Часть I. Исагогический обзор книги Песнь Песней Соломона

Прежде чем приступить к основной части нашего труда, толкованию книги Песнь Песней, необходимо сделать историко-исагогический обзор ее. Об этом существуют довольно обстоятельные исследования как в западной, так и в отечественной литературе. Западные авторы (см. работы [94]- [145]) отдают предпочтение историческому изучению книги, на основании которого и строят свои толкования. Хотя нередко бывает и наоборот, когда их понимание книги и отношение к Священному Писанию определяют направления историко-исагогических исследований и способ аргументации отстаиваемых ими положений. В нашей отечественной литературе необходимо среди многих исследователей книги Песнь Песней отметить труды архиепископа Феофана (Прокоповича) [82] [86], А. Глаголева [70], П. Юнгерова [92], И. С. Якимова [93] и монографию профессора А. А. Олесницкого «Книга Песнь Песней и ея новейшие критики» [74]. Последняя работа не только не уступает, но во многом и превосходит труды западных ученых. И. С. Якимов рассматривает в своей работе «О происхождении книги Песнь Песней» в основном вопрос содержания книги, отстаивая ее единство и аллегорическое понимание. А. А. Олесницкий излагает подробно вопрос о каноническом достоинстве книги, текстологию и дает основательнейший обзор и разбор всех существовавших за три тысячелетия концепций книги, предлагая в конце и свою собственную.

Святые отцы Церкви вопросами исагогики почти не занимались. Их облагодатствованный Духом Божиим разум главным образом постигал тайны Божественного откровения. Научное же препарирование Библии как книги было им чуждо. Однако, учитывая слова святого апостола Петра: «Будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостию и благоговением» (1Пет. 3:15), в наше время необходимо подробно рассматривать эти вопросы, чтобы противостоять крайним взглядам библейской критики и тем веяниям модернистского богословия, которые проникают и в нашу святую Православную Церковь. К тому же исагогические знания о библейской книге помогают лучше освоить и ее содержание. Отдельное место в работе занимают вопросы текстологии книги Песнь Песней, которыми занимались как святые отцы в древности, так и ученые-библеисты последних веков.

Название книги в еврейском подлиннике: שִׁ֥יר הַשִּׁירִ֖ים אֲשֶׁ֥ר לִשְׁלֹמֹֽה (Шир га-Ширим ашер ли-Шломо) означает Песнь Песней Соломона, или точнее, как переводит архимандрит Макарий (Глухарев) [6], «Песнь Песней, которая есть Соломонова». В греческом переводе LXX эта книга названа Ἄισμα ᾀσμάτων, ὅ ἐστιν τῷ Σαλωμων, что в переводе епископа Порфирия (Успенского) означает «Песнь Песней, что Соломону» [7]. Как в еврейском, так и в греческом тексте название книги составляет первый стих первой главы, то есть начальные слова книги. Вульгата же, как и славянский и русский переводы, выносит название особо, и оно не входит в состав первой главы. Вульгата именует книгу Canticum Canticorum, то есть Песнь Песней – как прекраснейшая или превосходнейшая песнь, которая принадлежит Соломону или написана Соломоном.

Это название книги не может пониматься в таком смысле, который позднее высказывали:

1. Некоторые раввины (например, Абен-Езра, Кимхи), которые, нарушая грамматику, переводили название книги как «Песнь из Песней Соломона». То есть это якобы одна из тех 1005 песней, составленных Соломоном (3Цар. 4:32).

2. В новое уже время ряд исследователей (Клейкер, Павлюс и особенно Депке и Магнус) объясняли название как песнь, составленную из ряда песней Соломона. Таким образом они отрицали единство книги Песнь Песней и считали ее составленной из фрагментов. О единстве книги Песнь Песней будет подробное рассмотрение в гл. 3.7 при разборе гипотезы фрагментов.

Мы же принимаем название книги именно как совершеннейшую, превосходнейшую песнь, ибо так понимали его и святые отцы Церкви, и древняя синагога. Кстати, своеобразно и удачно выразил эту мысль Лютер в своем немецком переводе Библии словом «Das Hohelied», что означает «Высокая песнь». Название Песнь Песней соответствует другим библейским выражениям, когда через повторение слова достигалась превосходная степень, например «раб рабов» (Быт. 9:25), «Святое Святых» (Исх. 26:33), «небо небес» (3Цар. 8:27), «суета сует» (Еккл. 1:2), «Царь царей» (Откр. 17:14).

Именно так понимает название книги равви Акиба в Талмуде: «Ибо все книги – святое, а Песнь Песней – святое святых» (Тр. Ядаим, гл. III, #5).

Как песня выделяется среди обычной речи, так Песнь Песней является из всех песней главной.

Глубокий смысл придавали этому названию и святые отцы. Вот как об этом пишет первый христианский толкователь этой святой книги Ориген¹: «Как мы узнали чрез Моисея, что есть не только Святое, но и Святое Святых, и что есть не только суббота, но и суббота суббот: так ныне мы узнаем через Соломона, что существуют не только песни, но и песни песней. Блажен, конечно тот, кто входит во Святое, но еще блаженнее тот, кто входит во Святое Святых. Блажен празднующий субботу, но еще блаженнее празднующий субботу суббот. Блажен, подобным образом, и тот, кто понимает и поет песни, ибо никто не поет песней иначе, как только во время торжеств; но гораздо блаженнее тот, кто поет Песнь Песней. И как входящий во Святое, нуждается еще во многом, чтобы быть достойным войти во Святая Святых, и как празднующий субботу, которая от Господа установлена для народа, имеет нужду еще во многом, чтобы праздновать субботу суббот: подобным образом с трудом обретается такой, кто, прошедши все песни, содержащиеся в Писании, был бы в состоянии возвыситься до Песни Песней. Тебе должно выйти из Египта и, по выходе из земли Египетской, перейти Чермное море, чтобы ты мог воспеть первую песнь, говоря: «Поим Господеви славно бо прославися» (Исх. 15:1). Но хотя бы ты и воспел первую песнь, ты еще далеко отстоишь от Песни Песней. Пройди духом пустыню, пока не придешь к кладезю, который ископали цари (Чис. 21), чтобы там воспеть вторую песнь. После сего иди к пределам Святой Земли, чтобы став на берегу Иордана, воспеть песнь Моисея, говоря: «вонми небо и возглаголю, и да слышит земля глаголы уст моих» (Втор. 32:1). Потом необходимо, чтобы ты воинствовал под начальством Иисуса и получил в наследие Святую землю, и чтобы пчела тебе пророчествовала и пчела тебя судила, (слово «Девора» значит «пчела»), для того, чтобы ты мог усвоить себе и ту песнь, которая содержится в книге Судей (Суд. гл. 5). Достигнув по порядку книги Царств, приступи к Песни, которую воспел Давид, когда избавился от руки всех врагов своих и от руки Саула и сказал: «Господь утверждение мое, и крепость моя, и прибежище мое, и избавитель мой» (Пс. 17:1). Затем тебе следует перейти к пророку Исаии, чтобы вместе с ним воспеть: «воспою песнь возлюбленному о винограднике моем» (Ис. 5:1). И когда ты пройдешь все это, тогда уже взойди к более возвышенному, чтобы с душою украшенною, тебе можно было воспеть вместе с женихом и эту Песнь Песней» [30].

Оригену вторит и блаженный Феодорит Кирский, который, перечислив все прежние песни, воспетые Израилем, говорит: «Вот почему сия книга Песнь Песней нарицается, понеже прочая песнословия для сей песни сочинены и к сей содержание свое направляют: сия бо песнь есть глава всех благих... И так Песнию Песней книга сия нарицается потому, что самые величайшие Божией благости роды нам описует, и сокровеннейшыя и непостижимыя и святых святейшия Божией к нам любви таинства открывает» [45].

Подобным образом раскрывает значение наименования этой книги и святой Афанасий Великий: «Песнь Песней называется она потому, что следует после других песней, и что после сей песни нельзя ожидать другой песни. Говоря о другой песни, я разумею не книгу, но то, что содержится в книге». Приводя ветхозаветных пророков, св. Афанасий указывает: «Все сии пророчества суть песни, а Песнь Песней как бы уже не пророчествует или предсказывает, но показывая Того, о Котором другие предвозвещали, как бы уже пришедшим и принявшим плоть человеческую. Посему Песнь Песней воспевает как-бы брачную песнь на бракосочетание Слова с плотию... И опять, каким образом, после того, как Иоанн указал на Агнца, закон и пророки престали, простиравшись только до Иоанна: так воспетое в Песни Песней есть конец всего того, что возвещается во всем Божественном Писании. Ибо чего другого ожидать должно по пришествии Христовом, кроме суда и воздаяния?.. Итак это есть Песнь Песней, потому что после того, что в ней воспето, не должно ожидать ничего другого. И, как в законе было святое, и за святым – Святое Святых, а за Святым Святых уже не было внутреннейшаго места; так после песней есть еще Песнь Песней, а после Песни Песней уже не должно ожидать внутреннейшаго и новейшаго обетования» [20]. Итак, до второго пришествия Христова Песнь Песней есть последнее и высшее откровение Божие людям, глубочайшая и сокровеннейшая тайна, или лучше – тайна тайн!

Интересную мысль высказывает относительно второй части наименования книги «Песнь Песней Соломона» блаженный Иероним Стридонский. Сравнивая названия трех Соломоновых книг, он замечает: «Притом – и это особенно тщательно следует заметить – и надписание каждой из трех книг писателя различно. В Притчах поставлено: «Притчи Соломона, сына Давидова, царя Израилева; в Екклезиасте «Слова Екклезиаста, сына Давидова, царя в Иерусалиме (слово «Израилева», неправильно стоящее в греческом и латинском кодексах, здесь излишне); а в... Песни Песней Соломон не обозначается ни сыном Давидовым, ни царем Израилевым, или в Иерусалиме, здесь стоит только: Песнь Песней Соломона» [30]. Далее блаженный Иероним замечает, что если Притчи и первоначальное наставление относится к двенадцати коленам и ко всему Израилю, если презрение мира особенно уместно для жителей столицы, то есть Иерусалима, (имеется в виду учение о суетности всех земных благ в Екклезиасте, так необходимое привязанным к этим благам и гордящимся ими жителям столицы. – Г.Ф.); то Песнь Песней собственно обращается к тем, которые стремятся только к горнему. Для начинающих и совершенствующихся справедливо выставляются Соломоном и достоинство отца, и собственный царский авторитет, а для совершенных, там, где ученик вразумляется не страхом, а любовию, там достаточно собственного имени, учитель равен и не выставляет себя царем.

Интересную интерпретацию наименования книги Песнь Песней дает древний сирский перевод Пешито, где книга имеет надписание Chechmeto de-chechmoto, что значит «Премудрость премудростей». Такое название свидетельствует о божественно-возвышенном, софийном (премудром) содержании книги. Сирийский переводчик явно не считал эту Песнь одною из песней Соломона, или составленною из нескольких его песней. Он отметил не литературную форму (песнь), а внутреннее содержание (премудрость).

Место книги Песнь Песней Соломона в Библии

В еврейской Библии книга «Песнь Песней» расположена в третьей части священных книг² – среди агиографов³ (кетубим).

В LXX, Вульгате, а также в славянской и русской Библии книга «Песнь Песней» расположена среди учительных книг после двух других книг царя Соломона – «Притчей» и «Екклезиаста» и перед его же неканонической книгой «Премудрости Соломона». На этом месте помещают книгу Мелитон, Ориген и Талмуд.

В изданиях пяти мегилл при книгах Моисея, Песнь Песней стоит на первом месте между мегиллами в немецких рукописях, а в испанских – на втором, после книги Руфь.

В учебниках и пособиях по исагогике обычно рассматривается наименование книги, ее автор, место и время написания, цель написания, форма, литературные и языковые особенности, содержание книги, основные богословские и духовные темы книги, достоверность книги, каноничность, первоначальный текст и переводы, богослужебное употребление. Все это в работе будет затронуто, однако не по «школьной схеме», а в том порядке, как возникают вопросы по этой книге при ее научном изучении. «Школьная схема» заставила бы нас прибегнуть к некоторой искусственности и явной нагроможденности материала, при частых и ненужных повторах.

Итак, исагогика в отношении книги «Песнь Песней» ставит перед нами три основных вопроса.

Первый вопрос: когда книга вошла в канон Священного Писания и почему? Кто ее автор? Каково значение этой книги? Каково ее богослужебное употребление?

Второй вопрос: каков смысл этой книги и в чем значение ее содержания? Здесь необходимо рассмотреть различные концепции понимания этой книги в плане их духовного и исторического развития в Ветхом Завете, позднейшем иудаизме, христианстве и в исагогической науке последних веков.

Третий вопрос: проблема Urtext’а, то есть определения первоначального текста оригинала. С этим вопросом связано рассмотрение переводов книги, ее еврейского текста и текстологический анализ имеющихся текстов.

Вот таковы вопросы, которыми надлежит заняться в первой части предлагаемой работы.

При рассмотрении всех этих вопросов мы будем исходить не только из данных исторической и словесных наук, но и из живого Предания, хранимого во святой Церкви. Библейская критика часто опровергает Предание, хотя сама исходит из гораздо меньшего и порою непроверенного материала, чем то живое Предание, которое складывалось на основе изучаемых фактов. Скрупулезный ученый А. А. Олесницкий прекрасно замечает: «Кроме новейшей истории, Песнь Песней имеет еще свою древнюю историю, в которой решены ясно и просто, путем предания, почти все вопросы, над которыми трудится новейшая критика» [74, стр. 371].

Итак, первый вопрос о каноническом достоинстве книги Песнь Песней Соломона.

О достоинстве книги Песнь Песней говорит уже то, что ее автором был знаменитый царь Израильский Соломон, являвшийся автором и других богодухновенных книг (Притчей, Екклезиаста и некоторых псалмов). Об авторстве Соломона говорит уже само название книги «Песнь Песней Соломона», или еще яснее в переводе архимандрита Макария «Песнь Песней, которая есть Соломонова». Авторство Соломона всегда признавала иудейская синагога и христианская Церковь.

Соломона называет автором книги ортодоксальное иудейское предание, записанное в Талмуде (Baba Batra, fol. 14,2). Таргум халдейский (составлен после Талмуда, то есть после V в. по Р.Х.) перефразирует название книги таким образом: «Песни и похвала, которые произнес Соломон пророк царь Израильский по вдохновению Духа Святаго пред Господом и Владыкою всего мира». Здесь, кстати, указывается не только на авторство Соломона, но и на богодухновенность книги.

О принадлежности книги царю Соломону свидетельствует в своем «Синопсисе» святой Афанасий Великий: «И сия книга есть сочинение Соломона, как выше показано». Это же утверждают и все святые отцы.

Теперь надлежит устранить некоторые возражения, которые вроде бы препятствуют считать автором книги «Песнь Песней» Соломона.

Ряд западных исследователей Eichhorn [98], Umbreit [97], Rosenmuller, Kaiser [99], Hartmann [101], Magnus [107] и другие отмечают наличие многих арамеизмов в языке книги, значит она могла быть написана только после вавилонского плена (VI в. до Р.Х.), когда иудеи переняли у халдеев арамейскую речь, следовательно автором книги не мог быть Соломон. Эти же исследователи считают, что не только по языку, но и по идейному содержанию книга могла появиться только после освобождения от вавилонского плена.

На эти возражения против авторства Соломона справедливо замечает Гэверник [93, стр. 499], что в книге присутствуют отдельные арамейские слова, но не словосочетания, не словесные выражения, а это еще не доказывает, что книга была написана во времена, когда евреями был усвоен арамейский язык. Автор Песни Песней вполне мог жить до того времени, когда иудеями был усвоен арамейский язык. Даже такой знаток еврейского языка, как Эвальд, отрицавший, кстати, авторство Соломона, тем не менее считал книгу написанной ранее вавилонского плена. Отдельные арамейские слова, вкрапленные в еврейскую речь, вообще составляют особенность древнееврейской поэтической речи. Так, арамейские слова встречаются в книге Иова, Притчах и даже в песне Деворы (книга Судей Израилевых). Это объясняется контактами Израиля с Финикией и Сирией. Для сравнения можно привести наш русский язык, в котором встречаются многие слова татарского происхождения, но отсутствуют татарские фразы. Это свидетельствует о том, что русские имели контакты с татарами, но их языком не владели и не употребляли татарскую речь. Так и здесь. В отличие от книг, написанных до вавилонского плена, где присутствуют только отдельные арамейские слова, в книгах периода плена и более поздних присутствуют даже целые отрывки на арамейском языке (Дан. 2:4–7:28). А то, что во времена Давида-Соломона контакты с Финикией и Сирией были, это общеизвестно. Давид имел сношения с финикийским царем, доставляя с ливанских гор материал для строительства храма. Он же покорил значительную часть Сирии. При Соломоне, во время строительства храма, сношения с Финикией еще более усилились, не прекращались они и с Сирией. И так как центром этих сношений в Палестине был Иерусалим, то и Соломон, и жители Иерусалима, конечно же, знали различные слова арамейского происхождения. Так что и Соломон, как автор книги, мог знать и употреблять эти слова, и жители Иерусалима, как его читатели, могли их понимать.

Если же обратиться к свидетельству самой книги о себе, к ее содержанию, то она явно свидетельствует в пользу авторства Соломона.

– Во-первых, на это указывает название книги, о чем ранее уже было сказано.

– В ст. 1:5 говорится о завесах Соломона, а они едва ли могли быть после Соломона.

– В ст. 3:7 и далее говорится о брачной процессии Соломона, причем описывает ее явно свидетель этой процессии.

– То, что говорится о башне Давидовой (4:4) и о винограднике Соломона в Ваал-Гамоне (8:11) и условиях, на которых он был отдан на хранение (ст. 12), явно могло быть известным именно жителям Иерусалима и владетелю виноградника. По крайней мере, невероятно, чтобы такие подробности были известны людям, жившим гораздо позднее Соломона.

Нелишне заметить, что вся книга свидетельствует о великолепном знании и любви ее автора к природе Святой Земли, ее ландшафту, растениям, животным. А это вполне созвучно с тем, что мы знаем о Соломоне: «И говорил он о деревах, от кедра, что в Ливане, до иссопа, вырастающего из стены; говорил и о животных, и о птицах, и о пресмыкающихся, и о рыбах» (3Цар. 4:33).

– В Песни Песней упомянут נִרְדִּ֖ нард (1:12; 4:13.14). Это слово санскритское и указывает на траву, растущую в Индии на Гималайских горах. Известно, что корабль Соломона с корабельщиками Хирама Финикийского из Ецион-Гавера отправлялся за золотом в Офир (Индию) (3Цар. 9:26–28). Золото было доставлено (ср. Пс. 44:10). Это было скорее всего первое знакомство евреев с Индией. Тогда могли привезти и нард. Уже в последние годы Соломона Идумея отделилась от его царства и путь к Ецион-Гаверу из Иерусалима перестал быть свободным для евреев. Впоследствии, когда царь Иосафат поразил идумеян (обитателей горы Сеира), он построил было корабли в Ецион-Гавере, но они были разбиты бурею (2Пар. 20:35–37). Так что связи с Индией у Израиля больше не было. Итак, упоминание нарда явно указывает на времена Соломона.

– Можно, конечно, возразить, что израильтяне, познакомившись с нардом при Соломоне, знали его и потом. К этому можно добавить, что целый ряд естественно-исторических наименований впервые упомянут в книге Песнь Песней, а потом уже появляется в более поздних книгах Священного Писания.

Эти слова в позднейших книгах встречаются по одному, по два раза, а в самых ранних их нет вообще. В Песни Песней же они, появившись впервые, присутствуют все сразу.

Это, конечно, не является строгим доказательством, но весьма соответствует тому, что книга появилась именно во времена Соломона, и именно им, знавшим все эти растения и всех животных, написана.

– В ст. 6:4 упомянуты Фирца и Иерусалим. Фирца была городом, в котором жили израильские цари (северного десятиколенного царства) вплоть до построения Амрием Самарии. Некоторые критики говорят, что раз упомянуты Фирца и Иерусалим, значит, книга написана после Соломона в период разделенного царства, когда эти два города были соответственно столицами.

На это мы возразим, что не надо отклоняться от текста книги. Фирца и Иерусалим упомянуты в данном случае не как столицы, а как символы красоты и любезности (приятности): Прекрасна ты, возлюбленная моя, как Фирца, любезна, как Иерусалим. Если бы речь шла о разделенном царстве и Фирце как столице десятиколенного царства, то приведенные слова Песни едва ли были бы сказаны. Иерусалим и иудеи не благоволили к Фирце как столице отпавших колен Израилевых. Столице Фирце Иерусалим также не был ни любезен, ни приятен. Так что, если уж вспомнить, что эти города стали потом враждующими столицами, то как раз, наоборот, надо предполагать, что книга была написана до начала их вражды, то есть до разделения, а значит при Соломоне. Приведенный выше текст упоминает о Фирце не как о столице, а как о символе красоты. Фирца действительно была известна как очень красивый город, и была таковой уже во времена Соломона. Об этом свидетельствует само название города «Фирца», что означает «благоволение». Красота местности и города вызывала восхищение людей. И не случайно потом израильские цари именно там расположили свою резиденцию.

Что же касается мнения некоторых критиков, например, Кенига [70, стр. 46], что книга Песнь Песней по своему идейному содержанию, то есть взгляду на женщину, могла быть написана после вавилонского периода, то оно не имеет никакого основания и является праздным вымыслом библейских критиков. Во-первых, книга Песнь Песней является богодухновенной и отражает откровение Божие, а не взгляд общества на женщину. Как любят отступники от Бога и Церкви (особенно в Европе) заниматься «взглядом на женщину» и по нему определять уровень развития общества! Во-вторых, едва ли можно говорить о существенном изменении взгляда на женщину в Израиле в период времени от Моисея до Христа.

О Соломоне, авторе Песни Песней, Мидраш передает нам такое предание: «Когда Иегова предложил Соломону выбрать для себя наиболее желательный дар, то Соломон так рассудил с собою: если я изберу военное могущество, то с ним одним я и останусь; если я изберу богатство – оно одно и будет со мною; нет, я лучше изберу дщерь Божию, вместе с которой все остальное приложится мне. И выбрал мудрость» (Schir ha-schirim rabba, pag. 3). О премудрости Божией, дочери Божией, говорит Соломон: «Я полюбил ее и взыскал от юности моей, и пожелал взять ее в невесту себе, и стал любителем красоты ее» (Прем. 8:2). Премудрость Божия – вот невеста юного Соломона. Здесь ключ к разумению тайны Песни Песней. Не случайно и Пешито переводит заглавие: «Премудрость Премудростей». Для Соломона «Песнь Песней» – это великая тайна, машал, или притча, о Божественном сочетании и браке. О Премудрости, Божественной Софии, Соломон говорит «что (она) имеет сожитие с Богом, и Владыка всех возлюбил ее; она таинница ума Божия и избирательница дел Его» (Прем. 8:3–4).

Нет причин сомневаться в том, что уже со времен Соломона эта книга воспринималась и употреблялась как священная и богодухновенная. Канонизация книги состоялась при благочестивом иудейском царе Езекии (716–687 гг.). Об этом свидетельствует древнее иудейское предание, записанное в Талмуде (Baba batra, fol. 14,2), где сказано, что книга Песнь Песней, написанная Соломоном, «была собрана и издана царем Езекиею и его коллегиумом». Царем Езекией, согласно Преданию, были собраны книги пророка Исаии, Притчи и Екклезиаст. В Книге Притчей (гл. 25:1) упомянуто, что мужи Езекии собрали Притчи Соломона. Со времен царя Езекии упомянутые книги навсегда оставались каноническими. И, наоборот, Езекия устранил из канона некую врачебную книгу [74, стр. 372], которая больше не восстанавливалась в каноническом достоинстве и была потеряна. Позднейшие еврейские учителя, как например Исаак Арама, Иосиф Хайюна (XV в.), называют Езекию редактором книги, а Соломона ее автором.

При утверждении канона ветхозаветных книг Ездрой (V в. до Р.Х.) Песнь Песней, естественно, включалась в канон, и тем самым утверждалась в своем каноническом достоинстве.

Следует отметить, что воспевание любви и красоты человеческого тела в те времена в сознании людей вызывало недоумение и даже сомнение в каноничности книги Песнь Песней. Однако подобные сомнения были окончательно устранены Великой синагогой около 400 г. до Р.Х. при Неемии тем, что тогда было дано толкование книги и она была откорректирована. О последнем см. гл. 4.2 нашего труда. Об этом так сказано в раввинском трактате «Главы раби Нафана» в первой главе: «Сначала некоторые думали, что Притчи, Песнь Песней и Екклезиаст суть апокрифы (genusim), потому что они говорят притчами (аллегорически), и что они не принадлежат к числу священных книг (kethubim). И считали их тайными (genusim), пока мужи Великой синагоги пришли и изъяснили их» [93, стр. 492]. Это деяние Великой синагоги при Неемии так описывается в самой Библии: «Повествуется также в записях и памятных книгах Неемии, как он, составляя библиотеку, собрал сказания о царях и пророках и о Давиде и письма царей о священных приношениях. Подобным образом и Иуда затерянное, по случаю бывшей у нас войны, все собрал, и оно есть у нас» (2Мак. 2:13–14).

Теперь надлежит привести главное свидетельство Талмуда о каноническом достоинстве книги Песнь Песней: «Все священные Писания оскверняют руки. Песнь Песней и Екклесиаст оскверняют руки, а относительно Екклесиаста разногласие; р. Иосе говорит: Екклесиаст не оскверняет рук, а относительно Песни Песней разногласие; р. Симон говорит: Екклесиаст принадлежит к облегчениям школы Шаммая и отягчениям школы Гиллеля (то есть по школе Шаммая не оскверняет). Сказал р. Симон сын Аззая: Я имею предание из уст 72 старцев, находившихся в день, когда посадили р. Элеазара, сына Азарии, главою школы, что Песнь Песней и Екклесиаст оскверняют руки. Сказал р. Акиба: Избави Боже! Никогда никто в Израиле не спорил против того, что Песнь Песней оскверняет руки, ибо весь мир не стоит того дня, в который дана была Израилю Песнь Песней, ибо все книги (агиографы) – святое, а Песнь Песней – святое святых; если же расходились, то расходились только о Екклесиасте. Сказал р. Иоанн, сын Иисуса, сын тестя р. Акибы: как сказал бен-Аззай, так спор и решили» (трактат Ядаим, гл. III, #5). Тосефта здесь же еще дополняет Мишну: «Р. Симон, сын Манасии, говорит: Песнь Песней оскверняет руки, потому что она сказана Духом Святым». Здесь говорится как о каноничности книги «Песнь Песней», так и о величайшем ее достоинстве. Такой крупнейший авторитет талмудического иудейства, как равви Акиба, заявляет, что весь мир не стоит того дня, когда Бог дал Израилю эту книгу, что по сравнению с другими священными книгами (агиографами) она, что святое святых перед святым!

Что касается странного талмудического термина об «осквернении рук» священными книгами и неосквернении их несвященными, то этому есть различные объяснения. А. Олесницкий считает, что это относится не к содержанию текстов, а способу их хранения [74, стр. 378–385]. Вдаваться в подробности этого вопроса не входит в задачу нашей работы.

Существует мнение в библейской критике (Гретц), что в ветхозаветные времена были канонизированы только Тора и Пророки, а агиографы были канонизированы значительно позднее ок. 65 г. по Р.Х. во время иудейского восстания против римлян, школою шаммаитов и галлелитов и на иудейском соборе в Иамнии ок. 90 г. по Р.Х., когда 72-мя старейшинами был низложен князь (или патриарх) Гамалиил II. А если так, то не только канонизация, но и происхождение агиографов значительно отодвигается от библейских времен. Канонизацию, и то только начальную, а не окончательную, относят в таком случае к Иамнийскому собору.

Мнение это несостоятельно. Во-первых, потому, что оно противоречит уже приведенным указаниям на канонизацию Езекией и Великой синагогой.

Во-вторых, на этих соборах вообще не занимались канонизацией библейских книг. Она была уже давно завершена. Обсуждались же другие вопросы. Поскольку в быту у евреев имели хождение малые части священных книг (Чисел, Екклезиаста, Песни Песней), то не умаляется ли святость книги тем, что она взята не вся? В спорах давались ответы древним рационалистам, пытавшимся удалить из канона некоторые библейские книги (Иезекииля, Притчи и Екклезиаста). Обсуждались вопросы ритуального отношения к книгам («осквернение рук»)⁴, но вовсе не вопросы канонического достоинства той или иной книги.

На каноническое достоинство книги Песнь Песней указывает также ее богослужебное употребление.

На основании древнейшего предания нынешний синагогальный требник дает такой порядок чтения так называемых пяти мегилл по пяти великим иудейским праздникам: Песнь песней – на 8-й день Пасхи, Руфь – на 2-й Пятидесятницы, Плач – в день Очищения, Екклезиаст – в 3-й день Кущей, Эсфирь – на праздник Пурим. Итак, Песнь Песней – это пасхальная книга! На Пасху читалась книга Исход и книга Песнь Песней. Исход напоминал египетское рабство и освобождение от него, Песнь Песней – это ликование Обетованной Земли, где течет молоко и мед (Исх. 3:17). Существует даже мнение Самуила Тайяра, что «вне своего нынешнего назначения и употребления (то есть для пасхального богослужения. – Г.Ф.) Песнь Песней не существовала; я хочу сказать, что книга Песнь Песней с первых дней своего существования была известна как богослужебная книга, назначенная для праздника Пасхи (подобно тому, как книга Есфирь искони была богослужебным чтением праздника Пурим) и ее история неразрывна от истории праздника Пасхи» [74]. Кроме годового праздника Пасхи книга Песнь Песней читается за каждым субботним богослужением в пятницу вечером. Да и сама суббота называется у талмудистов невестою Песни Песней.⁵

Кстати, литургическое употребление Песни Песней известно у караимов, которые не могли заимствовать его у раввинистов-талмудистов вследствие 13-вековой непримиримой вражды с ними, но явно взяли его из более древнего предания.

В христианстве вопрос о признании канонического достоинства книги Песнь Песней никогда и не стоял. Приняв ветхозаветные священные книги от ветхозаветной церкви (в Иерусалимском храме читал Священное Писание Сам Спаситель Иисус Христос), христианская Церковь приняла как каноническую и книгу Песнь Песней Соломона. Это, кстати, в очередной раз доказывает, что канонизация всех ветхозаветных книг была совершена до времени Иисуса Христа и святых апостолов (то есть не на иудейских соборах 65-го и 90-го годов!), ибо пути христианской Церкви и иудейской синагоги сразу же резко разошлись (особенно после падения Иерусалима в 70-м году).

В списках книг канона Священного Писания Песнь Песней упоминается в 85-м апостольском правиле, в 60-м правиле Лаодикийского собора, в 24-м правиле Карфагенского собора. Ряд святых отцов и церковных писателей древности оставили толкования на книгу Песнь Песней (Ориген, св. Ипполит Римский, св. Мефодий Патарский, св. Амвросий Медиоланский, блаженный Феодорит Кирский), а многие другие цитировали эту книгу в своих творениях.

Архиепископ Феофан Прокопович [86] приводит своеобразный аргумент в пользу каноничности книги Песнь Песней, исходя из ее названия. Как могла в Израиле книга называться Песнь Песней, то есть превосходящей по своему значению священные чтимые канонические песни Моисея, Деворы, Анны, Давида, Исаии, если она сама не священна и не канонична?! А по св. Афанасию Великому, который в своем «Синопсисе» дает обзор всех священных книг, как мы уже знаем, Песнь Песней не только священна и канонична, но является высшим откровением Божиим, больше которого до скончания века уже и не будет!

На этом завершим обоснование канонического достоинства сей святой книги и перейдем к главному и основному вопросу – о ее значении.

Итак, второй вопрос: в чем значение и смысл книги? Как ее можно, а как нельзя понимать?

То, что поставленный вопрос является главным, – это очевидно. Ибо ответ на него определит для нас: зачем нам вообще дана эта книга? Мы уже выяснили, что эта книга вошла в состав святой Библии, но почему она там? Верующему человеку надо знать, что ему дает эта книга для спасения? Как ее употреблять? Наконец, ответ на поставленный вопрос должен определить пути православной экзегезы (толкования) текста этой книги, а также обозначить явно ложные концепции, ведущие к заблуждениям и неправильному (греховному) устроению души.

Сначала кратко сопоставим содержание трех Соломоновых книг, потом подробно рассмотрим различные способы понимания этой книги в ветхозаветном Израиле, в позднейшем иудействе, в христианстве и в новейшей исагогической науке. Укажем также и на богослужебное употребление книги.

В Библии находятся три канонические Соломоновы книги: Притчи Соломона, Екклезиаст и Песнь Песней Соломона. Кроме того, есть еще и неканоническая книга Премудрость Соломона, которую мы рассматривать не будем. В главе 1 мы уже сопоставили названия этих книг. Соответственно названиям различно и содержание этих книг. Об этом так пишет блаженный Иероним Стридонский: «Соответственно числу наименований Соломон написал и три книги: Притчи, Екклезиаст и Песнь Песней. В Притчах он учит юного возрастом и изречениями наставляет его в обязанностях жизни, почему речь его часто и обращается к сыну. В Екклезиасте он наставляет мужа зрелого возраста, чтобы в предметах мира он ничего не признавал вечным, но все, что видим, считал тленным и скоропреходящим. Наконец, в Песни Песней он приводит в объятия Жениха мужа уже приготовленного, совершенного и преклонного возрастом. Ибо, если мы сначала не оставим пороков и, презрев славу мира, не соделаем себя готовыми к пришествию Христову, то не можем сказать: да лобжет мя от лобзаний уст своих (Песн. 1:1). И философы дают образование своим ученикам не далеко отступая от этого порядка учения: учат сначала ифике (этике. – Г.Ф.), потом объясняют физику и, кого увидят успевшим в этих науках, переводят уже к логике» [30].

Итак, Притчи – для сына, для начинающих и простецов.

Екклезиаст – для мужа зрела.

Песнь Песней – для мужа совершенна, для старца.

Интересно это сопоставить с тем, что известно о возрасте самого Соломона, когда он писал эти книги. По Мидрашу Соломон написал Песнь Песней в старческом возрасте, между тем как преобладающим взглядом еврейской традиции был тот, что Песнь Песней написана Соломоном в юности, тогда как Притчи – в зрелом возрасте, а Екклезиаст – в старости. Последний взгляд предпочтительнее и преобладает в христианской Церкви [70, стр. 47]. Прем. 8:2–4; Сир. 47:16 – дают основание относить время написания книги Песнь Песней именно к юности.

В юности, когда Соломон отказался просить долголетие, богатство и славу победителя врагов своих, он более всего возлюбил Премудрость Божию, Софию Прекрасную, и ее взыскал у Бога, ее возлюбил всем сердцем и ей сочетал себя (3Цар. 3:5–15)⁶. Переживая весну своей жизни, Соломон переживал и весну своего духа. Его сердце, затронутое и взволнованное Духом Божественной премудрости, воспело Песнь, нет, воспело Песнь Песней о своем Возлюбленном. Тогда понять его могли только великие старцы, презревшие уже все блага этой жизни и приблизившиеся духовно и телесно к вратам вечности... А кроме них его слушали и с ним вместе ликовали о Возлюбленном ангелы.

В зной лета своей жизни, умудренный Премудростью Божией, божественный Соломон изрекает притчи, раскрывающие добро и зло жизни, научающие его народ, его сыновей и дочерей. Его понимали духовные младенцы, коим он был отец.

А осенью, на склоне лет он... был в грехах. Он страстно и жадно вкушал и вбирал все то, чего не взыскал в юности, как будто наверстывая упущенное. И не было уже Песни, не было уже Притч. Познав всю суету и всю пустоту греха и всех благ сей жизни, он скажет: «Суета сует – всё суета», – позднее раскаяние и позднее прозрение. Не было Песни, не было Притч, была горечь покаяния, было философское (любомудрое) знание суетности всего... И слушать его должны были мужи зрелые, мужи средних лет, более всего сею суетностью мира занятые, и кроме нее ничего уже не замечающие.

Сопоставляя содержание сих трех книг Соломоновых, можно отметить их соответствие трем силам души человеческой.

Книга Притч направляет волю человека к творению добра в сей жизни и отвращению от зла.

Книга Екклезиаст направляет разум человека к истинной философии (любомудрию), к познанию суетности и бренности всего в этой жизни.

Книга Песнь Песней возбуждает сердце человека и чувства его к Божественной Любви, к нетленной красоте.

Как должно разуметь эту святую книгу? Как разумели ее в веках? Все многообразие различных пониманий этой книги так или иначе сводится к следующим трем концепциям.

1. Буквальное понимание книги. Согласно этой точке зрения, Песнь Песней есть гимн земной любви жениха и невесты, брачная песнь. Естественно тогда и употребление этой песни на брачном пире. О богодухновенности книги в таком случае речь не идет.

2. Типическое, или прообразовательное, понимание книги. Согласно этой точке зрения воспета реальная любовь конкретных исторических лиц, которая однако оказалась прообразом чего-то другого, возможно, и таинственного, религиозного.

3. Аллегорическое понимание книги. Согласно этому разумению речь не идет о конкретных лицах и вообще о земной любви, а все сказанное есть символ иного, таинственного, религиозного.

Мы не будем рассматривать в таком порядке эти понимания книги Песнь Песней, но покажем их возникновение, аргументацию, раскрытие и развитие исторически, как оно действительно было, и по ходу исторического обзора будем обсуждать названные концепции. При этом мы укажем на развитие взглядов на эту книгу в Ветхом Завете, позднейшем иудействе, христианстве и в библейской науке последних веков.

Прежде чем излагать исторически возникавшие различные концепции понимания книги Песнь Песней, укажем на саму правомочность сравнения Бога и Церкви с женихом и невестой в Священном Писании.

Священное Писание и в Ветхом, и в Новом Завете часто изображает отношения Бога и народа Божия, прибегая к символу брака. А идолопоклонство народа, то есть измену единому и истинному Богу, как блуд и прелюбодейство.

Когда Бог заключил завет с Израилем («вступил в брак», почему Песнь Песней – пасхальная песнь, песнь вступления в Завет!), то народу было сказано: «Не вступай в союз с жителями той земли (Ханаана), чтобы, когда они будут блудодействовать вслед богов своих и приносить жертвы богам своим, не пригласили и тебя, и ты не вкусил бы жертвы их; и не бери из дочерей и их жен сынам своим, ...дабы... не ввели и сынов твоих в блужение вслед богов своих» (Исх. 34:15–16). И еще: «чтоб они впредь не приносили жертв своих идолам, за которыми блудно ходят» (Лев. 17:7). И еще: «И если какая душа обратится к вызывающим мертвых и к волшебникам, чтобы блудно ходить вслед их, то Я обращу лице Мое на ту душу и истреблю ее из народа ее» (Лев. 20:6). По кончине праведного судии Гедеона «сыны Израилевы опять стали блудно ходить вслед Ваалов» (Суд. 8:33).

Особенно часто описывают идолопоклонство Израиля как блуд святые пророки. Вот только несколько примеров. Пророк Осия: «Сильно блудодействует земля, отступив от Иеговы» (1:2). «Судитесь с вашей матерью (= весь Израиль), судитесь; ибо она не жена Моя, а Я не муж ее; пусть она удалит блуд от лица своего и прелюбодеяние от грудей своих» (2:2). Израиль «погонится за любовниками своими, но не догонит их, и будет искать их, но не найдет, и скажет: «пойду я, и возвращусь к первому мужу моему; ибо тогда лучше было мне, нежели теперь» (2:7). Господь сказал пророку Осии: «Иди еще, и полюби женщину, любимую мужем, но прелюбодействующую, подобно тому, как любит Господь сынов Израилевых, а они обращаются к другим богам» (3:1). Устами пророка Иезекииля обличается народ: «Но ты понадеялась на красоту твою, и, пользуясь славою твоею, стала блудить и расточала блудодейство твое на всякого мимоходящего, отдаваясь ему» (Иез. 16:15). И наоборот, Свой Завет с народом и Свое отношение к нему Господь именует браком и сравнивает с отношениями мужа и жены.

В книгах Моисеевых (в Торе) и в книге Судей такого сравнения нет. Но у пророков очень часто. Так, через пророка Иезекииля Господь говорит Израилю: «И проходил Я мимо тебя, и увидел тебя, и вот, это было время твое, время любви; и простер я воскрилия риз Моих на тебя, и покрыл наготу твою; и поклялся тебе и вступил в союз с тобою, говорит Господь, – ты стала Моею» (Иез. 16:8). С этими словами очень сильно перекликается случай с Воозом и Руфью (Руф. 3:7 и далее). «Вооз спал подле скирда», а Руфь, по совету Ноемини, своей свекрови, «пришла тихонько, открыла у ног его и легла. В полночь он содрогнулся... и (увидев ее) сказал: «кто ты?» Она сказала: «Я Руфь, раба твоя, простри крыло твое на рабу твою, ибо ты родственник». «Я вступил в союз с тобою, и ты стала Моею». В новозаветном понимании, Руфь является прообразом Церкви из язычников. У пророка Осии Господь говорит о своем Завете с народом: «И обручу тебя Мне навек, и обручу тебя Мне в правде и суде, в благости и милосердии. И обручу тебя Мне в верности, и ты познаешь Господа» (Ос. 2:19–20). А пророк Исаия говорит: «Ибо твой Творец есть супруг твой; Господь Саваоф – имя Его... Ибо как жену, оставленную и скорбящую духом, призывает тебя Господь, и как жену юности, которая была отвержена, говорит Бог твой» (Ис. 54:5–6). А в другом месте: «Как юноша сочетается с девою, так сочетаются с тобою сыновья твои; и как жених радуется о невесте, так будет радоваться о тебе Бог твой» (Ис. 62:5).

В Новом Завете такая же аллегория употребляется для раскрытия отношений Христа и Его Церкви. Так, Иоанн Креститель о себе и о Христе говорит: «Не я Христос, но я послан пред Ним. Имеющий невесту есть жених; а друг жениха, стоящий и внимающий ему, радостию радуется, слыша голос жениха. Сия-то радость моя исполнилась» (Ин. 3:28–29). Сам Спаситель, объясняя ученикам Иоанновым, почему Его ученики не постятся, говорит: «Могут ли печалиться сыны чертога брачного, пока с ними жених? Но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься» (Мф. 9:15). Апостол Павел так говорит об обращении им коринфян к вере во Христа: «Я обручил вас единому мужу, чтобы представить Христу чистою девою» (2Кор. 11:2). И, наконец, святой тайнозритель Иоанн Богослов раскрывает в Апокалипсисе тайну Христа и Церкви: «Возрадуемся и возвеселимся и воздадим Ему славу: ибо наступил брак Агнца, и жена его приготовила себя. И дано было ей облечься в виссон чистый и светлый; виссон же есть праведность святых» (Откр. 19:7–8). И другой раз он видел «святой город Иерусалим новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный, как невеста, украшенная для мужа своего» (Откр. 21:2).

Как понимал свою книгу сам царь Соломон, об этом нет никаких исторических сведений. Судить об этом можно только из самого текста книги.

Возвышенное понимание Песни Песней, как священной притчи (машал) имели вместе с Соломоном безусловно и древние израильтяне. Имели его, безусловно, и собиратели канона.

Вопреки ложному представлению библеистов рационалистического направления о каноне, как простом сборнике древней еврейской литературы, Церковь и в ветхозаветные и в новозаветные времена понимала канонизацию книги как признание за ней божественного происхождения, авторитета, богодухновенности и святости. А поэтому и Езекия, и Ездра, и мужи Великой синагоги при Неемии, принимая книгу Песнь Песней в канон священных книг, конечно же, видели в ней не просто описание земной человеческой любви, но глубокое таинственное содержание, машал (притчу). Об этом особенно ярко говорит само название книги, которое вполне вероятно дано не самим Соломоном. Давшие это название утвердили авторство Соломона и значимость книги, ее превосходство над другими библейскими песнями. Этого не могло бы быть, если бы ее понимали только буквально. В таком случае пишет Магнус: «они делали бы истинный пасквиль на все прочие книги Ветхого Завета. Какой израильтянин мог признать светскую песнь эротического содержания за песнь, имеющую преимущество пред псалмами Моисея, песнями Мариам, Деворы, Анны, Давида?» [107, стр. 14]. Этого в особенности не могло быть после возвращения из плена в связи с великой ревностью книжников и народа о Боге Израилевом и Моисеевом Законе. Видимо, уже в те времена появлялось буквальное понимание книги, и оно смущало. Скорее всего именно поэтому иные считали эту книгу апокрифом. Этим сомнениям был положен конец мужами Великой синагоги при Неемии. О книгах Притчей, Песни Песней и Екклезиаста говорится в книге «Главы раби Нафана», что были сомнения «пока мужи Великой синагоги пришли и изъяснили их» [93, стр. 492]. Значит, буквальный текст книги нуждался в своем изъяснении, чего бы не могло быть, если бы кроме буквального значения никакого больше и не было.

Автор книги «Премудрость Иисуса сына Сирахова» жил при Птоломее Птолемее Лаге (ок. 290 г. до Р.Х.). Внук писателя и переводчик его книги жил при Евергете I (ок. 230 г. до Р.Х.). В этой книге есть указание на таинственно-аллегорическое понимание Песни Песней.

О Соломоне пишется: «Соломон царствовал в мирные дни... Как мудр был ты в юности и, подобно реке, полон разума! Душа твоя покрыла землю, и ты наполнил ее загадочными притчами (ἐν παραβολαῖς αἰνιγμάτων); имя твое пронеслось до отдаленных островов, и ты был любим за мир твой; за песни и изречения, за притчи и изъяснения тебе удивлялись страны» (Сир. 47:15–19). Под песнями и изречениями явно разумеются псалмы Соломона. Его притчи – это, конечно, «притчи и изъяснения». В таком случае «загадочные притчи» (παραβολαὶ αἰνιγμάτων) – это явно не «притчи Соломоновы», так как они не могли быть здесь упомянуты дважды, да и не так уж загадочны они и несут в себе достаточно ясные наставления. Так что «загадочные притчи» – это Песнь Песней. О том, что Песнь Песней понималась тогда, как загадочная притча еще яснее убеждает другое место в книге Иисуса сына Сирахова: Сир. 39:1–3. Там говорится о человеке, который будет:

– углубляться в тонкие обороты притчей (ἐν στροφαῖς παραβολῶν συνεισελεύσεται);

– исследовать сокровенный смысл изречений (ἀπόκρυφα παροιμιῶν ἐκζητήσει);

– и заниматься загадками притчей (καὶ ἐν αἰνίγμασι παραβολῶν ἀναστραφήσεται).

Тонкие обороты, или, точнее, строфы притчей – это речь уже о книгах, написанных в поэтической форме (Псалмы, Иов, Екклезиаст), сокровенные изречения – это Притчи, а далее мы вновь встречаемся с (αἰνίγμασι παραβολῶν), с загадочными притчами, то есть с Песнью Песней [см. 93].

Значит, во времена Иисуса сына Сирахова занимались изъяснением загадки Песни Песней и понимали ее явно не буквально.

Третья книга Ездры явно знает Песнь Песней как таинственную аллегорию. Там говорится о Боге: «Из всех цветов во вселенной Ты избрал Себе одну лилию (ср. Песн. 2:2)... из всех многочисленных народов Ты приобрел Себе один народ, и возлюбил его» (3Езд. 5:24.27). И в другом месте: «Вот, придет время, когда придут знамения, которые Я предсказал тебе, и явится невеста, и являясь покажется, – скрываемая ныне землею» (3Езд. 7:26). Сравните эти слова с «Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди... в ущелье скалы под кровом утеса! покажи мне лице твое» (Песн. 2:13.14).

Народ Божий в третьей книге Ездры на основе книги Песни Песней именуется избранной лилией и являет вид свой, как невеста.

Есть два места в переводе LXX (III в. до Р.Х.), явно свидетельствующие, что переводчики книги Песнь Песней с еврейского языка на греческий понимали эту книгу таинственно-аллегорически.

Так в ст. 4:8 они переводили «с вершины Аманы» מֵרֹ֣אשׁ אֲמָנָ֗ה как «от начала веры» (ἀπὸ ἀρχῆς πίστεως). Весь текст переведен буквально точно, а с «вершины Аманы» переведен как «от начала веры». Почему переводчики позволили себе такое? Явно, по причине таинственного понимания книги. «Вершина Аманы» равнозначна «началу веры».

В ст. 6:4 переводчик вместо наименования города «Фирца» переводит значение этого слова (εὐδοκία) «благоволение».

Итак, мы видим, что ветхозаветная Церковь понимала книгу Песнь Песней таинственно-аллегорически, что, естественно, и побудило ее принять эту книгу в канон священных книг.

Обратимся теперь к пониманию книги Песнь Песней в иудейской синагоге, после отпадения ее от Христа и истинной Церкви Божией.

После своего отпадения (I в. по Р.Х.) иудейская синагога продолжает очень высоко ценить книгу Песнь Песней и понимает ее как таинственное изображение отношения Бога к Своему народу. Мы не можем принимать все моменты их толкований, но для нас важно то, что, являясь хранительницею многих древних преданий, синагога считает книгу аллегорией, отображающей отношения Бога и Его народа.

Не приняв Христа, иудейская синагога, не приняла и Духа Божия, сошедшего в святую Пятидесятницу. Это наложило свой отпечаток и на всю, возникавшую в ней в дальнейшем, литературу. Некая бездуховность и порой казуистическая раввинистическая мудрость отражены и в толковании Песни Песней синагогой. Читатель, духовно вскормленный на Священном Писании и творениях святых отцов, знакомясь с талмудической литературой, чувствует себя порой в некоей чуждой ему пустыне, не ощущая Духа Божия. В иных же местах он с удивлением и радостью обнаруживает живые источники древнего Предания.

Великий учитель талмудического иудейства равви Акиба (50–132 гг. по Р.Х.), объявивший Мессией Бар-Кохбу и помазавший его на восстание против римлян, очень высоко ценил книгу Песнь Песней, и, конечно, не за ее буквальный смысл, а за аллегорический. В Талмуде приводятся его слова: «Избави Боже! Никогда никто в Израиле не спорил против того, что Песнь Песней оскверняет руки (значит, священна! – Г.Ф.), ибо весь мир не стоит того дня, в который дана была Израилю Песнь Песней, ибо все книги – святое, а Песнь Песней – святое святых» (трактат Ядаим, гл. III, #5). Песнь Песней – ценнее всего мира и святее всех священных книг! Такое возвышенное понимание значения этой книги могло быть естественно только при таинственном ее понимании. Для равви Акибы Песнь Песней – это победная песнь Израиля над врагами древними и новыми и хвала Ягве, возлюбившему Израиль более всех народов и готовому восстать вместе со Своим народом. Слова любви, звучащие в Песни Песней, превращаются в грозные отношения евреев к Египту, Вавилону, к Гогу и Магогу, в бранные крики и звуки народного торжества среди даруемых Ягве побед. Таким образом, в устах равви Акибы Песнь Песней принимает национально-политический оттенок. Мессианская направленность священной книги Песнь Песней через этого знаменитого учителя талмудического иудейства впервые обращена на лжехриста (Бар-Кохбу). Лжехристы чередуются, а чаяние синагоги остается. Это остается точкой зрения на книгу иудейской синагоги и поныне. Под влиянием Акибы сложилось талмудическое толкование в мидрашах: Сифра, Сифре и Мехильта (III в.). Это же мнение подтверждается в раввинском сочинении «Главы равви Нафана».

Нами уже указывалось на богослужебное употребление синагогой книги Песнь Песней. Как пасхальное и субботнее чтение Песнь Песней употребляется, естественно, не ради буквального смысла, а ради таинственного, воспевающего вступление Израиля в Завет с Богом, как брак Ягве и Израиля.

Талмуд, а в христианстве Ориген и Иероним, свидетельствуют о ветхозаветном запрещении читать книгу Песнь Песней до 30 лет и вообще всем несовершенным. Почему? С одной стороны, чтобы не смутиться буквальным значением текста, описаниями любви и красоты женского тела. Но это не главное. Ведь кроме Песни Песней возбранялось еще чтение до 30 лет начала книги Бытия и начальных и конечных глав книги пророка Иезекииля. В символическом значении образов, виденных Иезекиилем, никто никогда не сомневался. И, наоборот, книгу Бытия всегда принимали в буквальном значении. Что же объединяло эти три книги и служило причиной запрета их чтения юным и несовершенным? Труднодоступность для понимания и возможность ложных истолкований. А это явно свидетельствует о таинственном, а не буквальном значении книги Песнь Песней, ибо в буквальном значении она не является труднодоступной.

Таргум составлялся после Талмуда, то есть после V в. по Р.Х. В своем нынешнем виде он сложился к VII в.

Таргум собственно уже не столько толкует текст книги, сколько пользуется им для изложения собственных мыслей. Такой метод экзегезы называется асмахта (прислонение). Текст привлекается только для лучшего запечатления излагаемой собственной мысли, даже если этот текст к мысли, собственно, никакого отношения не имеет.⁷

Таргум дает историческое толкование книги Песнь Песней, приурочивая почти каждое слово и каждый штрих книги к тому или иному событию истории Израиля. Само название «Песнь Песней, которая есть Соломонова» (вариант еврейского текста) Таргум перефразировал: «Песни и похвалы, которые произнес Соломон пророк царь Израильский по вдохновению Духа Святаго пред Господом Владыкою всего мира».

Таргум содержит интересное учение о десяти песнях, которое в христианском осмыслении присутствует и у святых отцов (Ориген, св. Афанасий Великий, блаженный Феодорит Кирский). Согласно этому учению, было воспето девять библейских песен:

Первая. Адам воспел Псалом 91-й в то время, когда ему был отпущен его грех, когда наступил день субботний: «Благо есть славить Господа и петь имени Твоему Всевышний...» В еврейской Библии и в LXX этот псалом назван «Песнь на день субботний». В Таргуме (метод асмахты!) – «Песнь и хвала, которую сказал первый человек за день субботний».

Вторая. Песнь Моисея, когда Владыка мира разделил Чермное море и Израиль спасся от египтян (Исх. 15 гл.).

Третья. Песнь Израиля в пустыне у колодца (Чис. 21:17–20).

Четвертая. Песнь Моисея, когда пришло время отрешиться от сего мира (Втор. 32 гл.).

Пятая. Песнь Иисуса сына Навина, во время сражения в Гаваоне, когда стояли неподвижно солнце и луна в течение 36 часов (Нав. 10:12).

Шестая. Песнь Деворы и Варака в день, когда предал Ягве Сисару и войско его в руки сынов Израилевых (Суд. 5).

Седьмая. Песнь Анны в день, когда Ягве даровал ей сына (1Цар. 2:1–10).

Восьмая. Песнь Давида, царя Израильского, за все чудеса, которые Ягве совершил с ним (Пс. 17).

Девятая и высшая песнь, которую воспел Соломон, царь Израильский, Духом Святым, пред Владыкою всей земли (Песнь Песней).

Вот и все песни воспетые.

Десятая песнь еще будет воспета Израилем, когда он возвратится из своего нынешнего плена, как об этом предрекает Исаия: «В то время у вас будут песни». Насчет десятой песни позволим себе заметить следующее. Согласно приведенному нами учению св. Афанасия Великого, после Песни Песней уже никакой песни больше не будет, кроме суда и воздаяния («Синопсис» Афанасия). Ибо большего откровения, чем воплощение Слова, не будет.⁸ Теперь уже будет только Его явление на Суд, когда вострепещут и восплачут все племена земные (Откр. 1:7). Так что же за песнь собирается еще воспеть Израиль «по возвращении из своего нынешнего плена»? Явно, что это будет песнь, которою они будут приветствовать лжемессию-антихриста, когда он «избавит» их от «нынешнего плена», посланного за распятие истинного Мессии. При воспевании этой десятой песни в полноте исполнятся слова Спасителя: «Я пришел во имя Отца моего, и не принимаете Меня; а если иной придет во имя свое, его примете» (Ин. 5:43). ...Но сия десятая песнь не будет «допета». Прервется гласом архангела и трубою Божией; «Се, грядет с облаками (Христос – Жених Песни Песней) и узрит Его всякое око; и те, которые пронзили Его (= воспеватели десятой песни); и возрыдают пред Ним...» (Откр. 1:7).

С VII по середину IX в. сложился мидраш в его нынешнем виде. Мидраш Шир га-Ширим состоит из введения и объяснения.

Во введении речь идет об авторе книги Соломоне и дается довольно легендарный его образ. Песнь Песней очень превозносится. Временем написания книги Мидраш почему-то указывает старческий возраст Соломона, мотивируя, что «только в старости Соломон был исполнен Духа». Но ведь именно к концу жизни он был во грехах! Другое древнееврейское предание относит написание книги Песнь Песней к юности Соломона, и оно принято в православной Церкви.

Объяснения Мидраша, собственно, не отличается от объяснения Таргума. Песнь Песней представляется как символическое изображение гражданской и религиозной истории и жизни Израиля, поскольку в ней выражается завет Бога с Авраамом.

Мидраш так толкует стихи 1:10–11: «Ряд перлов это – пять книг Моисея; шнур драгоценных камней это – пророки; золотыя подвески это – агиографы; серебрянные крапинки это – сама Песнь Песней».

Мидраш проникнут верой в скорое открытие царства Мессии (антихриста. – Г.Ф.) и возгревает патриотические чувства в духе равви Акибы.

Это знаменитое иудейское толкование было составлено в X в. Толкование основано на Таргуме. В Песни Песней он видит отношение Бога и Израиля в историческом аспекте: от Моисея до Мессии. Девять Песней Таргума, возводящих человека к Песни Песней, у Саадия объясняются как девять мелодий, возводящих к высокой мелодии Песни Песней. Книга, по его мнению, была написана Соломоном в юности в противовес аскетизму Екклезиаста, к которому Соломон пришел в старости.

Зная самые различные толкования книги, Саадий в первых же строках своего толкования замечает: «Знай, брат мой, что есть различныя объяснения этой книги, и это не могло быть иначе, потому что Песнь Песней подобна замку, от которого ключ потерян; одни утверждают, что она относится к царству израильскому, другие – к закону, третьи – ко временам плена, четвертые к Мессии» [70, стр. 43]. Разум равви Саадия в растерянности. Наличие столь многих разночтений, которые он не может собрать воедино, представляют ему Песнь Песней в виде замка, от которого ключ потерян. Да, синагога потеряла его девятнадцать веков назад. Богооткровенное Писание «отмыкается» ключом Духа Святаго. А дом раввинистических толкований пуст (Мф. 23:38). Только в Духе Святом все разночтения книги Песнь Песней собираются воедино вокруг Христа-Богочеловека.

В течение первых десяти веков по Р.Х. синагога держалась только таинственного понимания Песни Песней. На буквальное значение иногда даже вообще не обращали внимание.

В XI в. герменевтические еврейские школы в Европе (Германии, Франции, Испании), сохраняя высшее духовное и иносказательное толкование, принимают и буквальное значение книги Песнь Песней.

Видными представителями этого направления были раввины:

1. Равви Раши (Соломон бен-Исаак). Жил во второй половине XI в. Разделяет в книге внешний смысл (lepi hopschat) и высший смысл (lepi dogma). Соломон земной есть образ Соломона Небесного (Бога).

Во второй части книги при изложении исторического толкования Песни Песней как гимна любви Бога и ветхозаветного Израиля нами будет использовано толкование равви Раши.

2. Рашбам (Самуил бен-Меир), внук Раши. Стоит на той же почве, что и его дед. Значительно разъясняет внешний смысл книги, изучает различные палестинские обычаи. В Песни Песней видит антифонную песнь между Богом и Израилем, имеющую цель предсказать народу его страдания.

3. Авен-Ездра Абен-Езра (XII в.). Умер в 1167 г. Знаменитый толкователь Песни Песней в иудействе. Его труд делится на три части. В первой он выясняет значение отдельных выражений книги. Во второй выявляет буквальное значение книги, ее сюжетную линию. В третьей дает духовное толкование в духе Таргума и Мидраша, где видит в книге символическое изложение всей еврейской истории от Авраама до Мессии. Авен-Ездре Абен-Езре принадлежит выражение, в котором он излагает мнение всей синагоги: «Ни, ни! чтоб Песнь Песней говорила о плотской любви; все в ней говорится аллегорически (фигурально). Потому что, если б не величайшее ея достоинство, она не была бы внесена в состав священных книг; и о ней не было бы никаких споров» [93, стр. 496].

В противоположность предыдущим толкователям в средневековой Европе возникает новое направление в понимании книги Песнь Песней – философское. Представители этого направления шире понимают эту книгу. Отходят от традиционного национального понимания (как истории Израиля в его отношениях к Богу), видят в книге общие отношения Творца и твари. Первым таким толкователем был Маймонид (1135–1204 гг.). Он в своей книге «More ha-Nebuchim» дает толкование Песни Песней на основании философской терминологии Аристотеля, представляя ее как учение о соединении интеллекта деятельного и интеллекта страдательного. В Песн. 1:2 выражение «лобзает лобзанием» он объясняет как внутреннее единение человека с Богом, открывающееся в смерти, когда душа погружается в лоно Божие (соединение двух интеллектов). Кончина праведника – целование Божие. Он пишет: «Мудрецы моей нации говорят, что Моисей, Аарон и Мариам умерли от поцелуя Божия».

Для объяснения книги в новом направлении хитрости асмахты были сменены хитростями схоластических философских построений.

Из учителей этого направления – Иосиф ибн-Акнин. Написал на Песнь Песней книгу «Откровение тайны или явление света», где излагает 1. буквальное объяснение (физическое), 2. филологическое (физиологическое) по Мидрашу и 3. философское (духовное).

Моисей ибн-Тиббон в основном сводит книгу Песнь Песней к учению о бессмертии, которое в Торе только слегка указано.

Иммануил бен-Соломон говорит о соединении деятельного и материального выжидающего интеллекта.

Леви бен-Герсон (нач. XIV в.). Отвергает толкование Мидраша. Видит в Песни Песней образ и указание, как путем нравственных и научных усилий душа воссоединяется с intellectus activus.

Философское осмысление книги Песнь Песней как учения о соединении высшего деятельного интеллекта и подчиненного, страдательного само по себе не ложно. Это можно сформулировать, как единение творческого Божественного разума и тварного человеческого. Но опасность в указанном средневековом направлении восприятия Песни Песней была та, что прокладывался путь от живого Бога к некоему безличному высшему началу, от живой веры и любви к безжизненно-отвлеченному рационализму. Собственно говоря, прокладывался путь к имеющему через несколько веков появиться атеизму.

Некоторую реакцию на философское направление представляли иудейские мистики. Они видели в Песни Песней не только учение об интеллектах, но и о бесплотных силах и способе соединения низших духов с высшими и с Ен-Соф, то есть Бесконечным. В Песнь Песней вносились каббалистические моменты. Но каббалисты не дали целостного толкования книги, а только пользовались ею от случая к случаю, подбирая в ней подходящие им фразы. Мистики еще более отрешили Песнь Песней от всего земного. Философы таргумическое национальное толкование возвели к космополитическому, а каббалисты отнесли его к области духов и мистерий.

Не ведая жизни в Духе Святом и сакральной таинственной жизни Церкви, иудейские мистики соединялись духовно с гностицизмом, который христианская Церковь преодолела еще в первые века своего исторического пути. Но употребить Песнь Песней для темной каббалистической мистики иудеи всё-таки не смогли. Не смогли в силу ее богодухновенности. Для этого им понадобились уже «иные песни» перед чаемой ими «десятой песнью».

Как мы видим, общим пониманием синагогой книги Песнь Песней было таинственно-аллегорическое, преимущественно национально-историческое. Иногда, кстати, синагога даже конкретизировала образ жениха, отождествляя его то с Моисеем, то с царем Езекией, то с Симоном бар-Кохбой. Буквального понимания, как описания земной любви, не было. Оно появляется впервые в средние века, и то анонимно, когда стали известны два анонимных трактата, объясняющих Песнь Песней только буквально. Первый трактат появился в XII в. в Богемии, а другой в XIII в. Их авторами были люди, отпавшие от преданий синагоги, почему и боялись открыть свои имена. Эти трактаты находятся у истоков позднейшего рационально-критического подхода к Священному Писанию (фактически отхода от веры). Синагога отнеслась к этим трактатам резко отрицательно. Первым еврейским толкователем буквального направления, не убоявшимся открыто объявить свое имя, был Мендельсон (1729–1786 гг.).

Теперь перейдем к рассмотрению понимания книги Песнь Песней в христианской Церкви. Христианское понимание книги уходит своими корнями в понимание ветхозаветное. Это понимание таинственно-аллегорическое. Мы уже указывали, что иудейская синагога иногда переходила от общего понимания этой книги как отношения Бога и Его народа, к более конкретному – мессианскому. И это уже горе и беда синагоги, что она не распознала Мессию и отвергла Его.

Суть христианского понимания книги Песнь Песней – это раскрытие тайн царства Мессии, то есть Господа нашего Иисуса Христа. Христианская Церковь видит в этой книге раскрытие тайн боговоплощения, тайн Христа и Церкви, Бога и человеческой души. Святая Земля и народ Израильский – это теперь христианская Церковь, а Ягве теперь раскрывается в воплощенном Богочеловеке (Иисус = Ягве Спаситель).

После изложенной общей мысли перейдем к историческому обзору возникновения и развития различных христианских толкований книги. Естественно, мы не будем здесь подробно останавливаться на этих толкованиях, так как толкование книги составляет вторую часть книги.

Первым христианским толкователем книги Песнь Песней является знаменитый александрийский учитель III века Ориген. Примерно в то же время (начало III в.) на Западе одновременно с Оригеном дал мессианское толкование Песни Песней св. Ипполит Римский. Толкование Оригена послужило основой для всех дальнейших святоотеческих творений об этой книге. Иудейское толкование Ориген углубил и раскрыл как учение о Христе и Церкви, Христе и христианской душе. Ориген, как и синагога, видит в Песни Песней отношения Бога и Его народа. Созвучны с синагогой (со словами равви Акибы) его слова о высоком значении книги. Как и для равви Акибы, для Оригена Песнь Песней – Святое Святых, доступное для совершенных. С небольшими изменениями у Оригена, как и в Таргуме, излагается учение о девяти библейских песнях и о Песни Песней как совершеннейшей из них. Нет конкретных данных, чтобы определить, является ли это у Оригена заимствованием у синагоги, или (что более вероятно, так как всякая связь у христианской Церкви с синагогой была полностью прервана) и Ориген, и синагога пользуются общим источником, более древним ветхозаветным преданием, которое по-разному было осмыслено в Церкви и синагоге.

О трудах Оригена мы имеем сведения у блаженного Иеронима Стридонского в его предисловии к своему переводу с греческого на латинский двух бесед Оригена на книгу Песнь Песней. Иероним обращается в предисловии к блаженнейшему папе Дамасу: «Тогда как в толковании прочих книг Писания Ориген превзошел всех, в изъяснении книги Песнь Песней он превзошел самого себя. Ибо в написанных им десяти книгах толкований, заключающих в себе почти до 20 000 строк, он, во-первых, по переводу Семидесяти Толковников, потом по переводу Акилы, Симмаха и Феодотиона и, наконец, по пятому изданию, найденному им, по словам его, на Актийском берегу, объяснил эту книгу так превосходно и с таким проникновением сокровенных тайн, что даже поэтому, мне кажется, на нем исполнилось сказанное: введе мя царь в ложницу свою (1:3). Итак, оставив это творение, так как перевод на латинский язык столь многих книг и столь высокого произведения требует очень много времени, труда и издержек, я более точно, нежеле изящно, перевел два нижеследующие трактата Оригена, которые он в форме ежедневных бесед написал для питающихся еще млеком младенцев, – предлагая тебе только вкус, а не пищу его мыслей, чтобы ты уразумел, как высоко должны быть ценимы обширныя его творения, если так могут нравиться его краткие сочинения» [30]. Об этом пишет и пресвитер Руфин в своем предисловии к книгам пресвитера Оригена «О началах» [42].

К сожалению, десять книг толкования Оригена не сохранились полностью. Сохранился только перевод пресвитера Руфина на латинский язык Пролога и первых четырех книг Оригена, в которых истолкован текст с 1:1 по 2:15. Однако и эта работа Оригена-Руфина еще не переведена на русский язык. Так русскоязычному читателю остаются только две беседы Оригена-Иеронима.

Новое у Оригена, по сравнению с иудейскими толкованиями, это приложение мессианского толкования к Иисусу Христу и Его святой Церкви.

Надо отметить некоторое различие направлений толкований, данных Оригеном в его десяти книгах и в его двух беседах. В десяти книгах Ориген толкует книгу с «проникновением сокровенных тайн» и излагает самую «пищу своих мыслей», то есть излагает сокровенные догматы о Христе и Церкви. Это догматико-экклезиологическое толкование стало преимущественным в Восточной Церкви. В этом направлении толковали Песнь Песней св. Афанасий Великий в «Синопсисе» [20], св. Григорий Нисский в своем основательном труде «Точное изъяснение Песни Песней Соломона» [22], св. Епифаний Кипрский [27], блаженный Феодорит Кирский в своем полном «Толковании на Песнь Песней» [45], св. Иоанн Дамаскин [33]. В этом догматическом направлении надо отметить особенное догматико-христологическое толкование, которое как бы вскользь, но присутствует у двух восточных отцов: у св. мученика и епископа Мефодия Патарского (III в.) в его «Пире десяти дев» [41] и у св. Афанасия Великого (IV в.) в его «Синопсисе». Они в этих творениях видят в Песни Песней раскрытие тайны боговоплощения, для них Жених – Предвечное Слово, Божественный Логос, а Невеста⁹ – пречистое Его Тело и Плоть. Песнь Песней – брак Слова и Плоти.

Основными и полными толкованиями книги являются труды святого Григория Нисского (истолкованы первые шесть глав книги) и блаженного Феодорита Кирского (истолкована вся книга). В своих толкованиях они следуют Оригену. Их творения отличает полная бесстрастность. Ни о какой чувственной любви и вообще чувственной страстности нет и речи. Отсутствует и эстетизм. Так, в сравнениях какой-то части тела невесты или жениха с животным или растением они обращают внимание не на красоту того и другого – тела и природы, отражающие нетленную красоту Христа и Церкви, а скорее на физиологическое назначение указанного члена тела, на повадки животного или ботанические особенности растения и во всем этом находят таинственные указания на догматы Церкви и духовной жизни. Аллегоризм св. Григория Нисского ярко проявился в его толковании на Песнь Песней. Его толкование более философично, чем толкование бл. Феодорита. Блаженному Феодориту свойственно скорее буквальное понимание Писания, как верному представителю антиохийской школы, но в этой книге он полностью следует указанному Оригеном иносказательному толкованию. Бл. Феодорит излагает толкование несколько короче, чем св. Григорий, во многом повторяет его, но нередко дает и другое разъяснение. Св. Григорий и бл. Феодорит толкуют по порядку каждое слово книги. Таких последовательных истолкований на весь текст книги во всей святоотеческой литературе больше не имеется. Толкование Оригена утрачено. Толкование Киприана Карфагенского, о котором упоминает бл. Феодорит, также утрачено, и неизвестно, что оно собою представляло. Прекрасное, одно из лучших в святоотеческой литературе, толкование на Песнь Песней было написано св. Кириллом Александрийским (нач. V в.), истолковавшим практически все Священное Писание. Но от его толкования сохранился только отрывок [Ibidem стр. 1277–1293], и тот отсутствует в переводе на русский язык. В геннадьевском издании славянской Библии прилагалось толкование на Песнь Песней Филона Карпафийского. Касался изъяснения книги и Прокопий Газский [М. 87t]. На русском языке, видимо, также отсутствует. Толкования на отдельные места из Песни Песней встречаются у св. Василия Великого и св. Максима Исповедника.

В своих двух беседах на книгу Песнь Песней (сохранившихся в переводе блаженного Иеронима и имеющихся на русском языке) Ориген намечает несколько иное направление в раскрытии значения книги. Здесь, по выражению бл. Иеронима, он дает «только вкус, а не пищу своих мыслей» и «написал (их) для питающихся еще млеком младенцев». В этих беседах дано духовно-психологическое разумение книги. Речь идет не столько о догматах, сколько о состоянии души. Невеста, виноградник – это все образы человеческой души, сердца, а жених – по-прежнему Христос или Бог вообще. Это направление было в основном воспринято Западной Церковью, вообще более склонной заниматься учением о человеке, сотериологической антропологией и психологией, чем отвлеченными догматами, к которым тяготел Восток. Последовательных толкований на книгу Песнь Песней святыми отцами Запада вообще составлено не было. Подражателями бесед (гомилий) Оригена-Иеронима были Виллирам († 1085 г.) и Гонорий († 1152).

Это же направление (Бог и душа) в толковании на книгу Песнь Песней было воспринято и в аскетической литературе как Востока, так и Запада. Отцы-аскеты, собственно, не дают толкования книги (они вообще не заняты толкованием Священного Писания), но в своих творениях, раскрывая учение о человеке и борьбе с греховными страстями, они часто берут образы и выражения из Песни Песней. При этом они порой пользуются методом асмахты, прислоняя тексты книги к своим рассуждениям. Но, будучи исполнены Духом Божиим, прозревая тайны духовной жизни своим очищенным сердцем, они далеки от беспочвенных хитросплетений, так характерных для Таргума и Мидраша, и раскрывают удивительные по глубине и духовной красоте тайны Писания и духовной жизни. В их изложении это (духовно-психологическое) направление давно уже перестает быть молоком для младенцев и становится нетленною пищей для совершенных. Среди отцов-аскетов, обращавшихся в своих творениях к этой святой книге, мы можем назвать святого Дионисия Александрийского (III в.), святого Макария Великого (или Симеона?), преподобного Нила Синайского (V в.), преподобного Иоанна Кассиана (V в.), преподобного Иоанна Лествичника (VII в.) и других.

Своеобразным является толкование текстов книги Песнь Песней св. Кирилла Иерусалимского [39]. Под образами Песни Песней он видит указание на различные евангельские события, в особенности связанные со страданиями и воскресением Иисуса Христа.

Новым, имеющим почву исключительно в христианстве, и, можно сказать, неожиданным, было толкование книги как гимна девству. Здесь жених и невеста Песни Песней превращаются в Христа-Перводевственника и девственную монашескую душу. Так «брачная песнь» (как именует сию книгу Ориген) превращается в песнь девства. Естественно, что в Ветхом Завете и в позднейшем иудействе никакого аналога этому не имеется. Первым осмыслил так Песнь Песней священномученик Мефодий Патарский в своем удивительно прекрасном творении «Пир десяти дев» [41]. Потом в том же значении употребляет книгу Песнь Песней св. Амвросий Медиоланский в ряде своих трактатов о девстве [18]. В отличие от строго-бесстрастных, рассудительных, может даже несколько «сухих» толкований отцов-догматистов (св. Григория, бл. Феодорита), с одной стороны, аскетично-строгих, направленных вовнутрь размышлений отцов-аскетов, с другой стороны, в этом направлении ярко выражен самозабвенный порыв первой любви (Откр. 2:4) ко Христу. Девственная душа, невеста Христова, занята не столько учением Христа и догматами Церкви, не столько даже собою и своим внутренним миром, сколько именно Им, Христом, Возлюбленным души своей, к Которому все ее стремленье. Эти творения пронизаны эсхатологическим ожиданием всецелого воссоединения с Небесным Женихом – Христом. Христианское чувство любви напряжено до предела. И при этом очень важно отметить все-таки полную бесстрастность, то есть чистоту чувства, полное отсутствие чувственной страстности и мечтательности, которая потом появится на Западе.

И как вершина, как прекраснейший цветок и перл учения о девстве, появляется богородичное толкование святого Амвросия Медиоланского в его работе «О воспитании девы и Приснодевстве святой Марии» [18]. Здесь Жених Песни Песней – Христос-Перводевственник, а Невеста – Приснодева Мария. Это толкование послужило основой к богослужебному чтению книги Песнь Песней на богородичные праздники в Западной Церкви и к богородичным образам и сравнениям из этой книги в Восточной Церкви.

Отдельно от общего направления христианского восприятия книги Песнь Песней стоит мнение блаженного Августина об историческом толковании книги, как оно развито у иудеев. В своем творении «О граде Божием» [17] он высказывает мысли, что Песнь Песней отображает историю израильского народа. У бл. Августина были и последователи. Николай де Лира видит в 1–6 главах Песни Песней изображение истории израильского народа, а в 7–8 главах – историю христианства до времен императора Константина Великого. А Апоний (VII в.) видит в Песни Песней Апокалипсис – откровение о всей истории мира от творения до Страшного Суда. Были у некоторых авторов и попытки исторической конкретизации, подведения отдельных текстов книги к конкретным событиям христанской христианской истории.

Необходимо отметить еще одну особенность оригеновского понимания книги в отношении ее формы и построения. Он называет Песнь Песней брачною песнию (epithalamium) и драмою (fabula, drama). Последнего синагога никак не могла сделать, ибо драма или сцена были совершенно чужды для семитов. Это, конечно, не означает, что Ориген и некоторые другие после него толкователи думали, будто бы Песнь Песней воспевалась на брачных торжествах или тем более ставилась на сцене. Нет! Такого употребления эта книга никогда не имела ни в Ветхом Завете, ни в позднейшей синагоге, ни в христианской Церкви. Но для лучшего разумения книги полезно представить себе ее действие в лицах. Вот что об этом говорит Ориген: «Трудно определить, из какого числа действующих лиц состоит Песнь Песней; но по молитве вашей и откровению Господню, я, кажется, различаю между ними четыре рода лиц: жениха и невесту, с невестою общество (хор) девиц-подруг, с женихом общество (хор) товарищей (потом Ориген различит еще одно действующее лицо – отца невесты)... Под женихом разумей Христа, под невестою без пятна и порока – церковь... в девицах – уразумевай тех, кои, хотя и верны Христу, однакож не таковы (как невеста. – Г.Ф.)… а под мужами, сопутствующими жениху, разумей ангелов и тех, кои достигли в мужа совершенна. Итак из этой книги мне открываются четыре группы поющих: жених и невеста – одни, без участия хоров; два хора – друг с другом, без участия жениха и невесты; невеста с хором девиц; жених с хором товарищей» [30]. А дальше интересное замечание Оригена о заимствовании язычниками стиля драматических произведений у Песни Песней. Он говорит: «Таким образом, Песнь Песней есть брачная песнь и театральная пиеса (fabula); из нея и язычники научились брачной песни и вообще получил известность этот род поэзии».

Разделение Песни Песней по лицам и действиям присутствует в древнем синайском кодексе LXX (см. ч. III гл. 2 в переводе епископа Порфирия). Там книга разделяется на четыре части (или действия) и весь текст разделен по лицам (жениха, невесты, девиц, друзей жениха). Некоторые думают, что это деление в синайском кодексе есть школьный труд Оригена, или близких по времени александрийских учителей Климента, Пиерия, св. Макария Александрийского. Деление, приведенное в синайском кодексе, перешло в сделанный с LXX эфиопский перевод Библии, сохранившийся поныне. Только в эфиопском переводе текст делится не на четыре, а на пять актов.

Большое значение придавалось Песни Песней в Западной Церкви после разделения православия и католичества. Основу всего дальнейшего понимания и употребления книги в католичестве заложил Бернард, аббат Клервосский (1090–1153 гг.). Он написал 86 гомилий на Песнь Песней, в которых едва успел дойти до 3-й главы. Касался он этой книги и в других своих трудах. По смерти Бернарда его труд толкования Песни Песней продолжил его ученик Гильберт фон Гойланд, написавший 48 бесед и доведший объяснения до 5:10. Его труд также оборвался кончиной толкователя. Бернард Клервосский основывается на Оригене и раскрывает в своем толковании образ Христа, ищущего и приводящего к Себе душу. Приведение души ко Христу изображается в трех ступенях: приведение в сад, в келию, в опочивальню, где тайна достигает высшего значения. А. Олесницкий пишет о труде Бернарда: «При чтении комментатора Бернарда, читатель невольно переносится в средневековое аббатство, окруженное неприступными стенами, за которыми бушует ураган греха и внутри которых царствует тишина, манящая к себе измученный житейскою борьбою дух человека» [74]. Под лисицами, портящими виноградник, Бернард понимает еретиков, перечисляя современных ему петробрузиан, арнольдистов и др. Но в целом он занят исключительно состоянием сердца. В мистике и духовности Бернарда мы уже встречаемся с некоторой экзальтированностью и страстностью, чувственностью, которые станут столь характерными для католического Запада, в отличие от подобных творений у древних отцов (св. Мефодий, св. Амвросий). Духовное растворяется страстно-чувственным.

Если сравнить с иудейскими толкованиями, то мистицизм и аллегоризм в восприятии Песни Песней еще больший.

После Бернарда-Гильберта к Песни Песней обращаются в XIII в. Фома Аквинский (Expositiones in Canticorum), Бонавентура (1221–1274 гг.) и другие. Они видят в Песни Песней христианскую воспитательную науку, источник идей и понятий, возводящий человека к высшему совершенству и единению с Богом.

Духовное мистическое созерцание по Песни Песней содержится у Руперта Дейцского, Иоанна Креста, Терезы Авильской.

В католической Церкви книга Песнь Песней широко используется в богослужении. Чтения из этой книги бывают на 20 богородичных праздниках, четырех Господних, на дни памяти святых Иосифа Обручника, Марии Магдалины, мучениц Екатерины, Агнессы, святой Маргариты.

Кроме основного, «бернардовского», направления, сохранялось на Западе и августиновское (историческое). С особой силой его возродил Мартин Лютер – вождь Реформации в Германии. Лютер в целом был сторонником буквального понимания Библии, но в Песни Песней видит аллегорию. В его понимании, основанном на творениях блаженного Августина, невеста – это Израиль времен Соломона, Бог – источник тогдашнего народного благоденствия. Есть у Лютера и намек на девять песней из Таргума, возводящие к Песни Песней. Все другие аллегории Лютер отвергает и считает абсурдом. Было вполне в духе Лютера считать, что святые Мефодий и Афанасий, Григорий и Феодорит, Амвросий и другие занимались абсурдом. Авторитет святых его не смущал. В протестантизме таргумическое (историческое) толкование после Лютера стало преобладающим. Но позднее в сектантстве возобладает оригеновское понимание.

Буквальное понимание Песни Песней просто как брачной песни, воспевающей земную любовь, чуждо для христианства. Единственный за всю историю православной Церкви был случай с Феодором Мопсуетским. В антиохийской школе во второй половине IV в., в противоположность александрийской школе с ее аллегоризмом, возникло буквальное понимание книги Песнь Песней. Но тут же это мнение было отвергнуто Церковью. Так, епископ Филастрий Бресчийский относит такое понимание книги к еретическим. Блаженный Феодорит (сам из антиохийской школы!) в предисловии к своему толкованию на Песнь Песней опровергает буквальное понимание, а аллегорическое считает присущим великим отцам и учителям Церкви. Феодор Мопсуетский, давший буквальное понимание книги, был за несторианскую ересь посмертно осужден в 553 г. на V Вселенском Соборе. В акте анафематствования среди прочих его заблуждений было указано и его буквальное понимание книги Песнь Песней. Сочинение его как еретическое не сохранилось. После обличения буквального толкования на V Вселенском Соборе, оно в православной Церкви больше не возрождалось. Вновь это учение появляется уже в XVI в. в протестантизме. В 1544 г. в Женеве гуманист Себастиан Кастеллио повторил историю Феодора Мопсуетского. Он учил, что в Песни Песней мы имеем простой разговор Соломона со своей любимой подругой, а церковный взгляд на книгу публично осмеивал: «Когда Соломон писал седьмую главу Песни Песней, он был в ослеплении похоти и руководился мирской суетой, а не Святым Духом». Требовал исключить книгу из канона. За такое отношение к Песни Песней Себастиан Кастеллио был изгнан Кальвином из Женевы. Буквальное понимание в протестантизме также оказалось отвергнутым.

Буквальное понимание снова появится и будет активно развиваться со второй половины XVIII в. с возникновением рационалистической библейской критики, стоящей вне всякого христианского Предания и в своей основе фактически уже отшедшей (или отходящей) от веры. В протестантизме этому явлению противостоит библейский фундаментализм. Православная же Церковь незыблемо стоит на Священном Предании и отвергает подход к Библии, предлагаемый библейской критикой. Библейская критика по своей сути безблагодатна и довольно часто ненаучна.

Из толкований буквалистов XIX в. можно назвать Генгстенберга, Кисгемакера, Шольца, Вельте, Гэверника, Кейла и других. Таким образом, мы подошли к рассмотрению взглядов на книгу Песнь Песней библейской критики.

Библейская критика не единодушна в своем отношении к книге Песнь Песней. Ею предлагаются различные, иногда похожие, а иногда и прямо противоположные гипотезы. Здесь следует отметить, что различные понимания книги в Церкви не исключают друг друга, но взаимно дополняют и углубляют. В библейской же критике различные теории не взаимодополняют друг друга, но взаимно противоречат. Поэтому можно было бы не утруждаться опровержением их мнений, поскольку они прекрасно это делают сами. О глубине их толкований говорить и вовсе не приходится, ибо ее там просто нет. И сами сочинения их сухи и достаточно скучны. В православном понимании это вообще не есть богословие, это – безблагодатное и неблагоговейное «анатомирование» книги, как если бы кто на вопрос о друзьях и возлюбленных стал бы говорить об их анатомических особенностях. Эти исследователи подводят идеи и содержание книги под свое плотское рациональное состояние.

Но как мы уже отмечали, по словам апостола, нам должно дать ответ требующим отчета о нашем уповании (1Пет. 3:15), поэтому остановимся, по возможности кратко, на различных теориях библейской критики.

Итак, какие варианты понимания книги Песнь Песней предлагает нам библейская критика?

Буквальное понимание книги Песнь Песней предполагает, что это брачная песнь, не имеющая никакого духовного и иносказательного смысла. Воспета земная любовь жениха и невесты. Перед нами любовная песнь Древнего Востока. Все попытки навязать Песни Песней иное значение надуманны и несостоятельны.

Так или иначе, это буквальное понимание уже опровергалось нами, и воспроизводить все вновь не имеет смысла. Теперь мы подробно остановимся на некоторых конкретных частных вариантах этой гипотезы.

Представители этой гипотезы Депке [102], Магнус [107], Павлюс [135] видят в Песни Песней сборник различных восточных любовных песен. Ими предлагаются различные конкретные деления Песни Песней на части. В результате Соломон перестает быть автором, книга теряет божественный авторитет и значение и распадается на части.

Возражая фрагментистам, нам надлежит показать, что Песнь Песней является единой и целостной книгой, а не составлена (zusammengereiht) из ряда песен.

Единство и цельность книги видны из следующего:

1. Единство действующих лиц в Песни Песней.

Через всю книгу проходят одни и те же действующие лица: жених Соломон и невеста Суламита как главные персонажи, а дочери Иерусалимские, или девицы-подруги невесты, и товарищи жениха – как второстепенные.

Так, имя царя, или Соломона, проходит через всю книгу: 1:3.4.11; 3:7.9.11; 8:11.12.

Невеста упоминается во всех главах.

Дочери Иерусалимские в 1:4; 2:7; 3:5; 5:8.16; 8:4.

Несколько раз упоминается о матери Суламиты, но не об ее отце – 1:5; 3:4; 8:2.

Такое единство действующих лиц не было бы возможно при составлении книги из фрагментов, из разных песен.

2. Единство оборотов речи в разных частях книги.

– Прекраснейшая между женами (1:8; 5:9; 6:1).

– Ее глаза голубиные (1:15; 4:1).

– Ее волосы – стадо коз, сходящих с горы Галаадской (4:1; 6:6).

– Ее сосцы – двойня молодой серны (4:5; 7:4).

– Обращение к жениху «друг мой», Ἀδελφιδός μου, (2:16; 6:3; 7:11), или «тот, которого возлюбила душа моя», ὃν ἠγάπησεν ἡ ψυχή μου, (1:7; 3:1.2.3.4).

– Друг ее – молодой олень, τῇ δορκάδι, (2:9.17; 8:14).

– Он принадлежит ей, а она ему, Ἀδελφιδός μου ἐμοί, κἀγὼ αὐτῷ, (2:16; 6:3 сравни 7:11).

– Она покоится на его руке (2:6; 8:3).

– Она больна от любви, ὅτι τετρωμένη ἀγάπης ἐγώ, (2:5; 5:8).

– Он пасет между лилиями, ὁ ποιμαίνων ἐν τοῖς κρίνοις, (2:16; 6:3).

– Трижды (в начале, середине и конце книги) повторяется заклинание дщерей Иерусалимских (2:7; 3:5; 8:14).

– Троекратный вопрос: «Кто сия?» (3:6; 6:10; 8:5).

Причем подобных выражений в других книгах Ветхого Завета более нет. Они оригинальны, присущи только Песни Песней и пронизывают ее всю, как единое целое.

3. Единство и постепенность развития, как основного содержания книги, так и ее частных особенностей.

Чувство любви невесты к жениху в начале является как бы в зародыше, неуверенным и неопределенным (1:1–3.6–7), в конце становится крепким, как смерть, божественным пламенем, который ничто не может потушить (8:6–8). Сама невеста, прежде несовершенная (1:4), в конце достигает полноты и совершенства. Во внешнем описании природы можно различать смену времен года: зимы, весны (2:11–13), лета (4:11; 6:11) и осени (7:8–9).

Таким образом, нет оснований сомневаться, что Песнь Песней является единым цельным произведением, принадлежащим, соответственно, и одному автору.

Эту гипотезу высказывали Эвальд [100, 105], Ботхер [108], Гитциг [115], Мейер [116], Ренан [122], Кэмпф [139], Штэдлин. В их представлении Песнь Песней является сценической драмой с таким содержанием: девица любит пастуха со своей родины (Ливана), но попадает в гарем царя Соломона. На ласки Соломона девица отвечает отказом и предается воспоминаниям о своем пастухе, говоря о нем наяву и бредя о нем во сне. Царь, потеряв надежду, вынужден отпустить ее из гарема, и она возвращается на родину к своему возлюбленному пастуху.

В результате царь Соломон предстает побежденным и как бы осмеянным. Воспета верность подруги простого пастушка и единобрачие.

Что касается литературной формы книги, то мы уже отмечали, что еще Ориген усмотрел в Песни Песней некий момент драмы или пьесы. Но практически эта книга никогда не имела сценического назначения и не употреблялась так ни в Ветхом Завете, ни в христианской церкви, ни в иудейской синагоге позднейшего времени.

Более того! Если бы кто вздумал поставить Песнь Песней на сцене, то у него ничего бы не получилось без основательной переработки сюжета книги. Дело в том, что в книге нет всех элементов, необходимых для драмы: драматически выдержанного диалога, действия, места сцены, однообразного деления пьесы на акты и явления, четкого разделения ролей. Этот момент замечали и сами представители этой гипотезы. Поэтому не случайно, что позднее Гретц [130] и Ноак [129] стали видеть в Песни Песней уже не драму, а эпос и балладу, где весь текст, в том числе слова Соломона и других, приписывался одному рассказчику, а именно невесте. И теперь уже без всякой сцены.

Теперь остановимся на содержании гипотезы «пастуха». Суть ее, как уже отмечалось, в том, что в книге изображен не один, а два жениха – простой пастух и царь Соломон.

Вот аргументы критиков, приводимые ими в пользу утверждения, что в книге Песнь Песней изображено два жениха.

Первый аргумент. В 1:4 сказано: «Влеки меня, мы побежим за тобою, – царь ввел меня в чертоги свои, – будем восхищаться и радоваться тобою...» Здесь вначале невеста говорит во втором лице: «влеки меня, мы побежим за тобою». Потом она говорит в третьем лице, а значит и действительно об ином человеке: «Царь ввел меня в чертоги свои». Далее подруги (множественное число) говорят первому: «Будем восхищаться и радоваться тобою...» Итак, употребление то второго, то третьего лица говорит о существовании двух разных лиц (пастуха и царя).

На этот аргумент мы возражаем:

1. Можно и в разных лицах (ты, он) говорить об одной личности. Например: Николай, позови меня, и я приду к тебе, – Николай завел меня в свой дом, – вот теперь я доволен», то есть прямая речь (обращение) прерывается дополнительным предложением, указывающим на то, что произошло.

2. Сторонники гипотезы двух женихов, конечно же, считают, что пастуха в царских чертогах не было. Там томится без него невеста. Так как же тогда подруги невесты обращаются к нему: «Будем восхищаться и радоваться тобою...»?! Если же речь обращена не прямо к нему, а идет о нем, тогда, как мы уже указали, ничто не мешает видеть в возлюбленном и в царе одну личность.

Итак, этот аргумент слабый и отпадает.

Второй аргумент. Друг и возлюбленный невесты – пастух. Ибо она взывает: «Скажи мне, ты, которого любит душа моя: где пасешь ты? где отдыхаешь в полдень? к чему мне быть скиталицею возле стад товарищей твоих» (1:6)? И в другом месте: «Мой возлюбленный пошел в сад свой, в цветники ароматные, чтобы пасти в садах и собирать лилии» (6:2). А пастух не есть царь! Да и царь Соломон никогда пастухом не был.

Этот аргумент надо признать серьезным. Он усиливается еще другими местами книги. В 5:8 вопрос дщерей Иерусалимских: «Чем возлюбленный твой лучше других возлюбленных..? Чем возлюбленный твой лучше других..?» – явно свидетельствует о том, что они не знали, кто жених этой невесты. А царя Соломона в Иерусалиме, конечно же, знали все! И еще: В 4:16 невеста, как хозяйка, приглашает возлюбленного в свой сад, следовательно, он ему и не принадлежит. Значит, друг ее явно не царь Соломон.

На этот аргумент мы ответим следующим образом. Ряд текстов можно гораздо проще и непринужденнее понять и воспринять, если считать, что возлюбленный друг невесты является именно царем.

В ст. 1:3 «Влеки меня, мы побежим за тобою; – царь ввел меня в чертоги свои, – будем восхищаться и радоваться тобою» гораздо естественнее считать, что царь, введший невесту в чертоги свои, и есть ее друг. При непосредственном чтении этого текста, если заранее «не знать», что друг и царь разные лица, к непредвзятому читателю эта мысль не придет.

– 1:11–12 «Доколе царь был за столом своим, нард мой издавал благовоние свое. Мирровый пучок – возлюбленный мой у меня, у грудей моих пребывает». Здесь мысль не прерывается, а течет плавно, одно следует из другого. В присутствии царя благоухает нард невесты. Его присутствие является как бы причиной этого благоухания. А дальше (ст. 12) прямо и говорится, что друг ее, как мирровый пучок у грудей ее, то есть он и есть ее благоухание. Таким образом, царь и друг как одно лицо является нардом и миррой невесты, ее благоуханием. И попытка разделить здесь царя и друга искусственна и является натяжкой над текстом.

– В ст. 2:3 говорится о возлюбленном невесты. В 2:4 «Он ввел меня в дом пира (или дом вина), и знамя его надо мною – любовь». Или в переводе Порфирия «Введите меня в дом вина. Означьте надо мною любовь». Итак, невеста и сама хочет в дом вина (LXX), она и введена в него. Дом вина принадлежит, естественно, не отсутствующему пастуху (который едва ли и вообще может быть обладателем дома пиршества), а присутствующему царю, хозяину дома вина, в который желает войти (а не убежать из него!) Суламифь, и действительно вводится в него.

– В 3:11 говорится, и с великой радостью и торжественностью, о «дне бракосочетания» царя Соломона, о дне «радостном для сердца его». Так, если бы он не обрел любовь Суламифи, какая бы радость была сердцу его? Да и непонятно, какой день бракосочетания? Дочери Иерусалимские сочувствуют Суламифи. Так зачем бы они «внутренность одра Соломонова убирали с любовию», если это противно воли Суламифи?

– В 7:6–9 царь Соломон восхищается Суламифью. Начинается этот текст со слов «царь увлечен твоими кудрями». А кончает царь Соломон словами: «уста твои – как отличное вино». Суламифь подхватывает: «Оно течет прямо к другу моему...» Гораздо легче и естественнее считать, что она это говорит царю, который только что восхищался ею, чем отсутствующему другу. И тогда 7:11 «я принадлежу другу моему» относится именно к царю Соломону.

Если бы царь Соломон хотел отнять Суламифь у ее истинного возлюбленного друга, то его чувство к ней навряд ли изображалось бы столь возвышенно, тем более, если бы в задачу автора входило, как думают критики, осмеять его.

Таким образом, книга явно свидетельствует о том, что возлюбленный друг Суламифи, к которому ее стремление и влечение, – это царь Соломон.

Что же тогда сказать на аргументы критики, что царь не пастух, что не могли дочери Иерусалимские не знать царя (5:8), и не могла Суламифь приглашать царя-монарха в свой сад (4:16).

Начнем с последнего. Аргумент критики звучит странно уже потому, что и в LXX и в еврейском тексте в 4:16 Суламифь приглашает не «в сад мой», а говорит о возлюбленном, чтобы он пришел «в сад свой», то есть явно говорится, что владельцем сада является не она, а он. В 8:11 говорится конкретно, что у Соломона был сад-виноградник в Ваал-Гамоне. Говорится и о том, что он отдавал этот сад подотчетным ему стражам-виноградарям. И если в 8:12 Суламифь говорит уже о своем винограднике и часть от него дает царю, а часть стражам, то явно она это делает не как госпожа и владетельница сада, а как смотрительница, подотчетная хозяину-царю. Как смотрительница сада-виноградника она могла в 4:16 пригласить в него хозяина-царя.

Что же касается того, что не могли дочери Иерусалимские не знать царя и не мог царь быть пастухом, то это является неразрешимым противоречием только тогда, если заранее считать, что книга имеет буквальное значение. Да, буквально этого быть не может! Но вывод из этого святая Церковь делала всегда иной. Раз этого в буквальном смысле не может быть, значит, смысл книги таинственно-аллегорический! Так, архиепископ Феофан (Прокопович), полемизируя с буквалистами, приводит факт того, что друг Суламифи и царь, и пастух, именно как аргумент в пользу символического значения книги. Если же предположить, что царь и пастух – разные лица, то разрешив одно противоречие (царь не пастух), сразу попадаешь в другие. А именно, всем, только что приведенным текстам (1:3; 1:11–12; 2:3.4; 6:11; 7:6–10), приходится навязывать значение им не свойственное, или вовсе невозможное. Так видим, как неверная посылка о буквальном понимании книги ведет к неверному выводу, что царь и пастух – разные лица, а потом возникает противоречие и натяжки в разумении ряда других мест книги. Неверная посылка о буквальном понимании книги и о двух женихах в ней вынуждает Эвальда делать очередной неверный вывод, отрицая авторство Соломона. Ведь не мог же, по суждению Эвальда, Соломон написать на себя пародию. Отрицая авторство Соломона, Эвальд вынужден строить гипотезы, кто бы мог быть этим автором. Таковы «научные достоинства» библейской критики! И, наоборот, если принять точку зрения символического понимания, то решаются сразу все проблемы: с одной стороны, снимается противоречие, что царь есть пастух, и что дочери Иерусалимские не знали царя, а с другой стороны, все остальные тексты принимаются в их естественном значении.

Здесь мы можем обратить внимание читателя на еще один момент. Ведь «двоится» не только жених, но и сама невеста!

а) На протяжении почти всей книги мы видим, что невеста простого происхождения. Так, в 1:5; 8:12 она стережет виноградник. Ее опаляет солнце. На нее гневаются сыны матери ее. Над ней иногда посмеиваются, а иногда ее бьют (5:7).

б) В 7:2 невеста названа «дщерью именитой», «дщерью высокородною» (Макарий). Явно, что высокородная, именитая дщерь не могла быть простой скиталицей у шатров пастушеских, стеречь виноградник, и прочее. Так что же теперь? Вводить еще и две невесты?! Так окончательно запутывается гипотеза драмы буквалистов. Пастух-царь и именитая дщерь-скиталица могут быть поняты только в таинственно-аллегорическом смысле как один Жених и одна Невеста.

Жених-Царь Песни Песней (1:3; 3:7; 7:6) есть «Господь господствующих и Царь царей, и те, которые с Ним (Невеста), суть званые (девицы) и избранные (наложницы) и верные (царицы)» (Откр. 17:14), составляют Его Церковь. «Господь – царь на веки, навсегда» (Пс. 9:37).

Жених-пастух Песни Песней (1:7; 6:2.3) – есть Тот, Кому вопиет Давид: «Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим» (Пс. 22:1–2). А Сам Господь говорит: «Вот, Я Сам отыщу овец Моих и осмотрю их. Как пастух поверяет стадо свое в тот день, когда находится среди стада своего рассеянного, так Я пересмотрю овец Моих и высвобожу их из всех мест, в которые они были рассеяны в день облачный и мрачный. И выведу их из народов... и буду пасти их на горах Израилевых» (Иез. 34:11–13). Возвещается и о грядущем Мессии! «И поставлю над ним одного пастыря, который будет пасти их, раба Моего Давида; он будет пасти их и он будет у них пастырем» (Иез. 34:23).¹⁰ Это сбылось на Том, Кто сказал: «Я есмь пастырь добрый» (Ин. 10:14).

И есть, наконец, текст псалма 79:2, где Господь одновременно именуется и пастырем и царем: «Пастырь Израиля! внемли; водящий, как овец, Иосифа, восседающий на Херувимах, яви Себя». Господь и пастырь, водящий подобно Иакову-Израилю Свой народ; Он и царь, как на престоле, восседающий на Херувимах, подобно Иосифу, владычествовавшему в Египте. Господь – Он и Иаков и Иосиф, Он и Пастух и Царь в одном Лице.

А что дочери Иерусалимские не знали царя (5:8), так это часто бывает, что душа не знает Бога. Так старец Силуан Афонский († 1938 г.) говорил, что многие знают о Боге (о Царе!), и почти никто Его не знает. «Редкие души знают Тебя, и мало с кем можно говорить о Тебе: больше спасаются люди верою. Но как Ты Сам сказал апостолу Фоме: «Ты видел и осязал, но блаженны и те, которые не видели, но веруют» (св. Силуан). Так вот, дочери Иерусалимские знали о Царе, верили, но не знали Его Самого «лично», знала же Его только любящая и преданная душа Суламифи.

А то, что Суламифь – то безвестная скиталица, то «дщерь именитая» – это опять разрешается в духовно-таинственном толковании, но не буквальном. Об этом явно сказано у пророка Осии: «Но будет число сынов Израилевых как песок морской, которого нельзя ни измерить, ни исчислить; и там где говорили им: «вы не Мой народ», будут говорить им: «вы сыны Бога живаго» (Ос. 1:10). Сами израильтяне – то брошенные, в изгнании, недостойные Бога, то «сыны Бога живаго»; то скиталица среди пастухов, то дщерь именитая! Также и у Исаии: «На малое время Я оставил тебя, но с великою милостью восприму тебя. В жару гнева Я сокрыл от тебя лице Мое на время, но вечною милостью помилую тебя, говорит Искупитель твой, Господь» (Ис. 54:7–8).

Во второй части нашей работы будет дано таинственно-аллегорическое толкование книги, где будет показано глубокое соответствие текста книги такому ее пониманию.

Итак: по форме книга Песнь Песней не является драмой, написанной для сценической постановки, хотя некое подобие драмы в книге замечается. По содержанию гипотеза «пастуха», или мнение о двух женихах, царе и пастухе, совершенно неверна, так как не соответствует тексту книги и разрушает ее смысл, придает книге не присущее ей значение.

Гипотеза типистов выдвинута и развита такими библеистами: Льюис де Леон (1569 г.), Мерцерус (1573 г.), Лигтфорт, Бюссюэт (1693 г.), Р. Ловт (1753 г.), Хармар (1778 г.), Сальвадор (1828 г.), Гофман (1844 г.), Деличь (1851 г.), Регельсбах (1851 г.), Шлоттман, Коссович (1879 г.). Сторонники этой гипотезы пытаются примирить крайности буквального и аллегорического понимания книги Песнь Песней. Суть гипотезы в том, что в книге Песнь Песней воспет реальный конкретный случай любви Соломона к своей невесте. Суламифь в таком случае отождествляется либо с Ависагой Сунамитянкой (3Цар. 1:1–14.15; 2:17–22), либо с женой Соломона – дочерью фараона (3Цар. 3:1; 7:8). Воспев эту любовь, Соломон воспел тем самым высоту и чистоту брака. Но эта брачная песнь явилась прообразом (типом) духовного брака Ягве и Израиля, Христа и Церкви. Такая точка зрения, казалось бы, должна быть наилучшей, ибо снимает неприемлемые крайности буквального и символического понимания книги, а сама, в свою очередь, ничему не противоречит. Но, оказывается, нет! Внимательное проникновение в содержание и текст книги не позволяет принять эту точку зрения. Причиной этого неприятия не является недопустимость подобной ситуации, когда реальная конкретная история явилась бы прообразом чего-то иного, возвышенного. Так мы имеем подобное в случаях с жертвоприношением Исаака, руном Гедеоновым и других. Но в нашем случае это не так.

Что касается Ависаги Сунамитянки, то, во-первых, нет даже точного указания в Библии, что она была женою Соломона. Она прислуживала царю Давиду в его старости и согревала его собою, оставшись девицею. Ее попросил себе в жены Адония, соперник Соломона по царству. Но что с нею стало, не сказано. Во-вторых, хотя в Песни Песней имя Ависаги не упомянуто, но все-таки оно происходит от еврейского abisag (= отец заблуждения, легкомыслия). И странно было бы иметь в основе столь возвышенного прообраза, где каждая деталь имеет значение, девицу с именем такого значения.

Странно было бы также иметь в качестве прообраза Церкви и Пречистой Девы Суламифь – дочь фараона, брак которой с Соломоном едва ли был вообще законным и благочестивым. Израилю запрещалось брать жен иноплеменных, дабы те не расположили его к идолопоклонству. В оправдание Соломона может служить только мнение, что дочь фараона была прозелиткою. Во всяком случае она не принесла в Израиль идолопоклонства. При ней строился в Иерусалиме храм истинному Богу. А когда Соломон попустил быть идолопоклонству, то египетские божества не названы (3Цар. 11:4–8). Но все-таки и этот брак (с дочерью фараона) был скорее всего слабостью Соломона, которая позднее, к старости его, так недобро себя проявила.

Однако эти рассуждения не могут быть достаточно убедительными, чтобы отвергать гипотезу типистов. К отвержению этой гипотезы нудит сам текст книги Песнь Песней и то, что никто среди святых отцов такого мнения не придерживался. Блаженный Феодорит: «Говорят некоторые из них, что премудрый Соломон сам о себе и о дочери фараоновой оную написал; а другие, подобные первым, утверждают, что вместо дочери фараоновой разуметь здесь должно Ависагу Сунамитяныню... то я долгом поставляю, при начале истолкования моего ложныя оныя и душевредныя мнения прежде опровергнуть...» [45, стр. 3]. То есть это мнение чуждо Священному Преданию Церкви.

Приведем аргументы самой книги Песнь Песней, изложенные архиепископом Феофаном (Прокоповичем) [86], профессорами И. С. Якимовым [93] и А. А. Олесницким [74].

а) Имя Суламифь (или Суламита) все-таки гораздо естественнее производить вместе со святыми отцами от имени Соломон, а не от города Сунем.

б) То, что жених именуется то царем, то пастухом, с трудом может быть приложимо к «историческому» Соломону, который никогда пастухом не был. Гораздо лучше это объясняется, если считать, что речь идет не о реальном случае из жизни Соломона, а просто от царя Соломона взяты некоторые черты и образы для раскрытия образа божественного Жениха Песни Песней.

в) Реальная царица, тем более дочь фараонова, не стерегла бы виноградники, не подвергалась бы гневу братьев своих. Да и откуда сыновья фараона могли бы появиться в Иерусалиме? Как могли бы братья царицы (из Египта или Сунема!) заставить царицу стеречь виноградник?! Или у шатров каких товарищей царица (и в особенности дочь фараонова) пасла бы овец и коз? Кстати, египтяне считали пастушеское дело за мерзость (Быт. 46:34).

г) Как могла реальная царица терять своего мужа-царя и бродить по городу ночью, ища его? Да еще чтобы городские стражи ее при этом побили? Когда такое было?

д) Как могла бы реальная историческая невеста-царица быть по происхождению и пастушкою, и дочерью именитой?

е) Некоторые сравнения: «Шея твоя – как столп Давидов, сооруженный для оружий, тысячи щитов висит на нем...», или: «Нос твой – башня Ливанская, обращенная к Дамаску», были бы довольно странны в брачной песне реальных возлюбленных.

Таким образом, гипотезу типистов мы принять не можем. Если же сторонники гипотезы типистов скажут, что все образы Песни Песней суть лирические выражения возлюбленных, то возразим, указав на отсутствие подобного мнения у кого-либо из святых отцов.

Говоря о гипотезе чистой аллегории, мы имеем в виду не таинственно-аллегорическое толкование святой Церкви, а тот произвольный аллегоризм, вовсе не считающийся с буквальным смыслом книги, с одной стороны, и благодатно-духовным смыслом, раскрытым святыми отцами, с другой стороны. «Чистая аллегория» – это беспочвенное надуманное парение безблагодатного ума человеческого. И тут можно придумывать уже все что угодно. Таковы Генгстенберг [112], Шефер [136] и ряд прочих новейших толкователей.

Такие аллегористы умудряются увидеть в Песни Песней историю царя Константина или даже подробности всех перипетий эпохи Реформации в Европе и прочее.

Софиологическая гипотеза выдвигалась Л. Гебрусом и И. Розенмюллером, есть указания на нее и у Делича. Согласно этой гипотезе Суламифь является образом ипостасной Премудрости Божией. Это толкование не может быть нами принято, так как согласно православному учению о Софии Премудрости Божией ипостасная Премудрость Божия отождествляется с ипостасным Словом, превечным Логосом – Сыном Божиим. А Сын Божий, Логос в Песни Песней есть Жених-Царь. (Смотри толкование образа Жениха Песни Песней как Логоса у святого Афанасия Великого [20].) Если же Суламифь есть ипостасная Премудрость, Логос, то кто же тогда Царь-Жених? Разве лишь Отец? Но тогда вся книга Песни Песней будет совершенной нелепостью. Если же считать Царя-Жениха Логосом, или Богом вообще, а Суламифь Премудростью, то мы впадем в догматическое противоречие либо о «четвертой ипостаси», либо о «ипостаси не ипостасной», либо о совсем «туманной» Премудрости Божией, отличаемой и неотличаемой от Бога. Ложность подобных учений о Софии Премудрости Божией В. Соловьева, священника П. Флоренского, протоиерея С. Булгакова раскрыта в трудах архиепископа Серафима (Соболева), святителя Иоанна (Максимовича), Вл. Лосского. Учение протоиерея С. Булгакова о Софии отвергнуто синодом епископов митрополита Сергия (Страгородского) и синодом зарубежных русских епископов митрополита Антония (Храповицкого).

Высказана иероглифическо-таинственная гипотеза фон Пуффендорфом (1776 г.), Кистемакером (1818 г.). Эта гипотеза видит в образной речи Песни Песней указание на некое эзотерическое тайное учение, либо на иероглифическо-египетскую премудрость Соломона.

Такое учение не принималось ни в Ветхом Завете, ни в христианской Церкви.

Эта гипотеза подробно изложена в книге профессора А. А. Олесницкого «Книга Песнь Песней и ея новейшие критики» [74]. С явной симпатией к этой гипотезе написан комментарий к Песни Песней А. Глаголева в «Толковой Библии» под редакцией А. П. Лопухина [70].

Олесницкий пишет: «Заинтересовавшись в высшей степени загадкою Песни Песней и не видя возможности придти к какому-либо решению на основании западной науки, мы решились обратиться за помощью к восточной науке, восточному миросозерцанию, восточному искусству в разрешении загадок, тем более что Песнь Песней своим появлением принадлежит во всяком случае Востоку». Будучи в Палестине, А. Олесницкий познакомился с неким евреем-прозелитом из персов Самуилом Тайяром, который и предложил ему это толкование. Олесницким оно было разработано. Согласно этой гипотезе, Песнь Песней изображает не жениха и невесту, а природу Палестины. То есть отвергается не только буквальное-брачное понимание книги, типическое, но даже и символическое! Жениха и невесты, как таковых, нет ни в каком смысле. Есть природа Палестины, изображенная антропоморфично, что по утверждению Тайяра очень свойственно Востоку. Под видом невесты изображена Святая Земля, природа Палестины. Под видом жениха – солнце. А члены тела от головы до ног – своеобразный «акростих». Как греки писали стихи, где каждый куплет начинался с определенной буквы алфавита, так здесь природа Святой Земли воспевается не в плане своего собственного устроения, а в порядке своего подобия тому или иному члену тела Суламифи-невесты. Далее излагаются три аспекта понимания Песни Песней.

1. Антропоморфное изображение природы Святой Земли и солнца.

2. Политический аспект. Природа Святой Земли указует на ее народ времен царя Соломона, а солнце – на самого царя Соломона.

3. Религиозный аспект. Природа Святой Земли, ее народ под видом Суламифи-невесты указуют на царство Мессии, солнце – царь-жених – на самого Мессию.

Олесницкий усматривает в книге смену времен года во Святой Земле (Палестине):

1:1–2:7 Пробуждение после зимы.

2:8–3:11 Песнь весны. При этом 3:6–11 Песнь о восходе солнца.

4:1–6:3 Песнь лета.

6:4–8:4 Песнь осени.

8:5–8:14 Начало зимы.

Тайяр считает, что по своему назначению книга Песнь Песней изначально была составлена для богослужебного употребления на праздник Пасхи и никакого иного назначения никогда не имела. На Пасху читают книгу Исход в напоминание исхода Израиля из Египта и Песнь Песней в указание на Ханаан, на обетованную землю, где течет мед и молоко.

По поводу гипотезы Тайяра-Олесницкого заметим следующее. Все-таки гипотеза стоит не в ряду святоотеческих толкований, а в ряду человеческих мнений о книге Песнь Песней. И гипотеза эта очень «заземлена». Это определяется изначально, когда сразу же говорится, что книга Песнь Песней не западная, а восточная. Отчаявшись найти ключ к пониманию книги с помощью западной науки, обращаются за помощью к восточной науке, восточному миросозерцанию и искусству. Но Дух Божий, внушивший царю Соломону эту Песнь, не западный и не восточный. Не наука и искусство, а благодать Божия открывает богопросвещенным мужам тайны Священного Писания. Не достопочтенные мужи науки и искусства, а святые подвижники являются истинными толкователями Писания. Наука и искусство не отвергаются как подспорья для раскрытия буквального значения текста, но сакральный смысл раскрывается только Духом Божиим.

Видеть в Песни Песней не жениха и невесту, а природу и солнце под видом жениха и невесты, все-таки очень большая натяжка. И не случайно уже три тысячи лет все, независимо от того, как потом истолкуют, видят именно жениха и невесту, а не природу. Да и какой смысл говорить о простом (природа) так сложно и запутанно в виде брачной песни. Или уж тогда надо было это сделать гораздо нагляднее и очевиднее.

То, что сравнений с природой очень много – это факт. Песнь Песней – это не просто «брачная песнь», это «райская песнь». Адам и Ева в раю – вот прообраз жениха и невесты Песни Песней, Христа и Церкви, Бога и души. Жених и невеста действительно в «райском саду», в святом Иерусалиме, и сами сравнимы только с природой Святой Земли. Все дышит непосредственностью райского сада и первой четы. И все это указывает на новую тварь и новый виноград Христов. В остальном же многие мысли профессора Олесницкого перекликаются с мыслями святых отцов. Особенно когда он восходит к мессианскому значению книги.

Противники духовного таинственно-аллегорического толкования Песни Песней приводят следующие аргументы.

Первый аргумент. У пророков Господь и Израиль сравнивается с мужем и женой, а в Песни Песней изображены юноша-жених и невеста-девица. На это возражаем тем, что, во-первых, возлюбленный в Песни Песней нигде не назван юношей. И отношения жениха и невесты в этой книге – это отношения царя к невесте. Он являет ей свою милость. А это вполне прилично в отношениях Бога и Церкви. Юношески же страстного в книге нет ничего. Вся книга чиста и целомудренна. Во-вторых, и у пророков мы находим сравнение именно с женихом и невестой. Так пророк Исаия говорит: «Как юноша сочетается с девою, так сочетаются с тобою сыновья твои; и как жених радуется о невесте, так будет радоваться о тебе Бог твой» (Ис. 62:5).

Так что этот аргумент слабый и отпадает.

Второй аргумент. Притча или пророческая аллегория излагаются в Священном Писании всегда так, что из текста ясно, что речь идет об аллегории, требующей своего иносказательного значения. В Песни Песней же нет никакого намека на иносказательное значение. Поэтому все иносказательные толкования искусственны и произвольны. Их невозможно, исходя из текста книги, ни доказать, ни опровергнуть. Придумывать такие толкования можно сколь угодно. Этим и объясняется такое огромное количество самых различных и порой противоречивых толкований. Поэтому легко понять раввина Саадия, который, стоя на позиции аллегорического понимания, вынужден воскликнуть: «Знай, брат мой, что есть различные объяснения этой книги, и это не могло быть иначе, потому что Песнь Песней подобна замку, от которого ключ потерян».

Третий аргумент. Коль скоро толкователь-аллегорист вынужден сам подыскивать подходящее толкование (подбирать ключ к замку!), то, даже подобрав аллегорию, он не получает никакого нового знания. Книга не сообщила ему ничего нового. Но только то, что он и так знал, он приспособил к этой Песни. Любая притча и пророческая аллегория дают новое ведение, которое следует распознать. А здесь уже известное приспосабливают (неизвестно, зачем!) к брачной песне. Например, историческое толкование. Песнь Песней не дает никаких сведений по истории Израиля, не указывает и на имеющие случиться события. Толкователи же известную историю приспосабливают к этой Песни. Но тогда зачем это нужно и что это дает? Также в догматическом толковании. Книга не сообщает новых догматов, а только уже известные приспосабливаются к этой книге. Но тогда зачем это нужно и что это дает?

Последние два аргумента очень серьезны и по существу дела. Только ответ на них может раскрыть истинное значение книги Песнь Песней, ее достоинство и употребление. Вот наш ответ на эти аргументы.

Что касается второго аргумента, то все-таки нельзя говорить, что Песнь Песней сама по себе не требует своего иносказательного толкования. Мы уже видели факты, что жених то царь, то пастух; что невеста то простая пастушка, смотрительница виноградника, то дщерь именитая; что царица вдруг бродит по ночному городу и ее избивают стражи градские, странные сравнения членов тела и прочее – все это требует именно иносказательного изъяснения. Однако это требование иносказания порой неявно и несколько сокрыто, что и позволяет буквалистам видеть в книге только ее прямой брачный смысл.

Но в Священном Писании есть и другие тексты, которые сами по себе вроде бы не требуют своего иносказательного изъяснения или делают это прикровенно, и тем не менее всеми воспринимаются как иносказания. Например, Псалом 44. Песнь о царе и царице, а понимается в мессианском, экклезиологическом и даже мариологическом значении. Или, что заставляет в 14-й главе Исаии, а также 28-й Иезекииля под царями вавилонским и тирским видеть падение денницы (сатаны), но именно так толкуются эти тексты.

Кроме того, мы видим, что сам факт включения книги Песнь Песней в канон Священного Писания однозначно свидетельствует о ее религиозном, духовном содержании.

Но тогда – скажет критик – полный произвол. Придумывай, все что хочешь, как на деле часто и происходило. Вот здесь мы упираемся в самую суть вопроса. А суть в том, что Песнь Песней – книга Священного Писания, и написана Духом Святым, и дана святой Церкви. А значит, и истинное разумение этой книги, то есть ее толкование может быть только в Духе Святом и в святой Церкви, причем именно в Церкви православной! Церковность и духовность – вот две незыблемые основы истинного толкования. А по сути это и не две, а одна основа, ибо по учению святого Иринея Лионского : «Где Церковь, там Дух Божий и всякая благодать... где Дух Божий, там и Церковь» [37].

То есть толкование священной книги должно быть исключительно в контексте Священного Предания. Всякий отрыв от Священного Предания, хранимого и живущего в Церкви, обрекает толкование на бесплодность, бездуховность и, в конечном счете, ложность. И уже неважно, допускает ли книга одно иносказание, или много, или ни одного – все они будут бесплодны, бездуховны, лживы, или ошибочны. И, наоборот, если в Церкви, если в Духе Божием, то хоть буквальное значение, хоть единственно возможное иносказание или многоразличные иносказания – все они будут глубоки, духоносны и истинны! Если говорить еще более конкретно, то истинным может быть только толкование православное, церковное и святоотеческое (духовное). Даже православный профессор-экзегет, если отрывается от святоотеческого разумения, то он уже обрекает себя на бесплодные человеческие умствования, всегда в конечном счете ошибочные и неспасительные. К сожалению, часто и православные богословы забывают о том, что они таковы, и пишут работы, приличествующие разве лишь протестантскому теологу или просто ученому интеллектуалу.

Надо отметить, что такие профессора, как А. Олесницкий, ряд составителей «Толковой Библии» под редакцией Лопухина, по стилю весьма уподобились современным им протестантским экзегетам. И хотя стараются все излагать православно, но стиль и дух уже не тот, и создается ощущение, будто читаешь какого-нибудь Делича или Ланге, а не православного учителя.

Итак, Дух Святой научил святых отцов Церкви видеть в книге Песнь Песней таинственную аллегорию. Потому в святоотеческих аллегориях нет ни надуманности, ни произвола. Мы нашли семикратное святоотеческое прочтение этой книги. Это не семь различных вариантов или гипотез. Это по сути своей одно и то же, только с семи сторон, или, гораздо лучше сказать, по семи ступеням глубины уразумеваемое. Это единая семиступенчатая лестница разумения этой таинственнейшей книги Священного Писания, таинственного союза Творца и твари. Все же остальные варианты – хоть это буквальное понимание, хоть типическое, хоть все возможные вариации аллегоризма – бесплодное блуждание человеческого ума и чувств. Поэтому мы видим суть своей работы не в беспристрастном научном анализе и сопоставлении различных гипотез, не в научном «анатомировании» книги, а в изложении святоотеческого толкования, его систематизации и предложении его в удобной для читателя форме. При этом мы, естественно, прилагали и свои суждения, как к этому призывает блаженный Феодорит, но стремились всегда хранить их в святоотеческом церковном русле. А судить об этих суждениях, если они того заслуживают, предоставляется благочестивому и боголюбивому читателю.

Так что зря сетовал раввин Саадий – ключ к разумению книги Песнь Песней не потерян – он в святой православной Церкви у святых отцов, Духом Божиим постигающих тайны этой книги. И возможность отвергать или утверждать то или иное толкование тоже есть – ее имеет Церковь, которая есть столп и утверждение истины. А бесплодность, беспочвенность, бездоказательность своих толкований как раз показала отпавшая от Церкви, живущая без Бога наука, хотя бы она и называлась богословием или экзегетикой. Научная безблагодатная теология разных вероисповеданий хотя и говорит иногда верно, но говорит безблагодатно, не духовно, не спасительно, а значит уже и неверно!

Таким образом, второй аргумент отпадает. Возник он вне Церкви. И вне Церкви и не мог не возникнуть. Люди, лишенные благодати Духа Святого, оказавшиеся вне Священного Предания и святой Церкви, действительно утратили ключ¹¹ к разумению книги, оказались один на один с книгой и не знают, что с ней предпринять. Наука и искусство западное и восточное, умы практические и спекулятивные уразуметь уже ничего не могут. И чем больше стараются это делать, тем больше только запутывают дело. Кстати, сами эти ученые, «ничтоже сумняшеся», и толкования святых отцов прилагают к морю своих гипотез, считают святых отцов такими же, как они сами, и «анатомируют» их творения своим безблагодатным разумом, не ведая, что творят. Шаткость и неубедительность подобного рода аргументации очевидна. Ведь все эти факты можно объяснить и по-другому. Поэтому и возникают столь разные школы в исагогике. Святым отцам подобная методология совершенно чужда. Чужда она и точной науке.

Нелишне, кстати, заметить и о научном достоинстве библейской критики. С одной стороны, перед нами капитальные основательные монографии, создающие впечатление большой научной основательности. Но все-таки именно научной основательности им весьма и не хватает. Это доказывается уже тем, что «научно основательные» труды порой полностью противоречат друг другу. Ведь то, что научно доказано, то однозначно. Нет же двух разных мнений по поводу теоремы Пифагора, или того, что в 1812 г. было Бородинское сражение. Библейская критика делает многие свои утверждения, явно не имея на то достаточных научных данных.

Вот примеры:

– Если в книге жизнерадостный тон, то она написана в первое время после плена, но никак не во время плена.

– Если в книге встречаются арамейские слова, то она написана после Вавилонского плена, а не до него.

– Если в книге встречаются слова, характерные для другого пророка, значит, они принадлежат разным авторам.

– Если в книге нет упоминания о чем-то важном, значит оно неизвестно автору, и книга написана до этого важного события или лица.

А теперь перейдем к третьему аргументу.

А что, действительно, дает нам книга Песнь Песней, если иносказательное значение ее должно быть подобрано, а не следует из нее самой?

На это ответим, что, во-первых, это не совсем так. Ряд сравнений, изречений, образов в Песни Песней чрезвычайно глубок, содержателен и оригинален (не встречается в других книгах). Поэтому нельзя говорить, что Песнь Песней не дает дополнительного ведения. Книга вносит существенный вклад в библейскую христологию, экклезиологию, мариологию, аскетику. Это будет подробно раскрыто во второй части нашего труда. Учение о Христовой любви, о первой заповеди любви к Богу было бы в Библии гораздо бедней и бледней, не содержи она Песнь Песней. Да и учение о браке было бы не завершено и не имело бы своей высоты и силы без Песни Песней.

Но основное значение книги Песнь Песней действительно не в том, чтобы сообщать новые богословские знания (информацию). А в чем?

Овощи растут в огороде. Что нового добавляют к выросшим в огороде овощам повар и рецепты? Ничего! Они не увеличивают количества овощей и не добавляют новых. Но зачем же они тогда нужны? Может, их отменить за ненадобностию? Они нужны для того, чтобы сделать эти овощи удобоприемлемыми для употребления, приятными для вкуса, вида и обоняния. Так и Песнь Песней приуготовляет догматы Писания таким образом, что они получают свою удобопостижимость, раскрывают свою дотоле сокрытую глубину и красоту, и даже свой неповторимый аромат. И это не праздный эстетизм, а включение всего человека в постижение предельно возможной глубины догматов. Без Песни Песней и внутренние силы человека, и глубина и красота догматов так и остались бы нераскрытыми в той мере, как мы это имеем теперь.

И еще вопрос: а зачем люди поют? Зачем поют ангелы и праведники на небесах? (Откр. 5:9: «И поют новую песнь, говоря...»). Ведь пение не сообщает ничего нового. Все можно сказать и просто так. Почему недостаточно слово сказать, но его надо еще и спеть? Самоочевидно, как обесцветилась, сделалась бы пресною наша жизнь, если бы из нее исчезло пение! Пение придает слову красоту, усвояемость, необычайную силу, пробуждая все внутренние силы человека. Благодаря пению слово получает новое (Откр. 5:9), неповторимое звучание и неотразимую силу. Так вот, эту красоту, это звучание и эту силу получают догматы Священного Писания через Песнь Песней!

Не случайно поэтому, что величайшие святые отцы в своих лучших творениях обращались к Песни Песней. Тот же Ориген, по свидетельству блаженного Иеронима, превзойдя всех в своих книгах, в толкованиях на Песнь Песней превзошел самого себя! Не случайно, что величайшие подвижники и аскеты (святой Макарий Великий, святой Максим Исповедник и сколько тех, кто ничего не написал!) дышали воздухом Песни Песней в своих подвигах, созерцаниях и переживаниях.

И еще одно сравнение, поясняющее различие толкований этой книги даже среди святых отцов. Почему одно и то же выражение или слово могут быть столь различно истолкованы? Так, на первый взгляд, какая связь между историческим толкованием и, например, мариологическим? Почему слова «Я сплю, а сердце мое бодрствует» относится и к сердечной Иисусовой молитве подвижника, и к состоянию иудейского общества в определенный момент его истории?

Это поясняется таким сравнением: в облаках произошло одно событие – электрический разряд. Но как многоразлично это событие отразилось и отозвалось! В мире световом сверкнула молния. В мире звука слышатся раскаты грома. Где-то загорелось дерево. В чьей-то записной книжке появились стихи. Иные измеряют атмосферное давление. Кто-то испытывает страх. Ну, и так далее. Таким образом, и Песнь Песней великого Соломона нашла свой отзвук, или лучше – именно озвучила – и историю Израиля, и догматы Церкви, и духовные переживания, и состояния подвижника. Песнь Песней взволновала и богослова-учителя, и подвижника, и ученого-текстолога, и всякую христианскую душу. И в каждом из них она зазвучала по-своему.

В заключение надлежит еще рассмотреть: насколько Песнь Песней подлежит толкованию?

Тут возможны три подхода:

1. Не толковать вообще, брать только буквальный смысл.

2. Брать для толкования только общую мысль.

3. Толковать каждый штрих сказанного в книге.

Первый подход мы уже отбросили. А вот что касается второго и третьего, приведем мнение профессора А. Олесницкого. Он пишет о представителях аллегорического понимания, что «они вызывали его (буквальное понимание. – Г.Ф.) и питали своим собственным произволом в проведении до конца резких крайностей аллегорического толкования, – чем могла только подрываться, а не утверждаться его достоверность. Им мало было указать, что Песнь Песней имеет духовное значение, что под женихом нужно разуметь Мессию, а под невестою – общество верующих или отдельную человеческую душу. Они пошли дальше, перенося каждое отдельное выражение Песни Песней на отношения религиозныя и останавливаясь подробно над вопросом, что значит чрево невесты, ея грудь, ея спальня и прочее. Это было уже злоупотребление и нецеломудренное отношение к книге, недалеко отстоящее от того нецеломудренного отношения к ней, какое проводят буквалисты. Как будто аллегория, притча или басня всеми своими деталями, выведенными только для полноты картины, должны давать отдельныя духовно-нравственныя указания, независимыя от общего смысла притчи или аллегории! Уже двенадцать книг скрупулезного толкования Песни Песней Оригена вызвали протест антиохийской школы. Крайности аллегорического толкования Бернарда Клервосского и других христианских мистиков вызвали реакцию позднейших протестантских толкователей» [74]. Этот вопрос тоже ключевой в экзегезе книги Песнь Песней. Вообще мысль Олесницкого неплоха и соответствует мысли святого Иоанна Златоустого, который тоже говорит, что в притче надо брать только общую мысль, а не толковать каждую деталь. Да, но ведь это не общее правило! Ведь сам Христос иногда толковал каждый штрих притчи: о сеятеле (Мф. 13:18–23), о плевелах (Мф. 13:36–43). А очень важно и характерно в высказывании Олесницкого вот что: полное отсутствие принципа церковности. Он не видит разницы между святыми отцами и позднейшими протестантскими толкователями. Для него существуют только различные школы и ученые. Для него в общем-то все равно, кого критиковать, святого отца или внецерковного (еретического) экзегета. Признание Церковью толкований святых отцов (Афанасия Великого, Кирилла Александрийского, Григория Нисского, Амвросия Медиоланского, Феодорита Кирского и других), которые толкуют каждый штрих книги, его не смущает. Он свободно может с этим не считаться. Оставаясь православным по вере, он фактически становится представителем библейской критики, а не церковной экзегетики.

Мы принимаем в толковании Песни Песней ее общие основные мысли, но принимаем и толкование отдельных деталей и штрихов там, где это открыто. Там же, где сокровенный смысл отдельных штрихов сокрыт, или, может быть, отсутствует, там мы и оставляем эти штрихи без толкования. У святых отцов в плане экклезиологического толкования (св. Григорий Нисский и блаженный Феодорит) мы имеем полное толкование книги, каждого ее стиха и слова. В других толкованиях и у других отцов мы, действительно, имеем либо только общую мысль, либо указания на некоторые отдельные тексты. Были и другие полные святоотеческие толкования, но до нашего времени в полном объеме не сохранились.

Нам нет никакой надобности передавать содержание книги, поскольку будет дано ее подробное полное толкование. Что же касается способов деления текста книги на различные отделы, то их так много (от четырех частей до тридцати), что ни один из них не может быть принят определенно. Автор Песни Песней явно ни о каком ее делении на части не помышлял. Поэтому и мы отказываемся от какого-либо расчленения текста книги.

Всякий толкователь Священного Писания становится в первую очередь перед вопросом: а что именно, какой текст толковать? Как известно Urtext, текст оригинала библейских книг, вышедших из рук богодухновенных писателей, не сохранился. Теперь перед экзегетом всегда вопрос: какой текст максимально приближается к оригиналу? Разные переводы книги Песнь Песней различаются порой немало. Например, в 2:7 в славянском (елисаветинском) переводе: «Заклях вас, дщери Иерусалимли, в силах и крепостех села: аще возставите и возбудите любовь, Дóндеже восхощет». А в русском синодальном переводе: «Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, сернами или полевыми ланями: не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно». Возникают вопросы. 1. Так речь идет о пробуждении любви (слав.) или возлюбленной (рус.)? 2. Ее надо будить (слав.) или не надо (рус.)? 3. Чем заклинают дщерей Иерусалимских – силами и крепостями или сернами и ланями?

В этой главе мы скажем об основных авторитетных текстах книги. Проведем их сопоставление. Обсудим вопрос, какой из них максимально приближен к оригиналу. Как ориентироваться в вопросе текста книги русскоязычному читателю.

Как известно, книга Песнь Песней написана на древнееврейском языке. Но до нас этот текст не дошел. Мы имеем масоретский текст. Наиболее употребительно издание Киттеля [1]. В основе этого издания лежит рукопись всего Ветхого Завета, записанная в Египте, в 1009 г. C.Petropolitanus, В 19 А, хранящаяся в государственной публичной библиотеке Санкт-Петербурга.

Первым и основным переводом Священного Писания является перевод 72 толковников на греческий язык, Септуагинта (LXX), составленный в середине III в. до Р.Х. Древнейшие полные тексты LXX дошли до нас с IV в. по Р.Х. Поскольку этот перевод древнее сохранившихся еврейских текстов, то он имеет очень важное значение при восстановлении оригинала (Urtext’а). Восточная Церковь всегда пользовалась текстом LXX, и переводы на другие языки совершала, в основном, с него.

Древнегреческий текст LXX книги Песнь Песней по изданию Альфреда Ральфа [2] используется в нашей работе.

Важнейшим для толкования Священного Писания является латинский перевод блаженного Иеронима Вульгата (386–405 гг.). Этот перевод имел и имеет исключительное значение в Западной Церкви.

Нами используется латинский текст Vulgata блаженного Иеронима книги Песнь Песней по изданию немецкого библейского общества 1969 г. [3].

Из других важных и авторитетных древних переводов Священного Писания, и в том числе книги Песнь Песней, следует упомянуть Сирский (Пешито), Арабский и Эфиопский.

Естественно именно еврейский (масоретский) текст передает нам всю красоту Соломоновой Песни, ее динамику, чувство и мысль. Ведь даже нелучший оригинал всегда лучше и весьма хорошего перевода. Но тем не менее остановимся теперь на важнейшем вопросе библейской текстологии: какой из текстов – древнееврейский масоретский (дошедший до нас) или древнегреческий LXX стоит ближе к оригиналу (Urtext)? Все остальные переводы, как возникшие значительно позже и являющиеся переводами либо с еврейского, либо с греческого, имеют уже второстепенное значение, и их надо в свою очередь рассматривать с точки зрения соответствия еврейскому, либо греческому оригиналу.

Дальнейшие наши рассуждения по соотношению текстов еврейского и греческого основаны, в основном, на текстологическом анализе профессора А. Олесницкого [74].

Существует мнение критиков (Раабе [141], Ноак [129]), что нынешний текст Песни Песней весьма отходит от первоначального (Urtext). На основе языковых исследований они позволяют себе составлять новый текст, выдавая его за Urtext, который фактически является уже совсем другой книгой, чем библейская Песнь Песней.

Причинами утраты первоначального текста критика считает:

1. Произвольное разделение букв на слова. В древнееврейском тексте все буквы писались подряд без разделения на слова.

2. Свободное вставление гласных.

И вот критики производят иную разбивку букв на слова и вставляют иные гласные. Если Раабе сильно меняет форму, то Ноак уже и самое содержание. Вот один пример:

1:1–2 «Песнь Песней, которая есть Соломонова».

О если бы Он лобзал меня теперь лобзаниями уст своих!

Так ласки любви Твоей лучше вина.

(В переводе с еврейского архимандрита Макария Глухарева).

А вот что получилось у Ноака:

1:1–2 «Песнь Песней я воспою, чтобы он вооружил меня орудиями силы твоей. Да моя красота подвинет тебя в упоении, к удовольствию вождей твоих».

Это уже совсем другая книга, которую критики предлагают нам принять за первоначальный текст! Тут полный произвол, и составить так можно все что угодно. Православные библеисты отвергают саму идею восстановления первоначального текста. Мы не восстанавливаем (не изобретаем!) первоначальный текст, а ищем наибольшее ему соответствие в имеющихся древних текстах.

Речь идет о таких древних текстах: 1. Древнееврейский масоретский, 2. Септуагинта (LXX), 3. Сирский (Пешито), 4. Арабский, 5. Эфиопский, 6. Латинский (Vulgata) и 7. Халдейский. Среди них три основных, независимых друг от друга текста: масоретский, Септуагинта и сирский. Эти три текста составлялись на основе еще более древнего еврейского и друг от друга независимы. Поэтому их значение в уяснении первоначального текста основополагающее. Переводы арабский, эфиопский и Vulgata уже зависят от LXX, так как их переводчики явно имели перед собой LXX и часто руководствовались ею. Халдейский перевод является, собственно, не текстом Песни Песней, а толкованием ее. Таким образом, определение первоначального текста сводится к вопросу: какой из текстов, масоретский или Септуагинта, более соответствует исходному? Остальные тексты могут потом быть учитываемы в дополнение к основному.

Для ответа на этот вопрос важно выявить причины, почему в еврейском тексте произошли отклонения от первоначального. Есть обычные причины, свойственные и для других книг Ветхого Завета, и есть особые причины, касающиеся именно книги Песнь Песней.

Обычные причины:

1. Случайные изменения в начертании букв, которые могли происходить при переписке текста. Библейская текстология утверждает, что таковых изменений очень мало и они не имеют существенного значения.

2. Древнееврейский текст, как известно, не имел гласных. Гласные были вставлены позднее. Могло случиться, что неточно.

3. Могла произойти замена неясного выражения на более ясное.

Особые причины.

Особых причин мы можем указать две.

1. На одну из них указывает Талмуд в Тосефте: «Все места Писания, затрагивающие чувство стыдливости, должны быть заменяемы другими, более удобно произносимыми выражениями» [83, стр. 402]. А в книге Aboth равви Натана (cap. 1) говорится, что «книга Песнь Песней, вследствие некоторых своих выражений, казавшихся слишком чувственными, была сначала предметом соблазна и (некоторыми) считалась светскою песнию вместе с книгой Притчей, пока люди Великой синагоги (400 г. до Р.Х., при Неемии. – Г.Ф.) не прочли ее особым образом, то есть с корректурными изменениями». Вместо конкретного термина, говорящего о теле или чувствах, давалось, за счет изменения гласной, некое сглаженное общее понятие, либо заменой суффикса описание переходило с невесты на жениха.

Эта корректировка Великой синагоги сняла всякие препятствия с признания и употребления книги Песнь Песней как канонической. Истинный же текст хранился в тайне раввинами и не сообщался всему народу. А до тридцати лет и вовсе не разрешалось ни читать, ни в руках держать эту книгу.

Примеры корректуры Великой синагоги:

В ст. 1:2; 7:13 слово dad, означающее «сосцы», «груди», заменено на dod, означающее «ласка». О том, что в исходном тексте было именно dad, свидетельствует в Мишне равви Иозуа бен-Ханини.

В ст. 6:11 слово dad в масоретском тексте просто вообще опущено.

Странные выражения LXX в 1:2 ὅτι ἀγαθοὶ μαστοί σου ὑπὲρ οἶνον «ибо перси (сосцы) твои лучше вина», ἀγαπήσομεν μαστούς σου ὑπὲρ οἶνον «возлюбим сосца твоя паче вина» (1:4), отнесенные к жениху, являются, возможно, случаем, когда была проведена замена суффикса и выражения стали вместо невесты относиться к жениху.

2. Вторая особая причина состоит в том, что, поскольку синагога отвергла буквальное понимание книги и утвердила ее символическое значение, то иногда конкретный термин не указывают, а сразу приводят его символическое значение. Таким образом дается, собственно, уже не текст книги, а его интерпретация, зависящая от разумения аллегории.

Учитывая эти общие и особые причины отклонений от первоначального текста, могут быть предложены следующие принципы отбора, при сопоставлении различных текстов:

1. Если в одном тексте термин мягче, обычнее, более общий, а в другом более жесткий, непривычный, конкретный, то предпочтение отдается второму тексту.

2. Если в одном тексте присутствуют архаизмы, а в другом присутствуют элементы позднейшего языка, то предпочтение отдается первому тексту.

3. Чтение, встречающееся в разных текстах, при благоприятствующих других условиях, предпочитается перед чтением одиночным, не подтвержденным другими текстами.

4. Более древний текст имеет предпочтение перед позднейшим.

5. Перевод может быть предпочтен еврейскому тексту, если он сделан с более древнего, не подвергшегося корректировке, оригинала.

Масоретский еврейский текст был составлен в VI в. по Р.Х. Он значительно очищен от корректировок талмудического периода (то есть лучше), но не настолько, чтобы дать чистый первоначальный текст.

К отклонениям от первоначального текста можно отнести такие слова и изречения:

Слово «dad», означающее «сосцы» или «груди» в 1:2; 7:13 и других местах, заменено на «dod», означающее ласку, дружбу.

В 6:11 слово dad вовсе опущено.

В 8:2 внесен истолковательный излишек «ты будешь учить меня».

В масоретском тексте довольно много сокращений.

В масоретском тексте есть новоеврейские и даже греческие слова. Критики на этом основании говорят о более позднем происхождении книги. Но этот факт может быть истолкован и иначе, как позднейшая редакция древнего текста книги.

Книга содержит два слова из греческого.

В 3:9 слово aphirjon (в слав. «одр», в синод. «носильный одр»). Еще блаженный Иероним узнал в этом слове греческое φορεῖον (носилки).

Другое слово в 4:13 pardes (в слав. и рус. «сад»). Оно может происходить либо от греческого παράδεισος (сад), либо даже от персидского pairideça (буквально «ограждение», «Umzeunung»).

Присутствие этих слов можно объяснить не только позднейшей редакцией древнего текста, но они могли быть употреблены даже и самим Соломоном! Как мы уже отмечали, у Соломона были торговые сношения с Индией и какие-то слова с санскрита могли быть ему знакомы. Так вот, на санскрите слово «носильный одр» звучит paryama, что могло послужить основанием для слова aphirjon. А слово «ограждение» (сад) звучит на санскрите paridhis (сравните с позднесирийским pardisu, парк).

Итак, наш вывод по поводу масоретского еврейского текста:

1. Масоретский не соответствует полностью первоначальному тексту книги Песнь Песней и не имеет безусловного преимущества перед древними переводами.

2. Масоретский текст не имеет существенных отклонений от оригинала, как об этом говорит критика, и вполне может считаться каноническим текстом.

Восточная православная Церковь всегда пользовалась текстом LXX. Приведем аргументы в пользу мнения, что LXX стоит ближе к первоначальному тексту, чем масоретский текст.

Во-первых, LXX на девять веков древнее масоретского текста. Перевод LXX составлен в III в. до Р.Х., а масоретский текст в VI в. по Р.Х.

Семьдесят толковников переводили тайный истинный текст книги Песнь Песней, а не откорректированный, который предлагался народу синагогой. Поэтому палестинские раввины встретили LXX с неодобрением.

В LXX в 1:2 и 7:13 дано чтение dad (сосцы) и восполнен пропуск в 6:11.

В LXX в 8:2 нет истолковательного прибавления «ты будешь учить меня».

Весь текст содержит более конкретные термины, за счет чего иногда менее ясен, но ближе к первоначальному тексту.

Достоинством сохранившегося текста LXX Codex sinaiticus (IV в. по Р.Х.) является находящееся в нем деление текста на четыре части и разделение речей отдельных лиц и групп (смотри в переводе Порфирия). Эти деления – не из первоначального текста, а от древних христианских александрийских учителей, и поэтому, в отличие от основного текста, написаны киноварью.

Против LXX в пользу масоретского текста приводят такие аргументы:

1) В 4:8 в масоретском тексте «с вершины Амана» (название горы), а в LXX: ἀπὸ ἀρχῆς πίστεως – «с начального места веры».

2) В 6:4 в масоретском тексте «прекрасна ты, как Фирца» (название города), а в LXX καλὴ εἶ ὡς εὐδοκία – «прекрасна ты, как благоволение».

Говорят, что в этих двух местах LXX дает не перевод, а толкование. На это можно ответить или возразить таким образом.

Корни слов Амана и Фирца соответствуют словам вера и благоволение, приведенным в LXX. Если LXX дает в этих местах не перевод, а толкование, то почему она не делает этого в других местах, но точно приводит сами слова? Более того, почему там, где могут возникнуть соблазны, LXX ничего не толкует, а там (4:8; 6:4), где такой опасности нет, она вдруг толкует?! Значит здесь некая иная причина.

1. В 4:8 замена «Амана» на πίστις не разъясняет фразу, но делает ее еще менее понятной. Какое же это тогда толкование?! Кстати, халдейский перевод, который действительно дает толкование, здесь оставляет «Амана», так как πίστις ничего не толкует. Сирский же перевод, который вовсе ничего не толкует, приводит слова «начальное место веры». Все объясняется древним преданием из I книги Еноха, согласно которой, на горах, упомянутых в 4:8, задолго до потопа, жили верующие сыны Божии, вступившие потом в союз с сынами человеческими, распространяя между ними веру. Таким образом, горы Ливан и Ермон были ἀρχή πίστεως – начальным местом веры. Итак, LXX дает не толкование, а точное нарицательное значение слова «Амана».

2. Что же касается текста 6:4, где в LXX стоит εὐδοκία, а в масоретском тексте «Фирца», то как бы масоретскому тексту не пришлось уступить LXX и переправить «Фирца» на ὡς εὐδοκία, так как все древние тексты (даже Акилы¹²), кроме масоретского, приводят слово «благоволение», а не Фирца.

И, хотя мы ранее и указали на возможность упоминания Соломоном города Фирца, все-таки естественнее считать, что он не упоминал этого города, так как столицей Северного царства он стал после Соломона. И тогда можно предположить, что Соломон употребил в этом месте именно слово «благоволение», указанное в LXX, и всех других древних переводах, а в масоретском тексте позднее уже было употреблено слово «Фирца», по его созвучию и единокоренности со словом «благоволение».

Зато мы можем привести ряд противоположных случаев, где LXX приводит собственные имена, а масоретский текст их значение.

В 4:4 в LXX назван θαλπιώθ (башня, построенная в Фалпиофе), а в масоретском тексте говорится о башне, сооруженной для вешания орудий.

В 6:12 в LXX говорится о колеснице Αμιναδάβ, а в масоретском тексте о колеснице знатных народа.

В 7:2 в LXX Суламифь именуется θύγατερ Ναδαβ (дщерью Надава), а в масоретском тексте «дщерью именитой».

Итак, вывод: LXX приводит более близкий к первоначальному текст книги Песнь Песней, чем масоретский текст. Это не означает, что LXX всегда ближе к первоначальному тексту, чем масоретский текст. Так, в книге «Притчей Соломоновых» считается, что ближе текст масоретский. Не отрицается также и возможность того, что в некоторых случаях LXX тоже отходит от первоначального текста. Но расхождения эти, конечно, немногочисленны и несущественны.

Сирский перевод (Пешито)

Это древний непосредственный перевод с древнееврейской Библии. Дошедший до нашего времени текст является переработкой в IV веке более раннего перевода (I в. по Р.Х. – Ветхий Завет, II в. по Р.Х. – Новый Завет).

Название книги Песнь Песней переведено Chechmeto de-chechmoto (Премудрость Премудростей).

Во всех вышеупомянутых местах, где между LXX и масоретским текстом есть расхождения, Пешито соответствует LXX.

С масоретским текстом Пешито соответствует только в 2:7, говоря не о силах и крепостях, а о сернах и ланях.

В 5:1 Пешито говорит: «Я пришел в виноградник мой, сестра моя, невеста! Я пришел в виноградник мой, о сестра моя! Я пришел в виноградник мой, о невеста!» Такого повторения нет больше ни в каком другом тексте.

В 7:6 Пешито: «Косы твои, как багряница царская, сложенная расходящимися складками». Это, по крайней мере, значительно понятнее, чем в LXX: «и плетения головы твоей, как порфира: царь ввязан в пряди», καὶ πλόκιον κεφαλῆς σου ὡς πορφύρα, βασιλεὺς δεδεμένος ἐν παραδρομαῖς. И тем более понятнее, чем в масоретском тексте («и волосы на голове твоей, как пурпур; царь связан сими низпадающими водопроводами», или «царь – узник кудрей»).

Интересно переведено в Пешито 8:1 вместо «сосавший грудь матери моей» в LXX и масоретском тексте, здесь: «кормили бы груди мои агнцев моих».

Арабский и эфиопский переводы при расхождениях LXX и масоретского текста стоят полностью на стороне LXX. Арабский перевод иногда перефразирует LXX, а Эфиопский рабски следует за LXX. Эфиопский перевод приводит разделение текста книги Песнь Песней и надписания, кому какие слова принадлежат соответственно синайскому кодексу LXX.

Теперь нам надлежит обратиться к славянскому и русским переводам книги Песнь Песней. При этом, кроме характеристики этих переводов, нас в основном будет занимать вопрос: как русскоязычному читателю, не владеющему древними языками, более или менее представить себе основные тексты – еврейский и греческий и соответственно приблизиться, насколько это возможно, к первоначальному тексту книги.

Перевод книги Песнь Песней на славянский язык с греческого текста LXX был осуществлен во второй половине IX в. святым равноапостольным Мефодием, братом святого Кирилла. Кирилл и Мефодий не просто перевели LXX на славянский язык, но в некотором смысле создали специфический церковнославянский язык, передающий строй и характер древнегреческого языка LXX и церковного богослужения. Этот язык, в свою очередь, тоже через 72-х толковников, был не обычным древнегреческим, а передавал строй и многие слова древнееврейского библейского языка, на котором говорили и писали богодухновенные писатели Священного Писания. Здесь уместно упомянуть мнение святого Иоанна Златоуста, что праязык, язык Адама – это язык еврейский. Он обосновывает эту мысль тем, что имена собственные довавилонского происхождения имеют свой смысл и значение именно на древнееврейском языке. От вавилонского столпотворения образовались и отпочковались другие языки (язычники). Таким образом, мы прослеживаем некую духовно-языковую генеалогию: язык Адама, древнееврейский библейский, древнегреческий язык LXX, кирилло-мефодиевский церковнославянский язык. Профессор П. Юнгеров дает такую характеристику переводам с греческого на славянский и с еврейского на греческий: «Особенность греко-славянского перевода этих книг (Экклезиаста и Песни Песней) заключается в чрезвычайной близости его к еврейскому оригиналу. Сличая его с последним, анализируя варианты LXX, вдумываясь в оригинальный язык этого перевода, в нередко чрезвычайно странное и антиграмматическое построение его речи, мы находим всюду и всегда точное объяснение и оправдание всем его особенностям в чрезвычайном копиизме перевода по отношению его к еврейскому тексту сих книг... Понятно, от этого копиизма, при свободной поэтической речи особенно в Песни Песней, получилась местами темнота в переводе, побуждавшая и славянских переводчиков по-своему уклоняться от греческого текста и нас от греческого и славянского переводов... Как греческие переводчики старались копировать еврейский текст, так славянские копировали греческий, и неясность их оригинала перешла и в наш славянский перевод» [92].

Из различных греческих списков славянский текст приближается к александрийскому, но имеется и уклон к ватиканскому. Уклон к ватиканскому кодексу имеется в 4:4. Там в александрийском кодексе стоит слово θαλθιώθ, а в ватиканском – θαλπιώθ. Славянские переводчики переводят согласно с ватиканским кодексом θалпиоθ.

В 1:11 и 6:10 славянский перевод уклоняется от греческого к Вульгате.

Но за исключением указанных малочисленных уклонений славянский перевод остается копией с греческого языка. Поскольку книга Песнь Песней сравнительно мало читалась и переводилась, то в лукиановской, исихиевской и оригеновской рецензиях практически не различается.

Славянский текст книги Песнь Песней в петровско-елисаветинской редакции (1751 г.) будет целиком приведен и истолкован во второй части книги.

Славянский текст, как освященный богослужебным употреблением и как наиболее древний и соответствующий LXX, а значит и оригиналу, понятный русскоязычному читателю, мы и полагаем в основу нашего толкования. Однако для лучшего разумения и точнейшего прояснения смысла текста книги будем пользоваться и остальными, в особенности русскими, переводами.

Русские переводы книги Песнь Песней XIX-XX вв. можно разделить на три группы:

1. Переводы на русский с древнегреческого текста LXX.

2. Переводы на русский с древнееврейского (масоретского) текста.

3. Синодальный перевод.

Имеются два хороших перевода с LXX на русский язык замечательных русских ученых-востоковедов и библеистов – епископа Порфирия (Успенского) (1869 г.) [7] и профессора П. Юнгерова (1916 г.) [9].

Русский текст епископа Порфирия (Успенского) приведен в ч. III, гл. 2.

С древнееврейского масоретского текста на русский перевел книгу Песнь Песней архимандрит Макарий (Глухарев), знаменитый алтайский миссионер [6].

Русский текст архимандрита Макария (Глухарева) приведен в ч. III, гл. 3.

Кроме того, имеется перевод книги Песнь Песней с масоретского древнееврейского текста на русский язык Абрама Эфроса [8].

Синодальный перевод эклектичен и не является точным отображением ни еврейского, ни греческого источников. Поэтому для текстологического анализа, а значит и экзегетического, менее ценен, чем славянский и русские переводы епископа Порфирия и архимандрита Макария.

Имеет, кстати, смысл отметить такой факт. Поскольку Священное Писание – книга богодухновенная, то и от переводчиков его требуется не только научная (языковая) подготовка, но – что очень важно! – святость и духовное разумение и суждение. Это мы и имеем в случае наших переводов. Высокая научная подготовка характеризует всех указанных нами переводчиков. Но, кроме того, Кирилл и Мефодий – равноапостольные святые, архимандрит Макарий (Глухарев) – местночтимый святой, епископ Порфирий (Успенский) почитается во святых. Чувствуются благочестие и православность, утвержденные в литургическом богословии профессора П. Юнгерова. А вот перевод Абрама Эфроса сразу дает почувствовать, что он рационалист и едва ли вообще верующий. Чувствуется какая-то светскость, недуховность и в переводе его, и в терминологии.¹³

Что касается синодального перевода, то это коллективный труд четырех Духовных Академий, совершенный под руководством православной Церкви. Появление этого перевода связано с именем великого новопрославленного во святых святителя Филарета (Дроздова), митрополита Московского. Митрополит Филарет так формулировал правила синодального перевода:

«Справедливость, польза и необходимость требуют, чтобы еврейский текст был принимаем в соображение при истолковании Священного Писания... Но дабы при употреблении еврейского текста в пособие к изъяснению Священного Писания, поставить в сем деле преграду к уклонению от точности православных догматов и охранить священную важность текста 70 толковников в древней его чистоте, для сего... должны быть предлагаемы охранительные правила. Таковы:

Если какое-нибудь место Ветхого Завета богодухновенными писателями Нового Завета приведено по тексту греческому, в сем случае, очевидно, надлежит держаться текста греческого предпочтительно перед еврейским...

Текста LXX твердо надлежит держаться дотоле, доколе не представляет важной причины перейти под руководство текста еврейского...

Особенным признаком истинного чтения в тексте LXX может служить соображение, открывающее, что не согласованное с греческим еврейское чтение дает ложный смысл...

Если текст какого-нибудь места Ветхого Завета, читаемого по LXX, определен согласным толкованием св. отцов как пророчественный о Христе, а нынешний еврейский текст сего места представляет иное чтение, пророчественному чтению неблагоприятствующее, то в сем случае согласное свидетельство древних отцов дает основание не доверять подлинности нынешнего еврейского текста...

Если какое место Ветхого Завета богодухновенными писателями Нового Завета приводится по еврейскому тексту, очевидно, надлежит следовать сим непогрешимым свидетелям.

Если кто из святых отцов толковал какое-либо место Ветхого Завета по еврейскому тексту, справедливо и безопасно следовать сему руководству» [78, стр. 159–160].