ничего хорошего для своей паствы и в приходе советских войск. 12 июля 1944 г. он записал свою просьбу Пресвятой Богородице: «Грозные тучи нависли над Болгарией: большевики приближаются к Болгарии. Сделай так, чтобы их не было здесь или чтобы они не сломали режима правительства. Ах утешь нас! Ах обрадуй нас!»

Но все сложилось иначе. Освободившись от нацистов, страна на долгие годы оказалась под властью коммунистической партии.

Разумеется, независимая Русская Зарубежная Церковь была для советских идеологов серьезным препятствием. Созданный в 1943 г. Совет по делам РПЦ должен был полностью контролировать жизнь Русской Церкви как на Родине, так и за границей. Но Советское государство было заинтересовано, чтобы переход клириков Зарубежной Церкви в Московский Патриархат выглядел добровольно. Была привлечена пропаганда, трубившая о свободе Церкви, о десятках тысяч открытых храмов и сотнях монастырей. В болгарской печати сообщалось, что в скором времени Русской Церкви будут переданы Исаакиевский и Казанский соборы, а патриарх Алексий при посещении Болгарии даже назвал Сталина своим «большим приятелем». Имели место и подтасовки. Так, в 1945 г. во французской газете «Советский патриот» приводились слова об отсутствии гонений на Церковь в СССР, будто бы сказанные архиепископом Александром (Немоловским). Возмущенный архиепископ Александр, никогда ничего подобного не говоривший, пытался протестовать, но опровержение газета так и не напечатала.

На самом деле количество приходов в Русской Церкви к 1949 г. едва достигло 14,5 тысяч. Но откуда появились все эти храмы? Вот примерные цифры.

3,3 тысячи храмов оказались на территории СССР в результате присоединения Западной Украины, Западной Белоруссии, Молдавии и Прибалтики в 1939–1940 гг.

9,5 тысяч храмов было открыто при немецкой оккупации.

3,2 тысячи храмов оказались в Русской Церкви после воссоединения с ней украинских униатов в 1946 г. (К сожалению, это соединение зачастую осуществлялось не путем церковной проповеди, а путем государственного насилия.)

Несложно посчитать, что в Русской Церкви после 1946 г. должно было быть не 14,5 тысяч приходов, а около 16 тысяч. Объясняется это несоответствие тем, что еще в годы войны по мере изгнания оккупантов атеистическая власть закрывала храмы, открытые при немцах. Таких закрытых приходов к концу войны было около двух тысяч.

Храмы в середине 1940-х годов все-таки открывались Советским государством. Но таковых было совсем немного. При этом подавляющее число прошений об открытии церквей органами власти отклонялось. Более того, очень часто местные власти возвращали верующим здания церквей не в больших населенных пунктах, а в удаленных селах. Делалось это с расчетом на будущее закрытие – ведь в глухом селе храм легче закрыть, чем в городе или большом поселке.

Между собой вожди своих планов не скрывали. Председатель Совета по делам РПЦ Г. Карпов, разрешая открытие нескольких храмов в Вологодской области, написал на полях для своего начальства: «Потом закроем».

Еще одной особенностью русской церковной жизни послевоенных лет стало то, что большая часть приходов и монастырей оказалась в западных областях СССР. И если в некоторых украинских областях было по 400–500 храмов, то в областях Сибири, Поволжья и Дальнего Востока их количество порой не превышало четырех.

Что касается монастырей, то они также вошли в состав Русской Церкви вместе с западными областями либо были открыты при немцах. Причем закрывать их Советское государство начало уже в победном 1945 году. Если в 1945 г. монашеских обителей было 104, то в 1947 г. их стало 99.

Единственным монастырем, который действительно был передан государством Русской Церкви, была Троице-Сергиева лавра. Причем восстанавливать поруганный монастырь Церкви пришлось за свой счет. Патриархия даже строила дома, чтобы переселить проживавших на территории лавры городских жителей.

Троице-Сергиева лавра должна была служить витриной «свободного Православия» для иностранцев. Все другие попытки открыть монастыри оканчивались неудачей. Так, патриарх Алексий I пытался возродить женскую монашескую обитель в московском Новодевичьем монастыре и переселить сюда монахинь из Лесненского монастыря в Югославии. Но советское руководство не разрешило открыть монастырь, а югославские власти фактически выдворили монахинь из страны. В результате сестры уехали во Францию, где были приняты в Русскую Зарубежную Церковь.

То, что коммунистическая партия не изменила своей сути, было видно и на примере Болгарии.

Начиная с осени 1944 г. болгарское духовенство стало подвергаться арестам. Уже в первые дни после переворота было арестовано несколько болгарских архиереев. Массы священников и монахов оказались в концлагерях и тюрьмах. Всего за годы коммунистической власти в Болгарии было убито 120 священнослужителей. Различным репрессиям подверглось около 600 клириков Болгарской Церкви.

Самостоятельная и сильная Церковь новым болгарским властям была не нужна. Правительство стало вытеснять из школ преподавание Закона Божия. Параллельно с этим в том же 1944 г. была создана детская организация «Септемврийче», одной из целей которой было атеистическое воспитание молодежи. В 1945 г. утратил юридическую силу церковный брак.

Пришло время репрессий против русских эмигрантов. Выслеживали и, как правило, расстреливали прежде всего тех, кто воевал в эмигрантском корпусе на стороне немцев, хотя этот корпус никогда не участвовал в боях против России.

Но чекисты разыскивали в Европе не только тех, кто воевал против коммунистического государства с оружием в руках, но и своих старых врагов, участвовавших в Белом движении. Арестовывались порой и совершенно невинные люди. Были случаи, когда старые офицеры кончали жизнь самоубийством, но не сдавались советским представителям. За молитвенной помощью люди нередко обращались к архиепископу Серафиму.

Духовная дочь архипастыря рассказывала об одном таком случае. Был арестован один из членов епархиального совета, и дело могло принять печальный оборот. Жена арестованного в отчаянии обратилась к архипастырю. Владыка горячо помолился Божией Матери, повернулся к женщине и твердым голосом сказал, что с ее мужем не случится ничего плохого. Через два дня стало известно, что у генерала, который вел дело и был очень суровым и жестким человеком, в России умер сын. Генерал покинул Болгарию, а на его место был назначен другой следователь, который вдумчиво подошел к делу и освободил арестованного²⁰.

Был и другой случай. Однажды к одной духовной дочери архипастыря приехала подруга, болгарка Анна М. Ее муж был русским эмигрантом, воевал в антисоветском корпусе и теперь разделил трагическую судьбу других арестованных. Тогда же местная власть конфисковала все их имущество. Женщина осталась одна, и жить ей было негде. Со своей скорбью она приходила к разным священникам, но никто не смог ее утешить. Она впала в отчаяние, хотела покончить с собой, выкрикивала хулы на Бога. Видя состояние своей подруги, духовная дочь владыки заставила сходить ее к архипастырю домой.

Было около восьми часов вечера. Когда женщины вошли, архиепископ читал молитвы, но прервал чтение, принял женщин, а затем попросил духовную дочь подождать за дверью. Сам архипастырь остался с Анной. Через десять минут он попросил духовную дочь войти. Войдя, та увидела, что Анна стоит на коленях, а слезы из ее глаз льются, как дождь. Лицо ее было другим – смягченным и умиленным. На прощание архиепископ сказал ей: «Не отчаивайся!»

Потом Анна поделилась с подругой, что архиепископ Серафим был первый, кто утешил ее. С тех пор она очень почитала его. А жизнь ее со временем наладилась. В 1950 г., когда готовилось открытие Покровского женского монастыря, она шила облачения и днем и ночью – в благодарность владыке.

Архипастырь помогал людям, хотя сам находился под угрозой ареста. Так что скорби, обрушившиеся на русскую общину в Болгарии, коснулись и его. Уже в сентябре 1944 г. начались визиты к нему сотрудника НКГБ майора Звонецкого. До иерарха дошли сведения о некоем распоряжении не трогать русских священнослужителей, за исключением случаев антибольшевистских выступлений с их стороны. Тем не менее такие посещения были неприятны. «Матерь Божия, – записал архиепископ Серафим, – нельзя ли повелеть, чтобы енкаведиеры не ходили ко мне. Ох, мне это тягостно».

Одной из целей майора Звонецкого было добиться от иерарха добровольно перейти в Московский Патриархат. Посетитель доказывал владыке, что примирение между Церковью в Отечестве и Церковью за границей – дело самого ближайшего будущего. Со стороны казалось, что это действительно так. В конце войны очень многие заграничные архиереи были убеждены, что Зарубежный Синод прекратил свое существование, и активно присоединялись к Московскому Патриархату. Архиепископ Серафим все же не спешил принимать такое решение.

10 декабря в пять часов утра в квартире архипастыря на улице Велико Тырново и одновременно в Кокалянском монастыре был проведен обыск. Иерарх был убежден, что новая власть в живых его не оставит. Опасения имели под собой почву. Так, например, был арестован и заключен в тюрьму архимандрит Парфений. Хотя вины за ним не было, его продержали в заключении сорок дней. Оказался в тюрьме и митрополит Кирилл, будущий патриарх Болгарский.

Архиепископ Серафим понимал, что его дальнейшее пребывание вне единства с московской церковной властью невозможно. Как уже говорилось выше, он не испытывал личной вражды к иерархам Московской Патриархии, находился с ними в переписке, а митрополиту Сергию высылал свои сочинения. Поэтому было бы неправильно считать, что архиепископ Серафим в данном вопросе шел на сделку со своей совестью. Даже в частных разговорах архипастырь говорил, что оснований для разделения с Московским Патриархатом больше нет.

В 1944 г. почил Святейший Патриарх Сергий. Когда-то архиепископ Серафим колебался в вопросе признания его патриаршества. Теперь в своих письмах архипастырь всегда называл его патриархом.

Несмотря на государственный контроль, жизнь Русской Церкви после 1943 г. стала входить в рамки канонов. Патриарх Алексий был избран Поместным Собором с участием других Поместных Церквей. В Соборе приняли непосредственное участие три патриарха (Александрийский, Антиохийский и Грузинский), два представителя патриархов (Константинопольского и Иерусалимского), а также делегации Сербской и Румынской Церквей.

Другое дело, что, согласившись на объединение с Московским Патриархатом, архиепископ должен был заявить и о лояльности Советскому государству. Иллюзий относительно коммунистов он не питал и прекрасно понимал, что давления со стороны атеистического государства он не избежит. И все же архипастырь пошел на эту жертву. По-видимому, он руководствовался следующим мотивом.

Оставить паству иерарх не мог, тем более что в архиепископе, как в молитвеннике и наставнике, нуждались многие. Неизвестно было и то, кого поставят вместо него. А потому ради паствы архиепископ готов был остаться в Болгарии и склониться под ярмо безбожной власти. Тем более что представители СССР не требовали от него явной просоветской деятельности и не заставляли идти на сотрудничество с госбезопасностью.

В середине февраля 1945 г. архиепископ Серафим направил приветствие Собору, созванному в Москве для избрания патриарха. Митрополиту Алексию, будущему патриарху, архипастырь передал свои книги «Новое учение о Софии Премудрости Божией» и «Протоиерей С. Булгаков как толкователь Священного Писания».

Через полтора месяца в Болгарию прибыла делегация в составе четырех человек во главе с архиепископом Григорием (Чуковым). Делегация пребывала в Болгарии с 6 по 23 апреля. Архиепископ Григорий в письме патриарху охарактеризовал архиепископа Серафима как человека высоко духовного, уважаемого приходом, но «политически тупого». Мы не знаем, что имел в виду архиепископ Григорий. Скорее всего, московский посланник просто спасал своего собрата от возможных репрессий, объясняя его политическую позицию неведением.

Во время этого визита, 15 апреля, архиепископ Серафим направил патриарху Алексию письмо, где кратко излагал свою биографию, просил принять его в Московский Патриархат и оставить в Болгарии. Архиерей объяснял это тем, что он сроднился с паствой и должен заботиться о своем больном брате – архимандрите Сергии. Архипастырь просил также принять в Московский Патриархат и русское духовенство в Болгарии. Вместе с духовенством Русской Зарубежной Церкви в Московский Патриархат хотели перейти и некоторые пастыри, состоявшие в подчинении Болгарской Церкви, в том числе и протоиерей Всеволод Шпиллер.

А затем наступил период неопределенности. В течение полугода архиепископ не знал, какое решение приняли в Москве по его прошению. Ходатайствовать за архиепископа Серафима стал даже экзарх Болгарской Церкви Стефан (Шоков). Иерарх указывал на необходимость оставить архиепископа Серафима в Болгарии и подчеркивал его теплое и искреннее отношение к московской церковной власти. Только 30 октября 1945 г. архиепископ Серафим и семь русских приходов в Болгарии были приняты в Московский Патриархат. Управление приходами поручалось архиепископу Серафиму с непосредственным подчинением Патриарху Московскому и всея Руси.

И все же отношение к архиепископу Серафиму в Москве было настороженное. Возможно, это было связано с сообщениями об антисоветских высказываниях архипастыря. Один из клеветников, например, писал, что архиепископ не поминал на проскомидии патриарха Алексия I и превратил русские приходы в «неприступные крепости контрреволюции». Но клеветник перестарался. В том же письме он, например, сообщил, что архипастырь «безобразно сокращал службы». Конечно, это обвинение в адрес такого ревнителя устава, как архиепископ Серафим, нельзя читать без улыбки, а само письмо воспринимать всерьез. Тем не менее Москву такие письма настораживали. Вплоть до апреля 1946 г. положение архиепископа Серафима в Патриархате рассматривали как временное.

Отношение к архиепископу изменилось после двух событий. Во-первых, в июне 1946 г. он получил советское гражданство, что успокоило государственную власть. Во-вторых, в мае 1946 г. Болгарию посетил патриарх Алексий. Здесь архипастыри смогли пообщаться друг с другом. К тому времени русская община вернулась в храм святителя Николая на бульваре Царя-Освободителя. Поврежденная при бомбардировках церковь была восстановлена, в Лазареву субботу освящена, а в Вербное воскресенье здесь состоялось первое после долгого перерыва архиерейское богослужение.

22 мая, в праздник перенесения мощей святителя Николая, патриарх совершил литургию в Никольском храме. Патриарху сослужил сонм архиереев, в числе которых был и архиепископ Серафим. На этом богослужении архипастырь произнес проповедь.

– Двадцать пять лет, – сказал архиепископ Серафим, – мы были в разобщении с матерью нашей – Церковью Российской. Но это разобщение было чисто внешним явлением, ибо в сердцах наших было полное единение с вами, со всеми братьями нашей Родины, с теми, которые признают Патриаршую Церковь в России. С нами было то, что наблюдается на поверхности и в глубине океана. На поверхности его от внешних и случайных причин бывают различные течения, а в глубине океана идет всегда и неизменно одно течение. Так в глубине нашего существа, в глубине наших сердец было и есть неизменное стремление к матери нашей Церкви, Церкви самой великой и славной среди всего прочего мира, – к Церкви кристально чистой по вере православной. В этом отношении мы всегда были с вами.

Архиепископ говорил, что Церковь в Отечестве чиста, в ней нет ересей. А следовательно, оснований для разделения больше нет.

И еще одно важное дополнение.

Некоторые иерархи, перешедшие в Московский Патриархат из Русской Зарубежной Церкви, впоследствии отрицательно отзывались о ней. Иначе повел себя архиепископ Серафим. До конца дней своих иерарх не издал ни одного послания, не написал ни одной статьи против Русской Зарубежной Церкви, к которой когда-то принадлежал.

Не помогай диаволу в распространении его царства.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Знойный летний день 1947 года. В городе Сливене проходит обычное, на первый взгляд, событие – местный священник служит молебен о даровании дождя.

Протяжное пение хора перемежается с возгласами священника. Сосредоточенные лица местных жителей. Жаркое солнце...

Но что это? Лишь протиснувшись через ряды можно заметить, что вместе с православным священником «служат» протестантский пастор, раввин и мулла!

Мираж? Нет, все участники молебна живые люди, а не призраки. Но как тогда объяснить происходящее? Ведь если можно молиться с теми, кто отвергает Христа, то, значит, можно спастись и без Него? Так для чего тогда Евангелие? И разве кто-то отменил идущий с апостольских времен категорический запрет на совместные молитвы не только с нехристианами, но и с теми, кто неправо учит о Христе?

Вопросы возникли в тот день у многих. Да и не только вопросы, но и глубочайшее возмущение. Сведения о произошедшем дошли и до Софии. Архиепископ Серафим, узнавший о сливенском молебне, был потрясен. Но что мог сделать архипастырь, тем более что многие болгарские иерархи попросту постарались не заметить произошедшего. Свою скорбь осталось излить в письме патриарху Алексию I...

***

Серьезной проблемой Православной Церкви в XX в. стали границы экуменического общения. Термин «экуменизм» произошел от греческого слова «ойкумена» – «обитаемый мир, вселенная». Экуменическое движение выступило за сближение христианских церквей и зародилось в протестантских кругах. То, что это движение возникло именно среди протестантов, было естественно. К XIX в. они разделились на такое большое количество течений, что начали искренне считать, будто истина равномерно разлита по всем конфесссиям. Тем более, что протестантов между собой действительно сближало многое – отсутствие духовенства и Таинств, отказ от почитания Божией Матери и святых, отвержение икон. Если бы экуменическое движение осталось внутренним протестантским явлением, оно до сих пор было бы известно лишь специалистам по сравнительному богословию. Но экуменическое движение вылилось за эти рамки.

Изначально Православная Церковь восприняла экуменизм как возможность спокойного диалога и проповеди. Опыт диалога с инославием уже был и у Русской Церкви. Было четкое понимание того, что можно, а что нельзя в общении с инославными. В собеседованиях с неправославными христианами участвовали достойные архипастыри, и иногда этот путь приносил плоды.

В конце XIX в. Российская Церковь вела переговоры с закавказскими несторианами. Профессор В.В. Болотов составил для них специальное исповедание, устроившее обе стороны. Переговоры завершились присоединением этой группы к Православной Церкви.

До революции действовало общество Англиканско-Восточного сближения, в работе которого активно участвовал святитель Агафангел (Преображенский). Делегации англикан посещали Россию, с ответным визитом в Лондон приезжал владыка Антоний (Вадковский), будущий митрополит Санкт-Петербургский. Велся диалог и со старокатоликами. В переговорах с ними принимал участие учитель владыки Серафима архиепископ Феофан (Быстров).

Этот путь был принят и в Русской Зарубежной Церкви. Ее представители участвовали в торжествах, посвященных 1600-летию Первого Вселенского Собора, организованных Англиканской Церковью. Глава Зарубежной Церкви митрополит Антоний в рамках торжеств присутствовал на англиканских богослужениях.

В начале 1930-х гг. Зарубежная Церковь рассматривала вопрос о принятии в Православие группы литовских римо-католиков. В 1932 г. Архиерейский Собор назвал условия присоединения, которые касались, в основном, догматов и не затрагивали обрядовых особенностей.

В 1935 г. Архиерейский Собор Русской Зарубежной Церкви обсуждал вопрос о соединении с группой сирийцев-монофизитов и не исключил, что если они примут постановления семи Вселенских Соборов, то с ними возможно единство. На том же Соборе Зарубежная Церковь разрешила взаимодействие с инославными в деле борьбы с безбожием и коммунизмом.

Перед Второй мировой войной Русская Зарубежная и Сербская Церкви вели диалог с Малабарской церковью Индии, которая формально является монофизитской. По поручению Синода два русских архиерея встречались с малабарцами. К диалогу подключился и сербский митрополит святитель Досифей (Васич). Архипастыри пришли к выводу, что малабарское исповедание по существу было православным.

Надо обратить внимание, что путь диалога не отрицал и владыка Серафим. Пред лицом грозившего миру коммунистического безбожия архипастырь был готов идти с инославным миром на контакты. Возглавляемый епископом Серафимом Миссионерский отдел Карловацкого Собора 1921 г. рекомендовал создать общехристианский антикоммунистический фронт.

Архиепископ принимал участие и во всех указанных выше Соборах Русской Зарубежной Церкви, приветствовавших переговоры с инославными. Никаких протестов против богословского диалога с его стороны не было.

К сожалению, с течением времени отношения с инославным миром стали нередко выходить за рамки канонов. Владыка Серафим видел это и жестко реагировал на случаи, когда общение с неправославным миром заходило слишком далеко. Еще в 1933 г. архипастырь направил в Архиерейский Синод два письма с протестом против участия архиепископа Нестора (Анисимова) в межрелигиозной конференции по борьбе с неверием. Владыка Серафим обратил внимание на то, что на этом мероприятии планировалась совместная молитва не только с инославными, но и с мусульманами, иудеями и язычниками. В 1934 г. архиепископ Серафим поднял этот вопрос на Архиерейском Соборе. Настойчивая позиция иерарха привела к тому, что Русская Зарубежная Церковь решила не посылать на конференцию своих представителей.

В послевоенные годы архиепископу Серафиму пришлось вновь столкнуться с этой проблемой. Ситуация в Болгарской Церкви была особенно сложной. Архиепископ глубоко скорбел от того, что в Болгарии общение с инославием иногда граничило с отступничеством. Сливенский молебен был не единственным печальным случаем. Архипастырь сообщал патриарху Алексию I, что в Болгарии созывались съезды болгар-протестантов. Участники этих мероприятий не скрывали, что преследуют цель усилить протестантскую пропаганду среди православных. Несмотря на это, некоторые архиереи Болгарской Церкви присутствовали на съездах и даже благословляли их участников.

А вот еще один случай, дошедший до нас благодаря переписке патриарха Алексия I и архиепископа Серафима. Протестантский пастор в одно из воскресений организовал служение молебна о даровании дождя. Местный митрополит отправил на это мероприятие свой хор. Певчие пели молебен, в то время как в православном соборе литургия шла без хора.

Позиция архиепископа Серафима в тот момент совпала с позицией патриарха. Дело было в том, что советское руководство, стремясь к контролю над Балканами и Ближним Востоком, планировало задействовать в своей политике и Московский Патриархат. Влиять через него на Поместные Церкви, создать в Москве некий «Православный Ватикан» – эти идеи в первые послевоенные годы были весьма популярны.

Но серьезным препятствием к осуществлению этого проекта был Константинополь, контролируемый Западом. Активное участие Вселенского Престола в экуменическом движении вынудило Совет по делам РПЦ занять неприязненную позицию в отношении к экуменизму. Кроме того, партийные чиновники считали, что экуменическое движение имеет антикоммунистический характер. Неудивительно, что вопрос об экуменизме на предстоящем Всеправославном Совещании был одним из главных.

Чтобы показать приоритет Русской Церкви в православном мире, Советское государство хотело организовать в Москве Все-православный Собор. Но поскольку Восточные Церкви никогда не признали бы Собор, созванный через голову Константинопольского патриарха, пришлось ограничиться Совещанием, которое и состоялось в июле 1948 г.

Советское государство в принципе подготовило ответы на обсуждавшиеся вопросы. Однако было велико опасение, что со стороны Поместных Церквей, еще не привыкших к государственному контролю, начнутся протесты. Особенно опасались в Москве выступлений экзарха Болгарской Церкви митрополита Стефана (Шокова). В своих письмах он убеждал патриарха Алексия I, что участие в экуменическом движении нужно и полезно.

Путем политического давления (вплоть до обещаний патриаршего титула) Москве все-таки удалось добиться того, что митрополит Стефан отказался от выступлений в защиту экуменизма. Но в Совете по делам РПЦ ему не верили и всерьез опасались, что на совещании он устроит «диверсию».

Именно на этот случай и было решено подготовить встречное выступление на антиэкуменическую тему. Патриарх Алексий I предложил пригласить на совещание архиепископа Серафима, который и должен был сделать такой доклад. Выбор патриарха понятен. Во-первых, архиепископ Серафим был человеком с дореволюционным богословским образованием. В Русской Церкви после репрессий 1930 – начала 1940-х гг. таковых было очень мало. Во-вторых, архипастырь был известен своей антиэкуменической позицией, в которой Святейший убедился из его писем. В-третьих, архиепископ Серафим, как старый русский архиерей, пользовался уважением в православном мире. В-четвертых, этот иерарх хорошо знал церковную ситуацию в Болгарии.

Кроме доклада об экуменизме, архипастырю было поручено подготовить доклады о новом и старом стиле, а также об англиканской иерархии.

Архиепископ Серафим начал готовить доклады и собираться в дорогу.

Благодарю Господа и святую матерь мою, Церковь,

непорочную и нетленную Невесту Христову, что она

указала, уравняла, угладила мне верный путь ко спасению,

отсекши на Соборах Вселенских и Поместных все ереси

и расколы, которые могли служить крайним преткновением

и препятствием ко спасению.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Отступления от Православия, которых в истории было немало, часто возникали из благих побуждений, по причине излишней ревности. Видя нарушение или ересь, человек с нецерковным сознанием бросался в противоположную крайность и приносил Церкви новое лжеучение.

В V в. возникла ересь Нестория, который учил, что во Христе было две личности – человеческая и Божественная. Церковь дала на эту ересь взвешенный ответ – во Христе одна Личность и две природы. Но некоторые «защитники» Православия, критикуя Нестория, пошли дальше и дошли до полного отрицания во Христе человеческой природы, оставляя за Ним лишь природу Божественную. Так возникла ересь монофизитства.

Три века спустя, видя неправильное поклонение иконам (некоторые носили их на одежде, брали в «восприемники» при крещении и т. п.), ревнители стали выступать против почитания икон вообще. Так появилась ересь иконоборчества.

Сколько бед принесла Святой Церкви такая ревность не по разуму!

В отличие от лжеучителей, Православная Церковь всегда шла срединным, царским путем, отвергая и обличая ереси, но не впадая при этом в ереси-антиподы.

Все это понимал и архиепископ Серафим.

Архипастырь не был в Москве 29 лет...

Можно только догадываться, какие чувства охватили иерарха, помнившего величественный храм Христа Спасителя, Казанский собор, Страстной монастырь, Иверскую часовню и еще множество храмов, снесенных за эти годы.

– Нет ни одной пяди земли неоскверненной, – сказал владыка сопровождавшему его протоиерею Всеволоду Шпиллеру.

Но надо было помнить о цели приезда и выступать с докладами.

Вообще государство в экуменическом вопросе не было союзником для архипастыря. Для советского руководства экуменизм сам по себе не был врагом, и в первые послевоенные годы оно выступало против него лишь из-за того, что за этим движением стоял западный мир. Суть экуменизма была коммунистам непонятна, как непонятна и вера в Бога. И если вдруг инославные и даже нехристиане начинали восторгаться социалистическим строем, его вожди ничуть не возражали против совместных мероприятий. Подтверждением тому стала конференция в защиту мира в мае 1952 г. в Троице-Сергиевой лавре. В ней приняли участие не только представители христианских исповеданий, но также иудеи, мусульмане и буддисты, которые посвятили минуту совместной «безмолвной молитве». А спустя некоторое время государство приветствовало вступление Русской Церкви во Всемирный Совет Церквей.

Но все это произойдет уже после смерти архиепископа Серафима.

А пока вернемся в 1948 год. Доклады архиепископа Серафима на Московском совещании были яркими и содержательными. Что касается экуменического движения, то участие в нем Православной Церкви для иерарха представлялось невозможным.

Архипастырь настаивал на том, что спасение возможно только в Церкви, в то время как экуменическое движение подразумевает равенство участвующих сторон. Если это допустимо для протестантов, то для Православной Церкви совершенно неприемлемо. Указывая на мнение некоторых церковных деятелей, что инославные тоже являются членами Тела Христова, иерарх отмечал, что такое понимание полностью противоречит догмату о Церкви. Архиепископ Серафим был убежден, что сторонники экуменического движения не имеют о Церкви правильного понятия. Ведь она на Вселенских Соборах всегда отсекала от себя тех, кто искажает догматы. И заявлять, что отлученные продолжают находиться в Церкви, для архипастыря означало непризнание ее авторитета. Единство Церкви означает единство тех, кто верит правильно, а не единство с теми, кто исказил ее учение.

Иерарх обращал внимание, что на экуменических собраниях никогда не поднимался вопрос о соединении инославных с Церковью. Вместо этого все сводилось к идее о равной спасительности богословских теорий всех участников и о сохранении этих лжеучений.

Из сочинений архипастыря видно, что он понимал под словом «экуменизм». Для архиепископа Серафима это, прежде всего, учение о равной спасительности религий, стремление к созданию «сверхцеркви», отказ от обличения ересей, объединение с инославными сообществами путем компромиссов. Ярким проявлением экуменизма для архиепископа Серафима были прежде всего совместные богослужения с инославными.

В экуменическом движении архипастырь видел маскировку для религиозного равнодушия и глобальную опасность для христианства. Экуменическая идея, по мнению иерарха, вытесняет взгляд на Православие как на единственную истинную Церковь. Архиепископ был убежден, что структуры, подобные Всемирному Совету Церквей, ИМКА и т. п., внешне доброжелательные к Православию, на самом деле препятствуют ему и внедряют мысль, что Православная Церковь – всего лишь одна из «ветвей» единого «древа религий». Вообще иерарх отрицательно относился к таким выражениям, как «Всецерковная конференция», «собрание христианских Церквей» и проч.

И все же позиция архипастыря не означала его отказа от богословского диалога. Вне всякого сомнения, понятия «богословский диалог» и «экуменизм» не были тождественными для иерарха, что представляется естественным. Архипастырь, взращенный русской богословской школой, относился к диалогу как к нормальному явлению. Такого мнения он придерживался, пребывая в лоне Русской Зарубежной Церкви, и не изменил его в послевоенные годы. Так, например, он не возражал против того, что на совещании 1948 г. присутствовали представители Армянской Церкви, не признающей четыре Вселенских Собора. Патриарх и католикос всех армян Георг VI сидел в президиуме вместе с патриархом Алексием I и главами Поместных Церквей. Представители Армянской Церкви подписали также некоторые документы, принятые на совещании.

Доклад об англиканской иерархии, прочитанный архиепископом Серафимом на совещании, показывает, что к переговорам с инославными он был готов. Такой диалог архипастырь считал оправданным, если представители неправославной конфессии заявляли об искреннем желании приблизиться к истине. По этой причине архиепископ Серафим тепло отзывался о тех англиканах, которые были согласны на серьезный богословский диалог с Православной Церковью. Позицию Русской Церкви в собеседованиях с англиканами архиепископ также оценивал положительно.

По мысли владыки, Православная Церковь должна сделать все возможное для единства и даже пойти навстречу в вопросах, которые не были принципиальными. Но вот в ключевых вопросах иерарх отступать не мог. Диалог, подразумевающий для православных хотя бы малейшее отступление от веры, был для архипастыря недопустим и воспринимался как оскорбление Церкви. «В вопросах веры его не сдвинешь», – вспоминала об иерархе монахиня Касиния.

Проблему Англиканской Церкви архиепископ Серафим видел в наличии у нее разных течений, в том числе и крайних протестантских. В англиканстве существует «Высокая», «Низкая» и «Широкая» Церкви, чьи позиции в отношении Православия расходятся. В некоторых течениях протестантские идеи очень сильны.

Другим препятствием для возможного единства архиепископ считал факт непризнания англиканами Таинства священства, как и всех остальных Таинств, кроме крещения и евхаристии. Архипастырь с такой позицией не соглашался. «Все семь Таинств одинаково Божественны и необходимы для спасения», – утверждал он.

В своем докладе архиепископ Серафим отметил, что сомневается в возможности признания англиканской иерархии и считает, что англикан лучше всего рукополагать заново. Но, предполагая, что англиканское духовенство не согласится на перерукоположение, иерарх в том же докладе соглашался ради икономии признать их священные степени и принимать в Православие через покаяние.

И все же архипастырь понимал, что настрой англикан далек от Православия. Иерарх напоминал, что они спокойно вели диалог о соединении и с римо-католиками, и с протестантами. А размытая система воззрений приводила некоторых англикан к крайне смелым и даже антихристианским заявлениям вплоть до отрицания Воскресения Христова.

Отношение архиепископа Серафима к инославным христианам было обусловлено степенью их верности Преданию, а отношение к переговорам – их искренним стремлением к истине. И критика экуменизма со стороны иерарха не касалась богословского диалога, если он был продуманным и честным. Архипастырь следовал ко спасению царским путем.

Повиновение Церкви чад ее должно начинаться

совершенным доверием ее молитвам, Таинствам

и обрядам и оканчиваться исполнением на деле

всех ее законоположений.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

– Долой Мелетия! Вон его!..

Крики разгоряченной толпы огласили Стамбул. Сотни греков рвались к зданию Патриархии, намереваясь разобраться с патриархом Мелетием (Метаксакисом). Вышедший к толпе иерарх не смог ничего сказать – его начали бить. Патриарх был вынужден укрыться в здании. Делегация, допущенная к нему, потребовала немедленно покинуть страну. На размышление было дано две минуты. Тут же была принята резолюция, объявляющая патриарха низложенным.

Так летом 1923 г. бесславно закончилось управление Константинопольской Церковью патриарха Мелетия. Но что стало причиной народного возмущения? Причин было две. Жившие в Стамбуле греки опасались, что патриарх своей политикой провоцирует турок на репрессии. Но была и другая причина. Именно патриарх Мелетий стал идеологом календарной реформы, которая на долгие десятилетия расколола православный мир...

Календарный вопрос в XX в. был весьма актуальным. Издревле Православная Церковь жила по юлианскому календарю, принятому и государствами Европы. Положение изменилось в 1582 г., когда Римско-католическая Церковь перешла на новый, более точный календарь, названный «григорианским» по имени папы Григория XIII. Разница этого календаря с юлианским в XX в. составляла 13 дней.

В принципе римо-католический календарь не интересовал бы православных, если бы на григорианский стиль не перешли западные государства. Христианские праздники в этих странах стали отмечаться по григорианскому календарю. Проживающим здесь православным приходилось нелегко. 7 января, когда Церковь празднует Рождество Христово, они были вынуждены идти на работу. Зато 25 декабря был выходной день, католики и протестанты шли в храмы, а православным некуда было податься. В результате некоторые православные христиане, чтобы занять себя в нерабочие дни, начинали посещать католические и протестантские службы, что грозило отпадением от Православия.

С этим сталкивались не только русские эмигранты, но и представители греческой, сербской, арабской и других диаспор. Проблема коснулась и некоторых территорий Российской империи, например Финляндии. Календарь здесь оставался григорианским, европейская практика была принята и в отношении нерабочих дней. Чтобы воспрепятствовать посещению православными лютеранских и католических храмов, Святейший Синод в 1917 г. разрешил Финляндско-Выборгской православной епархии совершать богослужения по григорианскому календарю.

Календарный вопрос надо было решать. Главная трудность, однако, была в том, что еще в XVI в. римо-католический календарь был осужден Православной Церковью как еретический, а его приверженцы анафематствованы. Настораживало и то, что сторонники нового стиля зачастую не скрывали своего желания перейти на григорианский календарь ради сближения с инославным миром, в ущерб православной вере. В январе 1920 г. появилось Окружное послание патриаршего местоблюстителя Константинопольской Церкви, где говорилось о необходимости принятия нового календаря. Здесь же высказывалась мысль, что диалог с инославными должен привести со временем к воссоединению всех церквей.

Ситуация накалялась. Выяснилось, например, что григорианский календарь не был столь точным, как это казалось когда-то. Новый стиль грозил Церкви и другими проблемами. Дело в том, что помимо неподвижного календаря Церковь использует подвижную пасхалию. Введение в Православной Церкви нового календаря при сохранении православной пасхалии приводило к серьезному беспорядку в богослужебной практике.

Принятие же римо-католической пасхалии привело бы к тому, что Пасха в некоторые годы вопреки канонам стала бы праздноваться одновременно с иудеями.

Конечно, эти вопросы можно и нужно было обсуждать. Но делать это должен был весь православный мир. К сожалению, такого обсуждения не было. Занявший Константинопольскую кафедру бывший архиепископ Афинский и всея Эллады Мелетий решил форсировать события. Именно при нем часть православного мира и ступила на путь календарной реформы. Сам Мелетий почти одновременно с избранием на Константинопольскую кафедру был лишен сана Элладской Церковью.

Однако под давлением государства прещение было снято. Связано это было с поддержкой архиепископом Мелетием идеи восстановления Византийской империи. Надо отметить, что и премьер-министр Греции Е. Венизелос, и архиепископ Мелетий понимали это восстановление своеобразно. Оба соглашались пожертвовать чистотой Православия и сблизиться с англиканами ради политической и военной помощи Великобритании. Неудивительно, что идея освобождения Константинополя, замешанная на отступничестве, не могла осуществиться. Греция потерпела поражение от турок, и от «великой идеи» ей пришлось отказаться.

В мае 1923 г. патриарх Мелетий организовал мероприятие, громко названное «Всеправославным конгрессом». По сути это было частное собрание небольшой группы священнослужителей и мирян, некоторые из которых даже не имели официальных полномочий от своих Поместных Церквей. Патриарх на этом мероприятии был только один – сам Мелетий. Документы конгресса подписало всего десять человек: шесть архиереев (от Константинопольской, Сербской, Элладской, Кипрской и Русской Зарубежной Церквей), два архимандрита (от Румынской и Константинопольской Церквей) и два мирянина.

Конгресс рассматривал такие вопросы, как переход на новый календарь, сокращение постов и богослужений, введение женатого епископата, разрешение второго брака для вдовых священнослужителей. Кроме того, патриарх Мелетий хотел добиться для себя исключительного права ставить архиереев в неправославные страны.

Конгресс постановил с 1 октября 1923 г. временно, до выработки более совершенного календаря, перейти на новоюлианский календарь (во многом совпадающий с григорианским), сохранив прежнюю пасхалию. Принятие нового стиля или отказ от него ставились в зависимость от решения той или иной Поместной Церкви. Еще одно постановление конгресса фактически разрешало священникам вступать в брак после хиротонии, а также жениться вдовым священнослужителям. Но «брачная реформа» в практику так и не вошла.

В целом православный мир не посчитал конгресс авторитетным мероприятием. В конгрессе не участвовали восточные патриархи – Александрийский Фотий, Антиохийский Григорий и Иерусалимский Дамиан. Об определениях конгресса все они высказались отрицательно. Не принял нововведений и Московский Патриархат, представители которого также не были на константинопольском собрании. Что касается Русской Зарубежной Церкви, то на мероприятие прибыло два ее представителя. Но один из них, архиепископ Анастасий (Грибановский), покинул собрание и его определений не подписывал. Другой делегат, архиепископ Александр (Немоловский), постановления конгресса подписал, но подпись его была аннулирована Архиерейским Собором Русской Зарубежной Церкви 1923 г. Этот же Собор отверг модернистские решения конгресса. Глава Зарубежной Церкви митрополит Антоний (Храповицкий) отзывался об организаторах конгресса очень жестко: «Ясно, в Константинопольскую Патриархию вошла еретическая шайка во главе с Мелетием: мудрено ли? Ведь Македоний, Несторий, Пирр, Сергий, Павел и Петр были патриархи и еретики, даже ересиархи».

Народное возмущение в Константинополе привело к уходу патриарха Мелетия со своего поста. Однако новый стиль Константинопольская Церковь все-таки приняла – уже при следующем патриархе, Григории VII (Зервудакисе). Тогда же новый календарь приняли Румынская, Кипрская и Элладская Церкви.

Деятельность самого патриарха Мелетия не прекратилась. Некоторое время он жил на Афоне. Здесь он дождался смерти Александрийского патриарха Фотия. А затем произошло беспрецедентное в церковной истории событие – в 1926 г. бывший глава Элладской Церкви, бывший глава Константинопольской Церкви стал патриархом Александрийским. Получив этот пост, патриарх Мелетий начал проводить свои реформы и здесь. Так и в Александрийской Церкви был введен новый календарь.

Патриарх Мелетий на этом не остановился. После смерти патриарха Дамиана он попытался занять и Иерусалимскую кафедру. Но избрание не состоялось, и самая древняя из Поместных Церквей избежала реформы. А вскоре, 28 июля 1935 г., патриарх Мелетий умер.

Естественно, что календарная реформа, принятая неавторитетным «конгрессом» и зачастую внедряемая в Поместных Церквах путем насилия, привела к разделению среди православных. Все Церкви, перешедшие на новый календарь (к ним впоследствии добавилась и Антиохийская), получили свои старостильные расколы. Отделившиеся предпочитали служить по старому календарю.

Как относиться к новой пасхалии и новому календарю, нужно ли вводить его в остальных Поместных Церквах, возможно ли сослужение с представителями новостильных Церквей – все эти вопросы оставались актуальными. Поэтому календарная проблема была вынесена на обсуждение Московского совещания 1948 г.

Один из главных докладов, посвященных календарю, был прочитан архиепископом Серафимом. Являясь противником нового календаря, архипастырь обращал внимание на вред, который он несет.

Архиепископ Серафим указывал на тот факт, что римо-католиками была нарушена пасхалия, вследствие чего Пасха в Римско-католической Церкви стала совершаться либо одновременно с иудейской пасхой, либо до нее. В этом иерарх видел прямое нарушение канонов, в том числе постановлений апостольских и решений Вселенских Соборов. Архипастырь указывал, что в древности четыредесятников, праздновавших Пасху в один день с иудеями, принимали в Церковь как еретиков, причем не через покаяние, а через миропомазание.

Принятие нового стиля в «компромиссной форме» (сохранение православной пасхалии, но использование при этом нового календаря для неподвижных праздников) иерарх также считал недопустимым – ведь это доставит Церкви целую массу проблем.

Разве не будет путаницы в уставе? Архиепископ Серафим прямо говорил, что многие его главы станут ненужными, что православные никогда больше не встретят Кириопасху – редкое и торжественное событие, празднуемое при совпадении Пасхи и Благовещения. Указывал архипастырь и на то, что в случае принятия нового стиля в некоторые годы день всех святых будет отмечаться после дня Петра и Павла, а значит в такие годы не будет Петровского поста, известного с древности.

Но дело для архиепископа было не только в путанице. Иерарх отмечал, что Типикон, или Устав, освящен авторитетом древних отцов (например, преподобного Саввы Освященного) и исключение из него целых глав будет непослушанием Церкви.

Архипастырь обращал внимание, что Церковь неоднократно осуждала новый календарь. В 1582 г. он был осужден Вселенским патриархом Иеремией II и Синодом. В 1583 г. Собор восточных патриархов не только осудил новый календарь, но и анафематствовал тех, кто его придерживается. В последующие века восточные патриархи неоднократно осуждали новый стиль. Всех этих осуждений и анафем никто не отменял.

Наконец, архипастырь отмечал несовершенство нового календаря. Здесь архиепископ ссылался на целый ряд авторитетов и прежде всего на В.В. Болотова, который в свое время доказал, что календарная реформа ничем не оправдана.

Итак, по мнению архипастыря, переход на новый календарь невозможен.

Но для нас важен не только взгляд архиепископа Серафима на календарную реформу, но и его отношение к разделениям, которые возникали на почве ее неприятия.

Вопрос этот стал особенно актуальным после того, как в 1968 г. под давлением атеистических властей на новый календарь перешла еще одна Церковь – Болгарская.

Как и повсюду в мире, календарная реформа в Болгарской Церкви привела к появлению множества проблем. Категорически против реформы выступили некоторые ученики архиепископа Серафима – архимандриты Пантелеимон (Старицкий), Сергий (Язарджиев) и Серафим (Алексиев). Отказался переходить на новый календарь и Покровский монастырь в Княжеве.

При этом не менее авторитетные пастыри и духовные чада архиепископа Серафима, такие как епископ Парфений и архимандрит Мефодий (Жерев), решили не идти на конфликт из-за нового календаря.

Для нас очень важен вопрос – как повел бы себя архиепископ Серафим, если бы дожил до всех этих печальных событий? Допустил бы он раскол на этой почве?

Можно уверенно сказать, что нет.

Православная позиция архиепископа Серафима никогда не приводила его к крайним шагам и, тем более, к оправданию разделений. Архипастырь имел четкое представление о том, что для Церкви главное, что – второстепенное, ради чего нужно стоять до смерти, а с чем можно смириться. Такое понимание было у святого патриарха Тихона, который не видел ереси в новом календаре и допускал его принятие, о чем писал Константинопольскому патриарху Герману в 1919 г.

В Русской Зарубежной Церкви, к которой до 1945 г. принадлежал архиепископ Серафим, отношение к календарной проблеме было взвешенным и осторожным. Приверженцам старого стиля, отвергавшим новый календарь, Синод безусловно симпатизировал. Под покровительство Синода были, например, приняты старостильные бессарабские приходы в Румынии. Позиция греческих иерархов, выступавших против введения нового стиля, также встречала у Зарубежного Синода поддержку.

При этом Зарубежный Синод все же был далек от крайностей и не считал новостильные Церкви еретическими. Примеров спокойного отношения Зарубежного Синода к новому календарю достаточно. Глава Русской Зарубежной Церкви митрополит Антоний (Храповицкий), несмотря на свою приверженность старому стилю, считал, что разделения на этой почве недопустимы. Во время календарной смуты в Валаамском монастыре (1921) митрополит писал братии, что ей лучше перейти на григорианский календарь и даже принять западную пасхалию, чем отделяться от Церкви. В последующие годы митрополит Антоний допускал сослужение с представителями Церквей, перешедших на новый стиль.

Допустимость евхаристического общения с новостильными Церквами выражалась и на официальном уровне.

В 1930 г. Архиерейский Собор Русской Зарубежной Церкви разрешил служить по новому стилю своему духовенству в Южной Америке. Причиной было то, что на новый календарь перешли проживавшие здесь греки и арабы.

В 1931 г. Архиерейский Собор Русской Зарубежной Церкви признал возможным сослужение с клириками новостильных Церквей, если в них была сохранена православная пасхалия.

На этих Соборах присутствовал и владыка Серафим, и нет никаких сведений, что он возражал против принятых решений.

Наконец, Московское совещание 1948 г. постановило, что разница в календаре не может быть оправданием для разделения и каждая Поместная Церковь вправе сама выбирать, по какому стилю праздновать неподвижные праздники. Очень важно, что архиепископ Серафим, несмотря на отрицательное отношение к новому календарю, признал решение совещания.

Пребывание архипастыря сначала в Русской Зарубежной Церкви, а затем в Московском Патриархате, которые находились в общении с новостильными Церквами, дает все основания утверждать, что единство Церкви было для архипастыря важнее календаря.

В этом были уверены ученики архиепископа Серафима – епископ Левкийский Парфений и протоиерей Всеволод Шпиллер. Оба были уверены, что он не одобрил бы поведение тех, кто отделяется от Церкви на почве календарных споров.

«В процессе обсуждения любого вопроса, – писал епископ Парфений, – владыка бы стоял на своей известной позиции, но после окончательного решения немыслимо допустить, чтобы он позволил себе уйти в раскол. Он бы поступил так: просил бы указания у Московской Патриархии, и оттуда бы ему ответили – соображаться с календарем Поместной Церкви. При таком положении, если бы он ослушался своей юрисдикции, он бы сделал раскол не только от Болгарской Церкви, но и от своей Московской Патриархии. А это немыслимо для владыки Серафима».

Очень важен еще один факт. Архиереи Болгарской Церкви нередко позволяли приходам самим выбирать, по какому календарю служить. В 1971 г. Святейший Патриарх Максим разрешил Покровскому Княжевскому монастырю служить по старому стилю при условии отказа от проповеди старого календаря за пределами обители. Впоследствии патриарх Максим неоднократно давал устное благословение некоторым клирикам служить по старому стилю. В Болгарской Церкви до сих пор имеется немало приходов, где служба совершается по юлианскому календарю, и в раскол они уходить не собираются.

Более того, даже ревностные приверженцы старого стиля понимали, что календарь не является основанием для разделения. До 1980-х гг. противники нового календаря поминали на службах Болгарских патриархов, то есть еретиками их не считали.

Клирик Болгарской Церкви протоиерей Марий Димитров вспоминает, как обратился к архимандриту Серафиму (Алексиеву) с вопросом, где принимать священство – в новостильной или старостильной Церкви.

– Пусть Господь Сам покажет тебе Свое благословение, – кротко ответил ученик архиепископа Серафима.

Вообще уход из Болгарской Церкви Покровского монастыря и некоторых приходов состоялся только в 1980-е гг. и был связан не столько с календарем, сколько с экуменической проблемой.

Но вернемся к наследию архиепископа Серафима. Мнение молитвенника и чудотворца, обличившего календарную реформу, без сомнения, вошло в сокровищницу апологетической мысли. Но не менее важно и другое. Жизнь иерарха, его поступки показывают, что единство Церкви было для него выше календаря.

Не бойся лишений телесных, бойся лишений душевных.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Вы – соль земли, – говорил Спаситель Своим ученикам. – Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему не годна, как разве выбросить ее вон на попрание (Мф.5:13).

Прошли века, многое изменилось. И в 1913 г. святитель Макарий (Невский) с глубокой скорбью отмечал, что священники потеряли «силу соли», увлеклись житейскими делами и махнули рукой на растущее в народе сектантство, пьянство и неверие.

Некоторые священнослужители оправдывались тем, что их «душил» строй церковно-государственных отношений, будто бы не позволявший развиваться добрым начинаниям. Можно ли с этим согласиться? Наверное, нет. Во все века, вплоть до самой революции, было немало пастырей, которые своим примером показывали, что духовное горение преодолевает любые препятствия.

Архиепископу Серафиму пришлось намного сложнее. Последние четыре с половиной года его земной жизни пришлись на период болгарской «народной демократии», когда все церковные инициативы государством не просто тормозились, а подавлялись на корню. Но, несмотря на это, архипастырю удалось сделать для Церкви очень многое. И это не может не восхищать...

Летом 1948 г. патриарх Алексий I планировал назначить архиепископа Серафима в Париж. До этого времени французскими приходами Московского Патриархата управлял митрополит Серафим (Лукьянов). Популярностью у паствы этот архиерей не пользовался. Это объясняется тем, что раньше он находился в Русской Зарубежной Церкви и вел себя очень агрессивно в отношении московской церковной власти. Кроме того, в годы войны он активно поддержал Германию. А это серьезно ухудшило отношение к нему и французского правительства, и простого народа.

Чтобы исправить ситуацию, патриарх решил отправить во Францию архиерея праведной жизни, авторитетного и не сотрудничавшего с немцами. Выбор пал на архиепископа Серафима (Соболева). Осенью 1948 г. он уже начал собираться в дорогу. Архипастырь просил разрешения взять с собой архимандрита Пантелеимона, протоиереев Андрея Ливена, Николая Ухтомского и иеродиакона Николая (Шелехова). Но советское руководство архипастырю не доверяло. Его пожелание взять с собой близких людей Совет по делам РПЦ расценил как подготовку к бегству из социалистической Болгарии. Вспомнили в Москве и монархические идеалы иерарха. В декабре 1948 г. патриарх Алексий был вынужден сообщить архиепископу Серафиму, что его назначение в Париж отменяется.

Бесспорно, это было к лучшему. Архипастырь и без того претерпевал большие скорби. В том же 1948 г. умер брат владыки – архимандрит Сергий. Сам иерарх тяжело болел, и жить ему оставалось чуть больше года. Зиму 1948/49 гг. архипастырь пережил с трудом и был почти при смерти. Ситуация во Франции, где русские приходы были разделены на несколько враждующих групп, могла сократить жизнь архиепископа. А в Болгарии у него еще были важные дела.

Духовные чада архипастыря нуждались в нем. И до последнего вздоха иерарх старался не оставлять их своим советом и своей молитвой.

Об одном интересном случае, произошедшем в эти годы, рассказывали монахиня Касиния (Везенкова) и епископ Пар-фений.

Начало этой истории относится к 1930-м гг., когда среди эмигрантов появился некий Е. – русский эмигрант и рабочий. В скором времени он стал общаться с прихожанами Свято-Никольского храма и даже оказывать знаки внимания Галине Везенковой. Он не скрывал своего безбожия, которое носило у него какой-то мистический, дьявольский характер. Все попытки обратить его к вере были тщетны. Е. много пил и как-то проболтался, что связан с НКВД, участвовал в массовых расстрелах, а теперь заслан в Болгарию готовить революцию. Тем не менее отец Андрей Ливен долго пытался отвратить его от безбожия. Как-то раз Галина Везенкова попросила владыку Серафима помолиться за этого человека.

– Помолился о нем, и так тяжело стало на душе! Расскажи мне подробнее, кто он, – попросил архипастырь Галину.

А когда та сообщила все, что знала, владыка воскликнул:

– Руки этого человека по локоть в крови русских православных людей. Не общайся с ним!

Галина при первой же возможности сказала Е., что прекращает с ним общение, и была очень удивлена, когда Е. попросил у нее на память один волос. Галина возмутилась и волос не дала.

– Правильно сделала, – сказал ей позднее архиепископ Серафим, – этим волосом он бы тебя в ад утащил.

На какое-то время Е. исчез и вновь появился в Софии уже после установления коммунистической власти. Стало ясно, что с НКВД он не только сотрудничал, но и имел в этой организации немалый чин. Он жил в советском посольстве, ходил с охраной, всюду вел себя по-хозяйски. Особенно понравилось Е. посещать протоиерея Андрея Ливена. Он заваливался в квартиру пастыря, ел, напивался, богохульствовал, с каждым днем все более и более наглея. Ольга Ливен не выдержала первая. В слезах прибежала она к владыке Серафиму и рассказала, какая напасть пришла в их дом. Архипастырь внимательно выслушал ее, а затем взял в руки Боголюбскую икону Божией Матери и перекрестил ей сторону советского посольства:

– Матерь Божия, избавь нас от этого человека. А затем, повернувшись к Ольге, сказал:

– Иди спокойно.

Действительно, в тот же день семья протоиерея Андрея Ливена навсегда избавилась от посещений чекиста. Возвращаясь в посольство, Е. встретил болгарского милиционера, не знавшего его в лицо.

– Кто такой? Ваши документы! – потребовал милиционер.

– Кто я такой?! Я тебе сейчас покажу, кто я такой! – взревел Е., выхватывая пистолет.

Милиционер, принявший пьяного Е. за бандита, оказался проворнее и тут же застрелил его.

Этот случай все же не свидетельствует о том, что архиепископ Серафим огульно отвергал всех, кто был связан с госбезопасностью или запятнал себя участием в каких-либо преступлениях. Архиепископ понимал, что даже среди чиновников высокого ранга, обязанных по должности быть коммунистами и атеистами, есть немало тех, кто тайно сочувствует Церкви и даже верит в Бога. Иерарх знал, что, стяжав «дух мирен», можно обратить к христианству и явных безбожников. Не случайно, благословляя протоиерея Всеволода Шпиллера на переезд в Россию, владыка сказал ему:

– Тебе там придется с разными людьми общаться, и смотри, не отталкивай никого – даже самого махрового гэпэушника.

Вообще, архиепископ Серафим старался не идти на конфликт с властями и проявлял смирение. Тем более что от него не требовали ни сотрудничества с госбезопасностью, ни заявлений о «свободе Церкви» в СССР.

Архипастырь жил духовной жизнью и старался, чтобы так же жила и его паства.

Нестяжательность и смирение иерарха привлекали к нему самых разных людей. Рассказывают, что маршал Ф.И. Толбухин, командовавший советскими войсками в Болгарии, посетил архиепископа Серафима и был поражен бедностью, в которой тот жил. Маршал даже распорядился бесплатно выдавать ему дрова.

Сам архипастырь отличал верность коммунистической партии от любви к Родине. В частных разговорах архиепископ Серафим продолжал называть коммунистическую власть сатанинской, но в проповеди воздерживался от подобных выпадов.

Стараясь избегать конфликтов с новой властью, архиепископ продолжал делать то, что считал полезным для Церкви, не оглядываясь на государственное руководство СССР и Болгарии.

Несмотря на запрет церковной благотворительности, архиепископу Серафиму удалось осуществлять таковую через православное сестричество. С его помощью создавались бригады для благоустройства кладбищ, организовывались паломничества (иногда массовые) и даже проводились беседы на духовные темы.

Но главным делом, которое нуждалось в завершении, было основание монастыря.

Это была давняя мечта архиепископа Серафима. Разрешения на открытие обители он добивался не один год, и мечта его осуществилась только за несколько месяцев до смерти. Болгарское руководство под нажимом всеми уважаемого иерарха хоть и не сразу, но пошло ему навстречу. Ходатайствовала об открытии русского монастыря и Болгарская Церковь. Один из самых влиятельных архиереев Болгарской Церкви, митрополит Врачанский Паисий (Анков), указывал, что в Болгарской Церкви наблюдается упадок общежительного монашества. Иерарх считал, что Покровский монастырь принесет большую пользу, так как оживит монашескую жизнь в стране.

Первоначально архиепископ Серафим планировал построить недалеко от русского Свято-Никольского храма здание для монашеской общины. В планах иерарха было и строительство свечного завода для содержания новой обители, так как обеспечивать монастырь своим рукоделием сестры бы не смогли.

Инициатива архиепископа Серафима была поддержана патриархом Алексием I. На нужды строительства Святейший выслал шестьсот тысяч левов, что составляло около одиннадцати тысяч рублей. Тогда же глава Русской Церкви направил в дар открывавшейся обители Козелыцанскую икону Божией Матери, которая стала одной из святынь монастыря.

Проблемы возникли с помещением для обители. Власти не разрешали открыть монастырь в центре города, а руководство Болгарской Церкви вместо свечного завода дозволило открыть лишь мастерскую с условием, что свечи будут продаваться только в русских храмах.

Но разве это серьезные препятствия?

Архиепископ Серафим решил, что снабжать новую обитель хлебом будет Кокалянский монастырь, а свечное производство, пусть и в малых масштабах, не позволит сестрам бедствовать. К тому же на монастырь стали приходить большие пожертвования.

Однако были проблемы намного серьезнее. Узнав, что архиерей Русской Православной Церкви хочет основать монастырь, пусть даже и в Болгарии, возмутилось советское руководство. Активно мешать святому делу стал председатель Совета по делам РПЦ Г. Карпов. Будто бы зная духовные чаяния болгар, он начальственным тоном поучал болгарского посла в СССР Благоеву, говоря, что ее народ малорелигиозен и монастырь в Софии не нужен в принципе.

Удивительно, но дело создания монастыря после этого не остановилось. В декабре 1949 г. департамент исповеданий передал новой монашеской обители помещение из пяти больших комнат на улице 6 сентября. В конце декабря 1923 г. монахиням было разрешено заселяться в помещение.

Начало монастырю было положено. Обитель замышлялась как девичья. Архиепископ Серафим планировал постричь в монашество трех девиц, а затем увеличить их число. Желающих поступить в монастырь с самого начала было немало. Иерарху даже пришлось сдерживать этот напор, тем более что обитель в тот момент могла принять не более семи сестер. «Будем принимать в обитель только испытанных в смирении и послушании», – говорил архиепископ.

С самого начала иерарх видел настоятельницей будущей обители Ольгу Ливен, давно стремившуюся к монашеству. Архиепископ сам постриг ее и просил у патриарха разрешения возвести ее в сан игумении.

Архипастырь ревностно следил за тем, как обустраивается монастырь, считая его своим детищем. Подобно тому как тридцать лет назад его мать Мария Николаевна поручила его Покрову Божией Матери, теперь он сам, уже архиепископ, поручал Богородице новую обитель. «Я верую, – писал архиепископ патриарху Алексию, – что Матерь Божия не оставит нашей женской обители. Я вверил ее Покрову Божией Матери. А Вас, Святейший Владыко, покорно прошу благословить именовать открывающуюся женскую обитель Покровской».

Сам архипастырь угасал. К прочим его болезням добавилась почечная недостаточность. Этот недуг ослабевший организм иерарха победить уже не мог. Но даже когда владыка не вставал с постели, он продолжал руководить монахинями. Игумения Серафима (Ливен) и другие сестры обители вспоминали, что говоря с ними о монастыре, владыка точно описывал помещения, в которых никогда не был. А когда сестры спрашивали, откуда он это знает, архипастырь улыбался и отвечал: «Да разве?»²¹

Так, превозмогая болезнь, архиепископ выполнял свою миссию пастырского служения, стараясь исполнить завет Спасителя и быть именно «соленой солью». Но были и другие дела, которые архиепископ Серафим хотел завершить еще в земной жизни. Из последних сил он стремился предотвратить еще одну постигшую Болгарскую Церковь беду – натиск обновленчества.

Враги бороли Церковь во все веки и доныне и борют

теперь, и будут бороть до Второго страшного

Пришествия Господня, но и будут побеждены верными

ее членами и лично Самим ее Основателем и Главою

Христом Богом, когда Он явится в последнее время.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Вечером 8 ноября 1948 г. село Коларово огласил звук выстрела. В тот же день в милицию обратился человек, признавшийся в убийстве митрополита Неврокопского Бориса (Разумова).

Убийцей оказался лишенный сана священник Илья Стаменов. Он заявил, что добивался от митрополита отмены наложенных на него прещений и, получив отказ, застрелил архиерея. Его слова легли в основу официальной версии. Однако странностей в этом деле было много. Убийца был когда-то известен как антикоммунист, участвовавший в подавлении революционных выступлений. В 1944 г. он был приговорен к смертной казни за помощь немцам и выдачу партизан, но расстрелян не был и даже находился на свободе. Еще более странно, что бывший священник не был наказан за убийство митрополита Бориса.

Однако все эти странности улетучиваются, а события складываются в завершенную картину, если вспомнить, что убитый митрополит ревностно защищал Православие от модернизма и выступал за укрепление связей с Русской Церковью...

Превратить Москву в «Православный Ватикан» советскому руководству так и не удалось. Московское совещание 1948 г. не стало авторитетным из-за отсутствия на нем представителей многих Поместных Церквей (в том числе и Вселенского Престола). В политических возможностях Церкви государство разочаровалось. Уходила в прошлое и кровопролитная война. Необходимости демонстрировать миру «свободное Православие» больше не было. Начиная с 1948 г. Церковь стала все больше испытывать притеснения. Вновь начались аресты священнослужителей, постепенно закрывались храмы и монастыри. В лагерях в эти годы находились такие известные иерархи, как митрополит Нестор (Анисимов), архиепископы Антоний (Марценко), Мануил (Лемешевский), епископы Афанасий (Сахаров), Вениамин (Новицкий), Иоанникий (Сперанский). В эти годы попал в заключение и отец Иоанн (Крестьянкин) – будущий старец-архимандрит. В 1948–1953 гг. в СССР было закрыто около тридцати монастырей и более тысячи приходов, в то время как новые больше не открывались.

Сложной была и церковная жизнь в Болгарии. Давление на Церковь в стране с каждым годом усиливалось. Хотя массового закрытия монастырей и храмов здесь не было, все же атеистическая сущность новой власти была заметна. Серьезно пострадал, например, Рыльский монастырь, фактически превращенный в туристический центр. Резко сократилось количество монахов, были отменены все ночные и ранние утренние богослужения. Наиболее ревностные иноки покидали обитель и уходили в скиты.

Но хуже было то, что государство навязывало радикальные церковные реформы. К сожалению, они нередко поддерживались и самим духовенством.

Ситуация в Болгарской Церкви в конце 1940-х гг. напоминала обновленческий раскол в советской России в 1920-е гг.

Одним из первых сигналов болгарской обновленческой смуты стало повсеместное сокращение служб, в результате чего утреня и литургия стали проходить всего за 40 минут, а то и за меньшее время. Радикально настроенное духовенство предлагало превратить монастыри в культурно-просветительские учреждения. Выдвигались и такие предложения, как второй и третий брак для священников как овдовевших, так и разведенных.

Реформы были поддержаны и некоторыми болгарскими архиереями. Митрополит Варненский Иосиф (Лазаров), например, открыто выступал за сокращение богослужений, замену церковнославянского языка «народным» и т. д. Экзарх Болгарской Церкви митрополит Стефан в связи с этим писал патриарху Алексию I, что митрополит Иосиф в своем рвении превзошел даже российских живоцерковников. Некоторые из иерархов высказывались за ослабление постов, в том числе и Великого поста, как «тягостного» для народа.

На этом реформаторы не останавливались. С их стороны звучали призывы к активным экуменическим контактам и сближению с неправославными конфессиями.

Наблюдалась одна тенденция – отрицательное отношение священников-модернистов к Московскому Патриархату. Протоиерей Всеволод Шпиллер объяснял это тем, что Русская Церковь во всем мире считалась образцом здорового консерватизма. А потому стремление к радикальным реформам рано или поздно приводило и к выступлениям против Русской Церкви. Так, митрополит Филарет (Атанасов) еще в 1943 г. выступал против признания Болгарским Синодом патриарха Сергия (Страгородского). Группа архиереев, в которую входили митрополиты Иосиф и Филарет, накануне приезда в Болгарию патриарха Алексия I подняли в Синоде вопрос об опасности сближения с Московским Патриархатом.

Нужно отметить, что наиболее активное сотрудничество с немцами в годы Второй мировой войны вели как раз архиереи-модернисты. Контакты с гитлеровцами митрополита Иосифа были настолько плодотворными, что он был награжден германским командованием специальным знаком отличия.

Архиепископ Серафим, выступавший против реформ, постепенно стал восприниматься как один из лидеров консервативного движения. Митрополит Григорий (Чуков) говорил, что партию консерваторов в Болгарской Церкви создал именно владыка Серафим. Как правило, церковный консерватизм сочетался у болгар с симпатиями к Русской Церкви и России.

Противники модернизма были и среди высшего болгарского епископата.

Большим другом России и Русской Церкви был экзарх Болгарской Церкви митрополит Стефан (Шоков). Сохранилось свидетельство, что в конце 1942 г. в проповеди в Александро-Невском соборе он прямо сказал о непобедимой мощи братского русского народа. Это было проявлением настоящего героизма. В послевоенные годы митрополит Стефан заявлял, что Русская Церковь должна занять первое место среди всех остальных Поместных Церквей. Этому иерарху были чужды и неразумные церковные реформы.

Противником церковного модернизма был и митрополит Неврокопский Борис (Разумов). Этого архипастыря, отличавшегося строгой монашеской жизнью и ревностью в защите Православия, называли «совестью Болгарской Церкви» и почитали как прозорливца. Желая поднять уровень болгарского монашества, митрополит Борис после войны предложил заселить Рыльский монастырь русскими монахами.

Итак, в конце 1940-х гг. в Болгарской Церкви существовало две партии – партия антироссийски настроенных модернистов и партия консерваторов. От государственного руководства Болгарии и стоявшего за ним Советского Союза зависело, какая из партий будет находиться во главе Болгарской Церкви.

Выбор коммунистических властей не представляется удивительным – ставка была сделана на партию модернистов. Государственная власть ценила не твердость в Православии и даже не патриотизм, а прежде всего готовность служить режиму. А прежнее сотрудничество некоторых архиереев с немцами новой власти было даже на руку – ведь людьми с подмоченной репутацией намного легче управлять.

В сентябре 1948 г. со своего поста был смещен экзарх Болгарской Церкви митрополит Стефан. В ноябре того же года он был с помощью милиции доставлен в отдаленное село Баня Карловско-Пловдивской области. Ему был предоставлен домик, состоявший из одной комнаты. Неподалеку поселились два его иподьякона, которые, по-видимому, несли еще и функцию осведомителей спецслужб. Здесь митрополит и жил последние годы. Когда он попросил позволения переехать в Пловдив, чтобы быть ближе к больнице, власти ответили отказом. Митрополит Стефан умер в своем изгнании в 1957 г.

Более трагично сложилась судьба митрополита Неврокопского Бориса. Власти ненавидели этого иерарха, а окружной комитет Болгарской коммунистической партии объявил его «врагом № 1». Митрополит предвидел свою скорую гибель, о чем рассказывал близким. 8 ноября 1948 г. его жизнь оборвала пуля убийцы.

Развернулась активная пропаганда против других ревностных священнослужителей, прежде всего против епископа Пар-фения и архимандрита Мефодия. Они подвергались травле как «реакционеры» и «фашисты». «Епископ Парфений стирается с лица земли! – писал протоиерей В. Шпиллер. – Кем и кем только не делают его, как только не клевещут». Власти не допустили назначения епископа Парфения на митрополичью Сливенскую кафедру, и всю свою жизнь он оставался викарным епископом. Но наиболее прискорбно было то, что обвинения в «фашизме» шли как раз со стороны тех, кто запятнал себя сотрудничеством с гитлеровцами в годы войны.

На руководящие посты в Болгарской Церкви в послевоенные годы стали выдвигаться активные сторонники церковных реформ. Директор исповеданий Д. Илиев осенью 1948 г. отчитывался перед председателем Совета министров Болгарии В. Коларовым, что назначение новых иерархов ведется в соответствии с инструкцией правительства. В том же письме Илиев выражал надежду, что Болгарская Церковь теперь будет еще больше помогать в деле строительства социализма.

Но модернизм распространялся не только среди епископата, но и среди священников. Как и в России 1920-х гг., часть приходского болгарского духовенства старалась оттеснить от власти архиереев. Обновленческие идеи среди священников были порой даже более радикальны, чем в высших церковных кругах.

Подобно красным обновленцам 1920-х гг., болгарские священники-модернисты сочувственно относились к коммунистической власти и не желали видеть ее богоборческой сути. В зале заседаний священнического конгресса, состоявшегося в октябре 1948 г., не было ни распятия, ни икон, зато почти всю стену занимал огромный портрет лидера компартии Г. Димитрова. На другом конгрессе, проходившем в том же году, священники прямо говорили о том, что будут активно участвовать в строительстве социализма. В заявлении слышались отголоски ересей хилиазма и добросамарянства, ведь священники при этом объявили о необходимости «строить Царство Божие на земле».

Протоиерей Всеволод Шпиллер писал, что среди болгарского духовенства встречались члены коммунистической партии, которым власти дали директиву открыто не высказываться против Церкви. Не всем это удавалось. Отец Всеволод рассказывал, что один священник «ухитрялся выступать с атеистической агитацией, а на другой день служить в местной церкви обедню».

С душевной болью архиепископ Серафим наблюдал эту картину. Свою тревогу за Болгарскую Церковь он высказывал в письмах патриарху Алексию I. Архипастырь просил Святейшего помочь остановить поругание православной веры. Архиепископ Серафим полагал, что во главе Болгарской Церкви необходимо поставить ревностных служителей, например епископа Парфения, архимандрита Мефодия (Жерева) или архимандрита Серафима (Алексиева). Вне всякого сомнения, если бы архиепископ Серафим был услышан, то Болгарская Церковь избежала бы календарной реформы 1961 г. и не получила бы печального старостильного раскола.

Но что мог сделать патриарх? Он в тот момент наблюдал в России не менее тяжелую картину – закрытие храмов и монастырей, аресты и гибель священнослужителей. Все попытки Святейшего воспрепятствовать новым гонениям окончились неудачей. Не допускали его больше и к Сталину. Где уж тут помочь Болгарской Церкви!

Архиепископ Серафим решил привлечь внимание к проблеме, выступив в печати.

В декабре 1949 г. в «Церковном вестнике» (органе Синода Болгарской Церкви) появилась статья архиепископа Серафима против обновленческих реформ и попыток белого духовенства добиться церковной власти. Принцип, на котором архиепископ построил статью, был прежний – опора на авторитет Писания, канонов и святых отцов.

В своей статье архипастырь настаивал, что именно архиереям, а не священникам принадлежит власть в Церкви. Священник может участвовать в управлении Церковью, но лишь как помощник епископа, который один и имеет право решающего голоса.

А вот еще одно интересное наблюдение архипастыря.

Архиепископ Серафим был уверен, что суть обновленчества при внимательном рассмотрении сводится, прежде всего, к потворству своим похотям. Иерарх полностью соглашался со словами митрополита Григория (Чукова), которые тот сказал болгарским модернистам: «Все ваши реформы сводятся к одному – второбрачию священников. Оставьте это. Этой болезнью болела и наша Русская Церковь. Это не принесло ничего, кроме больших и абсолютно бесполезных церковных сотрясений».

Архиепископ Серафим утверждал, что такое грубое попрание канонов, как второбрачие, приведет со временем и к нарушению догматов. По мнению архипастыря, догматы неотделимы от канонов, поскольку вместе они составляют живую православную веру. Нельзя в Церкви нарушить что-то не повредив всего церковного здания.

Болгарские архиереи впоследствии отмечали, что выступление архиепископа Серафима помогло остановить разгоравшуюся в стране обновленческую смуту. Вне всякого сомнения, позиция архиепископа Серафима и его духовных чад в результате все-таки повлияла на то, что нововведения, запланированные реформаторами, так и не были приняты Болгарской Церковью.

Но эта статья создала иерарху и немало проблем. В газете «Народный пастырь» появилась публикация священника Н. Загарова с резкой критикой архиепископа Серафима. Было бы большим преувеличением сказать, что эта критика была серьезной.

Например, если архиепископ Серафим, высказываясь против второбрачия духовенства, приводил слова апостола Павла: епископ... одной жены муж (1Тим.3:2), то священник Загаров на это отвечал, что архиепископ Серафим сам не выполнил эту заповедь, так как не имеет жены. Вместе с подобной «критикой» в статье содержались и обвинения против архиепископа Серафима. Они сводились к тому, что он ранее принадлежал к «белогвардейской» Русской Зарубежной Церкви.

Но намного хуже было то, что позиция архиепископа Серафима не понравилась Совету по делам РПЦ. Архипастыря обвинили в том, что он, выступая против болгарских обновленцев, нарушает «православное единство».

Вообще, архиепископ Серафим вызывал большое недовольство у советского руководства. Несмотря на спокойные отношения с гражданскими властями, архипастырь никогда не откровенничал с ними и с советскими органами в переписку не вступал. Владыка переписывался только с патриархом Алексием I, а членам Совета по делам РПЦ оставалось досадовать, что архиепископ «чрезвычайно скуп на присылку информации».

К концу 1940-х гг. к архипастырю накопилось множество претензий: выступления против обновленчества, открытие монастыря, независимость в епархиальных делах. Иерарху припомнили теперь и факт его пребывания в Русской Зарубежной Церкви, и его монархические убеждения. В январе 1950 г. в Совете по делам РПЦ уже обсуждали вопрос об увольнении архиепископа Серафима.

Но Советскому государству не удалось насладиться его удалением с кафедры и последующим унижением. В этом судьба архиепископа в чем-то перекликалась с судьбой его духовника – преподобного Анатолия (Потапова). Оба старца отошли ко Господу, когда над ними сгустились тучи.

За год до смерти архиепископ Серафим стал готовить духовных чад к своему уходу. В начале 1950 г. иерарх сказал архимандриту Александру (Петранову), что этот год станет в его земной жизни последним. Отец Александр вспоминал, что архиепископ Серафим советовал писать ему письма, как живому.

– Когда вам станет тяжело, вы напишите мне письмо.

– Но разве можно посылать письма на небо?

– Напишите мне письмо и оставьте его у моей могилы. Если я получу милость у Господа, утешу вас и помогу вам.

Сестры Покровского монастыря рассказывали: «На смертном одре, придя в сознание и увидев человека, который всю жизнь его огорчал, он из последних сил, перед тем как потерять сознание, крепко обнял его. Это было так естественно и сердечно, что поразило всех присутствующих».

Зима 1949/50 гг. стала последней зимой архипастыря на земле. 26 февраля 1950 г. его не стало.

Православная Церковь отмечала в тот день праздник Торжества Православия.

Как ничтожна земля и земная жизнь по сравнению

с небом, с вечным Царством Христовым.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

– В горняя! В горняя! – с такими словами в XIII в. отходил ко Господу святитель Григорий Палама. Его душа, отлетая от тела, устремлялась в горние (высшие) обители. Теперь этим путем следовала и душа архиепископа Серафима.

27 февраля тело архипастыря было перенесено в храм святителя Николая. Люди шли прощаться с любимым владыкой до поздней ночи. 1 марта состоялось отпевание архиепископа Серафима. Службу возглавил митрополит Врачанский Паисий. Ему сослужили семь архиереев, пятнадцать священников, три диакона.

В тот же день, в соответствии с решением Синода Болгарской Церкви, архиепископ Серафим был погребен в крипте Никольского храма.

Почитание архипастыря началось сразу после его кончины. Архимандрит Александр писал, что вскоре после смерти архиепископ Серафим явился ему во сне, сказав: «Хотя я умер, но для вас всегда жив буду!»

Спустя полгода после смерти архипастыря монахиня Серафима (Ливен) писала патриарху Алексию I, что сестры Покровского монастыря посещают могилу святителя и постоянно чувствуют его помощь. Приходили в усыпальницу и монахи Кокалянского монастыря Архангела Михаила. Поклонение усопшему иерарху сразу стало естественным – настолько обильно люди получали помощь по его молитвам.

Была только одна попытка прекратить это почитание. В 1952 г. настоятелем Свято-Никольского храма стал протоиерей Сергий Казанский. Узнав, что прихожане опускают записки с просьбами в специальные отверстия возле гробницы, отец Сергий приказал зацементировать их. Это не помогло – люди стали оставлять письма возле надгробия. Когда же настоятель вообще закрыл доступ в усыпальницу, это привело к массовому протесту. В Москву полетели жалобы, и вскоре протоиерей был переведен из Софии. Другие настоятели уже не препятствовали почитанию архипастыря. Паломничество к месту погребения иерарха не прекращалось даже в те годы, когда гонения на Церковь усилились.

Православная вера архипастыря была безукоризненной, его жизнь – праведной. А чудеса только подтверждали его святость.

В 2002 г. Болгарская Старостильная Церковь совершила прославление архиепископа Серафима как святителя. Но поскольку эта структура находится вне общения с православным миром, канонизация иерарха не была признана ни одной из Поместных Церквей.

Но на канонизацию обратила внимание Русская Зарубежная Церковь. В 2002 г. она еще не воссоединилась с Московским Патриархатом и была в общении с болгарскими старостильниками. В том же году журнал Русской Зарубежной Церкви «Православная Русь» сообщил о состоявшемся прославлении, назвав архиепископа Серафима святителем и чудотворцем. Другой журнал Зарубежной Церкви, «Православная жизнь», поместил икону архипастыря на первой странице. В том же номере были опубликованы тропарь, кондак и молитва владыке. Спустя еще несколько лет имя архиепископа Серафима появилось в святцах Русской Зарубежной Церкви. Днем его памяти стало 26 февраля. Таким образом, Русская Зарубежная Церковь официально не канонизировала архиепископа Серафима, но признала его прославление в Болгарской Старостильной Церкви.

В 2007 г. Русская Зарубежная Церковь воссоединилась с Московским Патриархатом, незадолго до этого разорвав общение с болгарскими старостильниками. Хотя имя архиепископа Серафима находится в календаре Русской Зарубежной Церкви, канонизации архипастыря ни в одной из каноничных Церквей до сих пор не было.

Но для сотен паломников, которые ежедневно приходят к его гробнице, пишут письма как живому и получают помощь, – владыка воистину святой, благодатный архиерей²². Именно так относился к архиепископу Серафиму и Святейший Патриарх Болгарский Максим.

В 2011 г. в своем послании, приуроченном к 130-летию со дня рождения архипастыря, первоиерарх Болгарской Церкви сказал: «Владыка Серафим был редким примером святого, благодатного архиерея с чистой пастырской совестью... Этот смиренный и глубоко нравственный архиерей чувствовал свое призвание держать высоко знамя православной истины. Он бескомпромиссно выступал против любой ошибочной или еретической мысли, которая проникала даже в труды, претендующие называться православными».

Доводилось слышать: зачем писать архиепископу Серафиму записки, ведь святые знают о наших просьбах и без них. Действительно, угодники Божии слышат нас и без письменных прошений. Но только когда пишешь письмо со своими просьбами, ясно осознаёшь, что владыка не мертв, а жив, по-настоящему понимаешь, в чем действительно нужно молитвенное предстательство, а что на самом деле второстепенно и суетно. Сам архипастырь при жизни прекрасно отличал главное от второстепенного. И своим предсмертным завещанием («напишите мне письмо») постарался научить этому и всех нас.