протопресвитер Александр Шмеман
«С новым счастьем!..» Беседы на Новый год

Что такое для пра­во­слав­ных людей Новый год? Какая-то пустая повин­ность обще­при­ня­тому свет­скому риту­алу или празд­ник, кото­рый можно и нужно осмыс­лить в свете хри­сти­ан­ской веры? К сожа­ле­нию, зача­стую самое боль­шее, что можно встре­тить на эту тему – это рас­суж­де­ния о том, до какой «сте­пени» на встрече ново­ле­тия можно смяг­чить пост послед­ней пре­дрож­де­ствен­ской недели… Но все же, встре­чая Новый год, с какой-то новой надеж­дой слушая бой часов в ново­год­нюю пол­ночь, хочется вду­маться и вслу­шаться в свои надежды, ожи­да­ния, поже­ла­ния близ­ких. «С новым сча­стьем!» – при­вычно гово­рим мы, поздрав­ляя друг друга, но что это за сча­стье, кото­рого мы ждем? В чем оно, сча­стье хри­стиан?

В этой неболь­шой бро­шюре собраны несколько бесед о. Алек­сандра Шме­мана на Радио «Сво­бода», в кото­рых он поздрав­лял своих слу­ша­те­лей с Новым годом. Для него самого это ново­год­нее сча­стье вопло­ща­лось силь­нее всего в совер­ше­нии ночных литур­гий, кото­рые при нем начали слу­жить в Свято-Вла­ди­мир­ской семи­на­рии, сов­ме­щая ново­год­ний моле­бен с литур­гией в день Обре­за­ния Гос­подня и памяти свт. Васи­лия Вели­кого (по новому стилю). Об этом сохра­ни­лись несколько запи­сей в его днев­нике, вот одна из них: «Суб­бота, 1 января 1977 г. Ночью Литур­гия в семи­на­рии. Неожи­данно много народу… Ясное чув­ство – что именно тут, У Его тра­пезы, в Его Цар­стве» нужно встре­чать…» Здесь, в бого­слу­же­нии, в пред­сто­я­нии Христу у пре­стола ощу­ща­лось им ярче всего то сча­стье, та радость и правда веры, кото­рыми он так щедро делился со своими слу­ша­те­лями.

Самое глу­бо­кое и непре­хо­дя­щее

Есть ста­рин­ный обычай: под Новый год, когда в пол­ночь бьют часы, зага­ды­вать жела­ния, словно обра­щаться к неиз­вест­ному буду­щему с какой-то мечтой, ждать от него чего-то самого нуж­ного, самого завет­ного.

Так уж устроен чело­век, что нико­гда не пере­стает меч­тать, ждать, наде­яться. Один поэт именно надежду считал самым уди­ви­тель­ным, самым чело­ве­че­ским из всех чело­ве­че­ских свойств. И вот снова Новый год… Чего же поже­лаем мы себе, другим, каж­дому, всем? Куда направ­лена сего­дня наша надежда? Конечно, у каж­дого из нас есть своя, малень­кая по отно­ше­нию к Mipy личная жизнь, и наша надежда направ­лена прежде всего на нее. И тут из без­дон­ной обще­че­ло­ве­че­ской глу­бины сразу всплы­вает нико­гда не уми­ра­ю­щее слово «сча­стье». «С Новым годом, с новым сча­стьем!» К каж­дому из нас это сча­стье обра­щено по своему, лично. Но сама вера, что оно воз­можно, что его стоит ждать – эта вера общая, может быть, в самом этом сча­стье таком и есть что-то общее для всех людей, ибо, в сущ­но­сти, что значит «сча­стье»? Когда бывает по-насто­я­щему счаст­лив чело­век?

Теперь, после столь­ких сто­ле­тий опыта, после всего, что узнали мы о чело­веке и чело­ве­че­стве, сча­стье это нельзя отож­деств­лять с чем-то одним и вдо­ба­вок внеш­ним: с день­гами, здо­ро­вьем, успе­хом, всем тем внеш­ним и только внеш­ним бла­го­по­лу­чием, на кото­рое, правда, направ­лено столько усилий, но кото­рое нико­гда не сов­па­дает с этим всегда таин­ствен­ным, всегда неуло­ви­мым поня­тием. Да, ясно, что физи­че­ское доволь­ство – это сча­стье, но не полное, что деньги – сча­стье, но и муче­ние, что успех – сча­стье, но и страх. И пора­зи­тельно, что, чем больше такое вот внеш­нее сча­стье, тем более оно хрупко, тем силь­нее в нас страх не сохра­нить, упу­стить его. Может быть, потому-то и гово­рят в ново­год­нюю пол­ночь о «новом» сча­стье, что «старое» нико­гда по-насто­я­щему не уда­ется, что всегда в нем чего-то недо­стает. И снова с мечтой, моль­бой и надеж­дой загля­ды­ваем мы вперед. Боже мой, как давно ска­заны эти еван­гель­ские слова о чело­веке, кото­рый, раз­бо­га­тев, построил новые амбары для своего урожая и решил, что все у него есть, и успо­ко­ился. А ему было ска­зано: «Безу­мец, в эту ночь твою душу возь­мут у тебя, и где же тогда все твое сча­стье?» (ср.: Лк.12:20). И, конечно, здесь, в этом под­спуд­ном знании, что все равно ничего не удер­жать, что впе­реди все равно распад и конец, – та горечь, что отрав­ляет наше малень­кое, огра­ни­чен­ное сча­стье.

Навер­ное, поэтому и возник этот обычай – под Новый год, когда начи­на­ется бой часов, шуметь, кри­чать, напол­нять Mip каким-то сума­сшед­шим гро­хо­том. И все это от страха в тишине и оди­но­че­стве услы­шать в этом бое без­жа­лост­ный голос судьбы. Один удар, другой, третий… И так неумо­лимо, ровно, страшно – до конца, и ничего не оста­но­вить, не пере­ме­нить. Итак, два под­линно глу­бо­ких и неис­тре­би­мых полюса чело­ве­че­ского созна­ния: страх и сча­стье, ужас и мечта. И, конечно, «новое» сча­стье наших ново­год­них меч­та­ний есть прежде всего сча­стье, спо­соб­ное до конца побе­дить и рас­тво­рить в себе страх; сча­стье, сво­бод­ное от ужаса, гнез­дя­ще­гося где-то на самой глу­бине созна­ния, от кото­рой мы все время пыта­емся отго­ро­диться и спа­стись вином, забо­тами, шумом, сло­вами хотя тишина ее побеж­дает всякий шум.

«Безу­мец!..» Да, конечно, безумна по суще­ству неуми­ра­ю­щая мечта о сча­стье в Mipe, пора­жен­ном стра­хом и смер­тью, и чело­ве­че­ство на вер­ши­нах своей куль­туры и мысли знает это. Какой горест­ной прав­дой и печа­лью звучат слова вели­кого жиз­не­любца Пуш­кина: «На свете сча­стья нет…», какой высо­кой печа­лью про­ни­зано всякое под­лин­ное искус­ство! Только там, внизу, шумит и гор­ла­нит толпа и думает, что от крика и мут­ного весе­лья придет сча­стье. Нет, оно при­хо­дит только изнутри, из глу­бины души, в этом гром­ком весе­лье? Но как редко дохо­дим мы до этой глу­бины, как боимся ее и все откла­ды­ваем: «Не сего­дня, а завтра, после­зав­тра зай­мусь глав­ным и вечным… Есть еще время!» Но вре­мени так мало: еще немного, и подой­дет стрелка к роко­вой черте. Зачем же откла­ды­вать? Ведь вот рядом стоит Тот, Кто сказа о Себе: Се, стою у двери и стучу (Откр.3:2). И если бы не боя­лись мы взгля­нуть на Него, уви­дели бы такой свет, такую радость, такую пол­ноту, что впер­вые поняли бы по-насто­я­щему, что значит это неуло­ви­мое, таин­ствен­ное чело­ве­че­ское слово «сча­стье».

Этого сча­стья, под­лин­ного и глу­бо­кого, непре­хо­дя­щего и радост­ного, мы и желаем от всей души каж­дому, кто слу­шает нас, – всем дале­ким бра­тьям и сест­рам, создан­ным для сча­стья, так часто не нахо­дя­щим его, но для кото­рых уго­то­вал это вечное сча­стье Бог.

Изнутри и свыше

В ново­год­ний вечер люди все еще по ста­ринке желают друг другу «нового сча­стья». Но на исходе семи­де­сяти пяти лет, т.е. трех чет­вер­тей нашего XX века, уместно, мне кажется, заду­маться над самим этим поня­тием – «сча­стье». Уместно потому, во-первых, что ни один век не твер­дил о сча­стье столько, сколько наш, не сулил его с такой уве­рен­но­стью всеми своими тео­ри­ями и идео­ло­ги­ями, наукой и тех­ни­кой. «Еще немножко, еще одно усилие, – как бы гово­рил он людям, – и вот заси­яет и воца­рится на земле это сча­стье для всех и каж­дого – окон­ча­тель­ное, несо­мнен­ное, все­объ­ем­лю­щее». И уместно потому, во-вторых, что ни один век, кажется, не принес людям столько несча­стья, столько стра­да­ния, столько крови, страха и нена­ви­сти. И уместно потому, нако­нец, что и стра­да­ния эти, и кровь, и нена­висть все были, ока­зы­ва­ется, во имя «сча­стья», оправ­ды­ва­лись как необ­хо­ди­мые этапы на пути к нему.

Если чем и отме­чено наше время, то под­линно тра­ги­че­ской иро­нией. Ибо сколько бы ни было стра­да­ния и зла в Mipe – а их всегда было доста­точно, – ни в какую эпоху, кроме нашей, узни­ков тюрьмы не вынуж­дали утвер­ждать, что они счаст­ливы, а в тюрьме своей видят необ­хо­ди­мое усло­вие сча­стья. Ни в какую другую эпоху раб­ство не назы­ва­лось «сво­бо­дой» и «сча­стьем». В Рим­ской импе­рии рабов назы­вали рабами и никто не заяв­лял, что раб­ство – это и есть под­лин­ная сво­бода, а потому – под­лин­ное сча­стье. Ни одна эпоха не назы­вала без­ра­дост­ный раб­ский труд стро­и­тель­ством новой, счаст­ли­вой жизни, не выда­вала без­на­дежно серые будни за празд­ник, скуч­ней­шую про­па­ганду – за истину, цинич­ную ложь – за правду. Заво­е­вы­вая страну за стра­ной и пора­бо­щая народы, Чин­гис­хан не утвер­ждал, что на деле он их осво­бож­дает. И хотя чудо­вищ­ная под­мена эта утвер­жда­лась в Mipe посте­пенно, в полной мере испы­тать ее тор­же­ство выпало нам, людям бес­при­мер­ного в своем роде века. И теперь, всту­пая в послед­нюю его чет­верть и стоя у порога всегда таин­ствен­ного, всегда немного страш­ного Нового года, мы можем и должны попы­таться уяс­нить, как все это слу­чи­лось, каким обра­зом и когда эта мечта о сча­стье, это обе­ща­ние сча­стья обер­ну­лось такой ложью, таким стра­да­нием, такой тьмой? И уяснив – осо­знать, в каком смысле можем мы, не обма­ны­вая себя и друг друга, желать в Новый год «нового сча­стья».

Дума­ется, что ответ довольно прост, хотя его почему-то не видят, не хотят видеть люди. Чело­век всегда жаждал сча­стья – вряд ли это можно оспа­ри­вать. Всегда, во всех усло­виях, во все вре­мена чело­век смутно чув­ство­вал, что как бы ни была трудна эта земная жизнь, на послед­ней своей глу­бине она дана ему как сча­стье и для сча­стья. И потому всегда искал сча­стья и стре­мился к нему.

Ложь, страш­ная, поис­тине дья­воль­ская ложь нашего вре­мени не в том, сле­до­ва­тельно, что оно начер­тало слово «сча­стье» на своих зна­ме­нах, а в том, что оно огра­ни­чило чело­ве­че­ское сча­стье исклю­чи­тельно внеш­ним, земным. Одни ска­зали, что сча­стье – в сво­боде. Но если и вправду нет пол­ного сча­стья без сво­боды, то сво­бода как тако­вая не есть еще сча­стье. Другие ска­зали, что сча­стье – в сыто­сти. И в самом деле: голод­ный не может быть счаст­лив, однако не в сыто­сти как тако­вой сча­стье. Третьи ска­зали, что сча­стье – в удо­вле­тво­ре­нии чело­ве­ком своих нужд и потреб­но­стей. И опять-таки, есть своя правда и здесь, но не в этом одном сча­стье.

Иначе говоря, корен­ная ложь нашего вре­мени, т.е. управ­ля­ю­щих им теорий и идео­ло­гий, в без­ого­во­роч­ном отож­деств­ле­нии сча­стья с тем, что извне и снизу. И вот зату­ма­ни­лось, исчезло, испа­ри­лось сча­стье, и нача­лось воз­рас­та­ние нена­ви­сти, зла, стра­да­ния. Ибо то, что мы назы­ваем таин­ствен­ным и свет­лым словом «сча­стье», всегда изнутри и свыше, но не наобо­рот. Именно через све­де­ние сча­стья к зем­ному, мате­ри­аль­ному и в пре­деле – живот­ному совер­ши­лась измена сча­стью. Ибо измена ему есть измена самой сущ­но­сти чело­века, неис­тре­би­мому в нем зову. Зову к под­лин­ному сча­стью, к встрече на послед­ней глу­бине, на послед­ней высоте с той исти­ной, с тем добром и той кра­со­той, без кото­рых не может жить чело­век и кото­рые состав­ляют Жизнь самой жизни – то, ради чего дана она нам, ради чего суще­ствуют и духов­ная сво­бода, и все земные блага.

«Для Себя Ты создал нас, Гос­поди, и не успо­ко­ится сердце наше, пока не найдет Тебя». Эти слова свя­того Авгу­стина и есть под­лин­ные слова о сча­стье. И поэтому, стоя на пороге еще одного Нового года, всту­пая еще раз в таин­ствен­ное буду­щее, больше всего, пожа­луй, нуж­да­емся мы в очи­ще­нии и воз­рож­де­нии самого поня­тия, самой мечты о сча­стье. В отвер­же­нии всех его под­де­лок и извра­ще­ний, в отвер­же­нии того лож­ного идеала сча­стья, кото­рый навя­зы­вают нам. В воз­вра­ще­нии нашего сердца, всей глу­бины нашей жизни к жажде того сча­стья свыше, для кото­рого все мы созданы.

С Новым годом! С новым и, однако, не новым, а вечным – ибо боже­ствен­ным и свет­лым – сча­стьем в Боге!

Пусть при­хо­дит оно, буду­щее!

Под Новый год силь­нее, чем когда бы то ни было, ощу­щаем мы тайну вре­мени. Ощу­щаем, иными сло­вами, что поток его, в кото­ром мы живем и в кото­ром все еже­ми­нутно исче­зает как «про­шлое» и еже­ми­нутно ставит нас лицом к лицу с неве­до­мым буду­щим, – поток этот, в сущ­но­сти, и заклю­чает в себе глав­ный вопрос, на кото­рый каждый при­зван отве­тить своей жизнью.

«Дар напрас­ный, дар слу­чай­ный, жизнь, зачем ты мне дана?» – спра­ши­вает поэт в бес­смерт­ной строчке. И дей­стви­тельно, доста­точно на одно мгно­ве­ние ото­рваться от погло­ща­ю­щих нас забот, доста­точно мыс­ленно на минуту оста­но­вить без­оста­но­воч­ный, в бездне исче­за­ю­щий водо­пад вре­мени, чтобы вопрос: «Для чего дана жизнь и в чем ее смысл?» под­нялся из глубин под­со­зна­ния, куда мы обычно прячем его от самих себя, и встал перед нами во всей своей неумо­ли­мо­сти.

Меня не было, и вот я есть, меня не будет, тысячи веков прошли до меня, тысячи – прой­дут после… И на поверх­но­сти этого необо­зримо бес­ко­неч­ного океана я всего лишь мимо­лет­ный пузы­рек, в кото­ром на доли секунды вспы­хи­вает луч жизни, чтобы тут же погас­нуть и исчез­нуть. «Дар напрас­ный, дар слу­чай­ный, жизнь, зачем ты мне дана?» И что, по срав­не­нию с этим един­ственно чест­ным, горест­ным вопро­ша­нием, значат все гро­мо­глас­ные теории, кото­рыми пыта­ются отве­тить на него нудные тео­ре­тики «счаст­ли­вого буду­щего»? «Мы наш, мы новый Mip построим, кто был ничем, тот станет всем»… Самый про­сто­душ­ный и довер­чи­вый, самый неда­ле­кий чело­век не может не знать, что все это обман. Ибо и тот, про кого гово­рится, что он «был ничем», и тот, кому обе­щано, что он «станет всем», – оба исчез­нут с лица земли, из этого без­на­дежно смерт­ного Mipa.

И потому, что бы ни вну­шали нам жалкие про­роки жал­кого сча­стья, насто­я­щий вопрос, вечно сто­я­щий перед чело­ве­ком, только один: есть ли смысл у этой, такой корот­кой жизни? Что значит, по срав­не­нию с необо­зри­мой без­дной вре­мени, эта вспышка созна­ния, эта спо­соб­ность мыс­лить, радо­ваться, стра­дать – эта уди­ви­тель­ная жизнь, кото­рую, сколь ни была бы она по види­мо­сти напрас­ной и слу­чай­ной, мы все же ощу­щаем как дар?

И вот бьют часы в ново­год­нюю пол­ночь. И пока они бьют, жизнь на две­на­дцать корот­ких секунд оста­нав­ли­ва­ется, зами­рает и вся как бы сосре­до­то­чи­ва­ется на том, что должно теперь начаться, открыться и отве­тить на все тот же мучи­тель­ный вопрос: что это – еще один шаг к бес­смыс­лен­ному концу и исчез­но­ве­нию или нежданно-нега­данно блес­нув­шая молния обнов­ле­ния и нового начала? И в ответ с бес­ко­неч­ной высоты и из бес­ко­неч­ной глу­бины при­хо­дят слова: Был Свет истин­ный, Кото­рый про­све­щает вся­кого чело­века, при­хо­дя­щего в Mip. В Mipe был, и Mip чрез Него начал быть, и Mip Его не познал. Пришел к своим, и свои Его не при­няли. А тем, кото­рые при­няли Его, веру­ю­щим во имя Его, дал власть быть чадами Божи­ими… И Слово стало плотию, и оби­тало с нами, полное бла­го­дати и истины; и мы видели славу Его… И от пол­ноты Его все мы при­няли и бла­го­дать на бла­го­дать… (Ин.1:9-12,14,16).

Это слова еван­ге­ли­ста Иоанна Бого­слова в самом начале его Еван­ге­лия. Они насквозь про­ни­заны радо­стью, уве­рен­но­стью и любо­вью чело­века, уви­дев­шего свет истин­ной жизни, про кото­рый ска­зано, что он во тьме светит, и тьма его не объяла (Ин.1:5). Мы вслу­ши­ва­емся в них, и та же радость, та же уве­рен­ность, та же любовь начи­нают заго­раться и в нашей душе. Бес­сильно время, если над нами светит этот свет. Не напрасна, не слу­чайна жизнь, она дар свыше, от Бога, про Кото­рого сам же Иоанн Бого­слов гово­рит, что в Нем была жизнь, и жизнь была свет чело­ве­ков (Ин.1:4). И в каждом чело­веке, при­хо­дя­щем в Mip, снова заго­ра­ется, снова дару­ется эта жизнь, и на каж­дого обра­щена любовь Божия, к каж­дому обра­щено Божие пове­ле­ние: «Живи!» Живи, чтобы любить! Живи, чтобы напол­ня­лась жизнь любо­вью, светом, муд­ро­стью, зна­нием! Живи, чтобы в твоей жизни пре­одо­ле­ва­лась тьма, бес­смыс­лица и в конце концов сама смерть! Ибо сквозь этот Mip, сквозь эту земную жизнь уже про­све­чи­вает веч­ность. И для того чтобы вхо­дила в нас эта вечная жизнь с Богом и в Боге, дается нам дар жизни в Mipe и с Mipoм.

Да, стра­да­ния, сомне­ния, испы­та­ния, горечь раз­луки – все это в полной мере стало нашим уделом. И так часто осла­бе­ваем мы в этой борьбе, и сда­емся, и падаем, и изме­няем! И так часто бывает нам страшно и оди­ноко, и так часто уны­ваем мы, видя, как тор­же­ствуют в Mipe зло и нена­висть! Но Тот, Кто наде­лил нас этой жизнью, одарил нас сво­бо­дой, научил рас­по­зна­вать добро и зло, Он же дал высший из всех даров – любовь. Он же сказал и про­дол­жает гово­рить сего­дня: В Mipe будете иметь скорбь; но мужай­тесь: Я побе­дил Mip (Ин.16:33). И в нем, в Mipe этом, можем и мы побеж­дать, в нем и наша жизнь может све­титься тем светом, что вспых­нул одна­жды и навеки засиял, – светом, кото­рого тьме не объять.

Бьют часы… Пусть при­хо­дит к нам это таин­ствен­ное буду­щее, ибо, что бы ни несло оно с собою, мы знаем, мы верим, что Бог с нами, что Хри­стос не оста­вил нас сиро­тами, что верен Обе­щав­ший (Евр.10:23). Вот уди­ви­тель­ные слова Вла­ди­мира Соло­вьева:

Да, в этом наше при­зва­ние, наша сво­бода детей Божиих: не звать «вла­ды­ками» тех, чье вла­ды­че­ство раз­ру­шено, не закры­вать себе доступ к Солнцу любви, веры и надежды.

Скоро кон­чится празд­ник, и нач­нутся будни, труд, уста­лость, уныние. Но не дадим будням овла­деть нашей душой! Как сол­неч­ный свет про­ни­кает и через закры­тые ставни, так пусть свет Хри­стов таин­ствен­ным празд­ни­ком при­сут­ствует и в буднях, делая всю нашу жизнь вос­хож­де­нием, при­ча­стием Богу – труд­ным, но и радост­ным путем в жизнь вечную. Ибо апо­стол Иоанн гово­рит: Гак воз­лю­бил Бог Mip, что отдал Сына Своего Еди­но­род­ного, дабы всякий веру­ю­щий в Него не погиб, но имел жизнь вечную (Ин.3:16).

Намек и пред­чув­ствие

«С Новым годом, с новым сча­стьем!» – так по при­вычке, вряд ли вкла­ды­вая какой-то особый смысл в эти слова, при­вет­ствуют друг друга люди в момент, когда кон­ча­ется один год и начи­на­ется другой. И все же, сколь ни поверх­ностна, сколь ни лишена под­лин­ной глу­бины эта обще­че­ло­ве­че­ская тра­ди­ция встре­чать Новый год, сколь ни велико наше разо­ча­ро­ва­ние в самой воз­мож­но­сти нового сча­стья, мы испы­ты­ваем в эти минуты какое-то вооду­шев­ле­ние. Мы, пусть на мгно­ве­ние, готовы пове­рить, что это таин­ствен­ное буду­щее, вдруг рас­кры­ва­ю­ще­еся перед нами, пока бьют свои две­на­дцать ударов часы, при­не­сет нам новое, а значит, неве­до­мое, небы­ва­лое сча­стье.

Уди­ви­тельна у чело­века эта неуми­ра­ю­щая вера в сча­стье. Ведь если собрать писа­ния всех муд­ре­цов, изу­чить все собы­тия миро­вой исто­рии, если попро­сту вгля­деться в повсе­днев­ную жизнь, кото­рой живем и мы и окру­жа­ю­щие нас люди – мало как будто оста­ется осно­ва­ний для этой веры, для этого неуми­ра­ю­щего ожи­да­ния сча­стья. Вот вели­кий поэт в зените своей славы, на вер­шине своих твор­че­ских дости­же­ний пишет про­стые, но такие горест­ные слова: «На свете сча­стья нет»; вот Тол­стой под конец своей жизни пишет как нечто само собой разу­ме­ю­ще­еся: «И после глупой жизни придет глупая смерть»; вот другой поэт, наш совре­мен­ник, бро­сает:

И мы по квар­ти­рам прой­дем с фона­рем И тоже поищем, и тоже умрем.

Почему, откуда эта печаль на вер­ши­нах чело­ве­че­ской муд­ро­сти, чело­ве­че­ского твор­че­ства; откуда эта вечная жалоба: «Как будто душа о желан­ном про­сила, и сде­лали ей неза­слу­женно больно»? Каза­лось бы, стоит вду­маться, вгля­деться, вслу­шаться во все это, в саму жизнь ‑и невоз­мож­ной ста­но­вится эта мечта о сча­стье, и детски-наив­ными кажутся эти слова о нем в ново­год­нюю ночь. Но вот мечта жива, и, несмотря на все, сры­ва­ется с уст, исхо­дит из сердца эта вера, эта мечта, это ожи­да­ние: «С новым сча­стьем!» Как при­ми­рить это про­ти­во­ре­чие?

Дума­ется, что отве­тить на этот вопрос можно. Ибо сча­стья, о кото­ром гово­рят все эти люди и весь опыт их жизни, сча­стья, в кото­ром они посте­пенно разо­ча­ро­вы­ва­ются, – такого сча­стья и вправду нет, или же оно так хрупко, так мимо­летно, что само ста­но­вится источ­ни­ком стра­да­ний и печали. Дей­стви­тельно, как сказал Данте: «Что может быть тяже­лее, чем память об ушед­шем сча­стье в минуту горя и стра­да­ния?». То, что стоит за всем этим «на свете сча­стья нет», озна­чает на деле, что нет на земле сча­стья посто­ян­ного, и потому в само это мимо­лет­ное сча­стье уже входит отрава его мимо­лет­но­сти. Да, это сча­стье прой­дет, и потому еще темнее, еще бес­про­свет­нее пока­жется жизнь. Но только поняв это, можно поста­вить насто­я­щий вопрос: а есть ли в жизни сча­стье непре­хо­дя­щее и не его ли мы почти инстинк­тивно, под­со­зна­тельно жаждем, когда в ново­год­нюю ночь желаем себе и другим «нового сча­стья»?

Что же, и на это есть ответ. Давно уже было ска­зано, а все еще живет в нас это уди­ви­тель­ное обе­ща­ние: И радо­сти вашей никто не отни­мет у вас (Ин.16:22). Кто сказал это? Хри­стос в Еван­ге­лии. И сказал в ту самую страш­ную и самую темную из всех ночей, когда выхо­дил с горст­кой уче­ни­ков навстречу пре­да­тель­ству, оди­но­че­ству, стра­да­нию и смерти. В ту ночь про­зву­чали эти слова о радо­сти, о сча­стье, кото­рых никто отнять не может, об Уте­ши­теле, Кото­рый придет и «все напом­нит» о жизни и любви, побеж­да­ю­щих даже раз­луку смерти. Ока­зы­ва­ется, все наши мимо­лет­ные радо­сти, все блики солнца на весен­ней зелени, все то, что уда­ряет в сердце и сразу уходит, есть лишь намек, лишь пред­чув­ствие того сча­стья, той неслы­хан­ной радо­сти, кото­рых не отни­мет уже никто. Как писал Соло­вьев:

И в другом сти­хо­тво­ре­нии:

Вот ска­зано, про­из­не­сено нако­нец имя насто­я­щего сча­стья – не ста­рого, не нового, а веч­ного, и имя это – любовь. Вот на заре хри­сти­ан­ства пишет ученик Христа в неизъ­яс­ни­мом вос­торге: Смот­рите, какую любовь дал нам Отец, чтобы нам назы­ваться и быть детьми Божи­ими (1Ин. 3:1). И об этой любви, о ее сча­стье – все хри­сти­ан­ство, все Еван­ге­лие. И в лучах этой любви пре­одо­ле­ва­ется вся мука жизни, она тор­же­ствует и над раз­лу­кой, и над стра­да­нием, и над самим вре­ме­нем. Как послед­няя истина нам воз­ве­щено, что Сам Бог есть эта любовь и в ней, в ней одной уто­лена извеч­ная чело­ве­че­ская жажда сча­стья.

Вот насту­пает, вот насту­пил еще один новый год, за нами – триста шесть­де­сят пять дней нашей жизни. Все в них кануло в веч­ность, все в них исчезло, как и сами они; все, кроме того, что мы назы­ваем любо­вью. И все так же перед нами эта немного страш­ная про­пасть буду­щего. Что сулит она нам, какие невзгоды, какое горе, какие, как мы гово­рим, «непред­ви­ден­ные» опас­но­сти? Будем ли мы живы еще через год, не послед­ний ли Новый год встре­чаем на земле? Ни на один из этих вопро­сов отве­тить мы не можем. Но в одном мы должны быть уве­рены: что бы ни слу­чи­лось, мы можем любить! Мы можем стоять рядом с Хри­стом, дер­жаться за Него и сми­ренно про­сить дать нам той любви, что пре­одо­ле­вает страх и неиз­вест­ность, той любви, про кото­рую ска­зано: Совер­шен­ная любовь изго­няет страх, ибо в страхе есть муче­ние (1Ин.4:18).

Так вот, с Новым годом, с новым сча­стьем! Пусть новиз­ной его будет то, что мы полю­бим немного больше, немного силь­нее; то, что от внеш­него, мимо­лет­ного, слу­чай­ного сча­стья перей­дем к иска­нию радо­сти, кото­рой никто не отни­мет у нас, – радо­сти, кото­рая спо­собна веч­но­стью напол­нить каждую минуту этого ухо­дя­щего от нас вре­мени. Как писал Блок в своем «Воз­мез­дии»: «Нас всех под­сте­ре­гает случай <…> иль ясность Божьего лица». Над слу­чаем мы не властны, но стоять перед ясно­стью Божия лица и этой ясно­стью про­све­щать нашу жизнь, быть счаст­ли­выми этой ясно­стью – это зави­сит от нас. Хри­стос гово­рил про новую запо­ведь любви. Эта новая запо­ведь и есть основа нового сча­стья – того, о кото­ром мы, не заду­мы­ва­ясь, гово­рим, когда желаем друг другу на Новый год нового сча­стья.

Не при­ми­ря­ется и побеж­дает

Еще один год уходит. Еще раз гото­вимся мы встре­чать с надеж­дой и стра­хом неиз­вест­ное буду­щее. Еще раз мы как бы оста­нав­ли­ва­емся на минуту и раз­ду­мы­ваем о смысле этой всегда теку­щей, всегда ухо­дя­щей жизни, о том, куда ведет нас этот таин­ствен­ный поток вре­мени.

В конце про­шлого века боль­шой рус­ский фило­соф и поэт напи­сал свою зна­ме­ни­тую строчку: «Смерть и Время царят на земле…» И тут же при­ба­вил: «Ты вла­ды­ками их не зови». И в этом кажу­щемся про­ти­во­ре­чии между двумя строч­ками заклю­чена вся глу­бина, весь тра­гизм чело­ве­че­ского суще­ство­ва­ния на земле.

Дей­стви­тельно, не только все течет, усколь­зает, уходит, но и каждый ухо­дя­щий час при­бли­жает нас к таин­ствен­ному и кажу­ще­муся таким страш­ным в своей бес­смыс­лен­но­сти обрыву. Каждый из нас может ска­зать о себе сло­вами эпи­графа к лер­мон­тов­скому «Мцыри»: «Вкушая, вкусих мало меда, и се аз умираю». И, пожа­луй, нет чело­века, кото­рый хотя бы раз в жизни, наедине с собой, в страш­ную своей про­сто­той и бес­по­щад­ной прав­ди­во­стью минуту не спро­сил себя: «Зачем жить, если есть смерть, если вся жизнь – сплош­ное стрем­ле­ние обла­дать тем, чего все равно не удер­жишь, жела­ние того, что все равно выпа­дет из наших мерт­вых рук?» Этот ужас знал Генрих Гейне, напи­сав­ший: «Мы всё спра­ши­ваем, спра­ши­ваем, пока комок глины не заткнет нам рот, но разве это ответ?» И иногда кажется, что суета, напол­ня­ю­щая Mip, над­рыв­ная декла­ма­ция о постро­е­нии какого-то луч­шего Mipa, бес­ко­неч­ная борьба за власть, бес­смыс­лен­ное пре­сле­до­ва­ние одних людей дру­гими – все это только сред­ство заглу­шить в чело­веке под­спуд­ное знание о том, что «Смерть и Время царят на земле». Люди боятся тишины, оди­но­че­ства, углуб­ле­ния в себя, потому что там им откры­ва­ется правда слов Льва Тол­стого: «И после глупой жизни придет глупая смерть».

Вот почему на послед­них своих высо­тах вся наша куль­тура, все наше искус­ство про­ни­заны печа­лью. Вот почему там, где чело­век по-насто­я­щему заду­мался, – там нет уже места бра­вур­ным при­зы­вам, ложной бод­ро­сти, фаль­ши­вому опти­мизму про­грамм. Хри­стос плачет над умер­шим другом Лаза­рем, и весь Mip отзы­ва­ется сле­зами рас­ста­ва­ния и раз­луки. Может быть, мы и Новый год встре­чаем с наро­чи­тым шумом и гамом, зали­вая эту встречу вином, при­ки­ды­ва­ясь весе­лыми и без­за­бот­ными именно потому, что при бое часов на секунду раз­вер­за­ется перед нами черная бездна, в кото­рую все мы несемся, и чем дальше, тем быст­рее. И так ясна ста­но­вится правда тют­чев­ского стиха: «Кто смеет мол­вить до сви­да­нья сквозь бездну двух или трех дней?»

Но Вла­ди­мир Соло­вьев, сказав пре­дельно откро­ве­ние, вечная истина хри­сти­ан­ства. В любви нет страха, – вос­кли­цает люби­мый ученик Христа Иоанн, – но совер­шен­ная любовь изго­няет страх (1Ин.4:18). Весь Mip про­ни­зан стра­хом – стра­хом смерти прежде всего. И только тот, кто любит, сво­бо­ден от страха, ибо уже отдал себя, отдал свою жизнь и имеет ее в другом. И когда Хри­стос воз­ве­щает людям жизнь вечную, когда Цер­ковь каждый год радостно вос­пе­вает: «Хри­стос вос­кресе из мерт­вых, смер­тию смерть поправ», речь идет не о каком-то био­ло­ги­че­ском чуде и не о язы­че­ском цар­стве теней, где бес­смерт­ные души томятся в бес­плод­ной веч­но­сти. Речь идет о чуде любви, о победе над смер­тью той Любви, кото­рая так любила, что отдала Себя смерти, саму смерть напол­нив любо­вью, и тогда затре­пе­тала смерть, и гроб стал живо­нос­ным гробом, и вошло в Mip неслы­хан­ное, неве­ро­ят­ное обе­ща­ние: «Вос­крес­нут мерт­вии, и воста­нут сущий во гробех, и вси земно­род­нии воз­ра­ду­ются». Любовь не только крепка, как смерть, но в поединке со смер­тью ока­зы­ва­ется силь­нее. Сна­чала смерть погло­щает Христа, думая, что здесь — конеч­ное ее тор­же­ство. Но твер­дыня небы­тия не знает, что Отдав­ший ей Себя сделал это из любви, а потому изнутри пре­одо­лел страш­ное раз­де­ле­ние, раз­лу­че­ние и распад. Если Хри­стос не вос­крес, то вера ваша тщетна (1Кор.15:17), — гово­рит апо­стол Павел. Но Он вос­крес, и стало воз­можно жить в Mipe, побеж­дая его той любо­вью, что силь­нее смерти. Стало воз­можно не спра­ши­вать ни о чем, зная, что глав­ный ответ на все – любовь, что ею пре­одо­ле­ва­ется страх и что в тех, кто отдали себя любви, уже цар­ствует вечная жизнь. Ибо, как сказал тот же Вла­ди­мир Соло­вьев, «нет отрады не отдав­шему себя».

Встре­чая Новый год, неко­то­рые гадают. Но гадать не нужно, ибо буду­щее закрыто от нас. Мы ничего не знаем, мы не смеем «мол­вить «до сви­да­нья» сквозь бездну двух или трех дней». Но одно мы можем знать в совер­шен­стве: отве­дены ли нам дни, недели или же долгие годы жизни, умрем ли мы в этом бес­по­щадно надви­га­ю­щемся новом году или через много-много лет, мы можем напол­нить любо­вью, пре­тво­рить в любовь все, что нам дано, и в этой любви иметь уже здесь и сейчас ту вечную жизнь, кото­рую «уго­то­вал Бог любя­щим Его» (ср.: 1Кор.2:9).

С уда­ре­нием на «новый»

Еще один год окон­чился, еще один начи­на­ется. Он перед нами, как белый лист, на кото­ром ничего еще не напи­сано. Что же будет напи­сано или, вернее, что мы сами на нем напи­шем? Чего мы хотим, чего каждый из нас ждет от этого таин­ствен­ного буду­щего?

В ответ на это кто-нибудь, воз­можно, пожмет пле­чами и скажет: «Глупый, ненуж­ный вопрос! Разве что-нибудь зави­сит от нас? Разве нас о чем-нибудь спро­сят, примут во вни­ма­ние наши надежды? Разве опыт ушед­ших, канув­ших в небы­тие лет не убеж­дает, что каждый из нас – всего лишь мик­ро­ско­пи­че­ский и легко заме­ня­е­мый винтик огром­ной и без­лич­ной машины? Разве есть кому-нибудь дело до других?

И не лучше ли отбро­сить все пустые мечты и жела­ния, посту­пив так, как посту­пают мил­ли­оны людей в ново­год­ний вечер: выпить, пове­се­литься, пошу­меть и этим хмель­ным весе­льем заглу­шить неснос­ный бой часов? Что будет – то будет, нечего об этом думать: про­жили год, про­жи­вем и другой. Только бы без гром­ких фраз, пустых надежд и ник­чем­ных меч­та­ний!»

Так рас­суж­дает, так чув­ствует огром­ное боль­шин­ство людей, и чем больше про­хо­дит вре­мени, тем оче­вид­нее ста­но­вится бес­че­ло­веч­ность систем, в кото­рых каж­дому из нас при­хо­дится жить, тем силь­нее соблазн не думать, не наде­яться, не меч­тать, а погру­зиться в малень­кое тепло личной жизни и предо­ста­вить запол­не­ние этого белого листа кому-то или, вернее, чему-то дру­гому – тому, что все равно ни о чем нас не спро­сит. Об этом сказал когда-то во всем разу­ве­рив­шийся поэт: «Сердце тайно ищет гибели, тихо про­сится на дно».

Из сти­хо­тво­ре­ния А.А. Блока «Обре­чен­ный» (1907). Сле­дует: «Если сердце хочет гибели, тайно про­сится на дно».

И как ни странно, но именно об этой гибели, об этом дне напо­ми­нает так часто наше тяже­лое ново­год­нее весе­лье.

И потому так трудно, пре­одо­ле­вая шум этого неве­се­лого весе­лья, дове­сти до сердца скеп­тика другой вопрос: «А что, если это не так? А что, если все под­лин­ное, все самое глу­бо­кое и зна­чи­тель­ное в Mipe совер­ша­лось лишь тогда, когда именно чело­век, а не без­лич­ная машина, решал всем напе­ре­кор, что белый лист – это вызов ему, когда, пре­одо­ле­вая сомне­ние и страх, лень и отча­я­ние, в какую-то непо­сти­жи­мую минуту сво­бодно и муже­ственно при­ни­мал этот вызов?»

Что это – рито­рика? Бла­го­че­сти­вые про­писи? Совсем нет. Ибо только в этом реше­нии чело­века и рас­кры­ва­ется, пожа­луй, та правда о Mipe и жизни, про кото­рую нам с дет­ства вну­шали, что она-то и есть неправда! Нам твер­дили о «про­цес­сах» (эко­но­ми­че­ских, исто­ри­че­ских и т.п.), о «зако­нах при­роды» (вечных и неиз­мен­ных), о «научно обос­но­ван­ной», на всех весах про­ве­рен­ной идео­ло­гии и глав­ное – о том, что мы – ничто и весь смысл нашей жизни в том, чтобы до конца с этими про­цес­сами слиться, без­ого­во­рочно эти законы при­нять, цели­ком этой идео­ло­гии под­чи­ниться.

Но стоит на минуту оста­но­виться, заду­маться, отбро­сить эту чуть ли с моло­ком матери вошед­шую в нас про­па­ганду, и откры­ва­ется, что все наобо­рот. Что по-насто­я­щему живет и запо­ми­на­ется и дей­ствует в Mipe только то, что от сво­бод­ной чело­ве­че­ской лич­но­сти, от ее сове­сти, муже­ства и реши­мо­сти. Что по-насто­я­щему про­зву­чали и про­дол­жают зву­чать в Mipe только те голоса, кото­рые счи­та­лись заглу­шён­ными навеки. Что по-насто­я­щему влияют на Mip только те, кого назы­вали вра­гами «посту­па­тель­ного дви­же­ния исто­рии», безум­цами и пре­ступ­ни­ками.

Откуда сего­дня звучат их голоса? Из пси­хи­ат­ри­че­ских лечеб­ниц, куда заго­няют насильно, из ледя­ного мол­ча­ния лаге­рей, из тюрем, из под­по­лья – из непо­бе­ди­мой, непре­одо­ли­мой, вечно тор­же­ству­ю­щей сво­боды чело­ве­че­ского духа. Про тех, кто все­рьез, раз и навсе­гда при­няли слова, ска­зан­ные две тысячи лет назад:

И не бой­тесь уби­ва­ю­щих тело, души же не могу­щих убить (Мф.10:28). Если что-нибудь дока­зы­вают ушед­шие в про­шлое года, весь опыт нашей страш­ной эпохи, то именно это: по-насто­я­щему побеж­дает только тот, кто отка­зы­ва­ется быть вин­ти­ком, кто сбра­сы­вает с себя раб­ство, фаль­ши­вые дог­маты и док­трины, кто изнутри выби­рает сво­боду, пре­одо­ле­вая в себе при­выч­ный липкий страх.

И если в эту ново­год­нюю пору, вгля­ды­ва­ясь в белый лист перед собой, мы вспом­ним, что от каж­дого из нас реально зави­сит, чем будет он запол­нен; если поймем, что в Mipe не про­па­дает ни одно слово правды, ни одно дело любви, ни одно про­яв­ле­ние муже­ства; если в нашей душе, укреп­лен­ной молит­вой, верой, надеж­дой и любо­вью, зазву­чат радост­ные и вечные слова Христа: Мужай­тесь: я побе­дил Mip (Ин.16:33), то войдет в нас и та сила духа, что одна только спо­собна побеж­дать.

«С Новым годом, с новым сча­стьем!» – этими сло­вами при­нято при­вет­ство­вать друг друга в ново­год­нюю ночь. Но если уда­ре­ние в них падает на «новый», т.е. на обнов­ле­ние, ожи­да­е­мое от буду­щего, то именно о муже­стве, о высво­бож­де­нии духа, о про­рыве к внут­рен­ней сво­боде над­ле­жит поду­мать нам в эти ново­год­ние дни. В Mipe все оче­вид­нее нарас­тает борьба между тем, что обез­ли­чи­вает людей, лишая их всякой надежды на буду­щее, и непо­бе­ди­мым чело­ве­че­ским духом, кото­рый один, без всякой земной помощи тор­же­ствует над силами зла. В этом смысл ново­год­него при­вет­ствия.

Сча­стье сле­до­вать за Хри­стом

Под Новый год чита­ется во всех храмах сле­ду­ю­щий отры­вок Еван­ге­лия от Луки:

Пришел (Иисус. – Прот. А.Ш.) в Наза­рет, где был вос­пи­тан, и вошел, по обык­но­ве­нию Своему, в день суб­бот­ний в сина­гогу, и встал читать. Ему подали книгу про­рока Исайи; и Он, рас­крыв книгу, нашел место, где было напи­сано: Дух Гос­по­день на Мне; ибо Он пома­зал Меня бла-говест­во­вать нищим, и послал Меня исце­лять сокру­шен­ных серд­цем, про­по­ве­ды­ватъ плен­ным осво­бож­де­ние, слепым, про­зре­ние, отпу­стить изму­чен­ных на сво­боду, про­по­ве­ды­ватъ лето Гос­подне бла­го­при­ят­ное. И, закрыв книгу и отдав слу­жи­телю, сел; и глаза всех в сина­гоге были устрем­лены на Него (Лк.4:16-20).

И вот снова мы, кто собрав­шись вместе, кто в оди­ночку, стоим у порога Нового года, у двери в таин­ствен­ное, всегда скры­тое от нас буду­щее. Чего желать нам, веру­ю­щим, о чем молиться, чего про­сить? Ведь вот издавна желают люди друг другу в эту ново­год­нюю пол­ночь «нового сча­стья». Пускай хоть на минуту, но забы­вают о своих горе­стях, забо­тах, печа­лях, хоть на минуту отдают сердце свое надежде: а вдруг воз­можно оно, вдруг придет к нам, войдет в нашу жизнь это новое сча­стье? И однако, какой бы смысл ни вкла­ды­вали мы в слова «новое сча­стье», нельзя забыть о том, как много горя и зла вокруг нас, как холодно, темно и страшно в нашем Mipe!

Я привел слова ново­год­него Еван­ге­лия, потому что ими, и только ими, про­ве­ря­ются наши жела­ния, наши мечты, наши надежды. Ведь как будто о нас, о нашей жизни гово­рит Хри­стос: сокру­шен­ные серд­цем, пле­нен­ные, изму­чен­ные… К ним пришел и вечно при­хо­дит Он, и все Его учение можно в конце концов свести к этим потря­са­ю­щим словам: «Я пришел отпу­стить изму­чен­ных на сво­боду». Так вот, можем ли мы спо­койно и с чистой сове­стью пре­да­ваться мечтам и надеж­дам о новом сча­стье, не вклю­чая в него всех, жаж­ду­щих отпу­ще­ния на сво­боду? Тех, кто, отде­лен­ные от своих семей и близ­ких, будут встре­чать Новый год в тюрем­ных каме­рах, в засне­жен­ных лаге­рях, в дале­кой ссылке? Тех, кто за защиту угне­тен­ных, за обли­че­ние наси­лия и неспра­вед­ли­во­сти, за тре­бо­ва­ние сво­боды заклей­мен позор­ной клич­кой «ненор­маль­ного» и заклю­чен в пси­хуш­ках? Всех тех, кто в эту ночь вспо­ми­нает о погиб­ших, заму­чен­ных, исчез­нув­ших, затрав­лен­ных?

Многие из нас в эти ночи будут молиться в храмах, уми­ляться тор­же­ствен­но­сти бого­слу­же­ния, строй­ному пению и искать в этом духов­ной под­держки и уте­ше­ния.

«Дай нам руку в непо­году, помоги в немой борьбе!» Посмот­рим вокруг себя – сколько этой непо­годы, этой немой борьбы! И не пора ли осо­знать, что побе­дить эту непо­году, побе­дить в этой немой борьбе можно только воз­вра­ще­нием, пусть мед­лен­ным, но нашим общим, сов­мест­ным, к той любви, кото­рую запо­ве­дал нам Хри­стос. Как, каким обра­зом? Да вот хотя бы памя­тью об изму­чен­ных, вни­ма­нием к тем, кто чает отпу­ще­ния на сво­боду, чело­ве­че­ской соли­дар­но­стью, непри­я­тием зла в малом, отвер­же­нием наси­лия, изде­ва­тель­ства силь­ных над сла­быми.

Сча­стье хри­стиан

С любо­пыт­ством, стра­хом и надеж­дой встре­чаем мы опять Новый год, опять гово­рим друг другу: «С Новым годом, с новым сча­стьем!», опять чего-то ждем, на что-то наде­емся. За спиной – триста шесть­де­сят пять дней, еще один ото­рван­ный, изжи­тый кусок жизни, впе­реди — таин­ствен­ное, неиз­вест­ное буду­щее. Будем ли мы в сле­ду­ю­щем году встре­чать Новый год, дожи­вем ли? Будет ли наша жизнь хоть немного лучше, свет­лее и счаст­ли­вее?

Когда-то Новый год встре­чали с молит­вой, прося помощи Божией и ста­ра­ясь под­ве­сти духов­ные итоги минув­шему, духовно под­го­то­вить себя к буду­щему. Потом забыли о молитве, захло­пали пробки шам­пан­ского, стали встре­чать Новый год каким-то живот­ным весе­льем, точно хотели зара­нее набраться этого весе­лья нака­нуне страш­ного буду­щего. А ведь если вду­маться, то о чем гово­рит, о чем напо­ми­нает он нам, этот Новый год? Прежде всего, конечно, о необ­ра­ти­мом потоке вре­мени. Может быть, потому-то и ста­ра­емся мы так весе­литься, так кри­чать и шуметь под полу­ноч­ный бой часов, что хотели бы забыть об этом страш­ном вла­ды­че­стве вре­мени над нами. Вот ушла, без­воз­вратно ушла еще часть жизни, канула в небы­тие, откуда нико­гда не вер­нуть ее, и значит, еще больше при­бли­зился тот страш­ный обрыв, к кото­рому стре­мится поток вре­мени и кото­рого не избе­жать. Дей­стви­тельно, вечный пир во время чумы! И об этом знает сердце, этого боится созна­ние, и вот все пыта­ются заглу­шить это знание и эту боязнь искус­ствен­ным весе­льем и хло­па­ньем пробок.

Все это я говорю не затем, чтобы напу­тать, не затем, чтобы подлить горечи и отравы в чело­ве­че­ское весе­лье, нет! Я знаю, что чело­веку есте­ственно стре­миться к сча­стью, больше того – что он создан для пол­ного, бес­при­мес­ного сча­стья. Я не верю в рели­гию страха и запу­ги­ва­ния: скоро-де насту­пит смерть, устра­ши­тесь и пере­станьте шуметь! Но я говорю это потому, что сама моя вера под­ска­зы­вает мне: то, что мы назы­ваем «сча­стьем», на деле слиш­ком часто есть бег­ство от под­лин­ного сча­стья, стрем­ле­ние забыться, уйти в небы­тие от все­про­ни­ка­ю­щей печали. И именно под Новый год уместно напом­нить, что к жизни и сча­стью зовет нас сама вера. «Смерть и Время царят на земле, ты вла­ды­ками их не зови».

Кто же Вла­дыка, кто дает под­лин­ное сча­стье? Конечно, Тот, Кто принес «жизнь с избыт­ком» (ср.: Ин.10:10), Кто запла­кал при виде мерт­вого друга Лазаря, Кто сказал: Радо­сти вашей никто не отни­мет у вас (Ин.16:22).

И именно под Новый год, в те самые минуты, когда ощу­ща­ется это страш­ное отсту­ки­ва­ние вре­мени, та отме­рен­ность и крат­кость его для нас, мы можем и должны понять, что все в Mipe нас так или иначе обма­ны­вает, суля сча­стье, – все, кроме раз и навсе­гда вспых­нув­шего над MipoM зарева Боже­ствен­ной любви. Не бойся, только веруй (Мк.5:36), – гово­рит чело­веку Хри­стос. И что же есть вера, как не таин­ственно воца­ря­ю­ща­яся в душе уве­рен­ность, что этот поток вре­мени стре­мит меня не к страш­ному и бес­смыс­лен­ному обрыву, в кото­ром все навеки исче­зает, не к «рако­вин­ному гулу небы­тия», но к Тому, Кто от извечно ждет меня, – к такой любви, к такому сча­стью, такому свету, по срав­не­нию с кото­рыми все кажется ничтож­ным. Не видел того глаз, не слы­шало ухо, и не при­хо­дило то на сердце чело­веку, что при­го­то­вил Бог любя­щим Его (1Кор.2:9) – вот слова, вот вопль сча­стья, родив­шийся от веры! И тогда совсем по-дру­гому встре­ча­ешь и слу­ша­ешь эту ночь, этот бой часов, этот из глу­бины веч­но­сти при­хо­дя­щий к нам сигнал. Сквозь ненуж­ный и неве­се­лый шум ново­год­него «весе­лья» слы­шишь, как зати­хает Mip – оста­ются только звезд­ное небо и тишина: «В небе­сах тор­же­ственно и чудно!» И душа зами­рает от при­кос­но­ве­ния «мирам иным», и всем суще­ством своим знаешь, что не для одной этой мелкой и сует­ной, вечно усколь­за­ю­щей, вечно ста­ре­ю­щей жизни создан я, но для того чтобы вме­стить боже­ствен­ную веч­ность, познать послед­нюю тайну любви, при­об­щиться к «жизни неста­ре­ю­щей».

Все это – от веры. И как трудно пере­дать, дать почув­ство­вать ее бед­ными чело­ве­че­скими сло­вами! Все как будто выхо­дит не так и не о том, но вера живет и таин­ственно пере­да­ется от сердца к сердцу:

Милый друг, иль ты не видишь, Что все види­мое нами ‑Только отблеск, только тени От незри­мого очами? Милый друг, иль ты не слы­шишь, Что все слы­ши­мое нами ‑Только отзвук иска­жен­ный Тор­же­ству­ю­щих созву­чий? Милый друг, иль ты не чуешь, Что одно на целом свете – Только то, что сердце к сердцу Гово­рит в немом при­вете?

Вот с этим, хотя и в словах выра­жен­ным, и все же немым при­ве­том обра­ща­юсь я к тебе, милый и дале­кий друг, в эти ново­год­ние дни и часы. Где бы ты ни был и кто бы ты ни был – веру­ю­щий или неве­ру­ю­щий, близ­кий по духу или дале­кий, мне хочется ска­зать тебе, что мы все равно вместе в этом потоке вре­мени, кото­рого не оста­но­вить ника­ким забы­тьём и ника­кой мишу­рой. И когда ты услы­шишь звон ново­год­них часов, вспомни: «Смерть и Время царят на земле, ты вла­ды­ками их не зови»!

Побеж­дена смерть, смыс­лом и светом напол­нено время. Не страшно буду­щее, если в сердце любовь, надежда и вера; полна сча­стьем жизнь, если напол­нена она добром, бла­го­дар­но­стью и исти­ной; жив Бог – жив и чело­век, погло­щена смерть побе­дою. Все время в тебе, во мне, во всем Mipe заго­ра­ются лучи, кото­рых тьме уже не погло­тить, при­хо­дят и начи­на­ются здесь и сейчас вечная жизнь, вечное сча­стье!

В Еван­ге­лии рас­ска­зано, – и именно этот рас­сказ чита­ется в храме под Новый год, – как в собра­ние мудрых людей вошел Гос­подь, и Ему дали книгу, и Он про­чи­тал из про­рока Исайи: «Я пришел отпу­стить изму­чен­ных на сво­боду, Я пришел воз­ве­стить благую весть, Я пришел про­по­ве­дать лето Гос­подне бла­го­при­ят­ное» (ср.: Лк.4:18-20). С этим летом бла­го­при­ят­ным, с Новым годом, с новым и вечным сча­стьем!

Пуб­ли­ку­ется без при­ме­ча­ний.

Печа­та­ется по изда­нию: Про­то­пре­сви­тер Алек­сандр Шмеман. Беседы на Новый год. Изда­тель­ство Пра­во­слав­ного Свято-Тихо­нов­ского уни­вер­си­тета, 2010 г.