Псково-Печерская обитель
Горшок олифы
Зто случилось в Псково-Печерской обители, где я обучался иконописи.
Был у отца Зинона келейник Юра Ф., парень очень добрый, исполнительный, но изрядно бестолковый.
Как-то задумали мы в мастерской варить янтарную олифу. Отец Зинон сказал, что в магазинах продают всякую дрянь (время-то было смутное, перестроечное), которой иконы покрывать ни в коем случае нельзя, так что будем варить олифу сами, как это делали древние мастера.
Сказано — сделано. Натолкли мелко янтаря плошку, «распустили» его на углях, залили кипящим льняным маслом, добавили сурика железного и поставили в чугунке в русскую печь, чтобы олифа «дошла». А выдерживать ее в горячей печи нужно не меньше недели.
Вонь от этой выдержки была такая, что весь монастырь в прямом смысле задыхался от нее. Но отец Зинон был человеком очень целеустремленным. «Пусть терпят», — сказал он сурово, и точка.
Сложность заключалась в том, что сосуд с олифой нужно было каждый день вынимать из печки, чтобы протопить ее, — была зима, — а вечером ставить обратно. Делал все это Юра по долгу своего послушания. Пять дней он справлялся с этим отлично, а на шестой, когда до готовности олифы оставалось всего-то ничего, рука его с ухватом дрогнула.
Захожу я после обеда в мастерскую, а картина такая: стоит уперши руки в бока совершенно разъяренный отец Зинон, а Юра ползает перед ним на коленях, янтарную жидкость тряпкой собирает и в горшок ее выжимает.
Долго бранил келейника мастер, но делать нечего: слава Богу, что удалось собрать хоть маленький горшочек, хоть его до дела довести, чтобы как-то оправдать страдания братии.
«Только смотри у меня, горшок не опрокинь!» — строго-настрого заповедал отец Зинон, а Юра даже исполнил что-то вроде танца, показывая, что все будет в порядке.
Прошло еще два дня. Маленький горшок готовой уже олифы нужно было просто вынуть и затопить печь.
Мы прогуливались с отцом Зиноном по горке, когда из трубы нашей мастерской повалил подозрительно черный дым — это Юра растопил печь.
Отец Зинон отчего-то вдруг забеспокоился, поспешил в дом. «Надеюсь, олифу ты вынул?.. — начал было он, и вдруг глаза его округлились и рука сама вытянулась в направлении пламени. — Это что?!!»
В белом огне отчетливо виднелись черные очертания пресловутого горшочка, а языки пламени заворачивались аж в трубу… Олифа горела отлично!
«Ой!» — сказал Юра и на всякий случай выскочил в сени.
Гнев аввы Зинона был велик, но прошел довольно скоро. Остались мы до лета без янтарной олифы, потом все-таки сварили ее, но за всем процессом очень внимательно наблюдал сам отец Зинон. Не дай Бог чего опять случится…
Святой вратарь
По древней традиции монастырский сторож на воротах называется «вратарь». Послушание тяжелое — нужно вставать раньше всех, открывать святые ворота к ранней службе, целый день иметь дело с народом, который проходит мимо, выслушивать всякие глупости, а иногда соприкасаться с душевнобольными или пьяницами. Вратарями обычно назначали людей крепких, высоких, чтобы в случае чего силу применить и дать отпор.
Но встречались среди них люди абсолютно святые. Так, в Псково-Печерской обители был вратарь — монах Филарет. Он сорок лет (!) ежедневно стоял на воротах. В храме бывал всего один раз в неделю, и то несколько минут во время помазания освященным елеем. Причащался один раз в год — в Великий Четверг, а потом опять спешил на место послушания.
Нужно помнить, что время-то было советское и народ в Печеры приходил разный. Сколько насмешек довелось выдержать отцу Филарету, сколько глумления и злобы! Но он всегда был в добром расположении духа, всегда встречал людей улыбкой: кого-то утешал, кого-то вразумлял.
Так прошел он свое монашеское поприще, и к концу жизни братия стала замечать в нем дар прозорливости. К нему обращались за духовным советом не только богомольцы, но и священники.
Поэтому не важно, к какому послушанию (в монастыре или в жизни) ты призван. Важно проходить его так, как будто доверил тебе его Сам Господь Бог.
Видевший царя
В Псково-Печорской обители было много разных людей, но мне хорошо помнится послушник Василий девяноста семи лет. Он был родной брат схииеродиакона Марка, человека смиренного, бывшего келейником у шести наместников и умершего в сто шесть лет. Василий пришел в монастырь глубоким старцем, потому что ухаживать за ним было некому. «У меня пять жен было, и все померли!» — гордо заявлял он. Остались ли у него дети, история умалчивает. Зато он сам рассказывал, как живого царя видел на станции Дно. «Такой красивый, высокий!» — умиленно сощуривал глаза Василий. Надо сказать, что сам он был чрезвычайно низенького роста, потому царь ему и показался высоким.
Жил Василий в лазарете вместе с другими немощными монахами. За ними ухаживал иеродиакон Никандр, человек очень добрый, но со странностями. Наш герой отчего-то возненавидел отца Никандра и так говорил о нем: «Должна была родиться скотина, а родился Никандр. Ты посмотри, как он воду пьет!..» А чаевничал отец Никандр очень красиво, пил из блюдечка по-купечески, с присвистом, и сахаром хрустел вприкуску.
Иногда на Василия, как он сам говорил, находило. То кается, плачет как ребенок, то дерзко отвечает просившему прощения перед Святым Причастием отцу Анании: «Ни за что не прощу!»
А однажды на Пасху такое устроил: вышел на Успенскую площадь, сел на ступеньки и стал кричать во весь голос: «Люди добрые! Помогите, спасите! У меня всё отняли: спинжак не дають, пензию не дають, кусок хлеба на Пасху и то не дають!»
Вокруг него туристы собрались, тогда их было много, люди советские, справедливые, возмущаются монастырскими порядками, а Василий только дрова в печь подбрасывает.
Случилось, что в это время мимо проходил наместник отец Гавриил с помощниками. Остановился, выслушал внимательно пламенную речь старчика и говорит помощникам: «Принесите ему кусок хлеба!» Наказывать «бунтаря», конечно, не стали, но подрясник на всякий случай с него сняли. Чтоб не чернил, так сказать, честь одежды иноческой.
Вот еще случай, свидетелем которого был я. Однажды упал Василий, ушибся, и на службу его привезли в коляске. Он молчаливо всю литургию перед царскими вратами полулежал, причастился благоговейно, а когда священник ему крест давал после службы, спросил тихо: «Батюшка, а когда меня отпевать-то будут?» Видимо, решил, что помер.
Умер он тихо и спокойно без малого ста лет и похоронен в Богом зданных пещерах.
Комментировать