Мария Вишняк для «Азбуки супружества»
Художник Мария Вишняк рассказала о своем муже, иконописце Александре Соколове (1959-2015), об их знакомстве, совместной жизни, о воспитании детей.
‒ Мария, сколько лет вы с Александром прожили?
‒ Тридцать четыре года, три месяца и одиннадцать дней.
‒ Когда поженились, уже были воцерковлены?
‒ Да. Мы оба крестились в семнадцать лет, причем пришли к этому независимо друг от друга. Мы в то время уже были знакомы, так как вместе учились в художественной школе, общались дружески, но еще были не настолько близки, чтобы делиться друг с другом такими сокровенными вещами, как внутренние поиски. Я пришла к вере скорее через музыку. В детстве училась не только в художественной школе, но и в музыкальной, очень любила многоголосие. А в тринадцать лет приехала из Ставропольского края в Москву, поступила в художественную школу при Академии художеств, она находится напротив Третьяковской галереи, а рядом, на Большой Ордынке, храм иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость». Он в советское время не закрывался, и там был потрясающий хор под управлением регента Николая Матвеева. Я заходила туда просто послушать, как поют, и пение меня завораживало. Потихонечку Господь открыл мне, что поют, и я поняла, что мне надо креститься. К тому времени я уже Достоевским увлекалась, и это тоже меня подвигло к крещению.
Тогда школьники и студенты не могли открыто ходить в церковь, тем более в Москве. Послушать хор в будни я заходила, а попасть в храм на Пасху молодым людям было невозможно. Но чудесным образом получилось, что моя подруга, Наталья Отрошко (ныне покойная монахиня Иоанна), путешествуя по России, забрела в село Великодворье Владимирской области. Маленькое село, двенадцать или тринадцать дворов, и половина нежилая, но там стояла церковь Параскевы Пятницы, построенная, как ни странно, в 1926 году, когда все церкви разрушались. Построили ее на средства рабочих находившегося недалеко оттуда стекольного завода. Маленькая церковь, простой деревянный сруб, никакой замысловатый архитектуры, но настоятель, отец Анатолий Яковин, тогда еще молодой батюшка, произвел на мою подругу большое впечатление. Человек очень образованный, но при этом простой и открытый, он располагал к себе и очаровывал людей сразу. Вскоре подруга привезла к нему меня, а когда мы уже ближе познакомились и подружились с Сашей, приехали к отцу Анатолию вместе с ним. Отец Анатолий венчал нас, когда Саша вернулся из армии, крестил всех наших четверых детей, и, наверное, благодаря ему, его молитвам наша семья сложилась как такое милостью Божьей гармоничное сообщество.
‒ После школы вы учились в разных институтах?
‒ Саша не поступил в институт и ушел в армию, а на реставрацию в Строгановку поступил уже после армии. Жениться на мне он хотел, как только мы окончили школу – ему тогда было восемнадцать лет, мне семнадцать, ‒ но я не готова была так торопиться. Служил Саша на Балтике, в Приозерске, я регулярно к нему ездила, отец Анатолий за нас молился и через три дня после Сашиного возвращения нас обвенчал. Мы бы в тот же день обвенчались, но я была в Новгороде со студенческой компанией. Саша решил сделать мне сюрприз и не предупредил, в какой день вернется. Как только я приехала из Новгорода, мы поехали в Великодворье и обвенчались. Это было 16 ноября 1980 года. Отец Анатолий благословил нас такими словами: «Всегда радуйтесь друг другу!»
‒ Теперь можете объяснить, почему еще в художественной школе, будучи совсем юной, вы выбрали его? Чем он вас покорил?
‒ Могу. По-настоящему глубоко в другом притягивает то, чего нет в тебе. Во мне нет ни одного качества, которые были в Саше. Эти качества: степенность, рассудительность, серьезность, глубина, бесстрашие перед познанием. Все они были присущи Саше и, увы, совсем не присущи мне. Мне, например, становилось страшно, когда я смотрела на небесный купол, на котором сверкали звезды. Страшно от незнания, что там, дальше, над этим куполом. Когда я поделилась своим страхом с Сашей, он прочитал мне стихотворение Гумилёва «Звездный ужас». Он огромное количество стихов знал наизусть, и то, как он глубок, чуток, было заметно еще тогда, в юности, но с годами это меня не только не перестало удивлять, но с каждым годом изумляло всё больше. Он не тянул ко мне руки с первой встречи. У нас тогда цена прикосновения была другая – если человек к тебе прикоснулся, это уже значило, что вы вместе.
А ведь он потерял отца в шесть лет. Отец его, Соколов Михаил Борисович, был ученый-геолог, открыл законы, по которым до сих пор развивается наука (например, цифровое определение возраста земных пород), но в тридцать лет умер от четвертого инфаркта. Саша вырос без отца, не было у него примера поведения мужчины в семье. Несмотря на это, а, может быть, именно поэтому он очень рано осознал ответственность за свои поступки. Конечно, большую роль в формировании Сашиной личности сыграли родственники по отцовской линии. Интерес к познанию мира, безусловно, от них – они все ученые.
‒ После армии он учился и работал?
‒ Саша сразу сказал, что реалистической живописи, которой нас обучали в школе, ему недостаточно, а он хочет заниматься иконописью. Устроился работать в Центр Грабаря, в отдел хранения рукописей и икон, там сделал очень много калек с икон. Восемь месяцев там проработал, потом поступил в Строгановку, на реставрацию, днем учился, а ночью писал иконы. Уже сам писал. Отец Анатолий Яковин стал его первым заказчиком и покупателем. Конечно, заработать иконописью в то время можно было копейки, но мы оба стипендию получали. Непросто жили, если говорить о материальной стороне, но Саша всю жизнь вставал рано и много работал.
‒ А вы, когда дети были маленькие, находили время писать картины?
‒ Да. Мне кажется, что в семье каждый должен создавать другому условия для раскрытия личности. Я не люблю, когда злоупотребляют словом «жертва». Это очень ответственное слово, особенно когда речь идет о любви. Скорее я бы советовала и желала и своим детям, и всем жить с радостью. Если между двумя людьми есть радость, жертвовать уже не нужно. Ты уже чувствуешь, когда можешь отдать свое время, а когда немножко потянуть на себя чужое время. И эти качели дают радость и взаимное развитие. Например, часто бывало так: я готовлю еду, ребенок спит, а Саша под это скворчание, маринование, резку овощей и всё остальное читает мне вслух книгу. И для него это была не жертва, а радость, потому что ему самому не только было интересно читать книги и всё время узнавать что-то новое, но хотелось делиться со мной всем, что ему интересно. Жизнь проходила во взаимопроникновении интересов, возможностей.
‒ Есть стереотип, что двум творческим людям трудно ужиться.
‒ Вы правильно сказали: стереотип. Я думаю, что двум творческим людям, наоборот, хорошо, потому что они понимают друг друга. У нас было настолько полное доверие и понимание. Тут, пожалуй, я могу сказать, что он жертвовал, потому что писать иконы гораздо более ответственно, чем картины. Живопись может быть хорошей, а может – никакой, иконопись же должна быть только очень хорошей. Так вот, Саша отрывал время от своей работы, чтобы делать мне рамы, грунтовать дощечки. Это был просто акт любви. В свою очередь я никогда не пускала его к плите и другим хозяйственным вопросам, так как считала, что если уж у него появилась редкая свободная минута, пусть лучше он почитает, а его прекрасные руки отдохнут. Руками он умел делать всё, в том числе и готовить, и мужскую работу по дому, конечно, делал, но не готовил. Мне было удобно, что этим занимаюсь я, а он занимается творчеством, кормит-поит нас, хотя были моменты, когда мы вместе поили-кормили.
‒ Были ли моменты, когда вы зарабатывали больше?
‒ Конечно. Мы поженились в 1980 году, а Саши не стало в 2015. За эти тридцать пять лет нашу страну, как вы помните, бросало от нищеты к небесам. Сначала нельзя было ходить в церковь и иконы писались тайно. Потом все рванули в церковь, стали восстанавливать храмы. Затем строились дворцы и туда люди покупали картины. Спасибо им большое! Потом эта мода прошла. Всё время такие качели: то мы вдвоем работали, то кто-то один тянул. Это не так важно. Важно, что два человека думают друг о друге, любят друг друга, уважают, интересны друг другу, дороги, стремятся стать единым целым.
Не нужно ничего идеализировать. Было и недопонимание, и укоры, но важно, как мы реагируем на такие сложные ситуации. Я очень люблю фотографии. Большие – всегда делаю минимум пятнадцать на двадцать. Для меня очень дорого то, что я прожила со своим мужем, то, как росли наши дети. Память не способна удержать всё, и я развешиваю фотографии на стене, чтобы дети видели, как прекрасны они в этом прекрасном мире, сколько Божьей милости на нас изливается. Разные сложные моменты возникали: не хватает денег, не хватает времени, дети взрослеют, у каждого их них свои проблемы – кто-то влюбился, кто-то подрался, кого-то друзья не признали. У каждого человека внутри вселенная, и бывает, что все эти вселенные начинают искрить. Что делать в этом случае? Я раскладывала на столе самые красивые фотографии из разных периодов жизни нашей семьи, писала: «Посмотрите, как прекрасна наша жизнь». И уходила из дома на час-два-три. Когда возвращалась, атмосфера была уже другая, потому что все увидели, что жизнь действительно прекрасна. Вот она: и в садах цветущих, и на снежных склонах, и в Лондоне с владыкой Антонием, и в том, как радостно мы все валялись в ромашках или в сугробах… Если всё это помнить, будем относиться к жизни как к чуду, к Божьему дару.
Мы все живем первый раз, и никто не знает, как правильно жить. Чем сильнее в человеке жажда жизни, познания, тем, наверное, сильнее его искушения. Нашу семью это, конечно, тоже не миновало. Когда у нас уже было четверо детей, в некоторых ситуациях я просто не знала, как поступить. И я придумала такую вещь. Попросила всех прийти в комнату, на полу лежал ковер, все сели на пол, и я им раздала листки бумаги, разделенные на три части. В первом столбике был список всех членов семьи, во втором каждый мог написать, что ему нравится в этом человеке, в третьем – что не нравится. Все писали друг о друге откровенно. Мы с Сашей тоже. Потом всё это зачитывали, и нам становилось понятно, кто чем другому неудобен, создает ему дискомфорт.
Это не значит, что дети могли указать мне или Саше, что мы должны делать, а что не должны, но такие письменные выяснения отношений помогали и нам понять какие-то свои ошибки. Мы в семье всегда старались поддерживать дух дружбы. Надеюсь, что в какой-то степени это нам удалось, потому что у нас всегда сохранялись с детьми хорошие отношения. Даже если возникало какое-то непонимание, стычки, это всегда происходило без оскорблений, без резких слов. Я очень боялась произнести такое слово, потому что обидное слово, сказанное ребенку, может не просто остаться в его памяти, но пройти с ним через всю его последующую жизнь. От своего отца я не слышала ни ругани, ни упреков, и мне, конечно, хотелось быть на него похожей, но не получалось. Бывало, что и гневалась, и кричала. Поэтому я придумала такие семейные сборы с письменными выяснениями отношений.
А у Саши был такой случай. Когда нашему старшему сыну Ване было шестнадцать лет, он сильно увлекся компьютерными играми. Саша его всячески уговаривал хотя бы разнообразить досуг, но ребенку шестнадцать лет, он ничего не слышит, гормоны играют, глаза бегают, только об этих играх и думает, и тогда Саша написал ему письмо. Мы его даже опубликовали в книге о Саше. В этом письме есть строки: «Прошу тебя понять, что я вырос без отца – и у меня нет модели, образца отношений отца и сына. Но ведь мы с тобой уже создаем, но еще не создали свои отношения – мы просто живем вместе – любя и ошибаясь…» И еще в этом же письме есть такие слова: «Я очень люблю тебя и надеюсь на тебя. И по милости Божией ты встретишь любовь, которая наполнит светом и смыслом твою жизнь. Тогда очень многое из сегодняшних неприятных, ненужных проблем, комплексов, недоразумений – отпадет само собой, как шкурка личинки насекомого.
И проси даже о простых вещах Бога. Помнишь слова человека, просившего Христа исцелить его сына – эпилептика? “Веришь ли, что могу его исцелить?” – “Верую, помоги моему неверию!”
О любви, конечно, нужно просить у Любви! И все будет дано – только не мерою, а как семя, которое нужно вырастить в дерево с терпением, надеждой, молитвой и благодарностью».
Конечно, такое обращение – уважительное, доверительное и абсолютно незащищенное перед детьми – сыграло важную роль. Мы никогда не требовали безапелляционного послушания. Всё было на доверии. Отец Анатолий дал нам и такую заповедь: любой ценой сохранять с детьми добрые отношения. Как я уже сказала, у нас в семье никто никого не обзывал, тем более грязными словами никто не ругался, но вдруг дети приносили из школы и с улицы весь этот подзаборный лексикон. Или читали какую-то бульварную литературу. Конечно, мы своего отношения к этому не скрывали, но на конфликты не шли, потому что отец Анатолий сказал: «Это пройдет, а если ты сейчас испортишь с детьми отношения, не восстановишь их никогда».
И действительно прошло. Никто сейчас не употребляет грубых слов, не ругается. А переходный возраст болезненный. Если кричать на человека, который болеет гриппом, он от нашего крика быстрее не выздоровеет. Наоборот, болезнь только усугубится. А уж болезнь возраста – вещь гораздо более тонкая, тут любая грубость и резкость взрослых может нанести непоправимый вред. И еще Саша любил цитировать Марка Твена: «Когда мне было четырнадцать лет, мой отец был так глуп, что я с трудом переносил его. Когда мне исполнился двадцать один, я был изумлен, как поумнел старик за эти семь лет!»
‒ А можете привести пример, как удавалось урегулировать ситуацию, когда возникало какое-то недопонимание между вами?
‒ Был один случай смешной. Наша старшая дочь начала разговаривать очень рано, в восемь месяцев. Сейчас она знает четыре языка. А когда ей было полтора года, я по какому-то пустяковому поводу (уже не помню, по какому) разошлась и хлопнула дверью. Саша пошел следом за мной на кухню, и тут прибегает наша полуторалетняя дочь и говорит: «Вернитесь в себя! Будьте, как были!» И нам обоим стало смешно. Мы в тот момент действительно вышли из себя, но она таких выражений – «выйти из себя» ‒ не слышала, а сказала то, что нас сразу вразумило. Больше никто из наших детей не начинал говорить так рано.
И еще расскажу поучительную историю. В споре я была неправа, понимала это, но из гордости и упрямства не желала признать свою неправоту, ушла в другую комнату с обиженным лицом. И тут приходит Саша и говорит: «Прости меня!» У меня слезы градом: я неправа, и у меня же просят прощения! Это такое вразумление! Не бойтесь просить прощения! И помните, что самое сильное оружие против разлада – это нежность. Ежедневная нежность друг к другу.
‒ Вы оба много работали, на вас и домашнее хозяйство было, дети. Удавалось найти время для общения друг с другом?
‒ Обязательно. Отец Анатолий, приезжая в Москву, жил у нас, и мы к нему часто ездили. В один из своих приездов, вскоре после того как мы обвенчались, батюшка привез нам две красивые кофейные чашечки с нарисованными на них ландышами и сказал: «Вы работаете, учитесь, у вас много домашних дел, но я даю вам еще одно правило: когда вы пьете чай или кофе, вы забываете про все свои дела, а только пьете из этих чашечек и смотрите друг на друга». А чай или кофе люди пьют не раз в день и не два. Естественно, эти чашечки разбивались, но батюшка привозил новые. И я теперь тоже, когда вижу, что знакомая семейная пара живет дружно, стараюсь подарить им две чашечки.
Живем мы около Царицынского парка, и, если Саша работал дома, я вытаскивала его на прогулку. Мы слушали соловьев, смотрели, как цветет вишня, яблоня, любовались восходами и закатами. Романтика из нашей жизни никогда не уходила. Этим я, наверное, обязана своему отцу, потому что он меня с раннего возраста старался будить очень рано, и уже лет в пять я от него слышала: если художник проспал восход солнца, он ненастоящий художник. Мы с отцом написали много восходов. Закаты пишут многие, а восходы ленятся. И я уже часто ленюсь, но если мы выезжаем куда-нибудь из Москвы, стараюсь увидеть восход и написать его. Это было нашим правилом.
‒ А воспитанием детей Александр занимался?
‒ Очень много. Первая наша дочка, Ася, родилась, когда я училась на четвертом курсе. Академку брать не стала, а пропускать занятия у нас было немыслимо – училась я у Ильи Сергеевича Глазунова, на первый курс нас к нему поступило восемь человек, и потом шестерых он выгнал. Только благодаря Сашиной помощи я смогла продолжить учебу и окончить институт. Между кормлениями ездила на занятия. Ася подрастала, и Саша с ней много гулял, чтобы и у меня была возможность не только домашние дела сделать, но и порисовать. Однажды он не смог, и с Асей пошла гулять я. Ей тогда было два с половиной года. На каком-то большом дереве сидел малюсенький ярко-красный жучок. Я бы его не заметила, а дети такое всегда замечают, тем более наша Ася, которая благодаря Саше к тому времени уже отличала все грибы, знала все краски, минералы. И вот она меня спрашивает про жучка: «Мама, а что он ест, где он живет и как он размножается?» Я растерялась и говорю: «Асенька, я не знаю». Она отступила от меня на два шага, оглядела сверху донизу и сказала: «Как тебе не стыдно? Ты такая большая, а ничего про такого маленького не знаешь!» Потому что папа, в детстве хотевший стать биологом, знал всё и про растения, и про птиц, и про насекомых, и когда гулял с ней, а потом с другими детьми, всё им рассказывал. А в поездках по миру рассказывал им всё о стране, по которой мы путешествовали. Кругозор его меня поражал.
‒ Мы, конечно, верим, в вечную жизнь, но теоретически легко рассуждать, что когда люди уходят из земной жизни, связь с ними сохраняется, а почувствовать это, когда уходит не кто-то, а самый дорогой человек, непросто. После ухода Александра прошло больше шести лет. Чувствуете вы, что он с вами? Если тяжело отвечать на такой вопрос, не отвечайте.
‒ Я попробую ответить. Первый год ходишь деревянная, онемевшая, а потом начинаешь понимать, что ты состоишь из этого человека, вы стали в плоть едину. Действительно, об этом легко рассуждать теоретически, но по-настоящему я поняла это только после смерти Саши. А вот объяснить это… Есть вещи тонкие. Это, кстати, одно из любимых Сашиных выражений: тонкие вещи. Когда я работала, он мне это часто повторял. Не всё поддается анализу, пересказу. Мы не можем рассказать, что такое любовь, но без нее мир рассыплется. За тридцать четыре года мы с Сашей буквально проросли друг в друга. Я заранее знала, что Саша скажет по тому или иному поводу. Мышление сближается. Но как всё это происходит, мы рационально объяснить не можем. Это таинственные вещи, в которых действует и Святой Дух. Что тут можно объяснить? Мы можем только благодарить Бога и изумляться. Не обо всем можно и нужно говорить. Но на ваш вопрос всё же отвечу. Единство, полнота никуда не девается. Я вам уже зачитала отрывок из Сашиного письма Ване, где он пишет, что любовь – семечко, которое Господь дает всем, и только от двоих зависит, что они вырастят из этого семечка. Он очень часто повторял эти слова и нашим детям, и друзьям, которые пока не женаты и не замужем. А потом добавлял: «Я даже не знал, что это дерево с каждым годом становится всё прекрасней».
‒ И сейчас дерево вашей любви продолжает цвести?
‒ Конечно. Я так и живу с ним.
Беседовал Леонид Виноградов
Комментировать