Отец Павел варил грачам два ведра картошки: детям о исповедниках веры

Отец Павел варил грачам два ведра картошки: детям о исповедниках веры

(4 голоса5.0 из 5)

Архи­манд­рит Павел (Груз­дев) не оста­вил мно­го­слов­ных поуче­ний. Да и учить он никого не пытался – в силу сми­ре­ния и дет­ского устро­е­ния чистой  души. Близ­кий к ребенку по при­роде, он мог бы стать героем книги для детей о вере в ХХ веке.

Дру­зья, при­ез­жая из палом­ни­че­ства в Яро­славль, обя­за­тельно при­во­зят книжки о Павле Груздеве.

Пом­нится, наш при­ход­ской свя­щен­ник при­вез целую сумку кни­же­чек неболь­шого фор­мата и раз­да­вал жела­ю­щим. Книги разо­шлись момен­тально, как горя­чие пирожки, и неуди­ви­тельно – душев­ная теп­лота отца Павла и после его хри­сти­ан­ской кон­чины про­дол­жает при­сут­ство­вать во всем, к чему он  при­ка­сался или был причастен.

1642193989846 - Отец Павел варил грачам два ведра картошки: детям о исповедниках верыМалую родину буду­щего люби­мого наро­дом батюшки в годы СССР зато­пили. Вла­сти стро­или Рыбин­ское водо­хра­ни­лище, и по-совет­ски гран­ди­оз­ная цель, по их мне­нию, оправ­ды­вала любые средства.

Сотни рус­ских семей из посе­ле­ний близ реки сня­лись с земель своих пред­ков, изме­нился уклад жизни, мир рус­ской деревни при­бли­зился к сво­ему концу.

Деревня Боль­шой Борок Молог­ского уезда вме­сте с доро­гими местами дет­ства Павла  пол­но­стью ушла на дно. До сих пор в ясную погоду в воде видны вер­хушки коло­ко­лен, а водо­лазы с каме­рами пыта­ются «раз­гля­деть» молог­ский «китеж».

Можно себе пред­ста­вить, каково было утра­тить  целый мир с его полями, лугами и пере­лес­ками, улоч­ками и бере­зами, сара­ями и каче­лями, бурья­ном и укром­ными угол­ками дет­ских игр раз и навсе­гда. Бабушка Пав­луши не пере­жила потери оте­че­ских земель.

Разо­брав избу, семья спла­ви­лась по Волге, чтобы поста­вить ее на дру­гом месте. И, пожа­луй, вся жизнь буду­щего испо­вед­ника веры – как эта разо­бран­ная изба на плаву, след­ствие суро­вой и рав­но­душ­ной воли власть имущих.

Ведь, кроме лише­ния малой родины, вскоре Павел пере­жи­вет и лише­ние сво­боды, и уни­же­ния лагер­ной жизни, и пре­сле­до­ва­ния веры.

Но всё же его изба не только разо­бран­ная по брев­нышку, но и управ­ля­е­мая силь­ным тече­нием Про­мысла Божия к тихой Его при­стани. И пус­кай ни посто­ян­ного крова, ни иму­ще­ства,  ничего, чтобы надолго обу­стро­иться в этом мире: к чему надолго устра­и­ваться, если тебя, что ни час, зовет дру­гое Отечество.

На стра­ничке в соц­се­тях Сре­тен­ский мона­стырь напо­ми­нает, что в январе день памяти «архи­манд­рита Павла (Груз­дева), чудес­ного батюшки, све­точа пра­во­слав­ной веры».

Не только пере­ход старца в мир иной, но и его рож­де­ние, ско­рее всего, при­хо­ди­лось на январь. В книге его вос­по­ми­на­ний «Род­ные мои» ска­зано: «По записи игу­ме­ний Авгу­сты в пас­порте Павла Алек­сан­дро­вича Груз­дева зна­чился год рож­де­ния 1911 – и, 3 авгу­ста ста­рого стиля.

Но отец Павел гово­рил, что он родился 3 (16) января 1910 года, по дру­гим све­де­ниям – 10 (23) января 1910 г., во вся­ком слу­чае, своим Анге­лом он назы­вал пре­по­доб­ного Павла Обнор­ского, и день Ангела празд­но­вал 23 января по новому стилю.

Пере­даем слово об отце Павле автору поста  в соц­се­тях от Сре­тен­ской обители:

«За свою жизнь он пере­жил много стра­да­ний и боли, в конце её совер­шенно ослеп, но при этом сохра­нил и даже при­умно­жил запо­ве­дан­ную Гос­по­дом любовь к людям и уди­ви­тель­ную дет­скую простоту.

Всем посе­щав­шим его он дарил тепло, оте­че­скую ласку и уте­ше­ние, мно­гих настав­лял сове­том и гораздо больше – самой жиз­нью. А молит­вой своей тво­рил чудеса.

Отец Павел (в миру Павел Груз­дев; 1910–1996) родился в Молог­ском уезде Яро­слав­ской губер­нии в бед­ной кре­стьян­ской семье, с дет­ских лет жил в мона­стыре, слу­жил Богу и Церкви.

18 лет он про­вел в ссыл­ках и лаге­рях как испо­вед­ник пра­во­слав­ной веры. Стя­жал мно­же­ство даров Свя­того Духа: про­зор­ли­вость, духов­ное рас­суж­де­ние, пла­мен­ную веру, горя­чую молитву и любовь Христову.

После реа­би­ли­та­ции был руко­по­ло­жен и про­слу­жил 40 лет в Яро­слав­ской обла­сти, при­ни­мая мно­же­ство людей, потя­нув­шихся к нему за духов­ным сове­том, уте­ше­нием, молит­вой. После тюрем­ных пыток почти ослеп, но про­дол­жал слу­жить, при­чем у него нико­гда не было ни диа­кона, ни зна­ю­щего помощ­ника. Духов­ное же зре­ние старца с годами только обострялось.

Он отли­чался край­ней нес­тя­жа­тель­но­стью, очень про­сто оде­вался и часто ходил боси­ком. Ничего не ско­пил за всю жизнь, раз­да­вал всё, что при­во­зили. Забо­тился и о бра­тьях наших мень­ших: варил гра­чам по два ведра картошки.

Окон­чив два класса цер­ковно-при­ход­ской школы, мог под­дер­жать раз­го­вор на любую тему с самым уче­ным чело­ве­ком. Юрод­ствуя, скры­вал свою духов­ную высоту. Отец Павел не оста­вил после себя тол­стых томов книг и мно­го­слов­ных поуче­ний – поучи­тельна сама его жизнь.

Ста­рец почил в вос­кре­се­нье, на Отда­ние празд­ника Рож­де­ства Хри­стова, в реани­ма­ции город­ской боль­ницы. Перед смер­тью его два­жды при­ча­стили – до и после полу­ночи. Духов­ные чада вспо­ми­нали, как в боль­нич­ной палате всё бла­го­ухало аро­ма­том све­жего сос­но­вого леса.

«Похо­роны отца Павла ясно пока­зали его насто­я­щее место в Церкви. Они были такими тор­же­ствен­ными, собра­лось столько свя­щен­ства во главе с вла­ды­кой Яро­слав­ским и Ростов­ским архи­епи­ско­пом Михеем, моли­лось такое гро­мад­ное коли­че­ство веру­ю­щих людей со всех кон­цов Рос­сии, что было ясно: мы хоро­ним не обыч­ного свя­щен­но­слу­жи­теля, а ред­кост­ного, уди­ви­тель­ного, всеми люби­мого и чти­мого старца!» (про­то­и­е­рей Вла­ди­мир Воробьев).

Отец Павел (Груз­дев) часто настав­лял при­хо­див­ших к нему людей сво­ими крат­кими, образ­ными и мет­кими афо­риз­мами или напо­ми­нал им мало­из­вест­ные рус­ские народ­ные пого­ворки, кото­рых он знал множество».

Бла­го­да­рим оби­тель за напо­ми­на­ние об этом люби­мом рус­скими людьми старце и  несвя­том свя­том и пред­ла­гаем вам рас­ска­зать о нем своим детям, а воз­можно, вме­сте почи­тать книгу о собы­тиях его жизни, запи­сан­ных теми, кто с ним общался.

Книга адре­со­вана взрос­лому чита­телю, но лич­ность отца Павла обла­дает таким оба­я­нием еван­гель­ской дет­ско­сти и про­стоты, что будет близка и понятна ребенку.

Все меньше в нашем окру­же­нии таких чистых и непо­сред­ствен­ных испо­вед­ни­ков своей веры, чей  духов­ный и житей­ский опыт тро­гает до глу­бины сердца. Пред­ла­гаем избран­ные отрывки из книги, любо­пыт­ные  для детей и семей­ного чтения.18 1 - Отец Павел варил грачам два ведра картошки: детям о исповедниках веры

Архимандрит Павел Груздев
“Родные мои”. “Самый счастливый день”

***

Очень любил Павелка ходить на коляды в Рож­де­ство и Святки. По мона­стырю ходили так – сна­чала к игу­ме­ний, потом к каз­на­чее, потом к бла­го­чин­ной и ко всем по порядку. И он тоже захо­дит к игу­ме­нии: “Можно поколядовать?”

– Матушка игу­ме­ния! – кри­чит келей­ница. – Тут Павелко при­шел, сла­вить будет.

“Это я‑то Павелко, на ту пору годов шести, – рас­ска­зы­вал батюшка. – В келью к ней не пус­кают, потому в при­хожке стою. Слышу голос игу­ме­ний из кельи: “Ладно, пусть сла­вит!” Тут я начинаю:

Сла­вите, славите,
сами про то знаете.

Я Павелко маленькой,
сла­вить не умею,

а про­сить не смею.
Матушка игу­ме­ния,

дай пятак!
Не дашь пятак, уйду и так.

81941876 img144y - Отец Павел варил грачам два ведра картошки: детям о исповедниках верыЧуть погодя слышу голос игу­ме­ний: “Они­сья! – келей­ница у ней была. – Дай ему цолковый!”

Ух‑х! А цол­ко­вый, зна­ешь какой? Не зна­ешь! Сереб­ря­ный и две головы на нем – госу­дарь Импе­ра­тор Нико­лай Алек­сан­дро­вич и царь Михаил Фео­до­ро­вич, были тогда такие юби­лей­ные сереб­ря­ные рубли.

Слава Богу! А дальше я к каз­на­чее иду – про­це­дура целая такая… Каз­на­чеей была мать Поплия. Даст мне пол­тин­ни­чек, еще и кон­фет впридачу”.

– Ох, и хитер ты был, отец Павел, – пере­би­вает батюшку его келей­ница Марья Пет­ровна. – Нет-таки к про­стой мона­хине идти! А все к игу­ме­нье, казначее!

– У про­стых самих того.., сама зна­ешь, Маруся, чего! Цол­ко­вый у них, хоть и целый день ори, не выклян­чишь, – отшу­чи­ва­ется отец Павел и про­дол­жает свой рассказ:

“От каз­на­чеи – к бла­го­чин­ной. Сидит за сто­лом в белом апо­столь­нике, чай пьет.

– Матушка Сева­сти­ана! – кри­чит ей келей­ница. – Павелко при­шел, хочет Хри­ста славить.

Она, головы не повер­нув, гово­рит: “Там на столе пята­чок лежит, дай ему, да пусть уходит”.

– Уходи, – вспо­ло­ши­лась келей­ница. – Недо­вольна матушка благочинная.

И уже больше для бла­го­чин­ной, чем для меня, воз­му­ща­ется: “Ишь, сколько грязи нано­сил, нас­лян­дал! Поло­вички какие чистые да сти­ран­ные! Уходи!”

Раз­вер­нулся, не стал и пята­чок у ней брать. Ладно, думаю… Вот помрешь, по тебе тужить не буду! И в коло­кол зво­нить не пойду, так и знай, матушка Сева­сти­ана! А слезы-то у меня по щекам рекой… Обидели”.

Зво­нить в коло­кол – тоже было послу­ша­ние малень­кого Павелки. Как гово­рил батюшка: “Мой тру­до­вой доход в мона­стыре”. “Уми­рает, к при­меру, ман­тий­ная мона­хиня, – рас­ска­зы­вает отец Павел. – Тут же при­хо­дит гро­бо­вая – Фаина была такая, косо­ро­тая – опря­ты­вать тело усоп­шей, и мы идем с нею на колокольню.

Час ночи или час дня, ветер, снег или дождь с гро­зой: “Павелко, пой­дем”. Заби­ра­емся мы на коло­кольню, ночью звезды и луна близко, а днем земля далеко-далеко, Молога как на ладо­шке лежит, вся, словно оже­ре­льями, обвита реками вокруг.

Летом – бур­лаки по Мологе от Волги баржи тащут, зимой – все белым-бело, вес­ной в паво­док русла рек не видать, лишь бес­край­нее море…

Гро­бо­вая Фаина обвя­зы­вает ман­тей­кой язык коло­кола, того, что на 390 пудов. Потя­нула Фаина ман­тей­кой за язык – бу-у‑м‑м, и я с нею – бу‑м‑м! По мона­стыр­скому обы­чаю, на каком бы кто послу­ша­нии ни был, все должны поло­жить три поклона за новопреставленную.

Корову доишь или на лошади ска­чешь, князь ты или поп – клади три поклона зем­ных! Вся Русь так жила – в страхе перед Богом …

И вот эта ман­тейка висит на языке коло­кола до соро­ко­вого дня, там уже от дождя, снега или ветра одни лос­кутки оста­нутся. В соро­ко­вой день собе­рут эти лос­кутки – и на могилку.

Пани­хиду отслу­жат и ман­тейку ту в землю зако­пают. Каса­лось это только ман­тий­ных мона­хинь, а всех осталь­ных хоро­нили, как обычно. А мне за то – Павелко всю ночь и день сидит на коло­кольне – рубль запла­тят. Слава Богу, уми­рали не часто”.

***

Вот при­шли они к игу­ме­нии на поклон. “В ноги бух! – рас­ска­зы­вал батюшка. – Игу­ме­ния и гово­рит: “Так что делать, Павелко! Цып­лят много, куриц, пусть смот­рит, чтобы воро­нье не растащило”.

Так нача­лось для о. Павла мона­стыр­ское послушание.

“Цып­лят пас, потом коров пас, лоша­дей, – вспо­ми­нал он. – Пять­сот деся­тин земли! Ой, как жили-то…

Потом – нечего ему, то есть мне, Павелке, – к алтарю надо при­учать! Стал к алтарю ходить, кадила пода­вать, кадила раздувать…”

“Шибко в мона­стыре рабо­тали,” – вспо­ми­нал батюшка. В поле, на ого­роде, на скот­ном дворе, сеяли, уби­рали, косили, копали – посто­янно на све­жем воз­духе. А люди в основ­ном моло­дые, все время хоте­лось есть. И вот Павелка при­ду­мал, как накор­мить сестер-послуш­ниц медом:

“Было мне в ту пору год­ков пять-семь, не больше. Только-только стали мед у нас качать на мона­стыр­ской пасеке, и я тут как тут на мона­стыр­ской лошадке мед свожу. Рас­по­ря­жа­лась медом в мона­стыре только игу­ме­ния, она и учет меду вела. Ладно!

А медку-то хочется, да и сестры-то хотят, а бла­го­сло­ве­ния нет.

Не велено нам меду-то есть.

– Матушка игу­ме­ния, медку-то благословите!

– Не поло­жено, Пав­луша, – отве­чает она.

– Ладно, – согла­ша­юсь, – как хотите, воля ваша.

А сам бегом на скот­ный двор бегу, в голове план зреет, как меду-то раз­до­быть. Хва­таю крысу из кап­кана, кото­рая побольше, и несу к лед­нику, где мед хра­нят. Погоди, зараза, и мигом с нею туда.

Вето­шью-то крысу медом выма­зал, несу:

– Матушка! Матушка! – а с крысы мед течет, я ее за хвост держу:

– Вот в бочонке утонула!

А крику, что ты! Крыса сроду меда не видела и бочонка того. А для всех мед осквер­нен, все в ужасе – крыса утонула!

– Тащи, Павелка, тот бочо­нок и вон его! – игу­ме­ния велит. – Только-только чтобы его близко в мона­стыре не было!

Хорошо! Мне то и надо. Давай, вези! Увез, где-то там припрятал…

При­шло вос­кре­се­нье, идти на испо­ведь… А испо­ве­ды­вал про­то­и­е­рей о. Нико­лай (Розин), умер он давно и похо­ро­нен в Мологе.

– Отец Нико­лай, батюшка! – начи­наю я со сле­зами на гла­зах. – Стыдно! Так, мол, и так, бочо­нок меду-то я ста­щил. Но не о себе думал, сестер пожа­лел, хотел угостить…

– Да, Пав­луша, грех твой велик, но то, что попе­че­ние имел не только о себе, но и о сест­рах, вину твою смяг­чает… – А потом тихо так он мне в самое ушко-то шепчет:

“Но если мне, сынок, бидон­чик один-дру­гой наце­дишь… Гос­подь, видя твою доб­роту и рас­ка­я­ние, грех про­стит! Только, смотри, никому о том ни слова, а я о тебе, дитя мое, помолюсь”.

***

Игу­ме­нья говорит:

– Пав­луша, воен­ко­мат тре­бует из Мологи.

Ладно. Запрягли луч­шего коня – Бар­хат­ного, Манефа на козлы села. Манефа в под­ряс­нике, белом апо­столь­нике, в пер­чат­ках – на коз­лах, я – в под­ряс­нике хоро­шем, белый ворот­ни­чок, белые обшлага, ску­фейка бар­хат­ная была – в пролетке.

При­е­хали в воен­ко­мат. Воен­ком погля­дел, гово­рит: “Это что за чудо?”

– А это Груз­дев на при­зыв едет с монастыря.

– Давайте с зад­него хода!

Начали бесе­до­вать, вопросы вся­кие задавать.

– Война будет – пой­дешь воевать?

– А как же, я обязан.

– А как?

– А как Гос­подь благословит.

Повели меня испы­ты­вать, такие тур­ники есть. “Поле­зай”, – гово­рят. “Я не полезу”. “Поле­зай!” “Нет, гобаться я не буду”. (Гобаться – это зна­чит, как куры на насесте).

Погля­дели, погля­дели, док­тора посту­кали по спине, по брюху, на язык посмот­рели – напи­сали бумагу.

При­ез­жаем в мона­стырь. Стол накрыт, что ты! Чай креп­кий зава­рен, сахару! Все собра­лись, ждут. Несут игу­ме­нии таре­лочку, на тарелке сал­фе­точка, на сал­фетке – письмо от военкома.

Игу­ме­ния – Анне Бори­совне: “Аннушка, почи­тай!” Анна читает: “Груз­дев Павел Алек­сан­дро­вич. К воен­ной службе при­знан негод­ным. Сла­бого умствен­ного раз­ви­тия”. Отец гово­рит: “Мать, так он дурак. Вырас­тила мне”.

С тех пор дура­ком и живу”.

***

– Нико­дим мне гово­рит: “Отец Павел, я уез­жаю по важ­ному делу. Вот тебе 25 руб­лей денег, зай­дешь в сто­ло­вую и поешь”.

– Взял я 25 руб­лей, – рас­ска­зы­вает батюшка. – Иду, напи­сано: “Сто­ло­вая”. Зашел. В вален­ках не пус­кают, надо в ботин­ках. У меня не бывало. В дру­гую сто­ло­вую зашел. Нет, гово­рят, гал­стук не так, зараза.

Ходил-ходил, а жрать охота, как соло­вец­кой чайке. При­шел в какую-то – без гал­стука, без боти­нок. “Садись, дедушка”. А у меня чемо­да­нишко был. В чемо­да­нишке под­ряс­ник, ску­фейка, чётки, книжки.

Сел, а чемо­дан под стол поста­вил. Мне гово­рят: «А у нас только ком­плекс­ный обед”.

“Да напле­вать, давай ком­плекс­ный!” Запла­тил. При­несла – похлебки, того-дру­гого, а ложки-то и нет. “Зна­ете что, дедуля, подой­дите к стойке в буфет. Там Вам выда­дут при­бор”. Ну что же, пойду. А чемо­дан под сто­лом. Господи!

При­хожу, взял эти – ну 100 грамм-то, побуль­кал. Иду обратно, а за моим сто­лом мужик сидит какой-то и ест. Я думаю про себя: “Зараза, ста­рый дурак! Не надо было ком­плекс­ный брать, взял бы про­стой!” А мужик хле­бает. Он пер­вое хле­бает, а я вто­рое-то взял, поло­вину себе, поло­вину ему отделил.

Он на меня гля­дит. Я ем. Ком­поту ста­кан постав­лен. Я ему в дру­гой ста­кан поло­вину отлил, поло­вину себе. Он всё на меня гля­дит… Думаю, дак… Он пер­вое-то съел и всё на меня гля­дит и ни слова не говорит.

Ладно. Он ушел, я это всё доел, пере­кре­стился. Пошел сто­ро­ной, гляжу – стол, и моя еда стоит, и чемо­дан под сто­лом. Я перепутал!

Поти­хоньку, поти­хоньку чемо­дан-то взял… Вот тебе и ком­плекс­ный обед!”

Пол­ный текст книг досту­пен на нашем пор­тале по ссылкам
Архи­манд­рит Павел Груз­дев. «Род­ные мои»
«Самый счаст­ли­вый день»

Комментировать

*

Размер шрифта: A- 15 A+
Цветовая схема:
Цвета
Цвет фона:
Цвет текста:
Цвет ссылок:
Цвет акцентов
Цвет полей
Фон подложек
Заголовки:
Текст:
Выравнивание:
Боковая панель:
Сбросить настройки