- Родная земля
- Кладовая солнца
- На Дальнем Востоке
- Орлиное гнездо
- Голубые песцы
- Зверь бурундук
- Рождение Кастрюльки
- Барс
- Кавказские рассказы
- Желтая круча
- Саид
- Басни Крылова
- "Рыцарь"
- Мужество
- Гость
- Колобок
- У росстани
- Лес
- Красные горы
- Море
- У Марьи Моревны
- Солнечные ночи
- Кандалакша
- Река Нива
- По Имандре
- Олений остров
- Хибинские горы
- Лесная капель
- Весна света
- Начало весны света
- Рубиновый глаз
- Весенний мороз
- Голубые тени
- Медленная весна
- Дорога в конце марта
- Земля показалась
- Весенний ручей
- Первые ручьи
- Майский мороз
- Природные барометры
- Запоздалый ручей
- Весна воды
- Ручей и тропинка
- Светлая капель
- Окладной теплый дождь
- Первая песня воды
- Песня воды
- Эолова арфа
- Первый цветок
- Начало весны воды
- Дорога
- Свет капелек
- Перед вечером
- Время пчел выставлять
- Наст
- Весенняя уборка
- Ореховые дымки
- Слезы радости
- Живые ночи
- Заячья шерсть
- Движение весны
- Цветут березки
- Весенний переворот
- Первый зеленый шум
- Первое кукование
- Землеройка
- Отражение
- Черемуха
- Гости
- Бедная мысль
- Жизнь на ремешке
- Девушка в березах
- Иволги
- Мёд
- Верхняя мутовка
- Расставание и встреча
- Неведомому другу
- Лягушки ожили
- Первый соловей
- Майские жуки
- Гроза
- Отцветает черемуха
- Суковатое бревно
- Осиновый пух
- Недовольная лягушка
- Первый рак
- Звонкое утро
- Реки цветов
- Солнечная опушка
- Лесной ручей
- Ромашка
- Красные шишки
- Цветущие травы
- Расцвет шиповника
- Ель и березка
- Мой гриб
- Анютины глазки
- Иван-чай
- Звери
- Лесное кладбище
- Темный лес
- Пень-муравейник
- Зарастающая поляна
- Лесные жилища
- Хозяин
- Кукушка
- Ветер в лесу
- Сушь
- Рожь наливает
- Горлинка
- Закат года
- Осинкам холодно
- Осенняя роска
- Осень
- Листопад
- Осень
- Роса
- Ветреный день
- Всходы
- Последние цветы
- Силач
- Березы
- На воре шапка горит
- Парашют
- Рябина краснеет
- Заводь
- Первый мороз
- Борьба за жизнь
- Белки
- Тень человека
- Барсук
- Власть красоты
- Иван-да-Марья
- Туман
- Гуси-лебеди
- Осенние листики
- Поздняя осень
- Быстрик
- Деревья в лесу
- Кристальный день
- Барсуки
- Деревья в плену
- Беличья память
- Лиловое небо
- Рождение месяца
- Мои тетрадки
- Мои тетрадки
- Гусек
- Дедушкин валенок
- О чем шепчутся раки
- Таинственный ящик
- Синий лапоть
- Дрова
- Старухин рай
- Жалейка
- Сочинитель
- Лимон
- Голубая стрекоза
- Как заяц сапоги съел
- Старый гриб
- Соловей
- Ботик
- Дети
- Жизнь возле пня
- Папа-доктор
- Козочка
- Роман
- Бабушка и внучка
- Лисичкин хлеб
- Лисичкин хлеб
- Золотой луг
- Белый ожерелок
- Журка
- Ребята и утята
- Луговка
- Гаечки
- Говорящий грач
- "Изобретатель"
- Ёж
- Филин
- Муравьи
- Ночевки зайца
- Лягушонок
- Курица на столбах
- Выскочка
- Хромка
- Верхоплавка
- Этажи леса
- Дергач и перепелка
- Матрешка в картошке
- Щегол-турлукан
- Гуси с лиловыми шеями
- Звери-кормилицы
- Пиковая дама
- Куница-медовка
- Охота
- Моим молодым друзьям
- Смертный пробег
- Гон
- Дружба
- Лесные загадки
- Птичий сон
- Двойной выстрел
- Птицы под снегом
- Болото
- Разговор птиц и зверей
- Рябчики
- Зайцы-профессора
- Беляк
- Стремительный русак
- Сметливый беляк
- Орел
- Медведи
- Охотничьи собаки
- Охотничьи собаки
- Лада
- Белая радуга
- Соловей-топограф
- Первая стойка
- Ужасная встреча
- Школа в кустах
- Ярик
- Кэт
- Анчар
- Предательская колбаса
- Теплые места
- Как я научил своих собак горох есть
- Серая сова
- Часть I. Путешествие в страну непуганых птиц и зверей
- Часть II. Королева бобров
- Примечания
Гон
Пришел ко мне Федор из Раменья, промысловый охотник. Раменье недалеко от Москвы, всего несколько часов, и все-таки сохранились тут настоящие промышленники, всю зиму только и занимающиеся охотой на лисиц, зайцев, белок и куниц. Занятые люди, и среди них этот Федор, по мастерству своему башмачник, ему охота, конечно, невыгодна, да вот поди рассуди людей.
Федор прослышал, будто у нас лисиц много развелось, пришел ко мне проведать, привел своих собак, известных в нашем краю, один Соловей, другой называется вроде как бы по-французски — Рестон.
Соловей — великан смешанной породы костромича, борзой, дворняжки — все спуталось, и получилась безобманная промысловая собака лисиц с ним хочешь стреляй, а хочешь — так бери, если только не успеет занориться, непременно загоняет и не изорвет, а сядет против нее и бумкнет, охотник приходит и добивает.
От Соловья выходят щенки, с виду совершенно дворные, но в работе прекрасные, ходят и по зайцам, и по лисицам, и по куницам, забираются в барсучьи ходы и там, под землей глубоко, гонят, как на земле, еле слышно, и кто этого не знает, очень удивительно и почему-то даже смешно.
Федоровская порода известная.
Последний сын Соловья, кобель по второму полю, особенно умен, но вид бери и на цепь сажай двор караулить.
Московские охотники только головами качают:
— Это не собака!
Да так и зовут.
Шарик.
Я сам зову этого лохматого, рыжего, совершенно дворного кобеля Шариком, но не потому, что презираю, как москвичи, федоровскую породу, а просто язык не повертывается назвать такого обыкновенного кобеля Аристоном.
Какие-нибудь тертые егеря барских времен, наверно, сбили Федора на древнегреческое имя, но мужицкий язык оживил мертвое слово. Рестон, и дальше рациональное объяснение: Рестон значит резкий тон, с упрощением — рез-тон.
Ну, вот, под седьмое число октября месяца приходит ко мне Федор, с ним Соловей и этот рыжий Шарик. Наши деревенские охотники все, у кого есть хоть какое-нибудь ружьишко, с вечера объявились и назвались вместе идти. А неохотники всю затею всерьез приняли и просили:
— Волка убейте!
Всем этим охотникам родоначальник сосед мой слесарь Томилин, человек лет за сорок, семья — девять человек, не прокормишь же всех лужением самоваров да починкой ведер, вот он и занялся еще и ружьями, собирает из всякого лома и особенно хвалится своими пружинами.
Изредка я очень люблю эти деревенские охоты, но держусь всегда в стороне, потому что каждую охоту непременно у кого-нибудь разрывает ружье. Да немудрено, простым глазом издали видишь, как сверкают там и тут на стволах заплаты на медном припое. У одного даже и курок на веревочке: взлетает вверх после выстрела и потом висит. Но это им нипочем, и что ружья в цель не попадают — тоже ничего, только бы ахали…
В особенности страшны мне шомполки, заряженные с прошлого года, в начале охоты их обыкновенно всем миром разряжают в воздух, и потом, когда хозяин продувает дым и он, синий, выходит не только в капсюль, а фонтаном во все стороны, все хохочут и говорят:
— Решето! Отдай бабе муку отсевать.
И так сами над собой все потешаются. У нас предмет охоты иногда листопадник-белячок, величиной с крысу, ни к чему не обязывает, а радости охотничьей и хлопот все равно, как и за мамонтом. И так славно бывает, когда на выходе тот охотник со взлетающим курком погрозится в лес тому невиданному мамонту и скажет:
— Вот, погляди, я тебе галифе отобью!
Конечно, если бы настоящий мамонт, непременно бы кто-нибудь сказал:
— Не хвались, как бы тебе галифе не отбил.
Но тут просто:
— Ты лучше гляди, не улетел бы курок…
И какое волнение! Мастер Томилин перед охотой встает часа в два ночи, проверяет погоду. Я это слышу, встаю и ставлю себе самовар.
Три часа ночи.
Мы с Федором чай пьем. Видно напротив, что и Томилин с сыном чай пьют. Разговор у нас о зайце, что хуже нет разыскивать в листопад — очень крепко лежит.
Четыре часа.
Чай продолжается. Разговор о лисице, какая она хитрая. Сотни примеров.
В пять часов решаем вопрос, как лучше всего выгнать дупляную куницу. Решаем: лучше всего лыжей дерево почесать, она подумает — человек лезет, и выскочит.
В окне начинается белая муть рассвета. Охотники все собрались под окном и на лавочке тихо беседуют.
Подымаемся. Среди нас нет ни одного из тех досадных людей, кто вперед перед всяким делом общественным думает про себя, что ничего не выйдет, плетется хило и слегка оживает, когда против ожидания вышло удачно.
И даже эта тяжелая муть рассвета не смущает нас, напротив, едва ли кто-нибудь из нас променял бы это на весенний соловьиный дачный восход.
Только поздней осенью бывает так хорошо, когда после ночного дождя с трудом начинает редеть ночная мгла, и радостно обозначится солнце, и падают везде капли с деревьев, будто каждое дерево умывается.
Тогда шорох в лесу бывает постоянный, и все кажется, будто кто-то сзади подкрадывается. Но будь спокоен, это не враг, и не друг идет, а лесной житель сам по себе проходит на зимнюю спячку.
Змея прошла очень тихо и вяло, видно, ползучий гад убирается под землю. Ей нет никакого дела до меня, чуть движется, шурша осенней листвой.
До чего хорошо пахнет!
Кто-то сказал в стороне два слова. Я подумал, это мне кажется так, слух мой сам дополнил к шелесту умирающей природы два бодрых человеческих слова. Или, может быть, чокнула неугомонная белка? Но скоро опять повторилось, и я оглянулся на охотников.
Они все замерли в ожидании, что вот-вот выскочит заяц из частого ельника.
Где же это и кто сказал?
Или, может быть, это идут женщины за поздними рыжиками и, настороженные лесным шорохом, изредка очень осторожно одна с другой переговариваются.
— Равняй, равняй! — услыхал я над собой высоко.
Я понял, что это не люди идут в лесу, а дикие гуси высоко вверху подбодряют друг друга.
Великий показался, наконец, в прогалочке между золотыми березами, гусиный караван, сосчитать бы, но не успеешь. Палочкой я отмерил вверху пятнадцать штук и, переложив ее по всему треугольнику, высчитал всего гусей в караване больше двухсот.
На жировке в частом ельнике изредка раздавалось «бам!» Соловья. Ему там очень трудно разобраться в следах: ночной дождик проник и в густель и сильно подпортил жировку.
Этот густейший молоденький ельник наши охотники назвали чемоданом, и все уверены, что заяц теперь в чемодане.
Охотники говорят:
— Листа боится, капели, его теперь не спихнешь.
— Как гвоздем пришило!
— Не так в листе дело и в капели, главное, лежит крепко, потому что начинает белеть, я сам видел: галифе белые, а сам серый.
— Ну, ежели галифе побелели, тогда не спихнешь, его в чемодане, как гвоздями, пришило.
Смолой, как сметаной, облило весь ствол единственной высокой ели над густелью, и весь этот еловый чемодан был засыпан опавшими березовыми листочками, и всё новые и новые падали с тихим шепотом.
Зевнув, один охотник сказал, глядя на засыпанный ельник:
— Комод и комод!
Зевнул и сам мастер Томилин.
С тем ли шли: зевать на охоте!
Мастер Томилин сказал:
— Не помочь ли нам Соловью?
Смерили глазами чемодан, как бы взвешивая свои силы, пролезешь через него или застрянешь.
И вдруг все вскочили, решив помогать Соловью.
И ринулись с криком на чемодан, сверкая на проглянувшем солнышке заплатами чиненых стволов.
Всем командир мастер Томилин врезался в самую середку, и чем его сильней там кололо, тем сильней он орал.
Все орали, шипели, взвизгивали, взлаивали: нигде таких голосов не услышишь больше у человека, и, верно, это осталось от тех времен, когда охотились на мамонта.
Выстрел.
И отчаянный крик:
— Пошел!
Первая, самая трудная часть охоты кончилась, все равно, как если бы фитиль подложили под бочку с порохом, целый час он горел и вдруг, наконец, порох взорвался.
— Пошел!
И каждому надо было в радости и в азарте крикнуть:
— Пошел, пошел!
Уверенный и частый раздался гон Соловья, и после него, подвалив, Шарик ударил, Рестон, действительно, очень резко рез-тон.
Вмиг вся молодежь, как гончие, не разбирая ничего, врассыпную бросается куда-то перехватывать, и с нею мастер Томилин, как молодой — откуда что взялось, — летит, как лось, ломая кусты.
Таким никогда не подстоять зайца, но, может быть, им это и не надо, их счастье — быстро бежать по лесу и гнать, как гончая.
Мы с Федором, старые воробьи, переглянулись, улыбнулись, прислушались к гону и, поняв, куда завертывает заяц, стали: он тут на лесной полянке перед самым входом в чемодан, я немного подальше на развилочке трех зеленых дорог между старым высоким лесом и частым мелятником.
И едва только затих большой, как от лося, треск кустов, ломаемых на бегу сорокалетним охотником, далеко впереди на зеленой дорожке, между большим лесом и частым мелятником, мелькнуло сначала белое галифе, а потом и весь серый обозначился: ковыль-ковыль, прямо на меня. Я смотрел на него с поднятым ружьем через мушку: мамонт был самый маленький белячок из позднышков-листопадников, на одном конце его туловища, совсем еще короткого, были огромные уши, на другом — длинные ноги, такие, что весь он на ходу своим передом то высоко поднимался, то глубоко падал.
На мне была большая ответственность — не допустить листопадника до чемодана и не завязить там опять надолго собак: я должен был убить непременно этого мамонта. И я взял на мушку.
Он сел.
В сидячего я не стреляю, но все равно ему конец неминуемый, побежит на меня — мушка сама станет вниз на передние лапки, прыгнет в сторону — мушка мгновенно перекинется к носику.
Ничто не может спасти бедного мамонта.
И вдруг…
Ближе него из некоей мелятника показывается рыжая голова и как бы седая от сильной росы.
— Шарик?
Я чуть было не убил его, приняв за лисицу, но ведь это же не Шарик, это лисица…
И все это было в одно мгновение, седая от росы голова не успела ни продвинуться, ни спрятаться. Я выстрелил, в некоей заворошилось рыжее, вдали мелькнуло белое галифе.
И тут налетели собаки.
Налетел Федор. С ружьем наперевес, как в атаке, выскочил из лесу на дорожку мастер Томилин и потом все, сверкая заплатами ружей. Сдержанные сворками собаки рвались на лисицу, орали не своим голосом. Орали все охотники, стараясь крикнуть один громче другого, что и он видел промелькнувшую в густели лисицу. Когда собаки успокоились и молодежь умолкла, осталась радость у всех одинаковая, как будто все были один человек.
Федор сказал:
— Шумовая.
Мастер Томилин по-своему тоже:
— Чумовая лисица.
1925 г.
Комментировать