Жизнь Иосифа Семашки, митрополита Литовского и Виленского, и воссоединение западно-русских униатов с Православной Церковью в 1839 г.

В текущем году исполнится 25 лет со дня кончины, а в 1898 году – 100 лет со дня рождения знаменитого западнорусского иерарха, митрополита Литовского Иосифа, неразрывно связавшего свое имя с одним из величайших событий отечественной истории – воссоединением униатов с православною церковью. Мы находимся также накануне двух не менее важных юбилеев. Через два года исполнится ровно 50 лет со времени перенесения митрополитом Иосифом епархиального управления в г. Вильну из места Жировиц и ровно 100 лет со времени окончательного присоединения к России Западного края. В течение этого столетия более 40 лет неутомимо трудился великий святитель над восстановлением веками попранного православия в этом крае и над возвышением русской народности. «За последнее столетие нет в Западном крае более выдающейся личности, более русского государственного человека, как митрополит Иосиф», писал в 1869 году граф Д. А. Толстой, бывший министр народного просвещения и президент Академии Наук. А профессор Коялович говорит, что «жизнь митрополита Иосифа есть история всей западной России новейшего времени». По поводу предстоящих знаменательных юбилеев, мы считаем благовременным издание давно начатого нами сочинения, представляющего возможно полное, в настоящее время, обозрение жизни и деятельности митрополита Иосифа.

При составлении настоящего труда мы пользовались «Записками» митрополита Иосифа, изданными Академией Наук в 1883 году, в 3-х томах, «Записками» его современников и сподвижников и всеми, доступными нам, письменными и печатными источниками, а также – сообщениями современников и нашими личными воспоминаниями. Мы обратили особенное внимание на разработку богатого событиями последнего периода жизни митрополита Иосифа (1861–1868), отсутствующего в его «Записках» и начинающегося эпохою последнего польского мятежа.

С Божией помощью, приняв на себя грудную задачу изобразить возможно полную картину жизни и трудов митрополита Иосифа, мы старались быть вполне беспристрастными и объективными, будучи уверены, что никакие темные штрихи не могут омрачить блеска и великолепия изображаемой нами личности, к которой все истиннорусские и православные люди всегда относились не иначе, как с изумлением, благоговением, любовью и признательностью.

Считаем долгом выразить признательную благодарность всем, помогавшим нам словом и делом, а особенно родной племяннице митрополита Иосифа Ф. В. Сулиме-Самуйло.

Мы прилагаема, к нашей книге три фототипические портрета митрополита Иосифа, из трех разных эпох его жизни, исполненные в Санкт-Петербурге Придворным фотографом В. Классеном, на бристольской бумаге. Первый портрет представляет снимок с фотографической карточки, сделанной незадолго до смерти Иосифа, второй изображает Иосифа в сане униатского епископа, в 1838 году, а третий – в сане православного архиепископа, в 1849 год. Под всеми портретами сделаны снимки с собственноручных подписей преосвященного Иосифа.

Причины возникновения унии и её насильственное распространение. Учреждение базилианского ордена. Борьба православных с униатами: презрение к ним латинян; взимание десятины. Ополячение и окатоличивание униатов; Замойский собор. Совращение униатов в латинство. Два проекта об уничтожении унии. Двуличие папской политики по отношению к униатам. Заботы некоторых униатских иерархов о восстановлении в унии греческих обрядов и об улучшении участи белого духовенства подготовляют почву для деятельности преосвященного Иосифа Семашки. Современная папская и иезуитская политика в Галиции живо напоминает всю печальную историю греко-униатской церкви.

В первой четверти настоящего столетия греко-униатская церковь, существовавшая уже более 200 лет в пределах настоящей западной России, имела четыре епархии, своего митрополита и около двух миллионов своих последователей. 83 весьма богатых базилианских¹ монастыря, с 688 монахами и с множеством школ, служили надежным оплотом католической пропаганды в униатской церкви. Но уже в 1839 году последовало воссоединение всех западнорусских униатов с православною церковью, и в настоящее время нет ни одного униата в пределах Российской империи. С этим величайшим событием нераздельно связал свое имя главный его виновник, высокопреосвященный Иосиф Семашко. В течение десяти лет он успел разрушить унию, искусственно державшуюся более 200 лет соединенными усилиями пап, польских королей и панов, а также ксендзов вместе с иезуитами и базилианами. Чтобы объяснить причину столь успешной деятельности этого необыкновенного святителя русской церкви, необходимо указать начало унии, её характер и главнейшие судьбы её в пределах бывшей Польше и потом в России.

После вынужденного насильственного государственного соединения Литовско-Русского государства с Польшей в 1569 году, польские короли постоянно заняты были мыслью о теснейшем нравственном объединении православно-русского народа с господствующим польским народом. Приглашенные в то же время в Литву иезуиты посоветовали польскому правительству ввести религиозную унию, как наиболее верное средство к слиянию православных русских с польским латинством, к забвению ими своей прежней веры и своей национальности. По внушению иезуитов, король Сигизмунд III вошел в тайные сношения с некоторыми представителями западнорусской иерархии. Последняя состояла в то время большею частью из людей недостойных, достигших своего сана, благодаря покровительству польских властей, иногда за деньги или даже в награду за военные и гражданские заслуги. Тогдашние архиереи, в подражание латинским бискупам, были своего рода магнаты с мирскими, панскими привычками; некоторые из них владели вооруженными замками и иногда делали вместе со своими людьми нападения на своих соседей. Им не правился строгий надзор за ними Константинопольского патриарха «раба султана», не нравилось также дарованное братствам восточными патриархами право суда на соборах над недостойными епископами, и они легко склонились на сторону унии с латинством, которое всегда держит мирян в почтительном отдалении от иерархии, Кроме того, принимая унию, они питали обманчивую надежду получить льготы и нрава, одинаковые с польско-католическим духовенством.

Посланные в Рим западнорусские епископы Поцей и Терлецкий, соглашаясь признать главенство паны, ходатайствовали, чтобы оставлены были неприкосновенными все восточные обряды и догматы в западнорусской церкви. Между тем в булле (1595) Magnus Dominus et laudabilis, утверждавшей существование унии, мы находим торжественное исповедание веры, произнесенное, по предложению папы, Поцеем и Терлецкнм, которое показывает полную измену их православию. Они торжественно признали исхождение Святаго Духа и от Сына, приняли все то, что определил и уяснил святой вселенский собор Флорентийский, приняли догмат о чистилище, о действительности индульгенций, о безразличном употреблении при евхаристии хлеба квасного и пресного. Правда, в конце той же буллы сказано, что лапа дозволяет, уступает и будет терпеть, «permittimus, concedimus et indulgemus» обряды и церемонии, которые употребляют при богослужении и священнодействиях русские епископы и клир, но в такой мере, в какой они не противны истине и учению католической (римской) веры, «dummodo veritati et doctrinae fidei catholicae non adversentur». Из этой буллы видно, что папа не удерживает, не освящает, не узаконивает восточные обряды и вообще особенности униатской церкви, а оказывает только временное, милостивое снисхождение, уступку. Таким образом, епископам, соглашавшимся принять унию в смысле иерархического подчинения римскому первосвященнику, была предложена в исповедании веры папская программа унии, весьма близкой уже к латинству.

Провозглашенная на Брестском соборе 1596 года уния с Римом была принята королем Сигизмундом III, до изуверства преданным католичеству, под особое покровительство. Внешние обстоятельства благоприятствовали распространению и укреплению унии, встреченной в начале с страшным негодованием большинством православного населения. Во главе униатской церкви скоро стал митрополит Ипатий Поцей, человек знатного рода, с католическими убеждениями, получивший воспитание в Краковской иезуитской академии и отличавшийся умом и сильной волей. Не желавших принять унию Поцей считал ослушниками королевской воли. Непокорных священников он подвергал истязаниям и преследованиям, изгонял из приходов и предавал проклятию. У православных братств насильно отнимались школы и храмы со всем имуществом, и передавались униатам. Наиболее ревностными помощниками Поцея и врагами православия явились ученики иезуитов – Иосиф Вельямин-Рутский, сын Московского воеводы Вельяминова, и Иосафат Кунцевич. Сделавшись митрополитом, Рутский, истый католик по воспитанию и убеждению, первый занялся внутренним устройством униатской церкви. Прежде всего он решился преобразовать униатское монашество по образцу латинских орденов. С целью истребления православия, поддержания и упрочения унии и теснейшего сближения с латинством, он учредил братство, или чин (орден) святого Василия.

Почти все базилианские монастыри, вопреки обычаям и правилам древней восточной церкви, были подчинены одному начальнику – протоархимандриту, или генералу, который не зависел, от униатского митрополита и сносился непосредственно с Римом. В основание ордена были положены правила и постановления иезуитов. Последние должны были присутствовать на собраниях базилиан и давать руководствующее направление их деятельности. Учителями базилиан в деле окатоличения униатов явились также и босые кармелиты. Папа разрешил вообще всем латинянам поступать в базилианский орден (15 июля 1613 года), с целью подготовить преобразование унии в чистое латинство. Для более успешного развития унии и католичества базилиане должны были занимать высшие иерархические должности в епархиальном и церковном управлении и всецело сосредоточить в своих руках общественное воспитание. Рутский намеревался также ввести безженство между светским клиром, для большей его независимости в житейском отношении, и дать ему приличное образование. Но эти планы его затормозили базилиане, опасаясь встретить себе соперников в безженных и образованных униатских пастырях.

Воодушевившись латинским фанатизмом по отношению к православным членам церкви, базилиане с изумительною быстротой стали распространять свою унию, особенно в ближайших к Польше областях.

Не без борьбы уния сделала обширные завоевания. На первых порах решительное сопротивление унии оказали некоторые православные вельможи, а также братства, состоявшие из дворян, духовенства и мещанства. Но перевоспитанные иезуитами и увлеченные мирскими расчетами высшие классы, а за ними дворяне и мещане скоро изменили вере отцов своих и, стыдясь унии, перешли прямо в папскую веру, т.е. В католичество. Окатоличившиеся и ополячившиеся паны, заодно с ксендзами и базилианами, насильно загоняли народ в унию, как переходную ступень к католичеству, или прямо в латинство. За недостатком православных епископов некому было посвящать во священники, и многие приходы поневоле переходили в унию, лишившись православных пастырей. Если так или иначе удавалось помещику совратить священника в унию, то и весь приход, и церковь считались униатскими. Униатские священники, вышедшие, большею частью, из среды крепостных крестьян, были настолько грубы и невежественны, что хорошо не понимали даже сущности унии, слепо повинуясь своим епископам.

Принятая народом по принуждению уния по необходимости не могла пользоваться уважением со стороны польских латинян, тем более, что среди униатов оставалось еще много следов православия. На первых порах западно-руссы были униатами больше по форме, чем по духу, свято храня в глубине своей народности все, что носило характер православия. Сами защитники латинства сознавались, что все униаты или открытые схизматики (православные), или подозреваются в схизме. Латиняне в школе и дома осмеивали религиозные обряды и церемонии униатов, не допускали их к занятию общественных должностей. Детей от смешанных браков крестили в латинство.

Латинские епископы на соборе в Красностоке (1643 год) постановили, чтобы униатские епископы отказались от титла преосвященных, не носили золотых цепей, разве только при богослужении, чтобы оказавшиеся виновными в чем-либо были судимы латинским епископом, чтобы латинские настоятели не смели служить в русских «синагогах», т.е. В униатских церквах. По праву господствующей церкви, латинское духовенство требовало, чтобы в его пользу платили десятину все униаты, как простолюдины, так и священники, сверх той десятины, которую униаты давали своим епископам и священникам. Вследствие многократных жалоб униатов, папы издавали несколько декретов о не собирании этой десятины. Папские декреты прибивались даже к дверям костелов. Но все это ни к чему не повело.

Между тем, многочисленные иезуитские коллегии, а также высшие и низшие школы базилиан, наполовину состоявших из поляков и католиков, с большим успехом продолжали окатоличивать и ополячивать унию. Начавшееся с возникновением унии введение латинских обрядов и окатоличение унии, с начала XVIII века дошло уже до такой степени, что латинопольская партия решилась узаконить и освятить высшею церковною властью латинские нововведения, давно уже вошедшие в практику, и, таким образом, сделать решительный шаг к слиянию унии с католичеством.

На Замойском соборе 1720 года приняты были униатами католические догматы, как то: исповедание веры с прибавкой «и от Сына», и учение о непогрешимости папы, признан VIII, якобы вселенский собор, распространено на униатское духовенство постановление Тридентского собора об одеянии священников; назначены были праздники св. Иосафата и тела Христова. Постановлено было внести имя папы в помянники и возносить на литургии, во время перенесения св. даров, внятно и громко. Вместе с принятием новых догматов были уничтожены некоторые древние восточные обряды; запрещено причащать младенцев, допущены читанные мши.² Для упрочения всех этих нововведений собор предписал внести их в богослужебные книги и переделать, сообразно с этим, книги, напечатанные прежде.

Папа Климент XI не решился утвердить постановлений Замойского собора, а его преемник, Бенедикт XIII, утвердил в 1724 году эти постановления условно, – насколько они не противоречат постановлениям вселенских соборов и распоряжениям его предшественников относительно восточного обряда, – «каковые определения всегда должны оставаться в своей силе», писал Бенедикт XIII.

В силу одного из постановлений Замойского собора, униатские иерархи стали переделывать богослужебные книги на латинский лад, с латинскими вставками, исключали из святцев некоторых святых, как, например, имена св. Антония и Феодосия Печерских, вносили молитвы и разные последования римской церкви, службы Игнатию Лойоле, королевичу Казимиру, Божьего тела. Через исправление книг окончательно утвердилось в униатской церкви учение об исхождении «и от Сына», о чистилище, о крещении через погружение, о главенстве папы. Особенной порче подверглись книги, издаваемые в типографиях при базилианских монастырях. В базилианских изданиях требники переделаны были применительно к чиновнику римскому. Скоро и сами папы приняли латинизацию унии под свое покровительство и в подвергаемых ими цензуре книгах исключили службы древле-православным святым.

Нижеследующая выписка из «визитных записей» Гудевичской и Самуйловичской церквей, Гродненской губернии, показывает, как постепенно выходили из употребления православные богослужебные книги и заменялись польско-базилианскими изданиями. В этих двух церквах богослужение совершалось по уставу православной церкви еще до половины XVIII века. В Гудевичской церкви были в употреблении в 1733 году следующие православные книги, писанные по-славянски: Евангелие писанное, служебник, цветная триодь, октоих, Псалтирь, требник, праздничная минеё, Жития святых. В Самуйловичской церкви были в употреблении еще в 1758 году следующие православные книги на славянском языке: печатные – богослужебник, октоих, триодь постная и цветная, ирмологий малый и писанное Евангелие, в лист. Первый «мшал»³ униатского типа был приобретен для Гудевичской церкви в 1750 году. С этого времени здесь все славянские издания, по причине ветхости, уничтожались и приобретались новые на польском языке. В 1754 году приобретено польское Евангелие, в 1768 Nauki Korzeniewskiego, в 1772 году – второй экземпляр польского Евангелия, в 1778 – второй экземпляр мшала. В 1830 году уже все православные богослужебные книги были выведены ив употребления в Гудевичской церкви и заменены польскими. Впрочем, православный октоих сохранился до уничтожения унии; не известно только, употреблялся ли он при богослужении. В Самуйловичской церкви, только в 1784 году в первый раз упоминается латинская псалтирь, польское Евангелие, служба блаж. Иосафату, теология Корженевского, нравственное богословие Кириата. В 1818 году в этой церкви были уже все книги Виленской базилианской типографии.

Давно уже сняты были в большинстве церквей иконостасы. После Замойского собора появились, по образу костельных, конфессионалы, монстранции,⁴ амвоны для проповедников. Фундаторы⁵ и коляторы⁶ церквей, большею частью, католики, устраивали в них католические алтари и боковые пристеночные престолы. Мало-по-малу введены были орга́ны. В 1747 году приказано было всем униатским священникам обрить бороды и на головах остричь волосы, по римскому обыкновению, чтобы устранить даже наружное сходство их с православными пастырями. Вместе с читанными мшами появились звонки (во время обедни), здроваськи, слышалось за богослужением имя паны.

Самыми лучшими проводниками латинства в униатскую церковь были, конечно, базилиане, занявшие первенствующее место в ряду латинских орденов. Папы давали разного рода индульгенции униатам, присутствовавшим в базилианских церквах в некоторые праздники, а также участвовавшим в миссиях, совершаемых базилианами совместно с латинянами. Униаты, участвуя в миссиях, посещая многочисленные монастыри и церкви базилиан, и, получая от них индульгенции и другие духовные дары, незаметно осваивались с латинскими обрядами и воззрениями. С 1787 года униаты могли слышать в базилианских церквах даже латинскую обедню. Известно, что с этого времени папа разрешил латинским священникам, поступающим в базилианский орден, совершать богослужение по латинскому обряду. До присоединения Белоруссии к России базилиане не были подвластны своим епископам, и подлежали ведению папского нунция в Варшаве. Находясь под русским владычеством, базилиане хлопотали о переименовании их монастырей в латинские и о подчинении их ведению латинского епископа. Посредством окончательной латинизации себя и своих монастырей базилиане думали спасти весьма значительные богатства своего ордена. Папы расточали всевозможные похвалы беззаветно преданному латинству базилианскому ордену. Они называли его в высшей степени знаменитым, прославившимся глубоким благочестием, монашескою дисциплиною. В случае столкновения базилиан с своими епископами, папа всегда принимал сторону первых. Пользуясь этими столкновениями, латиняне, обыкновенно, еще более усиливали совращение униатов в свою веру.

Высшие сословия не долго оставались в унии, – в каком-то промежуточном вероисповедании и, преследуемые насмешками, скоро переходили в латинство, дававшее им все выгоды и преимущества польских граждан. Окатоличению и ополячению высших сословий наиболее содействовали школы иезуитов и базилиан. Русские, учившиеся в папских алюмнатах,⁷ подчиненных иезуитам, выходили из них более ревностными латинянами, чем сами католики. Изучение славянского языка в школах было оставлено. Некоторые базилиане, выходя из школы, не умели читать по-славянски и служили в церкви по тетрадкам, в которых обедни были написаны польскими буквами. В унии оставались только бедные, загнанные, презираемые ополяченными своими помещиками крестьяне да их невежественные пастыри. Но и крестьяне, исповедовавшие «хлопскую русскую веру», также понуждаемы были своими панами к принятию латинства. На первых порах уния, теснимая латинством, находилась в таком печальном и безотрадном положении, что сами католики опасались её погибели после смерти митрополита Рутского и ожидали возвращения униатов в православие. Вследствие жалоб униатских властей на совращение униатов в латинство, папа Урбан VIII особыми, посланием, от 7 февраля 1624 года, постановил, чтобы никто из духовных и светских униатов ни под каким видом не смел переходить в латинский обряд, без особого разрешения папы. Но правительство польского короля Сигизмунда III воспротивилось обнародованию папского декрета, как несогласного с интересами латинства, тем более, что, по мнению всех поляков, русские, будто бы, принимали унию с тем, чтобы скорее и удобнее перейти в латинский обряд.

Кроме того, этим запрещением перехода в латинство преграждался для русских путь к занятию высших должностей в республике. Через 5 месяцев (7 июля 1624 года) папа ограничил указанное постановление, запретив переход в латинство только духовными, лицам, без особого на то разрешения апостольского престола. С тех пор совращения в латинство происходили в огромных размерах. Но польско-католическая шляхта настойчиво хлопотала о безусловном разрешении перехода в латинство, как господствующее вероисповедание. Указывали, между прочим, на то, что запрещение перехода нарушает унию между греческими и латинскими обрядами, что уния греков окажется мнимою; прежняя вера, и теперь во сто крат превышающая числом латинян, еще более умножится на Руси и в Литве, а латинская вера умалится, с опасностью для республики, что население греческого обряда уже не раз отпадало от унии, что греко-русский народ не делает почти никакого различия между унией и православными догматами, усердно посещает православные святыни, а латинские костелы обречены на запустение.

Напротив, униатские епископы настойчиво хлопотали перед папою, через своего поверенного в Риме, Смогоржевского, о восстановлении в полной силе декрета Урбана VIII, указывая на то, что, с дозволением перехода в латинство, искренние униаты перейдут в латинство, а схизматики никогда не вступят в унию, опасаясь совращения их в чуждый латинский обряд. Указанный декрет Урбана VIII был восстановлен в 1774 года, т.е. уже после первого раздела Польши. Но совращения все-таки продолжались, так сказать, на глазах папского нунция в Варшаве.

Стремления униатских иерархов к ограждению целости и самостоятельности своей церкви по отношению к латинянам, а с другой стороны, постоянные ходатайства и заступления русского правительства за угнетенных своих единоверцев и единоплеменников с начала ХVIII века, со времени договора в 1686 году о вечном мире, а также – опасения и подозрения большего тяготения западнорусского народа к единоплеменной России, чем к разноверной Польше, вызвали в ХVIII веке польские проекты об окончательном истреблении в польских областях не только православия, но и унии, которая все же была русская вера. По этим проектам униаты должны были сделаться латинянами и притом поляками.

Первый проект, представленный на сейме в 1717 году, предлагал не допускать русских ни к каким государственным должностям, оставлять их в невежестве, нищете и презрении, вытеснить русских из городов посредством юрких евреев; держать их попов в нищете и невежестве, чтобы они не могли разъяснить народу, что их обряды происходят от святых отцов, изнурять их поборами, чтобы они не могли приобрести схизматических книг, и стеснять так, чтобы они не могли ни повышаться, ни думать, ни делать, что пожелают; назначать епископами тех, которые имеют связи с фамилиями римско-католического исповедания. Попов и епископов подчинить ревизии латинских прелатов, дабы те за непристойное поведение были публично наказываемы; сыновей попов не допускать до образования и потом, как не получивших образования, обращать в крестьянство; разглашать хорошо обдуманные против» униатов вымыслы.

В 1786 году, спустя 12 лет после вышесказанного категорического подтверждения, воспрещающего переход из унии в латинство, появился новый проект об уничтожении унии, под именем «Голоса обывателей воеводств и уездов русских». В этом проекте говорится, что конечная цель унии – облегчить переход в латинство принявшим унию уже достигнута: почти все дворяне с великою охотой (?) отказались от греческого обряда. В унии остается грубое, невежественное, бедное духовенство да поселяне, подданные католиков-помещиков. Необходимо, как можно скорее, постараться о полном соединении русского обряда с латинским, чтобы уничтожилось разъединение по вере между дворянством него подданными, – разъединение, вредно отзывающееся в практической жизни, во время работ, праздников, постов. Все эти советы в то время энергически осуществлялись уже на деле. Латинские миссионеры своими льстивыми речами и индульгенциями увлекали народ в латинство. А помещики прямо заявляли униатским властям, что они «прикажут подданным униатам переменить обряд, по причине неумелости священников, частых праздников и различия в календаре».

«Униатская церковь никогда не имела самостоятельного и прочного положения, как особое вероисповедание, способное удовлетворить религиозным потребностям своих последователей». Уже с самого возникновения унии для латинян и базилиан, посвященных в тайны папской политики, было очевидно, что конечная цель унии есть слияние с латинством, несмотря на все уверения пап в противном. Спустя 20 лет после начала унии (10 декабря 1615 года) с высоты папского престола было торжественно подтверждено, что у него не было намерения искоренить при посредстве унии греко-восточные обряды. Папы угрожали даже наказанием тем, которые вольно или невольно будут искажать эту обрядность. Но на практике папы допустили чисто латинские новшества, как-то: индульгенции, читанные мши, рожанцы,⁸ шкаплёры,⁹ коронки, юбилеи, миссии. Они же в одно и то же время запрещали и дозволяли униатам переходить в латинство. Неискренность, двуличие и даже противоречие папской политики яснее всего открываются из отношения к униатам папы Бенедикта XIV (1740–1758). В его булле «Allatae sunt» (26 июля 1755) говорится: «нужно показать, что церковь римская одобряет и разрешает всякому придерживаться своих обрядов, и религиозных церемоний. Так как схизматики больше всего привязаны к своим обрядам, то всячески нужно стараться, чтоб не могло явиться у них и тени подозрения на счет потери таковых, – подозрения, которое могло бы отдалить и отвратить их от римской церкви». Но в другом месте той же буллы говорится: «хотя обряды греческой церкви и досточтимы, тем не менее не позволительно смешивать обряды церквей, и священный Флорентийский собор этого отнюдь не дозволил». Олатннившиеся униаты не могли не видеть, что Бенедикт XIV, охранявший греческий обряд, не отменил, однако ж, постановлений Замойского собора, утвердившего в унии некоторые латинские нововведения. Мало того. Тот же папа рекомендовал базилианам изучать греческие обряды и в то же время дозволял базилианам из латинян совершать богослужение по латинскому обряду. Эту двусмысленную политику хорошо понимали латиняне и олатинившиеся униаты и беспрепятственно продолжали латинскую пропаганду.

Конец XVIII века приведший унию к теснейшему сближению с латинством, был вместе с тем и началом её распадения. Вслед за присоединением, к России западнорусских областей, наименее олатиненные и ополяченные униаты стали массами присоединяться к православию, без всяких усилий со стороны русского правительства и без всякой заботы о сохранении унии со стороны её последователей. Особенно поразительно исчезновение унии после второго и третьего раздела Польше: от августа 1794 года по март 1795 года присоединилось к православию 1.483.111 прихожан, 2.603 церкви и 1.552 священника. Во время этого общего массового движения возвратился в православие и весь униатский народ той местности, в которой спустя три года после этого движения родился Иосиф Семашко.

Предвидя неминуемое падение унии, с одной стороны угрожаемой латинством, а с другой стороны привлекаемой древним православием, некоторые униатские иерархи задумали поддержать ее, восстановляя чистоту древних обрядов и стараясь улучшить положение белого духовенства. Архиепископ Полоцкий Ираклий Лисовский скоро после своего посвящения во епископы писал в Рим послание (22 декабря 1786), в котором жаловался на страшную порчу униатских богослужебных книг. «Всякий у нас частный человек, пишет Лисовский, по своему произволу прибавляет что-нибудь или переменяет; нет правила, которому бы все подчинились. Сколько новых изданий служебников, столько видоизменений обрядов. Это даже вошло в пословицу у народа, который говорит, “что священник, то новый обряд”. Ваш обряд, говорят русские вельможи, ни латинский, ни русский, но что-то среднее, незаконнорожденное (spurium), не от святых отцов принятое... По поводу столь испорченного у нас (базилианами) после Замойского собора служебника много произошло скандалов в простом народе, который до сего дня не может терпеть его: почему значительная часть Украйны сейчас же (после Замойского собора) перешла к не униатам. Несколько лет тому назад более 300 приходов отпали от своего униатского пастыря по той же самой причине. Они вопияли: “мы не хотим, чтобы нам служили унию, пусть нам служат православие!” Ненавидя до такой степени этот новый обряд, они гнушаются самой унией, в которой видят его употребление. Особенно в настоящее время, когда не униатам дан свой епископ (Виктор Садковский), нужно бояться, чтоб столь известная любовь народа к древнему обряду не повела к тому, что он сам восстановит его во всей целости (т.е. погибнет уния), в которой, впрочем, этот обряд везде строго соблюдался до 1720 года, т.е. до Замойского собора».

Но ни убеждения архиепископа Лисовского, ни ссылки его на свидетельства истории и на папские буллы не помогли ему. В ответ на его просьбу восстановить православные обряды в унии, папа писал ему, что «надобно поддерживать то средостение, которое отделяет униатов от православных». Кроме заботы об очищении обрядов от латинских нововведений, Лиссовский и его последователи стремились к тому, чтобы поколебать силу и значение латино-мудрствующих базилиан и улучшить положение и средства образования белого духовенства. Лучшие и более образованные представители белого духовенства скоро вступили сами в открытую борьбу с базилианами и, оставшись победителями, подготовили почву для деятельности преосвященного Иосифа Семашки.¹⁰

Величие совершенного митрополитом Иосифом подвига будет для нас еще очевиднее, если мы обратим внимание на печальное состояние унии, уцелевшей еще среди наших родичей в Галиции, собирающихся торжественно праздновать в 1896 году 300-летие со времени объявления унии на Брестском соборе. «Вся история нашей церкви, говорит Галицкая газета “Галичанин” по поводу аудиенции у папы 29 мая 1893 года трёх галицких архиереев, (митрополита Сильвестра Сембратовича и двух его суффраганов, епископа Перемышльского – Пелеша и епископа Станиславского – Кулловского), поздравлявших папу с 50-летием его епископства, «представляет только ряд доказательств, что польские иезуитско-шляхетские политики считают унию лишь переходной ступенью для превращения русской церкви в латинскую, а следовательно, и русского народа в польский. Русская греко-униатская церковь в Галиции подвергается ныне испытаниям прежних времен: открыто ведется агитация против юлианского календаря, против православных праздников, принимаются меры к воспитанию духовенства в латинском духе, к введению целибата (безбрачия) среди духовенства и к передаче воспитания духовного юношества в руки иезуитов».

Целыми веками доказанная неискренность и лукавство папской политики по отношению к униатам достаточно выразились в ответной речи папы Льва XIII к галицким униатским пилигримам, поздравлявшим юбиляра 29 мая во главе с своими тремя владыками. «Главным делом нашим было, говорил между прочим папа, восстановление почти совсем упадшего было (в Галиции) славного и для ваших предков во всех отношениях столь высоко заслуженного базилианского ордена. Из ваших (пилигримов) слов просвечивает стремление к покорности, продолжает папа, так что от нас ничего, кажется, так сильно не ожидаете, как наставлений и повелений». Папа выражает убеждение, что, при послушании униатов недавно назначенному им Львовскому синоду «неправильные и более, чем можно было думать, вредные разности в совершении обрядов будут отпадать и исчезать» и затем, рекомендует униатам «применение некоторых употребляемых у латинян благочестивых обычаев, через что неприкосновенность греческого обряда не потерпит ущерба (?), а связь с латинскою и римскою церковью будет сильно поддержана». В заключение речи папа увещевает остерегаться не католиков, влияющих особенно «путем книжным» и заявляет давние притязания к привлечению не только галичан, но и других народов на соседнем Востоке в объятия римской церкви. Каковы эти объятия, видно из слов, преданного Риму униатского митрополита Сембратовича, который говорил на недавнем Краковском съезде польских католиков, что уния «борется теперь в Галиции с большими трудностями, что она не встречает поддержки со стороны давно отпавшей от неё шляхты и особенно страдает от частых подозрений в наклонности к схизме. Не напрасно митрополит Сембратович пред лицом папы назвал униатскую церковь «украшенною 300-летним мученичеством». Высказанные папою на аудиенции 29 мая пожелания об уничтожении вредных обрядовых разностей и введении латинских благочестивых обычаев вызвали в Галиции всеобщее возбуждение, отголоском, которого была резкая, возбужденная демонстрация митрополиту Сембратовичу в Вене, на обратном его пути из Рима. Для успокоения галицких униатов бывшие в Риме их владыки недавно издали послание, в котором пишут, что папа увещевал их сохранить греческие обряды богослужения в полной неприкосновенности и выразил надежду, что с помощью греко-униатов обратит в католичество Россию, но требует вместе с тем, чтобы в греческие обряды были введены для оживления некоторые благочестивые обычаи, молитвы, песнопения и обряды латинской церкви. Вот последнее слово двусмысленной папской политики по отношению к униатам! Пана говорит, по словам епископского послания, о неприкосновенности греческих старых обрядов, и в то же время требует введения чуждых латинских новшеств. Между тем как папа и преданные ему униатские епископы произносят вышеприведенные льстивые речи и пишут успокоительные послания к взволнованному галицкому народу, посвященные в тайны папской политики иезуиты деятельно продолжают разрушать унию. Так, недавно они совратили из унии в латинство целое сельское общество в Тучапах. Это, без сомнения, не последний подвиг верных исполнителей заветов Поссевина и Скарги накануне 300-летнего юбилея унии в Галиции, «к достойному празднованию которого уже теперь делаются приготовления по словам, преданного польско-католикам униатского митрополита С. Сембратовича.

Время и место рождения Иосифа Семашки. Его родители. Участие Иосифа в хозяйственных и полевых работах. Его дед, униатский священник, Первоначальное воспитание и образование Иосифа в доме родителей. Его привязанность к православному богослужению: чтение и пение на клиросе в православной церкви. Любовь к чтению книг, созерцанию природы, к пению и слушанию сказок. Среда и обстановка, окружавшие Иосифа в детстве. Его родственники, Влияния детства, развившие в нем любовь к России и православной церкви: православный храм он предпочитает латинскому костелу. Замечательное воспоминание из детства Иосифа.

25 декабря 1798 года, в селе Павловке, Киевской губернии, Липовецкого уезда, у небогатого дворянина Иосифа Семашки родился сын и в тот же день крещен, по униатскому обряду, под именем Иосифа, своим дядей, священником Николаем Семашкою.¹¹ Рождение ребенка последовало в тот момент, когда в местной православной церкви, недавно переделанной из униатской, раздался благовест, призывавший к заутрене православных павловцев, по случаю праздника Рождества Христова. Этому обстоятельству отец новорожденного придавал особенное значение и впоследствии, когда, неожиданно для него, совершилось воссоединение униатов, сказал: «видно не даром родился сын в тот день, что Иисус Христос, должно быть правда на его стороне».

Отец новорожденного Иосифа, потомственный дворянин и сын униатского священника, занимался возделыванием 50 десятин земли, наследованной им, пожизненно, от своего отца Тимофея, в доме которого, в селе Павловке, он и жил, до рукоположения в сан униатского священника в 1811 году.

Раньше того было в обычае у православных и униатов рукополагаться «на ваканс»,¹² в надежде приискания прихода, очень может быть, что и отец Семашки рукоположился в том же расчете; но найти приход униатский в то время было уже трудно и, за неимением прихода, Семашко переселился из Павловки в ближайшее местечко Илинцы, выстроил себе здесь дом, а также устроил на свой счет, в местном латинском костеле, боковой алтарь, на котором и служил впредь до устранения его из костела местными ксендзами.

До рукоположения во священника отец Иосифа Семашки, как трудолюбивый хозяин, сам исполнял все полевые работы, косил, пахал, только не жал; кроме того, занимался извозом, отправлял, за известное вознаграждение, свои подводы и самолично «чумаковал», т.е. ездил в Крым за солью и на Дон за рыбою, а впоследствии занимался покупкой и продажею волов. Все хозяйственные и полевые работы разделяли с отцом и его сыновья, из которых старший Иосиф был правою рукою для него в этом деле. Преимущественно ему отец поручал, в свободное от учебных занятий время, пасти волов и стеречь их в ночное время. Когда мальчику хотелось заснуть, его сменял крестьянин Сидорук, нередко получавший в награду от него за это, а также за хорошо пропетую малороссийскую песню, по куску сала. На замечание крестьян, зачем отец поручает «паничам» такие трудные работы, он обыкновенно отвечал: пусть прежде поучатся работать, а «пановать» будут после. Жена Семашки, дочь униатского священника Ивановского, Фекла Семеновна, в трудолюбии не уступала своему мужу, работая изо всех сил для поддержания большой семьи. Кроме трех дочерей в семействе Семашки было пять сыновей, которым нужно было дать приличное школьное образование.

Иосиф был еще мальчиком, когда умер его дед Тимофей Семашко, бывший униатский священник в селе Павловке, ласкавший и лелеявший старшего внука на своих руках. Тимофей хорошо помнил еще ужасы Колиивщины и, в благодарность за спасение своей жизни и имущества от гайдамаков, пожертвовал в церковь села Павловки, которой он был настоятелем, серебряный потир. Во время владычества Польши отец Тимофей, за приверженность к русским, поплатился заключением в тюрьму; но, когда, с присоединением западной части Малороссии к России, почти все жители Липовецкого уезда, в том числе и села Павловки, в 1794 и 1795 году, присоединились к православию, когда и церковь этого села, в 1795 году, была обращена в православную и получила православного священника Михаила Чарпинского, дед Иосифа не последовал примеру своих прихожан и со всем своим семейством до самой смерти оставался в унии. Но, благодаря своей важной наружности, седой бороде и длинным волосам на голове, отец Тимофей, до самой смерти носивший рясу, а не униатскую сутану, всегда впоследствии представлялся своему внуку Иосифу в образе православного священника.

Первоначальное образование Иосиф получил в доме своего отца, под его бдительным надзором и под руководством православного дьячка Павловской церкви, доброго старика Бочковского, некогда учившегося в иезуитской школе. Сам отец, обучавшийся некогда в гимназии, в свободное время принимал участие в обучении сына. У Бочковского, носившего в то время почетный титул «бакаляра» – педагога, кроме него, Иосифа, учился его младший брат Николай и трое других мальчиков. Но всех их превосходил своими успехами даровитый Иосиф, отличавшийся прекрасною памятью и редким трудолюбием. Отец Иосифа настолько не чуждался православия, что сам посылал в воскресные и праздничные дни своего сына, до 12-ти летнего возраста, в местную православную церковь (называвшуюся тогда «благочестивою»), в сопровождении прислуги, и заставлял его читать и петь на клиросе вместе с своим учителем, дьячком Бочковским. По возвращении домой, Иосиф должен быль непременно рассказать отцу содержание прочитанного в церкви Евангелия и апостола. Особенно любил Иосиф читать в местной православной церкви псалом: «благословлю Господа». Венцом тогдашнего начального обучения, мечтой родителей изучающего грамоту дитяти было именно уменье его громко и протяжно прочесть указанный псалом во время раздачи антидора. В особенности это чтение правилось детям.

После кончины митрополита Иосифа, крестьяне села Павловки, ровесники Иосифа, со слезами на глазах рассказывали, что «ни один школяр не прочитает теперь так гарно, да так голосно, как читал тогда Семашко». Бывало погонит будущий митрополит в поле волов на пастьбу, сейчас около него соберется гурьба таких же крестьянских подростков, и просят его прочесть «благословлю Господа», как в церкви он читал, голосно, с протягом, с роздыхом; он исполнял их просьбу, а сам просил их пропеть ему народные песни, или выучить его какой-либо новой, неизвестной ему песне. Песни были, конечно, малороссийские, и будущий святитель страстно их любил в детстве. По словам Алексея Сидорука, пасшего некогда вместе с Иосифом волов в степи, он так увлекательно рассказывали, вычитанные из книг стихи, что заслушавшиеся его пастухи ночью не смыкали глаз.¹³ С ранних лет обнаружилась в этом даровитом ребенке большая охота к чтению книг, особенно исторического содержания; эти книги можно было найти в небольшой библиотеке его отца. Приобрести новую книгу для чтения Иосиф считал для себя величайшим удовольствием. Еще до поступления в школу он прочел всю Библию три раза и почти наизусть выучил двухтомную римскую и трехтомную английскую историю, найденные им в той же библиотеке.

Обыкновенные детские забавы, игры, а также лакомства мало занимали Иосифа. Но он испытывал высокое наслаждение, странствуя по большому лесу, в 8-ми верстах от родительского дома, особенно в весеннее время, когда его отец отправлял в этот лес свою пасеку. Сюда манили его красота и благоухание пробуждающейся весенней природы, её таинственность и невозмутимая тишина. Возившие Иосифа в Немировскую гимназию, а потом и в Вильну, крестьяне Цинский и Душинский рассказывали, что Иосиф ничего так не любил, как останавливаться в дороге на ночлег в поле, под открытым небом. Глубокая, чистая лазурь неба и бесчисленный мир сияющих звезд увлекали его взор в беспредельную даль, в спокойную сияющую бездну, и он долго не смыкал глаз и не мог оторваться от этой вышины и от этой глубины. Обнаружившаяся в детстве любовь к созерцанию и наслаждению красотами природы не оставляла Иосифа никогда. Будучи уже митрополитом, он любил по вечерам уединяться в своем прелестном Тринопольском саду и, созерцая усеянное звездами небо, уноситься мыслью к бесконечному и вечному. – Останавливаясь ночью в дороге на ночлег, он с увлечением пел малороссийские песни, особенно следующую: «Ой, мати, мати, та не гай мене; в далеку дорогу выряжай мене». Чаще же всего он пел «выразительные, унылые, полные преданий родной старины чумацкие» песни. Отец Иосифа, как истый малоросс, вскормленный на музыке и песнях, заставлял своих детей по праздникам петь малороссийские песни, сопровождая пение игрою на скрипке. Сильно развитое воображение мальчика находило для себя богатую пищу в сказках, в этих преданьях старины глубокой, в которых, по словам поэта, наиболее чуется «русский дух и Русью пахнет». В своих Записках Иосиф с благодарностью вспоминает о безногом портном Федьке, занимавшем его в детстве удивительными рассказами из сказочного мира. И впоследствии Иосиф любил уноситься мечтами своей фантазии из мира действительного, в котором всегда для него было так много забот и скорбей, и отдыхать в мире фантазии, мире идеальном.

Среда, в которой воспитывался и вырос молодой Иосиф, имела на весь последующий образ его жизни и склад его мыслей неизгладимое влияние. Живя в деревне, по самому роду занятий своего отца, он часто вращался среди тех простых украинцев, которые в продолжение двух веков боролись, за свою народную и религиозную самобытность, с своими притеснителями – поляками. Их сказки, песни и думы дышали ненавистью ко всему польскому. Часто слышанное в детстве прозвище «негодный лях» стало для Иосифа навсегда синонимом чего-то презренного, ненавистного; наоборот, стройный и молодецкий вид проходивших через Малороссию русских войск, рассказы и удалые песни живших в селе старых отставных солдат внушали мальчику высокое понятие о великом могуществе Русского государства.

Четыре родные брата отца Иосифа были безместные униатские священники; две сестры отца были замужем также за униатскими священниками. Нередкие посещения этих и других родственников, большею частью принадлежавших к униатскому духовенству, питали в молодом Иосифе родственные чувства и развивали общительность, обходительность и любовь к духовному званию. Отец его был строг, но всегда справедлив; мать отличалась ангельскою добротой. В семье царствовало благочестие, благонравие и трудолюбие. Иосиф с восторгом отзывался о добром воспитательном влиянии на него родителей. Хотя по своему образованию и общественному положению семейство Иосифа принадлежало скорее к польской, чем к простой малороссийской среде, однако же, языком его семьи был всегда язык малороссийский, а не польский. Мать Иосифа, Фекла Семеновна, даже незнакома была с польским языком.

Посылая сына в местную православную церковь, похоронив подле неё свою мать униатку, отец Иосифа настолько был чужд фанатизма, что и сам нередко ходил в эту церковь, особенно когда в ней не было народа, и вместе с дьячком читали, и пел на клиросе вечернюю службу. Мать Иосифа, во время богослужения в православной церкви, нередко молилась подле неё, стоя в своем саду, шагах в десяти от этого храма, в котором некогда священнодействовали предки Иосифа. Эти впечатления детства, по словам Иосифа, настолько сроднили его сердцем и душою с православною церковью и с её богослужением, что, когда впоследствии стали возить его в ближайший католический костел, за неимением поблизости униатской церкви. Иосифу все казалось там странным, театральным, не располагавшим к молитвенному настроению. В православном храме производило на мальчика особенное впечатление и наполняло его душу возвышенными чувствами и благоговением усердное моление простого народа, всеобщая благопристойность, важная наружность священника, внятное, величественное богослужение и довольно приятное пение клироса. В латинском же костеле, вместо благоговения, Иосиф видел холодность к вере со стороны высшего сословия и неприличные кривлянья франтов, – вместо внятного богослужения – совершенно невразумительное, вместо приятного пения – оглушающий орган, с ужасным ревом аккомпанирующего органиста. Все это, говорит в своих Записках преосвященный Иосиф, не могло мне дать выгодного понятия о так называемой в тамошних странах «панской» вере. Эти впечатления детства глубоко запали в душу мальчика и легли в основу той любви и приверженности его к православной церкви, которые впоследствии обнаружились в нем на деле с такой силой. Под влиянием этих впечатлений, Иосиф, будучи в Немировской гимназии, продолжал оказывать почтение православному священнику с его длинной бородою и в широкой рясе, не смотря на все сарказмы своих товарищей.¹⁴

В семействе Иосифа долго помнили и пересказывали следующий знаменательный сон, виденный его отцом в детские годы святителя. Отец, казалось ему, вел сына за руку по обширнейшему полю к необычайно-громадному зданию. Когда они прошли вместе первые и вторые двери этого здания, взору их представился издали ряд великолепных новых палат, наполненных блестящими людьми; но третьи двери заперлись пред отцом и приняли только сына. Этот сон вспомнил отец, отправляя своего сына в университет. «Обширное поле – это жизнь, говорил он сыну. Первый и второй залы – это домашнее и гимназическое образование, – то и другое получил ты от меня. В третьи двери мне уже за тобой не следовать; ступай с Богом, пусть Он тебя проведет по этим пышным палатам».

Обучение Иосифа Семашки в Немировской гимназии. Шляхетско-польский характер образования в тогдашних гимназиях. Антирусский дух школы. Учителя Семашки и курс гимназических наук. Ослабление памяти Семашки и умственная зрелость; самообразование.

Благотворные впечатления и уроки детства не могли усилиться и развиться в желанном направлении с поступлением Иосифа Семашки, в сентябре 1809 года, в Немировскую гимназию (Каменец-Подольской губернии). Немировская гимназия, находившаяся, подобно прочим учебным заведениям Юго-Западного края, в главном заведывании графа Фаддея Чацкого, – известного советника и сотрудника куратора Виленского учебного округа (1803–1824), князя Адама Чарторыйского, по характеру образования, и по учебному языку, и по составу учителей и даже учеников, была чисто польским учебным заведением. Огромное число гимназистов были католики, дети польской и ополячившейся русской шляхты. В одном классе, с Иосифом Семашкою учились всего 6 униатов-поповичей; православные ученики встречались еще реже, но те и другие в подобном учебном заведении скоро теряли свои природные национальные черты. За неимением православного законоучителя, ученики униатского и православного вероисповедания нередко слушали католические уроки Закона Божия и ходили с товарищами-католиками к обедне в костел.¹⁵

Учителями в школах были тогда или поляки – особенно католические монахи разных орденов, или униаты. Чтобы устранить из состава учителей лиц русского происхождения, в период управления Чацкого (1803–1813), преподавание русского языка поручали кому-нибудь из учителей других предметов, разумеется, из поляков или униатов, а деньги, которые отпускаемы были из государственного казначейства на этот предмет, обращаемы были на другие потребности училища, например – на пополнение библиотеки. Язык преподавания для всех предметов, в том числе и для русского языка, во всех средних и низших училищах Юго-Западного края был польский. «В этих училищах сильно поддерживалась национальность польская, скрывали от воспитанников и движение образованности в России, и могущество её под властью мудрых самодержцев, и развитие в ней промышленности; но зато умели возвеличить пред ними, при всяком случае, прелесть края польского, образованность поляков, их великую заслугу в успехах изящной словесности; с теплотой прославляли мужество, непобедимость польских воинов, добродетели поляков, их врожденное дарование ко всему и т.п. Оттого юноши не любили России, но обожали Польшу; Россия оставалась для учеников неизвестной, но зато история Польше была известна со всеми подробностями, и они не сомневались в исполнении будущей судьбины Польше, на основании тех понятий, какие им внушались в школе.¹⁶

Иосифу Семашке пришлось изучать русский язык в Немировской гимназии у преподавателя физики, униата Даниила Пршибытевича. Кроме русского языка, незнание которого не препятствовало, впрочем, ученикам переходить из класса в класс, Семашко изучал еще следующие предметы: Закон Божий, мораль,¹⁷ географию, историю, красноречие, право, математику, физику, естественную историю, польский и латинский языки и их литературу, французский и немецкий языки. Несмотря на то, что в 1-м классе половина учеников была великовозрастные (в 1-й класс тогда принимали от 8 до 18 лет, а в 5-м классе были и 28-летние), Иосиф оказался в числе первых учеников по своим способностям, познаниям и умственному развитию, приобретенному в доме родителей. Его назначили аудитором аудиторов, проверявших знание уроков слабейшими учениками, а иногда водили во 2-ой класс, чтобы бойкими его ответами пристыдить старших учеников. Учебное дело, особенно в низших классах гимназии, поставлено было крайне неудовлетворительно.

Как небрежно относились к своему делу в то время учителя, видно из того, например, что некоторые учителя являлись в класс, нередко на несколько минут, только для того, чтобы назначить урок с этого места по это, или криком усмирить слишком расходившихся школьников, и, затем, опять уходили в сени для приятной беседы с своими коллегами. Встречались учителя малосведущие. Так Семашко подмечал нередко грубые ошибки, делаемые учителем географии, и спешил выручить его, когда тот на уроке арифметики не в силах был объяснить вновь арифметическую задачу. Несмотря на свои выдающиеся способности и успехи в пауках, Семашко не занимал первого места в классе; первыми ставили обыкновенно детей богатых шляхтичей, пользовавшихся за хорошее вознаграждение помещением у своих учителей. Этим баричам прощались притом всякие шалости и проступки, за которые строго наказывали бедняков. Это несправедливое отношение возмущало впечатлительную душу Иосифа, возбуждало в нем нерасположение к полякам, и, может быть, вследствие такой несправедливости, по его собственному сознанию, в нем укрепилось тогда же высокое чувство справедливости и нелицеприятия, с которыми он всегда впоследствии относился к своим подчиненным.

На третьем или на четвертом году училищной жизни у Иосифа исчезла отличная прежде память слов и никогда уже после не возвращалась. Ему труднее стало заучивать наизусть уроки, требующие хорошей памяти; взамен того, в нем сильнее прежнего развилась память идей и предметов. Наступившая умственная зрелость, скоро замеченная соучениками его, особенно сказалась в легком и глубоком понимании и изучении математических наук, преподававшихся в старших классах отличными учителями Сенькевичем и Пушкаржевичем. Первый из них получил образование в Кременецком лицее, а второй – в Виленском университете. Недостаток гимназического преподавания Семашко восполнял самообразованием, усердно читая книги, из которых делал многочисленные выписки в особо заведенные для этого тетради. После семилетнего учения в Немировской гимназии, Семашко окончил курс наук, в 1816 году, первым учеником, получив отличные отметки в аттестате, как по успехам, так и по поведению, «и заслужил уважение своих учителей примерною нравственностью и благородным (szlachetnen) поведением».

Поездка Иосифа Семашки для поступления в Виленскую Главную семинарию. Представление его епископу Мартусевичу. Спутники базилиане. Удаление Семашки из Троицкого монастыря и пребывание у униатского священника Фалевича. Адвокат по духовным делам. Враждебное отношение базилиан к клирикам Главной семинарии. Вильна – центр польского просвещения. Отношение римско-католической иерархии к Главной семинарии и тесное отношение семинарии к Виленскому университету. Предметы обучения в семинарии. Трудность изучения для Семашки богословских наук на латинском языке. Необыкновенное трудолюбие Семашки. Он получает степень магистра богословия. Благотворное умственное и нравственное влияние семинарии на своих питомцев, католиков и униатов. Профессора: Бобровский, Клонгевич, Капелли. Ежедневное хождение Семашки в церковь и глубокое религиозное чувство. Возбуждение самосознания униатов. Влияние на Семашку профессора русской словесности Чернявского и чтения русских книг. Сохранение в нем сочувствия к России и православной вере.

Как юноша глубоко религиозный, Иосиф Семашко, повинуясь своей склонности к изучению богословских наук, по совету и при содействии своего родственника по матери, Кирилла Сероцинского, бывшего потом униатским епископом, послан был своим отцом, в августе 1816 года, в Главную духовную семинарию при Виленском университете, на казенном содержании, заручившись наперед требуемою семинарским уставом рекомендацией Луцкого униатского епископа, Иакова Мартусевича. Родители Иосифа, провожавшие юношу в дальний семисотверстный путь, увидели хорошее предзнаменование в полившем тогда частом и тихом дождике.

По пути в Виленскую Главную семинарию Иосиф Семашко должен был представиться епископу Мартусевичу, проживавшему тогда в местечке Жпдичине. Мартусевич сей час же одел его, как будущего семинариста-клирика, обязанного посвятить себя духовному званию, в униатскую, т.е. латинскую одежду и отпустил далее в Вильну, в сопровождении двух базилианских монахов, направлявшихся также в Вильну. Это была первая, весьма поучительная для Иосифа, встреча и знакомство с базилианами, ярыми врагами белого духовенства и главной семинарии. По прибытии в Вильну, Семашко, вместе со своими спутниками базилианами, нашел приют в Троицком базилианском монастыре. Не особенно радушно принимали монахи будущего студента нелюбимой ими семинарии, а через три дня настоятель Каминский, известный поборник базилианских интересов, прямо заявил ему, что, «по принятому обычаю, гостя у них держат только три дня». По уходе из Троицкого монастыря, Семашко, при содействии викарного Виленского униатского епископа, Адриана Головни, поместился, впредь до окончания перестроек в зданиях Главной семинарии (которые были взяты для военных надобностей, по случаю нашествия Наполеона в 1812 году), у заседателя униатской консистории, священника Фалевича (ныне квартира кафедрального протоиерея, во 2-м доме от известных Острых Ворот), вкушая сладкий сон на полу, подле кровати Фалевича. В этой квартире Иосиф был однажды невольным свидетелем тогдашнего порядка судопроизводства в Виленской униатской консистории. Поместившись на своем чемодане, он слушал целый час защитительную речь адвоката пред зерцалом, в присутствия священника Фалевича и другого старшего члена консистории. По окончании речи, не прерываемой никакими возражениями, снято было со стола зерцало и красное сукно, и поставлен был обыкновенный завтрак. К завтраку успел явиться и секретарь консистории вместе с подсудимым священником, на счет которого угощались все присутствующие здесь. Впоследствии, приняв участие в управлении церковными делами, Иосиф стал горячим противником подобного консисторского судопроизводства с участием адвокатов.

Долго потом не мог забыть Иосиф своего удаления из Троицкого монастыря, тем более, что на другой год после поступления в семинарию, он был свидетелем еще более недружелюбного отношения к семинаристам тех же троицких базилиан. Когда студенты-униаты, прибывшие в Троицкий монастырь, под надзором профессора Бобровского, в Троицын день 1817 года, пожелали участвовать во встрече со славою Виленского униатского епископа Головни, вышеупомянутый архимандрит Каминский, вслух всех, закричал: «подите отсюда прочь, это наш епископ; ваш архиепископ-схизматик в Полоцке» (намек на издавна противодействовавшего козням базилиан, известного Полоцкого архиепископа Красовского). После подобного неожиданного приема, профессору Бобровскому осталось только уйти со студентами из монастыря домой.¹⁸

Благодаря большой начитанности, выдержав с успехом установленное испытание, почти 18-ти летний Семашко был принят в студенты Главной семинарии, помещавшейся в зданиях упраздненного августианского монастыря (на Андреевской улице, где теперь мужское духовное училище). Вильна в то время была весьма важным научным и политическим центром. То было время полного процветания старого польского университета в Вильне, время живого общественного движения, сильного развития местной печати, не только светской, но и духовной, и образования тайных обществ. Семена, посеянные тогдашним попечителем Виленского учебного округа, князем Чарторыйским, на интеллигентной почве Западного края, хорошо вспаханной иезуитами и пиарами, под охраною русского правительства, приносили уже хорошие плоды для польских патриотов.

Главным виновником открытия Главной семинарии в Вильне, для высшего богословского образования католического и униатского духовенства, считается известный ректор Виленского университета, прелат Иероним Стройновский (впоследствии Виленский католический епископ, умер 1815). Латинские монахи разных орденов, а также и базилиане, обязанные, по Высочайшему повелению вносить из богатых монастырских доходов ежегодно по 15 тысяч рублей на содержание семинарии, и высшая католическая иерархия, считавшая семинарию (как не подчиненную непосредственному ведению местного епископа) учреждением неканоническим, противным духу католицизма, всегда относились не сочувственно к Главной семинарии и даже хлопотали о её закрытии. По уставу семинария была одною из составных частей Виленского университета как в научном и учебном, так и в административном отношении. Семинария состояла под непосредственным начальством регенса-католика¹⁹ и двух состоявших в его ведении префектов, – одного католического для студентов-католиков и одного униатского – для униатов. Из всех католических епархий в России было высылаемо в семинарию для высшего образования 34 клирика, а из униатских – 16. Курс учения продолжался 4 года. Профессора богословских науки, составляли богословский факультет Виленского университета и читали свои лекции в аудиториях семинарии. Для слушания философии и словесности клирики ходили в университетские аудитории, под непрестанным присмотром префекта. Находясь в семинарии, Иосиф Семашко изучал следующие предметы: священное писание, богословие догматическое, нравственное и пастырское, церковную историю, каноническое право, логику, ботанику, зоологию, красноречие и поэзию, словесность латинскую, русскую, польскую, языки греческий, еврейский и французский.

Несмотря на богатые умственные способности и на хорошую подготовку, приобретенную в высших классах Немировской гимназии, а также путем самообразования, Иосиф много должен был поработать в Главной семинарии, особенно над более совершенным изучением латинского языка, на котором читались некоторые богословские науки и в котором он чувствовал себя гораздо слабее, сравнительно с прочими клириками, изучавшими ранее богословские науки, в епархиальных семинариях, также на латинском языке. Редкое трудолюбие и усидчивость Семашки простирались до того, что в четырех летний курс учения в семинарии сам он ни разу не испрашивал для себя отпуска в город. С изумлением и не без некоторого опасения смотрели на беспримерное трудолюбие Иосифа некоторые его учителя. Один из них (профессор пастырского богословия, ксендз Ходани) публично говорил о Семашке: «он так усердно трудится, что или возведет римскую церковь в России на высшую степень могущества, или до основания разрушит ее, опираясь на свою превратную (?) ученость».²⁰ За отличные успехи и благонравие Семашко получил высшую степень магистра богословия, после представления, 23 июня 1820 года, диссертации на тему de christiana cura bonorum temporalium.²¹

Лица, получившие образование в стенах Главной семинарии,²² всегда признавали весьма благотворное её влияние на их умственное и нравственное развитие. Иосиф считает четырех летнее пребывание в Виленской семинарии лучшим временем своей жизни. С восторгом и с благодарностью он всегда вспоминал прекрасных учителей и начальников семинарии, и их теплое отношение к клирикам-униатам. «Латиняне и униаты дружились здесь между собою и уживались примерно», пишет протоиерей Плакид Янковский. Только в Главной семинарии, пишет архиепископ Антоний Зубко, поступивший в эту семинарию двумя годами позже Иосифа (1818–1822), пришлось мне встретить мирное соприкосновение белого греко-униатского духовенства с римским. Начальство подобрано было противо-иезуитское, лишенное всякого фанатизма.²³ В числе лучших профессоров Главной семинарии и университета был профессор священного писания, известный славист, униатский протоиерей Михаил Бобровский, наиболее пробуждавший самосознание студентов-униатов. Впрочем, в 1817 году он уехал из Вильни в продолжительную заграничную командировку. С удовольствием слушал Иосиф также лекции особенно уважаемого ими профессора Клонгевича,²⁴ с жаром восстававшего против злоупотреблений папской власти. Другой профессор Капелли (по кафедре канонического права) громил с кафедры злоупотребления римского духовенства, в особенности богатых прелатов. Тот же архиепископ Антоний Зубко свидетельствует, что преподавание богословских наук в семинарии вообще было чуждо духа католического фанатизма и ультрамонтанской исключительности, благодаря близкому и тесному соприкосновению семинарии с университетом и знакомству клириков и с университетскими курсами светских наук.

Состав студентов также был вообще превосходный. Все они отличались доброю нравственностью и благочестием. Униатские воспитанники праздновали праздники по римскому календарю. В большие праздники они ходили на богослужение, в сопровождении профессора Бобровского, в Троицкий монастырь, или в поражавшую тогда убожеством Николаевскую церковь.²⁵ Ежедневно и католики, и униаты ходили в семинарскую (ныне Андреевскую) церковь к обедне, которая совершалась поочередно: месяц по католическому, месяц по униатскому обряду. Частые моления еще более усилили в Иосифе глубокое религиозное чувство, доходившее иногда, по его словам, до мистицизма.

Строго научная постановка преподавания в семинарии и дух критического исследования в изложении богословских наук совершенно расстроили замыслы колонизаторов, допустивших униатов в Главную семинарию с целью перерождения их если не в католиков, то в искренних друзей католицизма. Критически настроенный ум студентов-униатов привел их к сознанию не вполне нормального положения унии, так далеко удалившейся от своего первообраза, допустившей много непоследовательностей в установлениях и верованиях. Как ни просвещали, как ни ласкали в стенах семинарии этих «схизматиков-поповичей», они не могли окончательно забыть двухвекового неприязненного отношения к ним ксендзов и панов и, в своей душе, таили зародыши русских начал, русскую подкладку. Учившийся вместе с Иосифом Семашкой, Антоний Зубко говорит, что «склад мыслей и чувствований Иосифа был крепко основан на почве народной, малорусской, не совращенной польским гимназическим воспитанием». Антоний Зубко слышал от него много малороссийских песен и поговорок, в которых ясно высказывалась нелюбовь к ляхам и даже к унии.²⁶

Русские чувства и стремления молодого Семашки не могли заглохнуть, благодаря также слушанию им в Виленском университете лекций русского языка и словесности, читанных ординарными, профессором Иваном Ивановичем Чернявским²⁷ (1805–1821), получившим образование в Петербургском университете. Иосиф считал себя обязанным вечною благодарностью профессору Чернявскому, который поселил в его сердце разумное предпочтение и любовь к России своими занимательными, хотя и не строго научными рассказами об её истории, об её героях и об её быте народном. Впрочем, преподавание русской словесности Семашко считает слабым и лекции Чернявского жиденькими.²⁸ Русское самосознание будилось в Иосифе отчасти также чтением русских книг. «Семашко, еще будучи в Главной семинарии, многостороннею начитанностью развил в себе критический взгляд, говорит в своих воспоминаниях Антоний Зубко (48 стр.), так, что впоследствии он, как искусный анатом, умел резко отделять действительные факты от облекавшей их фантазии... Семашко и тогда уже были, вполне самостоятелен в своих убеждениях, направленных к единению с русским народом, как это можно было заметить из того, что он предпочел русскую литературу всем другим предметам, предоставлявшимся на выбор учеников с целью специального изучения их». Но русские книги были очень редки в Вильне, и пользоваться ими не всегда было безопасно, как видно из следующего рассказа Иосифа. «Помню, мой товарищ, бывший после Минским преосвященным, Антоний Зубко, достал как-то номер старинного журнала: “Улей”. Мы его начали просматривать вдвоем, в Ботаническом классе, до прихода профессора. Нужно было посмотреть шум, который подняли светские ученики университета. “Разве такие нам нужны священники!, которые забывают мать Польшу... которые сочувствуют России”, – и мы должны были припрятать поскорее свой журнал».²⁹ В продолжение четырех лет поставленный в самые тесные отношения с латинянами, ни в классе на лекциях, ни в разговорах с клириками, ни в письменных сочинениях не употребляя другой речи, кроме польской, читая и изучая почти исключительно польские книги, проникнутые польским патриотизмом (как например, «историю конституции 3 мая», возбудившую в Иосифе, по его собственному сознанию, много польского патриотизма), Иосиф Семашко тем не менее, как русский но происхождению, не мог потушить в себе той искры сочувствия к России, которая засветилась в нем под впечатлением детства и родины, и которая вскоре разгорелась в нем большим пламенем.

Поступление Иосифа на епархиальную службу в Жидичине, посвящение во иерея в 1821 году, 28 декабря и назначение на должность заседателя местной консистории и наставника ставленнической семинарии. Трудолюбие Иосифа и умение излагать бумаги на русском языке. Епископ Мартусевич назначает его в 1822 году, 20 июня асессором духовной коллегии в Санкт-Петербурге, Бедственное положение Луцкой епархии в управление ею преданного латинству епископа Мартусевича.

По окончании курса в Главной семинарии, Иосиф Семашко возвратился в Луцкую епархию Волынской губернии, начальство которой выслало его, в 1816 году, клириком в Виленскую Главную семинарию, и тотчас же получил предложение от Луцкого униатского епископа Иакова Мартусевича принять сан священства, без вступления в супружество. Это предложение вполне отвечало собственной склонности Иосифа к жизни уединенной и согласно было с желанием его родителя. Молодой неженатый магистр был посвящен 6 октября 1820 года – в иподиакона; 26 декабря в – диакона; а через год (28 декабря 1821 года, т.е. годом ранее положенного римскими канонами 24-летнего возраста) и во иерея, не приняв однако же пострижения в монашество и оставшись в среде белого духовенства, на защиту которого он скоро выступил против притеснений базилиан.³⁰ Уже будучи иподиаконом, он был назначен, особенно расположенным к нему епископом Иаковом Мартусевичем, наставником (инструктором) так называемой ставленнической семинарии, а также асессором (заседателем) местной консистории.³¹ Заседатели Луцкой консистории, занятые делами своих приходов, приезжали в присутствие только для подписи бумаг, и делопроизводство сосредоточилось почти исключительно в руках Семашки, который, несмотря на 22-летний возраст, своею усидчивостью, находчивостью и искусством излагать бумаги на русском языке, употреблявшемся, впрочем, только при сношениях с гражданскими присутственными местами (консисторские указы писались тогда на польском языке), приводил в восхищение своего епархиального архиерея Иакова Мартусевича. Не долго преосвященный пользовался таким редким даровитым сотрудником. 7 января 1822 года он был возведен, за особые заслуги, в сан протопресвитера и в том же году (20 июня) был назначен, своим епархиальным епископом в Петербург для заседания в униатском департаменте римско-католической коллегии, в котором сосредоточивалось тогда высшее управление всей униатской церкви, на место выбывшего оттуда его дяди, вышеупомянутого Кирилла Сероцинского.

Указанное назначение Иосифа состоялось в то время, когда правительство обратило серьёзное внимание на ненормальное положение вещей в униатской церкви и когда митрополиту и униатским архиереям внушено было (в 1822 году), чтобы на предстоящее новое трехлетие (1822–1825) были назначаемы в члены коллегии и в асессоры консисторий – лица, знакомые с русским языком и русским законодательством.

Двухлетнее пребывание в должности заседателя Луцкой консистории открыло для Семашки целый новый мир. Здесь он убедился, что отношения латинян к униатам в жизни, на деле, совсем не такие, какие были в Главной семинарии: там полное равенство, здесь подчиненность, высокомерие и недоброжелательство, – там дружба, здесь служба. Как ни уважал Иосиф весьма благосклонного к нему епископа Мартусевича, принявшего его к себе, даже на стол, но Иосифу, как бывшему студенту Главной семинарии, не нравились восторженные восхваления папства и латинства со стороны этого бывшего ученика полоцких иезуитов и отчаянная ненависть Мартусевича к православным, которых было уже не мало в той местности. Неудивительно, что в епархии у подобного архиерея фанатика возможен был такой случай, как приезд к нему, откуда-то из дальних мест, одного из лучших униатских священников Луцкой епархии, с усиленною просьбою дозволить ему служить в униатской церкви латинскую обедню вместо славянской.

Отправляясь в Петербург, Иосиф оставлял Луцкую епархию в плачевном, безотрадном положении. Он с грустью видел, что немногочисленные там униаты (120 тысяч) русского происхождения находятся под двойным гнетом, как со стороны латинян и базилиан,³² так и со стороны местных православных, «нападавших на луцких униатов с явным ожесточением».

По пути в Петербург Иосифа поражает убогий вид униатских церквей, богатство и великолепие православных храмов, особенно в столице. Иосиф молится нередко в православных столичных храмах. Римско-католическая коллегия разделялась на 1-й и 2-й департаменты. Ревностное занятие Иосифа делами 2-го департамента духовной коллегии. Стойкость и независимость убеждений. Участие Иосифа в суде по делу об архиепископе Красовском. Отстаивание Иосифом интересов униатской церкви и составленное им постановление в пользу униатов по делу о 20 тысячах совращенных в латинство униатов. Иосиф любит наблюдать за постройками больших зданий; прочитывает массу книг; его любовь к России и православию. Совместная жизнь Иосифа с прибывшим в столицу в 1825 году Антонием Зубною. Их беседы о бедственном положении униатской церкви. Окончательный переворот в убеждениях. Иосифа и его намерение принять православие в 1826 году и поступить в Александро-Невскую лавру в число иноков. Будущее его призвание.

Грустно, тяжело было Иосифу видеть, по пути в Петербург через литовские и белорусские губернии, деревянные, большею частью ветхие, полуразрушенные церкви своих единоверцев. Зато, приближаясь к Петербургу, Семашко приятно был поражен, в Псковской губернии, совсем иным видом сельских православных церквей. Они были каменные, хорошо выбелены и с железными крышами зеленого цвета. Но особенно сильно поразили Иосифа и воскресили в нем благоприятные для православия впечатления его детства благолепные, переполненные молящимися храмы в самой столице, торжественное в них богослужение и прекрасное пение. Надев сюртук, он нередко, в качестве простого мирянина, молился в православных храмах «вместо бедной униатской церкви, где, до устройства в 1831 году приличной униатской церкви, отправлялось богослужение, и вместо столичного латинского костела, где музыка напоминала ему скорее театральное представление, нежели церковное богослужение».

Римско-католическая коллегия подразделялась в то время на два департамента,³³ римско-католических и униатских дел, под председательством в каждом особого митрополита. Заседавшие во 2-м департаменте депутаты, избираемые на 3 года от каждой епархии, мало занимались делами коллегии и мало были знакомы с русским языком, на котором производилось во 2-м департаменте делопроизводство. Еще менее знаком был с этим языком семидесятилетний бездеятельный председатель коллегии, митрополит Иосафат Булгак. Молодой, даровитый Луцкий каноник, со свойственною ему энергией и трудолюбием, принялся за дела коллегии, к великому удовольствию и радости своих сочленов, которым оставалось только скреплять своею подписью важнейшие бумаги, составленные Семашкою. Другие члены тем охотнее доверяли ему ведение всякого рода дел и без затруднения подписывали их, что всегда видели в основе его деятельности честность, справедливость, беззаветную преданность долгу и стойкость в убеждениях. Иосиф, не следуя примеру других сочленов, сам, собственноручно писал резолюции в настольном реестре. «Я помню, говорит архиепископ Антоний Зубко, как иногда прокурор, пробуя дать желаемое направление делам, доказывал по-своему и злился; но Семашко отвечал: если вам не правится решение, пишите протест. Но резолюции Иосифа всегда были основаны на фактах и на законе, и притом изложены так ясно, что прокурор не мог к ним придраться и всегда пропускал решения нашей коллегии без протеста».³⁴

Особенно обнаружились стойкость и независимость в убеждениях, беспристрастие и правосудие молодого члена 2-го департамента духовной коллегии по делу об архиепископе Полоцком, Иоанне Красовском, который был предан суду, состоявшему из 2-х архиереев и 2-х заседателей коллегии, по доносу на него в нетрезвой жизни и других разных неблаговидных поступках по отношению к подчиненному духовенству и даже к его крепостным крестьянам. Старшие члены суда, митрополит Булгак и епископ Яворовский, постановили отрешить Красовского от управления епархией; но Иосиф, видевший всю несправедливость возводимых на Красовского обвинений, подал особое мнение в защиту Красовского, убедив подписать его своего товарища, каноника Маркевича. Он не побоялся при этом ни князя Голицына, министра духовных дел и народного просвещения, еще в 1820 году, по личному нерасположению,³⁵ ходатайствовавшего перед Государем о низложении этого архиепископа, ни своего ближайшего начальника, митрополита Булгака, который сам желал занять самую большую Полоцкую епархию и притом не любил Красовского, первого архиерея из белого духовенства, нажившего себе много врагов среди базилианских монахов своими твердыми действиями, в видах очищения унии от латинских нововведений. Вследствие разногласия членов суда, дело о Красовском восходило на Высочайшее усмотрение, и Государь, не поддавшись интриге, ограничился только перемещением архиепископа Красовского в другую (Луцкую) епархию.³⁶

Дела, касающиеся обоих исповеданий, должны были решаться в общем собрании римско-католического и униатского департаментов. До вступления в коллегию Семашки, члены униаты, с другом латинян, митрополитом Булгаком, обыкновенно без возражений подписывали, наперед составленные в католическом департаменте, решения, но Семашко внимательно изучал каждое подобное дело и, если оно было не в интересах его исповедания, заставлял изменять, или переделывать, а для успеха в своих настояниях привлекал на свою сторону и других членов коллегии из белого униатского духовенства. Более всего обратил на себя внимание Иосиф энергическим ведением дела о 20 тысяч насильно совращенных в латинство униатов в Виленской епархии. 20 лет тянулось это дело, но, благодаря потворству высшего униатского начальства и проискам латинян, совращенные продолжали оставаться в латинстве, несмотря на Высочайшие повеления, сенатские указы и предписания коллегии. По настоянию Семашки, в общем собрании обоих департаментов, было подписано, составленное им самим в 1827 году, постановление в пользу униатов, и сам он потом зорко следил и настойчиво хлопотал о неотложном возвращении в прежнее исповедание совращенных униатов.

В свободное от занятий время, не имея знакомств, которые бы отвечали его складу мыслей и убеждений, его привычкам, вкусу и наклонностям, Иосиф любил осматривать достопримечательности Петербурга и с особенными, вниманием рассматривал вновь возводимые большие постройки; при этом он нередко предлагал вопросы технического свойства архитекторам и мастерам. Эти наблюдения, в связи с теоретическими сведениями по архитектуре, почерпнутыми из книг, много помогли Иосифу впоследствии, при возведении многочисленных построек во вновь образованной Литовской епархии. Ведя вообще скромную, уединенную жизнь в шумной столице, будущий деятель православия с жаром принялся за чтение книг, любимейшее занятие своего детства и юности, – и в первый же год прочел из библиотеки Глазунова более 400 книг. Кроме того, он покупал книги для своей собственной библиотеки. Неудивительно, если Семашко, при сильных природных дарованиях и критическом направлении ума, развившемся особенно в Главной семинарии, под влиянием чтения и окружающей его обстановки в православной столице, скоро был приведен к полному убеждению в истине православия и в отступлении римской церкви от чистоты веры апостольской. Чтение же еще более пробудило в нем русское самосознание и сообщило ему хороший навык в русском языке, впрочем, не в разговорном, так как члены и все служащие в коллегии говорили исключительно по-польски, хотя жили в русской столице и среди русских.

В то время, когда Семашко, произведенный еще 1823 года (23 марта) в каноники, а в 1825 году (8 октября) в сан прелата-схоласта Луцкого униатского кафедрального капитула, был избран епископом Мартусевичем в заседатели коллегии на второе трехлетие, в том же 1825 году из Полоцкой епархии был прислан в заседатели, также на три года, безженный иерей, магистр богословия, Антоний Зубко, младший товарищ, как уже сказано, Семашки по Главной семинарии, – верный и неизменный его друг и будущий сподвижник в деле уничтожения унии. С этих пор оба знаменитые друга были неразлучны и в занятиях, и в невинных развлечениях;³⁷ имели общую квартиру и скромный стол, стоивший им не более 200 рублей в год ассигнациями. Просто одеваясь, не принимая у себя гостей, они находили возможность, на остатки от весьма скудного жалованья (сначала по 750, а потом по 1500 руб. ассигнациями), покупать не мало книг, и прочитывали все, что было тогда лучшего в русской литературе; любили также поспорить о философских вопросах, особенно занимавших Зубку, как бывшего преподавателя философии (в Полоцкой семинарии), и побеседовать о грустном положении униатской церкви и о средствах выйти из него. Долговременное пребывание в столице империи дало Иосифу случай и возможность расширить свой умственный кругозор и окончательно покинуть узкую униатскую точку зрения на русскую народность и православную веру. Чтение русских богословских и исторических книг, знакомство с несчастным прошлым и безотрадным настоящим унии, самоуглубление и самоизучение в тиши кабинета уже давно произвели окончательный переворот в мыслях, чувствах и стремлениях молодого прелата. Давно глубоко преданный дорогой для него России и давно сознавший вполне истину православия, он не мог уже далее служить интересам латинства в Польше и твердо решился выйти из неопределенного положения, принять православие и поступить в число иноков Александро-Невской лавры. А между тем в недалеком будущем ему несомненно предстояла блестящая перспектива быть униатским епископом, занимать высокое положение в униатской церкви. Но честолюбивые планы были, как видно, чужды душе этого простого кабинетного труженика. Притом он сознавал, что в сане униатского епископа он может сделаться, при тогдашних обстоятельствах, только орудием окончательного превращения униатской церкви в латинскую и невольно станет слугою Польше, тогда как теперь идеалом его служило величие и слава России. Постригаясь в простые иноки, он думал избавиться от подозрений в принятии православия по каким-нибудь своекорыстным видам и побуждениям. Искренность его убеждения в превосходстве православия доказывается также написанным им в том же году, хотя и неоконченным, сочинением «о православии восточной церкви». Хотя это небольшое сочинение³⁸ и не имеет научного значения, но оно ясно показывает нам путь, по которому Иосиф приведен был к сознанию истины православия. Но не в келье инока было призвание будущего западнорусского вождя. Сам глубоко убежденный в истине православия, этот молодой, 28-летний униатский прелат, сильный умом, энергией и знаниями, скоро твердою рукою повел вслед за собою всех своих единоверцев в православную церковь, некогда покинутую их предками, спасая русских людей от унии с Римом, поставившей их на краю гибели. В каком положении находилась в то время греко-униатская церковь, видно будет из нижеследующего повествования.

Реформы в унии митрополита Лисовского и архиепископа Красовского. Отстаивание ими самостоятельности униатской церкви по отношению к латинской и к православной церкви; Красовский и Лисовский не думали о обращении униатов в православие.

Подчинение униатской церкви Римско-католической коллегии (29 декабря 1800 года) и усилившееся, с прекращением самостоятельности греко-униатской церкви, совращение униатов в латинство заставило немногих, но лучших представителей унии выступить на защиту унии от окончательного поглощения её латинянами.

Первый из униатских иерархов, Полоцкий архиепископ (с 1784 года; впоследствии с 1806 года митрополит) Ираклий Лисовский стал добиваться отделения унии от латинства в обрядах и в управлении. В 1805 году, вследствие жалоб архиепископа Лисовского на угнетение униатов со стороны латинян, сначала (12 июля 1804 года) повелено было назначить в Римско-католическую коллегию членами: униатского епископа и трех асессоров от каждой из униатских епархий, потом (16 июня 1805 года) образован особый греко-униатский 2-й департамент в коллегии под председательством Лисовского, для управления униатскими делами. Понимая всю ненадежность этой меры и не достигнув совершенного отделения униатского управления от латинского, Лисовский предлагал подчинить униатскую церковь Святейшему Синоду.³⁹ Широкими реформаторскими планами и стремлениями Лисовского, по мнению митрополита Иосифа, хотело воспользоваться русское правительство (в начале 1800 годов) с целью приготовить оставшихся в России униатов к возвращению в лоно православия. «Лисовский, по свидетельству митрополита Иосифа, решился быть орудием этого дела и приготовил себя к нему путешествием в Иерусалим», куда он отправился в 1799 или в 1802 году вместе с небольшой свитой. Возвратившись оттуда через год в свою Полоцкую епархию (Витебская и Могилевская губернии) с отрощенной бородою и с такими же на голове волосами, в одежде на подобие рясы, Лисовский устроил в Струни, тогдашнем местопребывании униатских Полоцких архиепископов, в 6 верстах от города Полоцка, великолепный каменный храм, ничем не отличавшийся от церкви православной, и в храме «все совершено по греко-восточному обряду». В тоже время Лисовский устраивал в Полоцкой епархии и сельские церкви с иконостасами по тому же восточному обряду и искоренял в них нововведения латинские, опираясь на содействие протопресвитеров, т.е. начальников над благочинными в уездах. По примеру Лисовского, и некоторые высшие духовные лица также отрастили бороды, не желая походить на латинских ксендзов. Митрополит Лисовский настаивал также на подчинении басилиан власти местных архиереев, на недопущение из их среды архиереев, устроил в Полоцке в 1806–1807 годах семинарию для образования белого духовенства своей епархии в духе реформы и хлопотал об уничтожении права ктиторства польских помещиков над униатскими церквами.⁴⁰ В окружном послании 1806 года Лисовский требовал, чтобы в униатских церквах царское имя поминалось прежде папского. Требование это мотивировалось тем, что обряд наш, говорит Лисовский, с коим мы пришли в соединение с римскою церковью, есть тот же самый, который содержит господствующая греко-российская церковь, ибо мы, т.е. униаты, одного будучи народа и одного языка с православными русскими, принесли с собою в соединение (унию) даже те же самые книги, кои употребляются в церковно-служениях в греко-российской церкви.⁴¹ Митрополит Лисовский сам также служил по архиерейскому служебнику московского издания.

После смерти митрополита Лисовского (30 августа 1809 года; погребен в Струни, своей резиденции), продолжателем его направления был Полоцкий архиепископ Красовский, которого базилиане преследовали постоянно и даже называли «схизматиком», т.е. православным. Красовский также служил сам и заставлял духовенство служить по церковным книгам московской печати, строго наблюдая за чистотой греческих обрядов, и развивал заглохшее в унии церковное пение. До последних дней жизни он неизменно стоял во главе небольшой русско-славянской или народной партии, вступившей в борьбу с партией польско-латинской или аристократической, и много заботился о просвещении духовного униатского юношества.

Архиепископ Василий, приведший в своих Записках не мало фактов преобразовательной деятельности митрополита Лисовского и архиепископа Красовского, направленной к сближению унии в обрядах с православною церковью, считает их старейшими и главными инициаторами воссоединения и приписывает им целиком тот самый план воссоединения, по которому это дело велось в его время митрополитом Иосифом и его сподвижниками. Автор Записок, хотя и считает Иосифа руководителем других в процессе воссоединения, но главную его заслугу поставляет в том лишь, что он хорошо понял мысли Лисовского и Красовского и оставался им неизменно верен.

Из последующего повествования будет видно, насколько был самостоятелен и оригинален новейший план воссоединения, выработанный Иосифом. Теперь же достаточно заметить, что свидетельство преосвященного Василия об искреннем стремлении Ираклия Лисовского к воссоединению унии с православною церковью фактически ничем не доказывается и находится в противоречии со свидетельством другого не менее авторитетного современника и очевидца, преосвященного Антония Зубки. Сказав, что ученики Полоцкой униатской семинарии его времени по окончании её посылались в Полоцкую иезуитскую академию, преосвященный Антоний заключает: «это служит доказательством, что тогда не было мысли о возвращении греко-униатов к православию ни у правительства, ни у иерархов», (Лисовского и Красовского). В другом месте, описав энергическую личность архиепископа Красовского, преосвященный Антоний оговаривается: «при всем том Красовский не был в силах прийти к убеждению, что греко-русская церковь не схизматическая» (воспоминания А. Зубки, стр. 42 и 44). Митрополит Иосиф говорит о Красовском, что он «был русский духом, но догматически был римский католик» (Записки, I, 53). Действительно, еще на свежей могиле Лисовского его избранники, митрополит Коханович и архиепископ Красовский, преемник Лисовского по Полоцкой кафедре, подписали особый торжественный акт послушания папе и покорности. Эту преданность римскому престолу Красовский сохранил до конца своей злосчастной жизни. Если таков был, по религиозному убеждению Красовский, то невероятно, чтобы сам Лисовский, избравший близко известного ему Красовского в преемники и в продолжатели своего дела, имел когда-либо прямую мысль о соединении унии с православною церковью. Известно, что Лисовский, в более раннюю пору своей деятельности, мечтал даже об объединении всех верующих под главенством папы и от унии с Римом ожидал какого-то необыкновенного счастья для всех людей. Заслуга Лисовского и Красовского состоит в том, что они сохранили свою паству от поглощения латинянами, боролись с горячими сторонниками латинян базилианами, поддерживали интересы белого духовенства и восстановляли православные обряды в униатской церкви, с целью придать ей больше самостоятельности но отношению к латинской церкви.⁴²

Латино-польская пропаганда в западных губерниях около времени вступления Семашки на служение униатской церкви. Председатель 2-го департамента митрополит Булгак (24 декабря 1817) и бедствия белого униатского духовенства. Протесты и прошения Брестского униатского капитула (1810–1820). Два предложения (28 сентябри 1822) министра духовных дел князя Голицына и поворот правительства во взгляде на греко-униатский вопрос. Причины этого поворота. Иосиф Семашко рассматривает визиты и разные ведомости о фундушах базилианского ордена в Русской провинции. Мнения Виленской и Брестской консисторий о закрытии монастырей и учреждении семинарий. Недовольство этим и происки базилиан. Ходатайство за них Новосильцева. Мнение официала Сосновского об упадке знания славянского языка между униатскими священниками, об искажении церковных обрядов и о вреде базилиан для унии. Ведомость о базилианских монастырях и о епархиальных семинариях. Правительство получает ясное понятие о положении унии в России. Министр народного просвещения Шишков заботится об улучшении преподавания русского и славянского языков в западнорусских учебных заведениях. Высочайший указ 9 октября 1827 года о недопущении латинян в униатское монашество и об открытии училищ для духовенства.

Но голос Лисовского и Красовского, этих реформаторов унии и предвозвестников воссоединения, нашел себе отклик не только в последующих распоряжениях русского правительства по униатскому вопросу, но и в целой партии белого, более просвещенного униатского духовенства, желавшей стряхнуть с себя цепи латинского и польского рабства.

Иосиф Семашко, как известно, впервые выступил на служение родной греко-униатской церкви в 1820 году. В это время латино-польская пропаганда в западных губерниях нисколько не уменьшилась. Правительственная администрация смотрела на унию, как на низшую ступень латинской церкви, т.е. глазами польской знати, и не давала себе ясного отчета в униатском вопросе. Попечителем Виленского учебного округа оставался родовитый поляк, князь Чарторыйский, издавна мечтавший о польской короне в восстановляемой Польше, в пределах 1772 года. Государственные люди не знали этнографии западных губерний. Сами русские министры (Кочубей, Завадовский, Разумовский, Голицын), а также местные губернаторы считали Западный край частью Польши.⁴³ Еще с 1816 года были открыты, по побуждению князя А. Н. Голицына, отделы Российского библейского общества в Гродне, Вильне, Белостоке, Минске, Витебске и Могилеве. Официальные представители этих отделов в западных губерниях, губернаторы и предводители дворянства, деятельно заботились, с одобрения правительства, о распространении между русским униатским населением книг Священного Писания на польском языке.

Для распространения знания польского языка римско-католические плебаны⁴⁴ стали учреждать в западных губерниях, при покровительстве главного правления училищ, начальные школы взаимного обучения по способу Ланкастера. Не менее важную услугу латинской пропаганде и полонизации в Западных губерниях оказали благотворительные общества, возникшие с разрешения и при содействии русского правительства, а также учрежденные здесь масонские ложи. Члены библейского общества, благотворители и масоны образовали целую сеть кружков, усердно распространявших польское национальное образование и подавлявших все русские стихии в этом русском крае. 24 октября 1817 года председателем 2-го департамента Римско-католической коллегии был назначен митрополит Иосафат Булгак поляк по происхождению, по убеждениям римский католик и ревностный защитник интересов базилианского ордена. Этот орден состоял более, чем на половину, из латинян и поляков, владел значительными фундушами и всегда стоял за одно с польскими помещиками и с чиновниками, будучи во вражде, с белым духовенством. Лучшие люди среди белого греко-униатского духовенства, особенно получившие высшее богословское образование в Главной семинарии, или же в папском алюмнате, встречавшиеся тогда, хотя и в малом числе, и в Петербургской коллегии, и в Вильне, и в Полоцке, и в Жидичине, видели бедственное положение греко-униатской церкви, к разрушению которой явно стремились едва ли не более самих католиков – униаты-базилиане, покровительствуемые митрополитом Булгаком. Наиболее бедствовало сельское униатское духовенство, не утратившее еще сознания (особенно в Белоруссии) о коренном русском происхождении своем и своих прихожан, дорожившее своим убогим храмом и искавшее выхода из тяжкой латино-польской опеки. Оно находилось в зависимости от польских помещиков, считавшихся ктиторами униатских церквей, и почти лишено было способов к получению богословского образования. Прихожане были почти исключительно бедные русские крестьяне, состоявшие в крепостной зависимости от тех же помещиков.

Представители белого духовенства Брестской и Виленской епархий, сгруппированные в то время в Брестском униатском капитуле, вступились за права своей униатской братии и письменно заявили в 1819 году о нуждах белого духовенства во всеподданнейшем прошении, в записке министру народного просвещения и в представлении в греко-униатский департамент коллегии.⁴⁵ По мнению Брестского капитула, необходимо было поднять богословское образование белого духовенства и с этой целью устроить духовные семинарии; ближайшим к тому средством должно было служить закрытие некоторых базилианских монастырей, бывших прежде приходскими церквами и захваченных в разное время базилианами, с ведома епископов. Неоднократные протесты против монополии базилиан и прошения Брестского капитула, а также доклад Государю в 1822 году, преданного суду по интригам базилиан, полоцкого архиепископа Красовского о том, что базилиане соединились с латино-польской партией и, покровительствуемые епископами, систематически разрушают русские стихии в Западном крае России, что они, как воспитатели молодого поколения, светского и духовного, парализуют все предначертания правительства и неизбежно ведут унию к латинству,⁴⁶ побудили Императора Александра I отдать приказание министру Голицыну о безотлагательном исполнении Высочайших указов по упразднению излишних базилианских монастырей. 28 сентября 1822 года последовало предложение министра духовных дел и народного просвещения, князя А. Н. Голицына, 2-му департаменту Римско-католической коллегии, в который недавно перед тем (в августе) вступил заседателем Луцкий каноник Иосиф Семашко. В предложении князя Голицына намечены были следующие правительственные задачи: 1) упразднение излишних базилианских монастырей; 2) учреждение семинарий и уездных училищ для белого духовенства и вообще улучшение его положения.⁴⁷ Одновременно с этим предложением последовало другое предложение князя Голицына 2-му департаменту той же коллегии о воспрещении принимать в базилианский орден лиц римско-католического вероисповедания. Это предложение составляло как бы подтверждение указа 1810 года, разосланного униатским департаментом и редактированного тогдашним его председателем, архиепископом Красовским.⁴⁸

Предложениями 28 сентября 1822 года начинается поворот правительственного взгляда на греко-униатский вопрос. Следующие серьёзные причины заставили Императора Александра I изменить свою политику по отношению к обширной западной окраине. Правительство получило донесение о существовании в Западном крае явных и тайных обществ, поддерживавших и питавших в молодежи преступные идеи о восстановлении старой Польши. Возвратившиеся из Литвы в столицу в июле 1822 года гвардейские офицеры и высшие начальники их принесли вести о враждебном отношении к русским местного дворянства и римского духовенства. В числе начальников был великий князь Николай Павлович, командовавший гвардейской бригадой, бывшей в Литве (1821–1822). Он не мало сокрушался, увидев бедственное состояние и унижение сельского духовенства.⁴⁹ С 1818 года чаще и чаще доходили до Государя жалобы на притеснения, совращения, преследование и гонение, которым подвергалось от латинян белое греко-униатское духовенство – единственный оплот русской народности в западных губерниях. Полагали не без основания, что, под давлением политико-религиозной шляхетско-польской пропаганды, при отсутствии духовных семинарий, приниженное униатское духовенство легко может сделаться пособником к массовому совращению русских униатов в латинство.

Даже в католической Австрии, как заметил путешествовавший там (1817–1822) униатский каноник Бобровский, положение униатов было более обеспечено, чем в православной России. В Австрии униатские священники получали определенные оклады содержания и назначались на места своими епископами, а не ктиторами, или патронами, как было у униатов в России. Греко-славянское богослужение и обряды сохранялись у австрийских униатов также в большей чистоте и неприкосновенности, нежели у западнорусских. Скорое разрешение униатского вопроса, сущность которого могла уже выясниться в правительственных сферах, стало делом политической необходимости.

После известных предложений 28 сентября 1822 года министр Голицын, целым рядом подтвердительных предложений, торопил коллегию разрешением дела о базилианских монастырях. На недавно назначенного заседателем коллегии, Иосифа Семашку возложено было рассмотрение и соображение визит и разных ведомостей о фундушах базилианского ордена в Русской провинции, а на заседателей Лавецкого и Маркевича – в провинциях Белорусской и Литовской. Епархиальные консистории должны были доставить свои соображения по поводу предложения министра духовных дел: 1) где поместить семинарию для воспитания юношества; 2) какие именно монастыри были первоначально приходскими церквами. Кроме того, консистории должны были представить сведения, необходимые для проверки капиталов базилианских. Белое духовенство с радостью встретило предложение министерства. По представленному в коллегию мнению Виленской и Брестской консисторий, следовало занять под семинарию два самых главных монастыря – Виленский Свято-Троицкий и Жировицкий, в которых были высшие школы базилиан. Из этих главных просветительных центров унии базилиане посылали миссионеров латинизации во все западные окраины.

Орденское начальство в предложениях 1822 года, 28 сентября, не хотело признавать Высочайшей воли. Усматривая в этих предложениях греко-униатскому департаменту римско-католической коллегии (от 28 сентября), извещавших о недопущении лиц римско-католического вероисповедания в базилианский орден и о закрытии излишних базилианских монастырей, намерение упразднить базилианский орден, базилианское начальство представило жалобу папе Пию VII, Императору Александру I и министру Голицыну о преследовании базилиан в России.⁵⁰

Между тем, осенью 1824 года, был назначен в Вильну, на место уволенного князя Чартерыйского, первый русский попечитель Виленского учебного округа Новосильцев, а министром народного просвещения и главно-управляющим духовными делами иностранных исповеданий, на место Голицына, адмирал А. С. Шишков. В лице нового попечителя базилиане, не желавшие выпустить из своих рук воспитание юношества, совершенно неожиданно приобрели покровителя и защитника. В представлении министру народного просвещения (20 апреля 1825 года) Новосильцев усиливался поддержать «сей поистине полезный орден». В поступлении в базилианский орден католиков (незнакомых ни с славянским языком, ни с греческими обрядами) Новосильцев «не видит никакого вреда: это не противно ни церковным, ни гражданским законам, и не приводило до сих пор ни к каким злоупотреблениям».⁵¹ Поэтому Новосильцев просил Шишкова оградить на будущее время существование этого ордена, поистине нужного для общества, как воспитательного учреждения. Но Шишков признал неблагоразумным передавать базилианам образование белого духовенства.

Как бы в ответ на указанную рекомендацию базилиан со стороны Новосильцева, официал Виленской консистории, Антоний Сосновский, следующим образом заканчивал свое обширное донесение в коллегию (в 1826 году) о церквах, обращенных в базилианские монастыри: «Наконец должно открыть истину, что славянский диалект оказывается почти чуждым для униатских священников, что введена большая разница в церковных (греческих) обрядах, и что уничтожился церковный устав в клиросе. Воспитание юношества, приготовляющегося к духовному сану, зависело от наставления базилиан. Поэтому базилиане не должны бы иметь никакого влияния на кафедру (для Виленской епархии) и семинарию (в Свято-Троицком монастыре). Сей орден, будучи в величайшей части составлен из особ, происходящих из латинского обряда, не может чистосердечно и охотно поддерживать чистоту славянского языка, церемонии и пение, свойственные нашей церкви».⁵²

2-й департамент коллегии составил, в конце 1826 года, ведомость, из которой видно, что базилианских монастырей было 83 с 688 монахами. Этим монастырям принадлежало 11.435 крестьян мужеского пола и до 800 тысяч капитала. Белого духовенства было более 2 тысяч, не считая причтов и семейств священно и церковнослужителей, а прихожан 1.534.000. Несмотря на такую значительность униатской паствы, в одной только Полоцкой семинарии обучалось до 70 униатских клириков, – кандидатов во священники, а Лавришовская и Свержанская семинарии были в совершенном упадке. В последней в 1826 году всего только 2 человека приготовлялось во священники для Виленской епархии, заключавшей 300 церквей. В Луцкой епархии вовсе не было семинарии (кроме так называемой ставленнической).⁵³

Протесты Брестского капитула (1810–1820), мнения Виленской и Брестской консисторий по поводу закрытия монастырей, протесты и жалобы по этому поводу орденского начальства, ведомости о монастырских фундушах, представленные в 1826 году заседателями коллегии, дали возможность правительству и самой коллегии составить ясное понятие о положении дел в русской унии.

На русском престоле теперь был Государь, имевший случай недавно (1822) лично ознакомиться с жалким положением в западных губерниях униатов, которым угрожала окончательная погибель со стороны латино-польской пропаганды.

Преемник князя Голицына, министр народного просвещения и главно-управляющий делами иностранных исповеданий, А. С. Шишков, ревностный охранитель чистоты русского языка и поборник славянского единения, первый из государственных людей взглянул на греко-униатов, как на людей русских, а на исповедуемую ими веру, как на веру греко-восточную. С самого вступления Шишкова в управление министерством (1824–1828) видим постоянные заботы его об усилении изучения русского языка в учебных заведениях Виленского учебного округа и о введении в них преподавания церковно-славянского языка, потому что «при изучении российского языка без славянского, как корня его и источника всех его красот, богатства и величия, не только нельзя ожидать отличных успехов, но и основательного учения». Последствием этого стремления к национализации русских школ, так настойчиво проводившейся министерством народного просвещения в самом начале царствования Николая I, были: с одной стороны, введение преподавания в Виленском университете истории, географии и статистики на русском языке (в 1824), распоряжение о преподавании этих предметов и во всех средних учебных заведениях, а также заботы об усилении изучения русского и церковно-славянского языка в Главной семинарии,⁵⁴с другой стороны – усилившийся в высших правительственных сферах интерес к открытию семинарий для униатского духовного юношества, с более русским направлением, и усилившаяся забота об очищении греко-славянского богослужения в униатской церкви от латинских примесей. Убедившись, что митрополит Булгак тормозит реформы униатской церкви, намеченные еще в указе 28 сентября 1822 года, и что он не способен положить конец пререканиям между белым и черным униатским духовенством, кроме того, находясь под влиянием недавно решенного в коллегии возмутительного дела о совращении 20 тысяч униатов в латинство, Шишков обнародовал, с Высочайшего соизволения, именной указ 9 октября 1827 года, минуя коллегию, в которой председательствовал друг латинян, митрополит Булгак.

Указ 9 октября озаглавливается так: о не дозволении принимать в греко-униатское монашество людей другого обряда. Здесь говорится, что в базилианский орден принимаются люди мало сведущие в греческих обрядах богослужения, отправляемого на языке славянском, и что начальство монастырей, не занимаясь образованием детей униатского духовенства, посвящающих себя на служение своей церкви, предпочтительно заводит светские училища, преимущественно для латинян, и что вследствие всего этого между белым и монашествующим духовенством возникли несогласия и взаимное недоверие. Дабы утвердить в униатской церкви древние обряды богослужения, повелевалось принимать впредь в базилианский орден только таких лиц, которые докажут свое знакомство с греческим обрядом и церковно-славянским языком, а также учредить училища для наставления униатского юношества духовного звания, как в правилах веры, так и в обрядах богослужения на языке славянском.

24 октября министр Шишков предложил 2-му департаменту коллегии, во исполнение указа 9 октября, учредить училища для наставления греко-униатского юношества духовного звания, в правилах веры и в обрядах богослужения на языке славянском.

Записки Иосифа Семашки о положении в России униатской церкви от 5 ноября 1827 года, её особенности в сравнении с предшествующими записками униатов. Мнение Блудова об Иосифе и его записке, Иосиф избирается орудием воссоединения униатов с православною церковью. Сочувствие и прочная поддержка планов Иосифа со стороны Императора Николая I.

В начале ноября 1827 года, Иосиф, будучи у директора департамента иностранных исповеданий, Григория Ивановича Карташевского, по частному делу своего родственника, епископа Сероцинского, так заинтересовал Карташевского рассказами о бедственном положении униатской церкви, что последний просил его, не может ли он изложить на бумаге все сказанное. Приняв это совсем неожиданное для него предложение как бы указанием свыше, Иосиф в ту же ночь начертал знаменитую записку, в которой, изобразив яркими красками процесс развития унии, её историю, указывал средства спасти униатов от окончательной погибели и умолял правительство произвести некоторые рекомендуемые им реформы, с осуществлением которых униаты неизбежно соединятся с православною церковью и русским народом.

Предлогом к написанию записки послужил для Иосифа недавно изданный указ от 9 октября 1827 года, который, но словам Иосифа, «действительно был началом, или, лучше сказать, поводом дальнейшего движения по униатскому делу».

После введения унии при Сигизмунде III, по проискам иезуитов, говорится в записке Иосифа, высшее литовско-русское дворянство, жадное до почестей и придворных должностей, начало быстро переходить в католицизм и отрекаться от веры своих отцов. Для перевоспитания юношества в духе латинства основаны были иезуитами и другими католическими орденами многочисленные школы. Учившееся в этих школах униатское юношество, за недостатком других училищ, нечувствительно привыкло к римскому обряду и скоро в рядах унии остался только простой народ, да низшее духовенство. Но простой народ твердо держался веры своих отцов, православных обрядов богослужения и своих пастырей, и вот иезуиты принялись действовать на дух народа чрез преобразование греко-униатских монастырей.

В униатское монашество, а вместе с тем и к принятию всех высших должностей, были допущены лица католического вероисповедания. Богатые фундуши униатских монастырей, епископий и архиепископий скоро привлекли в униатский обряд многих лиц из знатных римско-католических фамилий. Но эти новые господа-католики, пользуясь весьма обеспеченным положением и своими связями, скоро выхлопотали у польского правительства привилегию, чтобы никого, кроме дворян, не возводить в архимандриты и в епископы. Не довольствуясь тем, что монашество униатское, через подобное смешение с римлянами, уже значительно изменилось, поборники папства совершенно исторгли его из-под власти епископов, основали общество базилиан и подчинили его власти генералов, противоборствовавших даже митрополитам и бывших орудиями папской власти. С тех пор у базилиан ничего не осталось из древнего греческого обряда, кроме употребления славянского языка при богослужении. Белое духовенство, охранявшее еще особенности православного вероучения и богослужения, вынуждено было посредством насилий изменить веру своих отцов. Отнимая у него фундуши, отдавали их монастырям; монахов назначали даже на должности благочинных; но этим приниженным положением вызвали только раздор и взаимное ожесточение. Тогда прибегли к перевоспитанию белого духовенства, посылая униатских юношей в католические школы для совместного обучения с католиками. Получившие образование в этих школах, руководимых иезуитами, а впоследствии подчиненных непосредственному надзору папских нунциев, приобретя доверие своего духовенства в должностях наставников и начальников, наиболее способствовали к распространению нововведений, совершенно изменивших униатское вероисповедание. Такие перемены последовали особенно во 2-й половине XVIII столетия, когда волею-неволею обрили священникам бороды, сняли с них рясы, ввели некоторые римские обряды и праздники, учредили униатские капитулы на подобие римских; папа учредил крест для ревностнейших униатских священников; словом – в конце XVIII столетия униатское исповедание приведено было в то положение, в котором и теперь находится, если не по духу, то по внешности.

С присоединением западных губерний к России, при Екатерине II, вследствие ложной системы воспитания, направление умов в присоединенных областях склоняется более на сторону Польши, чем России. Польский патриотизм и ложный католицизм содействуют здесь отчуждению народа от своего нового отечества. Юношество в публичных училищах отзывается о России с презрением; не зная русских, их обычаев, языка и литературы, оно считает их варварами, и слово москаль служит обычным выражением презрения. Католическое духовенство также не щадит подобных презрительных сарказмов по отношению к еретикам «схизматикам». Простой народ, обыкновенно рассуждающий по словам своих господ и пастырей, угнетаемый более прежнего своими помещиками, ежечасно отзывается: не было этого за Польшей, не было этого за унией.

Так относятся к России живущие в западных губерниях римско-католики. Униатское духовенство также участвует в подобном преступном направлении умов. Будучи несколько враждебно к римлянам под польским владычеством, теперь оно более соединилось с ними взаимною пользою.

Получая первоначальное воспитание в римских и базилианских училищах, будучи соединено с римлянами в главном учебном заведении (Виленской Главной семинарии), руководствуясь одними законами, одними учебными сочинениями, униатское духовенство напоено такими же правилами и такими предрассудками, как и римское.

Завися в получении приходов от помещиков-католиков, получая от совместного богослужения значительные доходы по римскому исповеданию, к которому принадлежит большая часть помещиков; занимая при римских костелах многие должности в звании викариев, комендариев, алтаристов и капелланов, считая венцом своего честолюбия видеть детей своих в числе могущественного в западной России латинского духовенства, будучи обязано римлянам своим уважением и довольством, униатское духовенство как бы необходимо участвует в одних и тех же мнениях, в одном и том же умонаправлении. Можно сказать более: униатское духовенство скорее должно считать низшим разрядом римского, нежели самостоятельным сословием. Оно имеет ту же самую одежду, те же наружные знаки отличия; оно служит в одних церквах, на одних алтарях и в тех же священных облачениях; оно ввело, вместо греческих обрядов, большую часть римских, вместо внятного для народа богослужения – тихие мши; вместо громогласного пения – органы; иконостасов также не находится в большей части церквей. Даже употребляемый при ежедневном богослужении славянский язык ежедневно искажается и неохотно употребляется, многие же добиваются чести заменить его латинским языком при богослужении, а в поучениях к народу и в обучении его молитвам стали употреблять польский язык. Осталось почти единственное различие между католическим и униатским духовенством в том, что последнее женато, но и это не препятствует некоторым из духовных лиц жить в латинстве неразлучно с своими супругами. Таким образом уже не существует почти никакой преграды к совершенному совращению униатов к римскому обряду.

Римский обряд в западных губерниях возник и распространился на развалинах греко-российского и униатского. Живущая и доселе в римском духовенстве страсть к прозелитизму не может быть остановлена никакими законами. Униатское духовенство зависит от римских духовных и помещиков; архиереи и епархиальные начальства или не знают о совращениях в латинство, или, по своим латинским воззрениям, представляются незнающими.

Я уверен, говорит автор записки, что мало отыщется в римском обряде крестьян русского происхождения, которые бы не присоединились к оному уже во время российского правления, – может быть довольно одного благоприятного случая, и остальные полтора миллиона русских по крови и языку своему (т.е. униаты) отчуждены будут навсегда от своих старших братьев.

Быстрое совращение униатов в латинство при русском правительстве объясняется изданными при Екатерине II постановлениями, направленными к ограждению целости православной веры в присоединенных областях и строго запрещавшими «совращение православных в другой закон». В силу новых узаконений, униатская церковь, лишившаяся возможности совращать православных, не могла уже более служить видам папства, подготовляя для римской церкви новых членов. Да и старые члены (униатской церкви) сами, как показал опыт, во множестве ринулись в лоно православной церкви. Опасение потерять и остальных униатов заставило католиков и наиболее близких к ним униатов всеми способами поспешить к совращению униатов в латинство.

Во второй части записки автор мастерскою и опытною рукою начертил меры, при помощи которых могли бы быть возвращены униаты в лоно православной церкви и которые выходили из того основного положения, что следует «удалить униатов несколько от сближения с римлянами и дать надлежащее направление умам духовенства, посредством правильного воспитания в духе православия и русской народности. А простой народ, который в первой четверти XIX столетия был почти таков, каков был до своего обращения в унию, нужно пока оставить в стороне, потому что он станет православным, как скоро его пастыри станут православными.

Для перевоспитания духовенства нужно было, по мнению автора записки, учредить отдельные училища для детей униатского духовенства, в достаточном количестве, с курсом светских и духовных наук, и притом с преподавательским русским языком, а не польским. Семинарии следует освободить от всякого влияния на них монахов-базилиан. Так как базилианский орден и по составу своих членов, и духу, и по католическо-польским стремлениям оказывает на умы вредное влияние, то число базилианских монастырей следует сократить, а богатые их фундуши обратить на нужды униатской церкви и государства. Оставшиеся незакрытыми монастыри подчинить власти епархиальных архиереев, запретить малолетним вновь вступать в монашество, а принимать в монахи только оканчивающих курс проектируемых духовных училищ. Для того, чтобы больше удалить униатское духовенство от влияния католического и склонить его к принятию необходимых преобразований, следует удалить униатские кафедры от римских и даже из местностей, в которых римляне господствуют, а также сократить число униатских епархий. Местопребыванием для униатских епископов назначить Полоцк и Жировицы, как древние пункты православия, окруженные притом густым русским народонаселением. Высшее управление униатской церкви, сосредоточенное во 2-м департаменте, следует отделить от римско-католической коллегии и сделать самостоятельным и независимым от римлян учреждением. Вместо заведенных, по образцу римлян, униатских капитулов, Иосиф предлагал учредить в каждой епархии кафедральные штаты из 12-ти протоиереев, украсив их православными наперсными крестами, выдаваемыми от имени Государя, а не папы, и назначив им пенсию из церковных доходов. Затем автор советует изложить подробные правила для исполнения всех показанных мер и возложить наблюдение за исполнением их не только на епархиальных архиереев, которые, по своему происхождению, или по духу, истые римляне, но и на местные консистории и коллегию, под строгою ответственностью всех этих мест. Чтобы усыпить своих врагов и смягчить резкость единственного выхода из описанного бедственного положения – в религиозном единении униатов с русским народом, автор, давно уже задумавший возвратить своих единоверцев в православие, осторожно говорит в заключение: «Изложивши по возможности свои мысли, долгом поставляю просить извинения у благосклонного начальства за смелость, может быть слишком далеко простертую. Да простится сие тому усердию и ревности, с каковыми я желал бы видеть полтора миллиона русского народа, если не соединенным, то но крайней мере приближенным; ежели не совершенно дружным, то и не враждебным к старшим своим братьям, – видеть сей народ усердным к вере своих предков, к пользам своего отечества, к службе общего Отца-Государя!».

Неуверенный в успехе этой записки и опасаясь за свою судьбу в случае обнародования её, униатский прелат Иосиф Семашко, при представлении её Карташевскому, просил защищать его от преследований. Но опасения его были напрасны. Записка Иосифа, представленная Шишковым Императору Николаю Павловичу, отвечала заветным мыслям и желаниям Государя, который, как известно, самолично ознакомился с несчастным положением униатской церкви, во время квартирования вместе с гвардией в Литве.

Выше было сказано, что некоторые лучшие представители светского униатского клира, не находя сочувствия своим стремлениям помочь угнетенной своей братии ни в высшей униатской иерархии, ни со стороны коллегии, искали защиты и предстательства у подножия престола. Но представляемые ими на Высочайшее усмотрение или же министрам записки касались только некоторых сторон в унии, или же частных вопросов, например, преобладания базилиан, просвещения духовенства, экономического его состояния. Иосиф Семашко в период пятилетнего служения в главном центре управления униатскими делами подробно и основательно изучил положение дела, знаком был с характером главнейших деятелей той и другой стороны и со всеми прежними записками лучших униатов и потому в своей записке имел полную возможность рассмотреть со всех сторона, униатский вопрос; кроме того, он предложил еще свои способы для приведения в исполнение мероприятий, намеченных в Высочайшем указе 9 октября. Не подлежит сомнению, что тогдашние смутные обстоятельства в западной России скорее могли бы дать указу 9 октября исход совершенно противоположный цели, т.е. подвинуть униатов в латинство, если бы Иосиф не указал соответственных мер и лично не помог их осуществлению. «Это – несомненное преимущество записки Иосифа Семашки в сравнении с предшествовавшими ей частными, указывавшими на больные места в русской унии». Дух и тон записки Иосифа согласовались с видами самого правительства относительно реформ учебной системы, с образом мыслей Шишкова относительно воспитания юношества в духе национальном, и, наконец, с желаниями Императора Николая I, очевидно известными автору записки.⁵⁵

Граф Блудов, рассматривавший записку Иосифа по поручению Государя, был от неё в совершенном восторге. По его словам, он нашел в записке не только любопытные, отчасти новые сведения об унии (сам Блудов был весьма мало знаком с униатским вопросом), но и поразительно верное изображение зловредного направления умов в присоединенных к России областях, с историческим изложением причин этого явления и способов к его устранению. «И что всего лучше и важнее, в сей бумаге, говорит далее Блудов, виден человек, который по своим способностям, чувствам и самому званию может быть употреблен правительством с великою пользою для великого и святого дела (уничтожения унии.⁵⁶ Государь твердо решился взять в свои мощные руки это святое и великое дело. Сам автор записки был призван служить исполнителем воли Государя, главным орудием воссоединения униатов. Вопрос о воссоединении, мелькая в будущем, в данное время никак не мог быть поставлен целью для задуманных реформ: один только намек на это мог бы повредить благим намерениям Императора Николая I, которому вверяли судьбу свою греко-униаты. Обличительная записка с проектами должна была оставаться в величайшей тайне. Одиноко стоял молодой член униатской коллегии, в глубоко задуманном им деле, среди высшего униатского духовенства, не имея связей среди влиятельных русских, окруженный со всех сторон поборниками латинства и Польши и не опираясь на какую-нибудь сильную, способную поддержать его партию в западной России. Но за его дело горячо стоял сам Государь Николай Павлович, который своею самодержавною властью мог устранять многочисленные препятствия и затруднения и поддерживать энергию Иосифа в борьбе с многочисленными и сильными противниками воссоединения. Отзыв Блудова о записке Иосифа был возвращен Государем 8 декабря, а 6 декабря Иосифа, был всемилостивейше пожалован наперсным бриллиантовым крестом с назначением столовых по 100 рублей ассигнациями в месяц «за отличные способности, ревность и примерное благонравие».

Составленный при участии Иосифа проект 17 января 1828 года о преобразовании униатской церкви и указ 22 апреля того же года. Назначение Блудова главно-управляющим духовными делами 23 апреля 1828 года. Особенное назначение вновь учрежденной Греко-униатской коллегии. Руководительная деятельность в ней Иосифа Семашки. Учреждение двух епархий вместо бывших четырех. Преобразование консисторий. Назначение провинциалов членами консисторий. Недопущение латинян в базилианский орден. Учреждение Литовской семинарии в месте Жировицах в 1828 году. Торжество белого духовенства, негодование и жалобы базилиан. Составленное Семашкою возражение на две ноты из Рима. Преследование родителя Иосифа со стороны католиков и ревнителей унии. Негодование на Иосифа со стороны униатских иерархов. Иосиф назначается епископом Мстиславским и присутствующим в Греко-униатской коллегии 1829 года, апреля 21. Аудиенция Иосифа у Императора Николая I и письмо его к Антонию Зубке.

Ободренный Высочайшим вниманием и найдя для себя умного и деятельного сподвижника в лице Блудова, Иосиф приступил к составлению подробного плана для постепенного приведения в исполнение указанных в его записке мер. Под руководством Иосифа был составлен от имени коллегии огромный протокол, заключавший проект о способе, воссоединения. Проект этот представлял самую полную и обдуманную систему, которой должно было следовать наше правительство в деле воссоединения. Составлением проекта Иосиф занялся так усердно вместе с Карташевским, что 17 января 1828 года, через 1,5 месяца после представления первой записки Иосифа (5 ноября 1827 года) Императору и через 2,5 месяца после возвращения Государем упомянутого отзыва Блудова (8 декабря 1827 года), последовало уже «представление униатской коллегии» к главно-управляющему духовными делами Шишкову, подписанное, кроме Иосифа, заседателями коллегии Зубкою, Василием Маркевичем и, хотя с неудовольствием, председателем митрополитом Булгаком. Отказался от подписи только один члена, от базилиан, архимандрит Иануарий Быстрый. Проект был принят и с незначительными изменениями одобрен нашим правительством. Все предположения и мысли этого представления были резюмированы в указе от 22 апреля 1828 года. Этот указ был основанием и ядром всех последующих действий нашего правительства по отношению к униатскому исповеданию; из него, как из начала, истекали все, последующие указы и все последующие меры правительства по отношению к униатам. На другой день после обнародования этого указа престарелый Шишков был уволен от должности министра народного просвещения и главно-управляющего делами иностранных исповеданий. Исправляющим должность главно-управляющего делами иностранных исповеданий, с оставлением в должности министра народного просвещения, был назначен Блудов, человека, благородного характера, обширного и светлого ума. Этот высокообразованный и истинно русский государственный муж, друг историка Карамзина, был неутомимым споспешником планов Иосифа в деле воссоединения. Глубоко преданный долгу, он считал делом политического благоразумия помогать русскому народу западной России, вопреки интересам польской и латинской партии, сторону которой держали в то время многие русские сановники, находившиеся еще под влиянием направления князя Адама Чарторыйского.⁵⁷

Главные основания указа 22 апреля 1828 года заключались в следующем. Для греко-униатских дел учреждена была отдельная коллегия, во вновь приобретенном для неё доме (куплен у купца Бабкова), под председательством греко-униатского митрополита, из одного епископа и одного архимандрита, назначавшихся по Высочайшему повелению, и четырех протоиереев (от каждой епархии по одному) – по избранию местных епархиальных архиереев и консисторий. Освобожденная от непосредственного влияния римлян, греко-униатская коллегия должна была наблюдать, чтобы в униатской церкви весь чин богослужения и весь порядок церковного управления был охраняем от введения каких-либо чуждых, несвойственных греческим обрядам обычаев, если они не согласны с папскими грамотами 1595 года, положившими начало унии.

А известно, что в первые времена введения унии, на основании папских грамот, устройство иерархии, внешние украшения униатских иерархов, их домашняя одежда и церковные облачения, обряды богослужения – все сохраняло характер православный. Единственное отличие униатов от православных состояло в том, что их митрополит был утверждаем не Константинопольским патриархом, а Римским папою, но епископы, как и у православных, не требовали папского утверждения в их звании. Прибавки filioque и не слышно было в униатском богослужении; имени папы также не упоминалось в молитвах. Указ 22 апреля возлагал на коллегию обязанность привести унию в её как бы первобытное состояние, и сгладить все чуждые унии черты латинства, так сказать, оправославить ее. Сила унии заключалась, главным образом, в высшей униатской иерархии и в базилианском ордене, из которого выбирались иерархи; средством для распространения унии было воспитание униатского юношества в духе католическом, противном духу православия; цель, к которой были направляемы все силы и средства – было совершенное слияние унии с католичеством. Против этих сил и против этих средств нужно было направить все мероприятия.

Правительство, которому готово было вверить свою судьбу белое духовенство, истощенное в борьбе с базилианами и их покровителями, быстро принялось за осуществление выработанного Иосифом общего проекта о преобразовании унии по отдельным его частям. В течение 1828 и 1829 годов все уже пришло в движение в среде униатской. Иосиф до последнего истощения сил, и даже до расстройства здоровья, неустанно работал над составлением представлений по преобразованию униатской церкви, в самой коллегии, и кроме того трудился вместе с Блудовым над составлением, массы всеподданнейших докладов о приведении в исполнение разных мер по греко-униатскому ведомству. Не только общие меры по униатскому делу не предпринимались правительством, пока не высказывал о них своего мнения и не давал заключения Иосиф, но даже приводились в исполнение эти меры не иначе, как после письменного представления по данному вопросу мнения Иосифа.

Блудов нередко докладывал Государю писанные собственною рукою Иосифа записки и мнения, о чем он сам часто говорил Иосифу, присовокупляя, что Государю нравится его почерк.

Вслед за обнародованием знаменитого указа от 22 апреля 1828 года, начинается осуществление тех мер, при помощи которых, по словам Иосифа, «производилась совершенная ломка старого здания и сооружение нового».

Для увеличения эдукационного фундаша были упразднены две небольшие униатские епархии – Луцкая и Виленская, так что из четырех униатских епархий составились две⁵⁸ – Литовская, которой епархиальное управление помещалось в месте Жировицах, Гродненской губернии, Слонимского уезда (прежнее управление Брестской епархии), и Белорусская, которой епархиальное управление по прежнему оставалось в Полоцке. Для высшего богословского образования полагалось учредить при Полоцкой духовной семинарии духовную греко-униатскую академию.

В виду важного значения консисторий в деле реформы унии, руководимая Иосифом коллегия издала, между прочими, следующие правила: сама консистория избирает новых членов, преимущественно из соборных протоиереев, известных соблюдением в чистоте как догматов, так и обрядов греко-униатской церкви. Сверх председателя, утверждаемого Государем Императором, назначается еще в состав консистории член от ордена базилиан (на этом особенно настаивал Иосиф), на первых порах провинциал, по делам, касающимся монастырей. Дела по управлению монастырями присоединяются к прочим делам консистории. Провинциал должен помнить, что белое и монашеское духовенство, соединяясь ныне под властью одного епархиального начальства, составляют одно тело, движимое духом усердии к благу греко-униатской церкви. Поэтому провинциал, как член консистории, имеет право представлять на общее рассуждение консистории все, что он признает нужным для лучшего устройства и благосостояния обителей его округа.⁵⁹

Из этого видно, что, призывая, как бы к участью в епархиальном управлении провинциалов базилианских монастырей, определением их в члены консистории, Иосиф ставил их на самом деле под ближайший и непосредственный надзор епархиального архиерея и консистории. Для провинциалов была составлена в коллегии особая инструкция, полагавшая предел их своеволию и злоупотреблению монастырским имуществом. На первых же порах после указа 28 апреля, Иосиф обратил все свое внимание на поднятие значения белого духовенства и на уничтожение самостоятельного управления базилианских монастырей, до того времени вовсе не подчиненных власти епархиальных архиереев и епархиальных консисторий, и долго бывших душою всех противников соединения унии с православною церковью.⁶⁰

Кроме издания инструкции для провинциалов, подтверждены были, в 1828 и 1829 годах, еще постановления, воспрещающие принимать в униатское монашество лиц римско-католического исповедания; униатским монахам из латинян при этом предоставлено возвратиться в римское исповедание. Меры эти вызваны были тем, что латиняне, поступая в базилианский орден, сохраняли привязанность к латинству и не могли, таким образом, содействовать сохранению в унии в чистоте и неприкосновенности обрядов восточной церкви. Впрочем, из массы латинских монахов, числившихся в базилианском ордене, только небольшая часть, именно – около пятидесяти монахов, пожелали воспользоваться правом возвращения в латинский обряд. Остальные нашли для себя более выгодным оставаться базилианами. Тогда же постановлено было, чтобы десятина, собираемая в пользу латинского духовенства, обращалась в пользу униатского духовенства; не дозволено печатать униатские богослужебные книги без разрешения коллегии и запрещено отправлять униатских воспитанников в Виленскую Главную семинарию.

Кроме Белорусской семинарии, учрежденной для униатов еще при митрополите Лисовском,⁶¹ учреждена для униатов, в 1828 году, вторая – Литовская, в Жировицах Слонимского уезда, Гродненской губернии, и ректором назначен член коллегии, друг Иосифа и соученик его по Главной семинарии, протоиерей Антоний Зубко, снабженный от коллегии особой инструкцией. В Жировицкой семинарии, также, как и в Полоцкой, принят был тогдашний устав православных русских семинарий и преподавание всех общеобразовательных предметов постепенно вводилось на русском языке. Дети униатских священнослужителей получили те же права и преимущества, какими пользовались уже по закону дети православного духовенства. В Жировицкую униатскую семинарию, по внушению Иосифа и согласно с желанием лучших представителей светского клира, назначены были начальниками и наставниками, на первых порах, преимущественно бывшие воспитанники Главной семинарии, – люди, при своем высоком образовании, уже предрасположенные к православию и убежденные в его превосходстве пред унией. На образование в епархиальных семинариях – Жировицкой и Полоцкой, и в духовных училищах, устроенных в самом начале реформ, базилиане не имели уже никакого влияния; образование священников поведено в духе греко-восточной церкви и русской национальности. Основание семинарии в Жировиках удовлетворяло самой насущной потребности белого униатского духовенства обширнейшей Брестской епархии, многие годы безуспешно хлопотавшего об открытии для своих детей семинарии. До открытия этой семинарии будущие кандидаты священства получали образование в училищах при базилианских монастырях.⁶² Но и в эти училища был затруднен доступ для детей бедного духовенства, потому что базилиане открывали свои школы преимущественно для зажиточного или влиятельного по своим общественным условиям светского юношества. Притоми, весьма скудное для будущего пастыря учение в этих школах было не только чисто римское, но и иезуитское. Здесь даже был принят костюм иезуитских воспитанников: плащ с капюшоном, украшенный красной лентой. На вновь основанной в Жировиках семинарии лежала задача развивать ум и мышление будущих пастырей в духе, противном латинству, т.е. постепенно сближать и роднить их с церковью православною.

В заботливости правительства о воспитании детей духовенства, об улучшении его материального быта на счет фундушей базилианских, подавленное базилианами белое духовенство не могло не видеть для себя залога лучшей будущности.⁶³ Но базилиане были крайне смущены новыми распоряжениями правительства, выходившими обыкновенно от имени коллегии – средоточия церковного управления унии. Со стороны базилианских начальников-провинциалов появились протесты против ограничения их власти (Мудрович) и жалобы, на имя Государя, на отчуждение фундушей (Жарский). Пущено было в ход в самые высшие сферы даже анонимное письмо, направленное против реформы Иосифа Семашки. В этом письме говорилось, что действия белого духовенства против базилиан не что иное, как враждебные интриги белого духовенства против монахов базилиан, что базилиане незаменимый орден; они суть единственные двигатели просвещения и вообще служат для униатской церкви тем же, чем были иезуиты для латинства. Передавая это письмо Блудову, Государь сказал: «потому-то я и уничтожу базилиан, что они – то же, что и иезуиты».⁶⁴

Со стороны базилиан посланы были доносы и в Рим. Доносившие, преувеличивая или даже искажая новейшие распоряжения правительства, просили у папы защиты. В двух нотах к русскому правительству (от 31 декабря 1828 и 12 января 1829) римский двор протестовал против сокращения числа униатских епархий; против (мнимого) учреждения двух митрополий, одна от другой независимых, указывал на грозившую унии опасность, в случае сокращения базилианских монастырей, главнейшей опоры унии – в виду того, что белое русское духовенство не в состоянии удовлетворить религиозным потребностям униатов по своему невежеству, бедности и супружескому положению. Возложенное на униатскую коллегию требование – без предварительного сношения с римским двором – блюсти за чистотой постановлений униатской церкви на точном основании буллы 1595 года, по словам ноты, противоречило постановлениям Замойского собора, узаконившего последующие нововведения в этой церкви. Иосиф Семашко, которому поручено было написать возражение на эти две ноты, победоносно и даже не без иронии опроверг все обвинения. Для 1.500 униатских церквей достаточно и двух епархий, возражал Семашко. Правительство не только не учреждало двух униатских митрополий, как о том не верно сообщается в ноте, но и одну существующую митрополию обратило в епархию. Базилиане и стоящие во главе их, в большинстве монастырей, настоятелями – чистые латиняне не только не служат поддержкой унии, а, напротив, скорее способствуют разрушению униатского обряда. Отнятые у базилиан фундуши необходимы для учреждения семинарии для образования невежественного белого духовенства. Все нововведения поместного Замойского собора остались без законной силы и не могут считаться обязательными в виду того, что римский двор, утверждая их, не только не отменил постановлений вселенских соборов и папских булл относительно униатов, а, напротив, подтвердил их полную неизменность. Таковы были возражения Семашки, хотя вообще он находил неприличным для русского правительства входить с римским двором в изъяснения по-настоящему, скорее богословскому, нежели политическому предмету.⁶⁵

Своими преобразовательными мерами Иосиф нажил себе не мало врагов не столько среди некоторых униатов-фанатиков, сколько между латинянами. В письме от 10 ноября 1828 года отец Семашки сообщал ему, что его письма на родину перехватывались и прочитывались с враждебными комментариями, что ксендзы позволяли себе публично оскорблять его старика-отца, называли схизматиком, отцом главного виновника схизмы, угрожали даже изгнать из Илинецкого костела, в котором этот безместный священник на свой счет устроил алтарь и служил обедню, за неимением в той местности униатского храма. Это письмо старика Семашки было представлено Блудовым Государю, который велел назначить отцу Семашки ежегодную пенсию по 600 рублей ассигнациями.

Если с неудовольствием встретили преобразования в униатской церкви базилиане и ксендзы, то тем с большим негодованием должна была отнестись к новым затеям молодого прелата коллегии современная ему высшая окатоличенная и ополяченная униатская иерархия, состоявшая из 5-ти архиереев, из которых трое вышли из базилианского ордена. Из них Головня и Яворовский были викарными епископами Брестской епархии, вверенной митрополиту Булгаку; Сероцинский, по упразднении Луцкой епархии, назначен членом Греко-униатской коллегии, а Мартусевич остался Полоцким епископом. Все эти лица в душе были латиняне и враги России. Митрополит Иосафат Булгак, хотя любил обряды и чин греческой церкви, но никогда не согласился бы на полное, даже в догматах, соединение унии с православием. Он был уступчив, даже гибок и угодлив перед правительством, любил щеголять и красоваться своими верноподданническими чувствами, но уступчивость его не шла далее обряда. Истинная заслуга Булгака в деле воссоединения униатов с православною церковью состоит в том, что он не противодействовал реформам высшего правительства в деле униатском. Кроме того, долговременное пребывание приверженного к унии митрополита Булгака во главе высшего униатского церковного управления, в подготовительный период воссоединения, давало санкцию некоторым мероприятиям, исходившим из коллегии, в глазах ревностных униатов, которые не хотели верить, что утвержденные подписью председателя коллегии меры могут быть серьёзно направлены против уничтожения унии. Если управляющий Брестской епархией митрополит Булгак, живя всегда в Петербурге на виду у правительства, был неопасен для планов воссоединения, как председатель коллегии, то тем внимательнее правительство должно было следить за действиями второго епархиального начальника, епископа Полоцкого Мартусевича, воспитанника иезуитов и их приверженца. Он был ярый фанатик латинства, готовый за него принять мученический венец, ненавидел все русское, а о православных не мог говорить без содрогания. Занимая Полоцкую кафедру, он старался искоренить все то, что было сделано в ней Лисовским и Красовским: отменял богослужебные книги московской печати, вводил органы, даже снимал иконостасы.

В помощь этому епископу Мартусевичу, управлявшему обширнейшей епархией, а также и для наблюдения за его действиями, был назначен Иосиф – викарным епископом и вместе председателем Белорусской консистории, с наименованием епископом Мстиславским и с оставлением присутствующим в коллегии, во время нахождения в Петербурге. Униатская церковь еще не была устроена в то время в Петербурге,⁶⁶ и Иосиф был посвящен в сан епископа, к своему прискорбию, в католическом костеле св. Екатерины митрополитом Булгаком, епископом Мартусевичем и латинским епископом Гедройцем, выбросив при сем из присяги, с согласия Государя, многое, противное его совести. Иосиф посвящен в сан епископа 8 августа 1829 года. За несколько дней до хиротонии во епископа «старший соборный протоиерей» Иосиф Семашко был пострижен в монашество без перемены имени.

Через три дня после посвящения, посвящавшие и новопосвященный епископ были представлены Государю в Елагинском дворце. Во время этой замечательной аудиенции, подробно записанной Иосифом, Государь весьма милостиво к нему отнесся, много и с полным знанием дела говорил о ненормальном и бедственном положении униатской церкви, о замыслах латинян и о своем твердом намерении устроить надлежащий порядок в униатской церкви, в чем он просил содействия со стороны митрополита и униатских епископов. Очарованный умом, приветливостью и вниманием Государя, Иосиф написал письмо обо всем слышанном из уст Государя к своему другу, ректору Жировицкой семинарии, протоиерею Антонию Зубко. Содержание этого письма было передано Зубкою и многим другим лицам, отвечавшим планам Иосифа. Тогда же Иосиф получил в дар от Государя архиерейское облачение по форме, существующей у православных епископов.

1830–1831 годы. Первое обозрение Иосифом Белорусской и Литовской епархий. Впечатление, произведенное им на униатское духовенство. Иосиф полагал, что на первых порах не следует касаться сильно обрядов и других внешностей. Отправление лучших униатских воспитанников в духовную академию и в русские университеты. Польское восстание, закрытие базилианских монастырей и светских базилианских училищ. Подтверждение о восстановлении восточного обряда в униатских монастырях. Происки провинциала Жарского и назначение его ревизором базилианских монастырей.

1832 год. Недовольство Иосифа направлением униатских дел и прошение о выезде в епархию. Записка Иосифа о подчинении Греко-униатской коллегии Святейшему Синоду. 2-я записка о упразднении излишних базилианских монастырей, права ктиторства и прочем. Отчет Жарского о ревизии монастырей.

Тотчас после посвящения в епископа Иосиф решил отправиться в епархию, чтобы на месте проверить, как приняты и как исполняются на деле преобразовательные меры, направленные к сближению унии с православием, и что нужно предпринять для конечной и главной цели их, окончательного воссоединения униатов с православием, в более или менее близком будущем. Блудов долго затруднялся отпустить единственного в то время в Петербурге двигателя задуманных реформ в униатском деле, так как выбыл из Петербурга и Карташевский, назначенный попечителем Белорусского учебного округа.

Наконец 20 февраля 1830 года Блудов сделал такой доклад: «хотя советы епископа Семашки нужны и в делах коллегии Греко-униатской, особенно важнейших, но я смею думать, что присутствие его на время необходимо и в епархии Белорусской». По Высочайшему повелению, Иосиф отправился, в марте месяце 1830 года, для обозрения епархий Белорусской и Литовской. Главное внимание ревизора было устремлено на состояние семинарий и духовных училищ, преобразованных в 1828 году, с целью перевоспитания молодого униатского поколения в новом духе. Эта ревизия имела важное влияние на судьбу униатских семинарий. Особенное внимание обращал преосвященный ревизор на знание русского языка.⁶⁷ Успехи по этому предмету в Полоцкой семинарии были выше, нежели в Жировицкой семинарии, по причине большего знакомства с русским языком белорусского юношества, жившего но соседству с великороссийскими губерниями. Успехи по русскому языку в Литовской семинарии со стороны учащих и учащихся заставляли желать еще многого. Зато дух и направление этой семинарии резко отличали ее от Полоцкой, подчиненной известному приверженцу латинства, епископу Мартусевичу. В Жировицкой семинарии и наставники и особенно начальники были искренно и глубоко проникнуты сознанием важности и необходимости совершавшихся в униатской церкви преобразований. «Жировицы были, по словам преосвященного Антония Зубки, оазисом Литовской епархии, где вырабатывался и созидался независимый взгляд на жизнь, на Русь и Польшу, на православие, римский католицизм и унию».⁶⁸ В новооткрытой Жировицкой семинарии веяло новым духом. Иосиф увидел здесь впервые на деле начало осуществления своих давних замыслов и надежд и потом навсегда сохранил любовь к этому дорогому своему детищу. Все наставления, распоряжения и внушения Иосифа принимались здесь с полною готовностью. Между прочим, преосвященный ревизор предложил правлению семинарии ввести изучение пространного катехизиса митрополита Филарета, с некоторыми, впрочем, отступлениями, взамен бывшего в употреблении латинского катехизиса Альбетранди.

Впечатление, произведенное личностью Иосифа и его реформами на униатское духовенство, в первую его поездку по епархии, видно из письма бывшего профессора Главной семинарии, протоиерея М. Бобровского, к Клещелевскому протоиерею Антонию Сосновскому. Профессор Бобровский хотел узнать от Иосифа о причинах перемен в униатской иерархии, но не мог проникнуть в мысли Иосифа, окружившего себя таинственностью и сказавшего только, что все делается для блага клира и укрепления унии, и все исполняется в духе правительства. Восстановление прав и обрядов восточной церкви очевидное. Действовавшее до сих пор каноническое право приходит в забвение. Литургии совершаются по служебнику, предшествовавшему унии. Рукоположение священников производится согласно уставу, изданному в Москве. Устройство Жировицкой семинарии делается по образцу Петербургской. Российский язык вводится в преподавание всех предметов, учебники выписываются или из Петербурга, или из Москвы. На предостережение профессора Бобровского, что введение преподавания на русском языке может затруднить успехи учеников, он получил только ответ, что будут преподавать и польскую литературу. Все, дела, относящиеся к униатскому духовенству, зависят от одного Иосифа. «Он мало речист, внимателен, приветлив, в обхождении вежлив и в действиях решителен», заключает профессор Бобровский.

Возражения профессора Бобровского, ученого богослова и выдающегося слависта своего времени, против введения, в новооткрытой семинарии в Жировицах, русского языка и русских учебников со всею ясностью показывают, насколько чужды были в то время, даже наиболее выдающимся представителям униатского духовенства, идеи располячения будущих униатских пастырей. Точно также профессор Бобровский, как сторонник польской цивилизации, восставал против проекта Иосифа об основании греко-униатской академии в Полоцке, потому именно, что в этом русском городе облегчалось для студентов знакомство с русским языком. Взамен Полоцкой академии профессор Бобровский рекомендовал ректору Жировицкой семинарии, Антонию Зубке, посылать молодых униатов в заграничные университеты для приготовления к должности преподавателей униатских семинарий.⁶⁹

После шестимесячного обозрения двух епархий, Иосиф возвратился в Санкт-Петербург, представив обширнейший и замечательнейший отчет о ревизии, успешные результаты которой даже превзошли его ожидания. Он радовался, что преобразования встречаются охотно со стороны белого духовенства. На месте он еще более убедился, что на первых порах не следует «касаться слишком сильно обрядов и других внешностей», а главное – «поставить все дело по мере, чтобы оно уже не могло назад подвинуться».

Еще во время ревизии Полоцкой семинарии последовало из коллегии распоряжение выслать в том же 1830 году из униатских семинарий лучших воспитанников в православные духовные академии, в виду того, что воспитание униатов в Виленской Главной семинарии по Высочайшему повелению 1828 года было прекращено. Иосифу Семашке, как ревизору, поручено было избрать кандидатов для поступления в академию. По поводу этого Иосиф писал из Полоцка к ректору Литовской семинарии, Антонию Зубке: «не к чести вашей семинарии будет, если у вас не окажется подготовленных воспитанников». Такие воспитанники нашлись. Из обеих униатских семинарий было выслано 4 студента в Санкт-Петербургскую духовную академию,⁷⁰ два в Санкт-Петербургский и четыре в Московский университет. Первый опыт был так удачен, что проект об открытии униатской академии в Полоцке, был оставлен. Студентов униатских семинарий впредь продолжали высылать в Петербургскую и Московскую академии и в университеты.⁷¹

В сентябре Иосиф возвратился после ревизии в Петербург, а в ноябре вспыхнуло восстание в Польше. Поляки потребовали восстановления всей Речи Посполитой, с уступкой им западнорусских провинций, и когда им приказано было возвратиться к порядку и повиновению, Варшавский сейм объявил низложенным с польского престола русский Царствующий Дом. Это восстание не имело успеха, особенно потому, что западнорусский народ не последовал за поляками, которые тогда же отвергли на сейме идею освобождения крестьян. На сторону мятежников становились только шляхтичи да католическое духовенство и его единомышленники – базилиане. Базилианские монахи, оставляя монастыри, бежали в польские шайки, сражались в рядах мятежников с нашими войсками, присягали мятежникам и служили молебны об их успехах. На бунтовщиков не подействовало, написанное Иосифом от имени митрополита Булгака, воззвание. Во главе этих крамольников были почаевские базилиане, печатавшие в монастырской типографии возмутительные воззвания к жителям. За участие в мятеже Почаевский базилианский монастырь быль передан в православное ведомство. Тогда же были закрыты светские училища, содержимые базилианами в Киевской, Волынской и Подольской губерниях. В том же 1830 году последовало из Греко-униатской коллегии распоряжение о восстановлении восточного обряда в униатских монастырях и церквах и об употреблении при униатском богослужении только церковно-славянского языка, вследствие замечания самого Государя, которого в Умани встретил униатский игумен восклицанием по-латыни: vivat rex in aeternum!⁷²⁷³

В 1830–32 годах не много было издано коллегией общих распоряжений, органически вытекавших из самой системы будущего воссоединения. Этот как бы застой в ходе униатского дела, обусловленный тем, что правительство занято было в это время усмирением мятежа, сначала не беспокоил Иосифа Семашки. Мятеж ясно должен был показать правительству всю опасность латинского направления в унии и настоятельную необходимость воссоединения униатов. Но каково было горе и удивление преосвященного, когда единственный в то время провинциал базилианского ордена, Иосафат Жарский, вызванный в Петербург по подозрению в соумышлении с мятежниками, успел, по-видимому, привлечь внимание и доверие министерства внутренних дел, в котором тогда сосредоточено было управление униатскими делами! Министерство назначило его, против воли Иосифа Семашки, членом коллегии и ревизором базилианских монастырей.⁷⁴ Испытанный интриган, провинциал Жарский воспользовался последним назначением, чтобы предупредить опасность давно намеченной секуляризации монастырей; многие из них скомпрометировали себя в польском восстании. Сам Блудов и неизменный его сотрудник, директор департамента Вигель (занявший место Карташевского, совершенно незнакомый с течением униатских дел), охотно давали ход проискам Жарского, за спиною которого стоял Новосильцев; последний, потеряв свои посты в Вильне и Варшаве, благодаря личному к нему доверию Государя, занял высокое положение в столице.⁷⁵ Жарский мог увлечь на свою сторону и митрополита Булгака, более приверженного к базилианам, нежели к унии; во время ревизии монастырей он имел возможность рассеивать вредные униатскому делу известия и внушения и парализовать все, посеянное в недавнюю поездку Иосифа.

Высшее направление униатского дела в ту пору не согласовалось со взглядами Иосифа. Блудов, в начале 1832 года, был сделан министром внутренних дел, и делопроизводство по делам всех иностранных исповеданий, не исключая католического и униатского, было общее. Иосиф стал опасаться, чтобы одни дела не парализовали других. Влиятельные римско-католики в Петербурге (всех католиков в столице было более 20 тысяч) стали сильно интриговать. Они не могли оставаться праздными зрителями очищения унии от латинства, не говоря уже о польских помещиках, у которых униаты были в крепостной зависимости, и о могущественных ксендзах. В Западном крае, после недавнего усмирения польского мятежа, русские начала не имели тогда никакой точки опоры. Католики-помещики, оставаясь ктиторами униатских церквей, своим влиянием парализовали распоряжения, клонившиеся к восстановлению греческих обрядов. Вредные базилианские монастыри продолжали существовать по-прежнему, несмотря на указ о их упразднении. Усматривая с разных сторон противодействие начатому делу, не находя в бездействующем правительстве должной поддержки и отчаиваясь в благополучном исходе дела, которое Иосиф считал задачею своей жизни, он просил (сначала коллегию, а потом Блудова) об увольнении его из коллегии и о дозволении выехать на должность в епархию. Не получив удовлетворения этой просьбы, Иосиф, в июле 1832 года, подал Блудову энергичную записку. В этой записке он предложил подчинить Греко-униатскую коллегию ведению Святейшего Синода, в котором бы заседал, по делам своей церкви, митрополит Булгак, униатские же епархии присоединить постепенно к православным епархиям. Эта просьба не была уважена. Правительство затруднялось допустить одно только гражданское или административное (помимо духовного) подчинение православному Синоду иноверной униатской церкви, чтобы таким неопределенным соединением полутора миллиона униатов не произвести соблазна среди сорока миллионов православных и не вызвать кривотолков со стороны раскольников. Эта записка Иосифа произвела, однако, сильное впечатление. По прочтении её, Государь сказал Блудову: «это обвинительный акт против меня и тебя».

В октябре того же года Иосиф подал другую записку, в которой настаивал на скорейшем упразднении излишних базилианских монастырей, на уничтожении весьма вредного для униатской церкви права ктиторства польских помещиков, на запрещении униатскому духовенству служить в костелах, на обеспечении содержанием униатских семинарий и на замене некоторых высших духовных лиц, пропитанных латинством, настоящими униатами. Иосифа, с нетерпением ждал ответа на эти две записки, но еще с большим нетерпением – последствий ревизии Иосафата Жарского, которая могла дать делу превратное направление. Но представленный Жарским отчет о ревизии 37 монастырей успокоил преосвященного. Жарский нашел упадок дисциплины в базилианском ордене, происходящий от уменьшения числа монашествующих, множество латинских нововведений в богослужении, в церковных облачениях, в устройстве храмов, и тут же предлагал средства для улучшения нравственного и хозяйственного состояния монастырей.

Постановление Греко-униатской коллегии по поводу отчета Жарского. Деятельность Жировицкого кружка. Прошение Иосифа в Святейшей Синод от 15 мая 1833 года о личном присоединении к православной церкви. Блудов успокоил Иосифа в неизменной поддержке его планов и в бессилии интриг Жарского. 2 апреля 1833 года Иосиф назначен Литовским греко-униатским епископом, Ведомость о всех священниках, церквах и приходах Литовской епархии. Иосиф приступает к упразднению малолюдных приходов. Приезд Иосифа на ревизию в Жировицы 14 июля 1833 года. Устройство здесь богослужения, уничтожение органов и оркестра музыкантов. Иосиф учреждает хор певчих и училище для дьячков. Устройство в богатейших церквах иконостасов. Запрещение униатским священникам служить в латинских костелах. Выдача ставленных грамот по форме православных. Иосиф скоро разгадал господствующее настроение духовенства своей епархии. Посвящение в викарные епископы: для Литовской епархии Антония Зубки и Иосафата Жарского и для Белорусской Василия Лужинского. Все три епископа дают подписки в 1833 году на воссоединение. Частные присоединения Полоцкого православного епископа Смарагда идут в разрез с планами Иосифа. Для единства в действиях Иосиф снова предлагает подчинить Греко-униатскую коллегию Святейшему Синоду.

Соглашаясь с мнением ревизора Жарского об упадке униатских монастырей, Греко-униатская коллегия (1 марта 1833) признала лучшим средством против этого – закрытие излишних малолюдных монастырей. Происки Жарского и недавний польский мятеж возбудили деятельность и Жировицкого кружка просвещенных униатов, образованного Иосифом, Тупальским и Зубкою из асессоров консистории и преподавателей семинарии. В этот кружок вошли и православные люди, бывшие воспитанники православных духовных академий, занимавшие должности преподавателей семинарии. В Жировицком кружке впоследствии находили возможным, одновременно с приведением в исполнение проекта о восстановлении греческих обрядов, подготовлять умы священников к воссоединению.⁷⁶

Между тем ни на указанное постановление коллегии о закрытии монастырей, ни на две прежние записки Иосифа от главно-управляющего Блудова долго не было никакого ответа. Иосиф боялся вредных для унии замыслов со стороны некоторых вельмож, сочувствовавших Жарскому. «Тут, говорит он, молодое мое терпение лопнуло; я решился лично присоединиться к православию и 12 мая 1833 года подписал об этом прошение в Святейший Синод и донесение Греко-униатской коллегии и министру Блудову». В этих бумагах Иосиф говорит, что уже шесть лет он принадлежал православной церкви по своим убеждениям, но не принимал православия для того, чтоб ему удобнее было подействовать на присоединение к православию более полутора миллиона своих единоверцев. Между тем независящие от него обстоятельства лишают его надежды быть некогда участником общего присоединения униатов к православию, и он будет в простой келье инока горячо молиться о скорейшем совершении этого дела.

«Но Бог судил мне совершить до конца общее дело воссоединения», говорит преосвященный. Он отправился в Святейший Синод с прошением о личном присоединении. Но обер-прокурор, который должен был представить его по этому делу Присутствию Святейшего Синода, случайно не явился в Синод, и Иосиф не мог тогда же привести в исполнение свое намерение. Блудов, встревоженный известием об этом, пригласил к себе Иосифа. Последний изложил с полною откровенностью все доводы, побудившие его решиться на указанный шаг. Блудов также откровенно рассказал теперь Иосифу, что Жарский издавна, жалобами на Высочайшее имя и всеми способами, противодействовал, при содействии чиновников Новосильцева, твердым и благоразумным распоряжениям униатской коллегии, направленным к ослаблению базилианского ордена. Когда же все представления и жалобы Жарского оставлены были, по воле Государя, без уважения, Жарский, наконец, остановился на мысли сохранить существование базилианского ордена условным присоединением к православию, или, по крайней мере, к ведению Святейшего Синода, посредством учреждения при нем особой базилианской коллегии.⁷⁷

В то же время министр дал положительное уверение, что правительство никогда не считало Иосафата Жарского благонадежным, потому никогда не могло посвятить его в тайны своих намерений и открывать ему перспективу будущих реформ в унии вообще и в базилианском обществе в частности, и обещал Иосифу всячески содействовать скорейшему приведению в исполнение давнишних предположений его. И действительно, в том же 1833 году последовали следующие важные распоряжения. Отменено, вредное для унии, латинское право патроната или ктиторства, по которому предоставлялось помещикам представлять в своих имениях кандидата на открывающиеся места приходских священников. В подтверждение и исполнение прежних постановлений, право обратного перехода в латинство базилиан из латинян ограничено шестимесячным сроком; учреждены уездные и приходские униатские духовные училища, по образцу училищ православного ведомства; но самою важною мерою, принятою, по настоянию Иосифа, еще при Шишкове, но доселе не приведенною в исполнение правительством, было упразднение на деле вредных базилианских монастырей, старанием Иосифа, и употребление их фундушей на более полезные учреждения. С этого времени дело упразднения базилианских монастырей шло так успешно и быстро, что в 1835 году упразднено было 36 монастырей этого ордена, которые во все время своего существования, при внутренних беспорядках, были центрами латинского фанатизма и антиправительственного возбуждения.⁷⁸

Внешние обстоятельства также приняли благоприятный для реформы унии оборот. Еще в 1831 году скончались униатские епископы Головня и Сероцинский, а в 1833 году Яворовский⁷⁹ и Мартусевич, управлявший Полоцкой епархией. Со смертью Мартусевича Белорусская кафедра была предложена его викарному, преосвященному Иосифу. Но Иосиф отказался от Белорусской кафедры, которая была гораздо богаче Литовской, и принял в управление Литовскую кафедру именно потому, что она была беднее, чтобы не обидеть митрополита Булгака, желавшего получить Белорусскую епархию,⁸⁰ а также потому, что Литовская епархия, более ополяченная и окатоличенная, требовала более заботливости, труда и усердия архипастыря. 2 апреля 1833 года Иосиф был назначен Литовским епархиальным греко-униатским епископом, с оставлением членом Греко-униатской коллегии.

Если прежде Иосиф, как викарный Мартусевича и как присутствующий в Греко-униатской коллегии, мог только предлагать разные проекты и планы, то теперь он, как самостоятельный начальник епархии, не стесняемый в своей деятельности авторитетом высшей епархиальной власти, получил фактическую возможность в полной мере осуществлять на деле и развивать далее свои предначертания относительно униатов. Новый Литовский епархиальный архиерей, назначенный на эту должность (2 апреля 1833 года) еще прежде подачи прошения в Святейший Синод о личном присоединении к православию (15 мая 1833 года), принялся за дело обрядового сближения унии с православием с величайшею ревностью. Прежде чем отправиться из Петербурга в свою епархию, Иосиф, желая иметь под рукою нужные сведения о состоянии епархии, предложил Литовской консистории заготовить к его приезду в Жировицы послужные списки духовенства Литовской епархии, а также ведомости о церковнослужителях, о состоянии приходов и о благочиниях, составить перечень церквей хороших и ветхих, имеющих орга́ны, а равно имеющих дьячков, хорошо знающих пение, с показанием, какие богослужебные книги имеются при каждой церкви и в какой типографии они напечатаны. Пользуясь добытыми сведениями, преосвященный собственноручно составил для себя подробнейшую ведомость, в алфавитном порядке, о духовенстве (1200 священников и до 300 монахов), о церквах, о приходах и даже о костелах всех католических епархий, с обозначением числа прихожан, принадлежавших к костелам, и расстояний костелов от церквей. Руководствуясь письменными сведениями и личным знакомством, преосвященный прежде всего приступил к очищению своей многолюдной епархии (из 800 приходов) от неблагонадежных элементов, посредством упразднения 130 мало приходных униатских церквей в течение четырех лет, применительно к положению 6 декабря 1829 года о способах к улучшению состояния православного духовенства. Ненадежные священники и благочинные были оставляемы за штатом, а их приходы и благочиния переходили в управление надежнейших, так что иногда один благочинный, по необходимости, должен был заведовать пятью благочиниями, с 60-ю и более церквами. Иосиф охотно приглашал также и из других епархий образованных священников и монахов, знакомых с обрядами восточной церкви. Для совершения богослужения по чину восточной церкви, к Жировицкому собору было приглашено десять избранных монахов. В течении 6 лет почти все епархиальное духовенство перебывало в Жировицах и здесь знакомилось с православным богослужением. Сомнительные же священники нарочно вызывались сюда для наставления и изучения богослужения.

Летом 1833 года Иосиф отправился из Петербурга (с июня по октябрь), по Высочайшему повелению, для осмотра Литовской епархии, а также обеих униатских семинарий с училищами. Прибыв на ревизию в Жировицы 14 июля 1833 года и найдя в семинарии учебную и нравственную часть в удовлетворительном состоянии, преосвященный сделал распоряжение, чтобы ученики семинарии и училища, вместо ранней обедни (мши или вотивы), отправлявшейся ежедневно перед местным образом Богородицы, присутствовали по воскресеньям и праздникам на обедне, заутрене и вечерне, совершаемых в алтаре, и чтобы для навыка они сами участвовали в пении на клиросах. Через две недели после приезда в Жировицы, он писал в коллегию, что в Жировичком соборе богослужение настолько приблизилось к чину православной церкви, что уже прекращено употребление дорогих орга́нов, стоящих более тысячи рублей, которые следует поэтому продать или разобрать. Затем он сделал распоряжение, чтобы состоявший при соборе оркестр музыкантов, игравших на разных инструментах, был упразднен, а музыканты уволены, если они неспособны быть певчими. Для изучения пения семинаристами и певчими преосвященный сам выслал из Санкт-Петербурга нотное пение литургии Бортнянского на три голоса и обедню Златоуста – придворного напева. Выведя из употребления при кафедральном соборе орга́ны и оркестр музыкантов, Иосиф позаботился заменить их, в том же году, учреждением настоящего хора при соборе из 30 учеников дьячковского училища. Последнее открыто было, по ходатайству преосвященного, в Жировиках для приготовления дьячков, в виду совершенного незнакомства дьячков Литовской епархии с церковным пением и уставом. Почти во всех церквах отправлялись шептанные мши (читанные или немые литургии), без пения, или с пением годзинок и других польских молитв, или же при игре на органе, как бывает теперь в костелах. Дьячки служили у священников по вольному найму, а базилиане, вместо дьячков, держали органистов.

В этом году преосвященный не нашел возможным сделать распоряжение об устройстве всех церквей в епархии по типу православных, требуя строго, чтобы только в некоторых богатейших церквах и с благонадежными прихожанами были устроены в течение года иконостасы,⁸¹ в других – доделаны царские врата, и чтобы престол был поставляем за иконостасом, посреди алтаря, а не в царских вратах, как замечено было Иосифом при посещении одной церкви. Из других распоряжений в этом году замечательны: вызов из монастырей по шести молодых базилиан для образования их в Литовской семинарии в новом направлении, воспрещение униатским священникам служить в латинских костелах и иметь жен римско-католического вероисповедания, выдача ставленных грамот (вместо прежних формат на латинском или польском языке) и приведение ставленников к присяге по форме, установленной в православной церкви (ставленники давали теперь присягу не папе, как было прежде, а Государю Императору), только без упоминания о Святейшем Синоде, а также перечисление церквей в закрытых монастырях и их прихожан к приходским церквам. Кроме того, на устройство семинарских зданий Иосиф, после ревизии, испросил отпуск 5 тысяч рублей из средств Греко-униатской коллегии.

Обозрение Иосифом епархий, в особенности Литовской, произвело чрезвычайно сильное впечатление на духовенство, не привыкшее и не приученное к кроткому, мягкому и участливому вниманию со стороны своих архипастырей. «Помним до малейших подробностей это время, писал уже в поздние годы современник Литовского епископа Иосифа, протоиерей, очевидец его действий,⁸² новый архипастырь обозревал свою епархию по благочиниям; впоследствии же для ближайшего узнания как общих нужд паствы, так в особенности самих священнослужителей, предоставил им являться лично в Жировицы. За очень редкими исключениями эти кроткие, смиренные люди, давно свыкшиеся с своим убогим бытом, проникнуты были глубоким чувством своего долга. Главный и единственный виновник и хранитель идеи воссоединения, разделявший ее в то время только с непосредственным своим сотрудником, ректором епархиальной семинарии (Антоний Зубко, впоследствии архиепископ Минский), с первых же пор своего управления епархией разгадал и оценил это преобладавшее нравственное настроение духовенства. Он еще более утвердился в своей заранее предначертанной мысли, что к цели предстояло идти неуклонно, шаг за шагом, и с величайшею осмотрительностью. Итак, наш прозорливый кормчий предпочел тихое плавание по основательно изученным им размерам и ватерлинии самого корабля».

По возвращении в Петербург, первою заботою Иосифа было испросить посвящение в викарные епископы для обширнейшей Литовской епархии (800 церквей) ректора Литовской семинарии Антония Зубки и члена коллегии архимандрита Иосафата Жарского. Жарский, поступивший в базилианское монашество из римско-католиков, по воспитанию своему был предан латинству и полонизму; но, видя невозможность борьбы с ходом обстоятельств, согласился действовать в пользу России и православия.⁸³ Зубко и Лужинский, как происходившие из белого духовенства и воспитывавшиеся в Главной семинарии, издавна известны были Иосифу преданностью православию и оба дали расписки в своей готовности во всякое время присоединиться к православной церкви. Такая же расписка дана была и Жарским.⁸⁴ Жарский был рукоположен в сан епископа Пинского, Зубко – Брестского, а Лужинский – Оршанского.⁸⁵

Василий Лужинский, по мнению Иосифа, наиболее способен был, по своему характеру, изгладить неприятное впечатление, произведенное на униатов быстрым и энергическим присоединением к православию некоторых униатов вновь назначенным в Полоцк православным епископом Смарагдом.⁸⁶

Еще в 1832 году в Белоруссии, в имениях русских помещиков, а также в казённых, смежных с русскими губерниями, стали происходить, по указанию православных архиереев и при содействии гражданских чиновников, частные обращения в православие некоторых униатских приходов. Священники же, затаив в себе злобу, обыкновенно оставались в унии. Прибыв в Полоцк 9 июля 1833 года, преосвященный Смарагд в течение одного месяца присоединил к православию до 4 тысяч душ. Увлеченный таким успехом, преосвященный Смарагд писал, от 9 июля, к обер-прокурору Святейшего Синода Нечаеву, что «напрасно полагают, якобы униаты могут чинить беспокойства при обращении их в православие; по крайней мере по Витебской губернии нашел он униатов, совершенно приготовленных к тому и слышал, что если бы скорее последовало воззвание от Синода, то все оставили бы унию, которая поддерживается только вредными для отечества ксендзами. Одни они в Санкт-Петербургской униатской коллегии уверяют, что будто не пришло еще время к обращению, а когда посылаются туда для визитации, то там на свободе еще более укрепляют своих в униатских замыслах. Так, по дошедшим до него сведениям, ревизовавший в прошедшую зиму униатские монастыри, архимандрит Жарский, много повредил распространению православия, хотя от него ожидали противного. Впрочем, много ослабели они оттого, что не имеют там наличного епископа, и если назначен будет в Полоцк униатский викарий (как там надеются, поддерживая через сие унию), то вредная для России уния паки и паки укрепляться будет». Но прозорливый взгляд Государя угадывал истинное положение дела. При докладе ему этого донесения преосвященного Смарагда, он написал 6 августа: «воззвание делать не время, и без того милосердый Бог благословляет видимо ход сего важного дела» и вслед за тем на докладе о новых присоединениях написал 23 сентября: «слава Богу! подтвердить действовать осторожно и неторопливо».⁸⁷

Подобные частные воссоединения происходили и в такой же малолюдной и рассеянной между униатами и католиками православной Могилевской епархии. Епископам этих епархий не были известны общие правительственные планы, а высшее духовное управление, доселе еще также не введенное в общий план действия, не могло не поощрять подобной ревности их к православию. Но эта система частного обращения униатов, посредством православного духовенства и даже чиновников, не была согласна с системою постепенного приготовления к обращению в православие всей массы униатского народа посредством униатского духовенства. Поддерживаемая Святейшим Синодом и некоторыми сановниками, система частного присоединения шла в разрез с планами Иосифа Семашки, Греко-униатской коллегии и министерства внутренних дел. Хотя Иосиф, как малоросс, хорошо знал, что в Малороссии в старину происходило всегда прямое воссоединение, что и в восточной Белоруссии есть не мало лиц, готовых прямо принять православие, но он стоял всегда за медленное, постепенное перевоспитание всего униатского народонаселения через самое униатское духовенство. Вредные действия первой меры были для Иосифа очевидны. Ксендзы и паны возбуждали народ, уверяя его, что деятели, очищавшие унию от латинства, делают то же, что и православные власти, и что всех ожидает то же самое, по их словам, насилие совести. Оставшиеся базилиане и особенно без приходные (рукополагавшиеся на ваканс, т.е. на случай открытия прихода) и потерявшие приходы вдовые униатские священники, пристраиваясь при костелах и богатейших униатских церквах, восстали повсюду с проповедью против воссоединения. Паны и ксендзы давали им убежище, пересылали одни к другим.⁸⁸ Польские помещики еще более стали угнетать униатов и православных, подвергали своих крестьян даже телесному наказанию за присоединение к православию. Иногда приходилось прибегать даже к содействию воинских команд для водворения порядка в селах. Посеяна была также вражда и соперничество между представителями униатского и православного вероисповедания, которая могла повредить общему соединению униатов с православною церковью. Подобные явления были причиною того, что составились превратные понятия на дело воссоединения не только в Западной Европе, но и в России. В виду того, что прямое воссоединение более подготовленных к православию элементов лишало Иосифа опоры для более успешного постепенного перевоспитания остальной массы униатов и даже угрожало отпадением в латинство слабейших членов его паствы, Иосиф, 25 октября 1833 года, представил записку Блудову, в которой требовал на будущее время прекратить всякие покушения к частному присоединению униатов, – так как сам преосвященный Смарагд и местный генерал-губернатор, князь Н. Н. Хованский, сознались перед ним в излишней своей поспешности и опрометчивости и согласились не действовать в подобном направлении. А чтобы избежать на будущее время противоположности в системах воссоединения и дать этому делу бесповоротное направление, Иосиф предложил подчинить, на первый раз в гражданском или административном отношении, Греко-униатскую коллегию Святейшему Синоду. Это подчинение, писал Иосиф, подвинет вперед преобразования в унии, оградит униатов от влияния римлян и их прозелитизма, приучит униатов к новому высшему начальству, вместо греко-униатских митрополитов, назначаемых папою. Наконец, некоторые распоряжения по униатской церкви приличнее было бы издавать Синоду, нежели гражданскому начальству. Для достижения же внутреннего религиозного соединения, необходимо обратить все внимание на греко-униатское духовенство, высшие должности в епархии предоставить вполне надежным лицам, устранить злонамеренных и т.п.⁸⁹

По предложению Иосифа, Греко-униатская коллегия определила 7 февраля 1834 года принять для униатских церквей в руководство служебник и книгу молебных пений, печатаемые в Московской синодальной типографии. Предложение Иосифа учредить секретный комитет и подчинить униатские учебные заведения комиссии духовных училищ, Выезд Иосифа в епархию в апреле 1834 года. Избрание благонадежных благочинных. Вызов в Жировицы малосведущих священников для обучения богослужению и для испытания их в особой комиссии. Протест в Новогрудке 60-ти священников против принятия служебников московской печати. Протест в Клецке и в других местах. Назначение годового срока для устройства иконостасов и престолов в 229 церквах Литовской епархии. Меры Иосифа к усмирению непокорных священников и отзыв Муравьева об Иосифе. Противодействия со стороны крестьян в селе Пашинках и в Ратне. Жалобы гражданских властей. Реформы принимаются благосклонно многими священниками. Обозрение духовных семинарий и училищ. Согласование действий православных архиереев Полоцкого и Минского с действиями униатских властей, Недоразумения и предубеждения преосвященного Смарагда против Иосифа и против Лужинского. Встреча Иосифа с родителями в Илинцах, Письменные заявления Иосифу нескольких высших духовных лиц о готовности присоединиться к православию. Слабый отклик духовенства на первый призыв Иосифа к православию. Новое ходатайство Иосифа о подчинении Греко-униатской коллегии Святейшему Синоду. Письмо о том же М. Н. Муравьева к Д. Н. Блудову.

Не получив согласия на эту меру со стороны Блудова, Иосиф, опасаясь за судьбу униатского дела, колеблемого частными воссоединениями, и в виду энергичных представлений из Белоруссии светских и духовных православных властей о поразительном разложении в унии всего церковно-славянского строя и даже о не совершении молебствий за Царствующий Дом, уже без предварительного согласия министра сделал еще более решительный шаг к сближению униатской церкви с православною, в видах скорейшего их воссоединения, которое до сего времени представлялось деятелям воссоединения только в тени неопределенного будущего.⁹⁰ По его предложению Греко-униатская коллегия в торжественном совещании, с полным составом всех иерархов греко-униатской западнорусской церкви, 7 февраля 1834 года единогласно определила: вместо печатания особого служебника для униатских церквей, принять для них «в руководство»⁹¹ служебник и книгу молебных пений, печатаемые в Московской синодальной типографии, заняться устройством иконостасов, утвари, облачений и всего церковного чина православной церкви, для чего и отпускать по пяти тысяч в год на каждую униатскую епархию. Вменить всякому архиерею в обязанность стараться всеми силами о восстановлении богослужений и постановлений греко-восточной церкви, а также и об искоренении вкравшихся злоупотреблений и нововведений с тем, чтобы никто из духовных не был определяем на место без надлежащего удостоверения в точном знании этих постановлений и обрядов, и приверженности к ним (6 пункт). Узнав от Иосифа об этой мере, как о совершившемся факте, министр Блудов сначала «очень встревожился». Мы были, говорит Иосиф, на совещании у митрополита Московского Филарета: он также вначале усомнился, но вскоре понял мои доводы, и все прошло».⁹²

Последнее соборное постановление коллегии, открывающее собою ряд прямых и решительных мер, к очищению унии от примесей латинства, вполне отвечало потребностям униатского народа, не понимавшего догматических и иерархических разностей, а дорожившего больше всего внешностью. Православное устройство церкви и употребление православных богослужебных книг московского издания должны были служить для униатов, по выражению Иосифа, «оселком сближения с православною церковью». Между тем это постановление собора униатских архиереев не могло быть оспариваемо,⁹³ так как оно основывалось на прежних Высочайших повелениях и указах и на постановлениях пап и Греко-униатской коллегии. В этом постановлении ясно обнаружились, как для православных, так и для противников их, намерения правительства относительно унии. Православные старались содействовать этой мере пожертвованием богослужебных книг для униатов. Польско-латинская партия старалась всеми силами замедлить исполнение этой важной меры. Предвидя, что противодействие этой мере со стороны польско-латинской партии найдет для себя хорошо подготовленную почву среди униатов, раздраженных действиями по частному воссоединению со стороны православного духовенства, преосвященный Иосиф предложил, согласно с мнением Московского митрополита Филарета, образовать особый секретный комитет из высших духовных лиц православного и униатского духовенства, а также и светских. Этот комитет должен был преимущественно заняться согласованием и единообразным направлением действий по воссоединению православного и униатского духовенства. Кроме того, Иосиф предлагал подчинить греко-униатские учебные заведения комиссии духовных училищ, в члены которой назначить одного или двух членов коллегии. В случае этого подчинения, писал Иосиф, во власть православного духовенства перейдет воспитание православного юношества, как самое верное средство преобразования униатов в православных. Кроме того, сближение духовенства обоих обрядов в одном учреждении (комиссии) приготовит умы и к подчинению униатов Святейшему Синоду. Об учреждении секретного комитета и о подчинении униатских духовных училищ – комиссии духовных училищ Иосиф ходатайствовал 25 апреля 1834 года. Секретный комитет, с участием в нем преосвященного Иосифа, был открыт в 1835 году.

Весною 1834 года преосвященный Иосиф выбыл в свою епархию с целью узнать на месте расположение умов униатского духовенства, именно, как исполняются на деле вновь изданные важные распоряжения; кроме того, он имел в виду подготовить духовенство к принятию новых преобразований. Выезд Иосифа в епархию обыкновенно производил сильное впечатление на всех униатов, которые видели в этом обходительном, доступном и необыкновенно-проницательном человеке великую административную силу и старались отгадать, какими еще действиями проявит себя эта сила в области церковно-приходской жизни. В эту поездку Иосиф выказал изумительную, невероятную деятельность, объехав, кроме Белоруссии, всю свою епархию, присматриваясь и изучая все на месте. Он видел лично более 800 священников, собранных в определенных пунктах, беседовал с каждым из них, делал им нужные внушения и наставления. Особенное внимание Иосиф обращал на избрание благонадежных благочинных. Последние были ближайшими проводниками в жизнь новых идей и преобразовательных мер, выработанных хотя и весьма практично, но в кабинете передовыми деятелями унии.

Такими, наиболее чуткими и восприимчивыми к мыслям и начинаниям вождей воссоединения, деятелями из среди униатского духовенства оказались бывшие воспитанники Главной семинарии. которыми также были замещены все начальнические и преподавательские должности в обеих униатских семинариях. Прозорливый архипастырь скоро умел отличать и выбирать способных и надежных деятелей. Так, например, прибыв в Жидичин, где он некогда начал свою служебную деятельность, он сразу обратил внимание на местного молодого священника (учившегося 1 год и 10 месяцев в Главной семинарии) Червяковского, обласкал его, пригласил с собою на прогулку, посадив рядом с собою в карете, и имел с ним продолжительный разговор, из которого поближе узнал молодого приверженца православного обряда. Посвятив его, насколько то было нужно, в свои виды, ободрив и обнадежив его своим вниманием и поддержкою, Иосифа, скоро сделал его Луцким благочинным и заведующим еще другими четырьмя благочиниями.⁹⁴ На долю благочинных, как ближайших сподвижников преосвященного в деле восстановления православного обряда в униатских церквах, выпадала весьма трудная работа, сопряженная со множеством неприятностей, требовавшая настойчивости и изворотливости, уменья выжидать и искусства пользоваться благоприятной минутой.

Заметив при осмотре епархии, что многие священники не понимают славянского языка и богослужения, не знакомы с церковным пением, а иные – даже с чтением, и что подобные священники не в состоянии воспользоваться вновь введенным служебником московской печати, преосвященный Иосифа, потребовал, черев консисторию, от благочинных сведения о тех просвещенных священниках, которые могут у себя дома изучить богослужение по новым служебникам, и предписала, выдать таким лицам под расписку богослужебные книги. Остальных же малосведущих священников приказал призывать в Жировицы и обучать их чтению и церковному пению в учрежденном здесь училище для дьячков, а богослужению при кафедральном соборе, и, когда они достаточно изучат славянские чтение и пение, – выдавать им, для их церквей, по экземпляру новых служебников. Кроме того, если вызванные в Жировицы священники окажутся на испытаниях, перед учрежденной в Жировицах особой комиссией, несведущими в духовных науках и постановлениях униатской церкви, то низводить таких в дьячки, или причетники.

Хотя при употреблении служебников московской печати, данных только «для руководства», духовенство и не обязано было не упоминать имени папы и исключать в символе веры «и от Сына», но все-таки раздача служебников произвела некоторое возбуждение в униатском духовенстве. Польско-латинская партия поддерживала молву, что принятие служебников есть акт присоединения к православию. Под влиянием этой партии были составлены два шумных протеста. Первый протест был в городе Новогрудке, Минской губернии, где собралось, по распоряжению самого владыки, до 60 священников. Благочинный Иоанн Гомолицкий (отец известного Виленского кафедрального протоиерея В. Гомолицкого), от лица их, представил письменное прошение о том, чтобы они были уволены от употребления при богослужении служебников московской печати. Не заглянув в это прошение, преосвященный, тут же в церкви, заставил священников читать по-славянски. Читали они плохо и за это получили строгий выговор, с присовокуплением, что просьба этих полуграмотных лиц едва ли может заключать в себе что-нибудь основательное. Узнавши потом на дому, что духовенство просило об освобождении его от употребления новых служебников, преосвященный сделал строгий выговор благочинному, с угрозою, что он пошлет его в монастырь и лишит прихода, если он через три дня не представит письменного отречения 60 священников от указанного прошения. Угроза подействовала. Когда было разъяснено, что униатское епархиальное начальство требует соблюдения чистоты обрядов греческой церкви в силу папской грамоты, выданной при первоначальном подчинении папе западнорусской церкви, все торжественно отреклись от своей просьбы и выдали 6 зачинщиков, которых Иосиф отправил на 6 месяцев в монастырь. После оказалось, что Новогрудский благочинный (впоследствии возведенный Иосифом в протоиереи, как наиболее ревностный сотрудник его по воссоединению униатов), считавший себя глубоким политиком, умеющим читать между строками, представляя этот протест, хотел угодить своему епархиальному начальству, которое раздавало служебники, как ему казалось, вопреки своему убеждению, только по настоянию правительства.⁹⁵

Другой подобный случай был в Клецке. Один из сорока ожидавших преосвященного в церкви священников, здоровый и краснощекий, с притворным смирением в роли мученика, обратившись к Иосифу, начал речь: «может быть, уже близка моя смерть». – «Что, прервал его Иосиф, разве от апоплексического удара». Все рассмеялись. Преосвященный предложил прочитать по-славянски, сначала этому священнику, а потом другим. Все читали плохо и, сконфуженные, даже не осмелились подать заготовленную просьбу преосвященному Иосифу. Были и еще случаи протестов против принятия служебников со стороны некоторых священников. Таких вызывали в Жировицы для объяснения. «Одного вызова часто было достаточно, свидетельствует преосвященный Антоний Зубко, чтобы обвиняемые согласились принять служебники и оправдывались тем, что благочинный оклеветал их безвинно за то, что они не согласились дать ему хорошую лошадь взамен его клячи».⁹⁶

Преосвященный Иосиф назначил, в 1834 году, годовой срок, в который духовенство должно было устроить иконостасы и престолы, по правилам православной церкви, в 229 важнейших приходских церквах Литовской епархии. Для писания икон и устройства иконостасов Иосиф вызывал живописцев и техников из других губерний. Престолы должны были устроиться так, чтобы священники могли совершать вокруг них каждения, и чтобы они не закрывались от народа латинскими высокими цибориями (ковчег, или дарохранительница, с особенными украшениями). Иконостасы на первый раз были весьма незатейливы. Их нередко сколачивали из образов и из уцелевших остатков древних иконостасов, хранившихся на чердаках некоторых церквей. В некоторых церквах, в случае недостатка приличных местных образов Спасителя и Божией Матери, сделано распоряжение оставлять для этих образов место, прикрытое занавесью, впредь до приобретения последних. Согласно распоряжению Иосифа, священникам, не устроившим в течение года иконостасов и престолов, угрожало отрешение от прихода.⁹⁷

Никакие отговорки и увертки не могли спасти священников, не желавших вводить преобразований в своих церквах, как видно из следующего случая. Литовская консистория донесла Иосифу в сентябре 1834 года, что, по сообщению, местного благочинного, священники Макаревич и Сладкевич объявили ему, будто они не в силах завести в своих церквах, требуемых духовным начальством порядков в виду того, что прихожане отнимают от них церковные ключи. Иосиф, усматривая из донесения консистории, что эти два священника или употребляют означенную оговорку для покрытия своего нерадения, или же не имеют достаточных познаний и способностей для просвещения своих прихожан, предложил консистории вызвать их обоих в Жировицы на несколько недель для изучения богослужения по чину греко-восточной церкви и, кроме того, подвергнуть их испытанию перед назначенными экзаменаторами, для удостоверения: достаточно ли они знают постановления греко-униатской церкви и науки, духовному сану необходимые, и могут ли занимать на будущее время вверенные им приходы.⁹⁸ Некоторые священники, в подписках, даваемых ими консистории, делали оговорки, что они принимают служебник московской печати за исключением мест, несогласных с греко-униатским вероисповеданием. Литовская консистория, по распоряжению Иосифа, не принимала подобных условных, подписок, «как составленных не по форме», и вызывала в Жировицы лиц, давших подписки с указанной оговоркой. Наиболее внушительно действовало на непокорных священников испытание их в особой комиссии, в Жировицах. «Довольно было, говорит Иосиф, какого-нибудь беспокойного священника подвергнуть испытанию и обличить в невежестве, чтобы сделать его смирным и лишить влияния на духовенство».⁹⁹

Не мало хлопот доставляли Иосифу довольно многочисленные без местные греко-униатские священники. 12 июня 1834 года Блудов просил Иосифа обратить особое внимание на священников Волынской и Подольской губерний, находившихся при костелах и при латинских каплицах, а также на остающихся без мест и скитающихся по разным местам, – по следующему случаю. Правительство получило сведение, что без местный униатский священник Левицкий разъезжал по домам помещичьим, распространял между ними воззвания к мятежу, вносил в список всех согласных действовать против России и собрал с помещиков большую сумму денег на мятеж».¹⁰⁰

«Греко-униатское духовенство, не взирая на все противодействия католиков, писал в 1834 году М. Н. Муравьев, будучи направлено благоразумными назиданиями и распоряжениями епископа Иосифа, отчасти начинает уже чувствовать свою самобытность и, стараясь выйти из постыдного ига римлян, привыкает к мысли предстоящего преобразования. Самые даже неблагонамеренные из оного не имеют повода к отговоркам и ослушанию: ибо распоряжения епископа столь же решительны, сколько осторожны и благоразумны, и потому те, которые не желали бы следовать предписанному порядку, невольным образом повинуются, увлекаясь примером других».¹⁰¹

Иосиф часто просил содействия бедному духовенству со стороны губернаторов для переустройства церквей. Губернаторы должны были побуждать к этому помещиков, владевших крепостными людьми, для которых они так охотно строили корчмы. Но помещики всячески препятствовали крестьянам в новом устройстве и содержании их церквей, то обещаниями или угрозами, то просьбами или насилием, и возбуждали их на самые дерзкие поступки сопротивления вводимым преобразованиям. Из множества подобных случаев мы приведем два. В селе Пашинках, Волынской губернии, крестьяне-униаты после литургии, отслуженной 6 декабря благочинным по обряду православной церкви и по служебнику московской печати, заперли церковь, взяли к себе ключи от неё и объявили, что они более не пустят благочинного в свою церковь за то, что он служил по московскому служебнику. По тайному внушению предводителя дворянства Янышевского, после совершения обедни по чину восточной церкви в местечке Ратне, Волынской губернии, до 30 крестьян, пав пред Иосифом на колени, просили его оставить богослужение в их церкви в прежнем виде. Но, не получив от него согласия, через месяц самовольно придвинули престол к стене, по латинскому обычаю, и сняли завесу с царских врат.

Гражданские власти иногда жаловались на упорное будто бы сопротивление принятию новых обрядов со стороны униатского духовенства. На одну из подобных жалоб Виленского генерал-губернатора Долгорукова, Иосиф отвечал, что это сопротивление происходит не от упорства, а от незнания сущности обрядов и от физической невозможности перевоспитать, в год или два года, 1200 священников и переделать внутреннее устройство 800 церквей со всеми их принадлежностями.¹⁰²

Реформы касательно обрядов были принимаемы большинством униатского духовенства до некоторой степени довольно благосклонно. Даже иногда случалось, что некоторые из членов униатского духовенства, особенно высшего, сами, не дожидаясь внушений правительства, шли навстречу этим реформам. Так Полесский благочинный, Порфирий Ситкевич, донес преосвященному, что почти во всех церквах его благочиния будут устроены в течение года, добровольным усердием священников, иконостасы. Диакона Игнатия Сцепуру Иосиф предложил рукоположить во священника к Новгородовичской церкви, после надлежащего испытания, во внимание к тому, что этот диакон построил в этой церкви на свой счет приличный иконостас, хотя об устройстве иконостаса он еще не получал предписания начальства. В том же 1834 году преосвященный предложил консистории приводить к присяге лиц, рукополагаемых во священники, на верность Государю Императору, вместо папы, и открыл для образования детей духовенства духовное училище при Супрасльском монастыре, назначив смотрителем его кандидата богословия Главной семинарии Игнатия Железовского, впоследствии епископа Брестского.

Обозрев в этом же году несколько духовных училищ и обе униатские семинарии и вникая во все стороны их быта, преосвященный особенное внимание обратил на успехи воспитанников в русском языке. В этом отношении, как и в других, Литовская семинария далеко опередила Белорусскую. 25 декабря в Жировицком соборе в первый раз на русском языке была произнесена проповедь воспитанником семинарии Бренном. Вместо латинской читанной мши, переведенной на славянский язык (начиналась мша – пением ксендзовским напевом молитвы «о спасительная жертва», взамен латинского о salutaris hostia), преосвященный предложил совершать для полоцких семинаристом, по примеру Литовской семинарии, торжественную литургию по воскресеньям и праздникам. Бывший в употреблении у полоцких семинаристов костюм иезуитских воспитанников, в виде длинного халата с рядом блестящих пуговиц, Иосиф распорядился заменить обыкновенным сюртуком, а кафедру польского языка в семинарии совершенно уничтожить.

Во время поездки в епархию, Иосиф виделся с православными архиереями и старался согласовать их действия с действиями униатских властей, а также успокоить недовольство униатов, вызванное поспешными действиями по частному воссоединению. То и другое ему удалось до некоторой степени. Труднее всего для Иосифа было поколебать предубеждение преосвященного Смарагда, епископа Полоцкого, против системы его действий по воссоединению и особенно против его сотрудника, епископа Василия Лужинского. Будучи в Полоцке, Иосиф посетил, вместе с Витебским генерал-губернатором князем Хованским и преосвященным Василием Лужинским, преосвященного Смарагда. В тот же вечер преосвященный Смарагд отправился к Иосифу, занимавшему помещение в доме Лужинского. «Оба они (т.е. Семашко и Лужинский), писал после этого посещения преосвященный Смарагд к князю Хованскому, высказали свое неудовольствие на справедливое распоряжение вашего сиятельства о доставлении Вам сведений о приверженности к греческим обрядам униатских священников. Говорили, что, если это распоряжение сделать известным униатскому духовенству, оно, почему-то, вместо пользы может принести вред; говорили также, что многого от них требуют вдруг, что мешаются якобы не в свое дело, что нужно бы приостановить частные присоединения к православию, дабы удобнее могло произойти всеобщее присоединение всех униатов к православию и прочее. Вообще я успел узнать, что Лужинский, слывущий не только у всех православных, но и у всех униатов ревностнейшим и скрытнейшим защитником унии и хитрым лицемером, сильно поддерживается Семашкою... и что оба они, ничего совершенно не делая в пользу православия, желают только казаться пред правительством расположенными к оному, а между тем всю надежду возлагают на фальшивую политику некоторых важных лиц и на перемену обстоятельств. Не видев никогда ни малейшего добра в Лужинском, я крайне сожалею о непонятных и хитростных отношениях к нам, православным, Семашки и сие тем более, что я без сомнения считал его, Семашку, другом православия».¹⁰³

Скоро, однако же, преосвященный Смарагд должен был убедиться в совершенной искренности епископа Иосифа, а также Лужинского. «При отъезде своем в Петербург, писал преосвященный Смарагд к тому же князю Хованскому (от 25 ноября 1834), Иосиф сказал всем им полоцким униатам, «что де рано или поздно, а нужно быть нам православными. Вследствие убеждений Иосифа, наши большие униаты хотя-не-хотя думают о православии, представляя, впрочем, себе оное весьма странным. Именно, думают, подчинившись Синоду, сохранить свою самостоятельность и отдельность, не смешиваясь с породою православных. Пусть пока так думают! Это будут настоящие евреи в своем роде.¹⁰⁴ Конечно, теперь нужно и нам приспособляться к возрастающему в них благому расположению к православию, хотя и сопровождаемому несносной амбицией».¹⁰⁵

Преосвященный Смарагд, несмотря на многие неудачи частного присоединения, несмотря даже на волнения в народе, продолжал твердо верить, что его система присоединения рано или поздно должна увенчаться успехом. А потому он строго продолжал относиться к противоположной системе Иосифа и его сообщников. «Лужинский усиливается стать наравне с православными архиереями, писал преосвященный Смарагд 2 декабря 1834 года к князю Хованскому, и, в особенности, дать почувствовать, что в деле предполагаемого всеобщего воссоединения он, Лужинский, более всех значителен, и что он отдает свои отчеты только высшему правительству, т.е. Семашке».¹⁰⁶

Сам преосвященный Иосиф свидетельствует, что не только епископ Лужинский, но и все полоцкое униатское духовенство, несмотря на полную откровенность Иосифа, относилась к нему одному с полною доверенностью и выражало готовность следовать его предначертаниям. Еще с большим доверием отнеслось к архипастырю униатское духовенство в Минске – после недавних недоразумений между православным Минским епископом Евгением и униатами.

Повидавшись в местечке Илинцах, Киевской губернии, с своими родителями, которых Иосиф не видел уже 12 лет, и побывав в Почаевской лавре, преосвященный прибыл в октябре в Санкт-Петербург и представил министру Блудову записку от 25 октября о состоянии Литовской епархии в период его управления ею. При записке Иосифа были представлены заявления нескольких высших униатских духовных лиц о готовности их присоединиться к православной церкви.

Простой и естественный первый призыв Иосифа лучшим людям того времени «идти в православие был поистине молнией и громом для тогдашнего униатского мира».¹⁰⁷ Эта молния и гром сейчас же освежили затхлую униатскую атмосферу и возбудили бодрость во всех, кто хранил в душе старые заветы западнорусской церкви. После этого призыва подле Иосифа стали еще ближе все лучшие двигатели воссоединения, особенно поставленные им в Жировицком средоточии епархиального и учебного управления, и затем, чем громче и чаще раздавался этот призыв, тем больше он очищал униатскую атмосферу и возбуждал русскую, православную бодрость сверху до низу в среде униатов. Но для выдающихся по прежней деятельности униатов, для большинства членов некогда столь влиятельной брестской капитулы и для большинства бывших студентов Виленской Главной семинарии простой и естественный первый призыв Иосифа к православию был ослепляющею молнией и оглушающим громом. Они закрыли от этого необычайного для них блеска и силы православия свои глаза, свои уши, а также и свои сердца, отказались пока дать подписки на воссоединение и даже стали протестовать не только против православия, но и против самой основы, из которой исходил так просто и естественно призыв к православию, против постановлений униатского собора 1834 года, как это ясно выразилось в протесте Новогрудского съезда против принятия служебников московской печати.¹⁰⁸

В представленной Блудову, в конце 1834 года, записке Иосиф говорит, что еще много предстоит сделать в будущем для успешного воссоединения униатов и что успешное ведение дела затрудняется, как усилившимся противодействием римско-латинской партии, разгадавшей конечную цель реформы унии, так и недоверием со стороны униатов, вызванным частным обращением униатов в православие. Кроме того, деятели унии не встречают для себя надлежащей поддержки со стороны местных гражданских властей. Только подчинение одной Греко-униатской коллегии, или прямо всех униатов, Святейшему Синоду – могло бы, по словам Иосифа, поставить униатское дело на твердую почву и дать ему безвозвратное направление.

Около того же времени ревнитель православия, М. Н. Муравьев (Гродненский губернатор), после совещания с Иосифом, написал министру Д. Н. Блудову письмо, в котором также настойчиво просил о скорейшем подчинении униатов Святейшему Синоду, на первый раз хотя бы в административном смысле. «Это подчинение проведет резкое разграничение между униатами и католиками. Последние станут гнушаться униатов, считая их в душе настоящими схизматиками. Дело о воссоединении унии уже слишком подвинулось в исполнении, продолжает Муравьев, чтобы можно было в дальнейшем продолжении его допустить какое-либо колебание, и если эта общая решительная мера (подчинение Синоду) будет быстро приведена в исполнение, то, при истинно гениальных действиях епископа Иосифа и положенных им уже на месте началах, поразив умы своею неожиданностью, она не встретит противодействия со стороны народа, слепо следующего за своим духовенством и мало понимающего сущность совершающихся преобразований, тем более, что он доселе называет себя и свою церковь русскими.¹⁰⁹

Деятельность секретного комитета по униатским делам. Наставление для руководства западнорусским православным архиереям относительно частных присоединений к православию. Устройство 226 церквей по православному обряду. Вызов 120 священников в Жировицы. Отношение Иосифа к упорствующим священникам. Адам Плавский. Клевета на Иосифа и осуждение его действий со стороны латинян и ревнителей унии.

Проектированное Иосифом и поддержанное М. Н. Муравьевым подчинение униатов Святейшему Синоду правительство признало преждевременным. Но зато открыт был, по Высочайшему повелению, 26 мая 1835 года, секретный комитет по униатским делам.¹¹⁰ Не очень частые заседания его обыкновенно происходили по вечерам, около 7 часов вечера, в комнатах митрополита Серафима, в Александро-Невской лавре. Одною из первых мер, предложенных комитетом для сближения униатского духовенства с православным и для подведения его под одну систему синодального управления, было подчинение униатских духовных училищ ведению комиссии духовных училищ и поручение присутствовать в заседаниях комиссии митрополиту Булгаку и епископу Иосифу. Так как главное назначение секретного комитета было примирение и согласование действий православного и униатского духовенства, то Святейшим Синодом было издано, первоначально составленное Иосифом, «наставление» для руководства западнорусским православным архиереям, одобренное и секретным комитетом. В этом наставлении запрещалось поставлять униатам в вину разности, вкравшиеся мимо их воли в их веру, а также укорять их, чтобы этим не отвращать их от принятия истины. Частные присоединения не запрещались, но должны были совершаться с крайнею осторожностью и без поспешности, если желающие присоединиться еще недостаточно были к этому приготовлены. Поставлялось на вид, что одновременное воссоединение священника с приходом гораздо надежнее, нежели одних только мирян. Рекомендовалось в присоединяемых священниках уважать звание священника; внушать им, что от присоединяемых не потребуют вдруг переменить одежду и носить бороду, предписывалось терпеть даже тех священников, которые женаты на католичках, – не желающих переменить своей веры; оставлять новообращенным из униатов некоторые униатские обыкновения в богослужении, заимствованные от католиков, но не противные духу православия, так например, пение священником с клиром, после окончания обедни, стиха Святый Боже, сопровождаемое коленопреклонением. В заключение рекомендовалось действовать скромно, без шума и преждевременной огласки.

В 1835 году преосвященный Иосиф не ездил из Петербурга для осмотра своей епархии, возложив эту обязанность на своих викариев и влиятельнейших в епархии духовных лиц и обязав их обращаться к нему за руководством и наставлениями во всех важнейших и сомнительных случаях. Сам преосвященный особенно зорко следил за устройством храмов и снабжением их утварью и богослужебными книгами: служебниками, апостолами и Евангелиями,¹¹¹ а также – за обучением духовенства правильному богослужению. К концу 1835 года были устроены иконостасы в 226 церквах Литовской епархии. Кроме иконостасов устраивались престолы по чину восточной церкви, вместо придвигаемых к стене нескольких престолов – алтарей, по обычаю римской церкви.¹¹² Уничтожались также латинские монстранции, пушки, исповедальни, конфессионал и переделывались униатские комжи, столы, альбы, далматики и другие священные облачения, заимствованные от латинян; выводились из употребления облатки, литании, супликации. Церкви получили правильные кресты и дароносицы. Достойнейшие лица возводились в протоиереи, а не – каноники или прелаты, иные награждались набедренниками. Дьячки посвящались в стихарь. Вслед за вызовом в Жировицы благочинных, для обучения богослужению по служебникам московской печати, по чину православной церкви, последовал вызов в течение года и других 120-ти священников, для испытания и наставления. В числе вызываемых были преимущественно отказавшиеся принять московский служебник, как противный, по их мнению, униатской церкви. Таких священников оказалось, между прочим: в Новогрудском благочинии 14, в Лидском 8, в Каменецком 5. Колеблющиеся должны были лично убедиться, что духовенство, совершающее богослужение в Жировицком кафедральном соборе по московским служебникам, вовсе не изменяет своего вероучения, а хранит его в точности.¹¹³ Упорно отказывавшиеся от новых служебников были устраняемы от приходов и низводимы в дьячки или причетники и скоро исправлялись. Иосиф строго взглянул на проступок священников, решительно отказавшихся отправлять богослужение по служебникам московской печати и считавших эти служебники, назначенные «для руководства», противными греко-униатскому исповеданию. В таком поступке, священников Иосиф усматривал, с одной стороны, их «самонадеянность», как осмелившихся рассуждать и осуждать то, что сделано, к пользе и благоустройству греко-униатской церкви, униатским митрополитом и всеми епископами, а с другой стороны – их «неблагонадежность», как пренебрегающих постановлением верховного начальства своей собственной церкви и последовавших стороннему злонамеренному внушению. Подобных священников Иосиф отрешал от занимаемых ими приходов, воспрещал им священнодействие и употребление присвоенного их сану одеяния, назначал их на должность дьячков к приходским церквам, а оказавшихся неспособными к прохождению последней должности, по неумению петь и читать, низводил даже в пономари или временно определял в дьячковское училище при Жировицком соборе для научения их пению и чтению. Те из них, которые оказывали вредное влияние на других священников, были ссылаемы в монастыри и употреблялись там, по распоряжению преосвященного, при всех работах по монастырю и церкви, наравне с постоянной монастырской прислугой, пользуясь одинаковым с нею столом и помещением. Подобные наказания продолжались впредь до совершенного раскаяния непокорных и исправления их образа мыслей и характера.¹¹⁴ Для наказания священников, отказавшихся принять новые служебники, Иосиф предложил также викарному епископу Антонию лишать казенного содержания детей этих священников – воспитанников семинарии и духовных училищ.

В числе наиболее рьяных противников Иосифа оказался его товарищ по учению в Главной семинарии, магистр богословия, священник Адам Плавский. Окончив шестимесячную епитимию в Жировицах, за противодействие при раздаче служебников московской печати в Новогрудском благочинии, он оставил в консистории две записки, составленные при помощи доминиканцев, наполненные неприличными, грубыми и даже ругательными выражениями касательно служебников московской печати и православной церкви. За это, но представлению Иосифа и при содействии полиции, он был сослан в дьячки в Могилевскую епархию.¹¹⁵ Протест священника Адама Плавского не подействовал на духовенство Новогрудского уезда, тем более, что протестовавшего не любили за его спесь и интриганство, но написанный им трактат о православных служебниках, отстаивавший смешение в унии славянского обряда с латинскими и польскими приставками, доброжелателями Польши был распространен в Белорусской епархии, как вышедший из Литвы протест против «схизмы». При помощи врагов России этот трактат-протест попал даже в иностранные журналы, которые опубликовали его, как будто выражение мнений и желаний всего западнорусского униатского духовенства.¹¹⁶

Те же доброжелатели Польше и ревнители унии распространяли неблагоприятные слухи для греко-униатского клира, который будто бы подлежит ответственности за то, что продает свою церковь православным; говорили, что Иосиф Семашко обманывает, будто бы вынуждая подписки обещанием наград и милостей, уверяли, что закрытие базилианских монастырей делается ради обеспечения жалованьем и пенсиями соборных протоиереев и других чиновников. Базилиане укоряли представителей белого духовенства, которые, своими пререканиями с орденом и донесениями в Греко-униатскую коллегию об искажении обрядов греко-униатской церкви, будто бы вызвали со стороны правительства закрытие монастырей (до этого времени упразднено 2/3 базилианских монастырей) и реформу обрядов в унии. На эти укоры профессор М. Бобровский отвечал,¹¹⁷ что существование унии в Литве и её падение есть дело рук Божиих. Реформы, начатые Лисовским, теперь подвинулись вперед гигантскими шагами, и, к чему они дойдут, – время покажет. Подписки о воссоединении с православием, данные епископами, не исключая епископа Жарского, – кроме не давшего подписки митрополита Булгака, – а также некоторыми священниками, занимающими должности, доказывают, однако, что уже настал конец унии в Литве (juź po unii). Ответ Богу за это дадут только те, которые действуют уговорами и склоняют обещаниями разных благ. Далее профессор Бобровский, отказавшийся в то время дать подписку преосвященному Иосифу в согласии присоединиться к православной церкви,¹¹⁸ говорит, будто бы те же лица представляют правительству вынужденные подписки от духовенства, якобы добровольно переходящего из одной веры в другую. Эти обстоятельства могут повести к насилиям и смуте в народе.

Иосиф не ездил в свою епархию в 1836 году. Уничтожение в церквах латинских нововведений; устройство иконостасов в 509 церквах; уничтожение органов. Отношение народа к вводимым преобразованиям. Священник Яхимович. Вызов в Жировицы 207-ми неблагонадежных священников. Иосиф вводит делопроизводство на русском языке и упраздняет малолюдные приходы, Противодействие и интриги латино-польской партии, Уныние Иосифа и вторая его просьба о личном присоединении к православной церкви, Записка Иосифа от 8 октября с предложением подчинить Греко-униатскую коллегию обер-прокурору Святейшего Синода.

В следующем 1836 году Иосиф также не ездил для осмотра епархии и, предоставив викарному преосвященному Антонию принять участие, под главным его распоряжением, в управлении епархией и семинарией, сам продолжал делать распоряжения и зорко следил за их исполнением. Главная масса униатов состояла из простого народа. А так как на умы народа более всего действует обрядность, служащая для него наглядным исповеданием его веры, и так как успешное присоединение всех униатов могло совершиться только тогда, когда все церкви их, по своему внутреннему устройству, были бы совершенно схожи с православными, то в этом году Иосиф особенно деятельно принялся за уничтожение в униатских храмах всех остатков унии. Тогда же Иосиф сделал распоряжение об уничтожении в церквах боковых престолов, амвонов и ручных колокольчиков, звоном которых возвещались важнейшие моменты богослужения. Униатские монстранции преосвященный приказал высылать в Петербург, в слитках или в целом виде, и здесь продавал их в монетном дворе и взамен их высылал дарохранительницы.

Уже давно истек годичный срок, назначенный Иосифом (предложениями от 9 и 14 ноября 1834 года) для устройства иконостасов и престолов по важнейшим церквам. Поэтому Иосиф, в начале 1836 года (3 января), предложил консистории донести ему, в каких из назначенных им церквей устроены иконостасы и престолы, а в каких еще не устроены. Священников, не устроивших иконостасы и престолы, консистория должна была подвергнуть формальному суду, с отрешением от приходов лиц, оказавших совершенное небрежение в этом отношении. Благодаря понуждениям Иосифа, к концу 1836 года были устроены иконостасы в 509 церквах Литовской епархии. При 86 церквах Литовской епархии находились орга́ны. Еще в половине истекшего 1835 года преосвященный Иосиф воспретил употребление орга́нов во всех приходских и монастырских церквах. 11 февраля 1836 года Иосиф предложил консистории сделать распоряжение о продаже или уничтожении всех органов в течение трех месяцев и об упразднении органистов, прося при этом местных губернаторов наблюсти за точным исполнением его распоряжения относительно органов. К концу 1836 года орга́ны вовсе были выведены из употребления в униатских церквах. Взамен орга́нов назначались дьячки, которых раньше не было при большей части церквей Литовской епархии и которые теперь приготовляемы были в дьячковском училище в Жировицах.

Сохранилось характерное предание, как неохотно народ расставался с орга́нами и с другими остатками униатской старины, к которым он привык в долгий период господства унии. В Супрасльском монастыре, благодаря старому иконостасу, остававшемуся на своем месте до конца унии, скоро и без затруднений введено было богослужение по чину православной церкви. Сняты были только шесть боковых престолов-алтарей и вынесены из храма орга́ны. Пред снятием орга́нов и боковых алтарей народ толпами наполнял монастырскую церковь, которая день и ночь стояла открытою. На орга́нах играли несколько дней почти беспрерывно, а народ «крыжем» лежал в церкви. Внутри церкви и на монастырском погосте народ, со слезами на глазах, громогласно распевал песни из любимого им богогласника, – в последний раз под звуки орга́нов.¹¹⁹ Но открытое противодействие со стороны народа преобразованиям униатских храмов по православному обряду встречалось редко. Народ, неизменно называвший себя и свои церкви русскими, а католиков – поляками, слепо следовал своему духовенству и, ясно не понимая сущности реформ, объяснял их по-своему – тем, что прежние униатские храмы хотя и были русские, но теперь делаются «правдивыми» русскими. Иные же, после устройства иконостаса, уже считали себя «благочестивыми» (православными) и, наконец, некоторые утверждали, что прежнее их богослужение было русское холопское, а теперь вводится русское папское и даже осуждали своих пастырей за незнание настоящего богослужения.¹²⁰

Так как все вводимые в греко-униатской церкви преобразования считались чисто административным делом, то всех противников нововведений из среды духовенства Иосиф подвергал довольно строгому наказанию, как видно из следующего примера. Местный благочинный донес в консисторию, что «священник Каменецкой церкви Яхимович оказывает твердое упрямство и неблагонадежность в соблюдении обрядов богослужения нашей греко-униатской церкви. Ибо иногда, при совершении литургии, не в свое время отпирал, с соблазном для народа, царские врата, запертые диаконом во время причащения священников. Кроме того, священник Яхимович отговаривал своих прихожан от уничтожения орга́нов и употреблял орга́ны еще на вечерне в прошлую Пасху, а котел, или барабан, он употреблял во всяком богослужении». Консистория определила: предписать благочинному продать орга́ны и барабан, употребляемые Яхимовичем, а его самого вызвать в Жировицы на 3 недели. Преосвященный Иосиф признал нужным усилить наказание этому священнику и, в добавление к указанному определению консистории, предписал: «воспретить ему всякое священнодействие до совершенного исправления образа его мыслей и характера». После трехнедельной епитимии при Жировицком соборе, священник Яхимович исправил свой образ мыслей и был возвращен на прежний приход».¹²¹

С начала 1835 года до конца 1836 года было вызвано в Жировицы, по предписанию консистории, сроком на две или на три недели, 207 неблагонадежных священников. По выдержании установленного испытания в особой комиссии, все вызванные выдали подписки о согласии принять служебники московской печати. От принятия служебников отказались только 23 священника.¹²²

С самого начала самостоятельного управления Литовской епархией преосвященный Иосиф стал писать предложения консистории и другим подчиненным лицам духовным и местам и постепенно получал от них ответы на русском языке, вместо бывшего в употреблении польского. И после двухлетнего управления епархией Иосиф стал строго требовать от своего духовенства ведения метрических книг непременно на русском, языке.

Самым лучшим, средством для устранения недостойных и неблагонадежных, священников оказалось закрытие малолюдных приходов. В 1835 году упразднено и причислено к соседним 29 приходов, а в 1836 году – 83 прихода.

Чем настойчивее делались распоряжения, направленные к сближению унии с, православием, и к, резкому разграничению всего униатского от латинского, тем сильнее проявлялось противодействие и даже интриги со стороны латино-польской партии. Полоцкий уездный предводитель дворянства Беликович, разъезжая по западным, губерниям, приглашал помещиков подписывать акт против почастного присоединения униатов к православию, представленный им потом Государю.¹²³ Помещики хорошо знали, что православные священники не будут в их руках такими послушными орудиями для эксплуатации крепостных, какими всегда были ксендзы и ополяченные униатские священники, и потому они охотно распространяли пущенный врагами России слух, что только Синод желает воссоединения унии, а правительство тут ни причем. Частные обращения униатов, поддерживаемые и некоторыми членами секретного комитета, продолжались по-прежнему и производили смуту и раздор между православными и униатами. А преосвященный Смарагд явно и резко выражал недоверие к деятельности Иосифа.¹²⁴

Между тем Иосиф работал до крайнего истощения сил. Кроме руководящей деятельности в коллегии и кроме сложных трудов по своей епархии, он часто должен был составлять у Блудова и даже переписывать набело важнейшие бумаги по униатскому, а иногда по римско-католическому ведомству, так как директор департамента Вигель вовсе не занимался делами. Видя остановку, шаткость, колебание в самых основаниях униатского вопроса и изнемогая под бременем труда, Иосиф предался унынию и, потеряв терпение, обратился с письмом к митрополиту Серафиму от 24 сентября 1836 года, с приложением прошения, заготовленного еще в 1834 году, о личном присоединении к православию. Узнав об этом, Государь потребовал от Иосифа, через вновь назначенного обер-прокурора Святейшего Синода, графа Протасова,¹²⁵ объяснения о причине такой решимости.

В ответ на это Иосиф представил замечательную записку от 8 октября, в которой, изложив весь ход униатского дела с 1827 года, изобразил всю неустойчивость, колебания и опасности, которым оно подвергалось впоследствии, в виду неправильных действий православного духовенства, раздражающих униатов, и в виду дерзких поступков ксендзов и панов, безнаказанно совращающих униатов в латинство. Единственным выходом из таких затруднений, совершенно парализующих деятельность Иосифа, могло бы служить, по его словам, подчинение униатской церкви, если не прямо Святейшему Синоду, то обер-прокурору Святейшего Синода, вместо подчинения министру внутренних дел, для которого униатские дела составляют только самую ничтожную часть его многосложных и трудных занятий и который, по самому положению своему главо-управляющего иностранными исповеданиями как бы защитника римского духовенства, не мог в надлежащей мере обращать внимание на религиозную сторону униатского дела.

Высочайший указ об этом подчинении и новый обер-прокурор Святейшего Синода Н. А. Протасов. Записка о ходе униатского дела. Запрещение крестить в костелах детей униатов и рукополагать в униатские священники лиц, женатых на латинянках, Разрешение униатским священникам служить в некоторых православных церквах. Вызов в Жировицы к приезду Иосифа всех благочинных и настоятелей монастырей. Обозрение Иосифом Литовской и Белорусской епархий, Иосиф сам действовал на религиозные и политические убеждения духовенства. Отзыв протоиерея-очевидца Янковского о деятельности архипастыря. Влияние Литовской семинарии на перевоспитание убеждений семинаристов и их отцов. Духовенство дает подписки о желании присоединиться к православной церкви. Сотрудники Иосифа в этом деле. Некоторые предубеждения униатского духовенства. Успешное приготовление духовенства в Литовской и менее успешное в Белорусской епархии. Причины этого неуспеха. Польские помещики поддерживают падающую унию всеми способами. Мнимые чудеса. Иосиф получает в Белорусской епархии 21 подписку от лиц, желавших воссоединения. Письмо к Иосифу 20-ти униатских священников Холмской епархии с жалобою на притеснения латинян.

Представленная Иосифом записка имела полный успех. В январе 1837 года вышел указ о заведывании всеми делами греко-униатской церкви обер-прокурору Святейшего Синода. Делая этот новый шаг к подведению униатов под одно управление с православными, правительство обеспечивало дружное содействие униатской церкви со стороны православной церкви. Новый обер-прокурор Святейшего Синода, граф Протасов, принялся с полным рвением и неутомимым усердием за довершение униатского дела. Иосиф, оставшийся по-прежнему руководящим деятелем, написал для обер-прокурора записку о ходе униатского дела и средствах довести его до благополучного исхода – естественного, спокойного и прочного воссоединения униатов с православною церковью. В записке, между прочим, указан поразительный факт крещения в одном только 1834 году около 35 тысяч новорожденных униатских детей в латинскую веру. Вследствие доклада об этом обер-прокурора Святейшего Синода, последовал Высочайший указ о воспрещении римским священникам крестить детей греко-униатов и записывать их в метрические книги при костелах, а также явилось Высочайшее повеление не рукополагать во священники тех греко-униатских духовных лиц, которых жены исповедуют латинскую веру, а настоящим женам и дочерям латинского вероисповедания предоставлено присоединиться к греко-униатскому вероисповеданию. Эта, проектированная Иосифом, мера вызвана была тем, что во многих семействах униатских священников господствовало разноверие: отцы с сыновьями исповедовали униатскую, а матери с дочерями – латинскую веру. Такое разноверие завелось в семьях униатского духовенства не столько оттого, что будущие священники женились на католичках, сколько оттого, что священнические жены и дочери, оставляя унию, переходили в латинскую веру, считавшуюся в то время панскою, т.е. аристократическою верою. Подобные матери, находясь под непосредственным влиянием ксендзов, воспитывали своих детей в духе католицизма, обучая дома даже и своих сыновей, будущих униатских пастырей, молитвам и катехизису на польском языке, так что последние вовсе не знали ни русской, ни славянской грамоты, ни молитв. Витебский губернатор доносил министру в 1833 году, что многие из католических ксендзов только для того, чтобы вступить в брак, оставляли католицизм и, женившись на католичках, хотя сами делались униатскими священниками, но детей зачисляли по метрикам и воспитывали по католическому обряду.¹²⁶

В виду того, что некоторые священники отправляли литургию по старинным служебникам, преосвященный Иосиф предписал Литовской консистории отобрать от всех церквей древние униатские служебники, а вице-благочинным наблюдать за единообразным богослужением в униатских церквах, за их устройством и приучением униатского духовенства к правильному произношению богослужебного славянского языка. В том же году сделан новый шаг к сближению унии с православною церковью. Преосвященный Иосиф разрешил православным священникам служить в приделе Кобринской униатской церкви, а также в Пружанской и Молодечнянской (с Высочайшего соизволения), а униатским священникам дозволил служить в православных церквах.

В марте месяце преосвященный Иосиф поручил преосвященному Антонию вызвать в Жировицы благочинных и прочих духовных начальствующих лиц, на более или менее продолжительное время, для испытания их способностей и благонадежности, в виду предстоящего назначения 18-ти благочинным от 50 до 100 рублей ежегодного пособия. Кроме того, все благочинные, а также настоятели монастырей, должны были собраться в Жировицы в предстоящий его приезд, в июле, для получения от него наставлений. Всех благочинных было в то время 26, монастырей – 11.

В апреле 1837 года преосвященный Иосиф просил отпуска, для обозрения епархии, в которой не был с 1834 года. В июле того же года он отправился, с Высочайшего соизволения, для обозрения как Литовской, так и Белорусской епархий. В течение четырех месяцев он осмотрел две семинарии, девять духовных училищ и посетил 119 церквей – 54 в Белорусской и 65 в Литовской епархии. Задушевною мыслью преосвященного Иосифа во время этой поездки было двинуть дело как можно ближе к воссоединению и указать правительству на готовность к этому униатского духовенства. К этому времени в Литовской епархии оставалось без иконостасов только 15 церквей, требовавших, впрочем, и капитальной переделки, остальные 641 церковь уже имели иконостасы. Во всех униатских церквах были устроены престолы среди алтаря и упразднены боковые латинские алтари с престолами, придвинутые к стене, а также уничтожены орга́ны, амвоны для проповедников и конфессионалы для исповедующихся; в большей части церквей переделаны и исправлены священные сосуды, утварь и облачения, отобрано много униатских служебников и церкви снабжены служебниками московской печати. Для обучения по новым служебникам при Жировицком соборе перебывал 431 священник. Самою раздачею московских служебников Иосиф успел поколебать догматические убеждения духовенства. В принятии священниками служебников принимались подписки только безусловные, без всяких оговорок со стороны принимавших, и почти все давшие эти подписки были убеждены, что обязываются этим и к принятию православия. Многие священники, иные по простоте, а иные нарочно придерживаясь буквально этих служебников, не поминали уже особенно в ектеньях, папу. Давно уже было выведено, по распоряжению Иосифа, именование папы в церковных молениях «вселенским». Сам Иосиф уже два года не поминал папу при великих входах на литургии. Рукополагавшиеся во священники также не должны были присягать папе. Ставленные грамоты выдавались не на польском или латинском языке, как было прежде, а на славянском, по образцу православных. Все епархиальное делопроизводство велось на русском языке. Из дьячковского училища было выпущено полтораста хорошо подготовленных дьячков. В бытность в епархии, преосвященный Иосиф подтвердил распоряжение не рукополагать в диаконы и во священники, по греко-униатскому ведомству, таких лиц, жены которых исповедуют римско-католическую веру. При этом он предупредил благочинных и все духовенство, что если священно и церковно-служительские жены, и дочери латинского исповедания не возвратятся в греко-униатский обряд, к успокоению собственных семейств и к хорошему образованию, а, следовательно, и к будущему благополучию их детей, то это будет приписано не усердию и неспособности самих благочинных.

Во время этой поездки преосвященный Иосиф заботился не только об ускорении преобразований в богослужении и в устройстве униатских церквей, но и сам старался действовать на нравственно-религиозные и политические убеждения своего духовенства. Так для пробуждения в униатском духовенстве чувства русского патриотизма, Иосиф пользовался каждым удобным случаем, чтобы напомнить ему о его русском, происхождении, об угнетениях со стороны поляков, о заботливости русского правительства, поставившего униатов под покровительство законов, охраняющих неприкосновенность православного исповедания. И многие из духовенства стали теперь гордиться своим русским происхождением. Для большего отчуждения греко-униатов от римлян, преосвященный указывал на постоянные стремления латинян к уничтожению и искоренению унии, а также старался возбуждать затихшие дела, например, о совращении униатов в латинство. Для убеждения духовенства в православии русской церкви, кроме словесных поучений и наставлений, он раздавал многим духовным катехизис, изданный Святейшим Синодом, и распространял известное рассуждение о православии греко-российской церкви. «Каких глубоких соображений, каких напряженных трудов (говорит один из очевидцев и участников деятельности нашего архипастыря), каких утомительных индивидуальных мер, какого разнообразия в применении их, какой снисходительности к слабостям, какого вещего чутья к недоразумениям, какой нежности, вообще такта и дара внушений требовалось здесь на каждом шагу в отношении этих людей (униатского духовенства), незлобивых и непредубежденных, но ссылавшихся постоянно то на завет отцов, то на присягу папе, отобранную у них при рукоположении, то, наконец, на необходимость соборного авторитета, которому во всем готовы заранее и беспрекословно подчиниться, об этом, но мере отдаления от этой достопамятной эпохи, можно будет только догадываться, но существенно-характерный колорит самой эпохи едва ли будет возможно воспроизвести. Не даром же из всех побед единственно только вполне надежной признается победа мирного убеждения.¹²⁷

Догматическому убеждению духовенства в православии русской церкви наиболее способствовал искусно-подобранный состав преподавателей Литовской греко-униатской семинарии, людей глубоко и всесторонне образованных и искренно преданных делу воссоединения. Преподаватели, имевшие нередко степень доктора богословия, не довольствовались сухим историческим изучением спорных вопросов, разделяющих восточную и западную церковь, но разбирали их добросовестно, поверяли тщательно по греческим и латинским первоисточникам, нередко открывали при этом злонамеренные искажения греческих текстов латинскими переводчиками и торжественно утверждали верования православной восточной церкви.¹²⁸ Таким образом, Литовская семинария не только доставляла уже православных по убеждениям ново-поставленных священников, но и необходимо действовала, посредством юношества, на убеждения самих родителей. Благодаря уму, распорядительности и энергии Иосифа, Литовская епархия, насчитывавшая 850 тысяч униатов, могла уже тогда считаться как бы православною. Священники, за малыми исключениями, готовы были присоединиться к православной церкви. В доказательство такой готовности, преосвященный Иосиф представил списки 114 лиц высшего духовенства Литовской епархии, изъявивших готовность во всякое время присоединиться к православию, с собственноручными их подписками.¹²⁹

Преосвященный Иосиф разрешил также своему викарному, Антонию Зубке, принимать от священников Литовской епархии подписки о готовности присоединиться к православной церкви. Эти подписки тем охотнее давали и благочинные, и священники, что они были убеждены, что этим они исполняют желание глубоко уважаемого ими преосвященного Иосифа, который сумеет стройно, без вредных столкновений, довести до конца дело воссоединения. Притом всему белому духовенству стало известно, что все его высшие и самые образованные представители, занимавшие должности в Жировицкой консистории и семинарии, были на стороне православия. Большинство белого необразованного униатского духовенства прежде бессознательно веровало в превосходство католицизма. Между тем новые образованные иерархи, вышедшие из среды белого духовенства, не только освободили его от бывших налогов, но заводили еще для него училища и семинарии и ревностно, за счет казны, воспитывали в них его детей, доселе бесприютных и бесправных, заботились о восстановлении родной церковной старины и ознакомлении с родным славянским и русским языком. Вот ближайшие причины полного и теплого доверия низшего духовенства к преосвященному Иосифу и его сподвижникам.

Кроме викарного епископа Антония, самого близкого и наиболее доверенного сотрудника преосвященного Иосифа, наибольший успех имела, в разных местах епархии, миссионерская деятельность вице-председателя той же консистории, протопресвитера, доктора богословия Михаила Голубовича (впоследствии Минского архиепископа), пользовавшегося между духовенством большим авторитетом).¹³⁰ Многие благочинные, принимавшие, по поручению Иосифа, от духовенства подписки о готовности его присоединиться к православной церкви, донесли ему, что они безусловно ручаются за свое духовенство, а иные указывали на некоторых сомнительных и даже на неблагонадежных. При этом некоторые считались неблагонадежными только по недоразумению. Чтобы избежать преследования латинян и не возбудить народ, лица, выдавшие подписки о готовности присоединиться к православной церкви, не должны были разглашать об этом никому, впредь до общего воссоединения, которое виднелось в неопределенном будущем. Поэтому о сильном брожении в униатской церкви известно было даже в Петербурге, кроме Государя, лишь очень немногим сановникам и некоторым лицам, соприкосновенным к этому делу.

В подписках о готовности присоединиться к православию постоянно встречаются оговорки о дозволении, с присоединением к православию, сохранить прежнюю одежду латинского покроя и брадобритие. Духовенство настолько дорожило этими особенностями, что, когда преосвященный Антоний отрастил бороду и в 1837 году впервые надел рясу, и когда некоторые священники, следуя его примеру, также отрастили бороды, то это произвело сильные опасения среди духовных, и только появление в епархии самого преосвященного Иосифа без бороды «могло восстановить, по его словам, прежнюю доверенность к униатскому делу». Не мало также смущали духовенство преднамеренно распускаемые тогда слухи о том, что священники, принимающие православие, будут высылаемы в великороссийские губернии, а на их место будут вызывать коренных русских. Подобные опасения распространены были и в Белорусской епархии.¹³¹

При дальнейшем обозрении церквей Иосиф убедился, что далеко не так успешно шли дела в Белорусской епархии. Преждевременное присоединение к православию униатов, соседних с великорусскими губерниями, или принадлежавших к имениям русских помещиков, или казны, и наиболее близких к православию, отняло точку опоры для преобразовательных действий униатского духовенства, на долю которого осталось, под влиянием польских помещиков и ксендзов, 620 тысяч униатов. Притом в Белорусской епархии не было того постоянного, твердого направления всех действий к одной общей цели, какое неизменно было, в течение нескольких лет, в епархии Литовской; а потому не было и тех результатов, какие давно сказались в Литовской епархии. В Литовской епархии Иосиф как бы влагал всю свою душу в делаемые им распоряжения, самолично следил за их исполнением, указывал средства, строго требовал во всем отчета.

Напротив, главный начальник Белорусской епархии, митрополит Булгак, известен был всем как ревностный католик, благодаря которому только и держится уния. Латинствующие униаты не теряли надежды на покровительство своего архипастыря, а лишившиеся приходов, после присоединения их к православию, униатские священники продолжали распространять недовольство среди народа. В Белорусской епархии, как издавались распоряжения престарелым митрополитом Булгаком только для очищения формы, так и принимались тупо и исполнялись неохотно, или не исполнялись вовсе. Управляющий, за отсутствием митрополита, епархией, преосвященный Василий, зависевший от митрополита, при жизни его не мог действовать самостоятельно.¹³² В Могилевской губернии богослужение и устройство церквей наиболее были приближены к восточному обряду, но это потому, что и прежде здесь было меньше латинских нововведений. В части Минской губернии, принадлежавшей к Белорусской епархии, устройство церквей по образцу греко-восточной церкви производилось довольно успешно, но весьма мало было сделано относительно богослужения, и не хорошо было направление умов духовенства. Во всей Белорусской епархии не доставало еще более 100 иконостасов, несмотря на то, что здесь, еще ранее последней реформы унии, существовало уже 230 иконостасов. Еще менее обращалось здесь внимания на правильное совершение богослужения, на переделку утвари, церковных облачений и приобретение богослужебных книг. Польские помещики всеми способами старались поддерживать унию и защищать верных ей священников. Во главе униатской партии, противившейся «деятелям схизмы», стояли: бывший асессор консистории, священник Иоанн Игнатович, и инспектор семинарии Томковид. При посредстве этих лиц польско-латинская партия внушала духовенству крепко держаться унии, ожидая перемены обстоятельств, обещала свое покровительство, ходатайствовала перед епископом Лужинским за ослушников распоряжений Греко-униатской коллегии, предлагала свои услуги к напечатанию униатских служебников, взамен московских. Для того, чтобы оттолкнуть народ и духовенство от воссоединения с православною церковью, помещики распространяли среди униатов слухи о явлении подле Витебска епископа Иосафата Кунцевича на камне, в архиерейском облачении, и распространяли картину этого мнимого чуда, с описанием будто бы творимых Иосафатом Кунцевичем чудес.¹³³ Преосвященный Иосиф, обозревавший, по Высочайшему повелению, Белорусскую епархию, просил ходатайства Протасова о высылке во внутренние губернии наиболее рьяного представителя латино-польской партии, бывшего Полоцкого уездного предводителя дворянства Беликовича, а также об обуздании губернских предводителей дворянства Шадурского и Голынского. Иосиф дал также предложение Белорусской консистории – в течение шести месяцев устроить во всех церквах иконостасы и престолы и снабдить церкви богослужебными книгами.

Во время этого путешествия по Белорусской епархии Иосиф успел принять только 21 подписку от лиц, изъявивших желание присоединиться к православию, в том числе и от ректора Полоцкой семинарии, протоиерея Михаила Шелепина, бывшего доселе в коалиции с упомянутыми – священником Игнатовичем и инспектором семинарии, священником Адамом Томковидом.¹³⁴

Насколько была популярна и плодотворна деятельность преосвященного Иосифа по очищению русского униатского обряда от латинских нововведений, это доказывается следующим фактом. В бытность Иосифа в Литовской епархии некоторые лучшие и благомыслящие униатские священники Холмской епархии, услышав о совершенных Иосифом, в соседней Литовской епархии, благодетельных преобразованиях в униатской церковной жизни, обратились к нему с частным письмом, в котором изображают положение своей епархии в следующем виде: отделенная, к несчастью, от всякого единения с Белорусскою митрополией, Холмская епархия лишена отеческого покровительства собственного пастыря, который смотрит сквозь пальцы на совращение римлянами греко-униатских прихожан и отторжение ими фундушей, так что, если какой-либо священник обратится с жалобой к своему епархиальному начальству, – или возвращается оттуда без всякого ответа, или еще получает выговор. Священники, противящиеся совращению униатов в латинство, от польских помещиков называются клевретами епископа Семашки». В заключение, просители, из опасения подвергнуться гонениям от польских помещиков, латинских ксендзов и всего латинствующего епархиального начальства, выражают желание, чтобы дело это сохранилось в возможной тайне и уполномочивают вести переговоры с преосвященным Иосифом, по этому предмету, настоятеля Крачевского прихода, униатского священника Иоанна Жиповского, известного впоследствии ревнителя православия. Преосвященный Иосиф, собрав предварительно точные сведения о том, что содержание письма этих священников правдиво, вошел с представлением, от 3 октября 1837 года, к высшему начальству, выставляя ему на вид верность этого письма и государственную пользу, которая может от него произойти, равно и всю опасность, грозящую 300 тысячам холмских униатов со стороны римлян. При этом преосвященный Иосиф, при всяком удобном случае ратовавший за присоединение к православию холмских униатов, высказывал предположение, что, кроме 20 священников, приславших ему указанное письмо, – и «дальнейшее духовенство по тому только не объяснило своих внутренних чувств, что не имеет к тому средств, боясь подвергнуться гонению со стороны римлян и поляков». Это были робкие заявления одних только униатских священников Холмской страны, без прихожан. Но после совершившегося, в 1839 году, воссоединения с православною церковью западнорусских униатов, влечение к воссоединению проникло и в народ и разрешилось, в 1875 году, присоединением к православию всех униатов Холмской области».¹³⁵

Смерть митрополита Иосафата Булгака и назначение Иосифа председателем Греко-униатской коллегии. Скорбь протоиерея М. Бобровского о погибели унии. Вызов в Жировицы священников, не пожелавших присоединиться к православной церкви. Савашкевич. Жены священников, как противницы воссоединения. Противодействие воссоединению со стороны базилиан, особенно Виленских, и Виктор Босяцкий. Иосиф предложил причетникам-католикам принять унию. Интриги латинского духовенства против униатов. По ходатайству Иосифа запрещено совершать латинские миссии. Пререкания гражданских и духовных властей. Преждевременное обращение в православие в селе Ратне и священник Кульчицкий. Протоиерей А. Сосновский и его единомышленники подают прошение на Высочайшее имя. Интриги в этом деле латинян и белостокского гражданского начальства. Вторая жалоба на Высочайшее имя и объяснение Иосифа. Вызванные священниками Говорским и Паньковским возмущения в их бывших приходах Чижевском и Березовском. Насилие толпы над благочинным Костыцевичем. Участие в этих событиях римско-католического духовенства, Раскаяние священников Говорского, Паньковского и протоиерея Сосновского. Движение против воссоединения в Белоруссии. Иоанн Игнатович и Адам Томковид. Съезд в Церковне, прошение 111 священников о сохранении унии и мнение Иосифа.

В начале 1838 года случилось событие, имевшее решительное влияние на судьбу унии. В феврале скончался последний униатский митрополит в России, Иосафат Булгак. Со смертью его, по выражению протоиерея Михаила Бобровского, бывшего некогда наставником Иосифа Семашки в Главной семинарии, а в это время приходского священника в месте Шерешеве и Пружанского благочинного, «пробил последний час унии». Митрополит Булгак, хотя и не противился открыто распоряжениям Греко-униатской коллегии, направленным, по инициативе Иосифа, к сближению унии с православием, но относился к ним крайне вяло и пассивно, и притом, по воспитанию своему в Риме в школе пропаганды и по связям с польскими панами, из среды которых вышел сам Булгак, он не желал, чтобы неизбежное воссоединение унии с православием совершилось при его жизни.¹³⁶ Католики не без основания считали его своим до последних дней жизни и в погребении его в православном монастыре (в Сергиевской пустыни, близ Петербурга) увидели явное намерение правительства обратить униатов в православие,¹³⁷ а потому делали последние отчаянные усилия остановить дело воссоединения. К счастью для деятелей воссоединения, около того же времени скончался и второй опасный противник воссоединения, униатский Пинский епископ Иосафат Жарский, оставивший записку, в которой он объявлял себя не причастным всем действиям по греко-униатской церкви. Со смертью Булгака, преосвященный Иосиф сделан был председателем Греко-униатской коллегии, а преосвященный Василий Лужинский – самостоятельным начальником Белорусской епархии.¹³⁸ В это время униатское дело быстро пошло к своему окончанию, несмотря на противодействия сторонников унии из среды униатского духовенства, а также латинян.

Некоторые представители старого униатского духовенства, не говоря уже о базилианах, и притом давшие подписки на присоединение еще в 1837 году, как например, профессор М. Бобровский, выказывали глубокую скорбь по случаю смерти последнего униатского иерарха, Иосафата Булгака, – смерти, фактически прекратившей существование дорогой для них унии. «Эту печальную катастрофу (т.е. конец унии), пишет профессор Бобровский к своему другу, Клещелевскому протоиерею Антонию Сосновскому, решительному противнику воссоединения, предсказывали осенью минувшего 1837 года землетрясения на Волыне и Подолии. Смертность от холеры, суровость зимы, повсеместный неурожай – суть очевидные бичи, посланные Богом за отступничество от веры наших предков. Но избави нас Бог от чего-либо худшего!»¹³⁹ Наиболее ревностные униаты почувствовали теперь, что «скоро погибнет дело, запечатленное кровью блаженного Иосафата Кунцевича», т.е. унии, по выражению одного современного апологета унии.

Заметив, что значительная часть священников отказываются дать подписки о готовности присоединиться к православной церкви (до 18 апреля было взято всего 300 подписок от священников Литовской епархии), преосвященный Иосифа, поручил епископу Антонию (от 20 мая) потребовать от всех благочинных удостоверения, о благонадежности и способностях подчиненных им священников. Преосвященный Антоний должен был и теперь, как бывало при раздаче служебников, вызывать из каждого благочиния по два или больше неблагонадежных священников, для испытания их посредством епархиальных экзаменаторов в знании богослужения и постановлений греко-восточной церкви, равно и в других сведениях, необходимых духовному сану, а также для образования их, по мере возможности, в этих отношениях при кафедральном соборе. Не вызывались в Жировицы только те духовные, за благонадежность которых ручались благочинные, получившие по этому делу особые наставления. Подобный вызов в Жировицы неблагонадежных духовных лиц имел уже неоднократный успех, и Иосиф был уверен, что мало найдется священников, которые не пожелали бы освободиться от тягостной в летние месяцы поездки в Жировицы и не предпочли бы выдать требуемую подписку местному благочинному. Священники, оказавшиеся неблагонадежными, после продолжительного пребывания при Жировицком соборе, перемещались на худшие приходы и отдавались в ведение наиболее просвещенных духовных лиц, или же назначались на причетнические должности в приходских церквах.¹⁴⁰

Бывали случаи, что священники отказывались дать епархиальному начальству подписку о воссоединении и потом не являлись по вызову в Жировицы. Так преосвященный Антоний доносил преосвященному Иосифу (2 августа), что священник Гродненского уезда Савашкевич отказался дать подписку. Но, будучи вызван в Жировицы, он не явился туда под видом болезни. Но этому поводу преосвященный Антоний отнесся к Гродненскому губернатору, с просьбою о немедленном отправлении Савашкевича в Жировицы, несмотря ни на какие отговорки.¹⁴¹ Пробыв недели две-три в Жировицах, вызванные священники обыкновенно соглашались дать подписку, упорные же были перемещаемы на другие, худшие и более отдаленные приходы. Впрочем, были и такие, которые, приняв православие, оставили духовный сан и вышли в светское звание.

Упорство многих священников поддерживали фанатически-настроенные против православия их жены – католички и униатки, как видно из следующего предложения преосвященного Антония Зубки Гродненскому благочинному. «Доходят до меня сведения, писал преосвященный, что жена священника Иезиорской церкви, Гереминович, несмотря на предостережение, данное мною ей во время осмотра церквей, вмешивается в дела церкви, не подлежащие её суждению, и возмущает своего мужа и других священников не слушаться распоряжений начальства, пекущегося о приведении греко-униатской церкви к первобытной её чистоте. Поэтому предписываю дать ей за это словесно строгий выговор и наставление о смиренном повиновении своему духовному начальству. Если же эта мера окажется недействительною, то донести мне, для заключения её (Гереминович) в Пинский девичий монастырь впредь до исправления».¹⁴² Жена благочинного Наркевича даже публично порицала православие и с ожесточением бранила своего мужа, отрастившего бороду в 1838 году и принявшего рясу.

Но наибольшее противодействие воссоединению с православием преосвященный Иосиф встретил, как и следовало ожидать, со стороны базилиан. Иосифу скоро удалось поколебать силу и значение базилианского ордена посредством упразднения излишних базилианских монастырей и увольнения значительного числа базилиан в римский обряд. Число монахов сократилось к концу 1835 года до 197. Через три года и эта цифра уменьшилась до 170. Чтобы еще более ослабить силу базилиан, Иосиф постоянно перемещал их из монастыря в монастырь, так что монахи в течение нескольких лет почти не имели постоянного жительства. Хорошим следствием постоянного перемещения базилиан было то, что наиболее латинизированные монахи бывшей Литовской провинции научились более правильному богослужению у монахов бывшей Русской провинции, у которых оно менее всего отступило от первобытного порядка.

В главнейшем униатском Свято-Троицком монастыре, в городе Вильне, обряды по правилам греко-восточной церкви не соблюдались еще в конце 1836 года, несмотря на предписания епархиального начальства. Здесь продолжали служить читанные обедни на боковых престолах, не имевших царских врат. Даже в так называемых петых обеднях употребляли вместо пяти просфор только одну. Обедни совершались по униатскому служебнику, униатским напевом и с искаженным произношением славянских слов. Почти все 20 монахов Троицкого монастыря были фанатики. Они ненавидели православных и называли их схизматиками, отщепенцами, потемненцами (отверженными), а их веру, или «схизму», ставили ниже еврейской и даже языческой религии. Базилианские духовники внушали подобные мысли особенно простым людям, запрещая им, под угрозою анафемы, ходить в православные церкви, читать книги, написанные православными, и даже разговаривать с ними. С иноками соседней православной Свято Духовской обители базилиане избегали всяких сношений. Когда, по случаю смерти одного православного иеромонаха, православные просили позвонить на базилианской колокольне, исполняющий должность «старшего» (настоятель) Троицкого монастыря с негодованием отказал в этой просьбе. В 1835 году в министерстве внутренних дел были получены письменные анонимные заявления, уличавшие настоятеля Троицкого монастыря и некоторых подчиненных ему должностных лиц в крайне предосудительных действиях и бесчинствах. Авторы этих заявлений обвиняли, между прочим, базилиан в разных манифестациях во время польского мятежа 1831 года, в присоединении к мятежникам двух Троицких базилиан, в опущении на ектеньях царской фамилии и прочем. Блудов сообщил анонимные заявления преосвященному Иосифу. Иосиф поручил в 1836 году преосвященному Антонию произвести ревизию Троицкого монастыря. Большая часть указанных обвинений вполне подтвердилась, так что преосвященный ревизор в своем представлении Иосифу подал было мысль даже об упразднении Троицкого мужского и приписанного к нему, смежного с ним, женского базилианского монастыря и об обращении доходов с этих двух монастырей (до 10 тысяч рублей серебром ежегодно) на нужды униатской церкви.¹⁴³

Наибольшее противодействие планам Иосифа оказали бывшие настоятели базилианских монастырей – из латинян, лишенные занимаемой ими должности за враждебное отношение к вводимым преобразованиям. 19 июля преосвященный Антоний донес преосвященному Иосифу, что бывший настоятель Виленского Свято-Троицкого монастыря Виктор Босяцкий, переведенный на иеромонашескую должность в Бытенский монастырь, отказался решительно дать заявление о желании присоединиться к православной церкви, по закоренелой ненависти ко всему русскому, и что Босяцкий поддерживает упорство в том же отказе со стороны Бытенских, а может быть (секретно) и Виленских униатских монахов. Вследствие этого преосвященный Антоний отдал Босяцкого под надзор настоятеля Жировицкого монастыря и заставил его служить обедню, но тот отказался, объясняясь тем, что он не служил уже два года. Преосвященный Антоний велел наказать Босяцкого голодным столом, т.е. давать ему в день по 3 фунта¹⁴⁴ хлеба и воду. Пробыв на хлебе и воде полтора дня, протестующий базилианин объявил, что исполнит волю своего начальства и будет служить, и, хотя на второй день снова отказался служить, сказавшись больным, но на третий день служил и был уволен преосвященным Антонием от епитимии.¹⁴⁵

В том же году преосвященный Иосиф назначил шестимесячный срок состоявшим при многих униатских церквах причетникам римско-католического вероисповедания на размышление; не пожелают ли они принять униатское вероисповедание, с тем, что если не пожелают, то будут исключены из духовного звания. Причетники скоро возвратились в лоно униатской церкви, хотя жены их продолжали оставаться в латинстве.

До какой дерзости доходило латинское духовенство, предчувствовавшее неизбежный конец унии, доказывает поступок управляющего Виленскою епархией, прелата Микуцкого, который письменно опубликовал выдуманный им Высочайший указ о дозволении совращенным униатам оставаться в латинстве. Возвращающиеся из латинства в униатский обряд подвергались преследованиям не только от помещиков и ксендзов, но даже от органистов. Так один органист, подосланный ксендзом, укорял следующими словами униатку: «как ты смела присоединиться на русскую веру! знаешь ли ты, что это проклятый обряд, ибо в оном по 30 человек, подняв руки вверх, исповедаются вслух».¹⁴⁶ Ксендзы продолжали рожденных от униатов детей крестить в латинскую веру и не дозволяли униатским священникам собирать в метриках справки о незаконно-крещенных младенцах. Для обуздания латинской пропаганды Иосиф исходатайствовал запрещение строить, без предварительного сношения с униатским начальством, костелы и часовни среди униатского народонаселения, а также – отправлять латинские миссии в Западном крае, без разрешения высших властей. Миссии эти состояли в том, что отборное католическое духовенство переходило от одной церкви к другой, совершало здесь торжественные богослужения с проповедями, часто на открытом воздухе, давало иногда индульгенции, исповедовало, хотя и не причащало униатов, распространяло иногда нецензурные польские книжки и производило большой соблазн среди униатского народа.

Успеху униатского дела много вредили взаимные пререкания и недоумения гражданских и духовных властей. Нередко духовные власти, униатские и православные, жаловались на бездействие власти гражданской, и наоборот. Нередко происходили столкновения даже между представителями одного и того же ведомства. Примером первого рода может служит жалоба Минского губернатора, князя Давыдова, обер-прокурору Святейшего Синода на то, что епархиальное униатское начальство мало заботится об устройстве церквей, не исполняет его циркуляра, о содержании которого он не потрудился уведомить епархиальное начальство, именно, что иконостасы устраиваются прежде составления чертежей, утверждаемых высшими начальством. Иосиф был возмущен этим доносом, возбудившим бесполезную переписку, и обратил обвинения Давыдова в бездействии епархиального начальства на самого Давыдова.

Православное духовенство, хотя не с прежнею энергией, хлопотало о частном обращении униатов в православие, при содействии гражданских властей. Подобный случай был в месте Ратне, Волынской губернии, куда, для обращения в православие прихожан, была прислана комиссия от Волынского православного епархиального начальства, во главе с архимандритом Иерофеем из Почаева. Архимандрит жил вместе с своими певчими в еврейских домах среди местечка, с апреля по 11 мая. 24 апреля собралось в Ратну на ярмарку множество полесского народа. Узнав, что из Почаева приехало в Ратну «Благочестие» и, считая по своей простоте благочестие лицом, народ как на чудо смотрел на греко-российского монаха в клобуке и рясе, произнося: «ах, яка страшна Благочестия, щеж мы от роду таковой не бачили».

Бывший униатский священник Кульчицкий, человек сомнительной нравственности и крайне непривлекательной наружности, затеял это преждевременное воссоединение (на 23 церкви Ратненского благочиния тогда уже выдали расписки в готовности присоединиться к православию 22 священника, в том числе и Ратненский настоятель Дмоховский) для того, чтобы при этом воспользоваться лучшим Ратненским приходом в епархии. Кульчицкий ходил по местечку в рясе, с немного отрощенной бородою, и своим безобразием подавал повод к неприличным толкам между народом. Присоединяющимся мещанам давали деньги и водку, отчего иные легко соглашались и слепо присягали на принятие православия, а другие смотрели на это с отвращением. Видевшие все это приезжие крестьяне говорили потом с негодованием: «пусть себе пристают к православию попы наши и пусть берут. церкви, а мы не хотим того и знать, будем молиться Богу и по-польски».¹⁴⁷

Наиболее озабочивало преосвященного Иосифа обнаружившееся среди униатского духовенства Белостокской области движение, враждебное делу воссоединения. Из 49 священников этой области 15 не только отказались дать подписки о желании присоединиться к православию, но еще подали на Высочайшее имя прошение, с ходатайством, защитить их веру от гонений и преследований. Во главе протестовавших стоял 63-летний протоиерей Клещелевской церкви Антоний Сосновский, человек весьма образованный, некогда неустанно боровшийся за права белого духовенства, попираемые базилианским орденом, но принадлежавший к партии ревностных униатов из белого духовенства, которые мечтали, сокрушив базилиан и опираясь на их фундуши, на русское образование и очищение обрядов, доставить униатской церкви в России видное самостоятельное положение. К Антонию Сосновскому примкнули его единомышленники, священник Чижевской церкви Фавст Говорений и Березовской – Антоний Паньковский, которые предпочитали действовать заодно с холмскими униатами. Некогда главный деятель Брестской капитулы, а потом Виленской консистории, протоиерей Антоний Сосновский пользовался в Белостокской области большим авторитетом. Эти обстоятельства придавали действиям бывшего официала, упрямого и настойчивого старика, особенное значение в глазах епархиального начальства, торопившегося делом воссоединения и озабоченного к тому же волнениями в Белорусской епархии.¹⁴⁸

Вообще духовенство Белостокской области, смежное с фанатическим латинским духовенством Царства Польского и подчинявшееся внушениям областных начальников, униатов, совращенных в латинство, менее других было расположено к православию. Преосвященный Иосиф в донесении Протасову фактически доказал участие латинской интриги в поступке названных священников. Некоторым из этих священников, бывшим на празднике в Годешовской униатской церкви Царства. Польского, римский августовский епископ делал разные внушения, раздавал какую-то книгу, обещая в это время какие-то перемены. Эти слова почти буквально повторял потом Фавст Говорский: «настоящее правительство недолговременно, и за наступлением нового все священники опять возвратятся в соединение с римскою церковью»

Упомянутое прошение на Высочайшее имя возбудило не мало недоразумений и вызвало обширную переписку. Расположенный к латинству генерал-губернатор князь Долгоруков старался выгородить виновных священников и жаловался Протасову на действия преосвященного Антония, а частью и преосвященного Иосифа, советуя Антонию избегать фанатизма. Иосиф в объяснении Протасову пишет, что протестующие священнослужители вызваны в Жировицы и последуют внушениям своего духовного начальства, или будут заменены другими благонадежными, что этим делом нечего беспокоиться; оно легко устроится, если только священники не будут ободрены поступками гражданского начальства. Насколько подозрительно действовало Белостокское начальство в этом деле, видно из того, что оно не выслало в Жировицы протоиерея Сосновского, несмотря на требование епархиальной власти, и этим поощрило его и его партию к дальнейшему упорству и смелости. Священники Говорский и Паньковский подали вторую жалобу на Высочайшее имя через шефа жандармов Бекендорфа. Представленное Семашкою объяснение на эту жалобу положило конец всем подобным манифестациям. Из этого объяснения видно, что Сосновский не только не явился в Жировнцы по требованию консистории, но внушал прихожанам не ходить в церковь к священнику, назначенному на его место, а Паньковский, сдавая приход назначенному на его место священнику, внушал прихожанам не допускать благочинного служить в их церкви, и прихожане действительно не приняли нового священника, несмотря ни на какие увещания. За эти поступки Высочайше повелено послать Сосновского и Паньковского в разные города Костромской губернии под надзор местного начальства.

Но прежде чем приведена была эта резолюция в исполнение, Говорений и Паньковский ушли из Тороканского монастыря, места своего заключения, и произвели явное возмущение между своими прихожанами. Когда в Чижевский приход приехал благочинный Костыцевич, то чижевские прихожане потребовали его к себе и, окружив, стали кричать, что они не хотят ни Лопушинского, ни другого кого иметь у себя священником, потому что все схизматики, и один только Говорений – католический священник, и что, хотя бы им пришлось жизни лишиться, они Говорского не отпустят. После начали ругать благочинного схизматиком, который хочет всех сделать схизматиками. Толпа усилила свои крики и порывалась отобрать церковные ключи от викарного священника. Наконец начали звонить в колокола и, ставши на колени посреди улицы, запели какие-то песни. Положение благочинного в Березове, в приходе Паньковского, было еще хуже. Не успел Костыцевич войти в дом дьячка, как сейчас пришел туда священник Паньковский, а с ним толпа мужиков, которые начали ругать Костыцевича, принудив его скрыться в соседней комнате, у писца. Последний сам должен был спасаться от разъяренной толпы, гнавшейся за ним с каменьями, а Костыцевича толпа повела по улице на колокольню, где, наругавшись над ним, принудила его дать расписку в том, что он не приедет к ним в церковь и не будет отбирать от них священника Паньковского.

Посланный Государем для расследования дела майор корпуса жандармов, Ломачевский, признал главными виновниками возмущения священников Паньковского и Говоровского. Последний, вместе с лекарем поляком Рукуйжей, пустил слуха, о получении в Белостоке Высочайшего манифеста об освобождении униатов от преследования; для прочтения этого мнимого манифеста явилось к правителю Белостокской области до тысячи крестьян. При дознании открылось деятельное участие римского духовенства в этих событиях. Так, жандармский офицера Сталинский доносил: «высшая духовная власть римско-католической церкви находится в близких сношениях с властью греко-униатскою, с тою целью, чтобы по возможности стараться обращать униатов в римско-католическую веру; в какой силе и означенные священники (Говорский и Паньковский) делали прихожанам своим внушения... Если со стороны правительства не будут приняты меры к ослаблению власти римско-католического духовенства, то от сего могут произойти весьма важные последствия, ибо с некоторого времени заметно, что это духовенство начало всячески опять стараться распространять свое прежнее влияние на униатов, которые, как известно, приняли сделанное об них распоряжение спокойно».

Когда Говорский и Паньковский увидели, что распоряжение Иосифа о высылке их в Костромскую губернию утверждено Государем и что им грозит еще более серьёзное наказание за возбуждение движения между прихожанами, они скоро явились с повинною к своему епархиальному начальству и объяснили, что причиною их упорства было недоумение о Высочайшей воле насчет преобразования греко-униатской церкви и что теперь, узнав о противном, они не только сами будут поступать согласно с Высочайшей волей, но и поведут на путь истины заблудших своих собратий. Обрадованный этим раскаянием Иосиф ходатайствовал через графа Протасова об оставлении Паньковского и Говорского на их прежних приходах. Престарелый Сосновский, после тяжкой болезни, также дал расписку в покорности своему начальству и в желании присоединиться к православию (в марте 1839 года) и притом просил позволения провести остаток дней своих в прежнем местожительстве, в городе Клещелях. По Высочайшему повелению, он был возвращен в Клещелевский приходи, и даже получал награды.¹⁴⁹

Более глубокое и широкое значение имело движение против воссоединения в Белорусской епархии, как по значительному числу участвующих, так и потому, что в нем принимали участие люди даровитые, влиятельные, пользовавшиеся сильною поддержкою со стороны польских помещиков и ксендзов. Руководителями этого движения были: бывший асессор консистории священник Иоанн Игнатович и бывший инспектор семинарии священник Адам Томковид, оба вышедшие из той же Главной семинарии, в которой учился некогда Иосиф. Вместе с сообщниками из духовенства, они собирались у помещика Беликовича, проживавшего в своем имении близ Полоцка, на левой стороне Двины, а также у помещика Селавы, и здесь, при участии многих помещиков, обсуждали план поддержания унии.¹⁵⁰

14 сентября 1838 года, в селе Церковне, Дризенского уезда, было значительное собрание униатских священников из Витебской, Минской и Могилевской губерний, которые, имея во главе известного священника Иоанна Игнатовича, служили молебен, участвовали в крестном ходе около церкви, пели духовные песни на польском языке и увещевали многочисленную толпу крестьян молиться по католическому обряду, чтобы Бог дал успех в их намерении.¹⁵¹ Вслед затем Игнатович и Томковид, от имени ста одиннадцати священников Белорусской униатской епархии, подали Государю прошение об освобождении униатов от власти настоящих духовных начальников, о назначении им особого униатского архиерея, об устройстве типографии, для печатания униатских богослужебных книг, и об открытии духовных училищ в духе противном православию. Если же на это не последует согласия и уния в России должна прекратиться, то подписавшиеся просили дозволить им принять римско-католическое вероисповедание.

По поводу поданного прошения преосвященный Иосиф, спрошенный графом Протасовым, посоветовал выслать только двух главных зачинщиков в великороссийские губернии. «Кажется, что эти бумаги (прошение), говорит преосвященный, есть последнее усилие польской партии воспрепятствовать очень известным ей предположениям насчет униатов, и я полагаю, что противодействие прекратится, если воспоследуют решительные меры и униатское дело будет выведено наконец из положения сомнительного и ненадежного».

Записка Иосифа от 1 декабря 1838 года о необходимости безотлагательно присоединить униатов, оставляя в стороне народ и щадя на время некоторые обычаи униатов. Мнение митрополитов Филарета Киевского и Филарета Московского, а также епископа Антония Зубки. Инструкция генерал-губернаторам и командировка Скрипицына.

1 декабря 1838 года Иосиф представил записку о необходимости безотлагательно присоединить униатов к православной церкви, на что в одной только Литовской епархии 775 священников дали собственноручные расписки, а из остальных 160 священников только небольшая часть сомнительны по своей неблагонадежности, «народ же униатский, писал Иосиф, за весьма малым исключением, таков почти ныне, каков был до обращения его в унию, и будет православным, как скоро его пастыри будут православны». Вследствие этого преосвященный не находил никакой надобности требовать формального согласия на воссоединение от всех униатских прихожан и совершать над ними обряд присоединения. Требование согласия предполагало уже и несогласие. Польские помещики непременно воспользовались бы этим случаем, чтобы возмутить своих крепостных крестьян. По этим соображениям Иосиф, как и прежде, предлагал подчинить Святейшему Синоду Греко-униатскую коллегию. Это гражданское подчинение Синоду будет уже наружным присоединением униатов к православной церкви, но, не будучи явным религиозным или духовным присоединением, оно не может послужить поводом для неблагонадежных униатов отделиться от своей церкви и совратиться в католичество. Уже после такого гражданского подчинения униатов, Святейший Синод мог бы произвести догматическое изменение, т.е. уничтожить в символе веры выражение «и от Сына» и запретить поминать папу при богослужении. Вместе с тем преосвященный просил оставить на время униатам и их духовенству некоторые обычаи, не касающиеся догматов и таинств, как-то: настоящий костюм духовных и бритье бороды. Оставление на время прежнего наружного вида униатского духовенства, а также некоторых особенностей униатского богослужения, свято чтимых как униатами, так и католиками, могло бы, по мнению Иосифа, способствовать обращению в православие и католиков. «Вообще униатское духовенство, самым существом настоящих преобразований, подвержено довольно тягостной участи, и справедливость требует, чтобы скорее облегчить сию участь, нежели отягощать оную требованиями, часто ненужными, а иногда даже вредными».¹⁵² Граф Протасова, передал эту записку Иосифа на рассмотрение митрополитов Московского и Киевского. Оба митрополита согласились с мнением преосвященного Иосифа, что не следует медлить окончанием этого дела. Митрополит Киевский Филарет писал, что во время поездки его через губернии Витебскую и Могилевскую и во время пребывания в Киеве, при личных совещаниях с преосвященными Могилевским, Волынским и Полоцким, он совершенно убедился в том, что справедливость и самое сострадание к греко-униатскому духовенству и прихожанам требуют, чтобы правительством были приняты надежные меры к возвращению их в недра праотеческой греко-российской церкви. Митрополит Московский Филарет, между прочим, писал: «Все епископы греко-униатские, большая часть начальников монастырей письменно изъявили согласие на воссоединение. Ревностнейшие из греко-униатского духовенства, некоторые из православных архиереев, сопредельных с греко-униатами и светские начальствующие в губерниях, обитаемых греко-униатами, подают мысль, что настало время и нужно действовать решительно. Поэтому нельзя не признать, что замедление было бы неблагоприятно делу. Воссоединение надлежит устроить так, чтобы греко-униатская паства не была потревожена сильною нечаянностью и произвести с возможною тишиной, дабы люди, которые по своим особым видам не желали бы того, поздно проснулись для противодействия или, по крайней мере, не вдруг проснулись к противодействию. К некоторыми, обычаям униатов, не касающимся догматов и таинств, нужно оказать до времени терпимость». Затем преосвященный Филарет указывает все. подробности совершения и объявления воссоединения, которому должен положить начало соборный акт, составленный греко-униатскими епископами, со старшим духовенством.¹⁵³

Все мысли митрополита Филарета были потом осуществлены, по распоряжению Святейшего Синода. Почти в одно время с запиской Иосифа от 1 декабря 1838 года преосвященный Антоний Зубко, выказавший, особенно в этом и наступающем году, изумительную энергию, также представил Протасову следующее заявление: «Насчет. Греко-Униатской Церкви, о Литовской епархии беру смелость доложить Вашему Сиятельству, что она уподобляется вновь отстроенному зданию, остающемуся без крыши, и враждебные стихии полонизма и католицизма могут помалу разрушить оное, так что после и крыша не защитит здания от непрочности, то есть, я хочу сказать, что, по-моему мнению, нужно, дабы поскорее последовала Высочайшая воля о присоединении нашей Церкви к Греко-Российской, согласно желанию почти всего духовенства. Эту-то волю я называю крышею. Без неё враждебные стихии начинают уже нашептывать, что присоединение к Православию есть изменение веры прародительской, что правительство не намерено приводить оное в исполнение и что стремления к оному духовного начальства могут быть разрушенными. Уже появляются маленькие возмущения прихожан, проистекающие от неблагонамеренных священников. Епархиальное начальство предпринимает против оного меры, но, пока дело в секрете (официальном), эти меры будут недостаточны.

Теперь некоторые не знают еще, что почти все духовенство желает присоединения, а некоторые, любящие возмущения, притворяются не знающими и внушают, что затеи о присоединении можно разрушить. Колеблющиеся сказали бы «что миру, то и нам», а возмутители увидели бы, что законы о свободе вероисповедания не препятствуют общему присоединению, по желанию почти всех. Теперь злонамеренные воюют законами о веротерпимости. Ежели в Белорусской епархии что-либо не достроено, то может быть конченным под крышею».¹⁵⁴

Голос таких высоких авторитетов побудил правительство окончательно порешить униатский вопрос. С этою целью генерал-губернаторы западных губерний были снабжены инструкциями и особыми полномочиями, для немедленного пресечения в самом начале возможных беспорядков или противодействий со стороны панов или ксендзов. Кроме того, в Белорусскую епархию был послан графом Протасовым камергер Скрипицын для розысков по делу о подаче Государю прошения ста одиннадцати священников, для наблюдения за положением дел в униатских епархиях и для предупреждения на месте неблагоприятных делу воссоединения движений. Некоторые неисправимые и вредные для дела униатские священники и монахи были высылаемы, по сношению с гражданскими властями, в устроенную в Курске временную обитель, а самые вредные – в великороссийские монастыри.

Расследование Иосифа в Полоцке о подаче прошения 111 священниками. Собрание трех епископов в Полоцке и соборное постановление о воссоединении от 12 февраля. Число присоединившихся. Постановление Святейшего Синода от 23 марта. Полное собрание Святейшего Синода и присяга Иосифа (30 марта). Иосиф возводится в сан архиепископа с оставлением в должности председателя Белорусско-Литовской коллегии, Прошение Иосифа на покой и пожалование ему пенсии. Секретное объявление духовенству Литовской епархии указа о совершившемся воссоединении. Снисхождение к местным обычаям, Число не воссоединившихся священников в половине 1839 года. Незначительное число воссоединившихся базилиан и меры Иосифа к склонению упорствующих иноков к православию. Совместные торжественные богослужения воссоединенного и православного духовенства в Витебске, Полоцке, Минске, Жировицах и в Вильне. Медаль по случаю воссоединения. Представление Иосифа Святейшему Синоду от 4 октября о результатах воссоединения. Обнародование указа правительствующего сената от 1 октября о совершившемся воссоединении и аллокуция папы от 22 ноября 1839 года, осуждающая отпадение униатов от Рима.

В начале 1839 года предложено было преосвященному Иосифу отправиться в Полоцк, вникнуть в действительные причины происшедшего там движения против воссоединения, устранить виновных и заменить их благонадежными священниками. Главными виновниками происшедшего в Белорусской епархии брожения были, по донесению Иосифа, не духовные лица, а помещики, задумавшие этим протестом остановить приближавшееся к концу дело воссоединения. По этому поводу они устраивали собрания, делали пожертвования, рассылали нарочных к священникам для подписания протеста, не сочувствовавших этому делу духовных лишали права рубить лес, выгонять скот на прежние пастбища, даже нанимать слуг и работников. Земская полиция, зависевшая от выбора тех же помещиков, препятствовала также распоряжениям духовного начальства. Быстротой суда и наказания виновных преосвященный успел скоро подавить возмущение в Белорусской епархии. 12 священников были переведены причетниками в Литовскую епархию, 8 отправлены в униатские монастыри и только 5 главных руководителей оппозиции были сосланы в великорусские губернии. При следствии оказалось, что многие не могли даже подписаться на известном протесте ста одиннадцати, – иные по старости и слепоте, иные по болезни или даже по неумению писать.

Исследование на месте возбужденного в Белоруссии движения еще более убедило преосвященного Иосифа в необходимости как можно скорее покончить с униатским вопросом. Во время пребывания Иосифа в Полоцке прибыл туда из Жировиц, по его приглашению, преосвященный Антоний. 12 февраля, в неделю православия, в Полоцке, в присутствии епископов Иосифа Литовского, Василия Полоцкого и викарного епископа Брестского Антония, состоялось соборное постановление о воссоединении униатов с православною церковью, составлено прошение об этом епископов на Высочайшее имя и акт, подписанный 24-мя начальствующими духовными лицами. Содержание акта следующее:

«Мы, благостью Божией епископы и священный собор Греко-униатской церкви в России, в неоднократных совещаниях приняли в рассуждение нижеследующее: Церковь наша от начала своего была в единстве святой Апостольской Православно-Кафолической церкви, которая самим Господом Богом и Спасом нашим Иисусом Христом на востоке насаждена, от востока воссияла миру и доселе цело и неизменно соблюла божественные догматы учения Христова, ничего к оному не прилагая от духа человеческого суемудрия. В сем блаженном и превожделенном вселенском союзе церковь наша составляла нераздельную часть Греко-российские церкви, подобно, как и предки наши по языку и происхождению всегда составляли нераздельную часть русского народа. Но горестное отторжение обитаемых нами областей от матери нашей России отторгнуло и предков наших от истинного кафолического единения, и сила чуждого преобладания подчинила их власти римской церкви под названием униатов. Хотя же для них и обеспечены были от неё формальными актами восточное богослужение на природном нашем русском языке, все священные обряды и самые постановления Восточной церкви, и хотя даже воспрещен был для них переход в римское исповедание (яснейшее доказательство, сколь чистыми и непреложными признаны были древние восточные уставы); но хитрая политика бывшей Польской республики и согласное с нею направление местного латинского духовенства, не терпевшие духа русской народности и древних обрядов православного востока, устремили все силы свои к изглаждению, если бы можно было, и самых следов первобытного происхождения нашего народа и нашей церкви. От сего сугубого усилия предки наши, но принятии унии, подверглись самой бедственной доле. Дворяне, стесняемые в своих правах, переходили в римское исповедание, а мещане и поселяне, не изменяя обычаям предков, еще сохранившимся в унии, терпели тяжкое угнетение. Но скоро обычаи и священные церковные обряды, постановления и самое богослужение нашей церкви стали значительно изменяться, а на место их вводились латинские, вовсе ей не свойственные. Греко-униатское приходское духовенство, лишенное средств к просвещению, в бедности и уничижении порабощено римским и было в опасности подвергнуться наконец совершенному уничтожению или превращению, если бы Всевышний не прекратил сих вековых страданий, возвратив Российской державе обитаемые нами области – древнее достояние Руси. Пользуясь столь счастливым событием, большая часть униатов воссоединилась тогда же с восточною Православно-Кафолическою церковью и уже по-прежнему составляет нераздельную часть церкви Всероссийские; остальные же нашли по возможности в благодетельном русском правительстве защиту от превозможения римского духовенства. Но отеческим щедротам и покровительству ныне благополучно царствующего Благочестивейшего Государя нашего Императора Николая Павловича обязаны мы нынешнею полною независимостью церкви нашей, нынешними обильными средствами к приличному образованию нашего духовного юношества, нынешним обновлением и возрастающим благолепием святых храмов наших, где совершается богослужение на языке наших предков и где священные обряды восстановлены в древней их чистоте. Повсюду вводятся постепенно в прежнее употребление все уставы нашей искони Восточной, искони Русской церкви. Остается желать только, дабы сей древний боголюбезный порядок был упрочен и на грядущие времена для всего униатского в России населения, дабы полным восстановлением прежнего единства с церковью Российскою сии прежние чада её могли на лоне истинной матери своей обрести то спокойствие и духовное преуспеяние, которого лишены были во время своего от оной, отчуждения. Но благости Господней мы и прежде отделены были от древней матери нашей – Православно-Кафолической Восточной и в особенности Российской церкви – не столько духом, сколько внешнею зависимостью и неблагоприятными событиями, ныне же, по милости всещедрого Бога, так снова приблизились к ней, что нужно уже не столько восстановить, сколько выразить наше с нею единство.

Посему в теплых сердечных молениях, призвав на помощь благодать Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа (который един есть истинный Глава единые истинные церкви) и святого и всесовершающего Духа, мы положили твердо и неизменно:

1) Признать вновь единство нашей церкви с Православно-Кафолическою Восточною церковью и посему пребывать отныне, купно со вверенными нам паствами, в единомыслии со святейшими восточными православными патриархами и в послушании Святейшего Правительствующего Всероссийского Синода.

2) Всеподданнейше просить благочестивейшего Государя Императора настоящее намерение наше в свое Августейшее покровительство принять и исполнению оного, к миру и спасению душ, Высочайшим Своим благоусмотрением и державною волею споспешествовать, да и мы, под благотворным Его скипетром, со всем Русским народом совершенно едиными и неразнствующими устами и единым сердцем славим Триединого Бога, по древнему чину апостольскому, по правилам святых вселенских соборов и по преданию великих святителей и учителей Православно-Кафолические церкви.

В уверение чего мы, все епископы и начальствующее духовенство, сей соборный акт утверждаем собственноручными нашими подписями и в удостоверение общего на сие согласия прочего греко-униатского духовенства прилагаем собственноручные же объявления священников и монашествующей братии, всего тысячи трехсот пяти лиц».¹⁵⁵

На память о присутствии в этот день в Полоцке трех архиереев, в журналы консистории и правления семинарии была внесена запись о посещении иерархами этих мест. Во время торжественного богослужения в этот день, вместо папы, были поминаемы православные патриархи, митрополиты, архиепископы и епископы, и это не произвело неблагоприятного впечатления на присутствовавший во множестве народ. К этому времени из униатского духовенства дали подписки о готовности присоединиться к православной церкви: в Литовской епархии 938 и в Белорусской 367 лиц.

Святейший Синод, рассмотрев, по повелению Государя, соборный акт и прошение униатского духовенства, сделал 23 марта 1839 года следующее постановление, изображенное на пергаменте и украшенное золотыми и красными буквами: «епископов, священство и духовные паствы так именовавшейся доныне Греко-униатской церкви, по священным правилам и примерам Святых Отцов, принять в полное и совершенное общение Святой Православно-Кафолической Восточной церкви Всероссийской. В особенности епископам и священству преподать благословение Святейшего Синода, с молитвою веры и любви Верховному Святителю исповедания нашего Иисусу Христу, да утверждает их выну в изреченном ими исповедании и да благоуправляет дело служения их к совершению святых. В управлении вверенных им паств поступать им на основании слова Божия, правил церковных и согласно с предписаниями Святейшего Синода и утверждать вверенные им паствы в единомыслии Православные веры, а к разнообразию некоторых местных обычаев, не касающихся догматов и таинств, являть апостольское снисхождение и к древнему единообразию возвращать оные посредством свободного убеждения с кротостью и долготерпением. Управление воссоединенных епархий и принадлежащих к ним духовных училищ оставить на прежнем основании, впредь до ближайшего усмотрения, каким лучшим и удобнейшим образом оно может быть согласно (соглашено) с управлением древле-православных епархий. Греко-униатскую духовную коллегию поставить в отношении к Святейшему Синоду, по иерархическому порядку, на степень Московской и Грузино-Имеретинской Святейшего Синода контор, и именоваться ей Белорусско-Литовскою духовною коллегией. Преосвященному Иосифу, епископу Литовскому, быть председателем сей духовной коллегии с возведением его в сан архиепископа».¹⁵⁶ На докладе Святейшего Синода Государь написал 25 марта 1839 года: «Благодарю Бога и принимаю».

Высочайшее соизволение Государя было слушано 30 марта в полном собрании Синода и, когда затем сделано постановление о приведении Монаршей воли в действие, обер-прокурор Святейшего Синода ввел в заседание преосвященного Литовского Иосифа. Первенствующий член, митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский Серафим объявил о совершившемся и от имени всероссийской церкви приветствовал представителя воссоединенного духовенства с столь вожделенным событием; митрополит Киевский и Галицкий Филарет читал синодальную грамоту воссоединенным епископам и духовенству, которая преосвященным Серафимом и вручена преосвященному Иосифу; митрополит Московский и Коломенский Филарет прочел Высочайше утвержденные положения Синода о переименовании Греко-униатской духовной коллегии в Белорусско-Литовскую и о бытии ему, Иосифу, председателем оной, с возведением его в сан архиепископа. Преосвященный Иосиф, со своей стороны, принес Святейшему Синоду благодарение от лица воссоединенных, и, по взаимном целовании, все совокупно отправились в синодальную церковь, где ожидало их прочее духовенство и где, не медля совершено благодарственное Господу Богу молебствие, с провозглашением многолетия боговенчанному защитнику Церкви всероссийской, её соборному правительству и православным вселенским патриархам.¹⁵⁷ После молебствия преосвященный Иосиф принял следующим образом присягу: Иосиф в мантии стал у престола; московский митрополит разогнул ему Евангелие и положил на него крест; тогда Иосиф сам начал читать присяжный лист, под которым сделал затем свою подпись.

По случаю воссоединения пожалованы были награды членам Синода, в том числе митрополиту Серафиму посох – ценою в 28 тысяч рублей. Иосиф уже был возведен, как сказано, в сан архиепископа и оставлен в должности председателя Белорусско-Литовской коллегии.

Испытав в последние годы много затруднений, неприятностей и противодействий от своих и от чужих, Иосиф, вместе с просьбою о воссоединении униатов, представил, 26 февраля, и свое личное прошение Государю Императору о увольнении его на покой. Иосиф мотивировал свою просьбу тем, что дальнейшее его участие в деле воссоединения будет уже бесполезным, а может быть даже вредным для этого дела, что пребывание его на службе в западных губерниях будет для него лично весьма тягостным, – что, наконец, чуждое воспитание, укоренившиеся из детства привычки, слабое знание русского языка делают его мало способным занять соответствующее его сану место среди коренного православного греко-российского духовенства, так что его служение на этом поприще может быть поводом к соблазну для многих, а для него – источником разных неприятностей. Государь спросил через графа Протасова, не нужно ли Иосифу еще чего-нибудь. Преосвященный просил обеспечить его пожизненною пенсией в 6 тысяч рублей ассигнациями, сумма, выдававшаяся при Екатерине II оставленным за штатом униатским архиереям. Пенсия была немедленно Высочайше пожалована Иосифу. Но Государь не только не уволил его на покой, но скоро возложил на этого главного руководителя воссоединения не менее трудный подвиг насаждения и утверждения православия среди воссоединенной Литовской паствы, наиболее подверженной латино-польскому влиянию.

Согласно секретному предписанию обер-прокурора, основанному на Высочайшем повелении, в Литовской епархии указ о воссоединении не был публично оглашаем впредь до особого повеления. В виду этого, преосвященный Антоний Зубко вызвал в Жировицы благочинных, под предлогом раздачи пособия беднейшим духовным из воссоединенных, и здесь брал от них подписки в прочтении указа о совершившемся воссоединении; благочинные же должны были объявлять об этом только наиболее благонадежным священникам. Последним предлагался также для подписи список с отзыва обер-прокурора Святейшего Синода от 30 апреля, о том, что Государь Император повелеть соизволил, дабы воссоединенному духовенству и народу разрешено было (согласно настойчивому ходатайству этого духовенства) не переменять вкоренившихся местных обычаев, не противных сущности православия, каковы: нынешнее неслужебное одеяние этого духовенства, бритье бород, употребляемая во время постов пища и некоторые молитвенные обыкновения, не нарушающие догматов православной веры.¹⁵⁸

Епископ Антоний писал к обер-прокурору, от 12 мая 1839 года, что, после получения указа о подчинении Греко-униатской коллегии Святейшему Синоду, начали поминать в богослужении Святейший Синод, но в некоторых церквах не пропускали в то же время и поминовения папы до поры до времени. Известно также, что некоторые благочинные (Гродненский) ходатайствовали о дозволении поминать, в продолжение некоторого времени, попеременно и папу, и Святейший Синод там, где прихожане понимают значение этих слов. Скрипицын доносил графу Протасову в июне, что «Литовская епархия в моральном отношении в самом удовлетворительном состоянии и воспоминание Святейшего Синода вводится везде беспрепятственно; но в соблюдении обрядов и правильности богослужения она отстала от Белорусской, что и архиепископ заметил».¹⁵⁹ В половине 1839 года (8 июля) все приходские церкви, в пределах Литовской епархии, были замещены надежными священниками. Из управлявших прежде приходами священников только 42 священника не дали письменных объявлений о желании присоединиться к православной церкви да, кроме того, без местных и сомнительных без приходных священников считалось до 119 человек. Большинство их принадлежало части Литовской епархии, присоединенной недавно от Белорусской. Из 170 базилиан, принадлежавших к Литовской епархии, только 67 иноков дали удостоверение в своей благонадежности. Остальные 103 считались еще сомнительными или вовсе ненадежными. Многим из них даже не было сделано предложение о присоединении к православию. Между базилианами давно распространено было известие, что им скоро дозволено будет выйти в латинское духовенство. В этом смысле подано было базилианами несколько прошений на Высочайшее имя. Спрошенный по этому поводу Иосиф ответил, что, хотя все тогдашние греко-униатские монахи, за малыми исключениями, были совершенно бесполезны для православной церкви и служили бременем для епархиальной власти, но что увольнение в римский обряд некоторых могло бы послужить вредным примером для многих униатов. Подобное снисхождение некоторым базилианам было тем опаснее, что, как известно было Иосифу, уволившиеся прежде в римский обряд базилиане не шли в латинские монастыри, а получали от латинских епископов в управление лучшие католические приходы и на этих местах совращали в латинство окрестное униатское население.

Между тем многие из неблагонадежных монахов оказывали дерзкое ослушание своим настоятелям, под разными предлогами отказывались «по строптивости» от совершения богослужений, очищенных от латинских примесей, и, прикрывая свое порочное поведение мнимым усердием к римской вере, действовали вредным образом и на других монахов. Иосиф предписал 11 июля 1839 года постепенно перемещать в монастыри Любарский и Тригурский всех базилиан-папистов, отклонявших присоединение к православной церкви, и употреблять их там к обыкновенным монастырским и к черным работам, с уменьшением жалованья до 6 рублей в год. Иосиф был убежден, что, под начальством надежных настоятелей, все сосланные монахи будут по крайней мере безвредны. Настоятелям двух указанных монастырей Иосиф сказал словесно, чтобы они, под разными предлогами, сами не служили, и, чтобы не препятствовали подчиненным им монахам по-прежнему в служении поминать дорогого для них папу. Остальные, преданные унии, монастыри Иосиф надеялся скоро сделать чисто православными, за исключением Тороканского. Достойно замечания, что при постепенном введении унии назначаемы были также монастыри для тех, которые строго держались православия.¹⁶⁰

Торжественные богослужения воссоединенного духовенства вместе с древле-православным вскоре возвестили и массе униатского народа о совершившемся воссоединении. Киевский митрополит Филарет служил в Витебске 14 и 15 мая вместе с Исидором, древле-православным епископом Полоцким и Виленским, и Василием Лужинским, воссоединившимся епископом Полоцким, а в начале июня архиепископ Иосиф, по пути в свою епархию, служил в Полоцке и Минске совместно с православными епископами, преосвященными Исидором и Никанором Минским. В Минске Иосиф ехал на богослужение в карете, запряженной 6 лошадьми, с 2 конными жандармами впереди, и в сопровождении полицеймейстера. Пред собором был выстроен военный парад. Царские врата не затворялись во время всей литургии, даже во время причащения Святых Таин, чтобы всякий, даже иноверец, мог видеть совершенное единение между воссоединенным и православным духовенством. «Многие из польских панов преспокойно смотрели на это торжество православия, говорит очевидец, бывший в то время Минским губернатором,¹⁶¹ а потом даже благодарили меня за то, что я сберег их от беды... Отрадно было глядеть на просиявшие духовною радостью лица двух святителей Иосифа и Никанора, когда они, шествуя рука в руку и душа в душу, дружно благословляли народ, один по правую, а другой по левую сторону». Помещики должны были, так сказать, наглядно убедиться, что дело вполне кончено, что уния больше не существует. Простой народ совершенно спокойно отнесся к совершившемуся событию. Это особенно было заметно в Жировицах при совершении богослужения архиепископом Иосифом, совместно с преосвященными Исидором и Антонием, по случаю наречения Михаила Голубовича в сан епископа Пинского. Собравшийся в соборе во множестве народ молился по обыкновению усердно, пред чудотворным образом Жировицкой Божией Матери, несмотря на то, что, вместо папы, поминался Святейший Синод, что слово «и от Сына» опускалось, что епископ Антоний Тупальский, один благочинный и полоцкий диакон были с бородами, а сам преосвященный Иосиф явился в церковь в рясе и клобуке, впрочем, без бороды. У исповеди и причастия было в этот день до 600 человек.

Наибольшею торжественностью отличалось богослужение архиепископа Иосифа, совместно с преосвященными Исидором и Антонием, в Виленском Свято-Духовом монастыре, по случаю хиротонии Михаила Голубовича во епископа. В богослужении участвовало воссоединенных и православных восемь пар архимандритов, протоиереев и иереев. Из воссоединенных в служении участвовали: ректор семинарии Гомолицкий, архимандрит Марциновский, протоиерей Тупальский и профессор Бобровский, известный прежде в Вильне, как ревностный униат. Два хора певчих Иосифа и Исидора были соединены в один хор. Церковь была переполнена преимущественно лицами из высшего общества, состоявшего большею частью из латинян. Все пребывание четырех архиереев в Вильне, центре латинства и резиденции католического епископа, было, можно сказать, торжеством православной церкви. Дано было несколько званных обедов, в том числе у губернского предводителя дворянства (католика), любезно предложившего свой экипаж Иосифу на все время пребывания его в Вильне. Торжественные совместные богослужения не только сделали воссоединение наглядно гласным для своих и для чужих, но и успокоили высших и низших властей, опасавшихся, несмотря на уверение Иосифа в противном, волнений и беспорядков, для пресечения которых были усилены военные команды в уездах, казавшихся сомнительными. В эту поездку Иосифа по епархии духовенство со своими благочинными встречало его, как и в предшествовавшие поездки, на заранее определенных пунктах. Иосиф долго беседовал с ним и старался успокоить, убедить и подкрепить его своими наставлениями и обещаниями.

Но случаю воссоединения была вычеканена медаль. Одна её сторона представляла нерукотворенный образ Спасителя, как единого главы церкви, с надписью: «Такова имамы первосвященника». Внизу: «Отторгнутые насилием (1596) воссоединены любовью (1839)». На другой стороне, медали – животворящий крест Господень с надписью по сторонам: «Торжество православия», а внизу: «25 марта 1839 года».

4 октября Иосиф донес Святейшему Синоду, что, по донесению 26-ти благочинных и девяти настоятелей монастырей, во всех подчиненных им церквах поминается Святейший Синод вместо папы, а из символа веры исключается слово «и от Сына», произвольно прибавленное латинянами. Не получены были донесения об этом только от двух настоятелей монастырей (в том числе Любарского, где 20 иноков продолжали поминать папу еще в 1840 году) и от начальников 5 благочиний, перечисленных к Литовской епархии из Белорусской, для прекращения бывшего там движения против воссоединения. Многие из духовенства, отказавшиеся дать подписки прежде воссоединения, присоединились теперь, при общем воссоединении, к православной церкви. От некоторых без местных священников, живших в местностях, где не было воссоединенных, а также от престарелых священников не требовали подписок и только строго наблюдали, чтобы католики не употребляли их для своих видов. Некоторые из не желавших присоединиться вышли в светское звание; вредно влиявшие на других были ссылаемы в основанную в Курске обитель на 20 человек; некоторые упорствующие, низведенные в причетники, продолжали оставаться в этом звании, а немногие безвредные священнослужители оставлены в покое до конца жизни.

Когда, по Высочайшему повелению от 1 октября 1839 года, был объявлен во всеобщее известие указ Правительствующего Сената, от 23 июля, о совершившемся воссоединении греко-униатской церкви с православною, друзья Польши и католицизма старались возбудить общественное мнение в Европе по поводу мнимого гонения римской веры в России и заставить папу решиться на какой-нибудь крайний шаг по отношению к Русскому Двору. По внушению ультрамонтанской партии, папа Григорий XVI, 22 ноября 1839 года, в своей консистории, произнес речь по поводу воссоединения униатов, в начале которой говорил, что то несчастье, о котором он намерен поведать своим почтенным братьям, превосходит все, доселе поражавшие церковь, бедствия. В этой речи он называл воссоединенных епископов отступниками, весьма опасными для католиков, оставшихся еще верными римской церкви; а потому он перед лицом всего мира не престанет жаловаться на отпадение униатов от римской церкви, а особенно на отпадение епископов, и будет поражать самым тяжким порицанием обиду, нанесенную ими католической церкви. Далее папа грозит им страшным судом и просит их возвратиться на путь истины. Русское правительство, по принятой системе, игнорировало нападения папы и распространявшиеся в Западной Европе клеветы о мнимом насильственном воссоединении униатов с православною церковью.¹⁶²

Распоряжения Иосифа по епархии, Перечисление к Литовской епархии униатов Волынской и Киевской губерний, Иосиф следил за переходом в православие интеллигентных светских униатов.

В 1839 году высокопреосвященный архиепископ Иосиф сделал не мало распоряжений, направленных к утверждению совершившегося дела воссоединения, к уничтожению в его епархии остатков латинства и к полному сближению воссоединенных с православными. В виду того, что духовные лица назывались иногда именами, не только не свойственными греко-восточной церкви, но даже языческими, воссоединенному духовенству воспрещено было давать при крещении имена святых, чтимых одною римскою церковью, и. особыми. распоряжением, все латинские имена воспитанников духовно-учебных заведений заменены православными. Воссоединенному духовенству дозволено было совершать требы для православных и, наоборот, православному – для воссоединенных, а также, в видах их совершенного объединения, постановлено присоединять бывшие униатские приходы, целиком или частью, к православным приходами, и, наоборот, – как окажется удобнее по местными, условиями и обстоятельствам. Воссоединенным священникам разрешено совершать службы в древле-православных церквах для светских учеников из бывших униатов. Разосланы по церквам проскомидийные листы, а для духовенства – царская и патриаршая грамоты об утверждении Святейшего Синода и пространный катехизис митрополита Филарета, а также «История Российской церкви» Муравьева для всех благочинных. В этом же году отменен стеснительный для воссоединенного духовенства старый указ об утверждении гражданским начальством в должностях членов консистории и приходских священников. До настоящего времени, чтобы избежать сношений с генерал-губернатором, Иосиф назначал на священнические вакансии временных администраторов или исправляющих должность, под именем викарных или наблюдателей приходов. После отмены этого указа Иосиф назначал настоятелями церквей лиц вполне благонадежных и оставлял «наблюдателями» сомнительных. Тогда же испрошено Высочайшее повеление о назначении 7 тысяч рублей в пособие пострадавшему от притеснений латинян за принятие православия беднейшему духовенству.

При распределении в 1828 году униатского управления на две епархии, к Белорусской причислены были униаты Киевской губернии, а также Житомирского и Овручского уездов, губернии Волынской; во всех этих местностях было всего 69 церквей (в 1839 году оставалось там 37 церквей: 24 в Волынской и 13 в Киевской губернии). «Этих отдаленных униатов, по словам митрополита Иосифа, начальство Белорусской епархии оставило совершенно без внимания и приготовления, до самого воссоединения». Оказанное духовенством этих местностей сопротивление своему начальству приняло тем более тревожный характер, что в нем приняли непосредственное участие и прихожане, принадлежавшие, по большей части, к шляхте (мелкопоместным дворянам). Граф Протасов ходатайствовал перед Государем о перечислении упомянутых церквей от Белорусской к Литовской епархии, мотивируя это ходатайство тем, что «они нуждаются в твердом и вместе осторожном управлении Литовского епископа Иосифа».¹⁶³

После опубликования указа о последовавшем воссоединении униатов с православною церковью, Иосиф зорко следил за поголовным переходом в православие не только простого униатского народа, но и людей, образованных из униатов, которые более были склонны к принятию латинства, чем православия. Так, например, экс-униату лекарю Гинтовту, Иосиф воспретил сожительство с женою, как повенчанному по католическому обряду в костеле, вопреки протесту православного священника. Этот противозаконный брак был совершен по распоряжению Минского латинского епископа Липинского. Последний на протест священника заявил, что ему, епископу, «неизвестен закон о венчании униатов, что ныне почитаются православными». Епископ, очевидно, продолжал признавать лекаря Гинтовта все еще униатом. Иосиф предписал Литовской консистории склонить лекаря Гинтовта к принятию православия.

Церковное и гражданское значение воссоединения. Приготовление народа к вступлению в православную церковь посредством уничтожения латинских нововведений, Воссоединение было иерархическое, церковное, а не всенародное. Своевременность воссоединения униатов.

Так совершилось, в 1839 году, тихо и мирно возвращение полутора миллиона западнорусского народа в лоно православной церкви. Неразрывно связанное с именем Иосифа Семашки, это событие признается всеми необычайно-великим не только в церковном, но и в государственном отношении. Восстановление веками попранного православия сопровождалось пробуждением угасавшего народного сознания в населении Северо-Западного края, подъемом русской власти и силы и закреплением за Россией на вечные времена всего этого края, населенного в значительной части иноверцами и инородцами. «Воссоединением западнорусских униатов с православною церковью разрушились многовековые усилия поляков и латинян поглотить и уничтожить русскую народность и веру в Западном крае России и прерывались те нити, которые непрестанно связывали западнорусский народ с польским католичеством». Становилось ясным для всех, что коренное население в западной Руси есть русское, однородное с населением других частей России. Воссоединенные преосвященным Иосифом западно-руссы стали из врагов России и православия, из сторонников латинства и пособников Польши верными друзьями, преданными сынами отечества, не раз доказавшими потом на деле свою преданность православию и России.

Выработанная Иосифом, глубоко задуманная и строго проведенная им система воссоединения, поддерживаемая сильною волею мудрого Государя Николая Павловича, увенчалась блестящим успехом. По плану Иосифа, простой народ как бы оставлен был в стороне. Он не понимал и не был в состоянии понять исторического и догматического различия между римскою и православною церковью. Вопрос о главенстве папы, о Filioque и прочие догматические разности его мало интересовали. Когда некоторые пастыри открыто объявили в 1839 году своим прихожанам, что для бывших униатов уже умер св. папа и настал Святейшей Синод, который и будет впредь поминаем в молитвах вместо папы, то простолюдины встретили гробовым безмолвием весть о кончине папства. По словам преосвященного Василия Лужинского, когда воссоединенные пастыри стали заботливо убеждать своих прихожан в покорности и любви к православной церкви, от которой предки их были отторгнуты насилием в римскую унию, а также в любви к своему отечеству – России и Царю, то прихожане, как это всем известно, слушая сердечно их назидательные наставления, шли за ними с миром и благодушным расположением, посещали свои церкви, исправляли у них все духовные требы, говоря подходящим к ним соблазнителям: «куда наши отцы духовные, туда и мы, – они душам нашим погибели не желают».¹⁶⁴

Народ более всего дорожил обрядом, богослужебною внешностью, наружной религиозно-церковной обстановкой. Он тем более чтил эту видимую церковную святыню, что она служила наглядным исповеданием веры, выражением его смутных религиозных понятий, осязательными, обнаружением его благочестивого чувства. Нужна была упорная систематическая вековая работа иезуитов и базилиан, чтобы ввести в эту свято-чтимую обрядность много католического, служившего символом единения унии с католичеством и с польщизною и тормозившего единение русских униатов с русскими православными. Мудрая преобразовательная деятельность Иосифа, начавшаяся именно с отмены и уничтожения католических новшеств в униатском обряде и продолжавшаяся неуклонно, но постепенно, шаг за шагом, с величайшею осмотрительностью, увенчалась блестящим успехом: в период воссоединения народ спокойно, свободно и с доверием пошел за своими пастырями, успевшими, под влиянием своего архипастыря, разбудить в своих пасомых старые православно-русские предания, внушить им, что вера отцов их остается неизменною, что уничтожаются только вкравшиеся перемены и искажения, введенные насилием и хитростью при их отцах и дедах, с целью выделать из унии постепенно римское католичество, а из русских униатов – поляков и латинян. Постепенно и осторожно вводимые духовенством перемены не казались униатскому народу навязанными извне, а как бы вытекавшими и из его собственного решения, согласного с волею высшего церковного начальства и с примером единоплеменных ему единоверцев. Благодаря уцелевшим в некоторых церквах остаткам иконостасов и других церковных принадлежностей древнего «благочестия», или иначе православия, униаты видели отвечное и прародительское свое достояние в восстановляемых обрядах.

Собственно, народ, в виде массы униатского крестьянского населения Белоруссии и Литвы, ничего не знал о задуманной и совершенной перемене веры, пока не увидел этой перемены воочию в форме измененной обрядности богослужения и наружного вида своих пастырей. Воссоединение было иерархическое, церковное, дело духовенства, а не всенародное. Все духовные, как высшие, так и низшие, давшие в 1833–1839 году подписки о готовности присоединиться к православию, со времени обнародования указа о воспоследовавшем воссоединении, признавались уже принадлежащими к православной церкви вместе с своими паствами. Преосвященный Иосиф не признавал нужным и удобным действовать отдельно на воссоединение прихожан. Бытие у исповеди и у Святого Причастия у воссоединенных пастырей служило, но мнению Иосифа, достаточным доказательством воссоединения самих прихожан с православною церковью, Таким образом народ лишь самыми, делом вошёл в общение с православною церковью. Это вполне совпадало с тогдашним совершенно-бесправным положением крепостных крестьян и с особым воззрением униатско-католической церкви и самого Иосифа. – что в деле веры паства должна следовать за своими пастырями».¹⁶⁵

Мирно совершившееся воссоединение лучше всего опровергает несправедливость мнения некоторых о поспешности, несвоевременности воссоединения, по причине неподготовленности духовенства, значительная часть которого давала подписки на присоединение не столько, по внутреннему убеждению, сколько по необходимости, по чувству самосохранения, или из желания угодить начальству. Подвиг Иосифа в том и состоит, что он, не дожидаясь замещения через десятки лет всех или почти всех приходов молодыми священниками, воспитанными в семинарии в духе православия, сумел, силою своего высокого нравственного авторитета и посредством искусно подобранных им сотрудников (каковы были: викарные епископы, благочинные, консисторская и семинарская корпорация), привлечь на свою сторону и заставил действовать по своим видам людей предубежденных, или даже противников, раскаявшихся в своих старых заблуждениях.¹⁶⁶

Главная заслуга в этом деле преосвященного Иосифа, встреченные им препятствия и затруднения.

Главная заслуга преосвященного Иосифа состоит в том, что он, никогда не переставая быть русским в душе и воспользовавшись новым благоприятным для западнорусского дела поворотом мнений русского правительства, прямо и решительно повел своих единоверцев, русских по крови, но не по духу, к полному единению с православной Россией, восстановляя среди них не одни только старинные обряды и обычаи, но и старую веру их отцов – чистое православие. Исходным пунктом, деятельности Иосифа было очищение унии от латинских примесей, столь успешно производимое, гораздо прежде его, митрополитом Лисовским и архиепископом Красовским и столь сочувственно встреченное не только в Белоруссии, но и среди просвещенного, но сильно ополяченного литовско-русского униатского духовенства. Но, направляя все силы и все средства к одной конечной цели – слиянию унии с православием, Иосиф счастливо избежал многих односторонностей прежних реформаторов унии, стремившихся только привести унию в первобытное, не искаженное латинством, состояние. Так, опираясь на белое униатское духовенство, единственную в то время силу, способную к возрождению в духе православия, он, однако же, не предоставлял ему особого, исключительного значения и не загубил монашества вообще, от чего не прочь были некоторые деятели Брестского капитула, а только искоренил рассадник латинства в западной Руси – базилианский орден, значительная часть членов которого пересоздана Иосифом в православных иноков. Иосиф энергично поддерживал прежний проект Брестского капитула об учреждении Литовского епархиального управления и Литовской семинарии в местечке Жировиках, удаленном от латино-польского влияния. Но с первых же дней их существования он успел вдохнуть в них совершенно новый дух, – дух стремления к православию. Он не увлекся также мечтою наиболее просвещенных униатов созвать конгрегацию, по вопросу о преобразовании униатской церкви. В то время как брестские каноники, чуждавшиеся сближения с православием и смотревшие в своей преобразовательной деятельности назад, а не вперед, подумывали о созвании чего-то в роде археологического западнорусского конгресса для исправления церковных книг, Иосиф составил из всех униатских епископов и членов коллегии собор в Петербурге, взяв за образец тогдашний состав Святейшего Синода, и, опираясь на соборное определение 1834 года, а не на авторитет единоличной епископской власти, как делали Лисовский и Красовский, смело и твердо повел униатскую церковь к сближению с православною, к которой сам принадлежал всею душою уже многие годы.¹⁶⁷ Из этого видно, как несправедливо мнение некоторых о том, что Иосиф был только продолжателем дела митрополита Лисовского и архиепископа Красовского.¹⁶⁸ Под выставленное Иосифом знамя православии стали, кроме трех униатских епископов (Зубко, Лужинского и Жарского), даже такие столпы унии, как глубокий знаток униатских дел почтенный официал Тупальский и бывший наставник Иосифа, профессор Виленского университета и Главной семинарии уважаемый даже латинянами – старец М. Бобровский. Тупальский и Бобровский своим примером и влиянием увлекли многих в православие. Даже архиепископ Василий Лужинский, не считающий Иосифа инициатором воссоединения, а лишь последователем Лисовского и Красовского, свидетельствует, что преосвященный Иосиф сам «вызвал его, архиепископа Лужинского, на апостольское дело воссоединения и благоразумно и с успехом руководил его».¹⁶⁹

Преосвященные Антоний Зубко, Михаил Голубович, протоиерей Плакид Янковский и многие другие официальные и неофициальные свидетели деяний Иосифа согласно признавали его главным деятелем и общим руководителем других деятелей воссоединения. Ему принадлежала выработка стройного общего плана воссоединения, в его руках сосредоточивались главные нити, связывавшие в одно гармоническое целое подвиги частных деятелей.

Отличаясь ясным, проницательным умом, непреклонной волей и трудолюбием, он твердо, неуклонно и в то же время осторожно направлял к намеченной цели все меры и предначертания вдохновляемого им и поддерживающего его самого правительства, искусно устраняя, при поддержке Государя,¹⁷⁰ многочисленные препятствия и затруднения – и со стороны высших униатских иерархов, и со стороны несочувствующего ему духовенства, и со стороны господствовавшей в то время в крае польской интеллигенции, и со стороны католического фанатизма ксендзов и помещиков, владевших тогда униатами на праве частной собственности и исповедовавших «панскую» веру, и даже со стороны светских правителей края и подчиненных им чиновников, в громадном большинстве – иноверцев, тайно и явно тормозивших дело воссоединения. Привычная оглядка России на Запад, опасение рассердить Европу, страх пред ополчением равных журналов, забота как бы убаюкать, потешить и утешить святого отца в Риме, все это тормозило решительное движение к воссоединению.

Не много было тогда таких пламенных ревнителей православия и пионеров русской народности в Западном крае, как современник и сподвижник Иосифа, Гродненский губернатор (впоследствии граф) М. Н. Муравьев, или Виленский губернатор А. В. Семенов.¹⁷¹ Некоторые из русских правителей были равнодушны к воссоединенным, или даже неблагосклонны: так Виленский генерал-губернатор князь Н. А. Долгоруков не понимал положения Западного края и находился под влиянием тенденции высшего польского общества. Он занимал этот пост в период преобразования униатской церкви (1831–1840) и, несмотря на ответственность своего положения в это критическое время, он иногда открыто высказывал свой религиозный индифферентизм. Известны его слова, сказанные на завтраке у настоятеля Виленского Свято-Духова монастыря, архимандрита Платона, во время спора о латинянах и православных: «Не знаю, чья вера лучше, но кухня их лучше вашей».¹⁷² Другие правители выказывали нередко ревность не по разуму к делу православия и своим вмешательством в церковные дела тормозили деятельность Иосифа и возбуждали справедливое его негодование. Так, Минский губернатор Сушков лично приказывал двум иеромонахам Пинского монастыря поминать Святейший Синод вместо папы (от чего те решительно отказались) еще в то время (в мае 1839), когда по духовному ведомству не было объявлено о последовавшем воссоединении униатов с православною церковью. В другой раз, донося начальству о недостаточном снабжении воссоединенных церквей богослужебными книгами, священными сосудами и облачениями, Сушков пояснил, что у воссоединенных «все идет по-прежнему» – как будто и не было воссоединения. По словам Иосифа, Минский губернатор признавал недостаточным отречение униатского духовенства от латинских догматов и от послушания папе. Он желал, чтобы воссоединенные униаты уже ничем не отличались от древле-православных.

Характеристика последующей деятельности преосвященного Иосифа, Окончательное устройство воссоединенных епархий в иерархическом отношении, Назначение Антония Зубки епископом Минским. Выезд преосвященного Иосифа в мае из Санкт-Петербурга. Приезд в Вильну, богослужения и отношение польских и русских чиновников к архипастырю; Иосифом овладевает чувство грусти и одиночества. Опасности для юного православия со стороны помещиков и ксендзов, и меры к обузданию последних. Число исповедавшихся бывших униатов в Троицком монастыре в 1840 году. Иосиф принимает всех благочинных в Жировицах и освящает новые антиминсы, Одиннадцать духовных лиц обозревают все благочиния Литовской епархии. Замеченные ими недостатки. Назначение православных причтов во все уездные города Виленской губернии. Освящение Николаевского собора в Вильне 8 сентября и слово Иосифа. Освящение им храма в Пожайском монастыре 22 сентября. Дело о занятии принадлежавшего Иосифу Троицкого монастыря политическими преступниками. Министр внутренних дел называет воссоединенных «новоправославием». Важнейшие распоряжения Иосифа по епархии.

После воссоединения униатов с православною церковью, преосвященному Иосифу предстоял не менее трудный подвиг утверждения их в православии, окончательного преобразования и полного слияния бывших униатов с древле-православными. Бывшее униатское духовенство продолжало носить латинский костюм и брило бороду, при чтении проповедей и в домашней жизни оно употребляло польский язык. В убогих церквах недоставало приличной утвари, при богослужениях часто употреблялись старые униатские служебники. В большей части церквей не было дьячков. Звонили по-прежнему в размах. Крестные ходы совершались налево, посолонь. Многие из простого народа продолжали креститься по католическому обычаю, знали и читали только польские молитвы и называли себя по-прежнему униатами («вониатами»). Вся последующая деятельность высокопреосвященного Иосифа, обязанного, по его словам, ответственностью перед воссоединенными и за воссоединенных, была посвящена устранению этих и многих других остатков латино-униатской старины, перевоспитанию духовенства на православно-русских началах, улучшению его быта, обновлению и украшению храмов, и охранению православной паствы от усилившейся латино-польской пропаганды. Деятельность Иосифа не ограничивалась пределами вновь образованной и устроенной им Литовской епархии. Будучи часто назначаем для обозрения других воссоединенных, западнорусских епархий, он заботился о возможном преуспеянии православия и в этих епархиях. Кроме того, его постоянно занимала мысль о возможности возвращения в православие более двух миллионов, западнорусских католиков, и он долго не переставал изыскивать способы и приготовлял средства к успешному осуществлению этой заветной его мысли.

В начале 1840 года произведено было, по представлению высокопреосвященного Иосифа, окончательное устройство воссоединенных епархий в иерархическом отношении. При разграничении пределов воссоединенных епархий, воссоединенные приходы и церкви Минской губернии, состоявшие в ведении Литовской епархии, перечислены к Минской епархии, а принадлежавшие к Минской епархии древле-православные церкви в Гродненской губернии и Белостокской области перечислены к Литовской епархии.¹⁷³ Преосвященному архиепископу Литовскому Иосифу и его преемникам повелено иметь кафедру в Вильне и впредь именоваться Литовскими и Виленскими и священно-архимандритами Виленского Свято-Троицкого монастыря, а викарию Литовской епархии, епископу Пинскому, – именоваться епископом Брестским. Литовская епархия поставлена в то же время во 2-м классе и в порядке епархий должна была занимать место прямо после Херсонской. При этом разграничении епархиальные текущие и архивные дела переданы из одних в другие подлежащие епархии. Тогда же (в январе) ближайший сотрудник высокопреосвященного Иосифа, воссоединенный епископ Антоний Зубко был назначен Минским епархиальным православным архиереем, так как Минская епархия имела более двух третей воссоединенных.

В месяце мае высокопреосвященный Иосиф отправился из Санкт-Петербурга для обозрения и устройства дел в своей Литовской епархии и пробыл здесь более четырех месяцев. Перед выездом из Петербурга Иосиф писал настоятелю Свято-Духова монастыря, архимандриту Платону, прося его донести, есть ли возможность совершить архиерейское служение в Вильне в сослужении некоторых, никогда не участвовавших в нем, воссоединенных иереев, а также – есть ли в Свято-Духовом монастырь кафедра, орлецы, рипиды, трикирии и прочее. Кроме того, высокопреосвященный письменно просил Виленского генерал-губернатора Мирковича очистить от арестантов Троицкий монастырь, ссылаясь на то, что еще в прошлом году предшественник Мирковича, князь Долгоруков, лично обещал Иосифу очистить означенный монастырь и впредь не занимать его.

В Вильну прибыл высокопреосвященный 28 мая, в 2 часа ночи, чтобы избежать торжественной встречи, бесполезной в ополяченном городе, и остановился в Троицком монастыре, священно-архимандритом которого он быль недавно назначен.¹⁷⁴ Но монастырь все еще занят был арестантами. Их немного потеснили, чтобы очистить на 2 этаже место для архиепископа-настоятеля, в настоятельских покоях, отделенных от арестантских помещений дощатою перегородкой.¹⁷⁵ Иосиф волею-неволею должен был поместиться под одною кровлею с политическими преступниками, арестованными за участие в деле польского эмиссара Конарского, казненного в Вильне в 1839 году. Здесь высокопреосвященному представлялись гражданские и военные чиновники, не явился только никто из католического духовенства. 2 июня, в день Святой Троицы, Иосиф совершил богослужение в Троицком храме, а на другой день – в Свято-Духовом монастыре. Оба раза церкви были наполнены молящимися. На обоих богослужениях присутствовал генерал-губернатор с высшими чиновниками, а после богослужений заходил на завтрак к высокопреосвященному. Попечитель учебного округа Еварест Грубер оба раза отсутствовал на богослужении. Иосиф вообще замечал, что в его приезд многие Виленские чиновники, даже русские, во главе с начальником края, но словам Иосифа, маневрировали, не зная, на чьей стороне им выгоднее и безопаснее стать – на стороне ли Иосифа, или на стороне влиятельного Виленского латинского епископа Клонгевича, бывшего некогда профессором Иосифа в Главной семинарии. И не удивительно. Всего 20 лет тому назад Иосиф выехал из Вильны, как простой клирик, окончивший курс Главной семинарии. В Вильне жили бывшие его товарищи по учению, а также некоторые профессора. Православный архиепископ Иосиф по внешности еще ничем не отличался от латинского епископа; вне богослужения он носил латинское одеяние, брил бороду и стриг волосы; архиепископ даже не владел вполне свободно разговорной русской речью, и едва ли кто-нибудь думал тогда, что этот сорока двухлетний архипастырь, ровно через пять лет навсегда утвердится в Вильне, как истинный представитель православия, и заставит латинство преклонит пред ним гордую главу свою, как выразился преосвященный Платон в письме к архиепископу Иннокентию.

Чувство грусти и одиночества овладело Иосифом, когда он в этом году в сане архиепископа посетил Вильну – главный город своей Литовской епархии.¹⁷⁶ В Вильне в то время католицизм находился еще в полной силе. Здесь была масса костелов и несколько богатых латинских монастырей, со множеством монахов разных орденов; здесь жил латинский епископ, была латинская семинария и даже латинская духовная академия (в августианском монастыре – до 1842 года) и чисто польская медико-хирургическая академия (помещавшаяся в зданиях, занимаемых ныне первой гимназией); здесь было несколько польских ученых и благотворительных обществ, издавалось не мало польских книг и газет на польском языке. Православных была лишь небольшая горсть, составлявшая единственный православный приход в городе Вильне и в целом Виленском уезде. Русская культура и наука ничем себя не заявляли. Даже русская речь едва была слышна в этом городе. Тогда еще не было здесь ни православной консистории, ни семинарии с училищами, ни архиерейского дома; не был освящен еще и православный Николаевский собор.

Находясь в Вильне, Иосиф воочию убедился, каким великим затруднениям и опасностям подвергалось со всех сторон едва зарождавшееся в этой стране православие. Особенно остался недоволен Иосиф Виленским римско-католическим духовным начальством, которое привыкло к совершенной безнаказанности в противозаконных действиях против православных и старалось возбуждать в своей пастве раздражение и неприязненные чувства к правительству и православной России. Так, епископ Клонгевич, в ответ на просьбу Литовской духовной консистории о воспрещении ксендзам совершать требы лицам, присоединившимся к православию, уклончиво и не без иронии уведомил, что он воспретит ксендзам впредь совершать духовные требы лицам, перешедшим в православие, – под тем лишь условием, если последние присоединились к православию добровольно. Чиновники из униатов, поддерживаемые могущественной латино-польской партией, продолжали совращаться в латинство. Так, по делу о совращении в латинство экс-униата Ячиновского, письмоводителя Свислочской гимназии, обнаружилось, что из учителей этой гимназии, католиков и поляков, в союзе с помещиками, составилась целая партия, подбившая бывшего униатского священника не принимать православия, действовавшая против православных и даже притеснявшая их. Инспектором в этой гимназии был также католик Будилович, совратившийся из униатов. Свислочский ксендз открыто проповедовал с церковной кафедры против православия. Так как в то время составлялись в Петербурге новые штаты для католического духовенства, то Иосиф настоятельно умолял (отношением от 10 июля) обер-прокурора Святейшего Синода не допустить, чтобы оклады для этого духовенства были выше окладов православного духовенства. Этим Иосиф надеялся, хотя отчасти, обуздать надменность богатого и влиятельного римского духовенства. Это мнение Иосифа совершенно разделял и генерал-губернатор Миркович, который, во всеподданнейшем отчете за 1841 год, писал, между прочим, следующее: «католическое духовенство, отличаясь здесь богатством, водворяет в массе, решительное понятие, что оно есть господствующее, и доколе влияние это будет в настоящей силе, православное духовенство, находящееся в бедности, никак не обретет того значения, какое оному подобает».¹⁷⁷

К немалому утешению Иосифа, число воссоединенных, исповедавшихся в Троицком монастыре, в этом году простиралось до 800 человек, тогда как в прежние годы здесь бывало у исповеди не более 500 униатов. Цифра исповедавшихся возросла, очевидно, потому, что проживающие в Вильне помещики, после совершившегося воссоединения, не осмелились посылать своих слуг-униатов на исповедь в костелы к римским ксендзам, как часто они посылали в прежние годы, до воссоединения униатов,

13 июля высокопреосвященный прибыл из Вильни в настоящее сердце Литовской епархии, в Жировицы, осмотрев лежащие на пути благочиния. В Жировицах ему представлялись все благочинные. Здесь же он освятил новые антиминсы для всех церквей. Эти антиминсы должны были заменить униатские, нередко безобразные и притом освященные униатскими епископами, которые почти все именовали себя «сподручниками папы».

13 августа Иосиф назначил 11 высших духовных лиц (в том числе трех архимандритов), во главе с викарным епископом Михаилом Голубовичем, для ревизии всех благочиний своей епархии, вменив им вникнуть первее всего:

1) находится ли в церквах все, необходимое для правильного совершения богослужения по чину православной церкви;

2) знают ли его священники и совершают ли в совершенной точности;

3) при каких церквах есть дьячки, хорошо знающие чтение и пение, а при каких нет;

4) исполняют ли священники и причетники свои обязанности в отношении к церкви и к прихожанам и ведут ли себя трезво и благонравно;

5) знают ли дети этих священников и причетников необходимые молитвы на славянском языке.

Это генеральное обозрение церквей имело весьма важное значение. Назначенные ревизоры, как видно из представленных ими весьма обстоятельных письменных отчетов, внимательно осмотрели почти все церкви Литовской епархии и при этом дали твердое и бесповоротное направление совершившемуся в прошлом году воссоединению.

Как много труда предстояло еще в будущем для деятелей воссоединения, видно из того, что в Слонимском уезде (в котором находятся Жировицы, бывшие тогда центром епархиального управления), по донесению ревизора отца Виктора Гомолицкого, богослужение совершалось в 1840 году «с сомнительною точностью». В некоторых церквах служили еще читанные литургии (шептанные мши) с открытыми царскими вратами, на одном только агнце, притом без совершения проскомидии. Вечерня, заутреня и часы читались только приватно. Пружанский благочинный протоиерей М. Бобровский заметил столько «несообразностей» в совершении литургии и церковных таинств, что, в заключение своего ревизорского отчета, советовал своему епархиальному начальству снова обратиться к средству, которое успешно практиковалось в период подготовки униатского духовенства к принятию православия. Именно, он предложил собирать несколько раз в год священников – только не в Жировицы, как было прежде, а к местным благочинным. Последние должны были наставлять и испытывать священников в знании ими церковного устава, по чину православной церкви, а также – разосланного по церквам православного катехизиса.¹⁷⁸ Протоиерей М. Бобровский свидетельствует также, что во время ревизии он открыл «не мало держащихся секретно унии и перешедших из унии в латинство».¹⁷⁹

4 августа Иосиф дал предложение Литовской консистории приступить к назначению православных причтов во все уездные города Виленской губернии. Ходатайство Иосифа перед Святейшим Синодом о назначении этих причтов вызвано было тем обстоятельством, что в то время ни в одном городе тогдашней Виленской губернии не было православных священников, за исключением Вильны, Ковны и Новоалександровска.¹⁸⁰ Достойно замечания сделанное при этом распоряжение Иосифа, чтобы священники в уездных городах и диакон в Ковне непременно были с бородою и носили рясу, из уважения к привычкам местных древле-православных прихожан, и только вторые священники могли быть там безбородые.

8 сентября был торжественно освящен Иосифом, в сослужении 30 священников, Виленский Николаевский собор, переделанный из латинского Казимировского костела, построенного иезуитами. Несмотря на то, что за час до начала богослужения пущены были слухи о мнимом намерении каких-то злоумышленников взорвать собор, очевидно с целью пометать его освящению, – весь собор был наполнен народом, и притом на половину католиками. Порядок и тишина не были нарушены даже тогда, когда Иосиф произносил, в первый раз с церковной кафедры, на русском языке слово. Изобразив в нем настоящее торжество освящения храма, построенного иезуитами, как явную победу православия над его злейшими врагами, безуспешно замышлявшими его погибель, высокопреосвященный приглашал присутствующих иноверцев не враждовать против православия, как религии, неизменно содержащей учение Христово и притом бывшей некогда господствующею в Северо-Западном крае, среди искони русского по происхождению народа. Католики осуждали это громоносное слово; православные были в восторге от него. Фельдмаршал, князь Варшавский, сказал Иосифу по поводу этого слова: «вы одни могли написать его, и вы одни могли сказать его». Чтобы удовлетворить возбужденный «словом» Иосифа интерес, польская редакция Виленского Вестника, испросив разрешение автора, напечатала его целиком и отдельными оттисками, которые брались нарасхват. Это был самый лучший ответ на весьма распространенную прежде, известную папскую аллокуцию от 22 ноября 1839 года, направленную против деятелей воссоединения и против воссоединившихся.

22 сентября высокопреосвященный освятил храм во имя Успения Божией Матери в Пожайском монастыре, в 9-ти верстах от города Ковны. Монастырь принадлежал прежде римско-католическим монахам камальдулам и был закрыт за участие этих монахов в польском мятеже. В церкви собралось много православных и католиков. При освящении храма Иосиф сказал слово, в котором увещевал иноков жить достойно своего звания, так как они живут среди неприязненного иноверного населения, которое их слабости и недостатки готово будет приписать всей православной церкви, так что на них падет ответственность и перед Богом, и перед людьми, если они, вместо украшения церкви, сделаются для неё предметом стыда и поношения. Посетив еще ранее описанного освящения Пожайский и Сурдекский монастыри, высокопреосвященный, к своему прискорбию, заметил, что в числе монахов, ссылавшихся сюда за пороки из Полоцкой епархии, было не мало лиц, своим поведением только ронявших православное духовенство в глазах иноверного общества.

Скоро, по возвращении в Петербург, Иосиф получил донесение игумена Виленского Троицкого монастыря Арсения Хрулькевича о том, что генерал-губернатор, несмотря на возражения его, игумена, и архимандрита Платона, приказал снова очистить два верхних этажа в Троицком монастыре, для помещения там политических преступников. Последние размещены были уже на втором и на третьем этаже, хотя, по ходатайству Иосифа, состоялось Высочайшее повеление от 30 октября 1840 года, чтобы Свято-Троицкий монастырь, как православная обитель и как архиерейский дом, не был назначаем к помещению в нем арестантов, и чтобы их оттуда вывели, если они там помещены. Тем не менее генерал-губернатор Миркович, ссылаясь на то, что уже несколько главных латинских монастырей заняты политическими преступниками, а остальные неудобны для этой цели, настойчиво просил согласия Иосифа на помещение арестантов в Троицком монастыре, Иосиф уступил (1841 года, февраля 3 дня) смежные помещения православного женского монастыря и при этом поставил на вид, что из трех домов других иноверных епископов ни один не обращен к подобному назначению.¹⁸¹ Обращение православного монастыря в политическую тюрьму тем более было странно, что в городе, кроме двух православных монастырей, было более 20-ти католических монастырей, и гражданское начальство могло выбрать любой из них.

В это время, даже в высших правительственных сферах, не установился еще твердый взгляд на воссоединенных, которых как бы не решались признать настоящими православными. Высокопреосвященный Иосиф в письме к обер-прокурору, говоря о мерах к более успешному возвращению в православие совращенных в латинство униатов, с грустью замечает, что сам министр внутренних дел называл в официальной бумаге воссоединенных ново-православием, считая их как бы новою сектою. Иосиф ходатайствовал, чтобы правительство впредь не делало различия между воссоединенными и древле-православными.¹⁸²

Важнейшие распоряжения Иосифа по епархии были следующие. Приказано было духовенству говорить в церкви проповеди и вести катехизические беседы непременно на местном русском языке. В виду того, что большинство священников, учившихся в польских школах, не владели достаточно русским языком, всем им были разосланы образцовые проповеди на русском языке. Разослано было также по церквам 680 экземпляров малых требников. Духовенство было снабжено святым миром из Киева, взамен мира, изготовляемого прежде для каждой униатской епархии на месте. Объявлено было воссоединенному духовенству, что оно имеет по закону право присоединять к православию католиков и вообще иноверцев. В этом же году положено начало певческому архиерейскому хору, и, по указу Святейшего Синода, вследствие представления Василия, архиепископа Полоцкого, в память воссоединения униатов, установлен праздник с крестным ходом в первый четверг Петрова поста, при чем имелось в виду отклонить воссоединенных от участия в торжественном праздновании в этот же день латинянами «Божьего тела», т.е. св. евхаристии.

Приезд преосвященного Иосифа в Вильну 28 апреля 1841 года и предупредительное отношение к нему представителей местной администрации и общества. Поручение Иосифу во временное управление Минской епархии. Выделение из состава Литовской епархии воссоединенных церквей в Киевской, Волынской и Подольской губерниях. Ссылка в монастыри упорствующих в унии духовных. Рассылка православного катехизиса на польском языке. Первые выборы духовников и церковных старост. Преобразования русского правительства и противодействие со стороны ксендзов и панов. Иосиф восстает против оставления в латинстве совращенных униатов. Затруднения при обращении латинян в православие, Перемещение в Литовскую епархию родителей Иосифа 19 июля. Два ходатайства Иосифа.

28 апреля 1841 года преосвященный Иосиф опять прибыл из Санкт-Петербурга в Вильну, в 3 часа утра. На третий день после приезда, 30 апреля, он совершил в Николаевском соборе торжественное богослужение по случаю бракосочетания Наследника Цесаревича. После службы архиепископ принимал, в двух небольших своих кельях, в Свято-Троицком монастыре, многочисленных гостей. Затем давали, по случаю приезда православного архиерея, большие обеды генерал-губернатор и губернатор. Сам архиепископ заезжал на чай к некоторым почетным лицам в городе. Везде ему оказывали полное внимание и почет и относились с большею искренностью, нежели в прошлом году. Но епископ Клонгевич и его викарий епископ Цивинский отказались от обедов в честь Иосифа. По поводу этого сами поляки говорили о них: «прячутся, как мухи перед зимою».

10 мая Иосиф прибыл в Минск, куда он был назначен, но Высочайшему повелению, для временного управления Минскою епархией, по случаю болезни епископа Антония Зубки. Преосвященный Антоний, утомленный от напряженных трудов, просился на покой. Но Иосифу удалось убедить его не оставлять управления епархией, что послужило бы к радости и к соблазну всех врагов православия и смутило бы глубоко преданную Антонию воссоединенную Минскую паству.

Пробыв в Минске шесть недель, высокопреосвященный Иосиф все остальное время провел в Жировицах, и отчасти в Вильне, в занятии епархиальными делами.

В 1841 году входившие в состав Литовской епархии воссоединенные церкви Киевской, Волынской и Подольской губерний, для большего удобства в управлении ими, по представлению Иосифа, были подчинены местным древле-православным епархиальным начальствам, и таким образом все западнорусские епархии вошли в настоящие их пределы. Сам Иосиф старался при этом, по возможности, ослабить сильные предубеждения против древле-православных начальств со стороны вновь подчиняемых им воссоединенных.

С целью окончательного выделения из состава Литовской епархии духовенства Минской и Волынской епархий, высокопреосвященный сделал распоряжение о переводе более 30 воспитанников Литовской семинарии и духовных училищ, из уроженцев Минской и Волынской губерний, в учебные заведения этих епархий.

Тогда же окончательно были сосланы в некоторые монастыри часть неблагонадежных священников и иноков, а также закрыт последний притон унии, Курская обитель, открытая некогда специально для упорствовавших в унии. Жившие здесь 20 иноков и священников и продолжавшие именовать себя униатами были раскассированы по разным монастырям, или уволены в светское звание.

Заботясь о рассеянии предубеждений против православия среди католиков, высокопреосвященный Иосиф разослал по всем церквам, переведенный, по его распоряжению, на польский язык православный катехизис, небесполезный и для некоторых воссоединенных, мало или вовсе незнакомых с русскими, языком.

В первый раз были учреждены в Литовской епархии выборы духовников по всем благочиниям, и также – церковных старост. По всем церквам были разосланы ведомости о латинских приходах и приписных каплицах, с показанием селений и числа прихожан-католиков, но, к сожалению, без перечисления по именам самих прихожан. Мера эта до некоторой степени ставила преграды усилившейся латинской пропаганде.

Трудность положения Иосифа, в виду происков могущественных панов и ксендзов, и благодетельные результаты совершенного им дела видны из следующего современного свидетельства. «Десять лет постоянной системы действий правительства (1831–1841), говорится во всеподданнейшем отчете генерал-губернатора Мирковича за 1841 год, подвинули русскую народность в западных губерниях на полвека. Преобразование шляхетства в однодворцы, уничтожение многих католических монастырей, закон, чтобы при браках православных с иноверцами все дети были воспитываемы в православии, введение русского языка в судопроизводство и в учебные заведения и, наконец, великое дело присоединения унии к господствующей церкви и ниспровержение последнего обветшалого здания польской отчизны – Литовского статута возбудили неудовольствие лишь в дворянстве и духовенстве католическом. Два эти сословия, замечает отчет, совершенно управляют умом, волею и совестью народа, не имеющего никакого чувства самобытности и постоянно готового повиноваться той власти, которая его будет руководить».¹⁸³

По случаю возникшего предположения правительства об оставлении в латинстве всех давно совращенных униатов, Иосиф составил подробную записку, в которой предлагает предоставить власти и усмотрению местных православных преосвященных – оставлять в латинстве совратившихся униатов в том случае, если они, преосвященные, найдут это удобным и полезным по давности совращения или по другим причинам. О всех остальных совратившихся из унии в латинство следует продолжать вести дела в присутственных местах на общем основании законов о совращенных. По мнению Иосифа, лучше держать латинство в оборонительном, а не в наступательном положении; занимаясь отстаиванием прежних приобретений, латиняне не будут стремиться к новым. Нельзя было оставить в латинстве совращенных прежде униатов и потому, что в таком случае устремились бы в латинство все недостаточно-утвердившиеся в православии воссоединенные – одни под предлогом, что они пользовались требами от ксендзов, а другие на том основании, что они еще не исповедовались и не причащались у православных священников.

В первые годы по прекращении унии было не мало случаев частичного обращения латинян в православие. Но как не безопасно было такое обращение и как мало оно встречало поддержки со стороны предержащих властей, это видно из дела ксендза Эйсмонта, который только по ходатайству Иосифа был освобожден от заключения в Пиарский монастырь, куда его предписал отправить генерал-губернатор, по требованию епископа Клонгевича. Последний был недоволен Эйсмонтом за то, что этот ксендз намерен был перейти в православие и убеждал к тому же своих прихожан-католиков. Мало того. Некоторые русские чиновники делали ни на чем не основанные придирки к лучшим духовным из воссоединенных, укоряя их в неправильном будто бы совершении православных обрядов.¹⁸⁴

19 июля был переведен в Литовскую епархию из Киевской отец Иосифа, соборный протоиерей Иосиф Семашко, и получил в управление Дзикушский приход, Виленской губернии, Лидского уезда.

В том же году Иосиф возбудил ходатайство, увенчавшееся после, полным успехом: а) об открытии со стороны театральной площади фасада Николаевского собора, застроенного домами; и б) об отдаче в распоряжение Литовских православных архиереев, находившегося в 4-х верстах от Вильни, римско-католического Тринопольского монастыря, со всеми угодиями, на устройство загородного архиерейского дома. Монастырь этот принадлежал некогда монахам-тринитариям и, упраздненный в 1834 году, оставался в заведывании полиции.

Составление новых штатов для духовенства. Устройство теплой Сергиевской церкви при соборе. Первое награждение камилавками высших духовных лиц, Преосвященный Иосиф отрастил бороду и навсегда принял рясу. Путешествие Иосифа ко святым русским местам и ого путевые впечатления. Дозволение некоторым надежным духовным лицам отрастить бороду и носить рясу, а также обязательное требование того и другого от рукополагаемых священников. Преосвященный Иосиф освящает Брестский кадетский корпус; назначается членом комиссии по делам о раскольниках; просится на покой 18 декабря. Причина этого прошения.

Главным и весьма утомительным подвигом для Иосифа в 1842 году было, начавшееся еще в прошлом году, дело о составлении новых штатов для архиереев, консисторий, монастырей и приходских церквей и о взятии в казну населенных имений, принадлежавших духовенству западных епархий. Много требовалось труда и масса распоряжений для поверки этих штатов, а потом для исправления и дополнения их.

Но еще более было хлопот при определении ценности и доходности, переходивших в казну от духовенства населенных имений. Иосиф по возможности заботился, чтобы духовные, терявшие имение, не потерпели большего убытка, и чтобы потерпевшие были вознаграждены сверх штата. Но новым штатам все приходы были разделены на семь классов, смотря по количеству прихожан. В первоклассном приходе полагалось от 2 до 3 тысяч прихожан, в приходе 7-го класса – от ста до трехсот прихожан. Соответственно семи классам приходов, священники получали жалованье от 100 до 180 рублей в год. Церковной земли на весь церковный причт полагалось 36 десятин. На содержание 9-ти мужских и 2-х женских монастырей Литовской епархии ассигновалось по штатам всего 10.555 рублей серебром в год.

В том же году начата перестройка Виленского Свято-Духова монастыря и переделка величественного храма в нем, под наблюдением архимандрита Платона (впоследствии митрополита Киевского), а также устроена, по распоряжению Иосифа, первая в Вильне теплая православная церковь при Виленском соборе, во имя преподобного Сергия Радонежского, и получено крупное пожертвование от Виленского губернатора Семенова на не осуществившееся, впрочем, намерение Иосифа возобновить тогда же развалины древнейшей в Вильне Пятницкой церкви, расположенные на дворе одного частного дома.

Заботясь о восстановлении и благолепии православных храмов, Иосиф неусыпно стремился к окончательному сближению воссоединенного духовенства с православным даже по внешности. Так, Иосиф впервые представил за один раз одиннадцать заслуженных протоиереев, имевших уже разные ордена, к награждению камилавками, не бывшими в употреблении в униатской церкви (так же, как и скуфьями), и с тех пор пожалование камилавками и скуфьями стало для всех духовных желанною наградою. Но не так легко было Иосифу справиться с крайним предубеждением духовенства против отращивания бороды и ношения рясы. Сам высокопреосвященный Иосиф, как и его викарий, епископ Брестский Михаил Голубович, до 1842 года не носили постоянно рясы, которую надевали только в торжественных случаях, и не отпускали бороды, чтобы не оттолкнуть от себя симпатий своего духовенства, которое, как известно, при посредстве Иосифа, выхлопотало себе даже Высочайшее разрешение и Синодальный указ на оставление своего униатского костюма и на брадобритие. Чтобы расположить не желающих к перемене костюма и к отращению бороды, виновник упразднения унии сам отрастил бороду и принял окончательно рясу, собираясь путешествовать по святым русским местам, и, являясь в таком виде повсюду в епархии, своим примером сделал эти отличия почетными и желательными для многих. Тогда он объявил, что дозволит носить бороду и рясу не всем, а в виде награды за усердную службу и хорошее поведение. Это остроумное средство возбудило соревнование среди духовенства, так что, спустя несколько лет, воссоединенное духовенство по внешности ничем не отличалось от православного.

Путешествие по святым православным русским местам, продолжавшееся семь недель, открыло перед Иосифом как бы новый мир, в котором, однако же, все представлялось ему чем то родным, знакомым. Поклонившись древним святыням Новгорода, Иосиф в начале июня прибыл в Москву, служил литургию и молебен у преподобного Сергия Радонежского и совершил много богослужений в московских храмах, имея местопребывание в Чудовом монастыре. Красивый и величавый вид, недавно отращенная, темная, окладистая борода Литовского архиепископа Иосифа производили сильное впечатление на православных москвичей. Высокопреосвященный Иосиф был принят в Москве с большим почетом. Московский викарий представлял ему в Чудове, настоятелей монастырей и членов консистории; когда он служил обедню в Успенском соборе; и в Сергиевой лавре, его встречали с звоном во все колокола. Митрополит Филарет давал в честь его обед.¹⁸⁵

Затем он посетил Тулу, Задонск, Воронеж, Курск и Киев, приведший его в неописанный восторг, как своими древними святынями, так и господством здесь русского и православного начала. В Житомире и в Почаевской лавре Иосиф служил обедню. На пути Иосиф наиболее останавливался и показывался народу в тех пунктах, где были воссоединенные церкви. Со стороны православных иерархов он везде встречал самый радушный прием, а десятки тысяч богомольцев у русских святынь с благоговением добивались счастья получить благословение у знаменитого иерарха-воссоединителя. В начале июля с Иосифом встретился в Брест-Литовске Антоний (Рафальский) архиепископ Варшавский, с которым он имел совещания об общих делах.

Возвратившись в Жировицы 8 июля, Иосиф нашел здесь множество священников и большую часть благочинных, прибывших сюда по делам службы. Некоторые из прибывших духовных словесно, а многие письменно, через своих благочинных, стали постепенно изъявлять желание отрастить бороду и носить рясу. Но Иосиф дозволил в этом году только 40 священникам отрастить бороды и 80 – надеть рясы, объявив, впрочем, что от вновь рукополагаемых священников он будет требовать обязательно носить рясу. Некоторых почтенных духовных Иосиф сам располагал к ношению рясы, как, например, Бульковского священника и духовника Павловича, представлявшегося Иосифу во время обозрения епархии в коротком сюртуке. По словам Иосифа, этот достойный духовник напоминал своим видом «скорее мастерового или лакея, чем православного священнослужителя».¹⁸⁶

Обозрев Литовскую семинарию, высокопреосвященный нашел ее в образцовом состоянии, как по успехам в науках семинаристов, и особенно в церковном пении, так и по их поведению и религиозно-патриотическому настроению.

30 августа архиепископ, по Высочайшему повелению, освятил в городе Брест-Литовске новый кадетский корпус и при нем церковь и произнес при этом случае весьма назидательное слово, конечно, на русском языке, хотя ему ранее давали понять, что присланный для открытия корпуса генерал Ростовцев желает, чтобы архиепископ произнес не свое слово, а речь, приготовленную самим генералом Ростовцевым. Не усомнился ли последний в основательном знании Иосифом русского языка, как еще недавно сомневался в этом попечитель Виленского учебного округа Грубер, который однажды в разговоре, с обер-прокурором Святейшего Синода Протасовым, сообщил ему о распространенной в Вильне молве, будто Иосифу пишут проповеди другие, а не он сам. «О, большие ж у вас в Вильне дураки, отвечал граф, когда в три года не успели узнать этого человека»! Об этом разговоре с Протасовым передавал сам Грубер архиепископу Иосифу.¹⁸⁷

По возвращении в Петербург, Иосиф был Высочайше назначен членом комитета по делам о раскольниках и отступниках от православия, вместе с двумя митрополитами и тремя министрами. Это лестное назначение мало утешало однако же архиепископа, и он 18 декабря обратился к обер-прокурору Протасову с просьбою об увольнении на покой, о чем он безуспешно просил Государя еще три года тому назад.

Архиепископ Иосиф, который до воссоединения был председателем, после смерти Булгака, Греко-униатской коллегии, – центрального управления всех униатских церквей России, который фактически был униатским митрополитом, хотя и не носил этого титула, – теперь, после воссоединения, считался председателем Белорусско-Литовской коллегии, низведенной на степень простой церковно-хозяйственной конторы. Личное влияние архиепископа, вместо прежних 10 губерний, ограничивалось теперь только тремя, составлявшими Литовскую епархию, переполненную иноверцами и весьма нуждавшуюся в благоустройстве, а между тем бывшие его викарии приняли благоустроенные епархии и, получив сан архиепископа, совершенно сравнялись теперь с прежним своим начальником, архиепископом Иосифом. Это кажущееся игнорирование прежних заслуг знаменитого иерарха со стороны правительства подавало повод некоторым смотреть на Иосифа, как будто на разжалованного, так что даже русские чиновники, по словам Иосифа, не оказывали ему надлежащей поддержки и, по своей недальновидности, служили интересам латино-польской партии. В виду всего этого Иосиф поспешил представить просьбу об увольнении на покой. К этому побуждал его также ходивший в то время слухи, о предстоящем назначении его Санкт-Петербургским архиепископом, вместо престарелого Серафима, которого имели оставить митрополитом Новгородским,¹⁸⁸ а также о поручении ему выработать новый план церковного управления в России. Иосиф весьма боялся подобного назначения, как по своему нерусскому образованию, так и по всему своему прошлому. Более же всего его страшила мысль о возможности столкновения в этом случае с иерархами православной церкви, в которую он всегда старался внести единение, а не разлад.

Вторичная просьба преосвященного Иосифа 26 февраля на покой и ответ Государя. Отчет Иосифа о обозрении им Полоцкой, Могилевской, Минской и Литовской епархий. Записка Иосифа о неудобствах перемещения из Житомира в Киев латинского епископа. Учреждение женского монастыря в Гродне. Происшествие во время богослужения в Ковенском соборе, при открытии Ковенской губернии. Разговор чиновников в соборе; присутствие католиков и ксендзов при богослужениях Иосифа. Иосиф посвящает 8 сентября в Ковенские епископы архимандрита Платона, впоследствии митрополита. Внешнее временное сближение представителей римской и православной иерархии. Исчезновение иноков-папистов в монастырях Литовской епархии. Строгое отношение Иосифа к инокам, просившим в 1840 году о дозволении перейти в латинство и причины этой строгости, Многие иноки долго держались унии не по убеждению, а по чувству стыда и опасения, Чиновник генерал-губернатора Бибиков убеждает 15 иноков дать подписки на присоединение к православию. Предосудительный образ жизни заключенных в монастырь упорствующих и трагическая кончина игумена Севериана. Иосиф считает смирно живших иноков принадлежащими к православной церкви по общему воссоединению. Оскудение иночества в Литовской епархии и неуспешное, на первый раз, ходатайство Иосифа о присылке сюда иноков из великороссийских монастырей. Причины оскудения иночества в западной России после воссоединения униатов. Распоряжения Иосифа о неделании благочинными вымогательств, об ускорении консисторского делопроизводства и другом. Закрытие Белорусско-Литовской коллегии. Двусмысленное отношение к Иосифу некоторых представителей духовной власти в столице.

В виду ожидавшейся в скором времени кончины Санкт-Петербургского митрополита Серафима, Иосиф, 26 февраля 1843 года, вторично подал просьбу об увольнении на покой вследствие крайнего утомления. Как бы в ответ на это, он был сопричтен к ордену св. Владимира I степени, от 9 апреля, и ему было объявлено через графа Протасова, что его служба еще нужна Государю Императору. После этого высокопреосвященный Иосиф еще 25 лет продолжал свое многотрудное служение на пользу воссоединенных.

В конце апреля архиепископу Иосифу, по Высочайшему повелению, поручено было осмотреть Полоцкую, Могилевскую и Минскую епархии. 22 мая высокопреосвященный был уже в Полоцке, а 12 июня представил Святейшему Синоду отчет о посещении указанных епархий, а также и Литовской, Положение и устройство починенных, и отчасти вновь устроенных, церквей в этих епархиях оказалось лучше прежнего, хотя и далеко еще было от того положения, в котором были церкви в Великороссии. Усердием московских и местных граждан и на средства казны и Святейшего Синода церкви были снабжены самою необходимою утварью, книгами и облачениями. Народ усердию посещал обновленные церкви, бывал у исповеди и, по-прежнему, привержен был к своим православным пастырям. Если иногда и бывали частные случаи совращения в латинство, зато постепенно увеличивалось и число присоединявшихся к православию католиков всякого звания. Большее усердие к церкви обнаруживалось в местностях, населенных малороссами, чем белорусами, что объяснялось, конечно, влиянием исторических и местных причин. Малороссы исстари селились большими селами и почти каждое село имеет свою церковь, усердно посещаемую народом, тогда как белорусы, живя небольшими поселками, вдали от церквей, привыкли обходиться без некоторых духовных треб, например, погребали покойников без священников. Притом белорусы со своим духовенством были более подвержены влиянию латинского духовенства, чем малороссы. Многие православные крестьяне жаловались, что помещики заставляют их работать у них даже в праздничные дни и этим невольно отвлекают их от посещения церквей. Воссоединенное духовенство, облагодетельствованное и ободренное новыми штатами, с детскою готовностью исполняло волю своих архипастырей, особенно в Литовской епархии, где даже старцы-священники ревностно старались примениться к чуждым для них прежде постановлениями, и обычаям. Столь несимпатичный прежде костюм православного духовенства, а также борода стали теперь предметом желаний для многих духовных. Следует обратить только неусыпное внимание, писал в заключение Иосиф, на образование воссоединенного духовенства и на замещение священнических вакансий исключительно окончившими курс в семинариях (последние оказались гораздо лучшими пастырями сравнительно с другими своими собратиями), а также – на введение однообразия в действиях западнорусских архиереев, посредством личных их свиданий и письменных сношений. Теперь же, при отсутствии однообразной системы в действиях, один епископ смело решался на дело, предпринимаемое другим с осторожностью и даже с опасением, что один считал полезным, то другой – вредным. Для одного и того же дела часто избирались средства не только различные, но даже противоположные. Все это возбуждало недоумения и неудовольствия и сильно затрудняло необходимые преобразования.

Еще до выезда из Петербурга для обозрения церквей, архиепископ Иосиф энергично восстал против предположенного правительством перемещения латинского епископа из Житомира в Киев, с подчинением ему католиков Киевской, Волынской и Подольской губерний. Иосиф находил это перемещение вредным и в политическом, и в религиозном отношении. Это значило бы дать центр соединения помещикам этих трех губерний римско-католического вероисповедания, часто посещающим Киев по делам коммерческим, административным и ради воспитания своих детей в университете, да и вообще – всему польскому, неприязненно-настроенному против России. Этот центр объединения, видимый и законный, тем более был опасен, что он был почти неуловим для наблюдения за ним со стороны гражданских властей. Напротив, тайные связи помещиков с чиновниками генерал-губернатора и с его приближенными косвенно могут подчинить его самого влиянию католического епископа, живущего в Киеве, и неуловимым проискам партии, враждебной России, тогда как в Житомире, на стороне, под рукою губернатора и православного архиерея, римский епископ не в состоянии влиять на главное управление всего Юго-Западного края. Кроме того, римский епископ в Киеве, окруженный блестящим и могущественным дворянством этого края, естественно может уронить местного православного митрополита и окончательно подорвать его влияние на местных католиков, которые доселе иногда обращались к митрополиту, хотя из приличия, как к единственному начальствующему духовному лицу. «А разве ничего не будет значить влияние римского епископа и его духовенства в Киеве на юношество, по большей части католическое, воспитывающееся в университете и в двух гимназиях? А разве ничего не будет значить скорбь целой Руси и славянских племен, когда они узнают, что Киев, колыбель православия, сохраненный Богом от римских епископов во все время владычества Польши, подвергнется этому несчастью при Государе, истинном ревнителе православия»? заключает преосвященный Иосиф.¹⁸⁹

Из событий этого года замечательны: учреждение в Гродне женского монастыря, для которого были выписаны все монахини с игуменьею из Могилевской епархии¹⁹⁰ и – обращение в собор Александро-Невской церкви в Ковне, по случаю открытия Ковенской губернии с губернским городом Ковно. Наглядным доказательством нерасположения к Иосифу, или лучше к православию, со стороны местного искони римско-католического населения, служит следующее происшествие. Когда архиепископ на богослужении в соборе, 25 июня, вышел из алтаря для произнесения слов: «благодать Господа», у ног его упала небольшая тросточка в пол аршина длины. Иосиф нимало не смутился, считая ее случайно упавшею с висевшей люстры. Но после литургии генерал-губернатор сказал Иосифу, что, по донесению полиции, эта тросточка была пущена из лука злоумышленником. Действительно, на одном конце тросточки был вставлен острый гвоздь, тупым концом внутрь, другой же конец её был приспособлен для стрельбы из лука. Да и на клиросе слышали свист тросточки, летевшей сзади из толпы народа. Высокопреосвященный Иосиф просил генерал-губернатора не производить следствия, чтобы предотвратить разные кривотолки; притом же он был убежден, что «если бы он сподобился даже пострадать за правоту своего дела, то он также без смущения, без трепета и ропота принял бы стрелу в свое сердце, как и упавшую у ног его».

В день открытия Ковенской губернии, 1 июля, было также совершено торжественное богослужение в новом соборе, наполненном по преимуществу римско-католиками. Архимандрит Платон, будущий Ковенский викарий, произнес трогательную проповедь. После молебна совершен был крестный ход и освящение присутственных мест в разных частях города.

Не обошлось без неприятности и богослужение 1 июля в новом Ковенском соборе. Когда Иосиф прежде «трисвятого» благословлял народ, а протодиакон поминал Царскую фамилию, среди общей тишины жандармский генерал граф Буксгевден и попечитель учебного округа Грубер разговаривали с польским графом Огинским¹⁹¹ и смеялись. Иосиф сделал за это замечание Буксгевдену в присутствии генерал-губернатора перед началом обеда. На другой день Буксгевден просил извинения у Иосифа лично и через генерал-губернатора.

На следующий день, 2 июля, Иосиф служил в великолепном храме в Пожайском монастыре, куда собралось много простого народа, преимущественно католики. В толпе находилось, из любопытства, не мало римских ксендзов. Ксендзы также присутствовали и во время богослужения в Ковенском соборе, 1 июля.

8 сентября Иосиф вместе с преосвященным Филаретом (Гумилевским), епископом Рижским, и Михаилом Брестским совершили в Виленском Николаевском соборе посвящение архимандрита Свято-Духова монастыря Платона в Ковенские епископы, по случаю учреждения в этом году второго викариатства в Литовской епархии. Первый Ковенский епископ имел местопребывание в Пожайском монастыре.

Хиротония Платона послужила поводом к некоторому внешнему сближению местных представителей римской и православной иерархии. На бывших, по случаю хиротонии, обедах у генерал-губернатора Мирковича, у губернатора Семенова, у преосвященного Платона (в покоях Иосифа) присутствовал, не без влияния местных властей, Виленский римско-католический епископ Цивинский и, к немалому удовольствию Иосифа, «даже не поморщился, когда провозглашали многолетие Святейшему Синоду». По случаю того же торжества сам епископ Цивинский, а также предводитель дворянства поляк Минейко давали блестящие обеды. На первых порах разные лица конфузились и как бы удивлялись, что находятся вместе, за одной трапезой, но скоро принужденность исчезла. Римский епископ с тремя старшими прелатами был три раза у высокопреосвященного Иосифа.¹⁹²

В описываемое время ни в одной из обителей Литовской епархии не был поминаем папа, и, после целого ряда принятых Иосифом разнообразных мер, все иноки признавались уже православными. Скоро после общего воссоединения в 1839 году некоторые упорствующие иноки, заключенные в монастыри, пытались подавать прошения на Высочайшее имя и в Белорусско-Литовскую коллегию о дозволении им перейти в римскую веру. Подобных иноков, «как обнаруживших наклонность к отступничеству от собственной церкви», Иосиф подвергал строгому наказанию, в пример другим.¹⁹³ Он справедливо опасался, что уступчивость и снисходительность в подобных случаях послужит поводом для многих воссоединенных, еще не утвердившихся в исповедании православной веры, к ходатайству о дозволении им перейти в латинство.

Следующий случай доказывает, что упорствующие иноки продолжали оставаться в унии не столько по убеждению совести, сколько по чувству стыда и опасения прослыть трусами и изменниками в глазах своих же собратий. Киевский генерал-губернатор Д. Г. Бибиков, сообщая Иосифу 9 апреля 1840 года, что в Любарском монастыре 17 иноков продолжают поминать пану, просил уведомить, не следует ли гражданскому начальству принять меры против этих папистов. Иосиф ответил, что сам он не находил возможным воспретить поминовение папы в указанном монастыре, до тех пор, пока, с увеличением в Литовской епархии числа благонадежных монахов, не представится возможность перевести последних в Любарский монастырь в достаточном количестве, взамен папистов. Впрочем, Иосифу было известно, что упорствующие иноки дали друг другу честное слово противиться совершившемуся воссоединению церквей, и потому он полагал бы, что некоторое понуждение светского начальства было бы для них даже благодеянием. И действительно. Ровно через три месяца после этой переписки Д. Г. Бибиков препроводил к Иосифу 15 письменных обязательств на присоединение к православию, полученных одним расторопным чиновником от наиболее непокорных иноков Любарского монастыря.¹⁹⁴

Образ жизни заключенных в некоторые монастыри упорствующих священников и иноков доказывает также, что они вовсе не были фанатиками религиозной идеи. Следует заметить, что в некоторые монастыри заключались только те упорствующие духовные, которые оказались опасными для дела православия, которые свое протестующее положение обращали в род прибыльного ремесла. Странствуя по домам, они представляли себя гонимыми за веру, распространяли между воссоединенными и между католиками разные нелепые и тревожные слухи и получали от многих значительные подаяния. Заключенные в монастыри, они и там продолжали бесчинствовать, постоянно подавая жадобы на Высочайшее имя и в разные высшие инстанции на претерпеваемые ими будто бы обиды и притеснения. Спрошенный однажды Иосифом, по поводу подобной жалобы, игумен Загоровского монастыря Севериан Дзюбинский объяснил ему, что он, игумен, заставлял мести коридоры и мыть посуду только двух низведенных в дьячки священников Желязовского и Мицевича, за то, что они с наглостью и дерзко отказались участвовать в богослужении и даже ходить в церковь. Сосланные в монастырь, писал далее игумен Севериан, ничем не занимаются, весело проводят время, курят трубки, играют на скрипках и гармониках, а также – в карты, снабженные деньгами обильно едят и пьют, украдкой перенося через забор водку. Будучи не в силах усмирить своеволие заключенных духовных, игумен Севериан просил высокопреосвященного Иосифа уволить его от должности настоятеля и лучше подвергнуть его епитимии, чем оставлять на занимаемом месте. Своеволие заключенных и постоянные объяснения по поводу подаваемых на Севериана жалоб так расстроили его, что он, наконец, лишился ума и окончил жизнь в пруде.¹⁹⁵

В одном из писем к Иосифу преосвященный Михаил, наблюдавший за Бытенским монастырем, пишет, что помещенные сюда базилианские монахи и запрещенные священники не слушаются ни настоятеля, ни его, преосвященного, Один из них прямо говорил ему, что, «как пресвитер, на основании прав канонических, он не может заниматься черною работою». Я должен, хотя и краснея, сознаться, заключает епископ Михаил, что наказание нимало не пугает строптивых, они куда угодно ходят, что угодно покупают за деньги и сами для себя, запершись в келье, готовят кушанья» (5 декабря 1839 г.)¹⁹⁶

Когда число упорствующих иноков доведено было до ничтожной цифры, Иосиф не считал нужным требовать от смирно-живущих иноков подписок на присоединение к православию. Так, он писал 7 января 1841 года настоятелю Тороканского монастыря, чтобы тот не требовал от 9-ти упорствующих монахов этой обители согласия на присоединение к православной церкви, «так как они принадлежат к ней по общему присоединению к православию».¹⁹⁷

16 февраля 1842 года Святейший Синод предписал высокопреосвященному Иосифу оставить в монастырях Литовской епархии только достаточно образованных и притом нравственных монахов, а менее надежных перевести в великороссийские монастыри. В девяти мужских монастырях Литовской епархии положено было по штату 153 инока, а между тем на лицо находилось в то время не более 85 иноков, вместе с послушниками. Многие из наличного числа воссоединенных иноков, по преклонным летам, вовсе не могли приучиться к правильному совершению богослужения и к монастырскому порядку. Поэтому Иосиф просил Святейший Синод сделать распоряжение, чтобы из великороссийских монастырей было перемещено в Литовскую епархию, по крайней мере, 15 иеромонахов и 15 иеродиаконов, надежных по поведению и достаточно-образованных. При этом высокопреосвященный присовокупил, что он находит нужным выслать в великороссийские монастыри только одного иеродиакона Евлампия за неодобрительное его поведение. И хотя, через год после просьбы Иосифа о присылке в Литовскую епархию надежных иноков, преосвященные Московский, Воронежский, Курский, Вологодский, Костромской, Новгородский ответили ему 20 октября 1843 года, что в их епархиях не оказалось с требуемыми качествами иноков, но с течением времени Иосифу все-таки удалось пополнить довольно надежными пришлыми иноками оскудевшие обители Литовской епархии.¹⁹⁸

Причины оскудения местного монашества были следующие:

1) известное воспрещение поступать в униатское монашество сравнительно более образованным латинянам, которые прежде составляли главный контингент западнорусского иночества;

2) отсутствие в западной России среднего русского класса, состоящего здесь из евреев и католиков;

3) почти поголовная безграмотность крепостных простолюдинов;

4) более строгая жизнь в монастырях после подчинения их в 1828 году власти епархиальных архиереев.

Что касается до белого униатского духовенства, то это сословие, часто теряя многих своих членов во всепоглощающем латинстве, было в то время так ничтожно, что даже для замещения многочисленных вакансий дьячков Иосиф должен был долгое время принимать полуграмотных мещан и крестьян, которые, конечно, предпочитали эту профессию отшельнической жизни в бедных обителях Литовской епархии.

Из распоряжений архиепископа Иосифа замечательны:

1) о неделании вымогательства благочинными денег от священников при раздаче последним штатного жалованья. Роковым образом распоряжение это оказалось необходимым сделать в первый же год по введении новых штатов в Литовской епархии. Оно не потеряло своего значения до самого освобождения благочинных в 1870-х годах от этой казначейской обязанности;

2) об устранении медленности и небрежности ведения дел в Литовской духовной консистории, постоянно вызывавших подтвердительные предложения. Для устранения этих недостатков Иосиф предложил, чтобы каждый столоначальник раз в месяц пересматривал все нерешенные дела и делал о них доклады присутствию, и чтобы присутствующие члены, каждый по своему столу, а также секретарь, строго наблюдали за безостановочным ходом дел в консистории;

3) предложение Литовской духовной семинарии о том, чтобы при начале каждого курса правление делало представление архиепископу о вновь поступающих учениках с именами, несвойственными православной церкви;

4) распоряжение о выдаче жалованья со дня определения к должности только тем священникам, которые прибудут к своим местам не позже месяца со дня определении.

В том же году архиепископ Иосиф сделал представление о закрытии Белорусско-Литовской коллегии¹⁹⁹ и об окончательном подчинении воссоединенных церквей ведомству Святейшего Синода. Высокопреосвященный Иосиф находил существование коллегии, как простой конторы, заведующей миллионом рублей, совершенно излишним, со времени отделения из ведомства этой коллегии епархиального и училищного управления и после передачи в казну духовных имений. По случаю закрытия коллегии, Иосиф, как председатель её, удостоился весьма лестного Высочайшего рескрипта.

Несмотря на личное благоволение Государя к архиепископу Иосифу, оказавшему столь великие заслуги и русской православной церкви, и русскому государству, он не всегда пользовался, со стороны высшего духовного начальства, вполне заслуженным им уважением, почетом и доверием. Прибыв осенью в Санкт-Петербург, архиепископ Иосиф встретил какое-то таинственное молчание и двусмысленное отношение к нему в высших духовных сферах, особенно со стороны нового митрополита Антония и графа Протасова.²⁰⁰

Окончательное оставление преосвященным Иосифом Санкт-Петербурга. Письмо по этому случаю к митрополиту Филарету и ответ последнего. Колебания Иосифа по вопросу о перемещении из Жировиц в Вильну епархиального управления. Годичное пребывание Иосифа в Жировицах в 1844–1845 годах. Он считал воссоединение униатов сигналом для возвращения в православие всех латинян русского происхождения. Ходатайство Иосифа об увеличении штатов семинарии, училищ и кафедрального собора. Покупка дома графа Мостовского, для устройства архиерейского дома, и учреждение епархиального попечительства о бедных. Понуждение духовенства к отдаче сыновей в учебные заведения. Ведомость о рожденных в католичестве и совратившихся в эту веру женах и дочерях священнослужителей. Ходатайство о переводе Мядиольского женского монастыря в Вильну.

Обиженный холодным отношением к нему в столице, Иосиф, в мае 1844 года, отправил из Санкт-Петербурга во вверенную ему епархию все свое, в двадцать два года собранное хозяйство, с намерением уже никогда не возвращаться сюда, а затем и сам отправился из Санкт-Петербурга, без всяких объяснений, без всякого официального акта об этом. Перед выездом из столицы архиепископ написал обширное конфиденциальное письмо к Московскому митрополиту Филарету, в котором изложил ему свое тягостное положение, созданное недоброжелательством к нему обер-прокурора Святейшего Синода, находившегося под влиянием правителя канцелярии Сербиновича, тайного католика. В этом письме Иосиф с грустью говорит: «поляки и римляне считают приобревшими теперь для себя покровителя, а для меня недоброжелателя там именно, куда всякий православный должен обращаться с полною доверенностью». В ответном письме к архиепископу Иосифу митрополит Филарет не замедлил преподать своему унывающему собрату слово утешения. Выразив сожаление о затруднительном положении Иосифа, митрополит Филарет убеждал его не удаляться на покой, а послужить еще церкви при помощи Божией и при покровительстве самого Государя.²⁰¹

После закрытия Белорусско-Литовской коллегии и после окончательного оставления Петербурга, высокопреосвященный Иосиф, со всею свойственною ему энергией и методичностью, принялся за устройство Литовской епархии. Прежде всего он занялся изысканием мерь к беспрепятственному и успешному перенесению епархиального управления с семинарией из Жировиц в Вильну. Из Записок Иосифа видно, как он сильно колебался в вопросе о перенесении епархиального управления из такого исторического и жизненного в народном смысле пункта, как Жировицы, в такое средоточие латинства и полонизма, как тогдашняя Вильна, окруженная со всех сторон иноверным населением. В 1840 году архиепископ писал Протасову: «Жировицы есть истинное сердце епархии. Сколько ни думаю, а все останавливаюсь на той мысли, что нужно оставить в Жировицах и семинарию, и консисторию. Здесь настоящий центр епархии, и место сие почти не подвержено влиянию римлян. В Вильне, напротив, как юношество, так и духовенство подвергалось бы важным искушениям, нравственным, религиозным и политическим – да притом было бы неудобно и разорительно для духовенства отправляться с детьми и по делам в Вильну за двести, триста и четыреста верст, как бы за пределы своей епархии. По моим соображениям, лучше всего учредить в Вильне другое присутствие консистории, но примеру консисторий в обеих столицах, и между обоими присутствиями разделить дела по местному удобству».²⁰²

Но после глубокого размышления и ближайшего знакомства с местными условиями, высокопреосвященный Иосиф решительно склонился на принятие этой опасной меры. «Я писал Вашему Сиятельству весною, говорит он в другом письме к тому же Протасову, чтобы основаться архиерею в Вильне только с частью епархиального управления. В течение двух месяцев я взвешивал этот предмет и всегда находил поводы равносильные в обе стороны. Теперь в мнении моем берет перевес мысль, чтобы все епархиальное управление, даже семинарию, а если можно, и академию духовную поместить в Вильне. Сим только образом можно здесь твердо основаться православным и взять перевес над римлянами». Как бы в пояснение этого, Иосифу, писал несколько позже: «Австрийцев всегда разбивали с их системою действовать на слабейшие пункты (врага) – хороший вождь обращает свои силы на центр, а Вильна есть центр польского католицизма».²⁰³ С наибольшим успехом подвинулось вперед окончательно решенное правительством дело о перенесении епархиального управления в Вильну в период жизни Иосифа в Жировицах, с мая 1844 года по май 1845 года. Прежде всего предстояла труднейшая задача приготовить в Вильне помещения для переводимых учреждений, для служащих и учащихся, а также – улучшить средства содержания лиц, переводимых в Вильну из Жировиц.

Последний годи, жизни, проведенный Иосифом в Жировицах (1844–1845), успокоил его после треволнений петербургской жизни, освежил и укрепил в предстоящем подвиге перенесения центра епархии и окончательного её устройства. В Жировицах Иосиф жил среди преданных ему до самоотвержения людей, всегда готовых разделять его труды и опасности, умевших, по своему высокому образованию и уму, войти в его планы и намерения. Здесь он жил среди попечительных семейств этих лиц, старавшихся окружать архипастыря, как чадолюбивого отца, любовью и ласками.

Вот какими чертами описывает один современник²⁰⁴ жизнь Иосифа в Жировицах. Помещался владыка обыкновенно в монастыре на втором этаже, а на третьем, прямо над его покоями, помешалось богословское отделение Литовской духовной семинарии. Преосвященный часто любил сидеть на балконе красивого деревянного домика, принадлежавшего викарному архиерею, за которым находился прекрасно устроенный сад. Вокруг владыки садились наставники семинарии и члены консистории. В этом, как бы семейном, кружке велась веселая непринужденная беседа, в которой владыка принимал самое живое участие. Между тем в саду архиерейские певчие пели песни, а семинаристы играли, резвились и получали угощение за счет владыки. «Но главное, что оживляло здесь всех и каждого, заключает почтенный протоиерей, это не угощение, которое предлагалось в совершенном изобилии, а личность радушного хозяина. Смотришь, бывало, на светлое, сияющее удовольствием лицо архипастыря, видишь неподдельную радость, написанную на лицах всех его окружающих, и забываешь, что перед тобою высший начальник; кажется, что это любящий отец среди своего семейства, среди своих детей».

Пошатнувшееся было в Петербурге здоровье Иосифа восстановилось в период пребывания его в Жировицах; прекратились прежние геморроидальные припадки, сопровождавшиеся головокружением и обмороками, доходившие до того, что он должен был хвататься за какую-нибудь мебель, чтобы не упасть. Недавнее уныние и разочарование исчезли. Иосиф снова почувствовал в себе силы для борьбы с врагами православия и России на новом поприще служения в Вильне. Он хороню знал, что удаление его на покой могло бы послужить величайшим торжеством для латино-польской партии. Он всегда был того мнения, что господство этой партии в западной России должно неминуемо прекратиться. Поэтому воссоединение униатов он считал, как бы сигналом для дальнейшего возвращения всех римлян русского происхождения в православие и всегда желал, чтобы так удачно и успешно веденное им униатское дело послужило для правительства средством и указанием, как нужно действовать в обращении самих латинян в православие. Решившись как можно скорее перенести епархиальное управление в Вильну, высокопреосвященный Иосиф стал настойчиво и неотступно требовать от правительства увеличения средств, без чего немыслимо было переселение служащих в семинарии и консистории лиц из скромного местечка в большой, никогда не отличавшийся дешевизной жизни, город Вильну.

Между прочим Иосиф ходатайствовал о новых штатах для Литовской семинарии и для духовного училища, по случаю перенесения их в Вильну, об определении штатных причтов к древней Виленской Свято-Николаевской церкви и приписной к ней, еще более древней, Пятницкой церкви (бывшей в развалинах); о возвышении штатов Виленского кафедрального собора и о передаче этому же собору ризницы, принадлежавшей прежде униатским митрополитам и сохранившей некоторые древности из времен доуниатских; о приписке домов Цырковского, Кондратовиневского и Прокшинского от Троицкого монастыря к Виленскому кафедральному собору, для помещения в этих домах соборного духовенства и консисторских чиновников; о наделении угодьями Виленского архиерейского дома и первоклассного Свято-Духова монастыря. Тогда же был куплен, при посредстве преосвященного Платона (Городецкого), у графа Мостовского за 22 тысячи рублей дом, для помещения православного архиерея, расположенный на лучшей площади в городе Вильне, подле кафедрального собора, а также – учреждено, по примеру других православных епархий, попечительство о бедных духовного звания, в пользу которого сам архиепископ Иосиф внес капитал 1.500 рублей. Многие из духовенства мало заботились об образовании своих детей. Иосиф вынужден был обязать подпиской духовенство в том, что оно будет посылать своих детей в духовные училища. Для того, чтобы заместить 240 дьяческих штатных вакансий, Иосиф сделал распоряжение об отдаче вовсе не учившихся или не доучившихся священнических сыновей в приходские училища для обучения их там чтению и пению, чтобы впоследствии определять на должности дьячков или пономарей. Этим распоряжением высокопреосвященного с одной стороны достигалось отчасти замещение столь значительного числа дьяческих вакансий в Литовской епархии, а с другой – не учившиеся доселе нигде дети священно- и церковнослужителей избавлялись от угрожавшего им по закону обращения в податные сословия. Нерасположение духовенства к помещению детей в духовные училища происходило, кроме бедности духовенства и отдаленности духовно-учебных заведений, отчасти от фанатизма и невежества жен православных священно- и церковнослужителей, державшихся католического вероисповедания или только приверженных к католицизму. Как вовсе незнакомые с русскою грамотою и даже с славянскими молитвами, подобные матери не могли подготовить своих сыновей к поступлению в училище. По распоряжению Иосифа, ему была представлена ведомость, с обозначением, которые из подобных жен или их дочерей рождены в католичестве и которые совращены в католичество из унии, а также – кто из десятилетних священнических сыновей еще не отдан в училище.

В то же время Иосиф ходатайствовал перед Святейшим Синодом о переводе в Вильну в дом, прежде принадлежавший ксендзам-миссионерам,²⁰⁵ монахинь Мядиольского монастыря. Женский монастырь необходим был, по мнению Иосифа, в таком большом городе, как Вильна, для доставления, по временам, религиозного уединения некоторым благочестивым женщинам, для наставления ко святому крещению принимающих православие евреек и магометанок и вообще женщин из иноверцев, а также для призрения и воспитания в монастыре сирот – девица» духовного звания.

Трудности предстоявшего перенесения в Вильну епархиального управления и духовно-учебных заведений, организаторские способности преосвященного Иосифа, его такт и неутомимая ревность. Прибытие в Вильну Иосифа с православным духовенством 8 мая. Переименование собора в «кафедральный», освящение помещений для консистории и для архиепископа. Почему Иосиф удержал для епархии, консистории и семинарии название «Литовских»? Открытие временной домовой в архиерейском доме церкви и торжественное освящение обновленного Свято-Духова монастыря. Обозрение Могилевской, Минской и Полоцкой епархий и отчет, представленный Иосифом в Святейшей Синод. Распоряжения Иосифа в бытность в Жировицах. Торжественное открытие Литовской семинарии в Виленском Троицком монастыре 8 октября. Вредные последствия холодной встречи светскими властями переселившегося в Вильну епархиального управления. Борьба Иосифа по поводу незаконного оставления шести латинских ксендзов в здании духовного училища. Иосиф возвращает в православие совращенных леонпольцев; просит министра внутренних дел заменить неблагонадежный состав местного епархиального латинского управления новыми лицами, лично известными Иосифу. Кощунство ксендзов над православным священником. Ксендзы-фанатики волнуют народ слухом о намерении православного архиепископа отнять у католиков чудотворную Остробрамскую икону Божией Матери. Иосиф советует перенести эту икону в ближайший костел святой Терезы; предоставляет православным семинаристам петь молитву «Под твою милость» на улице перед той же иконой. Освящение Николаевской церкви 6 декабря. Распространенная в Европе сказка о семилетнем преследовании Иосифом униатских монахинь. Женские монастыри в Литовской епархии в 1840–1845 годах. Покушения на жизнь преосвященного Иосифа. Распоряжения Иосифа: о воспрещении вступать в брак дочерям священников, не знающим славянских молитв, об обращении в православие некоторых латинянок, жен священников, о показании в клировых ведомостях числа, присоединяемых к православию.

Между тем высокопреосвященный Иосиф деятельно продолжал делать распоряжения по поводу назначенного им, на начало мая 1845 года, перенесения епархиального управления из Жировиц в Вильну – «в самое сердце Литовского латинства»,²⁰⁶ в этом деле проявились в полном блеске организаторские способности Иосифа, его неутомимое усердие, практический такт и знание местных условий. Ему предстояло с ничтожными средствами, отпущенными в его распоряжение, приготовить сколько-нибудь сносное помещение для семинарии и духовного училища в бывших монастырских зданиях, вовсе не приноровленных для целей воспитания детей, очистить от жильцов к 23 апреля три дома, приписанные к собору, для размещения в них лиц, служащих при соборе и в консистории, заместить должности по консистории и по собору новыми лицами, приготовить консисторские дела к отправлению в Вильну, снабдить пособием на проезд и обзаведение всех служащих лиц, переселявшихся в Вильну. Для переустройства семинарских зданий Иосиф составил комитет из преосвященного Платона, ректора семинарии архимандрита Евсевия, кафедрального протоиерея Ипполита Гомолицкого и игумена Троицкого монастыря Арсения Хрулькевича. Комитету Иосиф дал подробное наставление и сам лично руководил его действиями. Высокопреосвященный лично также назначил всем переселяемым духовным лицам и консисторским чиновниками. квартиры в 3-х соборных домах, с подробным их распределением каждому липу.

С 22 апреля двинулись из Жировиц в Вильну, чрез Слоним и Лиду, транспорты с консисторским архивом, кафедральной ризницей и архиерейскими певчими, а к 8 мая прибыли в Вильну и все лица, составлявшие консисторский, соборный и архиерейский штаты. 8 мая, в 6 часов вечера, прибыл, по пути из Жировиц, прямо в собор сам архипастырь, блистая, недавно (14 апреля) Высочайше пожалованным ему на клобук, бриллиантовым крестом. В соборе он был торжественно встречен всем духовенством. На клиросе пели архиерейские певчие, в первый раз одетые в нарядную форменную одежду. Перед началом всенощного бдения Иосиф сказал глубоко-назидательное слово. Выразив свою радость по случаю возвращения православной иерархии в богатую священными воспоминаниями Вильну из скромного деревенского уединения, находившегося под покровом Жировицкой чудотворной иконы Божией Матери. Иосиф приглашал своих православных слушателей относиться с любовью к иноверцам, прощать им обиды, оскорбления и клеветы. «Это чувство любви к ним, говорил владыка, есть обет всей моей жизни, и малодушная ненависть не коснется моего сердца даже тогда, если бы мне. пришлось запечатлеть кровью это душевное расположение».²⁰⁷

На другой день, 9 мая, были совершены в том же соборе, с полным благолепием и порядком, литургия и молебен при пении отличного архиерейского хора,²⁰⁸ и при многочисленном стечении народа.²⁰⁹ После богослужения в соборе, переименованном ныне из городского в кафедральный, Иосиф отправился со сланою освящать помещение, временно назначенное для консистории, в первом этаже архиерейского дома, со стороны Соборной площади, а также – архиерейские покои. Затем в архиерейских комнатах был дан завтрак, к которому Иосиф пригласил почетнейших Виленских обывателей и старших чиновников. Не забыты были и беднейшие жители города Вильны, без различия вероисповедания. В пользу их Иосиф в этот день препроводил через губернатора триста рублей.

Так совершилось перенесение архиерейской кафедры и открытие епархиального управления в Вильне.

Как епархия, так и консистория, и семинария должны были, по ходатайству Иосифа, удержать свое прежнее наименование «Литовских», без перемены на «Виленских» в виду того практического неудобства, что в Вильне уже существовали, под названием Виленских, католические – семинария, консистория и епархия, а также потому, что это старое название напоминало, как о старых, весьма светлых страницах православия в Литовской стране, так о недавнем перерождении униатов Литовской епархии в православных.

Открыв затем временную домовую церковь в большой столовой архиерейского дома (ныне приемный зал) и совершив торжественные богослужения в соборе в день Вознесения и в церкви Троицкого монастыря в Троицын день, Иосиф торжественно освятил (4 июня 1845 года), в день Сошествия Святаго Духа, обновленный главный престол Свято-Духова монастыря и самый монастырь, поступивший в его ведение взамен Троицкого монастыря. Платон, епископ Ковенский, обновивший иконостас этого храма на собранные им пожертвования (когда он был архимандритом этого монастыря), сказал слово при настоящем освящении. Оно произвело хорошее действие, несмотря на то, что девизом тогдашней администрации края было молчать и сидеть смирно, сложа руки, чтоб не раздражить врагов. В день этого торжества новый священно-архимандрит первоклассного Свято-Духова монастыря, архиепископ Иосиф, препроводил губернатору триста рублей для раздачи бедным жителям города Вильны, без различия вероисповедания.

К вечеру того же дня Иосиф должен был отправиться, по Высочайшему повелению, для обозрения воссоединенных епархий Могилевской, Минской и Полоцкой. Кроме этого неожиданного и трудного поручения, исполненного в течение одного месяца, Иосиф тогда же обозревал, недавно-перечисленные к Литовской епархии из Минской и Полоцкой епархий, Вилейский и Дисненский уезды.

В представленном в Святейшей Синод отчете об этой ревизии высокопреосвященный писал, между прочим, что прежняя привычка воссоединенного народа обращаться иногда к ближайшим латинским церквам и посещать латинские торжественные празднества не ослабляет усердия воссоединенных к собственной православной церкви, которая приобретает не малое число новых членов. Более двух с половиною тысяч католиков присоединились к православной церкви в четырех епархиях, и в течение пяти лет совершено около трех с половиною тысяч смешанных браков. Материальное обеспечение духовенства заставляет желать многого. Церковные дома не строятся, прихожане уклоняются от установленной законом обработки церковных земель. Зе́мли эти еще не отведены духовенству в законном размере. В епархиях, управляемых воссоединенными архиереями, духовенство быстро идет к единообразию с древле-православным духовенством, охотно отказываясь от прежнего латинского одеяния и отращивая бороду и волосы. Отрастивших бороду и принявших рясу было: в Могилевской епархии – 7, в Полоцкой до 50, в Минской более 60, в Литовской – 301, т.е. более половины всех священников.

После осмотра епархий Иосиф прибыл в Жировицы (3 июля). Присутствуя на переводных испытаниях в семинарии, он в первый раз сам назначил письменные экзаменские задачи для семинаристов, писанные под его личным наблюдением. После экзаменов Иосиф занялся распоряжениями о переводе к осени из Жировиц в Вильну семинарии и училищ. На исходатайствованные им 150 казенных вакансий в семинарии и 200 в духовных училищах он лично назначил до 100 семинаристов на полное и до 90 на половинное казенное содержание, так что все семинаристы, с переселением в Вильну, должны были жить в семинарском общежитии, а не на вольных квартирах в городе. Назначено особое помещение для переведенного из Бытеня в Жировицы монастыря и для второго духовного училища там же, в Жироницах. Смотрителем Жировицкого училища назначен игумен Фавст Михневич, а смотрителем Виленского училища – архимандрит Михаил Шелепин, доктор богословия. В распоряжение семинарии была передана обширнейшая библиотека Свято-Троицкого монастыря.

В конце июля высокопреосвященный прибыл в Вильну, и 1 августа совершил впервые крестный ход для освящения воды на реке Вилии, при большом стечении народа. 8 сентября совершилось торжественное открытие Литовской семинарии в Свято-Троицком монастыре. В обращенном к ученикам слове Иосиф с полным правом мог сказать, что он и любовью, и заботами, и трудами, и благовествованием заслужил название их отца. «Слава Богу! не поверите, Ваше Сиятельство, как я счастлив сегодня, писал Иосиф того же 8 октября графу Протасову, у меня не обошлось без слез, и я этого не стыжусь. Если бы мне пришлось завтра умереть – с радостью сказал бы я: ныне отпущаеши раба твоего, Владыко – церковь православная стала в Вильне твердою и очень твердою ногою».²¹⁰

Не без борьбы произошло это водворение православия в Вильне и, к прискорбию, была борьба не только с чужими, но и со своими. Переселение в Вильну православного епархиального начальства встречено было гражданским начальством довольно холодно. Генерал-губернатор не присутствовал при открытии кафедрального собора, освящении консистории и открытии епархиального управления и не дозволил чиновникам быть на этом торжестве в мундирах, несмотря на троекратные запросы о том гражданского губернатора. Вслед за этими торжествами генерал-губернатор, не видевшись с Иосифом, отправился путешествовать и только через месяц возвратился в Вильну, перед самым выездом Иосифа для обозрения епархий. Польская партия воспользовалась этим и распространила слух, что генерал-губернатор преднамеренно не явился на торжество открытия епархиального управления в Вильне, под предлогом мнимой болезни. У одной пани уже было совещание польских патриотов, как бы совсем устранить из Вилины высокопреосвященного Иосифа.²¹¹

Отсутствие единодушие и поддержки со стороны гражданской власти по отношению к духовной не могло не причинить вреда делу православия. Римско-католическое духовное начальство подняло голову. Оно долго отказывалось от передачи православному духовенству упраздненного кармелитского монастыря, для помещения здесь духовного училища, несмотря на Высочайшее повеление об этом и на распоряжение министра внутренних дел. После же передачи, гражданское начальство, ссылаясь на прежнее распоряжение, оставило часть кармелитских зданий, со стороны выхода на улицу, под помещение шести ксендзов с 17-ю причетниками, назначенными своим начальством для совершения богослужения в соседнем Остробрамском костеле. По представлению генерал-губернатора Ф. Я. Мирковича к министру внутренних дел, оставшимся ксендзам предоставлялся парадный выход на Островоротную улицу, а стесненное ксендзами училище должно было устроить себе выход с черного двора на противоположной стороне здания. Иосиф находил, что «подобное представление генерал-губернатора к министру могло быть сделано только под диктовку врагов православия».

Русская администрация оставила на глазах учеников шесть ксендзов, как будто по неимению для них другого помещения. Между тем одному только Виленскому городскому управлению сдано было правительством более тридцати бывших монастырских, весьма доходных, зданий. Иосиф спешил перенести в отведенное здание духовное училище к началу учения, т.е. к 1 сентября, а между тем дело о передаче здания как бы преднамеренно усложнялось и запутывалось гражданскими властями. Дело это вызвало настойчивую до резкости и продолжительную переписку Иосифа с губернатором, генерал-губернатором, обер-прокурором, Святейшим Синодом и министром внутренних дел. В одном из представлений Иосиф прибегал даже к угрозе, что он сам переселится в простую келью и поместит учеников в архиерейском доме и в настоятельских покоях Свято-Духова монастыря, к стыду генерал-губернатора, и его единомышленников, если ксендзов не выведут из кармелитского монастыря к 1 сентября, – ко дню собрания учеников в училище. При всем том ксендзы были окончательно выведены из училища уже после приезда учеников, 18 сентября. Не задолго перед этим была разобрана рабочими, в присутствии губернатора, каменная ограда, образовавшая небольшой дворик, общий для костела и училища. Ключи от дверей на этот дворик забрали к себе ксендзы и затрудняли доступ в удилище. После разбития каменной стены образовалась ныне существующая против женского училища открытая площадка, и вход в училище стал свободен. Иосифу почти доподлинно было известно, что римское духовенство не очищало кармелитских зданий по внушению и обнадеживанию жандармского генерала, графа Буксгевдена, любимца всесильного в то время начальника III отделения С. Е. И. В. канцелярии Дубельта.

Подобное же отсутствие такта обнаружил генерал Буксгевден и в Леонпольском деле. В 1841 году, в период временного управления Иосифа Минскою епархией, крестьяне Леонпольского прихода, Дисненского уезда, в числе более двух тысяч, обратились в православие из латинства, в которое они были совращены из унии сорок лет назад. Но, по внушению ксендзов и помещиков, они скоро опять отстали от православия, а лица, содействовавшие возвращению в православие леонпольцев, в том числе и местный священник Алоизий Юревич, были смещены под разными предлогами. Оставлен на месте только дьячок латинского вероисповедания. С перечислением в 1844 году всех церквей Дисненского уезда к Литовской епархии, дело о совращении леонпольцев перешло в руки Иосифа. Иосиф немедленно удалил из Леонполя дьячка католика и неблагонадежного священника I и возвратил сюда священника Юревича. Юревич был награжден скуфьей еще в 1841 году за содействие к возвращению в православие леонпольцев и теперь снова энергически принялся за то же дело. Между тем граф Буксгевден, по небрежности или по недобросовестности, донес в Петербург, что священник Юревич совращает леонпольцев в латинство и требовал выслать его в великороссийские губернии. Высокопреосвященный Иосиф решительно отверг это обвинение, ссылаясь на расследование на месте гражданского губернатора и указывая на действительных возмутителей – ксендзов и помещиков, и, при содействии того же Юревича, тогда же возвратил совращенных леонпольцев в православие.

Озабоченный крайне враждебным отношением к православным со стороны местного латинского епархиального управления, высокопреосвященный Иосиф просил министра внутренних дел графа Перовского заменить весь состав этого управления новыми, рекомендованными им лицами, из которых многие известны были лично Иосифу или его подчиненным по совместному воспитанию в Виленской Главной семинарии.²¹²

С каким фанатизмом относилось к православным латинское епархиальное управление, видно из следующих случаев. Один ксендз не противился возвращению в православие совращенных в латинство некоторых своих прихожан и, кроме того, посетил высокопреосвященного Иосифа, когда тот, проезжал по Лидскому уезду. В наказание за это римско-католическое начальство низвело ксендза в викарные и перевело на худший приход. На его место назначен был ксендзом такой фанатик и нахал, что допустил собравшимся к нему на праздник соседним ксендзам остричь бороду и волосы у приехавшего к нему в гости старца, православного священника Гречихи. Ксендзы были озлоблены закрытием, множества латинских монастырей, введением, под влиянием Иосифа, новых, весьма невыгодных для них, сравнительно с прежними доходами, штатов, но еще более негодовали на Иосифа за перенесение в Вильну православного епархиального управления. Свою ненависть к православным ксендзы распространяли и среди народа. Для возбуждения народного фанатизма они воспользовались почитаемою во всем Западном крае Островоротною, или Остробрамскою, иконою Божией Матери. Между прочим, они настойчиво распространяли слух среди собирающихся ежедневно на улице, пред иконой, многочисленных богомольцев о мнимом намерении Виленского православного епархиального управления взять эту икону в свое ведомство. Вследствие этого слуха богослужения перед иконой приняли явно демонстративный характер, в семидневный латинский праздник Покрова Пресвятой Девы Марии, 11–17 ноября. Каждый день, утром и вечером, собирались несметные толпы народа на улице против Остробрамской часовни, вблизи занятого недавно под духовное училище бывшего кармелитского костела и на месте разобранной губернатором каменной ограды. Сам епископ Цивинский служил в начале и в конце этой праздничной недели (Ориеки), и служение его сопровождалось игрою особого оркестра и двусмысленными проповедями. Чтобы прекратить возникшее вследствие всего этого брожение в народе, Иосиф в письме к министру внутренних дел советовал перенести Остробрамскую икону в обширнейший в Вильне костел св. Иоанна на той же улице или, еще лучше, в ближайший Остробрамский костел в честь св. Терезии. Предлогом для перенесения иконы могло служить для правительства то, что несколько раз в день, во время богослужения в Островоротной часовне, ставились на Большой улице, наполненной молящимися, рогатки, и таким образом сообщение с городом по этой бойкой улице совершенно прекращалось для проезжающих. Прецедентом для разломки Остробрамских ворот могли служить шесть таких же тесных городских ворот в старинных каменных стенах, разобранных уже прежде этого для облегчения сообщений в городе.

Чтобы хотя отчасти ослабить впечатление, производимое на народ публичным служением латинского духовенства, и показать полную свою веротерпимость, Иосиф дозволил воспитанникам семинарии к концу упомянутой недели (Ориеки), по пути на обычную прогулку через Острые ворота, став попарно по обе стороны улицы лицом к чудотворной иконе, одинаково чтимой как католиками, так и православными, пропеть по-славянски молитву Богородице: «Под Твою милость прибегаем!» Пение семинаристами этой молитвы перед чудотворною иконою, во время общей прогулки, на будущее время предоставлено было усмотрению ректора семинарии.

К концу этого года, который, по словам Иосифа, составляет целую эпоху и в его жизни, и в жизни целой страны, православные виленцы обрадованы были еще совершенным Иосифом освящением (6 декабря) древней русской Виленской святыни – Николаевской церкви, вновь построенной, вместе с храмом Свято-Троицкого монастыря, в 1514 году известным ревнителем православия в западной России, князем Константином Ивановичем Острожским. В сказанном по сему случаю слове высокопреосвященный Иосиф, похвалив усердие русских виленцев к восстановлению церкви почти из развалин, приглашал всех жертвовать из своих средств, хотя малую часть, на поддержание других беднейших храмов в этом крае. На этом торжестве, а потом на завтраке у высокопреосвященного, присутствовали как местные высшие чиновники, так и прибывшие в Вильну, – не без иронии прозванную в то время поляками столицею православия, – губернаторы и предводители дворянства (католики) ближайших губерний.²¹³

Совершив столько подвигов в деле водворения православия и русской народности в крае, Иосиф был глубоко возмущен распространенною в то время, в заграничных изданиях, против него наглою клеветою. Бессильная злоба латино-польской партии против Иосифа выдумала сказку о семилетнем преследовании им и мучении униатских монахинь за то, что они не захотели стать православными во время общего воссоединения униатов. Многие даже из русских, особенно принадлежавших к высшему обществу, верили на слово распространенной на Западе иезуитами клевете. Сам Государь Николай Павлович стал было сомневаться в правильности действий, употребленных по делу воссоединения этих лиц.²¹⁴ Впоследствии разъяснилось, что мученица Мечиславская, со слов которой будто бы записана эта сказка, никогда не была ни русскою, ни униатскою монахиней, а была латинянка и притом неодобрительного поведения.

В 1839 году в 6 женских монастырях Литовской епархии считалось всего 32 монахини и 3 послушницы. Четыре из женских монастырей перечислены были в разное время к другим епархиям, так что в 1845 году в Литовской епархии были только два женские монастыря, в Гродне и в Мядзиоле. От монахинь-базилианок не требовались подписки о присоединении их к православию. Православными считались те из них, которые исповедовались и причащались у православных духовников. В 1840 году преосвященный Иосиф попытался лично, кроткими мерами, склонить четырех монахинь Виленского монастыря к принятию православия, но не достигнув успеха в этом, он выслал их всех в другие монастыри и закрыл Виленский женский монастырь.²¹⁵

Сосланные в монастыри произвели там только смуту и смятение. Так, преосвященный Михаил доносил Иосифу в 1840 году, что, живущие в Волнянском монастыре – бывшая настоятельница Виленского базилианского монастыря Вышинская, а также и инокиня Маньковская не ходили в церковь, не участвовали в общих молитвах, давали для чтения послушницам какую-то книжку, по прочтении которой послушницы решились оставить монастырь, а некоторые просили преосвященного Михаила уволить их в латинство. Так же твердо держались унии почти все остальные базилианки, – как вышедшие некогда из римско-католических девоток. После нескольких перемещений и безуспешных увещаний, Иосиф охотно давал разрешение всем бывшим базилианкам удалиться из монастыря и жить при своих родственниках. В 1845 году в женских монастырях остались только очень немногие воссоединенные монахини – дочери священников. Их не только не угнетали, но даже не препятствовали держаться привычек, не противных сущности православия.²¹⁶ Из всего этого видно, как не основательно было пущенное в одно иностранное издание известие, будто из 240 базилианок (всего было базилианок в двух униатских епархиях, даже в 1835 году, – 61) было отправлено в Сибирь 120, не пожелавших принять православие, и будто половина из этого числа погибла на пути в Сибирь.

Но не одна только клевета позорила честное имя Иосифа, которое для него было весьма драгоценно, как он сам говорил; самой его жизни не раз угрожала серьёзная опасность. Уже во время освящения кафедрального собора жена генерал-губернатора сделала ему предостережение относительно слышанных ею в церкви угроз против архиепископа. В другой раз явился к Иосифу столоначальник уездного суда, Пейкерт, с письменным доносом о подслушанном им намерении некоторых темных личностей подстеречь и убить Иосифа. Иосиф не придал значения этому доносу и не желал его огласки, – тем не менее в письме к обер-прокурору он указывал на решительную неблагонадежность тогдашнего латинского епархиального управления и на возбужденное им брожение умов, при котором становилось возможным подобное покушение.

Из распоряжений высокопреосвященного Иосифа во епархии замечательны: о воспрещении дочерям духовенства вступать в брак, если они не знают славянских молитв, и об обучении детей духовенства этим молитвам, начиная с семилетнего возраста; о внушении священникам, женатым на католичках. чтобы они повлияли на присоединение таковых к православию, о неделании священниками вымогательств за разные требы от своих прихожан; о говении в кафедральном соборе ставленников в продолжение одной седмицы, прежде их рукоположения; об отметках, ежегодно, в клировых ведомостях числа присоединяемых к православию каждым священником иноверцев; о наложении штрафов на монашествующих, которые оказались леностными к богослужению, и о точном распределении доходов по монастырям между братией, а также – церковной земли между членами причта в приходских церквах.

По случаю голода, преосвященный Иосиф открывает раздачу хлеба в архиерейском доме всем неимущим. Последний личный торжественный осмотр Иосифом большей части церквей Литовской епархии. Постепенное исчезновение униатских атрибутов среди духовенства. После заключения конкордата с Римом католические епископы стали делать весьма торжественные обозрения своей епархии. Приобретение и устройство загородного архиерейского дома в Тринопольском тринитарском монастыре. Насаждение Иосифом громадного сада и устройство каменной ограды. Хлопоты Иосифа об улучшении помещений обоих викариев Литовской епархии. Установление крестного хода накануне Вербного воскресения. Присоединение к православию некоторых жен священников. Отзыв преосвященного Михаила о современном состоянии Литовской епархии.

В следующем 1846 году неурожай был так велик, что четверть ржи продавалась по 9–10 рублей. По этому случаю Иосифом было испрошено единовременное пособие консисторским чиновникам и служащим в семинарии и в училищах. Тогда же Иосиф, отличавшийся всегда делами благотворения, открыл раздачу хлеба всем неимущим, без различия вероисповедания, в своем архиерейском доме.

После Духова дня высокопреосвященный Иосиф совершил, вместе с отлично-подобранной свитой и с замечательным хором певчих, в первый раз в Литовской епархии, торжественный осмотр большей части церквей, придерживаясь в этом путешествии границы своей епархии с Царством Польским. Эта поездка произвела спасительное действие на стекавшийся со всех сторон народ, чтобы помолиться и посмотреть на невиданное им величественное архиерейское богослужение, совершаемое Иосифом. Всего было совершено двадцать богослужений в 18-ти местах. Подробно вникая в положение церквей и своего духовенства, высокопреосвященный с удовольствием заметил, при настоящем обозрении епархий, значительное утверждение православно-русского начала, выразившееся, между прочим, в том, что в некоторых из осмотренных им 17-ти благочиниях Иосиф не нашел уже ни одного священника с бритою бородою и в прежнем униатском костюме. Бывали случаи, что державшиеся этих униатских атрибутов, при представлении Иосифу, прятались за другими, как бы стыдясь своего не благообразия. Латиняне встречали Иосифа теперь уже с меньшим предубеждением. Многие польские помещики приглашали его на обеды и, к удивлению, находили его вовсе не таким грозным, каким он обыкновенно представлялся им по описанию других.

Этот торжественный и внушительный осмотр был последним личным обозрением епархии со стороны самого Иосифа. Дело в том, что со времени заключения Блудовым конкордата с папой, римско-католические епископы стали учащенно и с необыкновенной помпой совершать поездки по своей епархии. Католического бискупа встречало и принимало с почетом все, что было самого блестящего и богатого в этой стране, тогда как православная паства, встречавшая своего владыку, сопровождаемого обыкновенно двумя тремя представителями местной власти, состояла почти исключительно из жалких крепостных простолюдинов. Поэтому, не желая уронить достоинства православного архиерея, а вместе с тем господствующего по праву в стране вероисповедания, Иосиф сам более не ездил по своей епархии, положение которой было известно ему до мелочей, а обозрение церквей поручал своим викариям и кафедральному протоиерею Виктору Гомолицкому, которые должны были непременно в 3–4 года обозревать всю епархию. Ревизорские отчеты этих лиц обыкновенно служили основанием для необходимых улучшений и преобразований в церквах и в среде духовенства.

В том же году высокопреосвященный Иосиф деятельно занялся приобретением и устройством загородного дома для Виленских православных архиереев. В четырех верстах от города Вильни, по берегу реки Вилии, по дороге в Верки, славящиеся необыкновенным великолепием видов и своею богатою природою, находился давно закрытый и запущенный монастырь тринитариев, бывший в то время в заведывании полиции. Иосиф выпросил этот монастырь с принадлежавшими к нему землею и другими угодьями в пользу архиерейского дома и принялся за устройство здесь загородного дома еще до получения в свое распоряжение смежной с монастырем земли, которая граничила с одной стороны с монастырем тринитарским, а с другой – с бывшими владениями князя Витгенштейна. Этот богатейший магнат, женатый на польской княжне Радзивилл, настойчиво добивался пред правительством, чтобы Тринопольская земля была отдана ему, а не духовному ведомству. К этому его особенно подстрекали поляки, не желавшие, чтобы знаменитая в Западном крае Кальвария,²¹⁷ очутилась как раз по соседству и, так сказать, на главах у православного архиерея.

На полученные от казны 24 тысячи рублей Иосиф переделал бывший тринитарский костел в церковь, с прекрасным иконостасом работы академика Хрупкого, сделал прекрасное помещение для архиерея в смежном двухэтажном монастыре, в 20 погонных сажен длиною, со всеми необходимыми службами; построил два каменных моста и такую же каменную стену, в 60 сажен длиною,²¹⁸ для поддержания высокой террасы пред церковью и домом со стороны протекающей, саженях в десяти от архиерейского дома, реки Вилии. «Могу смело уверить, говорит в «Записках» высокопреосвященный Иосиф, что в руках казенного инженера 50 тысяч рублей были недостаточны для всех этих поделок. И все это было плодом моего личного трудолюбия и распорядительности. У меня был епархиальный архитектор, был и строительный комитет; но это для формы, для технического исполнения, – в сущности же я всем распоряжался, всему давал направление. Обыкновенно я выходил на работу вместе с рабочими, и часто гости заставали меня запыленным среди развалин или в какой-нибудь яме. Пристрастие ли это какое, или потребность физической деятельности – я всем занимался, все устраивал, как в Тринополе, так и на мызе Новых Жировицах, – даже сам с своими келейными измерял и нарезывал земли, к сей мызе принадлежащие. Тринопольский сад, или лучше сказать парк, раскинутый почти на двенадцати десятинах, я сам разбивал и распоряжался посадкой диких и плодовых деревьев. Теперь (1861 г.) в течение пятнадцати лет сад этот разросся и украсился – и мне только приходит иногда грустная мысль, что мои преемники не сумеют или не захотят поддержать этого любимого моего создания... Тринополь огражден был первоначально частоколом, но это значило заставить моих преемников бросить мой парк. Я хотели, сделать их не извинимыми и вместо частокола насыпал огромный вал, в сажень вышиной, обложенный булыжным камнем и насаженный живою изгородью из барбариса, – так что ограда вышла и красива, и прочна. Эта ограда простирается на четыреста шестьдесят сажен, не считая сюда каменной стены и оставшегося по косогорам частокола».

«Знающие огромность работ по Тринополю удивлялись малым, сравнительно, на них издержкам. Это происходило тоже от моей распорядительности и уменья пользоваться средствами. Все было обдумано, все приспособлено к цели. Например, мои каретные лошади, когда не употреблялись к другой езде, должны были привозить в сад по десяти возов земли каждый день. Это составляло в одно лето не менее полуторы тысячи возов, а в пятнадцать лет? Неудивительно, что я на неблагодарной тринопольской земле посадил более двух тысячи, одних, плодовых деревьев – и тем, которые прежде надо мною подтрунивали, а после удивлялись: «как это у вас принимается и растет? – имел удовольствие отвечать: у вас бы не росло, а православным Бог помогает».²¹⁹

Заботясь об улучшении помещений для своих викариев (одного из них дозволено было ему вызывать в Вильну, по мере надобности в нем, для совершения богослужения и для участия в рассмотрении важнейших дел), высокопреосвященный Иосиф хлопотал об отдаче, упраздненного доминиканского монастыря для помещения Ковенского архиерея, а также для помещения причта Ковенского Александро-Невского собора. За недостатком помещения, Ковенский викарий жил в Пожайском монастыре, в 9 верстах от Ковны, куда он ездил обыкновенно для совершения богослужений. Вместо доминиканских зданий были уступлены впоследствии для означенной цели сопредельные собору гимназические здания, а гимназия была помещена в доминиканском монастыре. Для переведенного из Жировиц в Гродну, Брестского викария Иосиф испрашивал передачу заштатного бернардинского монастыря в Гродне, но впоследствии был приобретен для этой цели дом Балицкого за 17 тысяч рублей.

Из распоряжений Иосифа в этом году замечательно учреждение крестного хода, по примеру Киевской епархии, накануне Вербного воскресения, после малой вечерни, из кафедрального собора в Духов и затем в Троицкий монастырь, где торжественно служится всенощная.

В этом году увенчалась значительным успехом давняя забота Иосифа о присоединении к православию иноверных жен и дочерей священников. Всего считалось в Литовской епархии более двадцати разноверных семейств в среде духовенства. Большая часть этих семейств стали с настоящего года православными, отрекшись от католичества. Вообще многие жены и дочери духовенства отличались приверженностью к католичеству, молились по-польски, посещали костелы и почитали ксендзов. По рассказу одного современника (Ф. А. Бу-ча), его мать два года совсем не говорила с мужем – священником, когда тот отрастил бороду и надел рясу. Несмотря на все старания, Иосифу долго не удавалось преодолеть преобладающее влияние на семейства священников со стороны окружающей польской среды и особенно местной польской школы. В то время еще не было в крае ни одного русского женского учебного заведения.

Обозревавший в 1845 и 1846 годах несколько благочиний Гродненской губернии, преосвященный Михаил, епископ Брестский, сделал такой отзыв о состоянии Литовской епархии. «Семена, посеянные опытною рукою Вашего Высокопреосвященства, принесли столь обильные плоды, что остается только благословлять десницу, дающую рост. Духовные хорошо уже поняли, что правительство наше составляет для них самую верную опору против иноверцев, против помещиков и против убожества. Утешительно видеть их ревность против латинского духовенства. Они решительно уже ничего общего не имеют с папистами. Удивительно, что в самое короткое время они так привыкли к новому костюму, что прежний стал анахронизмом. Господь видимо награждает усердные Ваши труды. В настоящее время и крестьяне стали единиться с делом православных. Ревизия принесла мне сердечное удовольствие. Вы справедливо предпочитаете эти страны (Кобринский и Пружанский уезды) Литовским. Казалось, там не было унии. Там настоящая Русь! Прихожане набожны, усердно посещают храм Божий, и во многих церквах сами поют не хуже дьячков. Вам остается пополнить один недостаток в хороших дьячках; при многих церквах их вовсе нет (1845 год), а при иных они не обзавелись еще хозяйством и почитают звание свое униженным».²²⁰

Первого апреля 1847 года преосвященный Иосиф возведен в звание члена Святейшего Синода. Назначение Гомолицкого кафедральным протоиереем. Иосиф восстает против обвинений поляками священников в подстрекательстве крестьян к волнениям. Тогдашние представители государственной власти в Западном крае по отзыву современника. Жалоба Иосифа генерал-губернатору на чиновника Веприцкого. Хлопоты Иосифа о возвращении в православие госпожи Корецкой и чиновника Образцова и о запрещении ксендзам совершать службы в закрытых часовнях. Назначение престарелым священникам помощников.

Первого апреля 1847 года высокопреосвященный Иосиф, Всемилостивейше был возведен в звание члена Святейшего Синода, вопреки толкам виленских политиканов, распространявших молву о переводе архипастыря в одну из великороссийских епархий. В июле умер кафедральный протоиерей Попов, пробывший на этой должности не более года после смерти своего предшественника, почтенного протоиерея Ипполита Гомолицкого. На вакантную должность кафедрального протоиерея Иосиф назначил своего зятя, женатого на его родной сестре Елене, члена консистории и ключаря собора Виктора Ивановича Гомолицкого, утвердив его в то же время и Виленским благочинным.

В этом году не мало озабочивало Иосифа обнаружившееся между крестьянами в разных местах Северо-Западного края волнение умов, возбуждаемое врагами общественного порядка. Крестьяне восставали против помещиков, до того притеснивших их тяжелыми работами, что Киевский генерал-губернатор Бибиков в этом году вынужден был ввести в Юго-Западном крае инвентарные правила, несколько ограждавшие крепостных крестьян от произвола их владельцев. Между тем польская партия и некоторые её клевреты из русских прямо обвиняли ненавистных им православных священников в подстрекательстве крестьян к неповиновению владельцам, и вообще законным властям, на том основании, что священники имеют вообще сильное влияние на поселян. «Дай-то Бог, пишет Иосиф к графу Протасову, по поводу доноса Прасолова, чтобы все православные священники в здешней стране имели это, неприятное жандармскому полковнику Прасолову, влияние на поселян. Оно было бы полезнее, не говорю для церкви, но и для государства, нежели теперешнее влияние всех здешних жандармских и гражданских чиновников».²²¹

«Комическое и жалкое зрелище представляла в то время русская государственная власть в западных областях, говорит один современник описываемых событий: два-три асессора (становых пристава) на уезд, с капитан-исправником во главе, а в уездном городе – городничий составляли весь персонал охранительной и исполнительной полицейской власти, комплектовавшейся преимущественно из офицеров отставных, или неспособных к фронтовой службе, большею частью из местных уроженцев польского происхождения и всегда нищих духом и средствами, вечно нуждающихся и бегающих за подачками. В губернском же городе – губернатор, чаще всего из военных, жандармский штаб-офицер да два-три русских чиновника, стоящих во главе отдельных управлений. Таков был состав рати, поставленной на страже русских интересов в крае, находившемся несколько столетий под давлением польского начала и католицизма; все же остальное, от убогой хижины мужика до палаца вельможного пана, от сермяги мещанина до богатого кунтуша или модного фрака городского щеголя, и – от земли до воды, составляло достояние могущественного и цивилизованного шляхетства, возбуждавшего к себе зависть и подобострастие в поставленных над ним властях. “Великое будованье”, по плану князя Чарторыйского, продолжало развиваться, школа продолжала служить исключительно интересам и целям шляхетства, юрисдикция и администрация края оставались обставленными такими же малоспособными и неблагонадежными деятелями, какие встречались в краю до мятежа 1831 года. Как в начале текущего столетия, так и в 30-х годах, т.е. после восстания, правительство наше в возвращенных от Польши областях представляло собою одну грубую, материальную силу, а потому и неспособную вести успешную борьбу с духовными началами, создавшими известный польский общественный строй. Главная забота наша заключалась в сохранении спокойствия и порядка в злополучном крае, при чем всякого рода народные вспышки и волнения, хотя бы по своему характеру они благоприятствовали интересам правительства, подавлялись нами немедленно самыми крутыми и энергическими мерами».²²²

Чиновник Веприцкий позволил себе перехватить прошение на имя архиепископа Иосифа, писанное священником Ивацевичем от имени крестьян села Орли, с жалобами на притеснения и обиды со стороны арендатора Жуковского, и заставил крестьян признать эти жалобы неосновательными, а самого священника обвинял в подстрекательстве крестьян. Высокопреосвященный писал по этому поводу к генерал-губернатору: «Какому произволу и притеснениям должны подвергаться в этой стране православные священники, когда осмеливаются перехватывать просьбы, писанные даже на имя местного архипастыря!»²²³ Впрочем, высокопреосвященный строго внушило, духовенству, чтобы оно всеми силами утверждало крестьян в повиновении закону и установленным властям, в числе коих считаются и их владельцы.

Убедившись долгим опытом, что враги православия и России считали молчание и снисхождение слабостью, боязнью и как бы дозволением пускаться на более резкие противозакония, высокопреосвященный Иосиф не оставлял без внимания ни одного случая совращения из православия в латинство. Щекотливость его положения можно видеть из того, например, что он однажды письменно просил главного начальника края внушить своему правителю канцелярии Корецкому, лицу, как известно, весьма влиятельному в местной администрации, чтобы последний старался склонить свою жену к возвращению в православие. Жена Корецкого была дочь священника Марциновского и перешла в латинство вместе с своею матерью. Архиепископ много хлопотал также о возвращении в православие бухгалтера Лидского казначейства Петра Власиева Образцова, который был противозаконно воспитан в католичестве местными латинскими монахами-пиарами.

В виду некоторых случаев совращения в латинство, высокопреосвященный обратил еще раз серьёзное внимание на вред, причиняемый православию пропагандою многих римско-католических монахов и без местных ксендзов, пристроившихся на мызах²²⁴ у помещиков и совершавших службы, без законного разрешения, в закрытых каплицах (часовнях). Иосиф просил Виленского генерал-губернатора вытребовать у прелата Жилинского списки дозволенных каплиц и разослать таковые в уездные полицейские управления для руководства.

Из распоряжений по епархии замечательны следующие. Высокопреосвященный Иосиф обратил внимание на старых воссоединенных священников, из которых многие, по преклонному возрасту и по недостаточному образованию, не соответствовали своему званию, и назначил им помощников из молодых, окончивших курс семинарии, священников, женившихся большею частью на дочерях или родственницах этих старцев. Высокопреосвященный предложил также консистории составить сведения о летах и о семейном положении всех вдовых священников, с тем, чтобы склонить некоторых из них к поступлению в иночество.

В неделю православия преосвященный Иосиф в первый раз совершает торжественный обряд православия; устанавляет вечное поминовение всех сподвижников воссоединения. Смерть протопресвитера Тупальского. Передвижения в Литовской иерархии. Антоний Минский уволен на покой. Михаил занял его место; преосвященный Платон назначен в Ригу. Игнатий и Евсевий посвящены Иосифом в викарные епископы. Распоряжения Иосифа по случаю холеры в Вильне. Заботы Иосифа о лучшем преподавании закона Божия для православных девиц, учившихся в польских пансионах, Жалоба Иосифа на гродненского губернатора, обвинявшего священников в распространении «вольного духа» среди крестьян. Неприятный для Иосифа конкордат с Римом от 22 июля 1847 года и невыгодные его последствия. Иосиф напечатал «Семь Слов».

В 1848 году, в неделю Православия, высокопреосвященный Иосиф впервые совершил в Вильне торжественно обряд православия, вызвав для этого богослужения обоих своих викарных епископов. Торжество это, сопровождавшееся, приличным случаю, назидательным словом Иосифа, ободрило и возвысило духом воссоединенное духовенство, но не порадовало тех администраторов, которые продолжали хлопотать о задабривании партии, неприязненной России и православию. В то же время Иосиф пожертвовал в Духов монастырь капитал в 3 тысячи рублей с тем, чтобы у гроба Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия совершалось вечное поминовение всех сподвижников Иосифа в деле воссоединения, ежегодно, в каждую субботу накануне недели Православия, так как в неделю Православия торжественно совершилось в Полоцке, в 1839 году, воссоединение униатов с православною церковью. 120 рублей процентов с пожертвованного капитала распределены были следующим образом: 40 рублей Иосиф назначил на поддержание лампады у гроба св. Виленских мучеников, 40 рублей в братскую и церковную кружку и 40 рублей для раздачи в день поминовения нищим без различия вероисповедания.

Установленное Иосифом поминовение было тем более своевременно, что многие приснопамятные деятели воссоединения к тому времени уже отошли в вечность. В том же году скончался старейший представитель воссоединившегося из унии духовенства, член консистории, протопресвитер Антоний Тупальский, на 79-м году жизни. Архиепископ Иосиф, всегда любивший и доверявший вполне Тупальскому, выразил к памяти этого заслуженного старца внимание в трогательной почести – в своей домашней Тринопольской церкви он приказал художнику сохранить черты покойного протопресвитера в лице ветхозаветного первосвященника Аарона, изображенного на северных вратах.²²⁵

Преосвященный Антоний Зубко, епископ Минский, вышел на покой по болезни, а на его место назначен, по указанию Иосифа, его ближайший сотрудник Михаил Голубович, епископ Брестский. К концу года Иосиф лишился весьма деятельного своего сотрудника, Платона, епископа Ковенского, назначенного епархиальным архиереем в Ригу, на место знаменитого борца за православие в Остзейском крае, епископа Филарета Гумилевского. На место Михаила высокопреосвященный Иосиф избрал себе в викарные настоятели Гродненского монастыря, архимандрита Игнатия (Железовского), бывшего некогда инспектором Жировицкой греко-униатской семинарии и весьма уважаемого за благочестие и кротость нрава. На место Платона избран был Иосифом в викарные епископы ректор Литовской духовной семинарии, архимандрит Евсевий. Ректором семинарии был назначен (1849 год), по представлению Иосифа, ректор Полоцкой семинарии, архимандрит Филарет (Малишевский), племянник архиепископа Василия Полоцкого. Сначала (20 мая 1848 года) Игнатий, а потом и Евсевий (1 января 1849 года) были посвящены в сан епископов высокопреосвященным Иосифом в Виленском Свято-Троицком монастыре.

2 июня Иосиф переселился в Тринополь. 23 июля, по случаю усилившейся в Вильне холеры, посетившей в том году многие местности России, архипастырь опять возвратился в город, чтобы своим личным присутствием и общими молениями поддержать бодрость духа среди пораженной бедствием, юной православной паствы. Еще ранее появления холеры архиепископ Иосиф дал предложение Литовской семинарии и духовным училищам сократить уроки на полчаса, не готовить неудобоваримых кушаний, совсем не производить обыкновенно утомительных экзаменов и отпустить учеников ранее срока на каникулы. Всему своему духовенству и всей своей пастве Иосиф внушал, чтобы они благовремению очистили свою совесть исповедью и причастием и бесстрашно ожидали предстоящего бедствия. К счастью, в Вильне, насчитывавшей тогда более 500 человек, принадлежавших к составу православного духовного ведомства, никто не умер от холеры.

По случаю холеры исходатайствовано было дозволение хоронить православных покойников на латинских кладбищах и наоборот, – впредь до устройства отдельных кладбищ для православных.

Тогда же Иосиф обратил внимание на неудовлетворительное преподавание Закона Божия в многочисленных в Вильне польских женских пансионах и приходских училищах и просил попечителя учебного округа впредь не определять православных законоучителей в светские учебные заведения без ведома и утверждения епархиального начальства. Надзор за преподаванием закона Божия в этих заведениях Иосиф поручил энергичному кафедральному протоиерею Гомолицкому. Законоучители обязаны были ежегодно представлять архиепископу ведомости об учениках православного исповедания с отметками успехов по Закону Божию. В этом году высокопреосвященный Иосиф ходатайствовал о прибавке жалованья причтам 19-ти малолюднейших приходов, разбросанных среди иноверного населения.

«Тяжело звание воссоединенного, поставленного между происками древле-православных и предубеждениями католиков», писал Иосиф в письме к графу Протасову, по случаю обидного и несправедливого доноса генерал-губернатору со стороны, назначенного Гродненским губернатором, генерала Ховена, – будто крестьяне, но тракту от Гродна до Бреста, напитаны вольным духом, вследствие дурного влияния на них бывших униатских священников, которые будто бы рассказывали, что они приняли православие по принуждению. Иосиф жаловался генерал-губернатору на эту голословную, ничем не подтвержденную, клевету подчиненного ему губернатора Ховена и просил его внушить своим подчиненным, чтобы они впредь не делали подобных, огульных и бездоказательных обвинений, продиктованных им, очевидно, враждебною России партией. Незадолго перед тем Иосиф просил также генерал-губернатора обратить внимание на поблажку, оказываемую полякам тою же Гродненскою администрацией и выразившуюся в том, что один помещик католик поместил безнаказанно обидную для православного духовенства статью в официальной газете «Гродненские губернские ведомости».

В это время не мало озабочивали высокопреосвященного Иосифа последствия, недавно заключенного русским правительством конкордата с Римом, от общения с которым он торжественно отрекся вместе с своими единоверцами в 1839 году. В 1845 году Император Николай Павлович был в Риме и посетил папу. Последний воспользовался этим случаем, чтобы войти с русским правительством в переговоры, посредством которых он надеялся возвысить в России положение латинской церкви после нанесенного ей тяжкого удара воссоединением униатов в 1839 году. По возвращении из путешествия, Император, исполняя данное папе слово, назначил особое посольство в Рим, во главе с Д. Н. Блудовым, с целью рассмотреть все требования папского правительства и по возможности прийти к соглашению. Следствием этих переговоров в Риме было заключение конкордата с папским правительством в 1847 году. По конкордату власть латинских епископов в России была усилена, учреждалась новая, седьмая латинская епархия, епископы могли быть назначаемы только после предварительного соглашения Его Величества с святым престолом и, вообще, сделаны были римскому двору важные уступки, с целью войти в мирные сношения с папой, – не перестававшим оплакивать воссоединение русских униатов, – и этими сношениями успокоить русских подданных латинского исповедания. Римский двор радовался заключению конкордата, но только как началу для дальнейших с его стороны требований и дальнейших со стороны России уступок, – как необходимых последствий тех, которые уже были сделаны. В собственном же смысле самый конкордат не удовлетворял желаний Рима, точно также не удовлетворял и желаний России, которая в первый раз заключила теперь письменный договор с римским двором. После присоединения униатов к православной церкви, высокопреосвященному Иосифу, как всякому истинно русскому человеку, казалась не совсем понятною и не внушала сочувствия самая мысль о необходимости торжественного международного обязательства православной России с иностранною державой по делам веры. Высокопреосвященный Иосиф горьким опытом убедился потом, что, со времени неожиданного для него заключения «несчастного» Блудовского конкордата, латинская партия в западной России становилась «час от часу сильнее и смелее».²²⁶

По конкордату 1847 года «пространство и пределы латинских епархий должны быть определены папскою буллою». Но уже в последующем 1848 году, при учреждении седьмой латинской епархии на юге России (в Тирасполе), папа потребовал, по настоянию латинской партии, чтобы и распределение приходов в каждой епархии было представлено также на утверждение святейшего престола.²²⁷ Последнее притязание Рима, конечно, не было исполнено, как и многие другие, как, например, неизменное требование папы о не крещении в православную веру детей от смешанных браков. Вообще высокопреосвященного Иосифа смущала постоянно не столько сущность уступок, сделанных Риму, сколько тот путь, на который поставлены были со времени конкордата наши сношения с римским двором, окончившиеся столь печальным образом во время последнего польского мятежа, еще при жизни Иосифа.²²⁸

В этом же году Иосиф напечатал отдельным изданием произнесенные им в разное время «Семь Слов».

Присоединение к православию жены генерал-губернатора Ф. Я. Мирковича. Торжественное освящение загородного архиерейского дома и церкви в Тринополе. Посещение Наследником Цесаревичем Александром Николаевичем кафедрального собора, Духова монастыря и склепа святых Виленских мучеников. Иосиф угощает войска, шедшие в Венгрию на театр военных действий. В отчете о ревизии трех епархий Иосиф отмечает, что нравственное преуспеяние православного народа и даже посещение храмов тормозится чуждым господством над ним помещиков по языку поляков, а по вере католиков, обременяющих народ «панщиною». Характеристика Иосифа, как ревизора воссоединенных епархий. Не оправдавшееся намерение Иосифа выйти на покой и цветущее состояние его здоровья.

30 марта 1849 года высокопреосвященный Иосиф имел утешение видеть в своей домовой церкви присоединение к православию из лютеранства жены Виленского генерал-губернатора Ф. Я. Мирковича, Амалии. Она сделала это совершенно искренно, тяготясь особенно тем, что одна она принадлежала к иноверию среди всей своей православной семьи. В Троицын день, перед обедней, неожиданно для всех и для самого архиепископа Иосифа, принесли Высочайше пожалованные ему знаки ордена св. Александра Невского. Украшенный ими, Иосиф совершал служение в Троицын и Духов день.

Ровно через неделю после сего совершилось (29 мая) освящение загородного архиерейского дома в Тринополе и церкви при нем. Здесь, после трехлетних хлопот и трудов Иосифа, бесплодные пески покрылись зеленью, фруктовыми деревьями и рощами, всюду проложены дорожки, раскинуты цветники и клумбы. Задержанный каменною плотиною Кедрский поток образовал большие пруды в саду. На лево от каменного моста, против беседки, архиепископ поставил, на память о работах в саду, простой памятник из булыжного камня, величиною около 1,5 аршина в квадрате. На лицевой его стороне высечена надпись крупными славянскими буквами «Иосиф», а внизу – «1847 год». После освящения церкви и дома была приглашена к архиепископскому столу почетная Виленская публика. На дворе угощаемы были войска, участвовавшие в параде, а также более 200 человек мастеровых с чернорабочими и почти столько же нищих. После стола гости прогуливались в саду. Все восхваляли удобство, прочность и изящество построек, сделанных на сравнительно ничтожную сумму 24 тысячи рублей, а особенно восхищались многочисленными произведениями живописи в церкви и в комнатах, снятыми академиком Хруцким с знаменитейших оригиналов.

В июле посетил Вильну Наследник Цесаревич Александр Николаевич. Высокопреосвященный Иосиф встретил его молитвою сначала в кафедральном соборе, а потом в церкви Свято Духова монастыря. Здесь Его Высочество сходил в склеп, бывший под алтарем главного храма, и приложился к почивающим там мощам трех Виленских мучеников: Антония, Иоанна и Евстафия.

Во время похода в Венгрию в Вильне останавливались гвардейские и гренадерские полки. Как искренний патриот, архиепископ Иосиф усердно молился за успех русского оружия и в то же время жертвовал на угощение проходивших через город солдат по сто рублей и более.

В сентябре и октябре Иосиф совершил, но Высочайшему повелению, обозрение епархий Могилевской, Минской и Полоцкой. В четырех воссоединенных епархиях только сто десять священнослужителей брили бороды и не носили рясы. Нравственному преуспеянию воссоединенного народа много препятствовало то, что власть над ним принадлежала помещикам, чуждым народу по языку и по вере, а отчасти чиновникам, в большинстве также иноверцам. Те и другие не оказывали духовенству должного содействия в благоустройстве православных храмов. Помещики обременяли работами народ и препятствовали ему более усердно посещать храмы. Само духовенство было стеснено при этих условиях в материальном положении. Положенная по закону обработка крестьянами церковных, земель не производилась, как следует, особенно в казенных имениях. Большинство причтов все еще ожидали постройки для себя домов и других строений.

Во время обозрения епархий теперь, как и в прежние времена, Иосиф являлся не как, строгий ревизор, а скорее, как добрый гость, старый знакомый и искренний сотрудник. Он старался ободрить и укрепить духом новое православное стадо и внушить ему, чтобы оно было спокойно и твердо при всяких возможных в будущем случайностях.

В этом году были закрыты Березвецкие духовные училища за малочисленностью в них учеников, а штатная сумма, отпускавшаяся на содержание этих училищ, была поровну распределена между Виленским и Жировицким духовными училищами, при чем значительно увеличилось в последних число казеннокоштных вакансий. Тогда же архиепископ Иосиф передал в Пермский кафедральный собор драгоценный посохи, св. Стефана Пермского, хранившийся доселе в Супрасльском монастыре,²²⁹ которому он достался, вероятно, после разграбления Москвы поляками в смутное время России. В конце года, по поводу, не оправдавшихся, впрочем, слухов о перемещении обер-прокурора Святейшего Синода графа Протасова на другую должность, архиепископ Иосиф, считавший графа Протасова главной опорой для своей деятельности, не желая остаться совершенно одиноким деятелем на своем посте, опять возымел намерение выйти на покой, о чем он уже трижды ходатайствовал перед правительством в прежние годы, хотя и безуспешно. Но слух о перемещении графа Протасова не оправдался, и архиепископ Иосиф с прежнею ревностью продолжал служить на пользу святой церкви еще около двадцати лет. Он пользовался в это время цветущим здоровьем. Граф Дмитрий Андреевич Толстой, посетивший владыку в 1849 году, изумлялся его атлетическому телосложению, бодрости мысли и неустанной деятельности.²³⁰

Увольнение Ф. Я. Мирковича от должности генерал-губернатора и назначение на его место И. Г. Бибикова. Проезд чрез Вильну графа Протасова. Приезд Государя в Вильну. Иосиф представшему в соборе своих семинаристов, Устройство тринопольского кладбища и на нем – православной церкви. В день 25-летия Императора Николая Иосиф жертвует 1 тысячу рублей «Человеколюбивому Обществу». Иосиф предписывает ректору семинарии заняться историко-статистическим описанием Литовской епархии. Распоряжения Иосифа по епархии. Запрещение латинскому духовенству совершать требы совращенным из православия в латинство. Устройство нового входа и пещерной церкви в честь святых Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия. Освящение этой церкви и переложение мощей их в новую раку. Ранние обедни Иосифа у гроба святых мучеников.

В январе 1850 года генерал-губернатор О. Я. Миркович неожиданно для себя был назначен членом совета военно-учебных заведений. Причиною этого перемещения были изветы начальника жандармов графа Буксгевдена, друга могущественного в то время начальника III отделения Дубельта. Полагают, что Третье отделение воспользовалось при этом недоразумениями, существовавшими между Марковичем и архиепископом Иосифом.²³¹ Иосиф с похвалою отзывается о высоких качествах ума и сердца Марковича, но он не имел, по словам Иосифа, сильной поддержки для себя в Петербурге, а потому вечно опасался интриги влиятельных поляков и латинян и не всегда оказывал должную поддержку делу православия. Место Ф. Я. Мирковича занял Илья Гаврилович Бибиков, брат Киевского генерал-губернатора.

В мае, проездом заграницу, несказанно обрадовал Иосифа своим посещением граф Протасов, которого высокопреосвященный всегда ценил за его ум, благородство характера и за участие и содействие его планам.

25 мая архиепископ, во главе своего духовенства, встречал Государя Императора и Государя Наследника, с крестом в руках, на паперти Николаевского собора. После краткого приветствия владыки Император приложился к кресту, поцеловал руку архиепископа и вошел в церковь. Все ученики духовной семинарии были расставлены на левой стороне церкви, как раз против правительственных и общественных чинов Вильни, в громадном числе тогда поляков и притом не без греха в тогдашних польских попытках к мятежу. По окончании обычного молебна, архиепископ подвел Государя к семинаристам, поддерживая его под локоть правой руки, и представил ему этих юношей, как будущих «добрых и надежных» пастырей в Литве. Это эффектное событие долгое время было в Вильне предметом оживленных разговоров. Паны, и даже некоторые русские чиновники, не могли забыть, что семинаристам было оказано такое предпочтение, и негодовали на высокопреосвященного Иосифа, как виновника этого дела.²³²

Летом Иосиф открыл православное кладбище на Тринопольской земле, устроив там и православную церковь, переделанную из запущенной латинской часовни.

В октябре Иосиф приступил к составлению первой части своих Записок, написанной им собственноручно на 52-м году жизни и на 30-м году служения святой церкви.

В ноябре, по случаю исполнившегося 25-летия царствования Николая Павловича, Иосиф пожертвовал 1 тысячу рублей неприкосновенного капитала Виленскому Человеколюбивому обществу, находившемуся в то время в распоряжении римско-католиков. Частые денежные пожертвования Иосифа, а также постоянная раздача милостыни бедным, без различия вероисповедания, постепенно сглаживали, если не уничтожали, личное нерасположение латинян к Иосифу, как насадителю православия в Северо-Западном крае.

26 ноября Иосиф дал обстоятельное предложение ректору Литовской семинарии архимандриту Филарету заняться, согласно указу Святейшего Синода, составлением церковно-исторического описания Литовской епархии, пригласив к участию в этом труде других сведущих лиц. Мера эта не была приведена в исполнение, как вследствие скорого выхода из семинарии Филарета, так и по причине скорого назначения нового ректора, совсем незнакомого с епархией.

Из распоряжений по епархии замечательны: вызов к кафедральному собору по нескольку неженатых дьячков для испытания и усовершенствования их в чтении и пении церковном; запрос благочинным, все ли дети духовенства знают молитвы на славянском языке, а также, в каких приходах молятся по-славянски, а не по-польски прихожане; все ли дети, рожденные от смешанных браков, крещаются и воспитываются в православной вере; предложение консистории о принятии мер к поддержанию в надлежащем виде запущенных церковных домов, а также церквей, в числе которых, как замечено было ревизорами при обозрении епархии, были даже покрытые соломой, с водруженным на них простым деревянным крестом, даже не покрашенным краской.

Еще в 1846 году последовало Высочайшее повеление о возвращении в православие 64-х совращенных в латинство крестьян Волковыского уезда. Но Виленская римско-католическая консистория, на неоднократные отношения Литовской консистории, уведомила ее наконец, что она не может воспретить ксендзам преподавать совращенным требы, не исключая и брака. Тогда высокопреосвященный Иосиф обратился к самому епископу Виленскому Жилинскому с решительным требованием исключить безотлагательно из латинских списков упомянутых крестьян трех деревень.

В этом же году Иосиф приступил к осуществлению своей давней мысли – об устройстве церкви в пещере, где почивали мощи Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия. С давних времен богомольцы спускались в темную пещеру на поклонение мощам мучеников через двухстворчатую дверь в полу, перед самыми царскими вратами главного храма, по узкой, почти перпендикулярной лестнице. Иосиф устроил на свои средства новый вход в пещеру посреди церкви, почти в том виде, в каком он доныне существует. Товарищ министра внутренних дел Сенявин украсил вход в пещерную церковь прекрасною иконою трех Виленских мучеников. В то же время Иосиф устроил для себя в земле, под ракою Виленских мучеников, каменный гроб с чугунною доской. Вскоре самая пещера была переделана в церковь во имя Виленских мучеников. План иконостаса для этой церкви начертил сам Иосиф.

Пещерная церковь была освящена 14 апреля 1851 года, т.е. в день святых мучеников. При освящении Иосиф произнес весьма знаменательное слово. Ровно через год после этого последовало торжественное переложение святых мощей из убогой деревянной в новую, позолоченную раку, с изящной стеклянною крышкой. Рака, стоившая 3 тысячи рублей, сделана по рисунку Иосифа на счет пожертвований сенаторов Сенявина и Семенова (1 тысяча рублей), иркутского купца Кузнецова, пожертвовавшего на Виленские церкви 10 тысяч рублей, а также на средства самого Иосифа и Духова монастыря.

При освящении раки Иосиф произнес слово, обратившее на себя внимание. Во вновь устроенной церкви Иосиф служил обыкновенно раннюю обедню, в сослужении только двух иеромонахов и при пении четырех лучших теноров и басов архиерейского хора. Ранняя обедня совершалась здесь каждое воскресенье: осенью – со времени переезда владыки из Тринополя в Вильну до больших морозов, и весною – от начала четыредесятницы до выезда в Тринополь. У гроба святых мучеников высокопреосвященный Иосиф служил и в достопамятные дни своей жизни, например, 8 августа, – в день посвящения его в сан епископа. Со времени устройства пещерной церкви число прибегающих к святым мощам мучеников стало значительно увеличиваться.

Заботы преосвященного Иосифа об успехах и поведении учеников Виленского и Жировицкого духовных училищ. Иосиф передает большую часть своей библиотеки в распоряжение Литовской семинарии. Распоряжения Иосифа о произнесении в церквах катехизических поучений и о допущении светских лиц к преподаванию закона Божия. Донесение Святейшему Синоду о неудовлетворительности материального состояния церквей и обеспечения духовенства. Ненормальные отношения к Иосифу нового генерал-губернатора И. Г. Бибикова: резкие его отзывы о личности Иосифа; назначение второго благочинного Виленских церквей военного ведомства, без предварительного сношения с Иосифом; противопоставление древлеправославных духовных –воссоединенным. Латинский костел и польское начальство в русском воспитательном доме Иисус Младенец. Жалоба Иосифа обер-прокурору на потворство И. Г. Бибикова шляхетско-латинской партии и просьба об увольнении его на покой. Освящение обновленной Свято-Троицкой церкви. Разговор Иосифа с супругой генерал-губернатора. Бибиков уклоняется от присутствия на всех торжественных архиерейских богослужениях. Запрос Иосифу со стороны графа Протасова о причинах его просьбы на покой.

Заботясь о преуспеянии духовно-учебных заведений своей епархии, архиепископ Иосиф, после произведенных им лично испытаний в Жировицком духовном училище в январе 1851 года, поспешил принять меры к устранению замеченной им малоуспешности среди учеников Жировицкого и Виленского училищ, а также к более бдительному надзору за поведением учеников, живших на квартирах в Жировицах. В то же время, архиепископ обязал училищное начальство приготовлять к должности приходских дьячков тех причетников, которые причислялись с этою целью епархиальным начальством к Жировицкому монастырю и до последнего распоряжения Иосифа состояли под руководством одного иеромонаха того же монастыря.

Завещав всю свою библиотеку в пользу Литовской духовной семинарии еще в 1847 году, Иосиф большую часть этой библиотеки передал в этом году в распоряжение семинарии. Всего передано 319 сочинений в 1130 томах и в переплетах, ценою свыше полторы тысячи рублей. За пожертвование этих весьма полезных книг Иосиф получил благодарность от Святейшего Синода.

В этом году архиепископ Иосиф был избран членом Русского Географического общества.

Из распоряжений по епархии замечательны: энергическое требование, чтобы священники не опустительно исполняли недавний указ о ведении в церквях катехизических поучений; допущение светских лиц к преподаванию Закона Божия в приходских училищах, в виду недостатка законоучителей из священников, но под условием предварительного сношения попечителя учебного округа с епархиальным начальством; предложение об улучшении приходившего в упадок архиерейского хора, а равно об устранении беспорядков и упущений, замеченных двумя ревизорами, обозревавшими, по поручению Иосифа, 115 церквей Литовской епархии. По поводу этих ревизий Иосиф доносил Святейшему Синоду, что Литовская паства, более других епархий отступавшая некогда от основных постановлений и обрядов православной церкви, теперь обновляется быстро, усердно, не леностно, хотя невозможно переделать и в короткое время восстановить то, что разрушалось в продолжение веков. Но материальное состояние церквей и обеспечение духовенства были неудовлетворительны.

Отношения между Иосифом и вновь назначенным генерал-губернатором И. Г. Бибиковым были ненормальны. Последний, по интригам польского дворянства, а, может быть, и под влиянием окружавших его чиновников, оказывал явное неуважение к представителю православия в западной России, Иосифу. Как человек надменный, словоохотливый и бестактный, он весьма часто отзывался об архиепископе Иосифе, как о «обыкновенном, простом, но хитром попе, который во всех своих поступках имеет личные виды». Как человек весьма осторожный, и не особенно откровенный, и доверчивый, Иосиф никому даже не намекал на неприязненные отношения к нему генерал-губернатора и не жаловался на него обер-прокурору, бывшему в каком-то родстве с И. Г. Бибиковым.²³³ Так прошло более года. Бестактность Бибикова дошла наконец до того, что он своим приказом отчислил от малоприходной Николаевской церкви и причислил к Благовещенской воинские команды города Вильны, и, кроме того, по его сношению с обер-священником армии и флота, без ведома архиепископа, был назначен особый благочинный для трех церквей военного ведомства: домовой Александровской, госпитальной и вновь освященной Благовещенской.

Такое распоряжение генерал-губернатора огорчило Иосифа, и он отозвался перед некоторыми, что в Вильне есть теперь другой архиерей (Бибиков).²³⁴ Военных священников старались тогда намеренно выдвигать, как древле-православных, перед воссоединенными, давая разуметь, что последние еще не настоящие православные, Бибикова успели убедить поляки, что они особенно любят великороссов. Между тем последних было всего в трех губерниях меньше ста. Ловкие поляки, без сомнения, гораздо легче могли обойти и провести эту горсть пришлого элемента, чем массу коренных русских туземцев, хорошо знакомых с тактикою своих давних соседей.

Описанною смутой среди православных воспользовались латиняне. Иосиф доносил Святейшему Синоду, что в воспитательном доме «Иисус Младенец» в 1851 году было крещено 426 младенцев в православную веру, и только четвертая часть питомцев была римско-католического вероисповедания. Между тем для последних был в этом заведении костел, особый ксендз и 10 монахинь-католичек для надзора за питомцами. Все управление воспитательного дома также состояло из католиков, во главе с Бялоцким, правителем канцелярии генерал-губернатора, истым католиком.

20 октября Иосиф обратился с конфиденциальным письмом к обер-прокурору Святейшего Синода графу Протасову. Преосвященный писал, что Бибиков последовал примеру тех, которые приезжают в Вильну на службу для того, чтобы приятно пожить, а не послужить делу православия и русской народности, и что он предался в руки сильной и богатой польской партии, злоупотребляющей его доверием. Все заслуги и дела Иосифа безнаказанно попираются теперь, и сам Иосиф предан в жертву этой партии. А 30 октября архиепископ Иосиф подал прошение самому Государю об увольнении на покой. В прошении архиепископ указывает, что он не в силах более подвинуть к осуществлению свою надежду сделать латино-польскую Вильну передовым постом возвращения к древнему православию, а также – привести к тесному единению с остальной Россией несколько миллионов западно-руссов, оставшихся в латинстве. Он видит теперь постепенную реакцию, поддержку и усиление партии и элементов, враждебных России и православию, со стороны лиц, действующих от имени правительства. Чтобы не быть посрамленным самими же русскими православными, Иосиф просит дозволить ему вести частную жизнь, по его усмотрению, а также обеспечить его приличным содержанием за продолжительную и трудную службу, «которую можно было бы счесть за настоящую кампанию на войне».

4 ноября, когда решалось дело об участи Иосифа, и в тот день, когда все латиняне торжествовали возложение паллия²³⁵ на вновь назначенного для них митрополита, неунывающий Иосиф торжественно освятил, построенную еще князем Константином Ивановичем Острожским, Свято-Троицкую церковь при Литовской семинарии, обновленную тогда преимущественно на счет экономических сумм, образовавшихся из остатков от суммы на содержание своекоштных воспитанников семинарии.

Между тем 14 ноября возвратилась из Санкт-Петербурга супруга генерал-губернатора Варвара Петровна. 17 ноября она отправилась с визитом к архиепископу и привезла ему в подарок четки. Когда архиепископ Иосиф спросил ее, что же она привезла своему мужу, то на её ответ – архипастырь заметил: «напрасно, и его превосходительству следовало бы привезти четки», и при этом указал на вмешательство его в дела церкви и прочее. Вероятно, этот разговор Варвара Петровна передала своему супругу, посоветовавшись наперед с помощником попечителя учебного округа, П. Н. Батюшковым, потому что на другой день сам генерал был у высокопреосвященного и провел в беседе с ним около двух часов. О содержании беседы Иосиф никому не говорил, а рассказам Бибикова никто обыкновенно не давал веры,

20 ноября, в день восшествия на престол Государя Николая Павловича, после архиерейского богослужения, все разошлись по своим углам. В городе говорили, что генерал-губернатор и в церковь не пришел 20 ноября, также как 4 ноября и 22 августа, в день 25-летия царствования Николая Павловича – и обедов в высокоторжественные дни не делает – именно потому, чтобы не встречаться с высокопреосвященным Иосифом.

16 декабря, на запрос обер-прокурора Святейшего Синода, по поводу письма Иосифа от 20 октября, архиепископ отвечал, что важнейшим побуждением для него выйти на покой служит недавнее обновление римской иерархии в России, по заключенному конкордату с Римом; что самостоятельное устройство латинской иерархии в России, усилив и возвысив эту иерархию, придавило воссоединенное духовенство и предало в руки, пораженной на некоторое время после мятежа 1831 года, польской партии 2,5 миллиона русских, исповедующих римско-католическую веру. «Несколько уже лет чувствую, что буду низвержен интригою, писал Иосиф, если не успею выпроситься на покой, и что, может быть, скоро пронесется радостная для врагов православия молва, что меня сослали, как пронеслась она семь лет тому назад».²³⁶

Государь повелевает преосвященному Иосифу оставаться на своем месте. 30 марта Иосиф возведен в сан митрополита, а его отцу пожалован наперсный крест с бриллиантами. Светское начальство получает наставление из Петербурга ладить с Иосифом; все ходатайства Иосифа уважены; причты трёх Виленских церквей военного ведомства снова перечисляются в епархиальное ведомство. По приказанию Иосифа издается более строгая инструкция для семинаристов. Прискорбный случай со студентом Московской академии, учившимся ранее в Литовской семинарии. Мнимое чудо в Токарском приходе. Поклонение непризнанному святому Иоанну-пресвитеру в Виленской Николаевской церкви. Распоряжение Иосифа о более правильном совершении богослужения и об изъятии из употребления книг униатского типа. Иосиф побуждает духовенство к выписке книг богословского содержания. О тайном сооружении латинянами четырех костелов и многих каплиц, при поддержке польского выборного и коронного чиновничьего класса. Вторичная жалоба Иосифа на потворство И. Г. Бибикова латино-польским стремлениям. Фанатик пан Корженевский и прискорбная сцена в салоне пани Лопацинской. Мнение Иосифа о живших в Литве старообрядцах-раскольниках.

5 января 1852 года обер-прокурор Святейшего Синода объявил высокопреосвященному Иосифу Высочайшую волю Государя, чтобы Иосиф, как истинный верноподданный, оставался на том месте, которое ему указано для пользы церкви, отечества и воссоединенного духовенства, и вместе с тем, чтобы он был совершенно убежден в монаршем к нему доверии. Успокоенный и ободренный милостивым вниманием и доверием Государя, архипастырь с прежнею энергией принялся за дела.

30 марта архиепископ Иосиф был возведен в сан митрополита, на 54-м году жизни. На четвертый день после пожалования, почитатель митрополита, генерал Куцынский представил ему белый клобук с бриллиантовым крестом на нем. По случаю возведения в сан митрополита, столь неожиданного как для него самого, так и для жителей города Вильны, высокопреосвященнейший Иосиф пожертвовал в пользу бедных жителей Вильны 425 рублей. 14 апреля высокопреосвященнейший Иосиф совершил переложение св. мощей Антония, Иоанна и Евстафия из старой раки в новую, будучи уже в сане митрополита. Тогда же был Высочайше пожалован престарелому родителю Иосифа наперсный крест с драгоценными камнями, хранящийся ныне, по завещанию награжденного, в кафедральном Николаевском соборе. К радости Иосифа, и отношения к нему светского начальства, хотя по наружности, изменились к лучшему, благодаря полученному из Петербурга наставлению ладить с Иосифом.

Согласно ходатайству высокопреосвященнейшего Иосифа пред Святейшим Синодом, были подчинены епархиальному начальству три причта военного ведомства, бывшие при трех Виленских церквах, Благовещенской, госпитальной и дворцовой. Заботливость о внутреннем благочинии, об устройстве и собственности в последней из перечисленных церквей, опять подчиненных теперь епархиальному начальству, митрополит «предоставил усмотрению хозяина генерал-губернаторского дома И. Г. Бибикова», который заявил Иосифу, что «будет в этой церкви сам благочинным». С подчинением церквей военного ведомства епархиальному управлению – древле-православная котерия в Вильне смирилась. Глава её, протоиерей Костенич, подал прошение о переводе его в Киев. Уважено было и другое ходатайство Иосифа о преобразовании управления воспитательного дома «Иисус Младенец». По новому положению, попечитель, смотритель и учитель в этом доме могли быть только православного вероисповедания. При доме была устроена православная церковь. В Виленском попечительном совете должен был присутствовать также член от православного духовенства.

Заботясь об охранении воспитанников Литовской семинарии от внешних сношений с разнородными, неприязненными православию, элементами и о поддержании нравственности питомцев, высокопреосвященный Иосиф издал более строгие правила об отлучках семинаристов в город и установил общие, обязательные для всех воспитанников, прогулки за город, под надзором семинарской инспекции.

Не мало смутила Иосифа шутливая переписка учеников высшего отделения семинарии с своим бывшим товарищем А-чем, посланным в Московскую академию за один год до окончания курса семинарии. В письме к общему любимцу класса А-чу товарищи именовали его, в шутливом тоне, своим предводителем. А один из них (Тел-ий), подписавшийся «Понятовским» и названный в ответном письме к нему А-ча «княжескою милостью», позволил себе употребить в письме неприличные выражения, не рекомендовавшие его, как русского патриота. Иосиф признавал все это дело, доведенное, впрочем, по недоразумению, до сведения самого Государя, не более, как школьною шалостью, и, хотя должен был уволить из семинарии главного виновника этой истории Т-го, но в то же время усердно ходатайствовал пред обер-прокурором Святейшего Синода о переводе А-ча в Петербургскую академию из Казанской, куда тот был перемещен начальством Московской академии, вследствие обнаружения вышеуказанной бестактной переписки.

В этом году высокопреосвященный Иосиф сделал представление в Святейшей Синод об учреждении в Вильне училища для девиц духовного звания, хотя еще долго потом продолжалась обширная переписка с гражданскими властями об отводе одного из закрытых монастырей под помещение училища, открытого спустя уже девять лет.

В епархиальной хронике случились два события, сильно огорчившие Иосифа. В Токарском приходе, Брестского уезда, одной женщине будто бы явилась какая-то неизвестная женщина и, призывая жителей к покаянию, требовала поставить крест на месте её явления, в болотистых зарослях. Священник С. Б-ч, не снестись об этом с благочинным, действительно поставил крест и стал совершать здесь молебны. Затем он донес начальству, что сюда во множестве стекается народ и получает исцеление. Митрополит приказал перенести крест на кладбище и подверг законной ответственности, как священника С. Б-ча за поддержание в народе суеверия, соединенного с соблазном, так и благочинного, не донесшего своевременно об этом происшествии епархиальному начальству.

Другое подобное, но еще более соблазнительное, происшествие случилось в городе Вильне. Совершая богослужение в храмовой праздник, 6 декабря, в Николаевской церкви, высокопреосвященный Иосиф заметил, что нижняя часть иконостаса разобрана, и открыто, для поклонения народа, хранившееся прежде не на виду, тело некоего, так называемого, Иоанна пресвитера, не причисленного церковью к лику святых. Для этого тела была, устроена рака с балдахином и надписью на ней: «Святый преподобный пресвитер Иоанн». Перед ракой пресвитера Иоанна причт Николаевской церкви совершал молебны, и имя пресвитера Иоанна поминали на отпустах. По распоряжению митрополита, часть иконостаса была немедленно восстановлена, служение в церкви во время работ прекращено, а настоятелю Корсакевичу, запрещено на время всякое священнодействие и назначена двухнедельная епитимия. Местный благочинный, протоиерей Гомолицкий получил от митрополита строгое замечание за допущение означенного своеволия и недонесение об этом епархиальному начальству.

Иосиф обратил внимание также на следующие недостатки и беспорядки среди духовенства вверенной ему епархии. Высокопреосвященному было донесено, что шесть священников Гродненской губернии неправильно читали по-славянски и не по уставу совершали богослужение, а один диакон, как долго не участвовавший в богослужении, вследствие запрещения своего настоятеля, и вовсе забыл церковную службу. Всем этим лицам митрополит назначил трехмесячный срок на изучение службы, после чего они должны были явиться в кафедральный собор на испытание. Трехмесячный срок назначен был также и трем просфорням на изучение славянских молитв, которых они не знали, продолжая молиться по-польски. 9 благочинных и 9 духовников были оштрафованы митрополитом, первые – за непредставление в срок клировых ведомостей, а последние – за непредставление исповедных ведомостей. Некоторые из старых священников, отчасти по недостатку в церквах богослужебных книг, печатаемых в типографиях ведомства Святейшего Синода, отчасти же по старой привычке и по удобству употребления, продолжали служить по служебникам и требникам прежних униатских изданий. После безмездной высылки Святейшим Синодом в 1835 году служебников московской печати, сделана была попытка изъять из церковного употребления книги униатского типа, но, за прекращением безмездной высылки книг из Синода и за неимением местных церковных средств на выписку этих книг, Иосиф сам вынужден был приостановить изъятие из употребления старых униатских служебников, заключавших в себе некоторые службы на нарочитые праздники, так как с отнятием этих книг самое богослужение сделалось бы отчасти невозможным (Записки митрополита Иосифа II, 139). Митрополит строжайше предписал в этом году благочинным церквей и монастырей доставить ему точные реестры как униатских, так и синодальных изданий, находившихся при церквах.

Митрополит предписал также благочинным всех монастырей выписать все тома догматического богословия преосвященного Макария, для монастырских библиотек, и настойчиво рекомендовал всему духовенству своей епархии приобрести этот капитальный труд православного богослова, будущего преемника Иосифа на Литовской кафедре. Владыка просил также митрополита Филарета Московского отпечатать и выслать для раздачи духовенству Литовской епархии 1500 экземпляров книги: «Слово кафолического православия к римскому католичеству».

Между тем Иосиф зорко продолжал следить за происками и успехами ксендзовско-польской партии. Кафедральный протоиерей, осматривавший церкви Дисненского уезда, донес митрополиту, что там вновь выстроены, тайно и без дозволения начальства, четыре костела и каплицы, и что к ним определены особые ксендзы, также без дозволения начальства. До сведения митрополита дошло, что и в других местностях появляются новые латинские каплицы и к ним назначаются ксендзы, хотя по этому делу весьма трудно было получать полные и точные сведения в виду того, что православное духовенство не доносило своему начальству, опасаясь преследований со стороны помещиков и ксендзов. Вредное влияние ксендзов при новых каплицах на воссоединенный народ опиралось на деятельную поддержку почти исключительно польского выборного и коронного чиновничьего класса.

21 сентября митрополит просил Святейший Синод ходатайствовать пред правительством о прекращении дальнейшей пропаганды латинян среди воссоединенных, посредством замены польских чиновников русскими. 26 сентября Иосиф сообщил обер-прокурору Святейшего Синода, что он не находит должной поддержки делу православия со стороны представителя гражданской власти в крае И. Г. Бибикова. Он убедился, что генерал-губернатор (родной брат тогдашнего министра внутренних дел) и по принятой системе, и по среде, его окружавшей, и по убеждениям сделался вольным или невольным орудием в руках врагов православия, которые называют его своим благодетелем и возлагают на него большие надежды.²³⁷ Он избрал себе в правители канцелярии поляка Бялоцкого, хотя Иосиф предупреждал Бибикова, что через Бялоцкого обделывались все дела, противные интересам православия, еще в то время, когда он был одним из секретарей той же канцелярии.²³⁸ Правителем канцелярии гражданского губернатора был также поляк. Мало того: в члены губернского правления назначили магометанина Базаревского и католика Гецольда (бывшего секретарем у католического епископа), а православного члена вытеснили оттуда. Весною того же года, на дворянских выборах в Вильне, был избран судьей по Дисненскому уезду, состоящий под надзором полиции помещик Корженевский. О поведении его была сообщена высокопреосвященному Иосифу следующая справка: «характера дерзкого, склонен к ябедам, презирает русское правительство и православную веру, но, по связям и большому состоянию, успевает ускользать». Генерал-губернатор утвердил Корженевского в должности судьи, хотя последний незадолго пред тем содействовал совращению в латинство более 2 тысяч Леонпольских прихожан, принадлежавших помещице Лопацинской, явной покровительнице Корженевского на выборах. Сама Лопацинская успела вполне втереться в доверие к генерал-губернатору и к его семейству. Однажды, будучи в гостях у этой богатой пани И. Г. Бибиков сказал, в присутствии коноводов латино-польской партии, что он считает православными только великороссов, – воссоединенные же, будто бы, «готовы изменить при первом случае, а впереди их – белая шапка». «Точно так!» отвечали паны-коноводы, низко кланяясь начальству.

Благодаря попущению латино-польского чиновничества, в пределах Литовской епархии раскольники пользовались значительною свободою в отправлении церковных обрядов, на что указывали раскольники соседних губерний. Генерал-губернатор, вероятно, желая сложить ответственность за это на духовное ведомство, просил митрополита, чтобы было усилено наблюдение со стороны православного духовенства за действиями раскольников. Митрополит отклонил эту просьбу генерал-губернатора, ссылаясь на то, что преследование открытого оказания ереси и ограждение господствующей церкви от соблазна и оскорблений лежат, по закону, на обязанности гражданского, а не духовного начальства. В письме же к обер-прокурору митрополит заметил, что он не находит возможным и полезным в Литовской епархии усилить действия против раскольников со стороны православного духовенства, как потому, что только 20 православных причтов находятся в соприкосновении с 30 тысячами раскольников, живущих на пространстве Ковенской и Виленской губерний, так и потому, что меры строгости только усилили бы взаимный раздор. По отношению к раскольникам всего лучше поступать так, чтобы они считали наших священников, живущих среди католиков, скорее друзьями, чем врагами. Такой образ действий по отношению к раскольникам еще более необходим потому, что они, как коренные русские люди, составляют в Литве сильный противовес непрекращающимся мятежным стремлениям поляков. «Еще не зажили раны мятежа, которым кипели иноверные и инородные Ковенская и Виленская губернии в 1831 году. В сих губерниях только тридцать тысяч обоего пола раскольников, – здесь для правительства и для церкви есть слишком много элементов для борьбы, чтобы развлекать силы и внимание этою горстью населения, все же русского и, наверно, России более родного, нежели прочее иноверное и инородное население».²³⁹

Переписка преосвященного Иосиф с митрополитом Жилинским и бискупом Волончевским. Распоряжения Иосифа о непременном совершении духовенством вечерни, заутрени, молебнов, акафистов, панихид. Сожжение униатских богослужебных книг. Иосиф обращает внимание на проступки старейшего духовенства и на усиление нравственного его влияния на народ. Запрещение публичных увеселений накануне воскресных и праздничных дней. Открытие причетнических классов. Манифест о войне с турками и «слово» Иосифа.

Оставив на время в стороне раскольников, митрополит Иосиф деятельно продолжал борьбу с латинством. Нередко он сам непосредственно сносился, по епархиальным делам, с латинским епархиальным начальством, если только предвидел малейший успех от подобных сношений. В противном случае он передавал спорные дела с латинянами в Литовскую консисторию, для обычных её сношений с латинскими и гражданскими властями по этим делам. Так, Иосиф писал несколько сообщений к Виленскому митрополиту Жилинскому, с которым он находился в хороших личных отношениях, по поводу незаконного постоянного пребывания при латинских каплицах ксендзов и монахов.²⁴⁰ Римско-католическое епархиальное начальство назначало их для постоянного совершения здесь всех латинских богослужений. Между тем они могли быть назначены только временно, для совершения одного траурного богослужения. Митрополиту Жилинскому и Тельшевскому епископу Волончевскому высокопреосвященный Иосифа, сделал также представления, по поводу часто доходивших, до него сведений и жалоб на то, что ксендзы разными способами затрудняют смешанные браки католиков с православными.

В то же время высокопреосвященный Иосифа, постепенно, но настойчиво уничтожал остатки латинства, уцелевшие среди воссоединенной паствы. В униатской церкви вывелись было из употребления молебны и панихиды. Взамен, их обыкновенно давали на обедни за живых и за умерших, предварительно делая облигации, или записи, у священника, со внесением 15, 20 копеек и более. Эти, так называемые, закупные мши совершались, по обычаю римской церкви, отдельно по каждой записи и на одном и том же престоле по нескольку раз в один день, особенно в большие праздники, или, так называемые, «фесты», чтобы занять собравшийся на праздник народ непрестанным богослужением. Иосиф потребовал, чтобы как белое, так и монашествующее духовенство немедленно устранило из православного богослужения этот латинский обычай и расположило прихожан подавать просфору для поминовения на обеднях, и чтобы, вместо многократного повторения одной обедни, были совершаемы и прочие церковные службы, почти вышедшие из употребления, как-то: вечерни, заутрени, молебны, акафисты и прочее.

В присутствии Иосифа преданы были сожжению поступившие в консисторию из разных церквей богослужебные книги униатских изданий, употреблявшиеся и после воссоединения, – скорее, впрочем, как древность, нежели как святыня. Всего сожжено 227 книг, в том числе 148 служебников. Высокопреосвященный Иосиф сделал также распоряжение о том, чтобы духовенство бывало на исповеди ежегодно во все четыре поста; чтобы все священники произносили проповеди на русском языке или на белорусском наречии, а не по-польски; чтобы наставники Литовской семинарии и духовных училищ аккуратно произносили назначавшиеся им по расписанию проповеди; чтобы священно- и церковно-служители просили о переводе на новые приходы не иначе, как по выслуге десяти лет сряду на одном и том же месте; чтобы опись церковного имущества велась по новой, Высочайше утвержденной форме, и чтобы духовные лица не предавались табакокурению, столь неприличному их сану и убыточному в материальном отношении. Особенное внимание обращал Иосиф на проступки высшего духовенства в епархии. Митрополит писал сам лично протоиерею Зельвянской церкви Куцевичу, замеченному в нетрезвой жизни, приглашая его исправиться; в противном случае, писал Иосиф, он может лишиться своего богатого прихода.²⁴¹ По поводу доноса в консисторию протоиерея Рыболовской церкви Маркевича относительно дурной нравственности его собственных прихожан, Иосиф сделал замечание, что, вместо жалобы по начальству, протоиерею Маркевичу приличнее было бы самому более позаботиться об исправлении нравственности своих прихожан, над которыми он состоит пастырем уже несколько десятков лет. Когда Дрогичинский благочинный и священник Брянской церкви ходатайствовали о побуждении местных прихожан, посредством полиции, посещать в праздники храмы Божии, высокопреосвященный Иосиф решительно воспротивился этому и постоянно настаивал, чтобы священники имели больше нравственного влияния на своих прихожан, посредством наставления их, личного примера и обучения молитвам. Заботясь о поднятии нравственности в народе и о более усердном посещении храмов Божиих со стороны пасомых, митрополит Иосиф обратил внимание генерал-губернатора на то, что с начала 1853 года до великого поста стали давать в Вильне, в доме, одного из чиновников, по субботам, публичные маскарады, продолжавшиеся всю ночь до 5 часов утра. Митрополит просил генерал-губернатора воспретить маскарады и публичные увеселения накануне воскресения и в праздники. Кафедральному протоиерею Гомолицкому Иосиф предписал объясниться лично с начальниками светских учебных заведений в Вильне о более усердном посещении светскими учениками храмов Божиих в воскресные, праздничные и высокоторжественные дни.

В том же году были открыты высокопреосвященным Иосифом причетнические классы при Виленском и Жировицком духовных училищах, для приготовления дьячков и причетников, а также перенесено из Супрасльского монастыря уездное духовное училище в Гродно и помещено в архиерейском доме.

1 ноября был прочитан манифест о войне с турками. По прочтении манифеста Иосиф произнес сильное слово, призывающее на борьбу православных с дикими поклонниками Магомета, которые угнетали 12 миллионов единоверного с русскими народа, а также с их богоотступными союзниками.

Устройство нового помещения для консистории. Увеличение православного народонаселения в Вильне. Демонстрация фанатиков-поляков по случаю передачи бывшего августинского костела в духовное ведомство. 25-летие со дня посвящения Иосифа в архиерейский сан (8 августа). Пожертвование бедным и на военные нужды. Литографированный в Париже портрет митрополита Иосифа. Иосиф служит молебен за проходивший Преображенский полк и чествует в своих покоях его офицеров. Внушительная встреча матери митрополита. Трехлетний голод, народные волнения и защита Иосифом своего духовенства от несправедливых доносов польских чиновников и помещиков.

Начиная с 1854 года до начала последнего мятежа в жизни Литовской епархии вообще менее случалось экстренных дел, и менее поэтому требовалось распоряжений со стороны митрополита Иосифа. В тревожное время Турецкой войны Иосиф старался только всеми средствами охранять свою паству от не прекращавшейся латино-польской пропаганды, на неудачах русского оружия всегда готовой строить свои планы и надежды. Притом же со стороны мудрого архипастыря приняты уже были все необходимые для успеха дела меры, и оставалось ожидать, чтобы раньше сделанное им утвердилось и принесло хорошие плоды. Но и в этот период произошло несколько заслуживающих внимания событий и перемен.

Старанием митрополита Иосифа устроено новое прекрасное и весьма просторное помещение для консистории во флигеле, при кафедральном соборе, и в части архиерейского дома, так что все окна присутственного зала консистории выходят на двор архиерейского дома. Перестройка консистории произведена на местные средства, оставшиеся от недавнего ремонта кафедрального собора.

В бытность Государя в Вильне, высокопреосвященный Иосиф хотел просить его об отпуске денег на перестройку кафедрального собора, или, по крайней мере, на устройство в нем нового иконостаса, план которого был составлен по указанию Иосифа; но Государь предупредил митрополита, похвалив собор в тогдашнем его виде. Забота владыки о благолепии православного собора была тем более своевременна, что, со времени перенесения епархиального управления в Вильну, в 1845 году, православное народонаселение этого города (1845–1854) увеличилось почти на тысячу человек и состояло из 4.939 лиц обоего пола; в том числе было чинов местных военных команд 2.799 и прочих званий 2.140. После долгой переписки были переданы наконец в духовное ведомство бывшие августианские здания с бвшим миссионерским домом и мызою Бурбишки. Когда получено было распоряжение о передаче августианского костела в православное ведомство, богослужение в этом костеле приняло вид политической демонстрации, так что некоторые фанатики были даже арестованы полицией. Это подало повод латинянам распускать нелепые слухи о преследовании католиков православными. Для распространения этих слухов воспользовались проходом через Вильну гвардейского корпуса на театр военных действий.

8 августа исполнилось двадцать пять лет со дня посвящения Иосифа в архиерейский сан. Этот знаменательный юбилей прошел весьма скромно и незаметно среди тревог тогдашней войны. Митрополит совершил в 7 часов утра раннюю обедню в пещерной церкви Виленских мучеников, так сказать, в виду своего гроба, недавно приготовленного им под ракою святых мучеников.

Среди настоящей духовной радости невольно овладела владыкой грусть, когда он ясно представил себе все свое одиночество среди окружающих его враждебных элементов. По случаю торжества 25-летия архиерейства, высокопреосвященный Иосиф поручил управлению кафедрального собора раздать бедным города Вильни, без различия вероисповедания, пожертвованные им самим 500 рублей. Кроме того, в письме к Государю, посланном в тот же достопамятный день 8 августа, митрополит Иосиф положил жертвовать на военные нужды, во все время восточной войны, ежегодно половину штатного архиерейского жалованья, т.е. по 2 тысячи рублей серебром в год. За это пожертвование ему объявлена была «благодарность» от имени Государя Императора.

В день 25-летия Иосифа в архиерейском сане сестра его Елена Осиповна с своим мужем, кафедральным протоиереем Виктором Гомолицким, поднесли ему прекрасно исполненный, с дозволения митрополита, в одной из Парижских мастерских, литографированный портрет владыки величиною в аршин. Портрет этот, представляющий митрополита в белом клобуке с крестом на нем, с орденами на груди и с четками в правой руке, Иосиф роздал самым близким к нему лицам и разослал на память некоторым преосвященным. Остальные портреты митрополит приказал хранить в библиотеке до его смерти.

И в этом году сожжено Иосифом, найденных при воссоединенных церквах Литовской епархии, 106 экземпляров униатских книг, в том числе 3 «службы Иосафату Кунцевичу» и 4 экземпляра службы на праздник «тела Христова». Тогда же Иосиф предписал Литовской консистории принять меры к соблюдению со стороны духовенства большей опрятности и чистоты в бедных православных храмах, которые поражали тогда всякого постороннего наблюдателя, как простотой и незатейливостью своей архитектуры, так и убожеством убранства внутри, начиная с икон и кончая церковными облачениями и утварью.

22 октября митрополит совершил литургию и напутственный молебен для проходившего через Вильну на театр военных действий Преображенского полка, благословив его иконою святых виленских мучеников.

Какою цельностью отличалась духовная природа архипастыря, умевшего воздавать каждому свое, suum cuique,²⁴² видно из следующего эпизода, передаваемого одним современником. Иосиф обыкновенно угощал на свой счет все гвардейские войска, проходившие чрез Вильну в крымскую кампанию. По прибытии в этот город Преображенского полка, он пригласил всех офицеров этого полка, с командиром графом Барановым во главе, к себе на чашку чаю. В средине вечера, на котором были многие дамы и другие лица, к нему подошел келейник и шепнул что-то на ухо. Тотчас же, поднявшись с места и направляясь к дверям, высокопреосвященный Иосиф, обратясь к присутствующим, сказал: «извините, ко мне приехала мать, и я должен ее встретить». Все встали и последовали за ним. Спустившись с лестницы, он встретил у подъезда (у главных ворот) свою старушку мать-протоиерейшу, с подвязанным платком на голове, поцеловал ей руку и, поддерживая по лестнице (в воротах), провел мимо всех гостей в свой кабинет, откуда вскоре возвратился и продолжал прерванную беседу.²⁴³ Эта случайная сцена произвела аффект среди собранного в покоях владыки цвета петербургской молодежи. Подобная встреча совершенно отвечала его характеру и доказывает только его пастырское смирение и чувство глубокой сыновней почтительности к горячо любимой им, почти восьмидесятилетней, матери, при бывшей на лошадях из далеких Дзикушек.²⁴⁴

25 декабря, в день Рождества Христова, высокопреосвященнейший Иосиф произнес прочувствованное слово но случаю прочтения Высочайшего манифеста о войне.²⁴⁵ Виленская, Ковенская и Гродненская губернии были объявлены тогда на военном положении. Среди народа был голод по случаю трехлетнего неурожая. В эти тяжелые времена среди народа стали появляться волнения. Со стороны не любивших духовенство польских помещиков и действовавших по их видам чиновников-латинян опять пошли доносы и жалобы на священников, будто бы они возбуждают крепостных к неповиновению помещикам. По этому поводу высокопреосвященному Иосифу приходилось не раз принимать под свою защиту наиболее верных своему долгу и ревностных пастырей. Так, например, владыка энергично защищал священника Якутовича, которому угрожало перемещение на другое место за вполне законное с его стороны требование, чтобы крестьяне помещика Стравинского увольняемы были на три дня для говения, и чтобы они отпускались в церковь, по праздникам, для обучения молитвам и не призывались в эти дни на работу к помещику.

Бедствия восточной войны, голод и холера в пределах Литовской епархии. Секретное наставление митрополита Иосифа по случаю объявленного ополчения. Знаменитое секретное письмо Иосифа к графу Протасову от 10 января о вреде преобладания польского элемента в западной России. Донесения местных властей в Петербург о безвредности поляков на служебных местах. Митрополит Иосиф испытывает чувство грусти и одиночества после неожиданной кончины Государя Николая I и графа Протасова. Почему Иосиф опасался в то время восстания поляков в Северо-Западном крае? Содержание напечатанного в Париже сочинения о мнимых истязаниях Иосифом Макрены Мечиславской и других униатских монахинь. Сожжение около 2 тысяч книг униатского типа. Наказание молодого священника за мнимое бритье бороды. Примерно сочувственное отношение к православной церкви проходивших гвардейских войск и их пожертвования в пользу храмов. Забота Иосифа о поддержании порядка и опрятности в церквах.

1855 год был один из несчастных для Литовской епархии. Кроме свирепствовавшего тогда голода и дороговизны хлеба, цена которого доходила до 14 рублей за четверть,²⁴⁶ появилась холерная эпидемия. Повсюду двигались войска. Произведен был усиленный рекрутский набор, и объявлено государственное ополчение. По случаю ополчения митрополит Иосиф дал духовенству секретное наставление о поддержании среди прихожан законного повиновения помещикам и местным властям. Восточная война 1853–1855 года отвлекла внимание русского правительства от западной России в другую сторону. Этим не преминули воспользоваться поляки для своих целей. Высокопреосвященный Иосиф, как прозорливый политик и истинно-верноподданный, предвидел весь вред для русского владычества в Западном крае от преобладания здесь чиновников польского происхождения, в случае нашествия союзных войск на Россию, или в случае неудачного окончания Крымской войны, могущего вызвать новый польский мятеж. Заметив, что между поляками происходило что-то подозрительное, он написал обер-прокурору Святейшего Синода (10 января) знаменитое письмо о преобладании чуждых элементов в губерниях Виленской и Гродненской. Вот что показывали секретно добытые Иосифом цифровые данные. В Виленской и Гродненской губерниях православные крестьяне, по крепостному праву, совершенно зависели от польских панов. При управлении генерал-губернатора и двух губернаторов состояло 84 старших чиновника из иноверцев и только 27 православных. Высшая исполнительная власть в уездах представлялась 165-ю иноверцами и 47-ми православными, а судебная власть – 141-м иноверцем и только 10-ю православными. Такой же, подавляющий своею численностью, процент иноверцев был и по другим ведомствам. Все губернские и уездные предводители дворянства, в числе 18-ти, были исключительно иноверцы. Всех старших чиновников было 723 иноверцев, почти исключительно католиков, и только 140 православных, т.е. православные составляли только одну шестую часть всех чиновников.

«Таким образом, православное население Виленской и Гродненской губерний, почти в 700 тысяч народа, зависит почти совершенно от произвола римлян, господствующих над ним посредством помещиков и местных правительственных и судебных властей. Духовенство православное находилось в такой же зависимости, и посредством своих прихожан, и по необходимым житейским потребностям. Дело, выигранное официально, обращается обыкновенно не в пользу православия. Но, продолжает далее автор, теперь дело не о православии, не о народности западных губерний, но о настоящем политическом положении государства, – и молчание с моей стороны об указанном выше было бы преступно. Не мне одному известно, что уже накануне последнего польского мятежа 1831 года еще не верили людям, предостерегавшим об оном.... В случае движения на Россию всего Запада, не приготовлено ли в здешней стране для врагов самое благоприятное управление» (из поляков). Указав на неблагонадежность и на небезопасность существования польского чиновничества в Западном крае, высокопреосвященный заключает: «здесь уже дело не об участи какого-нибудь митрополита Иосифа или 700 тысяч воссоединенных, теперь не в том дело, приятнее ли и удобнее ли здешним правителям держаться партии сильной, богатой и с влиянием; но в том, чтобы десятимиллионную массу русского и литовского народа в западных губерниях обеспечить на пути долга, при всяких могущих возникнуть случайностях, и охранить ее от чуждого влияния».²⁴⁷

Это секретно конфиденциальное письмо не попало в руки неожиданно скончавшегося графа Протасова. Государь, на усмотрение которого было доложено письмо Иосифа, сказал, что «сведения, в нем сообщенные, будут иметься в виду». Между тем смерть похитила и самого Государя, и «письмо осталось без последствий», говорит в своих Записках высокопреосвященный Иосиф. И не удивительно. Одновременно с вышеприведенным письмом Иосифа светские виленские власти, в то время не знавшие конечно о содержании письма Литовского митрополита, прислали в Петербург сведения совершенно противоположного, успокоительного характера, при чем впервые, после мятежа 1831 года, официально высказывалась мысль о безвредности поляков на служебных местах. Тем не менее, по поводу письма митрополита, 2 февраля состоялось подтверждение о замещении должностей в западных губерниях чиновниками из русских и о переводе туземцев не православного исповедания в великороссийские губернии. Подтверждение это не принесло однако же плодов.²⁴⁸

Чувства тяжелой грусти и одиночества овладели Иосифом в виду столь неожиданных двух смертей. Умер Государь (18 февраля 1856), хорошо знавший Иосифа и неизменно поддерживавший его во всех действиях, особенно в период, предшествоваший воссоединению. Умер слуга Государя, которого Иосиф всегда считал верным и ревностным истолкователем своих планов и желаний пред этим Государем. Неожиданная кончина любимого Государя так поразила Иосифа, что, но рассказу очевидца, этот твердый муж рыдал, как дитя, вместе с присутствовавшими в церкви старыми гвардейскими усачами, во время совершения панихиды по усопшем Императоре. Не менее огорчала Иосифа тягостная война, неудачный исход которой мог вызвать новый, весьма опасный для России, мятеж среди поляков. А почва для мятежа была хорошо подготовлена преобладанием в крае польского чиновничества и усилением римско-католической иерархии в западной России со времени заключения конкордата с Римом.

В этот несчастный год Иосифу пришлось испытать еще одно тяжелое нравственное страдание. Ему попалась в руки французская книга, под заглавием «Рим», изданная в Париже какою-то французскою путешественницей в 1863 году, в начале Крымской войны, с целью возбудить против России общественное мнение Запада. В этой книге довольно поверхностно описывается Рим, но в одном из писем путешественница описывает, на 30 страницах, свою встречу, в одном из Римских женских монастырей, с какою-то Макреною Мечиславскою, будто бы бывшею игуменьей Минского униатского монастыря, которую она превозносит, как святую и мученицу. В этом письме рассказывается, с разного рода прикрасами, как Минский епископ Иосиф Семашко, летом 1838 года, сначала сам один, а после с Минским губернатором Усраковым, увещевал Мечиславскую и подчиненных ей монахинь присоединиться к православной церкви, угрожая в противном случае ссылкой в Сибирь. После решительного отказа, Мечиславская с 35-ю монахинями Минского монастыря будто бы ведена была в кандалах в Витебск, а потом в Полоцк. На этом пути, а затем в Витебске и Полоцке все монахини были подвергнуты ужасным истязаниям и мучениям, от которых многие из них погибли. В этих истязаниях принимал личное участие епископ Семашко. Он же посылал монахинь на работы при постройке себе дворца в Полоцке, при чем погибло 17 монахинь. В 1843году Мечиславская, с оставшимися в живых монахинями, посажена была в лодку на реке Двине и отправлена в Мядиольский монастырь, Минской губернии. Здесь архиепископ Семашко подвергал их нового рода истязаниям. Наконец, в апреле 1845 года, когда протопоп Скрипка, которому был поручен надзор за этими монахинями, запил со своими прислужниками, они бежали ночью из монастыря и разошлись в разные стороны, а их игуменья Мечиславская, после опасностей трехмесячного путешествия, прибыла прежде во Францию, а потом в Рим.²⁴⁹ Вся эта история, представляющая от начала до конца сплетение нелепостей и гнусной клеветы, была подробно опровергнута митрополитом Иосифом в рапорте Святейшему Синоду от 21 апреля 1855 года. Иосиф полагает, что Мечиславская была подготовлена для роли мнимой мученицы неприязненной России партией, в одном из виленских женских монастырей, еще в 1845 году, в период перенесения в Вильну из Жировиц православного епархиального управления. В ответ на рапорт высокопреосвященного Иосифа, писанный по собственному его побуждению и почину, митрополит Санкт-Петербургский Никанор от имени Святейшего Синода просил митрополита Иосифа не признавать на будущее время достойными внимания и опровержения подобные нелепые клеветы, как выражения бессильной злобы врагов православия.

Продолжая уничтожение остатков униатской старины, высокопреосвященный Иосиф предал сожжению 201 богослужебную книгу униатской печати. А всего в три года было сожжено Иосифом около 2 тысяч книг, напечатанных в униатских типографиях, в том числе 14 служб Иосафату Кунцевичу. Тогда же Иосиф строго наказал священника Романа Рапацкого, будто бы подстригшего себе бороду по-светски, вопреки данному им, наравне с прочими вновь рукополагаемыми священниками, обязательству не стричь бороды и носить рясу.²⁵⁰ Рапацкий был отрешен от священнического места, лишен рясы и назначен исправляющим должность причетника при кафедральном соборе, пока не вырастет борода в прежнем виде. Впоследствии оказалось, что у Рапацкого борода не растет от природы, и Рапацкий был перемещен на лучший приход.

Сильною нравственною поддержкою для Иосифа служило в то время теплое сердечное отношение к православным собратиям западно-руссам со стороны проходивших через Литовскую епархию войск гвардейского корпуса. Как командиры, так и гвардейские офицеры оказывали вообще разумное снисхождение к некоторым недостаткам и несовершенствам юной православной Литовской паствы; они не только не делали легкомысленных упреков и порицаний воссоединенным, подобно прибывшим в этот край великорусским чиновникам, но еще сделали в течение одного года разного рода пожертвований в бедные церкви на сумму более 6 тысяч рублей. Сам митрополит с сердечным участием относился к проходившим через Вильну войскам, угощал солдат, приглашал к себе на обеды офицеров и даже, для большего удобства, помещал последних, во дни их говения, в архиерейском загородном доме.

Заметив лично беспорядки при богослужении в Виленском Троицком монастыре, Иосиф сделал через консисторию строгий выговор казначею монастыря и обратил внимание благочинных монастырей на строгое соблюдение во всех монастырях порядка и исправности при богослужениях. Того же казначея Иосиф оштрафовал 5-ю рублями, вместе с соборным ключарем и экономом семинарии, за то, что, во время своего проезда в Троицкую церковь на богослужение, владыка заметил в проезде между первыми и вторыми воротами кучи мусора. Вообще Иосиф любил чистоту, а также чинность и строгий порядок при богослужении. Очевидец из мирян, близко знавший Иосифа и часто видевший совершаемые им богослужения, свидетельствует, что такого строгого порядка и такой чинности при богослужении ему нигде никогда более не удавалось видеть.²⁵¹

Радость и надежды поляков по случаю назначения В. И. Назимова Виленским генерал-губернатором. Открытие в Вильне музея древностей, письмо Иосифа к графу Тышкевичу с препровождением Литовского статута на русском языке. Митрополит избран в действительные члены музея. Конец Крымской кампании и вызов преосвященного Иосифа в Москву на коронацию. Смерть родителя Иосифа. Жизнь Иосифа в Москве во время коронации, Пожалование ему ордена святого Андрея Первозванного и беседа с ним Государя. Отзыв современника о замеченной им перемене в преосвященном Иосифе. На возвратном пути в Вильну Иосиф заболевает ревматизмом.

В феврале 1856 года на место И. Г. Бибикова был назначен генерал-губернатором Северо-Западного края В. И. Назимов. Молодой, великодушный Государь назначил этого своего друга и любимца с целью примирить и задобрить поляков и латинян надеждами и обхождением. Польско-латинская партия и виленские обыватели встретили Назимова восторженно, как старого знакомца, спасшего многих из них в 1841 году от страшной опалы по политическим делам. Почувствовав свободу, поляки скоро зашевелились.

Уже в новооткрытом в этом году музее древностей в Вильне, в здании бывшего университета, выставлены были, на самых видных местах, грамоты римских пап, портреты польских королей, бискупов и вообще предметы, напоминавшие прежнее господство поляков в Западном крае. Отсутствовали только, или были запрятаны подальше, предметы, напоминающие о русской и православной старине в крае. 19 апреля митрополит Иосиф препроводил в новооткрытый музей «Литовский Статут» на русском языке, полученный им из Березвецкого монастыря. По этому поводу митрополит писал попечителю музея, графу Евстафию Тышкевичу, что жертвуемый им драгоценный памятник напомнит деятелям музея, что государство Литовское, в период самого сильного своего могущества, состояло из девяти десятых частей русского народа, что русский язык был в Литовском государстве языком правительства до новейших времен и что древнейшая образованность русских и исповедуемая ими вера христианская впервые подействовала на просвещение и смягчение нравов Литовского народа, обращенного в христианство в более поздние времена. В виду этого, деятели Виленского музея древностей не должны удивляться, если в собрании памятников музея они найдут много общего с русскими памятниками, если эти памятники будут отражаться в современном быте простого народа, и, если они увидят, что народ этот чувствует еще и теперь в жилах своих русскую кровь и помнит заветы своих отцов.²⁵².

Несмотря на то, что все главнейшие заправители новооткрытого музея были горячие польские патриоты, митрополит Иосиф был избран в число действительных членов Виленского музея и археологической комиссии при музее.

К большой радости Иосифа и его паствы, в апреле был прочитан во всех церквах манифест о прекращении войны с Францией, Англией и Турцией, а к 26 августа митрополит Иосиф был приглашен в Москву на коронацию Государя.

17 июля 1856 года, когда на дворе архиерейского дома уже стояла карета, снаряженная для отъезда владыки в Москву, Иосиф получил известие о смерти своего отца, восьмидесятилетнего старца, протоиерея Иосифа Семашки. Митрополит Иосиф немедленно послал в Дзикушки для совершения погребения наместника Свято-Духова монастыря, архимандрита Антония, а сам молился в день погребения отца уже на пути в Москву, в городе Минске.

Усопший родитель митрополита, протоиерей Иосиф Семашко, последние 15 лет был настоятелем Дзикушской церкви в Лидском уезде и получал пожизненную пенсию в 171 рубль 45 копеек. Благодаря умению и усердию настоятеля, число его прихожан более нежели удвоилось, вследствие присоединения многих из латинян в православие. Почтенный старец заблаговременно приготовил для себя гроб и сам примеривал его. Как бы предчувствуя близость кончины своей, он причастился св. Таин накануне смерти, вечером того же дня вымылся в ванне и надел чистое белье, а на утро мирно скончался. Жена его, мать митрополита, жила после кончины мужа еще два года в месте Мире, в доме Кудржицких, и скончалась 80 лет. В память служения своего родителя при Дзикушской церкви митрополит Иосиф пожертвовал в эту церковь в 1853 году Евангелие в лист, ценою 75 рублей, с собственноручною о том надписью на Евангелии. В Виленском архиерейском доме находится портрет родителей Иосифа, писанный масляными красками.

28 июля высокопреосвященный Иосиф благополучно прибыл в Москву и остановился в самом центре шумной Москвы, в Заиконоспасском монастыре, в кельях, заново для него отделанных. В Москве желали его принять сколько возможно лучше. «Мы составим для вас бремя, сказал митрополит Иосиф, преподав благословение встретившему его настоятелю этого монастыря архимандриту Леониду (впоследствии архиепископу Ярославскому). – Мы примем вас, как бремя Христово, ответил настоятель, а о нем сказано, что оно приятно и легко». И действительно. Нельзя было иметь гостей более мирных, невзыскательных и приятных, чем митрополит Иосиф и его свита. В течение шести недель пребывания в Москве высокопреосвященный соблюдал самый строгий порядок в управлении домом, в делах, во времени. Архимандрит Леонид сопровождал Иосифа, по его приглашению, при осмотре им Кремля, духовной семинарии и при поездке в Девичий монастырь и в Останкино. Иосиф осматривал предметы с необыкновенною обстоятельностью, как человек, который желает изучить все, что видит. «Почести, какими встречали митрополита Иосифа в Москве, он принимал, как должную дань уважения к высокому его сану, без снеси, без ужиманья, и потому отдавать ему честь как-то легко и приятно», говорит тот же архимандрит Леонид.²⁵³

Во все праздничные и воскресные дни митрополит Иосиф совершал в Заиконоспасском монастыре служения, при пении московского семинарского хора, к великой радости православных москвичей. На коронацию был вызван в Москву и сподвижник Иосифа по воссоединению униатов, архиепископ Василий Лужинский, которому назначено было помещение в Андрониевском монастыре и с которым нередко виделся Иосиф, отличавшийся в Москве общительностью и радушием. В день коронации митрополиту Иосифу был пожалован орден св. Андрея Первозванного с цепью, в награду «за неуклонное стремление ко благу отечественной церкви, пламенное усердие к престолу, неусыпное бодрствование на страже вверенного ему духовного стада и действование с непоколебимою твердостью к охранению его и вкоренению в нем спасительного учения веры православной». По ордену св. Андрея митрополиту был назначен обычный пенсион 800 рублей серебром ежегодно. Кроме того, Иосифу было пожаловано в то время архиерейское облачение, в котором он присутствовал при совершении коронации, а также бронзовый наперсный крест и медаль в память Крымской войны. 27 августа, на другой день после коронации, при представлении высокопреосвященного Иосифа, Государь милостиво сказал ему: «от души благодарю вас за все ваше служение, надеюсь, что вы оное таким же образом и впредь продолжать будете. Вы знаете, как ценил ваши заслуги мой родитель – и я им отдаю полную справедливость. – Сохраните же, Ваше Величество, меня в Вашем сердце, как Ваш родитель. – Непременно, отвечал Государь».²⁵⁴

Смерть отца тяжело подействовала на митрополита Иосифа, он был грустен в Москве и едва ли не с этого времени силы его стали ослабевать. Почтенный очевидец, видевший Иосифа в Сергиевской лавре назад тому 14 лет, пишет следующее: «С тех пор он утратил прямизну и стройность стана; его темная окладистая борода поредела, забелелась сединою; нет прежней выразительности во взгляде, нет прежней свободы и легкости в движениях. Сравнительно с прежним он несколько отяжелел, опустился; порою заметна в нем и какая-то медленность, усталость».²⁵⁵

8 октября высокопреосвященный Иосиф отправился обратно в свою епархию и нарочно заезжал в Дзикушки, чтобы помолиться над могилой недавно усопшего своего родителя. На пути из Москвы, в сырую, холодную и ветряную погоду, Иосиф получил сильный ревматизм, с которым уже не мог расстаться после до конца жизни.

В этом году Иосиф испросил экстренное пособие для Литовской семинарии и для двух училищ в 4 тысячи рублей, по случаю бывшей тогда дороговизны, а также ходатайствовал пред Святейшим Синодом об отпуске 28.945 рублей на капитальную перестройку архиерейского дома. Из своих собственных средств митрополит употребил 150 рублей на обновление иконостаса в пещерной церкви, как поврежденного сыростью, вследствие поспешной переделки пещеры в 1851 году.

Всеподданнейший рапорт В. И. Назимова о бедности и не благообразии православных храмов и причины этого по объяснению митрополита Иосифа. Отпуск по его ходатайству Святейшим Синодом по 25 тысяч рублей, в 10 лет, на устройство церквей и Всемилостивейше назначенная ссуда 500 тысяч рублей на тот же предмет. Вопрос об обеспечении духовенства помещениями. Иосиф восстает против сокращения числа приходов. Открытие новых благочиний. Высочайший рескрипт 20 ноября отвечает заветным мыслям Иосифа об облегчении участи русских крепостных крестьян. Наставление преосвященного Иосифа духовенству по случаю рескрипта. Распоряжения Иосифа об обучении прихожан молитвам на славянском языке и о выписке одной медицинской книги. Посвящение достойных дьячков во диаконы, а диаконов во священники. Характерное отношение Иосифа к опальному священнику Голынцу. Новые веяния в среде правительства и русского общества. Амнистия поляков и допущение их к должностям в Западном крае вопреки мнению Иосифа. Восстановление кафедры польского языка в средних учебных заведениях. Иосиф решительно высказывается против введения польского языка в приходские училища.

Давняя забота высокопреосвященного Иосифа о приведении церквей Литовской епархии в должное благолепие увенчалась значительным успехом в 1857 году. Новый генерал-губернатор В. И. Назимов во Всеподданнейшем рапорте доносил, между прочим, что внешнее состояние православных храмов не достигло еще той степени благолепия, на которой желательно было бы их видеть. Государь, подчеркнув эти слова, написал: «обратить на это особенное внимание и принять меры для приведения церквей в должное благолепие». Спрошенный по этому поводу, высокопреосвященный Иосиф объяснил Святейшему Синоду, что бедность церквей Литовской епархии и их не благообразие внутреннее и внешнее действительно поражают всякого русского, прибывающего в Западный край, как поразили они вновь прибывшего генерал-губернатора.²⁵⁶ Из 450-ти приходских церквей Литовской епархии 312, т.е. более двух третей, нуждаются в новой постройке, или в капитальной перестройке. В большей части церквей, при упразднении унии, иконостасы были устроены наскоро, в виде решеток, часто весьма неблагообразных. Поэтому 208 церквей требуют устройства также новых иконостасов. Православные крестьяне, по своей бедности, а отчасти вследствие крепостной Зависимости от помещиков-католиков, сами не в состоянии поддерживать в должном виде свои приходские храмы. А духовенство и епархиальное начальство не могут сами повлиять в этом деле на иноверцев-помещиков и их управителей. Долголетняя переписка по этому делу с гражданскими начальствами, занимающая едва ли не третью часть всего консисторского делопроизводства, ни к чему не привела.

Высокопреосвященный был того мнения, что правительство должно или обязать подпиской помещиков, чтобы они строили и поддерживали церкви в своих имениях, или же само должно поддерживать церкви, как общественные здания, на счет общественных повинностей, и в таком случае заботу о постройке и починке церквей следует возложить на уездных предводителей дворянства и исправников, с участием по казенным имениям чиновников, этого ведомства.

Тогда же высокопреосвященный Иосиф успел выхлопотать из средств Святейшего Синода отпуск, на этот предмет, по 2 тысяч рублей, в течение десяти лет, да, кроме того, благодаря добросовестному усердию тогдашнего министра государственных имуществ М. Н. (впоследствии графа) Муравьева, было приступлено к постройке на счет, казны 36 простых, небольших, но приличных церквей и к исправлению 56 церквей в казенных имениях, состоявших в пределах Литовской епархии, под наблюдением губернаторов и управляющих казенными палатами. В скором времени была Всемилостивейше назначена особая ссуда 500 тысяч рублей, с тем, чтобы эта сумма была возмещена впоследствии за счет тех имений, где будут строиться или чиниться церкви.

Давно также занимал митрополита Иосифа вопрос об обеспечении причтов приличным помещением. В прежние времена приходское духовенство жило в своих собственных домах, построенных на церковной земле. Эти дома переходили к преемникам священнослужителей по наследству, а если преемники были чужие, то они покупали дома по взаимному соглашению, или по оценке комиссии. На запрос из Святейшего Синода, предпринявшего пересмотр положения 1842 года, Иосиф отвечал, что справедливо было бы назначить духовенству из земского сбора квартирные деньги до 30 рублей в год каждому священнику, а также вознаграждение за прекратившуюся обработку церковной земли от 50 до 70 рублей в год. При этом высокопреосвященный Иосиф решительно отклонил проектированное Святейшим Синодом увеличение приходов посредством закрытия и присоединения к ним других малолюдных приходов. На семьсот тысяч православного народонаселения, разбросанного в трех губерниях, в которых две трети населения составляли католики, было всего 459 приходских церквей. С уменьшением настоящего числа церквей православным трудно будет посещать более отдаленные церкви, и это обстоятельство, по мнению Иосифа, могло подвергнуть их соблазну и искушению со стороны окружающих их иноверцев. Вместе с сокращением приходов сократилось бы число присоединяющихся к православной церкви – посредством смешанных браков и непосредственно, – простиравшееся ежегодно до 700 лиц.

Многосложная ответственная деятельность духовенства и продолжавшиеся преобразования среди воссоединенной паствы настоятельно требовали близкого и тщательного надзора и руководства. Это побудило митрополита Иосифа открыть несколько новых благочиний и назначить новых благочинных из молодых, образованных священников, которые уже успели приобрести достаточную опытность в возлагаемой на них, нелегкой обязанности.

20 ноября последовал рескрипт Императора Александра II на имя генерал-губернатора Назимова, возвещавший о намерении правительства облегчить и улучшить положение крепостных крестьян.

Митрополит Иосиф и его сподвижники, по самому существу своего народного православно-русского дела, должны были постоянно, еще в последние годы унии, выдвигать на первый план народ западнорусский, хранивший в себе и под покровом унии много остатков православной старины, чуждый польским панам по вере и по языку. Скоро после воссоединения униатов само правительство заметило ненормальность подчинения православных, крестьян тяжелому игу польских помещиков-католиков. Император Николай I на проекте о введении в Западном крае, так называемых, инвентарей, точно определявших повинности крестьян по отношению к их владельцам, написал следующую резолюцию: «делом сим не медлить; я считаю его особенно важным и ожидаю от сей меры большой пользы».²⁵⁷

К сожалению, этим ожиданиям Государя не суждено было исполниться. Несмотря на введение инвентарей и в обход им, западнорусские крестьяне продолжали стонать под игом «панщины», и, наконец, были доведены до нищеты, невиданной внутри России. Прочитав рескрипт молодого Государя Александра II, от 20 ноября, Иосиф своим чутким сердцем и прозорливым умом понял, что это властное слово Царя начинает новую эпоху в жизни крестьян, к которым Иосиф был всегда так близок, начиная с самого своего детства. Искренно обрадованный этой милостью правительства, предвещавшею светлую будущность православному народу западной России, угнетаемому иноверцами, высокопреосвященный Иосиф предписал духовенству своей епархии всячески содействовать гражданскому начальству в этом благом деле, требовавшем большой постепенности и осторожности, охранять свои паствы от нелепых слухов, рассеиваемых злоумышленниками, предваряя о том полицию и помещиков; внушать также пасомым тишину и повиновение помещикам и начальству, объясняя им, что Государь, его правительство и сами помещики заняты ныне мыслью об улучшении положения крестьян, что долг их спокойно ожидать последствий этих добрых намерений и что сами гражданские власти объявят им в свое время о милостях, которые будут им дарованы Государем. К этому Иосиф присовокупил, что священники, не исполнившие своего долга в этом отношении, будут подвергнуты взысканию и отрешены от места.

Несмотря на многократные предписания архипастыря, во многих приходах еще далеко не все прихожане знали ежедневные молитвы на славянском языке. Иосиф предписал духовенству, посредством благочинных, позаботиться о немедленном обучении своих прихожан, и в особенности детей, молитвам и десяти заповедям. Для достижения этого священники и другие члены причта должны были внятно прочитывать молитвы в церкви до или после богослужения, пред народом или даже вместе с народом, а также ездить в назначенные дни, осенью или зимою, по деревням и там обучать собравшихся в одном доме детей молитвам и заповедям.

Признавая весьма полезным для духовенства изучение медицины, митрополит Иосиф предписал Литовской консистории приобрести для всех священников Литовской епархии изданное доктором Гелингом наставление простому народу, как предохранять себя от болезней и как лечить их простыми средствами в отсутствие врача.

С открытием причетнических классов при духовных училищах уже не было недостатка в замещении причетнических вакансий при церквах. А потому высокопреосвященный Иосиф признал возможным поощрить к усердному служению церкви достойнейших дьячков и диаконов, с отличием прослуживших 10 лет, посредством возведения первых в сан диакона, а последних в сан священника, но с условием, если те и другие выдержат в консистории установленное испытание, и, если дьячки еще прежде того удостоились посвящения в стихарь. Впрочем, десятилетний срок был сокращен для лиц, окончивших курс духовного училища, или же учившихся не менее двух лет в семинарии.

Дело о не воссоединившемся и запрещенном священнике Григории Голынце показывает, как вообще тактично относился Иосиф к подобным личностям. Священник Голынец, как упорствовавший в унии, был низведен, в период общего воссоединения униатов в 1839 году, из благочинных в пономари. Штатное место пономаря хотя несколько обеспечивало многочисленную семью Голынца. Входя в бедственное положение этого опального пастыря, Иосиф оказал ему еще новую милость. Он принял на казенное содержание трех его сыновей, обучавшихся в Литовской семинарии. Между тем среди римско-католиков нашлись благодетели, которые настолько поддержали материально Голынца, как жертву приверженности к Риму, что он уже не нуждался более в пономарской должности и потому подал прошение на Высочайшее имя о перемещении его в Царство Польское. Спрошенный по этому поводу Иосиф вполне согласился на перемещение запрещенного священника Голынца, но, для предотвращения соблазна и ложных толков, советовал перевести Голынца не в Царство Польское, а в Могилевскую губернию, где пребывание его могло быть вполне безвредно.

Известно, что после Крымской войны со стороны русского правительства последовала в воззрении на польское дело реакция. В духе новых воззрений местные власти в Вильне свидетельствовали, что путем примирительной политики удобнее достигнуть тесного объединения Западного края с остальной Россией, чем путем полицейского преследования, которое, при польском личном составе полицейских чипов, обращалось только во вред русскому населению. Хлопотавшие о примирении с поляками не придумали однако же ни одной радикальной меры, которая могла бы действительно повести край к объединению с остальной Россией и оградила бы местное русское население от польщизны, а православие от католицизма. Несмотря на закон 2 февраля 1855 года (стр. 245), изданный вслед за известным письмом Иосифа, от 10 января 1855 года, о преобладании чуждых элементов, численность русских чиновников в Западном крае, и без того слабая, с 1856 года стала быстро уменьшаться. Мало того. Сами же Виленские власти принялись хлопотать об отмене невыгодного и «даже вредного» закона 2 февраля 1855 года. И в заграничной печати, и в частных беседах постоянно раздавались сетования поляков на притеснения, которыми будто бы само правительство отталкивает поляков от русских. Сетования эти встречали доверие и сочувствие и в русском обществе и приводили к вопросу: нет ли возможности миролюбивого соглашения с поляками. При таких условиях русское общество встретило с сочувствием великодушное слово нового монарха об амнистии полякам – политическим преступникам. Вследствие амнистии отменено было Высочайшее повеление о замещении должностей в Северо-Западном крае лицами русского происхождения. Эта мера совершенно противоречила планам Иосифа о необходимости ослабить польский элемент в Западном крае. Вслед за признанием полноправности польских чиновников, а также наставников в Западном крае, последовали домогательства со стороны поляков о восстановлении преподавания польского языка в учебных заведениях. По ходатайству министра народного просвещения, в 1857 году были восстановлены кафедры польского языка в гимназиях Виленского учебного округа, упраздненные еще в 1839 году.²⁵⁸ В правительственных сферах поднят был вопрос о преподавании польского и самогитского языков и в приходских училищах Виленского генерал-губернаторства. По этому-то курьёзному вопросу М. Н. Муравьев, как главный начальник приходских школ министерства государственных имуществ, письменно спрашивал мнения у высокопреосвященного Иосифа, как глубокого знатока местных условий и как испытанного русского патриота. В ответном письме Муравьеву митрополит признавал не только бесполезным, но даже вредным введение преподавания польского языка в приходских училищах, посещаемых детьми белорусов и литовцев, которые говорят, как между собою, так и с панами, на своих природных наречиях и которые достаточно усвоили русский язык, благодаря рекрутским наборам, военным постоям и другим сношениям с великороссами. Введение польского языка – языка шляхты – в приходские училища вредно еще потому, что этой мерой само правительство затормозило бы русский патриотизм среди недавно присоединившегося к православию народа. Что же касается до языка литовского и самогитского, введение которых, как говорят, необходимо для богослужения, то не лучше ли, не без иронии замечает высокопреосвященный Иосиф, ввести в приходские училища употребляемый латинянами при богослужении и считающийся у них священным языком – язык латинский. А если введение этих языков необходимо для распространения образования, то эта цель не может быть достигнута, потому что ни литовский, ни самогитский языки не имеют самобытной литературы. Напротив, гораздо естественнее усилить среди этих инородцев знание русского языка, как имеющего общегосударственное значение. Впрочем, для понимания молитвенников и некоторых песнопений на литовском и самогитском языке, можно дозволить ксендзам обучение чтению на этих языках, но только после достаточного изучения русской грамоты.

30 января 1858 года митрополит избран в почетные члены Академии Наук. Дело о бронзовых крестах и медалях. В приезд Государя 6 сентября в Вильну Иосиф замечает, что Государя стараются увлечь на сторону польской партии. Освящение Андреевской церкви, перестроенной из костела. Возражение преосвященного Иосифа генерал-губернатору Назимову по поводу предположенного возвращения католикам Буховичского костела. Массовое совращение в латинство порозовцев и меры к их возвращению в православие.

30 января 1858 года президент Императорской Академии Наук, граф Д. Н. Блудов, бывший сподвижник преосвященного Иосифа по воссоединению униатов, препроводил ему диплом на звание почетного члена Академии Наук.

После Крымской войны было прислано для раздачи латинскому духовенству Виленской епархии 400 бронзовых крестов и столько же медалей, а православному духовенству всего 90 крестов и ни одной медали. Митрополит Иосиф конфиденциально уведомил обер-прокурора Святейшего Синода, что подобное предпочтение произвело весьма невыгодное действие среди воссоединенных, и просил безотлагательно выслать недостающее количество крестов и медалей для раздачи православному духовенству Литовской епархии.

6 сентября посетил Вильну Государь Император. Высокопреосвященный Иосиф встретил его двумя приветственными речами, при входе Государя в кафедральный собор и при входе в пещерную церковь трех Виленских. мучеников. Несмотря на вполне милостивое обращение Государя с митрополитом, посещение Вильны оставило в нем однако же несколько тягостное впечатление. При этом случае митрополит мог наглядно убедиться, что Государя более и более стараются увлечь на сторону польской партии, и, притом, не без успеха. Высокопреосвященный Иосиф горел желанием лично высказать многое Государю по поводу последовавшей реакции в отношениях, правительства к польскому делу. Но, не желая беспокоить высокого Гостя неприятным разговором, который мог даже повредить делу, при неумении Иосифа вполне свободно объясняться на чисто-литературном русском языке и при невозможности в краткой беседе изложить обстоятельно осложнившееся и запутанное положение дел, митрополит отложил свое намерение до более благоприятного случая.

12 октября высокопреосвященный Иосиф имел утешение освятить церковь во имя св. апостола Андрея Первозванного. Церковь эта, предназначенная для открываемого в смежных с нею зданиях духовного училища, была перестроена из латинского костела на счет экономических сумм (9 тысяч рублей). В переделанном в церковь бывшем августианском костеле четыре года молился некогда Иосиф, будучи студентом Главной семинарии и принадлежа тогда к иной церкви. «И вот мне уже шестьдесят лет, говорил в слове, произнесенном по сему случаю, высокопреосвященный. Вот тридцатый год архиерействую, в том числе двадцатый на лоне православной церкви. Некраткий этот путь я провел небезмятежно, не беспечально, среди борьбы и противления; но и не без сердечной отрады, небезуспешно, небесполезно».²⁵⁹

Спустя два дня после освящения бывшего костела в православную церковь, митрополит Иосиф получил отношение от Виленского генерал-губернатора: «не встречается ли со стороны епархиального православного начальства каких уважительных препятствий к восстановлению римско-католического костела в казенном имении Буховичах, Бобринского уезда». В ответ на это отношение высокопреосвященный Иосиф указал на серьёзную опасность, в случае восстановления Буховичского костела, находившегося в центре многолюдного православного Горбанского прихода и в 8 верстах от города Кобрина. Домогательство латинян о восстановлении этого костела, основанное на том, что там некогда хоронились тела римских католиков, митрополит Иосиф признавал незаслуживающим уважения и не только не согласился на обратную передачу, закрытого после мятежа 1831 года, костела, но даже ходатайствовал об обращении этого костела в православную церковь, для соседнего Горбанского прихода, имевшего ветхую церковь. Вследствие ходатайства Иосифа Буховичский костел был передан потом в православное ведомство и освящен в церковь в 1862 году.²⁶⁰

Около того же времени стали обнаруживаться сильные попытки со стороны ксендзовско-польской партии к совращению православных в латинство, при очевидном попустительстве низших гражданских местных властей. В местечке Порозове, Волковыского уезда, существовала убогая, деревянная православная церковь на самой грязной и отдаленной улице, настроенная скотными и хлебными сараями и поставленная рядом с еврейской синагогой и на пути к еврейскому кладбищу. Богатый же и красивый костел стоял в самой живописной местности. Еще в 1844 году настоятели четырех ближайших православных церквей жаловались владыке на совращение их прихожан Порозовскими ксендзами, особенно в дни больших праздников, как, например, в честь св. Антония Падуанского, и просили о закрытии Порозовского костела. Таких совращенных оказалось в 1858 году более восьмидесяти человек. Прежний настоятель, священник Станкевич, живший в двух верстах от церкви на ферме, арендуемой им от казны, – вопреки запрещению своего епархиального начальства, и более занимавшийся хозяйством, чем своим приходом, был немедленно устранен.²⁶¹ При сем Иосиф обратился к генерал-губернатору с просьбою о том, чтобы он предписал казенным палатам государственных имуществ в Виленской, Ковенской и Гродненской губерниях не отдавать на будущее время духовенству Литовской епархии в аренду казенных имений, без предварительного согласия на это епархиального начальства. Новому Порозовскому настоятелю Котлинскому, а также местному благочинному, поручено было, наставлениями и кроткими убеждениями, возвратить отступивших на лоно православия.

Между тем ксендзы, несмотря на письменные и словесные предостережения со стороны православного духовенства, не только продолжали преподавать духовные требы совращенным, но осмелились крестить одного младенца от православной матери и совратили в латинство еще одного православного из того же прихода. Посланный митрополитом для расследования этого дела преосвященный Игнатий, епископ Брестский, нашел, сверх чаяния, что совращенные были собраны в Порозове для увещания становым приставом и помощником окружного начальника. Некоторые из собранных, на вопрос преосвященного о причинах перехода их в латинство, отвечали, что там не требуется денег на наем квартиры, на обработку земли и на дрова для отопления помещений причта, и что у римлян гораздо меньше праздников, чем у православных, а некоторые объяснили, будто родители их, умирая, обязали их перейти в латинский обряд. Преосвященный Игнатий подтвердил, что ксендзы – настоятель и его помощник – явно совращают православных, принимают их к себе на исповедь, а детей их крестят по латинскому обряду; те же ксендзы за одно с помещиками внушают народу, будто теперь дозволен переход в римский обряд всем желающим, что православные не могут этого воспретить и не могут заставить перешедших возвратиться в прежнее исповедание. Преосвященный Игнатий присовокупил, что, кроме 81-го совращенного, еще 69 православных прихожан не были в настоящем году на исповеди у своего священника, несмотря на его многократные напоминания.

Мало того. Преосвященный донес, что в предыдущем году ксендзы открыли при костеле приходскую школу и вверили обучение в ней органисту, знающему только польскую грамоту. В этой школе, не без ведома полицейских властей, обучалось 26 мещанских мальчиков польскому чтению. Между тем в русском казенном училище осталось теперь только 12 мальчиков из соседних деревень. Получив об этом донесение, высокопреосвященный Иосиф обратился к генерал-губернатору с просьбою произвести строгое дознание по настоящему делу через особого чиновника, подвергнуть взысканию обоих ксендзов и закрыть училище при костеле. Со стороны генерал-губернатора был послан в Порозово ротмистр Павлов, а со стороны консистории – член её, священник Антоний Пщолко. Благодаря быстрым и решительным мерам со стороны духовного и светского начальства, почти все совращенные в латинство Порозовские прихожане возвратились в православие в 1860 году.

Порозовское дело, важное само по себе, еще более важно потому, замечает высокопреосвященный Иосиф, что с некоторого времени со стороны римских католиков вообще замечается в здешней стране более предприимчивости и самонадеянности в действиях против православных. По-видимому, они уверены в безнаказанности, и уверенность эта тем более преступна, что злоупотребляют милостью Государя Императора, в виду некоторых частных примеров отеческого снисхождения, оказанного Высочайше в последнее время некоторым совращенным.²⁶²

Борьба Иосифа с польщизною и с её сторонниками. На проект сенатора Щербинина о присылке в Западный край миссионеров из внутренних губерний преосвященный Иосиф возражает, что местное духовенство имеет благотворное, незаменимое влияние на вполне преданный ему народ. Непризнанный в учебном округе законоучителем священник Петкевич, и ходатайство Иосифа об отмене установленного порядка в назначении законоучителей. Клевета Сморгонского ксендза на православных священников и ходатайство Иосифа об отмене одного оскорбительного для православия распоряжения римско-католической консистории. Выходка против православия Рудоминского ксендза Поца. Записка преосвященного Иосифа на Высочайшее имя от 26 февраля о значении Польши, о прошлом и современном отношении её к России. Здравая русская политика по отношению к Польше. Высочайшая благодарность Иосифу за его записку. Митрополит Иосиф просит Назимова оградить православных пастырей от обид польских помещиков. Просит попечителя Врангеля сделать распоряжение, чтобы при русских букварях печатались молитвы, и чтобы эти буквари не издавались евреями. Просит того же В. И. Назимова закрыть польское, открытое помещицей Пилецкою, училище в православной деревне. Возражения митрополита Иосифа по поводу распоряжения генерал-губернатора о невмешательстве гражданских властей, в случае совращения православных в латинство. Преосвященный Иосиф посылает копии этих возражений шефу жандармов и в Святейшей Синод. Открытие продажи свечей при церквах. Секретное сообщение архиепископа Платона митрополиту Иосифу. Митрополит Иосиф подозревает В. И. Назимова в сообщении в «Колокол» знаменитого его письма к графу Протасову от 10 января 1855 года. Неосновательность этого подозрения. Жестокая болезнь митрополита Иосифа. Вызов и поездка его в Петербург для присутствия в Святейшем Синоде. Представление Государю и Государыне. Жизнь в Синодальном подворье.

1859 и 1860 годы замечательны тем, что Иосиф из пассивного, выжидательного положения перешел в активное, наступательное. Считая вынужденное свое бездействие преступлением, он снова «решился на резкую открытую борьбу», от которой воздерживался в предыдущие годы.

Латино-польская партия, пользуясь благодушным отношением к ней правительства, в последние годы стала совращать в латинство православных из воссоединенных целыми массами.²⁶³ В 1858 году, почти в одно время с Порозовцами, совращены были Диарновицкие прихожане, в Витебской губернии. Посланный правительством, для исследования этого дела, сенатор Щербинин донес, что главною причиною совращения было само воссоединенное духовенство, которое не имеет влияния на народ и презирается за свое присоединение к православной церкви (отступничество); поэтому сенатор Щербинин советовал послать из Великороссии в западные губернии православных священников, известных своим примерным поведением и ученостью, в качестве миссионеров, для утверждения в православии воссоединенного народа. Когда митрополиту Иосифу сделан был запрос из Святейшего Синода, какого он мнения по вопросу о посылке миссионеров в западные губернии, он решительно высказался против подобной посылки и, между прочим, отвечал: «разве воссоединенные перешли в православие из язычества, или магометанства, или из какой-нибудь ереси? Будучи еще униатами, они имели тот же иерархический порядок, то же богослужение, те же догматы, что и в православной церкви. Были две существенные разности: в исповедании исхождения Святаго Духа и от Сына, и в подчинении папе. Но эти разности ныне отвергнуты, и народ уже 20 лет состоит в беспрекословном повиновении православной церкви и её пастырям, пользующимся должным уважением среди народа. Это доказывает между прочим тем, что в течение последних 13 лет в Литовской епархии присоединилось к православию около тысячи иноверцев. Вызывать православных миссионеров – значит признавать различие между древле-православными и воссоединенными священниками. Между тем воссоединенное духовное юношество уже 20 дет воспитывается в православных семинариях, академиях, и уже в Литовской епархии есть почти три четверти прекрасных и надежных священников, получивших там воспитание. Справедливо ли лишать их доверия, когда они по образованию и по другим качествам не ниже древле-православных, а по знанию местного наречия и местных обстоятельств – они еще с большею пользою могут служить православной церкви и утверждать в православии воссоединенный народ. Признавая бесполезным и даже вредным высылать миссионеров в западные губернии, высокопреосвященный Иосиф советовал правительству обуздать католическое духовенство в его стремлении к прозелитизму, подтвердить гражданским властям более строго наблюдать за исполнением законов, охраняющих православную церковь от покушений иноверцев, а некоторых из упорствующих совращенных отправлять в великороссийские монастыри для убеждения и утверждения в православии.²⁶⁴

Через два дня после отсылки в Святейший Синод мнения относительно проекта Щербинина, митрополит Иосиф вынужден был ходатайствовать перед Святейшим Синодом об отмене установленного порядка в назначении законоучителей по следующему случаю.

Попечителем Виленского учебного округа был в то время генерал-лейтенант барон Врангель, лютеранского вероисповедания. Едва вступив в должность попечителя учебного округа, он заместил должности двух православных директоров и одного окружного инспектора протестантами. В 1858 году высокопреосвященный Иосиф назначил законоучителем в частный пансион Веригов, а также в училище при воспитательном доме «Иисус Младенец», соборного священника Петкевича, бывшего некогда ксендзом, а затем священником при соборе и вместе цензором издаваемых на литовском языке книг, человека прекрасной нравственности и награжденного уже наперсным крестом. В ответ на это назначение, в Литовской консистории было получено из канцелярии попечителя учебного округа уведомление с следующею резолюцией: «Так как, на основании Высочайшего повеления, законоучители назначаются Высшим духовным ведомством с согласия учебного начальства, а я (т.е. попечитель) о согласии моем на это спрашиваем не был и дать его, по известным мне причинам, не могу: то и не нахожу возможным принять сделанного духовным начальством назначения». На докладе о сем митрополит положил следующую резолюцию: «Так как в сообщении канцелярии г. попечителя не значатся причины, по которым не последовало согласия на назначение священника Петкевича, то я не нахожу справедливым отменять это назначение». Отказ попечителя учебного округа был тем обиднее для священника Петкевича, что в то же время был принят попечителем на службу назначенный вместе с ним, также без предварительного согласия попечителя, другой законоучитель в Виленский дворянский институт, священник Немшевич. Ясно было, что причина устранения Петкевича заключилась не в законе, а в других обстоятельствах, и, когда высокопреосвященный Иосиф попросил указать основания отказа, помощник попечителя князь Шахматов-Ширинский, по поручению попечителя, передал митрополиту Иосифу, что причина отказа та, что «назначение священника Петкевича (бывшего ксендза) будет неприятно римским католикам».

Прося Святейший Синод ходатайствовать об отмене предварительного соглашения с училищными начальствами при назначении законоучителей, митрополит Иосиф между прочим говорит: «неужели мы живем в Турции? Неужели мы должны избирать пастырей не тех, которые способны и достойны, а тех, которые приятны и угодны для иноверцев! Неужели должно гнать и отвергать достойного священнослужителя (Петкевича) только потому, что он по убеждению присоединился к православной церкви и доверил ей свою участь»! Естественно, что, получив право не соглашаться на принятие законоучителей, преобладающие в этом крае иноверцы будут иметь возможность, под тем или другим предлогом, устранять от законоучительства всякого неугодного им православного священника, и что священники по неволе должны будут заискивать у иноверцев и угождать им».

Через два дня после посылки представления в Святейший Синод по вопросу о законоучителях, митрополит Иосиф ходатайствовал перед Святейшим Синодом об отмене состоявшегося в Виленской римско-католической консистории одного противозаконного постановления, утвержденного Виленским митрополитом Жилинским.

Сморгонский ксендз донес митрополиту Жилинскому, будто бы некоторые его прихожане, признанные католиками по разбирательству в 1843 году, вследствие рапорта Сморгонского священника Гинтовта, были вызваны полицейскими мерами в город Ошмяну, и здесь благочинный склонял их к принятию православия. Римско-католическая консистория, не проверив этого доноса непосредственно, или через местного латинского декана, отнеслась, с разрешения митрополита Жилинского, в Литовскую духовную консисторию с просьбою сделать распоряжение, чтобы священник Гинтовт и благочинный Петровский не понуждали сказанных прихожан к православию. Та же римско-католическая консистория отнеслась в Виленское губернское правление с просьбою воспретить Ошмянскому земскому суду призывать полицейскими мерами сказанных римско-католиков, а также предписать всем городским и земским полициям не понуждать католиков являться к православному духовенству для увещаний, в виду того, что закон не дозволяет господствующей церкви употреблять понудительные средства при обращении иноверцев в православие. Литовская консистория потребовала по этому делу объяснения от благочинного Петровского. Благочинный объяснил, что все поименованные в доносе лица были совращены в католичество из православия, а потому Сморгонский священник не только имел право, но и обязан был склонять их к возвращению в православие. Это и удалось ему по отношению к некоторым из них. Сам же благочинный никогда не вызывал в Ошмяну ни одного из указанных совращенных для увещаний. Римско-католические власти воспользовались этою клеветою Сморгонского ксендза, с одной стороны, чтобы доказать, особенно пред лицом западных недоброжелателей России, будто католики подвергаются в России преследованию и угнетению, а с другой – чтобы по возможности оградить от обратного возвращения в православие совращенных прежде и теперь совращаемых ими в латинство. Митрополит просил посредства Святейшего Синода перед главным римско-католическим начальством, чтобы отменено было указанное постановление Виленской римско-католической консистории, и чтобы предписано было гражданскому начальству оставить без действия указанное отношение той же консистории в Виленское губернское правление, а также чтобы подвергнут был взысканию Сморгонский ксендз за ложный донос и клевету. То и другое ходатайства Иосифа были уважены.

На другой же день после сего рапорта митрополит, не надеясь на защиту интересов православия со стороны высшего гражданского управления, снова просил посредства Святейшего Синода (22 февраля) перед тем же главным римско-католическим управлением, по поводу новой выходки против православия Рудоминского ксендза Поца. В пределах римско-католического прихода было несколько православных крестьян, приписанных к православному Николаевскому собору в Вильне. Соборные священники неоднократно доносили в консисторию, что Рудоминский всячески препятствует смешанным бракам православных с католиками, не принимает от подобных лиц оглашений, угрожает, что не допустит после брака к исповеди и причастию и даже в костел не пустит, говорит, что лучше жениться на лютеранке, даже на еврейке, чем на русской и что дети от подобного брака будут волчата. Он же убеждает своих прихожан воспитывать детей от смешанных браков в католичестве, а не в православной религии, что будто бы дозволяется по закону».²⁶⁵

Убедившись, что новая правительственная система примирения с поляками начинает приносить гибельные плоды, что латино-польская партия все более и более поднимает голову, ко вреду православия и русской народности, высокопреосвященный Иосиф, считая молчание с своей стороны преступлением, вслед за рапортом, от 25 февраля, о поступках ксендза Поца, послал 26 февраля письмо и записку Государю Императору через обер-прокурора Святейшего Синода, графа Александра Толстого. В этой замечательной записке высокопреосвященный излагает в сжатом, но метком очерке значение Польше и её тяготение к Литве, положение той и другой, средства и направление обеих и отношение их к России. Император Николай, говорит автор, всею 30-летнею своею деятельностью, желал показать полякам неосуществимость их мечты о восстановлении Польше. И поляки присмирели. В настоящее царствование надежды их сильно возросли. Повсюду обнаруживается лихорадочная деятельность. Настало время серьёзно подумать: утвердить ли навсегда за Россией плоды трудов Императора Николая, или же отдать в распоряжение польской партии созданное им и утвержденное на новом пути поколение. Принимаемые в Западном крае гражданские меры конечно более ясны для гражданского начальства. Но по церковным делам здесь обнаружилась с недавнего времени настоящая реакция. Тогда как римско-католическое духовенство усиливали и возвышали, православное духовенство отталкивали и ослабляли. Дерзость римско-католического духовенства дошла до того, что покушаются ныне на совращение православных уже не единицами, но целыми обществами, чего прежде не было. Легко предвидеть дальнейшие последствия этого, если реакция (в пользу католичества) будет продолжаться в том же направлении. Поляки должны рано или поздно оставить свои мечты и соединиться искренно чувствами и духом с Россией, соединить свою будущность с этим могучим великаном в его мировом предназначении. Не так трудно довершить дело объединения, начатое и на половину сделанное Императором Николаем I. «Нужно только поддержать им учрежденное с некоторыми, может быть, восполнениями. Нужно обеспечить исполнение дела надежными деятелями, которые обладали бы и уменьем, и решимостью добросовестных лекарей исцелять радикально застарелые язвы, а не поддерживать их только облегчающими притираниями, или прикрывать наружными пластырями, в ожидании, пока все члены не будут поражены губительною гангреною. Нужно, в особенности, заявить откровенно тщету усилий польской партии. Больше всего вредно потворство, оказываемое этой партии. Оно поощряет ее к вредным проискам, усиливает влияние её на равнодушных, заставляет опасаться благонамеренных и поставляет в самое тяжелое положение приверженцев всего русского и православного. Одна уверенность, что польская партия бессильна у правительства, уничтожила бы на половину влияние её и в западных губерниях.²⁶⁶

Записка митрополита произвела сильное впечатление, и высокопреосвященный имел основание полагать, что она остановила в правительственных сферах дальнейшее чрезмерное потворство полонизму, хотя, к несчастью, в его пользу сделано было уже слишком много! За эту записку митрополит получил Высочайшую благодарность через шефа жандармов, князя Долгорукова. Кроме того, Иосифу было Всемилостивейше пожаловано полное архиерейское облачение, как знак особого монаршего внимания.

Между тем Иосиф энергично продолжал действовать на защиту интересов православия и его верных пастырей. По поводу несправедливой жалобы Дисненского уездного предводителя дворянства на протоиерея Стукалича, который будто бы волновал помещичьих крестьян, а также на местного благочинного, угрожавшего будто бы производить расследование о жестоком обращении помещика Корженевского с своими крестьянами, митрополит Иосиф (11 марта) просил генерал-губернатора оградить от обид, притеснений²⁶⁷ и несправедливых жалоб, как означенных крестьян и их пастыря, протоиерея Стукалича, так и вообще православных пастырей, со стороны помещиков и солидарных с ними местных властей. 12 марта высокопреосвященный Иосиф, вследствие рапорта священника Новоселковской церкви Грегоровича, просил того же генерал-губернатора оградить прихожан упомянутой церкви от претерпеваемых ими насилий со стороны крайне безнравственного их помещика Мысловского.

Узнав, что в русских букварях, изданных в 1858 году, были пропущены молитвы, помещавшиеся в прежних изданиях и помещенных также вместе с катехизисом в польских букварях издания 1858 года, и что на всех польских букварях значится разрешение со стороны римско-католического духовного цензора, между тем как русские буквари печатаются помимо разрешения духовной цензуры, а также, что изданием букварей занимаются в Вильне исключительно и совершенно безответственно евреи, Иосиф настоятельно просил (27 марта) известного уже нам попечителя, барона Врангеля, сделать распоряжение, чтобы русские буквари печатались по-прежнему с необходимыми молитвами, чтобы прежде печатания подвергались рассмотрению православного духовного цензора и чтобы издание русских букварей было обеспечено надежными издателями. При этом высокопреосвященный Иосиф не без основания высказал предположение, что молитвы исключены из русских букварей и напечатаны только в польских, с коварным умыслом заставить православное юношество изучать польские молитвы по польским букварям.

Как бы в подтверждение указанного предположения Иосифа, священник Кунахович донес своему духовному начальству, что помещица Пиленная открыла частное училище в деревне Счечицах, населенной православными жителями, и что в этом училище католик учитель, не знающий по-русски, обучает 16 православных детей польскому чтению, пению польских гимнов и римско-католическому катехизису по польским букварям и по таким же молитвенникам. В виду слухов об открытии подобных училищ и в других местностях, Иосиф, отношением от 29 марта, просил генерал-губернатора закрыть означенное училище и возложить на обязанность местных гражданских властей строго наблюдать за тем, чтобы впредь не учреждались подобные училища, без дозволения гражданской власти и без ведома православного духовного начальства, в том случае, если открывается училище среди православного населения.

Участие местных гражданских властей в увещании совратившихся Порозовцев подало повод к распространению клеветы в одном иностранном журнале, будто бы совращенные принуждались к возвращению на лоно православия телесными наказаниями.²⁶⁸ На другой день после отсылки Иосифом к Государю Императору известной записки и письма от 26 февраля, генерал-губернатор конфиденциально уведомил митрополита, что, для избежания дальнейших толков по Порозовскому делу, он, генерал-губернатор, приказал: а) перевести в другую губернию к той же должности Волковыского окружного начальника Новицкого (который, по мнению митрополита Иосифа, наказывал крестьян не для принуждения к принятию православия, но за дерзость и непочтительность против властей); б) настоящее дело оставить без дальнейшего хода в гражданском ведомстве, предоставив духовному начальству оставшихся в заблуждении прихожан возвратить к своим обязанностям мерами кроткого убеждения; в) местному гражданскому начальству иметь строжайшее наблюдение, чтобы гражданские власти отнюдь не принимали на себя в подобных делах мер судебно-полицейской расправы, содействуя духовенству лишь в тех случаях, когда последнее обратится с требованием о доставлении отшатнувшихся от церкви к исполнению христианских обязанностей.

Митрополит смело и решительно восстал против выше приведенных нетактичных распоряжений генерал-губернатора по гражданскому ведомству. Вы, пишет владыка, приказали переместить Волковыского начальника в другую губернию для избежания дальнейших толков. Но, вместо уничтожения этих толков, возникших от недобросовестной газетной статьи, не подтверждаются ли этой высылкой чиновника газетные толки, будто действия в духе латинства безнаказанны, а действия, охраняющие православие, преследуются самим правительством, и не будут ли этим поощрены злонамеренные люди как к дерзости и непочтительности во всех делах, касающихся православия, так и к отправлению в иностранные газеты других недобросовестных известий, если газетным сообщениям придается такая важность со стороны высшего начальства. Далее, генерал-губернатор предписывает оставить настоящее дело без дальнейшего хода в гражданском ведомстве. Но это дело относилось между прочим к 19-ти лицам, отпадшим от православия назад тому еще 15 лет. А так как отступничество от православия преследуется законом и считается уголовным преступлением, то местное начальство примет это предписание генерал-губернатора, как упразднение упомянутого закона в здешнем крае. Для римско-католиков же это распоряжение гражданской власти послужит сигналом к новым совращениям в латинство. Еще предписано было местному гражданскому начальству содействовать духовенству лишь в тех случаях, когда последнее обратится с требованием о доставлении лиц к исполнению христианских обязанностей. Но «неужели в России, которой Император, по коренному закону, есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры и всякого о церкви святой благочиния, – неужели поставленные им власти, по делам отступничества от православия, ограничатся лишь доставлением отступников к священникам через полицейских служителей? Неужели не ясно, что, при настоящем составе здешнего чиноначалия, эта мера обращена будет в посмеяние над православными? Начальники губерний, говорится в законе, местные, городские и земские полиции и вообще все места и лица, имеющие начальство по части гражданской или военной, обязаны, всеми, зависящими от них средствами, предупреждать и пресекать всякие действия, клонящиеся к нарушению должного уважения к вере. Разумеется, не от одних же только священников требовать, чтобы они наставляли народ к повиновению гражданским властям и помещикам, – должно, чтобы и сии внушениями своими способствовали к повиновению этого народа духовной власти». В заключение митрополит просил генерал-губернатора разъяснить гражданским властям означенное его распоряжение в таком смысле, чтобы оно не было употреблено во вред православной церкви и не было сочтено отменою законов, охраняющих православие.²⁶⁹

Из того же отношения генерал-губернатора, от 27 февраля, высокопреосвященный Иосиф узнал, между прочим, что о совращении Порозовцев было доведено шефом жандармов до сведения Его Величества. В виду того, что гражданские власти в Западном крае, по замечанию Иосифа, в то время относились вообще более благосклонно к иноверию, нежели к православию, и что поэтому о Порозовском деле могло быть донесено в Петербург в превратном виде, митрополит послал одну копию с своего отношения к Назимову, от 5 апреля, шефу жандармов, для доклада Государю тех обстоятельств, которые не имелись прежде в виду, а другую – в Святейший Синод.

В июне (от 16 числа) было получено из Святейшего Синода 1284 рубля, исходатайствованные Иосифом в единовременное пособие консисторским чиновникам, вследствие бывшей в то время дороговизны в Вильне на все припасы.

28 июля митрополит Иосиф получил диплом на звание почетного члена Императорского Московского общества сельского хозяйства, за подписью президента общества князя Гагарина.

11 августа высокопреосвященный донес Святейшему Синоду, что он признал возможным ввести продажу церковных свеч при воссоединенных церквах Литовской епархии на тех самых основаниях, как и в древле-православных церквах, с тем, что выручаемая от этой продажи прибыль будет обращаема в общий капитал, получаемый от свечного дохода.

В конце августа митрополит, по Высочайшему повелению, был вызван в Санкт-Петербург для присутствия в Святейшем Синоде.

Около того же времени Платон, архиепископ Рижский, секретно сообщил высокопреосвященному Иосифу (от 27 августа), что в первой книжке исторического сборника вольной русской типографии, издаваемого в Лондоне, напечатана статья под заглавием: «Семашко, Филарет и Николай». В этой статье помещены: 1) известное секретное отношение Иосифа к графу Протасову, от 10 января 1855 года, о необходимости увеличить в западных губерниях число православных чиновников; 2) такое же письмо митрополита Филарета к Виленскому генерал-губернатору Назимову, от 15 декабря 1855 года, с препровождением списка с упомянутого отношения Иосифа и 3) последовавшее за сим секретное повеление Государя Императора, из 5-ти пунктов.

Недоверчивый от природы, изведавший долговременным опытом шаткость внутренней политики России, измученный борьбой с коварством и интригами римского духовенства и его многочисленных приверженцев, видевший не раз явное покровительство полякам со стороны генерал-губернатора Назимова, митрополит Иосиф, на основании полученных им косвенных сведений, полагал, что его письмо к графу Протасову, от 10 января 1855 года, о необходимости увеличить, в западных губерниях, число православных чиновников, было сообщено Назимовым Герцену, издававшему тогда «Колокол» в Лондоне. Опубликованием, указанного документа за границей и распространением его среди поляков Назимов, как предполагает высокопреосвященный Иосиф, хотел затормозить архипастырскую его деятельность на пользу православия, а себя возвысить во мнении влиятельных членов польского общества и местной аристократии. Притворяясь другом поляков и латинян и противником, Иосифа, В. И. Назимов не только возвышал этим враждебную России партию, но и подавлял элемент, преданный государству.

Сам В. И. Назимов решительно отрицал свое участие в напечатании в «Колоколе» письма Иосифа. Вот что Назимов передал одному, близко стоявшему к нему лицу, тотчас по получении последнего номера «Колокола». «Вскоре по прибытии моем в Вильну, я получил от моего старого благоприятеля, Московского митрополита Филарета, копию письма нашего почтеннейшего архипастыря Семашки к обер-прокурору Святейшего Синода, в котором он излагал графу Протасову свой взгляд на положение края в политическом отношении, и рекомендовали некоторые меры, могущие способствовать осуществлению видов правительства. Разделяя вполне взгляд автора письма и приняв к сведению многие из его разумных и практических замечаний, я положил этот интересный документ, как сообщение совершенно-конфиденциальное, в мое бюро, и с того времени не только никому не предъявлял его, но и не вынимал ни разу из моего хранилища, так как в памяти моей твердо сохранилось его содержание. Теперь легко вам будет представить мое изумление, когда в доставленном мне сегодня номере «Колокола» я нашел то же самое письмо в дословном списке и с разными комментариями Герцена. Первою моею мыслью было, продолжал Назимов, предположение, что кто-нибудь похитил у меня это письмо и отправил в редакцию «Колокола»; но, осмотревши бюро, я нашел письмо в том же месте и в таком же точно виде, в каком оно находилось в день получения мною этого документа из Москвы. Любопытно было бы узнать, присовокупил в заключение Назимов, какими путями и кто именно снабжает Герцена материалами для его редакторской деятельности, тем более, что приобретение подобного рода документов свидетельствует, что корреспонденты его пользуются доверием начальства и занимают влиятельные должности в высших административных сферах столицы». Правдивость приведенного объяснения В. И. Назимова не подлежит сомнению. В распоряжении Герцена, как видно из сообщения преосвященного Платона, было не одно только письмо Иосифа, но и письмо Филарета к Назимову, а также секретное повеление Государя. Назимов, конечно, никогда не дерзнул бы сообщить Герцену не только «секретное повеление Государя», но и письмо к нему Филарета, которого он называл своим «благоиириятелем».

Остается однако же неразъясненным: почему «рыцарски-правдивый В. И. Назимов сам ничего никогда не сообщал митрополиту Иосифу ни о получении копии его письма от митрополита Филарета, ни о неожиданном напечатании этого письма в «Колоколе»? Умолчанием В. И. Назимов подал повод некоторым лицам, знавшим дипломатические отношения его к Иосифу, «по секрету», представить все дело в невыгодном для самого Назимова свете.

Как бы то ни было, эта загадочная история не могла облегчить митрополиту его шествие по тернистому пути и еще более увеличила недоверие высокопреосвященного к В. И. Назимову, которого он считал человеком двуличным, фальшивым и интриганом.²⁷⁰

Впрочем, между этими двумя представителями светской и духовной власти никогда не происходило явной ссоры. «Взрыв с Назимовым был бы скандалом, который только доставил бы торжество латино-польской партии», говорит Иосиф.²⁷¹

Между тем выезд высокопреосвященного в Петербург, для присутствования в Святейшем Синоде, замедлился, отчасти, по причине постигшей его болезни. Болезнь началась в первых числах июня сильным припадком лихорадки, сопровождавшейся беспамятством и бредом по ночам. Причину лихорадки должно искать, по мнению владыки, в прошедшем, а, может быть, в нервном раздражении от постоянного беспокойства и напряженного умственного труда. Последствием лихорадки явились упадок сил владыки и опухоль ног. Перед выездом в Петербург митрополит возложил общий надзор за епархией, в период своего отсутствия, на Филарета, епископа Ковенского. Иосифа сопровождала в Петербург довольно многочисленная свита из 38-ми человек, в том числе, 1 архимандрит, 1 игумен, 2 иеромонаха, 4 иеродиакона и диакона, письмоводитель, регент и 14 певчих. Свита митрополита Иосифа выехала, в фургонах, на лошадях, в Петербург (Санкт-Петербургско-Варшавская железная дорога еще строилась в то время) 10, а прибыла 24 октября. Сам владыка приехал в начале ноября. Местом жительства для Литовского митрополита был назначен синодальный дом на Васильевском острове, возле Благовещенской церкви. 19 декабря митрополит имел счастье представляться Государю Императору, а в феврале наступающего года – Государыне Императрице. При свидании он был задержан ими довольно продолжительное время и остался весьма доволен их милостивым приемом.

В церкви Синодального подворья митрополит служил во все воскресные и праздничные дни, за исключением тех, когда бывали торжественные службы, совместно, всех архиереев в Исаакиевском соборе и в других церквах столицы. Слава знаменитого хора митрополита сначала привлекала в его церковь многих меломанов, но так как регент Успенский ограничивался теперь исполнением одних херувимских Бортнянского, то любители пения скоро перестали посещать церковь на Синодальном подворье. В это время силы митрополита заметно ослабели, болезнь брала свое, и сам владыка мало уже обращал внимания на положение своего хора и на торжественность служения. Впрочем, он, пред праздниками Рождества Христова, сам произвел испытания малолетним певчим, которых обучали, в это время, предметам училищного курса взрослые певчие из окончивших курс семинарии.²⁷²

Присутствие митрополита Иосифа в Святейшем Синоде, вопрос об обеспечении быта духовенства и безуспешное ходатайство Иосифа о прибавке жалованья духовенству. Возражения Иосифа на одну записку об улучшении быта духовенства западных епархий. Недовольство Иосифа своим пребыванием в столице и отъезд его в епархию. На пути Иосиф осматривает Полоцкую и Могилевскую епархии и защищает архиепископа Василия от интриг. Упадок сил владыки после возвращения из Петербурга. Иосиф поручает правлению Литовской семинарии составить историко-статистическое описание местной епархии. Капитальная переделка архиерейского дома, освящение дома и устроенной в нем крестовой церкви. Приезд Государя в Вильну по новой железной дороге 1 октября. Прием преосвященного Иосифа Государем и присутствие его за царским обедом. Перенесение духовного училища в бывшие августианские здания; постановка мраморной доски с надписью. Митрополит Иосиф посвящает 21 ноября архимандрита Александра в сан епископа Ковенского. Старанием Иосифа открыто 222 училища при церквах Литовской епархии. Благодарность духовенству за распространение трезвости среди народа. Усиление латино-польской пропаганды, торжественное перенесение в Янов мощей Виктора и совращение до 300 клещелевцев. Иосиф воспрещает крестные ходы клещелевским и кленицким прихожанам. Перемещение и увольнение протоиерея Гоголевского от должности благочинного за посещение костела его женой и дочерями. Возвращение в православие совращенных клещелевцев.

Во время присутствования в Святейшем Синоде высоко-преосвященного Иосифа, там имел свои заседания комитет по вопросу об обеспечении содержанием сельского духовенства в западных епархиях. В комитет были призваны семь депутатов из семи западных епархий, в том числе из Литовской – кафедральный протоиерей Гомолицкий. По тому же вопросу был составлен в предыдущем году комитет в Вильне. Но содержание духовенства не скоро было улучшено. Высокопреосвященный Иосиф сказал однажды в Святейшем Синоде Каменец-Подольскому депутату священнику Михневичу: «средства для обеспечения духовенства придумать трудно, пока не придёт на помощь министр финансов». Через несколько лет это меткое замечание владыки стало совершившимся фактом.²⁷³

Присутствуя в Петербурге, митрополит Иосиф возобновил ходатайство перед Святейшим Синодом о принятии мер к устранению несвоевременного и неполного отпуска в епархиальное ведомство сумм за переданные в казну церковные имения, принадлежавшие до 1842 года духовенству западных епархий. Тогда же митрополит ходатайствовал перед Святейшим Синодом о прибавке священникам 259-ти церквей, в некоторых местностях Литовской епархии, к выдаваемому им по штату жалованью еще по 150 рублей в год, в виде временной меры, впредь до окончательного обеспечения духовенства западных епархий. Последнее ходатайство вызвано было тем обстоятельством, что на православных прихожан возложена была, между прочим, не легкая обязанность обеспечения духовенства квартирами, отоплением и обработкой земель. Рассеянные во множестве между православными католики, свободные от этих повинностей в пользу своих ксендзов, делали по этому поводу православным неблагонамеренные внушения и возбуждали у воссоединенных скорбное чувство и охлаждение к принятой ими православной вере.²⁷⁴ Оба указанные представления высокопреосвященного в Святейший Синод не имели успеха при плохом состоянии наших государственных финансов.

По поручению Святейшего Синода, высокопреосвященный Иосиф составил в марте месяце возражения на безымянную записку, которая, по его словам, наделала много шуму и, по Высочайшему повелению, была рассматриваема несколько месяцев особым комитетом при Святейшем Синоде. Митрополит Иосиф приписывает эту записку П. Н. Батюшкову («Записки митрополита Иосифа». I, 246). Но, судя по выдержкам, приведенным из неё в Записках митрополита, она составлена бывшим архиепископом Могилевским, Анатолием Мартиновским (1844–1860).²⁷⁵ Резко возражая против этой записки, ставившей целью улучшение положения православного духовенства, преимущественно, западных епархий, высокопреосвященный делает между прочим следующие замечания: 1) Закрытие действительно излишних приходов могло бы несколько облегчить содержание причтов, если только подобное закрытие не стеснит прихожан в удовлетворении их духовных потребностей и, если только не оттолкнет оставшихся без пастыря прихожан в объятия иноверцев, в пределах западной России. 2) По поводу предложения автора безымянной записки упразднить штатные места диаконов, дьячков и просфорен, заменив их вольнонаемными лицами, высокопреосвященный возражает: есть ли какая польза искать неизвестных лиц, когда имеются известные и нарочно приготовленные к отправлению помянутых должностей лица. Диаконы при сельских церквах не необходимы, но это коренное учреждение православной церкви, и его следует сохранить. Можно только сократить число диаконов. 3) Допущение посвящать священников безбрачных во многих случаях было бы безвредно, а в иных и полезно, с условием допущения безбрачия не ранее 30-летнего возраста. Но едва ли можно согласиться, чтобы эта мера возвысила нравственное положение духовенства. Не следует забывать, что женатые священники могут подавать добрый пример семейной жизни и домостроительства. 4) Обращение всего причетнического сословия, числом около двадцати тысяч, в податное состояние представляется высокопреосвященному мерою вопиющею, особенно в западных губерниях, среди иноверцев, и притом мерою бесполезною. 5) Учреждение приходских советов, по примеру лютеранских, митрополит признавал несвоевременным в западных губерниях, где безграмотные крестьяне, члены этих советов, явились бы слепыми орудиями своих иноверных помещиков и других лиц. Митрополит также горячо восстал против мнения автора, будто бы униатское духовенство, после своего воссоединения с православною церковью, утратило свое влияние на паству, – влияние, которым до воссоединения пользовалось это духовенство, как состоявшее большею частью из лиц дворянского происхождения, владевших собственными, хотя небольшими, имениями. Высокопреосвященный возражает, что это несправедливо, и что очень мало было священников униатов, имевших собственную землю.²⁷⁶

Пребывание в Петербурге было для митрополита Иосифа довольно тягостно. Многое ему было там не по сердцу и не соответствовало его образу мыслей. Особенно не нравилось владыке то, что «там давали ход самым пустым делам и тратили время, весьма недостаточное для дел серьёзных». Митрополит Московский Филарет, ожидавший многого от участия в делах синодального управления Иосифа, пламенного ревнителя православия, узнав о его невольном бездействии, писал, от 4 декабря 1859 года, первенствующему члену Святейшего Синода, митрополиту Новгородскому и Санкт-Петербургскому Григорию: «Преосвященный Литовский, говорят, много молчит. Жаль. Он имеет силу мысли и может споспешествовать вам».²⁷⁷ Находясь у кормила высшего церковного управления, митрополит Иосиф не мог обнаружить живого, энергического участия в делах церкви еще по следующему обстоятельству. Владыке казалось, что православное высшее духовенство не вполне к нему благорасположено, выказывая неискренность и какую-то церемонность. Между тем Иосиф, по искренности и впечатлительности своей души, за совершенный им подвиг желал бы видеть со стороны православных больше сердечного участия и душевной признательности, а не одно только официальное одобрение, выражаемое в наградах и прочем. Двусмысленное к нему отношение зависело от того, что, по словам Иосифа, в то время стоял на очереди вопрос о выборе преемника митрополиту Санкт-Петербургскому Григорию, хотя сам митрополит Иосиф, как известно, никогда и не помышлял о Петербургской митрополии.²⁷⁸

20 марта митрополит Иосиф ходатайствовал о разрешении ему отправиться на лето в Вильну, как для устройства епархиальных дел и для поправления своего здоровья, так и в виду ожидавшегося в августе прибытия в Вильну Государя Императора. Государь, отсрочив пребывание Иосифа в Петербурге еще на один год, разрешил отлучиться на лето во вверенную ему епархию, с тем, чтобы на возвратном пути из Петербурга в Вильну митрополит обозрел Могилевскую и Полоцкую епархии.

11 мая высокопреосвященный выехал из Петербурга, также на лошадях – в последний раз и больше уже никогда не возвращался сюда.

В Полоцке, митрополит нашел высокопреосвященного архиепископа Василия Лужинского в беспокойстве, по случаю полученного кем-то письма о Высочайшем будто бы увольнении его на покой, вследствие интриг некоторых его недоброжелателей. Достоверно или нет это известие, писал Иосиф по этому поводу обер-прокурору Святейшего Синода, но я не должен скрывать, что увольнение одного из деятелей по воссоединению, и притом усерднейшего и ревностнейшего 70-летнего архипастыря, было бы вопиющею несправедливостью и правительственною ошибкой. После этого высокопреосвященный Василий еще несколько лет с пользою и честью продолжал действовать среди воссоединенной им Полоцкой епархии.

Петербургский климат, необычный образ жизни в столице, занятие там некоторыми, довольно щекотливыми, делами, а затем не менее щекотливое поручение обозреть Витебскую и Могилевскую епархии, к которым, по наблюдению Иосифа, относились в Петербурге «непрямодушно», сильно пошатнули и без того слабое здоровье высокопреосвященного Иосифа. Митрополит прибыл в июне в Вильну совершенно «обессиленный», так что ни относительное спокойствие, ни дачный воздух в Тринополе, ни лекарства и минеральные воды не могли восстановить здоровья владыки.

31 июля митрополит Иосиф пожертвовал для библиотеки Виленского Свято-Духова монастыря, которого, с 1845 года, он был священно-архимандритом, 65 книг и 56 их названий.

11 августа высокопреосвященный поручил правлению Литовской семинарии, ректором которой был в то время архимандрита. Александр (Добрынин), составление исторического и статистического описания Литовской епархии. Труд этот был поручен Иосифом в 1850 году преосвященному Филарету (Малишевскому), бывшему тогда ректором Литовской семинарии. Теперь должна была, по поручению митрополита, взяться за описание епархии вся семинарская корпорация, под руководством своего ректора. Высокопреосвященный предложил сначала заняться собиранием материалов из местных богатых архивов, что и было, постепенно, исполнено весьма добросовестно некоторыми учителями семинарии, печатавшими впоследствии эти материалы в местных епархиальных ведомостях и отдельными выпусками.

Старанием и трудами митрополита, довольно неблагообразный и в некоторых частях угрожавший падением, ветхий архиерейский дом, расположенный в лучшей местности, почти в центре города и рядом с красивым кафедральным со бором и консисторией, после трехлетней перестройки был превосходно, почти заново, переделан снаружи и внутри. К трехэтажному дому был устроен весьма приличный парадный подъезд, с такой же лестницей, средняя площадка которой ведет во вновь устроенную тогда же домовую церковь, а верхняя – в высокие и обширные, украшенные драгоценною живописью, архиерейские покои. 8 сентября владыка праздновал новоселье в этом доме большим званным обедом. Предложено было угощение и всем рабочим, участвовавшим в перестройке дома и церкви. Через три дня после сего была освящена вновь устроенная при доме крестовая церковь во имя Иосифа Обручника, патрона владыки. Как за перестройкой архиерейского дома, так и за устройством в нем новой красивой церкви сам владыка, по рассказу игумена Георгия Черняшевского (лично нами от него слышанному), имел непосредственное наблюдение, следя за работами и вникая во все мелочи постройки. Имевший постоянное наблюдение за этими работами диакон Григорий (впоследствии игумен Георгий Черняшевский) получил в дар от митрополита 30 старинных серебряных, рублей. Когда, по приказанию митрополита, его эконом, иеромонах Иулиан Плескачевский, принес 30 рублей, владыка сказал диакону: «держи, Грыц (так обыкновенно называл митрополит любимого им диакона-малоросса ив Полтавы), полу!» и лично положил ему в полу, по малороссийскому обычаю, 30 целковых, рублей.

1 октября прибыл в Вильну, по вновь открытой Санкт-Петербургско-Варшавской железной дороге, Государь Император и прямо из вокзала направился в Николаевский кафедральный собор, где был притветствуем речью митрополита, поздравившего Монарха с приездом по новому пути, устроенному по его повелению. Во время частного приема в Вильне, Государь спросил митрополита о здоровье. Митрополит отвечал: «не совсем здоров, чувствую как-то ослабевшие силы; да и не удивляйтесь, Ваше Величество, ведь я более тридцати лет стою под выстрелами и своих, и чужих». Митрополит заметил, что Государь теперь уже меньше заблуждался относительно преданности поляков.²⁷⁹ Впрочем, в ту пору его гораздо больше интересовал крестьянский, чем польский вопрос. На следующий день митрополит был приглашен на большой царский обед и за обедом удостоился особого милостивого внимания со стороны Государя. 3 октября, перед отъездом из Вильни, Государь благоговейно прикладывался в пещере к мощам св. Виленских мучеников. В пещерной церкви митрополит, поднесши Государю икону св. мучеников и попросив милостивого внимания к себе и к своей пастве, прибавил: «под ракой св. мучеников позволил я себе приготовить гроб, десять уже лета, тому назад; позвольте, Ваше Величество, надеяться, что мои кости почиют в этом гробе». «Только бы до этого было еще далеко, далеко!» – отвечал с чувством Государь.²⁸⁰

8 октября было окончательно переведено мужское духовное училище из бывших кармелитских в бывшие августианские здания, в которых некогда, как мы уже говорили, жил четыре года сам Иосиф, обучаясь в помещавшейся там Главной семинарии, и которые переданы были гражданским ведомством духовному взамен бывших миссионерских зданий, далеко, впрочем, превосходящих их как своею обширностью, так и особенно живописным и здоровым местоположением – почти на краю города. На перестройку этих августианских зданий употреблено было 10 тысяч рублей из средств Святейшего Синода и 6 тысяч из местных экономических сумм. На память об учении Иосифа в зданиях духовного училища, архиепископ Алексий освятил, в 1887 году, в храмовой училищный праздник св. Андрея Первозванного, устроенную училищным начальством мраморную доску, величиною почти 3/4 аршина в квадрате, в бронзовой раме, с надписью: «в этой комнате-келье жил и трудился, будучи студентом, приснопамятный святитель Литовский, митрополит Иосиф Семашко». Эта замечательная комната находится на втором этаже, налево от парадной лестницы.

15 ноября митрополит Иосиф ходатайствовал об увольнении его от поездки в Санкт-Петербург для присутствия во Святейшем Синоде, в виду слабости его здоровья, расстроенного прежней поездкой.

21 ноября владыка, вместе с Минским архиепископом Михаилом и с Брестским Игнатием, посвятил, в Свято-Троицком монастыре, в сап епископа Ковенского архимандрита Александра (Добрынина), бывшего ректора Литовской семинарии. Преосвященный Александр был уже шестой по счету епископ, посвященный в этот сан высокопреосвященным Иосифом в городе Вильне. Ректором Литовской семинарии был назначен архимандрит Иосиф (Дроздов), ректор Симбирской семинарии, бывший прежде инспектором Рижской семинарии.

Вследствие указа Святейшего Синода, от 3 сентября 1859 года, Иосиф настоятельно потребовал, чтобы духовенство его епархии всеми мерами позаботилось об открытии возможно большего числа училищ при церквах на счет местных средств. Благочинные должны были доносить епархиальному начальству о тех священниках, которые не пожелают завести училища по неспособности или по недостатку усердия. Подобных священников положено было заменять другими, надежнейшими. В виду появления множества тайных польских училищ, православное духовенство горячо приняло к сердцу этот призыв своего владыки к просветительной деятельности в духе православия и русской народности. В короткое время в Литовской епархии появилось при церквах 222 приходских училища с 2.700 учащихся. Резолюцией от 13 декабря высокопреосвященный Иосиф благодарил свое духовенство за усердие и за добрый успех в благом деле просвещения простого народа.

В течение двух последних лет митрополит часто получал сведения о принятом в разных местах Литовской епархии намерении со стороны духовенства и прихожан воздержаться от употребления спиртных напитков. К концу 1860 года трезвость настолько распространилась среди Литовской паствы, что высокопреосвященный Иосиф счел приятным долгом. Выразить от своего имени благодарность духовенству за ревностное содействие этому благому делу.

Не мало хлопот и труда стоило митрополиту обнаруженное в этом году новое массовое совращение в латинство право славных прихожан в заштатном городе Клещелях, Бельского уезда, Гродненской губернии. Причиною совращения до 300 православных клещелевцев были необычайные усилия латинской пропаганды, стремившейся, накануне последнего польского мятежа, всеми мерами поддержать приверженность к папскому престолу и к делу поляков смежного с Гродненскою губернией униатского населения Холмщины и Подляшья. С этою целью назначено было торжественное перенесение части мощей св. Виктора из Варшавы в местечко Янов, местопребывание, вновь назначенного бискупа-фанатика, Вениамина Шиманского. Мощи внесены были в Янов (Седлецкой губернии) в сопровождении нескольких сот хоругвей и более сотни ксендзов, и были встречены там тремя епископами. Еще за несколько недель до этого, нищенствующие монахи-капуцины и римские ксендзы в ближайших уездах Царства Польского и Гродненской губернии возвещали о предстоящем перенесении мощей в Янов, о назначенном там восьмидневном торжественном богослужении и о данном папою стодневном разрешении от грехов каждому, прибегающему в это место с молитвою. В дни торжеств, продолжавшихся целый месяц, устроено было на поле 12 престолов и 12 кафедр для проповедников.

С раннего утра до полудня совершали здесь службы, говорили проповеди, исповедовали и причащали народ вызванные сюда монахи разных орденов – капуцины, реформаты, доминиканцы, миссионеры, базилиане, а также латинские ксендзы. Казнодеи (проповедники), вдохновленные политической обстановкой, говорили о единстве религиозно-нравственном. Пышная обстановка и раздача крестиков, отпущение грехов и проповеди привлекали сюда ежедневно до 50 тысяч народа. Так как расположенное на реке Буге местечко Янов находится только в 20-ти верстах от пределов Литовской епархии, то на указанном торжестве было не мало и православных, которых там принимали к исповеди и святому причастью, с разрешения папы. Вследствие наущения ксендзов, исповедавшиеся и причащавшиеся в Янове, как доносил первоначально митрополиту Ковенский викарий, преосвященный Филарет, перестали ходить в православную церковь и посещали костел, соблазняя своим примером и других православных прихожан. Некоторые из совращенных пробовали было даже в церквах петь по-польски составленный на этот случай гимн «Свенты Виктоже, Польски жолнержу» и т.д. В толпе толковали, будто св. Виктор был поляк, замученный русскими в 1794 году.²⁸¹

Совратившиеся клещелевцы наиболее протестовали против обычая совершать крестные ходы по уставу православной церкви, а прихожане Кленицкой церкви насильно не дозволили, в дни Святой Пасхи, вынесшим из церкви хоругви и крест, нести их в правую сторону, хотя этот православный обычай введен был еще в прошлом году.

Митрополит просил посредства Святейшего Синода для обуздания латинской пропаганды в смежных с Литовской епархией губерниях Царства Польского, вредно влияющей на сопредельных православных Литовской епархии. Кроме того, высокопреосвященный воспретил совершать крестные ходы в Кленицкой и Клещельской церквах до тех пор, пока волнующиеся прихожане этих церквей не пожелают совершать их по православному обычаю, и просил также генерал-губернатора подвергнуть строгому наказанию некоторых прихожан Кленицкой церкви, не допустивших нести крест и хоругви на правую сторону и учинивших буйство и бесчиние во время церковного священнодействия.

В бытность посланного в Клещели митрополитом Иосифом преосвященного Игнатия, епископа Брестского, между прочим, обнаружилось, что настоятель Клещельской церкви, он же и благочинный, протоиерей Гоголевский снисходительно смотрел на хождение в местный костел на богослужения своей жены и своих дочерей. Безразличное отношение к религии со стороны его семейства, считавшегося православным, могло, конечно, послужить дурным примером и извинением в глазах еще не вполне утвердившихся в православии воссоединенных Клещельских прихожан. За подобную поблажку своему семейству протоиерей Гоголевский был перемещен митрополитом на другой приходя, и лишен должности благочинного; но в то же время высокопреосвященный отверг виновность Гоголевского в разных других преступлениях, в которых его обвиняли некоторые, очевидно, из мести за обнаруженное им совращение в латинство и за указание главных зачинщиков смуты.²⁸²

Совращенных клещелевцев лично увещевал преосвященный Игнатий, а потом Белостокский протоиерей Ситкевич, посланный туда для расследования дела вместе с ротмистром Павловым. Главнейшие зачинщики назначены были для увещания в монастыри или к другим священникам. Не более, как через год почти все совращенные, за исключением десяти упорствующих, возвратились на путь истины.²⁸³

Давно замеченные Иосифом и неоднократно раскрываемые им перед правительством сепаративные стремления поляков завершаются мятежам в 1861 году. Митрополит Иосиф приступает к продолжению Записок о своей жизни и деятельности. Письмо митрополита Иосифа к Государю о перенесении чудотворной Остробрамской иконы Божией Матери из католической часовни в Духов монастырь, в случае насильственной смерти его от рук поляков. Революционное движение в Вильне, пение революционных гимнов и объявление города Вильни на военном положении. Открытие митрополитом Иосифом женского духовного училища в зданиях бывшего католического монастыря босых кармелитов. Скрытное революционное движение в крае и негласное окружное послание митрополита Иосифа к духовенству Литовской епархии.

Последние тревожные годы жизни митрополита Иосифа тесно связаны с современными бурными событиями в западной России, которые, как бы пророчески, давно предусматривал архипастырь. В письме к графу Протасову (10 января 1855) и во всеподданнейшей записке (26 февраля 1859) Иосиф настойчиво указывал на серьёзную опасность, угрожавшую целости государства со стороны усилившихся сепаративных стремлений шляхетско-польской партии. В западных губерниях, говорится в этих двух замечательных документах,²⁸⁴ 200 тысяч поляков почти безраздельно господствуют над десяти миллионною массою русского и литовского населения. Простой народ, как православные, так и католики – по крепостному праву находится в полной зависимости от произвола польских помещиков; во всех административных и судебных учреждениях господствуют поляки, а всемогущие ксендзы управляют совестью народа, исповедующего римско-католическую веру. Опасения и предсказания Иосифа о вреде преобладания в западном крае шляхетско-ксендзовской партии, и особенно польских чиновников, которых он советовал заместить русскими, сбылись скорее, чем кто-нибудь мог ожидать. В 1861 году уже началось в крае мятежное движение.

Десять лет прошло с тех нор, как высокопреосвященный Иосиф окончил первую часть своих Записок. Усиленные занятия по епархии и тревожная жизнь не дозволяли ему приступить к их продолжению. Литовская епархия образована была, как известно, почти заново, при самых трудных обстоятельствах, исключительно из воссоединенного народа и такого же духовенства. В последнее десятилетие митрополит Иосиф с прежнею энергией и настойчивостью продолжал трудиться над утверждением воссоединенных в православной вере. Вместе с тем ему необходимо было всеми средствами защищать свою паству, простиравшуюся до 700 тысяч человек, от преобладающего влияния полутора миллиона латинян, живущих в пределах Литовской епархии; необходимо было бороться с враждебными происками шляхетско-ксендзовской партии. Партия эта час от часу усиливалась в Западном крае; кроме того, она вела пропаганду с запада, из Царства Польского, на протяжении более 500 верст граничащего непосредственно с Литовскою епархией. Борьба с враждебными элементами была тем тяжелее для митрополита, что он видел иногда холодность и даже недоброжелательство с той стороны, с которой он был в праве ожидать ревностного содействия и помощи. Кроме того, многие из прежних деятельных его сотрудников умерли, другие вышли на покой. Неудивительно, что при таких обстоятельствах митрополит иногда падал духом и тяжело скорбел. Неудивительно, что чувство грусти и одиночества, постоянная борьба и напряженная деятельность лишали Иосифа спокойствия и надлежащей сосредоточенности, необходимых для так давно предпринятой им литературной работы.

Наконец, в марте и апреле этого года, т.е. почти накануне последнего польского мятежа, митрополит Иосиф, отложив по возможности другие дела, принялся за продолжение своих Записок и написал вторую и третью часть их, оканчивающуюся описанием событий жизни и деятельности архипастыря до выезда из Санкт-Петербурга в Литовскую епархию, в 1844 году. 9 марта митрополит Иосиф совершил в Свято-Троицком монастыре, торжественное богослужение по случаю объявления манифеста об освобождении крестьян. За богослужением присутствовал В. И. Назимов.²⁸⁵

Переселившись в месяце мае, по обыкновению, в Тринополь, митрополит Иосиф передал 1 июня в Свято-Духов монастырь, для хранения, написанное им еще в 1852 году завещание и при нем завещанные суммы, и в тот же день написал, в виде прибавления к завещанию, нижеследующее письмо на имя Государя Императора: «Прошло уже десять лет, как я приготовил себе гроб под ракою св. Виленских мучеников, в управляемом мною Свято-Духовом монастыре. Смерть для меня не страшна; и бывали частые минуты, в которые я принял бы смерть, как благодеяние. Она была бы для меня даже счастьем, если бы была последствием и запечатлением святого дела, которого я удостоился быть орудием. это счастье не невозможно для меня при настоящих волнениях и беспокойствах. Если я сподоблюсь пострадать за доброе дело, то прошу покорнейше Ваше Императорское Величество иметь доброе о мне памятование и приказать: тело мое похоронить в приготовленном мною гробе, и, в единственное возмездие и напоминание виновным, Остробрамскую (некогда русскую) икону Божией Матери поставить в церкви Свято-Духова монастыря, над царскими вратами главного алтаря – да обе Виленские святыни освящают и украшают сию святую обитель. Смею надеяться, что просьба моя не будет отринута. Смею думать, что она имеет на сие некоторое право и по заслугам моим церкви и отечеству, и потому самому, что предвидимый случай произойдет, вероятно, вследствие вины правительства. По долгу моему, я раскрывал здешние обстоятельства даже перед Вашим Величеством. Надеялся, что будут приняты соответственные меры. Вместо того, несколько уже лет поощряется здесь иноверие и инородие, и ослабляется русский элемент. Если я покорился обстоятельствам и сделался наконец безмолвным свидетелем этого направления, то это произошло от верноподданнической преданности моему Государю. Я по всему полагал, что направление это дано собственною волею Вашего Величества, в видах испытания, не возможно ли покорить сердца здешних жителей милостью и снисхождением».

Характерное письмо митрополита, имевшее быть отправленным по назначению в случае его смерти, показывает, что Иосиф, посвятив всю свою жизнь на служение православной церкви, хотел быть полезным ей и самою своею смертью, в том случае, если бы она последовала от руки врагов православия.

Чтобы понять смысл и значение вышеприведенного прибавления к завещанию митрополита и объяснить возможность в те времена насильственной смерти Иосифа, необходимо сделать некоторое отступление и вкратце указать на происходившие в то время в Вильне беспорядки и волнения, о которых говорится в том же прибавлении к завещанию митрополита.

8 мая того же года в городе Вильне, в римско-католическом кафедральном соборе, по случаю храмового праздника св. Станислава, во время литургии, которую совершал Виленский епископ Красинский, в первый раз двухтысячная толпа открыто запела польский революционный гимн:

«Боже, который Польшу столь многие века

Озарял блеском могущества и славы…»

После этого пение революционных гимнов происходило на улице, перед образом чудотворной Остробрамской Божией Матери, а с июля месяца – почти на всех улицах города Вильни. Затем вожаки народа стали устраивать огромные манифестации с демонстративною целью, преимущественно в загородных местах. Все русское и православное, особенно духовенство, подвергалось при этом кощунству и оскорблениям, словами и действиями, 4 августа собралось до трех тысяч человек из разных сословий перед статуей Спасителя на Снипишской улице, ведущей в Тринополь, где в то время жил, по обыкновению, высокопреосвященный митрополит Иосиф. Здесь, во время громогласного пения обычного революционного гимна, раздались в толпе голоса: «шпион, шпион!» При этом в рассвирепевшей толпе схватили незнакомого человека и потащили вниз с горы к реке Вилии с побоями и с криками: «бросить его в реку, повесить его!» Но скоро оказалось, что мнимый шпион был такой же поляк-фанатик, как и бушующие манифестанты. Самая дерзкая манифестация, дошедшая до столкновения с войсками, была 6 августа. Вечером, огромная толпа народа намеревалась пробраться на предместье Погулянку с тем, чтобы пропеть там гимн над могилою политического преступника Конарского, казненного в 1839 году. При столкновении с казаками двое из наиболее рьяных зачинщиков были значительно зашиблены прикладами, захвачены и отправлены в госпиталь на излечение. Через несколько дней они выздоровели. Между тем латинский епископ разослал по епархии циркуляр, приглашавший духовенство и народ молиться за упокой мнимых убиенных в этот день и лишенных будто бы должного погребения. 25 августа Вильна объявлена была на военном положении, и открытые манифестации поляков стали уменьшаться.

В самый бурный период Виленских манифестаций высокопреосвященный Иосиф продолжал жить в своем загородном доме в Тринополе, в совершенном уединении и без всяких предосторожностей, хотя всего можно было ожидать от разъяренных фанатиков. Мысль о смерти, даже и насильственной, нисколько не смущала митрополита. Напротив, она доставляла ему даже некоторое утешение. Всегда памятуя о смерти, владыка старался «делать дела как бы навсегда, а о себе думал вперед не далее полугода».

8 сентября высокопреосвященный Иосиф торжественно освятил вновь открытое им женское училище духовного ведомства, помещенное в зданиях бывшего католического монастыря босых кармелитов.²⁸⁶ Мысль об основании в Вильне женского училища для дочерей духовенства архипастырь лелеял с самого перенесения епархиального управления в Вильну в 1845 году. Основание женского училища для дочерей духовенства митрополит считал одним из наиболее полезных, задуманных им, учреждений. До 1860 года во всем Северо-Западном крае не было ни одного правительственного женского учебного заведения, – кроме Белостокского института для детей дворян. Между тем уже давно почти во всех городах, и даже многих местечках этого края, существовало множество частных польских пансионов. Польский язык, польская история были в этих заведениях, содержавшихся польками, предметами первой важности. На изучение русского языка и русской истории уделялось времени гораздо меньше, чем на изучение иностранных языков. При совершенном отсутствии в крае женских школ с православно-русским направлением, местному духовенству приходилось избирать одно из двух: или отправить своих дочерей в те же польские пансионы, или ограничиваться домашним обучением их простой грамоте. Митрополит, к своему прискорбию, замечал, что девицы последнего типа, выходя замуж за получивших довольно солидное образование семинаристов-священников, оказывались далеко не на высоте своего призвания, а девицы первого типа обыкновенно вносили в семью священника не мало, полученных ими в пансионах, шляхетско-польских привычек, господство польской речи, а иногда и симпатии к костелу.

Еще в 1852 году высокопреосвященный Иосиф ходатайствовал пред Святейшим Синодом об открытии женского училища духовного ведомства в огромном миссионерском монастыре, на Сиротской улице, в Вильне. Но сначала гражданские власти тормозили (и затормозили) дело о передаче означенного монастыря в духовное ведомство, а потом явилось затруднение в отыскании денежных средств к открытию училища. В 1859 году митрополит возобновил ходатайство об учреждении для Литовской епархии женского училища, с удостоением принятия его под Высочайшее покровительство Государыни Императрицы. Архипастырь выставил испрашиваемую им меру, как одну из самых действительных для перевоспитания в духе православия и русской народности местного духовенства, воссоединенного из унии. Её Императорское Величество удостоила особого внимания это представление и соизволила на него согласиться. Представленные после этого проекты устава и штаты для училища были Высочайше утверждены 30 января 1860 года.

Училище учреждалось на 60 штатных воспитанниц и 30 пансионерок. Митрополит настоятельно просил назначить начальницею училища непременно русскую, знакомую при том с порядками Царскосельского училища. На содержание училища, по предложению митрополита, были обращены, между прочим, доходы с приписанных училищу бывшего миссионерского дома, за Острыми воротами, и с фермы Бурбишки, а также штатные суммы, отпускавшиеся прежде на содержание женского первоклассного Мядиольского монастыря, оказавшегося излишним за недостатком монахинь.

Открытие женского училища доставило митрополиту Иосифу несказанную радость. Несмотря на удручавшую его болезнь, он сам освятил училище и, в знак своего благоволения к училищу, тогда же пожертвовал 4% непрерывно-доходный билет в 5 тысяч рублей, с тем, чтобы проценты с него были обращаемы на приданое четырем лучшим, оканчивающим (каждые 2 года) курс, воспитанницам, преимущественно сиротам, по 100 рублей каждой. По словам очевидца, лицо святителя сияло неописанною радостью, когда он вручал на этом торжестве указанный билет училищному начальству.

В сентябре (17 числа) митрополит ходатайствовал об увольнении его, по причине болезни, от поездки в Санкт-Петербург для присутствия в Святейшем Синоде. Владыка страдал бессилием и опухолью ног. Сильный ревматизм поразил его еще на обратном пути из Москвы, после коронации Государя в 1856 году. Из наиболее пострадавшей тогда правой руки ревматизм перешел в другие части, а в правой руке осталось навсегда непроизвольное дрожание, и он не мог писать этою рукой так скоро, как в прежнее время. К страданию руки присоединился постоянный шум и звон в ушах.

В начале октября митрополит Иосиф переехал из Тринополя в Вильну, и здесь, в течение двух месяцев, в октябре и ноябре окончил четвертую и пятую части своих Записок, написанных им собственноручно. Оканчивая в конце ноября свои Записки, он писал, между прочим, что, благодаря пятилетней угодливости генерала Назимова по отношению к латино-польской партии, большая часть служебных мест в крае была замещена угодным последней чиновничеством. «Власть обессилела, лишилась нужных ей орудий и нашла необходимым опереться на военную силу. Слава Богу, что здесь латино-польская партия менее сильна, нежели другие полагают. Она, без пособия извне, ничего серьёзного предпринять не может, – и если что случится, то по несообразительности начальств» (Записки Иосифа, митрополита Литовского, I, 264).

С объявлением военного положения в Литве революционная деятельность поляков к концу 1861 года приняла более скрытный характер. Эта скрытность действий, очевидно рассчитанная и преднамеренная, привела правительство к ошибочному предположению, что волнение польских умов стало успокаиваться.²⁸⁷ Между тем митрополит Иосиф постоянно получал сведения, что мятежники всеми средствами стараются совратить с пути истины и православных людей, смущают их ложными известиями и наущениями, распространяют тайными путями мятежные воззвания, стращают верных своему долгу священников местью поляков, а простому народу обещают восстановление унии, свободу и всякие блага от воскрешения Речи Посполитой. Побуждаемый последними событиями, высокопреосвященный Иосиф в конце этого года доставил и разослал 19 декабря всем благочинным церквей и монастырей своей епархии особое предписание к предостережению православного духовенства. «Эти воззвания и внушения, пишет владыка, сколько дерзки, столько же и невежественны. Нам указывают на Польшу, но какое нам дело до Польши? Мы – русские, дети бесчисленной русской семьи, потомки св. Владимира, – мы родились в России, присягали на верность русскому Царю. Нас стращают поляками! Не потому ли, чтобы напомнить нам вековые страдания наших отцов, присоединившихся было доверчиво вместе с Литвой к Польше? ... Нам указывают на униатскую веру! Как будто была или даже могла быть униатская вера!? Не была ли уния лишь коварной приманкой для отклонения отцов наших от России и от истинно-православной восточной Церкви!? Не была ли эта несчастная уния орудием тяжких терзаний и гонений в течение трехсот лет, пока мы, потомки гонимых, не обрели наконец тихого пристанища на лоне России и своей матери православной Церкви!» «Все это хорошо известно, говорит далее архипастырь, духовенству Литовской епархии, по большей части, многосторонне-образованному. Злоумышленникам не удастся обмануть его хитросплетенною ложью или застращать угрозами. Но могут встретиться неопытные, неосторожные, несведущие, или даже небрежные в усердном надзоре за своими паствами».

Поэтому архипастырь счел долгом поставить в обязанность всем благочинным:

1) о всем вышеизложенном предостеречь лично каждого подчиненного священнослужителя, дав прочесть и это предписание;

2) внушить духовенству блюсти в настоящее время с особенным старанием вверенные ему паствы от наговоров и подстрекательств со стороны злоумышленников;

3) дать соответственные местным обстоятельствам наставления и обязать всех священнослужителей, чтобы они доносили благочинным о подобных злоумышлениях и подстрекательствах, а также представляли последним получаемые ими письменные воззвания;

4) полученные таким путем и заслуживающие внимания сведения, а также злонамеренные бумаги, представлять ему, митрополиту, чтоб он мог принять своевременные меры к охранению своей православной паствы.

Это негласное окружное послание владыки произвело самое благотворное действие на подчиненных ему духовных лиц, получавших разного рода письма и прокламации от мятежников и весьма нуждавшихся в совете и укреплении. Таким образом, когда все наши власти в Западном крае были в крайнем расслаблении, когда в иных местах их почти не существовало, один Иосиф спокойно и твердо держал в своих руках все нити своего управления и, при посредстве недавно увеличенного им состава благочинных, делал своему духовенству, а через него и народу, указания, как вести себя, как бороться с поляками. Этим в значительной степени нужно объяснить то ясное понимание своего положения, каким обладал народ пред смутой, и то спокойствие, которое он сохранял среди папских козней. Этим также нужно объяснить и то, что самые слабые священники верно исполняли свой долг в те трудные времена и не поддались полякам.²⁸⁸

Народный жонд Белых и Красных в Вильне. Происки и пропаганда латинян среди православного народонаселения: ксендзы Рутковский и Кошка. Основание митрополитом Иосифом Литовских епархиальных ведомостей. Обозрение православных церквей викарными епископами и последствия его. Две скоропостижные кончины: наместника и казначея Свято-Духова монастыря. Новое завещание митрополита и распоряжения относительно издания Академией Наук его Записок. Секретные приготовления шляхетско-ксендзовской партии к мятежу.

В 1862 году в Вильне, кроме законного правительства, представляемого генерал-губернатором Назимовым, появились еще два, так называемые, «временные народные жонды Белых и Красных», секретно занимавшиеся приготовлением к вооруженному мятежу. В это смутное время высокопреосвященный Иосиф с прежнею энергией продолжал заниматься епархиальными делами, обращая особенное внимание на усилившиеся в этот период происки и пропаганду латинских ксендзов. Происки эти не оставались безнаказанными, как видно из следующих двух случаев. Священник Добутовской церкви Лев Счененович донес Свенцянскому благочинному священнику Огиевичу, что ксендз Рутковский препятствует заключению браков православных с католиками, называя первых схизматиками и отщепенцами и уверяя, что скоро приедет латинский бискуп, который будет миропомазывать весь народ, уничтожит православные церкви и сделает (обратное) воссоединение, восстановив Польшу. Получив от благочинного Огиевича донесение об этом, митрополит собственноручно написал следующую резолюцию: «эта бумага требует тщательной проверки, чтобы не дать хода делу неосновательному, тем более, что писавший сие есть молодой, неопытный священник. Поэтому поставляю вам в обязанность, отец благочинный, расспросить Счененовича, а если окажется нужным, – и людей, от коих он слышал, о точном смысле прописанных здесь изветов и об оказавшемся мне донести».

На ответном рапорте благочинного Огиевича митрополит собственноручно написал следующее: «имеет консистория отнестись к преосвященному Красинскому, не признает ли он возможным перевести ксендза Рутковского на другой приход, в пределах которого нет народа православного исповедания, дабы тем прекратить неправильные и неблаговидные его действия, за которые он не безответен пред законом». Отношение по этому делу к епископу Красинскому было послано от имени митрополита 14 июля 1862 года, а 14 марта следующего года было послано повторительное отношение к Красинскому. Епископ Красинский уведомил митрополита, от 16 марта 1863 года, что шесть месяцев тому назад ксендз Рутковский переведен на другой приход, в пределах которого нет народа православного.²⁸⁹

Второй случай был в Ушанском приходе. Помещик Ляцкий пригласил ксендза Кошку совершить крестный ход в принадлежавших помещику деревнях, населенных его крепостными крестьянами римско-католического и православного вероисповедания. Вследствие этого приглашения, ксендз Кошко заходил во дворы и окроплял святою водою жилища многих православных крестьян, принадлежавших к православному Ушанскому приходу. По этому поводу в Литовской консистории завязалось дело. Спрошенные по делу православные крестьяне показали, что они не звали к себе ксендза Кошку, но что они не осмелились не допустить его к себе, так как он приходил к ним по желанию их помещика. Впрочем, они доказали неуместность непрошенной услуги ксендза тем, что, на предложение помещика, отказались дать ксендзу какое-нибудь вознаграждение. Дело кончилось тем, что, но решению Минской римско-католической консистории, ксендзу Кошку назначена была двухмесячная епитимья в Несвижском монастыре за неправильное вмешательство в дела православного прихода.

Митрополиту Иосифу всецело принадлежит основание литературного епархиального органа «Литовские епархиальные ведомости». Еще в начале 1861 года (21 марта) митрополит предложил ректору Литовской духовной семинарии, архимандриту Иосифу (Дроздову), совместно с членами консистории и другими просвещенными лицами духовного ведомства, выработать программу епархиальных ведомостей, «соответственно условиям» (Северо-Западного) края в церковном отношении». Выработанная программа была утверждена в конце того же года Святейшим Синодом. 13 мая 1862 года митрополит назначила, редакторами Литовских епархиальных ведомостей того же архимандрита Иосифа, а также кафедрального протоиерея Виктора Гомолицкого и члена консистории священника Антония Пщолку, – последних для редактирования исключительно официального отдела. Но главным деятелем в редакции всегда оставался архимандрит, Иосиф. Он же назначен был цензором этого, вновь основанного, издания. Основание епархиальных ведомостей, как все другие добрые и полезные начинания Иосифа, сопровождались материальным пожертвованием, со стороны митрополита-инициатора. На первоначальные расходы новой редакции митрополит Иосиф пожертвовал из собственных средств триста рублей. Препровождая эти деньги в редакцию, он писал (13 мая 1862): «мне остается молить Господа, чтобы Он благословил милостью своею добрых деятелей, да усердными их трудами и самоотвержением процветет это издание на пользу Литовской епархии, всея православные церкви и целого края».²⁹⁰

В этом году было произведено, по поручению митрополита, двумя его викарными и кафедральным протоиереем обычное обозрение церквей. Вот некоторые данные о состоянии духовенства до наступления мятежа, извлеченные из отчетов преосвященного Игнатия, обозревавшего в 1861 и 1862 году церкви Кобринского, Бельского и Брестского уездов. На 197 священников в этих уездах оказалось 126 окончивших курс семинарского учения, 25 учившихся в старых светских учебных заведениях и изучавших в семинарии только богословские науки, и 46 получивших более или менее приличное образование только в светских училищах. «Некоторые из последних, по замечанию преосвященного ревизора, по недостатку образования и по преклонности лет, не могут навыкнуть к правильному чтению по-славянски и к соблюдению в точности обрядов православной церкви. Во многих местах Бельского уезда священники читают поучения к народу на польском языке. Несмотря на то, старые священники хорошим своим поведением, усердием к церковному богослужению и пожилыми летами внушают к себе уважение и пользуются расположением прихожан».²⁹¹ В виду неблагоприятных отзывов преосвященных ревизоров, на основании состоявшегося в 1847 году распоряжения высокопреосвященного Иосифа, некоторым старым, неспособным священникам, обремененным семейством, предложено было приискать себе помощников из окончивших курс семинарского учения, а вдовым и бессемейным священникам – отправиться на жительство в один из монастырей на иеромонашеские вакансии. Из рассмотрения дел Литовской консистории видно, как трудно было провести на практике оба означенные распоряжения митрополита о старых неспособных священниках, без нарушения их интересов. Так, Клещелевский священник Баньковский целых три года откладывал избрание себе помощника, несмотря на требования консистории, которой митрополит дал по этому делу три подтвердительные предложения. А когда, наконец, успели назначить помощника Баньковскому. то он уже скончался.²⁹² Вдовый священник Иоанн Кончевский, послуживший церкви около 50-ти лет, назначен был консисторией на жительство в Жировицкий монастырь на иеромонашескую вакансию. Отец Кончевский умолял митрополита избавить его от такого строгого, ничем не заслуженного им, наказания, говоря, что для него «само слово монастырь убийственно» и ссылаясь на слова архипастыря, сказанные ему еще в 1851 году: «тебя никто не тронет с места до смерти».²⁹³

Из событий, касающихся личной жизни митрополита Иосифа, замечательны следующие. 23 мая скоропостижно скончался любимый им наместник Свято-Духова монастыря, архимандрит Антоний Булгаков, человек кроткий и благочестивый, усердный и толковый управитель принадлежащих Духову монастырю и архиерейскому дому, довольно многочисленных угодий. Неожиданная смерть архимандрита Антония последовала от аневризма, на Островоротной улице, в то время, когда он шел во главе, погребального шествия, сопровождавшего тело также скоропостижно скончавшегося (21 мая) казначея того же Духова монастыря, иеромонаха Гедеона Пушкарского. Наместником Свято-Духова монастыря был назначен инспектор семинарии архимандрит Иоанн (Пщолка), а на место инспектора семинарии – магистр Киевской духовной академии архимандрит Модест Стрельбицкий (ныне архиепископ Волынский).

8 сентября 1862 года высокопреосвященный Иосиф снова составил завещание. В последнем завещании, утвержденном Виленскою палатою уголовного и гражданского суда (28 ноября), между прочим, сказано, что действия необыкновенного поприща архипастыря могут подвергаться превратным суждениям от незнания и от пристрастного недоброжелательства партий и что ему естественно желать, чтобы память его осталась чистою пред человеки. Он вполне уверен, что ему отдадут полную справедливость после его смерти, но этому могут способствовать и бумаги, собственно ему принадлежащие. Бумаги эти были сложены в особом сундуке. По завещанию митрополита Иосифа, этот сундук должен был поступить, после его кончины, в ведение Санкт-Петербургской Академии Наук. Академия Наук, которой он был почетным членом, должна быка издать Записки с приложенными к ним документами. На это издание митрополит завещал и тогда же один 4% непрерывно-доходный билет в 5 тысяч рублей.

Между тем шляхетско-ксендзовская партия деятельно, хотя совершенно секретно, делала приготовления к предстоящему вооруженному мятежу. Полное наружное спокойствие в крае царило в это время настолько, что генерал-губернатор Назимов признал возможным к концу года (25 октября) снять военное положение с города Вильни с его уездом.

Начало вооруженного мятежа в Литве, объявление военного положения и предостережения митрополита Иосифа своему духовенству Неистовства мятежников против православных священников. Прибытие в Вильну М. Н. Муравьева и знаменательная его встреча с митрополитом Иосифом, Отчаянные усилия к сопротивлению со стороны польских повстанцев. Убиение священников К. Прокоповича и Р. Рапацкого. Строгое отношение Иосифа к поступкам священников Жебровского, Огиевича и Скабаллановича. Прокламация мятежников к воспитанникам Литовской семинарии и ответы их польским повстанцам, по предложению митрополита Иосифа. Домашний врач Иосифа оказывается начальник медицинской части в тайном ржонде. Телесные страдания и недуги митрополита, бодрость его духа и напряженная деятельность в период смуты. Торжественный акт в Литовской семинарии и торжественные богослужения 22 и 27 июля. Письмо 230 знатнейших панов на имя Государя с выражением раскаяния. Тайные кинжальщики и покушение на жизнь Домейки. Западный край впервые делается предметом особой заботливости и изучения как для правительства, так и для всего русского общества. Щедрые пожертвования в пособие духовным лицам, пострадавшим от польских мятежников, и в пользу церквей, Отпуск из государственного казначейства 42 тысяч рублей на пособие духовенству Литовской епархии. Учреждение школ для народа. Распоряжения митрополита Иосифа о ношении православными на груди крестиков, а также о неупотреблении духовенством польских молитвенников и польской речи. Приезд в Вильну А. Н. Муравьева и отзыв его о значении митрополита Иосифа. Донесение митрополита Иосифа в Святейшей Синод о страданиях местного духовенства во время мятежа.

Настал 1863 год. Кроме правительственных сообщений, высокопреосвященный Иосиф стал получать от некоторых благочинных донесения, что в областях Литовской епархии, пограничных с Царством Польским, вспыхнула, вооруженный мятеж. Так, Бельский благочинный протоиерей Лопушинский донес Его Высокопреосвященству (22 января), что в Бельском уезде начался мятеж убиением бандою помещика Саковича пяти казаков. Из Осинагородка (Дисненского уезда) было донесено (от 23 января), что на крестьянских домах и на столбах появились пространные воззвания к крестьянам, на белорусском языке, напечатанные польскими буквами, возбуждающие последних против православной веры и против особы Государя. Подобные донесения получены были митрополитом и консисторией и из других мест.

8 февраля вся Виленская и Гродненская губернии объявлены были генерал-губернатором В. И. Назимовым на военном положении. По случаю тогдашних смутных обстоятельств во втором номере Литовских епархиальных ведомостей опубликовано было, по распоряжению высокопреосвященного Иосифа, его послание к духовенству Литовской епархии, – приведенное выше, и разосланное циркулярно всем благочинным еще при начале смуты, в конце 1861 года. Кроме того, получив косвенным путем сведения о том, что православные пастыри и их паства подвергаются подговорам, обольщениям, угрозам и даже насилию со стороны предводителей мятежа, но что они не доносят об этом из боязни мести со стороны последних, митрополит Иосиф, особым циркулярным предписанием (от 26 февраля), счел долгом еще раз напомнить всем благочинным и настоятелям монастырей, чтобы те доносили ему немедленно о случившихся и могущих случиться происшествиях, особенно касающихся церквей, монастырей и духовенства. 27 марта, по случаю продолжавшихся и еще более усилившихся беспорядков и волнений в пределах Литовской епархии, митрополит сделал распоряжение, чтобы во время богослужений во всех церквах Литовской епархии, но примеру Варшавской епархии, были присоединяемы к ектеньям, доколе не прекратится мятеж, особые прошения, соответствующие современным обстоятельствам.

В марте и апреле месяцах весь Северо-Западный край был уже объят мятежен. В Ковенской и Гродненской губерниях мятежники распоряжались, как у себя дома, шайки их бродили под стенами Вильни. В городе все дамы обязательно носили траур. Осмелившихся выйти на улицу без траура русских дам польские патриоты обливали серной кислотой. Все жили в напряженном ожидании чего-то необычайного. Никто не знал, что будет завтра.

Особенно неистовствовали мятежники против православного духовенства, старавшегося удержать свои паствы в повиновении законной власти и отказавшегося присягать, по требованию повстанцев, какому-то новому, никому неведомому правительству. 25 апреля предводители мятежников приказали в своем присутствии обрить бороды, самым кощунственным и наглым способом, двум неугодным им священникам – Житлинской церкви старцу Н. Ступницкому и Сиоровской церкви А. Рожковскому и, ограбив одного из них, ушли с новыми угрозами. 27 апреля мятежники увезли в плен, с повязанными глазами, священника Страшкевича, убеждавшего своих прихожан не давать им лошадей, но скоро отпустили его домой, в село Деревну.

14 мая, вечером, прибыл из Санкт-Петербурга в Вильну вновь назначенный, для усмирения мятежа, генерал-губернатор М. Н. Муравьев и на вокзале был встречен, от лица митрополита Иосифа, иконою св. Виленских мучеников. 15 мая утром, М. Н. Муравьев, вместе с уезжавшим из Вильны В. И. Назимовым, отправился в карете, окруженной четырьмя казаками, к высокопреосвященному Иосифу. Митрополит в тот же день отдал Муравьеву визит, продолжавшийся около получаса, в особой комнате.

Эти два необыкновенные мужа встретились теперь, как старые знакомые, подвизавшиеся некогда совместно на поприще служения дорогой для них обоих западной России. М. Н. Муравьев был в 1827 году Витебским вице-губернатором, в 1828 году Могилевским губернатором, а с 1831 до 1834 года – Гродненским губернатором. Находясь в последней должности, он принимал участие в подавлении мятежа 1831 года, и в 1834 году оказал деятельную поддержку высокопреосвященному Иосифу, при производившемся в то время устройстве униатских церквей по образцу православных. Не мало перемен произошло в Западном крае после оставления его М. Н. Муравьевым назад тому 29 лет. В указанный промежуток времени, благодаря неустанной деятельности Иосифа, благодаря его уму, твердости и искусству, бывшие униатские храмы и бывшее униатское духовенство с своими паствами почти ничем уже не отличались теперь от православных храмов и духовенства в других областях империи. Отправляясь в Вильну, М. Н. Муравьев был вполне уверен, что воссоединенное Иосифом духовенство, вместе с преданным ему народом, будет для него самым надежным оплотом как в подавлении мятежа, так и в предположенных им реформах к теснейшему слиянию Западного края с остальною Россией, и что митрополит Иосиф явится для него наиболее авторитетным советником и сотрудником в исполнении возложенного на него Государем, весьма трудного и крайне ответственного поручения.

С прибытием Муравьева в Вильну, и с принятием им решительных мер к подавлению мятежа, польско-ксендзовская партия сделала отчаянные усилия к сопротивлению. Первыми жертвами усилившегося польского террора были наиболее ревностные исполнители своего долга – православные священнослужители. В ночь с 22 на 23 мая был повешен инсургентами, после жесточайших мучений, священник Суражской церкви, Белостокского уезда, К. Прокопович, как говорили, за то, что принимал к себе в дом военных, шедших через местечко Сураж против мятежнических шаек. Впрочем, настоящая причина мучения священника Прокоповича доселе никому неизвестна.²⁹⁴ Священник Прокопович был любим одинаково как православными, так и католиками, которые и теперь со слезами на глазах вспоминают о нем. Он никогда не отказывал нуждающимся в посильной помощи, бедных больных снабжал, безвозмездно, лекарствами из своей аптечки.

Скоро (3 июня), также зверским образом, был повещен в селе Котре, Пружанского уезда, Гродненской губернии, священник Роман Рапацкий, которого подозревали в донесении начальству о движениях инсургентов. Отец Роман был ревностный православный пастырь, устроивший школу для детей в селе Котре. Пастырская его деятельность вооружила против него местного мирового посредника, поляка Апджековича, который подсылал к нему, в качестве шпиона, волостного писаря, поляка Томашевского, Последний сыграл до конца роль Иуды предателя, указав на возвращавшегося с поля отца Романа его вешателям. Палачи подвели его к груше, стоявшей посреди села, и предложили ему, как бы для подкрепления, выпить водки и папиросу. В ответ на это мученик попросил пригласить жену и детей, чтобы проститься с ними на веки. Но ему отказали в этом; затем повесили веревку на грушу, поставили скамейку и предложили мученику стать на ней. Перекрестясь, без ропота, не выразив ни малейшего укора своим духовным детям, обезумевшим от страха и совершенно безучастным, отец Роман сам наложил на свою шею петлю. Тело его висело четыре дня на груше. На четвёртый день он был снят с дерева престарелым священником Мокренской церкви, отцом Левицким, который не побоялся угроз повстанцев повесить всякого, кто осмелится снять тело мученика.²⁹⁵

Получив известие об ограблении мятежниками некоторых священников, как и о насильственной смерти двух последних, митрополит Иосиф немедленно сделал распоряжение о помощи пострадавшим священникам и осиротевшим семействам. Так, вдове замученного священника Прокоповича било послано из Епархиального попечительства 100 рублей пособия, и, кроме того, митрополит сделал распоряжение о принятии на казенное содержание двух сыновей священника Прокоповича, обучавшихся в Виленском духовном училище. В обеспечение пострадавшего семейства священника Рапацкого, состоявшего из пяти малолетних детей и находившегося в крайней нищете, митрополит предписал, между прочим, принять на казенное содержание в духовное училище его десятилетнего сына, жену покойного (32-х лет) с детьми оставить на время в прежнем помещении, с правом временного пользования доходами от земли священника. Сверх того, митрополит предписал консистории озаботиться выдачею денежного пособия пострадавшему семейству священника Рапацкого и обратился в Святейший Синод с просьбою о назначении пенсии несчастной вдове Рапацкой с её семейством.

Мученическая смерть священников от руки польских мятежников не была неожиданностью для митрополита Иосифа. Он знал, как глубоко предано долгу подчиненное ему духовенство; он и сам готов был всегда пострадать за правоту своего дела и своих убеждений.

Тем не извинительнее казался митрополиту Иосифу малодушный поступок двух молодых священников Гродненской губернии, Жебровского и Огиевича. Дело происходило таким образом. 11 мая вооруженные инсургенты согнали в церковь жителей села Моловиды, под угрозою сожжения села и изгнания всего народа, и, после прочтения революционного манифеста, насильно заставили моловидян присягнуть польскому жонду. Затем составлен был акт о присяге, в трёх экземплярах, и приведены свидетели из крестьян, которым приказало было просить священника Жебровского подписаться за них, как за неграмотных. Когда же священник, насильно приведенный инсургентами в церковь, со слезами отказался подписать бумагу, мятежники силою посадили его на стул и, держа за плечо и угрожая смертью, стали диктовать по-польски, по одной букве, что он должен подписать; – и священник в сильном испуге, сам не зная что пишет, механически исполнил волю мятежников, На другой день после этого (12 мая) инсургенты, также посредством угроз и насилий, заставили священника Огиевича подписать по-польски подобный же акт за неграмотных крестьян в церкви, в селе Гавейновичах. Получив об этом уведомление, митрополит Иосиф тотчас (21 мая) воспретил священнодействие Жебровскому и Огиевичу за подписание акта за неграмотных крестьян в том, что эти крестьяне приведены к присяге польскому правительству, и отправил этих священников на три дня в Жировицкий монастырь. Здесь они должны были очистить свою совесть сначала молитвою пред пречистою Девою Марией, а после исповедью и причастием за слабость, хотя и довольно извинительную, которую они по сему делу допустили».²⁹⁶ Кроме назначенной епитимии, митрополит Иосиф предложил консистории представить ему заключение: «не уронили ли себя означенные священники малодушным своим поступком в глазах своих настоящих прихожан, и не следует ли их в таком случае переместить на другие приходы».

Еще более строго, хотя и вполне справедливо, митрополит Иосиф отнесся к не патриотическому поступку священника Нарочской церкви (Вилейского уезда), Александра Скабаллановича. Священник Скабалланович и две его дочери, рожденные и воспитанные в латинстве, были заподозрены в сношениях с польскими мятежниками и в доставлении им продовольствия. Хотя обвинение их в этом и не подтвердилось полными юридическими доказательствами, но начальник края М. Н. Муравьев, считая неудобным оставлять Скабаллановича на прежнем приходе, во внимание к тогдашним смутным обстоятельствам, просил высокопреосвященного Иосифа удалить из Западного края священника Скабаллановича и двух его дочерей.

В ответ на это отношение владыка написал М. Н. Муравьеву, что сам он не в праве препроводить священника Скабаллановича в другую епархию без предварительного разрешения Святейшего Синода, а представлять об этом Синоду при одном только подозрении, падающем на сего духовного, в сношении его с мятежниками, он находит преждевременным. Поэтому митрополит полагал, впредь до дальнейшего разъяснения виновности священника Скабаллановича, поместить его в монастырь на иеромонашескую вакансию.²⁹⁷

Несмотря на явную ненависть мятежников к православному духовенству, они осмелились обратиться к воспитанникам Литовской духовной семинарии с прокламацией, писанной, конечно, по-польски, от 17 мая, за подписью и с печатью народного жонда, Литовского отдела. Прокламация эта была приколота булавкой к дверям занятной комнаты (ныне класс иконописания), во время всенощного бдения, 15 июня. Прокламация называла воспитанников поляками, возбуждала их к измене своему отечеству-России, призывала к оружию в шайки мятежников, и обещала ученикам пресловутую польскую вольность, восхваляла все польское, и порицала все русское. На третий день после этого события владыка-митрополит прибыл в семинарию, в столовый зал, где в то время, по его распоряжению, были собраны все ученики, сильно негодовавшие и оскорбленные предательским обращением к ним исконных их врагов и недавних убийц их отцов.²⁹⁸ Краткая, но сильная речь владыки тотчас успокоила негодование учеников, которых обыкновенно называли в те времена поляки, в знак презрения, «дьячками Семашки», а теперь, в адресованной к ним прокламации, именовали «сынами польской земли, в жилах которых течет рыцарская кровь».²⁹⁹

В заключение владыка сказал семинаристам: «отец ректор крайне встревожен обращением к вам мятежников. Но он, очевидно, еще не успел хорошо изучить ваше настроение. Предлагаю вам теперь же отправиться в свои помещения и написать достойный ответ возмутителям, а я в это время посижу у отца ректора». И архипастырь направился в смежную с столовым залом квартиру ректора, сопровождаемый пением «исполла». Часть ученических ответов народному правительству была напечатана, но распоряжению митрополита, в ближайших номерах Литовских епархиальных ведомостей и перепечатана в особых оттисках, всего до трех печатных листов. Имена авторов ответов напечатаны были под сокращением, в виду того, что около того времени семинаристы уезжали из семинарии на каникулы, на родину, и могли подвергнуться преследованию и экзекуции со стороны озлобленных повстанцев.

Обращение местного тайного жонда с прокламацией к семинаристам было тем прискорбнее для митрополита Иосифа, что в этом деле несомненно участвовал штатный врача, и преподаватель медицины в семинарии, поляк Казимир Свидерский. Давно было замечено, что он наиболее был внимателен к тем семинаристам, которые обращались к нему за советом по-польски, а не по-русски. В день появления в семинарии указанной прокламации бесследно исчез из семинарской больницы фельдшер-поляк Адольф Скорвид, командированный Свидерским, со множеством приготовленной им корпии, в одну из банд для ухода за раненными повстанцами. Все семинаристы были убеждены, что прокламация незаметно была вывешена бежавшим Скорвидом. Между тем скоро обнаружилось, что врач Свидерский, бывший вместе с тем и домашним врачом митрополита и гостеприимно принятый соборным духовенством на жительство в соборный дом, состоит начальником медицинской части в тайном жонде и что в его квартире, на втором этаже, рядом с нынешней квартирой секретаря консистории, бывали даже тайные собрания членов жонда. За участие в политических смутах врач Казимир Свидерский, по приговору военного суда, был сослан М. Н. Муравьевым в Сибирь.³⁰⁰ Многие в то время обвиняли врача Свидерского в предумышленно вредном лечении им болезни опасного для планов поляков митрополита Иосифа.

Болезнь архипастыря была настолько серьёзна, что он предполагал летом отправиться на несколько дней для пользования минеральными водами, вне пределов своей епархии, и даже поручил было 17 апреля епископу Ковенскому Александру принять общий надзор за епархиальными делами. Но, во внимание к затруднительным обстоятельствам некоторых местностей Литовской епархии, архипастырь счел противным своему долгу отлучаться из епархии, хотя бы на короткое время, и потому данное преосвященному Александру поручение оставил без дальнейшего действия (3 июня).

Несмотря на удручающий владыку недуг, деятельность его была обширна, а бодрость духа даже изумительна. Только дрожание правой руки, и особенно трех пальцев на ней, увеличилось настолько, что с 1863 года он не мог писать много собственноручно. С этого времени почти все его бумаги и резолюции были писаны под диктовку его старым секретарем, беззаветно преданным ему человеком, Михаилом Павловичем Григою. Митрополит лично подписывал все бумаги и резолюции, нередко сокращая подпись таким образом: «Иосиф М. Л.», или «Иосиф, митрополит Лит.»

Во все время смуты высокопреосвященный Иосиф жил постоянно в городе, нередко совершал ранние обедни и принимал участие в некоторых торжествах. 11 июля высокопреосвященный митрополит почтил своим присутствием торжественный акт по случаю окончания курса учения в Литовской семинарии. После обычного прочтения разрядных списков, владыка лично роздал назначенные в награду отличным ученикам книги, изящно переплетенные в золотообрез.

Через два дня после этого, 13 июля, архипастырь, после ранней обедни в своей домовой церкви, совершил панихиду по убиенном мятежниками священнике Романе Рапацком.

22 июля, в день тезоименитства Государыни Императрицы, совершено было первое официальное торжество в Вильне, в виду несомненно благоприятного исхода продолжительной и упорной борьбы законного правительства с мятежом. Давно уже Виленский кафедральный собор не представлял такого блистательного зрелища. В этот день присутствовал в соборе начальник края М. Н. Муравьев с многочисленными гражданскими и военными властями. Было множество офицеров 1-й гвардейской дивизии, прибывшей в Вильну на театр военных действий. Обедню совершали Игнатий, епископ Брестский и Александр, епископ Ковенский. Когда же началось молебствие и духовенство направилось к амвону – впереди всех показался знаменитый Литовский митрополит Иосиф, приковавший к себе взоры присутствующих. После блестящего развода на соборной площади, М. Н. Муравьев, с многочисленною свитою и начальствующими лицами, посетил маститого иерарха в его покоях. Присутствующим он показался очень утомленным службою, так что не без труда мог принять у себя столь многочисленное общество. Голос его в это время был настолько слаб, что, при совершении молебна, слова его были слышны лишь близ стоявшим в соборном храме. Митрополит служил молебен в ближайший высокоторжественный день, 27 июля, ознаменованный подачею М. Н. Муравьеву, от имени 230-ти знатнейших польских дворян, письма на имя Государя, с выражением раскаяния и с изъявлением верноподданических чувств.³⁰¹ Революционное движение заметно стало ослабевать. Его не могла поддержать сформированная в Вильне, в половине июля, команда тайных кинжальщиков, которым вменено было в обязанность убить М. Н. Муравьева, предводителя дворянства Домейку, за подачу вышеупомянутого письма, и тех лиц, которые наиболее противодействовали мятежу.³⁰²

«В весьма короткое время крамола была разгадана, безумный мятеж обуздан, грозные его силы пали и ограничиваются уже одними зверскими шайками убийц и грабителей. Народ, постоянно чуждый мятежу, чувствует уже себя безопаснее от крамольников и с упованием прибегает к покрову законной власти, доставляя вместе и ей твердую опору». Так начиналось благодарственное письмо митрополита Иосифа (от 15 августа) к М. Н. Муравьеву за исходатайствованное им Высочайшее соизволение употребить 80 тысяч рублей из сумм 10% контрибуционного сбора с доходов помещичьих имений, на сооружение нового иконостаса в кафедральном соборе, взамен простого, бедного старого иконостаса. Кроме того, М. Н. Муравьевым было тогда же решено, на счет суммы 20 тысяч рублей, добровольно пожертвованных разными городскими обществами, возвести на Георгиевской площади каменную часовню в память подвигов наших воинов, подвизавшихся в борьбе с мятежниками. Сооружаемая часовня должна была служить как бы надгробным памятником и явно потухавшего мятежа.³⁰³

Мятеж 1863 года открыл, как пред правительством, так и пред русским обществом, всю опасность, какой подвергался весь Западнорусский край со стороны польского дворянства и латинского духовенства, явно и безбоязненно провозглашавших тогда владычество Польши в границах 1772 года. До последнего мятежа вся западная окраина нашего отечества не только для русского общества, но и для самого правительства была покрыта густым туманом, заслонявшим хитрую работу того сложного механизма, который подавлял русское начало в этом крае и на опасность которого столько раз, почти безуспешно, указывать правительству высокопреосвященный Иосиф. На закате дней владыка с утешением увидел, что, дотоле почти забытый Западный край, становится предметом особенной заботливости и изучения, как для правительства, так и для всего русского общества, мало интересовавшегося в недавнее время прошлою судьбой и характером этого края.³⁰⁴ В период мятежа 1863 года на защиту попранных интересов православия и русской народности в западной России горячо стали такие первоклассные публицисты, как Катков, Аксаков, а также профессор Коялович – в своих многочисленных статьях исторического и публицистического содержания. Не только одни образованные люди, но и все русское общество выразило сочувствие к своим западным братьям многочисленными пожертвованиями в пособие духовными лицам, потерпевшими разорение от польских мятежников, а также в пользу беднейших церквей и на школы народные. Высокопреосвященный митрополит с чувством глубокой благодарности отнесся к этим пожертвованиям со стороны русских людей. Так, по поводу значительного пожертвования церковных принадлежностей разными лицами в пользу 373 сельских церквей Литовской епархии, митрополит Иосиф предписал духовенству, после освящения пожертвованных вещей, в присутствии прихожан совершить молебствие за здравие и благоденствие благотворителей, а затем разъяснить прихожанам важное значение этих жертв, как выражающих братское сочувствие к ним со стороны единоверных и единокровных православных братьев, в том числе – самого Государя Императора и всего Царского дома.³⁰⁵

Получив чрез несколько дней после этого (22 апреля) воззвание Платона, архиепископа Рижского, приглашавшее к пожертвованиям в пользу бедной Рижской епархии, митрополит Иосиф положил на нем такую резолюцию, для напечатания в епархиальных ведомостях: «Литовская епархия сама бедна и нуждается в средствах; однако же она удостоивается благодеяний от других православных паств, а потому и ей следует оказать посильное сочувствие к нуждам других паств, не забывая, что грош убогого стоит пред Господом иногда многоценного пожертвования». При этом митрополит препроводил лично от себя в Рижскую консисторию 100 рублей.

«Имеет консистория объявить повсеместно о новой Высочайшей милости духовенству Литовской епархии, которое не оставит принести теплые молитвы Господу о благоденствии Государя», писал митрополит Иосиф 25 августа, по поводу давно ожидаемого им и ныне состоявшегося отпуска из Государственного казначейства на пособие духовенству Литовской епархии 42 тысячи рублей. Из этой суммы архипастырь назначил самое большее пособие тем священнослужителям и причетникам, которые сами устроили и поддерживали церковно-приходские школы, занимаясь в них безвозмездным обучением детей.

Открытие и поддержание школ при сельских церквах всегда составляли для высокопреосвященного Иосифа предмет особенной важности. Получив сведения, что в приходских училищах, содержимых духовенством, ощущается большой недостаток в книгах не только для полезного чтения, но и для упражнения в чтении, сам архипастырь пожертвовали. В этом году в указанные училища около 1 тысячи полезных книг. Благодаря заботливости высокопреосвященного Иосифа, число содержавшихся духовенством церковных училищ достигло к 1 апреля 1863 года значительной цифры 323. Нужно заметить, что бывшему тогда попечителю учебного округа князю Шихматову-Ширинскому удалось открыть, в течение двух последних лет, на выхлопотанные им с большим трудом деньги, всего не много более 100 народных училищ ведомства министерства народного просвещения. Но большинство учителей в последних училищах составляли поляки, рьяные патриоты,³⁰⁶ тогда как в приходских училищах обучали только православные. Теперь в лице М. Н. Муравьева митрополит нашел самого ревностного поборника народного образования на православно-русских началах. Генерал-губернатор признал необходимым немедленно исторгнуть народное образование из рук ксендзов и вообще поляков, издавна стремившихся к ополячиванию православного русского населения, которое, фактически, только теперь вышло из крепостной зависимости. До вооруженного мятежа православный народ, вопреки положению 19 февраля 1861 года, продолжал оставаться в рабстве у помещиков. Ксендзы, ополяченные чиновники и посредники-поляки преднамеренно держали народ в неведении относительно дарованных ему прав, дабы не возбудить в нем благодарности к освободителю-монарху. Если же некоторые сельские священники осмеливались выступать защитниками народа и разъяснителями дарованных ему прав, то от помещиков поступали немедленно жалобы; священники были немедленно призываемы к ответу и некоторые поплатились за свое усердие.³⁰⁷

Русские люди, прибывавшие тогда во множестве из внутренних губерний, особенно смущались тем, что местные православные поселяне не носят на своей груди крестиков, а также нарекали на то, что в некоторых священнослужительских семействах употребляются польские молитвенники и слышится польская речь. Во избежание этих нареканий, митрополит, в конце 1863 года, издал последовательно три распоряжения по епархии. «Правило возлагать кресты на крещаемых младенцев не существует в латинской церкви, писал владыка 19 декабря, не существовало оно и у униатов. Даже после, воссоединения сих, последних, с православною церковью правило это не вдруг и не повсеместно начало соблюдаться, но невозможности материальной и нравственной вывести прежние обычаи и заменить их новыми. Потому неудивительно, что множество православных Литовской епархии, состоящей почти из одних воссоединенных от унии, не носят наперсных крестов, подобно прочим чадам русской православной церкви. Между тем, сии последние удивляются такому недостатку у воссоединенных, а иные считают это недостатком православия». В видах, строгого, даже наружного, единения и для устранения пререканий, архипастырь предложил консистории вменить в обязанность приходскому духовенству, чтобы оно озаботилось приобретением наперсных крестиков для всех прихожан, которые их не имели, и убедило этих прихожан носить крестики по заведенному обычаю. Вместе с тем он поручил консистории приобрести за его счет двадцать пять тысяч крестиков и разослать их по всем приходам для безвозмездной раздачи. Узнав об этой нужде западнорусского народа, русские люди поспешили ему на помощь. Пожертвованы были многие десятки тысяч, наперсных крестиков, для раздачи простолюдинам. Пожертвования исходили даже из среды народа. Кашинский мещанин Красовский писал митрополиту Иосифу, что, прочитав в «Сыне Отечества» относительно недостатка в крестиках, он препровождает владыке 3 тысячи кипарисовых крестиков, а его родственница Курышкина – 25 серебряных, позлащенных крестиков, для раздачи народу.

«Несколько веков русский народ здешней страны находился под игом Польши, писал митрополит 26 декабря. – В это время не только лишили было его древнего православия посредством унии, но и покусились на родной его русский язык. С сею целью учили этот народ, по мере возможности, молиться на польском языке, и, с течением времени, не только особые личности, преимущественно грамотные, но целые приходы и округи, по разным местностям, забыли родные свои ежедневные молитвы и стали употреблять молитвы на польском языке. Одною из первых забот Литовского епархиального начальства, после благополучного воссоединения, было вывести это чуждое нововведение. С сею целью делались разнообразные и разновременные распоряжения, указания, наставления, настояния и наблюдения посредством благочинных и особых ревизоров. Этими мерами духовного начальства и старанием многих усердствующих из духовенства польские молитвы, по большей части оставлены, и изучены православные молитвы на славянском языке. К сожалению, это относится к большей части прихожан, но не ко всем. Особенно заметно у многих грамотных, даже в иных священнослужительских семействах, хранение, а иногда и употребление молитвенников на польском языке, не только чуждых нашему богослужению, но, отчасти, противных догматам православной церкви».

Поэтому владыка подтверждает еще раз духовенству, чтобы оно усугубило старание свое об окончательном выведении из употребления у своих прихожан польских молитв и польских молитвенников, где они еще употребляются, и о замене их молитвами и молитвенниками на славянском иди на русском языке. В день написания этой бумаги, 26 декабря, митрополит Иосиф был именинник. Обыкновенно, после обедни и молебна, с возглашением многолетия высокопреосвященному, все заходили, по заведенному порядку, поздравить владыку с днем ангела, и близкие к нему лица приглашаемы были провести с ним вечер в дружеской беседе. Но в настоящее смутное время владыка должен был отказать себе и другим и в последнем удовольствии, посвятив весь вечер на составление вышеприведенной экстренной бумаги.

«Влиянием Польши и поляков, в продолжение нескольких столетий, русское православное духовенство здешней страны не только лишилось православной веры, отклонясь в унию, но и усвоило себе польский язык, писал архипастырь в предложении консистории от 28 числа того же декабря, – На всем пространстве нынешней Литовской епархии, тридцать лет тому назад все духовенство это говорило на польском языке и вовсе не знало языка русского. Теперь, благодарение Господу, оно не только возвратилось на лоно матери своей православной церкви, но, воспитываясь в своих училищах и семинарии, изучило также и стало употреблять русский язык отцов своих. Только среди женского пола духовного ведомства употребление польского языка еще поддерживается, частью, воспитанием многих девиц сего ведомства в пансионах, совместно с девицами польского происхождения, частью, необходимым сообщением в обществе с лицами польского происхождения. Между тем это употребление польского языка многими лицами женского пола, духовного ведомства, имеет довольно важные неудобства. Через него язык этот поддерживается во многих священнослужительских семействах, прививается к малолетним с самого юного возраста и препятствует правильному изучению ими русского языка, а также заставляет по необходимости говорить по-польски самих священнослужителей. С другой стороны, прибывающие ныне во множестве в здешнюю страну русские, услышав польский язык в священнических семействах, сомневаются на первых порах относительно самых лучших и благонамеренных из них и даже недоумевают о их православии. Но преимущественно нужно иметь в виду опасение, чтобы употребление польского языка в священнослужительских семействах не уронило самих священнослужителей в мнении собственных их прихожан, искони русских, говорящих русским языком, на белорусском или малорусском наречии. Известно, как сильно опозорил себя нынешний польский мятеж. Гнусное коварство, клевета, измена, клятвопреступления, грабежи, бесчеловечные истязания, убийства и всякого рода беззакония представлялись повсеместно взорам каждого. Все это простой народ, в простоте сердца, соединял с понятием о Польше и польской речи, и дай Бог, чтобы употребление польской речи пастырями или их семействами не поселило в народе темного чувства недоразумения и недовольства».

В виду приведенных соображений, владыка предложил консистории предписать духовенству, чтобы в тех священнослужительских семействах, где еще в употреблении польский язык, приложено было самое тщательное старание к изучению всеми членами русского языка и, затем, к ежедневному употреблению этого языка. Он поручил благочинным наблюдать за этим и о нерадивых доносить епархиальному начальству. Вместе с тем консистория должна была напомнить духовенству, чтобы оно старалось воспитывать дочерей своих в учрежденном в Вильне, под покровительством Государыни Императрицы, училище для девиц духовного звания. Чрез несколько лет, священнослужительские места архипастырь имел отдавать преимущественно таким кандидатам, которые женятся на воспитанницах этого училища. Для живущего в этом крае русского и православного народа должны были служить хорошим примером и назиданием не только сами священники, но и жены их и семейства.

Из распоряжений по епархии заслуживает внимания еще следующее предложение высокопреосвященного митрополита Литовской духовной консистории (2 марта). «В обителях Литовской епархии вообще чувствуется недостаток монашествующих, и настоятели монастырей ежечасно обращаются к епархиальному начальству с просьбою о присылке им недостающих иноков. Между тем настоятели сами собой не стараются о приобретении монашествующих в свои обители». Поэтому владыка предложил консистории поставить в обязанность настоятелям и благочинным монастырей, чтобы они более заботились о приобретении для своих обителей добрых поборников иноческой жизни, действуя спасительными внушениями и наставлениями, а также назидательною жизнью и строгим исполнением обязанностей в обителях.

В конце 1863 года прибыл в Вильну родной брат начальника края А. Н. Муравьев. Плодом его пребывания в Вильне было составление брошюры, под заглавием: «Русская Вильна», в которой автор описал все важнейшие исторические святыни города Вильны. По словам Андрея Николаевича, митрополит Иосиф не только восстановил православие в Западном крае, но и спас, можно сказать, и самый край для России. «Что, если б в нынешнюю, бурную эпоху, говорит этот писатель, существовала еще уния в Белоруссии и Литве? Какими бы средствами можно было подавить мятеж, раздуваемый ксендзами, перед коими раболепствовали и самые униаты?»

Так окончился достопамятный в истории Западного края и в жизни митрополита Иосифа 1863 год. Заключим его словами донесения, посланного владыкою в том же году в Святейший Синод. «Среди наветов и коварства, среди угроз и насилия, юная Литовская православная паства подвергалась трудному испытанию. Однако же, благодарение Всевышнему, достойно перенесла оное. По совести могу с полною признательностью отозваться о пастырях и о пасомых. Редкий из духовенства не потерпел от стеснительных обстоятельств времени весьма многое, не понес важных убытков и разорения от насильственных поборов, и грабежей.³⁰⁸ Многие пострадали от побоев и истязаний, а иные удостоились и мученической кончины позорною смертью. И я, смиренный предстоятель, хотя и немотствующий, бодро стоял среди доброй Литовской паствы, говорит в заключение архипастырь, скорбел её скорбями, страдал её страданиями, и счастливым себя считаю, если эта бодрость и посильные указания имели хотя малое влияние на достойное поведение паствы, на её непоколебимую верность Государю, церкви и отечеству».³⁰⁹

Всеподданнейший адрес латинского духовенства с изъявлением раскаяния, арест и казнь диктатора Калиновского. Торжественное празднование 25-летия воссоединения униатов с православною церковью. Отпуск М. Н. Муравьевым 60-ти тысяч рублей из контрибуционных сумм на перестройку Литовской семинарии. Беседа М. Н. Муравьева с семинарскими депутатами. Ассигнование Муравьевым крупных сумм на постройку и починку православных церквей, Ряд богослужений, совершенных архипастырем. Встреча Государя и речь митрополита Иосифа при этой встрече. Всеподданнейшая записка М. Н. Муравьева и её последствия. Упразднение излишних костелов и латинских монастырей. Отпуск духовенству северо-западных губерний 400 тысяч рублей ежегодной прибавки к жалованью. Запрещение православным посещать костелы. Иосиф предписывает духовенству отнять от православных латинские молитвенники, а также приобрести форменные венцы и купели. Запрещение ставить придорожные кресты без дозволения гражданского начальства. Открытие церковных братств. Пожертвования в пользу школ и церквей. Число присоединившихся к православной церкви увеличивается. Причины этого явления, по мнению митрополита Иосифа. Приезд в Вильну графа Д. А. Толстого и свидание его с митрополитом Иосифом.

Начало 1864 года ознаменовалось событиями, весьма отрадными для русского сердца высокопреосвященного архипастыря Иосифа. С 1 января стал издаваться в Вильне, под прежнею редакцией польского ученого А. Киркора, впервые (после своего основания еще в ХVIII столетии) «Виленский Вестник» на одном русском языке без польского текста, а также открылась первая в Вильне русская книжная торговля Сеньковского.³¹⁰ В самый же день нового года прелат-препозит Бовкевич, а также ново поставленные прелаты Немекша, Жилинский и Тупальский³¹¹ представили М. Н. Муравьеву Всеподданнейший адрес, за подписью всех духовных Виленской римско-католической епархии, с изъявлением раскаяния. В начале же января (7 числа ночью) был арестован и скоро казнен управляющий революционным отделом Литвы Константин Калиновский, которого некоторые называли «крулем Литвы».

25 марта совершилось двадцати пятилетие воссоединения западнорусских униатов с восточною церковью. Накануне этого дня обер-прокурор Святейшего Синода препроводил к начальнику края, для вручения митрополиту Иосифу, Царский рескрипт, в котором вспоминались по этому случаю его труды и заслуги в пользу церкви и отечества и Высочайше изъявлялось полное и совершенное благоволение ему, и «в его лице всему духовенству, подвизавшемуся и подвизающемуся за единство веры и России». 25 марта литургию и после неё благодарственный молебен совершал высокопреосвященнейший Иосиф с Игнатием, епископом Брестским и Александром, епископом Ковенским, в Свято-Троицкой церкви, в виду того, что Николаевский собор в то время уже перестраивался. Прежде молебна прочитано было ректором Литовской семинарии архимандритом Иосифом, слово митрополита Иосифа. Передавая это слово редактору Литовских епархиальных ведомостей архимандриту Иосифу, архипастырь сказал: «напечатайте это слово, не как что особенное и новое, но как добрую весть, утешение и назидание для всех православных, а в особенности, для доброй Литовской паствы. Послужив всю свою жизнь священному делу воссоединения, пользуясь каждым случаем для утверждения оного делом и словом, я не мог, на исходе дней моих, упустить настоящего торжественного случая, чтобы не обновить в памяти Богом вверенной мне паствы тех твердых начал и убеждений, которыми руководилась она по благословенному пути к воссоединению с православною церковью, его же спасительные последствия все мы ныне радостно ощущаем». В слове архипастыря выставлено было значение воспоминаемого события во время последнего мятежа, когда весь западнорусский народ, недавно еще возвратившийся в лоно православной церкви, наравне с прочими русскими людьми, блистательно выказал свою преданность общему отечеству – России, посмеялся над безумными надеждами на него мятежников, устоял против искушений, перенес тяжкие насилия и истязания, и когда многие из народа с своими добрыми пастырями сподобились мученической кончины за верность своему русскому отечеству и своей православной церкви. Слово это было напечатано отдельными оттисками и раздавалось желающим. Свято-Троицкий храм был наполнен молящимися. Здесь присутствовал и начальник края М. Н. Муравьев. По выходе из церкви, он был приветствован войсками, выстроенными на монастырском, и вместе семинарском, дворе и затем направился в митрополичий дом поздравить главного виновника торжества. К нему явились также с поздравлением члены консистории, священнослужители собора, градских церквей, старейшие монашествующие из двух монастырей и представители от семинарии и духовного училища.

Спустя две недели после описанного торжества М. Н. Муравьев письменно сообщил митрополиту (8 апреля), что он ассигновал из контрибуционных сумм по Гродненской губернии 60 тысяч рублей на капитальную переделку и пристройку к зданию Литовской семинарии, помещающейся в Свято-Троицком монастыре, основанном знаменитым ревнителем православия в западной России, князем Константином Острожским. Кроме того, Муравьев отпустил 800 рублей на переделку при Виленском мужском духовном училище холодной Андреевской церкви в теплую. 11 апреля, с благословения митрополита, члены семинарского правления и по 10-ти учеников из каждого отделения семинарии явились во дворец, к начальнику края, для принесения благодарности за указанные милости. М. Н. Муравьев весьма ласково и приветливо обошелся с семинарскими депутатами. В ответ на речь одного ученика высшего отделения, начальник края заметил, между прочим, что православное духовенство много сделало для водворения в Западном крае русской народности, и просил семинаристов не говорить по-польски ни в семинарии, ни в домах родителей; затем, увещевал их подражать митрополиту, положившему здесь прочное начало русской народности возвращением униатов в недра православия. «Это великая его заслуга. Отечество за это ему благодарно, сказал М. Н. Муравьев, вы также должны твердо помнить это». Вслед за тем М. Н. Муравьев ассигновал (от 25 апреля) на переделку наружного вида кафедрального Николаевского собора 30 тысяч рублей, из сумм 10% сбора по Ковенской губернии, и из тех же сумм 25 тысяч рублей на первоначальные расходы по, предпринятому М. Н. Муравьевым, восстановлению из развалин древнейшей Виленской святыни – митрополитального Пречистенского собора, основанного в первой половине XIV столетия. На возобновление этого замечательного памятника древнего православия в Литве открыта была повсеместная подписка. Митрополит пожертвовал на этот предмет из своих средств 500 рублей. Тогда же было ассигновано М. Н. Муравьевым на постройку новых церквей: в г. Дисне – 12 тысяч, в г. Кобрине – 8 тысяч, в г. Пружанах – 18 тысяч, в г. Бельске – 15 тысяч, в г. Шавлях – 10 тысяч рублей. В течение первого года своего служения в Вильне М. Н. Муравьев отпустил на постройку и на ремонт церквей в одной Гродненской губернии 178.143 рубля.

Несмотря на удручавшую митрополита Иосифа болезнь, он совершал нередко священнослужения в разных храмах. 7 марта он служил в крестовой церкви, 15 – в пещерной церкви Виленских мучеников, 25 марта – в Троицком монастыре, 14 апреля – в пещерной церкви, 19 апреля, в первый день Святой Пасхи, – в большой церкви Свято-Духова монастыря, 20 апреля совершал молебен в Троицком монастыре, 8 и 28 мая – литургию в пещерной церкви. И в настоящем году, так же, как в предыдущем, по случаю смутных обстоятельств в крае, высокопреосвященный Иосиф не выезжал из города в свое летнее помещение – Тринополь. За неимением сада при архиерейском доме в Вильне, владыка ежедневно, в 6–30 часов утра, приезжал подышать свежим воздухом и сделать моцион в семинарский сад. В то время Вильна все ёще оставалась на военном положении. По городу часто двигались длинными колоннами гвардейские войска. Днем и ночью ходили конные и пешие патрули. После 9-ти часов вечера никто не имел права выходить на улицу без зажженного фонаря в руках.

8 июля, вечером, прибыл в Вильну Государь Император. 9 июля, в 8 часов утра, Его Величество отправился в Свято-Духов монастырь. На церковной паперти он был встречен митрополитом, приветствовавшим Государя речью. В этой речи архипастырь благодарил Монарха за то, что Он не смешивает сонмища злоумышленников с преданным ему народом, который он избавил недавно от уз рабства и от горсти пришельцев, терзавшей народ несколько веков и старавшейся лишить его прежнего русского слова и веры православной, а также благодарил Монарха за улучшение быта православного западнорусского духовенства. В пещерной церкви Государь приложился к мощам Виленских мучеников и удостоил принять из рук митрополита Иосифа икону Спасителя.

Немедленно по усмирении мятежа М. Н. Муравьев представил (14 мая) Государю записку, в которой с полною откровенностью высказал необходимость изменить, со стороны правительства, систему уступчивости по отношению к полякам в Западном крае, благодаря которой здесь утвердился польский элемент и все приготовилось к мятежу. Государь утвердил мнения М. Н. Муравьева относительно возвышения православного западнорусского духовенства и увеличения окладов его содержания, а также относительно необходимости: а) упразднить римско-католические монастыри, замешанные в мятеже; б) ограничить права римско-католического духовенства на постройку костелов и на назначение латинских ксендзов к должностям без разрешения местного начальства; в) уничтожить польский язык во всех учебных заведениях; г) повсеместно завести русские школы; д) по возможности ограничить назначение лишь польского происхождения на должности в Западном крае; и е) увеличить содержание русским чиновникам, проживающим в этом крае. В продолжение 1864 года М. Н. Муравьев упразднил более 30 католических монастырей и закрыл много, устроенных произвольно, филиальных костелов и ненужных приходов, устраиваемых, обыкновенно, среди православного населения с целью обращения его в католичество.³¹²

Некоторые костелы и монастыри, но инициативе гражданской власти, обращены были, после сношения с митрополитом, в православные церкви. Так, М. Н. Муравьев сам предложил митрополиту Иосифу обратить в православную церковь упраздненный, по его распоряжению, за мятежные действия, Засвирский костел, с прежним кармелитским монастырем, образовав здесь особый православный приход. По предложению гражданской власти, высокопреосвященный митрополит согласился также на устройство в селе Цицине отдельного православного прихода и на освящение в церковь костела, который был закрыт М. Н. Муравьевым на том основании, что он был построен на православном кладбище, в имении Цицин, без разрешения начальства, и притом на постройку этого костела употреблялись камни, вырытые из могил. Некоторые костелы были закрыты по ходатайству самого митрополита. «Я нахожу весьма полезным, писал высокопреосвященнейший Иосиф к М. Н. Муравьеву, устроенный без особенной нужды на месте древней православной церкви, близ нынешней православной Ногинской церкви, римско-католический филиальный костел упразднить, – в видах охранения православной паствы от совращения в латинство и вредного влияния на оную лиц римско-католического духовенства, – тем более, что это вредное влияние оказалось и на деле в совращении в латинство более шестидесяти человек, православных прихожан того же Ногинского прихода». По ходатайству митрополита, указанный филиальный костел был обращен в приписную церковь того же прихода.³¹³

По ходатайству М. Н. Муравьева, на все северо-западные губернии правительство решило отпускать духовенству ежегодно по 400 тысяч рублей прибавки к его жалованью. Из этой суммы духовенство Литовской епархии получило за вторую половину 1864 года 54.593 рубля. Таким образом содержание городского священника увеличилось в год до 400 рублей, а сельского стало не ниже 220 рублей в год, тогда как некоторые получали до того времени по 80 рублей в год и, конечно, не могли собрать с прихожан такой же суммы. Получив уведомление от М. Н. Муравьева об отпуске указанных 54.593 рублей, митрополит Иосиф увещевал духовенство сделаться достойным этого благодеяния точным исполнением долга пастырей русского православного народа и не забывать, что улучшение быта духовенства налагает на епархиальное начальство обязанность еще с большею разборчивостью назначать кандидатов на открывающиеся места, а также – устранять от занимаемых мест тех, которые окажутся недостойными своего призвания. Тогда же было распространено на чиновников и преподавателей, служащих по духовному ведомству в Северо-Западном крае, право на получение прибавки в размере 50% с получаемого ими штатного жалованья. 50% прибавкой пользовались до 1870 года все означенные лица русского происхождения, не исключая и местных уроженцев русских и православных.³¹⁴ Благодаря сильной поддержке правительства и сочувствию всего русского общества, поднялся дух русских деятелей и православного духовенства в крае. А освобожденный от крепостной зависимости простой народ стал приверженнее к своим церквам, жертвуя на устройство и украшение их хотя малые лепты.

Выдвигая значение православия и русской народности в крае, М. Н. Муравьев желал, чтобы местный православный народ отказался от всякой солидарности с католичеством и полонизмом. Между тем, до сведения начальника края дошло, что во многих местах между православными крестьянами находятся в употреблении польские молитвенники, по которым они совершают, как дома, так и в церкви, обычные моления; равным образом, что православные прихожане, вместо церквей, посещают нередко для молитвы католические костелы. М. Н. Муравьев просил митрополита усугубить меры, чтобы никто из православных не посещал костелов и не употреблял польских молитвенников. В ответ на это отношение, митрополит просил энергичного содействия в этом деле со стороны гражданского начальства, а также предписал духовенству принимать польские молитвенники от добровольно отдающих их прихожан и предавать сожжению. При этом митрополит предупреждал духовенство, что как священно и церковнослужители, так и не доносящие благочинные будут подвергнуты строгой ответственности, если в семействах их окажутся лица, употребляющие польские молитвенники или бывающие в костелах. Далее высокопреосвященный пишет, что нет нужды в проектируемом Муравьевым заготовлении большего числа молитвенников на русском и славянском языках, так как масса православного народа вообще безграмотна, а употребляющие польские молитвенники, конечно, не знают еще русской и славянской грамоты. Потребность в большом числе молитвенников откроется только постепенно, с распространением между народом русской грамотности посредством нынешних приходских училищ. В заключение владыка выражает надежду, что г. начальник Виленской губернии вменит в обязанность и подведомым ему православным чиновникам, чтобы они аккуратно посещали православные церкви и тем самым подавали благой пример православному народу. Согласно распоряжению митрополита Иосифа, благочинные деятельно занялись изъятием и уничтожением довольно распространенных среди народа польских молитвенников. Так, Волковыский благочинный предал сожжению 178 подобных молитвенников. В Сморгонском приходе, изъято и сожжено 305 экземпляров, в Залесском – 80, в Беницком – 85. Прихожане Пружанской церкви представили к уничтожению: златоолтариков 16, «официум», или ежедневных богослужений, – 9, «скарб души» – 21, пассий – 3, польских букварей – 7. Священник Гереминович,³¹⁵ изъяв до 60-ти польских книг молитвенников, священной истории, жизни Спасителя и т.п., просил консисторию, для замены этих книг, высылать не обычные краткие молитвословы, а, предпочитаемые народом, полные славянские молитвенники киевской печати, заключающие молитвы на литургии, каноны, акафисты и прочее. Преосвященный Игнатий, епископ Брестский, осматривавший, по поручению митрополита, в прежние и в настоящем году церкви Литовской епархии, довел до его сведения, что при некоторых церквах он не нашел форменных брачных венцов с финифтяными образками. Вместо них употреблялись, по старому обычаю, венцы, сделанные из цветной бумаги, или же сплетенные из цветов и трав и привозимые обыкновенно в церковь самими брачущимися. Кроме того, при некоторых церквах не найдено форменных купелей для крещения младенцев. В виду замеченных недостатков, митрополит Иосиф предложил консистории озаботиться приобретением для церквей форменных венцов и купелей.³¹⁶

Вследствие представления гражданского начальства, предписано было также духовенству не допускать сооружения больших придорожных крестов, без особого дозволения гражданского начальства. Дело в том, что во время мятежа латинское духовенство воспользовалось придорожными крестами, как орудием пропаганды. Кресты ставились во множестве в воспоминание политических событий, для удержания их в памяти народа и для возбуждения польского патриотизма. К этим крестам римско-католическое духовенство часто совершало торжественные процессии и крестные ходы.

В этот период пробуждения православно-русских начал среди народа, освобожденного от подчинения панам, в западной России появилось несколько важных церковно-общественных учреждений. Вслед за возникшими, по мысли М. И. Муравьева, церковными советами стали учреждаться при православных церквах приходские попечительства, для попечения о благоустройстве и благосостоянии приходских церквей и причтов в хозяйственном отношении, а также для попечения о первоначальном обучении детей и для благотворительных действий в пределах прихода. Начали снова возникать существовавшие некогда в западной России церковные братства. Братства скоро привлекли к себе сочувствие и пожертвования не одних местных жителей, но и из других мест. В братские списки вносили свои имена многие знаменитые иерархи, а также крупные административные лица и общественные деятели. Первое из таких братств возникло в городе Ковне. Почетным председателем братства был избран высокопреосвященный Иосиф, утвердивший устав этого братства (2 декабря).

В этом году сделаны были также весьма значительные пожертвования в пользу церквей и православных школ. Многие почтенные лица из внутренних губерний, записываясь в число братчиков, вносили при этом более или менее значительные суммы в пользу церквей. Одно московское купечество пожертвовало в пользу западнорусских церквей и школ 30 тысяч рублей.

Число присоединившихся из латинства к православию значительно увеличилось в 1864 году. Всего присоединилось 1.620 человек, в том числе было не мало шляхты, дворян и мещан. Но это было только начало того массового движения в православие, которое обнаружилось в последующие два года. «После мятежа многие из католиков, даже некоторые ксендзы, усомнились, говорит митрополит Иосиф, в собственном законе и спрашивали себя: может ли быть святая и истинная та вера, которая поощряет измену, клятвы и преступления, которой пастыри позволяют себе призывать свои паствы к мятежу, или даже сами ведут их на грабеж и убийства и проливают человеческую кровь собственными руками, обыкновенно приносящими бескровную жертву Всевышнему»? Многие католики-простолюдины стали ходить в церкви вместо костелов, где ксендзы с некоторого времени перестали молиться за Царя – благодетеля крестьян.

По случаю переделки некоторых костелов в православные церкви, а также, в виду открытия новых приходов, высокопреосвященный Иосиф признал необходимым вызвать, на первый раз, 10 окончивших курс учения семинаристов из Новгородской и Тверской епархий для замещения священнических, а также учительских вакансий,

В декабре 1864 года посетил Вильну и был у высокопреосвященного Иосифа сенатор граф Д. А. Толстой, глубокий почитатель митрополита Иосифа и основательный ценитель заслуг его, автор его краткой биографии. Граф Д. А. Толстой в июне следующего года был назначен обер-прокурором Святейшего Синода.

Раздача духовенству бронзовых медалей в память усмирения мятежа. Напоминание митрополита Иосифа духовенству Литовской епархии о более заботливом воспитании своих детей в духе православия и русской народности, Ряд совершенных Иосифом торжественных богослужений и прием в день Святой Пасхи. Увольнение графа М. Н. Муравьева. Отзыв графа М. Н. Муравьева о заслугах митрополита Иосифа, как церковно-общественного деятеля и о старых бывших униатах. Защита преосвященным Иосифом старых священников бывших униатов. Согласие с ним в этом митрополита Филарета. Иосиф первый обруситель Северо-Западного края. Прибытие в Вильну К. П. фон Кауфмана. Учреждение митрополитом Иосифом православного женского монастыря в закрытом латинском монастыре визиток. Письмо по этому поводу к Иосифу митрополита Московского Филарета и присылка им двух монахинь для вновь учреждаемого монастыря. Торжественное открытие Свято-Духовского братства в Вильне и освящение часовни на память об усмирении мятежа 1863 года. Уничтожение древних изваянных изображении святых в православных храмах. Появление крайних русификаторов в Вильне, укорявших Иосифа и Муравьева в слабости и потворстве латинянам и полякам. Постепенное уничтожение митрополитом Иосифом уцелевших остатков унии. Письма митрополита Иосифа к некоторым преосвященным и к брату, его намерение отправиться на Вильдбадские воды.

В начале 1865 года (20 января) М. Н. Муравьев уведомил митрополита Иосифа, что на получение Всемилостивейше установленной бронзовой медали в память усмирения минувшего мятежа имеет неотъемлемое право западнорусское православное духовенство, большая часть которого претерпевала за церковь и отечество угнетения и посягательство на жизнь со стороны мятежников. Вследствие отзыва М. Н. Муравьева, митрополит представил ведомость о 496-ти лицах духовного сана, имевших право на получение означенной медали.³¹⁷

5 февраля 1865 года митрополит Иосиф дал Литовской духовной консистории следующее предложение, составляющее как бы продолжение его распоряжения от 28 декабря 1863 года. «Несколько уже раз было напоминаемо и внушаемо духовенству Литовской епархии о печальном положении тех священнических семейств, в которых священнические жены не могут дать детям своим первоначального, русского, православного воспитания. Новые подобные случаи заставляют епархиальное начальство снова обратить на это внимание. Благодарение Господу, образование священнических дочерей в Виленском училище девиц духовного звания принялось вполне удовлетворительно, во всех отношениях, и впоследствии из них выйдут достойные и, по своему званию, соответственные священнические жены и матери. Но и до того времени следует озаботиться, чтобы поступающие во священники не соединялись браком с девицами, чуждыми русскому православному образованию». Посему владыка предложил консистории: 1) при решении вопроса о допущении к рукоположению во священники и диаконы требовать от таковых письменное свидетельство благочинного и двух надежных местных священников о том, знает ли жена кандидата во священники читать правильно по-славянски и по-русски, говорить и писать по-русски, а также знает ли она важнейшие церковные православные молитвы и катехизис; 2) консистория должна была предписать благочинным не допускать брака означенных кандидатов во священники и диаконы, прежде удостоверения о знании невестами их упомянутых выше предметов; 3) в случае сомнения, консистория обязана была поверять выданные благочинными свидетельства в этом посредством других благонадежных духовных и, если оказалось бы, что жены кандидатов во священники не знают означенных предметов, то она должна была не допустить сих кандидатов к рукоположению; 4) внушить всему духовенству, чтобы оно заботилось по возможности о помещении дочерей в Виленское училище девиц духовного звания, дабы епархиальное начальство могло впоследствии не прибегать уже к подобным мерам. От воспитанниц женского училища означенных выше свидетельств, разумеется, не требовали. Потребность в русском и православном образовании дочерей духовенства была в то время так чувствительна, что, всегда отзывчивый на нужды духовенства, М. Н. Муравьев в записке, поданной им Государю, проектировал учреждение другого женского училища для дочерей духовенства, в городе Слониме. К сожалению, как этот проект, так и предположение М. Н. Муравьева об основании в Вильне высшего духовно-учебного заведения, в роде духовной академии, не были приведены в исполнение.

Высокопреосвященный Иосиф совершило, весною настоящего года несколько богослужений. В неделю Православия (21 февраля) митрополит выходил на молебен в большом храме Свято-Троицкого монастыря, вместе с преосвященным Александром, совершавшим литургию. 4 апреля, по случаю праздника Светлого Христова Воскресения, митрополит, в сослужении с преосвященным Александром, с собором духовенства, совершил в 12 часов ночи, в большом храме Свято-Духова монастыря, всенощное бдение и потом Божественную литургию, в присутствии всех генералов, военных и гражданских, чинов и при многочисленном стечении народа. Всерадостнейшее воскресение Господне возвещено было пушечною пальбой с крепости. После богослужения городское духовенство принесло, по обычаю, поздравление митрополиту, и было приглашено им в большую столовую на обычный завтрак. В числе поздравлявших были также, по заведенному издавна обычаю, шесть лучших учеников Литовской духовной семинарии (по 2 из каждого отделения). Каждый из них должен был заблаговременно написать, на одном из древних или новых языков, и представить на рассмотрение ректора семинарии приветствие своему владыке. В последние годы владыка не выслушивал этих приветствий. Тем не менее семинаристы-депутаты приглашались к столу владыки и, кроме того, каждый раз получали от него в дар 10 рублей. Утром явились с поздравлением к митрополиту Иосифу высшие военные и гражданские чины. В том же большом храме Свято-Духова монастыря митрополит совершал молебен, с участием, служившего перед тем литургию, епископа Александра: 14 апреля, в день Виленских мучеников, и 17 апреля, в день рождения Государя Императора. Того же 17 апреля, М. Н. Муравьев, в бытность в Петербурге, был уволен Государем Императором от управления Северо-Западным краем и за умиротворение и устройство края возведен в графское достоинство.

Значение совершенного Иосифом воссоединения униатов было вполне оценено лишь после минувшего мятежа, когда правительство могло опереться на двухмиллионную массу православного сельского населения, бывшего за тридцать лет до того более близким к католицизму и Польше. М. Н. Муравьев, бывший еще в тридцатых годах свидетелем воссоединительной деятельности Иосифа, сам признает в своих Записках, что высокопреосвященный Иосиф положил первый основание твердому владычеству России в западных её окраинах, и что высокопреосвященному Иосифу удалось с полным успехом преодолеть неимоверные трудности, при устройстве своей новой православной паствы. Трудности эти, по словам графа Михаила Николаевича, состояли, во-первых, в том, что, после воссоединения, «священниками остались старые униаты, хотя и принявшие православие, но, по привычке и по обычаю, более католики и поляки». Затем, паны-католики не давали воссоединенным крестьянам своим свободно усваивать православную религию. Наконец, надо заметить, прибавляет граф М. Н. Муравьев, что главные правители края оказывали явное предпочтение католическому духовенству и не только не содействовали митрополиту Иосифу, но даже противодействовали ему во многом. «При такой неблагоприятной обстановке дела, надо удивляться, продолжает граф Муравьев, как митрополит Иосиф удержал оное. Правительство обязано единственно ему в совершении сего великого дела, которое вместе с тем положило в будущем твердое начало русской народности в крае и дало возможность сельскому населению бороться с мятежом».³¹⁸

Вышеприведенное мнение Михаила Николаевича о старых униатских священниках, которые, по привычкам своим, были, будто бы, более католики и поляки, чем православные, могло иметь для последних весьма печальные практические последствия, если бы не вступился за них сам митрополит Иосиф. Дело в том, что в представленной Государю записке (от 14 мая 1864 года, пункт 3) М. Н. Муравьев предлагал, между прочим, «выписать из России несколько благонадежных священников и заменить ими бывших униатских священников, из коих некоторые не должны оставаться на своих местах». Рассматривавший записку Муравьева Западный Комитет одобрил указанное предположение Муравьева и положил «привести его в исполнение в административном порядке, по соглашению местных епархиальных начальств с главным начальником края».³¹⁹ Но митрополит Иосиф не мог согласиться на эту меру.³²⁰ В числе бывших униатов священников было еще не мало почтенных старцев, некогда стоявших с архипастырем заодно в деле воссоединения, или даже помогавших ему в этом. К таким личностям митрополит привык относиться с уважением, даже снисходительно смотрел на некоторые их недостатки. На всех, содействовавших ему в великом деле воссоединения, митрополит смотрел как на силу, выражавшую в себе дорогое предание западнорусской церкви, и внушал всем молодым труженикам уважать ее, даже переносить с терпением её недостатки и не оскорблять.³²¹

В этом случае, как и во многих других, с митрополитом был вполне согласен Филарет, митрополит Московский, глубокий почитатель заслуг М. Н. Муравьева в деле умиротворения западной России. В письме к Могилевскому архиепископу Евсевию (Орлинскому) митрополит Филарет пишет, 1 января 1865, между прочим, следующее: «Михаил Николаевич (Муравьев) совершил великий подвиг. Очень желательно, чтобы он продолжал, потому что надобно, чтобы дело его устоялось, поддерживаемое прямотой его, дабы потом было прочно». Непосредственно за этим мудрый Московский святитель продолжает: «неужели требуете, чтобы воссоединенных священников совсем не было на службе? Куда девать тех, которые есть? Воссоединенного священника, любимого прихожанами за честную службу и жизнь, отрешать от прихода конечно неудобно, и не значило бы сие успокаивать, а раздражать. Такого, и через него приход, надобно советом и надзором соблюдать от ветхого кваса унии».³²² Митрополит Иосиф всегда был убежден в непреодолимой трудности призвать на службу в Литовскую епархию вполне достойных пастырей церкви взамен бывших униатов. Митрополит Иосиф хорошо знал, что многие едут на службу в отдаленные края вовсе не по призванию, а только потому, что «видя себя незначащими дома, мечтают получить значение вдали», как писал тот же митрополит Филарет, рассматривавший, по просьбе обер-прокурора Святейшего Синода А. Н. Ахматова, извлечение из вышеуказанной Всеподданнейшей записки М. Н. Муравьева, от 14 мая 1864 года.³²³ Нельзя упускать из виду, что успешная борьба с польским католичеством в Западном крае весьма затруднительна и требует долгой подготовки и жизни среди католиков, для всестороннего изучения их своеобразных, не всегда уловимых особенностей.

Заслуживающие доверия люди утверждали, что в связи с возникшим, по вопросу об устранении от приходов священников бывших униатов, недоразумением между начальником края и митрополитом Иосифом находился приезд в Вильну обер-прокурора Святейшего Синода, генерал-адъютанта Ахматова.³²⁴

Строгое отношение М. Н. Муравьева к старым бывших униатам было естественным следствием новой административной системы в Западном крае, одобренной высшим правительством и не допускавшей никаких послаблений, уступок, компромиссов, колебаний. Нужно заметить, что в период непродолжительного двухлетнего управления краем, взволнованным революционным движением, М. Н. Муравьев, снабженный чрезвычайными полномочиями, следовал, вообще, той же программе, какая была начертана на знамени митрополита Иосифа в период его сорокалетнего служения западной России. Достаточно припомнить важнейшие незабвенные заслуги Михаила Николаевича для Западного края, чтобы убедиться в полном соответствии их с давними планами Иосифа, которого по справедливости можно назвать «первым серьёзным обрусителем Западнорусского края, в самом высоком и благородном значении этого слова».³²⁵

Согласно известной записке М. Н. Муравьева, от 14 мая 1864 года, предложены были Западным Комитетом следующие меры, «для подавления в западных губерниях не только преобладания, но и проявления польского элемента, чуждого стране и враждебного законному правительству и русской народности».

1) Упрочение и возвышение русской народности и православия посредством устройства быта крестьян и распространения образования в духе православия и русской народности.

2) Улучшение быта православного духовенства с поставлением его в положение, независимое от землевладельцев, для того, чтобы оно, вместе с народом, могло противостоять польской пропаганде.

3) Преграждение римско-католическому духовенству возможности противодействовать постановлениям правительства, посредством учреждения за ним строжайшего наблюдения и немедленного взыскания за преступления.

4) Замещение лицами русского происхождения высших служебных мест, а равно мест отдельных начальников и тех, которые находятся в непосредственном соприкосновении с народом.

5) Водворение русского элемента в крае, посредством поселения русских крестьян и продажи имений русским всех сословий. Все эти мероприятия были Высочайше утверждены.³²⁶

Подобно Муравьеву, Иосиф издавна хлопотал также о замене чиновников польского происхождения русскими, об употреблении русского языка в правительственных учреждениях, об облегчении участи народа, подчиненного иноверным помещикам, о школах для народа и о пробуждении в нем русского народного сознания, о подавлении чрезмерного влияния католической иерархии, об устройстве церквей и об улучшении быта духовенства, о восстановлении древних памятников русской святыни. Все перечисленные планы и желания Иосифа были теперь блистательно поддержаны, развиты в подробностях, дополнены и отчасти осуществлены на деле Муравьевым, располагавшим к тому же особыми полномочиями и огромными материальными средствами, в виде контрибуционных сумм.

2 мая прибыл в Вильну назначенный преемником М. Н. Муравьева по управлению Северо-западным краем, К. П. Кауфман, «внесший», по словам профессора Кояловича, «как в дела своего предшественника, так и в новые, им самим двинутые, необыкновенное нравственное оживление и близость к народу». Период полуторагодового управления К. П. Кауфмана Северо-Западным краем ознаменовался, между прочим, многочисленными присоединениями к православию простолюдинов-католиков. Скоро по прибытии К. П. Кауфмана в Вильну состоялось открытие первого в этом городе православного женского монастыря.

Когда М. Н. Муравьев упразднил в 1864 году несколько римско-католических монастырей в Вильне, у высокопреосвященного Иосифа зародилась мысль обратить один из этих монастырей на устройство в нем женской православной первоклассной обители,³²⁷ и личный для неё состав заимствовать из женских Московских монастырей, «дабы обитель сия была новым звеном, соединяющим нашу страну с сердцем России». Эту мысль митрополита принял к сердцу М. Н. Муравьев. Он уступил для предположенной женской обители сначала Францисканский, а потом в 1865 году – гораздо более удобный монастырь визиток,³²⁸ и принял на себя ходатайство об учреждении и устройстве православной женской обители в Вильне пред надлежащими учреждениями и лицами. Сообщение М. Н. Муравьева Московскому митрополиту Филарету о предположении открыть в Вильне женский монастырь и его просьба прислать в открываемый монастырь способных монахинь из Московских монастырей поставили последнего «между желанием споспешествовать полезному для православия предприятию и между не малыми недоумениями», как писал митрополит Филарет митрополиту Иосифу 12 октября 1864 года. «В какой степени может открыться удобство монастырскому обществу существовать и действовать полезно и прочно, в виду неблагоприятствующего иноверии? Не легко и найти, и признать готовность на такое очень мало известное положение». Тем не менее митрополит Филарет прислал в Вильну двух способных монахинь Алексеевского монастыря – Флавиану и Антонию, которые и занялись устройством новой обители, с благословения митрополита Иосифа. «Новооткрытая, с Высочайшего соизволения, обитель была наделена домами, землями и другими угодьями в таком количестве, чтобы не только сама обитель безбедно существовала, но, чтобы в учрежденном при ней приюте она могла с полным удобством и пользою воспитывать сирот православного духовенства и дочерей недостаточных русских чиновников, служащих в западной России». Игуменьею назначена была, рекомендованная митрополитом Филаретом, казначея Московского женского Алексеевского монастыря Флавиана, а казначеей – инокиня того же монастыря Антония.³²⁹ 22 июля была совершена Александром, епископом Ковенским, закладка теплой церкви при новооткрытом монастыре, а 18 декабря совершено освящение той же церкви.

4 августа высокопреосвященный Иосиф утвердил устав Виленского Свято-Духовского братства собственноручною подписью на нем: «утверждаю, и да благословит Господь начинания братства». 6 августа, после архиерейского богослужения в храме Свято-Духова монастыря, совершилось торжественное открытие братства во дворце генерал-губернатора, в присутствии К. П. Кауфмана, произнесшего при этом речь. Наиболее были поражены присутствовавшие, когда ректор православной Литовской семинарии развернул перед их глазами старинную трехсотлетнюю хартию и прочитал громогласно грамоту на пергаменте, данную некогда святейшим патриархом Иеремиею Виленскому Свято-Троицкому братству, продолжателем которого считается Свято-Духовское братство. Митрополит Иосиф был избран, по единогласному желанию всех членов, почетным председателем братства и пожертвовал на его нужды 300 рублей.

29 августа преосвященный Александр, епископ Ковенский, освятил каменную часовню, построенную на православном кладбище над могилами падших во время мятежа воинов, а 30 августа он же освятил новую часовню, построенную на Георгиевской площади, в воспоминание подвигов наших воинов и для поминовения в ней падших на поле брани при подавлении мятежа и крамолы. 13 сентября преосвященный Александр освятил здания Литовской духовной семинарии после их капитальной переделки и перестройки. Торжество это почтил своим присутствием новый начальник края К. П. Кауфман, отпустивший незадолго перед тем 1.350 рублей, в ведение семинарского правления, на устройство газового освещения во всех помещениях Литовской семинарии.

Около того же времени преосвященным Игнатием, епископом Брестским, и Александром, епископом Ковенским, были рукоположены в сан священника пять кандидатов, окончивших курс учения в Тверской семинарии, а 22 октября посвящена в сан первой православной игуменьи в Вильне монахиня Флавиана.

Епископ Брестский Игнатий сообщил митрополиту Иосифу (от 15 октября), что генерал-губернатор К. П. Кауфман, при объезде Гродненской губернии, заметил во многих церквах статуи некоторых святых и ангелов, а также кресты с католическим распятием, хранившиеся в ризницах и на хорах, над входными дверями, и приказал отправить все эти предметы в Литовскую духовную консисторию. По мнению преосвященного Игнатия, доставка означенных изображений в Вильну, по распоряжению генерал-губернатора, могла бы произвести неблагоприятное впечатление на простой народ. Поэтому преосвященный Игнатий просил высокопреосвященного архипастыря дозволить негласное уничтожение этих предметов самим священникам, помимо консистории. Митрополит положил следующую резолюцию: «те из изображений, которые по своему характеру несомненно принадлежать римской церкви, следует уничтожить, негласным образом, самим священникам. Что же касается таких изображений, принадлежность которых римской церкви сомнительна, то их следует представить в консисторию для распоряжения по усмотрению». Вследствие донесения Пружанского благочинного протоиерея Червяковского, что в Пружанской Христорождественской церкви хранится подобных статуй до 25-ти (именно статуи ангелов) и что со стороны некоторых³³⁰ они возбуждают подозрение, будто ими намерены с течением времени опять воспользоваться, высокопреосвященный Иосиф разрешил протоиерею Червяковскому употребить на печение просфор все двадцать пять деревянных изображений. Особенно возмущались присутствием в церквах некоторых остатков униатской старины прибывавшие на службу из внутренних губерний чиновники. Для истребления статуй, так же, как и придорожных деревянных крестов, последние иногда прибегали к насилию и самоуправству. Так, мировой посредник Житков был устранен от должности и предан суду за превышение власти и кощунство, выразившиеся в том, что, по распоряжению Житкова, была истреблена находившаяся в часовне в селе Голынке, Гродненской губернии, статуя Иоанна Крестителя, освященная, как оказалось на следствии, православным священником и считавшаяся православною.³³¹

В Вильне в то время появилась партия самых крайних русификаторов, говорит бывший редактор Виленского Вестника и директор Виленской гимназии М. Де-Пуле. Новую партию Московские Ведомости называли тогда почему-то «Виленскими клерикалами», хотя в составе её не было лиц, принадлежавших к духовенству. Партия эта требовала всегда крутых мер и даже укоряла в слабости и потворстве таких крупных авторитетных лиц, как сам митрополит Иосиф, виновник упразднения унии, и граф М. Н. Муравьев, задушивший последний польский мятеж, человек большего практического ума и отлично знавший край, но не по книгам и газетным статьям. Со стороны этих русификаторов больше всего доставалось местным русским людям и давно обжившимся в крае, которым они не могли простить их прошлого, их уживчивости с поляками, их симпатий, их привычек и вкусов. От них, от местных людей, вместо спокойствия и мира, потребовали вражды и злобы, и когда не находили ни того, ни другого, то обзывали их кличками полякующих и ополяченных.³³² Не спаслось от этих фанатических преследований и местное православное духовенство. Когда Пружанский благочинный протоиерей Андрей Червяковский слышал укоризны и нападки некоторых приезжих русских людей и замечал их незаконное вмешательство в церковный обряд и устройство, он обыкновенно говорил, со свойственною ему всегда серьёзностью: «пусть они не забывают, что когда мы воссоединялись, то нам дозволено было сохранить кое-какие местные особенности; мы сделали более, чем сколько обязаны были сделать, хотя, конечно, не всякому это известно».

Нужно заметить, что слова эти принадлежат лицу, учившемуся в Главной семинарии, усердно содействовавшему Иосифу в деле воссоединения униатов и даже пострадавшему в 1834 году за ревностное устранение из Романовской униатской церкви латинских нововведений.³³³

Высокопреосвященный Иосиф неоднократно доносил Святейшему Синоду, что невозможно «в короткое время исцелить того, что разрушалось веками» (Записки митрополита Иосифа, III, 1046). При уничтожении остатков старых униатских обрядов и привычек он всегда соблюдал мудрую осторожность и постепенность, твердо памятуя, что простой народ, для которого дороги были некогда обычаи унии, не принимал прямого, непосредственного участия в воссоединении с православною церковью, и что он с течением времени добровольно откажется от всего, чуждого православной церкви и не признаваемого его пастырями. «Следует снисходительно относиться к людям и не допускать ломок», таково было его мудрое правило, высказанное им в 1866 году одному деятелю, прибывшему в край из внутренних губерний. При всем том митрополит зорко следил и деятельно заботился о постепенном и окончательном уничтожении всех остатков бывшей унии. Доказательством этого могут служить все отчеты по обозрению церквей Литовской епархии, представляемые ему ежегодно преосвященными викариями и кафедральным протоиереем. Достаточно привести здесь извлечения из отчетов преосвященных Игнатия и Александра, обозревавших церкви в 1861 и 1862 годах, до начала мятежа, задолго до прибытия в край новых русских деятелей. Преосвященный Игнатий, обозревавший в 1861 и 1862 годах церкви Бобринского, Бельского и Брестского уездов, довел до сведения митрополита Иосифа о следующих остатках унии в тех местностях. В некоторых беднейших церквах употреблялись, наряду с новыми, и прежние церковные сосуды: громадных размеров кропильница, чаши, дискосы, копья, чаши с крышками для хранения преждеосвященных даров в дни Четыредесятницы. В 9 церквах найдены высокие скамьи с досками для сидения (на подобие классных). В 14 церквах по-прежнему поворачивали на лево (а не направо) при выходе из церкви с крестным ходом. В двух приходах вовсе не было крестного хода в течение двух лет, «по упрямству прихожан», не желавших подчиниться православному обычаю хождения вправо. В некоторых церквах продолжали звонить, по латинскому обычаю, в размах, а не за язык, как звонят у православных. Ваянные деревянные фигуры Спасителя в рост, со связанными руками, в терновом венце, находились, по униатскому обычаю, в киоте, на горнем месте, и не были заменены приличными иконами в церквах – Кобринской соборной, Озятской и Чернявской. В последней церкви статуя Спасителя была облачена недавно в новую парчевую ризу. А в Головчинской церкви, в верхнем ярусе киота, находился образ Иосафата Кунцевича с пальмовою ветвью в руках.

Преосвященный Александр в некоторых церквах Дисненского и Свенцянского уездов (в 1862 году) нашел, на месте икон, изображения лиц, непризнанных церковью святыми, с странными польскими и латинскими надписями. Во вместительной Сосновской церкви было всего две иконы в иконостасе – Спасителя и Божией Матери.³³⁴ В некоторых церквах не было хоругвей и брачных венцов. Добутовская церковь была покрыта соломой и не имела колокольни. Отчеты преосвященных Игнатия и Александра были тогда же подвергнуты, по предложению архипастыря, тщательному рассмотрению, и своевременно были приняты епархиальным начальством зависящие меры к устранению всех указанных в отчетах ревизоров недостатков в осмотренных церквах.

В это время митрополит все еще не терял надежды на восстановление своих физических сил, как видно из многих его писем, в ответ на поздравления разных лиц с праздником Рождества Христова. «Да укрепит Вас Господь в тяжелых Ваших трудах на пользу вверенной Вам православной паствы и в борьбе со всеми ей недоброжелательствующими, пишет владыка 30 декабря Платону, архиепископу Рижскому, бывшему некогда у него викарием. – У нас тоже идет борьба; но, слава Богу, православные имеют поддержку, и я уповаю, что Бог устроит все к лучшему. Я только все по-прежнему недужен, хотя, кажется, немного крепче силами, а лекаря льстят и лучшими надеждами в будущем. Особенно предсказывают решительные добрые последствия от Вильдбадских минеральных вод, к которым и советуют отправиться будущим летом». В тот же день митрополит Иосиф писал Филарету (Малишевскому), епископу Уфимскому: «У нас многое движется вперед и, слава Богу, кажется, к лучшему. Я только все недужен. Однако становлюсь немного покрепче, а лекаря подают надежды еще получше». Архиепископу Антонию (Зубке), жившему в Пожайском монастыре, владыка писал 30 декабря следующее: «Благодарю Вас за письмо. Хорошо, что, и думая о смерти, Вы улыбаетесь. Хорошо, что и больной, Вы не поленились написать ко мне. Не знаю, больше ли рад, или не рад тому, что Вы не приехали к нам в Вильну. Вы (обыкновенно) не остерегаетесь опасных случайностей, а мне было бы больно, если б Вы у нас от чего-нибудь заболели и начали свое гыль до егомосця.³³⁵ Будьте здоровы на многие еще лета. Поздравляю и Вас взаимно. Я немножко чувствую себя покрепче, – не знаю, на долго ли, а, впрочем, доктора льстят надеждой». «Как-то нам, старикам, трудно живется, писал Иосиф к своему брату Николаю Осиповичу, и Вы жалуетесь, и я по-прежнему недужен. Однако же в последнее время чувствую себя немножко крепче, а лекаря обещают и лучшее; только советуют отправиться летом к Вильдбадским минеральным водам. Придется, кажется, послушаться».³³⁶

Учреждение пенсий для духовенства и увольнение на покой престарелых иереев. Всемилостивейшее награждение митрополита Иосифа посохом, украшенным драгоценными камнями. Письмо Иосифа по этому поводу к своему брату и к архиепископу Рижскому Платону. Обращение в православие католического прихода. Письмо Иосифа к Государю. Особенное значение богослужений митрополита Иосифа и теплое его отношение к прибывшим в край русским. Усиленные занятия преосвященного Иосифа епархиальными делами, Массовое движение католиков в православие; значение в этом событии личности митрополита Иосифа: характер и причины массового возвращения католиков в православие; осторожность Иосифа. Учреждение 19 новых приходов в Литовской епархии, Учреждение нового Шумского благочиния в Виленском уезде из шести церквей. Радость митрополита Иосифа в виду массового движения католиков в православие; письмо к преосвященному Игнатию и поощрение наиболее ревностных деятелей воссоединения. Освящения 15-ти обновленных православных церквей. Неожиданное увольнение К. П. фон-Кауфмана и назначение на его место графа Э. Т. Баранова.

На основании Высочайшего повеления, с 1 января 1866 года Святейший Синод стал назначать пенсии всем священникам, прослужившим беспорочно тридцать пять лет, по семидесяти рублей, а с 1867 года – по 90 рублей в год. Со времени издания этого, благодетельного во всех отношениях, постановления, митрополит Иосиф, не стесняясь, мог увольнять за штат некоторых престарелых священников. До сего времени многие из них оставались на службе, к соблазну некоторых приезжих русских людей, хотя были признаны и епархиальным начальством не вполне способными к ней, оставались только потому, что епархиальное начальство не имело никаких способов обеспечить последние годы жизни увольняемых старцев, оказавших некогда немалую услугу церкви и отечеству.

В неделю Православия 12 февраля, митрополит Иосиф совершал богослужение в своей крестовой церкви, а в день Святой Пасхи 27 марта служил всенощное бдение и литургию, в 12 часов ночи, в большой церкви Свято-Духова монастыря, в сослужении епископа Ковенского Александра. В тот же день митрополиту Иосифу Всемилостивейше был пожалован посох, осыпанный драгоценными камнями, при Высочайшем рескрипте, во внимание к незабвенным заслугам, коими ознаменована была многосторонняя и много полезная деятельность владыки, в период многолетнего его служения православной церкви и отечеству. «Возвратив, с достойными сподвижниками своими, в недра православия миллионы душ единоплеменного народа, архипастырь, говорится в рескрипте, неутомимо стремится к утверждению православной веры во вверенной ему, искони русской, пастве, руководя ее словом и примером к неразрывному соединению, к прародительскому благочестью и бдительно сохраняя в этом единении». Недавние события показали, сколько благотворна и полезна была вся прошлая деятельность маститого иерарха для православной церкви и русской народности. Посох вместе с рескриптом был доставлен митрополиту управляющим канцелярией Святейшего Синода Ф. М. Сухотиным, которому суждено было присутствовать на редком торжестве (3 апреля) обращения в православие целого католического прихода (более 1.500 человек) и освящения костела в церковь. Бывший настоятель этого костела, ксендз Иоанн Стрелецкий, также принял православие и остался настоятелем того же, сделавшегося православным, прихода, в месте Подберезье, в 28-ми верстах от города Вильны. Неожиданная для митрополита Иосифа Монаршая награда не мало обрадовала его. В одном из писем к своему брату Николаю Осиповичу, он пишет, от 9 апреля 1866 года: «Уверен, что Вам приятно будет узнать о новой Царской милости, которой удостоился я в праздник Светлого Христова Воскресения. Это посох, драгоценными камнями украшенный. Это самая высшая награда у нас по духовной части. Дал бы Бог сил отслужить еще за это сколько-нибудь Царю и Отечеству... Как-то они (силы) не поправляются, при всех разнообразных лечениях. Я усомнился даже ехать в Вильдбад и едва ли не ограничусь на нынешнее лето Тринополем и диететическим в нем лечением. Вот и пропала Ваша мечта, что я из-над Рейна проеду чрез всю Пруссию и Австрию на Черновицы (и заеду) в Вашу Грумозену». В тот же день митрополит Иосиф писал Платону, архиепископу Рижскому: «Извините, что немного поздно отвечаю Вам радостным воистину воскресе, – был не в силах, хотя Всемилостивейше данный мне посох и должен бы оные подкрепить. Что будет дальше, Бог весть, – а я что-то усомнился ехать в Вильдбад. Едва ли не ограничусь Тринополем и гигиеническим в нем лечением. Другие, кажется, все испытаны уже бесполезно. От всей души поздравляю и Вас с празднествами и желаю Вам всех благ от Господа, душевных и телесных. В особенности, да поможет Он Вам устроить благим успехом паству Вашу, в тревожном положении находящуюся. Мы тоже не без тревоги – однако же идем, с Божией помощью, вперед».³³⁷

Еще не выехал из Вильни Сухотин, доставивший драгоценный посох, как митрополит, «с ужасом в сердце, со слезами на глазах и с молитвою на устах», получил страшную весть о святотатственном покушении на жизнь возлюбленного Монарха и об избавлении его от опасности. В ответ на поздравление, по этому случаю, митрополита Литовского, назвавшего себя «недужным старцем», Государь молил Господа, сохранившего его жизнь, чтобы Он продлил дни памятного в летописях православной церкви и столь полезного служения митрополита Иосифа.³³⁸ 17 апреля, в день рождения Государя, митрополит Иосиф совершил в большой церкви Свято-Духова монастыря благодарственный молебен, в сослужении с Александром, епископом Ковенским, который перед тем служил здесь литургию. В той же церкви архипастырь выходил на молебен вместе с епископом Александром, совершавшим здесь литургию, 14 апреля, в праздник Виленских мучеников, и 26 августа, в день коронации Государя.³³⁹ Участие митрополита в служениях всегда привлекало в храм множество молящихся. Многие из приехавших на службу в Северо-Западный край приходили взглянуть на столь знаменитого иерарха и получить из рук его благословение на предстоящие им подвиги служения. К сожалению, все более и более развивавшийся недуг, обусловливаемый отчасти тревогами минувшего «повстанья», отчасти чрезмерною, напряженною умственною деятельностью, хотя и в тиши кабинета, не дозволял владыке принимать у себя, на дому, многих приезжих русских людей и руководить их советами и указаниями.³⁴⁰ К прибывшим в край русским деятелям митрополит относился с особенным вниманием, считая их пионерами русского и православного дела. Когда священник И. Берман, прощаясь с владыкой, перед выездом из Вильни на место своего служения, в место Воложин, передал ему поклон и попросил благословения от имени Ошмянского военного начальника, генерала Колодеева, – принимавший его в нынешней столовой митрополит снова присел и сказал отцу Б-ну: «передай ему мое благословение и поклон от искреннего моего сердца и скажи, что я его уважаю, да, я его очень уважаю!»³⁴¹

Величественное и отрадное зрелище представлял тогда Западный Литовско-Белорусский край в религиозном отношении. В местных литературных органах – Литовских епархиальных ведомостях, Виленском Вестнике и в Вестнике. Западной России – постоянно сообщались сведения то о возобновлении древних церквей, то о закладке и освящении новых, то об обращении костелов в православные храмы, то о возвращении целых приходов в православие. Во всех этих делах принимал большее или меньшее участие митрополит Иосиф. Как епархиальный начальник, он сам принимали, все бумаги, все доклады, касающиеся епархиального управления, и полагали, на них резолюции. Только в периоды сильного ожесточения его болезни некоторые епархиальные дела были, но его поручению, рассматриваемы одними, из викарных епископов. И хотя владыка сам не участвовал ни в одном торжестве освящения или закладки новых храмов, но вся подготовительная, так сказать, черновая работа, заключительным звеном которой были эти торжества, проходила через его опытные и властные руки. То же можно сказать о совершавшемся в те дни массовом движении среди католического народа к православию. Это движение было плодом того святого дела, которое митрополит Иосиф положил в основу западнорусской жизни, и, хотя Иосиф не был инициатором этого движения, но оно тесно связано с его авторитетным именем. На закате дней владыки оно затихло, а после его смерти и совсем заглохло. Вот почему об этом деле следует сказать подробнее.

Движение к православию вызвано было всею совокупностью, недавно совершившихся, важных событий, как то: уничтожением крепостного права, недоверием народа к ксендзам и панам, запятнавшим себя участием в минувшем мятеже, прибытием в край некоторых русских деятелей, одушевленных истинною ревностью к православию, но более всего, необыкновенным подъемом духа среди местного православного духовенства, хорошо понимавшего, что тогдашние обстоятельства особенно благоприятствовали возвращению в православие католиков-простолюдинов, насильно загнанных в польское католичество во времена владычества Польши. Дело возвращения русских крестьян из латино-польского обряда к вере предков их приняло во всем крае наиболее широкие размеры в 1865 и 1866 годах, именно, когда на деле осуществились для них блага законной свободы и законного пользования землею, дарованные им всемилостивейшим Монархом (изрекшим в достопамятном манифесте своем многознаменательные слова: «Осени себя крестным знамением, православный народ!..») Признательность к Царю-освободителю, Царю православному, при разумном содействии местных деятелей, духовных и светских, была первою причиною появившегося движения среди народа, совсем не понимавшего богослужебного языка в костелах, неприязненного польским панам, в большинстве коих крестьяне видели мятежников, противящихся православному своему Государю, недавних притеснителей своих. Мысль о возвращении или вступлении в православную церковь отождествлялась в глазах народа, чуждого догматических тонкостей, с мыслью о вступлении в общерусскую семью, под сень одного общего русского Царя, и отторжении от мятежного полячества.

Со времени мятежа церковь получила особое притягательное значение не только для православных, но и для католиков. По случаю какого-либо нарочитого праздника, в церкви находилось всегда масса католиков. Духовенство не упускало таких благоприятных случаев и своими убеждениями, и вразумлениями приобретало десятки и сотни новых чад православной церкви. Кроме объяснения «слова Божия», недавно освобожденные от «панщины» крестьяне нередко слышали в церкви, из уст своих пастырей, ясные, не ложные ответы на все новые запросы их жизни. Все крестьяне, как католики, так и православные, были убеждены, что только от одного «батюшки» можно узнать правду о настоящем их положении и получить от него добрый и искренний совет. Совет батюшки, в церкви или дома, одному католику негласно передавался прочим и свято исполнялся всеми. В это время костел или безмолствовал, или сбивал с пути своих прихожан, продолжая ублажать их бывших панов, потерявших теперь свою силу и обаяние в глазах простолюдинов. Этим костел невольно гнал католиков в православные храмы, где они находили для себя нравственное и религиозное удовлетворение.

Приемы, употреблявшиеся для убеждения крестьян, отличались кротостью и простотой: священники внушали им великое лишение, которое испытывают они, не причащаясь в костеле крови Христовой, указывали на отсутствие у католиков причащения для детей, в большинстве умирающих без этого великого священного таинства, – на запрещение читать священное писание, из коего люди могли бы уведать истину, на непонятный для народа язык латинского богослужения и на общепонятность православного богослужения, на древнейшее господство православной веры среди белорусов в этом крае. Гражданские деятели указывали на враждебную Царю проповедь в костеле и на участие ксендзов в мятеже; на нравственность семейного начала в жизни у православных священников, на весь склад русской православной жизни, где церковь. Царь и народ составляют одно неразрывное целое. На практике, деятели с любовью входили в дома крестьян, принимали участие в их семейных радостях и печалях, участвовали с ними, в качестве свидетелей, в торжестве присоединения к православной церкви, в торжестве их браков и причащения детей в храме Божием. При объезде деревень входили в дома православных крестьян, и явно избегали общения с упорными сторонниками костела, ксендзов и ополяченных помещиков. Большинство же последних, уличенные в прямом или косвенном участии в мятеже, в единственной заботе о самосохранении, молчало и притихло. Движение началось. К естественному движению пришла на помощь система правительственных поощрений в виде усиления благосостояния православных священников, наделения безземельных крестьян участками государственных имуществ, в виде денежных пособий нуждающимся, внимательного участия к справедливому отправлению ими рекрутской и других повинностей, развития народного образования, приурочения училищ и волостных правлений к православным приходским храмам (а не к костелам, как было до того времени), создания и обновления церквей, снабжения их предметами богослужения и средствами торжественного отправления такового; завелись хоры певчих из крестьян, образовались из них чтецы в церквах.³⁴² Присоединявшиеся были большею частью русского происхождения, совращенные некогда в латинство из православия или из унии. Так, присоединенные к православной церкви 673 человека крестьян в месте Шумске, Виленского уезда, были все белорусы, только отцы и дети которых совращены были в латинство доминиканцами. Они возвратились в православие вследствие притеснений и чрезмерных поборов своих ксендзов. То же должно сказать о новоприсоединенных крестьянах в Рудомине и Рукойнях, Виленского уезда.

По свидетельству высокопреовященного Александра, бывшего, в период воссоединения католиков, викарием митрополита Иосифа, Иосиф относился весьма осторожно и осмотрительно к заявлениям католиков, искавших присоединения к православной церкви. Когда известный деятель, князь Николай Хованский, доложил митрополиту Иосифу о желании многих крестьян Виленского уезда присоединиться к православию и о необходимости, в виду заявленного ими желания, обратить некоторые костелы в церкви, владыка послал в Виленский уезд епископа Александра, с тем, чтобы он исследовал на месте расположение умов тех, которые искали присоединения. Крестьяне повсюду с восторгом встречали преосвященного Александра и единогласно ходатайствовали о принятии их в православную церковь. На вопрос преосвященного Александра: действительно ли они сами желают присоединения, или действуют в данном случае по наговору или по совету других лиц, и на его просьбу поразмыслить внимательно об этом серьёзном деле, все единогласно кричали: «мы сами желаем быть православными! Долой ксендзов, и дайте нам православных священников!».³⁴³

За описанным движением в православие нельзя не признать великой нравственной силы, если оно успело увлечь в поток свой четырех ксендзов и таких личностей, как князья Друцкий-Любецкий, Радзивилл и Огинский, Деспот-Зенович, доктор Белинский, Войнилович и многие образованные чиновники. Один воссоединившийся, просвещенный польский помещик определил указанное движение, назвав его разрывом, раз навсегда, связи с Варшавой и Римом. Всего присоединилось в 1866 году в Литовской епархии до 25.194 человек, не включая сюда 4.254 человек, принятых в лоно православия в 1865 году.

С умножением числа православных, в последние два года учреждено было девятнадцать новых приходов, и на Высочайше ассигнованные 500 тысяч рублей, в течение пяти лет, с воспособлением от прихожан работою, материалами и деньгами, было построено пятьдесят семь новых церквей, в том числе сорок каменных. В постройке церквей гражданские власти принимали самое деятельное участие. В Виленском уезде число воссоединенных было столь значительно, что митрополит признал нужным учредить (от 22 августа) особое, Шумское благочиние, состоящее из церквей – Рудоминской, Рукойнской, Кердеевской, Шумской, Островецкой и Быстрицкой. При этом митрополит изъявил искреннюю свою признательность кафедральному протоиерею В. Гомолицкому за заботливые его труды по образованию перечисленных шести новых приходов. Остальные три церкви Виленского уезда – Подберезскую, Гейшишско-Юрьевскую и новоустрояемую Интурскую, владыка оставил, впредь до усмотрения, в ведении протоиерея Гомолицкого.³⁴⁴

Митрополит душевно радовался продолжающемуся среди католиков движению в пользу православия и старался поощрять, по мере возможности, нелегкие труды священников по присоединению католиков к православию. «Слава Богу, что присоединения к православию идут и по Гродненской губернии, писал митрополит Иосиф своему викарию, епископу Брестскому Игнатию, жившему в городе Бродне, дал бы Бог, чтобы движение это шло дальше и дальше. При случае напоминайте кому следует, чтобы о присоединениях доносили благочинные мне или в консисторию, с приложением подписок (присоединившихся). Я положил, по мере поступления сих донесений, представлять Святейшему Синоду достойных ревнителей к наградам, а без верных сведений этого делать невозможно. С совершенным почтением имею честь быть Вашего Преосвященства покорнейшим слугою».³⁴⁵

По получении Высочайше отпущенных в пособие духовенству Литовской епархии 42 тысячи рублей, владыка тот час назначил самолично 7.805 рублей «духовным, ревностно и с благим успехом потрудившимся в деле присоединения иноверцев к православию» (от 100 до 200 рублей каждому). Остальную сумму должна была распределить консистория, пользуясь указаниями епископов Игнатия и Александра и с утверждения архипастыря. «При назначении пособия следует иметь в виду, писал митрополит в предложении консистории, не только действительные потребности, но также честное и доброе служение, особенно же заведение и успешное содержание церковно-приходских училищ, без пособия от учебного округа, а также ревностное и успешное присоединение иноверцев к православию. В сем последнем случае можно назначать и вторичное пособие лицам, получившим таковое (по распределению самого владыки), если Бог благословить их новыми успехами». При назначении пособия митрополит не забыл и тех семинаристов, которые, по назначению начальства, принимали участие при богослужениях во вновь освящаемых церквах в Виленской губернии (переделанных из костелов), и которые при этом нередко переносили с полным самоотвержением, и голод, и холод, и прочие лишения. Владыка назначил им в пособие двести рублей.³⁴⁶

8 ноября совершено преосвященным. Александром, епископом Ковенским, в Вильне освящение возобновленной Николаевской церкви, первоначальное основание которой относится к первой половине XIV столетия.³⁴⁷ Это была одна из пятнадцати вновь перестроенных или устроенных из костелов церквей, освященных епископом Александром в 1866 году. Во время крестного хода вокруг освящаемой церкви запрестольный крест несен был впереди народа начальником губернии С. Ф. Панютиным, который был избран приходом Николаевской церкви, согласно своему желанию, в церковные старосты, а хоругви были несены мировыми посредниками и другими чинами высшей местной администрации.

В конце 1866 года, 9 октября К. П. Кауфман, высоко поднявший знамя православия и русской народности в Западном крае, был уволен в одиннадцатимесячный отпуск и отставлен от управления этим краем. Увольнение К. П. Кауфмана вызвало неодобрение со стороны патриотической и русской партии. Зато ликовала польская партия, которая, по словам К. П. Кауфмана, «была придавлена, но не усмирена». На место К. П. Кауфмана начальником края был назначен, как думают, под влиянием, шефа жандармов графа Шувалова и министра внутренних дел Валуева, граф Э. Т. Баранов протестантского вероисповедания). Поводом к увольнению К. П. Кауфмана послужила, между прочим, «ужасная распущенность» некоторых чиновников в Западном крае. Граф Э. Т. Баранов, по приезде в Вильну, для успокоения русского общественного мнения, сказал местному дворянству 2 декабря, что система управления в здешнем крае не изменится, что все правительственные предначертания будут непременно исполнены.³⁴⁸

Последнее торжественное служение Иосифа в Свято-Духовом монастыре. Покушение поляка Березовского на цареубийство в Париже. Обратное движение в католичество воссоединенных простолюдинов и причина этого явления. Приезд Государя в Вильну, и его речь к крестьянам, Приветственное письмо к нему недужного митрополита Иосифа. Отношение архипастыря к духовной семинарии и к женскому училищу. Освящение древней Пятницкой церкви и Николаевского собора в Вильне. Смерть митрополита Филарета. Торжество преосвященного Иосифа по случаю прекращения конкордата с Римом. Учреждение Иосифом церковных библиотек в Литовской епархии.

В январе 1867 года (9 числа) был назначен инспектором Литовской духовной семинарии, на место получившего другое назначение архимандрита Модеста, смотритель Виленского духовного училища архимандрит Мелетий. 4 марта владыка совершал литургию в крестовой церкви, а 16 апреля, в 12 часов ночи, в день Светлого Христова Воскресения, митрополит Иосиф совершил, в последний раз в своей жизни, – в Свято-Духовом монастыре,³⁴⁹ всенощное бдение и затем литургию, в сослужении преосвященного Александра, епископа Ковенского. После служения владыка принимал обычные поздравления в своем архиерейском доме. – 26 мая митрополит Иосиф был потрясен страшным известием о новом покушении на драгоценную жизнь Монарха, совершенном в Париже, 25 мая, двадцатитрехлетним поляком Березовским, питавшим мысль о цареубийстве с самого младенчества. Митрополит Иосиф письменно поздравил Государя с избавлением от опасности и получил от него за это монаршую благодарность.

Через три недели после этого события в Париже, Государь прибыл в Вильну. Приезд Государя особенно обрадовал митрополита, в виду замеченного среди вновь воссоединенных обратного движения в латинство, быстро приостановленного теперь авторитетным словом так кстати посетившего Вильну Государя. Дело в том, что присоединение к православной церкви массами уже несколько месяцев перед этим остановилось. Многие из присоединенных отказывались от данных ими обязательств принадлежать к православной церкви. Некоторые не присоединенные жены православных супругов стали возить детей своих в Вильну, чтобы крестить их по римскому обряду. Некоторые из вновь воссоединенных беспрепятственно обращались за совершением треб к латинским монахам Виленского костела всех святых. Ксендз Бояржинский открыто крестил младенцев, рожденных от православных родителей, принадлежавших к Юрьево-Гейшишской церкви, посещал дома православных и внушал им не повиноваться православной церкви. Следует заметить, что вновь воссоединенные прихожане этой церкви – старанием священника Петра Левицкого, при содействии военного начальника князя Хованского – были белорусы, совращенные происками ксендзов в латинство, всего лет 20 тому назад.³⁵⁰ Особенно подстрекали народ к отпадению отставные солдаты из римских католиков, убеждавшие простолюдинов, что под нашим Царем живет семьдесят семь вер и ни одну из них не ломают, а также – костельные братчики, которые в то время ездили но деревням для освящения жителей особым способом, ставя латинский крест на голову людей, разрешаемых от православия, и принимая от них деньги. На грамотную шляхту отчасти имели вредное влияние превратно истолкованные статьи официальной газеты «Виленский Вестник», в которых проповедовалось безотносительное уважение ко всем верам, в смысле гражданского единства всех членов государства. Даже в высшие сферы посыпалось множество ябеднических прошений о возвращении костелов латинянам, о разных небывалых притеснениях.

Причины обратного движения зависели в некоторой степени и от самого способа присоединения к православию. При большом числе ревнителей этого дела, разбросанных в трех губерниях и не соединенных в деле столь святом, как верование, ни единством в убеждениях, ни единым руководящим направлением, нельзя было обойтись без частных ошибок, без частных уклонений от строгой чистоты в действиях, хотя уклонения эти не были ни особенно резки, ни вредны. «Присоединение, при общем движении народа к православию, делалось, по словам ревизорского отчета преосвященного Александра (за 1866 год) поспешно, без должного приготовления и сознательного усвоения истин православной веры со стороны присоединяемых... Между тем, с переменою обстоятельств, благоприятствовавших быстрому движению в народе к воссоединению с православною церковью, шляхетско-ксендзовская пропаганда стала действовать с особенною силою и дерзостью, употребляя все противозаконные средства к возвращению в латинство присоединенных. Народ темный, неразвитой бессознательно поддавался обману и лжи, – привычка к прежним обрядам слишком была сильна, чтобы вдруг ее оставить».³⁵¹ Труднее всего было удержать в православии бывших грамотных католиков. При массовом воссоединении они присоединялись как-то неохотно, говоря: «коли все, то и мы будем православными». Они никак не могли забыть своих излюбленных кантычек³⁵² и своих рожанцев.³⁵³ Их по-прежнему тянуло в костел, где они, важно восседая на скамьях, рядом с сурдутовою шляхтою, громогласно распевали разные польские гимны, под аккомпанемент костельного органа.

Православное духовенство единодушно высказывало желание, чтобы правительство открыто и торжественно заявило о признании православной веры господствующею и в Западном крае, и о сочувствии его к распространению православия, а также, чтобы опровергнуты были преднамеренно распространенные в народе клеветы, наветы и слухи. Вез всего этого казался немыслим успех не только нового присоединения, но даже и удержания семейств, прежде добровольно обязавшихся подписками принять православие.³⁵⁴

Желание духовенства оправдалось. Принимая в Вильне новоприсоединенных крестьян, Государь сказал им следующие слова: «очень рад вас видеть православными; уверен, что вы перешли в древнюю веру края с убеждением и искренно; знайте, что раз принявшим православие я ни под каким видом не позволю и не допущу возвратиться в католичество; знайте это и скажите это от меня всем своим». В бытность в Вильне, Государь посетил почти все Виленские церкви, духовную семинарию и женское духовное училище, обращался с речами к воспитанникам Литовской семинарии, воспитанницам женского духовного училища, и вообще был особенно милостив к православному духовенству.

Тяжкие недуги высокопреосвященного Иосифа лишили его возможности лично встретить Государя. Владыка приветствовал его письмом. В один из трех дней пребывания в Вильне, (11, 12 и 13 июня) Государь осчастливил своим посещением маститого архипастыря и этим доставил великое утешение недужному святителю. Упорная болезнь его, обязанная своим развитием, по признанию докторов и даже самого больного, вольной или невольной ошибке бывшего домашнего его врача Казимира Свидерского, не поддавалась никакому лечению. Даже после купанья его, по совету врачей, в Бирштанских минеральных водах, в месте Бирштанах, Виленской губернии, общее состояние его здоровья нисколько не улучшилось. Поражения тела его возобновлялись и учащались. Мучительная борьба жизни со смертью продолжалась, однако, очень долго.

В июле окончил курс последний, при жизни митрополита, выпуск воспитанников Литовской духовной семинарии. В последние годы жизни владыка бывал в семинарии всего раз или два раза в году. Но он, однако, весьма внимательно продолжал следить за состоянием семинарии во всех отношениях. Обо всех выдающихся случаях в жизни семинарии ему должен был доносить немедленно ректор. Владыка выражал большое неудовольствие, если до его сведения доходили какие-нибудь слухи о семинарии помимо ректора. Хотя старый семинарский устав доживал уже свои последние годы, но учебная часть, под бдительным оком архипастыря, стояла настолько высоко в семинарии, что из одного последнего выпуска 1867 года открылась возможность послать в духовные академии хорошо подготовленных восемь студентов, да, кроме того, четыре студента из того же выпуска 1867 года поступили в Санкт-Петербургский университет. Доброе настроение оканчивающих курс воспитанников выразилось, между прочим, в том, что они, при выпуске, на свои скудные средства приобрели для классной комнаты, служившей местом их занятий, икону Спасителя и к ней лампадку накладного серебра. В составе тогдашних учителей семинарии были люди весьма даровитые, почти все магистры богословия, печатавшие свои труды преимущественно в местных епархиальных ведомостях, а также усердно занимавшиеся изданием старинных памятников западнорусской письменности.

Около того же времени был произведен первый выпуск воспитанниц, основанного митрополитом Иосифом, женского духовного училища. Все окончившие воспитанницы вместе с своими наставницами отправились в Тринополь, чтобы принести благодарность своему отцу и благодетелю.³⁵⁵ При выпуске четырем из окончивших курс воспитанницам назначено было пособие из завещанного Иосифом капитала 5 тысяч рублей, по сто рублей каждой, по выходе в замужество. Все двадцать четыре воспитанницы, в большинстве сироты, были хорошо экипированы, отчасти на училищные остатки, а отчасти на отпущенные митрополитом 1.200 рублей из 42 тысяч рублей пособия духовенству, – считая по пятидесяти рублей на каждую воспитанницу I выпуска. Одну окончившую курс (М. Я. Киприанович), круглую сироту, митрополит назначил в женское училище помощницей наставниц, на открывшуюся вакансию. Всем известна особенная любовь архипастыря к воспитанницам женского училища, которые несколько лет, за неимением в училище домовой церкви, ходили в крестовую церковь, причем старшие из них пели на клиросе. Владыка называл воспитанниц своими прихожанками.

8 августа митрополит Иосиф совершил богослужение в крестовой церкви, в сослужении с ректором семинарии, архимандритом Иосифом. В этот день окончилось ровно тридцать восемь лет со дня посвящения высокопреосвященнейшего Иосифа в святительский сан; в тот же день скончалась, в 1858 году, его мать Фекла Семеновна.

1 октября Игнатий, епископ Брестский, совершил освящение возобновленной древней Пятницкой церкви. Это – первая каменная церковь в Вильне, сооруженная первою супругою великого князя Литовского Ольгерда, Мариею, на месте языческого капища; она воздвигнута из развалин (уцелели одни полу разрушившиеся стены без крыши) на средства, собранные постепенно, начиная еще с 1842 года, высокопреосвященным Иосифом, с прибавлением некоторой суммы из известного процентного сбора с имений. Как храм, так и иконостас его воспроизведены по стилю и образцу Новгородских иконостасов, откуда, как известно, заимствовались литовцами образцы для первоначальных Виленских церквей.³⁵⁶

22 октября освящен Николаевский кафедральный собор Минским архиепископом Антонием Зубкою вместе с епископами Игнатием Брестским и Александром Ковенским. В своем слове преосвященный Александр приглашал слушателей помолиться о здравии митрополита Иосифа, первого восстановителя православия в этой стране и об укреплении ослабевших сил архипастыря, а также – за упокой графа М. Н. Муравьева († 29 августа 1866), «всемерно заботившегося о поддержании и возвышении православия и давшего средства на обновление собора».³⁵⁷ Высокопреосвященный митрополит, «в воспоминание об этом, столь радостном для его сердца, дне», пожертвовал в пользу бедных Вильны пятьсот рублей, препровожденные им с этою целью в кафедральный собор.

19 ноября скончался выскопреосвященный Филарет, митрополит Московский, на восемьдесят шестом году своей жизни. По этому поводу были совершаемы богослужения в Виленских церквах, и, кроме, того, владыка предоставил «усердию всего духовенства Литовской епархии вознести теплые молитвы о упокоении столь знаменитого заслугами Московского архипастыря».³⁵⁸

Именным Высочайшим указом от 22 ноября объявлено было, что «действиями римского двора прерваны сношения оного с русским правительством», и что, вследствие этого, заключенный с римским двором конкордат 22 июля 1847 года утратил обязательную силу для России. Все, дела по управлению церквами римского исповедания впредь подчинены были ведению установленных в государстве властей и управлений на основании коренных законов Империи. Прекращение конкордата с Римом должно было доставить великую радость маститому иерарху, митрополиту Иосифу, который никогда не одобрял сделанной правительством в 1847 году уступки римскому двору. Уступка эта гарантировала, по мнению Иосифа, римскому католицизму полную свободу, новые льготы и роскошную материальную обстановку. Заручившись конкордатом, римский двор постоянно стремился действовать помимо правительства, поддерживал и возбуждал оппозицию против законной власти в римско-католическом духовенстве.³⁵⁹ Кроме того, он поощрял мятеж 1863 года, и возбуждал европейские государства ко вмешательству во внутренние дела наши. Правительство Пия IX находилось в постоянных, правильных сношениях с мятежною шайкой, именовавшею себя польским национальным правительством. В Риме находился поверенный в делах этого подпольного правительства. В 1863 году римский престол предписал совершать торжественные молебствия за Польшу во всех католических странах.³⁶⁰ Как отнеслись католики к расторжению конкордата, это видно отчасти из того, что, по поводу этого события, ксендз Свято-Янского костела в Вильне произнес с кафедры проповедь, в которой призывал своих слушателей твердо исповедовать главенство папы, хотя бы пришлось смертью запечатлеть такое исповедание.³⁶¹

Последний день 1867 года был ознаменован, или, лучше сказать, довершен новым торжеством православия. 31 декабря была освящена преосвященным Александром, епископом Ковенским, главная церковь в Виленском Мариинском женском монастыре.

Из распоряжений митрополита Иосифа по епархии, в 1867 году, заслуживает особенного внимания учреждение 41-й церковной библиотеки, но одной на каждое благочиние Литовской епархии. По распоряжению митрополита, каждый священник обязан был вносить ежегодно в пользу церковной библиотеки от двух до трех рублей. Кроме того, взимались небольшие взносы и от прочих членов причта. Еще с начала сороковых годов Литовское епархиальное начальство то рекомендовало духовенству выписку известных книг, то само непосредственно выписывало и рассыпало по церквам некоторые, наиболее соответствующие потребностям епархии, сочинения. Из подобных книг, а также из пожертвованных некоторыми духовными и мирянами, образовалось к началу 1867 года до тридцати довольно порядочных библиотек при церквах Литовской епархии. Для увеличения состава существующих библиотек и для открытия одиннадцати новых, митрополит Иосиф, по резолюции от 28 сентября, назначил в единовременное пособие в пользу церковных библиотек 2.500 рублей из суммы 42 тысячи рублей, Всемилостивейше пожалованной в этом году духовенству, и предложил консистории на указанные деньги приобрести для 41-ой церковной библиотеки книги богословского и церковно-исторического содержания.³⁶² Дело об учреждении церковных библиотек составляло одну из главнейших забот святителя в последние годы его жизни (как мы слышали от родной его племянницы, жившей некоторое время в одном с ним доме – Ф. В. С. С-ло).

О состоянии здоровья митрополита Иосифа мы находим следующие строки в письме его (28 декабря 1867 года) к брату Николаю Осиповичу, в Кишинев: «о моем здоровья не могу Вам сказать ничего утешительного, – оно скорее к худшему, нежели к лучшему. Ведь мне уже семидесятый год!»³⁶³

Увольнение от управления епархиями двух иерархов, сподвижников преосвященного Иосифа по воссоединению униатов. Издание службы святым Виленским мученикам Антонию, Иоанну и Евстафию. Последнее служение преосвященного Иосифа в крестовой церкви, в день Святой Пасхи, и письмо его к архиепископу Михаилу Голубовичу. Правительственные мероприятия к уменьшению латино-польской пропаганды в Западном крае. Заботы преосвященного Иосифа о народном образовании. Назначение и прибытие в Вильну генерала Потапова. Неудачные его попытки к примирению с поляками. Смутившая Иосифа высылка из Западного края иеромонаха Смарагда. Обратное движение в латинство воссоединенных поселян еще более увеличивается. Равнодушие гражданских властей и меры Иосифа против указанного обратного движения. Число воссоединенных в Литовской епархии в последний год жизни Иосифа. Назначение преосвященного Александра епископом Минским. Процветание местных епархиальных ведомостей при поддержке митрополита Иосифа. Вопрос об открытии православной духовной академии в Вильне и участие в этом деле митрополита Иосифа. Освящение Пречистенского, древнего митрополитального, собора, воздвигнутого из развалин. Торжество православно-русских начал в крае при закате жизни Иосифа. Занятие преосвященного Иосифа епархиальными делами. Кончина и погребение митрополита Иосифа. Ежегодное его поминовение 23 ноября. Крест-памятник.

Всемилостивейше уволенный на покой, 23 января 1868 года, Минский архиепископ Михаил Голубович просил митрополита Иосифа дозволить ему проживать в Жировицком монастыре. Митрополит отвечал, что он ничего не имеет против помещения высокопреосвященного Михаила в указанном монастыре, только бы от этого не произошло никакого затруднения для монастыря и помещающегося в нем духовного училища.³⁶⁴ Архиепископу Михаилу назначено было содержание ежегодно по 5 тысяч рублей. Он скончался в Жировицах в 1881 году. Другой знаменитый иерарх, архиепископ Василий Лужинский, также, как и Михаил, ближайший сотрудник митрополита Иосифа по воссоединению, уволен был от управления Полоцкой епархией еще 27 марта 1866 года, с назначением в члены Святейшего Синода и с содержанием по 7.114 рублей в год. Он скончался 21 января 1879 года в Санкт-Петербурге.

Высокопреосвященный Иосиф, как сказано выше, устроил пещерную церковь в честь трех Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия и переложил мощи их в новую дорогую изящную раку в 1852 году. Ему же суждено было, на остатке дней своих, издать и нарочитую службу этим святым Виленским угодникам. Известный ученый Невоструев случайно отыскал и выписал из рукописи трефология Московской Синодальной библиотеки древнюю службу, содержащую в себе стихиры и канон св. Виленским мученикам. Служба, а также акафисты, составленные неизвестными лицами, были рассмотрены, по поручению высокопреосвященного Иосифа, особой комиссией под председательством преосвященного Александра и, по одобрении Святейшим Синодом (от 16 февраля) к употреблению, напечатаны в количестве 600 экземпляров на средства Свято-Духова монастыря.³⁶⁵

Весною митрополит совершил в крестовой церкви два богослужения, оба с участием ректора семинарии архимандрита Иосифа. 17 февраля он служил в крестовой – раннюю обедню, а 31 марта, в праздник Святой Пасхи, совершил там же, в 12 часов ночи, всенощную и литургию. После окончания архиерейского служения в кафедральном соборе, совершенного преосвященным Александром, высокопреосвященный принимал в архиерейских покоях обычные поздравления от духовенства. На третий день после совершения богослужения в день Святой Пасхи, в крестовой церкви, митрополит Иосиф писал следующие строки к высокопреосвященному архиепископу Михаилу – в Минск: «Приветствую Вас взаимным поздравлением. Прошу довольствоваться этими краткими строками от меня болящего, недужного. Мое положение весьма тяжело! здоровье не поправляется, – и Господь не призывает к новой жизни. Да будет святая воля Его! В первый день Светлого Праздника я отслужил келейно, в домовой церкви, литургию. Но это усилие, кажется, способствовало к вящему ослаблению сил. Слава Богу, (я) приобщился Святых Тайн. Будьте здоровы и благодушны, 3 апреля».³⁶⁶

Между тем продолжались мероприятия в духе и направлении митрополита Иосифа и его ревностного продолжателя М. Н. Муравьева, клонившиеся к упрочению и возвышению православия и русской народности в крае и к освобождению её от католических и польских влияний, наростов и примесей. В день Божьего тела, совпадавший с ежегодным празднованием воссоединения униатов, запрещено было католикам совершать торжественные процессии, всегда отличавшиеся необыкновенною пышностью, особенно в Вильне. Запрещено было органистам развозить в святки по окрестным домам облатки, с целью католической пропаганды между православными и для собирания денег и хлеба. Предложено было закрыть костельные братства, как не имевшие законного утверждения или разрешения правительства и, по отзыву православного духовенства, вредно влиявшие на православное народонаселение. Представлено было к закрытию в Северо-Западном крае более 30-ти излишних костелов и каплиц.³⁶⁷ К началу 1868 года число обратившихся в православие из латинства в Северо-Западном крае доходило до 80 тысяч душ обоего пола.³⁶⁸ Число сельских училищ в Литовской епархии, составлявших одну из главных забот митрополита Иосифа, к началу апреля 1868 года доходило до 468 с 19.534 учащимися, в том числе было 184 училища, учрежденных духовенством и содержимых местными способами, и 192 – учрежденных духовенством и пользовавшихся пособием от Виленского учебного округа, 48 – учрежденных учебным округом и 42 – ведомства государственных имуществ. Для ознакомления воспитанников Литовской духовной семинарии с методами преподавания в приходских школах открыта была (18 декабря 1866 года) воскресная школа при Литовской семинарии.³⁶⁹

«Все предвещает, для Литовской паствы, – писал митрополит Иосиф Святейшему Синоду в конце 1867 года, как бы предчувствовавший уже близость окончания его земного пути, – все предвещает для Литовской паствы желанную для православной церкви и России будущность, если не помешают тому какие-либо, сохрани Господи, непредвиденные обстоятельства».

Обстоятельства эти представились раньше, чем кто мог бы ожидать. Со вступлением на должность начальника края генерала А. Л. Потапова 2 марта 1868 года, начались в крае новые веяния, новые попытки примирительных отношений к полякам и, хотя они не могли беспрепятственно развиваться, пока оставался в живых знаменитый поборник православия и русской народности в крае, митрополит Иосиф, но вредное влияние их сказалось отчасти и при жизни святителя и без сомнения приблизило его к могиле. Первыми жертвами нового направления политики в крае, сделались некоторые лица из духовенства, наиболее ревновавшие об интересах православия. 18 апреля, поздно вечером, митрополит Иосиф получил телеграмму из Петербурга с требованием немедленно отправить в Петербург смотрителя духовного училища, молодого иеромонаха Смарагда. В 11 часов ночи отец Смарагд уже сидел в вагоне, в сопровождении особого агента. Через несколько дней митрополит узнал из присланного к нему Смарагдом письма, что причиною этого внезапного и странного ареста и пребывания Смарагда в III отделении была проповедь,³⁷⁰ сказанная им 14 апреля, в день трех Виленских мучеников. В этой проповеди он сказал несколько слов в защиту русских православных деятелей в крае, которые в то время терпели не мало притеснений от врагов России и православия. Справедливые, ни для кого лично не обидные его слова, говорит отец Смарагд, были ложно истолкованы и показаны, как несогласные с образом действий администрации в крае. И вот отцу Смарагду предложено было, не заезжая в Вильну, отправиться в Константинополь на должность помощника настоятеля Константинопольской миссии.³⁷¹

С первых же дней вступления в новую должность генерала Потапова, явно обнаружившего свои симпатии к полякам еще в бытность его помощником М. Н. Муравьева по управлению краем, обратное движение воссоединенных в латинство увеличилось в небывалых размерах. Между тем генерал Потапов старался свалить свою вину в этом на православное духовенство, как видно из следующего его отношения к митрополиту Иосифу от 17 марта. «В Виленской губернии во время настоящего Великого поста, многие из вновь присоединившихся из католицизма в православие крестьяне отказались исповедоваться и причаститься Святых Таин у православных священников, а некоторые даже не крестят детей, в надежде, что им опять дозволено будет возвратиться в католичество. Ксендзы же не крестят сих младенцев, потому что родители их исключены из списков прихожан римско-католиков. В Шумском приходе Виленского уезда, вследствие распространенного слуха, что бывшие у исповеди у православных священников воссоединенные должны оставаться в православии, а остальные все – опять возвратиться в католичество, крестьяне не хотят идти в церковь, объясняя, что к ним кто-то приезжал из Вильни и распространил сказанный слух.

Запросив начальника Виленской губернии, что ему известно по указанным обстоятельствам, принял ли он какие либо меры против распространения вышеуказанных слухов и что сделано местным гражданским начальством по заявлениям православных священников, если таковые поступали, об уклонении от православия окончательно присоединившихся к господствующей церкви и давших в том подписки и церковную присягу, генерал Потапов просил, не признает ли высокопреосвященный Иосиф возможным воспользоваться последними днями Великого поста и командировать благочинных или священников для убеждения упорствующих к принятию таинства св. причащения, по обряду православной церкви».

На отношении генерал-губернатора митрополит Иосиф положил следующую резолюцию: «Имеет консистория предписать через благочинных священникам Виленского, Ошмянского и Вилейского уездов, дабы они в духе христианской кротости, благоразумия и долготерпения, усугубили спасительные внушения и наставления к обращению на путь долга тех из своих прихожан, которые колеблются в воспринятой ими православной вере; каковой труд совершится тем удобнее, если гражданские чиновники, по смыслу настоящего распоряжения главного начальника края, укажут тем прихожанам лживость злонамеренных разглашений, какими они были обольщаемы, – якобы была возможность возвращения их в латинство. Консистория возложит обязанность и на самих благочинных иметь наблюдение за действиями в сем отношении подчиненных им священников, руководить их действиями и, в случае надобности, восполнять оные самим или через других надежных священнослужителей, а о последствиях доносить консистории».³⁷²

Митрополиту Иосифу подробно было известно, и помимо приведенного сообщения генерала Потапова, от самих же местных благочинных, о появлении сильного брожения среди воссоединенных, хорошо была известна и главная причина этого брожения – вновь проводимая в крае политика генерала Потапова, который очевидно желал указанным маневром только «умыть свои руки» в этом непатриотическом и нерелигиозном своем поступке. Как бы в ответ на указанную просьбу генерал-губернатора Потапова к митрополиту Иосифу – командировать священников для убеждения упорствующих, Шумский благочинный священник И. Ш-ч донес 30 июня Литовской духовной консистории следующее: «Так как в начале присоединения к православию гражданские власти и полиция принимали в том самое живое и деятельное участие, и но начальному порядку присоединения оные были почти вседействующими,³⁷³ а ныне уже более года оные власти не оказывают ни малейшего содействия в присущих беспорядках, а потому состояние и ход православия представляет очень не утешительное положение. Все священники Шумского благочиния доносят мне, что совращения и нерешительность крестить в православие детей от православных отцов и матерей, сущих в латинстве, очень умножились. Многие неаккуратно исполняют обряды веры, а многие и сами вовсе не желают быть православными, и детей своих не хотят крестить по православному обряду, заявляя при том, что жены их, оставшиеся в латинстве, не дозволяют сего исполнить». Донося об этом епархиальному начальству, благочинный присовокупляет, что он неоднократно обращался с просьбою о помощи к военным начальникам, к Виленскому уездному исправнику и к господам приставам, но не получил никакой помощи. «Между тем, в настоящее время еще следует ходатайствовать о содействии полиции, так как быстрый переход последней от много попечительной, в начале, деятельности, к нынешнему бездействию парализует все дело православия и явно оправдывает все ложные слухи, что начальство ныне не желает поддерживать и защищать православных». Тот же благочинный еще в марте месяце два раза обращался в консисторию, безуспешно прося содействия к обращению на путь долга упорствующих воссоединенных.³⁷⁴

Тяжелые, грустные мысли должно было возбуждать в митрополите Иосифе двусмысленное отношение нового начальника края к воссоединенным. Но авторитет и влияние маститого архипастыря, хотя и расслабленного физически, были так велики и обаятельны, что, несмотря на все неблагоприятные обстоятельства, число воссоединенных в православие из латинства в Литовской епархии, в этот последний год его жизни, простиралось еще до 1.173, – цифра, до которой уже никогда более не достигало число воссоединенных в той же Литовской епархии после кончины митрополита Иосифа.

18 августа владыка лишился ближайшего своего помощника по управлению епархией в последние 8 лет – преосвященного Александра, епископа Ковенского, назначенного епископом Минским. На вакантное место Ковенского епископа был посвящен в Санкт-Петербурге, 14 сентября, ректор Литовской духовной семинарии архимандрит Иосиф (Дроздов), оставивший о себе самую светлую память среди своих бывших питомцев. В последнее время архимандрит Иосиф был близким собеседником и сопутником архипастыря в его поездках за город для моциона и для освежения, был почти бессменным свидетелем дум, чувств, отрады, немощи, надежд, сомнений и беспокойств своего владыки. Он же был, как мы уже говорили, первым редактором Литовских епархиальных ведомостей.

Основанные в 1863 году митрополитом Иосифом «епархиальные ведомости» издавались уже шестой год, дав в этот период времени местному духовенству множество полезных статей, особенно исторического содержания, а также касающихся разных вопросов местной церковно-религиозной жизни. Некоторые статьи напечатаны были в этом епархиальном органе по указанию или по внушению самого архипастыря, как, например, обширный исторический очерк Литовской епархиальной семинарии, составленный добросовестно и с полным знанием дела профессором И. И. Юркевичем. Юркевич поступил в духовное училище в год основания (1828) Литовской семинарии, а с 1841 года состоял секретарем и наведывал семинарским архивом, откуда он и почерпал свой материал, – кроме богатых личных воспоминаний о местной семинарии. Многочисленные и весьма ценные статьи протоиерея Плакида Янковского, особенно касающиеся эпохи воссоединения униатов, писаны также по внушению и при поддержке митрополита Иосифа.³⁷⁵ При распределении между духовенством Литовской епархии известной суммы 42 тысячи рублей, владыка обыкновенно сам назначал по 200 рублей пособия этому неутомимому постоянному сотруднику Литовских епархиальных ведомостей.

Еще в 1828 году преосвященный Иосиф проектировал учреждение особой духовной академии в Полоцке, в видах более успешного приготовления униатов к воссоединению с православною церковью. Проект этот, долго не сходивший со сцены, был, наконец, оставлен по разным причинам. В 1864 году М. Н. Муравьев возбудил вопрос об учреждении духовной академии в Вильне, вместе с юридическим факультетом. Спрошенный по этому поводу митрополит Иосиф отозвался, что, по его мнению, учреждение православной духовной академии в Вильне было бы благодетельно для утверждения православия как в самом городе, так и в крае, но что он не может положительно сказать о действительной потребности проектируемой академии в общих видах русской православной церкви, имеющей уже четыре духовные академии и не располагающей при том достаточными средствами для открытия пятой академии. Православная церковь, без сомнения, отнеслась бы с признательностью к открытию этого полезного ученого учреждения, если бы были изысканы экстренные средства, вне бюджета духовного ведомства, на основание духовной академии в Вильне. Вслед за этим был составлен комитет из 2-х духовных и 4-х светских лиц,³⁷⁶ по назначению Иосифа и Муравьева. Составленные этим комитетом соображения и предположения, а также проект высшего духовного училища при Литовской духовной семинарии, с 3-х классным курсом, были представлены, 9 сентября 1864 года, митрополиту Иосифу и М. Н. Муравьеву. Последний обещал Иосифу сообщить свои соображения по поводу представленного проекта, но этого обещания не исполнил, вероятно, по случаю последовавшего скоро увольнения его от должности генерал-губернатора. Дело это оставалось без движения до 1868 года, когда, по представлению светских властей, Святейший Синод предложил митрополиту Иосифу (1868 год, 24 августа) войти в новое соглашение с генерал-губернатором относительно учреждения в Вильне духовной академии, а также – указать средства, на которые признается возможным отнести потребный на этот предмет расход. Благоприятный открытию академии ответ генерал-губернатора Потапова уже не застал в живых митрополита Иосифа. Архиепископ Макарий, знаменитый преемник митрополита Иосифа, писал Святейшему Синоду (23 марта 1869 года), что, по его мнению, «учреждение в Вильне духовной академии с историческим отделением (открытия коего требовал генерал Потапов) было бы весьма желательно для успехов православия в крае и для скорейшего его обрусения, но что он находит совершенно излишним писать проект или соображения об устройстве этой академии до тех пор, пока не будут указаны финансовые средства для её основания и содержания».³⁷⁷

22 октября совершено было высокопреосвященным Антонием, бывшим архиепископом Минским, и викариями – Игнатием Брестским и Иосифом Ковенским, освящение последнего, восстановленного в последние годы из развалин, Успенского собора, называемого также Пречистенским и митрополитальным. Собор этот построен великим князем Ольгердом (в крещении Александром) и освящен первоначально, в 1348 году, всероссийским святителем и чудотворцем Алексием. В последнее же время в обширных его развалинах помещались мастерские и склады всякого рода. За торжественным обедом, данным по поводу освящения Пречистенского собора генерал-губернатором Потаповым, был провозглашен тост за здоровье маститого архипастыря, выскопреосвященного митрополита Иосифа, «главного виновника торжества православия в здешнем крае». Настоятелем освященного собора митрополит назначил протоиерея Антония Пщолку, человека разностороннего образования и большего ума, бывшего ближайшим советником М. Н. Муравьева и его преемников, пользовавшегося любовью и уважением всего духовенства, а также русского светского общества.

Последний год жизни высокопреосвященного Иосифа был рядом духовных торжеств для благочестивой души его: в течение этого периода времени освящены почти все храмы, воссоздание или обновление которых начато, по указанию митрополита Иосифа, М. Н. Муравьевым, именно: Николаевский собор, Пятницкая церковь и, наконец, Пречистенский собор. Теперь архипастырь спокойно мог сказать: ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, с миром, потому что очи мои узрели чаяние души моей – восстановление последней и древней святыни русской, некогда поруганной врагами православия; увидели мои очи торжество моей веры, еще недавно называвшейся холопскою верою и совершенно вытесненной из городов в веси; увидели спасение моего единоверного и единокровного русского народа, еще недавно гонимого и преследуемого его угнетателями.

Между тем митрополит Иосиф, изнеможенный и ослабленный давним недугом, почти не выезжая из дому, по-прежнему продолжал заниматься епархиальными делами, забывая душевную скорбь и телесные немощи, по-прежнему он отличался бодростью духа и ясностью мысли. По-видимому, ничто не предвещало столь близкой катастрофы. Каждый день владыка принимал у себя с докладами представителей Литовского епархиального и духовно-учебного ведомства, внимательно выслушивал доклады своего секретаря Григи по прошениям, журналам, протоколам и разным другим текущим бумагам, и секретарь, под диктовку владыки, писал на всех этих бумагах резолюции. Написанное секретарем митрополит прочитывал и, по-прежнему, подписывал, большею частью, под сокращением: «Иосиф митрополит Литовский». Судорожное дрожание правой руки владыки, и особенно трех пальцев этой руки, в последнее время необыкновенно усилилось. На лице его замечался отпечаток нелегких физических страданий. Прямая фигура его представлялась теперь несколько сгорбленною. Борода совершенно побелела. Владыка с трудом мог ходить без посторонней помощи.

23 ноября, в субботу, в день кончины всероссийских угодников, св. Великого князя Александра Невского и святителя Митрофана Воронежского, в 35 минут первого часа по полудни, большой колокол Свято-Духова монастыря возвестил жителям города Вильни о кончине великого архипастыря, на 70-м году жизни и на 40-м святительского служения. О последних днях и минутах почившего сообщались в свое время следующие сведения в местном епархиальном органе. «За два или три дня до кончины высокопреосвященный, удрученный уже в течение нескольких лет болезнями, чувствовал себя, как обыкновенно, но в четверг, 21 ноября, ему стало дурно, произошел какой-то резкий переворот в его организме, и в субботу, в полдень, его не стало! С четверга он не принимал пищи и не спал, однако был еще в полной памяти; в пятницу он исповедался и причастился св. Таин. Когда прибыли к нему доктора, то он спокойно спросил их: “скажите мне правду, не стесняйтесь обыкновенною скрытностью пред умирающим; мне так плохо, что, кажется, жизнь моя на земле кончается”. Медики не имели оснований разуверять больного в его мыслях. Ночью с пятницы на субботу ему было очень тяжко, он чувствовал сильную жажду; иногда ему представлялось, что комнаты его наполнены народом, и он спрашивал: откуда так много народу; по временам он просил, чтобы его переодевали. К утру ему, однако, стало лучше и он, по желанию своему, еще раз сподобился святого приобщения тела и крови Христовых. После того он был в спокойном состоянии, но чем дальше, тем слабее. В 12 часов дня он приказал просить к себе преосвященного викария Иосифа, который совершал литургию в домовой церкви, в доме генерал-губернатора, по случаю храмового праздника. Пока успели доложить преосвященному викарию, пока он, окончив литургию, успел приехать в митрополичьи покои, он застал уже бездыханное тело архипастыря. До самой кончины он был совершенно спокоен; в последние минуты жизни вздохнули, три раза и отдали. Богу душу».

Известие о его смерти быстро распространилось; не прошло и часу после его кончины, как народи, во множестве стал стекаться к митрополичьим палатам; на лицах заметно было глубокое сожаление о потере незабвенного архипастыря; после облачения тела, в 3 часа по полудни совершена была первая панихида, после которой преосвященный Иосиф, епископ Ковенский, сказал краткую речь. 24 ноября тело покойного положено было в гроб и, по совершении литургии, перенесено в крестовую церковь. 25 ноября совершена, прибывшим из Пожайского монастыря высокопреосвященным Антонием, бывшим архиепископом Минским, торжественный вынос тела из крестовой церкви в Николаевский собор. По внесении тела в собор, красноречивый Виленский проповедник, протоиерей А. Пщолка, сказал речь «с таким чувством и одушевлением, что почти все слушатели тронуты были до слез». «Исповедуем... перед всем миром, сказал, между прочим, оратор – сын униатского священника, что без сего избранника Божия, без его самоотвержения и мощного духа, мы до сих пор, быть может, коснели бы еще в прежнем горестном положении, до сих пор несли бы тягостное иго прежнего чуждого преобладания. Он один руководил нас спасительными наставлениями; он один заботился обеспечить участь нашу; в его великой нравственной силе мы слышали и ощущали нашу собственную силу…»

Сотрудники в Бозе почившего в деле воссоединения униатов, его сослуживцы и помощники по управлению западнорусскою паствою и многие сельские пастыри стекались отовсюду, чтобы отдать последний долг почившему архипастырю. Вслед за Игнатием, епископом Брестским, прибыл 26 числа высокопреосвященный Михаил, бывший архиепископ Минский. 27 прибыл из Санкт-Петербурга, присутствовавший в Святейшем Синоде, Макарий, архиепископ Харьковский, а также Александр, епископ Минский. 29, в день погребения, рано утром прибыл обер-прокурор Святейшего Синода, граф Димитрий Андреевич Толстой. В течение семидневного пребывания останков святителя постоянно совершались архиерейские служения и панихиды, а в остальные часы, днем и ночью, читано было над гробом Евангелие. Храм был наполнен молящимися. Православные посещали церковь и ночью. Было что-то величественное в этом всеобщем поклонении отшедшему в вечность святителю. Не с слезами и плачем, но сосредоточенной серьёзностью на лицах, с каким-то необъяснимым душевным трепетом подходили к гробу. 24 и 27 числа пели панихиду воспитанницы женского духовного училища и женский хор присутствовавшего в соборе в полном составе православного женского монастыря. В речи, произнесенной 28 ноября протоиереем П. Левицким, указана была параллель в деятельности усопшего Литовского и почившего год тому назад Московского святителя Филарета. По словам оратора, «это были два столпа и светильника православия, почти одновременно воздвигнутые Промыслом Божиим, – один, поставленный на востоке православной Руси, чтобы утверждать там по преимуществу веру Христову и проливать свет Христов, а другой – на западе её, чтобы здесь возжечь угасающий светильник среди омраченного запада и утвердить здесь ту же веру Христову».

В день погребения, 29 ноября, на литургии, архиепископ Макарий произнес высоко назидательное поучение, в котором изобразил пастырское служение почившего и его заслуги перед Богом, церковью и отечеством. Погребальное отпевание совершали шесть архиереев, четыре архимандрита и многочисленный собор прочего духовенства (всего духовенства было до ста человек). При последнем прощании с почившим 29 ноября, «не без удивления было замечено всеми, что, несмотря на семидневное пребывание останков покойного под влиянием разнообразных температур, – в теплых комнатах его покоев, в более прохладной домовой его церкви и, наконец, в соборе, – тело его нисколько не подвергалось влиянию разлагающей стихии: спокойный лик великого архипастыря изображал его как бы уснувшим. В массах людей, приходивших в последние дни поклониться усопшему, невольно вырывались восклицания о нетленности».³⁷⁸

Когда торжественная процессия с останками святителя вышла из собора, небо было мрачно. Свирепствовала буря. Холодный ветер метал песком и снегом и наклоняли, хоругви. С десяти православных церквей раздавался звон колоколов. Но сквозь все более усиливающуюся бурю, среди бесчисленного народа, дорогой для России гроб шел твердо, верно и пришел туда, к тому месту успокоения, заранее самим святителем уготованному, где почиют святые мученики Литвы, слишком пятьсот, лет тому назад пострадавшие здесь за веру православную. Казалось, в описанном шествии воочию изображался тот подвиг, коему всецело была посвящена вся жизнь святителя. Вот он со своим духовенством (в погребальном шествии участвовали двое его ближайших сподвижников – архиепископы Антоний и Михаил) идет сквозь бурю страстей и козней, идет медленно, «среди борьбы и противления», но с могучей волей, твердо, уверенно и ведет за собою до двух миллионов народа. Наконец, он привел свой народ и тихо, мирно, с любовью передал древней матери-церкви отторгнутых от неё детей.³⁷⁹

После последнего прощального слова епископа Ковенского Иосифа гроб с останками святителя был внесен в пещерную церковь и опущен в небольшой склеп под ракою святых, Виленских мучеников. На том месте, где поставлен гроб, положена чугунная доска с надписью: «Помяни, Господи, во царствии Твоем раба Твоего, святителя Иосифа». «Святые Виленские мученики, Антоние, Иоанне и Евстафие, молите Бога о мне. 1850 год». Доска с обозначением этого года была приготовлена, по распоряжению архипастыря, еще в 1850 году.

Вследствие ходатайства епархиальных преосвященных, Святейший Синод, в начале 1870 года, воздавая должную честь незабвенным заслугам святителя Иосифа на пользу православной церкви и отечества, постановил, чтобы в день его кончины, 23 ноября, во всех церквах Северо-и Юго-Западного края совершалась заупокойная о нем служба. На это постановление последовало Высочайшее соизволение 2 марта того же года.

8 апреля 1890 года, по инициативе Виленского Свято Духовского братства, был поставлен над могилою митрополита Иосифа кипарисовый крест с писанным масляными красками изображением, но обеим сторонам его, распятия Спасителя. Внизу, у подножия распятия, с одной стороны креста поясное изображение митрополита Иосифа, в архиерейском облачении, а с другой – изображение трех Виленских мучеников. Полное по чину освящение креста совершал, с восторженным религиозными, благоговением, высокопреосвященный Алексий, как бы предчувствовавший, что и ему самому скоро придется лечь вблизи подножия освящаемого креста.³⁸⁰

Деревянный крест-памятник митрополиту Иосифу, на подобие запрестольного креста, отличается изящною простотой. Да и нужен ли какой-нибудь драгоценный монумент тому, кто в городе Вильне и во всем крае оставил по себе столько величественных памятников православия, которые всегда будут служить вечными памятниками этому великому и незабвенному святителю!

Величие ума и характера преосвященного Иосифа. Взгляд его на свое призвание свыше и борьба с «чужими и со своими», с востоком и западом задело возрождения православия и русской народности. Уменье ориентироваться среди всяких обстоятельств и найти нужных помощников. Твердость убеждений, спокойствие и ровность. Порядок, аккуратность и трудолюбие преосвященного Иосифа. Его отношение к подчиненным: требовательность, строгость к провинившимся и справедливость ко всем. Постоянство внимания и дружбы к сподвижникам воссоединения. Меткость в определении людей и прозорливость митрополита Иосифа. Благочестивое религиозно-нравственное настроение. Участливое отношение митрополита Иосифа к духовно-учебным заведениям Литовской епархии. Отсутствие в нем фанатизма и любвеобильное отношение к иноверцам. Щедрая благотворительность и нестяжательность.

В дополнение к заменам, сделанным нами в разных местах нашего повествования о свойствах и особенностях высокопреосвященного Иосифа, мы представим здесь, по возможности, связный, общий очерк его характеристики и его необыкновенной личности.

Митрополит Иосиф принадлежит к числу величайших церковно-общественных русских деятелей в отечественной истории, как по исключительности своего положения и необычайности совершенного им дела, так и по уму, энергии и глубокому пониманию судеб русского народа, нужд церкви и государства. Нужен был необычайно тонкий и проницательный, обширный и глубокий ум, чтобы обнять судьбы унии во всем историческом её течении, взвесить и сообразить силы противников, из-за неё боровшихся, и без предубеждения и пристрастия решить, при каком исходе борьбы положение исповедников унии может быть естественнее и счастливее. Нужна была быстрая сообразительность, находчивость и практичность, чтобы в одну ночь написать знаменитую записку, от 5 ноября, послужившую исходным пунктом всех мероприятий по воссоединению униатов. Требовалась, с другой стороны, необычайная сила воли, крепость убеждений, уверенность в своих силах и правоте дела, а также полное самоотречение, чтобы бросить так скоро занятое им почетное положение в униатской церкви и пуститься в неизвестный, скользкий и опасный путь, способный привести к полной неудаче и разочарованию. И таковы именно были ум и характер Иосифа Семашки. Чем дальше усложнялось и запутывалось дело воссоединения, тем более раскрывались зоркость и проницательность Семашки, его энергия, смелость и настойчивость, и та особая гибкость, которая отличает людей, стоящих между двух партий.

С первых же шагов своей церковно-общественной деятельности митрополит Иосиф сознавал свои необыкновенные дарования и смотрел на них, как на особенную силу, данную ему Богом и призвавшую его совершить великое русское дело – сроднить и слить с православною Россией оставшихся еще в пределах её униатов. Этим взглядом митрополита Иосифа на себя, как на особое орудие Промысла Божия,³⁸¹ объясняются и высокий религиозный его энтузиазм, и великие подвиги самоотвержения, и полное презрение его ко всем опасностям, не боязнь самой смерти в виду этих опасностей. Возвышаясь над своими личными интересами до высоты Божьего призвания совершить великое русское дело, он с той же высоты смотрел и на других, и потому, когда видел противодействие своему святому делу, то или поражал со всею силою своих исторических врагов, или, когда видел в среде их своих же сильных русских, то, не задумываясь, требовал, чтобы ему дали возможность отойти в сторону, без позора себе и своему делу. Три раза он просил об увольнении его на покой, и каждый раз его просьба была отклоняема Государем, высоко ценившим его заслуги церкви и отечеству.

Преклоняясь пред святынею верховной власти, митрополит не поколебался, однако, указать Государю, в записке от 26 февраля 1859 года, на весь вред для русского дела в западной России неразумно проводимой правительством политики примирения с поляками.

Как глубокий знаток своей страны, наделенный при том государственным умом и неизменно начертавший на знамени своей деятельности утверждение православия и русской народности в Западном крае, митрополит не мог конечно смотреть равнодушно на отсутствие у правительства разумной, твердой, последовательной и практичной программы действий по отношению к ополяченным западным губерниям. Отсюда происходили нередкие его столкновения с главными правителями края, в числе которых, собственно говоря, не было ни одного человека, наделенного государственным умом, если не считать кратковременного мудрого управления М. Н. Муравьева, начавшего новую эру в жизни Западнорусского края уже в последние годы жизни Иосифа.

Но всею душою любя православие и Россию и понимая их в идеальной чистоте и силе, митрополит Иосиф поставил себя, однако, в положение белоруса-униата, постепенно, от силы в силу, возрастающего в православии и русской народности. Таким образом, как исторический деятель, он стоял между востоком России, современной ему, и современным же ему польским, западом – стоял, большею частью, в борьбе с тем и другим. Но это борьба не какого-либо сепаратиста – западно-русса. Это борьба русского, православного человека, живущего лучшими началами и преданиями русской исторической жизни многих веков и ставящего эти начала и предания выше всех временных направлений, выше всех личных счетов и всяких отношений к людям. Этим объясняется и большое снисхождение митрополита Иосифа к слабостям своей Литовской паствы, и страстная защита им этой паствы от бесцеремонных посягательств на исторические особенности её жизни, и порывистые его обличения иногда самых сильных русских людей за податливость в сторону полонизма и латинства, как например, обличение высоко чтимого им графа Блудова за заключение печальной памяти конкордата с Римом в 1847 году.³⁸²

Величие исторической личности сказывается как в беззаветном увлечении идеей, так и в умение и искусстве найти те пути, которые ведут к её осуществлению в жизни. Митрополит Иосиф замечательно умел ориентироваться среди самых трудных и разнообразных обстоятельств западнорусской жизни и каждый раз легко и быстро делался господином данного положения вещей. Не чуждаясь взаимной разумной помощи, он всегда умел найти главный контингент нужных ему работников на месте, оживить и вдохновить для служения родине лучшие местные силы. Враг придуманных, кабинетных мероприятий, он предпочитал те средства, которые подсказывались самою жизнью и в свою программу охотно включал все лучшее, что выработано было предыдущим историческим опытом, но в его программе оно получало ту твердость и устойчивость, которых ему не доставало прежде, и тщательно очищалось от всего, что противоречью основной цели всех его стремлений – сперва воссоединению униатов с православною церковью, потом – постепенному утверждению их в православно-русских началах жизни.

В достижении этих великих целей чрезвычайно много помогали Иосифу в высокой степени свойственные ему твердость, спокойствие, ровность. Он не отступал до последней крайности ни перед какими затруднениями и в своих правилах и убеждениях был непоколебим. Поразительную энергию в преследовании известной цели, а также выдающиеся организаторские способности Иосиф показал, как в деле воссоединения униатов, так и при устройстве Литовской епархии, после перенесения епархиального управления из местечка Жировиц в Вильну, бывшую тогда средоточием латинства и полонизма.

Как в иерархической своей службе, так и в частной жизни митрополит отличался порядком, аккуратностью и трудолюбием. Эти качества особенно обнаружились в нем в период подготовления к воссоединению униатов. Он заботился о быстром, безостановочном течении всех дел, особенно тех, с которыми соединена была, так или иначе, участь тех или других людей. Ни одно дело не проходило мимо его рук и не оставалось без внимательного его рассмотрения, до самых последних дней его жизни, несмотря на то, что у него были два помощника – викарные епископы Брестский и Ковенский. Митрополит не привык, по его словам, слагать ответственность на других, он нес ее всегда на себе.³⁸³

Все свои дела и распоряжения он заблаговременно долго обдумывал, без всякой огласки. Поэтому всякое дело его совершалось как бы нечаянно, а между тем иногда оно было результатом длинной и утомительной работы, свидетелем которой были одни стены его кабинета. Не зная этого, многие, как он сам говорит, совершенно неосновательно называли его ленивым.

Подчиненные ему начальственные лица в епархии должны были представлять ему самые точные доклады со всеми, относящимися к делу, справками из законов и прочее. По словам близкого и доверенного ему человека М. П. Григи, митрополит превосходно знал свод законов Российской империи. Он обладал также замечательным административным тактом. В своих подчиненных он особенно ценил исполнительность, точность, послушание и не любил деятелей суетливых и хлопотливых. По отношению к провинившимся он был строг и взыскателен. «Но как правитель, чуждый суровости и слабости, он являл милость и правду на суде своем, строгость и любовь; карал преступление, но щадил кающегося преступника». Подчиненные и любили, и боялись Иосифа. Денежные штрафы в пользу попечительства с провинившихся он считал самым действительным наказанием. Таким штрафам подвергались и неаккуратные благочинные, и священники, не произносившие проповедей, и духовные, без уважительной причины не явившиеся в церковь на богослужение. Иногда владыка прибегал к довольно оригинальным штрафам. Одного иеродиакона, опоздавшего на богослужение в крестовой церкви, высокопреосвященный велел оштрафовать двумя рублями, купить на эти деньги две восковые свечи и поставить их перед местною иконою. Опоздавший иеродиакон должен был за каждой вечерней класть земные поклоны перед иконою, во время пения «Ныне отпущаеши раба Твоего», до тех пор, пока не сгорели свечи. Заметив из окон архиерейского дома эконома Свято Духова монастыря, иеромонаха Георгия, шедшего в кафедральный собор в шляпе, а не в клобуке, Иосиф велел ему сделать, в наказание за это, 25 земных поклонов, хотя эконом оправдывался тем, что он пошел в собор прямо с базара и не успел надеть клобук.³⁸⁴

Однажды консистория пожаловалась митрополиту на помещение профессором семинарии Еленевским в Северной Пчеле оскорбительных для консистории статей, написанных им при участии семинаристов. Митрополит велел сделать виновному профессору, в собрании семинарского правления, напоминание, что покушаться на честь ближних двусмысленными обвинениями гораздо преступнее, нежели похищать у них собственность, но еще более преступно поощрять других к подобного рода покушениям, особенно, если это относится к юношеству, у которого развращаются понятия и нравственный характер. После этого Еленевский подал в 1862 году прошение об увольнении из семинарии. Но владыка уволил его лишь в 1864 году, когда Еленевский отрешился от прежнего обличительного направления и когда окончился срок обязательной его службы по духовному ведомству.

Считая себя как бы призванным свыше совершить воссоединение униатов и систематически подготовляя его административными мерами и преобразованиями, Иосиф строго преследовал всех противников воссоединения, как людей, не покоряющихся обязательным распоряжениям высшей иерархической власти. Наиболее непокорные базилиане и священники, как «неблагонадежные», низводились в причетники, ссылались в монастыри под строгий надзор настоятелей и даже иногда употреблялись там на черные работы, впредь до «исправления их образа мыслей, враждебного (тогдашнему) устройству греко-униатской церкви». Однажды до сведения преосвященного Иосифа дошло, что низведенные в причетники «неблагонадежные» иеромонахи пользовались в Тороканском монастыре столом вместе с прочей монастырской братией. Иосиф предписал настоятелю монастыря кормить «неблагонадежных», низведенных в причетники, простым столом вместе со служителями и, кроме того, употреблять таковых на черные работы в монастыре. Но когда однажды настоятель Бытейского монастыря, испытав все меры кротости, по распоряжению преосвященного Михаила, посадил всех, сосланных в этот монастырь упорствующих на хлеб и воду и назначил на черные работы, митрополит Иосиф писал по этому поводу своему викарию, преосвященному Михаилу, следующее: «Было бы благоразумнее и полезнее определить на хлеб и воду только лиц более виновных, а не давать общего распоряжения настоятелю».³⁸⁵ Очевидно, митрополит полагал справедливым подвергать наказанию только более дерзких ослушников, имевших вредное влияние на других непокорных. «Раскаявшихся и исправивших прежний образ мыслей» духовных Иосиф тотчас возвращал к прежним должностям и даже выдавал им денежное пособие из Высочайше отпущенной суммы на пособие духовенству.³⁸⁶

В отношении к людям митрополит всегда руководствовался чувством справедливости и беспристрастия. Подчиненные хорошо знали эти качества Иосифа и всегда относились к нему с глубоким уважением, любовью и доверием. В отношении к высшим людям Иосиф не был искателен и, где дело требовало, был неуступчив, так что иные считали его гордым. В обращении он был мягок, но чувство собственного достоинства никогда не оставляло его.

Не менее могущественное влияние производил владыка на подчиненных редкою чертою своего характера, показывавшею в нем высокое христианское развитие. Это – поразительное постоянство внимания-дружбы. С особенною ясностью сказалось это постоянство внимания, а также его ровность и твердость, в его отношениях к стоявшим с ним заодно в деле воссоединения. Таким вниманием неизменно продолжали пользоваться даже второстепенные деятели воссоединения. Известно, что ко многим старым священникам-униатам Иосиф назначил молодых помощников. Случалось, что последние иногда жаловались митрополиту на своенравие и не всегда справедливые действия этих старцев. Как бы в ответ на их жалобы, митрополит обыкновенно выставлял на вид новым деятелям заслуги старцев в былые, трудные времена, давая этим понять, что своим терпением и уступчивостью обиженные сделают приятное ему, митрополиту.

Относительно меткости митрополита Иосифа в определении людей, его находчивости и понимания ксендзовских и иных всяких происков, можно сказать, он не имел себе равных, и эта черта его характера составляла его замечательную особенность. Как доказательство его знания людей и умения определить их безошибочно, можно привести следующий случай, рассказанный митрополитом Киевским Платоном, бывшим некогда архимандритом Свято-Духова монастыря в Вильне. Когда, для пополнения братии вверенного ему монастыря, были выписаны из Костромы несколько человек монахов, то после литургии, совершенной Иосифом в монастыре, Платон представил их ему в своей келье. Высокопреосвященный поговорил с каждым из них, а на другой день потребовал к себе архимандрита и стал подробно расспрашивать о них. Платон, на сколько успел узнать их в столь короткое время, сделал их характеристику. Иосиф слушал его, большею частью соглашался с ним в определении этих личностей, но на счет одного заспорил и высказал диаметрально противоположное мнение. Архимандрит Платон не мог не выразить удивления своего по этому поводу, но по прошествии некоторого времени убедился, что высокопреосвященный был прав. Когда впоследствии архимандрит, при случае, спросил владыку, как он мог так верно определить этих монахов и в особенности того одного, которого так метко охарактеризовал, видя их всех в первый раз и мало говорив с ними, – высокопреосвященный улыбнулся и сказал: «поживите здесь, в крае, и вы научитесь верно узнавать людей». Но без сомнения, не один только край, а сила внутреннего прозрения, как полагает передававший этот факт митрополит Платон, давали Иосифу эту возможность.³⁸⁷

Благочестивое, истинно-религиозное настроение владыки видно из того, что заветным его желанием было посетить места, прославленные и освященные учением и страданиями Спасителя и поклониться в храме Гроба Господня в Иерусалиме. Но сначала трудные политические обстоятельства края, а потом болезнь помешали осуществлению этого благочестивого намерения владыки.³⁸⁸

Считая воспитание одним из надежнейших средств для перерождения западнорусского духовенства, митрополит неусыпно следил за состоянием семинарии, всех мужских и женского духовных училищ – во всех отношениях. До наступления болезни, митрополит посещал семинарию не только в классное время, но и в часы вечерних занятий. Войдя в одну из занятных комнат, он иногда садился на табурет и расспрашивал о занятиях того, другого, при чем всегда вспоминал семью учеников. Оказывалось, что он знал не только их отцов, но и дедов, знал их привычки, характер и образ мыслей. С поразительною легкостью и искусством он ставил того или другого из учеников в рамки их будущей деятельности и в среду домашних обстоятельств и интересов. Чарующее действие его слов, бывало, озадачивало записных шалунов. Владыка почти всегда присутствовал на частных экзаменах, обращая особенное внимание на справедливую и беспристрастную оценку познаний учеников их преподавателями. На экзаменах высокопреосвященный внимательно следил за успехами учеников не только в главных предметах семинарского курса, но и в таких, как медицина и сельское хозяйство. Архипастырь полагал, как пишет один автор воспоминаний о нем, что живущий среди народа священник может быть лучшим лекарем в незначительных болезнях и своими советами может удержать крестьян от искания помощи у евреев и знахарей. А сельское хозяйство он сам любил и желал, чтобы и священники занимались им; этим он думал привязать их к местам служения и внести кое-что новое в сферу сельскохозяйственной жизни. Одним словом, он желал, чтобы священник был первый и лучший человек в приходе. «Отец ректор, говорил однажды с улыбкой владыка, не давайте благословения тем семинаристам, у которых, по приезде в Вильну, будут белые руки, – это лентяи, а благословляйте тех, у которых руки загорели от солнца, – они, видно, что трудились... Я и сам некогда возил снопы», говорил владыка. Высокопреосвященный Иосиф строго требовал, чтобы церковное пение в училищах и в семинарии было изучаемо с надлежащею основательностью. По пению он производил экзамены воспитанникам и наблюдал, чтобы пение воспитанников у него в домовой церкви и за торжественными его богослужениями отличалось стройностью, гармоничностью и религиозностью; он изгонял из церковного пения крикливость, вычурность, неожиданность переходов в тонах или темпе.

Оканчивающим курс семинарии обыкновенно сообщались из консистории сведения о вакантных местах. Кандидаты священства выбирали себе то или другое место, которое владыка утверждал за ними, смотря по их поведению и успехам. Он сердечно любил своих семинаристов и от них ожидал пользы всегда больше, чем от других. Только недостаток своих кандидатов заставлял его иногда рукополагать во священники окончивших семинарский курс в других епархиях. Священнические места предоставлялись иноепархиальным кандидатам после, более или менее продолжительного служения их в должности приходских учителей или надзирателей духовных училищ в Литовской епархии. Владыка обыкновенно сам принимал учеников на казенное содержание в семинариях и училищах. Для этого ему представлялась ведомость о всех, ищущих казенного содержания.³⁸⁹ Митрополит был вообще враг исключений учеников. Но зато он «беспощадно», как сам говорит, исключал из семинарии и из училищ тех из них, которые, по своему поведению или по недостатку способностей, оказывались несоответствующими будущему их призванию, как пастырей церкви. Благодаря заботливости митрополита, Литовская семинария была одна из лучших в империи.

Перед каникулами владыка устраивал на свой счет рекреацию ученикам семинарии и духовного училища. Ученики вместе со всеми служащими отправлялись в 9 часов утра в Трипополь. Часов в 12 владыка сам выходил к ученикам в смежный с Тринополем живописный лес, запросто, в подпоясанном широким поясом подряснике, с соломенною шляпою на голове и с палкой в руках. После приветствия митрополита ученики отправлялись в близлежащее, замечательно красивое имение «Верки», принадлежавшее тогда князю Витгенштейну, осматривали достопримечательности дворца в этом имении, любовались обширными оранжереями, иные качались на качелях. В 3 часа все ученики, со всеми начальниками и наставниками, отправлялись в дом и сад владыки, где происходило угощение, сопровождаемое песнями и играми. Часов в 10–11 вечера все, довольные и веселые, возвращались домой, также с пением песен. В последние годы рекреации на счет владыки происходили не в Тринополе, а в других загородных местах. Вообще, но отношению к ученикам Иосиф был всегда попечительным отцом и покровителем. Дети хорошо понимали это, ценили его доброту и справедливость и на всю жизнь хранили о нем самое отрадное воспоминание.

Замечательною чертою характера митрополита было отсутствие фанатизма. Проведя всю жизнь в борьбе с коварством и с происками латинян, он, однако, в душе никогда не был врагом латинян. Напротив, в своих действиях и словах он всегда доказывал необходимость относиться к иноверцам с любовью. Этим он думал рассеять предубеждения их против православных и даже приобрести их сочувствие. До заключения конкордата с Римом высокопреосвященный Иосиф все-еще не терял надежды на обращение в православие католиков-западноруссов. При всей преданности своей православию, он отдавал должное уважение всякому искреннему религиозному убеждению и относился терпимо и беспристрастно к другим вероисповеданиям. Так, например, в дни церковных ходов из кафедрального собора на «Иордань», на реку Вилию, когда ему приходилось проходить, в предшествии всего своего православного духовенства, мимо католического собора св. Станислава, он, не останавливая хода, сам всегда останавливался пред дверьми этого храма и торжественно при всем народе крестился на костел три раза, что всегда производило на всех, без различия исповедания, большое впечатление. А по совершении крестного хода Иосиф заходил в ближайший дом, принадлежавший одному католику (помещику Ржевускому – на углу Антокольской и Мостовой улиц), и там разоблачался, за дальностью расстояния соборного храма от реки Вилии. С митрополитом всех католических церквей в России Жилинским и с евангелико-лютеранским пастором Эвертом владыка находился в хороших отношениях, и они, но словам людей, знавших Иосифа, даже посещали друг друга. Митрополит Иосиф ходатайствовал частным образом о награждении Эверта наперсным крестом, выставляя на вид, что он знает Эверта с хорошей стороны уже семь лет и что последний «отлично себя ведет по отношению к православной церкви».³⁹⁰

На праздники Пасхи и Рождества Христова хор певчих митрополита Иосифа, после поздравления генерал-губернатора в его дворце, обыкновенно направлялся на Замковую улицу и заходил в дом римско-католических епископов для поздравления с праздниками митрополита Жилинского. Выслушав концерт архиерейских певчих и сказав им несколько приветливых слов, митрополит Жилинский давал им на угощение некоторую сумму денег.³⁹¹ Певчие поздравляли также (до 60-х годов) лютеранского суперинтендента и старших чиновников – католиков и православных. Могучая сила христианской любви покоряла владыке сердца всех его знавших и приобретала ему уважение в людях, даже противных с ним убеждений. Хотя Иосиф всегда считался «отступником» в глазах римлян, но замечательно, что в течение 30-ти лет он не испытал от местных иноверцев никакого личного оскорбления.

При высоких качествах мужественного и любвеобильного ревнителя православия и горячего патриота, почивший архипастырь оставил по себе память и щедрого благотворителя не только между православными, но и среди иноверцев. По случаю получения Высочайших наград и по случаю больших праздников и выдающихся торжеств, он обыкновенно жертвовал сотни, а иногда тысячи рублей в пользу бедных жителей города Вильни, без различия вероисповедания. В пользу Свято-Духова монастыря он пожертвовал более четырех тысяч. В пользу других православных монастырей он завещал пять тысяч рублей из оставшихся после его смерти 50 тысяч рублей.³⁹² Из этой же суммы он завешал в пользу Виленского женского духовного училища капитал 17.500 рублей процентными бумагами, с тем, чтобы на проценты с этих бумаг воспитывались в Виленском училище семь дочерей священно-служителей Литовской епархии. Такая же сумма (17.500) была завещана митрополитом Иосифом, как уроженцем Киевской губернии, на содержание семи стипендиаток его имени в Киевском женском духовном училище. В пользу четырех духовных академий митрополит завещал 9.888 рублей, полученных из кабинета Государя за отправленные сюда после смерти Иосифа два алмазные креста, снятые с клобуков, а также за алмазные знаки орденов св. Александра Невского и св. Андрея Первозванного. На проценты с этого капитала студенты духовных академий получают, при выпуске из академии, премии за лучшие сочинения на степень кандидата богословия (ежегодно одна премия в размере 165 рублей). Митрополит завещал также 5 тысяч рублей Академии Наук на издание его Записок с приложенными к ним документами. Своим родственникам митрополит Иосиф завещал сравнительно ничтожные суммы, а именно: братьям Иоанну, Николаю, Семену и Михаилу по 1.250 рублей; трём женам протоиереев – сестре Евфросинии Кудржицкой 2.500 р. и её дочерям – Иосефине Есьманович и Регине Чудовской по 1.250 рублей; сестре Елене Гомолицкой 5 тысяч рублей. Согласно завещанию митрополита, все члены Виленского духовенства, начиная с диаконов, а также преподаватели духовных учебных заведений и многие светские лица получили на память оставшиеся после его смерти, разные вещи, как-то: иллюстрированные издания, картины, эстампы, мебель, ковры, платье. Ценная соболья шуба в 800 рублей и шелковая ряса в 150 рублей достались, по завещанию митрополита, его преемнику (архиепископу Макарию). Для раздачи братии и служителям Свято Духова монастыря назначено было 500 рублей и 3.500 рублей на выдачу годового оклада жалованья всем, служившим при митрополите, собственно при его доме, начиная с его эконома и письмоводителя и кончая сторожами того же дома. Остатки от указанной суммы предназначены были в пользу бедных без различия вероисповеданий.

Наружный вид преосвященного Иосифа, его голос и движения. Уединенное положение митрополита Иосифа среди русского и польского общества в Вильне. Самоуглубленное, молчаливое настроение духа и характер беседы митрополита Иосифа, Чтение книг и библиотека преосвященного Иосифа. Любовь его к научным занятиям и к произведениям искусств, особенно к живописи. Устроенная им картинная галерея. Любовь к пению и физическому труду, Простой образ жизни митрополита Иосифа в Тринополе. Родственные отношения преосвященного Иосифа к семейству кафедрального протоиерея В. Гомолицкого и к другим родным. Письмо к родителю протоиерею Семашке.

Высокопреосвященный Иосиф был среднего роста, несколько полный и отличался крепким телосложением. До шестидесятилетнего возраста он почти не подвергался болезням. Он имел прекрасную голову, несколько открытую, с короткими, вьющимися волосами, римский, несколько закругленный нос и проницательные глаза, полные ума и доброты. Представительная фигура его, с лицом строгим и выразительным, стала еще более внушительною и прекрасною, когда темная окладистая борода его совершенно побелела, как бы в соответствие с нежно-белым лицом и с белым клобуком, украшенным бриллиантовым крестом. Голос у владыки был средний, отчетливый и слегка пришепетывающий. Особенно величественною казалась его фигура в архиерейском облачении, во время богослужений, которые отличались необыкновенною чинностью и торжественностью, хотя не были продолжительны. Во время священнодействия слова и движения его были плавны и стройны. Во всей осанке его, в движениях и в голосе светился огонь нелицемерной веры.

Жизнь в большом, разноплеменном и разноверном городе и занимаемое митрополитом высокое общественное положение требовали от него соблюдения известного декорума и этикета. В Вильне он уже не мог жить с такою патриархальною простотой, как бывало в Жировицах, где он всегда являлся как бы отцом среди родной семьи. Здесь уже не было прежних ближайших его помощников и сверстников по образованию. Одни из них умерли, другие доживали дни свои на покое. Не мог найти владыка искренности, задушевности, отрады и среди не большого кружка местного высшего русского общества, как соприкасавшегося во многих отношениях с высшим польским обществом, которое не могло простить Иосифу его «отступничества». Он по необходимости и для пользы службы должен был поставить себя в положение официальное, властное. Еще более почувствовал одиночество митрополит со времени усиления его болезни и особенно со времени мятежа, когда в шесть лет переменилось в Вильне четыре генерал-губернатора и когда постоянно обновлялся почти весь состав высшего чиновничества в крае. Некоторые из приезжих русских, мало знакомые с прошлым Иосифа, смотрели на него косо, а иные даже недоверчиво.³⁹³

Впрочем, те из них, которые приходили к митрополиту с открытым сердцем и с чистою душою, всегда получали от него дельные советы и мудрые наставления.

Господствующее настроение его духа было всегда самоуглубленное и молчаливое, – по словам близко знавшего его Иосифа, епископа Ковенского. Находясь среди общества, он допускал, разумеется, и легкий, обыденный разговор и приличную веселость, но и тут однако же не сглаживались с лица его задумчивость и какая-то грусть, даже при мимолетной, порой, улыбке. Его беседа, при заметной тонкости, свойственной дипломатическому характеру, дышала простодушием и спокойствием ума, но так, что умное его казалось простым и простое – умным. Он не унижал собеседника полутоном в разговоре. При рассуждениях о предмете важном, если не желал продолжать его, то или молчанием давал почувствовать, что пора переменить предмет, или высказывал свое мнение прямо, открыто, без заносчивости, без навязчивости, и не выходя конечно за пределы разумной откровенности. В случае, когда вопрос еще не был уяснен и не обдуман им, он не стыдился сказать: вопрос нов для меня, подумаю. Не увлекался он новыми мыслями и не навязывал старых, в его откровенной беседе заметна была та мудрая опытность и осторожная твердость, которыми руководился он в жизни. Одаренный обширною памятью, он никогда не нуждался в напоминаниях, как потому, что ничего не забывал, так и потому, что был крайне заботлив во всех случаях.³⁹⁴

Ведя, вообще, уединенный образ жизни, митрополит Иосиф признавал полезным, в видах хотя некоторого сближения, если не объединения, разнородного местного общества, устраивать в архиерейском доме общественные собрания, или вечера. Подобные вечера бывали, обыкновенно, в праздники Рождества Христова и Св. Пасхи, до начала 1860-х годов. Кроме высших духовных лиц митрополит приглашал к себе представителей местной администрации, гражданской и военной, как православных, так и католиков, с их семействами. На эти вечера являлись также оба пастора, некоторые латинские прелаты, со своим епископом во главе, и немногие знатнейшие помещики. В то время, как почтенный хозяин угощал своих гостей, славный митрополичий хор исполнял в приемном зале концерты и разные пьесы, в том числе и духовные. «Однажды, пишет один из старейших певчих митрополита, митрополит подошел к нам с генерал-губернатором Бибиковым и предложил одной из его дочерей спеть вместе с нами Да исправится молитва... Трио вышло чудесное и вызвало всеобщий восторг. На этих вечерах мы гордились нашим митрополитом: он умел соединять светскую любезность с достоинством своего сана».³⁹⁵

Чтение книг было всегда наиболее любимым занятием митрополита Иосифа. Он не жалел средств для приобретения в свою библиотеку наиболее выдающихся сочинений по богословию, истории, естественным наукам, а также – лучших периодических изданий, беллетристических и иллюстрированных, не только на русском, но и на иностранных языках, особенно на французском. Начиная с пятидесятых годов, он неоднократно жертвовал книги из своей библиотеки в пользу Литовской семинарии. А по смерти его семинарская библиотека обогатилась и украсилась четырьмя шкафами книг, завещанных им Литовской семинарии, на сумму около 3 тысяч рублей. Митрополит всегда заботился о том, чтобы воспитанники семинарии не только твердо учили уроки, но и были развиты и приобрели охоту к чтению книг. Два шкафа с разными иллюстрированными изданиями поступили во владение одной из сестер митрополита, после его смерти.

В библиотеке митрополита Иосифа находились, между прочим, следующие книги на французском языке: сочинения Руссо, Вольтера, Бентама, Бакона, Декарта, Локка, Монтескье. Бюффона, Байрона, Вальтер-Скотта, Шекспира, Расина, Виктора Гюго, Гольдсмитта; курс римского права, 5 книг, и критика чистого разума Канта – все на французском языке. Было также несколько богословских и общих энциклопедических словарей на том же французском языке и издание древних классиков – Сенеки, Демосфена. Тита Ливия и других. Одного рассмотрения описи книг, приобретенных Иосифом для библиотеки, достаточно для того, чтобы убедиться, каким пытливым умом и разносторонним образованием обладал святитель, хотя он и не имел возможности получить в Главной семинарии такого глубокого и обширного богословского образования, каким отличались, например, митрополиты Московские – Филарет и Макарий, истинно-ученые мужи.

С наслаждением занимался митрополит, в свободное от служебных занятий время, землеведением, статистическими и политическими соображениями, а также планами путей сообщения. Часто он целые часы просиживал над планами и географическими картами, чертил каналы, железные и шоссейные дороги, строил города, крепости, порты, делил земли на провинции, государства. И ему казалось, что и в гражданской, и научной деятельности он мог бы совершить не мало полезного для человечества. Часто в звездные ночи, сидя в Тринопольском саду, он надолго устремлял свой пытливый взор в необъятные небесные пространства, поражавшие его своею неизмеримостью. Наконец, ему казалось, что он в изнеможении как бы утопает в бесконечности, невольно увлекаемый туда какою-то неведомою силою.³⁹⁶

Большое наслаждение доставляли высокопреосвященному Иосифу, обладавшему эстетическим вкусом, художественные произведения, особенно живописные. На произведения живописи (числом около 200) он истратил не менее десяти тысяч рублей и украсил ими все комнаты, как в Виленском, так и Тринопольском архиерейском доме. Академик Хрупкий работал в помещении митрополита, который, обыкновенно, следил сам за работами, избирал сюжеты для видов и картин и даже доставлял натурщиков. Так, известно, что натурщиком для находящейся в Тринополе типичной картины нищего старца послужил один нищий, около тридцати лет просивший милостыни, сидя на дороге, вблизи Тринопольского архиерейского дома. Более всего нравились митрополиту изображения и картины библейского и церковно-исторического содержания. Есть несколько видов природы. Он увековечил память всех своих сподвижников в деле воссоединения унии, приказав изобразить их портреты масляными красками. В галерее портретов, завещанных Иосифом архиерейскому дому, обращают на себя внимание также изображения западнорусских иерархов, современных введению унии в западной России и следующих за ними до конца унии. В портретной галерее митрополита Иосифа находятся изображения следующих лиц: митрополитов – Ипатия Поцея, Вельямина-Рутского, Солтана, Гребницкого; епископа Луцкого Терлецкого; архиепископов Полоцких – Иосафата Кунцевича и Мелетия Смотрицкого; митрополитов – Кохановича, Афанасия Шептицкого, Ираклия Лисовского, Льва Кишки, Володковича, Смогоржевского, Ростоцкого, Иосафата Булгака; Луцкого епископа Рудницкого, Львовского архиепископа Анжеловича, епископа Адриана Головни и епископа Якова Мартусевича; архиепископов – Антония Зубки, Михаила Голубовича и Василия Лужинского; архимандритов – Евсевия, Филарета, Антония (Булгакова), Михаила Шелепина, протопресвитера Антония Тупальского; портрет епископа Иосифа, обритого и остриженного, в архиерейском сане, с панагией, в повседневной одежде униатского епископа 1838 года; и 1849 года – в православном виде. Все портреты исторических деятелей (числом 32) писаны масляною краской, заключают по девяти вершков в вышину и по восьми в ширину³⁹⁷ и находятся ныне в городском архиерейском доме. Галерея портретов имеет не малую важность в научно-историческом отношении: по ней, между прочим, можно наглядно проследить, как, с течением времени, изменялись одеяние и внешний облик униатского духовенства. Рясу и подрясник скоро заменила сутана. Сначала на сутане довольно долго носили широкий священнический пояс, потом он делался уже и, наконец, его совсем не видно. Постепенная метаморфоза происходила и в наружности самих священнослужителей: сначала они подстригали бороду и бакенбарды, потом – и волосы на голове, а наконец являются совершенно остриженными, с бритыми подбородками, так что нет возможности узнать, по внешнему виду, находится ли перед вами ксендз или униатское духовное лицо. Замечательно, что длинные волосы на голове удерживались весьма долго. С подстрижением волос виднеется на голове то красная, то голубая плоская шапочка римско-католических епископов. При образовании этой замечательной портретной галереи, принесенной Иосифом в дар архиерейскому дому, владыка понес много трудов и хлопот. Оригиналы для снимков он выписывал из разных монастырей, добывал из частных рук и из некоторых древнехранилищ и, по снятии копий, возвращал обратно.

Из картин наиболее замечательны: бегство семейства Господня в Египет, картина Мурильо, – копия Хруцкого; Спаситель, предсказывающий разрушение Иерусалима, снимок с гравюры, того же Хруцкого; Спаситель, молящийся о чаше, Бруно; водопад, Каламе; перспективный вид комнат, в которых помещался Иосиф, живя в Петербурге; несколько видов Тринополя и города Вильни.

Митрополит Иосиф был большой любитель и знаток церковного пения и у него был превосходный певческий хор из учеников семинарии и духовного училища, а частью из надзирателей и учителей училища. Митрополит посылал иногда регента Успенского и в иногородние духовные училища для вызова в Вильну хороших певцов. Он всегда обращал внимание на поведение и успехи своих певцов в науках. Некоторые из них оканчивали курс в числе первых студентов и по выходе из семинарии пользовались особенным покровительством владыки. Во время каникул он приглашал в Тринополь, недели на две – на три, шесть певчих – дискантов и альтов и одного старшего певчего, для надзора за ними. На правах гостей, эти певчие пользовались всеми удобствами каникулярной жизни и только иногда за чаем услаждали гостеприимного своего хозяина пением песен и концертов. Автор «воспоминаний» долго бывший певчим в митрополичьем хоре, пишет об этом следующее: «Спустя дня два по приезде в Тринополь, нам велели быть у митрополита в 5 часов вечера и ввели в его столовую. На столе уже стоял самовар с чайным прибором, и скоро вошел митрополит в сопровождении своей сестры – жены протоиерея Гомолицкого, малолетних её детей и гувернантки. Благословив и обласкав нас, митрополит приказал нам спеть что-нибудь. Мы замялись, церковных пьес для одних детских голосов в нашем репертуаре почти не было, и вот кто-то из нас заявил, что мы поем светские песни. «Ну, спойте, послушаем, какие вы поете песни». Репертуар наших песен оказался довольно обширный и разнообразный, мы ловко чередовали песни печальные с веселыми и, как говорится, влезли в душу владыки; при пении чувствительных песен: «Стонет сизый голубочек…», «Проснется день его краса...», «Под зеленою ракитой русский на поле лежал...», «В реке бежит гремучий вал...» митрополит с грустью качает головой, или скроет лицо, облокотившись на стол; зато оживится, улыбается, иногда и встанет из-за стола и подойдет к нам, заслышав веселые русские, народные или военные песни: «То не соколы крылаты...», «Громы с пушек застонали...», и в особенности «Славься, славься Русь святая, ты не победима...». Эта песня, исполняемая на мотив польской песни «Еще Польша не згинела…», со вставкой, в насмешку, польских слов, возбуждала особенное удовольствие владыки, подсмеивавшегося при этом над полькой-гувернанткой Гомолицких. Странно, что митрополит, певавший в детстве малороссийские песни, не любил их слушать, когда мы пели, может быть, впрочем, потому, что наше произношение было не малороссийское, а, Бог знает, какое. На этих вечерних музыкальных собраниях митрополит был с нами отменно ласков; он уже к чаю выходил с улыбающимся лицом, смеялся – когда мы расшалимся, хохочем, поил чаем, а после пения водил нас в сад; идя мимо деревьев с прекрасными яблоками и грушами, еще недозрелыми, он шутя поддразнивал детей и отдавал в наше распоряжение несколько кустов малины или крыжовника, и, разумеется, после нас на указанных кустах не оставалось ни одной ягодки. Такие поездки в Тринополь и ежедневное пение песен у митрополита продолжались года три, четыре сряду и затем прекратились... ему уже было не до песен».³⁹⁸

Самым полезным и освежающим, после умственной работы, занятием служил для митрополита физический труд, которому он с увлечением предавался, переезжая на лето из шумного города в любимый им Тринополь. Если митрополит до шестидесятилетнего возраста не подвергался болезням, то этим он наиболее был обязан, по его словам, хозяйственным занятиям на свежем воздухе в Тринополе. Кто не видел митрополита летом в Тринополе, тот не мог составить себе понятия о том, как любил природу и простой сельский образ жизни владыка, всегда строго державшийся в городе установленного этикета. В последние годы, когда физические силы изменили ему, прогуливаясь по двенадцативерстному тринопольскому саду, он с удовольствием вспоминал историю посадки каждого деревца, проведения дорожек, канав, устройства мостов, ограды и прочее. В том же саду он устроил деревянную хижину, на подобие той, в которой провел некогда свою молодость. Это был снимок с малорусской избы.

Ежегодно, по приглашению митрополита, приезжало в Тринополь, летом, на жительство, на более или менее продолжительное время, семейство кафедрального протоиерея Виктора Ивановича Гомолицкого, который был женат на любимой сестре митрополита – Елене Осиповне. В этом семействе владыка всегда находил для себя истинную отраду и отдохновение от мучительных забот и постоянных трудов. За одним столом с семейством Гомолицкого, занимавшим отдельное помещение в Тринополе, владыка ежедневно пил чай, обедал и ужинал. Вместе с прекрасно воспитанными детьми своей сестры он совершал прогулки по обширному саду, помогал им собирать там грибы и плоды, смотрел на их резвости и детские шалости, а иногда слушал их пение и чтение. Известно, что владыка всегда отличался любовью к детям, особенно малым. Для детей иногда устраивались, так называемые, тринопольские балы. Все домашние собирались пить чай в глубоком, уединенном овраге, вблизи пруда. После чаю сестра Елена Осиповна готовила ужин из тех блюд, которые некогда любил владыка в доме родителей, а дети в это время прыгали и резвились около пруда. Вообще вкусы у митрополита были самые простые и неприхотливые. Гастрономия и вина никогда не доставляли ему удовольствия. Семейство протоиерея В. И. Гомолицкого пользовалось всегда и значительной материальной поддержкой митрополита. Но он с любовью и участием относился и к другим своим родственникам, которых было, впрочем, немного в пределах Литовской епархии. Поддержка родственников со стороны высокопреосвященного никогда не выходила за пределы справедливости. Духовенству Литовской епархии небезызвестно, что родственники митрополита Иосифа получили еще лучшие места при его преемниках, благодаря, конечно, своим личным качествам и заслугам. Преемники митрополита оценили также выдающиеся способности и энергию ближайшего его сотрудника и наиболее близкого к нему и доверенного человека, его зятя, кафедрального протоиерея Гомолицкого и отличили его высшими, весьма редкими среди белого духовенства, наградами, орденами св. Анны первой степени и св. Владимира второй степени. Теплое, участливое отношение владыки к его родителям и к родственникам видно из следующего письма его к своему родителю.³⁹⁹

«Любезнейший родитель! Слава Богу, что вы с матушкой здоровы. Дай Бог вам здравствовать еще на многие годы, к утешению любящих вас детей... Дай Бог вам утешение в устройстве вашей церкви и в приумножении паствы вашей. (Отец митрополита присоединил к православию несколько латинян). Я, слава Богу, здоровее, чем был в прошлые годы, весною: все богослужения Страстной и Светлой недели выдержал отлично, – а в субботу и вчера освятил две новые православные церкви в Вильне. Теперь подумываю, как бы переселиться в Тринополь. Сестра с детьми тоже здорова, только отец Виктор по-прежнему что-то страдает... Наставьте немножко, батюшка, А., – она все хотела бы иметь при себе своего сынка. Что было бы с нами, вашими детьми, если бы вы их хотели оставить при себе, – того кучером, того паробком, того чем-либо другим. Разумеется, мы были бы до сих пор то кучерами, то паробками. Зачем же А. хочет привязать своего сына к какому-нибудь Г. (местность). Он бы там, как безженный, огадил бы себя, да распился – и после по смерть попрекал бы мать свою, что ему закрыла поле хорошей деятельности на всю жизнь. Мне очень больно, что он не послушался меня и не поступил в монашество. Принес бы честь и себе, и семье, а, может быть, был бы ей и полезен. Теперь не знаю, кто его сбил с хорошего пути; но знаю, что виновата и его мать. Ко мне дошли сведения, что она снабдила его какими-то глупыми рукописями, которые, дай Бог, чтобы его не погубили... Священнику П. я дал вместо С. Л-ский приход, и то из уважения только к вашему ходатайству, потому что П. не стоит лучшего места, да и небольшой был бы порядок у меня в епархии, если б я давал лучшие места таким священникам, которые разоряют прежние их места».

Записки митрополита Иосифа изданы, согласно его завещанию, в 1883 году Академией Наук в трех томах. Собственно Записки занимают всего 274 страницы первого тома. Остальная часть издания – большая половина первого тома и второй, и третий тома – заключают в себе разные документы. Даже самые Записки на половину состоят тоже из документов. Митрополит Иосиф, задумав вести свои Записки, намеревался составить более подробный рассказ, и в этом виде написана им в 1850 году первая часть Записок, доведенная до 1828 года. Остальные четыре части, написанные в 1861 году, когда ослабевшие физические силы и наступающее смутное время мятежа сделали для автора литературные занятия затруднительными, уже теряют характер повествования и представляются более перечнем бумаг, расположенных в хронологическом порядке. Таким образом, главное значение этих Записок, начиная с 1828 года, по сознанию автора, имеют не самые Записки, а приложения к ним, т.е. собранные покойным митрополитом документы, относящиеся к его иерархическому служению и, большею частью, составляющие официальные акты. По содержанию своему Записки посвящены главнейше униатским делам и особенно – великому делу воссоединения униатов с православною церковью. По важности этого события и по тому участью, какое имел в нем митрополит Иосиф, его Записки представляют несомненно высокий исторический интерес,

Кроме Записок митрополит Иосиф оставил тринадцать Слов и три Приветствия по случаю встречи Государя. Рожденный и воспитанный вне православной церкви, не уверенный в безукоризненном знании литературного языка и, кроме того, поглощенный административною и преобразовательною деятельностью, высокопреосвященный Иосиф немного оставил проповеднических трудов, написанных им по особенно важным случаям.⁴⁰⁰ Архиепископ Ярославский Евгений назвал «Слова» митрополита Иосифа «истинно апостольскими посланиями», а знаменитый проповедник Иннокентий, архиепископ Херсонский, называет их прекрасными и выражается так: «кроме литературного достоинства их, коего никакая критика не в состоянии отвергнуть, они драгоценны уже тем, что составляют памятник события, наполнившего радостью всю церковь православную. Это не собрание слов, а, можно сказать, одно надгробное слово над унией, которое суждено было свыше произнести митрополиту Иосифу, а не кому-либо другому».⁴⁰¹ Протоиерей Яхонтов, издавший, с дозволения митрополита, на свой счет, его «Слова» в 1860 году, называет их превосходными духовно-литературными произведениями. «Каждая мысль в них, говорит этот бывший издатель “Духовной Беседы”, запечатлена печатью глубокого, обширно-образованного ума, великого характера и христиански доброго сердца и заключена в зрело обдуманные, как бы стальные формы слова».

Скоро после смерти митрополита Иосифа, протоиерей Александр Мацкевич, в благочинии которого находился приход Павловка, родина Семашки, собрал уцелевшие на родине почившего иерарха письменные и устные сведения о нем и о его роде. Сведения эти тем драгоценнее для биографии Иосифа, что они были собраны на месте, по свежей памяти, и притом лицом, близко знавшим родителей Иосифа. В записке протоиерея Мацкевича встречаются, впрочем, сведения не совсем точные и несогласные с свидетельством других современников Иосифа. Более же всего грешит против истины сомнение протоиерея Мацкевича в искренности православия протоиерея Иосифа Семашки. По поводу замечания архимандрита Модеста (ныне архиепископа Волынского), что «родитель Иосифа охотно принял православие», протоиерей Мацкевич возражает: «Знав его лично, и при том близко, могу утверждать лишь противное; лишь переехав в Литву... он стал православным и то более по имени». Далее бывший Липовецкий благочинный говорит, что фанатизм и ненависть к православию особенно выразились в сыне протоиерея Семашки, священнике Иоанне Семашке. Последний, как известно (стр. 8), причинил своему знаменитому брату Иосифу не мало огорчений и забот.

Если бы означенное свидетельство современника о православии Семашки-отца было справедливо, то оно могло бы бросить некоторую тень на величие заслуги Иосифа, который, присоединив к православию более тысячи пастырей, по-видимому, не сумел или не успел повлиять на религиозные убеждения своего старца отца и младшего брата Иоанна. Невольно рождается также вопрос, не сделались ли, подобно отцу Иосифа, православными только по имени и многие другие из старых воссоединенных пастырей? Настоящая биографическая заметка имеет целью доказать, что родитель Иосифа был не только искренний христианин, но и примерный православный пастырь церкви, ревновавший об умножении своей паствы посредством присоединения к православию местных прихожан, совратившихся некогда, по проискам ксендзов, в католичество, и заботливо распространявший свет православного учения среди всех своих пасомых. Сомнение протоиерея Мацкевича относительно искренности принятия православия Семашкою-отцом интересно и в психологическом отношении. Это сомнение доказывает, что не только предубежденные католики и ревностные униаты не способны были оценить по достоинству совершенное Иосифом дело воссоединения, но даже люди, близко знавшие и глубоко уважавшие святителя, иногда с недоумением и с недоверием относились к непонятному для них, столь быстрому пересозданию Иосифом престарелых униатов в искренно-православных членов церкви. Величие совершенного Иосифом подвига в том и состоит, что он умел привлечь на свою сторону и заставил преклониться пред истиной православия не только простых и малообразованных пастырей, но и зрелых летами и умом, всесторонне образованных и даже ученых мужей, каковы были, например, старцы: официал А. Тупальский и каноники М. Бобровский и В. Маркевич. Перед правотой совершенного Иосифом дела должен был, наконец, преклониться и престарелый 64-летний его родитель, оцепивший по достоинству самоотвержение, бескорыстие и беззаветную преданность православию своего любимого сына.

Иосиф Семашко (отец) родился 1776 года 20 августа,⁴⁰² в селе Павловке, Киевской губернии, Липовецкого уезда. Отец его, Тимофей, из потомственных дворян, был женат на дочери священника Марьяне Стрельбицкой и состоял униатским священником в селе Павловке. Во время польского владычества он едва спасся от позорной казни на виселице за приверженность к России, а с присоединением Малороссии к России он лишился своего униатского прихода, не пожелав принять православия, в лоно которого возвратилось все окрестное население. Кроме Иосифа у отца Тимофея было еще четыре старших сына: Николай, Петр, Фома и Павел. Иосиф обучался в гимназии, в Виннице, в Браславском воеводстве, еще во времена польского владычества. Он вышел из 5-го класса гимназии в 1794 году.

С 1797 по 1811 год, т.е. до времени рукоположения во священника, он занимался хлебопашеством, владея, пожизненно, в селе Павловке, Липовецкого уезда, Киевской губернии, 50-ю десятинами земли, которая дана была еще его отцу, в пожизненное владение, Волынским воеводою, генерал-лейтенантом князем Сангушкою. Кроме того, он занимался покупкой и продажею волов, а также самолично «чумаковал», т.е. ездил в Крым за солью и за рыбою.

Иосиф Семашко был женат на дочери униатского священника Фекле Семеновне, урожденной Ивановской. Нужно заметить, что в доме родителей митрополита Иосифа говорили по-малороссийски и никогда не говорили по-польски, а мать его, женщина ангельской доброты, даже не умела по-польски.

1 ноября 1811 года Иосиф Семашко был рукоположен униатским митрополитом Григорием Кохановичем, в месте Жидичине, в униатские священники на алтарию (т.е. к приделу, или к особому боковому престолу). Служил Иосиф Семашко на устроенном им самим и поддерживаемом на собственные средства боковом алтаре в Илинецком латинском костеле. В 1814 году ксендз Иосиф Семашко (так назывались в то время официально и в частных сношениях униатские священники) был назначен вице-благочинным, а в 1818 году – духовным депутатом по Липовецкому уезду. За ревностную приверженность к отечеству он получил бронзовую медаль на Владимирской ленте в память войны 1812 года. В 1829 году ему Высочайше пожалована была пожизненная пенсия, по 600 рублей ассигнациями в год, во внимание к ревностному служению его сына Иосифа и в виду затруднительного его положения.

В первые годы деятельности Иосифа по воссоединению униатов (1827–1829) почтенный родитель его испытал много огорчений. Ксендзы и ревнители унии оскорбляли и притесняли его и даже угрожали лишить права богослужения в Илинецком латинском костеле, как отца преосвященного Иосифа, виновника «схизмы». Последний едва мог успокоить своего родителя, на первых порах также подозревавшего своего сына в наклонности к «схизме». Он успел убедить старика-отца, что вводимые тогда реформы в униатской церкви делались для блага самих же униатов. Старик-отец был в восторге, прочитав однажды (в 1828) в доставленном ему номере «Виленского Вестника» статью о торжественном открытии (в том же 1828) униатской семинарии в Жировицах. Старик с удовольствием узнал из этой польской газеты, что новооткрытая Литовская семинария, для образования пастырей «греко-славянского» исповедания, осталась неизменно в соединении с римскою церковью, а не обращена Иосифом в схизму, как разглашали прежде его противники, ревностные униаты.

Между тем римско-католики безнаказанно продолжали совращать униатов в римский обряд, как с грустью признавался в этом отец Иосифа в одном из своих писем к нему. Вследствие недоброжелательства ксендзов, а, может быть, и в силу новых, изданных правительством распоряжений, родитель Иосифа был, наконец, совершенно устранен из латинского Илинецкого костела, где у него был, как известно, собственный алтарь, или придел (altaria), для совершения богослужений по униатскому обряду. После этого устранения, он подарил выстроенный им прежде, вблизи костела, дом своему сыну Николаю, бывшему в месте Илинцах вольнопрактикующим врачом, купил для себя другой дом, насупротив старого, и здесь устроил из кухни, составлявшей отдельное помещение от дома, молельню, украсив ее иконами святителя Николая и других святых, патронов фамилии Семашков. В этой молельне старики Семашки устроили, по униатскому обряду, брак их дочери Елены, любимой сестры преосвященного Иосифа. Женихом был Виктор Гомолицкий, впоследствии – Виленский кафедральный протоиерей. При совершении таинства брака, венчавшиеся, как передавали очевидцы, по униатскому обряду, стояли на коленах.

Общее воссоединение униатов в 1839 году было неожиданностью для старика-отца. По словам митрополита Иосифа, старик Семашко «ничего не знал предварительно» о руководящей роли его сына в деле, воссоединения, которому отец, как сказано было выше, не сочувствовал на первых порах. Вслед за общим воссоединением униатов преосвященный Иосиф в письмах в Илинцы к своему отцу, писанных всегда по-русски, убеждал его и с сыновнею покорностью упрашивал последовать его примеру и принять православие. Убеждение почтительного и нежно-любимого сына возымели свое действие. Согласившись принять православие, отец Семашко произнес, между прочим: «видно не даром он (сын) родился в тот же день, что Иисус Христос. Должно быть правда на его стороне»! При одном из писем Иосиф прислал уже в дар для своего родителя богатую рясу и подрясник, взамен носимого им латинского «габита». В начале 1840 году безместный униатский священник в Илинцах Иосиф Семашко дал своему знаменитому сыну, по его востребованию, подписку на присоединение к православию. Она была представлена, в числе, других, обер-прокурору Святейшего Синода 31 марта 1840 года.

Убежденный сыном в истине православия, Иосиф Семашко доказал твердость своего убеждения дальнейшим своим пастырским служением в Литовской епархии и всею своею последующею жизнью, а не остался православным более по имени, как думали некоторые, даже близко знавшие его лица.⁴⁰³

После воссоединения униатов родитель Иосифа, оставаясь в Илинцах, не мало терпел от латинян и был там в беззащитном положении. Возведенный в 1840 году В Жировицах, в кафедральном соборе, в звание соборного протоиерея и награжденный золотым наперсным крестом, Иосиф Семашко, по приглашению своего сына, был перемещен, в следующем 1841 год, из Киевской губернии в Литовскую епархию и назначен настоятелем Дзикушской церкви, Виленской губернии, Лидского уезда и благочиния, в 130 верстах от Вильны, на место престарелого протоиерея Каневского. Дзикушки понравились старикам Семашкам и по местности, и по доброкачественности земли, и здесь они прожили 15 лет, отпраздновав золотую свадьбу и доживши до 80-летнего возраста. Сын-митрополит ежегодно навещал их – один или два раза в году.

Когда протоиерей Иосиф Семашко был назначен в 1841 году на Дзикушский приход, местным помещиком Рафаилом Грабовским была выстроена в том же году новая каменная церковь, в селе Дзикушках, временно покрытая соломой. Внутренность этой церкви была украшена на средства нового её настоятеля, протоиерея Иосифа Семашки. 26 апреля 1842 года загорелась, вблизи церкви, принадлежавшая помещику корчма. Пожар быстро охватил соломенную крышу церкви, в которой в это время протоиерей И. Семашко совершал богослужение. Все деревянные части каменного здания церкви были истреблены пожаром. Спасена была только, незначительная в то время, церковная утварь. На восстановление и украшение этой церкви сам настоятель сделал весьма значительные пожертвования. Он приобрел 130 пудов⁴⁰⁴ листового железа и устроил новую жестяную крышу, а также соорудил каменную ограду вокруг церкви и такую же колокольню. Кроме того, протоиерей Семашко устроил в 1844 год, на свой счет, иконостас, поставив в двух его ярусах иконы апостолов, пророков, Архиерея Спасителя, Тайной вечери. Он же пожертвовал в местную церковь пять больших икон, длиною по 4 аршина, шириною по 2,5 аршина,⁴⁰⁵ а именно: икону святого благоверного князя Александра Невского, Успения Пресвятой Богородицы, Всех Святых и Покрова Пресвятой Богородицы. Все эти иконы развешаны на стенах церкви. А икона Бога Отца прикреплена к потолку над престолом. На пожертвованном им напрестольном (серебряном) кресте сделана следующая надпись: «Помяни, Господи, раба Твоего, протоиерея Иосифа Семашку».

Как частные, так и официальные лица, знакомые с жизнью и деятельностью протоиерея Семашки, всегда отзывались о нем, как о примерном пастыре православной церкви и добром семьянине. Преосвященный Евсевий, епископ Ковенский (впоследствии экзарх Грузии), обозревавший церкви Лидского благочиния в 1849 году, сделал о нем следующий отзыв в своем ревизорском отчете: «Протоиерей Семашко более прочих (священников) отличается способностью, исправностью и усердием к богослужению, а также в проповедывании в церкви и в доме, в приобретении особого уважения и доверия прихожан, в ощутительном влиянии на улучшение их нравственной и религиозной жизни, в вразумлении заблуждающих и обращении их в недра церкви, а также он отличается особенно благотворительностью и пожертвованиями для своей приходской церкви». Из отметки благочинного в местных клировых ведомостях видно, что протоиерей Семашко, по воскресным дням, а также в храмовые и другие большие праздники, вел с народом в церкви духовные собеседования и объяснял соответствующие празднику Евангелия. В святую четыредесятницу он заботливо приготовлял своих прихожан к исповеди и обучал детей молитвам и катехизису.

Приведенная отметка местного благочинного вполне подтверждается свидетельствами старых прихожан Дзикушского прихода. Учившиеся в детстве у протоиерея Семашки старики с восторгом вспоминают теперь, как этот почтенный пастырь, собрав крестьянских детей в своем доме, усердно обучал их повседневным молитвам на славянском языке, а также катехизису. По свидетельству очевидцев, катехизические беседы старца были так вразумительны и велись так увлекательно, что дети весьма охотно слушали их и с большою любовью относились к нему самому. Но еще лучшим назиданием для Дзикушских прихожан служила, по отзыву старожилов, добродетельная жизнь старца-протоиерея.

Лидский благочинный протоиерей Бренн доносил Его Высокопреосвященству, от 7 августа 1845 года и от 16 сентября 1850 года, что «находящийся в его благочинии протоиерей Иосиф Семашко с самого поступления своего на Дзикушский приход вполне одобрительным своим поведением, усердием, полезным и бескорыстным отправлением должности, назиданием своей паствы, словом и житием, и иерейскими добродетелями расположил и присоединил к православной церкви из латинян 156 душ обоего пола». Сообщая об этом, благочинный просил исходатайствовать протоиерею Семашке награду. Высокопреосвященный Иосиф положил следующую резолюцию на рапорте благочинного: «пусть эти бумаги (2 рапорта) останутся свидетелями добрых подвигов достойного моего родителя и послужат младшим священнослужителям примером усердного и неленостного служения святой православной церкви; что же касается награды, то я уверен, что родитель мой ожидает её от Господа Бога и находит ее ныне в добром свидетельстве совести о добром подвиге». Заслушав приведенные выше два рапорта благочинного Бревна, Литовская духовная консистория сделала (от 20 апреля 1851) следующее постановление, утвержденное владыкой: «в справедливом внимании к прописанным выше благим действиям и усердию протоиерея Иосифа Семашки, объявить ему признательность епархиального начальства, а для поощрения и прочего духовенства к доброму служению, объявить о том духовенству Литовской епархии посредством благочинных.

В следующем 1852 году высокопреосвященный Иосиф, как известно, был возведен (30 марта) в сан митрополита, а престарелому его отцу был Всемилостивейше пожалован (5 апреля) наперсный крест, украшенный драгоценными камнями.⁴⁰⁶ Камилавка была пожалована ему еще в 1842 году, вместе с некоторыми высшими духовными лицами, в первый раз получившими эту награду после воссоединения с православною церковью. Этими двумя наградами достойно была увенчана плодотворная деятельность старца-протоиерея, особенно присоединение им к православию 156-ти латинян.

По желанию протоиерея Иосифа Семашки, за полгода до его смерти, было исполнено его завещание. В силу этого завещания, оставленные им 4.200 рублей распределены были между его детьми и внуками. Митрополиту Иосифу, наравне с другими его братьями, назначено было по завещанию 600 рублей.⁴⁰⁷

Смерть протоиерея Иосифа Семашки последовала 17 июля 1856 года на восьмидесятом году его жизни. Но случаю выезда митрополита Иосифа из Вильни в Москву на коронацию, погребение усопшего отца его было совершено наместником митрополита, архимандритом Свято-Духова монастыря Антонием, соборне со всем духовенством Лидского благочиния. Протоиерей Иосиф Семашко погребен в каменной пещере, под левым клиросом. Подле его могилы находится прикрепленная к церковной стене мраморная плита с вырезанною на ней следующею надписью: «Здесь покоится тело раба Божия протоиерея Иосифа Семашко. Родился 1776 года, 20 августа. Скончался 17 июля 1856 года». Плита эта устроена по заказу и на средства митрополита Иосифа.

После смерти протоиерея Иосифа Семашки достойная супруга его, Фекла Семеновна, переехала на жительство в место Мир, Новогрудского уезда, Минской губернии, к своему зятю, протоиерею Мирской Свято-Троицкой церкви Луке Кудржицкому. Спустя два года она умерла, 8 августа 1858 года, на 80 году жизни, и погребена на погосте, у северной стороны Свято-Троицкой церкви. На могиле её поставлен скромный чугунный памятник – четвереугольный столб в 1,25 аршина⁴⁰⁸ вышины, утвержденный на небольшом чугунном пьедестале и увенчанный чугунным крестом с рельефным распятием Спасителя.⁴⁰⁹

После смерти протоиерея Иосифа Семашки благодарные его дети пожертвовали в пользу местной церкви 4%-й непрерывно-доходный билет в 250 рублей, а затем – 5%-й билет в 100 рублей, на поминовение души его. Митрополит Иосиф также завещал Дзикушской церкви один 4%-й билет, в 250 рублей, на поминовение своих родителей Иосифа и Феклы. Сам покойный протоиерей Иосиф Семашко завещал в Виленский кафедральный собор и в Свято-Духов монастырь неприкосновенный капитал, по 600 рублей, в пользу того и другого.

По словам лиц, близко знавших протоиерея Иосифа Семашку, он был истинный последователь православной веры, во всей её совокупности. Он не только сам соблюдал в точности все обряды и постановления православной церкви, но и бдительно наблюдал за исполнением их своими прихожанами. Только со времени вступления протоиерея Семашки в должность настоятеля Дзикушской церкви в 1841 году наученные им прихожане стали признавать себя православными, а не униатами.

Протоиерей Семашко постоянно ходил в подряснике, подпоясавшись широким поясом. Отправляясь в церковь на богослужение и для совершения треб, он всегда надевал на себя рясу. Наружность старца протоиерея была статная, довольно величественная и привлекательная. Довольно высокое и открытое чело его светилось умом, а в глазах выражалась доброта и спокойствие. Он издавна носил бороду; умеренно длинные волосы спускались с головы на его рясу.

Из передаточной описи видно, что при вступлении Иосифа Семашки в управление Дзикушским приходом, в августе 1841 году всего числилось местных прихожан обоего пола 882. Благодаря умению и усердию Иосифа Семашки к православной церкви, это число возросло в 1845 году до 1.300 душ. Протоиерей Семашко присоединил к православию 156 римско-католиков, а также возвратил в лоно православия не малое число, совращенных происками ксендзов в латинство, бывших униатов того же Дзикушского прихода. Через 10 лет всех прихожан числилось свыше 1.500 душ обоего пола.

В бытность протоиерея Семашки настоятелем Дзикушского прихода, последний числился в 6-м классе. Настоятель получал, кроме пенсии, 96 рублей в год жалованья, по штату прихода 6 класса. При настоятеле состояли помощниками: сначала священники Мироновичи (два – один за другим) а с 1852–56 годов – священник Грудзинский, обучавшийся некогда в дьячковском училище при Жировицком кафедральном соборе. Все викарные священники получали вознаграждение из собственных средств протоиерея Иосифа Семашки.

В 1889 году исполнилось 50 лет со времени воссоединения униатов с православною церковью. Торжественное празднование этого события⁴¹⁰ доказало, что православная Россия оценила по достоинству великий подвиг митрополита Иосифа. К этому юбилею Святейший Синод издал в массе экземпляров, для безмездной раздачи народу, особое послание, а также – важнейшие документы и несколько брошюр исторического содержания, объясняющих важность и значение совершенного Иосифом дела воссоединения. Наибольшим блеском и внушительностью отличалось это торжество в Вильне, давшей образование всем главнейшим деятелям воссоединения, занесшей в свою историю воссоединительные и устроительные деяния высокопреосвященного Иосифа и хранящей драгоценные его останки в пещерной церкви. Ко дню торжества прибыли в Вильну: митрополит Киевский Платон, бывший во дни воссоединения архимандритом Виленского Свято-Духова монастыря, архиепископ Херсонский Никанор (Бровкович), архиепископ Рижский Арсений, тайный советник В. К. Саблер, профессоры – Коялович, Малышевский и Будилович, протоиереи – И. Г. Наумович, А. А. Лебедев и многие другие именитые лица. С разных концов России были присланы в Вильну депутации, а также адресы и приветствия. Маститый митрополит Платон произнес вдохновенное слово в кафедральном соборе, а знаменитый проповедник архиепископ Никанор – в огромном зале Виленской 1-й гимназии, сверху до низу наполненном избранною публикою и учащимися в учебных заведениях. В том же гимназическом зале преподавателем Литовской семинарии и смотрителем духовного женского училища Г. Я. Киприановичем была произнесена с кафедры, но предложению и с одобрения высокопреосвященного Алексия, нижеследующая речь.

«В первой четверти настоящего столетия в северо-западной стороне России широко развертывались польщизна и силы латинства. Главным центром полонизма служила Вильна с блестящим польским университетом, учеными обществами и десятками костелов и монастырей разных латинских орденов. Край, некогда, русский – хотя и особого не восточно-русского типа – становился неузнаваем. Высшие и влиятельнейшие западнорусские сословия, под влиянием двухвековой работы иезуитов, переродились в настоящих поляков и фанатических латинян. Русские мещане и купцы – некогда оплот и краса православия в Виленском Свято-Духовском братстве – также изменили религии своих отцов, перешли в католичество или унию и вслед затем были окончательно вытеснены из местечек и городов евреями и другими инородцами. Печально было в то время положение униатской церкви, уцелевшей среди русского народа. Только звуки искаженного славянского языка на униатском богослужении да несомненно русский говор простого народа служили еще напоминанием о тесной связи западной России с православным востоком. Некоторые униатские священники, забыв родной русский язык, говорили и отчасти молились по-польски, любили латинскую службу с её органами, плохо знали и понимали свою церковно-славянскую службу и по наружному виду и костюму ничем не отличались от латинских патеров, А униатские монахи-базилиане – нередко тайные иезуиты и настоящие латиняне и поляки – уже прямо вели униатскую церковь к слиянию с латинской, пользуясь благодушною терпимостью русского правительства и поддерживаемые влиятельными ксендзами и польскими помещиками, фактическими обладателями возвращенного к России западнорусского народа. Православные считали униатов отступниками, а католики смотрели на них свысока, называя унию «хлопскою верою». В самой униатской церкви шла борьба между представителями приниженного нравственно и материально белого духовенства и между всесильными базилианами, можно сказать, официально уполномоченными перевоспитывать народ в латинян и поляков. Молодых, наиболее даровитых униатов полонизаторы привлекали в стены Виленской Главной семинарии, или академии, подчиненной польскому Виленскому университету, чтобы здесь, под руководством прелатов и каноников, сделать из них если не католиков, то искренних друзей католичества.

Но, как ни идеализировались в этих аудиториях литовско-польские отношения, как ни прославлялись польза унии с Римом и римское католичество, в лучших из студентов униатов сильно билось еще их русское сердце, ясно пробуждались воспоминания о двухвековом порабощении и притеснениях со стороны пришельцев и слышался стон вновь заполоненной родной им западной Руси, оскорбленной в самых священных своих сокровищах – в вере и языке. В аудиториях Виленского университета, как известно, впервые раздался и строго научный голос о существовании Литовской Руси, как самостоятельного целого, независимого от Польши; впервые униаты услышали из уст ученого слависта Бобровского научное объяснение полузабытой древнеславянской речи. А некоторые профессора (Капелли, Клонгевич и другие) Главной семинарии, хотя и католики, едва ли не первые стали критически относиться к папству и к латинству. Критически настроенный ум отлично подобранных униатских студентов, таивших в своей душе зародыши православно-русских начал, русскую подкладку, постепенно привел их к сознанию ненормального положения в России униатской церкви.

Прежде всех и яснее всех понял безвыходное положение унии и устремил свои взоры в сторону России и православной церкви самый талантливый и трудолюбивейший из униатских студентов, Иосиф Семашко, сын Украйны, никогда не любившей притеснителей-поляков и недавно возвратившейся в православие, – Семашко, о котором еще в Главной семинарии пророчески выразился один из профессоров, что он, при своих дарованиях, или возвысит римскую церковь в России на недосягаемую высоту, или потрясет ее до основания. Через семь лет после выхода из Виленской семинарии, Иосиф Семашко стоял уже во главе преобразователей унии. Будучи членом униатской коллегии в Санкт-Петербурге, он первый имел счастье раскрыть пред Государем Императором Николаем I бедственное положение западнорусской униатской церкви и указать способы к лучшему её устройству, которое в будущем могло привести ее к соединению с православною церковью. Государь, известный ревнитель православной веры и охранитель чести и силы русской державы и народности, принял под свое особое покровительство, замышленное Иосифом великое и святое дело воссоединения. Душою всех реформ стал преосвященный Иосиф. Ему принадлежала выработка общего стройного плана воссоединения, в его руках сосредоточивались главные нити, связывавшие в одно гармоническое целое подвиги частных деятелей. Отличаясь проницательным умом и сильной волей, святитель Иосиф твердо, неуклонно и в то же время осторожно направлял к намеченной цели все меры и предначертания вдохновляемого им правительства, искусно устраняя, при поддержке Государя, многочисленные препятствия и затруднения, как со стороны друзей латинства – высших униатских иерархов, так и со стороны католического фанатизма помещиков и ксендзов и даже со стороны некоторых светских правителей края и подчиненных им чиновников, в громадном большинстве, католиков, тайно и явно тормозивших дело воссоединения.

Ближайшими сподвижниками многотрудной деятельности Иосифа явились бывшие воспитанники Виленской Главной семинарии, униатские епископы Василий Лужинский и Антоний Зубко, неутомимые и бесстрашные труженики, беззаветно преданные воодушевлявшей их идее «апостольства» среди заблуждающихся, перенесшие много нравственных мук и печали в непосредственных столкновениях с многочисленными противниками православия и даже с своими пасомыми.

Навсегда останутся памятными также заслуги архипастырей Михаила Голубовича, Игнатия Железовского и Филарета Малишевского. Вышедшие из стен той же Виленской семинарии, истые белорусы по своему происхождению, – также как Антоний Зубко и Василий Лужинский, отличавшиеся высшим взглядом на жизнь и посвятившие себя подвигу церковного и народного объединения западных своих братьев с восточными, они сначала с профессорских кафедр в Литовской униатской семинарии, а потом на архиерейских кафедрах старались рассеять в молодом и старом униатском духовенстве вкоренившиеся веками предрассудки и предубеждения против православной церкви и воспитать в духовенстве и народе твердую веру в историческую и вселенскую правду православия восточной церкви.

Когда мы в своей юности всматривались в величественные лики престарелых иерархов-воссоединителей, когда мы замечали их патриотизм, любовь к порядку и к изящному в природе и искусствах, когда мы были свидетелями их глубокого религиозного воодушевления и видели их истинно апостольскую простоту и смирение, нам сразу становился понятным успех «уловления ими в апостольские сети» (слова архиепископа Василия) столь многочисленных пастырей и пасомых.

Не прошло и 10 лет от начала преобразования унии, как почти все низшее униатское духовенство с покорностью и доверием откликнулось на отеческий зов глубокочтимых своих архипастырей и старейших своих сочленов и возвратилось в лоно православия. Мирно совершившееся воссоединение униатов лучше всего опровергает мнение некоторых о неподготовленности к нему низшего духовенства, значительная часть которого присоединилась, будто бы, не вследствие свободного и разумного убеждения в истине православия, а по разным сторонним побуждениям и расчетам. Заслуга Иосифа и его сподвижников в том и состоит, что, не дожидаясь, через, десятки лет, замещения всех приходов молодыми священниками, воспитанными в семинарии в духе православия, он сумел, силою своего высокого нравственного авторитета, при помощи искусно-подобранных им сотрудников, привлечь на свою сторону и заставить действовать по своим видам людей равнодушных, предубежденных, и даже противников своей идеи, впоследствии сознательно раскаявшихся в своем старом заблуждении.

А какая грудная задача предстояла деятелям воссоединения при подготовлении простого народа к принятию православия! Простой народ не понимал, да и не мог понять, исторического и догматического различия между римскою и православною церковью. Он более всего дорожил обрядом, богослужебною внешностью, наружной церковной обстановкой, которые были выражением его смутных религиозных понятий, обнаружением его благочестивого чувства. Но в эти обряды и в эту обстановку вкралось много латинских новшеств, служивших символом единения унии с католичеством. Эти чуждые наросты наиболее тормозили единение русских униатов с русскими православными и потому подлежали отмене и уничтожению. Деятели воссоединения, под мудрым руководством святителя Иосифа, поступая с возможною постепенностью и осторожностью, успели разбудить в народе старые православно-русские предания, отыскали в некоторых церквах вещественные остатки древнего «благочестия», или православия, внушили своим пасомым, что вера отцов их не изменяется, а уничтожаются только перемены и искажения, введенные насилием и хитростью при их отцах и дедах. И когда, назад тому ровно пятьдесят, лет, торжественно было объявлено о воссоединении унии с православною церковью, полтора миллиона простого народа, без малейшего неудовольствия и с полным доверием, пошли вслед за уважаемыми своими пастырями в лоно православия.

Но можно сказать, что акт воссоединения западнорусских униатов с православною церковью послужил только началом утверждения и укрепления православия и русской народности. Хотя «уния умерла (по словам архиепископа Василия Лужин кого) и была погребена в Петербурге с подобающею торжественностью церемониала в 1839 году», но тени её – то грозные, то страдальческие, то жалкие, то комически-смешные, долго еще продолжали блуждать и смущали совесть колеблющихся и упорных в заблуждении, волновали некоторое время умы в Европе, накликали на Россию ватиканские громы и вызывали напряженнейшую борьбу со стороны юного, утверждавшегося православия. Беспокойный призрак унии безвозвратно исчез только недавно, с распространением света православно-русского просвещения среди освобожденного от власти польских помещиков народа, при бдительном старании всего воссоединенного духовенства. Да будет вечная память и этим скромным, испытавшим гонения и клевету, труженикам утверждения православия среди воссоединенного народа!

Почтим благодарным воспоминанием и светских правителей, пламенных сподвижников Иосифа в период воссоединения униатов, – бывшего Виленского губернатора А. В. Семенова и Гродненского губернатора М. Н. Муравьева, которому на закате дней суждено было еще раз, чрез 30 лет, встретиться с маститым митрополитом Иосифом в Вильне, в 1864 году, при самых печальных обстоятельствах вверенного его управлению, усмирению и устроению Северо-Западного края!

Возблагодарим Господа, пославшего нам святителя Иосифа и других избранников и помолимся Ему, да откроет Он свет истинной веры нашим братьям по крови и по языку, но не по вере, и да поможет нам делами любви и правды оправдать истину исповедуемой нами православной веры».

Г. Киприанович