Печаль и радость по слову Божию

Воскресни Боже, суди земли: яко Ты наследиши во всех языцех. Псал.81:8.

«Не бойся, малое стадо! Ибо Отец ваш благоволил дать вам царство». Лук.12:32.

«Печаль и радость, по слову Божию», разумеются и раскрываются здесь не вообще, не по отношению и к разным частным печальным или радостным предметам и обстоятельствам жизни, но именно по отношению к современному состоянию мира и христианства. В применении к этому и рассматриваются св. книги «Плача Иеремии» и «Песни песней». Некоторые соображения об Апокалипсисе и 3 книге Ездры прибавлены собственно в пояснение и подтверждение главных мыслей автора о печальной и радостной сторонах нашей современности.

Но зачем, скажет кто-нибудь, взяты здесь особенно-таинственные книги? – Не из мечтательного мистицизма. Напротив, любящих истину автор предупреждает, что в первой статье здесь таинственное объясняется до точности самою современностью, во второй раскрывается такая таинственная сила, от действия которой, даже слишком отдаленного и непрямого, не могут оборониться иногда самые отчаянные скептики или отрицатели всего таинственного, а в третьей и четвертой статьях тайна разрешается в историческую истину.

«Печаль ради Бога, говорит св. апостол Павел, производит неизменное покаяние ко спасению» (2Кор.7:10). И как необходима нам эта покаянная, спасительная печаль для исправления у нас и в нас многого худого в разных отношениях! Известны две худые особенности нашего времени, служащие источником для многих бед и беспорядков, сначала духовных, или умственных и нравственных, а потом неизбежно и внешних. С одной стороны, наша современность отличается тем, что мысль и жизнь многих из нас идут почти или даже решительно¹ без внимания к Христовой истине и благодати, к Св. Церкви, к делу спасения души; люди этого рода мечтают дознать и благоустроить все в мире без Христа, Которого они или забывают, или разумеют ложно, или знать не хотят. Но вне Христа нет места и для любви Отца небесного и для Духа жизни; следовательно, есть место только отвержению и смерти, которые сокровенно внедряются в людях, отступающих от Христа, но рано или поздно раскроются во всей силе своей. С другой стороны, и держась своею верою Господа, мы не озабочиваемся, а иногда и упорно не хотим входить в человеколюбивый дух пришествия Его на землю ради именно грешных, болеющих, гибнущих во грехах и заблуждениях². От того, и ревнуя о Св. Церкви, как сокровищнице благодати и твердыне истины, недовольно поставляем себе на вид, что она такова не иначе, как благодатное тело Христово, одушевляемое и живущее только Его человеколюбивым духом, а потому связующее всех своих членов именно любовью (Еф.4:15–16). Стараясь соблюдать что либо церковное, недостаточно помним или знаем, что истинная или Православная церковь есть во всех своих правилах, учреждениях и принадлежностях «полнота Христа, наполняющего (у ней) всё во всем» своею милующею и спасающею грешный мир благодатью (Еф.1:23), готового со своей стороны «наполнить все» от неба до преисподней (Еф.4:9–10); только бы мы своею верою воспринимали и проводили всюду, во всякие среды, живительный и святой свет Христов³. Озабочиваясь спасением души в себе и других, мы не заботимся о необходимом для этого раскрытия в себе и других свободного духа благодати, неразлучного с возбуждением ума и облагорожением воли и сердца; а чрез это закосневаем сами и других оставляем коснеть в низком и невежественном рабском духе, свойственном разве иудейству, но никак не христианству (Рим.8:15), и тем еще даем повод разнузданному своеволию прикрываться под личиною нравственно-свободного духа. Чрез всё подобное обессиливается в нас христианство, даже православное; связывается прямое его направление, закрывается или извращается истинный смысл всего церковного; открывается простор, под личиною благочестия, невежественному мраколюбию, ложной или неразумно-жестокой ревности, лицемерной или неоживленной любовью к людям набожности, беспощадному к другим самовозношению и проч. и проч. Коротко сказать: и с этой стороны нет места Христу в живом Его духе и истине, нет, значит, места и для благоволения Отца небесного и для Животворящего Св. Духа. Так и новый Израиль становится пленником губительного духовного Вавилона! Требуется от нас ясное сознание этого и глубокая скорбь по Богу, или плач именно слезами Иеремии, для освобождения нашего от этих губительных бед тяготеющего на многих из нас духовно-вавилонского плена.

А там на Востоке братья наши, по православию, томятся и во внешнем пленении от властолюбивого и вместе зверского Ислама. А другие братья же наши по христианству, на западе, связаны многовековыми узами неправославия и далеко, далеко отведены из обетованной земли Вселенской Православной Церкви, то под гнётом духовного деспотизма, подавляющего свободную веру во Христа и церковь пленническою верою в самозваное высокомерное папское главенство над церковью и самым миром, то под отпадающим от Христа самочинием и своеволием самой веры, особенно мысли, знания и жизни. И из наших церковно-отечественных оград сколько Христовых овец расхищено и рассеяно по разным дебрям упорных расколов, то под темным рабством мертвой буквы, внешности, испорченной старины, то под увлечением мнимой или мечтательной, своенравной и иногда прямо плотоугодной духовности! Велика должна быть печаль по Богу обо всех этих скорбях, лишениях и опустошениях Иерусалима христианской веры и церкви, чтобы произвести неизменное покаяние ко спасению, к собранию пленных и рассеянных чад нового Израиля в единение и свободу вселенского православия. Или скажете, что эту печаль ради Бога должны питать в себе уже сами они? Может быть, они, или избранные из них, во глубине своего духа уже и носят эту спасительную печаль по Богу; православным Востока, и наверное, не чужда духовная скорбь о пленническом стеснении и унижении в них православия. Но Иеремия, при пленении Израиля и опустошении земли обетованной, не смотрел уже на то, сколько несчастные пленники сами проникались печалью по Богу. Он в собственном Богодвижном сердце, излившемся во вдохновенном Свыше «Плаче», сосредоточил силою Св. Духа всю скорбь тогдашней церкви о пленении и озлоблении ее детей, передав в этом верующим урок Слова Божия не только личные свои грехи и беды оплакивать; но и принимать к сердцу грехи и следующие за ними беды своих собратий как свои собственные. Обозрим для этого книгу «Плача Иеремии».

Предварительные замечания о происхождении книги, о плене вавилонском и об отношении к нему прор. Иеремии

Что эта книга принадлежит к священным книгам Слова Божия, об этом не было сомнения ни в Ветхозаветной, ни в Новозаветной церкви. Что она писана именно пророком Иеремиею, оплакивавшим в ней бедствия избранного народа, не возникало и об этом никакого разногласия и недоразумения в самой западной придирчивой критике новейшего времени. Только некоторым⁴ казалось, что Иеремия написал эту книгу по поводу не плена вавилонского, а смерти благочестивого иудейского царя Иосии; так как в книге « Плача» сказаны о потере царя такие слова, которых не заслуживал ни один из последних, пред пленом, царей иудейских. Вот эти слова: «и дыхание ноздрей наших – помазанник Иеговы пойман в ров их, тот, о котором мы говорили будем жить под сенью его среди народов» (Плач.4:20). Но здесь речь собственно не о той или другой личности царственной, а о звании и достоинстве царском, составлявшем необходимое условие и средоточие для гражданской самостоятельности иудеев среди других народов. Не говорим уже, что от начала до конца книги содержатся непрерывные и самые резкие указания на бедствия и ужасы всенародного пленения иудеев, совершенного опустошения Иерусалима и всей земли иудейской. Поэтому строгую историческую истину выражает следующее надписание книги «Плача Иеремии»: и бысть, повнеда в плен отведен бе Израиль, и Иерусалим опустошен бяше, сяде Иеремия пророк плачуще, и рыдаше рыданием сим над Израилем и глаголаше... Язык, тон, склад речи и мыслей, дух живой, сострадательной и порывистой сердечности ясно обнаруживают в писателе книги «Плача» тот именно орган Св. Духа, которым провозглашены пророческие речи главной книги Иеремии; особенности «Плача Иеремии» явно соответствуют тяжелым и плачевным обстоятельствам происхождения этой книги – пленению иудеев и разрушению всего священного для них в земле обетованной.

Для лучшего понимания содержания и духа в книге «Плача Иеремии», обратим внимание на особенную важность времени и значения для веры плена вавилонского и на особенное отношение к этому событию Св. пророка Иеремии.

Время, когда Халдеи разрушили Иерусалим с храмом и отвели иудеев в Вавилон в плен, было еще таким временем древности, когда и язычники еще живо ощущали Божественное, светящееся во всем мире, только продолжали относить это Божественное к самым явлениям и существам видимого мира⁵. Тем более для народа Божия, как глубоко ни был растлеваем тогда его дух упадком веры в Иегову и умножением всяких пороков, еще не померк Божественный и благодатный отсвет на видимом и земном, светившийся именно на теократической их народности, на святой их земле, на Сионе и проч., в силу заветов и обетований Божиих. Отнятие залогов и образов заветной Божией любви, произведенное опустошением земли обетованной и разрушением Иерусалима и его святилища, сообщало этим залогам и образам тем более выразительности и драгоценности для веры. Так обыкновенно бывает, что и не дорожащие драгоценностью, пока она в их руках, начинают понимать и чувствовать высокое и достолюбезное ее значение, когда ее лишаются. Этим объясняется, что пленение народа Божия и опустошение всего священного для него и всего его достояния было, по воззрению веры, «повержением с небес на землю красы Израилевой», забвением Иеговою «подножия ног Своих» (Плач.2:1). Унижение и озлобление иудеев значило для веры то, что «священные камни разбросаны» по улицам, что «драгоценные сыны Сиона, равновесные золоту отличному, считаются, увы, наравне с глиняною посудою» (Плач.4:1–2). Обессиление начальников было почернением того, что было чище снега, белее жемчуга, равнялось сапфиру (Плач.4:7–8). Падение царского достоинства в Иудеи было отнятием того, чем организм Божия народа одушевлялся, как дыханием из уст Божиих, вдохнутым в ноздри⁶ первозданного человека (Плач.4:20). И вообще спасающая любовь Божия, с лишением важнейших ее залогов и образов, представляла верующему губительную для чад церкви вражду: «Господь сделался неприятелем, разорил Иакова» (Плач.2:4–5). На чем же вера после этого будет опираться?! Где надежда спасения?! Истинно Иерусалим мог сказать о себе: «посмотрите, есть ли горе, подобное моему горю»? (Плач.1:12). Справедливо было сказать о Иерусалиме «как море, велика рана твоя. Кто исцелитель?» (Плач.2:13).

Иеремия, как истинный и совершенный в свое время верующий, уже и поэтому мог сознавать и чувствовать вполне такое мрачное значение плена вавилонского. Но кроме этого надо взять во внимание, что этот пророк с самой ранней юности своей провидел это роковое народное бедствие и, как неутомимый ратоборец, вел непрерывную духовную брань против народных пороков, привлекавших это страшное наказание к Иудеи⁷. Наконец завоевательные походы Навуходоносора грозили всему почти, известному тогда, политическому миру порабощением. Однако и в это время Иеремия (см. Плач.27) именем и словом самого Бога уверял иудеев, что только бы они изъявили покорность царю вавилонскому, избранному от Бога на смирительное владычество над народами, и Господь пощадит иудейское царство от разрушения. Но знать ничего этого не хотели иудейский ложный патриотизм и ложная надежда на независимость от Вавилона, возбуждаемые лжепророками. Теперь, когда рука Божия, тщетно отвращаемая пророком от поражения неверных чад церкви, опустилась на них со своею карою, – пламенеющий Божией к ним любовью пророк был в положении такого человека, который, сколько ни боролся за свою драгоценность, видит ее наконец вырванною из своих рук и погибающею. И это испытание досталось сердцу нежнейшему, сочувственному скорбям даже язычников наказываемых. Можно потому понять, каким удободвижным органом оказывался Иеремия для Св. Духа, воздыхающего неизглаголанными воздыхании об отвержении, хотя и временном, возлюбленных Божиих. В таком Боговдохновенном состоянии Иеремия и написал свою книгу «Плача».

Состав и существенный смысл книги «Плача»; обозрение содержания книги по отделам

Скорбь пророка о подавлении тогдашней церкви страшным ярмом плена вавилонского, эта скорбь, в которой Св. Духом изливалась любовь Божия к неверным ей и отвергаемым от нее, но все же дорогим и незабвенным для нее чадам церкви, была подобна морю безбрежному. Чтобы излить такую безмерную скорбь в пределах и порядке правильной и стройной речи, пророк нашел нужным в изложении своих Боговдохновенных мыслей и чувств держаться порядка букв еврейского алфавита. Это был известный в священной еврейской поэзии род такого построения речи, в котором первый стих начинается первою буквою еврейского алфавита, второй стих второю и так далее до последней буквы алфавита; а мысли в стихах раскрываются и излагаются большею частью параллелизмами, или несколькими сходными представлениями и выражениями. В книге «Плача Иеремии» четыре таких отдела, в которых речь построена по указанному сейчас алфавитному порядку; а в пятом отделе (см. Плач.5.) стихи идут уже не по порядку букв алфавита, а только числом столько же этих стихов, сколько букв в еврейском алфавите. В такую искусственную меру вводит пророк Иеремия свою плачевную речь, очевидно, для того, чтобы иметь удобство овладеть чрез это безмерною своею скорбью для правильного и стройного ее выражения!

Проследим же теперь весь ход «Плача Иеремии» по его пяти отделам. Но при этом будем помнить, что существенное значение и древнего Израиля условливалось, как теперь значение нового Израиля – христиан условливается, именно, верою во Христа и Его благодатью; только древний Израиль веровал еще в грядущего Христа и предусвоял или предощущал благодать еще только в ее залогах и образах, в обетованиях и предначатии, а новый Израиль верует во Христа уже пришедшего и усвояет себе благодать в самой ее существенности и полноте. Поэтому и обетованная земля со священным ее средоточием – Иерусалимом и храмом образно представляла или давала ощущать в себе верующим область имевшей открыться Христовой благодати. И вот, по тому самому, опустошение земли обетованной, разрушение Иерусалима и храма, пленение иудеев халдеями – все это было выражением для веры того, что для нас христиан значит достоплачевное наше удаление от начал и духа Христовой благодати и пленническое увлечение противохристианскими началами (как-то: неправомысленными идеями и злыми страстями), или противным Христовой, человеколюбивой до самопожертвования, правде направлением самой веры. Эти-то духовно-нравственные халдеи делают многих, многих из нового Израиля, рабами лжи и греха или сообщают и самому христианству многих жесткий рабский дух, отнимают у многих необходимую для жизни умов и сердец пищу Христовой истины, раскрываемой в истинной, живой ее силе, обессиливают во многих благодатную действенность церковных порядков, праздников и проч., открывают вход во внутреннее святилище многих духу растленного язычества или жестоковыйного иудейства, так что в одних совсем запустевает святыня веры, а в других совесть делается как бы сожженною. Говорить ли снова о разных видах неправославия и расколов, заставивших Св. Вселенскую Церковь сиротеть чадами ее, какими должны бы быть все народы, какими, в прежние счастливые времена, были и Рим и Галлия и Британия и Испания и проч.? Повторять ли, что Православная церковь на Востоке подвержена и внешнему пленению? Так и внешний меч, а не одна духовная внутренняя смертоносность разит нового Израиля. Все это есть тоже для Новозаветных времен, что, по своему значению, был вавилонский плен в Ветхом завете. Вот почему и о чем, в существе дела, плакал Иеремия в своем «Плаче», начиная с первого его отдела, который в этом отношении не требует даже никаких новых замечаний.

В этом первом отделе пророк оплакивает разнообразные и беспримерные бедствия плена вавилонского вообще, как последствия грехов Израиля, и умилостивляет Господа к Его церкви, против ее врагов, самою чрезмерностью ее скорбей (Плач.1).

«Увы! В каком одиночестве сидит мать городов! Многолюдная осталась сиротою; знаменитая между городами, владычица областей сделалась данницею... Преселилась Иудея в горести и великом рабстве... Дороги Сиона горюют, не видя идущих на праздник... Неприятели его сделались (его) главою... потому что Иегова унизил его за множество беззаконий его... Отошла от дочери Сиона вся слава ее... Вспоминает Иерусалим во дни бедствия и страдания своего о всех удовольствиях своих, какие были в прежние дни... Согрешила столица Иерусалимская, за то и сделалась отвратительною... и нет у ней утешителя. Воззри, Иегова, на бедствие мое... Воззри, Иегова, и смотри, как я унижена... Взгляните, посмотрите, есть ли где горе, подобное моему горю, какое причинено мне, и как унизил меня Иегова... Крепко затянуто ярмо грехов моих рукою Его, они узлами завязаны лежат на шее моей... Отовсюду повелел Иегова идти против Иакова врагам его, Иерусалим сделался посрамлением среди их. Праведен Иегова; ибо слову Его я неверна была. Послушайте, все народы, и взгляните на горе мое... Воззри Иегова, как я скорблю, как вопит внутренность моя, как волнуется сердце мое от того, что было оно упорно»...

Между такими воплями, исторгаемыми печалью о бедствиях Израиля и Иерусалима и выражаемыми большею частью от их лица, пророк указывает, как дети и князья, юноши и девицы идут в плен, как священники, старейшины и весь народ томятся голодом, как язычники, которым запрещено входить в общество Израиля, насильственно проникли в его святилище, как меч свирепствует на улицах, а мор внутри по домам, как все друзья и приятели народа Божия изменили ему, а враги обрадовались его несчастью. Ощущая духом в этих коварных зложелателях и злорадных врагах Израиля самые, движущие их, начала Боговраждебной лжи и злобы, Иеремия от лица всего Израиля умоляет Господа страданиями этой Его церкви привести их в подобное же страдальческое бессилие:

«Да предстанет пред Тебя все злодейство их,

И сделай с ними тоже, что сделал со мною за все грехи мои;

Поскольку вздохов моих много

И сердце мое сильно болит».

Во втором отделе пророк углубляется в мрачное значение постигших Божий народ губительных бедствий и с безотрадною скорбью находит, что они выражают гневную вражду, в которую обратилась спасительная, преогорченная грехами, любовь Божия и которая наказывает ужасными страданиями неверных Божию завету (Плач.2).

«Увы, как омрачил Господь во гневе Своем дочь Сиона!

Поверг с небес на землю красу Израилеву

И не вспомнил о подножии ног Своих в день гнева Своего».

Заметим здесь, что изображаемое этими чертами отвержение только предначинательно осуществлялось над иудеями и чувственнообразно представлено вавилонским пленом, а существенно и во всей силе совершается именно в судьбах нового Израиля – христиан. «Жизнь ваша, говорит апостол христианам, сокрыта со Христом в Боге»(Колос.3:3). И в другом месте: «наше жительство на небесах» (Филип.3:20). Но когда христиане держатся, как своего главы и начала для всего, не самого Господа Иисуса, а земного самозваного главы церкви или собственного, отступающего от Христа, разума и произвола; то краса нового Израиля, скажем словами «Иеремиина Плача», истинно повергается с небес на землю. И в этом самом совершается над христианами гневный суд Господа, омрачающего во гневе Своем дочь духовного Сиона неразумием и не хотящего иметь в неверных Ему христианах благодатного подножия для Своих ног...

«Истребил Господь, продолжает Иеремия, без пощады все селения Иакова... Натянул лук свой, как неприятель, и поднял десницу свою как враг; убил все приятное для глаза... Господь сделался неприятелем, разорил Израиля... разрушил святилище его, заставил Иегова забыть на Сионе праздник и субботу, и отверг в негодовании гнева своего царя и священника.... Царь его и князи его у язычников (о духе многих христиан можно сказать тоже, коль скоро все, заправляющее их мыслью и жизнью, находится под началами духовного язычества), не стало закона, и пророки не получают откровения от Иеговы... Истощились от слез, продолжает сердобольный Иеремия, глаза мои, вопит сердце мое... когда отрок и младенец толпятся на улицах города; матерям своим говорят они: где хлеб и вино? И томятся... и испускают дыхание на лоне матерей своих». (Нельзя представить другого более трогательного образа для выражения того, как и духовные младенцы, инстинктивно ощущая то или другое доброе и истинное, благородное и прекрасное, но находясь в плену лживых и мертвящих начал и направлений, томятся только духовным голодом и жаждою, без удовлетворения их или с одним ложным мечтательным удовлетворением, пока наконец в них, страдальчески замирает самое младенческое ощущение доброго и истинного, благородного и прекрасного. И духовному их страданию и смерти состраждет разве только материнская любовь Матери всего лучшего – именно Матери Господа нашего, – и сообщных материнскому ее расположению душ или духов небесных). «К чему применить тебя, вопиет пророк плача и рыданий, что сравню с тобою, Иерусалим? Как море велика рана твоя. Кто исцелитель?.. Разинули на тебя рот свой все неприятели твои, свистят, скрежещут зубами, говоря: поглотили мы ее... Сделал Иегова, что думал... разрушил все без пощады... Стена дочери Сиона! Проливай ручьем слезы день и ночь... Изливай, как воду, сердце свое пред лицом Господа... Воззри, Иегова, с кем ты так поступаешь? Неужели женщинам можно есть плод свой, детей, ими вскормленных? (В подобных явлениях весьма поразителен образ того извращенного направления самой веры, или вернее, женского легкомысленного упрямства некоторых, чтобы питать и тешить свою ревность беспощадностью к недоразумениям и увлечениям многих по одному духовному их младенчеству, требующему именно от веры материнской поддержки!) Неужели можно убивать во святилище Господнем священника и пророка? (Ужасно, когда и в духовное святилище веры, в ее воззрения и практику или в ее дух и направление, проникают начала, мертвящие дело веры, делающие безжизненным самое благочестие или служение Божией истине!) «Ты все ужасное для меня собрал отовсюду, как на праздник... Тех, которых я возрастила и воскормила, враг мой истребил». – Так Иеремия заключает этот особенно тяжелый отдел своего «Плача», в котором он занят весь сознанием и ощущением безмерных бед и скорбей Израиля, не упоминая уже и о его грехах; он с горестью указал только на льстивых лжепророков, своими лжами обманывавших народ Божий, а не выяснявших его пороков для заблаговременного отклонения плена (Плач.2:14). Горе же учителям лжи, распространителям заблуждений! – Вот один из пророков, ревнивейший против упорства людей в грехах и заблуждениях, оплакивая всенародные бедствия, привлеченные грехами и заблуждениями всенародными же, уже не упрекает в этих последних бедствующего и страждущего народа. Видно, и в Божественно-духовном отношении наблюдается и оправдывается это простое и у нас так просто выражаемое, правило человеколюбия: «лежачего не бьют». Но и тут лжепророки, эти наставники неправды, служители обольщения людей ложью и заблуждениями, все же с горестью обличаются или поставляются на вид, как виновники общественного бедствия «великого как море»! Само собою разумеется, что этим не оправдываются увлекавшиеся этими учителями заблуждений, ласкателями страстей и своеволия, но достаточным обличением для этих обольщенных душ служат уже не слова, а злополучное и плачевное их состояние, которое Иеремия и раскрывает с плачем.

В третьем отделе Иеремия, исстрадавшийся сердцем за свой народ в продолжении всей своей жизни, начиная с самой ранней юности (когда он призван был к пророческому служению), страдавший прежде от усиления беззаконий народа, а теперь от страшных его бедствий, склоняет плачевную речь свою на себя самого. Он находит себя несчастным из несчастных, разимым от самого Бога стрелами бедствий. Но, обратясь молитвенно к Господу Богу, сейчас же в Нем милосердом «не от сердца посылающем страдание и горести на сынов человеческих», пророк почерпает надежду для себя и для своего народа, от страданий которого он не отделяет своих скорбей, и с которым вместе желал бы нести и скорбь покаяния пред Богом. Впрочем от мысли о гневе Божием на Израиль, он снова повергается в безотрадную об этом скорбь и в ощущение своих личных бедствий, особенно от ругателей и врагов, на которых, чувствуя в них собственно враждебность самых начал или духов злобы, призывает проклятие и пагубу (Плач.3).

«Я тот человек, так Иеремия с дерзновением любви начинает плакаться на Господа о себе самом, я тот человек, который видит горе от жезла ярости Его. Меня повел Он и ведет тьмою, а не светом. На меня обращает, налагает руку свою всякой день. Избил тело мое... изломал кости мои... в темное место посадил меня, как давно умерших... И когда взываю и вопию, не допускает к Себе молитвы моей... Как медведь подсматривает за мною, как лев из логовищ... Натянул лук свой и поставил меня целью для стрел... Я сделался посмешищем для всего народа Его, ежедневною песнью их». (Какое, в самом деле, страдание для любви – страдать и мучиться бедствиями народа, как личными своими, и однако быть посмешищем для всего этого народа!)... «Отказалась жена моя от благоденствия, забыл я счастье и сказал: погибло благосостояние мое и чего ожидал я от Иеговы. Обрати внимание, вопиет к Богу пророк-страдалец: на горе мое и страдание мое... Обрати внимание, как стеснена во мне душа моя»! – И вот сейчас у него в Богодвижной душе идут уже другие мысли и чувства, поднимающиеся от безотрадного мрака к светлому упованию. «Вот что привожу я себе на мысль и от того получаю надежду, – милость Иеговы, что мы не вовсе погибли... Иегова есть часть моя, говорит душа моя, и потому я надеюсь на Него. Благ Иегова к надеющимся на Него... Счастлив, кто молча ожидает спасения от Иеговы. Счастлив человек, если он в юности своей несет ярмо... приклоняет к земле лице свое и думает: авось есть надежда! Подставляет щеку бьющему его, пресыщается бедствиями (Сам Св. Иеремия именно от юности нес такое ярмо)... Не оставляет Господь навек, но, послав горесть, и милует по великой благости Своей: потому что Он не от сердца посылает страдание и горести на сынов человеческих». – Глубина этой пророческой мысли раскрывается из того, что смерть – это средоточие всех страданий и горестей, посылаемых на сынов человеческих, – представляется в Новом Завете врагом самого Господа (1Кор.15:25–26. слч. Псал.101:1): так Его сердцу или любви всеблагостной противно или, так сказать, больно поражать людей страданиями и горестями. Но потому и есть для нас в самых страданиях и горестях несомненная надежда и отрада, что такой всеблагостный к нам Отец небесный Сам посылает их на сынов человеческих: уж наверное делается это по самому настоятельному и непреложному требованию нашего же блага и пользы, пока не поверглись мы в состояние нечувствия или совершенного ожесточения. Поэтому пророк в утешение своей скорби и останавливается на раскрытии того, что, действительно, не одно благополучие, но и злострадание, даже самое неповинное, происходящее от людской бесчеловечной жестокости к человеку, идет к нам никак не помимо воли Господней.

«Когда давят ногами своими всех узников,

Когда превратно судят человека пред лицом Всевышнего,

Когда кривят делом человека на суде;

Ужели не видит Господь?

Кто повелит чему-либо быть,

Когда Господь не повелел?

Не из уст ли Всевышнего

Исходить худое и доброе» (т. е. человеческое благополучие и злострадание)?

Следовательно, и злострадание самого пророка и губительное народное бедствие плена вавилонского исходят от самого же Господа, пославшего их вовсе не от сердца Своего, а напротив вменяющего даже во врага самому Себе смертоносное губительство бедствий и злостраданий человеческих. Из этой, необходимо подразумевающейся у пророка мысли, само собою следует это убедительное и трогательное внушение пророка всему Израилю и себе самому держаться крепко Господа с осмотрительною разумностью обращающейся к нему любви:

«Осмотрим пути свои и исследуем,

И обратимся к Иегове;

Возвысим сердце наше

И руки к Богу небесному» (столько т. е. любящему нас).

Но при этом, видно, прозирая, что духовное ожестелое бесчувствие народа не вдруг смягчится самыми бедствиями настоящего плена, Иеремия снова погружается в глубоко-скорбное сознание и ощущение того, что любовь Божия не успокаивается уже в своем народе, а преогорченная его грехами превратилась в отвращение гневное:

«Мы согрешили и преступили закон,

Ты не простил.

Сокрылся от нас во гневе и преследуешь нас,

Убиваешь, не щадишь;

Закрыл себя облаком,

Чтобы не пришли молитвы.

Грязью и мерзостью сделал Ты нас среди народов.

Разинули на нас пасть Свою

Все неприятели наши...

Потоки вод проливает око мое

О падении дочери народа моего...

Доколе не проглянет

И не воззрит Иегова с небес?»...

И затем от скорби о всем Божием народе переходит Пророк опять к личным своим злостраданиям, особенно от врагов и ругателей, прибегая к Богу – защитнику и отмстителю правых:

«Ловят меня как птичку

Неприятели мои безвинно...

И я сказал: отлучен я от людей.

Имя Твое призываю, о Иегова...

Будь близок, когда я призываю Тебя.

Скажи: «не бойся»!

Защити, Господи, душу мою... Воззри, Иегова, на страдание мое... Выслушай ругательства их... Посмотри, сидят ли они, стоят ли. Я всегда их песнь. Отплати им, Иегова, по делам рук их. Пошли затмение сердца и проклятие Твое на них... И истреби их из под небес, Иегова».

То несомненно, что такое страшное отмщение призывается Иеремиею на самых коренных и существенных его врагов, врагов самой правды и добра, духов зла и лжи, ощущаемых пророком – как истинных двигателей вражды и ругательств в личных его недоброжелателях⁸. Ибо у Духа Божия в Ветхом Завете «брань не против крови и плоти, но против начал, властей и миродержителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» (Ефес. 6:12), которые в Ветхом Завете только не вполне резко и точно отделяются от враждебных и злых людей, по причине еще слишком ощутительных в то время отображений духовного в чувственном и наглядном. Но, тем не менее, враги и ругатели духа Иеремиина или, по его существу и источнику точнее сказать, духа Христова, обнимавшего и носившего в Иеремии современные ему общецерковные скорби, в образ того, как Христом Агнцем Божиим подъяты и понесены вселенско-церковные скорби всех времен с породившими их грехами всего мира, – враги и ругатели духа и креста Христова, если будут упорствовать в таком направлении человеконенавистных миродержителей тьмы, подвергнутся наконец с ними карательной силе этих страшных слов:

«Пошли затмение сердца

И проклятие Твое на них,

Преследуй их во гневе и истреби их

Из под небес, Иегова!»

Этим и кончается третий отдел «Плача» Иеремии, плакавшегося в нем особенно или наиболее о себе самом.

В четвертом отделе «Плача» пророк занят уже только общественными бедствиями и скорбями, забывая уже из-за них свои собственные и личные злострадания. Особенность этого отдела «Плача» состоит в том, что Иеремия настоящие явления губительства, совершившегося над Божиим народом в вавилонском плене, сопоставляет здесь с прежним народным благоденствием и благодатно-светлым величием Израиля. Так, потерявший драгоценное для своего сердца сокровище, в своей скорби об этом, представляет себе потерянное, и еще более терзается представлениями о том, какого неоцененного сокровища он лишился. Ход и порядок этого отдела проследим по самой книге (Плач.4).

"Увы! – так вопиет пророк плача. – Как потускнело золото!.. Священные камни разбросаны... Драгоценные сыны Сиона, равновесные золоту отличному, – увы, считаются наравне с глиняною посудою, сделанною руками горшечника». – В каком отношении «сыны Сиона»; чада церкви даже Ветхозаветной, достойны названия «золота» и притом «золота отличного», наилучшего, названия «драгоценных», это объясняется вполне словами апостола Павла, что им принадлежали и всыновление Богу, и слава чествования Бога истинного, им ведомого и в них образно и предначинательно вселявшегося благодатно, и заветы, и законоположение, и Богослужение истинное, и обетования, и отцы праведные, которых не стоил весь мир, и Сам, имевший от них произойти по плоти и ими предусвояемый, Христос Бог (Рим.9:4–5). Такие дары Божии, в самом существе и силе благодати, раскрылись потом в чадах Новозаветного Сиона, принявших и усвояющих себе Христа в самом духе и истине. Все это – такая неоценимая драгоценность, что золото или вообще все, драгоценное в природе, духовно вполне применимо к «драгоценным сынам Сиона», и Ветхозаветной и особенно Новозаветной церкви. Но когда чада теократии Ветхозаветной увлечены в плен языческого Вавилона, подобно как и христиане многие увлекаются от Христа к чуждым Его началам: то это истинно есть упадок наилучшего золота до низости простых глиняных горшков. «Священные камни разбросаны»: это совершилось и буквально чрез разорение святого, единственного тогда во всем мире, Иерусалимского храма истинного Бога. Но связь речи Иеремииной показывает, что, говоря о священных камнях, пророк имел в виду особенно самих сынов Сиона. Смысл этого объясняется вполне уже из Нового Завета, в котором верующие представляются и сами живыми камнями, зиждимыми в храме духовен (1Петр.2:5). Да! Отпадающие в каком-либо отношении от Христа к другому началу христиане, как и потерявшие свободу граждан Божиих пленники вавилонские, справедливо приравниваются к разбросанным по улицам и попираемым прохожими священным камням. – Об этом самом и плачет Иеремия. Но пророк, при этом, еще видит к большему терзанию своего духа, что наследники царственного священства (каковы образно – иудеи и существенно – христиане) вместо прежнего наслаждения и пресыщения за обильным (духовно-царственным) столом, валяются в грязи, томимые голодом и отчаянием, а представляющие мать их, или обязанные быть для них матерью, отдаются духу жестокосердому к этим гибнущим детям Сиона, разумеется по крайнему собственному обнищанию:

«И шакалы обнажают грудь,

Кормят щенят своих;

А дочь народа моего жестокосерда,

Как страусы в пустыне»⁹.

«Язык младенца прирос ко рту от жажды, дети просят хлеба и никто не подает им. Евшие сладкие яства лежат в отчаянии на улицах, воспитанные на червленице валяются в грязи». – Что Иеремия разумел это не просто только в плотском отношении, но имел в виду особенно духовные бедствия, постигаются по преимуществу уже нового Израиля, это видно из дальнейших его слов, что даже погибель беззаконного Содома уступает губительству Божия народа за его беззакония (Плач.1:4,6). Этого последнего буквально никак нельзя допустить: плен вавилонский далеко, далеко уступает истреблению Содома небесным огнем и вместе поглощением от разверзшейся бездны. Но духовный плен, соединяемый с пагубою, извращением и терзаниями самых душ и притом сопровождаемый жестокосердым к этому направлением многих между самыми верующими, – это превышает, по своему значению и следствиям, всякой видимой казни. – Небесный огнь ярости Божией против упорного нечувствия ко благу истины и духовная бездна пагубных заблуждений и пороков открываются в духовном вавилонском плене...

Пророк продолжает скорбно сравнивать прежнее благодатно-счастливое состояние Израиля Божия, и именно в его вождях или передовых, с настоящим их омрачением.

«Князья твои, говорит он дочери народа своего, были чище снега... костью белее жемчуга, тело их было как сапфир. А ныне потемнел от черноты вид их» и проч. Указав далее, что убитые мечем счастливее убиваемых голодом, доводящим матерей до детоубийства и употребления в пищу собственных детей, пророк плача с таким излиянием ярости Божией опять сравнивает прежнее состояние Израиля или церкви, когда

«Не верили цари земные

И все живущие во вселенной,

Чтобы вошел враг и неприятель

Во врата Иерусалима».

Слова эти имеют особенно точное приложение не столько к Иерусалиму иудейскому, который и прежде плена вавилонского не мог казаться и не был недоступным для врагов, сколько к вышнему Иерусалиму (Гал.4:26) христианской Православной Церкви. Она простиралась на восток до Вавилона и Индии и на запад до Испании и Британии, светя всему миру истиною и благодатью Христовою, живя явно Христовою же жизнью. Но вот на востоке, где она царствовала, теперь она опустошена и пленена магометанским миром; на западе увлечена и пленена неправомыслием, доходящим у многих до совершенного отступничества. А помилованные от Господа неоцененным даром православия и вместе свободою и могуществом, мы русские то предаемся или совершенному ин- дефферентизму или жестокосердой до беспощадности ревности по православию, то сами увлекаемся всякими началами не Христовыми и противохристианскими, и большею частью остаемся совсем почти бесчувственными и равнодушными к востоку и западу, по делу спасительной для мира веры. Как было подумать даже о возможности всего этого в прежние лучшие времена?

«А это все, продолжает Иеремия, за грехи пророков его (очевидно, пророков ложных, или провозвестников не истины и правды истинно-Христовой, а лжи и обольщения), за беззаконие священников его... Так и в Новом Завете (см. Апок.2,3) Ангелы или пастыри церквей судятся за недостатки и пороки последних, как за собственную свою вину.

Представляя, далее, вавилонских пленников скитальцами-слепцами и нечистыми для прикасающихся к ним прокаженными, которых «рассеяло гневное лицо Иеговы», послав презрение к самому их священству и безжалостность к старости, и видя, при совершенной беспомощности Израиля, сети для него по улицам, преследование по горам, ковы в пустыне, Иеремия чувствует неизбежность и наступление как бы смерти народной, прекращение всех отправлений самостоятельной общественной жизни до самого дыхания теократической державы. «Пришел конец наш, – такой стон умирающего издает Иеремия, переживая в своем Богодвижном сердце современное губительство для свободной теократической жизни, – исполнились дни наши, ибо пришел конец наш... И дыхание ноздрей наших – Помазанник Иеговы пойман в ров их, Тот, о котором мы говорили (опять припоминает Иеремия былое лучшее): будем жить под сенью Его среди народов»! – Очевидно здесь речь о пленении самого Царя иудейского и о соединенном с этим совершенном падении царской власти в иудейской теократии. Новый Израиль, даже и во внешней стороне такого бедствия, испытал его на востоке, с падением греческой империи. Но чрез внешность, отображающую духовное и благодатное, доходить более или менее и до самого этого духовного свойственно было ветхозаветной вере; а мы новозаветные должны входить прямо в благодатное и духовное и сами уже светом этого духовного освещать внешнемирское. Владычественным в отношении к благодатному жительству Духа нашего Св. отцы признавали именно ум, управляющий всею духовною жизнью и в этом своем, так сказать, самодержавии сам управляемый Христом. Теперь, если этот владычественный ум у тех или других христиан или развивается и судит обо всем совершенно не по Христу, с самочинным пренебрежением Его церкви, или засыпает в бездействии и косности под предлогом и личиною простоты веры, или связывается в своих действиях неразумною ревностью по вере и пленяется известным, поработительным для ума, духом папистического деспотизма, – а то и другое и третье преобладает в большинстве христианского мира над нормальным или должным состоянием и деятельностью ума: то ясно, что этот царь внутреннего нашего во Христе самоуправления, или ум многих, многих из нас, врагами и поработителями нашего духа истинно «пойман в ров их», как с плачем говорит Иеремия...

Какая радость и торжество во всем этом для врагов и зложелателей христианства, для этого неприязненного Израилю Едома! Но не навсегда вам, духовные Идумеи, такая радость и торжество. Если ум человеческий взят Господом в вечную собственность Его Богочеловеческого лица и самые грехи ведения и неведения умственного понесены Им с грехами всего мира: то благодать Господня, по вере в нее, рано или поздно поднимет наш ум в должное владычественное его значение и силу. И тогда все многовековые умственные приобретения, всякое уяснение истины в истории, в природе внешней, в духе человеческом, всякие даже инстинктивные предчувствия истины¹⁰, выяснясь и освободясь от своих примрачных односторонностей или лживых примесей во всевозможных воззрениях философских и религиозных, войдут в область всеобъемлющей Христовой истины. И раскроются во Христе все сокровища премудрости и разума (Кол.2:3), к блистательному проявлению и вообще благодатной жизненности православного христианства. И вражда к этому христианству, состоит ли она в прямом упорстве неправомыслия и неверия или в подавлении живого человеколобивого духа нашей веры, изобличится в своей нелепости, неразумии и преступности. Так –

«Радуйся и веселися, дочь Едома...

И до тебя дойдет чаша....

Кончились преступления твои, дочь Сиона!

Он уж не будет обнажать тебя.

А на твои преступления, дочь Едома,

Он еще взглянет

И обнажит грехи твои».

Этими утешительными для Сиона словами Иеремия заканчивает настоящий отдел своего «Плача», имея в ближайшем виду, конечно, восстановление собственно ветхозаветной теократии, но разумея эту теократию, без всякого сомнения, не в одной внешности, а в самом ее существе и силе – в спасительной Божией любви, воспринимаемой верою. А такая сущность теократии открыта вполне именно уже Христом в Новозаветной Его церкви, к судьбам которой, следовательно, существенное применение, а не произвольное приравнение, имеют и провиденные Иеремией обстоятельства восстановления теократии.

В пятом и последнем отделе «Плача» содержится молитва пророка, в которой он, в лице всего Израиля, представляет Божию воззрению всенародные бедствия и умоляет Господа, для возвращения избранному народу лучших дней, самому обратить его к Себе (Плач.5).

«Вспомни, Иегова, что с нами делается;

Воззри и посмотри на посрамление наше!»

Так начинает Иеремия и, изобразив далее чужеземное завладение наследством и домами Божия народа, сиротство и вдовство верующих, необходимость для них приобретать куплею самую даже воду, угнетение и труд без отдыха, испрашивание насущного хлеба у неприязненных издревле язычников, продолжает:

«Отцы наши согрешили и нет их,

А мы несем на себе преступления их»....

Эти слова выражают, по-видимому, такую же жалобу, против которой пр. Иезекииль вооружался с особенною силою слова Божия: отцы ядоша терпкое, а зубом чад их оскомины быша (Иез.18). Но, в существе дела, совсем иное, когда закосневающие в порожденном и развитом прежними поколениями нравственном растлении и за то наказуемые жалуются, что они терпят оскомину от еды отцов. И совсем иное, когда бедствующие внешно и нравственно, при этом, сознают отчетливо, что эти бедствия готовились и копились еще предшествующими¹¹ временами и поколениями. Сознание этих последних разумно и справедливо, – оно и выражается в молитве Иеремии; тогда как ропотливая и нераскаянная жалоба первых осуждается чрез Иезекииля удостоверением слова Божия, что дети, не соучавствуя и не сочувствуя худому, перешедшему к ним от отцов, не потерпят за вины последних никакого зла. Так-то нечего нам в свое самооправдание ссылаться на прежние поколения, укоренившие и развившие в мире те или другие заблуждения и пороки; но надо нам исправлять эти заблуждения и пороки, сознавая впрочем, что они – вековые и требуют потому особенного напряжения духовных сил.

Изображая далее народные бедствия, Иеремия говорит: «рабы господствуют над нами....

Жен на Сионе бесчестят

И девиц в городах иудейских;

Князья повешены...

Лицо стариков не уважено,

Юноши жернова на себе носят

И отроки с дровами спотыкаются».

Такие явления, как – оставление незрелости детской без поддержки под разными умственными и нравственными тяжестями, озлобленность юности, неуважение старости, отвержение властей, изнасилование ложными противохристианскими началами душ христианских – начиная иногда с самого раннего и свежего возраста, – все подобное совершается и у нового Израиля в христианском мире, подлежа рыданию Иеремиина духа.

Пророк продолжает: «Старые оставили ворота¹²,

Молодые – свою музыку.

Утихло веселие...

Обратились в сетование хороводы наши.

Упал венок с головы нашей».

Итак сердобольный Иеремия оплакивает даже и утрату иудеями мирных общественных удовольствий. То несомненно, что, по отличительному свойству Ветхого Завета – чрез чувственно-образное возводит к духовному, общественные удовольствия для ветхозаветной веры служили зеркалом любви Божией к избранному народу, услаждавшей судьбу его своими дарами. Но и то верно, что духовный свет любви Божией, вполне раскрытый во Христе, должна новозаветная вера проводить от области духа также до внешне-чувственной среды, направляя и последнюю к разумному служению благодати (Рим.12:1). Поэтому, относятся ли одни из нас к удовольствиям и увеселениям общественным только с осуждением и отвращением, считая за кощунство самую мысль осветить или очистить¹³ и их светом Христовым для спасения человека и в этой среде, – или другие в удовольствиях и увеселениях только и служат одной греховной суете, не думая и не умея видеть в них дара всеблагостного Отца дающего нам вся обилино в наслаждение ради Своего Сына, ставшего для нас человеком: то и другое равно принадлежит к бедам вавилонского плена, какие оплакивает Иеремия.

"Горе нам, взывает он далее, что мы согрешили!

Вот о чем болит сердце наше,

Вот от чего померкли глаза наши, –

О горе Сионе, что она опустела,

Что шакалы ходят по ней».

Но, ведь такое запустение Сиона для ветхозаветной веры, которая не отрешала еще от видимых образов предъявляемой в них благодати, значило тоже, что оставление Божией благодатью, без которой и спасаться нельзя. Это молитвенно и выражает Иеремия:

«Ты, о Иегова, живешь вечно,

Престол Твой в роды и роды!

Почто забываешь нас навсегда, –

Оставил нас на долгое время?»

Но без благодати людям уж не подняться к благодати. Надо, чтобы она сама сошла к ним для возвращения им своих благодатных дней. Об этом пророк, в заключение всего своего «Плача», и умоляет Господа:

«Обрати нас к Себе, о Иегова, и обратимся;

Возобнови по прежнему дни наши,

Хотя Ты и призрел нас

И прогневался на нас сильно».

Что же скажем теперь вообще о книге «Плача Иеремиина», которую мы проследили по всем ее пяти отделам? – Едва ли другая св. книга столько, сколько эта, может возбуждать нас от духовного индифферентизма или равнодушия к делу веры и церкви, а вместе и предостерегать самую ревность по вере от вредных крайностей. Казалось бы, что св. пророку Иеремии, от юности своей боровшемуся с неверностями иудеев своему Богу и терпевшему в этой борьбе непрерывные озлобления, при разразившейся, по его пророчествам, грозе вавилонского плена, оставалось спокойно смотреть на суд правды над упорными и за то наказанными грешниками. Или, если и в такое время нужно было ему еще раз обратиться ко всему народу со словом Божиим, по-видимому требовалось бы с самыми сильными и горькими упреками поставить иудеям на вид, что вот до чего довела их невнимательность и противоборство пророку, пусть же достойно страдают, пусть казнями научатся не отвергать провозвестника слова Божия. Казалось бы, что именно к этому обличительному и горькому вразумлению Божия народа был готов и открыть такой орган Св. Духа, каков Иеремия, по своему настроению порывистый и чувствительный до нетерпеливой против зла горячности¹⁴. Но не то видим в св. пророке. Он не остался и спокойным созерцателем совершившегося над иудеем Божия суда, им же провиденного и предреченного с обстоятельностью, и далек был от обличений и упреков подавленному общественными бедствиями народу. Он открыл свою душу для таких влияний и движений Духа Святого, чтобы в себе, в собственном сердце, сосредоточить скорби и страдания церкви под этим страшно тяжелым крестом вавилонского плена. В таком своем состоянии, вдохновенном от воздыхающего о церкви Божией неизглаголанными воздыханиями Духа Божия, пророк глубоко сознавал и чувствовал, что бедствия плена привлечены были именно грехами; но в этих грехах народных он с плачем каялся пред Богом, как в собственных своих грехах, а в плененной дочери Сионской он видел и указывал уж не столько грехи, сколько ужасные ее страдания и скорби, которыми, притом, он сам болел и страдал. Само собою разумеется, что Иеремия, при этой Христовой любви своего сердца к церкви Божией, не мог не вопиять против врагов церкви, ощущая в них исконных врагов добра по свойству ветхозаветного воззрения – в чувственном и видимом живо ощущать невидимое и духовное. Но в особенно сильное негодование, и даже нетерпение приводили пророка только такие люди из среды самого Израиля, которые, и при всех бедствиях и страданиях народных, какие Иеремия по предусвоении духа Христова выносил в себе, еще не переставали преследовать его своей враждою, клеветами и ругательствами, или издеваниями пред всем народом. На этих несчастных противников предъявлявшегося в Иеремии духа Агнца Божия, явно предававшихся человекоубийственному духу злобы и лжи, пророк призывал уже небесное проклятие; чрез это он внушал, что, действительно, проклятие составляет неизбежную долю отвергающих в Агнчем человеколюбивом духе единственное избавление от тяготеющего на всем мире нашем проклятия...

Чтобы нам христианам войти в настроение Иеремиино, выразившееся в его «Плаче», возвышаясь и над равнодушным индифферентизмом к делу веры и церкви, а вместе и над крайностями неразумной ревности, – надо нам чаще думать с сердечным участием вот о чем. Когда обращается в православие, или ко Христу в Его живом духе и силе, наш раскольник, или римский католик, или лютеранин, или увлеченный противо-христианской какой-либо идеей, страстью, пороком; то ведь такого христианина у нас не крестят снова. Видно, благодать крещения, облекающая человека во Христа, делающая верующих благодатными Христовыми членами, не оставляет вовсе и плененных заблуждениями и грехами христиан. В них благодатная Христова жизнь замерла или обмерла в разных отношениях, но начало ее еще таится, хотя и глубоко иногда погребенное; и, следовательно, Христос еще благодатью Своею держит их, как (в отношении по крайней мере к благодати крещения) свои хотя и омертвелые или даже иногда совсем мертвые, члены. Самое отсечение многих от Православной Церкви еще не есть исполнение этого отвержения: идите от Мене проклятии. Подумаем же и восчувствуем (сколько можем), каково Живому быть с мертвыми членами... И неужели мы останемся спокойными и равнодушными к такому состояние самого Господа нашего? В таком случае наша вера в Него – совсем мертвая: мы – лицемерные христиане при всем нашем православии. Живому члену Христа нельзя не сочувствовать Ему, еще носящему своею любовью, а не отвергающему окончательно и безвозвратно члены омертвелые и мертвые. Итак, когда, например, римский папа, возглашая пред христианским миром обличение всяческих его неверностей Христу, тут же и в этом самом отстаивает и свой противохристианский духовный деспотизм, возглавляющий христиан под свое главенство, а не в Самом и едином Христе¹⁵, восстающие же против такого противо-христианского деспотизма, в тоже время и в этом самом, идут и против веры во Христа, как уже будто бы несовместной с потребностями нынешней жизни и развития человека: то эта сугубая беда запада, поддерживаемая взаимно обеими борющимися сторонами, есть не совсем чужая для нас православных. От нее духовно терпит Сам Господь наш, еще не отвергший христиан запада от Своей благодати. Как же нам быть индифферентными или равнодушными к такому (скажу так) озлоблению и страданию, в западном христианстве, самого Христова Духа, насколько он еще не оставил этого христианства? Напротив, истинно с Иеремииными слезами, мы должны изучить и, по возможности, своим словом и соучастием распутывать эти бедственные запутанности и затруднения христианского запада. А бедствия и страдания православного Востока, терпимые под гнетом магометанства, для нас, живых сочленов этим православным христианам, как должны быть чувствительны и тяжелы! Особенно мы в себе должны бы сердцем переживать всякую скорбь и духовную беду матери нашей – Церкви Греческой, в роде например такой беды, что, и в ее области, самое учение слова Божия о безразличии во Христе разных национальностей, направленное именно к тому, чтобы каждая национальность, без стеснения и подавления другою, держалась Христа и в Нем свободно возрастала, – это самое учение употребляется уже к стеснению и подавлению духовной свободы и национальности многих православных¹⁶, на соблазн их к совращению в неправославие... Но с другой стороны, и ревность против всяких злоупотреблений и заблуждений в христианском мире, обличая и ниспровергая их, должна остерегаться слишком бить своим словом самих заблуждающих, чтобы эти удары не коснулись как и самого Господа, окончательно еще не отсекшего их от Себя. Носить их и без того тяжело Ему, хотя Он и без всякого труда носит всяческая глаголем силы Своея. Что ж, если еще и мы, со своею ревностью истинно не по разуму, будем наносить Ему удары и со своей стороны, если и мы преогорчеваемый заблуждающими, но не совсем еще оставляющей их Дух Господа будем также оскорблять своею невнимательностью и даже жестокостью к тому или другому доброму и живому, затаенному¹⁷ и действующему иногда и в заблуждающих?! Сохрани нас, Господи, от такого несчастья, а дай каждому из о благочестии последовать Твоему пророку Иеремии, с плачем взывающему к Тебе от лица удаляющихся и за то отвергаемых от Тебя грешников заблуждающих:

«Обрати нас к Себе, о Иегова, и мы обратимся».

В заключение же всего, сказанного о книге «Плача Иеремии», не забудем, что этот «Плач» излился из Боговдохновенной души пророка по поводу вавилонского плена иудеев, который был разгромом земного теократически-гражданского их быта. Но ветхозаветное земное до Христа так же точно служило вере к гадательному предощущению и образному предусвоению небесного, духовно-благодатного, как, после пришествия Христа на землю, это небесное открыто вере в самом существе новозаветной благодати и истины для живительного освещения и освящения ими всего земного, для разогнания всюду в последнем мрака, лжи и греха. Отсюда сами собою вытекают два следствия. Во-первыхх, пророк оплакивал в разгроме земного теократического быта иудеев собственно отнятие у них небесного, как он это, – мы видели, – и довольно прямо выражает: «Увы... Господь... поверг с небес на землю красу Израилеву» (Плач.2:1). Во-вторых, чтобы перевести этот дух «Плача Иеремии» с ветхозаветной на новозаветную почву, довольно сказать, что христианам разуметь, устроять и развивать что бы то ни было земное не по началам и духу небесного, духовно-благодатного, словом – Христова, значит закреплять себя в этом за Вавилоном, а держаться такого направления к небесному, чтобы только отвергать и осуждать земное и мирское, а не стараться очищать это мирское от мирских скверн и проводить в его среды благодатно-небесное, Христово, значит окончательно упрочивать вавилонское преобладание в мире: то и другое равно подлежит плачу духа Иеремиина.

Дщи вавилоня окаянная, – скажем словами известного псалма, – блажен, иже воздаст тебе воздаяние твое, еже воздала еси нам, и даже по Апокалипсису (Апок.18:6), «вдвое воздаст» тебе за твою тиранию над плененными тобою детьми нового Израиля, не только освобождая их от духовного пленения, но и всякой среды самого плена превращая в область для раскрыия Христовой истины и благодати! Блажен, иже имет и разбиет младенцы твоя о камень Христа, упраздняющего начала и порождения вавилонского и всяческого зла силою и духом Своего крестного самопожертвования за пленников этого зла!

С внушением нам, в слове Божием, печали по Богу относительно современных затруднений и бедствий духовных надо нам помнить и это святое и спасительное слово: радость Господня, сия есть сила наша (Неем.8:10). Это ободрительное и утешительное слово сказано было чадам ветхозаветного Израиля, когда они, после своего плена в Вавилоне, уже снова увидали и начали населять Святую землю, и трудились над созиданием Иерусалима, который был врагами разорен, и с храмом, до основания. Услышав во всенародном праздничном собрании чтение из книги Закона Божия, они горько заплакали, конечно от скорби о пронесшейся над ними губительной буре плена, когда у них не было ни жертв, ни праздничных собраний, ни свободного, с нестесненным сердцем, поучения в Божием законе. Тогда-то именно и было внушаемо народу Божию: не рыдайте, и не плачите... и не печалитеся, ибо радость Господня, сия есть сила наша (Неем.8:9–10). Так иным и из нового Израиля, может быть, надо строиться с самого основания, до которого все у них или разорено, или потрясено и осквернено халдеями ложных идей и направлений, неправомыслия и одушевляющих его страстей. Проникнет ли в сердце самих этих людей живое слово благодати и истины и сокрушит их скорбью о потерпенном ими духовном губительстве и плене, или кто другой в духе Иеремиином (точнее же, Христовом) войдет живым участием своей веры и любви в несчастное их положение, как будто бы оно было собственным его уделом¹⁸: в том и другом случае для поддержания, ободрения и поощрения к тому, чтобы неотступно трудиться над восстановлением в себе или в других духовного здания благодати и истинной веры, необходима именно сила радости Господней. Эта только радость любви к Господу, стремящейся жить Им одним и Его любовью к людям, может дать решимость и крепость на то, чтобы, и после продолжительного духовного пленения и совершенного опустошения души, все доброе и прекрасное в ней возобновить, утвердить и возвысить благодатью. Есть в составе слова Божия целая книга, раскрывающая эту мощную силу нашу – радость любви к Господу, именно книга «Песни песней». Предложим здесь очерк этой книги «Песни песней» для надлежащего, по слову Божию, настроения в нас радости по Господе, потребной для бодрого и энергического прохождения духовного пути в нашей современности.

Книга Песни песней или превосходная песнь¹⁹, так названа, конечно, по особенной высоте своего содержания и священному изяществу образа речи. – Излишне было бы распространяться о том, как это выразительное название прилично такой книге слова Божия, в которой блистательным образом раскрывается радость Господня, радость любви к Господу и единения с ним.

Св. писатель Песни песней, по надписанию ее и в еврейском тексте и во всех переводах, есть Соломон, имя которого по великой его мудрости, испрошенной им у Бога, стало как будто именем самой мудрости. Согласно со своим надписанием книга «Песни песней» и в иудейской церкви была известна как Соломонова, и христианскою древностью издревле приписывалась Соломону, по свидетельству Евсевия (Ист.Ц.6:25). Правилами православной церкви она навсегда признана одною из ветхозаветных книг слова Божия, написанною Боговдохновенным Соломоном²⁰. Внутренне в самой книге признаки подтверждают происхождение ее от Соломона. Из истории известно о Соломоне, что он написал множество притчей и песней, был великий Богопросвещенный знаток природы и духа человеческого (3Цар.3:12; 3Цар.4:32–33) и блистал великолепием необыкновенным. Потому содержащиеся в «Песни песней» картины царственного великолепия, духовно-знаменательные описания природы и любви, наполняющие всю эту книгу, никому из священных писателей столько не приличествуют, как именно Соломону; пышность и богатство царское, изображенные в книге, в некоторых местах ее, прямо приписываются Соломону, – его имя видят и в названии возлюбленной, воспеваемой в песни (Суламиты). По языку замечается сродство «Песни песней» как и Екклесиаста, с несомненною Соломоновою книгою – Притчей, сколько такое сродство возможно при различии содержания этих книг.

Против происхождения «Песни песней» от Соломона, по-видимому, говорит то обстоятельство, что находятся в образе ее речи некоторые арамеизмы, или следы позднейшего иноземного влияния на еврейский язык. Но тоже видно и в Екклесиасте; иноземное влияние на язык еврейский, в Соломоново время, удобно изъясняется из постоянных сношений Соломона с чужеземными народами и царями. – Впрочем, примеры арамейского словосочинения встречаются и в других, притом самых древних, свящ. книгах; видно, что кажущиеся арамеизмы не исключались и из свойств еврейского языка. Другое затруднение относительно подлинности «Песни песней»: город Фирса в ней поставляется наряду с Иерусалимом, как будто он был тоже столичным городом (Песн.6:4), а между тем Фирса является местопребыванием собственно уже израильских царей (Песн.15:21; Песн.16:6), и, следовательно, по разделении царств – после Соломона. Но Фирса сопоставляется в книге с Иерусалимом по отношению к красоте своей, а не по значению царственного или столичного города. В подлинном тексте «Песни песней» так читается об этом городе: «прекрасна ты подруга моя, как Фирса; величественна, как Иерусалим; страшна, как полки со знаменами». Из такого сравнения видно только то, что город Фирса, во время написания «Песни песней», отличался красотою устройства или местоположения, а это могло быть еще до разделения царств – при Соломоне. – Наконец, если талмудисты и приписывают эту книгу Езекии, то это против свидетельств иудейской же древности и против признаков в самой книге.

Есть мнение, что книга «Песни песней» написана не одним писателем. Но это предположение в основании своем имеет тот ложный взгляд на эту книгу, будто она состоит из разных отдельных песней. Остановимся несколько на расследовании этого произвольного мнения.

На состав «Песни песней» есть, действительно, такой взгляд некоторых (Гердера и последовавших ему), будто она есть не что иное, как антология еврейской древности, содержащая отдельные одна от другой песни любви, подобно как книга Притчей – есть собрание разных изречений присловий, или Псалтирь – есть собрание священных лирических творений. В доказательство такого мнения представляют следующее: некоторые отделения «Песни песней» (именно: Песн.1:2; Песн.2:7–17; Песн.3:1–6; Песн.5:2; Песн.6:10–11; Песн.8:5–14) и самые предметы этих отделений, по-видимому, стоят в такой слабой связи между собою, что это не похоже на связь разных частей одного и того же сочинения (Песн.8:8, слич. Песн.8:7; Песн.8:11, слич. Песн.8:10); тон и образ речи так различен в разных частях книги, что в языке и образах виден то характер сельской, пастушеской жизни, то резкая печать восточной придворной жизни, и Любящий представляется в книге то царем, то виноградарем, то пастырем стада, равно и возлюбленная то царицею, то хранительницею винограда, то пастушкою (Песн.4:1–6; Песн.6:4–8; Песн.7:12; Песн.8:10–13; Песн.1:9–11; Песн.1:16–17; Песн.5:11; Песн.6:1); частые повторения мыслей, образов, выражений кажутся неуместными в одном и том же творении (Песн.2:6 слич. Песн.8:3; Песн.2:7, слич. Песн.3:5; Песн.5:8, слич. Песн.8:4; Песн.2:16, слич. Песн.6:3). Все эти доказательства, при всей их благовидности, не имеют силы. С Псалтирью и с книгою Притчей книга «Песни песней» не может быть сравниваема, так как части в ней не отделены одна от другой ни надписями, ни содержанием, как в тех книгах. Отрывочность, быстрые переходы от предмета к предмету, не довольно резкая связь отделений книги, повторения, изменения образа речи в «Песни песней» общи с большею частью песней и речей в свящ. каноне: в доказательство этого нам довольно вспомнить особенно пророческие псалмы. И сверх того быстрота, с какою священный певец «Песни песней» переходит иногда от предмета к предмету, и кажущаяся несвязность изображаемых действий соответствуют таинственному содержанию книги. Так, напр., возлюбленная сетует, что не находит своего Друга, и сейчас же с восторгом выражает, что она принадлежит Ему и начинает собеседование с Ним (Песн.6:1): это совершенно соответствует переменам состояний души, ищущей благодати, и внезапности действий благодати. Также, повторения очень естественны при повторении одних и тех же движений и действий. Таковы, напр., многократные повторения: се еси добра ближняя моя, искренняя моя, или: аз Другу моему и Друг мой мне, или: «заклинаю вас девиц Иерусалима серпами и полевыми ланями, не будите и не тревожьте мою возлюбленную; пусть почивает сколько ей угодно» и под. Подобным образом изменение тона и образа речи в «Песни песней» бывает совершенно сообразно с изменением положения действующих лиц или с разностью предметов. Так напр., когда Любящий призывает подругу свою под открытое небо насладиться красотами природы, то речь Его естественно принимает характер и тон, так сказать, идиллический: «встань, подруга моя, прекрасная моя; иди сюда. Ибо зима уже прошла... на земле показались цветы, наступило время песней и голос горлиц слышен уже в земле нашей; смоковница наполнила соком свои ягоды, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние. Встань, подруга моя... голубка моя, сидящая в ущелье скалы под кровом утеса». Но когда изображаем царственно-великолепное ложе, то речь, опять естественно, становится блестящею и вместе важною: «это одр Соломонов, вокруг его шестьдесят ратников, сильных ратников израилевых. Все они держат по мечу, опытны в битве» и проч. А что под разными именами или образами царя, виноградаря и пастыря представляется одно и то же лицо Любящего, это хорошо видно. Так в 1-й главе Любящий сперва представляется царем (Песн.1:3), чрез два стиха Тоже лицо представляется пасущим стада (Песн.1:6): введи мя Царь, говорит любящая, во ложницу Свою, – потом она же и в той же своей речи говорит: возвести ми, Его же возлюби душа моя, где пасеши где почиваеши в полудне (Песн.1:6). В 11-м стихе той же главы Любящий опять представляется царем: «пока царь возлежит за столом своим, нард мой будет издавать благовоние». Но в 4-м стихе следующей главы, в продолжении того же непрерывающегося собеседования любящихся, Он является уже виноградарем: «Он водил меня в дом вина». Тоже должно сказать и о лице возлюбленной: в 5-м стихе первой главы она стережет виноград, а в 7-м стихе пасет стада. Итак, все основания, по которым хотят видеть в книге «Песни песней» – разные отдельные антологические творения, сами собою разрушаются.

Представим положительные доказательства того, что «Песнь песней» составляет одно неразрывное целое. Во 1-х, все лица, какие представляются в «Песни песней», во всей книге являются одни и те же по достоинству, по характеру, по действиям. Так, чрез все продолжение «Песни песней» главными действующими лицами представляются только двое – любящиеся. Один из них Царь, хотя в тоже время обладает виноградниками и пасет овец; назван он (в таинственном смысле, как увидим ниже) Соломоном: в таком достоинстве и с таким названием он представляется в разных частях книги – в начале, средине и на конце (царем – в 1-й гл. и в Песн.6:8, с именем Соломона в Песн.3-й и Песн.8). По своей красоте и значению своему не только для возлюбленной, но и для других он весь сладость и желание; самое имя его есть разлитое миро; его знамя – любовь: эти черты указаны также в разных местах книги (в Песн.1,2,5 главах). В отношении к возлюбленной, расположенность и действия его таковы, что Он, по неоднократному выражению ее самой, принадлежит ей и обладает ею, – все богатства, славу и наслаждения свои готов делить с нею (Песн.1:8–10; Песн.2:10 и след. Песн.6:8–10), и осыпает ее всякими похвалами и ласками (это во всех главах); но при этом заметно руководит ее, направляет и испытывает ее любовь, и в этом отношении поступки его с нею запечатлены безусловною властью над нею и какою-то таинственностью. То, например, Он зовет ее к себе, и сейчас же убегает, не откликается на ее взывания к Нему, хотя она подвергается опасностям и оскорблениям; то является к ней неожиданно и во время сна или жалоб возлюбленной, что она не находит Друга своего, дает ей вдруг ощутить свое присутствие и слышать Свой голос (это и в 1-й, и 2-й и 3-й, и в 5, и в 8-й главах). Речи Его везде проникнуты любовью и царски-блистательны; словом, Любящий везде один и тот же и везде одинаков. Тоже должно сказать и о другом главном действующем лице – возлюбленной. Это также определенная личность, одна и та же во всех частях «Песни песней». Она называется Суламита (Песн.7:1) соответственно – как это легко приметить – имени своего друга Соломона; подобно как души, верующие во Христа, по его имени, называются христианами, (что и выражается указанными именами в «Песни песней», как увидим впоследствии).

У нее живы мать и братья, как это показано в разных частях книги – в начале, средине и на конце (Песн.1:6; Песн.3:4, Песн.8:8–9). Она имеет и пасет стада (Песн.1:7), владеет виноградником и именно на Ливане (Песн.1:6; Песн.2:15; Песн.4:8; Песн.7:13–14; Песн.8:2), однако принадлежит к высокому роду (Песн.7:1) и по своему Другу есть единственная между царицами (Песн.6:7–8). Она дивно прекрасна, хотя пред тем и очернена была палящим солнцем; в самой, однако же, красоте своей, пленяющей и услаждающей любящего, она «грозна для других, как полки со знаменами». Такою представляется она почти непрерывно чрез все продолжение «Песни песней». Она вся горит любовью к своему Другу и в Нем, в Его присутствии, беседе и любви находит все свое блаженство; о своем Возлюбленном она всегда говорит с одинаковою сердечностью, красоту Его изображает везде с одинаковым восторгом. Неоднократно в ней выражается и та черта, что она безусловно и даже с благоговением предана Возлюбленному: так, оставленная им в жертву жестокости стражей городских, она сетует только о том, что не находит Его, но не жалуется на Него и при свидании не выговаривает Ему, а выражает один только восторг; она даже как будто не смеет слишком многословить, в глазах Его, похвалами Ему, за то тем более изливается похвалами Ему заочно, пред девицами Иерусалима; а за все свои угождения Ему желала бы, чтобы Он учил ее: «повела бы я Тебя, говорит она, привела бы Тебя в дом матери своей. Ты меня учил бы, а я поила бы тебя ароматичными винами, соком ароматовых яблонь». Итак, во всех отделениях книги рисуется только живой и пленительный образ одной возлюбленной, также как и единственного ее Друга, – Божественно-прекрасного. Вообще же мысль и воображение обоих любящих всегда носятся около одних предметов; главное желание одного и другой всегда одинаково; они всегда говорят одним языком любви, и ежели каждое сердце должно чувствовать собственным образом, то чувствования, разлитые в «Песни песней» не могут принадлежать разным лицам. Это благовонное дыхание излилось только из двух небесных сердец, живущих одно в другом.

Что касается до других, второстепенных лиц, представляемых в книге «Песни песней», – братья возлюбленной в начале и в конце книги, (в 1-й и последней главе) являются строгими к ней и довольно самовластно распоряжаются судьбою ее. Мать ее и мать его только указываются или упоминаются в разных местах, с выражением уверенности в материнской их любви, и соучастии в положении сына или дочери, но не видно ни одного их явления. Есть еще в «Песни песней» хор девиц, говорящих и действующих: они всегда одни и те же девицы Иерусалимские. В начале, средине и на конце песни, они являются с сочувствием к возлюбленной и приглашаются от ее друга к одному и тому же, и притом одними словами: «заклинаю вас дщери Иерусалимские, – не тревожьте возлюбленную» и проч...

Такая единичность и определенность всех, представленных в книге «Песни песней», лиц, неизменных в своих существенных чертах и несменяющихся другими чрез все продолжение песни, ясно показывает, что «Песнь песней» есть одно целое, а отнюдь не составлена из разных (антологических) творений, не имеющих между собою внутренней и необходимой связи.

Тоже самое и столько же, и даже более решительно доказывается, во-вторых, единством главного предмета, раскрывающегося во всей книге, непрерывною внутреннею связью всех ее частей и строго размеренным, последовательным течением всей песни. Для определения предмета этой книги мало сказать, что в ней воспевается взаимная любовь двух таинственных лиц. Это будет слишком обще! Предмет этой высокой песни можно определить более обстоятельно. При внимательном чтении «Песни песней» видно, в ней не только то, что любящиеся выражают друг другу пламенную любовь, но с этим именно то еще, что Возлюбленный более и более усовершает, возвышает и укрепляет любовь своей подруги, проводя ее чрез разные испытания (напр. Песн.3:1–2; Песн.5:6–7) и радуя ее живейшими изъявлениями собственной любви (напр. Песн.4-я вся глава; Песн.6:3–8), пока она, сначала не знавшая и места пастбищ своего Друга (Песн.1:7), наконец желает и даже требует быть неразлучною от Него, «как печать у Его сердца, как перстень на Его рук» и выражает любовь свою к Нему «крепкую, как смерть», сознательно ощущая в любви своей «пламень Иеговы» (Песн.8:6). Вот главный предмет «Песни песней», последовательно раскрывающийся чрез все ее продолжение, определяющий все ее течение и конечный исход! Посему-то собственно она и есть одно прекрасное целое, – один чудный и неразрывный венок небесной любви, сплетенный Богоданною премудростью Соломона.

Довольно о целостном составе и неразрывном единстве книги «Песни песней»! Перейдем к другому вопросу – о таинственном ее значении, перетолкование которого родило мысль – и о раздроблении состава книги.

Значение или смысл книги может быть дознан и из рассмотрения самой книги и из свидетельств. В самой книге « Песни песней» нам следует только, не останавливаясь на наружной стороне личностей Возлюбленного и возлюбленной, вникнуть в самую силу и существо связующей их любви: – и мы увидим, что эта любовь вся небесная и Божественная, или, по выражению самой книги, «пламень Иеговы» и что потому, находящееся в союзе такой любви имеют духовную и Божественную знаменательность, а не суть простые чувственные личности. Изображаемая в книге взаимная их любовь бесконечна по своей силе, никогда не перестает, ничем неодолима и превышает земные сокровища: «любовь люта, как смерть», – так говорит сама возлюбленная, – ее жар свиреп, как преисподняя, стрелы ее – стрелы огненные: вода многа не может угасити любве, и реки не потопят ее: аще даст муж все имение свое за любовь, уничижением уничижат его (Песн.8:6–7). И в тоже время это есть любовь бесстрастная, основывающаяся единственно²¹на достоинстве Любимого, и в блаженстве наслаждения Возлюбленным с радостью готовая ввести всех: это именно видно в воспеваемой сестре – невесте. Миро излиянное –имя Твое, говорит она Возлюбленному, отроковицы возлюбиша Тя. Влеки меня за Собою, – мы готовы бежать... мы тобою восхищаемся и радуемся... по справедливости любят Тебя (Песн.1:3–4). Так возвышается эта любовь над самолюбием и пристрастием, обыкновенно сопутствующим всякой земной любви! – Далее, воспеваемая в песни любовь составляет самую живую связь взаимно любящих: Брат мой мне и аз Ему, так неоднократно говорит подруга (Песн.2:16; Песн.6:2); плод Его сладок, во гортани моем... Шуйца Его под главою моею, и десница Его объимет мя (Песн.2:3, Песн.6; Песн.8:2–3). И в тоже время эта любовь благоухает чистотою и непорочностью: вертоград заключен сестра моя невеста, говорит Возлюбленный, вертоград заключен, источник запечатлен (Песн.4:12); самое вожделенное для возлюбленной – наслаждаться учением своего Друга: «о если бы Ты был мне брат... тогда я... привела бы Тебя в дом матери моея. Ты меня учил бы» (Песн.8:2). Потом, движения и проявления этой любви ощутительны, но духовны, – открыты и вместе таинственны: так, оба они видятся, беседуют друг с другом обыкновенным и открытым образом, но и при самой тихой их беседе бывает то, что любящая, сама же заговорив об успокоении своем вместе с Другом, по этому одному сейчас же является уже покоящейся под его охранением (Песн.2,3,8); или, напротив, во время сна, сердцем слышит и видит она своего Друга, и вследствие этого сейчас же сон сменяется действительностью, действительным свиданием и беседою ее с Другом (Песн.5); или же иногда, разговаривая с подругами об отсутствующем возлюбленном, она мысленно обращается к нему, как бы в его присутствии, – и этим самым начинается уже беседа ее с Ним самим, – и беседа такая, как будто и до этого Он, и притом Он один, был с нею (Песн.1,6). Словом: воспеваемая в книге «Песни песней» любовь в своих проявлениях не подлежит условиям нашей земной действительности, но открывает такое зрелище, в котором действия идут по одним движениям мысли и сердца, – зрелище из мира мысленного, духовного, или даже из области Божественной, не стесняемой условиями пространства и времени. – Кроме того, есть существенное различие между любовью Друга и его сестры – невесты; и свойства любви того и другой также показывают, что эта любовь не земная, а Божественная. Он, весь преданный и принадлежащий своей подруге, в тоже время являет в самой своей любви величие власти, руководящей, покровительствующей, снисходящей в отношении к ней, и, с этой стороны, она доходит до какой-то непостижимости в поступках с нею: для удостоверения в этом довольно взять во внимание, как Он, сам же вызвав к себе возлюбленную, внезапно скрывался от нее, был невнимателен к ее воплям, оставлял ее жестокости городских стражей (Песн.5:2–7). Она выражает свою любовь в стремление к Нему, как высочайшему своему благу, часто в воплях и мольбах, в безусловной покорности, доверии и даже вере: вот городские стражи «били ее, изранили ее, сняли с нее верхнюю одежду», – а это единственно потому, что ее Возлюбленный, Сам же нарушив ее ночной покой, вдруг оставил ее одну; но, несмотря на то, она тут же, после самых восторженных Ему похвал, говорит своим подругам о нем, что «уста Его сладость и весь Он желание» (Песн.5:7,16). Он собственно более и более возбуждает и питает в ней стремление к себе: «встань подруга моя, прекрасная моя, и приди (Песн.2:10)... ко Мне с Ливана, невеста, ко Мне иди с Ливана, спеши» (Песн.4:8); для этого Он и ласкает ее, и является к ней, и скрывается от нее. Она, со своей стороны, видя в Нем все вожделенное и бесценное для себя, домогается только того, чтобы быть при Нем и покоиться в Его любви, – чтобы Он не оставлял ее, а «положил, как печать, к сердцу Своему, как перстень на руку Свою» (Песн.8:6). Любовь ее есть такое ощущение блаженства в Нем одном и ничем не наполняемой пустоты без Него, что вся душа у ней выходит, когда он заговорит (Песн.5:6); а в нем любовь есть полнота радости и счастья, открытая для возлюбленной и влекущая к себе вместе с нею и других: «влеки меня... мы побежим за тобою... тобою мы восхищаемся и радуемся... (Песн.1:4.). Наконец, сестра-невеста предана исключительно ему: – единственно для него, по ее выражению, «сберегает она у себя и новые и старые превосходные плоды» (Песн.7:14), «прямо к Другу течет отличное ее вино» (Песн.7:11), и по самой такой преданности она восхищается любовью к Нему и других: «по справедливости любят Тебя» (Песн.1:4,6). А Возлюбленный, привлекаемый к ней ее красотою и верностью, заботится о достойном ее убранстве (Песн.1:8–10) и невозмутимом покое (Песн.2:7; Песн.3:5), своими ласками возвышает и прославляет ее до величия единственной между всеми Ему преданными (Песн.6:7) и Сам лично служит для нее опорою (Песн.8:5). И таким образом любовь ее оказывается сладчайшею ее обязанностью, а любовь Его неистощимою щедростью и благодатью для нее; Он имеет назначение всеобщего блага, а назначение ее – видеть в Нем единственное свое благо. И при всем этом, – нужно заметить, – в любви друга нет ни тени чего-либо восточно-деспотического над женщиною, напротив, в каждом свидании и беседе Он является олицетворением нежнейшей любви и своими приветами дает возлюбленной живо сознавать собственное ее достоинство, ублажаемое даже царицами (Песн.6:8); также как и в ее любви нет ни одной черты рабской, напротив, все в ней свободно и благородно в высшей степени; она вполне понимает беспримерное достоинство любви своей (Песн.8:1,7). «Я принадлежу Другу моему, и Друг мой мне»: вот общий характер любви Того и другой. Теперь, – если в отдельности каждая указанная черта взаимной любви, воспеваемой в «Песни песней», свидетельствует, что это есть любовь неземная: то все они в совокупности составляют тем более открытый и поразительный образ любви небесной и Божественной, которую нельзя и назвать лучше и точнее, как она названа в самой книге: «пламень Иеговы» (Песн.8:6, с еврейского). Возлюбленный, связуемый такою любовью со своею возлюбленною, полон благодати и истины и всю эту полноту раскрывает для возлюбленной; а последняя только и живет и хочет жить своим Возлюбленным, Его любовью, Его благодатью и истиною. Первый, очевидно, есть Сам и один Христос Господь, а последнею обязана быть каждая верующая душа и тем более, соединяющая всех верующих в одно живое целое, церковь. При этом рассмотрении содержания самой «Песни песней», не опустим из внимания, что, если понимать ее в буквальном смысле, в смысле простой чувственной действительности, то не будет в ней никакой общей мысли, – все ее части, и в отношении одна к другой и каждая сама по себе, распадутся не просто на несвязные отрывки, но как бы на бездушные члены разлагающегося организма. И именно, относительно общего состава ее содержания замечается следующее: любящиеся друг другу преданы, один призывает другую к себе, эта последняя мучится всякою разлукою со своим Другом; отвне препятствия к союзу нет ни одного; тем не менее, однако, они не соединены навсегда, – любящая страдает и подвергается опасностям, стремясь к Возлюбленному, – Он сам и приходит к ней и сейчас же беспричинно бегает от нее, как бы жестоко издеваясь над ее привязанностью. Таково общее содержание «Песни песней», если понимать ее в смысле чувственной действительности. Какой же смысл в этом противоречащем самому себе содержании?!. В грубо-буквальном смысле и каждая, взятая в отдельности часть, или картина «Песни песней» показывает такое же отсутствие связи и мысли. Действия и события идут (как выше было указано) вовсе не по условиям и порядку нашей земной действительности, но по одному движению мыслей и чувств. При духовном разумении книги это естественно и понятно; а при буквальном понимании всякой раз, когда нить изображаемых событий и действий отступает от чувственного порядка вещей, необходимо представлять новую отдельную картину, сродную с предыдущим, но уже, так сказать, несочлененную с ним и с общим составом содержания. И построение или начертание одной за другою этих малых картин, из которых каждая, при явном своем сродстве с другими, стояла бы только сама по себе, хотя бы, по своей бессвязности с предыдущим и последующим, иногда была не обширнее одного стиха (напр. см. в Песн.3:5), будет совсем неизъяснимо. Главная причина, почему некоторые стали понимать книгу «Песнь песней» за собрание разных отдельных песней, вопреки явному их сродству, и есть именно ложный взгляд на ее содержание, как имеющее смысл грубо-буквальный; ибо с точки зрения на «Песнь песней», как на таинственное изображение, – все в ней стройно, связно и целостно, соединено глубокою мыслью, постепенно или последовательно раскрывающеюся. В общем это мы уже выше объяснили; при обозрении содержания книги далее, раскроется тоже с полною и особенною обстоятельностью.

От признаков в самой книге, показывающих таинственный духовный ее смысл, обратимся к внешним свидетельствам о ее значении. Уже то самое, что эта книга помещена в священном каноне, есть свидетельство и священных собирателей канона и церкви иудейской, хранившей этот канон, и христианской, принявшей и употреблявшей его в значении слова Божия, – свидетельство именно о духовном значении книги. Ибо описание земной чувственной любви каким бы образом могло быть и введено в состав книг священных, и принято в этот состав, и терпимо, и употребляемо, притом людьми наиболее тонкого и чистого духовного чувства? Это просто не естественно. Не говорим уже: что же после того была бы церковь? Где благодать ее охраняющая? Где истина, утверждающая Святую Церковь и обратно имеющая ее столпом и утверждением своим? Не останавливаясь уже на этом, вдумаемся в одно то, доступное суждению каждого мыслящего, явление: как люди столь чистого и тонкого нравственного чувства, каковы беспрекословно для всех – святые богоносные отцы, могли не только терпеть, но и как бы прикрыть совсем от своей проницательности и даже употреблять в пищу и руководство своего духовного, целомудренного совершенства книгу чувственного и страстного содержания? это именно не мыслимо. Таким образом все священное и разумное для нас утверждает духовное значение «Песни песней». В Сирском переводе Священного Писания самое заглавие книги указывает на ее таинственное значение: «Премудрость премудростей» (sapientia sapientiarum).

О духовно-таинственном значении «Песни песней» есть частные свидетельства, а) иудеев, б) в новозаветных священных книгах, в) в писаниях отцов и учителей церкви, и наконец, г) свидетельства позднейших толкователей, людей даже западноевропейского образования.

У древних иудеев была такая уверенность в духовном значении «Песни песней» и вообще столь высокое о ней понятие, что, по свидетельству Иеронима, ранее возраста священнического служения, т. е. тридцатого года, не позволялось никому и читать эту книгу, подобно как начало книги Бытия и некоторые части книги Иезекииля пророка (начало и конец) Hieron. præf. in Ez. V, 3). В Таргуме, в самой древней его части, какая только сохранилась у иудеев, «Песни песней» признается книгою таинственною (см. введ. Scholz’а в эту книгу). Халдейский парафраст излагает эту книгу в таинственном смысле. Затем иудейские ученые писали таинственные истолкования книги «Песни песней», как то: Абен-Езра, Раввин Соломон, Маймонид, Кимхи и проч. Причем прямо выражали, что отнюдь не в буквальном смысле должно понимать эту книгу, так Абен-Езра: «да не будет того, чтобы понимать «Песнь песней» о чувственной любви; напротив, в ней все должно понимать аллегорически; поскольку если бы не имела она этого преимущества, то не была бы принята в собрание священных книг, об чем нет разногласия в мнениях» (Præf. Comm. in Cant. cant.). Несогласных с этим опровергали; так, именно Кимхи опровергает одного из таких противников, не называя впрочем его по имени (in Comm.). И всякие сомнения о духовном смысле «Песни песней» отражали твердо и решительно; так – Раввин Акиба на разные толки некоторых ответил: «весь мир не стоит того дня, в который эта песнь дана Израилю: ибо все агиографы святы, а эта Песнь есть святое из святых» (Tr. Jadaim. fol. 157. 1). Само собою разумеется, что иудеи, имея покрывало на сердце, не в состоянии приметить всей чистоты и света таинственного смысла книги; так, под возлюбленною они разумеют собственно и исключительно плотских чад Авраама – Израильтян, в Любящем едва примечают общие черты Бога и если возвышаются до мысли собственно о Мессии то обезображивают ее многими странностями (напр. Халдейский Парафраст говорит о двух Мессиях – одного из Давидова дома, другого из колена Ефремова). Но для нас важно и то, что эти слепцы, по крайней мере в общем, хотя не довольно точном виде, прозревают духовное значение «Песни песней»; такого разумения их ни из чего иного нельзя объяснить, как из священного предания, идущего от лучших ветхозаветных времен.

В Новом Завете раскрывается духовное значение книги во всей чистоте, определенности и ясности. В священных новозаветных книгах встречаются поразительные образы, заимствованные из книги «Песни песней» для означения духовного союза Христа с церковью, и приводится из этой книги свидетельство о благодатной любви, связующей душу верующего с Господом. К местам первого рода относятся в Новом Завете следующие слова Иоанна Крестителя (Иоан.3:29): имеяй невесту жених есть: а друг женихов, стоя и послушая Его, радостию радуется за глас женихов. Картина, изображающая Христа пришедшего к Своей церкви, как к невесте, во всех своих чертах взята из книги «Песни песней»: здесь чрез всю книгу идет изображение Жениха, имеющего невесту; слышится глас беседы Его с сестрою – невестою, и видны друзья Жениховы, приглашаемые Им радостию радоваться вместе с Ним: «ядите ближние, и пийте, и упийтесь братия» (Песн.5:1), говорит торжествующий Жених Своим друзьям, между Своей беседы с невестою. Такое резкое сродство новозаветного представления с изображениями «Песни песней» ведет к тому заключению, что первое взято из последней. Другое место (Еф. 5 гл.): мужие любите своя жены, говорит апостол, якоже и Христос возлюби церковь, и потом: да представит ю себе славну церковь, не имущу скверны или порока или нечто от таковых. Здесь представляется любовь Христа к церкви подобною любви мужа к жене, и церковь является в значении или с назначением – быть не имущею порока или недостатка. В книге «Песни песней» в некоторых местах изображаются любящиеся, как уже имеющие одно ложе, или как муж и жена: шуйца Его под главою моею и десница Его объимет мя (Песн.2:6; Песн.8:3), и любящий говорит возлюбленной: вся добра еси ближняя моя и порока несть в тебе (Песн.4:7). Опять резкое сходство, даже буквально, в словах: порока несть в тебе, не имущая порока. Отсюда открывается, что, при написании апостолом приведенного места, предносился ему образ таинственных лиц, изображенных в «Песне песней». Таково же место: ревную по вас Божиею ревностию: обручих бо вас единому мужу деву чисту представити Христу (2Кор.11:2). Братья невесты, воспеваемой в «Песни песней», также ревнуют о ее чести и верности, – они же делают, по-видимому, и брачный договор с любящим, вручая ему невесту девою чистою (Песн.8). Сюда же относится следующее место из Апокалипсиса: Аз Иоанн видех град святый Иерусалим нов сходящ от Бога с небесе, приготован, яко невесту, украшену мужу своему (Апок.21:2). И еще: «наступил брак Агнца и жена Его приготовила себе. И дано ей облечься в виссон чистый и светлый, виссон есть праведность святых» (Апок.19:7–8). Это просто есть не что иное, как истолкование образа представлений «Песни песней». Есть место в Новом Завете, где из книги «Песни песней» приведено свидетельство о Божественной любви, излившейся в сердца верующих во Христа: или мните, говорит Апостол Иаков (Иак.4:5), яко всуе Писание глаголет: к зависти желает Дух, иже вселися в ны, т. е. «до ревности любит Дух, живущий в нас». Уже по самому выражению: Дух, иже вселися в ны понятно, что апостол цитирует ветхозаветное место не буквально; ибо выражение, по своему характеру, приличествует новозаветному времени. И действительно, приведенного изречения буквально не находится нигде в Ветхом Завете. Апостол Иаков в этом месте берет из ветхозаветного писания мысль, не заботясь о буквальной точности, как это делают св. писатели иногда и в других случаях. Где же в Ветхом Завете выражена мысль об одушевляющей верных Божественной любви? Она ясно и поразительно выражена в «Песни песней»: крепка яко смерть любы, жестока яко ад ревность (Песн.8:6), говорит таинственная невеста, сама в себе, ощущая такую любовь. Следовательно, это место, без буквальной впрочем точности, и цитирует Апостол, как место Св. Писания.

Соответственно таким указаниям слова Божия на таинственное значение «Песни песней» – отцы и учители церкви или прямо отзываются о ней и изъясняют содержание ее в таинственном смысле – о Христе и душе верующей или вообще церкви, или же берут из нее разные образы и краски духовные для изображения таинственного союза любви между Христом и верующими.

Вот свидетельства первого рода: еще Ориген писал таинственное изъяснение «Песни песней», по частям только сохранившееся (см. 128 стр. введения August Scholz. 1848). Василий великий так говорит о содержании «Песни песней»: «Песнь песней» показывает способ душевного усовершения; потому что изображает согласие невесты и жениха, т. е. близость души с Богом-Словом (Твор. св. отц. ч. IV. стр. 194). Григорий Богослов, говоря о святой Иустине, духовную ее красоту изображает словами «Песни песней»: «это была истинная невеста Христова... вертоград заключен, источник запечатлен (да воспоет нечто и Соломон), источник соблюдаемый единому Христу» (Твор. св. отц. ч. I. стр. 252). Следовательно, он разумеет «Песнь песней» о Христе и душе истинно верующей. Блаженный Иероним говорит о книге «Песнь песней»: «она представляет союз (jungit, соединяет) Христа с церковью и воспевает сладостную брачную песнь этого святого брака (Ер. ad Рaulin. Орр. 1р. 79). Блаженный Августин отзывается (in Speculo орр. III. р. 942): вся эта книга, образною (figurata) речью, представляет и с пророческою высотою провозвещает святые движения любви (sanctas amores) Христа и церкви». Он же говорит: «мы признаем «Песнь песней» святою песнью любви, – песнью святою, песнью святого желания, святой любви, святого наслаждения» (Liber de pastor. с. 15. Том. IX. орр. р. 1070). И в другом месте: «Песнь песней» есть некоторое духовное наслаждение святых душ, (состоящее) в брачном союзе того Царя и царствующего града, который есть Христос и церковь. Но это наслаждение (voluptas) сокрыто под аллегорическими речениями (terminos), чтобы тем блаженнее оно вожделевалось и сладостнее открывалось, и явны были бы, именно, такой Жених, которому в той же песни сказано: правость возлюби Тя, – и такая невеста, которая там слышит: любовь в сладостех твоих». Блаженный Феодорит свидетельствует, что многие из древних книгу «Песнь песней» изъясняли (разумеется, – в таинственном смысле), а не сделавшие этого украшали свои творения местами из этой книги: – «и не только Евсевий в Палестине, – продолжает Феодорит, – Ориген в Египте, Киприан Карфагенский, украшенный венцом мученичества, и древнейшие их, ближайшие к апостолам, но и прославившиеся в церквах после них признали эту книгу за духовную, как-то: Василий Великий в изъяснении начала Притчей, оба Григория, один соединенный с ним родством (Нисский), другой дружбой (Богослов), Диодор славный подвижник благочестия, Иоанн, который и до сего дня потоками своего учения орошает вселенную (Златоуст), и за ними, сказать кратко, все». Сам блаженный Феодорит писал изъяснение «Песни песней», в котором подробно и с особенною живостью мысли и чувства раскрывал духовное ее значение²². У святых отцов много встречается мест, в которых они благодатные отношения верующих ко Христу и благодатные их состояния изображают чертами и красками, очевидно заимствованными из «Песни песней». Таково, напр., следующее место Григория Богослова о девстве: «ты, девство, заботься о том, чтобы оградиться тебе отовсюду и хорошо утвердиться в Боге, стать... голубицей между пернатыми, маслиной между деревьями, лилией в полях» (это имена, которыми, как цветами, осыпает любящий свою возлюбленную в «Песни песней»). Ты, дева, презрев весь мир и все приятности жизни, стань подле светозарного Христа, и, взявшись рука в руку, введи Его в свой брачный чертог, исполненный утех, веющий сладостями и благоухающий: к небесным мирам примешай свое собственное миро; к излиянным здесь неизглаголанным желаниям любви присоедини и свою любовь, к красоте присовокупи красоту, – к сокровенной сокровенную, к светозарной светозарную, чтобы Христос стал благим любителем славного твоего образа, чтобы Христос стал твоим женихом, чтобы Христос, открыв покрывало, с радостью увидел достойную по красоте невесту... чтобы Христос тебя, исполненную радости, ввел в свои обители... увенчал главу твою вечно цветущими приятностями, поставил тебе чашу сладкоухающего пития, показал тебе тайну премудрости» и т. д. (ч. V, стр. 104). Все это есть не что иное, как самая сущность содержания и картин «Песни песней». Св. Макарий Египетский, описывая разные благодатные состояния, между прочим, говорит: «возбуждаемые благодатью иногда подобно невесте, наслаждающейся с женихом своим, наслаждаются Божественною сладостью» (Бесед. VIII). Это самое и представлено в «Песни песней». Так от святых душ самым опытом дознается или в них осуществляется таинственное содержание «Песни песней»!

Заметим притом наконец, что встречаются у отцов и в церковных песнях приложения некоторых мест «Песни песней» к лицу Божией Матери. Это согласно с общим разумением этой книги о духовном союзе Христа с душами верующими или с церковью: ибо в отношении к благодатному союзу со Христом Пресвятая Дева есть истинная и полная представительница всей церкви и совершенный образец всех душ верующих. Следовательно, к лицу ее имеет «Песнь песней» самое полное и самое точное приложение, как идеал к своему действительному и совершенному осуществлению. Так точно и 44-й псалом прилагается и к св. церкви и к Матери Божией: предста Царица одесную тебе и проч. Церковь, возрождающая верных в сообщение жизни Господней, и Богоматерь, родившая Господа для усвоения верующим, имеют, очевидно, внутреннее между собою соотношение и сродство.

Не только св. отцы, но и некоторые позднейшие, именно даже западные толкователи оставили самые убедительные отзывы о духовном значении рассматриваемой книги. Таков напр., следующий отзыв о книге: «впечатление этой песни и действие таинственной (аллегорической) ее речи поистине таково, что, если кто читает эту книгу с благочестивою и святою мыслью, то чувствует себя восхищенным, движимым внутренним стремлением сердца ко Христу и высочайшею духовною радостью; он весь предается Божественной благодати, и ничем не насыщается кроме единения с Богом и наслаждения благодатью» (Hulfius. Specimen Theolog. Hypothet. Disp. XIX раg. 464). Свидетельство замечательное и важное особенно в психологическом отношении! Обыкновенно и известно, что чем настроеннее к благочестию и святости душа, тем живее она отвращается от всего, дышащего чувственностью, тем она чувствительнее и нетерпеливее в отношении даже и к тонкой нечистоте какой-нибудь книги или беседы. В отношении к книге «Песни песней» открывается, что чем чище и благоустроеннее душа, тем живее ощущает духовную сладость и назидательность этой книги, тем с большею любовью, утешением и понятливостью вникает в святое содержание книги. Эту мысль и выражает приведенное свидетельство. Это самое может быть доступно и опыту каждого. Подобный отзыв другого ученого из позднейших (Меrserus. Рræfatio ad h. I. р. 604): «я полагаю, что Соломон, когда писал, находился в таком состоянии и настроении, что и не помышлял о земном браке, но мыслил все о горнем, таинственном, духовном и небесном». Напротив, что мудреного, если толкователи, настроенные не благоговением, а чувственным и плотским мудрованием, не только внутренно не ощущают в «Песни песней» благоухания благодатной любви, но и не хотят заметить никаких, и отвне приметных, признаков благодатно-таинственного значения книги, не хотят дать никакого веса свидетельствам св. предания и писания и наилучших в роде человеческом мудрецов – св. отцов и учителей и решительно кроме себя никому другому? Это естественно. Ибо в таких людях неверием закрыт или извращен орган духовного разумения. Они верят только себе самим или своему самоуверенному эгоизму; и потому, заключенные в себе самих и следовательно остающиеся при одной своей растленности, они при рассмотрении «Песни песней» и могут обонять только смрад, от них самих исходящий, и одно это ощущение, как принадлежащее собственно им самим, принять за само-истинное. Душевен человек не приемлет яже Духа Божия, и не может разумети (1Кор.2:14). Самая упорность отрицания подобными людьми благодатно-духовного смысла «Песни песней» служит более к подтверждению, нежели ослаблению духовного разумения книги: в ней, видно, есть действительно живая благодатная сила и дух, когда упорно и противятся этой ее силе и духу.

Теперь приступим к рассмотрению как самых потребностей церкви, по которым дано было ей чрез Соломона откровение Таин Божественной любви, представленных в образе взаимных отношений двух любящихся лиц разных полов, так и личных обстоятельств Соломона, в которых душа его была открыта для принятия такого откровения. Для выяснения общей церковной потребности и приемлемости к такому высокому и радостотворному откровению, надо вникнуть в самое основание и движение, в Ветхом Завете, представления Таин Божественной любви в образе брачных отношений.

Основание для этого образного представления, как и вообще для преобразований, надобно искать еще в самом творении и в первобытном состоянии людей. Книга Бытия говорит о сотворении человека: и сотвори Бог человека, по образу Божию сотвори его: мужа и жену сотвори их (Быт.1:27.) Это значит, что существенный образ Божий, каков есть Единородный или Бог Слово, по благодати Своей творчески отпечатлел в человеках собственные Свои черты, сколько то вместило для этих творений. Будучи создано по образу Божию, человеческое естество с самым таким бытием своим получило приемлемость или сообщимость и с благодатью Св. Духа, неотлучно почиющего на существенном Образе Божием: так, Сам Бог вдуну в лице его дыхание жизни, и бысть человек в душу живу (Быт.2:7), а Божественное дуновение указывает на движение или действие Духа Божия, Духа Святого. Когда же первозданная человеческая природа носила в себе чистое и светлое отпечатление образа Божия, оживляемое дыханием от Божественного вдуновения или от благодати Св. Духа; то Адам, сказав о новосозданной жене: кость от костей моих и плоть от плоти моея (Быт.2:23), и тем выразив мысль о жене своей, как о теле своем, а следовательно и о себе самом, как ее главе, – разумел здесь отношения к себе жены своей и свои к ней, конечно, не по низшей только или животной стороне человеческого естества. Ведь, и в настоящем состоянии природы человеческой, смотреть на отношения мужа и жены только с этой низшей точки зрения, значит унижать человеческую природу до скотоподобия. Высшая, отзывающаяся чем-то таинственным, сила благозаконной и чистой половой любви и союза и доныне еще слышится и действует в человечестве непререкаемо даже и для слишком чувственных людей. А в первобытном состоянии, в первозданной стройности человеческой природы, физическая жизнь человека была в таком внутреннем согласии и соответствии с духовно-благодатною, что в движениях первой открывалось проявление и другой: «дыхание в ноздрях» было проявлением духа жизни, одушевленного Духом Божиим или вдохнутого от Самого Бога, как видно из слов бытописания, точно взятых с еврейского текста: «и вдунул Бог в ноздри его (т. е. человека) дыхание жизней"». Итак, первобытное отношение мужа и жены, выраженное в словах Адамовых: се ныне кость от костей моих, и плоть от плоти моея, было такое, что жена должна была сознавать или ощущать в муже главу для себя, сияющую благодатным отсветом существенного образа Божия – Самого Единородного Сына Божия, а муж признавать в своей жене собственное тело, также красующееся светлою сообразностью образу Сына Божия и оживляемое благодатью Духа Божия. Сказать другими словами: в первозданной супружеской чете муж был живым и светлым образом Единородного (которого мы именуем Господом Иисусом Христом), как глава, а жена была таким же живым и светлым отображением Единородного, как тело. Единородный же является главою, имеющим тело, живущее Его жизнью и с Ним сообразующееся, в отношении именно к церкви, как это со всею точностью раскрыто и уяснено в Новом Завете. Так уже в первозданной чете супругов открыта была тайна союза Единородного с церковью, как Главы со Своим телом. Потому и взаимная любовь первозданных супругов, дышащих дыханием, приятым из уст Божиих, проявляла в себе живой образ Божественной любви, соединяющей Господа с Его церковью, и одушевлялась Духом этой Божественной любви. Это из всех высоких и сладостных принадлежностей райской жизни первых людей было самою высокою и сладостною принадлежностью. Пока они были верны благодати Божией, воззвавшей их к бытию по образу Божию и к жизни, одушевляемой Духом Божиим, каждый их взгляд друг на друга, каждое их слово друг другу освещались и согревались от «пламени Иеговы», как в «Песни песней» названа Божественная любовь, связующая с Господом преданную Ему душу и всю церковь. Взаимные райские отношения первых людей так светло и живо, по действию Св. Духа, изображали в себе союз небесной любви между Господом и живущими Им одним свободными, разумными созданиями, как светло и живо было в них общее отображение или отпечатление образа Божия, одушевляемое благодатью Духа Божия. Такой отсвет в первобытной человеческой чете Божественной любви между Господом и Его церковью, как и вообще образ в человеке Единородного, омрачился было чрез грехопадение человеков; но обетование о Семени жены, победителе змия – Искупителя, прояснило снова духовный смысл и выражение супружества первозданных, как отображения союза Христа с церковью. Это видно из того, что муж, и по осуждении своем на смерть, созерцал в жене всеобщую жизнь, как это он и выразил в самом имени Еввы, которое значит жизнь, яко (так сказано в книге Бытия в изъяснение этого имени) та мати всех живущих (Быт.3:20).

Конечно, и этот образ, – как и вообще ветхозаветное образное устройство церкви, – должен был с продолжением времени затемняться, как основанный на принадлежностях естества, уже растлеваемого грехом. Однако при Аврааме в Сарре, его супруге и матери Исаака, разделявшей веру отца верующих, еще светло отобразился вид благодатно-свободной матери всех нам, как то выразил изъяснивший это апостол Павел, разумея под этим названием духовный Иерусалим или Христову церковь (Гал.). Так Иаков, одушевляясь духом веры в данное ему обетование всеблагословляющего Семени и происходящим от того желанием получить залог этого Божественного Семени – в детях, – мог еще в своих отношениях к соучастнице своей веры и грядущей благодати, именно к любимой красной взором зело (Быт.29, 17–20) Рахили, испытать и проявить тайну благодатного созерцания, вожделенного и сладкого, не дающего даже и чувствовать тягости и горести сопряженных с ним продолжительных трудов. Такой смысл уразумели именно св. отцы в отношениях Иакова к Рахили, изображенных в книге Бытия: Рахиль бе добра видом и красна взором зело. Возлюбиже Иаков Рахиль... И работа Иаков за Рахиль седмь лет: и быша пред ним, яко малы дни, занеже любяше ю.

Что касается века Давидова и Соломона, то этот славный век расцвета ветхозаветных воззрений и жизни отличается тою особенностью, что силу образов и вообще духовных предметов, бывших и прежде в действии церковной жизни, но доселе не столь ясно определяемых словом, Боговдохновенные мужи выражали словом и на будущие времена. Видно, духовное самосознание ветхозаветной веры было в этом веке особенно ясным и потому восприимчивым к особенно определительным откровениям. Так, тайна страданий Христовых, предъиспытанная и Авраамом, и Исааком при готовности первого принести в жертву другого, чрез Давида выражена, в пророчественном псалме, с такою ясностью, живостью и с таким внутренним соучастием в этих страданиях, как будто псалом и писан был при подножии креста Христова. Разнообразные уроки духовной жизни, самым делом исполняемые патриархами, Соломон преподает словесно в притчах. Равно и состояния жизни по Богу, внутренние движения души, стремящейся к Богу в силе Святого Духа, изображены навсегда для церкви – в псалмах, писанных Давидом и вообще принадлежащих наиболее веку Давида и Соломона. В этот век между псалмами явилась и песнь о Возлюбленном (Пс.44:1), – лице не только прекраснейшем между сынами человеческими, но и явно Божественном (Пс.44:3, 8), находящемся в союзе с дивною царицею, у которой вся слава внутри (Пс.44:10,14); только в этой песни взаимные их отношения обозначены так общо, что виден только их союз, без раскрытия движений и выражений взаимной их любви, а в этом – самое существо дела.

В последующие времена тайна союза между супругами, как образ союза Христа с церковью, до того уже затемнилась, что и не представляется в священной истории лиц, в которых бы эта тайна, в своем духовно-знаменательном значении, была светла и с силою действенна. У пророков встречаются только изображения Израиля, как возлюбленной некогда Господу девы, сделавшейся впоследствии блудницею. Итак эта прекрасная сторона образного раскрытия Божественной любви, связующей Господа с Его церковью, – утратила бы для церкви свою выразительность на будущие времена, если бы в век Давида и Соломона не была Св. Духом обстоятельно раскрыта и упрочена для церкви – в письмени. И вот премудрый Соломон и избран в орган Духа Святого, для принятия и сообщения церкви обстоятельного откровения о соединяющей Господа с церковью любви, таинственно отображающейся во взаимной между женихом и невестою любви и супружеском союзе. Таким образом откровение «Песни песней» составляя живое и существенно необходимое звено в златой цепи Божественных писаний, и дано было церкви в самое благопотребное и благоприятное для того время.

Что касается до личных обстоятельств Соломона, в каких он написал эту таинственную книгу – «Песнь песней», об этом разными сделаны разные догадки. Иные (Феодорит) полагают, что еще Давид научил Соломона этой высокой тайне, которая выражена в «Песни песней». Другие (Иероним и др.) признают эту песнь писанною Соломоном, уже во дни его старости, и именно (это – мнение иудеев) после обращения его от обольщения идолопоклонства. Некоторые из позднейших, напротив, относят написание книги к юношескому возрасту Соломона и особенным случаем к таинственному откровению полагают брак его (Estius и проч.). Не допуская произвольности, мы можем довольствоваться следующим соображением о времени и других обстоятельствах написания этой книги Соломоном.

В ней мысли, чувства, образы самые живые и разнообразные, – речь роскошная и цветистая в высшей степени. Если, теперь, Дух Божий извлекает такие или другие звуки из своего избранного органа соответственно личному настроению последнего (в чем нельзя сомневаться): то, по указанным свойствам книги, основательно отнести время ее написания к цветущему возрасту Соломона. Этому возрасту соответствует и самый предмет книги. Ибо светло и чисто отразить в образе взаимной любви двух лиц разных полов Божескую любовь, соединяющую Христа с церковью, – конечно – ближе и свойственнее чистой и невинной душе юноши, нежели мужу, окруженному столь многими женами и многими идолопоклонницами из них, или старцу, горько дознавшему суету и ядовитость обольстительных отношений к женскому полу; а Божественное откровение той или другой тайны обыкновенно дается сообразно с приемлемостью того, кому оно дается.

Чтобы не допустить произвола и в решении того, по какому случаю и поводу дано юному Соломону воспеть таинственную любовь Христа и церкви, – надобно и на этот раз довольствоваться одним общим соображением, какое можно сделать на основании свойства самого предмета Песни, с одной стороны, и исторических сведений о Соломоне и особенно о его юности, – с другой.

Мы уж видели, что союз любви мужа и жены, жениха и невесты изначала был и еще в век Соломона оставался светлым образом таинственного союза духовного жениха и духовной невесты, – образом еще непосредственно и естественно ощутимым для человека, которому еще мерцал эдемский свет, дающий видеть духовное в чувственном, небесное в земном и естественном. О Соломоне же известно, что, вскоре по воцарении его в самой ранней юности, – даде Господь смысл и мудрость Соломону многу зело... И глагола о древех от кедра, иже в Ливане, и даже до иссопа, исходящего из стены; и глагола о скотех и о птицах и проч. (3Цар.4). Свойственно ли было такому многостороннему мудрецу, Богодвижимому в своей юношеской любознательности, не углубиться, между прочим, и в тайну Божественной любви, соединяющей самого Господа с преданною душою и всею церковью, – тайну, отображающуюся в брачной любви, воспеваемую в его время в священных песнопениях (Пс.44)? Книга «Песни песней» дает приметить, что и личные обстоятельства Соломона, как то приближение или самое заключение собственного брачного союза, могли быть для него, и действительно были, особенным случаем и поводом к такому духовному его настроению, которое сделало его готовым и восприимчивым к откровению тайн Божественной любви, отсвечивающих в брачном союзе. Так, есть прямое указание в «Песни песней» на день обручения или, с еврейского, самого бракосочетания Соломона (Песн.3:11) и на брачный его одр (Песн.7–10), также на Соломоново обладание виноградником возлюбленной (Песн.8:11,12); видно, Соломон, воспевая союз Божественной любви между Христом и церковью, входил и сам, по личным своим обстоятельствам, в предощущение и (образное, конечно), соучастие этой небесной любви. Так и вообще, открывая пророкам и песнопевцам Ветхого Завета тайны христовых состояний и действий, Дух Святой вводил их и в спасительное (разумеется предначинательное, не совсем отрешенное от образности ветхозаветной) общение Христовых состояний и движений. Этот порядок или закон подобных откровений, по отношению к «Песни песней», тем более надо нам иметь в виду, что из него объясняется много существенно важного в содержании этой Св. книги. Дело в том, что Соломону – любителю и обладателю мудрости, насколько он Божественным вдохновением вводим был в дух грядущего Христа в союзе Его с верующею душою и вообще с церковью, свойственно было созерцать этот союз по отношению особенно к истине, к знанию, к мудрости. Это мы и увидим далее при обозрении содержания «Песни песней». Ведь Христос был, для Соломоновой души (выразимся так, следуя образу представления и речи «Песни песней»), женихом именно истины и премудрости; духовная по Христу невеста Соломонова, или невеста духа Христова в Соломоне, была именно священная любовь к истине и премудрости. Соответственные этому движения и представления и были внушены Св. Духом Соломону, по случаю приближения или самого заключения брачного его союза, когда свежая, цветущая дарами природы и благодати, юность, (даже и естественно возбуждающаяся к познанию тайн любви не иначе, как с чистотою и непорочностью и даже с высшею идеальностью), способствовала Соломону возвышаться к девственно-святому ощущению и созерцанию, в образе земного союза любви, небесных тайн Божественной любви.

Живой и прекрасный пример подобного, только уже согласного с духовным характером Нового Завета возвышения непорочной юности к благодатным видениям указывает святой Григорий Богослов, в собственной ранней юности: «мне представлялось, – так рассказывает он бывшее ему в этой юности видение, – что подле меня стоят две девы в белых одеждах, обе прекрасные и одинаковых лет... Обеих украшал прекрасный румянец стыдливости... Уста их, заключенные молчанием, уподоблялись розе, лежащей в окруженных розою чашечках. Увидев их, я очень обрадовался... И они полюбили меня за то, что я с удовольствием смотрел на них; как милого сына целовали они меня своими устами; а на вопросы мои, что они за женщины и откуда? отвечали: одна из нас – чистота, а другая – целомудрие; мы предстоим Царю Христу». Восхищение к такому видению, которое, и в последующий за юностью возраст, при одном воспоминании, воспламеняло Григория небесною и Божественною любовью, он объясняет из первоначального влияния святых родителей на свое нежное сердце. Но и Соломон в своей юности был под подобным же влиянием своего великого отца (Давида) и других пророков, горел любовью к Богу и с детства был возлюблен Богу (2Цар.12:24–25), в откровениях свыше отмечен светлою печатью образа Христова и осеняем Духом Божиим (1Пар.22:8–12). Такая юность Соломона в тех обстоятельствах его жизни, когда он уже расцветал до способности к брачной любви, была, при чувственно-образном характере воззрений ветхозаветной веры, очевидно самою прекрасною и удобною почвою к тому, чтобы на ней произрос такой дивный цвет видений Божественной любви, как «Песнь песней» или, по Сирскому переводу: «Премудрость премудростей». И вот Дух Божественной любви и вместе премудрости исполнил и воодушевил юного Соломона, и он воспел тайну небесной, соединяющей Господа с церковью, любви, живописуя последовательное и постепенное раскрытие ее красками брачной любви – с удивительнейшим изяществом и совершенством.

Само собою разумеется, что воспетая Соломоном тайна Христовой благодати, раскрытие которой совершилось уже в Новом Завете, не могла быть вполне ясна и понятна для ветхозаветной веры, даже и для самого Соломона, как ни живо ощущал и созерцал он эту тайну образно. По свидетельству слова Божия о ветхозаветных провозвестниках благодати, «им открыто было, что не им самим, а нам служило то», на что «указывал сущий в них Дух Христов» (1Петр.1:10–12). Нам предоставлено входить своею мыслью и чувством веры – и в свет и силу «Песни песней», разъясняя истину в самом ее спасительном существе.

Обстоятельства происхождения «Песни песней», раскрытые главным образом из ней же самой, служат взаимно к выяснению ее содержания и внутреннего характера. Любознательнейшему и мудрейшему из Царей открыта тайна Божественной любви, связующей Христа с церковью и всякою верующею душою, не в общих чертах и не с одной какой-либо стороны, но многосторонне и глубоко. Юному Соломону дано в силе Святого Духа ощутить и изобразить в образе двух любящихся, как Христос свою церковь и всякую верующую душу, внутренно и тайно уже соединенную с Ним, ведет к решительному и торжественному соединенью с Собою, как Он для этого испытаниями и утешениями укрепляет и воспламеняет, любовь ее к Себе, – как возлюбленная Его, наслаждаясь уже Его Божественною любовью, стремится к совершенному успокоению в ней, везде ищет Его, у всех спрашивает, торжествует над всеми препятствиями и сторонними увлечениями, пока наконец любовь ее возрастает до бесконечной силы и совершенства и Христос открыто и навсегда соединяется с нею. Все это, как увидим, раскрывается в «Песни песней» по отношению, главным образом, к истине и премудрости, все сокровища которых содержатся во Христе и к которым всею полнотою своей любви стремится Христова невеста.

Так как раскрыть все это надлежало по Божественному внушению в образе брачного союза двух любящихся, взятого только в одном духе своем, а не во внешней исторической действительности: то Боговдохновенному певцу можно было свободно располагать этим образом и следовательно видоизменять его так, как только нужно для точнейшего изображения Божественной любви. Отсюда произошла та характеристическая особенность «Песни песней», что здесь лица, отношения их и вообще действия, хотя представляются в нашем земном порядке вещей, но не подлежать условиям нашей земной действительности; напротив все здесь идет по духовному закону небесной любви, явления и действия зависят здесь от одной мысли и чувства, время не замедляет и пространство не преграждает хода их. Не имея этого в виду, на каждой странице в книге нашли бы мы много несообразностей и противоречий, – много неестественного (как то уже был случай заметить выше). На самом деле – здесь видоизменения духовной – благодатной жизни изображены, хотя под видами земного, – но такие и так, какие и как они должны быть и бывают по порядку духа. Душа в благодатных состояниях, и действует и покоится вместе; томится, когда скрывается от неблагодати, – в томлении ищет и не находит Христа, и вдруг ощущает себя внутренно соединенною с Ним; услышит Его голос, ощутит Его действия, и вот сейчас же находит себя в разлучении с Ним, среди неприязни врагов и проч. Все это мы и увидим из обстоятельного обзора содержания этой книги.

Чтобы выразить, как церковь стремится ко Христу и Христос ведет ее к совершенному соединению с собою, требовалось показать взаимодействие их в образе двух любящихся; а такое взаимодействие выразить наглядно и вместе духовно нельзя лучше, как именно чрез собеседование любящихся. Из этого объясняется другая особенность «Песни песней», что она состоит наиболее из бесед таинственных жениха и невесты и составлена, так сказать, духовно драматически.

Так как задача «Песни песней»: изобразить возведение церкви к совершенному успокоению в любви Господа и соединении с Ним: то священный певец наглядно ближе и постояннее видит пред собою и слышит эту невесту Христову или жену Агнчу, нежели самого Христа, – следит наиболее за ее внутренними и внешними действиями и раскрывает собственно ее судьбу. Но, с другой стороны, так как Божественный жених сам ведет ее к союзу с Собою, намеренно поставляя ее в разные испытательные состояния, – являясь к ней и во время бодрствования ее и сонного покоя и притом по одной ее мысли и желанию, – и один составляя жизнь ее сердца: то чрез это в «Песни песней» становится также постоянно ощутимым присутствие Его, – не только когда Он беседует со своею возлюбленною, но и когда последняя тоскует о Нем или тщетно ищет Его, – присутствие невидимое и Божественно-действенное. В том и другом состоят новые характеристические черты «Песни песней».

Наконец сообразно тому, что духовная тайна Божественного союза между Господом и церковью открыта в «Песни песней» в образе естественных расположений и отношений, принадлежащих брачному союзу, все здесь живописуется образами, взятыми из области природы и жизни здешней. Такой характер представления и изображения предметов объясняется из того райского взгляда на предметы природы и вообще нашего мира, по которому во всем видимом ощущается осуществленная в нем мысль зиждительного слова Отчего и осеняющая благодать Животворящего Его Духа. С таким воззрением человек, наслаждаясь, например, светом солнечным, чрез это и духовно просвещается; – вкушая пищу и питие, принимает и бессмертную пищу и питие любви Бога Слова, осуществившей вкушаемое, и благодати осеняющего это Духа Святого²³. Для такого воззрения все живое, прекрасное и благоухающее в природе дает ощущать и разуметь в себе духовную жизненность, красоту и благоухание осуществленных во всем этом Творческих мыслей или раскрытия во всем том Творческой любви. Сколько церковь, или в частности та или другая душа, при действии в ней Духа Божия, успевает своею мыслью и сердцем усвоить себе такую жизненность, красоту и благоухание, столько она духовно и облекается в это чудное убранство и красоту всего живого, прекрасного и благоухающего в природе, а в отношении к самому Господу всё подобное составляет, в своем основании и сущности, собственную Его лепоту. В этом состоит существенное характеристическое свойство «Песни песней», которое необходимо иметь в виду при обозрении таинственного содержания этой книги.

Обозревая содержание «Песни песней», можем различить в нем четыре главные отдела, из которых каждый выражает особое состояние или движение любви невесты Христовой, вызывающее и со стороны Божественного Жениха также особые изъявления или действия любви; хотя, кроме того, в каждом из этих четырех отделов, раскрываются и общие всем им дух и настроение взаимной между Христом и Его сестрою – невестою Божественной любви. В первом отделе (Песн.1,2) стремление Христовой невесты к своему небесному Жениху высказывается в мольбах ее к Нему, чтобы, в стесненном ее положении при строгих к ней братьях, Он сам взыскал ее Своею всесладостною любовью и указал ей путь к Нему, а со стороны Его возвещается о прошествии зимы и о наступлении благодатной весны, насладиться которою она и призывается, призывая и Его взаимно к себе. Во втором отделе (Песн.3,4,5:1) таинственная невеста уже сама сильно ищет Божественного своего Жениха, а с Его стороны уже всё готово для брачного союза с нею, для наслаждения ее красотою и любовью, с сорадованием о том Его друзей. В третьем отделе (Песн.5:2 до Песн.6:10) невеста, ища своего Жениха, проходит тяжелое испытание опасностей, оскорблений и даже побоев с сохранением и раскрытием дивной любви и верности к своему Божественному Другу; за то с Его стороны она получает значение единственной Его избранницы, всеми ублажаемой. В четвертом отделе (с Песн.6:11 и до конца книги) невеста встречает другое противоположное предыдущему испытание, именно льстивое испытание чужих восторженных похвал ее красоте и достоинству, выражая по этому поводу только стремление, со всем своим, всецело и открыто принадлежать одному своему Возлюбленному; за то Он со Своей стороны дает ей идти об руку с Ним или опираясь на Него, причем она уже ощущает в любви своей к Нему «пламень Божий» и сама сознает всю высоту и драгоценность пред Возлюбленным этого своего сокровища, с достоинством устраняя опеку своих братьев над духовною ее самостоятельностью и всецело Ему отдаваясь. Общее всем этим отделам есть то, что в каждом из них поставляется на вид внутреннее единение между Возлюбленным и Его невестою или, что, по ее словам, Он принадлежит ей и она Ему, и это единение не подчиняется условиям пространства и времени. – Проследим же такое содержание «Песни песней» по ее отделам. Не будем входить в изъяснение всех подробностей содержания, которое увлекло бы нас далеко за предположенную нами цель. Мы станем следить, по отделам книги, только самое существенное и наиболее служащее к раскрытию того, что радость Господня, радость любви к Нему, радость о Его любви к нам, есть истинно сила наша, для дела нашего духовного обновления по уму и сердцу и всей жизни, соответственно духовным нуждам нашего времени.

Сначала невеста Христова выражает живейшее стремление к своему Возлюбленному и восхищение Им (Песн.1:1–3), смиренно сознавая притом свою черноту от зноя солнечного, не отнимающую впрочем у ней красоты, и покаянно чувствуя, что она не устерегла вверенного ей строгими братьями виноградника (Песн.1:4–5). В таком стесненном положении молит она своего Божественного Жениха указать ей, где найти Его, чтобы не быть в удалении от Него (Песн.1:6); Он, указав ей путь к Себе (Песн.1:7), обещает украсить ее изящным убранством (Песн.1:8–10); и после взаимных излияний любви (Песн.1:11–16; Песн.2:3) невеста, находясь под знаменем любви своего небесного Друга и сама изнемогая от любви к Нему, успокаивается под Его охранением (Песн.2:4–6). И вот слышит от Него, во время покоя, радостную весть о прошествии зимы и наступлении весны, с призыванием ее вместе с Ним насладиться оживлением всего в природе, – отвечает на это заботливостью о целости цветущих виноградников и при всем ощущении, что она принадлежит своему Другу и обладает Им, молит Его придти к ней чрез разделяющие их горы (Песн.2:9–17).

К выяснению существенного и главного в этом начальном отделе книги служит то состояние или положение, из которого таинственная невеста устремляется к своему небесному Жениху и Им приглашается насладиться благодатною весною. Судя по этому, и все ласки и излияния взаимной между ними Божественной любви выяснятся в своем выражении и значении.

Состояние свое невеста сама так изображает «я черна... аз есмь очернена, яко опали мя солнце; сыны матери моей прогневались на меня, поставили меня стеречь виноградники, я не устерегла своего виноградника, какой был у меня... к чему мне быть как бы скитающеюся²⁴ у стад друзей твоих»? Касательно такого первоначального состояния невесты прежде всего заметим, что оно совсем противоположно тому состоянию, в котором она является к концу книги. Там она является уже убеленною²⁵ и опирающеюся на самого своего Друга, а не очерненною от солнечная зноя и скитающеюся в стеснительном положении у стад друзей Возлюбленного (Песн.8:5); она говорит с братьями своими уже с особенным достоинством, как сберегшая свой виноградник: «я стена и сосцы мои как башни... Виноградник мой, какой есть у меня, предо мною» (Песн.8:10 и Песн.8:12). Ясно, что первоначальное состояние невесты, сравнительно с окончательным, есть состояние духовного уничижения и стеснения, недостаточества и притом еще какой-то небережности, какого-то отдаления от Возлюбленного при самом единении с Ним. Что это за состояние? Не сказать ли, что невеста первоначально была очернена грехом, опалена зноем страстей, и именно потому подлежит строгому присмотру и стеснению? Но на таком слишком общем объяснении не позволяет нам остановиться то, что возлюбленная, и при очернении своем, живо сознает свою красоту: «я черна, но красива... как скинии Соломоновы; не смотрите на меня, что я черна; что опалило меня солнце» (Песн.1:5,6); притом она одушевлена пламенною любовью к своему небесному Другу и, порываясь к Нему, о стеснительной строгости с нею братьев говорит, приметно, более с жалобою и недовольством, нежели с сознанием их справедливости (Песн.1:6,7). Итак, надо внимательнее всмотреться в начальное состояние возлюбленной и точнее определить его.

Невеста объясняет свою черноту тем, что опалило ее или взглянуло на нее солнце. Солнце, выражая и осуществляя в себе Творческую мысль об освещении земли, производящем на ней день, при усвоении этой мысли нашему духу или, при перенесении ее из физической области в духовно-нравственную, выразительно указывает на просвещение нашего духа, выясняющее для него всякие предметы и чрез это производящее умственный день. И действительно, когда Божественный Жених в «Песни песней» называется именем Соломона (Песн.3:7,11), пламенного любителя и любимца мудрости; то видно (и мы поставляли это на вид при объяснении самого происхождения книги), что Он является в «Песни песней», главным образом, в качестве своей Премудрости, в качестве света, просвещающего всякого человека. Потому понятно, что и невеста любит своего небесного Друга особенно в этом светоносном Его качестве, почему и в ее имени (Суламиты) слышится отзвук имени мудрейшего из царей (Песн.7:1). Отсюда и может быть достаточно выяснено то состояние возлюбленной, в каком она является с первоначальными порывами своими к Возлюбленному. Она усиленно домогается света истины, стремится овладеть мудростью, которая выяснила бы ей мир и жизнь, бытие и его основания: вот чем проникнута и чему особенно обрекла или посвятила себя неизменная ее любовь к Божественному Жениху, – вот чем особенно ищет она насладиться в полноте Его благодати и истины.

Но в этом обращении и устремлении к солнечному свету неизбежно быть и под влиянием солнечного зноя, зноя тяжелых недоумений о многом, нетерпеливых и неудовлетворяемых порывов овладеть сущности вещей, снедающей тоски по истине²⁶. И вот невеста Христова очерняется, не теряя однако своей красоты, состоящей главным образом в пламенеющей любви и стремлении к истине, а истина – сам Христос: «Я черна, но красива... как скинии Соломоновы». Ревнующие о ее достоинстве и чести, братья ее – по благодати хотели бы одного, чтобы невеста Христова тщательно и просто стерегла тот благодатный виноградник, в котором виноградная лоза есть сам Христос, а мы – ветви этой лозы, т. е. чтобы она хранила благочестие и безусловную веру в Господа; но, к неудовольствию этих ревнителей благочестия, слишком общо разумеющих в Господе качество истины, она увлекается любознанием и любоиспытанием именно истины, и может подвергнуться опасности не устеречь своего виноградника в отношении к спокойной простоте веры или, пожалуй, окажет готовность вменить себе самой подобные недостатки веры в других любителях знания. Так объясняются следующие слова невесты о своем состоянии: «сыны матери моей (мать у невесты Христовой – верующей души или всей церкви – есть благодать, которой сыны и служители здесь и разумеются) сыны матери моей прогневались на меня, поставили меня стеречь виноградники, я не устерегла виноградника моего». Отсюда неизбежно должно произойти и это стеснительное положение или скитальчество Христовой невесты с ее любознательными порывами, с ее слишком пытливым стадом, около водящихся простою верою стад пастырей: к чему мне быть как бы «скитающеюся при стадах друзей твоих»? Таким образом дух Христов, и именно дух Христовой всеобъемлющей мудрости и истины, одушевив Соломона, дал ему прозреть такое состояние Христовой возлюбленной невесты, или верующей души и целой церкви²⁷, насколько та или другая стали бы входить именно в настроение неудержимой любознательности, живого стремления к отчетливому и точному разумению истины, к достижению многосторонней и, по возможности, всеобъемлющей мудрости. Это и есть состояние некоторого очернения или духовного загара от самого влияния любоиспытательного знания, как бы от солнечная зноя, – очернения, впрочем, не чуждого для имеющих очи видети дивной красоты; – состояние под негодованием ревнителей благочестия и веры за небрегущую, по-видимому, самою верою любовь к знанию и его поборникам; – состояние стеснительное и скитальческое. сравнительно с спокойными движениями простой веры по духовным пажитям. Тяжело это состояние для Христовой невесты, стремящейся приобрести собственно самого Христа, как всеобъемлющую истину и премудрость, – не стесняющую, а удовлетворяющую все потребности не рабской, а невестински-свободной любознательности. Но радость пламенной любви к Божественному Жениху истины и премудрости, радость и о Его бесконечной любви к невесте – любомудрия и истины, эта радость Господня является силою, поднимающею Христову невесту из тяжелого ее состояния и открывающею выход для нее из этого тяжелого состояния в ожидающее ее впереди совершенно противоположное состояние. Смотрите теперь, какое прекрасное глубоко-знаменательное выражение и значение получают взаимные излияния Божественной любви, соединяющей их обоих, – Жениха истины и невесту истинного знания.

«О если бы Он лобзал меня лобзаниями уст Своих», – говорит невеста Христа Бога Слова всезиждительного и всесодержительного, стремясь насладиться Его любовью, по которой Он полноту всего истинного и доброго открывает в Себе, а также на Себя же вземлет и всю тяжесть всякого греховного невежества и заблуждения человеческого. И вот она во внутреннем общении этой царственной Его благодати, оживляющей и веселящей сердце, действительно, лучше всякого вина, уже не чувствует тяжести своего состояния, а только наслаждается благоуханием Св. Духа, Духа истины, которое открыто в лице Христовом и потому разлито в самом Его имени, одушевляя и увлекая любовью к Нему все непорочные пред истиною и правдолюбивые души, сообщные Христовой невесте:

«Так, ласки любви Твоей лучше вина;

Масти Твои приятны для обоняний;

Миро разлитое – имя Твое.

Потому девы любят Тебя.

Влеки меня; мы побежим за Тобою;

Царь ввел меня во внутренние покои Свои,

Тобою мы восхищаемся и радуемся,

Вспоминаем ласки любви Твоей, который лучше вина.

По справедливости любят тебя».

И только уж теперь невеста Христова, невеста мудрости и истины, обращает внимание своих соучастниц на свое тяжелое состояние, с бодрым, однако сознанием своего достоинства и с трогательною, впрочем, вовсе не взыскательною, жалобою на негодующее безучастье к ней братьев ее по благодати, односторонне ревнующих против допускаемой ею некоторой как бы небережности сравнительно с простотою веры других:

«Дщери Иерусалима!

Я черна, но красива,

Как шатры Кидарские,

Как скинии Соломоновы.

Не смотрите на меня, что я черна,

Что опалило меня солнце.

Сыны матери моей прогневались на меня;

Поставили меня стеречь виноградники, –

Я не устерегла своего виноградника, какой был у меня».

Она в этом тяжелом затруднении прибегает к своему Возлюбленному с любовью, чтобы Он сам раскрыл пред нею путь к полдневному или полному Своему свету, в котором Он, чрез разъяснение всего Своею истиною, успокаивает Своих овец от всяких недоразумений и заблуждений, и чтобы Он не оставлял ее в скитальческом удалении от Себя, в стеснении со всех сторон, – около стад, водимых в строгой простоте веры своими руководителями:

«О Ты, которого любит душа моя, возвести мне,

Где Ты пасешь, где успокаиваешь своих овец в полдень,

К чему мне быть как бы скитающейся у стад друзей твоих»?

Но такое разделение между стадами друзей Возлюбленного и невестою Его, очевидно, так сказать, не нормально и даже не логично: невесте Христовой неприлично скитальчество у стад друзей своего небесного Жениха, если разуметь под невестою даже только верную Христу душу, а тем более вообще церковь. Могут невесту Христову несправедливо или по недоразумению упрекать, стеснять или унижать другие; но ей самой представлять себя только скитающеюся у стад Христовых друзей значило бы не знать своего достоинства, «не знать себя самой». Равным образом невесте истины и мудрости не знать, где найти своего Возлюбленного Жениха, значит также «не знать себя самой», собственного своего значения; потому что она и живет только Божественным Женихом мудрости и истины. И вот Господь кротко дает понять Своей возлюбленной, что она действительно еще не знает себя самой. И на глубокую ее тоску по Нему в этом затруднительном скитальчестве, какое она приписывает себе, объясняет ей, что и для ней, сгорающей стремлением узнать в Нем полную и всеобщую истину, путь к Нему один, общий со всеми Его овцами; этот путь – знать и слушать собственный Его голос, и, бегая от чужих, следовать за Ним, своим единым пастырем (Иоан.10:4,5,27), Который сам же носит Своих овец и чрез благодатных соучастников Своего пастырства. Если любители мудрости и истины перестали бы слушать пастырского Его голоса, то они из овец превращались бы в козлят; а если невеста Христова, водясь духом своего Жениха, полагающего собственную душу за овец, делающихся тоже из духовных козлят, не оставляет и подобных козлят, то пусть направляет их к дознанию и присвоению истины и премудрости Божественного Его пастырства, собирающего своих овец²⁸ не только в духовном дворе Божия издревле народа, но и в другом дворе из языков еллинского и варварского духа... Все это так выражено Возлюбленным Его невесте:

«Если ты не знаешь самой себя, прекраснейшая из женщин,

То иди следами овец и паси козлят своих подле дворов пастушеских».

Дальнейшие взаимные между Божественным Женихом и Его невестою излияния любви понимать до тонкости – предоставим испытавшим со Св. Макарием Египетским такие благодатные состояния, в которых душа радуется и наслаждается в Господе, как бы невеста с женихом и, по участию в Его любви, хотела бы всех внутренно обнять, не различая добрых от злых и заблуждающих. Только выскажем следующие общие мысли: Когда Божественный Жених обещает украсить свою невесту изящными убранствами, то это значит тот преизбыток Его любви и благости, что Он, облекая возлюбленную во внутреннее убранство Своего мудрствования и совершенства, дает раскрывать дух и силу этого облачения извнутрь даже до внешних одежд и украшений, – так, облекая во Христа в крещении, благодать выражает это и внешним одеянием новокрещенного. Когда же невеста или сам Жених изображаются красками и названиями, взятыми с предметов природы, то это значит, что благодатью дается невесте Христовой усвоять себе и разрешать в своем внутреннем мире дух и силу Творческой любви, запечатлевающей самую природу, и что первообраз и основание всего жизненного и прекрасного в природе есть сам Бог Слово Христос. Когда говорится о витании любящихся среди красот природы, и о вкушении невестою садовых плодов, то это совершается духовно чрез уразумение и усвоение невестою Христовою тайн всеосеняющей благодати Божественного Жениха и творческих Его мыслей, осуществленных в самой природе. Выразительно обозначается это последнее в следующих словах невесты:

"Под сень (тень) Его восхотех и седох,

И плод Его сладок в гортани моем.

Подкрепите меня пастилою,

Освежите меня яблоками;

Ибо я изнемогаю от любви».

Изнеможение от любви ко Христу, в благодатном состоянии невесты, имеет основанием и первообразом своим изнеможение самого Христа до смерти от любви к своей невесте – душе человеческой и всей церкви. Сообщаясь и сообразуясь с этою любовью Божественного своего Жениха, невеста ощущает и сознает осенение всего в мире и самой природе духом и силою этой любви, все истинно жизненное и доброе источающей миру из себя и бремя смертельного мирского зла вынесшей на себе же; а потому она сознает и чувствует, что и все сокровища премудрости и знания сокрыты именно в ее Возлюбленном (Колос.2:3). И вот невеста Христова своими воззрениями и действиями стремится глубже и глубже соучаствовать и соответствовать такой любви своего Жениха и Господа, усиливаясь более и более исполняться даже и в теле, а не в одной душе, полнотою духа и силы Христовых страданий, и однако ощущает в этом отношении все только недостаток в себе (Кол.1:24). Таково изнеможение невесты от любви! Само собою разумеется, что изнеможение от любви, как ни было бы болезненно, должно быть и сладостным, успокоительным. Это сейчас же и высказывает невеста Возлюбленного в чрезвычайно выразительном и значительном образе:

«Левая рука Его у меня под головою,

А десница Его обнимает меня».

Взявши на Себя все, что должно бы поставить нас ошую Христа на суде, Господь этою стороною Своего дела – этою левою своею рукою и поддерживает голову успокаивающейся в Его любви невесты, устраняя от нее все жестокое и тяжелое для нее. Открывая же в Себе людям всю полноту Своего Божества и в нем все, что только есть истинного, святого, правого, этою стороною Своей благодати – этою правою Своею рукою обнимает Свою невесту, – именно окружая приемлющую такую благодать душу и всю церковь всем успокоительным и утешительным. И таким успокоением в Себе дает Он Своей невесте наслаждаться, сколько ей самой угодно....

Не будите и не тревожьте возлюбленную, доколе восхощет.

Но это успокоение, по-видимому, сонное, есть не бессознательное, не бездейственное. «Я спала, говорит невеста Христова в одном из нижеследующих отделов, я спала, но сердце мое бодрствовало. Голос Возлюбленного!» (Песн.5:2). Так видно и теперь, когда она успокаивалась в любви своего Божественного Друга, сердце ее бодрствовало любовью и вниманием к Нему. Вот что она говорит далее:

«Голос Возлюбленного моего! Вот Он идет, скачет по горам, прыгает по холмам. Возлюбленный похож на серну или на молодого оленя. Вот Он стоит за стеною нашею, выглядывает из окон, мелькает сквозь решетки».

Так невеста всеобъемлющей истины и премудрости слышит или видит своего Жениха и в предметах природы, в которой все жизненное имеет Его своим первообразом и основанием, и в построениях человеческих, в которых лучшее от Него же, а худшее отяготело на Нем, – и даже в самых обыкновенных принадлежностях человеческого быта, которыми в своем вочеловечении пользовался Господь и которые потому отсвечивают уже благодатным значением. Но послушаем, что именно невеста слышит в голосе своего Возлюбленного:

«Возлюбленный мой подает голос и говорит:

Встань подруга мои, прекрасная моя, я приди!

Ибо вот зима прошла, дождь миновал и прошел;

На земле показались цветы, время пения наступило,

И голос горлицы слышен в нашей земле.

Смоковница наполнила соком свои ягоды,

И виноградники, расцветая, издают благовоние.

Встань подруга моя, прекрасная моя и приди,

Голубица моя, сидящая в ущелии скалы под кровом утеса!

Дай мне увидать лице твое, дай мне услышать голос твой;

Ибо голос твой приятен и лицо твое прекрасно».

Зима, останавливающая жизненность в природе, по отношению к невесте мудрости и истины выразительно указывает собою на такое время, или даже ряд времени, когда жизненность мудрости, стремящейся владеть истиною, и даже самой истины, раскрывающей в себе тайну всего, парализуется или обессиливается мертвящими направлениями. Таковы, например, те направления, из которых одно не доводит дело мудрости и воззрение на истину до Христа – Бога Слова во плоти, основания всяческих и по нормальному состоянию всего, и для настоящего расстроенного состояния мира; а другое, и ревнуя за Христа, не входит в самую силу и дух Христова снисхождения в мир, и даже до смерти и ада, также и восшествия с человечеством, восприятым ради человеков, до седения одесную Отца, тогда как в этом духе и силе и раскрывается Христово вседержавие, объемлющее и «наполняющее все» (Еф.1:23). Прошествие зимы подобных направлений, останавливающих жизненность и действенность истины, обращающих мудрость или в идолопоклонство своего рода противное и враждебное истинной вере, или в предмет порицания, и чуть не отрицания во имя веры, было бы наступлением прекрасной и живительной благодатной весны для Христовой невесты, сгорающей любовью к всеобъемлющей истине и мудрости – Христу, и стремящейся раскрыть сокровенные во Христе все сокровища мудрости и знания. Тогда-то всё земное раскроется в цветах знания не отвлеченно безжизненного, но живительного для всей полноты нашего духа: потому что во всем будет дознаваема мысль всезиждительного и вземлющего грехи мира Слова, мысль, дышащая любовью всеблагостного Отца в саможивой, животворящей даже мертвое, силе Св. Духа. Тогда-то будут созревать, уже не на смерть, а на жизнь для людей, плоды разнообразных дерев знания, – отзовутся они сладостною питательностью смокв и веселящею живительностью винограда. Вот будет время пения поэзии, когда все великие поэты, и из всех других времен, услышатся в истинном своем значении, или во всем лучшем. Кроткий голос чистоты и благодати Св. Духа будет слышаться и в земных средах. Божественный Жених истины и премудрости зовет и ныне ко всему этому Свою возлюбленную невесту:

«Встань, подруга моя, прекрасная моя и приди голубица моя, сидящая в (сумрачном) ущелии (бесплодной) скалы, под кровом (голого) утеса. Дай мне увидать лице твое, дай мне услышать голос твой, дай мне порадоваться на тебя, как бы так сказано бессмертным Женихом, когда ты раскроешься в значении зрелой невесты Моей мудрости и знания и заговоришь твердо голосом Моей всеобъясняющей истины».

Вот что невеста Христова слышит своим сердцем, озабочиваясь сама сохранением виноградников истины и мудрости, которым, при благодатном их расцвете, грозят лисицы хитрых мудрований и лисенята льстивого возношения²⁹:

«Ловите нам лисиц, небольших лисенят, которые портят виноградники, а виноградники наши в цвете».

Все же однако невеста, как ни живо чувствует и сознает, что она обладает своим Божественным Женихом и сама принадлежит Ему, еще видит между собою и Им «горы разделения», и молит Его возвратиться к ней, по этим горам, прохладным вечером благодатного весеннего дня.

«Возлюбленный мой мне принадлежит и я Ему пасущему между лилиями (конечно среди благоухания непорочной чистоты). Пока день дышит прохладою, и ложатся длинные тени, возвратись, Возлюбленный мой, подобно серне или молодому оленю, по горам разделения».

Что это за «горы разделения»? История довольно уж разъяснила, какие многовековые, почти исконные горы стояли между Женихом всеобъемлющей истины и всевыясняющей мудрости, и невестою, стремящеюся к усвоению этой истины и мудрости. Были времена, когда всеобъемлющая истина или Божия премудрость предъявлялась человечеству образно во всех средах земного и естественного, предусвояясь впрочем, только верным, ограничившимся наконец сравнительно – малочисленным родом Авраама, и отвергая непокорных и враждебных языков. Так в самых образных откровениях истины, преподаваемых исключительно одному народу, поднимались «горы разделения» между большинством человечества и избранным народом! Это разделение для вселенской, по своему существу, церкви Христовой было еще разлучением от Божественного Жениха, как всемирного Спасителя. – Пришел Господь к Своей невесте, и, умерши за грехи равно и Божия Израиля и язычников, снял это разделение, и церковь явилась во всей силе и свете вселенского своего значения. Но, с продолжением времен, чрез самое отрешение духа и существа спасительной истины от образов, принадлежавших земным средам, возникало в самом разумении и усвоении этой истины решительное отделение ее области от земных областей, так что, при внимании к последним, пренебрегают уже первою, а отдаваясь этой первой, не хотят и знать или подавляют последние. Эти односторонние направления раскрылись во всей силе, именно на неправомысленном западе, где, во имя истины Божией, служители ее посягнули на духовную самостоятельность чад Божиих, действующих в земных средах, и за то наконец в земных средах признается иными уже тем более успехов и улучшений, чем более эти среды становятся независимыми от служения Божией истине³⁰. Та же самая неразумная нелогичность, признающая нормальным совершенное разделение между благодатною областью всеобъемлющей истины Божией и человеческими земными областями, довольно усилилась и во многих из православных востока. Нужды им нет, что это противоречит самому существу истины и благодати Христа, Который явился тихим светом святой славы Отца небесного, именно на западе человеческого естества и грешного земного мира. Нужды нет, что всеобъемлемость истины Христовой насильственно урезывалась бы или сокращалась чрез решительное отделение от нее земного и мирского, а труждающиеся и обремененные в земных средах отлучались бы уже от Христа вопреки Его призыву к успокоению в Нем всех труждающихся и обремененных. Потому-то невеста всеобъемлющей истины и всеозаряющей и всеуспокоивающей премудрости Христовой, видя между своим Женихом в этом его качестве и собою – снова горы разделения, умоляет Его возвратиться уже самым духом и существом своей истины и благодати снова в те среды земного и мирского, в которых Он некогда образно и сеновно предъявлял Себя, – возвратиться для их просвещения и оживотворения, пока продолжается еще долготерпеливое действие спасительного Его снисхождения до запада грешного человечества и мира. «Пока день дышит прохладою и ложатся длинные тени, возвратись, Возлюбленный мой... по горам разделения»...

Этим и кончается первый отдел «Песни песней». В этом отделе, при взаимных излияниях любви, со стороны невесты Христовой, стремления ее к Нему, Жениху всеобъемлющей истины и мудрости, высказывается в мольбе к Нему, чтобы Он сам указал ей путь к Нему из стесненного ее положения; а со стороны Его возвещается о прошествии зимы и наступлении благодатной весны, насладиться которою она Им и призывается, умоляя притом и Его возвратиться к ней чрез ставшие между ними «горы разделения». Соображая ход дела в начале и конце этого отдела, мы не можем не приметить движения вперед, уже начавшегося в расположениях и действиях невесты под руководительною любовью небесного Жениха. Невеста Христова, признававшаяся сначала, что она, при всей строгости к ней братьев ее не устерегла виноградника своего, впоследствии уже заботливо побуждает и других ловить лисиц и лисенят, портящих цветущие виноградники, общие ей с Возлюбленным. Чего строгость не успела достигнуть, это со всею ревностно и свободным усердием делает благодатная любовь сама собою.

Во втором отделе «Песни песней» открывается следующее: Невеста ночью ищет на ложе своем небесного Друга своего и не находит, бежит по городу, ищет на улицах, на площадях, спрашивает у городских сторожей, – но все напрасно; наконец внезапно нашла Его, ухватилась за Него и не отпускала Его от себя; с этим мгновенно все для нее изменилось, – вместо беспокойства и тревоги, она уже наслаждается покоем под Его охранением, (Песн.3:1,5). Последствие еще блистательнее: священный певец с восторгом видит ее восходящею от пустыни, как дым благоухающий, видит готовым царственно великолепный одр Соломона, или точнее, под именем Его, самого Царя мудрости и истины, видит и самого Его увенчанным и радостным в день своего бракосочетания (Песн.3:6–11). И вот этот Самовозлюбленный весь изливается в любви к Своей возлюбленной и в приветных хвалах ее красоте и верности, уподобляя ее особенно саду прекрасному и тщательно хранимому (Песн.3:4:15); а когда она предлагает Ему благоухания и плоды от своего сада, то, восхищенный этим, Он приглашает и своих друзей сорадоваться Ему, наслаждаясь благодатными яствами и питиями до упоения (Песн.3:16 – Песн.5:1).

Для выяснения сущности и хода дела в настоящем отделе, надо так же, как и в первом, прежде всего раскрыть то состояние и действие возлюбленной, которому соответствуют и последующие явления, особенно же действия и ласки Возлюбленного. Это состояние и действие невесты состоит в тоскливом искании ею своего Божественного Жениха. Что же значит это последнее? «Горы разделения», о которых только что сказала сама невеста, объясняют и нетерпеливую тоску, с какою она всюду искала своего Возлюбленного, и вместе тщету этих поисков любви к Божественному Жениху всеобъемлющей истины и всеуясняющей мудрости. Войдемте в состояние мудролюбивой души или целого общества душ, насколько оно возбуждено к отчетливому усвоению всеобъемлющей истины, насколько оно соединено и одушевлено сознательным в одних или инстинктивным в других стремлением к Тому, в Ком сокровенны все сокровища мудрости и ведения. Или войдем в состояние и движение церкви в живых и избранных ее членах, которые себе вменяют, по общению человеколюбия Христова, с одной стороны, самую несостоятельность и неверности любоведения во многих, а с другой односторонность предубеждения против вообще знания, неразумную ревность самой веры тоже во многих. Вот, эта невеста Христова сознает и чувствует, что она, удовлетворяясь и успокаиваясь только простою, или чуждою любоиспытательности, верою в Него, стала бы отчуждаться от Него же в Его качестве всеобъемлющей истины и всеуясняющей мудрости, а, дорожа и овладевая собственно областью знаний во всем их разнообразии и многосторонности, видит многое, многое в этой области отчужденным от имени Христова. В том и другом отношении невеста света находится как бы в ночном мраке, не находя у себя своего Жениха, которого истиною и мудростью, всеобнимающей и выясняющей, хотела бы она овладеть и чрез отчетливую мысль, и чрез сердечную восприимчивость, и всею энергией воли, вообще всею полнотою души своей. Таков смысл этих начальных слов невесты:

«На ложе моем по ночам (не случайно и мимоходно, но продолжительно и обыкновенно) я искала

Того, которого любит душа моя; искала и не нашла Его».

От себя самой невеста Христова обращается к разным средам и порядкам жизни общественной, к самым ее блюстителям, ища и спрашивая у всех своего Жениха, именно – допытываясь и домогаясь заправления и настроения всему живою Христовою истиною, всестороннею и человеколюбивою Христовою истиною. Но напрасно! Везде только темная, безответная на ее поиски, ночь! Видно, повсюду в грешном мире нашем дела идут и совершаются или совсем помимо Христа, или более или менее под личиною Его имени, но не вполне в живом, правом и человеколюбивом Его духе. Самые блюстители общественной жизни укараулили, не опустили из своего подозрительного наблюдения ищущую Божественного Жениха, но на ее вопросы были глухи или не нашлись, что отвечать.

«Встану я и пойду по городу; на улицах и площадях поищу Того, Которого любит душа моя.

Я искала Его и не нашла Его.

Нашли меня стражи, ходящие по городу:

Того, Которого любит душа моя, видели ли вы»?

Видно, небесного Жениха истины надо искать в духовной независимости от всего прочего или стороннего Ему; надо искать всего уже только в Нем и с Ним; надо следовать только за Ним, действовать так, как Он поступал среди духовных мраков мира. Вспомним ту страшную ночь, о которой Сам Возлюбленный сказал пришедшим схватить Его для суда и смерти, – этим людям, поставленным на стражбу во святом граде и однако превратившимся в поборников тьмы: «теперь ваше время и власть тьмы» (Лук.22:52–53). В эту ночь, дух и сила которой простираются на всякое темное время, не только почти никто не держался Возлюбленного, так что и самые преданные Ему оставили Его, но и сам Он был взят, как подлежащий казни злодей. Но что же? Тем самым, что Он, самосущий и просветительный свет, дозволил власти тьмы овладение и Им самим до низведения Его во мрак смерти, Он и захватил всю область и державу тьмы во власть Своей человеколюбивой и светоносной благодати, упразднительной для темной смертоносной державы с самым ее миродержателем (Евр.2:17). Итак, невесте Возлюбленного, в поисках Его всюду сретающей только ночной мрак заблуждений или неведения, следует в тех же темных средах, оставив допытываться о Нем у неведающих Его в истинной Его силе и духе, войти самой в тот Его дух или в то Его человеколюбивое расположение³¹, по которому Он, как Агнец Божий, вземлющий темные грехи и заблуждения мира, предал самого себя убийственному тиранству «власти тьмы». И тогда возлюбленная, и в мраках ночных и в темных средах, найдет своего Возлюбленного, светящего и во тьме неведения, недоразумений, противоречий, сомнений, заблуждений и этою тьмою не объемлемого, не стесняемого³². Тогда-то невеста Христова, в отношении к каким бы ни было предметам, вопросам и средам, только бы неотступно держалась своего Возлюбленного, своею мыслью и сердцем проводя свет Его во все человеческое для упразднения греха и заблуждений; она (одна ли это будет душа, или вообще церковь) успокоится от своих тревог и треволнений, успокоится с Ним Самим, в Его всеобъемлющей истине и благодати, как у своей матери. И Он не дозволит смущать покоя ее, сколько бы ни захотела она им наслаждаться. Все это, как испытываемое на самом деле, и высказывает сама невеста.

«Не много отошла от них, (стражей городских, ничего не сказавших на спрос о ее Возлюбленном), как и нашла Того, Кого любит душа моя;

Ухватилась за Него, и не отпустила Его,

Доколе не ввела в дом матери моей и в покои родительницы моей».

Возлюбленная сейчас и успокоилась под охранением небесного своего Друга, как Он сам говорит:

«Заклинаю вас, дщери Иерусалимские... не будите и не тревожьте возлюбленную, доколе восхощет»!

Теперь понятны и все дальнейшие прекрасные последствия тоскливого искания и радостного обретения невестою мудрости и истины – своего Божественного Жениха. И во-первых, она является, по созерцанию Боговдохновенного певца, идущего от чуждых Христа и Его человеколюбивого духа и потому духовно запустевших областей, идущею не только в благоуханиях Христовой истины и благодати, но и подобною восходящему от земли к небу самому обильному и сильному курению благоуханий. Это от того, что она, нашедши своего Возлюбленного среди ночного мрака и в темных средах городского жительства, или вообще в средах земного и мирского³³, возгорается всеблагоуханною Его любовью, простертою на все человеческое, кроме греха, и самые вины грехов и заблуждений выжигающею на себе же, не затрудняясь небесным светом Христовой истины и любви озарят все земные и мирские среды³⁴, она в этом самом находит самое верное условие и для собственного своего усовершения, или возвышения от земного к небесному, от мирской пустоты к любви Отца небесного, открытой во Христе миру. Все это сосредоточенно выражается в этих словах созерцателя певца:

«Кто сия, восходящая от пустыни, напоенная от смирны и ливана, от

всяких порошков продающего миро»?

Во-вторых, для Божественного Царя мудрости и истины, созерцаемого песнопевцем в образе и под именем Соломона, т. е. предощущаемого Соломоном в себе самом, открывается твердо огражденный, Им самим устроенный, великолепный одр для возлежания и восседания. Это значит, что Христова истина и премудрость, по означенному выше направлению веры и любви в Христовой невесте, находит полное удобство и место к своему торжественному раскрытию, благодатно ограждаемое от страхов ночной тьмы неведения и заблуждений:

«Вот одр Соломонов: вокруг его шестьдесят храбрых из храбрых Израилевых.

Все они держат по мечу для охранения от ужаса по ночам.

Царь Соломон сделал себе носильный одр из дерев Ливанских... (одр для брачного торжества, как видно из последующего).

Внутренность его устлана Возлюбленною из дщерей Иерусалима»

И в-третьих, сам Божественный Царь мудрости и истины является, чрез раскрытие всеобъемлющей Его истины и чрез общение невесты Его в самоотверженной любви Его к гибнущему миру, торжествующим свой небесный брак. И именно матерь Его, первая заступница и споручница грешных и заблуждающих, увенчивает это торжество Его сердца:

«Дщери Сиона! подите и посмотрите на царя Соломона в венце, которым венчала Его матерь его, в день бракосочетания Его и в день веселия сердца Его».

Заметим здесь, что в Новом Завете брак Христов представляется именно, как брак Агнчий (Апок.19:7), вводящий веру в общение Агнчей Его любви, вземлющей грехи мира. И вот Он в этот день веселия сердца своего, когда Его любовь, простертая на грешный погибающий мир и в области смерти насаждающая жизнь и из мраков возсиявающая своим светом, разделяется с Ним возлюбленною Его (когда, потому, раскрывается и усвояется людьми истина Его в своей всеобъемлющей всесторонности и правда Его в своем, заглаждающем наши неправды, духе человеколюбия), Он изливается весь в выражениях любви о красоте, вообще безупречном совершенстве своей возлюбленной. Не будем входить здесь в самые подробности прекрасных и живых образов, соединенных в одно целое изображение невесты – жены Агнчей (Апок.21:9); тайны и дары благодати, украшающей Христову невесту, неудобоизъяснимы. Основная мысль или сущность дела в этом изображении такова, что Христос – как «возлюбил церковь (и каждую душу) и предал Себя за нее, чтобы освятить ее, чтобы представить Себе ее славною, неимеющею пятна или порока или чего-либо подобного, но чтобы она была свята и непорочна» (Ефес.5:25–27), так, по общению этой, Своей невесты в самоотверженной любви Его к ней, и находит ее не имеющею никакого пятна, но славною, святою и беспорочною.

«О как ты прекрасна, подруга моя, как ты прекрасна!

...

Вся ты прекрасна, подруга моя и нет пятна в тебе!»

Дальнейшее раскрытие этой главной мысли Возлюбленного показывает, что дух и сила всего живого и прекрасного в природе и искусстве, состоя именно в проявлениях и отражениях творческой любви, усвояются Христовою невестою и разрешаются в духовную ее красоту, а эта красота невесты – жены Агнчей, обосновываясь собственно в ее духе, в ее светлых и живых мыслях, святых и чистых расположениях и движениях, высоких свойствах и добродетелях, из внутренней духовности проявляется у ней и во вне в самой видимой телесности и даже одежде. Таков общий смысл следующих и подобных выражений:

«Очи твои голубиные выглядывают из-под покрывала твоего.

...

Зубы твои, как стадо овец, ровно остриженных, выходящих из купальни.

Губы твои как алая нить...

...

Шея твоя, как столб Давидов, сооруженный для вешания оружий.

...

Пленила ты сердце мое одним из глаз твоих.

Одним ожерельем, что на шее твоей», и проч. и проч.

В особенности знаменательно то, как Царь премудрости и истины, восхищаясь красотою возлюбленной, высказывает собственное движение любви к ней, – как и ее зовет с Собою, – как, сравнительно с первоначальным ее состоянием, высоко уже ставит ее в отношении к бдительности над Самой Собою и к духовной ее развитости. Изо всего этого можно видеть, насколько уж подвигнулось вперед таинственное действие, изображаемое в «Песни песней».

Собственное движение к возлюбленной Царь истины выражает так, что в этом, приметно, исполняет мольбу ее о возвращении Его к ней, высказанную прежде (в предыдущем отделении). Она умоляла Его возвратиться к ней «по горам разделения, раскрыть снова уже самое существо и дух своей истины и благодати в тех земных средах, в которых Он предъявлял себя некогда образно, и чрез это уничтожить разделение между духовным направлением отрешенности от земного и стремлением к истине, соединяющей в Христе с небесным и земное (Еф. 1:10). Пока еще день дышит прохладою, и ложатся длинные тени, «пока благодать снисхождения Божественного света к западу нашего человеческого естества еще действует своим живительным долготерпением, – так вопияла Христова невеста к своему Жениху, – «возвратись, Возлюбленный мой» (Песн.2:17)... Теперь Он исполняет эту мольбу, находя вместо «гор разделения» уж саму возлюбленную горою, дышащею человеколюбивым духом смерти его за грешный погибающий мир и благоухающею ливаном молитвенного воззрения во всем к вседержавной Его любви:

«Пока еще день дышит прохладою и ложатся длинные тени,

Пойду и на гору, дышащую смирною, и на холм, благоухающий ливаном»³⁵.

В призывании же Царя истины к своей возлюбленной, чтобы она шла к Нему или даже с Ним, замечательно в особенности то, что Он воззывает ее, между прочим, именно от «львиных логовищ, от барсовых гор». Так! Сгорающей стремлением к истине мысли и душе в то время, когда усиливалось во многих одностороннее направление – держаться имени Христа, но не в духе Его человеколюбивого самопожертвования за заблуждающих грешников, или искать всевыясняющей истины, но не во Христе, естественно было очутиться в «львиных логовищах, в барсовых горах», или среди движений львообразного самовозношения и барсовой обольстительности противохристианских, лживых направлений умственных и нравственных³⁶. Теперь прошло это ужасное время, как бы так говорит Своей возлюбленной Божественный Царь мудрости и истины, – все, во всех средах жизни и во всей совокупности бытия, должно быть и будет любовью к истине выясняемо и употребляемо или исполняемо не иначе, как в свете Моей истины и в человеколюбивом Духе Моей благодати, ходатайствующем за спасение и просвещение мира воздыханиями неизглаголанными – этим благоуханием Ливанским.

«Со Мной с Ливана, невеста! со Мной иди с Ливана! Прямо шествуй...

От львиных логовищ, от барсовых гор».

Наконец в прямую уже противоположность тому, что возлюбленная прежде сознавала свое состояние, как не устерегшая своего виноградника, теперь небесный ее Друг представляет ее чудно сбереженным садом, плодовитым и благоухающим (конечно, святынею, чистотою, любовью, благородством, любознательностью), освежаемым водами благодатными:

«Сестра моя невеста – запертый сад,

Замкнутый колодезь, запечатанный источник,

Отрасли твои – увеселительный сад,

Где гранаты с превосходными плодами,

Киперы с нардами, со всеми благоухающими деревьями.

... со всякими отличными ароматами.

В саду источник, колодезь воды живой³⁷. И потоки с Ливана».

На все эти приветы любви, свидетельствующей о том, как состояние и достоинство Христовой невесты усовершается и возвышается, она отвечает своему Возлюбленному, что все из ее внутреннего сада принадлежит и со всею готовностью любви предлагается именно Ему; в чем, заметим, и состоит тайна ее самосохранения и усовершения:

«Воспряни ветер северный, и принесись южный» –

(т. е. подвигнись, живое направление, как с полдневной стороны полноты света или живого просвещения, так и с полуночной стороны борьбы с заблуждениями, побеждающей их не жесткими упреками, а самопожертвованием любви) –

«Повей в сад мой и польются ароматы его,

Да придет Возлюбленный мой в сад Свой.

И да вкушает плоды его превосходные».

И Божественный Жених поспешает на зов к Своей возлюбленной, именно как в Свой благодатный сад для наслаждения ее верою и любовью, усвояющею Его же благодать и истину, входящею в соучастие Его же самоотверженной до смерти любви:

«Иду в сад мой, сестра моя невеста;

Нарву смирны моей с ароматами моими.

Буду есть сот мой с медом моим,

Вина моего с молоком моим».

И друзья Возлюбленного, к которым принадлежать и недовольные прежде Его невестою и стеснявшие ее положение братья ее (Песн.1:5–6, слич. Песн.8:13), теперь призываются от Него на этот духовный пир взаимной любви Божественного Жениха и его невесты:

«Ядите други, пейте до упоения возлюбленные»!

Его любовь есть любовь всеобъемлющая и вседержительная, полная всего лучшего для человечества и всего мира, и вземлющая на Себя же все худшее человеческое, все грехи мира; а ее любовь есть усвоение Его любви, усвоение и мыслью и сердцем и делом. Есть, чего вкушать на этом благодатном пиру, в этом Божественном саду...

Так заканчивается второй отдел «Песни песней», в котором взаимные отношения Агнца Божия и Его невесты, проявляя человеколюбивую силу брака Агнчего, раскрылись уже до того, что он является возвратившимся самою Своею истиною и благодатью в среды ветхозаветного их предъизображения и потому снова светящим во все земное, а она оказывается прекрасным, плодоносным, вполне сохранившимся садом всеобъемлющей Его истины и на все простертой благодати. Недовольные прежде невестою истины и мудрости, как будто она не сохранила своего виноградника, и потому стеснявшие ее на духовных пастбищах, сами теперь наслаждаются плодами от благодатного ее сада, на брачной вечери Агнчей.

Далее изображается в «Песни песней» следующее: Во время ночного покоя невеста³⁸ слышит голос своего Возлюбленного, который стучался в ее двери; после некоторого раздумья, рассеянного особенным движением руки Его, она с живостью встает отворить двери, – отворяет, но Божественного Друга своего уж не находит. Она устремляется за Ним, ищет Его, вопиет к Нему, сторожа городские, встретив ее, на этот раз избили ее до ран и сняли с нее верхнюю одежду. Несмотря на то, она занята только заботою найти своего Возлюбленного, обращается к подругам своим с заклинанием, чтобы хоть они, найдя Его, сказали Ему о ее болезни от любви; на вопрос их о Нем осыпает Его восторженными хвалами пред своими подругами, которые и решаются с нею искать Его, как вдруг она ощущает себя обладающею и обладаемою Им и слышит от Него, между другими восхитительными приветами, название единственной не только в бесчисленном множестве девиц, но и между царицами (Песн.5:2 – Песн.6:9)... Искание невестою своего Возлюбленного изображается и здесь, как в предыдущем отделе «Песни песней», но здесь это искание от начальных и последующих своих обстоятельств получает совершенно новый смысл, с объяснением которого будет понятен в своем значении и весь ход дела в настоящем отделе.

Искание произошло здесь не вследствие той тоски любви, по которой прежде и ночью возлюбленная не имела покоя без своего небесного Друга. Теперь, напротив, она покоилась сном, сном не беспечности или бездейственного духовного усыпления; это было успокоение мирного и удовлетворенного духа, соединенное с неусыпною бдительностью любящего сердца. «Я спала, говорит она, но сердце мое бодрствовало».

И вот она своим бодрствующим сердцем слышит ночью:

«Голос Возлюбленного моего... стучится.

Отвори мне, сестра моя,

Подруга моя, голубица моя, чистая моя.

Ибо голова моя вся покрыта росою,

Кудри мои – каплями ночи».

Так ясно сознает и живо ощущает невеста истины и мудрости, что ее Возлюбленный, этот Жених истины и мудрости, светит человечеству и в ночной тьме неведения, заблуждений и грехов человеческих, возбуждая и свою возлюбленную к дальнейшему, соучастие в таком его человеколюбию, не гнушающемся гибнущими людьми. К сознанию и ощущению этого она получила уже направление и прежде (как мы видели именно в предыдущем отделе). Что же? Несмотря на свое человеколюбивое настроение, она по самой бдительности над собственною чистотою и непорочностью и по мирным своим расположениям, впала в раздумье и опасение³⁹, как бы не лишиться мирного своего устроения, не замарать себя, слишком скороспешно принимая к себе своего Божественного Друга в таком Его человеколюбии, которое проявляется не только в день правды и святости людей, а и в ночи их неправд и заблуждений, не гнушаясь взыскивать и врачевать людей, погрязающих в греховных нечистотах и покрытых отвратительными струпами зла и лжи. Вот ее раздумье и опасения:

«Я скинула с себя хитон мой (очевидно для удобства успокоения);

Так неужели мне надевать его?

Я вымыла ноги мои;

Так неужели мне марать их?

В таком коснении или медлении возлюбленной принять своего Друга, человеколюбивого до смерти, (коснении, заметим, прямо характеризующем современное нам настроение благочестия), обнаружилось, что любовь ее к Нему еще не совсем научилась знать свой покой и свою чистоту только в принятии и усвоении себе Божественного Человеколюбца, с какими бы кажущимися опасностями для самой чистоты и духовного покоя ни было это сопряжено. И вот Возлюбленный, возводя любовь своей подруги на эту высшую степень совершенства, коснулся ее сердца и сейчас же скрылся от нее, заставив ее искать себя с крайними опасностями и усилиями любви; и любовь ее на этот раз уже не смотрит на свои беспокойства и опасности, сгорая только желанием и стремлением найти своего Возлюбленного и в Нем одном весь свой покой и всю свою правду. Таков общий смысл настоящего искания невестою своего Вседержавного и человеколюбивого до смерти Возлюбленного! Отсюда объясняется и весь ход и исход этого искания.

Прежде всего открывается пред нами, что в возлюбленной, произшедшее от боязни за свою духовную чистоту и спокойствие, раздумье, коснящее принять пришедшего ночью Возлюбленного, разорялось сейчас же, как Он движением Своей благодати затронул в Своей сестре-невесте любовь к Нему, соучаствующую в Его страданиях и смерти за погибающих грешников. Тут уж вся душа ее готова выйти на сретение и принятие своего Божественного Друга, по одному Его слову. Только теперь Он уже скрылся от нее, к ее сокрушительной тоске, с какою она и стала Его искать... Все это и изображено так:

«Возлюбленный мой простер руку свою сквозь скважину.

И вся внутренность моя взволновалась от него.

Я встала, чтобы отворить Возлюбленному моему;

И с рук моих капала смирна.

И с перстов моих смирна самоточная на ручки замка.

Отворила я Возлюбленному моему;

Но Возлюбленный мой ускользнул, ушел.

Душа у меня вышла, когда Он заговорил.

Я искала его и не находила Его.

Звала Его и Он не ответствовал мне».

Чтобы понять это сокрытие Возлюбленного и бесплодность искания Его, надо взять во внимание, что дух живой и оживляющий, которым живет вера и любовь к Господу, осеняет или одушевляет только Христово или то, что мыслится с Ним и по Нему, а все, что бы ни было мыслимо и совершаемо вне Христа, становится уже мертвенно плотским, греховно душевным, а не духовным; а Христос именно виновность и смертоносность всего этого плотского и душевного и подъял на Себя. Представьте же теперь веру и любовь к Нему, устремляющуюся найти и принять Его именно как вземлющего⁴⁰ на Себя эту греховную виновность и смертоносность всего плотского и душевного, найти и принять Его, значит, в самых темных средах плотского и душевного... Что же прежде всего встретит такая вера и любовь к Господу, как не один мрак и смрад этого плотского и душевного? Не смея отвращаться от грешных и заблуждающих людей, за которых Христос умер, или осуждать мир, который сам Христос пришел еще не судить, а спасти, вера и любовь к Господу не могут, однако, закрывать для себя растленности и боговраждебности мирской, богопротивности заблуждений человеческих; не могут отрицать и ослаблять того, что все, даже кажущееся возвышенным, благородным и благотворным, насколько мыслимо и исполняемо вне Христа, не поднимается уже выше плотского и душевного. Иначе самые опыты, горькие и тяжелые опыты, удостоверят в безответности всего подобного на голос о Христе, о Его любви, истине и правде.

«Я искала Его и не нашла Его, звала Его и Он не ответствовал мне»...

Бесчисленные опыты показывали, что подобные призывы и усилия веры и любви к Господу, ищущей Его и в покрытых ночным мраком мирских средах, вместо соучастия и сочувствия к себе признавались опасными и вредными общественному спокойствию и подвергались, как преступления, строгим взыскам и язвительным, наглым толкованиям и преследованиям:

«Нашли меня стражи ходящие по городу,

Били меня, изранили меня;

Сняли с меня верхнюю одежду мою стерегущие стену».

Конечно, и среди таких озлоблений невеста Христовой истины и правды найдет к кому обратиться за участием; не все же на живой голос любви, тоскующей по Христовой всеобъемлющей и всеправой истине, останутся безответными гробами, а найдутся и избранные души, которые ответят ей, вначале, по крайней мере, искренним желанием узнать, в чем дело, кого и чего она ищет, а потом и готовностью к соучастию и содействию. Это и изображается далее.

«Заклинаю вас дочери Иерусалима!»

(говорит озлобленная людьми, но занятая только своим Возлюбленным невеста, обращаясь к подругам, собравшимся, видно, на шум озлобления с участием к ней)

«Если найдете Возлюбленного, что же вы скажете Ему?

– что я больна от любви к Нему.»

Подруги эти, избранные души – соучаствующие возлюбленной, отвечают ей именно выражением своего желания иметь понятие о ее Возлюбленном.

«Чем Возлюбленный твой отличнее всякого возлюбленного,

Прекраснейшая из женщин?

Чем Возлюбленный твой отличнее всякого возлюбленного,

Что ты так заклинаешь нас?»

Пред подругами возлюбленная описала беспримерную красоту своего небесного Друга, Жениха истины и премудрости, возглавляющего в Себе все небесное и земное, совмещающего в Себе все благое и истинное, а лживое и греховное вземлющего на Себя, и притом раскрывшего эту Божественную, поглощающую всякое духовное безобразие, красоту именно в воспринятом Им человечестве, в самой даже Своей плоти. Таков, а не иной, должен быть общие смысл чувственно-образного описания Его красоты, в существе своем духовной, выражающей в себе всю силу Христовой истины и благодати, – красоты, раскрывающей полноту Божества, обитающего во Христе и телесне (Кол. 2:10).

«Уста Его сладость и весь Он красота», –

так заключает она свое описание красоты Возлюбленного, открывающего в Себе и своем слове для всякой жизненной среды все благоволение Своего Отца и благоухающего всею полнотою почивающего в Нем Св. Духа.

«Вот кто Возлюбленный мой и вот кто Друг мой, дщери Иерусалима»!

И эти дочери святого града, града великого Царя небесного, как, по смыслу теократии, назвал Иерусалим сам Господь (Матф.) души верующие, избранные, управляемые Всевышним Царем, как скоро дано им понять или почувствовать, каков Божественный Жених истины и мудрости, сейчас же присоединяются к сгорающей любовью к Нему невесте Его, чтобы вместе с нею искать Его, не удерживаясь ночным мраком неведения и заблуждений человеческих, ни опасностью жестоких оскорблений и озлоблений от самых блюстителей общественного спокойствия.

«Куда пошел Возлюбленный твой, прекраснейшая из женщин?

Куда Возлюбленный твой устремил взоры?

И мы поищем Его с тобою».

Но возлюбленной только и недоставало сочувствия и участия других в ее любви к небесному ее Другу, чтобы не видеть уже отдаления Его от земной и жизненной среды, принимаемого ею за отдаление Его от нее самой. Вместо мрачной пустоты городских улиц теперь, когда нашлись здесь и среди ночного мрака, души готовые с нею искать Божественного Жениха мудрости и истины, невеста Его уже чувствует присутствие Его в цветущем и благоухающем саду, среди лилий – душ Его любящих, Им занятых, и предается живому сознанию своего обладания Им и принадлежности своей Ему.

«Возлюбленный мой сошел в сад свой к цветникам бальзамическим,

Чтобы попасти в садах и собрать лилии.

Я принадлежу Возлюбленному моему и Возлюбленный мой мне,

Он пасущий между лилиями».

Так возлюбленная своею любовью, не задерживаемою уже опасеньями – ни возмутить своего мира, ни замарать своей чистоты чрез искание своего Всевышнего Жениха и в земных, мирских средах, покрытых ночным мраком неведения и заблуждений, успела найти и подвинуть к Нему и другие, чуткие к истине, души⁴¹. И когда, таким образом, невеста Христова встретила и в мирских средах восприимчивые к Его истине и благодати души, который Он не замедлил обратить в цветники своего сада; то чрез это она и возводится своим Божественным Другом, ею уже обретенным, на такую высоту:

«Прекрасна ты подруга моя, как Фирса,

Величественна, как Иерусалим,

Грозна, как полки со знаменами.»

И действительно, когда Христова невеста станет искать и находить своего Божественного Жениха и на улицах городских или в самых житейских средах, то она и будет оказываться чрез это открытою сокровищницею благодатного духа и силы всего истинно-прекрасного для городской или вообще общественной жизни. И вот она прекрасна, как Фирса – красивейший израильский город. Когда, своею любовью к Христовой истине и благодати, подвигнет и другие верующие души к совокупному с собою исканию Божественного Жениха истины и мудрости благодатной; она будет раскрывать в себе величественный дух и силу матери подобных душ, каков именно горний Иерусалим (Гал.4:26). Когда, притом, не задержит ее никакой страх и озлобление со стороны каких бы ни было стражей городских, находящих опасными для общественного спокойствия тоскливые, беспокойные поиски Христова света во всем и для всего; то в ней разрешится или раскроется дух истинной стражи общественного блага и спокойствия, стражи воинственно грозной для всего разрушительного и губительного людям. Вот что дарует Господь Своей возлюбленной Своим вседейственным словом, что она прекрасна, как красивейший в Израиле город, величественна, как святой город великого Царя небесного, грозна как целое воинство со знаменами.

Мало этого; Господь обозначившиеся воззрения Своей возлюбленной, (воззрения веры и любви к Нему, как к истине всеобъемлющей и премудрости всеуясняющей и оживляющей, даже и среди самых ночных мраков заблуждений и неведения людей, воззрения, одушевляемые и направляемые общением в Его человеколюбивом самопожертвовании за неведающих и заблуждающих грешников), снабжает такою чудною силою, которая непреодолимо привлекает Его не только к ней, но и ко всему по ее желанию. Он, например, хотел бы праведно отвратиться от незнающих и забывающих Его, но очи возлюбленной обращаются к Нему, как вземлющему именно грехи грешных и взыскующему потому потерянное, спасающему погибших, которых она отстаивает, по участию в Его же любви, самой собою, – поборают всесвятую Его правду и влекут милующую любовь Его к совершенно недостойным:

«Отклони от меня очи твои, ибо они поборают меня»...

И это однако так приятно Ему, что после нескольких изображений достоинства возлюбленной, указывающих на отражение ее красоты в прекрасных предметах природы, Он представляет ее единственною и из прекрасных личностей, превозносимою ими самими:

«Есть шестьдесят цариц

И восемьдесят наложниц и девиц бесчисленное множество;

Но голубица моя, чистая моя есть единственная,

Единственная у матери своей.

Видят ее девицы и ублажают;

Царицы и наложницы и восхваляют ее».

В объяснение этого, надо иметь в духовном соображении то, что насколько душа верующая блюдет свою чистоту и беспорочность, она – девица, и таких у Господа, ведущего своих, бесчисленное множество; а насколько сообщна она любви Его к миру, но только в том или другом отношении, в других же отношениях чуждается ее, (какова, например, душа человеколюбивая в отношении или только к достойным, или к страждущим внешними только болезнями и скорбями, а не духовными язвами и тому под.), это еще как бы наложница, а не жена, которая вполне разделяет со Христом любовь Его к миру, любовь Агнца Божия, вземлющего грехи мира; а насколько душа входила бы в общение этого царственного человеколюбия Господня, чтобы побеждать мир и властвовать им чрез понесение на себе виновности и смертоносности мятежного его зла, это уж жена – царица, у Господа нашего довольно и этих двух родов душ верующих. Но возлюбленная, бодрствующая над сохранением своей непорочности, соучаствующая человеколюбие своего Возлюбленного в разных отношениях, подвергающая себя и озлоблениям с Христовым самопожертвованием, проходила еще такой чрезвычайный опыт и подвиг любви, что когда Возлюбленный сам же вызвал ее от мирного успокоения и однако скрылся от нее, не внимая воплям ее и даже оставив ее среди мрака на жертву оскорблений и жестоких обид (равно и внешних и духовных), не усомнилась в Его любви, не поколебалась и в своей любви к Нему, а напротив и других подвигла к соучастию и содействию своей любви, ищущей Возлюбленного в темных и пустых городских улицах и средах житейских, следящей Его истину и премудрость и в ночном мраке человеческих заблуждений, неведения, мирской суетности и лживости. Вот что значит быть единственною у матери спасаемых душ – благодати, достоублажаемою и девицами и наложницами и царицами! Вот к чему ведет Господь свою невесту – Святую Церковь! Что касается до отдельных личностей или душ верующих, есть честнейшая самих херувимов и славнейшая без сравнения серафимов – Матерь Бога нашего, единственная из всех праведных, но во Христе заступница всех грешных.

Таков третий отдел «Песни песней». Насколько вперед, сравнительно с двумя прежними отделами, раскрылось здесь дело любви между возлюбленною и небесным ее Другом, – об этом нет нужды и говорить, – это ясно само собою: выяснилось уже теперь беспримерное, единственное достоинство невесты – жены Агнчей (Апок.21:9).

В последнем отделе «Песни песней» содержится следующее. Возлюбленная, достойно выдержав предыдущее тяжелое искушение, является в особенном свете и величии (Песн.6:10); но в самом ее достоинстве открывается повод к новому ее испытанию со стороны уже обольстительной. Она идет в сад для приятного наблюдения за цветущею и плодоносною растительностью (Песн.6:11); ей неожиданно представились колесницы знатных из родного ей народа (Песн.6:12). Они выражают желание полюбоваться на ее красоту, но она возражает против этого льстивого желания холодным вопросом, что им смотреть на нее (Песн.8:1). В ответ на это слышит она самые живые и роскошные хвалы своей красоте с желаниями насладиться благоуханными плодами и прекрасным вином этой ее красоты (Песн.8:2–10); но и этим справедливым и искренним, но опасным, приветом она противопоставляет свое уверение, что все духовное ее вино и она сама принадлежит Возлюбленному. Его она и молит придти к ней, обещая изъявить Ему ласки любви своей и заверяя в сбережении для Него одного старых и новых плодов своего сада (Песн.8:12–14). При этом она выражает желание свободно и открыто наслаждаться Его любовью, учиться у Него, а Его утешать своим вином (Песн.8:1–2); затем и успокаивается в благодатных Его объятиях и под Его охранением (Песн.8:3–4). Так препобедила она испытание обольстительных чужих похвал и приветов, и потому явилась окончательно убеленною от первоначального очернения, опираясь единственно на Божественном своем Друге, так дивно ее руководящем (Песн.8:5). За то она достигла такого самосознательного совершенства, что в своей любви признает силу, разбудившую и самого Друга ее, ничем неугасимый пламень Иеговы и превышающее всякие богатства сокровище (Песн.8:6–7), и вместе вступила в такую самостоятельность духовную, что совсем устраняет опеку над собой братьев своих, соблюдая свой виноградник с изобильною прибылью для Царя мудрости – своего Возлюбленного (Песн.8:8–12), который и спешит к ней по горам благовония (Песн.8:13–14).

Сущность дела во всем этом отделе ясна. Потому нам довольно будет только обозначить эту сущность и ход дела в прямом приложении к невесте Христовой и Божественному Жениху. И так как здесь не только сам Жених представляется в образе и с именем премудрого Соломона, но и его сестра – невеста названа таким именем, в котором слышен отзвук имени того же мудрейшего из Царей: то в Возлюбленном и возлюбленной нам особенно надо иметь в виду черты, соответственные истине и мудрости.

После того, как возлюбленная среди ночного мрака мирских заблуждений прошла путь оскорблений и озлоблений в искании скрывавшегося от нее Возлюбленного и подвигла других к совокупному с нею исканию Его, она является именно в раскрытом для нее и ею усвоенном свете Христовой истины, не только рассеивающей тьму ночную, подобно заре или луне, но и все всюду разъясняющей, как солнце, и грозной для всякой враждебной лжи и жесткого невежества, подобно ополченному воинству.

«Кто это произникает как заря, прекрасная как луна, –

Светлая как солнце, грозная, как полки со знаменами»?

От того естественно, что при живом внимании такой невесты истины и мудрости Христовой к развитию и расцвету всего свежего, обещающего богатые плоды в будущем, она и сама привлекает к себе, против всякого своего ожидания и желания, уважительное до восторженности внимание всех, понимающих прекрасное и высокоразумное, – этих знаменитостей в народе, родном Христовой невесте. Это пересказывает сама она:

«Сошла я в ореховый сад,

Посмотреть на зелень при потоке,

Поглядеть, расцветает ли виноградная лоза,

Цветут ли гранатовые яблони.

И чего не ожидала, души моей представились

Колесницы знаменитых в народе моем...

Оглянись, оглянись, Суламита!

Оглянись, оглянись; дай нам посмотреть на тебя.

К подобным голосам охотно бы склонили свой слух те, которые любят и умеют более казаться, чем быть. Не такова невеста, соименная Царю истины и мудрости – своему Возлюбленному; она прекрасна красотою самой истины и мудрости, а не красотою только на показ:

«Что вам смотреть на Суламиту

Как будто на хоровод монаимский»?

Такой отказ возлюбленной выставлять себя на показ желающим восхищаться ее красотою вызвал только новые восторженные голоса, провозглашающие блистательную красоту ее – с ног до головы. Что дальнейшее провозглашение красоты ее принадлежит, действительно, не самому Возлюбленному, а сторонним зрителям, очевидно из того, что невеста отвечает отрицательно или с недовольством на это провозглашение (Песн.8:10 в Евр.), и потом только еще призывает Возлюбленного придти к ней (Песн.8:12). Общая мысль провозглашения или изображения красоты невесты Христовой такая же, без сомнения, какую выражают в «Песни песней» и другие подобные изображения; изображается красота в существе дела духовная, состоящая в усвоении невестою Христовой правды, мудрости, любви и проч., но раскрывающаяся и во вне не только в делах, но и в самой телесности человеческой, насколько она сообразуется соучастие тому же, ставшему плотью, Богу Слову Христу. Так, например, возьмем во внимание изображение самых ног невесты Христовой:

«О как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь высокородная»!

Сущность дела здесь духовная, которая, по отношению к ногам, в Ветхом и Новом Завете полагается в готовности идти всюду благовествовать мир Христов. «Как прекрасны ноги благовествующих мир», взывал еще Исаия (Ис.52:7). "Станьте, внушает христианам ап. Павел, станьте, обув ноги в готовность благовествовать мир» (Ефес.6:14–15). Это действительная, дивная красота ног готовых идти во всякую среду – с словом Христовой благодати, дающей мир всем, или вводящей все в гармонию мира⁴². Эта красота духовная; но на нее намекает вере восхищающая иногда и целомудренный взгляд красота телесных ног, с чего и взят образ в настоящем месте «Песни песней». Да и в самом деле, простую обувь можно и прилично христианину надевать на ноги и носить на этих телесных ногах с мыслью и движением готовности благовествовать и выдерживать со всеми и во всем мир Христов, осеняющий все человеческое и чуждый только мятежной враждебности греха, извращающего человечество. Рано или поздно признают все истинно прекрасным это направление мира, не отвергающее и не пренебрегающее ничего человеческого, кроме греха, и обещающее привести христианский мир к единению всеобщему во вселенской православной церкви. Восхищение такою красотою ног невесты Христовой и выражается в этих словах:

«О как прекрасны ноги твои в сандалиях»!

Или вот еще возьмем изображение головы невесты, сделанное теми же, восхищенными ее красотой, зрителями:

«Голова твоя на тебе, как Кармил;

И волоса на голове твоей, как пурпур.

Царь связан сими ниспадающими водопроводами».

И здесь сущность дела духовная, но раскрывается во вне до самой телесности. Вникнем в это как следует. Если глава жены муж, то и глава невесты – жены Агнчей есть сам Агнец Божий Христос, возглавляющий в Себе все небесное и земное (Ефес.1), главенствующий всякою властью на небеси и на земли (Матф.28:18) так боголепно и прекрасно, что все доброе исходит от полноты Его благодати, а все худое Им взято и понесено на Себе Самом⁴³. Невеста – жена Агнча, входя своею мыслью и сердцем в такую властительную силу Его любви, чрез это и имеет Его своею головою, действительно чудно прекрасною, как прекраснейшая из гор святой земли⁴⁴. – Волосы на голове, лучеобразно исходящие из нее, составляют самый естественный и выразительный символ мыслей, в которых, как в лучах своих, светится ум, имеющий главное свое седалище или орган в голове. Мысли невесты, входящей в силу любви своего Божественного Жениха, главенствующего над всем такою прекрасною властью, что добро во всем исходит от Него, а зло или грех Им взяты на Себя, – истинно подобны царственному пурпуру; и такими мыслями веры и любви невесты Своей Царь благодати, Царь истины и мудрости, объемлется очевидно весь в Своей чудной царственной власти по отношению и к добру и ко злу мирскому. В этом и состоит глубокий смысл этих слов: «волосы на голове твоей как пурпур; Царь связан ими». Если же, еще, эти мысли Христовой невесты (одну ли истинно верующую душу разуметь под таким именем или церковь) будут выражаемы в таком слове, которое бы освежало и оживляло мир подобно живой воде; то, служащие символом таких мыслей, прекрасные волосы невесты Христовой были бы точно водопроводы, ниспадающие с высоты любви Христовой на все мирские среды: «Царь связан сими ниспадающими водопроводами»! Такая духовная красота головы с волосами, у невесты Христовой, благодатно назнаменуется для духовного и чистого взора красотою даже внешнего вида головы и ее волос. Дай Господи, убирать нам и самую голову и волоса с движением веры, обращенной к Божественному Жениху наших душ – Агнцу Божию, вземлющему грехи мира и источающему от Себя все благое, истинное и прекрасное для мира. Подобное направление веры и любви к Господу, стремящееся к духовному совершенству святой и премудрой любви Христовой к миру и человеку, но выражающееся из внутренней глубины духа нашего до самой телесности и внешности нашей, рано или поздно найдет это восторженное к себе сочувствие:

«Голова твоя на тебе, как Кармил;

И волоса на голове твоей, как пурпур; –

Царь связан сими ниспадающими водопроводами».

И до того глубоко и истинно сочувствие к Христовой невесте, выражаемое восторженными созерцателями ее красоты, что в нем, по-видимому, открывается любовь самого ее Возлюбленного:

«Как ты прекрасна и как привлекательна, возлюбленная, в приятностях»!

Притом еще видно и то, что восхищение возлюбленною, ощущая духовную ее возвышенность и стройность, одушевлено стремлением также возвышаться при ее помощи, пользоваться ее совершенствами для своего оживления или, по крайней мере, утешения:

«Этим станом своим ты похожа на пальму

...

Я подумал: взошел бы я на пальму

...

И от ноздрей твоих благоухало бы яблоками,

И из уст твоих лилось бы словно вино отличное»...

Но, несмотря на все это, возлюбленная, сама прежде искавшая сочувствия содействия себе других в искании Божественного Жениха, теперь с недовольством и отрицательно отзывается на сочувствие восхищающихся собственным только ее достоинством и красотою. Она хочет служить утешением и радостью единственно для самого своего Божественного Друга, в наслаждении и успокоении взаимной их любви:

"Нет! Оно (т. е. вино из ее уст) потечет прямо к Возлюбленному,

Будет тихо вливаться в уста спящих».

Видно, что истинная невеста Христова, этот новый Иерусалим (Апок.21:2,9,10), не походит на Иерусалим Ветхого Израиля, с которым некогда, по изображению пророка Иезекииля, Господь Иегова «вступил в союз», как со Своею избранною и возлюбленною невестою (Иез.16:8). И вот что случилось с этою избранницею, по слову Божию чрез того же пророка: «и пошла по народам молва о красоте твоей; потому что она была вполне совершенна при том великолепном наряде Моем, который Я возложил на тебя, говорит Господь Иегова. И ты понадеялась на красоту свою и, восхищаясь молвою о себе, стала блудить со всяким мимопроходящим, как никогда не бывает» (Там же, Иез.16:14,15). Истинная Христова невеста, осуществляя в себе не глупых, а мудрых дев, и будучи сама сестрою – невестою Царя мудрости, не надеется неразумно на красоту свою и решительно не хочет восхищаться молвою о себе, восторженными приветами и хвалами своей красоте. Раскрывая в себе полноту благодати и истины самого Христа, как благодатное тело Его от плоти Его и от костей Его (Ефес.5:30), она видит в себе только Его собственность, вожделенную для Него:

«Я принадлежу Возлюбленному моему,

И ко мне желание Его».

Слова эти имеют особенную знаменательность, если сообразить их с словами Божия суда над первою, падшею в грех женою. И к мужу твоему вожделение твое, сказано было ей, и он будет господствовать над тобой (Быт.3:16). Христова благодать такова, что Он сам имеет «желание» к своей возлюбленной, и потому она чувствует только радость и блаженство принадлежать Ему. Она потому и призывает Его к себе, желая только с Ним наслаждаться красотою и роскошью благодатно живой духовной растительности, только с Ним наблюдать, с ласками любви своей к Нему, процветание и благоухание духовных садов, и сберегает только Ему всякие свои превосходные плоды:

«Приди, Возлюбленный мой, выйдем в поле, переночуем на киперах.

Поутру вставши пойдем к виноградникам,

Посмотрим, распускается ли виноградная лоза,

Раскрывается ли цвет ее, цветут ли гранатовые яблони,

Там изъявлю Тебе ласки любви моей.

Мандарин издает благовоние;

И у дверей наших всякие плоды превосходные

Новые и старые, Возлюбленный мой, я сберегла Тебе».

Выражение о сбережении для Возлюбленного старых и новых плодов напоминает Христовы слова о слушавших и понимавших притчи Его: «всякий книжник, наученный Царству небесному, подобен хозяину, который выносит из сокровищницы своей новое и старое» (Мф.13:52). Старое в приточной речи – это есть ее образность, свойственная ветхозаветной еще приемлемости веры; новое – это истина и благодать Нового Завета, выражаемая притчами. У понимающего Христовы притчи, как у умного хозяина, находится в целости и живом употреблении и новое – благодатная истина и старое – образность притчей. Так видно и у невесты истины и мудрости Христовой, как у домовитой хозяйки, сбережены будут для Господа в свежей духовной целости и в живом благодатном употреблении плоды как новые – плоды Христовой истины и благодати, не только принимаемой и раскрываемой в своем существе, но проводимой во все земное и воспринимаемой во всех жизненных средах⁴⁵, так и старые – изначальные еще предъявления и предъизображения Христова пришествия и царства в средах земных, семейно-патриархальных, народных, гражданских, в предметах видимой природы, в обстоятельствах и отношениях обыкновенной жизни⁴⁶. Все эти предощущения, предявления и предъизображения Христа и Его благодати живо припомянутся и будут воспроизводимы в самом своем существе – в духе и истине, когда во все жизненное будем проводить Христову истину и благодать. Это будут превосходные и драгоценные в очах Господа плоды, какие сберегает для Него возлюбленная Его невеста – Святая Церковь, эта благодатная совокупность душ святых или освящаемых, – какие (плоды) должна сберегать и всякая из верных Христу душ.

Но и на этой высоте любви своей не останавливается возлюбленная, но, забывая заднее, простирается впереди (Филип.3:13). Она стремится достигнуть такого совершенства любви, о котором сказано: «в любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх; потому что в страхе есть мучение. Боящийся не совершен в любви» (1Иоан.4:18). Она, не склоняя своего внимания к чужим хвалам себе, не хотела бы задерживаться и обеспокоиваться, в самой любви к своему Возлюбленному, никакими опасениями, никакою боязливою мнительностью и осторожностью со стороны всяких чужих взглядов и толков:

«О если бы Ты был мне брат

Сосавший грудь матери моей!

Тогда я, и на улице нашедши Тебя, ласкала бы Тебя,

И меня не осуждали бы»...

И цель ее при этом такая, чтобы свободно, под материнским кровом, конечно, самой благодати (Песн.8:1), вразумляться от своего Божественного Друга истине и премудрости, радуя Его в тоже время своею любовью:

«Поведу Тебя, введу Тебя

В дом матери моей. Ты будешь учить Меня,

А я Тебя буду поить ароматным вином,

Соком гранатовых яблок моих».

В таком настроении любви своей возлюбленная и успокаивается под непосредственным охранением своего Друга, поручающего беречь ее покой и подругам ее, соучастницам ее же духа:

«Левая рука Его у меня под головою,

А правая Его рука обнимает меня.

Заклинаю вас, дщери Иерусалима,

Не будите и не тревожьте возлюбленную,

Доколе не восхощет.»

И вот таким образом она, сама себя сознавая сначала очерненною и вместе находящеюся в стеснительном для нее отдалении от своего Возлюбленного (Песн.1–6), наконец является убеленною и опирающеюся прямо на самого своего небесного Брата-Друга:

«Кто это восходящая убеленною⁴⁷,

Опирающаяся на Возлюбленного своего»?

Белизна ее в противоположность выносимому ею прежде очернению от солнечного зноя знаний, чуждающихся Христа или односторонней нечеловеколюбивой ревности по самой Христовой истине, конечно, должна блистать пред миром человеколюбивою и всеобъемлющею светлостью истины Христовой. Так невеста Христова признает, что своею неудержимою и ничем не задерживающеюся любовью к Божественному Жениху, молитвенно и деятельно искавшею Его и среди ночного мрака по пустым улицам городским, при опасностях и озлоблениях, она успела возбудить истинный дух Его, привести благодать Его в живое движение, провести истину Его в самые низменные среды (ибо иначе как она могла разбудить неусыпно над нами бодрствующего Господа?):

«Я под этою яблонею разбудила Тебя».

Очевидно, что это могло совершиться не иначе, как при тех материнских тяжелых болезнях рождения, о которых сказал апостол: «дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос» (Гал.4:19). Эти духовные болезни рождения, какими возбуждается и в омертвелых душах дух Христов и проводится Его истина в самые низшие, далекие среды, воспроизводит в себе силу тех мук рождения, при которых порождалось всемирное спасение в Христовом кресте и о котором сам Он, пред Своим распятием за мир грешный, сказал Своим ученикам: «женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир. Так и вы теперь имеете печаль» и проч... (Иоан.16:21–22). Именно такие, а не другие материнские муки рождения разумеет возлюбленная (ибо рождество Господа от Матери-Девы, как безгрешное, было безболезненно):

«Там родила тебя матерь Твоя,

Там болезновала родительница Твоя».

Совершенно подобное этому изображению мук рождения встречается в Апокалипсисе⁴⁸: «жена облеченная в солнце... имела во чреве и кричала от мук и болей рождения... и родила она младенца мужеского пола, которому надлежит пасти все народы жезлом железным» (Апок.12:1,2,5). Пасти все, даже и непокорные, народы жезлом железным принадлежит одному Господу. И потому материнские боли рождения суть те скорби и подвиги любви к Господу, чрез которые Он Своею благодатью и истиною воображается и вселяется в людях какой бы ни было, далекой от Него, среды, как при первоначальном их обращении ко Христу, так и при возбуждении в них Христовой жизни в последствии.

Сообщная духу и силе такой любви к Господу, всюду Его ищущей и умеющей всюду же обретать Его, невеста Его ощущает уже совершенно безбоязненное дерзновение любви к Нему и сознает всю несокрушимую силу и несравненную ни с чем бесценность этой любви, как пламени Божественного:

«Положи меня, как печать к сердцу своему,

Как перстень на руку свою.

Ибо любовь люта, как смерть,

Жар ее свиреп, как преисподняя;

Стрелы ее – стрелы огненные; она пламень Божий.

Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее.

Если бы кто давал все богатство дому своего за любовь,

Его отвергли бы с презрением».

Являются державшие прежде Христову невесту под некоторою духовною опекою, братья ее, которые, сберегая ее, более или менее стесняли духовную ее свободу (Песн.1–6). Эти ревнители о ее чистоте и теперь еще, при таком совершенстве любви ее к Господу, смотрят на нее, как не на полновозрастную, и изъявляют готовность к своему заботливому вмешательству в ее положение:

«Сестра у нас мала, и сосцев еще нет у ней;

Если бы она была стена,

Мы построили бы башню из сребра;

А если бы она была дверь,

Мы обложили бы ее доскою кедровою».

Стена с башнями дает мысль о военном укреплении; дверь, которою входят и выходят, указывает на мирный и спокойный ход жизни. Потому вмешательство ревнителей о благосостоянии возлюбленной таково, что они готовы ради неполновозрастной, как им кажется, ее немощи как подкреплять ее против всего враждебного, так и упрочивать ее мирное спокойствие. Но в том и другом отношении она уже устраняет вмешательство духовной опеки, противопоставляя ей зрелую для отражения врагов и для наслаждения миром духовную свою самостоятельность, признаваемую самим ее небесным Другом:

Я стена и сосцы мои, как башни,

Таким образом, я стала в очах Его, как нашедшая мир.

Впрочем, и при таком духовном совершенстве, она в сердце своем, видно, твердо держит слово Христово: «когда исполните все повеленное вам, говорите: «мы рабы ничего не стоящие; потому что сделали, что должны были сделать» (Лук.17:10). Она, сама сознававшаяся сначала, что не сберегла прежнего своего виноградника (Песн.1:5), теперь напротив открыто сознает целость и богатую плодоносность своего настоящего виноградника. Но, тем не менее, ставит себя она в ряд с простыми стражами виноградника, обязанными доставлять условленную прибыль хозяину этого виноградника – Царю мудрости и истины, и даже считает себя обязанною щедро расплатиться и с содействовавшими ей сберечь свой виноградник:

«Виноградник есть у Соломона.

Он вверил этот виноградник стражам;

Каждый должен доставлять за плоды его тысячу сребренннков.

Виноградник мой, какой есть у меня, предо мною;

Тебе, Соломон, тысяча,

И двести стрегущим плоды его».

Из следующих за этим слов Возлюбленного, что сотоварищи внимают голосу возлюбленной, видно, что она здесь продолжала речь свою к тем братьям своим, которые готовы были бы продлить свою стеснительную над нею опеку. Итак, устраняя их вмешательство, она тем не менее считает себя обязанною им и оказывается деятельно благодарною пред ними. Только уж не их признает распорядителями своего виноградника, как прежде, а себя; по доверию ей виноградника от самого тезоименного мудрости Царя, именно своего Божественного Друга; их считает уже только стрегущими плоды своего виноградника. Так, без малейшего ослабления в себе смирения и любви, невеста Христова решительно не терпит на себе духовно-рабского ига и в себе духа рабского, оставляя это духовное рабство жестоковыйному ветхому Иерусалиму, по слову Писания: «Высший Иерусалим свободен... изгони рабу и сына ее: ибо сын рабы не будет наследником вместе с сыном свободной» (Гал.4:25–31). И это твердое направление духовной благодатной свободы так бесценно в глазах Божественного Жениха, ценою собственной крови купившего для нее эту свободу, что Он сам относится к ней уже как к свободной, желая внимать свободному голосу из ее уст и признавая как бы ее стихией садовую свежесть свободно-развивающейся жизни:

«Жительница садов!

Сотоварищи внимают твоему голосу;

Позволь и мне послушать» (Позволь: так обращаются даже к властительно-свободным).

И она теперь находит уже не горы разделения между собою и своим Возлюбленным, но горы духовных ароматов, не разделяющие, а соединяющие их между собою. Духовные ароматы благоухают всем, «что только есть истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любезно, что достославно, что только добродетель и похвала» (Филип.4:8), что есть един дух с Господом (1Кор.6:17). По благодатным возвышенностям этих ароматов принестись к себе возлюбленная и молит своего Возлюбленного:

«Скорее, Возлюбленный мой!

Несися подобно серне

Или оленю юному по горам благовоний!»

Тем и кончилась «Песнь песней».

Невеста Христова! невеста Его истины и мудрости! В каком бы отдалении от своего Божественного Жениха и Друга ты ни чувствовала себя в то или другое время, как ни стесняема была бы ты иногда господствующим направлением – или истину понимать и искать не в твоем Возлюбленном – не во Христе, или самую Христову истину разуметь и усвоять не в человеколюбивом и всеоблемлющем ее духе: только не ослабей в своей мысли и стремлении к Царю истины и мудрости, влекущему тебя к Себе. Ищи света Его, светящегося и в ночных мраках неведения и заблуждений человеческих; ищи Его по темным и пустым жизненным средам, хотя бы с опасностью жестоких для тебя оскорблений и озлоблений. Имей в виду Его одного, вменяя все вне Его в тщету, ни к чему негодную; так как действительно Он есть живая и живительная истина всего, по отрешению от которой все теряет свою существенность, оставаясь только тенью ее, пустотою. И уже не склоняй своего слуха и внимания к льстивым хвалам твоему достоинству; все свое лучшее сознавая Христовым, Ему же одному и будь утешением и радостью. Такою силою неотпадающей любви к Господу и в Нем к людям будешь уметь возбуждать дух Христов и в отдаленных от Него людях и средах, и достигнешь нестесняемой ничем свободы единения с Царем истины и мудрости – Господом, раскрывая в Нем для себя «все сокровища премудрости и знания» (Кол.2:3).

Содержание и дух св. книг «Плача Иеремии» и «Песни песней» достаточно могут служить к надлежащему, по слову Божию, настроению в нас печали и радости по Господу, в современном состоянии христианства и мира. Для подкрепления же нашего в печали и для возбуждения в нас радости Господней, прибавим к предшествующим очеркам сколько возможно краткий и общий обзор такой св. книги, которая вся есть торжественное выражение этого глагола Господня к Сиону веры и церкви православной: «вот Я на руке начертал тебя и стопы твои всегда предо Мною» (Ис.49:16). Эта книга – Апокалипсис Св. Иоанна Богослова.

Свидетельства о том, что Апокалипсис принадлежит именно св. апостолу Иоанну Богослову, и потому относится к Боговдохновенному писанию, идут от времени, самого близкого к апостолу. Так, об этом свидетельствуют: из 2-го века св. Ириней⁴⁹ очевидец и слушатель св. Поликарпа, бывшего учеником св. Иоанна Богослова, также св. Иустин мученик⁵⁰, бывший тоже отчасти современником мужей апостольских, потом Мелитон Сардийский, написавший, по свидетельству Евсевия и Иеронима, целую книгу об Апокалипсисе, далее Климент Александрийский⁵¹, Тертуллиан, ссылавшиеся (против еретика Маркиона, не принимавшего Апокалипсиса) на признание подлинности этой св. книги «рядом епископов идущим от начала»⁵²; из 3-го века Ориген⁵³, св. Киприан Карфагенский⁵⁴, потом св. Ипполит и Викторин, епископ Петавийский, оба писавшее, по свидетельству Иеронима (Catol. vir. illustr. сар. 61 еl. 74), толкование на Апокалипсис, Меоодий епископ Патарский, также толковавший Апокалипсис, как видно из указаний Андрея Кесарийского (в его толковании на Апокалипсис), и друг. В 4-м веке блаж. Иероним, упомянув о некоторых своих современниках, не принимавших Апокалипсиса (на востоке), как и Павлова послания к Евреям (на западе), замечает с твердостью: «но мы принимаем ту и другую книгу, следуя не обычаю нашего времени, но авторитету древних писателей»⁵⁵. Св. Афанасий Великий поставляет Апокалипсис Иоанна Богослова в ряду несомненно подлинных книг слова Божия. В V веке Карфагенский собор поставляет «Апокалипсис Иоанна» в числе писаний Божественных или канонических (в 33 прав.). А правила этого собора и Афанасиев каталог священ. книг утверждены впоследствии 6-м Вселенским (Трулльским) собором. Таких свидетельств и довольно для нашего удостоверения в происхождении Апокалипсиса от Боговдохновенного провозвестника слова Божия – апостола Иоанна. А что касается до новейших перетолков о происхождении и значении этой священной книги (например, Тюбингенской школы, признающей Апокалипсис за что-то в роде памфлета христиан на начавшую гнать их Римскую империю); подобные перетолки надо опровергать уж не иначе, как прямым раскрытием в Апокалипсисе явного света слова Божия, предначертавшего заранее всю историю христианства, в соотношении его с миром. Нового Савла, гонящего Христову истину, ничем не переубедишь, как разве открытым явлением ему самой истины – Христа, и то в таком только случае, если бы подобные люди искренно любили и добросовестно испытывали истину.

Обратим теперь внимание на самое время, когда дано было Иоанну Богослову откровение. Из самого Апокалипсиса видно, что это было время заточения апостола на острове Патмосе (Апок.1:9). Но самое заточение его на этом острове различными относятся к разному времени. К более раннему времени относит заточение св. Иоанна, и потому происхождение Апокалипсиса, св. Епифаний: по его мнению, это было в царствование Клавдия⁵⁶. Но о Клавдии известно из книги Деяний Апостольских (Деян.18:2), что он только иудеев выслал из Рима, а не гнал христиан. К более позднему времени относит происхождение Апокалипсиса Дорофей Епископ Тирский⁵⁷ IV века, именно ко времени Траяна или Адрияна. Но св. Ириней, около этого времени происшедший на свет, относит написание Апокалипсиса не к своей современности, а еще к предшествующему поколению. Более обычно и распространено мнение то, что Иоанн Богослов был заточен на Патмос и написал Апокалипсис при Дометиане. Это мнение находится прежде всех (только не всеми одинаково понимается) у Иринея⁵⁸, за ним у Евсевия, у Иеронима и друг. Но свидетельство Иринея, послужившее основанием и для мнения других, читается так: «видения (Апокалипсические) были не в дальнем времени, но почти в нашем роде, к концу царствования Дометиева»⁵⁹. Известно, что именно Нерон имел также имя Домиция или Дометия. Поэтому Иринеево свидетельство можно и основательно понимать так, что Апокалипсис дан к концу царствования Дометия Нерона. А когда так, то свидетельство за Дометианово время других учителей, которые следовали собственно Иринею, теряет свою доказательную силу и твердость. Итак, следует нам остановиться уже на таком мнении, что апостол Иоанн заточен был и написал Апокалипсис еще при Нероне. Об этом решительно свидетельствует сирский перевод, сделанный, как известно, еще ко 2-му веку. В этом переводе Апокалипсис так надписывается: «Откровение, данное Богом Евангелисту Иоанну на острове Патмосе, куда был изгнан он Нероном». Из позднейших так же думает о времени происхождения Апокалипсиса, столько уважаемый православными в России, блаженный Феофилакт. Из самого Апокалипсиса видно, что во время сообщения св. Иоанну откровения иудеи предавались особенно живому и гордому сознанию своего иудейства или значения народа избранного (Апок.2:9; Апок.3:9); а это именно было во время разгара в иудеях фанатизма, с которым они возмутились против римлян к концу царствования Нерона, – последовавший затем разгром иудейства не давал уж места самохвальной гордыне иудеев.

Обстоятельства церкви к концу царствования Нерона⁶⁰ были таковы: со стороны язычников выступила против новонасажденого в мире христианства самая государственная власть, всемирной почти тогда, Римской империи, и притом в лице такого бесчеловечного императора, как Нерон. Со стороны иудеев, имевших у себя еще в неприкосновенной целости ветхозаветную святыню и предавшихся тогда фанатическим мечтам о близкой их свободе и славе, ненависть против христианства выражалась в особенно гордых и самовозносливых отрицаниях его истинности, как видно из самого Апокалипсиса (Апок.2:9; Апок.3:9). Правда, этим хульникам грозили самые скорые и страшные бедствия – разрушение Иерусалима и храма их и конечное рассеяние всего народа; но и это готовило христианству новое испытание веры. Известно, что в Христовом властительном предречении о бедствиях разрушения Иерусалима, неразрывно с этими событиями соединено изображение кончины мира. Начинающим сим бывати, сказал Господь при этом, восклонитеся и воздвигните главы ваша; зане приближается избавление ваше (Лук.21:28 и сл.). Но за разрушением Иерусалима для христиан имели последовать новые жесточайшие гонения, вместо решительного избавления. – При таких тяжелых внешних испытаниях для веры, между тем, в самую внутреннюю ее область вторгались не только упорные иудейские понятия с рабским жестким духом, против чего до смерти боролся а. Павел, но и стремления к языческой разнузданности (см. послан.2 Петр, и Иуд.), к сатанинским глубинам ложного знания (Апок.2:24), антихристианское посягательство на самую тайну Боговоплощения (Иоан.посл.), ослабление любви, духовная беспечность и самодовольство, разные лжеучения, жизнь нецеломудренная и только по имени христианская, и проч. подобное, в чем обличаются в Апокалипсисе иные из малоазийских церквей (см. Апок.2 и Апок.3). Тайна беззакония, столько деющаяся уже и во времена апостолов, должна, по их прозрению, более и более раскрываться до полного своего развития (2 Сол.), и, следовательно, христианству угрожали и впереди новые, тяжкие испытания и затруднения. – В таких обстоятельствах церкви весьма благопотребно было для нее такое откровение, которое заранее представило бы вере торжество ее над иудейством, язычеством и всеми внутренними и внешними врагами до кончины мира, предостерегая при этом веру от всяких неправых направлений. По таким потребностям церкви и дан Апокалипсис чрез Иоанна Богослова предварительно, много плакавшего о сокровенности книги судеб церкви и мира (Апок.5:4 и след.).

Соображая с современными нам обстоятельствами христианского мира трудности, опасности и нужды церкви, по которым дан был Апокалипсис, мы можем приметить, что такие же трудности, опасности и нужды, только не по внешности, а по духу их, тяготеют на христианстве и в наше время. С одной стороны, всевозможные, чуждые или чуждающиеся Христа, идеи и начала представляют новый, духовный род язычества или идолопоклонства, губящего неисчислимое множество душ в христианском мире, преследующего и томящего разнообразно и прочие, остающиеся верными Христу души. С другой стороны, самое соблюдение и разумение веры, останавливающееся у многих преимущественно на ее букве, на внешности ее учреждений, а мало входящее в живой ее дух – в это существо и силу православия, и у иных даже воспламеняющееся неразумною ревностью против человеколюбивого направления и духа раскрытого в Христовом кресте, или в самопожертвовании за грешных и заблуждающих людей Агнца Божия, представляет новый, духовный род иудейства, горделиво поднимающего голову во имя учреждений и памятников веры, Божия закона, церковности. В одних виден жестокий и низкий рабский дух; в других стремление к разнузданности. Там развивается односторонность просвещения и самой разумности, знать не хотящих Христа, истинного света просвещающего всякого человека, и углубляющихся потому в глубины не Божии, а сатанины; здесь упорствует мраколюбие, воюющее против разума и знания, вере же служащих⁶¹, не хотящее также знать того, что Христос чрез свое Боговочеловечение усвоил Себе самому человеческий разум и умер за грехи знания не менее, чем и за всякие другие человеческие грехи. Любовь между людьми иссушается не только от умножения пороков, но и от эгоистической борьбы многоразличных воззрений и мнений; нечеловеколюбивый дух поддерживается неразумием самой ревности по Богу и церкви. Беспечность, духовное самодовольство и усыпление, безразличное отношение к правде и неправде в вере и жизни, христианство у многих только по имени; бесчувственное невнимание к грядущему суду Божию над миром, сокровенно действующему и ныне в судьбах мира – в наше время усилились едва ли не более чем в другое время. Во всем этом явно отражаются духовные трудности, опасности и нужды, по которым дан был Апокалипсис. Это достаточно заверяет нас в особенной потребности для нашего времени в разъяснении Апокалипсиса, как Божественного руководства для веры среди нынешних затруднений и бед духовных.

Конечно, истина Христова разъяснена давно уже святыми отцами и соборами вселенскими и поместными; но именно в то время, когда закончился уже период вселенских соборов, отпала от православия, по крайней мере, целая треть христианского мира, составив свой вид (неправославного) католичества – именно римское католичество, от которого потом отпали разные виды самочинно преобразованного христианства. Это распространило на весь христианский мир сумрак многих превратных понятий и направлений. Правда, древний восток остался верен православию; но он подпал многовековому плену или рабству под магометанским игом, стесняющему свободное раскрытие христианского духа и истины. Правда, наконец, что свежие славянские племена вошли в Православную церковь и между ними могущественная Россия неотступно держится православия; но дух неправославного запада, дух деспотизма папского, дух самочиния и своенравия реформатского, вспомоществуемые западною развитою цивилизациею и образованием, разнообразно приражается и к нам, православным славянским племенам, к ослаблению духа православия. И что всего затруднительнее, многое лучшее и, следовательно, достойное православия, открывается или заподозревается нами только потому, что оно идет с запада; равно и многое худшее, составляющее случайный от обстоятельств нарост в духе некоторых православных, отстаивается ими во имя самого Православия, а другими, потому, вменяется в предосуждение Православию. Чувствуется многими потребность в обновлении жизненных основ; а некоторыми овладевает даже дикое стремление разрушать существующий порядок вещей. Из таких запутанностей и трудностей нашего времени, к которым приравнивается разве древний Вавилонский плен, выйти миру и самой вере нашей возможно ли без прямого воззрения к деснице Вседержителя, расположившей заранее все судьбы мира и церкви и назначившей вывести и нового Израиля из отяготевшего на многих, многих в нем Вавилонского плена?! Видна, повторим, особенная потребность для нашего времени в разъяснении Апокалипсических видений о судьбах мира и церкви; а огромная сумма многовековых событий представляет удобство к этому разъяснению Апокалипсиса.

Мы, впрочем, представим здесь только самый краткий и общий обзор содержания Апокалипсиса, выясняемого уже самыми событиями, ожидая еще в будущем исполнения повеления: «не запечатывай слов пророчества книги сей; ибо время близко» (Апок.22:10).

Самое существенное в Апокалипсисе изображено с достаточною ясностью. Это есть раскрытие для мира в Единородном Сыне Божием Господе Иисусе любви Отца небесного, изливающейся Святым Духом в самые сердца верующих, которая и располагает вседержавно судьбами церкви и мира, нравственного и физического, при славословии Святых Ангелов, или вообще небожителей, и при тщетном противоборстве злых духовных сил. Не ясны в Апокалипсисе почти только образы и предметы, взятые из Ветхого Завета и из видимой природы.

Для выяснения знания Апокалипсических предметов, взятых из видимой природы, надо нам, очевидно, стать на духовную, свойственную святому Тайнозрителю, точку зрения в отношении к видимой природе. Надобно видеть в предметах и принадлежностях видимой природы осуществление Божественных мыслей и воли, составляющих основание и для духовно-нравственной жизни людей; и потому должно признавать разрешение существенного смысла видимой природы именно в нравственном мире и обратно – отражение движений и состояний нравственного мира в явлениях видимой природы⁶². Если будете смотреть на видимую природу с этой точки зрения, то для вас и будет понятно, как в Апокалипсисе море указывает на подвижность и волнения жизни людской, земля на твердость или устойчивость наших земных порядков, светила на область просвещения, воздух на движения общественного духа, огонь на поядающую стихию мирской жизни, какова особенно война, речная и источниковая вода на все, освежающее и ободряющее умственно и нравственно, звери на зверообразные нравы, воззрения и направления, саранча, не имеющая из своей среды царя или матки, но движущаяся с строго воинскою стройностью и истребительная для природы, указывает на своенравный и губительный военный деспотизм, и так далее. Ветхозаветные же образы и предметы, употребляемые в Апокалипсисе для обозначения новозаветных судеб церкви и мира, или объяснены по своему значению в Ветхом же Завете, или удобно изъясняются из духа Нового Завета, который раскрыл в себе всю силу Ветхого Завета. – И вот, на таких общих и главных началах толкования, разъясняется, открытый в Апокалипсисе и до нашей современности уже оправданный самыми событиями, – весь ход судеб мира и церкви. Будем же следить это по самому порядку Апокалипсических видений.

Видения Апокалипсические начинаются явлением Святому Иоанну самого Господа, сообщившего ему частные откровения о семи малоазийских церквах (1–3). В этих откровениях Ангелам или пастырям церквей вменяются и добродетели и недостатки паствы их, чем с силою внушается церковному пастырству благодатное человеколюбивое направление: утешаться добром в своих пасомых, как своею дорогою собственностью, и соболезновать обо всем худом в них, как о собственной же виновности и беде. Достойное вступление или предначатие видений любвеобильного Тайнозрителя!

Затем, во-первых, раскрываются, с одной стороны, дух и благодатные принадлежности апостольской церкви, долженствующие навсегда в ней остаться (Апок.4–5)⁶³, а с другой казни над отвергшим Христову благодать иудейством, виденные и изображаемые в чертах Христова властительного предречения о разрушении Иерусалима и о губительствах над иудеями (6)⁶⁴. События показали совершение этого суда над иудеями через Римлян в первом веке по Р. X. Эти события и следовали одно за другим в том самом порядке, какой назначен в Апокалипсисе: победоносная война римлян против иудеев (Апок.6:1,2), внутренние смятения и междоусобные кровопролития у иудеев (Апок.6:3,4), ограничение у них способов в необходимом для поддержания жизни, сначала впрочем довольно умеренное (Апок.6:5,6), а потом адские ужасы смертей от меча, голода и проч. (Апок.6:7,8). Апокалипсис притом прямо объясняет, что и страшный суд с кончиною мира, предсказанный Спасителем, как известно из Евангелия, в неразрывной связи с казнями над иудеями и с разрушением святого их града и храма (Матф.24; Марк.13; Лук.21), отлагается только до окончательного дополнения числа спасаемых (Апок.6:9–11), однако же с разительною силою предъявляется⁶⁵ и в настоящем грозном отвержении народа, избранного быть сокровищницею и наследником всемирного спасения (Апок.6:12–17).

Во-вторых, в Апокалипсисе представляются и притом с наглядно ясным и прямым обозначением, с одной стороны – остаток верующих из 12-ти колен Израильских в определенном числе⁶⁶ и потом неисчислимое множество победоносных страдальцев христовых, с пальмовыми ветвями, из всякого народа (Апок.7), а с другой (Апок.8,9), исправительные казни над враждебными церкви идолопоклонниками (Апок.9:20–21)⁶⁷, последовательно совершающиеся под ангельскими распоряжениями, вызванными чрез молитвы святых (Апок.7:1–6). Эти казни открываются⁶⁸ и над землею гражданского устройства (Апок.8:7), и над морем движений общественной жизни (Апок.8:9), далее в отравлении горечью даже речных и источниковых вод – всего того, что должно было бы служить к освежению жизни и освобождению духа (Апок.10:11), в упадке и самого просвещения – в этом Апокалипсическом затмении третьей части света в светилах (Апок.12), потом чрез вооруженную, язвящую людей, саранчу военного мучительного своенравия (Апок.9:1–12), наконец чрез губительство страшно смертоносных общественных бедствий, составляющих как бы несметное конное войско, смертоносное для целой трети всего языческого народонаселения (Апок.9:13–21). Зрелищем таких судеб, и в этом самом их порядке, события явили именно Греко-Римскую языческую Империю, гнавшую христиан в продолжении первых 3-х веков, но за то расстроивавшуюся в своих распорядках и жизни общественной, отравляемую горечью общественного недовольства (выражавшегося особенно в тогдашней литературе), упадавшую и в просвещении, томимую военным беспримерным деспотизмом, и к концу этого периода подвергавшуюся страшным заразам и голоду, междоусобным и внешним войнам, от которых погибло, по гадательному соображению Гиббона, до половины всего человеческого рода. Весьма примечательно, что в Апокалипсисе, изображающем такие казни над враждебным церкви язычеством, обозначена некоторая остановка этих казней, именно над землею порядков и морем жизни общественной, для удобства запечатления рабов Божиих ангелом, идущим с печатью Бога живого от востока, т. е., вообще в видах утверждения и ограждения новонасажденного, распространявшегося от востока к западу, христианства (Апок.7:1–3). История, действительно, с удивлением отмечает необыкновенное явление, во втором веке по Р. X., целого ряда достойнейших Римских Императоров (от добродушного Нервы до мудрого Марка Аврелия), которые только личным своим достоинством успели остановить начавшееся еще до них и с силою продолжавшееся после них разложение Империи. Апокалипсис объясняет тайну этого явления тем, что общественное спокойствие и благоустройство нужны были тогда ради запечатления рабов Бога живого.

Судьбы древнего языческого мира, гнавшего церковь, заканчиваются, по Апокалипсису, явлением могущественного Ангела Божия, в радуге мира над головою и в облаке славы, твердо ставшего на земле земных порядков и море общественной жизни, провозгласившего конец времени прежнему и открывающего новые судьбы церкви и мира (Апок.10). Смысл этого явления событиями раскрыт и оправдан именно чрез возведение гонимого доселе христианства в мирное и господственное над миром значение при Константине Великом, чем положен был предел для времени древнего мира и открылся новый христианский мир.

Потом, в-третьих, апостол тайнозритель видит себя среди святого града, и приемлет трость для измерения в нем храма и в храме алтаря и самого состава поклонников; только внешний двор языков должен остаться без измерения (Апок.11:1–2). И действительно, гражданство с равноапостольным Константином предавшись христианству, стало представлять в себе уже святой град и тогда же церковное устройство, богослужение и вся церковная организация начали определяться вселенски-соборными, в апостольском духе поставляемыми, правилами; но в христианской империи оставались еще отчасти и язычники, которых подчинять церковным правилам не было возможности, – это внешняя сторона благочиния христианского, доступная с христианами и язычникам, должна была оставаться, очевидно, вне измерения тростью апостольскою. Между тем выступают на поприще действия два великие свидетеля Христовы, поражавшие врагов своих и небесными и земными казнями, названные двумя маслинами и двумя светильниками стоящими пред Богом земли (Апок.3–6). А такими образами и названиями еще в Ветхом Завете (Зах.4:23) назнаменованы «царский и священнический сан, благоукрашенный божественною благодатью», по выражению одного древнего учителя церкви (Феодорита Блаж., см. Твор. св. отцов 1857 г. кн. 3, стр. 99). События, действительно, показали, что начиная с Константина, в период вселенских соборов, и царская и священническая власть истинно, как свидетели Христовы, служили раскрытию и утверждению Его истины, поражая в тоже время врагов своего свидетельства, или еретиков, как небесными – духовными, так и земными – гражданскими карами⁶⁹. Эти свидетели Христовы, по Апокалипсису, уже закончили свое свидетельство о Христе, как зверь бездны, открывший на место святого града великий город своего Христоубийственного, содомского и египетски-насильственного гражданства, сразился с ними и поразил было их насмерть, но это послужило только к общению этих свидетелей Христа в Его тридневной смерти, воскресении и даже вознесении на небо (Апок.7–12). Так и было, что вселенское свидетельство о Христе уже заканчивалось, раскрыв и утвердив на вселенских соборах все существенные стороны учения о Нем, именно о Его единосущии с Отцом и Св. Духом по Божеству, о вочеловечении лично самого Бога Слова или о единстве Богочеловеческого Его лица, о сохранившемся в Нем, при этом единстве личности, различии природ Божеской и человеческой, о различии даже воли и деятельности Его Божества и человечества, и, следовательно, о сохранении лично в Нем всего человеческого в непреложное спасение всего нашего человеческого от греха и гибели; но вот тогда явился этот зверь бездны – магометанство, успевшее было совсем обессилить вселенских свидетелей Христовых, подчинив своему Христовраждебному, сластолюбивому владычеству три патриархата церковные (Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский), а остальные два (Константинопольский и Римский) и всю Греко-Римскую империю парализовав страхом. Но это духовное умирание свидетелей Христовых было только на очень короткое время, после которого православная иерархия и содейственная ей царская власть, на новом Вселенском Соборе (Трулльском), не только восстали с прежнею силою своего вселенского свидетельства, но и, подлинно, до небес возвысились с этим свидетельством своим, утвердив вечно живое и непреложное значение всех прежних своих свидетельств о Христе – догматов и правил. И в тот же час, по Апокалипсису, произошло великое землетрясение, потрясшее область еще некоторого особого гражданства⁷⁰ с гибелью для многих; вследствие чего остальные здесь признали величие Бога небесного (Апок.13). Около самого этого времени, действительно, так и было именно в западной Европе, что, вследствие кровавых потрясений вновь возникавшей Франко-германской державы, совершилось без большого труда обращение в ней к истинному Богу Христу многих Германских племен, дотоле упорствовавших в своем язычестве. Так-то довершилась та славная победа христианства над язычеством (Апок.14,15, слч. Апок.10:7), что, по возвещению небесными голосами, «царства (αί βασιλεϊαι) мира стали царством Господа нашего и Христа Его». Оказалась было, также провозглашенная таинственными голосами, свирепость языческая против православия, возродившись (как события показали) в гонении иконоборцев, но гнев Божий постиг гонителей и – в отверстом храме небесном явился ковчег завета, ковчег Христовой истины, раскрытой и утвержденной в своей небесной силе на веки (Апок.16–19). Вот и весь период вселенских соборов!

В-четвертых, когда таким образом церковь явилась во всем торжестве и славе своего православия, уподобляясь жене, облеченной в солнце, и кроме того находилась в болезнях рождения новых христиан; тогда открылось на небе церковном сатанинское направление к равнобожеской чести, внушенное некогда первой жене древним змием и изгнавшее первых людей из рая⁷¹, низвергшее и теперь третью часть звезд небесных, и кроме того усилившееся завладеть чревоносимым церковью плодом (Апок.12:1–4). Действительно, вслед за периодом вселенских соборов, открылась ложь папского притязания на равнобожеское церковное главенство, – ложь, которая не менее целой трети христиан, имевших жительство небесное в самом Христе, низринула, чрез земное главенство простого человека, с благодатного неба на землю, усиливаясь завладеть и новыми, возрождаемыми тогда в христианство, племенами, именно славяно-русскими. Но, по Апокалипсису, жена – Православная церковь успела родить в жизнь благодатную, безопасно от этих усилий лжи, и притом родила младенца мужеского пола, которому надлежит пасти пасти вся языки жезлом железным; и этот новорожденный во Христа был восхищен от прочего мира к Богу и престолу Его (Апок.12:5). История оправдала это тем, что Славяно-Руссы, возродясь во Христа, остались в православии и, отдавшись небесным его началам, уединились (от прочего мира) в благодатной его области; и Господь уже многообразно проявил в них мужественную твердость в Своей истине – в православии и чрез них свою благодать – пасти языки жезлом железным. Между тем сатанинское направление и притязание на равнобожеское главенство стало преследовать жену – Православную Церковь, при брани между духовными поборниками той и другой стороны – лжи сатанинской и небесной благодатной истины, клеветнического самовозношения и Агнчего самопожертвования; но поборники лжи были наконец низринуты с неба церковного, на тяжкое горе для живущих на земле и на море, а жене открылось верное убежище от гибельной лжи в пустыне (Апок.12:7–14). События показали, как Православная церковь была преследуема лживыми притязаниями папства, как начала, и – поборники этой лжи были прогнаны с неба православия церковными обличениями, производимыми Ангелами или пастырями церквей, при содействии, конечно, и сил бесплотных, как земля общественных порядков и море жизни общественной подпали на западе жестокой тирании воспреобладавшего над ними папства, а убежище от этого преобладания для православного востока постепенно открывалось именно в пустыне, – в средах магометанского опустошения, принявших на себя напор страшных тогда папских сил и чрез то истощивших эти силы. Так произошло, что, по Апокалипсису, змий, этот дух равнобожеских притязаний, пустил из пасти своей, вслед жены, воду как реку, чтобы увлечь жену рекою, но земля помогла жене, и разверзла земля уста свои и поглотила реку, которую пустил дракон из пасти своей; и ему свою свирепость к жене осталось обратить только уже против остатка ее семени в собственном его владычестве (Апок.12:15–17). История раскрыла это тем неудержимым движением крестовых походов, которым наводнен и чуть не увлечен был весь восток, так что не только в Святой Земле основалось Латинское царство, но на некоторое время паписты завладели было и самым престолом Константинопольского Императора. Но земля мира магометанского поглотила все это наводнение западных идей и движений народных; и ложь папства свою свирепую вражду к православной церкви направила против остатка ее семени на самом западе (в роде, наприм. столь близкого к православию Гусса и друг.).

Вот и период появления папства и разделения между востоком православным и западом латинским, обозначенный в Апокалипсисе! То самое, что папство, на сколько оно есть ложь, взято Откровением в самом духе и корне своей лжи – змие древнем или сатане, и что остаток от семени православной церкви указан в самом одержании папства, – это убеждает нашу веру к человеколюбивой осторожности: обличая ложь папства, не надо нам смешивать с духом ее лжи самых, опутавшихся более или менее в ней, людей, чтобы, в противном случае, и самим не потерпеть приражения к себе духа папистического, а в римских католиках не осудить многого, составляющего остаток православия и, следовательно, принадлежность православной церкви. Равно, весьма знаменательно для нас и то, что, обращенные ко Христу с появлением уже папства, славяно-русские племена Откровением представляются сыном мужеским, иже имать упасти вся языки жезлом железным, а это существенно принадлежит только самому Христу: этим мы православные русские предостерегаемся от всякого духовного самовозношения или от гордости своим славянством, и вместе руководимся к человеколюбивой ревности – раскрывать вселенский свет и силу православия для всех народов, держась во всем самого Христа Бога, при ходатайстве за нас Матери Его – истинной и живой предстательницы церкви православной, соединяемой с нею здесь, по отношению к рождению сына мужска – Пастыря всех Языков, очевидно – в один образ.

Далее, в-пятых, Апостол-тайнозритель увидел себя стоящим на песке морском, и вот пред ним выходят два зверя, один из моря (общественной жизни), другой из земли (порядков земных) (Апок.13:1–2). Заблуждения и злоупотребления папства, действительно, вызвали было на западе, с одной стороны, дух, по-видимому, апостольской ревности об истине Евангелия, но этот энергический против лжепапизма дух, остановился у реформаторов (Лютера и друг.) на песке произвольных, чуждых практического духовного совершенства (Матф.7:26), воззрений и вот из волнений общественной жизни и из существующего порядка вещей произошли новые зверообразные заблуждения и направления. Первый зверь, которому змий папства передал престол преобладания и силу обольщения в мире, отличается горделивым словом богохульного неверия, – видом похож на красивого между зверями барса, с устами или пастью властительного льва и с ногами грубо чувственного медведя; – одна из нескольких голов этого чудовищного зверя была сначала поражена на смерть мечом, но эта смертельная рана исцелена и по всей земле пронеслись удивление и, с поклонением зверю, говор: кто подобен зверю сему? и кто может сразиться с ним? Этот зверь вел победоносную брань и со святыми и достиг власти над всяким народом и племенем (Апок.1–8). Преемствовало папству, по обширности и силе обольщения, именно направление отступнического от Христа разума, заимствовавшего от папства же дух своего самочиния и своенравного самовластия, – направление как горделивый барс обольстительное, львино-горделивое в слове, потворствующее по-медвежьи чувственности в поступках, богохульное по своему неверию. В начале своего отступничества этот разум, не сообразующийся и разобщенный со Христом Богом и потому запечатленный уже не образом Божиим, а зверообразием, признавал, по крайней мере, авторитет слова Божия (только определяя смысл его по своему); это и значит, что одно из начал этого отступнического разума было поражено на смерть духовным мечом слова Божия. Но зверообразный разум не замедлил выйти из-под этой, убийственной для него, зависимости от Слова Божия, и тогда истинно поразил всю землю своею независимою силою. Казалось, кто может сразиться с ним? И в самом деле, чего-чего не колебал и не хулил этот зверь? Обольщение и духовное преобладание его простерлись на весь мир, так что поклонников его можно найти во всех народах. Видимый перевес и над самыми верующими оказался в его области, с одной стороны по тому, что они не успевали следить и тем более отражать разносторонние его подкопы и злохудожные козни, а с другой, – по тому, что ревность по вере вдается у многих и сама в фальшивую односторонность: подавляет и стесняет духовную свободу и самый разум человеческий, вместо того, чтобы и их силу устремлять против зверовидного направления – неверия и отступничества. Против этой последней крайности Апокалипсис прямо остерегает тем, что посягать на отнятие духовной свободы у других – значит и самому лишаться ее, что поражать духовным мечом слова Божия с беспощадностью (без различия между лучшим и худшим, между силою и ее злоупотреблением) значит обречь и самого себя на смертельное поражение: «если кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен; если кто мечом убивает, тому самому надлежит погибнуть от меча»; а против жестоких и хитрых подкопов и козней отступнического разума Откровение также прямо указывает место только для подвига терпения и веры, – терпения, без сомнения, сообщного Христову человеколюбивому терпению, и веры, возвышающейся над иудейскою ревностью не по разуму: зде терпение и вера святых (Апок.9,10). – Тогда как зверообразное направление отступнической рациональности вышло из моря, было приготовлено и поражено волнениями и крайностями еще средневековой общественной жизни; за этим зверем уже из земли, образующихся под его влиянием, порядков вышел (Апок.11) и другой зверь с рогами подобными агнчим, но с речью дракона. Это пророк или провозвестник первого зверя, действующий властью этого первого зверя, делающий всякие знамения для увлечения людей к поклонению первому зверю и к устроению его образа, успевший потом одушевить этот образ первого зверя, так что этот образ начал говорить и действовать, усиливаясь отнимать самую жизнь у не хотящих кланяться первому зверю, а на поклонников его налагая, на чело – седалище ума или на правую руку – орудие дел, отпечаток зверя и вообще не давая ничего ни продать, ни купить не имеющим на себе звериного знака (Апок.11–17). Таким провозвестником разума, отступнически независимого от Христа, явилось именно антихристианское направление цивилизации, действующее силою и властью отступнического разума. Этот новый зверь показывает у себя рога как будто агнчьи – гуманную терпимость и разумную самостоятельность духа, но обнаруживается в самом своем слове с драконовским деспотизмом папства, гнущим людей волею-неволею под свое ярмо. Он направил в честь отступнического разума чудеса всяких открытий и изобретений; он успел развить и одушевить ложную образованность, составляющую живой снимок неверного Христу разума, полагающую отпечаток его или в образе мыслей или в практических правилах поклонников его, а у не хотящих преклоняться пред ним отнимающую всякое живое значение в мире и вообще не дающую им ничего пустить в живой ход в цивилизованном общежитии. Впрочем с этими зверовидными чертами и действиями антихристианского направления цивилизации и науки Апокалипсис решительно не дозволяет смешивать света самой науки и истинных успехов цивилизации, обозначая все подобное уже именем мудрости, находящей для себя место среди самых проявлений мнимо-рационального антихристианского зверства: зде мудрость есть! И потому Откровение внушает нам крайнюю осторожность в решительном приложении вины отступничества к кому-нибудь, скрыв самое название отступнического зверя под таинственным числом (666) и предоставляя сосчитать это число с точностью только тому, иже имать ум, конечно, ум Христов или сообщный Христу – Агнцу Божию, заколенному за заблуждающих грешников, в мысли Божией, еще от сложения мира и, действительно, знающему всякую черту отступничества с точностью цифры (Апок.18).

Такому преобладанию враждебных христианству направлений благодать и правда Божия противопоставили, по Апокалипсису, свои особые меры. Так, прежде всего, избранные Божии не оскудели ни по числу, ни по духовному своему совершенству⁷², хотя и представляют по своему числу только остаток, подобный остатку верующих иудеев при большинстве из них неверующих (слич. Апок.7:4), и небесная песнь их совершенства никем не перенимается кроме их самих (Апок.14:1–5). Притом, благовестие о Боге и о спасении не только не умолкало, но напротив громогласно раздавалось во всей вселенной (Апок.6,7): оправданием этого служат не только такие проповедники в самом западе, как Боссюет, Массильон и друг., но и переводы Библии, и распространение их всюду через Библейские общества. Затем провозглашается приговор о падении Вавилона (Апок.18), держащего в плену Божий народ – нового Израиля (слич. Апок.18:4) и поддерживаемого именно зверем бездны (слич. Апок.17:8), под образом которого выше (в Апок.12) указано нами, по самым уже событиям, именно магометанство: по этим чертам удобно узнать, в образе Вавилона, держащего в плену православный Восток, магометанскую державу, падение которой действительно решилось было в прошлом веке (в так называемом Греческом проекте), но не совершилось, в точное соответствие Апокалипсису, провозгласившему в настоящем месте падение Вавилона, но совершение этого падения, изображающему еще ниже⁷³ (в Апок.18). Далее, предъявляется целый ад губительного зла в наказание отступников, поклонников зверообразного неверного Христу разума, при терпении тут же и верующих (Апок.9–19): такой ад и открылся по истории в революционном терроре целой нации Французской, отрекшейся от Христа и убивавшей христиан, как преступников. Наконец, после предварительного уверения в блаженстве и успокоении умирающих в Господе от дальнейших отселе губительств (Апок.13), представляются две губительные на нечестивцев жатвы. Первая из них последовала по распоряжению сидящего на облаке и носящего венец, подобного Cыну Человеческому (Апок.14–16): в этой жатве удобно узнать те воинские союзы и войны, которые воздвигнуты были против революционных движений царственным духом венценосных помазанников. Вторая жатва совершилась по распоряжению Ангела, имеющего власть над огнем истребительных явлений и сил, и от этой жатвы кровь лилась даже до уст конских на огромное пространство (Апок.17–20). В этой кровавой жатве удобно узнать ужасы и кровопролития Наполеоновских войн, открывших кровавую дорогу от Парижа до Москвы и обратно от Москвы до Парижа.

Таков период появления и чрезвычайного усиления в христианском мире отступнической рациональности и противопоставляемых тому особенных распоряжений Божественного промышления о церкви и о спасении людей!

В-шестых, между тем как, в следствие вышеизображенных судов Божиих, открылось мирное в мире торжество (в эпоху реставрации царств и народов на началах христианских), провозглашаемое такою песнью удовлетворенной строгой правды и милующей благодати: «Дивны дела твои Господи... Кто не убоится Тебя?.. Открылись суды Твои»; любовь Божия и после этого не находит для себя успокоения в людях и обращается в ярость против продолжающих неверие и отступление от Христа, проявляя при том свою славу в особенном обилии (Апок.15). И вот, под распоряжением небесных служителей этой ярости Божией, на земле общественных распорядков люди становятся до отвратительности болезненными и брядливыми (Апок.16:1–2). Море жизни общественной теряет всякую жизненность, становясь как бы кровью мертвеца (Апок.3). Вода всего служащего к освежению, ободрению и очищению духа общественного (как то, наприм., литература), проникается или растлением страстей и похотей плотских, или беспощадною для человека жестокостью, становясь чрез то и другое кровавою – в наказание людей направления (духовно-языческого или духовно-иудейского) кровожадно-враждебного святым (Апок.4–7). Солнце просвещения разливает влияние зноя иссушающего и томящего, а не света живительного(Апок.8–9). Да и все царство неверующего Христу разума становится мрачным (Апок.10), то от диких практических и политических стремлений поклонников этого зверя, то от умозрительного их сознания, что они не владеют строгою или действительною истиною, а достигают только мнимой в своей современности истины. Во всех этих действиях ярости Божией видны бедствия и страдания именно нашего времени, тем более плачевные, что они не исправляют, а только ожесточают заблуждающих, как и это указано прямо в Апокалипсисе (Апок.11, слич. Апок.9). Последовало и еще некоторое таинственное распоряжение ярости Божией, устраняющее с одной стороны непроходимые, подобно Евфрату, препятствия к открытию в свое время царственного величия и славы царей от восток солнечных,⁷⁴ а с другой – дающее царям, или началам, движимым от змииной лжи папства, от зверообразного разума и служащей ему лжепророком антихристианской цивилизации, свободу собираться на Боговраждебную, по их намерению, брань, но в действительности только для поражения их от Бога Вседержителя (Апок.9:12–16). Это сокровенное теперь распоряжение объяснится вполне не иначе, как в будущих своих последствиях и плодах⁷⁵. Наконец, от излияния ярости Божией на воздух общественного духа и настроения сделалось (скажем прямо словами Апокалипсиса) великое землетрясение, какого не было с тех пор, как люди на земле. – Такое землетрясение! Так великое! (Апок.16:18). В этой язве или казни ясно видны беспримерные в истории потрясения, колеблющие до основания современный политический мир. И Вавилон великий воспомянут пред Богом, чтобы дать ему чашу вина ярости гнева Его (Апок.16:19), тот Вавилон, который, как выше объяснено, держится вышедшим из бездны зверем магометанства и держит в плену нового Израиля. В этом также очевидно указание на восставший в наше время, так называемый, восточный вопрос о судьбе известной магометанской державы, держащей в плену православный восток. Само собою, впрочем, разумеется, что Откровение поставляет на открытый вид это вавилонское преобладание над новым Израилем, не просто с внешнеполитической стороны, а в его духе, духе жестокого стеснения и всяческого оскорбления святой веры. Этот дух магометан, общий со многими в мире христианском и особенно с идолопоклонниками односторонней и мнимой разумности: в этом отношении самый взятый не в односторонностях, а в прямом и полном своем достоинстве, ум, имеющий мудрость, находится в пленнической среде Вавилонской, как это прямо указано в Апокалипсисе (Апок.17:9): зде ум, иже имать мудрость, сказано среди исчисления принадлежностей вавилонских. Тем и заканчивается та часть Апокалипсиса, к выяснению которой служат совершившиеся уже и совершающиеся события. В дальнейшем течении Апокалипсиса видны и понятны только общие утешения и предостережения для нас. Именно, во-первых, видно, что дело Божие в судьбах церкви и мира идет к низложению многовековых жестоких преобладаний над верою – и магометанского Вавилона (Апок.17–18), и зверообразного отступнического разума, с таким же направлением цивилизации (Апок.19), и драконовского духа папизма (Апок.20:1–3), так что затем последует в мире так называемое первое воскресение всего прежде убитого духовным зверством (Апок.5,6). Но при этом внушается новому Израилю, выходить из Вавилона, (без сомнения, по силе Нового Завета, выходить особенно из растленного духа Вавилонского), чтобы не участвовать в его грехах и не подвергнуться его язвам, но, по возможности, пременять и Вавилонских детей в Сионских (Апок.18:4); а победить таким образом все вавилонское можно только с Агнцем, с духом Его человеколюбия, на Себя вземлющего грехи мира (Апок.17:14). Во-вторых, из продолжения Апокалипсиса открывается и то, что Господь, назначив еще при самом обращении славяно-русских племен в православие проявить в них Свою благодать – пасти языки жезлом железным (Апок.12:5), далее является во всей силе и полном действии этого упасения, низлагая в конец зверообразное отступническое направление разума и слова или вообще цивилизации, – Сам, однако, облеченный в обагренную кровию одежду (Апок.19:11–12). Видно, Господь исполнит Свою благую волю о нас – православных Славяно-Русских, разумеется впрочем – не иначе, как под условием соответствия Ему и с нашей стороны. А для этого мы должны, очевидно, со всею верностью и энергией и во всех областях знания и жизни держаться Его самого, входить в просветительный для всех и всеосвещающий свет Его слова, содержа у себя в неприкосновенности, без ограничений и стеснений, благодать твердой и грозной для всего враждебного Власти – этот царственный Христов железный жезл, но при этом одушевляясь непременно духом той любви Господа к заблуждающемуся миру, по которой Он пролил кровь Свою за мир и именно чрез это и в этом же человеколюбивом духе совершил безграничную державу Своей благодати, сокрушающую все враждебное, как сосуды скудельничи. В-третьих, в заключение видений, Тайнозритель видел после окончательного нападения на церковь несметных сил Гога и Магога, в чем удобно узнать последнее или антихристово обольщение и преобладание в мире, видел уже Иерусалим славы, сходящий с нового неба на новую землю (Апок.21,22). Это раскроется во всей силе еще в будущей жизни. Но чтобы в нас было чему раскрываться, надо нам еще теперь предусвоять себе этот Иерусалим и притом в самом направлении и духе нисхождения этой невесты-жены Агнчей (Апок.21:9) с неба на землю: надо нам в настоящей жизни проводить Христов дух, благодать и истину во все наше земное, к очищению всего от зла и лжи.

Объяснять ли теперь, как свет обозренного нами Откровения побуждает нас в нашей современности и к печали по Богу, сообразной «Плачу Иеремии», и к радости о Господе, излиянной в «Песни песней»? Это ясно само собою. Поставим на вид только следующее:

Вот мы едва только, можно сказать, коснулись содержания Апокалипсиса, как раскрывают его уже самые события. Но и то уже имеем полное право сказать всем неправомыслящим о Христовой церкви и вообще об истине, эти слова велегласного Исаии: «да узрят и уразумеют, и помыслят, и уведят вкупе, яко рука Господня сотвори сия вся, и Святый Израилев показа... Да приближатся и возвестят вам (с еврейского «нам»), яже сбудутся, или яже прежде быша, рцыте; и приставим ум и уразумеем, что последняя и будущая; рцыте нам, возвестите нам грядущая напоследок и увемы яко бози есте... Кто предсказал это в начале, чтобы мы знали, и прежде, чтобы мы сказали: правда? Никто не предсказал, никто не возвестил, никто не слышал слов ваших. Я (говорит Господь) первый сказал Сиону: вот, вот оно» (Ис.41:20–27). Ведь Откровение и история оказываются точно только как бы разноязычными изложениями одного и того же предмета: так Откровение предначертало Историю и эта последняя оправдала первое!

Но главное в Откровении судеб мира и церкви, которых столько уже совершилось доныне, состоит вот в чем: эти судьбы обоснованы существенно на подъявшем на Себя и тем препобедившем мирское зло Агнце Божием – Христе, Которому поэтому и дал Отец не только Самому в Своем принятом за нас человечестве – разгнути книгу судеб, последовательно раскрывающих силу победы Его над злом, но и показании нам, имже подобает быти вскоре (Апок.1:1; Апок.5:5 и сл.), с подтверждением не оставлять этого Откровения под печатью необъяснимой тайны (Апок.22:10).

Есть в ряду Библейских книг одна, хотя и неканоническая, книга, которая оказывается выражением веры, с глубоким разумением приникавшей к таинственным видениям Апокалипсиса, как скоро последний дан был церкви чрез св. Иоанна Богослова. Это – 3-я книга Ездры, книга новозаветного происхождения, содержащая в себе новозаветные воззрения, и именно разъяснение новозаветных судеб, открытых в Апокалипсисе, – только облекшая это содержание, подобно отчасти и Апокалипсису, в ветхозаветную форму⁷⁶. Дело, по исследованиям этой книги, оказывается вот в чем: – в Апокалипсисе есть, как мы выше видели, открытое обозначение Вавилона (Апок.17); но кроме этого открытого во вне вида вавилонского преобладания над новым Израилем, осуществленного во внешнем порабощении православного востока, как показано выше, – Апокалипсис представляет и еще другой, сокровенный вид также вавилонского преобладания над христианским миром. В образе зверя, изображающего антихристианское направление разума (Апок.13), воспроизведен, вместе с другими символическими зверями Даниилова видения (из Дан.7), и лев, знаменующий у Даниила именно вавилонское преобладание над Израилем. И вот христианский писатель 3-й книги Ездры настолько вошел в смысл Апокалипсиса, что усмотрел из него грозивший и новому Израилю сугубый вавилонский плен – внешний и сокровенно-духовный⁷⁷; углубился в скорби и губительства этого, страшного для разумеющих, бедствия; проник глубоко в открытый Апокалипсисом выход нового Израиля из обоих видов вавилонского над ним преобладания, и потребное для этого выхода направление веры олицетворил в образе Ездры, служение которого, как известно, состояло в восстановлении теократического порядка после вавилонского плена и в очищении народа Божия, возвратившегося с самим Ездрою из Халдеи, от языческой примеси. Так он и написал свою книгу от лица и имени Ездры⁷⁸.

Нет нужды объяснять, что такая книга как будто и писана прямо для нашего времени, в дух которого, и с печальной и с радостной стороны его, заранее входил писатель этой книги своею мыслью и чувством, под руководством откровения Иоанна Богослова. Поэтому-то, сколько можно впрочем – пока короче, проследим содержание 3-й книги Ездры, соображая его с Апокалипсисом⁷⁹.

В двух первых, вступительных главах этой книги изображается, что Ездра от имени Господа обличает Израиля в неверности и изрекает на него приговор отвержения, свидетельствуя в тоже время о благодати будущего Божия народа, дети которого будут торжествовать в радости, плотскими очами не видав Господа, но духом веруя тому, что Он сказал (3Ездр.1:37), – «народа, идущего с востока» для приятия властительства, обещанного праотцам и предреченного пророками (3Ездр.1:38–40). Тогда как мать неверного Израиля представляется вдовою, против которой призывает во свидетеля Сын Божий самого Своего Отца (3Ездр.2:4,5 и сл.); матери нового Божия народа, напротив того, делаются такие благодатные внушения: «обними, мать, детей своих, воспитывай их с радостью, по- голубиному (т. е. кротко) укрепляй их ноги», при этом заповедуется ей дух любви, носящей всяческие тяготы других, как-то вдов, сирот, бедных, нагих, изувеченных, престарелых, малолетних и проч. Что здесь имеются в виду тяготы не внешних только бедствий и телесных страданий, но и внутренних, духовных недостатков и болезней, это ясно из сказанных, между прочим, к матери благодатного народа следующих слов: «слепого приведи к видению Моего света» (3Ездр.2:15–32), – очевидно, что здесь разумеется слепота духовная. – Что же это за новый Божий народ со своею человеколюбивою матерью? – Таинственный Ездра дает понять, что это есть собираемая на место непослушного Израиля церковь («сион») из язычников верующих (3Ездр.2:33,34 и сл.); это – народ из неисчислимого множества «крепко стоявших за имя Господне», которым всем Сын Божий возлагает на голову венцы и дает в руки пальмовые ветви (3Ездр.2:42–47).

Сличая это с Апокалипсическими видениями, не можем не видеть прямого соответствия всего, сейчас изложенного, с начальными Апокалипсическими откровениями о суде над иудеями и о собрании, на место их (за исключением избранного из них остатка), неисчислимого множества изо всякого народа (Апок.6,7); это неисчислимое множество изображено в Апокалипсисе, точно как и в 3-й книге Ездры, с пальмовыми ветвями (Апок.7:9 и сл.). Таким образом, 3-я книга Ездры свидетельствует, что начальные Апокалипсические ни(Апок.6,7), еще в самое первое время по выходе Апокалипсиса, понимаемы были, согласно и с нашим разумением этих видений, именно об отвержении неверного Израиля и о собрании, на место его, церкви из языков. – Но не опустим при этом из вида, что Ездра является, по 3-й книге его имени, не ветхозаветным, а уже христианским Ездрою, не историческим лицом, а олицетворением или воспроизведением в христианстве духа Ездрина, находящимся в среде пленения уже нового Израиля и служащим к очищению его от тяжелых и болезненных следов плена, к восстановлению или, вернее, поставлению только на вид – живой благодатной теократии. Отсюда же следует, что этот таинственный Ездра, указывая на отвержение Израиля за его неверности и на собрание нового Божия народа из языков верующих, чрез это внушает плененному новому Израилю, что приражающийся к нему и многими в нем принимаемый жестоковыйный дух иудейства ведет только к отвержению, как и оказалось это в грозном суде над иудеями, что Господь силен найти и найдет место для Своей человеколюбивой благодати и истины в среде, водящейся доселе по большой части духом язычества, – в среде всего мирского и земного, как уже некогда собрал Он церковь Свою из языков и воздвиг в ней неисчислимое множество победоносных мучеников... В таком торжестве веры над духовным иудейством и духовным язычеством и состоит то освобождение нового Израиля от плена, до мысли о котором Ездра доходил еще прежде⁸⁰ с тяжелыми недоумениями и чрез ободрительные небесные вразумления, – как это излагается в следующих двенадцати главах.

Получив повеление возвестить народу Божию прежние видения, таинственный Ездра рассказывает, как он, еще в первую половину вавилонского плена, обуреваем был тяжелыми недоразумениями о судьбе плененного Израиля (3Ездр.3), как по этому поводу вразумляем был⁸¹ от Ангела, что нельзя дознать неисследимого, что у Всевышнего все в мире взвешено на весах, и потому, посеянное чрез Адамово грехопадение, семя зла до своего пожатия и семя благодатного добра до своего торжества раскрываются последовательно, строго размеренным порядком, в котором ни прибавить, ни убавить ничего нельзя, что однако более уже прошло, нежели сколько остается до будущего торжества добра (3Ездр.4). Затем указаны были Ездре знамения близости этого торжества, знамения грозные и печальные: «живущие на земле будут обременены многими данями... Неправда умножится более той, которую ты видишь, и той, о которой ты слышал когда-либо... Землю... теперь господствующую, увидят опустошенною... Увидишь после третьей трубы, и вдруг воссияет солнце ночью и луна трижды в день. И закаплет кровь с дерева... и народы поколеблются. И будет >царствовать тот, кого не ожидают живущие на земле... И море содомское будет извергать рыб... и будет нестроение в местах многих, и часто будет огонь ниспускаться... и в сладких водах окажутся соленые (с Эфиопск. «горькие») и все друзья восстанут друг на друга и тогда скроется мудрость... И будет в то время, что люди будут надеяться и не получат, будут трудиться и не управится их путь» (3Ездр.5:1–15).

Сличая такие знамения с Апокалипсическими видениями, мы находим: во 1-х очевидное сходство этих знамений с изображенным в Апокалипсисе, вслед за видением неисчислимого множества с пальмовыми ветвями, судом над неверующими идолопоклонниками: казни этого суда совершаются по звукам труб Ангельских, и совершаются именно над землею, на которую с ее деревами низвергается, между прочим, огонь с кровью, опустошающий эту землю, – над морем, в которое низвергается пылающая гора (подобно как пламень низвергся на Содом и открылось содомское море), – над водами речными и источниковыми, которые стали отчасти горькими, – над солнцем и луною с другими светилами, – затем, между прочим, мучит людей саранча с царем губителем (Апок. 8 и 9); подобные и отчасти даже буквально тождественные казни указываются и между вышеозначенными «знамениями» по 3-й книге Ездры⁸². Во 2-х, можем приметить, что в этой книге «знамения», сходные с означенными сейчас Апокалипсическими казнями, перемежаются или перемешиваются такими, в которых загадочная чрезвычайность первых разрешается в более простые и обыкновенные явления, как-то: обременительность общественного устройства по налогам или даням, народное колебание, нестроение во многих местах, умножение неправды, сокрытие света мудрости, восстания друг на друга, безуспешность и расстройство во всем; а именно все подобное и означается Апокалипсическими казнями над языческим миром, по нашему разумению⁸³, которое таким образом подтверждается и 3-ю книгою Ездры. В 3-х, не оставим и здесь без внимания, что Ездра этой книги разделяет бедствия плена уже с новым Израилем, со многими христианами. А потому чрез указание этим новозаветным пленникам духовного Вавилона на казни, определенные языческому миру и теперь уже давно совершившийся над ним, внушается, что, как ни усилилась тирания языческих начал, или неверного владычества, над многими из христиан, – суд и над этим язычеством не дремлет, как он был определен еще древнему язычеству и уже совершился именно над греко-римским язычеством.

Такое же отношение 3-й книги Ездры к Апокалипсису мы видим и далее. Так, после новых недоразумений Ездры и после вразумления его Ангелом, что судьбы Божии, раскрываясь последовательно, подобны однако кругу, в окружности которого каждая точка в равном расстоянии от центра и потому «ни самые последние (по времени) не опаздывают, ни самые первые не упреждают» (3Ездр.5:14–56), Ездре торжественно возвещается о конце прежнего бедственного времени и о новом лучшем времени, следующем за первым, как Иаков за Исавом из утробы матерней; при этом указываются знамения не только конца проходящего бедственного времени, знамения печальные и мрачные, сходные и отчасти тождественные с означенными выше, но и светлые знамения грядущего лучшего времени. Знамения этого последнего такие: «увидят тех, которые восприяты (Богом), которые не вкусили смерти от своего рождения⁸⁴ и сердце живущих изменится и обратится в другое чувство. Ибо зло сотрется... вера процветет... покажется истина» и проч. (3Ездр.6:1–29). В Апокалипсисе, после суда над язычеством, также торжественно возвещается, что «времени уже не будет» (Апок.10), не в безотносительном смысле, но времени именно языческого преобладания над церковью, дотоле следимого в откровении; а затем являются два великие пророка – свидетели Христовы, поразительно напоминающие своими действиями особенно Илию, не видевшего смерти подобно Еноху (Апок.11), принесшие с собою время именно процветания веры и раскрытия истины, время вселенских соборов, как показали события⁸⁵. Ясно, что и это Апокалипсическое видение, в своих характеристических принадлежностях, перенесено в 3-ю книгу Ездры и здесь понято, в сущности, так, как и нами объяснено в обозрении Апокалипсиса. Для пленников вавилонских, из нового Израиля, указание Ездры на это Апокалипсическое видение имеет смысл такого внушения или заверения, что, наконец, пройдет бедственное время⁸⁶ каких бы ни было видов враждебного (духовного или внешнего) преобладания над христианами, что за этим Исавом непременно последует, запиная его, Иаков – время лучшее, подобное времени процветания веры и раскрытия истины в период вселенских соборов...

Затем Ездра снова, уже в третий раз, предается тяжелым недоумениям о судьбе плененного Вавилоном Божия народа. Он углубляется молитвенно в тайну миротворения и первобытного состояния человека, тайну, которая показывает, что ради Божиих людей, или ради верного своему Богоподобному значению человечества, создан и весь мир⁸⁷; причем в мироздании, в котором таким образом завиты судьбы человечества, он по отношению, конечно, к этому последнему указывает в особенности на двух животных чудовищной величины и чрезвычайного назначения, одно, принадлежащее морям, а другое – суше или земле⁸⁸. (Это – 3Ездр.6:30–53). После вразумления Ездры, что спасаемое человечество идет к своему великому назначению не иначе, как тесным и скорбным путем, открывается ему следующее: «вот придет время, и будет, что, по исполнению знамений (вышеозначенных), явится невеста и открыто покажется земля, которая ныне сокрывается... Сын мой Иисус явится с теми, которые с Ним, и этот остаток будет наслаждаться в продолжении четырехсот лет. И после этих лет будет, – умрет Сын мой Христос и все люди, имеющие дыхание. И мир обратится в древнее безмолвие на семь дней, как было в прежних судах, так что не останется никого. И будет после семи дней, возбудится мир, который еще не бодрствует, и растленное умрет, и земля отдаст спящих в ней... И Всевышний явится на седалище суда... станет истина, вера получит силу... воспрянут правды и не будут господствовать неправды» (3Ездр.7:1–35). – Нет нужды и говорить, как во всем сказанном много загадочного до странности. Но сообразим все это с Апокалипсическими видениями, и все окажется ясным и глубокознаменательным.

В Апокалипсисе, при окончании еще периода вселенских соборов, провозглашалось, что «царства мира соделались царством Господа нашего и Христа Его» (Апок.11:15), после чего явилась жена, облеченная в солнце, с венцем из звезд и проч. (Апок.12:1 и сл.): так земля, и прежде сокровенно осеняемая благодатью, оказалась открыто благодатною и явилась невеста, как сказано в 3-й книге Ездры. Около жены, в видении Апокалипсическом, явился и враждебный змий, как то было с первою женою еще в первобытном состоянии человечества вскоре по совершении миротворения; жена, по Апокалипсису, имела родить и родила сына, имеющего пасти и сокрушать языки жезлом железным: ради нас, молитвенно говорит в соответствие этому Ездра, углубляющийся в тайну миротворения и первобытного состояния нашего, ради нас создал еси век, прочие же языки... рекл еси оные ничтоже быти. Затем, по Апокалипсису, являются два чудовищные зверя, один из моря, другой из земли (Апок.13), при изображении которых говорится об Агнце Божием, закланном в мысли Божией еще от создания мира (там же ст. 8), так что, видно, еще при самом миротворении были уже у Создателя Бога Слова в виду ниспадения людей до чудовищного зверообразия, принятые Им тогда же на себя, как Агнцем Божиим: вот и эти два чудовищные животные вод и суши, на которые указывает Ездра, следя шестидневное миротворение. Далее, по Апокалипсису, на горе Сионе является Агнец со ста сорока четырьмя тысячами своих избранных, поющих торжественную песнь (Апок.14:1 и сл.); а этим самым числом выше в Апокалипсисе означен избранный остаток верующих иудеев при первоначальном распространении христианства, когда вместо ветхозаветного Израиля, в большинстве своем неверующего, собирался и размножался новый Божий народ христиан (см. Апок.7); подобно как некогда размножался древний Израиль во время четырехсотлетнего (Быт.14:13) пребывания своего в Египте: совокупляя все это, по внутренней связи всего этого и единству действующей во всем том Христовой благодати, в одно благодатное явление, 3-я книга Ездры и говорит, что Господь «Иисус явится с теми, которые с Ним, и этот остаток будет наслаждаться четыреста лет», когда т. е. большинство и христианского мира окажется неверным и нужно будет вновь собирать и размножать благодатный Божий народ. Потом, в Апокалипсисе (Апок.15,16), изображается суд Божий над отступническими неверностями мира христианского, состоящий в семи язвах, следующих одна за другою, подобно как прежде в суде над язычеством совершилось семь же последовательных казней (Апок.8,9); такой суд не только падает на неверных Христу, но подъемлется, без сомнения, и верными по сообщничеству или участию их в Агнчем, победоносном над злом, самопожертвовании до смерти за виноватых (Апок.17:14): так и исполняется сказанное в 3-й книге Ездры, что, после наслаждения со Христом остатка верных, «умрет Христос и все люди, имеющие дыхание», что такая сила смерти Христовой будет действовать, со своею небесною тишиною, на целые семь дней, подобно как это было в прежних судах. Семью последними язвами, по Апокалипсису, и оканчивается ярость Божия на неверности христианского мира, так что далее следует низложение одного за другим многовековых враждебных преобладаний над верою (см. Апок.18 – 20:6), увенчиваясь, так называемым, первым воскресением, или оживлением в христианском мире всего, убитого или забитого прежде, и судом над прежними неправдами: так, и по 3-й книге Ездры, «после семи дней возбудится мир... и земля отдаст спящих в ней... И Всевышний явится на седалище суда... станет истина... и не будут господствовать неправды» и проч.

После новых вопросов Ездры и вразумлений его Ангелом, именно касательно судьбы и загробного состояния добрых и злых, после успокоений любви его, до крайности болезнующей о погибели злых людей, после решительного подтверждения, что только верою и делами можно достигнуть лучшего здесь и в будущем, а за неверности Богу неминуемо и справедливо грозит пагуба, при всей чрезмерности человеколюбия Божия, (3Ездр.7:36,8;9:1–22), Ездре дается знать чрез видения, как новый Израиль освободится от разных враждебных преобладаний над собою. Эти видения также соответственны видениям Апокалипсическим, относящимся к тому же предмету.

Так, во-первых, в соответствие Апокалипсическому видению жены – православной церкви, озлобляемой духом лжи папизма и водворившейся в пустыне магометанского порабощения, но безопасно породившей сына мужеского с великим назначением пасти языки, Ездра получает такое видение (3Ездр.9:23 – 10): жена, уже возрастившая своего сына до его брака, является ему среди загородного пустынного, впрочем цветистого, поля в смертельном горе от внезапной смерти сына, когда он уже вошел в брачный чертог; Ездра, принимая ее за обыкновенную женщину, оплакивающую смерть сына, стал было утешать ее о горестях Сиона, матери верующих, о пленении ее детей, – как вдруг лицо явившейся жены заблистало, вид ее сделался грозным и, воскликнув таким голосом, от которого поколебалась земля, превратилась она в великолепный город, строящийся на великих основаниях и размерах. Ныне видит Вышний, так сказано Ездре в изъяснение этого видения, яко душою прискорбен еси и яко всем сердцем терпиши о Иерусалиме, яви тебе светлость славы Его и красоту лепоты его. Дай, Господи, и нам всем такое участие в Твоей Агнчей брачной вечери, чтобы соучаствовать Твоему человеколюбивому самопожертвованию до крестной смерти за грешных и заблуждающих; и да не замедлит таким образом раскрыться спасительное для востока и запада христианского торжество и слава Православной Церкви (см. Апок.19:7–9)! Матерь Божия, представительница и ходатаица церкви, первообраз жены, да подвигнет сообразующиеся с Нею души к материнской скорби об усыплении и бездейственной для Христа мертвости нашего духа, о мертвенной чрез это связанности в нас и благодатного Христова духа, или о втором распятии во многих из нас Сына Ея; и да раскроется чрез это во всем величии и красоте, во всей благодатной силе своей, православно-церковный дух! Да падет, каким образом, вражда змия против жены – св. Церкви на собственную его человекоубийственную голову, внушившую людям, и в самом христианстве, мечту о совместничестве с Господом, с Его всемирным главенством!..

Во-вторых, в соответствие Апокалипсическому видению о зверообразном антихристианском направлении разума, в образе которого соединены четыре зверя Даниилова видения и с особенною поразительностью выступает на вид Богохульное неверие четвертого из этих Данииловых зверей (Апок.13, слч. Дан.7), Ездра во сне видит орла, которому изрекается: не ты ли еси, иже остался еси от четырех животных (Даниилова видения)... И четвертый грядый победи вся животная... И судил еси землю не со истиною, сокрушил бо еси кротких, и повредил еси миролюбивых, и возлюбил ложных... Сего ради не являйся ты, орле... яко да прохладится вся земля, и обратится свободна от твоея силы, и уповает на суд и милосердие Того, Иже сотвори ю. И затем, Ездре показана до подробностей вся судьба и гибель четвертого (именно Сиро-египетского) преобладания над Израилем (см. 3Езд.11,12). Так, видно, все предусмотрено до подробностей, что касается судьбы и пагубы и зверообразного преобладания неверующего Христу разума; и земля освободится от этого преобладания, судящего не со истиною и любящего ложных. В Апокалипсисе сказано, что этот зверь, как и его зверовидный же лжепророк, живые будут схвачены в своей лживости и брошены в озеро огненное, как адская противоразумная ложь (Апок.19:20).

В-третьих, в соответствие Апокалипсическому видению, а вместе и в подтверждение такого его разумения, что, с готовым низложением враждебных и лживых преобладаний над новым Израилем, открывается чрез иссушение Евфрата удобный путь царям от восхода солнечного или самому этому «царственному священству» – новому Израилю из своего пленения и рассеяния (Апок.16:12 и сл.), – Ездра видит во сне же, с получением при этом и истолкования Своего видения: Сын Божий, в человечестве Своем, стоит на верху горы Сиона, которую Он сам себе «изваял без рук» художников; против Него отовсюду собрались неисчислимые враги, оставив бывшие до того взаимные между собою брани и вражды, но Он на них «испустил из уст своих как бы дыхание огня... и пожег всех, так что потом, от бесчисленного множества (врагов), не осталось ничего кроме праха и дымного смрада»; в тоже время к Нему стали собираться из-за Евфрата, нарочно иссушенного для этого, плененные некогда и скрывшиеся для служения своему Богу за Евфрат, чада Израиля (3Езд. 13). Так-то, с поражением и упразднением лживых начал враждебности против Христа чрез огненосное благодатное движение Его Духа, возвратятся к Нему все рассеянные чада нового Израиля со всем, что у них, и в стране их пленения, уцелело лучшего и живого (слч. 3Ездр.13:42), возвратятся христиане к торжествующему православию изо всех видов неправославия или унижения православия. Таков «оный великий день Бога Вседержителя», назнаменованный в Апокалипсисе (Апок.16:14 сл. Апок19:11 и сл.). Тако не может кийждо видети, сказано в 3-й кн. Ездры, в изъяснении последнего видения, видети Сына Божия или тех, иже с Ним суть, токмо во время дне! Да! В этот день.

Все вразумления и распоряжения свыше, какие совершены среди плена вавилонского для Ездры и чрез него, завершаются тем, что, на место сожженных книг Божия закона, дано Ездре вновь написать священные книги, и одни из них в яве поставити для всех, достойных и недостойных, а другие предать только мудрым в народе (3Ездр.14). Это, по отношению к Новому Завету, начертываемому Духом Святым, в отличие от каменных скрижалей Ветхого Завета, уже на живых плотяных скрижалях сердца (2Кор.3), имеет весьма глубокознаменательный смысл. Да начертает Дух Господень в живых книгах умов и сердец наших истинное и живое направление православного христианства, направление благодатно-человеколюбивое и объемлющее всех и все Христовою истиною и любовью, вместо прежних направлений: одного ревнивого по Христу, но жесткого и нечеловеколюбивого, другого гуманного, но отчуждающегося от Христа; направлений, от которых в христианском мире перегорало много, много живых книг! Само собою разумеется, что истинное и живое направление, назначенное быть основанием для будущего духовного развития людей (см. 3Ездр.14:19–22), должно быть открыто и иметь силу для всех, входящих и не входящих в это направление, достойных и недостойных, а раскроется вполне во всей своей силе – только в избранных, проводящих это направление во всю глубину своего духа и на все стези своей жизни. Только в этих последних живых книгах откроется корень разума, и премудрости источник, и ведения река (3Ездр.14:47,48).

В заключительных двух (3Ездр.15,16) главах 3-й книги Ездры, как вывод из всего предыдущего, предлагаются с одной стороны угрожения врагам Бога и церкви, представляемым в образе врагов ветхозаветной теократии, а с другой, увещания и ободрения верным Божиим людям. В угрожениях видны также Апокалипсические черты, например: и сразятся между собою... и будет кровь от меча даже до утробы, и гной человеческий даже до седла велблюждя (3Ездр.15:35,36 слч. Апок.14:20); тоже в особенности видно в угрожении Вавилону. Увещания и ободрения вообще имеют такую силу: слышите слово людие Мои (так сказано от лица самого Господа), уготовайтеся на брань (брань, без сомнения, с направлениями и началами лжи, неразумия, неправомыслия, порочности), и в злых тако будите, якоже пришельцы земли (идущие к своему Отцу небесному и вне Его любви, открытой во Христе Сыне Его и изливающейся в приемлющие души Святым Его Духом, не останавливающиеся решительно ни на чем)... Слышите возлюбленнии Мои, рече Господь: се пред вами суть дни скорби (скорби от или об упорствующих во лжи и злобе), и от сих избавлю вас. Не бойтеся, не сумневайтеся, яко Бог предводитель ваш есть (3Ездр.16:41,75,76).