Часть I. Историческая обстановка в Санкт-Петербургской губернии в годы основания Тосненского Яма. Строительство новой столицы
Возникновение Тосненского Яма, и строительство на дороге Петербург-Москва было вызвано грандиозными изменениями, происходившими как во внутренней жизни самой России, так и на землях, отвоеванных у Швеции в ходе Северной войны.
Войну шведам царь Петр I объявил в августе 1700 года. В ходе войны были возвращены русские земли, захваченные Швецией в начале XVII столетия. Но на этом Северная война не закончилась. Царь Петр в своих деяниях «побуждался», как подчеркивает один из его глубоких почитателей, «достохвальным рвением к приведению» России «в знать других народов»[1]. Петровские армия и флот во главе с царем продолжали успешные боевые действия, в результате которых вошли в состав России обширные прибалтийские территории. Московская Русь перестраивалась Петром I в Российскую империю[2]. Особенностью этого времени было освоение сразу же, по ходу войны, освобожденных и присоединенных земель, непосредственно примыкавших к театру военных действий, что требовало от людей, здесь оказавшихся, предельного напряжения душевных и физических сил.
С целью закрепления у моря «на вечные времена», царь, не дожидаясь заключения мира со Швецией, делал все возможное, чтобы новые для России (хотя и мало пригодные для жизни) территории, обжить как можно быстрее. Так, в 1703 г. в устье Невы была устроена военная крепость, указами Петра стремительно превращенная в город Санкт-Петербург. В 1712 году сюда из Москвы переехал царский Двор, и Санкт-Петербург был объявлен новой столицей Русского государства.
Вскоре перебрался из Москвы в северную столицу учрежденный Петром для управления страной на время его отсутствия Сенат[3]. Прибыл и Монетный двор. Новая столица стала полновесным государственным центром страны, хотя и добавила тягот населению России, находясь на самом краю нашего раздольного Отечества. Уже само по себе такое нововведение Петра – столица, удаленная от внутренних областей Державы, – было исключением из нормального порядка устроения государственной жизни не только в России, но и в других странах, о чем много говорили и писали в свое время, пока к этому факту не привыкли[4].
По переписи 1714 г., то есть в год выхода указа о переселении ямщиков, в Петербурге насчитывалось 34 500 домов. В том же году 17 сентября вышел знаменитый указ Петра Первого о запрете строительства каменных зданий по всей России: «Запрещается во всем Государстве на несколько лет всякое каменное строение, какого б имяни ни было под разорением имения и ссылкою…»[5]. С целью быстрой застройки Петербурга были устроены Петром I на реке Тосне «кирпишные заводы», со временем переведенные ближе к городу[6]. Храм Преображения Господня при этих новых кирпичных заводах и церковь на Тосненском Яму имели тесные исторические связи, что подтверждается архивными материалами[7].
Все, что было полезного вокруг, шло в дело: по реке Тосне, впадающей в Неву, к Петербургу сплавлялся лес; на берегах стояли десятки обжиговых печей, производивших известь; в устье Тосны добывали камень… Там, на плитной ломке (теперь город Никольское), за два года до основания Тосненского Яма была устроена церковь Николая Чудотворца, история которой на протяжении трех веков не раз переплеталась с Тосненскими поселенцами.
Освоение Ингерманландии
Огромная область, заселенная преимущественно финскими народами, считалась новозавоеванной, войдя окончательно в состав России в 1721 году, после подписания Ништадтского мирного договора – последнего акта многолетней Северной войны. Созданная здесь первоначально в 1708 г. Ингерманландская губерния, в 1710 г. переименована в Санкт-Петербургскую. В состав Санкт-Петербургской губернии того времени входили современные области Ленинградская, Новгородская, Псковская, Тверская, южная часть Архангельской, запад Вологодской и Ярославской, часть Карелии. В 1703–1724 годах Санкт-Петербургскую губернию возглавлял генерал-губернатор Александр Данилович Меньшиков.
«В июле 1712 года, – сообщает историк Н.И. Костомаров, – велено было расписать всю землю в Ингерманландии на части и отвести участки под дворы и огороды в местах, назначенных для заведения жилых местностей[8]. Переводились насильно всяких чинов служилые люди отовсюду и получали в Ингерманландии землю с крестьянскими и бобыльскими дворами»[9].
Как заметил вышеупомянутый знаток отечественной истории, царь Петр I задумал заселить Ингерманландию русскими[10], для чего он своими указами переселил в Прибалтику множество своих подданных и даже, «строгий до беглых во всех краях Руси,.. делал в этом отношении послабление для Ингерманландии»[11]. И если пойманный беглый объявлял себя не помнящим родства, его отправляли для поселения в новозавоеванный край.
Л.В. Выскочков в статье «Об этническом составе сельского населения Северо-запада России (вторая половина XVIII-XIX в.)» пишет: «Северо-западный регион России издавна был зоной контакта славянских и прибалтийско-финских племен. Русское население оставалось на территории, отошедшей к Швеции после Столбовского договора 1617 г. Возвращение России в результате Северной войны берегов Балтики и основание Петербурга привели к заселению Ингерманландии русскими крестьянами-переселенцами из внутренних губерний».[12]
Легкий на подъем, привыкший к военным походам, Петр привел в движение и всю страну. В Ингерманландский край со всей России перемещались массы народа: регулярные войска, сформированные в Москве и других губернских городах, рекруты, мастеровые и работные люди, дворяне с детьми, добиравшиеся в столицу на государевы смотры[13], принудительно переселявшиеся на новые земли крестьяне и в растущие города – купцы, а «в новосозидаемый (Александро-Невский – Т.Ш.) монастырь монахи…»[14]. Гнали в Петербург и закованных в цепи арестантов, обвиняемых в государственных преступлениях.
Обозы везли к новой столице и в войска, расквартированные по всей губернии, провиант, оружие, амуницию, самые разнообразные материалы, без чего ни армия, ни флот, ни город существовать не могут; везли собранную в губерниях казну… Из губернских городов от Москвы к Новгороду и дальше к Петербургу по царской разнарядке гнали скот и табуны лошадей (порой до 900 голов).[15] Этим же путем шли в новую столицу России послы восточных стран.
А от Петербурга к Новгороду и на Москву в русскую глубинку двигались царские курьеры, чиновники, во множестве мотавшиеся по стране с самыми разнообразными поручениями, брели пленные шведы, русские инвалиды Северной войны, заключенные-колодники, приговоренные к каторге или ссылке.
Весь этот человеческий поток, движущийся в одну и другую сторону по дороге Петербург-Москва, нуждался в подводах. Если просмотреть указы Сената хотя бы за 1711–1715 годы, то можно насчитать сотни распоряжений, «приговоров» как писали тогда в официальных документах, требующих огромного количества подвод для перемещения людей и грузов. Так, например, для переезда великой княгини Натальи Алексеевны, сестры царя, из Москвы в Санкт-Петербург Сенат 27 ноября 1711 года приказал заготовить 800 подвод.[16]
Но подвод катастрофически не хватало. Крестьяне Санкт-Петербургской губернии, на которых лежала данная «подводная» повинность, были уже настолько разорены беспрерывной работой на военные и гражданские нужды государства, что даже «светлейший князь» Меньшиков обратился в Сенат с просьбой об освобождении населения своей губернии от ряда воинских повинностей в связи с полным разорением края.
Глава Санкт-Петербургской губернии в своем письме Сенату писал о том, что при переписи 1711 года выяснилось, что за несколько лет из 178.160 дворов «оказалось на 89.000 дворов менее», что «убыль сия произошла… от морового поветрия… от больших пожаров и разбоя». От такого разорения и новых рекрутских наборов «и достальные уездные люди бредут врознь и дворы пустеют».[17]
Митрополит Новгородский Иов, правящий архиерей Новгородской епархии[18], по традиции русской духовной власти печаловаться перед властью царской об угнетенных и обездоленных, в своих письмах к царю и его вельможам часто заступался за крестьян-труженников. Народу те годы было очень тяжко: надо было не только вырастить хлеб для семей и корм для скотины, что было непросто в условиях северного климата, но приходилось выполнять разные работы по указам царским, сенатским и губернаторским, содержать на постое войска и т. д. И это не год и не пять, а целых двадцать лет Северной войны!
«…От многих неудобоносимых податей, подвод и работ многие крестьяне разбрелись, а иные многие взяты в ямские охотники, а за них всякие подати платят и подводы, куды сколько ни спросят, ставят все достальные крестьяне, – с искренним сердоболием писал митрополит Иов к графу Ф.М. Апраксину,[19] – …в новгородском же уезде у крестьян стояли по три года драгуны и солдаты, и уфимцы, и башкиры, и казаки, и иные многие служилые люди, и офицеры с лошадьми и людьми своими, и их самих и лошадей их кормили крестьяне; и ныне у них же крестьян стоят рекруты и кормят их в тех же вотчинах».[20]
Но на этом тяготы крестьян не заканчиваются. «Такожде и волов черкасских пар семьсот, – пишет дальше митрополит Иов, – …овсом и сеном с удовольством по указу кормят крестьяне же. Да они ж ставят многия подводы под всякие полковые припасы и под ратных людей на поставах и на почтах по московской и санктпетербургской и по псковской и к Ладоге и к Нарве по дорогам непрестанно, и у сечки дубовых лесов, и у курения смолы работают… и укосныя сена и описной хлеб в Санкт-Питербурх и в Нарву и в Копорье и в иныя места возят непременно».[21]
«А домовые мои и монастырские крестьяне, – продолжает владыка Иов перечислять злоключения народные, – … на реке Сяси выжгли извести пятьдесят печей, да на реке Шелони пять печей, и тое известь возили с того времени и по-сё число возят; а ныне им же по приказу губернатора Александра Даниловича Меньшикова, велено на реке Тосне выжечь извести пятьдесят печей и свезти в Нарву и в Санкт-Питербурх».[22]
Но и это еще не всё. Митрополит Иов сообщает и о таких бедствиях народа: «…С тех же крестьян взято к корабельному строению в Санкт-Питербурх с три тысящи подвод с проводниками и с припасы, и были на работе по три месяца: а становились в наймах и кормах те с лошадьми работники всякой человек рублев по пятнадцати и по двадцати; с них же крестьян еще спрашивают в Нарву окладнаго и запросного хлеба по одиннадцати четвериков со двора, да в Санкт-Питербурх со всякаго двора по шести пудов сена».[23] Пытаясь достучаться до сердца царедворца, Владика Иов сообщает графу Апраксину: «И от тех и от иных многих несносных тягостей, пришли они, крестьяне, во всеконечное оскудение… Пожалуй, милостивый наш благодетель, любве ради Иисус Христовы, яви свое милостивое… о тех крестьянских нуждах благодеяние и спомоществование».[24]
Разбой на главной дороге страны
В упомянутом ранее письме губернатора Сенату Меньшиков жалуется и на разбой, охвативший всю губернию: «Кроме того, …бродят воры и разбойники большими шайками, которые разбили и пожгли многие села и деревни, а посланных для денежных и прочих зборов, так и в Санкт-Петербург отправленных мастеровых и работных, и градских жителей, и проезжих и прохожих всяких чинов людей грабят, убивают, бьют и мучат, а многих убивают до смерти; тех же, которых прикащики и старосты выбирают из крестьян в рекруты, отбивают и берут с собою на разбой. Служилых же людей в городах нет и послать для поимки воров некого».[25]
Разбой имел место по всей дороге от Москвы до Петербурга. Для борьбы с разбойниками употреблялись и регулярные войска. 22 мая 1712 г. Сенат приказал «…послать из Москвы по Новгородской дороге до Твери и до Торшку из гарнизона 100 человек конных с капитаном для того, что по той дороге являются воровские люди и проезжим чинят грабеж и убийства… и к вице-губернатору Санкт-Петербургской губернии писать же, чтоб из Новагорода для поимки таковых же воров послать 100 или 200 человек по разным дорогам».[26]
Увлеченный внешними задачами и военными успехами, царь долгое время не брал в расчет, что в стране по существу идет чуть ли не гражданская война: народ, доведенный до отчаяния всеобщей разрухой, вызванной переустройством русского мира, безвинно погибал тысячами.[27] Да и оказавшиеся в то время в разбойниках, далеко не все были злодеями: порой у человека не оставалось выбора, ведь повсюду за малейшую провинность ждали людей истязание, насилие, «отнятие имений», штрафы, долги государю[28], каторга, казни, исходившие от верховной власти. Даже придворный историк Карамзин писал по этому поводу: «…Пытки и казни служили средством нашего славного преобразования государственного».
Как тут не понять митрополита Иова Новгородского, который взывал к Петру Первому в письме от 25 сентября 1713 года: «Без любве бо друг другу никая, сиречь ни едина нам польза есть».[29] Митрополит Иов, который считается в числе сподвижников Петра Первого, не выдерживает степени народного страдания и пытается тронуть сердце царя, напоминая ему апостольское наставление.
В тот год, когда стали переселяться ямщики на новые земли, Петр Первый, пытаясь искоренить разбой на больших дорогах, особенно захлестнувший западную часть России, издал указ, в котором повелел карать разбойников смертью за душегубство; смертная казнь за разбой без человеческих жертв наказывалась теперь вырезкой ноздрей и ссылкой в каторгу. Это решение царя было послаблением по сравнению с предыдущими указами по разбою.[30]
Упомянутый указ царя имел прямое отношение к ямщикам, нередко становившимся жертвами либо свидетелями разбоя на большой дороге. Разбойники, жившие в лесах в непосредственной близости от почтовых ямов, грабя пассажиров, ямщиков нередко оставляли в живых. Возможно, некоторые из них были связаны с разбойниками родственными связями. Память о тех временах до сих пор не стерлась в Тосно: окраина городской застройки со стороны Москвы, где в начале XVIII века рос густой лес, и теперь среди местных жителей называется Резань от слова «резать».
Тяжкое бремя военного времени
Всю весну и лето 1714 года царь продолжал воевать со Швецией. Несколько русских побед венчала блестящая победа при Гангуте, одержанная под началом самого Петра Первого. Теперь это сражение является Днем воинской славы России. Тем же летом 1714 г. Петр овладел Аландскими островами и даже замышлял нападение на столицу Швеции Стокгольм, но ему помешала осень. Триумфатором возвращался царь в Петербург, получив чин вице-адмирала и шумно отметив свой успех.
Война же навалилась на народ тяжким бременем. Трудности военного времени, напряжение которых от года к году лишь нарастало, не давая народу никакой передышки, привели к тому, что за годы Северной войны, по замечанию историка Костомарова, «всякая казенная служба до крайности омерзела в глазах русского народа».[31]
Уже целое поколение русских родилось и выросло в условиях войны, продолжавшейся двадцать лет (с учетом военной кампании с Турцией). Повальные рекрутские наборы для армии и флота, когда из-за нехватки людей стали брать в рекруты недорослей (подростков), наборы работных людей для строительства Петербурга, крепостей, дорог, каналов и т. д., тяжелейшие условия содержания верноподданных, безвременно погибавших от голода, холода, отсутствия медицинской помощи в местах массового скопления людей, обескровили и измотали народ до крайней степени. Рекрутов часто перегоняли в скованном виде, держали их по тюрьмам и острогам, как преступников, плохо кормили. Поэтому одни умышленно калечили себя, другие бежали. Побеги приобрели небывалые размеры[32].
С пойманными поступали беспощадно, но «после многих строгих узаконений, царь принужден был объявить беглым надежду на прощение, если они возвратятся до апреля 1714 г.»[33]. Потом были новые льготные сроки: сентябрь того же года, 1‑го января 1715 года. В январе вышел указ «пойманным беглым рекрутам класть знак порохом – крест на левой руке; а дававших им притон ссылать на галеры…».[34]
Спасения не было никому. И губернаторов могли «сковать за ноги и на шею положить цепь и держать в приказе…».[35] А уж давать «сказки» (сведения) «в расспросе и с пыток и с огня» в те годы довелось многим.
4 октября 1714 года царь и Сенат приказали приехать в Петербург всем губернаторам «со всеми ведомостями по ответствованию прошлых лет с 1711 году,… також с ведомостями нынешняго 1714 году… в посылке денежныя казны,… (сколько) отправлено рекрут, лошадей и протчаго, быть в С.-Питербурх в ноябре месяце нынешняго 1714 году, неотымаясь ничем…. чтоб они, губернаторы и лантрихтеры, недосланные в нынешний 1714 год во все определенные места деньги, кроме мундирных, и амуницию, привезли с собою в С.-Питербурх, а на мундир и амуницию отослали в Москву в Военную канцелярию».[36]
Так что осенью 1714 года по России не только ямщички собирались в дальнюю дорогу к новой столице, но и товарищи губернаторы, которых «господами» в официальных документах того времени не называли, а именовали именно «товарищами». Нередко и царь употреблял такое обращение, особенно в своих речах к драгунам, солдатам и матросам.
8 декабря 1714 года выходит характерный для того времени царский указ о порядке подачи челобитных: предписывалось каждому «в своей обиде» обращаться на местах, «где кому челобитную подать надлежит». Кому куда обращаться, о том людям должны были сообщать писцы, приписав в конце челобитных свои имена и чины. «А когда неправдою вершат, – говорилось в указе, – или станут волочить, и когда в полгода не вершат, то после полугоду вольно бить челом вышнему командиру над тем судьею, а потом губернатору; а если губернатор неправедно вершит или решения другую полгода не даст, то бить челом в Сенате; а буде и в Сенате тако же учинят, то бить челом самому его царскому величеству; а ежели кто по сему его царского величества указу поступать не будет, и будут подавать челобитные» ему или в Сенат, то и «челобитчики, тако ж и вышереченные писцы, яко преслушники, наказаны будут жестоким наказанием».[37]
Из этого указа следует, что человек из губернии, дела которого начинались в провинции, а завершались в Петербурге, оказавшись в столице в связи со своим делом и каким-то образом пострадав, не имел здесь никакой защиты и управы. По указу царя обиженный человек теперь мог начинать хлопоты, лишь вернувшись домой. Ямщики, переселявшиеся в Петербург и полностью зависевшие от своих губернских и городских начальников, в столице оказывались совершенно бесправными в случаях злоупотребления на местах. А так как с царившей в стране неразберихой, сопутствовавшей перестройке, недоразумений случалось множество, можно представить себе, как страдали люди, челобитные которых в столице перестали принимать. И хотя, судя по делам и приговорам Сената, отдельные челобитные частных лиц и рассматривались, но основная часть людей оказалась без возможности добиться правды при таких расстояниях и такой обстановке на дорогах.
«Дорога жизни» петровской эпохи
Для достижения целей, которые Петр Первый перед собой поставил, царю все время нужны были свежие силы из внутренних губерний России. Нужна была и хорошая дорога – эта питательная жила войны и огромной стройки. А дорога между Новгородом и Петербургом в это время была «очень извилиста» и требовала «дальних объездов».[38] «Не только сам город, но и окрестности, – писал очевидец о дороге вблизи Петербурга, – настолько болотисты и низменны, что сюда ведет одна-единственная дорога, которая затем неподалеку от города разветвляется, и эти две дороги к тому же так скверны, что осенью и весной можно дюжинами считать мертвых лошадей, которые будучи в упряжке задохнулись в болоте».[39]
Время и обстоятельства потребовали сооружения прямой дороги Петербург-Новгород-Москва. «Строительство началось с отрезка дороги от Петербурга до Волхова, где в 1713 году царь приказал поселить ямщиков, – пишут авторы книги «Главная дорога России…». – …Для быстрого осуществления проекта были задействованы громадные силы. Так, в одном из указов говорилось: «В нынешнем 1715 году января в 20 день по его великого государя указу велено к новопроложенной большой дороге, которую велено строить… от Санкт-Петербурга до реки Волхова выслать работных людей с городов Санкт-Петербургской губернии: с Новгорода с посаду и с уезду, со Пскова, со Ржевы Володимировой, с Пошехонья и с тех городов и уездов с двадцати семи тысяч четырехсот тридцати дворов, которым намостить одной дороги, что осталось от прежнего мощения, сорок три тысячи четыреста сорок четыре сажени…»».[40]
Во времена Петра Первого была проведена реформа системы мер, когда сажень стала длиной в 2,1336 м. Верста в 500 саженей составила 1066,8 м. До этих перемен длинна версты в России в 500 саженей составляла 977,9 м. Показательна эта перемена мер. Даже, казалось бы, в нейтральном для реформирования государственной жизни деле царь устанавливал порядок иноземный, отменяя сложившиеся за века отечественной истории нормы.
По царскому указу на строительство дороги должен был явиться с 10 дворов один работник с подводой для вывоза каждым «по сорок дерев». В зимнее время предписывалось свезти в «указные места» девяносто восемь тысяч девятьсот «дерев». Дорогу планировалось расчистить на обе стороны на тридцать саженей.[41]
Дорожными работами руководили: в 1715 году дворянин Евстигней Глазов, в 1716–1719 гг. подполковник Путилов. «Английский путешественник Ханвей, – отмечается в упомянутом исследовании, – сделал подсчет деревьев, использованных для строительства этой дороги протяженностью 150 верст: при ширине дороги в 46 футов (14 метров)[42] потребовалось 2 100 000 деревьев».[43]
«Дорогу новую, которую делают к Волхову, – указывал Петр Первый в 1716 году, – чтобы на середине было выше… для стоку воды; бревен по концам не класть, а где жидкое место, тут бревнами и землею, а не фашинами мостить, как шведскую старую работу здесь видеть можно».[44]
Таким образом, в 1714–1715 годах, когда ямщики стали прибывать в Петербург, строительство «прешпективной» (перспективной – Т.Ш.) дороги, как называли Московский тракт в официальных документах того времени, еще было в самом разгаре. В книге «Главная дорога России…» сообщается, что, переезжавший в 1716 году в новую столицу, ганноверский посланник Ф.-Х. Вебер насчитал 24 яма – столько же, сколько их будет спустя десятилетия. Уже в 1718 году, по сообщению того же Вебера, «все работы по проложению нового пути, стоившие громадных издержек, окончены».
Таковы были рассмотренные выше некоторые исторические особенности Петровского времени, внутреннее положение новозавоеванного края, жизнь людей в Санкт-Петербургской губернии к моменту основания Тосненского Яма.
Комментировать