(14 голосов: 4.7 из 5)

За лесной завесой

Редкая гостья

Когда наступила зима, школьный учитель Дмитрий Петрович предложил ребятам устроить птичьи кормушки и понаблюдать за тем, кто будет прилетать туда кормиться.

— У нас в деревне это нетрудно сделать, — сказал он. — Вот и давайте организуем конкурс юных натуралистов на лучшую кормушку для птиц. А в конце зимы каждый из вас принесёт свои записи, зарисовки, и мы здесь все вместе решим — у кого самые интересные наблюдения.

Ребята с радостью согласились и, придя домой, сейчас же принялись делать кормушки и пристраивать их в саду или на дворе.

Особенно по душе пришлось это дело Тане и Вите. Отец их был лесник, и они жили не в самой деревне, а около неё, в лесной сторожке.

Витя сколотил из досок кормовой столик и приладил его на опушке под старой ёлкой. Густые зелёные ветви укрывали сверху кормушку так, что снег не мог засыпать положенный туда корм. А чтобы птицы или ветер не раскидали зёрна, Витя прибил по краям столика небольшие борта. Кормушка получилась на славу, а главное, хорошо то, что она была видна прямо из окон их дома.

На столик дети насыпали конопляных семян, крошек хлеба и сухих ягод рябины. Ребята сами очень любили эти ягоды и потому ещё с осени, после первых морозов, набрали их целый мешок. А вот теперь они и птицам пригодились.

Каждое утро, перед тем как идти в школу, Таня и Витя бежали к кормушке и добавляли в неё свежего корма.

Однажды в воскресенье ребята, как всегда, насыпали птицам еды и уселись наблюдать у окошка. Отец с матерью ушли в деревню, так что дети остались одни и заняли весь стол. Витя разложил на нём тетради, чтобы записывать наблюдения, а Таня положила альбом для рисования и цветные карандаши.

В комнате было уютно и тепло. Зато на дворе трещал мороз. Накануне ночью выпало много снега. Старые ели укутались в пушистые шубы и высокие остроконечные шапки. Они так и сверкали на солнце своей белоснежной одеждой. А внизу, в тени, приютились тощие молодые берёзки, согнулись в три погибели под тяжестью снега, будто кланялись старым важным елям.

— Смотри, Витя, как у нас на картинке в книжке: бояре идут, а народ им в землю кланяется, — сказала Таня, указывая на покрытые снегом деревья.

— А ведь и правда похоже, — улыбнулся Витя.

Но долго фантазировать ребятам не пришлось: к кормушке подлетела синица и дети стали за ней наблюдать.

Птичка быстро вспорхнула на дощечку, схватила своим тонким клювом кусочек хлеба и так же быстро улетела прочь. Она села на соседнее дерево, зажала в лапках хлеб и принялась часто-часто его долбить.

Потом прилетела целая стайка щеглов. Они уселись на столик и начали с аппетитом клевать конопляные зёрна.

— А это уж самые важные гости пожаловали, — засмеялся Витя, указывая на двух красногрудых снегирей.

Птицы сели на дерево рядом с кормушкой, устроились поудобнее, распушились и терпеливо ждали, пока щеглы освободят им место на столике. Снегири сидели совсем неподвижно, будто на белых, укрытых снегом ветвях распустились два больших красных цветка.

Но вот щеглы наелись и, весело перекликаясь, умчались обратно в лес. Тогда снегири, так же не спеша, слетели на кормушку и начали завтракать. Они брали своими широкими клювами ягоды рябины, раздавливали их во рту, выбирали семена, а мякоть выплёвывали, забавно тряся при этом головкой.

Вдруг откуда-то сбоку на столик взлетела толстенькая серая птичка с длинным, как палочка, клювом. Будто торопясь куда-то, она нахватала в клюв побольше зёрен и так же стремительно улетела прочь.

— Поползень всегда как на пожар спешит и разглядеть себя не даёт, недовольно сказала Таня. — Только хочешь нарисовать, а его и нет.

— Да, с ним не зевай, — отвечал Витя, записывая что-то в тетрадку.

Он кончил писать, поднял голову и быстро толкнул сестру: «Гляди, гляди!»

Таня перестала рисовать и тоже взглянула в окно, да так и застыла.

Снегирей на столике уже не было, зато над самой кормушкой на суке сидела белка. Она зорко поглядывала на лежавшее там угощение, но спрыгнуть вниз, видно, боялась.

Дети следили за ней затаив дыхание: решится или нет?

Зверёк был, видимо, голоден. Он пробежал по суку раз, другой, опять вернулся на то же место, огляделся по сторонам и вдруг одним прыжком очутился на столике.

Таня и Витя радостно переглянулись: «Смотри-ка, пришла!»

Белка села на задние лапки и, взяв в передние кисточку сухой рябины, начала ловко объедать ягоды. Покончив с этой кистью, зверёк схватил в зубы другую и, вспрыгнув обратно на сук, исчез в густых ветках ели.

С тех пор белка каждый день стала являться к ребятам в «столовую».

Чтобы она не мешала птицам, Таня и Витя отставили столик подальше от дерева, а для белки устроили на том же месте другую кормушку. Туда клали ягоды, корочки хлеба и сухие грибы. Зверёк очень быстро привык к ребятам и совсем перестал их бояться.

Бывало, дети только начнут раскладывать своё угощение в кормушке, а белка тут как тут: прыгает с ветки на ветку, суетится и даже цокает от нетерпения, будто торопит ребят, чтобы они не мешкали, скорее давали еду. Дети были очень довольны тем, что у них столуется такая редкая гостья.

— Давай-ка нашу белку как следует приручим, а потом пригласим к нам Дмитрия Петровича, чтобы он её посмотрел, — предложила Таня.

— Давай, — охотно согласился Витя.

И дети начали приручать белку. Они стали класть ей еду не только в кормушку, но и прямо на снег. Сначала клали возле самой кормушки, а потом всё дальше и дальше от неё и поближе к дому.

Доверчивый зверёк охотно спрыгивал на землю и брал положенный ему корм.

А однажды вдруг начал разрывать лапками снег и откопал завалившийся накануне сушёный гриб. Откопал и съел.

Детям это очень понравилось, и они стали заранее, с вечера, зарывать в снег сухие грибы, а кормушку оставляли пустой.

Явившись утром и не найдя в кормушке еды, белка ловко спрыгивала вниз и начинала бегать по снегу.

Чутьё у неё было отличное. Она быстро находила спрятанный в снегу сушёный гриб, доставала его, брала в зубы и лёгкими скачками мчалась обратно к дереву. Там она влезала на сучок и принималась за еду.

Управится с одним грибом — и вновь отправляется на поиски.

А ребята весело наблюдают за ней из окна своего дома.

Но один раз эта игра окончилась совсем неожиданно.

Найдя гриб, белка, как всегда, бежала с ним к дереву.

Вдруг откуда-то из-за куста выскочил большой серый кот и в один миг схватил зверька.

Витя и Таня бросились на помощь. Они выбежали из дому, с криком погнались за котом.

Тот, бросив свою добычу, шмыгнул в соседний сарай и спрятался там.

Ребята наклонились к белке. Она неподвижно лежала на снегу.

Таня осторожно взяла в руки зверька и принесла в комнату. Витя сбегал в чулан и достал клетку, где раньше жил скворец. Дети постелили в клетку мягкую тряпочку, а потом положили на неё зверька. Он лежал всё так же, не двигаясь, только поминутно вздрагивал.

Таня и Витя не знали, что делать: нужно идти в школу, а как же быть с белкой? Оставить дома или нести с собой?

— Идите, идите, а я уж погляжу за ней, — сказала мать. — Сейчас натоплю печку, чтобы ей потеплее было. Ишь как дрожит, бедняга!

Дети попросили мать, чтобы она без них не уходила из дому, и, очень расстроенные, пошли на занятия.

Конечно, все ребята в школе сейчас же узнали печальную новость. В этот день на перемене между уроками, в коридоре, было как-то особенно тихо.

Даже Дмитрий Петрович обратил на это внимание, а узнав, в чём дело, и сам, видно, огорчился не меньше детей.

По окончании уроков он дал Тане из своей аптечки бинт, вату и какую-то мазь, чтобы перевязать зверька, если это понадобится.

Много школьников пошло вместе с ребятами справиться о здоровье белки. С большим волнением подходили дети к домику на лесной опушке.

— У меня прямо сердце чует, что её уже нет! — сказала Таня, нерешительно открывая дверь.

— Жива ещё? — быстро спросил Витя у выглянувшей из комнаты матери.

— Конечно, жива, — весело ответила мать. — Уже по клетке прыгает. Только один бок ей кошка сильно разодрала. Ну, да ничего, заживёт.

Дети осторожно и тихо, чтобы не пугать больного зверька, вошли в дом.

Всем в комнате не хватило места, и поэтому заходили по очереди.

Белка действительно выглядела довольно бодро и даже прыгала в клетке с пола на жёрдочку и обратно.

Увидав так много народу, зверёк заволновался и начал метаться по клетке.

Пришлось всем уйти, а клетку прикрыть тёмным платком.

Вечером вернулся с работы отец. Таня и Витя рассказали ему о своём несчастье и просили полечить зверька.

Павел Семёнович, осмотрев белку, сказал, что раны перевязывать ей не надо — она сама их залижет, — а нужно получше её кормить, держать в тепле и, главное, следить за тем, чтобы в клетке было очень чисто.

— Тогда она у нас мигом поправится, — добавил Павел Семёнович.

Ребята принялись ухаживать за зверьком, стараясь точно исполнить всё, что посоветовал им отец.

И действительно, белка начала быстро поправляться. Раны у неё зажили, затянулись тонкой кожей и даже стали обрастать новой шёрсткой.

— Да она уже совсем здорова, — сказал как-то утром Павел Семёнович. Нечего её зря в клетке держать. Выпустите на волю.

— Нет, нельзя, — запротестовал Витя. — Этот противный кот её сразу поймает.

— Уж об этом не беспокойтесь, — ответил Павел Семёнович. — Я его ещё вчера в соседнее село отвёз. Теперь он там делом занят: мышей в колхозном амбаре ловит.

— Ну, тогда можно и выпустить, — весело сказала Таня. — Она всё равно от нас никуда не уйдёт. Так и будет жить возле дома.

— А я вот что придумал! — радостно воскликнул Витя. — Давайте выпустим её послезавтра, на Новый год. И устроим ей новогоднюю ёлку.

— То есть как? — не поняла Таня.

— Очень просто: навешаем на ту ёлку, где у нас птичья кормушка, сухих грибов, рябины и пустим туда нашу белку. Вот ей и будет отличная новогодняя ёлка.

— Ой, как здорово! — даже захлопала в ладоши Таня. — И пригласим на ёлку ребят из школы. А может, и Дмитрий Петрович придёт. Ведь он всё время спрашивает, как здоровье белочки, даже орехов ей из города привёз.

Так всё и порешили устроить и в тот же день рассказали об этом в школе.

Конечно, украшать такую необычную ёлку под Новый год пришло очень много ребят. Кто принёс с собой сушёных ягод, кто грибов, кто орехов. Увешали всё дерево. А Витя забрался повыше и привязал к стволу новый скворечник. Внутри его настелили ваты, моху, чтобы белка могла там устроить своё гнездо.

Дети кончили хлопотать только вечером, когда уже совсем стемнело, и разошлись по домам.

Но, едва только настало утро, ребятишки были опять возле ёлки и с удовольствием смотрели на свою вчерашнюю работу.

Действительно, зелёная ёлка, убранная ярко-красными ягодами рябины, казалась очень красивой.

Всё уже было давно готово, и дети только ждали прихода Дмитрия Петровича.

— Идёт, идёт! — радостно закричал кто-то из ребят, ещё издали заметив на дороге знакомую фигуру учителя.

Дмитрий Петрович весело поздоровался со всеми и с любопытством оглядел украшенное дерево.

— Ишь что придумали! Ну и молодцы! — улыбнулся он.

В это время Витя вынес из дома клетку с белкой, поставил её под ёлку и открыл дверцу.

Белка сразу же выскочила из клетки, осмотрелась по сторонам и в два прыжка очутилась на дереве.

Ребята нарочно накануне не дали ей еды. Зверёк за ночь проголодался и теперь сразу же с аппетитом принялся за угощение. Белка перескакивала с ветки на ветку и пробовала то орехи, то ягоды, то грибы.

Потом, наевшись, она подбежала к скворечнику, оглядела его и быстро юркнула в свою новую квартиру.

Но ёлка не осталась пустой. Не прошло и минуты, как целая стайка хохлатых свиристелей с весёлыми криками уселась на ветках и начала обрывать с них вкусные ягоды рябины.

А из скворечника, точно из сказочного терем-теремка, выглядывала черноглазая усатая мордочка.

Выглядывала и будто улыбалась, слушая весёлую болтовню пирующих птиц.

И вот тут-то, словно выждав удобный момент, из-за туч показалось солнце. И вся ёлка, покрытая инеем, так и вспыхнула яркими звёздочками разноцветных морозных огней.

— Это уж настоящий праздник — зимняя пирушка в лесу, — весело сказал Дмитрий Петрович и, обернувшись к ребятам, добавил: — Я думаю, все согласятся, что в нашем конкурсе юных натуралистов первое место надо отдать Тане и Вите.

— Верно! Верно! — в один голос подтвердили ребята.

Лесной прадедушка

Охота не удалась. Снег от мороза сильно хрустел, и зайцы вскакивали с лёжки, не подпуская на выстрел.

Я решил вернуться обратно в город, выбрался на лесную дорогу и зашагал к станции.

Неожиданно из-за поворота навстречу показался какой-то человек. Он был одет по-охотничьему, в короткую меховую куртку и валенки, к поясу привязаны лыжи, но ружья у него не было.

Поравнявшись со мною, прохожий приподнял шапку, поздоровался.

— Ну, как охота? — спросил он.

— Плохо, хочу домой ехать, — отвечал я. — А вы что-то тоже в охотничьем костюме, а без ружья?

— Для моей охоты ружья не требуется, — улыбнулся он.

— Вот как! Какая же это охота?

— Самая безвредная для дичи, — ответил, всё так же улыбаясь, незнакомец, — и самая, доложу вам, интересная. Я ботаник, — пояснил он, сотрудник краеведческого музея. Летом охочусь за разными травками, корешками, цветочками, а вот сейчас хочу проведать нашего лесного прадедушку.

— Это кто же такой? — спросил я.

— Хотите, я вас с ним познакомлю? — предложил мой собеседник. — Всё равно охота у вас не вышла, а в город ещё успеете, лучше денёк в лесу провести.

Я согласился и пошёл обратно в лес вместе со своим новым знакомым.

— Меня зовут Михаил Петрович, — сказал он дорогой. — Я уже двадцать шесть лет в здешнем городке в музее работаю. Хорошая работа. — Он даже потёр руки от удовольствия. — Весь этот край, как свой дом, изучил, каждый уголок знаю.

Мы свернули с дороги и направились по лесной тропе среди укрытых снегом кустов и деревьев. Солнце сюда не проникало, и мы шли будто по голубому хрустальному коридору.

Подул ветерок, вершины высоких сосен слегка зашумели.

— Люблю, когда лес шумит, — сказал, обернувшись ко мне, Михаил Петрович, — особенно летом. Иду и слушаю, о чём деревья переговариваются. Ведь это целый лесной разговор. Его понимать надо. Иной раз деревья тихонько шумят, будто шепчутся между собою. Это значит — погожий день устоялся. Иди смело куда задумал. А то в другой раз как загудят, заволнуются — ну, жди ненастья, грозы. Им-то сверху видней, что на небе делается, ещё издали тучку увидят и начнут друг другу весть подавать. А самые старые заохают да застонут, будто страшно им, что не выдержат, сломает их ветер. Зато как пройдёт гроза, выглянет солнышко, тут уж такой по лесу радостный разговор пойдёт, прямо заслушаешься… Ну, вот и пришли, — неожиданно добавил Михаил Петрович.

Мы выбрались на небольшую полянку и сразу из голубого сумрака попали на яркий свет. Всё кругом — и земля, и кусты, и деревья, укрытые снегом, всё сверкало в морозном блеске зимнего солнца.

Посреди поляны стоял огромный, раскидистый дуб, на целую голову выше других деревьев.

— Познакомьтесь, это и есть наш лесной прадедушка, — указал на него мой спутник.

Мы подошли поближе к лесному гиганту. Сучья его были так велики, что сами походили на толстые стволы деревьев.

— Сколько же ему может быть лет? — спросил я.

— Да полтысячи будет, а то и побольше, — ответил Михаил Петрович. Это знаменитое дерево, — с гордостью пояснил он, — о нём даже написано в летописи местного края. В тысяча восемьсот двенадцатом году наши партизаны-разведчики следили с него за французами. Так и написано: «…с дуба на Лысой горке…» Вот она, Лысая горка, и есть. А спустя ровно сто тридцать лет этот дедушка опять службу нам сослужил: наши советские партизаны с него за фашистами наблюдали.

Мы обошли вокруг дуба, оглядели его со всех сторон.

Вдруг мне показалось, что ствол дерева будто скован железом. Я подошёл поближе — так и есть. На ствол был надет огромный железный обруч.

— А это что же такое? — спросил я у Михаила Петровича.

— Тоже следы войны, — ответил он. — Дедушка ведь тоже ранен был: фашистским снарядом в него угодило. Только крепок старик, устоял, не поддался. Треснул немного, а устоял. Так пять лет и прожил с этой раной. А в сорок седьмом году сильная буря у нас была: много деревьев с корнем повырвало, поломало. Ну, на другой день пошли наши пионеры в лес, поглядеть, что там буря наделала. Только, гляжу, бегут обратно, прямо ко мне в музей: «Михаил Петрович, беда! У старого дуба трещина совсем разошлась». Я с ними — в лес. Гляжу, верно: ещё немного — и погибнет наш дедушка. Что делать? Мы — в лесничество. Рассказал я там обо всём. Говорю — спасать надо. А они и внимания не обращают. «Спилим, говорят, на дрова, вот и всё». Да разве можно такое дерево на дрова пилить?! Вышли мы из лесничества. Кто-то из ребят и предложил: «Возьмём-ка шефство над нашим лесным прадедушкой. Ведь это дерево историческое, во что бы то ни стало сохраним его!» Пошли мы в Дом пионеров к заведующему. Он тоже одобрил. А оттуда — в исполком, прямо к самому председателю. Тот всё выслушал. «Молодцы! — говорит. — Исторические памятники обязательно охранять надо». И тут же дал предписание, чтобы в мастерской обруч сделали и ствол дерева им оковали. Вот уж оно с тех пор четвёртый год стоит; ещё полтысячи лет проживёт. А это его правнуки здесь растут, — добавил Михаил Петрович, указывая на землю.

И тут только я заметил, что по всей поляне из-под снега торчат, как сухие травинки, совсем молоденькие дубки.

— Всё друзья мои, пионеры, посадку делали, — с невольной гордостью объяснил Михаил Петрович. — В тот же год жёлуди с этого дуба собрали и рассадили по всей поляне. Вот теперь, значит, внучата возле дедушки и растут. А он их от ветра, от холода прикрывает.

Михаил Петрович помолчал немного и снова заговорил:

— Придёт весна, оденется этот дуб листвою, стоит такой огромный, тенистый, а они возле него на полянке — как ребятишки около дедушки. Я часто сюда под вечер захожу. Сяду в сторонке, а сам смотрю на них да слушаю. Внизу под деревьями тихо, трава стоит — не колышется, только поверху ветерок вечерний гуляет, трогает листья дуба. Шумят они, а мне кажется, будто это старик своим внучатам про всю свою жизнь рассказывает.

Михаил Петрович взглянул на меня и, улыбнувшись, добавил:

— Хорошо весною под вечер его беседу послушать! А вот о чём она, словами и не расскажешь.

Тетерюк

Накануне была сильная оттепель, а в ночь ударил мороз. Талый снег сразу, как говорят, «схватило», и образовалась крепкая ледяная корка наст.

В такую пору охота плохая: зверь ходит по замёрзшему снегу, не проваливаясь и не оставляя заметных следов.

Охотнику-следопыту в лесу в это время делать нечего, надо ждать, пока подсыплет свежего снежку.

Но завзятому охотнику Николаю Ивановичу не сиделось дома. День был воскресный, выходной. А главное — уж очень ярко светило солнце, так и манило в лес. Николай Иванович оделся, захватил ружьё, лыжи и отправился немного побродить. Идти на лыжах по насту было легко. Лыжи словно сами катились, слегка шурша и разминая твёрдые, прозрачные, как жемчуг, крупинки льда.

Кругом был лес, весь усыпанный голубыми морозными иглами. Тонкие веточки берёзок, совсем обледенели, и, когда по лесу пробегал ветерок, они качались и звенели мелодичным хрустальным звоном.

Николай Иванович шёл всё дальше и дальше по берёзовому мелколесью, слушая эту музыку зимнего леса и поглядывая по сторонам — не выскочит ли откуда-нибудь белый пушистый заяц.

Впереди — небольшая поляна. Едва Николай Иванович выбрался туда, как вдруг прямо перед ним белым фонтаном взметнулся снег и из-под него с шумом вырвалась большая чёрная птица — одна, другая, третья… Тетерева!

От неожиданности Николай Иванович даже не успел выстрелить в стремительно поднявшихся птиц. Он шагнул вперёд и в ту же секунду почувствовал, что кто-то с силой колотит снизу в его лыжу, очевидно стараясь выбраться наружу. Не раздумывая, охотник мигом высвободил ногу из лямки, присел на лыжу и засунул под неё руки. В снегу под лыжей трепыхалось что-то тёплое, покрытое перьями — какая-то птица. Охотник вытащил её из-под лыжи.

Вот так добыча — тетерев-косач! И совсем здоровый, не раненый. Как же он попался?

Запрятав косача в заплечный мешок и покрепче завязав его, Николай Иванович внимательно осмотрел снег, где сидела птица, и сразу всё понял: тетерева, покормившись на деревьях берёзовыми почками, ещё с вечера забрались в снег, выкопав в нём глубокие норки. А за ночь снег сверху замёрз. Пробить его тетереву очень трудно, а на входное отверстие Николай Иванович наехал лыжей. Вот зазевавшийся петушок и попался в ловушку.

Довольный такой редкой охотой, Николай Иванович повернул обратно и поспешил домой.

Вернувшись в деревню, охотник подарил пойманного тетерева школьникам. Ребята очень обрадовались такому подарку. Вместе со своей учительницей Анной Михайловной они устроили для пойманного тетерева настоящий лесной уголок. Они отвели ему помещение в светлой пустой кладовке, которая находилась у самого леса, на полянке за школой.

Ребята натаскали туда мху, специально выкопав его из-под снега, потом врыли в земляной пол несколько кустиков и ёлочек, которые тоже принесли из лесу. Кормили ребята тетерева берёзовыми почками, зерном и мочёной клюквой.

Вначале пойманная птица ничего не хотела есть и всё билась в кладовке, пытаясь выбраться из неё. Но мало-помалу тетерев становился спокойнее и постепенно начал клевать принесённую ему еду. К людям он тоже понемногу привык, уже не метался по кладовке, когда Анна Михайловна и дети приносили ему корм и питьё, и даже начал брать ягоды прямо из рук. Прожил он а школьном живом уголке всю зиму. Дети прозвали его Тетерюк.

Наконец наступила весна. С юга потянул тёплый ветер, нагоняя тяжёлые сизые тучи, и, когда они укрыли всё небо, пошёл первый весенний дождь. Он шёл весь вечер и всю ночь. А наутро разъяснело, выглянуло солнце, и повсюду по овражкам и ложбинкам зажурчали ручьи. Весна пришла спорая, дружная. Снег быстро таял, и, почуя тепло, на лесных полянах, на опушках по зорям затоковали тетерева.

Тетерюк тоже почуял весну. Он как-то весь приободрился, стал совсем иной: над глазами, как два красных гребня, надулись огромные брови, а хвост завился в две тугие косицы. Тетерюк сделался очень драчлив. Утром, как только ребята входили в кладовку, он принимал боевой вид, оттопыривал вниз крылья, распускал хвост и наскакивал на детей, издавая задорный боевой клич: «Чу-фшшшш, чу-фшшшш…» А потом он отбегал в сторону, припадал к земле и, вытянув шею, начинал бормотать: «Уруруруруру, уруруруруру…» Это Тетерюк тоже по-своему встречал весну с её теплом и токовал в своей кладовке.

Но вот один раз утром, ещё на заре, Анна Михайловна проснулась от какого-то странного шума, хлопанья крыльев и шипения под окнами школы. Она выглянула в окно и увидела замечательную сцену.

На полянке перед кладовкой токовало несколько тетеревов. Они бегали по школьному участку и наскакивали друг на друга. А один из лесных петухов, весь распушившись, так и налетал на дверь кладовки, из-за которой ему отвечал таким же задорным боевым криком запертый Тетерюк.

С тех пор каждое утро, как только занималась заря, из кладовки раздавались призывные крики: «Чу-фшшшш, чу-фшшшш…» И в ответ на этот призыв откуда-то из лесу на поляну за школой слетались чёрные краснобровые петухи, чтобы начать там свой весенний турнир.

Много раз на ранней заре Анна Михайловна, ребята и Николай Иванович наблюдали это зрелище из окон школы.

Лишь запертый Тетерюк не мог принять участие в общем веселье и токовал один в кладовке.

— А давайте-ка выпустим его на волю, — предложил кто-то из ребят. Зачем зря взаперти держать!

Все согласились.

— Только знаете как выпустим, — сказала Анна Михайловна, — сперва завяжем белую тряпочку на лапке, чтобы заметить его, и выпустим рано утром, когда тетерева к нам слетятся. Привяжем верёвочку к двери кладовки и откроем во время тока.

Так и сделали.

На другое утро в самый разгар тока дверь кладовки тихо приотворилась, и Тетерюк, весь распушившись, с белой перевязью на лапке, выскочил на поляну. В своём боевом задоре он, верно, даже и не понял, что произошло. Он захлопал крыльями, подскочил и затоковал среди тетеревов. И токовал всё утро. А когда пригрело солнышко, вместе с остальными улетел в лес.

Ребята были озабочены, прилетят ли тетерева на следующее утро токовать на их поляну.

Ещё задолго до рассвета дети собрались в школе и, столпившись у окна, ждали, когда забрезжит заря. «Прилетит или нет?» — этот вопрос занимал и Анну Михайловну, и Николая Ивановича, и, уж конечно, в первую очередь всех ребят.

Но вот слегка посветлело. На прозрачном зеленоватом небе стали вырисовываться вершины леса. Часы в школьном коридоре пробили три. И, словно отвечая на их утренний звон, откуда-то из темноты раздался знакомый призывный клич: «Чу-фшшшш, чу-фшшшш!..» В лесу ему отозвался другой, третий… Послышалось хлопанье крыльев — тетерева слетались на полюбившееся им местечко.

Всю весну проТоковали они на школьной поляне. И среди этих нарядных лесных петухов, кажется, больше всех суетился, скакал и приплясывал один с белой перевязью на лапке, будто дирижёр и распорядитель танцев на весёлом лесном балу.

Смышлёные птицы

Я поехал в деревню к приятелю Ивану Антоновичу, чтобы договориться насчёт охоты.

Войдя в знакомый домик, я совсем неожиданно оказался свидетелем маленькой семейной сцены. Мой приятель сидел на стуле, сконфуженно опустив голову и пощипывая себя за бороду. А перед ним, вызывающе подбоченясь, стояла его седая, почтенная супруга Анна Саввишна и насмешливо говорила:

— Ну какой ты охотник, если даже ворону и ту подстрелить не можешь! Индюк ты, а не охотник! Индюк, индюк…

— Ну, матушка, при чём же тут индюк? — развёл руками Иван Антонович.

— А при том, что он тоже вроде тебя: пыжится, тужится, а никакого толку и нет. Одна болтовня: блум-блум-блум. Раскрылетится на весь двор…

Анна Саввишна уже хотела продемонстрировать, как именно раскрылетившись ходит индюк, растопырила руки, повернулась к двери и тут только увидела меня.

— Батюшки, к нам гость пожаловал! — весело воскликнула она. — А мы тут с Ваней заговорились и не заметили.

— Да, да, заговорились, — покачал головой Иван Антонович, пожимая мне руку. — Уж с моей Анной Саввишной много не наговоришься. Командир. Ей бы не птичником ведать, а войском командовать.

— А что же, если понадобится, и скомандую. Это ты вот с воронами никак не справишься.

Иван Антонович даже крякнул с досады:

— Дались ей эти вороны, хоть из дому беги!

— Так разве я не права? — Анна Саввишна обернулась ко мне. Послушайте, разберите сами. Дали мне птичью ферму, каждый день на откорм птиц еду отпускают: отрубей, хлеба, картошки и всякую всячину. А мы кого ворон откармливаем! Только еду вынесу, как налетят, кур отгонят, всё разом пожрут. До того разожрались, еле-еле летают. — Анна Саввишна насмешливо кивнула в сторону мужа. — А мой охотник ничего с ними поделать не может.

— Да что же с ними поделаешь? — опять развёл руками Иван Антонович. Я и ума не приложу. Только с ружьём на птичник покажешься, их будто ветром сдует, ни одной нет. А как ушёл, опять налетели.

— Это тебе не тетеревей стрелять, — засмеялся я. — Ворона — птица смышлёная, её трудно перехитрить.

Целый вечер ушёл у нас на обдумывание такой и впрямь замысловатой охоты.

Наконец мне пришла в голову интересная мысль: завтра же утром Иван Антонович оденется в платье и шубу Анны Саввишны, повяжется платком, возьмёт ружьё, ведро с кормом и пойдёт кормить птиц.

Посмотрим тогда, кто кого перехитрит.

Все одобрили мой план, и мы, очень довольные хитрой выдумкой, отправились спать.

Утро началось с маленького маскарада. Иван Антонович надел поверх брюк длинную юбку, накинул на плечи женину шубу, повязался платком и стал похож на волка из «Красной Шапочки», когда тот нарядился в чепец и платье бабушки.

— Ну и чучело! — всплеснула руками Анна Саввишна. — Да как ты выйдешь во двор, все вороны от одного страха помрут!

Действительно, вид у Ивана Антоновича был весьма оригинальный. Из-под надвинутого на самые брови платка смотрели растерянные глаза и уже совсем неуместно торчали усы и седая окладистая борода.

— Чёрт знает что придумали! — смущённо бормотал он. — Ещё встретишь кого на дворе, на весь район ославят.

Иван Антонович торопливо взял ведро с птичьим кормом, затем, по старой охотничьей привычке, ловко вскинул на плечо ружьё и отправился на птичий двор.

Мы с Анной Саввишной тоже вышли из дома и издали смотрели, что будет.

— Кур-кур-кур! — тоненьким голосом начал звать Иван Антонович, рассыпая по кормушкам еду.

Не успели куры опомниться и принять адресованное им приглашение, как уже целая стая ворон слетелась на ближайшее дерево, ожидая, когда бородатая птичница отойдёт в сторону. Но в этот раз нахальные птицы жестоко ошиблись. Птичница прицелилась и выпалила в самую воронью кучу.

Поднялся невероятный переполох. Убитые птицы попадали с дерева на землю, а остальные со страшным шумом и гвалтом разлетелись в разные стороны.

— Я вам, негодницы! — грозил им вслед Иван Антонович. — Будете у меня колхозное добро воровать!

В этот день ни одна из крылатых воровок не смела и носа показать на птичий двор.

Но на следующий день вороны как ни в чём не бывало опять заявились к куриному завтраку. Пришлось ещё раз повторить охоту с переодеванием, и она опять увенчалась успехом.

Так продолжалось три дня. И на этом, увы, торжество нашей затеи окончилось. Смышлёные птицы, видно, разобрались, в чём тут дело, и, завидев ещё издалека воинственную «птичницу», разлетались прочь.

Зато стоило на двор прийти с ведром Анне Саввишне, как вороны с радостным криком уже летели ей навстречу.

— Неужели они в лицо меня узнают? — удивлялся Иван Антонович.

— И ничего нет мудрёного! — сердито отвечала Анна Саввишна. Бородища-то у тебя какая, страсть поглядеть! Сбрей её и усы сбрей, тогда будет дело совсем иное.

— Нет, матушка, — наотрез отказался Иван Антонович. — Потом ты ещё скажешь, что нос у меня велик, на твой не походит, значит, и нос придётся подрезать. Потом и ноги и руки укоротить. Нет уж, уволь. Тебе птица поручена, ты её и обхаживай, а у меня своё дело имеется. Всяк за своё и отвечает.

После такого отпора Иван Антонович решительно снял с себя юбку, стащил с головы платок, расчесал бороду и лихо подкрутил усы. Потом скрутил козью ножку, закурил.

— Всё в порядке! — весело сказал он и отправился на колхозный двор осматривать сеялки, чтобы подправить к весне всё, что требует ремонта.

Зато Анна Саввишна пришла теперь в полное уныние.

— Ну, теперь держись, — грустно сказала она. — За четыре дня эти негодницы проголодались — сразу корм пожрут.

Я тоже не знал, что и придумать. Неужели же правда вороны научились узнавать в лицо Ивана Антоновича и отличать от Анны Саввишны? А может быть, тут дело в чём-то другом?

— Анна Саввишна, а попробуйте-ка вы захватить с собой ружьё, предложил я. — Может, они и вас с ружьём испугаются.

И вот на другое утро степенная, толстая Анна Саввишна вдруг превратилась в древнеримскую богиню охоты — Диану. Она не только захватила с собой ружьё, но даже перекинула через плечо охотничий рог.

— Так пострашнее будет, — пояснила она.

О радость! Заметив блестящие охотничьи доспехи, ни одна из крылатых воровок не осмелилась даже приблизиться к птичнику. Куры спокойно ели свой корм, а между ними, как настоящая Диана, сверкая оружием, расхаживала Анна Саввишна. Она торжествовала победу.

Маленький лесовод

Шёл я однажды зимой по лесу.

Было особенно тихо, по-зимнему, только поскрипывало где-то старое дерево.

Я шёл не торопясь, поглядывая кругом.

Вдруг вижу — на снегу набросана целая куча сосновых шишек. Все вылущенные, растрёпанные: хорошо над ними кто-то потрудился.

Посмотрел вверх на дерево. Да ведь это не сосна, а осина! На осине сосновые шишки не растут. Значит, кто-то натаскал их сюда.

Оглядел я со всех сторон дерево. Смотрю — немного повыше моего роста в стволе расщелинка, а в расщелинку вставлена сосновая шишка, такая же трёпаная, как и те, что на снегу валяются.

Отошёл я в сторону и сел на пенёк. Просидел минут пять, гляжу — к дереву птица летит, небольшая, поменьше галки. Сама вся пёстрая — белая с чёрным, а на голове чёрная с красным кантиком шапочка.

Сразу узнал я дятла.

Летит дятел, несёт в клюве сосновую шишку.

Прилетел и уселся на осину. Да не на ветку, как все птицы, а прямо на ствол, как муха на стену. Зацепился за кору острыми когтями, а снизу ещё хвостом подпирается. Перья у него в хвосте жёсткие, крепкие.

Сунул свежую шишку в ту расщелинку, а старую вытащил клювом и выбросил. Потом уселся поудобнее, опёрся на растопыренный хвост и начал изо всех сил долбить шишку, выклёвывать семена.

Расправился с этой, полетел за другой.

Вот почему под осиной столько сосновых шишек очутилось!

Видно, понравилась дятлу эта осина с расщелиной в стволе, и выбрал он её для своей «кузницы». Так называется место, где дятел шишки долбит.

Засмотрелся я на дятла, как он своим клювом шишки расклёвывает. Засмотрелся и задумался:

«Ловко это у него получается: и сам сыт, и лесу польза. Не все семена ему в рот попадут, много и разроняет. Упадут семена на землю. Какие погибнут, а какие весной и прорастут…»

Стал я вокруг себя оглядываться: сколько сосенок тут из-под снега топорщится! Кто их насеял — дятел, клесты или белки? Или ветер семена занёс?

Едва выглядывают крохотные деревца, чуть потолще травинок. А пройдёт тридцать — сорок лет — и поднимется вот на этом самом месте молодой сосновый бор.

Товарищи по охоте

Егор Иванович вышел из сторожки, засунул валенки в лямки широких лыж и отправился в очередной обход своего участка.

Тусклый зимний рассвет занимался над лесом. Небо, укрытое облаками, было пепельно-серым. Только вдали, над самым горизонтом, наволочь облаков немного приподнялась, и из-под неё выглянула прозрачная, как морской янтарь, утренняя заря.

Слегка морозило. Воздух был чистый и бодряще свежий. Лыжи почти без усилий скользили по крепко укатанной лыжне.

Егор Иванович шёл не спеша, внимательно, по-хозяйски осматривая свой участок.

Вот уже почти тридцать лет он ежедневно обходил его, охраняя от пожаров и тайных порубок; ухаживал за вверенным ему лесом, как за чем-то самым близким и дорогим.

С наступлением весны он приводил свой участок в порядок, собирал в кучи старый сушняк и сжигал его, чтобы там не развелись вредные насекомые, а главное, летом, в жару, не возник бы пожар.

На полянах и вырубках Егор Иванович подсаживал молодые деревца и зорко следил, чтобы кто-нибудь не поломал, не попортил посадок. Недалеко от сторожки он даже устроил лесной питомник. Каждое утро Егор Иванович обязательно ходил проведать своих питомцев. Вот и сейчас он прежде всего заглянул в «детский сад».

Молодые ёлочки, дубки и липки, укутанные снегом, действительно походили теперь на ребят в белых пушистых шубках, шапочках и меховых рукавичках. Они будто тянули к старику свои растопыренные ручонки здоровались с дедушкой.

— Ишь какие крепкие, коренастые! — ласково улыбнулся им Егор Иванович. — Ну, растите, растите!

Лесник обошёл кругом свой питомник. С одного края он увидел свежий заячий след.

— Э-э, брат, это уж совсем неладно, что ты сюда заглядываешь! недовольно покачал головой старик и пошёл по заячьему следу.

Но зверёк, видно, только случайно пробежал через питомник. След направлялся дальше, к поляне, где лежала свежесрубленная осина. Её нарочно срубил сам Егор Иванович, чтобы зайцы глодали кору сучков и не портили молодых посадок.

На поляне вокруг срубленного дерева снег был истоптан заячьими следами и сучья дочиста обглоданы. Даже на самом стволе, слегка запорошённом снегом, виднелись заячьи следы.

— Ишь куда забрался косой! — улыбнулся Егор Иванович, представляя себе, как ночью ушастый зверёк вспрыгнул на лежащий ствол дерева, потом привстал на задние лапы и начал огрызать горьковатую, но по-зайчиному, может, самую сладкую кору осины.

— А это что же такое? — удивился лесник, заметив сброшенный с дерева снег.

Видно, заяц перепугался чего-то и метнулся в сторону, а потом понёсся огромными скачками через поляну.

Егор Иванович направился туда же, чтобы проверить, что испугало косого. Вот и разгадка.

Сбоку поляны, в кустах, виднелся другой скользящий по снегу след. Какой-то зверь полз по кустам к срубленной осине.

Но заяц вовремя заметил врага и вмиг ускакал.

Зверь даже не пытался его преследовать. Он встал на лапы, отряхнулся и пошёл обратно в чащу, оставляя за собой на снегу чёткую, будто выведенную по нитке, цепочку следов.

— Что, лисонька, не пришлось зайчатиной полакомиться? — улыбнулся старик. — И поделом. Иди-ка лучше в поле да лови мышей: и тебе легче, и нам полезнее.

Разобравшись в ночном происшествии, будто прочитав в лесной газете последнюю новость, Егор Иванович отправился дальше.

Проходя мимо ёлочки, на которой он ещё осенью развесил маслята, лесник увидал, что грибов уже нет; значит, белки поели.

Голодно этим зверькам зимой, вот Егор Иванович и помогает им грибов на зиму заготовить. Идёт осенью по лесу, увидит грибок, сорвёт и повесит на дерево в развилку сучьев.

В начале зимы белки не очень охотно едят его угощение. Может, оно не так повешено, а может, запах от рук человека ещё остался. Кто его знает, что смущает зверька. Но в середине зимы, когда холод и голод проберут посильнее, тут уж церемониться некогда, белки все грибы до одного подберут.

— Ну что ж, кушайте на здоровье, — говорит Егор Иванович, отходя от ёлки.

Он спешит дальше. Много у него ещё разных дел: надо пойти осмотреть сухостой, который завтра приедут рубить, надо сходить на болото проверить лосей, не беспокоит ли их кто.

Егор Иванович ещё раз осмотрел и сосчитал засохшие, предназначенные к рубке деревья. Он отодрал с одного из них сухую кору и неодобрительно покачал головой. Под корой, как белая мука, виднелась источенная древесина и темнели дырочки, проделанные лесными вредителями.

«Квей, квей!» — протяжно закричал где-то невдалеке чёрный дятел желна.

— «Квей, квей»!.. — передразнил его старик. — Эх ты, квекалка! Стучишь, стучишь по дереву носом, а червя под корой прозевал. Вишь, он тут что понаделал.

Желна вдруг весело запела, перелетая с дерева на дерево.

— Ну ладно уж, пой себе на здоровье, только носом получше работай, примирительно кивнул ей вслед Егор Иванович и стал спускаться к болоту, заросшему частым осинником и березняком.

Тут с самого края на снегу виднелись следы лосей, а кора на стволах осинок была будто соскоблена тупым перочинным ножом.

— Ишь сколько обглодали! — промолвил Егор Иванович, разглядывая на дереве свежие погрызы животных.

Вот кора обглодана очень высоко. Нужно поднять руку, чтобы дотянуться до места погрыза. А под деревом на снегу виднеются широкие, разлатые следы копыт. Это кормился старый лось. Егор Иванович его давно уже заприметил. Пойдёт в обход по болоту, а он стоит где-нибудь в осиннике и с места не сдвинется, будто знает, что Егор Иванович ему не враг, а друг — охраняет его.

— Ты что, дружок, глядишь на меня? — спросит лесник. — Встречаешь, соскучился?

Лось только уши насторожит, а сам глядит на старика своими внимательными глазами, словно и вправду его встречает.

— Ну, отдыхай на здоровье, — приветливо скажет Егор Иванович. — Я тожу пойду отдохну. — И покатит себе не спеша на лыжах обратно в сторожку.

Егор Иванович так привык встречать в лесу своего приятеля, что даже сердился, когда его не видел.

— Где ты там по лесу шляешься? — ворчал он. — Не мог меня подождать! Ведь знаешь, я каждое утро сюда прихожу.

Вот и теперь: осмотрев свежие следы и погрызы на дереве, лесник тихонько пошёл вперёд, чтобы увидеть самого лося. Наверное, он стоит где-нибудь здесь, в болоте, с подветренной стороны.

Неожиданно Егор Иванович остановился, с тревогой глядя на снег. Из болота шёл свежий след бегущего лося, а по бокам ещё два следа вроде собачьих, но много крупнее.

«Волки!» — вздрогнул старик и поспешил по следам.

— Снег глубок. Не уйти ему! — сокрушённо твердил Егор Иванович.

Вот и поляна. Здесь, судя по следу, волки нагнали лося и он стал отбиваться от них копытами. На месте отчаянной схватки весь снег был изрыт, будто вспахан.

Лесной великан не поддался волкам. Он разогнал зверей и помчался дальше, на этот раз под гору, вниз.

Скорее, скорее спешил туда же лесник, предчувствуя беду.

Лежащего на снегу лося Егор Иванович увидел ещё издали. Волки загнали его в лощину, тяжёлый зверь завяз в снегу, и хищники без труда с ним расправились.

— Сгубили проклятые! — охнул старик, подбегая к лосю.

Он лежал на боку, закинув назад свою тяжёлую горбоносую голову. Невидящие глаза были широко раскрыты.

— Загрызли! — дрогнувшим голосом пробормотал старик. — Ну, погодите! — погрозил он в чащу леса, куда уходили неторопливые следы сытых зверей. — Вот я вам!..

Егор Иванович решил сегодня же идти за двадцать километров в город, привести охотников, а завтра чуть свет затянуть флажками лесную чащу и устроить облаву. «Мы вам зададим!» — ещё раз погрозил старик.

Но тут он вдруг вспомнил, что ведь именно завтра с утра в лес приедут рубить сухостой. Как стукнут топором, так волков и поминай как звали. Уйдут подальше, куда-нибудь в самую чащу. А потом, когда в лесу поутихнет, снова вернутся. Всех лосей за зиму перережут.

Что делать? Не давать лес завтра рубить — нельзя: народ из дальних колхозов нарочно приедет. Разве можно такое дело сорвать? Нужно сегодня же бить волков. А как?.. Флажков ведь нет, да один с ними ничего и не сделаешь. Вот если б луна ночью была, можно бы покараулить в засаде. Но луны, как на грех, и нет.

Егор Иванович не знал, на что и решиться. Знал только одно: упускать волков никак нельзя. Лесник стоял с минуту в раздумье. Потом вдруг, что-то сообразив, быстро повернулся и чуть не бегом пустился по лесу обратно домой.

— Старуха, ты где? — позвал он, входя в сторожку.

Жены дома не было. Верно, ушла за чем-нибудь в ближайшую деревню.

— Вот ещё незадача! — с досадой махнул рукой Егор Иванович. — Тут каждая минута дорога, а её нет! Ну, да я и один управлюсь.

Он достал ключ, отпер сундук, где хранилась одежда, и стал выкидывать на пол добро: платья жены, свои рубашки, материю… Всё яркое и пёстрое он откидывал в сторону.

Старик перерыл весь сундук, отобрал, что поярче, потом быстро взял ножницы и начал резать на лоскуты отобранную одежду и материю. Вот уж изрезаны занавеска, старухина кофта, сатин для подушек… На полу перед стариком пестрела целая куча тряпья.

Занятый делом, Егор Иванович даже не заметил, как сзади скрипнула входная дверь.

Испуганный возглас заставил его обернуться. На пороге стояла жена и в ужасе глядела на его работу.

— Молчи, не шуми, старуха! — сказал Егор Иванович, вставая навстречу жене. — Волки лосей резать начали…

— А ты-то что делаешь? В уме ты? — пролепетала, не слушая его, жена и вдруг, закрыв лицо руками, горько заплакала. — Ой, родные мои, всю одёжу порвал!

— Погоди, погоди, старуха, — старался успокоить её лесник. — Ты только послушай. Волки лося загрызли. Нужно зафлажить их, а флажков нет. Я тебе новое платье куплю!..

Но старуха и слушать ничего не хотела. Опомнившись, она бросилась отнимать уцелевшие вещи, а сама всё плакала, всё причитала:

— Отдай, отдай, беспутный! Одумайся, не губи добро!

Наконец Егор Иванович не выдержал.

— На, бери! — крикнул он, бросая рубаху. — Прячь в сундук, копи тряпьё. А волки нынче лося, а завтра скот в колхозе порежут. Тебе что? Тебе тряпьё дороже!

Старуха сразу притихла.

— А я тут при чём? — нерешительно сказала она.

— А при том, что за каждый клок хватаешься. Из этих тряпок я флажки наделаю, за волками пойду…

— Ну, так бы мне и сказал, — уклончиво отвечала старуха. — Только уж больно одёжу жалко. Ишь сколько добра накроил…

— Мало, мало этого, — перебил её Егор Иванович. — Дай хоть рубаху ещё.

— Погоди, я лучше уж старенькую поищу, — торопливо сказала жена и полезла в сундук.

Закончив с материей, Егор Иванович наколол щепок и привязал к ним разноцветные тряпки. Другую часть тряпья он насовал в мешок. «На кустах развешаю, — решил он. — Эх, жаль, шнура нет! Настоящие бы флажки устроил, целую гирлянду. Ну, да ладно, и так сойдёт».

Набив тряпьём заплечный мешок, Егор Иванович оделся и снял со стены ружьё.

— Старуха, одевайся и ты, — сказал он.

— А мне зачем? — удивилась она.

— Со мной за волками пойдёшь. Мне одному не управиться.

— Да ты совсем очумел! — изумилась жена. — Я-то что там делать буду?

— Загонять будешь. Я в засаду, а ты — загонщиком.

— И не выдумывай! Не пойду! — наотрез отказалась старуха. Страсть-то какая — волков по лесу гонять! Да они кинутся, заедят ещё!

— Не мели чепуху! — рассердился Егор Иванович. — Они и близко к тебе не подойдут. Волк человека пуще огня боится. Ты их и не увидишь. А без тебя я один ничего не сделаю. Зря, значит, только одёжу порвал.

Эти последние слова подействовали лучше всяких убеждений.

— Как — зря порвал? — закипятилась старуха. — Раз уж порвал, надо до дела доводить! — И она стала быстро одеваться.

— Лыжи-то не забудь! — напомнил ей Егор Иванович.

— Ты что, старик, надо мной смеёшься? Али совсем ум потерял?..

— Нет, не смеюсь. Без лыж в лесу не пролезешь. Ты же раньше ловко с горы каталась. Помнишь, на масленице, когда я за тебя посватался.

— Эва! Что вспомнил! — махнула рукой жена. — Это ведь сорок лет тому назад было! Тогда мне только двадцать годов исполнилось, а теперь все шестьдесят.

— Да неужто ты совсем разучилась? — огорчился старик. — Без лыж ты мне не помощник! Упустим волков, а за убитого премия полагается пятьдесят рублей, — добавил он.

— Пятьдесят рублей! — изумлённо повторила старуха. — Ну, шут с тобой! Давай лыжи. Попробую. Может, что и получится.

Не прошло и получаса, как охотники тронулись в путь. Впереди шёл старик с ружьём и заплечным мешком с флажками, а сзади старуха с вилами.

Сколько Егор Иванович не уверял, что волки и на глаза ей не покажутся, она всё-таки на всякий случай взяла оружие для защиты.

— Ты, дед, не больно спеши, — останавливала она старика, — а то у меня что-то лыжа на лыжу всё наезжает.

— Ничего! — ободрял её муж. — Ты у меня молодчина. Придёт маслена, опять с гор кататься поедем.

— Какое уж тут катанье! — охала старуха. — Все ноги-то отвертела! Того и гляди, на ровном месте свалюсь!

К счастью, почти до самого места охоты идти было не очень трудно шли по укатанной лыжне.

Добравшись до чащи, Егор Иванович стал осторожно обходить её кругом, развешивая над землёй по сучьям кустов разноцветные лоскутки. А в прогалинах, где кустов не было, он втыкал в снег лучины с привязанными к ним тряпицами. Так он окружил флажками всю чащу. Выходных волчьих следов нигде не попалось, значит, волки, наевшись лосятины, лежали неподалёку.

— Теперь я с другой стороны зайду и схоронюсь где-нибудь за деревьями, — сказал Егор Иванович, вернувшись к жене. — А ты подожди минут двадцать, пока я до места доберусь, а потом ступай не спеша прямо в чащу. Там тропку увидишь, по ней и иди. А сама полегоньку покрикивай. Волки сразу, как ты зашумишь, вскочут с лёжки, начнут во флажковом кругу метаться, выхода искать, на меня и наскочат. Убьём — пятьдесят рублей премии, да ещё пять рублей за шкуру дадут.

— Ох, дед! — вздохнула старуха. — Уж я покричу, а ты тоже смотри не сплошай.

Егор Иванович осторожно пошёл обходить зафлаженную часть леса. Он дошёл до входного следа волков, где они гнали лося.

«Здесь где-нибудь и затаюсь», — подумал Егор Иванович.

Он осмотрелся и стал за большим кустом можжевельника. Впереди была широкая просека, на ней удобно стрелять. Устроившись в засаде, Егор Иванович стал ждать. «Только бы старуха не струсила», — подумал он. Но в это время где-то вдали послышался знакомый голос:

— Пошли! Пошли! Вот я вас! — кричала старуха, будто выгоняла из огорода соседских кур; при этом она изредка постукивала вилами по стволам деревьев.

Егор Иванович напряжённо ждал. Теперь волки, испуганные криком, уже вскочили с лёжки и мечутся по чаще, ищут выхода из флажков. Вот-вот наскочат.

— Егор, а Егор! — вдруг услышал старик. — Тут две тропы, по какой идти-то?

Егор Иванович даже плюнул с досады. «Вот бестолковая! — подумал он. Да иди по любой! Как же я тебе отвечать-то буду? Ведь я волков отпугну!»

— Егор! Ты что, заснул, что ли? — кричала старуха. — Отвечай, не дури, а то я домой уйду!

«Что с ней поделаешь! — выходил из себя старик. — Уйдёт — и охоте конец. Волки оглядятся да и выйдут где-нибудь между флажками».

— Ну, я домой пошла, а ты как знаешь! — крикнула старуха в последний раз.

Егор Иванович чуть не заплакал с досады. «Всё пропало!» Он тоже хотел уже сойти с места и окликнуть старуху, но вдруг так и замер.

Впереди в чаще леса мелькнуло что-то живое, послышался лёгкий хруст снега — и большой серый зверь показался на просеке.

Лесник вскинул ружьё, загремел выстрел. Волк исчез за кустами.

«Промах!» — так и кольнуло охотника в самое сердце.

Но в тот же миг второй волк тоже выскочил на просеку и тяжёлым галопом помчался вдоль неё.

Старик хорошенько выцелил зверя. Снова выстрел — и волк упал.

Быстро перезарядив ружьё, Егор Иванович подбежал к зверю. Он был мёртв.

— Егор! Егор! Ты в кого там палишь? — послышался где-то вдали голос старухи.

— Иди сюда! — радостно отозвался ей Егор Иванович.

— Ты в меня-то смотри не пальни! — кричала старуха, приближаясь к охотнику.

Выйдя на просеку, она так и всплеснула руками:

— Волка убил! Ай да старик! А в кого ж ты ещё раз палил?

— В другого. Да промахнулся, — отвечал ей Егор Иванович, рассматривая убитого зверя. — Это самец, а самка, значит, ушла. Э-эх, жаль! В ней-то ведь самое зло и есть. Ещё выводок тут поблизости принесёт, тогда беда!

Егор Иванович пошёл взглянуть на след ушедшего волка, чтобы проверить, куда лёг по снегу заряд картечи.

— Заряд правильно лёг, — промолвил он и в раздумье прошёл шагов десять по волчьему следу.

«Что это, будто горошина виднеется на снегу? Да ведь это кровь! А вот ещё и ещё!.. Зверь, значит, ранен».

Егор Иванович заторопился по следу.

— Куда ты, куда? — кричала ему старуха.

Но он и не слушал. Кусты, поляна, опять кусты, чаща — и в чаще что-то тёмное… Даже сердце замерло от волнения. Так и есть!

В кустах, уткнувшись мордой в снег, лежала волчица.

— Старуха, старуха! — от радости не своим голосом завопил Егор Иванович. — Волчицу нашёл. Обоих, значит!.. Вот тебе и премия! И новое платье! Всё тут!.. — радовался Егор Иванович. — А главное — стадо в колхозе цело останется и лосей моих трогать не будут. А ты на такое дело тряпки жалела!

— Ладно, помалкивай! — весело перебила его жена. — Без моих тряпок да без меня ты бы с волками и не управился. — Она задорно взглянула на старика и добавила: — Выходит, и я в этом деле не меньше тебя участница.

— Верно! — с радостью согласился Егор Иванович. — Ах да старуха моя! — воскликнул он. — Во всех делах мне первый помощник была! А теперь и на охоте не подкачала!

В зимнюю стужу

В зимнем тумане встаёт холодное, тусклое солнце. Спит заснеженный лес. Кажется, всё живое замёрзло от этой стужи — ни звука, только изредка потрескивают от мороза деревья.

Я выхожу на лесную поляну. За поляной — густой старый ельник. Все деревья обвешаны крупными шишками. Шишек так много, что под их тяжестью склонились концы ветвей.

Как тихо! Зимой не услышишь пения птиц. Теперь им не до песен. Многие улетели на юг, а те, что остались, забились в укромные уголки, попрятались от лютого холода.

Вдруг словно весенний ветерок прошумел над застывшим лесом: целая стайка птиц, весело перекликаясь, пронеслась над поляной. Да ведь это клесты — природные северяне! Им не страшны наши морозы.

Клесты облепили вершины елей. Птички ухватились за шишки цепкими коготками и вытаскивали из-под чешуек вкусные семена. Когда хорош урожай шишек, этим птицам не грозит бескормица зимы. Везде себе еду разыщут.

Я стоял на поляне и наблюдал, как хлопотали клесты в своей воздушной столовой.

Утреннее солнце ярко освещало зелёные вершины елей, грозди румяных шишек и весёлых, пирующих птиц. И мне почудилось, что уже пришла весна. Вот сейчас запахнет талой землёй, оживёт лес и, встречая солнце, защебечут птицы.

Любуясь клестами, я вдруг увидел, как один из них, подлетев к старой ели, скрылся в заснеженных ветках, словно юркнул в снеговую пещерку. И тут мне вспомнилась одна замечательная особенность из жизни этих птиц особенность, которой я никогда не мог поверить. А вот теперь представился случай самому проверить.

Крадучись, я подобрался к той ели и полез вверх по стволу. Острые иглы царапали лицо и руки, но я карабкался всё выше и выше.

Уже близка и вершина, а на дереве ничего нет.

Я начал спускаться и вдруг прямо перед собой увидел то самое, чего уже не надеялся найти: среди обледенелых, покрытых снегом веток едва виднелось небольшое гнездо, а в нём, как весной, озабоченно распушившись, сидела зеленоватая птичка — самочка клеста.

Неловким движением я качнул ветку. Испуганная птица вспорхнула. Я наклонился и замер от изумления: в гнезде копошились только что вылупившиеся, совсем голые птенцы.

Над самым гнездом свешивались заснеженные ветви. В лесу от мороза трещали деревья, а здесь, меж сучьев старой ели, будто уже наступила весна: заботливая мать выводила птенцов.

Я поскорее слез с дерева, чтобы не тревожить эту удивительную семью. Легко спрыгнул в снег, огляделся, и зимний лес уже не казался мне, как прежде, угрюмым и безжизненным.

Стоя под деревом, я тёр закоченевшие в шерстяных варежках руки, посмеивался над собой и всё думал о голых малышах в гнезде, которым не страшна зимняя стужа.

Следопыты

В воскресенье утром Миша с Володей отправились в лес на охоту. Правда, ружей у ребят не было, но приятели утешали себя тем, что охотнику-следопыту совсем неважно застрелить дичь. Главное — уметь выследить зверя или птицу, — вот в чём заключается прелесть охоты для настоящего следопыта.

Скользя на лыжах по хрустящей ледяной корке, ребята выбрались за околицу и побежали по гладкому, укрытому снегом полю. Впереди в синей морозной дымке виднелся лес.

Мальчики свернули на первую попавшуюся тропу и пошли по ней.

— Сколько осинок обглодано! — сказал Володя. — Это всё зайцы ночью объели. А теперь зарылись где-нибудь в снег и спят.

— Пойдём по следу, — предложил Миша, — может, выследим.

— Давай попробуем.

И ребята, найдя свежий заячий след, отправились по нему.

— А погляди, как у зайца забавно получается, — сказал Володя, спереди два больших отпечатка от задних лап, а от передних, наоборот, сзади. Ты знаешь, почему так?

— Конечно, знаю, — ответил Миша. — Когда заяц прыгает, он заносит вперёд задние лапы, а передние остаются между ними и немного сзади.

Следы вывели в мелкий смешанный лес. Потом косой пробежал по опушке, спустился в лесной овраг, перебрался на противоположную сторону. Там зверёк начал делать между кустами, между деревьями замысловатые петли.

— Следы путает, — тихо сказал Володя. — Скоро, наверное, на лёжку отправится.

Прошло не менее получаса, пока ребятам с большим трудом удалось наконец разобраться в сложном лабиринте заячьих петель. Дальше след опять пошёл ровно, пересек лесную вырубку и вновь запетлял в мелколесье.

— Давай-ка не будем разбираться во всей этой путанице, — предложил Миша, — лучше сделаем по лесу широкий круг — может, сразу наткнёмся на выходной след.

Попробовали и наткнулись.

— Молодец, ловко придумал! — похвалил Володя.

Но Миша, улыбнувшись, сознался: это не его выдумка. Он слышал, что так поступают охотники.

Приятели вновь пошли очень осторожно, чтобы раньше времени не спугнуть спящего где-то неподалёку зверька.

И вдруг след совсем оборвался. Что же это значит? Куда он девался?

— А посмотри, Володя, след, по которому мы сейчас шли, какой чудной: и не разберёшь, где передние, где задние лапы, — удивился Миша. — Не пойму, куда он ведёт? Одни следочки будто вперёд, а другие — в обратную сторону.

Оба мальчика стали внимательно разглядывать на снегу отпечатки заячьих лап.

— Эх мы, разини! — неожиданно хлопнул себя по лбу Володя. — Это же заячья уловка! А мы и забыли.

— Какая уловка?

— Да сам же ты говоришь: одни следы вперёд, а другие назад ведут. Значит, заяц сперва вперёд бежал, а потом повернулся и своим же собственным следом обратно…

— Где же его теперь искать? — растерялся Миша.

— Придётся назад идти и глядеть, куда он со своего следа в сторону прыгнул. Охотники говорят: смётку сделал.

Ребята пошли по следу в обратную сторону. Отошли метров двести и тут заметили, что двойной след кончился. Огляделись по сторонам. Вон под кустом снег в одном месте слегка примят. Подошли ближе. На снегу отпечатки заячьих лап.

— Ишь куда прыгнул! — удивился Миша.

Метра через два ещё отпечатки — второй прыжок, за ним — третий. А дальше след пошёл непрерывно.

Идя по следу, ребята добрались до новых петель и новой смётки. И снова распутали след.

— Ну и напутал! — покачал головой Володя. — Должно быть, старый, опытный. Нужно потише идти, — наверное, он где-нибудь недалеко лёжку устроил: выкопал ямку в снегу, дремлет в ней, а сам прислушивается, не крадётся ли кто к нему…

Володя не договорил и, запнувшись на полуслове, начал внимательно вглядываться в чащу кустов.

— Кто там? — шепнул Миша, тоже присматриваясь.

Впереди на снегу, куда уходил заячий след, копошилось что-то живое, но что именно, ребята сквозь ветки не могли разглядеть. Крадучись, мальчики стали подходить ближе, выглянули из-за кустов.

Заметив их, непонятное существо сразу встрепенулось и заметалось на одном месте.

Ребята со всех ног бросились к добыче. Это был заяц-беляк. Он кидался в разные стороны, но почему-то не убегал из кустов.

— Запутался! — крикнул Володя, подбегая к зверьку и хватая его.

Заяц отчаянно забился и жалобно закричал. Но Володя уже держал его в руках.

— Вот и выследили! Ура! — торжествующе крикнул он.

— Да он за какую-то проволоку зацепился! — удивлённо сказал Миша.

Он взял в руки тонкую проволочку, запутавшую зверька. Другой конец её был крепко привязан к молодой берёзке.

— Это петля, — догадался Миша. — Смотри, прямо на заячьей тропе поставлена. Он в неё и попал.

Миша осторожно высвободил зверька из проволочной петли.

— Вот удача-то! — радовался Володя. — Бежим домой, скажем — сами поймали.

— То есть как — поймали? — не понял Миша.

— Да хоть в кустах. Он, мол, среди веток застрял, а мы сразу цап-царап, и готово!

— А поверят?

— Конечно, поверят. Откуда же мы его могли взять?

— Ну ладно, — нерешительно согласился Миша и, помолчав, добавил: Только как-то это нехорошо выходит, не по-охотничьему, — кто-то старался, ловил, а мы у него стащили.

— А ты знаешь, друг, — с жаром воскликнул Володя, — за такою ловлю по головке не гладят! Помнишь, что говорил Иван Михайлович: «Ловить силками зайцев и всякую дичь у нас строго воспрещено».

— Постой, — перебил его Миша, — что же тогда получается? Значит, выходит, и мы в этом деле участие принимали, да ещё сами у вора добычу воруем. Разве так охотники поступают?

Володя сразу притих.

— Неужели же выпустить? — нерешительно сказал он. — Уж очень жалко.

— Мне и самому жалко, — сознался Миша. — А знаешь что? Давай его отнесём к нам в школу, покажем ребятам, а потом и выпустим.

— Тогда и носить не стоит, — с досадой возразил Володя. — Что ж показывать? У нас в живом уголке такой же есть, все видели. Только мучить зря.

— Это верно, — согласился Миша. — Да ещё подумают: сами петлей и поймали, чтобы похвастаться.

Володя даже вспыхнул от этих слов.

— Кто ж это посмеет думать? — запальчиво воскликнул он. — Нечего зря таскать, выпускаю.

Он быстро наклонился и разжал руки.

— Постой, постой! — закричал Миша, пытаясь перехватить зверька, да уж поздно: заяц метнулся в сторону и в два прыжка исчез в кустах.

— Что ж ты наделал! — охнул Миша. — Выпустил! Теперь нам никто и не поверит, что мы его из силка вынули.

— Нет, поверят, — уверенно ответил Володя. — А вот про то, что мы его в кустах руками поймали, пожалуй, и не поверили бы.

Наутро в школе Володя и Миша рассказали обо всём своему учителю и показали снятую с берёзки петлю.

— Молодцы, — похвалил Иван Михайлович ребят, — так и должны поступать настоящие следопыты.

Срочный пакет

Василий Мохов работал в геологической экспедиции.

Вот уже третий месяц экспедиция исследовала районы глухой тайги, за сотни километров от ближайшей железной дороги.

Но Василию эта жизнь была как раз по душе. Он вырос в деревне, среди таких же лесов, с детских лет уже начал ходить с ружьём, охотиться за белками, рябчиками, глухарями. И вот теперь, бродя на лыжах по лесной глуши, он часто вспоминал давно прошедшие годы.

Однажды утром, когда Василий с другими сотрудниками уже собирался идти на обследование горной сопки, к нему подошёл начальник экспедиции.

— Вася, хочу поручить тебе очень важное дело, — сказал он особенно серьёзно. — Вот пакет, его нужно к завтрему доставить в районный центр. Завтра утром в Москву идёт самолёт. Понимаешь, надо успеть к отлёту послать пакет авиапочтой. Дело очень срочное, — повторил начальник. Доставишь, не подведёшь?

Василий весело кивнул головой и взял пакет. Кому же, как не ему, охотнику, лыжнику, следопыту, и поручить такое дело!

Через четверть часа Василий, захватив с собой немного еды, компас и карту, отправился в путь.

Он быстро катился на лыжах по крепкому насту, покрытому пушистым, недавно выпавшим снегом.

Северный лес спал глубоким зимним сном. Только изредка поскрипывали, будто стонали во сне, старые ели.

На ходу Василий сунул в карман руку, ощупал пакет. Ещё раз вспомнились слова начальника экспедиции: «Завтра чтобы доставить. Умри, а сделай. Не выполнишь — всё дело сорвёшь, большое дело. Не подкачай, тебе доверяем».

Василий усмехнулся: «Не подкачаю, будьте спокойны». Он присел на поваленную бурей сосну, вынул из кармана карту, компас, проверил направление, потом закусил немного — и дальше в путь.

На севере зимний день короток: всего три-четыре часа. Нужно засветло пройти как можно больше.

Вновь потянулись навстречу лес, скалы, поляны и опять лес и лес без конца, а Мохов всё шёл.

Уже начинало смеркаться.

И тут вдруг перед Василием возникло неожиданное препятствие: он вышел к огромной лесной гари. Куда ни поглядишь — всюду впереди наваленный друг на друга полуобгоревший лес. Попробовал обойти — не удалось: всё гарь да гарь, и конца ей не видно, может, ещё на десятки километров.

Василий Мохов, как опытный охотник, знал, что значит застрять ночью на гари. Залезешь — не выберешься. Но делать нечего. Нужно лезть возможно скорее, чтобы до темноты пройти страшное место. И Василий, как пловец в шторм, двинулся в опасный путь.

Хватаясь за ветки, он то взбирался на стволы поваленных обгоревших деревьев, будто на гребни застывших волн, и белая ледяная пена инея обдавала ему руки, лицо, то он срывался и проваливался по пояс и глубже в снежную пропасть… Время шло, но гарь всё не кончалась.

Мохов начинал выбиваться из сил. От невероятного напряжения он так вспотел, что был весь мокрый. А мороз к ночи стал крепчать. Теперь только присядь отдохнуть — сразу закоченеешь, и пропал.

Руки и ноги от усталости отказывались служить. В голову закрадывалась страшная мысль: «Не доберусь, не сдам пакет…»

Напрягая остаток сил, Мохов в сотый раз взобрался на ствол поваленного дерева, огляделся и чуть не вскрикнул от радости: впереди в густых сумерках показались очертания леса — значит, гарь кончилась. Это придало Василию новый приток сил.

Балансируя, как акробат, он пошёл на лыжах по лежащему толстому стволу, перелез на другое дерево. Ещё немного… Вдруг лыжа у Василия поскользнулась, и он, не удержавшись, полетел вниз. Нога неловко подвернулась, Василий охнул от боли. В ту же секунду раздался короткий сухой треск. Наверное, он сломал сук.

Превозмогая боль в ноге, Василий поднялся, ощупал в кармане пакет, карту, компас — всё цело. Нога тоже не сломана, только очень болит, но делать нечего. Вспомнились слова начальника: «Умри, а доставь…»

Мохов хотел уже двинуться дальше, вот только высвободить из сугроба застрявшие лыжи. Он потянул их и обмер: одна лыжа переломана — падая, он сломал её.

«Всё пропало!» — пронеслось в голове. Куда он теперь, без лыж, с больной ногою, один в огромном, заваленном снегом лесу?.. Может, развести костёр, подождать до утра? Потом как-нибудь добраться до ближайшего жилья… Но к чему это? Всё равно он уже не успеет выполнить к сроку задание. Василий почувствовал невероятную усталость, будто он весь онемел, даже боль в ноге почти затихла. Он прислонился спиной к дереву и закрыл глаза.

«Не дело… Замёрзну…» — шевельнулась в голове последняя мысль. Но Василий не открыл глаз. Сладкая истома разлилась по телу, клонила ко сну.

И вдруг среди мёртвой лесной тишины где-то совсем близко захрустели сучья… Василий вздрогнул, открыл глаза. Вновь вернулось сознание: «Что я делаю?.. Засыпаю… в мороз…»

А сучья всё хрустят…

Мохов быстро обернулся. В каких-нибудь тридцати шагах от себя он увидел огромную тёмную массу. Она шевелилась, что-то разгребая в снегу и хрустя валежником.

«Медведь…» — сразу сообразил Василий. Мороз пробежал по телу. Он знал, как опасен стронутый с берлоги, бродящий зимой голодный зверь…

Мохов сидел неподвижно, затаив дыхание. А медведь всё ворочался в валежнике, не уходил.

И тут вдруг Василий вспомнил, как его учил дед: «Когда встретишь мишку в лесу без ружья, пугни его хорошенько…»

Василий приподнялся, набрал в лёгкие побольше воздуха да ка-ак крикнет: «А-а-а-а!» — так, что эхо по лесу раскатилось.

«Медведь» подскочил, плюхнулся в снег и вдруг заворчал:

— Ух, как напугал, прямо сердце оборвалось!

Вглядевшись, Василий увидел, что это вовсе не зверь, а человек.

Мохов подошёл поближе. На снегу сидел старик в меховой медвежьей куртке и в такой же шапке. Он тяжело дышал, с опаской глядя на подходившего к нему человека.

— Что это ты так заорал? — робко проговорил он.

Василий сознался, что впотьмах принял его за медведя. Старик рассмеялся:

— Ну и потеха!

Он оказался лесником из ближайшей сторожки и пришёл сюда за хворостом.

Через полчаса Василий и лесник уже сидели в жарко натопленной хате перед миской дымящихся щей.

Старик, прожёвывая хлеб, говорил:

— До города, поди, вёрст тридцать прямиком-то будет.

Василий так и ахнул: куда же ему с больной ногой?.. Значит, не поспеть завтра сдать пакет… А дело срочное, хоть умри, а сделай…

Дед внимательно слушал.

— Так-так. Говоришь, дело государственное, очень срочное?.. Ну, такому делу помочь нужно.

Он, кряхтя, поднялся с лавки, подошёл к печке и начал будить кого-то.

— Ванюша, вставай, запряги-ка Мишку, паренька в город скатать нужно.

С печки слез подросток, надел тулупчик, шапку и, сердито глянув на Василия, пошёл из избы.

— Вот сейчас внучок конька и заложит, а мы заправимся на дорожку. — И дед опять принялся за щи.

Пока старик с Василием ужинали, входная дверь вновь отворилась, и Ванюшка громко крикнул с порога:

— Сбирайтесь, запряг!

Лесник с Василием вышли из избы.

Была уже ночь — и так темно, что в двух шагах ничего не увидишь. Тучи заволокли небо, начинал падать снег.

Василий с дедом сели в санки и тронулись в путь. Сразу же за сараем чёрной стеной надвинулся лес. В нём было ещё темнее.

Но дедов конь уверенно шёл крупной рысью, с необыкновенной ловкостью поворачиваясь и пронося лёгкие санки между стволами деревьев.

Василий только удивлялся:

— Ну, дедушка, и лошадка же у тебя! Прямо как вьюн в воде извивается. Нигде не заденет.

— Да, уж конёк у меня природный, лесной, — отвечал старик.

Они выехали на большую поляну. В это время из-за туч показалась луна. На миг всё кругом осветилось голубым светом.

Василий взглянул вперёд на лошадь и чуть не вскрикнул… Протёр глаза — нет, не сон. Что же это?

— Дедушка, на ком же мы едем? — в недоумении спросил Василий.

Дед рассмеялся:

— А ты только сейчас разглядел? Говорил же тебе — конёк у меня природный, лесной. Лось это.

— Ло-о-ось! — ещё более изумился Василий. — Откуда же ты его взял?

— Да внучата из лесу с собой привели, — ответил дед. — Матку-то небось волки задрали. Он тогда мал ещё был, сам за ребятами увязался, на двор ко мне и пожаловал. Вот вырастил его, а теперь вместо коня приладил. В лесу за ним ни один рысак не угонится. — Старик хитро подмигнул. — Ну что, паренёк, к сроку-то на таком коньке поспеем ай нет?

Василий с благодарностью поглядел на деда:

— Поспеем, дедушка, теперь раньше срока поспеем.

Друг сердечный

После уроков юные натуралисты задержались в школе, чтобы устроить в саду птичью столовую.

Трудились почти до вечера. Зато, когда на следующее утро в школу собрались остальные ребята, все, как один, по достоинству оценили работу.

Столпившись в классе, они с любопытством смотрели в окно.

За стеклом виднелся школьный сад, весь засыпанный снегом, а на полянке, словно беседка, красовался новый кормовой столик для птиц. На нём толкалась и торопливо склёвывала зёрна конопли целая стайка воробьев.

Прошло несколько дней. Птицы охотно посещали кормушку.

Кроме воробьев, в ней побывали синицы, щеглы и степенные красногрудые снегири.

А вот однажды в птичью столовую явился совсем новый гость. Ребята никак не могли узнать, кто он такой. Прилетел незнакомец вместе со стаей воробьёв. Но он был вдвое крупнее и издали казался совсем чёрным. Усевшись на кормовой столик, он с большим аппетитом принялся за еду.

— Да ведь это скворец, — сказал подошедший к ребятам учитель Иван Сергеевич. — Наверное, у кого-нибудь из клетки вылетел. Хорошо, что на вашу кормушку наткнулся, а то бы ему туго зимой пришлось.

— Замёрзнет он, — заволновался кто-то из мальчиков, — ведь скворцы зимуют в тёплых странах, а не у нас.

— Это не страшно, перезимует, — ответил Иван Сергеевич. — Птиц ведь гонит на юг не холод, а голод.

— А чем же его кормить?

— Ну, насчёт еды скворцы не очень разборчивы, — сказал учитель. — В природе едят насекомых, червей, разные ягоды, в неволе же и от каши, и от мочёного хлеба не отказываются. Лучше всего каши ему положить. Сухую кладите, иначе примёрзнет.

Так ребята и сделали. Только очень боялись: ну как их новый гость почему-нибудь перестанет посещать кормушку? Но все опасения оказались напрасны: на следующее утро скворец уже был на месте. С тех пор он совсем прижился в саду возле школы.

Скворец вовсе не боялся людей. Когда ребята приходили в сад и клали в кормушку птицам еду, он тут же слетал на столик и принимался за угощение.

— Совсем ручной, — говорили дети, — только в руки не даётся.

А однажды скворушка прямо превзошёл сам себя. Когда самый деятельный из юных натуралистов, Петя Зайцев, нёс ему корм, скворец вдруг слетел с дерева, сел Пете на голову да так и доехал до самой кормушки. Все видевшие эту сцену были в полном восторге.

Каждое утро, придя пораньше в школу, ребята бежали в сад, несли птицам еду и, уж конечно, приносили что-нибудь вкусное своему скворушке.

* * *

Но вот как-то раз, прибежав пораньше в школу, ребята увидели в коридоре незнакомого старичка.

Он подошёл и приветливо поздоровался:

— Здравствуйте. Пришёл к вам по важному делу. Мне сказывали, что к вам в сад скворец залетел. Так возле школы и околачивается.

Ребята сразу насторожились: наверное, этот старик хочет поймать их скворца.

— У нас в саду птичья кормушка. Разные птицы туда прилетают, уклончиво ответил Петя Зайцев. — Мы их ловить не дадим. Мы охраняем природу.

Старичок одобрительно закивал головой:

— Охраняйте, дело хорошее. Я тоже природу люблю. А насчёт скворца я вот к чему: у меня свой был, подобрал его ещё махоньким птенчиком, выходил, выкормил, совсем ручной вырос, по дому свободно летал. Да недосмотрел я: на прошлой неделе в форточку вылетел. Жалко — погибнет зимою.

Ребята переглянулись: «Говорить или нет?» Наконец Петя сказал:

— К нам каждое утро скворец прилетает. Может, и ваш. Только он не погибает, весёлый такой. Мы его ловить не дадим. Он на воле гораздо лучше перезимует, чем в комнате.

— Ну, раз вы его кормите, охраняете, пусть у вас и живёт, — охотно согласился старик. — Я ведь тужил, что погибнет. Уж больно занятный. Бывало, хожу по комнате, а он на голову сядет и ездит взад-вперёд, а сам распевает, на весь дом заливается, будто в лесу. Я его разговаривать учить начал. Скворцы это могут не хуже попугаев. Бывало, посажу в клетку, сам напротив сяду и повторяю всё одно слово, а он сидит тихо-тихо, слушает, значит, а потом и сам начнёт повторять. Только сразу трудно ему по-нашему, по-людски, слова выговаривать, не очень понятно у него получается. Ну, всё равно, как повторит, я сразу ему за старание награду — сахару или печенья. Смышлёный, старательный был, да вот беда — не усмотрел я за ним, улетел.

Ребята ещё раз переглянулись.

— Если хотите, пойдёмте с нами в сад, — предложил Петя. — Мы сейчас птицам корм понесём, наверное, скворец уже ждёт.

— Я с радостью, я птиц люблю, — заторопился старичок. — Может, и вправду скворушку своего увижу. Идёмте, ребятки.

* * *

Все вместе вышли в сад, пошли по узкой тропинке.

Только стали подходить к кормушке, скворец тут как тут. Уселся на столик, головку то на один, то на другой бок наклоняет, смотрит на ребят наверное, угощения ждёт.

— Ах, батюшки, да ведь это он, он самый и есть! — заволновался старичок. — И хвост маленечко выщипан, сорока его пощипала, тоже в комнате у меня ручная живёт… Скворушка, скворушка! — поманил он. — Куда же ты залетел, друг сердечный?

Скворец приподнял головку, весь насторожился, будто прислушиваясь к чему-то давно знакомому. Послушал, послушал и вдруг — фр-р-р-р-р! — прямо с разлёта старику на голову. Уселся и затрещал, залопотал что-то, торопясь, даже захлёбываясь: «Др-др-сердч… сердч…»

— То-то, друг сердечный, — укоризненно пробормотал старичок. — А сам от сердечного друга марш в окно — и поминай как звали.

Старик приподнял руку. Скворец тут же сел на ладонь.

— Сладенького просит, — пояснил старичок. — До сладкого большой охотник.

Он достал из кармана крошки печенья и предложил скворцу. Тот охотно съел тут же, не слетая с ладони.

— А теперь лети, лети куда знаешь, — добавил старичок. — Улетел от меня — значит, и дружба врозь.

Но скворец, видно, решил иначе. Он взлетел и уселся снова на голову своему хозяину.

Тот обернулся к ребятам, развёл руками и весело сказал:

— Ну что с ним поделаешь? Я же его не ловлю, не держу насильно.

— Верно, верно! — закричали все наперебой. — Ваш. Ручной, ручной он. Пусть у вас и живёт, если хочет.

— Сами видите, — улыбнулся старичок и добавил: — Кажись, неразумная тварь, а прежнее добро всё-таки вспомнил. От сердечного дружка улетать не хочет.

Так скворец и уехал, сидя на голове своего воспитателя. Ребята проводили их до калитки и ещё долго кричали вслед:

— До свидания! Прощай, друг сердечный!

Пропавший медведь

Дней десять гонялись охотники за медведем. Убить не могут и в берлогу улечься не дают. Только он ляжет — опять спугнут. Охотники-то молодые, неопытные, а медведь попался чуткий: как заслышит по снегу шорох лыж, сейчас же вскочит — и наутёк. Даже близко к себе не подпустит.

Видят охотники — не простое дело убить такого зверя. Решили напрасно медведя не пугать, а выследить, куда он заляжет, и не трогать его до глубоких снегов — пускай себе облежится. Так и сделали.

Прошло две недели. Наступил самый снежный месяц — февраль. Недаром про него говорится: «Февраль придёт, все пути заметёт». Чуть не каждый день снег да метель.

Наконец как-то в ночь непогода стихла. Утром выглянуло солнце и осветило лес. Все деревья укутались в тяжёлые ватные шубы, нахлобучили белые шапки, низко опустили ветки, словно руки в огромных пуховых рукавицах.

В то утро охотники опять пришли в лес за медведем. Только на этот раз не одни — пригласили на подмогу старого медвежатника дядю Никиту.

Никита и сам как медведь — огромный, сутулый, всё лицо заросло густой бородой, а из-под нависших бровей блестят живые, острые глазки. Идёт Никита на лыжах, переваливаясь с ноги на ногу. Зато уж как шагнёт… попробуй угонись! Пока по лесу шли, совсем замучил молодых охотников. Рады, что наконец до места добрались.

Остановились на поляне, пустили собак в чащу, куда в последний раз скрылся медведь, а сами разбрелись по лесу.

Прошёл час, другой.

Облазили собаки весь лес, каждый куст обнюхали — нет берлоги. Пропал медведь, как сквозь землю провалился.

Сошлись охотники опять на поляне и не знают, что дальше делать. Дядя Никита спрашивает товарищей:

— Может, ушёл отсюда медведь? Вы след-то хорошо проверяли?

— Да, каждое утро кругом чащи обходили. Не было выходного следа. Не выходил медведь.

Тут и сам Никита призадумался: «Куда же ему деваться? Не мог же он отсюда улететь!»

Неожиданно где-то далеко в лесу залаяла собака Никиты. Охотники схватились за ружья, бросились на голос собаки. Полезли через кусты, через валежник, насилу пробрались. Глядят — экая досада! Собака-то не медведя, а, верно, белку нашла. Стоит под сосной, смотрит вверх и лает. Вершина у сосны широкая, разлатая, как огромная корзина. Вся сучьями завалена видно, раньше было гнездо какой-то большой птицы, а теперь снег всё забил, и не разглядишь ничего.

Обидно стало охотникам. Кто-то из молодых сказал:

— На такой охоте хоть бы белку убить. А может, ещё куница там затаилась. Только трудно выгнать оттуда.

Он поднял ружьё и выстрелил в вершину, чтобы выпугнуть зверя.

Вдруг с дерева как посыплются сучья, снег! Валится что-то огромное и прямо на людей. Едва отскочили. Глядят — медведь.

Шлёпнулся медведь в глубокий снег, вскочил — и бежать.

Охотники и опомниться не успели, а его уже след простыл.

Развёл дядя Никита руками:

— Ну и чудеса! Сорок лет на медведей хожу, а такое в первый раз увидать довелось: чтобы медведь не на земле, не под снегом, а на дереве берлогу себе устроил.

Зайчишке повезло

Как-то зимой на охоте шёл я по заячьему следу. Вдруг вижу — в кустах под деревом темнеет выкопанная в снегу заячья лёжка. Я свистнул. Заяц не выскочил.

Тогда я осторожно полез в кусты. Лёжка оказалась пустой. По другую сторону кустов от неё шёл свежий заячий след, а рядом с кустами снег был примят, будто кто-то спрыгнул с дерева, повозился в снегу и исчез. Никаких следов, кроме заячьего, не было видно.

Кто же спугнул зайца? И что это за углубления в снегу рядом с лёжкой?

Я решил пойти дальше по заячьему следу. Косой, видно, нёсся огромными скачками, словно удирал от кого-то.

Вдруг, судя по следу, заяц упал и забился на одном месте; весь снег был примят и забрызган кровью. Потом заяц вновь вскочил и помчался к ближайшему лесу.

Я поспешил дальше и увидел на опушке леса кучу хвороста.

Прямо под неё уходил заячий след, а наверху на хворосте сидел, зорко поглядывая вниз, большой чёрный ворон.

Тут я сразу всё понял: пролетая над полем, зоркий ворон заметил в кустах заячью лёжку, но кусты помешали ему напасть на зайца. Тогда ворон сел рядом с лёжкой и спугнул косого. Заяц пустился наутёк, а ворон погнался за ним, настиг, сбил с ног и начал долбить клювом.

Зайцу удалось вырваться, он бросился к лесу, спрятался под хворост.

Выходит, мы с вороном охотились за одной и той же добычей!

«Посмотрим: кому же она достанется?» — подумал я, подбираясь из-за густых кустов и деревьев к куче хвороста.

Занятый своим наблюдением, ворон даже не заметил меня. Я подошёл совсем близко и внезапно выскочил из-за деревьев.

Испуганная птица шарахнулась в сторону и полетела прочь.

Теперь только бы не упустить косого! Кругом кусты, мигом улепетнёт!

Держа ружьё наготове, я остановился.

Под хворостом кто-то завозился. Не теряя времени, я прицелился и выстрелил.

В тот же миг из-под кучи, совсем с другой стороны, выскочил здоровенный заяц и в два прыжка исчез в кустах.

Я так и опешил: «В кого же я стрелял?»

Подхожу, поднимаю ветки хвороста — и вижу: убил ворона. Вот кто достался мне вместо зайца!

Значит, вороны вдвоём охотились на косого и загнали его под кучу хвороста. Один уселся сверху сторожить, а другой полез под хворост. Но зайчишке повезло: ему удалось удрать. Зато ворон поплатился жизнью.

Митины друзья

Зимой, в декабрьскую стужу, лосиха с лосёнком ночевали в густом осиннике. Начало светать. Порозовело небо, а лес, засыпанный снегом, стоял весь белый, притихший. Мелкий блестящий иней оседал на ветви, на спины лосей. Лоси дремали.

Вдруг где-то совсем близко послышался хруст снега. Лосиха насторожилась. Что-то серое мелькнуло среди заснеженных деревьев. Один миг — и лоси уже мчались прочь, ломая ледяную кору наста и увязая по колени в глубоком снегу. Следом за ними гнались волки. Они были легче лосей и скакали по насту не проваливаясь. С каждой секундой звери всё ближе и ближе.

Лосиха уже не могла бежать. Лосёнок держался возле матери. Ещё немного — и серые разбойники нагонят, разорвут обоих.

Впереди — поляна, плетень возле лесной сторожки, широко раскрытые ворота.

Лоси остановились: куда деваться? Но сзади, совсем рядом, послышался хруст снега — волки настигали. Тогда лосиха, собрав остаток сил, бросилась прямо в ворота, лосёнок — за ней.

Сын лесника Митя разгребал во дворе снег. Он еле отскочил в сторону лоси чуть не сбили его с ног.

«Лоси!.. Что с ними, откуда они?»

Митя подбежал к воротам и невольно отшатнулся: у самых ворот — волки.

Дрожь пробежала по спине мальчика, но он тут же замахнулся лопатой и закричал:

— Вот я вас!

Звери шарахнулись прочь.

— Ату, ату!.. — кричал им вдогонку Митя, выскакивая за ворота.

Отогнав волков, мальчик заглянул во двор.

Лосиха с лосёнком стояли, забившись в дальний угол, к сараю.

— Ишь как испугались, дрожат всё… — ласково сказал Митя. — Не бойтесь. Теперь не тронут.

И он, осторожно отойдя от ворот, побежал домой — рассказать, какие к ним во двор примчались гости.

А лоси постояли во дворе, оправились от испуга и ушли обратно в лес. С тех пор они всю зиму так и держались в лесу возле сторожки.

Утром, идя по дороге в школу, Митя часто издали видел лосей на лесной опушке.

Заметив мальчика, они не бросались прочь, а только внимательно следили за ним, насторожив свои огромные уши.

Митя весело кивал им головой, как старым друзьям, и бежал дальше, в село.

На озере

Ветер воет, ветер злится,
Сникли травы и цветы.
Улетают к югу птицы.
Где же солнце, где же ты?!

Наступили дни поздней осени. По небу плыли серые тучи, едва не цепляясь за верхушки сосен, сеяли день и ночь на землю мелкий холодный дождь.

Угрюмо шумел бор, ещё угрюмей шумело озеро, накатывая на отлогий берег волну за волной. Они набегали на влажный песок и убегали вновь, оставляя после себя грязную пену, щепки и поломанные, полусгнившие стебли увядшего камыша.

Торопясь утром в соседнюю деревеньку в школу, Петя поглядывал на озеро и вспоминал о летних днях, о том, как он вместе с другими ребятами купался в тёплой воде, а потом загорал, лёжа на солнышке.

Теперь же озеро было сердитое, всё будто взъерошилось от резких порывов ветра. «Жалко, что лето прошло», — частенько вздыхал Петя.

А вот Петин отец, Иван Захарович, совсем не тужил о том, что так скоро промчались летние дни. Наоборот, с приходом осени он даже ещё повеселел и ещё более подбодрился. Работал он слесарем в колхозе, с утра до ночи пропадал в мастерской, а как только урывал свободный денёк, брал ружьё, садился в лодку и уплывал на озеро к островам.

Теперь в эту осеннюю пору шёл утиный пролёт. Где-то там, далеко на севере, уже наступила зима, сковало реки и озёра льдом. И вот вся масса водоплавающих птиц тронулась в далёкий путь на юг, к берегам тёплых, незамерзающих морей. Огромные стаи северных уток каждый день прибывали с той стороны, куда ни утром, ни днём не заходит по небу солнце, откуда вслед за серыми тучами, за отлетающей птицей движется к нам зима.

Но пока она ещё не добралась, не покрыла воду и землю снегом и льдом, утки не торопились дальше на юг. Они отдыхали на озере, кормились, набирались сил на дальнейший путь.

С охоты Иван Захарович возвращался обычно под вечер и всегда с хорошей добычей. Петя уже поджидал отца на берегу.

Мальчик бросался к подчалившей лодке и вытаскивал из неё застреленных уток. Это были совсем не такие утки, какие гнездились на болотистых островах озера и каких Иван Захарович обычно стрелял в конце лета. Тогда он приносил с охоты серых кряковых уток, очень похожих на домашних, или маленьких, будто утята, чирков. Теперь же в лодке лежали тёмноголовые, тёмноспинные утки с большими, как вёсла, лапами. Это были залётные гости. Назывались они «морская чернеть».

Иван Захарович рассказал Пете, что эти утки гнездятся далеко на севере, в тундре, и только весной и осенью на пролёте посещают наши края.

Много интересного о разных зверях и птицах узнал Петя из рассказов отца.

Иван Захарович не раз брал сына летом с собой на охоту, обещал на будущий год купить ружьё. Петя уже пробовал стрелять из отцовского, даже застрелил ворону, которая таскала цыплят. Только вот осенью, на утином пролёте, Пете ещё ни разу не удалось побывать. Но наконец наступил и этот счастливый день.

Накануне, в субботу, когда Петя пришёл из школы, Иван Захарович сказал ему:

— Достань-ка свои резиновые сапоги, проверь, не протекают ли где, а то сейчас заклеим.

Петя насторожился, мигом достал сапоги, проверил в ведре с водой. Крепкие.

— И ватные брюки тоже достать? — спросил он, заглядывая в глаза отцу.

— Непременно, — улыбнувшись, ответил тот.

— Значит, завтра на охоту? — замирая от радости, спросил Петя.

— Да, если дождь не помешает, нужно бы съездить.

— Ой, папа, вот бы здорово! — воскликнул Петя и принялся готовиться к предстоящей охоте.

К счастью, дождь не пошёл, хотя небо хмурилось и по нему ползли низкие облака.

Иван Захарович с Петей выехали на лодке с рассветом, направились к ближайшему острову, который густой, тёмной массой прибрежных камышей отчётливо выделялся на сером фоне воды.

Ветер почти стих, грести было легко. Охотники переплыли неширокий пролив, отделявший остров от берега.

— Гляди, — сказал Иван Захарович, указывая на что-то рукою.

Петя взглянул в том направлении и сразу увидел в заводи у камышей целую стаю уток.

«Но ведь они не подпустят на выстрел, заметят и улетят», — подумал мальчик.

Лодка медленно подвигалась вперёд, до камышей оставалось не более ста метров. Однако утки и не думали улетать. Они спокойно плавали возле бережка. Поминутно то одна, то другая ныряла, а потом вновь появлялась на поверхности. Утки кормились на мелководье.

Но вдруг все разом насторожились, вытянули длинные шеи и быстро поплыли от лодки.

«Стрелять далеко, сейчас улетят». Вот одна уже захлопала крыльями, полетела, за ней вторая, третья, и вся стая с шумом, оторвавшись от воды, понеслась прочь.

— Ничего, опять прилетят, не эти, так другие, — промолвил Иван Захарович.

Он подчалил лодку поближе к берегу острова, там, где в камышах был широкий прогал:

— А теперь чучела расставим.

Иван Захарович начал вынимать из мешка, который лежал на дне лодки, деревянных уток.

Петя знал их уже давно, в детстве даже частенько играл с ними, пуская плавать у берега и воображая себя охотником.

А вот теперь он увидит, как с этими чучелами охотиться по-настоящему.

К каждой деревянной уточке снизу была привязана длинная верёвка и свинцовый грузик.

Иван Захарович размотал верёвки и рассадил своих деревянных уточек на воде. Грузики он побросал на дно, так что уточки оказались привязанными. Покачиваясь на волнах, они плавали совсем как живые. Однако ветер не мог угнать их слишком далеко, мешала верёвка.

Рассадив на воде чучела, Иван Захарович подплыл к острову, спрятал лодку в прибрежных кустах, а сам вместе с Петей забрался в шалаш, который стоял у самой воды.

Этот шалаш Иван Захарович смастерил ещё в начале осени для охоты на уток.

Охотники уселись поудобнее и начали наблюдать за тем, что творится кругом.

— Вот кто-то ещё на лодке плывёт, — тихо сказал Петя.

Действительно, вдали на воде виднелась лодка. Она направлялась к другому концу островка.

— Тоже, поди, охотник, — также тихо ответил Иван Захарович, когда лодка скрылась в густых камышах.

Прошло с полчаса. Петя не спуская глаз смотрел в щёлку на заливчик, где плавали их чучела, будто живые утки.

Над озером пролетела стайка чернети. Нет, не заметила, не подсела в компанию к чучелам.

Время тянулось удивительно медленно. Стаи уток то и дело пролетали над самой водой, но не садились в заливчик.

— Папа, может, чучела плохо расставлены, не заметно их за камышами? шёпотом спросил Петя.

— Хорошо видны. Потерпи, подлетят, — также шёпотом ответил Иван Захарович.

И вдруг, будто в подтверждение его слов, целая стая чернети с громким шумом опустилась на воду к чучелам.

Петя замер. Иван Захарович приподнял ружьё, прицелился.

«Да чего же он ждёт, не стреляет? — с волнением думал мальчик. — Ещё заметят нас, улетят».

Но утки не замечали опасности. Они весело плавали возле своих деревянных подруг. Вот несколько уток сплылось в одну кучу. И в тот же миг над самым ухом у Пети грянул выстрел.

Испуганные птицы шарахнулись в сторону, захлопали крыльями, полетели прочь. Только три убитые утки остались неподвижно на месте да одна раненая — пыталась взлететь и не могла. Ещё выстрел — и четвёртая тоже лежит на воде.

— Вот это здорово! — в восторге воскликнул Петя. — Папа, дай я на лодке сплаваю, достану их.

— Подожди, может, ещё подлетят, — ответил Иван Захарович.

Но Пете не сиделось в шалаше, хотелось скорее подобрать добычу. Однако он больше не стал просить, ведь папа знает, как надо охотиться.

Иван Захарович перезарядил ружьё, и охотники вновь затаились в засаде.

Кругом было совсем тихо. Озеро словно застыло. В нём отражались низкие серые тучи. Они плыли будто не в небе, а вот здесь, по воде, среди жёлтых стеблей увядшего камыша.

Вдруг в тишине раздался громкий, протяжный крик, похожий на стон. Ещё, ещё раз.

— Папа, что это?

— Лебеди.

Петя начал оглядываться. Ага, вон они.

Низко, над самой водой, плавно махая крыльями, летели три огромные белые птицы. Они огибали остров.

Неожиданно там, вдали, что-то громко щёлкнуло, точно раскололи орех, — выстрел, за ним второй.

Два лебедя рванулись вперёд, полетели быстрее. А третий, как-то нелепо махая одним крылом, начал снижаться, тяжело шлёпнулся в воду и поплыл к камышам.

— Эх, зря птицу сгубили! — с досадой пробормотал Иван Захарович.

От острова отделилась лодка. В ней — охотник. Он нажимал на вёсла, спешил. Заметив погоню, лебедь тоже поплыл быстрее.

— И зачем стрелял! — возмущался Иван Захарович. — Нужна дичь, так бей уток, вон их сколько летает. А то экую красоту извёл. И в руки-то не достанется — уж он к камышу подплыл.

Раненый лебедь исчез в густых зарослях. А незадачливый стрелок повернул лодку и тоже скрылся за островом.

В этот день охота у Ивана Захаровича оказалась удачной. Он застрелил девять уток. И всё же сидел в лодке мрачный, угрюмый, то и дело посматривал на дальние камыши, где укрылся раненый лебедь. Петя тоже нахохлился: ему было очень жалко, что ранена и теперь погибает зря такая большая красивая птица.

Возвращаясь с охоты домой, Петя спросил:

— Папа, а лебедей едят?

— Есть можно, да мясо жёсткое, — нехотя ответил Иван Захарович и, помолчав, добавил: — Дело тут не в еде, редкая это птица. Её охранять, а не губить нужно. Ну, перебьём последних, а тогда что? Видал, как они над озером пролетали? Красота, сердце радуется. — И Иван Захарович снова заволновался. — Не охотник стрелял, живодёр. Жаль, далеко от нас, не догнать его, а то бы я ему показал, как лебедей губить!

Петя с отцом вернулись домой. Стало смеркаться. Заморосил дождь, поднялся ветер, пронизывающий, холодный. Он зло свистел и завывал в голых сучьях деревьев, гнал по озеру шипящие волны.

Под вечер Петя вновь вышел из дому и направился к берегу.

В серой дымке осенних ненастных сумерек смутно темнел ближайший остров.

Глядя на него, Петя подумал: «Вот там, в камышах, под дождём, в холоде, в темноте сидит теперь раненый лебедь. Его дружки уже далеко, а он не сможет лететь. Наступит зима, затянет озеро льдом, тут ему и конец».

Петя стоял на берегу, слушал, как глухо плещутся волны, как завывает ветер. И вдруг мальчик услышал или, быть может, ему показалось, что откуда-то издалека донёсся ещё какой-то протяжный, тоскливый звук. Да, такой именно звук он слышал сегодня утром, когда большие белые птицы летели над озером.

Неужели это кричит раненый лебедь, зовёт на помощь своих дружков?

Петя насторожился, слушал. «Нет, больше не слышно». Только по-прежнему монотонно свистит ветер да глухо шумит волна.

* * *

Прошло несколько дней. С каждым днём становилось всё холоднее. В воздухе уже летал первый снежок. Озеро у берегов покрылось тонким ледком.

Иван Захарович выбрался как-то среди недели на охоту. Вернувшись домой, он рассказывал, что опять видел лебедя.

— Плавает один-одинёшенек у самого островка. А осторожный какой только заметил меня, сразу в камыш схоронился.

* * *

Ещё крепче захолодало. Лёд затянул уже почти всю поверхность воды. Только вдали от берега, у островов, где гулял на просторе ветер, ещё плескались холодные серые волны.

Возвращаясь как-то из школы, Петя увидел на свободной, незамёрзшей воде что-то белое, похожее на комочек ваты. «Лебедь! — догадался мальчик. — Немного места осталось ему — поплавать и покормиться, скоро и этот клочок воды затянется льдом».

Вечером Петя спросил у отца, почему так долго не замерзает вода у острова.

— Да там иной год до самого января не замерзает. Ключи, наверное, и течение промеж островов.

— Может, лебедь там и перезимует?

— Навряд, — покачал головой Иван Захарович. — Всё-таки под конец замёрзнет. Холод да голод его сразу добьют.

Мальчик на это ничего не ответил.

* * *

Мороз завернул не на шутку. Земля стала будто железная. По льду у берега ребята пробовали кататься на коньках.

В воскресенье Петя проснулся ни свет ни заря. Мать и отец ещё спали.

Мальчик быстро оделся и вышел из дому. Морозило крепко. По небу стремительно неслись облака. Ледяной ветер обжигал лицо.

Петя взглянул на озеро. У острова уже не плескалась вода.

Ещё с вечера в голову Пете закралась одна мысль. Она-то и подняла его так рано с постели. «Может, поделиться своей затеей с кем-нибудь из ребят, из товарищей, пригласить их в компанию? Да где искать? Все ещё спят, а время не ждёт. Была не была! Попробую один».

Петя зашёл в сарай, достал оттуда лыжи, лёгкие санки, положил на них мешок, привязал верёвкой и решительным шагом направился к озеру.

При виде этой обширной застывшей массы воды у мальчика сжалось сердце. Ведь никто ещё в этом году не пробовал ходить по льду вдали от берега. «Ну и что ж, — подбадривал себя Петя, — вот я первый и попробую. Я лёгкий, не провалюсь, да ещё на лыжах».

Он быстро сунул ноги в лямки лыж и вышел на лёд. У берега лёд был крепкий, и это сразу ободрило мальчика.

Скользя по гладкой поверхности и везя с собой сани, Петя направился к видневшемуся вдали островку.

Но чем дальше мальчик отходил от берега, тем лёд становился всё ненадёжнее, местами он прогибался, и на поверхность выступала вода.

Наконец в одном месте Петя почувствовал, что он вот-вот провалится. Собрав все силы, он перебежал ненадёжное место. «Не вернуться ли? мелькнула мысль. — Утону, и никто не узнает».

Мальчик обернулся. До берега было уже далеко, до островка поближе. «Нет, лучше идти вперёд. Доберусь как-нибудь».

Петя двинулся дальше. Как страшно! Под ногами лёд прогибался, будто Петя шёл по тонкой, упругой доске, шёл над бездонной пропастью. Вот-вот раздастся треск, и он полетит вниз, в тёмную, холодную бездну.

А островок всё ближе и ближе. Из-подо льда уже торчат отдельные камышинки. Значит, здесь неглубоко, если провалишься, не утонешь. Ещё немного усилий — и Петя облегчённо вздохнул. Он выбрался наконец на остров. «Обратно как-нибудь доберусь, — подумал мальчик, — а теперь надо приниматься за поиски».

Петя был твёрдо уверен, что лебедь где-нибудь на островке. Куда же ему ещё деваться? Только жив ли он? Не умер ли с голоду?

Мальчик стал осторожно обходить по берегу островок, внимательно вглядываясь в увядшие, поредевшие камыши.

Ещё издали он увидел под кустом ивняка, на куче стеблей засохшего камыша, что-то большое, снежно-белое. Это был лебедь. Он сидел неподвижно, спрятав голову под крыло.

«Жив или нет?» Мальчик, крадучись, подобрался к птице, держа наготове мешок и верёвку. Вот уже до лебедя два-три шага. Даже видно, как ветер шевелит его перья, но птица не двигается.

Пете почему-то сделалось жутко. Он наклонился и слегка дотронулся пальцем до белого крыла. Лебедь едва пошевелился. Значит, жив.

Петя ловко накинул на него мешок. Лебедь был, видно, настолько слаб, что даже не сопротивлялся.

Взвалив на плечи свою ношу, мальчик вернулся к тому месту, где у него остались санки. Положив на них мешок с пойманной птицей, привязал верёвкой и тронулся в обратный путь.

Петя шёл очень медленно, осторожно, нащупывая каждый шаг.

Этот путь показался ему менее страшным. Даже лёд был как будто покрепче. А главное, подбадривало сознание, что впереди тебя ожидает твой родной дом.

Вон он виднеется на косогоре. Из трубы вьётся дымок. Значит, мама уже встала, наверное, печёт лепёшки.

Берег уже совсем близко. В заводинке ребята катаются на коньках. Петя обернулся и с невольной дрожью взглянул на открытую гладь озера, по которой он только что шёл.

Тащить в гору санки по голой земле было очень трудно. Петя оставил их под горой, а мешок взвалил на плечи.

Вот он и дома. Отворяет дверь. В лицо пахнуло теплом и свежим печёным хлебом.

Мама и папа пьют чай за столом, покрытым чистой, нарядной скатертью.

— Явился пропащий! — весело промолвил Иван Захарович. — Ты куда так рано исчез?

У Пети перехватило дух, но он справился с этим и, стараясь не волноваться, сказал:

— Я ходил на остров за лебедем.

Мать так и застыла, держа в руках надкусанную лепёшку. Иван Захарович не понял. Он опустил чашку и переспросил:

— То есть как — на остров? Ведь по льду ещё не ходят.

— А я ходил, — еле слышно пробормотал Петя и, уже не в силах сдержать подступившие слёзы, бросился к матери.

Петю никто не упрекал, не наказывал. Но он и сам чувствовал, что поступил не совсем так, как следует. Конечно, он сделал хорошее дело спас лебедя, — а что было бы с папой и мамой, если бы он провалился и утонул? И от одной этой мысли мальчику становилось не по себе…

Иван Захарович устроил для крылатого гостя во дворе закуток, настелил свежей соломы, поставил корытце с водой, накрошил туда хлеба, насыпал овса.

Лебедь, видимо, очень наголодался. Как только люди вышли из закутка, он сразу же принялся за еду.

— Будет жив! — одобрительно кивнул головой Иван Захарович и, обняв сына за плечи, пошёл в дом.

За лисой

Я сидел за столом и набивал патроны, когда в комнату вошёл мой приятель, художник.

— Здорово, тёзка! Ты это куда собрался? — спросил он.

— Хочу на охоту за лисой поехать.

— Отлично! — сказал приятель. — У меня как раз свободный день, я с тобой тоже поеду. Вот и встретим в лесу начало зимы!

Это известие, признаюсь, меня не очень обрадовало. Дело в том, что мой приятель совсем не охотник и даже в известной степени противник охоты. «Не понимаю удовольствия стрелять зверей или птиц, — часто говорит он, гораздо интереснее наблюдать их, а потом нарисовать». С точки зрения художника он, наверное, прав, но мы, охотники, совсем не прочь и подстрелить дичину. Вот поэтому я и не очень обрадовался такому товарищу в предстоящей охоте.

Но приятель, видно, не обратил на это никакого внимания. Он ушёл домой переодеться и часа через два уже был у меня, одетый в тёплую куртку, ушанку и валенки. Я тоже переоделся, взял ружьё, и мы отправились на вокзал.

Была уже глубокая ночь, когда мы добрались до деревни, где жил знакомый старичок охотник дядя Федя. Хозяин постелил нам постель, и мы улеглись, чтобы отдохнуть немного перед охотой.

Отдыхать пришлось недолго. Скоро в окне забелел мутный зимний рассвет. Старик встал, поставил самовар. Мы все выпили по стакану чаю, оделись, взяли заплечные мешки с флажками и отправились на охоту.

Утро было чудесное, именно начало зимы. Свежий, пушистый снег укрыл всю землю. Лес был мохнатый, белый, а над ним неярко синело прозрачное зимнее небо.

Мы шли по тропинке через мелколесье. Кое-где по сторонам возвышались старые сосны, сплошь усыпанные снегом. На синеватом фоне неба они казались совсем белыми, будто вылитыми из гипса.

За мелколесьем начались овражки, поросшие кустарником, и густая, непроходимая чаща.

Мы внимательно осматривали на снегу свежие ночные следы зверей, видели несколько заячьих и беличьих, а лисьего следа всё не попадалось.

Но вот наконец и он: ровный, лапка в лапку, словно выведенный по нитке, тянется от опушки прямо в чащу густых кустов.

— Подождите меня тут, — сказал дядя Федя, снимая с плеч свой мешок с флажками и кладя на землю. — Я мигом эту чащу обойду и погляжу, есть ли выходной след. Может, лиса здесь и улеглась на днёвку.

Мы тоже сняли свои мешки и уселись на них. Сидели молча, боясь разговором спугнуть чуткого зверя.

Вскоре старик показался с другой стороны. Он почти бежал.

— Нет выходного. Тут в чаще и лежит, — зашептал он, быстро развязывая мешок с флажками. — Становись здесь у ёлочки и карауль, — сказал он мне, а ты со мной иди, я тебя у полянки поставлю, — обратился он к приятелю. На чистом месте ты её хорошо разглядишь.

Дядя Федя вынул из мешка верёвку, на которой были нашиты красные лоскуты — флажки, и начал её растягивать, цепляя за ветки кустов. Он шёл всё дальше и дальше, опоясывая лесную чащу красной гирляндой. А мой приятель шёл следом за ним, помогая развешивать флажки.

«Только бы они как-нибудь не спугнули лису раньше времени, успели бы обтянуть флажками всю чащу! — думал я. — Тогда уж лиса не уйдёт. Куда ни сунется — всюду наткнётся на флажки». Так и будет бегать по чаще, отыскивая выход из круга, пока не наскочит на охотника. Нужно только стоять очень тихо, не шевелиться, чтобы зверь тебя не заметил.

Я стоял у ёлки и с нетерпением ждал, когда дядя Федя затянет флажки.

Наконец он вновь показался из кустов и весело подмигнул мне:

— Затянул, теперь не уйдёт!

Он привязал верёвку с флажками к кустам, шагах в двадцати позади меня. Круг был замкнут. Я очутился внутри его.

— Сейчас зайду с другой стороны и буду её легонько на вас попугивать, а ты стой, не шевелись. Она прямо на тебя и выскочит.

Дядя Федя скрылся в лесу. Скоро где-то вдали послышался его негромкий окрик: «Ау-ау!..»

Я замер на месте, зорко вглядываясь в лесную Чащу. Охота началась. Теперь лиса, испуганная человеческим голосом, уж, верно, вскочила с лёжки и мечется по лесу, стараясь найти выход из флажкового круга. Каждую секунду она может проскочить мимо меня.

Вдруг что-то ярко-жёлтое мелькнуло среди белых кустов. Лиса! Она неслась по чаще лёгким галопом. Я вскинул ружьё, но зверь уже вновь скрылся. Лиса направилась в сторону той полянки, где стоял мой приятель.

Я перевёл дух и опустил ружьё: не беда, деваться ей некуда, сейчас вернётся назад.

Но прошло минут пять — десять, дядя Федя, слегка покрикивая, подходил к нам по лесу ближе и ближе, а лиса всё не выскакивала. Да куда же она девалась?

Наконец впереди из-за кустов показалась засыпанная снегом фигура старика. Он подошёл ко мне:

— Где же лиса?

— Не знаю. Один раз проскочила вон там, мимо ёлок, пошла к поляне — и конец.

Дядя Федя в недоумении пожал плечами:

— Что за история! Мимо меня тоже не проходила, я хорошо глядел. Может, впереди где-нибудь затаилась, залезла под валежину и сидит? Пойду-ка по следу, разберусь.

Старик опять скрылся в лесу, а я вновь принялся ждать. Неожиданно из-за овражка с поляны послышался громкий крик. Дядя Федя кого-то ругательски ругал на весь лес.

Я поспешил на его голос. Перебрался через овражек, вышел на поляну и вижу — на самом краю на пеньке сидит мой приятель и что-то рисует в блокноте. А перед ним стоит дядя Федя, весь красный, шапка на затылке, руками размахивает, кричит. Я к нему:

— Что случилось?

— А вот полюбуйся, что твой дружок здесь натворил!

Я поглядел на полянку. Что такое? Она и не затянута флажками. Флажки разорваны и замотаны на кустах с двух сторон по краям полянки, а прямо посредине через неё идёт свежий лисий след. Значит, лиса здесь и вышла из круга.

— Почему же вы полянку не затянули? — изумился я.

— Как — не затянули? — в бешенстве закричал дядя Федя. — Это вот твой дружок ей ворота открыл.

— Зачем вы так кричите? — добродушно, как ни в чём не бывало обратился к нему мой приятель. — Я же сказал, что вину свою искуплю, привезу из Москвы вам не одну, а две лисьи шкурки, да ещё выделанные, совсем готовые.

— Ну вот и поговори с ним! — махнул рукой дядя Федя. — Разве это охота?

— Объясни, пожалуйста, в чём тут дело? — спросил я товарища.

— А вот в чём, — охотно ответил он. — Понимаешь, стою я здесь. Впереди полянка, вся белая, так и искрится на солнце. А за полянкой, видишь там — зелёные ёлочки из-под снега выглядывают. Вот бы, думаю, по этой полянке да лиса проскочила! Ты понимаешь — рыжая, на белом снегу, на фоне этих ёлочек… Какой сюжет для рисунка, а?.. Ну, я ей выход на полянку и устроил. Забыть не могу, как она по ней пронеслась. Хвост на сторону, трубой. Так перед глазами и стоит. Такой, брат, рисунок будет, ты прямо ахнешь. — Приятель кивнул в сторону дяди Феди. — А он вот понять не хочет, сердится, кричит. Я ж у вас в долгу не останусь, две лисьи шкурки вместо одной привезу.

— Нет, ты мне шкурки из Москвы не вози, у меня своих хватит, — сурово ответил ему старик, принимаясь сматывать флажки. — А вот что слушай: больше не смей ко мне и на глаза показываться… — Он помолчал и вдруг, лукаво улыбнувшись, добавил: — Ежели ты мне настоящую картину всей этой охоты не привезёшь. Чтобы и снег был, и ёлочки, и лиса на снегу… Всё, как ты здесь сейчас рассказывал.

— Вот это дело! — радостно воскликнул приятель. Он вскочил с пенька и обнял старого охотника. — Привезу, дедушка! Уж для тебя от всей души постараюсь. Вот видишь, — сказал он мне, — дедушка, значит, тоже в душе художник. Ему не шкурка нужна, а сама лиса!

— Да чтоб на снегу как живая была! — добавил дядя Федя.

За селезнями

Как только в воздухе запахнет весной, потянут с юга перелётные птицы, тут с нами, охотниками, начинает твориться что-то неладное. В эту пору охотника сразу можно узнать и отличить от обыкновенного человека.

Вот посреди мостовой стоит пожилой человек и, подняв кверху лицо, взволнованно шепчет: «Раз, два, три… пять… восемь… одиннадцать…»

Кругом несутся автомобили, обдают потоками грязи, а он всё смотрит и смотрит вверх и считает: «Двенадцать… пятнадцать… семнадцать…»

— Гражданин, — трогает его за плечо какая-то сердобольная женщина, тебе что — померещилось что-нибудь?

Но он, не отвечая, продолжает считать: «Двадцать… Двадцать два, двадцать три…» И так он будет стоять и глядеть вверх как зачарованный, пока вереница гусей не скроется в голубой весенней дали.

В эту пору и самих охотников неудержимо тянет вслед за птицами в леса, на разливы озёр и рек, туда, где природа справляет весёлый праздник весны.

Хорошо тогда сидеть с ружьём в шалаше на берегу тихой заводи и подкарауливать диких селезней. А чтобы подманить их к шалашу, охотник пускается на хитрость; он сажает на воду перед шалашом привязанную за ногу ручную утку.

Утка покрякивает, селезень подлетает. Только стреляй вернее, не промахнись, и ты всегда вернёшься домой с хорошей добычей.

У кого есть ручная, или, как её охотники называют, «подсадная» утка, тот охотник — счастливец. Ну, а как же быть тому, у кого такой утки нет? Тут уж надо идти на двойную хитрость: вместо живой утки сажать на воду чучело (деревянное или резиновое), а чтобы ветер его не угнал, снизу привязать на длинной верёвке грузик.

Крякать такое чучело, конечно, не может, поэтому приходится самому. Одни охотники крякают в манок, другие просто в кулак, кто как сумеет. Но всё-таки как ни крякай, а вот как настоящая утка — никогда не сумеешь.

Охота без утки плоха ещё тем, что чучело сидит на воде неподвижно. На то оно и чучело. Хорошо, если есть ветерок, тогда деревянная уточка плещется на волнах, будто живая. А когда ветер стихнет, чучело торчит на воде, как колчушка, к нему никакой селезень не подлетит.

Долго думали мы — охотники-безутятники, как бы нам «оживить» нашу приманку. Наконец кто-то придумал и напечатал в журнале отличный способ: к той самой бечёвке, на которой подвешен к чучелу грузик, надо ещё привязать сбоку тоненький поводок с крючком, а на крючок прицепить живую рыбку. Рыбка будет дёргать за поводок, и чучело начнёт шевелиться, будто живая утка. Просто и хорошо.

…И вот я уже сижу в шалаше, а передо мной на неподвижной воде весело плавает моя «ожившая» уточка.

На крючок я прицепил шустрого карасика, он живой, энергичный, так и дёргает за бечёвку.

Я достаю из сумки манок и начинаю усиленно крякать. Крякаю полчаса, крякаю час… И вдруг откуда-то издали слышится ответный крик селезня. «Шварк, шварк», — отвечает он мне и, свистя крыльями, опускается на воду… Как он хорош в своём весеннем наряде: голова сизая, грудь тёмно-коричневая, а спина серая, с синим зеркальцем на крыле.

Высоко подняв голову и зорко оглядываясь, он плывёт всё ближе и ближе к моей уточке. Ещё секунда — и можно стрелять.

Но тут происходит что-то невероятное: моя деревянная утка неожиданно бросается в сторону, ныряет, вновь появляется на воде и во всю прыть пускается наутёк.

Чучело «ожило». Забыв об охоте, я выскакиваю из шалаша. Селезень улетает. Но я уже и не думаю о нём, бегу к лодке и пускаюсь в погоню за уткой. Не тут-то было: она удирает и от меня. С трудом настигаю беглянку, хватаю за шею, тащу из воды, утка упорно сопротивляется. Наконец она в лодке, но какая-то невидимая сила пытается вырвать её у меня из рук и утащить обратно в воду. Я хватаюсь за бечеву и после короткой борьбы подтаскиваю к лодке крупную щуку, значит, попалась на моего карася и теперь на крючке. Ещё миг — щука обрывает бечёвку, скрывается под водой.

Вот и конец. Я сижу в какой-то растерянности, сам не могу понять, кто же я: охотник или рыбак? А впрочем, не всё ли это равно; главное — то, что у меня нет ни щуки, ни селезня. Получилось совсем как в пословице: «За двумя зайцами погнался, ни одного не поймал».

Неожиданное знакомство

Весенняя безлунная ночь.

Я выхожу из лесного кордона и сразу же погружаюсь в непроглядную тьму. Но дорога мне хорошо знакома.

Я уверенно спускаюсь в низину, перехожу дощатый мостик через ручей, выбираюсь на пригорок и иду дальше по лесной дороге.

Иду, руководствуясь вовсе не зрением, а догадываясь об окружающей меня местности по различным звукам и запахам.

Вот в стороне от дороги слышится вкрадчивое, ещё негромкое урчание лягушек. Значит, я прохожу мимо заболоченной низины. А дальше пойдёт сосновая грива.

Как славно запахло смолой! Под ногами чувствуется не грязь, а сухая земля — песок. За сосняком начинается берёзовое мелколесье.

Лёгкий ветерок доносит горьковатый и очень приятный запах набухающих, готовых раскрыться почек.

О том, что кругом мелколесье, я догадываюсь ещё по лёгкому шуму при каждом порыве ветра. Так тихо, едва слышно могут шуметь только очень молодые верхушки деревьев.

Мелколесье кончается.

Я — на большой поляне. Теперь мне надо найти здесь мой шалаш. Его я смастерил ещё накануне днём, сделал из таких же тоненьких, срубленных мною берёзок. А все щели между ветками аккуратно заткнул клоками старого сена. Оно валялось тут же, подле кустов.

Наконец я ощупью нахожу шалаш и забираюсь внутрь. Входное отверстие я тщательно заделываю ветками и клоками сена.

Вот теперь хорошо. Теперь я могу спокойно сидеть в своей засаде и ждать рассвета.

На утренней зорьке сюда, на поляну, обязательно прилетят чёрные лесные петухи — тетерева. На это место они собираются каждую весну, чтобы попрыгать, погоняться друг за другом, помериться силами и громкой, задорной песней возвестить на весь лес о начале весны.

В моей засаде они меня не заметят, и, когда хорошо рассветёт, я сумею застрелить одного, а может, и парочку краснобровых лесных красавцев.

А пока до рассвета можно и подремать немного. Но дремать не приходится: ночью лес полон самых различных звуков. То филин заухал; то, свистя крыльями, пронеслась стая уток, а вот тоненьким голоском не то заржал, не то заверещал заяц. Только ранней весной и можно услышать голос этого робкого, молчаливого зверька.

Ночью весенний лес не замолкает ни на минуту. Ухо невольно ловит все эти странные, полные таинственной прелести звуки. Слушаешь их и стараешься угадать, кому из лесных крылатых или четвероногих обитателей они принадлежат.

Но, чу, где-то высоко в небе послышался негромкий, протяжный звук, будто там, в вышине, заблеял барашек. Это взлетел над болотистой низиной и затоковал бекас. Значит, скоро рассвет. Нужно устроиться поудобнее, положить рядом ружьё и сумку с патронами, чтобы всё было под руками.

Только я закончил необходимые приготовления, и вдруг возле самого шалаша как зашипит кто-то: «Чуф-шшш…» Помолчал немного и снова: «Чуф-шшш…» Вот он, желанный гость, — старый тетерев-токовик первым пришёл пешком на поляну и первым ещё до света подал голос тетеревиному сборищу, или току, как его называют охотники.

В ответ на призыв старого токовика из разных концов леса донеслось громкое чуфыканье. Тетерева начали слетаться на место тока.

Тяжёлые, крупные птицы садились вокруг моего шалаша. Я слышал их, но ничего не мог разглядеть в серой предутренней мути. Задорное чуфыканье раздавалось с разных сторон. С громким хлопаньем крыльев тетерева подскакивали и перелетали с места на место. Потом они замирали и заводили звонкую воркующую трель: «Уру-ру-ру-ру… уру-ру-ру-ру…» Казалось, что вокруг меня переливаются и журчат невидимые весенние ручейки. Затем снова раздавалось чуфыканье, хлопанье крыльев и поднималась какая-то возня: раззадорившиеся петухи начинали весёлую потасовку.

С каждой минутой становилось светлее. Теперь вся поляна казалась наполненной туманной серой мутью, и среди неё, то появляясь, то исчезая вновь, бегали, прыгали и перелетали с места на место какие-то тёмные силуэты.

Хорошо я их ещё рассмотреть не мог, но твёрдо знал по прошлому опыту, что это тетерева.

Ещё посветлело. Я уже ясно начал различать отдельных петухов. Они распускали лирой свои чёрные, на белой подкладке хвосты и, припав к земле, долго монотонно ворковали.

А вон в стороне, у куста, с громким чуфыканьем сходятся два лесных драчуна. Подступают друг к другу всё ближе, ближе, сейчас сцепятся.

Я направил на них ружьё, чтобы одним выстрелом взять сразу пару тетеревов. Но тут что-то случилось. Все тетерева разом сорвались с поляны и исчезли в лесу. Кто же спугнул их? Неужели ещё какой-нибудь охотник подкрадывается к токовищу?

Лёгкий треск сучьев заставил меня обернуться и поглядеть в сторону.

Из кустов на поляну выбирался кто-то на четвереньках. Охотник? Да нет, это вовсе не человек, а какой-то зверь. Медведь! Вот он совсем вылез из-за веток, а следом за ним выскочили два медвежонка. В первую минуту мне сделалось как-то не по себе. Ружьё заряжено дробью на птицу, и ни одного пулевого патрона.

Но тут же я устыдился сам себя: «Какой же ты после этого натуралист, если испугался зверя в лесу, да ещё какого зверя — самого трусливого! Ведь только свистни — его уж и след простыл».

Так, подбадривая себя и держа на всякий случай ружьё наготове, я следил из своей засады за косолапой Семейкой.

Между тем мамаша с детьми вышли на полянку и занялись своими делами. Медведица начала разламывать лапами старые, трухлявые пни, засовывала морду в труху и, очевидно, выбирала оттуда разных жуков и личинок, а медвежата бегали возле матери, гонялись друг за другом и боролись, как толстые, неповоротливые щенки.

Потом один из них подбежал к матери и стал тоже тыкаться мордой в труху. Тем временем другой медвежонок отправился бродить по полянке.

Вдруг он остановился как вкопанный: очевидно, что-то заметил на земле.

Мне было очень интересно узнать, что именно увидел малыш, но я ничего не мог разглядеть.

Вот мишка приподнимается на дыбки и вперевалочку делает шаг, другой к заинтересовавшему его предмету. Потом снова опускается на четвереньки и осторожно, с опаской тянет лапу вперёд. Тронул что-то и скорее отдёрнул лапу прочь.

Стараясь не хрустеть сучками, я привстал, взял лежавший рядом бинокль и поглядел в него.

Ну и потеха! Перед медвежонком на земле сидит большая лягушка. Она, видно, только недавно очнулась от зимней спячки — сидит вялая, полусонная. Медвежонок тянет к ней лапу. Лягушка делает в сторону небольшой скачок. Мишка принимает это за игру. Он тоже неуклюже подскакивает вслед за лягушкой. Так они добираются до ближайшей лужи. Лягушка прыгает в воду, медвежонок суёт туда лапу, отдёргивает, трясёт ею и с удивлением смотрит, куда же девался его новый приятель.

Постояв в недоумении возле лужи, медвежонок нехотя отходит и бредёт дальше, прямо к моему шалашу. Он уже всего в каких-нибудь пятнадцати двадцати шагах.

Я не могу оторвать глаз — до чего он хорош! Такой с виду мягонький, толстый, неповоротливый… Хочется взять его и потискать, побороться с ним, как с кутёнком. Даже не верится, что это вовсе не дворовый щенок, а лесной дикий зверь.

Он подходит ко мне ещё ближе. Это уже не совсем хорошо: ну-ка заметит меня, испугается и закричит. Тут мамаша может броситься на защиту.

Конечно, по теории, медведя легко отпугнуть, но ведь одно дело теория, а другое — опыт «на собственной шкуре».

Я пробую пугнуть непрошеного гостя — еле слышно щёлкаю пальцем по биноклю.

Медвежонок мигом услышал. Вот какой слух! Он поднимается на дыбки и пытается заглянуть в шалаш. Наверное, он уже заметил меня, только не может понять, кто это сидит за ветвями.

Любопытство его разбирает. Он наклоняет головку то в одну, то в другую сторону. Какая плутоватая у него мордочка! Ни дать ни взять, озорной мальчишка! Кажется, сейчас скажет: «Дяденька, ты что тут делаешь?»

Постояв немного, медвежонок неуверенно делает шаг, другой в мою сторону.

Нет, это уж слишком. Так, пожалуй, он и в шалаш ко мне заберётся. Пора кончать игру.

— Кши ты! — И я захлопал в ладоши.

Эффект получился полный. Медвежонок рявкнул, чуть не перекувыркнулся через голову и со всех ног кинулся к матери.

В один миг вся семейка исчезла в кустах.

Я тоже выбрался из шалаша. Вот и конец охоты. Значит, придётся домой возвращаться без дичи, пустым.

Ну и что же? Неужели такое знакомство в лесу не стоит убитого тетерева?

Конечно, стоит.

Замечательный сторож

В субботу вечером я сидел за столом и читал. Вдруг распахнулась дверь, в комнату вбежал мой товарищ Николай с огромной немецкой овчаркой.

— Здравствуй, — поздоровался он. — Сто лет не видались.

Я очень обрадовался гостю. Николай — самый весёлый из моих юных приятелей. Он, как мальчишка, вечно готов что-нибудь натворить, набедокурить.

— Познакомься, — сказал Николай, — мой новый друг — Джек. Живём душа в душу.

Я оглядел Джека и невольно подумал: «Внушительный пёс, настоящий волк: весь серый, морда острая, уши торчком и хвост, как у волка, пушистый, висит поленом».

Мы с Николаем сели за стол, а Джек улёгся на коврике. Он положил голову на передние лапы и глядел на нас суровыми умными глазами. Казалось, он хотел сказать: «И о чём они так много болтают, наверное, всё о пустяках».

— Ну, как тебе нравится мой Джек? — спросил Николай.

— Хороший пёс, — похвалил я. — Видно, умница.

— У-у-у… та-акая умница; ты ещё не знаешь! Вот познакомишься поближе — сам убедишься. И сторож какой: в комнату без хозяина кого хочешь впустит, а уж обратно… извини…

Мы проговорили весь вечер. Наконец, собираясь уходить, Николай сказал:

— Собственно, я к тебе за делом. У меня просьба.

— Какая? — спросил я.

— А вот какая: мне завтра утром нужно срочно уехать в командировку недели на две. Нельзя ли у тебя на это время оставить Джека?

Я запротестовал:

— С кем же он целый день останется, ведь я на работе.

— Не беда, — перебил Николай. — Он у меня затворник. Я ведь тоже целый день на работе. По крайней мере, у тебя сторож в комнате будет. Ещё, гляди, так подружитесь — водой не разольёшь…

Уговорив меня, Николай вывел пса погулять, потом собрался домой.

— А ты, Джек, останься здесь. Здесь лежи, — приказал Николай.

Собака поглядела на него понимающим взглядом и улеглась на коврик.

— Да стереги получше, чтобы краснеть за тебя не пришлось, — наставлял Николай.

Простившись со мной, он ушёл. А я лёг спать.

На следующий день было воскресенье, и я решил поехать к знакомым на дачу.

«Вот хорошо, что Джек останется. Уж, наверное, воры не заберутся», подумал я.

Джек, как и вчера вечером, лежал на коврике и внимательно глядел на мои приготовления.

— Ну, пойдём погулять, — позвал я его, направляясь к двери.

Но, едва я взялся за ручку двери, Джек вскочил и с грозным рычанием преградил мне дорогу. Я остановился. Джек тоже стоял в угрожающей позе.

— Что ты, ошалел, что ли? Пшёл вон! — решительно прикрикнул я.

Но пёс и ухом не повёл. Он не позволял выйти из комнаты. «Что же делать?» Я оказался взятым под стражу.

Вначале я пробовал усовестить, уговорить Джека, даже хотел подкупить сахаром или печеньем. Ничего не помогало. Тогда мною овладело отчаяние. Неужели придётся сидеть здесь две недели, пока вернётся товарищ? Да ведь за этот срок и я и Джек умрём с голоду, интересно только — кто первый. Не знаю, сколько времени я так просидел, но вдруг за дверью послышались шаги. В квартиру кто-то вошёл.

«Вот история, — подумал я, — значит, Николай, уходя вчера, не захлопнул на замок входную дверь».

Я прислушался. Шаги приближались. Кто-то быстро шёл ко мне. Не успел я крикнуть, предупредить об опасности, как в комнату уже входил мой сослуживец Иван Сергеевич.

Джек не двинулся с места. Он только значительно поглядел на вошедшего и самодовольно облизнулся. Казалось, он желал этим сказать: «Иди, иди, голубчик, тебя здесь только и не хватало».

Иван Сергеевич тяжело дышал, вытирая платком лоб.

— Здравствуйте! Запыхался… лез к вам на пятый этаж. Едемте с нами на дачу.

Я мрачно ответил:

— Никуда мы с вами больше не поедем.

Иван Сергеевич с любопытством взглянул на меня.

— Почему так?

— А вот попробуйте-ка выйти из комнаты.

Он в недоумении пожал плечами, сделал шаг к двери… Но тут же в ужасе отскочил в дальний угол.

А Джек, пугнув смельчака, опять улёгся на прежнее место.

— Что же теперь делать? — растерянно проговорил Иван Сергеевич. — Я ведь из дому на минутку… за папиросами… даже не сказал, что к вам зайду. Сестра подумает — попал под машину…

— Да-а, и вам не скоро придётся её успокоить.

Иван Сергеевич с опаской покосился на Джека:

— Откуда вы этого изверга взяли?

— Товарищ просил подержать до его возвращения.

Иван Сергеевич облегчённо вздохнул:

— Ну, это другое дело. Тогда посидим, подождём, пока он вернётся.

— Боюсь, что это вас мало устроит: он вернётся через две недели.

Иван Сергеевич схватился за голову:

— Да ведь мы же умрём с голоду.

— Я уж сам об этом подумывал. Ничего, потерпим пока. У меня в буфете есть хлеб, масло, сахар, даже печенье.

— Нет, это невозможно! — решительно возразил Иван Сергеевич. — Нужно не сидеть сложа руки, а действовать.

Он встал и, опасливо озираясь на Джека, прошёлся вдоль стены.

Пёс лежал на коврике, положив голову на лапы, и, не спуская глаз, следил за нами.

— У-ух, ты какой! — поёжился Иван Сергеевич. — Кажется, разорвёт сейчас. Слушайте! — вдруг воскликнул он. — Давайте стучать в стену.

— Бесполезно: соседи уже с месяц на даче. Здесь хоть из пушек пали никто не услышит.

— Да, да, положеньице, нечего сказать, — вздохнул приятель. — Хоть бы записку в окно бросить или покричать… — Он подошёл к окну.

Джек сейчас же насторожился. Косясь на собаку, Иван Сергеевич робко заглянул через стекло.

— Шут знает что — крыша какая-то внизу… Отсюда никого не дозовёшься. — Он сокрушённо махнул рукой. — Квартира у вас какая неудобная: ни вылезти, ни крикнуть.

Я ответил, что, собственно, и не выбирал квартиру, чтобы из неё удобно было лазить в окно.

— И жаль, что не выбирали, — раздражённо ответил Иван Сергеевич. Сейчас очень бы пригодилось.

Вдруг он прислушался и в отчаянии замахал руками:

— Идут, идут… Это, наверное, за мной… сестра… Не входи, не входи! — закричал он.

Но дверь широко распахнулась, и сестра Ивана Сергеевича с разгневанным видом вошла в комнату.

Джек любезно пропустил новую жертву.

— Я так и знала, что ты здесь! — возмущённо заговорила Анна Сергеевна. — А сказал, только за папиросами… Извините, я с вами и не поздоровалась, — обратилась она ко мне. — Прямо беда с ним. Молочница пришла за деньгами, а он ушёл и пропал… Ну, идём скорее… Она ждёт…

— Дорогая моя, — безнадёжно проговорил Иван Сергеевич, — мы в засаде, отсюда нет выхода.

Узнав, в чём дело, Анна Сергеевна всплеснула руками:

— Боже мой, теперь молочница решит, что я от неё сбежала. Вот скандал!

— Какая там молочница! — негодующе заговорил Иван Сергеевич. — Ты понимаешь: мы, может, здесь две недели просидим, а ты о своей молочнице…

Он тяжело опустился на диван.

Анна Сергеевна, как свежий человек, ещё не растративший запас энергии, начала придумывать план спасения.

— Идея! — вдруг воскликнула она. — Я всё придумала. Вынимайте скорее книги вон из того фанерного ящика…

— Зачем это? — запротестовали мы.

— Живо, живо! — приказала Анна Сергеевна. — Вы тут рады две недели сидеть, а я не намерена.

Пришлось повиноваться. Работа закипела. Мы выбирали книги и ставили их стопочками у стены.

Джек с большим интересом следил за нашей работой и вовсе ей не препятствовал.

Наконец огромный ящик оказался пуст.

— Теперь, Ваня, садись на корточки, — скомандовала Анна Сергеевна брату, — мы тебя накроем ящиком, ты выползешь из комнаты и позовёшь помощь.

Иван Сергеевич с ужасом поглядел на Джека.

— Анечка, а если и он под ящик залезет, ведь он меня там съест?

— Глупости! Никак он туда залезть не сможет, — ответила Анна Сергеевна. — Стыдно быть трусом.

Иван Сергеевич тяжело вздохнул и присел на корточки. Мы опустили над ним ящик.

— Ну и чудесно, — одобрила Анна Сергеевна. — Теперь ползи, а мы будем тебе говорить право или лево.

И вот на наших глазах ящик вдруг ожил. Он чуть приподнялся и, покачиваясь, пополз к двери.

Джек, до сих пор спокойно наблюдавший за нами, вскочил. Удивление и даже испуг отразились на его морде. Потом он весь ощетинился и со страшным рычанием бросился на подступавшего врага.

Несчастный Иван Сергеевич! Что только переживал он внутри своего «деревянного танка».

Джек царапал, грыз стенки ящика, но ничего не помогало. Ящик медленно полз всё дальше и дальше. Мы замерли, притаив дыхание.

Вот ящик подползает к двери. Джек, как вихрь, носится кругом. Всё напрасно. Ящик уже у порога. Ему только нужно немножко приподняться.

Но вдруг — прыжок, и Джек очутился на враге. Ящик сразу осел, остановился. Откуда-то, будто из подземелья, послышался испуганный крик Ивана Сергеевича:

— Я не могу двинуться. Что там случилось?

— Назад, ползи назад, — командовала Анна Сергеевна.

— Не могу. Почему так тяжело? — вопил Иван Сергеевич. — Я сейчас пополам переломлюсь.

Мы с Анной Сергеевной метались по комнате, не зная, как выручить из беды злосчастного «танкиста».

— Что я наделала? — в отчаянии стонала Анна Сергеевна. — Я погубила его. Как же мы его кормить будем? Ведь это пытка — сидеть под ящиком целых две недели.

Она без сил опустилась на стул. И в этот миг полного отчаяния на пороге вдруг показался Николай.

— Николушка! — закричал я, бросаясь к нему. — Не уехал… Вот счастье-то!

Увидев Николая, Джек не завизжал, не бросился к хозяину. Он только дружелюбно помахал хвостом и, спрыгнув с ящика, полной достоинства походкой отправился на коврик. Всем своим видом он показывал: «Я сделал свое дело, а дальше разбирайся сам».

Как только Джек удалился, ящик снова ожил, приподнялся, и из-под него выглянуло красное от натуги лицо Ивана Сергеевича.

Взглянув на него, Николай расхохотался.

— Да вы тут превесело проводите время. А я и не думал уезжать, обратился он ко мне. — Ну, как мой Джек, хорошо себя вёл? Ты знаешь, ведь он только что кончил сторожевую школу, вот я и устроил ему с твоего согласия маленький экзамен.

— Как — с моего согласия?

— А как же? Ведь ты же вчера согласился, чтобы он тебя покараулил. Николай хитро улыбнулся. — Надеюсь, Джек вёл себя хорошо, не мешал вам здесь веселиться.

— Конечно, нет, — отозвался Иван Сергеевич, вылезая из своей засады. — Ваш пёсик презабавный. Очень жаль, что вы за ним так рано пришли!

Старый блиндаж

Пошёл я как-то весною в лес. В эту пору побывать в нём особенно интересно: у птиц и зверей появляются на свет детёныши.

Хорошо, например, разыскать где-нибудь в чаще ветвей гнездо дикой птицы и понаблюдать за тем, как заботливая мать кормит своих птенцов. Ещё интереснее последить за лесными четвероногими малышами — зайчатами или лисятами. Но зато и отыскать их совсем нелегко.

Всё утро бродил я в лесу. Где только не побывал: и в ельнике, и в молодом березнячке. Измучился. «Ну, — думаю, — теперь отдохну немного, а потом — домой».

Вышел я на полянку. Вот где благодать-то!

Вся поляна в цветах. Каких-каких только нет: красные, жёлтые, голубые… Словно разноцветные бабочки расселись и греются в ярких лучах весеннего солнца.

Люблю я лесные цветы — не рвать, а лечь среди них и рассматривать каждый цветок. Ведь у любого из них свой особый вид и как будто даже особый характер.

Вот большие, глазастые ромашки — «любишь — не любишь». Они весело растопырили белые лепестки, точно глядят вам прямо в лицо. А розовый клевер совсем иной: он так и прячет в густой траве свою круглую стриженую головку. И тут же склонились, будто о чём-то задумались, большие лиловые колокольчики.

Помню, в детстве старушка няня мне говорила о них: «Как поспеет трава в лесу, наступит время её косить, тут лесной колокольчик и зазвенит и подаст свой голосок: берите, мол, косы, идите скорее в леса, в луга, запасайте на зиму душистое, свежее сено».

Вспомнились мне эти нянины сказки, и захотелось, как в детстве, спрятаться в траву, затаиться в ней, чтобы слушать звенящую тишину летнего полдня.

Я пошёл через поляну — укрыться в тени под старыми берёзками — и неожиданно на самом краю, среди кустов, увидел что-то тёмное, похожее на вход в пещеру. Сверху его покрывали толстые, обросшие мохом брёвна. Многие из них уже сгнили и провалились внутрь.

«Да это же старый блиндаж!» Я подошёл поближе и заглянул внутрь. Оттуда тянуло сыростью, запахом плесени.

Невольно вспомнились страшные годы войны, когда людям приходилось рыть эти мрачные земляные убежища.

Я отошёл в тень под берёзы, улёгся в траву и ещё раз взглянул на разрушенный старый блиндаж.

Вдруг мне почудилось, что внутри его кто-то зашевелился.

Я вздрогнул: «Кто это?»

Из-под обломков брёвен показалась полосатая мордочка барсука.

Зверёк долго осматривался по сторонам, принюхивался. Но лёгкий ветерок дул от него ко мне, и потому чуткий зверь не обнаружил моего присутствия.

Убедившись наконец, что поблизости нет никакой опасности, барсук вылез из-под бревна и суетливо забегал по полянке, словно отыскивая что-то. Потом он вновь исчез в блиндаже.

«Странно! — подумал я. — Барсук — ночной зверёк. Ночью он бродит по лесу, а днём спит в норе. Зачем же теперь он вылезал из своего убежища?»

И, будто отвечая на мой вопрос, из блиндажа опять показался тот же зверёк. В зубах он что-то тащил.

Я пригляделся, стараясь рассмотреть его ношу. Да ведь это молодой барсучонок!

Вытащив детёныша из-под бревна, барсук положил малыша у входа, а сам торопливо вернулся в блиндаж и сейчас же вновь выбежал оттуда со вторым барсучонком. Так он вынес на солнышко четырёх барсучат. Они были маленькие и очень толстые, как дворовые кутята.

Я крайне удивился, глядя на такой поздний выводок; обычно барсучата родятся ранней весной.

Молодые барсучки, неуклюже переваливаясь, бродили на своих коротеньких ножках по полянке. А старый барсук (очевидно, их мать) зорко наблюдал за детворой. Стоило только какому-нибудь из малышей отойти немного подальше от других, как барсучиха подбегала к нему, осторожно брала зубами за шкурку и тащила назад.

Погуляв на солнышке, барсучата один за другим подобрались к матери и начали толкать её своими чёрными носиками под живот.

Тогда старая барсучиха разлеглась на боку, а барсучки, как поросята, улеглись возле неё и стали сосать молоко.

Мне было не очень удобно наблюдать зверьков из густой травы. Я приподнялся, нечаянно хрустнул сучком и этим испортил всё дело.

Барсучиха вскочила, и не успел я опомниться, как она мордой и передними лапами в один миг затолкала всех четырёх детёнышей обратно под брёвна. Сунула и следом исчезла там же сама.

И поляна вновь опустела, будто на ней никого и не было. Только большая нарядная бабочка махаон не торопясь перелетала с цветка на цветок.

Я выбрался из-под берёз, размял затёкшие ноги и ещё раз взглянул на старый блиндаж. Но теперь он мне уже не казался угрюмым и мрачным.

Да теперь это вовсе и не блиндаж, а просто барсучья нора, где спокойно живёт семейство лесных зверей.

И глазастые ромашки тоже забрались на самый верх, на сгнившие брёвна, и глядят на меня, как глядели когда-то в детстве; и лиловые колокольчики столпились у самого входа, качают головками, будто тихонько звенят о том, что уже наступает пора выходить на луг, косить густую, пахучую траву, а вечером зажигать костры, смеяться и петь весёлые песни.

Я огляделся кругом, и на душе у меня стало так хорошо, так радостно! В каждом цветке, расцветшем на сгнивших брёвнах, в каждой зелёной ветке чувствовалось столько свежести и молодой, здоровой силы… Они тянулись к солнцу, они хотели жить и всем своим видом твердили о торжестве жизни, которая сможет выдержать самые тяжёлые испытания, выдержать и победить.

Чудо техники

Однажды весной мы с товарищем отправились на охоту за тетеревами; я с ружьём, приятель — с фотокамерой.

На место прибыли только поздно ночью.

До утра просидели на полустанке, а едва занялась заря, поспешили в лес.

Чудесно в нём в эту пору ранней весной. Какой запах от влажной земли, от набухающих почек! Каждое деревце, каждый кустик тянет к вам свои ветки — на, мол, понюхай и запомни потом на всю жизнь.

Начало быстро светать. Кругом зачирикали первые птички. На далёком лесном болоте звучно затрубили Журавли.

И вдруг, где-то совсем близко от нас, раздалось долгожданное «чу-фшшшш…». Мы так и замерли на месте.

Снова и снова послышалось громкое чуфыканье, потом хлопанье крыльев. Это тетерева слетались на токовище.

Мы начали осторожно пробираться через кусты.

Впереди уже видна поляна, и на ней взапуски бегают, гоняясь друг за другом, тетерева-косачи. Они то наскакивают один на другого с громким задорным чуфыканьем, то припадают к земле и заводят длинную монотонную трель: «У-ру-ру-ру-ру…»

Пора. Я тоже начинаю чуфыкать — манить к себе драчунов.

И вот один из тетеревов услыхал мой призыв. Он лихо подскакивает на месте, распускает лирой хвост и бежит прямо к нам.

Я сжимаю в руках ружьё, бросаю искоса взгляд на приятеля. Он уже нацелился аппаратом. Раздаётся еле слышный щелчок — снимок сделан. Приятель готовится ко второму.

Но тетерев неожиданно приостанавливается. Дальше бежать не хочет. «Чу-фшшшш!..» — громко и вызывающе кричит он.

Я молчу. На таком близком расстоянии отвечать не следует — птицу теперь уже не обманешь, вмиг улетит — и выстрелить не успеешь.

«Да чего же ждёт мой приятель? Снимал бы скорее!»

Тетерев снова подскакивает на месте и хлопает крыльями: «А ну-ка, мол, выходи на бой!»

Я больше не в силах ждать, приподнимаю ружьё, целюсь и… вдруг над самым ухом: «Чу-фссссс!..» — точно автомобильная шина лопнула…

Косач срывается с места. Я стреляю, почти не целясь. Промах. Перепуганные тетерева разлетаются.

— Ты что же наделал? Зачем свистел? — вне себя кричу я на приятеля.

От смущения тот не знает, куда деваться.

— Да я хотел подманить поближе, — лепечет он. — Зуб у меня со свистом. Приеду, сразу выдерну!

— Теперь хоть все повыдергай, — возмущаюсь я. — Сорвал охоту. Эх ты, свистун несчастный!

Мы возвращаемся домой в мрачном молчании. Так кончается день.

Но к вечеру мир между нами уже опять восстановлен, и мы как ни в чём не бывало садимся вместе проявлять фотографии.

— Ну и что же, что не убили? — весело говорит приятель. — Неужели тебе кусок мяса нужен? А ты лучше представь, какой снимок я сделал: тетерев прямо на нас бежит, крылья распустил, хвост лирой… Ведь это же память на всю жизнь!

Я невольно заражаюсь его пылом, тороплю поскорее начать проявление.

И вот лента негативов уже готова. Она промывается в воде. Потом сушится. Но нам не терпится взглянуть на последний снимок: ведь именно там и запечатлён финал нашей охоты.

— Плотноват негатив, — говорю я. — Трудно разобрать детали.

— Не беда, — утешает приятель, — передержал немножко. Это легко исправить.

Я всё же пытаюсь разглядеть снимок, и наконец мне это удаётся.

— Ага, вот и тетерев! Какая поза! Так, кажется, и налетит сейчас. А что такое под ним внизу?

— Бугорок, — поясняет приятель. — Видишь, и кустики на нём.

— Кустики-то я вижу, но сам бугорок какой-то странный. Вот будто два уха, и нос, и рот… Голова какая-то, а вместо волос — кусты и сверху тетерев. Что за чепуха?!

Приятель всматривается и вдруг хватается за виски.

— Ах я болван! — восклицает он. — Настоящий болван!

Я ещё толком не понимаю, в чём дело, но уже чувствую, что случилось что-то непоправимое.

— Плёнку не передвинул: два снимка на одном кадре! — в отчаянии говорит он. — Видишь: твоя голова, а на ней кусты и тетерев.

— Вот те и снимок, и память на всю жизнь! — Я не могу больше сдержать своего гнева и на чём свет стоит ругаю злосчастного фотографа. — Испортил охоту да и снять-то как следует не сумел! Никуда больше с собой не возьму. И не проси лучше.

Но самое возмутительное, что приятель уже оправился от смущения.

Он глядит на меня будто ни в чём не бывало, даже улыбается.

— Да ты постой, не кипятись, — весело говорит он. — Я обещал тебе и повторяю — замечательный снимок выйдет. Ты сам посуди: обычного тетерева на земле ведь каждый дурак снимет. А вот чтобы на голове у охотника сидел, — ну, где ты такое видал? Ведь это же не просто снимок, а художественная композиция, настоящее чудо техники!

В зелёной корзиночке

Иной раз в начале осени выдаётся редкий денёк. Он весь будто вылит из голубого стекла и разукрашен тонкою позолотой. Прозрачно синеет даль, а берёзки на косогоре стоят тоненькие и прямые, как белые свечи. Их вянущая листва так и светится золотым огоньком. Синее небо, синяя даль, блеск солнца и разноцветный убор лесов — как всё это походит на какой-то сказочный праздник, на последний привет уходящего лета.

Всё в природе словно прощается с солнцем, с теплом, хочет последний раз нарядиться поярче, чтобы потом надолго снять свой прощальный наряд и запереть его в кованный серебром тяжёлый сундук зимы.

Вот в такой-то погожий осенний день, помню, бродил я с ружьём и собакой по берёзовым перелескам — охотился на вальдшнепов.

Обошёл одну поляну, другую, третью… Уже начинало смеркаться. Ярче горели в осенних сумерках жёлтые свечи берёз. Ветер стих. Наступал прозрачный сентябрьский вечер.

Я сел на пень. Каро улёгся у моих ног; так мы провожали этот тихий денёк.

Неожиданно что-то захрустело вдали, затрещали сучья — всё ближе, ближе… Какой-то хриплый отрывистый рёв, не то стон послышался в тишине.

Каро вздрогнул, хотел вскочить. Но я приказал ему оставаться на месте. Ничего страшного: ведь это ревёт мирный лесной великан — лось.

А вот он и сам показался на другом конце поляны и широким шагом направился через неё.

Какой он могучий, с огромными рогами, будто несёт на голове корявый пень с торчащими в стороны сучьями.

Лось был, видимо, возбуждён. Он ревел всё громче и громче и мотал головой в разные стороны.

На его пути — молодая берёзка. Неожиданно лось зацепил её рогом, рванул… Раздался лёгкий треск будто угасшей свечи. Золотая вершинка вспыхнула последний раз, на землю посыпались искры листьев. И вот уже вместо деревца-свечи нелепо, словно огарок, торчит обломанный белый стволик.

«Погасив свечу», лесной хозяин грузно зашагал дальше и скрылся из глаз. Но ещё долго потом в чаще леса слышался хруст ветвей и глухой рёв уходящего зверя.

А я смотрел туда, куда скрылся лось, и мне стало как-то не по себе: зачем могучий лесной богатырь так бессмысленно исковеркал, сломал молодое деревце.

«Лесной житель, и сам же портит, ломает лес», — с досадой подумал я, ещё раз взглянув на сломанную берёзку. Она уныло торчала посреди поляны и больше уже не походила на золотую свечу.

Начало быстро темнеть, небо заволокли тучи, подул ветер, праздник природы окончился.

* * *

Этот маленький, совсем незначительный случай со сломанной лосем берёзкой почему-то надолго остался у меня в памяти. Увидишь, бывало, где-нибудь изуродованное деревце и сразу вспомнишь про ту берёзку.

Прошло больше года. И вот однажды весной я снова забрёл на ту же поляну. Но теперь всё было совсем по-иному, чем в тот памятный осенний вечер.

Было утро, весеннее утро в лесу. Роса ещё не обсохла. Крошечные водяные капли повисли всюду на листьях, цветах, на стеблях травы. Из-за вершин деревьев выглянуло солнце, и в тот же миг в каждой капле росы будто зажёгся ослепительно яркий фонарик. Они были все разные — синие, розовые и голубые. Но больше всего розовых. Весь лес сиял розовым светом.

Это был тоже праздник в лесу, но праздник совсем иной — рождение новой жизни. Теперь вся поляна была покрыта не жёлтыми опавшими листьями, а цветами, тысячами разноцветных цветов. На деревьях шелестела молодая листва, в кустах щебетали птицы, и, словно отсчитывая кому-то много-много счастливых дней, в лесной глуши куковала кукушка.

А вот посреди поляны и сломанная берёзка. За тот долгий срок, который прошёл с нашей первой встречи, деревце уже успело оправиться. Вместо обломанной лосем верхушки оно выпустило вверх целый пучок тоненьких молодых побегов.

Я очень обрадовался, что деревце не погибло. Как хорошо растут на сломанном месте её побеги; будто сказочный дед-лесовик начал плести зелёную корзиночку, заготовил прутья, собрал их в пучок, да не успел ещё загнуть концы и как следует оплести их.

«Славная работа», — подумал я, трогая деревце. И вдруг из его густой зелёной вершины выпорхнула птица — лесная малиновка.

Я осторожно наклонил берёзку. Так и есть: в развилке ветвей было свито гнездо и в нём лежали розовые яички.

Отойдя от дерева на другой конец поляны, я стал наблюдать за тем, как малиновка вновь возвратилась в своё гнездо.

Я мысленно представил себе: вот теперь она уже уселась насиживать яйца. Птичка вся распушилась, сидит такая озабоченная, важная; ведь нелёгкое дело вывести и вырастить детвору.

Самочка малиновки сидит, затаившись в гнезде, а её парочка пристроилась неподалёку среди ветвей и распевает громкую песню. Эта песня, по-своему, по-лесному, говорит о счастье, о красоте жизни, о любви. И отовсюду кругом, из каждого куста неслась такая же весёлая, счастливая песня.

Глядя на деревце, я вспомнил старого лося и его «злую» проделку. Да он, оказывается, вовсе не погубил берёзку, не повредил лесу. Случилось совсем иное: лесной богатырь, сам не зная того, просто-напросто помог птице устроить уютное гнёздышко.

Редкий снимок

Когда Серёжа перешёл круглым отличником в шестой класс, отец подарил ему давно обещанный фотоаппарат «Фотокор». Счастливее Серёжи не было человека на свете. Свой драгоценный подарок он увёз с собой на лето к тётке в деревню. Там Серёжа переснимал всех своих приятелей-ребятишек, да, кажется, и всех жителей своего и соседнего колхоза, кто только изъявлял желание терпеливо посидеть перед аппаратом, пока юный фотограф устанавливал диафрагму, высчитывал выдержку и наводил на фокус.

Помимо портретов, Серёжа усиленно снимал разные виды, растения, животных. Из этих снимков он решил сделать альбом для школьного кружка юных натуралистов.

Самым деятельным помощником у Серёжи был его приятель-одноклассник Митя Котов. Они жили рядом и целые дни проводили вместе.

На дворе у Мити находился глубокий подвал, и там приятели устроили отличную фотолабораторию.

В подвале даже в самый жаркий солнечный день было темно, прохладно и так приятно попахивало свежей сыростью и солёными огурцами.

Красный свет фонарика таинственно освещал бочонки с квашеной капустой, огурцами и ворох картофеля, от которого серебристыми змейками расползались в разные стороны длинные тонкие ростки. А над головой ребят дымчатыми причудливыми кружевами свисала паутина.

Но сейчас приятелям некогда было разглядывать всю эту фантастическую обстановку. Сидя на корточках, они склонились над перевёрнутым вверх дном ящиком. На нём стояли ванночки с проявителем, закрепителем, и там постепенно рождалось новое произведение их творчества.

— Опять передержал! — недовольно проворчал Митя. — Говорил тебе — с одной сотой надо снимать, а ты пятидесятую поставил. Вот и вышло всё как сажа. Такой негатив и не пропечатаешь.

— Плотноват немножко, — со вздохом согласился Серёжа. — Ну ничего. Ещё разик переснимем.

— А это мы что снимали? Подсолнухи в огороде? — спросил Митя, вглядываясь в какие-то тёмные и светлые пятна на негативе.

— Да нет, это бабушка Аксинья с внуками, — огорчённо ответил Серёжа.

— Ну, вот видишь! А ты говоришь — переснять. Ведь мы её и так уже третий раз снимаем. Она больше не согласится.

— Согласится, — уверенно ответил Серёжа. — Попросим — и согласится. Мы ведь дядю Костю пять раз снимали, да ещё верхом на лошади, и то терпел. А ей что за беда на завалинке посидеть!

— Это верно, — кивнул головой Митя.

И друзья, отложив незадавшийся негатив, принялись за другие.

За последние дни у ребят скопилось столько снимков, что они даже не успевали их проявлять.

— Не беда, потом проявим, когда дожди пойдут, — говорил Серёжа. — А сейчас надо солнцем пользоваться.

И приятели бегали с аппаратом с утра до вечера.

Но вот как-то раз утром они отправились в лес, чтобы поснимать птиц.

Мальчики шли по опушке леса мимо овсяного поля. Оно было всё скошено, и снопы уложены в копёнки.

Вдруг ребята приостановились: с поля доносились негромкие булькающие звуки, словно там журчал ручеёк.

— Слышишь, тетерева бормочут… — сказал Митя. — Совсем как весной на току.

— Верно, верно… — тихо ответил Серёжа.

Приятели начали подкрадываться из-за снопов к рассевшимся по полю птицам.

Но подкрасться им не удалось. Тетерева ещё издали их заметили и улетели в лес.

— Ну, мы их подкараулим! — весело проговорил Митя. — Давай-ка сейчас нарежем прутьев, устроим шалаш, а завтра до света и заберёмся в него. Тетерева непременно на то же самое место вылетят. У них уж это закон. Как облюбовали себе местечко, так и будут туда каждую зорю вылетать.

— Да ведь это весной, когда они токуют, — ответил Серёжа.

— А ты разве сейчас не слышал, как они бормотали? Осенью у них тоже вроде тока бывает, — сказал Митя.

— Ты-то откуда всё это знаешь? — удивился Серёжа.

— Как же не знать! Я с дядей Васей в прошлом году на охоту ходил. Дядя Вася пока в город не переехал, всю осень за ними охотился. Тоже шалаш делал. А теперь мы их из шалаша поснимаем. Совсем рядом подлетят.

— Вот это здорово! — обрадовался Серёжа.

Ребята принялись устраивать шалаш на том самом месте, где только что сидели тетерева.

Мальчики нарезали прутьев, воткнули их в землю, сделали остов шалаша, а потом обложили с боков и сверху овсяной соломой.

— Будто снопы сложены, и не разберёшь, что шалаш, — весело говорил Митя. — Тетерева ни за что не приметят. Так кругом и рассядутся, хоть рукой лови!

— Ну уж, рукой… — недоверчиво возражал Серёжа, боясь поверить такому счастью.

— А вот завтра сам увидишь, — отвечал Митя.

И ребята, полюбовавшись на своё сооружение, вернулись обратно в деревню.

В этот день они ничего не фотографировали, всё готовились к предстоящей съёмке и даже заранее высчитали выдержку — на случай ясной или пасмурной погоды. Ведь тетерева — это не бабушка Аксинья, дожидаться не станут, пока их снимут, а чуть что — сразу улетят.

Ещё с вечера Серёжина тётка приготовила юным фотографам закусить на дорогу — поставила на стол крынку молока и целое блюдо домашних ватрушек с картофелем.

Из дому ребята решили выйти в три часа ночи, чтобы до рассвета прийти на место и заранее всё подготовить. Ночевать Митя пришёл к Серёже.

Мальчики завели будильник, привернули лампочку и улеглись, не раздеваясь, рядом на диванчике. Но спать не хотелось. Каждую минуту то один, то другой выбегал на крылечко посмотреть — какая погода, не собирается ли дождь.

Наконец, когда обоих друзей уже начало клонить ко сну, вдруг пронзительно резко зазвонил будильник. Серёжа и Митя вскочили. Уже три часа. Пора.

Приятели быстро оделись, выпили по стакану молока с ватрушкой, сунули по ватрушке в карман, взяли фотоаппарат и вышли из дому.

Ночь была тихая и уже прохладная по-осеннему. Совсем не то, что летом, когда ходили на рыбалку. Тогда, бывало, только сойдёшь с крыльца, так и окунёшься в темноту, густую, душистую. Пахнет из этой темноты прогретой за день землёй, и цветами, и липовым мёдом. А теперь только увядшей листвой попахивает. И совсем не так уж темно. Над головой всё небо усеяно крупными яркими звёздами. От них даже на траве, на кустах лежит тусклый серебряный отблеск. Да, видно, лету уже конец.

Ребята молча выбрались за околицу и пошли по знакомой дороге к овсяному полю, где на опушке леса стоял их шалаш. Вот и серая щетина овсяного жнивья. Сложенные копёнками снопы темнеют, как маленькие хатки. Среди этих хаток ребята не сразу разыскали свой шалаш. Наконец нашли и забрались внутрь.

Усевшись поудобнее, мальчики приладили фотоаппарат так, чтобы он глядел объективом в сторону от зари. А то ведь, если свет будет падать прямо в объектив, снимок не получится.

Всё устроив как полагается, друзья прижались друг к другу и в ожидании рассвета начали дремать.

Теперь, ближе к утру, совсем засвежело. С востока потянул ветерок, зашуршал в поле сухой соломой. Но по-прежнему было темно. Над головой ребят сквозь щели в их редкой соломенной крыше всё так же ярко светили звёзды. Была ещё глубокая ночь.

Вот далеко в лесу закричала сова. А вот кто-то зашуршал в жнивье. Должно быть, заяц пробежал, а может, лиса или волк.

Ребята ещё теснее прижались друг к другу, вслушиваясь в эти таинственные звуки ночи. Потом всё затихло. Друзья даже и не заметили, как, угревшись друг возле друга, они крепко заснули.

Вдруг что-то громко зашумело. Оба мальчика мигом очнулись. Что такое? В шалаше светло. Сквозь щели пробивается свет холодной осенней зари. Кругом какое-то движение, слышатся лёгкие шажки и хлопанье крыльев.

Осторожно, чтобы не зашуметь, ребята заглянули в щёлки.

На ярко освещённом зарёй поле разгуливали большие чёрные птицы. Некоторые из них были совсем близко от шалаша. Ребята ясно могли разглядеть их синеватые головки с коротким клювом и красными бровями. Это тетерева — петухи. А другие птицы, поменьше, все пёстренькие, — курочки, тетёрки.

Птицы не торопясь расхаживали по жнивью, поклёвывали оставшиеся зёрнышки. Некоторые взлетали на копны и тоже клевали овёс. А из лесу к ним всё подлетали ещё и ещё.

Но вот один из петухов поднял голову и громко, на всё поле, чуфыкнул: «Чуфшшшшшш!..» Потом, вытянув шею, опустил голову и забормотал: «Уруруруруру, уруруруруру…»

Тотчас же, будто по уговору, ему ответили другие тетерева.

Встречая восходящее солнце, они токовали, как и весной. Но в их песнях уже не чувствовалось весеннего задора. Они не гонялись друг за другом, не дрались, а только, сидя каждый на своём месте, глухо, монотонно бормотали.

— Наводи аппарат! — зашептал Митя на ухо приятелю.

Тот нацелился объективом на ближайшего тетерева и уже хотел нажать спуск затвора, но в этот миг раздался шум — и прямо на тетерева с неба упало что-то большое, серое.

Серёжа даже вздрогнул от неожиданности.

Перепуганные тетерева уже летели к ближайшему лесу. А перед самым шалашом, где только что спокойно разгуливал чёрный лесной петух, теперь сидел, хищно растопырив крылья и хвост, ястреб-тетеревятник. В когтях у него бился схваченный тетерев.

— Лови его! — крикнул Митя, выскакивая из шалаша.

Услышав крик, ястреб рванулся вверх и, бросив добычу, полетел прочь, а помятый тетерев тоже вскочил на ноги и, хлопая крыльями, побежал к снопам. Ребята — за ним. Митя уже протянул руку, чтобы схватить птицу, но споткнулся, упал. А тетерев ещё сильнее захлопал крыльями и вдруг полетел низко-низко, над самой землёй.

— Держи, держи! — закричал Митя, вновь вскакивая на ноги.

Но тетерев был уже далеко. Совсем оправившись, он нёсся к тому же лесу, куда скрылись и другие тетерева.

Ребята переглянулись.

— Ушёл, поторопились мы, — тяжело переводя дух, вымолвил Митя. Обождать бы маленько, а потом из-за копёнки подкрасться и обоих сразу накрыть.

— Это всё ты, — чуть не плача, отвечал Серёжа. — Выскочил, заорал и снять не дал. Ты понимаешь, какой бы снимок получился! Ястреб тетерева схватил — и прямо перед аппаратом. Ведь такой случай может только раз в жизни случиться.

Митя молчал. О чём говорить? Он горевал не меньше Серёжи.

Ребята молча вернулись в шалаш. Забрали оттуда курточки, аппарат. Серёжа уже хотел положить его в футляр и вдруг так и замер от изумления.

— Митя… — нерешительно, видно сам не веря глазам, проговорил он, а затвор-то ведь спущен. Когда ж я его спустил? — Он растерянно взглянул на товарища и неожиданно весь засиял. — А ты знаешь когда? Как ястреб на тетерева бросился, я, значит, от неожиданности и нажал на спуск.

— Ой, Серёжа, неужели правда? — недоверчиво ответил Митя. — Бежим скорей проявлять!

И ребята со всех ног помчались в деревню.

Фотография получилась отличная. Ястреб на снимке был как живой, он хватал когтистыми лапами свою добычу.

Этот снимок осенью ребята с торжеством отнесли в школу и наклеили на видном месте в стенгазете «Юный натуралист».

Длинноносые рыболовы

Хорошее занятие рыбная ловля! Иной раз хоть и ничего не поймаешь, зато посидишь на берегу, на солнышке да понаблюдаешь, что вокруг творится. Только одно условие: сидеть нужно тихо.

Прошлым летом пошёл я на речку за окунями; рыба никак не клюёт. Стой, думаю, мы тебя перехитрим. Не хочешь на червяка браться, другую приманку предложим.

Снял я свою соломенную шляпу и тут же на отмели наловил ею, как сачком, мальков. А вот хранить мне их не в чем — ведёрко-то я дома забыл. Не беда.

Выкопал в песке у самой реки ямку, вода в неё сразу же набралась, и пустил туда рыбок. Отличный «аквариум» получился.

Двух мальков вместо червей на крючки насадил. Попробуем: не будет ли окунь на эту насадку браться. Опять жду, и опять ничего не клюёт. Я даже слегка задремал под кустом.

Вдруг вижу — летит над речкой зимородок. Птица такая; немножко побольше воробья. Очень красивая птица: брюшко оранжевое, спинка ярко-зелёная, а нос длиннющий, прямой, как палочка. Им зимородок без промаха мелких рыбёшек хватает.

Подлетел зимородок к моим удочкам и уселся прямо на удилище. Меня и не замечает; сидит, в воду поглядывает.

Потом кинулся вниз, да не в речку, а прямо в мой «аквариум», выхватил оттуда рыбёшку и опять на удилище сел. Проглотил, отряхнулся, второй раз туда же — нырь. Поймал другую рыбку, есть не стал, а улетел с нею куда-то.

Эх, жалко, пусть бы ещё половил, уж очень он занятный. А мальки мне всё равно ни к чему, и на них окуни не берутся.

Только я об этом подумал — гляжу, а мой длинноносый рыбак уж опять тут как тут, да не один, и второй следом за ним явился — птенец; ещё как следует летать не умеет.

Уселись оба рядышком на удилище. Потом «старый рыбак» нырь в мой «аквариум», вытащил рыбку и к птенцу. Тот рот широко разинул: давай, мол, еду. А еду давать нетрудно, она тут же вот, рядом, только бери.

Сунул старый зимородок птенцу в рот пару рыбёшек. Смотрю, и малыш тоже начал вниз поглядывать. Глядел, глядел да как бросится! Цоп клювом рыбку, взлетел на удилище, голову вверх запрокинул, с таким аппетитом свою первую добычу глотает.

Теперь ему нечего ждать, когда его кто покормит, — сам научился рыбу ловить. Тут уж они вдвоём взялись за моих мальков, в один миг всех переловили.

А я ни с чем остался, ни одного окуня не поймал. Не беда, я доволен: разве часто увидишь такую картинку?

Куйка

Лето прошлого года я провёл в Карелии. Приехав в Петрозаводск, я зашёл в охотничье общество, сказал, что я охотник-натуралист, и попросил посоветовать, куда бы поехать, чтобы познакомиться с природой этого края.

Тут же на маленьком дружеском совете было решено, что лучше всего мне поехать в Заонежье, то есть на другую сторону Онежского озера.

На следующий день я сел на пароход, переплыл озеро и поселился в небольшой деревушке Мальково на самом берегу.

В этих местах озера всё сплошь покрыто мелкими облесёнными островками. Островков так много (больше сотни), что они получили у местных жителей общее название — Уйма.

Трудно передать, какое чудесное зрелище представляют собой эти острова, в особенности когда плывёшь по озеру в тихую, ясную погоду. Над головой синеет безоблачное небо, а кругом такая же синяя, сверкающая гладь воды, и из неё тут и там поднимаются зелёные, покрытые лесом острова.

Между островами извиваются протоки, то широкие, открытые, то узкие, поросшие тростником и камышами, — настоящий рай для уток, гагар и другой водоплавающей дичи.

Невдалеке от нашей деревни, на одном из соседних островов, находилось селение Кижи — несколько домиков, разбросанных по берегу, пароходная пристань, а прямо над нею на высоком пригорке — старинная, рубленная из брёвен церковь о двадцати трёх куполах.

Эта церковь — замечательный образец древнерусской архитектуры и бережно охраняется как памятник старины.

Селение Кижи было видно прямо из моего окна, и я, сидя дома, часто любовался им.

Но особенно красиво бывало по утрам, когда я ещё задолго до восхода солнца отправлялся на рыбалку.

На прозрачном нежно-розовом фоне зари чётко вырисовывались контуры древнего храма и силуэты кряжистых северных домов.

И как удивительно всё это гармонировало с огромными серыми камнями на берегу, прозрачной далью, старыми, поредевшими соснами, с плеском воды, криками гагар на озере, со всей картиной угрюмого дальнего севера…

Стоя на берегу возле своего ботничка, я смотрел, как над озером, над островами, над всем этим суровым краем тихо занималась заря.

Вот край неба разгорается всё ярче и ярче, на него уже больно смотреть, и вдруг словно поток огненной лавы выльется из-за горизонта, хлынет на озеро и зажжёт его вспышками голубых огней.

Как раскалённые угли, светятся окна домов. Из-за лесистой Уймы медленно поднимается солнце.

Я поспешно сажусь в ботник, черпаю вёслами прозрачную, как первые льдинки, воду и выплываю в озеро навстречу солнцу, навстречу новому, едва зародившемуся дню.

Живя в Заонежье, я почти каждое утро выезжал в озеро на рыбалку и удил до тех пор, пока солнце не начинало сильно припекать. Тогда я возвращался домой.

Но однажды я заехал дальше обыкновенного. Рыба в это утро бралась хорошо, и мне не хотелось возвращаться домой.

Неподалёку от меня виднелся маленький, весь заросший деревьями островок. Из зелени ветвей выглядывал деревянный домик.

«Подъеду к нему. Может, мне удастся купить молока и хлеба, — подумал я. — Поем, а потом ещё половлю». И, снявшись с якоря, направил свой ботник прямо к домику.

Подплыв к островку, у самой воды я увидел пожилую женщину. Она полоскала бельё. Женщина приветливо поздоровалась со мной и охотно согласилась принести молока и хлеба.

Не прошло и десяти минут, как она уже вернулась назад с крынкой молока и изрядной краюшкой хлеба. Но взять за всё это плату решительно отказалась.

— Да что вы, за что же тут платить! — засмеялась она, разглядывая в ведёрке мой улов.

На дне лодки у меня валялось несколько мёртвых рыбёшек.

Я взял этих рыбёшек и выбросил в воду.

— Жаль, что нашей Куйки нет, — сказала женщина, — она бы их сразу подобрала.

— Какой Куйки? — переспросил я.

— А вы разве не знаете? Вы не здешний?

— Нет, я из Москвы.

— Ах, вот что! Ну, тогда понятно, — кивнула она головой. — Куйкой в нашем крае гагару зовут. Видели, конечно, их много по озеру плавает.

— Да, гагар я здесь много видел.

— А вот у нас совсем ручная была, — сказала женщина, — тут около мостков всё время и находилась. Мы её ещё маленьким птенцом взяли, так и выросла среди людей и никого не боялась.

Это меня очень заинтересовало. Я в своей жизни видел немало ручных птиц — скворцов, сорок, галок, ястребов… Но ручных гагар никогда не видел да и не слыхал об этом.

Я попросил женщину поподробнее рассказать о своей столь необычной крылатой воспитаннице.

— Ну что же, я с удовольствием, — согласилась она. — Мы тут с Колей, с сыном, каждое лето на даче живём. Он у меня тоже рыболов, любитель, всякую живность в дом тащит.

Вот как-то раз летом поехали мы с ним на лодке за ягодами километров за восемь, на остров Игловский Хвост. Весь этот остров в сосняке, в полянах, ягод там бывает видимо-невидимо.

Плывём мы мимо небольшой луды[1]. Только поравнялись, вдруг с неё гагара бултых в воду и удирать от нас. А за ней следом гагарёнок, совсем ещё маленький, тёмненький весь, тоже с берега соскочил и поплыл за матерью.

Подъехали мы к той луде, глядим — у самой воды гнездо гагары. Собственно, и гнезда-то настоящего нет — просто кучка сухого, прошлогоднего камыша, а сверху ямка. В гнезде птенец сидит. Коля его в руки взял, а он и не боится — видно, мал ещё, ничего не понимает. Смешной такой, несуразный, вроде гусёнка. А лапки совсем не в том месте, где у других птиц, — где-то сзади около хвоста. Ему и бегать-то на них никак нельзя.

Поглядели мы на него и посадили обратно в гнездо.

Вдруг видим: гагарёнок лапками оттолкнулся и, как лягушонок, из гнезда — прыг, прыг — и в воду! Шлёпнулся, да и поплыл себе как ни в чём не бывало.

Мы с сыном тоже своим путём к острову направились. Смотрим — а гагарёнок следом за нами плывёт. Мы отгонять, в ладоши хлопать, а он никак отставать не хочет. Коля ему весло протянул. Гагарёнок грудкой на него навалился и вскарабкался.

Взяли мы его в лодку, посадили в корзинку для ягод. Так и привезли домой.

Дома прежде всего забота — чем его кормить? Дали каши, хлеба мочёного, творогу и варёное яйцо порубили — ничего не ест. Посадили его в клетку, так целые сутки без еды и сидел. А потом Коля малявок вот у этих же сходен наловил и дал гагарёнку. Тот сразу три штуки съел. С тех пор с кормёжкой дело пошло на лад. Но зато в клетке сидеть гагарчёнок ни за что не хотел. Поставили мы ему туда миску с водой. Он её опрокинул, воду пролил. Вымок, выпачкался, так по клетке и мечется, между прутиками голову просовывает, того гляди, задушится.

Я и говорю Коле: «Не мучай ты его. Это птица водяная, она в клетке всё равно жить не сможет. Выпусти его лучше у нашего островка возле сходен. Гагар тут много неподалёку плавает, может, он к ним и уплывёт».

Коля сбегал ещё раз на озеро, наловил малявок, накормил получше гагарёнка, а потом отнёс и выпустил вот в этот заливчик.

На следующее утро пошёл Коля купаться, гляжу — что такое, уж он назад бежит! «Мама, мама, — кричит, — гагарёнок-то наш никуда и не уплыл! Только я на берег пришёл, а он из кустов выплывает и прямо ко мне: «Пик, пик, пик…» Пищит, рыбки просит. Я за сеткой прибежал. Сейчас наловлю и покормлю его».

Так гагарёнок и остался жить в заливчике возле сходен. Коля раза три-четыре в день ему малявок ловил. Бывало, позовёт его: «Куйка, Куйка!» — гагарёнок сейчас к нему плывёт и прямо в руки заглядывает, а сам пищит — покорми, мол.

Сначала Коле занятно было с ним возиться, а потом, видно, надоело. Гагарёнок вырос, ему еду только подавай.

И досаднее всего: кругом в заливчике малявок видимо-невидимо плавает, особенно когда солнышко пригреет, а гагарёнок и не думает их ловить. Вот и решил Коля его приучить нырять, чтобы он сам за рыбой охотился. Ну и забавно это было!

Коля разденется, поплывёт — и гагарёнок за ним. Коля отплывёт немного и нырнёт. Тут гагарёнок начнёт по воде метаться, ищет — куда же его приятель делся? Затем голову в воду опустит, перекувыркнётся, а лапы и хвост снаружи.

Никак сначала нырять не хотел, потом приучился. Но только делу это ничуть не помогло. Рыбу он всё равно ловить не стал, по-прежнему просил, чтобы его из рук кормили. А если ему мало рыбы наловят, не наестся он, тогда прямо на берег лезет, так и прыгает за Колей, как лягушонок.

Один раз пришла на сходни кошка. Она туда часто ходила. Коля ей тоже там рыбки давал. Пришла она, а гагарёнок на бережку был. Кошка к нему что, мол, за птица, давай-ка познакомимся. Она у меня и с курами, и с утками, со всеми дружила.

Только подошла к гагарёнку, а тот как шею вытянет, как зашипит да клювом её — цоп! — ущипнул не хуже гуся. Кошка перепугалась, со всех ног прямо домой. С тех пор уж её к сходням и не заманишь.

Через месяц гагарёнок заметно вырос, но от мостков никуда не уплывал. И ведь дикие гагары тут же, бывало, неподалёку плавают, кричат, а он на них даже внимания не обращает.

Из заливчика он выплывал только за лодкой. Вот поплыву я на соседний остров корову доить. Она у меня там всё лето паслась. Я плыву, а гагарёнок за мной. Пока я на острове корову дою, он возле лодки плавает, а как вернусь, прямо ко мне лезет. Возьму его на руки, он усядется поудобнее и сидит, плоский такой, как пирожок. Поглажу его и опять в воду пущу. Так обратно домой и приплывём.

Мы с Колей к Игловскому Хвосту плавали, к той луде, откуда гагарёнка взяли, и он следом за нами, всю дорогу за лодкой плыл.

Мы думали — может, мать-гагара его увидит и позовёт к себе. Но никакой гагары там уже не оказалось.

Я и предложила Коле: «Давай-ка мы нашу Куйку всё-таки оставим. Здесь она скорее к диким гагарам пристанет, а то что мы с ней зимой делать будем, без воды она ведь погибнет».

Вот подождали мы, пока Куйка подальше от лодки отплыла, а потом налегли на вёсла и покатили во весь дух. Только вода за бортом журчит.

Куйка увидела — и ну догонять нас! Да, видно, не может — смотрим, отстаёт всё дальше, дальше. А потом вдруг нырнула, глядь — вынырнула уже ближе к лодке, ещё и ещё… Под водой нас и догнала. Значит, ей под водой удобнее плыть, чем по поверхности.

Так мы домой опять все втроём и приплыли.

Прошло ещё недели две. Куйка совсем большая выросла и такая обжора стала — давай и давай рыбу. Просто хоть с берега не уходи. А сама никак её не ловит. Уж Коля с ней совсем замучился.

Один раз приплыли к нашему островку рыбаки, сетью рыбу ловить. День был жаркий, мелочь у них уснула; они её и выкинули в воду.

Куйка как заметила это, сразу всю рыбу с воды подобрала. С тех пор, бывало, только увидит рыбаков на лодке с сетью, прямо плывёт к ним, рыбу клянчит. Нашу Куйку здесь в округе все рыбаки знали, и все её кормили.

Тут моему Коле полегче стало, Куйка ему уж не так досаждала. Только мы всё беспокоились, что ж мы с ней зимой делать будем.

А делать-то ничего и не пришлось. Не дожила у нас Куйка до зимы.

Как-то приплыл к нам рыбак с Волк-острова. Куйка за ним и увязалась. С тех пор и конец, как в воду канула. Уж мы и на Волк-остров плавали узнать, нет ли её там. Не близкое это дело — километров двадцать от нас по воде-то будет. Только нигде нашей Куйки не нашли. Наверное, к диким гагарам всё-таки наконец прибилась и уплыла на волю.

Вот про нашу Куйку и вся история, — улыбнулась женщина.

Я поблагодарил её и хотел уже плыть обратно на озеро ловить рыбу.

— А скажите, пожалуйста, — вдруг спросила меня рассказчица, — не знаете ли вы, сколько лет гагары жить могут?

— Не знаю, правда.

— Жалко, — сказала она. — А то я третью весну всё нашу Куйку обратно жду — думаю, не вернётся ли откуда-нибудь. Да нет, уж, видно, больше не вернётся. Ну, прощайте пока, заезжайте ещё, когда будете близко рыбу удить.

Она взяла пустую крынку и пошла к дому.

А я поплыл обратно на озеро.

Уже начало как следует припекать. Дул лёгкий попутный ветерок.

Я решил больше не ловить рыбу, поставил парус и поплыл домой.

Вокруг меня, всё в солнечном блеске, сверкало и переливалось озеро. У поверхности играла рыба. А возле островов, у самых камышей, вытянув шеи и высоко подняв остроносые головы, плавали рябухи-гагары. И, глядя на этих птиц, я невольно думал: нет ли среди них той самой Куйки, которую так любовно растили Коля и его мать?

Голубой дворец

Бывают такие люди: простые, радушные — встретишь человека впервые, а кажется, будто ты давным-давно знаешь его, давно уже дружишь с ним.

Вот таким именно и был старый лесник Пётр Захарович, по прозвищу «мил человек».

А прозвали его так за то, что это была его любимая присказка. И по правде говоря, больше всего она подходила именно к нему самому.

Я познакомился с Петром Захаровичем совершенно случайно. Шёл как-то летом с охоты поздно вечером; лес чужой, путь до деревни, где я остановился, неблизкий. Устал я. А уж начало смеркаться.

«Не заночевать ли, — думаю, — прямо в лесу? Развести костёр, вздремнуть тут же, под ёлкой. А как начнёт светать, поохотиться на утренней зорьке — и в деревню».

Только вот беда — уж очень комары донимают. Так и лезут в лицо. Пожалуй, за ночь совсем съедят. Что же делать?

Иду, раздумываю. Вдруг вижу — в стороне огонёк блеснул. Я — туда. Выхожу на поляну. Посредине её деревянный домик — лесная сторожка. В окне свет горит.

Вот тебе и ночлег. Наверное, пустят на ночь в избушку.

Захожу: просторная комната, у окна стол, лампа горит, на столе самовар, а за ним в уголке старичок сидит, чай пьёт. Увидал меня, говорит:

— Откуда-то гость ко мне пожаловал? Заходи, мил человек. Чайком с мёдом, с малиною угощу.

— Спасибо, дедушка. — Я поставил в угол ружьё, повесил на гвоздь сумку, куртку и подсел к столу. — Я, дедушка, в вашем лесу первый раз. Вчера только в деревню Дубки в отпуск приехал. Хочу поохотиться, порыбачить.

— Так-так, — кивнул старик. Он налил мне чаю, пододвинул деревянную чашку с мёдом, кузовок с малиной. — Пей, мил человек, на здоровье, отдыхай, устал небось.

Выпили мы по стаканчику, по второму, разговорились. Вернее, я больше слушал, а Пётр Захарович рассказывал про свой лес, где какая дичь водится, куда сходить по грибы, по малину.

— Да чего тебе, мил человек, в деревне сидеть. От Дубков и лес и речка не так уж близко. А у меня всё под боком. Сходи завтра в деревню, возьми своё добро и ко мне возвращайся. Живи хоть месяц, хоть два, сколько душе пожелается. И тебе на охоту ходить способнее, и мне, старику, веселей.

Так я и сделал. На следующий же день отправился в Дубки, забрал свои вещи и переселился к деду в сторожку. Весь отпуск у него прожил. Какое это было чудесное время! Дни выдались все как на подбор — ясные, солнечные, настоящие летние дни.

Вставали мы с Петром Захаровичем вместе с солнышком, пили чай, брали немного еды и отправлялись на целый день в лес.

Дедушка захватывал с собой кузовок. Он его сам сделал. Ловко так смастерил, с перегородкой на два отделения. Одно — для грибов, другое, поменьше, — для ягод.

Я же брал с собой ружьё или удочку. Так мы сразу распределили обязанности: я должен был заботиться о дичи и рыбе, а Пётр Захарович — о ягодах и грибах.

Выйдем, бывало, на зорьке в лес. Воздух прохладный, чистый, пахнет свежескошенным сеном. Все поляны седые от обильной ночной росы. А до кустов, до деревьев лучше и не дотрагивайся — чуть заденешь плечом, сразу дождь на тебя польётся.

— Не беда, мил человек, — улыбнётся, бывало, дедушка. — Солнышко выйдет — разом высушит.

Мы уходили от дома далеко в лес, бродили по заросшим черникой сухим болотам. В таких болотах нога тонула, будто в перине, в глубоком мху, а в воздухе крепко пахло пьянящим запахом багульника. Потом мы выбирались на лесные поляны, сплошь заросшие душистым клевером и белыми глазастыми ромашками. Мы заглядывали в густые малинники и рвали тёмно-красные спелые ягоды. Рвать их приходилось очень осторожно — иначе они осыпались на землю, оставляя после себя на концах ветвей короткие белые «пальчики».

Нередко мы посещали и старую вырубку. На ней тут и там торчали широкие полусгнившие пни. На этих пнях на солнцепёке грелись юркие ящерицы и сидели, распустив крылья, красивые бабочки, с тёмными, почти чёрными крыльями, — траурницы и ярко расписные «адмиралы».

При нашем приближении ящерицы тотчас исчезали в расщелинах пней, а бабочки взлетали и кружились над вырубкой.

Иногда возле старого пня нам удавалось найти совсем перезревшую ягоду земляники. Она походила на густую, засахаренную каплю варенья и пахла так аппетитно, будто и впрямь была только что сварена здесь на солнышке.

Потом мы шли в прохладные березняки и осинники, искали в траве среди прошлогодних листьев подберёзовики с тёмно-коричневыми бархатными шляпками и красноголовые подосиновики. Очень часто во время наших скитаний я совсем забывал про охоту и про рыбалку. Мне нравилось, больше чем удить или стрелять, ходить вместе с дедушкой и наблюдать за тем, с каким вниманием, с какой любовью осматривал он всё, что нас окружало.

Пётр Захарович знал всех птиц, мог определить их по голосу, по внешнему виду, знал, какая из них где гнездится, чем кормит птенцов, какую пользу приносит лесу, помнил все барсучьи и лисьи норы, мог точно сказать, где водятся белки, куницы, где летом держатся лоси со своими лосятами. Он знал лес не хуже, чем свой собственный дом. Да, пожалуй, лес-то и был его настоящим домом.

Сколько раз мы с ним забирались в самую глушь и бродили там до глубокой ночи. Дедушка никогда не плутал в лесу, всегда безошибочно находил дорогу к сторожке.

Ходим, бродим, бывало, весь день, наберём ягод, грибов, а вот дичи нет.

— Не беда, мил человек, — улыбнётся дедушка. — На что нам мясо. Мясо, вещь вредная. Мы сейчас картошку почистим, с грибками наварим, самое хорошее кушанье.

Всё живое: зверей, птиц, ящериц, лягушек — любил и берёг Пётр Захарович.

Старик зорко следил за тем, чтобы никто из ребят, пришедших по ягоды, по грибы, не ломал кустов и деревьев, не разорял птичьих гнёзд, вообще не вредил лесу.

Сам Пётр Захарович выполнял свою работу, как говорят, не за страх, а за совесть.

С утра до ночи пропадал он в лесу. На десятки километров знал каждое дерево. И всё, бывало, хлопочет: то молодые саженцы проверяет, следит — не напали ли на них вредители, то сушняк соберёт да и сожжёт, чтобы в нём не развелись короеды, то пойдёт старые деревья осмотрит — не треснул ли где ствол, не поломало ли ветром сучья.

А уж за птицами, за всякой живностью так наблюдает, будто это не простой лес, а заповедник.

Но, заботясь обо всех обитателях леса, Пётр Захарович имел особую привязанность к крохотным лесным труженикам — муравьям.

Целыми часами дедушка мог сидеть возле муравейника и следить за этими занятными существами.

— Нет, ты приглядись-ка получше, — бывало, говорил он, — это вот работники! С утра до ночи трудятся: кто соломинку тащит, кто листочек несёт, а кто на охоту отправился за слизняками, за гусеницами. Сколько погани разной уничтожат, не сочтёшь. Большую пользу лесу приносят.

Если Пётр Захарович видел, что муравей не может справиться со своей ношей, старик брал прутик или травинку и осторожно помогал маленькому труженику преодолеть препятствие. При этом Пётр Захарович ласково приговаривал:

— Ты не бойся, дурашка, я ж тебе вреда не сделаю, я ж помогаю тебе.

И должен сказать, что нигде я не видел таких огромных, никем не тронутых муравейников, как в лесу у Петра Захаровича. Это были настоящие лесные дворцы, сказочные терем-терема.

Да разве одни муравейники говорили о том, с какой душой выполняет дедушка своё любимое дело.

Нигде ещё не встречал я такого множества разных птиц и всякой другой живности, такого будто всегда улыбающегося леса. Этот старый весёлый лес всем своим видом напоминал мне самого дедушку.

Незаметно пролетел мой отпуск в лесной сторожке. Пришло время возвращаться в город. Я простился с Петром Захаровичем, обещая будущим летом опять приехать на отпуск в его лесную избушку.

Увы, в следующее лето началась война. Наступили тяжёлые годы. Люди даже забыли о том, что такое покой и отдых.

Только спустя десять лет мне вновь довелось побывать в знакомых местах.

И вот я опять бреду по той же лесной дороге, прямо к сторожке Петра Захаровича. Наверное, старика давно уже нет в живых. Кто же теперь там живёт, кто охраняет лес с его зверями, птицами, со сказочными дворцами-муравейниками? Деревья редеют. Впереди поляна. На ней сторожка. Но где же она? Может, я ошибся, попал на другое место? Нет, не ошибся. Вот здесь, под соснами, стоял деревянный домик. Полуразрушенный остов из кирпича — основание печи — да обломки сгнивших брёвен, целый ворох гнилушек — это всё, что осталось от домика Петра Захаровича, всё, что осталось как память о нём самом.

Но нет, не всё! Есть и ещё одна памятка. И кто же её смастерил? Именно те хлопотливые лесные труженики, о которых дедушка всегда так заботился.

Под старой сосной, где раньше была скамеечка, на которой старик сиживал по вечерам, на этом месте муравьи выстроили свой огромный лесной дворец.

Я подошёл к нему и даже улыбнулся. Как хорошо! Лесной дворец был построен из тех самых гнилушек, которые остались от домика лесника.

«Наверное, дедушка был бы доволен, если бы знал, как лесные жители используют остатки его старенького жилища», — подумал я.

Долго сидел я на лесной поляне и наблюдал за муравьями. А они всё тащили гнилушки, всё отстраивали из них своё удивительное жилище.

Потом я пошёл бродить по лесу, по тем местам, где мы хаживали вместе с Петром Захаровичем. Хотелось повидать и старый дуб, и барсучьи норы, и заросший черёмухой берег лесного ручья.

Уже стало темнеть, когда я наконец спохватился: ведь придётся идти обратно в деревню километров двенадцать, а то и больше. «Не беда, в этом лесу мне знакомы все дорожки, все тропы. Правда, за десять лет многие совсем заросли. Ничего, доберусь как-нибудь».

Не без труда выбрался я наконец на дорогу и пошёл по ней. Вот и поляна, где стояла сторожка. Но что же там светится, неужели остатки костра? Может, кто-нибудь тут ночует? Нет, свет какой-то странный, голубоватый.

Я свернул на поляну и остановился. За всю свою жизнь я не видел такого зрелища. Это светился лесной дворец-муравейник. Он весь казался сделанным из голубого стекла и был освещён откуда-то изнутри.

Да и не он один. Вся поляна кругом была точно усыпана тысячами крохотных голубых огоньков. Будто это совсем не земля, а тёмная ночная вода, и в ней отражаются мириады тусклых лесных звёзд.

Сразу я ничего не понял. Но вскоре догадался. Да это же светятся рассыпанные по земле гнилушки. И муравейник тоже построен из них, из остатков лесной сторожки.

Я ещё раз взглянул на светящийся, будто вылитый из хрусталя, лесной дворец и подумал: «Вот достойная награда тому, кто всей душой любил родную природу».

Трудное задание

Женя считался отличным товарищем, весёлым, всегда готовым помочь другому. Ребята его любили и охотно дружили с ним.

Но был у Жени один большой недостаток — это его робость. И не то чтобы он побоялся в драке вступиться за слабого или сделать какое-нибудь трудное гимнастическое упражнение. Нет, в этих делах Женя никогда не отставал от товарищей. А вот предложи ему поздно вечером сходить в соседний лес — ни за что не пойдёт.

— Что ж ты трусишь? — смеялись над ним ребята. — Разбойников и волков в нашем лесу не водится. Днём же ты ходить туда не боишься!

Женя только смущённо опускал глаза и лохматил рукой свои курчавые волосы.

— Да я не боюсь, а так как-то жутковато, когда темно, — отвечал он.

— А ты попробуй, пересиль себя, — советовал ему друг-приятель Володя. — Один раз пересилишь, второй, а там и привыкнешь. А то какой же ты пионер?

Но что же говорить об этом: Женя и сам сознавал свой недостаток, да вот поди справься с ним.

Как-то раз приятели отправились в лес за грибами. Набрали их полные лукошки и уселись на полянке отдохнуть.

— Хорошо летом в лесу! — сказал Женя, греясь на солнышке. — Тепло, светло!

— Очень хорошо, особенно когда светло! — лукаво улыбнувшись, добавил Володя.

Женя вдруг вспыхнул:

— Да брось ты свои насмешки! Тебе-то какое дело?

— Нет, не брошу! — перебил его Володя. — Не брошу, пока не отучу тебя от этой глупости.

Он подсел к приятелю и обнял его за плечи:

— Ты не сердись, а подумай сам. Ну, пойдёшь служить в армию, представь себе, назначат тебя ночью в дозор или разведку, что тогда? Осрамишься прямо.

— Там дело совсем другое, — замявшись, отвечал Женя.

— И совсем не другое! — с жаром возразил Володя. — Надо заранее развивать в себе силу воли, а потом поздно будет.

— Это верно. Да только как это сделать? — угрюмо ответил Женя, обрезая перочинным ножом корешки грибов.

— А вот как… Давай сюда ножик. — Володя взял его, подошёл к соседней берёзе и положил нож в развилку между сучками. — Вот тебе боевое задание: сегодня ночью, когда у вас все лягут спать, ты потихоньку оденешься, сходишь сюда, возьмёшь свой ножик и вернёшься домой. Ну, сможешь выполнить или струсишь? — Володя вызывающе поглядел на приятеля.

Женя слегка смутился. Он осмотрелся кругом: весь лес был залит ярким солнечным светом, и Жене самому показалось странным, чего же в нём бояться даже ночью.

— Ну как? Или не по плечу задание? — подзадоривал его Володя.

— Выполню, — решительно ответил Женя.

— Честное пионерское?

— Честное пионерское.

И приятели весело отправились домой.

До вечера Женя вовсе и не думал о том, что ему предстоит сегодня ночью; но, когда стало смеркаться, он вспомнил и невольно слегка поёжился.

Весь вечер ребята с соседних дач играли в «палочку-выручалочку», в «казаков-разбойников». Наконец пришло время расходиться по домам.

— Помнишь задание? — шепнул Володя.

Женя только кивнул головой и, не отвечая, пошёл в переулок, где на самом углу приветливо светились окна их дачи.

После ужина все отправились спать. Женя спал на балконе. Он быстро разделся и лёг в постель, потушил свет. За стеной папа с мамой поговорили немного и замолчали. Стало совсем тихо.

Ах, как было бы теперь хорошо повернуться носом к стене, закрыть глаза и заснуть! Зачем он только дал слово Володе? Но слово уже дано, значит — конец.

Женя лежал с открытыми глазами и глядел в тёмную ночную глубину сада. Изредка ветерок пробегал по деревьям, и от этого они слегка шумели, будто перешёптывались о чём-то. «А как, наверное, страшно теперь в лесу! Тихо-тихо, и ни души кругом». У Жени от одной этой мысли защемило сердце. Однако делать нечего, пора вставать.

Он встал, быстро оделся и, стараясь никого не разбудить, сошёл по ступенькам вниз, в сад, а оттуда на улицу.

Весь дачный посёлок спал. Женя прошёл знакомую улицу. Потом дорога пересекла небольшое поле, а за ним — лес. Вон он уже темнеет впереди, по-ночному таинственный и страшный.

Мальчик вошёл под деревья, и сразу его охватила жуткая тишина. Тишина не беззвучная, не немая, а наоборот, наполненная какими-то шорохами и неясными, приглушёнными звуками.

Боязливо оглядываясь по сторонам, Женя силился представить себе лес таким, каким он видел его сегодня при солнечном свете, силился — и не мог. Это был совсем другой, незнакомый лес, очень густой и тёмный, полный страшных, неведомых тайн.

Что-то зашуршало в кустах. Женя вздрогнул, остановился.

Какой-то маленький толстый зверёк выбежал на дорогу.

«Да ведь это ёжик!» — обрадовался Женя и быстро подбежал к зверьку. Но ночью и ёж был совсем другой, не такой, как днём. Он вышел на охоту за улитками, червяками, лягушками… В ночной темноте зверёк чувствовал себя гораздо увереннее. Он не свернулся в клубок, а подскочил вверх, больно кольнул Женю в руку и побежал дальше, сердито пыхтя и фыркая.

Мальчик вновь тронулся в путь. Дорога становилась всё уже. А возле старого пня надо было вовсе свернуть на тропинку.

Днём по ней можно легко идти, не цепляясь за ветки, но теперь кусты будто сдвинулись, и приходилось на каждом шагу раздвигать их руками.

Вдруг в лесной чаще блеснул зеленоватый огонёк: «Волк?» У Жени даже захватило дыхание. Мальчик затаился в кустах.

«Но почему же огонёк не движется? И почему он только один, а не два? Нет, это не волчий глаз. Это жучок-светлячок. А вон и ещё, и ещё…»

Один зажёг свой фонарик у самых Жениных ног. Мальчик наклонился и осторожно сорвал широкий лист, на котором сидел светляк. Но тот, почуяв опасность, сразу же погасил свой фонарик и стал совсем незаметен на тёмном листе.

На каждом шагу Женю поджидало что-нибудь необычайное.

Вот впереди, между ветвями, бесшумно метнулась какая-то острокрылая птица и тут же села на дорожку, припав всем телом к земле.

Но только мальчик шагнул вперёд, она вновь взлетела и, делая в воздухе замысловатые петли, исчезла в темноте.

Жене стало ещё более жутко. Он знал, что это ночная птица козодой, странная птица с мягкими перьями, как у совы, и огромным ртом, как у жабы. Этим ртом козодой на лету хватает разных ночных насекомых.

А вот где-то в глухих отрогах леса дико захохотала сова.

Скорей бы! Скорей бы поляна с берёзой! Взять нож — и домой. Жене казалось, что идти обратно к дому не так страшно.

Неожиданно всё кругом вдруг посветлело. «Неужели уже рассвет? обрадовался мальчик. — Нет, это луна». Она медленно показалась из-за верхушек и осветила лес. Но от её холодного синего света на душе у Жени не стало спокойнее. Наоборот, под деревьями и кустами тени сделались ещё гуще, ещё таинственнее; казалось, что кто-то неведомый затаился там, караулит, ждёт.

Но вот наконец и поляна. Женя уже хотел выйти туда и вдруг остановился как вкопанный: в кустах на другом конце поляны послышался лёгкий треск сучков.

«Кто это: собака, кошка?» Женя приглядывался. На освещённую луною полянку, осторожно оглядываясь, выбрался зверёк ростом с маленькую собачку — остромордый, остроухий, с длинным хвостом.

«Лисёнок!» — догадался Женя и затаился в кустах, чтобы не испугать зверька.

Вслед за первым лисёнком на поляну выбрался второй, третий — целых пять.

Оглядевшись по сторонам и убедившись, что нет никакой опасности, лисята затеяли возню. Они будто играли в догонялки, а догнав, таскали друг друга за уши, за хвост.

Вот один хочет поймать второго, уже настигает его, а третий забежал наперерез, припал к земле и стережёт. Только бегущие поравнялись с ним, он как прыгнет — и все трое сплошным клубком покатились в траву. А ещё два других — сверху на них. Мала куча! В такой возне разве что разберёшь? Один, верно, нечаянно куснул другого, а тот его — и из игры получилась драка. Все передрались, а потом уж, должно быть, разобрали, в чём дело, и, очень смущённые, разбрелись в разные стороны.

Вдруг все пятеро разом насторожились, обернувшись мордочками к другому концу поляны.

Женя тоже начал вглядываться туда.

Из кустов выскочила старая лиса и подбежала к лисятам. В зубах она что-то им принесла, кажется задушенного зверька.

В один миг лисята окружили мать. Та положила на землю свою ношу, а сама отошла в сторону, села и стала наблюдать за детьми.

Лисята очень заинтересовались тем, что принесла им мать. Они прыгали вокруг лежавшей на земле добычи, но сразу не решались её взять. А может быть, были сыты и просто хотели сперва поиграть с ней.

Наконец один из лисят схватил добычу — и в тот же миг раздался громкий жалобный крик, похожий на крик ребёнка.

Принесённый лисой зверёк вырвался от лисёнка и скачками бросился в кусты. Лисята так растерялись, что даже не стали его преследовать.

Но тут вмешалась мать-лиса. В два прыжка она настигла зверька, схватила его в зубы и потащила обратно к лисятам. Зверёк вновь жалобно закричал.

Увидев это, Женя выскочил из своего прикрытия и громко захлопал в ладоши.

Ух, и понеслись же лисята в кусты! Только хвосты замелькали.

Лиса, бросив добычу, тоже скрылась в кустах.

Женя подбежал к зверьку. Он испуганно прижался к земле и не двигался. Мальчик осторожно взял его в руки. Это был зайчонок. Женя ощупал ему ножки. Они были целы, и сам зверёк оказался тоже целым и невредимым. Лиса, очевидно, не хотела душить его, а осторожно несла лисятам, чтобы учить их, как надо ловить добычу.

— Нет, уж ты лучше мышей лови. Их и в лесу и в поле сколько угодно, говорил Женя, приглаживая взъерошенную шёрстку зверька. — А мы с тобой давай-ка уйдём отсюда подальше.

И Женя торопливо зашагал по дорожке в лес.

Выйдя на другую полянку, мальчик посадил зайчонка на землю, а сам отошёл в сторонку.

Зайка сидел сперва неподвижно, похожий на комочек земли.

Но вот он зашевелился, приподнял одно ухо, потом другое, поводил ими, привстал на лапки и вдруг начал передними умываться. Умывшись, зайчонок ещё раз огляделся по сторонам и неторопливыми прыжками исчез в кустах.

— Погуляй здесь, а я отдохну немного и тебя покараулю, чтобы лиса опять не схватила, — сказал Женя, усаживаясь в копну свежего сена. — Он прилёг на него, с удовольствием вдыхая запах вянущих трав и цветов.

«Как хорошо в лесу! — подумал он и вдруг, вспомнив слова Володи и улыбнувшись, добавил про себя: — И не только днём, когда с в е т л о!»

Женя с радостью почувствовал, что ему ведь совсем не страшно. Наблюдая лисят, а потом спасая зайчонка, он даже и сам не заметил, когда прошёл этот страх. Теперь ему, наоборот, было уже непонятно, чего он раньше боялся ночью в лесу. Ведь это был тот же самый лес, что и днём, только полный другой, таинственной жизни его ночных обитателей.

Женя лежал на копне и глядел вверх, в небо. Оно было очень глубокое, тёмное, и в нём только ярко светилась совсем круглая, как сказочный колобок, луна.

«А вот и медведь гонится за колобком», — подумал Женя, глядя на странной формы облако, наплывающее на луну.

Но Жене не удалось досмотреть, схватит ли медведь колобок или нет. Глаза его почему-то слегка закрылись…

…А когда он снова открыл их, было уже совсем светло и очень прохладно.

Лучи солнца уже прорывались сквозь густую листву берёз. Вся поляна была укрыта белой дымкой тумана. Он слегка колыхался, весь пронизанный ярким утренним светом.

Женя не стал дожидаться, пока туман поднимется вверх, а весело бросился прямо в него, в эту прозрачную сыроватую мглу, последний остаток ушедшей ночи.

Выбравшись из тумана, Женя бодро зашагал по дорожке. Кругом в лесу на все голоса распевали птицы, встречая новый погожий день; и лесной доктор дятел уже выстукивал больное дерево, отыскивая под его корой жуков-короедов; и где-то вдали звонко куковала кукушка, отсчитывая Жене много-много счастливых лет.

«Нужно скорее домой, чтобы мама с папой не встали и не начали беспокоиться, где я», — подумал Женя, ещё прибавляя шагу.

Подходя к самому дому, Женя вдруг вспомнил, что именно то, за чем он ходил в лес, своё задание, он так и не выполнил — забыл взять свой ножик.

Но Женя только улыбнулся при этом. Ведь теперь он уже твёрдо знал, что такое задание он без труда сможет выполнить в любое время.

Нежданный помощник

Я путешествовал по Кавказу, знакомился с его природой, с его разнообразным миром растений и животных.

От маленькой железнодорожной станции Коджах я прошёл вверх по долине реки Белой в глубину горных отрогов Кавказского хребта и добрался до посёлка Гузерипль.

На самом берегу быстрой реки у подножия гор приютилось несколько красивых домиков — это управление северной части Кавказского заповедника. Здесь я и решил прожить недельку-другую, чтобы побродить в окрестностях по заповедным лесам. В этих лесах водится много интересных и ценных животных. В заповеднике они находят надёжный приют и охрану человека.

Но как же увидеть их среди дремучих зарослей, в особенности теперь, когда лес ещё не сбросил листву? Кто поможет мне разыскать осторожную куницу или выпугнет из непролазной чащи редкую птицу — горного тетерева? Несколько раз я отправлялся бродить по окрестным горным лесам, знакомился с их чудесной растительностью, но, увы, из животного мира мне почти никого не удавалось увидать. Одни только крикливые сойки всюду попадались на глаза, да изредка слышалась в лесу громкая стукотня хлопотливого дятла.

«Неужели же мне так и не удастся понаблюдать за обитателями этих заповедных мест? — с невольной досадой думал я, возвращаясь домой из лесу. — Неужели придётся писать о зверях и птицах Кавказа, даже не повидав их, а только послушав рассказы очевидцев?» Писать с чужих слов — это было очень обидно, и я делал всё новые и новые, но такие же безуспешные попытки.

Однажды после трудного путешествия по заповеднику я проснулся утром довольно рано. Солнце ещё не поднялось из-за гор, и под ними, цепляясь за верхушки леса, плыли сизые клочья тумана. Но небо было ясным, безоблачным, обещало погожий день.

У крыльца, в палисаднике, цвело много цветов. Тут же на поляне стояло несколько ульев. Я смотрел, как из них вылезали первые пчёлы. Они расправляли крылышки после ночи и потом быстро летели куда-то вдаль. А некоторые подлетали к ближайшим цветам и забирались в их чашечки, ещё влажные от ночной росы.

Всё кругом меня дышало теплом. Деревья возле дома только слегка начинали желтеть, будто в июле от сильной жары. Но стоило мне взглянуть вдаль на горы, и сразу становилось понятно, что это не лето, а осень. Внизу, у подножия гор, лес тоже был сочно-зелёным, зато чем выше, тем больше в нём появлялось жёлтых и красных пятен, и наконец у самой вершины он уже весь сплошь был ярко-жёлтым, оранжевым. Одни сосны да пихты темнели густой зелёной щёткой. И за них цеплялись плывущие вверх клочья тумана.

Я так засмотрелся на эти горы, что даже вздрогнул, когда кто-то слегка толкнул меня в бок. Я обернулся. Возле меня на крыльце сидела собака, по виду помесь легавой с дворняжкой. Она виновато глядела мне прямо в глаза, слегка приседала на передние лапы и часто-часто стучала обрубком хвоста по доскам крыльца. Я погладил её, и она, вся задрожав от радости, припала ко мне и лизнула руку влажным розовым языком.

— Ишь, без хозяина скучает, — сказал, останавливаясь у крыльца, старичок рабочий.

— А где же её хозяин?

— Рассчитался и уехал домой, в Хамышки. А она, видно, отстала. Вот и не знает, куда голову приклонить.

— А как её звать?

— Альмой зовут, — ответил старик, направляясь к сараю.

Я вынес хлеба и покормил Альму. Она, видно, была очень голодна, но брала хлеб аккуратно и, взяв кусочек, убегала в ближайший куст сирени. Съест и опять вернётся. А сама так и глядит в глаза, будто хочет сказать: «Покорми, мол, ещё — очень есть хочется». Наконец она наелась и с наслаждением улеглась на солнышке у моих ног. С этого дня у нас с Альмой завязалась крепкая дружба. Бедняга, очевидно, признала во мне нового хозяина и ни на шаг не отходила от меня.

— Умный пёс, учёный, — хвалили Альму в посёлке. — По зверю и по птице может работать. Хозяин-охотник всему её обучил.

Как-то раз мы с наблюдателем заповедника, Альбертом, решили подняться в горы. Альма, видя, что мы куда-то собираемся, взволнованно вертелась под ногами.

— Взять её или не надо? — спросил я.

— Конечно, возьмём, — ответил Альберт. — Она скорее нас кого-нибудь из зверей или птиц разыщет.

Наши сборы были недолги. Захватили с собой бинокль, немного еды и двинулись в путь.

Альма весело бежала впереди, но далеко в лес не уходила.

Сразу же за посёлком начался подъём. Зная, что я совсем не мастер лазать по горам, Альберт шёл еле-еле, и всё же мне казалось, что он бежит. Наконец, видимо не будучи в силах плестись так же, как я, мой спутник уселся на камне.

— Вы идите вперёд, — сказал он, — а я покурю и вас догоню.

Так своеобразно проходил наш подъём. Я еле-еле плёлся вверх, а Альберт курил, сидя на камне или на пне. Когда я уходил от него метров на сто, на двести, он поднимался и в несколько минут догонял меня. Догонит и опять усядется покурить. Когда мы поднялись на первый перевал, Альберт показал мне пустую папиросную коробку.

— Вот видите, — улыбаясь, сказал он, — целую пачку из-за вас выкурил.

Наконец мы вошли в сплошной пихтовый лес. Тут было тихо и сумрачно, только попискивали где-то в вершинах синицы.

Неожиданно громкий лай заставил меня приостановиться.

— Это Альма кого-то нашла, — сказал Альберт, — идёмте посмотрим.

Мы прошли метров двадцать и увидели собаку. Она стояла под высокой пихтой и лаяла, глядя вверх.

— Белка, белка вон на сучке сидит, — показал Альберт.

Действительно, на нижнем сучке метрах в пяти от земли сидел серый пушистый зверёк и, нервно вздрагивая хвостом, сердито цокал на собаку: «Цок-цок-цок!»

Альберт подошёл к дереву и легонько стукнул по нему рукой. В один миг белка стрелой взлетела вверх по стволу и скрылась в густой кроне ветвей. Но я уже успел хорошо её разглядеть в бинокль: шкурка у неё была совсем серая, а не рыжеватая, как у наших подмосковных белок. Я с большим интересом рассмотрел зверька. Ведь раньше на Кавказе водилась только кавказская белка — поменьше нашей белки, с очень скверной рыжевато-серой шкуркой. Кавказскую белку местные охотники не добывали на пушнину. Но в последние годы на Кавказ и в Тиберду были завезены и выпущены алтайские белки с прекрасным дымчато-серым мехом. Эти зверьки поразительно быстро размножились в новых местах и расселились по кавказским лесам далеко за пределы Тиберды. Теперь их сколько угодно не только в северной части кавказских лесов, но также и в южной. И местные охотники могут уже начать беличий промысел.

Отозвав от дерева Альму, мы отправились дальше. Не прошло и получаса, как она подлаяла вторую, а потом третью, четвёртую белку. Однако нам не приходилось сворачивать с тропы, чтобы отзывать собаку. Достаточно было свистнуть несколько раз, как она сама возвращалась.

Но вот Альма снова залилась в лесу громким лаем.

Мы посвистели — нет, не подходит. Альберт прислушался.

— Что-то уж больно азартно лает, — сказал он. — Похоже, не на белку; может, куницу нашла?

Нечего делать. Пришлось опять свернуть с тропы и пробираться через густые заросли рододендрона. Наконец выбрались на полянку. Посередине стояла столетняя пихта. Альма металась под деревом, вся ощетинилась, захлёбываясь от злости.

Мы подошли к самому дереву и начали осматривать сучья и ветки. Почти у самой вершины в развилке между двумя толстыми суками я заметил что-то серовато-бурое: не то гнездо, не то какой-то нарост на дереве. Концы ветвей склонялись вниз и мешали рассмотреть, что это такое. Я вынул из сумки бинокль, взглянул вверх и поспешно передал бинокль Альберту.

Он тоже навёл его на тёмный предмет, видневшийся на вершине дерева, но тут же отдал мне бинокль обратно, огляделся по сторонам и снял с плеча карабин. В бинокль можно было легко разглядеть притаившегося между суками небольшого медвежонка. Он сидел, обхватив передними лапами ствол дерева, и внимательно смотрел вниз на собаку.

— Идёмте-ка лучше отсюда, — сказал Альберт, поймав Альму и взяв её на поводок, — а то как бы с а м а не пожаловала.

— А разве э т о нам не поможет? — указал я на карабин.

— В крайнем случае, конечно, поможет, — ответил Альберт, — только ведь в заповеднике бить зверя не полагается. Да и этот малыш, на кого он тогда останется? Ещё дитя малое, ишь как притулился.

Когда мы отошли подальше от поляны, с вершины пихты раздался громкий призывный крик, похожий на детский плач, — медвежонок звал свою мать.

— Не кричи, потерпи малость, сейчас заявится, — улыбнулся Альберт.

И действительно, вдали уже слышалось тревожное ворчание и хруст валежника под ногами тяжёлого зверя.

Мы поспешили удалиться, чтобы не помешать этой трогательной, но малоприятной для посторонних встрече.

Чем выше мы поднимались по склону, тем чаще на полянах и по ложбинам среди пихт попадались участки высокогорного клёна. Наконец мы выбрались в субальпику — на границу леса и альпийских лугов. Здесь пихты и клёны встречались всё реже и реже, их сменило высокогорное берёзовое криволесье. На полянах густо разросся рододендрон. С тропы невозможно было свернуть. Неожиданно Альма повела носом, но не кинулась со всех ног, как за белкой. Наоборот, вся вытянувшись, она стала осторожно красться среди ползущих по земле гибких стеблей. С трудом пробираясь сквозь заросли, мы следовали за собакой. Было интересно узнать: кого же она почуяла и почему не бежит, а так осторожно крадётся?

Альберт на всякий случай снял с плеча карабин. «Уж не медведь ли? Здесь, в зарослях рододендрона, ему очень легко затаиться». Но вряд ли собака станет его так странно, по-кошачьи, выслеживать.

Вдруг Альма остановилась как вкопанная среди густых, непролазных зарослей. Сомнений не было — собака стояла на стойке.

Я скомандовал: «Вперёд!»

Альма рванулась, и из-под кустов с треском взлетел горный тетерев. На лету он был очень похож на нашего обыкновенного косача, только как будто немного поменьше. Тетерев полетел низко, над самыми зарослями, и скрылся в березняке. Альма всё так же стояла на стойке. Потом она обернулась к нам, будто спрашивая: «Почему же вы не стреляли?»

— Нельзя стрелять, — погладив собаку, сказал я. — Ведь мы в заповеднике.

Но Альма, конечно, не могла понять моих слов. В этот день она находила нам то белок, то медвежонка, а мы всё отзывали её. Видимо, это было не то, чего мы искали. Наконец она нашла такую дичь, за которой нельзя гнаться по следу с лаем, а нужно осторожно подкрасться к ней. И Альма подкралась. По команде «Вперёд!» она выпугнула дичь и снова осталась на месте. Она сделала всё, как её учил старый хозяин, но новый хозяин почему-то и тут не выстрелил. Альма явно недоумевала, что же теперь от неё хотят.

А мы тоже не могли объяснить ей, что нам ничего убивать не надо. Нужно только видеть — какие звери и птицы населяют этот заповедный лес. И Альма прекрасно помогла нам. Мы с Альбертом остались очень довольны. Однако охотничья страсть нашей четвероногой помощницы была совсем не удовлетворена, и на обратном пути Альма уже почти не искала ни зверя, ни птицы. Ведь всё равно мы ни в кого не стреляли. Собака уныло плелась позади нас до самого дома.

Это путешествие в горы оказалось для меня очень трудным, и я без сил опустился на крылечко. Альма села рядом и грустными внимательными глазами смотрела на меня. Казалось, она хотела угадать, что же мне всё-таки от неё нужно. Наконец она нерешительно встала, посмотрела на дверь. Я открыл её.

Альма побежала в комнату и через секунду вернулась назад. В зубах она держала мою тапочку.

«Может, тебе это нужно?» — казалось, спрашивала она.

— Вот так умница! — обрадовался я, снимая тяжёлый горный ботинок и надевая лёгкую тапку.

Альма со всех ног бросилась в комнату и принесла мне вторую. Я погладил и поласкал собаку.

«Так вот какая дичь нужна ему», — видно, решила она и стала таскать мне из комнаты всё подряд: носки, полотенце, рубашку.

— Довольно, довольно! — смеясь, кричал я, но Альма не унималась, пока не перетаскала всё, что только смогла достать и принести.

С тех пор она начала прямо изводить меня. Стоило только мне забыть запереть в комнату дверь, и Альма уже тащила оттуда что-нибудь из одежды. Так она старалась угодить мне целый день. А ночью она спала на крыльце, возле моей комнаты, и никого ко мне не впускала.

Но дружбе нашей скоро должен был наступить конец. Я уезжал из Гузерипля в Майкоп, а оттуда — в южный отдел заповедника. Я решил взять Альму с собой и, проезжая через Хамышки, отдать её хозяину.

Наконец мы тронулись в путь. Дорога была отвратительная. Я положил вещи на подводу, а сам шёл впереди пешком. Альма весело бегала возле дороги.

Но вот в долине показались и Хамышки.

«Как-то встретит Альма своего старого хозяина?» — невольно думал я с ревнивым чувством.

На краю посёлка белеет домик, где он живёт. Мы подъехали. Сам хозяин возился тут же с повозкой. Заслышав стук колёс, он обернулся и увидел собаку.

— Альмушка, откуда ты взялась? — радостно воскликнул он.

Альма на секунду приостановилась и вдруг со всех ног бросилась к хозяину. Она визжала, прыгала ему на грудь, видимо не зная, как и выразить свою радость. Потом, будто что-то припомнив, бросилась к нашей повозке, вскочила на неё, и не успел я опомниться, как Альма схватила в зубы лежавшую на соломе мою шляпу и понесла её своему хозяину.

— Ах ты, негодница! — рассмеялся я. — Теперь от меня всё тащишь. Давай-ка сюда обратно.

Я подошёл и наклонился к собаке, чтобы взять у неё свою вещь. Но Альма, положив её на землю, крепко прижала лапой и, оскалив зубы, сердито на меня зарычала. Я был изумлён.

— Альма, да ты что же, не узнала меня? Альмушка!

Но собака меня, конечно, узнала. Она прилегла к земле, виновато глядела в глаза, виляла своим обрубком хвоста; она как будто просила простить её, но шляпу всё-таки не отдавала.

— Можно, отдай, отдай, — разрешил хозяин.

Тогда Альма весело взвизгнула и охотно разрешила взять мне её поноску.

Я погладил собаку. Она смотрела на меня так же ласково и дружелюбно. Но я чувствовал, что теперь она нашла своего настоящего хозяина, которому будет повиноваться во всём.

— Умница пёсик, — сказал я. И мне не было больше обидно, что Альма так легко променяла меня на другого. Ведь тот, другой, вырастил, воспитал, обучил её, и ему одному она отдала навек всю свою преданность и любовь.

«Передышка»

Она стоит от всех в сторонке,
Здесь на высоком бугорке.
Зелёных веток рубашонку
Полощет в летнем ветерке.
Идя из леса, ребятишки
Под ней присядут отдохнуть.
Её прозвали «Передышкой».
Передохнул — и дальше в путь.

От деревни до ближайшего леса дорога шла через широкое поле. Идёшь по нему в летний день — солнце печёт, жара. Кажется, конца-краю нет этому полю.

Но как раз на половине пути у самой дороги росла зелёная развесистая берёза.

Кто бы из леса в деревню или обратно ни шёл, обязательно сядет и отдохнёт в прохладной тени под старым деревом.

И так это славно бывало: кругом всё поле даже блестит от солнца, а под густой берёзой свежо, прохладно. Над головой зелёные листья шумят, будто зовут присесть и передохнуть немножко.

Вот и прозвали эту берёзу местные жители «Передышкой».

Ранней весной только пригреет получше солнце, а Передышка уже зазеленела, стоит среди поля нарядная, сплошь усыпанная клейкими молодыми листочками.

А осенью Передышка становилась вся жёлтая. Подует ветер, и полетят с дерева золотые листья.

Целые стаи перелётных птиц садились передохнуть на берёзу.

И так уж, бывало, заведено, из года в год, много лет: человек ли идёт из леса в деревню, птица ли откуда-то издали прилетит — для всех берёза посреди поля отдыхом служит.

Но вот однажды осенью возвращались ребята домой с вязанками хвороста. Дошли до берёзки и, как полагается, отдохнуть уселись.

Кругом по-осеннему неприютно: поле пустое, серое, давно уже с него хлеб убрали, только сухое жнивьё жёсткой колючей щёткой торчит. А у самой дороги картофельные гряды темнеют. Ботва на них почернела, дожди да ветры прибили её к самой земле.

Посидели ребята немного под деревом, а потом кто-то из них предложил: «Давайте костёр разведём, погреемся и картошку в золе испечём».

Сказано — сделано. Наломали сухих палок из хвороста, стали костёр разводить, а он не горит, ветром огонь задувает.

— Постойте! — кричит один мальчуган. — Тащите-ка сучья к берёзе. Вон у самых корней будто печурка, там уж костёр не задует.

Так и устроили.

С тех пор ребята приладились между корнями берёзы костёр разводить, картошку печь. И огонь разжигать было очень удобно: надерут коры с той же берёзы, она жарко горит, в один миг костёр разгорится.

Всю кору внизу с дерева поободрали. А между корнями огонь выжег большую чёрную дырку — настоящую печь.

* * *

Наступила зима. Ребята перестали ходить в лес.

Всё кругом — и поля и леса — засыпал снег. Посреди белого поля виднелась одна только берёза. Её ветви обледенели, покрылись инеем. И, когда утром вставало солнце, берёза казалась нежно-розовой, будто нарисованной тонкой кистью на синем фоне морозного неба. Только внизу, у самых корней, по-прежнему чернела обугленная дыра. Но и она теперь не очень была заметна — снаружи её слегка припорошил снег.

Но вот и зима прошла. Потекли ручьи, запестрели в поле проталины, всё кругом зацвело, зазеленело.

И только одна Передышка в эту весну не покрылась густой зелёной листвой. Она стояла голая, потемневшая. Ветер поломал у неё сухие ветви и оставил лишь крючковатые толстые сучья.

— Засохла наша берёзка, не будет теперь Передышки, — говорили в деревне.

А потом однажды приехали на дрогах люди с топором и пилою, свалили сухое дерево и увезли на дрова.

Остался от Передышки один только пень, а внизу под ним — чёрная обугленная дыра.

* * *

Шёл как-то раз лесник из деревни к себе в сторожку, и ребята с ним тоже шли в лес по ягоды. Дошли до середины поля. Жарко, а укрыться от солнца негде, один пень у дороги торчит.

Поглядел на него лесник, рукой махнул.

— У кого ж это, — говорит, — хватило совести Передышку сгубить? Выжгли дыру у самых корней да ещё всю кору со ствола ободрали…

Стыдно стало ребятам. Вот ведь они что по незнанию наделали. Переглянулись между собой и рассказали обо всём леснику.

Тот покачал головой.

— Ну, — говорит, — что было, того не воротишь, а теперь надо вам вашу вину исправлять.

Ребята обрадовались. Только как же её исправить?

— А вот как, — сказал старик, — осенью приходите ко мне в сторожку. Выкопаем мы молодых кустов да берёзок, всю дорогу ими обсадим.

Так и решили. Было это лет десять назад.

А теперь от деревни до леса вся дорога деревьями и кустами обсажена. А посредине пути торчит старый широкий пень.

В этом месте по-прежнему все садятся передохнуть. Сидят кто на пне, а кто просто так, на земле, под тенью густых молодых берёзок. И это место зовётся по-прежнему «Передышка».

Лесные переселенцы

С утра было холодно, накрапывал дождь. Но после обеда тучи вдруг разошлись, выглянуло солнце, и опять стало совсем тепло.

Серёжа забрал поскорее удочки, банку с червями и побежал к своему приятелю Вите звать его на рыбную ловлю.

С Витей они встретились по дороге. Тот бежал с удочками к Серёже.

— Вот это здорово! — обрадовались оба. — У нас всё согласованно. Чтоб без промедлений!

И мальчики, подмигнув друг другу, весело направились за деревню к реке.

Твёрдая, будто укатанная, дорожка юркнула в густые заросли ивняка. Ребята не без труда пробрались сквозь цепкие ветви на берег.

Река раскинулась перед ними широкая, полноводная.

— Смотри, Витя, вода совсем синяя, — сказал Серёжа. — Это всегда так бывает к осени.

Витя тоже взглянул на синюю реку, на первые жёлтые листья, плывущие возле берега, и хмуро ответил:

— Да, лето прошло. Прощай теперь купание, рыбалка…

Мальчики слазили под большой ивовый куст, достали оттуда два самодельных весла, отвязали стоявшую под ракитой плоскодонную лодку и поплыли вверх по реке к заветному местечку под крутояром. Это место было им хорошо знакомо. Там брались крупные окуни, а иной раз попадали подлещики.

Добравшись до крутояра, рыболовы опустили на дно вместо якоря тяжёлый камень на верёвке. Лодка сразу остановилась, слегка покачиваясь от медленного течения воды.

Пока Витя не спеша развязывал свои снасти и надевал на крючки насадку, Серёжа уже закинул две удочки.

— Да не копайся же ты! — нетерпеливо сказал он приятелю.

Наконец и Витя тоже всё наладил, закинул удочки, и оба, усевшись поудобнее, стали ждать поклёвки.

Не упуская из виду своих поплавков, ребята в то же время поглядывали по сторонам, на широкий, уже по-осеннему хрустально чистый простор реки. Её левый берег, который подмывала вода, был крутой, облесённый. Старые разлатые берёзы и сосны точно спускались по глинистому откосу к реке. Они хватались за выступы берега крючковатыми обнажившимися корнями. Тут же, на рыхлых глинистых оползнях, примостились какие-то кустики. Всё было ещё зелёное, и только вдали, на самой излучине, будто огонь костра в безветренный день, ярко краснел одинокий куст рябины — первый вестник наступающей осени.

А на правом луговом берегу близость осени чувствовалась ещё сильнее. Высокая густая трава давно была уже скошена и смётана в стога. Они темнели на гладком, ровном лугу и словно манили ребят забраться на самый верх и скатиться с этой зелёной горки из трав и цветов, от которых так славно пахнет горячим, но уже уходящим летом.

— Гляди, что это: облачко или дымок? Вон, вон, над стогами! — сказал Серёжа. — И так быстро движется!

— Вижу, — кивнул головой Витя.

Оба смотрели на странное облачко, которое неслось над самой землёй, всё увеличиваясь и приближаясь.

— Это птицы! Стая птиц! — первый разглядел Витя. — Ой, сколько их! Сюда летят.

Птицы действительно летели к реке. Их было очень много, несколько сотен небольших тёмных птиц. Они летели одной плотной стаей, чуть не касаясь друг друга.

Подлетев к самой реке, вся стая, будто по команде, круто развернулась, потом сделала в воздухе ещё один разворот и со страшным шумом, гамом облепила прибрежные кусты и деревья. Щёлканье, свист, трескотня наполнили воздух.

— Скворцы! Скворцы! — обрадовались ребята. — В стаю сбились, собираются улетать на юг.

— А вот и ещё один путешественник, — улыбнулся Серёжа, поймав рукой летевшую в воздухе тонкую нить паутины; на конце её сидел крохотный паучок.

Серёжа приподнял руку.

Набежавший ветерок сорвал с его пальцев лёгкую паутинку, и она вновь полетела куда-то вдаль, через речку, к разросшимся на берегу ивовым кустам. Там, верно, и задержалась, прицепившись к ветвям.

— Так молодые паучки осенью и расселяются из гнезда, — сказал Серёжа. — Мне об этом папа рассказывал. Очень занятно у них получается. Выберется паучок куда-нибудь на верхушку стебля и выпустит из себя паутинку. Ветер подхватит её, понесёт далеко-далеко, а паучок на ней и полетит, как на парашюте. Где на землю опустится, там и зимовать будет.

— Это ловко, — одобрил Витя. — Смотри, сколько паутины над рекой летит. Значит, всё паучки путешествуют?

— Конечно, — ответил Серёжа.

— А что это там плывёт? — вдруг спросил Витя, указывая на какие-то тёмные точки, которые плыли по реке, постепенно приближаясь к лодке.

— Наверное, листья или сучки… — ответил Серёжа. — Гляди, у тебя клюёт!

Витя вытащил хорошего окуня. Он сорвался с крючка уже в лодке, начал прыгать по дну, и ребята его чуть не упустили.

Посадив рыбу в ведёрко и взглянув снова на речку, мальчики едва не вскрикнули от изумления: то, что они издали приняли за плывущие сухие листья, в действительности были какие-то зверьки. Они старались переплыть реку с лесного берега на луговой, но сильное течение сбивало их и несло вниз по реке.

Зверьков было очень много. Всюду из воды высовывались тёмные головки и, будто веточки, торчали намокшие длинные хвосты.

— Белки, — тихо сказал Витя, когда течение поднесло некоторых зверьков поближе к лодке. — Кто же их в речку загнал?

— Верно, в другие леса перебираются, где еды побольше, — так же тихо ответил Серёжа, не спуская глаз с плывущих зверьков.

— Смотри, выплыть не может! — вдруг вскрикнул Витя. — Сейчас утонет! И другая тоже! Уже захлёбывается!

— Давай помогать! Перевезём их через речку, — мигом решил Серёжа.

— Давай!

Ребята подняли со дна груз, и лодка медленно поплыла по течению.

Витя тут же взялся за вёсла и стал грести, а Серёжа, стоя на носу, ловко подхватывал сачком плывущих белок и сажал их в лодку.

Измокшие, обессиленные зверьки даже не пытались выскочить из неё. Они только бежали подальше от людей, на корму, и там, собравшись в кучу, сидели на лавочке и на бортах.

— Высадим этих на берег, а то уж и места нет, — весело сказал Серёжа. — Ишь как сбились! Сейчас в воду попадают.

Витя причалил лодку кормой к берегу. Белки мигом выскочили из неё и побежали по скошенному лугу прочь от реки.

— Наверное, в те леса, — указал Серёжа на синевшие вдали вершины. Далеко им бежать, километров десять, не меньше.

— Да, нелёгкое путешествие, — ответил Витя, и мальчики вновь начали помогать зверькам переправляться через глубокую реку.

Ребята трудились больше часа, а зверьков в реке всё не убавлялось. Казалось, все белки, живущие в лесах на левом берегу, решили вдруг переселиться на правый луговой и бежать по нему за десятки километров искать какие-то другие леса, богатые шишками, орехами и желудями.

Наконец маленькие переселенцы, кажется, все уже закончили свою опасную переправу, и река опустела.

Мальчики облегчённо вздохнули, разминая усталые руки.

— Вот это была работа! — весело сказал Серёжа.

— Да, повозились здорово. Зато сколько мы их спасли! — ответил Витя. — А почему они знают, что в тех лесах за рекой больше еды?

— Откуда ж им это знать? — ответил Серёжа. — Так, бегут наудачу, пока не наткнутся… Ну, поплывём домой. Хорошо, что теперь по течению плыть.

Витя снова взялся за вёсла.

— Постой, ещё одна, — вдруг сказал он, заметив плывущую белку. Подберём её.

Однако не успел Витя даже повернуть лодку, как большой коршун, кружившийся над рекой, камнем упал в воду и тяжело поднялся, держа в когтях схваченного зверька.

В тот же миг ребята так завопили, что даже сидевшие на кустах скворцы разом сорвались с мест и полетели прочь от реки.

Перепуганный этим воплем, коршун метнулся в сторону, выронил добычу и поспешно убрался подальше от речки в лес.

Но зверёк, видно, всё-таки пострадал от когтей хищника. Упав в воду, он снова пустился вплавь, однако плыл уже тяжело, вот-вот готовый скрыться под воду.

— Не успеем, утонет, — задыхаясь от волнения, шептал Серёжа.

Он стоял на носу лодки с сачком в руках, готовый, кажется, сам броситься в воду на помощь зверьку.

Витя, стиснув зубы, грёб изо всех сил.

— Скорей, скорей! — повторял Серёжа. — Опоздаем!

И, когда ребята были уже в двух шагах, последние силы оставили зверька, и он, отчаянно зашлёпав лапками, исчез под водой.

Лёгкий кружок разошёлся на том самом месте, где только что плыл маленький лесной путешественник.

— Утонул! — вскрикнул Серёжа, наугад черпая сачком и выхватывая его из воды. — Вот он! Поймал! — тут же не своим голосом завопил он.

Витя бросил вёсла и мигом повернулся к товарищу.

В подсачке у Серёжи слабо шевелилось что-то живое.

Мальчики бережно вынули измокшего, совсем ослабевшего зверька.

Серёжа снял с себя куртку, постелил её на корму и положил спасённую белку.

К радости ребят, зверёк очень скоро оправился от неудачного купания.

Он привстал, отряхнулся, потом уселся поудобнее на корточки и начал передними лапками отжимать воду со своей вымокшей шкурки и с длинного, слипшегося хвоста.

Белка отряхивалась и приводила себя в порядок, вовсе не обращая внимания на ребят.

— Повезём-ка её домой, — сказал Витя, — а то ведь она здорово измучилась, да и от других белок отстала. Где она их теперь ночью найдёт?

— Ну что ж, — согласился Серёжа.

И мальчики поплыли домой.

Начало быстро темнеть. Над водой закурился туман. А вверху, над головами ребят, уже зажглись звёзды; не те, что еле мерцают в душные летние ночи, но по-осеннему острые и лучистые, как морозные иглы в поблёкшей траве.

Было уже темно, когда Серёжа и Витя приплыли в деревню.

Дома они посадили белку в клетку. За ночь она совсем отдохнула. А наутро ребята отнесли зверька в заречный лес и выпустили на волю.

Джек и Фрина

Конец августа. Раннее утро. Солнце только что поднялось из-за верхушек соснового бора и осветило просторное моховое болото. По краям оно поросло частым березняком. Среди него темнеют одиночные молодые сосенки.

Вся земля в низинах покрыта зелёным мохом, а на буграх — целые заросли брусники, черники, гонобобеля.

В воздухе пахнет свежестью, багульником и каким-то особенным запахом вянущих трав и листвы.

Вон на берёзках уже золотятся первые пряди. Отдельные листья, как жёлтые бабочки, кружатся в воздухе и садятся на землю, на зелёные шапки мха.

Ночами уже по-осеннему серебрят землю обильные холодные росы. А на восходе солнца всё кругом — земля, кусты и деревья, — всё искрится разноцветными огоньками, будто в каждом листке, на каждой травинке вспыхнул да так и остался гореть утренний солнечный луч.

Но особенно ярко сверкают обрызганные росой паутинные звёзды. Ими украшены ветви кустов и деревьев. И в каждой звезде, в самом центре, как крупная жемчужина, сидит паук-крестовик.

Я осторожно пробираюсь среди кустов, отяжелевших от ночной росы. Мой пойнтер Джек деловито обнюхивает моховые кочки, заросли брусники, черники в поисках тетеревиных бродков. Это следы, которые оставляют птицы, бродя по росистой траве. В этот утренний час тетерева выходят кормиться из лесной чащи. Самое время застать их на открытых полянах.

Джек уже стар, чутьё у него ослабло, но зато с каким мастерством разбирается он в запутанном, сложном рисунке тетеревиных бродков! Наконец выходной птичий след найден. Джек осторожно отправляется по нему к ближайшим кустам, к молодым берёзкам и там замирает на стойке.

Я подхожу, командую: «Вперёд!» Джек нерешительно делает шаг, другой, и из-под кустов, из густой, слегка завядшей травы, с шумом взлетают тетерева.

Вскидываю ружьё, стреляю. Одна из птиц падает, сбивая с берёзок жёлтые листья. Джек видит её падение, слышит, как она тяжело шлёпнулась на сырую землю, но продолжает стоять, не трогаясь с места. И, только когда я посылаю его вперёд, он опрометью бросается в кусты и через минуту выходит оттуда, неся во рту убитого тетерева. А какое блаженство выражает его собачья морда! Он забавно морщит нос, улыбается и суёт мне в руки добычу. Но, когда я хочу её взять, он чуть-чуть придерживает зубами, будто желая продлить этот миг нашего охотничьего торжества.

— Ну отдай, отдай, пожалуйста, — ласково говорю я.

Джек отдаёт и во все глаза глядит, как я прячу добычу в сумку. На его мягких губах и даже на кончике носа прилипли тетеревиные пёрышки. Я снимаю их, и мы отправляемся дальше.

Но бывает и так. Скроется Джек где-нибудь за кустами да там и станет на стойку. А я не вижу, не знаю, где он. Бегаю по кустам, ищу, зову, даже иной раз охрипну — Джек не идёт. Но почему же? Ведь он слышит меня. Почему же он не отойдёт со стойки, не подбежит ко мне? Вместе бы мы куда скорее опять подошли к найденной дичи. Неужели такой умный пёс не может понять самую простую вещь? Ведь, кажется, сообрази он, что нужно сделать, когда я не вижу его, подойди ко мне сам, насколько осмысленнее, интереснее сделалась бы охота. Нет, значит, страсть, которая приковала Джека к затаившейся дичи, так сильна, что в этот миг лишает его природной смекалки. Ничего уж тут не поделаешь.

Обычно мы охотимся с Джеком всё утро, пока тетерева не уйдут в чащу. Тогда мы возвращаемся домой в деревню.

На крыльце меня поджидает жена. Возле неё на солнышке греется Фрина красный сеттер, баловень и любимица.

Увидя нас, Фрина вскакивает, стремительно бросается навстречу. Подбежит к Джеку и начинает его обнюхивать. При этом Джек обычно стоит в позе победителя, гордо подняв голову и вытянув в струнку свой «прут».

С особым старанием Фрина обнюхивает морду Джека, тычет нос ему прямо в губы, будто целует его. От мягких Джекиных губ, наверное, пахнет тетеревами, которых он недавно держал во рту, подавая мне дичь, и этот запах для Фрины куда приятнее, чем для нас самые тонкие, дорогие духи.

— Хоть бы разок взял на охоту Фрину! — укоризненно говорит мне жена.

— Ну зачем её брать? — отвечаю я. — Ведь ты же сама знаешь. Пробовали её натаскивать, в позапрошлом году целое лето жила у егеря. Вернул назад, сказал — никуда не годится.

— Да знаю! — с досадой отвечает жена. — Не для охоты возьми, а для неё самой. Видишь, как она радуется, когда вас встречает.

Но ходить на охоту с негодной собакой только ради её удовольствия мне, признаться, совсем не хотелось. Я продолжал охотиться с Джеком, а Фрина оставалась дома.

* * *

И всё-таки однажды жена упросила меня взять Фрину в лес, в настоящие тетеревиные места. Это было уже в сентябре.

В прохладный осенний денёк мы пошли на лесные вырубки. Там росло пропасть брусники и обычно держались тетерева. Джека на этот раз я оставил дома, а чтобы он не волновался, ружья с собой тоже не взял.

Жена всю дорогу вела Фрину на поводке, чтобы та зря не бегала по лесу, не гонялась за птичками.

— Ну, Фринушка, найди-ка нам тетерева, — ласково сказала жена, гладя собаку и спуская её с поводка.

Почувствовав себя на свободе, Фрина со всех ног помчалась в лес. В один миг скрылась с глаз.

Я попробовал вернуть её и заставить искать как полагается, не тут-то было: Фрина не слушалась ни окриков, ни свистка.

Она носилась по лесу словно вихрь, только изредка попадаясь нам на глаза.

— Теперь сама видишь, — сказал я жене, — на охоте она никуда не годится — летает как полоумная, всё живое разгонит.

— Да, вижу, — нехотя согласилась жена.

Мы пошли не спеша по лесной тропинке по направлению к дому, уже больше не обращая никакого внимания на Фрину, — носись себе сколько душе угодно! Изредка я только посвистывал, чтобы она знала, где мы, и не потерялась в лесу.

Но вот Фрина, очевидно вдоволь набегавшись, явилась к нам сама, и какая-то виноватая, смущённая. Подходит нерешительно, уши прижала, глядит прямо в глаза.

— Ты что, испугалась чего-нибудь? — спросила жена.

Собака приостановилась и неожиданно совсем легла.

В чём же дело? Мы позвали её и тихонько пошли по дорожке. Глядим — не идёт за нами. Всё на том же месте лежит, а сама глядит на нас, глаз не спускает.

— Что-то неладно. Уж не укусила ли её змея? — забеспокоилась жена.

Мы подошли к собаке.

И вдруг она робко приподнялась и тихо-тихо пошла прочь в кусты. А сама всё оглядывается, смотрит — идём ли мы за нею.

— Она нас куда-то ведёт, — сказала жена.

— Да куда там вести, просто так, дурака валяет, — ответил я.

Мне уже надоело это бесцельное хождение по лесу. То ли дело пройтись теперь по этим же вырубкам с ружьишком, с Джеком! А то лезь через кочки, через кусты невесть куда и зачем.

Но Фрина кралась всё дальше и дальше, с каждым шагом всё тише, всё осторожнее и наконец совсем остановилась, замерла, будто на стойке. Это ещё что за фокус?!

— Ну, иди, иди хоть куда-нибудь! — с досадой сказал я, шагая вперёд мимо собаки.

И вдруг прямо из-под моих ног с громким квохтаньем взлетела тетёрка.

Фрина не выдержала, бросилась за ней.

— Назад, назад! — закричал я.

Отбежав немного, собака вернулась и с виноватым видом легла у моих ног.

Мы с женой стояли в полном недоумении. То, что Фрина погналась за птицей, неудивительно — она ведь была почти не обучена и дома тоже носилась за всякими птичками.

Но вот что совсем непонятно: почему Фрина так долго вела нас по лесу и в конце концов наткнулась на эту тетёрку?

Так и не разобравшись, в чём дело, мы пошли по дорожке к дому, а Фрина вновь исчезла в лесу. Но теперь мы уже невольно прислушивались к лёгкому хрусту сучьев или к шелесту сухой листвы под её быстрыми ногами.

И вдруг Фрина снова явилась к нам с таким же виновато-растерянным видом и приостановилась возле дорожки, взглядом прося идти за нею. На этот раз мы сразу пошли за собакой.

Осторожно, крадучись, она пробиралась между деревьями, между кустами, наконец вывела нас на полянку и там замерла на стойке.

— Вперёд!

Из кустов можжевельника вылетел целый выводок по-осеннему взаматеревших тетеревов. От шума крыльев Фрина даже присела.

— Умница, молодец! — в восторге воскликнул я.

Теперь уже сомнений не было — Фрина сама, без всякого руководства, отыскивала дичь, но не становилась на стойку, а возвращалась к нам и вела нас к найденной птице.

Вот так сюрприз! Жена от радости бросилась обнимать и целовать свою любимицу. Я был тоже чрезвычайно доволен. Но как же егерь-то, у которого Фрина находилась в натаске целое лето, ничего не заметил и вернул её как совсем непригодную?

Всю дорогу к дому мы с женой говорили о Фрине. Ведь возвращаться со стойки её никто никогда не учил. Значит, она сама сумела преодолеть охотничью страсть, которая заставляла её замереть возле птицы. Привязанность к людям у неё оказалась сильнее. А может быть, Фрина по-своему, по-собачьему, как-то сообразила, что именно так и следует поступать. Во всяком случае, Фрина сделала то, чего не смогли сделать ни Джек, ни другие собаки, которых я до сих пор имел.

* * *

С этого дня я начал брать на охоту обеих собак. Но где же старому Джеку было угнаться за быстрой как ветер Фриной!

Она носилась по лесу, отыскивала тетеревов и, только когда, бывало, найдёт, возвращалась к нам и вела вслед за собою.

Но Джек, даже глядя на Фрину, не мог усвоить её повадки. Разыскав дичь, он, как и прежде, упорно стоял на стойке, не двигаясь с места, сколько бы я его ни звал.

Так и не понял старик, чего от него я требую. Смекалка Фрины оказалась не для него.

Носатик

Лес уже сбросил листву. Дни наступили пасмурные, но тихие, без ветра, настоящие дни поздней осени. В такую пору хорошо надеть тёплую куртку, высокие сапоги, взять ружьё и отправиться на охоту.

Есть что-то особенно привлекательное в этих тусклых осенних днях. Идёшь по лесной тропинке среди молодых берёзок, дубов, осинок, среди кустов орешника. Кругом тишина — ни пения птиц, ни шороха листьев, только изредка упадёт на землю тяжёлый созревший жёлудь.

На голых сучьях повисли капли росы — следы ночного тумана. Природа как будто задумалась, будто ждёт прихода зимы, ждёт, когда мягкие хлопья снега укроют всю землю и нарядят в пушистую шубу голый прозябший лес.

А пока что стоит он, хмурый и прозрачный.

Далеко видно кругом сквозь тонкий узор облетевших веток.

Легко дышит осенней свежестью грудь, и невольно тянет идти всё дальше и дальше вперёд по влажной, укрытой жёлтой листвой тропинке. Идти и поглядывать по сторонам на последние, уцелевшие на ветвях бурые листья, на огромные, совсем разбухшие от старости и дождей грибы шлюпики и слушать, слушать до звона в ушах эту чуткую тишину осеннего леса.

Не раз приходилось бродить мне с ружьём в такие деньки, разыскивать с помощью моего друга Каро затаившихся под кустами длинноносых лесных куликов-вальдшнепов.

Поздняя осень — самое время для такой охоты. Готовясь к отлёту в южные страны, лесные длинноносики выбираются из глухой чащи на более открытые места: опушки, поляны. В эту пору вальдшнепов в наших лесах становится значительно больше. К местным птицам присоединяются ещё пролетающие из северных мест.

Пока стоят тёплые дни, вальдшнепы не торопятся улетать на юг и гостят у нас. В иные дни их бывает так много, что собака становится на стойку почти под каждым кустом. Осеннее скопление вальдшнепов у охотников называется высыпкой. Птицы и вправду как будто высыпали откуда-то и рассыпались по всему лесу. А пройдёт день-другой, и в тех же местах не найдёшь ни одного долгоносика: значит, уже улетели дальше к югу.

Летят вальдшнепы не днём, а ночью. Поэтому не увидишь, когда они успели исчезнуть из наших мест.

Так и со мной однажды случилось. Ещё накануне я попал на хорошую высыпку, а через день — хоть шаром покати — ни одного вальдшнепа не найду. Облазили мы с Каро все заветные уголки — пусто. Ничего не поделаешь, значит, ночью отбыли. Так и пошли мы домой ни с чем.

Вышли на широкую просеку. Каро не спеша трусил впереди.

Вдруг пёс метнулся в сторону, будто кто-то невидимый дёрнул его за шею, метнулся и замер на стойке.

Я сразу понял: Каро с ходу почуял дичь. Это её манящий запах как магнит притянул к себе пса и заставил застыть на месте. Я приготовился к выстрелу.

— Вперёд!

Собака сделала шаг, другой и вновь замерла. А птица всё не вылетает.

Подхожу ближе.

— Ну, вперёд же!

Каро дрожит от волнения, припал на все четыре лапы, словно готовясь к прыжку, но не двигается.

— Да где ж она? Выгоняй скорее!

От возбуждения Каро совсем припал к земле.

Гляжу: прямо перед его мордой среди листвы какой-то пёстрый комочек. Вальдшнеп. Сидит и не шелохнётся. Собачий нос от него на четверть, не дальше.

Бедный старый Каро! Какие муки переживает он в эти секунды! Ведь прямо в нос ему ударяет крепчайший запах дичи. Каро не только чует, он видит дичь. Глаза его широко раскрыты и устремлены в одну точку. Из открытого рта вырывается порывистое дыхание.

А вальдшнеп сидит всё так же неподвижно, будто неживой.

Я наклоняюсь, протягиваю к птице руку.

Пёстрый комочек вмиг оживает. Птица вскакивает и неуклюже бежит в кусты. Тут Каро не выдерживает. Прыжок — и носатый беглец уже схвачен.

Но ведь это же преступление, преступление против собачьей науки: схватить дичь без разрешения хозяина!

Каро и сам чувствует всю тяжесть такого проступка.

Он виновато глядит на меня, виляет хвостом, но вальдшнепа не выпускает. Каро держит его во рту так осторожно, что не придавит, не сомнёт ни одного пёрышка.

— Что же ты наделал? — с напускной суровостью говорю я. — Ай-яй-яй! Давай-ка его сюда!

Пёс сразу чувствует, что я не очень сержусь, — значит, всё хорошо. Он подбегает ко мне, суёт в руки свою добычу.

Я беру вальдшнепа и внимательно осматриваю: «Почему же он не взлетел? Может, повреждены крылья? Нет, всё в порядке. И не больной. Ишь какой толстый, прямо весь налитой. В чём же тут дело?»

На груди у птицы перья взъерошены. Осторожно раздвигаю их. На теле синий кровоподтёк, как от ушиба. Скорее всего, на лету вальдшнеп обо что-то сильно ударился.

Я оглядываюсь по сторонам. Вдоль просеки тянутся телеграфные провода. Вот и разгадка. О такие провода в тёмные ночи нередко разбиваются перелётные птицы. Я ещё раз осматриваю своего пленника. Кости целы, значит, только ушибся. Это скоро пройдёт.

Я решил на день-другой взять носатого путешественника к себе на дачу. Пусть посидит, пока оправится, а то здесь, в лесу, его мигом разыщет лисица.

Принёс я вальдшнепа и посадил в просторный фанерный ящик; сверху закрыл мягким платком, чтобы он головку себе не разбил, если начнёт взлетать и биться. Но вальдшнеп оказался на редкость спокойным. То ли он от ушиба ещё не оправился, то ли уж такой непугливый попался.

В ящик я поставил поилку с водой, настелил моху и побольше сырой опавшей листвы — целую кучу из леса принёс. В листве всякие червячки, жучки, личинки водятся. Вальдшнепы их всегда оттуда добывают, этим питаются. Я постарался создать своему носатику привычную для него обстановку.

В первый день он ничего не ел, не пил, всё в уголке сидел нахохлившись. А на второй день начал по ящику расхаживать. Заглянул я в щёлочку: вижу — бродит мой вальдшнеп по листьям, степенно так расхаживает. Потом запустил в них клюв и ну давай в листве копаться. Что-то нашёл, съел и вновь за своё принялся. Комично так у него получается. Нос длинный, прямой, он им, как палочкой, листву ворошит. Вот опять схватил что-то. Гляжу — вытащил червяка, хотел проглотить, приподнял голову, а на носу лист нанизан. Как тут быть?! И червяка упустить не хочется, и лист с носа не сбросишь. Потряс головой — ничего не выходит. Потом опустил клюв, наступил лапой на лист, сразу стащил, а червяка всё же не отпустил — съел его. Видно, дело на поправку пошло.

Ещё денёк продержал я в ящике крылатого пациента, а потом посадил в кошёлку и в лес отнёс.

Несу, а сам думаю: «Полетит или нет? Может быть, у него что-нибудь в мускулах повреждено? Ну что же, если не полетит, пусть тогда живёт у меня в ящике. Только какая же это жизнь для лесной вольной птицы?»

Принёс своего носатика на поляну, открыл кошёлку: «Лети куда хочешь!»

Вальдшнеп долго мешкать не стал — взмахнул крыльями и полетел. Так и замелькал среди тонких голых берёзок.

А я ему вслед:

— Прощай, носатик! Вперёд осторожней будь, на проволоку не налетай. Да ещё вот что запомни: не попадайся мне под ружьё. Лежачего я не бью, а уж коли взлетел, тогда держись!

Водяной

На дворе была уже осень, но погода стояла тихая, тёплая. Ребята только мечтали, чтобы она дотянула до воскресенья. И вот в субботу, вернувшись из школы, пообедав и быстро собрав всё, что нужно для рыбной ловли, трое друзей отправились с ночёвкой на озеро. На место пришли ещё засветло.

Коля и Вася так и рвались сразу же приняться за ловлю. Они в этом деле были ещё новички.

Зато Петя, старший, из них, был опытный, «старый» рыбак. Он уже не раз вместе с отцом совершал такие походы и за свою рыбацкую жизнь самостоятельно поймал двух щук и одного судака.

Петя был за главного. Товарищи слушались его беспрекословно. Вот и теперь он решил, прежде чем начать ловлю, устроить всё хорошенько с ночлегом. Ну-ка ночью пойдёт дождь, поднимется ветер — куда тогда в темноте деваться? А ведь осенняя ночь длинная, не то что летом, когда заря с зарёй сходятся.

Пете самому до смерти хотелось поскорее закинуть удочку в воду и вытащить полосатого окуня или серебристую плотвицу. Хотелось, да ничего не поделаешь: настоящий рыбак должен быть предусмотрителен.

Ребята пошли искать подходящее место для ночлега. К счастью, им повезло: среди дубовых кустов на самом берегу озера они отыскали старый шалаш. В нём, наверное, летом жили покосники. Шалаш был крепкий — ни дождь не промочит, ни ветер не пробьёт, а внутри настлано сено. В общем, приют для ночлега нашёлся. Перед шалашом темнело выжженное место от прежних костров. Там даже ещё сохранились воткнутые в землю рогатинки. Оставалось только срезать палку для перекладины, чтобы вешать над огнём котелок да заготовить сушняку. С этим делом ребята справились очень быстро. Вот ночлег и готов, теперь можно со спокойной душой приняться за ловлю.

Петя уселся неподалёку от шалаша, под ольховым кустом, и закинул удочки.

Как хорошо было кругом! Озеро, где они собирались рыбачить, было неширокое. По краям оно всё поросло тростником, а с берега в воду свешивались ветви ольховых кустов.

На противоположном берегу к самому озеру подходил невысокий холм, весь поросший молодым осинником. Теперь, поздней осенью, осинки уже облетели. Тростник тоже поблёк. Зато само озеро казалось ярко-синим и так красиво выделялось среди увядшей растительности!

Солнце садилось. Его лучи мягко освещали голый лесок, рыжеватый поредевший тростник и спокойную воду озера.

Рыба на закате бралась хорошо. Петя наловил полное ведёрко окуней и плотвы. У Коли тоже дело шло на лад. Он терпеливо сидел возле другого куста и частенько потаскивал из воды то окунька, то плотвичку. Зато Вася никак не мог усесться. Он поминутно перебегал с одного места на другое, нигде ему не нравилось. И чем больше он бегал, тем меньше были результаты его трудов: за всю зорю он поймал только двух окуньков.

Но Вася не унывал:

— Ничего! Вот найду подходящее местечко, сразу щуку килограмма на два, а то и на три выхвачу! Не чета вашим малявкам. Одной моей рыбины и на уху и на жаркое хватит.

Петя неодобрительно хмурился: «Нет, из него настоящий рыбак не выйдет. Секунду на месте не усидит. Вот Колька иное дело. У этого парня терпение, выдержка. Только закидывать удочку плохо ещё умеет. Как кнутом по воде стегает. А нужно бросать потихоньку, чтобы рыбу не распугать. Придётся, видно, с ним подзаняться».

Половили ещё с полчасика. Начало быстро темнеть, уже трудно было разглядеть на воде поплавки. Петя решил, что пора кончать. Он смотал удочки и пошёл к шалашу разводить костёр, кипятить чай. Скоро на огонёк подошли Коля и Вася.

— Вон сколько я наловил! — торжествующе сказал Коля, показывая целую связку рыбы.

— Молодец! — похвалил Петя. — Ну, а где же твоя щука? Где твой улов? — спросил он у Васи.

Тот весело мотнул головой в сторону озера:

— Там, плавает! Я завтра её поймаю, а то за ночь ну-ка испортится.

— Лови, лови, — насмешливо ответил Петя, подбрасывая сушняк в костёр.

Вскоре вода в котелке вскипела. Ребята разлили чай по кружкам, достали из мешочков еду и поужинали с большим аппетитом. Такого вкусного ужина дома они никогда не ели.

— Ну, а теперь живо на боковую, — скомандовал Петя, — чтобы утреннюю зорю не проспать. На заре самый клёв.

Все трое, забравшись в шалаш, устроились поудобнее на сене и собрались спать. Только сон почему-то никак не приходил. Ребята ворочались с боку на бок и всё прислушивались к таинственным звукам ночи.

Вот где-то вдали раздался протяжный, стонущий крик. Кто это так кричит — зверь или птица? Над шалашом послышался свист крыльев. Наверное, пролетели утки…

А что это завозилось на берегу в осиннике? Зашуршала опавшая листва, будто кто-то ходил по лесу. Может, какой-нибудь зверь? Как бы ещё не забрался к ним в шалаш.

Ребята затаились, чутко прислушиваясь.

А неведомый ночной гость всё продолжал разгуливать в темноте и шуршать листвой. Потом всё стихло, только издали едва донёсся хруст древесины. И вдруг в ночной тишине раздался треск, шум падающего дерева.

Ребята в страхе ещё плотнее прижались друг к другу. Кто же это хозяйничает ночью в лесу?

Вот опять зашуршала опавшая листва, словно по ней тащили тяжёлую ветку, затем послышался лёгкий всплеск воды.

Вася схватил Петю за руку, зашептал в самое ухо:

— В воду влез, как бы к нам не приплыл!

Петя ничего не ответил. Ему самому было жутко. Коля тоже молчал, прижавшись в самом углу шалаша.

А в это время на другом берегу озера творилось что-то неладное: то и дело шуршала сухая листва, потом раздавался плеск воды; видно, непрошеный гость, пользуясь темнотой, стаскивал что-то с берега, плыл куда-то и снова выбирался на берег, в осиновый лес.

Вот опять с треском упало дерево, и вновь послышался шорох сухой листвы. Это «он», наверное, тащит тяжёлую ветку прямо в воду. В воде что-то делает с ней… И вдруг как шлёпнет веслом по воде!

Ребята даже вздрогнули: что же это такое?

— Водяной! Я боюсь! — зашептал Вася.

— Какой тебе водяной? — также шёпотом отозвался Петя.

— А кто же?

— Не знаю.

— Молчите, а то ещё услышит, сюда приплывёт! — отозвался из угла Коля.

Ребята продолжали лежать и слушать.

Возня на берегу и в воде не прекращалась, но к ним в шалаш никто не приходил. Утомлённые бессонницей, дети под утро понемногу привыкли к этим странным звукам. Наконец усталость взяла своё, и они, прижавшись друг к другу, не заметили, как уснули.

Проснулись ребята, когда уже начало светать. Всё озеро было покрыто густым туманом. В шалаше стало сыро, холодно. Вот бы теперь развести костёр, согреться! Но мальчики не знали, что делать. А ну как тот, кто всю ночь возился на озере, где-нибудь здесь, в кустах? Как выскочит да как бросится! Лучше уж потерпеть, подождать, когда совсем рассветёт.

К счастью, светало быстро. Вот уже хорошо заметны прибрежные кусты и лес на другом берегу. Туман не висит над озером сплошным белым пологом. Лёгкий ветер разгоняет его, и он плывёт над водой белыми клочьями. Над лесом тихо загорается зорька.

По мере того как становилось светлее, к ребятам возвращалась смелость.

Петя первым, собравшись с духом, вылез из шалаша. Он с некоторым недоверием взглянул на прибрежные кусты и не без опаски приблизился к ним. Но в кустах никого не оказалось.

— Полно валяться! Вылезайте! Давайте чай кипятить! — крикнул он ребятам.

Коля и Вася, поёживаясь, тоже выбрались из шалаша, подложили в костёр сухих веток, развели огонь.

Весёлый треск огонька и тепло от него прогнали у ребят последний страх. Было только любопытно узнать, кто же это всю ночь куролесил на озере.

— А может, приснилось? — нерешительно сказал Вася.

— Бона — всем троим сразу приснилось! — отозвался Петя.

Вскоре ребятам пришлось окончательно убедиться в том, что ночные «чудеса» совсем не сон. Когда рассвело и ветер разогнал с озера последние клочья тумана, приятели увидали, что в осиннике на берегу, у самой воды, валяются ветки. Вчера их там не было, это ребята хорошо помнили — ведь они обошли вокруг озера, собирая сушняк для костра. Мальчики решили осмотреть весь берег, не найдут ли там что-нибудь, что поможет установить, кто был таинственный ночной посетитель. Обошли озеро, вошли в лесок.

На берегу были навалены свежие сучья и ветки. А вот и деревья, которые падали ночью.

— Глядите, ребята, их будто ножом подрезали, — сказал Коля, разглядывая свежий пенёк.

Верхушка пенька была не гладко спилена, а торчала округлым столбиком, и на нём ясно были заметны следы то ли стамески, то ли ножа. На земле, тут же, белели куски наструганной древесины.

— Может, из деревни кто приходил, потихоньку деревья валил? предположил Коля. — Топором-то страшно — стук будет, — вот ножом и орудовал. Вчера ночью срубил, а сегодня придёт, когда стемнеет, и все деревья домой утащит.

— Наверное, так, — согласился Петя. — Только зачем же он в озеро лазил?

— А сучья в воду кидал, чтоб порубку не обнаружили. Только всё покидать не успел. Вон сколько ещё осталось.

— Хорошо, что нас не заметил, а то решил бы ещё, что мы подглядывали, — вмешался Вася.

— Верно, верно, — ответил Коля. — Вон и ветки под берегом в воде торчат. Ишь, куда ухитрился засунуть!

— Посмотрите, а это что? — неожиданно воскликнул Петя, глядя на землю.

Ребята подбежали.

На грязи у самой воды ясно виднелись свежие отпечатки лап какого-то зверя и тут же остался след, будто по земле тащили тяжёлую ветку.

— Нет, ребята, тут не человек ночью орудовал, а зверь. Он и ветки в воду таскал, под берег запихивал, — сказал Петя. — Видите, целую вершину по грязи в воду волок. А знаете, кто так делает? Бобры.

— Бобры? — изумился Коля. — Откуда же они здесь взялись? Разве у нас бобры водятся?

— Прежде не водились. Их прошлым летом из Воронежского заповедника к нам привезли. Привезли и выпустили километров за двадцать отсюда, в глухое лесное озеро. Мне папа недавно об этом рассказывал.

— А как же они сюда попали? — удивился Коля.

— Вот это уж я не знаю, — ответил Петя.

Вернувшись домой, мальчики рассказали обо всём Петиному отцу.

— Верно, ребятки, — подтвердил он. — Конечно, это ночью орудовали бобры. Из лесного озера речушка течёт, вот по ней они и расселились в другие озёра. Теперь осень, бобры себе на зиму еду запасают, деревья валят, обгрызают сучья, тащат в воду под берега.

Петя лукаво взглянул на Васю:

— А вот он думал, что это водяной ночью балуется.

Маленький Вася потупился и покраснел.

— Ну и что ж, что он думал? — улыбнулся папа. — Бобр действительно зверь водяной. Вася вам и хотел об этом сказать. Правда ведь?

— Правда, — тихонько ответил Вася.

Смышлёный зверёк

Самая моя любимая охота осенью — по зайцам с гончими собаками. Идёшь в лес ранним утром. Лёгкий морозец выбелил землю, затянул лужи первым хрустящим льдом. А лес-то какой нарядный! Берёзы и клёны все жёлтые, осины — в красных одеждах, и среди них — тёмная густая зелень молодых ёлок. Шумят под ногами опавшие листья, пахнет грибами, лесной свежестью. Легко дышится осенним утром в лесу!

Отвяжешь собак — они мигом исчезнут в кустах. Теперь слушай и жди. Собаки носятся где-то там далеко в лесу, принюхиваются к земле, ищут звериный след.

Кругом тихо-тихо, изредка пискнет в кустах какая-нибудь птичка да зашуршит, цепляясь за ветки, сухой лист. Вдруг громкий, заливистый лай встряхнёт осеннюю тишину. Эхо подхватит его и разнесёт по далёким лесным отрогам. Это собаки нашли зайца и бросились по его следам. Скорей наперерез! Заяц не побежит далеко напрямик, он обязательно начнёт кружиться по лесу. Тут уж вся охота на быстроту и смекалку рассчитана: кто кого перехитрит — охотник ли сумеет перехватить зверя и тот выскочит прямо на выстрел, или зверь запутает по кустам свой след и собьёт с толку собак.

Вот уж когда горячка! На весь лес заливаются гончие псы, а ты перебегаешь с дорожки на дорожку, ладишь попасть навстречу зверю. Да не так-то это легко среди лесной чащи. Думаешь, зверь тут проскочит, а он совсем в другом месте пробежал. Попробуй-ка угадай!

А раз со мной осенью на охоте такой случай был. Нашли мои собаки в лесу зайца и погнали. Я — наперерез; стал на дорожке, жду. Слышу, гончие всё ближе, ближе, сейчас выскочит на меня косой. Впереди лесная вырубка, кусты да пеньки. Гоняют собаки по вырубке, бегают взад и вперёд, а зайца всё нет. Куда же он девался? Значит, запутал собак.

Ждал я, ждал — ничего не выходит, не могут собаки зайца найти. Видно, нужно мне самому на помощь идти, разобрать, в чём там дело.

Пошёл я, гляжу: посреди вырубки полянка, кустики мелкие, а среди них высокие пни стоят — мне выше пояса. Носятся мои собаки по кустам вокруг пней, нюхают землю, никак в заячьих следах не разберутся. Обегут полянку кругом — нет выходного следа. Значит, зверь не ушёл, тут он. Но куда же зайцу на полянке спрятаться? Лисица хоть в нору уйти может, а у зайца и норы не бывает.

Вышел я на середину полянки, смотрю на собак, как они в заячьей грамоте разобраться не могут, и сам ничего не пойму. Потом случайно взглянул в сторону, да так и замер: в пяти шагах от меня на верхушке пня сереет пушистый комочек, притаился, глазёнки так и впились в меня. Сидит заяц на высоком пне на самом виду. Внизу кругом него собаки носятся, а рядом охотник с ружьём стоит. Жутко косому с пня соскочить прямо к собакам. Затаился он, сжался весь, уши к спине прижал и не шевельнётся.

«Ах ты, — думаю, — плут косой, куда от собак забрался! Запутал следы, а сам вот где сидишь! Найди-ка его попробуй! Ну, да я хитрее тебя. Возьму и застрелю».

Прицелился я, а заяц и не шевельнётся, глядит на меня, будто просит: «Молчи, не выдавай собакам!»

Стыдно мне стало: не бежит от меня зверёк, словно доверяет мне, а я и убью его вот так — в пяти шагах, сидячего! Опустил я ружьё, потихоньку прочь отошёл. Вышел с вырубки на дорожку и в рог затрубил — отозвал гончих.

— Идёмте дальше, — говорю, — других зайцев поищем, а этот сегодня самый трудный экзамен на хитрость сдал. Пускай себе живёт.

Лесной разбойник

— Папаша, папаша, волк козлёнка задрал! — кричали ребята, вбегая в дом.

Сергей Иванович быстро встал из-за стола, надел ватник, прихватил ружьё и вышел вслед за детьми на улицу.

Их домик стоял на самом краю деревни. Прямо за околицей начинался лес. Он тянулся на много десятков километров.

Раньше в этом лесу встречались даже медведи, но давно уж перевелись. Зато зайцев, белок, лисиц и прочей лесной живности водилось немало. Наведывались и волки. Поздней осенью и зимой они подходили к самой деревне, и в глухие, угрюмые ночи нередко слышался их протяжный, тоскливый вой. Тогда все собаки в деревне забирались под клети, под избы и оттуда жалобно, боязливо подтявкивали.

— Значит, опять окаянные заявились! — ворчал Сергей Иванович, быстро шагая с детьми по тропинке в лес.

В лесу было совсем уже пусто. Весь лист давно облетел, и его прибило дождями к земле. Раза два выпадал даже снег, да потом снова растаял.

Скотину давно не гоняли пастись. Она стояла на скотном дворе. Одни только козы ещё бродили по лесу, обгладывали кустарник.

По дороге Анютка, дочка Сергея Ивановича, рассказывала отцу:

— Пошли мы за хворостом, у деревни-то весь пособрали. Мы и подались к Гнилому болоту. Собираем сушняк. Вдруг слышим — за болотинкой наша коза как закричит, жалобно так! Саня говорит: «Может, козлёнок в яму свалился? Не выберется. Пойдём поможем». Мы и побежали. Минули болотинку, глядим коза нам навстречу бежит, а козлёнка не видно. Мы на поляну, откуда коза бежала, глянули за кусты, а он там, да только мёртвый, весь истерзан, полбока вырвано.

Сергей Иванович слушал, а сам всё ускорял шаги. Анюта и Саня еле за ним поспевали.

Быстро дошли до болота, обогнули его. Вот и поляна. На ней ещё издали белели клочья шерсти растерзанного козлёнка.

Сергей Иванович внимательно осмотрел остатки звериного пиршества. Он даже присел на корточки, стараясь разглядеть на земле следы зверя, но их невозможно было заметить среди прибитой дождями к земле жухлой травы.

— Хорошо ещё, что козу не задрал, — наконец проговорил Сергей Иванович. — Должно быть, какой-нибудь одиночка, случайно забрёл. А если бы выводок — обоих бы прикончили.

Так ни с чем и вернулись домой. Сергей Иванович приказал ребятам пасти козу возле деревни, далеко в лес не пускать.

Первые дни Саня с Анютой точно выполняли наказ отца. Но больше никто не слыхал о сером разбойнике. У соседей в деревне тоже были козы, и их сперва попридерживали возле домов, а потом всё пошло по-старому — ребята сторожить бросили, и козы вновь разбрелись по лесу, опять начали уходить к Гнилому болоту, там по закрайку росли кусты тальника — самая вкусная для них еда.

* * *

В деревне уже совсем позабыли о случившемся. И вдруг — опять. Как-то под вечер во двор к соседям Сергея Ивановича примчалась их коза, вся в крови, на боку огромная рана.

Опять побежали в лес, искали, искали, так зверя и не нашли.

Сергей Иванович запер свою козу во двор, совсем не велел пускать пастись.

Собрались деревенские охотники, стали советоваться, как же быть. Это, видно, не случайный зверь, не мимоходом забрёл. Он тут, в лесу, и живёт, никуда не уходит. Жаль, что снег долго не выпадает, тогда живо бы по следу разыскали. Сытый волк далеко от места кормёжки не уходит. Найдёт в лесу уголок поглуше, весь день проспит. Вот тут бы на него и устроить облаву. Но это всё хорошо зимой, по снегу, а если снега нет — пойди разыщи его. Лес велик, чаща да завалы, разве узнаешь, где он улёгся?

Были в деревне собаки-лайки, но для охоты за волком они не годятся. С ними только по белке да по птице ходить. Так и порешили охотники ждать, когда выпадет снег.

Это бы ещё ничего, да вот беда: и за белками теперь в лес с собакой опасно пойти. Убежит лайка далеко от охотника, найдёт белку на дереве, начнёт подлаивать, а серый разбойник уж тут как тут, вмиг подоспеет на собачий лай, сцапает собачонку, задушит — и поминай как звали. Утащит в самую чащу, всю съест, клочка шерсти не сыщешь.

Больше всех загрустил Сергей Иванович. Очень любил он ходить на охоту за белками. И собака у него была самая первая в округе. Звали её Пушок. Бывало, в воскресный день отправятся в лес за белками, каждый охотник со своей лайкой. Разойдутся в разные стороны. Целый день бродят, только к ночи вернутся домой. «Ну, кто больше всех белок добыл?» Конечно, Сергей Иванович. Да, смотришь, ещё глухаря притащил, а то и куницу.

«Цены нет твоему Пушку», — говорили охотники.

Сергей Иванович и сам это хорошо знал.

А вот если со стороны на Пушка поглядеть — невзрачный пёсик, ростом немного побольше кошки, мордочка остренькая, уши торчком, хвост в крутую баранку закручен. Окраской весь белый, только не чисто белый, а с рыжинкой, будто его не то подпалили, не то в грязи вымазали. Нечего сказать, неказистый вид, дворняжка, и только. Зато уж умён. «Ну прямо как человек, — говорил Сергей Иванович, — всё понимает, только сказать не может».

Но Пушок и его хозяин отлично понимали друг друга без всяких слов. Вот и теперь, в субботний вечер, оба, конечно, думали об одном и том же о завтрашнем дне. День обещал быть тихим, сереньким. Самый бы раз за белкой сходить. Холода уже были, и снег выпадал, значит, белка теперь, поди, вылиняла. Шкурка — первый сорт. И ходить в такую пору по лесу легко: одеваться тепло не нужно, надел ватник, сапоги — иди куда вздумается. А вот как наступит зима, навалит снегу по пояс, тогда далеко не уйдёшь; надевай полушубок, валенки да становись на лыжи. Это уж не ходьба. И собаке по глубокому снегу трудно бегать — белку искать. На что лучше теперь, по чернотропу.

Очень хотелось Сергею Ивановичу пойти завтра в лес на охоту. Хотелось, да боязно: а ну-ка наскочит Пушок на серого? Тот сразу поймает, даже пикнуть не даст.

Пушку, видно, тоже не терпелось отправиться в лес с хозяином. По опыту прежних лет он уже знал: как только наступит осень, тут они и начнут охотиться. Недаром его хозяин сегодня днём осмотрел, почистил ружьё и уложил патроны в охотничью сумку. Заметив эти столь знакомые приготовления, Пушок уже ни на шаг не отходил от Сергея Ивановича, заглядывал ему в глаза, вздыхал, даже слегка повизгивал.

Сели ужинать. Сергей Иванович налил Пушку в миску еды, но пёс к ней даже не притронулся.

— На охоту зовёшь? — сказал Сергей Иванович.

Пёс сразу насторожил уши, радостно взвизгнул и стал тереться мордой о ноги хозяина.

— Вижу, что хочешь, — говорил тот, лаская собаку. — Мне самому пройтись охота, да боязно, как бы тебя волк не сожрал.

Но Пушок не понимал опасений своего хозяина. Ружьё было вычищено, сумка на месте — значит, пора идти, чего ещё ждать?

Так ничего не решив, Сергей Иванович лёг спать. Завтра, мол, будет видно — утро вечера мудреней. А может, ещё к утру завернёт непогода, дождик, снег, чего же гадать заранее? В душе Сергей Иванович даже хотел, чтобы завтра было ненастье. По крайней мере, не захочется идти в лес. А там, глядишь, и снег нападёт. По пороше живо разыщем серого да и прикончим его. Тогда уже без опаски иди в лес за белками.

Но желания Сергея Ивановича не сбылись. Проснулся он на рассвете. Вернее, его разбудил Пушок. Пёсик стал на задние лапы и лизнул руку хозяину своим мягким влажным язычком. Вставай, мол, уже светает.

— Ох ты, неугомонный! — добродушно проворчал Сергей Иванович, поднимаясь с кровати.

Пушок, виляя хвостом, подбежал к двери. Сергей Иванович последовал за ним, вышел на крыльцо. Его так и обдало бодрящей осенней свежестью, приятным запахом опавшей листвы. День обещал быть тихим, мглистым. Хороший денёк для охоты! Сергей Иванович сошёл по сырым деревянным ступенькам во двор. Прошёл до калитки. Уже как следует рассвело.

За калиткой в туманном свете осеннего утра виднелся лес, весь облетевший, хмурый, но такой манящий для сердца охотника.

Сергей Иванович живо представил себе, как звонко раздаётся в голом лесу радостный лай Пушка, когда тот разыщет белку. Охотник уже видел и самого зверька в серой нарядной шубке. Вот он сидит на еловом суку, вздёргивает пушистым хвостом и сердито цокает на собаку!.. И ведь всё это так просто увидеть не только в воображении, но наяву, — стоит взять сумку, ружьё и пойти в лес. «А если волк? Потерять верного друга… Но почему же волк обязательно наткнётся на Пушка? Может, он уже далеко отсюда и след давно простыл?..»

Видя, что хозяин колеблется, не берёт почему-то ружья, не идёт в лес, Пушок постарался как мог подбодрить его. Он начал прыгать возле него, лизать руки и, приложив уши, умильно глядел прямо в лицо своими чёрными, удивительно умными и преданными глазами. Казалось, вот-вот скажет: «Пойдём на охоту. Мне очень хочется».

— Так ведь тебя же жалею, — отвечал ему Сергей Иванович, будто Пушок и вправду разговаривал с ним. — Боюсь, что на волка наскочишь, задерёт, что тогда? Как же я без тебя останусь? Места себе не найду.

Но Пушок это понял по-своему, по-собачьему. Хозяин с ним говорит так ласково, — значит, всё хорошо, значит, они сейчас пойдут на охоту. Пёс даже взвизгнул от радости и, приложив уши, пронёсся вокруг хозяина и снова присел в ожидании.

— Что ж с тобой поделаешь? — развёл Сергей Иванович руками. — Ну, уж пойдём, куда ни шло. Только смотри далеко от меня не удирай.

Стараясь больше ни о чём не раздумывать, Сергей Иванович быстро вернулся в дом, надел ватник, взял ружьё, сумку с патронами и отправился на охоту.

* * *

Поздняя осень в лесу. Какая пора может быть более грустной и более милой для человека, привыкшего бродить с ружьём по глухим, давно не хоженным тропам!

Сергей Иванович шёл по узенькой тропке, по мягким преющим листьям.

Кругом росли невысокие деревца — осины, берёзки. Их тонкие ветви были совсем голые, без единого листика. Только на молодых дубках ещё прочно держалась обмокшая от ночного тумана листва, тёмно-рыжая, как шкура лисицы.

Птиц совсем не было слышно. Осенний лес притих.

Но вот где-то вдали пронзительно закричала сойка, и снова всё смолкло.

Пушок умчался куда-то в лес. Сергей Иванович знал: теперь он рыскает между деревьями, принюхивается к влажной земле, ищет желанный беличий след.

«Только бы не удрал слишком далеко», — тревожно думал охотник. Но где-то там, в глубине души, он отлично знал: случись беда, близко ли, далеко ли — помочь всё равно не успеешь. Куда же такому клопу с волком тягаться? Схватит его, утащит в чащу — и конец.

Вдруг Сергей Иванович даже вздрогнул от неожиданности. Громкий собачий лай будто встряхнул тишину осеннего леса. Это лаял Пушок. Значит, нашёл кого-то. Наверное, белку.

Сергей Иванович поспешил на голос собаки. Он начал проворно пробираться между деревьями и кустами. Идти было легко. Раздвигая сучья и бесшумно ступая по влажной земле, охотник быстро добрался до места. Ещё издали он заметил Пушка. Тот сидел под старой сосной и, подняв кверху голову, изредка взлаивал.

Сергей Иванович взглянул на вершину сосны.

Огромный глухарь, растопырив крылья и опустив вниз бородатую голову, сердито смотрел на собаку и забавно похрюкивал на неё. Этот «лесной индюк» походил на какую-то разлатую тёмно-бурую коряжину. Весь он был такой взъерошенный, очень большой и нелепый с виду.

Но охотнику некогда разглядывать. Глухарь — не белка, он осторожен. Чуть оплошаешь — заметит и улетит.

«Молодец Пушок! — подумал Сергей Иванович. — Ишь как деликатно подлаивает, не прыгает, не кидается на дерево, будто знает, что с глухарём нужно быть поспокойней, иначе спугнёшь».

Стараясь остаться незамеченным, Сергей Иванович крадучись передвигался от дерева к дереву. Вот теперь дичь не далее тридцати сорока шагов, значит, можно стрелять. Дождавшись минуты, когда глухарь, увлёкшись собакой, засмотрелся вниз, Сергей Иванович поднял к плечу ружьё, прицелился и спустил курок.

Выстрел гулко прокатился по осеннему лесу. Огромная птица сорвалась с дерева и, стукаясь о сучья, падала вниз. Пушок завизжал от радости, даже привстал на задние лапы. Мёртвый глухарь тяжело шлёпнулся на влажную землю. Пёс подскочил к нему, но не стал трепать, а только с наслаждением начал всего обнюхивать, глубоко засовывая свой чёрный нос в растрёпанные перья птицы.

Сергей Иванович подошёл, поднял глухаря. «Ого! Ну и здоров килограмма четыре потянет». Положил птицу в заплечный мешок.

— Умница, пёсик, хорошую дичь нашёл. Поищи-ка ещё, — похвалил Сергей Иванович своего друга и потрепал его по спине.

Тот долго не стал вертеться возле хозяина. Охота — дело серьёзное, некогда пустяками заниматься. Опять скрылся в лесу.

Не прошло и получаса, как пёс облаял белку, потом вторую, третью… И, будто в награду за его старания, все зверьки сидели на открытых ветвях, а не забивались в густые ёлки.

Сергею Ивановичу не приходилось их долго высматривать или стучать по дереву топором, чтобы выпугнуть белку из её укрытия.

— Ну, Пушок, везёт нам с тобой, — весело говорил Сергей Иванович, запрятывая в мешок очередного зверька.

Увлёкшись охотой, Сергей Иванович и сам не заметил, как по старой привычке, углубившись в лес, он свернул в сторону Гнилого болота. Там всегда в прошлые годы попадались белки, а то и куницы. Слушая, не залает ли где Пушок, охотник тихонько шёл по дорожке.

«Кажется, взвизгнул. — Сергей Иванович приостановился. — Сейчас залает».

Но вместо лая вновь послышался такой же визг. Он пронёсся по лесу отчаянным воплем, как бы мольбой о помощи.

Не помня себя, Сергей Иванович бросился на выручку другу.

Голос Пушка всё удалялся. Видно, он удирал от нападавшего зверя, неистово лая и взвизгивая.

— Пушок, ко мне! — кричал Сергей Иванович, но голос совсем пропал.

От волнения он даже забыл, что в руках у него ружьё. Выстрелить бы, может, и отпугнёшь этим злодея. Но вместо этого охотник как безумный нёсся через болото, хрипло маня к себе своего дружка.

«Жив, жив ещё, лает! Может, успею!» — проносились в голове обрывки мыслей.

Вдруг Сергей Иванович зацепился ногой за корень и со всего маху полетел лицом прямо в кусты. Он упал и, не чувствуя боли, опять вскочил, хотел бежать.

Но голос Пушка умолк. Значит, конец.

Сергей Иванович дико оглядывался по сторонам. Кругом болото, кочки, чахлые, полумёртвые сосенки. И здесь, где-то уже совсем недалеко, в последний раз взвизгнул Пушок.

Что это? Снова раздался визг и громкий лай.

Сергей Иванович рванулся вперёд, но тут же остановился. «Постой, да ведь Пушок не только визжит, он лает, и, кажется, на одном месте. Значит, никто его не преследует, не душит, значит, он сам за кем-то гнался с визгом и лаем».

Сергей Иванович даже рассмеялся от радости: «Вот это здорово!»

Однако радость тут же сменилась досадой. Но кого же тогда преследовал пёс? Конечно, лося. А на лосей охота запрещена. Сколько Сергей Иванович потерял времени, сил и трудов, чтобы отучить Пушка за ними гоняться, и вот непослушный пёс опять принялся за своё. Наверно, за лето забыл всю науку.

— Ну погоди, я тебе припомню! — проворчал Сергей Иванович.

В тайне души он был рассержен не столько поступком Пушка, сколько своей оплошностью: не разобрав, в чём дело, бежал куда-то, весь изодрался, весь в крови, а ещё старый охотник!

Успокоившись и отдышавшись, Сергей Иванович прислушался. «Так и есть, лает и взвизгивает на одном месте. Вон там, за болотом, на поляне. Значит, остановил лося и вертится возле него! — Сергей Иванович вынул из кармана перочинный ножик и срезал длинный прут. — Подожди, дружок, я тебя сейчас проучу. Живо у меня всю науку вспомнишь!»

Перейдя болото, Сергей Иванович выбрался наконец из густых зарослей на чистое место. Вот и поляна.

Ещё издали заметил Пушка. «А где же лось? Никакого лося и нет. Злобно взвизгивая и лая до хрипоты, Пушок носился вокруг старого дуба.

Сергей Иванович глянул на дуб. На суку, растянувшись, лежала огромная дикая кошка — рысь.

Даже ружьё затряслось в руках у охотника. Хочет раскрыть его, заложить другие патроны, с крупной дробью, а руки дрожат, не слушаются.

Как же теперь подойти, чтобы зверь не заметил? А то ещё спрыгнет и удерёт.

Сергей Иванович стал обходить так, чтобы зайти к рыси сзади. Нечаянно наступил на сучок. Тот громко хрустнул. Но рысь, следя за собакой, даже и не заметила, не обернулась.

Зато Пушок сразу глянул в сторону, приметил хозяина. И вот ведь какая умница — не стал больше носиться вокруг дерева, а сел прямо перед мордой зверя и давай лаять: «Смотри-ка, мол, на меня».

Сергей Иванович быстро подкрался. Теперь не уйдёт, только стрелять нужно наверняка, чтобы сразу наповал. А то, если ранишь, упадёт, с собакой сцепится, может когтями глаз вырвать.

Грохнул выстрел. Не копнувшись, упала с дерева огромная дикая кошка. С остервенением бросился на неё Пушок, вцепился в шею, начал трепать. Разом всю охотничью науку забыл.

Но Сергей Иванович не рассердился на старого друга — где тут сердиться? Сам подскочил к убитому зверю, еле поднял его.

Насилу успокоились оба — охотник и пёс. Стали рассматривать редкостную добычу. И тут вдруг Сергей Иванович вспомнил о растерзанном зверем козлёнке. «Вот ведь кто, а совсем не волк разбойничал здесь в лесу!»

Сергей Иванович взвалил на плечи тяжёлого зверя и направился прямо к дому.

— Молодец, Пушок! — ласково сказал он. — Выследил, брат, лесного разбойника. Теперь куда хошь без опаски ходить можно.

Сластёна

Поздней осенью перед самым снегом иной раз бывает точь-в-точь как весной. Выглянет солнце, осветит голый, умытый дождями лес, влажную землю, чёрную слипшуюся листву в осиннике… А в это время где-то далеко в лесу на поляне вдруг забормочет тетерев, забормочет совсем по-весеннему. И не хочется верить, что до весны ещё так далеко, что впереди холода и метели и долгие тёмные ночи зимы.

Однажды в такой светлый осенний день шли мы с товарищем по лесной тропинке. Я глядел на прозрачный лес, на синее небо и шутя просил солнышко: «Не прячься за тучи, посвети хоть ещё часок!»

Мой приятель Сергей, тоже ещё молодой охотник, только посмеивался надо мной.

— Ты лучше гляди не на небо, а вниз под кусты. Заяц к зиме уже вылинял, белый весь. Его теперь легко заприметить.

Вдруг Сергей остановился и стал присматриваться к земле. «Вот чудеса-то!»

Я тоже посмотрел вниз и удивился не менее товарища. По блёклой траве, по опавшим листьям ползали пчёлы, да не две, не три, а целые десятки, может быть, сотни. Они были совсем вялые, по-зимнему полусонные, даже не пытались взлететь, только еле-еле переползали с одного листка на другой. Тут же на земле валялись обломки трухлявого дерева, облепленные воском.

Мы взглянули вверх. Перед нами росла старая полусухая осина. Чёрный дятел-желна когда-то выдолбил в её стволе большое дупло. Теперь края его были кем-то обломаны. Дупло помещалось невысоко. Сергей решил заглянуть туда. Я подсадил его до первого сука, и он взобрался к дуплу.

— Э-э, да тут целый улей! — воскликнул он, быстро спускаясь на землю. — Понимаешь, должно быть, рой из деревни улетел летом, в дупле и обосновался. Мёду пчёлы натаскали пропасть, а теперь к зиме вход в дупло залепили, чтобы не дуло. Только кто-то всё им разломал. Эх, жалко пчёл, добавил Сергей. — Ночью как подморозит — крышка им будет.

— А кто же это наделал? — спросил я.

— Наверное, ребята баловались. Заметили дупло, начали палками внутрь совать — вот и разломали.

Придя в деревню, мы рассказали о том, что видели, Ивану Ивановичу старому пчеловоду и охотнику.

Дедушка поохал, погоревал о пчёлах, да ничего не поделаешь: в лес идти уже поздно, пришлось ждать до следующего дня.

Ночью, как и думали, крепко приморозило. Все лужи льдом затянуло, землю, траву выбелило. Утро настало яркое, всё в разноцветных огнях. Заиндевевшая трава и тонкий ледок на лужах так и сверкали.

Сергей в лес идти не смог, пошли мы вдвоём с дедушкой. Иван Иванович взял с собою ведро для мёда, ружьё, захватил и свою охотничью собаку Стрелку.

— Она нам живо разыщет грабителя, — сказал старичок.

Вот и осинник, и старое дерево у самой дороги. Мы подошли поближе.

Вдруг Стрелка насторожилась, потянула носом, изо всех сил рванулась вперёд. Иван Иванович отстегнул поводок, и собака помчалась прямо к дуплистой осине. Мы — за ней.

Под деревом на земле ещё больше, чем вчера, валялось обломков, трухи и мёртвых замёрзших пчёл. Стрелка, обнюхав землю, бросилась дальше в лес, и скоро где-то вдали послышался её громкий лай. Мы поспешили на голос собаки.

Она лаяла, прыгая и вертясь под густой елью.

Иван Иванович внимательно оглядел дерево, поманил меня и передал своё ружьё.

— Видишь на суку у самого ствола гнездо темнеет? Это беличье гайно. Ну-ка, стрельни в него.

— Зачем стрелять?

— Делай, что говорю.

Я прицелился и выстрелил. Сверху посыпались сухая хвоя, сучки… Но из гнезда никто не выскочил. Зато Стрелка, подзадоренная моим выстрелом, ещё пуще залилась лаем.

Старик одобрительно кивнул головой, присел на корточки и стал рассматривать на земле упавшие ветки, сучки… Я ничего не мог понять.

— Поди-ка сюда, — позвал дед, — погляди хорошенько.

Я пригляделся к земле. Рядом с упавшими сучками и ветками что-то краснело вроде ягодки. Тронул пальцем. «Да это же свежая кровь!» А вот и ещё откуда-то сверху капнуло.

— То-то и есть, что кровь, — весело ответил Иван Иванович. — Полезай на дерево да сковырни гайно, мы его тут исследуем.

Я мигом взобрался на ель, спихнул беличье гнездо и сам спустился на землю.

Стрелка так и кинулась к гайну, но окрик хозяина её сразу остановил.

Сброшенное гайно очень походило на гнездо сороки. Оно было заплетено сучьями не только снизу, но и сверху и с боков, а с одной стороны оставалось круглое отверстие. Старичок осторожно ткнул туда прутиком, но в гнезде никто не шевельнулся.

— Значит, сразу наповал, — сказал Иван Иванович и начал разламывать гнездо.

«Кто же внутри? — подумал я. — Наверное, белка».

Иван Иванович с силой тряхнул полуразломанное гнездо, и из него на траву вывалился тёмно-бурый зверёк гораздо крупнее белки.

— Куница! — воскликнул я.

— Она и есть, — весело подтвердил Иван Иванович. — Куница большая охотница до пчелиного мёда. Я ещё вчера по вашим рассказам понял, кто такой в дупле баловался. — Старичок кивнул головой на куницу. — Она и этой ночью опять в дупле побывала. Наелась мёду и отправилась в первое попавшееся гайно спать. Куницы всегда так делают. Только отдыхать-то ей долго не пришлось: Стрелка моя сразу её по следу разыскала, а ты её прямо в гнезде и уложил. Ну, а теперь, — добавил Иван Иванович, — идём из дупла мёд выгребать. Пчёлы всё равно уж помёрзли. Он им не нужен.

Добро пожаловать!

Дед Семён был старый охотник, много побил на своём веку разной птицы и зверя, хаживал он и за медведем, только давно это было, а вот теперь остарел, стал любить охоту, какая поспокойнее. Больше всего пришлась ему по душе охота с манком за рябчиками. Для такой охоты самое время — конец сентября.

Хорошая это пора. Лес весь разукрашен в жёлтые, красные, золотистые краски осени. Воздух чистый, прохладный, и так славно попахивает грибами и опавшей жухлой листвой!

За рябчиками лучше всего охотиться на утренней зорьке, когда день обещает быть ясным, безветренным. В такую погоду задорный лесной петушок охотнее всего идёт на манок.

За долгие годы жизни в сторожке дед Семён уже привык вставать на заре. Вот и теперь он вышел из домика, огляделся и закурил трубочку.

Солнце ещё только вставало из-за верхушек леса. Его косые лучи прорывались сквозь поредевшие ветви старых берёз и освещали поляну перед сторожкой. Вся поляна была седая от сильного утреннего заморозка.

«Красный будет денёк, самый подходящий для рябца», — подумал дед. Он вернулся в дом, оделся, взял из угла ружьё, сумку с манками и отправился на охоту.

Тропинка вела сперва сквозь мелколесье. По сторонам толпились молодые берёзки, белые, с редкой позолотой ещё не облетевшей листвы. Огромные грибы подберёзовики, совсем разбрюзгшие от старости и осенних дождей, будто серые круглые блины, виднелись тут и там возле дороги.

На поляне, куда вышел дед, стояла рябинка, вся украшенная ярко-красными гроздьями ягод. Целая стая дроздов с громким трескучим криком слетела с дерева.

«Ишь ты, к отлёту готовятся!» — подумал старик.

В это время где-то над головой раздался протяжный, стонущий крик.

Старик поднял глаза, прищурился от яркого солнечного света и едва разглядел летящих птиц. «Ага, вот они».

Большой косяк журавлей, вытянувшись волнистой лентой, летел высоко в небе. Птицы держали путь на юг. Их печальный крик звучал, как последний прощальный привет родным местам.

«В тёплые страны направились, — подумал дед Семён. — Что ж, пора, вся перелётная птица теперь на юг подаётся, остаются в наших лесах рябцы, да тетери, да глухари-мошняки. Этим лететь не полагается, всю зиму у нас живут».

Старик миновал поляну. Дальше пошёл смешанный лес: осинки, местами березнячок, а среди этого чернолесья росли старые ели. Земля под ними была покрыта твёрдыми зеленоватыми листочками брусники и черники. Кое-где ещё уцелели последние ягоды.

«Ёлки, ягодничек, а рядом ручей, весь в кустах ольховника, тут-то рябцам и водиться, — подумал старик. — Нужно попробовать поманить». Он выбрал удобное место возле ёлок, уселся на пень и вынул из сумки манок, сделанный из зайчиной косточки.

Дед Семён взял его в рот и слегка подул. Раздался тонкий, протяжный свист: «Тю-ю-ю-ю-ю! Тю-ю-ю-ю-ю!..» И под конец задорный короткий перебор: «Тю-тюрю-рю». Так обычно свистит рябчик, подзывая другого.

Дед Семён поманил раз, второй и замолчал.

Не прошло и минуты, как невдалеке из чащи раздался ответный свист.

Подождав немного, старик ещё поманил. В ответ послышался громкий, трескучий шум крыльев: «Фр-р-р!» Это лесной петушок перелетел с ёлки на ёлку, а может быть, слетел на землю.

Теперь нужно сидеть неподвижно, иначе рябчик сразу заметит. Ведь он сейчас высматривает, ищет, где же сидит тот, другой, что первый подал свой голос, а потом замолчал.

Старик зорко вглядывался в тёмные ветви елей, не упуская из виду и всю полянку. Ведь рябчик частенько не летит на манок, а бежит по земле, как мышь. Иной раз подбежит совсем близко к охотнику, тот его и не заметит, зато рябчик уже разглядел человека. Неожиданно где-то сбоку раздаётся знакомое: «Фр-р-р-р!..» — и не успеет охотник даже вскинуть к плечу ружьё, рябчика уже и след простыл: мелькнул бурым пятном среди еловых веток и скрылся из глаз.

Никак нельзя прозевать юркого петушка, если даже он не летит на манок, а бежит по земле.

Вот между ёлками что-то шмыгнуло. Дед Семён приподнял ружьё. Вот опять мелькнуло — рябчик. «Ишь какой шустрый! Только покажется — и снова за ёлку, никак выстрелить не успеешь».

Действительно, рябчик, видно, попался бойкий. Побегав около ёлок и не найдя на земле своего собрата, он вдруг зашумел крыльями, взлетел и уселся на голый сук берёзы прямо перед охотником.

Раздался выстрел. Рябчик пёстрым комочком упал на землю.

«Один есть», — удовлетворённо подумал старик, положил дичь в сумку и пошёл дальше, всё так же осторожно, тихо.

Дед не ошибся: утро удалось на славу — яркое, тихое, самое рябчиное утро. Рябчики шли на манок безотказно, и дед Семён убил уже четыре штуки.

Обойдя знакомое место возле ручья, дед перебрался через него по шаткому настилу из брёвен и пошёл дальше в лесную чащу.

Вот и опять подходящее местечко: моховое болотце, по краям ягодник, густой березняк, а дальше ельник.

Старик вновь присел на пенёк среди кустов. «Точно в беседке», подумал он, оглядываясь по сторонам.

Невдалеке виднелась поляна. По сторонам от неё весело толпились молодые берёзки и ёлочки, только на самом краю лежала старая, поваленная бурей сосна. Хвоя на ней уже пожелтела, наполовину осыпалась. А огромные корни, облепленные землёй, нелепо торчали вверх, будто старались схватиться за что-то.

«Сколько лет росло это дерево! — подумал старик. — Сперва былиночкой из травы выбивалось, а как выбилось, поокрепло малость, стало быстрее расти, сил набираться. Прожило целый век, может, и больше, красовалось тут, белок, клестов да дятлов семенами кормило. И глухари тоже небось зимой сюда прилетали хвою пощипать. Всем пользу давало. А вот пришла пора, свалилось и будет гнить, и никому, знать, больше не нужно. Эх-хе-хе!» вздохнул дед Семён, взял маночек и начал манить.

Скоро в ельнике откликнулся рябчик. Но на этот раз дело совсем не заладилось: рябчик оказался «упрямый». Он охотно откликался на голос манка, отвечал, но не летел навстречу, а сам приглашал лететь к нему.

«Неправда, не выдержишь, прилетишь», — думал дед Семён.

Он терпеливо ждал, изредка подавая призывный свист.

Вдруг в ельнике послышался хруст сухих веток. Рябчик сразу замолк.

«Теперь пропало дело, — подумал старик. — Из деревни, верно, пришли, — собирать сухой хворост». Старик уже хотел встать, идти посмотреть, кто там хозяйничает в лесу, но тут он увидел, что ветки ёлок зашевелились, раздвинулись и из-за них не спеша выбрался совсем неожиданный гость — крупный бурый медведь.

Семён невольно поёжился: «Вот так дядя!» Бояться, собственно, было нечего — медведь без крайней нужды не бросается на человека, а в особенности осенью, когда он сыт-пересыт. Но всё-таки жутковато, когда видишь перед собой такую махину.

Однако через минуту старик уже вполне овладел собой и не испытывал никакого страха. Мигом вспомнились былые годы, когда он охотился за медведями, караулил их всю ночь на овсах или у привады. Теперь деду хотелось подольше полюбоваться мохнатым лесным хозяином.

Между тем зверь выбрался на поляну и начал бродить возле ёлочек, собирая с земли уцелевшие ягоды брусники и черники.

«Вот лакомка! — улыбнулся дед Семён. — Какой здоровенный, а не поленится нагнуться за каждой ягодкой».

Полакомившись ягодами, медведь не ушёл с полянки: видно, она ему чем-то понравилась. Он по-хозяйски осмотрелся и не спеша подошёл к поваленной бурей сосне. Её корни, облеплённые землёй, торчали косо вверх, образуя как бы навес. Медведь деловито заглянул под этот навес, потом залез под него и уселся там совсем как дед-лесовик. Посидев немного, он выбрался из своего убежища и начал сгребать с земли мох и опавшие листья. Сгребал и валил под выворотень.

Дед Семён, затаившись в кустах и не спуская глаз, наблюдал за тем, как четвероногий лесной обитатель готовит себе убежище под упавшей столетней сосной.

«Значит, и ты, старина, ещё пригодилась: самого Михаила Иваныча зимой приютишь, — подумал старик. — Ну что ж, добро пожаловать!»

Прошло не менее получаса, пока медведь закончил своё занятие. Под конец он ещё раз залез под выворотень, как бы примериваясь, удобно ли будет здесь зимовать, а потом не спеша, вразвалку побрёл в лес и скоро совсем скрылся из глаз.

Дед Семён осторожно выбрался из кустов. Он тоже пошёл прочь от полянки, только в другую сторону. К медвежьей «спальне» старик и близко не подошёл: по опыту он хорошо знал — если зачует зверь возле логовища свежий след человека, ни за что больше сюда не вернётся. А деду Семёну почему-то очень хотелось, чтобы именно здесь, под старой упавшей сосной, четвероногий лесной хозяин устроил свою берлогу.

Примечание

[1] Луда — каменистый открытый островок.

Детская проза, Школьнику

Лесной прадедушка (Рассказы о родной природе) - За лесной завесой

За лесной завесой

Редкая гостья

Лесной прадедушка

Тетерюк

Смышлёные птицы

Маленький лесовод

Товарищи по охоте

В зимнюю стужу

Следопыты

Срочный пакет

Друг сердечный

Пропавший медведь

Зайчишке повезло

Митины друзья

На озере

За лисой

За селезнями

Неожиданное знакомство

Замечательный сторож

Старый блиндаж

Чудо техники

В зелёной корзиночке

Редкий снимок

Длинноносые рыболовы

Куйка

Голубой дворец

Трудное задание

Нежданный помощник

«Передышка»

Лесные переселенцы

Джек и Фрина

Носатик

Водяной

Смышлёный зверёк

Лесной разбойник

Сластёна

Добро пожаловать!

Комментировать

Отменить ответ

За лесной завесой

Редкая гостья

Лесной прадедушка

Тетерюк

Смышлёные птицы

Маленький лесовод

Товарищи по охоте

В зимнюю стужу

Следопыты

Срочный пакет

Друг сердечный

Пропавший медведь

Зайчишке повезло

Митины друзья

На озере

За лисой

За селезнями

Неожиданное знакомство

Замечательный сторож

Старый блиндаж

Чудо техники

В зелёной корзиночке

Редкий снимок

Длинноносые рыболовы

Куйка

Голубой дворец

Трудное задание

Нежданный помощник

«Передышка»

Лесные переселенцы

Джек и Фрина

Носатик

Водяной

Смышлёный зверёк

Лесной разбойник

Сластёна

Добро пожаловать!

Жанры и темы

Другие книги автора

Рекомендуем

Комментировать

Отменить ответ