Глава III. Деятельность митрополита Кирилла в советской России до декларации 1927 года

С апреля²⁷⁰ 1918 года²⁷¹ Святейшим Патриархом Тихоном архиепископ Кирилл был назначен митрополитом Тифлисским и Бакинским, экзархом Кавказским. Об этом было объявлено 8 апреля 1918 года на Поместном Соборе, на котором присутствовал и сам владыка Кирилл. Секретарь огласил выписки из постановлений Святейшего Патриарха и Священного Синода от 19 марта (1 апреля) и 23 марта (5 апреля) 1918 года за № 185, 210 о «бытии архиепископу Тамбовскому и Шацкому митрополитом Тифлисским и Бакинским, экзархом Кавказским, и о предоставлении ему права ношения белого клобука и митры с крестами»²⁷².

Само назначение владыки Кирилла на Тифлисскую кафедру являлось мерой, в некоторой степени вынужденной: митрополит Платон (Рождественский), будущий первоиерарх Американской Православной Церкви, не был в состоянии справиться с тяжелой закавказской ситуацией. Еще 12 марта 1917 года собравшиеся во Мцхете в храме Двенадцати апостолов представители грузинской иерархии (епископы, клирики и миряне) объявили о «восстановлении автокефального церковного управления в Грузии». Архиепископу Платону тогда же было объявлено, что отныне он перестает быть экзархом Грузии. Низложенный экзарх отказался подчиняться постановлению Мцхетского Собора²⁷³. С этого времени и начинается отсчет сложного и трагического периода (длившегося до 1943 года) в отношениях между Русской и Грузинской Церквами, характеризующегося прекращением церковного общения и параллельным существованием на одной канонической территории приходов двух юрисдикций.

Грузинский экзархат Русской Православной Церкви возглавлялся к началу XX века иерархом в сане архиепископа или митрополита, носившего титул Карталинского и Кахетинского, экзарха Грузии. В Грузинский экзархат входили епархии: Грузинская (кафедра в Тифлисе) с викариатствами Алавердским (учреждено в 1886 г.), Бакинским (учреждено в 1905 г.) и Горийским (учреждено в 1811 г., епископы проживали в Тифлисе); Ереванская (учреждена в 1912 г.); Гурийско-Мингрельская (с кафедрой в г. Поти); Имеретинская (учреждена в 1821 г., кафедра в г. Кутаиси); Сухумская (учреждена в 1885 г., кафедра в Сухуми). К моменту провозглашения автокефалии в Грузинском экзархате были следующие иерархи: архиепископ Карталинский и Кахетинский, экзарх Грузии Платон (Рождественский) (с 13 августа 1917 г. – митрополит Тифлисский и Бакинский); викарии Грузинской епархии епископ Горийский Антоний (Георгадзе), епископ Алавердский Пирр (Окропиридзе), епископ Бакинский Григорий (Яцковский), епископ Ереванский Дамиан (Говоров); правящие архиереи: епископ Гурийско-Мингрельский Леонид (Окропиридзе), епископ Имеретинский Георгий (Аладашвили), епископ Сухумский Сергий (Петров)²⁷⁴.

В период существования Грузинского экзархата в составе Русской Православной Церкви экзархами назначались неизменно русские иерархи, что вызывало глухое недовольство, а иногда и открытый протест грузинского духовенства и населения. После падения российской монархии недовольство грузинского духовенства синодальной (русской) политикой приняло формы автокефалистского и антирусского движения. Все русские епископы в несколько месяцев вынуждены были покинуть свои кафедры. Фактически бежал в 1917 году епископ Бакинский Григорий (Яцковский)²⁷⁵, хотя Бакинское викариатство было, пожалуй, наиболее спокойным; удалился из Грузии и епископ Дамиан (Говоров), назначенный 3 июля 1917 года епископом Петровским, викарием Саратовской епархии²⁷⁶. Несколько лучшим было положение епископа Сергия (Петрова), чья кафедра находилась в абхазской части экзархата, но и здесь сепаратистские тенденции и влияние Грузии были сильны. Несмотря на это, епископ Сергий занимал кафедру до 1920 года, хотя последние годы были временем скорее номинального, чем фактического управления епархией.

Церковные события в Грузии происходили на фоне государственных потрясений в России. Решение участников Мцхетского собора было направлено Временному правительству, которое признало автокефалию Грузинской Церкви, но только как Церкви национальной, без географических границ. Таким образом, русские приходы на территории Грузии оставались в юрисдикции Русской Церкви, что вызвало недовольство грузинской иерархии. Временное управление Грузинской Церкви направило Временному правительству протест по поводу признания только национальной, а не территориальной автокефалии, что «не гарантирует грузинам блага церковного и мирного сожительства с русским элементом края, ибо воинствующим представителям Русской Церкви открывается возможность создания среди грузин церковного русского прозелитизма, а равно фактического стеснения и умаления Грузинской Церкви»²⁷⁷. По мнению грузинской иерархии, автокефалия должна быть признана в территориальных пределах древнегрузинского католикосата; русские же приходы должны получить автономного русского епископа, канонически зависимого от главы Грузинской Церкви.

В то же время Тифлисский союз русских клириков и мирян, посчитав восстановление автокефалии Грузинской Церкви свершившимся фактом, обратился 27 марта 1917 года в Святейший Синод с просьбой об учреждении в Закавказье Русского экзархата, куда бы вошли русские и абхазские приходы и монастыри, не желавшие выходить из юрисдикции Русской Православной Церкви²⁷⁸. Уже 14 июля 1917 года были изданы временные правила об управлении приходами на Кавказе, сохранившими верность Русской Церкви. В Тифлис был назначен епископ Феофилакт, однако жесткая позиция грузинской иерархии не позволила епископу Феофилакту долго оставаться в Грузии, и вскоре он был вынужден покинуть Тифлис. 8 сентября 1917 года грузинское духовенство избрало католикосом всея Грузии епископа Кириона (Садзаглишвили), почтенного церковного историка, бывшего епископа Полоцкого и Витебского. Таким образом, состоялся окончательный канонический разрыв отношений Грузинской Церкви с кириархальной Русской, и даже послание патриарха Тихона 29 декабря 1917 года с призывом к грузинским иерархам передать вопрос об автокефалии на суд Всероссийского Поместного Собора не способно было изменить ситуации. Церковной автокефалии способствовали и политические события, происходившие в Грузии.

Однако вопрос о создании Русского экзархата представлялся по-прежнему актуальным, не терялись надежды и на восстановление канонического единства. Эти вопросы могли быть разрешены Всероссийским Собором. Участник Поместного Собора протоиерей Георгий Голубцов 21 марта 1918 года в своем дневнике писал, что митрополит Платон (Рождественский) сообщил ему о своем переводе на Одесскую кафедру и о решении Святейшего Патриарха Тихона назначить экзархом Грузии архиепископа Кишиневского Анастасия или архиепископа Тамбовского Кирилла: «Конечно, – писал отец Георгий, – наиболее подходящим был бы архиепископ Кирилл, так как, в бытность свою законоучителем Елисаветпольской гимназии, он отлично изучил все условия жизни в Закавказье. Да и человек-то он прямой и решительный! А такой только и нужен сейчас у нас в Закавказье!»²⁷⁹

Характерно, что эти же имена были упоминаемы в качестве кандидатур в экзархи Грузии еще двумя годами раньше (в 1916 году), когда великий князь Николай Николаевич, назначенный новым наместником Кавказа, поставил вопрос о переводе с экзаршей кафедры архиепископа Питирима (Окнова): «Мне нужен там такой архиерей, которого бы я чтил и которому бы я верил»²⁸⁰. С просьбой назвать кандидатов для экзаршей кафедры великий князь обратился к протопресвитеру армии и флота Георгию Шавельскому, который рекомендовал обратить внимание на трех иерархов: архиепископа Кишиневского Платона (Рождественского), архиепископа Холмского Анастасия (Грибановского) и архиепископа Тамбовского Кирилла (Смирнова). Дав каждому краткую характеристику, об архиепископе Кирилле протопресвитер, знавший владыку еще с 1898 года, когда тот занимал должность законоучителя 2-й Петербургской гимназии, сказал так: «Архиепископ Кирилл, при безусловной порядочности, крепком уме и хорошей настроенности, отличался еще лоском, красотой и уменьем обходиться с людьми»²⁸¹. Зная критическую настроенность (если не предубежденность) отца Георгия против архиереев и наблюдая то «сословное раздражение «белого» духовенства против «монахов» (выражение протопресвитера Иоанна Мейендорфа)²⁸², которое сквозит почти в каждой строчке «Воспоминаний» отца Георгия Шавельского, можно заключить, что даже сдержанный положительный отзыв армейского протопресвитера о владыке Кирилле свидетельствовал о действительно высоком духовном авторитете Тамбовского святителя.

Надеждам протоиерея Георгия Голубцова суждено было сбыться только отчасти. Он оказался одним из первых, кто узнал о новом назначении на экзаршую кафедру. 29 марта 1918 года отец Георгий был принят Святейшим Патриархом Тихоном по вопросу о выделении Сухумской кафедры в качестве самостоятельной из состава Грузинского экзархата в связи с усилением изоляционистских и автокефалистских настроений среди грузинского духовенства и опасностью захвата всей Абхазии (вместе со всеми абхазскими и русскими в ней монастырями и храмами) Грузинской Церковью. Патриарх, внимательно выслушав настоятеля Сухумского кафедрального собора, поручил более подробно доложить об этом деле новому экзарху Кавказскому – владыке Кириллу. Вечером отец Георгий уже докладывал ему о возникших проблемах русского Закавказья. Владыка Кирилл, как и сам патриарх, обещал в деле образования самостоятельной Сухумской кафедры (Российской юрисдикции) свою поддержку²⁸³.

Однако чаяниям протоиерея Георгия в отношении умиротворения тяжелой ситуации в Закавказье не суждено было сбыться. По условиям военного времени прибыть к месту нового своего служения в Тифлис митрополит Кирилл так и не смог. Через Баку он сумел добраться только до Астрахани, а далее, не добравшись до Тифлиса, вынужден был вернуться на новую сессию Поместного Собора.

В Баку митрополит Кирилл пребывал с 19 мая н. ст. до начала июля 1918 года. Из Баку митрополит Кирилл выехал не позднее 10 июля и прибыл в Астрахань не позднее 12 июля: этим числом датирована телеграмма владыки Кирилла патриарху Тихону по вопросу о нижегородских выборах (о чем ниже). Из Астрахани 12 июля (или несколькими днями позже) митрополит Кирилл направился в Тифлис.

От периода пребывания митрополита Кирилла в Баку (центре Бакинского викариатства) осталось три письма, датированных 24 мая, 5 июня и 20 июня 1918 года и адресованных Святейшему Патриарху Тихону. Поскольку в этих письмах содержится много важной информации для понимания сложной церковной ситуации в Закавказье, приведем их практически полностью²⁸⁴.

24 мая 1918 года из Баку митрополитом Кириллом было направлено патриарху Тихону первое из известных нам писем. «Ваше Святейшество, Святейший Владыко и благостный отец! – писал митрополит Кирилл. – 6-го мая²⁸⁵ ко 2 часам достиг я пристани у гор. Баку. Никаких известий здесь не имели из России несколько уже месяцев, не знали ничего и о моем сюда назначении. Во всяком случае за самозванца меня не сочли и приняли, видимо, радуяся. Я вызвал на пароход кафедрального о. протоиерея Юницкого²⁸⁶ и попросил его подготовить все необходимое для встречи архиерейской и совершения в соборе торжественной вечерни. Когда начали звонить на соборной колокольне, за мной на пароход явился местный благочинный протоиерей Рождественский и повез меня в собор на автомобиле, любезно присланном из комиссариата. Народу собралось немного, но для такой неожиданности достаточно. При встрече было сказано протоиереем подобающее приветствие, а потом началось облачение и совершение вечерни и благодарственного Господу молебствия за дарованное нам благополучное путешествие в сии места»²⁸⁷.

Политическая ситуация в Закавказье была сложной. Митрополит Кирилл прибыл в Баку вскоре после того, как большевиками было подавлено вооруженное восстание мусаватистов, выступивших с национально-сепаратистскими лозунгами против советской власти, успевшей укрепиться в Бакинском, Ленкоранском, Джавадском и Кубинском уездах. В самом Баку 30 марта – 1 апреля шли ожесточенные бои, в которых участвовало около 20 тысяч человек²⁸⁸. Результатом победы большевиков стало создание Бакинского совнаркома под председательством С. Г. Шаумяна. Но в апреле-мае в Закавказье вторглись турецкие войска. Большевизм с его интернационализмом оказался единственной силой, способной реально противостоять и местному религиозно-национальному сепаратизму, и насаждаемому извне пантюркизму. У православных не было выбора (слишком памятны были расправы персов-мусульман с православным населением в Кубинском уезде), и приходы стали налаживать отношения с большевиками.

Об этой несколько странной ситуации во взаимоотношениях Церкви и бакинских большевиков писал и митрополит Кирилл: «Церковная жизнь и отношения сложились здесь своеобразно и много иначе, чем в России. К Вашему Святейшеству отправилась отсюда за два дня до моего прибытия депутация с докладом о местных церковных делах и нуждах. Это освобождает меня от обязанности говорить о подробностях течения церковных событий. Я отмечу только главную для всех их основу, насколько мог ее рассмотреть и определить за эти пять дней своего здесь пребывания. Общее политическое положение определилось здесь такими чертами, что единственными носителями русской государственности и защитниками державных прав России на Закавказье явились большевики, по лозунгам которых естественно стали ориентироваться все, кому дорого здесь русское дело. Оторванность же от России и от Тифлиса, отсутствие на месте высшего руководителя церковной жизни заставило и духовное местное общество, при возникавших недоразумениях [искать защиты] у носителей гражданской власти, несмотря на несомненно большевистский характер правительственной идеологии. Отсюда, на собраниях в наиболее замутившихся приходах оказывается необходимым не только присутствие, но и председательствование членов исполнительного Комитета солдатских, рабочих и матросских дenyтатов, а избираемые на этих собраниях приходские советы получают от этих Комитетов и свое утверждение, после чего совершенно естественно признают приговоры и решения Синодальной Конторы для себя необязательными; в церквах же возносятся молитвы о «благоверном временном правительстве нашем»²⁸⁹.

В своем письме митрополит Кирилл привел пример игнорирования церковными приходами решений церковной власти под давлением власти гражданской: «Передо мною лежит «извещение», присланное одним из таких советов приходскому священнику, получившему указ Синодальной Конторы об отрешении его от места, о назначении ему сверх того месячной монастырской епитимии. «Извещение» это гласит следующее: «Во исполнение воли общеприходского собрания 12 ноября с. г., Совет в заседании своем, состоявшемся 14 ноября, постановил: признать приговор суда Синодальной Конторы в отношении Вас для себя необязательным, предписывает Вам вступить в исполнение своих обязанностей и не сдавать никому должность без письменного распоряжения Совета за подписью председателя и секретаря. К Вашему сведению Совет сообщает, что на общеприходском Собрании 12 ноября с. г. старому Совету выражено недоверие и избран новый, председателем коего в настоящее время состоит пом[ощник] прис[яжного] пов[еренного] Михаил Логинович Никитин и секретарем Николай Антонович Корловский».

Священник принял это извещение ко исполнению, и я пока еще не уяснил себе, что в данном случае им руководило: сознательное ли противление своей духовной власти или вынужденное дерзновение к непослушанию ради сохранения прихода от еще более неудобных и противохристианских выступлений. Завтра буду продолжать свою беседу с этим священником по данному вопросу. Пока же могу только сказать, что дел подобного характера здесь в Баку непочатый угол. Тифлис и Синодальная Контора весьма повинны в их происхождении и накоплении».²⁹⁰

Главной целью прибытия митрополита Кирилла в Баку было, после предварительного ознакомления с церковной ситуацией в Закавказье и вступления в права экзарха, воссоединение Грузинской Церкви с кириархальной Российской. Эту цель можно было осуществить только прибыв в Тифлис, что осложнялось нестабильной политической ситуацией в Грузии и победой в ней меньшевиков, выступавших за независимую от России государственность и поддерживавших автокефалистские устремления грузинского духовенства. Естественно, что ни грузинская церковная иерархия, ни гражданские власти не желали видеть в Тифлисе русского экзарха. Всю сложность создавшейся ситуации начинал понимать и митрополит Кирилл.

«К великому сожалению, нет никаких сношений с Тифлисом, – писал владыка Кирилл. – Я предполагаю пробраться туда каким- либо обходным путем или с юга, или с севера, о возможности чего веду сейчас усердную разведку. Раньше конца мая едва ли можно будет осуществить это предположение. К тому же и Баку требует сейчас самого тщательного внимания. За отсутствием какого бы то ни было исполнительного аппарата при решении дел намереваюсь устроить такой аппарат на месте, хотя бы в качестве временного учреждения, применительно к выработанному на Священном Соборе положению об епархиальном управлении²⁹¹. Грузинская автокефалия никого здесь не тревожит и не печалит. Узнал только, что послание Вашего Святейшества к грузинским епископам²⁹² не доставлено по назначению. Везший его г. Кацура был ограблен по дороге чеченцами донага; вместе с его вещами осталось в руках чеченцев и Ваше послание. Если найдете потребным, то благоволите в возможной скорости изготовить и направить мне новый экземпляр сего послания. Быть может, мне удастся довести его до Тифлиса и вручить Тифлисским владыкам²⁹³. Адресуйте Ваш пакет Астраханскому архиепископу²⁹⁴ для пересылки мне. Он сумеет это сделать с какой-нибудь оказией. Я же здесь принял уже меры для перевода послания Вашего Святейшества на грузинский язык, после чего постараюсь его отпечатать на этом языке и переслать хоть на некоторые грузинские приходы, чтобы грузинские автокефалисты не утаили от народа обращенного к ним любвеобильного зова Вашего Святейшества.

Из 47 православных приходов в Муганской²⁹⁵ степи²⁹⁶ усидели на месте после набега персидских шахсевянов (?) не более десяти, остальные искали спасения в бегстве и через это совершенно разорились. К сожалению, в некоторых местах первыми побежали пастыри, бросившие на произвол судьбы и святыню храмовую, и паству. Бежали, главным образом, в Баку, а отсюда в Россию, когда открылось сообщение с Астраханью. Некоторые задержались в Баку за недостатком перевозочных средств и теперь начинают подумывать о возвращении обратно на Муган или в другие места, где окажутся засеянные и брошенные хозяевами поля. Места такие имеются в Кубинском уезде.²⁹⁷Там кровавые ужасы были пострашнее муганских и доселе еще не прекратились. Но и урожай нынче там небывало обильный, жаль его потерять. Говорят, что одна партия переселенцев-беженцев (по словам одних, 2000 человек, по другим – всего только 300) отправилась несколько дней тому назад в Ленкорань²⁹⁸ и оттуда на Муган для уборки урожая. Если правда, то это хорошо. Иначе Баку умрет с голоду. Пуд муки доходит здесь до 350–400 руб. и даже дороже, особенно при расчете за товар местными бонами.

Простите за слишком длинное письмо и благословите.

Вашего Святейшества покорнейший послушник Митрополит Кирилл»²⁹⁹.

Не успев отправить первое письмо, митрополит Кирилл пишет Святейшему Тихону второе послание, датированное 5 июня (н. ст.) 1918 года: «Письмо, изготовленное мною еще 11 числа, оказалось и доднесь в Баку, так как оказия, с которой оно должно было отправиться, не состоялась. Правда, на этих днях начала действовать и у нас почта, получены письма из Тамбова и Петрограда и посылка из Москвы, и я мог бы отправить свое письмо почтою, но решил воздержаться для первого раза, чтобы не вводить в искушение любознательных почтовых чиновников. Пусть уж просвещаются моими сообщениями в другом богоспасаемом граде, и ради этого намереваюсь отправить свое послание все-таки через Высокопреосвященного Митрофана. К тому же от него прибыл сюда по делам председатель свечного завода: оказия, стало быть, верная»³⁰⁰.

К моменту написания второго письма митрополитом Кириллом ситуация в Грузии изменилась настолько, что благополучно добраться до Тифлиса представлялось уже делом почти безнадежным. Еще 26 мая 1918 года Грузия была объявлена независимой республикой, однако защищать эту «независимость» (от России и местных большевиков) гражданской власти пришлось при помощи немецких и турецких войск. В конце мая – начале июня 1918 года в Грузию вошли немецкие войска, а 4 июня был заключен договор с Турцией³⁰¹, по которому туркам отходила часть грузинских территорий. В Баку уже знали о немецкой интервенции, тем не менее митрополит Кирилл не оставлял надежды при первой же возможности отправиться в Тифлис, несмотря на все трудности политического характера. «К сообщенному мною 11-го числа, – писал владыка Кирилл патриарху Тихону, – считаю долгом добавить только, что стена крепкая между нами и Тифлисом остается по-прежнему, и я сам не льщу себя надеждой вскоре туда пробраться. На днях оттуда будто бы прибыл сюда какой-то офицер, совершивший этот путь по Грузинской дороге в автомобиле, от Владикавказа³⁰² до Моздока³⁰³ в поезде, дальше на арбе и пешком до Кизляра³⁰⁴, тут на шлюпке и всякими плавательными способами до пристани Брянской, оттуда со случайной шхуной в Астрахань и из Астрахани сюда на почтовом пароходе. Пробыл он в пути 17 суток, израсходовал в дороге около 1300 руб. Путешествие не из приятных, но, если нет иного пути, поневоле придется проделать дорогу, только что очерченную. Мне не хотелось бы отсюда трогаться на Собор, не побывав в Тифлисе»³⁰⁵.

Свое пребывание в Баку митрополит Кирилл использовал для устройства церковных дел и организации системы церковного управления. «С местными бакинскими делами понемногу налаживаемся, – писал владыка. – Бунтарский приход, явивший весьма резкое противление Синодальной Конторе (действовавшей, надо сознаться, очень неосторожно), смиряется и согласился выразить в письменной форме сожаление по поводу допущенных приходским Советом резких выражений в оценке судебного решения Конторы по делу священника Кольцова. Сам священник этот проходит теперь назначенную ему судом Конторы епитимию не в монастыре, а при кафедральном соборе в Баку, так как ни в какой монастырь отсюда попасть нельзя, да едва ли существует и самый монастырь, куда должен был отправиться епитимийный священник. Место его в замутившемся приходе будет объявлено от имени самого непокорствовавшего Приходского Совета свободным. Но по исполнении епитимии я снова определю этого священника в тот же приход, надеясь этим способом и овец сохранить, и алчущих формально-судебной правды насытить. По внешним подробностям дела и при строго формальном отношении к нему надо было бы лишить священника Кольцова сана, но слишком много имеется привходящих и смягчающих вину обстоятельств, по соображении с коими я и решился на предположенный мною выход из создавшегося очень мудреного положения. Преосвященный Григорий, когда узнает, чем кончается это близкое его сердцу дело, вероятно, весьма меня осудит, но суд этот не встревожит моей совести – в этом могу признаться со всею решительностью»³⁰⁶.

Занимаясь местными приходскими и епархиальными проблемами, митрополит Кирилл не забывал о Поместном Соборе, третья сессия которого должна была начаться летом 1918 года. Но поскольку епископ Григорий (Яцковский) покинул епархию, то необходимо было восстановить представительство Кавказского экзархата на Соборе. Существовали проблемы и с определением границ Кавказского экзарха, поскольку Российская Церковь не сформировала официального отношения к провозглашению грузинской иерархией автокефалии. В послании патриарха Тихона предлагались переговоры, участие грузинских епископов в соборном обсуждении вопроса об автокефалии. Но это был вариант, возможный в условиях мирной жизни, а не при иностранной интервенции и разгуле сепаратизма. Необходимо было исходить из реальной ситуации. Митрополит Кирилл вынужден был даже признать за епархиальное собрание съезд представителей бакинских приходов, поскольку остальная часть экзархата либо была оккупирована турецкими и немецкими войсками, либо свободна от русского и православного присутствия после религиозно-национальных «чисток» 1917–1918 годов.

В этих условиях следовало, прежде всего, озаботиться сохранением и организацией той паствы и русских приходов, которые оставались в юрисдикции Российской Церкви. «Вчера состоялось собрание представителей всех приходов гор. Баку, – сообщал митрополит Кирилл Святейшему Тихону, – Собрание это, под моим председательством, должно было заменить нам собрание епархиальное, каковое устроить в надлежащем составе и порядке нет никакой возможности. К тому же вне Баку почти не осталось наших православных приходов, а если где и усидели на месте, то сноситься с ними нет способов, кроме очень рискованных и совершенно случайных возможностей. На этом собрании мы избрали прежде всего пять членов (три – пресвитерского сана и два мирянина) для нашего Временного Бакинского Епархиального Совета; действовать без него, при отсутствии сношений с Тифлисом, совершенно невозможно. Кроме того, избрали заместителя на Собор Преосвященному Григорию, который представительствовал там бакинский клир, а теперь естественно утратил свои полномочия. Избрали также заместителя и к члену Собора от мирян Владимиру Григорьевичу Соколову, который, кстати сказать, не принимал участия в последней сессии Собора. Об избрании всех этих лиц я донесу Вашему Святейшеству официальным представлением, здесь же позволяю себе только просить Вас поторопить и Синодальную и Соборную канцелярию ответом на эти представления. Хоть и медленно, но его доставят сюда.

Во всяком случае, протоиерею Юницкому, избранному заместителем к Преосвященному Григорию, я выдам надлежащие полномочия независимо от того, будет ли получен ответ из Москвы на мое представление, так как право его на участие в соборной работе представляется мне бесспорным, а участие самое весьма полезным, особенно при решении вопросов, касающихся Грузии. Он 33 года работает в Закавказье, это чего-нибудь стоит.

Когда соберется Собор? Благоволите приказать уведомить о сем телеграммой Астраханского владыку, а он сообщит мне. Прося молитв и благословения Вашего Святейшества, имею честь быть покорнейшим послушником Вашим. Митрополит Кирилл, Экзарх Кавказский»³⁰⁷.

Третье письмо от митрополита Кирилла патриарху Тихону датировано первым публикатором 20 июня (3 июля) 1918 года³⁰⁸. Однако эта датировка требует уточнения. По нашему мнению, дата, указанная самим митрополитом Кириллом в этом письме, – 20 июня, приведена им по новому, а не по старому стилю. Дело в том, что по решению соборного Совета от 2 (15) мая 1918 года возобновление занятий Поместного Собора должно было начаться 15 (28) июня 1918 года³⁰⁹. Однако в письме владыки Кирилла выражается сожаление по поводу того, что он не успеет прибыть к началу новой соборной сессии. «Ваше Святейшество, Святейший Владыко и благостный отец! – писал митрополит Кирилл. – От Владыки Астраханского получил известие, что занятия поместного Собора возобновляются 15 июня: к сожалению, никак не могу оказаться к этому времени в Москве»³¹⁰. Таким образом, если письмо написано 20 июня ст. ст. (т. е. 3 июля н. ст.), то митрополит Кирилл уже опоздал к открытию третьей сессии Поместного Собора, и становится неуместным высказываемое им сожаление.

Вместе с тем владыка Кирилл не оставлял надежды добраться до Грузии, хотя шансов осуществить это мероприятие становились все меньше. Ко времени написания митрополитом Кириллом третьего письма бои между Кавказской Красной армией и турками шли возле Геокчая, находившегося на полпути от Елисаветполя (где были расположены турецкие войска и отряды мусаватистов) до Баку. Пробираться православному русскому митрополиту в Тифлис через линию фронта означало отправляться на верную гибель. До Тифлиса можно было добраться только объездным путем: Каспийским морем до Астрахани, а от нее – через Дагестан и Владикавказ – до Тифлиса.

«Я все еще не мог пробраться в Тифлис, – писал Высокопреосвященный Кирилл, – и проберусь ли, не знаю; но попытку сделать должен. Сейчас сижу со сложенными узелками в дорогу, но выехать нет возможности: «власти» не отпускают пароход на Астрахань. Вообще с передвижением и почтой дело обеспечено очень плохо: ниоткуда и никаких известий. Впрочем, сегодня, к великому изумлению, принесли несколько писем из Тамбова, причем стало ясным, какое огромное количество их не доставлено. Не удивляйтесь посему, если получите от меня некоторые бумаги в двух экземплярах. Я пользуюсь оказиями и, не полагаясь на каждую в отдельности, повторяю свои отправления со следующей. Вместе с этим письмом о. протоиерей Юницкий представит Вам несколько пакетов, в которых окажутся и бумаги, представляющие дубликаты ранее посланных, но будут и новые. Разумею представления к наградам. Среди них самое нужное – митра для о. протоиерея Юницкого. Сотворите Вашу отеческую милость, утешьте старца-труженика и меня с ним. А сурового святителя Ярославского³¹¹ успокойте, что долго просить не буду ни о каких исключениях из строгих наградных правил, хотя в моем представлении «правило» и «награда» плохо вяжутся. Надеюсь, что о. прот[оиерей] Юницкий окажется весьма полезным работникам на Соборе, особенно по вопросам, связанным с положением Церкви в Закавказье. Главный из этих вопросов – о грузинской автокефалии – я просил отложить рассмотрением до моего прибытия на Собор. К числу менее важных можно отнести вопрос о составе и границах экзархата, вернее назвать эти вопросы – менее сложными. Для пользы дела следовало бы Дагестанскую область отнести к экзархату, равно и всю береговую полосу на восток и юг от Каспия»³¹².

Действительно, вопрос о грузинской автокефалии, как, впрочем, и вопрос о границах экзархата, не обсуждался до прибытия митрополита Кирилла на Поместный Собор. Предложение митрополита Кирилла заключалось в том, чтобы новообразованный Кавказский экзархат объединил Дагестанские территории и Прикаспий. Более того, планировалось создание Кавказского митрополичьего округа с преобразованием Бакинского викариатства в самостоятельную епархию. Образованием Бакинско-Прикаспийской епархии устранялась проблема юрисдикционной принадлежности части закавказских территорий Российской Церкви, ведь на эти территории претендовала и провозгласившая автокефалию Грузинская Церковь. В синодальный период Бакинский епископ являлся викарием Тифлисского архиепископа (или митрополита), на что могли ссылаться грузинские католикосы при своих юрисдикционных претензиях на территорию всего Закавказья.

Между тем митрополиту Кириллу потребовался всего лишь месяц, чтобы устроить церковные дела в Баку, восстановить епархиальное управление и снискать уважение своей новой паствы. Это следует из последних строк третьего бакинского письма митрополита Кирилла патриарху Тихону: «Возвратился сюда о. Иоанн Рождественский. В его рассказе о свидании с Вашим Святейшеством меня очень тронула Ваша забота о моем здесь материальном обеспечении. Рад, что могу Вас на этот счет успокоить. Вчера между прочим вопрос этот обсуждался на соединенном собрании всех приходских советов гор. Баку, и решено отчислять на содержание митрополита из средств церквей – 10 тыс. рублей в год. Определение это сделано только на год, по каким соображениям, не знаю; но хочу предполагать самые лучшие побуждения, хотя и не скрываю от себя всего значения этого «срочного» ассигнования. Вообще должен исповедовать, что отношение ко мне бакинской паствы трогательно-внимательное и заботливое. Есть, конечно, и недовольные с инженером Коаора во главе, но группа этих лиц невелика и по настроению своему едва ли церковна. Высижены они курицею, но из утиных яиц: к тому же и сама наседка (преосвященный Григорий) улетела. Потому с ними и нет сладу.

Помолитесь и благословите путь мой в Тифлис. Если попаду туда, то буду стараться к августу прибыть на Собор.

Вашего Святейшества покорнейший послушник митрополит Кирилл, экзарх Кавказский»³¹³.

В эти же дни, когда митрополит Кирилл пытался добраться до Тифлиса, в Нижнем Новгороде происходили выборы архиерея на кафедру, вакантную после увольнения архиепископа Иоакима (Левицкого). В результате на Нижегородскую кафедру был избран митрополит Тифлисский Кирилл.

Обстоятельства этих выборов были таковы. Указом Священного Синода от 11 (24) апреля 1918 года в Нижнем Новгороде были назначены выборы на кафедру правящего архиерея. 6 (19) июня в Синод поступил рапорт от епископа Балахнинского Лаврентия (Князева), временно управляющего Нижегородской епархией, со списком кандидатов, выдвинутых благочинническими собраниями духовенства и мирян, корпорациями педагогов духовно-учебных заведений и братией мужских монастырей Нижегородской епархии. Кроме того, в рапорте сообщалось, что епархиальный съезд духовенства и мирян назначен на 20 июня (3 июля) 1918 года³¹⁴. Согласно прилагаемому к рапорту протоколу Нижегородской епархиальной предсъездной комиссии от 5 (18) июня, в числе выдвигаемых оказалось 29 кандидатов (22 архиерея, два архимандрита, один протопресвитер, три вдовых священника и один мирянин)³¹⁵. Среди них первыми были указаны: епископ Балахнинский Лаврентий (Князев), архиепископ Вольский³¹⁶ Евлогий (Георгиевский), епископ Нарвский Геннадий (Туберозов), епископ б.Орловский Макарий (Гневушев). Архиепископ Американский Евдоким (Мещерский), будущий обновленец, был указан под 13-м номером, митрополит Владимирский Сергий (Страгородский) – под 14-м, митрополит Кирилл – под 18-м, митрополит Арсений (Стадницкий) – под 26-м. Кандидаты вносились в список в порядке их выдвижения, причем число ходатайствующих о внесении имени того или иного кандидата в выборные списки было в разных случаях различным. Если, например, епископа Лаврентия выдвинули многие благочиния, монастыри и духовно-учебные заведения, то кандидатура митрополита Кирилла была предложена одной только корпорацией Нижегородского духовного училища.

Список кандидатов Святейшим Патриархом Тихоном был утвержден, а для открытия епархиального съезда и руководства выборами в Нижний Новгород был направлен епископ Волоколамский Феодор (Поздеевский)³¹⁷, прибывший туда уже 18 июня. Через два дня состоялось предвыборное заседание съезда, с тем чтобы определиться с числом депутатов и порядком выборов, а 21 июня (4 июля) после совершения Божественной литургии и молебного пения, согласно выработанным правилам, были произведены выборы на кафедру Нижегородского епископа, причем с первого же тура необходимое и достаточное большинство голосов набрал, неожиданно для всех, митрополит Тифлисский Кирилл³¹⁸. На выборах присутствовали, помимо епископа Феодора: митрополит Владимирский Сергий (Страгородский), епископ Юрьевский Евгений (Мерцалов), епископ Муромский Митрофан (Загорский), единоверческий епископ Охтенский Симон (Шлеев).

Извещая 24 июня (7 июля) 1918 года Святейшего Патриарха Тихона о выборе митрополита Тифлисского Кирилла на Нижегородскую кафедру, епископ Феодор прилагал к своему представлению и «Деяние Нижегородского Епархиального Собора», каковое по важности своей помещаем полностью:

«Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Тысяча девятисот восемнадцатого года июня 21 /июля 4 дня в богоспасаемом граде Нижнем Новгороде в кафедральном соборе во имя Преображения Господня открылся после литургии и молебного пения Епархиальный Собор в присутствии Его Высокопреосвященства Сергия, митрополита Владимирского и Шуйского, и Преосвященных епископов Феодора Волоколамского, Евгения Юрьевского, Митрофана Муромского и Симона Охтенского в составе всего с упомянутыми иерархами духовных и мирян 324 лиц, производили закрытой баллотировкой через подачу записок выборы кандидата на кафедру епископа Нижегородского и Арзамасского, причем оказалось из 324 поданых голосов по первой баллотировке получили избирательных голосов: митрополит Кирилл – 216, епископ Лаврентий – 103, епископ Макарий – 1, епископ Евгений – 1, архиепископ Варнава – 1, епископ Геннадий – 2. Согласно § 16 Соборного Определения (см. Церк[овные] вед[омости] № 11–12,1918 г.), избранным постановили считать, как получившего 2/3 всех голосов, митрополита Тифлисского Кирилла, которого и представляем на утверждение Высших Церковных Властей»³¹⁹. Под «Деянием» стояли подписи участников съезда (или, как его именовали сами делегаты, Собора), начиная с архиереев, председательствовавших на выборах³²⁰.

О произведенных выборах митрополита Кирилла известил телеграммой митрополит Сергий, а 12 июля н. ст. 1918 года в Москву на имя патриарха Тихона поступила телеграмма из Астрахани, подписанная митрополитом Кириллом, находившимся на полпути к месту своего нового экзаршего назначения: «Получил сейчас телеграмму митрополита Сергия о моем избрании [на] Нижегородскую кафедру[;] буду рад, если решение церковной власти признает сей глас народа гласом Божиим о моем недостоинстве[.] Пока этого нет[,] исполняю свой долг и отправляюсь [в] Тифлис[;] сейчас покидаю Астрахань. Митрополит Кирилл»³²¹.

Получив эту телеграмму, Святейший Патриарх тотчас направил архиепископу Астраханскому Митрофану телеграмму следующего содержания: «Сообщите митрополиту Кириллу, что он избран на Нижегородскую кафедру[,] но благо Церкви требует ныне пребывания его на Кавказе[.] Ожидаю его ответа[.] Патриарх Тихон[.] Лихов пер., Епархиальный Дом»³²².

Какой именно ответ был получен Святейшим Патриархом от митрополита Кирилла, нам неизвестно, но о характере этого ответа можно судить по известной нам телеграмме владыки Кирилла, где он выражает свою решимость исполнить прежнее послушание Святейшего – попытаться урегулировать церковные нестроения на Кавказе, при том, что будет рад исполнить и новое патриаршее послушание, если высшая церковная власть признает выбор нижегородцев правомерным и полезным для Русской Церкви. О характере ответа митрополита Кирилла, несомненно полученного патриархом Тихоном, мы можем догадаться и по тому решению, которое было принято патриархом и Священным Синодом в октябре 1918 года: «Не признавая возможным оставлять православное население Закавказской паствы без архипастырского руководительства и попечения, постановлено: не перемещать на Нижегородскую архиерейскую кафедру митрополита Тифлисского и Бакинского Кирилла, поручив временное управление Нижегородской епархией Преосвященному архиепископу Алеутскому Евдокиму, с освобождением от временного управления сею епархией Преосвященного Балахнинского, о чем и уведомить указами Преосвященных: митрополита Кирилла, архиепископа Евдокима и епископа Лаврентия»³²³

Такое постановление было вынесено несмотря на то, что к октябрю 1918 года было известно о невозможности митрополиту Кириллу добраться до места своего назначения, то есть до Тифлиса, и следовательно, управление Кавказским экзархатом было в значительной степени номинальным, а не фактическим. Возможно, что в принятии церковной властью подобного решения свою роль сыграло иерархическое положение кафедр. Ведь Грузинская кафедра до революции была четвертой по значению и в списке российских епископских кафедр стояла гораздо выше Нижегородской. В то же время патриарх желал и искоренить прежнюю пагубную практику синодального периода, связанную с неоправданно частыми перемещениями архиереев с кафедры на кафедру.

Утверждение церковной властью на Нижегородскую кафедру вместо митрополита Кирилла архиепископа Евдокима в церковноадминистративном отношении не оправдало себя и имело печальные последствия для самого Нижнего Новгорода. Архиепископ Евдоким (Мещерский) уклонился в 1922 году в обновленчество, став одним из активнейших членов обновленческого Синода и даже, одно время, председателем его.

Прежде чем приступить к дальнейшему повествованию, необходимо представить читателю интересное наблюдение по поводу двух авторитетнейших церковных деятелей периода 1925–1937 годов – митрополита Кирилла и митрополита Сергия. Митрополит Кирилл был одним из кандидатов при выборах в патриархи на Поместном Соборе 1917–1918 годов, а митрополит Сергий этого удостоен не был, однако именно он стал в 1943 году первым патриархом после Святейшего Патриарха Тихона. Также, как и митрополит Кирилл, митрополит Сергий был выдвигаем на Нижегородскую кафедру, но избран был именно митрополит Кирилл, а митрополит Сергий не получил ни одного голоса. Однако обстоятельствами времени митрополит Кирилл на сей кафедре утвержден не был, зато в 1924 году, после принесения покаяния Святейшему Патриарху Тихону за уклонение в обновленчество, Нижегородскую кафедру занимает вновь именно митрополит Сергий. Наконец, Святейший Патриарх Тихон именно митрополита Кирилла указывает первым своим местоблюстителем, но владыке Кириллу так и не удастся вступить в права местоблюстителя, тогда как вовсе не указанный в завещании Святейшего Патриарха Тихона митрополит Сергий вступит в фактическое многолетнее управление Церковью меньше чем через год после смерти патриарха, запретив в священнослужении в 1929 году митрополита Кирилла, а до этого предав в 1926 году суду епископов митрополита Агафангела (второго местоблюстителя по завещанию Святейшего Патриарха Тихона). Такими неисповедимыми путями вел Господь двух русских митрополитов, чье влияние на судьбы Русской Церкви в XX веке было столь значительно, что и поныне изучение или даже простая оценка этого влияния является предметом острых дискуссий светских и церковных историков.

...После неудавшейся попытки добраться до Тифлиса митрополит Кирилл вернулся в столицу, где в то время возобновилась третья (и последняя) сессия Поместного Собора 1917–1918 годов. Впрочем, даже если бы митрополит Кирилл имел намерение остаться в Закавказье, это было бы сложно сделать. 1 (14) августа 1918 года в Баку, единственном центре, откуда можно было еще осуществлять управление экзархатом, высадился английский десант. Кавказ и Закавказье оказались территориями, оккупированными турецкими, английскими и немецкими войсками, находившимися в союзнических отношениях с местными сепаратистами.

Впрочем, в самой Москве тоже было не спокойно. В период между сессиями, за несколько дней до открытия третьей сессии Собора, комендант Московского Кремля по ордеру, выданному ВЦИК, реквизировал помещения Московской духовной семинарии, где прежде размещались и питались многие участники Собора. В связи с этим Собор, открытие которого планировалось на 15 (28) июня 1918 года, собрался на первое частное совещание только 19 июня (2 июля). Реквизиция семинарских помещений обосновывалась светскими властями необходимостью временного размещения участников Всероссийского съезда Советов, поэтому у съехавшихся в количестве 140 человек участников Поместного Собора оставалась надежда на возвращение семинарских помещений. Было принято решение отложить открытие Собора до возвращения помещений Московской духовной семинарии. На втором частном совещании, состоявшемся 15 июля Н. Д. Кузнецов сообщил, что в Совете Народных Комиссаров по-прежнему обещают возвратить здания. На третьем частном совещании, имевшем место 19 июля 1918 года, слово взял Святейший Патриарх. «Имеются частные сведения, что вопрос предрешен в отрицательном для нас смысле... – сообщил Святейший Тихон, подразумевая малую вероятность возвращения Церкви зданий семинарии. – Ждать более не представляется полезным и нужным. Между тем вы сами знаете – каждый день развертываются события, большею частью печального характера, которые побуждают к тому, чтобы мы не медлили с открытием Собора. Собор необходим как авторитетный голос для всей России»³²⁴. Собравшиеся проголосовали за открытие Поместного Собора. Так, третье частное совещание стало началом третьей соборной сессии³²⁵. Прежде чем Собор приступил к работе, патриархом Тихоном и соборным духовенством была совершена панихида «по убиенному рабу Божиему бывшему императору Николаю II». С этого началась третья сессия Поместного Собора Православной Российской Церкви.

7 (20) июля 1918 года было зачитано постановление Святейшего Патриарха и Священного Синода от 22 мая (4 июня) об утверждении избранного свободным голосованием клира и мирян Тамбовской епархии на кафедру Тамбовского епархиального архиерея викария Тамбовской епархии епископа Козловского Зиновия (Дроздова) епископом Тамбовским и Шацким³²⁶. Таким образом, только через три месяца после возведения архиепископа Кирилла в сан митрополита и назначения его экзархом, Тамбовская кафедра обрела нового правящего архиерея, и епископ Зиновий в тяжелые годы советской власти оказался достойным преемником владыки Кирилла.

На том же заседании были оглашены изменения в составе участников Поместного Собора. В частности, изменилось представительство Тифлисского экзархата. Соборный Совет еще 22 июня (5 июля) рассмотрел рапорт митрополита Кирилла от 2 (15) июня об общем собрании бакинских приходов, состоявшемся 22 мая 1918 года, и избравшем заместителей членам Собора от Тифлисского экзархата – епископу Григорию (Яцковскому), бывшему Бакинскому, и В. Г. Соколову. Избранными оказались настоятель Бакинского кафедрального собора протоиерей А. Юницкий и присяжный поверенный М. Л. Никитин. Учитывая письменное уведомление митрополита Кирилла о том, что прежний заместитель епископа Григория священник Потапенко выбыл из епархии в неизвестном направлении, соборный Совет постановил: «Ввиду предстоящего рассмотрения вопроса об автокефалии Грузинской Церкви и признавая участие на Соборе представителя от клира Бакинского викариатства весьма желательным, а также имея в виду, что заместитель епископа Григория, священник Потапенко не находится уже в пределах викариатства, допустить к участию в Соборе избранного общим собранием Бакинских приходов заместителем епископа Григория протоиерея А. Юницкого»³²⁷.

Митрополит Кирилл прибыл на Собор в середине августа. Впервые его имя на соборных заседаниях третьей сессии встречается 2 (15) августа³²⁸, когда он участвовал в обсуждении доклада Отдела о богослужении «Общие положения о порядке прославления святых Русской Православной Церкви к местному почитанию». Собором была принята даже поправка митрополита Кирилла к ст. 2 доклада.

На соборном заседании 7 (20) августа (Деяние 146) принимаются две поправки митрополита Кирилла к докладу Отдела о монастырях и монашествующих (обсуждались пп. 61–89). Докладчиками выступали архиепископ Серафим (Чичагов), епископ Феодор (Поздеевский) и архимандрит Гурий (Степанов)³²⁹. На этом же заседании митрополит Кирилл был избран заместителем члена соборного Совета, при этом избирали двух заместителей от епископов, двух от клириков, двух от мирян³³⁰. На протяжении третьей сессии Собора митрополит Кирилл периодически исполнял обязанности товарища председателя Собора³³¹ или даже председательствующего³³².

На заседании 17 (30) августа митрополит Кирилл огласил заявление 30 членов Собора с предложением обсудить текст соборного определения, призывающего епархии оказать помощь педагогам духовно-учебных заведений, если эти заведения будут закрыты. В результате был утвержден проект митрополита Кирилла с поправкой протоиерея Π. Н. Лахостского³³³.

23 августа (5 сентября) на 157-м заседании было оглашено заявление 32-х³³⁴ членов Собора во главе с владыкой Кириллом, предлагавших «ввиду затруднительности в условиях современной деятельности созывать новые епархиальные собрания для выборов членов Собора и возможной необходимости срочного созыва Собора» принять постановление, что члены Собора 1917–1918 годов сохраняют свои полномочия до созыва нового Собора. Это предложение было передано на совместное рассмотрение Уставного отдела и соборного Совета³³⁵. В результате Собор вернулся к обсуждению этого вопроса на своем 163-м заседании 30 августа (12 сентября) 1918 года, приняв предложение группы делегатов Собора. Таким образом, члены Собора сохраняли свои полномочия вплоть до распоряжения патриарха о созыве нового Собора, причем Святейший Патриарх имел право созвать Собор в прежнем составе, а делегаты Собора имели право участвовать по месту жительства в работе епархиальных, окружных, уездных и благочиннических собраний с правом решающего голоса³³⁶.

На 161-м заседании, состоявшемся 27 августа (9 сентября) «при закрытых дверях», обсуждались практические мероприятия по защите церковных святынь, вошедшие в определение Собора «Об охране церковных святынь от кощунственного захвата и поругания». Особую дискуссию вызвала ст. 5, позволявшая в крайних случаях передавать властям описи и ключи от церковных хранилищ (ризниц). В результате обсуждений статья была принята в редакции митрополита Кирилла (с учетом поправок членов Собора П. И. Астрова и А. В. Васильева): «Церковно-приходским собраниям и прочим хранителям священного достояния Церкви разрешается передавать по требованию светских властей описи находящихся в храме предметов церковного имущества с тем, чтобы проверка описей совершалась при участии клира и членов церковно-приходского совета и с предварением, что прикосновение к священным предметам со стороны лиц, не имеющих на то права, равно и вхождение в алтарь лиц иноверных, представляет собой кощунство»³³⁷.

31 августа (13 сентября) по предложению соборного Совета была создана делегация для передачи Совету народных комиссаров постановления Собора от 24 августа (6 сентября) о необходимости отмены инструкции Народного комиссариата юстиции от 17 (30) августа 1918 года «по проведению в жизнь Декрета об отделении Церкви от государства». Состав соборной делегации был таков: митрополит Тифлисский Кирилл (Смирнов), епископ Симон (Шлеев), протоиерей А. И. Юницкий, профессор И. М. Громогласов, крестьянин А. И. Июдин, присяжный поверенный Н. Д. Кузнецов, торговый приказчик В. Г. Рубцов³³⁸. Суть принятого 24 августа (6 сентября) 1918 года Собором заявления, которое должна была передать в Совнарком делегация во главе с митрополитом Кириллом, сводилась к тому, что если декрет от 23 января 1918 года ставил Православную Церковь в положение фактически и юридически гонимой, то принятие инструкции Наркомюста от 30 августа явилось не только нарушением обещания Совнарком выслушать представителей Церкви, но и создало механизм разрушения церковной структуры. Инструкция Наркомюста являлась подзаконным актом по отношению к декрету об отделении Церкви от государства. Согласно инструкции Наркомюста религиозная община обязана была составить описи церковного имущества, которое национализировалось, а затем, уже в качестве «народной» собственности, могло предоставляться в пользование «двадцатке». Таким образом, с юридической точки зрения Церковь как некий церковно-общественный институт утрачивала свой социально-правовой статус, церковная жизнь атомизировалась. Отныне юридическим лицом советское государство признавало только группу граждан, объединенных в «двадцатку».

Особую остроту обсуждению изданной Наркомюстом инструкции придавали политические события, являвшиеся трагическим фоном всей третьей сессии Поместного Собора: принятие 27 июня (10 июля) 1918 года Конституции РСФСР, согласно которой Церковь отделялась от государства и школа от Церкви, провозглашалась свобода антирелигиозной пропаганды, а монахи и церковнослужители лишались избирательных прав; июльский расстрел Царской Семьи; массовые казни духовенства (в том числе – епископата и членов Собора), так что почти каждый день третьей сессии Собора начинался пением «Со святыми упокой»; секуляризация домовых церквей и их имущества в образовательных учреждениях; чехословацкий мятеж, начавшийся еще в мае, и восстание эсеров, совпавшее с началом открытия Собора; антицерковная инструкция Наркомюста от 11 (24) августа, вступившая в силу 17 (30) августа; и, наконец, объявление советской властью 23 августа (5 сентября) 1918 года днем «красного террора» и расстрел в этот же день священномученика протоиерея Иоанна Восторгова. Именно последние события определили жесткость и эмоциональность соборного документа.

«Последняя «Инструкция» комиссаров юстиции, – говорилось в соборном заявлении 24 августа (6 сентября) 1918 года, – ставит Православную Церковь пред лицом неизбежного исповедничества и мученичества, а российскую коммунистическую власть обрисовывает как власть, сознательно стремящуюся к оскорблению народной веры, очевидно, в целях ее уничтожения. Как с такой властью нам, защитникам народной веры, найти общий язык? Мы уже не взываем, как прежде, ни к национальной истории, ни к общегосударственному благу, ни к отвлеченной идее разделения Церкви и государства, ни к идее истинной или только условной политической свободы, ни к праву и справедливости, ни к любви и общечеловеческому братству. За истекшее полугодие все [...] ожидания в этом направлении рассеяны самой советской властью. Из многократных ее заявлений, не менее ярких действий и официальной литературы мы с печалью сердечной убедились, что коммунизм отверг все эти обычные в человеческом общежитии мерила и открыл свое забрало как сила, враждебная всякой свободе и всякому праву, даже простой человеческой справедливости и простейшему человеколюбию. Во главу угла он поставил идею неравенства людей от рождения и проклятия одной части человечества во имя другой, вплоть до физического и даже насильственно-кровавого ее истребления. Здесь уже нет дыхания Духа Божия, нет даже духа человеческого, здесь дышит дух зла, ненависти и разрушения. Последние приказы власти народных комиссаров с официальными призывами к «захвату значительных количеств заложников» и к «массовому расстрелу» без суда внушают невольный ужас всякому здоровому, сохранившему элементарное нравственное чутье человеку. Расправы над заложниками – это возвращает нас не только к темным векам варварства, но и уносит мысль от крещеной культурной Европы куда-то вглубь Африки.

Мы уверены, однако, что наш российский коммунизм, будучи духовным явлением антихристианской сущности, исповедуется и проводится в жизнь людьми все же общего с нами европейского, насыщенного преданиями христианства, духовного воспитания. И потому мы еще надеемся, что Совет народных комиссаров хотя отчасти поймет нас, когда мы, в расчете на простейшую общечеловеческую нравственность и культурность, свидетельствуем о бесчеловечном и бесцельно жестоком насилии над народной верой, проводимой в последней «Инструкции»³³⁹.

Именно это заявление должна была передать соборная делегация во главе с митрополитом Кириллом.

На 168–169 заседаниях, состоявшихся 5 (18) и 6 (19) сентября 1918 года, обсуждался доклад митрополита Кирилла, сделанный им от лица Отдела о высшем церковном управлении. Доклад назывался «О церковных округах» и был посвящен мероприятиям, способствующим распространению принципа соборного управления на отдельные территории, что давало новые возможности для активизации миссионерской и пастырской работы.

Представляя доклад, митрополит Кирилл заметил: «В основу положена необходимость найти для архипастырей и пасомых оплот в их взаимном единении. Это общение и единение и осуществляется в мысли об объединении отдельных епархий нашей Патриархии по округам. Необходимость такого сближения осознана была еще до Собора. Еще Св. Синод после марта месяца 1918 года [...] предложил, чтобы архипастыри под руководством старшего сошлись и обменялись мыслями о событиях [...] Доклад этот, долго ожидавший очереди для своего рассмотрения, в основной своей теме уже разрешен в некоторых постановлениях Собора (...) По докладу церковные округа должны объединять епархии к миссионерско-пастырской деятельности, по предложениям же докладов о церковном суде и о составе Соборов церковные округа должны быть и административными, и судебными центрами, а не только пастырско-миссионерскими»³⁴⁰.

Епископ Охтенский Симон (Шлеев), поддерживая проект, сказал: «Укрепление патриаршества, умножение епархий требуют учреждения округов. Тогда центр церковной власти приблизится к народу и миллионы православных получат и хорошее церковное управление, сильное для отражения гонений на Церковь, и скорый и справедливый суд»³⁴¹.

Против проекта, как сепаратистского по духу, выступил Н. Д. Кузнецов, рассматривавший церковные округа, наделенные административно-судебными полномочиями, как лишние бюрократические инстанции. Не поддержал проект и архимандрит Гурий (Степанов), считавший, что новая структура лишь ухудшит пастырское и миссионерское дело³⁴². Деление на округа должно было иметь, по мнению критиков проекта, миссионерско-пастырское, а не административно-судебное значение.

При обсуждении необходимости и целесообразности существования церковных округов члены Собора коснулись историко-канонических оснований подобного административного деления. Дискуссия была весьма оживленной. Председательствующий на заседании митрополит Арсений (Стадницкий) даже призвал участников дискуссии не «жонглировать канонами». По мнению владыки Арсения, следовало отложить обсуждение учреждения церковных или митрополичьих округов до следующей сессии или будущих Соборов³⁴³. Однако это предложение не было поддержано Собором. Более того, митрополит Кирилл призвал принципиально одобрить доклад, а конкретную работу распределения епархий по округам поручить Высшему Церковному Управлению. Митрополит Кирилл заметил, что «те места принятых Собором постановлений «О прославлении русских святых к местному почитанию», «О ВЦУ», «О Соборах, созываемых через три года», «О суде» и т. п., в которых упоминаются митрополичьи округа, все повиснут в воздухе, если настоящее положение о церковных округах не будет принято Собором»³⁴⁴. В результате члены Собора принимают предложение митрополита Кирилла³⁴⁵. Однако сложные социально-политические условия существования Русской Церкви в СССР не позволили Высшему Церковному Управлению осуществить этот проект.

На том же 169-м заседании владыка Кирилл сделал доклад «Об управлении духовно-учебными заведениями, церковно-приходскими школами и законоучительством в светских учебных заведениях». Доклад являлся результатом совместной работы соборных отделов «О духовно-учебных заведениях», «О церковно-приходских школах», «О преподавании Закона Божия» и Издательского отдела. В результате Собор принял постановление о том, что управление духовно-учебными заведениями, церковно-приходскими школами и законоучительством в светских учебных заведениях будет сосредоточено в Школьно-просветительском отделе ВЦС, а подготовленный комиссией проект организации религиозно-просветительского совета при ВЦУ следует передать в ВЦС, с тем чтобы «он принял из этого проекта к руководству то, что сочтет полезным»³⁴⁶.

На заключительном 170-м заседании Поместного Собора вновь рассматривался вопрос, к которому прямое отношение имел митрополит Кирилл. Протоиерей А. И. Юницкий сделал доклад «Об устроении Православной Церкви в Закавказье и на Кавказе вообще». Доклад был результатом работы соборного отдела «Об устроении Православной Церкви в Закавказье». Председательствующий на этом заседании митрополит Арсений (Стадницкий), предлагая перейти к обсуждению доклада, по благословению Святейшего Патриарха уступает председательские функции митрополиту Кириллу, так как «обсуждаемый вопрос имеет к нему непосредственное отношение».

Согласно представленному проекту, предполагалось образование Бакинской епархии (вместо прежнего Бакинского викариатства Грузинской епархии) с включением в ее состав приходов, ранее не входивших в экзархат, а принадлежавших Владикавказской и Туркестанской епархиям. В докладе содержалось описание структуры и состава Бакинской епархии. Разработчики проекта создания новой епархии исходили из того практического соображения, что в условиях гражданской войны, иностранной интервенции и национального сепаратизма не представляется возможным возвратить Грузинскую Церковь, провозгласившую автокефалию, в юрисдикцию Русской Церкви. А потому следует выработать такие меры, которые закрепили бы имеющееся присутствие Русской Церкви в Закавказье, чтобы не утратить и того малого, что удалось сохранить. Создание самостоятельной Бакинской епархии позволило бы оградить русские приходы в Азербайджане от разрушительного влияния сепаратизма. Наконец, из числа Закавказских епархий формировался Кавказский экзархат (который наделялся, по проекту, правами митрополичьего округа). Поскольку это было последнее заседание Собора, то на постатейное обсуждение представленного проекта не оставалось времени. Кроме того, по-прежнему невыясненным отставался вопрос об автокефалии Грузинской Церкви: признается ли эта автокефалия Православной Российской Церковью или нет. В связи с этой неопределенностью митрополит Арсений (Стадницкий) предложил не рассматривать вопрос об учреждении митрополичьего округа и Бакинской епархии на Соборе, а передать его на рассмотрение ВЦУ. «Я смотрю на этот вопрос с широкой точки зрения, – заявил митрополит Арсений. – Имея в виду автокефалию Грузии, а также послание по этому поводу Святейшего Патриарха³⁴⁷, которое несколько расходится с этим докладом, нужно признать, что обсуждаемый вопрос имеет большое значение и для всей Русской Церкви. Поэтому решать его без должной подготовки невозможно и для Собора недопустимо»³⁴⁸.

Мнения членов Собора разделились: кто-то считал необходимым утвердить доклад о создании митрополичьего округа и Бакинской епархии, кто-то присоединялся к точке зрения митрополита Арсения (Стадницкого). Предлагались и промежуточные варианты. Так, епископ Тамбовский Зиновий (Дроздов) полагал, что нужно прежде выяснить, как относиться к грузинам: «Кто они – братья или раскольники, находятся они с нами в единении или вражде? И только решив этот вопрос, мы можем решить другой вопрос относительно устройства Православной Церкви в Закавказье и на Кавказе вообще [...] Я думаю, что хорошо устроить округ, но тогда, когда будет выяснено положение Закаспийской области»³⁴⁹.

В результате дискуссий Собор все же одобрил предложение митрополита Арсения и передал вопрос о митрополичьем округе и Бакинской епархии на рассмотрение ВЦУ. Впоследствии жизнь показала правоту реалистической и прагматической позиции митрополита Кирилла, а ВЦУ в 1919 году учредило вместо Тифлисской и Бакинской епархии (Кавказского экзархата) епархию Прикаспийскую и Бакинскую.

В этот же день 7 (20) сентября 1918 года Собор Православной Российской Церкви завершил свою работу. Это заседание стало кульминацией не только третьей сессии, но и всего Поместного Собора 1917–1918 годов. На этом заседании были рассмотрены важные документы и проекты соборных решений и был зачитан секретарем Собора В. П. Шеиным (расстрелянным 12 августа 1922 года по «делу митрополита Петроградского Вениамина») доклад Комиссии по гонениям. В докладе были поименно перечислены 4 архиерея, 2 архимандрита, 8 протоиереев, 20 священников, 8 монахов и 7 мирян, убиенных за веру. Имена еще семи священников и 18 мирян остались неизвестны³⁵⁰.

Собор, не успев рассмотреть многие вопросы, передал их на обсуждение в ВЦУ, собираясь вновь съехаться весной 1921 года.

Митрополит Кирилл после окончания Собора продолжал служить в Москве, поминая за богослужением убиенных митрополита Владимира (Богоявленского), архиепископов Андроника (Никольского), Гермогена (Долганова), Макария (Гневушева) и прочих иерархов, ежемесячно в 1918–1919 годах пополнявших сонм новомучеников Российских.

Один из современников и очевидцев московских событий тех лет Η. П. Окунев 10/23 сентября 1918 года в своем дневнике писал: «Был за службами, совершавшимися архимандритом Холмской епархии Смарагдом и Тифлисским и Бакинским митрополитом и Экзархом Грузии Кириллом. И тот и другой поразили меня особенностью своего служения и красивой представительностью. Необыкновенно выразительны и сладкозвучны их возгласы. Вообще видно, что это не простые «попы», отбывающие профессиональную повинность, а люди образованные. За них не стыдно и перед католиками. Необыкновенно красивый голос и библейская внешность митрополита Кирилла навела меня на грешную мысль, – а почему же не его избрали патриархом России?»³⁵¹

Недолго митрополит Кирилл имел возможность свободного совершения богослужения: чуть более года. Однако за этот период его авторитет как одного из выдающихся церковных деятелей еще более возрос. Митрополит Кирилл становится членом Священного Синода.

♦

В конце декабря 1919 года он был впервые арестован ВЧК вместе с митрополитом Арсением (Стадницким), начав восхождение на свою Голгофу. За несколько дней до этого, 24 декабря 1918 года Святейший Патриарх Тихон был заключен под домашний арест³⁵². Арест патриарха Тихона и заключение в Лубянскую тюрьму митрополита Кирилла было осуществлено по обвинению церковных иерархов в «контр-революционной агитации путем рассылки воззваний и сношения с Колчаком и Деникиным»³⁵³.

Делегация ВЦУ под председательством протопресвитера Николая Любимова ходатайствовала 25 декабря 1918 года перед Совнаркомом «о содействии к предоставлению Святейшему Патриарху возможности принимать участие в делах Высшего Церковного Управления и беспрепятственно совершать богослужение во всех храмах, – а равно о таковом же распоряжении и в отношении митрополитов Арсения и Кирилла»³⁵⁴.

В результате последующей переписки управляющего делами СНК В. Д. Бонч-Бруевича, заведующего VIII отделом НКЮ П. А. Красикова и начальника СО ВЧК Т. П. Самсонова в январе 1920 года, выяснились причины ареста высших церковных иерархов. В конце января был освобожден из-под ареста митрополит Арсений (Стадницкий) на условиях удаления к месту своего служения в Нижний Новгород. Патриарх Тихон и митрополит Кирилл были освобождены позже. Первое заключение митрополита Кирилла продолжалось около двух месяцев³⁵⁵.

Вообще вторая половина 1919 года отличалась целенаправленной работой ВЧК по устранению от церковного управления наиболее деятельных и авторитетных епископов, клириков и мирян. Так еще до ареста Святейшего Патриарха Тихона и митрополитов Арсения и Кирилла, 26 августа 1919 года по обвинению в «сопротивлении властям при вскрытии мощей преп. Саввы Сторожевского»³⁵⁶ и в другой «контр-революционной деятельности, выразившейся в организации контрреволюционного общества «Совет объединенных приходов г. Москвы и губернии», были арестованы члены Поместного Собора Н. Д. Кузнецов, А. Д. Самарин, протоиерей Николай Цветков, несколько священнослужителей и мирян³⁵⁷. В конце 1919 года в Москве был арестован и один из ближайших в те годы сотрудников патриарха Тихона – архиепископ Крутицкий Иоасаф (Каллистов)³⁵⁸, также участник Поместного Собора 1917–1918 годов.

В апреле 1920 года, после выяснения Святейшим Патриархом, что ушедший из Казани вместе с белочехами в сентябре 1918 года митрополит Иаков (Пятницкий) не предполагает возвращаться в Казань, на Казанскую кафедру был назначен митрополит Кирилл, которому так и не удалось после Собора возвратиться в Закавказье и вступить в управление Кавказским экзархатом.

...Около двух месяцев ожидали казанцы прибытия нового архипастыря, вознося имя его на ектеньях. Сам же владыка в это время безуспешно пытался добиться разрешения московских властей на отъезд к месту нового своего служения.

Наступил день встречи Смоленской Седмиезерной иконы Божией Матери 26 июня ст. ст. 1920 года. Кафедральный Благовещенский собор, находившийся в Казанском кремле, к тому времени был закрыт, и епископ Чистопольский Анатолий (Грисюк), временно управляющий Казанской епархией, служил в большом храме Казанского Богородицкого монастыря, где находились и перенесенные в сентябре 1918 года раки со святыми мощами святителей Гурия и Варсонофия, Казанских чудотворцев.

Владыка Анатолий вышел с крестным ходом на окраину города, где и встретил чудотворный Седмиезерный образ. С пением святую икону пронесли через весь город и внесли в Богородицкий монастырь.

Крестный ход, возглавляемый владыкой Анатолием, вошел в святые ворота обители, вступил в монастырский двор – и тут открылось удивительное зрелище. На паперти собора предстал пред паствою величественный старец в полном архиерейском облачении. Это был митрополит Кирилл, неожиданно приехавший в Казань как раз в то время, когда крестный ход встречал Седмиезерный образ Божией Матери. Святитель Кирилл благоговейно принял из рук епископа Анатолия чудотворную икону, осенил ею народ и вступил в храм. Все плакали от радости, когда владыка встал на митрополичьей кафедре посреди храма.

По окончании молебна митрополит Кирилл произнес казанской пастве первое слово назидания, начав его евангельским речением: откуда мне сие, яко Мати Господа моего прииде ко мне (Лк. 1, 43). Владыка Кирилл поведал народу о том, как он стремился в Казань, стараясь получить разрешение на выезд, и как чудом, по милости Матери Божией, совершенно неожиданно для себя получил возможность приехать. Поезд прибыл из Москвы в Казань около 12 часов дня, и митрополит Кирилл приехал в Богородицкий монастырь к моменту, когда крестный ход уже вышел на встречу чудотворной иконы.

Чудесное совпадение приезда владыки Кирилла с торжественной встречей Седмиезерной иконы произвело глубокое впечатление на верующих казанцев, переживавших истинную радость после стольких страданий и невзгод, выпавших на их долю за последние два года. Казанцы ясно увидели в митрополите Кирилле того иерарха, который в состоянии сплотить церковный народ перед лицом надвигающегося безбожия. Верующие были совершенно покорены внешним обликом владыки: высокого роста, с величественной осанкой и благообразным лицом, с прямым пристальным взглядом, осененный сединами митрополит Кирилл выглядел библейским патриархом.

В короткое время завоевал архипастырь уважение не только православных казанцев, но и мусульман, называвших владыку за его белый митрополичий клобук – «Ак калфак».

С первых же дней своего приезда владыка Кирилл стал служить полноуставную службу по приходским церквам, которые были переполнены верующими, истосковавшимися по торжественному архиерейскому богослужению. При митрополите Кирилле на ектеньях с поминовением Святейшего Патриарха были прибавлены слова «и отца нашего»: «Великого господина и отца нашего Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея Руси». На великом входе священники стали становиться не в один ряд лицом к народу, а попарно лицом к Царским вратам и Святым Дарам.

Владыка Кирилл поселился в Богородицком монастыре, поскольку архиерейский дом, находившийся на территории кремля, был экспроприирован. Ежедневно митрополит пешком шел в Иоанно-Предтеченский монастырь, где помещался епархиальный совет. Все казанцы, вне зависимости от вероисповедания и национальности, относились к митрополиту Кириллу с искренним уважением, не допуская даже мысли о непочтительном отношении к этому достойному 57-летнему иерарху.

Митрополит Кирилл немедленно уладил все конфликты, имевшиеся к его приезду. Последовали и новые назначения. Настоятель Макарьевской пустыни игумен Феодосий (Лузгин) был назначен настоятелем Раифской пустыни, два года остававшейся без настоятеля, обязанности которого временно исполнял иеромонах Сергий (Гуськов), ризничий этой святой обители. А настоятелем Макарьевской пустыни стал игумен Александр (Уродов), бывший настоятель Санаксарского монастыря, вызванный владыкой Кириллом из Тамбова.

11 июля того же года совершилось знаменательное событие: митрополитом Кириллом вместе с епископом Анатолием и специально приглашенным из Нижнего Новгорода епископом Балахнинским Петром (Зверевым) была совершена хиротония архимандрита Спасо-Преображенского монастыря Иоасафа (Удалова) во епископа Мамадышского, викария Казанской епархии. Владыка Петр пробыл в Казани с 8 по 11 июля, и казанцы имели счастье насладиться торжественным богослужением целого сонма архиереев.

Значение епископской хиротонии владыки Иоасафа состояло еще и в том, что теперь, даже при вынужденном отсутствии митрополита Кирилла, епископ Анатолий мог вместе с епископом Иоасафом в случае необходимости совершить новую хиротонию. Как показали дальнейшие события, такая необходимость возникала довольно часто.

Активная, смелая и самостоятельная – без оглядки на власть – деятельность митрополита Кирилла в Казани, его высокий авторитет в самых разных кругах казанского общества и, наконец, очевидное увеличение и сплочение вокруг него православных людей, все это чрезвычайно обеспокоило местные власти. К тому же прибытие митрополита Кирилла в Казань для центральных властей оказалось неожиданным. Митрополит Кирилл, получив разрешение на приезд в Казань, без дальнейшего промедления и уведомления «соответствующей инстанции» выехал туда, чем вызвал растерянность на Лубянке. «Наши агенты сбились с ног, выслеживая его в Москве, а он уже в Казани», – рапортовали в Секретном отделе ВЧК³⁵⁹. Узнав же, что Казанский митрополит кроме всего прочего проводит еще и независимую церковную политику, не идя ни на какое соглашательство с местной властью, ВЧК постановила: «Принимая во внимание политическую неблагонадежность Кирилла, причислить его небольшое преступление к преступлениям неподчинения распоряжениям советской власти и сослать его в Соловецкий монастырь на все время гражданской войны»³⁶⁰.

Потому и радость казанцев от обретения столь уважаемого ими архипастыря была недолгой. В престольный праздник Спасо-Преображенского монастыря – в Преображение Господне 19 августа 1920 года – сразу после богослужения владыка был арестован в своих покоях, в Богородицком монастыре, и препровожден в «Набоковку» (дом Набокова, где в те годы располагалась Казанская ЧК), а еще через несколько дней увезен в Москву и помещен в Таганскую тюрьму. Арест был произведен по телеграфному распоряжению ВЧК³⁶¹.

Арест митрополита Кирилла чрезвычайно огорчил казанцев. Но очень скоро с митрополитом Кириллом была налажена связь, так что казанские викарии могли по наиболее важным вопросам епархиальной жизни руководствоваться его указаниями. Так, по благословению митрополита Кирилла, 21 ноября 1920 года епископы Анатолий и Иоасаф в храмовый праздник Казанской Духовной академии (Собор Архистратига Михаила) рукоположили во епископа Чебоксарского доцента академии архимандрита Афанасия (Малинина), ученого инока, жившего созерцательной жизнью, и блестящего оратора, чрезвычайно почитаемого народом.

Казанская Духовная академия, продолжавшая действовать в стесненном состоянии (преподавало около двадцати пяти профессоров и доцентов, обучалось около двадцати студентов на каждом из курсов), 7 ноября 1920 года избрала в число почетных членов академии заключенного в тюрьму Казанского митрополита и ходатайствовала перед высшей церковной властью об утверждении владыки Кирилла в этом звании³⁶². Это ходатайство было удовлетворено указом патриарха Тихона и ВЦУ за № 100 от 22 января (4 февраля) 1921 года³⁶³. Позже это решение Совета академии будет инкриминироваться академической корпорации «как контрреволюционные настроения и даже прямо преступные деяния».

С арестом митрополита Кирилла, несмотря на то что номинально временно управляющим Казанской епархией являлся епископ Анатолий, фактически епархией управлял епископ Иоасаф, обладавший незаурядным организаторским талантом и сумевший сплотить верующий народ, растерявшийся после внезапного ареста владыки Кирилла. В апреле 1921 года светские власти арестовали и епископа Анатолия по обвинению в несоблюдении декрета об отделении школы от Церкви и содержании незарегистрированного учебного заведения (имелась в виду Духовная академия, сумевшая просуществовать до 1921 года).

С этого времени епископ Иоасаф вступил в права временно управляющего Казанской епархией, и имя его упоминалось рядом с именем владыки Кирилла. В Казанской епархии епископ Иоасаф был самым последовательным выразителем церковной линии митрополита Кирилла вплоть до самой своей мученической кончины в 1937 году.

После ареста епископа Анатолия епископы Иоасаф и Афанасий письменно связались с митрополитом Кириллом и по его благословению совершили поставление наместника Седмиезерной пустыни престарелого архимандрита Андроника (Богословского) во епископа Спасского, третьего викария Казанской епархии. Местом проживания епископа Андроника был указан Иоанно-Предтеченский монастырь.

В Москве митрополит Кирилл был осужден 27 августа 1920 года на срок «до конца гражданской войны» с предъявлением обвинения: «Выехал из Москвы в Казань без разрешения ВЧК»³⁶⁴. Митрополит Кирилл не признал за собой вины, отвергнув обвинения: «Никто и никогда не обязывал меня подпиской о невыезде из Москвы. Выехал я с пропуском, выданным мне на Варварке на бланке Высшего Учреждения Республики Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета. Талон выданного мне из ВЦИК пропуска находится при деле в ВЧК. Осуждение меня Президиумом ВЧК к заключению до конца гражданской войны признаю недоразумением»³⁶⁵. 5 октября 1920 года митрополит Кирилл был помещен в Таганскую тюрьму в камеру № 160 на втором этаже третьего тюремного крыла.

Владыка Кирилл и в заключении пользовался непререкаемым авторитетом у томящихся в тюремных узах верующих. В Таганской тюрьме находилось еще несколько иерархов, духовенство, известные церковные деятели: митрополит Серафим (Чичагов); архиепископ Филарет (Никольский); епископ Феодор (Поздеевский); епископ Анатолий (Грисюк); епископ Петр (Зверев), годом раньше участвовавший в епископской хиротонии владыки Иоасафа (Удалова); епископ Гурий (Степанов), бывший инспектор Казанской Духовной академии, доктор богословия; игумен Иона (Звенигородский); игумен Георгий (Мещерский); бывший обер-прокурор Священного Синода А. Д. Самарин; профессор Н. Д. Кузнецов и др. Но старшинство митрополита Кирилла для всех было безусловно. Именно в Таганской тюрьме митрополит Кирилл благословил архимандрита Георгия (Лаврова) на старчество³⁶⁶.

Один из бывших тогда в заключении, В. Ф. Марциновский, оставил свои воспоминания об этом времени, описав и тюремную обстановку тех лет:

– На прогулку! – кричат сторожа в нижних коридорах. «Выходи на прогулку!» – вторят надзиратели из разных этажей. Камеры отворяются. По железным лестницам из разных этажей спускаются заключенные. Идут простые люди, рабочие, военные. Там и сям виднеется фигура духовного лица. Вот митрополит Кирилл с величественной осанкой, с большой бородой, в серой рясе и фиолетовой скуфье, а там исхудалый, с темными впалыми глазами на строгом аскетическом лице – игумен Иона; наклонив голову, идет епископ Волоколамский Феодор, черноволосый, с бледным лицом, с очками в черной оправе (это бывший ректор МДА). Поблескивая синими очками, низко сидящими на несколько коротком носу, спускается медленно по лестнице епископ Гурий Казанский».

По многочисленным просьбам заключенных богослужения были разрешены, и для них было отведено в тюрьме школьное помещение:

«Это был небольшой светлый зал, со школьными скамьями. На боковых выступах стен портреты: слева Карла Маркса, справа – Троцкого. В этом импровизированном храме не было иконостаса. Вот стол, покрытый белой скатертью, и на нем Чаша для совершения Тайной вечери, крест и Евангелие. Все просто, как, может быть, было в первохристианских катакомбах. Семисвечник сделан арестантами из дерева.

Служит обычно митрополит Кирилл, обладающий величественной фигурой, высокий, с правильным лицом и широкой седой бородой. Сослужат ему епископы Феодор и Гурий. Тут же стоят игумен Иона, с сосредоточенным, несколько суровым лицом, и отец Георгий, простой и серьезный. Управляет хором бывший обер-прокурор Священного Синода А. Д. Самарин. А как поют! Только страдание может так одухотворить песнопение. Поют также и многие из предстоящих. Как много души и глубокого переживания вкладывается в слова Евангелия: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное».

Приближается Пасха. Первый год, что я не говею в Православной Церкви. Между тем является мысль о том, чтобы принять участие в причащении. Догматически я в этом не совсем уверен. Итак, я обращаюсь, как бы в виде пробного вопроса, к митрополиту Кириллу, встретив его на пути в храм. Он пригласил меня зайти к нему»³⁶⁷.

Митрополит Кирилл помещался в одной камере с епископами Феодором (Поздеевским) и Гурием (Степановым). Это, конечно, не случайно. Оба эти владыки были воспитанниками Казанской Духовной академии, владыка Феодор был одно время инспектором Казанской Духовной семинарии, владыка Гурий – инспектором Духовной академии. Иеромонах Феодор (Поздеевский) окончил академию, когда Алексей Степанов (будущий владыка Гурий) в академию только поступил (это был 1900 год). Однако общие знакомства, воспоминания, наставления знаменитого старца Гавриила (Зырянова), единство взглядов на судьбу России и Православия, участие в Поместном Соборе 1917–1918 годов – все это объединяло епископов. Тем более что рядом был мудрый и авторитетный иерарх, занимавший Казанскую кафедру, – митрополит Кирилл.

Вот как Марциновский описывает свое посещение камеры владыки Кирилла:

«Митрополит Кирилл сидел на своей койке, в глубине камеры, под окном. Слева помещался епископ Феодор, справа епископ Гyрий. Первый говорил со мной добрым отеческим тоном, два другие, помоложе – оценивали мои взгляды более богословски. «Все это сектантская гордость», – сухо и строго сказал мне епископ Феодор. Епископ 1урий обнаружил склонность к полемике, но говорил более мягко: «Это большой грех, что вы пренебрегли Таинством Крещения, совершенным над вами в детстве. Вы должны покаяться – и лишь после этого мы можем допустить вас до причащения». Я изложил свои взгляды епископам, они пожали плечами, но не изменили своего требования.

– Насколько я знаю, меня можно было бы допустить до причастия. Есть правило, разрешающее причастие иноверцев, если они просят причастия в крайней нужде, в опасности смерти и т. д. А мы здесь все в таком положении.

– Ну нет, этого правила нельзя отнести к данному положению, – сказал митрополит Кирилл.

– Бог вас наказал тюрьмой за вашу ересь, – проговорил вдруг сгоряча один из епископов,– и помяните мое слово: вы не выйдете из тюрьмы, пока не покаетесь»³⁶⁸.

О заключенных епископах молились во многих московских храмах. В праздник Благовещения Пресвятой Богородицы 7 апреля 1921 года один из современников записал в своем дневнике: «Благовещение. В церкви сегодня молились о здравии заключенных митрополита Кирилла, архиепископа Никандра и еще некоторых епископов. Значит, где-нибудь в Каменщиках или Бутырках целый Синод «заседает»³⁶⁹.

Это было время, когда власти ненадолго ослабили тяжесть заключения, разрешив (на краткое время) совершение в тюрьме богослужений. Однако не стоит полагать, что заключение было неким «курортным отдыхом». Всего полтора месяца спустя в этой же тюрьме при допросе был жестоко избит епископ Анатолий (Грисюк): у него были сломаны челюсть и ребро. Разрешение богослужения и несколько «либеральное» отношение к заключенным в Таганской тюрьме было в значительной степени связано с тем, что ее часто посещали различные делегации, в том числе и иностранные, и власти создавали видимость гуманной советской пенитенциарной системы.

Кроме того, нельзя было игнорировать и умонастроения, царившие среди заключенных. «Бывшие» (имеются ввиду дворяне, бывшие сановники) и представители духовенства могли почти свободно ходить вечером по этажам, населенным уголовниками: их уголовники не трогали, в отличие от заключенных коммунистов, социалистов и прочих деятелей революции, которым появляться в одиночку среди уголовников было далеко не безопасно.

Князь Сергей Евгеньевич Трубецкой вспоминал о Таганской тюрьме 1921 года: «К духовенству отношение уголовных было двойственное: одни поносили, другие защищали (я не раз вспоминал евангельских двух разбойников). Тюремная церковь была закрыта, и в здании ее помещался клуб, но нам как-то полуофициально разрешали церковные службы (скорее их допускали, чем разрешали). Для этого, под охраной добровольных стражников из верующих³⁷⁰, нас вели в большую камеру, оборудованную под коммунистическую школу. Архиерейская служба шла под ироническими взглядами Ленина и Троцкого, портреты которых украшали стены. На время службы мы пожелали их снять или завесить, но этого нам не позволили. В этой бедной тюремной обстановке я особенно оценил великолепие службы митрополита Кирилла: он входил в мантии настоящим «князем Церкви»³⁷¹.

Неудивительно, что именно владыка Кирилл возглавил Пасхальное богослужение (март-апрель 1921 года), когда оно было все-таки разрешено:

«Пасхальная ночь. Москва, сердце России, вся трепещет от радости. Густые волны колокольного звона медным гулом заливают тюрьму: она ведь находится на горе. Пасхальная заутреня должна быть в 12 часов ночи, но она откладывается из-за опасения побегов. Лишь в 6 часа утра, когда стало рассветать, стали выводить нас из камер. Уже не гудела Москва, а только звенели в коридорах связками ключей наши телохранители. Народу, как всегда бывает на Пасху, пришло много. С воли прислали пасхальные архиерейские ризы, сверкающие серебром и золотом. Митрополит Кирилл, весь сияющий, в тяжелой парче, кадит, посылая во все стороны не только фимиам, но и клубы пламени, вырывающиеся из кадильницы. В руке у него красные пасхальные свечи. «Христос Воскресе!» – «Воистину Воскресе!» – разносится гулом под сводами тюремных коридоров. У многих на глазах слезы, хотя здесь преимущественно суровые, ко многому привыкшие мужчины. Читается знаменитая Пасхальная речь святителя Иоанна Златоуста, приветствие всем и вся, и тем, кто постился, и тем, кто не постился, и тем, кто пришел в первом часу, и тем, кто пришел в последний, одиннадцатый час. Меня до слез потрясает воспоминание о великой любви, которая особенно в этот день согрела тюрьму и обвила ее холодные, мрачные стены объятиями братской, нежной ласки. Всю Великую Субботу, с раннего утра, все несли и несли яйца, куличи, сырые пасхи, цветы, свечи – и все это тогда, когда Москва голодала. Несли, может быть, последнее, чтобы бросить пасхальную радость и туда, в сырые мрачные казематы»³⁷².

Тот, чей жизненный путь хотя бы единожды пересекся с испо- веднической стезей владыки Кирилла, уже не мог забыть образ этого удивительного иерарха. Князь Сергей Евгеньевич Трубецкой, старший сын известного русского философа Евгения Николаевича Трубецкого, вспоминая о днях, проведенных возле митрополита Кирилла, хотя бы и в ужасных условиях тюремного содержания, писал: «С достойной простотой нес он свой крест до конца, подавая пример многим и являясь немым укором тоже для многих. Мне навсегда останется памятным его последнее благословение, когда меня выводили из камеры»³⁷³.

Когда Трубецкой покидал тюрьму (в числе немногих, высланных в 20-е годы за пределы СССР), митрополит Кирилл, чтобы убедиться, что князь действительно выберется из Таганского каземата (а не падет очередной жертвой коварства ЧК), попросил его, когда тот окажется на воле, сходить в монастырь, откуда заключенным владыкам приносили передачи (еду и белье). Там князь должен был попросить в препроводительной записке к следующей «передаче» поместить слово «хлеб» не на первом месте, как обычно, а на последнем. Таким образом митрополит Кирилл в тюрьме мог узнать, что бывший узник Таганской тюрьмы остался жив и находится на свободе³⁷⁴. Позже многие письма заключенных владык, в том числе и самого митрополита Кирилла, будут изобиловать условными словами и выражениями, предпринятыми против бдительного ока «Ивана Васильевича» (так среди заключенных именовалась ЧК).

В 1920 году приговор митрополита Кирилла был пересмотрен. В результате, вместо прежнего срока «до окончания гражданской войны», было вынесено определение о назначении заключения на 5 лет³⁷⁵. Стало очевидно, что власти не желают освобождения митрополита Кирилла. Вместе с тем, к 7 ноября 1920 года в СССР была объявлена широкая амнистия заключенных. Тем не менее даже она не коснулась томившегося в тюремном заключении владыку Кирилла.

Митрополит Кирилл был одним из тех, кто привлек внимание «Политического Красного Креста» (ППК) (с 1922 года ППК перерегистрировался под названием «Помощь политическим заключенным»), организации, оказывавшей юридическую, материальную и медицинскую помощь политзаключенным в СССР. 24 марта 1921 года юридический отдел ППК направил ходатайство в Комиссию по применению амнистии о пересмотре постановления по делу митрополита Кирилла. Как уже говорилось, согласно этому постановлению владыке Кириллу было назначено пятилетнее тюремное заключение взамен бессрочного, «до конца гражданской войны». Между тем ППК ходатайствовал о полной амнистии и об освобождении от дальнейшего заключения в тюрьме. Но амнистии сразу не последовало.

Тем не менее, в самом конце 1921 года (24 декабря)³⁷⁶ владыка Кирилл был досрочно освобожден в связи с очередной амнистией по случаю 4-й годовщины Октябрьской революции. Видимо, власти полагали, что освобождаемый митрополит достаточно «научен» тюремным содержанием, чтобы не оставаться независимым в управлении Казанской епархией.

Так, новый 1922 год совершенно неожиданно ознаменовался для Казанской епархии радостной вестью об освобождении архипастыря-исповедника.

Несмотря на то, что поезд из Москвы прибывал в ночь с 17 на 18 января 1922 года, встречать митрополита Кирилла в зимнем храме Богородицкого монастыря собралось несколько тысяч верующих. Ожидавших в то позднее время своего любимого архипастыря можно было уподобить евангельским девам, готовящимся к сретению Небесного Жениха с мыслью: «Се Жених грядет в полунощи». На вокзале владыку встречали епископы Иоасаф и Афанасий. По пути следования Казанского митрополита от вокзала к монастырю его сопровождал, несмотря на поздний час, колокольный звон приходских и монастырских храмов. Наконец, владыка вступил в Казанскую обитель Пресвятой Богородицы – и начался молебен, по окончании которого митрополит Кирилл обратился к своей пастве с приветственным словом. Слезы радости блестели на глазах у людей, охваченных тем чувством, какое наполняет ликующие сердца верующих в Господню Пасху и в день Торжества Православия.

И вновь начались торжественные богослужения с участием митрополита Кирилла. Уже на следующий день по прибытии владыки, 19 января, в праздник Богоявления Господня был совершен торжественный крестный ход из Богоявленского храма на озеро Кабан (где была устроена Иордань) с совершением владыкой Кириллом чина великого водосвятия. Настоятелем Богоявленского собора был назначен протоиерей Николай Виноградов.

С возвращением митрополита Кирилла на Казанскую кафедру оживилась и церковно-приходская жизнь. 19 марта 1922 года для образования Союза церковных общин Казани состоялось собрание представителей этих общин. Собрание происходило под председательством Ксенофонта Ивановича Софийского. На письменную просьбу К. И. Софийского об уведомлении всех общин епархии о создании Союза и о желательном участии в его деятельности духовенства, последовала резолюция митрополита Кирилла: «1922, марта 11/24. Благословляется обратиться к оо. благочинным с просьбой о содействии к осведомлению приходов об открытии деятельности Союза. Духовенство, как обуславливающее своею наличностью самое существование приходов, тем самым предполагается в качестве участника во всякой организации, действительно связанной с приходом и его церковно-канонической жизнью. М[итрополит] Кирилл»³⁷⁷.

В апреле 1922 года в казанских храмах началось изъятие церковных ценностей в пользу (как тогда декларировалось) «голодающих Поволжья». Однако это было только предлогом безбожников к дальнейшему разграблению православных храмов. Реально от продажи за границу церковных ценностей непосредственно на помощь голодающим пошло менее одного процента(!) вырученных средств. Русская Православная Церковь в лице своего патриарха еще в августе 1921 года сама предложила государству оказать помощь голодающим. Патриарх Тихон обратился к православным патриархам, Римскому папе, архиепископу Кентерберийскому, православным людям России и христианам всего мира с просьбой оказать посильную помощь голодающим людям. Однако богоборческой власти было крайне невыгодно, чтобы Церковь встала во главе общественно-церковного движения Помгол. Всероссийский церковный комитет помощи голодающим был признан советским правительством излишним, а все собранные комитетом средства изъяты государством.

Но уже через несколько месяцев, а именно в декабре 1921 года, правительство вновь предложило Церкви жертвовать средства и продовольствие голодающим Поволжья. Святейший Патриарх обратился к общинам и приходским советам с просьбой жертвовать на нужды голодающих драгоценные церковные украшения и предметы, не имеющие богослужебного употребления³⁷⁸. Но обеспокоенные новым ростом влияния Церкви, власти предпринимают очередную провокационную акцию. 26 февраля 1922 года появляется декрет о порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих, согласно которому местным Советам предлагалось «в месячный срок со дня опубликования сего постановления изъять из церковных имуществ, переданных в пользование групп верующих, по описям и договорам все драгоценные предметы из золота, серебра и камней»³⁷⁹.

Вслед за этим декретом появилось и послание Святейшего Патриарха Тихона от 28 февраля, объявляющее изъятие священных предметов и богослужебных церковных сосудов «актом святотатства»: «Мы допустили, ввиду чрезвычайно тяжких обстоятельств, возможность пожертвования церковных предметов, не освященных и не имеющих богослужебного употребления. Мы призываем верующих чад Церкви и ныне к таковым пожертвованиям, лишь одного желая, чтобы эти пожертвования были откликом любящего сердца на нужды ближнего, лишь бы они действительно оказывали реальную помощь страждущим братьям нашим. Но Мы не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование, священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается ею как святотатство – миряне отлучением от нее, священнослужители – извержением из сана (апостольское правило 73; Двукратного Вселенского Собора правило 10)»³⁸⁰.

В Казани изъятие церковных ценностей, благодаря взвешенному отношению к нему митрополита Кирилла, прошло относительно спокойно. Владыка сумел отстоять часть богослужебных предметов от изъятия. Однако большая часть церковных ценностей (позолоченные серебряные ризы с драгоценными камнями и пр.) была реквизирована. При каждом изъятии составлялась специальная опись. В Казани действительно царил ужасный голод, и владыка Кирилл благословил отдать все небогослужебные ценности, способные хоть в какой-то мере послужить улучшению продовольственной ситуации в Поволжских республиках.

Но трагедия заключалась в том, что, с одной стороны, эти ценности шли вовсе не на помощь голодающим, а, с другой стороны, властью были изъяты и утилизированы многие предметы церковной старины XVI-XVIII веков. В Спасском монастыре были изъяты серебряные царские врата. Часть хранившегося в ризнице Благовещенского собора также была реквизирована и бесследно исчезла в бездонных государственных спецхранах. Были опустошены ризницы древних Казанских и Свияжских монастырей. При первом председателе комиссии по изъятию ценностей Денисове удавалось отстоять часть богослужебных предметов. Но с 20 апреля 1922 года, когда был назначен председателем С. С. Шварц, в работе комиссии была отмечена новая тенденция, о которой свидетельствовал в своем отчете сам Сергей Соломонович: «В церквах и монастырях по возможности ничего не оставлять, несмотря ни на какие условия, в которых будет протекать изъятие и несмотря ни на какие ходатайства и особые мнения экспертов»³⁸¹.

При всей дипломатичности, которую митрополит Кирилл проявлял, когда дело касалось судеб людей и Церкви, в принципиальных вопросах владыка всегда высказывался предельно откровенно, а порой даже и резко. Он весьма высоко ставил достоинство и ответственность православного иерарха. Владыке не простят его откровенное и смелое высказывание на общегородском собрании в Казанском университете 9 апреля 1922 года, когда в ответ на предложение председателя комиссии по изъятию церковных ценностей Денисова «помочь» своим авторитетом советской власти в ограблении казанских церквей, митрополит Кирилл сказал: «За время революции очень много лили грязи на духовенство, а теперь зовете нас к себе на службу. Нет, этого не будет, я лично не хочу исполнять роль полицейского, прокладывающего путь работе комиссии по изъятию ценностей, и за последствия история нас может жестоко осудить. Для нас более славно не участвовать в этом деле и менее славно – участвовать»³⁸². Всего три месяца будет отделять эти слова владыки Кирилла от его очередного ареста.

В докладе С. С. Шварца от 22 июня 1922 года содержатся красноречивые свидетельства о методах работы комиссии по изъятию ценностей: «Реакционно настроенное к изъятию духовенство было

взято на учет, и за ним велось внутреннее наблюдение через осведомителей – попов³⁸³ и лиц, в их среде вращающихся. Причем, кто был замечен в злостной агитации, тот подвергался немедленной изоляции. Выяснено, что некоторая часть духовенства придерживалась политики митрополита Кирилла – политики невмешательства, но многие попы (большинство из числа будущих «живоцерковников». – Л. Ж) к изъятию отнеслись как к акту, необходимому в условиях голода, так как кошмар голода у всех на глазах [...] За сокрытие ценностей и агитацию против изъятия арестовано 7 человек, из них 4 священника и 3 церковнослужителя [...] Прежде чем приступить к фактическому изъятию церковных ценностей, комиссией были затребованы от Татнаркомюста описи церковных имуществ, составленные в момент выполнения декрета об отделении Церкви от государства, но, к несчастью, означенные описи происшедшим в здании ТНКЮ пожаром уничтожены. Тогда же такие же описи были затребованы от митрополита Кирилла, который не счел нужным даже ответить³⁸⁴. В некоторых церквах описи сохранились, во многих же таковых не оказалось, почему комиссия сначала приступила к переучету ценностей, а затем уже к фактическому изъятию. Отсутствие описей объясняется бегством священников с белыми бандитами и другими катастрофическими явлениями, которым подверглась Казань. По каждому отдельному такому случаю велась следственная разработка, которая действительных причин отсутствия описей не установила»³⁸⁵.

В мае 1922 года произошел арест Святейшего Патриарха Тихона и инициированный светской властью «живоцерковнический» раскол. В июне того же года волна обновленчества достигла и Казани, куда прибыл живоцерковник Николай Пельц, назвавшийся священником Симбирской епархии.

По этому поводу митрополит Кирилл позднее вспоминал: «Приезжал такой лектор и в Казань, назвавшийся Пельдсом-священником (так в оригинале, в действительности – Николай Николаевич Пельц. – А. Ж.), но никаких документов ни о своем священстве, ни о поручении ему устроения собраний по вопросам текущей церковной жизни не представил. У меня, в частности, как Казанского архиерея, он потребовал письменного разрешения духовенству казанскому присутствовать на устрояемом им, Пельдсом, собрании. Я отвечал своему посетителю, что если устраиваемое им собрание разрешено гражданской властью, то никаких других разрешений для присутствия на этом собрании гражданам, к числу которых принадлежит и духовенство, – не требуется. Этот ответ мой Пельдс оценил как выражение моего контрреволюционного настроения и пообещал мне в будущем всякие неприятности. Дальнейшее пребывание Пельдса в Казани меня не интересовало».

Сохранился и текст резолюции митрополита Кирилла на прошение Пельца. Резолюция была сообщена обновленческому активисту митрополичьей канцелярией: «Священнику-миссионеру Николаю Пельц. Административно-исполнительная канцелярия при митрополите Казанском сообщает Вам, что резолюция его Высокопреосвященства Высокопреосвященнейшего Кирилла митрополита Казанского и Свияжского от 16–29 июня 1922 года за № 590 на прошении Вашем последовала такая: «Казанским митрополитом не было издаваемо для духовенства запрещений посещать собрания, происходящие с разрешения гражданской власти, а потому нет надобности и в разрешении на такое посещение». То или иное отношение к такого рода собраниям есть частное дело духовных лиц. № 958. 30/VI 22 г.»³⁸⁶

2 июля священник Николай Пельц устроил диспут в актовом зале Казанского университета о проблемах современной Церкви. В своей речи Пельц вдохновенно обличал «контрреволюционера» Тихона, Всероссийского Патриарха, «одряхлевшую, требующую революционных реформ Русскую Православную Церковь», излагал программу этих реформ: введение женатого епископата, разрешение второбрачия священства, переход на новый стиль, переход с церковно-славянского богослужебного языка на русский и пр. В качестве примера «грубости» и «отсталости» богослужебного языка Русской Церкви Пельц привел слова из чина крещения: «дунь и плюнь».

После Пельца выступил молодой ученый Александр Исаакович Никифоров, призвав собравшихся не слушать более подобных зазорных речей и разойтись, чему присутствующие единодушно и последовали, выразив таким образом свое отношение к живоцерковнической «программе революционных реформ». В ту же ночь ГПУ пыталось арестовать А. И. Никифорова, но его дома не оказалось. В ближайшие дни он с помощью добрых людей покинул город.

Пельц пытался продолжить свою активную деятельность в Казани, попробовав проникнуть в административно-исполнительную канцелярию митрополита Кирилла под видом ревизора от обновленческого Высшего церковного управления (ВЦУ). Но был изгнан владыкой Кириллом с запрещением служить и проповедовать в Казани. Вынужденный удалиться из города, Пельц перед этим совершил литургию и сказал проповедь в одном из окраинных храмов. За нарушение запрета владыки Кирилла настоятель этого храма был устранен от должности благочинного³⁸⁷.

Через несколько дней состоялся большой диспут о церковных проблемах в «Красноармейском дворце» (бывший Новый театр на Лядской улице). На диспуте присутствовал и владыка Кирилл. При появлении этого величественного иерарха Русской Церкви все присутствующие встали и сели на места только после того, как митрополит благословил народ и начало собрания. На диспуте выступал первый сторонник «Живой Церкви» в Казани священник Варлаамовского храма Степан Спирин, о связях которого с ГПУ знал весь город. Его оппонентом был священник Богородицкого монастыря Александр Лебедев, последний редактор «Известий по Казанской епархии».

К этому же времени относится получение известия о печатном воззвании от 16 июня, подписанном митрополитом Сергием (Страгородским), архиепископом Евдокимом (Мещерским) и архиепископом Серафимом (Мещеряковым)³⁸⁸. Это воззвание смутило очень многих верующих, в том числе в Казанской епархии. Неудивительно, что после такой авторитетной «поддержки» обновленчества уже в июле 1922 года из 73 епархиальных архиереев 37 присоединились к обновленческому ВЦУ, и только 36 остались верными патриарху Тихону³⁸⁹. Последователи церковного «обновления» торжествовали, многие, прежде уверенные в необходимости активного сопротивления ВЦУ, поколебались в своей уверенности. Большинство заняли выжидательную позицию, полагая не признавать ВЦУ как верховный орган церковной власти, но признавать за ним, как за временной структурой, полномочия по созыву Поместного Собора.

Митрополит Кирилл был близок именно к этому взгляду на сложившуюся церковно-административную ситуацию. Он считал, что ВЦУ – орган, инициированный светской властью и, следовательно, преследующий политические, а не церковные цели. Посему, дабы не вступать в конфликт с государством, необходимо согласиться с созывом новым Высшим церковным управлением Собора, отправить на него своих представителей, а уже там отстаивать православные позиции, патриаршество и самого патриарха. Если же этого не удастся, то заявить, что Собор – не православный. Поминовение патриарха Тихона владыка Кирилл, естественно, не прекращал.

По поводу же выяснения причин воззвания трех уважаемых иерархов владыка Кирилл направил протоиерея Порфирия Руфимского в Нижний Новгород, где в то время проживал митрополит Сергий. Но даже узнав, что воззвание действительно подписано самим митрополитом Сергием, владыка Кирилл не изменил своей позиции, отказываясь признать за обновленческим ВЦУ права называться высшей церковной властью, хотя это и грозило неприятностями со стороны светских властей, откровенно поддерживавших ВЦУ. Позже казанский обновленческий журнал «Православный церковный вестник» в своей статье «Обновленческое движение в Казани» писал: «Митрополит Кирилл постоянно повторял фразу: «Пусть мне пришпилят ярлык контрреволюционера, а до тех пор я считаю себя в полной безопасности». Через два месяца, – язвительно комментировали обновленцы, – этот ярлык был пришпилен произведенным следствием»³⁹⁰.

Почти одновременно с заявлением «трех архиереев» от 16 июня появилось послание митрополита Агафангела (Преображенского) от 18 июня с заявлением о вступлении во временное управление Русской Церковью и указанием на незаконность живоцерковнических административных инициатив. Митрополит Кирилл благословил зачитать это послание по церквам и разослал это послание бывшему своему викарию, а в то время уже епископу Самарскому Анатолию (Грисюку) и епископу Уфимскому Борису (Шипулину), с которым у митрополита Кирилла вплоть до 1937 года оставались добрые отношения. Впоследствии митрополит Кирилл вспоминал об этом послании митрополита Агафангела: «Оценка живоцерковного движения и совершаемого так называемым В.Ц.У. бесчиния церковного была сделана в конце июня месяца особым посланием митрополита Агафангела, объяснявшего всю деятельность В.Ц.У. как узурпацию церковной власти и отклонение от основ православной церковности. В то же время, признавая создавшуюся для него невозможность быть в Москве и во всей полноте осуществлять руководительство церковной жизнию, митрополит Агафангел предоставлял право на местах руководиться в епархиальной жизни патриаршим указом на случай невозможности сношений с церковным центром, то есть управляться на основе канонов и церковной практики каждой епархии автономно, недоуменные же вопросы разрешать по силе возможности путем совещания с ближайшими православными архипастырями. Послание это было прочитано в церквах города Казани и разослано по епархии. Вскоре я получил телеграмму, подписанную Пельдсом о предстоящем мне увольнении на покой. И действительно в канун июля другая телеграмма, подписанная управляющим делами В.Ц.У. Львовым, уведомляла меня о том, что решением В.Ц.У. я освобожден от управления Казанской епархией и уволен на покой. Так как с В.Ц.У. никаких отношений у меня не было и не могло быть, то никакого значения таким телеграммам я, конечно, не придавал и продолжал исполнять свой долг служения в качестве епархиального архиерея»³⁹¹.

Обновленческий раскол вызвал неожиданно для самой власти религиозный подъем в православной среде, заставив церковный народ сплотиться вокруг своих иерархов. Одним из явных свидетельств этого религиозного подъема было пополнение рядов монашества молодыми образованными иноками. В июле 1922 года принявшие постриг студенты богословских курсов (открытых вместо Казанской Духовной академии) Питирим (Крылов), Иоанн (Широков), Палладий (Шерстенников), Серафим (Шамшев) были приняты в число насельников Казанского Иоанно-Предтеченского монастыря. Иноки Питирим, Иоанн, Палладий были вскоре рукоположены митрополитом Кириллом во иеромонахов, а Серафим – во иеродиакона. Иоанно-Предтеченский монастырь стал центром религиозной жизни Казани, оказавшись одним из главных оплотов Православия и центров сопротивления обновленчеству в Казанском крае.

Встреча и проводы в 1922 году чудотворной Седмиезерной иконы Божией Матери были совершены самим митрополитом Кириллом в сослужении со своими викариями епископами Иоасафом, Афанасием и Андроником. Причем впервые с 1918 года чудотворный образ был принесен не в Богородицкий монастырь, а, как в дореволюционные годы, в Казанский кремль. Из Благовещенского собора были совершены и проводы иконы. К празднику Казанской иконы Божией Матери в Казань из Самары приезжал епископ Анатолий, освобожденный из тюрьмы вместе с митрополитом Кириллом и назначенный Самарским правящим архиереем. Казанцы с радостью и любовью встретили этого архиерея, с деятельностью которого было связано управление Казанской епархией в тяжелейший период с 1918-го по 1919 год. Таким образом, верующие могли присутствовать на торжественном богослужении с участием сразу пяти архиереев.

Будущий священномученик митрополит Кирилл был для Казанского края тем иерархом, вокруг которого сплачивались лучшие церковные силы, видевшие во владыке истинного пастыря Русской Церкви, способного уберечь свою паству от раскола и удержать церковный корабль на плаву в это тяжелое время.

Насколько высоко почитался Казанский владыка, видно и по отношению к нему, например, американской Миссии (АРА), работавшей в помощь голодающим.

Один из американцев женился на русской девушке, дочери профессора Казанского университета Дубяго. Венчание происходило в Варваринской церкви Казани, и американцы, весьма уважавшие Казанского владыку, просили митрополита Кирилла совершить венчание. Но владыка, как монах, согласился отслужить только молебен после венчания, отказавшись, конечно, и от участия в брачном пире.

Зная, с каким подозрением смотрели на Миссию АРА советские власти, можно понять, почему участие митрополита Кирилла в венчании американца и дочери казанского профессора произвело самую негативную реакцию властей. Впрочем, здесь опять проявился тот независимый характер митрополита Кирилла, который его отличал и в дореволюционные времена.

И все же при всем том, что безбожные власти клеймили Казанского митрополита как «контрреволюционера», «последователя святейшей контрреволюции» патриарха Тихона и пр., однако сквозь эту духовную и классовую ненависть к независимому иерарху Русской Церкви сквозило и невольное уважение к тому церковному достоинству, носителем которого был и оставался владыка Кирилл, в каких бы тяжелейших и стесненных условиях он ни находился. Подобного отношения властей никогда не удостаивались, например, обновленческие иерархи.

24 июля 1922 года в Богоявленском соборе Казани состоялось собрание под председательством митрополита Кирилла, которое обсудило возможность представителям Казанской епархии участвовать в соборе, созываемом ВЦУ в Москве. Делегаты от всех приходов высказывались о целесообразности участия в этом «соборе».

Прежде всего митрополит Кирилл предложил удалиться мирским представителям. Затем владыка выступил по поводу возможного церковного Собора³⁹²: «Для меня, как правящего архиерея, постоянные призывы в собрании к Собору вызывают недоумение. Зовут к Собору, как будто никто его не желает или мешает. Вопросы [к Собору] определены 1917 и 1918 годами, и Собор должен был собраться в 1921 году. Митрополит Агафангел и патриарх тоже говорили о Соборе. Словом, Собор никем не оспаривается. Значит, нужно собирать материалы и дать направление решениям вопросов. Например, язык русский в качестве богослужебного: есть ли переводы? Православный институт³⁹³ должен исполнить свой долг. Необходимо учредить Комиссию».

Говорил митрополит Кирилл и о своем отношении к обновленческому ВЦУ: «Для меня требование ВЦУ как гражданского учреждения – обязательно, но как церковного – не обязательно, но должна быть контрассигнация правительства (чтобы считать ВЦУ гражданским учреждением. – А. Ж). Как церковное же учреждение ВЦУ – нуль. ВЦУ говорит, что созовет Собор. Очевидно, Собор желателен и для гражданской власти: мы должны в силу лояльности выполнить приказание гражданской власти. Но Собор – церковный. [Поэтому следует] собраться, чтобы заявить, что Собор не наш. Пойдем сказать свое слово, заявить [о своей позиции] тому же Антонину [...] Говорят, что ВЦУ есть идейно особое от «Живой Церкви». Это неправда: одни учредители, в одном доме редакции и управления. Но такой Собор не для Православной Церкви, в лютеранском [духе] эти вопросы [будут] разрешаться. А нам нужно православно решать вопросы».

На собрании было решено готовить предложения к Собору в нескольких комиссиях, которые будут действовать под непосредственным руководством епископа Чебоксарского Афанасия, викария Казанской епархии. Несмотря на то что архимандрит Варсонофий (Лузин) и некоторые другие священники активно выступали против участия в Соборе, собрание прислушалось к более взвешенной и реалистичной позиции митрополита Кирилла.

Обновленческий журнал «Православный церковный вестник» со ссылкой на священника А. Лебедева приводил следующее постановление по данному вопросу: «Единогласно признавая необходимость созыва Церковного Собора, собрание казанского духовенства находит необходимым ныне же приступить к практической подготовке и разработке вопросов, подлежащих соборному разрешению, для чего постановляет ныне же избрать предсоборную комиссию в следующем составе: Преосвященный Афанасий, протоиерей П. В. Петров, протоиерей Павел М. Руфимский, протоиерей Николай Виноградов, священник А. В. Лебедев, архимандрит Варсонофий, священник А. П. Касторский, протоиерей А. И. Дружинин, протоиерей Порфирий М. Руфимский, протоиерей В. И. Беликов, священник В. М. Катагощин, священник Д. 3. Прокопович, протоиерей А. Ф. Михайлов, священник Μ. Н. Малиновский, священник В. А. Белокуров, протоиерей В. И. Беллавин, протоиерей П. А. Грачев. Протоиерей С. К Спирин и о. Е. Ф. Сосунцов дали согласие быть сотрудниками членов комиссии при разработке тех или иных вопросов. Кроме того, в комиссию войдут члены по избранию приходов и по приглашению самой комиссии»³⁹⁴. Таким образом, решено было подготовить рекомендации и проекты решений к предполагаемому Собору, в случае же уклонения Собора от Православия – заявить об этом и покинуть Собор.

Вскоре после собрания в ночь на 2 августа 1922 года был арестован архимандрит Варсонофий, активно выступавший против обновленчества и занимавший на собрании в Богоявленском храме позицию неучастия в созываемом ВЦУ Соборе. Архимандрит Варсонофий был сослан на три года в Нарымский край. А 15 августа последовал арест и митрополита Кирилла. Владыка был отвезен на автомобиле за город, там посажен в тюремный вагон и отправлен в Москву, где вновь заключен в тюрьму...

Второе пребывание митрополита Кирилла в Казани длилось около семи месяцев, но этого времени было достаточно, чтобы понять, насколько был высок авторитет Казанского архиерея. Предчувствуя возможность скорого ареста, митрополит Кирилл еще в июне 1922 года издал следующее распоряжение, направленное им в Административно-исполнительную канцелярию при управляющем Казанской епархией:

«На тот случай, если я почему-либо оказался лишенным возможности сам непосредственно руководить церковной жизнью епархии, управление епархиальными делами принимает на себя один из Преосвященных викариев по старшинству хиротонии. За отсутствием по каким-либо причинам возможности у старейшего из викариев вступить в управление епархией, власть епархиальная переходит к следующему в порядке старшинства Преосвященному. За богослужениями повсеместно в храмах епархии возносить имя только митрополита, пока он находится в живых. В случае же смерти митрополита, до назначения нового, повсеместно за богослужением возносить имя временно управляющего Преосвященнейшего викария. Кирилл, Митрополит Казанский и Свияжский. 1922 г. Июня 8/21 дня. Казань»³⁹⁵.

Здесь важным является то обстоятельство, что митрополит Кирилл указывает на обязательность возношения имени «только митрополита» (причем вне зависимости от его возможности непосредственно управлять епархией) до тех самых пор, пока митрополит остается в живых. Имя же временно управляющего Казанской епархией должно возноситься только в случае смерти правящего архиерея в период до назначения нового управляющего епархией. Это частично объясняет позицию митрополита Кирилла в отношении поминовения заместителя патриаршего местоблюстителя, когда Казанский владыка полагал, что, прежде всего, должно поминаться имя патриаршего местоблюстителя митрополита Петра, поминовение же его заместителя может только допускаться.

Обновленческое ВЦУ было информировано местными живоцерковниками о позиции митрополита Кирилла (заключавшейся в том, что в случае, если на Соборе отстоять православную линию не удастся, следует воспользоваться постановлением патриарха 1920 года об автономном управлении епархией). Это, конечно, не могло удовлетворить обновленцев. Поэтому арест митрополита Кирилла пришелся как нельзя кстати. Обновленческое ВЦУ сразу же озаботилось «документальным» оформлением «увольнения» митрополита Кирилла, чей авторитет даже из заключения и ссылки мог помешать раскольническим действиям обновленцев:

«Указ митрополиту Казанскому КИРИЛЛУ.

Высшее Церковное Управление настоящим сообщает Вам, что Вы устранены от управления Казанской епархией и уволены на покой с назначением местопребывания вне пределов Казанской епархии. Помещение, кассу, печать и дела Вы обязаны передать Уполномоченному ВЦУ прот. Порфирию ЧЕРКАСОВУ и без малейшего замедления выбыть из Казанской епархии. Председатель ВЦУ В. Красницкий. Управделами прот. М. Попов. Секретарь А. Невский»³⁹⁶.

Сам развязно-распорядительный тон «указа» обновленческого ВЦУ за № 1415 от 27 августа 1922 года свидетельствует в пользу того, что «живоцерковники» несомненно были осведомлены об аресте митрополита Кирилла (именно так следует интерпретировать издевательскую фразу о «назначении местопребывания вне пределов Казанской епархии»). И уж откровенным издевательством является указание уже арестованному митрополиту сдать уполномоченному ВЦУ «помещение, кассу, печать и дела» и «без малейшего замедления выбыть из Казанской епархии», причем место «выбытия» почему-то не сообщалось. Данный указ явное свидетельство того, что для ВЦУ решение светской власти было руководством к действиям в области церковно-административной.

На место «уволенного на покой» владыки Кирилла обновленческим ВЦУ был прислан в Казань архиепископ Алексий (Баженов), архиерей старого поставления, признавший ВЦУ. Им было сформировано новое епархиальное управление – теперь уже полностью обновленческое³⁹⁷. Однако ни обновленческий архиепископ, ни обновленческое КЕУ (Казанское епархиальное управление) не были признаны викарными епископами Иоасафом (Удаловым), Афанасием (Малининым) и Андроником (Богословским), всеми монастырями епархии (кроме женского Богородицкого). Зато приходское духовенство в большинстве своем признало обновленческого архиепископа, хотя и тяготилось подобным признанием, ясно сознавая неканоничность назначения Алексия на место здравствующего митрополита Кирилла. Прихожане, в отличие от белого духовенства, заняли весьма недвусмысленную антиобновленческую позицию. Впрочем, всего через несколько месяцев, по освобождении из заключения Святейшего Патриарха Тихона, обновленчество в Казани потерпело сокрушительное поражение, хотя, поддерживаемое ГПУ, сохраняло свое влияние в части сельских приходов.

Между тем, митрополита Кирилла по-прежнему держали в заключении. Сын известного московского священника Иосифа Фуделя Сергей, сидевший вместе с митрополитом Кириллом в Бутырской тюрьме, вспоминал о нем как об удивительно светлой христианской личности. «Если Церкви нужно изменить что-то в ее обрядовых обычаях, которые она никогда не воспринимала как неизменяемые, – писал Сергей Фудель, – то это она делает просто и без всякого ореола. Митрополит Кирилл, сидя во «внутренней», спокойно, как он мне сам с улыбкой говорил, ел и постом баланду из кроликов, будучи монахом. В церкви бутырской камеры не было ни иконостаса, ни уставных книг, престол мог стоять на восток, а мог стоять и на запад, один священник причащался по-священнически в пиджаке, архиереи служили даже без омофоров³⁹⁸.

Митрополит Кирилл томился в московской тюрьме до января 1923 года, а затем был отправлен этапом в ссылку в Коми-Зырянский край.

Сергей Фудель, который оказался этапирован в одной партии ссыльных со священномучеником Кириллом, так вспоминал этот период: «Образ митрополита Кирилла Казанского, конечно, неизгладим из памяти. Высокий, очень красивый, еще сильный, несмотря на большие годы, он нес свое величие и светлость по тюрьмам и этапам России. Помню его входящего, точно в богатую приемную залу архиерейского дома, в нашу маленькую и невероятно клопиную камеру вятской тюрьмы. На нем была не громоздкая и нелепая шуба, а теплый меховой подрясник, твердо опоясанный ремешком, как древний кафтан, высокая меховая шапка и шарф, закрученный поверху, с концами за пазухой, как это делали когда-то московские извозчики. Это был Илья Муромец, принявший под старость священство. В той камере нас застало Рождество 1922 года (здесь Рождество Христово указано по старому стилю, то есть Рождество 1922 года – это 25 декабря 1922 года. – Л. Ж.) и была отслужена всенощная, и митрополит громогласно воспевал праздничный канон на пару с одним эсером, неожиданно оказавшимся хорошим церковным певцом. Мы стояли перед голой стеной, и облачений, конечно, уже не было, ведь мы были на этапе, но ирмосы канона звучали убедительно, как всегда.

Этапный период – самое тяжелое время для заключенного, но в присутствии старого митрополита унывать было совершенно невозможно. На худой конец он и в шахматы заставит играть, чтобы не падать духом. Помню, он играет с певчим эсером, и тот, переставляя фигуру, с некоторым ехидством ему говорит: «Известно, что восточные патриархи курят. А вы, владыко, курите?» – «Мало ли что еще делают восточные патриархи», – с горечью отвечает митрополит!»³⁹⁹

Фудель подробно описывал в своих воспоминаниях как обстановку в вятской тюрьме в ожидании очередного этапирования к месту поселения, так и, собственно, само этапирование: «В Вятке мы сначала сидели, как уже сказал, в маленькой клопиной камере в очень небольшом составе: кроме владыки Кирилла и меня, там было еще четыре человека: архиепископ Фаддей, архимандрит Неофит (секретарь патриарха Тихона), певчий эсер... и один врангелевский офицер... Сидеть там было хорошо, но вскоре нас перевели в тюрьму при управлении ГПУ. Это был громадный сарай позади особняка на одной из центральных улиц, и там мы попали в большую кампанию эсеров и эсдеков. Совершать службу стало уже как-то затруднительно: кругом были, так сказать, не Мити Карамазовы и даже не Смердяковы, а просвещенные потомки Чернышевского, вежливо, но чуть презрительно поглядывавшие на попов и совершенно не понимающие, почему они, собственно, оказались вместе под тюремной крышей. Поэтому сидение наше в этом вятском сарае было неуютное и мы были рады, когда нас вызвали на этап, построили и повели. Скоро мы миновали центр и пошли пустырями. Был хороший зимний вечер с добрым русским снежком, тихо опускавшимся на землю... На вокзале нас посадили в один вагон, но скоро мы и расстались: их повезли, кажется, в Котлас, а нас высадили задолго до него, на станице Мураши, чтобы везти 300 километров на лошадях в Усть-Сысольск: железной дороги тогда к нему еще не было... Путешествие длилось с неделю: ехали не спеша, так как начались большие морозы и мы, замерзая в санях, уговаривали своего проводника делать почаще привалы. Мы были, наверное, одной из первых партий массовой ссылки и уже, несомненно, первой церковной, поэтому на всех остановках и ночлегах к нам в избу сходился удивленный народ. Зырянский край был тогда еще совсем глухой, везде по избам пряли пряхи и горела, потрескивая, березовая лучина в поставце на железном подносе. Народ удивлялся, конечно, не нам, мирским и обычным, а невиданным фигурам архиереев, да еще почему-то ссылаемым к ним. Ко мне подошел как-то один мужичок и, хитро подмигнув, спросил: «За золото?» А к владыке Кириллу подошел другой мужичок и, молча встав перед ним на колени, вытащил из-за пазухи длинную бумагу. Оказалось, что он истец по многолетнему бракоразводному процессу, затерянному в давно исчезнувших дореволюционных канцеляриях»⁴⁰⁰.

Небывалость явления ссыльных архиереев приводила в некоторое недоумение и растерянность даже местное начальство. «Когда мы, наконец, прибыли в Усть-Сысольск, – вспоминал С. Фудель, – нам это начальство предоставило для первого ночлега одну большую комнату. Вскоре появился самовар, и мы в полном составе и благодушии пили чай, когда открылась дверь и вошли два высоких человека в военных шинелях. Они подошли к столу, и один из них, глядя на сидевшего в центре владыку Кирилла, как-то приосанился и четко сказал: «Позвольте представиться: я начальник местного ГПУ (он назвал фамилию, но я забыл ее), а это мой заместитель товарищ Распутин». (Эта фамилия, конечно, запомнилась.) Тогда с добродушной улыбкой в глазах поднялся во весь свой рост владыка Кирилл, на любезность отвечая любезностью, сказал: «Позвольте и нам представиться» – и он назвал себя и каждого из нас»⁴⁰¹.

Вероятно, именно об этих годах зырянской ссылки, в которой митрополит Кирилл находился в общей сложности с 1923 по октябрь 1926 года, сохранилось предание о том, как владыку везли лодкой в верховья Вычегды, причем везшие его стрелки не кормили его, и только лодочники тайком давали владыке хлеба. Когда приехали на место поселения, то митрополита Кирилла оставили под присмотром хозяина одной избы – единственного жилья на всю округу.

Пропитание себе митрополит Кирилл должен был добывать сам (владыка смастерил удочку и питался той рыбой, которую ему удавалось выловить и сварить в старой консервной банке). Святитель был так измучен и изможден подобным несносным существованием в этом пустынном крае, что даже прослезился, когда верная монахиня Евдокия (Перевезникова), «заботница», как ласково именовал ее митрополит Кирилл, едва разыскавшая его в этой глуши, застала владыку на берегу за вынужденным промыслом⁴⁰². Но этот рассказ, несомненно, относится к более поздним (усть-куломскому или усть-ухтинскому) периодам его коми-зырянской ссылки, в том числе и потому, что в Усть-Сысольске монахиня Евдокия была.

В Усть-Сысольске⁴⁰³ на поселении вместе с митрополитом Кириллом оказался и архимандрит Неофит (Осипов), ризничий и личный секретарь Святейшего Патриарха Тихона. Архимандрит Неофит прекрасно знал Псалтирь, так что мог по указанию номера стиха воспроизвести псалом наизусть. Толкования отцом Неофитом библейских текстов, в том числе и псалмов, очень высоко ценили все знавшие его. Известно, что архимандрит Неофит составил несколько трудов по экзегетике, о которых высоко отзывались и митрополит Кирилл, и епископ Афанасий (Сахаров). Спустя 11 лет (25 апреля 1934 года) митрополит Кирилл в своем очередном письме архимандриту Неофиту, к которому неизменно обращался «Авва мой родной», писал: «С духовным наслаждением проследил я данное Вами раскрытие смысла 1-го псалма. Ваши десять полулисточков показывают, каким методом должна созидаться вся система православного нравственного богословия. Горе нам, что таких библеистов, какие нужны для этого созидания, у нас едва ли имеется кто-нибудь, кроме Вас. И да сохранил бы [Господь] на дольше силы Ваши и жизнь, чтобы Вы успели дать как можно больше образов надлежащего пользования Библией»⁴⁰⁴.

В мае 1923 года в Усть-Сысольск на поселение прибыл епископ Серафим (Звездинский) и сопровождавшие его монахини. Все вместе они направились к старцу-митрополиту и застали его дома: «В белом подряснике, веселый, бодрый, величавый, он принял гостей радушно, угощая чаем при хлопотах м. Евдокии, постоянной его спутницы»⁴⁰⁵.

В Усть-Сысольске в это же время находились в ссылке Сергей Фудель и его сестра Мария. Фудель многие годы хранил в сердце образ старца-митрополита. «Наша епархия теперь вот! – сказал как-то митрополит Кирилл и широким жестом показал на сидевших в комнате двух-трех близких ему людей. – Теперь мы совсем по-иному должны осознавать свои задачи. Довольно мы ездили в каретах и ничего не знали...» Помню, как в Прощеное воскресенье он – старый, грузный – опускается на колени, чтобы поклониться до земли своей келейнице Евдокии, несшей тяготу его скитальческой жизни».

И еще Сергей Фудель вспоминал об удивительных религиозных чувствах, которые он пережил благодаря митрополиту Кириллу: «В нем совсем не было иерархической елейности. Помню его, принимающего меня на исповеди у себя в комнате в зырянской ссылке. Епитрахиль на серебристой волне волос, опускающихся на плечи, на руке синие, нитяные, затертые от молитвы четки, низкий голос говорит: «Мы, священники, видим в этом таинстве свое, особое назначение». Потом его рука прижимает к груди мою голову, и чувствуешь холодок и запах епитрахили и все тепло этого простейшего человека. Он все собирался венчать меня с моей невестой и совершить это у себя в комнате, но неожиданно до назначенного срока его перевели в Усть-Кулом...»⁴⁰⁶

Вероятно, летом 1923 года митрополит Кирилл оказался на поселении в г. Усть-Кулом Коми-Зырянского края.

Здесь или в ближайших селах проживали епископ Новоторжский Феофил (Богоявленский), епископ Петергофский Николай (Ярушевич), священник из Великого Устюга Михаил Шилов и из Петрограда отец Петр Иваницкий, проездом на поселение был епископ Ковровский Афанасий (Сахаров). Именно к тому времени относится начало духовной дружбы владыки Кирилла и Афанасия, который почитал митрополита своим духовным отцом. Здесь начинается и духовная дружба епископа Афанасия и архимандрита Неофита, которые также будут переписываться, а после смерти архимандрита Неофита владыка Афанасий унаследует его рукописные труды⁴⁰⁷. В это же время в Усть-Кулом приезжает сосланный в мае 1923 года епископ Кинешемский Василий (Преображенский)⁴⁰⁸. Митрополит Кирилл подарил епископу Василию свое архиерейское облачение, которое тот, почитая владыку-митрополита, бережно хранил, а перед смертью благословил разрезать на части и раздать своим духовным чадам как великую святыню.

Ссыльные иерархи совершали службы в небольшой таежной избушке, и все, безусловно, признавали авторитет Казанского святителя. Общение с митрополитом Кириллом оставило в душе епископа Василия неизгладимое впечатление. Отныне владыка Василий, как и епископ Афанасий, стал духовным чадом митрополита Кирилла⁴⁰⁹. По всем важнейшим вопросам церковной жизни епископ Василий будет советоваться с митрополитом Кириллом. Столь же трепетное почитание владыки митрополита стяжал и келейник епископа Василия – Александр Павлович Чумаков, разделявший со своим духовным отцом трудности ссыльного изгнания и тюремного заключения. Это об Александре Павловиче митрополит Кирилл скажет: «Много я видел келейников, но такого, как Александр Павлович, не видел»⁴¹⁰.

В 1924 году Евгений Тучков, начальник VI отделения СО ОГПУ предложил Святейшему Патриарху Тихону вернуть из ссылки многих архиереев, с тем чтобы вновь учредить Синод (возможно, в прежнем составе) при условии, что в него будет входить Владимир Красницкий. Красницкий являлся одним из наиболее одиозных деятелей обновленчества, был возведен первым обновленческим Собором в мае 1923 года в сан «протопресвитера всея Руси», а в апреле 1924 года принес притворное покаяние патриарху Тихону. Святейший Патриарх на настойчивые требования Тучкова ввести Красницкого в состав Высшего Церковного Совета, сказал, что ему необходимо, прежде всего, посоветоваться с членами прежнего Синода, находившимися в ссылке. Если они не будут возражать, то и он, патриарх, возражать не будет. Тогда из ссылок стали вызываться архиереи, среди которых был и митрополит Кирилл, вызванный из Усть-Кулома в июне 1924 года.

Позднее, в феврале 1930 года митрополит Кирилл вспоминал: «Прибывши в Москву и явившись в ОГПУ, я узнал от Е. А. Тучкова, что цель моего вызова – привлечение меня к сотрудничеству в учреждаемом при патриархе Синоде. Восстановляется и Высший Церковный Совет, словом, весь учрежденный Собором 1917 года аппарат. Но в состав Высшего Церковного Совета должны войти шесть человек из обновленческой группы с протопресвитером Красницким во главе. Красницкий уже принес покаяние и находится в общении с патриархом, о чем патриарх сам меня осведомит, и к нему было разрешено мне отправиться для беседы. Из последовавшей затем беседы с патриархом я узнал, что переговоры с Красницким о примирении действительно были, но никаких положительных результатов не дали и, судя по газетным выступлениям Красницкого, заявляющего, что ему каяться не в чем, дать не могут. Считать восстановлением общения молитвенного с Красницким то обстоятельство, что Красницкий явился на Пасху к патриарху и произнес «Христос воскресе», также нельзя. Ввиду такого положения дела, я в следующих беседах с Е. А. Тучковым совершенно решительно заявил, что участвовать в учреждении при сотрудничестве Красницкого я не могу, так как не верю в искренность его покаяния, если бы он даже и принес таковое. Но и при возможности искренности покаяния нахожу непозволительным премировать кающегося грешника высшим возможным для пресвитера положением в Церкви вместо прохождения покаянной дисциплины. Поставление мне на вид того обстоятельства, что патриарх иначе относится к Красницкому и я должен последовать его примеру, я разрешал в своей совести тем, что если таковое инакое отношение со стороны патриарха предполагалось, то самим патриархом оно не подтверждено в беседе со мною, и домашнее молитвенное общение его с Красницким, если оно имело место, есть дело личной патриаршей совести и моему суждению не подлежит. Дня через два после этого надобности в беседах на указанную тему не стало, т. к патриарх на письменное обращение к нему какой-то делегации о хранении чистоты Православия ответил резолюцией от 26 июня [ст. ст.] 1924 года за № 523, которой переговоры сКрасницким о примирении и дело об учреждении при патриархе Высшего Церковного Управления прекращались. Я же после сего спешно был возвращен на место своей ссылки, срок которой должен был окончиться в конце ноября 1924 года»⁴¹¹.

Такова реконструкция событий со слов митрополита Кирилла, сказанных на следствии в 1930 году.

По другому свидетельству (в целом, вполне согласующемся с показаниями владыки Кирилла), во время встречи со Святейшим Патриархом в ответ на вопрос – зачем Святейший собирается ввести обновленцев в Высший Церковный Совет, митрополит услышал: «Я болею сердцем, что столько архипастырей в тюрьмах, а мне обещают освободить их, если я приму Красницкого». На это владыка Кирилл сказал: «Ваше Святейшество, о нас, архиереях, не думайте. Мы теперь только и годны на тюрьмы». Патриарх вычеркнул фамилию Красницкого из подписанной бумаги и просил митрополита Кирилла, отправлявшегося к Тучкову, передать эту бумагу.

Когда митрополит Кирилл явился к Тучкову и разговор зашел о Красницком, владыку стали упрекать, что он не слушает Святейшего, который желает принять Красницкого. «Не понимаю, – с достоинством сказал владыка Кирилл, – год тому назад на этом самом месте вы меня обвиняли в чрезмерном повиновении патриарху, а теперь требуете обратного». И архипастырь показал бумагу Святейшего. Тучков, узнав, что митрополит Кирилл повлиял на ход дела в нежелательном для ГПУ направлении, тут же возвратил его на место прежней ссылки⁴¹².

Несмотря на то, что срок ссылки должен был закончиться в ноябре 1924 года, уведомление об окончании ссылки и разрешение явиться в Усть-Сысольск для получения документов на проезд к месту постоянного жительства иерарх-исповедник получил только в мае 1925 года, накануне смерти патриарха Тихона⁴¹³.

7 апреля 1925 года в 23 часа 45 минут Святейший Патриарх Тихон мирно⁴¹⁴ почил в Бозе. Сонмом архипастырей и пастырей при небывалом стечении верующих почивший Святейший Патриарх торжественно был погребен в Донском монастыре 12 апреля в храме в честь Донской иконы Божией Матери.

В заботе о сохранении преемства власти церковной и канонического строя управления Церковью Божией Святейший Патриарх Тихон составил при жизни 25 декабря 1924 года (7 января 1925 г.) завещание, которое в присутствии сонма архипастырей и было оглашено⁴¹⁵.

Завещание было следующим: «В случае Нашей кончины Наши Патриаршие права и обязанности, до законного выбора нового патриарха, предоставляем временно Высокопреосвященному митрополиту Кириллу. В случае невозможности по каким-либо обстоятельствам вступить ему в отправление означенных прав и обязанностей, таковые переходят к Высокопреосвященному митрополиту Агафангелу. Если же и сему митрополиту не представится возможности осуществить это, то наши Патриаршие права и обязанности переходят к Высокопреосвященному Петру, митрополиту Крутицкому. Доводя о настоящем Нашем распоряжении до общего сведения всех Архипастырей, пастырей и верующих Церкви Российской, считаем долгом пояснить, что сие распоряжение заменяет таковое наше распоряжение, данное в ноябре месяце 1923 года. Тихон, Патриарх Московский и всея России. 25 декабря 1924 г./ 7 января 1925 г.»⁴¹⁶.

Это завещание показывало, насколько высоко ценил святитель Тихон митрополита Кирилла, называя его первым в числе иерархов, достойных принять на себя бремя ответственности за управление Церковью в период, когда Русская Церковь останется без патриарха. Называя митрополита Кирилла первым, святитель Тихон косвенно указывал на него как на иерарха, наиболее достойного быть избранным в патриархи.

Владыка Кирилл в момент кончины Святейшего Патриарха Тихона находился в ссылке и не мог прибыть в Москву. Поэтому Собор из 61 епископа Русской Церкви, ознакомившись с Патриаршим завещанием, постановил следующее: «Убедившись в подлинности документа и учитывая: 1) то обстоятельство, что почивший патриарх при данных условиях не имел иного пути для сохранения в Российской Церкви преемства власти и 2) что ни митрополит Кирилл, ни митрополит Агафангел, не находящиеся теперь в Москве, не могут принять на себя возлагаемых на них вышеприведенным документом обязанностей, мы, Архипастыри, признаем, что Высокопреосвященный митрополит Петр не может уклониться от данного ему послушания и во исполнение воли почившего ПАТРИАРХА должен вступить в обязанности патриаршего местоблюстителя»⁴¹⁷.

А в это время митрополит Кирилл, находившийся в Усть-Сысольске в ссылке, получил освобождение. Узнав о кончине Святейшего Патриарха Тихона, владыка Кирилл намеревался поехать в Москву, однако власти не позволили митрополиту отправиться в столицу, опасаясь активного влияния авторитетного иерарха на ход церковных дел. Епископ Серафим (Звездинский) и сопровождавшие его в пути духовные чада, покидая в конце апреля 1925 года⁴¹⁸ Усть-Сысольск и направляясь на поселение в Дмитров, прощались с митрополитом Кириллом, который при расставании сказал: «Видел я сон: стою на берегу бушующей реки, а мне надо следовать по ней. Вдруг огромная льдина преградила путь. Видно, мне сейчас закрыт путь в Москву, а что будет, Богу известно»⁴¹⁹. Очевидица этих событий вспоминала: «Когда мы были уже на пароходе, митрополит Кирилл, в белом подряснике, стоял на берегу, провожая владыку Серафима в новый путь, на новые подвиги и испытания»⁴²⁰.

Новые испытания ожидали впереди и самого владыку Кирилла. Вступление митрополита Петра в права местоблюстителя, признанное Собором епископов, вполне устраивало гражданские власти. Митрополит Петр не был столь опытен в церковно-административных делах, как митрополит Кирилл, и не проявлял еще такой непреклонности, как Казанский святитель. В результате, вместо освобождения митрополит Кирилл получил новую ссылку в еще более отдаленное место, чем прежде, – в станок Переволок (Коми-Зырянского края) на р. Ухте.

Митрополит Петр, вступив в права местоблюстителя, продолжил твердую в вопросах веры позицию противления обновленчеству, украинским самосвятам и прочим расколам. Лояльность по отношению к государству, которую декларировал местоблюститель, была лишена роняющих достоинство Церкви заявлений об идеологической близости с государством или о том, что Церковь пользуется в советском государстве свободой⁴²¹. Несмотря на то что власти ожидали от митрополита Петра компромисса с обновленцами, патриарший местоблюститель своим посланием от 28 июля 1925 года резко отклонил всякую возможность переговоров с обновленчеством. Кроме того, митрополита Петра окружали архиереи из так называемой «даниловской» группы: епископы Парфений (Брянских), Иоасаф (Удалов), Амвросий (Полянский), Прокопий (Титов), Тихон (Шарапов), Николай (Добронравов), Дамаскин (Цедрик), Гурий (Степанов), Пахомий (Кедров), Герман (Ряшенцев). Все это были архипастыри, разделяющие взгляды митрополита Петра как на обновленческий раскол, так и на характер возможных переговоров со светской властью. Наверное, не случайно все эти архипастыри (кроме епископов Парфения, Николая и Дамаскина) окончили Казанскую Духовную академию, в которой в период с 1895 по 1900 год ректорствовал епископ Антоний (Храповицкий) и в которой иночествующее студенчество духовно окормлялось у преподобного старца Гавриила Седмиезерского. Впрочем, епископ Дамаскин (Цедрик) окончил факультет восточных языков в Казани, и потому личность его также формировалась под влиянием личности старца Гавриила и идей епископа Антония об ученом монашестве⁴²².

Митрополит Петр проявлял заботу о судьбе вверенного ему духовенства. Известно, что епископу Парфению (Брянских), управлявшему после ареста владыки Феодора (Поздеевского) Даниловским монастырем, митрополит Петр передавал деньги для отправки их томящемуся в заключении духовенству. Патриарший местоблюститель и сам направлял деньги находившимся в ссылках митрополиту Кириллу (Смирнову), архиепископу Никандру (Феноменову), секретарю патриарха Тихона Петру Гурьеву и др.; благословлял приходские причты жертвовать деньги и продукты в пользу заключенных священнослужителей⁴²³.

Непреклонная и твердая позиция митрополита Петра в переговорах со светской властью заставила ГПУ предпринять меры к изоляции местоблюстителя патриаршего престола. 9 декабря 1925 года, через неполные восемь месяцев управления Русской Православной Церковью, митрополит Петр был арестован, успев накануне оставить два документа. Первый из них, датированный 5 декабря 1925 года, гласил, что в случае кончины митрополита Петра права и обязанности патриаршего местоблюстителя «до законного выбора нового патриарха» переходили временно, согласно завещанию Святейшего Патриарха Тихона, митрополиту Кириллу и митрополиту Агафангелу. «В случае невозможности, по каким-либо обстоятельствам, тому и другому митрополиту вступить в отправление означенных прав и обязанностей, таковые, – указывал митрополит Петр, – передать Высокопреосвященнейшему митрополиту Новгородскому Арсению. Если же и сему митрополиту не представится возможным осуществить это, то права и обязанности патриаршего местоблюстителя переходят к Высокопреосвященнейшему митрополиту Нижегородскому Сергию»⁴²⁴.

Но уже на следующий день митрополит Петр пишет другой документ, сознавая, что вполне может возникнуть ситуация, когда он будет не физически устранен (ведь завещание составлено на случай «кончины»), а изолирован от внешнего мира, удален от возможности управления Церковью. Этим вторым документом не отменяется первый, а только дополняется. Митрополит Петр стремится предусмотреть все возможные последствия своего неизбежного ареста, понимая, что митрополиты Кирилл и Агафангел уже искусственно лишены гражданской властью возможности управления Церковью. Поэтому временное исполнение обязанностей патриаршего местоблюстителя митрополит Петр поручает митрополиту Нижегородскому Сергию. «Если же сему митрополиту не представится возможности осуществить это, то во временное исполнение обязанностей патриаршего местоблюстителя вступит Высокопреосвященнейший Михаил, Экзарх Украины или Высокопреосвященнейший Иосиф, архиепископ Ростовский, если митрополит Михаил лишен будет возможности выполнить это мое распоряжение»⁴²⁵.

А далее – очень важное уточнение: «Возношение за богослужением моего имени, как патриаршего местоблюстителя, остается обязательным». Следовательно, непременным условием замещения патриаршего местоблюстителя являлось поминовение митрополита Петра как патриаршего местоблюстителя.

Таким образом, именно тех, кто не поминал за богослужением митрополита Петра как патриаршего местоблюстителя, следовало бы называть «непоминающими»⁴²⁶. Вместе с тем, в историографии сложилась устойчивая традиция именовать «непоминающими» тех, кто не поминал за богослужениями заместителя патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского), поминая только патриаршего местоблюстителя митрополита Петра.

Возвращаясь к распорядительным документам митрополита Петра, определяющим преемство церковной власти, следует признать эти документы результатом попечения патриаршего местоблюстителя о Церкви в сложной ситуации, когда гражданская власть проводила курс на дестабилизацию и децентрализацию высшего церковного управления. И все-таки санкционирование митрополитом Петром института заместителей местоблюстителя привело не только к неизбежному осложнению ситуации с церковным управлением, но и создало печальный правовой прецедент. Все-таки завещание Святейшего Патриарха Тихона было освящено чрезвычайной санкцией Поместного Собора Российской Церкви. Два документа, оставленных митрополитом Петром, вносили опасный прецедент узаконения чрезвычайных, экстраординарных форм церковного управления без соборной церковной санкции.

Между тем первый из названных Святейшим Патриархом Тихоном кандидатов в патриаршие местоблюстители – митрополит Кирилл по-прежнему находился в ссылке.

Священномученика Кирилла всегда отличала высокая нравственная чуткость, какую он применял при решении любого вопроса. Яркий пример такого подхода к вопросу, казалось бы вполне бытовому, являет собой письмо митрополита Кирилла в «Политический Красный Крест» от 25 июня 1926 года: «15-го сего июня доставлен мне в Переволок с оказией из Усть-Ухты денежный перевод на десять руб., отправленный из Москвы 22/ХII–25 г. за № 6090. Очень тронутый проявленным ко мне вниманием и принося за него благодарность, считаю для себя обязательным возвратить присланную сумму к ее источнику. Я никогда не принадлежал ни к какой политической организации и не могу принимать денежную помощь от учреждения, вызванного к жизни последствиями политической борьбы. Административно-ссыльный митрополит Кирилл (К. И. Смирнов)»⁴²⁷. Это письмо – прекрасное подтверждение нашего суждения о том, что в вопросах христианской этики митрополит Кирилл стоял на позициях акривии⁴²⁸. Никакой компромисс с совестью им не принимался, поскольку он в сознании глубоко верующего святителя Кирилла оскорблял достоинство не только церковной иерархии, но и самой Церкви.

17 июня 1926 года митрополит Кирилл был вывезен из Переволока Усть-Ухтинской волости Ижемского уезда и 25 июня «водворен на жительство в Усть-Сысольск»⁴²⁹. Здесь только он узнает о декабрьском (1925 года) аресте митрополита Петра, григорианском расколе, вступлении митрополита Сергия (Страгородского) в полномочия заместителя местоблюстителя, а также о переписке митрополита Сергия с заключенным митрополитом Петром, что способствовало стабилизации церковного управления и отмене патриаршим местоблюстителем прежнего своего решения об учреждения григорианской коллегии. Как впоследствии вспоминал митрополит Кирилл: «Ознакомившись по возвращении в Усть-Сысольск с тогдашним церковным положением, я не мог мысленно не приветствовать твердость митрополита Сергия в охранении того церковного устроения, какое принято было митрополитом Петром после почившего патриарха».

Отсутствие сведений о судьбе митрополита Петра, его местопребывании и состоянии здоровья стали порождать опасения за саму его жизнь. Аресты и ссылки епископов, прямая угроза митрополиту Сергию, ввиду его нежелания в то время идти на унижающие церковное достоинство компромиссы со светской властью, отсутствие на свободе надежных и испытанных епископов, которым бы митрополит Сергий мог передать управление Церковью в случае своего ареста, неопределенность положения в случае смерти митрополита Петра, с каковою должны были бы прекратиться полномочия и митрополита Сергия, наконец, не вполне ясные перспективы полномочий митрополитов Кирилла и Агафангела – все это, видимо, вынудило некоторых иерархов поднять вопрос о своевременности и целесообразности решительного пересмотра вопроса об управлении Православной Церковью, дабы обеспечить ее законным и отвечающим своему назначению руководством, даже и в том случае, если бы «внезапно» умер митрополит Петр.

Осенью 1926 года, по мнению группы епископов, близких митрополиту Сергию (среди инициаторов назывались архиепископ Иларион (Троицкий)⁴³⁰, в действительности к этому непричастный, и епископ Павлин (Крошечкин), наиболее целесообразное решение вопроса об управлении Православной Церковью следовало видеть в немедленном же избрании нового патриарха, если не на всеобщем Соборе духовенства и мирян, то на Соборе епископов, а ввиду невозможности его созыва – путем опроса и собирания мнений большинства православных епископов. Избранный таким образом патриарх, даже если бы он и был в ссылке, во-первых, мог бы ясно и определенно установить авторитетный для всех порядок преемства власти, а во-вторых, возглавил бы Церковь в тот сложный момент, когда ей предстояло определить допустимые пределы компромисса с властью. Кроме того, сами выборы патриарха способствовали бы общецерковному воодушевлению и резкому укреплению позиций православных (или как их называли – тихоновцев, староцерковников) и ослаблению влияния на церковные дела обновленчества.

Стоит ли говорить, что это осознавала и светская власть и потому внимательно отслеживала всякое брожение в среде православной церковной иерархии.

Что касается канонической стороны дела, то епископы-инициаторы, с которыми, видимо, соглашался и митрополит Сергий, находили, что при наличии подписей подавляющего большинства епископов под актом выборов, таковые были бы неоспоримы и с канонической стороны⁴³¹.

Однако каноническая сомнительность этого предприятия состояла не в том, что избрание патриарха осуществлялось без мирян (на древних Соборах участвовали исключительно клирики, не считая, конечно, императоров) или что выборы происходили путем опроса епископов, без созыва Собора, а только через изъявление своей воли посредством подписи за того или иного кандидата, ибо согласно 4-му правилу I Вселенского Собора и 4-му правилу VII Вселенского Собора⁴³² в случае, если епископы области не могут принять участие в избрании епископа, то по крайней мере трое «во едино место да соберутся, а отсутствующие да изъявят согласие посредством грамат» (это каноническое правило можно без сомнения распространить и на избрание патриарха). Однако и это еще не последнее условие избрания (именно избрания, а не поставления) епископа (патриарха). Утверждать эти действия должен митрополит области. В рассматриваемой ситуации избрание патриарха не может, конечно, утверждаться кем-либо, кроме самого Собора, но утверждающие функции на предварительной стадии выборов (вернее – инициатива подобных выборов) должны принадлежать патриаршему местоблюстителю. Таким образом, выборы патриарха не должны происходить в обход патриаршего местоблюстителя. У нас же нет полной уверенности в том, что «тайные выборы патриарха» в 1926 годы не оставались тайными и для митрополита Петра, во всяком случае до тех пор, пока не последовали аресты инициаторов этих выборов. В этом-то и состояла основная каноническая двусмысленность предпринятой попытки выборов патриарха.

Трудность задуманного предприятия заключалась в том, что, во-первых, необходимо было посетить православных епископов, томившихся в ссылках и тюрьмах, разбросанных по необъятным просторам СССР (от Сибири и Казахстана до Коми-Зырянской области). Во-вторых, собирать подписи заключенных и ссыльных иерархов следовало конспиративно и в кратчайшие сроки, что было трудно осуществить при тотальной слежке, организованной ГПУ. Впрочем, некоторые современные церковные историки (например, иеромонах Дамаскин (Орловский) не сомневаются, что ГПУ было осведомлено о «выборах» с самого начала. «Мероприятие с тайными выборами патриарха, – пишет во втором томе своего исследования иеромонах Дамаскин (Орловский), – если и не было целиком задумано в секретном отделе ГПУ, то во всяком случае было им прослежено от начала»⁴³³. Это замечание, если оно, конечно, справедливо, бросает определенную тень и на самих инициаторов выборов.

История этих выборов до сих пор не вполне ясна. «Дело» о «тайных выборах патриарха», хранящееся в ведомственном архиве, имеет неудовлетворительный вид и страдает отсутствием многих важных документов, в числе которых упоминающееся в деле как изъятое при аресте епископа Павлина (Крошечкина) обращение митрополита Сергия по поводу предпринимаемых выборов, формы выборных бюллетеней и пр. Посему мы приведем две наиболее распространенные теперь версии этих тайных выборов.

Согласно первой версии, основанной больше на предании, нежели на документальных материалах, и существовавшей уже давно, но в последнее время дополненной некоторыми новыми фактами, по единогласному решению епископов-инициаторов кандидатом в патриархи был избран митрополит Казанский Кирилл, томящийся в ссылке с 1922 года и не раз являвший свою стойкость в Православии. Как раз настал конец срока ссылки Казанского владыки (осень 1926 года), и можно было, хотя и без особой уверенности, надеяться на его освобождение. Митрополит Сергий составляет особое тайное обращение к епископам, в котором излагает сущность предпринятого мероприятия.

С этим обращением митрополита Сергия епископ Рыльский Павлин (Крошечкин), архимандрит Таврион (Батозский) и еще несколько близких митрополиту Сергию лиц стали объезжать епископов, собирая подписи⁴³⁴. Доверенные лица парами посещали епископов. Один из посланцев являлся к епископу, а затем помеченный бюллетень передавал второму, чтобы сохранить бюллетень в случае ареста того, кто посещал ссыльного епископа. Один из таких посыльных, участвовавших в объезде епископов, впоследствии игумен Иоанн (Котляревский), свидетельствовал, что в бюллетенях была не одна кандидатура митрополита Кирилла, а три, причем третьим кандидатом в патриархи значился митрополит Сергий (Страгородский)⁴³⁵. В ноябре 1926 года были собраны уже подписи 72 епископов под актом избрания митрополита Кирилла патриархом, за второго кандидата проголосовало немного епископов⁴³⁶, за митрополита Сергия было подано не более одного голоса. Но именно в тот момент, когда казалось, что вопрос об избрании нового Всероссийского патриарха почти решен, был внезапно арестован епископ Павлин (Крошечкин), находившийся проездом в Москве. Вслед за этим последовали и другие аресты. Были арестованы и епископы, чьи подписи стояли одними из первых под актом избрания митрополита Кирилла патриархом – архиепископ Кор- нилий (Соболев), епископ Григорий (Козлов) и др. Арестовали в Нижнем Новгороде и митрополита Сергия, который в декабре 1926 года был переведен в Москву. В ссылке, в Зырянском крае (по другим не вполне достоверным сведениям – при возвращении из ссылки, при подъезде к Казани⁴³⁷) митрополит Кирилл был арестован и препровожден в Вятскую тюрьму. Митрополит Сергий был помещен во внутреннюю тюрьму ГПУ в Москве.

По утверждению епископа Павлина и митрополита Сергия никакие документы компрометирующего характера не попали в ГПУ. Однако многих церковных иерархов смутило то обстоятельство, что если арестованные по этому «делу» епископы были сосланы во все концы СССР по лагерям и ссылкам, то наиболее активные из устроителей выборов нового патриарха – епископ Павлин и митрополит Сергий оказались в скором времени на свободе⁴³⁸.

Если следовать этой версии, то выборы фактически состоялись, ведь нельзя же игнорировать мнение 72 православных епископов, почти единогласно высказавшихся за кандидатуру митрополита Кирилла. Но здесь возникает закономерный вопрос: почему это мнение все-таки проигнорировали, причем проигнорировали сами иерархи, участвовавшие в выборах? Почему в полемике, возникшей после издания памятной Декларации между «непоминающими» и митрополитом Сергием, столь явный аргумент в пользу «антисергиевской оппозиции» так и не был использован? Среди 72 подписавшихся были те, кто после 1927 года оказался в оппозиции митрополиту Сергию. Так почему же ни у митрополита Иосифа, ни у других «непоминающих» иерархов (о которых нам доподлинно известно, что они подписали выборные бюллетени) мы не находим апелляций к результатам «тайных выборов» 1926 года? Столь естественными вопросами в нашей церковно-исторической науке почему-то никто не задавался.

Ответы на эти вопросы мы постараемся сформулировать ниже, а пока приведем вторую версию, которая возникает после исследования тех ведомственных материалов, что хранятся в соответствующем архивно-следственном деле.

Из материалов дела по так называемым «тайным выборам патриарха» вырисовывается более полная и несколько иная картина событий, произошедших осенью 1926 года. Одновременно подобная реконструкция ставит перед нами новые, пока неразрешимые вопросы.

Инициатором проведения «тайных выборов патриарха» являлся епископ Павлин (Крошечкин), бывший викарием Курской епархии. Осужденный еще в 1923 году Курским губсудом по ст. 91 УК РСФСР на два года тюрьмы без строгой изоляции владыка Павлин после своего освобождения был 14 октября 1926 года назначен митрополитом Сергием на Полоцкую (Витебскую) кафедру, на каковую, по определенным причинам, ехать не хотел и, как еще не получивший официального уведомления о новом своем назначении, решил отправиться в Нижний Новгород к заместителю патриаршего местоблюстителя. Но епископа Павлина заботила не только собственная судьба. Он предложил митрополиту Сергию обратиться к православной иерархии с предложением путем опроса (через сбор письменных мнений) избрать первоиерарха с титулом патриарха⁴³⁹, причем в качестве наиболее подходящей кандидатуры епископ Павлин указывал на митрополита Казанского Кирилла. Но митрополит Сергий на предложение это отвечал неопределенно и уклончиво, заявив, что «сам он этого дела начать не сможет, и что непременным условием его (дела. – А Ж.) начала является обращение к нему (митрополиту Сергию. – А Ж.) епископов»⁴⁴⁰. Предъявленное же епископом Павлином обращение на имя митрополита Сергия, подписанное архиепископом Корнилием (Соболевым), епископом Павлином и епископом Афанасием (Сахаровым), было признано митрополитом Сергием недостаточным. «Для моего обращения к иерархии по этому поводу, – заявил заместитель патриаршего местоблюстителя, – необходимо иметь более половины подписей под документом, примерно до 20–30»⁴⁴¹. Эта цифра была названа митрополитом Сергием, вероятно, исходя из числа иерархов (60 архипастырей)⁴⁴², подписавших 30 марта (12 апреля) 1925 года документ о вступлении митрополита Петра в права патриаршего местоблюстителя и находившихся в пределах досягаемости для выяснения их мнения по этому вопросу. Неопределенность же необходимого и достаточного числа подписей (от 20-ти до 30-ти) показывает, что митрополит Сергий осознавал, что с 1925 года многие из иерархов, прежде находившихся на свободе, к осени 1926 года уже томились в заключении, и потому не смогут высказать своего мнения.

После беседы с заместителем патриаршего местоблюстителя епископ Павлин составляет текст обращения к митрополиту Сергию. О характере текста этого обращения сообщал сам владыка Павлин на допросе: «Ввиду тревожного положения Церкви желательно начать дело об избрании патриарха, и ввиду наименьшей спорности [митрополит Сергий в этом обращении. – А. Ж] указывал на кандидатуру митрополита Кирилла, причем способом избрания называлось собрание мнений (письменных) только православных епископов»⁴⁴³. Последнее обстоятельство (избрание патриарха голосованием одних только епископов) объяснялось практической невозможностью созыва Собора с участием представителей всего клира и мирян. Именно с этим обращением епископ Павлин начинает объезжать архиереев.

Прежде всего он собирает подписи у находившихся в Новгороде епископа Дионисия (Прозоровского), архиепископа Фаддея (Успенского)⁴⁴⁴ и епископа Григория (Козлова), бывшего тогда викарием Нижегородской епархии. Последний подписывается первым, причем, по свидетельству митрополита Сергия, не соглашаясь с обязательностью при проведении выборов одной только кандидатуры митрополита Кирилла (что понятно, если принять во внимание, что епископ Григорий был викарием митрополита Сергия); такого же мнения будто бы придерживались епископы Дионисий и Фаддей⁴⁴⁵. Сам епископ Григорий по этому поводу отозвался так: «Не знаю, кого бы там выбрали, но митрополит Сергий в качестве патриарха был бы для меня приемлемее»⁴⁴⁶. Впрочем, как свидетельствовал один из инициаторов этих выборов епископ Павлин: «Не все писали одинаково, но на необходимости патриарха согласились все; впрочем, большинство было за Кирилла»⁴⁴⁷.

Епископ Павлин уезжает из Нижнего Новгорода и в короткий срок объезжает архиереев, собирая их подписи под документом, который уже прежде подписали три епископа. Среди подписавших документ были: епископ Серпуховский Алексий (Готовцев), викарий Московской епархии, в Курске за проведение выборов патриарха подписался митрополит Назарий (Кириллов). Кроме того подписались: архиепископ Полтавский Григорий (Лисовский), митрополит Ленинградский Иосиф и викарии Ленинградской епархии – епископ Гдовский Димитрий (Любимов), проживавший на покое архиепископ Кингисеппский Гавриил (Воеводин)⁴⁴⁸; и еще два архиерея, не указанных на допросе епископом Павлином, причем один из них недавно вернувшийся с Соловков и сообщивший о решении епископов-соловчан в пользу выборов патриарха, с указанием кандидатуры митрополита Кирилла⁴⁴⁹; епископ Василий (Богдашевский), проживавший в Киеве на покое; епископ Митрофан, которого епископ Павлин встретил у митрополита Сергия⁴⁵⁰; проживавшие в Харькове епископы Макарий и Аркадий (Остальский); за арестованного в Харькове епископа Константина (Дьякова) подписался сам епископ Павлин, поскольку еще прежде заручился его согласием. Епископы Рязанский Борис (Соколов), Рыбинский Серафим (Силичев), и Воронежский Петр (Зверев) сказали, что пришлют свое мнение особо⁴⁵¹. Таким образом известно доподлинно, что не менее девятнадцати архиереев поставили свою подпись под бумагой о необходимости выборов патриарха.

Учитывая одобрение этого решения иерархами из числа соловецких узников, число согласных с необходимостью проведения негласных выборов достигало не менее трех десятков епископов. Было понятно, что при желании можно было бы собрать и большее число подписей, но это означало бы затягивание выборов и увеличение опасности привлечь болезненное внимание ГПУ.

Будучи в Москве для переговоров с гражданскими властями об условиях легализации, митрополит Сергий беседует с архиепископом Свердловским и Ирбитским Корнилием (Соболевым), который, между прочим, после ареста на допросе назвал себя одним из инициаторов проведения выборов патриарха, о предпринимаемых епископом Павлином усилиях. Архиепископ Корнилий был освобожден из тюрьмы совсем недавно, 18 августа 1926 года, под подписку о невыезде⁴⁵². О характере беседы с архиепископом Корнилием митрополит Сергий потом скажет: «И я, и Корнилий – мы оба смотрели одинаково, что в случае если бы мне удалась регистрация (юридическое оформление моего положения), все Кирилловское дело, то есть выборы его в патриархи, а вернее выборы патриарха вообще – отпало бы, так как в таком случае летом 27 года предполагался созыв Поместного Собора, где вопрос о патриархе был бы решен. В случае неудачи регистрации – дело продолжалось бы дальше (то есть собирание голосов), независимо ни от чего. Говорилось это между прочим, а не было предметом особого обсуждения. Мои мысли Корнилий разделял вообще полностью, не исключая и вопроса легализации».

Здесь стоит отметить, что митрополит Сергий трактует предпринятые выборы в патриархи, как «Кирилловское дело», противопоставляя ему предпринимаемые собой меры к регистрации или, как он говорит, «юридическое оформление моего положения» (курсив мой. – Л. Ж), вольно или невольно противопоставляя митрополиту Кириллу себя, хотя, как известно, о предпринимаемых выборах не было известно не только местоблюстителю (митрополиту Петру Крутицкому), но и выдвигаемому в патриархи митрополиту Кириллу. Это несколько личностное восприятие митрополитом Сергием выборов и легализации может, конечно, смутить, особенно в том, что вопрос легализации Церкви митрополит Сергий воспринимает как вопрос юридического оформления своего положения, а не положения, например, митрополита Петра, как будто бы было заранее известно, что митрополит Петр не выйдет из заключения.

Впрочем, если отвлечься от неоправданного оптимизма, какой питал митрополит Сергий в отношении возможности созыва Поместного Собора в 1927 году, то следует признать, что если бы митрополиту Сергию все же удалось после регистрации довести дело до Собора, то, конечно, тайные выборы патриарха голосами одних только архиереев не понадобились бы.

После сбора необходимого количества подписей (подписавшихся было 24⁴⁵³по другим сведениям – 25⁴⁵⁴ человек) епископ Павлин приезжает к митрополиту Сергию, который уже возвратился из Москвы в Нижний Новгород. Одновременно епископ Павлин вместе с представлением документа, снабженного подписями, сообщает митрополиту Сергию о том, что находящиеся в Соловках епископы согласны, что выборы патриарха необходимы, и произвести эти выборы можно путем подачи мнений епископами, то есть так же, как предлагает епископ Павлин⁴⁵⁵. Письменного документа от соловецких епископов с указанием мнения о выборах патриарха митрополит Сергий, по собственному утверждению, не видел. Что это был за документ, можно в некоторой степени уяснить из слов архиепископа Корнилия, который уже после ареста в декабре 1926 года на вопрос следователя, каким образом епископ Павлин явился выразителем мнений заключенных в Соловках епископов, отвечал: «Епископ Павлин имел на руках документ за подписью одного лица⁴⁵⁶, недавно возвратившегося из Соловков, называть которое я отказываюсь по уже приводившимся мною мотивам. Это лицо удостоверяло, что все заключенные в Соловках епископы единодушны по вопросу о необходимости иметь в качестве кандидата в патриархи именно митрополита Кирилла. Эта кандидатура была обсуждена в Соловках гораздо ранее, чем началось дело по проведению самого избрания Кирилла⁴⁵⁷.

Следует заметить, что никакой связи между решением вопроса о патриаршестве Кирилла в Соловках и его избранием, вернее, подготовкой избрания, на практике – нет. Этот документ епископ Павлин показывал мне, но как будто бы копию, а не подлинник. Содержание его приблизительно таково: находящиеся в Соловках епископы считают наиболее, или единственно, подходящим кандидатом в патриархи именно Кирилла»⁴⁵⁸.

Из слов владыки Корнилия мы заключаем, что у епископа Павлина был документ за подписью одного епископа, прибывшего с Соловков и удостоверявшего, что епископы-соловчане единогласно высказались за митрополита Кирилла как кандидата в патриархи.

Поначалу митрополит Сергий высказал свои сомнения в целесообразности столь спешных выборов, особенно имея в виду возможный успех начатых им переговоров о регистрации церковных управлений. Он полагал, что инициаторы этих выборов могут «возбудить недовольство гражданской власти». Епископ Павлин, в свою очередь, уверял, что «контрреволюции здесь нет, а есть частное церковное дело». Но с этим не была согласна сама гражданская власть, и здесь опасения митрополита Сергия, увы, оправдались.

К доводам рассудка примешивалось, вероятно, и некоторое личное несогласие митрополита Сергия с кандидатурой митрополита Кирилла (который, по мнению заместителя местоблюстителя, был слишком изолирован от последних событий, чтобы в случае своего избрания повести дело столь же деликатно, как это делал прежде архиепископ Иларион (Троицкий), а затем – сам митрополит Сергий). Подобный вывод можно сделать из слов архиепископа Корнилия (Соболева): «Он (митрополит Сергий. – А. Ж.) как будто не особенно склонен был вести, по-моему мнению, дело об избрании Кирилла, но положение и каноны обязывали его это сделать»⁴⁵⁹.

И, действительно, в конце концов митрополит Сергий согласился написать обращение к иерархам (текст этого обращения, к сожалению, остается нам неизвестен). Это обращение, снабженное печатью и подписью митрополита Сергия, и было изъято при обыске у епископа Павлина (документ в конспиративных целях был спрятан в шапке)⁴⁶⁰. Владыка Корнилий (Соболев) характеризовал этот документ как «обращение митрополита Сергия к русской иерархии с предложением высказаться и голосовать запечатанными пакетами»⁴⁶¹. Вероятнее всего в этом обращении митрополита Сергия содержался призыв подать свой голос за митрополита Кирилла как за основного кандидата в патриархи (в пользу этого предположения свидетельствует и опись документов, изъятая позже при аресте у епископа Павлина, где среди прочего значится и «обращение митрополита Сергия о избрании митрополита Кирилла», следовательно, в обращении указывался один кандидат на патриаршество).

Кстати, заместитель патриаршего местоблюстителя при встрече с епископом Павлином «поставил условие sine qua non⁴⁶² – получить отзыв митрополита Петра Крутицкого»⁴⁶³. Характерно, что митрополит Сергий не взял на себя ответственность известить о предстоящих мероприятиях митрополита Петра, хотя, вероятно, был обязан это сделать. Однако можно с полной уверенностью утверждать, что до декабря 1926 года (времени ареста инициаторов и основных участников выборов) томящийся в тюремном заключении митрополит Петр извещен не был. Впрочем, и времени на его извещение у инициаторов выборов не оставалось.

Помимо мнения соловецких епископов-исповедников о митрополите Кирилле как наиболее достойном кандидате в патриархи, епископ Павлин привез митрополиту Сергию и «Соловецкую декларацию» (так нарек владыка Афанасий (Сахаров), передавший этот документ епископу Павлину при их встрече, майское 1926 года послание соловецких епископов). Эту декларацию митрополит Сергий оставил у себя, а когда епископ Павлин собирался уезжать, вернул ему, сказав, что «читать ему это документ некогда было»⁴⁶⁴.

С полученным от митрополита Сергия обращением епископ Павлин стал объезжать архиереев, собирая их решения, кои запечатывались в пакеты самими иерархами. В этом деле владыке Павлину помогали игумен Таврион (Батозский) и двое мирян – Иван Алексеевич Кувшинов и его сын Иван Иванович Кувшинов, бывшие купцы, проживавшие на Швивой горке в Москве. Полагают, что был еще четвертый помощник, имя которого осталось неизвестным⁴⁶⁵. Сам владыка Павлин посетил епископа Астраханского Фаддея (Успенского), который написал свое мнение и «высказался утвердительно», епископа Бийского Иннокентия (Соколова), епископа Бронницкого Иоанна (Василевского). Митрополит Иосиф (Петровых), по свидетельству епископа Евгения (Кобранова), «подал было голос за Сергия, но потом сказал последнему: «Владыка, Вы все равно не пройдете», – и подал за Кирилла»⁴⁶⁶.

Епископ Евгений (Кобранов) написал, что митрополита Кирилла считает достойным избрания в патриархи, и «это единственный выход для спасения Церкви в случае неуспеха легализации». На вопрос епископа Павлина, бывали ли ранее в истории Церкви выборы патриарха одними только епископами, владыка Евгений припомнил только избрание патриарха Константинопольского Максима⁴⁶⁷ на III Вселенском Соборе. При этом владыка Евгений выразил свое удивление, что митрополит Сергий «при его уме и дипломатичности решился одновременно с работами по легализации Церкви, не дожидаясь результатов, дать движение такому делу». Епископ Евгений согласился по просьбе владыки Павлина составить в течение двух месяцев по историческим образцам обращение будущего патриарха к пастве, Константинопольскому патриарху (с греческим вариантом) и обращение епископов к митрополиту Кириллу, чтобы он согласился принять патриаршество⁴⁶⁸. Последнее явно указывает на неосведомленность митрополита Кирилла о предпринятых тайных выборах.

Вновь полученные мнения, около 20-ти, запечатанные в пакеты, как и прежде имевшиеся у него («документ 25-ти»), епископ Павлин отдал на хранение Клавдии Нефедовой, проживавшей у Спасской заставы в Москве⁴⁶⁹. Пакеты эти должна была забрать некая Варвара, муж которой работал на железной дороге, для передачи их в Нижний Новгород митрополиту Сергию. В случае опасности пакеты должны были быть переданы Ивану Ивановичу Кувшинову.

Кувшинов действительно получил запечатанные пакеты то ли от Варвары, то ли от Нефедовой, но незадолго до своего ареста передал их епископу Филиппу (Гумилевскому)⁴⁷⁰. Известно точно, что запечатанные пакеты епископ Павлин передал 8 декабря 1926 года за несколько часов до своего ареста Клавдии Нефедовой. Но ничего не известно о судьбе этих пакетов или об аресте Нефедовой. Подобное упущение, конечно, удивляет, особенно если учитывать склонность ГПУ к «организации» массовых процессов. Правда, насколько отсутствие информации есть свидетельство «упущения», а не какой-то оперативной работы ГПУ, тоже остается вопросом без ответа.

Если же «тайные выборы», как утверждает иеромонах Дамаскин (Орловский), были инициированы ГПУ, то вопросов возникает еще больше. И ответы на эти вопросы относятся более к области предположений (не имеющих подтверждающих их фактов).

8 декабря 1926 года епископ Павлин был арестован⁴⁷¹. Он находился в Москве проездом. Его задержали по адресу: Новоспасская застава, д. 11. Судя по протоколу обыска, в руки чекистов попали практически все документы, относящиеся к делу о выборах патриарха. Вот текст этого протокола: «На основании ордера № 5257 от 8 декабря 1926 года произведен обыск и арест Крошечкина Павлина в д. № 11, кв. 1 по ул. Новоспасская застава. Взято для доставления в Объединенное Госполитуправление следующее: Список епископов Православной Церкви 1926 года, обращение митрополита Сергия о избрании митрополита Кирилла, назначение епископа Павлина, записная книжка, три письма, разбросанные списки епископов 7 листов, молитва рукописная, заявление Павлина к митрополиту Сергию и удостоверение личности № 0061945»⁴⁷². Уже на следующий день после ареста, то есть 9 декабря, епископ Павлин был впервые допрошен.

Именно в день ареста епископа Павлина 8 декабря 1926 года митрополит Иосиф (Петровых), находившийся в Ростове, пишет свое завещательное распоряжение о замещении высшей церковной власти в случае невозможности ему исполнять обязанности заместителя патриаршего местоблюстителя. «Имея в виду неизбежное лишение возможности и мне исполнять ответственное поручение патриаршего местоблюстителя от 23 ноября (6 декабря) 1925 г., как последний из указанных им заместителей его должности, на случай устранения моего и обоих моих предшественников, преемственно призываю к канонически неоспоримому продолжению наших полномочий Преосвященнейших: Корнилия, архиепископа Свердловского и Ирбитского, Фаддея, архиепископа Астраханского, и Серафима впредь до возвращения возможности кому-либо из нас покорно выполнять порученные нам непосредственно от самого патриаршего местоблюстителя полномочия»⁴⁷³.

Действительно, уже через день после опубликования своего завещательного распоряжения, митрополит Иосиф был арестован и 10 декабря 1926 года допрошен. Поначалу митрополит не называет имени епископа Павлина, но когда следователь напрямую спрашивает, звали ли приезжавшего епископа Павлином, митрополит Иосиф отвечает утвердительно: «Павлин мне объяснил, что, желая положить конец неопределенному положению в Церкви, он собирает мнения о возможности избрания патриарха (или вообще главы Церкви). Я указал на записочке, запечатанной в конверт, что желательным кандидатом считаю Кирилла митрополита или Сергия. Я вовсе не считал, что, давая свое мнение, присоединяюсь к какому-то решению, долженствующему заменить собой соборное решение. Я имел в виду совещание, которое должно было состояться в г. Владимире, и полагал, что это просто предварительный обмен мнениями перед совещанием. Павлин мне не говорил, что сумма мнений по этому вопросу будет иметь характер постановления Собора, и я сам считаю «Собор по переписке» – нелепостью. Знай я это, я ни в коем случае своего мнения не подавал бы, по указанной причине. Сам я лично митрополита Кирилла не знаю, настроений его и отношения к Соввласти тоже не знаю. Но знаю, что ему доверяют церковные деятели. И мое мнение, и конверт, в котором было

оно вложено, были скреплены печатью. Впрочем, не помню, была ли печать на конверте».

Обратим внимание, что митрополит Иосиф полагал, что голосование, проводимое среди епископов, является всего лишь предварительным обменом мнениями, который не может, с его точки зрения, заменить соборное решение. Вероятно, в этом кроется причина того, что к результатам выборов 1926 года никто из епископов (даже «непоминающих») не апеллировал.

На том же допросе прозвучал и такой вопрос следователя: «А Вам известно было, что митрополит Кирилл подвергался репрессиям за антисоветскую деятельность?» Митрополит Иосиф ответил: «Мне было известно, что он страдал, а за что, я не знаю»⁴⁷⁴. После двух допросов 10 декабря митрополит Иосиф был выслан в бывший Моденский Николаевский монастырь Новгородской епархии без права выезда⁴⁷⁵.

Далее в истории «тайных выборов патриарха» начинаются некоторые странности. В соответствии с документами, хранящимися в архивно-следственном деле, заместитель патриаршего местоблюстителя митрополит Сергий был арестован 12 декабря 1926 года Нижегородским губотделом ОГЛУ. Однако это очевидно не вполне соответствует действительности, поскольку митрополит Иосиф еще 8 декабря пишет завещательное распоряжение, а значит, уже некоторое время пребывает в правах заместителя местоблюстителя, что можно объяснить только нахождением митрополита Сергия (Страгородского) в тюремных узах.

Как бы то ни было, но из Нижегородского губотдела ОГПУ под грифом «Совершенно секретно» и за подписями начальника Нижегородского ОГПУ Леймана, начальника СОЧ Загвоздина и начальника I отделения Вашунина приходит телеграмма под № 5791/с от 13 декабря 1926 года на имя коменданта ОШУ г. Москвы: «Вследствие распоряжения СО ОГПУ за № 84107/с, при сем препровождается арестованный СТРАГОРОДСКИЙ Иван Николаевич (митрополит СЕРГИЙ), подлежащий, согласно указанного распоряжения, заключению в одиночную камеру Внутренней тюрьмы ОГПУ. О приеме СТРАГОРОДСКОГО под стражу, просим поставить в известность Нач. 6-го отделения СО ОГПУ т. ТУЧКОВА»⁴⁷⁶.

Тучков в известность, конечно, был поставлен, и первый допрос митрополита Сергия (если, конечно, в деле сохранились все протоколы допроса) был проведен 20 декабря небезызвестным следователем по церковным делам А. В. Казанским. Митрополит Сергий, уже зная, вероятно, об аресте епископа Павлина, не стал скрывать обстоятельств предпринятой подготовки к выборам митрополита Кирилла: «Раньше ноября с. г. ко мне в Нижний Новгород приехал епископ Павлин Рыльский и повел беседу о необходимости для выхода из создавшегося церковного положения – выборов патриарха путем подачи голосов епископами, т. е. путем, далеко не обычным. Такое избрание было бы спорным, как применяющееся, по-видимому, в первый раз. Павлин привез с собой обращение ко мне с просьбой дать делу ход, подписанное самим Павлином и епископом Афанасием Ковровским. Впрочем, там была на первом месте подпись епископа Корнилия, хотя, может быть, он подписал эту бумагу потом, а на первое место его подпись попала как подпись архиепископа, каковым он является». Далее шло описание того, о чем рассказывалось выше. Здесь впервые прозвучало имя епископа Афанасия (Сахарова), и вскоре, помимо уже произведенных арестов, последует и арест владыки Афанасия.

На вопрос следователя, почему все дело по избранию патриарха велось так секретно, митрополит Сергий отвечал: «Во-первых, мы не хотели до времени предавать огласке вопрос об избрании патриарха в церковных кругах, пока он не выяснится среди хотя бы епископов. Во-вторых, исходили из соображений, что гражданская власть может в самой технике работы (разъезды и т. д.) усмотреть какой-нибудь заговор, и предпочитали, чтобы она узнала об этом после, когда вопрос примет практический серьезный характер»⁴⁷⁷.

Но еще до допроса митрополита Сергия в Москве 17 декабря 1926 года был арестован архиепископ Корнилий (Соболев)⁴⁷⁸, чья подпись стояла первой в обращении к митрополиту Сергию. Всего лишь несколько месяцев назад, 18 августа, владыка Корнилий был выпущен из тюрьмы после ареста 26 мая 1926 года во Владимире. (В Москве архиепископ Корнилий проживал по адресу: Приютский переулок, д. 4, кв. 10.) 19 декабря арестованный епископ был допрошен.

В тот же день, 19 декабря был второй раз допрошен епископ Павлин (Крошечкин). Среди прочего, следователя интересовала «политическая» подоплека выборов.

«Почему это избрание Кирилла, – спрашивал следователь у арестованного епископа, – Вы проводили в такой тайне, беря слово не говорить никому и т. д.

– Потому, что это дело касается только Церкви и делалось в частном порядке, – отвечал епископ Павлин.

– По Вашему мнению, Церковь в целом должна следить за политической благонадежностью своих членов?

– Не должна, – отвечал епископ, – потому что она преследует религиозные цели, и если ее член подходит к ней с религиозной точки зрения, ей нет дела до его политической физиономии. Последнее является личным делом каждого, и дело государства иметь дело с его политической деятельностью».

Но подобный ответ не удовлетворил следователя, пытавшегося вернуть разговор на тему «церковной конспирации»:

«Почему Вы считали нужным дело, «чисто церковное», делать в такой глубокой тайне?

– Я считал, что дело будет лучше, если я его сохраню от всех в тайне, кроме епископов.

– А почему Вы хотели, чтобы совсем никто, кроме епископов, об избрании Кирилла не знал?

– Я считал – так будет лучше, пусть после бы лучше узнали.

– Вам известно, что выдвинутый Вами кандидат в патриархи подвергался репрессиям за антисоветскую деятельность? – спросил следователь, настаивая на «политической» подоплеке выборов.

– Я не знаю, за что он был наказан, – был ответ епископа Павлина»⁴⁷⁹.

22 декабря в Москве был арестован епископ Евгений (Кобранов), проживавший по адресу: Крестьянская площадь, д. 8, кв. 9. В Москве епископ Евгений стал известен активной поддержкой идеи выборов патриарха. Некоторые не подозревали даже, что его активность как-либо связана с деятельностью епископа Павлина. Тотчас после ареста владыка Евгений был допрошен (в деле сохранился только один протокол допроса)⁴⁸⁰.

«Что касается моих претензий попасть в число инициаторов движения за выборы патриарха, то они основывались на следующем: во время моего посвящения в епископы (март 1926 года), даже немного раньше, я, желая улучшить отношения мои с митрополитом Сергием, предложил во время обеда тост «за будущего патриарха, подобного Тихону», подразумевая личные мои отношения с патриархом Тихоном. Тогда Сергий отвечал: если ты говоришь обо мне, то я согласен. Если за другого, то нет»⁴⁸¹.

Далее епископ Евгений описывал уже известные нам обстоятельства своей встречи с епископом Павлином и объяснял свое согласие участвовать в подготовке текстов обращений будущего патриарха к пастве и к Восточным патриархам.

Митрополит Сергий, видимо, мало знал об участии в этом деле епископа Евгения или просто не хотел, чтобы следователи предположили в такой разветвленной организации выборов какой-нибудь заговор, и потому на вопрос: «А что Вы скажете относительно деятельности по «выборам патриарха в Москве», которой занимался епископ Евгений Кобранов?», митрополит Сергий ответил: «Епископ Евгений Кобранов у меня бывал, но я ему никогда поручения что-либо предпринимать по части выборов патриарха не давал, и сам узнал об его намерениях в этой области от других. Считал это сплетней. Эта деятельность со стороны Кобранова не имеет никакого отношения к последнему предприятию Павлина; я так представляю себе это дело»⁴⁸². Это было сказано на первом допросе митрополита Сергия, то есть 20 декабря.

22 декабря, в шестом часу вечера⁴⁸³, в один день с епископом Евгением (Кобрановым), был арестован и вызванный в Нижний Новгород епископ Григорий (Козлов), проживавший дотоле в Печерском монастыре. Из Нижнего Новгорода епископ Григорий был отправлен в Москву, где 24 декабря заключен в Бутырскую тюрьму. В анкете арестованного, в графе «Отношение к соввласти», епископ записал: «Сегодня затрудняюсь формулировать отчетливо мое отношение идеологическое к соввласти, т. к. над этим не задумывался до сих пор»⁴⁸⁴.

«Скажите, – спросил следователь епископа на допросе 8 января 1927 года, – почему Вы сочли возможным принять участие в выборах патриарха, производившихся таким секретным образом?

– Я не заметил, чтобы эта кампания проводилась секретно, – отвечал владыка Григорий. – Я видел епископа Павлина в комнате келейника, где подписался под заявлением некоторых епископов о необходимости избрания патриарха, причем, однако, оговорился, что вопрос о кандидате должен был остаться открытым. Я не знаю, кого бы там выбрали, но митрополит Сергий в качестве патриарха был бы для меня приемлемее. Самая постановка вопроса носила, по-моему, анкетный характер, о возможности избрания патриарха путем голосования записками на случай, если бы власть так и не разрешила нам Собора, на котором, в случае разрешения, вопрос об избрании патриарха явился бы одним из наиболее важных».

Представляет интерес тот факт, что епископ Григорий был арестован в Нижнем Новгороде 22 декабря, в Бутырскую тюрьму заключен 24 декабря, допрошен дважды 8 января (во всяком случае, в деле хранятся протоколы именно этих двух допросов), а обвинение ему было предъявлено уже 6 января (хотя и позже, чем другим арестованным, но прежде допроса, состоявшегося спустя два дня после предъявления обвинения). Обвинялся епископ Григорий в том, что «оказывал содействие реакционной группировке, поставившей своей задачей борьбу с соввластью при помощи Церкви, укрывая ее действия и т. д., и вообще оказывал этой группировке, состоящей из Страгородского И. Н., епископа Павлина Крошечкина, епископа Соболева Корнилия и др. помощь, т. е. совершал преступные действия, предусмотренные ст. 58–12 УК»⁴⁸⁵.

Вероятно, уже до допроса епископа Григория, то есть до января 1927 года, дело представлялось следователям вполне ясным, и потому прежде арестованным архиереям начинают предъявляться обвинения. 24 декабря 1926 года уполномоченный 6-го отделения СО ОГПУ Казанский, «рассмотрев следственное производство по делу № 42195 на гражданина КРОШЕЧКИНА Петра Кузьмича (Павлина), по профессии – служителя культа (епископа), нашел, что таковой явился деятельнейшим участником группировки черносотенного епископата, ведшей конспиративную a/советскую деятельность, подготовляя антисоветское выступление демонстративного характера, т. е. совершая преступные действия, предусмотренные ст. 62-й УК, а посему полагаю: предъявить КРОШЕЧКИНУ обвинение по ст. Шестьдесят второй УК, избрав мерой пресечения содержание под стражей»⁴⁸⁶.

28 декабря подобное же постановление о предъявлении обвинения было зачитано и архиепископу Корнилию (Соболеву). Архиепископ обвинялся в том, что «явился одним из непосредственных участников и организаторов антисоветской группировки церковников, поставивших себе задачей повести Церковь на открытую борьбу с соввластью, путем использования авторитета, амвона и др. возможностей – для возбуждения недовольства населения (верующего)»⁴⁸⁷. Обвинение предъявлялось по все той же ст. 62 УК, мерой пресечения, естественно, избиралось содержание под стражей.

1 января епископа Павлина вновь вызывают к следователю. На прежних допросах епископ Павлин старался назвать как можно меньше имен. К сожалению, очень многое ГПУ узнало из изъятых бумаг епископа Павлина. Однако владыка Павлин в первые допросы предпринимает попытки запутать следствие, не называет среди подписавших документ епископа Афанасия (Сахарова), епископа Фаддея (Успенского), митрополита Иосифа (Петровых), занявшего после ареста митрополита Сергия (Страгородского) место временного управителя Русской Церкви. Первый допрос епископа Павлина был 9 декабря 1926 года, завещательное распоряжение на случай своего ареста, в котором упоминалось имя и епископа Фаддея, владыка Иосиф огласил 8 декабря.

Когда от епископа Павлина следователь требует имя архиерея, передавшего ему отзыв соловецких епископов о необходимости избрания на патриаршество именно митрополита Кирилла, владыка Павлин, словно в насмешку над следователем, говорит: «Точно не помню, кто именно из Ленинградских епископов подал мне этот документ и составил его; возможно, что Зосима, или Серафим, или Савватий»⁴⁸⁸. В то время православных иерархов (тем более среди викариев Петроградской епархии) с именами Зосимы или Савватия мы не находим. Был, правда, обновленческий епископ Зосима (Сидоровский)⁴⁸⁹, носивший титул Фрунзенского, и обновленческий же епископ Савватий с титулом Слуцкий⁴⁹⁰. Но не их же имел в виду арестованный архиерей. Зато был епископ Колпинский Серафим (Протопопов), который вполне мог быть, как мы уже писали, тем, кто привез с Соловков отзыв. В общем-то, епископ Павлин откровенно издевался над слабо ориентирующимся в церковной иерархии следователем, называя в качестве возможных авторов «Соловецкого отзыва» имена небесных покровителей Соловецкой обители преподобных Зосимы и Савватия. Увы, это не помогло избежать новых арестов и новых обвинений.

5 января 1927 года обвинение было предъявлено митрополиту Сергию. Следователь нашел, что гражданин Страгородский И. Н. «состоя одним из активнейших членов церковно-антисоветской группировки, поставившей своей задачей борьбу с Соввластью – при помощи возбуждения населения верующих через Церковь, используя возможности, предоставляемые последней, т. е. совершая преступные действия, предусмотренные ст. 58–6 УК»⁴⁹¹. Мерой пресечения, так же, как и прочим арестованным иерархам, было избрано содержание под стражей.

15 января следователь вновь вызывает епископа Павлина, теперь уже для выяснения обстоятельств его встречи с епископом Афанасием (Сахаровым). Становится совершенно ясно, что ГПУ знает об этой встрече. Следователь задает прямой вопрос:

«Что Вы расскажите сегодня по поводу «Соловецкой декларации»? Вы никаких документов от епископа Афанасия не получали?»

Епископ Павлин не отрицает факта встречи, но имя священника, передавшего декларацию, не называет.

«Соловецкая декларация» попала ко мне чисто случайно. Я, разъезжая и собирая подписи, попал в г. Владимир к епископу Афанасию. У последнего – застал священника, мне неизвестного, и последний, узнав от меня, что я еду к митрополиту Сергию, предложил мне отвезти к Сергию документ, помещавшийся в незапечатанном конверте размером приблизительно в ученическую тетрадь и сообщил мне, что это – декларация соловецких епископов, или, вернее, он сказал просто, что это – «Соловецкая декларация». Далее шел уже известный нам рассказ о передаче епископом Павлином «Соловецкой декларации» митрополиту Сергию, который не нашел возможности ознакомиться с этим документом.

16 января 1927 года в соответствии с секретным телеграфным распоряжением Тучкова от 15 января во Владимире был арестован на своей квартире, находившейся по адресу: ул. Большая Ильинская, д. 17⁴⁹² епископ Афанасий (Сахаров). Владыка при обыске потребовал занести в протокол свой протест против изъятия именной печати: «Изъятие у меня именной печати считаю неправильным и противоречащим циркуляру НКЮ и др. от 15 августа 1926 г.»⁴⁹³. А в анкете арестованного собственной рукой епископа Афанасия было записано: «Протестую против снятия с меня креста и парамана⁴⁹⁴"⁴⁹⁵. В то время подобная смелость была уже редкостью. Решение по поводу дальнейшей судьбы епископа Афанасия было принято уже заранее, местное ОГПУ постановило: «Руководствуясь п. 5 ст. 144 УПК гражданина Сахарова Афанасия Григорьевича арестовать и направить в распоряжение СО ОГПУ спецконвоем, о чем объявить Сахарову Афанасию Григорьевичу и копией настоящего постановления уведомить губпрокурора»⁴⁹⁶. Все формальности незатейливого советского УПК были соблюдены: прокурора «уведомили», и владыка Афанасий был отправлен в Москву.

Кстати, по иронии судьбы, начальником Владимирского губотдела ОГПУ был тогда некто Извеков. Если вспомнить, что другие следователи по церковным делам носили фамилии Полянский, Смирнов и Казанский (фамилии виднейших русских иерархов), то остается только удивляться тому, с какой странной избирательностью подходила партия большевиков к направлению работников на этот ответственный фронт борьбы с «религиозной контрреволюцией».

Владыка Афанасий был допрошен первый раз 16 января, но следователя на этом допросе интересовали бумаги и печать, изъятые у епископа при аресте. «Обнаруженные при обыске у меня девять бланков со штампом и печатью архиепископа Владимирского и Шуйского, – сказал на допросе владыка Афанасий, – остались из канцелярии архиерейского дома, были переданы с разными ненужными делами-бумагами и мною предназначались для черновиков, никакого официального значения эти бланки не могли иметь, т. к. с 1918 года нет архиепископа Владимирского и Шуйского, а с 1924 года Шуя совершенно неподведомственна епископу Владимирскому. Печать мною приобретена в начале 1925 года, когда вернулся из ссылки, разрешения из административного отдела не брал, т. к. в мастерской меня не спрашивали, заказал я печать в Москве, на Никольской улице (точно не помню)»⁴⁹⁷.

20 января 1927 года состоялся второй допрос епископа Афанасия, когда следователь уже не скрывал истинной причины столь внезапного ареста. Интерес, который представляет собой этот допрос, заставляет нас практически полностью опубликовать текст этого документа.

«- Вы знаете епископа Павлина? Давно ли он был у Вас? – интересовался следователь.

– Епископа Павлина знаю. Он был у меня в октябре или ноябре, хорошо не помню.

– Зачем он к Вам приезжал?

– Вы знаете.

– А все-таки? – настаивал чекист.

– Насколько я представляю, по УПК имею право и не давать показаний, – спокойно отвечал епископ Афанасий.

– А Павлин заставлял Вас поклясться, что Вы никому не скажете о причине его прихода?

– Клятвы мы не употребляем вообще; само собой разумеется, что то, о чем мы говорили, говорилось не для того, чтобы стать всеобщим достоянием».

Тогда следователь решил несколько изменить тему разговора.

« – А каково Ваше личное мнение об избрании митрополита Кирилла в патриархи?

– Я считаю его наиболее достойным кандидатом, – отвечал епископ.

– А не является ли по вашему мнению несколько неудобным для этого кандидата то, что он за a/советскую деятельность подвергался репрессиям?»

Следователь явно провоцировал епископа на резкость, но владыка Афанасий находит достойный ответ.

« – При отделении Церкви от государства, оформленному законом, я полагаю, для государства безразлично, кто будет стоять во главе Церкви. В данном случае, я думаю, что политическая деятельность Кирилла нас, церковных деятелей, не касалась. Достаточно того, что он подходил, по моему мнению, для возглавления Церкви; кроме того, я знал, что в последнее время власть облегчила его положение, а раньше отзывалась о нем как о человеке лояльном».

Допрос шел явно не по намеченному плану, и тогда следователь задает прямой вопрос, требуя столь же откровенного ответа.

« – Каким образом попала к Вам так называемая «Соловецкая декларация» и насколько Вы разделяете изложенные в ней взгляды?»

Но и здесь чекист терпит неудачу, вновь встречаясь с тактикой корректной неопределенности (отвечать так, чтобы не называть ни одного нового имени, обязательно ссылаться на законы соввласти в той их части, где декларируются права граждан, ответ формулировать так, чтобы, при внешней лояльности и корректности по отношению к следствию, он – для следствия же – оставался бессодержательным).

« – Как попала, – отвечает епископ, – я не помню; не могу точно определить, каково мое к ней отношение, т. к я ознакомился с ней мельком, проглядев ее.

– А почему Вы отрекомендовали ее именно «Соловецкой декларацией»?

– Вот уж этого я объяснить точно не могу. Вероятно, по аналогии, т. е. м. б. по аналогии с «Соловецкой челобитной», поданной раскольниками в XVII столетии царю. Впрочем, я это говорю несерьезно.

– Для чего Вы передали эту декларацию (Соловецкую) епископу Павлину?

– Да просто для ознакомления; он мог с ней делать, что хочет.

– А не говорили ли при передаче декларации, чтобы Павлин отвез последнюю митрополиту Сергию?»

Епископ Афанасий понимал, что следствию известно про обстоятельства его встречи с епископом Павлином, поэтому факт передачи «Соловецкой декларации» епископ опровергать не стал, но и ничего нового сообщать следствию не собирался, следуя уже упомянутой нами тактике неопределенного ответа.

« – Да, я знал, что он едет к Сергию, и передача декларации сама собой предполагалась, да я и не считал уж очень важным это событие, а потому в точности и припомнить все обстоятельства передачи затрудняюсь.

– Будьте добры напомнить мне, что такое за «Соловецкая челобитная XVII века», о которой Вы говорили в показании, и на аналогию с которой Вы указали.

– «Соловецкая челобитная» была подана бунтовщиками про тнв- церко монахами соловчанами, не принимавшими церковные исправленные книги. Содержание ее я не помню»⁴⁹⁸.

В конце этого протокола было рукой епископа Афанасия занесено примечание: «Зачеркнутое «бунтовщиками» и «против церко» – не читать». Епископ Афанасий, видимо, решил не давать чекистам повода для двусмысленной трактовки приведенной им аналогии, иначе бы получалось, что епископ Афанасий находил аналогию в деятельности, с одной стороны, узников Соловецкого монастыря, а с другой, соловецких монахов-старообрядцев, взбунтовавшихся против патриарха Никона и царских властей. Такой трактовки приведенной им аналогии епископ Афанасий не желал.

18 января арестовывается и допрашивается диакон Даниловского монастыря Иоанн Смирнов⁴⁹⁹, заключенный в тюрьму по обвинению в том, что «будучи служителем культа (диаконом) пропагандировал среди церковников мысль об избрании патриархом активного a/советского деятеля митрополита Кирилла, используя для своей деятельности авторитет Церкви, т. е. совершил преступление, предусмотренное ст. 58/14 УК»⁵⁰⁰. Сам диакон Иоанн на допросе сказал: «Я по существу предложенного мне вопроса о поминовении мною по формуле митрополита Кирилла как патриарха могу сказать следующее. Я считаю митрополита Кирилла единственным лицом, возглавление коим Церкви положило бы конец всем церковным нестроениям. Разговоры об его избрании – слышал у нас, в Донском монастыре, а первый раз услыхал о выступлении епископа Павлина и его деле «выборов патриарха» в церкви Спаса на Спасской, не помню от кого. Но несмотря на то, что я Кириллу как патриарху очень бы сочувствовал, я, как строгий уставщик, ни в каком случае за службой Кирилла как патриарха не помянул бы и не поминал. Формулу же его поминовения «великого господина и отца нашего Святейшего Кирилла, Патриарха Московского и всея России» я только предположительно сказал за обедом в общей монастырской столовой и прибавил при этом: «А вот если бы помянуть этим титулом в церкви, то что бы из этого вышло?» Мне на это сказали, что такое поминовение невозможно! А в церкви я по этой формуле Кирилла не поминал»⁵⁰¹.

Вот такие были времена. Сказал в монастырской трапезной, а за слова свои отвечал в ГПУ...

20 января следствие предъявляет обвинение владыке Афанасию. Следователь нашел, что епископ «был участником группы антисоветских епископов, производившей a/советскую демонстрацию и использовавших церковь в a/советских целях, причем он, Сахаров, явился передатчиком антисоветского документа, носящего характер платформы антисоветской группировки, а посему, принимая во внимание, что изложенные преступные деяния предусмотрены ст. 58–6 УК, полагаю: предъявить Сахарову С. Г. (Афанасию) – обвинение по ст. 58–6 УК, избрав мерой пресечения содержание Сахарова под стражей»⁵⁰².

12 февраля последовало постановление о продлении срока содержания под стражей арестованных митрополита Сергия и епископа Павлина, содержавшихся во внутренней тюрьме ОПТУ, а также архиепископа Корнилия с епископом Григорием, томившихся в Бутырской тюрьме. Постановление было составлено следователем А В. Казанским, согласовано с Тучковым и утверждено 15 февраля Г. Ягодой, который собственноручно красным карандашом (в традициях кремлевских вождей) начертал: «Утверждаю». Постановление следователя по этому делу гласило: «По рассмотрению означенного дела нашел, что срок содержания под стражей перечисленным лицам истекает; дело требует продолжения следствия и ввиду серьезности состава преступления (черносотенная группировка церковников, ведущих за собой всю Церковь) – изменение меры пресечения по отношению к перечисленным обвиняемым возможным не представляется. Ввиду изложенного полагал бы: войти с ходатайством перед Президиумом ВЦИК СССР о продлении срока содержания под стражей перечисленных лиц на два месяца, т. е. КРОШЕЧКИНА П. К. по 8 апреля, СТРАГОРОДСКОГО И. Н. по 14 апреля, СОБОЛЕВА Г. Г. по 17 апреля и КОЗЛОВА по 24 апреля сего 1927 года»⁵⁰³.

В результате решением Президиума ЦИК от 23 марта 1927 года за подписью секретаря ЦИК Енукидзе сроки содержания под стражей были увеличены.

Что происходило в период между 23 марта и 2 апреля можно только догадываться. Но 2 апреля было принято «Постановление об изменении меры пресечения» по делу № 36960, где следователь утверждал, что «следственное производство по делу в отношении Страгородского в основных чертах можно считать оконченным».

«Принимая во внимание изложенное, – говорилось в постановлении, – и то, что нахождение СТРАГОРОДСКОГО на свободе никакого влияния на ход следствия оказать не может, а также учитывая преклонный возраст и болезненность состояния здоровья, считаю возможным изменить примененную к нему меру пресечения на все время ведения дальнейшего предварительного следствия по данному делу в отношении других проходящих по делу лиц. Посему полагаю: СТРАГОРОДСКОГО Ивана Николаевича (Сергия), арестованного 12 декабря 1926 года и содержащегося во Внутренней] тюрьме ОГПУ освободить под подписку о невыезде из Москвы. Дело следствием продолжить»⁵⁰⁴. Постановление, естественно, было согласовано с Е. А. Тучковым, чья подпись тоже стоит под этим документом.

Мотивировка, конечно, может смутить всякого, знакомого с методами работы ГПУ тех лет. Например, преклонный возраст и болезненность митрополита Петра Крутицкого не могли способствовать облегчению его тюремного и ссыльного содержания. Кроме того, предварительное следствие в отношении «других проходящих по делу лиц» не влекло их освобождение, хотя их участие «в организации» тайных выборов было несопоставимо менее деятельным, чем митрополита Сергия или епископа Павлина.

Очевидно, что к этому времени между Тучковым и митрополитом Сергием была достигнута договоренность о легализации церковного управления и о той степени компромисса, которая потребуется от заместителя местоблюстителя.

21 апреля 1927 года последовало еще одно постановление, теперь уже в отношении епископа Павлина. Следователь нашел, что «следственное производство в отношении КРОШЕЧКИНА закончено, а потому, принимая во внимание и незначительность угрожающего ему, как лицу, лишь технически выполнявшему задания других проходящих по делу лиц, наказания – полагал бы: впредь до окончания следствия меру пресечения, избранную по отношению к КРОШЕЧКИНУ, изменить, освободив под подписку о невыезде из г. Москвы. Дело следствием продолжать»⁵⁰⁵.

Быть может, митрополит Сергий, соглашаясь на уступки гражданской власти, обусловил свой компромисс немедленным освобождением из заключения не только себя, но и других иерархов. Но и в этом случае не ясна «избирательность» этого «реабилитационного» процесса: почему из всех арестованных иерархов был освобожден именно епископ Павлин (Крошечкин) – инициатор «тайных выборов»?

Дальнейшая судьба пакетов с бюллетенями проголосовавших иерархов неизвестна. Можно предположить, что они также попали в руки ГПУ. Но тогда почему в деле нет ничего о епископе Филиппе (Гумилевском), которому их передал И. И. Кувшинов?

Прежде чем высказать собственное предположение, заметим, что свидетельство о передаче пакетов епископу Филиппу имеется только в протоколе допроса И. И. Кувшинова. Но протокол допроса не датирован! На втором протоколе допроса Кувшинова стоит дата – 24 марта 1931 года! То есть этот протокол допроса взят из архивно-следственного дела 1931 года, по которому Иван Иванович Кувшинов был расстрелян. Можно предположить, что первый (недатированный) протокол допроса был составлен тогда же, когда и второй, – в 1931 году. В этом случае в 1927 году ГПУ так и не узнало, где именно находятся пакеты.

Тогда объясним тот факт, что не был арестован епископ Филипп. Пакеты, вероятно, были уничтожены, как уже едва ли могущие пригодиться в условиях, когда гражданская власть раскрыла попытку проведения «тайных выборов патриарха» и любое повторение подобных действий восприняла бы как открытый вызов себе. Последнего митрополит Сергий не желал, и, вероятнее всего, все бумаги с мнениями епископов были уничтожены.

В этом случае становится понятно широко известное утверждение митрополита Сергия и епископа Павлина, что документы голосовавших иерархов не попали в руки ГПУ, чему, конечно, не верили многие проголосовавшие в 1926 году епископы, подвергшиеся в 1927 году арестам и ссылкам, тогда как инициаторы выборов – епископ Павлин и митрополит Сергий – были освобождены. Это противоречие в результате наших объяснений устраняется.

Митрополит Сергий и епископ Павлин, говоря о том, что документы епископов не попали в руки ГПУ, в некотором смысле имели право на подобные утверждения, если под документами подразумевали исключительно пакеты с мнениями иерархов. Но даже если выборные бюллетени не были обнаружены следствием, то при аресте инициаторов «тайных выборов» в руки ГПУ попали другие важные документы, в том числе – списки епископов-выборщиков, что и стало причиной организованной ГПУ волны арестов и ссылок.

В архивном деле не хранится свидетельств о вынесении приговора кому-либо из привлекавшихся по этому делу, но о дальнейшей судьбе некоторых из них известно по другим источникам. Так, епископ Григорий (Козлов) был приговорен к трем годам ИТЛ и в течение почти пяти лет пребывал в Соловецком лагере особого назначения, затем проживал в Орле, а в период 1936–1937 годов управлял Уфимской епархией (был в числе поминающих заместителя патриаршего местоблюстителя). В августе 1937 года был арестован в Уфе и 29 ноября того же года расстрелян⁵⁰⁶.

Архиепископ Корнилий (Соболев), после заключения в Бутырской тюрьме, уже в мае оказался на Соловках и умер 16 апреля 1933 года в ссылке⁵⁰⁷.

Епископ Афанасий (Сахаров) был приговорен в апреле 1927 года к трем годам концлагерей и уже в июне, также, как преосвященные Григорий и Корнилий, оказался на Соловках⁵⁰⁸.

Среди тех, кто подписал выборные документы, некоторые также оказались в заключении и ссылках. Так, например, епископ Гавриил (Воеводин) находился в апреле-октябре 1927 года в заключении в Ленинграде. В апреле 1927 года был арестован епископ Аркадий (Остальский).

А как дело о «тайных выборах патриарха» коснулось самого митрополита Кирилла? Митрополит Кирилл был арестован 21 декабря 1926 года в г. Котельниче Вятской губернии. В период с конца декабря 1926 года по апрель 1927 года владыка находился в заключении в вятской тюрьме. Дело, инкриминируемое ему, было напрямую связано с попыткой митрополита Сергия и его окружения провести выборы патриарха.

В отношении святителя Кирилла ГПУ вынесло следующее определение: «При рассмотрении означенного дела нашел следующее. Группа черносотенных церковников, проходящих по следственному делу № З6960, во главе с митрополитом Страгородским Сергием, патриаршим местоблюстителем⁵⁰⁹, решила придать Церкви окончательно характер определенной антисоветской организации, и с этой целью возглавить ее патриархом, произведя выборы его нелегально и наметив в качестве ее кандидата в таковые наиболее антисоветски настроенное лицо. В качестве наиболее желаемого кандидата группа наметила именно Смирнова Константина Иларионовича, митрополита Кирилла, наиболее черносотенного и активного контрреволюционного церковника, с 1919 года по настоящее время, с несколькими перерывами, подвергавшегося репрессиям за активную антисоветскую деятельность, с которым и снеслась по этому поводу. Смирнов в это время для окончания отбытия административной высылки был переведен в город Котельнич, где близко сошелся с местным священником Агафонниковым. Немедленно у Кирилла начались приемы, как у патриарха. Причем обставлялись они крайне конспиративно, двери запирались и беседы велись шепотом. Посещение церковников приняло повальный характер, приходило к нему до пяти человек зараз. На основании вышеизложенного Смирнов и Агафонников были арестованы вместе с арестом черносотенной группировки церковников. Настоящее дело, ввиду законченности его следствием, полагаю не присоединять к делу № 36960, следствие по которому еще продолжается. Виновность Агафонникова и Смирнова полагаю считать доказанной»⁵¹⁰.

23 марта 1927 года митрополит Кирилл был осужден ОСО при Коллегии ОГПУ СССР по ст. 58–10 на три года ссылки⁵¹¹. Так, опальный митрополит вновь оказался в ссылке, теперь уже в Туруханском крае.

Если следовать версии иеромонаха Дамаскина (Орловского), то выборы были инспирированы ГПУ и как таковые не состоялись (проголосовало, по мнению отца Дамаскина, всего около двадцати иерархов). Если верить наиболее распространенной версии, основанной на церковном предании, то выборы можно считать фактически состоявшимися, поскольку 72 иерарха проголосовало за митрополита Кирилла.

Из архивно-следственного дела ясно, что помимо «документа 25-ти» иерархов, высказавшихся за тайные выборы патриарха с кандидатурой митрополита Кирилла, существовали еще запечатанные пакеты с мнениями приблизительно 20 иерархов, проголосовавших почти единогласно за митрополита Кирилла. Таким образом, голосовавших было 45 человек. Сюда следует присоединить мнение епископов-соловчан, которых к 1926 году было не менее 24-х человек⁵¹². Таким образом, число иерархов так или иначе (устно или письменно) высказавшихся за избрание митрополита Кирилла Всероссийским патриархом, достигает 69-ти (не считая митрополита Сергия).

Напомним, что число иерархов, подписавших акт о вступлении митрополита Крутицкого Петра в права патриаршего местоблюстителя, составляло 60 человек, из которых часть епископов к концу 1926 года оказалась в заключении, например: архиепископ Херсонский Прокопий (Титов), архиепископ Иркутский Гурий (Степанов), епископ Чистопольский Иоасаф (Удалов), епископ Каменец-Подольский Амвросий (Полянский), епископ Гомельский Тихон (Шарапов), епископ Житомирский Аверкий (Кедров), епископ Петропавловский Алексий (Буй), архиепископ Владимирский Николай (Добронравов), епископ Ладожский Иннокентий (Тихонов) и др., некоторые иерархи, как, например, епископ Малоярославецкий Иоасаф (Шишковский-Дрылевский), епископ Иваново-Вознесенский Августин (Беляев), пребывали в ссылке.

Наконец, несколько человек из числа иерархов, подписавших акт о вступлении митрополита Петра Крутицкого в права патриаршего местоблюстителя, уклонились в григорианский раскол, а следовательно, и не могли участвовать в выборах патриарха, это: архиепископ Екатеринбургский Григорий (Яцковский), епископ Царицынский Тихон (Русинов), епископ Бутурлиновский Митрофан (Русинов), епископ Можайский Борис (Рукин), епископ Симбирский Виссарион (Зорин).

Итак, из 60-ти архиереев, поставивших свою подпись 12 апреля 1926 года, по крайней мере, 16 человек были лишены возможности голосовать, либо в силу физической невозможности это сделать (будучи в заключении или ссылке), либо в силу своей канонической несостоятельности (являясь раскольниками). Был лишен возможности участвовать в выборах и сам митрополит Петр Крутицкий. Оттого мнение, по меньшей мере, 69-ти иерархов Церкви становилось еще более весомым.

Трудно сказать, как бы сложилась дальнейшая судьба Церкви, если бы епископат более решительно обратил внимание на факт почти удавшейся попытки избрания митрополита Кирилла патриархом. Изменилось бы что-либо в ситуации, сложившейся с церковным центром? С высоты сегодняшних знаний архивных материалов и учитывая методы работы ГПУ можно сказать, что попытка провозгласить уже избранного большинством епископских голосов митрополита Кирилла патриархом едва ли была бы успешной.

Это только осложнило бы ситуацию с церковным управлением и предоставило ГПУ новые возможности в инициировании дальнейших церковных расколов и размежеваний. Это, по всей видимости, отчетливо осознавалось православными иерархами. Кроме того, осуществление выборов помимо патриаршего местоблюстителя, санкцией одного только его заместителя тоже настораживало часть епископата, слишком привыкшего во всех странностях видеть «руку Ивана Васильевича» (ГПУ). Не зря же церковные острословы и люди, посвященные в курс событий «выборов» 1926 года, дали этой таинственной истории название «Павлин в клетке», прозрачно намекая на изначальную осведомленность ГПУ о ходе выборов и о лицах, в них участвующих.

Материалы архивно-следственного дела не позволяют сделать столь категорических выводов, хотя бы уже потому, что аресты происходили постепенно, по мере упоминания арестованными на допросах тех или иных лиц, а не сразу, как было бы в случае, если ГПУ еще прежде поименно знало всех участников.

Вероятно, именно уверенность в том, что выборы происходили не без участия (или, по меньшей мере, не без заинтересованности) ГПУ, в обход митрополита Петра и без согласия митрополита Кирилла, заставляли православных епископов относиться с осторожностью к результатам выборов и не ссылаться на них, даже после опубликования Декларации 1927 года, когда, казалось бы, у наиболее «непримиримых» иерархов имелась возможность напомнить митрополиту Сергию о «волеизъявлении» значительной части епископата.

Ни разу не апеллировал к результатам этих выборов и митрополит Кирилл. Следовательно, и он не придавал этим выборам канонической силы.

Сомнительной для многих оставалась и форма подобных выборов, осуществлявшихся без созыва Собора и голосованием одних только епископов.

Но при всем этом, соглашаясь с мудрой осторожностью церковных иерархов, не усугубивших сложной ситуации с церковным центром (а, может быть, и не догадывавшихся о подобной возможности?), следует особо отметить очевиднейший факт: при всех оговорках церковно-канонического характера избрание патриархом митрополита Казанского Кирилла в 1926 году могло бы состояться, не последуй за этими выборами карательных санкций государственной власти. Безусловно, выборы могли бы быть признаны имеющими каноническую силу только в том случае, если бы митрополит Петр признал законность выборов, инициированных не им⁵¹³.

Митрополит Кирилл, как мы уже говорили, ни в одном из известных нам писем не упоминал этих выборов в качестве легитимных и не ставил себя вне послушания митрополиту Петру, которого неизменно считал единственным полномочным Предстоятелем Русской Православной Церкви в те годы. Это дает нам основание полагать, что сам митрополит Кирилл не придавал принципиального значения этим выборам, как не получившим одобрения местоблюстителя патриаршего престола. Кроме того, обращение к митрополиту Кириллу в 1926 году Тучкова с предложением «сотрудничества» в связи с тем, что архиереи просят владыку Кирилла в патриархи и ради этого затеяли нелегальные выборы (тогда Казанский митрополит от переговоров на эту тему отказался), давали основания митрополиту Кириллу полагать, что выборы есть инициатива если не инспирированная ГПУ, то в чем-то им полезная. Непонятна и сомнительна для митрополита Кирилла была и роль в этих выборах митрополита Сергия.

Выскажем и такое предположение. Если бы выбор русских иерархов оказался не столь единодушным, то ГПУ, с целью внесения нового раскола в жизнь Церкви, поддержало бы выборы, поскольку в интересах советской власти была максимальная дестабилизация и децентрализация (атомизация) церковной жизни, обезглавливание Церкви и компрометация виднейших иерархов.

Вероятно, в ГПУ осознавали, что выборы 1926 года способны качественно изменить ситуацию с церковным управлением в лучшую для Церкви сторону, в случае если часть епископата твердо и настойчиво будет высказываться за придание юридического статуса фактическому избранию митрополита Кирилла на патриаршество. Это беспокоило богоборческую власть, ей следовало что-то предпринять. Арест и новая ссылка митрополита Кирилла были, с точки зрения ГПУ (Тучкова), не лучшим выходом из создавшейся ситуации. Гораздо желательнее было бы согласие известного и уважаемого иерарха сотрудничать с властью, что, конечно, предполагало не одну только лояльность. В этом случае могла бы, видимо, последовать и инициированная властью легализация выборов митрополита Кирилла.

Поэтому в середине февраля 1927 года, когда митрополит Сергий (Страгородский) еще пребывал в заключении, к митрополиту Кириллу в вятскую тюрьму, где владыка находился с декабря 1926 года по апрель 1927 года, явился начальник VI Секретного отдела ОГПУ Тучков и предложил владыке, как одному из наиболее авторитетных среди духовенства и мирян иерарху, возглавить Российскую Церковь. Тучков выразил надежду, что судьба заключенного владыки скоро изменится, что он, Тучков, нисколько не сомневается, что разговаривает с будущим патриархом. Заговорил чекист и о «легализации» Церкви, поставив одно только условие:

– Если нам нужно будет удалить какого-нибудь архиерея, вы должны будете нам помочь.

– Если он будет виновен в каком-либо церковном преступлении – да, – спокойно отвечал владыка Кирилл. – В противном случае я скажу: брат, я ничего не имею против тебя, но власти требуют тебя удалить, и я вынужден это сделать.

– Нет, не так,– нетерпеливо и резко возразил Тучков.– Вы должны сделать вид, что делаете это сами и найти соответствующее обвинение.

– Евгений Александрович, вы не пушка, а я не бомба, которой вы хотите взорвать изнутри Русскую Церковь, – с достоинством отвечал митрополит Кирилл⁵¹⁴.

После этого ответа, сохраненного церковным преданием словно в назидание будущим поколениям христиан, приговор ОСО при Коллегии ОГПУ СССР по ст. 58–10, присудивший митрополита Кирилла к трем годам ссылки, был приведен в исполнение.

Сам митрополит Кирилл спустя три года так описывал это событие: «В половине февраля 1927 г. в том же Вятском О. Г. П. У. был допрошен прибывшим из Москвы Е. А. Тучковым. Из его слов я узнал, что меня кто-то избрал в патриархи Русской Церкви, и Е. А. Тучков интересовался, как я отнесся бы к этому избранию и как осуществлял бы свои патриаршие полномочия? Я отвечал, что для меня на первом месте стоит вопрос о законности избрания, т. е. о избрании законно созванным Собором. Таким же Собором может быть только созванный м[итрополитом] Петром или по его уполномочию м[итрополитом] Сергием. Мне было отвечено, что в данном случае инициатором выборов и является м[итрополит] Сергий, и выборы произведены епископатом. Тем не менее, не зная ни повода, ни формы произведенных будто бы выборов, я отвечал, что совершенно не могу определить обязательное для себя отношение к таким выборам, если они были. Во всяком случае, были они без моего ведома. Но Вы, сказал мой собеседник, являетесь центральной личностию, и снова перешел к вопросам о моем церковном credo. Беседа с Е. А. Т[учковым] по этому вопросу была продолжена и на следующий день, после чего через два месяца мне был объявлен приговор О. Г. П. У. об отправлении меня в ссылку в Сибирь на три года, начиная с 21 декабря 1926 г., и я в тот же день с экстренным поездом был отправлен в сопровождении уполномоченного Ополева и конвоира – в Новосибирск, откуда доставлен в Красноярск и с первым пароходом отправлен в Туруханск. Там мне было указано отбывать срок ссылки на станке Хантайка...»⁵¹⁵

Сам митрополит Кирилл не без скорби отнесся к выборам 1926 года. В письме к епископу Иоасафу (Удалову) 7 (20) ноября 1929 года (ровно за восемь лет до своей мученической кончины), опровергая подозрения митрополита Сергия и гражданских властей в своей связи с волнениями, поднятыми в Вятке последователями епископа Виктора (Островидова), владыка Кирилл писал: «Но м[итрополит] Сергий опытный делец. Он сделал меня «центральной личностию» в совершенно неведомой мне затее об избрании меня в патриархи, а теперь хочет сделать центром каких-то неведомых мне, но граничащих, по Вашим словам, с уголовщиной, выступлений против него. Sapienti sat [лат. – мудрому достаточно]»⁵¹⁶.

Справедливости ради заметим, что не митрополит Сергий был инициатором «тайных выборов», хотя и выступил в качестве леги- тимизатора их. В раздувании тлеющих угольков недоверия между ссыльным митрополитом Кириллом и заместителем местоблюстителя слишком уж очевидно участие Е. А. Тучкова, не преминувшего на допросе упомянуть о выборах как личной инициативе митрополита Сергия.

Видимо, с подобными же предложениями, что и к митрополиту Кириллу и митрополиту Агафангелу, Тучков обратился и к митрополиту Сергию, поскольку тот вскоре был освобожден из тюрьмы и подписал известный документ, вошедший в историю под названием «Декларация митрополита Сергия». Как теперь известно, ее окончательный вариант, навязанный госвластью, существенно отличался от той Декларации, которая была составлена самим митрополитом Сергием. Кроме того, по свидетельству митрополита Сергия (Воскресенского), заместителю местоблюстителя угрожали в тюрьме расстрелом его сестры и многих арестованных архиереев и священников⁵¹⁷.

Декларация 1927 года вызвала размежевание в среде староцерковнического движения. Однако оценка этого важного в истории Русской Церкви документа не входит в задачу настоящего исследования, как, впрочем, и анализ последовавших за этой Декларацией трагических разделений. К тому же митрополит Кирилл не вменял митрополиту Сергию эту Декларацию в сугубую вину, в отличие от многих других церковных иерархов. Возможно, потому что, как писал протоиерей Владислав Цыпин, «по аттестации самого автора Декларации, она представляет собой всего лишь «заявление земных людей, граждан СССР, а не самой Церкви». Совершенно очевидно, что автором ее поэтому отнюдь не предполагалась и не могла предполагаться обязательность совершенного согласия с нею всех епископов и клириков»²⁴⁸.

Вместе с тем, помимо трагического размежевания в среде староцерковников, Декларация привела и к новой активизации обновленцев. Последние, увидев в деятельности митрополита Сергия прежде всего желание легализовать высшую церковную власть, чего ранее уже добилось обновленческое ВЦУ, ревниво заявили о беспринципности заявлений митрополита Сергия. Было ясно, что с появлением Декларации обновленцы окончательно потеряют всякую базу для своей деятельности.

Весьма характерна реплика, опубликованная в «Православном церковном вестнике», печатном органе казанских обновленцев.

Заметка интересна тем, что по-своему излагает ход несостоявшихся «выборов патриарха» и дает собственную оценку Декларации:

«Епископы тихоновского толка сговорились избрать сами без всякого Собора «на вдовствующий патриарший престол» митрополита Казанского Кирилла. С этой целью они собрали около 45 подписей епископов из признаваемых ими шестидесяти⁵¹⁸ и направили объявить свою волю через особо посланных двух епископов митрополиту Кириллу. Расчет сделан сергиевцами просто: Кирилл будет сидеть в своем заточении, а народу будет внушаться мысль, что Российскую Церковь возглавляет патриарх-мученик. Вместо же него всеми благами мира сего будут пользоваться епископы-тихоновцы. Затея была своевременно раскрыта одним изменником, из числа самих заговорщиков (удивительная осведомленность обновленцев. – А. Ж), и в результате явилось обращение митр[ополита] Сергия к «безбожной» власти с знаменитым отселе уверением: «ваша радость – наша радость». В этом уверении заключается и разгадка, почему тихоновцы никогда не выступают на диспутах против безбожников: для тихоновцев успех безбожия составляет настоящую радость. Но народ они держат во тьме, по примеру фарисеев, говоривших, что народ, не ведущий закона, – проклята суть»⁵¹⁹.

Так, Декларация 1927 года, опубликованная митрополитом Сергием, видимо, из благих побуждений (легализация высшей церковной власти, освобождение томящегося по тюрьмам и концлагерям духовенства и пр.) и явившаяся компромиссом с гражданской властью, оказалась в поле критики как со стороны православных, так и со стороны обновленцев. Не преминули высказать своего негодования и карловчане, собственное каноническое положение которых оставалось зыбким.

Однако немалое количество иерархов Русской Церкви не прекратили церковного общения с заместителем патриаршего местоблюстителя, признав во избежание раскола и вынужденную внешними обстоятельствами необходимость Декларации, и учреждение Временного Патриаршего Священного Синода, и ту позицию, какую занял митрополит Сергий в отношении к советской власти.