Проза — Свенцицкий В.П.

Бог или царь?

Ждали “заба­стов­щи­ков”…

Ещё с вечера сотня каза­ков рас­по­ло­жи­лась на опушке леса, мимо кото­рого должны были идти рабо­чие “сни­мать” сосед­нюю фабрику.

Ночь была тём­ная, сырая. Время ползло мед­ленно. Каза­лось, небо стало навсе­гда тяжё­лым и чёр­ным, — нико­гда на него не взой­дёт тёп­лое, яркое солнце.

Сол­даты полу­дре­мали. Изредка кто-нибудь пере­бра­сы­вался отдель­ными словами.

Казак Под­дуб­ный, широ­ко­пле­чий ску­ла­стый малый, раз­ва­лив­шись на животе, рас­то­пы­рив ноги и под­перши кула­ком колю­чий выбри­тый под­бо­ро­док, по обык­но­ве­нию под­драз­ни­вал тихого, малень­кого Ефи­менко, сектанта-штундиста.

— Вот тебе и “не убий!”, — гово­рил он. — Как при­ка­жут “пли!” — дер­жись только.

Ефи­менко молчал.

— Слово Божие, слово Божие! — где уж там… Знай слу­шайся: раз, два… вот те и вся Библия!

Ефи­менко заво­ро­чался под шине­лью и отры­ви­сто сказал:

— Кущун­ству­ешь!..

— Уж это там я не знаю, — упрямо про­дол­жал Под­дуб­ный, — только что, велят тебе стре­лять, и будешь: потому — при­сяга, крест цело­вали. А то: “Не убий”. Началь­ство знает. Гос­подь прямо ска­зал: слу­шай­тесь началь­ства — от Бога оно!

— Не разу­ме­ешь Писа­ния! — нехотя ото­звался Ефименко.

— Да уж ты, известно, книж­ник — только как же это ты про­тив слова-то Божия пой­дёшь. Началь­ник ска­жет: пли!, а ты: нет, мол, ваше бла­го­ро­дие, вас слу­шаться не при­ка­зано! Эх ты, секта!..

Ефп­менко резко повер­нул свое худень­кое тельце и твёрдо сказал:

— Бог или царь!

— Что Бог или царь? — тоже лениво пово­ра­чи­ва­ясь, спро­сил Поддубный.

— Бог или царь, говорю, — двум гос­по­дам не слу­жат, понял?

— Секта!.. А царь не от Бога что ль? Сердце-то царёво, зна­ешь, чай: в руце Божьей!..

— Слу­шай ты, — строго и вну­ши­тельно заго­во­рил Ефи­менко, — правду гово­ришь ты, сердце царёво в руце Божьей, да что отсюда выхо­дит? Пред Богом оно ответ даёт, за вся­кое своё бие­нье. А коли хоть и царь уби­вать велит — гре­шит он. Про вся­кого чело­века то же ска­зано: волос с головы его не упа­дёт без воли Отца, — ну, а коли ты огра­бишь кого, что ж, тоже на Бога свалишь?

— Ну поехал, закон­ник! Ничего я этого не знаю; только что Гос­подь одно ска­зал: пови­нуй­тесь началь­ству — от Бога оно!

— Да ска­зано: вла­стям пре­дер­жа­щим пови­нуй­теся несть бо власть аще не от Бога. Но можешь ли ты ещё слово-то Божие разу­меть? Не вся­кому оно открывается-то.

— Ладно!

— Ска­зал ещё Гос­подь: царю цар­ское, а Богу Божье, зна­чит, коли царь Божьего тре­бует — гре­шит он! Нигде Гос­подь не гово­рил, что началь­ство больше Самого Гос­пода слу­шать надо. Нет. А коли какой началь­ник без­бож­ное дело застав­ляет делать, зна­ешь, что велел Гос­подь отвечать?

— Ну?

— То-то вот. Писа­ния не разу­ме­ешь. В Дея­ниях апо­столь­ских, зна­ешь, что гово­рится? Двух, Петра да Иоанна, к началь­ни­кам при­вели и гово­рят: бросьте народ учить, мы вам не при­ка­зы­ваем, а свя­той апо­стол отве­чает: разве хорошо пред Богом вас, началь­ни­ков, больше Бога слу­шаться? Ну, и не послу­шал их. Вот как. И все-то почи­тай апо­столы за непо­слу­ша­ние вла­стям были каз­нимы. Гос­подь велел началь­ству пови­но­ваться! Да велел только до тех пор, поку­дова началь­ство без­бож­ного дела не тре­бует. А разве “пли” — не без­бож­ное дело?

— Вот посмот­рим, запо­ешь не то зав­тра-то, — сон­ным голо­сом, почти засы­пая, про­бор­мо­тал Поддубный.

Начи­нало све­тать, мут­ный свет кло­чьями про­би­вался сквозь серую мглу. Где-то за лесом не то кто-то пла­кал, не то собака лаяла… Белый туман под­ни­мался над пожел­тев­шей травой.

Вдруг откуда-то издали послы­шался почти неуло­ви­мый гул.

— Идут!

Это слово, про­из­не­сен­ное кем-то из каза­ков, как искра, про­бе­жало по всем.

— Идут!

И все тяжело и сурово стали поды­маться с земли.

Дей­стви­тельно, на краю села чёр­ной, кри­вой лен­той пока­за­лась толпа народа. Лента росла, шири­лась, можно уже было разо­брать, что это дви­жутся люди, а вме­сте с тем рос строй­ный гул, кото­рый начи­нал похо­дить на какую-то груст­ную, про­тяж­ную песню.

Под­дуб­ный крас­ными от пло­хого сна гла­зами бес­смыс­ленно смот­рел на клубы под­ни­мав­ше­гося тумана.

— На лошадь! — ско­ман­до­вал офи­цер, ёжась от холода и плат­ком оти­рая мок­рые усы.

А толпа всё росла, всё при­бли­жа­лась. Песня ста­но­ви­лась всё ясней, всё протяжнее.

Казаки выстро­и­лись в ряд, пре­гра­див дорогу. Лошади фыр­кали и нетер­пе­ливо били о сырую, холод­ную землю.

— Ну, секта! дер­жись теперь, — бурк­нул впол­го­лоса Под­дуб­ный сво­ему соседу Ефименко.

В это время толпа подо­шла совсем близко. Гроз­ные крики напол­няли сырой туман­ный воз­дух, и вдруг град кам­ней, как дождь, поле­тел на солдат.

Офи­цер, что-то крича, махал рукой и куда-то пока­зы­вал нагайкой.

Залп. Снова град кам­ней. Оглу­ши­тель­ный рёв толпы и про­тяж­ное, чистое эхо.

К Ефи­менко, кото­рый, не дви­га­ясь, сидел на своей лошади, под­ска­кал офицер.

— Стре­ляй!.. Стре­ляй, собака!.. — зады­ха­ясь крик­нул он на него нече­ло­ве­че­ским голосом.

— Бог или царь!.. — тихо, едва внятно выго­во­рил сектант.

Офи­цер хотел что-то крик­нуть и вдруг, выхва­тив револь­вер, выстре­лил Ефи­менко в голову.

Лошадь рва­ну­лась в сто­рону, и малень­кое тре­пе­тав­шее тело непо­кор­ного казака бес­сильно упало в холод­ную грязь.

По изда­нию: Два пути. 1906. N 1. С. 10–14. Пере­из­да­ние: Новый жур­нал. 2010. N 261.
Пуб­ли­ка­тор: С. В. Чертков

Мать

I

Это слу­чи­лось поздно вечером.

Ниночку при­везли в авто­мо­биле какие-то люди. В ком­нату внесли на руках и поло­жили на постель. Они успо­ка­и­вали Анну Гри­го­рьевну. Брали её за руки. Гово­рили что-то. Но Анна Гри­го­рьевна могла понять только одно: Ниночку чуть не убил за горо­дом какой-то бро­дяга — слу­чайно про­ез­жав­шие в авто­мо­биле люди спасли её.

В ком­натку набра­лось много народа. Все чужие, незна­ко­мые лица. Гово­рили шумно и горячо. Но Анна Гри­го­рьевна не могла встать с места и непо­движно сидела около постели.

Нако­нец ушли. И в малень­ких ком­нат­ках стало совсем тихо.

Ниночка лежала несколько часов в глу­бо­ком обмо­роке. Когда очну­лась и уви­дала над собой лицо бабушки, с такими жал­кими, испу­ган­ными гла­зами и странно полу­от­кры­тым ртом, начала пла­кать бес­сильно и тихо. Ско­рей закрыла глаза, не могла смотреть…

Ста­рушка не выдер­жала, обхва­тила руками голову своей Ниночки, при­пала к ней и зарыдала:

— Деточка ты моя… Малень­кая ты моя…

Ниночка нена­долго при­хо­дила в себя, смот­рела сквозь слёзы на скло­нив­ше­еся над ней испу­ган­ное, жал­кое лицо бабушки и снова впа­дала в полузабытьё.

Утром начался бред.

При­хо­дил док­тор, ста­ри­чок, худень­кий, лысый, в боль­ших очках в чёр­ной оправе. Про­пи­сал рецепт и сказал:

— Опас­ного ничего нет, боль­ная нуж­да­ется в абсо­лют­ном покое…

Опять в малень­ких ком­на­тах целый день тол­пи­лись какие-то люди. О чём-то спра­ши­вали Анну Гри­го­рьевну. Что-то объ­яс­няли ей…