Живое Предание. Старец Иоанн (Крестьянкин)

Живое Предание. Старец Иоанн (Крестьянкин)

Ильюнина Людмила Александровна
(1 голос: 5.0 из 5)
Содержание

Благовестие любви

Холодно в нашем мире, холодное сердце или, как говорится в церковной молитве «окамененное нечувствие», гнетет нас. Так хочется тепла и света, но людей, которые являются источником сердечного тепла, которые способны на настоящую любовь и не только к родным и близким, но и ко всякому человеку просто за то, что он Божие создание, так мало на земле. Но все-таки они есть. Благодатные старцы — настоящие благовестники дела Христа. Они подвигом всей жизни идут к уподоблению Тому, в Кого веруют и Кому служат. Уподоблению в любви. На таких подвижниках веками стояла православная Русь, а в наше время служение любви стало необходимо народу как воздух. «Даром Божиим страждущему человечеству» называли архимандрита Иоанна (Крестьянкина).

«Живое предание Церкви, святого Православия и смиренного иноческого жития» — так определяет значение старца Иоанна для наших дней наместник Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря архимандрит Тихон (Секретарев). И далее поясняет эти слова: «Думаю, что батюшку отца Иоанна можно сравнить с Апостолом Иоанном Богословом, его небесным покровителем, потому что он совершил апостольское служение в наше смутное время, проповедовал о любви Христовой и, как апостол Павел, входил во все тонкости человеческой жизни и давал мудрые христианские советы. Также можно сказать и о том, что отец Иоанн является современным неложным толкователем Апокалипсиса. Прочитав письма батюшки к разным лицам и проповеди, можно убедиться в его рассудительности в толковании событий».

«Для всех я стал всем, чтобы спасти хотя бы некоторых» говорил о себе апостол Павел. Так же мог сказать о себе и приснопоминаемый старец Иоанн (Крестьянкин). Он обладал уникальным даром сочувствия, сопереживания, вглядывания в чужую душу. Был он монахом «от чрева матери», но вся его жизнь прошла на людях. В этом он уподобился великому русскому старцу преподобному Амвросию Оптинскому и святому праведному Иоанну Кронштадсткому. Подвиг служения старца Иоанна почти целое столетие был связан с народной судьбой. Впитав в себя духовные сокровища дореволюционной России, он щедро делился ими с людьми — в миру на государственной службе, в лагере, на сельских приходах, в монастыре, — всюду, куда он был поставлен на служение Божиим Промыслом. Какой мерой измерить любовь отца Иоанна к людям? «Даже до смерти». Его сердце вмещало[1] всех. «Что вы все жалуетесь: эта плохая, эта колдунья, эта злая! Покажите мне их. У меня нет плохих людей — у меня все близкие и дорогие». Он действительно был для всех родным. Три часа шел батюшка несколько десятков метров из храма в келью после Богослужения. Люди… люди… Скорби, вопросы, просьбы. Его потрясающая забота о людях незабываема. Плодами духовного опыта старца Иоанна (Крестьянкина) будут пользоваться многие поколения верующих не только благодаря благодатным встречам с ним, но и, благодаря тому, что его труды были изданы при жизни и переиздаются теперь.

К назиданию нашему старец оставил подробные рассказы о себе, которые были кропотливо собраны и обработаны его келейницей последних лет жизни Татьяной Сергеевной Смирновой и изданы Свято-Успенским Псково-Печерским монастырем под названием «Память сердца». Эта книга является главным источником для нашего краткого жизнеописания, за что мы приносим глубочайшую благодарность всем тем, кто над ней трудился.

Благословенное детство и юность

Однажды отца Иоанна, уже восьмидесятилетнего старца, паломник-священник спросил: «Батюшка, отец Иоанн, скажите, почему у вас всегда +40»? Видимо, гость имел в виду энергичность отца Иоанна. Батюшка ответил: «Таким надо родиться». Другому человеку, в ответ на подобное же вопрошание, сказал: «Почему я летаю в 80 лет? Совесть у меня чиста». А в день своего девяностолетия старец, подводя итог жизни, заключил: «Я родился для того, чтобы быть тем, кто я есть»[2].

«Таким надо родиться» и «Совесть у меня чиста» — эти слова можно поставить эпиграфом к рассказу о благословенном детстве отца Иоанна.

Младенец Иоанн был последним восьмым ребенком немолодых родителей, орловских мещан Михаила Дмитриевича и Елизаветы Иларионовны Крестьянкиных. Появился он на свет 29 марта (11 апреля по новому стилю) 1910 года. Господь призвал в Свои обители родного отца мальчика, когда ему было всего два года, но дал ему взамен драгоценных (так называл их сам батюшка) духовных наставников — орловских пастырей, старцев и стариц, которые с ранних лет научили его главному — чистоте совести, то есть вниманию не только к своим поступкам, но и к мыслям и сердечным расположениям. Потому уже на исходе дней, поражающий своим неизменно бодрым и радостным духом, он мог свидетельствовать: «Совесть у меня чиста».

Матери Господь уже в первые годы жизни Вани открыл, что он — избранник Божий.

Однажды, в раннем младенчестве, когда он тяжело болел и был при смерти, мама, утомленная бессонными ночами и переживаниями о нем, задремала над детской кроваткой и как наяву увидела перед собой неземной красоты девушку, которая обратилась к ней со словами: «Аты мне его отдашь?» — «Отдам, отдам!»

Это была святая великомученица Варвара. После этого видения мальчик стал выздоравливать, а святая Варвара стала спутницей его жизни, — до конца дней старец обращался к ней в молитвах. Итак, можно сказать, что отец Иоанн был предназначен к иночеству от чрева матери, потому и сказал: «Таким надо родиться».

Мама, Елизавета Илларионовна, вынесшая немало горя в жизни — троих детей она потеряла во младенчестве, рано стала вдовой, вся ее жизнь прошла в нужде и трудах — была любвеобильным и неунывающим человеком. По рассказам старца Иоанна она одаривала любовью не только своих близких, но всех, кого Бог посылал на жизненном пути. На все праздники в доме собиралось много гостей, и хлебосольная хозяйка старалась каждого угостить, да еще и с собой дать гостинец. Частыми гостями маленького, почти вросшего в землю домика с двумя окошками, были монашествующие — сестры орловских обителей. Маленький Ваня не упускал случая, пока монахини за чаем беседовали с мамой, уединиться в прихожую, где висели рясы и клобуки, и примеривал их…

Когда ему исполнилось шесть лет, мать с радостью отдала сына на пономарское служение, помогала ему чистить лампады и церковную утварь. Тогда и появились у Вани драгоценные духовные наставники, имена которых он с благодарностью поминал до конца своих дней, написав однажды: «Время не стерло из памяти всех, служивших в то время в орловских храмах, так они были все значительны и богомудры — Божии служители».

Город Орел и его окрестности до революции были богаты благодатными людьми и святынями. Маленький Ваня Крестьянкин был избранным сосудом, который собрал в себя эту почти тысячелетнюю благодать. Орел находится в самом центре России, недаром на орловщине родились и жили многие русские писатели-классики, которые были лучшими выразителями русского духа, аромата русской жизни. Даже в наше время, в разоренном за годы богоборчества городе, присутствует особая атмосфера, которую можно назвать божественной органикой. Старые улочки с уютными малоэтажными домами, утопающими в зелени, сбегаются к папертям храмов и монастырей и настраивают на неспешность, несуетливость, основательность жизни. Здесь вспоминаются слова преподобного Амвросия Оптинского, который подвизался неподалеку (Оптина Пустынь находится в нескольких часах езды от Орла): «Где просто, там ангелов со сто». На старых орловских улочках и сейчас вполне представляешь себе, бродившего по городу блаженного Афанасия Сайко, который обходит, как он сам говорил «свой удел». Подбирает мусор, склянки, метет метлой улицу и приговаривает: «Кайся, кайся, окаянный грешник». А встретившимся людям заповедует: «Ищите родственность между предметами, привыкайте решать задачи». Представляешь, как рядом с ним идет маленький Ваня Крестьянкин. Блаженный гладит его по головке и без слов учит глубокой мудрости, которая потом поможет ему «решать задачи», выдвигаемые жизнью. Иногда блаженный приглашает Ваню в свою убогую келью и укладывает спать рядом с собой на узком и жестком топчане, — вероятно тем самым предрекая узкую и жесткую жизнь.

А вот и другая картина предстает воображению: революция, всеобщее смятение, по городу разъезжает в пролетке старица с суровым и мужественным лицом — бывшая генеральша, ставшая смиренной монастырской послушницей — Вера (Логинова). Она сама знает, кто нуждается в ее совете и утешении, без приглашения заходит в дома унывающих, ободряет их, и далее мчится по «своему уделу». Ваню Крестьянкина она хорошо знала, в юности она стала его советчицей и наставницей.

Было на Руси такое понятие — «Божьи люди», разного они были звания от простеца до архиереев и сильных и богатых мира сего — а объединяло их одно: земную жизнь они измеряли божьими мерками. И другим помогали жить по воле Божией, а не по своему неустойчивому, шаткому мнению. В Орле и его окрестностях немало было таких людей.

Кроме уже названных вспомним на всю Россию прославившегося сельского священника Георгия Косова. К нему приезжали, как когда-то к старцу Амвросию Оптинскому, учеником которого он был, с различными неразрешимыми житейскими вопросам. Он помолится — и разваливающаяся судьба человеческая как бы склеивается, собирается воедино, — все начинает хорошо и удачно складываться, все приобретает потерянный смысл. Десятилетним мальчиком ездил Ваня Крестьянкин к отцу Георгию и до конца своих дней не забывал встречу с ним. Он стал для него образцом «народного батюшки», пастыря, делящего с народом и горе, и радости.

Первые семь лет жизни будущего старца прошли в дореволюционной России, он еще успел напитаться благодатью той жизни, впитать в себя гармонию скромного провинциального бытия, сильного верностью традициям, которые делали разрозненных людей родными друг другу — народом. А потому во времена, наступившего после революции духовного голода, отец Иоанн мог стать живым преданием Церкви. Смог напитать духовно очень многих людей.

В раннем детстве были получены так же и уроки твердого исповедания веры при отстаивании святынь. Может быть и сам мальчик, а уж его наставники наверняка, были участниками исповеднического крестного хода, который прошел через Орел 2 февраля 1918 года. Этот крестный ход был одним из тех, которые проходили в те дни по всей России в ответ на начавшиеся гонения на Церковь. В Орле, несмотря на холодную погоду и на то, что город в ночь на 2 февраля был объявлен на военном положении, в исповедническом шествии участвовало до 20 тысяч человек.

Исповеднический подвиг, который для одного из них завершился мученическим венцом, прошли все духовные наставники юного Иоанна Крестьянкина.

А он сам в эти годы был свидетелем не только великих духовных подвигов, но и великого разорения духовного. С 1917 по 1923 год в губернии было закрыто 26 православных храмов, из них 17 — в городе Орле. Храмы переоборудовались под культурно-хозяйственные нужды. Во всех этих храмах любил бывать Ваня Крестьянкин и что с ними сотворили? Например, Введенскую церковь отдали под клуб «Кожтреста», церковь бывшей малой семинарии — под клуб 5-й больницы, Иверскую — под железнодорожную школу, Петропавловский собор передан Окрархивбюро, Михаило-Архангельскую, ее летнюю половину, — музею религиозных искусств и т. д.

В бюллетене НКВД № 26 (245) от 1 октября 1927 года был опубликован циркуляр № 351 от 19 сентября 1927 года «О порядке закрытия молитвенных зданий и ликвидации культового имущества». Уже 9 апреля 1928 года в городе Орле закрывается Богоявленская церковв. 13 июля было решено разобрать колокольню Смоленской церкви и расторгнуть договор с Воскресенской церковью. Первого ноября президиум губисполкома и окрисполкома передал окрмузею часовню Георгиевской церкви, 4 ноября отобрали часовню Михаило-Архангельской церкви и приняли на учет в Госфонд церковь бывшего духовного училища, а 15 октября 1928 года передали на учет в Госфонд бывший Кафедральный собор. В результате постановления Президиума ВЦИК от 20 мая 1929 года закрыли Крестовоздвиженскую церковь и передали ее под клуб завода им. Медведева. Для использования в качестве столовой этого же завода была передана бывшая военная Покровская церковь. В Преображенском храме устроили антирелигиозный музей, в Борисоглебском — производственные мастерские педтехникума, а 25 мая 1929 года под клуб военных лагерей передали деревянную Лутовскую церковь. На 15 июля 1929 года в городе Орле было закрыто 17 церквей, 2 монастыря, 9 часовен и молитвенных домов.

Параллельно с закрытием православных храмов проводилась кампания по борьбе с колокольным звоном. Шестого декабря 1929 года НКВД дал указание своим органам на местах запретить «так называемый трезвон или звон во все колокола» и «разрешить постановлением местных органов вести звон в малые колокола установленного веса и в установленное время по просьбе религиозных организаций». В целях получения цветного металла 11 ноября 1929 года на пленуме Орловского горсовета приняли решение собрать подсвечники, паникадила, а также церковные колокола. Тогда же, зимой 1929–1930 гг., «по требованию трудящихся города Орла» все колокола были сняты «и реализованы порядком, установленным для госфондимуществ». С января 1930 года развернулась новая кампания по закрытию церквей в городе Орле. К маю 1931 года в городе Орле из 40 церквей и часовен оставались действующими только 15[3].

И вот именно в это время распоясавшегося безбожия юный Иоанн Крестьянкин взращивает в своей душе мечту — стремление к монашеству. О том, что это горение его сердца будет со временем утолено, предсказали ему орловские архиереи — святитель Николай (Никольский) и святитель Серафим (Остроумов), новомученик. Долгие годы в кельи батюшки висела их парная фотография, на обороте которой было написано: «От двух друзей юному другу Ване с молитвой, да исполнит Господь желание сердца твоего и да даст тебе истинное счастье в жизни»[4].

На пороге прощания с детством, — в 1923 году в Донском монастыре в Москве Иоанн Крестьянкин получил благословение от Святейшего Патриарха Тихона (Белавина). Старец уже на исходе своих земных дней говорил, что до сих пор чувствует ладонь святого Патриарха на своей голове.

Господь послал старцу Иоанну великую радость: молиться Святейшему Тихону после прославления его в лике святых в 1998 году. Так же как и своему духовному наставнику епископу Орловскому Серафиму, прославленному после Юбилейного Освященного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви 2000 года, когда был канонизирован сонм новомучеников российских.

В 1929 году Иоанн закончил общеобразовательную школу и поступил на бухгалтерские курсы. Благодатное ученичество у духоносных наставников, а так же и у чуткой, любвеобильной матери пробудило в нем в совсем юном возрасте дар рассудительности и совета. Батюшка вспоминал, что на гражданской работе к нему обращались сотрудники, которые были намного его старше, с житейскими, семейными, рабочими вопросами. И его совет помогал справиться с казалось бы неразрешимыми ситуациями. Уже в то время он учился внимательно присматриваться к жизни и опасаться категоричности, — «или все белое, или все черное — этого я принять не могу». Учился бегать, как огня, формализма, холодной отстраненности. «Жизни учит сама жизнь» — будет писать старец в письмах к самым разным людям, как аксиому этого выбранного в юности пути.

Первый же год работы по специальности стал началом пути исповедничества. Таким образом, был продолжен подвиг духовных наставников — исповедников Христовых епископа Николая, епископа Серафима, блаженного старца Афанасия, отца Георгия Косова. Частые «авралы» не давали посещать богослужения. Пришлось выбирать между церковью и работой. После отказа участвовать в очередном рабочем «аврале», пришедшемся на праздничные дни, молодой бухгалтер был уволен со своей должности с «волчьим билетом». В родном городе теперь найти работу он не мог. В это время наставницей Иоанна была орловская старица Вера (Логинова). Она благословила его ехать в Москву и предрекла будущую встречу на Псковской земле (которая произошла более чем через 40 лет).

Отрочество и юность старца Иоанна пришлись на тяжелое время революционного лихолетья. Но он никогда не чернил те дни. А всегда повторял, что в духовной жизни главное — «это вера в Промысел Божий и рассуждение с советом». На все времена. В конце жизни старца, когда многие православные поддались псевдоапокалипсическим настроениям о непосредственной близости конца света, он говорил: «Я ведь человек-то старый, и во времена моей молодости, когда явно сокрушались устои былой жизни, облагодатствованные люди не дерзали объявить то время концом истории. А ныне дерзких много, а жить надо, спасаться надо, и милость Божия и теперь та же». И добавлял: «В то суровое время люди являли Божию любовь к жизни. Для Божиих людей и вокруг все Божие, и в радости, и в скорби — все Господь за руку ведет. Иди, да радуйся, только береги это неоцененное водительство чистотою сердца и любовью»[5].

Старец Иоанн Крестьянкин первым в нашей церкви, за шесть лет до памятного Архиерейского собора 2000 года, произнес проповедь о новомучениках Российских, которая тут же разлетелась по всей верующей Руси и была воспринята, как смелое слово о торжестве правды Божией в условиях тяжелейшего бесправия. Живо помнится то время, когда эту проповедь верующие переписывали от руки или перепечатывали на машинке, передавали из рук в руки, читали вслух.

Свидетельством того, что Господь призрел на особое почитание старцем Иоанном тех, кто в Апокалипсисе назван «свидетелями Христовыми» и принял его личный подвиг, стало то, что Он призвал старца в Небесные обители в день памяти новомучеников и исповедников Христовых. Так соединились начало и конец жизни праведника.

Московская пора жизни

Москва, к тому времени, когда туда переехал молодой Иоанн Крестьянкин, еще не была окончательно духовно разорена. Один из друзей юности старца Иоанна — митрополит Питирим (Нечаев) в своей книге воспоминаний передает ту атмосферу московской довоенной жизни, которую еще застал молодой Иоанн Крестьянкин. Вот что он пишет: «Я очень хорошо помню довоенное время. Москва в те годы сохраняла еще многие старые традиции и обычаи. Уклад, который формировался веками на основе строгого соблюдения церковного устава, перешел в быт и трансформировался в радушие, приветливость, столь характерные для старых москвичей. И эта атмосфера приветливости еще сохранялась, несмотря на очень сложные, трудные времена, несмотря на голод тридцатого года и тяжелые тридцать седьмой и тридцать восьмой. <…>

Тогда в наших коммунальных квартирах, в условиях чрезвычайно трудных социальных, политических перемен, ломок, оставались непререкаемыми основные ценности: достоинство личности, которая в скудности созидает свой духовный мир, и законы общежития, которые позволяли людям с разными характерами, разными способностями, но одухотворенным одной идеей совместного родового, племенного, семейного, просто человеческого совыживания, сохранить Русь, — так же как и в погромном тринадцатом веке, и в Смутное время, и в переломный, страшный век двадцатый»[6].

В Москве у юноши Иоанна появилось много духовных друзей. Но, все-таки, встречи с друзьями не могли быть особенно частыми, а в основном всюду — на бухгалтерской работе, в доме, где он снимал угол, на улицах советской столицы — окружали его «люди новой формации». Московский период жизни отца Иоанна Крестьянкина (с 1932 по 1945 год) являет нам пример сохранения чистоты среди соблазнов мира — чистоты телесной, сердечной и чистоты ума. Жизнь юноши протекала в многолюдстве, у него не было места, где он мог бы уединиться. А те, кто был его ближайшим окружением, и понять не могли душевной потребности в уединении и молитве.

Даже старушка, у которой он снимал угол, не могла взять в толк, зачем такой молодой человек привез с собой с родины иконы и повесил их в красном углу, почему он не проявляет никаких увлечений, свойственных юношеству, почему по воскресеньям рано уходит из дома. Так же и на гражданской службе женщины-сотрудницы видимо чувствовали, что он «не от мира сего», потому посвящали его в свои семейные тайны. И он давал им облегчить душу, излить свое горе — «для чистого все чисто».

Можно сказать, что уже в юности, до принятия сана, Иоанн Крестьянкин вступил на путь духовной жизни, освященный Иоанном Кронштадстким — он жил в народной гуще, но сохранял своего «внутреннего человека» от рассеянности. Опыт неоскверненной сокровенной жизни в миру рождался от молитвенного навыка, полученного еще в детстве и от того, что он нелицемерно и чисто любил людей, и они платили ему тем же. Например, после того, как скончалась домохозяйка юноши, и он стоял перед угрозой остаться в Москве без жилья и прописки, случилось чудо — жилищная контора сама ходатайствовала о прописке Ивана Михайловича Крестьянкина в освободившейся комнате.

Второй пример человеческой доброты в ответ на открытую сердечность юноши относится уже к военному времени. Иван Михайлович скрывал у себя дома отставшего от своей эвакуационной колонны двоюродного брата. И ему и брату по законам военного времени грозило суровое наказание. Но умеющему привлечь к себе человеческое сердце юноше удалось так поговорить с генералом, от которого зависела их судьба, что вместо наказания они получили избавление от голода. Им были выданы талоны на воинский паек.

В Москве, так же, как и в детские, и в первые юношеские годы в родном Орле, Иоанн Крестьянкин старался «приникать к святости», — как мудрая пчела собирал нектар духовный от многочисленных еще в то время московских подвижников и святых мест. Среди своих духовных наставников того времени отец Иоанн называл блаженную болящую девицу Зинаиду и блаженного Дмитрия. Эти рабы Божии всю жизнь были прикованы к постели, но явственно излучали свет Христов и радость жизни. Так и отец Иоанн в то время, когда изнемогал от немощей телесных, оставался бодрым и радостным и умел сопереживать людям, забывая собственную болезнь и слабость.

В московский период жизни духовным отцом Иоанна Крестьянкина, которого он до конца дней своих вспоминал с благоговением и благодарностью, стал почитаемый в столице потомственный священник — протоиерей Александр Воскресенский. Около отца Александра собрался круг молодых людей: Александр Москвитин (будущий архимандрит Афанасий), Василий Серебряников (будущий старец-протоиерей), Константин Нечаев (будущий митрополит Питирим), Владимир Родин (будущий протоиерей) и Иоанн Крестьянкин (будущий великий всероссийский старец).

«Его молитва и напутствие поставили меня на радостный путь служения Богу» — писал об отце Александре старец Иоанн уже в глубокой старости. Из уже цитировавшихся воспоминаний митрополита Питирима (Нечаева) мы узнаем подробности того, какой радостью были богослужения отца Александра и общение с ним. «12 августа, напрестольный праздник храма — память святого мученика Иоанна Воина в храм было не протиснуться. В ограде — полно народу. Это был “праздник гладиолусов”. Кругом — сплошь — гладиолусы и радостные лица. После помазания из храма выходили мокрые насквозь, но никто не жаловался. Расходились в поздней вечерней темноте. Праздник этот был особый. Может быть, наш возраст обострял это ощущение, но, скорее всего, так чувствовали, переживали все. Это была общая радость, общее ликование. Потом нигде и никогда больше не слышал я такого пения хора. И певцы были незаурядные, и атмосфера неповторимая. Меня потрясало, как пели стих на величание. Первым, как положено, пело духовенство, а за ним и весь народ. Это была мощь, стихия, затем бывала короткая пауза затишья, и вдруг — как ураган, нет — залп, хор fortissimo, всем составом: “Бог нам прибежище и сила”. И величание.

Нигде так не было. Не делал этого никто, только регент Юрий Александрович. Это был взлет победы и никто не чувствовал ни тесноты, ни духоты в храме — все это забывалось.

Потом, 14 августа, бывал вынос креста. Крест был резной, деревянный, довольно тяжелый. Батюшка медленно, маленькими шагами продвигается из северных дверей. Это было сакральное, благоговейное крестоношение. Под крестом батюшка начинал клониться так, что приходилось приподнимать передние полы рясы, чтобы он на нее не наступил. Да он и всегда просил — особенно в плохую погоду — поддержать их, говоря: “Мне ведь чистить некому”. Действительно, сколько толпилось около него людей, и сколько забот всегда оставалось за полем зрения.

Можно приводить и другие примеры выздоровления по его молитвам, изменения трагических обстоятельств к лучшему, его ответов на вопросы о духовной, чаше же о материальной жизни, советов, делать или не делать то или иное дело. Но главное, что каждый мог подойти к нему в самое, казалось бы, неурочное время, и получить именно то, что ему было нужно, найти для себя поддержку в его молитве»[7].

Духовник помог найти правильный путь и в непростой церковной ситуации тех лет. Молодые горячие люди с трудом могли понять смысл того компромисса, на который пришлось пойти митрополиту Сергию (Страгородскому) в отношениях с советской властью. Мудрый духовник остудил горячность, а потом и Сам Господь послал вразумление через сонное видение. Во сне Иоанн увидел митрополита Сергия, служащего в Богоявленском кафедральном соборе. И вот он видит, что владыка подошел к нему, Ивану Крестьянкину, положил руку на плечо, и близко наклонившись, проговорил: «Ты меня осуждаешь, а я ведь каюсь». И тотчас Иван всем существом прочувствовал глубину души митрополита Сергия, и увидел его входящим в алтарь, озаренный Фаворским светом.

Этот опыт, данный ему Господом в юном возрасте, будет незабвенным на всю жизнь, научит вглядываться во внутреннюю, духовную суть явлений, не поддаваться эмоциям и смущениям и помнить, что главное — хранить церковь от раскола. Это особенно проявится в конце жизни старца в связи с вопросом о индивидуальном налоговом номере, вызвавшем такую бурю в среде церковного народа.

«Он нашего рода!» — могли бы сказать о юноше Иоанне Крестьянкине святые Христовы. От его облика, запечатленного на фотокарточках тех лет, веет чистотой, радостью, покоем, детской открытостью. Но для того, чтобы сохраниться в такой духовной целостности, нужно было быть постоянно духовно бодрствующим. Помогало в этом бодрствовании не только общение с духоносными людьми, но и общение с небесными жителями через молитву и чтение книг. Основой книг, составленных отцом Иоанном позднее, уже при жизни в Псково-Печерском монастыре, было то чтение, к которому он прилежал от юности. Придя в монастырь, он принес с собой ворох тетрадей с выписками из святых отцов, которые вел на протяжении десятилетий, а так же и дореволюционные издания, собранные на приходах.

В книге отца Иоанна «Размышления о душе» мы находим слова, в которых содержится ответ на вопрос: Как смог юноша Иван Крестьянкин стать великим старцем Иоанном.

«“Был в сердце моем как бы горящий огонь” (Иер. 20, 9). Откуда это? Вам отвечает преподобный Ефрем Сирин: “Недоступный для всякого ума входит в сердце и обитает в нем. Земля не выносит стопы его, а чистое сердце носит Его в себе”. И можно сюда прибавить еще: Созерцает Его без очей по слову Христову — “Блаженны чистые сердцем, яко тии Бога узрят”. У людей с чистым сердцем душа прилепляется ко Господу, и Господь, любя такую душу, соединяется с ней, и тогда душа и Господь делаются единый дух, единое срастворение, единый ум. Тело души остается поверженным на земле, а ум ее всецело жительствует в небесном Иерусалиме, восходя до третьего неба, прилепляясь ко Господу и там служа Ему. Но в такое состояние душа приходит не вдруг, а через испытания. Через многие труды и подвиги, в течение долгих лет».

29 июля 1944 года Иван Михайлович Крестьянкин освободился от гражданской службы. В армию во время войны он не был призван из-за сильной близорукости. Хотя военное лихолетье, конечно же, его коснулось. Москва была на осадном положении, жители ее испытывали холод и голод, и страх перед возможностью оккупации. Москва посуровела, улицы опустели, люди стали серьезнее. По улицам мчались на мотоциклах фельдкурьеры с полевыми сумками. В первую ночь была, как оказалось, ложная воздушная тревога, но москвичи рассказывали, что они видели сбитые нацистские самолеты. Потом с неба посыпались настоящие бомбы. Но и в эти первые, самые тяжелые месяцы войны Москва оставалась мужественной, спокойной, не было никакой паники. Тогда люди пошли в Церковь. И заметили, что все серьезные переломные моменты в войне были связаны с памятными днями, почитаемых в народе святых, с заступничеством Матери Божией.

Сейчас свидетельства этого заступничества собраны и изданы отдельными книгами, а в то время о них знали только очевидцы и те, кому они предавали свои рассказы. Во всяком случае, общепризанным теперь является факт, что большая часть русского народа (то есть тех, кто родился уже после революции) во время войны вернулась к вере отцов.

Знаменательно, что приход будущего старца к церковному служению почти что совпал с окончанием войны. Благословение на служение псаломщиком в Казанском храме села Коломенского молодой человек получил от митрополита Николая (Ярушевича), этот же мудрый архипастырь через полгода рукоположил его в диакона. Владыку Николая старец Иоанн будет благоговейно почитать как при жизни, так и после его кончины. В 1945 году, менее чем через год после начала дьяконского служения, только что взошедший на Патриарший престол Алексий I (Симанский), рукоположил отца Иоанна во священники.

Но еще до этих судьбоносных в жизни Ивана Михайловича Крестьянкина событий, Бог открыл ему его будущее предназначение, которое является высшей степенью пастырского служения, — быть старцем. Перед окончательным расчетом с гражданской службой он увидел во сне старца Амвросия Оптинского, который, обращаясь к кому-то из монахов, сказал показывая на юношу Иоанна: «Принеси два облачения, мы с ним будем служить». И теперь уже можно сказать, что старец Иоанн (Крестьянкин) был подобен преподобному старцу Амвросию для нашей эпохи. Так же он был советчиком, утешителем, врачевателем многочисленной российской паствы, так же много принимал у себя людей в монастыре и так же много отвечал на письма. Те картины, которые приходилось видеть в Псково-Печерском монастыре на исходе XX века, во всем были подобны тому, что происходило на исходе века XIX — старец всегда шествовал по монастырю, окруженный роем паломников, неустанно назидая словом и делом.

Сила слова старца Иоанна не уступает благодатной силе эпистолярного наследия великого оптинского старца. И, верим, что, как и те слова, что были написаны в Оптиной более ста лет назад, так и те, что совсем недавно легли на бумагу в скромной кельн Псково-Печерского монастыря, переживут не одно поколение верующих христиан и будут восприняты ими с благодарностью.

Отец Иоанн сам нам ответил на вопрос в чем был источник силы духовной, которую, несомненно и через века будут чувствовать верующие люди: «Что же питало правду жизни?» Что вскармливало и взращивало людей духа, силы и мужества? Во-первых. Вера Богу — Творцу и Промыслителю, во-вторых любовь к Богу и осознание Его беспредельного величия и благости, и рядом с этим являлось смиренное сознание своей крайней немощи и недостаточности.

И великие идеалы чистоты и святости порождали желание жить и трудиться во имя этих идеалов, а смирение вознаграждало тружеников силой от Бога к свершению их.

Вера, любовь и смирение были безошибочными путеводителями людей в бушующем житейском море и вели за собой в жизнь истину, искренность и простоту».

Начало пастырского служения

Любвеобильный дух оптинского старчества передался молодому священнослужителю не только через преподобного Амвросия Оптинского, но и через одного из последних оптинских насельников, доживших до 1950-х годов — игумена Иоанна (Соколова). После смерти отца Александра Воскресенского он стал духовным отцом иерея Иоанна Крестьянкина.

«Священство — добровольное мученичество», — напишет отец Иоанн в письме хотящему принять священный сан. Эти слова были рождены опытом жизни. А в слове «О духовничестве» старец изобразил тот идеал, которому и сам следовал: «Духовники и народ Божий жили единым духом, едиными понятиями и стремлением ко спасению. А власть вязать и решать, данная Спасителем духовникам, связывала их великой ответственностью за души пасомых, способствуя созиданию, а не разорению».

Время, в которое отец Иоанн вступил на путь пастырского служения, было особенно трудным. Война обездолила каждого, кто приходил в храм Божий и искал в нем утешения. И тут нужно было настоящее сострадание, нужно было жить общей жизнью с народом, быть народным батюшкой. Нужно было говорить с людьми на их языке, вникать в их конкретные нужды. Отец Иоанн не только часами принимал исповеди (что тогда не поощрялось, поскольку многие священники склонны были обойтись «общей исповедью»), не только произносил, берущие за душу проповеди (что тоже не поощрялось), но был и участником повседневной жизни своего прихода храма Рождества Христова в московском Измайлове. Ходил по домам с требами: крестил, исповедовал, причащал (что было совсем небезопасно в те годы). По воспоминаниям прихожан батюшка делился с ними последним, что у него было, и смирялся. Нельзя сказать, что пастырское горение отца Иоанна нравилось его сослужителям, а тем более тем, кто неустанно «опекал» церковь в те годы. Для того чтобы уберечь отца Иоанна от пристального внимания «опекунов» ему назначили ставшее для него духовным праздником послушание — уехать из Москвы и принять участие в подготовке к открытию поруганной Троице-Сергиевой Лавры. Это произошло зимой 1946 года. В старости батюшка писал: «Воспоминания о времени моего пребывания в Московской Духовной Академии и короткий срок моего жития в стенах Свято-Троицкой Сергиевой Лавры до сих пор живы и согревают мою душу всякий раз, как я достаю их из запасников моей памяти». Добавим от себя, что это благодушное, благодарственное настроение родилось не сразу. Дело в том, что из Лавры отец Иоанн был отозван уже через полгода после начала служения в обители преподобного Сергия. Это была страшная духовная рана, душа скорбела от того, что не получила давно ожидаемое — монашество. Но и в этой ситуации, еще не получивший пострига отец Иоанн, повел себя как истинный монах — он принял совершившееся с полным послушанием, как волю Божию.

Через полгода батюшка получил благословение на учебу на заочном отделении Московской Духовной Академии (семинарию он закончил экстерном). Таким образом, связь с лаврскими святынями не была прервана, так же, как и общение с духовными друзьями и наставниками, которых он приобрел в обители, а потом и во время учебы: будущими архиереями Гурием (Егоровым), Антонием (Мельниковым), Сергием (Голубцовым), Питиримом (Нечаевым). Дружба с этими духовными архипастырями не прерывалась до конца дней.

В 1950 году отцом Иоанном была написана кандидатская работа «Преподобный Серафим Саровский чудотворец и его значение для русской религиозно-нравственной жизни». Диссертация не была защищена. Как сказал сам старец «Господь перевел меня на другое послушание» — в ночь на 30 апреля батюшка был арестован. Несомненно, согревали страдальца за Христа узника-иерея Иоанна напутствие преподобного Серафима, о которых он впоследствии вспомнит в одной из своих проповедей. «Вот что делай: укоряют — не укоряй; гонят — терпи; хулят — хвали; осуждай сам себя, так Бог не осудит, покоряй волю свою воле Господней; никогда не льсти; познавай в себе добро и зло; блажен человек, который знает это, люби ближнего твоего: ближний твой — плоть твоя. Если по плоти живешь, то и душу, и плоть погубишь; а если по Божьему, то обоих спасешь». «Радость моя, молю тебя, стяжи мирный дух!» — сказал отец Серафим другому вопрошающему и тут же объяснил: «…это значит надобно быть подобно мертвому или совершенно глухому или слепому при всех скорбях, клеветах, поношениях и гонениях, которые неминуемо приходят ко всем, желающим идти по спасительным стезям Христовым».

Узы за Христа

«Господь переводит меня на другое послушание — в заключение, к новой пастве и новому руководству. Помышлял ли я о таком проявлении воли Божией? Конечно, нет. Но по опыту скажу, что чем скорее мы сердцем примем Богом данное, тем легче будет нести благое иго Божие и бремя Его легкое. Тяжелым оно становится от нашего противления внутреннего».

Больше четырех месяцев под следствием в ожидании приговора, а потом этапа в лагерь провел отец Иоанн сначала на Лубянке, в Бутырке, а потом в страшной Лефортовской тюрьме. Автор одних из воспоминаний говорит, что тогда он был подвергнут не только моральному давлению, но и физическим пыткам. Все выдержал воин Христов, не сдался. А главное — не потерял присутствия духа и сокровенной молитвенной радости. Лучше всего об этом состоянии, которое непонятно было его мучителям, да и вообще не может быть понятно человеку недуховному, сказал сам батюшка: «Сколько Божиих людей провело всю свою жизнь в болезнях и застенках и благодарили Бога. И душа их не только не потерпела ущерба, но засияла светлее злата, и возросла до таких высот духовности, что стали они, эти добровольные страдальцы, святыми». И еще одно драгоценное признание: «Молитва была той непреодолимой преградой, за которую не проникали мерзости внешней жизни».

8 октября 1950 года окончились мытарства по тюрьмам. Иерей Иоанн Крестьянкин был осужден на 7 лет лишения свободы и направлен в лагерь строгого режима в Архангельский край.

Во время страшного пересыльного пути Господь не раз спасал жизнь Своего избранника. А после прибытия на место заключения зримо показал ему, что «И волос головы человека не упадет без воли Божией». Все заключенные, прибывшие в лагерь в одной партии с отцом Иоанном, были обриты наголо, А о нем последовал приказ: «У священника волосы не постригать». Неизвестно, кто отдавал такие распоряжения, но батюшку за все время его заключения, при переводе в другие лагеря не стригли ни разу! Так и по внешнему виду, и, конечно же в первую очередь по неусыпающему внутреннему подвигу, отец Иоанн и в узах оставался священником, пастырем для многих страждущих.

Отец Иоанн не любил вспоминать о подробностях лагерных мучений. Он говорил только о том духовном плоде, который был получен в результате. Но мы здесь все-таки вспомним о том, какой мукой был лагерная жизнь, что приходилось переносить людям и отцу Иоанну в том числе. Из многочисленных воспоминаний о ГУЛАГе можно составить следующую картину-

Жили в холодных бараках с одной железной печкой посредине огромного помещения, в котором на нарах размещалось сто и более человек. «Политических», в том числе и священнослужителей, которые все шли по политическим статьям, старались поместить поближе к уголовникам и рецидивистам. И поощряли их издевательство над «чуждым классовым элементом».

В пять утра бедные лагерники слышали крик: «Подъем!» Выгоняли на улицу весь барак, выстраивали по пятеркам и пересчитывали. И в мороз, и в дождь все стояли в том, в чем спали, потому что теплые вещи на ночь сдавались

на «прожарку» от насекомых или просушку. Если недосчитывались, зачастую сбившись со счета по ошибке, начиналась новая проверка уже всех бараков. Люди при этом раздетые больше часа стояли на улице. До леса на работы гнали пешком, около трех километров, что было крайне тяжело, а отклониться от колонны заключенных нельзя было даже на полметра: конвой стрелял без предупреждения как за попытку к побегу. На лесоповале работали в снегу по пояс, к спиленному дереву пробирались с трудом: нужно было обрубить все сучья, чтобы подготовить стволы к транспортировке. А с ранней весны до осени новая беда: заедала мошка, даже сетка от нее спасала. Нормы заключенным были назначены преувеличено высокие, редко, кто с ними справлялся. А при этом кормили так, что лагерники еле ноги волочили, — в лучшем случае черпак ячневой каши утром и вечером, а в обед та же каша на воде, дневная норма хлеба в зависимости от выработки — от 300 до 700 грамм, хлеб сырой, наполовину из мякины. Рабочий день продолжался по 10-12 часов, вечером, валящиеся с ног от усталости люди опять должны были стоять на перекличке. Отбой в бараках объявляли в одиннадцать часов вечера, а в пять утра всех опять будил крик «Подъем!», и плохое самочувствие, болезни в счет обычно не принимались. Итак — долгие годы…

Отца Иоанна в лагере по установившейся ГУЛАГовской традиции поместили в бараке с

уголовниками. Но и в этих людях пастырь Христовой любви увидел не столько преступников, сколько несчастных людей, души которых можно отогреть только любовью. И происходило чудо. В лагере главарь уголовников не раз спасал «батю» от смерти. В благодарность об этом изломанном жизнью человеке, как и о множестве погибших на глазах у батюшки несчастных, он будет молиться по своему заупокойному помяннику до конца жизни. А те, кто остался в живых, пронесут память о «пастыре добром» через всю свою жизнь. Вот свидетельство одного из соузников отца Иоанна — протоиерея Вениамина Сиротинского.

«Когда мы с отцом Иоанном Крестьянкиным были в Сибири в лагерях на валке леса, по его молитвам Господь исцелял. В леденящие до самой глубины морозы святили мы тайно с ним на Крещение воду, а потом этой водой и молитвой успешно лечили заключенных. Однажды дошел слух, что у начальника лагеря смертельно заболела дочка. Врачи предсказывали скорую смерть и заявили, что ничего нельзя сделать для выживания. В отчаянии начальник послал за нами, мы попросили всех выйти, сокращенным чином окрестили ребенка, дали выпить освященной воды, помолились, и — чудо! — на другой день ребенок был здоров…

В лагере отец Иоанн был утешением для многих отчаявшихся людей. А того, кто «сдал» его властям, он просил своих прихожан не судить. Прихожане объявили бойкот батюшке, сотрудничавшему с НКВД, который рассказывал о содержании проповедей отца Иоанна “где следует”. Один Бог знает, кто сказал старцу о бойкоте, но однажды лежа на лагерных нарах, батюшка сказал молоденькому пареньку-заключенному:

— Павлик, тебе завтра радость будет.

— Какая?

— Увидишь. Я тебе в шапку записочку зашил, ты отнеси ее по адресу.

Утром Павлика освободили, освободили неожиданно. Он отнес в Москве записочку по адресу, а в ней “Божие благословение” и просьба простить батюшку-осведомителя, как простил он, отец Иоанн, и посещать совершаемые им богослужения».

Подлинно не на словах, а на деле отец Иоанн шел путем исполнения заповедей Христовых и потому получил столь великие дарования.

Соузником отца Иоанна был и известный церковный историк Анатолий Краснов-Левитин. Приведем его лагерное свидетельство о жизни старца: «Обвинения, которые ему предъявлялись, были смехотворны даже для того времени. Так, ему ставилось в вину, что он на отпусте поминал Александра Невского святым благоверным князем… В лагере возил на себе, впрягшись в санки, воду. Много молился. Все лагерное население к нему сразу потянулось. Всеобщий духовник. Начальство без конца его допекало и грозило тюрьмой.

Запомнилась мне на всю жизнь почти символическая картина. Сидит на скамейке проворовавшийся хозяйственник, читает газету — он к тому же еще и культорг в бараке. А за его спиной по площадке, окаймленной кустарником, бегает взад и вперед отец Иоанн. Только я понимаю, в чем дело. Это отец Иоанн совершает молитву».

Батюшка вспоминал годы заключения с глубокой благодарностью, называл их «школой молитвы», — говорил, что в обычной, мирной жизни человек не можем молиться так, как в условиях смертельной опасности. Потому все, что было получено во время скорбей и страданий, остается на всю жизнь как драгоценный духовный дар.

Когда отец Иоанн выходил на свободу, начальник лагеря спросил у него: “Батюшка, вы поняли, за что сидели?”

“Нет, так и не понял”.

“Надо, батюшка, идти за народом, — сделал паузу, — а не народ вести за собой”.

Но воля Божия состояла именно в том, чтобы отец Иоанн и при жизни своей и после кончины вел за собой народ, потому что он был пастырем Христовым всегда, при любых обстоятельствах.

Приходское служение

В день Сретения Господня 15 февраля 1955 года отец Иоанн был досрочно освобожден из неволи. Пять лет провел он «в узах за Христа», срок в связи с всеобщей амнистией после разоблачения «культа личности Сталина» сократили на два года. Это внесло еще одну лепту в копилку благодарения, которую щедро наполнял батюшка всю свою жизнь. Как напишет он уже на исходе лет: «Что воздадим Господу нашему — Великому Сеятелю, яже воздаде нам? Что, кроме благодарности, принесем Ему? Ведь мы прошли многотрудную и многоскорбную жизнь. Так будем продолжать жить, радуясь за прожитое и пережитое… Слава Богу за все!»

Годы приходского служения отца Иоанна были годами скитальчества. Как почти всякому истинному пастырю в то время, ему не давали подолгу служить на одном месте, постоянно переводили с прихода на приход. Один год отец Иоанн прослужил в Троицком соборе Пскова, сразу после освобождения — с мая 1955 года по май 1956 года, одиннадцать лет странствований по приходам прошли на Рязанской земле. Шесть приходов сменил за это время батюшка, был указ о переводе на седьмой, но в этой время было уже получено благословение на жизнь в монастыре.

Явное разделение на «овец и козлищ» будущий старец мог наблюдать в самой гуще народной жизни. Именно в деревне в то время сохранялось еще старинное благочестие, мудрость, трудолюбивое смирение — точно такие же, какими их застал еще мальчиком Ваня Крестьянкин в родном Орле и ближних селах. Но ширилась уже и погибель народная — пьянство, кощунство, жестокость. Как скажет одна древняя старушка на Лоскутовском приходе: «Вот отец Иоанн, на племя оставлять некого. Вырождаются люди». Эти слова запомнились на всю жизнь, часто приходилось встречаться с их подтверждением. Отцу Иоанну пришлось испытать это и на себе. В 1961 году бандиты ворвались в священнический дом, связали батюшку, били, издевались, требовали выдать ключи от церкви и деньги, а после отказа пригрозили смертью. Спасла отца Иоанна горячая молитва. Разбойники после побоев бросили его, решив, что он уже мертв. А утром батюшка уже служил молебен в храме, поминая тех, кто «не ведает, что творит». Не надо забывать, что такое отношение к священникам еще и подогревалось «сверху» — в это время началось очередное гонение на церковь, издевательства над верующими людьми. «Хрущевская оттепель» для церкви обернулась очередным витком преследований. Опять закрывали, открытые во время монастыри и храмы, опять отправляли особо ревностных пастырей в лагеря или лишали их приходов и средств к существованию, опять по плану «ближайших пятилеток» искореняли веру.

О том, каким было напряжение жизни на сельском приходе, говорит тот факт, что уже в неполные пятьдесят лет отец Иоанн стал страдать сердечной болезнью и был на грани инфаркта.

Сердце батюшки болело за всех русских людей, как за своих родных, как за братьев и сестер, за детей. Его «Чин построения исповеди» — итог многолетнего пастырского служения — свидетельство этого болезнования о народных недугах. В описании грехов современных прихожан батюшка обнаруживает знание мельчайших бытовых проявлений греховности. Особенно уделяет внимание родственным семейным отношениям.

Батюшка пишет: «В наш век «не модно» уважать родителей. Молодежь даже стыдится в кругу своих сверстников назвать отца с матерью родителями, а употребляет оскорбительное, даже мерзкое, для слуха слово «предки». Если кто из вас, молодых, ныне кающихся, не желая отстать от товарищей, называл так непочтительно родителей, просите у Господа прощения.

Господи, прости нас, грешных!

Особенно страшно нам, христианам, не чтить родителей: вот нагрубим родителям, нашвыряемся с раздражением всякими дерзкими словами и уйдем в храм, да еще в сердцах дверью на прощанье стукнем… Зачем пошли в храм? Думаете, наши молитвы и жертвы примет Господь? Нет! Не обольщайтесь! От таковых Бог не принимает ни молитв, ни жертв…

Как часто можно услышать среди нас, именующих себя христианами: «А что мне мои братья, сестры, родственники. Они мне хуже чужих!» А ведь после заботы о родителях, мы в первую очередь должны заботиться о родственниках. Это кровная наша обязанность. Мы говорим: «Да они в Бога не веруют, у меня нет с ними ничего общего». Тем более мы должны заботиться о них, чтобы примером своей любви, примером добрых, доброжелательных отношений к ним, возбудить их интерес к христианству. Мы же, наоборот, ощетиниваемся на них, отгораживаемся от них, бежим от них, как от прокаженных. Вот какие мы недобрые христиане!

Господи, прости нас, грешных!»

За всех, кто хоть однажды встретился на жизненном пути отца Иоанна, он не переставал молиться. Он воистину был величайшим молитвенником земли Русской в годы ее богоборческого лихолетия. И вымаливал он не только отдельных людей, а всех нас. Наших дедов и отцов, наших матерей, а потом и нас, их чад, начавших возвращаться в храм Божий конце периода «вавилонского пленения» нашей родины.

Об отце Иоанне уже в то время можно было сказать словами, которые он сам однажды произнес в проповеди о святителе Николае: «Мы своим религиозным опытом знаем о его живом участии в жизни нашей…Собственными свойствами святой его души стало умение любить, умение снисходить ко всякому человеку, к разным людям и дать каждому именно то, что ему нужно».

Характерны в этом смысле юношеские воспоминания известного реставратора Савелия Ямщикова: «В 1964 году я работал в экспедиции в Рязанской области, составлял опись, ставил на учет уникальные иконы, находящиеся в действующих церквях области. Работа была рутинная — открытых церквей было немного, от одной церкви до другой иногда приходилось добираться в течение многих часов. Зачастую мы встречали или равнодушных священников или очень подозрительных батюшек, которые, несмотря на все наши бумаги за подписью министра культуры, сообщали о нашем прибытии в милицию. То есть мы работали сами по себе, и нам практически никто не помогал.

Но вот однажды мы приехали в деревню Некрасовка, Ермишинского района Рязанской области. Вдруг нам открылась какая-то идиллическая картина. Красивая деревня, посередине пруд, а рядом стоит свежепокрашенная деревянная церковка девятнадцатого века. Мы увидели служку около церкви и сказали, что хотели бы видеть настоятеля. Вышла некая женщина и ответствовала: «Я уже доложила, сейчас батюшка переоденется и к вам выйдет». Ждать пришлось довольно-таки долго. Грешным делом у нас закралось подозрение: не хочет ли батюшка от нас скрыться, как бывало, увы, в некоторых приходах.

Но в какой-то момент нам навстречу из врат храма удивительной легкой походкой — как будто не шел он, а парил в воздухе — с доброжелательной улыбкой вышел сияющий радостный батюшка. Глаза его искрились любовью, как будто к нему приехали не чужие незнакомые люди, но его близкие родственники.

Когда я начал рассказывать о наших научных задачах, он ответил, что очень рад нас видеть и привел благородный пример новгородского митрополита Арсения Стадницкого, собиравшего иконы и помогавшего устраивать новгородский историко-церковный археологический музей. Осведомленность и просвещенность сельского батюшки тогда меня поразили.

Он пригласил нас в церковь. Там был основной иконостас, а на нефункциональных стенах висели шпалерно развешанные десятков семь икон. Эти иконы были собраны из закрытых молельных домов, из разрушенных церквей. Отец Иоанн очень порадовался, что мы поставим их на учет, что они не пропадут в случае чего.

Мы провели в Некрасовке три удивительных, незабываемых дня. Для тогда еще совсем молодых людей встреча с отцом Иоанном была грандиозной находкой и важным уроком. Он поразил нас своим тактом, элегантностью, доброжелательностью. Это, несмотря на тяжелые испытания, через которые ему довелось пройти по жизни».

Власти не давали отцу Иоанну долго служить на одном месте. Они думали, что таким образом создают трудности для Церкви, а на самом деле, благодаря тому, что отец Иоанн по вине уполномоченных объехал столько деревень, сел и маленьких городков, он привлек к вере, к Церкви множество жителей рязанщины, как до этого москвичей и своих соузников. Доброе отношение отца Иоанна к людям и его искренняя вера были той живой проповедью, которая красноречивее всяких слов. Да и даром словесным батюшка был наделен сполна. Не разрешали ему проповедовать, велели «вести себя тише», но «от полноты сердца глаголют уста». Батюшка не только у себя на приходе истово служил, но объезжал с требами все окрестные деревни, всем был родным отцом, — жалел, наставлял, вразумлял. Духовные дарования, которые стали явны в то время, когда отец Иоанн вступил на старческое служение в монастыре, начали проявляться уже в те годы, когда он был простым сельским пастырем. Уже тогда в народе его называли «провидущий», то есть заметили за ним дар прозорливости. Но отмеченный высокими духовными дарованиями, отец Иоанн никогда не возвышался над народом, — он не только служил и проповедовал, но и работал вместе со своими прихожанами. Во всех храмах, где он был настоятелем, он всегда принимал участие в ремонте: своими руками менял кровлю, штукатурил стены, красил полы — не гнушаясь никакой грязной работой.

Будучи пастырем, он сам всегда старался быть и пасомым, — учиться у духовно более опытных людей, жить на послушании у духовника. Так в 1950-е годы вошли в его жизнь старцы Глинской пустыни. Каждый год он старался побывать, чтобы испросить совета, утешиться духовно у своего духовника — старца Серафима (Романцова). Возрожденная во время Второй Мировой войны Глинская Рождество-Богородицкая пустынь стала преемницей и продолжательницей знаменитого оптинского монастыря. Здесь дивными цветами духовными процвело то духовное предание монашества, которое золотой нитью тянулось от Фиваиды к Афону, от Афона через преподобного Паисия Величковского в Россию — в Оптину Пустынь. Речь идет о благодатном старчестве. Глинские старцы, подвизавшиеся в обители в послевоенное время, возродили старческое служение, и так же, как в Оптиной, в Глинской пустыни одновременно несли это служение несколько подвижников. Выбор отца Иоанна неслучайно пал на схиархимандрита Серафима (Романцова). Видимо, это была родственная ему душа — он был не только строгим аскетом, поступившим в монастырь в ранней юности, но и отличался живым интересом к людям, обладал даром проникновения в человеческую душу, был прекрасным рассказчиком. Когда он давал советы, то они не носили теоретического характера, его рассказы всегда изобиловали примерами, это были воспоминания о виденных и пережитых событиях. Так же и отец Иоанн впоследствии, когда к нему будут обращаться за советом, будет пользоваться примерами из текущей жизни и исходить из конкретных ситуаций непростого советского времени, а не давить человека правилами, принятыми несколько столетий назад. Связывал отца Иоанна со старцем Серафимом и опыт тюремной и лагерной жизни.

Когда Глинскую пустынь в очередной раз закрыли, старец Серафим переселился в Сухуми. Здесь он стал непререкаемым авторитетом для местных пустынников, которые нашли себе прибежище в горах Кавказа. Свой огромный опыт, молитвенный труд и неподдельную отцовскую любовь вложил старец Серафим в духовническое служение. Как вспоминает архимандрит Рафаил (Карелин): «Нередко в сопровождении нескольких спутников посещал он пустынников, проходя среди зарослей, пересекая речки, поднимаясь и спускаясь по склонам гор, проделывая дорогу в несколько десятков километров, этот труд, непосильный для многих юношей, совершал семидесятилетний старец». Можно предположить, что спутником старца Серафима в горы был и отец Иоанн, потому что он ежегодно посещал своего духовника в Сухуми и приезжал надолго — в отпуск. Тогда же он стал постоянно высказывать старцу Серафиму сокровенное желание своего сердца, — быть монахом. Но долго не получал на это благословения, так как, по славам, знавших старца Серафима, он воспитывал в своих духовных чадах прежде всего послушание, отсечение своей воли.

И только когда в 1966 году, отец Иоанн приехал к своему духовнику, изнуренный тяжкой болезнью, от которой мог и умереть, — старец Серафим дал благословение на постриг, который сам и совершил — 10 июля 1966 года в день преподобного Сампсона Странноприимца. Позднее, объясняя свое неослабевающее внимание к паломникам, отец Иоанн скажет: «Постригли меня в день Сампсона Странноприимца, вот я и странноприимец всю жизнь». А имя монашеское он получил в честь апостола любви — Иоанна Богослова. Здесь невольно вспоминается народное присловье: «По имени и житие его».

Схиархимандрит Серафим (Романцов) скончался в Сухуми в 1976 году, так что отец Иоанн и после пострига имел возможность еще долго пользоваться его советами, быть его учеником прежде всего в главном монашеском делании, особенно усердным исполнителем которого был старец Серафим — Иисусовой молитве. Последние слова старца Серафима стали завещанием для всех его духовных чад, утешением при всех искушениях и сомнениях: «Милость Божия все покроет».

В 1967 году иеромонах Иоанн (Крестьянкин) получил от Святейшего Патриарха Алексия I (Симанского) благословение на служение в Псково-Печерском Свято-Успенском монастыре. Бог наконец благословил своего избранника стать насельником иноческой обители, к чему стремилась его душа с раннего детства. Как сам отец Иоанн написал в предисловии к составленной им «Настольной книге для монашествующих и мирян»: «Монашество — великая Божия тайна… Мое монашество началось с послушничества в шестилетием возрасте, и до 56 лет проходило на приходе среди волнений и забот многомятежного мира, и завершилось более чем тридцатилетним житием в древнем монастыре».

Добавим к этому, что и, живя в монастыре, отец Иоанн, все-таки оставался как будто бы «сельским пастырем», — одним из его постоянных послушаний вплоть до 1986 года было постоянное посещение сельских приходов. Кроме того, по свидетельству многих батюшек, отец Иоанн до конца дней старался помогать материально именно сельским пастырям, зная, что самое трудное — поддерживать угасающие и вымирающие деревни.

На послушании в монастыре

Псковская земля на Руси всегда была оплотом православия. Здесь на самой границе с западным миром возрастали многие подвижники, которые стояли на «Божественной страже», хранили своими молитвами Русь. Цитаделью этого духовного пограничья испокон веков был Псково-Печерский Свято-Успенский монастырь — одна из немногих православных обителей, которая на протяжении всего своего многовекового существования не прерывала молитвенного предстояния Богу. О духовном значении Псково-Печерского монастыря наиболее емко сказал Святейший Патриарх Алексей II в предисловии к книге «У пещер, Богом зданных»: «Со времени основания и доныне, находясь под всемощным Покровом Царицы Небесной, монастырь этот поистине стал Домом Пресвятой Богородицы, преисполненным молитвы к Богу и духом христианской любви к ближним. В его храмах никогда не прерывались истовые богослужения, а его могучие стены не раз были политы кровью защитников Отечества. Перед лицом как внешних, так и внутренних врагов обитель всегда оставалась духовной твердыней Православия.

«Красный плод спасительного сеяния», принесенный Господу монастырем за более чем полуторатысячелетнее существование, — это не только сонм псково-печерских святых подвижников, уже прославленных Церковью, но и сохраняемые здесь поныне исконные традиции монашества, миссионерское служение, посильная благотворительность, духовное руководство и воспитание иноками-старцами как монашествующих так и мирян, приходящих в обитель за духовной помощью и утешением».

В наиболее трагическом для истории России XX столетии Псково-Печерский монастырь просиял старцами-подвижниками. Здесь подвизались старцы со «старого Валаама», вернувшиеся после войны из Финляндии на родину. Старцы: иеросхимонах Михаил (Питкевич), схиигумен Лука (Земсков), схимонах Николай (Монахов), а так же жившие на покое в монастыре архиереи: епископ Феодор (Текучев) и митрополит Вениамин (Федченков). Незадолго до того, как в обитель на послушание поступил иеромонах Иоанн (Крестьянкин), в ее стенах подвизался ныне прославленный в лике святых преподобный старец Симеон (Желнин). Отец Иоанн бывал в монастыре еще при жизни этого старца, беседовал с ним, сослужил ему, был и на погребении.

Преподобный Симеон при жизни засвидетельствовал святость души отца Иоанна. Однажды, когда келейница старца Симеона матушка Александра собралась поездить по святым местам, старец сказал ей: «Ну зачем ехать куда-то, здесь же у нас много святынь, ты помолись им и поклонись, и ехать никуда не надо». Она ответила: «Я хочу также заехать и к отцу Иоанну (Крестьянкину)». Старец оживился и сказал: «Хорошо, вот к нему-то съезди. Он земной ангел и небесный человек».

В то время, когда отец Иоанн стал насельником монастыря, там подвизалось шестьдесят человек братии. Половина из них были преклонного возраста, многие прошли горькие жизненные испытания, так что отец Иоанн попал здесь в свою среду. Но и в этой среде он выделялся. В исследовании по истории Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря «Врата небесные», составленном настоятелем обители архимандритом Тихоном (Секретаревым), говорится, что монашескую жизнь выбирают по трем причинам: для духовного совершенствования, по обету и для покаяния. А далее говорится: «Для духовного совершенствования в монастырь пришли, бесспорно, старец Симеон (Желнин), архимандрит Иоанн (Крестьянкин) и другие. Такие старцы — живое воплощение в жизнь Евангельского Христова учения. По обету — наверное — участники Великой Отечественной войны. На покаяние — все остальные».

В этих словах подчеркнуто особое положение отца Иоанна в монастыре, которое он занял с самого начала своей жизни здесь. Как уже было сказано, великие дары духовные он стяжал еще в миру, старцем его сделали скорби и сострадание к людям. Духовное совершенствование в монастыре означало полную отдачу себя под благое иго послушания. Однажды в личной беседе отец Иоанн сказал: «Монашеская жизнь подобна жизни в раю, нужно исполнять только одну заповедь. Подобно тому, как Адаму и Еве была дана одна единственная заповедь, так и в монастыре нужно исполнять одну заповедь — заповедь о послушании. В этой заповеди заключаются все остальные заповеди — ветхозаветные и евангельские».

По послушанию отцу Иоанну пришлось стать братским духовником, по послушанию он произносил проповеди, составлял и готовил к изданию книги, по послушанию он стал старцем. По послушанию, по словам отца наместника архимандрита Тихона (Секретарева) старец так долго не покидал братию, превозмогая немощи, дожил до возраста своего небесного покровителя святого апостола Иоанна Богослова — до 96 лет.

Вся жизнь отца Иоанна в монастыре из года в год была все более и более наполнена самоотдачей. Он отдавал себя людям во время своего служения, когда был «седмичным монахом», отдавал время покоя и отдыха, проводя долгие часы в беседах, письменных и устных ответах на многочисленные вопросы, молился о вопрошавших в ночные часы.

Придя в монастырь, отец Иоанн поначалу сказал себе: «Я буду все делать сам в келии» и решил заниматься спасением только своей души. Поэтому, когда однажды пришла к нему посетительница, батюшка ей не открыл двери. Так повторялось несколько раз. В дверь стучали, но батюшка не отзывался, продолжал молиться в келии. Но затем он увидел из окна грустную, понуро-идущую прочь, женщину, и был очень расстроен тем, что не утешил человека. После этого, он решил, что нужно снова вернуться к пастырскому служению.

Отец Иоанн очень любил свой монастырь, благоговел перед этим святым местом. На проповеди он однажды сказал: «Размышляя о прошлом монастыря и наблюдая его сегодняшнюю жизнь, мы должны четко осознавать, что прошлое и настоящее объединяет нечто внеисторическое, незыблемое, непоколебимое, вечное, весть о нетленной истине, одинаково необходимой для людей всех времен…Мы не ощущаем течения времени, ибо благодать Божия одинаково проникает в верующее сердце как сейчас, так и пять столетий назад, словно солнечный луч, в продолжении тысячелетий одинаково светящей в капле чистой росы».

Ощущение вечности, открывающей свои врата на земле Псково-Печерской обители, несомненно было основанием, на котором строилась и строится жизнь в монастыре, но и особенности времени несомненно так же сказываются на этом «строительстве».

Псково-Печерская братия всегда, а особенно в трудные годы народного бедствия, не пряталась за высокими монастырскими стенами, не думала только о своем спасении, но устремлялась на помощь всем просящим. В книге об истории монастыря приводится уникальное письмо наместника архимандрита Алипия (Воронова) адресованное начальнику Печерского городского отделения милиции. Датировано оно годом поступления в монастырь отца Иоанна (Крестьянкина). Письмо воссоздает тот дух сострадательности к слабым и грешным людям, который прививал своей братии наместник и который так близок был отцу Иоанну. Приведем из него отрывок для того, чтобы живо ощутить атмосферу жизни тех лет:

«Неприличное поведение г-на Потемкина Н., сына Марии, которая отбывает сроки наказания за свое поведение, затронуло многих и даже монастырь. Причиной как будто явилось то, что я дал ему денег. Однажды, примерно месяц назад, во дворе монастыря подошел ко мне весь исхудалый, посиневший от холода и голода и почти разутый и раздетый парень, он назвал себя сыном Марии, которая работала у нас на реставрации стен. Он просил выручить его деньгами, потому что отцу-калеке и ему нечего есть, и притом он замерзает без обуви. Я не мог отказать и дал ему на ботинки и на покупку хлеба. Через несколько дней он пришел опять и показал простые, но теплые ботинки на ногах и свитер и благодарил меня и снова просил денег, чтобы поехать в Псков навестить свою мать и отвезти ей какую-нибудь передачку; не помню сколько, но я дал ему и на сей раз.

Однажды пришли ко мне Печорские женщины и сказали, что «Машкин сын» скандалил где-то пьяный, и его поведение списывается на счет наместника монастыря. Наконец-то подумал я, в Печорах нашелся «козел отпущения». Передо мной лежит пачка прошений и просьб о помощи; среди них прошение Аникишкиной Веры Алексеевны и ее сына Вячеслава; она сначала прислала своего сына, а потом пришла и сама, горько плача и сетуя на свою судьбу; она инвалид второй группы, имеет четверо детей, а мужа нет; не пожалеть грешно. Увидав на Славике теплые ботинки и пиджак, да и он, вероятно, похвастал перед друзьями, ко мне пришли еще двое, показывая торчащие пальцы из дырявых ботинок и красные от холода уши; я не имел права им отказать. Долга человека-христианина и гражданина, а главным образом, наш закон: просящему у тебя дай, хотящему у тебя занять в долг дай и обратно не требуй, разутого обуй, голодного накорми, жаждущего напой, сироту призри, вдову и сироту защити, хотящему отнять у тебя верхнюю одежду отдай и нижнюю, ударяющему в правую подставь и левую щеку, люби ближнего своего, как самого себя, кто хочет быть богатым, раздавай и не спрашивай, кому даешь, творите добрые дела и сынами света будете, обретете высшую радость и счастье.

А совсем недавно прибежали ко мне ребята испуганные и расстроенные и рассказали мне о том, что чуть не всю школу вызывают на допрос в милицию, выпытывают у нас, не ходили ли мы в монастырь. Просят выдать тех, кто ходит…»

В письме наместника монастыря ярко отражена народная нищета и последствия «хрущевских пятилеток», обрушивших новое гонение на Церковь. Но Пресвятая Богородица не оставляла Свою обитель и в этот трудный период. Старец иеросхимонах Симеон (Желнин) еще в 1959 году предсказывал судьбу Хрущева: «Как хвалят, так и ругать будут».

О послушнической жизни отца Иоанна (Крестьянкина) в монастыре говорит его послужной список, свидетельствующий о церковных наградах и неленностном исполнении всех, возложенных на него послушаний. Старец Иоанн с точностью до секунды приходил читать канон в простой будничный день, к богослужению относился с особенным благоговением. Таинства совершал с подъемом, сосредоточенно, был предельно собранным во время служения Литургии и говорил: «Каждая литургия особенная».

О своей сокровенной монашеской жизни отец Иоанн говорить не любил. Косвенные свидетельства о ней мы получаем из его книг и бесед. В 1995 году, когда наместником монастыря стал архимандрит Тихон (Секретарев), он обратился с вопросами о сути монашеского послушания к Духовному собору монастыря. Вот как ответил на эти вопросы старец Иоанн.

«Что вы считаете главным в духовной жизни монастыря и что необходимо для этого сделать? Что необходимо для укрепления дисциплины братии монастыря?

Самое главное в духовной жизни монастыря есть четкое и предельно ясное знание, куда мы пришли и зачем пришли. Только ответственное отношение к делу своего спасения каждого насельника и паломника может создать здоровый монастырский климат. Совершенство в христианской жизни есть главное дело всякого монашествующего…

Необходимо пресекать проявления самолюбия, самоугодия, лености, своеволия, а также бесконтрольные без благословения выходы за стены монастыря.

Особое внимание надо обратить на исполнение всего чина церковной молитвы и монашеского правила, так как молитва — главное и основное дело монашествующих…»

Более пространные ответы на вышеприведенные вопросы мы находим в книге, составленной отцом Иоанном по трудам подвижников — «Настольная книга для монашествующих и мирян», которая неоднократно переиздавалась Псково-Печерским монастырем.

Название книги свидетельствует, что она может принести пользу не только монашествующим, но и мирянам. Так от начала своей жизни и до конца дней, отец Иоанн видел в человеке прежде всего христианина, а потом уже, избравшего тот или иной путь спасения. Он неустанно повторял, что основа спасения для всех одна — любовь Христова.

«Духовная жизнь — это труд упорный, нескончаемый на всю жизнь. И в этой борьбе бывают победы и поражения. Но все превозможем о имени Иисусовом. И горе человеку, когда он вдруг по вражию наущению увидит себя вполне благополучным и довольным. Так и Вы хорошо, что вполне осознаете свою немощь,- отсутствие любви. Вот об этом и попекитесь и не называйте Ваши труды и усилия лицемерием. Нет, не лицемерие это, а искреннее желание иметь то, чего нет, но что крайне необходимо. Почитайте 1-е Послание к Коринфянам, главы 13 — о любви. Выпишите себе эту главу, чтобы иметь её пред глазами».

Вот эти слова «Гимна любви» апостола Павла: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине. Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит». Гимн любви у отца Иоанна был списан не на тленную бумагу, а вырезан на сердечных скрижалях. Он был делателем, исполнителем этих слов всю жизнь.

И подтверждение этого — народная любовь к старцу. Вот как описал проявление почитания и любви к старцу епископ Иларион (Алфеев): «В один из сумрачных и морозных дней той далекой зимы я увидел на дворе Псково-Печерского монастыря толпу людей, преимущественно женщин, одетых в теплые пальто и шерстяные платки. Выражение их лиц, сумрачное и озабоченное, вполне соответствовало погоде. Вдруг я заметил, как из дверей братского корпуса вышел пожилой монах невысокого роста, в черной рясе и скуфье, с распущенными серебряными волосами. Как только он появился, толпа ринулась к нему навстречу: люди бежали, обгоняя друг друга, спеша получить его благословение. Лицо старца сияло, подобно весеннему солнцу, и на лицах людей засветилась радость.

Это и был отец Иоанн (Крестьянкин), имя которого уже тогда было окружено всероссийским почитанием. Ради того, чтобы увидеть его, чтобы получить его благословение или совет, тысячи людей со всей России стекались в Псково-Печерский монастырь… Для каждого отец Иоанн находил доброе слово, каждого умел обласкать, утешить, духовно укрепить… От отца Иоанна всегда исходила необыкновенная теплота и энергия. По окончании беседы отец Иоанн помазывал посетителя освященным маслом, давал с собой иконки, антидор, снабжал духовной литературой, которой тогда так не хватало». Подобных описаний того, как народ принимал старца мы найдем немало, почти каждый автор воспоминаний, собранных в этой книге рассказывает о том, как впервые увидел батюшку, окруженного плотным кольцом богомольцев и для каждого он был «скорой духовной помощью».

Старческое служение

Сотаинник, духовный друг отца Иоанна, братский духовник Псково-Печерского монастыря схиархимандрит Александр (Васильев, † 1998) в одной из своих заметок написал о сути старческого служения те слова, под которыми, наверняка, подписался бы и отец Иоанн: «Необходимость в руководителе-отце очевидна сама собою. Всякому начинающему искать спасения нельзя браться за это дело самому или соделовать свое спасение по своему разумению и хотению, но с первого же раза нужно отдать себя кому-нибудь под науку…

Сколько неоцененного добра заключает в себе старческое окормление (то есть руководство), как облегчает оно борьбу с врагом, как подкрепляет в минуту уныния, малодушия, как поддерживает и направляет в случае падения или сомнения, каким верным покровом от вражеских бурь служит оно всем, кто, не сомневаясь, прибегает к его мощному содействию! Да и самое установление старчества, то есть всецелого подчинения своей воли, своего разумения воле старца, имеет основой пример Христа Спасителя, который первый Своею земною жизнью так ясно доказал необходимость послушания; на это указывает апостол Павел, говоря, что Христос смирил Себя, быв послушным даже до смерти (Флп. 2, 8). Следовательно и тот, кто свою волю подчиняет воле наставника, подражает Христу».

Отец Иоанн (Крестьянкин) от раннего детства и до преклонного возраста шел путем послушания и оправдал изречение: «Настоящими старцами соделываются только настоящие послушники». «Отец Иоанн действительно настоящий старец» — так говорил Печорский архимандрит Иероним (Тихомиров), который много лет был духовным чадом преподобного старца Симеона (Желнина) и имел дар рассуждения. Но сам отец Иоанн к своему званию старца относился именно со старческим смирением (так же говорили о себе и оптинские старцы): «Старцев сейчас нет. Все умерли. Все там — (кивок вправо на пещеры). К ним и обращаться надо, они и помогут. Не надо путать старца и старика. И старички есть разные, кому 80 лет, кому 70, как мне, кому 60, есть и молодые старики. Но старцы — это Божие благословение людям. И у нас нет старцев больше. Бегает по монастырю старик, а мы за ним. И время ныне такое: “Двуногих тварей миллионы, мы все глядим в Наполеоны”. А нам надо усвоить, что все мы есть существенная ненужность и никому, кроме Бога, не нужны. Он пришел и страдал за нас, замени, за тебя».

Как ни уничижал себя отец Иоанн, как ни смирялся, но народ чувствовал, что он является «Божиим благословением людям». Что через него Бог изливает на людей любовь Свою, благодать, утешение и вразумление, подает исцеление душевных и физических недугов. Один только взгляд на «светящегося батюшку», как говорили о нем люди, одно только его прикосновение (а он любил человека не только традиционно благословить, но и обнять, прижать к себе) давали такое чувство, как будто коснулся рая здесь, на земле. И, как бывает это с настоящими старцами, действие их простиралось и простирается не только на тех, кто непосредственно соприкасался с ними, имел счастье личной встречи, но и на тех, кто ощутил силу слова, силу молитвы старца на расстоянии.

Это прежде всего относится к письменному наследию архимандрита Иоанна (Крестьянкина). Псково-Печерским монастырем на протяжении тридцати лет неоднократно переиздавались его книги: «Опыт построения исповеди», «Проповеди», «Размышления о бессмертной душе», «Письма», «Настольная книга для монашествующих и мирян», «Рождественские и пасхальные поздравления», «Видевше свет вечерний. Встреча со старцем». Голос батюшки звучит в аудиозаписи, видеокассеты и многочисленные фотографии сохранили нам его незабвенный облик, в котором явлено соединение мудрости и младенца во Христе.

Ласка, тепло, родственная забота звучала в каждом слове батюшки: «Прижать бы Вашу голову к груди, обнять, как ребенка, и нашептать Вам на ушко «сказку» о том прошлом счастье в жизни, когда спасительная сила Божьего касания преобразила для Вас мир и озарила его радостью. И память об этом должна была лечь прочным фундаментом в основание Вашего религиозного опыта».

«Розы будут лишь в начале пути, а терния (их не избежать ни одной семье) проявятся позднее. Но количество их и болезненность будут зависеть от вашей мудрости, а главное — любви. Если в ваши чувства входит апостольское определение понятия любви, то от счастья будете недалеко».

«Давайте отдадим Господу свое сердечко, и Он наполнит его такой любовью, что станет светло жить в ней и Н., и Н., и Г. Дорогая моя, я буду об этом молиться для Вас. А Вам пока надо потрудиться, познать и усталость, и падение, и в конечном счете узнать великую силу Божию, преобразующую мир и человека».

«А Россия опять оказалась на передовой. Живем пока с Божьей помощью и надеемся, что обрящется у нас на Родине десять праведников, ради которых помилует Господь Россию. Да еще надеемся на предстательство Матери Божией, Державной нашей Владычицы, и святых наших сродников, положивших жизнь свою за крест Христов. Храни Вас Господь!»

«Из сознания своей немощи следует — благодарение Богу за всё: за дни, часы, минуты благоденствия с осознанием, что это Божией силой для нашего укрепления посылается; за горести, за наши преткновения на избранном пути и на пути спасения — как за бесценные уроки, которые остаются в памяти и в чувстве сердца на всю жизнь. Вот и Ваша немощь, которая провоцирует мечтания, — поучительна».

«Разбирайся, детка! Твори во имя любви к людям, ведь это вторая главнейшая заповедь, и тогда любовь к миру изольется слезами по нему — страдающему, болящему, утратившему главное. Так не сетуй на внешнее, но исповедуй свою немощь, и смирится вознесенная было гордыня. Много надо трудов понести, чтобы строился дом души. Строй, детка. Он не раз еще будет шататься и даже нарушаться, пока созреют ум и душа. Набирайся терпения, чтобы терпеть свои несовершенства. Божие благословение тебе. Храни тебя Господь».

«А Вы пока живите и ни о чем не тужите, работайте Господу и людям с желанием и любовью. Предавайте себя в руце Божии, и Он управит Вас на путь верный, спасительный. Ведь что бы мы ни делали в жизни, важно лишь то, с каким расположением мы это делаем и во имя Кого. Общения не избегайте, пошлет Господь на пути человека по сердцу — хорошо, главное, чтобы все было с любовью и желанием».

Эти отрывки из писем адресованы конкретным людям, но между тем звучат, как утешение и вразумление для каждого человека, кто прочтет их с открытым сердцем. Однако, отцу Иоанну, как и многим настоящим старцам на исходе дней пришлось вкусить не только почет, уважение и любовь, но и клевету и злобу.

К сожалению, люди, оторванные от духовных традиций, живущие «ревностью не по разуму», принесли старцу большие огорчения в последние дни его земной жизни. Все это так похоже на евангельское «Осанна!», а потом — «Распни Его!» Некоторые из тех, которые толпами осаждали отца Иоанна, когда он был доступен в монастыре, после того как он выступил против неистовых борцов с ИНН, стали говорить, что он совершил предательство.

А между тем слово, сказанное отцом Иоанном на эту частную тему, теперь, когда проходит все больше времени с момента смуты, воспринимается как жизненная программа для всех нас при возможных серьезных — куда более серьезных, чем вопрос об ИНН, — испытаниях: «Наше сопротивление грядущему страху одно — наша вера в Бога, наша жизнь по вере. А все те смущения, смятения и неразбериха для того так властно входят в нашу жизнь и потому входят, что нет живой веры, нет доверия к Богу. И все это вражье вытесняет спокойствие духа и благонадежие. Живите спокойно, молитесь Богу и доверяйте Ему, Господь ли не знает, как сохранить Своих чад от годины лютой, лишь бы сердца наши были верны Ему».

Последние слова можно рассматривать как завещание старца Иоанна Крестьянкина всем нам.

К этим словам из специального послания старца по поводу ИНН, добавим то, что он писал на эту тему в частных письмах. Это программа жизни и действий для всех нас на будущее сложное время.

«Надо придерживаться благословения Священноначалия Церковного, ибо в церкви ум соборный. Но, если у кого-то есть возможность пока не брать карточек, то и не берите. Но не знаю, у кого сердце будет спокойно, если он один из всей семьи будет “праведный” – без карточки и в то же время будет есть хлеб, полученный на эту карточку погибающим близким человеком.

А я уверен, что не искусит Господь любящих Его и верных Ему выше меры сил их.

А печать смогут поставить лишь тому, кто нераскаянно жил во грехе и кто отрекся своей жизнью от Господа. Прежде печати антихриста будет грехом опечатан ум».

«Еще со времен апостольских говорилось, что уже тогда появилось много антихристов. Но жизнь идет. Христианству исполнилось уже 2000 лет.

И люди спасаются, и будут спасаться до последних дней мира. И люди живут, трудятся, одни – по закону Божию, другие – по стихиям мира сего. И нельзя сидеть у окна, ничего не делая в ожидании чего-то. Осудишься с неверами вместе за бездеятельность и за то, что не стал умножать вверенный тебе Богом дар. А о новых документах я тебе уже писал и повторяться не буду. Печать последует только за личным отречением человека от Бога, а не обманом. Обман смысла не имеет. Господу нужно наше сердце, любящее Его.

Смущение, смятение и неразбериху сеет всё тот же враг, и они многих уведут от Церкви. Вот и Вы уже сделали к тому первый шаг. И вот это-то и есть шаг к погибели».

«Любовь, радость, мир, милосердие – при любых государственных системах Богом посрамлены не будут. А если человек забыл Бога и живет наживой неправедной, молитву и церковь из жизни даже и у священнослужителей вытеснил телевизор и всякие безобразные видики, то поверь мне, С., печать уже стоит у многих, даже и при документах старого образца. Ведь через то безобразие, чем напичкивает себя современный человек, причем сам, добровольно, с любовью и желанием, уже ничто божественное пройти и войти в человека не может. Наше сопротивление грядущему страху одно-единственное – наша вера в Бога, наша жизнь по вере. А все те смущения, смятения и неразбериха для того так властно и входят в жизнь, и потому входят, что нет живой веры, нет доверия Богу. И все это вражье вытесняет спокойствие духа и благонадежие. Живи же спокойно, молись Богу и доверяй Ему.

Господь ли не знает, как сохранить своих чад от годины лютой, лишь бы сердца наши были верны Ему. Писать прошения о присвоении нам номеров мы не будем, а если их проведут без нашего на то произволения, сопротивляться не будем. Ведь получали же мы в свое время паспорта и были все в системе учета государственного, так и ныне. Ничего не изменилось. Кесарю – кесарево, а Божие – Богу».

«То, от чего Вы собираетесь бежать, найдет Вас везде. И в глуши, и в столице: новая система учета вступает в действие. Нам бы всем не от компьютеров бежать надо (это техника), а от своих собственных грехов. Но ведь нет, их мы холим, раскармливаем до безобразия и живем ими услаждаясь.

И Писание предупреждает людей, что наступят времена тяжкие, потому что люди будут горды, надменны, сребролюбивы более, чем боголюбивы. А об опасности от техники там нигде не сказано. Но то, что побегут с запада на восток и с востока на запад, тоже извещено, и все это будет совершаться под руководством врага. А Бог везде: и в Луге, и в Костроме, и чадам своим поможет везде.

Умудри Вас Бог!»

Старцы — это настоящие лекари. Они видят корень болезни и никогда не произносят пустых, ласкательных слов, они дают лекарство, часто горькое, но всегда действенное. Слово отца Иоанна было и остается таким отрезвляющим лекарством, оно призывает к трезвению. Батюшка при всей его ласковости, при всей его доброте всегда требовал самого высшего, — к жизни в евангельском духе. Следования не букве закона, а духу любви.

Значение подвига старца Иоанна для нашего времени

Старца Иоанна называли «стратегической молитвенной силой России». О значении подвига Старца Иоанна в наше время наиболее проникновенно сказал известный московский протоиерей Владимир Смирнов. Приведем большую выдержку из его воспоминаний. На наш взгляд — это лучшее, что сказано о масштабе личности старца Иоанна:

«…Мне в жизни достаточно приходилось общаться с людьми по-настоящему святыми. Чем отличался от них отец Иоанн? Тем, что он был человеком, который достиг христианского совершенства, причем достиг уже давно. Когда мы с ним познакомились, ему было около семидесяти лет… Обычно Господь забирает человека в лучший миг его жизни. Некоторые удивляются: “Ну надо же, такой хороший человек — и так рано умер!” А это потому, что, когда человек достигнет высшего, на что способен, Господь его сразу забирает, чтобы он не снизил свой уровень. А здесь наоборот: отец Иоанн давно достиг христианского совершенства и жил только ради всех нас. Таких людей называли раньше столпами Церкви. Если в церкви столбы убрать, то все обвалится. И без таких людей, как отец Иоанн, все обвалится, потому что на самом деле только они есть Церковь, воплощенное христианство.

Христианство очень просто проверяется. Вот стоит человек: как узнать, христианин он или нет? Плюнь ему в лицо или ударь его по правой щеке. Если он левую подставит — значит, он христианин. А теперь мысленно представим, что кто-то так с нами поступил, — и мы сразу увидим, что никакого христианства в нас нет, а все только мнимое, показное, обрядное. Правила всякие, а настоящего, подлинного корня в этом нет. А в нем это было.

…Он никогда никого не осуждал. Если печалился, то только о грехе человека, как о болезни. Мог и головой покачать сокрушенно, но всегда с любовью, с каким бы грешником он ни общался. Потому что монастырь есть монастырь, туда разные люди приходят, и даже жулье откровенное. Но нельзя было даже и представить, чтобы батюшка как-то осудил человека или ему что-то грубо сказал. Он со всеми обращался нежно, и эта нежность шла не от воспитания, хотя отец Иоанн был человек глубоко интеллигентный, очень воспитанный. Но это шло именно от глубокой христианской духовной культуры, то есть это было благоприобретенное совершенство.

Он обладал редчайшим даром рассуждения, и мне представляется, что он был единственный на земном шаре человек, который обладал этим даром в такой необычайной степени совершенства. Святые отцы говорят, что этот дар даже больше, чем любовь. Поэтому служение отца Иоанна было старческое. Он прекрасно чувствовал волю Божию, был прозорливым. И, используя то, что люди к нему приходят с таким благоговением, с почтением ловят каждое его слово, Господь через него являл людям Свою волю… И каждый уходил от него погруженным в любовь…

Церковь всегда очень высоко ставила исповедников, это был особый чин. По правилам древней Церкви, еще до V века, если какой-то человек пострадал за Христа и остался жив, то он, даже не будучи священником, имел право отпускать грехи. То есть уже тогда, в молодости, отец Иоанн обладал такими высокими дарами христианскими, а в конце жизни это просто был совершенный человек. Поэтому люди к нему так и тянулись. Нет ничего удивительного, что Путин приехал поздравить его с девяностолетием. Потому что к такому человеку все хотели как-то прикоснуться, его услышать. Ему даже приходилось бегать, потому что прохода никакого не было от народа. Я к нему чаще зимой приезжал и так и помню: он весь укутанный, как кочан капусты, быстро-быстро бежит, а за ним бегут женщины. Вот такое постоянное зрелище.

Роль подобных людей в Церкви очень велика. Чем отец Иоанн так важен? Тем, что шестьдесят лет окормлял, можно сказать, всю Россию. Тем, что наглядно в себе самом показал, что такое настоящее христианство. Ведь лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Тем более что подавляющее большинство людей абсолютно не обучаемы либо по лени, либо по слабости ума. Обычный человек больше семи минут не может даже на чем-то сосредоточиться. Поэтому объяснить христианство теоретически, в проповедях, из книги невозможно. А он христианство являл: что такое кротость, что такое незлобие, что такое послушание, что такое мудрость, что такое прозорливость, что такое любовь…

Конечно, на небесах святых много, они на нас глядят с икон, и среди них людей, достигших христианского совершенства, тысячи, просто тысячи. Взять хотя бы преподобного Серафима Саровского — тоже все виды христианского подвига совершил. А тут, представляете, такой человек жил среди нас! Вчера я в его келье был, присел на диванчик, на котором он всегда людей принимал. Все такое знакомое, родное…

К нему приходили разные люди. Даже такой факт: несколько парней на отпевание прилетели на собственных самолетах. Пришли и нищие, и супербогатые, и епископы, и простые священники — разных слоев совершенно люди. И все они питались благодатью Божией, исходящей от отца Иоанна.

Многие люди ему письма писали, он до последнего отвечал. Сам уже писать не мог, диктовал келейнице. Она запишет, а он потом подпись поставит: «А. И.» — архимандрит Иоанн. Тысячам людей посылал поздравления с Рождеством, с Пасхой…

Придется еще долго переживать, вспоминать, потому что отец Иоанн — событие огромное, вселенского масштаба… Потому что если таких людей среди нас нет, то и жизнь как-то бессмысленна. А отец Иоанн не только украшает нашу жизнь, он показывает, к чему мы можем стремиться».

Добавим к этому высказыванию, что в то время, когда он жил в монастыре, у отца Иоанна было особое служение — попечение ищущей интеллигенции. Простецы для разговора обычно шли к другим старцам, подвизавшимся в Печорах — к отцу Савве, к отцу Пантелеймону, к отцу Адриану. А старец Иоанн умел найти ключик именно к интеллигентным людям, к тем, кто обременен книжным знанием, к тем, кто запутался в лабиринтах всевозможных философских систем, к тем, кто занят самовыражением посредством слова, музыки или живописи. Отец Иоанн умел осторожно обращаться именно с этими, наиболее ранимыми душами, жалел, прощал многое. Понимал, что это такое — «горе от ума», и как трудно смириться тому, кому дано много. Именно такие люди и оставили больше всего воспоминаний о батюшке. Они искали истину, искали ее воплощения на земле и нашли ее в отце Иоанне, а многих из них он по настоящему привел ко Христу.

Он не заслонял собою Христа, а учил человека идти самостоятельно к Нему, при этом сохраняя свое, неповторимое, Богом данное, личное начало. Батюшка не стриг под одну гребенку, у него не было уравниловки — «для всех он был всем, чтобы спасти хотя бы некоторых».

Последние дни земной жизни. Завещание. Погребение

Кончина праведника так же поучительна, как и вся его жизнь. «Посмотрим, как он будет умирать», — говорили на Афоне о почитаемых при жизни старцах. Праведная кончина является подтверждением, венцом «жизни по правде», как говорил сам отец Иоанн.

Приобщение старца к таинству смерти совершалось не вдруг, а постепенно, на протяжении последних нескольких лет, особенно на протяжении последнего года жизни отца Иоанна. Начиная с 2000 года, стало ясно, что батюшка угасает, но при этом физическом угасании, духом старец особенно возвысился. Он жил скорбями всего мира. Об этом свидетельствовала верная келейница, записавшая в своем дневнике.

«26 августа 2003 года ночью отец Иоанн трижды очень громко воскликнул: «Мир гибнет! Мир гибнет! Мир гибнет!»…

6 сентября 2003 года в три часа ночи отец Иоанн окликнул меня и, когда я подошла, сделал возглас сильным и бодрым голосом: «Благословение Господа над Россией, над святой Православной нашей Церковью, над народом Божиим и над нами». Это было несомненное утверждение. Он говорил Духом. И это был глас Божий. Потом он благословил на четыре стороны, благословили меня, после чего отпустил».

С 18 декабря отец Иоанн причащался ежедневно. Батюшка успел попрощаться с наместником монастыря, с братией.

Вечером накануне праздника новомученикам и исповедникам Российским в келии старца было отслужено всенощное бдение. В самый день праздника 5 февраля 2005 года после ранней литургии он приобщился Святых Христовых Таин, и почти тотчас же душа великого старца Иоанна покинула земные пределы.

Постепенный переход от бренной юдоли к Отечеству Небесному и сама кончина старца архимандрита Иоанна (Крестьянкина) подобны тем, описания которых мы находим в житиях прославленных Церковью праведников. Господь в последние дни явно засвидетельствовал святость всей жизни старца Иоанна и оставил нам в назидание подробные записи его ухода в жизнь вечную. В назидание и основание для будущего — в чем мы не сомневаемся — прославления архимандрита Иоанна (Крестьянкина) в лике святых.

Проводы отца Иоанна на вечное упокоение в пещерах Псково-Печерского монастыря превратились во всенародное торжество. Тысячи людей с разных концов России и из-за рубежа приехали на погребение. И тогда уже стало ясно, что о Старце можно сказать словами, которые он сам когда-то произнес в день праздника собора Псково-Печерских святых.

«Ангел Церкви Российской стоит ныне у нового престола Божия, и небесный огнь в руке его, и полный силы и славы Божией, он готов освятить новое место селения Божия. А рядом с Ангелом Церкви вокруг нового престола стоят сейчас, и отныне будут стоять всегда те, чьи молитвы низвели на нас милость Божию с небес…

Преподобные Псково-Печерские — некогда земные человецы, а ныне небесные Ангелы — рать святая — дар Богу от обители, возросший в ней за пятьсот двадцать лет ее бытия. Нам они — свои и Богу они — родные…

Преподобные отцы — неразрывные звенья в цепи благодатного преемства духовной силы обители». Отец Иоанн — один из тех, кто восполнил этого преемство в наше время. Он вошел в собор Псково-Печерских молитвенников, стал одним из небесных предстателей за нас. И теперь как будто обращается к нам уже с небес: «Войдите, други наши, в тишину пещер, и тишина оживет, наполняя сердце ваше неземными чувствами…

Трудники же и молитвенники, все это создавшие, находятся и по сей день с нами здесь, в Богом зданных пещерах. А те из них, кто потрудился паче всех, теперь мощами своими во гробах лежаще, живым помогают. И живые преклоняют главы свои к чудотворным ракам, черпая в них благодатную силу и вдохновение жить в Боге, и с благодарной памятью к подвижникам несут им от своих трудов малый дар».

Сейчас мы слушаем эту тишину, молитвенно наполняемся ею, стоя под сводами пещер у таблички с надписью «архимандрит ИОАНН (КРЕСТЬЯНКИН)». Мы веруем, что батюшка ныне предстоит престолу Божию и молится за всех нас, за Россию. Веруем, что он вошел в ту «рать святую», которая нас охраняет и будет охранять во всех испытаниях.

Воспоминания, собранные в этой книге, свидетельствуют о том, что вера эта не ложна. Самые разные люди, вспоминая о встречах с отцом Ионном, говорят об одном и том же, — встреча со старцем была встречей со святостью: «От отца Иоанна исходил такой свет и такая радость духовная, что мы стали другими после встречи с ним».

Казалось бы, старец не говорил ничего особенного. Наставления его были простыми: «Не забывайте о молитве, не забывайте о том, что Отец наш Небесный в молитве беседует с вами». Но за этими простыми словами стояла великая любовь к человеку. Люди при встрече с отцом Ионнам обретали надежду на то, что добро неуничтожимо и думали: «Если человек так может любить человека, и так радоваться о каждом грешнике, то как же любит нас Господь!»

Надеемся, что благодаря собранным здесь воспоминаниям нам удалось донести облик старца Иоанна до тех, кто лично его не знал. Надеемся, что эта книга побудит тех, кто ее прочитает, полюбить старца и проникнуться к нему чувством великого благоговения и почтения.

Завершим наше краткое жизнеописание старца архимандрита Иоанна (Крестьянкина) завещанием, которое он оставил всем нам.

Завещание

Дорогие мои, чадца Божии, верьте Богу, доверяйтесь Его! Примите все в жизни: и радость, и безотрадность, и благоденствие и злоденствие, как милость и истину путей Господних, и ничего не бойтесь в жизни, кроме греха. Только он лишает нас Божьего благоволения и отдает во власть вражьего произвола и тирании. Любите Бога, любите Любовь и друг друга до самоотвержения. Знает Господь, как спасать любящих Его.

Воспоминания о старце архимандрите Иоанне (Крестьянкине)

Архимандрит Тихон (Шевкунов), Наместник Сретенского монастыря, город Москва

Не буду много писать о том, что значит для меня отец Иоанн. Вся моя монашеская жизнь неразрывно связана с ним. Он был и остается для меня идеалом православного христианина, монаха, любящего и взыскательного священника-отца. Пересказать все, что случилось более чем за двадцать лет нашего общения, конечно, невозможно. Его духовные советы всякий может прочесть в трех недавно вышедших сборниках писем. С моей точки зрения, это — лучшее, что написано в области духовно-нравственной литературы в России за последние лет пятьдесят. Я же хочу рассказать о другом — о том, что мне известно не понаслышке.

Главным духовным качеством отца Иоанна для меня всегда был и остается не только его дар рассуждения, но и непоколебимая вера во всеблагой и совершенный Промысел Божий, ведущий христианина ко спасению. К одной из книг отца Иоанна эпиграфом были выбраны часто повторяемые им слова: «Главное в духовной жизни — вера в Промысел Божий и рассуждение с советом». Как-то в ответ на мои недоумения батюшка писал: «Вот сейчас со вниманием читаю паремии, какая глубина: “Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его” — это премудрый Соломон на себе проверил (гл. 16, ст. 9). И Вы еще не раз убедитесь в своей жизни, что это именно так, а не иначе».

Никому не навязываю своего мнения, но сам я глубоко убежден, что отец Иоанн — один из очень немногих живших в наше время людей, которым Господь открывал Свою Божественную волю и о конкретных лицах, и о событиях, происходивших в Церкви и в мире. Наверное, это самое высшее проявление любви к Богу и преданности Его святой воле, в ответ на которые Господь открывает подвижнику-христианину судьбы людей, делает такого человека Своим сотаинником. Повторяюсь, никому не навязываю своего мнения, но к нему меня привели многие жизненные истории, связанные с отцом Иоанном. Да и не только меня одного. Самыe мои близкие духовные друзья, покойные ныне отец Рафаил и игумен Никита, которые и познакомили меня с отцом Иоанном, в первую очередь благодарили Бога за то, что их духовником являлся человек, которому была открыта воля Божия, и каждый из нас опытно испытал это на себе. Хотя, к несчастью, как это часто бывает в жизни, мы, даже зная волю Божию, не находим сил и решимости исполнить ее. Но об этом ниже.

Я познакомился с отцом Иоанном осенью 1982 года, когда сразу после крещения приехал в Псково-Печерский монастырь. Тогда, кажется, он не произвел на меня особого впечатления: очень добрый старичок, весьма крепкий (ему тогда было только 72 года), вечно куда-то спешащий, вечно окруженный толпой паломников. Намного более строго аскетически, по-монашески выглядели другие насельники монастыря. Но прошло совсем немного времени, когда я стал понимать, что этот старичок является тем, кого на Руси издревле именовали старцем, — редчайшим и драгоценнейшим явлением в Церкви.

Доверие и послушание — главное правило общения между христианином и его духовным отцом. Конечно же, не по отношению к каждому духовнику можно проявлять полное послушание. Таких духовников единицы. Это на самом деле очень тонкий вопрос. Часто случаются тяжелейшие духовные и жизненные трагедии, когда неразумные священники воображают себя старцами, а их несчастные духовные дети берут на себя непосильное и несвойственное нашему времени полное, абсолютное послушание им. Конечно же, отец Иоанн никогда не диктовал и не заставлял слушать своих духовных советов. К свободному, непритворному послушанию ему приводили человека опыт и время. Он никогда не называл себя старцем. А когда ему об этом говорили, усмехался и отвечал, что сейчас старцев нет, а есть только опытные старички. Он до самого конца своих дней был в этом убежден, впрочем, так же, как и я убежден в том, что Господь в его лице послал мне истинного старца, знающего волю Божию обо мне и об обстоятельствах, связанных с моим спасением.

Помню, когда я был еще молодым послушником, в монастыре ко мне подошел один из паломников-москвичей и поведал историю, которой он только что был свидетелем. Отец Иоанн в окружении паломников спешил по монастырскому двору к храму. Вдруг к нему бросилась заплаканная женщина с ребенком лет трех на руках: «Батюшка, благословите на операцию, врачи требуют срочно, в Москве». И тут произошло то, отчего были потрясены и паломник, рассказавший мне историю, и я сам. Отец Иоанн остановился и твердо сказал ей: «Ни в коем случае. Он умрет на операционном столе. Молись, лечи его, но операцию не делай ни в коем случае. Он выздоровеет». И перекрестил младенца.

Мы сидели с паломником и сами ужасались от своих размышлений, предполагая: а вдруг отец Иоанн ошибся? Что, если ребенок умрет? Что мать сделает с отцом Иоанном, если такое случится? Заподозрить отца Иоанна в вульгарном противлении медицине, которое хоть и редко, но все же встречается в духовной среде, мы, конечно же, не могли: мы знали много случаев, когда отец Иоанн и благословлял, и настаивал на операции. Среди его духовных детей было немало известных врачей. Мы с ужасом ждали, что будет дальше. Явится ли в монастырь убитая горем мать и устроит чудовищный скандал — или ничего подобного не произойдет, как предсказал отец Иоанн?

Судя по всему, все сложилось благополучно, потому что отец Иоанн по-прежнему продолжал свой ежедневный путь между храмом и кельей в окружении исполненных надежд и благодарности паломников. И нам оставалось только предположить, что отец Иоанн прозрел Промысел Божий об этом младенце, взял на себя великую ответственность за его жизнь, и Господь не посрамил веры и упования своего верного раба.

Этот случай вспомнился мне через десять лет, в 1993 году, когда очень похожая история закончилась, с одной стороны, по-человечески трагично, а с другой, по молитвам отца Иоанна, послужила вечному спасению христианской души и глубоким уроком для свидетелей этого случая.

Обычно даже при твердой убежденности в правильности и необходимости своих советов батюшка старался увещевать, уговаривать, даже просить и умолять об исполнении того, что, как он знает, необходимо для обратившегося к нему человека. Если же тот упрямо настаивал на своем, то батюшка обычно вздыхал и говорил: «Ну что ж, попробуйте. Делайте, как знаете». И всегда, насколько мне известны подобные случаи, те, кто не исполнял мудрых духовных советов отца Иоанна, в конце концов горько в этом раскаивались и, как правило, приходили к нему в следующий раз с твердым намерением исполнить то, что он скажет. Отец Иоанн с неизменной любовью и сочувствием принимал таких людей, не жалел для них времени и всеми силами старался исправить их ошибку.

В Москве жила необычайно интересная и своеобразная женщина, Валентина Павловна Коновалова… Она была настоящей московской купчихой и, казалось, сошла с полотен Кустодиева. В начале девяностых ей было лет шестьдесят. Она была директором большой продуктовой базы на проспекте Мира. Полная, приземистая, она восседала за столом в своей конторе, за спиной у нее висели, даже в самые сложные советские времена, большие софринские иконы, а на полу у тумбочки письменного стола лежал большущий целлофановый мешок с деньгами, которыми она распоряжалась по своему усмотрению, то посылая подчиненных закупить партию свежих овощей, то одаривая нищих и странников, которые во множестве стекались к ее продовольственной сокровищнице. Подчиненные ее боялись, но любили. Великим постом она устраивала общее соборование прямо в своем кабинете, на котором благоговейно присутствовали и работавшие на базе татары. Частенько в те годы дефицита к ней заглядывали московские настоятели, а то и архиереи. С некоторыми она была сдержанно почтительна, а с другими, которых она не одобряла «за экуменизм» — резка и даже грубовата.

Я не раз по послушанию на большом грузовике ездил из Печор в Москву за продуктами для монастыря к Пасхе и Рождеству. Валентина Павловна очень тепло, по-матерински, принимала нас, послушников, и мы с ней подружились. Тем более что у нас была любимая тема для разговоров — наш общий духовник отец Иоанн. Батюшка был, пожалуй, единственным человеком на свете, которого Валентина Павловна боялась, бесконечно уважала и любила. Дважды в год Валентина Павловна со своими ближайшими сотрудниками ездила в Печоры, там говела и исповедовалась. И в эти дни ее невозможно было узнать — кроткая, тихая, застенчивая, она ничем не напоминала «московскую владычицу».

В конце 1993 года происходили некоторые перемены в моей жизни, я был назначен настоятелем подворья Псково-Печерского монастыря в Москве — в нынешний Сретенский монастырь, и мне часто приходилось бывать в Печорах. У Валентины Павловны болели глаза, ничего особенного — возрастная катаракта. Как-то раз она попросила меня испросить благословение у отца Иоанна на удаление катаракты в Федоровском институте. Ответ отца Иоанна немного удивил меня: «Нет, нет, ни в коем случае. Только не сейчас, пусть пройдет время». На следующий день я буквально передал эти слова Валентине Павловне. Она очень расстроилась: в Федоровском институте все было уже договорено. Она написала отцу Иоанну подробное письмо, снова прося благословения на операцию и объясняя ситуацию, что дело это почти пустяшное, не стоящее внимания.

Отец Иоанн, конечно же, не хуже нее знал, что такое операция по поводу катаракты и что она не представляет серьезной угрозы. Но, прочтя письмо Валентины Павловны, он очень встревожился. Мы долго сидели с ним, и он все убеждал меня, что необходимо уговорить Валентину Павловну не делать сейчас операцию. Он снова написал ей, просил, умолял, своей властью как духовника даже приказывал отложить операцию. В это время у меня так сложились обстоятельства, что было две недели свободных. Я больше десяти лет не отдыхал, и поэтому отец Иоанн благословил мне поехать на две недели в отпуск в Крым, в санаторий, и непременно взять с собой Валентину Павловну. Об этом же он написал ей в письме, прибавив, что операцию она должна сделать потом, через месяц после отпуска. «Если она сейчас сделает операцию, она умрет», — грустно сказал он мне, когда мы прощались.

Но в Москве я понял, что нашла коса на камень. Валентина Павловна вдруг, наверное, впервые в жизни, взбунтовалась против воли своего духовника. Ехать в Крым она в начале категорически отказалась, но потом, казалось, смирилась. А что касается операции, то она была крайне возмущена, что из-за такой ерунды отец Иоанн «заводит сыр-бор». Я сообщил ей, что, как бы то ни было, начинаю хлопотать о путевках, и в ближайшее время мы едем в Крым.

Прошло несколько дней, я получил от Святейшего благословение на отпуск, заказал две путевки, которые в это время года несложно было найти, и позвонил на базу Валентине Павловне, чтобы сообщить о нашем выезде.

— Она в больнице, ей делают операцию, — сказал мне ее помощник.

— Как?! — закричал я. — Ведь отец Иоанн ей категорически запретил.

Выяснилось, что пару дней назад к ней зашла какая-то монахиня и, узнав о ее истории с катарактой, будучи врачом, тоже не могла согласиться с решением отца Иоанна и взялась испросить благословения у одного из духовников Троице-Сергиевой Лавры. Благословение было получено, и Валентина Павловна направилась в Федоровский институт, рассчитывая после быстрой и несложной операции уехать со мной в Крым. Ее подготовили, но во время операции, прямо на столе, у нее случился тяжелейший инсульт и полный паралич. Как только я узнал об этом, я бросился звонить в Печоры эконому монастыря, отцу Филарету, давнему келейнику батюшки. В исключительных случаях отец Иоанн спускался из своей кельи к отцу Филарету и пользовался его телефоном.

— Как же вы так можете, почему вы меня не слушаете? — чуть не плакал отец Иоанн. — Ведь если я на чем-то настаиваю, значит, знаю, что делаю!

Что мне было ему ответить? Я спросил у отца Иоанна, что сейчас нужно делать. Валентина Павловна до сих пор была без сознания. Отец Иоанн велел взять из храма в келью запасные Святые Дары и, как только Валентина Павловна придет в себя, сразу ехать к ней исповедовать и причастить.

По молитвам отца Иоанна, Валентина Павловна на следующий день пришла в сознание. Родственники немедленно сообщили мне об этом, и через полчаса я был в больнице. Валентину Павловну вывезли ко мне в одну из палат реанимации на огромной металлической каталке. Она лежала, совсем крохотная, под белой простыней. Она не могла говорить и, увидев меня, лишь заплакала. Но и без слов мне была понятна эта исповедь в том, что она поддалась вражескому искушению в непослушании и недоверии к духовнику. Я прочел над ней разрешительную молитву и причастил. Мы простились. И на следующий день ее еще раз причастил отец Владимир Чувикин. Вскоре после Причастия она умерла. По древнему церковному преданию, душа человека, который сподобился причаститься в день смерти, проходит к престолу Господню, минуя мытарства. Такое случается или с высокими подвижниками, или с людьми с исключительно чистым сердцем. Или с теми, у кого есть очень сильные молитвенники.

История возрождения Сретенского монастыря также неразрывно связана с батюшкой архимандритом Иоанном. В тот 1993 годя приехал к отцу Иоанну с целым ворохом проблем. После долгого разговора в келье отец Иоанн ничего определенного мне не ответил, и мы поспешили с ним на всенощную под праздник святого Архистратига Божия Михаила. Я молился на клиросе, отец Иоанн в алтаре. Я уже собрался облачиться, чтобы выйти на акафист, как отец Иоанн в буквальном смысле слова выбежал из алтаря и, взяв меня за руку, радостно сказал:

— Ты будешь создавать подворье Псково-Печерского монастыря в Москве.

— Батюшка, — отвечали, — но Святейший Патриарх не благословляет открывать в Москве подворий, кроме как ставропигиальных монастырей. Совсем недавно один монастырь обращался с такой же просьбой к Патриарху, и Святейший отвечал, что если отдавать храмы под подворья всех открывающихся ныне монастырей, то приходских храмов в Москве не останется.

Но отец Иоанн ничего не слушал.

— Ничего не бойся! Иди прямо к Святейшему и проси открыть подворье Псково-Печерского монастыря.

Он усердно, как обычно, благословил меня, и мне ничего не оставалось, как облобызать его десницу и во всем положиться на волю Божию и его молитвы.

Все произошло так, как и говорил отец Иоанн. Не без страха, конечно, я произносил просьбу об открытии подворья епархиального Псково-Печерского монастыря Святейшему Патриарху. Но Святейший вдруг очень милостиво отнесся к этой просьбе, благословил это решение и сразу поручил смотреть за его исполнением владыке Арсению и отцу Владимиру Дивакову. Таким образом, в Москве появилось первое и единственное подворье не ставропигиального монастыря, которое потом, как и говорил отец Иоанн, стало самостоятельным монастырем, никогда не терявшим, по милости Божией, духовной связи ни с Печорами, ни с отцом Иоанном. Излишне говорить, что благословения и советы отца Иоанна по устройству монашеской жизни в обители всегда являлись для нас самыми драгоценными и желанными.

Хотя, признаться, иногда я получал не только ласковые, но и жесткие письма, такие, что несколько дней не мог прийти в себя.

Обычно когда кто-то начинает вспоминать об отце Иоанне, то пишет, какой он благостный, ласковый, добрый, любвеобильный. Да, несомненно, истинно, что человека, более умеющего выказать отеческую христианскую любовь, я не встречал во всей своей жизни. Но нельзя не сказать и о том, что отец Иоанн, когда это было необходимо, бывал по-настоящему строг. Он порой умел находить такие слова обличения, после которых его собеседнику по-человечески не позавидуешь. Помню, когда я был еще послушником в Печорах, то случайно услышал, как отец Иоанн сказал двум молодым иеромонахам: «Да какие вы монахи, вы просто хорошие ребята».

Отец Иоанн никогда не стеснялся и не боялся сказать правду, невзирая на лица, и делал это, в первую очередь, для исправления и спасения души своего собеседника, архиерей он или простой послушник. Эта твердость и духовная принципиальность, конечно же, были заложены в душу отца Иоанна еще в раннем детстве, когда он общался с великими подвижниками и новомучениками. И все это было проявлением истинной христианской любви к Богу и людям. И, конечно же, проявлением истинного церковного сознания. Вот его ответ на один из моих вопросов в письме за 1997 год: «А вот вам и еще один пример на аналогичную ситуацию из копилки моей памяти. Мне было тогда 12 лет, но впечатление было настолько ошеломляюще сильным, что и по сей день вижу все, тогда происходившее, и помню всех действующих лиц поименно.

У нас в Орле служил замечательный владыка — архиепископ Серафим Остроумов — умнейший, добрейший, любвеобильнейший, не счесть хвалебных эпитетов, что приличествуют ему. И жизнью своей он как бы готовился к венцу священномученика, что и произошло. Так вот, в Прощеное воскресенье этот Божий архиерей изгоняет из монастыря двух насельников, игумена Каллиста и иеродиакона Тихона, — за какой-то проступок. Изгоняет их принародно и властно, ограждая от соблазна остальных, и тут же произносит слово о Прощеном воскресенье и испрашивает прощение у всех и вся.

Мое детское сознание было просто ошеломлено случившимся именно потому, что все произошло тут рядом: и изгнание — то есть отсутствие прощения, и смиренное прошение о прощении самому и прощение всех. Понял тогда одно только, что наказание может служить началом к прощению, и без него прощения быть не может.

Теперь-то я преклоняюсь пред мужеством и мудростью владыки, ибо урок, преподанный им, остался живым примером для всех присутствовавших тогда, как видите, на всю жизнь».

О чем принципиально важном необходимо написать еще?

За годы общения я заметил, что у отца Иоанна существовали определенные принципы относительно духовных советов. Но, конечно же, он не автоматически применял их. Для меня был интересен пример его советов относительно брака. Он давал благословение на вступление в брак только после того, как жених и невеста были знакомы хотя бы года три. При нынешней нетерпеливости молодых людей это кажется слишком большим сроком. Но многие случаи показали, насколько опыт отца Иоанна и его настойчивость в непременной необходимости проверки друг другом будущих супругов бывают спасительны для семей и душ. Я знаю не один случай, когда священники по жалости сокращали данный отцом Иоанном срок до брака, и для молодых семей это заканчивалось плачевно.

Относительно монашеского пострига отец Иоанн также требовал, как правило, значительной проверки временем и придавал огромное значение родительскому благословению. Например, я ждал решения отца Иоанна о моем постриге почти десять лет, пока мать не благословила меня на монашество. Все эти годы в ответ на мои нетерпеливые просьбы о благословении на постриг отец Иоанн только уговаривал дождаться материнского благословения. И уверял, что Господь не забудет этого терпения и послушания. Об этих словах я вспомнил, когда меня постригали в монашество в Донском монастыре. Так сложились обстоятельства, что это происходило в самый день моего рождения, когда мне исполнилось тридцать три года, и назвали меня в часть моего любимого святого — святителя Тихона, патриарха Московского.

Отец Иоанн с огромным благоговением, любовью и послушанием относился к архиереям и церковному священноначалию. Он был поистине человек Церкви. Множество раз он благословлял действовать именно так, как решит Святейший, как благословит епископ, наместник. Осознание того, что истина на земле пребывает лишь в Церкви, была глубоко прочувствована им и доносилась до духовных детей. Отец Иоанн не терпел никаких расколов, никаких бунтов и всегда бесстрашно и грозно выступал против них, хотя знал, сколько клеветы, а порой и ненависти ему придется испить. Но он все терпел, лишь бы самому и его духовному стаду идти церковным, царским путем.

Это касалось и испытаний, которым подверглась наша Церковь за последнее десятилетие: с одной стороны — обновленческим тенденциям, с другой — болезненным эсхатологическим настроениям. И в том, и в другом случае отец Иоанн различал любовь к запутавшимся в духовной жизни по неразумию и вражеским козням людям и тот вред, который они активно и даже яростно готовы были принести Церкви. Огромный, почти столетний опыт церковной жизни самого отца Иоанна давал ему огромные преимущества в различении духов, в определении того, куда могут привести те или иные увлечения и нововведения или ревность не по разуму. Воистину, нет ничего нового под солнцем. «В кампании, предлагаемой Вами, я участвовать не буду, — писал отец Иоанн молодому и очень искреннему иеромонаху, который предлагал ему участие в движении “За жизнь без ИНН”. — Сам дух подобной деятельности, где много самости, шума и надежды не на Бога, а на человека, да еще с критиканством священноначалия Церкви, который ключом бьет в Ваших высказываниях, воспрещает мне это. Я уже видел подобное в действиях и духе обновленцев, восстающих на тишайшего Патриарха Тихона, а фактически на Самого Господа и Его Церковь».

Свое трезвое и глубоко продуманное отношение к проблемам глобального компьютерного учета и подобного рода явлениям в современном мире отец Иоанн высказывал не раз и в письмах и в обращениях. Все это было многократно опубликовано и для одних послужило поводом для духовного мира, успокоения от бунтарских настроений, доверия Русской Православной Церкви, для других — к сожалению, поводом для нападок на отца Иоанна, а порой и прямой клеветы.

Думаю, что это испытание клеветой и ненавистью в самые преклонные года жизни промыслительно было ниспослано Господом. Кажется, преподобный Варсонофий Оптинский пишет где-то, что Господь посылает Своим верным рабам именно в последний период жизни такие искушения, как образ Голгофы Спасителя.

За несколько лет до этих событий отец Иоанн тоже не колеблясь вызвал огонь на себя ради того, чтобы предостеречь церковный народ от соблазна нового обновленчества. Он не раз встречался и беседовал с популярными и поддерживаемыми тогда сторонниками модернизации и обновления в Церкви. И только исчерпав все средства убеждения в крайней опасности этого пути, он высказался ясно, определенно, во всеуслышание и с полной ответственностью за свои слова: «Если мы не разорим это движение, они разорят Церковь».

Я был свидетелем того, как отец Иоанн переносил ненависть и напраслину, изливавшиеся на него за стояние в правде Христовой. Видел его боль, но и благодушие, когда он терпел непонимание и предательство. Но никогда батюшка не терял бесконечной любви к обидчикам и христианского прощения. Для меня на всю жизнь остались в памяти слова его проповеди, сказанной в Михайловском соборе Псково-Печерского монастыря в 1985 году: «Нам дана от Господа заповедь любви к людям, к нашим ближним. Но любят ли они нас, нам об этом нечего беспокоиться. Надо лишь о том заботиться, чтоб нам их полюбить».

Один московский священник, бывший духовный сын отца Иоанна, обратился ко мне со страшной просьбой: вернуть епитрахиль, которой отец Иоанн благословил его на священство. Этот священник разочаровался в отце Иоанне за то, что тот не поддержал его политических диссидентских воззрений. Это было в конце восьмидесятых. Каких только слов не наговорил он, не слушая ничего: ни того, что отец Иоанн сам много лет провел в лагерях, ни того, что подвергался пыткам и не был сломлен, ни того, что уж кого-кого, а отца Иоанна никто не может заподозрить в конформизме. С тяжелым сердцем я передавал епитрахиль батюшке. Реакция его меня поразила. Он перекрестился, с благоговением поцеловал священное облачение и произнес: «С любовью передавал, с любовью принимаю». Позже этот священник перешел в другую юрисдикцию, там ему тоже не понравилось, потом в другую…

Не могу скрыть и следующего факта, который, быть может, вызовет неоднозначную оценку, но ради правды жизни не могу о нем умолчать. Да, отец Иоанн безусловно благоговел перед церковной иерархией и подчинялся ей, но это не было автоматическим, бездумным подчинением. Я был свидетелем случая, когда один из наместников монастыря и правящий архиерей убеждали батюшку преподать свое благословение на их решение, с которым отец Иоанн не был согласен. Это было необходимо для придания нужному им решению авторитета старца. Приступали к батюшке серьезно, что называется, «с ножом к горлу». Монахи и священники представляют, что такое противостоять давлению правящего архиерея и наместника. Но отец Иоанн совершенно спокойно выдержал этот многодневный натиск. Он почтительно, терпеливо и кротко объяснял, что не может сказать «благословляю» на то, с чем в душе у него нет согласия. Но если начальствующие считают необходимым поступить именно так, он безропотно примет их решение — только они будут отвечать за него пред Богом и братией, и он считает, что в данном случае решение принимается по страсти, поэтому благословить — дать свое «благое слово» на это — он не может.

Многое еще можно написать, и в первую очередь о том, как преображались, воскресали души людей при общении с отцом Иоанном, как люди обретали веру и спасение. Но это связано с ныне здравствующими людьми, поэтому без их согласия пока излагать эти истории невозможно.

В заключение хотел бы сказать лишь одно: благодарю Господа за то, что Он по великой Своей милости дал мне, грешному, на своем жизненном пути встретить такого христианина и общаться с ним. Мне думается, что ничего более поразительного ни в прошедшие мои годы, ни, наверное, в оставшийся срок жизни я уже не встречу.

Православие.ру

Духовный садовник. Игумен Николай (Парамонов), настоятель Свято-Троицкой Приморской Сергиевой пустыни, Санкт-Петербург

Я думаю, что об отце Иоанне многие еще напишут обстоятельные воспоминания, и каждый поделится тем сокровенным, что передал ему батюшка. Расскажу о своем опыте. Почти за двадцать лет знакомства с отцом Иоанном я близко общался с ним раз десять, хотя видел его часто, подходил под благословение, писал письма.

Впервые я услышал об отце Иоанне, когда поступил в Санкт-Петербургскую Духовную семинарию, это был 1984 учебный год. Мы все тогда испытывали духовный голод, книг не было, в миру их было не достать, а в духовных школах была огромная (200 тысяч с лишним томов) библиотека, и мы с жадностью набросились на чтение. Первая книга, которая произвела на меня неизгладимое впечатление, была книга о преподобном Силуане Афонском. Я был в восторге после ее прочтения, меня поразил образ духовного богатыря, который был начертан старцем Софронием (Сахаровым), и я подумал: «Неужели и сейчас есть такие люди?» И на этот вопрос я получил ответ от одного из наших семинаристов: «Это отец Иоанн (Крестьянкин)».

И вскоре мы поехали в Печоры, чтобы увидеть отца Иоанна. Запомнилось, что мы приехали рано утром, и неизвестно откуда к нам примкнул дедушка, который нам показал дорогу в монастырь. Мы шли и думали: «Откуда он взялся в такую рань? Сказал, что здесь живет, зачем же ему так рано ходить по городу?» — а по дороге он все говорил: «Вам надо к старцам нашим идти. Вас Господь монахами сделает по их молитвам. Идите к старцам».

В монастыре мы попали на богослужение, встретили отца Иоанна, благословились у него, и он сказал мне: «Приходи ко мне сегодня вечером».

После вечернего богослужения я пришел к батюшке. Он стал меня подробно расспрашивать: кто я, когда родился (его интересовал не только год, но и число), из какой семьи, как пришел к вере, кто мой духовник, как я молюсь и какие у меня настроения в отношении будущего — быть монахом или женатым священником.

Меня поразило, что батюшка ничего не стал навязывать, а только дал совет: «Тебе надо присматриваться к жизни сельского священника, а на лето приезжать в монастырь. И чья душевная стихия для тебя окажется более близкой, ту стихию и начни изучать, то есть начни больше общаться с людьми того образа жизни, который душевно тебе более близок, и при этом потихонечку Богу помаливайся, чтобы Он определил будущий путь». Меня поразила батюшкина рассудительность и ненавязчивость.

После того как мы побеседовали, отец Иоанн встал и начал молитвен, и я удивился, что он молился ни какими-то уставными молитвами, а от себя, своими словами, — он все содержание нашего разговора перевел в молитву, так было потом при каждой нашей беседе, и это не переставало меня удивлять.

После молитвы батюшка помазал меня афонским маслицем, трижды поцеловал, и я впервые почувствовал, как чувствовал всегда и потом, что через батюшку идет какая-то светлая и радостная сила.

Летом я приехал в Печорскую обитель на послушание и был потрясен, как много людей приезжает к старцам — отцу Иоанну и отцу Адриану.

Благочинный монастыря дал мне послушание дежурить у отца Иоанна в приемной — пропускать к нему народ, следить за порядком. Мне было интересно, как старец общается с людьми, я наблюдал такие картины. Заходит группа людей, а он, выходя к народу, радостно восклицает: «Деточки, деточки, идите скорей сюда!» А «деточкам» от 50 до 80! Тут батюшка мне напомнил доброго доктора Айболита, потому что он к каждому подставлял правое ушко, а руку складывал трубочкой, — как будто прослушивал, что там за болезни у человека, и все время повторял: «Так-так-так. Пьет, говорите? Так-так, болеете…» и прочее.

Так по очереди он обошел всех, дошел до угла, а в углу сидела пара печального вида — лица у них были воспаленные, красные, видно было, что они подвержены винопитию. Я про себя подумал: «Ну, сейчас батюшка будет их ругать!» А он вдруг говорит: «Батюшки мои! Господи, что же вы с собой наделали?» И начал их обнимать, целовать, и все что-то приговаривал. А я думал: «Ну, надо же, все наоборот, — он их не ругает, а так любит, с такой радостью их принимает!»

Еще был случай с бабулей-обманщицей. Она в приемной меня все уговаривала, чтобы я батюшку к ней вызвал, так как давно уже живет в монастыре, а батюшку так ни разу и не видела. И я пошел батюшку просить выйти, и он сразу же пошел. Увидел ее, говорит: «Ой, дорогой, эту бабулю знает вся полнота Русской Православной Церкви». Она, оказывается, давно уже старца донимала, но он все равно с ней поговорил, не прогнал.

От батюшки вообще никто не уходил неутешенным. Поразительно было видеть, какие перемены происходили с людьми. Входил человек к батюшке унылым, печальным, мрачным, а выходил в радости. Наблюдая необычайные проявления батюшкиной любви каждый день на протяжении двух недель, я стал задавать себе вопрос: «Как же так, как батюшка изо дня в день может на такое количество людей изливать столько радости и любви. По-человечески это невозможно. Человеческие резервы любви имеют пределы». А потом я получил послушание на клиросе, увидел, как батюшка служил Божественную литургию, и получил ответ на свой вопрос. Все его служение было настоящим богообщением, живым, творческим. Я запомнил батюшкины необычные интонации при возгласах и услышал все ту же радость, которую заметил при его общении с людьми. «Вот он — источник любви и радости», — понял я. И еще я подумал: «Он служит как Ангел, поет как Ангел. И мы все как будто не на земле, а на небе уже».

Когда я учился в семинарии и в Академии, я постоянно приезжал в монастырь и старался подольше жить на послушании, как старец благословил меня при первой встрече. Попасть к нему иногда было очень нелегко. Однажды я приехал, прожил целые две недели, а к батюшке все не мог попасть. Своими переживаниями я поделился с одним насельником. А он мне сказал: «Ты знаешь, монахи иногда по году не могут попасть к отцу Иоанну. Он отдает себя всей России. А нам говорит: “Ничего, ты наш, мы еще поговорим”». Так и я каждый день батюшку встречал, он меня благословлял, но говорил: «Ты наш, потерпи». Один раз, кстати, он так быстро бежал по ступенькам, что я даже задохнулся, его догоняя, а он мне сказал: «Я ведь уже дедушка. Тоже устаю».

Народ окружал старца плотным кольцом и иногда теснил. Однажды мы с моим другом-семинаристом в алтаре подошли к нему на беседу, и он в конце нам сказал: «Деточки! Вы мне доброе дело должны сделать. Сейчас всенощная кончится, и надо будет меня провести в келью». Мы подумали: «Ну что тут такого, ничего проще нет!» И вот выходим мы с черного хода, с крыльца, и видим море людей, — и все они стоят и ждут благословения батюшки. Мы просто опешили: как мы сможем через это море батюшку провести, нас просто замнут! Народ, когда увидел отца Иоанна, радостно вздохнул общей грудью, я навсегда запомнил этот общий вздох духовного восторга, радости. Одна женщина закричала: «Батюшка! — а в руке у нее была громадная пачка писем. — Это все вам!» Старец сказал: «Пощадите, пощадите пожилого человека!» И мы ринулись через эту огромную толпу, батюшка поджал ножки, и мы просто понесли его по воздуху, но постоянно боялись, молились: как бы нам не рухнуть, особенно когда с лестницы спускались.

Это было проявление потрясающей всенародной любви. Отец Иоанн распространял вокруг себя особенную нравственную атмосферу, это все чувствовали. Помню такой случай. В монастырь привезли одного одержимого грузина. Интересно, что он был в здравом уме, очень разумно рассуждал, рассказывал о том, как живут у них в Грузии. Но к святыне подойти не мог, его десять человек тащили, а из него изрыгались страшные звериные звуки. А когда его кто-то спросил: «Как тебе отец Иоанн?» — «Какой любвеобильный радостный батюшка!» Даже тяжко болящие люди воспринимали отца Иоанна как носителя победоносной радости, великой надежды.

Отец Иоанн помогал людям не только в душевных, но и в телесных недугах. Помню, как однажды на приеме я увидел у него атлетически сложенного парня и подумал: «Надо же, какой здоровяк!» А батюшка обнял его, гладил по головке, и я услышал, как он прошептал ему на ухо: «И все-таки ты больной». Потом его мать мне рассказала, что ее сын попал в автокатастрофу, после этого у него начались страшные головные боли, год назад они приехали к отцу Иоанну, он их помазал маслицем, помолился, и головная боль на целый год отступила. И вот они опять приехали к батюшке с просьбой о молитве, и верили и надеялись на ее силу.

Так для сотен, а может быть, тысяч людей отец Иоанн был и добрым доктором Айболитом, и любвеобильной матерью, и не отцом даже, а нежным, ласковым дедушкой.

Со стороны тогдашнего монастырского начальства отец Иоанн испытывал некоторую бесцеремонность, я сам видел, как ему могли сказать: «Хватит!», когда он общался с народом, могли увести, не спрашивая его мнения, хочет он или не хочет уходить от людей. Батюшка спокойно относился к этому. Было время, что ему даже запрещали общаться с народом.

Сама личность отца Иоанна, его облик действовали на человека без слов. Но при этом он был великим проповедником, в храме проповедовал много и подолгу. Потом стало понятно, что не только для Печор, но и для всей России он проповедовал. Его проповеди уже тогда (когда не было многочисленных православных издательств) стали записывать, перепечатывать и распространять. В разных частях России я встречал людей, которые батюшку никогда не видели, но прочитали его проповеди и были просвещены и утешены. То же относится и к труду «Опыт построения исповеди». Для многих поучения старца стали откровением, знаю людей, которые до прочтения этой книги говорили: «Да у меня грехов особых-то нет». А после прочтения книги говорили: «Да на мне пробу негде ставить. Кругом грехи». Так батюшка окормлял не только всю Россию, но и каждого, кто приходил к нему, по отдельности.

Через отца Иоанна решился вопрос с моим монашеством. Я несколько лет ездил в Печоры на послушание по благословению батюшки и понял, что монашеский образ жизни мне больше подходит, чем семейный. Однажды я попал к нему вместе со строительной бригадой, которая отправлялась на восстановление Оптиной пустыни. Батюшка всех благословлял, помазывал маслицем, при этом внимательно в каждого вглядывался и говорил с властной любовью наставления. Передо мной стоял высокий парень, как потом оказалось, бригадир. Благословляя его, батюшка сказал: «Благословляю тебя в строителя Оптиной пустыни». Потом батюшка подошел ко мне. Я думал, что получу обычное благословение. Но батюшка очень долго в меня вглядывался, а потом сказал: «А тебя благословляю в священноархимандриты». Я воспринял это как шутку, но потом понял, что это было благословение на монашество и настоятельство в монастыре.

Однако монашество отец Иоанн понимал не как внешний образ, а как состояние. В его письмах есть обличение «актеров в рясах», как и у святителя Игнатия Брянчанинова. Помню, как у него сидел один молодой человек, и батюшка спросил: «А он кто?» — «Он послушник». — Батюшка даже привстал: «Послушник? О, это очень высоко». Он имел в виду духовный смысл слова «послушник», а то ведь можно быть и в монастыре, а внутреннего самоотречения и послушания не иметь, а можно быть очень простым человеком и через обстоятельства жизни слушаться воли Божией, — и это будет очень высокий путь. Неважно, кто ты, а важно, как ты любишь Господа.

Батюшка видел внутреннего человека, ему было интересно видеть, как Господь действует в людях и что он сам может, как добрый садовник, к этому божественному действию приложить.

После пострига и рукоположения, когда я приехал в монастырь, батюшка подарил мне свой клобук. Интересно, что еще за много лет до этого, когда мы с батюшкой в иконописной пили чай, я смотрел на него и думал: «Никогда у меня не будет такого клобука». Тем более что он мне в то время сказал: «У тебя будет двенадцать детей», и я воспринял это как пророчество о семейной жизни. Но вот у нас в Сергиевой пустыни долгие годы и было именно двенадцать монахов.

Когда я приехал к батюшке после пострига, я не взял в монастырь клобук, по сути дела, у меня его и не было, мне дали чужой на время. Батюшка, когда узнал, что у меня нет клобука, тут же вынес мне свой, а потом еще и зеркало вынес, чтобы я посмотрелся, как он на мне сидит, и все приплясывал передо мной с зеркалом и приговаривал: «Хорошо, очень хорошо». Этот клобук теперь у меня хранится как реликвия.

При каждой встрече батюшка был очень радостным, он говорил, говорил, буквально заливал всех святой водой, даже за шиворот наливал, маслицем всех помазывал, перецеловывал всех. Однажды я стоял и думал: «Как хорошо здесь быть и просто смотреть на батюшку, он — обновленный, евангельский, радостный человек». Вдруг он обернулся и говорит: «А ты что у меня ничего не спрашиваешь? Ты — как тот юноша, который смотрел на святого Антония и на вопрос “Почему ты ничего не говоришь?» ответил: “Отче, мне достаточно только смотреть на тебя”». Так старец мгновенно увидел мое состояние и прозрел мои мысли. Он часто говорил людям: «Вы приходите, приходите, мы вас через “рентгеник” просветим, и все станет ясно». Это был «рентген» духовной любви, любви, освященной Богом, батюшка проникновенно, мгновенно чувствовал состояние человеческой души. И он подходил к человеку, как добрый садовник, который внутренний росточек старался оживить, приголубить, выпрямить. И человек начинал по-новому жить, двигаться к солнышку.

Потом мне объяснили, что отец Иоанн научился любить людей и молиться во время лагерных страданий. Батюшка сам говорил: «Там была молитва». Он, наверное, имел в виду самодвижную, ипостасную молитву, которая даруется подвижникам. И такая молитва дает радость внутреннего воскресения и радости, которая никогда не оставляет человека. Ау него это было победоносное ликование, ощущение победной души, преодолевающей все немощи. Батюшка, как духовный врач, лечил человека и радовался, что человек выздоравливает у него на глазах. Одно такое выздоровление, которое происходило в моем присутствии, я хочу описать, потому что оно проявило батюшкину прозорливость.

Однажды я стоял среди народа, который ждал выхода отца Иоанна, рядом со мной стояла женщина, которая, увидев, как люди ринулись к батюшке, спросила: «А кто это такой, что тут происходит?» Я объяснил ей. А она сказала: «А я некрещеная. От меня далеки церковные проблемы». И вот батюшка подошел к нам, стал всех благословлять, эта женщина тоже, как все, наклонила голову. Я подумал: «Интересно, благословит ли ее батюшка?» И вот он всех подряд благословил, а над ней занес руку и пронес ее мимо. Она была удивлена: «А меня почему он не благословил?» — «Так Вы же некрещеная». И она задумалась, была поражена тем, что батюшка это почувствовал…

Батюшка был художник духовный, творец, и его духовное творчество во многих отобразилось. Многие известные в Церкви люди — епископы, настоятели и настоятельницы монастырей, монашествующие — несут в себе память о той радости, которую излучал батюшка, память о духовном творчестве рождения людей в новую жизнь, о том, насколько мастерски он это делал. Он выправлял духовный росточек навстречу Солнцу правды и умилялся — это не была слащавость, а именно умиление. Как сказал епископ Вениамин (Милов): «Если в сердце есть умиление, там — Бог».

Батюшка был прозорливым. Однажды я приехал к нему, мы с ним сидели на диванчике, и вдруг он стал драться, толкаться. Я сначала недоумевал. А потом понял, что он вызывает меня на ответные действия, и я тоже стал толкаться, тогда батюшка обрадовался, даже сиял весь. Потом, когда началась драка со Школой милиции, которая располагалась в нашем монастыре, я понял, что мне предрекал отец Иоанн.

Одному епископу, который приезжал к нему молодым семинаристом, он явно предрек будущее владычнее служение.

О себе еще могу сказать, как мне помог отец Иоанн в самый трудный момент жизни. У меня убили друга, а потом меня еще и оклеветали, причем очень известный архиерей этому поверил. И мне было ужасно грустно, угнетало то, что люди в Церкви могут верить в клевету. И когда приехал в Печоры и зашел в алтарь Сретенского храма, где служил в это время батюшка, он меня обнял и раз сто поцеловал, при этом повторял: «Господи! Спаси Свое чадо! Как страшно жить, как страшно жить!» И я почувствовал себя маленьким-маленьким ребенком, который нашел своего отца. Я примирился с жизнью, и потом я спросил у келейницы: «Батюшка письмо мое получал ли? Я так ждал ответа. Он обычно мне отвечал, а тут никакого ответа». Она говорит: «Он все время носил его в кармане и повторял: “Что мы, Танечка, можем сделать? Только молиться”». Меня поразило то, что человек принял чужую боль как свою. И молился о том, чтобы пройти через скорбь и не потеряться. Это черта подлинного старца. Одно дело церковная администрация, и совсем другое — духовное отцовство, любовь.

Его невозможно было смутить никакими человеческими немощами, грехами, как опытного доктора невозможно смутить болезнью. Так, невзирая на немощи, он все равно любил человека, буквально носил его на руках, как мать носит ребенка, отогревает, надеется на лучшее.

Я с отцом Иоанном даже один раз мылся в монастырской бане. Он весь был в большом мыле, посадил меня рядом и все время что-то рассказывал, наставлял. Я даже не помню, что он тогда говорил, я от счастья онемел и думал: «Россия-то жива! Есть еще святые люди!»

Однажды отец Иоанн спас меня от смерти. У меня был тяжкий грипп, температура за сорок, и она все росла, врачи говорили: «Не знаем, что делать, антибиотики не помогают». А я стал не только молиться, но и взывать к отцу Иоанну: «Батюшка, помоги». И вот уснул и вижу сон. Как будто я у себя дома, в деревне. Сижу на диванчике, а рядом отец Иоанн в полном облачении, а на ногах почему-то большие калоши моего покойного отца. Я спросил: «Батюшка, а что же вы такие калоши надели?» — «А я в таком возрасте, что мне все равно, как ходить».

— «Батюшка, мне так плохо, я, наверное, умру». И тут он меня крепко обнял, поцеловал и сказал: «Деточка, не расстраивайся, ты будешь долго-долго жить». Когда я проснулся, у меня была нормальная температура. И все врачи были поражены, как внезапно может закончиться тяжкое заболевание.

И потом, когда я лежал в больнице, и опять нависла угроза смерти, к батюшке ездили наши прихожане, рассказали, как я тяжко болею, и он им сказал: «Молодой еще, поправится, все будет хорошо».

Последнее мое общение с батюшкой состоялось в конце девяностых годов. Я приехал в Печоры на Пасхальной Седмице. Батюшка уже не принимал народ. Но я знал, где батюшкины окошечки. Встал под ними, стал молиться — и вдруг слышу, как батюшка в келье ликующе запел: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ!» Трижды так пропел. И я утешился, я услышал его радость, понял, что радость жива в нем, так же победно шествует в его душе, и больше мне ничего было не нужно. Это была неземная радость, это была радость оттуда. Нам Господь через него открывал, что такое духовная радость.

Сейчас я перечитываю батюшкины письма, которые я от него получал, и мне кажется, что в моей душе звучит его голос. И так не только со мной происходило и происходит. Думаю, что так происходит со всеми, кто получал батюшкины письма. То, что отец Иоанн начертал своей рукой в твоей душе, неизгладимо. И у каждого это воспоминания личностного характера, у батюшки не было ничего отвлеченного, не было высокого богословия, он любовно, с рассуждением входил во всякую ситуацию.

Приведу пример. Одна наша прихожанка десять лет страдала в совместной жизни с душевнобольным человеком. Она боялась развода, так как брак был церковным и у нее был ребенок, но на случай второго брака нужен был церковный развод, я ей посоветовал написать старцу. И она получила удивительный ответ: «Мы часто бываем самонадеянны. Выходя замуж, мы думаем, что можем исправить человека, но любовь человеческая ограничена, а веры у нас мало. Мы не похожи на Герасима Иорданского, который смог у дикого льва вынуть колючку. У нас этот лев может отхватить не только руку или ногу, но и голову. Немедленно нужно разводиться». Меня в этом письме удивило, что батюшка все время повторял: «Мы». И то, что во всем он был духовным реалистом, исходил не из общих правил, а из конкретной ситуации.

Сейчас я, как и многие, перечитываю опубликованные в книгах письма батюшки. Открою книгу — и тут же найду ответ на тот вопрос, который меня волнует. Вот и сегодня я прочитал письмо, в котором были такие слова: «Дорогие мои, я ведь вам не красивые слова говорю, но слова любви и здравого смысла, идущие не с кончика языка, но из глубин сердечных. Будьте же рассудительны и последовательны в том, что избираете в жизни… Нынешняя духовная наука особенно тяжела тем, что разочаровываться приходится в самом близком человеке — в себе. А как освободишься от всяких мнений о себе — и все окружающие люди будут для тебя Ангелами по сравнению с тобой. Вот тогда и милость Божия пожалует тебе некоторое утешение. Он, помимо нашего понимания и осмысливания, поведет по жизни нашу утлую лодчонку Своей твердой рукой. Все Им, все от Него, все к Нему — так и живем. Так не сетуйте на внешнее, но исповедуйте свою немощь. Много надо трудов понести, чтобы строился дом души. Он не раз еще будет шататься и даже нарушаться, пока созреют ум и душа. Набирайтесь терпения. Укрепи и умудри вас Господь!»

Так не раз уже было: помолишься, попросишь вразумления — и получишь ответ через батюшкины письма, которые написаны исходя из личного опыта. Он прошел все поприща человеческой жизни, он знал все ее тяготы и испытания, связанные с каждым возрастом и обстоятельствами земного странствования. Он показал пример надежды на Бога, веры, радости во всех периодах жизни. Сам тот факт, что батюшка жил очень долго, говорит о том, что мы живем в духовно скудное время. Господь хранил его для нас, как отца, как светоч, от которого люди зажигали души и несли этот огонь по всей России. Отец Иоанн являл собой пример того, какой была раньше Россия и что такое евангельский христианин, победивший скорби радостью.

Люди при встрече с отцом Иоанном обретали надежду на то, что добро неуничтожимо, человеческая личность неуничтожима, и думалось: «Если человек так может любить человека и так радоваться о каждом грешнике, то как же любит нас Господь!»

Я думаю, что, как говорил преподобный Семеон Псково-Печерский, «старцы были, есть и будут!» Но отец Иоанн был такой величиной, равной которой на нашем небосклоне пока не видно. Батюшка был таким светочем, за которым хотелось следовать, хотелось так же служить Литургию, так же любить людей, хотелось так же верить, так же надеяться и радоваться.

Наставник священства. Протоиерей Олег Тэор, настоятель храма святого благоверного князя Александра Невского, г. Псков

Я знал отца Иоанна (Крестьянкина) более 35 лет. В 1968 году я приехал в Псково-Печерский монастырь на первой неделе Великого поста. Во время Литургии Преждеосвященных Даров отец Иоанн исповедовал народ. По благословению отца Алипия, наместника Псково-Печерского монастыря, ко Святому Причащению могли подойти только те, кто в этот день отправлялся в дорогу. Исповедников было немного, не больше десяти человек. Отец Иоанн исповедовал общей исповедью с объяснением каждого греха против Десяти Заповедей и Заповедей Блаженств. Это было в Сретенском храме. Общая исповедь прерывалась благоговейным участием в богослужении — коленопреклонениями во время молитвы преподобного Ефрема Сирина и внимательным чтением Евангелия. Отец Иоанн говорил очень долго, но его хотелось слушать и слушать, душа оживала, становились понятными причины греха. Потом, когда я читал о святом праведном Иоанне Кронштадтском, о тех общих исповедях, которые проводил он, я понял, что наш отец Иоанн был подобен этому великому светильнику Русской земли. Для нашего времени он исполнял ту же миссию всероссийского служения, что и святой Иоанн, он имел власть через общую исповедь раскрывать человеческие души, оздоровлять их. А потом, когда «Опыт построения исповеди» был издан отдельной книгой и множество раз переиздавался и разошелся по всей стране, отец Иоанн (Крестьянкин) действительно стал всероссийским пастырем, через его слово десятки тысяч русских людей открыли свои души Богу.

Отец Иоанн особенно заботился о священстве, старался помогать не только духовно, но и материально: дарил подрясники, рясы, богослужебные книги, приезжал на приходы и помогал практическими советами, ведь он тоже когда-то был приходским священником и строителем, он хорошо знал жизнь простого приходского священства. Вообще в то время келья отца Иоанна в монастыре была для всех открыта, мы приходили к нему как домой.

Отец Иоанн готовил меня к принятию священства. В то время не было у нас Духовного училища, а так как я с детства ходил в церковь, прислуживал в алтаре и неплохо знал богослужение, то меня рекомендовали к рукоположению. Отец Иоанн в монастыре проводил что-то вроде катехизации: он давал советы из богослужебной практики, рассказывал об уставе, задавал вопросы. Батюшка рассказывал очень много случаев из своей приходской жизни, учил, как, например, общаться с уполномоченными. Дал мне такой совет, который на долгие годы мне пригодился: «Даже если коммунист-уполномоченный будет переводить тебя с прихода на приход, воспринимай это как волю Божию». Это была одна из главных проблем Церкви в то время — отношения с уполномоченными…

Потом была комиссия: в келье отца Иоанна собралось несколько священников, и они спрашивали меня по уставу и утвердили меня как ставленника. Хотя у меня была большая проблема с пением, так как совсем не было слуха, отец Иоанн благословил меня во время службы найти того, кто поет в хоре моим голосом и стараться повторять. И, можно сказать, произошло чудо: я стал служить в тон. Так что теперешний митрополит Санкт-Петербургский Владимир, когда был у нас в Пскове владыкой, отмечал, что я служу в тон, и когда я ему говорил, что у меня совсем нет музыкального слуха, не мог в это поверить.

Почти сразу же после моего рукоположения во дьяконы, через две недели, была Родительская суббота. Мы с отцом Иоанном поехали в Псков. Сначала зашли в Троицкий собор, там тогда служил игумен Даниил — бывший наместник Глинской пустыни. Мы приложились к святыням, а потом пошли в Епархиальное управление к митрополиту Иоанну (Разумову), который в свое время был келейником патриарха Сергия (Страгородского). Владыка Иоанн поселил нас с батюшкой в бывшем гараже, оборудованном под маленькую гостиницу. Я запомнил, как мы шли с отцом Ионном по городу: он был в подряснике, это тогда была редкость, по городу так не ходили. Народ приветствовал нас по дороге, отец Иоанн всем кланялся, здоровался. Так радостно и удивительно было видеть любовь и почтение к священнику в такое трудное время. А потом в Троицком соборе меня рукополагали во священника, и вел меня к архиерею отец Иоанн.

Меня оставили служить в Троицком соборе. У нас не хватало священников, так что часто на большие праздники владыка Иоанн благословлял отцу Иоанну (Крестьянкину) или схиигумену Савве (Остапенко) приезжать в Псков служить в кафедральном соборе. Отец Иоанн в 1950-х годах служил в Троицком соборе вместе с архимандритом Всеволодом. Но тогда его за яркие проповеди и за то, что он благоукрасил собор, очень невзлюбили власти и псковский уполномоченный. И однажды духовник отца Иоанна (так мне рассказывали) сказал: «В одну ночь собирайтесь с отцом Всеволодом и уезжайте. Иначе вы попадете туда, где уже были (отец Всеволод был тоже из бывших заключенных)». И они уехали, а потом оказалось, что их действительно хотели арестовать, приписать расхищение государственного имущества (а их же люди по приказу «власть имущих» вынесли из собора ценные украшения). Так батюшке на время пришлось уехать из Псковской епархии, и он служил под Рязанью на приходе.

Батюшка не любил вспоминать о лагерных временах, не рассказывал об этом, хотя все знали, что именно там он молитву стяжал.

Уже в то время, когда отец Иоанн служил в Троицком соборе Пскова, его почитали как старца, ходили к нему за советом, просили его молитв. Так относились к нему и простые прихожане, и священники, о которых он очень много беспокоился.

Отец Иоанн заботился о том, чтобы ставленник был обеспечен всем необходимым для рукоположения. В то время не было пошивочных мастерских и самому нужно было заботиться о том, чтобы у тебя была ряса, подрясник и облачение. Так я получил подрясник, рясу, священнический крест, служебник. А впоследствии он подарил мне старинную богослужебную Чашу — потир. Это было тогда, когда я служил на дальнем приходе.

Этот приход в деревне Белая был совсем запущенным, там до меня побывало несколько священников, и они не выдерживали и покидали приход. Мне владыка сказал: «Съезди, посмотри, сможешь ли ты там остаться. А то мы будем уже закрывать этот приход». Я ответил: «Смотреть я не буду. Сразу поеду». Приехал, в храме пола нет, печки нет, стены облупленные, жить священнику негде. Я поселился у одной старушки и стал потихоньку обживаться. Трудность была еще и в том, что настоятель не имел права ремонтировать храм без разрешения уполномоченных. И я вспомнил рассказы отца Иоанна о тех многочисленных случаях, когда Господь помогал ему в ремонте храма, и стал ему подражать. А потом батюшка сам к нам на приход приехал. Из Печор к нам добираться было трудно, с пересадками, но батюшка все равно приехал. Это было незабываемое посещение, батюшка так радостно служил, а потом очень долго говорил проповедь, и народ очень внимательно слушал. В этот храм отец Иоанн присылал мне иконы, покровцы, комплект вышитых воздухов (оказалось, что они принадлежали схиигумену Луке, он их привез с Валаама). Особенно запомнилась большая икона святых Кирилла и Мефодия, в которой дробь застряла: в нее стреляли.

Отец Иоанн всю жизнь был бескорыстным, бессребреником, он всегда стремился человеку что-то дать: или ладана, или просфор, или маслица, или еще что-то для церковных нужд. Когда батюшка приезжал к нам в Белую, я старался дать ему денег на проезд, но он всегда отказывался, говорил: «Как я могу взять? Бог все видит!» Молитвами отца Иоанна мне удалось восстановить этот храм, хотя власти меня постоянно вызывали и угрожали: «Вы делаете ремонт без разрешения!» Меня потом сразу же перевели из этого храма, когда ремонт закончился.

Я часто ездил к отцу Иоанну в Печоры, к нему, как и к старцу Николаю (Гурьянову), я постоянно обращался за советом. Отец Иоанн благословил, и мы на машинке перепечатывали во многих экземплярах его «Опыт построения исповеди», раздавали людям, и они очень благодарили. И надо сказать, что, прежде всего, это было и есть прекрасное руководство для священства, по книжке отца Иоанна многие проводят исповеди. И сам он, я помню, читал по своей книжке, у него уже было плохое зрение, он читал через увеличительное стекло, и проповеди так же читал.

Я думаю, что отец Иоанн и написал эту книгу об исповеди по просьбе священников, которые приезжали к нему со всей России. Между прочим, первые книжные издания «Исповеди» отца Иоанна вышли за рубежом, в Джорданвиле (то есть и там батюшку знали и почитали), а у нас долгое время она ходила в «самиздате», на машинке отпечатанная.

Отца Иоанна (Крестьянкина), можно сказать, сослали в монастырь для того, чтобы изолировать от народа, а он, наоборот, именно в Печорах стал всероссийским светильником, о нем узнала вся страна. Для нашего времени он был как святой праведный Иоанн Кронштадтский для своего.

Хотя и в монастыре было по-разному: сначала к батюшке в келью за советом люди могли прийти как к себе домой, а потом это стали пресекать, к батюшке могли попасть только священники, да и то не все. Было такое время, когда священников вообще не впускали в монастырь, — нужно было взять специальную справку-разрешение от архиепископа Псковского, чтобы пройди исповедь в монастыре. Я как-то шел по Печорам, и мне был строго задан вопрос: «Зачем ты приехал в Печоры?» Я еще в монастырь не успел войти, а меня уже остановили.

Но даже когда к старцу почти не пускали, мне помогала моя болезнь (так как мне по слабости надо часто переодеваться): я мог пойти в келью, соседнюю с отцом Иоанном, и так и к нему попадал. Он очень по-дружески ко мне относился, обнимал, целовал даже, когда я к нему приходил, радовался очень.

Батюшка, между прочим, был очень строгим: он делал замечания, если кто-то разговаривал во время богослужения; но помню, как однажды молодые монахи в ответ на его замечания стали шутить, и батюшка расстроенный встал в уголок и усердно молился. Ему все приходилось претерпеть, как от своих, так и от гонителей. Но потом те же монахи стали относиться к нему как к старцу, стали ходить за советом.

В те же годы много народа ходило в монастырь к отцу Савве (Остапенко), но к нему в основном ходил простой люд, а к отцу Иоанну (Крестьянкину) в основном священство и интеллигенция.

За советом к отцу Иоанну (Крестьянкину) ездили большие люди: и епископы (например, сегодняшний правящий митрополит Санкт-Петербургский Владимир), и высшие чиновники. Владимир Владимирович Путин также ездил к нему (разговаривал почти два часа). Его уважали как мудрого человека, который хорошо понимает жизнь. Его молитвами утверждалось и укреплялось православие, отец Иоанн поставил заслон обновленцам, которые у нас появились в 1980-е годы. Если бы они победили тогда, то Россия погибла бы. Отец Иоанн, как и патриарх Пимен, строго стоял за славянский язык богослужения и старый стиль, он часто наставлял священство в этом.

Как уже все теперь отмечают, отец Иоанн имел дар рассудительности. Он с молитвой, умно, в каждом конкретном случае говорил, как нужно поступать, что нужно сказать, и когда человек делал, как он говорил, то все складывалось хорошо.

В последние годы я редко с батюшкой виделся, но все время получал от него открыточки с поздравлениями к праздникам, и я тоже ему посылал открытки. У меня сохранилось много его открыток за разные годы.

Мы верим, что и сейчас отец Иоанн слышит всех молящихся о его упокоении и своими молитвами у престола Божия не оставит и нас.

Рассуждение — добродетель непадательная. Протоиерей Владимир Цветков, духовник Свято-Софрониевой Нижегородской пустыни

Отец Иоанн был великим светильником XX века, выделяясь особенно редким даром — даром рассуждения, о котором святой Иоанн Кассиан Римлянин говорит, что «это дар непадательный». На моем жизненном пути Бог даровал мне встречи (недавно я составил такой список) с тридцатью старцами и старицами, но подобного отцу Иоанну я не знаю.

Как проявлялся батюшкин дар рассуждения? Когда человек приходил к нему с какой-то проблемой, то он подробно выспрашивал его об обстоятельствах дела или ситуации. Вникал в них, проникал в них. А потом спрашивал о пожеланиях, чувствах и мнениях самого человека. При этом был так внимателен, что казалось — он полностью перемещается в твою душу. Даже физически это выражалось: батюшка садился рядом с тобой на диванчик, а потом придвигался все ближе и ближе и, в конце концов, так близко, что уже дальше и двигаться-то было некуда, мог обнять, голову на плечо положить, ухо свое к губам подставить.

Так батюшка вникал в Промысел Божий о человеке. Но после этого он редко давал четкое указание. Это было скорее объяснение, совет. При этом батюшка давал его в виде воспоминаний о различных историях, касающихся подобного рода проблем, чтобы человеку самому стало понятно, как поступать. Он давал ключ к решению проблемы, то есть действовал опять-таки в соответствии с опытом святых отцов. Как сказано у того же святого Иоанна Кассиана: «Бог дал человеку свободу, а Сам располагает обстоятельствами».

Дар рассуждения батюшкой был куплен ценою крови, его мучений и исповедничества, не только лагерного, но и долгих лет служения в условиях притеснений. В этой «тесноте духовной» батюшка научился сострадать людям и обрел «союз добродетелей» — дар любви. Этот дар проявлялся у него таким образом, что всякий думал: «Он любит меня больше всех». И еще: «Никто никогда меня так не любил». И еще: «Батюшка любит меня больше, чем я сам себя люблю».

А потом открывалось, что он и других, и всех так же любит. От этого возникало недоумение и даже подчас ревность. Но потом становилось ясно, что его дар любви подобен материнскому. Для матери все дети — родные, любимые, каждого жалко, за каждого сердце болит.

Но надо сказать, что кровью купленные дары выросли на благодатной почве. Батюшка от рождения был человек удивительной чистоты, кротости и смирения. Чистота ангельская была у него, еще и потому, что он вырос в духовно благоприятных условиях. Как он сам говорил: «До 14 лет я не встречал ни одного неверующего человека». Его чистота воспринимала в полноте благодать Божию, как чистые, непотревоженные волнением воды горного озера. Сам девственник, он особенно чтил девственников, чувствовал их, особо привечал. У меня до сих пор перед глазами стоит картина: батюшка тихо беседует с неизвестной мне девушкой, от которой идет такой же духовный аромат девственной чистоты, как и от него. И на прощание они прижались друг к другу лбами, а потом батюшка поцеловал ее в лоб.

Тут вспомнились слова, которые батюшка любил повторять: «У меня всегда Пасха! А вот молодым трудно!» Его состояние было пасхальным, как у преподобного Серафима Саровского, он жил уже в Таинстве Восьмого Дня или Восьмого Века и все воспринимал в свете этого Таинства.

При этом он любил и пошутить, как и старец Николай Гурьянов, рассказывал смешные истории. Но проявлял присущую ему во всем деликатность: если человек начинал смущаться, не относится ли рассказанная история к нему, старец начинал оправдываться и говорил: «Да Вы это на свой счет не принимайте!»

Память хранит много таких разрозненных картинок-воспоминаний, в которых запечатлелся батюшкин характер и его святость. В малом, в мелочах подчас бывает виднее человек, чем в великом. Считаю, что святой долг всех тех, кого Господь сподобил встречаться и общаться со старцем Иоанном — поделиться этими воспоминаниями с людьми, донести его облик до других людей, до тех, кто лично не знал батюшку, приобщить к его духу.

Моя встреча с отцом Иоанном (Крестьянкиным) произошла в начале 1970-х годов. Мой духовник, отец Александр Козлов, отправил меня в Печоры к старцу с вопросом о поступлении в Духовную семинарию и рукоположении. Отец Иоанн в ответ на мой вопрос сказал: «Это очень тяжелый подвиг, мученический подвиг».

Я по молодости лет (было мне тогда 25 лет) подумал: «Ну, это он аллегорически выражается». Теперь-то я знаю, насколько справедливы эти слова. Но отец Иоанн, как я уже говорил, давал человеку возможность самому подумать, помолиться, чтобы открылась воля Божия.

Потом встал вопрос о монашестве и монастыре. Отец Александр опять отправил меня к отцу Иоанну для решения этого вопроса. Отец Иоанн благословил меня в Троице-Сергиеву Лавру, но там нужна была московская прописка. С пропиской ничего не вышло, хотя был вариант: мне предлагали работу по профессии — стать психологом баскетбольной команды и прописку обещали, но я почувствовал, что это не то. Пришлось вернуться в Питер. Потом батюшка дважды благословлял меня на Афон, потом пытался оставить в Печорах, но наместник архимандрит Гавриил не принял мое прошение.

Теперь я думаю, что путь в монастырь мне был тогда заказан, потому что меня ждала стезя просветительства. Если бы я был в монастыре, то это было бы невозможно осуществлять в том объеме, который потом возник. Кроме того, может быть, и духовничество отца Иоанна я бы потерял: когда он кого-то благословлял в монастырь, он уже отказывался от окормления, говоря, что главное в монастыре — подчинение игумену и послушание монастырскому духовнику.

Итак, в 1974 году отец Александр благословил меня рукополагаться целибатом и отправил к псковскому митрополиту Иоанну (Разумову) просить о рукоположении, а у старца Иоанна проситься в духовные чада. Отец Иоанн меня принял, но сказал: «Но и отца Александра не забывай». И добавил: «Исповедоваться будешь у отца Афиногена, а ко мне приходи с вопросами». Надо сказать, тут был один интересный момент. Митрополит Псковский Иоанн (Разумов), когда благословил меня на рукоположение, сказал, что я должен принести «генеральную исповедь» — исповедь за всю жизнь — отцу Иоанну (Крестьянкину). Но когда я батюшке это сказал, то он руками замахал: «Что ты, что ты! К отцу Афиногену!» — «Батюшка, так ведь митрополит благословил к вам!» — «К отцу Афиногену». В то время в монастыре еще подвизалось много духоносных старцев старшего поколения, отец Афиноген был одним из них; вероятно, батюшка таким образом хотел меня приобщить к духовной преемственности, не перескакивая через поколение. Но сам он взял на себя подготовку к рукоположению, подарил мне епитрахиль и поручи, а потом свою старенькую заплатанную рясу. Удивительным образом потом я получил и батюшкину скуфейку. Однажды в темноте его кельи положил свою скуфейку рядом с его, а уходя перепутал. Потом, когда каялся в невольном воровстве и пытался вернуть батюшке его имущество, он сказал: «За это накладываю на тебя епитимью». — «Какую?» — «Носить эту скуфью». Таким образом я от отца Иоанна получил полное боевое облачение.

После рукоположения в Сретенском храме Псково-Печерского монастыря я получил благословение на приходское служение в Псковской епархии. Приходы менялись, прослужил я на Псковской земле восемь лет и постоянно обращался за советом к батюшке — старцу Иоанну. Надо сказать, что иногда попасть к нему было непросто. Наместник Псково-Печерского монастыря архимандрит Гавриил не очень-то поощрял старческое окормление, так что батюшка устраивал «конспиративные встречи». А советы мне были очень нужны, потому что по молодости лет была возможна «ревность не по разуму». Недаром же у нас до революции, а сейчас в Греции до 30 лет в священники не рукополагают. Человек сам должен духовно созреть, прежде чем кого-то учить.

Я на первых порах старался ходить все время в рясе, и это людей смущало — время-то было совсем другое. Однажды, когда я шел по улице, а на меня люди так дивились, что была опасность, что кто-то под машину попадет, я понял — надо спросить у батюшки, стоит ли мне и дальше искушать людей. И он сказал: «Ты рясу-то одевай, но под плащ, и полы закинь через плечи. По улице так ходи, а придешь к верующим или в храм, плащ снимешь и будешь в рясе».

Также на первых приходах я так горел ревностью о том, что не все местные жители в храм ходят, что очень хотел ходить по домам. Но батюшка строго сказал: «По домам не ходить».

Храмы Псковской епархии, как и повсюду в нашей стране, были в очень запущенном состоянии. На первом приходе за два года мне удалось храм отремонтировать, на что меня вдохновил очень деятельный игумен-настоятель в деревне Белая, где я поначалу служил псаломщиком и дьяконом. А потом случилась такая история.

Однажды я побывал на приходе в деревне Громулино. Скончался иеромонах Михаил, который принял постриг еще до революции в Печорах и служил на этом сельском приходе много лет. Я приехал на погребение этого маститого старца. Так как отец Михаил был очень стареньким и немощным, храм ему поднять из разрухи было трудно. А я, когда увидел этот храм, решил проситься у митрополита, чтобы он меня туда направил. Спросил благословения у отца Александра Козлова на то, чтобы мне проситься в Громулино. Он благословил. Но когда пришел к митрополиту, тот сказал: «Нет, не туда, а в Кобылье Городище». Я согласился. Но недоумение оставалось, правильно ли я поступил. С этим вопросом я поехал к старцу Иоанну. Он меня выслушал и сказал: «Неполное самоволие. Если бы ты ко мне сразу пришел, то я бы сказал тебе, что делать. Это — неполное самоволие». Это был урок того, что и на послушание нужно иметь рассуждение. Вернее, это было серьезное уточнение моего понимания послушания как высшей добродетели. Оказывается, что дар рассуждения выше не только дара прозорливости, но и добродетели послушания, которая, в свою очередь, выше поста и молитвы.

Но Кобылье Городище было для меня своего рода духовным подарком, потому что здесь я встретился со старцем Николаем Гурьяновым. У него рядом с древним храмом Михаила Архангела были похоронены родственники, и он приезжал навестить могилки и послужить панихиды в наше село. В этом храме он сам в юности пономарил.

А потом я попал на служение в Среднюю Азию. Произошло это следующим образом. В Псковскую епархию я попал не один, а вместе со своим питерским другом, который также принял от владыки Иоанна (Разумова) рукоположение — с отцом Владимиром Савицким. И он по семейным обстоятельствам, спустя несколько лет, перевелся в Среднюю Азию. По его приглашению я поехал к нему в Киргизию, в поселок Кара-Бильк в гости. И был потрясен тем, что я там увидел. Я как будто бы попал в дореволюционную Россию — такие там были благочестивые и мудрые прихожане. И мне так захотелось там остаться. И пришел помысел — проситься у владыки Иоанна, чтобы он меня отпустил.

Но прежде я пришел к старцу Иоанну, рассказал о своем желании. Он меня спросил: «Какая причина?» — «Хочу поучиться у тамошних прихожан». — «Да, и я многому учился у прихожан в первые годы священства. Просись, как архиерей благословит, так и сделаешь».

Я пришел к архиерею, стал проситься, он нисколько не удивился, даже предварил мой вопрос, не успел я рот открыть. Я попросил официальную бумагу, а он на это: «Да зачем. Там Варфоломейчик, он меня знает, он хороший. И так тебя примет». Так и вышло. Незабываемые годы провел я в Киргизии, люди там были удивительные — простые, цельные, духовно здоровые. Хорошо там было. Хотя были и искушения. Было некоторое напряжение со стороны Совета по делам религий и КГБ. Я даже на некоторое время был под запретом. И батюшка меня тогда защитил — и по моей просьбе благословил меня обратиться к одному известному московскому журналисту, который в то время стал одним из первых писать очень яркие статьи в защиту Церкви. Он написал, и это мне очень помогло. Запрещение было снято, я опять смог служить. После снятия запрещения владыка направил меня служить в горный поселок Сулюкта, где открытым способом добывали каменный уголь.

Через полгода по состоянию здоровья мне пришлось перебираться в Петербург. И тут как раз и началась просветительская работа — уже в конце 1980-х годов. Старец Иоанн благословил нас на создание «Общества Русской Православной культуры имени святителя Игнатия Брянчанинова». Официально мы были зарегистрированы в 1989 году, Общество существует до сих пор. На встречах обсуждаются вопросы православного мировоззрения, много поначалу было и практической работы: мы ходили в больницы и тюрьмы, распространяли литературу, создали специальный научный семинар, в который привлекли христиански настроенных ученых разных ВУЗов Питера. Надо сказать, что отец Иоанн в то время, когда в Печоры поехало особенно много паломников, окормлял прежде всего интеллигенцию, а простой народ опекал схиигумен Савва. Вот и наше (по преимуществу интеллигентское) Общество старец Иоанн окормлял через меня, недостойного. Хотя надо сказать, что, когда я только что стал священником, отец Иоанн благословил меня распустить духовных чад, никого не брать под руководство. И благословил на духовничество только после того, как я вернулся со Святой Земли, Бог дал мне привилегию несколько лет был насельником монастыря преподобного Саввы Освященного на Святой Земле. В то время отец Иоанн не принимал, и благословение на это послушание было получено от старца Николая Гурьянова.

Когда я вернулся, то столкнулся с тем, что у нас стали появляться приходы Русской Православной Церкви за рубежом. И так как были некоторые смущающие обстоятельства в нашей Церкви, то иногда стал посещать помысел: «А может, стоит перейти?» Тем более что и примеры были. Я спросил у отца Иоанна, а он сказал: «Нет. Нельзя, не нужно. Они не покаются». Теперь, когда произошло объединение, эти слова нужно вспомнить для того, чтобы осознать, что произошло чудо, что мы имеем здесь проявление милости Божией и любви. А тогда все было именно так: непримиримость, осуждение. И батюшка неслучайно не раз и разным людям рассказывал свой сон, связанный с митрополитом Сергием (Страгородским). В молодости он был горячий и бескомпромиссный человек и, как и многие люди такого устроения, не принимал деятельность митрополита Сергия. И получил вразумление во сне. Он увидел богослужение, возглавляемое митрополитом, и то, как он подошел к юному Иоанну Крестьянкину и сказал: «Вот ты меня осуждаешь. А я каюсь и молюсь». После этого он понял, какой тяжелый крест нес владыка Сергий, и всякие разговоры о «сергианстве», которыми грешила не только зарубежная Церковь, но и тогдашние неофиты, пресекал.

Попасть к батюшке в последние годы было трудно. Но мне передавали те, кто попадал к нему, что он просил мне передать: «Нужно течь тихим ручейком, а не широким потоком». А у меня вот до сих пор не получается.

При последних встречах я задавал батюшке вопрос, к кому мне обращаться, когда он отойдет. Он спросил: «А ты сам как думаешь?» Я сказал, что сблизился в последнее время в Москве с отцом Владимиром Воробьевым. Батюшка ответил: «Ну и хорошо. Пусть так и будет».

Это вообще был «стиль» батюшки — не навязывать ничего, не ломать человека. Тихо, смиренно, с любовью помогать человеку искать ключ к открытию Промысла Божия, воли Божией. Конкретно о каждом человеке, без обобщений.

А теперь я хочу вспомнить то, что в начале моего рассказа о старце Иоанне назвал мелочами, в которых проявлялся батюшка — отдельные его высказывания, поступки, случаи из жизни. Здесь я не буду следовать хронологии или какой-то системе, буду говорить по мере припоминания.

Прежде всего скажу, что батюшка скрывал свой дар прозорливости. Он не любил говорить о чем-то, о чем его не спрашивали, и не говорил наперед о том, что будет, в отличие от старца Николая Гурьянова, который свою прозорливость не скрывал. Так, например, мне он предсказал мое теперешнее место служения, кратко обозначив — «деревенский приход с речкой». Сказал о загробной участи моей мамы: «Она благочестивая женщина была, в церковь ходила. Все хорошо. Не волнуйся».

А отец Иоанн только два раза за все годы нашего общения сказал мне о том, о чем я не спрашивал, и проявил таким образом прозорливость. Когда я служил на приходе в Кобыльем Городище, то был так загружен, что иногда не успевал прочесть дневное правило, и тогда я вел запись долгов: что из Псалтири не прочитал, какие молитвы или акафист, и потом старался вычитать. Однажды, когда я приехал к отцу Иоанну, он мне вдруг сказал (а я не спрашивал): «Долги свои оставь. Не надо на завтра переносить то, что не смог прочитать. А когда нет времени или очень устал, то прочти вечером “Богородице, Дево, радуйся”, только своими словами, и будь спокоен». То есть, прочитать надо не механическими, а как бы своими словами, вдумываясь в то, что произносишь, войдя в смысл молитвы.

Второй случай был связан с моими паспортными делами. Во время одной из бесед с батюшкой он мне вдруг сам стал говорить по поводу прописки и что и как нужно сделать. Спустя какое-то время я попал в положение, когда батюшкин совет мне очень пригодился — значит, ему заранее была открыта та ситуация.

Особенно поучительными были случаи проявления батюшкиного смирения. Он не делал замечания во время совершения богослужения. Я сам был свидетелем того, как пономарь забыл принести аналой. Батюшка сам пошел через весь храм и принес аналой. Однажды я видел, как он сам аккуратно сметал крошки с жертвенника, приговаривая: «Исполняю пономарское послушание». И, опять-таки, никаких замечаний.

Как я уже говорил, наместнику архимандриту Гавриилу не нравилось, что к батюшке идет много народа, а может быть, он так поступал под давлением властей, но он стал отправлять батюшку на приход. Батюшка стал ссылаться на свои немощи. Наместник был непреклонен: «На приход». И только после третьего или четвертого сурового приговора батюшка сказал: «А у меня есть бумага Святейшего Патриарха Пимена на приход меня не отправлять, а оставить до конца жизни на покое в монастыре». И показал эту бумагу. То есть не с самого сильного аргумента начал, а до конца смирялся. А когда был помоложе, то даже любил по приходам ездить. Его митрополит Иоанн (Разумов) с собой брал, потому что батюшка очень хорошо говорил проповеди. Увлекался даже, так что, как он сам иногда рассказывал, его за рясу потихоньку дергали: «Пора кончать, митрополит готов ехать, все дела приходские уже разрешил».

Хотя проповеди батюшка почти всегда читал по тетрадке. Вероятно, это привилось из того времени, когда уполномоченные требовали письменные проповеди от священников. Так в его келье лежала целая стопка тетрадок с проповедями. Недаром их стали издавать уже при жизни батюшки по его благословению. Даже с диктофона расшифровывать не нужно было. Все было готово.

Еще скажу об особо строгом мнении отца Иоанна по поводу причащения на Пасху. Он был против такого обычая, говорил так: «Если хочешь в Пасхальную ночь причаститься, то нужно пост провести в полной строгости, ни разу его не нарушив, два дня перед Пасхой ничего не есть, причаститься в Великую субботу за Литургией, и только тогда можно причащаться в Пасхальную ночь». Может быть, это благословение относилось именно к нашему «дивеевскому» приходу, не знаю. Только хочу сказать тем, кто расстраивается от того, что в Пасхальную ночь не удалось причаститься, пусть он вспомнит о правиле старца Иоанна и успокоится.

Вообще батюшка был чтитель канонов, считал, что каноны написаны Духом Святым. Он, например, строго придерживался убеждения, что священство имеют право принимать только те, кто не имеет канонических запрещений. Много об этом писал в письмах. Считал, что многие священнические беды и проблемы происходят от того, что были канонические препятствия для рукоположения.

Так же относился к вопросу о сокращении богослужения. Строго относился к благословению на супружество. Считал, что люди должны быть женихом и невестой не менее трех лет, чтобы хорошо узнать друг друга пред тем, как венчаться. Так же считал, что разница в возрасте не должна превышать пяти лет в ту или другую строну (старше-младше). При благословении на монашеский путь считал обязательным получение материнского благословения.

Ссылаясь на патриарха Пимена, когда речь заходила об экуменизме, говорил: «Чай пить вместе можно. А причащаться из одной чаши нельзя. Главное для нас — сохранить старый календарь и церковнославянский язык».

Но, при всей догматической строгости, батюшка любил повторять пророческие слова, обращаясь к священникам: «Утешайте, утешайте народ Мой! Люди сейчас не могут понести суровости, надо быть милостивыми».

Батюшка был великими послушником Священноначалия. Никого не осуждал. Хотя мог сказать и так. Например, о патриархе Пимене говорил: «Это наш последний православный патриарх». Но когда выбрали патриарха Алексия, очень радовался: «Господь даровал нам еще одного православного патриарха». Батюшка вообще говорил, что в церкви самое главное — послушание Священноначалию, а в монастыре также любовь к исполнению конкретного послушания. Этот был его завет. Завещание всем нам.

Как я уже говорил, батюшка часто растворял свои поучения и поступки шуткой. Так однажды я привез в монастырь моего друга — кандидата философских наук, очень хорошего человека, но у которого были трудности с верой, — не мог он никак уверовать в Господа. И вот мы сначала пошли к отцу Адриану. Тот стал юродствовать, говорить о динозаврах, палеозаврах и прочем. Друг мой вышел от него в недоумении. Потом мы пошли к отцу Иоанну. Тот нас встретил с такой любовью, обнял его и говорит: «Вот в детстве у меня был задачник Малинина и Буренина, и там рассказывалось о двух поездах, которые идут навстречу друг другу. Так и у вас, — Бог идет навстречу к вам, а Вы будете идти к Нему, и потом вы обязательно встретитесь». Когда мы ехали из Печор, я спросил своего друга, кто ему больше понравился. Он ответил: «Отец Иоанн». А я на всю жизнь запомнил этот «задачник Малинина и Буренина».

Еще помню такой случай. Иногда батюшка разговаривал с людьми в коридорчике, так что окружающие слушали разговор. Так вот, одна женщина настойчиво выпрашивала у батюшки благословения на то, чтобы ей не есть мяса. И как аргумент приводила то, что она и так давно уже мяса не ест. А старец не благословлял. А она говорила: «Так я уже и отвыкла и не смогу». Тогда старец сказал: «Ну ладно, не ешь мяса, только птичку».

Кстати батюшка любил повторять поговорку в отношении страстно желаемых «благословений»: «Что выпрошено, то выброшено».

Однажды батюшка как всегда быстро-быстро спускался от храма к своей келье, и какая-то женщина подарила ему два апельсина. А он через два шага увидел женщину с ребенком и отдал ему эти апельсины. Дарительница стала возмущаться: «Ведь это же я Вам дала!» — «Но ведь насовсем же дала!»

Даже при проявлении таких и более серьезных человеческих немощей батюшка жил по пословице, которую любил повторять: «Полюбите нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит!»

Батюшка, принимая людей, мазал их святым маслицем, а святой водой буквально обливал, любил налить за шиворот. И благословлял и дома так делать, желательно каждый день.

Запомнились ответы батюшки на мои отдельные вопросы. Так, я однажды спросил, как относиться к творчеству отца Павла Флоренского и отца Сергия Булгакова. Я очень любил и почитал Флоренского, но знал, что многих смущает употребление им таких терминов, как магизм и оккультизм, и использование некоторых фактов из этой области.

Батюшка сказал, что ничего страшного в этом нет, он пользовался этим для того, чтобы раскрыть какие-то важные стороны духовной жизни, и был по-настоящему православным. А вот об отце Сергии Булгакове, о его творениях сказал так: «Есть такие яблоки — сорт “Джонатан”, с виду такие красивые, а говорят, что не очень-то они полезные: кто ест, у того генетика меняется». То есть неполезно труды Булгакова читать, могут застрять какие-то его «теологумены» в уме и повредить душе.

Часто вопросы были практические: «Как относиться к гомеопатии?» — «Положительно. Святитель Феофан лечился гомеопатией и другие подвижники». «А к точечному массажу и иглоукалыванию?» — «Только если врач православный».

Еще спросил о «Протоколах Сионских мудрецов». Батюшка сказал: «Не знаю, подлинные они или нет, но все происходит по ним!» При этом вспоминал свою жизнь, вообще испытания, которые выпали на долю народа русского, но подчеркивал, что они были спасительными. Сколько людей во время войны пришли к вере, сколько крестилось, сколько священство и монашество приняли под влиянием этих испытаний.

Батюшке был всегда присущ духовный реализм, трезвость. Он говорил: «Где собрались двенадцать, там один — Иуда. А если двадцать четыре, то — два».

Однажды я был свидетелем того, как общаются духовные люди. К батюшке пришел какойто архимандрит (сейчас не помню, кто). И в знак любви и благодарности, когда они уже прощались, то записали имена родителей друг друга, чтобы поминать их на молитве. Так и мы когда будем молиться за батюшку, то будем поминать и его родителей Михаила и Елизавету, а он нас помянет, помолится за нас, так наши отношения не прервутся никогда.

Умножайте любовь каждый день. Протоиерей Александр Григорьев, Санкт-Петербург

К отцу Иоанну (Крестьянкину) я попал в 1978 году после неудачного поступления в Духовную семинарию. До этого я работал шофером в нашей питерской Епархии, возил митрополита Милитона и готовился к поступлению в семинарию. За год до этого в АДС приняли только одного человека из Питера, а в тот год, когда я поступал и не поступил, приняли только трех человек — принимали в основном приезжих, а своим, питерцам не давали хода уполномоченные.

И вот я решил поехать к отцу Иоанну и спросить, что мне делать дальше. Взял отпуск на работе и поехал, приехал я на Масляной недели, всю неделю работал на послушаниях, а на первой неделе Великого поста ходил на все монастырские службы и каждый день подходил к отцу Иоанну и просил о встрече-беседе. Он спрашивал: «Когда уезжаете?» И всегда заключал: «Ну, придете завтра». Наконец наступил день отъезда. Мне нужно было не опоздать на автобус, успеть на трапезу, так как я в этот день причащался и ничего не ел и еще сходить к эконому и попросить, чтобы меня записали на молитвенное поминание в монастыре. Но самое главное (повторял я сама себе: «Это цель моего приезда!») — попасть к отцу Иоанну.

Когда я после литургии подошел ко кресту к отцу Иоанну и сказал ему, что сегодня мне нужно уезжать, он сказал мне: «Ну, тогда приходи ко мне сейчас». Я вышел из храма, и тут вижу идет эконом, я за ним иду и прошу, чтобы он меня записал на поминание, он сначала ответил: «Мы и так молимся за труждающихся», но потом добавил: «Сходи к отцу Пантелеймону и запишись». Пошел я назад, а тут отец Иоанн из храма выходит, окруженный, как всегда людьми. Я подумал: «Записываться никуда не пойду, а то отца Иоанна пропущу». А он вдруг поворачивается ко мне, улыбается и говорит: «А ты пойди, запишись». Откуда он мог знать? Он прочел мои мысли. Но я решил: «Нет, не пойду, батюшка потом уединится, и я к нему не попаду» и решил идти следом. А батюшка опять улыбается: «Пойди, запишись». Но, все-таки, когда я с ним дошел до корпуса, взял меня с собой в келью.

Я вошел в келью и сразу ощутил ее особую намоленность. Икон было много, больших и маленьких. Сели мы на знаменитую батюшкину атоманочку с продавленными пружинами и я стал плакаться: «Вот, батюшка, не поступил я». — «Куда ж они смотрят, почему они тебя не приняли? Ведь ты такой хороший. У нас шесть тысяч храмов и всего пять тысяч священников». Меня поразило, что батюшка заботится о всей церкви, о всей русской пастве. А потом он добавил: «Ничего, на будущий год поступай и тебя примут». И еще что-то на ухо мне пошептал-пошептал, хотя я ничего и не понял, но у меня появилась надежда. А то я уже отчаялся, думал: «Что мне делать: поступить, видимо, при таком зажиме церкви, в духовную школу невозможно». И действительно, на следующий год по молитвам старца мне удалось поступить в Духовную Семинарию.

А когда я на следующий год приехал в Печоры благодарить старца, то встретил эконома, а он мне и говорит: «Что же ты тогда не записался?» Я не думаю, что он меня запомнил, сколько трудников в монастыре прошло за год, всех не упомнишь. Думаю, что отец Иоанн просто отчитал его за то, что он меня тогда сразу не записал. Так он заботился о людях.

К отцу Иоанну я тогда не попал и узнал, что в это время он под давлением властей подвергся преследованиям в монастыре, и только вмешательство Патриарха Пимена ему помогло.

В следующий раз приехал я к батюшке уже после того, как закончил семинарию, и меня посвятили в дьяконы. В Печоры мы поехали с матушкой и с сыном. Так как я слышал, что отец Иоанн болеет и что он признает лечение гомеопатией, то достал запрещенное тогда гомеопатическое лекарство аконит, и повез ему.

Он принял нас в комнатке под трапезной и стал говорить о том, как мы должны друг друга любить. А я во время этого разговора думал: «Это все я знаю, семинарию закончил» и постоянно напоминал себе мысленно о том, как бы мне не забыть передать ему гомеопатическое лекарство. И вдруг, старец, посмотрел на меня, улыбается и говорит: «Мы должны так стараться любить друг друга каждый день, чтобы этой любви было хотя бы на одну гомеопатическую крупинку больше, чем накануне». Я так и ахнул! Батюшка опять проник в мои мысли, дал понять, что он меня насквозь видит и обличил мою невнимательность.

В то время я мечтал о том, чтобы стать священником. И батюшка в ответ на мои мысли сказал мне: «Ты будешь священником, а матушка будет у тебя петь на клиросе, вместе с сыном». Это был 1984 год, а священником я стал в 1991 году, а матушка в то время, когда мы побывали у отца Иоанна, пела в Троицком соборе Лавры и в ответ на его слова про себя подумала: «Как это я уйду из Троицкого собора и буду где-то на приходе у батюшки петь?»

А когда я стал священником, Лавру открыли как монастырь и смешанный хор распустили, так что матушка вынуждена была уйти из собора и через некоторое время стала петь на клиросе в том храме, где я служил. И сейчас поет.

Надо сказать, что слова отца Иоанна о будущем священстве меня очень вдохновили, потому что стать священником в то время было трудно: новых храмов не открывали, в действующих храмах нельзя было увеличивать штат. Церковь находилась под жесточайшим прессом.

Когда я уже стал священником мне однажды пришлось прибегнуть к помощи отца Иоанна. Я служил во Всеволожске и у одного из прихожан (кстати большого местного начальника) дочка попала в секту. Ее там настолько зомбировали, что она ушла из дома, потом когда отец вытребовал, чтобы ее руководитель секты отпустил, она вернула домой, но проявляла страшную злобу по отношению к родителям, а потом совсем пропала.

Вот тогда я и сказал безутешным родителям, что нужно ехать за помощью к старцам. Мы побывали у отца Николая на острове, он посмотрел на фотографию девушки и сказал: «Леночка хорошая, вернется», съездили в Малы, к батюшке отцу Сергию, которого почитали в народе как прозорливца и к отцу Иоанну, просили его молитв. По возвращении из Печор на следующий же день дочь вернулась в родной дом! При этом от прежней агрессии по отношению к родителям не было и следа.

Впоследствии мне не приходилось с глазу на глаз беседовать со старцем, но каждый год я получал от него поздравления на Рождество и на Пасху. И каждый раз с благодарностью думал: «Ведь наверно тысячи таких открыток батюшка подписывает собственноручно, обо всех помнит и молится».

Так и мы будем помнить об отце Иоанне до конца своих дней и надеемся, что он имеет дерзновение пред Господом и ныне молиться за нас.

По-сентябрьски встречаем, а по-майски провожаем. Монахиня Пелагея (Шеремет), Санкт-Петербург

Об отце Иоанне рассказывают прежде всего как об утешителе. А мне довелось его узнать и в роли воспитателя. Я приехала в Печоры в 1990 году по просьбе Татьяны Горичевой, которая в то время была выслана из России, но поддерживала с нами связь. Она попросила предать в монастырь и для старца переизданные ею тома «Добротолюбия». Вернее, не тома, а томики: это было карманное издание малого формата. Тексты были изданы очень мелким шрифтом, но в то время — в конце 1980-х годов — и эти трудночитаемые книжицы были большой радостью.

В монастыре у меня был старый знакомец — иеромонах Феодосий, который нес послушание в монастырской библиотеке. С ним я и пошла к старцу. Входим мы в корпус, где располагалась келья отца Иоанна, и вдруг видим, что он стоит на площадке лестницы и гневно кому-то говорит: «Когда вы меня оставите в покое? Мне уже восемьдесят лет, когда же вы меня оставите в покое?» Мы не видели людей, которым он это говорил, но опешили и остановились в нерешительности. Тут батюшка обернулся к нам. — «Мы книги принесли». А он вдруг говорит: «Ну что, когда благодарить-то будем, когда благодарить? Приходите ко мне завтра». И ушел.

Потом я и от других людей слышала, что отец Иоанн не только утешал, но и смирял многих. Были у него такие почитатели, которые буквально бегали за ним по пятам, так и не получив благословения за все время своего пребывания в Печорах. Слышала о духовных чадах, которые специально приезжали в Печоры во время отпуска, ждали целый месяц, когда батюшка с ними сможет поговорить, а он назначал им время непосредственно перед отправлением автобуса на Псков, где они должны были садиться на поезд и ехать домой. Сколько нервов было отдано тому, чтобы не опоздать на автобус и батюшке успеть все сказать. И не один раз такое было, а постоянно повторялось. Так что быть близким человеком к отцу Иоанну было непросто. Это была трудная школа послушания.

Вероятно, гневные слова, которые мы услышали в тот памятный день, были предназначены кому-то из тех, кто мог понести батюшкину суровость, кто уже не был «младенцем во Христе» и готов был смиряться. Или же это были недобрые люди, о которых батюшка упомянул на следующий день на проповеди.

Вторая встреча с отцом Иоанном была совсем другой. Для меня было знаменательным то, что это был Татьянин день. До постригая носила имя Татьяна. А отец Иоанн очень почитал святую мученицу Татьяну. В этот день он служил Литургию. И я так близко стояла к алтарю, что смогла увидеть, как батюшка молится. Я слышала, что он молился за Россию. Даже какие-то свои слова говорил, молитвы, из сердца вылившиеся. Это была такая сила!

В проповеди отец Иоанн сказал, что мученица Татьяна особенно помогает тем, кто подвергается нападкам волхвования или колдовства. Говорил о том, что нужно защищаться от этих нападок — постоянно помазываться освященным маслом и окропляться святой водой. Еще я помню, что, обращаясь к народу, отец Иоанн сказал: «Вы, наверное, помните, как в монастырь были переданы мощи — десница святой мученицы Татьяны. И тогда некоторые даже сподобились видений». Я поняла, что так прикровенно он говорил о самом себе.

Когда настало время идти к старцу, я говорю отцу Феодосию: «Что-то страшновато». — «Нет, нет, он нам назначил, нужно идти».

Мы пришли в назначенное время, келейница нас впустила. Батюшка нас тепло приветствовал. Посадил на свой знаменитый диванчик по бокам от себя. И мы начали беседовать. У меня не было личных вопросов, но перед отъездом в Печоры один молодой дьякон дал мне письмо с просьбой передать отцу Иоанну.

Когда я отдала письмо старцу, он сказал: «Ну, писать-то мне некогда. Я сейчас буду читать это письмо и отвечать на его вопросы. А ты запомнишь и потом ему перескажешь».

Особенно важным был вопрос относительно того, принимать ли священство и постриг. Про священство отец Иоанн сказал: «До трех раз. Если ему трижды будут предлагать священство, то два раза можно отказаться. А на третий раз не надо отказываться». А про монашество отец Иоанн сказал: «Нет, не надо, не надо. Пусть будет как я — серая мышка». И показал на свой серый подрясник. Дьякон тот служил на приходе в Ивановской епархии и так же, как и отец Иоанн, много лет потом был целибатом и сельским священником.

Среди вопросов было и сетование: «Я живу на таком простом приходе, прихожане люди слишком уж простые, и меня мучает высокоумие». Дьякон наш любил богословствовать, много читал.

Старец рассмеялся и говорит, обращаясь к моему спутнику: «Отец Феодосий, нам ведь с вами не до высокоумия. Людей, людей пасти надо».

Я вспомнила о том, что батюшка говорил на проповеди, и решила уточнить: «Вот Вы говорили, что нужно все время себя ограждать от злой силы святынями». — «Да, да. Это, знаете, как в жаркий день, когда вдруг налетят комары и мухи. Рвутся через форточку, в наш дом. А мы (тут он подошел к форточке) марлечку повесим и оградимся от них».

Потом он стал с нами прощаться. Поливал нас, как всегда и всех, святой водой, даже за шиворот налил. Потом стал нас одаривать. Коробок с конфетами надавал, брошюрок, а меня благословил иконой святого Саввы Сербского. Это благословение оказалось пророческим.

Через несколько лет я приняла постриг в одном из сербских монастырей.

Еще старец меня спросил: «Кто Ваш духовник?» — «Отец Василий Ермаков». — «Ну, тогда все в порядке».

Для меня знаменательным был еще такой факт. В то же самое время, когда мы были в келье старца Иоанна, моя дочка была в Англии, в Эссексе, у старца Софрония (Сахарова), и он ей тоже передал для меня благословение.

Провожая нас, старец сказал: «Вот видите, какие мы — монахи. По-сентябрьски встречаем, а по-майски провожаем». После этой встречи я чувствовала, что как будто бы ноги у меня земли не касаются, такое было приподнятое настроение и состояние.

Отец Иоанн — скорая духовная помощь. Послушницам, Санкт-Петербург. Воспоминания послушницы М.

Лично отца Иоанна Крестьянкина я, к сожалению, не знала. Однако несколько раз писала ему письма, на которые получала от него ответы. В те годы многие обращались к нему за помощью в письмах, так как побеседовать с батюшкой лично удавалось не всем. Однажды его келейница сказала мне, что у Батюшки стоят целые мешки с письмами, и он на них отвечает, когда может.

Это было в 1992 году, когда я только начинала воцерковляться. В то время я очень болела, у меня были частые сердечные приступы, с чувством страха. Болезнь изматывала меня, не было сил закончить работу над диссертацией. И я подумывала о том, чтобы ее не защищать вообще. Приехав в отпуск в Псково-Печерский монастырь, по благословению своего духовника о. В., я написала письмо батюшке о. Иоанну, рассказала о своих проблемах, попросила его совета и святых молитв.

Я помню, что я ходила под окнами корпуса, где была келья о. Иоанна, и с нетерпением ждала ответа. На монастырском дворе были высажены кустарники и разбиты клумбы с цветами необыкновенной красоты. Тогда я подумала, что в Царстве Небесном, наверное, также красиво.

Ответ от Батюшки мне вынесла его келейница. Это было письмо, написанное красивым почерком, на четырех небольших страницах. Вот это письмо:

Дорогая о Господе М.!

Божие благословение Вам непременно довести свою работу до конца. Смущающие помыслы гоните встречной мыслью, принятой безоговорочно. Бог благословил вашу учебу, Бог благословил и Ваш труд. И ни в коем случае отступать нельзя.

Болезнь же свою потерпите, как епитимию данную Свыше. Ведь и мы, дорогая М., не без греха. Да и мы дожили теперь уже до такого времени, что только болезнями и скорбями спасаются люди. Бесовская гордость похищает людей у Бога, но и в этой ситуации не оставил нас Господь милостью Своей, смирил нас скорбями.

Сами свою жизнь не изобретайте, она со дня появления Вашего на свет Божий шла в русле Промысла Божьего. Господь терпеливо вскармливал Вас, подводя к вере. Теперь ничего не надо нарушать внешне, но терпеливо и последовательно возрастая в вере, надежде и любви к Богу, проникаться новым духом и новым мировоззрением. И так будет преобразовываться и меняться жизнь изнутри.

А что необходимо сделать:

  1. у о. В. глубоко поисповедаться и пособороваться.
  2. причащаться не реже, чем через две недели, Евангелие читать ежедневно 1 гл. и 2 гл. Апостола.

М., со временем сами не заметите, как отойдет от Вас этот страх, ибо мы боимся там, где нет страха.

Подождите, еще такое время настанет, что и смерти бояться не будете, но для этого надо повзрослеть духовно.

Так что все остается у вас на своем месте.

А мы будем молиться.

Соборным маслом помазывайтесь ежедневно так, как это делается во время таинства соборования.

Божие благословение Вам и лучшие пожелания.

Вот даю Вам покаянный канончик, почитайте, проникаясь покаянным чувством его.

Но освобождение придет не сразу надо потерпеть.

Архимандрит Иоанн

Вместе с письмом Батюшка передал через келейницу бумажные иконочки Матери Божьей Целительницы, св. вмч. Пантелеймона, и св. мч. Трифона, покаянный канон, несколько молитв, отпечатанных на машинке. К письму Батюшка приложил также Афонские листки с отрывками из сочинений св. Филарета Черниговского, св. Феофана Затворника, преп. Анастасия Синаита, иеромонаха Арсения Афонского (о грехе, о храме Божьем, о милостыне, о молитве, об ангеле-хранителе, о Кресте Христовом и т. д.), а также брошюру еп. Феофана Затворника «Четыре слова о молитве» на 32 страницах. (В этой брошюре через несколько лет я нашла ответы на некоторые свои вопросы). Келейница также передала мне от Батюшки шоколадную конфету.

Второй раз я обратилась к Батюшке перед отъездом еще с двумя вопросами — стоит ли мне ехать в командировку в Германию, несмотря на то, что плохо переношу дорогу, и думать ли о создании семьи. Ответы Батюшка прислал в виде приписок, сделанных прямо на моем письме:

В командировку ехать обязательно, если будут предлагать. Молиться святому мученику Трифону.

О семье пока не думать, пока не закончите свою работу, а о женихе молиться.

В конце моего письма была приписка:

М.! Подарок тебе к назиданию и научению. Особенно обратить внимание на две последние статьи приложения и почаще контролировать себя, так ли мыслишь и действуешь.

Божие благословение тебе на труды.

Архимандрит Иоанн

Батюшка вложил в конверт также несколько брошюр, обратив мое внимание на статью «О малом доброделании» и на выписки из Св. Феофана Затворника и из «Невидимой брани» о необходимости терпения скорбей, которые Господь посылает по Своему человеколюбию нам на пользу, для борьбы с гордостью и самомнением, и для приобретения правильного духовного устроения. Слова о терпении были подчеркнуты в нескольких местах.

В третий раз я обратилась к отцуИоанну через несколько месяцев, когда возникли большие проблемы в отношениях между родственниками. Свое письмо я отправила по почте из Санкт-Петербурга.

В ответ я получила поздравление с Рождеством Христовым и письмо:

Дорогая о Господе М.!

То, что происходит в Вашей семье — явление закономерное. Люди, забывающие Бога, начинают цепляться за материальные ценности и враг разжигает их все больше и больше и в таком состоянии забывают и родителей и кровных родных.

Молитесь о своих близких молитвой владыки Антония. И я могу тоже только помолиться и ничего больше. Страсть, овладевшая человеком — это ведь беснование.

О том, чтобы Вы защитили диссертацию будем молиться.

А Вы учитесь духовному осмыслению всего происходящего в жизни. Сейчас в Вашей семье одни, недавно пришедшие к Богу, несут епитимию прискорбностей за совершенные в жизни грехи. Дорогая моя, грехи те смертные и лучше изгладить их здесь. А другие делают последний шаг — выбор сделан давно. Мы с тобой, М., ничего не изменим. Каждый человек одарен умом, совестью и духовной свободой.

Молись за своих, но все в руках Божьих. А ты учись благодарить Бога за то чудо, которое сотворил Господь в твоей жизни — за то, что ты — в Церкви.

Божие благословение тебе

Архимандрит Иоанн.

В конверт были вложены открытка, поздравление с Рождеством Христовым, молитва св.мч. Трифону, а также несколько молитв на листочках, в том числе, молитва Божьей Матери «Всецарица». Тогда я не знала, что перед этой иконой молятся об исцелении онкологических больных. И вспомнила я об этом через 10 лет, когда умирала моя мама и я молилась перед этой иконой…

Письма от батюшки я храню и перечитываю до сих пор, с благодарностью Богу за Его милость, которую Он явил мне тогда через отца Иоанна.

До сих пор меня до глубины души умиляет и удивляет то личное отношение и забота, с которыми отецИоанн писал мне — совершенно неизвестной ему девушке, та отеческая любовь, с которой он вкладывал в свои письма маленькие бумажные иконочки, молитвы, напечатанные на механической машинке (на кальке «под копирку») и статьи монастырского издания. Тогда эти листочки были для меня на вес золота. И позже я часто возвращалась к ним, находя в них ответы на возникающие вопросы. Многим своим знакомым я давала молитву митр. Антония Сурожского о близких, которую дал мне Батюшка. Я и сама до сих пор молюсь этой молитвой о близких, когда особо скорбит о ком-то сердце, но как помочь — не знаешь:

«Боже, Ты знаешь все, и Любовь Твоя совершенна; Возьми же эту жизнь в Твою Руку, сделай то, что я жажду сделать, но не могу».

Келейница, которая передала мне первое письмо от о.Иоанна, передала также его слова, сказанные для меня:

«Господь положил тебя в печку и ждет, когда испечешься. Вытащит, когда будешь готова, незамедлительно». Эти же слова были написаны в одном из листков, вложенных в письмо, который был озаглавлен так — «Из сочинений еп. Феофана Затворника и из «Невидимой брани».

Тогда эти слова очень согрели мое сердце, ободрили, дали надежду на то, что когда-нибудь мои скорби и болезни отойдут.

В тот год мне посчастливилось молиться и причаститься св. Христовых Таин на ранней Литургии на престольный праздник Успения Божьей Матери, которую служил отец Иоанн в Успенском пещерном храме. Это была удивительная служба! Всю службу пел народ «едиными усты, единым сердцем», представленный, в основном, бабушками. Было впечатление, что между алтарем и самим храмом не было границы…, все были объяты общей молитвенной благодатью!

Я благодарю Бога за то, что мне посчастливилось видеть батюшку Иоанна Крестьянкина, жить с ним в одно время, молиться вместе с ним, причащаться Святых Христовых тайн из его рук, слушать его проповеди, получать от него духовные советы, наставления и молитвенную помощь.

За прошедшие годы в моей жизни многое изменилось: болезнь немного отпустила, я защитила диссертацию, а через три года ушла в монастырь. Закончили свой земной путь те мои родственники, о которых молился батюшка. Скорбей в моей жизни не стало меньше, но может быть, чуть-чуть прибавилось сил их терпеть…

Я часто мысленно возвращаюсь к тем словам одного из святых отцов про «печку», переданным для меня о. Иоанном. По сей день этот удивительный образ, полный отеческой любви и утешения, который открыл мне Господь через батюшку, живет в моей душе, по сей день чувствую себя тем «хлебом» и воспринимаю огонь «печи Господней»…

Дай, Господи, сил не только терпеть, но и возлюбить этот «огонь»…, святыми молитвами батюшки Иоанна!

Лекарь духовный. Татьяна Горичева, Санкт-Петербург

Старец обладал всепобеждающей любовью. Он принимал всех, никому не отказывал, — и неофитов и неграмотных старушек, и известных писателей и ученых, коммунистов и даже йогов. Я пришла к христианству через йогу. Еще до моего обращения я слышала от друзей-йогов о великих «гуру», так называли они старцев, среди них отца Иоанна (Крестьянкина). Старцы беседовали со всеми, даже с йогами, прекрасно сознавая, что в условиях советской России пути к Богу становятся еще более неисповедимыми, чем когда-либо.

Старцы — это настоящие лекари. Они никогда не произносят пустых, ласкательных слов, они дают лекарство, часто горькое, но всегда действенное. Никто не уходит от старца в отчаянии, даже просто в печали… Я всегда уезжала от старцев утешенной, как будто побывала в раю.

Старец — икона Бога. Увидев его хотя бы один раз, понимаешь, что жить по-прежнему нельзя, что с этого момента все в твоей судьбе будет проверяться этой красотой, этим благодатным светом. Святость становится в старцах призывом и требованием. Моя подруга однажды сказала: «Если старец Иоанн — такой, то каким же должен быть Сам Христос!?»

Эта подруга много мне рассказывала о старце Иоанне. Она была актрисой и так же, как все мы — ищущая молодежь 1970-х годов, неожиданно стала христианкой. Мы все тогда стремились в монастыри, и она поехала в Печоры. Там встретилась с отцом Иоанном. Он благословил ее писать иконы, и она успешно стала выполнять это послушание. При этом она жила в страшной коммунальной квартире, в том доме, в который Достоевский поселил Раскольникова. Соседями были пьяницы-уголовники — кто-то из них вышел из тюрьмы, кто-то был кандидатом в места заключения. Старец не благословил ее и думать о перемене места жительства и сказал: «Ты живи там и смотри, чтобы не было в твоей жизни даже секунды, чтобы ты кого-нибудь осуждала». Теперь она живет в монастыре, приняла постриг с именем Иоанна.

После этих многочисленных рассказов о старце Иоанне я сама поехала в монастырь. Тогда, в начале 1970-х годов, я была, как, надеюсь, и остаюсь до сих пор, пламенной неофиткой. Я очень волновалась, у меня дрожали ноги, про себя я творила Иисусову молитву и ждала встречи со старцем.

За старцем Иоанном, светящимся любовью, шла огромная толпа народа. Люди ощущали его благодатность конкретно, старались хотя бы к одежде его прикоснуться. Хотя старец, конечно, вел борьбу с таким «обожествлением», потому что главная черта старчества — смирение.

Как только я увидела батюшку, я была поражена прежде всего его взглядом. У него были очки с толстыми стеклами, которые очень увеличивали глаза. И на тебя смотрела такая обжигающая любовь! Я сразу про себя подумала: «Как преподобный Серафим Саровский». Потом я испытала на себе его нежность. Это была даже не просто любовь, а материнская нежность, ласка. Он всегда беспокоился: «Когда приехала? Где остановилась? Почему ты босая?» Буквально обливал освященным «маслицем» с головы до ног. В разговоре казалось, что он преклоняется перед каждой былинкой. Он не говорил «яблоко», но «яблочко», не «скамейка», а «скамеечка», не «половик», а «половичок». Так он о себе часто говорил: «Я — половичок под ногами людей. Хочется подняться, полететь, а лежишь ниже всех». И еще: «Я все хочу на скамеечку прыгнуть, а оказываюсь под скамеечкой. Хочу быть над ней, а она на меня падает. Но я вновь забираюсь, не устаю».

Ласковость отца Иоанна одновременно была чужда сентиментальности, слащавости, потому что она сочеталась со строгостью. Потом я поняла, что это вообще особенность старческого поведения. Старец прямо и строго говорил мне о моих недостатках, но я все равно уходила от него утешенной. Помню, что старец даже не скрывал своего намерения утешить. Он часто во время разговора говорил: «Ну вот, как я еще могу тебя утешить?»

Еще об утешении. В моей памяти сохранилась такая сцена. Однажды после службы в Успенском храме мы все стояли в длинной очереди — получить святое благословение старца, приложиться к руке. Но вот в церковь вошел еще один человек — только что приехавший в Печоры мой знакомый Николай. Я-то знала его нелегкую судьбу. Он вырвался из мира, где у него остались неразрешенные драмы и в семье, и на работе. Его лицо так контрастировало с лицами других людей, спокойными и умиротворенными после долгой службы.

Николай неуверенно встал в конец длинной очереди, но старец сразу же заметил его, подошел сам, обнял (он видел его впервые), поцеловал в лоб, в щеки, в затылок — только мать может так ласкать свое страдающее дитя. Старец спросил, откуда Николай приехал, когда сможет прийти к нему на исповедь.

Когда я вспоминаю эту сцену, грубым и каменным кажется мне мое невоспитанное сердце. На себе самой я испытала последствия любви старца. Из разговора с ним я вынесла чувство безграничной примиренности со всем миром, с людьми, с животными, с камнями. Тогда я вспомнила, что Святой Дух не зря называют Духом-Утешителем.

Все те короткие фразы, которые отец Иоанн мне сказал за те две-три встречи, которые у меня с ним были до моей высылки за границу, потом поддерживали меня долгие годы на чужбине. Я их вращала в уме, вспоминала постоянно, они были как напутствие. Все, что говорил старец, всегда было неожиданным. Это вообще свойство Святого Духа — быть неожиданным. Потому, когда меня после моих докладов на Западе спрашивали: «А как быть с тем-то и тем-то», я всегда отвечала: «Никаких рецептов нет. Дух Святой всегда творит все новое. Учитесь у наших старцев».

В то время, когда я приехала к старцу, мы очень активно занимались «протестным женским движением», издавали журнал, помогали гонимым, устраивали демонстрации и прочее.

Мы выступали, например, против войны в Афганистане, а это было очень опасно, потому что войну даже войной тогда нельзя было называть, а «братской помощью». И вот я поехала к отцу Иоанну взять благословение на борьбу. Старец сказал: «Вы торопитесь. Ваша смелость — это гордыня. Апостолы, прежде чем стать мучениками, просветили весь мир. Они не лезли на рожон, а трудились. А вы, когда России прежде всего нужно просвещение, рассказ о Христе, Который вам открылся, стараетесь сразу же угодить в тюрьмы. Нужно быть мудрее».

Еще меня волновал вопрос — могу ли я заниматься богословием, используя мое философское образование. Он благословил, но сказал очень серьезно и строго, что тогда нужно жизнь свою ограничить, сосредоточиться именно на этом.

Но главное его напутствие содержалось в одной фразе: «Есть четыре Татьяны. Одну знают все, другую знают друзья, третью знает она сама, четвертую знает Бог. Нужно, чтобы была одна Татьяна».

Я поняла, что это — цель всей жизни. Она недостижима сразу и вдруг, но должна быть поставленной целью: из расщепленной, шизофренической личности стать цельным человеком. Это то, о чем Ивану Киреевскому, когда он вернулся из Германии, от Гегеля, от Шеллинга и стал в терминологии говорить о «целостности человеческой личности», сказала его жена: «Это все есть у святых отцов и у наших старцев». Так началась русская религиозная философия и русская религиозная культура, которая потрясает весь мир.

И я была поставлена на этот путь.

Я сейчас говорю высокие слова, но хочу сказать, что отец Иоанн был человек великого юмора. Юмор — это, естественно, не гротеск, не ирония. Русское слово «юмор» происходит от латинского «хумус» — верхняя, мягкая, плодоносная поверхность земли. То есть юмор — это нечто плодоносящее. Однокоренное латинское слово «хумалитас» — смирение. Настоящий старческий юмор связан с состраданием (в отличие от иронии, которая предполагает дистанцию от предмета), а значит, и со смирением. Потому, например, великие трагики — Шекспир, Достоевский — были большими юмористами.

Старец постоянно смеялся над самим собой, над своим положением в гуще народа, потом над своими физическими немощами. И это одновременно был и юмор, и смирение.

И еще это означало — ни о ком не сказать плохо. Я однажды застала такой разговор: какая-то женщина стала ему жаловаться, что у нее соседка колдунья и вредит ее жизни. А старец сказал ей: «Знаешь что, вот я живу на свете уже почти 70 лет, и ни разу не видел плохого человека. Кроме себя самого».

Это была особая легкость, приподнятость, отсутствие «духа тяжести», свойственного почти всем людям. И это несмотря на то, что он был окружен людским страданием, несмотря на многие болезни (мне давали целую тетрадку со списком лекарств, которые нужно было привезти отцу Иоанну), несмотря на то страшное, что пришлось пережить в жизни. Казалось, что у отца Иоанна нет возраста, он всегда «летал». Это была такая красота! Икона, которая соединяет время и вечность. Живая икона на земле.

Еще о юморе, который есть нечто плодоносящее, как «мать сыра земля». Так вот, когда я после долгих лет изгнания вернулась в Россию и приехала в Печоры, к отцу Иоанну, он спросил меня: «Ну как там, на Западе, сухо?» Очень точное слово нашел батюшка. А потом сказал: «А я тут сижу и вижу, что поезд туда ушел и вот уже он сюда пришел». То есть он знал, что я вернусь, хотя я об этом даже не мечтала. Думала, что советская власть будет еще длиться тысячелетиями. Не думала, что наступят в России такие времена, когда впустят обратно тех, кого называли «диссидентами». Хотя, должна сказать, что сейчас я к диссидентству вообще отношусь скорее отрицательно. Потому что питала нас в нашей борьбе гордыня и, в конце концов, любовь не к России, а к каким-то абстрактным ценностям «демократии», о которой мы вообще не знали, что это такое, доверяя всяким «голосам», типа «Голоса Америки». Это были духовная незрелость и гордыня. Слава Богу, дано время на покаяние.

Батюшка при всей его ласковости, при всей его доброте всегда требовал самого высшего. Это не было морализмом, это было Воскресением. И в этом смысле он был «пасхальный батюшка», он звал, даже требовал от людей воскресения.

Он мне дал такой заряд, благодаря которому я на Западе могла существовать. И когда я там читала многочисленные лекции и доклады, я всегда рассказывала о старцах. Говорила о том, что достаточно просто постоять рядом со старцем, ничего у него не спрашивая, даже просто издалека на него посмотреть, чтобы ощутить божественную энергию, силу, от него исходящую, и радоваться. А мои слушатели говорили, что с удивлением замечали: «У тебя даже лицо меняется, когда ты начинаешь говорить про старцев. И это убеждает иногда больше слов».

Однажды в Базеле я выступала на конгрессе психотерапевтов, их было человек семьсот со всех стран мира. И там я тоже рассказывала о старцах, о духовничестве. Потом на меня напустилось швейцарское телевидение, журналисты говорили: «Такого не может быть. Таких людей, как отец Иоанн, не может быть. Это все сказки, это все Вы придумали». Ну что же, можно было дать только евангельский ответ: «Поезжайте и посмотрите».

Но это была реакция журналистов. А многие люди настолько прониклись православием и старчеством, что писали письма с вопросами, просили меня передать в Россию, старцу. Западные люди бедны духовно.

Теперь я вижу, что многое из того, что удавалось делать на Западе, говорить, собирать многотысячные аудитории, — происходило благодаря благословению старца и его молитвам. И, конечно, благословению духовника. Отец Иоанн всегда говорил: «Вот я вам сказал немного, основное, а главное — духовник».

Со старцем не нужно было общаться долго. Одна встреча могла определить все. Он видел каждого человека в его неповторимости. И каждому человеку помогал подняться на ступеньку выше. И каждому говорил совершенно разные вещи, для каждого то, что только ему предназначено. Может быть, и для него самого многое было неожиданно, он был духоносным, через него говорил Дух Святой.

Совет Отца Иоанна. Александр Богатырев, Санкт-Петербург

С отцом Иоанном Крестьянкиным я говорил только однажды, хотя видел его почти всякий раз, когда приезжал в Печоры. Иногда я присоединялся к толпе богомольцев — его мгновенно окружали после службы. Я просто смотрел на него и слушал, зачастую не слыша. Да можно было и не слушать. Просто постоять невдалеке от него было большой радостью. Эта радость исходила от него и передавалась людям.

Когда отец Иоанн кланялся и улыбался, каждому стоявшему в толпе казалось, что эта улыбка и поклон адресованы именно ему.

Я приехал в Печоры в очень непростой для меня период. Это был 1982 год. У меня были большие неприятности. По тогдашним понятиям, я совершил преступление — давал друзьям читать Солженицына, в чем и был уличен. К тому же ходил в храм, что называется, открыто. Пришлось работать ночным сторожем при строительной конторе. Я подумывал перебраться из Петербурга в деревню и зажить при каком-нибудь храме. Мой приятель, заканчивавший Московскую Духовную семинарию, был уверен, что единственным путем для меня было рукоположение и служба в каком-нибудь сельце. Он и посоветовал мне обратиться к отцу Иоанну.

Я и сам об этом подумывал. Чего только не придумаешь по неофитству. Даже поездил по Ивановской области, приглядывая подходящую деревеньку. Меня принял владыка Амвросий. Но он, узнав, что мне хотелось бы жить на берегу Волги и служить в красивом храме, мудро заметил, что «ему нужны работники, а не эстеты».

Тогда я поехал за советом к отцу Иоанну. Он принял меня как старого приятеля. Держал за руку и ласково смотрел сквозь толстые стекла очков. Я не мог оторвать глаз от его взгляда. Это были не очки, а фантастический микроскоп, сквозь который он видел мою запачканною грехом душу. Я чувствовал, что проваливаюсь в какое-то Зазеркалье. Состояние было близким к обмороку. Я плохо понимал, о чем он говорит, но чувствовал, что он не просто говорит, а молится обо мне, помогает увидеть завалявшиеся в закромах памяти старые грехи. В какой-то момент мне показалось, что Сам Господь смотрит на меня глазами отца Иоанна.

Потом я вдруг понял, что он говорит со мной о том, что не имело никакого отношения к вопросу о рукоположении.

Я попытался направить разговор в нужное мне русло, но ничего не получалось. Батюшка продолжал монолог. Он говорил и о литературе и о том, как непросто интеллигентному человеку отдаться воле Божией, как трудно расстаться с иллюзиями и гордыней…

Несколько раз в комнату заглянул послушник, давая понять, что я задерживаю батюшку.

Тогда я стал проявлять нетерпение и снова попытался вернуть батюшку к моему конкретному вопросу: рукополагаться или нет, а если да, то как. У меня было еще много вопросов, касавшихся перспективы изменения моей жизни.

Но батюшка, еще тверже взяв меня за руку, продолжал говорить об особых трудностях спасительного делания у творческих личностей.

Потом он неожиданно вскочил и очень торжественно перекрестил меня, задержав чуть ли не с минуту сложенные пальцы на лбу, словно говоря: «Думай, парень, думай!» Я поцеловал благословившую меня руку и почувствовал досаду: «Ну вот, ответа не получил. Стоило по морозу четыреста верст ехать за этой лекцией…»

Отец Иоанн наклонил мою голову и поцеловал в лоб. Он хитро прищурился и сказал: «Тебе, Александр, к Церкви одним крылышком, но всеми перышками».

Совсем немного времени прошло, и я понял, что при том состоянии души, с которым я приехал к отцу Иоанну, я бы очень быстро «обескрылился», если бы вспорхнул в Церковь на двух крыльях. В священники не идут от безвыходности и для устроения земных дел. Я видел, как «крутило» моих друзей — скороспелых иереев, не способных переносить скорби ни от врагов, ни от братии. Взлетев не по достоинству и не в свое время на высоту священнического служения, я бы, безо всякого сомнения, не смог удержаться на этой высоте. И я до конца дней буду благодарен отцу Иоанну за то, что он, увидев мое недостоинство, уберег меня от этого.

Добрый дедушка. Коновалова Глафира Павловна, Санкт-Петербург

Первая моя поездка и встреча с отцом Иоанном произошла в средине 70-х годов. Я еще только начинала воцерковляться.

Мои знакомые собирались в Печоры и предложили мне поехать вместе с ними. Особого желания ехать у меня не было, в монастырях я никогда не бывала и о святынях мало знала. Но мне сказали: «Поедем, там такой замечательный батюшка, сама увидишь», — и я согласилась. Мне очень захотелось увидеть замечательного батюшку.

Мы приехали в Печоры и сразу же пошли в монастырь в надежде встретиться с отцом Иоанном после службы, когда он, выходил из храма, как обычно окруженный народом и шел в свою келью, на ходу благословляя всех и отвечая на вопросы.

Но когда мы пришли в монастырь, оказалось, что служба уже закончилась, храм закрыт. На площади перед древней Успенской церковью не было ни батюшки, ни народа.

Мои знакомые не стали сразу же уходить из монастыря — стояли и сокрушались, что опоздали и не смогли встретиться с батюшкой. Вдруг из двери, которая ведет в пещеры, выходит отец Иоанн и быстрой походкой идет прямо к нам. Радостный, улыбающийся, весь излучающий сияние. Это было так неожиданно! Все обрадовались, оживились: «Ой, батюшка здесь, не ушел!» Отец Иоанн подошел к нам, благословил, с необыкновенной любовью заговорил со всеми. На меня батюшка сразу же произвел очень сильное впечатление. Я почувствовала, что это не просто «хороший батюшка», что это нечто большее. Я почувствовала в нем духовную красоту и высоту, каких никогда в жизни не встречала. И, неожиданно, впервые с такой силой, почувствовала в себе самой противоположные качества — свою падшую, греховную сущность на фоне этой красоты, — и горько заплакала.

Батюшка, со свойственной ему проницательностью, понял причину моих слез, подошел ко мне, благословил, крепко сжал мои руки и сказал: «Не плачь, больше других получишь». Для меня это были очень утешительные слова, душа моя сразу потянулась к нему.

В следующий раз я решила ехать к батюшке одна, с надеждой получить духовную помощь.

Дело в том, что мне было трудно исповедовать грехи своей прошлой жизни. Исповедь получалась формальной и облегчения от исповеди я не чувствовала. Поэтому прошлые грехи продолжали давить на мою душу тяжелым грузом. Я поехала к отцу Иоанну с надеждой, что он облегчит эту тяжесть. Когда мне удалось попасть к нему, я со слезами стала просить, чтобы он меня исповедовал. А он смотрит, улыбается и говорит: «Ну, исповедуйся». — «Не могу». — «А ты пойди, напиши все и отдай мне». Я исполнила эта благословение и когда стала вспоминать и записывать прошлые, тяготившие меня грехи, у меня открылось чувство искреннего покаяния. Такое могло произойти со мной только благодаря молитвенной помощи отца Иоанна. От слез и переживаний мне даже трудно было писать исповедь. Все что могла вспомнить, я написала и отдала батюшке. После разрешительной молитвы батюшка сказал мне Евангельскими словами: «Иди, и больше не греши. А как только согрешишь. Скорее кайся». И послал меня пособороваться к отцу Паисию, который жил на приходе недалеко от Печор. После исповеди и соборования я почувствовала необыкновенную легкость и радость в душе. Надеюсь, что святыми молитвами батюшки Господь простил мне грехи юности.

После этого я стала постоянно ездить к отцу Иоанну с желанием получать от него духовную и молитвенную помощь. Я была твердо уверена, что так любить, так чувствовать и понимать душу человека может только отец Иоанн. Он притягивал к себе, и душа открывалась ему с полным доверием.

Каждый раз, когда я приезжала в Печоры, всегда видела одну и ту же картину: толпа народа сопровождает батюшку, когда он после богослужения выходит из храма. Долгим был путь отца Иоанна из храма до кельи, не смотря на любую непогоду. Помню, как зимним, морозным днем на улице у алтаря Михайловского собора стояло много людей, съежившихся от холода — они уже очень долго ждали появления батюшки. Наконец открылась дверь, вышел отец Иоанн, увидел толпу народа, улыбнулся и весело пошутил: «Ой, какой май на дворе!» Все тоже заулыбались, обрадовались, стали тесниться к нему. Действительно тепло стало, как будто май на дворе. Батюшка стал всех благословлять и тут же отвечать на вопросы, сам спрашивать. Увидев унылое лицо, обратился к этому человеку со словами: «Почему у тебя такой вид? Ты болен? Нет, нет, так нельзя. Вот я и болею, а никто не видит». Лицо этого унылого человека сразу изменилось, стало радостным.

Молоденькая невеста держит за руку смущенного жениха и просит благословить на брак. Батюшка внимательно на них смотрит, что-то спрашивает, а потом говорит: «Нет, не благословляю». Невеста заплакала. Батюшка берет уголок ее платка и трогательно по-матерински вытирает ей мокрый от слез нос и вразумляет: «Тебе еще учиться надо. Подождите».

Женщина жалуется батюшке на то, что муж пьет.

— А крест на тебе есть?

— Есть.

— А вот тебе такой крест.

И крестит ее от макушки и, наклонившись, до кончиков ног.

— Придет муж домой пьяный, не ругай его, а иди в уголок и молись за него.

Женщина радостно заулыбалась.

Столько разных людей окружает батюшку. И каждого ему нужно услышать, понять и дать правильный совет. И так — до самой кельи. А перед дверью кельи тоже стоят посетители в ожидании, когда придет батюшка. Никому и думать не хотелось о том, что батюшка устал или болен. Уехать из Печор и не поговорить с ним, было бы большим огорчением.

Как-то мы стояли перед дверью кельи и с нетерпением ждали, когда нам разрешат войти. Мимо нас прошла врач и, через некоторое время, выходя от батюшки, сказала: «На месте отца Иоанна я бы вас не приняла». Но он даже больной не смог отказать и принял нас. А ведь посетителей каждый день было много, и почти каждого он старался принять.

Однажды я была свидетельницей того, как отпустив последнего посетителя, усталый батюшка, торопясь на вечернее богослужение, быстро подошел к раковине, открыл кран и подставил голову под струю холодной воды. «Надо немного освежиться перед службой», — сказал он при этом. Я была поражена и подумала, как он с мокрыми волосами на службу пойдет?

Как-то батюшка оставил меня в своей келье одну и сказал: «Посиди пока одна», а сам вышел. Я сидела и рассматривала его келью, на душе было радостно. Когда он вернулся, говорю: «Как хорошо у вас в келье». А он с легкой грустью ответил: «А вот мне, грешному, почти не приходится здесь побыть одному».

Помню, как-то он спросил меня об одной моей знакомой. Я ответила ему, что она очень много трудится, ей даже ночами часто приходится не спать. Келейница Мария, это услышала и говорит: «Вот и батюшка ночами тоже не спит». Батюшка молча, скромно склонил голову.

Но, несмотря на трудности, бессонные ночи, усталость и болезни, вид у отца Иоанна всегда был бодрый, радостный, излучающий любовь. Эта радость и любовь передавались каждому, кто с ним был рядом. Поэтому людям было не оторваться от батюшки, поэтому они всегда окружали его плотным кольцом.

Батюшку мы видели всегда куда-то спешащим, парящим, я бы сказала. Быстрой, живой, летящей походкой, с развевающимися одеждами перемещался он по монастырю. Как-то, пробираясь сквозь толпу, он весело сообщил о себе: «Посторонитесь, посторонитесь, скорый поезд идет!»

Побывать в келье у батюшки было большим счастьем. Сама келья с многочисленными иконами и святынями вызывала благоговейное чувство. А когда сидишь рядом с любящим отцом, который тебя слышит, понимает, хочет помочь, то так хорошо, что забываются все проблемы!

Батюшка спрашивает: «Ну, что у тебя еще?»

— Когда я здесь, о никаких проблем будто бы и нет, а когда выйду, сразу все начинает вспоминаться.

— Вот и все так говорят.

Советы и наставления отец Иоанн давал осторожно, не подавляя чужую волю, чтобы не смутить, но и старался быть услышанным. Батюшку надо было слушать очень внимательно, чтобы понять, о чем он говорит. Иногда он говорил иносказательно, намеками или применял такие обороты: «Хотелось бы, чтобы поступила так-то и так-то». Или уговаривал ласково, как больного ребенка. Мог сказать: «Благословляю двумя руками», но в голосе и в выражении лица чувствовалось, что нет благословения. И, если ты все-таки поступала по своей воле, все заканчивалось неудачно и очень скоро.

Рядом с батюшкой душа всегда испытывала особый трепет, казалось, что батюшка все о тебе знает, видит тебя насквозь, — от его проницательности невозможно укрыться.

Помню, во время беседы со мной батюшка замолчал, лицо его стало серьезным, сосредоточенным. Чувствовалось внутреннее напряжение, переживание, на глазах появились слезы. Вероятно, в этот момент он молился. Так переживать за другого человека может только любящее сердце!

Как-то, беседуя одновременно с несколькими посетителями, он говорил, обратившись не ко мне, а к другому человеку, и я подумала, что то, что он говорит, меня не касается. И решила не слушать, чтобы не любопытствовать. Я стала отвлекать себя от «подслушивания» рассматриванием икон в келье. Батюшка это сразу же почувствовал и, не глядя на меня, взял за руку и привлек к внимательному слушанию. Каждое слово в общих беседах старца было важно для всех. Иногда было непонятно, о чем батюшка мне говорил, но через некоторое время смысл его слов открывался. Поняв это, я старалась уловить и запомнить каждое его слово.

Я знала, что просто так батюшка ничего не говорил.

Однажды я приехала в Печоры со своей подругой, чтобы познакомить ее с отцом Иоанном. Сначала мы пошли на службу в Успенском храме. Было много молящихся, и мы стояли в отдалении от алтаря. Как только служба закончилась, неожиданно на солею вышел отец Иоанн, встал вплотную к решетке и через головы людей, улыбаясь, стал нам всем своим видом показывать, что ждет нас. Мы поспешили подойти к батюшке, взяли у него благословение. Как это удивительно: Он ведь нас не видел в храме, но ему было открыто, что мы здесь и он сам вышел навстречу.

Его молитвенная помощь ощущалась во всем. Меня посещали помыслы, о которых я никому не говорила, да и сама забывала о них. Но при встрече с батюшкой, часто бывало так, что он к моему удивлению четко и ясно отвечал на мои, казалось бы мимолетные мысли. Как-то я призналась батюшке в одной страсти, которая меня долго мучила. Батюшка мне кротко и мудро все объяснил, и по его святым молитвам страсть эта ушла навсегда.

Всякое дело, на которое благословлял батюшка, осуществлялось успешно. Его молитва помогала и охраняла. У меня был сосед, который мне досаждал, и я это очень тяжело переносила. Но потом он неожиданно уехал и все переменилось. Когда я через некоторое время после этого приехала к батюшке, он с особой серьезностью меня спросил: «Какие у тебя соседи?»

— Не знаю, я с ними не общаюсь.

— Это хорошо. Но все-таки, какие у тебя соседи?

— Думаю, что хорошие.

Батюшка глубоко задумался и видимо и после продолжал молитвенно помогать в этом деле добрососедства.

Часто одна только память об отце Иоанне удерживала от греха. Когда подумаешь, как это может огорчить батюшку, желание грешить пропадало.

В трудные минуты своей жизни я вспоминала, как трудно ему, сколько он пережил. И это смиряло меня.

Когда батюшка обличал в чем-нибудь, чувствовалось, с какой болью он переживает за душу того, кого приходится обличать. Один раз я его видела очень грозным, тогда он на проповеди обличал монахов. Слова обличения произносились с такой силой, что меня охватило сильное волнение. Одна больная женщина даже не выдержала и истерично закричала.

Помню случай, когда я уходила от батюшки в тот момент, когда он спешил на вечернюю службу: торопливо надевал обувь и одновременно старался мне что-то сказать. Келейница Мария говорил: «Батюшка, благословите ее». Он уже поднял руку для благословения, но остановился и с сожалением сказал: «Не могу, я уже сапоги руками трогал». Даже такое малое свидетельство говорит о многом.

Однажды спросил меня загадочным голосом, улыбаясь:

— Дедушка у тебя есть?

— Нет.

— Как это у тебя нет дедушки?

Достал свою фотографию, подает мне:

— Вот тебе такой дедушка. На стенку вешать не надо, а в трудную минуту достать, посмотреть и поставить на место.

Все это произносилось как-то очень просто, с веселостью. Знаю, что такое благословение получали многие.

Все, что говорил батюшка, его благословение, его святые молитвы имели огромную духовную силу. Внешне все было просто, незаметно, ненавязчиво, скромно, но за всем чувствовалась огромная духовная сила. От него человек всегда уходил другим, обновленным. Чувство радости, умиления, счастья наполняло душу. Помажет, бывало, на прощание святым маслом, покропит святой водой, благословит, получишь от него подарочки, конфеты и везешь домой, как сокровище — это тот самого отца Иоанна! И живешь светлой памятью о нем и надеждой на его молитвенную память о тебе.

Благодарю Господа Бога за встречу с отцом Иоанном, за каждую минуточку, проведенную рядом с ним, за его святые молитвы.

Главная в жизни встреча. Ольга Сокурова, Санкт-Петербург

В воскресенье 5 февраля 2006 года, в день памяти новомучеников и исповедников Российских, после часа дня раздался телефонный звонок. Звонила моя старинная знакомая Глафира Павловна. Она художник-реставратор, и у нас с ней особое родство — мы чада одного духовного отца. Поздоровавшись, она сразу спросила:

— Вы были сегодня в церкви?

— Да, на ранней Литургии в Спасо-Парголовском храме.

— И ничего не знаете? Там что-нибудь объявляли?

— Нет, а что случилось?

— Я только что вернулась из Казанского собора. Митрополит Владимир обратился к народу с известием, что сегодня утром скончался наш батюшка отец Иоанн Крестьянкин. «На небесах стало больше одним новомучеником», — сказал владыка. У него нет сомнения, что отец Иоанн будет причислен к лику святых, это лишь вопрос времени.

Вечером того же дня моя духовная сестра выехала в Печоры. У меня не было такой возможности: в понедельник предстояло прочитать лекции и сделать много другой неотложной работы. Я могла ехать лишь через сутки. Это был крайний срок: во вторник утром уже должны были состояться отпевание и погребение.

Полученное известие трудно было вместить. Что происходило в душе в те спрессованные часы перед прощанием, передать вряд ли возможно, да, наверное, и не следует: слово хорошо, а молчанье лучше, говорил батюшка. Перед глазами то и дело вставала последняя встреча с ним в августе 2005 года — она происходила в тишине, слов уже не нужно было. Я молча стояла на коленях в его келье, а батюшка много раз молча, внимательно вглядываясь, крестили благословлял меня. Было отчетливое ощущение, что он общается уже «оттуда». Татьяна Сергеевна, келейница, верная помощница батюшки, рассказывала, что иной раз он с удивлением оглядывался вокруг и спрашивал: «А где это мы с тобой находимся?» «Мы в келье архимандрита Иоанна (Крестьянкина)», — отвечала, нисколько не удивляясь, келейница.

Отец Иоанн уже давно был готов к переходу в вечность, и совершенно ясно, что Господь удерживал его на земле только ради нас: в сложнейших условиях современной жизни трезвый и твердый голос всероссийского старца звучал как безупречный духовный камертон для всей Церкви и для каждого из ее чад.

Вспомнилось, с какой тревогой услышали мы в конце 2005 года весть о том, что батюшка при смерти. Сколько людей встало тогда на молитву — и ведь вымолили-таки его драгоценное пребывание с нами еще на краткий, но неслучайный срок: по милости Божией, побыл отец Иоанн на земле еще одни Святки, словно снизойдя к нашей немощи и не желая огорчать нас своим уходом в праздничные дни. Когда пришла из Печор поздравительная открытка с родной подписью, сердце возликовало так, словно в тот момент соединились вместе Рождество и Пасха! Потом я узнала, что в минуты, когда старец, казалось, уже отходил, братия на прощание запела над ним пасхальные тропари, которые он так любил, и на возглас «Христос Воскресе!» батюшка вдруг открыл уста и едва слышно ответил: «Воистину Воскресе!», а на второй возглас повторил уже твердо: «Воистину Воскресе!» — и после этого стал возвращаться к жизни.

Однако, по свидетельству братии монастыря, отец Иоанн все последнее время просил: «Отпустите меня, не удерживайте более!» Уже невозможно было дольше оставаться ему на земле, откладывать давно желанную встречу с Небесной родиной. Так и было сказано в его завещании: «И на пороге Новой Жизни, той Жизни, которая вызрела на земных пажитях, стою я с замиранием сердца в ожидании встречи с Господом, встречи, к которой стремилась душа моя всю жизнь».

И вот Господь призвал его в Свои обители. Было радостно за него и страшно за себя, за всех нас: как теперь жить, что будет без него? Ответ на этот вопрос не замедлил прийти: остро почувствовав сиротство, я неожиданно получила утешение, пережила маленькое чудо, которое уверило меня, что батюшка близко, что он продолжает заботиться о нас. Чтобы засвидетельствовать это чудо, попробую с возможной точностью восстановить хронику событий вечера понедельника, б февраля 2006 года.

19 часов. Я еще на работе. Спешно заканчиваю вычитку статьи. Завтра кафедральный сборник должен пойти в издательство — нельзя подводить коллег. Около 20 часов я нахожусь на ближайшей к дому станции метро. Надо еще заскочить в магазин, купить продукты, чтобы не оставить дочерей голодными: одной утром в школу, другой в университет. 20 часов 30 минут. Только что забежала домой. Успеваю наспех выпить чаю, побросать в дорожную сумку необходимое, дать наставления детям. Задерживают какие-то деловые звонки. Вылетаю из дома в 21 час: по радио начинают передавать сводку новостей. Поезд на Ригу через Псков отправляется в 21 час 46 минут. Других возможностей добраться до Печор к утру нет. Надежды успеть на поезд тоже нет: еще не куплен билет, от дома до метро при самом благоприятном раскладе еще минут десять, чистой езды от станции «Озерки» до «Техноложки» 30 минут, оттуда пересадка на «Пушкинскую», а затем от метро — к вокзальной кассе и от кассы к вагону… Словом, успеть нереально. Но отступиться, вернуться домой и согласиться с тем, что не попрощаюсь с духовным отцом, тоже совершенно немыслимо. Остается одно: двигаться вперед как можно быстрее, положившись на милость Божию и батюшкину помощь, сделать со своей стороны все возможное и невозможное, а там уж — как Бог даст.

И вот начинается гонка. Хватаю какую-то машину, мчусь на «Озерки», бегу по эскалатору, влетаю в последний вагон, двери тут же захлопываются. На каждой станции перебегаю из вагона в вагон к середине поезда, чтобы оказаться поближе к переходу на станции «Технологический институт», и все время мысленно кричу: «Господи, помилуй!», «Святитель Николай, управь мой путь!», «Ксеньюшка, не оставь!», «Батюшка, помоги!» Я ведь и прежде в решительные, отчаянные минуты жизни тоже именно так мысленно кричала: «Батюшка, помоги!» — и не оставалась неуслышанной.

Вот уже и «Технологический институт». По переходу вверх-вниз бегом, слева раздается: «Осторожно, двери закрываются». На ходу извиняясь, решительно сдвигаю со своего пути какую-то особу, не спеша фланирующую по платформе. Влетаю в вагон уже при закрывающихся дверях, успеваю заметить через окно ошеломленный взгляд особы мне вслед, затем отваживаюсь посмотреть на часы. И тут у меня захватывает дух. Это невероятно: время как будто растянулось и замедлилось. Я успеваю, и еще как успеваю! Остается 11 — одиннадцать! — минут до отхода поезда.

Вот я уже на вокзале, подбегаю к кассе. Вторым в очереди стоит мой знакомый. Это замечательный врач, очень отзывчивый человек, прежде часто бывавший у батюшки. Он говорит мне: «Ольга Борисовна, становитесь в очередь вместо меня. Я забыл дома паспорт. Звонил сыну в надежде, что он подвезет, но телефон все время занят, должно быть, сын увяз в интернете. Значит, мне не суждено. Поезжайте, помолитесь о нас у гроба отца Иоанна». Горячо поблагодарив, беру билет. Уже спокойно (пять минут — какая бездна времени!) в сопровождении своего знакомого добираюсь до вагона. Врач грустно машет рукой, потом осеняет меня крестом. Поезд трогается с небольшим опозданием: убеждаюсь, что в любом случае я была «подстрахована».

В вагоне тепло, уютно. За окном стужа. К утру, говорит проводник, обещают минус 32. В Пскове будем в 3 часа 40 мин. Внутренне готовлюсь как-нибудь дождаться в заледеневшем автовокзале первого рейса на Печоры. Но не успеваю выйти из поезда на площадь — откуда ни возьмись подкатывает машина, в которую садятся священник и две пожилые женщины. Нет надобности уточнять, куда они направляются. Спрашиваю: «Еще одного человека возьмете?» — «О чем разговор, возьмем, конечно». В теплоте, тесноте и не в обиде мы как по маслу мчимся по белой пустынной дороге. И вот уже мелькают первые домики спящего городка, вот знакомые ворота на Псковской улице, расположенной рядом с монастырем. Священник, благословив нас, отправляется дальше, а мы с попутчицами стучим в окно к моей хозяйке. Откроет ли? Она плохо слышит, может не проснуться. Дверь отворяется. На пороге стоит моя духовная сестра Глафира Павловна: хозяйка положила ее спать на свое место. Нас радостно приветствуют, устраивают на краткий, но такой необходимый отдых. Погружаясь в блаженную дрему, успеваю понять: на всем пути к батюшке был словно включен зеленый свет. Слава Тебе, Господи, слава Тебе! Батюшка, родной, благодарю за все!

Утром 7 февраля 2006 года в иссиня-черном морозном небе появляется розово-золотое солнце. Деревья нарядно убраны инеем. Скрипит под ногами ослепительно белый снег. Батюшка был таким же: белым-белым, чистым, солнечным. Пока еще очень рано. В Сретенском храме можно припасть ко гробу, не спеша проститься. Потом одна задругой служатся панихиды. Народ все прибывает — волна за волной. Многие не могут попасть в храм, часами стоят на морозе. К концу Литургии в храме трудно пошевелиться. Сдавило сердце, начинаю падать. Меня подхватывает Лена, «путевод» с Леушинского подворья. Она не знала батюшку при жизни, но по его книгам, по рассказам свидетелей почувствовала горячую любовь к нему, а потом и духовную связь с ним. И вот сподобилась всю эту ночь провести в Сретенском храме у гроба почившего старца.

В 11 часов начинается отпевание, совершаемое по особому чину. Службу возглавляет

Псковский и Великолукский владыка Евсевий. Ему сослужит архимандрит Тихон, настоятель Псково-Печерского монастыря. Проститься с великим старцем прибыли архиепископы Рязанский и Касимовский Павел, Ростовский Кирилл, Новгородский и Старорусский Лев, епископ Зарайский Меркурий, управляющий патриаршими приходами в США. Вокруг гроба — священники, братия монастыря и, кажется, вся народная православная Русь. Любовь и боль, благоговейная торжественность, растроганная благодарность, детская простота и нежность — все соединилось в то утро в людских сердцах и в словах, идущих от самого сердца. Потом гроб с телом старца, словно по воздуху, поплыл в «пещеры, Богом зданные» и был установлен на том месте, где еще недавно покоились мощи преподобного старца Симеона. В течение последующих сорока дней можно было приложиться к батюшкиному гробу, обнять его, почувствовать под рукой неожиданную теплоту гладкого дерева.

…А на площади перед Успенским собором после погребения щедро раздавали народу пирожки, конфеты, разливали горячий чай. Потом вынесли пачки фотографий отца Иоанна. Их брали с бою, толкаясь, волнуясь, что не достанется, со всех сторон умоляюще протягивая руки и счастливо прижимая к сердцу и устам дорогую «добычу». Все это выглядело, конечно, совсем не чинно, но как-то по-детски непосредственно. Я тоже впала в совершенное детство и вела себя ничуть не лучше остальных. Наверное, батюшка в это время смотрел на нас сверху и улыбался: «Други мои, чадца Божии! Да благословит вас всех Господь!»

Ну а теперь, если позволите, я прерву свой рассказ о том незабываемом прощальном дне и возвращусь на… без малого тридцать лет назад, когда по великой Божьей милости я обрела духовного отца.

Встреча моя с архимандритом отцом Иоанном Крестьянкиным произошла в 1977 году. За несколько лет до этого я была тайно крещена в небольшом деревянном домике на окраине Питера одним известным в городе священником, отличавшимся самоотверженным служением Богу и людям и редким бесстрашием. Звали священника отец Василий Лесняк. У него было трое детей, один из них — инвалид, но он часто рисковал собой и благополучием семьи ради тех, кто, доверившись ему, присоединился к Христову стаду.

Пережившие те времена хорошо знают, что верить в Бога было совсем не безопасно: «граждан», замеченных в храме на молитве или записанных среди тех, кто крестился, венчался, заказывал отпевание, вполне могли уволить со службы, выгнать из ВУЗа. А тех, кто читал или распространял религиозную литературу, выслеживали, засуживали, отправляли в ссылки. Тем не менее, именно в 1970-е годы многие пришли к вере — после десятилетий воинствующего безбожия, после неистовых хрущевских гонений на Церковь, вопреки атеистическому воспитанию в семьях, детских садах, школах, вопреки «диамату» и «истмату», которыми забивали головы студентов в ВУЗах. В одной из своих проповедей отец Иоанн Крестьянкин назвал обращение нашего поколения к православной вере настоящим чудом: «…То, что современный человек, выросший и воспитанный без Бога, приходит в Церковь, где Господь встречает его словами: Сегодня надобно Мне быть у тебя… ныне… спасение дому сему (Лк. 19, 5, 9) — вот это не мнимое, а действительное чудо».

Да, мы свидетели и участники этого чуда. Господь призвал — и рухнули все преграды, и пошли за Ним многие молодые и немолодые уже люди, с радостной готовностью что угодно претерпеть ради Него. Промысел Божий вновь был явлен в исторических судьбах России. Моя жизнь, неожиданно для меня самой, оказалась вовлеченной в русло этой общей судьбы и, как малая капля, отразила ее, слилась с общим очищающим, обновляющим потоком.

И вот, управляемая Божиим Промыслом, ранним летним утром я впервые приехала в Печоры. Я очень хотела увидеть и услышать отца Иоанна, о котором много слышала в Питере от подруг.

Меня поразила райская красота обители, расположенной в цветущей низине за могучими древними стенами. Монастырь представился мне словно бы огромной чашей, наполненной благодатью. Пели птицы.

Я спустилась в Успенский храм, с внутренним трепетом вошла в него, встала в очередь за свечами. Слышно было, как в соседнем приделе священник перед началом исповеди обратился к людям с призывом к покаянию. Меня поразил его голос: казалось, он устремлялся прямо вверх, к Престолу Божию, и оттуда приносил ясные, точные и прекрасные слова. Как филолог, то есть «любящий слово» человек, я не могла не отметить духовную красоту и силу той краткой и емкой проповеди. И почему-то мне подумалось, что этот голос и эти слова могли принадлежать только отцу Иоанну, о котором много замечательного рассказывали в Питере. Так что сначала я услышала батюшку, а потом увидела его.

Попробую передать свои первые наблюдения. В движениях, жестах отца Иоанна, поворотах его высоко поднятой головы с седыми волнистыми волосами все было торжественно, благообразно, гармонично. Если человек постоянно ходит перед Лицом Божиим, то только так, наверное, и должен он себя вести. Еще не раз при последующих встречах с батюшкой я внутренне отмечала благородную красоту его поведения.

А в ту первую встречу, уже после службы, я увидела, как он движется — не идет, а как будто радостно летит. Развеваются крылья мантии, а за ним так же радостно бежит, поспевает народ. И вот уже кто-то забежал вперед, сообщая на ходу о своем неотложном деле. Батюшка останавливается, его со всех сторон обступают, берут в кольцо, и уж никуда, кажется, и никогда в жизни не отпустят. Вот он прижимает к себе чью-то счастливую голову, а по чьей-то, не менее счастливой, вразумляюще постукивает рукой. Вот он отвечает на вопросы, и люди старательно вытягивают шеи, чтобы не упустить ни одного драгоценного словечка: то, что обращено к другому, может прямо и тебя касаться — все мы родные друг другу, все похожи и в бедах, и в падениях, и в недоумениях своих. Вот батюшка пошутил — и все по-детски светло смеются, и словно горы скатываются с плеч. Да, именно так: несли к нему горы тяжких неразрешимых проблем, а глядь — вместо твоей горы-то осталась махонькая кочка, с которой управиться с Божьей помощью можно просто, бодро и легко. И снова батюшка, на ходу извиняясь и благословляя, летит вперед, а народ радостно поспевает за ним, покуда это возможно…

Сколько раз еще потом, вот так, вместе со всеми, я провожала батюшку или же поджидала его после Литургии с алтарной стороны Михайловского собора.

…Переминаясь с ноги на ногу, ждем. Многие про себя читают молитву. В кучке ожидающих батюшку людей обязательно есть ребятишки, они подвижны, но стараются не нарушать тишины. Ждем. Все не идет и не идет отец Иоанн. У выходящих священников люди спрашивают: в храме ли еще? Не упустили ли? Нет, говорят, еще там, с кем-то из отцов или братии разговаривает. Ну, еще, значит, надо подождать, поучиться заодно смирению да терпению. И вдруг разом все лица светлеют: вот он, вышел, наконец, — и словно солнышко всех осветило. А как же людям жить на земле без солнышка? Ведь народ наш давно уж, почитай как с семнадцатого года, горький сирота. И так сильно нуждается этот духовно не сдавшийся и неслышно умирающий народ в ласке, сочувствии, заботливом внимании. Но где же все это можно найти, как не в отечески верной и самоотверженной любви русских старцев? В их смиренном любящем облике утешительно светит народу-страдальцу, народу-крестоносцу Солнце-Христос.

…Возвращаясь в тот давний день из монастыря, я подумала, какая же у батюшки теплая и родная нашей общей народной душе фамилия — Крестьянкин.

Утром следующего дня, взяв табурет, школьную тетрадку в клетку и авторучку, я уединилась на огороде монастырской певчей тети Кати, у которой остановилась по рекомендации одной из своих подруг. Катин дом находился в самом конце дальней улицы с каким-то «тюремным» названием — Новые Бутырки. За этим последним домом начинались уже, по шутливому выражению А. Ахматовой, «необъятные просторы нашей родины»: огород, за ним лужок на крутом берегу ручья, местами мелкого, местами бурливого, а за ручьем еще другие луга, благоухающие разнотравьем, и среди них тропинка, которая вела к могучим стенам и башням монастыря. Наученная своей подругой, я в свой первый приезд в Печоры добралась до Катиного дома именно этим сокращенным путем — через ручей. И первым, что увидела, успешно преодолев водную преграду и взобравшись по крутому берегу на долгожданный лужок, были наставленные на меня рога Катиной козы Комки. Потом я осознала судьбоносный смысл этой встречи: Комка была моим зеркальным отражением. В ту пору я представляла собой такую же своенравную особу с упрямыми рожками.

Матушка Варвара, игуменья Пюхтицкого Свято-Успенского женского монастыря, куда мы часто ездили в молодые годы, помню, пошутила однажды, что к ним в обитель поначалу одни козочки приходят. А потом рожки-то у них постепенно стираются в непростом общежительном быту, да на послушаниях, да на молитве, и они потихоньку превращаются в овечек. Так происходит в монастыре. В миру же, как я теперь понимаю, «рожки» стачиваются большими скорбями и, по пушкинскому выражению, опытом, «сыном ошибок трудных». А еще не обойтись в этом сложном деле преодоления своевольной самости без неусыпного внимания и великой помощи духовного отца.

Осознав жизненную необходимость обрести мудрого и строгого руководителя, я сделала первый нелегкий шаг ему навстречу: уединилась на Катином огороде с ученической тетрадкой и в течение дня исписала ее всю. В ней я поведала батюшке свою жизнь от самого раннего детства, ничего не утаив, рассказав и о том, что было спрятано в самых тайниках памяти и совести. Незадолго до этого я прочла в «Богословских трудах» новый, очень удачный перевод «Исповеди» блаженного Августина. Поэтому моя собственная попытка исповедаться за прошедшую жизнь несла на себе следы некоторого влияния этого выдающегося духовного памятника древней Церкви, его ритма и стиля. В то же время никогда еще не приводилось мне так искренне открывать свою душу, свои поступки другому человеку. Поистине — «судьбу мою отныне я тебе вверяю…»

Уже стерлось из памяти, как передавала я свою тетрадь отцу Иоанну. Помню лишь, что несколько дней после этого ходила сама не своя в ожидании сурового приговора. И вот у монастырского колодца произошел мой первый разговор с батюшкой. Совершенно неожиданно он встретил меня радостно и ласково. Потом-то я поняла, что если и можно было когда-нибудь — очень редко — получить его одобрение, то только в случае глубокого покаяния, трезвого и строгого рассуждения о себе. Дар рассуждения батюшка всегда называл самым драгоценным и необходимым даром. Господь наградил его этим редким даром сполна.

В ту первую нашу встречу у колодца батюшка подарил мне икону Божьей Матери «Державная» и сразу ответил на некоторые вопросы, о которых можно было говорить не наедине. Так, он научил меня, как молиться за мою нянюшку, полного имени которой я не знала (дома мы звали ее тетя Фаня). Она посеяла когда-то в моем детском сердце семена веры, взошедшие только через многие годы. А молиться надо было так, очень просто: «Спаси, Господи, душу рабы Твоея, еяже имя Ты веси». Наверное, у многих из стоящих тогда рядом с нами людей были в жизни такие же безымянные благодетели… Краткие молитвы, от всего сердца к Богу возносимые, по словам батюшки, очень важны, и в иных обстоятельствах жизни могут заменять большое молитвенное правило.

Когда батюшка в первый раз вот так говорил со мной, я испытывала небывалую, ликующую, через край переливающуюся радость и, наверное, вся сияла, отражая исходивший от батюшки свет. Во мне проснулась детская, счастливая и доверчивая душа. Так родилось еще одно духовное чадо отца Иоанна.

Батюшка назначил прийти к нему в определенный час следующего дня. Посчастливилось мне в те давние благословенные времена часто бывать в батюшкиной келье. Чистота, белизна — вот первое от нее впечатление. И батюшка — чистый, белый. Глаза сквозь увеличительные линзы очков кажутся огромными, всезнающими. Смотрят глубоко-глубоко и все в тебе видят. И страшно, и совестно, и радостно. Вообще благоговейный страх — очень характерное состояние грешной души рядом со святым человеком. Рядом с батюшкой я постоянно испытывала такой страх вместе с чувством стыда и своего недостоинства. Это состояние, видимо, сродни страху Господню, который есть начало премудрости.

«Сядем рядком, поговорим ладком», — скажет, бывало, батюшка и усадит на диванчик. И я вся обращаюсь в слух, боюсь что-то важное упустить, не уразуметь, не запомнить.

В святом углу — киот с иконами. Есть среди них большие, древние, есть маленькие, бумажные — всем равная честь, все намоленные. Над изголовьем батюшкиной кровати, насколько помню, изображение старца Амвросия Оптинского. Он лежит больной, а смотрит на вас мудро и весело. «Сила в немощи свершается». Русское слово «веселый» означает «быть в силах». Во всех старцах — ив тех, о ком я читала, и в тех, кого посчастливилось видеть, — есть какая-то особая веселость. Наверное, это веселость победителей. В труднейшей духовной брани уже одержана ими существенная победа над грехом, над духами злобы поднебесной. Все они — воины Христовы, передовой отряд нашей земной воинствующей Церкви. Но одновременно они как будто принадлежат уже отчасти и Церкви небесной, торжествующей — во всяком случае, они ее свидетели. В их веселости — несомненное напоминание о победе Христа над адом и смертью. Поэтому веселость наших старцев по сути своей пасхальная. Отца Иоанна братия монастыря называла «пасхальным батюшкой».

И в то же время иногда, в храме, оказавшись недалеко от батюшки во время чтения акафиста, я сквозь стекла его очков видела огромную, бездонную печаль — подобную той, какая бывает запечатлена порой на иконописных ликах Богоматери. И казалось мне тогда, что батюшка смотрит в мои глубины, в мою греховную тьму. А какие темные бездны мира, неведомые нам, были открыты ему в такие минуты?

Батюшка в своих проповедях считал необходимым вновь и вновь призывать нас преодолеть духовную расслабленность и беспечность, напоминая о том, что «времена близки»:

«У всех живущих на земле возникает в наше время предощущение грядущей катастрофы, но человечество, томимое тяжелым предчувствием, не хочет остановиться, задуматься, понять, что с ним происходит. Диавольские силы поработили ум и сердце живущих грехом, который согнул и исказил человека настолько, что он перестал видеть Бога, он уже не может выпрямиться, чтобы ум его осиял свет Божественной истины и тьма исчезла».

«Дорогие мои, нельзя в наше время жить бездумно. Мы все, даже те, кто уже давно в ограде Церкви, испытываемся сейчас силой всяких соблазнов, в том числе силой нового религиозного сознания, ложной христианской духовности. И во всем этом является апокалиптический образ великого отступления, который охватит весь род человеческий перед концом света, о котором ныне напоминает Господь нам ежедневно…»

«Вот теперь много молодежи ринулось в Церковь… Люди делают страшный рывок из объятий сатанинских, люди тянутся к Богу. И Бог открывает им Свои отеческие объятия. Как было бы хорошо, если бы они по-детски смогли припасть ко всему, что дает Господь в Церкви Своим чадам, начали бы учиться в Церкви заново мыслить, заново чувствовать, заново жить. Но нет! Великий “ухажер” — диавол — похищает у них сознание того, кто он и зачем сюда пришел. И человек не входит, а “вваливается” в Церковь со всем тем, что есть и было в нем от прожитой жизни, и в таком состоянии начинает судить и рядить, что в Церкви правильно, а что изменить пора… еще не начав быть православным христианином, он становится судьей и учителем».

Могу подтвердить эти суровые и справедливые слова любящего пастыря опытом своего поколения. Процесс воцерковления был для нас очень непростым. Сказывался существовавший во многих семьях болезненный обрыв православных церковных традиций. Далеко не все из тех, кто пришел в 1970-е годы к вере, сумели ее сохранить. Для кого-то обращение к христианству было прежде всего актом вызова существовавшей тогда политической системе, бунтом против насилия. Но и в Церковь такие люди нередко приносили семена бунта. Некоторые из них впоследствии покинули Церковь, пребывая на поверхности своих самоуверенных представлений о том, «как все должно быть» и категорически отвергая то, что этим представлениям не соответствовало. Другие, оставшись в Церкви, затеяли разрушительную «реформаторскую» деятельность, ушли в гибельный раскол. А иные стали проявлять «ревность не по разуму» в связи с вопросами действительно значимыми и непростыми. Страсти вокруг ИНН — тому пример. Когда эти страсти достигли опасной грани раскола, раздался спокойный, отрезвляющий и твердый голос отца Иоанна.

Он посмотрел на проблему взглядом духовным, но, увы, именно духовный взгляд далеко не все сумели понять и принять.

Проблема «идентификационных номеров» действительно существует, она весьма симптоматична для нынешнего времени, но отнюдь не ей, как считает отец Иоанн, следует отводить первостепенную роль в деле нашего спасения. Ведь это проблема внешняя. Неизмеримо важнее проблемы внутренних недугов, которые зачастую оказываются заброшенными, запущенными в горячке борьбы с внешним врагом. Батюшка в традициях святоотеческой мудрости призывал православную паству обратиться очами внутрь, сторожить входы в свою душу. Напомню его мысли из писем к разным лицам: «Поверьте мне… если бы все “борцы” за истину и чистоту Православия взяли на свое вооружение молитву и жизнь в Боге, то Православие воссияло бы на Руси. Но “борцов” много, и становится все больше, а Истина собирает вокруг себя малое стадо». «Дух Божий хранить надо, а это — радость, мир, любовь, воздержание и прочее — в Боге и по Богу. Только это не сгорит в последнем огне и только это будет свидетельствовать о нашем последнем выборе, а карточки, паспорта, номера, печати — все сгорит без следа». В одном из его писем есть такой совет: «Научимся видеть себя, тогда мы обнаружим все дела, все козни диавола внутри и вокруг нас». Но у многих оказались открытыми лишь внешние, плотские очи. Новые «вожди и проповедники» продолжали настаивать на своем видении проблемы, и дело стало доходить до какого-то истерически сектантского накала, до дерзостно предваряющего Божий Суд деления людей на овец и козлищ, спасенных и погибающих, «благодатных» и «безблагодатных». Насколько мне известно, и по сию пору распускаются разные слухи о том, что старца Иоанна якобы «принудили» выступить по болезненной теме в нужном ключе, чем-то таким его устрашив. Подобным образом могут рассуждать люди, совсем не представляющие батюшку. Его ни запугать, ни заставить идти против Истины было совершенно невозможно. Исповедническим подвигом всей жизни отец Иоанн заслужил право быть вне подобных подозрений.

За частным случаем, частной проблемой просматривается общая духовная опасность, которая может проявиться и в других ситуациях. Поэтому позволю себе привести здесь запись одной давней своей беседы с батюшкой, происходившей еще лет двадцать назад, но по сей день не утратившей, как мне кажется, своей значимости.

Речь шла о выбранной одним знакомым человеком жизненной позиции (довольно рискованной и своевольной). В связи с нею батюшка напомнил следующие изречения из разных источников.

«Отец Иоанн Кронштадтский: “Будь осторожен и береги ум”.

Владыка Игнатий (Брянчанинов): “Не пытайся изменить то, что попущено Господом”.

Философ Б. Спиноза: “Дела земные нельзя ни осмеивать, ни оплакивать” (то есть не нужно относиться к ним с пренебрежением, но нельзя и принимать их слишком близко к сердцу, полностью отдаваться им).

Мир идет к концу, разрушается. В нем действуют тайные силы — фермент этого разрушения, идущего от сатаны. Они существуют уже тысячи и тысячи лет. Но — Господь попустил, и допрашивать Его о Его планах мы не можем. Сегодня во всех точках планеты полыхает огромный костер зла. Хорошо, если мы не подбрасываем в этот костер собственных вязанок. Единственное, что требуется от каждого из нас, — в мире тьмы хранить и нести лучик света.

Важно утверждать положительные ценности — это и есть главный вклад в защиту нашей православной культуры.

Нельзя идти на напрасные жертвы, если Господь не призвал. Главная опасность: за своевольным мужеством может скрываться утонченная гордость. В таких случаях борьба всегда кончается поражением, несет вред и сопровождается тяжкими духовными и телесными падениями.

Берегите величайший дар жизни. Не кладите голову в пасть Вельзевула. “Будьте мудры как змеи и целы (просты) как голуби” (а не как симпатичные морские свинки, которые сами устремляются к удаву в пасть). Все надо делать с пользой и рассуждением, во всем ясно видеть позитивную цель.

Не надо шуметь. Не надо вести себя вызывающе, а то получится, как в басне: “Ай, моська, знать она сильна, коль лает на слона”. Не надо рассчитывать только на свои личные силы. Господь призовет — тогда иди на подвиг исповедания.

Помните: рассуждение важнее всего. Терпение нужнее всего. Молчание хорошо. Многоречие хуже.

Лучше быть обидимым, чем обидчиком. Святой Амвросий Оптинский часто повторял: “Надо жить — не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать, и всем мое почтение”.

С нас спросят прежде всего не то, что мы писали или чему учили, но как мы жили, что делали, и будут засчитывать нам дела добрые, чистоту совести. Конечно, своей совестью нельзя торговать ни при каких обстоятельствах и внешних условиях.

Писатель А. Франс: “Мир гибнет потому, что Вельзевул внушил людям, что его нет”. Это меткое замечание. Современные люди весьма беспечны и попадаются в сети лукавого.

Сейчас (беседа записывалась в самом конце 1980-х годов. — О. С.) мы находимся в плену — худшем, чем татарское иго. Видимые власти — только исполнители, а над ними градусы и степени. Повсюду царит язычество — гораздо худшее, чем в древние времена. Ибо старое язычество было полно веры — только в ложных богов. Новое язычество — циничное неверие, нигилизм, идолопоклонство самим себе.

Нас унижают и в чем только не обвиняют. Что же, оправдываться, доказывать, что это не так? Сейчас главное — выдержка. “Терпением вашим спасайте души ваши”. Не путайте: это не малодушие, не трусость. Быть может, это высшее, самое трудное и самое твердое мужество.

Один прозорливый старец (Нил Мироточивый) предсказывал: “Настанет время, когда год будет как месяц, месяц как неделя, неделя как день, а день как минута”.

Колесо жизни вращается все быстрее. На каждой спице колеса — живой человек. Чуть ослабеет — сорвется с колеса, а перенапряжет силы — разорвется его сердце. Учитесь не ослабевать и не перенапрягаться.

Страшно предстать пред Господом с немирной душой.

Выдержка, выдержка и еще раз выдержка.

Итак: терпение и хранение уст. Буду усиленно молиться».

Вот такая у меня сохранилась запись, сделанная сразу после встречи с батюшкой. Я старалась запомнить и воспроизвести то, что он говорил, как можно точнее. Надеюсь, эта запись кому-нибудь и теперь сослужит добрую службу, поможет среди нынешних бурь и потрясений сохранить дух мирен. Только с таким внутренним устроением можно успешно вести брань против мироправителей тьмы и духов злобы поднебесных.

Мирный дух, внутренняя тишина не препятствовали, а способствовали тому, что батюшка был твердым, последовательным и бескомпромиссным борцом за чистоту Православной веры. Он был очень строг, требуя от своих духовных чад и всех, кто обращался к нему за советом, точного исполнения заповедей Божиих и установлений Матери Церкви, не допуская никаких послаблений, скажем, в вопросе о причинах развода для мирян, о невозможности рукополагаться во священники для второбрачных и т. д. Не велит Господь выходить за разведенного? Значит, так тому и быть. Благословил Господь чадородие в законном супружестве даже до последних дней мира? Значит, нечего рассуждать о трудностях и обстоятельствах жизни. И так во всем — полностью доверяться Господу и следовать Ему. Во всех словах и действиях отца Иоанна видно его полное послушание воле Божией, переданной нам в Священном Писании. И в своем следовании Божьей Правде он не допускал никаких, даже малейших, отступлений, никаких поблажек.

«Наше дело жить по заповедям, — говорит батюшка в одном из писем, — а оценку даст Господь. Мы же всегда рабы неключимые суть».

В защите чистоты православного вероучения, чистоты жизни вверенных ему духовных чад, в молитвах о страждущей России старец Иоанн (Крестьянкин) — настоящий духовный боец, и боец очень сильный. Знаю это не понаслышке. Должна засвидетельствовать, что он считал абсолютно недопустимым переход нашей Церкви на новый календарный стиль или замену церковнославянского языка на русский в богослужебной практике. После смерти патриарха Пимена отец Иоанн вышел на амвон, сказал слово о почившем и, возвысив голос, возгласил: «Запомните завет Святейшего: никакого нового стиля! Никакого отказа от славянского языка, переданного Церкви в его письменном виде святыми братьями Кириллом и Мефодием! Никакого обновленчества! Никакого отступления от Православия! Это и мой завет».

Слышен ли нам теперь, среди нынешней разноголосицы и разномыслия, этот чистый голос?

По-слушание — способность слышать — может быть достигнуто только во внутренней тишине, а тишина рождается из глубины покаяния и смирения. Но послушание — это не только слышание, но и исполнение. «Блаженны слышащие слово Божие и исполняющие его».

Для современного человека нет ничего труднее послушания, но нет и ничего более необходимого для спасения. Мне довелось понять это на своем опыте. Получилось так, что в одном важном жизненном вопросе я ослушалась своего духовного отца, совершила, как он выразился, «ошибку-измену». И много, очень много пострадала за это. Старцам по их святым молитвам открыта воля Божия о человеке. При этом старцы никогда ничего не навязывают, а просто советуют, и советов своих, как правило, не повторяют. В моем случае по заступничеству старца и его многолетним молитвам безграничная милость Господа все покрыла и победила.

Ф.М. Достоевский в своем итоговом романе «Братья Карамазовы», разрабатывая очень значимую для него тему старчества на Руси, пишет в первую очередь именно о послушании: «Итак, что такое старец? Старец — это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и свою волю». Эту школу жизни, как отмечает писатель, человек проходит добровольно, «в надежде после долгого искуса победить себя, овладеть собою до того, чтобы наконец достичь, через послушание всей жизни, уже совершенной свободы, то есть свободы от самого себя (выделено мной. — О. С.), избегнуть участи тех, кто всю жизнь прожили, а себя в себе не нашли».

Среди житейской трясины, в обманчивых туманах современного мира с его «плюрализмом», только на камень Церкви, на опыт наших духовных отцов и можно надежно и безопасно опереться. В их строгом руководстве — великое наше утешение и надежда.

В своих письмах батюшка часто цитировал, а порой вместо своего ответа передавал, пересылал целые тексты преподобного Ефрема Сирина, святителей Феофана Затворника, Игнатия Брянчанинова и других подвижников благочестия — и древних, и современных. И это — свидетельство, что наша Православная Церковь живет соборным разумом, неизмеримо превосходящим всякий отдельный человеческий ум. Все отцы Церкви единомысленны, все исполнены одного Духа Истины и Любви.

Вот, например, рекомендованная отцом Иоанном молитва о близком человеке, которому мы не знаем, как и чем помочь. Эта молитва была взята из книги почившего недавно митрополита Антония Сурожского «Молитва и жизнь» (раздел V):

«Боже, Ты знаешь все, и любовь Твоя совершенна; возьми же эту жизнь в Твою руку и сделай то, что я жажду сделать, но не могу».

Батюшка советовал также читать его же кратенькую молитву:

«Господи! Дай нам силы изменить в нашей жизни то, что мы должны изменить.

Господи! Дай нам мужество перенести то, что мы не можем изменить.

Господи! Дай нам мудрость, чтобы отличить первое от второго».

А как прекрасны, точны, исполнены силы те слова, которые находил сам отец Иоанн для каждого из нас в глубине своего сердца! Как умел он найти единственно нужные в трудный момент, ободряющие слова поддержки! Свои скорби и испытания мы взваливали на его плечи, а он принимал их и вместе с нами нес, и молился о нас «с любовью отцовской и материнской нежностью», как сказано в одном из его писем.

Многие батюшкины письма уже опубликованы, и по откликам видно, как необходимы они людям, какая идет от них действенная, животворная помощь (батюшка в одном разговоре так и назвал себя шутливо — «скорой помощью»).

Позвольте и мне предложить некоторые отрывки из писем отца Иоанна ко мне, грешной. Может, и они пригодятся какой-нибудь ищущей или страждущей душе.

Итак, вот эти дорогие батюшкины строки:

«Все у нас в жизни идет своим чередом, идет нормально. Идем, на пути спотыкаемся и иногда падаем, встаем и опять идем. Несем крест, и им возносится душа наша к Богу, как жертва живая. Без пролития крови не бывает прощения, вот и мы проливаем ее в сердечной боли о близких, в боли о своих грехах. Таков путь к Богу, таков путь очищения души и возрождения ее. И мы от этого пути не откажемся. Всегда помните слова: «Сам искушен быв, может и искушаемым помощи» — наши искушения и падения, как ни странно, рождают в нас сострадание к людям, понимание происходящего, и они же учат нас оказывать действенную помощь другим. А к Богу-то как они нас приближают и таинством покаяния, и осознанием своей слабости и Его силы, явленной помощью Божией к нам…»

«…Мы на передовой, волны мути и зла накатываются одна задругой. Но “помощь моя от Господа, сотворшего небо и землю”. …Предаемся целиком в руки Божии, в Нем наша сила. А я бы никому не советовал что-либо внешнее менять в эти два года, ибо общее смятение не пощадит никого и догонит и встретит на новом месте. А сами знаете, чтобы прижиться на новом месте и пустить корни — время надо. А на старом-то покачаемся, покачаемся, да и опять восстанем». Далее батюшка пишет о митрополите Иоанне (Снычеве): «Спасибо за проповеди — статьи Владыки. Он и сам мне пожаловал то, что было в прессе. Молюсь о нем сейчас усиленно. Мы-то все попискиваем понемногу, и кто нас слышит? А это его выступление — голос Церкви. Многие ощетинятся и оскалятся на него теперь. Но если Бог за нас, то кто против нас? А если падем, то исповедниками и мучениками. Хорошо бы, но не всем дает Господь это избранничество. Будем же теперь так жить, чтобы «и жизнь (была) Христос, и смерть — приобретение».

Мне думается, в этом письме батюшка предвидел исповеднический подвиг митрополита Иоанна. Одно время я сподобилась быть своего рода «курьером» между ними: владыка послал меня в Печоры выяснить подробности явления батюшке патриарха Тихона, которое произошло в ночь накануне избрания патриарха Алексия II. Батюшка поведал, что глубокой ночью он проснулся и увидел, что в ногах стоит патриарх Тихон в белом клобуке, украшенном драгоценными каменьями неземной красоты. Патриарх держал в руке посох, который, казалось, был сделан из какой-то неизвестной породы дерева и достигал потолка. Патриарх молча смотрел на отца Иоанна, и в глазах его батюшка увидел некий настоятельный призыв. Поняв, что посох необходимо взять из рук Святейшего и перенести, батюшка поднялся со своего диванчика, подошел и дотронулся до посоха — тут его словно обожгло ледяным холодом. Посох оказался сделанным не из дерева, а из непонятного металла и был невероятно тяжелым, так что его совершенно невозможно было сдвинуть с места. Батюшка в недоумении опустился на свой диванчик и стал думать. В глазах патриарха Тихона читался все тот же призыв. Вдруг отец Иоанн заметил, что на посохе есть едва заметные «швы», и понял, что его можно было бы развинтить на части и таким образом, по частям, перенести.

Трудно как-то однозначно истолковать это таинственное видение. Но батюшка узрел через него, какой тяжелый крест должен достаться вновь избранному патриарху Русской Православной Церкви. На следующий день стало известно его имя…

Батюшке открылось также, что все мы, пастыри и миряне, призваны помогать патриарху Алексию II нести его Посох через трудности и испытания времени, преодолевая холод и тяжесть. Так понял отец Иоанн молчаливый призыв святого патриарха Тихона. Знаменательно, что батюшке явился именно он. Ведь в годы революционной смуты ему самому пришлось нести невероятно тяжелый крест. В день празднования памяти Собора новомучеников и исповедников Российских батюшка в своей проповеди вспомнил, что, принимая патриарший посох в 1918 году, владыка Тихон сказал: «Ваша весть об избрании меня в патриархи является для меня тем свитком, на котором написано: «Плач, и стон, и горе…»» Батюшке, таким образом, был духовно открыт крестный подвиг первосвятительского служения. Впоследствии он с глубоким сердечным сочувствием говорил, что патриарх Алексий во многом одинок и многими не понят…

Батюшка подробно рассказал мне тогда еще и о том, как в «тонком сне» в конце 1920-х годов пережил он встречу с заместителем Патриаршего Местоблюстителя митрополитом Сергием Страгородским. Батюшка жил тогда в Москве, снимал угол за занавеской. В то время Москва ходуном ходила, обсуждая известную Декларацию 1927 года. Как-то раз, вернувшись после одного из жарких обсуждений этого документа (и осуждения митрополита Сергия, подписавшего его), юноша Иоанн забрался в свой угол за занавеской и заснул. И вот видит он себя в Елоховском Богоявленском соборе. Идет торжественная архиерейская служба. Народу много — яблоку негде упасть. Он оказался где-то сзади, стиснутый со всех сторон. Посреди собора в два ряда стоят священники. Из алтаря льется какой-то неземной, несказанный свет. Священники во главе с митрополитом Сергием начинают медленно двигаться по направлению к алтарю. И вдруг митрополит круто разворачивается и идет назад. Толпа расступается. Митрополит подходит прямо к смущенному молодому человеку, смотрит ему в глаза, потом слегка обнимает и тихо говорит: «Вот ты меня осуждаешь. А я каюсь». «Тут я проснулся, — рассказывает старец, — и мне стало стыдно. С тех пор я с легкой душой, без сомнения, молился о митрополите, а потом патриархе Сергии».

Батюшка в своих проповедях не раз подчеркивал, что неосуждение — кратчайший путь к спасению. Между тем, как говорит он в одной из своих проповедей, «мы, ничтоже сумняшеся, поднимаемся своим мнением и судом и над ближними, и над дальними, и над малыми, и над великими. Мы судим, когда знаем много; мы судим и тогда, когда ничего не знаем; мы судим со слов других». Мы видим грех, совершенный человеком, но мы не видели, как он каялся. «Милость Божия уже стерла рукописание грехов, а мы все еще продолжаем помнить и судить. Но это уже суд не над человеком, а над Богом, помиловавшим и простившим».

Сон о митрополите Сергии стал для отца Иоанна серьезным духовным уроком, который он запомнил на всю жизнь. Быть может, он пригодится многим из нас, поскольку духовная болезнь самоуверенного осуждения «и малых, и великих» и скорого суда «со слов других» особенно распространилась в наши дни.

Позвольте привести еще некоторые отрывки из писем отца Иоанна, адресованных автору этих воспоминаний. Надеюсь, что они еще кому-нибудь сослужат добрую службу. Батюшка пишет:

«Времена настали тяжкие, и это уже апостол возвещал, что будет и уже есть. “Ибо люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны, непримирительны, клеветники, невоздержны, жестоки, не любящие добра, предатели, наглы, напыщены, более сластолюбивы, нежели боголюбивы, имеющие вид благочестия, силы же его отрекшиеся” (2 Тим., гл. 3). И потому так тяжело, потому каждый шаг — мученичество для тех, кто желает, тянется к жизни в Боге… Дух (лукавый) проник везде, и наша задача не допустить его в свое сердце, и только в этом мы еще хоть сколько-нибудь, хоть немного вольны. А поэтому давай искать не вовне, а в сердце своем, и там найдем Бога, и жизнь наша преобразится Им. И скажешь словами пророка: “Сокры мя в тайне селения Своего”. Знает Господь, как сохранить любящих Его. Сохранит и нас за страдания ради Его. В этом не сомневайся, и этому верь безраздельно».

«Господь знает, когда и в какой мере испытать нас, и выше меры не даст. Да, время близится. Слышали предупреждение апостола о том, что настанут времена тяжкие, христиане первых времен — и они шли сквозь свои испытания. Слышали эти слова христиане времен благочестивых — и они не миновали своих скорбей. Слышим эти слова и мы: “люди будут надменны, горды… более самолюбивы, нежели боголюбивы” — и видим сбывающееся своими глазами. Но какие испытания грядут нашему времени, можем только догадываться, и то отчасти. И это будут наши спасительные испытания, если пройдем сквозь них, сохранив веру».

Очень большое значение отец Иоанн придавал материнскому подвигу. В одной из бесед он сказал, что духовный и культурный уровень общества можно определить в первую очередь по отношению этого общества к женщине. «Раньше замужней даме целовали руку в знак преклонения перед материнством, и к женщине было возвышенное, бережное отношение — а теперь что?» — и батюшка горестно опустил голову.

Когда у меня родилась дочка, батюшка прислал поздравление с этим важнейшим в жизни событием и написал следующее:

«…Заметь, не случайно попала тебе в руки книга о Иисусовой молитве именно сейчас, когда привычное отходит пред новыми обстоятельствами жизни в прошлое, и в тебе должны пробудиться качества и силы, до сих пор бывшие под спудом. Кажется, что все, чем жила раньше, отсекается. И все разнообразие и многообразие интересов должно уступить место смиренной роли матери с кажущимся ограниченным кругом интересов и дел. Но вот это-то и будет, и есть проявление истинного, глубинного, Богом данного богатства женщины — не восхищенного самовольно и потому чаще уродливого проявления ее активности и значимости, но истинного Богом благословенного назначения — родительницы и воспитательницы христианской семьи. Сколько надо мудрости, сколько такта и чуткости, от скольких привычных проявлений себя придется отказаться во имя новых задач. Благослови, Господи! Очень все это трудно, да еще в нынешнее время, когда, говоря твоим языком, “мы и так живем ниже всякого допустимого уровня, ниже, чем во всякие другие времена”. И это со счета не спишешь, и придется прощать и смиряться, смиряться и прощать — и другим, и себе. Не связывай себя никакими определенными молитвенными правилами, это породит только расстройство и уныние. Живи свободно и легко памятью Божией, и в этом будет тебе защита, и помощь, и вся жизнь: “Господи, помилуй! Господи, благослови! Господи, прости! Господи! Слава тебе!” Вот сколько много тебе молитв сразу и на все случаи жизни».

Приведу еще некоторые совсем кратенькие высказывания батюшки из разных его писем:

«Самый лучший доктор — это время».

«Душу берегите в тайниках».

«Путь к Богу тернист. Но вы идите».

«Божие благословение на творческие труды».

«В отношении работы помолитесь святому мученику Трифону».

«Все делай с пользой».

«Сердечко не сокрушай, приникни к Богу и Ему доверься».

«Надо поднять много трудов и много молиться».

«Кто приобрел терпение, тот приобрел упование».

«Среди бурь и невзгод избранным дается покой в Боге».

«В последних испытаниях должны пробудиться качества и силы, до сих пор бывшие под спудом».

«Вспомни о долготерпении и безграничной милости Божией. Если и десять праведников обрящутся среди “Содома и Гоморры”, то и тогда пощадит Господь утопающих во грехах. Надо войти в эту десятку. Вот и трудись».

О спасении России: «Нам бы осознать сначала свою погибель и необходимость своего личного спасения и спасения близких. Ведь только от этого зависит судьба России. Возрождение общее может начаться только с возрождения частного (души каждого)».

Таковы лишь некоторые из драгоценных батюшкиных слов. Но батюшка учил не только словами, а всем образом своим, образом своей жизни.

В один из последних моих приездов в обитель мы разговаривали в коридоре у дверей батюшкиной кельи с его келейницей и секретарем Татьяной Сергеевной. Она сказала: «Я ведь с батюшкой вижусь постоянно, вижу его в простой бытовой обстановке. И, казалось бы, в быту, в житейских мелочах человек мог бы проявить какие-нибудь маленькие погрешности, обнаружить простительные слабости. Но я столько лет рядом с батюшкой — нет, и в мелочах он безупречен».

Признаюсь, это свидетельство произвело на меня сильное впечатление, — пожалуй, большее, чем сообщение о каких-то необыкновенных аскетических подвигах. Я подумала: «Вот это да! Вот это степень совершенства! Ведь здесь жизненный ориентир для всех нас».

В течение последних лет жизни батюшки я общалась с ним только по переписке. Не скрою: поначалу было непривычно без светлых и таких укрепляющих встреч. Бывало, батюшка пошепчет что-то очень важное на ушко, похлопывая слегка своей рукой по моей. Потом мы вместе усердно помолимся. На прощанье он щедро обольет святой водой, просфор даст на дорогу, масла благоуханного, подарочков всяких, да легонько по голове постучит для прояснения мыслей. Потом благословит в дорогу — и летишь от него как на крыльях, а люди к тебе так и тянутся, привлеченные переданной батюшкой благодатью, и делишься с ними, и самой еще долго-долго хватает.

Казалось, что без этого уже не прожить, и сначала было больно и трудно без несказанной радости бесед «лицом к лицу» с дорогим духовным отцом. Но, конечно, было и смиренное понимание, что так нужно. А потом подумалось, что, может быть, батюшкин образ жизни, обусловленный и возрастом, и духовной необходимостью — это еще и некоторое указание для всех нас. Есть время общаться, а есть время избегать встреч. Сейчас в силу обстоятельств жизни многих из нас — больших перегрузок на работе и дома, общего дефицита времени и сил — стало труднее пробиваться друг к другу, находить возможности для дружеского общения. Мы очень редко встречаемся. Но в этом угадывается и Божья воля. Ведь внутренне мы не отдалились друг от друга. Скорее, наоборот. Молитвенная духовная связь — самая прочная и живая. Ничто и никто не в силах ее разрушить.

А теперь уж, видно, не до длинных разговоров, не до частых дружеских застолий. Пришла пора сосредоточенной тишины, укрепления и углубления духа. Кто знает, что ждет нас впереди. Но в том, что будут большие испытания, нет сомнения. Поэтому хотелось бы подкрепить всех таким батюшкиным напутствием: «Нам всем надо постараться достигнуть высоты русского православного человека».

«Божие благословение еще и еще, чтобы дух был бодр. Только им и можно пережить грядущее. А тревоги прочь. Трезвитесь, бодрствуйте. С любовью о Господе — архимандрит Иоанн Крестьянкин».

…На сороковой день после кончины старца я вновь приехала в Печоры. И снова был необычайно красивый день: белый снег, синее-пресинее небо, ослепительное солнце. Но на этот раз оно уже ощутимо пригревало. Чувствовалось приближение весны. Боль растаяла, исчезла. На ее место пришла пасхальная светлая радость. Батюшку торжественно проводили в Жизнь Вечную.

Встреча со старцем. Николай Кузьмич Симаков, Санкт-Петербург

По милости Божией, мне впервые довелось встретиться с дорогим батюшкой Иоанном (Крестьянкиным) весной далекого уже теперь 1979 года. Было это во время Великого поста, тогда я впервые приехал в Псково-Печерский монастырь как паломник. Помню, даже не знал еще толком, как подобает себя вести в настоящем действующем православном монастыре, поэтому был несколько смущен и робко стоял среди многочисленных молящихся людей в Успенском храме. Здесь мне пришлось наблюдать, как многие паломники и молящиеся женщины просят благословения у входящих монахов. Мне тоже очень захотелось получить благословение в стенах этой древней обители. Преодолевая свою застенчивость и робость, видя, как все это делают, я сложил руки для благословения и решился подойти к входившему в храм монаху, увидев на груди у него наперсный крест. Им оказался батюшка невысокого роста с очень добрым лицом, в очках, который, благословив, поцеловал меня по-отечески в лоб и даже обнял. Помню, я был весьма поражен этим. Было такое ощущение, как от встречи с родным и близким человеком. Мне тут же захотелось узнать, кто этот батюшка. Я стал расспрашивать стоящих рядом людей. На мой вопрос я услышал в ответ: «Как, Вы разве не знаете — это же отец Иоанн Крестьянкин!» Рядом со мной стояла Татьяна Горичева, моя знакомая, с которой я приехал тогда в монастырь. На мой вопрос об отце Иоанне Крестьянкине она сразу же ответила мне, что это духовник монастыря и известный старец.

В начале 80-х годов я стал часто приезжать в Псково-Печерский монастырь. Мне хотелось вновь побывать в этой древней православной обители, которая никогда не закрывалась, и, конечно, хотелось вновь увидеть и встретиться с отцом Иоанном. Для меня, как неофита, тогда было важно увидеть вновь старца — живого носителя православной веры и благодати. Хотелось узнать, что такое духовная жизнь и как можно спасаться в миру. У меня не было духовного отца — и хотелось его найти здесь, в стенах монастыря. И вот, приехав в монастырь, я вместе с другими паломниками после окончания Литургии ждал выхода батюшки Иоанна из Михайловского собора. Ожидавших было довольно много, люди были все страждущие: у кого муж в тюрьме, кто разводится, кто пьет, у кого больные дети. Все были удручены своим горем, находились в печали, унынии и друг с другом не разговаривали. Помню, что и у меня в душе были уныние, тоска и какое-то болезненное состояние. Внезапно появился отец Иоанн. Он всегда ходил очень быстро, почти летал. Его ряса часто развевалась на ветру как крылья. Внешне батюшка отец Иоанн был невысокого роста, лицом и манерами напоминал профессора дореволюционного времени, глубоко интеллигентного и тактичного. Общаясь с ним, каждый чувствовал любовь и уважение к себе с его стороны и даже некое равенство. Вместе с тем, духовно он был похож на святителя и чудотворца Николая, который стремится помочь каждому в его беде и жизненном испытании.

Подойдя к нам, батюшка Иоанн стал разговаривать понемногу с каждым. Помню, как все приготовили и протягивали ему свои толстые тетради с исповедью и просьбами. «Ой, какая толстая тетрадь, когда же мне это все прочесть?» — весело говорил он. При этом отец Иоанн спрашивал о самой главной причине, которая привела человека к нему. И тут же давал духовный совет, как быть и что необходимо сделать. Хорошо помню, как люди, обступившие его со своим горем, стали вдруг как-то оживляться, радоваться, а некоторые даже начинали смеяться от радости. И я тоже почувствовал, что с появлением батюшки мое внутренне состояние изменилось. Уныние, тоска в душе исчезли, и вместо них появились бодрость и одухотворенность. Душа, до этого болезненно израненная унынием, исцелилась от встречи со старцем. Все это произошло, несомненно, от того, что рядом с нами был батюшка отец Иоанн. Он излучал благодать Божию из своей любящей души, и все вокруг духовно-душевно исцелялись. Тогда я впервые познал на себе опыт старческого душепопечения. Когда очередь дошла до меня, я тоже протянул отцу Иоанну свою подробную исповедь в толстой тетради, опасаясь, что он не возьмет ее. Но батюшка взял мою исповедь и при этом спросил, на сколько дней я приехал в монастырь. Я не знал, что и сказать. Заметив мою нерешительность, он напомнил правило для паломников приезжать в монастырь не менее чем на три дня. Ведь всем паломникам нужно помолиться, исповедаться и причаститься. Благословив меня остаться при монастыре на три дня, он добавил, что постарается прочесть мою исповедь и пригласить к себе на беседу. Я, конечно, был весьма рад этому обстоятельству и с трепетом ждал приглашения к старцу. Встреча произошла на третий день. Ко мне подошел монах и передал, что отец Иоанн благословил прийти к нему сегодня. Когда я вошел в келью батюшки, он уже ждал меня. Келья отца Иоанна была светлой, все стены были увешаны иконами и портретами архиереев. В ней я почувствовал себя как в намоленном домовом храме. Батюшка, благословив, посадил меня на свой диван, на котором он всегда принимал посетителей. Он беседовал со мною, как отец с заблудшим сыном из евангельской притчи. Я, было, внутренне оробел от такой близости и простоты общения со старцем, но его тактичная и проникновенная беседа со мной стала для меня настоящим праздником и духовной радостью.

В 1983 году я приехал в Псково-Печерский монастырь на Страстной седмице, чтобы здесь встретить Пасху Христову. Помню Пасхальное ночное богослужение в Михайловском соборе. Возглавлял его сам отец Иоанн (Крестьянкин). Во время Пасхального крестного хода батюшка с особой радостью пел и, обращаясь к нам, стоящим в соборе, не раз восклицал: «Пойте, братья и сестры!»

Рано утром в этот же день Воскресения Христова вместе с другими паломниками я пришел к келье батюшки отца Иоанна, чтобы поздравить его лично. Среди нас, помню, была совсем слепая женщина, которая принесла пасхальные яйца для отца Иоанна. Мы все стали громко петь пасхальный тропарь: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!» Батюшка Иоанн вышел из кельи как всегда радостный, восклицая: «Христос Воскресе!», и мы все дружно отвечали: «Воистину Воскресе!» Он пригласил нас к себе в келью. Она в этот день казалась еще более светлой. Все в ней было по-пасхальному празднично. Я не знал, на что больше смотреть — на отца Иоанна, который весь светился от пасхальной радости, или на многочисленные иконы в его келье. Помню, чуть даже не рассмеялся, когда на вопрос одной из женщин, поедет ли батюшка служить на приход в Эстонию, он, махнув рукой, шутливо отвечал: «Да я тут сам на послушании, как благословят». Эта пасхальная ночь, проведенная со старцем в соборе, а затем в его келье, запомнилась и запечатлелась в моем сердце навсегда. Он тоже стал для меня живым подтверждением, что православие есть истинная вера русского народа. Скажу больше: встреча с ним была для меня встречей с живым воплощенным Евангелием, с благой вестью о Воскресении Христовом и Царстве Божием. Даже если бы отец Иоанн ничего не говорил, одно его присутствие было духовной радостью, веселием, исцелением и утешением. Думаю, что это испытывали все, кто с ним общался. Он был человек Царства Божия, промыслительно посланный к нам, к людям страждущим, больным, несчастным, чтобы помочь, духовно исцелить, укрепить в вере и направить на путь спасения.

В один из очередных моих приездов в Псково-Печерский монастырь — в первой половине 80-х годов — я как всегда ждал вместе с другими выхода отца Иоанна после Литургии из Михайловского собора. Он вышел и после бесед с людьми стал спускаться вниз по лестнице. Так получилось, что меня и еще одного молодого человека отец Иоанн взял под руку, так как лестница была крутой, и так ему было легче спуститься вниз. Уже не помню, о чем мы говорили с батюшкой, пока спускались, но когда спустились вниз, я наконец решился осуществить свою мечту, спросив: «Батюшка, возьмите меня в духовные чада». Отец Иоанн сказал в ответ: «Хорошо, но знаете, врача надо иметь на дому, а вот когда сложный диагноз и нужна операция, тогда едут к профессору в Москву». С этого времени я стал получать каждый год открытки и поздравления от батюшки отца Иоанна на Рождество Христово и на Пасху. На мои вопросы о духовной жизни отец Иоанн подчеркивал необходимость для мирян участвовать в богослужебной жизни Церкви. Это касается прежде всего всенощного богослужения в субботу и Божественной литургии. Исповедоваться и причащаться миряне должны, считал батюшка, постоянно, но не чаще, чем раз в две недели. Отец Иоанн всегда говорил об обязательной тщательной и неукоснительной подготовке к Причастию Святым Христовым Тайнам. Батюшка благословлял ежедневное чтение Нового Завета, одну главу из Евангелия и две из Апостола. Он рекомендовал начинать читать святых отцов с аввы Дорофея и святителя Феофана Затворника, а затем уже переходить к преподобному Иоанну Лествичнику и другим учителям духовной жизни.

Однажды, когда отец Иоанн в братском корпусе давал мне духовный совет и наставление, я вдруг почувствовал, что он видит всю тайную греховность моей души как на ладони. Я остро испытал тогда чувство стыда и покраснел, как в школьные годы.

Помню, как в одну из встреч с батюшкой я, получив благословение, отправился обратно домой, тогда еще в Ленинград. Всю дорогу я ощущал духовную радость и благодать от встречи с ним, и лишь когда я к утру заснул в автобусе, она стала уменьшаться.

Когда в 80-е годы мне пришлось работать юрисконсультом в роддоме № 13, врачи стали посылать ко мне тех женщин, которые шли на первый аборт. Нужно было с ними проводить беседу о вреде аборта и его последствиях. Вышло так, что я переусердствовал. При встрече с батюшкой мне пришлось все рассказать. Отец Иоанн дал мне тут же свой совет. Нужно только предупреждать, считал батюшка, и рассказать о последствиях этого смертного греха, но не запрещать. А то ведь такая женщина может сама, не дай Бог, извести младенца или убить себя. В роддоме были случаи отказных детейдаунов, и я спросил батюшку, можно ли мне их крестить, а также и умирающих детей? Батюшка благословил меня крестить тяжело больных, отказных, умирающих младенцев и научил, как это делать. Помню, он сказал, что крестить их в простой подогретой воде с верою и молитвой обращенной к Святой Троице: «Крещается раб Божий (имя) во имя Отца, аминь, во имя Сына, аминь, во имя Духа Святаго, аминь!»

В начале 90-х годов я был назначен митрополитом Иоанном (Снычевым) ответственным секретарем журнала «Санкт-Петербургские епархиальные ведомости». С первого номера журнала, по благословению митрополита, мы постоянно печатали проповеди батюшки отца Иоанна (Крестьянкина). Когда наш журнал попал к батюшке, он его прочитал, и вскоре я получил от него письмо.

Отец Иоанн писал: «Дорогой Николай Кузьмич! Предоставилась возможность передать Вам это благодарственное письмецо. Мы очень внимательно следим за вашими совместными с владыкой Иоанном трудами и утешаемся ими. Помогай Вам Бог не ослабевать в этом важном деле. Но к Вам и просьба будет, мы очень волнуемся, чтобы не миновал нас какой-либо Ваш журнальчик. Нельзя ли Вас попросить присылать нам по три-четыре экземпляра всего выходящего у Вас. Мы это все неукоснительно оплатим. Знаю, как для Вас сложна всякая дополнительная нагрузка, но все же дерзаю просить Вас об этой услуге. Молимся о вас всегда усердно. С любовью о Господе, Ваш отец Иоанн. 15.12.92».

Получив письмо от дорогого батюшки, я тут же показал его митрополиту Иоанну. Владыка внимательно прочитал его и наложил на нем свою архиерейскую резолюцию: «Поместить на страницах Санкт-Петербургских епархиальных ведомостей», что, конечно же, мы с радостью и сделали в следующем номере. Для меня письма отца Иоанна были и благословением духовного отца, и радостью получить от него новую весточку.

Порой батюшка сам присылал нам материалы, которые он считал нужным и даже необходимым поместить на страницах журнала.

Вот одно из таких писем.

«Дорогой Николай Кузьмич! В последнее время к нам стало обращаться много людей с откровенными признаками беснования. И даже само вселение нечистой силы у многих совершенно аналогично тому, что описано в главе книги митрополита Вениамина (Федченкова). В связи с этим нам захотелось попросить Вас, не найдете ли Вы возможность опубликовать в «Ведомостях» отрывок из этой книги, чтобы читатели знали и как это происходит, и как все реально это, и видя близких, мучающихся неведомыми медицине «болезнями», — люди понимали бы, что происходит вокруг и где надо искать помощи и исцеления». Посылаю Вам эту главу. Храни Вас Бог. Божие благословение. Ваш отец Иоанн. 12.02.1993».

Хочется привести еще одно дорогое мне письмо от батюшки Иоанна.

«Дорогой Николай Кузьмич! Посылаю в благодарность за Ваши труды Вам подарок — книгу “Нравственное богословие для мирян”. От Вас же получил 10-й номер “Санкт-Петербургских епархиальных ведомостей”. И вот интересный момент, прочитал с интересом весь номер, и в нем и свои две проповеди. Их читал — как будто и не мои они совсем.

Вот так, скажешь слово, и канет оно в вечность, а со страниц печатных уже возвращается оно к тебе, как нечто совершенно новое.

Спасибо Вам. Как ответственно и важно то дело, что делаете Вы. Помогай Вам Бог. С любовью о Господе. Отец Иоанн».

Два большие письма отца Иоанна касались распространявшегося тогда лечения от пьянства методом кодирования. Метод поддержали некоторые священники. Отец Иоанн был очень взволнован этим и написал следующее.

«Дорогой Николай Кузьмич!

Спасибо Вам за присланные журналы и письмецо. Молимся о Вас, о семье Вашей и о деле Вашем постоянно, так как эти три — едино и об одном, и все важно для главного: «просвещайте, просвещайте люди моя».

А я в свою очередь посылаю Вам свою последнюю проповедь, произнесенную в прошлое воскресение — о памяти смертной. Как сам я думаю и готовлюсь к ее посещению, так и другим немало важным представляю иметь о ней помышление.

Еще посылаю Вам материал, который привезли мне из Питера. Он безымянный, думается по обстоятельствам времени.

Тут не только станки могут сломаться, но как бы сама голова, это написавшая, уцелела. И поскольку особенно широкое поле деятельности этой организации именно у Вас, да еще с шельмовски полученным благословением, данным на общество трезвости образца начала XX века, — то Вам и разбираться.

Не знаю, знаком ли с этим материалом наш Преосвященнейший Владыка Иоанн?

Вот и подумал я отдать его в Ваши руки, ибо Вы и к Владыке близки, и по роду своей деятельности должны знать где и что делается. И участвуют в деле священники вашей епархии.

Не сочтете ли нужным Вы каким-либо образом предупредить об опасности, грозящей людям от этого якобы церковного общества братства?

Вам же это материал и информация к размышлению. Почему до с их пор так свободно и безнаказанно продолжают свою работу сии «целители» и даже выступают в стенах Духовной Академии?

Потрудитесь, дорогой Николай Кузьмич, надо выяснить ситуацию у Владыки Митрополита.

Очень бы хотелось получить от Вас письмецо с Вашим мнением о работе, и о том, как сумеете поговорить о ней с Владыкой.

Знаю, что Вы крайне заняты, но дело-то очень серьезное — шельмуется Церковь, вводятся в обман люди и выглядит все, как духовная диверсия, рассчитанная на длительное время и с далеко идущими страшными последствиями.

Божие благословение и Вам принять в сердце беспокойство о надвигающейся на нас беде.

Храни Вас Бог и помогай в столь нужных и важных трудах Ваших.

С любовью о Господе. А(рхимандрит) И(оанн)».

В то время — в начале 1990-х годов возникало много скороспелых общество и братств, отец Иоанн относился к ним с осторожностью. Об этом следующее его письмо.

«Дорогой Николай Кузьмич!

Благодарю Вас за присланный журнал «Санкт-Петербургский Епархиальные Ведомости» № 13. Я внимательно слежу за Вашим изданием, много полезного и своевременного в нем черпая.

Я Вам хочу вот еще об одном деле написать. В одном из писем, адресованных мне, промелькнула такая информация, что Вы собираетесь принять участие в деятельности вновь создаваемого общества Святого целителя Пантелеймона, якобы готовящего в Петербурге открыть подворье Псково-Печерского монастыря. Так, если эта информация имеет хоть каплю достоверности, то спешу предостеречь Вас от такого желания. Наше священноначалие ничего не знает о готовящемся к открытию подворье, думаю, что и Ваш Владыка Митрополит не одобрит ретивых ревнителей. Вам же не стоит вплетать свое имя в мероприятие, не благословленное Митрополитом Иоанном.

Простите, Николай Кузьмич, вы делаете большое и действительно важное и нужное дело, и Вам нужно беречь себя для него.

И еще одна просьба к Вам: помочь мне найти человека. Я получил в подарок «Православный Церковный календарь на 1995 год» издание Санкт-Петербургской митрополии. Книга подарена монахиней Серафимой, которая принимает участие в подготовке аналогичного календаря на будущий год, Мне бы очень хотелось поблагодарить матушку за подарок, но не знаю ни ее фамилии, ни ее местопребывания.

Не поможете ли Вы мне ее найти, ведь Вы знаете всех, кто работает в Вашем издательстве.

Помоги Вам Господь во всех трудах Ваших.

С любовью о Господе Ваш богомолец, убогий А(рхимандрит) И(оанн)».

Встреча с отцом Иоанном стала самым важным событием в моей жизни. Отец Иоанн отошел ко Господу в знаменательный день праздника Собора святых новомучеников и исповедников Российских. В тот день, 5 февраля 2006 года, я был в Казанском соборе на Литургии, которую возглавлял митрополит Владимир, близко знавший батюшку. После окончания Божественной литургии владыка, обращаясь к нам, сказал: «Сегодня отошел ко Господу благодатный старец-исповедник отец Иоанн (Крестьянкин), которого, несомненно, прославит Церковь как праведника и угодника Божия!»

Господи, помяни во Царствии Твоем приснопамятного архимандрита Иоанна, а нас помилуй его святыми молитвами!

Из духовного наследия старца я составил для себя как бы духовное завещание, которое стараюсь постоянно приводить себе на память. Вот оно:

«Миром правит только Промысел Божий, и в этом — спасение верующему человеку, и в этом — сила, чтобы перенести земные скорби».

«Дорогие мои, миром правит Промысел Божий, а не мы, смертные люди: я, отец К., отец Н».

«И по опыту скажу, что чем скорее мы сердцем примем Богом данное, тем легче нам будет нести благое иго Божие и бремя Его легкое. Тяжелым оно становится от нашего противления внутреннего».

«А сейчас такое время настало, когда только вера в то, что Промысел Божий устрояет жизнь, может все трудности жизни преодолеть».

«Господи! Тебе все ведомо; сотвори со мною как изволишь. Аминь».

«У Бога нет забытых людей, и Промысел Божий зрит на всех. И миром правит Бог, только Бог и никто другой».

«Главной в духовной жизни вера в Промысел Божий и рассуждение с советом».

«Миром во все времена правит Промысел Божий, и на него ли произнесем мы суд?»

«Он даровал нам путь к спасению, и Он один и тот же на все времена для христиан и первых и последних времен — и это вера в Промысел Божий и жизнь по вере».

«Будешь жить для Бога, ради Бога и во славу Божию — вот и спасение, вот и истинный, а не эфемерный смысл жизни».

«Помни, детка, что самое ценное — научиться себя предавать всецело воле Божией».

«Бойтесь разделения и раскола в Церкви! Бойтесь отпасть от Матери Церкви, только она одна и сдерживает лаву антихристианского разгула в мире теперь! Бойтесь судить церковное Священноначалие, ибо это гибель и без антихристовой печати!»

«Государственная проблема об индивидуальных номерах налогоплательщика стараниями врага Божьего, ложными слухами о введенных в ИНН трех шестерках обрела в духовном мире великую силу смуты и стала для нас той проверкой, которая проявила в верующих отсутствие веры Богу и доверия Матери Церкви!»

«Дивный путь явных дел, пою тебе гимн! Окружайте, люди, себя, опоясывайтесь малыми делами добра — цепью малых, простых, легких, ничего вам не стоящих добрых чувств, мыслей, слов и дел».

«Надо только в делах любви к ближнему увидеть и почувствовать возможность преображения любви своей, возможность спасения. Ибо только милосердием и любовью можно стяжать Святой Дух Божий, которым только и можно противостоять страшным духам злобы, овладевшими людьми и миром».

«Так не пройдем же мимо протянутых к нам рук, мимо страждущих, болью и горем исполненных глаз, мимо ближнего нашего. Не пройдем, дорогие мои, мимо своего спасения; не пройдем мимо Самого Христа, Который в образе каждого нуждающегося в нашей помощи призывает нас на вечерю любви».

Жить по-христиански в семье. Раба Божия Алевтина, г. Москва

1 июня 1991 года я вышла замуж. Мне было восемнадцать лет, ему двадцать.

А 1 октября я попала в Оптину пустынь, и жизнь изменилась, захотелось быть с Богом, быть в Церкви, но по такой неофитской ревности мне сразу захотелось всего и многого, и большего, захотелось сразу уйти в монастырь, хотя мы были только несколько месяцев женаты.

Я чудным образом обратилась: делала интервью в Оптиной пустыни с иеромонахом Филаретом, ныне он иеросхимонах Селафиил, он в скиту сейчас в Оптиной живет. И этот священник, с которым я общалась, целый год выслушивал мои желания уйти в монастырь от живого мужа.

Отец Иоанн мне ответил на письмо: «Дорогая о Господе Алевтина, жизненный путь у Вас определен, конечно же, не без промысла Божьего. Теперь, пока вы оба с супругом живы, и речи не может быть об изменении образа жизни. Раньше были такие случаи, когда оба супруга, с обоюдного согласия, брали на себя монашеские обеты, но раньше — это раньше, и оба разом. А для вас правило написано в Первом послании Коринфянам, глава седьмая. Бережно относитесь к мужу, и не торопясь, больше молитвой и примером своей жизни, зовите его за собой к Богу. Повенчайтесь, вы уже взяли на себя обеты, их надо исполнять. Божие благословение».

И мы с мужем повенчались, и вот уже много лет живем вместе, растим детей.

* * *

Об этой встрече. Единственный день, когда я видела старца. Это была всенощная на Чудо Архистратига Михаила в Хонех. Увидела я трепещущую свечечку, дрожавшую в руке, и только издалека. И это все. Но так как-то получилось, что отец Филарет все время говорил: «Читайте отца Иоанна. Слушайте проповеди отца Иоанна». И мы все время к нему мысленно, в молитве и в письмах, обращались.

У меня подруга, иконописец, много лет туда обращалась, и ездила, и была любезна, брала с собой некоторые мои записочки.

У нас была такая проблема: еще до рождения нашего первенца выяснилось, что у моего мужа сахарный диабет. И еще до рождения ребенка мы съездили вместе на Соловки, мы очень захотели уехать туда навсегда, думая, что там и только там можно спокойно жить с Богом. Очень нам там понравился священник, игумен Герман, духовник монастыря, очень хотелось окормляться у него. И я написала отцу Иоанну.

На это он ответил мне следующее: «Пока все, что вы планируете, не имеет под собой реальной почвы. Отец Герман на Соловках, и вы можете обращаться к нему крайне редко, и, к тому же, его послушание монастырское не даст ему возможности удовлетворять полностью ваши требования руководства.

Переезд на Соловки тоже не состоится по состоянию здоровья супруга и многим другим причинам, это все увидите во времени. (Со временем мы увидели, что очень многое произошло: и болезни ребенка, и болезни мужа, и усугубляющиеся болезни моей мамы).

Пока продолжайте жить дома, учиться и ходите на исповедь в московскую церковь. Продолжайте молиться о даровании вам духовного отца».

И вот, я хотела сказать про московскую церковь. Не было у нас в Москве прихода. Мы или в Оптину ездили, или на Соловецкое подворье ходили. Но так с годами получилось, что мы пришли в одну московскую церковь — в храм на Маросейке, и он стал таким по-настоящему московским домом.

Еще были у меня бесконечные порывы заниматься какими-нибудь делами, на что батюшка говорил: «Занимайтесь своим больным сыночком и семьей, и этого с вас довольно». И все время останавливал от каких-то грандиозных шагов.

* * *

И еще письмо, в котором мы не оставляли нашу мечту поехать на Соловки, и еще одно ответное батюшкино письмо.

«Вы только-только начали вступать на путь христианского осмысления жизни, так не уклоняйтесь в самость и эгоизм с самого начала. И еще: не забывайте, что сами мы, преследуя самые благие цели, ничего доброго сделать не можем. А спрятаться от рода человеческого теперь невозможно нигде, как только в сердце своем, воздвигнув престол живому Богу. Вот цель. Помыслы о Соловках оставьте совсем. Вы — люди семейные, и живите по-новому, жизнью, благословенной вам Господом. Не мните вносить в свою жизнь элементы монашеского делания».

Вот эту вот фразу я хотела бы еще раз подчеркнуть — «не мните вносить в свою жизнь элементы монашеского делания», потому что это, мне кажется, тенденция нынешнего времени. Когда многие люди, приходящие в Церковь, христиане, миряне, начинают вносить в свою жизнь вот эти самые элементы монашеского делания. И я в свое время, честно могу признаться, не сразу послушалась старца. Только с годами, только «получив сильно по башке», пройдя некоторые испытания, я сама поняла то, что мне уже давно сказали, что главное — это два совершенно разных пути, и не надо тут ничего смешивать. Не то что играть — это была не игра, это было искреннее желание, но происходящее от неумения и неопытности.

И еще одно письмо, по поводу чадородия.

Муж болел диабетом, старший сын тоже очень болел, и мы не знали, как поступить. Это очень большая проблема, но она существует у современных супругов, проблема, которая называется «планирование семьи», или «воздержание в супружеских отношениях». И я просто абсолютно не знала, что делать, потому что не хотелось, с одной стороны, преступать заповедь, с другой стороны, муж мой боялся, что его болезнь как-то отразится на детях.

Вот на это мы получили от отца Иоанна потрясающее письмо, и я хочу им поделиться, потому что, мне кажется, сегодня это волнует многих людей.

«Мы живем очень расчетливо. И в этой нашей расчетливости так мало места остается свободе Промысла Божия о нас. Эта расчетливость порождает грех ко греху. А я из своего пятидесятилетнего священнического служения уверяю вас, супругов, что Господь с одним попустит столько бед, что и в многодетной семье не бывает. А на всех рожденных хватит у Господа всего, только бы мы уповали на него и жили им. И еще, если бы люди умели владеть собой и из страха Божьего в супружеских отношениях соблюдать церковный устав, то детей родилось бы столько, что они не были бы вам обузой, и они бы родились такие, что только радость рождалась бы с ними вместе. А сейчас, по нашей немощи и маловерию, компромиссы наши порождают много бед для нас. Умудри вас Бог. От того, что мы такие разумные, нынче совсем не родятся преподобные».

Поразительные слова, обращенные к современникам нашим, которые живут и не знают этого. У нас опыта этого нет, нет в семье, в которой нас растили: как жить? как это — уповать на Господа? как рожать детей, положась на волю Божию? Но, несмотря на то, что были такие очень важные письма и прямое руководство, какое-то очень простое в жизни, все равно жила душа мечтаниями о каких-то якобы подвигах. И у нас в какой-то момент появился духовник в Н-ском монастыре, с 1993 года мы с ним общаемся. С ним и случилась то, что называется младостарчеством.

Через несколько лет, когда мы абсолютно запутались, я обратилась к отцу Иоанну, и он написал нам письмо, тоже очень важное, которое говорит о том, что чаще всего мы сами бываем виноваты в том, что происходит с духовенством. «Письмо ваше я получил, но решать ваши семейные проблемы не буду, потому что вы решите с вашим супругом сами. И даже духовник ваш призван благословлять вами продуманные решения, а не сам произвольно диктовать своим чадам тот или иной шаг. Садитесь-ка с мужем и постарайтесь, просчитайте, хватит ли у вас средств духовных и материальных для созидания башни. Божие благословение на ваш брак есть, а дальше, опять же с Божией помощью надо жить, и не монашеской жизнью, а семейной. Это пути разные, хотя спасительные оба.

Вдумайтесь в личный пример в ваших отношениях с духовником. Сделайте вывод. Ибо надлом в отношениях происходит из-за того, что вы пытаетесь заставить вашего духовника жить и думать за вас. И он, по вашему требованию, берется за то, что делать не должен. И Господь посрамляет и ваши надежды, и его усилия. А результат каков — сами знаете».

Мне кажется, что это абсолютная программа. Что для такой жизни, современной, этот образ брака показывает, какую благодать дает Господь людям, живущим в браке.

В письмах отец Иоанн писал, что родителям дается сакраментальное знание о детях. И не нужно недавно рукоположенных священников, которые часто воспитывались в неправославных семьях, не имеющих этого правильного мудрого опыта правильной христианской жизни, не нужно их заставлять жить и думать за нас и решать наши семейные проблемы.

* * *

После этого я еще несколько раз писала отцу Иоанну, просила его молитв — и только. Потому что все вопросы действительно были решены, с мужем мы живем, детей растим. Когда они начали в храм ходить, были искушения, были проблемы, но я верю, что отец Иоанн молился: когда мои записочки достигали его, наступало облегчение.

У меня какое-то чувство, что он и старец был разумный. Чудеса, им совершаемые, абсолютно разумные. Недавно, после его кончины, открыла книгу писем — и было такое ощущение, что теперь я его встретила. Теперь я с ним пообщалась лично. У него абсолютное соединение простоты и мудрости.

Одна моя подруга приехала к нему, с совершенно разрушенной одним из таких ошибающихся современных иеромонахов судьбой. И он вывел и выправил ее. Потому что путь его — путь Евангелия, простота Евангелия, жизнь с Богом, жизнь по Богу.

* * *

Еще важный момент из церковного общения.

Моей близкой подруге позвонила Татьяна Сергеевна и сказала, что батюшка просит его отпустить — он уходит. И она сказала это радостно. И эти вот апостольские слова, что «жизнь — Христос, а смерть — приобретение», они сказаны были об этом человеке. Но мне стало както страшно: как останется Церковь земная без авторитетного слова этого пастыря?

На самом деле я так ценю его поступок, когда он высказался по поводу церковных разделений, по поводу документации, ИНН, и то, что в письмах он много пишет. Потому что в одном из монастырей около двадцати священников, которые окормляют большое количество людей, продолжают нести этот раздор, продолжают смущать людей, говоря о том, что нельзя принимать документы, и прочее. Конечно, многие тогда расценили его слова как какой-то подлог, мне говорили, что его заставили, что какие-то интриги были…

Но я вот верю, что слово отца Иоанна абсолютно было точное. Что люди видят врага внутреннего где-то снаружи. А это врагу-то и нужно, чтобы отвлечь внимание от настоящей духовной борьбы.

Я верю и надеюсь, хоть я его и не видела, что батюшка нас не забудет перед престолом Божиим. Я верю, что жизнь моя так устроилась тоже по его молитвам.

* * *

Мы еще раз ездили в Печоры, но тоже не получилось тогда встречи. Мы ездили с моим другом, который «епископства желает», ну, не епископства, а священства. У него есть некоторые проблемы — канонические. И тоже вот было такое удивительное событие.

Мы с ним вошли в коридор, чтобы отдать записки Татьяне Сергеевне. И вдруг слышим, как она разговаривает с кем-то другим: приехал священник в возрасте с каким-то молодым человеком, видимо, та же проблема — канонические препятствия к рукоположению. И мы уже с порога услышали некое слово, обращенное как бы к моему спутнику.

Слово было о том, что каноны церковные — это не просто какой-то формализм или занудство. Церковь — это живое тело. И то, что происходит с людьми, которые нарушают эти каноны, это опытно Церковь знает, — знает, какая идет духовная брань, какая идет борьба, знает, что нельзя преступать каноны, законы и апостольские постановления.

Перечитав после кончины батюшки книжку с письмами, я поняла, что у большинства людей прервалась вот эта связь времен: мы все не знаем, просто не знаем, как жить. Все тут же все прочитали, все книжки, все богословски подковались. Но просто жизнь бытовая: бывает утро, бывает вечер, отводя детей в школу, в сад, устраиваясь на работу, защищая диссертации, никто не знает, как жить с Богом.

Мне кажется, что отец Иоанн большое духовное руководство и монашествующих вел, многих приводил в монастырь. Я знаю один случай, когда он давал четкие благословения в монастырь. Но чаще всего это опыт моих друзей, опыт моих знакомых, он показывал, как жить христианской жизнью в миру. Он воспитывался совсем в другое время, в другой среде, и передал это нам, чтобы нам это уразуметь и жить по его слову.

Батюшка был неземным существом. Наталья Александровна Лукина, Санкт-Петербург

Моя первая встреча с отцом Иоанном Крестьянкиным состоялась в 1989 году. Привел меня к нему отец Владимир Цветков — наш питерский известный просветитель, который был духовным чадом старца и часто к нему ездил. Батюшка принял нас в своей келье, на нас излились его любовь и нежность, поистине материнские. Тогда, единственный раз в жизни, но запомнившийся навсегда, батюшка меня исповедовал, поговорил о наших церковных делах — о строительстве храма святого праведного

Иоанна Кронштадтского, советовал прислушиваться к мнению митрополита по всем нашим вопросам, связанным с приходом.

Но главным в этой встрече были не его слова, а ощущение, что ты общаешься с существом неземным, что ты по сравнению с ним такой тяжелый, тупой человек и таким и останешься, даже если очень будешь стараться «взлететь».

Как пчелы слетаются на мед, так и богомольцы всегда устремлялись к отцу Иоанну, — он никогда не ходил один по монастырскому двору, всегда в окружении людей. Мы все старались встать поближе к нему, даже толкали друг друга, но монахи, слава Богу, его берегли, не давали нам слишком наседать на батюшку.

Я знаю одну большую семью — три брата и сестра, которую батюшка окормлял в последние годы, они часто бывали у него в келье, звонили в случае каких-то проблем. Эта семья по благословению отца Иоанна много помогала нам в строительстве храма, они и другим храмами монастырям помогали по его благословению. И я видела, как Господь по молитвам батюшки постоянно помогал им: все они создали хорошие, крепкие семьи (что в наше время бывает не так уж часто), у них хорошие дети, и дела у них, слава Богу, идут успешно. Я верю, что это по молитвам батюшки, потому что касается не кого-то одного, а всей большой семьи: чувствуется, что они живут как бы под покровом молитв старца.

Однажды я приехала к батюшке и подаю ему мешочек с гостинцами, а он взял меня за плечи, потюкал своим носом мне в лоб и говорит: «У меня всего много, a ты снеси свои гостинцы к схиигумену Мелхиседеку и навещай его». Это было за год до кончины схиигумена. По благословению отца Иоанна меня стали пускать в келью отца Мелхиседека. Встречала меня его добрейшая келейница Анастасия. Батюшка принял обет молчания, но глаза у него были живые, как бы говорившие с посетителем. Меня, как и всех верующих, волновал вопрос о Иисусовой молитве, а старец Мелхиседек владел даром непрестанной молитвы. И однажды Анастасия сказала мне, чтобы я встала на колени перед его кроваткой, смотрела ему в глаза, а про себя повторяла бы Иисусову молитву.

И так повторяя молитву и глядя батюшке в глаза, я вдруг почувствовала, как оживает мое сердце, в нем произошло как бы некое вращение, и молитва вошла, опустилась в сердце. Конечно же, это был подарок от отца Иоанна — за этим, видимо, он и послал меня к старцу Мелхиседеку. Но, к сожалению, мне было только на одно мгновение показано, что такое сердечная молитва, которой обладают наши старцы. Мне же этот дар послан не был, а тут же исчез, как только я встала с колен.

Когда батюшка, старец Иоанн отошел в мир иной, я поехала к нему на похороны. В храм войти было невозможно, мы стояли на улице, был мороз, но, слава Богу, никто не обморозился. Я приехала с цветами и думала, как же их в гробик положить, а потом сообразила, что можно послать через людей (как свечи в храме передают). Так и сделала, а когда стали подходить прощаться, то я увидела свои цветы сверху всех цветов, батюшка как будто сказал мне: «Да получил, получил я твои цветы».

Были у меня вопросы, которые я не успела задать батюшке. Один из них: можно ли мне молиться (так, как я делала) за большое число людей, к тому же, если не всех их знаешь, а некоторых даже не видела никогда. Из мира иного батюшка послал мне ответ. Вот как это было. На пятнадцатый день после кончины отца Иоанна мы были в Хельсинки, ездили в очередной раз за гуманитарной помощью для храма, ночевали, как всегда, в подвале церкви под алтарем — наше любимое место. И мне приснился следующий сон. Мы всей нашей общиной находимся в большом белом круглом помещении с колоннами. Кругом много цветов, мы собираем букеты из этих цветов и привязываем их к нитям, спускающимся сверху, и наши букеты начинают уплывать наверх и вращаются внутри здания. Все пространство заполняется этими цветами и их ароматом. Среди присутствующих я увидела людей, которых никогда прежде не встречала, кроме того, была одна женщина, которая совершила очень серьезный проступок, и мне казалось, что ей там не место. Но мы все смотрели друг на друга с любовью — были роднее всех родных. Я поняла, что по молитвам батюшки Господь дал мне ответ: молиться нужно за всех и никем не пренебрегать, наши молитвы, как цветы, возносятся к Богу.

Второй вопрос, который мучил меня почти сорок лет: о вине в гибели моего мужа-альпиниста. Непрестанно я обвиняла себя, обличала, просто уничтожала себя за его гибель. И никто не мог меня успокоить. Ответ на этот вопрос пришел на тридцать второй день после кончины батюшки. Не хочу утомлять читателями подробностями того, как мне это открылось. Но я поняла, что каждому человеку иногда нужна хорошая встряска, чтобы он смог посмотреть на себя со стороны, увидеть всю гнусность свою и покаяться. И совершается все, даже самое страшное, не без Промысла Божия. То есть впервые через несколько десятков лет я увидела в гибели мужа действие Промысла Божия. А связываю это с отцом Иоанном, потому что молилась о его упокоении ежедневно во время его сороковин. И сновидения с ответами на нерешенные для меня вопросы были мне посланы после молитвы.

На сороковой день со дня смерти батюшки на заупокойной Литургии я почувствовала, что батюшка ушел далеко и высоко, что он занят такими большими делами в мире ином, что вряд ли стоит его беспокоить мелкими житейскими вопросами. Это все равно что у Иоанна Крестителя просить, чтобы не болела голова. Я теперь только молюсь, поминаю батюшку, а вопросов не задаю. А о нуждах наших он и сам все знает.

«Утешайте, утешайте, люди Моя». «Земной ангел и небесный человек». Вспоминает наместник Псково-Печерского монастыря архимандрит Тихон (Секретарёв)

— Старец архимандрит Иоанн (Крестьянкин) войдет в историю Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря и по времени, и по высоте служения, и по благодати дарования как продолжатель святого старчества на Руси. Одна благочестивая прихожанка рассказывала, как келейница старца Симеона Псково-Печерского матушка Александра где-то в 1959 году собралась в паломничество по святым местам и пришла к старцу за благословением. Но он сказал ей: «Матушка, зачем вам ехать куда-то? Смотрите, сколько святынь здесь, в обители, — и чудотворные иконы, и мощи…». Она отвечала: «Я бы хотела пообщаться с отцом Иоанном Крестьянкиным». Старец Симеон сразу оживился: «Вот-вот, к нему-то съездите обязательно. Он земной ангел и небесный человек».

Зерно, посаженное на смирении сердца отца Иоанна

— Однажды, в 1977 году, я был в храме в полиелейный день. Батюшка проповедовал, и мне подумалось тогда: «Как жаль, что его замечательное слово слышат лишь сто человек, стоящих в храме». Чудо, что сегодня проповеди батюшки переведены на английский, греческий, финский языки и звучат по всему миру! Вот как разрослось скромное зернышко, посаженное на смирении сердца отца Иоанна.

— А в каком году отец Иоанн пришел в Псково-Печерский монастырь?

— В первый раз — после освобождения из лагеря в 1955 году, но ненадолго. Его сразу взяли в Троицкий собор. И несколько лет спустя отец Иоанн уехал в Рязанскую епархию, как он сам об этом рассказывал, но официально это в документах не отражено. Официальная дата поступления отца Иоанна в Псково-Печерский монастырь — 1967 год.

Два роя пчел

— Отец Тихон, вызнали батюшку с детства. Сохранились ли у вас детские воспоминания о нем?

— Помню, как школьниками мы приходили во время летних каникул в обитель. Заканчивается литургия, и появляются два роя пчел: отец Савва выходит, вокруг него народ, а рядом отец Иоанн — и возле него люди. Два роя пчел. Нам, детям, было так интересно наблюдать!

Любовь Христова

— Как вы думаете, что притягивало к нему таких разных людей со всего мира?

— Любовь Христова! Батюшка в основу своего служения положил эту добродетель — «быть всем для всех». Он рассказывал: приехав в Печоры 1967 году, он решил: «Всё, буду жить как монах», — и закрылся в своей келье. Вот постучала женщина с его, видимо, прихода. Батюшка дверь не открыл: «Нет, сейчас я занимаюсь своей душой, молюсь, у меня правило…». А потом: «Стою у окна и вижу, как она понурая уходит, удрученная. Мне так стало ее жаль! Отложил я свое правило и снова начал принимать наших благочестивых паломников, которые потянулись и из Москвы, и из Рязани». Вот образец истинной любви Христовой! Батюшка делал все ради Христа, лишая себя и отдыха, и здоровья.

Приходит человек: «У меня через 15 минут автобус». Батюшка — устал-не устал — выслушает. Другой приходит: «У меня через час поезд уходит, я за тысячи верст ехал к вам». Всё отложить и людей утешить! Батюшка иногда, идя по коридору, повторял слова пророка Исаии: «Утешайте, утешайте, люди Моя». Иногда можно было услышать и такую фразу: «Потерпи немного, отдохнешь и ты».

17 лет у меня келья рядом с батюшкой была. И мы видели его и у престола Божия, и в быту, и создался цельный образ пастыря Христова, который в основу своего служения положил любовь. На сегодня мое сердце так воспринимает служение отца Иоанна: оно подобно служению Иоанна Богослова. В то же время батюшка был очень внимателен к себе, к своему сердцу, часто исповедовался, даже иногда говорил: «Надо пыль стряхнуть! Вот хозяйка в течение недели протирает пыль. Так и у меня на душе пыль накопилась, надо сходить на исповедь, стряхнуть ее». И становился вместе со всеми исповедоваться.

Батюшкина «аптечка»

— Отец Тихон, все мы знаем книгу архимандрита Иоанна (Крестьянкина) «Опыт построения исповеди». Многие готовились по ней к первой в жизни исповеди. А как исповедовал сам батюшка? Строгий он был духовник?

— Батюшка был рассудительным духовником. Я помню, у него была сумочка, он называл ее своей «духовной аптекой». В ней разные «наставления»: канончики, молитовки. Он исповедует, выслушает и даст «наставление». Исповедь затягивалась до окончания вечернего богослужения, а утром до окончания заказных молебнов. Но строгим он не был, старался, чтобы человек не пал духом, подбадривал. И люди это ценили, ехали к нему за тысячи верст. И всегда увозили из Печор маленькую грамоточку: молитву за близких митрополита Антония, или канон, или другое утешительное и вдохновляющее «наставление».

В основу книги «Опыт построения исповеди» были положены великопостные проповеди батюшки, которые заканчивались в храме около полуночи и собирали множество людей. Как одна монахиня сказала, «под мелкую гребеночку» батюшка нас причесывал. Слава Богу, что уже почти миллионным тиражом разошлась эта книга по России и зарубежью.

Бабушкин хворосточек

— К батюшке приходили и миряне, и монашествующие. Интересно, какой из этих путей сам батюшка ставил выше?

— Батюшка никогда не превозносил один или другой путь. Он их не смешивал. Каждый выбирал свою дорогу в жизни, а батюшка только поддерживал человека на выбранном им пути. Он иногда даже говорил: вот, несет бабушка хворосточек на спине. Ведь ей достаточно только чуть-чуть повыше поднять, подправить, и она дальше понесет свою ношу с терпением и благодушием. И вот батюшка «подправлял хворосточек». Как монах, он был понятен и доступен для монашествующих. Как человек, получивший прекрасное христианское воспитание в своей семье, мог дать трезвый совет людям семейным. Но если кто-то жаловался на кого-то, говорил: «Нет, всегда виноваты две половинки. Надо выслушать и другую сторону». Он не смешивал никогда и не превозносил одно над другим. Он всегда говорил: «Запомните: и семейная жизнь — подвиг, и монашеская жизнь — подвиг».

Одинаковых литургий нет

— А как служил батюшка, какие службы любил? Он ведь и пел прекрасно.

— Да батюшка когда-то и на скрипке играл. У него был прекрасный музыкальный слух, поставленный голос. Конечно, отец Иоанн любил служить литургию, был очень собранным на службе. Он говорил: нет одинаковых литургий, всегда что-то новое открывается для души. Еще говорил: воскресенье — это малая Пасха. Вечером акафист Успению — бежит, запыхается по лестнице в 104 ступеньки и говорит: «Это малое Успение». Очень любил акафист Успению, любил все Богородичные праздники, апостола Иоанна Богослова, новопрославленных святых. Батюшка даже завел такое правило: как только прославляли новых святых, их вносили в молитву на литии.

В свое время я спросил его: «Батюшка, меня направляют в командировку в Тарту. Как мне совершать крещение и венчание (то есть те таинства, которые мы не совершаем в монастыре)?» Мы целый месяц потратили на то, чтобы составить памятку. Я ее отпечатал, и теперь у нас все священнослужители имеют ее. Там все продумано, вплоть до того, какой коврик. Он с детства все это помнил и был изумительный совершитель таинств. Даже рассказывал такой случай: «После войны (тогда началась духовная оттепель) повенчал я одну пару, и меня супруга этого офицера даже расцеловала, так ей было благостно и радостно!».

Преображенная причастием

— Уже довольно скоро мы вступим на поприще Великого поста — это, наверное, наиболее сосредоточенное время в жизни каждого православного человека. Как батюшка готовил своих чад к Великому посту?

— Батюшка настраивал на причащение, чтобы как можно глубже подготовиться через исповедь к святому причащению. И благословлял

причащаться в субботу или воскресенье первой седмицы, затем на Крестопоклонной и в день установления таинства евхаристии — в Великий четверг. Вот эти три причащения батюшка всегда особо выделял. Он даже приводил в пример одну семью. Супруга была очень благочестива, а муж равнодушен к Церкви. Она всегда у него спрашивала разрешения, чтобы побывать в субботу первой седмицы в храме и причаститься. Прошло лет двадцать, и однажды после этого причащения на первой седмице в субботу он ей говорит: «Ты знаешь (а семья была очень дружная, они любили друг друга), вот я за тобой наблюдаю в этот день и вижу, какая ты преображенная приходишь домой. Ия, говорит, тоже хочу в этот день причащаться». «Вот, — заключал отец Иоанн, — смотрите, какой замечательный пример: супруга, будучи благочестивой женщиной, привела своего супруга к таинству причащения».

Вершина айсберга

Вспоминает насельник Псково-Печерского монастыря иеромонах Иоасаф

— Это был человек очень близкий, может быть, более дорогой, чем родители.

— А когда вы узнали батюшку?

— Узнал, когда приехал впервые в Псково-Печерский монастырь паломником в 1980 году. Мне рассказывали, что отец Иоанн — особенный человек. Но если что-то рассказывают, это всегда чужое восприятие, правильно? А когда сам видишь — это уже твое личное восприятие, более глубокое и объемное. То, что мне рассказывали, оказалось одной сотой долей того, что я увидел. А увидел я «вершину айсберга». Потом ближе с батюшкой познакомился и, естественно, все время к нему присматривался.

Он был абсолютно неординарным человеком, избранником Божиим. Самое главное монашеское искусство в том, что человек должен подвизаться, но так, чтобы это не было напоказ. Он исполнял это настолько мастерски, что многие его воспринимали как добренького «доктора Айболита». Но если поглубже вникнуть, то понимаешь, как сложно всегда быть «добреньким» и всегда радоваться.

Скрывайся от всех и для всех будь всем

— То есть за этим стояла внутренняя работа, скрытая от человеческих глаз? А своих духовных чад батюшка учил, как подвизаться?

— Да в том-то и его особенность, что он напрямую никогда не учил. И нужно было проявлять максимальную наблюдательность и стараться «подсмотреть» за ним, чтобы что-то увидеть. В нем все было растворено смирением и простотой! Сейчас уже понимаешь, что многие вещи ему были открыты, что он знал судьбы людей. Но он и это скрывал и не подавал вида. С течением времени вспоминаешь обрывки фраз, которые он говорил, и вдруг понимаешь, что все случилось именно так. Хотя он никогда не говорил, что «предсказывает», что «будет так и так». Всегда скрывался!

Родной человек

— Отец Иоасаф, как случилось, что чужой человек стал родным для всей России? Ведь большинство людей знают отца Иоанна только по книгам.

— Многие в его письмах находят для себя ответ. Почему? У всех людей жизненные ситуации идентичны. Действующие лица и декорации разные, но суть одна, грехи и страсти одни. Поэтому люди, читая письма, чувствуют личное участие отца Иоанна в своей жизни. Понимаете? А если кто-то личное участие в твоей жизни проявил, тебе помог, то, естественно, ты будешь ему благодарен.

— Как он от уныния утешал?

— От уныния? Просто мог по голове стукнуть: «Христос воскресе!» — а ты тут унываешь! Ни в коем случае нельзя унывать! Радоваться надо: благодать Божия кругом! Он был совершенно живой, деятельный, все время ликующий, пасхальный!

— Лично для вас чем был батюшка?

— Лично в моей жизни он был большим примером для подражания. Но, как я сейчас уже понимаю, его планка недостижима: отец Иоанн был избранником от юности. Конечно, это ни в коем случае не лишает вдохновения. У него была такая мера, мы же должны каждый стараться в свою меру идти ко Христу.

Любовь — венец добродетелей

— А какая главная добродетель была у батюшки? В житиях святых мы читаем, что бывают святые постники, бывают молитвенники…

— Совершенно явным было, что он стяжал любовь — венец всех добродетелей. А поскольку он стяжал наивысшую из добродетелей, то, думаю, ему были присущи и все остальные. Он имел сочувствие до самозабвения. Он людей принимал сверх человеческих сил. И достиг больших высот, что было видно по его кончине. Многие говорили, что ощутили на похоронах не оставленность, не потерянность, но торжество и радость.

«О новопреставленном архимандрите Иоанне помолимся». Вспоминает насельник Псково-Печерского монастыря иеродиакон Никон

— Понимаете, вроде мы были готовы к тому, что батюшка уйдет, а он, как ангел, улетел… Я вышел на ектению и еле произнес: «О новопреставленном архимандрите Иоанне…». Собор вздрогнул: все надеялись, что батюшка еще поживет. Поначалу была скорбь, пустота. А потом Господь дал утешение: ощущение невидимого присутствия батюшки. Мне было трудно, я оказался в не свойственной мне должности благочинного, а на похороны стали стекаться протоиереи, ректоры академий, епископы. Столько священников я не видел даже на праздник Успения Божией Матери. Но по молитвам отца Иоанна Господь все управил.

От сердца к сердцу

— Что для вас, отец Никон, было самое главное в общении с батюшкой?

— Отец Иоанн впитал в себя дух Христов, пройдя путем скорбей, гонений, ссылки. Из горнила испытаний он вышел светлым, убеленным и уверенным в том, что всем правит Господь. Поэтому, обращаясь к кому-то, батюшка передавал свой духовный опыт, пускай простыми словами, но от самого сердца. А сердце обмануть очень трудно! Много встречается проповедников, которые правильно учат, но не имеют духа Христова. А дух Христов — это дух любви, который, даже обличая, исполненный любви, всегда назидает. От любящего сердца ты можешь все принять, зная, что это тебе на пользу.

Жить не по лжи

— Самое главное, что мы поняли, общаясь с батюшкой: нельзя лгать, нельзя лицемерить ни перед Богом, ни перед людьми. У батюшки все дела соответствовали словам. И это его неложная жизнь были проповедью деятельного исполнения заповедей Божиих.

Он любил шутки, но только мягкие. Батюшка пошутит — и всем радостно становилось.

Помню, один послушник экскурсию провел, идет важный, довольный собой. Батюшка подходит: «Ну, ты прямо как архиерей, хоть благословение бери». Тот: «Странно, чего это батюшка сказал, что я как архиерей». А я ему: «Да ты посмотри со стороны на себя — сразу поймешь, что батюшка имел в виду».

Прямо отец Иоанн никого не обличал, только любовью.

Первое слово — Богу

— Иногда он повторял: «Сейчас старцев нет, одни старички опытные остались». Это батюшка говорил из чувства полного смирения перед Богом и своего недостоинства. Только когда его очень просили, он высказывал свое мнение (например, когда патриарх попросил его высказаться об ИНН). И его смирение было неложным. Когда кто-то приходил к батюшке в келью, то он всегда сперва обращался к Богу, усердно молился, а потом садился беседовать с человеком. Ничего случайного батюшка не говорил.

Как-то друг предлагал поехать учиться в Америку, мне уже оплачивали дорогу, дело оставалось лишь за благословением отца Иоанна. Я прибежал: «Батюшка, срочно благословите!» А он говорит: «Деточка моя, никуда ты не поедешь». Я вскипел негодованием: «Как же так?! Все едут учиться… Из меня может выйти великий богослов…». Проходит время, я встречаюсь с вернувшимися студентами и понимаю, что батюшка был абсолютно прав. Дух-то у них стал совершенно другим — американским.

Но это батюшка мне так говорил, а другим говорил иначе. Батюшка всегда искал выгоды Божией, смотрел на человека как на образ Божий и видел, что полезно ему, а что нет.

«Деточки, любовь имейте между собой»

— Глядя на него, я думал, что батюшка похож на Иоанна Богослова, который говорил своим ученикам: «Деточки, любовь имейте между собой». Это был потрясающий живой пример нелицемерной любви к людям. Я не видел, чтобы он кого-нибудь отринул. Он ко всем относился с одинаковой любовью. Даже те люди, которые вызывали неприязнь у нас, для батюшки были образом и подобием Божиим. В каждом (!) он находил что-то особенное. И это «особенное» выделял. Для Бога нет ненужных людей. И батюшка это прекрасно не то что понимал, а чувствовал жизнью.

Иногда он разрушал человеческую логику любовью Христовой.

При мне был случай. К нам поступил уголовник, который провел 26 лет в тюрьмах. Он оказался хорошим сапожником, водителем, столяром, мастером на все руки. Но один раз у него случилось искушение. Он выпил — и все зэковское нутро вышло наружу. Мне пришлось его утихомиривать. Придя в себя, он сразу побежал к отцу Иоанну. Батюшка принял его покаяние. А потом вдруг в трапезной делает нам выговор, что из-за нашей, мол, халатности получилось такое ЧП. Мы: «как же так?», мы же «за порядком следили», мы же «герои»!.. Это он, уголовник, во всем виноват. Нас наказали. Меня отпуска лишили да еще заставили просить прощение. Пришлось гордыню сломать, попросил, примирились. И только потом я стал догадываться: ведь если бы мы оказались правы (а по человеческой справедливости мы и были правы), то этого уголовника надо было бы выгнать из монастыря, и он погиб бы в миру. Батюшка перешагнул через справедливость и пошел по пути милосердия Божия. Он спас грешника кающегося, а «праведников, не имеющих нужды в покаянии», оставил без внимания. И брат тот остался в монастыре, и мы исправилисв. Так мог рассудитв толвко батюшка.

А в сердце тишина

— И теперь, когда бег времени отдаляет нас от отца Иоанна, мы понимаем, что жили при живом святом, который был одновременно очень доступным, простым, любвеобильным, смиренным. Батюшка всегда подбадривал, утешал. Особенно утешал, когда мама приезжала. В его присутствии происходило такое умиротворение, что не нужно было ничего говорить. До входа в его келью думаешь: это надо спросить, потом вот это… Входишь к батюшке — всё куда-то исчезает, в сердце — тишина… Господи, всё же ясно!

* * *

Прекрасно помню беседу на Охридском озере со священником-сербом. На вопрос, кто есть истинный пастырь, он ответил одним показавшимся тогда слишком простым словом — «утешитель». Прошло восемь лет. Господь посылал встречи с сотнями достойнейших священнослужителей в разных странах мира. Эти многочисленные встречи показали, насколько наиредчайший и глубокий дар пастыря «быть утешителем», но именно «утешение» дарует нам наивысшее духовное вдохновение.

Приложение

Слово в день памяти апостола и евангелиста Иоанна Богослова и святителя Тихона, Патриарха Московского и всея Руси

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

О том, что… мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали, и что осязали руки наши, о Слове жизни, — ибо жизнв явилась, и мы видели и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную жизнь… (1 Ин. 1, 1–2).

Соцветие трех праздников вобрал в себя сегодняшний день. Но все три — последовательное продолжение, раскрытие и свидетельство об одном, о главном: о слове жизни, о явлении Спасителя Христа и воскрешении мира в Нем.

Каждый воскресный день евангельское чтение являет нам тайны Царствия Небесного и учит пути шествия к нему, а жизнь тех людей, чью память вспоминает и хранит Святая Церковь, непременно подтверждает истинность учения Евангелия, воплощенного в жизнь этими людьми.

Вот и сегодня воскресный день, Неделя 16-я по Пятидесятнице, память преставления апостола и евангелиста Иоанна Богослова — самовидца Христа, жившего в I веке христианства, и память святителя Тихона, Всероссийского Патриарха, преемственно следовавшего путем апостольского служения в XX веке. А сегодняшнее евангельское чтение — это исток этих жизней.

Перед нашим взором — Геннисаретское озеро, олицетворяющее житейское море. Раннее утро, мир еще только на пороге новой жизни. Мир еще не знает, что для него это не простое утро, но утро пробуждения к жизни в Боге, в Новом Завете. Народ теснится вокруг Человека, возвысившего Свой глас над толпой с необыкновенной силой и властью. Это Христос. Он один. Он пока один в этом мире, но слово Божие, которое острее меча обоюдоострого, уже рассекает сознание и чувства слушающих, готовя Ему последователей — учеников.

Среди слушающих есть и те, кто уже после этой проповеди оставит все житейские попечения и пойдет за Словом Божиим, за Христом. Здесь и юноша Иоанн, которого мир в свое время назовет Богословом, апостолом любви и таинником Христовым. А в это утро Иоанн вместе с братом своим Иаковом и с Симоном, будущим апостолом Петром, еще рыбаки, утружденные бессонной ночью и неудачным ловом, вымывая пустые сети, внимали слову Христа.

Евангелие умолчало, о чем говорил Спаситель, но о священном смысле беседы можно догадываться по ее окончанию. «Когда же перестал [Христос] учить, сказал Симону: отплыви на глубину и закинь сети свои для лова» (Лк. 5, 4). И благословением Христа сети наполнились рыбой, а слово и дело Господне уловило в это раннее утро сердца тех, кто станет в будущем апостолами и ловцами человеков. И чудесный улов рыб, предшествуя словам Христа, открывает глубинный смысл всего происходящего на озере. «Не бойся [всяк позванный. Христом к апостольскому служению]; отныне [ты] будешь ловить человеков» (Лк. 5, 10). И сколько людей в мире с тех пор, предваряя свое преображение во апостола, в человеческом страхе и трепете припадая к коленям Христа, отвечало на зов Спасителя словами Симона-Петра: «Выйди от меня, Господи! потому что я человек грешный» (Лк. 5, 8). И сколько их, оставивших все, последовало за Христом?!

Много, очень много званных прошло за два тысячелетия путем апостольского служения, неся миру слово жизни — учение об искуплении. И если первые двенадцать еще не знали, куда позвал их Христос, то последующим путь апостольского служения был начертан уже во всей полноте примером жизни самовидцев Христа и их облагодатствованным словом. И путь этот — в несении креста вослед Христу.

Первые учились всему, созревая в тепле Божественной любви Спасителя и во свете Его Божественных дел. И они говорили миру: «Мы видели и свидетельствуем». Последующие же, укрепляясь примером своих предшественников и словами Спасителя «блаженны невидевшие, но веровавшие», возглашали: «Мы веруем и исповедуем». Но и первые, и последующие, и последние достигали и достигают поныне полноты ведения тайн Божиих сошествием Святаго Духа, Утешителя, всегда немощная врачующего и оскудевающее восполняющего, и озаряющего мрак человеческого сознания Божественным светом, и дающего силу для столь великого служения.

И путь апостольства и святительства воистину и славен и страшен во все времена. Он славен ради его великой цели: возвратить Богу венец творения — человека, а человеку вернуть утраченный грехопадением рай. Страшен же, так как все зло мира во всех его проявлениях и сам ад восстают на Божиих служителей — домостроителей тайн Божиих.

Сегодня же два святых Божия угодника, призванные Христом к сему служению каждый в свое время и безукоризненно прошедшие этим страшным и славным путем до святости, вместе стоят у Престола Божия, ходатайствуя о всех тех, чьих сердец коснулся труд их апостольского слова, пример их жизни и тепло их молитв.

Святой апостол евангелист Иоанн Богослов и святитель и исповедник Патриарх Российский Тихон. I и XX века. Они не случайно ныне стоят рядом в равной славе, ибо оба пронесли сквозь зло враждебного Богу мира слово истины, слово любви, слово спасения — слово жизни.

Иоанн трудился на заре христианства во мраке и тьме еще не пробужденного к свету истины мира, Тихон — среди ужасов насилия, сокрушений последнего времени, мира, отступающего от Бога в бездну погибели. А это значит, что оба они шли путем жертвенной любви, ценой своей жизни и смерти свидетельствуя о Боге. Один — открывая миру тайну Спасения, другой — утверждая ее, как подвиг жизни во Христе, в лукавые дни отступления, обличая тайну беззакония, восстающую на Спасение. И общность их подвига любви и всецелой преданности Богу сод слала их чадами Божиими и светильниками миру. И эта общность в утешение нам свидетельствует, что Бог и вчера, и днесь, и вовеки Той же, и всякий, творящий правду во всякое время, любезен Ему.

Святой апостол Иоанн Богослов, от Самого Христа осиянный светом Божественной истины и на груди Его переродившийся в Духе Божественной благодати из юноши-рыбака в апостола любви, оставил миру учение Христово во всей возможной полноте. Любовью своей Иоанн пребыл со Христом неотступно от первых дней Его служения до последнего вздоха со Креста: «Совершишася», — когда потряслись основания вселенной в величии таинства Искупления мира.

Непорочная чистота сердца Иоаннова соделала его достойным таинственных откровений Господних, и он проповедал их миру своим Святым Евангелием, тремя посланиями и Откровением о грядущих судьбах мира и Церкви Христовой к концу времен. Святой апостол любви, подобно великому Моисею, видевшему рождение земли и человечества на ней, зрел последние дни мира и победу Победившего мир. И Иоанн засвидетельствовал слова Божий, «ибо слова сии истины и верны» (Откр. 21, 5). «Совершилось! Я есмь Альфа и Омега, начало и конец; жаждущему дам даром от источника воды живой; побеждающий наследует все, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном…» (Откр. 21, 6–7).

И вот проповедь слова Божия и дела их жизни поставляют их ныне рядом — двух сынов Божиих, победивших мир. Для них победа уже наступила. И цена их победы — стояние в истине до смерти. Оба они — и Иоанн и Тихон — на всем пути своего служения испытывались страшными душевными и физическими муками, но, подобно Иову Многострадальному, не пороптали на Бога, благословляя Промысел Божий, в благодушии и спокойствии несли свой жизненный крест. А он состоял: у Иоанна — из мук рождающегося для христианства мира, у Тихона — из страданий Российского народа и Святой Православной Церкви, насильственно и злодейски отторгаемых от своего спасительного пути. Сам святитель Тихон свидетельствовал о себе: «Я готов на всякое страдание, даже на смерть во имя веры Христовой».

Смерть в различных ее проявлениях сторожила и апостола и святителя. Иоанн четырнадцать дней провел в морской пучине, при гонении от императора Дометиана претерпел страшные мучения, биения, погружение в кипящий котел. Тихон же, вступая на первосвятительский престол, произнес пророческие слова: «Отныне возлагается на меня попечение о всех церквах Российских и предстоит умирание за них по вся дни. Но да будет воля Божия!»

И умирание началось, и наглая насильственная смерть от ножа или пули уже не так страшила подвижника, как многочисленные адские сети, сплетаемые богоборцами для души его, чтобы поколебать его в стоянии в Боге, в чистоте Православия. Ибо борьба с верой и с Богом обратилась для них в борьбу с Тихоном. Но и здесь ничто не поколебало смирения, кротости и тихости Патриарха. «Уповаю, что Господь, призвавший меня, Сам и поможет мне Своею всесильною благодатью нести бремя, возложенное на меня». И смирение и любовь к Богу, как верные кормчий, провели Патриарха-мученика и исповедника — по жизни в блаженный покой вечности и славы неземной.

Святой Иоанн Богослов знал Бога, был Его сотаинником. Он видел Его Воскресение и зрел в Его Воскресении свое. Святейший Патриарх Тихон верил в Бога, верил беспредельно, и только в вере черпал силы жить в огне страданий долгих семь лет. И Царство Божие, пришедшее в силе, было ему наградой и утешением.

И, друти наши, будем внимательно вслушиваться и всматриваться в то, что проповедуют нам святые апостол Иоанн Богослов и Патриарх Всероссийский Тихон своим словом и жизнью, ибо они открывают нам тайну жизни.

«Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1 Ин. 4, 16). Только любовью венчается путь духовного совершенствования, ведущий к обожению. «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение» (1 Ин. 4, 18).

«Дети Божии!»

«Возлюбленные!»

«…Станем любить не словом или языком, но Делом и истиною»,— нежными, исполненными любовью словами обращается к нам апостол любви (1 Ин. 3, 18). «Чадца мои!..— вторит апостолу кроткий Тихон,— умоляем вас, умоляем всех наших православных чад, не отходить от единственно спасительной настроенности христианина, не сходить с пути крестного, ниспосланного нам Богом…»

Други наши, будем же внимательны к тому, что проповедуют нам святые. Ведь и мы видим, что нравственные и физические муки для грешного мира неотвратимы, и они не умалятся со временем, но возрастут и будут возрастать, ибо за «умножение беззакония иссякнет в мире любовь» (ср.: Мф. 24, 12).

Каждый человек должен пройти горнилом искушений и мук. И уже теперь очевидно, что куда бы ни повернулся человек, везде ему предлежат боль и страдание. И одно остается нам в этой жизни — взять крест свой и нести его до конца, до самой смерти, нести крест, последуя Христу. И в этом крестоношении по воле Божией обрящем райское блаженство — быть чадом Божиим.

А апостольские мрежи, раскинутые в житейском море самовидцами Христа по слову Его, и по сей день делают свое великое дело. Уловили они и нас с вами, дорогие мои. И сети эти все те же. Пройдя двадцать столетий, они достигли и до нас, влекомые уже другими руками, но столь же верными и чистыми. И мрежи эти — Церковь Христова Святая Православная. И во главе ее от первого века и до конца дней мира — Христос, исполняющий ее славой, спасением и непобедимою силою Своею. И слово жизни по-прежнему звучит в ней. И стоит она в мире, окруженная апостолами, пророками, вселенскими учителями и святителями — сонмом этих славных свидетелей ее истинности и правды, ее чудотворной живительной силы и спасительности.

Будем же, други наши, твердо держаться своей Святой Церкви и своей Православной веры, призывая на помощь немощи нашей тех, кто своею жизнью победил тьму мира сего и диавола. И станем их помощью сильны верой и страшны врагам истины. И молитвами апостола любви Иоанна Богослова и святителя Тихона, Патриарха Московского и всея Руси, да сохранит нас Господь от междоусобныя брани, да укрепит Святую Церковь нашу Православную, да не оскудеет она истинными архипастырями и пастырями, добрыми делателями, право правящими слово евангельской истины. Аминь.

08/10/2003

Слово в день памяти Иоанна Богослова и святителя Тихона

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. ..А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше (1 Кор. 13, 1–2, 13).

Други наши, сегодня день преставления святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова и сегодня же день прославления святителя Тихона — Патриарха Московского и всея России.

Святая Церковь празднует память апостола и евангелиста Иоанна Богослова три раза в году, и память о нем всегда неизменно согревает души наши.

Долго, очень долго он один был властителем нашего внимания и любви в этот день, 26 сентября. Но вот три года назад Промысел Божий властно поставляет рядом с апостолом любви еще одного своего избранника — Первосвятителя, Патриарха Московского и всея России Тихона. Прославление Первосвятителя, состоявшееся именно в этот день, и память о нем, ожившая обретением нетленных его мощей, вливаются в мощный поток церковной памяти, хранящей волей Божией предания о каждом человеке, жившем Богом, жившем Церковвю, и особо поставляющей на свещнице праздников церковных имена тех, кто во всей полноте исполнили жизнвю своей волю Божию и учение Божие.

Итак, две свечи горят ныне в Церкви нетленным Фаворским светом, освещая и нам своей жизнью путь к небу.

Святой апостол и евангелист Иоанн Богослов — первое звено в неразрывной цепи благодатного преемства от Самого Господа Иисуса Христа в I веке христианства, и звено последнее — святитель-мученик Тихон, на двадцать столетий удаленный от дней пребывания Христа Спасителя на земле.

И не возникнет ли у нас вопрос, почему так соединил Господь двух избранников Своих здесь, на земле? Не единым ли сердцем, не единым ли умом жили они, хотя в разное время и в разных условиях, не единое ли дело исполнили, живя на земле, чтобы соединиться и в вечности и на земле в памяти людей. Посмотрим пристальнее на жизнь их и почерпнем из источника приснотекущего живую воду, дающую бессмертие душе.

Апостол Иоанн чистотой девственной души своей так возлюбил Господа, что никакие земные привязанности не отяготили его в жизни. Он отдал Богу сердце свое, полное ароматов чистой и святой любви только к Нему. Совсем юным он оставил дом отца своего, рыбаря Зеведея, и откликнулся на проповедь Предтечи Христова, призывающего людей Божиих приготовить путь Господу:

«…Прямыми сделайте стези Ему…» (Ак. 3, 4). Юный Иоанн сам встал на этот путь в ожидании Грядущего за Крестителем, Который «…будет крестить вас [людей] Духом Святым и огнем…» (Мф. 3, 11).

И вот святой Иоанн Предтеча указывает ученикам своим Некоего и говорит им: «…вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира…» (Ин. 1, 29). И, послушный слову девственника-учителя, девственник-ученик оставляет Иоанна Предтечу, чтобы идти за Величайшим Девственником и Учителем и Спасителем своим.

Последовал Иоанн за Христом, все оставив ради Него: и дом родной, и отца, и мать, и тихую, спокойную жизнь рыбаря, — он пошел по бурному житейскому морю неведомым доселе путем в неведомую обетованную землю — в Царство Небесное. Так в I веке в присутствии Христа загорелось сердце Иоанна.

Но не так же ли загорелось сердце юного Василия Белавина в далекой от Израиля стране, холодной России, через девятнадцать столетий, прошедших со времени подвига Спасителя и трудов Иоанна Богослова. Тринадцати лет Василий оставляет отчий дом ради учебы в духовной семинарии, ибо уже в родительском доме уязви-лось юное сердце любовию ко Христу, к заповедям Его, к Его Церкви. И шутливо-уважительное прозвище — Архиерей, данное ему семинаристами, пророчески зрит жизненный путь праведника в самом его начале.

И как Иоанн отдал Богу сокровище нерасхищенное — девственное сердце свое, так и Василий принес тот же дар Богу. И с любовью, как дар святой, принял Христос преданность юных сердец. От полноты Своей любви Господь излил в их сердца неиссякаемый источник живой действенной любви. А они, достигнув в любви совершенства, смогли освещать и согревать ею и дальних, и ближних. Любовь Иоанна Богослова прошла сквозь века, а любовь святителя Тихона воссияла нам от гроба.

В свое время возлюбил Иоанн Христа всею душою, всецело прилепился к Нему и неотступен был от Него до конца пребывания Христа на земле. Это были три года его «академии», где преподавателем стал Сам Божественный Учитель, где живое слово Нового Завета являлось видимым образом.

Иоанн Богослов — один из трех — стал свидетелем воскрешения Иисусом дочери Иаира. Иоанн — один из трех великих — узрел славу преобразившегося Христа. Иоанн лежит на персях Спасителя на последней вечери в Сионской горнице, где снедается пасхальный агнец Ветхого Завета, законополагая навеки Христом — Агнцем Божиим — Новый Завет с людьми в Его Крови.

Это было время, когда краеугольный камень — Христос — закладывался в основание Святой Православной Церкви. А первые ученики Его стали первыми учителями и апостолами этой Церкви.

Сердце ученика, преисполненное любовью, сливается воедино с сердцем Божественного Учителя, и нет тайны, сокровенной от ученика. Вся жизнь Божественного Учителя, все Его дела, вся непостижимая глубина нового учения отверзаются любящему сердцу. И юноша Иоанн за три года пришел в меру возраста Христова, созрел до полного самоотвержения, чтобы жить только в Боге, созрел для служения Богу и людям, созрел для крестного апостольского пути, став для всех всем.

Прошел четыре года академии и будущий Патриарх Тихон, тогда еще юноша Василий. И его взросление прошло у ног Спасителя, в лоне Святой Православной Церкви, и он предзрел Господа, «…яко одесную мене есть…» (Пс. 15,8). И новое уважительное прозвище — Патриарх, полученное им от академических друзей и оказавшееся провидческим, говорит нам об образе его жизни в то время.

И Василий воспринял своей чистою и свободною душою любовь Христову. И, согретый ее лучами, он, как и апостол Иоанн, созрел до полного предания себя в волю Божию, созрел до готовности идти туда, куда позовет его Господь, и испить до дна чашу, юже уготовал ему Бог. И он сделал первый свой шаг за Господом на крест, преклонив в двадцать шесть лет выю под три высоких монашеских обета: девства, нищеты и послушания. И родился монах Тихон, для которого началась новая жизнь, с первого и до последнего дня отданная служению Богу, служению Русской Православной Церкви.

И через шесть лет он стал уже епископом, и епископство было для него «не сила, почесть и власть, а дело, труд и подвиг».

В тридцать один год он стал отцом отцов, любящее Бога сердце его исполнилось любовью и чуткостью к людям, безошибочно увлекая в любовь Божию сердца пасомых. Таково свойство любви. Ведь и по слову апостола евангелиста Иоанна Богослова: «…Бог есть любовь» (1 Ин. 4, 8).

Приведу один на первый взгляд незначительный пример из жизни святителя Тихона, только год как вступившего тогда на высокое архиерейское служение. Всего год пробыл святитель Тихон на своей первой кафедре, но когда пришел указ о его переводе, город наполнился плачем — плакали православные, плакали униаты и католики, которых тоже было много на Холмщине. Город собрался на вокзал провожать так мало у них послужившего, но так много ими возлюбленного архипастыря. Народ силой пытался удержать отъезжающего владыку, сняв поездную обслугу, а многие и просто легли на полотно железной дороги, не давая возможности увезти от них драгоценную жемчужину — православного архиерея. И только сердечное обращение самого владыки успокоило народ.

И такие проводы сопровождали святителя Тихона во всю его жизнь. Плакала православная Америка, где и поныне его именуют апостолом Православия; плакал древний Ярославль, плакала Литва, расставаясь с архипастырем, ставшим для них родным отцом.

Оба угодника Божия — святой апостол и евангелист Иоанн Богослов и Первосвятитель Тихон — многими болезнями и трудами потрудились «во благовестии Христове». Любовь этих учеников к своему Божественному Учителю оказалась сильнее страха перед врагами. Они так возлюбили Господа, что прошли крестным путем, взошли на крест и распяли себя и жизнь свою. Они жили не для себя, но для Умершего за них и Воскресшего.

У Креста Спасителя состраждущим Ему был Иоанн. Только его беспредельно любящему сердцу вручил Спаситель Мать Свою, усыновив его Ей. Любимому ученику — любимую Мать вручает Господь на заботу о Ней и попечение до конца Ее дней.

У креста, предлежащего Русской Православной Церкви — Невесты Христовой на земле — поставляется святитель Тихон, принимая в грозные годы безвременья на Руси подвиг патриаршего служения. Любимому ученику — любимую Невесту Свою вручает Господь на заботу о ней и сохранение.

А время было такое, когда всё и всех охватила тревога за будущее, когда ожила и разрасталась злоба и смертельный голод заглянул в лицо трудовому люду, страх перед грабежом и насилием проник в дома и в храмы. Предчувствие всеобщего надвигающегося хаоса и царства антихриста объяло Русь.

И под гром орудий, под стрекот пулеметов поставляется Божией рукой на патриарший престол Первосвятитель Тихон, чтобы взойти на свою Голгофу и стать святым Патриархом-мучеником.

Как слезно плачет новый Патриарх пред Господом за народ свой, за Церковь Божию: «…Господи, сыны Российские оставили завет Твой, разрушили Твои жертвенники, стреляли по храмовым и кремлевским святыням, избивали священников Твоих…» И он же произнес ответ Господа, звучащий в скорбном его сердце в это тяжкое время восшествия на крест: «Иди и разыщи тех, ради коих еще пока стоит и держится Русская земля. Но не оставляй и заблудших овец, обреченных на погибель, на заклание… потерявшуюся — отыщи, угнанную — возврати, пораженную — перевяжи… паси их по правде». Пастыря доброго узрел Господь.

Да не хватит нам с вами времени, чтобы перечислить все труды и подвиги ныне вспоминаемых святых мужей. Оба они пронесли проповедь Евангелия Христова в самых жестких, страшных условиях, окруженные один — злобой языческого мира, другой — страшной бесовской злобой отпавших от истины новых богоборцев.

Гонение Нерона на новую религию подвергло апостола многим мукам: он испивал яд, он горел в котле с кипящим маслом, но оставался невредим. Гонение новых богоборцев XX века подвергло Святейшего Патриарха Тихона мукам несравненным. Он горел в огне духовной муки ежечасно и терзался вопросами: доколе можно уступать безбожной власти? где грань, когда благо Церкви он обязан поставить выше благополучия своего народа, выше человеческой жизни, притом не своей, но жизни верных ему православных чад? О своей жизни, о своем будущем он уже совсем не думал. Он сам был готов на гибель ежедневно.

Повторю слова Патриарха, которые мы все не раз слышали: «Пусть погибнет мое имя в истории, только бы Церкви была польза». Вот мера подвига, вот мера истинного служения. Он идет вослед за своим Божественным Учителем до конца.

Жизнь апостола Иоанна истощается. Уже написана изгнанником, созерцающим грозные видения на пустынных скалах Патмоса, последняя пророческая книга о будущих судьбах Церкви и мира. Ослабевший столетний старец, труженик Христов, говорит последнюю проповедь: «Дети, любите друг друга! Это заповедь Господня, если соблюдете ее, то и довольно». Вот все учение, которое преподает от полноты любви догорающий светильник Христов возлюбленный.

Подходит к концу подвиг Патриарха-мученика. Льется, льется на Руси кровь мучеников. Истощается и его жизнь. И звучит его завет: «Чадца мои! Все православные русские люди! Все христиане… только на камени сем — врачевании зла добром — созиждется нерушимая слава и величие нашей Святой Православной Церкви… и неуловимо даже для врагов будет святое имя ее и чистота подвига ее чад и служителей». «Следуйте за Христом! Не изменяйте Ему! Не поддавайтесь искушению. Не губите в крови отмщения и свою душу. Не будьте побеждены злом. Побеждайте зло добром!» Христова любовь и незлобие к врагам — последняя проповедь Патриарха.

Послушные приказанию учителя Иоанновы ученики живым засыпали его земным прахом. Ближайшие сподвижники Патриарха хоронят своего Первосвятителя-мученика, отшедшего в радость вечности.

Проходит мало дней, и Иоанновы ученики, открыв могилу, не обнаружили тела Иоанна. Могила опустела. Торжество любви и девства: дыхание смерти не угасило пламеневшего любовью.

Прошло только шестьдесят семь лет, и могила Патриарха-мученика тоже опустела. Святые мощи его даровал Господь России в укрепление ее на предлежащие трудные времена. И как некогда в годину испытания воззвал Господь Спаситель святителя Тихона, так и ныне послал Он его в помощь земной воинствующей Церкви.

Вот, други наши! Надеюсь, мне удалось ответить вам на вопрос, почему в один день судил Господь праздновать память двух Своих чад избранных. И кто ныне, вникнув в жизнь двух Божиих людей, живших в I и XX веках, дерзнет теперь сказать, что закон Божий дан не для всех и не на все времена, если они — эти два примера — свидетельствуют нам сегодня, что все всегда возможно верующему и любящему сердцу. Ибо Господь и вчера, и днесь, и навеки Тот же. У ног Его никому не тесно от первого века Его пришествия на землю до последнего. И равные награды ждут работавших Ему в первый час и в последний.

Припадем же и мы с вами, возлюбленные мои, чадца Божий, ко Господу, припадем с любовию и мольбою, с верой и надеждой. И не посрамит Господь любви нашей, веру укрепит, надежду оправдает.

Не забывайте, дорогие мои, что «…теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше». Аминь.

26 сентября (9 октября) 1992 года

[1] Архимандрит Тихон (Секретарев). Врата небесные. История Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря. Издание Псково-Печерского монастыря, 2006. С. 511.

[2] Архимандрит Тихон (Секретарев). Указ. соч. С. 524.

[3] Данные взяты из работы А. И. Перелыгина «Русская Православная Церковь на Орловщине в годы политических репрессий». Орел, 1996. С. 44–51.

[4] Смирнова Т. С. Память сердца. Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь, 2006. С. 42.

[5] Смирнова Т. С. Указ. соч. С. 55–56.

[6] Митрополит Питирим (Нечаев). Русь уходящая. СПб., 2007. С. 53, 64.

[7] Митрополит Питирим (Нечаев). Указ. соч. С. 84 — 85.

К оглавлению

Жанры и темы

Жизнеописания

Другие книги автора

Рекомендуем

Комментировать