Имя Тебе Любовь

• Имя Тебе Любовь
• Имя Тебе Сила
• Имя Тебе Свет
• Имя Тебе Мир
• Имя Тебе Милость

«Я ваш всегдашний молитвенник…»

Св. Иоанн Кронштадтский

Посвящается столетию со дня преставления святого праведного отца нашего Иоанна Кронштадтского.

В основу всех рассказов положены реальные события.

Имя Тебе Любовь

Каждое утро Жанночка спешила на свидание к Женечке. Вставала в шесть утра, что-то ела, наводила румянец и бежала на автобус. Когда было свободное место – садилась и, прикрыв глаза, думала о своем Женечке.

Он просыпался на другом конце города в одно время с ней. И сразу начинал ее ждать, прислушиваясь к шагам в коридоре.

Вот прошаркал мимо палаты невыспавшийся дежурный врач, за ним бодро процокали каблучки медсестры. Около девяти утра, уверенно печатая шаг, прошел профессор с гомонящей свитой, и, наконец, родные торопливые шаги.

Перед тем, как войти в палату, она изо всех сил делала радостный вид. Он знал об этом.

— Женечка, здравствуй, родной!

Она сразу начинала суетиться вокруг него – мыть, протирать, причесывать, взбивать подушку, стараясь не задеть трубки, выходившие из живота со всех сторон. А он, забыв о боли, любовался на жену, ловил ее руки и нежно прижимал их к губам.

Молоденькие медсестры, то и дело забегавшие проверить капельницы, с завистью поглядывали на Жанночку. Таких отношений между супругами они раньше не видели.

Старички, которые у них лечились, в основном были одинокими. К некоторым приходили жены, но чтобы, как эта, каждый день с раннего утра, при полном параде, с улыбкой на лице и с такой любовью в глазах, когда она смотрит на своего бесценного Женечку. А ведь ей явно за семьдесят.

После всех процедур Жанночка садилась на табурет у кровати, брала мужа за руку и, гладя его по голове, начинала говорить о пустяках. Женечка, страдавший бессонницей, мгновенно засыпал, и тогда ее лицо менялось – горестно опускались уголки губ, застывали морщины на лбу, потухали глаза. Но стоило мужу пошевелиться – жизнерадостная маска мгновенно возвращалась на ее лицо.
Они прожили вместе тридцать лет. Переплелись корнями и ветками, как два деревца, растущих рядом – не различишь, где какое. Говорят одинаково, думают об одном, жить друг без друга не могут, даже внешне стали похожи.

Жанне было за сорок, Евгению Петровичу около пятидесяти, когда они встретились, полюбили друг друга и сразу расписались. Его взрослый сын их осудил, а ее дочь Таня обрадовалась. Отчим ей понравился.

Как-то, еще до свадьбы, Жанночка сказала дочери:

— Я его так люблю – был бы он инвалидом, все равно вышла бы за него и всю жизнь о нем заботилась.

Тогда Таня мать не поняла.

Жили они душа в душу. За все годы ни разу серьезно не поссорились, голоса друг на друга не повысили.

Семьдесят пять лет – дата серьезная. Поэтому к юбилею мужа Жанночка начала готовиться заранее. Бегала по магазинам, покупала продукты, стараясь уложиться в пенсию.

За праздничным столом гости поднимали тосты за здоровье Женечки, за неувядающую красоту Жанночки. Салатики ели диетические. Пили аккуратно по глоточку. У одного — сердце, у другого — печень, у третьего — почки. Самым здоровым был юбиляр, смотревший на жену влюбленными глазами. «Как молодожены», — перешептывались гости.

Татьяна пожелала родителям прийти к Богу. Этого ей больше всего хотелось. Сама-то она к вере пришла недавно.

«Как у нее сил хватает каждое воскресение в церковь ходить и постоянно молиться? — удивлялся Женечка. — Утром – молится, перед едой тоже, после еды — молитву читает, а вечером еще и поет. Хорошо, хоть голос у нее приятный. Не дай Бог, в монашки уйдет», — переживал он.

И Жанночка вздыхала — не узнать прежде яркую Танюшу – щеки не румянит, юбками полы метет, кофточки носит темные, на все пуговицы застегнутые. И что самое ужасное – телевизор не смотрит.

У Татьяны по-своему сердце за родителей болело. «Крещеные, а Бога не знают. Думают только о своем здоровье. Дни у них расписаны по минутам, как телепрограмма – час здоровья, кулинарные новости, сериал «Монте Кристо». Зачем им здоровье? Чтобы на несколько лет дольше телевизор смотреть? В любой миг Господь их может к Себе призвать. Как они перед Спасителем предстанут? Что скажут?»

Придя в церковь, Татьяна, как все новоночальные, рьяно взялась за духовное воспитание родителей. Дарила им иконы, читала вслух Евангелие и святых отцов. Женечка, увидев дочку со Священным писанием в руках, выходил из комнаты на правах мужчины без объяснений. Жанночка терпеливо, скрывая зевоту, слушала непонятные ей тексты, и думала о своем.

Вскоре Таня от родителей отступилась. Поняла, что по гордыне взяла неподъемный крест, что Господь сам всем управит, когда придет время.

Спустя три года после юбилея у Женечки появились сильные боли в животе. «Запущенная онкология. Необходима операция», — ошарашил Жанночку врач.

Перед тем, как Женечка лег в больницу, Татьяна уговорила его и мать обвенчаться. Вместе с дочерью она держала над ними венцы.

Бабульки в храме умилялись, глядя на то, с какой любовью старые «молодожены» смотрят друг на друга. Татьяна же сгорала от стыда перед батюшкой – дочка приехала в джинсах, родители вели себя как младенцы – ничего не понимали. Женечка во время обряда умудрился поцеловать ручку Жанночке, за что получил от батюшки нагоняй.

Следующий нагоняй он получил от врача после операции, когда с не зажитыми швами соскочил с кровати, чтобы помочь жене переобуться.

— Лапочка моя, не наклоняйся, я сам, — бормотал он, снимая бахилу с ее ботинка.

Пожилой анестезиолог, вошедший в палату с молодым врачом, увидев эту картину, прослезился. Вечером он рассказал дочери об увиденной сцене:

— Представляешь, ему семьдесят восемь лет, и он ей так нежно говорит — «лапочка моя». Есть еще на земле любовь! Слава Богу, есть!

Татьяна непрестанно молилась об отчиме. Везде, где могла, заказала за него сорокоусты. Обошла все монастырские подворья, обзвонила всех знакомых батюшек, прося молитв. Но что-то не заладилось у Женечки. Понадобилась вторая операция, затем третья.

В больнице отчима пособоровали. «Все легче к Богу будет идти», — думала Татьяна. Она принесла в палату иконы, и Жанночка начала молиться вместе с дочерью. Сначала ей было очень тяжело – ни слов не понимала, ни смысла. А потом молитва пошла легко, слова сами потекли из сердца.

Перед третьей операцией Женечка с ними попрощался. Жанночка сквозь слезы уверяла его, что все будет хорошо, а Татьяна непрестанно молилась про себя: «Да будет воля Твоя, Господи! Но по нашей немощи яви на рабе Твоем Евгении чудо исцеления». Особенно горячо молила она о помощи святого Иоанна Кронштадтского.

С трудом, но пережил Женечка и третью операцию. Только швы у него не заживали. Лежал чуть живой, весь пронизанный трубками.

Несколько раз Татьяна приводила в больницу знакомых священников, чтобы причастить отчима. После каждого причастия Женечка говорил:

— Вот этот батюшка самый лучший!

Татьяна улыбалась – дело-то не в батюшках.

Два месяца боролся со смертью Женечка, два месяца несла свою вахту Жанночка. Она не заметила, как истаяла вместе с мужем. Величавая дама превратилась в сухонькую старушку. Теперь она постоянно молилась о любимом муже. В дороге, в больнице, дома. Только до церкви дойти не могла. Не было сил.

За несколько дней до Рождества врач, опустив глаза, сказал:

— Нужна четвертая операция.

Жанночка еле сдержала крик, а Женечка взял ее за руку и сказал:

— Не бойся, лапочка моя. Я буду ждать тебя на небе. Бог милостив и знает, как сильно я тебя люблю, и не разлучит нас после смерти. – И, прижав к исхудавшей щеке ее ладонь, добавил, — ты меня прости за все, ладно?

Вечером Татьяна позвонила врачу и спросила:

— Можно избежать операции?

— Можно. Если случится чудо, – ответил тот.

Операцию назначили после Рождественских каникул.

Женечка был молодцом – часто улыбался Жанночке и почти не ворчал.

В Новогоднюю ночь они не спали. Думали друг о друге на разных концах города.

— Я тебя люблю, — говорила ему Жанночка, не сдерживая слез.

— И я тебя, люблю, — отвечал Женечка, — не плачь, моя лапочка. Все будет хорошо.

Второго января весь православный мир праздновал столетие со дня преставления святого Иоанна Кронштадтского.

Татьяна включила телефон после праздничной службы на Леушинском подворье. Двенадцать непринятых звонков от матери! Сердце сжалось. Она торопливо набрала номер:

— Мама, что случилось?!

— Чудо! Сегодня начали заживать швы! Операцию отменили!

Три месяца спустя Женечка впервые вышел из дома на улицу, и, крепко взяв за руку Жанночку, повел в сторону храма.

Имя Тебе Сила

«Имя Тебе Сила: укрепи меня изнемогающего и падающего…»

Старушка стояла у входа в храм, дожидаясь окончания литургии. Наконец тяжелая входная дверь приоткрылась, и в щель проскользнула худенькая – кожа да кости — девушка. Цветной платок скрывал бритую, с двумя выпирающими макушками голову, пальто с чужого плеча.

— Деточка, подай Христа ради бабушке на хлебушек, — жалобно попросила старушка.

Девушка открыла потертую сумочку и отдала ей единственную купюру.

— Спаси тебя Господи! Как твое имя, деточка?

— Астия. Помолитесь, бабушка, за болящую Астию.

Астия шла по набережной Карповки, сопротивляясь резким порывам злого осеннего ветра. Словно забавляясь, он то прижимал ее к холодным перилам, то заставлял пятиться к храму. Казалось, еще немного и ветер подхватит хрупкую фигурку и бросит в реку. Но Астия не была беспомощной игрушкой в лапах северного ветра. Прикрыв слезящиеся от непогоды глаза, она беспрерывно молилась: «Отче наш Иоанне, силою твоею нас укрепи, в молитве поддержи, недуги и болезни исцели…»

В двадцать один год Вике поставили диагноз «лейкоз» – рак лимфы. Услышав страшное слово, она сначала не поверила, надеясь, что врачи ошиблись, но после повторных анализов сомнений не осталось. В одно мгновенье болезнь острым лезвием разрезала ее жизнь на две части: прошлое — до болезни и настоящее, которое могло закончиться в любой момент.

О лейкозе девушка уже слышала – год назад от рака крови умер ее одноклассник. На похоронах Вике его жизнь показалась трагическим фильмом, прокрученным на большой скорости — детство, отрочество и только начавшаяся юность. Кадры последних дней шли замедленно, врезаясь в память навсегда, как тогда казалось. Но уже через сорок дней девушка с трудом вспомнила о поминках друга.

У Вики не было сомнений в том, что она выздоровеет, недаром отец говорил, что внутри нее крепкий стержень. Еще отец говорил, что она обязательно будет счастливой — выйдет замуж, родит ему много внуков. Отец говорил…

Вике было четырнадцать, брату семнадцать, когда мать, страстно влюбившись в заезжего циркача, решила уехать с ним в другой город.

Выбрав время, когда дома была только дочь, она начала собираться в дорогу.

— Вы поживете пока с отцом, — мать торопливо бросала в сумку вещи на глазах у окаменевшей от горя Вики, — а я устроюсь и приеду за вами.

Девочка не слышала ее слов. В голове непрерывной скороговоркой звучало — «мама нас бросает, мама нас бросает…».

Вика не помнила прощания с матерью, не слышала, как пришел домой отец, не видела, как он в мгновенье постарел, стоя перед опустевшим шкафом.

В юности отец был воздушным гимнастом. Он пришел в цирк после школы и остался в нем на всю жизнь. Цирковой шатер стал для него родным домом. В нем он встретил свою первую и единственную любовь.

Новенькая, начинающая карьеру гимнастка, привлекла его внешней беззащитностью и хрупкостью. Юноша потерял голову и, не долго думая, сделал ей предложение. Она скоропалительно согласилась.

И вот уже позади яркая, веселая цирковая свадьба, первый совместный год жизни в общежитии, шумные ссоры и бурные примирения. У молодой жены оказался упрямый нрав и маниакальная страсть к опасностям. Она ни в чем не желала уступать мужу, который, чтобы избежать скандалов, во всем с ней соглашался.

«Будем летать под куполом, как птицы. Без страховки», — предложила она однажды, и он, как всегда, согласился. Полет закончился для него тяжелым сотрясением мозга и множественными переломами. Он чудом остался жив, упав с десятиметровой высоты.

Жена забегая между репетициями к нему в больницу, приносила немудреную ед и рассказывала цирковые новости. Своей вины в произошедшем несчастье она не чувствовала, а он и не думал ее винить.

На своей любимой профессии ему пришлось поставить крест. Он не смог расстаться с цирком и пошел учиться на клоуна.

Через два года он вышел на арену в клетчатом пиджаке и огромных оранжевых ботинках. С тоской взглянул на канаты натянутые под куполом, и начал представление.

Со временем он полюбил новую профессию. Ему нравилось смешить детей, которые приходили по нескольку раз на программу любимого клоуна.

Когда родился сын, он, в клетчатом пиджаке и оранжевых ботинках, залез на пятый этаж роддома, чтобы вручить жене огромный букет. Спустя три года он повторил этот аттракцион в день рождения дочери.

Почему-то именно эти два момента всплыли в его памяти, когда он стоял перед опустевшим шкафом.

Несколько месяцев Вика жила со своей болью, не замечая, что здоровье отца резко ухудшилось. В доме запахло сердечными каплями. Все чаще отец держался руками за сердце, пытаясь усмирить его сумасшедший ритм. Брат, загнав боль от предательства матери в самый дальний уголок души, с головой ушел в учебу.

Вика очнулась, когда за отцом приехала «Скорая», но было уже поздно. Из больницы отец не вернулся. Его отпели спустя год после ухода жены, которая так и не приехала на похороны. На могиле отца Вика поклялась, что никогда не простит мать.

Учиться в институте брату не пришлось – надо было кормить себя и сестру. Руки у него были золотые, работы хоть отбавляй, и любимая сестренка ни в чем не нуждалась. Вика окончила школу с золотой медалью, затем «иняз» с красным дипломом. Некоторое время она работала переводчицей в одной из строительных фирм, но вскоре эта работа ей наскучила. Поддавшись импульсивному желанию, она решила уехать в Петербург, чтобы поступить в Театральную академию на курс кукольников. Брат решение сестры не одобрил, и запретил ей уезжать из родного города. Но для упрямой, избалованной Вики, его мнение ничего не значило.

До отъезда оставалось совсем немного, когда, заболев ОРЗ, девушка сдала анализ крови и узнала о страшной болезни, которая готовилась лишить ее жизни.

Полгода Вика провела в онкологической больнице в Москве. Заработков брата на лечение не хватало. Он залез в долги, сдал квартиру, и переехал в съемную комнату.

Домой вместо крепко сбитой девушки с длинными вьющимися волосами, вернулась девочка-подросток неимоверной худобы, стриженная под ноль.

Перемены коснулись не только внешности Вики. Имя у нее тоже стало другим. Изменилось и отношение к жизни.

Московский священник, отец Артемий, покрестил ее в маленькой часовне больницы. В крещении она приняла имя Астия (в честь епископа, священномученика Астия Диррахийского), и с тех пор только так себя и называла. Перед операцией по пересадке костного мозга отец Артемий принес ей бумажную иконку святого Иоанна Кронштадтского, на обороте которой была напечатана молитва.

— Я всегда молюсь дорогому батюшке Иоанну Кронштадтскому, — он вложил иконку в руку Астии, бессильно лежащую поверх одеяла, — и ты молись ему. Батюшка Иоанн не оставит тебя своим молитвенным заступлением. Если будут силы — поезжай в Петербург в Иоанновский монастырь к его мощам, помолись об исцелении. Многое дает Господь человеку по горячей вере и искренней молитве.

Когда священник ушел, Астия начала медленно читать вслух:

— О, великий угодниче Христов, святый праведный отче Иоанне Кронштадтский, пастырю дивный, скорый помощниче и милостивый предстателю! Вознося славословие Триединому Богу, Ты молитвенно взывал: «Имя Тебе Любовь: не отвергни меня заблуждающегося. Имя Тебе Сила: укрепи меня изнемогающего и падающего. Имя Тебе Свет: просвети душу мою, омраченную житейскими страстями. Имя Тебе Мир: умири мятущуюся душу мою. Имя Тебе Милость: не переставай миловать меня…»

Всю свою веру и надежду на спасение вложила девушка в слова молитвы и, прочитав ее несколько раз, почувствовала, что на душе стало легко, исчез страх перед операцией, а сердце наполнилось радостью и уверенностью в том, что она будет жить.

После пересадки костного мозга прошел год. Астия, как и хотела, училась в Петербургской Театральной академии, жила в общежитии на краю города, подрабатывая на хлеб в кукольном театре.

В первый же день своего приезда она поехала на Карповку в Иоанновский монастырь. Там, стоя на коленях у гробницу, она уже наизусть молилась великому святому: «…Во Христе живый, отче наш Иоанне, приведи нас к невечернему свету жизни вечныя…» девушка поднялась с каменных плит и из ее глаз хлынули слезы, вымывая из души все сомнения, горести и обиды.

Очень скоро Астия почувствовала себя настоящей петербурженкой. Вместе с новыми друзьями она бродила по музеям и центральным улицам города, многие из которых сами могли быть музеями. Девушка любила рассматривать старые дома.

Астия собирала свой Петербург. В ее коллекции были экспонаты, о которых не знали даже коренные жители — береза на крыше дома около церкви святого Пантелеимона, ангел над входом в магазин на улице Восстания, «поющий» куст барбариса в Таврическом саду. Самым ценным из них была разломанная стена старого дома на улице Восстания с частично сохранившимся интерьером кухни, нпоминавшим театральную декорацию, которую забыли разобрать до конца. Остаток стены был похож на Астию – в любой момент он мог исчезнуть. Хотя операция прошла успешно, это не означало, что болезнь ушла навсегда. Коварный лейкоз притаился, ожидая — приживется пересаженный костный мозг или нет.

К концу первого семестра Астия начала слабеть. По ночам поднималась высокая температура, тело тряслось от озноба, противясь внедрению чужой крови. На молитву не было сил. К утру температура спадала, и тогда, превозмогая головокружение и слабость, девушка ехала причащаться в Иоанновский монастырь, где она старалась попасть на исповедь к отцу Феодору, доброму и любящему пастырю. Тот тоже приметил юную, болезненного вида прихожанку, а, узнав историю девушки, начал каждодневно поминать ее в молитвах.

После причастия всегда становилось легче. Астия спускалась к гробнице Батюшки, читала ему акафист или просто сидела рядом, повторяя запавшие в сердце слова: «…Любовию Твоею озари нас, грешных и немощных, сподоби нас принести достойные плоды покаяния и неосужденно причащатися Святых Христовых Таин. Силою Твоею веру в нас укрепи, в молитве поддержи, недуги и болезни исцели…»

Однажды Астия поняла, что сил на дорогу из общежития до Театральной академии у нее нет. Снимать жилье было не на что — заработанных денег едва хватало на еду и лекарства. Просить помощи у брата она не хотела. Он до сих пор расчитывался с долгами. Надо было на что-то решаться.

Помолившись любимому Батюшке, Астия рассказала о своих бедах режиссеру кукольного театра. «Будешь жить в моем кабинете, — не раздумывая, сказал он, — там есть диван, кухонька и душ. Переезжай прямо сейчас».

«Слава Богу за все! Благодарю Тебя, любимый Батюшка Иоанн! От кукольного театра до академии — десять минут пешком, от театра до Иоанновского монастыря — сорок минут на метро, до репетиций – два пролета лестницы!» — ликовала Астия.

Врачи онкологических больниц и клиник привыкли к тому, что их пациенты с диагнозом «рак крови» с каждым годом становятся все моложе.

Лейкоз — болезнь молодых, принято говорить сегодня.

Все ребята, с которыми Астия познакомилась в больнице, умерли. Варвара, Антон, Андрей. Степан, Лена, Игнат, Сергей… Каждый раз, когда Астия писала их имена в записке на проскомидию, она видела их лица.

Варвара – смешливая курносая девчонка. Ей было семнадцать лет. Как-то вечером Астия зашла к ней в палату, и Варвара, смеясь, начала рассказывать глупую историю, смешно тараща глаза над марлевой повязкой. Астия вежливо улыбнулась и ушла, а утром узнала, что ночью Варвара умерла.

Антон был интеллектуалом из Казани и мечтал поступить на философский факультет в Московский университет. Он писал книгу и иногда кое-что читал Астии, которая почти ничего не понимала в его трудах, но уважала его за ум и эрудицию. Он был влюблен в Оленьку. После ее смерти Антон три дня не выходил из своей палаты. Он лишь на месяц пережил возлюбленную.

Некоторое время Астия дружила с Аленкой из Питера, круглолицей и жизнерадостной девочкой.

Встретив бредущую по коридору в обнимку с капельницей Астию, Аленка спросила с серьезным лицом:

— Это твоя подружка?

— Скоро и у тебя такая же будет, — Астия сдержала улыбку.

— Меня зовут Алена.

— Меня до болезни звали Виктория, а теперь я раба Божия Астия.

— Тогда, я раба Божия Елена из Питера. Меня бабушка в детстве покрестила во Владимирском соборе. Кстати, а ты сама откуда?

— Я из Красноярска.

Девчонки подружились, рассказали друг другу свои жизни, но историю с матерью новой подруге Астия не открыла – не хотела омрачать Аленке последние месяцы жизни. Почему-то она не сомневалась в том, что подруга не доживет до пересадки костного мозга. Так и произошло. Восемнадцатилетняя Алена умерла на глазах у родителей, не приходя в сознание.

На следующий день на ее место положили Игната из солнечной Алма-Аты. Молодой казах очень трогательно любил свой край и мог подолгу рассказывать нараспев о красоте Казахстана, о редких животных, которых он встречал, путешествуя по горам и долинам. Игнату было девятнадцать лет, он глубоко верил в Бога и поэтому единственный среди ребят не боялся смерти. После службы в армии Игнат хотел поступить в семинарию, мечтал о служении Господу. Его надежда на Царствие небесное была так заразительна, что помогла многим ребятам преодолеть сомнения в этом вопросе. Астия подружилась с Игнатом и однажды рассказала ему всю свою жизнь.

— Ты простила мать? — спросил он, внимательно выслушав девушку.

— Нет! Я никогда ее не прощу! Из-за нее умер отец!

— Никогда никого не суди, тем более свою мать, – Игнат строго посмотрел на Астию, — моли Господа, чтобы он помог тебе простить ее. «Ибо человеку, который добр пред лицем Его, Он дает мудрость и знание и радость, а грешнику дает заботу собирать и копить, чтобы после отдать доброму пред лицем Божиим…», — процитировал он из Екклесиаста, – и добавил, – ты же хочешь жить.

Тогда Астия не поняла связи между своей жизнью и прощением матери.

Однажды она застала Игната во время молитвы и была потрясена тем, что он молился обо всех ребятах на отделении.

— Господи, милостив буди мне грешному, — он поднялся с колен, и, увидев Астию, торопливо смахнул слезы.

— Ты же не боишься смерти, почему ты плачешь? – удивилась девушка.

— Я плачу о своих грехах, — вздохнул всей грудью Игнат.

— Почему ты молишься о нас и не просишь Бога, чтобы Он исцелил тебя?

— Я же прошу — Господи, милостив буди мне грешному, — улыбнулся глазами Игнат. — Что может быть больше милости Божьей? Господь всегда управляет к лучшему, и я во всем полагаюсь на Его волю.

— Во всем управляет к лучшему? – закричала Астия. – А смерть Варвары – к лучшему? А ты спроси мать Аленки – к лучшему она умерла?

— Астия, не кричи. Ты пока многого не понимаешь.

Астия хлопнула дверью и ушла, разозлившись на друга.

Когда Игнат понял, что умирает, он отказался от обезболивающих препаратов — не хотел уходить из жизни в бессознательном состоянии. Его быстрая и безболезненная смерть была чудом, как и то, что он ушел из жизни в день памяти своего небесного покровителя, святого Игнатия Брянчанинова.

Астия долго не могла смириться с его смертью, ей казалось, что вот-вот раздастся деликатный стук в дверь и на пороге появится невысокий, коренастый паренек с добрыми раскосыми глазами.

Все ребята, поступившие на отделение вместе с Астией, умерли, не дождавшись пересадки костного мозга. Их родные бились изо всех сил, чтобы найти донора и собрать деньги на операцию. Некоторые родители жили в больнице вместе со взрослыми детьми. Если бы было возможно, они, не раздумывая, поменялись с ними местами. Все молились о спасении детей, стараясь не пропустить ни одного молебна в больничной часовне. В каждой палате была икона целителя Пантелеимона.

Когда дети умирали, отцам и матерям приходилось учиться жить заново. Верующим было легче. Пережить страшную утрату им давал силы Господь. Многие отдавали оставшиеся после смерти сына или дочери средства на операции другим молодым людям, создавали частные фонды. Горе делало людей милосердными. Астии оказали помощь родители Игната. Ничего ей не сказав, они оплатили многотысячную операцию.

Раньше Астия задавала себе вопрос – почему все умерли, а я живу? Но ответа на него не находила. Теперь она знала — так угодно Господу.

Девушка все еще не простила мать. Брат давно примирился с матерью, а Астия не могла. Она молилась, каялась в жестокосердии на исповеди — ничто не помогало. С какой-то болезненной гордостью Астия говорила о себе — «я сирота».

Мать, узнав о болезни дочери, хотела сразу приехать, выслать деньги, но Астия отказалась от ее помощи, хотя очень нуждалась.

Знакомые и друзья приносили Астии подержанную одежду и обувь. Сначала, привыкшая к хорошим вещам, девушка примеряла их брезгливо, но со временем научилась радоваться и красивой поношенной курточке и модным, слегка стоптанным, туфлям.

С каждым днем Астия теряла силы. Организм отказывался принимать даже скудную порцию овощей. Подростковая одежда стала велика. Бессонные ночи, истощение – с этим Астия смирилась, но быть одинокой не хотела. Она мечтала стать женой и матерью. В ее положении эти надежды любому человеку показались бы абсурдными, но только не Астии. Каждый день она молилась святому Иоанну Кроншдатскому о помощи в устроении ее замужества, но время шло, а суженый не объявлялся.

Наступила зима. Прожив около полугода в кабинете режиссера, Астия почувствовала, что работать в театре больше не может, силы иссякли совсем. В клинике, где она наблюдалась, ей предложили поехать в санаторий, но при условии, что дорогу она оплатит сама.

Астия брела по заснеженной улице, строя самые невероятные планы, как заработать деньги на билеты. «Поработаю официанткой пару недель. Буду всем улыбаться и мне будут давать хорошие чаевые», — она принялась рассматривать вывески ресторанов. Неожиданно на двери здания, зажатого между жилым домом и продуктовым магазином, Астия увидела на массивной двери табличку «Храм святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова».

Не задумываясь, девушка потянула дверь на себя. За ней оказалась маленькая часовенка. Перед иконой Пресвятой Богородицы теплилась лампадка. Поклонившись Божьей Матери, Астия прошла дальше и увидела в следующем помещении большой портрет Иоанна Кронштадтского.

— Деточка, тебе помочь? – внезапно около нее появилась старенькая монахиня с добрым лицом.

— Матушка, куда я попала? А где же храм?

— Храм на третьем этаже. А попала ты на бывшее подворье Леушинского монастыря.

— Про этот монастырь я никогда не слышала.

— Так я тебе расскажу. Ты садись. Меня мать Тарасия зовут. А тебя как?

Астия назвалась и присела на старинный кожаный диван.

Монахиня долго рассказывала девушке о затопленном монастыре, о его последней настоятельнице игумении Таисии, о духовной связи Леушино с Иоанном Кронштадтским. После ее рассказа Астии стало понятно, почему она попала именно сюда.

Девушка поднялась наверх. Перед входом в храм ее встретила икона Божьей Матери, от которой исходили одновременно и глубокая нежность, и огромная сила. «Азъ есмь с вами, и никто же на вы», — прочитала Астия надпись на иконе, и, пошла к свечной лавке.

— Что значит «Азъ есмь с вами, и никто же на вы»? – спросила Астия свечницу Татьяну, забыв поздороваться.

— «Я с вами, и никто против вас», — ответила та, сразу распознав в еле стоящей на ногах, коротко остриженной девушке онкологическую больную.

И вдруг Астия разрыдалась. Татьяна выбежала из лавки и, прижав ее к себе, начала твердить без остановки: «Все будет хорошо. Все будет хорошо».

Когда Астия успокоилась, то, неожиданно для себя, рассказала незнакомой женщине все о своей питерской жизни: о том, что устала жить в «каморке папы Карло» (так за глаза называли в театре кабинет режиссера), про свое одиночество, о том, что по ночам из горла идет кровь, а «скорая» отказывается приезжать. Что нет сил даже на самую легкую работу. Что она вообще решила уйти из театра и бросить учебу. Что нет денег на дорогу в санаторий, а ехать надо обязательно.

Татьяна отреагировала мгновенно:

— Жить можешь у меня, а деньги на дорогу в санаторий я тебе дам прямо сейчас. Собиралась сегодня купить кое-что, но куплю в другой раз.

Астия не шла – летела за билетами. «Благодарю тебя, батюшка Иоанн», — всю дорогу шептала она, не обращая внимания на удивленные взгляды прохожих.

Прямо с вокзала девушка поехала в Иоанновский монастырь.

— Батюшка, могу ли я принимать деньги от чужих людей? – спросила она отца Феодора.

— У Господа нет чужих, у Него все свои. Все, что будут люди давать тебе, бери, не гордись. Это ведь тебе помощь по молитвам Батюшки.

— И еще, отец Феодор, я впала в страшное уныние от одиночества. Мне так нужен близкий, родной человек. Я хочу семью, детей, — всхлипнула Астия.

— Будет у тебя семья. Обязательно будет. Ты прочитай сорок раз акафист «Скоропослушнице», и Пресвятая Богородица тебе поможет, — улыбнулся в бороду священник.

Второй раз за день у Астии выросли крылья. После службы она зашла в церковную лавку и вдруг увидела рядом с нужным ей акафистом житие Иоанна Кроншдатского, которое давно мечтала иметь.

Пересчитав деньги, девушка поняла, что с житием придеьтся повременить.

«Девочка, тебе что-нибудь надо?» — вдруг обернулась к ней впереди стоящая женщина.

Из монастыря счастливая Астия вышла с книгами в руках. «Это тебе помощь по молитвам Батюшки», — вспомнила она слова отца Феодора.

«Два чуда за один день!», — радовалась она, — « Благодарю тебя, отче наш Иоанне!»

В этот же день Астия начала чиать акафист «Скоропослушнице».

Вернувшись из санатория, окрепшая Астия, сразу отправилась на Леушино. Девушка и леушинская свечница подружились. Теперь Астия часто заходила на подворье, расположенное по сосеству с театром. Татьяна впустила Астию в свое сердце, переживала за ее неурядицы, радовалась успехам и молилась за девушку всей душой. Умудренная жизненным опытом, она быстро поняла, что Астия не беззащитный цыпленок, как ей показалось при первой встрече. У девушки был сильный, гордый характер, который, с одной стороны, помогал ей бороться за жизнь, с другой — всячески мешал смирению.

Как-то, передавая Астии небольшую денежную сумму, Татьяна сказала:

— Спасибо, что даешь мне возможность помочь тебе.

— Вы даете мне деньги и говорите спасибо?! – поразилась девушка.

— Надо быть благодарным тем, кто дает нам возможность делать добро, иначе как мы сможем проявить любовь к ближнему? Чем спасаться будем?

Наступила весна Астия снова начала терять вес, и все реже заходила на подворье. Татьяна видела, что девушка совсем пала духом.

Последний раз оставалось Астии прочитать акафист. Но, боясь, что чудо не произойдет, она откладывала его чтение со дня на день.

Как-то, собравшись с силами, девушка собралась в монастырь. Неожиданно около нее остановилась машина.

— Садитесь. Я вас отвезу в любое место. Бесплатно, — неожиданно предложил водитель.

Всю дорогу он молчал, а остановившись у монастыря вдруг заговорил:

— У вас в жизни все будет хорошо. Вы выйдете замуж и родите ребенка. У вас будет чудесная семья. А зовут меня Иван, — некстати представился он и уехал.

Слова водителя не выходили у Астии из головы. Еле дождавшись исповеди, она рассказала отцу Феодору о странной встрече.

— А ведь это чудо, — поразмыслив сказал священник. — Через этого Ивана, отец Иоанн Кронштадтский тебе весточку передал, чтобы ты не унывала. Иди поблагодари Господа и нашего Батюшку.

В этот день Астия, наконец, решилась и прочитала акафист в сороковой раз. Неожиданно позвонил брат и сообщил, что вернулась мать, что она тяжело больна и очень хочет видеть дочь. В одно мгновенье девушка решила ехать.

«Пассажиров, улетающих в Красноярск, просим пройти на посадку», — раздался голос диспетчера. Девушка прошла сквозь гофрированный рукав, приставленный к лайнеру, и устроившись у окна, раскрыла молитвослов. «Простите, место рядом с вами свободно?» — спросил ее приятный мужской голос.

— Да, — Астия, невольно отметила про себя, что у симпатичного молодого человека, нет обручального кольца.

— Меня зовут Иван, а как ваше имя? – юноша внимательно посмотрел ей в глаза.

Девушка смутилась, отвела взгляд и, на секунду запнувшись, ответила: — Виктория.

После взлета Вика задремала и выронила книгу.

Иван поднял ее и, раскрыв наугад, начал читать: «О, великий угодниче Христов, святый праведный отче Иоанне Кронштадтский…». «Надо же, молитвослов», — молодой человек прервался, и посмотрев на спящую девушку, вдруг подумал, что из нее получится хорошая жена.

В Красноярске в это время спешила в аэропорт мать Астии-Виктории, подбирая слова для встречи дочери.

Через год Виктория с Иваном приехали в Петербург поклониться мощам святого Иоанна Кронштадтского. Стоя у гробницы Батюшки, они с благодарностью произносили слова молитвы:

— О, великий угодниче Христов, святый праведный отче Иоанне Кронштадтский, пастырю дивный, скорый помощниче и милостивый предстателю! Вознося славословие Триединому Богу, Ты молитвенно взывал: «Имя Тебе Любовь: не отвергни меня заблуждающегося. Имя Тебе Сила: укрепи меня изнемогающего и падающего. Имя Тебе Свет: просвети душу мою, омраченную житейскими страстями. Имя Тебе Мир: умири мятущуюся душу мою. Имя тебе Милость: не переставай миловать меня». Ныне, благодарная Твоему предстательству всероссийская паства молится Тебе: Христоименитый и праведный угодниче Божий! Любовию Твоею озари нас грешных и немощных, сподоби нас принести достойные плоды покаяния и неосужденно причащатися Святых Христовых Таин. Силою твоею веру в нас укрепи, в молитве поддержи, недуги и болезни исцели, от напастей, врагов видимых и невидимых избави. Светом лика Твоего служителей и предстоятелей алтаря Христова на святые подвиги пастырского делания подвигни, младенцам воспитание даруй, юность настави, старость поддержи, святыни храмов и святые обители озари.

Умири, Чудотворче и Провидче преизряднейший, народы страны нашия, благодатию и даром Святого Духа избави от междуособные брани; расточенные собери. Прельщенные обрати и совокупи святей Твоей Соборной и Апостольской Церкви.

Милостию Твоею супружества в мире и единомыслии соблюди, монашествующим в делах благих преуспеяние и благословение даруй, малодушные утеши, страждующих от духов нечистых свободи, в нуждах и обстояниях сущих помилуй и всех нас на путь спасения настави.

Во Христе живый, отче наш Иоанне, приведи нас к невечернему свету жизни вечная, да сподобимся с Тобой вечного блаженства, хваляще и превозносяще Бога во веки веков. Аминь».

Имя Тебе Свет

Николай Петрович вышел из больницы и, сев на скамейку, заплакал. Перед глазами была высохшая дочь с синими, исколотыми руками и ногами. На изможденном лице еле теплились два тусклых фонарика – Настины глаза.

— Настя, Настенька, Анастасия, красавица моя, умница, надежда моя единственная. Как же так получилось? Почему? Господи, за что мне эта мука? Что мне делать? — Николай Петрович не замечал, что кричит на весь парк, захлебываясь слезами.

Лечащий врач Насти Андрей Борисович смотрел в окно на бьющегося в истерике мужчину, думая о том, что хотя использует самые последние психодизлептики и нейролингвистическое програмированние, вылечить своих пациентов от наркотической зависимости навсегда не может. Они до конца жизни остаются в группе риска. Как правило, схема жизни наркомана предельно проста – наркотики, тюрьма, смерть. Мало кому удается ее изменить.

У Насти срок наркотической зависимости был относительно небольшой – год, но сойти с иглы сама она не могла. А девочку очень жалко, и отец ее вон, как убивается.

— Николай Петрович, успокойтесь, выпейте валерьяночки, — пожилая уборщица баба Клава присела на скамейку и протянула несчастному отцу мензурку с каплями. – Выпили, вот и хорошо. Сейчас вам станет легче. Ваш плач даже за стеклопакетами слышно. Вы, голубчик, потерпите, не отчаивайтесь. Господь все управит. Он всегда к лучшему управляет.

— Вы что, с ума сошли?! – вскочил Николай Петрович, — что вы несете? Как это к лучшему? Дочь моя погибает от наркотиков — к лучшему? Жена моя состарилась на глазах — к лучшему? Я о самоубийстве думаю — к лучшему!

— Эх, как вас враги в оборот-то взяли, — вздохнула баба Клава. – А вы бы, голубчик мой, в церковь сходили, да попросили Господа о помощи.

— Да я сроду никого ни о чем не просил, — вспылил Николай Петрович, — а в Бога я не верю, хотя и крещен был в младенчестве неразумной бабкой. Она была очень верующая.

— Вы мне сразу две хорошие новости сообщили, — мягко улыбнулась баба Клава.

— Какие еще хорошие новости?!

— Первая, что крещены, а вторая – что у вас на небесах молитвенница имеется.

— А может и вправду имеется? – неожиданно обрадовался мужчина. – Вы мне подскажите, куда идти. Я ведь и у самого дорогого экстрасенса побывал. Чуть целое состояние ему не подарил. Все бестолку.

— Откуда же толку взяться, если вас бес повел не в ту сторону. В темноте можно долго плутать в поисках дороги, а на свету правильный путь сразу видно. Теперь вам с женой прямой дорогой надо в церковь идти. Сначала покаяться, а затем начинать за дочь молиться. Да это уже как Господь управит.

— А в какую церковь нам идти, Клавдия Ивановна?

— А вон в ту, голубчик мой, и иди, — она махнула рукой в сторону Иоанновского монастыря, купол которого виднелся среди молодой весенней листвы.

В частной наркологической клинике, в которой Настя проходила курс лечения, несмотря на высокие цены, свободных мест никогда не было. Юные пациенты двигались, словно по замкнутому кругу — подлечатся и вскоре возвращаются обратно, но уже в более тяжелом состоянии.

После курса дорогостоящих капельниц и уколов у подростков на некоторое время наступало облегчение, словно кто-то ослаблял сдавливающий их жизнь героиновый поводок. Если у родителей были деньги, они уже при выписке занимали очередь на следующее лечение.

Наркодиллеры, словно пауки, сторожили своих оживших букашек и вновь плели вокруг них липкие сети. Иногда дети не выдерживали и, написав записку, загоняли в вену смертельную дозу.

Некоторые измученные родители были втайне этому рады.

Вечером Андрей Борисович зашел к Насте в палату, оборудованную по последним европейским стандартам. Стены и жалюзи на окнах были нежных тонов, светлая мебель, дорогой музыкальный центр. Комната напоминала номер в хорошем отеле.

Девушка, свернувшись калачиком, лежала лицом к стене.

— Настенька, как ты себя чувствуешь? – врач дотронулся до ее плеча.

Настя резко развернулась, словно освобожденная от крепления пружина и закричала:

— Плохо! Плохо я себя чувствую! У меня все тело болит!

— Слушай, Настя, тебе надо найти силы и перебороть себя. Хотя бы ради родителей.

— Ради родителей! – девушка захохотала во все горло, — да плевать я на них хотела! Я их видеть не могу. Отец приходит, плачет, как тряпка, а помочь ничем не может. Мне так перед родителями стыдно, — теперь Настя затряслась в рыданиях, – они на меня такие надежды возлагали.

Вдруг она перешла на шепот: «Андрей Борисович, я его ненавижу, а сил бороться с ним у меня нет».

— С кем? – удивился врач.

— С тем, кто заставляет меня колоться. Я даже слышу, как он мне в ухо шепчет – уколись и тебе станет хорошо! Ужас какой-то!

Вы же понимаете, что я не хочу, и не хотела быть наркоманкой. Я с детства знала, что наркотики – это зло, а устоять не смогла. – Девушка села на кровать и, раскачиваясь из стороны в сторону, начала в очередной раз рассказывать свою, похожую на тысячи других, историю.

Наркоманы любят говорить о себе – им от этого становится легче.

Настя росла в полноценной семье. Мать преподавала литературу в университете, отец был доцентом на одной из кафедр технического вуза. После перестройки его дела пошли в гору, он создал свою фирму, снял с работы жену, и она все время посвящала дочери. Правда родила она ее в тридцать лет, после пяти абортов, но зато у них уже была трехкомнатная квартира на Петроградке, две машины, дача и поездки на море четыре раза в год.

По воскресеньям жена любила устраивать литературные вечера. На них собирался весь университетский бомонд обсуждать новинки поэзии и прозы, не забывая восхищаться умом и красотой хозяйки. Позже гвоздем программы стала подросшая Настенька. Девочка пела, играла на скрипке и на фортепьяно, читала стихи. Настя была талантлива во всем и разрывалась между музыкой и рисованием, конным спортом и плаванием. В школе учителя пели дифирамбы ее уму и эрудиции.

Со временем Николай Петрович расширил свою компанию. Теперь бизнес занимал все его время и силы, но он любил эту работу, которая давала ему деньги и власть – две составляющих, без которых он уже своей жизни не представлял. Семья переехала в престижные апартаменты на Крестовском острове. Жена большую часть времени проводила в косметических салонах, борясь за разрекламированную молодость. Ей казалось, что Настя выросла и не нуждается, как прежде, в ее внимании.

Николай Петрович с женой мечтали увидеть дочь в Оксфордской мантии.

Всего лишь два шага оставались до престижного университета – два последних класса, но черной тучей пришла беда.

Больше всего на свете Настя боялась не оправдать надежды родителей. А они не догадывались, что ей не интересно петь, рисовать, скакать верхом, что ее тяготит роль «идеальной дочери на зависть всем знакомым».

Одно время девочка начала искать смысл жизни и увлеклась философией. Насте казалось, еще чуть-чуть и она поймет, для чего живет человек, но героин увел ее в противоположную сторону.

В начале учебного года на одну из вечеринок Пашка, Настин одноклассник, принес героин. Пятнадцатилетняя Настя, чтобы не оказаться «белой вороной» в глазах друзей тоже укололась. Она была уверена, что с одного раза привыкания к наркотику у нее не будет, и ошиблась. Среди всех ребят зависимой оказалась именно она. Пашка удивительно точно рассчитал ее дозу, и Настя испытала небывалое прежде состояние счастья, радости и любви ко всему миру. На следующий день ей страстно захотелось повторить необыкновенные ощущения. Она попросила Пашку продать дозу, а он только этого и ждал.

Деньги у Насти были всегда, отец ей ни в чем не отказывал. Девочка стала приходить домой очень поздно. Родители верили ее рассказам о дополнительных занятиях, которыми она объясняла и свой изможденный вид.

У Насти ухудшилась память, стало рассеиваться внимание, успеваемость резко упала. Учителям она говорила, что серьезно больна. Они верили своей любимице и жалели ее. Пашка доставал медицинские справки, и к концу учебного года девочка в школе почти не появлялась.

Сначала Настя кололась дома, потом стала все время проводить в притоне. Родители, занятые своей жизнью, ничего не замечали.

Весной Пашка умер от передозировки. На его похороны собралась вся школа. Пришел и Николай Петрович с женой. Слушая вполуха слова батюшки, отпевавшего мальчика, Николай Петрович тихо сказал жене:

— Надо было родителям и школе лучше за мальчишкой смотреть. Глядишь, и хоронить бы его не пришлось.

— Слава Богу, с нашей Настенькой ничего подобного случиться не может, — откликнулась она.

— Кстати, а где дочка? – Николай Петрович обвел глазами черную толпу, но дочь не увидел.

В это время, ослабив резиновый жгут, Настя прикрыла глаза в ожидании кайфа. Этот укол был внеплановый — девочка хотела забыться, испытав шок от смерти друга. Она знала, что вконец замученный безденежьем Пашка, вынес из дома все, что можно было продать. Он постоянно увеличивал свою дозу, и денег от продажи героина ему уже не хватало.

Пашка не мог смотреть в глаза почерневшей от горя матери, которая все понимала. Мальчик попытался сойти с иглы, но не смог. Он жил в таком аду около года, а потом, украв у матери последние деньги, купил на них свою смерть.

Настя чувствовала, что ее участь может быть такой же, но выхода не видела.

Николай Петрович случайно обнаружил тайник дочери, в котором лежал шприц с капелькой засохшей крови и пакет с порошком. Он долго смотрел на них, не понимая, что это. И вдруг страшная догадка ударила его в сердце – Настя колется!

— Этого не может быть! Это какая-то ошибка! — закричал Николай Петрович, уже понимая, что это правда.

Словно пелена упала с его глаз. Он вдруг осознал, что давно не видит дочь, которая приходит домой очень поздно. «Кажется, жена что-то говорила ему о подготовке к ЕГ». Еще Николай Петрович вспомнил, что в последнее время Настины расходы сильно увеличились. Обычно дочь писала ему список нужных вещей, а он, не вчитываясь, оставлял нужную сумму. Теперь понятно, куда она тратила деньги! Сплошная ложь! Его сердце горячей волной обдала жалость и страх за жизнь дочери.

«Настенька, солнышко мое, я буду бороться за тебя! Я все сделаю! Найду лучшего врача, лучшую клинику», — стучало в голове. Внезапно пришло страшное понимание, что в случившейся беде виноваты они с женой. Они забросили дочь, погнавшись каждый за своим «зайцем».

Николай Петрович в одно мгновенье ощутил всю бессмысленность и пустоту своих проектов и планов. Какой там Оксфорд — гори он огнем! Какая недвижимость в Испании — пропади она пропадом! Надо спасать ребенка! Менять всю жизнь!

Впервые за сорок лет у Николая Петровича прихватило сердце. Когда отпустило, он схватился за телефон.

Обзвонив множество знакомых, Николай Петрович был потрясен – у каждого пятого ребенок употреблял наркотики. Кто-то принимал таблетки, кто-то кололся, молодежь постарше нюхала кокаин. Оказалось, что состоятельные приятели держали свои беды в тайне, чтобы не уронить престиж. К концу дня записная книжка Николая Петровича распухла от телефонов врачей, экстрасенсов и частных наркологических клиник. Осталось рассказать обо всем жене. Узнав правду, она поседела прямо на глазах.

Вечером они предъявили дочери страшную находку. Настя ничего не отрицала, не пыталась лгать и выкручиваться. Родителям даже показалось, что она была рада разоблачению. Так и было.

Для начала Николай Петрович отвез Настю к именитому экстрасенсу. Тот сразу же пообещал полное исцеление в течение месяца, и озвучил сумму за лечение, на которую можно было купить новую иномарку. Почему-то именно эта сумма дала несчастному отцу веру в силы целителя.

Действительно, дочери явно стало легче, и Николай Петрович вручил светилу экстрасенсорики пухлый конверт с гонораром. А вскоре после этого, открыв дверь Настиной комнаты, увидел на полу обмякшую дочь с текущей слюной и остекленевшим зрачком, упертым в невидимую точку.

Деньги у экстрасенса Николай Петрович с трудом, но забрал. Теперь он положил Настю в дорогую клинику, где лечили последними методами.

Первый этап лечения дал хорошие результаты. Девочка всей душой стремилась освободиться от зависимости. Но на какие только ухищрения не шли наркодиллеры, чтобы вернуть в свои сети юных клиентов из богатых семей. Выйдя из клиники, Настя через несколько дней нашла на пороге квартиры конверт с дозой. Пришлось переехать в другой район и начинать лечение сначала.

Дав Насте выговориться, Андрей Борисович, поднялся:

— Настенька, мне пора идти. Тебе перед сном укольчик сделают, чтобы лучше спалось.

— Ненавижу уколы! Ненавижу шприцы! – девушка свернулась клубком и затряслась от рыданий.

— Как там Настенька, Андрей Борисович? – спросила баба Клава, наводя чистоту в коридоре.

— Скоро выписываем, а надолго ли, не знаю, — вздохнул врач, — кстати, Клавдия Ивановна, а что ты сказала Николаю Петровичу? Куда это он сорвался?

— В монастырь я его отправила, к любимому Батюшке нашему Иоанну Кронштадтскому. Где же это видано, дочь погибает, а ни мать, ни отец за нее не молятся. Вот ты, Андрей Борисович, крещеный?

— Конечно, — улыбнулся врач, — я и крестик ношу.

— Крестик-то ты носишь, а креста на тебе нет, — сурово сказала Клавдия Ивановна.

— Объясни, Ивановна, что-то я тебя не понял.

— Каждому человеку Господь дает крест и силы его нести. Твой крест – лечить больных людей. Да лечить-то надо не только их тела, но и души. Душу вылечить только Господу по силам. А для того, чтобы Господь ко врачеванию приступил, надо Его об этом попросить, помолиться Ему надо. Тогда помощь будет и тебе, и твоим больным. Ты за своих больных не молишься, а значит, крест свой не несешь. Скинул ты его куда-то. А в трудную минуту только на него и обопрешься, — баба Клава подхватила ведро, — а святой батюшка Иоанн Кронштадтский всех твоих наркоманов враз исцелит, потому что знает, от кого их спасать, — закончила она и скрылась за дверью.

«Не баба Клава, а философ со шваброй! — думал Андрей Борисович по дороге к дому, — а ведь она права во многом. Сколько я не бьюсь, а полностью избавить своих пациентов от зависимости не могу. И об Иоанне Кронштадтском я где-то читал. Действительно, надо зайти в монастырь. До Карповки отсюда рукой подать».

Полюбовавшись некоторое время на архитектурный ансамбль монастыря, Андрей Борисович, наконец, зашел внутрь. Внимательно разглядев иконы, он подивился тонкой живописи и неторопливо поднялся по широкой лестнице на третий этаж.

«Пусто, как я и ожидал», — подумал он и, повернув за угол, замер от удивления – храм был полон молящимися людьми. Андрею Борисовичу показалось, что он видит Настиного отца. Неожиданно откуда-то сверху раздалось дивное пение, все упали на колени, и только Андрей Борисович остался стоять.

— Сынок, ты что, заснул, — старческая рука дернула его за полу пальто, и он послушно опустился на колени.

«Для того, чтобы Господь ко врачеванию приступил, Его попросить об этом надо …А святой батюшка Иоанн Кронштадтский всех твоих наркоманов враз исцелит, потому что знает, от кого их спасать», — вспомнил Андрей Борисович слова бабы Клавы.

— Святой батюшка Иоанн Кронштадтский, спаси моих пациентов, — шепотом попросил он, — и начал перечислять всех больных.

Из монастырского храма Андрей Борисович вышел с книгой Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Христе».

Вернувшись из клиники, Настя две недели сидела дома – боялась встречи с диллером. Наконец, набравшись смелости, она начала ненадолго выходить на улицу, манящую теплой весенней погодой. К счастью, ее никто не преследовал.

Уйдя в собственные переживания, девушка не замечала, что в доме произошли перемены – сначала исчезла со стен коллекция абстрактной живописи, затем в каждой комнате появились красивые резные полки, уставленные иконами – Николай Петрович все делал с размахом.

Однажды, бродя по квартире, Настя зашла в спальню к родителям и с удивлением увидела молитвослов. Открыв заложенную страницу, девушка начала читать: «О, великий угодниче Божий, пресвятый отче наш Иоанне…» — дочитав молитву до конца, Настя положила молитвослов в карман и вышла из комнаты.

Теперь Настины родители постоянно встречали Андрея Борисовича в Иоанновском монастыре на службах. Иногда они вместе читали акафист у гробницы Батюшки.

— Как она? — всегда спрашивал врач.

— Слава Богу! Держимся Батюшкиными молитвами! – отвечал Николай Петрович и крепко сжимал руку жены.

Однажды в монастыре врач встретил всю семью. Настя пришла вместе с родителями. Она долго плакала и молилась, стоя на коленях у Батюшкиной гробницы.

Настя была первой пациенткой Андрея Борисовича, которая навсегда исцелилась от страшной героиновой зависимости.

Первой, но не последней.

Через несколько лет сорокалетний врач-нарколог был рукоположен в дьяконы, потом в иереи. Вскоре он уехал служить в российскую глубинку в храм во имя святого Иоанна Кронштадтского, где и основал православную общину.

Вскоре к нему переехала трудиться баба Клава, а за ней и Настя, закончившая факультет психологии ЛГУ с красным дипломом.

Имя Тебе Мир

Обычно до Красненького Лидия добиралась долго, но в этот солнечный апрельский день ей повезло. Еще не было десяти утра, а она уже прихорашивала мамину могилку.

— Сейчас, мамочка, я песочек подсыплю. А вот сюда букетик твоих любимых тюльпанов поставлю, прямо у изголовья. Правда, красиво?

На кладбище Лидия всегда разговаривала с мамой вслух. Ей казалось, что мать слышит ее.

Закончив дела, женщина села на скамеечку напротив фотографии матери, прислоненной к деревянному кресту, и достала немудреный перекус.

— Знаю, знаю, в сухомятку есть вредно, — она откусила кусок хлеба с огурцом, — но термос с чаем я забыла дома, потому что торопилась к тебе. Ты же знаешь, что времени у меня в обрез. Через два часа надо с внучкой гулять на другом конце города. Кстати, Любаша – твоя копия в детстве. Жалко, что вы не успели встретиться. – Лидия ненадолго замолчала, и вдруг произнесла скороговоркой, еле сдерживая слезы, — Мамочка, у меня ужасная новость. Я не хотела тебе говорить, но больше сказать мне некому. От меня уходит Сергей.

Женщина разрыдалась. Немного успокоившись и утерев слезы, она продолжила, — мы с ним прожили тридцать лет, двоих детей вырастили. Ты же знаешь, что я всегда старалась быть для него интересной. Чем только не занималась – рисовала, стихи писала, курсы «макроме» закончила. Деревья эти дурацкие «банзай» разводила. Потом не знала, куда их девать. Весь дом ими был заставлен. Сергей смеялся, говорил у нас теперь не дом, а банзай какой-то. Я – бонза, а ты – бонзиха.

Мы на все премьеры и выставки ходили, а то, что я в живописи ничего не понимала, это было не важно. Главное — я многозначительно молчала, когда художника хвалили или ругали. Сережку это очень веселило.

Если честно, я всегда боялась его потерять… Говорят, чего боишься, то обязательно случится.

А сколько мы путешествовали! Всю страну объездили. Даже в Казахстане побывали! Помнишь, я тебе тогда шелковую тюбетейку привезла? Ты в ней еще фотографироваться не хотела – говорила, что похожа на чукчу.

Так вот чукчей оказалась я. Глупой, доверчивой чукчей, которую обманул заезжий урус. Попользовался моим теплом и любовью, детей завел, а потом сбежал к молодой девчонке. Седина в бороду – бес в ребро. — Лидия тяжело вздохнула.

— Знаешь мама, больнее всего, что это началось сразу после твоей смерти. На девятый день он пришел, как чужой.

Дочки между нами разрываются… Я же их всю жизнь учила отца уважать. Я тебе раньше не рассказала – надеялась, что все образуется, и Сергей одумается. Ведь нельзя так просто зачеркнуть тридцать лет жизни! — Лидия сдержала подступившие к горлу слезы. – Все, все, не буду плакать. Побегу. Я к тебе через недельку опять приеду. Скамеечку покрашу.

Она быстро зашагала к выходу, не замечая весеннего треньканья птиц и аромата набухающих почек.

Но через неделю поездка на кладбище не состоялась. Завертели, закружили дела — муж решил делить нажитые за жизнь вещи, намекал на размен.

«Хорошо, что дочери живут отдельно», — думала Лидия, завязывая в покрывала посуду, постельные принадлежности и неизбежный многолетний хозяйский хлам.

— Забирайте, мне не жалко, — она завязала последний тюк и, упав ничком на диван, зарыдала.

— Мама, не убивайся ты так. Папа опомнится и вернется к тебе, — в комнату тихо зашла старшая дочь.

— Катя, я его предательства не переживу! Как он не понимает, что убивает меня?!

На Красненькое Лидия попала только через месяц. Деревья покрылись густой листвой на радость птицам, которые щебетали на все голоса в скрытых от людских глаз гнездах.

Стараясь не испачкать джинсы, Лидия красила скамейку и рассказывала матери последние новости:

— Вещи я ему собрала, а он их не взял, и квартиру разменивать передумал. Так тюки посреди комнаты и стоят. Сил нет их разобрать. И, вообще, мамочка, сил у меня нет ни на что. Даже на внучат. Что-то я совсем расклеилась. Все плачу и плачу. Спать перестала, есть не могу, похудела на десять килограмм.

Мамочка, я к тебе хочу. Забери меня к себе. Я эту боль в сердце не могу больше терпеть. – Лидия прикусила губу, чтобы не зареветь, – а девочке, к которой Сергей ушел, я письмо написала, но пока не отдала. Она же молодая, как наша Катюха, а значит глупая. В такого мужика, как мой Сережа каждая может влюбиться. – Лидия закончила с покраской. – Мамочка, смотри, какую красоту я тебе навела. Хорошо, что рядом с тобой есть место. Будут мои дети за нами обеими ухаживать.

Проходивший мимо мужчина, услышав эти слова, с недоумением посмотрел на Лидию. «Странная женщина, — подумал он, — ей ведь не больше пятидесяти, а думает о смерти».

— Мамочка, — вспомнила перед уходом Лидия, — я недавно заходила в Иоанновский монастырь, заказала за тебя чтение псалтири на год, так что тебе теперь легче будет, — так монахиня из свечной лавки сказала.

А может мне в монастырь уйти? Надо подумать. Ну, все, я побежала, моя родная.

На Димитриевскую субботу на кладбище было многолюдно – народ чтил родительские дни. Для ноября было необычно солнечно и безветренно.

Лидия полюбовалась остатками золотой листвы на фоне безоблачного голубого неба, поправила на голове платок, зажгла купленную у ворот уличную свечу и, перекрестившись, начала медленно читать литию, не обращая внимания на соседей, шумно поминающих своих покойников.

— Вечная память, — протяжно пропела она три раза и с облегчением закрыла молитвослов – молиться с непривычки было трудно. Скинув куртку, она подоткнула подол длинный юбки, и принялась прибирать могилку, засыпанную пряно пахнувшей осенней листвой.

Выметая мусор изо всех впадинок, она говорила:

— А я, мамочка, начала в храм ходить, на Леушинское подворье, неподалеку от дома. Представляешь, он почти десять лет открыт, а я все эти годы мимо ходила и не замечала. А месяц назад словно прозрела.

Как там хорошо, мамочка! Какие там иконы! Но самая удивительная икона «Аз есмь с вами и никто же на вы». Это Сама Матерь Божия нам говорит: «Я с вами и никто против вас». Жалко, что ты не можешь ее увидеть, — Лидия вздохнула. — Я сейчас вернусь, мамочка. Пойду еловых веток принесу.

— Сколько лет ты мне говорила – «иди в церковь, молись», а я тебя не слушала, — продолжила она, вернувшись с колючей охапкой в руках. — Я ведь думала, что религия – пережиток времени, а теперь поняла, что пережиток времени – моя глупость.

Мамочка, ты прости, что я долго у тебя не была. Мне было так плохо, что хотела руки на себя наложить. Чуть в больницу не попала с нервным расстройством. Пить пробовала – страшно вспомнить! А с Сергея, как с гуся вода. Алиментов ему платить не надо – дети взрослые. Квартира у его девушки есть.

Ты представляешь, ведь она ко мне приходила прощение просить! «Простите, — говорит, — меня за то, что Сергей ко мне ушел. Он ведь вас давно разлюбил, а жил из жалости!» Это он ей так сказал. Я хотела ее выгнать, а потом заметила, что ручонки у нее трясутся, и ногти все обкусаны. Даже жалко мне ее стало. «Дурочка ты, — говорю ей, — не понимаешь, что делаешь. А Сергею его предательство я никогда не прощу!» Она тортик вилкой поковыряла и ушла. Представляешь, мамочка, она мне торт принесла!

Смотрю на нее в окно — идет на высоких каблуках, ножки-прутики в коленках прогибаются, трясущимися руками глаза трет – плачет, горемыка. Чувствует, наверное, что на моем горе свою жизнь строит.

Я тогда и представить не могла, что буду молиться за нее и за Сергея. А помог мне в этом святой Иоанн Кронштадтский. – Лидия достала из сумки иконку Батюшки и поставила рядом с портретом матери. — Он всю жизнь в Андреевском соборе служил в Кронштадте, а за помощью к нему люди со всей России ехали. На службы тысячи верующих собирались, и Батюшка всех исповедовал, каждому совет давал. Всю жизнь он жил для людей, о себе не думал.

Я и в его квартире в Кронштадте побывала. В ней сейчас музей. Я туда на экскурсию поехала. Полный автобус народу набрался. Люди разные – верующие и нет. Я прибилась к двум женщинам в платочках. Они ходят по квартире и говорят все время – «благодать, благодать». А я ничего не чувствую. Душа болит, сердце словно камень.

Лидия присела передохнуть и, прикрыв глаза, вспомнила, как в лавочке музея купила книгу «Моя жизнь во Христе». В автобусе на обратном пути раскрыла ее наугад и прочитала несколько страниц. Дойдя до слов «жизнь сердца есть любовь, смерть его – злоба и вражда на брата. Господь для того нас держит на земле, чтобы любовь к Богу и ближнему всецело проникала в наши сердца: этого и ждет Он от нас. Это цель стояния мира», Лидия вдруг почувствовала, что с ее сердцем что-то происходит. Оно словно расширилось и наполнилось невыразимой любовью к Богу и ко всем людям. В одно мгновение она простила мужа.

Это состояние длилось недолго, но оно полностью изменило Лидию. Боль и обида, не дававшие ей покоя, прошли. В сердце воцарились мир и любовь. Появилось непреодолимое желание молиться за всех и всем помогать.

— Представляешь, мамочка, в автобус я села несчастной брошенной женой, а вышла из него счастливым человеком. Это меня святой Иоанн Кронштадтский пожалел! Я теперь каждый день ему молюсь.

Лидия полюбовалась на укутанную еловыми лапами могилку.

— Ну вот, мамочка, теперь у тебя чистота и красота. Я побежала. Завтра хочу Любашу причастить, и самой надо к причастию готовиться, каноны прочитать. Душой о грехах поскорбеть. Кстати, ты заметила, что я брюки больше не ношу? С Богом, родная.

Лидия размашисто перекрестилась на золотой крест кладбищенской часовни и заторопилась ко всенощной.

Имя Тебе Милость

Попрощавшись с проводницей, Вера шла по платформе, волоча за собой сумку на колесиках.

Был конец декабря, но город по-осеннему встречал своих гостей холодным дождем. «Дождик, дождик, перестань», — попросила мысленно девушка, но тот, как назло, забарабанил с пущей силой по навесу, укрывавшему уставшие вагоны.

— Девушка, тебе комната нужна? Пятьсот рублей в день с чаепитием. Здесь рядом, — обратилась к Вере пожилая полная женщина в платке и в длинной юбке.

Заметив, что девушка внимательно ее рассматривает, она улыбнулась:

— Не бойся, не обману. Православная я. Меня Зинаидой зовут, для тебя – тетя Зина.

Слово «православная» не произвело на Веру впечатления, а вот доброе лицо женщины понравилось. Особенно ее чистые глаза.

По дороге девушка призналась хозяйке, что болеет туберкулезом, и приехала из Чувашии на операцию по удалению легкого.

— Вы не боитесь заразиться? – спросила она Зинаиду, — не каждый к себе в дом туберкулезного больного пустит.

— На все воля Божья, — перекрестилась хозяйка. – А то, что правду сказала – молодец! Правдивых Господь любит. Если я тебе откажу, куда ты пойдешь? На гостиницу у тебя, небось, денег нет.

— Нет, — кивнула головой Вера, пытаясь не отстать от размашисто шагавшей тети Зины.

Через пять минут девушка вошла вслед за хозяйкой в пропахший кошками подъезд старого дома на Гончарной улице. Тяжело, с остановками, поднявшись на пятый последний этаж, Зинаида, отдышавшись, открыла обитую дерматином дверь с торчащими тут и там из порезов кусками ваты.

— Заходи, сюда. Это твои апартаменты, — она помогла Вере затащить сумку сквозь узкий проем в чистую, скромно обставленную комнату – кровать, письменный стол и два стула. Единственным украшением была угловая полка с иконами.

— Располагайся и приходи ко мне чаевничать, — перекрестившись на иконы, Зинаида вышла.

Разговор продолжился на кухне. Раскрасневшаяся от горячего чая Вера, говорила без остановки. Зинаида узнала, что девушке семнадцать лет, что она недавно закончила одиннадцатый класс и хочет учиться дальше, но на кого еще не решила. Живет с матерью в маленьком городке Канаш, рядом с Чебоксарами, что мать с отцом давно в разводе, Что у нее был парень, Витька, с которым она давно дружила. Перед тем, как уйти в армию, он позвал ее замуж, но она отказалась, потому что его не любит.

— Я с детства мечтала увидеть Петербург, поэтому и приехала пораньше, чтобы посмотреть хоть что-то до больницы. Вот такие дела, — Вера замолчала, и вдруг заплакала. Она очень боялась операции.

— Нет, дочка, ты погоди реветь. Так дело не пойдет. Надо что-то делать, — всплеснула руками Зинаида. – Господи, вразуми меня, грешную! — истово попросила она, перекрестившись.

Только сейчас девушка заметила, что вся стена у нее за спиной увешана иконами, образочками, открытками с изображением святых.

Внимание Веры привлек портрет священника в овальной раме. Красивое лицо с умным и любящим взглядом притягивало к себе.

— Это кто? – девушка показала на портрет.

— Это наш любимый Батюшка, святой Иоанн Кронштадтский.

— Ой, а я видела его икону в женском монастыре, нас туда в прошлом году от школы возили, — обрадовалась Вера. — Настоятельница нам рассказывала, что он много людей исцелил. Я тогда к его иконе приложилась и попросила помочь мне выздороветь. Но лучше мне не стало.

— Раз ты батюшку попросила о помощи — он обязательно тебе поможет, — уверенно сказала Зинаида и вдруг подскочила.

— Господи! Да как же я раньше-то не догадалась! Скоро на Леушинском подворье престольный праздник – день памяти Батюшки. В конце службы их отец Геннадий будет всех святым маслицем помазывать. У них традиция такая. Значит так, в воскресенье идем туда на службу.

Зинаида говорила таким строгим тоном, что Вера согласилась.

«Повезло мне с тетей Зиной, — подумала она, проваливаясь в сон. – Надо ее расспросить, как она к Богу пришла?»

Посреди ночи, девушке послышался какой-то шум. Мужской голос что-то кричал, чего-то требовал, а Зинаида громким шепотом его успокаивала. Потом хлопнула дверь, и стало тихо.

На следующий день погода наладилась. Вероятно, к Рождеству зима решила сделать горожанам подарок. За ночь она побелила крыши домов, щедрой рукой осыпала пушистым снегом деревья, сковала морозом вчерашние лужи.

Несколько дней счастливая Вера, забыв обо всем, бродила по городу, любуясь его праздничным убранством. В ее сумке лежал список достопримечательностей, согласованный с Зинаидой.

Многие здания были хорошо знакомы девушке — в детстве она собирала и изучала открытки с видами Петербурга.

Из-за болезни Вера не могла долго гулять, но все равно успела многое увидеть.

С первого взгляда узнала она Кунсткамеру, стройную колоннаду Казанского собора, купола Спаса-на-крови. Ей очень хотелось подняться на Исаакиевский собор, но сил не было.

Гуляя по Петропавловской крепости, она как ребенок радовалась золотому ангелу на шпиле. Услышав рядом с собой традиционный полуденный выстрел из пушки, Вера присела от испуга, насмешив этим группу школьников,вместе с которыми потом и хохотала над собой.

Зинаида включила в список Иоанновский монастырь, но когда чуть живая от усталости девушка добралась до Карповки, монастырь оказался закрыт. В темноте, перед иконой Иоанна Кронштадсткого на стене монастыря, трепыхалось под порывами ветра пламя чьей-то свечи.

«Батюшка Иоанн, помоги, чтобы операция прошла благополучно. Я так хочу еще пожить. И замуж хочу, и ребенка родить. Помоги мне, пожалуйста!», — мысленно попросила Вера, жалея, что у нее нет свечки.

— Дочка, ты свечечку-то поставь, нашему дорогому батюшке, — вдруг раздался у девушки за спиной старческий голос.

— Да у меня ее нет, — обернулась Вера, и увидела седого, как лунь сгорбленного старичка.

— Зато у меня есть, — улыбнулся тот и протянул девушке толстую восковую свечку. – Благослови тебя Господь! – перекрестил он Веру.

— Спасибо, дедушка, — Вера хотела дать старичку монетку, но тот растворился в темноте.

Поздно вечером, уплетая яичницу прямо со сковородки, Вера делилась с Зинаидой своими впечатлениями.

— Я Петербург с детства люблю, — говорила она, — Бывает, что девочки влюбляются в актеров или в певцов, а я влюбилась в ваш город.

Особенно мне нравятся разведенные мосты. Они как светящиеся трамплины. Хочется разбежаться и взлететь прямо в небо!

Я, тетя Зина, человек независтливый, а здесь начала молодежи завидовать, — вздохнула Вера. – Счастливчики. Живут и учатся в Питере. Ходят все из себя такие важные, нарядные.

Я решила, если операция пройдет хорошо, вернусь сюда, поступлю в институт, замуж выйду за местного парня и стану петербурженкой. Как вам мой план? – с хитринкой улыбнулась девушка.

— Хороший план, и главное – оригинальный, — рассмеялась Зинаида. – Только он несбыточный.

— Это почему? Думаете, что меня с одним легким замуж не возьмут?!

— Возьмут, если на то воля Божья будет. А в твоем плане я Господа что-то не заметила.

— Знаете что, тетя Зина, по-моему, вы с Богом перебарщиваете. У меня несколько старших подруг и так замуж вышли.

— Значит, «и так» с мужьями жить будут. Муж с женой только через любовь к Господу могут всю жизнь вместе прожить. Вот мать твоя, почему с отцом разошлась?

— Характерами они не сошлись.

— Видишь, мать уступить не захотела, и ты из-за ее гордыни без отца выросла. Ведь Господь что сказал?

— Что?

— Возлюби ближнего, как самого себя. Себя-то мы возлюбили, а ближнего не хотим.

— А вот вы, тетя Зина, почему одна живете? Где ваша семья?

Услышав Верин вопрос, Зинаида тяжело вздохнула. Она не любила говорить о себе. Но деваться ей было не куда.

— Был у меня муж, и сын есть. Только не живут со мною. Мужа я давно выгнала, за пьянство. Я тогда не верующая была. Послушалась подруг, руки опустила, вместо того чтобы бороться за родного человека. Когда вещи ему собирала, думала – испугается, одумается, лечиться пойдет или подошьется. Это я теперь понимаю, что бес ни уколов, ни таблеток не боится. Только постом и молитвой от него избавиться можно.

А муженек мой, словно мне назло, еще сильнее запил.

Сына, Андрюшу, с десяти лет одна растила. Мужа к нему не подпускала, да он и сам не рвался на свидания. А чему одинокая баба может мальчишку научить, когда она с утра до вечера на фабрике вкалывает? Только на школу и надеялась. Приду домой уставшая, глаза уже по дороге слипаются, ноги гудят. А дома – посуды грязной гора, телевизор орет, в дневнике двойка на двойке, папироса на окне, дырку в занавеске проедает.

Наору на любимого сынка, оплеух надаю. Он, конечно, обидится, дверью хлопнет и уйдет к дружку-приятелю. А я пол ночи в подушку рыдаю – и себя жалко, и Андрюшку! Ведь люблю его больше жизни, а что делать не знаю.

Андрюша с горем пополам ПТУ на слесаря закончил, когда в нашей стране начался аттракцион под названием «перестройка». Все люди мигом перестроились и зашагали в, гостеприимно распахнувшие ворота, капитализма. А навстречу им этот самый капитализм на букву «к» вышел. Вышел и заблеял: «добро пожаловать, люди русские, в новую сладкую жизнь. Вы теперь, как и я – капиталисты. А чтобы вы в этом не сомневались – вот вам, пожалуйста, ваучеры».

— Что? – не поняла Вера.

— Да это уже не важно, — махнула рукой Зинаида. – Облапошили народ, вот тебе и весь ваучер. – Ты пряничек возьми, я свежие сегодня купила. И мне чаю подлей, что-то я озябла. Варенье бери, сама варила – она подвинула к Вере вазочку с вишневым вареньем.

— Вкусно, как дома, — причмокивала девушка, уплетая варенье. – А что дальше было?

— А дальше, милая моя, бросился народ со всех ног в сладкую жизнь. Правда, многие за границу переметнулись, там им слаще показалось. Не знаю уж, как они прижились. Цветок и тот, бывает, пересадки не переносит – гибнет. А тут – человек. У него-то корни нежнее цветочных. Корешки-то человеческие из души растут. Многие увязли тогда в иноземной сладкой патоке, кто-то отравился ею, а кто-то до сих пор наесться не может.

Открыл нам Горбачев мир иной – заграничный, яркий, сытый. Нашим людям после серой совдепии он глаза-то и ослепил. А потом как получилось – купить все можно, а денег нет. Бросился народ деньги делать. Не зарабатывать, а делать – золотого тельца ковать. И мой Андрюша, в первых рядах. Начал он в Польшу мотаться, туда утюги везет, обратно сигареты контрабандой. Капиталец сколотил, начал вместо себя челноков посылать. Потом уж его контрабанда фурами пошла – начал «Рояль» возить.

— Рояли возить? – Вера заморгала от удивления.

— Спирт «Рояль», — грустно усмехнулась Зинаида. Сколько он народу этим спиртом погубил – подумать страшно. Сам-то Андрюша напитки пил дорогие – виски да джины заморские. Только врагу-то рода человеческого все равно, чем людей губить – сивухой копеечной или коньяком за тысячи. В общем, мой сынок-бизнесмен пошагал след в след по отцовским стопам. Вскоре все нажитое пропил, только эта квартира и осталась. И то, потому что он ее на меня записал.

— А где он сейчас живет и работает?

— Живет в соседней комнате, а работать не работает. Инвалид он безногий. Под машину попал, с тех пор запил по-черному.

— А где он деньги на выпивку берет?

— Когда милостыню просит на вокзале, а когда я даю.

— Вы? Да зачем же вы сыну на водку даете? – Вера от возмущения, отодвинула от себя чашку.

— Даю, чтобы в больший грех не ввести. Знаешь, сколько бытовых преступлений по-пьянке бывает? Андрюша, когда выпьет, Слава Богу, не буянит. Правда, когда с двумя ногами был – куролесил! Два раза я с сотрясением мозга в больницах лежала. Там же в больнице, я с верующей женщиной познакомилась. Она мне и про Бога рассказала, и Евангелие дала почитать. Я притчу о блудном сыне прочитала – и сразу себя в этом сыне узнала. Прозрела – ведь это меня Господь-отец каждый день ждал, мне все простил, меня любит. Плачу, остановиться не могу. Сначала горькие слезы вытекли, а потом сладкие полились, те, которые душу омывают и всю грязь из нее выносят. Так я к Богу и пришла. Стала за сына молиться. Сначала своими словами, потом акафист «Неупиваевой чаше» стала каждый читать.

Сынок за дверь, к дружкам и подружкам веселиться, а я на коленки бух перед иконами и молюсь, пока боль и страх за сына в сторону не отойдут. Так и живем.

— Тетя Зина, а сколько лет вы так живете? – Вера, по-новому, посмотрела на хозяйку.

— Считай, сынку скоро сорок, значит, двенадцатый год пошел, как я в церковь пришла.

— А сколько лет надо за него молиться?

— Сроки только Господу известны. Может Он завтра нас помилует, а может, я до последнего дня Спасителя молить буду за сынка моего любимого, да за мужа горемычного. Знаешь, ведь сынка-то пьющего во спасение Господь мне дал.

Если бы не горюшко это, я бы и не уверовала. Так и была всю жизнь для себя. Копила бы денежку то на одно, то на другое. Все сериалы бы подряд смотрела, как мои ровесницы, сплетничала бы, да мужа, пьяницу недобрым словом вспоминала. Разве ж это жизнь?! Жизнь она только с Богом может быть, в таинствах Его, в церкви. Приду я в храм, свечи зажгу перед святыми ликами. Такая там благодать! Там я подруг своих настоящих встретила, сестричек любимых.

— Ой, тетя Зина, чуть не забыла! – вдруг подскочила Вера, и рассказала хозяйке о чудесном явлении старика со свечой.

— Слава Богу за все, — перекрестилась Зинаида. – Такие чудеса не с каждым случаются. – По-моему, это знак от батюшки нашего Иоанна, что все у тебя будет хорошо. Ну, ладно. Пойдем спать.

Разгоряченная разговором девушка, долго не могла уснуть. Прикрыв глаза, она вспоминала…

Ей пять лет. Счастливая, она идет в кино по центральной улице городка, держа родителей за руки.

Отец Веры был на четверть чуваш. Это отразилось на характерном прищуре глаз. Только этим Вера на него и походила, а так – вылитая мать. Круглолицая, с большими зелеными глазами, курносый нос усыпан веснушками. Чем она их только не выводила. Все без толку.

На отце – белая рубашка. Одной рукой он крепко держит Веру, в другой – сигарету.

— Брось сигарету, — говорит мать, но отец делает вид, что не слышит.

— Я кому говорю, брось эту дрянь, — мать уже шипит, как гусыня, но отцу все нипочем.

Резко развернувшись, она идет домой, таща за собой упирающуюся дочку. Почему-то отец мать всегда раздражал — ест не так, говорит не о том, смотрит не туда. Он же шутливо называл ее «рыбой-пилой» и старался все перевести в шутку, что еще больше выводило мать из себя. Однажды она заподозрила, что отец утаивает часть зарплаты, и решила это проверить. В кармане пиджака нашелся обрывок бумаги с номером телефона и женским именем. Отец ничего объяснять не стал, сказал «я ни в чем не виноват», а мать решила по-другому и подала на развод. Вскоре отец уехал.

Вера очень переживала из-за развода родителей. Она начала часто болеть – то воспаление легких, то бронхит. Через некоторое время на одном легком обнаружили затемнение. После этого начались ее мытарства по санаториям и профилакториям. Отец всегда хорошо зарабатывал, алименты присылал исправно, так что на лечение деньги были. Только дочку редко навещал. Вера сначала очень скучала по нему, письма писала. Потом отец снова женился, и писать ей стало почему-то неудобно. Они созванивались все реже и реже. Последние годы отец звонил только по праздникам.

«Права тетя Зина — потерпели бы родители друг друга, все могло сложиться по-другому», — подумала Вера, засыпая.

— Не забыла, красавица, что завтра мы идем на Леушинское подворье? – спросила Зинаида, разбудив девушку на следующее утро.

— Куда идем? – Вера спросонья помотала головой. – Вспомнила! Это там будут каким-то маслом помазывать?

— Не каким-то, — с укоризной посмотрела на девушку Зинаида, — а святым. Это маслице сам батюшка Иоанн Кронштадтский освящал. Оно отцу Геннадию чуденым образом досталось. Маслицу около ста лет, а оно не высохло, не прогоркло.

— У вас православных, не жизнь, а сплошные чудеса, — рассмеялась Вера.

— А ты подумай хорошенько и поймешь, что сама жизнь – чудо и есть! От зачатия до перехода в мир иной. От семечка до плода.

Второго января Зинаида и Вера встали ни свет ни заря. Девушка заметила, что тетя Зина принарядилась – надела новую кофту и белый пыховый платок.

— А у меня нет платка. Меня в храм, что ли, не пустят? – забеспокоилась девушка.

— Что ли пустят, — беззлобно передразнила ее хозяйка. — А в храме платков много, выберешь любой. Пойдем уже. И капюшон не забудь накинуть. Нынче подморозило – не до форсу.

На улице, заметив в руке у Зинаиды увесистый пакет, Вера спросила:

Тетя Зина, а что у вас в пакете?

— Конфеты и печенье для батюшки и для сестер.

— А они что, сами купить не могут? – удивилась девушка, — вы и так еле концы с концами сводите, комнату сдаете, на кухне спите.

— Ты когда в гости идешь, пирожные или конфеты покупаешь?

— Конечно. Так ведь храм – не гости. Всех конфетами не накормишь.

— Если я одна угощение принесу – на всех не хватит, а если все прихожане принесут, еще и останется, — улыбнулась Зинаида. – Знаешь, Вера, вот сегодня все хотят жить хорошо, богато. Но почему-то не у всех получается. А знаешь почему?

— Почему?

— Потому что есть одна тайна, которую глухие не слышат, а слепые не видят.

— Скажите мне ее, пожалуйста, тетя Зина, — Вера встала посреди улицы и умоляюще посмотрела на Зинаиду.

— Все просто – чем больше ты отдаешь людям, тем больше дает тебе Господь.

«Как это получать от Того, Кого не видишь? — удивилась Вера и подумала, — странные они, православные. Но добрые».

Несмотря на ранний час, в храме было полно народу, а люди все шли и шли.

— С праздником!

— С праздником! – слышалось со всех сторон.

Повязав платок под цвет глаз, Вера хвостиком ходила за тетей Зиной от иконы к иконе.

— Теперь к этой иконке подойди, свечку поставь, перекрестись, поклонись, поцелуй, — подсказывала та, и девушка послушно все исполняла. – А это наша святая заступница Ксенюшка Петербургская. Ты же хочешь замуж выйти, вот ей и молись.

Зинаида встала в сторонке, поджидая Веру, которая о чем-то горячо просила блаженную Ксению. Заметив у канона женщину, поправляющую свечи, она подвела к ней Веру.

— Это Людмила, моя подруга.

— Господь посреди нас, — Людмила троекратно расцеловала Зинаиду.

— Невидимо предстоит, — отозвалась та.

«Надо же, пароль придумали», — поразилась Вера.

Зинаида пошепталась с подругой, и та куда-то ушла. Вскоре она вернулась и подарила девушке иконку с изображением святого Иоанна Кронштадтского.

Вера почти всю службу сидела. Ей было стыдно перед старушками, но сил стоять не было. Молиться она не умела, просто просила об исцелении.

Служба была долгой. После литургии пели акафист. Наконец, народ выстроился на отпуст. Заметив, что Вера чуть жива, Людмила подвела ее к батюшке вне очереди.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа! – отец Геннадий помазал лоб девушки святым маслом.

— Иконку попроси помазать, — вдруг услышала Вера громкий шепот тети Зины.

— И икону помажем, — улыбнулся батюшка и бережно нанес драгоценный елей на святой лик.

После чаепития в храме Людмила отвела Зинаиду с девушкой в Леушинский музей. Вера с интересом рассматривала фотографии. Увидев в стеклянной витрине вилку и нож, она рассмеялась:

— Тетя Зина! Почему здесь вилка?

— Потому что она Батюшкина. Для нас свято все, что с ним связано. Батюшкины вещи впитали в себя его благодать и могут передавать ее дальше.

— Значит, и моя иконка стала благодатной, — обрадовалась Вера и задала, давно мучавший ее вопрос. – А откуда у отца Геннадия маслице, освященное святым Иоанном Кроншдатским взялось?

— Все вещи отца Иоанна попадают к нам на подворье чудесным образом, — начала говорить Людмила.

— Это я уже поняла, — улыбнулась девушка.

— Это маслице хранил вместе с другими святынями отец Николай Окунев. Он был последним священником на нашем подворье, пока его не закрыли. Отец Николай перед своим арестом передал все святыни на хранение своей духовной дочери, а та, в в свою очередь, передала их своей дочке, которая и сохранила все с Божьей помощью. Когда подворье вновь открыли, она и принесла святыни отцу Геннадию.

На следующий день, проводив Веру до больницы, Зинаида поехала на Леушино попросить отца Геннадия помолиться о девушке перед тяжелой операцией.

— Соберем всех сестер на молебен и помолимся, — утешил ее батюшка.

Веру готовили к операции. Взяли анализы, сделали снимки.

Увидев их, врач изменился в лице. Страшное затемнение на легком исчезло! Он ворвался к Вере в палату:

— Что с вами случилось? Ничего не понимаю! Легкое чистое! Операция не нужна! Рассказывайте всю правду!

И Вера рассказала врачу и историю со свечой у Иоанновского монастыря, и о помазании Батюшкиным маслом на Леушинском подворье.

Врач, выслушав девушку, с недоверием покачал головой, и вышел из палаты, бормоча себе под нос, что надо подробно во всем разобраться.

Вера помчалась звонить Зинаиде.

— Тетя Зина, легкое чистое! Операцию отменили! – кричала она на все отделение.

— Как отменили? – опешила Зинаида, уже понимая, что случилось чудо.

Отложив все дела, она пошла на подворье, чтобы сообщить радостную новость.

Выписавшись из больницы, Вера сразу уехала домой.

Спустя три месяца она вернулась в Петербург на контрольное обследование. Исцеление подтвердилось.

В кабинете врача девушка увидела икону святого Иоанна Кронштадтского.

— Я теперь за всех своих пациентов Батюшке молюсь. Начал на службы ходить на Леушино,- улыбнулся врач, перехватив удивленный взгляд девушки. — Помните, вы мне о нем рассказывали?

Девушка от стыда покрылась красными пятнами — ведь она в благодарность за исцеление даже свечки святому Иоанну Кронштадтскому не поставила.

Попрощавшись с врачом, Вера купила букет белых роз и поехала на Леушинское подворье, надеясь встретить там тетю Зину. Но ее на подворье на оказалось.

— Кому цветы-то принесла? – подошла к девушке Людмила.

— Святому Иоанну Кроншдатскому. Поставите? – Вера отдала ей букет.

— А я ведь тебя уже видела. Ты с Зинаидой приходила. Потом я тебя в музей водила. Мы еще за тебя молебен служили. Потом Зинаида принеслась – сказала, что ты после помазания исцелилась от саркомы легкого. Сколько же времени прошло? – Людмила взяла цветы и ушла.

Вернулась она с красивой вазой.

— Прими, Батюшка наш дорогой, эти цветы в благодарность за исцеление от рабы Божьей, — она поставила вазу с розами перед иконой Иоанна Кроншдатского. — Забыла, как тебя зовут?

— Вера, — отчего-то смутилась та.

— От рабы Божьей Веры. Прости нас грешных и спаси твоими святыми молитвами. Аминь. – Людмила перекрестилась и низко поклонилась. – А ты что истуканом стоишь? Крестись, да кланяйся. — Она пошла сторону свечной лавки.

— А вы не знаете, как у тети Зины дела? – догнала ее девушка. – Я ее номер потеряла.

— Номер она потеряла, — пробурчала Людмила. – Уехала твоя тетя Зина. Продала квартиру, купила домик рядом с Дивеево, забрала сына и уехала. Такие вот дела. Может, скоро мы ее матушка Зинаида называть будем.

— А Дивеево отсюда далеко? – неожиданно для себя спросила Вера.

Услышав этот вопрос, суровая Людмила неожиданно посветлела лицом, и, взяв из лавочки одну их книг, протянула ее Вере.

— Прими в подарок. Здесь все написано, и адрес на обороте есть.

Вера приехала в пустыньку рядом с Дивеевским монастырем лишь спустя семь лет. В монахине, размашисто идущей ей навстречу, она сразу узнала свою тетю Зину.