Старчество по учению святых отцов и аскетов

«Если хотите узнать основательно дух христианства, – говорил И. В. Киреевский, – то необходимо познакомиться с монашеством; а в этом случае лучше Оптиной пустыни (где введено старчество) трудно найти» (Леонтьев К. Н. О. Климент Зедергольм, Москва, 1882, стр. 4). Это замечание светского писателя о сущности христианского подвижничества, обстоятельно развитое, художественно и правдиво выраженное Ф. М. Достоевским (в романе «Братья Карамазовы»), вполне справедливо. Монашество есть лучший цвет христианства, «идеализм христианства», отображение Евангельской жизни. «Свет монахам, – говорит преподобный Иоанн Лествичник, – Ангелы, а свет для мирских – монашеское житие» (26 сл. и 31). Но цвет самого цвета христианства, лучшее выражение монашества – это старчество. Что такое старчество, в чем его сущность – эти вопросы возобновились в нашей духовной литературе лишь в последнее время. Всероссийское значение и молва об оптинских старцах: Леониде, Макарии и Амвросии – способствовали ознакомлению русского общества с этим особым устроением монашеской жизни. Жаждущий духовного совета русский народ издалека, в большом количестве, самого разнообразного общественного положения и умственного развития, начиная с мужика, мещанина и кончая столичным чиновником, сановником, устремлялись к старцам в Козельскую Оптину пустынь. Письма с духовными запросами и с ответными словами одобрения, совета и утешения во множестве приносились и разносились оттуда. У старцев в Оптиной пустыни побывали и известные наши писатели; Я. В. Гоголь, И. В. Киреевский (там и похоронен в 1856 г.), Ф. М. Достоевский, под впечатлением продолжительных бесед со старцем Амвросием в 1877 году и написавший свой роман «Братья Карамазовы», К. Леонтьев и ныне здравствующие Л. Н. Толстой и Вл. С. Соловьев (Душеполезное чтение, 1898 г., кн. 1 и др.).

Зная хорошо свой народ и его духовные потребности, один из этих писателей, Ф. М. Достоевский писал между прочим следующее: «Для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и горем, а главное всегдашней несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему». Народу без этой веры было бы тяжело жить.

А тут думается: «Если у нас грех, неправда и искушение, то все равно, есть на земле там-то, где-то святой и высший; у того зато правда, тот зато знает правду; значит не умирает она на земле, а стало быть когда-нибудь и к нам перейдет и водворится по всей земле, как обещано» (Братья Карамазовы, 1881 г., стр. 53). Иметь живой образ святости – это действительно духовная потребность, отрадная для народа, Среди жизни, исполненной пороков, злобы и лжи, для нашего народа отрадна и ничем не заменима мысль и сознание, что есть, и близко – в нашей же несовершенной жизни, человек, который стоит выше дрязг житейских, служит правде, умеет указать путь к правде и другим и как немерцающая лампада, освещая непроглядную тьму, горит духом, предстательствуя за всех пред Богом. И раз пронеслась молва чрез какого-нибудь странника Божия о великом каком-либо подвижнике, друге и учителе, потянется православный люд с посохом и котомкой за спиной, не стесняясь ни пространством, ни временем, к святым местам, повидать немирских людей, ближе стоящих к Богу, принести пред ними покаяние и научиться, как жить по Божьи. Пишущему эти строки два раза студентом Духовной Академии пришлось побывать у радетеля скорбных и сильного молитвенника отца Иоанна в Кронштадте и быть очевидцем этой издалека прибывшей многотысячной толпы, жаждавшей видеть, испросить помощь и благословение «от батюшки». И такая картина, как общая исповедь в церкви, поголовный плач не изгладится во всю жизнь. Трогательно видеть тысячи устремленных глаз на то лицо, которое толпа считает своим вождем, нельзя не растрогаться при виде этих взглядов, полных выражения веры, надежды, любви и сокрушения. Велико и обширно бывает влияние такого духовного вождя – хранителя правды Божией. Его личность, слово его, его пример неотразимо действуют на восприимчивую почву, пробуждая и поднимая засоренное нравственное чувство, вызывая к добру и правде, иногда прямо даже перерождая жизнь. Указывают примеры, как после одной только встречи, разговора с подобным духовным вождем некоторые личности изменяли свою прежнюю скучную и греховную жизнь на кроткую, благодеющую и богоугодную. За христианским знаменем идут охотно и бодро, когда его несут руки духовного вождя-героя. И благодарение Богу, такие сильные знаменосцы, по наблюдению историков, выдвигаются в самое нужное время, т.е. во время упадка веры и нравственности, и ими не оскудевает Православная Русь. И одного такого сильного знаменосца и светильника достаточно для целого народа. Так в ветхом завете Господь ищет среди еврейского народа народного защитника – хранителя, могущего отвратить Его гнев. Искал Я у них, – говорит Господь устами Пророка, – человека, который бы поставил стену и стал бы предо Мною в проломе за сию землю, чтобы Я не погубил, и не нашел (Иезек.22:30). Когда святого Епифания епископа Кипрского спросили, достаточно ли одного праведника для умилостивления Бога, он отвечал: «Достаточно, ибо Сам Бог сказал: аще обрящете единого мужа, творящего суд и ищущего веры, милосерд буду всему народу (Достопамятные сказания, стр.88)

О великом значении для русского народа такого духовного оазиса, как Оптина Козельская пустынь можно судить с указанной точки зрения. Старец Леонид, настоятель Моисей, старцы Макарий и Амвросий, настоятель Исаакий были, можно сказать, такими духовными вождями, нужными и дорогими для народа. И стала таким духовным оазисом Оптина пустынь именно благодаря особому своему учреждению монашескому, – благодаря старчеству. Явилось старчество здесь сравнительно недавно. Восстановителем преданий старчества и насадителем его в России считается великий молдавский старец Паисий Величковский. Родившись в Полтаве в 1722 году. Паисий ушел тринадцати лет в монастырь Любицкий, на Днепре, пожив затем в Медведовской обители, Киевской лавре, он три года жил в молдавских скитах, где руководителями его были богомудрые старцы – старец Михаил и схимонах Онуфрий. «От оных бо отец уразуме, – говорит древний жизнеописатель Паисия, – что есть истинное послушание, от него же рождается истинное смирение, совершается умерщвление своея воли и рассуждения, и всех, яже мира сего, еже есть начало и конец нескончаемый истинного монашеского деяния». Свое подвижническое и послушническое образование Паисий кончил на Афоне. Вернувшись во Влахию, он основал общежительный монастырь и Дрогомирне, где «многими труды и слезами древний монашеский единодушный чин обнови», немало потрудясь и в переводе святых отцов-подвижников. Умер Паисий настоятелем монастыря в Нямце в 1794 году, семи десяти двух лет. В основу монастырской жизни Паисий положил старчество. Для XIX века Величковский был тем же, чем преподобный Сергий для XV столетия: у нас на Руси он был успешным насадителем истинного монашества, которое, явившись на Русь с Востока вместе с христианством, начало падать с реально-практического Петровского времени. В Оптиной Козельской пустыни, как известно, старчество благоустроено было старцем Леонидом, духовным сыном и другом ученика о. Паисия Величковекого – схимонаха Феодора, в тридцатых годах нашего столетия; после Леонида ( † 1841 г.) старцами были упомянутые Макарий († 1860 г.) и Амвросий, недавно почивший в († 1891 г.).

Среди лесов, в стране далекой и глухой,

Обитель мирная издавна приютилась,

Стеною белою от мира оградилась

И в небо шлет мольбу за пламенной мольбой.

Здесь храмы... иноки... и много лет живет

В лесу, в скиту святом, здесь старец прозорливый;

Но мир о нем узнал: рукой нетерпеливой

Стучит уж в дверь к нему и просится народ...

Им принят всякий здесь: и барин и мужик,

Богатый и бедняк, – всем нужен старец чудный:

Струей целительной в волненьях жизни трудной

Здесь утешенья бьет духовного родник.

Здесь хорошо; здесь можно отдохнуть

Душой усталою в борьбе за правду Божью,

И свежих сил здесь можно почерпнуть

На новый, грозный бой с безверием и ложью.

Настоящий труд имеет своей задачей с религиозно-психологической точки зрения раскрыть учение святых отцов-аскетов – древних учителей подвижничества и русских оптинских и других аскетических современных писателей об особом монашеском устроении – старчестве, о его несомненных добродетелях, выяснить всю необходимость старчества в жизни монашества, значение его для окормляемых учеников и самого окормителя – старца¹.

Хотя учение и наставления подвижников относились к подвижникам же, но они имеют большое значение и интерес и для всякого мирянина, ревнующего о своем спасении. У монашествующих и у мирян при различном внешнем устроении одна и та же цель – быть истинными христианами; требования для этого от тех и других одинаковы, ибо «един Господь, едина вера, едино крещение» (Еф. 4, 5); средства к тому и пастырство у тех и других посуществу одни и те же. Вопрос о применении высоких истин христианства и жизни разными подвижниками имеет важное значение для всякого христианина. Как ни просты, по-видимому, те или иные истины Евангелия, они нам кажутся недосягаемыми, отвлеченными. Кому не бросалось в глаза, кого не приводило в уныние это несоответствие, недостаточность связи между великими словами религии и обыденной жизнью? Для нас важно видеть именно практическое применение в жизни разных христианских добродетелей, нужно знать, как христианские истины применялись или применяются на деле обыкновенными же людьми среди обычных условий нашей жизни; проще говоря, нам нужны убедительные примеры житейского опыта, образы святого жития человеком испытанные и Богом благословенные. Без приложения на практике истины Евангелия так и остаются отвлеченными. Посему такие подвижники, как, например, святитель Тихон Воронежский, преподобный Сергий Радонежский, преподобный Серафим Саровский, старцы оптинские и другие нам дороги, и нам важно знать их подвиги, знать, как они поступали среди нашей – русской обыденной жизни. Хотя образ совершенства и на все времена дан нам в лице Иисуса Христа, сами, однако, и упомянутые великие подвижники изучали и подражали в своей жизни кому-нибудь из прежде просиявших святых. Святой Макарий Великий, например, учился и подражал святому Антонию Великому, святой Иоанн Златоуст подражал святому апостолу Павлу, святитель Тихон Воронежский был «ревнитель Златоустого», а епископ Феофан и Иеремия-отшельник следовали стопам святого Тихона.

Аскет в душе – русский народ глубоко чтит подвижников, ищет в их жизни примеров для подражания, и любимым чтением для него, кроме Житий Святых, являются патерики и творения подвижников: святого Исаака Сириянина, преподобного Иоанна Лествичника и других. Русский раскол на том и держится, что люди стоят не за правила, а за образцы спасения, желают воспроизводить целиком былое – и внешнюю обстановку, среди которой спасались наши предки. Вопрос о том, как спасаться и как спасались, имеет существенное значение. «Двое из замечательных покойных оптинских старцев, – говорит старец же оптинский Амвросий, – часто говаривали, – один: искусство – половина святости; а другой, при чьих-либо ошибках от неуместной ревности, всегда произносил: свят, да неискусен, потому что неискусство при неуместной ревности часто может производить бестолковой путаницы не менее самого греха» (Сборник писем старца Амвросия, ч. I, стр. 15). С этой точки зрения и небезоснователен взгляд, что ищущим добродетели полезнее читать повести о подвижниках и их назидательные и опытные изречения, чем рассуждать даже об источнике истины – Священном Писании. «Авва Аммон, – говорится в одном патерике, – спросил однажды старца Пимена: если будет нужно говорить с ближним, то как тебе кажется – лучше ли говорить с ним о Священном Писании или лучше об изречениях и мыслях старцев? Старец сказал ему в ответ: если нельзя молчать, то нужно говорить об изречениях старцев, нежели о Священном Писании Ибо говорить о Священном Писании немало опасности» (Древний Патерик, стр. 4).

Но сумел ли автор выполнить свою задачу, об этом он предоставляет судить опытным читателям. Чтобы понять и оценить такое жизненно-практическое монашеское устроение, как старчество, нужен опыт. Лишь старцы и послушники вполне понимают значение этого устроения. И теоретическое письменное учение отцов-аскетов понятно больше делателям – «эти книги (т.е. книги святых аскетов) дела требуют», «дела святых деяньми читай», как характерно выражались об этих отеческих аскетических творениях оптинский настоятель Моисей и оптинский старец Леонид. И преосвященный митрополит Гавриил Петербургский и Филарет Московский, как известно, перевод аскетических творений, сделанный профессорами академии, поручали исправлять старцам. «Они, – говорил митрополит Гавриил переводчикам относительно этих справщиков, – хотя и не знают так как вы, греческого языка, но лучше вас знают из опыта духовные истины, непостигаемые только одним книжным учением, и поэтому правильнее вас могут понимать смысл наставлений, содержащихся в этих книгах» (Предисловие к житию старца Паисия Величковского, стр. 11–12).

«Кто ведет речь о совершенстве, о радованни, или о безстрастии, – говорит Макарий Великий, – не ощутив в себе их действенности и удостоверения в них, уподобляется человеку, который при наступлении дневного зноя идет пустым полем и, томясь жаждой, описывает источник, струящийся водою, изображая себя пьющим, так как засохли у него уста и язык от палящей жажды, – или человеку, который говорит о меде, что он сладок, но не вкушал его сам и не знает силы его сладости. Но на деле не всегда бывает так, как он говорит. Ибо, когда человек сподобится со временем, хотя отчасти, приступить к делу, тогда рассудит он сам с собою: «Не так оказалось, как полагал я. Иначе рассуждал я, а иначе действует дух"» (Добротолюбие, том 1, стр. 220).

Но в свое оправдание мы приведем слова святого Василия Великого: «Делаюсь и я сведущее и разумнее себя самого из самого вопроса, научась многому, чего еще не знал. И попечение об ответе бывает для меня учителем. Сказано: несмысленну, вопросившу о мудрости, мудрость вменится» (Притч. 17, 28, 1-е письмо святого Василия Великого к Амфилохию Икон. ч. 7). А здесь, у подвижников христианских, есть чему поучиться! Святой Иоанн Златоуст, изображая современную иноческую жизнь, говорит: «Приди и учись у иноков. Это – светильники, сияющие по всей земле; стены, коими ограждаются и поддерживаются самые города. Они для того удалились в пустыню, что бы научить и тебя презирать суету мирскую. Они, как мужи крепкие, могут наслаждаться тишиною и среди бури; а тебе, обуреваемому со всех сторон, нужно успокоиться и хотя мало отдохнуть от непрестанного прилива волн. Ходи к ним чаще, дабы, очистившись их молитвами и наставлениями от непрестанно приражающихся к тебе скверн, ты мог настоящую жизнь пронести сколько можно лучше и сподобиться будущих благ. Как тот, кто взойдет на высокое место, хотя бы и очень мал был, кажется большим, так и те, восходя в беседах к высоким помыслам праведных, и сами кажутся такими же, пока с ними пребывают» (Из беседы на Евангелие от Матфея).

Необходимость монашества в жизни Церкви Христовой, как прямого и богооткровенного указания смысла и цели жизни для бессильного человека. Мученичество и монашество. Цель монашеского отшельничества и аскетизма. Виды монашеского устроения.

Не искушение ли житие чуловеку на земли (Иов.7:1). Пустынным непрестанное Божественное желание бывает

(Антиф. 1-го гласа).

Жизнь человеческая часто сравнивается с морем. Неизведанное в своей глубине, таинственное, необозримо-безбрежное, изменчивое и непостоянное, то тихо-спокойное, то бурно-гневливое и рокочущее, море своим видом и своею жизнью действительно напоминает океан жизни человеческой. Много в жизни человеческой таинственно-загадочного, неразъяснимого, неустойчивого, то стихийно-слепого, то разумно-высокого, много здесь опасных треволнений и водоворотов. И как жалка утлая человеческая ладья на этом необозримом глубоком страшном и неведомом просторе! Как щепка, она носится часто бесцельно, бесплодно, влекомая все сильным духом времени или дерзким своеволием. Бессилен человек разъяснить тайну жизни своей. Человек прежде всего сам для себя загадка, представляет соединение каких-то противоположностей, чего-то несоединимого: то он, духовный, побеждает страсти и плоть, то он плотский, побеждается страстями и плотью, то он пресмыкается по земле, то парит орлом в небе. В своей практической деятельности он все силы напрягает к какому-то счастью, чего-то ищет, чего-то желает, увлекается то одним, то другим, суетится, а все как-то остается неудовлетворенным, неспокойным. Желания даны ему безграничные, стремления необъятные, а сила ограниченная, воля слабая. Бессилен человек определить свое место и цель жизни, бессилен проникнуть и за даль непогоды, за горизонт окружающего. Осмыслить свою жизнь, определить свое место и цель человечество в лучших своих представителях, однако, всегда пыталось. Загадочный вопрос о смысле и цели жизни человеческой, о душе, о таинственном мире загробном, о бытии надмирном всегда стоял пред душевным взором мыслящего человека. И нельзя не решать ему этих существенных вопросов: от решения их зависит самая жизнь человека, вся его жизнедеятельность и жизнеспособность. Всякое намеренно равнодушное отношение к этому вопросу или, наоборот, увлечение им, удачное решение его сейчас же отражается в жизни. Подавленный в одну эпоху он с большей силой встает и другую, не удачно решенный или нерешаемый он грозит смертью целому народу. Вся история человечества представляет из себя такое или иное решение этого вопроса, все лучшее в жизни человечества, все улучшения и совершенствования вызваны этим вечно решаемым вопросом.

Где же искать решение этой загадки, загадки таинственно-неразъяснимой жизни человека? Вся прошедшая и настоящая история человечества показывает, что сам человек своими силами не может разрешить удовлетворительно загадку своей жизни. Углубитесь в века минувшие, посмотрите на лучшие народы древности: до чего додумались они сами? Одни – египтяне – отвечали на загадку жизни учением о душепереселении, земным бесcмертием, хотели обессмертить себя постройкой величайших пирамид. Другие – греки – признают жизнь для жизни, для удовольствий, наслаждений, для искусства. Третьи – римляне – кладут и основу жизни развитие своего железного могущества и воли, славу, но, захватив и поработив мир, они не завоевали неба и остались, как первые и вторые, с неудовлетворенными желаниями и стремлениями. Вместе с другими безвестными народами исчезли и эти народы, потому что у них не было истинной, осмысленной разгадки жизни – корня жизни. Жизнь так и осталась для них загадочным сфинксом. Языческое человечество – это жалкий, обреченный на земное скитание, вечный жид – Агасфер. Возьмите, наконец, современных рационалистов нашего XIX века, разных пантсистов, дарвинистов, беспочвенных альтруистов, социалистов, экономических материалистов, – разрешают ли они удовлетворительно этот вопрос? Считая человека продуктом природы, а его нравственность продуктом экономического обеспечения, отрицая духовность и свободу воли в человеке, порабощая свободную личность человека обществу и цивилизации, мечтая о прогрессе, равноправности и обеспеченности, не обрекают ли они человека на земное неудовлетворяющее счастье, на бесконечное искание без цели обретения, не заставляют ли они человека копошиться только на земле, не поднимая глаза к небу? Как бы высоки и гуманны не были стремления человека, он, подобно ученому гетевскому Фаусту, не найдет себе ни в чем на земле удовлетворения: ни наука, ни искусство, ни политика, ни всеобщее материальное обеспечение и равенство не заполнят всего человека; и человек, подобно тому же неугомонному доктору Фаусту, не может на чем-нибудь остановиться и успокоиться, отделаться от заключенного в нем самом Мефистофеля. Самообольщенному и ученому, пытающемуся своим умом определить смысл жизни и осчастливить человечество, можно сказать то же, что сказал Ангел Уриил Ездре. «Ты и того, – говорил он, – что твое и с тобою от юности не можешь познать. Как же сосуд твой мог бы вместить в себе путь всевышнего и в этом же, заметно растленном веке, понять растление, которое очевидно в глазах моих? Ибо как земля дана лесу, а море волнам его, так обитающие на земле могут разуметь только то, что на земле, а обитающие на небесах могут разуметь, что на высоте небес»

(3-я кн. Ездры, гл. 4).

На помощь слабому человеку в решении этого вопроса идет Божественное Откровение. Оно разъясняет раздвоенность человека его историей, его бессознательное недовольство земными благами – стремлением к Богу и небу. Библия повествует о бывшем когда-то единении человека с Богом, о райском блаженстве человека. Нарушителем этого союза, и блаженства был сам человек, пожелавший быть «яко бози». Тройственная похоть человека; похоть плоти, похоть очей и гордость (1Ин.2:16) – породила грех; а грех породил смерть (Иак.1:14–15). Нарушение единства с Богом совпадало с нарушением единства у человека и самом себе, – благая воля человеческая уклонилась ко злу. Отсюда и раздвоенность человеческого существа. «Если бы не было падения, не было бы и разделения»

(Святой Григорий Богослов).

Искра божества, оставшаяся в человеке, напоминает ему о потерянном блаженстве и побуждает снова искать его везде и всячески, «начаток духа имуще мы сами себе воздыхаем» (Рим.8:23). Плач души человеческой о потерянном блаженстве, смутное, как сновидение, воспоминание о нем, у церковных писателей сравнивается с сетованием и блужданием невесты, ищущей своего жениха, которому она изменила. Эта невеста, смутно-неясно припоминая прежнее свое блаженство в чертогах жениха, попав на мрачную и душную землю, с мучением и тоской ищет потерянное: днем спрашивает солнце, а ночью луну и звезды, каждые сутки обходя с одним вопросом: не видали ли где того, кого ищет душа моя?

(Святитель Феофан Затворник. Письма о христианской жизни. Вып. 1 и 2, Москва, 1891 г., стр. 168–169).

И звук его песни в душе молодой

Остался без слов, но живой.

И долго на свете томилась она,

Желанием чудным полна,

И звуков небес заменить не могли

Ей скучные песни земли.

(М. Ю. Лермонтов)

И вот после долгих тысячелетних поисков блуждающей невесты, после всех ее безуспешных трудов и вопрошений, вдруг раздался по всей вселенной эхом разнесенный, кроткий, любящий, всех призывающий глас: «приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы» (Мф. 11, 28). «Потерянное вами царство приблизилось. Покайтесь и веруйте в Евангелие, и где нахожусь, там и вы будете... Аз путь истина и живот... » (Мф. 4, 17; гл. 7: Ин. 14, 3 и 6). Этот глас исходит от Самого искомого и необретаемого жениха – Христа: Он сжалился над заблудшею невестой Своей, – Сам пришел взыскать погибшую, уврачевать раны болящей и указать ей путь в потерянный светлый чертог жениха. «Главная цель Спасителева домостроения во плоти состояла, – скажем словами святого Василия Великого, – в том, чтобы привести человеческое естество в единение с самим собою и Спасителем, и, истребив лукавое сечение, восстановить первобытное единство, подобно тому, как наилучший врач целительными лекарствами вновь связывает тело, расторгнутое на многие части» (Творения Василия Великого, т. V, стр. 423). Итак, единение с Богом пришествием Христа, Его страданиями и крестною смертью восстановлено. Загадка жизни разрешена: человеку указана высочайшая цель – единение с Богом, указан и путь к Боговмещению – путь Богоуподобления, самосовершенствования. В любви к Богу, святой праведной жизни – все счастье и блаженство человека (Ин. 3, 36; 17, 3; Мф. 19, 17: Мрк. 10, 19; 16, 16 и др.). Не вне – не в земных благах, а внутри самого человека, в его чистой совести, в победе духа над плотью, по указанию Спасителя, нужно искать несравнимое с земными сокровищами – царствие Божие. «Царство Мое, – говорил Спаситель, – не от мира сего (Ин. 18. 36)... се бо царствие Божие внутрь вас есть» (Лк.17:21). «Лестница царства небесного, – говорит один подвижник, – внутри тебя сокровена в душе твоей. Потщись войти во внутреннюю свою клеть, и узришь клеть небесную, потому что та и другая одно и то же, и входя в одну, видишь обе» (Святой Исаак Сирин, сл. 2). «Постарайся, – говорит русский подвижник Паисий Величковский, – обрести Иисуса Христа в сердце твоем: ибо кроме сердца нашего нигде в ином месте найти Его не можно. Сказал некто из святых: если в твоем доме сокровище зарыто, а ты про то не знаешь, то в таком случае с тобою точно так, как бы оного и не бывало» (Житие Паисия Величковского, стр. 272). Это постижение царства Божия дается человеку с большим трудом – «царство небесное нудится», путь к нему скорбный, тернистый (Мф. 11. 12). Распятый на Голгофе требует терпеливого крестоношения и от всех Своих последователей; «Аше кто хощет по Мне идти, да отвержется себе, и возьмет крест свой, и по Мне грядет» (Мф. 16, 24), «Жизнь и смерть предложил я тебе – говорит пророк Моисей народу еврейскому, передавая ему закон Синайский, – избери жизнь, дабы жил ты» (Второз.30:19). Предлагает и Христос Спаситель всем выбирать жизнь или смерть, любовь к Нему или к миру, ибо любовь к миpy вражда на Бога и Он любит любяших Его (Притч. 8, 17), жить духом или пресмыкаться и умереть плотью. «Аще по плоти живете, имате умрети, аше ли духом деяния плотские умерщвляете, живи будете» (Рим. К, 13). «Иже Христови суть, плоть распяша со страстьми и похотьми» (Гал.5:24). Вслед за Христом шли, по Его слову и примеру жили и Апостолы. «Облекаются Апостолы в крестное всеоружение и предают телеса свои на раны» (стих. Октоих). «Кто отлучит нас от любви Божией, – восклицает один из них, – скорбь или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч?... ничто нас не может отлучить от любви Божией» (Рим.8:35). За апостолами прошел за Христом сонм мучеников. «Святые мученики препобеждают великую скорбь и болезнь телесную, так что человеческая природа изнемогает пред глубиною их страданий, возмущаемая чудесностью одного только зрелища» (Святой Исаак Сирин, сл. 91). Ни пытки, ни терзания, ни костры не могли заставить их отречься от имени Христа, – с радостью принимая мучения за имя Его, умирая с именем сладчайшего Иисуса, они как и Апостолы жили для Христа и умирали для Него. Прошло время мучеников: в IV веке христианская религия объявлена дозволенной и господствующей в Римской Империи; не стало мучителей, но не стало вместе с тем и венцов мученических. В это время на смену мученичества и явилось подвижничество. Сонм мучеников сменился сонмом преподобных, мучения и казни, служившие горнилом очищения для душ, уневестившихся Христу, заменились пустынею, скорбями и самоозлоблением подвижников. «Есть люди, – говорит преподобный Иоанн Колов, – которые не только презирают временное и суетное, но и не щадят своей жизни, изволяя, по слову Евангелия, положить ради Христа свою возлюбленную душу. Они любят смерть за Христа более всех наслаждений и прелестей. Но как ныне нет гонителей и вожделенная смерть не обретается скоро, то они стараются понести ее иным образом, устанавливая продолжительное и насильственное умерщвление самих себя. Они ежедневно претерпевают тысячи болезней, постясь, подвизаясь многоразлично...» (Святитель Игнатий Брянчанинов. Аскетические опыты, т. 1, стр. 519). Подвижничество было продолжением мученичества, – новый вид христианского самоотречения и крестоношения. Распиная себе мир девством и нестяжанием, подвижники послушанием и крестоношением стараются распять и себя миру (Гал.6:14) и таким образом получить венец мученический. «Что такое крест? – спрашивает святой Исаак Сирин и отвечает; – Крест есть воля, готовая на всякую скорбь. Путь Божий есть ежедневный крест» (сл. 35). «Поистине – это сверхъестественный и пречудный подвиг – мученичество», – говорит преподобный Иоанн Лествичник о подвижничестве (Лестница, 4, сл. 5), называя его духовным исповедничеством (сл.4:5). «Послушание, – говорит другой подвижник, – бескровное мученичество, где вместо членов отсекается своя воля, вместо излияния крови извергаются греховные помыслы и пожелания» (Святой Феодор Студит, гл. 145). Что такое монашество? Монашество есть добровольный, трудный подвиг, скрепленный обетом нестяжания, девства и послушания, сознательно (Лк.14:28) избираемый с целью Богоуподобления. Путем уединения (монах – от греч. monos, один только), путем вообще особой (инок – иной) жизни и подвигов, путем молитвы и упражнения (греч. askeo – искусно обрабатываю, упражняюсь – отсюда аскет) посвятивший себя Богу и старается постичь царство небесное. Монах, по определению святого Феодора Студита (Добротолюбие, т. 4, гл. 258), есть тот, кто на единого взирает Бога, единого Бога желает, Богу единому прилежит, Богу единому угодить старается, мир имеет к Богу, и мира между другими виновником бывает. «Монашество есть с отрешением от всего непрестанное умом и сердцем пребывание в Боге. Монах тот, у кого так устроено внутреннее, что только и есть Бог да он, исчезающий в Боге» (Святитель Феофан Затворник. Письма о христианской жизни, стр. 16–17).

Удаление от мира, уединенная жизнь в пустыне, келье, монастырях и скитах вызываются невозможностью в мирской жизни, с ее соблазнами и развлечениями, отдаться нерассеянно и безраздельно подвигу. Вода в небольшом потоке тогда только может принести пользу, например земледельцу, если она течет все время и вся по одному руслу, если же она разделяется на потоки, то в каждом из них мало будет воды, и поток беcполезен. И в миру, чтобы обсудить что-либо, обдумать, требуется уединение. Освобождая человека от искушения слуха, языка и взора Святой (Антонин Великий), уединение дает ему нужную самосообразность и самопознание, обращая внимание его на самого себя. «Ум, не простираемый чувствами на мир, к себе возвращается» Святой (Василий Великий). В миру, как в мутной воде, трудно видеть себя, а в уединении, особенно в пустыне, как в устоявшейся прозрачной и светлой воде, как в зеркале, видит человек свое лицо и свои недостатки (Древний Патерик, стр. .15).

Aввa Марк сказал аввe Арсению: «Для чего ты бегаешь от нас?» – Старец отвечал ему; «Бог видит, что я люблю вас, но не могу быть вместе и с Богом и с людьми. На небе тысячи и мириады имеют одну волю, а у человеков воли различны. Нельзя же мне оставить Бога и быть с людьми» (Достопамятные сказания, стр. 17). Опасность остаться в миру ни теплым, ни хладным и таким образом быть изблевану (Апок.3:15–16), если прямо не хладным, – желание сосредоточиться в Боге, предаться Ему всецело заставляет подвижников вести жизнь уединенную.

И Ангел мне сказал: иди, оставь их грады, В пустыне скройся ты, дабы огонь лампады, Тебе поверенной, до срока уберечь, Дабы, когда тщету сует они познают, Возжаждут истины и света пожелают, Им было б где светильники свои возжечь..., (Майков) Самое монашеское подвижничество (аскетизм) проявляется в большом неустанном трудничестве, безответном послушании, терпеливом перенесении всякого рода скорбей и искушений, удручении, изнурении и умерщвлении разными способами плоти, чрезмерном посте, молитве, лишении, самоозлоблении и т.п. Аскетизм не цель сама по себе, а средство к самоотречению и совершенствованию духа и соединению с Христом. Он имеет целью путем подавления плоти –дать простор духу, путем заглушения воплей животности – дать человеку услышать голос совести, путем погашения страстей – возгреть в нем добродетели, путем укрощения в нем инстинктов зверя – проявить и прояснить образ Божий, путем перенесения произвольных скорбей – научить переносить и непроизвольные. Одним словом, аскетизм имеет целью помочь подвижнику совлечься ветхого человека с его страстями и похотями, что бы облечься в нового. «Когда внешний наш человек тлеет, то внутренним обновляется» (2Кор. 4, 16); плоть сильна немощью духа и живет его смертью, и дух усиливается за счет плотского начала, – возвышается и растет его стеснением и умерщвлением (Гал. 5. 17).

«Авва Даниил говорил, что по той мере, как тучнеет тело, истощается душа, и напротив – по мере истощения тела укрепляется душа» (Достопамятные сказания, стр. 78).

Монах «учится умерщвлять не тело, а страсти». «Нищета, скорбь, теснота и пост – вот работные орудия монашеской жизни, венец ее – смиреномудрие» (Достопамятные сказания, стр. 183, 60. 220). «Монах есть понуждение естества всегдашнее и неослабное хранение чувств» (Иоанн Лествичник, сл. 1, стр. 4) и «знамение монаха, по словам аввы Пимена (Достопамятные сказания, стр. 230), в искушениях познанается». «Если хочешь иметь дела иноческие, – говорит Варсануфий Великий (отв. 203), – то возненавидь совершенно (свое я и мир), чтобы совершенно приблизиться (к Богу). Возмущайся (одним) усыновлением, чтобы получить (другое) усыновление. Перестань исполнять желания и исполни желание. Уязвляй сам себя и врачуй себя сам. Умертви себя, и оживи себя. Забудь самого себя и познай самого себя». Итак, аскетизм, имея основу для себя в Евангелии, со всеми его проявлениями вытекает из природы духа человеческого: дух освобождается из цепей плоти заключением именно этого самого приставника, т.е. плоти, в оковы, ее порабощением и умерщвлением.

Единое по существу – монашество и своем внешнем устройстве проявилось в разных видах. «Все житие монашеское содержится в трех главных устроениях и образах подвига: или в подвижническом уединении и отшельничестве; или в том, чтобы безмолвствовать с одним, или много с двумя, или, на конец, в том, чтобы терпеливо пребывать в общежитии» (Леств., сл.1:26).

Отшельничество в том состоит, чтобы вдали, в пустыне одному подвизаться; учредителем этого образа жизни монашеской был Антоний Великий (последние годы III века). Безмолвствование с одним или двумя, называемое средним царским путем, состоит в сожитии с одним или с двумя подвижниками. У человека всегда есть потребность в сообществе сподвижника: «Я пожелал – говорит про себя Василий Великий (Древние иноческие уставы, стр. 216), – найти какого-либо брата, избравшего этот род жизни, чтобы вместе с ним переплыть скоро преходящую волну сей (монашеской) жизни». Основателем безмолвнического жительства, Скитского монашества считается святой Макарий Великий (IV век). Общежительное монашество в том состоит, что целое общество подвижников работает Христу под руководством общего наставника – настоятеля обители, повинуясь друг другу, нося тяготы друг друга и имея всe нужное к телесной потребе общим. Учредителем общежительного монашества был преподобный Пахомий Великий (IV век). Но кроме этих чинов есть еще особый вид монашеского устроения – четвертый, или, строго говоря, тот же вид общежительного и скитского монашества, но усовершенствованный практикой, с полным и строгим применением обета послушания к избранному старцу. Это особое устроение – есть старчество.

«Три есть степени в преуспевающих в восхождении к совершенству: очистительная, просветительная, таинственная или совершительная. Первая свойственна новоначальным, вторая – совершенным. По трем сим степеням восходя по порядку подвижник возрастает до возраста Христова – приходит в мужа совершенна, и меру возраста Христова» (Ефес. 4, 13)-(Никита Стифат, 3-я 100, гл. 41, Добротолюбие, т. 5). Если теперь мы возьмем подвижника начинающего – новоначального, то, спрашивается, какое из указанных устроений для него лучше?

Каждое, христианское ли то или не христианское, учреждение должно оправдывать себя. Меркой при его оценке служат: а) цель, которой служит это учреждение, а затем б) степень постижения при его посредстве этой цели. Чем выше цель – идеал, которому служит известное учреждение, с одной стороны, и чем лучше, сравнительно с другими сродными ему учреждениями, оно отвечает этой цели, с другой стороны, тем ценнее и превосходнее это учреждение. Все указанные виды монашеского устроения имеют одну и высшую цель – постижение царства Божия, все они зиждутся на Евангельском и Апостольском учении, во всех них были подвижники, угодившие Богу, просиявшие святостью и духовными дарованиями. Цель у них одна, и с этой точки зрения разницы между ними нет. Но если мы по смотрим на указанные монашеские устроения со стороны удобоприменимости их к силам человека и сравним их, то найдем, что по учению святых отцов-аскетов лучшим для новоначального является старчество. Первое – уединенное пустынножительство – сразу неудобно для новоначального, во-первых, потому, что оно исключает духовного руководителя, столь необходимого, как увидим, для духовной жизни; а во-вторых, потому, что означенная жизнь для новоначального, не претерпевшего скорбей и не очистившегося от страстей, преждевременна. Пустынное жительство святые отцы уподобляют Христову распятию на кресте, а жительство в сообществе с другими – страстям Христовым и говорят (Варсануфий Великий, отв. 342): «Как прежде креста Владыка наш Иисус Христос претерпел многие досаждения и поношения и после сего уже взошел на крест, так точно и никто не может достигнуть упокоения Святого и совершенного, если прежде не спостраждет Христу и не претерпит всех страданий Его, вспоминая слова Апостола: аще с Ним страждем, с Ним и прославимся» (Рим.8:17). Не советуют святые отцы немощному, страстному, новоначалыюму иноку вступать и в общежительное монашество. Но общего жития советуют избегать не потому, что оно не полезно – это полезнейшее монашеское устроение, и святой Василий Великий немало находил слов достаточно восхвалить высоту и величество подобного жития, он же показал и все преимущества монашеского общежития, (простр. правило 7), где подвижникам удобнее исполнять заповеди, например заповедь о любви к ближнему, лучше можно узнавать свои достоинства и недостатки («во множестве братии лучше узнается душевное устроение и состояние». – Авва Дорофей, поуч. 16, стр. 198; 4-е изд., М., 1894 г.), более и более преуспевать в первых («как кони на бегу ретятся опередить друг друга: так и в добром братстве один другого возбуждает». – Лествица, сл. 1, 26-ii, 208) и исправляться во вторых, обмениваться взаимно дарованиями и услугами и т.п. Но при всем этом, общежитие требует великого терпения и известной уже доли совершенства, чего нельзя еще ожидать от новоначального: в общежитии, кроме настоятеля, нужно всей братии и самым последним повиноваться, терпеть от всех досаду, бесчестие, вменяя себя ни во что, – вес это не по силам немощному, и терпение, которое сразу и изобильно здесь требуется от него, должно быть предварительно и постепенно еще в нем воспитано. Кроме того, в общежитии можно быть или совсем без руководителя, так как настоятель монастырский, имея под руководством множество братии и совмещая в себе кроме пастырских обязанностей и другие, например хозяйственные, иногда не может быть руководителем, или можно иметь много руководителей.

Похваляют святые отцы, сравнительно с вышеуказанными видами монашеского устроения, третий вид – путь средний, царский – сподвижничество с двумя или тремя («блази два паче единаго» – Еклез.4:10) как не требующее великого терпения, чудное и отраднейшее, но и это устроение не предполагает непременно, как и общежительное, одного, постоянного и опытного духовного руководителя. И полное применение духовного руководства мы находим лишь в последнем, четвертом виде монашеского устроения – в старческом устроении. Старчество предполагает одного, постоянного, духовного, опытного руководителя – старца, который окормляет ученика, из ученика, как бы из какого-либо материала, своим руководительством делает сосуд, вмещающий Бога, возвращает и возводит послушника к Богу. По полному применению духовного руководительства и по своему ясному, скорому и лучшему ответу на цель монашеского аскетизма старческое устроение – лучшее из всех видов, удобнейшее для немошного новоначального; старческое окормление является для ученика тем игом благим и бременем легким, которые дают покой.

Рассмотрим сначала: нужно ли и насколько нужно руководительство в духовной жизни, а затем перейдем и к самому старческому устроению.

Необходимость руководительства в духовной жизни. Избрание духовного руководителя и предание ему себя.

Слушаяй вас, Мене слушает

(Лк.10:16).

Прельстишася возложившие упование на самих себе и возомнивши не обретати нужды в руководителе

(Лествица, сл. 1, поуч. 7-е).

Нужен ли руководитель в духовной жизни для ревнующего о своем спасении новоначального подвижника? В самом деле, не может ли начинающий сам, один идти по пути совершенства без руководителя, руководствуясь лишь словом Божиим и Евангельскими указаниями? Ведь в слове Божием указан образ совершенства, указан и путь к нему; к тому же, в истории подвижничества христианского есть примеры такого рода, что подвижники, твердо решившиеся идти по Христоподражателыному пути, сами, без видимых руководителей и лишь под водительством Бога, успевали: так, например, Павел Фивейский, Антоний Великий, Мария Египетская и другие. Правда, что образ совершенства и путь к нему (исполнение заповедей и советов) указаны Христом в Евангелии, но не нужно забывать, что человек остается всегда человеком: искреннее, хотя бы огнепальное, желание не может сразу его изменить, он так немощен, своеволен и слеп, что нуждается в посторонней и постоянной поддержке, одобрении, понуждении, подробных указаниях пути и т.п. И на пример успевших одиноких подвижников нельзя ссылаться. «Если неким из досточтимых отцов, – говорят преподобные Каллист и Игнатий, – случалось и без подвига послушания улучить Боготворное безмолвие и по Богу совершенство, то это бывает по особенному Божию откровению и притом очень редко. А что редко, как негде написано, то не закон Церкви, как и одна ласточка не делает весны» (Добротолюбие, т. 5, гл. 15). Эти люди «чудесно, по смотрению Божию, нарочно были позваны к таковому (уединенному) житию, которое совершенным и бесстрастным единым приличествует и Ангельской крепости требует» (Паисий Величковский, стр. 222–223) Эти люди – сильные избранники Божии, у которых слово тождественно с делом: твердое намерение – исполнение, покаяние – спасение, – составляют исключение. Может ли это исключение служить непреложным правилом для новоначального? Считает ли он, страстный и немощный, себя столь сильным, как эти избранники Божии? Если же он ждет для себя чудесного, то тем только искушает Бога. И святые отцы, опытные аскеты, учат о необходимости духовного руководителя, о необходимости предварительной христианской педагогики для новоначального инока.

Да это так и естественно: всякий человек не есть что-либо сразу данное, нет – он лишь имеет зародыш своего будущего «я», и телесно и духовно он вначале младенец и должен пройти известные возрасты по телу и по духу, чтобы прийти в меру возраста Христова, в мужа совершенна. «Монашеское житие – искусство из искусств и наука из наук» (Добротолюбие, т. 5, стр. 261) и требует, как всякое искусство, ремесло и наука, первоначального обучения у знатоков и мастеров. «Как желающему изучить язык какого-нибудь народа недостаточно быть самому себе наставником, но он учится у людей, сведущих в оном, и таким образом достигает того, что говорит так же, как иностранец: так, я думаю, и жизнь сию, так как она идет не путем естественным, но отступает от оного, по необыкновенности образа жизни, не иначе кто может в совершенстве изучить, как под руководством кого-либо опытного в ней... Ибо не так прост этот образ жизни, чтобы по нужде можно было доверять собственному суждению, что для нас полезно; решимость на опыт в вещах неизвестных небезопасна... И врачебной науке душ – любомудрию – есть нам полная возможность научиться оттого, кто долговременным и продолжительным опытом стяжал навык к ней. Юность большей частью и во всяком деле – ненадежный советник и нелегко найти человека, который бы хорошо исполнил какое-либо достойное занятие, если не призывалась им для участия в совете старость. Чем выше всех прочих занятий предположена у нас цель, тем более мы должны соблюдать осторожности; здесь нерассудительность касается самой души и угрожает опасностью потерпеть такого рода ущерб, который состоит не в потере каких-нибудь благ, но в погибели самого себя, и во вреде собственной душе... Итак, прежде всего должно заботиться о том, чтобы найти себе руководителя на сем пути и хорошего наставника, дабы по своей неопытности не пойти по каким-нибудь новым непроходимым и уклоняющимся от истинного пути дорогам» (Святой Григорий Нисский, т. 7, стр. 384–387; Добротолюбие, т. 1, стр.614). Путь вопрошения других оправдан уже многими примерами. «Как я могу разуметь, если никто не наставит меня?» – вопрошает вельможа диакона апостола Филиппа (Деян.8:31); призванный апостол Павел посылается для научения к Анании (Деян.9:6) и после успешной проповеди советуется с апостолами; «да не вотще, говорит, теку или текох» (Деян.2:2). И святые отцы, подвижники, даже величайшие из них, каковы Антоний Великий, Макарий Египетский, Пахомий Великий, Илларион, Савва и другие, предварительно расспрашивали о путях, советовались и покорялись другим наставникам. Они, как выразился святой Афанасий Великий об Антонии Великом, как мудрые пчелы собирали себе духовный мед у других подвижников, слагая его в свое сердце, как в улей. И спрашивать у других святой Антоний считал столь спасительным делом, что и потом сам – учитель всех, он обращался с вопросами к какому-либо преуспевавшему ученику своему. Так, когда он получил от императора Констанция приглашение прибыть и Константинополь, спросил ученика своего Павла Препростого: идти ему или нет? И после того как Павел сказал ему: если пойдешь, будешь Антоний, а если нет – будешь авва Антоний, он остался (Добротолюбие, т. 1, стр. 123).

Необходимость руководителя для новоначального обусловливается и самою невозможностью его видеть себя в настоящем свете, безпристрастно познать себя и верно совершенствоваться. Дело в том, что подвижнику приходится вести борьбу с самим собою, «не внешнего врага нам надобно бояться: враг наш заключен в нас caмиx. Воистину человеку надлежит надвое рассечь себя» (Добротолюбие, т. 2-й, стр. 203). Являясь наблюдателем и в то же время предметом наблюдения и включая в самом себе врага и друга, подвижник новоначальный не может сам по себе различить, что «наше и что от неприятелей наших», – его самолюбие часто побеждает благую волю, сладость страстей пленяет душу и он, вступив на путь самооправдания и сделок со своею совестью, сам не замечает своего самопрельщения и самообмана. Психология и опыт достоверно свидетельствуют, что посторонним лицам совне яснее видно наше душевное устроение, сторонним наблюдателям присущ объективно-безпристрастный взгляд на нас. Спрашивается: может ли больной человек, каким является и должен сознавать себя новоначальный, может ли больной быть в одно и то же время врачом себе? Может ли он точно определить болезнь свою и, если может, что сомнительно, – может ли он безпристрастно прописать себе едкие, горькие лекарства, если того требует болезнь? Нет, По свидетельству опыта и безпристрастное, вполне верное определение нашей болезни, и целительные лекарства даются лицами посторонними, врачами-специалистами. Ведь завзятые и известные медики и то сами не лечат своих болезней, а обращаются за рецептами против них к своим коллегам. «Всего труднее, – говорит святой Василий Великий, – знать и врачевать себя самого, потому что людям прирождено самолюбие, и каждый по пристрастию к самому себе прекращает истинный суд. Но удобнее может познавать и врачевать нас другой, потому что судящего о других страсть самолюбия не затрудняет в истинном распознавании» (Подвиж. уст., т. 5, стр. 451). И кстати добавим, настоящим судиею нашим может быть безконечная доброта, а после нее – возрожденный грешник или святой, человек, прошедший испытания, мудрец. Это потому, что душа судит о душе по своему сродству с нею, через голос, через слова, через молчание, через поступки, через взгляды. Доброта знает толк в доброте, прямодушие – в прямодушии, благородство – в благородстве и т. п. И истинно знаешь цену только тому, что потерял, о чем сожалеешь.

Нужен руководитель и для всех подвигов аскетизма, для упражнения в скорбях, лишениях и искушениях, необходимых для дела духовного самосовершенствования; немощный новоначальный не может один справиться с непроизвольными искушениями и налагать на себя произвольные. Неискушенный новоначальный подобен в данном случае необузданному дикому коню, которого нужно еще обучать. «Конь, пока с дикими животными пасется в лесах, непокорен бывает людям. А когда он пойман, тогда для укрощения его налагают на него тяжелую узду, пока не научится ходить чинно и прямо. Потом опытный седок упражняет его, чтобы сделать способным к брани. Надевает на него вооружения, разумею нагрудник и забрала, а прежнюю узду вешают и приводят в сотрясение пред глазами его, что бы он привык и не пугался. Так обучаемый он привыкает к брани и едва почует и услышит бранный звук, сам с готовностью идет на врагов со скаканием и ржанием» (Иов. 39, 25. Макарий Великий, гл. 2, 23 б.). Кроме того, в деле совершенствования, в деле приобретения добродетелей более, кажется, чем где-либо, должна быть постепенность, ровная и внимательная «неотдышная» борьба. Опыт показал, что новоначальный, часто ревностный вначале, скоро ослабевает от чрезмерного трудничества или его недостаточности. Сегодня он побеждает страсти, а завтра, по слабости или нерадению, он допускает страстям пленить его ум и подчиняется им; сегодня он умеренно побуждает природу свою к добродетели, а завтра он переходит, положим, даже пределы умеренного делания; но и в ослаблении подвига, и в черезмерном подвиге – зло: добродетель не в излишестве, а в умеренности заключается («Только умеренному деланию цены нет» – святой Исаак Сирин, сл. 150). И святые отцы аскеты похваляют такую жизнь подвижников, которая течет подобно малому, но постоянно текущему ручейку, никогда не иссыхавшему, говаривал один из русских старцев (Амвросий Оптинский: см. жизнеописание архимандрита Григория Борисоглебского. Душеполезное чтение, 1892 г.). «Подобно тому, как лист сначала всегда бывает зелен, цветущ и красив, потом постепенно засыхает, падает и наконец им пренебрегают и попирают его, так, – говорит авва Дорофей (поуч. 5). – и человек, ни кем не управляемый, сначала всегда имеет усердие к подвигам, потом усердие это мало-помалу охладевает, и он, не имея никого, кто бы наставлял его, поддерживал и воспламенял в нем это усердие, (подобно листу) нечувствительно иссыхает и падает». Нужен опять, значит, отец-руководитель как регулятор подвижничества. Наконец и особенно необходим духовный руководитель на второй степени совершенства подвижника, при переходе от деятельной жизни к созерцательной. По очищении страстей дух парит ввысь и в своем воздушном полете он легко может попасть во власть князя воздушного, в сети врага нашего спасения, может впасть в так называемую «прелесть», застрять в ней и даже погибнуть; и, конечно, чем выше подъем, тем опаснее падение. «Один легко побеждается врагом, который приседит при путях Божественных, и горе единому, егда падет, потому что не имеет человека, который бы поставил бы его на ноги» (Святой Григорий Нисский, т. 7, стр. 387). Святой Иоанн Кассиан, например, рассказывает о старце Ироне, который пятьдесят лет провел в посте, трудах, бдениях и молитве, удивляя всех строгостию подвигов, но после, когда он возомнил остаться один со своим разумом и волею, принял сатану за ангела и по его наущению бросился в пустой колодезь в надежде, что ангелы возьмут на руках своих его, и разбился так что на третий день по его извлечении из колодезя скончался (Собес. 2-е, гл. 5). Святой Кассиан же упоминает еще об одном муже, как принимал он откровения от беса, свет в келье видел и научен был принести в жертву сына, что, впрочем, не случилось; двое ревнителей подвижничества устремились в пустыню с надеждою, что Господь пропитает их, но из них один без пищи погиб, а другой едва спасся от голода, приняв пищу от дикарей. Случаев прелести вообще можно встретить в жизнеописании подвижников много, например в прологе на 9 января и др. Оградить от козней диавола и прелести, направить правильный полет ввысь может только духовный руководитель. Посему-то всеми отцами решительно и заповедуется не приступать к созерцательной жизни без знающих, прошедших этот путь руководителей. «Если видишь юного, по своей воле восходящего на небо, то удержи его ибо польза ему будет от сего (от удержания)» (Святой Ефрем Сирин, сл. 35; Иоанн Колов – Варсануфий Великий, отв. 701).

«Итак, мы хотим выйти из Египта и бежать от Фараона, то и мы имеем необходимость, нужду в некоем ходатае Моисее, который, стоя посреди деяния и видения, воздевал бы за нас руки к Богу» (Лествица, ст. 1, гл. 7). Стоя за духовное руководство другого, святые отцы рисуют всю пагубность одиночного самочинного жительства. Так, приведя место из притчей Соломона: «имже несть управления, падают, якоже листвия, спасение же есть во мнозе совете» (Притч 11. 14). Авва Дорофей спрашивает: чему в данном месте учит Святое Писание? Оно увещевает нас, говорит он, не полагаться на самих себя, не считать себя разумными, не верить тому, что можем сами управлять собою, ибо мы имеем нужду в помощи, нуждаемся в наставляющих нас по Бозе. Нет несчастнее и ближе к погибели людей, не имеющих наставника в пути Божием. Спасение есть во мнозе совете. Ибо мы, когда держимся своей воли и следуем оправданиям нашим, тогда, делая, по-видимому, доброе дело, мы сами себе расставляем сети и даже не знаем, как погибнем... Я не знаю другого падения монаху, кроме того, когда он верит своему сердцу. Некоторые говорят: от того падает человек или от того, а я, как уже сказал, не знаю другого падения человека, кроме сего, когда человек последует самому себе. Нет ничего опаснее, нет иного губительнее сего (Авва Дорофей. поуч. 5 стр. 80, 81, 85)². «И кто исчислит все падения, которые случаются с теми, кои не хотят прибегнуть к руководительству мужей, угождающих Богу?» (Святой Григорий Нисский, т. 7, стр. 388). «Возможно ли о том, кто живет иначе, т.е. без руководителя, самоугодливо и самовольно думать, что он живет Божественною жизнию, – спрашивают преподобные Каллист и Игнатий – Никак отнюдь». И преподобный Иоанн Лествичник говорит (сл. 26 и 237): «Как идущий без проводника легко сбивается с пути и заблуждается, так самочинно проходящий монашескую жизнь легко погибает, хотя бы он знал всю мудрость мирскую» (Добротолюбие. т. 5, гл. 14). Свяшенномученик Петр Дамаскин прочитав книги Писания и многих отцов, осматривая всех людей всех веков, бесконечно различных по возрасту, положению и званию, и размышляя об их участи, делит их на два разряда: на спасаемых и погибающих – и задается вопросом, что за причина сему, и какое начало нашему спасению или погибели? «После долгих трудов и сокрушений нашел я, – говорит он, – вот какое у святых отцов рассуждение: начало всякого блага и всякого зла есть данный человеку разум, и по разуме – воля. Начав спасение: да оставит человек своя хотения и разумения и сотворит Божия хотения и разумения. Прежде закона, и в законе и во благодати много обретается спасенных потому, что они предпочли разум Божий и волю Его паче своих разумений и хотений; и опять во все те времена много обретается погибших, поскольку своя хотения и разумения предпочли паче Божиих. Волю же Божию (и частных случаях) узнать иначе нельзя, как чрез рассуждение, и рассуждение не свое, а утвержденное вопрошением имеющих дар рассуждения и опытных. Только сим образом узнаем, какая хощет Бог, чтоб мы проходили делания. Если же не так, не можем спастися никак. Без сего даже и то, что мы почитаем благим, не бьвает на добро. – или потому, что неблаговременно, или потому, что не нужно» (Творения святого Петра Дамаскина, кн. I. стр. 5. Москва, 1894 г.). Итак, святые отцы, рассматривавшие немощь новоначальных, побеждаемых страстями, сиречь гневом, яростию, тщеславием, завистью, мнением и прочим (ведь «пустыня усыпляет страсти, – по Исааку Сирину (сл. 55), – но не искореняет их»), и многоразличные прелести вражии самоличному желанию последующии, запрещают пустынное житие («не советуют ниже след безмолвия видеть» (Лестица, ст. 1)). приводя свидетельство от писания: горе единому, аще впадет в уныние, или сон, или разленение, или отчаяние, несть воздвизай его в человецех (Паисий Величковский стр. 222–223). И желающий идти по пути совершенства, но обходящий наставления и указания других опытных, по самонадеянности и самоволию, не противоречит ли тем самым с первого шага себе, своей цели? Не есть ли эта самонадеянность та же гордость, самоотверженно сокрушить которую в себе собирается новоначальный подвижник? Преподобный Варсануфий Великий (отв. 61) прямо, решительно говорит: «Кто хощет совершенно узнать путь, но не идет с знающим его совершенно, тот никогда не достигнет града небесного». «Бог чрез Божественное Писание и отцов указал нам путь спасения, сказав: попроси отца твоего и возвестит тебе, старцы твоя и рекут тебе» (Втор. 32. 7). Приводя же слова Второзакония, святой Иоанн Кассиан говорит: «Очевидно Господь никому не открывает пути совершенства, кроме руководимых к оному духовными отцами» (Добротолюбие, т. 2. гл. 10, стр. 152).

Одного или многих лучше иметь руководителей? Святые отцы подвижники советуют иметь одного постоянного руководителя духовного. «Не всех вопрошать надо, но одного того, которому и других управление вверено... Ибо не всем принадлежит руководить и других... Мирствующие с тобою да будут мнози; советницы же твои един от тысящ» (Сир. 6, 6 – святой Григорий Синаит; Добротолюбие. т. 5, гл. 7). Один постоянный духовный руководитель лучше может и знать вопрошающего и лучше помогать. Русская на родная пословица: у семи нянек дитя без глаза – имеет за себя основания.

Духовное руководство в христианской церкви является не в одном виде. Самый обширный и повсеместный вид пастырства – пастырство церковное: епископы и священники с одной стороны и миряне с другой. Второй и третий вид пастырства осуществляется в монашеской жизни – это настоятельство монастырское и отчество, или старчество. И здесь Божиим изволением возлагается на одних руководителей ответственность за души вверяемой им братии, а другие отдают себя духовному руководству (руководить – взять за руки и вести ко спасению). Второе правило второ-первого Константинопольского собора гласит о руководстве, как существенной потребности монашества: «отнюдь никого не сподобляти монашеского образа без присутствания при сем лица, долженствующего прияти его себе в послушание и имети над ним начальство и восприяти попечение о душевном его состоянии».

Как и где найти духовного руководителя? Всякому ли безразлично может предаться ищущий совершенства и не имеющим руководителя? Очевидно, нет. «У добрых учителей, – говорит Василий Великий, – и уроки добрые, а у злых, конечно, злые. Если поручишь себя мужу, украшенному многими доблестями, то соделаешься наследником благ, какие в нем» (Творения, т. 5, стр. 50)., и «обращение со святыми я признаю всего более полезным» (т. 6, пос. 8). Живой пример неотразимо действует на людей, отсюда: живя с добродетельным и совершенным, мы сами, незаметно для себя, усваиваем свойства сожителя. На вопрос ученика: что мне делать, отче, для того, чтобы бояться Бога? – один опытный старец, Паисий, отвечал: «Иди, живи с человеком, боящимся Бога, и тем самым, что он боится Бoгa, научит и тебя бояться Бога» (Авва Дорофей. поуч. 4).

«Сближайся с праведными, – говорит преподобный Исаак (сл. 57), – и через них приблизишься к Богу. Обращайся с имеющими смирение – и научишься их нравам. Ибо если воззрение на таковых полезно, то кольми паче учение уст их?». «Идущий по следам святости, может приобщиться сей святости... Как от одной горяшей лампады пламя передается и всем прочим светильникам, которые прикасаются к ней (и, несмотря на то, первый свет не уменьшается, хотя чрез сообщение в равной мере уделяется и заимствующим свой свет от него), так и святость сей жизни преемственно распространяется от преуспевшего в оной на приближающихся к нему, ибо истинно пророческое слово, что обращающийся с преподобным, неповинным и избранным и сам делается таковым» (Творения святого Григория Нисского, т. 8, стр. 389; Пс 17, 26, 27). И святые отцы-аскеты советуют с тщанием, осмотрительно избирать наставника.

«Слепец слепца аще водит, оба в яму впадут; довлеет бо ученику, да будет яко учитель его» (Мф. 15, 14:10, 25). «Многие из старцев, – говорит святой Иоанн Кассиан, – вместо пользы – вред, вместо утешения отчаяние причиняют вопрошающим, и сие оправдывается примером» (Собес. 2-е, гл. 10). «Не всякий, кто старец летами, уже способен к руководству; но кто вошел в безстрастие и принял дар рассуждения», – говорит много потерпевший вреда от неопытных старцев святой Петр Дамаскин.

«Не всякому человеку открывай свои помыслы, – говорит святой Ефрем Сирин, – а только тем о коих дознаешь, что они духовны» (Добротолюбие, т. 2, стр. 473). «Не всякий, подающий совет, достоин доверенности, но только тот, кто прежде сам хорошо управил свободу свою» (Святой Исаак Сирин, сл 78). «При выборе старца не на того обращай внимание, кто преклонных лет уже, – говорит авва Исайя, – но кто убелен ведением и опытностью духовной, чтобы не получил ты вреда и не размножились страсти твои» (Добротолюбие, т. 1, стр. 463).

Итак, «прежде вступления нашего на сей путь (путь жизни подруководственной), мы должны рассматривать, испытывать и, так сказать, искусить сего кормчего, чтобы не попасть нам вместо кормчего на простого гребца, вместо врача – на больного, вместо безстрастного – на человека, облагаемого страстями, вместо пристани – в пучину, и таким образом не найти готовой погибели» (Лествица, сл. 4. поуч. 6). В предупреждение ошибок при выборе старца святые отцы указывают на добродетели и признаки, коими должен обладать хороший руководитель. Лествичник в слове к пастырю называет наставника врачом, учителем, книгу, в сердце написанную, имеющим и не от человека наученным, безстрастным, в Боге живущим и пр. «Правомыслие и опытность наставника можно распознать, – говорит святой Антоний Великий, – из того, согласно ли его слово с словом Божиим» (Добротолюбие, т. 1, стр. 125). Святой Григорий Нисский признаками опытного мужа поставляет: любомудрие, безстрастие и одушевленную деятельность в добродетели (т. 7, стр. 389); Василий Великий – непогрешительность, знание Священного Писания, безстрастие, любовь и под. (т. 5, стр. 45) «Не всех, – говорит святой Григорий Синаит (Добротолюбие, т. 5, стр. 224), – вопрошать надо, но одного того, кому и других управление вверено, кто жизнию блистает, будучи беден, многих богатит, по Писанию (2Кор. 6, 10), кто имеет Божественное рассуждение (1Кор. 12, 10), именно, рассуждение духовом, отличающее лучшее от худшего мечом слова... Не мал же труд найти руководителя незаблудного ни в делах, ни в словах, ни в разумениях». Не мал труд найти, добавим речь Синаита, такого совершенного руководителя потому, что таких совершенных подвижников мало, а не потому, чтобы трудно было их отличить и выделить из среды других. Когда корень свят, тогда и ветви святы, – внутреннее совершенство проявляется невольно вне, любвеобильная и совершенная душа видимою становится для других. «Чья душа, – говорит святой Антоний Великий (Добротолюбие, т. 1, наст. 20, стр. 66), – действительно умна и добродетельна, – это обнаруживается во взоре, поступи, голосе, улыбке, разговорах и обращении. В ней все изменилось и приняло благообразный вид». «Возделыватель худых помышлений, – говорит преподобный Никита Стифат (Добротолюбие. т. 5, 1, гл. 33), – мрачным и печальным делает вид лица своего; – возделыватель же благих и бессмертных произрастаний в сердце, радующееся и улыбающееся имеет лицо. Отсюда для всех, видящих добре, явно есть и бывает, кто находится еще в рабстве нечистых страстей и кто освободился от такого рабства законом Духа». Можно сказать, что не одним видящим добре, но и зле видящим, по противоположности, виден сразу человек, свободный от страстей: они бессознательно чувствуют в нем врага и ненавидят его, как свет, показывающий невольно и обличающий их тьму, не могшую стать светом. Так фарисеи ненавидели Христа и гнали Его за то именно, что Он, как свет Сам по себе, Своею жизнью невольно обнаруживал их темные дела, был для них живою совестью.

Человек печать своего внутреннего «я», печать своей индивидуальности полагает решительно на всем: опытный взгляд, как известно, по почерку даже только пера верно судит о характере писавшего. Если заурядных людей можем и на мелочах распознавать, то тем более можем отличить людей необыкновенных, выделяющихся из толпы: они создают около себя какую-то особенную атмосферу, и достаточно приблизиться к ним, взглянуть на них, что бы видеть это отличающее их. «Как драгоценное миро, – говорит святой Феодор Эдесский (Добротолюбие, т. 3, гл. 88), – хотя заключено бывает в сосуды, но, намастив благоуханием воздух жилища, не только близко к нему, но и вдали от него стоящих исполняет приятным ощущением: так и благоухание добродетельной и боголюбивой души, всеми чувствами телесными будучи издаваемо, всем, видящим сие, показывает внутрь сокрытую добродетель». «Как носящего ароматы обнаруживает благовонный запах и против воли его, так и имеющий в себе Духа Господня познается по своим словам и по смирению» (Лестница, сл. 26, поуч. 215). Итак, довольно верно можно определить совершенного старца и по внешности с первого взгляда Иоанн Лествичник так описывает старцев, которых он видел в Египте (Лестница, сл. 4, поуч. 21): «Видел я украшенных белизною ангеловидною, которые пришли в состояние глубочайшего незлобия и простоты упремудренной, произвольной и богоисправленной. Ибо как лукавый человек есть нечто двойственное: один по наружности, другой по сердечному расположению, так простой не двойственен, но есть нечто единое. Простота же оных отцев была не безрассудная и несмысленная по примеру старых людей в мире, которых называют выжившими из ума. По наружности они были всегда кротки, приветливы, веселы: и слова, и нравы их были непритворны, непринужденны и искренни, что не во многих можно найти; внутри же, в душе, они, как незлобивые младенцы, дышали Богом и наставником своим, и на бесов и на страсти взирали твердым и строгим оком ума». Совершенных и опытных старцев, таким образом, отличать не трудно, но при выборе мы должны руководиться еще и своей душевной пользой, т.е. критерием выбора должна служить наша болезнь, если только мы сколько-нибудь познали себя. «Если ты пришел, – говорит тот же Иоанн Лествичник, – к неизвестному врачу и в неведомую врачебницу, то будь в ней как бы мимоходом; а между тем тайно рассматривай жизнь и духовную опытность живущих там. Когда же от сил духовных художников и служителей почувствуешь пользу в твоих недугах, а особенно если найдешь между ними то, что и должно искать, т.е. врачевство против душевной надменности, тогда уже и приступи к ним.... и раздери пред ними, раздери хартию твоей воли» (Лествица, сл. 4, поуч. 94). «По качеству страстей наших должно рассуждать, какому руководителю отдаться нам в повиновение, и сообразно с тем такого и избрать. Если ты невоздержен и удобопреклонен на плотскую похоть, то да будет твоим обучителем подвижник и в отношении к пище неумолимый, а не чудотворец и который готов всех принимать и угощать трапезою. Если ты высокомерен, то да будет твоим руководителем человек суровый и неуступчивый, а не кроткий и человеколюбивый. Нужно искать руководителей, приличных нашим недугам» (Лествица, сл. 4, поуч. 120). Нужно сказать, что святые отцы указывают на идеальные черты старцев, советуют из совершенных выбирать по сердцу своему старца, но таких руководителей мало. Как же быть, если нет подобного совершенного наставника? Святые отцы вот что говорят на этот счет: «Молитвами и слезами умоли Бога послать тебе руководителя безстрастного и святого» (Преподобный Симеон Новый Богослов, т. 5, гл. 33). «Если ты пребываешь в общежитии, помолись усердно Богу, чтобы Он показал тебе человека, который мог бы хорошо упасти тебя; ибо лучше называться учеником ученика, а не жить самочинно и обирать бесполезные плоды своей воли» (Преподобный Симеон Новый Богослов; 12 слов в русском переводе, сл. 7, Москва, 1869 г.). Важно при искании искреннее желание узнать волю Божию, молитва Богу и полное доверие к тому, что услышим, как к выражению воли Божией, а руководитель всегда найдется.

«С великою заботливостью и внимательностью ищи руководителя, и если, по благодати Божией, найдешь, а поискав, непременно найдешь...» (Василий Великий, т. 5, стр. 51). «Еcли кто хочет истинно, – говорит авва Дорофей, – всем сердцем исполнять волю Божию, то Бог никогда его не оставит, но всячески наставит по воле Своей. Поистине, если кто направит сердце свое по воле Божией, то Бог просветит и малое дитя сказать ему волю Свою.

Если же кто не хочет искренно творить волю Божию, то, хотя он и к пророку пойдет, и пророку положит Бог на сердце отвечать ему сообразно с его развращенным сердцем, по Писанию: и пророк аще прельстится и речет слово, Аз Господь прельстих пророка того» (Иезек. 14, 19. Поуч. 5), «И то дивно – говорит преосв. Феофан (Путь ко спасению, изд. 6-е, стр. 259), – что ищущему искренно всегда подается истинный руководитель. И руководитель, кто бы он ни был, всегда дает точное и верное руководство, как скоро руководимый предается ему всей душою и верою; – Сам Господь уже блюдет такого преданника. Молись, и Господь укажет руководителя; предайся руководителю, и Господь научит его, как руководить тебя».

«Свой своего найдет». – говаривал оптинский старец отец Леонид, выражая тем, что искренно и от всей души ищущего спасения Бог приведет к истинному наставнику: а кто при желании спасения допускает в себе и человеческие расчеты, двоедушничает, не верит, сомневается и самооправдывается, тот к такому наставнику и советнику и попадет (Жизнеописание, стр. 66). Магнит притягивает только сродное ему железо и сталь. «Ибо не неправеден Бог и не попустит, чтобы прельстились те души, которые с верой и незлобием смиренно покорили себя совету и суду ближнего» (Лествца, сл. 26, поуч. 110) «Господь достойного руководителя известит принять тебя, нести твои немощи. За два года Господь сказал мне, что ты прийдешь сюда», – говорит великий старец ученику Иоанну (Преподобный Варсануфий Великий, отв. 1). Вера никогда и нигде не посрамит. Ищи руководителя и найдешь, если совершенного наставника не найдешь, то, по воле Божией, и недостойный тебя окормит. Господь научит его дать потребное сердцу твоему, а без духовного руководителя обойтись нельзя. Для мирских людей таковым руководителем Богоизбранным являются пастыри-священники, а для монашествующих – настоятели или старцы. «Вознамерившиеся повиноваться Христу, не бросай себя, подобно негодному сосуду... но, (так или иначе) найдя наставника, предай себя со вершенно упраздненным, ни во что вменив и отринув всякую свою волю, чтоб оказаться тебе подобным чистому сосуду и, что вложено и тебе доброго, хранить к своей похвале и славе» (Творения святого Василия Великого, т. 5, стр. 50). «Предайся с таким расположением, – говорит Василий Великий, – с каким младенец, томимый голодом, повинуется кормилице, зовущей к принятию пищи; или с каким расположением человек, желающий сохранить жизнь при опасности, повинуется тому, кто подает ему средства к спасению (Кратк. прав. отв. 166). Ибо Богу не то, что по принуждению, но что по добродетели исправляется, любезно есть. Добродетель же от произволения, а не от нужды бывает». «Сложи бремя свое на рамена другого и переплывешь сию великую пучину, будучи поддерживаем руками других» (Лествица, сл. 4. поуч. 5). «Привяжи обремененную ладью твою к кораблю отцев твоих, и они управят тебя к Иисусу, могущему даровать тебе смирение и силу, paзум, венец и веселие...» (Преподобный Варсануфий Великий, отв. 258).

Кто есть не во Христе, так тот против Христа;

Не может тот спастись, не знает он креста...

Кто б ни был ты таков, но помни, человек,

Не будешь друг Христов – и не спасешься ввек.

Когда последовать Спасителю не станешь,

Рассудком собственным всегда себя обманешь,

А ты, коль хочешь быть Христов, – с того начни:

Всю полю умертви и плоть свою распни...

(Георгий затворник Задонский)

Сущность старчества, завет между старцем и учеником. Старец и его служение, любовь по отношению к ученику, руководство, соответствующее природе и душевному строению ученика, и окормление. Постепенное искоренение страстей и постепенное насаждение добродетелей путем: а) познания своих немощей; б) самоукорения; в) благодарного перенесения скорбных искушений. Награда старца. Примеры старческого влияния и окормления.

Мудрые старцы – тук для братии, умащающий и укрепляющий душу

(Святой Ефрем Сирин).

В чем заключается старчество? – Сущность старческого устроения заключается и том, что из среды подвизающейся братии, в скиту или общежитии, избирается один, опытный в духовно-аскетической жизни и заведомо благочестивый инок руководителем, духовным отцом, старцем. Добровольные ученики идут во всякое время к избранному старцу, раскрывают пред ним всю свою душу, открывают помыслы, поступки и желания, спрашивают советов и по его благословению решительно все делают. Духовные чада отказываются от своей воли, мыслей и разумений, все это передают старцу-руководителю, безусловно, безпрекословно, без размышления повинуясь ему. Особенность старческого устроения, сравнительно с другими видами монашеского жительства, как мы уже сказали, заключается именно в строгом и полном применении обета послушания по отношению к руководителю старцу. «Даждь кровь и приими дух», «оставь свои хотения и разумения, чтобы сотворить Божеския хотения и разумения» – вот духовное знамя старческого устроения. Старец становится для учеников умом, совестию и сердцем, чрез которое кровь естественным образом распределяется, движется и обращается. Старец – это твердый дуб, около которого возрастают обвивающиеся круг него слабые растения, в одиночку погибаюшие от бурь и ветра.

Старец – это кормчий корабля. «Жизнь человеческая – море, по которому мы, как в корабль какой, в тело сие вошедши, мысленно плывем и плывем непрестанно: день и ночь, в непогоду и бурю – и море это бедственно, и не только бедственно, но и длинно, соразмерно с длинностью нашей жизни, и о нем столько страшных бурных волнений взды мается духами злобы, столько пиратов – демонов нападает, потопить нас покушаясь, что и сказать нельзя (Пс. 58, 15, 16), Но держать в руках кормило и бодренно вести корабль среди подводных камней, отмелей и бурь, и иметь постоянно очи обращенными на небо, присматриваться к звездам правды и по ним направлять плавание, доставить корабль безопасно в пристанище спасения – в том дело и служение стоящего у кормила руководителя» (Святой Феодор Студит; Добротолюбие, т. 4, гл. 308 и 36).

Сущность и вся сила старческого руководства – старчества – заключается в завете между старцем и учеником, но которому пред лицом Бога духовный отец – старец берет на себя дело руководства души ученика ко спасению, а ученик безбоязненно всего себя, с душою и телом, предает наставнику. «Если соблюдешь мою заповедь, паче же Божию, исповедаю, что отвечаю за тебя в день оный, в который Бог имеет судить тайная человеков». (Преподобный Варсануфий Великий, отв. 58), – говорит старец. «Как железо кузнецу, предаю себя тебе, святейший отче, в повиновение» (Лествица, сл.4:23), – говорил послушник Исидор своему старцу.

Полнейшее предание себя, отречение от своей воли, мыслей и желаний, полная невменяемость, омертвелость (Лествица, сл.4:3) – вот главное требование от ученика, желающего жить под старческим окормлением. Принятие, очищение и совершенствование души ученика, решительное уверение в ее спасении, ответь за нее пред судом Божиим – вот обязанности старца. Таковы главные условия завета между учеником и старцем. На почве христианской самоотверженной любви он только и возможен. Отречение от своей воли ради воли Божией (Мф. 16, 24) не есть ли выражение самоотверженной любви к Богу со стороны ученика, как и материнский уход, спострадание ученику и нравственная ответственность за него пред Богом: «аше в чесом обиде, или должен есть, мне сие вмени» (Филим.1:18), не есть ли выражение той же самоотверженной любим со стороны старца? Не скрепляется этот духовный завет и соки никакими письменными документами, но крепко запечатлевается на скрижалях сердца: невидимый для людей, он так очевиден ученику и старцу, что они, как по писанному, видят и чувствуют малейшее нарушение его и уклонение от него, читая то в сердце своем. Как крепок и неразрывен этот союз, можно судить по следующим двум примерам. Преподобный Феодор Студит пишет: «Один старец наложил запрещение на ученика за неисполнение повеления и, не успев дать разрешения, умер. Ученик после его смерти ищет разрешения от наложенного на него запрещения, но к кому он ни обращался, никто не осмеливался исполнить его просьбы и отсылал его к большему; наконец ученик обратился к Константинопольскому патриарху Герману со своею просьбою, но ни патриарх, ни собранный им собор архиереев не могли разрешить епитимию старца, о котором неизвестно даже, имел ли он сан священства» (Феодор Студит, оглас. поуч. 33).

Другой пример. В прологе 15 октября повествуется; «Один сирийский послушник нарушил послушание, возложенное на него старцем, и, презрев запрещение, ушел в Египет. Здесь, в Александрии, после долгих и великих подвигов он исповедал Христа и после истязаний умер мученически. Но когда христиане хоронили его тело, почитая его уже святым, три раза случалось, что на литургии после диаконского возгласа: «оглашенные изыдите», рака с телом этого мученика, ко всеобщему удивлению, срывалась с места и невидимою силою уносилась на паперть, а по окончании литургии опять сама собою постановлялась во храме. Когда же узнали причину этого явления, кроющуюся в том, что страстотерпец нарушил послушание и связан клятвой старца, и пригласили этого старца разрешить своего послушника от запрещения, рака уже не трогалась с места. При великих подвигах мученичества для увенчания подвижника требовалось еще, значит, разрешение старческое»

Спросят: зачем такое полное подчинение послушника старцу, где же свобода нашей воли? Отвечаем: по немощи своей человек не может целиком и сразу предаться Богу, следовать за Христом, – он должен сначала привыкнуть к ограничению самолюбия, своеволия и произвола, постепенно отсекать свою волю самоотверженным исполнением воли людской ради Бога, чтобы взамен своей потом взять Божию волю, – должен сначала воспитать любовь и веру путем сожития с человеком, верующим и любящим Бога, отдать свою волю и душу в душу и волю старца с тем, чтобы он предал их Богу. «Наша воля, – по словам аввы Пимена (Достопамятные сказания, стр. 239; авва Дорофей, поуч. 5), – есть медная стена между человеком и Богом. Она есть как бы камень, противостоящий, сопротивляющийся и противодействующий воле Божией. И когда только человек оставит свою волю, он может сказать: о Бозе моем прейду стену, Бог мой, непорочен путь Его» (Пc.17. 30, 31). «Кто хочет исполнять волю свою, тот сын диавола... не прельщайтесь от диавола и не следуйте (внушениям) своей воли, во вред себе, никогда не будет по воле вашей, ибо зло не истребит зла» (Преподобный Варсануфий Великий, отв. 548). Разрушить эту медную стену, оставить свою волю при помощи старца и хочет ученик. Ибо «многими опытами доказано, что монахи никогда не могут потушить в себе пламень гнева, печали, нечистоты, не могут приобрести истинного смирения... если не научатся прежде подчинять свою волю воле наставника» (Святой Иоанн Кассиан, см. ист. монашества вост. П. Казанского, стр. 145).

Итак, подчинение старцу – не отрицание свободной воли человека: как служение делу нравственного совершенствования – следование за Христом, рабство Ему, свободящее от бремени грехов и страстей (Ин. 8. 32 и далее), так и подчинение ради Его, и особенно высокому совершенствованному духу, – есть подчинение лучшим требованиям своего собственного духа. Здесь добровольно предают себя в рабство для того, чтобы ни их рукописании написано было право нa свободу (Леств.4:5). Нe стеснение здесь, значит, свободы, а стеснение чисто животного человеческого произвола ради свободы истинных чад Божиих. Не тяжелое рабское чувство ненависти в основании самоотверженного подвижничества, а свободная сыновняя любовь к Отцу – Богу. Ведь нравственная христианская свобода заключается не в своеволии, а в самоограничении, как и политическая – не в анархии, а в управлении.

Что же такое старец? Одного афонского монаха –духовника спросили, отчего в настоящее время мало хороших старцев. – «Оттого, – ответил он, – что теперь мало хороших послушников. Первые образуются из последних» (Жизнеописание оптинского старца Леонида, прим., стр. 54). И это верно: старец – это инок, прошедший путь послушания, из послушания же ставший старцем – рукоподателем других. Что служение старца – продолжение послушания, то показывает и самое его избраниe: он не сам напрашивается и берет на себя знание старца, но, подобно тому, как в древнехристианской церкви общий голос паствы избирал достойнейшего в епископы и пресвитеры, и старца избирает братия. «Я, кажется, все бы бросил и сидел один в келии, это так, кажется, и желается: да воля не моя», – говорил один русский старец (Макарий Оптинский. Письма к монахиням, т. 4, стр. 78). Святой Иоанн Кассиан повествует, что в египетских монастырях исключительно настоятельство поручалось инокам, прошедшим опытно послушание (Святитель Игнатий Брянчанинов. Аскетические опыты, т. 1, стр. 541).

Самое название старец, есть точнейший перевод слова пресвитер (по гречески presvis – старейший, старик), – название, присущее всякому пастырю-священнику. Но не все, однако, старцы были священниками: у преподобного Пафнутия Боровского (Житие 1 мая) в монастыре было до 700 братий, руководимых старцами, из коих не было ни одного священника. И нужно сказать, что откровение помыслов пред старцами во исполнение апостольского предания: исповедайте друг другу согрешения, яко да иcцeлеeтe (Иак. 5. 16) не есть исповедь, как таинство. Старец не есть духовник, хотя может быть, и часто бывает, и им, а просто опытный, принимающий откровения и дающий советы инок, и лишь тому дающий совет, кто сам к нему обращается.

Становясь старцем, избираемый берет на себя труднейшим подвиг – подвиг послушания и великую ответственность за души, вверяемые и вверяющиеся ему; к нему относятся строгие слова Иеговы: «Души их от руки твоея взыщу». Он становится ответственным стражем за повинующихся ему по апостольскому завету: «Повинуйтеся наставникам вашим и покоряйтеся, тии бо бдят о душах ваших, яко слово воздати хотяще» (Евр. 13, 17). «Если ты от Бога получил дар предвидеть бури, то явно предвозвещай о них находящимся с тобою в корабле. Если не так, то ты будешь виновен в крушении корабля, потому что все с полною доверенностью возложили на тебя управление оного» (Лествица. Сл, к паст., гл. 5). «Если и тот, кто обладает словом на пользу, но не сообщает оного обильно, не останется ненаказанным; то какая, думаешь, возлюбленный, опасность угрожает тем, которые деятельным своим содействием могут помочь злостраждущим, и не помогают?

Избавлен ты Богом? – избавляй других. Спасен? – и сам спасай влекомых на смерть. Искуплен? – не скупись на искупление умерщвленных демонами» (Там же, гл. 13). Самое пастырское служение старцу, попечение о спасение вверяющихся ему, внешнее управление ими и внутреннее душевное благоустроение их должно выражаться (пользуемся словами святителя Феофана Затворника) в следующем: кто ретив, направь как лучше; кто ослаб, возбуди ревность: кто уклонился в сторону, возведи на должный путь: кто горем убивается, утешь и воодушеви: кто берется не за то, что погоже, вразуми; поссорились, примири: обида произошла, рассуди право; бедность угнетает, устрой помощь; не понимают чего, разъясни; страсти кого одолевают, укажи, как справиться с ними. Так всегда – когда словом, когда делом, когда строгостью, когда лаской, когда один, когда сообща, имея одно в виду, да будут все совершенны и ни в чем же лишены (Иак.1:4). Старец знает, что успех его служения зависит от его нравственного совершенства: не столь сильно его слово, как жизнь, и чем нравственно он выше стоить, тем больший успех в своем служении имеет. «Руководство примером дел, – говорит святой Григорий Нисский, – гораздо действительнее, чем наставление словесное: всякое слово, без дел являемое, как бы ни было красноречиво составлено, подобно бездушному изображению, которому краски и цвета придают некоторый вид живости; а кто сотворит и научит («велий наречется в царствии небесном» – Мф. 5, 19), тот есть истинно живой человек, цветущий красотою, действующий и движущийся» (Творения, т. 7, стр. 383). «Пастырь, – по словам святителя Тихона Воронежского, – не столп, стоящий при пути и лишь показывающий дорогу в город и сам недвижно стоящий, а передовой вождь других, отвечающий за других и за них подвергающийся нападениям» (Творения, т. 3. стр. 357). Старец учит тому, чему сам уже научился; «врачу, исцелися сам»; и «врач–лишь ум, себя уврачевавший и других врачующим тем, чем сам уврачевался» (Добротолюбие, т. 3. гл. 44, блаженный авва Фалассий 2-я 100). «Великий стыд для наставника, – говорит Иоанн Лествичник, – молиться Богу о даровании послушнику того, чего сам не стяжал» (Сл. к паст., гл. 3). Он должен «дея, учить», «не предлагать то правилом, что сам не исполнил делом» (Святой Антоний Великий, Добротолюбие, т. 1. стр. 101).

Духовно сливаясь с учениками, старец подавляет в себе самолюбие и возгревает любовь. До чего возгоралась и горела любовь старцев к немощным послушникам, можно судить по следующим примерам. Так, один великий старец (Преподобный Варсануфий) ранее всякой просьбы молился об учениках. «Я прежде прошения вашего, – говорил он им, – ради горящей во мне любви Христа, сказавшего: возлюби ближнего твоего, яко сам себе (Мрк.12:31), не престаю день и ночь молиться Богу, чтобы Он сделал вас Богоносными. Я как отец хочу включить детей своих в светлые воинства царские, тогда как они сами не заботятся о сем» (отв. 109). «Я сладце, – говорил он другому, просившему у него ходатайства пред Богом, – сладце полагаю душу мою на смерть за тебя; скажу тебе слово Руфи; да не будет ми разлучатися от тебя, но смерть разлучит между мною и тобою» (Руф. 1. 16. Отв. 57). «Я поболел, – говорит он же скорбящему и смущенному от искушения своему ученику, – поболел сердцем так сильно, как ни когда, – особенно вспомнив слова Апостола: кто изнемогает и не изнемогаю? кто соблазняется и аз не разжизаюся? (2Кор. 11, 29). И еще: аще страждет един уд, с ним страждут и все уди (1Кор. 12, 26). Если я и не поступлю по-апостольски, но слышал, что Апостол заповедал радоваться с радующимися и плакать с плачущими» (Рим. 12. 15. Отв. 57).

Обильная и самоотверженная любовь старца, естественно, требует обнаружения и обнаруживается именно в спострадании сорадовании и помощи всем обращающимся к нему за советом. Все служение старца – проявление его любви. Спасение ближних старцы связывают со своим и готовы ради помощи ближним терпеть укоризны и поношения. – Защищаясь от завистливых нареканий, старец преподобный Серафим Саровский говорил: «Положим, что я затворю двери моей келлии. Приходящие к ней, нуждаясь в слове утешения, будут заминать меня Богом отворить двери и, не получив от меня ответа, с печалию пойдут домой... Какое оправдание я могу тогда принести Богу на страшном Суде Его?» (Житие преподобного Серафима, 1884 г., стр, 136)

На запрещение не принимать приходящих за советом мирских посетителей (на старчество смотрели, как на новшество) старец Леонид Оптинский говорит: «Пою Богу моему дóндеже есмь (Пс. 145, 2). Что же? берите, судите меня, если на то дана вам власть. Я живу и хожу пред Богом моим, живу для ближних моих, откинув всякое лицемерие и страх мирского суда, я не боюсь никого, креме Бога. Когда совесть моя мирна, сердце весело играет, как у младенца, когда вся жизнь моя была одним днем служения моему старцу и детям моим о Христе, то чего .мне опасаться?»,

«Хоть в Сибирь меня пошлите, хоть костер разведите, хоть на огонь поставьте, я буду тот же Леонид. Я к себе никого не зову, а кто приходит ко мне, тех гнать не могу от себя. Особенно в простонародии многие погибают от неразумия и нуждаются в духовной помощи. Как могу презреть их вопиющие душенные нужды?» (Жизнеописание оптинского старца Леонида, стр. 64 и 48).

И старец Амвросий пишет в одном письме; «...могу ли я вас оставить, когда я, по недостатку истинного рассуждения, презрел свое – душу и собственное спасение оставил на произвол судьбы, мняся заботиться о душевной пользе ближних. Не знаю, есть ли кто неразумнее меня? Будучи немощен крайне телом и душою, беруся за дела сильных и здоровых душевно и телесно»...

В другом письме он же пишет: «Правду сказать, что мне не следовало бы учить лучших себя ради непотребства моего духовного; но мне жаль тебя, когда вижу, что враг тебе очень досаждает своими злыми кознями; и этой жалостью побеждаюсь и убеждаюсь объяснять тебе такие вещи, которые выше меня»... (Из писем старца Амвросия. Душеполезное чтение. 1896 г.. январь и август, стр. 617). Любовь к немощной братии побуждала и затворников оставлять столь вожделенное для них молитвенное уединение. Один из них, Георгий, находившийся в затворе в Задонском Богородицком монастыре 17 лет († 1837 г.), говорил; «В каком я находился утешении во дни моего уединения! Желал бы все минуты жизни посетить оному, но жаль оставить вас без посещении. Вы без меня впадете и уныние и сухость души, а потому и убеждаюсь я пожертвовать для беседы с нами хотя малым временем» (Собрание писем Затворника Георгия Григорова, стр. 26). Любовь открывала уста молчальников и двигала перстами их по хартии, заставляя писать. «Я, возлюбленные, – говорит о себе «искушенный в десных и шуиих» святой Исаак Сирин, – поскольку вдался в юродство, то не могу сохранить тайну в молчании, но делаюсь несмысленным для пользы братии, потому что такова истинная любовь: она не может содержать что-либо втайне от возлюбленных своих» (сл. 38).

Самоотверженная, чисто материнская любовь³ старца заставляет его брать на себя даже непосильное. – Когда один послушник (Авва Дорофей) просил великого старца понести его грехи, старец отвечал: «Ты просишь о деле, превышающем мои силы, но нахожу тебе меру любви; по приверженности к тебе я беру на себя и понесу твое бремя» (отв. 19, Дорофею⁴); «думай, что имею любовь к Богу– сострадательному и милостивому Владыке – я решаюсь сказать: беру теперь на себя половину твоего бремени (отв. 163). Если хочешь все возложить на меня, то ради послушания; принимаю сие (отв. 164 ср. и отв. 10); дам ответ за тебя в день Суда (58)». «Бог знает, что ни часа, ни мгновения ока не пройдет без того, чтобы я не имел тебя в памяти и не молился за тебя (отв. 204)»... Наконец, из-за той же любви, в другом месте, подобно Моисею, молившемуся Богу и готовому предать себя за народ свой, этот великий старец говорил: «Помолись обо мне, чтобы я с дерзновением мог изречь: Отче, даждь ми, да идеже бу ду аз, будут (Ин, 16, 24) и дети мои. Поверь мне, брат, что дух мой усердствует сказать моему Владыке, который радуется о прошении рабов своих: Владыко! или имеете со мною введи и чад моих в царство Свое, или изгладь и меня из книги Твоей» (отв. 110).

И эта только любовь дает силы старцу вести терпеливо ученика по трудному и тернистому пути совершенства и переносить из-за него скорби. Ибо «бывает иной раз, что учитель предается безчестию и подвергается искушениям за получивших от него духовную пользу. Ибо, говорит, мы безчестны и немощны: вы же славны и крепки в Христе» ( 1Кор. 4, 10; преподобный Иоанн Карпафский, 35 увещательн. гл., Добротолюбие, т. 3). Своею самоотверженною любовию старец воспитывает к себе любовь послушника, и послушник, когда знает, что около него есть человек, желающий ему блага душевного столько же, сколь ко он сам себе желает, и даже более его самого, самоотверженно и безкорыстно любящий его, то невольно стремится оправдать это благожелание другого. Помимо желания самого блага и угождения Богу, у него, помимо его воли и сознания, является желание не оскорбить любящего его наставника. Своим светильником – любовью и примером – старец возжигает и раздувает в ученике искру любви к себе и Бoгy, насаждает и возращает у послушника зерно веры, на котором растет древо безпрекословного послушания, спасающее и ученика и старца. К воспитанию любви и веры в послушнике и должно быть, собственно, направлено все старческое окормление, и старец тщательно должен охранять любовь и веру в послушнике самоподдержанием и себя на высоте. «Насколько настоятель видит к себе веру, как послушников, так и мирских посетителей, на столько он обязан со всяким опасением блюсти себя во всем, что делает и говорит, зная, что все смотрят на него как на главный образец, и все от него принимают за правило и закон»: чтобы не подорвать веру эту, предстоятель не объявляет свои недостатки (Лествица, Слово к пастырю, гл. 5 и 2 и гл.8:2). Чтобы не отвратить от себя немощных послушников, старец хранит при себе и их откровения. «Если брат придет к тебе и откроет свои помыслы, – смотри, никому их не пересказывай, но молись о себе и о нем, да спасет вас Господь обоих» (Святой Антоний Великий, Добротолюбие. т. 1, стр. 101). «Нигде не видно, чтобы Бог, приняв исповедь, обнаружил грехи кающегося: ибо Он отвратил бы этим грешников от исповеди и недужных сделал бы неисцельными. Итак, хотя бы мы имели дар прозорливости, не должны предупреждать согрешивших изъявлением их грехов, но побуждать их к исповеданию гадательными выражениями. По исповедании же должны мы удостоивать большею, нежели прежде, попечения и свободнейшего к нам доступа: ибо чрез это они более преуспевают в вере и любви к нам» (Лествица, Сл. к наст., гл. 13).

Вообще, невозмутимо стоящий выше житейских дрязг и треволнений старец должен снисходить к немощам послушника, бережливо охранять», как нежный цветочек от сильного и раннего мороза, его неокрепнувшую веру и любовь от соблазнов. «Если иные юны, – говорил преподобный Иоанн Лествичник, – или немощны, то необходимо нам поднять и нести их на своих раменах, пока не пройдут эту дверь подлинно узкого входа...» (Сл. к паст., гл. 14). «Вопросил некто авву Пимена: «Если я увижу прегрешение брата моего, то подобает ли мне покрыть его?». Преподобный отвечал: «Если покроем прегрешения брата, и Бог покроет наши прегрешения» (Житие 27 августа). Преподобный же Пимен на вопрос старцев; если мы увидим братии, дремлющих во время службы, позволишь ли толкать их, чтобы они проснулись и бдели, отвечал: «Если я увижу брата дремлющего, то положу голову его на колена мои и упокою его» (Достопамятные сказания, стр. 248).

Но снисхождение старца, конечно, должно быть не в ущерб справедливости. И старцу нет нужды прибегать ко лжи и притворству: его искренность и правдивость – всeпобеждающая сила. Они обнаруживаются в речах и в обращении: он говорит просто и искренно, не нуждается, как выразился старец Леонид Оптинский, в ученого штиля политике и душевного человечества художественном сообратщении... непритворство, нековарство, откровенность души – вот что приятно смиренному сердцем Господу. Аще не будете, яко дети, не внидите в царство Божие. За что он, старец, купил, за то и продает» (Жизнеописание старца Леонида, стр. 69).

Пастырская отеческая любовь старца, по которой он берет на себя обязанность окормления других, и его духовная опытность указывают ему и самый путь окормления. «Любовь, – по словам святого Тихона, – сыскивает слова, коими можно созидать ближнего, она представляет и способ, и ум и язык направляет» (Творения, т. 2, стр. 319).

Ясное дело, что старец, как и всякий воспитатель, сообразуется с нравственною природой и развитием послушника. Он прежде всего терпеливо, ласково и внимательно выслушивает всякого обращающегося к нему за советом, определяет недуг и соответственно этому дает потребное каждому. «У него, старца, есть время и смиренномудрию, и власти, и обличению, и утешению, и дерзновению, и снисхождению, и строгости и вообще всякому делу» (Творения Василия Великого, т. 5, стр. 268) Одному нужно лишь только, чтобы его внимательно выслушали, за неимением сочувствующего слушателя он не знает, кому высказать накипевшее на душе: другому нужен совет, как поступать в известном случае, третьему нужно сострадание и врачевство духовное и т.п., старец всем дает потребное: первого внимательно выслушивает, второму дает совет, третьему приписывает врачевство, колеблющегося поддерживает и ободряет, слабохарактерного укрепляет и отчаявшегося утешает, согрешившего приводит к покаянию и исправлению и т.д.

И лекарства он, соответственно болезни, употребляет разные. «Не всем одно бывает нужно: одному нужен остен, другому узда, тому епитимья, этому прощение, третьему обличение и увещание: у всякого своя страсть, свои навыки: с ними надобно согласовать и врачевательные приемы» (Преподобный Феодор Студит, 131 г, Добротолюбие. т. 4). «Одним нужно млеко, как младенствующим, а другим – твердая пища. Не всем, приходящим к послушанию, наставник говорит: путь сей узок и тесен (Мф. 7, 14), и не каждому: иго сие благо и бремя легко» (Лествица, Слово к пастырю, 12 гл. 1 и 7, 2). «Укор крепку, а похвала расслабленному к добрым делам душу соделывает» (Илия Экдик) – и если смиренные подчиняются слову, то возгордившиеся покоряются смирением. «Что иногда бывает, – говорит преподобный Иоанн Лествичник, врачевством для одного, то для другого отрава, а иногда одно и то же одному и тому же в одно время врачевство, и другое – отрава» (сл. 26, поуч. 25). Кроме того, всякая болезнь, всякая страсть, особенно обратившаяся в навык – устарелая, не поддается скорому лечению и много, кроме опыта, нужно иметь терпения и любви, чтобы искоренить ее. Она поддается лишь настоятельному, ровному и терпеливому лечению. И на тернистом пути духовного совершенствования, в деле постепенного и безостановочного возведения духовных чад по лестнице добродетели требуется большая бдительность со стороны старца.

«Человек по грехопадении связан двоякого рода узами: а) делами житейскими, любовью к миру и всему видимому: б) втайне опутана и скована душа его оковами тьмы, связана духами злобы» (Святой Макарий Великий, 21, бес. 2-я). Постепенно разрешить послушника от этих двоякого рода уз и хочет старец. Педагогическими средствами для того, кроме слова и примера, служат особенно произвольные труды и лишения, которые к искушению и укреплению послушника налагаются старцем. О значении всякого рода скорбей, трудов и лишений, которые обнаруживают внутреннее состояние нашего сердца и служат к его созиданию и потому называются вообще искушениями, святой Григорий Палама говорит следующее: «Как растениям необходимо перезябнуть зимою, чтобы плод принести, так искупительные прискорбности необходимы для плодоносия духовного... Всякий ревнитель совершенства достигает его чрез подъятие произвольных и непроизвольных трудов и лишений, из коих одни совне находят, другие у себя дома устрояются. Но одни свои произвольные не так благотворны, как находящие совне не по нашей воле. И любовь к Богу наиболее испытывается прискорбностью искушении непроизвольных. Произвольные лишения приготовляют душу к перенесению не произвольных, ибо привыкши при первых ни во что ставить неприятности житейские и славу, она легко уже переносит и последние» (Добротолюбие, т. 5.стр. 295).

Своевременным и посильным трудничеством старец и должен окормлять ученика и упражнять тем в добродетели. «Как стебель конопли колотят, чтобы прясть из него самые тонкие нити, и чем долее его колотить, чесать, тем он пригоднее: и как глиняный сосуд проводят чрез огонь, чтобы он был закален и годен к употреблению, так искушения скорби, к пользе человека, делают душу его благоискусною и твердою» (Святой Макарий Великий, сл. 7, гл. 14). И «как несправедливо и жалко было бы вырвать хлеб из уст голодного младенца, так и наставник душ делает вред и себе, и подвижнику, если не подает ему случаев к приобретению венцов, какие он может на всякий час заслуживать перенесением досад, безчестий и уничижений, и поруганий» (Лествица, сл. 4, поуч. 27). При том же: «часто кажущиеся мужественными и терпеливыми, будучи оставлены на время, как бы утвердившимися в добродетели, не получая уже от настоятеля ни обличений, ни поношений, лишаются снисканной кротости и терпения» (Там же). Старческое окормление скорбями, таким образом, требуется неослабное, постоянное. Требуется здесь и известная постепенность.

«Сбивай молоко, и будет масло, если же отнимешь руку, на сосце выйдет кровь (Притч. 30, 33). Если кто хочет согнуть дерево или виноградную лозу на подобие обруча, то сгибает постепенно, и они не переламываются; если же погнет вдруг и сильно, то дерево тотчас ломается (Преп. Варсануфий Великий, отв. 25). Антоний – игумен Малояросл., так, между прочим, иносказательно говорил о постепенном искоренении страсти гордости: «Есть трава не мала, не велика, зовут ее павелика; ты ее не гни и не ломай, а только маковки срывай (павелика – величаться, гордиться)».

При окормлении старец сначала упражняет ученика в телесном повиновении и телесных трудах, а потом уже постепенно возводит к духовным и упражняет в них. «Если бы мы, – говорит святой Василий Великий, – находились вне тела, то необходимо было бы стремиться к совершеннейшему одною душою. Но поскольку человек двояк, то и упражнение в добродетели должно быть двоякое, состоящее в телесных трудах и душевных подвигах». «В новоначальных, – говорит он же, – внутренний человек сообразен с внешним: но если внешний неблагоустроен, не доверяй благоустроению внутреннего человека» (Подвижн. устав, т. 5, гл. 4). «Телесное делание, – говорит и святой Исаак Сирин (сл. 56), – предшествует душевному, как персть предшествовала душе, вдунутой в Адама. Кто не снискал телесного делания, тот не может иметь и душевного: потому что последнее рождается от первого, как колос от пшеничного зерна. А кто не имеет душевного делания, тот лишается и духовного дарования». «Делами укореняющиеся страсти делами же, противоположными им, и врачуются» (Преподобный Никита Стифат; Добротолюбие, т. 5, гл. 34, 1-я 100). Самые внешние занятия ученика, как и внешняя обстановка, не безразличны для него. «Сердце внутренне отпечатлевается, – говорит святой Исаак Сирин, – по подобию внешних образов» (сл. 56). «Душа, – говорит и преподобный Иоанн Лествичник, – делается подобною телесным занятиям и что делает, оттого заимствует образ и с тем соображается. Одному из Ангелов начальство послужило поводом к высокоумию, хотя и не с тем было дано ему. Иные расположения у сидящего на престоле, и иные у сидящего на гноище» (Лествица, сл. 25). Таким образом, те или другие занятия и физические упражнения ученика имеют большое влияние на его внутреннюю настроенность. Кроме того, по тесной связи тела с душою известные движения и жесты первого вызывают то или иное соответствующее чувство и при повторении создают известное душевное настроение. Внешне-телесное действие совершаемое по принуждению, обращается при упражнении в делание внутренне-душевное и доброхотное, так например, механическое – внешнее выполнение молитвы при продолжительном и частом молитвенном положении способно вызывать сердечно-молитвенную настроенность; принужденная подача милостыни при повторениях обращается в доброхотную⁵.

Всеми физическими упражнениями наставник пользуется, направляет их к утверждению доброй настроенности ученика к усмирению источника страстей – тела, к подчинению его своей воле или, что то же, как мы уже сказали, –духовной стороне послушника.

Обыкновенно старцы стараются сильнее сосредоточить вниманиие ученика на каком-либо одном духовном предмете, например, на мысли о вездеприсутствии Божии – по слову псалмопевца «Предзрех Господа предо мною выну, яко одесную мене есть, да не подвижуся» (Пс. 15, 8), или, например, на памятовании смерти, суда, обетов крещения и т.п.; и тогда каждый предмет из окружающего может породить ум подвижника к Богу, каждое событие может с положительной или отрицательной стороны напоминать ему о цели его подвига и тем как бы подновлять его рвение и побуждать к подвигу. Так, и в житии преподобного Памвы рассказывается, что когда преподобный старец увидел разряженную женщину-блудницу и начал плакать и братия спросила его о причине его слез, то старец сказал: «Я плачу, во-первых, о погибели души этой женщины, а затем о том, что я не имею такой заботы о душе своей, каковую она имеет о своем теле» (Четьи-Минеи, 18 июля).

И святитель Тихон Воронежский собирал духовное сокровище от внешнего мира, ибо, по его словам, «...от всякого случая и от всякого видимого создания к невидимым можно рассуждение обращать... и так духовно пользоваться... Ничем так не изъясняется и понятным делается и в памяти углубляется учение, как подобиями тех вещей, которые чувствам нашим подлежат пред глазами нашими обращаются» (Творения свтятителя Тихона, т, 2, стр. 108)⁶. Начинает старец с искоренения страстей в новоначальном и переходит потом к насаждению добродетелей. Всё внимание его должно быть сосредоточено, всё окормление устремлено на искоренение корня страстей, главной страсти – самолюбия: «матерь страстей – самолюбие» (Авва Фалассий, 2-я 100, Добротолюбие, т. 3, гл. 1), «начало всех страстей – самолюбие, а конец – гордость» (Максим Исповедник, там же, 3-я 100, гл. 57). Убивая этого многоглавого змея – самолюбие, старец прививает в то же время и укрепляет в ученике какую-либо одну добродетель, которая становится краеугольным камнем здания добродетелей. Страсти и добродетели имеют одно общее свойство. Все пороки, все страсти тесно связаны и как бы переплетены между собою: одна страсть вызывает и легко ведет к другой. Подобно, как в цепи; если потянешь одно звено, – и другие звенья, по связи с первым, приходят в движение: и в страстях одна страсть, вошедшая в силу, двигает и ведет за собою все скопище страстей: так тщеславие вызывает любостяжание, скупость и т.п.

Святые отцы (Святые Ефрем Сирин, Иоанн Лествичник, Иоанн Кассиан, Нил Синайский) различают восемь «начальственных», главных страстей: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие и гордость. Эти страсти сводятся к трем: чревоугодию, сребролюбию и тщеславию (Григорий Синаит, гл. 91); и, наконец, к одной главной страсти – самолюбию. «Положим, говорит Иоанн Лествичник, – что есть двенадцать бесчестных страстей: если произвольно возлюбишь одну из них, то есть гордость, то и одна сия наполнит место прочих одиннадцати» (сл. 23, поуч. 5). Как связаны между собою страсти, так «преемственны» (Святой Исаак Сирин, сл. 78), связаны между собою и добродетели: нельзя понять и приобрести одну добродетель, не касаясь прочих. Одна добродетель, по неразрывности с другими (1Кор. 12, 26), вызывает эти другие. Точно добродетели и разграничить нельзя,– часто одна и та же добродетель, но называется по различному; но все добродетели, точно как и страсти, сводятся к одной добродетели – самоотверженной любви. «Все добродетели не что иное, как любовь в разных видах» (Блаженный Августин). «Нет ни одной добродетели, содружаюшей и соединяющей человека с Богом, которая бы не зависела от любви и в ней не сосредоточивалась, неприменительным образом держась на ней и ею сохраняясь» (Феодор епископ Едесский. Цветник Духовный). Любовь и самолюбие – два несовместимых противоположных полюса: «не будь самолюбив, и будешь Боголюбив, не будь самоугодник, и будешь братолюбив» (Святой Максим Исповедник)

Вследствие сродства между собою всех добродетелей требуется твердое обоснование на какой-либо добродетели. У каждого подвижника для восхода на небо непременно должен быть свой нравственный посох, на который он мог бы опираться, должна быть известная добродетель, к которой он мог бы привить и другие⁷.

Самым употребительным нравственным посохом для духовного восхождения и является у подвижников послушание. Его – это послушание – старец и кладет в основание добродетелей и как фундамент старается прочно поставить – укрепить, сделать непоколебимым. «Во всем ты должен быть терпелив, – советует преподобный Иоанн Лествичник, – кроме преслушаняя повелений твоих» (Лествица, Сл. к паст.. гл.13:15)... «Лучше изгнать послушника из обители, нежели позволить ему исполнить свою волю» (14, 4).

«Если спрашивать меня, так и слушать; а если не слушать, так и не ходить ко мне», – часто говаривал оптинский старец Леонид (Жизнеописание, стр. 72).

Утвердив фундамент – послушание, старец возводит послушника к совершенству по известным законным ступеням. Таких ступеней три, и первая из них – познание послушником глубокой своей немощи. Разные виды искушений и скорбей, телесное изнурительное трудничество, но главным образом духовное, – борьба с помыслами и страстями – открывают послушнику глаза на его немощи и безсилие.

И это сознание немощи – начало просвещения его души, шаг к ее (души) выздоровлению: познание немощи заставит сильно искать помощи у сильных, чаще прибегать через старца к всемогуществу Божию. «Блажен человек, который познает немощь свою, потому что ведение сие делается для него основанием, корнем и началом доброго успеха. Дознавший свою немощь воздвигает душу свою из расслабления, омрачающего ведение, и запасается осторожностью... сравнив свою немощь с Божией помощью, он познает ее величие» (Святой Исаак Сирин. сл. 61).

Вторая ступень, на которую старается возвести старец ученика – это самоукорение. Оно состоит в том, чтобы послушник всегда, во всем и за все укорял, винил себя и не слагал своей вины на других. «Самоукорение заменяет досады и безчестия и приводит искренно принимающего оное в меру креста о Христе Иисусе Господе нашем» (Преподобный Варсануфий Великий, отв. 108). «Начало спасения – самого себя осуждение» (Преподобный Нил Синайский, Добротолюбие, т. 2, стр. 296). «Где тот старец, – говорит авва Дорофей, – который, когда его спросили, что главное из найденного тобою пути сем, отче?, ответил: «То, чтобы во всем укорять себя». Так и авва Пимен сказал: «Без одной добродетели трудно устоять человеку, хотя бы все они вошли в дом его, – без добродетели самоукорения» (Достопамятные сказания, стр. 259). И святой Антоний Великий сказал: «Велико делание – возлагать пред лицем Бога согрешения свои на себя, и до последнего издыхания ожидать искушения. И отцы наши обретали покой от самоукорения». «И поистине, – продолжает авва Дорофей, – если человек совершит тьмы добродетелей, но не будет держаться пути самоукорения, то никогда не перестанет оскорбляться и оскорблять, губя этим все труды свои. Укоряющий себя всегда в радости, всегда в спокойствии, считая себя достойным всего неприятного. Всё по его желанию» (поуч. 7). Человек несовершенный пытается всегда оправдать себя и в своих проступках хочет винить других, а не себя, и часто действительно оправдывает себя, но это самооправдание и самодовольство опасны, ибо приводят к неподвижной праведности фарисея в лучшем случае. А Богу одна слеза сокрушения дороже подобной мнимой праведности. «Нам надобно, – говорит святой Антоний Великий, – всегда по всем самих себя укорять, делать это искренно; ибо кто сам себя укоряет, того оправдывает и прославляет Бог» (Добротолюбие, т. 1, стр. 137). «Всякий пред всеми за всех и всегда и за все виноват», – это сознание предохраняет подвижника от столь обычного и столь гибельного осуждения ближних и самооправдания. Происхождением от одного человека первого Адама и неизреченного любовию второго Адама – Христа – люди тесно связаны между собою, составляют одно целое – тело, у которого если един уд страждет, то должны страдать и все части. Известный настоятель Оптиной пустыни архимандрит Моисей пишет о себе: «Во время трапезы блеснуло в уме разумение относительно сожительствующих со мною братиев, чтобы их погрешности, видимые мною и исповедуемые ими, принимать на себя и каяться, как за собственные свои, да бы не осудить их строго и гневом не воспламеняться. Равно и им мои погрешности должно принимать на себя, с исповеданием пред Богом. И так да даст Господь разум и силы друг друга тяготы носить и тем соблюдать закон Христов, любовь и мир. Ошибки, проступки и грехи братьев да будут мои»⁸ (Жизнеописание архимандрита Моисея, Москва, 1882 г., стр. 33). Третья ступень при духовном нисхождении – благодарное перенесение скорбных искушений. Старец раскрывает взгляд ученика на скорби и искушения, как имеющие очистительное и важное значение для преуспевания подвижника, и приучает его к терпеливому и благодарному перенесению скорбей, приготовляя его к тому путем «искуса и обучительного попущения». «Как больным нужны резания и прижигания, – говорит святой Петр Дамаскин, – для возвращения здоровья, так и нам нужны сокрушения и труды покаяния, чтобы возвратить первозданное здоровье души. И мудрый принимает скорбное, как достойный того, и считает себя заслуживающим больших, нежели те, которые с ним случаются, и радуется, что удостоился немного поскорбеть в нынешнем веке и облегчение многих мучений, которые приготовил себе в будущем» (Творения, книга 1, стр. 22, Москва, 1874 г.). «В нас, – говорит святитель Феофан Затворник. – кроется зло всякое вследствие падения. От этого зла надо очистить сердце. Но чтобы очистить, надо его увидеть; чтобы увидеть, надобно, чтобы оно вышло из своей скрытности. Вот это и делают искушения от плоти, мира и диавола. Они вызывают наружу скрытое в нас зло: как худосочие выходит наружу сыпью, так скрытое в нас зло выходит наружу худыми мыслями, чувствами, и позывами, и порывами... Как сыпь не загоняют внутрь, а очищают – тогда внутренние соки очищаются, так и в душе, когда худое обнаруживающееся в мыслях, чувствах и позывах, не скрывают внутри, а посекают, тогда душевная чистота утверждается внутри...» (Душеполезное чтение, октябрь. 1896 г., стр. 302).

«Пойди, молись Богу, чтобы пришло к тебе искушение и то сокрушение и смирение, которые имел ты прежде, ибо посредством искушений душа усовершается», – говорил один старец пришедшему к нему Иоанну Колову на его слова, что он по молитве к Богу избавлен от страстей и приобрел спокойствие (Достопамятные сказания, стр. 124).

Трудно, таким образом, служение старческое, и много нужно старцу самоотверженной любви в деле окормления, чтобы говорить, подобно Апостолу: «бых Иудеем яко Иудей, да Иудеи приобрящу... всем бых вся, да всяко неким спасу» (1Кор. 9. 20. 22), и чтобы «радоваться с радующимися и плакать с плачущими.» (Рим, 12, 15). Но, принимая на себя столь трудную и великую ответственность, старец в ней же самой берет и свою великую награду. Служение спасению душ – главнейшее христианское служение, «врачевание человека лучше всех деланий и добродеятелей» (Творения святого Петра Дамаскина, кн. 1, стр. 152). «Для всякого одаренного силою дыхания, – говорит преподобный Иоанн Лествичник, – это великая награда oт Бога, не приобретаемая никаким другим деянием и созерцанием смертных и безсмертных. Как бы содейственником бесплотных и умных сил оказывается тот, кто дарованною ему от Бога чистотою очищает скверны других, и из укоризненного приносит неукоризненный дар Богу. Ибо сие одно составляет всегдашнее занятие Божественных священнослужителей. «Вси, иже окрест Его, принесут дары, страшному и отемлющему духи князей, страшному паче царей земных» (Пс. 75, 12). (Сл. к пастырю, гл. 13). Это служение – высшее проявление любви христианской: «никто не может более Христа любить, как тот, который спасения ближнего ищет» (Святитель Тихон Воронежский, Творения, т. 2, стр. 319). «Больше сия любви никто же и мать, да кто душу свою положит за други своя» (Ин. 15. 13). И в этой самой любви награда: старец, как невестоводитель душ, подобно Предтече, становится другом Жениха, а друг Женихов великую радость находит в слушании голоса Жениха, и эта радость исполнится! Спасение и награда старца связывается с участью учеников. «Сколь великую радость испытываю я, – говорит святой Феодор Студит ученикам, – когда помышляю о спасении всех вас и о великом за то мздовоздании, столько же великим страхом и трепетом объемлюсь, представляя, какой ответ предлежит мне дать о каждом из вас. Помогите же мне, чада мои, и, несмотря на худость и слепоту руководителя, спастись, чтобы вместе с собою спасти и меня, бедного» (Добротолюбие, т. 4. гл. 66).

Добродетели ученика по отношению к старцу: вера к наставнику, внешнее и внутреннее послушание наставнику. Значение откровения помыслов для духовного совершенствования послушника. Посильный ли подвиг – послушание?

«Даст ти Господь по сердцу твоему» (Пс. 19, 5).

«Господи, даждь ми помысл исповедания грехов моих» (Молитва свт. Иоанна Златоуста).

Все обязанности и добродетели ученика по отношению к своему наставнику обозначаются словом послушание. Послушание обнимает, и должно обнимать, всего ученика с его душою и телом, в легких и трудных делах, в мимолетных помыслах и страстях. Послушание, по Лествичнику, есть совершенное души своея отвержение, действиями телесными показуемое, умерщвление членов при живом уме, действие без испытания, произвольная смерть, сонное путешествие, гроб собственной воли, отложение рассуждения и при богатстве рассуждения; послушник – блаженный живой мертвец (Леств., ст. 4. 3–4).

Преподобные Каллист и Игнатий (Добротолюбие, т. 5, гл. 15) так частнее определяют обязанности послушника по отношению к наставнику: «Истинному послушнику все необходимо, как мы полагаем, должно соблюдать следующие пять добродетелей: во-первых, иметь веру чистую и нелестную, веру к наставнику своему в такой мере, чтоб смотрел на него, как на Самого Христа, и как Христу повиновался ему, как говорит Господь Иисус: «Слушаяй вас, Мене слушает и отметаяйся вас, Мене отметается; отметаяйся же Мене, отметается Пославшаго Мя» (Лк.10:16); и всяко еже не от веры, грех есть (Рим.14:23). Во-вторых, истину, т.е. чтоб истинствовать в деле и слове, и в точном исповедании помыслов, по написанному: «Начало словес твоих истина (Пс. 118, 160), и истины взыскует Господь (Пс. 30, 24), и Христос говорит: «Аз есмь истина» (Ин.14:16). В-третьих, не творить воли своей: ибо для послушника большая потеря и большой вред творить волю свою; ему надо всегда отсекать волю свою самоохотно, без принуждения от отца своего. В-четвертых, отнюдь не прекословить и не спорить. Прекословие и спорливость происходят от неверия и высокомудрия. В-пятых, искренно исповедовать все тайны сердца (Пс. 31, 5). В таких добродетелях должно, по учению великих подвижников, проявляться совершенное послушание. Это пятеричное число добродетелей послушания можно без ущерба свести к следующим трем – от послушника требуется иметь: а) полную веру к наставнику (эти первая добродетель включает и четвертую – непрекословие), не творить воли своей, повинуясь б) чувственно и в) мысленно – «истинствовать в слове и деле и искренно все исповедовать». К подробному рассмотрению этих трех добродетелей послушания мы и обращаемся.

Как при избрании наставника требуется вера в помощь Божию, так она должна быть и в самом послушании по отношению к наставнику. Вера «чистая и нелестная» нужна именно в то, что избранный наставник знает истинный путь Божий, безошибочно поведет по ведомому пути, и как сильный у Бога, окажет помощь. С верою требуется и принимать от наставника наставления, как единственно истинные и спасительные, считать их не за простые советы и указания, кои можно принимать и не принимать, – нет, – считать их за законы, обязательные для исполнения, критика коих со стороны ученика неуместна и гибельна (см. Варсануфий, 13, 365. 366–7). «Нашедши наставника и к нему по-сыновнему прилепившись и телом, и духом, пребывай с того времени весь в его повелениях и с ним во всем согласуйся, смотря на него, как на Самого Христа, а не как на человека, и всякое от себя отгоняя неверие и сомнение,... последуй за учителем своим» (Преподобные Каллист и Игнатий, гл. 14). «Действительно стяжавший веру, веру к отцу своему по Богу, видя его, мнит видеть Самого Христа и, бывая с ним или последуя ему, верит несомненно со Христом быть и Ему последовать» (Преподобный Симеон Новый Богослов, Добротолюбие, т. 5, гл. 19). Принимая советы и повеления наставника за Божии советы и повеления, ученик только и должен слушать своего наставника: всякое другое руководство, каково и чьё бы оно ни было, должен отвергнуть – дело его спасения в руках старца. Старцы говорили: «Если кто имеет веру к другому и самого себя отдает в подчинение ему, тот не имеет нужды внимать заповедям Божиим, а должен волю свою предать отцу своему – и не останется виновным пред Богом» (Древний патерик, стр. 310) «Не ужасайся и не дивись, – говорит Иоанн Лествичник, – когда скажу тебе, ибо Моисей мне в том свидетель (Исх. 32: Числ. 16), что лучше согрешить пред Богом, нежели пред отцем своим, потому что если мы прогневали Бога то наставник наш может с нами Его примирить: а когда мы наставника ввели в смущение, тогда уже такого не имеем, кто бы за нас ходатайствовал. Впрочем, я думаю, что оба эти согрешения имеют одно значение» (Лествица, сл. 4, поуч. 122). Почерпая силу свою в вере к Богу, ради любви к Коему ученик предает себя в послушание, вера к наставнику сама по себе действенна без отношения к тому, каков сам по себе наставник. Так, один старец, преподобный Варсануфий Великий, говорит ученику, сомневавшемуся в том, ему ли, Варсануфию, принадлежал полученный чрез посредственные уста ответ: «Если ты сомневаешься и хочешь исцелиться от неверия, то врачевание на это следующее: верь, чтобы несомненно веровать благому. Если же остаешься в неверии, бойся, что бы не отпасть от оного блаженства, о коем сказано; блаженни невидевшие и веровавшие (Ин.20:29): веруйте в свет, да сынове света будете (Ин.10:36). Бог по вере нашей творит с нами. Сам Господь сказал: приемляй пророка во имя пророче мзду пророчу приимет (Мф. 10. 41) (т.е. хотя бы приемлемый и не был пророк или праведник). Итак, если бы и не от меня был ответ, а ты принял бы его, как бы от меня, то получил бы пользу по вере твоей, ибо верен сказавший: даст ти Господь по сердцу твоему (Пс. 19, 5)... Если бы ты, услышав, поверил просто, то получил бы большую пользу (Преподобный Варсануфий Великий, стр. 223. отв. 584). Господь сказал: видевый Мене виде Отца (Ин.14:9), и о ученике сказал: что он может (то же), что и учитель его (Мф. 10, 25)» (Преподобный Варсануфий Великий, отв. 10). «Человек советует ближнему так, как он веровал» (Преподобный Марк Подвижник).

Какое значение имеет вера ученика по отношению к наставнику, на это указывает и следующее старческое исповедание русских оптинских старцев, Макария и Амвросия: «Хотя я грешен, неразумен и немощен душевно и телесно, но не отрекаюсь тем, кто идет с верою утешения или пользы душевной, сказать, что Бог подает омраченному моему уму к их пользе, и быть в сем орудием милосердого Егo отеческого промысла, аще и не достоин».

«Если с верою будешь искать и принимать слова мои, то и чрез грешника получишь пользу: а если без веры, с сомнением и испытанием, разбором слов и действий, то хотя бы и праведен был, пользы быть не может: это знаешь от отеческих писаний и на деле испытал»⁹.

«Что худшие исправляют иногда лучших себя, – писал оптинский старец Амвросий, – этому видим пример в прологе, как обыкновенный диакон исправлял в ошибках по неведению такого святого пресвитера, которому в служении, видимо, предстоял Ангел Божий чистоты ради его» (Душеполезное чтение, август, 1896 г.). В старчестве вера в духовно-сердечном союзе старца и ученика составляет живое связующее звено, чрез которое как бы духовная сила от старца переливается на ученика. Вера ученика делается известною и старцу, чувствуется им. «Веру и любовь твою к отцу мысленно возвещай Богу и Бог неведомым образом известит его о твоей к нему любви и равным образом расположит его к тебе и сделает благосклонным» (Лествица, слово 4, поучение 45).

«Некто, опытом познавший духовную пользу и неложную стяжавший веру, предлагая Бога свидетелем истины, сказал: я положил в себе такой помысл, что бы никогда не просить у отца моего ни есть, ни пить, и вообще ничего другого не принимать, пока Бог не внушит ему приказать это. И действуя так, я никогда, говорит, не был тщетен в надежде своей» (Преподобный Симеон Новый Богослов, гл. 18).

В старчестве все послушание, весь успех старческого окормления и духовного возрастания ученика зависят от степени и твердости его веры: с ослаблением этой веры к наставнику ослабляется сердечный союз со старцем и послушание ему. «Сколько вера, – говорит Лествичник, – цветет в сердце, столько и тело успевает в служении; а кто преткнулся о камень неверия, тот уже пал, ибо всячески – еже не от веры, грех есть» (Рим. 14. 23) (сл. 4, поуч. 7). Если вера к старцу поколеблена, поколеблен значит, и тщетен весь труд послушника, теряет смысл старческое окормление. И подобно тому, как святой апостол Петр твердою стопою шел по безднам моря до тех пор, пока смотрел с верою на одного Спасителя Христа, но начал утопать, лишь только подумал о бурном ветре и воздымающихся волнах и стал ослабевать в своей вере в Богочеловека (Мф. 14, 29–31), и послушник – ученик – стоит на твердом пути спасения, если с верою взирает на своего учителя, но в гибельных волнах своих сомнений и неверия он все теряет и погибает. Ввиду такого великого существенного значения веры к наставнику в деле духовного преуспеяния ученика и сам послушник более всего должен заботиться о том, чтобы воспитать в себе светлую твердую веру к наставнику, не омрачать ее никаким облаком сомнения. Святые отцы учат для сохранения полной веры не судить и не испытывать своего наставника и не замечать его недостатков. «Предавшись наставнику, – говорит Лествичник, – мы уже отнюдь не должны испытывать или судить в чем-нибудь доброго нашею наставника и судию, хотя может быть в нем как в человеке и увидим некоторые малые согрешения. Если же не так, то сделавшись сами судиями, не получим ни какой пользы от повиновения (Лествица, сл. 4, поуч. 6)». «Испытывать нестроения наставника и желать испытывать, значит препятствовать своему преуспеянию» (Нил пост., гл. 42). Когда один инок спросил Иоанна Савваита: «Отче, что мне делать, если мой наставник по нерадению в чем и погрешит?» – Старец сказан: «Если бы ты даже увидел, что oн блуд творит, не оставляй его, но говори сам себе: друже! Зачем ты сюда пришел?» (Лествица, сл. 4, поуч. 112). «Веру несомненну имей к нему, если бы и весь мир досаждал ему и ругался. Если и сам, своими глазами увидишь его блудяшим, не соблазняйся и веру твою к нему не умаляй, повинуясь Сказавшему; не судите, и не судят вам (Лк.6:37). Если же неподобающее и злое делающего или говорящего увидел бы, это себе приписывай и за свои грехи вменяй и кайся со слезами, считая его святым и призывая молитву его» (Преподобный Симеон Новый Богослов, 12 слов в русском переводе, сл. 1 и 7).

Даже и в мыслях мы не должны допускать что-либо омрачающее личность наставника, помня, что стрелы врага направлены к тому, чтобы внушить сомнение и недоверие послушнику и порвать союз его со старцем. «Не думай и не предполагай, что ты лучше и праведнее твоего наставника, и не исследуй дел его, иначе ты часто можешь обмануться и впасть в искушение: ибо сие есть обольщение лукавого, который желает воспрепятствовать по вере послушанию и лишить нас твердого спасения, от него происходящего (Авва Дорофей, поучение 17)... «Не преклоняй слуха твоего к речам против старца твоего..., чтобы не изгладил тебя Господь из книги живых» (Авва Еваргий, Добротолюбие, т. 1, стр. 64). «И когда помысл склоняет тебя испытать и осудить твоего наставника, как от блуда отскочи от оного; не давай сему змею-прельстителю никакого послабления и входа: не ты над наставником, а он над тобою получил суд: не ты его, а он твой судья» (Лествица, сл. 4, поуч. 7: Преподобные Каллист и Игнатий, гл. 14).

Для сохранения этой веры советуется обращать внимание на добродетели наставника: «Желающим соблюдать всегда несомненную веру к наставникам необходимо нужно незабвенно и неизгладимо хранить в сердце их добродетели («все доброе запечатлей и сердце твоем», преподобный Симеон Новый Богослов, 7 сл. из 12), с тем, чтобы воспоминанием об оных заградить уста бесам, когда они станут в нас всевать к ним неверие» (Лествица, сл. 4, поуч. 7).

И в этом при помощи Божией нет ничего невозможного: «Господь, умудряющий слепцов, просвещает очи послушников видеть добродетели их учителя и отемняет их не видеть недостатков его: а ненавистник добра делает противное сему» (Лествица. сл. 4, поуч. 98).

Общее трудничество и скорби должны сблизить ученика со старцем, и ученик может найти в своем наставнике такую добрую способность, к которой он может привить зерно своей веры; раз только он получит помощь от наставника в своей духовной брани, ему нетрудно будет привязаться всею душою к наставнику. «Душа, привязавшаяся ради Христа любовию и верою к пастырю, не отступает от него даже и до крови; особенно же, если она получила чрез него исцеление своих язв, памятуя сказавшего: «Ни Ангелы, ни начала, ниже силы, ни ина тварь кая возможет нас разлучити от любве Христовы» (Рим.8:38). Если же душа не привязалась таким образом, не утвердилась, не прилепилась, то удивляюсь, если таковой человек не тщетно пребывает на сем месте, будучи соединен с пастырем притворным и ложным повиновением» (Лестница, сл. 4, поуч. 28).

Внешнее послушание наставнику обнаруживается с положительной стороны в чувственном повиновении ему, в исполнении всякого его приказания, к внешне-физическому трудничеству относящегося. Какое бы приказание и делание старец ни дал ученику, послушник безпрекословно, немедленно и без рассуждения, без исследования, хорошо ли то или дурно, должен исполнить. Велит старец воду носить – носи, дрова таскать – исполняй, хотя бы ученик имел склонность и к другому занятию, велит в келлии не выходя сидеть – сиди и т.д. Исполнять должен приказание даже тогда, когда оно кажется страшным, неисполнимым, нелепым и т.п.. Святой Антоний, например, заставляет ученика своего, Павла Препростого, стоять на зное, плести и расплетать корзины, без нужды, по-видимому, без цели черпать воду из колодца и выливать ее на землю. Святой Иоанн Дамаскин по повелению старца вычищает нечистые монастырские отхожие места – несет тяжелую епитимию за то, что, вопреки запрещению старческому, осмелился составить стихиру на смерть одного из братии. Испытывал истинное послушание одного брата, святой Василий Великий велит ему служить при столе. А после принятия пищи, когда брат подал ему воды умыться, святой Василий говорит ему: пойди и я подам тебе умыться. Брат допустил Василию подать себе воды (Достопамятные сказания, Стр. 62)

«Я знаю и уверен о Господе, – говорит один старец ученику, – что если скажу тебе: пробудь целый год в темнице, то в этом ты не будешь противоречить мне» (Преподобный Варсануфий Великий, отв. 190). И ученики повинуются и преуспевают.

Благословение Божие к такому беспрекословному и самоотверженному послушанию проявлялось в чудотворении. Так, авва Павел приказывает ученику своему, Иоанну, связать и привести к нему гиену: ученик, повинуясь без страха и разсуждения, связывает и приводит ее (Достопамятные сказания, стр. 146). Ученик преподобного Венедикта, отрок Плакида, тонет среди реки, преподобный, видя то прозорливыми очами, посылает другого своего ученика Мавра, спасти его. Мавр, выполняя безпрекословное послушание, спасает отрока и, спасши, узнает, что бежал по воде как по суху» (Четьи Минеи, 14 апреля).

Авва Иоанн Колов, по приказанию старца, ежедневно с вечера отправляется далеко с кружкой за водой, чтоб утром полить посаженное старцем сухое дерево. Чрез три года дерево оживает и приносит плод, и старец в собрании предлагает вкусить братии от плодов послушания» (Достопамятные сказания, стр. 120).

«Повинующемуся Богу повинуется все» (Святой Петр Дамаскин, книга 1. стр. 22): «послушание бывает за послушание. Если кто слушает Бога, и Бог того слушает» (Авва Моисей. Древний патерик, гл. 14 и 9).

С отрицательной стороны внешнее послушание проявляется в том, что без позволения наставника ученик ничего не может делать и предпринимать, всё делает с совета и ведома своего наставника. По наставлениям Василия Великого ученик с позволения старца все должен делать, даже все маловажное, на пример, есть, пить, говорить, идти и т.п. «Если кто без ведома архимандричья станет мыть одежду свою или другого, то без благословения да будет» (33 пр. Кр. наст.). «В Киновии ты и кувшином не можешь распоряжаться по своей воле» (Авва Пимен, Достопамятные сказания, стр. 263). Никто никуда не должен выходить без благословения отца и по правилам Пахомия Великого. «Не садись и со старцами, говорящими Слово Божие, без вопрошения своего аввы: сесть ли мне послушать, или идти в келлию свою? И что он тебе скажет, то и делай (Авва Исайя, Добротолюбие, т. 1). Ни шагу сделать, ни слова сказать, ничего нельзя без дозволения старца. «Монах, – говорит Антоний Великий, – если можно, должен откровенно сказывать старцам, сколько пьет капель в своей келлии, чтобы как не погрешить и в этом» (Достопамятные сказания, стр. 14). В добром намерении и деле и то не должно доверять себе и самовольно поступать. «И доброго дела не делай, милостыню не подавай без воли отца» (Преподобный Симеон Новый Богослов, гл. 169). «Наблюдай за собою, что бы не делать тебе вопреки воле учителя, ибо все, что делается без него, есть некое хищение и святотатство, ведущее к смерти, а не пользе, хотя бы дело твое казалось тебе добрым» (Святой Василий Великий, т. 5, стр. 50). «Всякая заповедь требует исполнения и всякое преслушание достойное носит наказание. Много раз говорил я вам, что из нас никто не имеет власти дать кому пищу и питье... сие есть безумие и ненависть на Бога, и самочиние и плотоугодие. Дерзаю сказать, что если то и Ангел (т.е. дает), то и от него ничего не принимай» (Святой Феодор Студит, 26 огл. поуч.).

Вообще, что велит исполнить и сделать ученику наставник, то исполняй, что не велит делать, хотя бы то и хотелось и заблагорассудилось ученику, терпи и повинуйся. Всякое повиновение и послушание ценно и полезно ему самому.

Все свое у послушника служит только ко вреду дела, всего себя он должен предоставить старцу. Отказываться от порученного дела и домогаться другого, значит показывать, что не отвергся еще своей воли, нарушать послушание (Краткие наставления Василия Великого, 119); иногда слушать старца, а иногда делать по-своему, это значит разорять то, что созидает воля старца, а разрушать одною рукою созидаемое другою, значит обрекать себя на стояние на одном месте, делать напрасным свой и чужой труд. «Кто иногда слушается, а иногда не слушается старца, тот подобен человеку, который к своему больному глазу в одно время прикладывает целебную мазь, а в другое – известь. Ибо Писание говорит: «Един созидая», а другой разоряяй, что успеет более, токмо труд (Сир, 34, 23) – (Лествица, сл. 4. поуч. 60). «Кто вопрошает и ослушивается отцев, тот раздражает Бога», – говорит Варсануфий Великий (отв 55).

«Ни от чего не отвращайтесь, – ни от душевных, ни от телесных трудов, потому что и телесное наше, будучи посвящаемо Богу, духовно есть» (Святой Феодор Студит, 4, 4; Добротолюбие, т. 4). «Каким образом телесные труды делаются душевными добродетелями? Какое отношение имеют телесные труды к расположению души? Я объясню вам это, – говорит авва Дорофей: – так как душа по преступлении заповеди предалась, как говорит святой Григорий, прелести сластолюбия и самозакония и возлюбила телесное, и некоторым образом стала как бы нечто единое с телом и вся сделалась плотию, как сказано: не имать пребывати дух мой в человецех сих, зане суть плоть (Быт. 6, .1), и бедная душа как бы состраждет телу, и соучаствует во всем, что делается с телом. Посему и телесный труд приводит душу в смирение: труд смиряет тело, а когда тело смиряется, то имеет с ним смиряется и душа» (Авва Дорофей. поуч. 2)¹⁰.

Но «телесное обучение вмале есть полезно, а благочестие на все полезно есть». (1Тим.4:8); и телесный труд полезен настолько, насколько служит духовному совершенствованию, насколько приучает человека к смирению. На вопрос, что больше – телесный труд или хранение сердца? Авва Агафон ответил одному брату: человек подобен дереву: телесный труд–листья, а хранение сердца – плод. Поскольку же, по Писанию: всякое древо, еже не творит плода добра, посекасмо бывает и в огонь вметаемо (Мф. 3, 10), то, очевидно, важно попечение о плоде, т.е. хранении ума. Впрочем, для нас потребно и лиственное прикрытие и благоукрашение, т.е. телесный труд» (Ник. Уед.; Добротолюбие, т. 5, стр. 265).

Что касается мысленного, внутреннего повиновения старцу, то оно обязывает послушника к следующим действиям: прежде всего он должен постепенно отсекать свои разумения, научиться ничего не слагать умом и сердцем ни относительно настоящего, ни относительно прошедшего и будущего, не верить себе, своему уму и сердцу, не решать без определенного наставника, что хорошо и что худо, ни знать, ни думать даже, без указания отца. Все свое внутреннее произвольное движение сил должен послушник подавить в себе – он от своего должен очиститься, сделаться праздным, пустым. Пустым он должен сделаться именно для того, чтобы наставник вполне мог вложить в него нового человека. «Для восприятия Бога и Божией воли наш ум и волю должно представить нагими» ( Карпаф.; Добротолюбие, т. 3, 49 гл. 1. ). Нужно прийти в состояние «неслагания помыслов», умолчания: умом ничего не определять и не умствовать, волею ничего не желать и не решать, сердцем ничего не вкушать: и мыслить, и желать и вкушать – все нужно с дозволения старца. Это «жизнь, чуждая любопытства, отложение своего рассуждения, неверование самому себе, во всем добром даже, до конца жизни» (Лествица, сл. 4, поуч. 3–5).

Но возможно ли послушнику прийти в совершенное молчальное состояние неслагания? Нет, при всем его желании и усилии то ему невозможно сделать, как невозможно удержать ветер. Воля и сильное его желание тут не причем; мысли, пожелания, планы, похоти, страсти и т.п. безпрерывно меняются в человеке, человек никогда не может быть праздным от мыслей, но во власти человека удерживать одни и подавлять другие.

«Деятельность ума нашего, – говорит преподобный Иоанн Кассиан, – хорошо сравнивается с мельничным жерновом, который от стремительного движении воды быстро вертится кругом. Он никак не может перестать вертеться, движим будучи водою: но во власти приставника состоит, пшеницу ли молоть или жито, или куколь растирать. И наш ум не может быть праздным при потоке впечатлений от волнения помыслов: но какие из них принимать или усвоять себе, это зависит от нашей воли и усмотрения» (Добротолюбие, т. 2, стр 101).

«Остров, лежащий среди моря, может ли остановить волны, чтобы они не ударяли в него? По крайней мере остров противится волнам. Так и мы не можем остановить помыслов, но можем противиться им» (Святой Ефрем Сирин). «Иноку можно быть и страстну, но не действовать страсти» (Преподобный Паисий Величковский, стр. 266). При невозможности быть праздным от волнения помыслов нужно добрые помыслы задерживать, а злые отвергать. «Когда будет, – говорит святитель Феофан Затворник, – чувство в сердце, мысли не будут блуждать: когда в самоваре кран отвернут, вода течет неудержимо, а когда завернем кран, вода останавливается; так и с мыслями: все текут и текут, завернешь кран – и перестанут. Это завернутие крана есть возбуждение святого чувства в сердце и держание его» (Душеполезное чтение, 1896 г., кн. 2–3, стр. 466). «Когда коноб (котел), подогреваемый снизу, кипит, то мухи и разные насекомые не садятся на него» (Преподобный Пимен Великий). Приставником, следящим за помыслами, разбирающим их качество, в данном случае является наставник: его обязанность гнать дурные помыслы и подогревать в ученике святое чувство. Обязанность же послушника все решительно помыслы: и добрые, и худые – открывать наставнику.

Святые отцы настаивают на вседневном и постоянном откровении помыслов. «Каждый из подчиненных, если хочет оказать значительный успех и привести жизнь свою в состояние, согласное с заповедями Господа нашего Иисуса Христа, не должен ни одного своего душенного движения оставлять и скрывать, ни одного слова не пропускать без испытания, но тайны сердечные обнажать пред теми, кому поручено попечение о немощных. Ибо таким образом похвальное будет утверждено, а неодобрительное не останется без надлежащего врачевания» (Краткие наставления Василия Великого, 157–158). «Открывай помыслы свои отцам твоим, – говорит Исаия, – чтобы благодать Божия покрыла тебя». «Исповедуй помыслы сердца отцу твоему, если можно, всякий час, если же нельзя, то по крайней мере, пусть ни один вечер без сего не проходит, о возлюбленный; а также по утрене, испытав себя, объясняй ему все случившееся с тобою» (Преподобный Симеон Нововый Богослов, 1-е сл. из 12; о том же с указанием грехов, Сим. Нов. Бог. от деят. глав 121, 122; Ефрем Сирин, сл. 52; авва Дорофей, поуч. 2-е; Василий Великий простр. пр. 26 и др.). «Многоводие корабля – неисповедание грехов, и если вознерадят корабельщики о многоводии корабля, спяще потопляются с кораблем. Исповедуем же помыслы сердца нашего, да не соберется многа вода помыслов в душах наших и не обыдет нас последняя бездна» (Ин. 2, 6; Феодор Студит 2 огл.). «Скрывающим свои помыслы пребывает неисцелен и исправляется только частым вопрошением о них отцев духовных» (Преподобный Варсануфий Великий, отв. 317).

Нужно все решительно открывать, даже то, за что не осуждает совесть. Святой Василий Великий (Краткие наставления, 301, стр. 368) не велит нигде себе доверять: «в телесных недугах бывает, что больные не чувствуют своих недугов, однако же они верят более наблюдению врачей, не полагаясь на свое собственное чувство. Так должно быть и в рассуждении душевных недугов – грехов. И апостолы, когда, при несомненной уверенности в своем искреннем расположении ко Господу, услышали: «один от нас предаст Меня», более поверили сему слову Господа и переменили свою мысль, говоря: «еда есмь аз, Господи?» (Мф. 26, 21–22).

«Когда я был в общежитии аввы Серида, – говорит преподобный авва Дорофей, – я открывал все свои помыслы старцу авве Иоанну и никогда не решался сделать что-либо без его совета. Иногда говорил мне помысл: «Не то же ли (самое) скажет тебе старец? Зачем ты хочешь беспокоить его?» – А я отвечал помыслу: «Анафема тебе и рассуждению твоему, и разуму твоему, и мудрованию твоему, и ведению твоему, ибо что ты знаешь, то знаешь от демонов». И так я шел и вопрошал старца. И случалось иногда, что он отвечал мне то самое, что у меня было на уме. Тогда помысл говорил мне: «Ну что же? (видишь) это то самое, что и я говорил тебе: не напрасно ли ты безпокоил старца?» – И я отвечал помыслу: «Теперь оно хорошо, теперь оно от Духа Святого, твое же внушение лукаво, от демонов, и было делом страстного устроения (души)» (поуч. 5). В интересах самого послушника требуется исповедь свободная и искренняя. Нужно со свободою «обнажать пред старцем помыслы» (Авва Исайя; Добротолюбие, т. 1, стр. 302), т.е. чтобы ученик совершенно обнажал свои помыслы, ничего не скрывал ради стыда, ничего не изменял, говорил от своего лица, как следует, искренно и сокрушенно, а не притворно, как бы от другого лица (Преподобный Варсануфий Великий, отв. 372). И «свобода есть именно истина, откровенно высказываемая. (Но свободу эту надобно обращать лишь к такому лицу, которое не соблазняется)» (отв. 373). «Бесы имеют обычай часто внушать нам или совсем не исповедовать согрешений отцу, или исповедовать, но как бы от лица иного, или складывать вину своею греха на других. (Лествица, сл. 4, поуч. 63). Но ты не прельщайся духом возношения, и возвещай учителю твоему согрешения не так, как от иного лица. Обнажай струп твой врачу сему и не стыдись сказать ему: «Отче! Моя язва сия, моя рана сия; она произошла не от иного кого-нибудь, но от моей собственной лености, никто не виновен в ней: ни человек, ни злой дух, ни плоть, ни другое что-либо, но только мое нерадение» (Там же, поуч. 61). «Исповедуйся пред старцем, как пред Богом. Во время исповеди будь как наружным видом, так и внутренним чувством, как осужденный преступник, поникши лицом на землю, и если можно, то омочай слезами ноги судии и врача твоего, как ноги Самого Христа» (Там же, поуч. 62). «Если погрешишь в чем, не лги, стыдясь признаться, но положи поклон, говоря: прости мне, и грех твой пройдет» (Авва Исаия, Добротолюбие, т. 1, стр. 297). Стыдиться помыслов и бояться исповеди не следует, тем более, что иные помыслы, сильно смущающие и удерживающие послушника в нераскаянности, могут быть у него не свои, навеяны врагом нашего спасения и, как вражьи помыслы, они «не вменяемы». Об этом говорит изведанный отцами-подвижниками опыт.

Один брат, – рассказывается в «Достопамятных сказаниях», – искушаем был хульными помыслами, но стыдился говорить об этом. Где бы не услышал о великих старцах, он ходил к ним с намерением открыться им; но как скоро приходил, стыдился исповедать пред ними свои помыслы. Часто ходил он и к авве Пимену. Старец видел, что брат мучится помыслами, и скорбел о том, что он не открывает их. В один день отозвал его старец и сказал: вот столько уже времени ты ходишь сюда, желая открыть мне свои помыслы, но когда приходишь, не хочешь сказать о них и уходишь опять с ними, мучимый по-прежнему. Скажи мне, сын мой, что у тебя на сердце? Брат отвечал старцу: диавол искушает меня богохульными помыслами и я стыдился говорить об этом. Потом рассказал старцу свои богохульные помыслы и тотчас почувствовал облегчение. Старец сказал ему: не скорби, сын мой! Но когда придёт тебе такой помысл, говори: я не виноват: хула твоя, сатана, да падет на тебя; душа моя не хочет сего. А все, чего душа не хочет, скоро проходит. Таким образом, брат пошел от старца, уврачевав душу свою»¹¹ (стр. 248).

Внутреннее, мысленное повиновение старцу, откровение ему помыслов имеет, сравнительно с чувственно-внешним повиновением, и безотносительно величайшее значение в духовном совершенствовании послушника. Откровение помыслов прежде всего раскрывает наставнику внутренние язвы, которые послушник и сам не замечает, указывает нравственные недостатки и греховные склонности ученика, к которым старец и прилагает соотвествующие целительные лекарства.

Затем, хотя это откровение помыслов не прощает грехи, но самое-то откровение греховных помыслов делает их немощнейшими. Нечистый помысл при откровении его, выйдя наружу, делается рельефным, видимым; и сам исповедываюший видит и сознает его нечистоту, которую он ранее не замечал; открывая отцу греховные помыслы, ученик наглядно как бы примеривает их и тут же стыдится и оставляет их.

«Все являемое свет есть» (Ефес. 5, 13). «Враг не любит света; почему откровение злых помыслов разгоняет их и истребляет. Как змея, извлеченная из темной норы на свет старается убежать и скрыться, так и злые помыслы, будучи обнаружены откровенным признанием и исповедию, стараются бежать от человека. Это подтверждается многими и премногими примерами и опытами» (из коих некоторые сам Иоанн Кассиан и приводит; Добротолюбие, т. 2, стр. 151). «Один тщательный монах, претерпевая нападение от беса, двадцать лет изнурял тело свое постом и бдением; но как никакой не получал от него пользы, то, описав на бумаге свое искушение, пошел к некоему святому мужу и вручив ему оную, повергся лицом на землю, не дерзая воззреть на него. Старец, прочитав писание, улыбнулся и, подняв брата, говорит ему: «Положи, чадо, руку твою на мою выю». Когда же брат оный сделал это, великий муж сказал ему: «На вые моей, брат, да будет грех ceй, сколько лет он ни продолжался и ни будет продолжаться в тебе, только ты вменяй его за ничто». После инок сей уверял, что он еще не успел выйти из келлии старца, как эта страсть исчезла. Сие исповедал мне сам бывший в искушении, принося благодарение Богу» (Преподобный Иоанн Лествичник, 23, 54).

«Когда ум исповедует Богу вину свою, тотчас упраздняется и самое сие искушение» (Преподобный Марк Подвижник; Добротолюбие, т. 1, стр. 511).

Да это явление и психологически верно: часто предметы имеют для нас привлекательность лишь до тех пор, пока мы их не получили, пока они не стали объективно видимыми для нас; так и здесь: вся прелесть чарующих нечистых помыслов выплывает наружу, человек как бы прозревает, туман, покрывавший его сердечные очи, исчезает, а с ним исчезает и пленяющая прелесть греховных помыслов и «как я ранее этого не замечал?» может сказать только открывший свои помыслы.

Один духовный сын старца Леонида Оптинского рассказывал: «Пойдешь, бывало, к батюшке утешиться в своих скорбях, и при вступлении в его келлию вмиг все исчезает, и в сердце вдруг почувствуешь тишину и радость. Батюшка спросит: зачем пришел? А ты и говорить не знаешь что. Возьмет батюшка, помажет маслом из лампады, да благословит, и пойдешь от него с сердечною радостию и душевным миром» (Жизнеописание иеромонаха Леонида. Одесса, 1890 г., стр. 88).

В жизнеописании преосвященного Иеремии отшельника Нижегородского († 1884 г.) о благотворном действии откровенных бесед со святителем-подвижником говорится также следующее: «Едва станешь приближаться к его келлии, как в душе чувствуешь невольное смущение, точно идешь на исповедь, на которой должны раскрыться и объявиться все греховные тайны... и после того, как выйдешь от него, долго еще носишь в сердце потребность и желание быть лучше, чище, совершеннее. Случаюсь приходить к преосвященному Иеремии с тяжелым душевным настроением, неся в сердце какую-либо заботу, недовольство, раздражение, гнев, скорбь или что-нибудь крайне неприятное и тогда от старца-святителя слышишь слова утешения, участия, советы, разъяснения простые, но удивительно веские и влиятельные. Слушая их, бывало, чувствуешь, как сердце, до того времени холодное, согревалось, как мало-помалу угасал гнев, смягчалась боль, затихали вражды, успокаивалась тревога, и я выходил из темной и тесной келлии, точно одаренный новым теплым светом, но много раз более спокойный и примиренный со всеми и всем, чем был до того времени» (Церковные Ведомости, 1898 г., § 39).

Так одного луча солнечного иногда бывает достаточно, чтобы разогнать всю неприглядную тьму, рассеять тяжелый мрак душенный!

«Как сияющу свету уступает тьма, так и свет исповеди истребляет помыслы страстей, так как они – тьма» (Феолипт Филадельфийский; Добротолюбие, т. 5, стр. 188.).

Значение откровенности в помыслах прежде всего и заключается в том, что она своим светом отгоняет помыслы темные, делает их немощными и «язвы объявляемые не успевают на горшее, но исцелевают» (Лествица, сл. 4, поуч. 10).

Далее вседневное откровение помыслов заставляет следить за грехами и удерживает от них. Зная, что их нужно все представлять на суд старцу, послушник выслеживает их и вступает в борьбу с ними. «Кто постоянно испытывает себя, раскаивается, в чем согрешил, и старается поправиться, тот, – говорит авва Дорофей, – начинает уменьшать в себе зло, и если делал девять (проступков), будет делать восемь и так, преуспевая постепенно, с помощью Божией, не допускает укрепиться в себе страстям» (Авва Дорофей, поучение 11, стр. 148). «Душа, помышляющая об исповеди, – говорит Иоанн Лествичник, – удерживается ею от согрешений, как бы уздою» (сл, 4, поуч. 53).

«Великое пособие к тому, чтобы не грешить, – говорит отец наш Василий Великий, – и на другой день не впадать опять «тоже, есть по окончании дня подвергать суду совести себя самих и все свое... Такое разбирательство каждодневное освещает и то, что бывает у нас каждочасно» (Преподобный Исихий пресвитер Иерусалимский; Добротолюбие, т. 2, стр. 181)

Наконец великое значение откровения помыслов вытекает и из того, что оно-то главным образом открывает глаза послушнику на самого себя. Самый труд борьбы с грехом и помыслами заставляет послушника сознать свою немощь и, предавая его в руки старца и в волю Божию, научает столь необходимому, как увидим позднее, смирению. Чем более послушник сознает свою немощь, тем более будет, конечно, искать благодатной посторонней помощи; чем чаще будет открывать помыслы, тем большую будет находить в том пользу и тем больше будет возрастать у него любовь и вера к Богу и старцу.

«Всякое исповедание, говорит Максим Исповедник, – смиряет душу, то заставляя сознаться, что в прегрешениях своих она сама виновата по причине нерадения своего, то научая ее признать, что она оправдана благодатию» (Добротолюбие, т. 3, стр. 297).

Откровенное записывание помыслов, за временным или совершенным отсутствием старцев, имеет тоже значение личною откровения помыслов, «Записывание заменяет очи сподвижников. Для ограждения себя от греха, – говорит святой Антоний Великий, – пусть каждый замечает и записывает свои поступки и душевные движения как бы с намерением сообщить это друг другу; и будьте уверены, что, стыдясь известности, непременно перестанем грешить и даже содержать в мыслях что-либо худое. Ибо кто, когда грешит, желает, чтобы его видели? Или кто, согрешив, не пожелает лучше солгать, только бы утаить грех? Как, наблюдая друг за другом, не будем творить блуда, так, записывая помыслы с намерением сообщить их, легче соблюдем себя от нечистых помыслов, стыдясь известности» (Добротолюбие, т. 1, стр. 22–23). Как хороший способ для того, что бы удерживаться от грехов, следить за помыслами и не забывать их, запись помыслов практиковалась еще в древних монастырях.

Так, Иоанн Лествичник повествует, что в египетском монастыре он увидел у трапезного книжку при поясе с тем предназначением, чтобы записывать в нее помыслы и ежедневно их пересказывать пастырю. То же делали, – добавляет Лествичник, – и многие из тамошних братий (сл. 4, поуч. 39).

«Хороший купец, – говорит Иоанн Лествичник в другом месте, – на всякий вечер непременно считает дневную прибыль или убыток; но его он не может ясно узнать, если ежечасно не будет всего записывать в счетную книгу, потому что ежечасное испытание просвещает душу», (сл. 4, поуч. 116)¹²

«Много раз бывало со мною, – говорит святой Петр Дамаскин, – что самодвижно приходила мысль и я записывал ее для памяти, а потом, во время брани, имел от нее помощь или облегчение... леность ведет к забвению, забвение – к неведению» (Твор., кн. 1, стр. 185).

Записывание помыслов, таким образом, имеет значение личного откровения их старцу. Один опытный духовник говорил нам: «Иногда некогда почему-либо идти к старцу, а помысл безпокоит; возьмешь клочок бумажки, напишешь, – и сразу чешуя как бы какая сходит с глаз, видишь яснее, чувствуя облегчение и спокойствие на совести». А другой из современных же монахов, пользующийся известностью среди народа, писал о себе, что связь его с умершим руководителем старцем не прекращается: в первые годы, когда жил близко, он ходил ежедневно на могилу старца, чтобы исповедать свои грехи и просить у него прощения, а потом, когда для уединенной жизни он удалился за несколько верст от могилы, то повел дневник и, когда приходит в монастырь, считает своим долгом сходить на могилу и покаяться по дневнику пред почившим старцем.

Значение откровенности всякий может испытать и испытывает на себе. Откровенность, искренность, правдивость – признак неиспорченной души. И кто не испытал благотворного влияния откровенности? В минуту жизни трудную, кто не оценил благодетельность откровенной беседы? Друзья тем и дороги. И у Христа Спасителя были особенные сердечные друзья: Лазарь и Иоанн, лежавший на персях Его. У всякого человека есть потребность иметь друга, с которым бы он говорил по душе, делил радость и горе, с условием, конечно, сочувствия и сохранения наших тайн. А в данном случае, как ученик может сомневаться в сочувствии и может ли он найти кого-нибудь другого, более сочувствующего?

Некоторые ученики и ученицы старца о. Леонида сознавались, что, скрытые пред другими, они пред старцем легко высказывали даже то, и чем иногда и пред собою им было трудно сознаться: открытое, свободное обращение старца развязывало их души; его открытое лицо внушало откровенность и располагало и хитреца к простоте и непритворству (Жизнеописание, стр. 59 и 831).

Вся беда человека заключается в том, что он не может истинствовать не только в слове и деле, но и в мыслях. Не говоря уже о том, что в толпе – при других – и в уединении он не одинаков, он и в уединении лжет сам пред собою, ходит постоянно на ходулях и, весь изолгавшись, ложью наполняет всю свою жизнь. Но если бы корень был свят, то, конечно, и ветви были бы святы: чтобы не лгать пред другими и истинствовать в слове и деле, человек прежде всего должен приучиться не лгать пред собою, внутри себя, истинствовать в мыслях, – должен познать себя. «Познавшему себя дается ведение всего» (Творения святого Петра Дамаскина, кн. I. стр. 22).

«Умирись сам с собою, и умирятся с тобою небо и земля» (Святой Исаак Сирин, сл. 2, стр. 10). «Познай, человек, свое благородство и достоинство, как драгоценен ты, брат Христов, друг Царев, невеста Небесного Жениха. Кто возмог познать достоинство души своей, тот может познать силу и тайны Божества» (Святой Макарий Египетский, б. 27)

Желательное самопознание и истинствование с самим собою и достигается именно сосредоточенностью, наблюдением за собою и, в данном случае – откровением помыслов опытному старцу, которому, как мы уже говорили, присущ верный и безпристрастный взгляд на внутреннее «я» послушника.

«Это, – говорит святой Иоанн Кассиан, – самая мудрая школа рассудительности, в которой научаются добре рассуждать о достодолжном даже и такие, которые не имеют особой к сему способности. Приобретается истинная рассудительность истинным смирением, коего первым доказательством служит – открывать отцам не только то, что делаем, но и то, что думаем, ни в чем не доверяясь своему помыслу, но во всем следовать наставлениям старцев и считать хорошим и худым только то, что они признают таковым... Так, предание рассуждению отцев своих помыслов заменяет свою рассудительность и научает ей» (Добротолюбие, т. 2, гл. 10).

К этой же цели самопознания и рассудительности, но, конечно, в меньшей степени, ведет и в миру всякая откровенность с друзьями и с записными книжками и дневниками, заменяющими друзей, под условием, если мы ничего не утаиваем пред ними, истинствуем в мыслях – не лжем пред собою. Иногда подавленный тяжелым чувством в настоящем человек, если по своему дневнику будет рыться в старом пережитом, то в душе его поднимается рой пережитых воспоминаний, которые переносят его в забытое прошлое, кажущееся всегда таким дорогим и близким. Эти воспоминания способны расшевелить чувства человека и привести его в умиление; выплывшее пережитое может осветить путь жизни человека и иногда, к удивлению его, покажет ему явное или тайное руководство промысла Божия, которого он, живущий только одним своим настоящим, и не замечал. А чем объяснить тот случай, что некоторые, разочарованные в жизни, решившись на самоубийство, писали откровенно родным или знакомым о причинах своего самоубийства, исповедовались как бы пред ними и... оставались жить? Это можно объяснить лишь благотворностью самой откровенности: она, заставив самососредоточиться, указывала им всю ложность и мелочность причин, не стоющих того, чтобы из-за них губить свою жизнь, снимала шелуху с внутреннего зрения, раскапывала не угасший внутри жизненный огонек и возвращала, – вновь привязывала к жизни. Умиротворение – последствие откровенной беседы. Кто высказывается, тот успокаивается.

«Записываете ли вы, что испытываете? – спрашивает в одном письме святитель Феофан Затворник. – Я думаю, что записывать следует, чтобы по временам просматривать и, видя Божие о себе попечение, паче и паче ревновать и усовершенствоваться» (Душеполезное чтение, 1896 г.).

Но нужна ли была борьба с помыслами, не есть ли это оцеживание комара – мелочь, на которую не стоит обращать внимания? Если помыслы естественны и невозможно, как ветер, удержать их, то не лучше ли только следить за делами? Мысли, думай, что хочешь, – поступай лишь добросовестно. Такой вопрос и решение могут явиться только у человека, не знающего своей внутренней жизни, не следящего за собою.

Святые отцы (Иоанн Лесвичник. сл. 15, поуч. 73; Филофей Синайский, гл. о трезв., 34–36; Исихий, гл. 46: Петр Дамаскин, кн. 1, стр. 224) различают следующие степени помысла: 1) прилог – приражение (от греч. prosvoli) – это простое, поверхностное представление; 2) сочетание (по греч. sindiasmos) – прикование, остановка внимания на образе представления, собеседование с помыслом: 3) сосложение (по греч. sivcafatesis) – согласие, соизволение души на приразившийся помысл, сочувствие ему: 4) пленение (по греч. aechmalosia) – увлечение сердца, склонение воли, что уже есть грех (Мф. 5, 22). Порок же, вгнездившийся в душу и чрез долговременное пристрастие и навык ставший как бы ее природным свойством, есть страсть (по греч. pafos), болезнь души (по греч. pafos, от paschin – страдать)

Первые помыслы – прилоги – сами по себе не греховны, как естественные и независимые от нашей воли. «Не испытывать приражений зла есть принадлежность одного естества непреложного, а не человеческого... Приражение помысла не есть ни грех, ни правда, но обличение самовластной нашей воли» (Преподобный Марк Подвижник; Добротолюбие, т. 1, стр. 511). Помыслы во второй степени (сочетание) не совсем без греха: и в нашей уже воле здесь принять или не принять образы. В третьей степени помыслы судятся и по устроению подвизающегося. Пленение же иначе судится во время молитвы, иначе в другое время, иначе в отношении предметов безразличных и иначе в худых помышлениях. Страсти же, без сомнения, подлежат во всех или соразмерному покаянию, или будущей муке» (Лествица, сл. 15, п. 75).

«Не подобает, – говорят преподобные Каллист и Игнатий, – и помыслах коснети, да не сосложение помыслов и деяние тебе вменится в день суда пред Господом» (Добротолюбие, т. 5, гл. 49)¹³.

«Скажи мне, – говорит святой Феодор Студит, – откуда у вас продерзости и порождаемые ими нестроения? Не оттого ли, что не исповедуете, а скрываете пагубные помыслы свои? Ибо начало некое и корень прегрешений наших есть неуместный помысл, который, когда открывают его, милостию Божией прогоняется, а когда скрывают, мало-помалу переходит в дела тьмы. Отсюда душевные смерти, отсюда разделения друг от друга, отсюда самооправдательные слова, порождаемые неведением и заблуждением» (Добротолюбие, т. 4, гл. 334). «Как яйца, согреваемые под крыльями, оживотворяются, так и помыслы, не объявляемые духовному отцу, переходят в дела» (Лествица, сл. 26, поуч. 21).

Как помыслы переходят в дела, это всякий может по себе знать. Разве наши ежедневные тонкие помыслы не зародыш, не причина наших последующих поступков и дел? И достоинство, например, художественных беллетристических произведений в том и состоит, что художники-писатели умеют подметить зародыш того или другого чувства в помыслах, проследить их развитие и обнаружение. Одно слово, одно сознательное ощущение какого-нибудь лица, не заметное часто для него самого, обнаруживается потом в его действиях. «Я то же самое, что и ты», – говорил смиренный Алеша Карамазов своему брату Димитрию, исповедовавшемуся ему в том, «как он любил разврат, любил и срам разврата». «Все одни и те же ступеньки, я на самой низшем, а ты вверху, где-нибудь на тринадцатой. Я так смотрю на это дело, но это одно и то же, совершенно однородное. Кто ступил на нижнюю ступеньку, тот все равно непременно вступит и на верхнюю» (Ф. М. Достоевский, Братья Карамазовы, 4-е изд., стр. 130). Всякая страсть в простейшей своей форме есть помысл и всякий помысл в сложной форме – страсть; вся, значит, разница между ними в степенях. Если же мы этого не замечаем и будем лишь следить за делами только, а не за помыслами, то мы, значит, будем заботиться о внешней красоте своего сосуда, допуская возможность быть ему внутри полну грязи и нечистоты, показываем неразвитость своего нравственного чувства.

Итак, кто хочет победить страсти, охранить себя от них, тот должен очистить источник их – помыслы. «Истязуй помыслы на пороге сердца, наши ли они или от сопротивных. Кто тщательно истязует помыслы, тот бывает истинным ревнителем и об исполнении заповедей» (Св. Феод. Ефес., гл. 70).

«Пока «дети Вавилонские», т.е. движения и помыслы злые, еше младенцы, должно разбивать и сокрушать их о камень, который есть Христос» (Преподобный Серафим Саровский: Житие, стр. 299).

«Отсекающий помыслы отсекает все» (Святитель Феофан Затворник)¹⁴.

Новоначальным подвижникам, не окрепшим еще в борьбе, советуется начинать с малого – научиться сначала побеждать прилоги. «Приучайся побеждать малое, если хочешь победить великое. Кто не может погасить одной свечи, как потушит дом или целый лес, когда загорится?» (Лествица 5 сл. 32). «Только совершенные могут допустить войти помыслу и опять изгнать его. Но ты не вноси огня, чтобы он не сжег дубравы твоей» (Преподобный Варсануфий Великий отв. 69)

«Разумный деятель, – говорит и Петр Дамаскин, – отвергает лукавый прилог – матерь зол, чтобы разом отсечь все происходящее от него злое, а благой прилог обращает в дело, чтобы тело и душа пришли в навык добродетели» (Творения, кн. 1, стр. 225).

Искоренить большое, укрепившееся дерево мы, конечно, без помощи других при всем своем усилии не можем, но вырвать малую былинку с корнем в наших силах (См. притчу о кипарисах у аввы Дорофея, поуч. 11).

Лучше благовремении прогнать помысл исповеданием, чем безуспешно и безвременно бороться со страстью.

«Исповедайте друг другу согрешения, – говорит Апостол, – и молитеся друг за друга, яко да исцелеете». (Иак.5:16).

Если добро и зло в помыслах и настроении, то на этот источник и нужно обращать внимание и попечение. Дурными мыслями, не обнаруженными даже в поступках, мы причиняем себе зло, и даже вдвойне зло: а) греховные помыслы не открытые не влекут за собою естественного воздаяния, которое иногда здесь еще, на земле следует за ними и б) они, не открытые, подобно серной кислоте, разрушительно действуют на наше тело, очерствляют его, мутят чистый источник. И как ложка, одна только ложка, дегтя портит целую кадку меда, так и один греховный помысл, одна страсть нарушает все доброе душевное устроение, обезценинает его.

«Если возле сада, – говорит преподобный Макарий Великий, – с плодоносными и благоухающими деревьями, обнесенного малою стеною, протекает быстрая река, и если вода слегка ударяет и стену, то будет вредить ее основанию, найдет себе проход, понемногу размоет основание и, вошедши в сад, поломает и искоренит все деревья и растения, уничтожит все труды и сделает сад безплодным. Так бывает и с сердцем человеческим: потоки греха постепенно врываются и ниспровергают все красоты души, в ничто обращают добрые помыслы и приводят душу в запустение» (Творения, стр. 256–257). «Орел, если и весь будет вне сети, но запутается в ней одним когтем, то через эту малость низлагается вся сила его; ибо не в сети ли весь он, когда удерживается в лишь только захочет? Так и душа, если только одну страсть обратит себе в навык, то враг, когда ни вздумает, низлагает его» (Авва Дорофей, поуч. 11).

Навык в страсти какой-либо тем и опасен, что зародыши нравственного зла быстро размножаются; малейшая потачка страстям ставит человека на опасный путь сделок со своею совестию и по этой наклонной плоскости, даже незаметно для него, приводит его к гибели.

Подобие этому можно найти и изображении писателями гибельных трясин. Это страшные погибельные места для человека! С первого раза и не видишь опасности: они представляют из себя ровную, гладкую, покрытую сочною свежею зеленью и цветами поляну. Весёлая луговина так и манит путника к себе: сладко на ней отдохнуть усталому, притомленному, понежиться на душистой, ослепительно сверкающей земле. Но бежать ему нужно страшного места, бежать скорее, без оглядки, если не хочется верной погибели. Чуть только путник ступит на эту заколдованную поляну, чуть только, по незнанию или из удальства, шагнул вперед пять-десять шагов, ноги его начнет затягивать в жидкую трясину и, если он поспешно и осторожно не выберется тотчас назад, он погиб. Ничто не поможет... напрасно он будет выбиваться из сил и искать точку опоры, напрасно будет кричать и звать на помощь: подвижная масса уходит под ногами, затягивает сильнее и сильнее его... жертве нет спасения!..

Но является вопрос: возможно ли выполнить послушание старцу, посильный ли этот многотрудный подвиг? Правда, что послушание наставнику много труда, труда до крови требует. Много путей ведет в Царство Небесное, но самый трудный действительно путь – это добровольное несение креста на свою Голгофу и распятие себя самого на нем. Много добродетелей христианских, не легка из них самоотверженное и смиренное послушание. Великая вера требуется от последователя Самого Христа, но неменьшая вера требуется от послушника во имя Его, без сомнения верить простому же смертному старцу, как Христу, и беспрекословно и без рассуждения во всем повиноваться ему, постоянно открывать ему свои помыслы и т.п.

Труд, и труд большой, здесь требуется от послушника. Без многопопечительности и многотрудничества с его стороны нельзя, конечно, и обойтись: ведь старец спасает его, но его же собственными силами, – старец из глины, добровольно вручаемой ему, послушника делает новый сосуд Божий, но качество сосуда зависит от состава глины, ее мягкости и самоочистки.

«Даждь кровь, и приими дух», т.е. потрудись до пролития крови, и получишь духовное дарование: «томи томящего», изведи из темницы душу (плоть и кровь царствия Божия не наследят; 1Кор. 15, 8).

«Спотрудись, сподвигнись, вспотей над тем, что я сказал», – говорил старец Варсануфий Великий ученику (отв.61:24): «ищи соли и соосолю тебя» (70): «я приступаю за тебя ко Господу, но если и ты также не проступишь, то срам велик», и много может молитва праведного лишь споспешествуема (Иак.5:16), а молитве праведного послушник поспешествует послушанием и покаянием (отв. 622). Да в том и заключается главное условие духовного союза между учеником и старцем, чтобы первый исполнял все повелеваемое; «если соблюдешь заповедь мою, лучше же сказать, Божию, свидетельствую, что я дам ответ за тебя и день суда Божия (отв. 58): если же нарушишь что из сего, я не повинен, ты узришь и отвечать будешь в день он страшный» (отв. 57).

«Смотри! Ежели не будешь, в законном и к назиданию души твоей, слушать многогрешного мнимого старца твоего Льва (Леонид Оптинский в схиме). то отступление твое накажет тя» (Жизнеописание, стр. 73).

Итак, послушание – труд до крови.

Но скажите, что человеку дается даром, без труда? Чем ценнее вещь, тем труднее ее приобретение и чем труднее ее приобретение, тем она ценнее. Приобретение богатства вещественного, приобретение знаний, земледелие и т.п. – разве не требуют громадной затраты труда и энергии, сухоты – заботы и безсонных ночей? Не есть ли и это своего рода мученичество? А земная слава чего стоит человеку?

В подтверждение сказанного из многих примеров приведем хотя один наглядный. В Парижской галерее изящных искусств находится знаменитая статуя. Она была последним произведением великого гения, который, подобно многим другим гениальным людям, был очень беден и жил на чердаке, служившем ему и мастерской и спальней. Когда статуя была почти совсем готова, вдруг ночью сделался в Париже мороз. Скульптор не мог заснуть в нетопленной комнате и думал о том, что глина еще не успела засохнуть, что вода в ее порах замерзнет и в один час разрушит мечту его жизни. Тогда старик встал с постели и старательно окутал статую своим одеялом. На следующее утро вошедшие в комнату соседи нашли скульптора мертвым, зато статуя была невредима (из лекции проф. Генр. Друммонда). Земное безсмертие скульптора стоило ему трудов, лишений и даже жизни!

Возражающие против многотрудности послушания должны прежде всего помнить, что все кто «искусство из искусств» изучается и приобретается послушником постепенно, при помощи уже опытного, прошедшего школу послушания старца.

«Знай же, брат, – говорит великий старец, – что дающий заповедь дает ее не просто, но помогает молением и молитвами, чтобы ты сохранил ее» (Преподобный Варсануфий Великий, отв. 366).

Преимущество послушания старцу заключается потом и в том, что труд у послушника не многосложен: он знает одно только дело послушания своему старцу, у него одна лишь забота – об отсечении своей воли. «Твое дело только отсекать свою волю: кто отсекает свою волю, тому Бог, неведомо для него, так, что он не знает, как то бывает, дарует Свою волю и соделывает ее неизгладимою в сердце его, открывая при сем очи сердца его, чтобы он познавал ее, и силу подавая исполнять ее. Творит же сие благодать Святого Духа» (Преподобный Симеон Новый Богослов, гл. 110).

Послушник исполняет лишь безпрекословно все советы и приказания старца, а до всего остального отвечает старец. И действительно, ближайшим, незаменимым следствием веры и послушания старцу и является успокоение, – спокойствие за себя и свое спасение у послушника. Ученик чувствует непосредственно безопасный кров над собою и твердую почву под собою. «Верю, – говорит послушник от сердца своему отцу, – что Господь спасает тобою душу мою, твори со мною, что внушит тебе Господь. Я уже не я» (Преподобный Варсануфий Великий, отв. 57). Свое спасение послушник считает уже решенным, смерть не страшит его. «Один великий подвижник в продолжении целых восемнадцати лет телесными ушами не слыхал от наставника своего привета: «спасайся» (что выражает желание и еще неизвестность), но внутренними ежедневно слышал от Самого Господа; «Ты спасен» (что уже определенно и несомненно) (Лествица. сл. 4, поуч. 107).

«Послушник не боится уже смерти – ожидает ее как сна или, лучше сказать, как жизни, достоверно зная, что во время исхода души не от него, но от наставника потребуется ответ» (Лествица, сл. 4, поуч. 50). «Поверьте мне, братья, – говорит, на опыте познавший покой при послушании своему старцу, авва Дорофей, – поверьте мне, что я был в великом покое, в полном безпечалии, так что я даже и скорбел об этом, ибо слышал, что многими скорбями подобает нам внити в Царствие Божие (Деян. 14. 21), и видя, что у меня нет никакой скорби, я боялся и был в великом недоумении, не зная причины такого спокойствия, пока старец не объяснил мне этого, сказав: не скорби, ибо каждый, передавший себя в послушание отцам, имеет сей покой и безпечалие» (поучение 5. стр. 86).

Покой бывает, конечно, и оттого, что «что бы с послушником, не имеющим своей воли, ни случилось, он бывает спокоен, как будто исполнилось его собственное желание. Ибо кто не имеет своей собственной воли, для того все, что с ним случается, бывает согласно с его волею; он не имеет пристрастия, а от беспристрастия приходит в бесстрастие» (Авва Дорофей, поуч. 1). Таким образом, окормляемому старцем послушнику присуще душевное спокойствие: у него нет беспокойства за успех и плоды своего послушания, нет у него места нерешимости и колебаниям в его трудовой жизни: старец и вера ручаются за успех его труда. И как, однако, важно и нужно нам такое спокойствие и уверенность в том, что мы не всуе, не тщетно трудимся! Часто у человека опускаются руки от того, что он не уверен в благоприятном исходе своих трудов, бездействует потому, что не видит их венчающего конца и, таким образом, при недостатке веры, не прилагая своих талантов, получает мзду неверного раба.

Кроме этого, самый труд послушника много сам в себе имеет сладости и утешения. «Знаю я послушническое иго, – говорит святой Феодор Студит, – знаю болезненность отсечения воли; но опять ведаю и сладость такой жизни: по отсечении воли путь легок и спасение удобно; стоит только отсечь волю – и явится покойная и блаженная жизнь», (гл. 241). И труден собственно и особенно послушнический труд в начале, но «как при каком-либо путешествии сначала непривычность к пути делает шествование тяжелым и трудным, с продолжением же его, когда мускулы поразомнутся и плоть поразмякнет, оно бывает менее трудно и тяжело, и более споро: так бывает и когда мы шествуем путем Господним (Святой Феодор Студит, гл. 32)».

«На пути добродетели чем более подвинешься вперед, тем легче будет казаться путь твой» (Святой Иоанн Златоуст).

«И путь добродетели для начинающих кажется жестоким и престрашным не потому, что он сам по себе таков, а потому, что человек с самого исхода из чрева матери привыкает жить пространно и в удовольствиях: но кто прошел до средины пути, для того он является благим и отрадным, и душа уже со всем удовольствием, с исчезновением самой памяти о бессловесных удовольствиях, шествует по всем стезям добродетелей. И Господь говорит: «Иго Мое благо и бремя Мое легко есть» (Мф. 11, 30; блаженный Диадох, гл. 93; Никита Стифат, гл.1:23–24). Потому-то святой Феодор Студит и называет послушание подвигом многопопечительным и безпечальным. «Послушание, – говорит он, – многопопечительный и беспечальный подвиг: многопопечительный, пока еще кто одержим своими желаниями; беспечальный, когда кто успевает совершенно отсечь свою волю. И что может быть сладче, вожделеннее и радостнее, как жить по заповеди и ничего не делать по своей воле?» (Святой Феодор Студит, Добротолюбие, т. 4. гл. 306). «Рассказывают о птице, называемой сирена, что всякий, слыша сладкозвучие ее голоса, так пленяется, что, идя за нею по пустыне, от сладости пения забывает жизнь свою, падает и умирает. Сим изображается то, что бывает и с душою. Когда ощущается ею небесная сладость, тогда от сладкозвучия словес Божиих, переданных чувством уму, душа устремляется всецело вослед этой сладости, так что забывает свою телесную жизнь; и тело лишается пожеланий своих, а душа возносится из этой жизни к Богу» (Преподобный Исаак Сирин, сл. 85).

Наконец, что главное, вся многотрудность послушания оправдывается и искупается его высшею целью – приятия духа, обожествления, Христоподражания. А ради этой великой и высокой цели, можно пострадать и до крови!

«Болезни, – говорит святой Исаак Сириянин, – в настоящем веке переносимые за истину, нейдут и сравнение с услаждением, какое уготовано страждущим за доброе. Как за сеющими в слезах следуют рукояти радования, так и за злостраданием ради Бога последует радость. Сладок кажется земледельцу хлеб, добытый потом; сладки и делания ради правды сердцу, приявшему ведение Христово» (сл. 56).

Послушническое предание себя старцу есть предание себя Богу и вместе с тем принятие в себя Бога, Богоуподобление, Боговмещение.

Отрекаясь себя пред старцем, послушник отрекается и пред Богом, избегая старческого суда, он избежит и Божьего суда, отдаваясь душою и телом наставнику, он вручает себя Богу. «Объявляю вам, – говорит старец ученикам, – что еще прежде прошения вашего, я уже предал вас Святой Животворящей и Безначальной Троице к охранению от всякого зла. Но есть иное предание, более грозное, более тяжкое и страшное, более вожделенное и возлюбленное, более честное и славное. Это когда раздастся блаженный и животворящий глас Спасителя: «Приидите, благословении Отца Моего, наследуйте уготованное вам царство от сложения мира» (Мф. 25, 34). Тогда совершится великое его (врага нашего) предание, когда предаст царство Богу и Отцу (1Кор. 15. 24). Тогда же каждый из Святых, приводя сынов, которых Бог спас чрез него, громогласно и с великим дерзновением при общем удивлении Святых Ангелов и всех небесных сил, скажет «се аз и дети, яже ми даде Бог» (Исх. 8, 18); и не только их, но и себя предаст Богу; и тогда Бог будет всяческая во всех (1Кор. 15. 28) (Преподобный Варсануфий Великий, отв. 208).

Бодрствуй духом, да крепися

Сердце верой к небеси,

Что понесть тебе случится,

Все с терпением неси,

Будь уверен в надежде;

Кто понес крест тяжкий прежде,

Тот и твой крест понесет.

Он управит и спасет.

Обыми ты мыслью всею

Волю Божью, не свою;

Согласись всем сердцем с нею

Укрощать волю твою...

(Из стих. Георгия Затворника Задонского).

Великое достоинство и плоды послушания. Лествица послушания, возводящая чрез смирение к любви и Богу.

Заключение.

«Монах; от всех отделяясь, со всеми состоит в единении»

(Преп. Нил Синаит).

«Пресвятое послушание, – говорит Паисий Величковский, – в трех местах было насаждено Богом: на небесах, в раю и на земле. В этих трех местах явился плод преблагословенного послушания и плод треклятого преслушания. На небесах насаждено был послушание в силах небесных и нарушено самовластным произволением диавола, плод чего – низвержение с неба и лишение света Божественного; в раю насаждено было в первозданных людях и самопроизвольно, по гордости, ими же нарушено, и плод сего – изгнание из рая и смерть всего рода человеческого: на земле, наконец, насаждено Божественное послушание Христом – Сыном Божиим в святых учениках и Апостолах» (см. жизнеописание Паисия Величковского, стр. 242–243). И величественно-недосягаемый образ Самого Подвигоположника Спасителя останется образцом послушания на все времена. В чем состояла вся Его земная жизнь, какая цель Его пришествия и конец Его? «В главизне книжне писано есть о Мне; еже сотворити волю Твою, Боже мой, восхотех» (Пс. 39, 9) – вот что Он говорил чрез пророка о цели Своего пришествия в Ветхом Завете. Исполнение воли Бога Отца, послушание Ему– вот причина пришествия Господа. Ради этого послушания Он – Бог рождается от Девы в уничиженном виде, и яслях, по закону (да подзаконные искупит), обрезается и живет в послушании у мнимого отца Своего Иосифа и Матери Своей – «и бе повинуяся има». Как премудрый и совершенный имел ли Он какую-нибудь нужду в каком-либо учении и руководстве людей несовершенных? Что для Себя Он мог извлечь из их руководства? Однако Богочеловек повиновался просто человекам. Имея свободную волю, Он добровольно и охотно покоряет ее воле Божией. «Раздаятель немыслимых благ, Владыка сый всяческих, Он благоволил восприять не пустынный, не страннический, но послушнический образ жизни. Ибо Cам сказал о Себе: снидох с небесе, не да творю волю Мою, но волю пославшего Мя Отца (Ин.6:38), и еще: яже Аз глаголю вам, о Себе не глаголю; но пославый Мя Отец, Той Мне заповедь даде, что реку и что возглаголю (Ин. 14, 10; 12, 49); Аз посреде вас есмь, яко служай» (Лк. 22, 27; святой Феодор Студит, Добротолюбие, т. 4, гл. 38 и 184). Свое послушание Он решительно во всем обнаружил: и в Своем пришествии, и в преподании учения Пославшего, и, главным образом, во вкушении страданий и испитии горькой чаши смерти, безропотном несении креста и самовольном пригвождении к нему за грехи распинавших Его людей. И послушание никогда не оскудевало в Его сердце: «не яко же Аз хощу, – говорит этот Агнец, вземляй грехи мира, в Своей Гефсиманской первосвященнической молитве Богу и Отцу, предвкушая поругания, заплевания, раны, биение и крест, – не яко же Аз хошу. Отче, но яко же Ты» – Я боюсь как человек, но если чаша сия не может миновать Меня, Я выпью ее – пусть прольется Моя кровь: да не будет воля Моя, но Твоя должна быть. «Не Моя воля, но Твоя да будет!» (Лк. 22, 42: Мф. 26, 42).

Итак, Христос, зрак раба приим, был послушлив Отцу даже до смерти, смерти же крестныя (Филипп. 2. 7–8). Послушания ради пришел, в послушании жил и умер. «Тем же и Бог Его превознесе».

И жизнь Апостолов и жизнь Святых стала светлою, быв возвеличена послушанием (Святой Ефрем Сирин, Добротолюбие, т. 2. стр. 471).

Послушание есть прямое выражение именно любви самоотверженной Богу. Внутреннее чувство – любовь – обнаруживается вне: в послушании, покорности любимому существу, в стремлении угодить ему. И так как Бог есть любовь, то и приблизиться, и угодить Ему мы ничем иным не можем, как любовью же и послушанием. – «Аще Мя любите, заповеди Моя исполните, пребудете в любви Моей» (Ин. 14, 15; 15, 10), как Он Сам говорит.

«Сие убо Божественное послушание, насажденное от Самого Христа Господа во св. Его ученицех прейде во святый ангельский монашеский чин, в нем же мнози во святем послушании, яко солнце просияша и совершение Богу угодиша, и весь монашеский чин на святом послушании основан есть» (Житие и писания Паисия Величковского, изд. 3-е, 1892 г., стр. 244).

Прилагаемое во всей своей полноте в старческом устроении, где вся жизнь и окормляющего наставника – старца, и окормляемого ученика представляют непрерывный подвиг послушания, послушание, во-первых, превосходит другие добродетели и, во-вторых, служит источником христианских добродетелей.

На лествице иноческих обетов послушание стоит выше всех, как самый трудный и важный. Важна добродетель нестяжательности, властвующая над вещами, важнее ее – целомудрие, властвующее над плотию, но важнее их обоих – послушание, как властвующее над духом. Из трех подвигов: поста, чистоты и послушания – первый доводит до половины пути к Богу, второй приводит ко входу и последний поставляет пред лицо Бога (Пролог, 16 февраля).

«Один великий старец, – рассказывал авва Руф, – видел четыре чина на небе: в первом чине стоял недугами удрученный и благодарящий Бога; во втором – безкорыстный и услужливый странноприимец; в третьем – безмолвный пустынножитель; в четвертом, наконец, чине – послушный своему наставнику, всецело преданный ему ради Господа. Сей последний за послушание свое носил щит и багряную одежду и больше всех прочих блистал славою». И это потому, что странноприимец упражняется в добродетели по своей воле, пустынник живет вдали от света тоже по своей воле и удрученный недугами поневоле страдает: но сей, живущий в послушании, отказывается от всех своих желаний и во всем зависит от Бога и отца своего, – потому и получает большую пред другими славу (Достопамятные сказания; О подвижничестве отцев, стр. 294).

«О послушание, – восклицает авва Руф, – ты спасение всех верных, ты мать всех добродетелей! Ты находишь царство, ты отверзаешь небеса и возводишь людей от земли на небо! Ты питательница всех святых: они питались твоими сосудами и возрастали в совершенствах! Ты сожительница Ангелов!» (Достопамятные сказания, стр. 295)

«Послушание должно предпочитать подвижничеству: последнее научает высокомерию, a первое – смиренномудрию» (Синклитикия; Достопамятные сказания, стр. 326).

«Ничто не приносит такой пользы людям, – говорит авва Дорофей, – как отсечение своей воли и, поистине, от сего человек преуспевает более, нежели от всякой другой добродетели. И как человек, который идет путем, найдя на нем жезл и взяв его, с помощью этого жезла проходит большую часть пути своего, так бывает и с тем, кто идет путем отсечения своей воли: он приобретает безпристрастие, а от беспристрастия приходит, с помощью Божией, и в совершенное бесстрастие» (поуч. 1). По учению Варсануфия Великого, «послушание искореняет все страсти и насаждает всякое благо (отв. 223), открывает Сыну Божию вход в человека (отв. 226), возводит на небо и делает подобными Сыну Божию» (отв. 248). «Без послушания, – говорит преподобный Иоанн Лествичник, – нельзя узреть Бога» (сл. 4, поуч. 8). «Послушливый монах с благим дерзновением будет стоять при кресте» (Святой Ефрем Сирин, Добротолюбие, т. 2, стр. 484).

Превосходя другие добродетели, послушание, как мы сказали, кладется в основание добродетелей – «насаждает в душе прочие добродетели и насажденные охраняет» (Святой Григорий Великий, Moral caput, 35, 16), и по лествице добродетелей лучше всего возводит ко Христу.

«Малая и великая лествниа послушания, – говорит св. Григорий Синаит, – имеет пять степеней, возводящих к совершенству: первая – отречение от мира, вторая – подчинение (вступление в обитель с обетом исполнять монашеские уставы), третья – послушание (подчинение на деле в жизни), четвертая – служение, пятая – любовь, которая есть Бог... Действуя всецело по заповедям, послушание таким образом устрояет лествицу из разных добродетелей, и их, как восхождения, располагает в душе» (Святой Григорий Синаит, Добротолюбие, т. 5, гл. 120). Как первые две указанные степени: отречение от мира и подчинение иночеству – суть лишь степени подготовительные к послушанию, так и само послушание в первый период, насколько оно имеет в виду отсечение воли и искоренение страстей у послушника, имеет отрицательный характер – подготовительный, но оно становится положительною добродетелью, переходя в смирение. «Смирение и послушание – искоренители всех страстей и насадители всех благ (отв. 223); «Смирение отсекает страсти душевные, а злострадание – телесные» (Преподобный Максим Исповедник, Добротолюбие, т. 3, гл.76, 1-я 100).

Эта положительная добродетель, к которой ведет послушание, – смирение – и полагается в основу здания – насаждения добродетелей «Как строящий чувственный дом известью скрепляет камни, чтобы они не выпадали и дом не рушился, так и созидающий дом душевных добродетелей должен иметь известью – смирение; всякая добродетель, совершаемая без смирения, – не добродетель. О сем сказано в Отечнике: «Как корабль нельзя построить без гвоздей, так и спастись нельзя без смиренномудрия» (Авва Дорофей, поучение 1)¹⁵. Основание, корень и плод добродетельного подвижнического жительства – смирение; им начинаются, сопровождаются и кончаются все другие добродетели. «Преуспеяние души – преуспеяние в смирении» (Святой Василий Великий, ч. 5, стр. 62).

«Если, – говорит пpeподобный Варсануфий Великий, – не смиришься, то не послушаешь, если не слушаешь, то и не любишь; если не любишь, то и не веруешь; если не веруешь, то и не надеешься» (отв. 228).

«Страсти, подобно хворосту, сгорают от духовного огня. Назначаю тебе одно врачевание против страстей: смирение. И Господь сказал: вселюся во смиренных» (Ис. 57, 15; отв. 223).

Являясь плодом старческого окормления («телесных трудов и послушания в разуме»: авва Дорофей, поуч. 2; Лествица сл. 4, поуч. 54; сл. 25, поуч. 22) чаще всего и скорее всего, смирение само по себе имеет великое достоинство. «Если, – говорит преподобный Иоанн Лествичник, – от одной страсти – гордости, без всякой другой, некто ниспал с неба, то должно исследовать, не возможно ли смирением, и без других добродетелей взойти на небо?» (сл, 23).

«Смирение и без дел многие прегрешения делает простительными. Что соль для всякой пищи, то смирение для всякой добродетели: оно соделывает нас сынами Божиими и без него напрасны все дела наши, всякие добродетели и всякое делание» (Святой Исаак Сирин, сл. 46; Преподобный Каллист и Игнатий, Добротолюбие, т. 5, стр. 394).

«Видел я однажды, – говорит святой Антоний Великий, – все сети врага, распростертые на земле, и со вздохом спросил: кто же избегает их? И услышал голос, говорящий мне: смиренномудрие избегает их, они даже не прикасаются ему» (Достопамятные сказания, стр. 7; Добротолюбие, т. 1,стр. 135; Авва Дорофей поучение 2).

Что же такое смирение? «Смирение, – по определению преподобного Варсануфия Великого, – состоит в том, чтобы считать себя землею и пеплом на деле, а не на словах только, ни в каком случае не почитать себя за нечто» (отв. 191,271 и др.).

«Мы сошлись и исследовали значение и силу святого послушания. Один определял его как всегдашнее забвение своих исправлений; иной видел его в том, что бы считать себя последнейшим и грешнейшим всех, иной видел его в сознании умом своей немощи и бессилия, в примирении, безгневии и т.п... Я же определяю оную добродетель так: смиренномудрие есть безымянная благодать души, имя которой тем только известно, кои познали ее собственным опытом; оно есть несказанное богатство, Божие дарование, Божие именование: ибо Господь говорит: научитеся не от Ангел и, не от человека, не от книги, но от Мене, т.е. от Моего в вас вселения и осияния и действия, яко кроток семь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим» (Мф. 11, 29; Лествица, сл. 25, поуч. 3).

Святые отцы различают два рода смирения; первое со стоит в том, чтобы почитать ближних разумнее себя и по всему превосходнее, «почитать себя ниже всех». Второй же вид смирения состоит в том, чтобы приписывать Богу свои подвиги – это есть совершенное смирение святых (Авва Дорофей, поуч. 2). Первый вид смирения – начало, второй – конец. «Смиряющийся считает себя грешнейшим всех людей, срамнейшим всех тварей и окаяннейшим бесов» (Святой Григорий Синаит, Добротолюбие, т. 5, гл. 115).

Как объяснить подобное смирение подвижников, – справедливо ли их вменение себя ни во что? неуже ли на самом деле они хуже всех? Нужно сказать, что такое смирение естественно рождается в душе, как естественно и то, что многоплодные деревья всегда преклоняют и нагибают свои ветви книзу.

Ведь наш тот или иной взгляд на себя и других служит ясным показателем нашей духовной жизни. В самом деле, если я вижу недостатки ближнего, осуждаю его, считаю его худшим себя, не показываю ли я тем самым, что в моем глазу бревно, что я не совершенен и не знаю себя?

«Один брат спросил старца: «Отчего я постоянно осуждаю братьев?» «Потому что ты еще не познал себя самого. Кто знает себя, тот не смотрит на других», – отвечал старец (Луг духовный, гл. 144).

«Если будем внимательны к своим грехам, мы не будем смотреть на грехи ближнего. Ибо это безумие человеческое оставлять своего мертвеца и идти плакать над мертвецом ближнего» (Достопамятные сказания, стр. 193).

«Мы и братия наши, – говорит Пимен Великий,– как бы две картины. Если человек смотрит на себя, находит в себе недостатки, то в брате своем он видит совершенства. Если же сам себе кажется совершенным: то, сравнивая с собою брата, находит его худым» (Достопамятные сказания, стр. 261). Все, значит, зависит здесь от предмета нашего внимания и осуждения: если он вне нас, на ближних, – мы самообольщенные святые праведники, если он внутри нас, то ближние нам покажутся прекрасными святыми, а мы себя увидим грешными. Итак, осуждая других, мы осуждаем себя: о ближних мы судим по своей внутренней настроенности. «Имею множество опытов, – говорит авва Дорофей, – подтверждающих ту истину, что всякий судит о других по своему устроению. Приведу пример. Положим, что кому-либо случилось стоять ночью на каком-либо месте, и мимо его идут три человека. У видев его, один думает: он ждет кого-либо, чтоб пойти и сделать блуд. Другой: это, должно быть, вор. Третий из них думает: он сговорился с кем-либо из ближайшего дома вместе пойти куда-либо на молитву и ждет его. Вот трое видели одного и того же человека, на одном и том же месте, однако ж не одно и тоже возымели о нем мнение, но один – одно, другой – другое, третий – еще иное, и очевидно каждый – сообразно со своим душевным состоянием» (поуч. 16). Справедливо, значит, положение, что хороший человек везде видит лишь хорошее, а дурной – дурное. И «тот подлинно человек чист сердцем, кто всех людей видит хорошими, и никто не представляется ему нечистым и оскверненным. Ибо как исполниться слову апостольскому, по которому должны мы всех равно от искреннего сердца честью больших себе творить (Филипп. 2. 3), если не будем сказанного, что доброе око не узрит зла» (Аввак 1, 13; Святой Исаак Сирин, сл. 21). Хорошо говорит Премудрый: видяй право помилован будет (Притч. 28, 13) и вся противна суть мужу безумну (Притч. 14, 8; авва Дорофей, поуч. 16). Не имеющий в себе любви не находит ее и в других, не обретший внутри себя Царствия Божия, не видит его вне. «Если же человек, – говорит Пимен Великий, – достигнет того состояния, о котором сказал Апостол: вся чиста чистым (Тим.1:15), то увидит, что сам хуже всякой твари» (Достопамятные сказания, стр. 249). Человек, вступивший на путь совершенства, устремляя взор свой внутрь, познавая себя, по мере этого познания считает себя худшим всех. Прежде, при страстях и миролюбии, он не видел лесу из-за деревьев, теперь же он яснее видит свое настоящее положение во тьме заблуждений, яснее видит не только лес – страсти, но и мелкие кустики – помыслы. Так солнечный луч пробившись чрез скважину в темную комнату, освещает все темные предметы и показывает даже тончайшую пыль, носящуюся в воздухе (Лествица сл. 26, стр. 223; блаженный Диадох, гл. 27). Существо человеческой природы таково, что чем ближе человек стоит – приближается к совершенству, тем далее от него это совершенство. Чем лучше, например, художник осуществляет свою идею на полотне, тем более он ею не доволен. Так и здесь: «заповедь не имеет меры: чем более кто познает Бога, тем более сознает себя далеким от заповедей» (Святой Феодор Студит, Добротолюбие, т. 4. гл. 36). «Чем ближе человек к Богу, тем более сознает себя грешником. Пророк Исаия, увидев Бога, назвал себя окаянным и нечистым» (Ис. 6, 5; авва Матой, Достопамятные сказания, стр. 194).

Великий подвижник, преп. Памва, после многолетних трудных подвигов говорил пред смертью: «Я отхожу, однако, к Богу так, как будто и не начинал еще жить Богоугодно и иночески» (Житие, 18 июля). «Я только коснулся начала своего покаяния», – сказал пред смертью и преподобный Сисой Великий, прожив в пустыннических подвигах шестьдесят лет.

Сознание своей немощи и греховности может служить меркою нашего духовного совершенства. «Ты хочешь знать, сколько лучшим ты сделался? – спрашивает святой Григорий Богослов, – испытай себя, сколько худшим ты чувствуешь себя. Чем светлее твой взор, тем яснее ты видишь славу Божию и свою греховность» (Цветник духовный, стр. 185).

Итак, чем ближе к Богу – идеалу, тем грешнее себя считает приближающийся к Нему.

«Насколько кто имеет чистоту, – говорит святой Петр Дамаскин, – настолько видит себя многосогрешающим, от того, что видит, а насколько много согрешает, настолько омрачается, хотя и видит себя имеющим чистоту, как насколько имеет знания, настолько считает себя незнающим» (Творен., кн. 1, стр. 22).

«Один из граждан города Газы, – повествует авва Дорофей, – услыша наши слова, что чем более кто приближается к Богу, тем более видит себя грешным, удивился и спросил: как это может быть? Я сказал ему: скажи, за кого ты себя считаешь в своем городе? Он сказал: за великого и первого и городе. А в Кесарии? За последнего из тамошних вельмож. А в Антиохии? За одного из простолюдинов. А в Константинополе, около Царя, за кого ты будешь считать себя? Почти за нищего, – отвечал он. Вот так и святые, – сказал я ему, – чем более приближаются к Богу, тем более видят себя грешными» (поуч. 2).

Когда авву Зосиму какой-то софист спросил: скажи мне, как ты считаешь себя грешным, разве ты не знаешь, что ты свят? Разве не знаешь, что имеешь добродетели? Старец отвечал: «Не знаю, что сказать тебе, но считаю себя грешным; не смущай меня, я подлинно считаю себя таким» (Авва Дорофей. поуч. 2, стр. 52).

Один брат спросил Пимена Великого: «Как я могу думать о себе, что я хуже убийцы?» Старец отвечал: «Если человек дойдет до состояния, указанного Апостолом («Вся чиста чистым»; Тит. 1; 15), и увидит человека, сделавшего убийство, то скажет: он однажды сделал ceй грех, а я убиваю каждый день» (Достопамятные сказания, стр. 250).

«Сам-то я хуже всех, – говорит оптинский старец настоятель Моисей, –другие только, может быть, думают, что они хуже всех, а я на самом деле дознал, что я хуже всех» (Жизнеописание архимандрита Моисея, стр. 158).

Итак, сознание себя людьми грешнейшими всех – сознание вполне естественное: чем человек более углубляется в себя, тем ничтожнее он считает себя пред своим идеалом. Друг Божий – Авраам, как припомним, называл себя пред Богом пеплом; царь Давид – червем, а не человеком, поношением человеков; Святой Апостол Павел считал себя грешнейшим и недостойнейшим сосудом. И праведник считает себя виновным не только за свои помыслы, но и за грехи и других людей, вменяет грехи других себе, считает себя виновным за всех и за все.

И святые отцы советуют подвижникам усвоить мысль, что они виновны («я и Бог – мы одни в мире» – преподобный Варсануфий Великий, отв. 343) во всем, что все люди – ангелы святые, а мы – люди самые грешные. «Это не велико, что мысль твоя при Боге, – говорит преподобный Сисой Великий одному брату, – а велико увидеть себя ниже всей твари» (Достопамятные сказания, стр. 298).

Вменяя себя за ничто пред людьми, худшими всех, хуже даже скота, великие подвижники пред Богом считают себя «окаяннейшими бесов»

«Что ты хуже демона, – говорит один афонский затворник о. Тимофей, – это непререкаемая истина, подтверждаемая Евангелием. Ибо – творяй грех раб греха и вместе с тем диавола – владыки беззакония, начальника зла. А кто из нас чужд греха, кто не раб беззакония? А раб может ли быть выше своего владыки? С другой стороны, мы хуже демона потому, что за него не пролита безценная кровь Богочеловека и нет для него жертвы искупления, а мы, между тем, искуплены, оправданы, наследники Царствия Божия, и лучше ли мы демона, при всем этом пренебрегая спасением?» (Письма Святогорца, т. 3, п. 7, прим.). «Поистине и звери, и скоты честнее меня, грешного, – говорит преподобный Нил Сорский. Поистине я ниже всего, потому что я осужденник, и ад уготован мне еще прежде моей смерти... Кто не восчувствует того, что грешник горше самих бесов, яко их раб и послушник, и сожитель их, во тьму бездны сойти к ним долженствующий? Воистину всякий, кто во власти бесов, горше и злосчастнее их самих. С ними низринулась ты, душа окаянная, в бездну!... почто прельщаешься умом своим и почитаешь себя праведною... горе прельщению и заблуждению твоему, о злобесне» (Троцкий патерик).

Что такое сердце милующее? Святой Исаак Сирин на это отвечает: «Возгорение сердца у человека о всем творении, о человеках, о птицах, о животных, о демонах и о всякой твари. При воспоминании о них и при воззрении на них, очи у человека источают слезы. От жалости сердце не может вынести, или слышать, или видеть какого-либо вреда, или малой печали, претерпеваемых тварию. А посему и о безсловесных, и о врагах истины, и о делающих ему вред, ежечасно со слезами приносит молитву, чтобы сохранились и были они помилованы; и о пресмыкающихся... безмерною жалостию возбуждаясь до уподоблении в сем Богу» (подв. сл. 48).

Итак, вменение себя худшими даже бесов объясняется именно сознанием подвижником своего ничтожества пред Богом и свойством самой возгреваемой любви к Богу.

Дальнейшая, и последняя, степень после самоотверженного послушания и глубочайшего смирения, которыми, «как двумя крылами послушник-подвижник воспаряет на небеса и собеседником Богу бывает» (Святой Феодор Студит, гл. 107), как естественное следствие нравственного самосовершенствования, как естественная теплота разгоревшегося духа, – есть любовь, которая есть Бог (1Ин.4:8).

«Когда достигнем любви, – говорит преподобный Исаак Сириянин, – тогда достигли мы Бога и путь наш совершен, и пришли мы к острову тамошнего мира, где Отец, Сын и Дух Святый (сл. 83). Здесь, в любви и Боге – завершение всех подвигов и лествицы добродетели, не нужно уже здесь и научение, и руководство другого: тайноводителем, путеуказателем и просветителем чистой души является вечное Слово (Лестница. Слово к пастырю, гл. 15).

Эта любовь, уязвившая человека, заполняет всего его, приводит его к единению в себе: человек горит и питается небесным огнем, умом, сердцем и волею живет в Боге и естественные потребности человека не только уже не доставляют ему услаждения, но даже забываются... Авва Сисой пришел в меру сию, когда спрашивал ученика: «Ел я или не ел?» (Святой Исаак Сирин, сл. 21). Здесь царство покоя, безстрастия и истинной свободы чад Божиих. «Упоенный любовию Божией, в сем мире, то есть в доме рыдания, забывает все свои труды и печати, и, по причине своего упоения, делается безчувственным ко всем греховным страстям. Сердце его подкрепляется надеждою на Бога, душа его легка, как пернатая птица: ум его ежечасно возносится от земли, превыше всего человеческого парит своими помыслами, и наслаждается безсмертием у Всевышнего» (Святой Исаак Сирин, сл. 51).

«Когда обретем любовь, тогда станем питаться небесным хлебом и укрепляться в силах без работы и труда. Небесный хлеб есть Христос, сшедший с небеси и даяй живот миру (Ин.6:33). Любовь есть царство: о ней Господь таинственно обетовал апостолам, что вкусят ее в царстве Его. Ибо сказанное да ясте и пиете на трапезе царствия Моего (Лк.22:30), что иное означает, как не любовь? Любви достаточно к тому, чтобы напитать человека вместо пищи и пития. Вот вино, веселящее сердце человека (Пс. 103, 15). Блажен, кто испиет вина сего! Испили его невоздержные – и устыдились; испили грешники – и забыли пути преткновений; испили пьяницы – и стали постниками, испили богатые – и возжелали нищеты; испили убогие – и обогатились надеждою; испили больные – и стали сильны; испили невежды – и умудрились» (Святой Исаак Сирин, сл. 83). Приводя человека в единение с самим собою, любовь объединяет его и с Богом, и со всем миром. «Весь мир, – говорит авва Дорофей, – подобен кругу, самая средина этого круга, центр – Бог, а радиусы – пути жизни людской. Радиусы, чем дальше идут от центра, тем более расходятся и удаляются друг от друга, и чем ближе к центру, тем ближе между собой... Таково свойство и любви: насколько мы находимся вне и не любим Бога, настолько каждый удален и от ближнего. Если же возлюбим Бога, то сколько приближаемся к Богу любовию к Нему, столько соединяемся любовию и с ближними и сколько соединяемся любовию с ближними, столько соединяемся и с Богом» (Авва Дорофей, поуч. 6; Добротолюбие, т. 2. стр. 617).

Здесь, таким образом, исполняются слова Христовой первосвященнической молитвы о единении чрез любовь сo всеми христианами, подобно единению Отца и Сына (Ин. 17 гл.).

Любовь – это океан, соединяющий все источники, реки и моря, океан, напояющий всю землю, со всеми видами органических существ, океан, пьющий воду из которого не возжаждет во веки, имея эту воду источником воды, текущей в жизнь вечную. «Она есть огненный источник: в какой мере источает питье, в такой же мере распаляет жаждущего» (Лествица, сл. 30, поуч. 35). И «как огонь, возгоревшийся в сухих дровах, с трудом угашается, так и в подвижнике явившаяся и запавшая Божия теплота не угасается, будучи стремительнее огня» (Святой Исаак Сирин, сл. 85).

В то время, как любовь, возбуждаемая чем-нибудь, есть как малый светильник, питаемый елеем, которым и поддерживается свет его, или как наводняемый дождем поток, которого течение прекращается с оскудением составляющей его дождевой воды, любовь, которая имеет виновником Бога, есть то же, что бьющий из земли источник: потоки ее никогда не пресекаются (потому что один Бог есть источник любви) и питающее сию любовь не оскудевает» (Святой Исаак Сирин, сл. 30).

Возгоревшая в сердце любовь, услаждая человека не изреченною радостию, в возможной мере еще здесь, на земле, преображает внешний вид человека, обнаруживается, как мы выше говорили, у носителей ее, людей, преуспевших в добродетели, вне, наружи. «Когда весь человек, – говорит преподобный Иоанн Лествичник, – как бы срастворен Божиею любовию, тогда и наружность его в теле, как бы в зеркале каком, показывает светлость души. Так прославлен Боговидец Моисей!» (сл. 30).

«Любовь к Богу, – закончим словами преподобного Исаака Сириянина, – естественно горяча, и когда нападает на кого без меры, делает душу ту восторженною... Лицо у человека делается огненным и радостным и тело его согревается. Отступают от него страх и стыд и делается он как бы восторженным... Страшную смерть почитает радостью, созерцание ума его никак не допускает какого-либо пресечения в помышлении о небесном...

Сим духовным упоением упоевались некогда Апостолы и мученики. И одни весь мир обошли, трудясь и терпя поношение; а другие из усеченных членов своих изливали кровь, как воду: в ужасных страданиях не малодушествовали, но претерпевали их доблестно; и, быв мудрыми, признаны несмыслеиными. Иные же скитались в пустынях, и горах, и вертепах, в пропастях земных и в нестроениях были самые благоустроенные. Сего неразумия и нас достигнуть да сподобит Бог!» (сл. 73).

С восприятием Духа после послушания и труда до крови, с устроением в очищенном, безстрастном и горящем любовию сердце послушника обители для Бoгa (Ин.14:23) конец старческому окормлению, конец и нашим рассуждениям о старчестве...

О, «какой великий дар Божий принадлежать к числу спутников Христовых, идти узким путем, которым прошел Спаситель и Бог наш, нести часть креста, который для спасения моего всецело был поднят и принесен в жертву правосудию Божию Господом – Иисусом! Какое счастье, ради Христа Иисуса, с преданностью Ему или нести потерю внешних благ: имущества, чести – или терпеть болезни в теле или скорби в душе! Преданные чувственности, живущие только внешнею жизнью не знают сего счастья; будете говорить вы им о сем даре благости Божией, они не поймут нас» (Христианское чтение, июнь 1847 г.; Письма оптинского старца Макария монахиням, т. 4, стр. 106).

А мы, любезный читатель, понимаем ли это счастье? – идем ли мы этим узким, тесным, но уже проторенным и углаженным путем путников-крестносцев?...

Кто крест однажды решил несть,

Тот распинаем будет вечно,

Но так как счастье в жертве есть,

Он будет счастлив безконечно!

Награды нет для добрых дел –

Любовь и скорбь – одно и то же,

Но этой скорбью кто скорбел,

Тому всех благ она дороже!

Какое дело до себя

И до других, и до вселенной

Тому, кто следовал, любя,

Куда звал голос сокровенный!?

Но кто, боясь за ним идти,

Себя раздумием тревожит,

Пусть бросит крест среди пути,

Пусть ищет счастья, если может.

Минский

г. Семипалатинск, 24 сентября 1899 г.