Жизнеописание иеросхимонаха Иеронима (Соломенцова)

«Ехал на ярмарку ухарь-купец, ухарь-купец – удалой молодец,

Заехал в деревню коней напоить, своею гульбою людей подивить...»

И дальше в известной песне поется про совращенную ухарем-купцом невинную крестьянскую дочь, которая за ленты да побрякушки отдала ему свое девство. Таков донесенный до нас советской песенной традицией образ «купца-мироеда», «купчины толстопузого», который грабит свой обездоленный русский народ, а затем «шампанское мешает с квасом и тычет в небо ананасом».

А образ-то лжив! Конечно, и среди российского купечества хватало выскочивших «из грязи в князи» «новых русских», дорвавшихся до денег и прожигающих состояния в греховных удовольствиях. Но отнюдь не они представляли собою мощный класс российских купцов и заводчиков-предпринимателей – российские «деловые люди» славились во всем мире прежде всего честным словом, которое крепче любого документа (не дай Бог, раз обманул – все! – уходи из торговой жизни, больше с тобой никто дел иметь не будет), а еще – молитвенностью и благочестием, а уж потом – умом и деловой хваткой.

Именно молитвенностью и благочестием, идущими от сильной живой Веры, без которой ни в море на корабле с товаром выйти, ни с караваном в дальние страны путешествовать среди иноверцев да варваров, ни новую фабрику открыть, ни пароход по Волге отправить! Крепко усвоили русские купчины евангельские слова Христовы: «Без Менé не мóжете творити ничесóже!» (Ин.15:5), многовековым опытом отцов и дедов засвидетельствована истинность этих слов. Вот и покрылась Земля Русская храмами в честь святителя Николая Мирликийского, негласного покровителя путешествующих да куплю творящих, засияли в них, да и в других церквах и монастырях, купеческим рублем отстроенных да укрепленных, драгоценные ризы на святых образах. Прилепились к этим храмам да обителям приходские школы, больницы да приюты для немощных и престарелых – сколько калек, вдов и сирот на купеческие деньги накормлено да обогрето было, одето и от лютой морозной смерти спасено – и не счесть!

Да ведь не только мошной служил купец русский ближнему своему – сколько дивных подвижников из купеческой среды народ русский произрастил! Помянуть хоть последних двух Серафимов Великих – Саровского батюшку, благодати Духа Святого провозвестника, да Вырицкого подвижника, миллионщика-схимника, коего святость ни фашисты, ни коммунисты одолеть не смогли! Почитать жития преподобнические – во многих видим, что и этот святой монах – «из купцов, из торгового сословия, из благочестивого купечества...». Дивно: от богатств – к нищете духа, от хором – в пустыни, от мирского счастья – к надмирному покою!

А и среди оставшихся, среди денно и нощно в трудах материальные состояния преумножавших смотришь – этот постник, этот в конторке своей несколько Псалтирей до дыр зачитал, этот службу церковную знает лучше приходского дьячка да монастырского уставщика! Дышит Дух Святой «идеже хощет», и весьма плодородной почвой для произрастания святости оказалась славяно-русская душа – и крестьянская, и боярская, и купеческая!

Вот из такого-то рода благочестивых купцов старооскольских и произрастил Господь в девятнадцатом веке великого русско-афонского старца Иеронима.

В 1885 он сам пишет в своей автобиографии следующее: «Родился я в России, в Курской губернии, в городе Старом Осколе, от православных и благочестивых родителей из купеческого сословия по фамилии Соломенцевы... От деда Григория родился мой отец.

Павел Григорьевич Соломенцев, у которого было четыре сына и одна дочь. Больший сын назывался Алексием (в монашестве Аркадий), второй Ильей, третий был я, в крещении назван Иоанном... Сестра называлась Евдокия (в монашестве Маргарита, теперь игумения Борисовского монастыря Курской губернии). Четвертый сын был Димитрий».

Вот так! Купеческая семья – четыре сына и одна дочь. Из них три монаха. Из них двое возглавили обители. Из них двоих один – старец Иероним.

«Тáко всяко дрéво дóброе плоды́ добры́ творит, а злóе дрéво плоды́ злы́ творит: нé мóжет дрéво добрó плоды́ злы́ творити, ни дрéво злó плоды́ добры́ творити» (Мф.7:17).

И ведь отнюдь не исключением в купеческой среде была эта благочестивая семья, сам старец свидетельствует: «Семейство наше любило часто ходить в церковь, особенно бабушка наша, которая почти каждый день ходила на всякую службу. Но надобно сказать, к чести моих сограждан, что в мое время они любили посещать святые храмы, особенно в воскресные дни и праздники – полны все церкви (которых в то время было семь). Как я помню, от 1810 до 1830 года нравственное настроение моих сограждан было очень религиозное, благочестивое. Раскольников и сектантов вовсе никого не было в городе.

Посты хранили и среды и пятницы тоже, а особенно Великий пост почитали; не слышно было, чтобы какой дом разрешал есть мясо в посты. Даже и дворяне соблюдали посты». Обратите внимание на слова о дворянах – самом образованном в то время, «элитарном» классе, который, как носитель «цивилизованности», должен бы всем остальным, «низшим» классам (в том числе и купечеству) подавать пример нравственности, моральной высоты и религиозного благочестия. Ан нет – «даже и дворяне» – выходит, простой народ и тогда в христианском настрое крепче стоял…

Старец свидетельствует: «В то время благочестивые мои сограждане были большие охотники до церковного пения, так что и богатые купцы из первых домов за честь почитали ходить на клирос…» На клирос! Хвалу Господу воспевать! За честь почитали!

«Особенно приснопамятны купцы Симоновы, которые постарались и хор певческий составить, куда и я был приглашен еще молодым, лет семнадцати. Это меня очень утешало. Общество было прекрасное, певали много…» Церковное пение... Таинственное, неизъяснимое действо, в котором чувство, слово и мысль сливаются в гармонии звука, словно открывая коридор в Небо и вознося по нему человеческую душу к Творцу.

«Пóйте Бóгу нáшему, пóйте, пóйте Царéви нáшему, пóйте» (Пс.46:7) – призывает богопочитателей великий Псалмопевец Давид еще в ветхозаветное время.

«… Благодýшествует ли кто: да поéт» (Иак.5:13) – заповедует христианам Святой Апостол Иаков уже после схождения в Пятидесятницу новозаветной благодати Духа Святого.

Дивный дар Божий – способность изливать в пении сокровенное души своей, соединяться в нем с Господом – всегда ценим был православным русским народом как высшая ценность.

«В семействе моем все умели петь, – рассказывает старец Иероним, – бывало, под праздник или в воскресенье сойдемся все в залу, покадим и лампаду зажжем и начнем петь догматики, стихиры, ирмосы, тропари, херувимские и прочее. Голоса были громкие, все знающие: тенора, четыре баса, а женщины – альты и дисканты. Таким образом тричетыре часа в сладость пропоем. А иногда так громко, что на улице проходящие останавливаются, снимают шапки, крестятся, говоря, что у Соломенцевых всенощную служат. Это занятие очень утешало нас… А когда, бывало, приедут из монастыря наши монахини погостить к нам – две тетки, жившие в Орловском монастыре, – тогда наш дом превращался как бы в церковь: частое пение, чтение и моления совершались ежедневно».

«…Всяко бо дрéво от плодá своегó познаéтся: не от тéрния бо чéшут смóквы, ни от купины́ éмлют грóздия» (Лк.6:44) – свидетельствует Святой Евангелист.

Так и дивный плод русского христианского благочестия – великий старец Иероним – возрос на одной из ветвей простой и искренней народной веры, глубокой церковности и семейной нравственной чистоты. Рожденный в семье, дом которой превращен в церковь, вскормленный с молоком матери евангельской духовной пищей, взрощенный с молениями и церковным пением отрок не мог не почувствовать всей красоты и силы церковной и монашеской жизни и не возлюбить Христову Церковь и служение Ей. Он и сам свидетельствует об этом:

«От отроческих лет церковь была моим единственным утешением. Звонить, кадило подавать, находиться в алтаре, читать и петь – эти занятия были для меня «пáче мéда и сóта» (Пс.18:11).

Большая любовь к церкви, особенно к пономарству, заменяла для меня все детские игры. С шести лет я выучился пономарить и звонить в церкви Успения Божьей Матери, которая была против нашего дома. За прилежание ли к церкви или ради расположения к монашеству благодать Божья часто утешала меня разными просвещениями; некоторые из них были так резки, что на всю жизнь мою остались незабытыми в моей памяти».

Прилежание к церкви и расположение к монашеству открыли душу отрока Иоанна к принятию действий Божественной благодати, сделав ее способной видеть, слышать и чувствовать то, что неподвластно плотскому восприятию отягощенных греховными страстями людей. Открытая Христу дверь в отроческую душу пропустила внутрь «стоявшего и стучавшего» в эту дверь Спасителя, в чудесном действии Его благодатной силы любви. Сам старец повествует об этом так:

«Однажды, когда мне было около семи лет от рождения и я уже научился пономарить, как теперь помню, я шел со свечою и по обычаю стал пред иконою Спасителя, прилежно смотря на лицо Его; в это время пели догматик 8-го гласа: «Цáрь Небéсный за человеколюбие на земли́ явися и с человéки поживé» ́. Эти слова поразили сердце мое страшным удивлением и сладчайшим умилением. Слезы потекли из глаз. Слова эти начали повторяться беспрестанно, волнуя сладким удивлением. Я плакал, ужасался и радовался. Слова повторялись часто и с новыми чувствами удивления и радости. Так продолжалось более двух недель (!). Потом мало-помалу стало это уменьшаться, но память о сем дивном просвещении осталась на всю жизнь мою». Более двух недель отрок Иоанн провел в благодатном соединении с Царем Небесным, за человеколюбие явившимся на земле и пожившим с людьми. И с отроком Иоанном. Более двух недель его детской, исполненной любви к церкви и монашеству жизни. Эти две недели стали фундаментом многих лет подвижничества будущего великого старца Иеронима.

«Как я помню, еще с пяти лет я начал желать пойти в монастырь» – вспоминает старец свое далекое детство.

Монастырь – странное для мира, страшное для демонов и спасительное для монахов место. Кто сможет постичь всю глубину дивного Божьего Промысла, даровавшего людям, взыскующим «дарований больших» и готовым идти ради них «узким путем» подвига сквозь «тесные врата» брани с миром, плотью и диаволом, этот «броненосный корабль» – монастырь, – о чьи стены-борта разбиваются грозные волны бурного житейского моря! Кто может постичь и то таинственное действие Божественной благодати в сердце человека, нередко ребенка, когда он вдруг с удивлением и трепетом душевным осознает: я хочу в монастырь!

Я хочу жить в этих стенах, я хочу носить эти строгие черные одежды, я хочу иметь такие же глубокие, наполненные страданием и любовью глаза, как те, что я вижу глядящими на меня из-под монашеских клобуков! Я хочу познать тот мир, в котором пребывают отвергшиеся этого мира удивительные люди – «земные Ангелы и небесные человеки», вкусить той радости общения с Богом, ради которой они лишили себя всех радостей земных, – я хочу стать монахом!

Обнаружив в себе подобные чувства и желания, человек заболевает благой грустью – тоской по монастырю, и сердце его плачет, если не имеет он возможности осуществить свое желание вселиться под сень монастырских стен. Плачет его душа, плачет сердце по монастырю, чувствуя в нем то подобие Рая, пред вратами которого плакал Адам, будучи изгнан из него. Так плакал и юный Иоанн, о чем он повествует сам:

«… плач и рыдания продолжительные были у меня уже от скорби, что не отпустили меня в монастырь. Один иеромонах Площанской пустыни, сборщик, квартировал в нашем доме. Я просил его, чтобы он взял меня в монастырь, и он согласился. Мать моя согласилась отпустить меня и приготовила меня в дорогу. В это время отца моего не было дома, он служил в магистрате бургомистром. Когда он пришел домой, мать моя говорит ему, что она отпускает меня в монастырь, в надежде той, что и он согласится на это дело, но отец за это рассердился и не пустил, сказавши, что раньше 23 лет он не отпустит меня. Это ужасно меня опечалило, и я от этого начал плакать и рыдать, и это продолжалось более двух недель. Бывало, пойду в уединенное место, упаду вниз лицом и плачу, рыдаю и припеваю Милость ми՛ра… Свя ́т, свя ́т́ … и прочее жалобным голосом, потому что не знал, как в скорби надо молиться. С того времени я уже и не помышлял, чтобы меня прежде совершеннолетия отпустили в монастырь».

Из этого рассказа видно, что душа юного Иоанна уже услышала Евангельский призыв: «áще хóщеши совершéн быти… гряди́ вслед Менé» (Мф.19:21).

Способность чувствовать Бога и Его Любовь, развитая в Иоанне с младенчества благочестивым воспитанием, молитвой, церковной жизнью и пономарским служением в алтаре, вылилась в еще не полностью осознанное, интуитивное стремление в монастырь – туда, где Бог в Его Любви пребывает наиболее близко с теми, кто ради Него оставил все и пришел следовать за Ним путем монашеского подвига.

Христос сказал Своим Ученикам: «никтóже мóжет приити́ ко Мне́, áще не Отéц послáвый Мя́ привлечéт егó.…» (Ин.6:44).

И Он же обращается к людям: «Приидите ко Мнé вси́ труждáющиися и обременéннии, и Áз упокóю вы́ …» (Мф.11:28).

А также Он говорил, что: «…мнóзи бо сýть звáни, мáло же избрáнных» (Мф. 22:14).

О чем это? Как это понимать? И как эти слова Господа относятся к монашеской жизни?

Обратимся к Святому Евангелию: «И сé, един [не ́кий] пристýпль речé Емý: Учи́телю́ благíй, чтó блáго сотворю, да и́мам живóт вéчный? Óн же речé емý: чтó Мя глагóлеши блáга? никтóже блáг, тóкмо един Бóг: áще ли хóщеши вни́ти в живóт, соблюди́ зáповеди. Глагóла Емý: кíя? Иисýс же речé: éже, не убиéши: не прелюбы́ сотвориши: не укрáдеши: нé лжесвидетелствуеши: чти́ отцá и мáтерь: и: возлюбиши и́скренняго твоегó я́ко сáм себé. Глагóла Емý юноша: вся ́сия́ сохраних от ю́ности моея ́: чтó éсмь ещé не докончáл? Речé емý Иисýс: áще хóщеши совершéн быти, иди́, продáждь имéние твоé и дáждь ни́щым: и имéти имаши сокрóвище на небеси ́: и гряди́ вслед Менé…» ́ (Мф. 19:16–21).

Что мы видим в этой истории? Бог Отец привлек благочестивого юношу, ищущего Жизни Вечной, к Сыну Своему – этой Вечной Жизни Источнику. Христос на вопрос, как ее обрести, напоминает ему о Заповедях Божьих, исполнение которых и вводит человека в Вечную Жизнь. И, когда юноша засвидетельствовал свою праведность в соблюдении Заповедей Божьих и желание обрести больший духовный плод, Христос, видя способность этого юноши к духовному развитию и стяжанию высшего совершенства, предлагает ему стать монахом – продать и раздать нищим земное имение (вот Кто благословил обет нестяжания!) и следовать за Ним. Отец привлек, Сын призвал и… «Слышав же ю́ ноша слóво, оти́де скорбя ́: бе ́бо имея стяжáния мнóга» (Мф.19:22).

Выбор между земными богатствами и Жизнью Вечной – сокровищем на Небесах – был сделан юношей в пользу богатств земных, которые он избрал. И тем самым лишился участи избранных – избравших Небо, подобно Ученикам Христовым Апостолам, как повествует о том Святое Евангелие:

«Ходя́ же при мóри Галилéйстем, виде двá брáта, Си́мона глагóлемаго Петрá, и Андрéа брáта егó, вметáюща мрéжи в мóре, беста бо ры́ баря: и глагóла и́ма: гряди́та по Мне́,и́ сотворю́ вы́ ловцá человеком. Óна же áбие остáвльша мрéжи, по Нéм идóста. И прешéд оттýду, виде и́ на двá брáта, Иáкова Зеведéева, и Иоáнна брáта егó, в корабли́ с Зеведéом отцéм ею, завязýюща мрéжи своя ́, и воззвá я ́. Óна же áбие остáвльша корáбль и отцá своегó, по Нéм идóста» (Мф.4:18–22).

Обратите внимание: «…они тотчас, оставив…» лодки, сети – источник пропитания, родителей, семьи, налаженный быт, «последовали за Ним» – пошли за Тем, Кто возвестил им пришествие Царства Небесного. Это был их выбор, их избрание – Отец привлек к Сыну, Сын призвал, они избрали Сына и стали его избранниками. Мы не знаем дальнейшую судьбу того богатого благочестивого юноши, не смогшего отказаться от земных сокровищ ради Сокровища Небесного. Возможно, он так и прожил свою жизнь в соблюдении Заповедей Божьих, был хорошим семьянином, рачительным хозяином своего имущества, добрым соседом и уважаемым гражданином. Возможно, он даже стал христианином, был просвещен проповедью одного из учеников Господа, которые, в отличие от него, оставили все и пошли за Христом, и получили благодать апостольства. Но то небесное сокровище – совершенство Духа, которое предлагал ему Христос, уже не было им обретено никогда – он был званным, но не стал избранным. Хотя мог им стать, потому что Господь не призывает всех на служение апостольское, священническое или монашеское, но только тех, кто способен понести этот подвиг и стяжать соответствующую подвигу награду.

«…áще ли хóщеши внити в живóт, соблюди́ зáповеди… éже, не убиéши: не прелюбы́ сотвориши: не укрáдеши: не лжесвидéтелствуеши: чти́ отцá и мáтерь: и: возлюбиши́ искренняго твоегó я́ко сáм себé.» (Мф.19:17–19) – эти слова обращены ко всем, их может (и должен) вместить и реализовать в своей жизни каждый, кто считает себя христианином. Но не каждого Господь призывает на узкий и тернистый путь иноческой жизни, и если призвал, значит, призванный уже – «званный» – способный обрести Благодать Духа Святого «житием постническим»! И он сам решает, стать ли ему «избранным».

Такой призванный Господом к монашеской жизни человек ощущает всем существом – я хочу быть монахом! Только монахом и никем другим, кроме монаха! Я хочу, чтобы никто и ничто не мешало мне наслаждаться общением с возлюбленным мною Господом, я готов уйти в пустыню, закопаться в пещеру, закрыться в тесной монашеской келье, лишь бы быть один на один с Ним, с Тем, Кто дороже для меня всего на свете и самой жизни!

Как юноша, влюбленный первой чистой искренней любовью, уже не видит ничего, кроме своей избранницы, все силы души употребляя на то, чтобы быть с ней и только с ней, так и монах, горящий невыразимым чувством радости от единения со Христом в молитве, все отметает, все отвергает, все оставляет, что этому единению препятствует! Недаром само слово «монах» произошло от греческого «монос» – один. Один на Один с Богом! И целый мир не нужен… Это и есть призвание к монашеству.

Господь призвал Иоанна Соломенцева на путь монашеской жизни, призвал еще в раннем отрочестве – Иоанн услышал этот призыв и отозвался на него.

Это стремление к иночеству стало с тех пор смыслом и опорой его начинающейся взрослой жизни, «пробным камнем», которым он проверял и мерил теперь все встречающееся на его пути: людей, события, человеческие взаимоотношения. Подобное тянется к подобному, и Господь посылал монахолюбивой юношеской душе единомышленников в аскетических устремлениях. Старец пишет:

«… Промысел Божий поэкономил мою юность добрым содружеством. В воспитании человека много влияет содружество: доброе – для добра, а злое для зла. Содружество доброе избавило меня от рассеянной жизни и поддержало на пути благочестия. Дружба наша состояла из шести человек. Мы дали обещание Богу, чтобы не жениться, а пойти в монастырь и быть монахами, и подтвердили это клятвою. Вследствие сего мы часто сходились для совещаний и бесед, чтения и пения. Сограждане наши прозвали нас монахами, но все уважали нас».

Провинциальный русский небольшой купеческий город; юноши, мечтающие стать монахами и давшие обет безбрачия друг перед другом с клятвою, собирающиеся вместе читать духовные книги, петь церковные песнопения; горожане, уважающие их за это… Как странно, фантастически нереально звучит это в начале двадцать первого века! Особенно глядя на большинство молодежи в провинциальных русских городах, их стремления, идеалы, цели собраний вместе… И ведь не так уж и много времени прошло со дней юности Иоанна Соломенцева по историческим меркам, а целая цивилизация сменилась – мир стал другим – жестким, обездушенным, алчным!

И только – «Иисýс Христóс вчерá и днéсь тóйже, и во веки́» (Евр.13:8).

И Его всепобеждающая жертвенная Любовь!

Еще одна черта, характерная для юного Иоанна и для многих его сверстников периода его юности, стала крайне редкой в наше себялюбивое, развращенное время в среде молодых людей – искреннее почтение к родителям и беспрекословное им послушание.

Правда, и родители в то время были другие… Вот что вспоминает о своих родителях старец Иероним:

«Родители мои были истинные христиане, любили Бога и исполняли Его заповеди. Часто посещали церковь, любили молиться и дома. Родитель знал наизусть четыре акафиста; во всю жизнь не пил хмельных напитков, никогда не ругался по-соромски, божиться считал за великий грех, был строг, но очень молчалив, и все боялись его и любили; пиров, обедов и гуляний не любил, за то обзывали его скупым, а другие величали его «морозом». Впрочем, он любил бедных родных и всегда приглашал их к обеду, любил читать Библию, потому Библия – большая, екатерининская – постоянно лежала у шкафа, где он садился пить чай. И, не прочитавши листа два из Библии, он не начинал пить чая (который был его любимым напитком, особенно со сливками).

Среды и пятницы почитали, также и посты, и хотя ели рыбу, но молочного не ели никогда. А в Великий пост первую неделю все семейство ничего вареного не ело и даже чаю не пило до субботы, прочие недели разрешали только на масло постное.

Мать моя была грамотная, богобоязненная, очень трудолюбивая, любила читать жития святых отец, была веселого нрава и любила шутить, любила монашество. Тетка, схимонахиня Ксения, была ее другом, от которой она научилась благочестию».

Каковы родители – таково и отношение к ним детей. Воспитание не одним только словесным наставлением совершается, но прежде всего личным примером благочестивой жизни. От благого корня и лоза плодородная! Даже старец, вспоминая родителей, говорит не о том, чему они его учили, а о том – каковы были сами. Соответственно и отношение его было к родителям преисполнено любви, почтения и религиозного благоговения, выражавшихся в послушании родительской воле. Сказал отец Иоанну, чтоб до совершеннолетия забыл про монастырь – все! – плачь душа, плачь сердце, а слово родительское – закон! И будущий великий афонский подвижник со смирением принял отцовскую волю как изъявление воли Отца Небесного.

Так в нем выковывался монах. И выковывался крепко, «тяжелым молотом» отсечения собственной воли, закаливался упованием на спасительный Божий Промысел, питался молитвой и церковными Таинствами, испытывался искушениями, порой неожиданными.

«Приблизилось время моего совершеннолетия – 23 года. Я в тот день за чаем сделал родителю моему земной поклон, поблагодарил его за воспитание меня в страхе Божьем и при этом сказал ему, что от сего времени он уже не отвечает пред Богом за мое поведение. Это мое объяснение тронуло его и родительницу мою. Отец ответил мне так:

«Сын, я догадываюсь, для чего ты так сделал: чтобы иметь свободу без нашего соизволения пойти в монастырь. Но мы просим тебя, чтобы ты этого не делал, ибо три года уже прошло, как мы предлагали тебе жениться, и ты тогда заявил нам, что ты не хочешь жениться, а желаешь пойти в монастырь. Мы со своей стороны дали тебе на это наше родительское согласие и обещались более не принуждать тебя к женитьбе, а только при этом просили тебя, чтобы ты пожил еще с нами и помог бы семейству по торговле. И ты тогда обещался нам пожить еще с нами до совершеннолетия и так исполнил свое обещание. А теперь мы вновь просим тебя и еще пожить с нами, по крайней мере, покамест брат твой меньший возмужает и возможет управлять лавкою».

Вот так! В тот долгожданный час совершеннолетия, когда окрыленный юноша уже предвкушал радость благословения родительского на монашеский путь и уход под сень святой обители, вдруг… Вдруг отец, уже признавший конец своей родительской власти – приказывать и подчинять своей воле сына – с любовью и смирением просит его о помощи семье, помощи, вновь лишающей Иоанна исполнения заветной мечты! Что мог ответить на эту просьбу будущий монах?

Старец Иероним повествует: «Хотя и тяжело показалось для меня прошение их, но ради послушания родителям я нехотя принужден был дать им свое обещание еще пожить с ними, покуда это будет для меня удобоисполнимым».

Монастырская жизнь еще не началась для Иоанна, но монашескую брань с себялюбием и самохотением ему уже пришлось претерпеть, и он вышел из этой брани победителем. А Господь, видя духовную силу и кротость своего «мирского послушника», продолжал взращивать в нем терпение и любовь, ставя перед ним все новые духовные «экзамены», причем с самой неожиданной стороны. Старец вспоминает:

«Нас, сыновей, у отца нашего было четверо, а дочь была одна, которую родители очень любили. Она была резвая. На одиннадцатом году ее отвезли в Орел, в монастырь к монахиням-теткам, для обучения в рукоделии, особенно златошвейному искусству. Она там прожила два года. Потом привезли ее назад домой и начали по обычаю глупому купеческому лет за пять вперед до замужества заготовлять наряды, и притом еще в большом количестве. А она, приехав из монастыря, начала с подругами своими читать романы, которые воспалили ее воображение и усилили в ней страсти.

Собою она была красива. Начитавшись романов, она стала о себе думать, что она умная дама. Иногда, прочитавши какой-нибудь роман и увлекшись им до восторга, она передавала мне свои чувства и тонкие понятия, желая показать, что она уже умеет ценить и рассуждать о всяких предметах. И это я слыхал от нее многократно. Таким образом моя легковерная сестрица в малое время зашла далеко. Я молился о ней, да просветит ее Бог, да наставит на всякую истину, а на себя я не надеялся, чтобы мог вразумить и обратить ее к любви Божьей.

Однажды она мне много рассказывала о геройстве разных героинь, описанных в романах. При этом я спросил ее: «Скажи мне, сестра, какое понятие ты имеешь о романах? Что такое роман?» Она отвечала мне: «Да всем известно, что роман есть история о каком-либо событии или повесть о приключениях». При этом я, рассмеявшись, сказал ей: «Если б это было так!» Она торопливо спросила: «Так как же иначе? И скажи мне твое мнение о романе. Неужели все это ложь?» Я ей сказал: «Сестра, вот мое мнение, и мнение всех здравомыслящих, и всех великих святых: роман есть миф, то есть сказка, басня, выдумка или мечта ложного воображения»,

За этим она так и ахнула, проговоривши: «Ах, Боже мой, а я думала, что все, писанное в романах, есть истина и верные события!» Я ей ответил: «Я укажу тебе таковые события истинные, которые засвидетельствованы всею нашею святою Церковию». – «Да ты мне говоришь о святых книгах и Четиях Минеях?» «Да, – сказал я ей, – да разве в этих книгах написано не чудно, не дивно, не ужасно и не страшно? А это не выдумка, не ложь, а сущая есть истина. Вот ты имеешь имя святой Евдокии, а читала ли ты ее житие и страдание? Вот где увидишь истинное геройство и пречудную повесть, каковых ты в романах не читала».

Затем она побежала читать житие преподобномученицы Евдокии. Прочитав ее житие и прочих подобных жен, как-то: Евгении преподобномученицы, Аполлинарии, Феодоры, – наша любительница чтения романов видимо переменилась, на романы уже и смотреть не хотела и так полюбила чтение святых книг, что часов по пять их читала. Иногда мать принуждена была силою оттаскивать ее от книги, говоря, что она от долгого чтения похудела и сделалась бледная, что ее теперь никто не возьмет замуж. А она, несмотря ни на что, стала часто ходить в церковь и, к горю матери, не стала убираться (наряжаться, прим. составителя). И скоро Промысел Божий помог ей пойти в монастырь.

Это было таким образом. На масленой неделе она с невесткой каталась в санках по городу и простудилась. От этого она заболела, и долго доктора лечили ее. По прошествии шести месяцев она выздоровела, но не совсем, боль в груди осталась и угрожала ей чахоткою. В это время гостила у нас схимонахиня, наша тетка, мать Ксанфира. Сестра упросила ее, чтобы она взяла ее в монастырь. Тетка дала ей слово, что если отпустят, то она то она теперь же возьмет ее с собою в монастырь. На другой день утром мы все собрались, по обычаю, в спальню родительскую пить чай. В это время входит сестра и, ставши на колени перед отцом, начала просить со слезами отца, чтобы он отпустил ее в монастырь.

На это отец сказал ей: «Так как брат твой хочет скоро оставить нас и пойти в монастырь, потому мы теперь отпустить тебя не можем, ибо в один раз двоих любимых детей отпустить для нас очень тяжело и скорбно, а если хочешь, проси брата, чтобы он за тебя пожил с нами три года».

После этих слов сестра встает и с рыданием бросается мне на шею, говоря: «Любезный братец, выкупи меня!» Все мы, вставши со стульев, расплакались. Я от слез едва мог выговорить: «Согласен, согласен, но только год». Отец, протянувши ко мне свою руку, сказал: «Три, три!» Я, давши ему свою руку, сказал: «Два, два!» Поцелуем руки отца мы покончили этот торг».

Вот так! Только душа Иоанна начала согреваться размышлениями о близком отправлении на жительство в монастырь, как Господь вновь дал ему случай проверить себя – а какой ты христианин? Желаешь быть «земным Ангелом», принести в жертву Богу все земное благополучие в обмен на Вечную Жизнь? А способен ли ты на много меньшую жертву ради ближнего – любимой сестры? Ведь великое вырастает из малого, и не способный в малом исполнить Заповедь Любви исполнит ли ее в большем? Стал ли ты уже настоящим христианином, прежде чем стать настоящим монахом?

Стал. Молодой купеческий сын выдержал и этот «экзамен». Еще один шаг к совершенному житию в Боге был сделан.

«Скоро, дня через три, сестра уехала с теткою в монастырь». Иоанн остался с родителями утешать их в лишении надежды увидеть дочь свою в счастливом браке, понянчить внуков, ею рожденных…

«Я еще прожил за сестру в доме родителей два года. Об этом событии сестра часто вспоминала в письмах своих ко мне. И в самом деле, самоотвержение ее было примерное и редкое, и за то Бог удивил над нею милость Свою в монашестве, даровав ей многие благодатные дары ко славе Своей и для спасения многих душ, вверенных ее путеводительству. Теперь в монастыре ее 800 сестер. В начале она жила в Орле у тетки – монахини Ксанфиры, которая была старица опытная, а когда сгорел в Орле монастырь их, тогда они переселились в Борисовский монастырь. С ними еще были две племянницы. Тут сестру сделали благочинною, и она в этой должности была 20 лет; потом ее избрали игумениею. В это время прибыли к ней еще две племянницы. Мать наша в ее монастыре скончалась, будучи наименована в схиме Еввулою». Вот так!

Решение «выкупить» сестру, пожертвовав двумя годами собственной монастырской жизни, безусловно явило высоту души молодого Иоанна, способность к настоящей жертвенной любви, без которой невозможен не только монашеский подвиг, но и вообще хоть какая-либо жизнь во Христе: «…иже бо и́мать, дáстся емý: и и ́же áще нéимать, и éже мни́ тся имéя, вóзмется от негó» (Лк.8:18).

Но и лукавый диавол, видя столь преуспевающего в духовном развитии «воина Христова», намерился усилить на него умственную и чувственную брань, стремясь использовать эти два года если не для погубления души монахолюбивого юноши, то хотя бы для отвращения его от устремлений к монашеству и для опутывания сетями мирских удовольствий, перерождающихся в страсти. Сам старец об этом свидетельствует:

«Во время моего двухлетнего жития при родителях за сестру я перенес тяжкие испытания и едва не погиб. При всей моей начитанности в Божественных книгах и любви к монашеству я много претерпел от нападения страстей. Враг сильно нападал на меня с разных сторон – хотел всячески отвратить меня от намерения моего, а потому я с великою болезнию сердца оставлял дом мой – плакал и рыдал. Но в это время совесть говорила мне, что это попущено Богом и так сему должно быть: «Мужайся и крепись, все это скоро пройдет, ибо через это пролитие крови твоей сердечной оценится любовь твоя к Богу. А как ты думаешь, что Тому Самому Любителю твоему ради тебя легко было на Голгофе висеть на Кресте?» Когда я спросил опытного старца о моем трудном и горьком разлучении с миром, что это значит, он отвечал мне, что ежели этого не случится в начале оставления мира, то оно будет в монастыре, ибо сего требует евангельское самоотвержение, которое вначале бывает страшно тяжело, а после делается благим игом и легким бременем Христовым».

Сам юный Иоанн уже тогда понимал, что брань бесовская, восставшая на него в тот период его жизни дома, есть попущение спасительного Божьего Промысла, имеющего целью очистить, укрепить и подготовить к последующей монастырской жизни будущего подвижника. А брань эта была отнюдь не легка!

Молодому неженатому мужчине, перешагнувшему двадцатипятилетний порог, живущему в миру и общающемуся вследствие работы в родительской лавке с большим количеством «общества», немалой частью которого были молодые и привлекательные особы женского пола, и не претерпевать искушения от блудных страстей – такое просто нереально! А тут еще родители хоть и почитающие монашество как высшую форму духовного подвижничества, но по человеческому естеству, подобно большинству родителей, мечтающие внуков «потетешкать», семейное дело в надежные сыновние руки передать, род свой и фамилию видеть множащимися и продолжающимися – родителито отнюдь не торопят с отбытием в монастырь! Напротив – невест побогаче да покрасивее подбирают, сыночку про радости семейной жизни помянуть не упускают случая, о своей старости бесприглядной чувствительному сыну намекнуть не забывают… Искушение!

Не проникнуть стороннему наблюдателю в тайну сердца молодого Иоанна Соломенцева, не постичь того напряжения всех сил ума и души, что требовалось целомудренному христианину для отражения похотного наваждения диавольского! Сколько веры, сколько любви к Распятому Христу требовалось подвижнику, чтобы противостоять непоколебимо трем врагам христианского духа – миру, плоти и диаволу! Прежде монастыря претерпел он и брань, и подвиг монашеские и силой духа стяжал благодатную помощь Силы Всевышнего.

Зная из любимых им святоотеческих книг, каковым подвигом можно противостоять брани блудной, Иоанн использовал весь опыт столпов монашества и все орудия, ими в бранях проверенные: пост строгий, бдения ночные молитвенные, внимание ума к себе предельное, сдержанность речи, взглядов, чувств…

«…оттóле цáрствие Бóжие благовествýется, и всяк в нé нýдится». «(…с сего времени Царствие Божие благовествуется, и всякий усилием входит в него)» – заповедует в Святом Евангелии Христос Господь (Лк.16:16).

Но какое же человеческое усилие способно смирить бурю страстей, воздымаемых врагом рода человеческого? Только усилие осознать свою немощь, стяжать смирение и кротко предать душу и тело в руце Создателя своего! И когда силы подвижника иссякают, приходит Бог и Своей неисчерпаемой силой восполняет немощь смиренного человеческого естества. Так было и с Иоанном.

Подвизаясь в брани против блудных похотливых страстей, смиряя ум и умерщвляя плотские силы, он довел себя до изнеможения – иссох и исхудал; от бессонных, проведенных в молитве ночей ум стал близок к исступлению. В одну ночь, когда брань плотская с особой силой восставала на целомудренного подвижника, огнем страстей нечистых опаляя его чувствительное сердце, он, осознавая свое бессилие, почувствовал себя почти уже погибающим. Он выбежал из дома в сад, пал на колени под деревом и в слезной исступленной молитве воззвал к Спасителю, прося Его не допустить греховного падения и сохранить чистоту обещанного в служение Богу собственного тела.

«Если Ты, Господи, не поможешь мне, – взывал он из глубины сердца, – то уже не могу терпеть сей брани. Возьми же, Господи, лучше душу мою от меня, чем осквернить мне ее плотскою нечистотой!»

Бог никогда не оставляет любящих Его, хотя и попускает им, словно благородной стали, быть закаляемыми в пламенной печи борьбы со страстями! Около полуночи, когда молящийся под деревом в саду ревнитель целомудрия почти изнемог, вдруг видимым образом над головой его разверзлись небеса и свет, подобный огненному пламени, сошел на него с высоты, но не опалил его, а чудно прохладил, исполнив сердце Иоанна неизреченной радости. От изнеможения пал он на землю и лежал как мертвый, и только чувствовал, как таинственный небесный огонь проходит во все его жилы и составы, прохлаждает, освящает и истребляет в них огонь плотского вожделения. Невозможное человеческим усилиям сотворила Сила Божия!

Так пролежал он долго, дивясь происходящему с ним, пока церковный колокол не заблаговестил к заутрене. Тогда он встал и ощутил себя совсем новым человеком: на душе было светло и радостно, помыслов греховных как не бывало, и само тело его стало как-то необыкновенно легко и подвижно. Исполненный этой светлой радости, он пошел на звук колокола в церковь к заутрене; придя, усердно молился и благодарил Бога за избавление от непосильной страстной брани.

Вернувшись из церкви домой, он обнаружил, что то дерево – груша, под которой он ночью молился и сподобился благодатного явления, – засохла и стояла обнаженной от своих листьев и плодов. Вскоре заметили это и домашние его и много удивлялись, как это случилось, что груша в одну ночь так внезапно усохла. Один лишь Иоанн понял причину этого явления, но по смирению утаил сию тайну в глубине своего сердца. Он лишь благодарил все время Господа за это чудное явление на нем действия Промысла и силы Божьей, сверхъестественным образом избавившее его от невыносимой плотской брани, страстных помыслов и греховных сонных мечтаний. Отныне и навсегда он был избавлен от них и стал неуловим греховными соблазнами.

Господь сказал: «Вы́ естé свет мíра: не мóжет грáд укры́ тися верхý горы́ стоя: нижé вжигáют светилника и поставля́ ют егó под спýдом, но на све ́щнице, и све ́тит все ́м, и՛же в хрáмине [сýть]. Тáко да просветится свéт вáш пред человéки, я́ко да ви́ дят вáша дóбрая́ делá и прослáвят Отцá вáшего, иже на небесе ́х» (Мф.5:14–16).

Благодатное преображение Иоанна, и без того уважаемого многими за благочестие и духовную рассудительность, не могло укрыться и от глаз окружающих его людей. И если ранее люди относились с почтением к молодому купцу, лишь видя его благочестивую богобоязненную жизнь, то теперь та незримая, но ощущаемая душою благодать Духа Святого, дарованная верному чаду Божьему, стала притягательной силой, к которой потянулись ищущие духовного совета и утешения люди. К Иоанну стали обращаться за рассудительным советом при всяких спорах и недоумениях, за духовной поддержкой и укреплением в трудную минуту. Со смирением и любовью делился с обращающимися к нему за помощью людьми своим благодатным даром аскет-подвижник в миру. Господь еще до принятия монашеского пострига уже приготовлял своего избранника к будущему старческому служению.

Вспоминает об Иоанне Павловиче Соломенцеве его брат и друг детства Иван Фомич Соломенцев: «Около двенадцати лет было ему от роду, как оставил он мясную пищу и от гостей удалялся. А у Ивана Павловича был двоюродный брат Иван Егорович Тулинов, с которым они были родственны по духу, как единоутробные братья. Вдвоем они тогда отвели от раскола до десяти девушек.

А как отправился на Афон, написал мне письмо: «Где ни жить, а Богу надо служить на всяком месте владычества Его. Благослови душе моя Господа». Давал наставления, как надо жить и от чего удаляться. Советовал иметь друга по душе, чтобы от соблазнов удерживать себя. Много у меня от него писем».

Явив своему избраннику чудо благодатного избавления от нападений пагубной блудной страсти, Господь не оставлял его Своей чудесной помощью и впоследствии. Был с ним, например, такой случай:

«Однажды, – рассказывал сам старец, – в годину испытания России болезнию холерою, я ехал из Старого Оскола в Острогожск. Чувствуя себя в припадке холеры, я остановился в селе Репьевка, но на месте я еще более почувствовал болезнь, меня беспрестанно рвало и несло. Не желая беспокоить хозяев дома, ибо и кучер мой (тогда ездили на своих лошадях) всевозможным образом сторонился от меня, уклоняясь в чем-либо мне послужить, я, ходя под навесом дома и чувствуя в себе крайнее ослабление, решился сесть в свою повозку и там ожидать смерти, держа в уме молитву Иисусову, основываясь на изречении слова Божия: «В чем застáну, в том и сужду՛» (ср.: Иез.33:13–16).

Убедившись в этом своем помысле, я уселся, крепко молясь не о том, чтобы избавиться от болезни, но что мною не исполнен данный обет идти в монашество, хотя причины сего и были довольно благословны. Размышляя таким образом, я пришел в какое-то забвение и, глядя открытыми глазами, вижу перед собою боголепную Жену, всю в белом одеянии и покрытую как бы флером; возле Нее, гораздо ниже, как бы до колен, стоит мужчина в голубом светлом одеянии, имевший на себе накинутый сверху плащ. Помысл мне сказал, что это Божья Матерь и святой Иоанн Богослов, и я тотчас пришел в сознание, почувствовав себя совершенно здоровым.

Перекрестившись и поблагодарив Господа, я проворно соскочил с повозки и пошел по направлению к жилищу. Возница мой с величайшим удивлением смотрит на меня и следует за мною. Придя в хату, я тотчас спросил кушать и нашел единственно только жидкую молочную кашу, называемую по-малороссийски кулеш (чего в то время наиболее опасались). Сверх моего обыкновения я покушал достаточно и совершенно выздоровел. Событие сие всегда живо представляется в моей памяти с благодарностью к Царице Небесной и святому Иоанну Богослову. Припоминаю и то, что будто бы Царица Небесная, обращаясь к святому Иоанну Богослову, указала перстом Своей правой руки на меня, было ли при сем что произнесено, я не помню».

Вот так! Сама Матерь Божия, Игумения Горы Афонской и Покровительница всех в монашеском звании подвизающихся о Господе, явилась будущему великому афонскому старцу с любимым Учеником Христовым, чтобы не только исцелить его телесный недуг, но и укрепить в уповании на то, что его монашеские обеты будут Богом приняты, что Она Сама берет его под Свой спасительный Покров. Что впоследствии и сбылось.

Пролетели два года жизни в семье «за сестру», весь сыновний долг сполна был отдан родителям, которые сами окончательно убедились, что сердце их сына Иоанна далеко лежит от красот и радостей мира сего. Несмотря на все трудности и искушения жизни и труда в купеческой суетной среде, посреди дел торговых, разъездов, вынужденного общения с множеством людей, он сохранил и дух, и образ жизни подлинно монашеский – строгость поста, нерассеянность ума в памяти о Боге, молитвенный подвиг и мудрую кротость в обращении с ближними. Прежде монашества он уже был монахом. И родительское сердце отпустило его, смирилось с неизбежным – отец и мать дали благословение свое любимому сыну на уход в монастырь. Последняя страница мирской жизни Иоанна Соломенцева перевернулась.

Господь послал ему собрата в духе и любви к монашеству, Николая Гончарова – друга и родственника, с которым вместе они в начале 1831 года отправились пешком со странническими котомками в путь по российским монастырям, имея цель найти себе обитель, в которой они смогли бы провести остаток своей жизни в иноческом житии.

Для того чтобы лучше понять дальнейшую историю жизни Иоанна Соломенцова, необходимо вспомнить, как возникло и развивалось монашество на Святой Руси.

Монашество началось в Киевской Руси уже во времена святого равноапостольного князя Владимира, когда возжелавшие особой подвижнической жизни «чернецы» (называвшиеся так по цвету одежд, в которые облачались тогда и облачаются до сих пор русские монахи) начали селиться около недавно возведенных храмов ради возможности как можно чаще молиться за церковными богослужениями. Из таких монахов складывались небольшие общины, не имевшие ни единого духовного руководства, ни устава совместной жизни.

При сыне крестителя Руси князе Ярославе Мудром начали строиться отдельно стоящие «именные» монастыри, возводимые князьями или боярами в честь своих небесных покровителей для молитвенного поминовения семей ктиторов-устроителей и как место, где эти ктиторы могли, по тогдашней благочестивой традиции, принять перед смертью монашеский постриг. Идеал всецелого посвящения своей души Богу уже в первые времена христианской жизни на Руси был понятен и желанен для каждого русского христианина, желающего если не жить, то хоть умереть монахом. Однако и эти монастыри, утвержденные не на подвиге основоположника, а на богатстве ктитора, тоже не представляли собой сколько-нибудь значимые в духовном отношении обители.

Настоящее подвижническое монашество началось в Киевской Руси с преподобного Антония Печерского. Он и его ученик Феодосий создали на Руси великую, основанную на афонской духовной школе традицию русской монашеской жизни, которая, развиваясь и обогащаясь опытом православного монашества разных стран, явила всему христианскому миру дивных подвижников, таких как Сергий Радонежский, Серафим Саровский, Силуан Афонский и другие.

Именно Антоний и Феодосий Печерские справедливо считаются основателями русского монашества, несмотря на то, что и до них на Руси монашество существовало уже более полувека.

Преподобный Антоний родился в городе Любече Черниговской губернии в 983 году и, с юных лет горя любовью ко Господу и желанием посвятить Ему всю свою жизнь, отправился в знаменитую Гору Афонскую. Там, приняв постриг в первой русской обители – монастыре Успения Божьей Матери, называемом греками «Богородица» или «Ксилургу» (Древоделя), он начал постигать духовную науку афонского иноческого жития, построенную на трех столпах монашества – общежитии, старчестве и отсечении своей воли через послушание духовному отцу. Так прожил он в обители довольно времени, опытно проходя ступени монашеского совершенствования в духе. Преподобный Антоний полагал, подобно всем афонским инокам, обрести на Святой Горе последнее пристанище бренного тела.

Но подвижнику не суждено было Богом почить на Святой Афонской Горе. По прошествии лет десяти просвещенный свыше чудесным образом игумен монастыря старец Герасим, призвав Антония, сообщил ему волю Божию:

«Антоний! Иди обратно в русскую землю, – пусть и там живущие через тебя преуспевают и утверждаются в вере христианской; да будет с тобою благословение Святой Горы!»

Что мог ответить на это святой подвижник, кроме двух монашеских слов – «благослови, отче!»? И, совершив земной поклон, отправиться исполнять послушание, данное Господом.

По возвращении с Афона Антоний обошел все существующие киевские обители, но ни одной не нашел, подобной по уставу и благочестивым обычаям «обители своего покаяния» на Святой Афонской Горе, пригодной для продолжения привычного ему образа жизни. Тогда за чертой города он присмотрел небольшую пещеру, выкопанную в холмистом берегу Днепра. Здесь Антоний и поселился во дни славного князя Владимира, Просветителя Руси, положив начало дивному, доселе неведомому своему житию.

Но недолго прожил преподобный в своем уединении. В 1015 году зашло солнце Земли Русской – почил от равноапостольных трудов своих Великий князь Владимир. Узнав о вокняжении Святополка и об убиении святых братьев Бориса и Глеба, преподобный вновь возвратился на Святую Гору, к постригшему его старцу Герасиму. Вернувшись на Афон, молодой монах Антоний пробыл там довольно долго, почти 30 лет, пока вторично не был послан на Русь Господом чрез следующего игумена Феодула.

Антоний к тому времени уже и сам был весьма опытным в духовной жизни 60-летним старцем. Именно после второго своего прихода со Святой Горы преподобный собирает братство, которому передает свой духовный подвижнический опыт, приобретенный на Святой Горе Афон, в Русской обители Ксилургý, и благословение старца, постригшего его: «Господи, да будет на месте сем благословение Святой Афонской Горы и молитва моего отца, который постриг меня». Так возникла колыбель русского подвижничества – Печерский (то есть пещерный) монастырь, впоследствии получивший название Киево-Печерской лавры.

Афонская духовная школа, принесенная преподобным Антонием в Киев, стала основанием русской традиции монашеского жития. Принято считать, что первоначальник русского монашества перенес на Русскую землю ростки афонского «пещерножительства». Но во времена преподобного Антония пещерное житие хотя и встречалось на Святой Горе, однако не настолько часто, чтобы быть характерной чертой ее подвижничества. Такой способ монастырского устройства именно для Киевской Руси является более типичным. Пещеры служили надежным укрытием от орд кочевников и княжеских бесконечных распрей. Пещерничество преподобного Антония являлось скорее вынужденной, нежели принципиальной формой подвижничества, продиктованной местными причинами, а не святогорской традицией.

Отличительной чертой святогорского опыта является сфокусированное внимание на старчестве и послушании – главных условиях правильного благодатного подвижничества.

Первоначальник русского монашества передал своим духовным потомкам в наследие отнюдь не пещерножительство и не идиоритмический устав, как предполагают некоторые исследователи, а богодухновенное старчество как основу доброго общежительного монашеского устройства. Святой Антоний, собрав и организовав костяк будущего братства, благословляет ему игуменов, сам же занимает место старца, духовного руководителя, духовника, считая своей основной обязанностью духовное воспитание братии, врачевание помыслов, приобщение к молитве. Создав новую пещеру, он и там принимает братию в сожительство себе по более строгому уставу. Но, очевидно, принимает не всех, а только преуспевших в наземном монастыре.

Такая двухступенчатая организация неоднократно встречалась в истории монашества. Например, лавра преподобного Евфимия, для которой подготовительной ступенью служил общежительный монастырь преподобного Феоктиста. Подобным же способом поступит и великий старец Арсений, возобновитель русского братства Пантелеимонова монастыря, назначив этому братству в руководители своего ученика старца Иеронима, сам же оставаясь до конца дней своих жить в уединении, сохраняя за собой общее духовное руководство. Так же поступит и сам отец Иероним, выбравший братии в игумены своего ученика старца Макария, сам оставаясь духовником братства.

В силу вышесказанного становится понятным, почему преподобный Антоний считается первоначальником монашества на Руси несмотря на то, что и до его прихода существовали многие монастыри. Обители, возникшие в Киеве до преподобного, являлись преимущественно патрональными, построенными на средства и по заказу князей и вельмож, где они или их сродники нередко доживали свой век.

Такие монастыри не могли явить высоких примеров иноческого подвига, склоняясь к своевольному, или идиоритмичному, образу организации – более легкому и свободному. Святой Антоний стал первым боговдохновенным вождем русского иночества, опытно стяжавшим духовное ведение, искушенным во многих бранях, призванным свыше, а потому – имеющим возможность оказать помощь и другим искушаемым и не знающим пути духовного возрастания. Воспитанный в течение сорока лет в строгом общежитии Святой Афонской Горы, преподобный Антоний стал распространителем этой традиции и на Руси.

Боговдохновенное старчество и руководимое им в духе взаимного послушания и братской любви общежитие Печерской обители стали солью Русской земли и притянули к лавре многие души, ищущие спасения, поскольку являли через нее образ первохристианской апостольской общины. Именно по этому образцу формировалась духовная жизнь не одних только русских монастырей, но и епархий в целом, поскольку из числа насельников лавры избирались ставленники на епископские кафедры в первые века православия на Руси.

Слава о пещерном отшельнике вскоре разнеслась не только по Киеву, но и по другим городам. Многие стали приходить к нему за духовным советом и с просьбами святых молитв. Некоторые же, получив освящение души от общения со святым, оставались делить с ним трудности пещерного подвига в качестве учеников и послушников. Среди них был и тот, кого вместе с Антонием Святая Церковь почитает родоначальником русского монашества – преподобный Феодосий Печерский.

Как и его учитель Антоний, он своим примером явил русским людям путь новой святой христианской жизни. Первого из них отличала жертвенная любовь и служение людям, второго – суровость иноческого подвига, соединяемая с чудной кротостью и смирением. Они создали в киевских пещерах целую дружину духовных воинов-подвижников. Благодаря этой святой двоице русское монашество вступило в свой «золотой век».

Лавра преподобных Антония и Феодосия всегда воспринималась как леторосль или саженец, перенесенный на Русскую землю из Сада Пресвятой Богородицы. Именно поэтому территория лавры издавна называлась, как и Святая Гора Афон, Уделом Божией Матери. Ощущение, что это действительно так, усилилось особенно после построения в лавре величественного собора в честь Успения Пресвятой Богородицы. Этот храм занял совершенно особое, можно сказать – центральное место в истории не только лавры, но и всего нашего Отечества.

Храм поистине был грандиозным не только по своим масштабам, архитектурным достоинствам и по величине затраченных средств, но и по обилию знамений и чудес, совершившихся при его закладке и строительстве, и по тому значению, которое он приобрел для всей Русской земли на все последующие времена ее бытия.

Собор был построен по повелению Царицы Небесной, Которая Сама наняла мастеров-зодчих во Влахерне Константинопольской: «Хощу церковь возградити Себе на Руси, в Киеве… Прииду же и Сама видети церковь, и в ней хощу жити…» Причем образец предполагаемой церкви был также показан чудесно, на воздухе: «Изыдите и видите величество ея. И видехом церковь на воздусе, и вшедше, поклонихомся Ей…»

Удивительно то значение, какое приобрел этот собор для Русской земли. Успенская церковь становится главным собором Руси, собором по преимуществу, общерусской святыней – ведь ни одна другая отечественная церковь не именуется так, как она: Великая чудотворная Успенская церковь, архимандрития всей Русской земли. Это наименование следует понимать в смысле особой области, избранной из всей Русской земли в достояние или удел Богоматери; это как бы место особого Ее пребывания – место, где находится Ее кафедра или престол, откуда Она осуществляет Свою апостольскую миссию в Русской земле. В традициях Владимирской и Московской Руси этому комплексному понятию соответствует более простая форма: Дом Пресвятой Богородицы.

Значение Успенского храма было настолько символично и священно, что с постепенным перемещением центра русской цивилизации на северо-восток в основных административных центрах возводились точные или несколько увеличенные его копии. Например, такие же соборы были воздвигнуты в Ростове и Суздале. Трудно согласиться, что это случайность или просто дань традиции. Ведь построение копий Успенского собора в названных городах существенно повлияло на развитие и распространение там воззрения на Землю русскую как на Удел Пресвятой Богородицы. Наиболее знаменитые из них – Успенские соборы Владимира и Московского Кремля, которые, как и Печерская церковь, получили наименование Дома Пресвятой Богородицы.

Владимирский Успенский собор на Клязьме, построенный благоверным княземстрастотерпцем Андреем Боголюбским (+1174), стал главным собором Северо-Восточной Руси. Русская земля в условиях постепенной гибели своей государственности по причине междоусобной княжеской смуты и надвигающегося монгольского ига благодаря смелой инициативе и пророческому взгляду в будущее благоверного князя Андрея Боголюбского осознала себя взятой в удел и в особое попечительство Божией Матери. Раздираемая на лоскутки княжеской удельной междоусобицей, она, тем не менее, оставалась единой, будучи уделом и даже более того – Домом Пресвятой Богородицы. Вся Русь воспринималась как единый Дом Пресвятой Богородицы.

Отнюдь не географическое, якобы экономически выгодное положение Москвы является главной причиной ее внезапного и стремительного возвышения, а «перенесение» туда общерусской святыни – Дома Пресвятой Богородицы, собора в честь Ее Успения. «Если, сын, меня послушаешь и храм Богородицы воздвигнешь и меня успокоишь в своем городе, то и сам прославишься более других князей, и прославятся сыны и внуки твои, и город этот славен будет среди всех городов русских, и святители станут жить в нем, взойдут руки его на плечи врагов его, да и кости мои в нем положены будут»,¹ – сказал святитель Петр князю Московскому Иоанну Калите (1304–1340). Именно послушание благоверного князя Иоанна Калиты святителю и перенесение Дома Пресвятой Богородицы из Владимира в Москву стало главной причиной возвышения этого города. Перевод в Москву и кафедры митрополитов сделал Московского князя как бы Государем церковной отчины, ставшей оплотом для собирания Руси. Так постепенно, образно говоря, границы Удела Божией Матери, первоначально включавшие в себя только Печерскую обитель, распространились на всю Русскую землю.

Успенский Кремлевский собор становится не просто кафедральным столичным храмом, но символом, объединяющим Русь. Великие князья Московские, осознав себя хранителями Дома Пресвятой Богородицы, по-другому стали смотреть и на свое служение: отныне они собиратели Земли русской, старшие сыны митрополитов, хранители и покровители русского православия, служки Божией Матери, оберегающие земной Ее удел. Однако первым открыто об этом смог заявить лишь Иоанн III (1440–1505). Сто лет понадобилось роду Калиты, то есть Московским князьям, для собирания раздробленной Руси. Но если другие князья, стремившиеся к тому же, объединяли Русь с помощью экономических и военных союзов или путем захвата, то Московские князья, и в особенности Иоанн III, практически в одночасье объединили Русь, объявив себя хранителями и покровителями Православия, строителями Дома Пресвятой Богородицы.

Глядя на величественные здания Великой Печерской церкви, Успенского собора во Владимире, Успенского собора Московского Кремля и сравнивая их с маленьким соборным Успенским храмом обители Ксилургу, с трудом усматриваешь их сходство. Однако существование мистической взаимосвязи перечисленных храмов-символов с их первообразом не вызывает никакого сомнения. О значении Успенского собора обители Ксилургу как первообраза успенских соборов Руси свидетельствуют факты из истории русского монашества на Святой Горе.

При переселении русской братии в более пространную обитель Фессалоникийца (Старый Нагорный Руссик) в 1169 году при игумене Лаврентии Успенский собор Богородичного монастыря будет воспроизведен и там. А по прошествии более шести столетий, в начале XIX века, при игумене Савве, когда будет возведен новый, так называемый Прибрежный Руссик, Успенская церковь вновь будет также перенесена и туда, причем с сохранением статуса собора.

Так чем же памятен этот храм для русского монашества, находящегося как на Святой Горе, так и в Отечестве? Тем, что именно в нем зажглась первая русская лампада на Афоне; тем, что у алтаря этого собора принес иноческие обеты первоначальник русского монашества преподобный Антоний; тем, что именно отсюда он принял и перенес благословение Святой Афонской Горы на Русскую землю и таким образом навеки соединил Святую Русь и Святой Афон узами духовной благодатной преемственности.

Успенский собор обители Ксилургу является символическим звеном в этой нерушимой благодатной цепи.

Подвижничество Антония и Феодосия Печерских продолжили их последователи, вдохновленные примером аскетической жизни родоначальников русского иноческого жития и удивительными благодатными плодами, приобретенными ими в процессе духовного делания. Желание уподобиться в делании своим духовным наставникам и достичь их высокого состояния чистоты и святости стало главным стимулом для русских монахов того периода.

Были на Руси в этот период, называемый «домонгольским», и другие светочи иноческого благочестия: преподобный Авраамий Ростовский, преподобный Аркадий Новоторжский-Вяземский, преподобный Сильвестр; святитель, епископ Переяславский преподобный Антоний Римлянин-Новгородский, преподобный Мартин Туровский блаженный; святые жены-монахини: преподобная Анна, княжна Киевская, преподобная Евфросиния, игумения Полоцкая. Все они были яркими самобытными личностями, каждый явил в своей жизни идеал самоотречения во имя Христово и пример самораспятия на кресте борьбы с врагами монаха – миром, плотью и диаволом.

Однако в большинстве своем эти яркие личности не оставили после себя, кроме примера личного подвига, никакой духовной школы или традиции в преемственности передачи опыта монашеской жизни, в отличие от подвигоположников Киево-Печерской лавры. Это объяснимо: они и сами достигли высот духа не вследствие обучения аскезе у своих духовных наставников, но благодаря личному горению любви ко Христу и предельному накалу духовного подвига. Для новоначальных иноков, не имеющих еще такой великой благодатной ревности о стяжании совершенства, но также желающих идти узким путем иноческого жития, необходимо руководство или школа правильного духовного развития, что невозможно без богодухновенного старчества.

Как без преемственности священства невозможно существование Церкви Христовой, так без преемственности старчества невозможно существование истинной монашеской жизни.

Монастыри, созданные в традиции Киево-Печерской лавры, стали духовно центрами в местах своего нахождения, они несли окружающим их местным жителям духовное просвещение, приобщение к практике высокой духовной жизни и пример подвижничества во Христе. Русский народ принял монастыри как нечто благое, ниспосланное свыше, полюбил их и потянулся в их стены за научением и благодатью. Идея «свет мирянам – монахи, свет монахам – ангелы» обрела свою реальность на Руси, которой еще предстояло стяжать звание Святой.

А между тем, Русь все более и более погрязала в междоусобных войнах, результатом чего стало грозное попущение Божие – монголо-татарское иго. Огнем и мечем испепелило и изрезало Батыево нашествие Русскую землю на мелкие местечки и мирки. Политическая княжеская раздробленность усугубилась теперь рассеянностью культурной и духовной.

Вновь в русском монашестве возросла роль личного подвижничества. Святые угодники Божии, способные своей жизнью показать пример силы подвига и высоты стяжаемых этим подвигом благодатных даров, не оскудели на Руси. Но не было в то смутное время более школы монашеской жизни, подобной той, что существовала некогда в Киево-Печерской лавре, которую орда Батыева разорила и разгромила, перебив и рассеяв ее иноков.

Не было более преемственности передаваемой из поколения в поколение старческой благодати. Вплоть до начала XIV века мы не увидим светочей старчества, способных воспитать целые сонмы святых.

Новым столпом иноческого благочестия и примером для многих поколений подвижников стал преподобный Сергий Радонежский. Господь явил его миру в тот момент, когда Великая Киевская Русь уже распалась на удельные княжества, и Владимиро-Суздальская Русь уже уступила первенство в духовно-политических сторонах жизни Москве.

Преподобный Сергий был именно таким «чистым аскетом», не ставившим перед собой иных целей, кроме обретения Христа Единого, ради Которого он готов был переносить все тяготы и лишения пустыннического жития, которых не выдержал даже его старший брат Стефан, удалившийся из их совместной кельи в дебрях радонежских лесов в обустроенный городской монастырь. Преподобный Сергий сделал то же самое в Северо-Восточной Руси, что и преподобный Антоний в Южной. Он не столько вознес монашество на новую высоту, сколько возобновил старую, угасшую из-за внешних неблагоприятных обстоятельств, подвижническую традицию. Почти 100 лет отделяет начало Сергиевой лавры от падения лавры Антониевой при Батыевом нашествии.

Оставшись один на один с Богом в лесу, смиренной молитвой преодолев многочисленные искушения от врага-диавола, Сергий приобрел такие качества души, которые уже не могли оставаться «туне» и были промыслительно явлены Господом миру: вокруг подвижника стали собираться ученики. Приняв на себя ярмо игуменства, преподобный Сергий установил в своем братстве строгое общежитие – киновию, которое, как в древних восточных монастырях, как на Святой Горе Афонской, как и в Великой Киево-Печерской лавре и других местах, зарекомендовало себя наиболее эффективной формой организации жизни монашеской общины.

И вот тут очень важно подчеркнуть тот переходный момент, когда выдающийся аскет, представитель так называемого личного подвижничества, о котором мы говорили выше, стал тем великим аввою, Игуменом Земли Русской, каким он является ныне, каким знает и почитает его вот уже 700 лет вся Святая Русь. И как 300 лет назад, при основании Киево-Печерской лавры, в которой процвело первое русское старчество, так и ныне возобновление старчества не обошлось без благословения Святой Афонской Горы. Преподобный Сергий стал тем, кем он является, только тогда, когда выполнил послушание Вселенскому Патриарху Филофею, посоветовавшему ему ввести в своей обители общежитие по образцу святогорских обителей.

Патриарх Филофей Коккинос – выдающийся иерарх Константинопольской Церкви, подвижник Святой Горы, постриженик и воспитанник Великой Афонской лавры, сподвижник и защитник святителя Григория Паламы, причисливший его впоследствии, будучи уже патриархом, к лику святых. Изгнанный с престола, он вновь удалился на Святую Гору, откуда со временем опять призывается на патриаршую кафедру. Смерть принял он в новом изгнании и заточении. Патриарх Филофей известен тем, что пытался ввести (и ввел-таки) уставное единообразие во всей Греко-Восточной Церкви на основе универсального Иерусалимского устава. Сознательными осуществителями его идеи на Руси стали святитель Алексий, митрополит Московский, и преподобный Сергий Радонежский.

Троице-Сергиева лавра становится тем, чем была доселе лавра Киево-Печерская – центром духовности и рассадником монастырской общежительной святогорской традиции. Как от Киево-Печерской лавры, так и от Сергиевой лавры произошли дочерние монастыри. Видение, в котором преподобному было показано в виде бесчисленных белых птиц будущее множество учеников его, полностью реализовалось в течение следующих десятилетий: множество подражателей его подвижнического жития и сами стяжали благодать Божию и воздвигли множество обителей, прославившихся святым житием своих насельников.

Новые монастыри северной традиции становятся не только бастионами православия, центрами духовной жизни, но и рассадниками грамотности, центрами культурного и хозяйственного возрождения Руси. Правильно организованные, гармонично-стройные, смиренномудро управляемые монашеские братства активизировали восстановление и дальнейшее развитие духовной, культурной и хозяйственной жизни окрестного населения. Со временем люди даже сознательно устремились туда (возникали «посады»).

Итак, на Руси возрождается общежительное монашество по афонскому почину, которое скрепляет, сплачивает, организовывает народ, дает толчок к выходу из кризиса и возрождению всей Русской земли, по замыслу великого русского святителя митрополита Алексия.

Святитель Алексий стал продолжателем дела своих выдающихся предшественников, святителей Кирилла III, Максима и Петра. Именно эти святители начали длительный и кропотливый труд собирания Руси. Кирилл III, современник и сподвижник благоверного князя Александра Невского, ставший митрополитом сразу после Батыева нашествия, не побоялся направиться в ставку к самому Батыю, взяв у него ярлык, гарантирующий неприкосновенность Православной Церкви и ее клира. У следующего хана Берке он добился выдачи ярлыка на неприкосновенность церковного имущества, движимого и недвижимого, а также основания епархии при ставке хана в Сарае. У хана Менгу-Темира он исходатайствовал ярлык, которым подтверждалась неприкосновенность веры и гарантировалась защита прав духовенства от посягательств монгольских чиновников.

Благодаря деятельности митрополита Кирилла появляется такое явление, как церковная отчина, ставшая оплотом для собирания Руси. Митрополит Кирилл начал приобретать земли, села и целые княжества, в которых под покровительством Церкви, пользовавшейся легальным прикрытием ханских ярлыков, стали возрождаться, крепнуть и развиваться вера, культура и хозяйство Русской земли. Люди устремились из хаоса и разрухи, в которые превратилась Русь в результате монгольских погромов, в эти оазисы духовной жизни.

Святитель Петр перенесением своей кафедры в Москву сделал благоверного князя Иоанна Калиту как бы Государем церковной отчины и привлек таким образом московских князей к участию в собирании Руси.

Митрополиту же Алексию принадлежит идея застройки земель церковной отчины общежительными монастырями, которые становились центрами духовного просвещения и возрождения Православной Руси. Близ этих святых обителей быстро формировались городские посады.

Церковь и монашество являются не крупнейшими феодалами средневековой Руси, как утверждает светская история, а инициаторами собирания и возрождения Руси. Землевладение – это вынужденная особенность русского монашества и русской Церкви, продиктованная не стремлением к накоплению, а желанием спасти Русь и русский народ от рассеяния, ассимиляции в иноверной среде и физического уничтожения.

Это прекрасно понимали все горе-реформаторы всех веков, от «жидовствующих» и «латинствующих» до большевиков, сознательно стремившихся устранить Церковь и монашество от влияния на русское общество, чтобы насадить чуждые для Православной Руси модели развития. Отделить церковь от земли в средние века означало то же самое, что в XX веке отделить ее от школы и государства. Это попытка вбить клин в русскую симфонию церковно-государственного домостроения. Потому что Церковь и, в частности, монастыри организовывали общество, вдохновляли его своим собственным примером общинной братской жизни для общего блага и задавали тон всей деятельности общества (духовной, трудовой и культурной). Основанием этого тона были не личная корысть, прибыль и нажива, как на Западе, а христианская любовь, братская взаимопомощь, творческая инициатива (как выражение богоподобной способности творить).

Реформаторы XVI века в своих стремлениях «перераспределить собственность», отобрав у Церкви земли, старались использовать самих представителей Церкви и даже более – они старались заручиться поддержкой некоторых выходцев со Святой Горы.

Нет необходимости углубляться в нашем повествовании в спор «стяжателей» и «нестяжателей», искусственно созданный и бурно разгоревшийся в XVI веке. Используя современные термины, можно сказать, что суть этой исторической провокации заключается в утверждении, что Церковь и монастыри являются крупнейшими феодалами и эксплуататорами Руси, которых необходимо устранить от владения землей, чтобы расточить ее для эксплуатирования дворянами и чиновниками. Это была первая попытка разделить Русскую Церковь и Русское Государство, превратив последнее из православного в светское.

Расхождение во взглядах настолько усилилось в русской монашеской и церковной среде к концу пятнадцатого века, что вопрос о монастырских землях, а вместе с ним и о всей направленности русской жизни был вынесен на решение Собора 1503 года.

Святитель Макарий, митрополит Московский (1482–1563), настаивал на неотторжимости церковных и монастырских землевладений, «вданных церкви на вечное сбереженье». Он считал недопустимой «приватизацию» Русской земли «феодалами-олигархами», потому что Русская земля есть Божья да Государева. А еще Русь, некогда разорванная на лоскутки княжескими усобицами – это Удел Божией Матери, постепенно, начиная от Киево-Печерской лавры, распространявшийся и расширявшийся, и сплотившийся в единую Святую Русь.

Святителю Макарию в свое время удалось отстоять церковно-государственное единство Руси. К чему привели секуляризация и «перераспределение собственности» в будущем, мы знаем: полному уничтожению или обращению в приходские храмы монастырей, а также глубокому духовному упадку русского общества. К середине XIX века русская элита не носила нательных крестов, не читала Евангелия и не могла прочесть молитву Господню наизусть.

Смута, польская интервенция, раскол и введенные Петром Первым реформы церковной жизни, обернувшиеся синодально-государственным давлением на монастыри, обескровили русское монашество, пошатнули иноческую жизнь в России. О старчестве в тот период и речи не было, так как даже само существование русского монашества было под вопросом.

Реформирование Петром Первым структуры Российского государства определило место Церкви в этой структуре в качестве некоего «министерства по делам религии».

Впервые в истории Отечества был взят курс на построение чисто «светского», то есть расцерковленного государства и «светского» общества, со своей «светской» культурой, «светскими» манерами и «светским» образованием. «Светскость» или расцерковление и было тем главным «рациональным» зерном, которое вывез Петр с Запада.

Значение Церкви в таком обществе и в таком государстве становилось все более формальным и регламентированным, нежели действительным и всеобъемлющим. Все, о чем только могли мечтать реформаторы-западники прошлых веков, теперь обретало реальность. Началась неслыханная секуляризация церковных имений за счет упразднения монастырей – бастионов Русского православия. Особый удар был нанесен именно по монашеству, а точнее – по его влиянию на русское общество. Были введены ограничения на пополнение монашеских братств. Разрешалось постригать только вдовых и заштатных священников, увечных солдат, отставных чиновников и учителей. Категорически, под страхом наказания запрещалось принимать молодежь. Монашеству фактически запрещалось исполнять просветительскую миссию среди православного народа.

Поставленные Духовным регламентом в зависимое положение от синодального и светского чиновничества монастыри потерпели принципиальное изменение основных укладов внутренней своей жизни, приведшее в конечном итоге к быстрой деградации общежития и исчезновению старчества. Настоятели монастырей из духовных пастырей и отцов превратились теперь в чиновников-администраторов, которых «передвигали» с места на место с разницей во времени менее даже четырех лет. Становились настоятелями не опытные подвижники, с ранних лет воспитавшиеся в стенах обителей и впитавшие опытом их дух и традиции, но овдовевшие приходские священники, отправленные в монастыри «на покой». Монастыри в результате этих реформ становились теперь не столько училищами нравственности и благочестия, сколько пансионатами для стариков и инвалидов.

Опасность и вредоносность этих указов заключались еще и в том, что ставилась под удар структура самой Церкви, поскольку именно монастыри являлись «кузницами кадров» для священной церковной иерархии. Возможно, именно этим и следует объяснить возникновение института так называемого «ученого монашества», то есть монашества, постриженного не в монастырях, а в духовных учебных заведениях, из которых главным образом и будут пополняться иерархические кадры в синодальною эпоху.

Петровские указы, подрывавшие самые основы монашества, могли привести к полному его уничтожению. В 1725 г. император скончался. Однако лишь в 1742 г. эти указы были негласно отменены пришедшей к власти набожной его дочерью Елизаветой Петровной.

Последующие за петровскими реформами действия его царственных преемниц, особенно Анны Иоанновны и Екатерины Второй, и вовсе ослабили российские монастыри до такой степени, что жизнь русского монашества в оставшихся еще не закрытыми «штатных» и «заштатных» монастырях являла собой жалкое зрелище как в плане экономическом, так и в духовно-нравственном. Казалось, что закат монашеской жизни в России неизбежен.

И вновь Матерь Божия со Святой Горы Афон присылает спасительную помощь в лице старца Паисия Величковского и его учеников и последователей, возродивших в русском монашестве то, что с древнейших времен было в Фивейской пустыне и палестинских обителях, на земле благословенной Эллады и в древних русских монастырях Антониевой и Сергиевой традиций, что составляло основу устроения монастырской жизни – общежитие, старчество и послушание.

О преподобном Паисии написано много. Заслугу его для православного монашества Руси, Молдавии, Румынии, других славянских народов невозможно переоценить. Кратко остановимся на его житии.

Преподобный Паисий прибыл на Святую Гору Афон в 1746 году 24-летним юношей через одиннадцать лет после того, как в Русском монастыре умер последний русский монах и его заселили греки. Русское монашество ко времени прихода преподобного Паисия пресеклось на Святой Горе. Как могла произойти эта трагедия? При том отношении к монашеству внутри России, какое было описано выше, было ли дело до Русского монастыря, находящегося где-то далеко, на пустынном Афоне?

Антимонастырская политика императора Петра стала одним из главных факторов угасания и пресечения русского монашества на Святой Горе. В течение 70 лет в Русик не поступило ни одного нового насельника из России, несмотря на отчаянные призывы игумена монастыря Варлаама спасти угасающую обитель. В 1721 году перестало биться его боголюбивое сердце.

В 1725, в год смерти Петра I, в Русике остается только 4 монаха, русских же из них только двое. В 1735 начинается очередная Русско-Турецкая война, продолжавшаяся до 1739 года, и в этом же году умирает последний русский монах Свято-Пантелеимоновой обители. Русское монашество пресеклось на Святой Горе. Некогда русская, обитель стала теперь недоступна для русских.

Не найдя пристанища в Русике, юный инок Паисий поселился в келии близ монастыря Пантократор. Казалось бы, вот она – сильная, выдающаяся личность, которая могла восстановить древнюю русскую отчину на Афоне и вновь привлечь в нее своими богоданными талантами соотечественников. Но нет. Господь устраивал все иначе, Ему одному ведомыми стезями.

В пределах Пантократора спустя четыре года Паисий построил Русский общежительный Ильинский скит. Он сделал попытку воссоздать русскую обитель на Святой Афонской Горе в виде Ильинского скита, но труд этот не принес видимого и желаемого результата. В 1779 году старец оставит Святую Гору и перейдет в Молдавию вместе с собранным им братством, где сможет осуществить главный труд своей жизни, назначенный ему Промыслом Божьим – перевод «Добротолюбия» на церковнославянский язык. Этот труд имел самое непосредственное значение для возрождения святоотеческой монашеской традиции в России. Для воссоздания же русского монашества и Русской обители на Святой Горе Промысел Божий готовил иных делателей, которым и посвящена наша книга.

Величайшая заслуга старца Паисия состоит в том, что он сформулировал принцип самовосстановления монашества в духе святоотеческой традиции в случае его пресечения. Если бы по какой-то причине пресеклась старческая преемственность и не стало бы духоносных наставников, то восстановить традицию можно было бы с помощью духовного наследия великих подвижников и наставников иноческого делания. Книги являются носителями духовного опыта отцов и в случае крайней необходимости могут в какой-то мере «заменить» старца содержащимися в них советами. Однако старец Паисий подчеркивал, что для применения этого правила состояние дел действительно должно быть весьма крайним, ибо всегда полезнее вопрошать с доверием, нежели самому искать ответ в книгах, поскольку от вопрошения смиряется ум.

Этот принцип преподобный Паисий выстрадал собственным горьким опытом. Поселившись на Святой Горе, он стремился найти опытного в духовной жизни наставника, но так и не обрел искомого. Духовная жизнь в монастырях была расстроена по причине внедрившегося повсюду так называемого идиоритма, или особножительного устава.

Идиоритм (еще его можно перевести как своеволие) – это полная противоположность общежитию. Другими словами еще можно сказать, что идиоритм – это разложившееся общежитие, где братия, живущие в монастыре, не связаны ничем, кроме стен обители. Каждый в особножительной обители живет по своему собственному распорядку, исполняя необходимые для функционирования монастыря должности не за послушание, а за деньги. Переход к своевольному «уставу» был вынужденной мерой; никто не думал, что он обернется такой катастрофой для духовности.

С конца XVII века турецкие власти увеличили налоги, взимаемые со Святой Горы, настолько, что обители едва влачили свое существование. Средств на содержание братств не оставалось вовсе. Именно поэтому некоторые монастыри допустили ослабление устава, предоставив насельникам возможность самим содержать себя за счет рукоделий, которые необходимо было продать, и на вырученные деньги купить необходимое. Мера эта оказалась внешне хотя и оправданной, но по сути – гибельной и крайне ошибочной. Идиоритм как чума прошел по монастырям Святой Горы, в краткое время расслабив и разложив доброе ее вековое устроение.

По причине отсутствия послушания не было никакой возможности продолжить преемственность старческого служения, некому было передавать живой благодатный опыт возрастания и совершенствования во Христе. В эти трудные годы едва ли не единственной обителью, несмотря ни на какие трудности свято хранившей общежитие, старчество и послушание, был Русский монастырь, но, как мы уже говорили выше, по причине отсутствия пополнения из Отечества он угас и перешел во владение к грекам, которые сразу, впервые за 600 лет, изменили общежительный устав на идиоритмический, что и вовсе привело к гибели и разрушению самого монастыря.

Старчество угасло в монастырях Афона того времени, но не исчезло совершенно со Святой Горы, ибо тогда она бы прекратила свое существование. В эту пору как крин сельный, по словам Священного Писания, процвели пустынные келии Афона, в которых спасались и несли свой монашеских подвиг, словно на часовой вахте, старцы с немногочисленными верными учениками в духе святоотеческого предания. Эти ученики со временем, когда сами стали старцами, были призваны в те или иные монастыри, чтобы восстановить монашескую традицию общежительной жизни. Однако преподобному Паисию Промыслом Божиим не суждено было встретиться с этими духоносными отцами. Так строятся судьбы Божии: старцу Паисию необходимо было ценой собственных духовных страданий пройти путь, который станет спасительным якорем для иноков в будущие сложные эпохи истории.

Именно поэтому преподобный Паисий посвятил свою жизнь на Афоне собиранию святоотеческих творений, чтобы предоставить будущим поколениям иноков верное и полное руководство к пониманию и осуществлению истинного монашеского пути.

«Добротолюбие» можно назвать иноческой энциклопедией, а самого старца Паисия – «энциклопедистом» по аналогии с деятелями так называемого «Просвещения», с помощью которого в XVII–XVIII веках проводилось последовательное расцерковление народов тех стран, которые приняли это учение. Труд старца Паисия оказывал противоположное действие. С помощью этой святоотеческой «энциклопедии» при любых трудных обстоятельствах православное монашество сможет оправиться и самовосстановиться, опираясь на наследие святых отцов, и выполнять свое призвание и служение миру – являть ангельскую жизнь и вдохновлять этим мир к добродетели.

Составление «Добротолюбия» было закончено в 1793 году, получилось два толстых рукописных тома. Земная жизнь Паисия, исполненная плодотворных трудов, завершилась 15 ноября 1794 года, в возрасте 72 лет он навечно закрыл глаза.

Целый сонм учеников и сподвижников старца понесут его наследие во многие монастыри Греции, Молдавии, России. Все эти ученики Паисия сами или через своих учеников много сделали для возрождения аскетических традиций и общежительного устава в разных обителях. Более ста русских монастырей возродятся к активной монашеской жизни. Поднимутся и достигнут расцвета древние северные обители – Валаам и Коневец, прославятся на всю Русь Оптина, Глинская и Саровская пустыни, возродится Троице-Сергиева лавра, возобновится старчество и возсияет с новой силой и в лавре преподобных Антония и Феодосия в Киеве.

Это был своеобразный прорыв сквозь преграды, которые воздвигло чиновничество светское и синодальное вокруг душ верующих людей и монахов. В старчестве проявилось стремление к возрождению древнехристианского аскетического духа.

Как и в прежние допетровские времена, монастыри, в которых процвело старчество, превратились в центры духовной жизни, куда стекались тысячи людей, стремящихся узнать волю Божию, согласовать свою жизнь с ней, получить здравие душевное, а нередко и телесное по молитвам старцев. Благодаря старчеству монастыри вновь заняли подобающее им место в русском обществе. Как магнит они вновь стали собирать людей разных сословий, от крестьян, которые никогда не теряли своей церковности и набожности, до так называемой элиты общества, распространяя всюду просвещение. Но просвещение не западное, не светское, а христианское, духовное, основанное на Евангелии и святоотеческих писаниях. Необходимость в старческом совете и окормлении чувствовали даже благочестивые наши монархи, что является величайшей «победой» монашества. Без старчества невозможно составить ясное представление о воззрениях и философских построениях людей той эпохи. Благодаря старчеству многие русские писатели, поэты, мыслители, композиторы, художники, архитекторы, общественные и политические деятели сумели проникнуться и пропитаться духом русского Православия, наполнив и вдохновив им свою деятельность.

Суть русского духовного просвещения заключалась в том, чтобы, на первом этапе, перевести святоотеческие творения, как сокровищницы православной мудрости, на современный язык, донести их до понимания современного человека, учитывая катастрофический вековой разрыв традиций. Второй этап – пропитать духом святоотеческих писаний все направления русской культуры, оторвавшейся от церковности. И только после этого можно было бы ожидать первых результатов духовного возрождения Руси.

Так постепенно складывалась самобытная модель развития России, основанная на ее вековых традициях, в противовес чуждой, западной. Старчество дало толчок духовному возрождению России второй половины XIX века, прерванному катастрофой 1917 года.

Возрождение старчества, а вместе с ним и монашеской жизни в целом, начавшись в отдельно взятых обителях спонтанно, «снизу», без всякого воздействия «сверху», со стороны иерархии, очень скоро переросло в явление целостное, ставшее фактором духовного возрождения России.

Таковы бессмертные плоды Паисиева дела на Руси. Однако, несмотря на такой вклад в возрождение духовной жизни и монашества на Руси, преподобный старец Паисий не стал восстановителем русского монашества на Святой Горе. Заслуга в этом принадлежит другому выдающемуся подвижнику, великому и богоносному старцу Арсению, сумевшему организовать, сплотить и воспитать новые поколения русских иноков на Афоне.

В 1794 году почил о Господе преподобный Паисий (Величковский), а через несколько лет, в 1800 – 1803 годах, прибыл на Святую Гору, по особому откровению и водительству Божию, будущий общий духовник всех русских святогорцев иеросхимонах Арсений.

Как новый Моисей, собрал этот истинный и добрый пастырь рассеянное русское стадо и ввел оное в древнюю его ограду – утраченный некогда Свято-Пантелеимонов монастырь. С ним так или иначе связаны все русские обители Святой Горы. Именно от него начинается новая духовная старческая преемственность Русского Афона; именно он является воспитателем новой духовной традиции, с помощью которой его преемник по благодати, иеросхимонах Иероним (Соломенцов) смог организовать, устроить, возродить Русскую обитель и объединить вокруг нее весь Русский Афон.

Все последующие русские иноки Святой Горы, вплоть до настоящего времени, являются прозябениями и леторослями этого священного корня. Воспитанник и преемник уже самого отца Иеронима схиархимандрит Макарий смог именоваться уже не просто настоятелем одной из афонских обителей, но и игуменом всех русских святогорцев. Целый сонм старцев произошел от этих новых столпов Русского Афона, благодаря которым в обители процвело образцовое общежитие. Тысячи паломников из России вдохновлялись порядками и духовной атмосферой, царившей в Русском Монастыре. Свои впечатления они везли домой, на русскую землю. Но многие оставались и здесь, приняв решение вступить в братство, которое в очень короткие сроки превысило численность в 1000 человек. С 40-х годов XIX века обитель начинает оказывать свое влияние на возрождение православия в России, став одним из факторов духовного просвещения наряду с Оптиной, Саровом и другими монашескими центрами.

В предыдущей главе мы видели, что русское монашество, пересаженное к нам из Сада Пресвятой Богородицы, со Святой Афонской Горы, неоднократно впоследствии поддерживалось и возрождалось посредством влияния и помощи Афона. Мы видели также, что монашество имело особое значение в становлении Святой Руси.

В этой главе мы попытаемся рассмотреть, в чем же заключалось это позитивное влияние монастырей и монашества.

Для начала вспомним, что монашество возникло в IV веке, когда Церковь перестала быть гонимой и в ее ограду начали приходить люди, вера и ревность которых не были закалены страхом преследования и физического уничтожения. По этой причине резко снизился не только уровень благочестия, но и уровень требований к членам Церкви. Возникновение монашества было ответом самой Церкви на это явление. Монашество было призвано держать неизменной верхнюю планку церковного благочестия для того, чтобы компенсировать тенденцию ее снижения среди новообращенных мирян.

Подвиг монашеский призван был заменить для Церкви в условиях отсутствия гонений подвиг мученичества. Неслучайно возникла метафора: монашество – это бескровное мученичество. Благодаря монашеству Церковь никогда не оставалась без живых примеров если не святости, то благочестия. В повседневной жизни монастырь призван являть, показывать и осуществлять в действительности образец апостольской первохристианской общины, зафиксированный на страницах книги Деяний (Деян.2:44–47), хранить этот образ, передавая его из поколения в поколение.

С помощью этого образа, являемого через монастыри, православные христиане должны были настраивать и свой домашний быт, трудовые и общественные отношения. Благодаря влиянию монашества на русскую жизнь большую часть отечественной истории на Руси господствовали именно общинные, коллективные или братские отношения, наподобие тех, что существовали в образцовых общежительных монастырях и в первохристианской общине. Именно поэтому русскому быту всегда присуща глубокая церковность, поскольку основание такого уклада находится в самом Священном Писании и Священном Предании Православной Церкви.

Мы уже говорили, что в эпоху монгольского ига Церковь, благодаря мужеству митрополитов Кирилла III, Петра, Алексия и других, смогла получить относительную свободу в вероисповедной, хозяйственной и экономической жизни. Русские люди устремились из-под гнета татар в пределы так называемой церковной отчины. Именно там, в ограде церковной, началось собирание земель, возрождение русского духа, русского хозяйства, русской культуры. И, естественно, все это было пропитано глубокой церковностью, поскольку черпало вдохновение и пример в бытовом укладе православных монастырей. Русский православный общинный уклад является противоположностью западному индивидуализму, который начал активно насаждаться в России так называемым западничеством со второй половины XIX века, что фактически совпадало с началом русского духовного просвещения, о котором мы говорили выше.

Православное монашество зиждется на трех столпах: общежитие, старчество и послушание.

Слово «общежитие» является однокоренным со словом приобщаться или причащаться. И такое лексическое сродство – не случайность.

Принимая святые Тайны Христовы, мы приобщаемся мистическому единению Церкви как Тела Христова, мы становимся соучастниками Тайной Вечери Господней, совершенной в ночь перед страданиями Иисуса Христа.

Вступая в общежитие, мы становимся соучастниками апостольского жития, соучениками Господа Иисуса Христа, собеседниками Сына Божия и спутешественниками Его. Принимая обеты, мы обещаемся пить чашу Его и креститься крещением, которым Он крестился. Отсюда проистекают все иноческие добродетели: странничество как уклонение от мира, послушание, непрестанная молитва, нестяжание, терпение злостраданий, обид, оскорблений и поношений, вольное сораспятие и спогребение во гроб смирения. Пребывание в общежитии является непрестанным таинством, освящающим души, при условии разумного прохождения иноческого жития. Как недостойное приобщение святых Христовых Таин бывает в осуждение небрежно причащающимся, так и нерадивое пребывание в общежитии не спасает, но бывает виною осуждения небрежно живущим.

В иноческом общежитии, как и в апостольской общине, немыслимо существование личной или частной собственности. Слово «мое» как корень раздора и недружелюбия – вовсе исключено из иноческого лексикона. В общежитии нет никаких привилегированных сословий или классов. Все члены братства, от игумена до последнего послушника, объединены общей молитвой, общим богослужением, общим трудом, общей трапезой и общим имуществом. «В общежитии, – пишет святитель Иоанн Златоуст, – хотя и есть низшие, но высший не смотрит на это, а почитает себя ниже их, и через то делается большим, ибо больший там тот, кто предупреждает другого в отправлении самых низких работ. Там у всех одинаковый стол, одинаковая пища, одинаковая одежда, одинаковое жилище, одинаковый образ жизни. Там не говорят: «это – мое», «а это – твое»! Оттуда изгнаны слова сии, служащии причиною бесчисленного множества распрей».

Святитель Василий Великий называет общежитие совершеннейшим житием, из которого удалена всякая собственность, в котором «один общий Бог, одна общая купля благочестия, общее спасение, общие подвиги, общие труды, общие венцы, так что все в равной мере и рабы, и господа друг другу, и с непреоборимой свободой взаимно оказывают один пред другим совершенное рабство, не то, которое насильно вводится необходимостью обстоятельств, погружающею в великое уныние плененных в рабство, но то, которое с радостью производится свободою произволения, потому что любовь подчиняет свободных друг другу и охраняет свободу самопроизволения».

Если же кто-то нарушает этот богоучрежденный апостольский порядок, то повреждает этим отнюдь не только свою собственную душу, что несомненно, но и все братство, разрушая и истребляя общежитие. Общежитие, будучи очень хрупкой структурой, нуждается в постоянном бережном охранении не только игумена и его ближайших помощников, но и всех членов братства. Хрупкость общежития объясняется непостоянством человеческой природы, удобопреклонностью ее к расслаблению. Без внимательного, осознанного хранения общежитие очень легко и быстро разрушается и расслабляется и превращается в так называемый идиоритм.

Общежитие есть икона Церкви, призванная являть миру идеал истинной жизни во Христе по образцу первохристианской апостольской общины, или же по образцу жительства ангелов на небесах.

«Смотреть на общежитие следует как на Церковь Христову, имеющую единую главу Христа, ибо в лице Его в общежитии поставлен от Него Игумен, которому по правилам святых отцов братство должно повиноваться, как Самому Иисусу Христу, и во всем ему доверять. В общежитии он есть и главный духовный отец, потому надобно все делать с вопросом и советом его, ничего не утаивать от него, ибо такая есть воля Божия в общежитии». Эти слова принадлежат духовному вождю всех русских святогорцев, иеросхимонаху Иерониму (Соломенцову). Он скажет их, уже будучи глубоким старцем, в назидание братиям, которых сам воспитал и наставил в иноческих добродетелях. Вместе с иеросхимонахом Арсением и схиархимандритом Макарием он много потрудился над возрождением и утверждением общежительных правил в Русской обители на Афоне. Благодаря подвигу и молитве великих старцев Арсения, Иеронима и Макария в обители вновь, как и прежде, до запустения, процвело совершенное общежитие.

Опытно познав все вышесказанное, сам отец Иероним впоследствии скажет: «Сей святой общежительный устав учрежден весь на основании святого Евангелия богоносными отцами, а наиболее святителем Василием Великим. История показывает, что исполнение сего общежительного устава древними монастырями было полезно и всей Православной Церкви, ибо таким образом они увеличивали славу Православия и поддерживали честь и хвалу монашества, обеспечивали тем долголетнее свое существование … Которая обитель исполняет этот устав, та находится в хорошем благоустроении и во славе и чести для всего монашества. Напротив того, видим, что которые монастыри оставили богоугодный чин общежития, все расстроились, унизили своеволием равноангельную монашескую нравственность и тем уронили пред Церковью честь монашества, а многие из них и вовсе уничтожились. И так история и очевидные примеры показывают нам опытный урок тот, что одно только средство находится к утверждению благоустроенного и прочного существования обители до скончания мира. Это средство есть исполнение богоустроенного ее устава. Повторяю: это только одно есть благодатное средство, которое может прославить Бога и обитель и сохранить и спасти ее от всех страстных треволнений и конечного ее разрушения до конца мира».

Как мы говорили, общежитие нуждается в осознанном, внимательном охранении всеми членами братства, но прежде всего – старцами. Старцы – это хранители преданий, носители живого благодатного опыта, который они передают следующим поколениям устно или с помощью писаний. Забегая вперед, сразу скажем, что старчество пресекается отнюдь не из-за неискусства самих старцев, но из-за отсутствия «послушания» у послушников. Послушники, несмотря на то, что являются самыми младшими членами в семье иноческого братства, несут в нем одну из важнейших функций – продолжение преемственности предания и старчества. Если старцы – это «передатчики», то послушники – это «приемники». Без осознанного послушания послушников старцам невозможно осуществление благодатной преемственности и, следовательно, невозможно существование общежития в следующих поколениях. Общежитие, старчество и послушание – три столпа Православного монашества. Если монастырь осознанно не хранит и не взращивает эти столпы, то само существование его не имеет никакого смысла. Деградация его неминуема. Он не сможет удержать даже относительный уровень благочестия и мало чем будет отличаться от мира.

«Паче всего храните старчество, – напишет в своем духовном завещании отец Иероним, – ибо оно устроено примером Самого Господа нашего Иисуса Христа. Без старчества совершенное общежитие не может быть».

Старчество! Дивный дар Божий всем желающим жить совершенной жизнью – жизнью монашеской!

Старчество – святое служение Богу, руководство ко спасению человеческих душ, оставивших мир и устремившихся в горняя!

Старец – счастье послушника, удостоившегося дарования от Господа мудрого духовного руководителя – духовного отца, воспринимающего инока от пострига и ведущего по узкому и тернистому пути монашеской жизни в Небесное Царство!

Старчество – это особое благодатное служение, совершаемое водительством Духа Святого.

Старчество, которое сохранилось и поныне на Афонской горе и в других православных обителях по всему миру, издревле существовало в монастырях Восточной Церкви. Причем нужно сразу сказать, что оно не вводилось сверху, церковной властью. Появилось оно естественным образом уже в первых обителях и произрастало на благодатной почве древнейших монастырей Востока. Старчество, порожденное древнехристианским аскетически-мистическим умонастроением, стало основой монастырской дисциплины и духовного окормления будущих иноков.

Из книг, рассказывающих об аскетических подвигах древнеегипетских отцов, видно, что старчество процветало в пустынях Египта уже в эпоху преподобного Антония Великого и было основным средством духовного взращивания новоначальных иноков. По своей сути старчество было не только средством укрепления внешней монастырской дисциплины – оно служило прежде всего тому, чтобы раскрывать юному подвижнику, ищущему христианского совершенства, внутренний смысл этого совершенства по учению Христа, чтобы укоренять его в духе этого учения.

Старческое служение может быть сопряжено с иерархическим, но может совершаться и помимо него. Старчество очень близко к духовничеству, но не всегда с ним тождественно. Суть духовнического служения заключается в разрешении, то есть – развязывании уз или оков, в которые мы попадаем, совершая грехи. Суть старческого служения – посредством личного духовного опыта и дара благодатного ведения предупредить и самое приближение ко греху, научить вопрошающего избегать сетей лукавого, распознавать загодя вражью западню.

Некоторое сходство старчества и духовничества объясняется тем, что институт духовничества в современном его виде вырос из старчества. Произошло это в IX веке, сразу после окончания эпохи иконоборчества, когда Константинопольский Патриарх Никофор Исповедник официально признал и утвердил существование монастырской практики «тайной исповеди» иноков перед старцами-наставниками, отдав ей даже предпочтение перед практикой «публичной исповеди» в миру. В короткое время тайная исповедь, совершаемая монастырскими опытными старцами-духовниками, практически полностью вытеснила даже на приходах исповедь публичную, совершаемую епископами и «белым» духовенством. Для совершителей тайной исповеди была введена особая хиротесия, удостоверяющая право на духовничество.

На самом деле монастыри вовсе не изобрели никакой новой практики в противовес старой. Просто Патриарх Никофор использовал монастырскую практику воспитания и окормления новоначальных иноков для общецерковной пользы, поскольку публичная покаянная практика отжила свое время. Форма монастырского духовного руководства в виде взаимоотношений духовного отца с духовными чадами была использована для создания новой, «тайной» формы исповеди вместо старой, «публичной».

Практика тайной исповеди требовала большего «искусства» от совершителя таинства. Теперь недостаточно просто прочитать разрешительную молитву над публично исповедавшимися членами Церкви, но необходимо уметь предоставить врачество, соответствующее каждому отдельному случаю. Другими словами, совершитель тайной исповеди должен обладать некоторой духовной опытностью, как и старцы в монастырях, должен уметь услышать, понять, дать совет и уврачевать. Именно поэтому в древности, а в Греции – и по сей день далеко не каждый священник имеет право совершать исповедь, но лишь духовно опытный, имеющий архиерейскую хиротесию на духовничество. Старец не обязательно может быть духовником, а вот духовник обязательно должен если и не быть старцем, то, по крайней мере, соответствовать тому высокому и ответственному служению, которое на него возложено.

Задача старца заключалась в водительстве души и воли юного инока. По воззрениям древних аскетов, задача эта была чрезвычайно ответственной; послушничество у старца нелегко было для новоначального, но и старец, принимая в послушание юного инока, возлагал на себя тяжкий крест.

Самое главное, чему стремились научить старцы новоначальных иноков при их вступлении в монастырь – «послушание». Послушание новоначального своему старцу является первым необходимым условием восхождения инока по лествице духовного совершенствования.

В русском языке одним и тем же словом «послушание» обозначаются разные, хотя и близкие друг другу понятия. «Послушанием» у нас называется чаще всего некое поручение или работа, или сфера ответственности, доверенная тому или иному лицу. Однако в греческом языке, в святоотеческой традиции этому понятию соответствует другое слово: «διακόνιμα» [дьяконима], что в буквальном смысле переводится как служение. Кроме того, «послушанием» называется особая добродетель, суть которой состоит в добровольном подчинении своей воли, своего мнения или желания – воле своего старца и всех братий с целью избавиться от привязанности к своим страстям и от действий по этим страстям. Собственно это и есть настоящее «послушание», буквально соответствующее и по смыслу, и по значению греческому слову «υπακοή» [ипакои], состоящему из двух слов: предлога «ύπο» [ипо] – «под», и «ακούω» [акуо] – «слушать». Только в этом последнем смысле слово «послушание» фигурирует у святых отцов. Именно в этом смысле мы и будем использовать его в нашем повествовании.

Похожая ситуация существует и со словом «послушник». В русском языке этому слову соответствуют три понятия. Во-первых, словом «послушник» обозначается один из чинов или разрядов насельников монастыря, однако в греческом языке этому статусу присвоено другое наименование: «δόκιμος», которое буквально может быть переведено как «пробующий», или «испытующий», или «искушающий» (по сути – это синонимы: пробовать, искушать) свои собственные силы или же порядок обители, с которой хотелось бы связать жизнь. Иначе это слово может быть еще переведено как «начинающий». Во-вторых, словом «послушник» называется насельник монастыря, находящийся в подчинении или под ответственностью другого лица в качестве помощника или подчиненного. В греческом языке этому статусу соответствует наименование «υποτακτικός», то есть – находящийся под руководством, управлением. Наконец, в-третьих, словом «послушник» называется еще и блаженный обладатель особого состояния души, заключающего в себе сочетание целого букета добродетелей: кротости, смирения, веры (в смысле доверия), простоты, тихости, немногословия. Это, собственно, и есть настоящее значение слова «послушник», буквально соответствующее греческому слову «υπάκουος» как производному от слова «υπακοή». То есть послушник – это не просто человек, находящийся в подчинении или повиновении (υποτακτικός), но в буквальном смысле слова «слушающий» того, кому он подчинен.

Св. Василий Великий в своих «Правилах» уделяет этой добродетели много внимания, он считает послушание основой монашества и основой отношений между старцем и его учеником. Великий каппадокиец, ставший духовным отцом Восточного монашества, говорит: истинное и совершенное послушание ученика своему учителю выражается в том, что по воле учителя он удерживается от неразумного, а без его воли не совершает даже и похвальных дел.

Добродетель послушания – краеугольная в православном монашестве. О нем писали практически все наставники иноческого чина. Но наиболее полно и систематически оно представлено в бессмертном творении преподобного Иоанна Лествичника – «Лествице». Четвертая глава этой книги является как бы священным кодексом православного монаха. В ней содержатся не только советы желающему стяжать послушание, но и воодушевляющие примеры унывающим, и живительные пластыри оступившимся.

«О вы, – пишет преподобный Иоанн, – которые решились вступить на поприще сего мысленного исповедничества; вы, которые хотите взять на выю свою иго Христово; вы, которые отселе желаете сложить бремя свое на выю другого; которые стремитесь добровольно продать себя в рабство, чтобы в замену оного получить истинную свободу; вы, которые преплываете великую сию пучину, будучи поддерживаемы руками других: знайте, что вы покусились идти путем кратким, хотя и жестоким, на котором одна только есть стезя, вводящая в заблуждение: она называется самочинием. Кто совершенно отвергся самочиния и в том, что он почитает добрым, духовным и богоугодным, тот уже достиг цели, прежде нежели вступил в подвиг, потому что послушание есть неверование себе самому во всем добром, даже до конца жизни своей».²

Послушание – это не просто добродетель, а состояние человеческого духа, которое делает стяжателей своих подобными незлобивым детям, о которых сказал Господь, что «тацéх бо есть Цáрствие Бóжие» (Мк.10:14), и «иже áще не прии ́мет Цáрствия Бóжия́ яко отрочá, не и́мать вни́ ти в не» ́ (Мк.10:15), и что «иже ýбо смири́ тся я́ко отрочá сиé, той есть бóлий во Цáрствии Небéснем» (Мф.18:4).

Послушание – это блаженное состояние вечного сыновства независимо от возраста, сана и должности. Однако для приобретения оного недостаточно одного желания. Для этого требуется пролитие крови, то есть – совершенное самоотвержение. «Воздаяние», или лучше сказать плод этого блаженного подвига не заставит себя очень долго ждать, ибо неложна святоотеческая истина: «Отдай кровь и прими Дух».³ Добровольно вступивший на поприще небошественного послушания нежданно и нечаянно становится стяжателем величайшего блага – дерзновения предстоять умом пред Богом независимо от того, в церкви ли он, или в келлии, или в служении людям. «Блажен, – говорит преподобный Иоанн Лествичник, – кто волю свою умертвил совершенно и все попечение о себе предал своему учителю о Господе: он будет стоять одесную Иисуса Распятого. Если кто отвергает от себя праведное или неправедное обличение, тот отвергается своего спасения: а кто принимает оное со скорбию, или без скорби, тот скоро получит прощение согрешений. Усердно пей поругание как воду жизни от всякого человека, желающего напоить тебя сим врачевством, очищающим от блудной похоти; ибо тогда глубокая чистота воссияет в душе твоей и свет Божий не оскудеет в сердце твоем».⁴

Общежитие, старчество и послушание – краеугольные камни православного монашества. Если они поколеблются – не устоит и все монастырское строение. Возобновителями их в Русском Афоне после почти столетнего перерыва стали великие русские старцы Арсений, Иероним и Макарий.

«Сначала я поступил в новообновляющийся Дивногорский монастырь близ города Коротояка Воронежской губернии, в восьми верстах от города по ту сторону Дона. При мне были два друга моих: Николай Афанасьевич Гончаров и Алексей Никитич Черепенников, острогожский мещанин. Это место нам полюбилось, как удобная пустыня для спасения. Красивое, даже чудное местоположение. Здесь находилась чудотворная икона Божьей Матери, называемая Сицилийскою. Братии было мало, около десяти человек».

Старец Иероним, повествуя о начале своей монастырской жизни, невольно открывает ошибку многих боголюбцев, решивших посвятить свою жизнь монашескому служению Богу и подыскивающих себе обитель для спасения души. Сколь многих и сегодня, направляющих свои стопы к монастырским стенам, привлекает в первую очередь – «красивое, даже чудное местоположение», наличие чудотворной иконы или иных святынь, малочисленность братии, сулящая возможность «тихого и безмолвного жития»! И такая «мелочь», как отсутствие опытного духовного наставника – что засвидетельствовано его собственной подвижнической жизнью и результатами его воспитательной работы с братией, выражающейся в общем для монастыря Духе Любви, – уже не кажется серьезным препятствием для избрания себе этой обители в постоянное пристанище…

«Игуменом был павловский протоиерей, в монашестве называвшийся Афиногеном, – человек ученый. Он принял нас, с тем, чтобы сделать общежитие, а иначе мы не хотели оставаться у него».

Это примечание в автобиографии старца очень хорошо показывает, что годы ожидания родительского благословения на уход в монастырь не были потрачены «туне» – молодой Иоанн Соломенцев не только обрел за это время навык к молитве и другие духовные качества, которые впоследствии раскрылись во всей полноте на Святой Афонской Горе, но немало, очевидно, был знаком и с святоотеческими аскетическими книгами. Книгами, которые дали ему твердое убеждение в преимуществах, особенно на начале иноческого пути, киновии перед другими формами монашеского общежития. Но юношеский максимализм и даже некоторая неопытная самонадеянность подтолкнули Иоанна и его друзей к духовной ошибке – попытке самим, без единодушия с игуменом наладить «в чужом монастыре свой устав». Вот что из этого вышло:

«Он как будто с охотою обещался нам сделать это, но впоследствии передумал. Так как не было для нас помещения, то игумен предложил нам, чтобы мы для себя построили келии. Мы так и сделали, построили дом для помещения четырех человек и перешли в него. Начали поживать как будто хорошо. Службы Божии совершали исправно и усердно. Пение устроилось хорошее. В это время, в 1832 году, много поклонников (паломников – по-афонски), проходя в Воронеж к новоявленному святителю Митрофану, заходили в нашу обитель, служили молебны и приносили хороший доход обители. Игумен был рад ему и забыл думать об общежитии. Но, видя, что мы ожидаем оного от него, он постарался нас удалить от себя».

Собственно, типичная ситуация в типичном для того времени уцелевшем после синодального монастырского террора монастыре, где павловский протоиерей, вероятно, овдовев, был поставлен в игумены со своим приходско-мирским мышлением и отношением к монашеской жизни. Что ж! – не самый для того времени грустный пример…

«Мы, поняв свою ошибку, оставили его с миром и перешли в Курскую губернию, в бедный монастырь, называемый Знаменско-Хотмыжский. Там в это время был строителем (игуменом) отец Геннадий, который перед тем был казначеем в Глинской пустыни. Мы были с ним знакомы, и он с радостию принял нас. Здесь есть чудотворная икона Божьей Матери «Казанская». В этом монастыре мы прожили около года. Повидавши разных соблазнов, а еще больше наслушавшись о них, нам пришло желание найти такой монастырь, куда не приближались бы жены».

Старец Иероним деликатно не уточняет, о каких соблазнах идет речь, но желание «найти такой монастырь, куда не приближались бы жены» не могло возникнуть на пустом месте. Увы! – еще одна характерная черта духовного разрушения, нанесенного российскому монашеству секулярно-бездуховной диктатурой синодального периода.

И еще одна важная деталь должна учитываться при попытке понять искания молодыми друзьями пристанища по малоизвестным монастырям – они всячески хотели избежать рукоположения в священство, что в то время, да и сейчас является неминуемым этапом жизни большинства мужчин-монахов после пострига в русских обителях. И это желание убежать от священства происходило не из духовного кокетства, а из глубокого понимания разницы между жизнью монаха и иеромонаха.

Сколь многие искренне жаждущие аскетического подвижничества монахи-священники, слезно вздыхая, сокрушались от внутреннего душевного «раздирания на две половинки»! «Мое монашество загоняет меня в келью, – сформулировал эту душевную проблему один благочестивый иеромонах, – а мое священство выгоняет меня вон из кельи к нуждающимся в пастырском утешении людям!»

Так было и в девятнадцатом веке, и в пятом, так есть и сейчас. И разумные не по годам Иоанн со спутниками, желая стяжать нерассеянной монашеской жизнью Христа Единого, старались найти такое место, где опасность быть рукоположенным в иеромонахи была бы если не совсем исключена, то хотя бы минимальна. Особенно Иоанн, с ранней юности мечтавший о безмолвии душевном и неотвлекаемой умной молитве как о необходимом средстве достижения совершенства духовного, трепетал возможности быть рукоположенным в священный сан.

Представляя себе в целом обычное состояние современных ему русских монастырей, их внутренний уклад и обычаи иноческой жизни, приобретя личный опыт жизни в двух российских монастырях, Иоанн, как и его друзья, охотно общался с различными монахолюбивыми паломниками, тщательно расспрашивая о посещенных ими обителях, пытаясь найти себе такое место для подвигов, где можно было обрести желанное безмолвие, строгость общежительного устава, отсутствие женского пола и избежать рукоположения. Но со временем становилось явным, что в России им такого места найти не удастся.

«В то время нашего города купец, – рассказывает старец Иероним, – мой приятель, Василий Максимович Фастов, только что возвратился из путешествия по святым местам. Был он и на Афоне два месяца и осмотрел все с любопытством. Сей человек, как нарочно, Промыслом Божиим послан был к нам. Он, выслушав наши разговоры и желания, посоветовал нам так: «В России вы не найдете такого места, куда бы женский пол не проникал; подобное место, и единственное в Православной Церкви, находится только на Святой Горе Афонской. Вот, если хотите, идите туда, ничтоже сумняся, ибо я видел там и русских, хорошо живущих». Этот его совет мы приняли с радостию и немедля оставили Хотмыжскую Знаменскую обитель и отправились в Старый Оскол для получения заграничных паспортов. Это было в 1834 году, в марте».

Святой Афон наконец-то позвал своего будущего Великого Старца. Сердце подвижника отозвалось на этот призыв и потянулось к месту своих будущих подвигов и своей неувядаемой славы. Новая страница в житии Иоанна Соломенцева перевернулась.

Однако Господь продолжал взращивать благословенную добродетель терпения в своем избраннике. Вот что пишет сам старец Иероним: «Мы прибыли в Старый Оскол. Но, так как приближалась святая Пасха, нам пришла мысль провести Пасху в Толшевской Пустыни и пригласить жившего там друга нашего, Ивана Егоровича Тулинова, не пожелает ли он вместе с нами путешествовать на Афон. На шестой неделе мы прибыли в Толши. На Фоминой неделе я заболел сильно воспалительной лихорадкою, которая продолжалась месяца два.

Товарищ мой, видя, что я медленно выздоравливаю и, следовательно, этот год не могу начать далекое путешествие, пожелал посетить Лавру святого Сергия и Оптину Пустынь. Таким образом, нехотя я остался на будущий год в Толшах со скорбию о неудаче нашего предприятия, не понимая того, что все Промыслом Божиим строилось к лучшему, ибо этим средством я приобрел многие и важные опыты, а к тому же я уклонен был от ответственности несоблюдения клятвенного дружеского обета, случившегося от забвения».

Промысел Божий удивителен! Бог ведет каждого ко спасению, исполняя все благие желания сердца человеческого, одаряя, как любимого ребенка любящий Отец, всеми желанными «ребенку» дарами, но только тогда, когда эти дары своевременны и посильны для самого человека. Как часто мы в нетерпеливом ропоте возмущаемся духом: Господи, ну почему не сейчас? Я так хочу! Я готов, готов, готов!...

И по прошествии какого-то времени, смиренные ожиданием, убедившиеся в Премудрости Медлящего, осознавшие всю свою неподготовленность к получению просимого в то время, когда желание палило сердце сильнее всего, восклицаем благодарно – слава Тебе, Человеколюбче Господи, за то, что не внемлешь неразумию нашему и не даешь претерпевать скорби от собственных нетерпеливых желаний! Слава Тебе за все, Боже наш, слава Тебе!

Но как же трудно вновь и вновь терпеть!

И вот наконец – свершилось! Два друга прибыли в Константинополь; кажется, что Афон совсем рядом, и… в Константинополе чума. Паломники даже не допущены на берег и вынуждены вернуться в Россию. Снова ожидание!

Иоанн и Николай решили использовать время карантина для поклонения святым мощам святителя Митрофана Воронежского, чтобы утешить свалившееся на них в Константинополе огорчение, и прямо из Одессы отправились в Воронеж. В то время в Воронеже был некто юродивый Христа ради, известный своими прозорливыми предсказаниями. Удрученные неудавшимся путешествием на Святую Гору, пытавшиеся осознать – есть ли вообще воля Божья на посещение ими Афона, тем более на то, чтобы подвизаться там в монашестве, старооскольские паломники обратились к человеку Божию с этим вопросом. Юродивый, внимательно оглядев их, сказал: «Идите, мои братия-старооскольцы, идите в Святую Гору Афонскую, идите! Ты, брат мой Николай, придешь туда, немного поживешь, получишь святую схиму и отправишься в невозвратный путь, а ты, брат мой Иоанн, придешь на Афон да свой улей заведешь и будешь рои отпускать. Идите, Бог вас благословит!»

Воодушевленные словами прозорливца, Иоанн и Николай укрепились в терпении и, пока путь на Афон не сделался для них свободен, поступили на жительство в Толшевский Спасо-Преображенский монастырь. Там подвизавшийся на клиросном послушании и в трапезной Иоанн Соломенцев получил некий новый, весьма важный для него духовный опыт, пригодившийся ему затем в течение всей его многолетней подвижнической жизни.

Сам он повествует об этом так: «Однажды (это было в январе) по окончании первой и второй вечерней трапезы и по уборке всего (что протянулось до 10 часов), давши друг другу прощение, мы пошли по своим келлиям спать. Ночь хотя была безлунная, но небо было чистое, и звезды ярко блистали. Идя в свою келлию, я заметил, что огни у отцов в келлиях были уже потушены.

Пришедши в келлию, я прочитал повечерие и чувствовал себя очень спокойным и вовсе не расположенным ко сну. Но так как до утрени времени оставалось мало, то я расположился лечь на кровать, дабы хотя немного поспать, но еще не лег, как в это время мысль сказала мне: «Бес идет». Я спокойно спросил у нее: «Где же он?» «Вот, смотри на северо-восток», – ответила мысль.

Я сказал: «Ну, пусть идет!» И обратил туда глаза свои. И в самом деле, стена келлии исчезла, и я увидел в расстоянии около 50 саженей человека черного, похожего на цыгана, среднего роста, голого, кругленького, волосы на голове имеющего короткие. Он приближался ко мне медленно, и, чем ближе подходил он ко мне, тем более лицо его багровело или краснело. Я смотрел на него пристально, но спокойно, без малейшего страха. Когда он приблизился ко мне так, как на три или четыре сажени, тогда лицо у него сделалось очень красно-огненным, что заставило меня более не допускать его до себя, и я с полным спокойствием оградил себя крестным знамением, произнесши слова: «Силою честнаго и животворящего Креста Господня». За этим бес исчез мгновенно и все в келлии приняло свой вид.

Я хотя и очень удивился этому видению, впрочем, лег на кровать и спокойно заснул до утрени. Поутру я рассказал моим друзьям о случившемся мне видении, и они подивились этому. Один из них сказал, что видению сему должна быть какая-либо причина, ибо без причины не бывает действия. Я начал искать в себе причины, и хотя не скоро, но благодать Божия помогла мне найти ее. Вот в чем нашлась причина.

Когда я был лет двенадцати, то читал Четии Минеи, то есть жития святых. И, когда прочитывал жития преподобных, в которых писано о разнообразных явлениях бесов и о бессилии их перед знамением честнаго креста, я всегда дивился этому и нередко задавал себе вопрос: отчего такие гордые и сильные существа, то есть князи греховного мира, так много боятся святого креста, что от одного его знамения мгновенно исчезают? Такое невежественное мое сомнение в силе честного креста и было во мне до этого случая, коим благодать Божия благоволила уверить меня на опыте во всесилии честного и животворящего Креста Господня».

Благочестие Иоанна привлекло к нему любовь всей братии Толшевской обители, которые стали уговаривать его остаться там навсегда. Но голос Cвятой Горы все сильнее звучал в его сердце, некое непреодолимое желание тянуло его на Афон, и, как только он узнал, что путь на Святую Гору стал свободен, он вместе с Николаем направился в Старый Оскол готовиться к отправлению в дальнее путешествие.

«Прибыл я на Святую Гору в 1836 году, в сентябре, – вспоминает старец Иероним – с 17 товарищами, которые разместились по разным местам, а я по совету духовника, старца Арсения, купил келлию святого пророка Илии в пределах Ставроникитского монастыря и принял к себе в сожительство двух послушников».

Старец Иероним уже самое начало своей жизни на Святой Горе связывает с именем великого русского старца Арсения, духовника всех русских иноков на Афоне, имевшего абсолютный авторитет в среде афонского монашества.

О нем необходимо сказать подробнее, так как без понимания личности старца Арсения и его роли в жизни Святой Горы в начале-середине девятнадцатого века невозможно в полноте представить ни путь духовного развития старца Иеронима в начальный период его афонской жизни, ни его становление во главе русского Пантелеимонова монастыря со всей дальнейшей историей обители.

Родился иеросхимонах Арсений в городе Балахна Нижегородской губернии, стоящем на берегу великой и славной реки Волги, от благочестивых родителей-мещан, фамилия которых неизвестна. По рождении он был просвещен святым крещением и наречен Алексием. В отрочестве обучался чтению и письму.

С раннего детства Господь вложил ему в разум желание заняться чтением Божественных и святоотеческих писаний, благодаря которым Алексий скоро мог рассмотреть и познать суету и ложь этого мира, и бесполезность для его души всего того, что этот мир мог дать ему. На двадцатом году жизни Алексий, Бога ради, оставил дом свой и родителей и пошел странствовать по российским монастырям, искать удобного места для спасения своей души.

Придя в Московскую губернию, в Песношскую общежительную пустынь, он положил начало своей монашеской жизни, определился в число братии и три года проходил там различные послушания. Потом появилось у него желание идти за границу, по молдавским монастырям, которые тогда славились великими старцами и подвижниками.

Дойдя до Киева и поклонившись святым мощам киевских чудотворцев, нашел он там себе спутника именем Никита, уроженца Тульской губернии, который после этой встречи был ему сподвижником во всех скорбях, трудах и подвигах более сорока лет, до самой смерти. Взяв благословение киевских чудотворцев и помолившись им, они вместе отправились в путь.

В Молдавии, обойдя все монастыри и скиты, Алексий с Никитой нашли себе духовного отца и пастыря в Балашевском скиту, находившемся примерно в четырех часах пешего хода от города Буташана, и препоручили ему свои души. Через некоторое время духовный отец постриг их обоих в монашество: нарек Алексию имя Авель, а спутнику и сотруднику его Никите – Никандр.

Позже наставник, видя подвиги и смирение отца Авеля, благословил его на рукоположение во иеромонаха. Со многими слезами просил отец Авель своего пастыря не налагать на него тяжкого бремени сверх сил и оставить работать Господу только в монашеском чине. Однако старец сказал ему, что совершенному послушнику не подобает иметь своего рассуждения, но должен он даже до смерти творить приказанное, а не учить своего старца.

Авель поклонился ему до земли и сказал: «Прости мя, отче святый! Согрешил пред тобою, твори, как тебе угодно». И вскоре он был хиротонисан в иеромонаха и по согласию всей скитской братии определен к ним духовником. Несмотря на то, что Авель стал иеромонахом, своего послушания и смирения он не изменил, во всем повиновался своему старцу и никогда без его благословения ничего не начинал.

Так, проведя в совершенном послушании и отсечении своей воли восемнадцать лет, повиновались отец Авель с отцом Никандром своему пастырю и наставнику до самой его кончины. Препроводив своего духовного отца как ходатая за себя к Господу Богу своему на вечное блаженство, остались они сиротами и, так как по своей воле жить не хотели, решили поступить по-братски: одному у другого быть в послушании и не разлучаться до самой смерти. Сие и исполнили они на самом деле. Хотя отец Никандр и желал видеть отца Авеля своим пастырем, потому что тот был иеромонахом и духовником, отец Авель никак не соглашался с этим – быть старцем.

Так они подвизались еще немногое время, и было им обоим откровение от Бога, повелевающее им идти на Святую Гору Афон и там провести остаток жизни. Это откровение они объявили один другому и начали собираться в путь. Услышав об этом, скитские и прочие отцы начали их отговаривать, имея в виду, что в то смутное время невозможно было идти на Святую Гору, которая тогда была под властью Турции.

Даже насельники Афона, и те оттуда все вышли. Говорили им, что полна Гора турок, монастыри все заняты иноверцами или стоят запертые, а в келлиях живут разбойники. По всей Турции христианам нет прохода, повсюду льется христианская кровь.

Отец Авель отвечал им: «Отцы и братия, воистину так, как вы говорите. Это и нам известно. Но как Богу угодно, так и будет».

И действительно, положение в тогдашней Турецкой империи было таковым, как говорили отцы. Еще недавно в Константинополе убили Патриарха Григория, и великое было там смущение. Но отец Авель чувствовал призвание Божье, что есть Его святая воля идти им на Афон. Он не послушал советов человеческих и, несомненно, верил, что Господь не попустит им искушений выше сил. Колебался отец Никандр как человек, но старец Авель его укреплял, внушая, что лучше послушать Бога, чем людей. И, наконец, решили они отправиться в путь. Все, что имели, они раздали братьям, а с собой взяли лишь немного денег и несколько книг.

Поехали в Галату, где сели на корабль и отправились в Константинополь. В Константинополе же увидели одно горе и слезы, как кровь греческая потоками льется по улицам. Сами греки говорили им: «Зачем вы, отцы, приехали теперь? Захотели разделить с нами горькие минуты? У вас ведь в Молдавии не режут так баранов, как нас здесь режут ежедневно по сто и по двести, и это происходит прямо на площадях, при всех...

Отправляйтесь обратно в Молдавию. На Святую Гору вам идти невозможно, хотя бы вы и очень желали этого. По морю корабли не ходят, а по суше добраться до Афона невозможно, потому что всюду рыщут разбойники. И сама Гора Афон полна разбойников, в монастырях же, притесняя монахов, живут турки».

Но наши отцы верили и твердо надеялись, что будут на Святой Горе. В то время в Константинополе хлеб был весьма дорог. Все имеющиеся у них с собой деньги были израсходованы, частью их они оплатили проезд на корабле, а остальные отдали, добывая пищу. И вот у них уже ничего не осталось, а книг никто не покупал. Отцы ходили по торговым рядам, просили милостыню: сами питались, да еще и питали бедных греков, делясь с ними своей скудной пищей, на которую удавалось собрать хоть сколько-то денег.

Так перезимовали. Сколько скорбей они претерпели в Константинополе! Про то знает только один Господь, который их туда и послал. Дождавшись весны, отцы оставили свои книги у одного грека, а сами пошли по суше к Святой Афонской Горе.

Здесь на пути они претерпели множество скорбей, напастей и побоев. Опять же только один Бог был свидетелем их страданий. Как злато в горниле, искушал их, да превратит в чистейший металл.

Часто нападали на них разбойники, но взять у них было нечего: денег не было, а одежды на них были до невозможности ветхие, истрепанные. Иные разбойники только побьют, другие возьмут последние сухари, иные поиздеваются, да так и отпустят. И так шли отцы более месяца и, наконец, дошли до Святой Горы. Было это в 1800–1805 годах.

Придя же на Афон, увидели они, что и впрямь – жилища монашеские опустели, сады одичали и заросли лесом, монастыри стоят запертые, а ополчение Царицы Небесной – иночество – разбежалось по разным странам: иные скрылись по непроходимым лесам, горам и вертепам, иные затворились внутри монастырей – и мало кого из них можно было увидеть. Русский монастырь вовсе запустел и стал пристанищем диких зверей. Братия его скиталась по Святой Горе, не имея места, где главы приклонить.

Тогда отцы наши отправились к Самой Настоятельнице Горы Афон – в Иверский монастырь, к чудотворной иконе Царицы Небесной Иверской – Вратарнице Афонской. И когда пришли к воротам монастыря, то отцы иверские приняли их, впустили внутрь монастыря и привели в церковь поклониться Божией Матери. Придя туда и увидев Ее, русские странники очень обрадовались, пали на колени, пролили много слез и просили принять их в Свой святой удел.

Иверские отцы привели их в гостиницу и угощали целую неделю, после чего сказали: «Отцы святые, мы вас на первый случай приняли, а больше уже нас не обременяйте, потому что нам теперь и самим пропитание взять негде. Возьмите в нашем скиту святого Иоанна Предтечи одну келлию, с малой церковью. Там станете обрабатывать огород и заниматься рукоделием. Так и пропитаетесь как-нибудь. А какая в чем будет нужда, мы поможем. Ночевать ходите в монастырь».

Авель с Никандром поблагодарили иверских отцов за их гостеприимство, взяли в скиту келлию и с того времени зажили уже там. Возделывали огород, резали ложки... Но рукоделие их тогда никто не покупал – некому было, да и незачем. Продолжалось сие смутное время более четырех лет. Чем они питались? Одному Богу известно. А сами они никому о том не рассказывали.

С великим терпением пережили отцы со всеми другими святогорцами все скорби того времени, и в недостатке для удовлетворения телесных нужд духовно процвели и созрели, принеся многие плоды. Наградил их Владыка Царь Небесный дарами Духа Святого и даровал им помощь на одоление врага-дьявола, древнего нашего супостата, сподобил победить страсти душевные и телесные. И достигли они тихого пристанища – душевного спокойствия и безмолвия в соединении ума с Богом.

Отцу Авелю дал Господь дар рассуждения и прозорливости, отцу же Никандру – дар благодатных слез, так как плакал он о своих грехах день и ночь до самой смерти.

Когда после смутного и скорбного времени послал Господь Бог на землю мир – пропали все разбойники, всюду настали тишина и спокойствие, и братия вновь стала сходиться на Святую Гору. Тогда и православные христиане потекли на поклонение к афонским святыням. И отцам Авелю и Никандру стало легче – начало продаваться их рукоделие.

Пришел один купец и купил все, у кого что было. Отцы продали все свои вырезанные за четыре года ложки и сразу получили за них две тысячи левов, т. е. 400 рублей. Отец Авель сказал тогда отцу Никандру: «Да, теперь поправим мы все наши нужды».

Однако в скором времени пришел к ним один мирянин просить милостыню. Отец Авель спросил его, откуда он и какую имеет нужду.

Мирянин стал отвечать ему со слезами: «Я, отче святый, с острова Хиоса. Жену и детей моих турки взяли в плен. Требуют за них пять тысяч левов. И я собираю их уже два года. Набрал, слава Богу, три тысячи, а две тысячи еще надобно. Бог даст, и это помаленьку соберу». Услышав это, отец наш сказал ему: «Зайди ко мне в келью, и я чемнибудь помогу тебе».

Тот зашел, отец же наш вынул все деньги, что имел, и отдал ему со словами: «Возьми, иди и выкупи жену свою и детей». Мирянин же, не в силах поверить ему, говорил: «Отче святый! Что глумитесь надо мной?! Мне и без того тяжко. Дайте мне один лев, я и пойду».

Отец ему отвечал: «Нет, чадо, я не глумлюсь над тобой. Как могу я обижать человека с такой бедой! Возьми все да иди с Богом». Пришедший к отцу заплакал, не зная, как ему поступить, а отец Авель вложил ему деньги за пазуху и проводил до двери.

Отец Никандр, видя это, заплакал горькими слезами и сказал: «Отче, что ты наделал! Зачем ты отдал все деньги? Четыре года мы трудились и думали покрыть все свои нужды, а теперь вновь будем иметь скорби». Отец Авель ответил ему: «Ох, отец Никандр, разве будем мы так совершенными монахами? Уж не Господь ли нас провел уже сквозь столько скорбей и нужд, а ты все еще немоществуешь. В самое трудное время Господь не оставил нас, пропитал. Теперь ли не сможет этого сделать? Нынче, слава Богу, рукоделие продается.

Вновь будем работать да продавать плоды наших трудов, а лишние деньги отдавать Богу. Зачем беречь лишнее? Еще и ум от Бога будем отвлекать. Станем на молитву, а ум пойдет к ним, к деньгам. Господь сказал: «...идеже бо eсть сокрoвище вaше, тy бyдет и сeрдце вaше»! (ср.: Лк.12:34). Пусть они лежат у Бога, а мы будем и свое сердце там же держать». Тогда отец Никандр умилился, пал ему в ноги, плакал и просил прощения. С того дня он уже ни во что не вмешивался, а только до самой смерти плакал.

Вскоре оба постриглись в великую схиму: отец Авель, духовник, наречен был Арсением и принял схиму от схимонаха Арсения. Отец же Никандр наречен был Николаем, а принял схиму от самого Арсения. И стали уже жить они как старец с учеником, и прожили в скиту Иоанна Предтечи десять лет.

C увеличением числа братии в скиту умножилась и обычная житейская суета. Обоих отцов это очень отягощало. И они согласились удалиться во внутреннюю пустыню ради совершенного безмолвия, чтобы не иметь никаких житейских попечений и жить Одним Единым Богом. Ибо пустынник не любит молвы и суеты. Они оставили скит и прежнюю свою келлию. Взяли более уединенную келлию во имя святителя Иоанна Златоуста. Находилась она на холме, в почти непроходимом месте, около часа пешего хода от скита и на таком же расстоянии от Иверского монастыря.

Прежде это была великая келлия, но во время смуты она почти до основания была разорена. Отцы восстановили ее своими руками, только в меньшем размере, освятили церковь и пристроили к ней две жилые кельи. Так положили они начало своей жизни по пустынному уставу. Не имели никаких житейских попечений. Не занимались ни садом, ни огородом. Хотя там и были масличные деревья, но отцы не пользовались их плодами. А когда поспевали на них маслины, то приглашали какого-нибудь знакомого бедняка и поручали ему собрать урожай для себя.

В это время прославил Господь отца Арсения многими благодатными дарованиями. Со всех уголков Святой Горы шли к нему для исповеди и духовного руководства, особенно иеромонахи и иеродиаконы, жившие в греческих монастырях. Вскоре и для всех русских он также стал духовником. И не только русские, но и болгары, сербы и молдаване приходили к нему за советом. И греки почитали его за великого старца, нередко смиренно прибегая к его мудрости.

Имя отца Арсения почитали на всей Святой Горе, многие просились к нему в ученики, жить вместе с ним и отцом Николаем. Однако жить вместе с собой они никого не принимали, говорили так: «С нами быть никто не может. Мы за тридцать лет едва достигли того, что и теперь еще искушаемся и изнемогаем. Хотя дух и бодр, но плоть наша немощна. И если бы благодать Божия не подкрепляла нас, то мы бы и так-то не смогли жить».

Кто бы к ним ни пришел, с какою нуждой, они никого из келлии своей не отпускали унывающим. Кто телесной ради нужды скорбел, того они поддерживали материально, если даже это было сверх сил. Последние свои книги отдавали в залог, чтобы помочь ближнему. А уже после того, как им поможет Бог, выкупали их обратно. Кто душевную скорбь имел, того утешали благими своими беседами. Бедные имели в них помощников, скорбящие – утешителей, немощные грехами – скорое исправление и освобождение от них.

6 февраля 1841 года, на Сырной неделе, в четверг скончался сомолитвенник отца Арсения отец Николай. Отец Арсений остался один с Единым Богом и сам стал готовиться к исходу. Многие желали с ним жить, но он никого не принимал целый год. Потом получил от Бога известие, что осталось ему некоторое время еще пожить в этом мире, и начал принимать всех желающих.

Вскоре собралось таковых восемь человек. Тогда его заставила нужда оставить свою келлию, не вмещавшую всех подвизавшихся с ним. И ушел он в самую далекую пустыню, в скит Лак во имя святого великомученика Димитрия, где поселился со всеми учениками в одной большой келлии. Прожив в скиту три года, по некоторым благословенным обстоятельствам отец Арсений вышел оттуда с оставшимися учениками. Они купили себе келлию Святой Троицы близ монастыря Ставроникита и обосновались там. Здесь старец оставался до самой смерти.

Отец Арсений порой делал на Святой Горе великие распоряжения, и никто ему не мог противоречить. Многих он благословил проводить жизнь свою на Афоне, хотя те и не желали этого. А многих выслал со Святой Горы в разные места, в числе таких был и составитель его жития отец Парфений (Агеев), отправленный отцом Арсением в Россию, в сибирскую страну, для основания там монастыря.

Отец Арсений был духовным отцом всех русских монахов, проживавших тогда на Афоне, и, бесспорно, не только сыграл выдающуюся роль в жизни отдельных лиц, но и повлиял на будущее развитие всех русских обителей на Святой Горе. Он славился по всей Горе Афон также своими многими чудотворениями, проявлениями Дара прозорливости и многими другими.

Но пришло к концу и его великое служение. В воскресенье, 24-го марта 1846 года к умирающему старцу Арсению собрались все его духовные дети: отец Иероним из русского монастыря, многие скитники и келлиоты.

Подошел к нему его ученик, отец Павел, хромой, стал его спрашивать: «Отче святый, хочешь ли ты от нас отойти и нас оставить?» Он же ответил: «Да, пришло время; надобно долг отдать». Отец Павел вновь спросил: «А что, отче, не боишься ли смертного часа, не ужасаешься ли и не трепещешь ли ответа перед праведным Судией, ты был более тридцати лет духовником?» Он же весело на него посмотрел и сказал: «Страха и ужаса не имею, но некая радость наполняет мое сердце, и великую имею надежду на Господа Бога моего, Иисуса Христа, что Он не оставит меня Своей милостью, хотя я добрых дел не сотворил. Ибо, чем похвалюсь, кроме как немощами моими? По своей воле ничего не сотворил, а что и сотворил, то с помощью Господа моего и по воле Божией».

Потом приказал всем духовным своим чадам подходить по одному и каждого прощал и разрешал его грехи, давая последнее благословение и наставление. Говорил каждому, кому где проводить жизнь свою. И это продолжалось почти до последней минуты его жизни. Потом велел он всем от себя отдалиться, и все сошли вниз.

Старец начал молиться, но никто не мог расслышать, что он говорил. Видно было только, как трижды он поднимал руки к небу, потом опустил их и затих. Когда подошли к нему, то увидели, что он уже скончался и предал душу свою в руки Господа своего. Похоронили его около самого алтаря келлии Святой Троицы, принадлежащей монастырю Ставроникита, 25 марта 1846 года.

Отец Арсений был среднего роста, борода средняя с проседью, голову держал всегда наклоненной на правое плечо. Лицом был чист и светел. Характер имел веселый, но очи его всегда были полны слез. Был весьма сух, но на лице его всегда играл румянец. Особенно это было заметно, когда служил Литургию, чем всех приводил в удивление. В это время лицо его бывало как огненное.

Речь была у него кроткая, немногословная и приправленная духовной солью. И всякий слушающий его с первых слов начинал плакать. Сей старец был весьма начитан и всегда подкреплял свои доводы свидетельствами из Священного Писания. Говорил и приводил свидетельства Писания наизусть, чему удивлялись и ученые люди.

Приехав на Святую Гору, Иоанн и Николай встали под духовное руководство старца Арсения, обретя в нем того мудрого и осененного Духом Божиим руководителя, которого они так жаждали найти и не нашли в России. Тридцать пять лет прошло с того времени, когда пятилетний отрок Иоанн Соломенцев возжелал стать монахом, пять лет с момента выхода из родительского дома с котомкой за плечами в поисках монастыря, в котором сможет обрести он вожделенное безмолвие и радость молитвенного пребывания в Боге.

Не прошли впустую эти годы исканий, терпения и молитвы для будущего светила афонского подвижничества – тридцатилетним мирянином вступил он на афонскую землю, но дух его уже был духом зрелого монаха-подвижника, что сразу же прозрел великий Авва Арсений, который и постриг вскоре Иоанна в своей келье святителя Иоанна Златоуста с именем Иоанникия.

К великому русскому старцу привел Господь своего избранника Иоанна Соломенцева, еще не подозревавшего о том, что именно ему предстоит через десять лет стать преемником старца Арсения и принять на себя его подвиг духовного окормления всех русских монахов на Святой Горе.

Подобный случай произойдет спустя более полувека в охваченной революционной агонией России, когда смиренный купец (ох, уж эти русские купцы!) Василий Муравьев, пятидесяти четырех лет от рождения, вступит в братство Александро-Невской Лавры (вместо побега в эмиграцию с накопленным капиталом) в то самое время, когда кровь монашеская, священническая и просто христианская потекла по русской земле ручьями, сливаясь в реки. И через пару лет к нему, только что рукоположенному иеромонаху, пойдут на исповедь и за духовным советом маститые архиереи, монахи и миряне, а еще через несколько лет вся братия Александро-Невской Лавры изберет недавнего купца-миллионщика себе в духовники. Поистине – Дух Божий «дышет идеже хощет»!

А пока новоприбывшие на Святую Гору друзья, Иоанн с Николаем, вкушали ту долгожданную радость, в ожидании которой они провели столько времени – они на Святом Афоне! У них есть духовный наставник! И не просто – опытный духовник, – а прославленный на всю афонскую братию духоносный старец! Старец, способный научить их высочайшему духовному искусству – умному деланию Молитвы Иисусовой! Это ли не счастье?

Нужно отметить, что до появления в жизни друзей старца Арсения у них не было настоящего духовного руководителя. Они руководствовались в своей духовной жизни Священным Писанием, чтением святоотеческих книг, внимательным следованием внушениям собственной христианской совести и – это советовал потом многим, оказавшимся в подобной ситуации, сам старец Иероним – братским советованием с единомышленным другом и взаимным откровением помыслов.

Такой подход к духовной жизни, в отсутствие опытного наставника, безусловно приносит свои плоды и дает христианину возможность «держаться на плаву» в окружающем «бурном житейском море», но, конечно, он не может дать ищущему совершенствования в аскезе той необходимой духовной школы, без которой развитие монаха почти невозможно.

Старец Арсений пестовал каждого из своих чад духовных в соответствии с их способностями и ревностью к подвигу. Прозирая разность их дальнейшей судьбы в монашестве, он не благословил друзьям дальнейшее совместное житие, но повелел каждому приобрести отдельную собственную келью; Иоанну, постриженному старцем с именем Иоанникий – келью святого пророка Божия Илии, принадлежащую монастырю Ставрониките; Николаю, ставшему в постриге монахом Никитой – келью святых Архангелов.

Каждый из них отныне пошел своим путем – Никита, прожив два года в своей Архангельской келье, почил в Бозе, успев принять желанную им великую схиму с именем Никодима (как и предсказал воронежский прозорливец-юродивый), а Иоанникий практически с самого начала своей жизни в келлии начал, по благословению старца Арсения, приобретать собственный опыт духовного руководства четырьмя поселившимися вместе с ним послушниками.

Старец готовил себе в преемники будущего Старца. Он учил Иоанникия трезвению ума, деланию молитвы Иисусовой, в чем сам достиг совершенства, учил учить своих послушников всему, чем овладел сам, учить с любовью, терпением и кротостью, прежде всего личным примером.

Келлия святого пророка Божия Илии, принадлежавшая одному из древних афонских монастырей Ставроникита, находилась на горе в очень красивом месте, откуда раскрывался прекрасный вид на гору Афон; при ней был большой сад масличных деревьев, с надворными постройками. В двухэтажном здании келлии было много комнат, кухня, гостиница, хозяйственные погреба. Домовая церковь во имя пророка Божия Илии была покрыта каменным куполом, в ней было множество икон. Двор, огражденный каменной стеной, вместо крыши был увит виноградной лозой.

Те четыре года, которые прожил монах Иоанникий в келлии святого пророка Илии, были для него поистине райским житием. Он окормлялся у любимого и любящего духовного отца, с благоговейным послушанием исполняя все его советы и указания. Вместе со своей келейной малой братией он трудился в масличном саду и на огороде, в малой келейной церкви они исполняли суточный круг богослужений по монастырскому уставу, молились, постились по седмице в месяц, вместе ходили на исповедь к старцу Арсению, у которого и причащались Святых Христовых Таин. Порой старец и сам приходил к ним в келлию, совершал Божественную литургию в их церкви, и такой день бывал великим праздником для Иоанникия с братией.

Больше всего Иоанникий радовался тому, что его келейное житие вполне соответствовало идеалу безмолвной жизни, который он представлял себе с ранней юности. Его состояние внутренней сосредоточенности, молитвенной связи с Богом не нарушалось присутствием послушников, но напротив, своим служением братии, делами христианской любви, которую дает возможность проявить общежитие, он только укреплялся в практическом исполнении заповеди «вера без дел мертва».

Отец Иоанникий любил свою братию искренне, с терпением носил их немощи, назидал кротко и с любовью, в соответствии с наставлениями старца Арсения, и послушники отвечали ему такой же искренней любовью и привязанностью, радовались каждой возможности общения со своим наставником и старались подражать ему в христианских добродетелях. Отец Иоанникий искренне желал одного – чтобы такое житие продлилось на Святой Горе и до самой его кончины. Но Бог судил иначе.

Точное время появления на Афоне русских монахов не представляется возможным установить, однако существует документ, точно фиксирующий в истории время, когда у русских уже был свой монастырь, принятый в общеафонскую монашескую семью, наделенный правом участвовать в заседаниях Собора игуменов святогорских монастырей и признанный властью императора, которому тогда непосредственно подчинялась Святая Гора. В одном из актов Великой Лавры за 1016 год среди прочих стоит и подпись старца Герасима, игумена обители Рос. Народом рос тогда именовались выходцы из Киевской Руси. Понятно, что этой дате предшествует целая история учреждения, строительства и становления монастыря. Насколько глубоко эта история уходит в прошлое – мы не знаем. Однако существует древнее русское предание на Афоне, уверенно указывающее в качестве первого ктитора, то есть строителя-учредителя обители равноапостольного князя Владимира и супругу его княгиню Анну Грекиню – родную сестру греческих императоров Василия II (Болгаробойца) и Константина VIII, дочь императора Романа II, внучку императора Константина Порфирородного. Это предание вполне согласуется с историческими фактами. Но прежде чем о них говорить, рассмотрим, какое значение мог иметь собственный монастырь на Афоне для Руси той далекой поры.

С X века благодаря деятельности преподобного Афанасия Афонского и императора Никифора Фоки усиливается духовное значение Афона в качестве всеправославного монашеского центра, в котором промыслительно еще с VII века оказались сконцентрированы традиции всех ветвей православного монашества: египетской, раифской, палестинской, сирийской. При жизни преподобного Афанасия по его благословению и при поддержке византийских императоров были созданы на Афоне большие монастыри и лавры, и в них поместилось 3000 разнородных монахов, которые пришли из разных стран. Греки, грузины, сирийцы, сербы, болгары устремились сюда и создали свои монастыри. Кроме восточных стран, здесь имели свои представительства и западноевропейские государства. До Великой схизмы 1054 года на Афоне существовало три латинских обители: Римская, Амальфийская и монастырь Зигу, пользовавшийся вниманием самого преподобного Афанасия.

В многонациональном монашеском Афоне были представлены практически все народы, населявшие Христианскую вселенную. К числу этих народов в X веке присоединилась и Русь.

Равноапостольный князь Владимир стремился приобщить свой народ и свою страну ко всем признакам тогдашней цивилизации. Именно с этого времени можно говорить о появлении Русского присутствия в важнейших консолидирующих центрах Византийской Империи: сформировалось своеобразное землячество в Константинополе, служившее удовлетворению нужд русских купцов и паломников; возникли первые обители близ Иерусалима и на Афоне. Причем обе эти обители именовались Русскими и Богородичными, что вряд ли может быть простым совпадением. Эти монастыри возникли, несомненно, в силу особой договоренности русских князей и византийских императоров – это своеобразный дипломатический жест, который должен был показать расположение к новому союзнику Византии.

Из «Повести временных лет» мы узнаем, что уже в 988 году, сразу после крещения, святой Владимир отправляет посольство во святой град Иерусалим, а в 989 году – великое посольство в царствующий град с целью найма архитекторов и каменщиков и других специалистов для строительства каменных храмов на Руси. Возможно, что упомянутые ревнители иноческого благочестия – первые русские насельники Афона – прибыли в Византию вместе с константинопольским посольством.

С 1030 года в святогорских актах⁵ к наименованию «обители Росов» присоединяется собственное название монастыря «Ксилургу», что в переводе с греческого означает обитель Древоделя, или плотника. Этот скромный русский скит-монастырек до сих пор именуется как среди русских, так и у греков – «Богородица» или Обитель Богородицы, в силу посвящения престола Успению Пресвятой Богородицы. Начиная с игумена Герасима, настоятельствовавшего в обители на рубеже X и XI веков и оставившего свою подпись на акте 1016 года, удалось восстановить по документам монастыря имена практически всех игуменов обители вплоть до настоящего времени. Исключение составляет лишь столетний пробел – следствие каталонского побоища.

Первые князья крещенной Руси, несомненно, осознавали значение русского присутствия в указанных центрах общеправославной цивилизации, и потому ценили и развивали его. Русская обитель на Святой Горе в X-XIII веках в период постепенно и все более слабеющей Византии благодаря поддержке Отечества продолжала развиваться и быстро достигла своего расцвета. Пожертвования и вклады русских князей давали ей не только возможность существования, но и возможность отстаивания своих позиций в тех непростых ситуациях, которые создавали средние века островку чужого этноса в инородной среде.

Русский монастырь с первых же дней своего учреждения получил статус Царской обители, который в то время имели далеко не все монастыри. С 1030 года ему присваивается титул игуменария (акт 1), а в Царском указе от 1048 года он именуется лаврой (акт 3). Русик имеет развитое хозяйство и содержит работников. У него есть пристань, суда, хлебная пашня, мельница, собственная дорога от пристани до монастыря.

Обитель имеет возможность непосредственно обращаться к самому императору, чем неоднократно и пользовалась, что формально является нарушением 14 статьи Второго афонского типика 1045 года, которая гласит, что все дела на Афоне должны решаться протом и Собранием игуменов под его председательством. Однако для Русской обители делается исключение, и не однажды, на фоне доброжелательных отношений, сложившихся между Византией и Русью. Вероятнее всего, это можно объяснить тем, что на Русик были возложены и некоторые дипломатические функции. Вряд ли русские князья не додумались до этого. В силу этих функций и допускалась возможность непосредственного обращения к верховной власти империи.

Русские князья делают щедрые пожертвования и вклады в свою отчину на Афоне. Обитель пополняется русскими насельниками и, не вмещаясь уже в первоначальном монастыре Ксилургу, начинает приобретать обедневшие и запустевшие келлии и малые монастыри в округе. Этот процесс приведет к приобретению в 1169 году большого древнего монастыря Фессалоникийцев в честь святого Пантелеимона. В 1030 году обитель покупает келлию Димитрия Ковача (Кузнеца).

Келлия эта существует и до сих пор. Ныне это скит Димитрия Солунского Ватопедского монастыря. В конце столетия Русик приобретает Дорофеев монастырь. Поселив в этом монастыре часть братии, Русик все же оставил за ним некоторую административную самостоятельность для увеличения количества голосов на общеафонских собраниях. Так, в 1169 году игумен Дорофеева монастыря участвовал в слушаниях дела о передаче Русской обители запустевшего монастыря Фессалоникийцев. Вероятно, в этот же период (X-XIII вв.), согласно предположению схимонаха Азарии, во владения Русской обители перешел монастырь Верейца.

Благодаря поддержке русских великих князей обитель имеет достаточные средства для того, чтобы оказывать помощь другим монастырям в условиях кризиса, в котором оказался Афон в результате ослабления Византии. В долгу перед Русским монастырем в конце XII века оказался сам протат Святой Горы. В качестве выплаты этого долга Русику и был предоставлен упомянутый запустевший монастырь Фессалоникийцев – один из древнейших на Афоне и имеющий славную историю.Новый русский монастырь стал называться Россикон или Нагорный Русик, и славная история русского афонского монашества начала свой новый этап.

После переселения русских иноков в монастырь Фессалоникийцев, то есть в СвятоПантелеимонов монастырь, в документации монастыря появляется пробел в столетний промежуток по той причине, что обитель в 1310-х годах предоставила убежище игумену Хиландарской обители Даниилу, спасавшемуся бегством от преследования каталонцев. Цена братской любви – полное сожжение обители каталонцами, в результате чего погибли все акты монастыря, начиная с 1169 года. Поэтому мы не знаем ничего из жизни обители в этот период времени. Однако несомненно, что в первой половине XIII века проходило дальнейшее развитие Русской обители.

В окрестностях Свято-Пантелеимонова монастыря, в который переселилось русское братство в 1169 году, располагалось два-три десятка малых обителей (впоследствии им будут присвоены статусы скитов и келлий). Большинство из них со временем перестали существовать по причине разорения и запустения. Но часть из этих монастырьков перешли в ведение Свято-Пантелеимонова монастыря. В начале XIV века они уже числились под его патронажем. Последней обителью, акт о переходе которой в 1348 году в ведение Русика сохранился в архиве, был монастырь Коцари.

Монастырь Коцари был сожжен полностью турками и потому был отдан протом Антонином с общего согласия других отцов седалища св. лавры Карейской Русской обители, состоятельной и благоустроенной, недавно успешно восстановившейся после каталонского пожара, чтобы получил от нее «приращение и улучшение», как сказано в подтверждающем акте уже следующего прота Дорофея в 1363 году. Он пишет: «... Дело пошло как надеялись. Столп выстроен вновь и вышел прекрасный и прекрепкий, и другое все пошло к лучшему. Ради всего сего подтверждаем и мы акт этот, и постановляем, чтобы он был неприкосновенен и нерушим во весь век, и чтобы честная сия обитель Росов держала постоянно за собою сказанный монастырек Кацари неотъемлемо, невозбранно и непоколебимо, не встречая ни со стороны Прота, ни всякого другого какое бы то ни было беспокойство; как и другие монастырьки, данные большим обителям, крепко держатся ими. Поскольку почти ни в каком другом не положено столько издержек и столько тщания». Однако эта последняя передача состоялась уже после прекращения связей с Отечеством из-за начавшегося Монгольского Ига, в период покровительства Русику сербских царей.

С началом монгольского завоевания связь с Отечеством прерывается. Прерывается и помощь. Но развитие обители не останавливается благодаря помощи сербских государей. Русское монашество держалось в нем еще несколько поколений после нашествия монголов на Русь. Скорее всего, количество русских насельников в монастыре не только не сократилось, но умножилось, поскольку в обитель устремились русские беженцы, спасавшиеся от монгольских побоищ. Однако со временем в обители постепенно стало возрастать количество сербов, которые сохранили ее от совершенного запустения.

Сербские цари, особенно Стефан Душан, много потрудились над ее восстановлением. Будучи отдаленным потомком святителя Саввы, царь Стефан пожертвовал в 1347 году Пантелеимонову монастырю драгоценнейшее сокровище – честную главу великомученика и целителя Пантелеимона. Уже позднее, после того как русские иноки вновь смогли вернуться в свою обитель, Русик и Хиландар продолжали поддерживать теплые братские отношения и оказывать помощь друг другу. В Старом Русике возникла и окрепла духовная связь русского и сербского народов.

Так закончился первый расцвет русского монашества на Афоне. В указанный период времени благодаря осознанной и активной поддержке русских князей Русская обитель приобрела независимое от внешних неблагоприятных обстоятельств положение, способствовавшее ее безмятежному развитию без потрясений и кризисов. Обитель сумела правильно организовать и спланировать свое хозяйство, сохранив не только самостоятельность, но и возможность помогать другим.

Русик достиг и главной своей задачи: преуспеяния в духовной жизни. В указанное время в обители сложился и действовал строгий общежительный устав, о чем свидетельствуют сохранившиеся документы монастыря. Сформировались традиции. Всегда во времена своего благоденствия обитель помогала духовно не только своему Отечеству, но и другим братским славянским народам, представители которых подвизались в ней. Например, сербы до XIII века не имели своей собственной обители, и поэтому вместе с русскими иноками спасались в одном монастыре. Благодаря этому сожительству обитель не погибла с началом монголо-татарского завоевания Руси.

К началу XIV века обитель занимает уже 5-е место в порядке святогорских монастырей, что красноречивее любых фактов говорит о значении ее в жизни Афона.

Какое же значение в рассмотренный период имел Русик для своего Отечества – Древнерусского государства? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо вспомнить о том, как и для чего создавалось это многонациональное монашеское государство. По мысли преподобного Афанасия Афонского, монастыри не только должны были представлять народы, из которых они составлялись, во всеправославном центре монашества, но и оказывать обратное духовно-просветительское влияние. Монастыри являлись духовными кузницами, которые готовили носителей святогорской традиции монашества. И Русская обитель не была исключением из этого правила.

Уже с начала XI века Свято-Успенская обитель Ксилургу начинает осуществлять свою миссию распространения в Восточной Европе византийского духовного просвещения. На основании жития св. Моисея Угрина можно утверждать, что после 1019 года в Польшу пришел русский иеромонах с Афона.

В начале XI века на Русь с Афона приходит преподобный Антоний, на месте подвигов которого возникнет Свято-Успенская Киево-Печерская лавра, как и Святой Афон, названная Уделом Пресвятой Богородицы. В 1225 году на Почаевской горе русский святогорец преподобный Мефодий основывает будущую прославленную Свято-Успенскую Почаевскую лавру. Место, на котором она находится, именуется до сих пор Святой Горой. В XI-XIII веках некие афонские иноки поселяются в меловой горе на берегу Северского Донца, заложив основание еще одной Успенской лавры, также названной впоследствии Святогорской. Все три прославленные обители связаны со Святой Горой и отмечены особым промышлением Божией Матери. Все они были основаны русскими подвижниками Святой Горы Афон и в один и тот же промежуток времени – домонгольский период.

Предания не указывают точно, из какого именно монастыря Святой Горы приходили основатели. Время их миссии совпадает с периодом расцвета русского монашества на Афоне. Вероятнее всего, все эти русские святогорцы были выходцами из древней русской лавры – Свято-Успенского монастыря Богородицы Ксилургу.

В 1180 году в Русской обители принимает постриг сербский царевич Растко, будущий святитель Савваоснователь автокефальной Сербской Церкви. Свой выбор стать иноком на Афоне он сделал в результате беседы с русским святогорцем, насельником Русика, ходившим по послушанию в Сербскую землю. И в последующие века Русик продолжал свою духовную миссию. В 1382 году Русский монастырь, с позволения короля сербского Лазаря, строит в Сербии дочерний монастырь на реке Дренча. Строителем стал насельник Русика инок Дорофей. Еще в 1950 году руины этой обители на Дренче показывали в окрестностях Трстеника.

Русская обитель, оставшаяся без поддержки русских великих князей, стала оскудевать. Временное попечение о ней взяли сербские жупаны, благодаря чему не только обитель восстановилась и поправилась, но и братство пополнилось выходцами из братского сербского народа. Надо отдать должное сербским властителям, которые за все 200 лет своего покровительства монастырю никогда не пытались сделать его сербским, но всегда констатировали, что являются лишь временными его хранителями, пока русские князья вновь не получат возможности покровительствовать своей обители.

И они действительно сдержали свое слово. В 1508 году вдова сербского деспота Стефана и мать последнего деспота Иоанна, инокиня Ангелина, причисленная впоследствии к лику святых, торжественно передала великому князю Василию III Иоанновичу (1479–1533) в собственность право на древнюю и славную его отчину – Русский Свято-Пантелеимонов монастырь, о котором некому более было позаботиться, кроме его царственности. Сербские государи, в течение веков оказывавшие поддержку Русской обители, теперь были сами в трудном положении, оказавшись под чужеземным игом не монгольским, а турецким.

Главная заслуга братьев-сербов состоит в том, что они не просто поддержали обитель материально в трудное для Руси время, но сохранили ее устав и традиции, которые затем в целости и сохранности передали новым поколениям русских насельников, вернувшихся в свой монастырь в XV веке.

Святая Ангелина призывает князя активизировать помощь русской обители – его древней отчине и дедине, не имеющей никакой другой надежды на помощь. Старцы Русского монастыря намеревались даже вручить великому князю ключи от обители, но не исполнили этого из-за страха перед разбойниками и турками во время длинного пути. Именно с этого момента начинаются тесные отношения русского государя со Свято-Пантелеимоновым монастырем.

Великий князь оказывает помощь Русику. При русском дворе Великого князя Василия появляется посланник султана Кемар. Также и княжеский посланник Василий Коробов начинает посещать Константинополь. Несомненно, государь ходатайствовал перед султаном о Русской обители на Афоне. Благодаря этому ходатайству султан обратил непосредственное внимание на положение Русика и запретил своим чиновникам притеснять его. Два дочерних монастыря Свято-Пантелеимоновой обители вне Афона в Каламарии и в Сидерокавсии были освобождены от притеснения чиновников. Предстательство Великого князя Василия дало основание будущим старцам обители просить следующего государя Иоанна Васильевича о таком же заступничестве.

Русь впервые после 1238 года обратила свой взор за пределы своего внутреннего мира. Инокиня Ангелина умоляла Великого князя Василия III принять покровительство хотя бы только над сродственной ему Русскою обителью. Но русские государи и цари осознали себя ктиторами и хранителями всей Святой Горы и других православных народов, каковыми некогда были византийские императоры и сербские господари. Фактически это было постепенное вступление русских государей в обязанности Удерживающего. Русик же стал их посредником во взаимоотношениях со Святой Горой и другими славянскими православными государствами. Взаимное притяжение Святой Руси и Святой Горы в это время было обусловлено еще и тем, что они вместе остались единственным оплотом и единственной опорой Православия в мире. Все другие православные государства, все другие поместные церкви находились в пленении.

С посланцами игумена Русского монастыря Василий III посылает неоднократно милостыню в Сербскую землю, в митрополию, в монастыри и самой преподобной Ангелине. Между монастырем и государем завязывается постоянная переписка. Обитель более не ограничивается в сроках посещения Руси для милостыни. Однако скромные насельники Русика не любили без острой нужды докучать и выказывать себя. Князь сам вновь и вновь приглашает игумена прислать старцев за большей, как он пишет, милостыней и скорбит, что они не приходят: «... И вы нам таких старцов и до сех мест не присылывали. И как вам будет пригоже, и вы бы и ныне такых старцов к нам прислали, с кем бы нам было пригоже ту милостыню к вам послати». В одной из грамот государь так и пишет, чтобы игумен обители и впредь присылал старцев за милостыней, когда того захочет. В 1533 году в Москву прибудет сам настоятель Свято-Пантелеимоновой обители игумен Гавриил. Князь пожертвует своей богомолии на Святой Горе 3000 золотых, что по тем временам было огромной суммой. На обратном пути старцы будут ограблены разбойниками. Однако государь поднимет служилых людей всех властей – и литовских, и валахских – с требованием найти разбойников и вернуть похищенное. Практически вся сумма была возвращена и доставлена на Святую Гору.

Однако со временем греки стали пробовать и вскоре научились осуществлять сношения с Россией в обход Русика. Ватопед и Великая Лавра почти на полвека заслонили его значение. Это стало одной из главных причин будущего упадка обители. Русик не успел твердо встать на ноги и укрепиться в канун новых потрясений. Таковыми являются Ливонская война в конце царствования Иоанна Васильевича, Русско-Крымская война 1568 года и, наконец, Смутное Время, нанесшие новый удар по численности русского монашества на Афоне.

В 1547 году, в год венчания на царство первого русского самодержца Иоанна IV, сына и преемника Великого князя Василия III, при святительстве митрополита Макария произошел беспрецедентный случай, свидетельствующий о том, насколько изменились взаимоотношения Руси и Афона, насколько глубоко Россия осознала значение русского присутствия в Уделе Пресвятой Богородицы. По случаю прибытия в Москву престарелого игумена Русского на Афоне Свято-Пантелеимонова монастыря Саввы I митрополитом Московским и всея Руси Макарием было издано «Окружное послание ко всем православным христианом русскаго великаго православия». В послании первосвятитель оповещал православный русский народ о прибытии в первопрестольный град почтенного старца-игумена и призывал всех оказать посильную помощь нуждающейся русской обители. С почестями принял старца сам государь.

Обитель получила статус первой Царской богомолии. Всем таможенным и миграционным службам под угрозой царской опалы приказано было оказывать всяческое содействие старцам при переездах по внутренним границам России. Собранная щедрая милостыня помогла значительно поправить хозяйство и восстановить ветшающую обитель, но главным образом средства пошли на выплату огромного монастырского долга Османской Порте.

Много потрудился для восстановления былого благолепия славянских монастырей царь Иоанн IV Васильевич. Государь щедро покровительствовал всей Святой Горе, однако сугубое его внимание и попечение, в отличие от отца его, были обращены к двум обителям: Русской и Сербской.

Сложившиеся как никогда ранее благоприятные отношения Русика с Россией в этот период не успели поправить существенно положения обители из-за начавшейся вскоре Ливонской войны. Численность русского монашества на Афоне вновь катастрофически начала падать.

В период мирного и благословенного царствования благоверного царя Феодора Иоанновича монастырь вновь оживает, и в Москву в 1591 году приезжает его игумен священноархимандрит Неофит. Отца игумена ожидала такая же торжественная и знаменательная встреча, как и 44 года назад. Вновь было издано «Окружное послание» от имени первого Патриарха Московского и всея Руси, святителя Иова, по случаю прибытия игумена Русского монастыря на Афонской Горе Неофита.

Такое внимание, как при царях Иоанне Васильевиче и Феодоре Иоанновиче, не оказывалось Русской обители на Афоне и ее игуменам ни при каком другом царствовании ни в прошедшие, ни в последующие времена. Никакой другой игумен Афона, при всей широте и безотказности щедрого русского сердца, не встречался так широко и сердечно, как настоятель своей родной Русской обители. Это свидетельствует о возросшем осознанном и ответственном отношении освободившейся от монгольского ига и собравшейся воедино Руси к своей отчине в Уделе Пресвятой Богородицы. Более того, сама Русь, по аналогии со Святой Горой, стала осознаваться в качестве Удела и Дома Божией Матери, потому что именно там, на Святой Горе Афон, находится прототип или первообраз всех успенских соборов Руси: маленький и скромный Успенский храм Русской обители Ксилургу.

В конце XVI века монастырь, благодаря накопленному многовековому духовному потенциалу, вновь начинает набирать силу. Он превратился в настоящий бастион православия, играя значительную роль в защите и укреплении веры на юго-западе Руси. В эпоху активизации католической экспансии он становится деятельным защитником православия. Монастырь выступает защитником русского православного населения Польши и Венгрии. А в 1596 году на контруниатском Соборе в Киеве принял активное участие игумен Свято-Пантелеимонова Русского монастыря священноархимандрит Матфей, отличавшийся мудростью и красноречием. В 1621 году на православном соборе в Киеве, названном «Советование о благочестии», где разрабатывались меры по утверждению православия, было принято решение, «чтобы русских, искренно расположенных к добродетельной жизни, посылать на Афон, как в школу духовную».

Смута стала новым потрясением как для Руси, так и для русского монашества на Афоне. Вновь прекратился приток новых насельников в обитель.

После одоления Смуты русскому народу пришлось воссоздавать заново многие традиции благочестия. Были восстановлены и взаимоотношения со Святой Горой. Но значение Русика в этих новых воссозданных взаимоотношениях отодвинуто было уже на дальний план.

Реформы Патриарха Никона, развивающиеся грекофильские настроения активизировали притяжение прежде всего к греческим обителям. В то же время возрастал интерес к западному вольнодумному мировоззрению, «освобождавшему» часть русского общества от традиционной православной церковности. Взаимные крайности отчаянно спорящих между собой ново- и старообрядцев скрыли от общества настоящий раскол, назревавший не в области обрядов и церковнославянских лексических оборотов, а в мировоззрении, в выборе пути дальнейшего развития Руси-России и населяющих ее народов. В новом, сознательно выбранном Россией пути ориентиров на Святую Гору Афон как один из важнейших центров Православия, и тем более на бедный Русский монастырек не предусматривалось вовсе...

В 1672 году, во время царствования Феодора Алексеевича, началась первая полномасштабная Русско-Турецкая война за Правобережную Украину, которая открыла целую серию военных столкновений России и Турции. В общем счете русско-турецкие войны охватывают период длительностью в 241 год. В среднем одну русско-турецкую войну от другой отделяло всего 19 лет.

С 1672 по 1739 (год смерти последнего русского монаха в Русском монастыре) произошло 5 крупных военных конфликтов, следовавших практически один за другим. Доступ насельников из России, с учетом также антимонастырской направленности петровской внутренней политики, в это время был невозможен. Неслыханная доселе антимонастырская кампания была начата самим Богопомазанным царем, который в идеале своем представлял Русскую Церковь в чем-то похожей на англиканскую: без монашества, без таинств, без Патриарха, с неограниченным в правах монархом во главе. Молодым людям было категорически воспрещено поступать в монашество, а монастырямпринимать их. В один из промежутков между войнами длительностью в 10 лет на Русь приезжал игумен Свято-Пантелеимоновой обители Варлаам с просьбой не столько о милостыне, сколько с призывом пополнить угасающую Русскую обитель насельниками. На его отеческий зов не откликнулся ни один человекобщество было воодушевлено другими идеалами. Русское монашество пресеклось на Святой Горе. А когда спустя несколько десятилетий русские ревнители благочестия вновь смогли отправиться на Святую Гору, своей обители у них уже там не обрелосьРусский монастырь стал греческим... Русская обитель, перейдя во владение к грекам, была утрачена для русского иночества на Афоне без малого на 100 лет. Лишь в 1821 году русские вновь водворились в ней.

Утратив собственную обитель, русские святогорцы несколько раз предпринимали попытки воссоздать ее на новом месте. Так возникло сразу несколько русских обителей, самые известные из которых Ильинский и Андреевский скиты. Но не имея того многовекового духовного потенциала, которым обладал древний Русик, ни одна из них так и не смогла стать общей обителью для всех русских иноков Афона. Лишь возрожденный спустя некоторое время Промыслом Божиим древний Русик смог собрать и объединить весь Русский Афон в единодушную иноческую семью и стать единым духовным центром для всех русских святогорцев. Главная заслуга в этом принадлежит старцам Арсению, Иерониму и Макарию.

Греческая братия разорила общежительный устав монастыря, которого строго придерживались русские, и заменила киновию идиоритмом, а затем в 1768 году и вовсе решила переселиться поближе к морю, к монастырской пристани. Эту местность в 1667 году купил у обедневшего Русика епископ селения Иериссо Христофор и выстроил там себе небольшой храм, освященный в честь Воскресения Господня. Руины этого храма находятся недалеко от нынешнего монастыря.

После смерти архиерея этот участок вновь перешел к монастырю, и со временем там образовался небольшой скит. Вот туда-то и решила переселиться часть братии. Остальные разбрелись по другим скитам и монастырям. Идиоритмическое устройство внутренней жизни монастыря не способствовало его духовному процветанию: без порядка и общей дисциплины обитель под руководством новых хозяев не имела даже надежды как-то поправить хозяйственное и материальное положение. А о духовном – и говорить не приходится.

Наступил момент, когда протат Святой Горы обратился к Вселенскому Константинопольскому Патриарху за благословением ликвидировать русскую обитель как юридическую единицу в списке афонских монастырей, принадлежащие монастырю земли передать другим греческим монастырям и после уплаты всех монастырских долгов деньгами, вырученными от продажи монастырского имущества, оставшиеся средства обратить на общественные нужды афонского протата. Русскому присутствию на Афоне грозил конец.

Однако Вселенский Патриарх Каллиник, будучи не только человеком духовно мудрым, но мыслящим дипломатически на много лет вперед, понимал, что после последних русско-турецких войн роль Российской Империи в делах всего Востока и восточных церквей будет все более возрастать вместе с возрастающим могуществом самой Империи. Кроме того, в предложении афонского протата Патриарх не мог не увидеть определенного националистического своекорыстия, чего он как Архипастырь Горы Афонской не имел права допустить, будучи ответственен перед Господом и Божьей Матерью за судьбу своей афонской монашеской паствы.

Его патриаршее решение о судьбе русского монастыря не только отвергло неразумие протатских управителей, но более того, выразилось в предписании протату позаботиться о восстановлении Русской обители, устроении в ней общежития и назначении в нее игуменом известного своей праведностью и благочестием старца-иеромонаха Саввы из скита Ксенофонт. Восьмидесятипятилетний старец, предполагавший тихое и безмолвное окончание дней своих в молитвенном подвиге в своем скиту, безусловно, был поражен неожиданным и трудноосуществимым для него новым послушанием от Вселенского Патриарха.

Но, уразумев в этом повороте своей судьбы безусловное действие спасительного Промысла Божьего, со смирением принял новое послушание, подкрепленное патриаршим обещанием материальной помощи на восстановление монастыря, за которой он и отправился в Константинополь в 1803 году, взяв с собою монастырские святыни – целебные мощи великомученика Пантелеимона и его чудотворный образ.

Обещанная патриархом помощь так и не была оказана в связи с начавшейся русскотурецкой войной и сложностями во взаимоотношениях Константинопольской Патриархии с турецкими властями. Игумен Савва пробыл в Константинополе до конца 1806 года, собирая пожертвования, но смог собрать всего около 9000 рублей, что было весьма малой суммой для тех материальных нужд, которые угнетали бедный Пантелеимонов монастырь.

Оставалось упование лишь на милость Божью и на молитвенное предстательство святого покровителя монастыря великомученика Пантелеимона, по молитвам к которому перед его честными мощами в Константинополе за все время пребывания там со святыней игумена Саввы совершилось немало чудесных исцелений и случаев благодатной помощи. И упование старца не было посрамлено, помощь пришла.

В один из дней пребывания старца Саввы в Константинополе в ожидании материальной помощи от патриархии к нему обратились близкие тяжело больного драгомана (переводчика) Порты, валахского князя Скарлата Каллимаха, с просьбой о посещении болящего со святыми мощами и совершении над князем молебного пения великомученику Пантелеимону о его исцелении. Святой великомученик явился во сне князю и сказал: «Имение твое великое, а смерть твоя близка, а монастырь мой во Святой Горе Афонской до конца разоряется: помоги ему, пока есть время».

Игумен Савва совершил над больным князем молебствие святому великомученику Пантелеимону и возложил на больного ковчег с его святыми мощами. Благодать Божья спасительная осенила изможденное болезнью тело князя Скарлата, исцелила его недуг, и больной сразу же после молебствия ощутил сильное облегчение своих страданий, его здоровье быстро пошло на поправку и вскоре князь был совершенно здоров. Он хорошо запомнил явление ему во сне святого великомученика и его призыв стать покровителем Пантелеимонова монастыря на Афоне.

Преисполненный благодарности Богу и Его угоднику Пантелеимону князь Скарлат, вскоре после своего исцеления занявший престол Молдо-Валахии, взял на себя заботы по восстановлению и благоустройству обители. Пользуясь своей близостью к султану, он смог послать в Пантелеимонов монастырь главного архитектора султаната – христианина, который и составил проект восстановления обители.

Старые постройки были разобраны, и в течение 1810–1820-х годов в Новом Русском монастыре были возведены соборный храм Великомученика и Целителя Пантелеимона, храм Успения Пресвятой Богородицы, келлии для братии и другие необходимые здания. Утвержденный Константинопольским Патриархом еще в 1806 году киновиальный устав вновь отстроенной обители, руководимой духоносным деятельным игуменом Саввой, высокий дух жизни окормляемой им братии привлекли в нее новых греческих иноков, которые приходили в нее на жительство не взирая на неоконченное строительство и отсутствие даже штукатурки в большинстве зданий.

Князь Скарлат так и не смог собственноручно закончить восстановление монастыря – будучи оклеветан в тайных сношениях с Россией перед султаном, который и так был разгневан начавшимся в Греции национально-освободительным восстанием, Скарлат Каллимах вместе с Вселенским Патриархом Григорием мученически закончили свой земной путь в Константинополе в 1821 году. А вскоре, в апреле того же 1821 года, на Святую Пасху, принял блаженную кончину и главный восстановитель монастыря игумен Савва, оставив по себе попечителями обители иеросхидиакона Венедикта и его ученика иеромонаха Герасима, которого он сам назначил себе в преемники, провидя его высокую духовную мудрость.

После кончины старца Саввы отцам Венедикту и Герасиму достались нелегкие времена. Греческие революционеры вторглись на Афон и увлекли с собой часть греческого монашества в войну за освобождение от турецкого владычества. Следом за этим Афон был занят турецкими войсками, которые поставили во всех монастырях гарнизоны по 40–50 солдат и оставшихся в обителях монахов, которые не сбежали вместе с большинством монашествующих Афона, опасаясь турецких гонений, обязали кормить и содержать своих оккупантов.

Много горя в ту пору выпало на долю афонских монастырей – турки беззастенчиво грабили монастырские ризницы, забирая облачения, сосуды и все, что могло быть обращено в деньги, разоряли скиты и келлии, срывали с храмов свинцовые крыши, забирали порой даже кухонную посуду. Притесняемая ими монашеская братия принуждена была служить им во всех нуждах. Кроме того, еще более, нежели турки, неприятностей афонским инокам доставляли шайки разбойников и грабителей, во множестве наполнившие Святую Гору. Страдания монахов были столь велики, что многие восклицали: «Вставайте, мертвые, из гробов, уступите нам ваше место»!

Состояние не успевшего до конца достроиться Русского монастыря пришло в совершенный упадок. Он был расхищен полностью, братия перемалывала бобы и пекла из них хлебы, от отсутствия поступлений средств со стороны обитель вынуждена была постоянно занимать все новые и новые деньги под большие проценты. Долг обители достиг громадной по тем временам суммы около 100 тысяч рублей, что унизило ее в глазах всего святогорского общества до крайней степени недоверия и презрения.

Россия не могла оказать никакой помощи Русскому монастырю из-за продолжающейся войны с Турцией, да и Русским-то он, в сущности, был только по названию, так как ни одного русского насельника в нем не обреталось. На Афоне прошел слух о явлении одному из старцев святого великомученика Пантелеимона, который сказал: «Если в моем монастыре не будет русских, монастырь придет в упадок» – что, собственно, видимым образом и совершалось на глазах всех святогорцев.

По окончании военных действий вернувшийся из изгнания в 1830 году в Пантелеимонов монастырь иеромонах Герасим был избран братией во игумена, в соответствии с завещанием почившего старца Саввы. Он приступил к своему игуменскому служению, находясь, по тому же завещанию возобновителя обители, в духовном послушании у иеросхидиакона Венедикта, вместе с которым они предстали перед множеством трудноразрешимых проблем – духовных, строительных, экономических. Оба эти старца были единодушны как в своей приверженности к строгой киновиальной жизни монастыря, так и в своем доброжелательном отношении к русским.

И если ранее, еще до игуменства отца Саввы, среди греческой братии монастыря к русским отношение было опасливым и недоверчивым, что выражалось порой даже в нежелании и монастырь свой называть Руссиком – ибо боязнь того, что русские, придя, потребуют восстановления своих прав в обители и греков изгонят, таилась в их сердцах, – то с началом игуменства старца Герасима отношение к русским ощутимо переменилось. И диктовалось это изменение не только пониманием, что помощь Великой Российской Империи могла решить все монастырские материальные проблемы, но и начинающимся осознанием того промыслительного Божьего руководства святогорской жизнью, которое предназначило русским на Афоне свою особую, немаловажную роль.

Собрав всю братию, игумен Герасим и старец Венедикт обратились к своим инокам с такими словами: «Отцы и братия, послушайте нас. Мы много теперь должны, а обитель наша голая и пустая. И мы ниоткуда не имеем помощи и не в состоянии уплатить долг и украсить обитель. Необходимо нам надобно принимать древних жителей обители сея – русских. Они только могут сию обитель поправить, и украсить, и привести в настоящий порядок». Братия единодушно на то согласилась, и стали думать, как им призвать русских в Пантелеимонов монастырь.

А русских в то время на Афоне было не так мало. Духовно окормляемые в большинстве своем старцем Арсением русские монахи жили в разных скитах и келлиях по всему Афону: кто-то с греками, кто-то с болгарами или сербами, а кто и малой русской общинкой.

Безусловно, многие из них желали бы жить в большой русской киновиальной обители с ежедневной уставной службой, общей трапезой и прочими составляющими монастырского жития, позволяющими иноку не заботиться о быте, а сосредотачиваться на внутреннем молитвенном делании. Наступил исторический момент, когда желания и потребности русских монахов-келлиотов и греческих насельников Пантелеимонова монастыря совпали. Личностью, впервые сделавшей шаг к обретению русскими монахами собственной киновиальной обители, стал приехавший из России иеромонах Аникита.

Иеромонах Аникита (в миру князь Сергей Александрович Ширинский-Шихматов) был весьма неординарной личностью для своего времени. Если в период конца восемнадцатого – начала девятнадцатого века монахи из купечества или крестьянства были отнюдь не редкостью, то представители дворянства избирали монашеский путь совсем не часто. Пожалуй, только святитель Игнатий Брянчанинов как представитель высшего дворянства сверкнет на небосклоне русского монашества еще более яркой звездой несколько позднее князя-иеромонаха Аникиты. Схиархимандрит Герасим, игумен Руссика за 1830–1875 гг.

Воспитанный с детства в традиции православного благочестия, обладая чуткой впечатлительной душой, он с юных лет потянулся к жизни во Христе, хотя обстоятельства заставили его сперва пройти значительный отрезок жизни в миру. Когда Сергию исполнилось 13 лет, его благочестивый отец умирает, с полным осознанием того, что в души собственных детей он успел заронить семена подлинной веры и благочестия. Мальчика отдают в Морской Кадетский Корпус, который он заканчивает блистательно в числе лучших учеников и поступает на службу в военно-морской флот Российской Империи. И здесь, участвуя в походах и сражениях, он проявил себя с самой лучшей стороны как храбрый офицер, что не раз было отмечено чинами и наградами.

Оставив флотскую службу в чине капитана, князь Сергий поселился в Петербурге, где занимал высокие должности на государственной службе и лично был известен государю императору Александру Павловичу, ценившему в нем его способности вообще и талант литературно-поэтический в частности. Однако ни высота общественного положения, ни большие материальные возможности не увлекают князя в водоворот светской роскошной и суетной жизни.

Он живет отшельником, употребляя только постную пищу, и то раз в сутки; пьет только воду, все свободное время употребляет на молитву, чтение священных книг, богомыслие и научно-филологические труды. Он был действительным членом Императорской Академии Наук, членом общества «Беседы любителей русского слова», написал ряд исторических произведений и духовных стихов, работал над очищением русского языка от иностранных слов и обогащением его заимствованиями из языка церковно-славянского.

Из своего огромного по тем временам дохода (около 7 тысяч рублей в год) он тратит на свои нужды ничтожно малую часть, все остальные капиталы пуская на благотворительность и пожертвования нуждающимся, не отказывая в помощи ни одному нищему, больному или бездомному бродяге. Внутри него окончательно созревает желание порвать свои отношения с миром и посвятить свою жизнь служению Христу в монашеском звании.

В 1828 году он поступает в Юрьевский монастырь под руководство тогдашнего настоятеля обители архимандрита Фотия, известного своей борьбой против засилья масонства в государственных органах и в обществе, своей преданностью православию и пламенной проповеднической деятельностью. Спустя два года, 25 марта 1830 года, князь Сергий был пострижен в монашество с именем Аникита и в течение краткого срока рукоположен сперва в иеродиакона, а затем в иеромонаха.

Оценив духовные и умственные качества новопоставленного иеромонаха Аникиты, духовное начальство предполагало в недалекой перспективе произвести его в архимандриты и поставить настоятелем какого-либо монастыря. Но смиренный инок, искавший прежде всего аскетического жития и умной молитвы, отказался от предлагавшихся ему должностей и почестей. Его тянуло уединение.

Два места на земле обладали для князя-монаха огромной притягательной силой: Святой Град Иерусалим, место страданий и славы Господа нашего Иисуса Христа, и Удел Божьей Матери – Святой Афон, где он желал бы поселиться и окончить свои земные дни в подвижничестве, под руководством духоносного старца. Иеромонах Аникита подал прошение о разрешении ему посещения святых мест Палестины и Афона и, по прошествии некоторого времени, это разрешение получил. 7 июня 1835 года парусное судно с княземмонахом на борту причалило к пристани афонского монастыря Ксиропотам.

Отсюда иеромонах Аникита отправился в основанный великим славянским старцем Паисием Величковским Ильинский скит, где игумен скита отец Парфений уступил гостю свою келью, в которой некогда проживал сам старец Паисий. Обосновавшись в Ильинском скиту, отец Аникита начал посещать афонские святыни, молясь у чудотворных икон, поклоняясь честным мощам угодников Божиих, во многих местах совершая Божественную Литургию на греческом языке.

В одном из таких походов он познакомился с живущим в келлии старцем Арсением и, будучи пленен благодатной мудростью и высотой духовной жизни старца, попросился к нему в духовные чада, на что старец ответил согласием. Мечта князя-подвижника сбылась – он на Святой Горе и ученик духоносного старца! Господь исполнил его желания и ждал от него плодов духовной работы. Отец Аникита еще не знал, какая роль отведена ему в афонской истории, хотя его старец Арсений, вероятно, провидел ее и подготавливал своего нового ученика к достойному этой роли исполнению.

Встречаясь и общаясь со своим старцем Арсением, отец Аникита обсуждал с ним судьбы и положение русского монашества на Афоне, которые старец, будучи духовником всех русских иноков-святогорцев, знал лучше, чем кто-либо другой. В этих беседах и родилась у отца Аникиты мысль о вселении русских монахов в Пантелеимонов монастырь, в котором инок-князь не раз бывал, и духовных руководителей которого, игумена Герасима и старца Венедикта, знал и почитал за благочестие.

А может, и сам старец Арсений заронил эту мысль отцу Аниките; а когда тот ее выносил и перед отцом Арсением озвучил, благословил к исполнению – Бог весть! Однако известно, что с благословения старца Арсения иеромонах Аникита имел с отцами Венедиктом и Герасимом переговоры, в которых убедил старцев, что их желанию принять к себе русских монахов пришло время, и обещал им подготовить группу русских иноков для вселения в монастырь, снабдив обитель средствами для постройки новой церкви в честь недавно прославленного русского святителя Митрофана Воронежского. На том и порешили.

Деятельный иеромонах Аникита собрал общину из разных знакомых ему келлиотов количеством 25 человек, привел ее в Пантелеимонов монастырь и вручил руководству ученого греческого духовника схиархимандрита Прокопия. Затем он оставил игумену Герасиму деньги на строительство церкви во имя святителя Митрофана Воронежского, церковные ризы, книги, утварь для церкви и отбыл со Святой Горы в давно желанную ему Палестину поклониться святыням Иерусалима и всей Святой Земли. Спутником отцу Аниките стал его духовник, старец Арсений, промыслительно изведенный вместе с князем-монахом со Святой Горы на время, в которое братия Пантелеимонова монастыря должна была пройти горнило испытания на крепость веры и решимость греков и русских жить вместе, претерпевая разности национального характера ради общности в любви Христовой. Братия Руссика подобный экзамен в тот раз не выдержала.

Первопричиной было то, что загоревшийся идеей восстановления в Пантелеимоновом монастыре русского присутствия отец Аникита поторопился собрать для поселения туда общину из русских келлиотов самого разного уровня духовной зрелости, привыкших к самостоятельной свободной жизни в келлиях и не способных сразу вписаться в строгие рамки киновиального устава общежительного монастыря. Очевидно, что в торопливости мероприятия отец Аникита не каждого из кандидатов на переселение в приморский Руссик представил старцу Арсению для благословения на такой важный шаг.

Да и для греков, возжелавших исправить материальное положение обители за счет притока русских иноков, а вместе с ними и благотворителей из щедрой на благодеяния России, нужен был опыт, чтобы оценить – способны ли они «друг друга немощи носить», или скудость духовных сил братии соответствовала скудости материальных средств монастыря.

Непостижим путь Промысла Божественного, но то, что первый опыт возвращения русских в Русский монастырь был связан с вскрытием немощей обеих наций, впоследствии дало возможность, с учетом прежних ошибок, выстраивать взаимоотношения разнонациональной братии на более мудрой и крепкой основе.

Пока отец Аникита со своим отцом духовным старцем Арсением молились у Гроба Господня, в храмах Вифлеема, на Елеоне и прочих святых местах Святой Земли, оставленная в Пантелеимоновом монастыре русская братия, не в силах встроиться в строгий порядок киновиального устава обители, вдобавок ощущая себя как бы хозяевами монастыря, даже по имени называемого Русским, стала вести себя вольно, не оказывая должного почтения и послушания греческим старшим братьям, заносчиво заявляя, что монастырь русский, что начальник у них русский князь и что они вообще всех греков из Пантелеимонова монастыря выгонят.

Конечно, грекам, как бы они бедны и унижены ни были нищенским состоянием монастыря, слышать такие речи от приглашенных ими в братское общежитие русских иноков было прискорбно, да и испуг: Россия – страна могучая, князь – человек богатый и влиятельный, – а ну как и вправду грекам придется оставлять обитель, с которой связана вся их монашеская жизнь? Братия пала в ноги отцам Герасиму и Венедикту, прося их удалить русских из обители: «Пусть лучше сухари будем есть с водою, но не расстраивать нашу монашескую жизнь! Не надо нам ни русских, ни их богатств!»

Как ни упрашивали их игумен Герасим, до конца остававшийся приверженцем совместной с русскими жизни в обители, и духовник старец Венедикт потерпеть, войти во внимание к немощам вчерашних келлиотов, стяжать терпением добродетель смирения, греческая братия была непреклонна – пусть русские уходят! К возвращению отца Аникиты на Святую Гору в Пантелеимонов монастырь кипение страстей достигло такой силы, что даже старец Венедикт стал колебаться под напором греческой братии.

Сколь великая скорбь после благодати Святой Земли сразила сердце впечатлительного князя-иеромонаха, когда он прибыл в Руссик из паломничества, надеясь увидеть русско-греческое братство, совершенствующееся во взаимной любви, и узрел горестное нестроение и разделение в духе – нам это ныне представить невозможно. Что испытал он, когда к нему пришла делегация старших греческих монахов во главе со старцем Венедиктом и, со слезами прося прощения, стала умолять смиренного отца Аникиту увести русских из монастыря, – понять дано не многим.

Но князь-монах, исполненный благодатного смирения, впитавшегося в душу вместе с благодатью Святой Земли, принял этот удар со всем духовным мужеством воина Христова, сам пал в ноги к пришедшим и с плачем испросил у греков прощения за все обиды и скорби, принесенные им неразумием русской братии.

Затем он вывел русских иноков из Пантелеимоновой обители и сам удалился в скит Пророка Божия Илии, взяв с собою лишь привезенную из России икону святителя Митрофана Воронежского и оставив грекам, помимо денежных средств, все богослужебные книги на церковнославянском языке, облачения и утварь, которые он принес при входе русских в монастырь, несмотря на то, что греки хотели вернуть принесенное.

«Оставьте это у себя! – пророчески предрек отец Аникита. – Когда русские вновь вернутся к вам, им все это пригодится!» Что вскоре и сбылось.

Сам отец Аникита провел недолгое время в Ильинском скиту и уже в начале августа вынужден был, подчиняясь распоряжению священноначалия, выехать со Святой Горы в Афины, чтобы принять назначение на должность настоятеля русской посольской церкви. И хотя самым горячим желанием князя-монаха было окончить свои дни в безмолвии на любимом им Афоне, но, будучи истинным делателем послушания, он не смог противоречить священноначалию и со смирением принял под свое руководство приход в большом и шумном городе. За то краткое время, что отец Аникита служил в Афинах, своей праведной жизнью, своим молитвенным богослужением, своей отзывчивостью и пастырской мудростью он стяжал большую любовь своей паствы.

Однако в Афинах его давняя болезнь усилилась; отец Аникита подал прошение на увольнение его с должности на покой, Священный Синод исполнил его просьбу, но… живым князь-подвижник уже не увидел Святой Горы – он слег в постель и вскоре мирно предал свою душу Господу. Согласно завещанию отца Аникиты, спустя три года его мощи были отвезены на Афон и положены в любимом им Ильинском скиту в храме святителя Митрофана, где и доныне почивают.

Он был первым, кто после 120 лет отсутствия русских монахов в Русской обители предпринял шаг для возвращения их под сень Святого Пантелеимона, и имя его в истории русского Афона всегда будет поминаться с любовью и благодарностью.

После исхода русских из приморского Руссика для оставшейся греческой братии настали совсем лихие времена: безденежье, долги, пограничные тяжбы с Ксенофонтом, отсутствие какой-либо надежды на земные пути выхода из бедственного состояния – все это угнетало братию, особенно игумена Герасима, старца Венедикта и схиархимандрита Прокопия, чувствовавших личную ответственность и вину за несостоявшееся общежитие с русскими. Старцу Венедикту, бывшему уже совсем в преклонных годах, было открыто сверхъестественным образом, что он не увидит смерти, доколе в монастырь Пантелеимона не вернутся русские монахи, которым суждено и отпевать его.

В то время из Ильинского скита вследствие спровоцированных интригами неких братий разногласий между великороссами и малороссами ушел с частью великоросской братии иеросхимонах Павел, проведший в этом скиту 35 лет и оставивший свою игуменскую должность интриговавшему ради стяжания ее малороссийскому иеромонаху Акакию (который, впрочем, через полгода, расточив много скитского имения, с позором звания игуменского лишился).

И тем не менее, хотя отец Павел и претерпел бесчестие и клевету, тяжесть изгнания из любимого места молитвы, но никогда и сам не выразил ропота или осуждения гонителей, и никому из братий, вышедших с ним, не разрешал дурного слова молвить о малороссах, говоря: «Сии малороссы – великие нам благодетели, они ходатайствуют о том, чтобы мы вошли в жизнь вечную». Такое настроение духа поддерживал в нем и духовник всех русских на Афонской горе старец Арсений.

Вскоре Господь утешил отца Павла с братией – к нему пришли из Пантелеимонова монастыря посланные просить его от лица игумена Герасима и от лица старца Венедикта перейти на постоянное жительство в Руссик. Вместе они направились в пустыню к духовнику отцу Арсению. Когда дошли до его келлии, то греки, поклонившись старцу в ноги, стали просить благословения на возвращение русских в Руссик. Старец Арсений, исполненный радости, сказал: «Бог их благословит, и я благословляю». Отец же Павел заплакал и, пав тогда перед ним на землю, взмолился: «Отче святый, чтобы не случилось со мной, как с князем». Духовник же его успокоил: «Не бойся, отец Павел, но иди с Богом. Ты там и помрешь. Твои кости вечно будут фундаментом для русских в русском монастыре». Так и случилось.

21 ноября 1839 года отец Павел по благословению духовника Арсения вошел в древнее русское наследие – Русский монастырь Святого Великомученика и Целителя Пантелеимона и освятил храм во имя святителя Митрофана Воронежского чудотворца, обещанный еще иеромонаху Аниките. Началась новая страница в истории русского монашества на Афоне.

Встречал русских сам старец Венедикт, пришедший в монастырскую гостиницу, куда их привели для торжественной встречи, и положивший со слезами три земных поклона отцу Павлу с братией. Восстав с земли, старец умиленно произнес молитву Симеона Богоприимца «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко…» и, обняв отца Павла, сказал: «Ныне возвеселилось сердце мое и возрадовался дух мой, что держу сегодня в объятиях своих русских. Ныне обнимаю потерянное сокровище. Ныне пришла вновь изгнанная моя овца, блуждавшая по горам и по лесам и не имевшая себе ни ограды, ни пристанища, где главы приклонить. Ныне она вновь возвратилась в свою прежнюю ограду. Ныне я держу ее в своих объятиях, и уже более ее не изгоню, и не отпущу от себя. Ныне я очистил свою совесть, которая всегда меня обличала и беспокоила за изгнание русских».

Выпустив из рук отца Павла, усаживая гостей, он говорил: «Садитесь, мои дорогие гости. Садитесь, мои честные отцы. Садитесь, мои возлюбленные чада. Садитесь, изгнанные овцы, вновь возвращенные в свою ограду. Садитесь, обретенное сокровище. Садитесь, чистота моей совести. Садитесь, радость моя неизреченная. Садитесь, многовожделенные мои братья. Веселитесь и радуйтесь и торжествуйте с нами вместе!» Когда же он это говорил, греки все стояли и плакали.

Отец Венедикт обратился и к ним: «Радуйтесь со мной, чада мои, радуйтесь! Днесь обновися, яко орля, юность моя. Сегодня стошестилетние мои косточки помолодели.

Сегодня мои слепые глаза прозрели, так как вновь видят они русских в нашей обители.

Сегодня плачет лишь один враг – дьявол, посмеявшийся над моей старостью и подтолкнувший меня к изгнанию русских. Я же, как человек, послушал его и впал в великое искушение. При последних годах моей жизни возмутил свою совесть и погубил многолетние свои труды и подвиги, отяготив свое сердце. Три года лежал на моем сердце этот тяжкий камень, и никогда не мог я успокоить свою совесть и душу. О том пролил много слез и просил Господа моего Иисуса Христа и Пречистую Деву Богородицу Марию: «Да возвратят русских обратно в нашу обитель!»

И услышал Господь молитву мою, и известил меня, что будут отпевать и погребать меня русские. И вот дождался я этого дня. Вот день, который обещал мне Господь, порадуемся и возвеселимся о нем. Вот теперь послушайте, братья мои: я изгнал русских, но я опять их обратно пригласил и ввел в эту обитель, я, ваш старец и наставник Венедикт. Я принял русских и отхожу от вас в вечность. Я оставляю русских после себя здесь наследниками на вечные времена. И вы всегда живите с русскими в любви и единомыслии и друг друга тяготы носите.

Я всех вас оставляю и поручаю этому блаженному старцу, вашему игумену и моему ученику отцу Герасиму. И воистину он блажен и триблажен! Все мы поколебались, встали против русских, только он один стоял за русских. Но я не послушал его! А он единственный смог предвидеть для нас в том душевный и телесный вред. И теперь, слава Богу, я сам принял русских. Теперь я не гонитель им, а покровитель и защитник».

Сказав эти слова, он со всеми простился, пожелал всем мира и любви и пошел с помощью поддерживающих его под руки братий в свою келью. Более он из нее никуда не выходил. После принятия русских в монастырь отец Венедикт прожил только сорок дней и 11 декабря 1839 года в возрасте 106 лет преставился.

Сам же отец Павел прожил в Русском монастыре всего восемь месяцев и десять дней, удивляя всех греков своим смирением, терпением и послушанием, своим благочестивым житием являя во всем пример своим ученикам. Потом он заболел и, достойно приготовившись, перешел из жизни временной в Вечную, мирно предав свою душу Господу в молитве. Господь готовил новому пантелеимоновскому русскому братству и нового духовного руководителя.

Игумен Герасим призвал свою русскую братию, благословив, чтобы они избрали себе пастыря из тех, кого они знают, кто опытен в духовной жизни и мог бы ими управлять. Братия же, посовещавшись между собой и рассудив, сказали следующее: «Отче святый, хотя и много во Святой Горе русских, но нет такого человека, который бы мог вместить общежительные наши уставы и править церковью и братией. Только одного находим способным к этому – духовника Арсения, который все может вместить и всем управить. Да еще есть ученик его, монах Иоанникий, который также может управить церковью и братией, только не знаем, вместит ли он общежитие наше, ибо имеет свою келлию и учеников».

Тогда отец игумен велел им собирать посольство и идти к духовнику старцу Арсению, для того чтобы просить его жить в русской обители и принять на себя заботы о духовном окормлении русской братии. Они посоветовались между собой и, будучи уверены в отказе старца Арсения, решили зайти прежде к отцу Иоанникию, чтобы предварительно узнать, будет ли он согласен прийти в монастырь и жить там. Тот отказался наотрез, во-первых, не желая принимать сана священнического, неизбежного при занятии духовнической должности, а также ссылаясь на слабость здоровья, по причине которого ему трудно будет жить в строгом общежитии.

Указывал он им в ответе и на любовь свою к безмолвию, которое в большом общежительном монастыре иметь будет невозможно. Пантелеимоновские братья, услышав его ответ, опечалились и пошли тогда уже к самому старцу Арсению, чтобы со слезами умолять его о переселении в монастырь, дабы не оставить сиротствующую братию без пастыря.

«Меня и не просите, и ниже поминайте, – отвечал им духовник, – а изберите другого, кого знаете». Они же с плачем говорили: «Отче святый, из всех, кого знаем на Святой Горе Афонской, мы избрали только вас двоих. Или вы к нам идите, или благословите ученика своего отца Иоанникия». Старец Арсений подумал и ответил: «Это великого стоит: отца Иоанникия с учениками потревожить. Они живут спокойно, в безмолвии и мире. Имеют свою келлию. И всякого заведения у них много... Разве если будет воля Божия... Ваш монастырь общежительный и к Богу близок, пусть эту неделю все братья постятся и молят Бога и Божию Матерь, а потом придите ко мне. Ежели будет воля Божия, тогда я объявлю вам об этом и пошлю его, хотя бы он и не хотел».

С великой радостью пошли послы в монастырь и возвестили все игумену, который заповедал всей братии поститься седмицу и готовиться ко святому причащению, да молить Бога и Божию Матерь, чтобы послали человека, могущего духовно все управить на пользу обители. В продолжение седмицы было отслужено три всенощных бдения – Господу Богу, Божией Матери и святому великомученику Пантелеимону с прошением указать богоизбранного и достойного человека.

В продолжение означенного срока и сам отец Арсений усердно молился и вознамерился совершить три всенощных бдения, чтобы узнать Божию волю. Но уже после второго Господь явил ему в откровении Свою благую волю о Пантелеимоновом монастыре.

По исполнении всего заповеданного вновь пошли братья Русского монастыря к великому старцу Арсению. Он же с радостью их принял и торжественно возвестил:

«Радуйтеся! Есть воля Божия отцу Иоанникию быть в Русском монастыре! Ступайте в монастырь и скажите игумену, чтобы выслал старшую братию на Карею сделать уговор». С этим и возвратились обрадованные русские отцы в свою обитель и пересказали все игумену. Игумен же Герасим с братией сразу же отслужили благодарственный молебен, после чего отправили великое посольство в протат в Карею и к отцу Иоанникию – просить и молить его: да будет русской братии руководителем, духовником и пастырем, а отцу игумену Герасиму духовным помощником.

Духовник Иероним. 60-е годы XIX века Сам монах Иоанникий ничего не ведал о происходящем. После того как он отслужил со своими двумя учениками утреню и все разошлись по своим кельям на молитву с рукоделием, как вдруг принесли ему записку от отца Арсения, чтобы он с малой братией своей тотчас явился к нему. Когда же они пришли, то повелел старец всем взойти в церковь и, надев на себя епитрахиль, начал говорить: «Отец Иоанникий! Господь тебя благословляет: иди на общежитие в русский монастырь со своими учениками, ибо там хочет Бог нечто сотворити».

Все трое заплакали, а отец Иоанникий пал на колени пред старцем: «Отче святый, – говорил он, – тебе известно о моем слабом здоровье. Известно и то, что пришел я на Святую Гору, чтобы избежать хиротонии и не начальствовать, но в пустыне и безмолвии проводить жизнь свою, достигнув того, ради чего оставил мир, т. е. – победить страсти и соединиться с Богом». Духовник же отвечал ему: «Всякая вещь добра в свое время: добро бегать хиротонии, добро и принять во славу Божию. Насколько является злом искать хиротонии, настолько же является злом противиться воле Божией. А что ты слаб здоровьем, то Господь знает лучше тебя. В Его руках состоит весь живот наш. Если Он тебя избрал, то Он же тебе подаст и здравие. А на то, что ты говоришь о желании в пустыне победить страсти и достигнуть соединения с Богом, отвечу: достигают победы и в пустыне, если будут по воле Божией жить, и в общем житии. При общем житии этого даже можно достигнуть скорее, потому что пустыня только усыпляет, а общежитие до конца умерщвляет страсти и погребает их в смирении, послушании и отсечении собственной воли.

А когда умирают в нас страсти, тогда обретаем душевное спокойствие и соединяемся с Богом. И нигде невозможно найти настоящей монашеской жизни, кроме общежития. И еще: ты хочешь спасти только двоих, а ты иди спасай двадцать, а со временем – пятьдесят. Ты должен о всем иметь попечение. Тебе подобает устроить русскую обитель, и тобою она прославится. Больше воле Божией не противься. Теперь иди в Карею, переговори, о чем необходимо, с греками и перебирайтесь в монастырь. Господь вас благословит». Старец благословил своего любимого ученика и добавил, смягчив строгую речь свою: «Иди, чадо, с Богом, имать там нечто дивное быти».

Когда отец Иоанникий с учениками вернулся в келлию, в тот же час пришли к ним братия из русского монастыря и позвали их в Карею, где уже ожидало их великое посольство от Пантелеимонова монастыря со всей старшей братией. Увидев своего Богом данного старца, все пали ему в ноги и от имени игумена, господина и отца Герасима со всей во Христе братией просили отца Иоанникия изволить перейти на жительство в их монастырь и принять на любых условиях должность духовника русской братии. Не теряя еще надежды на будущее свое уединение, отец Иоанникий сказал отцам о своем желании со временем получить благословение на безмолвие.

Старцы это обещали, сказав ему так: «Ты собери братию русскую, благоустрой ее, а по временам можешь удаляться на безмолвие». Согласившись со всеми его пожеланиями и устроив все, посольство предложило отцу Иоанникию с учениками проехать на монастырских мулах в саму обитель для свидания с отцом игуменом и всей братией, которая уже ожидала их и чаяла увидеть.

И вот 6 октября 1840 года, на исходе дня, перед вечерней учиненный брат, специально поставленный ожидать на башне, пристально всматриваясь на дорогу, спускающуюся с холма из-за водного потока, увидел, наконец, как показалась долгожданная процессия. В радости, как было условлено, ударил он в колокол, и вся братия, греки и русские, взяв в руки свечи и хоругви, собралась ко святым вратам обители. Священники и диаконы облачились в ризы, служащий иеромонах вынес большое напрестольное Евангелие, а иеродиакон – кадило.

В вечерней тишине среди пения птиц слышно было, как побрякивали бубенцы на мулах медленно приближающейся процессии. Когда же отец Иоанникий со своими учениками подошли совсем близко и стали видны братии, все умилились сердцем, вспомнив Того, Кто некогда входил во Святый Град Иерусалим, седя на жребяти ослином. «Радуйся и веселися, граде Сионь! Се бо Царь твой грядет к тебе кроткий и спасаяй, седяй на жребяти осли!» (ср.: Ин.12:15)

Безусловно, для подвижника в смирении отца Иоанникия такая торжественная встреча была сильным искушением его кроткого духа, но… Вместе с благословением Божиим через старца Арсения на новое – общественное – служение он вынужден был научиться принимать как спасительные обстоятельства собственного спасения и ответственность за души множества иноков, и многие скорби, происходящие от этой ответственности, и почести, за все благодаря Бога! И отец Иоанникий со смирением принял оказанные почести, вероятно, вспомнив Того, Кто после подобных почестей вознесен был на Крест ради спасения распинавших Его тогда и распинающих доныне своими грехами немощных человеков. Новый духовник Русского монастыря понимал, что его Крест впереди, и он шел навстречу своему Кресту, исполняя извечную монашескую заповедь: «Дай кровь, и приими Дух!»

20 октября 1840 года отец Иоанникий прибыл с учениками в Руссик, где поселили их в старом северном корпусе, возле параклиса великомученика Димитрия, где и прожил старец до конца дней своих. 18 ноября отец Иоанникий был посвящен во иеродиакона, а 21 ноября, на самое Введение во храм Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии – во иеромонаха и получил благословение архиерея на духовническое служение. В новом 1841 году, на первой неделе Великого поста отец Иоанникий был пострижен в великий ангельский образ с именем Иероним.

Духовничество! Дивный Божий дар для послушника и тяжкий терзающий Крест для духовника – для истинного послушника и для истинного духовника. Преподобный Силуан Афонский говорил: «За людей молиться – кровь проливать!» А тут не только молиться, но нести всю ответственность за спасение души вверенного тебе Господом чада! В Евангелии есть чудный пример послушания:

«Отвещáв же Пéтр речé: Гóсподи, áще Ты́ еси, повели ́ми приити́ к Тебе́ по водáм. Óн же речé: прииди. И излéз из корабля́ Пéтр, хождáше по водáм, приити́ ко Иисýсови: видя́ же ветр крéпок, убоя́ ся, и начéн утопáти, возопи ́, глагóля: Гóсподи, спаси́ мя. И áбие Иисýс простéр рýку, ят егó и глагóла емý: маловéре, почтó усумнéлся еси ́?» (Мф.14:28).

Сам Христос реальным примером из жизни своих учеников показал им и нам, в чем состоит суть истинного христианского послушания – в абсолютном доверии ученика Учителю! Есть это святое доверие – идешь к Учителю по воде, усомнился – начинаешь тонуть, потеряв ту Божественную поддерживающую силу, которая дается Богом за искреннюю и несомненную Веру.

Это основа духовничества. Без нее послушание превращается в лицемерный фарс, где один изображает преданное доверие при формальном внешнем исполнении указаний духовного начальника, а другой, облеченный духовнической властью, делает вид, что верит в искренность сыновней любви своего послушника, и так же формально дает ему прописные советы, не приносящие послушнику никакой реальной пользы. Святитель Игнатий Брянчанинов называл подобное «духовничество» – душепагубным актерством.

Только пастырь, понимающий, что он прикован цепью Христовой Любви к своему духовному чаду и что они оба вместе, скованные этой цепью, плывут среди волн и акул бурного житейского моря к спасительному берегу – один сильный и опытный пловец, другой слабенький, неумелый – и что доплыть до берега или утонуть они могут лишь вместе, – только духовник, добровольно-осознанно принявший эти условия своего служения, способен стать вместилищем благодати Духа Святого, которая и будет действующей силой, способной удержать на плаву и привести в бухту спасения обоих.

Именно потому многие честные и разумные священники, трезво оценивающие свои силы, отказывают просящимся к ним в духовные чада, говоря: «Нет, нет! Мне это не по силам! Спрашивайте, что вас интересует – что знаю, подскажу, – но уж решения, как поступать, вы принимайте сами! Я духовных чад на себя брать не дерзаю!» Духовник Иероним. 60-е годы XIX века.

Церковь с древнейших времен, осознавая значимость института духовничества как для монахов, так и для мирян, установила правила, согласно которым духовническое служение – даже только право принимать исповедь и назначать епитимию – доверяется не каждому рукоположенному священнику, а только немолодым, опытным и засвидетельствованным благочестием собственной жизни пастырям! И беда, когда вчерашний семинарист, едва выйдя из-под рукоположившего святительского омофора и назначенный в связи с нехваткой священников настоятелем на какой-либо приход, начинает «вязать и решить» судьбы прихожан как полновластный хозяин, размахивая, словно дубиной, им самим не понимаемым как следует поучением – «послушание паче поста и молитвы».

Отец Иоанникий, пришедший на Афон тридцатилетним, духовно зрелым мужем, пройдя за четыре года своей монашеской жизни в келлии «ускоренный курс» послушания своему старцу Арсению и духовного руководства своей малой келейной братией, благодаря Богом данным способностям и личному аскетическому подвигу самоотвержения ради Христа к моменту призвания его на духовничество в Пантелеимонов монастырь был уже духом и опытом готов принять это великое служение. Но и он, осознавая, пусть и не до конца, всю глыбу забот и скорбей, которая предстояла ему на пути этого нового послушания Богу, не смог не возопить: «Авва Отче, вся́ возмóжна Тебе: ми́мо неси́ от Менé чáшу сию: но не éже Áз хощý, но éже Ты» (Мк.14:36). При этом, получив изъявление воли Божьей через свое ́го благодатного Старца, со смирением подставил шею под «благое иго Христово» и, «взявшись за плуг», уже никогда не «оборачивался назад».

Восприняв духовничество в Пантелеимоновом монастыре как неминуемый путь собственного спасения, он окончательно отринул себя и всякое собственное желание, кроме желания спасения, и принес себя в «жертву закланную», ежедневно распинаясь ради спасения каждой приведенной Богом в его духовнические руки души человеческой.

Два эпизода, случившиеся в жизни отца Иоанникия, стали как бы неким предзнаменованием его последующих духовнических трудов. Первый произошел еще в келлии, когда будущий старец в тишине и мире душевном вкушал безмолвной уединенной отшельнической жизни, подвизаясь с малой своей братией. Отец Иоанникий сам за богослужением много пел и читал, но однажды ночью, встав для совершения утрени, без всякой на то причины внезапно лишился зрения настолько, что не мог уже ничего читать по книгам, разве только то, что знал наизусть. Ученики очень опечалились, да и сам он тоже сильно скорбел.

Продолжилось это несколько дней. И вот как-то после повечерия он вышел в окружающий келлию лес и провел там всю ночь, а возвратившись к утрене, по-прежнему читал в церкви с большой быстротой и радостью. Ученики удивились, стали вопрошать своего старца о внезапной перемене зрения. «Когда я ночью в лесу усердно молился, – отвечал на их вопросы отец Иоанникий, – то вдруг увидел явившуюся мне в небесном сиянии Владычицу. В благоговейном страхе и трепете я поклонился Ей до земли и услышал от Нея следующие слова: «Молитвы твои и обещания Господу и Мне приняты, но смотри же, старайся исполнить их во всей точности, а Я исцеляю твое зрение, и до самой кончины твоей будешь читать без помощи!» – и затем Она стала невидима». Что впоследствии и исполнилось.

Второй памятный эпизод произошел уже по вступлении отца Иоанникия в должность духовника Пантелеимонова монастыря, после принятия им священнического сана и пострижения в схиму.

7 ноября 1841 года в Архангельской келлии открыли, по афонскому обычаю, останки почившего за три года до этого схимонаха Никодима, детского друга и единомышленника Иоанна Соломенцева, с которым они вместе пришли на Афон. Кости оказались желтыми и благоуханными – знак высшей степени праведности почившего подвижника. При открытии его мощей присутствовали старец Арсений и отец Иоанникий с другими русскими иноками. Кости отца Никодима омыли вином, сложили в корзину и, по обычаю, внесли в церковь на всенощное бдение.

Во время всенощного бдения благоухание от костей так усилилось, что заглушило собой запах церковного фимиама и ощущалось даже в святом алтаре церкви священнослужителями. Когда отец Иоанникий подошел с горящей свечой в руке к честным мощам монаха Никодима, лежавшим в корзине посреди храма, то увидел, что из ушных отверстий черепа истекали две струи благоуханного мира, которое своим неземным ароматом заполняло всю церковь. Отец Иоанникий обратился к молящимся: Приидите, отцы и братие, посмотрите сию дивную вещь и прославьте Господа, творящего чудеса!»

И когда все собрались вокруг мироточивых останков праведника и благодарили Господа за столь чудесное знамение, отец Иоанникий произнес к собравшимся краткое слово: «Вот, отцы святые, из сухой кости проистекло миро, и притом не из какого другого места, а из ушей, и это потому, что уши сии не имели сытости в слушании слова Божия и всякого душеспасительного писания. В Бозе почивший отец Никодим был чтец и певец и так любил слушать Священное Писание, что день и ночь готов был его слушать без утомления.

Это мне хорошо известно, ибо мы из одного города уроженцы и от юности были братьями и друзьями о Господе. Мы оба вместе оставили суетный мир с его прелестями, несколько лет странствовали, вместе пришли на Святую Афонскую Гору и хотели здесь вместе, в одной келлии, и жить, но ученики нас разлучили. Часто случалось, что по целым ночам читал я ему, а он прилежно слушал Слово Божие и говорил: «Столько люблю я слушать Божественное Писание, что, если бы кто читал непрестанно, никогда бы не соскучился слушать».

Теперь Господь явно показал нам, сколь полезно нам слушать Божественное Писание. Эти сухие кости, три года лежавшие в земле, источают благоуханное миро, и это потому, что отец Никодим был не только слушатель, но и творец слышанного в Писании, за что вот теперь и сподобился столь явного знамения над ним милости Божьей. И мы, ежели будем подражать сему блаженной памяти схимонаху Никодиму, слушать Священное Писание и исполнять его делом, сподобимся с ним вечного блаженства».

Эти два знака свыше – чудесное исцеление зрения явившейся отцу Иоанникию Божьей Матерью и свидетельство благодатным мироточением от мощей усопшего друга о спасительной силе Божьего Слова – утвердили будущего старца в непреложном уповании на содействующую каждому исполнителю евангельских заповедей благодатную Силу Божью. И укрепили в осознании того, что духовническое служение Русскому Афону не есть им самим совершаемое действие, но есть действие спасительного Промысла Божьего, совершаемое Самим Господом через отвергшегося себя и предавшего собственные ум, душу и тело в орудия Господу духовника. И что только такой путь духовничества ему надлежит избрать себе как руководство к действию.

А для того, чтобы стать хорошим духовником, надо сперва стать хорошим послушником! Не приобретя опыт отсечения своей воли и абсолютного доверения своей души в руки данного тебе Богом старца – не стяжаешь благодати Духа Святого, которая одна только может принести истинному послушнику и непрестанную молитву, и дар духовного рассуждения, и способность поделиться своим духовным сокровищем с теми, кто доверит себя уже в твои руки. Старец Иероним был хорошим послушником.

Какова была первая встреча великого старца всех русских афонитов Арсения и будущего его ученика − нам неизвестно. Известно только, что она состоялась вскоре по прибытии Иоанна Соломенцева на Афон и что Иоанн стал верным послушником старца Арсения, старавшимся с совершенной точностью исполнять волю своего наставника, которую он воспринимал как волю Божию. Этот афонский новобранец имел безграничную веру к словам своего старца, отдав в его руки всю свою душу, со всеми ее ранами и недугами. Он поверг ему в ноги всю свою волю и земное мудрование, отрекаясь от них и отдавая их на попрание. Словно распятый на кресте, представлял он себя в присутствии духовного отца своего и, принимая из уст его врачевство – порицания и укоризны за тот или иной проступок или помысел, если таковое случалось, – был безропотен и безгласен, в подражание Подвигоположнику Христу, в молчании претерпевшему поношения и заплевания.

После совершения пострига и окончания Божественной литургии, на которой новопостриженный монах Иоанникий был причастником Святых Христовых Таин, отец Арсений дал ему свое отеческое наставление, как проводить жизнь в иноческом чине. Он строго заповедовал: «Без моей воли ничтоже твори, пока я жив буду». Затем говорил пространно и умилительно о послушании, об исключительном значении его в жизни монашеской, о том, каковую силу имеет оно и каких даров сподобляет.

Говорил о том, как нужно побеждать страсти, отсекать свою волю, открывать помыслы своему отцу и пастырю, как учиться любить Господа Бога всем сердцем и помышлением, каким подвигом любовь эта приобретается и за какие грехи ее можно утерять. Говорил и о том, как хранить ум свой в непрестанной молитве, как претерпевать мужественно все находящие скорби и искушения, принимая их с благодарением, и как противостоять самому страшному врагу монаха – унынию.

Прозорливый старец Арсений, видя духовные дарования отца Иоанникия и ведая высокое назначение, отведенное ему Промыслом Божиим, поначалу благословил его на некоторое время на безмолвное житие, для того чтобы новопостриженный отец Иоанникий смог успокоить свою душу, умиротвориться, сосредоточиться и насладиться безмолвием, к которому он так стремился всю жизнь и которое вскоре должно было быть отнято от него ради духовнического служения многим братьям-инокам.

Истомившаяся духовной жаждой душа монаха Иоанникия погрузилась в такую углубленную, нерассеянную молитву, которую может дать только поистине безмолвное житие. Опыт сердечного обращения к Спасителю, обретенный им еще во время брани духовной посреди мира, стал для него здесь, в афонской пустыне, хлебом насущным, который он с алчбой и жаждой вкушал день и ночь, и по неложному обетованию Господню был насыщаем благодатью, укрепляем неведомыми нам утешениями и посещениями.

За совершенное послушание, безграничное доверие духовнику и исключительное самоотвержение монах Иоанникий пользовался особым взаимным доверием и любовью старца Арсения. Видя в нем сосуд избранный, испытанный и закаленный, чистый и вполне способный вместить высокое духовное научение, отец Арсений сделал его своим сотаинником в умном делании и руководил им в прохождении обучения молитве Иисусовой.

Получая великую пользу от своего старца, монах Иоанникий, преданный и верный его ученик, не считал нужным искать себе других советников, наставников и руководителей. От любых собеседований с другими монахами он всячески уклонялся, был всегда настолько самоуглублен, внимателен и благоговеен, что вскоре всем знающим его стало заметно его духовное преуспеяние, и о нем заговорили как об особом ученике духовника Арсения.

А вскоре отец Арсений благословил его и самому принять к себе учеников. Отец Иоанникий стал им за старца, а отец Арсений – общим руководителем и духовником, как и всем прочим русским инокам Святой Горы. Сделал это отец Арсений с великим разумением и мудрым расчетом, устраивая таким образом для отца Иоанникия как переход от пустынножительства к общежитию, так и от послушничества к наставничеству. Но даже после того как отец Иоанникий за послушание старцу Арсению принял на себя старческие обязанности, в душе своей он все равно остался смиренным учеником своего духовного наставника до самой его блаженной кончины.

Со своими учениками-послушниками старец Иоанникий был кроток и снисходителен. Все немощи их сносил и терпел великодушно, не допуская даже тени недовольства или осуждения закрадываться в сердце по отношению к ним. Свои указания и наставления ученикам соразмерял с их способностью воспринять и реализовать практически те советы или наставления, которые он им преподавал, боясь уподобиться фарисеям, возлагавшим на людей «бремена неудобоносимые», и за то быть обличаемым Самим Господом Иисусом Христом. Наставлял и благословлял послушников исполнять только то, что мог и умел исполнять сам, личным примером кротости, молитвы и любви к Богу и ближнему доставляя их душам большую пользу, чем ее можно доставить самым правильным и ученым словом.

В основу своих взаимоотношений с духовными чадами отец Иоанникий положил не модель взаимоотношений «начальника с подчиненными» или «господина со слугами», но исключительно ту модель взаимоотношений, которая осуществлялась между ним самим и его старцем Арсением и прочими духовными чадами этого великого русского афонского пастыря и наставника иночествующих – модель отношений любящего отца к любимым им и отвечающим ему взаимной искренней сыновней любовью духовным детям. Модель отношений Небесного Отца к любимому своему чаду – человеку. Что засвидетельствовано в Святом Евангелии словами самого Христа: «…чáда, кáко неудóбь уповáющым на богáтство в цáрствие Бóжие внити!» (Мк.10:24).

«Чáдца, ещé с вáми мáло éсмь: взыщете Менé, и я́коже ре ́х Иудéом, я́ко áможе Áз идý, вы́ не мóжете приити: и вáм глагóлю ны́ не. Зáповедь нóвую даю ́вáм, да любите дрýг дрýга: якоже возлюби́ х вы ́, да и вы́ любите себé: о сéм разумéют вси́ , я́ ко Мои́ ́ученицы́ естé, áще любóвь имате междý собóю» (Ин.13:33–35).

«Глагóла же им Иисýс: дéти, едá чтó снé дно и́мате? Отвещáша Емý: ни́. Óн же речé и́м: ввéрзите мрéжу о деснýю странý корабля́ и обрящете. Ввергóша же, и ктомý не можáху привлещи́ ея́ от мнóжества рыб»́ (Ин.21:5–6).

На просьбу учеников научить их правильно молиться Христос сказал им:

«Молитесь же так: «Сице ýбо моли́ теся вы ́: Отче нáш, и́ же еси ́на небесех, да святи́ тся́ имя Твоé: да прии́ дет цáрствие Твоé…» (Мф.6:9) – первым же словом единственной молитвы, которую Он Сам дал своим ученикам, было обращение к Отцу! Тем самым Он ясно засвидетельствовал, что отношение Бога к человекам есть отношение Отца к детям. И всякий, кто Промыслом Божьим поставлен быть духовным наставником вверенной ему пастве, должен не забывать о том, что он по благодати Божьей есть духовный Отец, а не «духовный господин», «духовный командир» или «духовный начальник»! Именно таким отцом был для монаха Иоанникия старец Арсений, как и для всех своих чад-афонитов; именно таким же духовным отцом всю свою дальнейшую жизнь старался быть и был им – старец Иероним.

Его духовничество начиналось в весьма сложных обстоятельствах: нищета и долги монастыря, настороженность греческой братии, еще помнящей запугивание их авторитетом князя-монаха Аникиты со стороны неразумных русских келиотов, пришедших на жительство в обитель в первый раз; необходимость устроения строгого общежития в среде бывших скитников и келиотов, привыкших к большой самостоятельности в решении бытовых вопросов.

Кроме того, нужно было налаживать стройное уставное богослужение в выделенном для русских храме, элементарно – кормить, поить и одевать собравшееся вкупе братство, и самое сложное – находить подход к каждой доверившейся ему монашеской душе, чтобы вести ее верным путем по ступеням духовного развития. Задачи перед новым русским старцем стояли на грани возможности их разрешения.

Но – «невозмóжная у человек возмóжна сýть у Бóга» (Лк.18:27). И отец Иоанникий, прекрасно это осознающий, приняв от рук своего старца Арсения новое великое послушание, все свое упование возлагает на Господа и на Игумению Горы Афонской – Пречистую Владычицу Богородицу. Его внутренняя духовная жизнь, его молитва и духовная сосредоточенность возрастают на новую высоту, степень собственного покаяния усугубляется осознанием степени ответственности за вверенную ему паству, и без того строгое постничество и трезвение ума становятся еще более строгими.

К тому же он обретает и новое качество по благодати священства – по благословению старца-духовника Арсения 18 ноября 1840 года отец Иоанникий был рукоположен во иеродиакона митрополитом Адрианопольским Григорием, прибывшим на поклонение на Афон, а 21 ноября, в праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, во иеромонаха, стал служить Божественную литургию на славянском языке и тогда же был официально назначен общим духовником Русского монастыря.

Священство! Сколь дивное и страшное служение! Сколь необъяснимое и опасное состояние духа! Сколь счастливо-блаженная и невообразимо страдательная жизнь!

Служение дивное и необъяснимое – что может быть удивительнее и необъяснимее того, что Бог доверил человеческому падшему и греховному существу не только быть сосудом и носителем Его Божественной благодатной силы, но и совершать действия, которые полномочен совершать лишь Он Сам. Доверить человеку делать «работу Бога»! Изменять сущность материального мира – пресуществлять хлеб и вино в Тело и Кровь Сына Божьего Иисуса Христа, освящать молитвой и священнодействиями воду, елей и ими весь окружающий мир! Нереально, но оно существует, и это – священство! Что может быть страшнее и опаснее для насквозь пораженного греховной скверной человека касаться своими руками (и не сгорать при этом!) величайшей от сотворения мира Святыни – лежащего на престоле Непорочного Агнца, закланного во спасение мира! Кажется, проще брать этими руками раскаленный металл и не обжечься. Это тоже – священство!

Что может быть возвышеннее и прекраснее того непередаваемого счастья, которое охватывает благоговейного пресвитера во время совершения им Божественной литургии! И сколь глубокий, всепроникающий ужас охватывает сознание согрешившего священника от понимания несопоставимости собственной скверны и святости собственного служения! Это тоже – священство… Сколь удивительные проявления Божественной Любви в благодатных утешениях, порой ниспосылаемых священнослужителю у Престола в Святом Алтаре Господом, для укреплении пастыря в вере и уповании на Единого Милующего! И сколь неожиданные и жестокие искушения от ненавистников добра – демонов, – алчно стремящихся ввергнуть иерея в какое-либо пагубное падение!

Самим священникам этого объяснять не нужно – опытно познают все вышесказанное о священстве; мирянам этого передать невозможно – райская сладость и смертная тяжесть священнического служения не передается словами, познание это дается лишь уже вставшим с колен после совершения над ними Таинства Рукоположения архиереем…

Особенно тяжело священное служение для подвижников-монахов. Монашество загоняет их в келью, в безмолвие, в молитвенное общение с Единым Богом, а священство выгоняет их из кельи к страждущим людям, нуждающимся в пастырском утешении и укреплении благодатью священнодействий. Нет разрешения этой неразрешимой задаче! А если священник еще и духовник и не принадлежит себе, но данной ему от Бога в окормление пастве, которая и днем и ночью атакует своих духовных наставников, справедливо ожидая от них того единственного, самого важного совета, который изменит их жизнь и обратит страдание в радость!

«Невозможное человекам – возможно Богу!» – вот девиз, опора и единственная надежда выжить любого разумного священнослужителя: «Ты Сам, Господи, твори мною волю Твою! И не дай погибнуть недостоинству моему!»

То, от чего бежал мудрый искатель безмолвной молитвы Иоанн-Иоанникий Соломенцев – священство – настигло его на Святой Горе! И он, молившийся об этом по подобию Господа – «Áвва Óтче, вся́ возмóжна Тебе: ми́мо неси́ от Менé чáшу сию: но не éжé Áз хощý, но éже Ты» (Мк. 14:36), когда воля Божья была явлена ему через духовного отца, со смирением склонил свою уже начавшую покрываться сединой главу под возлагающие на него «благое иго» пресвитерства архиерейские длани. Началась новая форма его существования в богосотворенном мире.

В новом 1841 году на первой неделе Великого поста отец Иоанникий был пострижен игуменом Герасимом в великий ангельский образ – схиму. Поистине пророческий дух отца Герасима точно подобрал ему новое имя в соответствии с тем значением, которое приобретет оно для всех будущих поколений русских иноков на Афоне.

Его постригли с именем Иероним, что означает – «священноименный». Таковым стало отныне имя этого великого старца, ставшее достоянием вечности, будучи написанным тростью Духа Святого на скрижалях сердец всех последующих поколений насельников Русского Свято-Пантелеимонова монастыря.

Первой задачей, которую поставил перед собою новый духовник русской братии Русского Пантелеимонова монастыря, было сохранение духа обители, ее традиций, заложенных еще приснопамятным игуменом Саввой и поддерживаемых его преемником, игуменом Герасимом с его ближайшими помощниками. Эти традиции монастырской жизни Руссика стояли на строгом общежитии, которое давало возможность игумену строить богослужебную, бытовую и духовную жизнь братии в соответствии с обычаями, сложившимися еще в древних восточных монастырях и зарекомендовавшими себя единственно правильными для духовно благополучной жизни братии. Тем более что рядом, во многих афонских монастырях был налицо пример развала и деградации монашеской жизни в братствах, перешедших с киновиального на своевольный – идиоритмический образ жизни.

Сохранить киновиальный строй в монастыре, в который влилась иноплеменная братия, привыкшая более к независимому скитскому и келиотскому образу жизни, с другой национальной культурой, складом характеров, другим опытом аскетической практики, было делом не из простых. На счастье отца Герасима, новый русский духовник оказался приверженцем такой же строгой киновии и древних святоотеческих принципов устроения монастырской жизни, полным единомышленником отца игумена, вдобавок хорошо владевшим греческим языком. Игумен Герасим обрел в отце Иерониме усердного и опытного помощника в управлении разноплеменной братией, для которого им обоим требовалось много умения, богомудрого рассуждения и благого терпения.

Для того чтобы полнее представить себе задачи, стоявшие перед игуменом Герасимом и старцем Иеронимом, необходимо полнее изъяснить – в чем состоит суть и смысл киновиального устроения монашеской жизни, в частности, на Святой Горе. Для этого приведем здесь отрывок замечательного произведения иеросхимонаха Сергия Веснина «Письма Святогорца к своим друзьям о Святой горе Афонской», в котором он повествует об афонских киновиальных монастырях, в том числе и о Русском, находившемся в период описания под управлением игумена Герасима и старца Иеронима:

«Далее следуют киновии, или общежития; их на Святой Горе только восемь; зато, хоть их и менее, но им отдается значительное предпочтение пред прочими обителями, и самих штатных монастырей иноки отзываются о них с уважительным чувством. Впрочем, и киновии не одинаковы в своих правилах, касающихся до внешних распоряжений правления.

Некоторые из них, руководствуясь уставом апостольского общежития, имеют несколько избранных старцев, составляющих собор, которые действуют хотя и в духе единения, но не без примеси иногда человеческих расчетов, и каждый не без сознания собственного «я», почему этот род киновии, в виду более рассудительных и опытных людей, остается второстепенным.

Другие, к которым принадлежит и Русский монастырь, обрекая себя безусловно зависимости от одного только игумена, свято чтут его волю; он для них отец и глава, он и руководитель всех вообще, и каждого порознь, по разнообразию путей иноческого спасения. В братстве подобных киновий господствует патриархальная простота нравов, взаимность любви и доверчивости и райское безмятежие. Все там – как братия и нежные друзья, нет там разборчивости ни в роде, ни в заслугах – напротив того, чем кто заслуженнее, чем кто строже следует законоположениям обители или по каким-нибудь человеческим условиям стоит выше других в виду киновии, тем тот скромнее и приветливее. Это истинно ангельское состояние!

В киновиях – самый верный, царский путь к Небу, и в них-то самый действительный отсвет жизни апостольских времен и проявление духа чисто Христова. Слово игумена принимается здесь за изъявление Господней воли; что бы он ни сказал, что бы ни повелевал делать – хорошо ли, нехорошо ли – никогда истинные послушники не размышляют о плодах и следствиях начальнического слова, раз и навсегда дав обет Богу и игумену – творить их волю без условий и рассуждений; поэтому-то спасение души в киновии вернее и легче, чем в другом месте, зато и для плотского мудрования здесь чрезвычайно тяжело.

Чего стоит человеку подчинить свою волю другому и, имея полную свободу, стесняться в действиях и даже в самой мысли? Подобные послушники идут несбивчиво и твердо вослед Того, Который приходил в мир, не да творит волю Свою, но волю пославшего Его Отца…

Одежда и трапеза в киновиях – для всех одинаковы: нет никому отличия. А если бы кому это и сделал игумен, другие, смотря на то, обыкновенно приговаривают:

Так Бог положил на сердце геронте (игумену); его устами говорит Бог; его сердцем владеет Он же един, и в его действиях, словах и поступках – изъяснение для нас воли Божией. Он наш отец, а мы дети, да будет воля геронты во всем!

Подобными успокоительными мыслями охраняется братство от всякого прекословия, ропота и приражений лукавого. Трогательно смотреть, в каком раболепном повиновении, в каком детском страхе и доверчивой любви остаются киновиаты пред своим игуменом! Умилительно и весело видеть игумена, с неотлетающею от уст улыбкою любви и приветливости для последнего, для самого ничтожного из его великой, патриархальной семьи!

При каждой встрече с ним, кто бы то ни был, даже архимандриты, учителя и иеромонахи, все падают ему в ноги и почтительно целуют его руку, без притязания со своей стороны на взаимность его лобзания их освященной же руки. В каждый день пред началом Литургии обязывается непременно служащий пойти в келлию геронты и взять благословение и испросить его старческих молитв на достойное и неосужденное предстояние престолу Божию.

Таким же точно образом поступают и в других случаях, требующих молитв старческих и благословения свыше. Искренно признаюсь, что я с особенным благоговением смотрел и смотрю на образ этой страдальческой жизни, в которой у каждого решительно отнята воля и всякое поползновение к своемудрию.

В киновии в полном смысле – подвижники, великие подвижники, и единственно потому, что ради Бога и своего спасения предали свою волю как бы на крестное распятие, так что она в каждом не только смиренна или ограниченна, но невозвратно отнята и выброшена за монастырь.

В киновиях истинный путь крестного самоотвержения, это голгофский путь, устланный тернием бесконечных ограничений своеволия и облитый кровью сердечного произволения – терпеть до последнего жизненного вздоха! Жизнь киновиатов и величайшие из отцов считали слишком высокою и не всеми выносимою. Святой Пимен Великий одному брату, желавшему поступить в киновию, сказал:

– Там ты и кувшином не можешь распоряжаться по своей воле!»

(Иеросхим. Сергий Веснин. Письма святогорца. 1844 г., Афонская Гора. Русский монастырь)

История возникновения киновиальной формы монашеской жизни восходит к четвертому веку, к преподобному Пахомию Великому, «общего жития начальнику». Именно он на развалинах поселка Тавенисси в Египте основал обитель, которая из отшельнического жилища превратилась сперва в большой общежительный монастырь, а затем и в большую семью общежительных монастырей, включающую в себя как мужские, так и находящийся на другом берегу Нила женский, возглавляемый родной сестрой преподобного Пахомия. В период расцвета это созвездие монастырей, управляемых единым игуменом и духовным отцом Пахомием, получившим из рук Ангела Божьего общежительный Устав монашеской жизни, достигало количества семи тысяч монашествующих.

Опустив детали, касающиеся бытовых подробностей, приведем некоторые пункты этого Богоданного Устава, заложившие основные принципы монашеского общежития на все последующие века:

1) Позволяй каждому есть по потребности.

2) Назначай им труды, соразмерные с силами каждого.

3) Не возбраняй ни поститься, ни есть.

4) Труды тяжелые возлагай на тех, которые крепче силами и больше едят; а малые и легкие назначай слабым, которые не привыкли к подвижничеству. 6) Пища пусть предлагается для всех вместе.

15) К высшим подвигам, прежде трех лет испытания, не допускай новичка; только после трех лет, когда пройдет он тяжелые послушания, пусть вступит на это поприще.

16) За трапезою головы у всех должны быть покрыты кукуллием, чтоб один брат не видал, как ест другой.

17) Не должно также разговаривать во время трапезы, ни смотреть по сторонам, и только на стол или в блюдо.

19) Ангел положил совершать монахам в продолжение каждого дня 12 молитв, также вечером 12, ночью 12 и три в 9-м часу. Когда же св. Пахомий сказал на это, что молитв мало, Ангел говорит ему: я положил столько для того, чтобы и слабые удобно, без отягощения, могли выполнять правило; совершенные же не имеют нужды в уставе; ибо, пребывая наедине в келии, они всю жизнь свою проводят в созерцании Бога. Устав дал я тем, у которых ум еще не зрел, чтобы они, хотя как непокорные рабы, по страху к господину выполняя общее правило жизни, достигали свободы духа.

В этих правилах очень ясно просматривается Заповедь Божия: (Мк.2:27) Устав и вся монастырская жизнь не есть самоценность, но лишь средство для достижения свободы духа и совершенства во Христе. Потому и отношение к пришедшим в монастырь заповедано для начальствующих по подобию отношения мудрого садовника к нежным и хрупким растениям, требующим осторожности и заботы, бдительности и неустанности в процессе взращивания на них духовных плодов.

В житии Великого Пахомия подробно описано устроенное им общежитие: поручение новопришедших в обитель иноков опытным монахам для опеки и обучения азам монашеской жизни, обязательные регулярные наставления игумена братии как основа усвоения Заповедей Божьих и совершенствования в них, система послушаний и молитвенных правил – принципы, развитые впоследствии восточным и западным православным монашеством и дошедшие до наших дней в виде живой традиции монахов Святой Горы.

Эти традиции древнего общежития положил в основу обустраиваемой им прибрежной Русской обители Святого Пантелеимона приснопамятный игумен Савва, их поддерживали и укрепляли его преемники старец Венедикт и игумен Герасим, эту духовную основу совместной жизни интернационального братства принял из их рук и новый русский духовник Иероним. Перед ним стояла задача постепенного деликатного встраивания малой русской братии в привычный для греческих монахов монастыря ритм богослужений, трапез, послушаний, взаимоотношений между братией и начальствующими и братий между собою. Новый русский духовник справился с этой задачей.

Чтобы лучше оценить плоды трудов отца Иеронима, а также для того, чтобы увидеть всю широту и достоинство этой великой личности, мы условно разграничим его деятельность на две основные сферы. Во-первых, старец Иероним был прежде всего собственно «духовником» – духовным руководителем братства, а во-вторых, выступал как «ктитор» – хозяйственник и администратор.

Оба этих вида его деятельности как будто лежат совершенно в разных плоскостях и требуют особых и совершенно различных навыков, способностей и талантов. Но в уникальной личности отца Иеронима мы находим сплетенными воедино все необходимые навыки и таланты, в его служении обители и хозяйственная, и духовная составляющие его деятельности превратились в инструменты, служащие одной грандиозной цели – спасению душ вверенной ему Богом братии и возрождению русского монашества на Афоне.

Даже свои занятия по руководству хозяйственной деятельностью монастыря он смог использовать исключительно для достижения духовных целей. С Божией помощью, без ущерба для собственной внутренней духовной жизни и для окормляемого им братства он стал и прекрасным администратором, строителем, мудрым церковным дипломатом, и одновременно – великим молитвенником, строжайшим аскетом, делателем умной молитвы и глубоким, многоопытным духовником. Произошло это не сразу и не вдруг, а лишь после того, как он, преодолев столь свойственную каждому человеку самость, полностью пожертвовал собой и с максимально возможной самоотдачей посвятил себя делам обители и братии.

Христос призывает своих учеников быть способными пожертвовать ради спасения ближних не просто земной жизнью своего бренного тела, Он объявляет: «бóлши сея́ любвé никтóже имать, да ктó дýшу свою́ положит за дрýги своя ́» (Ин.15:13). И здесь имеется в виду не только «душа живая» как часть трисоставного человеческого существа – «тело-душа-дух», – но самая сущность этой души – ее жизнь в Вечности, ее райское наслаждение от бытия с Богом и в Боге!

Церковь прославляет подвиг подвижников, оставлявших ради уединенного пребывания в богообщении свои семьи, обители, в которых они пользовались почитанием и славой от человеков за свое благочестие, свое священническое или даже архиерейское служение, когда связанная с этим служением суета мира сего разрушала внутреннее соединение души подвижника с Богом и лишала его того невыразимого счастья пребывания в Нем, которое могут оценить лишь вкусившие его.

Но сколь величайший подвиг являют собою те редкие, именуемые Великими личности, способные даже это несказанное Небесное счастье отдать ради спасения душ других людей, «ибо Сы́ н человéчь не прии́ де, да послýжат Емý, но да послýжит и дáст дýшу Свою́ избавлéние за мнóги» (Мк.10:45). А Великий в Апостолах Павел выразил это состояние жертвенной любви к ближним так: «…молил бы́ х ся ́бо сáм áз отлучéн быти от Христá по брáтии моéй, срóдницех моих по плóти…» (Рим.9:3).

Господи! Пусть только я один погибну, а все спасутся!» – этот молитвенный крик братской любви не раз в истории христианства вырывался из уст святых Угодников Божиих. Вся жизнь старца Иеронима в Русском Пантелеимоновом монастыре свидетельствует об обретении именно такой жертвенной высоты духа. Ибо уже в начале пути, еще только услышав от своего старца Арсения извещение воли Божьей об оставлении им возлюбленного безмолвия и переходе в многолюдный монастырь в качестве братского духовника, когда его душа плакала от расставания с тем мирным благодатным состоянием духа, тем молитвенным богообщением в тишине ума и келлии, он со смирением, «якоже агнец непорочный ведомый на заклание», принял это послушание от Бога, данное ему через духовного отца.

Старец Арсений прекрасно понимал, какую жертву требуется принести келлиоту Иоанникию, согласившись на духовничество в Руссике. Хорошо зная состояние души своего любимого духовного чада, соединенность этой души с Богом и благодатные утешения, ниспосылаемые Духом Святым усердному молитвеннику Иоанникию, осознавая, что обязанности духовника монастырской братии отнимут у него и время, и возможность заниматься умным деланием, приносящим эти утешения Духа, старец Арсений сразу ответил посланным из Пантелеимонова монастыря братиям, просившим Иоанникия себе в духовники: ««Это великого стоит: отца Иоанникия с учениками потревожить. Они живут спокойно, в безмолвии и мире…»

Эти безмолвие и мир, тишину келлии и радость благодатных утешений принес в жертву братской любви смиренный подвижник и аскет Иоанникий, восходя на Голгофу духовнического служения. И Господь, милующий и награждающий любящих Его, даровал Своему верному служителю неизмеримо больше благодатных утешений и вечную славу в потомках, благоговейно произносящих его имя – старец Иероним.

Деятельность свою в должности духовника и руководителя русского братства он видел прежде всего в том, чтобы сохранить и по возможности преумножить добрые традиции монастыря, заложенные игуменом Саввой и поддерживаемые игуменом Герасимом; сохранить незыблемым богоугодный общежительный устав, приносящий здесь такие добрые плоды, и помочь своим русским братьям безболезненно приобщиться к нему, помня, что нежелание прежде пришедшей русской братии повиноваться этому киновиальному уставу свело на нет труды приснопамятного отца Аникиты. Из личного опыта зная о пользе общежительных устоев, старец Иероним до конца дней своих останется ревностным их поборником.

Подлинное общежитие – это не только общая трапеза, общая одежда, общая молитва за богослужениями, но и общая скорбь, и общая радость при духовном единении душ во Христе. Это единение, слияние душ в Христовой Любви есть идеал, к которому устремлена вся жизнь Христианской Церкви, об этом единстве Сам Господь наш Иисус Христос молился на Тайной Вечере Богу Отцу:

«Óтче святый, соблюди́ и́х во и ́мя Твоé, и՛хже дáл еси́ Мне́, да бýдут еди́но, я́коже [и] Мы́ …. да вси еди́но бýдут: я́коже Ты ́, Óтче, во Мне, и Áз в Тебé, да и тíи в Нáс еди́но бýдут: да [и] мир веру и́мет, я́ко Ты́ Мя́ послáл еси ́: и Áз слáву, ю́ же дáл еси́ Мнé, дáх и́м: да бýдут еди́но, якоже Мы́ еди́но есмá: Áз в ни́х, и Ты́ во Мне́: да бýдут совершéни во еди́но, и да разумéет мíр, яко Ты́ Мя́ послáл еси́ и возлюби́л еси́ и́ х, я́коже Менé возлюби́л еси ́» (Ин.17:11, 21–23).

Этот идеал единства абсолютно реален и достижим в нашей земной жизни, это засвидетельствовано бытием первой христианской общины в апостольские времена в Иерусалиме в назидание, образ и пример всем последующим поколениям христиан. Книга Деяний Святых Апостолов повествует об этом так: «Нарóду же веровавшему бе ́сéрдце и душá едина, и ни еди ́н же чтó от имéний свои́ х глагóлаше своé бы́ ти, но бя ́ху и ́м вся́ óбща» (Деян.4:32). Чем не образ монашеского братства?

Но если отсутствие собственного имения и общность в быту легко достигается и в армии, и в тюрьме, причем принудительным способом, то подлинное единство в духе может быть достигнуто только единством направленности свободной воли каждого члена монашеского братства, и направленность этой воли должна быть в первую очередь на способность жертвовать собой ради брата. Великий христианин и великий русский полководец Александр Суворов сформулировал это в своих наставления к воинам, которых он называл своими детьми, кратко и лаконично: «сам погибай, а товарища выручай!» И собственным примером беззаветной жертвенности воспитывал из новобранцев тех самых непобедимых «чудо-богатырей», подвигам которых до сих пор удивляется весь мир.

Также и духовник монашеской общины, стремящийся превратить общежитие в единый духовный организм, оживотворяемый силой Христовой Любви, только личным примером жертвенности, сам вдохновляемый Крестной Жертвой Христовой, может объединить вокруг себя учеников-подражателей подвигам их духовного наставника не в качестве состязателей за «побитие рекорда», поставленного духовником, но в качестве стяжателей Духа Божьего и состояния «обожения» в благодати. Старец Иероним, вдохновляемый примером своего старца Арсения, хорошо осознавал это, приступая к духовническому служению в Русском Пантелеимонове монастыре.

Общежитие, которое делает души братии едиными во Христе, предполагает и единое управление. Созидать, воодушевлять и управлять этим единым духовным организмом должен только один руководитель. Не некий бездушный администратор со штатом беспрекословных исполнителей его воли, а мудрый и любящий отец, Богом избранный и Богом поставленный, а потому и ответственный за всех и за все происходящее в братстве перед Единым Богом. В таком случае этот руководитель уже опирается не на «наемников», а на сплоченную, единодушную братию – семью, – где младшие без сомнения подчиняются в духе братской любви и единомыслия старшим.

Таким руководителем в монастырях на Святой Горе традиционно является игумен, совмещающий в себе как духовное, так и административное руководство обителью, или монастырский духовник, в случае если игумен осуществляет только административно-хозяйственное руководство обителью.

Ситуация с духовно-административным руководством братией Русского Пантелеимонова монастыря при приходе туда отца Иоанникия в качестве духовника русской части братии оказалась для афонских монастырей не типичной – игуменом всей обители и духовником греческой братии был старец Герасим, а духовником русской братии и, вследствие выделения ей некоторой автономии, административным руководителем ее становился отец Иоанникий.

Выстроить духовно правильные, направленные на Христово единение в духе отношения отца Иоанникия с игуменом Герасимом, русской части монастырского братства с греческой его частью было задачей крайне непростой, даже только потому, что опыт сожительства русских монахов в одних монастырских стенах с иноплеменной братией, имевшийся некогда в древности в обители «Ксилургу» и впоследствии в «Нагорном Руссике», был уже давно забыт и, соответственно, не мог быть использован.

Отцу Иоанникию, вскоре ставшему Иеронимом, предстояло выстраивать все заново «с чистого листа». И он справился с этой задачей блестяще – правильнее было бы сказать – Дух Божий сотворил руками старца Иеронима поистине «нечто дивное», о чем пророчески предсказал ранее старец Арсений, благословляя любимого ученика на переход в Русский монастырь.

Приступая к руководству русской братией, отец Иоанникий ясно представлял, что перед ним стоит несколько задач. Первая и основная – дать каждой вверенной ему Богом под руководство отдельной личности ту духовную пищу, которая даст возможность именно этой личности индивидуально, наиболее полноценно развиваться в христианских добродетелях в условиях общежительного монастыря. Для того чтобы дать чтолибо другому, необходимо иметь это самому, и чтобы научить кого-либо чему угодно, нужно самому уметь это делать – это аксиома, причем как в мирской, так и в духовной, тем более – монашеской жизни.

Чтобы учить других молиться – учитель должен сам быть опытным молитвенником, достигшим высоких степеней богообщения в молитвенном делании. Чтобы научить других смирению – он должен сам обладать этим свойством в превосходной степени. Чтобы научить других братской любви между собою – необходимо быть примером любвеобилия, чтобы смотрящий на своего старца ученик видел в нем, через его любовь Христа и загорался желанием достичь такой же соединенности со Христом через подражание своему духовному наставнику.

Соответственно, требования, которые духовник был должен предъявлять себе самому, во много раз превосходили те требования, с которыми он подходил к своей пастве. Чтобы учить святости – надо стать святым! И «геронда» Иероним шел стезей обретения святости с абсолютной беспощадностью к самому себе. Его личный подвиг молитвы, поста, покаяния и жертвенного служения ближним проходил на пределе человеческих возможностей, и только памятование о том, что «невозможное человекам возможно Богу», всецелое осознание собственной немощи и упование на Бога и его благодатную помощь давало возможность старцу Иерониму жить столь насыщеннонапряженной жизнью и совершать все то, что невозможно совершить человеческими силами.

Масштаб личности старца Иеронима необъятен для формата настоящего жизнеописания. Трудно сказать, сколько книг – научно-исторических изысканий, богословско-философского содержания и духовно-аналитических – смогли бы дать полноценную картину этой великой личности во всем многообразии ее внутренней красоты, масштабности деяний и ценности наследия. Попытаемся обратить внимание хотя бы на основные черты личности старца, повлиявшие на создание того уникального явления всемирного значения, которое называют Русским Афоном.

Русский Афон – это не только жившие во время старца Иеронима святогорские монахи, получавшие от него духовное окормление и всестороннюю материальную и бытовую поддержку, число коих на Святой Горе умножилось за период его духовничества в Пантелеимоновом монастыре многократно.

Русский Афон – это и та духовная атмосфера, идущая от личности старца Иеронима через всех окормлявшихся у него за время его жизни на Афоне русских (и не только) монахов и влияющая на всю духовную атмосферу афонской монашеской жизни.

Русский Афон – это и та особая специфически русская духовная монашеская традиция, взращенная старцем Иеронимом на плодородной почве богатой эмоционально и чувственно русской души из семян древней византийско-афонской монашеской школы, насажденных еще великим русским старцем Арсением и принесшим обильнейший урожай трудами старца Иеронима.

Русский Афон – это еще и то огромное, труднооценимое влияние духовной школы старца Иеронима на всю духовную жизнь его Родины – России, через вернувшихся после паломничества на Святую Гору русских «поклонников», через многочисленные письма старца к русским людям самых разных слоев общества, через те духовные советы и наставления, которые старец Иероним преподавал жаждущим духовной пищи русским душам, через издаваемую в Пантелеимоновом монастыре духовную литературу и распространение ее по всей великой Руси. Все это в совокупности и представляет собою то всемирное духовное явление, которое мы называем – Русский Афон.

Великие подвижники благочестия в христианской истории были до старца Иеронима, будут и после него. Пламенные молитвенники, строгие постники, благодатные чудотворцы, превосходящие каждый в своем подвиге старца Иеронима и воссиявшие на церковном небосклоне яркими звездами, освящающими подвижнический путь идущим вслед за ним путем аскетического подвига. Но редкие личности уподобились ему созиданием особого духовного пространства всемирного значения – в последние века разве только святитель Николай, равноапостольный Просветитель Японии, «с нуля» создавший целую национальную Церковь.

И если деяния Святителя Николая Японского приобщили к Православию одну отдельную нацию, дотоле не ведавшую Христа, то деяния старца Иеронима приобщили множество наций и народностей, в первую очередь Великую Русь и славянские народы к тому сокровищу духовного монашеского опыта, которое веками скапливалось на Святой Горе.

Во время вступления отца Иеронима на должность духовника в 1840 году в СвятоПантелеимоновом монастыре русских было только 11 человек. Но в течение достаточно непродолжительного времени вокруг него собралось внушительное по своему числу русское братство. К концу 1841 года оно уже не вмещалось в свой маленький параклис в честь святителя Митрофана. В 1846 году русских монахов было уже более 20. К 1850 году их численность достигла 80-ти человек, а через 11 лет, т. е. в 1861 году – 200. Через 35 лет после перехода отца Иеронима в Русский монастырь, в 1875 году, число их возрастет до тысячи.

И важно понимать, что в монастырь приходили не ради известного имени обители или хороших бытовых условий или наличия вселенского значения святынь – шли именно к старцу Иерониму, видя святость его жизни, чувствуя распространяемую им вокруг себя благодатную атмосферу Божественной Любви, шли, видя воплотившийся в нем образ Христа, сияющий величием Крестной Жертвы. Шли, желая научиться у него святости, стать подобными ему в христианских добродетелях; шли, чтобы стать членами духовной монашеской семьи, возглавляемой богоподобным в Любви духовным Отцом.

Чтобы представить себе образ человека, привлекшего к себе такое количество желающих следовать за ним ко Христу, приведем несколько свидетельств, характеризующих старца Иеронима в восприятии его современников.

Вот какой отзыв об отце Иерониме дает инок Парфений, живший с ним в келлии святого пророка Илии и служивший при нем некоторое время за повара и за лекаря, за чтеца и за канонарха: «Отца же Иоанникия (Иеронима тож) рассмотрел и нашел в нем великого и ученого мужа, во внешней и в духовной премудрости искусного и в Божественном и отеческом писании много начитанного и сведущего. Хотя и аз много читал книг, но против него – как капля в море, и по вся часы от него пользовался, что бы аз от него ни спросил, скорый давал мне ответ.

И весьма был кроток и снисходителен, мог все немощи наши нести так, что аз во всю жизнь мою такого кроткого и терпеливого не видел, и во всех добродетелях совершен был; не словом учил, а во всем делом показывал, и во всем образ был нам, и словом был сладкоглаголив, тверд и рассудителен, и такую имел силу в слове, что хотя бы был каменный сердцем, и то мог всякого уговорить и в слезы привести, и всякого мог увещать и наставить на истинный путь...

Росту был высокосреднего, волосы длинные светло-русые, борода длинная и широкая русая, лицом чист и бел и всегда весел, взгляд самый приятный, но весьма бледен и худощав от великих подвигов и от слабого здоровья, часто с нами занимался в духовных разговорах и часто проводили до самой утрени без сна. За счастие почитали, когда он с нами займется такою беседою, мы забывали свое естество и сон.

И столько прилепилось сердце мое к нему и возлюбила душа моя его, что за великую потерю считал, аще который час его не мог видеть и слышать от него полезное слово; когда увидим его лицо, забываем сами себя. И положил я намерение никогда от него не разлучаться даже до смерти. А когда он случался болен, то мы те дни плакали и просили Бога, да подаст ему здравие. Он и доныне наставляет и пасет во Святой Горе Афонской русскую братию и первый во Афоне духовник».

А вот как пишет о Старце Иерониме схимонах Селенкий в конце 1850-х годов:

«Сбылось пророчество, которое ему кто-то сказал в России: «Ты, брат Иван, заведешь улей и будешь пускать ройки». Воистину трудно найти подобного старца и духовника! Как дети увиваются вокруг своей маменьки, просят у нее пищи и не дают ей покоя, так и у него духовные чада во всех своих нуждах прибегают к нему. Келлия его всегда отперта, и всякий смело идет к нему без доклада, и он принимает всех с истинно материнскою любовию, несмотря на то что при слабости своего здоровья иногда с трудом может переводить дыхание.

Всех он наставляет и утешает словом и делом: кому дает денег, кому сухариков, сыру, масличек, макарон, а кого утешает духовною беседою. Слова его растворены солью благодати, а взгляд его прозорливый. Часто в коридоре против церкви преподобного Сергия делает он поучения и наставления, чтобы старались не предаваться лености и унынию, вставали на утреню и на канон в полночь клали поклоны, а паче не наедались досыта и не солоно ели, чтобы меньше пить воды.

Я часто замечал, что когда он говорит что-нибудь, касающееся до меня, то прямо на меня и смотрит, как будто он видит, что во мне кроется. А я так весь и загорюсь, как огонь. И смотрит он сперва серьезно, а после засмеется. И с каждым он так делает, кто в чем виноват. Вот после, как мы сойдемся, то и станем говорить между собою: «Что, отче, ведь духовник наш прозорливый! Как станет говорить, так на того и смотрит, кто в чем виноват!» Да, ежели отец Иероним умрет, то, кажется, уж не будет у нас другого Иеронима!»

Он высокого роста и сухощавый, лицо его столь миловидно, что нет сил описать совершенно, как лицо Ангела. Волосы у него русые с проседью, вид веселый, в глазах выражается необыкновенная доброта, лицо чистое. Если б я был ученый, я описал бы его подробно. Вот я теперь нахожусь в Ярославле, а как будто смотрю на отца Иеронима. И, наклонившись над своей лежаночкой, за четыре тысячи верст от него описываю его черты лица, как будто сейчас вижу его своими глазами. Жалко, что он слаб здоровьем и часто бывает болен».

Повествует иеросхимонах Нон:

«В последние годы его жизни он был роста высокосреднего, на главе власов было немного и короткие, все седые, борода длинная и широкая, вся белая и к концу разделена надвое, лицо чистое, белое и сияющее какою-то небесною радостию. Так же и глаза, и взгляд самый приятный, и притом же проницательный, так что, на кого он ни посмотрит, каждый почувствует, что он провидит в нем душевное его состояние.

Был он очень бледен и худощав от постоянной болезни, бессонницы, внешних и духовных подвигов. Замечательно то, что до самой его смерти во рту у него были почти все зубы целые, хотя иногда и побаливали, и он свободно кушал вообще твердую пищу. Также и для глаз не имел нужды в очках и ни в каких внешних для них пособиях, но всегда, и днем и ночью, при огне писал и самые мельчайшие слова читал, даже вдали разные предметы яснее молодого видел.

В беседе он был слишком сладкоречивым, и, яко источник неистощимой живой воды, полны благодати премудрости Божией словеса из уст его исходили и сердце каждого, слушающего его, обращали духовным умилением и благодатным утешением. Сам он был на вид очень благолепен, и лицезрение его было ангелоподобное, что и являло изображение красоты внутренней души его, и каждого в любовь и благоговение к нему приклоняло.

Он не имел в миру особенного внешнего систематического образования, но всего только три года обучался грамоте. Но благодать Божия так упремудрила его, что никто из смертных ученых мира сего не мог с ним сравниться или препираться, уж не говоря о внешней науке богословия, о духовных Божественных тайнах, которые духовная его опытность и внутреннее его созерцание и Премудрость Божия открыли ему, которых внешний ум человеческий сам по себе не может постигнуть.

Но также по премудрости Божией он был и философ, и астроном, и архитектор, и художник, писатель, чтец, и певец, и сочинитель нотного пения, также духовный и телесный был врач. И ни одной на земле премудрости не было, познанием которой бы Премудрость Божия его не одарила. Поистине и он мог ученым века сего мудрецам вопрос задать, подобно преподобному Антонию Великому: «Что прежде стало – ум или письмена?» И при всем этом имел такое великое смиренномудрие, что даже от самого младшего с любовию советы принимал и ничуть этого не презирал.

И был до такой степени милостив, что невозможно и словами и пером исчесть и поведать великие его благодеяния и милости! И такую имел любовь к ближнему своему, что часто сам себя лишал своей пользы ради пользы других, что и сам высказал в предсмертном своем завещании. И великое имел терпение и слишком был снисходительным к немощам других, но к себе был чрезвычайно строг.

Но не терпел тех, которые на других клевещут и осуждают. И не допускал никогда, чтобы на кого гнев или раздражительность им возобладали, но всегда и во всякое время по данной свыше ему благодати он свободно возобладал над всеми страстями своими. Неоднократно при беседе с ним случалось, что говорил он по своему смиренномудрию: «С таким-то братом нужно бы поступить строго за такую-то его вину или поступки», но, боясь, чтобы, строго с ним поступивши, самому не раздражиться и чрез то бы и не заболеть (сие он говорил, собственно, для успокоения других), поручал его воле Божией: «Господь Сам имиже весть судьбами его исправит».

Впрочем, по своей великой отеческой любви он никого без внимания не оставлял, но, яко истинный пастырь – Христу подражатель, в духе кротости каждого при всяком удобном случае поучал, обличал и умолял. Но ежели когда и заставляла его необходимость показать себя строгим или якобы разгневанным, собственно для духовной пользы и смирения братнего, то только в важных и крайне необходимых и очень редких случаях. Если и случалось, что он принуждал себя к этому своим наружным видом, то внутренне он совершенно далек был от гнева, ибо в душе своей, кроме любви к ближнему и сострадания, ничего не имел.

Вот этого-то богомудрого и благолепного духовного старца послал мне Господь для духовного руководства. Когда по приезде своем в Афон еще в первый раз я увидел его, то почувствовал в душе своей такое к нему духовное влечение, как бы от самого Господа получил извещение, что это тот самый и есть духовный пастырь, которого я ищу и духовному руководству которого я должен предаться по Бозе в полное доверие.

Но, исполняя совет достойного блаженной памяти старца-духовника Киево-Печерской лавры иеросхимонаха Антония, не решился сразу вступить в обитель в число братства, но прежде отправился по Святой Горе, посетил все монастыри и скиты как греческие, болгарские, молдавские, так и русские. Но, несомненно, что я нигде не мог найти во всей Горе старца, подобного сему богомудрому старцу-духовнику иеросхимонаху Иерониму.

Впрочем, что касается до себя, то я, увидевши этого старца, другого уже больше и не искал, был вполне духовно пленен им, но собственно по своей обязанности отправился для поклонения святыням афонским и посещения прочих обителей, исполнил прежде данный совет мне. И, тако посетивши всю Святую Гору Афонскую и поклонившись ее святыням и по возвращении своем обратно в Русик, отдохнув несколько времени после трудного своего путешествия по Святой Горе, во время бдения памяти святого священномученика Харалампия я и решил свою судьбу.

Вначале я обратился к здешнему второму духовнику – иеросхимонаху Макарию, помощнику старца-духовника Иеронима, с изъявлением своего желания вступить в их обитель в число братства. Это было в церкви, на хорах, в отдельной келлии, где он исповедует братию. А тут же, сбоку, другая келлия, в ней находился постоянно каждую церковную службу старец-духовник Иероним и там же всех принимал для исповеди, для совета и прочего. К нему-то отец Макарий и повел меня. Пришедши к нему, я принял от него благословение, а отец духовник Макарий объяснил ему, что я желаю поступить к ним в обитель в число братства, и просил на то его старческого благословения.

Тогда я обратился к старцу-духовнику отцу Иерониму, прося его принять меня под духовное отеческое руководство, которому я предаю свою душу и тело. Он же расспросил меня про мое звание и занятие. Я ему рассказал, что я звания купеческого, сам торговец-краснорядец и с малолетства был в партесном хоре певчим. А так как родители мои еще в малолетстве моем померли, и я в настоящее время совершенно свободен от всего, то по давнему моему желанию и обещанию я и прибыл на Афон на монашество.

Тогда он и говорит: «Мне нужно вам сказать для предупреждения вашего, что у нас в обители есть главных два общества: греческое и русское, еще и прочие есть нации, с которыми мы должны находиться в единении, как со своими родными братьями. Будете ли вы в этом мирны?» Я ответил, что для меня это все одно и то же, я в этом о Христе никакой разницы не имею. Услышав это, он обратился к отцу духовнику Макарию и спросил: «Вы что скажете об этом?» А отец Макарий отвечает ему: «Как вам Господь о сем возвестит, так и да будет». Тогда старец-духовник Иероним обратился ко мне и говорит: «Есть воля Божия вам оставаться у нас в обители. Господь вас благословит, и мы вас благословляем».

Я сделал ему земной поклон и взял от него благословение, также и у духовника отца Макария, который сейчас же удалился и меня оставил наедине со старцем отцом Иеронимом для духовной беседы и исповеди. Вот тут и раскрылась для меня его высокодуховная премудрость, истинно отеческая любовь к своим духовным чадам. Я и не помнил, пред кем я предстоял: или пред своим старцем, духовным отцом, или же родными отцом и матерью.

Но мне кажется, что и те не в состоянии так обласкать свое дитя и привлечь к себе такою любовию, какою сей премудродуховный пастырь сразу привлекает к себе своего духовного сына и располагает его так, что всю свою душу и сердце сразу раскрывает пред сим духовным врачом. Тут-то он мне и высказал, что с самого приезда моего на Афон и в монастырь Русик, как только он увидел меня в первый раз, то тут же Святой Дух и возвестил ему, говоря, что «сей белый юноша к тебе пришел, приими его под свое руководство в духовное свое стадо. Поэтому я только и ожидал твоего пришествия ко мне с объяснением».

И действительно, я хотя и не мог этого понять до сего времени, но только замечал, что при всякой встрече с ним он с особенно внимательным расположением всматривался в меня, как бы постигая внутренность души моей и тем самым давая мне разуметь, что приглашает меня к себе для духовной с ним беседы и откровенности. Но я действительно даже до последнего часа своего решения не ходил на духовную беседу ни к сему, ни к другому духовнику, то есть вполне выполнил совет, данный мне блаженной памяти Киево-Печерской лавры духовником иеросхимонахом Антонием.

Итак, по окончании своей исповеди и беседы с сим духовным своим отцом и старцем после данного им мне духовного совета, наставления и поучения я вышел от него с большою любовию к нему и расположением, с особенным духовным своим утешением и радостию благодарил Бога за такого Им данного мне богомудрого отца и любвеобильного пастыря, наставника, руководителя и утешителя о Христе. И мне он назначил в неделю два или три раза к нему приходить для духовной беседы, а ежели буду иметь особенную нужду, то хотя и каждый день и без различия времени. «У меня, – он говорит, – день и ночь двери отперты для всяких нужд приходящим».

Далее мы имеем перед собой четвертый портрет этого великого старца, изображенный талантливой рукой известного русского писателя в 1871 году, в период физической и моральной зрелости отца Иеронима, – портрет, который не только не противоречит предыдущим, а, напротив, показывает нам ту нравственную высоту, до которой поднялся отец Иероним, идя прямой дорогой от молодых лет до старости.

Этот отзыв сделан К. Н. Леонтьевым, бывшим в самом начале 1870-х годов российским консулом в Македонии, более года прожившим на Афоне как для целей дипломатического характера, так и для удовлетворения своей всегда ему присущей наклонности к созерцательной жизни. К. Н. Леонтьев стоял в очень близких духовных отношениях к обоим старцам Русского Пантелеимонова монастыря – отцу Иерониму и отцу Макарию, и на его правдивый отзыв мы вполне можем положиться.

«Отец Иероним, – пишет К. Н. Леонтьев, – стал духовником и старцем еще немногочисленной тогда русской братии в монастыре святого Пантелеимона. Это был не только инок высокой жизни – это был человек более чем замечательный. Не мне признавать его святым – это право Церкви, а не частного лица, но я назову его прямо великим: человек с великою душою и необычайным умом. Не получивши почти никакого образования, он чтением развил свой сильный природный ум и до способности понимать прекрасно самые отвлеченные богословские сочинения, и до умения проникаться в удалении своем всеми самыми живыми современными интересами.

Твердый, непоколебимый, бесстрашный и предприимчивый, смелый и осторожный в одно и то же время, глубокий идеалист и деловой донельзя, собою и в преклонных годах еще поразительно красивый, отец Иероним без труда подчинял себе людей, и даже я замечал, что на тех, которые сами были выше умственно и нравственно, он влиял еще сильнее, чем на людей обыкновенных. Оно и понятно. Эти последние, быть может, только боялись его; люди умные, самобытные, умеющие разбирать характеры, отдавались ему с изумлением и любовью.

Я на самом себе в 40 лет испытал эту непонятную, даже притягательную, силу. Видел это действие и на других. «Какое у него тяжелое лицо!» – сказал один набожный юноша грек, вглядевшись в него. Выражение «вари просопон» в подобных случаях переводится словом «важный», но я нахожу, что к лицу отца Иеронима идет больше такой перевод: «тяжелое лицо». В минуту суровости в его лице было действительно нечто спокойно-подавляющее, бесстрастно-гнетущее.

Отец Иероним был человек железной воли по преимуществу. Его внутреннее «самование», вероятно, имело целью прежде всего смягчить свое сердце, сломать, смирить свою по природе гордую волю. Возможно также, что именно с намерением отстранить от себя все искушения власти над кем бы то ни было он так упорно и долго отказывался от иеромонашества и в России и на Афонской Горе, и только самое строгое повеление его святогорского наставника, старца Арсения, вынудило его принять хиротонию...

Отец Иероним был до того всегда покоен и невозмутим, что я, имевший с ним частые сношения в течение года с лишком, ни разу не видел ни чтобы он гневался, ни чтобы он смеялся, как смеются другие. Едва-едва улыбнется изредка, никогда не возвысит голоса, никогда не покажет ни радости особой, ни печали. Иногда только он немного посветлее, иногда немного мрачнее и суровее. А между тем он все чувства в других понимал, самые буйные, самые непозволительные и самые малодушные. Понимал их тонко, глубоко и снисходительно. Все боялись его и все стремились к нему сердцем что говорит о высокодуховной благодатной атмосфере, созданной трудами отца Иеронима, на котором явно почивала печать богоизбранности».

И наконец, свидетельство человека, самого близкого старцу в последние 30 лет его жизни, – отца Макария, будущего игумена Русика:

«…он так слаб здоровьем, скопившиеся болезни в нем так отягощают его! Представьте внутренние судороги, которые не дают ему спать ни одной ночи, а если он засыпает, то на рассвете на один или, много, два часа. Пока он в моционе, то не слышит их, а, как хочет успокоиться, вот и они. Две грыжи и ежедневный прилив крови утром и вечером – в таком положении не много проживешь. Ныне же Господь и Царица Небесная, быть может, и поддержат его для пользы других и для особых наград ему на небе. Господи, молитвами отца моего спаси меня и помоги мне...

Мое единственное утешение – видеть его между нас. О, как Господь одарил его всеми дарами! Глубоко понимающий Священное Писание и знание греческого языка, опытность в жизни духовной, а также и внешние дела обители ему не чужды, удивительное рассуждение во всем – эта святая черта привлекает к нему и заставляет дорожить его жизнию.

Представьте же его терпение, какие он имеет болезни... постоянно беспокоящие его. И при этом не имеет времени упокоить многотрудное тело свое, так что совестно смотреть иногда: ты сидишь, а он по жару невыносимому бредет кому-нибудь сказать слово утешения и одобрения, ветер дует, едва на ногах стоишь, а он идет что-либо присмотреть. И вот, сравнивая свою худость, удивляешься, куда же я гожусь, видя столь неутомимо деятельного человека пред собою...»

Конечно, мы не можем заглянуть в уединенное пространство монашеской келлии, в которой проходила напряженнейшая молитвенная работа старца Иеронима, и увидеть его подвиги, услышать его покаянный плач и стать свидетелями мысленной брани и победы над плотским существом. Всего лишь малые капли откровения о его внутренней жизни просочились сквозь завесу сокровенности его аскетического подвижничества. Но даже эти капли поражают воображение современного, до крайней степени себялюбивого человека.

Вот свидетельство иеросхимонаха Михаила, от самого старца Иеронима узнавшего нижеприводимый случай:

«Отец Иероним часто молился с припаданиями ко Господу. И вот однажды, молясь пред распятием, просил Господа, чтобы Oн не отлучил его навеки, чтобы наказал его здесь за грехи и помиловал бы там, за гробом. Непрестанный молитвенный вопль старца наконец проник небеса и дошел до Господа Бога. Однажды по обычной молитве старец прилег отдохнуть и погрузился в тихий сон.

В первые мгновения сна он был поражен ослепительным сиянием, разлившимся по келлии. Старец боязненно осмотрелся, и его взоры остановились на кресте, к которому пригвожден был Божественный Страдалец, Господь наш Иисус Христос: терновый венец лежал на израненной главе Его, из рук, из ног и из ребра Его кровь струилась потоком. От лица Искупителя, от Его кротких взоров исходило удивительное сияние. Старец затрепетал от радости, пал пред Господом на колена и залился слезами. «Что ты так горько и беспрестанно плачешь? Чего ты хочешь от Меня?» – спросил кротко с креста Спаситель плачущего старца. «Господи! – воскликнул старец, умиленно скрестив на груди руки. – Ты знаешь, как я огорчил Тебя, Ты видишь, как много у меня грехов! Покарай меня за них в настоящей жизни, как Тебе угодно, и помилуй меня по смерти. Более ничего я не хочу, более ничего я не прошу от Тебя». «Хорошо, – отвечал Господь, – будет по твоему желанию».

Видение кончилось. Старец, сильно потрясенный чувством неизъяснимой радости от лицезрения и сладкой беседы Господа, не пробуждаясь еще, ощутил, что его внутренность вся как будто подорвалась; он пробудился и действительно увидел, что у него появилась огромная грыжа. Она и осталась таковою навсегда и была так велика, что он всегда носил ее в мешке, подвязанную на поясе. Случилось это в 40-х годах».

Один монах-святогорец, перенесший тяжелую болезнь, рассказывал: «…впоследствии меня духовник отец Иероним спрашивал, зачем я хворал. Я откровенно признался ему, что просил у Бога казни за грехи мои и Бог удивительно скоро послушал меня. Вероятно, приятны Богу наши молитвы, которыми мы испрашиваем у Него средств к очищению себя от скверн плотских».

Отец Иероним считал болезни даром Божиим, очищающим грехи наши, необходимым для очищения и исцеления падшей и ленивой к восстанию из греховной скверны человеческой натуры. Милость Божия, дарующая нам недуги и скорби, выражается в том, что человек, верующий в Бога и просящий Его о спасении души, имеет два пути исцеления от греховных страстей и недугов, поражающих душу и лишающих ее возможности соединения со своим Творцом.

Первый путь – это путь личного подвига: подвига терпения мысленной и плотской брани, подвига понуждения себя на добровольные лишения и страдания, приносимые строгостью поста, многими молитвенными бдениями, малоспанием, поклонами и прочим усмирением духа и укрощением плоти. Большинство людей настолько больны ленью, себялюбием, самоугождением и любовью к комфорту и наслаждению, что сколько-нибудь долго и серьезно «мучить» свою плоть и напрягать душу оказываются просто не способны.

Но поскольку душа, не умягченная болезнями и не смиренная скорбями, не способна избавиться от самости и гордыни и стать способной к принятию божественной благодати, то мудрый, любящий Отец Небесный, слышащий просьбы о спасении и видящий искреннюю веру человека, вынужден бывает посылать таковому внешние скорби и страдания от болезней или иных бед, дабы тот, и помимо собственной воли, прошел через очищение души и умягчение прегордого сердца и сделался способным войти в Небесное Царство Любви.

Поэтому опытные христиане, особенно монахи, радуются ниспосылаемым от Бога скорбям, видя в них Отеческую любовь и милосердную помощь там, где они сами, своим добровольным подвигом не способны произвести в своей душе необходимые для нее исцелительные действия.

Конечно же, это прекрасно осознавал и мудрейший духовник старец Иероним, тем более, имея от Бога дар прозорливого видения и понимания сути происходящего со всеми вверенными ему Богом для духовного руководства чадами. И тем более радовался, видя и в отношении самого себя проявляющуюся в ниспосылаемых недугах очистительную силу божественной Любви.

Тайный подвиг, совершавшийся в его душе, не может быть известен окружающим, но плоды этого подвига – высочайшие личные добродетели, споспешествуемые благодатными дарами Духа Святого, свидетельствуют, что подвиг старца Иеронима, его аскетическая жизнь проходили на высочайшей степени накала и напряжения всех душевных и телесных сил.

Вспоминая евангельские слова Господа о прощеной им грешнице (которая являет собой образ грешной, но кающейся человеческой души) – «… отпущáются греси́ ея́ мнóзи, яко возлюби́ мнóго: а емýже мáло оставляется, мéнше лю ́бит» (Лк.7:47), – можем только представить себе, насколько велика была любовь старца Иеронима ко Христу, что Тот не просто даровал ему очищение грехов, но и одарил многими благодатными способностями, о которых мы не раз еще вспомянем в последующем повествовании о старце.

Первым и самым важным делом нового русского духовника было

организовать жизнь братии так, чтобы внешние условия не являлись препятствием для внутреннего духовного развития и чтобы каждый русский инок мог получить от своей жизни в Русском Пантелеимоновом монастыре возможно большую пользу по сравнению с его прежним житием в скиту или в келлии – откуда кто пришел в обитель.

Для этого, в соответствии с уставом киновии, нужно было наладить процесс общей церковной и келейной молитвы, регулярные богослужения на церковнославянском языке, за которыми могла бы молиться вся русская братия обители, установить порядок послушаний и решить множество бытовых вопросов, которые вставали на каждом шагу при начале налаживания новой жизни монастыря.

Кроме того, крайне важно было воспитывать русскую братию в уважении к традициям и обычаям монашеской жизни греческой части монашествующих, учить русских иноков преодолевать различия в привычках и складе национальных характеров ради главного – единения в Духе Божьем, для которого «…идеже нéсть éллинъ, ни Иудéй… вáрваръ и скиѳъ, рáбъ и свобóдь, но вся́ ческая и во всéхъ Христóсъ» (Кол.3:11).

Обратимся к свидетельствам очевидцев, описывающих жизнь братии, чтобы увидеть – как справлялся с этими всеми задачами новый духовник отец Иероним.

Отец Парфений так описывает жизнь иноков Русского монастыря:

«Каждый день исповедуют свои помыслы отцам своим духовным. Каждую неделю причащаются Святых Таин Тела и Крови Христовой. Пищи же употребляют весьма мало. Хлеба и пищи подается всем поровну и каждому своя чаша; всегда бывает в простые дни одна пища вареная, а другая что-либо из овощей: или соленые маслины, или ино что. Свою часть мало кто съедает. Иногда поставляют и вино, но мало его кто пьет, и то пополам с водою. В праздники же два варения бывает.

В понедельник, среду и пяток всегда бывает одна трапеза, и то сухоядение; во вторник и четверток с деревянным маслом, в субботу же и неделю иногда подают и сыр соленый. Млека же и коровьего масла никогда не бывает. С сим маслом готовят только два дня на сырной неделе и два дня на Пасхе, рыбы же вкушают в великие праздники, когда бывает всенощное бдение. Квасу же и не знают, какой он есть. Когда не бывает вина, пьют воду.

В келлиях же своих ничего не имеют – ниже воды, ниже чем украшают, ниже когда светильника вжигают, ниже лампады, ниже кто может запереть келлию, когда пойдет на послушание, ниже когда нагревают, да и печей нету, только некоторые русские себе поделали. В келлиях каждый имеет только нужную одежду и постелю, одну икону, одну книгу для чтения, и то не каждый; да и время не имеется, когда и читать; чтение бывает более в церкви, и на трапезе, и на общем послушании, в келлии же более занимаются молитвою и поклонами.

Церковное же правило такое. К вечерне со всех послушаний сходятся в монастырь. Которые далеко, те там и читают. И строго от игумена наказано, чтобы церковного правила отнюдь не оставляли, потому что монаху настоящее послушание есть молитва, а прочее послушание есть поделие только ради скуки и уныния. И потому к вечерне все поспевают в монастырь».

А вот что повествует в своих письмах Святогорец (иеросхимонах Сергий Веснин):

« ...У нас в простое время утреня не бывает почти менее четырех, а у греков пяти часов, – но бдения продолжаются иногда 10, 12 и 14 и ничуть не менее восьми часов... Все здесь руководствуются своею собственною совестью и чувством смирения без принуждения, чему служит свидетельством то, что некоторые, погрузившись в дремоту за службою, едва только очнутся и заметят себя в этой слабости, тотчас добровольно выходят на средину церкви, кладут три земных поклона братии, подходят поцеловать руку духовника, а греки – игумена, и виновный уже более ничем не наказывается ради трогательного своего смирения и самоосуждения.

Что касается послушаний... их нельзя определить с точностью и по множеству, и по разнообразию их. Можно только заметить, что никто не остается без занятия по силам, так что самые хилые старцы то чистят боб и травы, то караулят виноградники и скот. А при общих послушаниях, вроде разгрузки пшеницы из корабля, когда приглашаются решительно все на работу, самые хилые, желая иметь участие в венце братского послушания, водят за повод мулов до монастырского амбара вперед и обратно.

Но если и этого не в силах сделать, бредут к монастырской пристани, опираясь на свои старческие жезлы, садятся в сторону и, смотря на труды братии, тихо нашептывают по четкам свои молитвы... Сенокос, собирание маслин, винограда, орехов и прочих произведений роскошной здешней природы, пашню, молотье, кузнечество, столярство и вообще все работы исправляют братия без изъятия иеромонахов и под личным наблюдением самого настоятеля. От этих-то трудов и зависит продовольствие монастыря, который здесь всех почти беднее...

Одежда и трапеза в киновиях для всех одинаковы, нет никому отличия... Надобно при этом заметить, что отеческие законоположения киновии чрезвычайно строги в отношении плоти... В киновиях самый верный, царский путь к небу, и в них-то самый действительный отсвет жизни апостольских времен и проявление духа чисто Христова.

Слово игумена принимается здесь за изъявление Господней воли, что бы он ни сказал, что бы ни повелел сделать – хорошо ли, не хорошо ли. Никогда истинные послушники не размышляют о плодах и следствиях начальнического слова, раз и навсегда дав обет Богу и игумену творить их волю без условий и рассуждения. Поэтому-то спасение души в киновии вернее и легче, чем в другом месте, зато и для плотского мудрования здесь чрезвычайно тяжело».

Это отзывы людей, хорошо разбиравшихся в монастырской жизни, повидавших разное иноческое житие как на Святой Горе, так и в далекой от нее России, понимающих – что представляет главную ценность для монаха в деле спасения его души. Из их описаний мы видим, что организация общежития русской братии в Пантелеимоновом монастыре духовником отцом Иеронимом заслуживает самой высокой оценки и похвалы.

По временам обитель посещал и сам первый, великий ее старец и началовождь –иеросхимонах Арсений. Приход его всегда словно солнце освещал обитель и сопровождался всеобщей радостью и ликованием как греческих, так и русских монахов. По окончании соборной службы он неизменно уединялся с отцом Иеронимом, много беседовал с ним о духовном руководстве братством и о его личном возрастании.

Иногда говорил он и со старцем игуменом Герасимом. Не только отца Иеронима, но и все русское братство он считал своими духовными детьми и всегда подчеркивал, что имеет по преимуществу попечение и ответственность за них даже более, чем сам отец игумен и отец духовник. В особо трудных случаях всегда оставлял право последнего решения за собой как знающим волю Божию. Поэтому мы можем с уверенностью утверждать, что деятельность отца Иеронима в начальный период его духовничества в Пантелеимоновом монастыре проходила по совету, руководству и благословению великого духовника всех русских иноков на Святой Горе Арсения и, следовательно, была согласна с волей Божией.

Однако кроме налаживания духовной и церковной стороны жизни братии, создания минимально необходимых бытовых условий, в которых русская братия могла хотя бы выживать, перед отцом Иеронимом громоздились гигантские проблемы, разрешить которые человеческими силами было невозможно: страшная нищета обители, огромные, обременяющие монастырь долги, незаконченное строительство, нехватка всего – от продуктов питания до стройматериалов и одежды, – все то, что до прихода русских накапливалось веками. И новый духовник поднял на свои плечи и эту тяготу.

В своей хозяйственной деятельности отец Иероним прежде всего взялся за удовлетворение первоочередной насущной потребности умножившегося братства – за созидание новых храмов и улучшение уже существующих. Сразу же, в 1841 году, он продолжил строительство храма во имя святителя Митрофана Воронежского, заложенного в обители еще блаженной памяти князем-иноком Аникитой. Это строительство диктовалось острой необходимостью, так как выделенный русским небольшой параклис во имя этого святителя уже не мог вместить в себя все прибывающую под кров монастыря русскую братию.

Начатое строительство потребовало много денежных средств, которых и так катастрофически не хватало монастырю. Русский духовник решается обратиться за помощью к далекой расстоянием, но близкой духом христианской любви Матушке-России. Он пишет прошение российским властям с просьбой о разрешении сбора милостыни для строительства русского на Афоне Свято-Пантелеимонова монастыря, и в 1841 году получает высочайшее разрешение на сбор милостыни в России.

В 1845 году Афон и Пантелеимонову обитель посетил русский великий князь Константин Николаевич. Святогорец сообщает, что по прибытии парохода великого князя русский духовник Иероним с одним старейшим иеромонахом Пантелеимонова монастыря отправились туда для предварительных объяснений и удостоились представления его высочеству. Во время пребывания великого князя в монастыре «дух смирения и благоговения, так поразительно ознаменовавшийся в поклонении его императорского высочества святым мощам великомученика, чрезвычайно растрогал греков, не видавших еще во дни своих бедствий торжества веры над сердцами царственных особ.

Смотря на это утешительное зрелище, греки сквозь слезы восклицали: «Слава Тебе, Боже!» А русские едва были в силах выдержать трепет неизъяснимой радости и порывы своего ликующего сердца. Милостивое, внимательное обращение великого князя с русскими иноками как представителями великой русской нации возвысило Руссик в глазах других афонских монастырей, укрепило авторитет отца Иеронима и заставило греков Пантелеимонова монастыря обходиться с ним намного уважительнее.

Это посещение считается значимым не только потому, что возвысило авторитет монастыря среди греков, а потому еще, что обратило внимание наших соотечественников в России на обитель. Императорский Дом проявил самое живое участие в судьбе русской братии на Афоне. Высочайшее внимание способствовало возобновлению регулярного паломничества и милостыни из России. Обитель приобрела благотворителей из числа представителей разных сословий со всех концов родного Отечества. На милостыню, поданную ими, удалось начать выплату старых долгов, построить Покровский собор с корпусом братских келий и даже приступить к издательской деятельности.

Отец Иероним пишет воззвания, обращенные к благочестивым русским людям, в которых он рассказывает о русском Пантелеимоновом монастыре на Афоне, о его истории и значении для русских людей в самой России и во всем мире. С этими посланиями он отправляет в Россию на сбор пожертвований особо доверенных монахов. Первым был отправлен туда для сбора милостыни верный сподвижник старца Иеронима отец Парфений, постриженный в схиму вскоре после его перехода вместе со старцем в монастырь.

Призвав его, отец Иероним начал говорить ему: «Мы основали русскую церковь святителя Митрофана, а монастырь наш небогатый, строить нечем; братии больше 100 человек, а денег нет ничего, еще и должны больше 100 тысяч. Требуется послать в Россию для сбора, а кроме тебя некого; надобно потрудиться тебе съездить». Отец Парфений горько плакал и настойчиво отказывался, решаясь лучше уйти на пустыню, чем идти в мир. Духовник со слезами его уговаривал: «послушание выше всех добродетелей, а без благословения и в пустыне погибнешь».

Еще отец Иероним представлял ему и другую, уважительную лично для него причину ехать в Россию: посодействовать обращению в Православие родителей его, пребывавших тогда в расколе. После многих слез и отговоров отец Парфений, по совету и благословению первого своего духовника – старца Арсения – отправился на Фоминой неделе того же 1841 года для сбора пожертвований в Россию.

Три года пробыл схимонах Парфений в России; милостью Божьей сумел родителей обратить в Православие, а сбора милостыни по новости для него этого дела не смог сделать, и потому со смущением предстал он по возвращении своем отцу-духовнику Иерониму. Но тот, отечески успокаивая его, говорил: «о том не скорби, что ничего не привез, это не в твоей воле, но так Богу угодно; мы рады, что ты сам возвратился. Исполнил ли то, зачем посылали тебя, насчет родителей»? По утвердительном ответе отца Парфения отец Иероним, обнявши его, сказал: «Мы только затем тебя и посылали; ты теперь будь покоен, это нам дороже всего – чтобы души спасти свои и родителей, а нужды и недостатки наши Сам Господь исполнит. Посмотри нашу обитель: такую ли ты оставил? Уже теперь мы ее украсили, как невесту добрую».

Продолжая свой рассказ, отец Парфений замечает далее: «…в обители я уже увидал все другое: везде устроено, убрано, расписано, выкрашено, вызолочено, все перекрыто, и братии уже стало более вдвое. Когда отправился в Россию, было только двое русских иеромонахов, а теперь уже шестеро; также и клиросы полны певчих».

Что касается благоустроения обители, то, конечно, при недостатке тогда монастырских средств и за короткое время его отсутствия многое не могло быть сделано, однако приведение и малого в порядок для отца Парфения, возвратившегося в обитель, стало уже заметно. Так, главный собор – Пантелеимоновский, остававшийся с самой постройки неоштукатуренным, – штукатурился; клиросные окна в главном его алтаре в 1845 году были расширены; также было расширено окно в западной капитальной стене, отделяющей алтарь от притвора, для лучшего освещения последнего и более удобного слушания богослужения стоящими там.

На икону святого великомученика и целителя Пантелеимона, что при колонне, поддерживающей восточную часть главного купола, в 1844 году была получена из Петербурга сребропозлащенная риза – дар купца Вологодской губернии Егора Шучева с товарищами; из Иерусалима привезен семисвещник с надписью: «Сей подсвещник высечен из осколка от пещеры Гроба Господня рукою первых пустынноживших в Иерусалиме христиан и находился несколько столетий там, на престоле в церкви святого Иоанна Предтечи, а в 1847 году привезен из Иерусалима Павлом Александровичем Кашкаровым (гдовским, Петербургской губернии, дворянином)».

Иконостас, деревянный, сплошь и весьма хорошо вызолоченный, был прислан в 1850 году усердием одного благотворителя из Старого Оскола. Трапезная, остававшаяся в прежнем виде, была расписана в 1843–1844 годах; на маленькой башне на восточной стороне ее в 1847 году повешены колокола – из них самый большой в 50 пудов, – пожертвованные московским почетным гражданином Федором Набилковым и воронежскими купцами братьями Самохваловыми.

Главная же и первая из построек в 1840-х годах, как уже замечено, был русский собор святителя Митрофана Воронежского, оконченный и освященный в 1846 году, 23 ноября. Отцу Парфению самому уже не привелось участвовать в освящении: по решительной заповеди старца-духовника Арсения, со скорбью выезжал он в это самое время с Афона на всегдашнее жительство в Россию, где после долгого странствия был сделан иеромонахом и настоятелем Гуслицкого Спасо-Преображенского монастыря. В его лице Афон пришел в Россию, и впитанные схимонахом Парфением афонские традиции и духовная школа старчества стали распространяться на Руси.

В том же 1846 году случилось еще одно событие, изменившее течение жизни всего русского монашеского братства Святой Горы и возложившее на плечи отца Иеронима новое, благое, но самим человеком неподъемлемое иго Христово – ответственность за всех русских монахов Афона.

24 марта 1846 года, на пятой неделе Великого поста, в навечерие Благовещения, когда на Божественной литургии из Святого Евангелия читаются слова Господни: «Се, восходим во Иерусалим...», – отпев накануне, в Субботу Акафиста, сладчайшую песнь ко Пресвятой Владычице Богородице и отслужив свою последнюю литургию, отходил из жизни этой и восходил ко Господу, в горний Иерусалим, общий духовник всех русских иноков на Афоне великий старец-иеросхимонах Арсений. Лишалась Святая Гора столпа и светильника, который поддерживал и просвещал на Афоне не только всю русскую братию, но и греков, и болгар, и молдаван.

Рано поутру все духовные дети его, в том числе и отец Иероним, сбежались в келью старца. «Что же ты, отче, уходишь от нас? – вопрошали ученики его. – На кого же нас оставляешь, кому передашь все твои благодатные дарования?»

Возложив слабеющие руки свои на главу отца Иеронима, великий Авва сказал: «Вот ему оставляю вас, ему и передаю все». И велел всем подходить к себе для последнего целования и на благословение к преемнику своему, новому общему русскому духовнику всего Афона, Иерониму. Так отец Иероним по воле Божией был возведен на новое высокое служение рукой

умирающего своего духовника и старца.

Не этого искал он, поспешая на Афон, бегая священства и связанной с ним многозаботливости. Тянулась душа его в уединенное безмолвие келлии, в радость сердечного молитвенного общения с возлюбленным с ранних детских лет Господом. Тяготился он некогда в келлии святого пророка Илии воспитанием двоих только учеников, смущался ответственностью за целое братство Пантелеимонова монастыря, а теперь ему предстояло спасать целый народ – русских афонцев! Но изменить уже было ничего нельзя: старец Арсений умер и своею смертью запечатал свое последнее отцу Иерониму благословение.

И потекли к нему все русские афонские монахи: келиоты, сиромахи и насельники разных монастырей. Стал он для них всех общим отцом, а Пантелеимонова обитель – общим для всех домом. Многие из приходивших в обитель для исповеди или духовной беседы со старцем Иеронимом келиотов и отшельников, видя благообразное, благочинное и простое общежительное бытие монастыря, оставались тут навсегда, добровольно продав себя в рабство послушания Христу через осуществлявшего Его волю в обители духовника Иеронима. Монастырь приумножался русской братией, приумножались и заботы старца.

Увеличение числа русской братии монастыря привело к мысли о необходимости постройки еще одной новой просторной церкви, а также к строительству келейного корпуса. Но не только попечение о земном удобстве для молящейся братии занимало тогда ум отца Иеронима, мысль его была устремлена выше.

Он возжелал построить не просто новый храм, но символ благоволения Божией Матери к русской обители и населяющим ее инокам, памятник Пречистому Ея Имени от лица благодарных насельников монастыря. Из самого сердца великого Старца родилось и наименование будущего храма – Покровский собор – в знак особого покровительства Пречистой Владычицы, Игумении Горы Афонской Ее русским чадам и смиренным к Ней молитвенникам.

Места для возведения достаточно большого собора внутри монастырских стен решительно не было никакого. Напомним, что при вселении в обитель русских во главе с отцом Павлом игумен Герасим предоставил им для жительства северо-западный, так называемый «ктиторский» (ныне – Игуменский или Архангельский) корпус с параклисом в честь святых бессребреников Космы и Дамиана, который сразу был переименован в честь святителя Митрофана Воронежского.

От капитальной восточной стены этого корпуса брала свое начало высокая, длинная, соответствующая длине всего тогдашнего монастыря крепостная стена с небольшими бойницами, которая упиралась в высокий монастырский зубчатый «пирг» – сторожевую башню, с которой ранее досматривалась окрестность обители, в первую очередь морские дали, для предупреждения внезапного нападения пиратских или турецких кораблей. Ввиду отсутствия какого бы то ни было места для корпуса и храма, отец Иероним принимает неожиданное и грандиозное решение: нарастить корпус вокруг крепостной стены, а храм возвести поверх его. На вершине монастырского пирга, в котором не было уже необходимости (он утратил свое назначение), предлагалось устроить параклис в честь Вознесения Господня, в память о некогда существовавшем здесь Вознесенском монастырьке, являвшемся скитом Нагорного Руссика.

Предложив эту идею отцу игумену и Духовному Собору обители, отец Иероним получил на ее воплощение полное их согласие и благословение. Тут же он решительно приступил к строительству, средств на которое не было, полагаясь целиком на Промысел Божий, благоволение Божией Матери и помощь великомученика и целителя Пантелеимона в этом богоугодном деле. Строительство началось в 1850 году и осуществлялось главным образом на пожертвования простых русских людей. Свои лепты внесли и представители купеческого звания. Ощутимую лепту в строительство храма-памятника внесли родители поступившего в обитель в 1851 году купеческого сына Михаила Сушкина, ставшего впоследствии ее игуменом – Старцем Макарием.

Покровский собор стал символом возрождения русского иночества на Святой Горе: доминирующий над всем комплексом монастырских строений, величественный, истинно русский по обличью, прекрасно обозреваемый с моря всеми проплывающими мимо монастыря собор навсегда запечатлел русскость Пантелеимоновой обители, еще недавно казавшейся безвозвратно утраченной для нашей братии. И еще одну духовную идею удалось осуществить старцу Иерониму строительством Покровского собора – введения на Святой Горе празднования Покрова Пресвятой Богородицы, столь любимого в России и на Афоне дотоле не праздновавшегося.

Возведение Покровского собора стало эпохальным и кульминационным событием в истории возрождения русского монастыря Святого Пантелеимона. Этим строительством завершился период становления обители и начался славный ее расцвет, связанный с деятельностью великих старцев и с особым покровительством, благоволением и попечением о ней Божией Матери, милости и чудеса которой неисчислимо были явлены над обителью и над этим храмом, который вполне и без всякого сомнения можно наименовать великой чудотворной церковью русской обители. С возведением этого собора исполнились пророческие слова старца Арсения, сказанные отцу Иерониму: «Иди, чадо, с миром! Имеет там нечто дивное быти!»

Относительно нового корпуса, являвшегося основанием для Покровского собора, следует заметить, что, несмотря на огромные размеры, его оказалось недостаточно по причине продолжающегося увеличения численности братии. Напомним, что к шестидесятым годам русских монахов станет уже двести, а вместе с греками – четыреста человек, а еще через пятнадцать лет – почти тысяча.

Ввиду этого в шестидесятых годах на пожертвования купцов Сушкиных и милостыню, собранную отцом Арсением (Мининым), по предложению отца Иеронима будет разобрана восточная глухая крепостная стена, соединяющая перпендикуляром бывший монастырский пирг с Предтеченской башней в греческом корпусе, и на расчищенной новой территории, ранее бывшей за пределами монастыря, возведены новые большие корпуса, так что монастырь в результате этих работ увеличится более чем в два раза.

Видимое благоволение Божией Матери к постройке русского Покровского собора выразилось в чудесном даровании Ею чудотворной иконы, именуемой «Иерусалимской», присланной в монастырь в самый разгар строительных работ. Икона эта стала как бы символом видимого присутствия Самой Пречистой Владычицы, благословившей строительство и наблюдающей за ним. Об этой чудотворной иконе и истории ее появления в монастыре необходимо рассказать особо, так это дарование Божьей Матерью обители Своего образа весьма показательно характеризует духовные процессы, происходящие в монастыре одновременно с активным строительством.

Эта святая икона была прислана из России, когда в обители началась постройка корпуса келлий для русской братии и русского Покровского собора. Ее прислал иеромонах Нило-Сорской пустыни Никон (в схиме Нил), прославившийся своей подвижнической жизнью. На оборотной стороне иконы сделана надпись: «Посвящается в Русский Святогорский монастырь святая икона сия по благословению Пресвятой Богородицы. Сия святая икона, писанная в 1825 году от воплощения Бога Слова в Великой России, в Кривоезерской общежительной пустыни, грешным иеромонахом Никоном, и ныне еще находящимся в Нило-Сорской пустыни, который и усердствует по особенному Промысла Божия внушению благодати причастную икону сию в святую обитель святого великомученика и целителя Пантелеимона Русскую, что на Святой Горе Афонской, в вечное наследие благоволением Бога и Пресвятой Богородицы. Аминь. В лето 1850-е, месяца ноября в 8-й день, сие подписал убогий старец Нило-Сорской пустыни иеромонах Никон».

После этих надписей помещен портрет отца Никона со свитком в руке, на котором написано: «Помяни мя, о Владычице Богородице, во жребии Твоем, раба Твоего Никона!» В конце еще надпись: «виждь, Владычице, усердное исполнение воли Твоея; благоволи удостоити мя, недостойного, спасаемых доли, матерски о сем умоляющи Твоего Сына и всех Творца!»

По получении в монастыре сей Иерусалимской иконы Божией Матери с вышеозначенной надписью послано было от старцев письмо иеромонаху отцу Никону, в котором они просили, чтобы он объяснил по мере возможности, какое особенное внушение и благоволение Божие и Царицы Небесной было в препровождении в монастырь этой святой иконы. Отец Никон в письме от 12 декабря 1852 года объясняет: «Святая эта Владычицы икона писана моим недостоинством около 30 лет тому назад, когда я был еще иеродиаконом и жил в Кривоезерской пустынной обители (Костромской губернии), где находится чудотворная икона Божией Матери «Иерусалимская», которую сподобился я, недостойный, возобновить. По происходящим доднесь многим чудотворениям от сей иконы я, по силе немощи моея, со всяким усердием и верою начал писать верную (кроме меры) копию с той чудотворной иконы и, помощию Владычицы, совершил.

При самом освящении тоя было знамение и некто нечто прорек о ней, что уже ясно и сбылось. Вслед за сим, многие совершались благодатные действия. Когда же по воле Божией я, убогий, переселился в обитель, почти вовсе запустевшую, преподобного Нила, чудотворца Сорского, эта святая икона всюду была неразлучна с моим недостоинством; а во время испытания моего в Иверском монастыре (Новгородской губернии) она была единственное пристанище и успокоение утомляемому волнами скорбей – это пластырь сердцу и душе.

Но что много говорить? Видел я силу благодатную, явно пребывающую при этой святой иконе, – глас, сказание, целение болезней, от огня спасение и иная чудеса. Никогда и никаким образом не намерен я был разлучиться по жизнь мою с этим спасительным сокровищем, но Промысл Божий и Пресвятой Его Матери устроил иначе. Веруйте, отцы святые, и не сомневайтеся, что эта святая икона вашей обители дарована от Промысла Божия и благоволением Царицы Небесной, а подробного о сем описания от моей худости не приложите требовать. Но да не оскорблю вас, еще мало о сем нечто скажу.

За два с небольшим месяца пред отправлением иконы в тонком, мнится мне, сне видел я, думаю, Святую Гору Афонскую. Я и другой кто-то, казалось, начали восходить на оную. Другой, бывший при мне, был моим руководителем, ибо он, как говорил, бывал на Святой Горе. И так приближались мы к каменистой, из утесов составленной горе; с каким трудом восходили на нее, описать нет слов! Товарищ мой быстро, с каким-то неимоверным удобством возвышался, а я, с болезнию и трудностию ему следуя, взбирался за ним.

Наконец, достигли к какому-то краю, и тут мой руководитель стал невидим. (Я полагаю наверно, что это был мой святой старец – преподобный Нил Сорский, который, как известно из жития его, пребывал на Святой Горе довольное время, и с Афона перенес устав скитский в Россию, и был оного первоначальник в Сорской пустыне).

Тут подвиг и страх: казалось, совсем не было возможности взойти по каменистым утесам; однако я решился идти, и как-то скоро очутился на равнине у врат храма. Радость, смешанная со страхом и благоговением, исполнила мою душу и сердце. Тут я непосредственно узрел, во-первых, близ самого входа сидящую на престоле необыкновенно прекрасную Жену. Она была одета белыми как снег одеждами. Взгляд Ея крайне любезен и умилен.

Она, увидя меня, сказала: «Как ты счастливо и скоро сюда взошел!» И тогда же подала мне на лжице что-то белое, как бы млеко, и сказала: «Приими, это тебе нужно – ты утомился». Вкуса приятной сладости сказать не могу. Здесь-то непояснимое и несказанное сказано от Божественной Жены и повелено то, что и учинено (благоволено и велено святую икону послать в Афонский Русский монастырь святого Пантелеимона и прочее сбывшееся).

Тут видел я еще верх Афона: до конца его было уже не очень далеко, но крайне круто и голый камень, и, не зная, что это за верх, спросил находящихся тут монахов, и мне отвечали: «Это верх Афона». По отправлении святой иконы на Афон сбылось все, обещанное благодатию Владычицы, а именно: 1) скит Нило-Сорский сделан самостоятельным; 2) церковь на месте жительства преподобного Нила во имя святого Иоанна Предтечи, стоявшая десять лет неосвященною, освящена; 3) мое давнее желание святой схимы и пребывание при храме Иоанна Предтечи, где была келлия преподобного Нила, чудным образом исполнилось, и прочее все сбылось вскоре благодатною силою и милосердным промышлением Божией Матери. Прославим, возвеличим чудную нашу общую Промыслительницу, Попечительницу и Покровительницу. Слава, величие и честь Приснодеве Марии Богородице!»

Икона была вручена бывшему в России на сборе монаху Иринею (в схиме Евфимию) в 1850 году и получена в обители в 1852 году. Она находится над царскими вратами Покровского собора, откуда для поклонения опускается на широкой ленте. Благодатная сила Божия, присущая этой святой иконе, не раз проявлялась в обители.

Есть такое богословское понятие – «синергия» – «соработничество» Бога и человека.

Этот процесс – соработничества – неминуем в деле спасения человеческой души, то есть соединения ее с Творцом и «обожения» – приобретения изначально заложенных Богом в Свой образ – человека – божественных свойств, утерянных Адамом (и через него всеми его потомками) в грехопадении. Этот процесс знаменует соединение двух воль – Бога и человека в одном стремлении – соединении в Царстве Божьем – Царстве Любви.

Воля Божья всегда направлена на спасение человека, ибо «Бог любы есть» (1Ин.4:8). Любовь, желающая Вечного Счастья – Блаженства объекту этой Любви – человеку. Воля человека свободна, и она может быть направлена как на совпадающую с Божественной волей цель – собственное спасение – так и на противоположную – себялюбивое самоугождение, разъединяющее с Богом и приводящее в погибель. Человеку дана свобода выбирать – быть с Богом или без Него, пребывать в Любви или самолюбии, обрести Рай или Ад, навечно.

Свобода выбора необходима человеку для стяжания всей полноты Любви, которая есть состояние духа Христовой Свободы. Писание прямо говорит: «и уразумеетé истину, и и ́стина свободи ́т вы » (Ин.8:32). И еще: «Глагóла емý Иисýс: Áз éсмь пýть и истина и живóт: никтóже прии́ дет ко Отцý, тóкмо Мнóю» (Ин.14:6). Свобода во Христе не есть свобода творить «что хочу», но свобода от греховных страстей, которые и заставляют человека желать не полезного, но услаждающего, и искать претворения этих разрушающих душу желаний в реальность, что в конечном счете делает человека рабом, зависимым от источника удовлетворения этих желаний.

Христос даровал нам возможность вновь стать свободными и счастливыми Своей Крестной Жертвой. Каждый человек, даже находящийся в пагубном рабстве у страстей, по действию благодати Божьей, ниспосылаемой ему по молитвам близких и (или) всей Вселенской Церкви, может в определенный Промыслом Божьим «момент истины» осознать свое погибельное состояние и захотеть перестать быть рабом греха – вновь обрести свободу духа. Бог дает такую возможность.

Так же и в духовном делании, угодном Богу, – восстановлении обители Святого Великомученика Пантелеимона трудами Божьего избранника старца Иеронима – принцип «соработничества» старца с Богом абсолютно очевиден. Бог благословляет труды старца и подает ему все благопотребное для совершения великого дела созидания Русского Афона, а старец на пределе всех мыслимых и немыслимых сил и возможностей человеческих жертвенно отдает себя на совершение этого богоугодного делания.

Во всей истории возрождения Русской обители и устроения русской монашеской жизни на Святой Горе мы явственно видим созидающую руку Божью, проявляющую себя в чудесных явлениях, благодатной помощи и даровании сил, порой сверх естества человеческого, главному исполнителю Божьего плана, Его «соработнику» – отцу Иерониму. Приведем несколько примеров:

Монах Пантелеимон рассказывает о чудесном неоскудении муки в Руссике:

«Пред открытием войны 1852 года, когда повсюду начались приготовления и христиане были в затруднении и опасались за жизнь в случаях далекой отлучки от местожительства, в нашем монастыре истощился запас муки, так что оставалось на один только день. Взять было негде, о привозе откуда-нибудь и думать было невозможно, отправиться на лодке в близкие к Афону места – тоже, да и купить было не на что. Хлебопек (из русских) приходит к старцу и объявляет, что муки остается только на одни хлебы, и спрашивает, что будем делать.

Старец сказал ему: «Положимся на Господа. Он пошлет нам и муки». Хлебник думал, что у старца есть в виду получить откуда-либо новый запас, пошел к своему послушанию успокоенный. И наутро, по обычаю, берет, как говорил, муку последнюю, но видит, что еще остается на одни хлебы.

Сочтя это ошибкою и неправильным взглядом, он печет в другой раз хлебы и, израсходовав муки сколько было нужно, смотрит – ее еще остается достаточно для одних хлебов. Не уразумев и тут совершающееся чудо и еще думая, что как-нибудь ошибся, печет опять хлебы, а муки осталось еще на один день. Далее дни сменяются днями, составились недели, кои, присоединяясь одна к другой, постепенно составили уже три месяца, а муки после каждого печения остается все еще на одни хлебы.

Ужас и радость овладели хлебником, и он начал передавать тайну близким братиям, что мука (по молитвам старца к Промыслительнице нашей Матери Божией) не убавляется уже несколько недель, а потом и месяцев. Так не убавлялась мука, пока не созрела посеянная и снятая трудами братий пшеница; хлебы пекли всякий день, и каждый раз ее оставалось опять на одни хлебы, питались же, кроме посторонних, монастырских братий 200 человек целые три месяца. И только когда привезли из Каламарии, где сеялась пшеница, новый хлеб и отдали смолоть, мука вдруг иссякла.

Такое чудо Матери Божией совершилось на памяти многих братий, и теперь свидетельствующих о сем великом событии, и все, кто тогда узнал о нем, прославляли Владычицу Богоматерь, истинно матерински не оставившую их в это время и таковым чудом вновь доказавшую Свое благоутробное попечение о Приверженцах Ее, воскриляя их дух не только к благодарности, но и к совершенной преданности Ее неусыпному промышлению, святой воле, помощи и предстательству. Слава Творцу неба и земли, даровавшему нам столь мощную Ходатаицу!»

Вот еще случай Божественного заступления над Русской обителью, записанный в 1890-х годах.

«В 1883 году на Афоне разразилась гроза. Ослепительная молния и ужасные, почти непрерывные раскаты грома содрогали воздух. Удары грома особенно чувствительны были в нашем монастыре. Многие из старших братий предчувствовали какую-нибудь беду. В это время игумен Макарий после литургии служил молебен, и во время пения молебных тропарей игумен сделал земной поклон пред престолом и моментально забылся (был в восхищении), и увидел он два громадных тифона (смерча), приближающиеся и идущие прямо на наш монастырь. Игумен от страха усилил свою слезную молитву о помиловании, и вот видит он по левую сторону престола святого великомученика Пантелеимона, а по правую – Богоматерь.

Первый молитвенными взорами и десницею начал указывать Богоматери на идущие на его монастырь тифоны. Тогда Богоматерь повелела сделать ему движение орарем (который он имел в руке) направо и налево, и когда угодник Христов сделал это, то тифоны удалились и разделились. Вместе с этим игумен пришел в себя...

Чрез час по прошествии тифонов, которые, без сомнения, в состоянии были подмыть основные стены монастыря и тем разрушить до основания сам монастырь, все это прекратилось... Тогда же к благодарственному молебну была подана братии необычная повестка (три удара в колокол), и мы все отправились благодарить Божию Матерь за Ее матернее попечение о нашей обители, и когда в канун благодарственного молебна клир запел: Не имамы иныя помощи, не имамы иныя надежды, разве Тебе, Владычице, мы почти все залились слезами, и слезы те были святые слезы!»

Подобный случай чудесного спасения обители был в ней и ранее:

«В 1850 году, – повествует монах Пантелеимон, – недалеко от обители загорелся лес, и пожар угрожал опасностию монастырю. Все человеческие усилия остановить огонь были тщетны, и усилившийся ветер все больше разносил пламя, раскинувши его на большое пространство. Лето этого года было жаркое и сухое, что еще больше способствовало развитию огня, и таким образом пожар, поддерживаемый ветром, вскоре распространился до того, что не было никакой возможности погасить его.

Это было ночью. В монастыре ударили в току (деревянное било), и братия, собравшись в церковь, начали совершать молебное пение святому великомученику Пантелеимону, со слезами прося его помощи. Ветер стих, показались тучки, и пошел не бывший все лето дождь, который, постепенно усиливаясь, не переставал во всю ночь. Пожар прекратился сам собою. Наутро братия снова собрались в церковь и совершили общеблагодарственный молебен святому страстотерпцу, милосердно покровительствующему своей обители».

Особое покровительство Игумении Горы Афонской – Пречистой Владычицы Богородицы над обителью Великомученика Пантелеимона и над старцем Иеронимом проявлялось многократно и в самых различных ситуациях и формах. Вспомним, как Она еще в миру явилась ему вместе с апостолом Иоанном Богословом и исцелила его, уже ожидавшего смерти, как даровала ему зрение, явившись со словами: молитвы и обещания твои приняты, смотри же, исполняй их в точности. По всей вероятности, он их так и исполнял, ибо на всех делах его почивала благодать Божия.

Вера и любовь старца к Божией Матери, которую он часто благоговейно называл Всепетой Богородицей, были безграничны, а Она ему покровительствовала и благоволила к нему. Пресвятая Владычица не раз являлась ему в обители, давая особые указания, являлась и другим достойным братиям, о чем старец сам повествует как о самом обычном деле: «На праздник Покрова 1863 года, во время бдения, Матерь Божия была в нашем соборе и во все время величания Ее стояла при местной иконе Покрова. Она держала омофор радужного цвета, усыпанный золотыми крестиками. Владычица внимала прославлению Ее и молитвам и, конечно, Сама молилась о величающих Ее и молящихся к Ней! Ее открыто видел один из братий (я говорю один, но, без сомнения, видели и другие, достойные, о которых трудно узнать, ибо все подобные видения и откровения утаиваются по смиренномудрию), другие же испытывали Ее присутствие внутренним благодатным утешением, а прочие, более слабые духовными силами, осенение Владычицы ощущали над собою в том, что все бдение (12 часов) простояли легко и какая-то неземная радость наполняла сердца их. Это ощущали даже поклонники, кроме некоторых, роптавших на продолжительность службы».

А вот рассказы о явлениях Божией Матери в Пантелеимоновом монастыре, связанные непосредственно с событиями из жизни старца Иеронима:

«Однажды в Прощеное воскресенье на повечерии в церкви Покровской все подходили прощаться к стоящим в мантиях старцам – отцам Иерониму и Макарию. Отец Гликерий увидел тут же впереди стоящую величественную Жену в мантии. А когда спросил после отца Иеронима, тот сказал: «Это наша Игумения», то есть Божия Матерь».

«Над игуменской формой [в Пантелеимоновском соборе] стоит икона Божией Матери «Тихвинская», принадлежавшая одному иеромонаху. Однажды по действию вражию он находился в сильном смущении против старца-духовника, противоречил ему и других склонял к тому же, но совесть постоянно твердила ему, что он находится в ошибке и напрасно уклоняется от убеждений старца. Долго скорбел он и, изнемогая под бременем своего искушения, неоднократно припадал пред сей святой иконой. И вот в одно время после долгой молитвы он услышал глас от Божественного Младенца Господа Иисуса Христа: «Зачем ты противишься старцу? Он тебе желает спасения и муж благ по сердцу Моему». Иеромонах упал пред образом и зарыдал. Проведя всю ночь в молитве и слезах, он на другой день объявил все это старцу и примирился с ним».

«В 1863 году в обители нашей греческая братия сделала первое восстание, возмущение против русских. Причина была та, что у русских были свои обычаи: чаепитие, общение с Россией. С 1858 года начали ходить регулярно каждые две недели пароходы Русского общества, почему потребовалось положить у пристани бочку для приставания пароходов. Также греки были недовольны за русскую пищу и за русское чтение в трапезе.

К этому возбужденному недовольству греков приехал из Троице-Сергиевой лавры иеромонах, родом грек, человек ученый, к которому и обратились здешние греки со своей жалобой на русских. Иеромонах этот сразу же стал на сторону недовольных и пошел энергично действовать против отца Иеронима, всячески понося его и возбуждая других против него. И вот, когда он стоял однажды в притворе храма святого Пантелеимона, к нему был глас от иконы Божией Матери, находящейся за первой колонной от входа в притвор с правой стороны: «Оставь свои затеи против Иеронима, он в любви Моей почивает». Глас этот до того поразил его, что иеромонах сей на первом же пароходе уехал домой.

Перед возмущением же греческой братии, от главной иконы святого Пантелеимона, которая в сребропозлащенной ризе в киоте за стеклом находится на колонне, поддерживающей юго-восточную часть главного купола, были видны перуны (молнии) доходящие до некоторых из братий, которые потом оказались возмутителями.

Но греки уже весьма взволновались и явно заявили свое неудовольствие игумену Герасиму, который всех недовольных удалил из обители, разместив их по разным здешним монастырям. Таково было благоволение Царицы Небесной к духовнику Иерониму».

Мудрый игумен Герасим, всячески содействуя возвращению русских в Русскую обитель Святого Великомученика Пантелеимона, понимал, что такая огромная страна как Россия, в которой живет много искренне верующих, благочестивых и добросердечных христиан, не оставит без помощи обитель своих одноплеменников, если они своей духовной жизнью будут являть для живущих в России пример подлинной монашеской подвижнической жизни.

Поэтому он старался и свою греческую братию растить в строгом общежительном духе, и хотел, чтобы пришедшие в монастырь русские иноки тоже прониклись этим духом, встроились в общежительную аскетическую жизнь обители и тоже представляли собой для всего мира, и для России, в частности, тот образ монахов, о котором сказано древними: «Свет мирянам монахи, а свет монахам Ангелы».

В этом с ним полностью был единодушен и духовник русской братии старец Иероним, который также понимал, что для того чтобы пользоваться любовью и благорасположением паломников и благодетелей из России, обитель должна представлять собой некое ценное духовное явление, которое может обогатить духовно каждого соприкоснувшегося с ним, как побывавшего непосредственно в самом Руссике, так и вступившего с монастырем в общение опосредованно, через его святыни, рассказы о нем паломников или чтение издаваемых монастырем духовно-нравственных книг.

Задачей старца Иеронима было не только непосредственное руководство ко спасению братии путем святоотеческой монашеской традиции Святой Горы, но и устроить так, чтобы все то духовно ценное и значимое для мира, что рождалось в обители в процессе духовного развития монашеской жизни в ней, можно было раскрыть, донести и показать на Родине русским людям, тем самым подвигая их на жертвенную помощь нуждающейся братии и открывая путь новым русским инокам, могущим возжелать прийти из России спасаться на Святую Гору.

С самого начала своего духовничества в Руссике отец Иероним не постыдился напомнить родному Отечеству о его единокровных чадах, молящихся о нем на Святой Горе Афонской. Его письма и воззвания к благочестивым русским жертвователям, сопровождаемые явными свидетельствами Божьего покровительства Русской Пантелеимоновой обители, начали иметь свое действие.

Да и Сама Божия Матерь, Питательница и Промыслительница обитающих в Ее жребии, в исполнение Своего милостивого обетования расположила боголюбивых благотворителей к сочувствию и помощи инокам.

Вот присланное на Афон из Нижнего Новгорода свидетельство 1852 года одной из благотворительниц, В. А. Бибиковой, после получения письма от старца Иеронима и чудесного исцеления переславшей пожертвование на строительство Покровского храма.

«В марте я переводила жития египетских пустынников и дошла до места, где говорится о их прозорливости, и только что подчеркнула это последнее слово, как в эту минуту подают мне письмо, все проколотое и со штемпелем из Одессы. Я никого не знаю в Одессе, с кем бы могла иметь переписку, а потому получение из этого города письма удивило меня. Развертываю. Вижу в начале изображение святого великомученика Пантелеимона, а в конце письма – подпись на греческом языке начальника монастыря Русик на Афонской Горе, а на русском – духовника. Все это удивило меня.

К стыду должна признаться, что дотоле я ничего не знала о Святой Горе. Читаю и более изумляюсь. Святые отцы пишут, что им известна моя вера к образу Покрова Пресвятой Богородицы, известны и мои телесные страдания, а так как они предприняли сооружение в своей обители храма в честь Покрова Пресвятой Богородицы, то и просят меня сделать по возможности им пособие, за что Господь воздаст мне и восстановит мое здоровье. По прочтении письма первым моим движением было позвонить, чтобы отнесли меня к иконе Богоматери, но какая-то непостижимая сила заставила меня подняться с кресла, и в то же время я почувствовала, что могу идти без посторонней помощи и что все болезни мои исчезли...

Весь город узнал об этом, ибо я не хотела скрывать дивного события. Многие просили меня принять приношение их для монастыря Русик, и я на днях имела счастие послать туда эти добровольные жертвы. Уповаю, что со временем Господь поможет мне послать туда и еще».

Впоследствии, когда старец Иероним благословил нескольких особо доверенных ему иноков отправиться со святынями в Россию на сбор пожертвований, обилие благодатных чудотворений еще усилилось. Не только Пресвятая Богородица, но и сам покровитель монастыря великомученик Пантелеимон приходили на помощь монахам, собиравшим милостыню на свою обитель.

«В Москве у купца С. В. Остроухова двухлетний сын по имени Леонид опасно заболел и, не засыпая ни днем ни ночью, не давал и родителям успокоиться на самое короткое время. Страдания малютки были так тяжки, что врачи признавали болезнь неизлечимою, а потому родители в мучительном положении ожидали с часу на час его смерти. В это время пришел к ним инок монастыря святого Пантелеимона, который бывал у них и прежде. Узнав об их скорби, он предложил принести им имевшуюся у него икону святого Пантелеимона, к которому советовал обратиться с усердною молитвою, говоря, что угодник Божий исцелит дитя их, как исцелил уже во многих местах различно недуговавших, кои обращались к нему с полным усердием.

Родители малютки приняли это предложение с живейшею радостию и дали обет, что если святой Пантелеимон воздвигнет сына их, то они непременно сделают для соборного его на Афоне храма заказ икон двунадесятых праздников, в которых обитель, как им было известно, нуждалась. Инок с полным усердием поспешил принести в дом икону святого Пантелеимона, данную ему в благословение из обители, и по принесении ее, спустив воды с лика угодника, дал выпить три ложечки малютке и ею же помочил его головку.

После этого больной вскоре заснул. Сердобольная мать, неотступно находившаяся при постели дитяти, была утешена во время сна его особым знамением, служившим к удостоверению в его исцелении, что по вере их и исполнилось. Проснувшись, малютка был уже здоровым и в три дня совершенно укрепился. Чудо это совершилось в апреле 1863 года. Обрадованный отец тогда же распорядился заказом 12 праздничных икон, которые теперь находятся в обители и служат украшением ее соборного храма».

О благоволении святого великомученика Пантелеимона к обители и его чудесной помощи рассказывает монах Русского монастыря Емилиан (Рассоленко). Отец Емилиан большей частью находился на послушании на своей родине – Кубани для закупки пшеницы и имел благословение приобрести там мельницу в пользу обители. Нашлась продающаяся мельница. Купили и записали на имя его родного брата Михаила Григорьевича. Мельница требовала ремонта, нужно было отправлять хлеб, а денег было мало. К тому же случались недоразумения с местными жителями, подозревавшими, что он участвует в покупке мельницы.

«Мне так было прискорбно, – рассказывает отец Емилиан, – хотел было отказаться от этого. Я обратился за помощию к Царице Небесной и святому великомученику Пантелеимону и однажды вечером, отходя ко сну, прочитал два акафиста – Божией Матери и святому Пантелеимону, потом лег спать по обычаю. В эту ночь я видел знаменательный сон. Представилось мне, будто я нахожусь на том месте, где устраивается мельница, и осматриваю оное место. Вдруг прибегает ко мне подрядчик – мастер, который подрядился устроить мельницу, и говорит мне: «Емельян Григорьевич! Вас просит хозяин к себе и желает повидаться». Я спрашиваю: «Какой хозяин? Мина Феодорович?» Он отвечает: «Нет! А ваш хозяин, Пантелеимон».

Я удивился, полагая, что приехал кто-нибудь из числа братии монастыря. Но когда пошел к нему, то увидал святого великомученика, как изображается на иконе, в таком виде: в правой руке держал он крест и пальмовую ветвь, а левую имел сжатую, будто что-то в ней держал. И когда обратился к нему, то близко подступить не мог, так как около него был как бы пламень, и я почувствовал в себе страх и радость.

Тут стал он мне говорить: «Видишь эту славу, в какой я нахожусь? Ты прочитывал мое страдание, как я страдал и получил эту славу, и прочитывай его всегда, и тем будет утешаться твоя скорбь об этом, что на тебя много нападок, и не оставляй этого места, устраивай мельницу, ибо она нужна для новой обители и на это есть Божий Промысл». Тут он разверз свою левую руку и показал 11 золотых и серебра 20 рублей целковыми и объяснил: «Это тебе для уверения; чтобы ты не сомневался, что это не мечтание, а есть истина, ты эти деньги получишь (и сказал место и имя благодетельницы). А когда получишь деньги, отдашь их брату для устройства мельницы». Потом, когда все мне объяснил, сказал: «Положи три поклона и приложись ко кресту», что я и исполнил. Потом сказал: «Когда бывает тебе скорбь, обращайся всегда ко мне, я всегда готов помочь, и не убойся временной скорби». И стал невидим.

Когда я встал, то был в страхе и радости, так что заплакал. Потом это видение объяснил я брату и, с нетерпением желая удостовериться в истине, поехал в то место, где по указанию святого должен был получить деньги. В эту ночь, когда мне виделся святой, является он и к благодетельнице, которая, имея у себя скопленную сумму, эту самую, определила ее пожертвовать на святую нашу обитель, но медлила привести в исполнение. Святой Пантелеимон ей сказал: «Отнеси и отдай деньги тому, кому обещалась, ибо они ему нужны». Она после этого видения прибегает на квартиру, где я останавливаюсь, и спрашивает: «Приехал ли тот монах?» Ей отвечают, что не было, и спрашивают: «На что тебе?» Она объяснила подробно, что видела молодого человека, «который побуждает меня отдать деньги. Когда приедет, то возвестите мне». На другой день я и приехал, и получил те самые деньги, которые видел в сонном видении. Она мне объяснила свое видение подробно, что видела святого в том виде, как он изображается на иконе, и он сказал ей: «Когда приедет монах, то отдай ему деньги, которые ты обещала, ибо они ему нужны». А про себя сказал: «Я хозяин того монастыря, которого этот монах, которому ты обещала».

«Однажды, – продолжает отец Емилиан, – еще прежде того, я торговал пшеницу, но в цене мы не сошлись, мне не уступили, так и разошлись. В эту ночь мне является во сне молодой человек, одетый в подрясник, и говорит: «Возвратись к этому хозяину, у которого торговал пшеницу, и возьми пшеницу, дай цену ту, которую он просил, ибо он денег с тебя не возьмет, а родителей [своих] запишет [на поминовение в Русик]. А для удостоверения тебя, когда ты приедешь на квартиру, куда заезжаешь, и он придет сейчас же».

В ту же ночь вышеозначенный торговец видит во сне молодого человека, побуждающего его, чтобы он записал имена родителей в святую обитель для поминовения, и он утром приходит к хозяину моей квартиры и с нетерпением спрашивает обо мне, что я за человек? А тот отвечал, что он из обители, может быть даже и монах, хотя и носит одежду мирскую. И торговец сказал: «Когда приедет отец Емилиан, то скажи ему, дабы он пришел ко мне, ибо он мне очень нужен».. Иеромонах Арсений (Минин). 70-е годы XIX века.

И пока они разговаривали, я вхожу в дверь, они весьма удивились, что я явился вовсе неожиданно. И отправился с этим торговцем к нему в дом. Он мне рассказал, что он в эту ночь видел во сне своих родителей покойных, и молодого человека, и меня, стоящего в отдалении. Молодой человек, показывая на меня, говорит: «Отдай ему пшеницу, почем тебе он давал, и запиши своих родителей». Я ему рассказал тоже свое видение и что я, собственно, по этому делу и приехал. Что этот молодой человек нам обоим сказал во сне, то все и сбылось».

Видя такие чудеса великомученика Пантелеимона, русский народ щедро жертвовал на нужды его святой обители. Но особое благоволение великомученик проявил к своему монастырю, когда в 1862 году по благословению старцев Руссика в Россию был отправлен иеромонах Арсений с частицами его святых мощей, крестом с частицей Животворящего Древа Креста Господня, камнем от Живоносного Гроба Господня, чудотворной Тихвинской иконой Божией Матери и другими святынями обители.

Отец Арсений со святынями объехал почти всю Россию и везде оставил по себе благой духовный след. Губернии Воронежская, Калужская, Саратовская, Орловская и многие другие, куда только ни приносились святые мощи, были свидетелями многоразличных исцелений от душевных и телесных болезней всех, кто с верою и любовию приходил к ковчегу святых мощей. Дивный во святых своих Бог, являя благодатные знамения, тем утверждает в людях спасительную веру. Вот некоторые из великого множества чудес.

«Житель города Симбирска Петр Алексеевич Михайлов поражен был параличом, у него сведен был рот на сторону, так что нельзя было понять, что он говорит; кроме того, поражена была и нога. Когда он приложился к святым мощам, с ним повторился удар паралича, но удар спасительный, потому что вследствие его болезнь прошла и он получил исцеление».

«Бывший крепостной человек симбирской помещицы Екатерины Александровны Столыпиной Дмитрий Петров Зимнинский был отчаянно болен. По просьбе госпожи Столыпиной святые мощи целителя Пантелеимона и других угодников с Животворящим Крестом Господним были принесены в городскую больницу, где лежал больной. Больной был так слаб, что не имел сил приподняться с постели и приложиться, но по совершении молебна, когда святой Животворящий Крест и святые мощи были возложены на больного, он получил совершенное исцеление от тяжкой своей болезни и вступил в исправление служения своего госпоже Столыпиной».

«Симбирская мещанка Ирина Никитина Васильева около 20 лет страдала тяжкою тоскою и озлоблением. Когда же она бывала в церкви, то с нею делалась страшная зевота, потягота, ее ломало, дергало и корчило. При этих припадках постоянно еще страдала она от терзавшей ее внутренней боли, от которой ничто ей не помогало; хотя она много истратила денег на свое лечение, но все было напрасно. Услышавши о святынях, принесенных в Симбирск со Святой Афонской Горы, она долго удерживаема была духом злобы и по чувству какого-то неизъяснимого страха не решалась идти на поклонение им.

Наконец, она вразумлена была следующим сновидением, устрашившим ее и заставившим поспешить идти на поклонение святыне. Виделось ей, что она всходила на высочайшую гору, на вершине коей находились будто бы мощи святых угодников, и что, падая и обрываясь беспрестанно, она с ужасным трудом поднималась, чтобы поклониться им, а когда приближалась к вершине, вдруг ее начала искушать вражеская мысль возвратиться назад, с тем чтобы, обошедши кругом около этой горы, взойти на оную. Но лишь только она подумала исполнить эту мысль, мгновенно оторвалась и упала с горы в какую-то глубокую пропасть и от страха проснулась.

После сего сновидения она уже не медля поспешила идти на поклонение святыне, но и тут прикладывалась к ней с большим сопротивлением, из чего ясно увидела, что вся болезнь ее происходит от обдержащего ее духа злобы, который доселе мучил ее, скрываясь в ней столько времени под видом телесной болезни. Приложившись к святыне, почувствовала себя много легче; когда же отстояла молебен с водоосвящением и на нее возложили крест с частицею Животворящего Древа и дали испить святой воды, то по милости Божией и молитвам святых угодников Божиих почувствовала совершенное исцеление».

«Одна молодая женщина, мещанка симбирская, имела жестокую внутреннюю боль с тоскою, которая в ней открылась внезапно, без всякой видимой причины. От этой болезни она принуждена была более лежать, долго оставалась в таком безотрадном, болезненном положении, и ничто не помогало ей.

В это самое время принесены были в город Симбирск со Святой Горы Афонской святые мощи угодников Божиих и Животворящий Крест. Вместе с прочими на поклонение им пошел и муж оной страдалицы. Выслушав молебен святому Животворящему Кресту и святому великомученику Пантелеимону с другими угодниками Божиими, он получил изображение на бумаге святого целителя и великомученика Пантелеимона и, положив его в карман, отправился домой. Как только он вошел в дом, с женою его вдруг случилось страшное беснование.

Она рвала на себе волосы и кричала со злобою и ожесточением: выкинь ты из кармана бумагу, которую ты принес из церкви, не подходи ко мне с нею, а то я убью тебя, тогда как он ей ничего не говорил, что принес изображение святого великомученика Пантелеимона. Будучи поражен таким неожиданным припадком беснования жены своей, он поспешил в тот же день, во время вечерни, привести ее к святым мощам, причем она страшно билась, кричала, кусала руки свои, рвала волосы и всячески старалась вырваться из рук державших ее нескольких человек.

Когда же во время служения молебна помазали ее елеем и возложили на нее крест с Животворящим Древом, заставляя ее приложиться к нему и к святым мощам, то она доходила до бешенства, но потом замолкла и стала креститься и плакать. После этого она почувствовала большое облегчение и в следующие дни уже без всякого сопротивления, даже охотно, приходила ко всем службам и прикладывалась с усердием к святыне афонской, а вскоре получила совершенное исцеление. С благодарностию ко Господу и святым угодникам Божиим она потом говела и сподобилась приобщения Святых Христовых Таин в Спасском монастыре».

«Полицейский солдат города Симбирска Павел Ефимов, в апреле 1863 года женившийся, вскоре после свадьбы почувствовал страшную тоску с болью в сердце, отчего он сделался как бы помешанным, говорил бессознательно и чувствовал страх, беспрестанно озираясь на все стороны с выражением ужаса и испуга. Когда Павел Ефимов с женою пришли на поклонение афонской святыне, тогда открылось, что в жене его обитал дух злобы, дотоле скрывавшийся. При виде святыни сделалось с нею страшное беснование: она кричала, топала ногами, билась, рвала на себе волосы, особенно во время молебна.

Когда служащим иеромонахом возложен был на нее Животворящий Крест, то дух злобы, обитавший в ней, кричал: «Уйду, уйду, сожгли меня, сожгли!» По окончании молебствия и помазания святым елеем, испивши святой воды с Животворящего Креста, она затихла и без сопротивления приложилась к святым мощам. Вместе с нею и муж ее Павел Ефимов, приложившись к святыне, также получил облегчение. В следующие дни они постоянно ходили в храм Божий, с великим усердием прикладывались к святым мощам и кресту и, получив совершенное исцеление, говели и приобщались Святых и Животворящих Христовых Таин».

Кроме вышеозначенных случаев, многие бесноватые, несколько лет страдавшие от нечистого духа, получили исцеление по совершении молебствий святым угодникам Божиим, причем нечистый дух в некоторых из них говорил, что тяжки для них святые мощи угодников Божиих, но всего страшнее для них святое Животворящее Древо Креста Господня.

И первопрестольная Москва, издревле усердная к святыне, не лишена была обильных проявлений милости Божией. Во время пребывания афонской святыни в Московском Богоявленском монастыре соборный храм обители с раннего утра до позднего вечера был наполнен бесчисленным множеством молящихся. Сюда притекали с горячею верою и усердною молитвою многие тяжко и продолжительно страждущие, и вера их, по слову Спасителя, спасала их. Записано и засвидетельствовано было много благодатных исцелений. Вот некоторые их них:

«11 сентября 1867 года, в 9 часов утра, в Богоявленский монастырь привезена была больная вдова унтер-штеймейстера 1-го класса Дарья Ивановна Колоколова, имеющая от роду 53 года, проживающая с 26 января 1855 года в семейном приюте Мещанского отделения попечительства о бедных в Москве, состоящем в приходе церкви святителя Филиппа. В течение 11 лет она лишена была употребления ног и ползала на коленях при помощи рук. Будучи привезена в Богоявленский монастырь начальницею приюта дочерью умершего титулярного советника девицею Любовью Тимофеевой Киселевой, она при помощи рук вползла по церковной лестнице к верхней монастырской церкви и потом от порога церкви доползла до правого клироса, позади которого поставлена была святыня.

Бывший при святыне иеромонах и один из богомольцев приподняли больную и приложили к святыне. Как только сие было исполнено, то болящая ощутила крепость в ногах, стала на них и пошла; стояла в продолжение всей Литургии и теперь ходит на своих ногах. Что означенная Дарья Ивановна действительно в течение 11 лет лишена была употребления ног, а теперь получила исцеление, в этом письменно удостоверяет священник церкви святителя Филиппа Василий Николаев Богородский, в приходе которого находится приют, равно и начальница приюта письменно удостоверяет, что 11 сентября она была вместе с больною Дарьею Ивановною в Богоявленском монастыре и была свидетельницею ее исцеления».

«У состоящего при московском генерал-губернаторе чиновника особых поручений коллежского советника Егора Ивановича Боголепова дочь Клавдия Егоровна, 32 лет от роду, в продолжение 14 лет страдала затверделостию ниже щеки, на шее, а с минувшего Великого поста сего года от простуды болезнь ее усилилась. Врачебные средства не помогали; она прибегла к помощи единого Всемогущего Врача душ и телес и, пришедши к афонской святыне, помолилась пред нею с усердием.

Возвратившись домой, она помазала больное место маслом от святых мощей и тотчас же почувствовала сильнейший треск в затверделости наподобие того, как бы какие камни ломались. В тот же день к вечеру из больного места потекла материя, и с нею стала выходить разломанная затверделость в виде беловатых камешков, кои хранятся у получившей облегчение на память сего дивного благодатного события. В сем удостоверяют своими подписями отец ее и сама она».

Обильный поток благодатных исцелений и духовной радости, явленных от святых мощей угодника Божия Пантелеимона во время пребывания афонских святынь в России, еще более сроднил благочестивых русских людей с Его обителью на Святой Горе, послужил как бы новым звеном невидимой связи благословенного царства Российского со святым Афоном и засвидетельствовал о Русском монастыре как о месте особого благодатного покровительства Господа и Пречистой Его Матери над подвизающимися там русскими монахами.

Российское общество всколыхнулось интересом к обители Святого Пантелеимона, и на Святую Гору потянулись паломники, потекли пожертвования благодетелей, множество лиц купеческого звания захотели лично принять благословение и получить отеческое наставление из уст русского духовника Иеронима – также выходца из купеческого сословия, о высоте духовной жизни которого и благодатном божественном даре рассуждения слава все более широко стала извещаться по всей Русской земле.

«Слава Богу, братство постоянно увеличивается, – пишет отец Иероним сестре в 1864 году, – теперь есть до 400 человек братии, русских более 200, а с тем вместе и заботы наши более и более увеличиваются… Здоровье мое непостоянно, и хронические болезни не оставляют меня; желудочные спазмы или судороги постоянно, и днем и ночью, беспокоят меня, также и прилив крови к голове хотя не в равной степени, но ежедневно посещает меня, к тому же и грыжи нередко огорчают сластолюбивое мое сердце.

Ежедневная моя жизнь разнообразна, не всегда одинакова, иногда я имею довольно времени для занятия в келлии молитвою, чтением и прочим, а иногда нет или очень мало: братия постоянно занимают меня вопросами по экономии, а более всего по исповеди. Так как у нас приобщаются часто, потому и исповедуются часто, к тому же и чужих много приходит за советами и для исповеди, а многие – для испрошения вещественной помощи...

Из старых материй шьем ризы, подризники и епитрахили, воздухи и раздаем; хоть какую-нибудь дай ему вещь, а иначе не избавишься от просящего, а то он и целую неделю будет жить в монастыре да раза три в день будет приходить к русскому духовнику, кланяться до земли и просить, и все таковые посетители требуют непременно лично объясниться с русским духовником...

Если у кого нет или ризы, или воздухов, или другого чего, то он, не обинуясь, прямо идет в Русский монастырь, отыскивает Иеронима и требует; если откажу ему, то он не обленится прийти в другой раз, и в третий, а то, пожалуй, и в десятый – хоть чрез год, а уже выпросит; разумеется, если есть та вещь, которую он просит, то я не заставлю его во второй раз трудиться приходить для получения ее, но часто бывает, что нет той вещи, которую он просит, и тогда поневоле отказываю ему.

Но они знают, что нам присылают из России эти вещи, а потому и терпят, покуда пришлются нам вещи, и они постоянно наведываются с вопросами. Для удовлетворения нужд этих рабов Божиих у меня много времени употребляется...

Сплю я не тогда, когда хочу, а тогда, когда судороги попустят мне заснуть, а потому я не всегда могу заснуть до утрени, попытаюсь – раз, и два, и более ложусь, и, если судороги сильны, тогда я более хожу по келлии, для того и келлия моя сделана нарочно длинная – шагов десять. Много хожу, особенно ночью, иногда до того, что ноги и поясница заболеют от ходьбы, а особенно подошвы, и тогда я рад бываю, если кто из братии придет ко мне побеседовать, тогда я не столько чувствую жестокость моей болезни. Иногда случается, что судороги не сильны, но и тогда все-таки не могу заснуть, по крайней мере тогда хотя могу сидеть, читать или писать.

В полночь у нас звонят на канон, или келейное правило, а через час – к заутрене; тогда я иду в церковь к заутрене; от утрени я ложусь спать до поздней обедни, в это время я сплю, и то если судороги дозволят мне это, ибо нередко случается, часто в сутки ничего не засну, а иногда и двое, но это бывает редко, и тогда чувствую себя во время обедни слабым, выключая, когда благоугодно бывает силе благодати Божией совершаться в немощи моей; и часто на утрене и дремлю, и по причине моей великой лености еще и не противлюсь дремоте, а иногда и желаю заснуть в церкви – вот как я подвизаюсь!

После обедни или принимаю гостей или поклонников, или иду осматривать экономические службы и заведения, которых есть довольно; посетивши больницу, побываю на гостинице, в поварне, в трапезе, в канцелярии, в живописной, в литографии, в типографии, в кожевенном заводе, в кузне, в слесарне, в ткацкой, в столярне, в портной, в сапожной, на пристани и на огороде и прочее, и на это уходит около трех часов, иногда эту проходку делаем вместе с герондою, то есть игуменом, но более один я, потому что старец по старости редко выходит за монастырь.

Потом я обедаю и после обеда опять принимаю гостей и поклонников, или братию, или же мастеровых или с экономами занимаюсь и потом если чувствую расположение ко сну, то поспешаю прилечь, иногда засну и посплю, а иногда и нет по милости спазмов, в таком случае или читаю, или письма подписываю, или диктую писарям; в настоящее время писем из России присылают много с разными вопросами, и на все нужнейшие письма мне требуется диктовать, а на исповедь и своеручно отвечаю – что делать, иногда с пренемоганием пополам с крехтом и оханьем.

А вы, может быть, думаете, что я все делаю с благодушием? Нет. Нередко с удивлением спрашиваю сам себя: «Да как это я упал в этакую беду, оплелся таким огромным семейством? Сколько хлопот и забот, попечений, трудов, скорбей, болезней и бедствий! Ни средств, ни обеспечения». Иногда подобные мысли и добре подталкивают в сердце, а наиболее тогда, когда братия некоторые за все попечение о них воздают неблагодарностию, но в это время благодать отчетливо говорит внутреннему слуху:

«Не пецытеся ýбо, глагóлюще: чтó я́ мы, или ́чтó пиéм, или́ чим одéждемся? Всéх бо сих язы́ цы и́ щут: вéсть бо Отéц вáш небéсный, я́ко трéбуете си́х все́х. Ищи́ те же прéждéцáрствия Бóжия и прáвды егó, и сия́ вся́ приложáтся вáм» (Мф.6:31–33). И действительно, так обитель наша на опыте это видит.

Слава Богу за все. Многие из братии моей много утешают меня своею богоугодною жизнию, и это много ободряет меня».

Это письмо весьма примечательно для раскрытия перед нами личности старца Иеронима – мы видим его почти жалующимся своему родному и близкому по духу человеку (сестра его в то время была уже монахиней и на должности благочинной монастыря), перед которым старец не стесняется признаться в немощах телесных и душевных, открыться в слабостях и попрекнуть себя за них.

Но когда вдумываешься в смысл его слов, пытаешься представить себе возраст и здоровье отца Иеронима, его тяжкие, трудно переносимые телесные недуги и сопоставить их с той нагрузкой – физической, моральной, эмоциональной, духовной, с теми скорбями – от забот по содержанию братии, от искушений, от этих самых братий исходящих; от зависти и клеветы греков, от непрочности нахождения русских на Святой Горе в связи с русско-турецкими войнами и агрессивным национализмом части Протата; с непрерываемым молитвенным напряжением, с необходимостью выслушивать, сопереживать и давать советы тысячам исповедающихся – только отчасти представляя себе эту для человека неподъемную нагрузку, понимаешь – да! Поистине святые «плакали о добродетелях своих как о грехах!»

И понимаешь – какую же гигантскую работу Дух Божий в соработничестве со своим верным послушником старцем Иеронимом совершал его руками на Святой Горе! Еще недавно – нищий, осаждаемый кредиторами монастырь – принявший русских под свои стены как последний шанс остаться нерасформированным и просто выжить, спустя без малого четверть века имеет многочисленные «экономические службы и заведения, которых есть довольно; больницу, гостиницу, поварню, трапезу, канцелярию, живописную, литографию, типографию, кожевенный завод, кузню, слесарню, ткацкую, столярню, портняжную и сапожную мастерские, склады на пристани, возделанные огороды и прочее...». Сколько же всего еще за этим «прочее»?

За ним – строительство новых храмов и келейных корпусов, возрождение «метохов» – сельскохозяйственных угодий монастыря за границами Святой Горы, восстановление Старого Руссика и множества принадлежавших монастырю и вновь выкупаемых у греков для русских отшельников келлий, что требовало постоянного притока из России денежной помощи…

Уже одно это перечисление построек внутри и вне Пантелеимонова монастыря, сделанных после Крымской войны за какие-нибудь полтора десятка лет, показывает, сколь великие русские денежные средства и труды были употреблены на благоустроение обители. При этом большие долги монастырские с ежегодными процентами на них, начавшие уплачиваться с 1840 года, со времени прихода в монастырь отца Иеронима, к 1866 году были погашены, было уплачено до 800 тысяч пиастров (100 тысяч рублей).

В 1860-х – начале 1870 годов немало было сделано к благоустройству и благоукрашению внутри самой обители, в которой велось большое строительство. Параллельно Покровскому собору, с северной его стороны во всю длину в 1867 году приделана новая просторная церковь – во имя святого благоверного князя Александра Невского, устроенная в память чудесного избавления государя императора Александра II от смертельной опасности (в 1866 году) и освященная в 1868 году посетившим в то время Святую Гору преосвященным Александром, епископом Полтавским.

Церковь Святого Александра Невского сначала была отделена от Покровского собора капитальной стеной и потолок имела ровный, без купола, но после была соединена с Покровским собором и над ней устроен купол. В прежнем монастырском пирге, вошедшем в Покровский корпус, вновь устроены и освящены митрополитом Варненским Иосифом два параклиса: один в честь Вознесения Господня, в память прежнего приморского монастырька, из которого выросла нынешняя величественная обитель, а другой во имя святых равноапостольных Константина и Елены, в память посещения обители в 1845 году великим князем Константином Николаевичем.

Затем в 1871 году, когда Покровский корпус был продолжен на восток, параллельно с братской больницей на восточном конце южного греческого корпуса, и в нем выстроены внизу служебные помещения – просфорная и другие, а вверху архондарики, в восточном углу в верхнем этаже также вновь устроены три параклиса: в честь Рождества Пресвятой Богородицы, в честь Введения во храм Пресвятой Богородицы и во имя святых богоотец Иоакима и Анны и святого Иосифа, обручника Пресвятой Богородицы, освященные архиепископом Дионисием в 1873 году.

Немного ранее того, в 1871 году, возобновлен был русскими параклис во имя святого великомученика Димитрия Солунского, устроенный еще до их вступления. В нем учреждено неусыпное (за исключением немногих праздничных дней) чтение Псалтири за благодетелей и в память сохранения обители во время Крымской войны (1853–1856), также как и в другом, выше над ним, параклисе во имя святых Архангелов учреждено ежедневное чтение Евангелия (по евангелисту в сутки) иеромонахами и иеродиаконами в память сохранения обители во время другой русско-турецкой войны (1877–1878).

Это чтение было установлено 15 июня 1878 года, в день тезоименитства старца-духовника Иеронима. Во многочисленных параклисах Свято-Пантелеимонова монастыря на Божественной литургии и молебнах совершалось поминовение благодетелей, число которых с каждым годом возрастало.

На купола Пантелеимоновского собора поставлены восемь больших золоченых крестов; стены его были расписаны еще в 1855 году замечательным живописцем, иеромонахом Русской обители Василием (Селезневым). Трапезная была расширена, так как она, устроенная еще Скарлатом Каллимахом, при умножившейся братии оказалась тесной и неудобной. Для этого капитальная стена ее западного оконечника в 1861 году была разобрана, и тогда же сделано с внешней стороны монастыря прибавление, простирающееся на запад к морю на 8,5 метра и на север при прежней монастырской стене на 21 метр.

Игуменское место было сделано, как и прежде, в углублении западного оконечника. Прибавление это в 1860-х годах оставалось еще не расписанным, только над иеромонашеским столом сверху сияло изображение Господа Вседержителя с благословляющей рукой, тогда как отделение, составлявшее прежнюю трапезную, было расписано мастерской русской кистью еще в 1843–1844 годах. В 1870-х годах было расписано евангельскими событиями и ликами святых и прибавление. На колокольне над трапезной появился колокол в 127 пудов, пожертвованный вместе с другими, меньшими колоколами московским почетным гражданином Александровым.

Когда братство обители к 1870-м годам увеличилось до 500 человек, остававшаяся без построек восточная сторона монастыря стала застраиваться корпусом с братскими келлиями вверху и служебными помещениями (прачечная) внизу. За стенами монастыря поблизости, против малой северной порты (входа в обитель), в 1860 году устроено здание для кожевенного завода, а на берегу моря, против большой южной порты, – помещение для склада и хранения привозимых на судах вещей.

Наконец, сама главная порта монастыря была украшена: над входом, над нишей, где живописно изображен лик святого великомученика и целителя Пантелеимона, в 1862 году был сделан открытый куполообразный навес, который одной своей стороной упирается в стену, а другой опирается на две мраморные колонны.

Когда братство обители к 1870-м годам увеличилось до 500 человек и продолжало расти далее, стало ясно, что ни Пантелеимоновский, ни Покровский соборы со всеми другими храмами не смогут вместить братию и многочисленных паломников при сохраняющейся тенденции увеличения их количества. Отец Иероним воодушевился идеей создания нового большого собора на площади между монастырем и архондариком. Причем имя новому храму долго выбирать не пришлось. Главную цель своей деятельности в качестве руководителя и духовного отца русского иноческого братства отец Иероним видел в создании единодушной, сплоченной общины. Высочайшим образцом взаимоотношений, которые должны царить в иноческом общежитии, являются внутренний мир, согласие и единство, присущие Триипостасному Единосущному и Нераздельному Божеству. Как в Святой Троице при различии Лиц естество едино, так и в монастыре при многоразличии братства должны быть у всех душа и сердце едины для любви, намерения – для богоугодных дел и подвижничества, мысли и уста – для богохваления. Собор Святой Живоначальной Троицы должен был стать символом духовного единения братии, венчающим многовековую историю русского монашества на Святой Горе Афон.

Идея эта была преподана отцу Иерониму еще великим старцем Арсением, общим русским духовником, когда тот отпускал своего возлюбленного ученика и преемника по старческой благодати на духовничество в Свято-Пантелеимонов монастырь. Но при жизни отца Иеронима обитель не обладала такими мощными финансовыми ресурсами, и перед смертью старец передал благословение своему духовному преемнику отцу Макарию (Сушкину) продолжать молитвы к Богу о благословении постройки храма. Отходя в вечность, отец Иероним подарил братству образ Святой Троицы в память о нерушимости в обители общежительных правил и старчества, что является единственным залогом непостыдного иноческого образа жизни, а следовательно, и залогом существования монастыря. Перед своей кончиной отец Иероним молился, чтобы Господь сохранил общежительное благоустройство обители до скончания века и вразумил всех его преемников, как хранится общежитие и за что теряется.

По благословению схиархимандрита Макария, верного ученика старца Иеронима и приемника по благодати, образ, подаренный почившим духовником, был помещен на Горнем месте алтаря Покровского собора, и пред ним была возожжена неугасимая лампада, которая горит и по сей день именно там! Покуда горит сия лампада, бьется сердце русского монашества на Святой Горе Афон.

Беспрерывные молитвы старцев были услышаны, и милостивый Бог дал отцу Макарию особый знак на благословение постройки Троицкого храма. Это явление было зафиксировано в дневнике схииеромонаха Владимира (Колесникова): «Игумен Макарий однажды в алтаре Покровского храма трижды видел дивный свет от престола, а потом слышал и глас: первый свет – Бог-Отец, второй свет – Бог-Сын, третий свет – Бог-Дух Святой; Святая Троица неотступна от сего места». (АРПМА. Док. № А000311. С. 63). После этого явления отец Макарий принял решение организовать сбор средств для строительства Троицкого храма, что поручил находящемуся тогда в Москве преподобному Аристоклию (Амвросиеву). Тот с ревностью приступил к делу, но в 1895 году перешел на послушание в монастырь, и сбор средств на время был остановлен. В 1909 году отец Аристоклий был назначен настоятелем подворья и снова приступил к выполнению порученного ему старцем послушания. В течение пяти лет он собрал более двух миллионов рублей, что подтверждено финансовыми отчетами подворья за данный период (см.: АРПМА. Док. № А000053).

Отец Аристоклий заказал и архитектурный план будущего храма, который должен был быть уменьшенной копией Константинопольского храма Святой Софии. День освящения и начало закладки первого камня в фундамент храма были назначены на праздник Святой Троицы 1915 года – в год 30-летия преставления духовника Иеронима. Но начавшаяся Первая мировая война помешала реализации этих замыслов.

Отец Иероним, сам будучи в одно и то же время иконописцем, строителем-техником, музыкантом и вообще, по свидетельству всех его знавших, деловым человеком, старался насадить и развивать полезные для обители искусства: иконопись, живопись, фотографию, печатание литографий. Обустроив должным образом монастырскую иконописную мастерскую, старец завел при ней иконописную школу, где русские мастера работали под руководством опытных учителей при его непрестанном надзоре и личных указаниях, и многие вышли из этой школы замечательными иконописцами.

Написанные монастырскими иконописцами иконы щедро раздавались поклонникам, отсылались в Россию благодетелям, храмам, монастырям, многочисленным подворьям обители, и мало было в России мест, где бы не имелось иконы афонского письма. Присланные со Святой Горы в благословение храмам иконы встречались торжественно, с крестными ходами и ставились на особо видных местах в богато украшенных киотах, а в домах сберегались как драгоценные святыни и передавались из рода в род.

Как мы видели, от этих икон и изображений святого великомученика Пантелеимона во множестве происходили чудотворения, что еще сильнее располагало православных людей к помощи его святой обители и распространяло добрую славу о ней и ее духовных руководителях.

Иконописная школа, основанная старцем Иеронимом, просуществовала в монастыре недолго, так как обученные в ней мастера предпочитали уходить в келлии и продолжали работать самостоятельно, снабжая иконами афонские монастыри, в том числе и Пантелеимонов, за известную плату.

Школа, таким образом, доставляла монастырю хлопоты и большие расходы, а пользы приносила немного. Но иконописцы, приобретшие опыт и мастерство под руководством старца, уходя из Пантелеимонова монастыря, распространяли по всему Афону и за его пределы особый стиль иконописи, названный почитателями афонским письмом, а святогорцами-греками – русской манерой.

В то время, когда в церковном изобразительном искусстве преобладала живопись, афонский стиль, соединяя живописность с иконописностью, предшествовал возрождению древних византийских традиций и подготавливал «нынешних слабых людей» (как говорил отец Иероним) к восприятию лучших иконописных образцов.

Иконы афонского письма сильно отличались от преобладавших в то время живописных работ тщательным следованием иконописным образцам, красотой и одухотворенностью ликов, выполненных в достаточно условной манере, легкостью светлых красок, тщательной отделкой и сплавленностью живописи, как бы «нерукотворностью».

Даже наиболее ревностные приверженцы византийской иконописи из греков, видя строгую церковность икон «афонского стиля», оставались довольны ими. Думается, что именно под духовным влиянием старца и присущего ему художественного вкуса зародился этот иконописный стиль, который стал цениться в Греции, России, многих других странах и почитается до сих пор.

На литографических и печатных станках в Свято-Пантелеимоновом монастыре производили брошюры, листки, картинки религиозного содержания и образки, которыми также снабжалась почти вся Россия. Миссионерское влияние печатной продукции русской афонской обители трудно переоценить, так как оно было огромным, и многие жители России порой впервые всерьез задумывались о Вечном, взяв в руки печатный листок с логотипом Пантелеимонова монастыря.

Все эти хозяйственно-строительные деяния отнюдь не мешали старцу Иерониму исполнять основную свою обязанность – духовного руководителя русского монашеского братства обители Святого Пантелеимона и общего духовника всех русских иноков, подвизавшихся по всей Горе Афонской. В обители был налажен четкий распорядок богослужений, братских послушаний, поминальных чтений и келейных братских молитв. Всякий пантелеимоновский монах, да и любой скитник, келлиот или бродячий монах-сиромаха знали, что в любое время дня и ночи они могут получить помощь от старца-духовника, и по потребности этой помощью пользовались.

Наладив стройную монашескую жизнь в лучших традициях общежития, приведя монастырь в цветущее и блестящее состояние, освободив его от долгов и расширив вдвое, отец Иероним, уже стареющий, немощный плотью, изможденный болезнями, но неутомимо бодрый и горящий духом, обращает свое внимание на территории, принадлежащие монастырю или ранее принадлежавшие ему.

Со своим учеником и другом, сотаинником отцом Макарием, по благословению и искреннему сочувствию игумена Герасима, начинает он собирать земли, утраченные в период крайнего упадка, возвращать и восстанавливать келлии и скиты, находящиеся на них, а также возводить новые. Собирая и осваивая утраченные некогда земли, возобновляя старые, полуразрушенные келлии, старец не просто заботился о восстановлении хозяйства, но был воодушевлен более высокой идеей.

По его замыслу, все иноки, живущие в келлиях и скитах, принадлежащих обители, должны были представлять собой одну сплоченную духовную семью, вместо разрозненных и неоднородных по духовному состоянию иноческих общежитий и отшельничествующих одиночек.

Монастырь он представлял себе как единый организм, имеющий стройную единодушную структуру, свободно, а не принужденно подчиненную игумену и воодушевленную общей целью. Так же и восстанавливаемые келлии и скиты он видел входящими в эту единую структуру, безусловно подконтрольную и подчиненную монастырю и получающую наравне с насельниками самой обители как материальное содержание, так и – в первую очередь – пищу духовную.

Свой замысел отец Иероним воплотил в жизнь и передал таковое устроение обители своим преемникам как принципиально важное и необходимое условие для существования здоровой духовной атмосферы в монастыре и родственных с ним русских монашеских общежитиях.

И действительно, после него ни один из скитов, ни одна из келлий, принадлежащих Руссику, в отличие от общепринятой на Афоне практики, не сдавались по договору (омологии) в аренду стороннему «пользователю», но всегда оставались неотъемлемой частью или единицей общемонастырской структуры и имели свое функциональное значение. Сами «пользователи» должны были быть не сторонними арендаторами, но обязательно членами братства – единой духовной семьи, руководимой мудрым духовным отцом – старцем Иеронимом.

Такое положение было закреплено юридически: в официальных документах все скиты и келлии значатся как метохи и кафизмы (филиалы), не имеющие статуса самостоятельного юридического лица и лишь номинально именующиеся скитами и келлиями.

Внимание старца Иеронима прежде всего было обращено на место древней русской обители. Старый Нагорный Руссик около восьмидесяти лет назад был оставлен всеми на разорение стихиям. От величественного соборного Пантелеимоновского храма, расписанного некогда великим Панселином, не осталось и следа. Храм Успения, стоящий рядом, готов был вот-вот обрушиться. Еще раньше стены и келейные корпуса с башнями и храмами рассыпались в прах.

И только пирг – древняя угловая башня с Предтеченской церковью, словно вековой исполинский памятник, возвышался над этими останками. Работы начались с реставрации указанного пирга, еще подлежащего ремонту. Именно здесь, в этой башенной церкви принял монашеский постриг святитель Савва Сербский! Именно из этого верхнего окна выбросил он посланным за ним царским слугам свои царственные одежды и объявил о том, что царевича больше нет, есть только смиренный монах!

Впоследствии Предтеченский храм был переименован в его честь. Ниже будут устроены еще два параклиса. А к Саввиной башне – пристроен новый братский корпус, который вскоре будет заселен братьями-иноками. Молитва вновь зазвучит в этом священном месте. А 3 июня 1871 года здесь будет совершена первая после многих лет запустения и забвения литургия.

Были возобновлены также древние келлии: три Георгиевских, Благовещенская, Трехсвятительская, Иоанно-Предтеченская, переименованная в Евфимиевскую, Живоносного Источника, святого великомученика Димитрия Солунского, архидиакона Стефана, святителя Григория Неокесарийского. Кроме этого, устроены новые келлии: Почаевская, Космодемьянская, Троицкая и преподобных отцов Печерских.

Каждая из перечисленных келлий несла на себе по отношению к монастырю определенную хозяйственную функцию: в старом Руссике находились монастырские огороды; в Благовещенской келлии – виноградник и пасека; в Димитриевской – оливковые и фруктовые сады; в Троицкой и Печерской – оливковые рощи; в скиту Крумица – виноградники и т. д.

По замыслу отца Иеронима, воплощенному в реальность, все эти вышеперечисленные номинальные скиты и келлии, будучи звеньями единой структуры, представляли собой места для временного упражнения в аскетических подвигах или постоянного подвижнического жития братии монастыря. Но отправлялись монахи туда не иначе как по благословению игумена и духовника. Живущая в келлиях в безмолвии и молитве братия должна была заниматься полезным для всего братства трудом и тем самым приносить двойную пользу обители: духовную – молитвой и материальную – физическим трудом.

Келлия пустынника, по убеждению отца Иеронима, – это не «град прибежища», где может найти себе место своевольный преслушник, не вписавшийся в строгие правила душеспасительного общежительного монастырского режима – для таковых келлия станет «рвом погибельным». «Градом спасения» для монаха на самом деле могут стать лишь покаяние, послушание и смирение. Келлия же есть столп сугубого подвига, на который восходят только особо призванные Богом молитвенники и подвижники.

Некоторые из них сподобляются этого отшельнического призвания сразу, будучи предузнаны Богом. Другие – преуспев предварительно в общежитии, в общем для всех спасающихся подвиге отвержения самолюбия, эгоцентризма и праздности, распяв себя на кресте послушания и жертвенной любви ко всем другим братиям. Только такие подвижники, обретшие через любовь к ближнему высшую любовь к Богу, способны вместить высокое уединенное житие и стяжать в нем благодатные дары Духа Святого, а не пагубную бесовскую прелесть.

Такая мудро продуманная духовная организация русской монашеской общины на Святой Горе превратила Руссик с подчиненными ему келлиями в поистине единую, сплоченную и гармоничную духовную семью, воодушевленную общими целями и задачами под руководством и воспитанием одного духовного отца. Таким образом, общежительный принцип внутреннего монастырского устроения был перенесен и на внешние малые монашеские объединения, что явило замечательный результат – единство в духе и аскетической традиции всей русской братии Святой Горы.

Тем самым Руссиком был внесен новый и весьма весомый вклад в развитие афонского монашеского общежития в принципе. Благодаря такой организации отцу Иерониму удалось практически преодолеть кажущееся, особенно для русского сознания, противоречие между общежительным и отшельническим образом жизни. В то время как многие были склонны противопоставлять эти способы жития друг другу, отец Иероним считал их двумя взаимодополняющими средствами спасения души.

По его мнению, каждая душа требует индивидуального подхода в деле спасения, и у каждой свой путь ко Господу. Если одному требуется отсечение своей воли в строгой общежительной общине, то другому – безмолвие и отсечение естественного желания общения. Некоторым, в зависимости от степени духовного возрастания, в разные периоды их жизни необходимо и то, и другое. Как больные нуждаются в разных лекарствах по виду их болезней, так и спасающиеся души нуждаются в разных методах исцеления.

При этом как больной не решает сам, каким лекарством лучше ему лечиться, так и подвижник не должен прежде времени сам определять форму своего подвижничества. Это должен делать исключительно его духовный отец, который творчески подходит к делу спасения вверенной ему души и принимает решения по отношению к ней в соответствии с волей Божией и персональными нуждами этой души.

Индивидуальным, внимательным подходом к каждой душе духовник способен не только подобрать наиболее спасительную форму подвижничества и духовного развития этой души, но и получает возможность глубокого доверительного общения с ней. Душа, видя отцовскую заботу духовника, сама привязывается к нему сыновней любовью и абсолютным доверием. Только такие доверительные отношения между духовником и подвижником являются гарантией благополучного совершения спасительного действия воли Божией в жизни конкретного монаха.

Отец Иероним очень творчески и свободно приступал к делу спасения душ своих чад. Будучи убежденным сторонником общежития, он, тем не менее, без оглядки на эту общую для всех норму, благословлял нуждающимся в этом жить в келлиях обители и вести там отшельнический образ жизни. Делал он это только в том случае, когда имел верное удостоверение о наличии на это воли Божией. Для возможности отшельнического уединенного жития он и сам строил много новых келлий вокруг монастыря.

Для тех, кто был способен вместить еще более строгое житие, а также для пустынников, хотевших найти себе пристанище близ русской обители, он предоставил крутой скалистый утес под вершиной горы, возвышающейся над монастырем, где находилось множество пещер естественного происхождения. Поселялись туда отшельники с обязательным выполнением следующих условий: пустынники эти неотложно должны были бывать у братии в обители определенное духовником количество раз в году и не реже установленного духовником срока являться к нему для исповеди, откровения помыслов и причащения Святых Христовых Таин.

Вскоре скалистая сия пустыня, некогда бывшая пристанищем лишь змей и скорпионов, по благословению отца Иеронима, исполняющего волю Божию, превратилась в страну подвига и непрестанной умной молитвы за обитель, за всю Святую Гору и за весь мир. Поистине скалу сию вполне можно наименовать «русской Карулей».

Таким образом, леса, дубравы и расщелины в окрестностях обители наполнились заповедными местами, связанными между собой и с монастырем цепочками брусчатых троп и дорожек. Эти духовные «столпы» своей пламенной молитвою достигали неба и восполняли недостаток оной в киновиальном братстве по причине неизбежных, хотя и допустимых общений и хозяйственных попечений.

В качестве общего русского духовника на Афоне, обязанности которого он принял от рук почившего великого старца Арсения, отец Иероним никогда не забывал и не оставлял пустынных чад своих, но всячески старался облегчить их нелегкое житие.

Об отношении отца Иеронима к пустынножителям и вообще отшельническому образу жизни хорошо свидетельствуют слова отца Денасия (Юшкова): «Начало обильного раздавания милостыни деньгами, провизией, одеждой, обувью и прочими многообразными предметами положено, блаженной памяти, любвеобильным и милостивым духовником монастыря иеросхимонахом Иеронимом.

Покойный «батюшка», как его все называли, в первые годы жительства в монастыре сам путешествовал по горе для раздачи милостыни и всего необходимого своим «духовным друзьям», как он выражался, иногда разыскивая их по самым непроходимым местам, так как до призвания в монастырь он сам жительствовал в пустыньке и хорошо знал тогдашнего времени замечательных подвижников.

В то время (после 1840 года) на Афоне русских иноков были единицы. Впоследствии, при умножившемся русском братстве, по множеству занятий и при ослаблении здоровья, он ограничивался тем, что, бывало, выйдет в воскресный день после трапезы из своей келейки в коридор, сядет на простой деревянный диван и начнет раздавать всякому по нужде, а нередко и более. Бывало, тут так тесно окружат его со всех сторон, что нет возможности пройти ни лестницей, ни коридором. Разгонять же эту бедноту у него, конечно, и в помысле не бывало.

Тем же из многочисленных пустынников, которые по любви к строгому безмолвию или по дряхлой старости, или же по болезням и другим каким-либо причинам не могли лично или часто бывать в монастыре, отец Иероним посылал милостыню с нарочным из своих монахов или с их учениками, если таковые имелись и присылались». Пустынники ради безмолвия ушли в уединенные келлии, но ради содержания себя они были вынуждены вдаваться в суетные попечения, разоряющие плоды безмолвия. Часто за неимением средств они были изгоняемы из своих келлий и убогих калив греческими монастырями, хозяевами земли, на которой эти каливы были построены.

Но посмотрим, что придумал этот практический богослов любви, чтобы обеспечить своим чадам безбедное и беспопечительное исполнение ими своей цели и обязанностей. На земле метоха-скита Крумицы, на границе с Хилендарской обителью, высоко над морем по его благословению был основан пустынный скит «Новая Фиваида», русский эквивалент греческих скитов близ вершины. Устроен он был старцем для бедных келлиотов и сиромахов.

За короткий срок тут собралось до двухсот пятидесяти иноков, живущих в отдельных каливах, разбросанных на большом пространстве и содержащихся за счет монастыря. Обителью был выстроен им соборный храм Всех Афонских Святых, больница и некоторые необходимые здания. От монастыря и его метохов по благословению старцев доставлялось им все необходимое продовольствие. Но это не самое главное. Важнее то, что, собрав и организовав их всех вместе, старцы ввели среди них и общий устав, обеспечивающий и юридическую, и нравственную дисциплину.

Таким образом складывалась и создавалась русская афонская духовная монашеская семья, сплоченная вокруг древней русской обители Святого Великомученика Пантелеимона, распростершей, словно мать, духовные объятия свои и собравшей под омофором Божией Матери всех русских иноков на Афоне. Но семья эта была бы неполной без двух Русских скитов – Ильинского и Андреевского.

Напомним, что оба эти скита были основаны в тот печально известный период, когда Руссик казался навсегда утраченным для русской братии. Действительно, не было никаких человеческих средств исправить положение, кроме как со смирением и терпением положиться на Промысел Божий, целиком доверившись ему. Правильность именно этой позиции показал дальнейший ход истории: отнюдь не человеческая рука, а детоводящая десница Промысла Божия чудесным образом возвратила русским инокам их древнее достояние.

Эти три русских обители были родственны не только и не столько по национальному признаку, но и по духовному родству, так или иначе, в большей или меньшей степени будучи связаны с общим для всех русских на Афоне духовным корнем – великим старцем Арсением, авторитет которого признавали как андреевцы, так и ильинцы. Приняв смиренно выбор старца Арсения, они объединились вокруг отца Иеронима в единую семью под его духовным руководством как главного русского духовника на Афоне.

Мир и добрые взаимоотношения были восстановлены, нестроения и неприятие остались позади, лучшим свидетельством чего явилась совместная сплоченная деятельность всех трех русских обителей. Собравшись вместе, они выкупили участок земли в Галате, предместье Константинополя, для устройства там своих подворий, которые должны были стать ядром своеобразного русского квартала, где паломники из России, проезжающие через Константинополь к святыням Востока, могли бы чувствовать себя в относительной безопасности, почти как дома.

Со временем один из настоятелей Ильинского скита так скажет о союзе трех русских обителей на Афоне: «Мы, как Троица, на Афоне неразлучны и нераздельны». Отец Иероним прекрасно понимал всю зыбкость статуса русских скитов, не имеющих по афонским законам абсолютных прав на свою землю. Из всех русских обителей только Пантелеимонов монастырь обладал всею полнотою этих юридических прав в качестве «кириархального» – владетельного монастыря.

Остальные же скиты имели относительные права и являлись русскими только номинально. Земли же, на которых они стояли, принадлежали греческим кириархальным монастырям. В тогдашней сложившейся ситуации виделось только два выхода: либо приобрести земли, на которых располагались скиты, в пользу Руссика как полноправного владетельного монастыря, что было сделано в свое время с землею скита Ксилургу, древнейшей русской обители на Афоне, либо добиваться для скитов такого же владетельного статуса, который имели монастыри. Иеросхимонах Нафанаил (Кобелев) верный послушник Духовника Иеронима

Замечательна форма, в которую выкристаллизовалась эта идея. Фактически Руссиком предлагался новый вид взаимоотношений между монастырем и подчиненными ему скитами и келлиями. Русский монастырь по отношению к другим русским обителям и келлиям выступает не как кириархальный, т. е. господствующий или владетельный монастырь, сдающий свою собственность – скит или келлию – в аренду и озабоченный лишь своевременным получением арендной платы и не интересующийся внутренней жизнью своих «арендаторов», но как обитель-мать, несущая ответственность и попечение материальное и духовное о своих дочерних обителях.

По замыслу старца Иеронима, Руссик представлял интересы своих скитников и келлиотов в административных органах Святой Горы и перед внешними мирскими институтами, координировал их совместные действия, распределял средства, необходимые для их существования. Как это ни покажется странным, но именно русская обитель, стремительно развивающаяся и объединяющая всех русских иноков вокруг себя, по мнению наблюдателей, симпатизирующих ей, и даже открытых недоброжелателей, в конце XIX века воплощала в себе саму идею общежительного монашества на Афоне.

В то время как греческие монастыри еще не вполне оправились от засилья пагубного для монастырской организации идиоритма, распространившегося на Афоне повсеместно еще в начале XVIII века, сплоченная русская иноческая община в кругу разобщенных греческих монастырей, занятых удовлетворением лишь собственных интересов, приобрела огромное уважение, вес и влияние в монашеской среде на Афоне. Осознавая это значение и пользуясь им, русский монастырь становится одним из главных и деятельных защитников и проповедников общежительных принципов на Святой Горе.

В качестве примера того значения и уважения, которые приобрел Руссик, можно привести факт избрания греческими монастырями Агио-Павла и Ксенофонт себе в игумены монахов хотя и греков по национальности, но происходивших из русской обители, в которой процвело образцовое общежитие. Сделано это было по причине отсутствия собственных достойных и сведущих в киновиальном устроении монастырской жизни кандидатов в собственной среде, способных поддержать и сохранить духовную жизнь монастыря на высоком уровне.

Начинания отца Иеронима, направленные к объединению всего русского Афона, были очень своевременными. Они явились ответом на те мучительные вопросы, которые в далеком Отечестве задавала себе общественная, правительственная и церковная мысль, вдруг неожиданно для себя столкнувшаяся с существованием для многих уже непонятной, живой и активной монашеской цивилизации в самом центре «просвещенной» Европы и пытавшаяся определить свое отношение к ней.

Многие религиозно мыслящие люди в России спрашивали себя, насколько велика нравственная польза почитания Афона для России. Насколько Афон полезен и нужен ей в государственном, культурном и религиозном отношении? Стоит ли поддерживать стремления представителей русского народа оставаться монашествовать на Святой Горе? Жертвовать ли милостыню в находящиеся там монастыри?

На все эти вопросы созданная старцем Иеронимом русская афонская монашеская семья дала авторитетный ответ: Афон – «свет мира и соль земли» во все более отпадающем от христианского самоощущения «цивилизованном» мире.

Русское монашество на Святой Горе – это сплоченная, единодушная сила, устремленная к Богу и своей жизнью утверждающая в сердцах людей истину евангельской проповеди Христа о Царстве Божьем как о Царстве Любви, опытно реализующая слова Псалмопевца – «Сé, чтó добрó, или́ чтó краснó, но éже жити брáтии вкýпе» (Пс.132:1) и изречение Господа – «о сéм разумеют вси ́, я́ ко Мои́ ученицы́ естé, áще любóвь иматé междý собóю» (Ин.13:35).

Афонское русское монашество засвидетельствовало России, что именно оно – та русская лампада или свеча, поставленная за Отчизну на свечнике Святой Горы, посольство или представительство Русской земли пред лицом Богоматери, призванное передать Ей в дар все то лучшее, на что способна русская душа.

И лучшие представители российской общественности, руководители дипломатической службы, представители правительственных кругов и члены священноначалия Церкви не могли не услышать этой деятельной старческой проповеди в защиту вверенной ему иноческой паствы, не могли не увидеть своими глазами, посещая Святую Гору и Русский Пантелеимонов монастырь, а после и не засвидетельствовать своим современникам в России, что русское монашество на Афоне – это действительно образец прекрасных монастырских порядков, истинно церковного русского православного духа и идеального способа организации монашеского общежития. Что русский монастырь – это единственный «клин» русского присутствия на Востоке, вбитый основательно и надежно, о подобном которому в том же Иерусалиме можно было только мечтать.

Отношение Российского правительства и церковного священноначалия к постриженикам Святой Горы, ранее воспринимаемым Синодом в качестве неких церковных «диссидентов», которые своевольно оставили Отечество (и потому официально не признавались монашеские и священнические посвящения, совершенные на Святой Горе), благодаря деятельности старцев Иеронима и Макария изменилось теперь кардинальным образом.

Объединяющая роль Пантелеимоновой обители на Афоне была правильно понята, признана и высоко оценена. Обители Святого Пантелеимона была дарована высочайшая милость и покровительство, а русское монашество на Афоне, ею собранное и руководимое, получило официальное признание в правительственных и церковных кругах.

Сокровенную глубину души старца Иеронима «никтоже весть, токмо Един Всеведец Бог». А потому мы и не дерзаем пытаться заглянуть в эту дверь, закрытую для посторонних, за которой проходила та труднопредставимая мирскому уму духовная работа, в результате которой и возникла такая «глыба» православного монашества на Святой Горе, величие и значение которой оценить сложно даже спустя полторы сотни лет.

Но поскольку «всяко бо дрéво от плодá своегó познаéтся» (Лк.6:44), и «нижé вжигáют светилника и поставля́ ют егó под спýдом, но на свещнице, и светит всем, иже в хрáмине» (Мф.5:15), так и мы по тому свету, который исходил от старца, по тем плодам духа, которые были очевидны всем знающим его лично или опосредованно, через переписку со старцем, обратившись к их свидетельствам, равно как и свидетельствам Духа, проявившегося в духоносных поучениях отца Иеронима в этих письмах, сможем хоть несколько приоткрыть завесу сокровенного и получить некоторое представление об аскетической жизни Великого Духовника.

Для начала приведем о нем отзыв иеромонаха Серафима (в схиме Сергия) Веснина, одного из лучших и тонко-проницательных описателей афонской монашеской жизни, написавшего бесценную для желающих познакомиться с Афоном книгу «Письма Святогорца своим друзьям о Святой Горе Афонской». Вот что он пишет:

«Что ж касается до русских, их общество безмятежием своим обязано образцовой жизни и редкой доброте духовника своего, иеросхимонаха Иеронима, не занявшего систематического образования ни в какой школе, но опытами духовной жизни, тонким разбором движений сердца и мыслей, а с тем вместе и обширною начитанностью ставшего наряду с лучшими из современных старцев дивного Афона и выше обыкновенных духовников русского святогорского общества. В настоящее время он остается единственным на Святой Афонской Горе во всех отношениях своего духовнического звания и, как кажется, он только может благодатию свыше вести верно и несбивчиво русское общество по разнообразию путей иноческого спасения. Этот старец – лучшее украшение всех русских на Святой Горе…»

Вспомним еще раз слова великого старца Арсения, духовника всех русских монахов Афона и духовного отца подвизавшегося под его руководством монаха Иоанникия, впоследствии иеросхимонаха Иеронима, знавшего как никто другой внутреннее устроение и состояние духа своего ученика на тот момент, когда русские пантелеимоновские монахи пришли просить отца Иоанникия себе в обительного духовника: «Это великого стоит: отца Иоанникия с учениками потревожить. Они живут спокойно, в безмолвии и мире…»

Безмолвие, дарующее подвижнику идеальные условия для стяжания мира душевного – вот то драгоценное сокровище, которого больше всего искал Иван Соломенцев, идя на Гору Афонскую, то, что он более всего ценил, подвизаясь уединенно со своими учениками в келлии св. прор. Илии; то, что он так боялся потерять и о чем плакал перед своим старцем, умоляя не посылать его на однозначно лишающее безмолвия послушание духовника русской братии Пантелеимонова монастыря.

Даже приняв со смирением изъявление воли Божьей о своем духовничестве из уст своего старца, он не мог, по природной купеческой закваске, не «выторговать» себе право, исполняя обязанности братского духовника, периодически уединяться в отшельническую келлию для сокровенного молитвенного общения с возлюбленным Господом, без которого, как он хорошо понимал, ему невозможно будет сохранить правильное состояние духа на многотрудном духовническом служении.

Окормляя братию общежительного монастыря, живя с ней одной киновиальной жизнью, он в то же время не переставал в душе оставаться отшельником, собственно «монахом» от слова «монос» – «один», – только подвиг его «отшельничества» посреди многолюдной обители со множеством постоянно возникающих проблем, требующих его решения как духовника и отвлекающих на себя внимание молитвенника, был много труднее, нежели подвиг обычного келлиота или каливита, живущего в мирном уединении.

Есть разные ступени приобщения человека к молитве – живому общению с Живым Богом. Собственно молитва и начинается только тогда, когда в произносимые молящимся слова, обращенные к Богу, он вкладывает искреннюю веру и внутреннюю силу – энергию души, которая и оживляет слова молитвы, наполняет их жизнью, возносит словно светлый луч ввысь к Престолу Небесного Отца. И Он, принимая это живое обращение души, тотчас же отзывается излиянием Своей божественной Силы – благодати Духа Святого, которая словно «по лучу молитвы» нисходит в сердце молящегося и вызывает в нем в той или иной степени ощутимое им самим преображающее действие.

Можно бесконечно много читать молитвенные тексты, класть поклоны, петь псалмы и совершать любые внешние молитвенные действия, но если напряжение сил души не вкладывается в слова молитвы, если нет этого сердечного молитвенного «луча» из сердца в небо – труды малополезны: слова становятся лишь звуком – лампа без электричества не светит, и, соответственно – нет и «обратной связи».

Произнеся «От днíй же Иоáнна крестителя досéле цáрствие небéсное нýдится ⁶, и нýждницы восхищáют é» (Мф.11:12), Христос имел в виду в первую очередь то внутреннее умно-сердечное усилие, то напряжение души, то горение, без которого невозможно пробить греховную кору дебелой человеческой природы – последствие греха – и выйти в то духовное пространство, в котором происходит общение человеческой души со своим Творцом.

О как легко в нас происходит этот молитвенный процесс, какой факел душевных сил полыхает из нас, когда нисходит на нас бедствие, лишение чего-то самого ценного для нас или возлюбленных нами ближних – тогда все наше естество, сосредоточенное лишь на одном – на получении божественной помощи – превращается в сплошной молитвенный поток! И как же скоро мы обычно бываем тогда услышаны и утешены Духа Святого благодатью! Духовник Иероним. 70-е годы XIX века.

В обычное же время, когда как будто «все в порядке», как же нам трудно бывает не только что напрячь силу души в молитве – даже формально «вычитать» правило молитвенное уже нам кажется подвигом невыносимым… А если и понудим себя – «надо!» – то как формально и бездушно, с каким блужданием и отвлечением мыслей мы вымучиваем из себя слова молитв! Тогда как лишь внимание ума и вложенная в слова молитвы сила души молитву делают «молитвой» – живым общением, двусторонней связью души с Отцом Небесным! Те же, кто, понимая необходимость для спасения души, ее преображения, обожения действием Божественной благодати Духа Святого, к молитвенникам истинным приходящего и совершающего в них благие изменения падшей природы человеческой, всемерно подвигают себя на тяжкий труд внимательного молитвенного делания, преодолев начальные преграды от собственных страстей и от демонского препятствования, – стяжают некий навык, который помогает им быстрее «входить в молитву» и крепче в ней «держаться». И, соответственно, стяжать и более ощутимые плоды благодатного воздействия на собственную душу такого настоящего богообщения.

Те молитвенники, которые, почувствовав непередаваемое чувство радости души от благодатного присутствия в ней Духа Божьего, единственной и главной целью своего подвига соделывают сохранение и приумножение в себе этого присутствия божественной благодати, уже без всякого понуждения себя, но с радостной алчностью бросают на молитвенный труд все силы своего человеческого существа, удерживая в себе непрестанно то напряжение душевных сил, которое, привлекши, уже «не отпускает» из души божественную благодать Святого Духа. Такое непрестанное пребывание в молитвенном общении с Богом еще называют «хождением пред Богом», жизнью с Ним и в Нем, уже совсем меняющей обычные понятия о жизни человека в этом мире. Немногие достигают этого состояния – уж больно труд велик! Себялюбивому труда такого не поднять…

Отец Иероним в проявлениях своего духа, видимых и ощутимых для окружающих, общавшихся с ним лично или читавших его письма, такое состояние жизни в Боге имел.

Его письма для нас, лишенных возможности непосредственного общения со старцем, остались главными хранителями и свидетелями того особого благодатно-просвещенного состояния духа, пребывание в котором и дало отцу Иерониму способность наполнить духовной силой и ощутимо присутствующей Любовью Христовой написанные или продиктованные им простые слова.

«Письмо твое наполнено духовным сетованием о недостатках твоих, и нынешнего времени, и оскуднении старчества, – пишет старец Иероним своей сестре, монахине Маргарите. – Это все хорошо и полезно. Но о последнем я сделаю тебе замечание. Старицы добрые от чего бывают? Не из послушниц ли добрых? А если не будет добрых послушников, то откуда же будут добрыя старцы. И так если оскудеют добрые послушники, то по необходимости оскудеют и добрые старцы.

Уже тот худой старец, который не хранит доверенной ему от другого тайны. От этого бывают великия искушения. Ты, Чадо Христово, в разсуждении сего прими от меня совет такой: Если пожелаешь иметь для себя старицу советницу, и во всем открываться ей, то прежде всего помолись Господу трижды, чтобы тебе не сделать ошибки в избрании старицы. И потом узнай верно, хранит ли дар рассуждения, и довольно ли опытна в духовной жизни.

Так, которую ты вознамерилась избрать себе для духовных советов, и если окажется что та старица имеет такие свойства, потом должно испросить благословение от Матери Игумении ходить к той старице на откровение, а без благословения Игумении не дерзать, ибо где какое дело в монастыре начинается без благословения самочинно, так Бог не помогает, а потому от бесчинного откровения мыслей другому часто случаются великия искушения.

У нас здесь пристрастные откровения мыслей друг другу, а особенно молодым, вовсе запрещено, и престрого. Если будешь внимать себе, то без сомнения спасешься. Ибо главное средство ко спасению души есть внимание себе, а не другим. Увы, кто избавит нас от презорства. Мы привыкли присматривать за поведением других, а не за своим, и от сего часто впадаем в тяжкой грех осуждения.

Молю тебя, не имей дружбы с такими старицами, которые не имеют Единомыслия с Игумениею. Хотя бы оне и казались великими подвижницами. Ибо если возносятся и порицают распоряжения Начальницы, то тут добра не ищи, ибо Его нет, да и быть не может. Это обыкновенно случается от самомнения, и от любочестия, когда забываем самоукорение.

Недолжно порицать распоряжений начальницы и в таком случае, если она утешает или отличает молодых более, нежели старых, как это обыкновенно бывает. Ибо так и должно быть. Разумеется, в таких случаях старые люди, не стяжавшие рассуждения, смущаются и ропщут на начальника. Эти немощи везде находятся и к нам в пустыню они иногда заходят, а причиною тому не распоряжение начальника, а наше рассуждение.

И действительно так мне случалось замечать на самом деле: однажды в праздник, по обычаю нашему после трапезы, пришли старцы, и я с ними, к отцу игумену, на поздравление его с праздником. Когда все сели по местам, тогда пришел туда же еще один старец престарелый, и начал садится на полу, на последнем месте. Игумен пригласил его сесть повыше, на это старец сказал со скорбью: на высоких местах пусть сидят молодые, а я уже изветшал как старая ветошка, и недостоин того места; когда я был молодым и правил монастырем, тогда я занимал первое место, а теперь в старости пренебрегают мною, как старою тряпкою.

Другой древний старец сказал ему на это так: Нет, отче, не пренебрегают нас старых, и не гнушаются нами, как старою ветошью, но поступают с нами точно так, как поступают с старыми иконами, которые если состареются, то не пренебрегают их и не гнушаются ими, но с честию и благоговением переносят их с первого места, и становят назади. Так точно поступают и с нами.

Прочие старцы, услышавши такое здравое рассуждение, весьма пользовались оным, сказав: воистину рассуждение есть свет, а не рассуждение тьма. От сего утешительного рассуждения и скорбевший старец развеселился и утешился. Видишь ли, как рассуждение избавляет нас от скорбей, а напротив не рассуждение бывает причиною наших скорбей и мучения. Может быть, ты теперь подумаешь, что не всякий имеет рассуждение, на это я скажу тебе то, что не всякий просит оного у Бога, а если будут просить, то и дастся им оное».

В этом наставлении сестре-монахине явственно ощущается не просто опыт, приобретенный внимательной жизнью в монастыре, но внушенная искренней любовью отеческая мудрость, идущая от полноты благодатного сердца.

Вот старец пишет ей же о важнейшем и серьезнейшем в жизни человека, и какими простыми, но убедительными словами!

«Сего вечера один монах воспросил у меня: «отчего, отче, бывает с нами, что мы иногда тяготимся и скучаем этою жизнию, умирать все-таки не хочем, и даже боимся смерти?» Я сказал Ему: «А сам ты об этом как рассуждаешь?» Он ответил: «Я думаю, что по любви к телу, мы не хочем умирать»; я отвечаю ему, что думаю иначе.

Недавно я, бывши в больнице, и увидев там старца Александра слепого вопросил у него: «вот, отец Александр, ты уже давно лишился зрения и должно быть очень скучаешь жизнию на Земли, может быть и желаешь умереть, и просишь о том Бога?» Он ответил мне так: «Ах отче! Прости, я не прошу смерти, не хочу еще умирать, боюсь». «Чего же ты боишься?» – сказал я ему. «Как же не бояться, вот тут клопы кусают, и то мне показывается мучительно, а там на том свете может быть будут кусать меня клопыто не такие, а гораздо побольше этих. Так вот Батюшка от чего не хочу я просить смерти. Как здесь ни тяжко, а все-таки лучше, нежели в Аде. А если бы я знал, что на том свете будет лучше здешнего, то сей час готов бы умереть»! – отвечал отец Александр.

«И так по этому поводу не смерть причина нашего страха, а неизвестность судьбы загробной», – сказал я вопросившему меня монаху. Который предложил мне еще один вопрос; такой: «Полезно ли будет заблаговременно домогаться получить извещение от Бога о надежде Спасения?» Я отвечал ему на это, что в Св. Писании есть на это указание во Псалтири, сказано в виде молитвы: «Скажи мне, Господи, кончину мою, и число дней моих кое есть».

И Отцы о сем пишут, советуют просить у Бога извещения о Спасении. Но говорят: «Если ты благоразумен, то проси, чтобы это далось тебе не прежде смерти или близко перед смертью». Ибо другие, получивши извещение заблаговременно, вознерадели. И то надобно знать, что, которая душа не получила извещения, та во время исхода из тела много страдает и смущается, а это вредно для ея веры и благодерзновения.

Впрочем, судьбы Божии не постижимы. Некоторые из великих Святых не получили извещения, может быть для того, что для них оно и ненужно было. Но для нас грешных оно весьма нужно. Благость и милость Божия да удостоит нас онаго. Аминь».

А вот тому же адресату, казалось бы, настолько личное, касающееся лишь отношений брата и сестры, но в то же время – каждого человека, дерзающего считать себя христианином!

«Хотя я и привык к твоим несправедливым упрекам, но мне жаль тебя, что ты понапрасну страдаешь, принимая вражьи прилоги, а сон твой, если поверить ему, то он предвещает тебе если и скорби, то, во всяком случае, не через меня, то есть не от моего действия, а может быть, с другой стороны, или по причине смерти моей. Потому что я здоровьем слаб стал, и думаю, что скоро умру. И тогда, разумеется, тебе будет скорбно.

Ублажаю тебя, что ты смиряешься и радуюсь сему, а что ты написала что потерпим, Бог возвестит старцам на чьей стороне правда, это будет скоро, и со мною и с тобою, и тебе возвестится, что ты по вражескому внушению заподозрила меня в охлаждении к тебе. Увы, нашему непостоянству или малодушию. Если ты побеждаешь благим злое, то ты и здесь прославишься и в вечности. Пусть злословят нас, пусть поносят, пусть клевещут, лишь бы мы не воздавали им тем же. А без этого и спастись невозможно. Так надобно этому быть, что бы нашими немощами нас же и совершенствовать, а без сего мы и не познаем себя самих».

К этому письму приложено другое, тоже написанное 17 июня 1869 года – по просьбе сестры, монахини Маргариты, к новоизбранной игуменье ее монастыря. В нем много важного об обязанностях игуменьи и смысле монастырской жизни:

«Ваше Высокопреподобие, Достопочтенная мать Игуменья Максимила! Благословение Божие, и Пресвятой Богоматери, и честнаго Ея жребия Св. Афонской горы, да пребудет с Вами, и со всею честною обителью Вашею. Сестра моя мать Маргарита, и мать Иеронима, в письмах своих ко мне, извещая Меня о всеобщем свободном избрании Вас обителью Вашею в высокую должность Игумении, при сем просили меня написать Вам что-либо в утешение духовное, так как Вы руководясь благодатным чувством смиренномудрия, скорбите и плачете по причине возложенной на Вас великой ответственной должности настоятельской.

Хотя я не имею дарования духовного утешать других в скорбях их, но усердное прошение любимых моих заставило меня как бы в виде послушания им сделать то, что вовсе есть сверх сил моих. Прошу не счесть это за набор только слов, я действительно таков – словом невежда. У нас Утешитель в собственном смысле один только Бог, а потому написанному слову дать утешительную силу, принадлежит Ему одному. Ему и молимся, Сам Он да утешит Вас, Ему всякое время к тому благопотребное, и наконец в числе утешения.

А так, высокопочитаемая Мать, мне-то что остается написать Вам в утешение Ваше духовное? Вы скорбите и плачете, боясь великой ответственности пред Богом за должность настоятельскую, я вполне разделяю с вами эти страшные чувства, ибо они и меня не редко терзают. Правда есть о чем скорбеть и плакать, ибо сказано: «Емуже много дано, много и взыщется от него».

Для немощных это грошовые слова. Но что же нам в таком случае надобно делать? Уклониться от Креста искусно – беда, сделать преслушание еще того хуже, потому что мы твердо и хорошо знаем его, что оно – смерть душевная. Начало и конец гибели рода человеческого. В таковых случаях Св. Отцы советуют так поступать – подражать Самому Господу Иисусу Христу, Который сказал: «яко же Аз сотворих, и вы такожде творите. Более сея любви нет, да кто положит душу свою за други своя». (ср.: Ин.13:15, Ин.15:13)

Так и мы когда будем постоянно помнить: что собственное наше спасение, и усовершенствование души нашей находится в искании пользы для других, а не для себя самих. Т.е. жить для пользы других. Тогда от свидетельства доброй совести, часто будем чувствовать разные духовныя удовольствия или утешения в самих себе. А что другие говорят, что будто бы в должности настоятельской находящийся человек не получает таких высоких дарований от Бога, как свободный получает, то этому не должно верить.

Св. Писание нам показало, что начальствующим низпосылаются от Бога особыя великие дарования Божия. Разумеется, если они живут по совести. Поэтому и нам, приявшим от Бога настоятельскую должность, не должно предаваться безвыходной печали, по причине трудности исправления ея и своих собственных немощей, но во всем предаваться Тому, Который сказал, что: «без Мене не можете творити ничесоже» (Ин.15:5).

К этому, по опытам Св. Отцев, необходимым оказывается настоятелю иметь при себе верного друга – духовного советника – беспристрастного, рассудительного. А где этого нет, там и правление бывает бедственно. За сим для памяти и в благословение от Св. Горы и от нашей обители я посылаю Вам Св. Икону Божией Матери Иерусалимской на мраморной доске. Приимите сию Св. Икону препровождаемую к Вам от искреннего моего расположения и благожелания Вам получения от Господа всех благ даров Св. Духа, полезных для жизни временной и вечной, и укрепления в подвигах настоятельских, в приобретение в избытке плодов духовных, для славы Божией и пользы Чад Ваших духовных. Еще и да будут Вам, благодатию Господа нашего Иисуса Христа, ради молитв Пресвятой Богородицы, Св. Пантелеимона. Затем, поручая себя Вашим Св. молитвам остаюсь Ваш грешный Богомолец Иеросхимонах Иероним».

В этом письме старец свидетельствует как бы не от себя, а от Священного Писания: «А что другие говорят, что будто бы в должности настоятельской находящийся человек не получает таких высоких дарований от Бога, как свободный получает, то этому не должно верить.

Св. Писание нам показало, что начальствующим низпосылаются от Бога особыя великие дарования Божия. Разумеется, если они живут по совести».

Несомненно, имеющий такие дарования Духа Святого, проявления которых засвидетельствованы множеством очевидцев, Старец Иероним подсказывает только что принявшей настоятельский крест игумении тот путь и способ, которым эти дарования стяжаются:

«Так и мы когда будем постоянно помнить: что собственное наше спасение, и усовершенствование души нашей находится в искании пользы для других, а не для себя самих. Т.е. жить для пользы других. Тогда от свидетельства доброй совести, часто будем чувствовать разные духовныя удовольствия или утешения в самих себе».

Удаляясь по временам в келлию ради восстановления уединенною молитвою духовных сил, изможденных множеством духовнических трудов и забот по монастырю, старец Иероним предавался умному деланию, углубленной нерассеянной молитве, которая насыщала его душу благодатью, восстанавливала его душевные силы и укрепляла к новым подвигам самопожертвования все его существо – дух, душу и тело. Приобретенные в редком уединении плоды Духа Божия старец немедленно же по возвращении в обитель начинал щедро раздавать всем приходящим к нему и нуждающимся в благодатном укреплении на пути ко Христу.

Глубочайшее искреннее смирение отца Иеронима сделало его душу особо восприимчивой к принятию Божественной благодати и его самого «сосудом избранным», выполняющим особую, ему одному посильную миссию в среде афонского монашества девятнадцатого века. О себе же он помышлял так:

«Я, будучи весь непотребен, – пишет он сестре, – больше ничего, как только куча навозная, прах и пепел... Прошу не счесть это за набор только слов: я действительно таков – словом невежа... А иногда куда занесусь, как будто я нечто есмь, будто умнее дураков; иных учу, а себя не учу и поэтому выхожу первого номера лицемер, а ты еще по невежеству завидуешь мне в мнимых моих добродетелях, но теперь я уверен, что ты зависть свою переменишь на сожаление о мне...

Трудно стоять среди страха и надежды, а надобно стоять; и самому себе верить опасно, ибо сказано: надеющийся на себя падет падением дивным, а «Надеющиися на Гóспода, яко горá Сиóн: не подви ́жится в ве ́к живы ́й во Иерусали ́ме» (Пс.124:1).

Он отчетливо видел свое падшее человеческое естество, видел себя просветленным чистым от страстей разумом, который не мог быть помрачен лестным помрачением от диавола.

«Истинно говорю... не преувеличиваю, что я не вижу у себя никакого добра и не имею ничего такого, за что бы мне иметь надежду получить награду от Бога, одна моя надежда на милость Божию, на заслуги Христовы, более не имею, чем спастись».

Это и есть истинное смирение, за которое Господь дает благодать, питающую и услаждающую паче меда смиренную душу. Горько и вместе сладко видеть себя обнаженным всякого добра, осознавать свою духовную нищету и пожинать ее плоды – блаженство, ощущаемое праведниками уже в этой жизни.

Несмотря на множество забот, связанных с окормлением русской братии и решением множества проблем монастыря – от богослужебных до хозяйственно-бытовых, старец Иероним остается верен своему изначальному призванию: он прежде всего монах, и монах, подобный древним подвижникам в своем аскетическом подвиге.

Абсолютная безжалостность по отношению к самому себе, сочетающаяся в нем с истинно отеческой заботливостью и любовью к вверенной ему Богом братии, понуждали старца быть все время в активном молитвенном предстоянии перед Богом, в непрестанной умной молитве и трезвенном внимании к малейшим движениям помыслов в собственном уме.

Непреложное исполнение своего келейного молитвенного правила, постоянно удерживаемая в уме непрестанная молитва Иисусова, терпеливое, порой сверх обычных человеческих сил несение своих испрошенных у Христа вериг – тяжкого телесного недуга, глубочайшее всецелое покаяние, слезный плач о своем несовершенстве, – все это не могло не измождать его бренного земного тела, но в то же время возносило душу старца в горняя и наполняло его силой Божественной благодати.

Сокровища Духа Божьего, дарованные за подвижничество и Христово жертвенное самоотвержение старцу Иерониму, служили действующей силой в его духовническом служении братии, что проявлялось многоразлично и о чем свидетельствуют очевидцы:

«Однажды игумен Герасим, – рассказывает инок Свято-Пантелеимоновой обители, – прислал попросить денег 40 лир у отца Иеронима, чтобы заплатить за купленное вино, но отец Иероним отказал, так как не имел в это время денег. После этого один келлиот принес ему сию сумму – 40 лир – на сохранение, ибо опасался держать их в пустыне. Получив их, духовник Иероним передал их игумену Герасиму со словами: «Бог послал».

Вновь свидетельствует очевидец: «14 августа духовник навестил Геннадия и заметил, что он уж в предсмертной слабости. При виде своего духовника больной оживился. «Отче, – сказал он прерывающимся голосом, – пособоруйте меня». «К чему ж это? – спросил с улыбкою духовник. – Тебе, верно, хочется пожить еще?» «Не знаю, – с сомнением в голосе отвечал Геннадий. – А что теперь лучше для меня, отче: жить или умереть?» «Разумеется, лучше умереть, – заметил тот. – Ты только что принял схиму и причастился Святых Таин, значит, тебе остается теперь только идти к Богу». «Так благослови, отче, я умру!» – решительно и весело произнес Геннадий. «Бог благословит», – тихо отвечал духовник. А наутро, в день Успения Божией Матери, с окончанием Литургии, действительно, кончил свое земное поприще Геннадий и тихо отлетел душою в райские обители».

Этот случай – дивный пример истинного духовничества – абсолютного доверия духовного чада своему духовнику, и как следствие такого доверия – действие Духа Святого через старца, прозорливо возвестившего своему чаду волю Божью о спасении его души.

Вот еще пример: Был у отца Иеронима келейник отец Никодим. Кроме этого послушания он имел еще четыре – эконома, рухольного, будильщика и архондаричного. Отец Никодим был по-детски прост, имел евангельскую веру и доверие к духовнику, решительную готовность ко всякому послушанию. Узнав о пользе слез, он спросил духовника, может ли он их приобрести, имея такие многосложные и попечительные должности.

На это отец Иероним ответил: «Почему не можно тебе приобрести их? Если ты думаешь, что многопопечительная должность служит препятствием к получению высоких даров Божиих, то ты этим уничижаешь благодать Божию, которая всесильна. Ты веруешь ли, что Христос силен даровать тебе то, что ты желаешь получить от Него?»

Отец Никодим отвечал: «Верую, отче, что Господь силен дать мне желаемое

мною». И поклонившись, прибавил: «Благослови мне этого домогаться». Духовник ответил: «Бог да благословит и по вере твоей дарует тебе!»

С того времени отец Никодим стал искать этого дара через очищение от греховных страстей и просить Бога – и Господь не оставил его без успеха. Однажды он услышал от духовника о подвижнике Анастасии, который имел дар благодатных слез на его волю, то есть он мог плакать о своем греховном состоянии, когда только захочет. Отец Никодим, пленившись таким высоким даром, опять спросил духовника, можно ли ему домогаться этого.

«Почему же не можно?» – отвечал ему духовник. «А долго терпеть мне?» – сказал отец Никодим. «А ты опять за маловерие берешься! – возразил ему духовник. – Я и прежде говорил тебе, что исполнение должностей не препятствует восходить к совершенству христианскому, а маловерием нашим мы уничижаем благодать Божию, которая всемогуща и вседействующа, а потому, без сомнения, может и при рассеянных и беспокойных должностях даровать то, чего мы с верою просим у Бога. Ты веруешь ли, что Господь может дать тебе этот дар?»

При этих словах отец Никодим, со слезами опять поклонившись до земли, сказал: «Верую, отче, что Господь силен и может даровать мне этот дар твоими святыми молитвами. Духовник на это сказал ему: «Итак, если веруешь, то Бог благословит тебя по реченному им: «Просите, и дáстся вáм: ищи́ те, и обря́ щете: толцы́ те, и отвéрзется́ вáм…» (Мф.7:7–8). И, дав ему благословение, отпустил его. И отец Никодим по вере своей и старца получил и этот дар, и глаза его от постоянного плача были красные.

Святогорец (иеросхимонах Сергий Веснин) рассказал еще один назидательный случай о русском монахе М., который, покинув Афон и странствуя по разным местам, в Турции был принят за шпиона и чудесным образом с помощью Царицы Небесной едва избежал смертной казни. Возвратившись на Афон в 1846 году, «поселился в своей келлии, но ненадолго. Скоро лукавый помутил его мысль и отравил аскетическую жизнь желанием нового странствия, новых подвигов паломничества.

В то время как М., прибыв сюда, проводил свое время в отшельнической келлии и нередко бывал в Русике, потому что в опытах иноческой жизни руководил его наш духовник, наступило время отбытия паломников в Иерусалим. В числе прочих следовал туда И., иерусалимский сборщик, человек богатый, и приглашал некоторых афонских бедняков с собою на корабль, обеспечивая путь до самого Иерусалима.

Когда слухи об этом приглашении дошли до сокровенной пустыни М., враг напал на него с самой благовидной стороны: он воспламенил его сердце желанием еще раз видеть Палестину и Синай, чтобы там излить чувства признательной души пред Богом и Царицею Небесною за избавление от страдальческой смерти. Напрасно духовник наш возражал ему на это, грозил судом Божиим, прорекая, что не пощадит его Господь, как пощадил прежде.

Монах М. не хотел ничего слышать и, вопреки советам старческим, решился отправиться в путь. С грустным предчувствием смотрели мы на взволнованного М., думая что он навсегда оставляет Афон, но Бог судил иначе. Накануне события М. почувствовал головную боль, но, полагая, что эта боль, как случайная, пройдет на вольном воздухе, спокойно уложил свои вещи в дорожную суму и только прилег отдохнуть после вечернего правила – вдруг ударил его паралич... Тогда несчастный поневоле уселся дома, в своей скромной пустыни, а впоследствии, в 1849 году, мирно кончил здесь свой жизненный путь».

К таким печальным последствиям приводило неисполнение советов старца, равнявшееся неисполнению Божией воли…

Всепрощающая любовь к ближнему была смыслом и главным содержанием всей жизни и деятельности отца Иеронима. Старец в одном письме к отцу Макарию пишет об отце Арсении (Минине), что тот иногда делал поход на «чешимих слухом», то есть вступал в спор с теми немощными братиями, которые верили всяким слухам, принимали их и передавали другим. Из-за них отец Арсений, обладавший, по словам отца Иеронима, «духом и ревностию Илииною», часто выходил из себя, схватывая «добрые тычки», и тогда с ревностию предлагал отцу Иерониму высылать из обители слабых и своевольных, упрекал старца в чрезмерной снисходительности: «как вы это все терпите?» Однажды отец Иероним предложил ему помолиться об этом, а потом прислушаться к гласу своей совести и, что она скажет, так и поступать. Тот так и сделал. И что же оказалось? Вместо того чтобы гневаться и раздражаться на немощных и выгонять их, а духовника упрекать в потачках и излишнем к ним снисхождении, он сказал: «Нет, не так надо поступать с немощными, как я прежде думал. Совесть говорит мне, что надо их исправлять, убеждать, увещевать, а не высылать из обители, и если высылать, то только одних неисправимых».

Сам отец Иероним сетует на свое мягкое сердце: «что я буду делать со сладкосердием своим? Ибо вот явился «чудотворец» Иаков, ну, думаю, уж теперь ни за что я его не приму, а обличил и добре его несколько раз побранил, отчего он до зела смирился. И вот против его смирения и моя гордость не устояла, и я смирился, опять принял его и послал на Крумицу. Может быть, ты за это меня осудишь, кажется, что и следует осудить, ибо я и сам себя в этом случае не оправдываю. Что ж делать, горе мне с моим слабым сердцем!»

Иеросхимонах А., посетивший Пантелеимонову обитель в конце 1870-х годов, вспоминает: «Принят был в число братства один редкий человек из высших наук. Служил ли он где, неизвестно, но здесь, как лицеист, оправдал свое призвание. Всем было приятно видеть такого образованного человека в кругу разночинных братий в таком глубоком смирении и подвижничестве; старцы облекли его в рясофор. Через несколько времени представилась ему необходимость побывать в отечестве и в столице.

Его старцы отпустили, снабдили его отеческим благословением, порученностями и доверием, как сына обители. Он отправился и везде был принят как святогорец. Какое его было собственное дело, это неизвестно. Оказалось, он забрал в свои руки все порученности в Святую Гору, всю корреспонденцию, да и отправился в Америку за счет этой выручки. Где он там был, что он там делал, это осталось безвестно, только, все прокутивши, является во Святую Гору.

В Андреевский скит его не приняли, потому что его дело всюду огласилось. Он – в молдавский скит, там тоже не приняли его. Достигла весть о сем до старцев Русика, и они пригласили его к себе из Ильинского скита, где тоже отказано ему. Наконец, к вечеру он пришел в Русик прямо к отцу Иерониму в келлию и почивал там. Как он был принят им, каково его было раскаяние – это осталось тайной. Но брат этот явился к утрене на своем месте и в прежнем достоинстве рясофорного монаха и теперь всемерно старается заслужить свой поступок. Если бы в учении Христовом не было подобного примера о блудном сыне, то справедливость человеческая не оправдала бы сего виновника».

Таково было милосердие старца Иеронима к кающимся грешникам. При этом отец Иероним имел великую ревность по Бозе и всегда старался возбудить ее в немощных.

Святогорец (Веснин) рассказывает следующее: «Несколько дней я чувствую крайнее изнеможение сил – вероятно, вследствие изнурительных подвигов Страстной седмицы, когда служба у нас была почти непрерывная, а трапеза скуднее, чем когда-либо... Некоторые из немощных, только что пришедших из мира русских, желающих вступить на голгофскую стезю иночества, просили у духовника позволения подкрепить себя чашкою чая, но он с улыбкою отвечал, что если уже и в последнюю седмицу поста мы не удержимся от излишних требований плоти, то стыдно нам будет петь Пасхою: Вчера спогребохся Тебе, Христе.

Хоть в этом чайном удовольствии откажем себе, чтобы дерзновенно запеть: Совосстаю днесь воскресшу Тебе, Христе, сраспинахся Тебе вчера огорчениями плоти, истомившейся в постных подвигах, Сам мя прослави за то, Спасе, во Царствии Твоем. После убеждений подобного рода кто решится на суетное требование избалованной плоти?.. Духовник убеждал нас быть бодрыми в последний всенощный подвиг, утешая грядущею славою и радостию всемирного торжества и благотворными следствиями постных трудов».

Рассказывает иеросхимонах Нон: «Помню, за послушание от старцев я назначен был в соборной Покровской церкви на клиросе петь на всех церковных богослужениях. И вот однажды был такой случай. Накануне Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня здесь, в обители, перед этим великим и святым днем всегда полагается пост, так как вся братия приготовляется к Причастию Святых Тела и Крови Христовых на самый день Воздвижения.

Всенощное бдение бывает в этот день не менее 12 часов. И вот в конце утрени, во время уставного чина воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня, который совершал здесь соборне с многими сослужащими иеромонахами и иеродиаконами архимандрит Макарий, все мы, певчие, так ослабели и изнемогли от поста и продолжительной тяжелой службы всенощного бдения, что не в состоянии уже были продолжать медленное пение Господи, помилуй, когда воздвигался Честной Крест.

Некоторые из певчих совершенно замолчали, а другие едва слышно тянули. Воистину нужно сказать, что я, смотря на это, так и думал, что как бы все певчие не замолчали и, сохрани Господи, пение бы не остановилось. Но вдруг в это самое критическое для певчих время внезапно является сам старец между певчими, как Ангел-помощник, и собою, своим примером начал певчих ободрять, говоря им: «Что же вы приуныли и замолчали? Ободритесь и пойте».

И тут же сам начал своим громогласным голосом петь, и все певчие как будто бы воскресли и ободрились и вслед за ним продолжали пение. В это время я невольно воззрел на его лицо, и – чудо! Увидел лицо его, яко солнце, сияющее несказанным светом, так что я даже не в состоянии был продолжать смотреть на него. Не знаю, прочие из певчих видели ли это, или все внимание их было направлено на воздвижение Честного Креста Господня, но так как старец так внезапно, как Ангел, появился между нами, певчими, и стоял вблизи меня, то поневоле мой взор обратился на лицо его.

Впрочем, до сего времени я даже и самому старцу о сем ничего не говорил, и ни с кем о сем не объяснялся, и никому никогда сего не рассказывал даже до самой смерти старца, хотя неоднократно было желание поведать своим близким братиям, но как будто что-то меня связывало и не допускало о сем говорить до смерти старца».

Осознавая всю серьезность ответственности перед Богом за исполнение обязанностей духовника, старец Иероним в то же время понимал, что в деле руководства человеческих душ ко спасению как ни в каком другом слова Господа Иисуса Христа – «Áз éсмь лозá, вы́ [же] рóждие: [и] иже бýдет во Мне́, и Áз в нéм, тóй сотвори́ т плóд мнóг, я́ко без Менé не мóжете творити ничесóже» (Ин.15:5) – являются фундаментом успешности в этом великом и страшном служении.

Пример Непорочной Богоотроковицы, смиренно произнесшей: «сé рабá Госпóдня: бýди Мне по глагóлу твоемý» (Лк.1:38), показал всем последующим поколениям христиан, с каким смирением и послушанием нужно принимать извещаемую тебе волю Божию, не сомневаясь ни мало в том, что возлагаемое на тебя дело тебе посильно. Но посильно при условии, что отдашь себя в качестве орудия в руки Божьи, и Он Сам будет творить тобою дела Своего спасительного Промысла. А для того чтобы таким орудием стать, необходимо держать постоянно в памяти именно это – «кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода», и главной своей заботой сделать собственное очищение души, приготовление ее в состояние «храма», который достоин будет принять в себя Христа!

Старец Иероним это знал, понимал и исполнял. Именно поэтому он достиг того состояния души, когда «Господь был в нем, и он был в Господе», и именно поэтому он «принес много плода». Не он сам выполнял служение спасения человеческих душ, но Господь, действовавший в нем и через него. И все соприкасавшиеся со старцем Иеронимом явственно ощущали действовавшую в нем Силу Божью и покорялись Ей.

Но чувствуя эту благодатную силу и восторгаясь чудными дарами Духа Божьего, видимо осенявшими всю громаду совершаемых старцем деяний, вряд ли кто мог догадываться, сколь тяжкий груз духовной ответственности лежал на его плечах и сколь часто в своем монастырском подвиге он сталкивался с непониманием, а порой и просто – противлением своему труду со стороны окружавших его людей, могущих видеть лишь внешнее и не способных проникать умом в сокровенное Промыслительное.

Как мы уже упоминали выше, в случае, если у монастыря есть игумен, руководящий и управляющий всей внешней административно-хозяйственной жизнью обители, обязанности старца-духовника сводятся лишь к духовному окормлению братии – принятию исповеди от кающихся, выслушиванию откровения помыслов братии с последующим наставлением их в соответствии со святоотеческим учением на духовную – с этими самыми помыслами – брань, врачевание душевных язв насельников и паломников и молитва у Престола Божьего в храме и в сокровенном уединении келлии о спасении пасомых.

Но ситуация в корне меняется, если сам игумен, как это было со старцем Герасимом, под тяжестью престарелого возраста, недугов и постепенного угасания душевных и физических сил, чувствуя свою неспособность охватить все множество встающих перед ним монастырских проблем, все более удаляется во внутреннюю созерцательную молитвенную жизнь, постепенно перекладывая свои руководственные обязанности на плечи старца-духовника.

Тогда духовный наставник, и до того уже бывавший вынужденным принимать участие в разрешении самых неожиданных, но всегда имеющих духовную природу монастырских проблем и искушений, с которыми к нему за духовным советом и разрешением недоумений спешили обратиться все к этим проблемам причастные лица, бывает связан необходимостью подъятия на свои плечи и тех обязанностей и задач, которые должны находиться в ведении игумена.

И в таком случае, как с древних лет бывало и бывает на Святой Горе до сего дня, старец-духовник, взвалив на себя двойное ярмо управления обительскими делами, становится в монастыре наиболее видной фигурой, центром притяжения всех эмоциональных, духовных и физических нагрузок, несущим на себе удвоенную тяжесть ответственности – как за духовную жизнь братии, так и за обеспечение монастырской общины всем к существованию необходимым – от церковных облачений до гвоздей для столярной мастерской. Всякий брат, всякий паломник и трудник бежит к духовнику уже не только за советом о молитвенном правиле, но и за благословением на каждое исполняемое им монастырское послушание – «Батюшка! Благословите новый ремень для токарного станка у отца эконома взять! Батюшка! Благословите, в какой цвет ульи на пчельнике покрасить? Батюшка, благословите новые сети для рыбной ловли связать! Батюшка! Благословите, из какой муки просфоры на праздник испечь? Батюшка! Благословите, благословите, благословите!...»

При этом – кто в случающихся проблемах и неудачах монастырской жизни виноват? Батюшка, отец духовник! Духовная брань духовника с миром злобы не подлежит измерениям земных наук – он метафизичен! Поэтому духовно немощные люди его действия оценивают внешними факторами. Упал с лестницы рабочий – виноват духовник – это же он его благословил так высоко лозу подвязать! Утонул в море монастырский корабль с зерном, шедший в обитель – батюшка виноват! Мало паломников потрудиться возжелало – виноват батюшка, слишком много паломников съехалось, в архондарике места не хватает – тоже батюшка «не так благословил»!

Не вынес инок брани с искушением винопития, покинул обитель впавший в гордостное осуждение послушник, раскололся жернов на мельнице, не в лад певчие стихиры пропели, прогоркло «древяное» масло на кухне – во всем всегда виноват батюшка – «не увидел», «не понял», «не так благословил»…

Слаб и немощен человек, только еще идущий трудной дорогой духовного выздоровления – ох, как хочется ему всегда увидеть причину своих бед и недоразумений в ком-то ином, только бы не в самом себе! А тут на виду у всех отец-духовник, велик соблазн свалить все собственные немощи, несовершенства, саможаление и леность на него – он же «кормилом обительного корабля спасения» управляет, вот и ответственен за «всех и вся»!

Ответственен… «Простите, братия, и помолитесь о мне, грешном!»

А если еще и монастырь многонациональный?...

Ведает Один лишь Господь ту тяготу и те скорби, но и то благодатное утешение, которое дарует Он Сам духовникам, со смирением несущим свой крест духовнического подвига! Ведает, и в трудный момент посылает помощь.

В 1851 году на Святую Гору приехал паломник – молодой тульский купец из семьи купцов-«миллионщиков», Михаил Иванович Сушкин. Он был умен, богат, хорош собою, у него впереди ожидалась счастливая жизнь обеспеченного светского семьянина, он был искренне благочестив и религиозен, быть может, несколько более благочестив и религиозен, чем было достаточно богатому купеческому сыну.

Очутившись на Святой Горе, он не смог не почувствовать своей тонкой, чувствительной душой той особой, удивительной, благодатной атмосферы, присущей только этому пропитанному многовековой молитвой монахов-подвижников полуострову. Строй жизни братии Пантелеимонова монастыря, его непохожесть на все известные ему русские обители на Родине, неотразимое обаяние личности благодатного старцадуховника отца Иеронима, – все это произвело огромное впечатление на душу молодого купца и создало в ней «противовес» уже, казалось бы, сложившемуся «центру тяжести» его определенной на перспективу жизни – возникшую вдруг тягу к «ангельскому житию» – монашеству.

Молодой купец растерялся: с одной стороны стояла вся его прежняя жизнь с понятным и желанным многими будущим – богатство, слава, сонм мечтающих о таком женихе красавиц-невест, положение в обществе, родительские радости о чадах… а с другой стороны – потрепанный подрясник, скудная пища и жесткая постель, бессонные ночи в молитвах и дни в тяжелых трудах, лишение собственности вплоть до собственной воли… Сопоставимо ли это? Оказалось – да!

Господь позвал, и молодой купец услышал этот зов. И началось метанье – мир тянул к себе обратно, Афон с открытыми объятиями стоял перед ним, дыша неземной любовью и насыщая душу благодатью – что выбрать? Бог в выборе помог. Внезапно начавшаяся болезнь поставила Михаила Сушкина на край земной жизни, в то состояние, когда на первый план выходит главное – спасение души, и суетность мирской – какой бы ни была счастливой – жизни становится бесспорно очевидна.

И выбор был сделан – хочу умереть монахом!

Желание молодого человека умереть монахом Господом было услышано, принято и исполнено. Правда, с отсрочкой в тридцать восемь лет – столько лет подвигов святого послушания, молитвы и поста, самопожертвования в служении обители и Богу еще предуготовано было дивным Промыслом Божьим своему избраннику. Умирающий купец был пострижен в схиму с именем Макарий. После пострига он неожиданно пошел на поправку, и вскоре стал совсем здоров. И началась новая жизнь!

После десяти лет жизни в Пантелеимоновом монастыре отец Иероним стал телесно изнемогать и заповедал братии молиться, чтобы Господь послал ему помощника, и сам усердно молился об этом. Он желал иметь себе в помощь человека абсолютно преданного, единодушного и единомысленного, на которого можно было бы полностью положиться. И когда в 1851 году в Руссик приехал будущий игумен Макарий, старец Иероним сказал братии: «Вот тот человек, которого мы просили у Господа».

Старец в это время уже прозревал будущие славные судьбы Русской обители и понимал, насколько необходимо было приготовить для грядущих времен и достойных деятелей, которые были бы в состоянии искусной рукой смело взять кормило правления в разноплеменном монастыре. Отец Иероним, угадывая в отце Макарии особое орудие Промысла Божия в деле возрождения Свято-Пантелеимоновой обители, остановил свой выбор на нем, решив поставить его во главе монастыря, конечно же – не прежде того как воспитает и приготовит его к этой деятельности.

Уже вскоре после пострига отец Макарий стал выдвигаться среди братии и становиться ближайшим помощником старца-духовника. 24 февраля 1853 года он был рукоположен в иеродиакона, а 3 июня 1856 года архиепископом Никодимом отец Макарий был рукоположен в иеромонаха и вскоре же назначен вторым духовником русской братии. Действительное положение вещей в монастыре, однако, не требовало столь поспешного возвышения молодого иеросхимонаха Макария на такой почетный пост среди монашествующей братии.

По понятиям святогорцев, духовник считается вторым лицом после игумена, имеет весьма важное значение в жизни обители с киновиальным устройством, пользуется всеобщим почетом и уважением, так как он руководит духовной жизнью братии, и перед ним на исповеди раскрываются до мелочей дела, поступки и помыслы каждого инока.

Отец Иероним, как и прежде, исполнял свои обязанности духовника и могучего вождя по пути возрождения Русской Пантелеимоновой обители, и если по болезни не был в состоянии в тот или иной день, в ту или другую неделю исполнять свое послушание, то от этого само дело не терпело никакого ущерба, к тому же русской братии было еще только 80 человек, и ими успешно управлял такой гигант ума и воли, каким был отец Иероним.

С назначением отца Макария к себе в помощники он нисколько не снял с себя тяжкого бремени руководителя. По-прежнему с утра до глубокой ночи двери его келлии не затворялись; по-прежнему все, от великосхимника до послушника, со своими недоразумениями, помыслами и искушениями шли на беседу к «старому батюшке», как называли иноки отца Иеронима в отличие от отца Макария, и искали у него разрешения, успокоения, необходимой помощи.

Отец Макарий еще не приобрел в их глазах достаточного авторитета и, привыкший сам доселе сообразовывать свою волю с волей своего духовника, ни на что не мог решиться без его благословения. Отец Макарий, бодрый, молодой, неутомимый, ведал внешними монастырскими делами, для которых нужны были зоркий глаз, твердость, преданность, он был послушным и беспрекословным исполнителем воли старца Иеронима, который из своей келлии видел все и все предусматривал.

«Он служит каждый день Литургию, – характеризует деятельность отца Макария К. Н. Леонтьев, – он исповедует с утра до вечера, он везде – у всенощной, на муле, на горах, на лодке в бурную погоду, он спит по три часа в сутки, он в трапезе ест самые плохие постные блюда – он, которого отец и братья миллионеры!»

Не просто – свалить тяжелое бремя на плечи молодого отца Макария, а приблизив его к себе, воспитать и приготовить его к будущей великой роли настоятеля большой многолюдной обители желал проницательный отец Иероним, поэтому с первых дней своего пребывания в Свято-Пантелеимоновом монастыре отец Макарий стал в особенно близкие, истинно сыновние отношения к своему старцу-духовнику.

На впечатлительного отца Макария благородная, исполненная невозмутимого спокойствия, одухотворенная личность мудрого аскета – отца Иеронима, этого «первого человека из русских в монашеском опыте», произвела глубокое впечатление. Отец Макарий искренне полюбил этого «ангелоподобного человека» всеми чувствами своей тонкой души, отдался в руки этого гиганта мысли и воли и сделался его покорным и послушным рабом еще до принятия пострига.

Отец Макарий писал к родителям, что Афон кажется для него раем – «особо если этот духовник будет жив» – духовник, который никак не советовал ему ехать назад, в Россию. В монашестве, как пишет отец Макарий родителям в 1852 году, отец Иероним «утешает его среди скорбей и искушений», «разрешает сомнения и бури помыслов», «питает пищею духовною», руководит его советами родителям и многое другое.

Отец Макарий использовал все свободное от послушаний время, чтобы находиться со старцем, поучаясь в беседах с ним, о чем пишет в дневниках: «...пришел я к отцу духовнику и просидел у него целую ночь. Он мне говорил: «Не бойся, Промысл Божий собрал нас сюда, Он и попечется о нас. Стараться нужно поддерживать любовь между греками и русскими и те правила, каковые теперь у нас, – и Бог не оставит. Будь внимателен к гласу совести и пред всяким началом каждого дела, прежде всего, помолись Господу и осторожно внимай гласу совести. Да трижды помолись, когда дело будет важно, и тогда, при помощи благодати Божией, начинай». И так далее беседовали назидательно!»

«Раза три в неделю отец Макарий беседует со мною ночью часа по три, он своим благочестием много утешает меня», – пишет отец Иероним в 1864 году сестре, монахине Маргарите.

А вот письмо отца Иеронима к отцу Макарию, писанное им в 1850-х годах, когда старец по временам для уединения отлучался в келлию. Отец Макарий, еще неопытный в духовной жизни, оставаясь один, скучал по старцу и, как малое дитя без матери, терялся перед неожиданно встающими проблемами и принимал необдуманные решения, которые влекли за собой и вразумления от старца:

«Чувствительный отец Макарий, мир Вам! Что мне отвечать на Ваше письмо? К чему такие выражения малодушия, и маловерия, и неблагодарности к любящему нас Богу? Разве я удалился за тридевять земель? Если есть какая нужда о чем переговорить со мною, то что мешает прийти Вам ко мне? Или Вы уже начинаете думать, что я не понимаю, что мне следует делать? Какой дух возбудил Вас написать ко мне такое письмо? В самом деле, не думаете ли Вы, что благодать внушила это Вам?

Испытайте хорошенько совесть свою и Вы познаете, что не дух послушания в это время внушил Вам такие выразить мне чувства, которые не послужат к назиданию ни к Вашему, ни к общему. (…) Покайтесь в Вашей ошибке, и Бог Вас простит, и я прощаю. Мирствуйте, мужайтесь, и да крепится сердце Ваше. Спасайтесь и мне не возбраняйте. А иначе мы не успеем. Милость Божия великая нас содержит, во всем помогает. И что еще более желать нам от Бога? Только остается нам быть благодарными. Матерь Божия покрывает и покроет нас. Духовник Иероним. 27 октября».

Старец Иероним стал истинным духовным отцом и попечителем инока Макария, которого этот суровый аскет, в свою очередь, сердечно полюбил и к которому он тоже привязался самым искренним образом. Отец Иероним не мог своим пытливым оком не заметить в отце Макарии сильной искренне идеалистической натуры, которая видна была и в самой его наружности: в его бледном продолговатом лице, задумчивых глазах и даже в той сильной впечатлительности и подвижности, которую не могли уничтожить в нем вполне ни природная твердость характера, ни ужасающая непривычный ум суровость афонской монашеской дисциплины. Поэтому старец полюбил, приблизил его к себе и для будущей его широкой деятельности заставил пройти тяжелую школу высшего духовного и душевного искуса.

Отцу Макарию, как человеку подвижному, горячему, искреннему и увлекающемуся, нужно было для будущего успешного начальствования и для той внешней борьбы с людьми и обстоятельствами, к которой он был предназначен, несколько остыть и окрепнуть в руках человека спокойного и непреклонного, каким был отец Иероним. Этот искус, эта школа смирения для послушного, но эмоционального и самостоятельного характера ученика под руководством сильного духом учителя давалась отцу Макарию весьма нелегко, так как духовником умышленно задевались нередко самые чувствительные стороны его впечатлительной натуры.

«Я, – пишет об отце Макарии очевидец К. Н. Леонтьев, – даже часто дивился, глядя на него и слушая его речи, как могла эта натура, столь нежная, казалось, во всех смыслах столь идеальная, и сердечная, и быстрая, – как могла она подчиниться так беззаветно, глубоко, искренне и безответно всему тому формализму, который в хорошем монашестве неизбежен!

Скажу еще: не только неизбежен, но и в высшей степени плодотворен для духа, ибо он-то, этот общий формализм, дающий так мало простора индивидуальным расположениям, даже нередко хорошим, может быть более всего другого упражняет волю инока ежечасными понуждениями и смиряет его своенравие, заставляя иногда даже и движению любви и милосердия предпочесть послушание начальству или уставу.

Поживши, я понял скоро и сам всю душевную, психологическую, так сказать, важность всего того, что многие по грубому непониманию зовут «излишними внешностями». Но и поняв, я продолжал дивиться, как такая, выражаясь по-нынешнему, «нервная» натура смогла подчиниться всему этому так глубоко и так искренне!»

И, к чести этих обоих столпов иноческой жизни на Афоне, нужно сказать, что они оба до конца жизни удержались в том положении, какое заняли по отношению один к другому с самого начала их совместной жизни: отец Иероним в роли опытного учителя и руководителя, а отец Макарий в роли послушного ученика, по единому взгляду любимого учителя всегда и во всякий час дня и ночи готового исполнить любое его поручение. Эти поистине идеальные отношения одного великого старца к другому, более великому, для посторонних наблюдателей казались удивительными.

«Единственное сокровище мое на земле» – говорил отец Макарий о старце

Иерониме. Ученик сумел так много взять от своего великого учителя, что, как замечали афонские иноки, «у Макария голос Иеронима».

Однажды раз и навсегда отец Макарий предал себя в волю старца и до конца жизни своего ничего не имел. Уже одно это всецелое оставление своей воли и подчинение ее святому старцу сделало его великим послушником, и вслед за тем великим старцем. А в то же время он был всегда под покровом старца Иеронима, который нес всю ответственность за управление обителью, принимая за это на себя нападения духов злобы в виде разных искушений. На долю отца Макария оставались только такие искушения, которые ему, сообразно с его силами, допускал богомудрый духовник.

О всецелом признании отцом Макарием и единодушной с ним братией высшего духовного авторитета и власти старца Иеронима свидетельствуют такие два примера. Инок Стефан, как записал один из братии монастыря, пришел к тогда уже игумену Макарию в алтарь и со скорбию начал говорить, что «вот, отче, как тебе Бог возвестит, меня назначили на послушание, на которое я считаю себя неспособным, а между тем вот я и заболел». Игумен спросил: «Тебя кто послал?» Он отвечал: «Отец Иероним и отец Арсений». Игумен отвечал: «Что я могу сделать, когда тебя посылает старшее лицо?»

А по рассказам отца Иерона, отец Макарий, будучи уже убеленным сединами старцем, кланялся в ноги, как провинившийся ребенок, великому своему духовному руководителю, прося у него прощения.

Ничто не нарушало этих идеальных отношений ученика к учителю: ни разность их сана и положения (отец Макарий был архимандритом и игуменом, а отец Иероним до смерти удерживал за собой скромный титул иеросхимонаха-духовника), ни даже те порой жестокие искусы, которым последний подвергал своего ученика.

«Я, – пишет К. Н. Леонтьев, – видел их вместе в начале 70-х годов, видел сыновние отношения архимандрита (то есть отца Макария) к своему великому старцу (то есть отцу Иерониму), знал, что он уже и тогда, избранный в кандидаты на звание игумена в случае кончины столетнего старца Герасима, безусловно повиновался отцу Иерониму и нередко получал от него выговоры даже и при мне».

Эти-то выговоры и были тяжелым искусом для отца Макария, так как большей частью проступки его вытекали непосредственно из глубины его доброго впечатлительного сердца, весьма чуткого к горю и радости своего ближнего, и с обычной точки зрения не только не заслуживали порицания, а, напротив, были достойны одобрения и награды. Наблюдательный и правдивый биограф отца Макария – неоднократно нами цитируемый К. Н. Леонтьев – приводит весьма характерный случай подобного искуса.

«Однажды, – рассказывает он, – пришлось архимандриту Макарию по особому случаю служить (не помню, в какой праздник) обедню за чертой Афона, на ватопедской башне. Башня эта, служившая когда-то крепостью для защиты монашеских берегов, теперь имеет значение простого хутора или подворья какого-то, принадлежащего богатому греческому монастырю Ватопед. В башне есть очень маленькая и бедная домовая церковь. В ней-то и совершил отец Макарий Литургию в сослужении молодого приходского греческого священника из ближайшего селения Иериссо.

Он с молодым священником, приглашенным для совместного с ним служения, не только обошелся как нельзя ласковее, но даже на прощание подарил ему для его приходской церкви очень красивые и совсем новые воздухи белого глазета с пестрым шитьем. (Отец Макарий привез их с собою, зная, до чего убога церковь на этой заброшенной башне.) Когда по окончании обедни мы сели – он на мула, а я на лошадь свою – и поехали обратно в Русик, отец Макарий сам сознался мне в этом добром деле своем, небольшом, конечно, по вещественной ценности, но очень значительном по нравственному смыслу (ибо это был дар святогорца представителю враждебного святогорцам.

Отец Макарий сказал мне с тем веселым и сияющим умом и добротою выражением лица, которое я так любил: «Мне уж и его, бедного (то есть молодого священника), захотелось утешить. Пусть и он повеселее уедет домой». В словах отца Макария, обращенных ко мне, когда мы тронулись в путь, мое и без того так сильно расположенное к нему сердце прочло столько живой и тонкой любви, что мне захотелось тотчас же поцеловать его благородную руку! И будь мы одни, без свиты, я, наверное, и сидя верхом сделал бы это..

Да, меня восхитило это трогательное движение его сердца. Но не так взглянул на дело общий нам обоим суровый и великий наставник. Когда, вернувшись в Русик, я пришел в келлию к отцу Иерониму, он сказал мне при самом архимандрите: «Отец Макарий-то, видели? Воздухи подарил священнику! С какой стати раздавать так уж щедро монастырское добро, и кому же – врагу афонского монастыря!»

Отец Макарий сначала молчал и улыбался только, а потом сказал что-то, не

помню, до этого дела вовсе не касающееся, и ушел. Оставшись со мною наедине, отец Иероним вздохнул глубоко и сказал: «Боюсь я, что он без меня все истратит. Он так уж добр, что дай ему волю, так он все тятенькино наследство в орешек сведет!»

Я, разумеется, стал защищать отца Макария, и мне было немножко досадно на старца, что он, вместо того чтобы разделять нашу небольшую духовную радость, охлаждает ее практическими соображениями. На возражения мои отец Иероним отвечал мне кратко и серьезно, с одной из тех небесно-светлых своих улыбок, которые чрезвычайно редко озаряли его мощное и строгое лицо и действовали на людей с неотразимым обаянием.

Он сказал мне так: «Чадочко Божие, не бойся! Его сердца мы не испортим, он уж слишком милосерд и благ. Но ведь игумену сто лет, я тоже приближаюсь к разрешению моему. Ему скоро придется быть начальником, пасти все это стадо. И где же? Здесь, на чужбине! Само по себе оно и хорошо, что он эти воздухи подарил, и вы видите по жизни наших монахов, что им самим-то ничего не нужно. Но монастырю средства нужны. И отца Макария надо беспрестанно воздерживать и приучать к строгости. Он у нас увлекательный человек».

Так сказал старец. При виде этой неожиданной и неизобразимой улыбки на прекрасном величественном лике, при еще менее ожиданной для меня речи на «ты» со мною, при этом отеческом воззвании – «чадочко Божие» – ко мне, сорокалетнему и столь грешному, мне захотелось уже не руку поцеловать у него, а упасть ему в ноги и поцеловать валяную старую туфлю на ноге его. Даже и эта ошибка «увлекательный» вместо «увлекающийся» человек- эта маленькая «немощь образования» в связи со столь великими силами духа, – и она восхитила меня!

Что касается до милостыни собственно, то отец Иероним сам славился на Афоне щедростью своей к нуждающимся. «Я сам знаю, – говорит Леонтьев, – сколько он делал и вещественного добра. Но смирять ли он хотел от времени до времени архимандрита, ученика своего, делая ему выговоры даже и при мне и «готовя ему за крепость венцы», или в самом деле находил, что его доброта и щедрость переходят за черту рассудительности, это я не берусь решить».

Весьма нередко случалось отцу Макарию получать выговоры от старца Иеронима и монастырские наказания в виде канона по четкам даже в таких случаях, когда он был прав. Исполняя свои обязанности по должности второго духовника обители, а позже будучи уже архимандритом, отцу Макарию нередко приходилось наталкиваться на разного рода проступки монашествующей братии, за которые он по уставу монастыря на виновных налагал каноны, смотря по степени проступка каждого. Нередко случалось, особенно с новоначальными братиями, еще недостаточно дисциплинированными и со вспыльчивым характером, что они оставались недовольными теми канонами, которые на них налагались отцом Макарием. Раздраженные и озлобленные, они отправлялись с жалобой на отца Макария к отцу Иерониму и в резких выражениях высказывали ему свое неудовольствие.

Старец молча и спокойно выслушивал несвязную и горячую речь недовольного, причем в большинстве случаев присутствовал и обвиняемый. Понимая всю неправоту задетого за живое жалобщика и в душе вполне разделяя мнение отца Макария, духовник обыкновенно заключал невозмутимо спокойным тоном: «Бог да простит» – и протягивал в знак разрешения от канона свою широкую мускулистую руку для лобызания виновному. Затем, слегка повернувшись в сторону отца Макария, прибавлял: «Ты не прав, и посему сам потяни канон в столько-то четок».

Яркая краска стыда и оскорбленного невинно самолюбия разливалась по бледному, изнуренному лицу отца Макария, но через минуту, подавив в себе чувство неудовольствия, он с нежной улыбкой на устах подходил к руке любимого старца за благословением, чтобы немедленно в своей келлии исполнить канон за другого.

Какой дивный пример подражания древним духоносным отцам! Как тот мудрый пастырь, сказавший, что наставник лишает себя и подвижника награды, если не подает ему случаев перенести бесчестие, он не упустил возможность дать своему чаду получить венец от Господа через незаслуженное оскорбление.

Из келлии духовника оба выходили довольными и счастливыми: один – с сознанием того, что он оправдался перед отцом духовником, которого все боялись в монастыре, а другой – что ему Господь послал новое испытание, и, быть может, на пользу ближнего. И действительно, нередко бывали случаи, что жалобщики (особенно если это были люди, не испорченные нравственно и не загрубевшие в пороках, а только лишь вспыльчивые по натуре), выйдя с торжеством победителя из келлии духовника, еще на пути в собственную келлию начинали раскаиваться в несправедливо нанесенном оскорблении отцу Макарию, принявшему его с кротостию.

И весьма часто возвращались к духовнику и падали ему в ноги со словами: «Батюшка, простите меня, окаянного! Я погорячился, благословите мне канон понести. Так же молча и спокойно выслушивал эту покаянную кроткую речь раскаявшегося отец духовник, как и первую, бессвязно-горячую, говоря ласковым голосом: «Бог благословит», – то есть нести уже раз наложенный канон.

Радовался отец Иероним, видя это чистосердечное покаяние виновника, радовался и веселился, смотря на своего любимца отца Макария, восходящего с каждым днем от силы в силу в деле своего нравственного усовершенствования и одновременно с этим все более и более, несмотря на свою сравнительную молодость, приобретающего почтение и уважение братии монастыря.

Опытный в иноческом подвиге отец Иероним хорошо знал характер своего ученика и уроки искушений никогда не возлагал на него выше его сил, старался искусно соразмерять со степенью его восприимчивости, а мягкий и привязанный к нему, любящий его всеми силами своей нежной души отец Макарий привык беспрекословно подчиняться воле батюшки и опытно дознал, что все то, что делается или что исходит от него, все хорошо и направляется ко благу или его лично, или же целого монастыря. Отсюда-то мир, любовь и единомыслие сохранились между старцами до их последней разлуки, последовавшей с кончиной отца Иеронима.

История афонского монашества не может быть сусально идеализирована при условии написания ее честным и непредвзятым исследователем. Все было в этой более чем полуторатысячелетней истории: периоды взлета и расцвета, чередовавшиеся с периодами упадка и запустения, примеры высочайшей аскезы подвижников и примеры падения иноческих нравов в среде насельников афонских обителей, примеры вознесшегося над национальными и прочими различиями христианского духа и примеры пагубного разделения искушениями национализма и филетизма – враг не может оставить в покое тех, для кого «светом являются ангелы», а сами они призваны являть свет Христовой любви мирянам – монахов.

Не избежал диавольских искушений и Русский Свято-Пантелеимонов монастырь. Нам, сегодняшним монашествующим и мирянам, важно увидеть и понять – как и откуда воздвиг диавол возмущение и греко-русское противостояние в 1860-х – 70-х годах, чтобы, извлекши для себя уроки из того тяжелого искушения, смочь избежать как появления причин, так и возможности развития возможных поводов для разрушения братской христианской любви.

Отец Иероним всегда питал искреннюю сыновнюю привязанность и благоговение к старцу-игумену Пантелеимоновой обители Герасиму, заботился о поддержании его здоровья и сам ему говорил (о чем упоминается в письмах к отцу Макарию), что по приходе в Свято-Пантелеимонову обитель и упокоении старца Арсения он не имел более другого духовного отца и наставника, кроме него.

В последние годы настоятельства в Руссике архимандрита Герасима, по причине глубокой старости и болезни ног почти не встававшего с одра, на отце Иерониме лежала нелегкая обязанность служить больному старцу орудием управления многолюдным и многонациональным монастырем, докладывая ему обо всем, требовавшем его благословения и согласия, уясняя ему ее нужды и вообще действуя так, чтобы и старец-игумен был мирен и спокоен, и его разноплеменная обитель не чувствовала себя безначальной из-за его болезненного положения.

В этом подвиге много помогал отцу Иерониму присный сын его духовный и любимый ученик отец Макарий, который и в отношении к престарелому архимандриту Герасиму умел действовать с редким благоразумием и любовью. Отец Макарий вскоре после рукоположения, по словам старца Иеронима, становится предстоятелем русского общества, а в отсутствие игумена и отца Иеронима (как это было в 1856 году, когда они предприняли совместную поездку на метох Каламарию) оставался вместе с близким отцу Герасиму помощником, греком иеросхидиаконом Иларионом, руководить обителью.

«Я один из ленивейших и нерадивейших о своем спасении, но еще мне вверили попечение о спасении других душ, и это тяжелое бремя лежит на моем недостоинстве... – пишет в то время отец Макарий. – Едва мог опомниться от своих греховных потрясений, но Господу Богу угодно было возложить на меня бремя духовничества... Одно меня убеждает – старец мой, пред которым я так благоговею, предавши себя ему однажды навсегда, столько попекшийся о мне, грешном.

Слава Богу, пока он жив, я чувствую эту великую поддержку и, собственно, из послушания к нему я решился взять на себя эту громадную обязанность, но мысль – что он оставит меня, и, быть может, скоро... Конечно, если б Владычица дала мне эту милость – умереть на его руках, о, я счастлив бы был!.. Под руководством батюшки отца Иеронима я много ощущаю спокойствия и, поверяя ему мои действия с духовными детьми, получаю назидание, тем более, что он знает характер каждого, и с любовию души вижу в нем старание обуздать мои пристрастные деяния.

...От назначения Промысла Божия не уйдешь... Я думал уйти от встреч, постигших меня и здесь. Думал ли я сделаться чем-то? И вдруг Господь посещает болезнию отца моего духовного, и он вручает мне свое дело не только духовное, но и внешнее. Что сказать человеку вопреки, когда считаются минуты его жизни? Но Господь ведал мою неопытность, увидел слезы братии и услышал молитвенный вопль их – возвратил нам дорогого отца.

Но согласие-то мое вспять ко мне не возвратилось, и теперь попечение о 400 душах братий, странников и других легло более или менее на мою выю. Конечно, молитвами игумена и духовника Господь питает нас, но я-то, немощный, подчас и затужусь... Видя необыкновенную веру в Промысл Божий старцев и хладнокровное рассуждение об этом, удивимся и успокоимся, подумав: «Ведь Господь же собрал нас, Он и напитает».

Вот ни моря, ни горы не скрыли моего ничтожества, и избыть от сего только опять можно благоволением Промысла Божия. Сколько ни думаю об этом, разину рот пред старцами... «А, послушание тебе не хочется нести?» Или еще лучше скажут: «Отвечай сам Богу». Вот и извольте рассуждать: отвсюду ми тесно есть. Будем молить Господа, чтобы Он даровал нам терпение, в коем и благоволит стяжать души наша».

Старец-игумен Герасим, управлявший монастырем через отца Иеронима и отца Макария, этим самым стал возбуждать недовольство некоторых из греческой братии, вспоминавших время, когда греки были полными хозяевами в этой обители, и считавших себя более достойными быть ближними помощниками игумена, чем русские. К тому же теперь русские превосходили их и численностью, и материальным состоянием, которое богомудрыми распоряжениями отцов Иеронима и Макария было тщательно сберегаемо, и греки должны были уступать и признавать их равноправность.

Престарелый архимандрит Герасим чувствовал скорую свою смерть и желал иметь достойного преемника. Просвещенный Божиею благодатию, столетний старец-игумен, которого, так же как и его помощника отца Илариона, русские афонцы называли «адамантовым защитником русских прав», стоял выше узких национальных взглядов и, радея о пользе всей обители, остановил свой выбор, с согласия благоразумной части своей братии, без всякого домогательства русских, на отце Макарии как самом выдающемся из всего братства по своему уму и примерной монашеской жизни. Тем самым был полностью подтвержден давний выбор отца Иеронима.

Но поскольку отец Иероним и отец Макарий (скромный и непритязательный, хотя уже и был посвящен в 1868 году русским епископом Александром в сан архимандрита) предвидели зависть враждебно настроенной части греческой братии, то отказывались от такого назначения, чтобы не вызвать недовольства и смуты с их стороны, да и сами многосложные дела попечения об обители заставляли их уклоняться от этого избрания.

После таких уклонений со стороны отца духовника и отца Макария, 15 октября 1870 года отец Макарий все же был избран преемником игумена при усиленном настоянии отца Герасима, отца Иллариона и некоторых греческих братий, о чем было объявлено сначала русской братии, а затем в трапезной обоим братствам. Хотя это избрание не представляло ничего противозаконного, несогласного с афонскими обычаями, ибо и сам игумен Герасим также был избран игуменом Саввой себе в преемники, но нашлись, конечно, как и ожидали отец Иероним и отец Макарий, недовольные, и неприязнь между русским и греческим братствами Пантелеимонова монастыря вспыхнула с новой силой.

Необходимо учесть и тот фактор, что бурный расцвет деятельности Пантелеимонова монастыря, произошедший благодаря трудам старца Иеронима и архимандрита Макария, в других афонских монастырях вызывал разноречивую реакцию – не все насельники святогорских обителей искренне по-братски радовались «воскресшему подобно Фениксу из пепла» долгов и прозябания древнему монастырю и восхищались Божьей милостью к его братии и трудами старца-духовника Иеронима.

Некоторые, напротив, потеряв ранее приходивших в греческие монастыри и использовавшихся в качестве крепкой и усердной рабочей прислуги русских послушников (теперь стекавшихся под отеческое крыло старца Иеронима в собственный Русский монастырь) и вместе с ними основные потоки пожертвований из России, почти полностью направлявшиеся теперь в возрождающуюся и крепнувшую русскую обитель, недобрым взглядом смотрели на приумножение и расцвет афонского русского братства. Из этого становится понятным, почему еще раньше, с переходом отца Иеронима в Пантелеимонов монастырь, высказывалось со стороны греков прочих афонских монастырей неудовольствие принятием русских в обитель.

Проследим подробнее взаимоотношения греков и русских с 1840 года:

Много пришлось претерпеть отцу Иерониму скорбей на новом месте, ибо тотчас же по входе его в Руссик греки других монастырей стали сильно упрекать отца игумена Герасима, что он принял русских, и если бы не тяжкие испытания, постигшие монастырь по удалении отца Аникиты (Ширинского-Шихматова) с русской братией, – быть может, то же случилось бы и с отцом Иеронимом, который со своей стороны, как посланный на свое духовничество за святое послушание духовному отцу старцу Арсению, смиренно переносил ропот греков и всевозможные дерзости некоторых из старших братий Руссика.

Так продолжалось до 1845 года, до посещения Афона великим князем Константином Николаевичем, благоволившим подъехать прямо к Русской обители. Это посещение подняло весьма престиж русских в глазах греков. Дотоле ни одна особа царской крови не посещала Святую Гору с давних времен. По отбытии великого князя недруги русских замолкли, и монастырские греки начали гораздо снисходительнее обходиться с отцом Иеронимом.

К этому и благодать Божия после страшной бедности монастыря и всех вынесенных им напастей начала изливать струи свои, внушая боголюбцам православной России посылать Руссику милостыню и церковную утварь. С детской простотой и братской любовью милостыня вручалась русскими игумену Герасиму без всякого контроля, что продолжалось до 1863 года. Ризница и утварь делились пополам, причем все лучшее отдавалось грекам. Малейшее отступление от этого правила – например, желание поклонников, чтобы пожертвования их были в русских храмах, – производило неудовольствие в греческом братстве, о чем делалось замечание отцу Иерониму.

Отец Иероним смиренно терпел неприятные выходки против себя со стороны некоторых из старшей греческой братии в надежде, что греки, ознакомившись более с русскими, привыкнут к ним, тем более, если русские станут делать им всевозможные уступки и всемерно смиряться перед ними.

Отец Иероним, будучи сам чужд всякого национального пристрастия, видевший в греках и русских одну братию во Христе, всячески направлял греков на путь единомыслия и любви к русским, отдавал им во всем предпочтение как первым хозяевам обители и всегда ставил на вид всей своей братии, что пришли они в монастырь не для национальных распрей, а для спасения души, почему как от греков, так и от русских всегда требовал более всего мира и братской любви друг к другу.

Кроме того, он стремился избегать всего, что может повредить уважению и благоговению, внушаемым всем православным одним только упоминанием имени Святой Горы – земного удела Божией Матери, прославленного многими духовными подвигами преподобных отцов.

Хотя братство русское к 1852 году возросло до 80 человек, но они все равно были в Руссике как пришельцы на земли́ чуждéй (ср.: Пс.136:4). Греки, усиленно приглашавшие их на совместное жительство ради притока в обитель русских пожертвований, без которых шансов выжить у обители не оставалось, отнюдь не думали их считать равными себе, но смотрели на них более как на рабов, которые обязаны были за плохой приют и скудный стол работать на монастырь. Никаких ответственных должностей не было им даваемо до 1856 года, а требование русскими и маловажных для себя вещей не обходилось без претензий от греков.

Русские в течение 16 лет терпеливо переживали свое приниженное положение и старались жить мирно в выделенной им части монастыря со своими храмами и богослужением, встречаясь с греками лишь на послушаниях и в трапезной. Когда русских оказалось уже более 100 человек и избран был помощником отцу Иерониму отец Макарий, они попросили у греков разрешить им уставное чтение в трапезной на русском языке два раза в неделю – в среду и в пяток, и то на условии, что если в оные два дня не случится праздника (обычно же чтение за трапезой производилось на греческом языке, непонятном для большинства русской братии).

В 1857 году, в сентябре, состоялся монастырский собор, на котором решались разные вопросы монастырской жизни. Когда заговорили о чтении на трапезе, отец Иероним напомнил игумену о своей просьбе, и некоторые из греков отозвались на нее положительно. Тогда духовник выразил греческой братии свое неудовольствие, говоря, что мы, русские, живя 17 лет в обители, трудясь в ней неуклонно и всячески заботясь о благосостоянии ее, не заслужили доселе любви братской, братия греческая пренебрегла нашим пришествием и благословением своего старца-игумена, который с любовию дал оное на просимое нами. Вам не угодно было дать нам чтение два раза в неделю, но теперь братство наше возросло за 100 человек, и мы желаем пользоваться русским чтением на трапезе наравне с греческим.

Греки чрезвычайно удивились этой смелой просьбе, начали возражать, что это невозможно, и тогда отец Иероним сказал: «Если не хотите разделять с русскими братских отношений, то благоволите ведать, что мы отягощаемся сожитием с вами». Греки закричали единогласно: Нет! Нет! И начали предлагать три дня чтения, но духовник решительно сказал: как хотите, угодно вам или нет, но чтобы чтение наше было половинное, и чтобы трапезу благословлял в эти дни русский иеромонах».

И только после долгих препирательств греческие отцы, сознавая неприличие своего упорства, согласились чтение совершать попеременно, через день, по-гречески и по-русски, а в праздники – утром по-гречески, а вечером по-русски. И когда началось русское чтение, то для многих греков это оказалось весьма неприятно, и многие из них в такие дни не являлись в трапезную. Еще настаивали, чтобы трапезу благословлял греческий иеромонах, а не русский; много было по этому поводу разговоров, и опять едва не нарушилось установленное чтение.

Обычного же псалмопения русского в трапезной, когда среди недели приходились праздники святых, греками никак не дозволялось, и так продолжалось до 1865 года. В 1866 году состоялось новое соглашение, чтобы чтение было попеременное через день, какие бы ни случились праздники, и псалмопение, следующее за чтением, – тоже попеременно.

Спустя некоторое время греческое братство заговорило, что нужно иметь «письменное соглашение на бумаге», хотя условия совместной жизни были выработаны еще в 1840 году. Удивившись такому предложению, русские сочли это за благоволение Промысла Божия и, когда с обеих сторон было изъявлено согласие на написание устава совместного жития, тогда было поручено одному из греческого братства его составить; при написании его и открылись многих сердец помышления.

Сначала было греческие авторы соглашения заговорили, что русские должны составлять четвертую часть братства, а затем – третью, но на половину никак не хотели согласиться, из-за чего долго происходила распря, об игумене же русском не хотели и слышать, а также и о равенстве между братствами греческим и русским, и требовали, чтобы всегда преимущества и первенство было на стороне греческой.

Несмотря на увещания игумена и старших, благоразумных братий, греки постоянно высказывали свое неудовольствие. Составленный же типикон, или устав, подписанный игуменом Герасимом и русскими, противниками русских вовсе не принимался во внимание. Так продолжалось до 1863 года.

В это время по просьбе капитана русского парохода турецкий карантинный чиновник выстроил для себя небольшой домик близ монастыря и над ним поднял турецкий карантинный флаг. Это было сделано для того, чтобы из-за прописки паспортов пассажиров русский пароход долго не задерживался под Афоном. Греки увидели во всем этом происки русских. Им показалось, что все это сделано по просьбе русских и по желанию русского консульства в Константинополе с целью поставить монастырь под надзор турецкой власти. Русские старались успокоить греков, показать выгоды для монастыря от приезда к Афону русских пароходов и от поселения вблизи монастыря турецкого карантинного чиновника, но греки не слушали убеждений русских иноков, продолжали волноваться и требовать снятия флага с угрозой в случае неисполнения их требования разрушить сам дом. Никакие уверения со стороны русской братии на них не подействовали.

Русские со всем желанием обещали похлопотать перед турецким правительством о снятии карантинного флага и удалении чиновника на прежнее место, в афонскую пристань Дафну, и обещали, что если сами не добьются успеха, то поручат это дело грекам, только чтобы они успокоились, но и это не помогло. Греки заявили свои требования к русским в 12 пунктах, на которые, за исключением трех или четырех, русские никак не могли согласиться, вследствие чего греки стали выказывать явную недоброжелательность к русскому братству и всячески ему угрожать.

Это происходило в 1863 году. Тогда постоянно были собираемы собор за собором, но никакие убеждения со стороны игумена и благоразумной части греческой братии не смогли подействовать на недовольных греческих монахов, которые все почти состояли на начальственных монастырских должностях. И поскольку они не соглашались с мнением игумена, он потребовал удаления их от должностей, о чем они и слышать не хотели.

Наконец, сами они попросили, чтобы при решении этих сложных вопросов были посторонние посредники. Для этого были приглашены игумены афонских общежительных монастырей Дионисиатского, Ксенофского и Зографского, но и они после трех собраний не смогли склонить недовольных ни на какое соглашение.

Русские со своей стороны обещали им устранить приход пароходов к монастырской пристани, оставить за греческой братией все привилегии, которыми те пользовались, но уже ничто не помогало, с их стороны сыпалось все больше заявлений и угроз, и русская братия обители начала сомневаться в своей безопасности. Старец Иероним призывал русских иноков молить усердно Господа и Его Пречистую Матерь об их благодатной помощи в решении этого зашедшего в тупик конфликта.

Так прошло 40 дней, и конца этому тяжелому испытанию не было видно, и многие русские иноки стали весьма тревожиться. Но сила молитвы старца, поддерживаемая молитвами его верных учеников, возымела свое действие – внезапно противники русских, только что не желавшие и слушать об изменении своих требований, необъяснимым Промыслом Божиим в одно утро вдруг потребовали себе отпускные билеты по обычаю афонскому, и непременно в продолжение одного дня, чтобы немедля выйти из обители.

Удивляясь неизреченному смотрению Божию, русские обрадовались, что Господь избавляет их от тягостного искушения. Вышло 23 человека во главе с греческим духовником отцом Нифонтом, остальные, раскаявшись в беззаконном бунте против старцаигумена, остались в обители. После выхода непримиримых бунтовщиков братия как русская, так и греческая поуспокоилась, хотя некоторые выражения неприязни все же продолжались.

Следующие годы, почти вплоть до 1870-го, прошли сравнительно мирно для Русской Афонской обители. Причин этому было немало. С 1866 по 1868 год обитель удостоилась нескольких знаменательных посещений высоких русских гостей. В 1866 году в Пантелеимонов монастырь в первый раз прибыл русский посол и полномочный министр при Оттоманской Порте граф Николай Павлович Игнатьев, который самым наглядным образом убедился в дурном отношении греков к русским и сделался с этих пор мощным защитником русских интересов на Святой Горе.

В июне 1867 года обитель посетил русский царственный гость – Великий князь Алексей Александрович, оказавший благосклонное внимание отцам Иерониму и Макарию и в беседе со старцем Иеронимом проявивший искренний интерес и участие к жизни обители и ее русской братии. В июне-июле 1868 года состоялось первое посещение Пантелеимоновой обители русским архиереем – преосвященным Александром, епископом Полтавским.

Посещения именитых гостей, умножение русской братии в Свято-Пантелеимоновом монастыре, все большее благоустроение ими обители благодаря богатому притоку пожертвований из России, расширение их деятельности за пределы Святой Горы, – все это возбуждало по человеческой немощи подозрение и опасение греческого братства Пантелеимонова монастыря и всего греческого Афона в том, что русские иноки займут в обители выдающееся положение и захватят в свои руки кормило управления монастырем.

Избрание отца Макария в преемники игумену вызвало новое неудовольствие, которое могло бы со временем исчезнуть, как надеялся избирательный собор, но к этому обительскому делу примешались другие афонские и внеафонские события, с которыми так или иначе связывалось понятие «русский», и усилили междоусобную распрю в Русской обители. Обстоятельства эти сами по себе или мало, или совершенно не касались ее, но они возбуждали и поддерживали неприязненные в то время на Востоке чувства к русским вообще, а через то и к русскому братству Свято-Пантелеимоновой обители.

Однажды старец-подвижник иеросхимонах Иларион, грузин, живший в пустынной монастырской келлии, вызвал отца Иеронима из церкви во время всенощного бдения и встретил его словами: «Обитель вашу ждет великое искушение, но Царица Небесная покроет вас, не бойтесь». И тут же рассказал свое видение, только что ему бывшее. Он видел весь двор монастырский наполненный бесами, сам князь тьмы виден был между ними. Но в высоте небесной показалась Матерь Божия, которая обошла весь монастырь, остановилась над Введенским храмом и, покрыв обитель Своим покровом, стала невидима. Духи тьмы исчезли, яко исчезает дым. С глубоким упованием на Промысл Божий и со свойственной ему проницательностью старец Иероним спокойно ожидал грядущих событий. В лице отца Макария он приготовил преданного себе и обители игумена на тот случай, если когда-нибудь во главе ее сможет встать кто-либо из русских; некоторых из русских иноков он воспитал как нужных деятелей и энергичных себе сотрудников.

В июне 1873 года в отсутствие отца Макария заболел геронда. Когда же старцу-игумену сделалось тяжко, русская братия предложила послать телеграмму, чтобы отец Макарий немедля приезжал, дабы мог застать в живых геронду, который желал его при себе видеть действительным игуменом. Но многие из братии греческой, до сих пор таившие ненависть к избранию отца Макария в преемники, восстали против этого и начали придумывать всевозможные меры к тому, чтобы это событие не состоялось.

По приезде отца Макария при беседе его с игуменом ловили каждое его слово и опять хотели обвинить игумена, тяжело больного, хоть в одном слове, ими же придуманном. По выздоровлении старца-игумена, в день святого Пантелеимона, они старались вызвать столкновение между мирскими рабочими, болгарами и греками, что отчасти и удалось, но помощию Божиею и благоразумными мерами было прекращено.

«Мы, русские, – говорил отец Макарий, – в особенности отец духовник и я, отнюдь не домогались наследия игуменства у старца, а нас принудили принять оное те самые, которые теперь восстают против этого. Если им не нравится этот выбор, то почему они тогда не заявили об этом? Ибо они были лицом к лицу с одним игуменом, а из русских там был только один отец духовник Иероним, и они могли свободно говорить за и против. Когда меня позвали и объявили свое решение, я сказал, что имею послушание многосложное и без игуменства, которое принять не желаю. Тогда отец игумен, отец духовник и отец Иларион сказали: «Исполняй это ради послушания».

А греческая братия сказали, что «мы вас просим об этом», на что я отвечал им, что принимаю на себя это бремя только ради послушания, а если найдете у себя человека более способного и полезного для обоих обществ, то можете избрать».

Но многие из греческой братии по действию духа злобы уже стали волноваться и утверждать, что русские выгонят из обители всех монахов-греков, и сами заявили свои исключительные права на Русский монастырь. Вслед за ними почти все афонцы-греки и почти вся греческая нация восстали против русских.

Так начался греко-русский пантелеимоновский процесс – то предсказанное великое искушение, которое всколыхнуло весь Афон и доставило столько скорбей русским инокам, но которое милостию Божией и Пресвятой Богородицы послужило к славе Божией.

Около двух лет продолжалась распря, и мрачные картины представляла собой жизнь Русского монастыря в эти годы. Отношения между греческими и русскими монахами сделались такими раздражительными, что святая обитель не переставала быть зрелищем ссор и споров, совершенно не приличествующих монашескому обществу.

Тяжело было положение в то время русских иноков, находившихся под страхом гнетущей мысли, что не нынче-завтра они очутятся за порогом обители, даже вне святого Афона, ради которого они оставили все и порвали связи с дорогой далекой родиной, но несравненно тяжелее было положение тех, которым суждено было стоять на страже русских интересов, – старца-духовника Иеронима и его верного ученика архимандрита Макария.

Изложение событий 1874–1875 годов поможет понять, какую громадную силу воли нужно было им иметь в эти годы, какую любовь к ближнему, покорность воле Божией и своему послушанию, преданность обители и сознание правоты своего дела, чтобы незыблемо устоять посреди всех этих дрязг, пошлостей, злостной клеветы и провокаций и безошибочно руководить братией.

Лишь только сделалось известным греческим инокам Пантелеимонова монастыря намерение игумена Герасима объявить при своей жизни действительным игуменом обители отца Макария, как они, и без того крайне враждебно настроенные против русских, заволновались и стали совещаться о том, что им необходимо предпринять в эту, по их мнению, критическую минуту. На совещание ими был приглашен из Дионисиатского монастыря духовник Савва.

Их речи испугали духовника Савву, который стал уговаривать бунтовщиков, советуя им оставить свои намерения, чтобы не делать «радость диаволу и еретикам». Недовольные вняли его совету, но окончательно не успокоились и продолжали волноваться и тревожить мирную жизнь русских иноков.

В это время один из греческой братии, Евгений, был послан на Карею по делу об участке земли скита Ксилургу, занятом монастырем Пантократор под предлогом холерного карантина. Он довольно долго пробыл там, запасаясь сведениями и советами у разных антипросопов, и разглагольствовал с братией, живущей на подворье Пантелеимонова монастыря на Карее, в духе неприязни к русским. По прибытии его в монастырь в греческом братстве началось некоторое движение.

5 января 1874 года во время вечерни пришел за отцом Макарием греческий иеромонах Поликарп, чтобы освящать у них воду. Отец Макарий говорит: «Старец решил, чтобы освящал седмичный отец Нафанаил». Узнав о назначении отца Нафанаила, греки отказались петь при освящении воды. Когда же явился отец Макарий, то и на это отец Анастасий сказал: «Старец желает отца Макария, да мы не хотим». Но, несмотря на это, отец Макарий освящал воду, а молитву дал читать грекам, чем они и поуспокоились.

7-го числа отец Иларион решил сменить греческого эконома за возмущение братии из-за мастера, и требовалось только дойти до отца духовника Иеронима, который решает подобные дела. Когда отец игумен и отец Иларион 8-го числа позвали греческого эконома и сказали ему: «Более ты не можешь быть экономом», тогда он пошел к отцу Анастасию, и, решившись окончательно возмутить братство, они подняли шум, всех собрали, пошли к игумену и сказали: «Эконома мы не дадим сменить, и удали от нас иеромонаха Нафанаила, который распоряжается нами».

Много дерзостей наговорили и отцу Илариону, который не согласился им уступить, а сказал: «Можем дать канон отцу Нафанаилу, если вы считаете себя оскорбленными». Но они целой гурьбой до 30 человек выразили свое несогласие. И начали собираться около его келлии. Убоявшись, он перешел к отцу Илариону. Явившись к нему, говорят: «Оставь эконома». Отец Иларион сказал: «Если мы не можем сменить эконома, то к чему наше правление? Не могу этого. Да к чему такая настойчивость и такие сборища у вас, разве это прилично монашеству?»

Но убеждения его не подействовали, вопли умножились. Отец Нафанаил ушел наверх, в русский корпус, чтобы не подвергнуться большим нападкам. А вслед за ним, наскучив дерзостями возмутившихся, перешел наверх и отец Иларион. Греки чрезвычайно возмутились за уход к русским отца Илариона и его порицали, между тем к вечеру снова была собрана вся братия.

Отец Иларион ходил к игумену и, казалось, все клонилось к успокоению. Но 10-го числа, по приходе отца Евгения из келлии в монастырь, братия вновь обеспокоилась и по его внушению продолжала свои требования. На 11-е число, по обычаю, бывает бдение, почему усилен был русский караул внутри и вне монастыря, чтобы не произошло беспорядков.

11-го числа, после Божественной литургии, по обычаю, отец Макарий пошел взять благословение у игумена и, застав его спящим, собрался было идти назад, но оказался между двух предводителей замешательства, которые, пригласив его в архондарик, начали порицать действия отца Илариона, что он не обратил внимания на многократные убеждения братства сменить отца Нафанаила с послушания грамматика.

И хотя отец Нафанаил вел свое дело хорошо и, по своему скромному характеру, не передавал ничего ни от греков русским, ни от русских грекам, но ввиду греческих угроз 15 января был снят со своего послушания, а его место занял уже упоминаемый нами отец Евгений. Однако мир в обители не водворился. Греки потребовали, чтобы отец Иларион перешел на греческую половину и, когда он отказался уважить их просьбу, потребовали от него монастырскую печать.

17 января без ведома игумена прекратили поминать на ектениях в храме имена отцов Иеронима, Макария и Илариона. Когда игумен, призвав к себе, запретил служащего иеромонаха, тот ответил раздражительно: «Знайте об архимандрите Макарии: чтобы ему быть игуменом, мы и слушать не хотим», однако после смирился.

Наконец, греки предъявили новое требование: поставить своих заведующих на арсану, пшеничный склад, в архондарик и на карейский конак. Им и в этом не было отказано со стороны русских, только замечено было, что их поступки не братские, что русские сами просили их прежде назначить своих на эти послушания, но получили от них отказ за неимением людей.

Отец Иероним в собрании греков объявил им решительно, что поступки их превосходят всякое приличие и благопристойность и неприличны монашескому званию, и что русская братия, выведенная из терпения, просит игумена принять решительные меры: «Судиться мы не желаем, а желаем примириться с тем условием, что мы прощаем их поступки и предаем забвению, и чтобы по-прежнему были старцами-распорядителями: первый – геронда отец Герасим, второй – духовник отец Иероним, третий – отец Макарий, четвертый – отец Иларион. «Охи, охи, охи!– закричали греки, то есть: «Нет, нет, нет!»

24 января отец Иероним был у игумена, жалуясь на неуместные поступки греков, которые клонят к разделению братство. Он сказал: «Мы видим, что никогда подобные притязания не остановятся при всех наших усилиях успокоить киновию, видим одно порицание нашей деятельности, да и вместо благодарности намеки, не приличествующие не только монашеству, но и честному мирянину, а потому просим вашего отеческого благословения разделиться.

На что старец-игумен, утомленный постоянными раздорами в монастыре, отвечал: «Бог благословит, делитесь, но только по совести» – и дал письменное благословение на раздел. Приводим его текст:

«Из многополезного опыта убедился я, что два собранных мною различных народностей и многочисленных общества, находящиеся во священном Русском святого великомученика и целителя Пантелеимона общежитии под моим духовным водительством, не могут впредь сожительствовать мирно в одном и том же монастыре из-за многих противоречий, [поэтому] нахожусь вынужденным для избежания могущих быть и впредь между ними смущений и соблазнов, еще более опасных, нежели происходящие ныне или бывшие, – вынуждаюсь, говорю, дать обоим обществам, как равным духовным моим чадам, грекам и русским, отеческое мое благословение разделиться друг от друга по братской равноправности. К сему по священному моему долгу свидетельствую, что братство русское вошло в обитель, убежденное многими нашими усерднейшими предварительными просьбами.

Сожительствуя же с нами по желанию и благословению моему, выстроили большую часть сего монастыря, а также и многие другие здания возведены ими на собственные их средства из их отеческого достояния. Они уплатили и большие долги за монастырь этот (в чем дано мною им особенное свидетельство). Итак, говоря по Богу, хотя и оба общества суть присные чада обители, но так как русская братия обстроили большую часть монастыря сего, воздвигли многие церкви, выстроили дома, многие из наших метохов выкупили, некоторые исправили и некоторые вновь создали, а также доставили и иные многие блага священному нашему монастырю и могут быть названы ктиторами обители, то посему они имеют преимущественное право в имеющем быть разделе.

Настоящее мое письменное отеческое благословение на раздел может быть представлено, если это потребуется, и к надлежащим правительственным властям, и в судебные места. В показание и удостоверение истины всего вышереченного даю духовным сим моим чадам и братиям русским настоящую бумагу, утверждая оную собственноручною моею подписью и приложением священной монастырской печати.

Кафигумен священного Русского святого Пантелеимона общежития иеромонах Герасим.

В священном Русском на святоименной Горе Афонской монастыре. 1874 год».

30 января старец-игумен дал русским инокам Свято-Пантелеимонова монастыря грамоту, свидетельствующую о заслугах русского братства и его руководителей перед обителью.

«Русский монастырь сей до приглашения в него русского братства находился в совершенной бедности. Большая часть оного по недостатку средств не была обстроена, церкви были неоштукатурены и без иконостасов. Число же братства до 1840 года едва доходило до 60 человек, но и такое малое количество монастырь не был в состоянии пропитать, а потому и вошел в большие долги.

Находясь в таком ужасном положении и бедности крайней, мы вынуждены были в 1840 году пригласить русское братство для сожительства с нами и пользоваться во всех делах монастыря теми же самыми правами, как и мы сами, чтобы таким образом дать руку помощи сему священному монастырю, коему угрожал совершенный упадок, прося усердно русскую братию, чтобы они пеклись и заботились, как хозяева, о создании и возведении остальных монастырских строений, а также и о преуспеянии обители во всем прочем.

Во всем этом они оправдали себя, хотя и с большим трудом, ибо братство сие русское на собственные свои средства, принесенные ими в обитель, также и присылаемые им из России от их родственников и друзей, а также и трудами, подъемлемыми ими в сборе милостынного подаяния от православных христиан в России, выстроили большую часть монастыря, а также и вне монастыря выстроили многие дома, равно и метохи некоторые выкупили, а некоторые исправили, иные и вновь выстроили.

К тому же уплатили за монастырь 5000 турецких лир, а на все это братство русское истратило десятки тысяч лир. При всем том братия наши русские своими трудами и попечениями до сего времени содержат в превосходном состоянии все многочисленное наше братство, ибо в настоящее время в нашем общежитии находится греков более 200 человек, а русских более 300.

В удостоверение чего и в подтверждение вышесказанного и дано мною русскому братству мое свидетельство за моим собственноручным подписом и приложением священной монастырской печати.

Кафигумен священного Русского святого великомученика Пантелеимона общежития иеромонах Герасим.

В священном Русском на святоименной Горе Афонской монастыре. 30 января 1874 года».

25 января по случаю праздника святителя Григория Богослова и бдения иноки готовились приобщиться Святых Христовых Таин, и греки просили геронду прочитать разрешительную молитву, но он с удивлением сказал: «какая молитва для не имеющих мира? И с какою совестию хотят они приступить к такому великому Таинству? Да будут они отлучены». Услышав это, греки чрезвычайно смутились, и перед вечерней в тот же день собрались человек 30 или более и стали убеждать геронду, чтобы он прочитал им разрешительную молитву.

Старец по великому своему незлобию и любви сделал им замечание касательно их восстания и немирствия с русскими: «У меня был духовник Иероним, и я ему дал благословение на раздел, ибо они весьма оскорблены вашими поступками». Что на это греки отвечали геронде – неизвестно, а затем он прочитал им молитву. Вечером к отцу Иерониму пришли четыре повстанца и спрашивали, каким образом будет раздел, и требовали объяснить это на бумаге. На это отец Иероним им ответил: «Подумаем, а после дадим ответ».

Когда услышала братия греческая о разделе, то один из повстанцев, отец Елевферий, приходит к отцу Илариону и говорит ему: «Русские хотят раздела? Для них не будет иного раздела, а пусть идут туда, откуда пришли. Их не терпят ни патриархия, ни протат, ни монастыри, ни само место, ни народ. Земля эта не принадлежит ни России, ни Турции, а есть достояние греческой нации, и надеемся, что нам помогут все избавиться от русских, даже сами стены и камни, и постараемся не иметь не только в нашем монастыре, но и на всем Афоне ни одного русского!»

Отец Иларион отвечал ему: «Все это хорошо, да Евангелие куда денете и обеты монашества? А Россия разве выдаст своих? Ведь из-за этого может быть война. Да и Россия, расшедшись с греками, после разве сможет когда смотреть на нас без презрения за такие дела? Тогда Святая Гора защиты уже не будет иметь, ибо вы и эллины ваши очень слабы и бессильны, а иностранцы, пожалуй, дадут слово защищать, да и сами явятся жить на Святую Гору».

Узнав о намерении русских, грек отец Анастасий спросил отца Иеронима, составлен ли проект раздела, ибо мы его ждем уже четыре дня. Отец духовник ответил, что это дело так скоро не делается, а может быть, еще пройдет четыре месяца, ибо мы к этому делу пригласили своих собратий – отцов Арсения, Павла и Иосифа. Тогда один из недовольных возразил: «Так и мы призовем Арсения из Царьграда». На это отвечал отец духовник: «ваш Арсений вышел из монастыря самовольно, а наш Арсений – первый деятель по киновии».

Тогда греки остались недовольными за такое рассуждение об их товарище. После многих разговоров и вопросов, почему затевается этот раздел, отец духовник отвечал: «Справедливо, что вы на словах не разделяетесь, а на деле вы упрекаете нас за излишество в братии, но знайте, что они живут не в монастыре, а вне оного и трудятся для общего блага и спокойствия (находясь за сбором пожертвований в разных частях России), за которые мы получаем от вас такие благодарности».

На это они возразили: «почему же вы не посылаете на сбор средств в Россию наших братий?» Отец духовник ответил: «да что же вы там будете делать? Во-первых, вы языка вовсе не знаете; во-вторых, это отечество не ваше, а наше. Гораздо лучше было бы вам посетить свое отечество, например отцу Евгению – Митилин, отцу Анастасию – Загору, отцу Серафиму – Анатолию и прочим – свои места (и попробовать собрать там деньги на монастырь)». Это им весьма не понравилось, и, вероятно, надолго осталось в их сердцах это высказывание отца Иеронима. При этом было заявлено ими, что они желают иметь симпракторов (сотрудников) отцу Илариону. «Вы теперь делайте как хотите, а мы думаем о разделе» – ответил отец Иероним.

Из вышеприведенного повествования об этих событиях отца Макария мы знаем, что отец Иероним постоянно так молился: «О, Мати Милосердия, соедини любовию два общества – русское и греческое!», и в духовном завещании он поучал братию жить в боголюбезном братолюбии разных племен. И во время всего «пантелеимоновского процесса» старец не настаивал на разделе с греками, хотя многие заставляли его действовать энергичнее.

Он стремился узнать Божию волю и ее исполнить: «наше желание есть одно: хотя и потерпеть далее, лишь бы исход или конец был добрый, сего да удостоит нас благость Божия к славе единого Бога и во спасение душ наших; ...мы в нашей молитве о сем намерении нашем просили Господа, что если Ему благоугодно наше желание раздела с греками, то дарует Он нам достигнуть сего, а если нет, то пусть будет по Его святой воле: поживем еще с греками, доколе это будет удобно для обоюдного нашего спасения; ...нам, желающим исполнить в этом деле волю Божию, должно быть равно и то и другое, лишь бы то было по воле Божией, благоугодной и совершенной».

В это время в Пантелеимоновом монастыре находился известный афонский подвижник Хаджи Георгий, который прожил там два месяца, всеусердно стараясь о примирении, но успеха не было. Тогда русские старцы попросили его помолиться Господу Богу с просьбой открыть, есть ли воля Божия, чтобы отделиться русским от греков. Старец Хаджи Георгий за послушание исполнил просьбу, помолился Господу Богу, и ему было откровение во сне: видел он, что посреди соборного храма святого великомученика Пантелеимона стоит эконом монастыря, перед ним большой чан соленых и маринованных маслин, которые тот раздает – одну чашку русским, а другую – грекам.

Когда Хаджи Георгий рассказал это видение старшим из русской братии, то из этого все заключили, что на разделение русских с греками нет благословения Божия.

Действительно, дальнейшие события показали, что воля Божия состояла не в разделении братии во вражде, а в продолжении совместного жития в мире во славу Божию и на процветание обители. Нужны были особенная помощь свыше, особенная опытность и власть духовная отца Иеронима, благоразумие и кротость отца Макария, чтобы избежать совершенного разрыва греков с русскими и сохранить в целости их духовную связь в Пантелеимоновой обители.

Ревнителям мира и братолюбия – отцам Иерониму и Макарию удалось этого достигнуть при помощи Божией, Царицы Небесной и святого великомученика Пантелеимона, которым за них в это время усиленно молились и некоторые афонские пустынники, духовные друзья и чада старца Иеронима. «Некоторые безмолвники очень сочувствуют нам и особенно тебе. Благодать побуждает их плакать за нас, а это есть милость Божия к нам», – пишет Старец Иероним отцу Макарию в Константинополь 19 апреля 1875 года.

Отец Иероним рассказывал, что был у него один пустынник во время нашего процесса и рассказал о бывшем ему откровении от Господа, что все смущение в монастыре произошло за недостатки русских, но если они смирятся, то процесс окончится в их пользу.

Отец Иероним имел великие дарования от Господа, которые видны были окружающим, в том числе – его великое смирение. Так, он однажды в церкви поклонился до пола, прося у братии прощения в какой-то ошибке. Он также сделал в церкви земной поклон послу Н. П. Игнатьеву, когда тот приехал в 1874 году на Афон во время бунта греков в монастыре, прося у него защиты. Поклонились ему (то есть Н. П. Игнатьеву) и все иеромонахи в ризах на молебне среди церкви.

По причине беспокойства в монастыре отец Иероним всячески утешал встревоженную русскую братию, чтобы не разошлись, делал им кое-какие льготы и послабления. «До процесса же была большая строгость среди братии», – записал один из иноков, вспоминая то тяжелое время.

Понимая, что корень распри, вызванной демоническим воздействием в среде греческой братии, лежит в области духовной – в неизжитых страстях всего братства, как греческого, так и русского, старец Иероним обратил основное внимание братии не на решение проблемы мирскими способами, но в духовной же плоскости – через собственное покаяние и усиленную молитву. Во все время пантелеимоновского процесса русская братия молилась в своих церквах о даровании мира и тишины особыми нарочито на сей случай составленными прошениями и молитвой.

Вот эти прошения на великой ектении:

О еже благословити доброе намерение и дело рабов Твоих и благоизволити благополучно начати и спешно, кроме всякага препятия, во славу Твою скончати, силою, действом благодатию Пресвятаго Духа, Господу помолимся.

О еже ко благому тщанию рабов Своих благопоспешство, со всяким довольством, силою, действом и благодатию Пресвятаго Своего Духа подати, Господу помолимся.

О еже приставити делу сему Ангела-хранителя, еже невидимо отразити вся противныя вещи видимых и невидимых врагов, и во всем благопоспешство и мудрость к совершению, силою, действом и благодатию Пресвятаго Своего Духа подати, Господу помолимся.

На сугубой ектении:

Во всем поспешествуяй и всем во благое, Господи, милостивно и рабом Твоим, нам, ныне Тебе молящимся, поспешествуй, Спасе, и во благополучное совершение делу их спешно произвестися благослови, молим Ти ся, всемогий Владыка, услыши и помилуй.

Ангела Твоего хранителя постави делу сему, благоуветливе Господи, и еже воспятити вся препятия видимых и невидимых врагов, поспешство же во всем ко благополучному совершению, молим Ти ся, преблагий Спасе, услыши и помилуй.

Во славу Твою вся творити повелевый, Господи, рабом Твоим, благословением Твоим поспешство благополучное к совершению подаждь, молим Ти ся, даровитый Творче, услыши и помилуй.

По сугубой ектении возглас: Паки и паки колена преклоньше, Господу помолимся и молитву сию, а в праздничные дни без коленопреклонения. Молитва:

Господи, Иисусе Христе, Боже наш, приими недостойное моление наше в оставление грехов и беззаконий наших, имиже раздражихом Твое человеколюбие и прогневахом Твою благость, и отврати от нас гнев Свой, праведно на ны движимый, и утоли вся нестроения ныне сущия, и подаждь мир, тишину, любовь же и утверждение рабом Твоим, ихже честною Твоею искупил еси кровию, славы ради имене Твоего, утверждения же и укрепления Церкви Твоея, да вси славим пречестное и великолепое имя Твое, Отца и Сына и Святага Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Дальнейшие события развивались так.

28 января отец духовник рано пошел к игумену, где собрались многие греческие братия, требовавшие избрания симпракторов. После многих совещаний были ими избраны трое: Григорий, Агафон и Агапий. «Что же симпракторы будут делать?» – спросил отец Иероним. Они так смутились, что не знали, что и отвечать, но, подумав, отвечали, что они должны входить во все дела обители. Духовник спросил: «В какие?»

Они опять остановились, но потом отвечали: покупать, продавать и тому подобное. На это отец духовник сказал: «Пока я жив, не допущу распоряжаться этим предметом другим. Кошелек в моих руках, также и воля. Пожалуй, можете смотреть за порядком своего братства, но русского братства чтобы не касались. Можете заведовать принятием своих в обитель и перемещением на другие послушания, и чтобы постриг не производить ранее трех лет, а не так, как бывало у вас прежде: году не проходит – постригали».

29-го числа рано утром симпракторы пришли к отцу Иерониму и говорят: «Необходимо нам устранить келлиотов, нищих и посетителей в воскресные и праздничные дни». Отец духовник спросил: «Кто вас послал?» Они отвечали: «Мы поговорили между собою об этом и предложили отцу Илариону». Тогда отец духовник сказал: «Такого дела мы на себя не принимаем, потому что боимся за то гнева Божия, и без совещания со старцем я не соглашусь этого сделать».

После этого отец духовник пошел к игумену и объяснил ему следующее: «Когда мы стали принимать бедняков и предлагать им на трапезе то же, что и нам Бог посылает, мы усматриваем уже несколько лет особенную от этого пользу и изобилие нам милостыни. Когда у нас погибли два судна, многим возвещено было, что попущено это не от чего иного, как от недостатка вспоможения бедным. Допустим, что между этими посетителями есть люди неблагонамеренные, но это много будет, когда мы положим единицу на десять, да если они и будут таковы, то мы за нравственность их не отвечаем».

Тогда некоторые из возмутителей так заговорили: «И что же из этого будет доброго, если вы посторонних хотите учреждать и утешать, а мы смущаемся, скорбим и ропщем на вас, когда не проходит ни одного посещения без соблазнов от этих проходимцев. Они дозволяют себе и красть и стесняют нас в церкви, и в трапезе, и на всяком месте».

Духовник на это сказал: как вы знаете, так и делайте, но я пред лицом Бога и геронды, по моему крайнему разумению, считаю это великим грехом, а потому не принимаю на себя за эту ответственность и русских по-прежнему принимать буду, ибо некоторые из них связаны с нами духовно, а другие – родством и знакомством, а с греками, болгарами и молдаванами как хотите, так и поступайте; повторяю при сем, что неприлично нам таковое уклонение от нищих и отказывать им мы сами не будем, а вы как хотите, так и делайте».

31-е. Иеросхимонах Гавриил и схимонах Филарет, сочувствуя русским, передавали, что многие неприятности происходят от духовника Саввы, и «если не удалите его, то обитель не успокоится».

1 февраля. Отец Иероним был у греческого архиерея Дионисия, и, разъяснив ему дело с греками, убеждал его переменить мнение и посоветовать отцу Савве удалиться из обители, что тот и обещал.

2 февраля по случаю праздника архиерей служил в греческом соборе. Перед обедом зашел отец Макарий в Пантелеимоновский собор, где нашел служащих в смущении, ибо во время Божественной литургии игумен, приобщаясь, по старости лет не мог удержать святую Чашу, наполненную по неосторожности диакона доверху, и оплеснул. Благонамеренные приняли это за гнев Божий на возмутившихся, недоброжелатели же утверждали, что Бог наказывает игумена за сочувствие к русским.

3-е прошло без особенных приключений.

4-го архиерей, игумен и отец Иларион позвали к себе иеромонаха Савву и сказали, чтобы он удалился; тот, сделав вид, что согласен, попросил архиерея прочитать ему разрешительную молитву, по окончании которой вышел и первому попавшемуся сказал: «Меня высылают». Нужно было видеть неистовство приверженцев его! Они собрались к келлии игумена и начали упрекать его, зачем он не сдержал своего слова оставить духовника Савву до избрания нового духовника. И архиерею говорили: «Здесь входить в дела обители тебе не следует, а распоряжайся на своей квартире».

Архиерей отвечал: «Меня просили об этом игумен, духовник и Иларион, и я обязан был исполнить их желание». Тогда, упрекнув геронду за несохранение слова, начали возмущаться и кричать. Накричавшись вдоволь, они разошлись. При этом Елевферий высказался уже публично, как выражался и прежде перед отцом Иларионом: «Что нам мешает выгнать русских? Что мы смотрим? Все их не хотят: турки, греки, патриархия, протат, весь Афон. Нам и камни помогут. Это земля греческая, а не русская или турецкая». И подобные тому безумные глаголы. Он говорил это при русских.

В тот же день привратник-грек поссорился с русским привратником из-за нищих. Русский привратник высказался: «что, вам жаль русских лир для раздачи нищим? Монастырь русский, и деньги русские». Когда же новые симпракторы пришли разобрать дело и помирить их, тогда греческий портарь до того дошел, что взял из келлии свой мягкий хлеб, бросил и сказал: «не хочу его, я лучше буду есть вот этот сухарь, но свой, а не русский!» Это было человеках при десяти, были при этом Анастасий, Анфим и прочие.

Во время вечерни отец духовник получил письменное приглашение на собрание, назначенное из семи греков и семи русских. По окончании вечерни собрались. Начал говорить отец Евгений: мы избрали симпракторов, теперь просим, чтобы они были утверждены на бумаге подписью игумена и печатью. Пусть будет, как вас Бог просветит.

На это отвечали отцы игумен и духовник: «Это невозможно, ибо мы не желаем подчиняться никому из вас». Тогда они сказали: «Мы не требуем сего». Отец духовник возразил: «А назад тому несколько дней вы приходили ко мне требовать устранения нищих. На вопрос мой, кто вас послал, вы отвечали: «Мы, поговоривши с отцом Иларионом, сами требуем», а у игумена не взяли благословения на это требование, допустить которое мы считаем грехом и боимся за то наказания Божия».

Тогда греки начали порицать нищих и заключили, что они из-за них получают более вреда, нежели спасения. После пересудов покончили тем, чтобы одних русских пускать, а недопущение бедных других национальностей пусть останется на ответственности греков. После сего возобновили прошение о письменном утверждении симпракторов и долго об этом просили, но им отвечали как и прежде, что невозможно допустить сего.

Затем просили поставить греков на должности в лес и прочие места. Отец духовник сказал: «Чего вы еще добиваетесь? Все первые должности в руках ваших, но и этого вам мало – желаете во всем и малом первенствовать». Тогда объявили они, что рубка леса приостанавливается, и, когда спросили, почему, они, не обинуясь, сказали: «Вы объявили о разделе, который если состоится, то нам не с чем будет остаться, кроме леса. Мы должны будем им жить».

Затем предложили сменить русского портаря, на что последовало согласие. (Если русские замечали, что русские отцы, состоя в должностях, впадали в какие-нибудь ошибки, то старались везде устранять таковых, чтобы не подавать повода к большему замешательству, ибо и слова какого-нибудь неопытного всегда находили у греков пищу к разглагольствованию в больших размерах).

Наконец, начали снова говорить о выдаче документа новым симпракторам, но отец духовник сказал: «Ведь вы сами выразились при начале нашего с вами заседания, что как нас Бог просветит, так и получите. Вот Бог просветил отца нашего игумена сказать вам, что это сделать невозможно». Заговорили было о том же и многие, но уже время было заканчивать. Когда братия расходились, греки оставили отца Макария и много говорили с ним, отстаивая свои права.

5-го греческий монах Иосиф явился к отцу духовнику для принятия надзора за лесом и спросил отца Иеронима: «Вы назначаете мне послушание смотреть за лесом?» Отец духовник ответил: «Не мы, а братство, как выражаются ваши возмутители общественного порядка». На это Иосиф сказал: «Если так, то я не пойду». Духовник говорит ему: «Нужно идти, потому что об этом вчера говорено было в общем собрании. При сем говорю тебе для сведения, что Евгений, Анастасий и Елевферий за возмущение братства потерпят непременно от святого великомученика Пантелеимона изгнание». Так как при этом был и эконом Серафим, то он тотчас постарался передать это трем поименованным лицам.

На другой день, 6-го числа, Евгений, Анастасий и Елевферий заявили перед герондой: «Пусть нам даст на бумаге духовник свидетельство, чем мы возмутили киновию». При этом старались уверить игумена в неправильности действий русских и добавили, что это свидетельство они потребуют через суд.

7-го числа к русским был приглашен иеромонах Савва. Когда отец Иероним говорил ему, что хотя волнения произошли от его неопытности, но все-таки он может, если хочет, возвратить общество на прежний путь, то отец Савва заявил, что ему русские обязаны за отвращение заговора в июне 1873 года, и старался уверить всех в своем расположении к русским.

Дальнейшие действия симпракторов клонились вследствие овладевшего ими племенного пристрастия к совершенному устранению русских от монастырского правления. Получив отказ в письменном утверждении присвоенных ими себе прав, самоуправные представители, по совету архиерея Дионисия, потребовали, чтобы монастырская печать, хранившаяся до тех пор у отца игумена или его ближайшего помощника – отца Илариона, хранилась у них в ящике, один ключ от которого чтобы находился у прежних лиц, другой у них, а третий у отца Иеронима, хотя злоупотребления печатью до сих пор не было.

Симпракторы, однако, не остановились на отобрании печати, они потребовали еще монастырские документы и хрисовулы (царские грамоты) у заведовавшего архивом русского монаха Азария, который приводил их в порядок и составлял для них каталог. Когда предложение русских – дескать, безопаснее хранить требуемые документы в новом, недавно выстроенном здании греческой и русской библиотек, чем в ризнице, куда часто ходят монахи со свечой, не было принято во внимание, то они уступили грекам, но под условием, что документы будут храниться в несгораемом ящике, запертом двумя ключами, из которых один будет находиться у греков, а другой – у русских. Но это условие не было исполнено симпракторами, они не дали даже расписки русским в получении от них документов. Передача документов совершилась 25 февраля.

Наконец, симпракторы стали требовать, чтобы им отданы были все деньги, которые хранятся у русских, воспретив последним всякий вход к старцу-игумену, а также распространяли против русских клеветы и темные, тревожные слухи о высылке их с Афона. Для успокоения по недостатку терпения и упования на Бога малодушествующих русских братий и на случай возможных перемен поручено было отцу Арсению, находившемуся тогда при московской часовне, начать дело по устроению Ново-Афонского монастыря на Кавказе.

Повстанцы всеми силами старались склонить на свою сторону старших и наиболее благоговейных братий, потому что к ним имели доверие остальные, что им часто и удавалось. С греками, поддерживавшими русских, повстанцы жестоко расправлялись. Так, иеросхидиакон Феодосий, грек, во время вечерни читая девятый час, был оторван возмутителями от чтения, вытащен в коридор и избит.

Отец Иларион также оставался неизменным по отношению к русским. На упрек ему своей братии: напрасно ты вверяешься русским, ибо, во-первых, они обманут тебя, вовторых, они схизматики – он отвечал: «Я с герондою приглашал русских в обитель и, кроме добра, от них доселе ничего не видел, а когда мы бедствовали без них, ужели не помните, как я объезжал по несколько монастырей, чтобы добыть где-нибудь 1000 левов (100 рублей), но и в этой сумме отказывали? Благоговения же у русских, по многолетнему замечанию моему, несравненно более, чем у наших братий-греков, да ведь мы же и дети одного Отца – следовательно, нам должно всегда питать к ним чувство уважения и любви».

Особенно тяжелым было в это время положение отца Макария, как он и предвидел при своем назначении в наместники. Припомнив, что дед его был раскольником, всюду на Афоне распространяли о нем слух, что он липован или молоканин и совсем не крещен.

Убедившись, что мир в обители не может водвориться мерами кротости, снисхождений и всевозможными уступками, русские решили прибегнуть за помощью к авторитетным властям. Было решено отправить отца Макария в Константинополь, к русскому послу графу Н. П. Игнатьеву, дабы он принял зависящие от него меры защиты русских, на что было испрошено благословение игумена.

Греки собрались к игумену, вынудили его взять обратно данное им отцу Макарию благословение на отъезд в Царьград и решили так: не объявляя этого русским, поставить стражей и, когда отец Макарий отправится на пароход, позвать его к геронде, где они уже собрались. И, когда показался пароход, они поставили стражей за малой портой по обеим сторонам дороги, одного в великой порте, а Серафим, эконом, дожидался на пристани.

Отец Макарий, ничего не зная об их замысле, во время утрени отправился на пристань в сопровождении нескольких старших братий. Чуть рассветало. В порте брали благословение портари, а грек как бы ослеп. Так же на берегу: все простились, взяли благословение, и, как садился отец Макарий в баркас, Серафим смотрел, но не видел. Когда пароход дал свисток, тут греки спохватились, пришли в Покровский собор и спрашивают: «Где папас Макарий?» Им отвечают, что уже на пароходе. Они верить не хотели, искали в Покровском соборе, в келлии, в архондариках, и едва их могли уверить, что отец Макарий уже в пути.

В то же время русские обратились в афонский протат, чтобы он принял меры по примирению враждующих. Протат немедленно отправил в Свято-Пантелеимонов монастырь увещательную грамоту, но, когда она не возымела желанного действия к успокоению взволнованных умов, решил составить шестичленную комиссию епитропов, которая по всестороннему исследованию причин этих беспорядков должна была «прекратить возникшие несогласия и водворить снова вожделенный мир и тишину в священном сем общежитии».

Комиссия явилась в Пантелеимонов монастырь 21 марта 1874 года и, увидев, что одним простым убеждением в данном случае дела не поправишь, ввиду наступления праздника Пасхи удалилась из монастыря ни с чем. После праздников, 23 апреля, была послана протатом девятичленная комиссия с таким же поручением, что и прежде. Обе эти комиссии держали себя чрезвычайно странно, чтобы не сказать прямо враждебно по отношению к русским монахам и «приходили в монастырь не для того, чтобы посредством нелицеприятного расспроса и расследования составить правильное и справедливое мнение о существующей распре, как замечает Любитель истины, а чтобы «приладить решение, предварительно начертанное и поставленное, основывающееся на племенном различении и презрении очевидных прав русских монахов и имеющее целью совершенное их порабощение».

Так, на самом первом заседании шестичленной комиссии уже был поднят вопрос о том, чтобы отец Иларион, как сторонник русских, был выведен из заседания собрания епитропов. Только заступничество отца Герасима помешало епитропам привести в осуществление свое несправедливое намерение. После того как были окончены приготовления к заседаниям, избраны депутаты, по восемь человек с каждой стороны, и объявлен краткий перерыв, посланники протата не остались в нейтральной комнате – архондарике, как это следовало сделать, а удалились на греческую половину и там имели с греками продолжительное совещание при закрытых дверях.

Это поведение судей не понравилось русским, и они выразили желание переговорить с игуменом Герасимом, но им в этом наотрез отказали. На вечернем заседании того же дня постановлено было, чтобы уполномоченные русских и греков письменно изложили свои требования и представили их к утреннему заседанию следующего дня. Однако когда 22-го числа утром русские уполномоченные представили свои требования, то епитропы протата объявили им, что они не намерены делать полное расследование, что они лишь донесут обо всем, что они видели в монастыре, протату, который уже примет зависящие от него меры к успокоению недовольных.

Девятичленная комиссия, открывшая свои заседания с 23 апреля и занимавшаяся расследованием всех поводов к спорам с начала 1857 года, действовала не так, как того требовали находящиеся в ее руках доказательства, а сообразно с теми указаниями, которые получила заранее из Кареи от протата. Высшую степень несправедливости и пристрастия по отношению к русским эта комиссия проявила при составлении нового устава совместной жизни греков с русскими в Пантелеимоновом монастыре.

Постановление в 22 главах, обнимая все управление монастырем, ниспровергало издревле господствовавший в нем порядок и вводило противный афонскому монашескому и всей Православной Церкви духу филетизм (племенное пристрастие). Это видно из следующих его главных пунктов:

1) монастырь был, есть и всегда будет греческим;

2) игумен его, как издревле, всегда будет из греков;

3) русским дозволяется ради языка иметь своего духовника, который определяется и увольняется игуменом, только для чисто духовного руководства;

4) число русских братий в нем впредь всегда будет на одну треть меньше всего количества греческой братии;

5) казна должна быть общей, в которую должно быть сложено все доселе находящееся в руках русских братий и что будет приобретено;

6) в Старом Русике, составляющем неотчужденную собственность нового монастыря, воздвигаемый священный храм должен быть приведен к окончанию, а существующие в нем теперь жилые помещения должны оставаться как есть, строить же какое-либо новое здание, великое или малое, не дозволяется.

Последнее постановление сделано в противодействие намерению русских отделиться от греков в Старый Руссик на независимое от них жительство, вследствие чего постройка собора русскими в Старом Руссике была прекращена до более благоприятного времени.

Указанное постановление, подписанное протатом, предложено было на рассмотрение и замечание обоих братств в продолжение 24 часов. Греки, конечно, приняли его с восторгом, а русские подали объяснение своему отказу, который, однако, не был принят уполномоченными, оставившими монастырь без обычного монашеского прощания с русскими. Тогда русские делегаты отправились на Карею. Отцы кинота молча выслушали и также не приняли возражений.

Русское братство Пантелеимонова монастыря ясно увидело теперь, что на Афоне оно не найдет правды и удовлетворения своим законным требованиям, а потому решилось спор с греками перенести на суд Великой Церкви. С этой целью оно избрало из своей среды более способных делегатов, снабдило их нужными бумагами и необходимыми полномочиями и отправило в Константинополь к отцу Макарию, чтобы изложить суть дела перед патриархом Иоакимом II и собором клириков и мирян. Греческая братия Пантелеимонова монастыря сделала то же самое – со своей стороны послала делегатов в Константинополь.

Таким образом, борьба русских с греками в течение года, с мая 1874 по май 1875 года, продолжалась в Константинополе – в патриархии, на заседаниях Священного Синода и смешанного совета при Вселенском патриархе (члены которого, по крайней мере некоторая часть его, относились к русским афонским инокам весьма враждебно), в русском посольстве, на подворье Пантелеимонова монастыря в Галате и на страницах константинопольских газет, через которые отголоски ее проникали в местное общество, живо интересовавшееся этой борьбой и с напряжением ожидавшее ее исхода.

О трудности положения русских афонских иноков в то время, с одной стороны, и горячем участии графа Н.П. Игнатьева с другой сообщает монах Пантелеимон, присутствовавший в Константинополе во время «греко-русского процесса».

«Март, апрель и май [1874 года] прошли в самом беспокойном состоянии... – пишет отец Пантелеимон. – Решение протата было столь пристрастно к национальности и так несправедливо, что русские должны были войти в протест и подать жалобу святейшему патриарху, вследствие чего в конце мая приехал сюда (то есть в Константинополь) наш архимандрит отец Макарий, а в начале июня – отец Азарий и я с некоторыми братиями.

Дело наше, пустое само по себе, приняло весьма обширные размеры, так что в конце концов оказалось, что мы имеем дело не с протатом только, но и с синодом патриархата, даже с целою нациею, возбужденною до крайнего ожесточения газетным громом в течение последних пяти-шести лет. Желание наше разделиться с греками – им уступить приморский Русик, а себе отстроить нагорный или наоборот представило вопрос весьма трудный и почти неудобоисполнимый, а потому дело наше более месяца было совершенно без движения и только во второй едва-едва было рассмотрено.

При рассмотрении происходили довольно жаркие прения, доходившие до разделения мнений, и бомбардировка была серьезная. Наконец, после разногласий в собрании и доказательств, представленных с нашей стороны, члены синода и смешанной комиссии (из мирских членов, имеющих право не согласиться и не принять патриаршее решение) пришли к заключению, что русским нельзя отказать иметь монастырь на Афоне.

Оставалось только проверить акты, на кои ссылались мы в прошении, есть ли они и какие именно, но в это время подвернулось иерусалимское дело (о возбуждении арабов кем-то из служащих в русском агентстве в Акре), которое было принято здесь горячо, и в соединении с нашим представило страшное по обаянию всей греческой нации слово «филетизм» и отодвинуло наше дело на неопределенное время с опасностию принять противоположный оборот.

Если бы не искреннее участие русского посла, столь для нас неоценимо благодетельное, то не только бы просьба наша и все, хотя и фактические, доказательства не имели бы никакого значения и остались бы без удовлетворения, но греки выгнали бы нас с Афона, в чем и состояла главная задача всех притеснений и обид, сделанных ими русским. Замысел этот у них давний, и план притеснений русских на Афоне составлен был еще в прошлый год здесь комиссиею, отчего наши греки (то есть пантелеимоновцы) и члены протата и действовали так смело».

Отец Иероним отправил в Константинополь письмо на имя Святейшего Патриарха и Священного Синода, в котором описал сложившуюся в монастыре обстановку:

«Всесвятейший Владыка! Священный и честнейший Синод! Канонизм, составленный священным протатом Святой Афонской Горы для нашей священной Русской киновии и не принятый нами, вследствие прошения нашего к Великой Христовой Церкви и Вашим всечестнейшим и божественным Всесвятейшеством вместе с Вашим священным Синодом и смешанным советом отвергнут как несправедливый и несообразный; часть же отцов греков, разошедшаяся вследствие вражды с нами, русскими, и признающая нас за чужих, увлекши на свою сторону и престарелого старца нашего и кафигумена нашей киновии, приняла упомянутый канонизм.

С тех пор часть эта действует по своей воле без ведения нас, русских, во всех внешних делах, относящихся вообще к священной нашей киновии, и принимает (как монастырская власть) от священного здешнего протата, других властей и особых лиц различные присылаемые бумаги, приказы, извещения и письма, на которые делает ответы, припечатывая оные новою переделанною печатью, ни о чем этом не объявляя нам.

Упомянутые же братия, несмотря на то, что самовольно устранили нас от наших прав и признают нас за чужих, не престают вместе с тем требовать от нас средств, необходимых для их содержания и для поддержки занимаемых ими священных зданий и заведений этой киновии. Не принимают же в расчет, что из России все решительно получаем мы, как всем известно, от родителей наших и родственников и из милостыни, присылаемой нам лично нашими друзьями и милостынелюбцами-россиянами.

Но ныне по причине возникшего, к несчастию, между нами и собратиями нашими греками разногласия пособия эти и приношения до такой степени уменьшились и ограничились, что мы вынуждены хранить их в особом месте из опасения, чтобы самим нам, незадолго еще пред сим щедрою рукою благотворившим всем требовавшим помощи, не потерпеть бы недостатка в безусловно необходимых съестных припасах и не понести бы неожиданно стеснений.

Но хуже всего, что, несмотря на то что все большею частию доставляется из России, а прочее приобретается нами же и также на русские деньги, мы уничижаемся сказанными братиями-греками, как бы питаемые их помощию, и бываем вынуждены вкушать разделяемое не поровну и предлагаемое греком, от чего происходят жалобы и неудовольствия.

К тому же мы терпим множество несправедливых нападок и притеснений, которые доселе мы переносили с терпением, не допуская себя до жалоб на них, но происшедшие, собственно, в конце прошлого года случаи и послужившие как бы венцом наших страданий и оскорблений, как, например: недавно заболел повар-грек и должен был замениться, по существующему обычаю, товарищем своим, поваром-русским, однако собратия наши греки воспротивились сему и, чтобы не допустить повара-русского, поспешили в тот же день возвратить этого больного на его место; еще 31 декабря прошедшего года один грек, прислуживающий в трапезной, бросился с ножом на русского трапезаря, служащего там мирно уже девять лет, и хотел его заколоть эти случаи, говорим, вынудили уже нас волею и неволею объявить о сем каймакаму святой этой Афонской Горы, дабы не случилось и не было бы учинено самим делом над кем-либо из братий русских что-либо и худшее этого покушения на убийство.

Такое недостойное извинения поведение сказанного брата-грека по справедливости привело нас в ужас. Мы страшимся, чтобы от раздражения не произошло бы какого-либо несчастия от долговременных неприличий греческого братства, совершенно напрасно оскорблявшего нас непристойными выражениями, и тогда произойдет общее нарекание на монашеское звание, будем осуждаемы и мы во всем православном мире – и здесь, и в православной России, из которой мы получаем решительно все.

При сем, опасаясь, чтобы дальнейшая наша снисходительность не послужила бы поводом к малейшему упреку нам, мы вынужденными нашлись удалиться от общей трапезы и сообедничества с собратиями нашими греками в особенную трапезную, предоставив им свободу в настоящем состоянии нашей киновии распоряжаться определенными послушаниями как хотят, а по израсходовании находящегося в общей келарне (складе) заботиться о нужных для них съестных припасах и прочих их нуждах, как и мы сами для себя.

При сем почтительнейше повергаем Вашему божественному Всесвятейшеству и состоящему при Вас священному Синоду, что так как упомянутые собратия наши делают все против воли и мнения нас, имеющих право владения над этою киновиею со всеми ее принадлежностями на основании официальных грамот, то таковые действия их, совершаемые без соучастия нашего, как противозаконные, мы совершенно не признаем, и отрицаем, и просим считать нас не подлежащими за оные ответственности.

Итак, всепокорнейше умоляем богохранимое и всечестнейшее покланяемое Всесвятейшество и состоящий при Вас священный Синод благоволить поспешить воздаянием справедливости и издать окончательное патриаршее и синодальное Ваше решение, чтобы мы, освободившись от несчастных приключений и совершая в несмущенном духе воспринятые нами монашеские обязанности, молились Спасителю нашему о Вашем долгоденствии и славе!

При сем остаемся, испрашивая Ваших всесвятейших молитв и благословения, Вашего божественного и покланяемого Всесвятейшества и состоящего при Вас священного и честнейшего Синода, чада духовные и слуги.

Духовник Иероним. (Следуют подписи русских братий.) Святая Гора Афонская. Русик. 1875 года, января 23-го дня».

Вселенский патриарх Иоаким II любил русское братство нашего монастыря и часто защищал его перед турецким султаном, чем вызывал удивление последнего. Имея проницательный ум и твердый характер, он с достоинством нес свое служение как Первосвятитель Церкви и народный представитель. За правдивость, настойчивость в правом деле его уважало даже турецкое правительство, питало к нему доверие, и многие высокопоставленные лица поддерживали его. Султан Гамид неоднократно удостаивал патриарха беседы, говоря: «Я тебя, старец, люблю и уважаю и дозволяю тебе в твоих нуждах приезжать ко мне без всякого доклада».

В одну из таких бесед во время русско-турецкой войны патриарх сумел оправдать русских, живущих на Афоне, представив их с самой светлой стороны, и убедил султана, что отвечает собой за русское общество. И на вопрос, почему он так защищает русских, отвечал, что знает религиозные убеждения этого общества, что они не ищут ничего, кроме своей цели, за которой пришли, – спасения души.

Он говорил, что в процессе с греками справедливость на стороне русских, но клеветники, желая изгнать или притеснить, пытаются очернить их, якобы они имеют оружие и принадлежат к славянским комитетам, что будто бы они завладели греческим монастырем, а он, патриарх, содействовал им, чего никогда не бывало. И ему пришлось много пострадать от своего народа, но, следуя закону совести, он не отступил, хотя и подвергался свержению с престола.

На комиссию, составленную для раздела русских с греками, он смотрел неблаговидно. Желание его было выбрать нового игумена без удаления старого. К отцу Макарию всегда был ласков и, видя того являющимся к нему скорбным, утешал, говоря: «не спеши делом, одно только может повредить вашему делу, если турецкое правительство повелит его вести другим путем, нежели тем, которым веду его я. И особенно часто удостаивал своей беседы отца Азария, хорошо знавшего греческий язык.

В то время как русские делегаты направляли все усилия, чтобы отстоять свои права на монастырь и на место себе среди святогорских насельников других национальностей, пользуясь сильной поддержкой со стороны могущественного в ту пору в Константинополе графа Н. П. Игнатьева, в обители святого Пантелеимона случилось событие скорбное, но по воле Божией способствовавшее завершению греко-русского процесса.

Утомленный последними искушениями, умер 10 мая 1875 года на 103-м году жизни игумен Герасим. С глубокой сыновней скорбью о почившем старце известил отец Иероним отца Макария о его кончине и при этом заметил, что греки, кажется, не желали, чтобы русские пред герондовою смертию посещали его, а иначе они известили бы нас о том. Когда уже началась его агония, с 3 часов до 9-го, они и не вспомнили известить нас о том, да, верно, и не известили б.

Но Бог внушил отставному епитропу Агафону, который секретно сказал нашему портарю отцу Ананию, что геронда умирает: «Иди и скажи русским, чтобы поспешили проститься с герондою». А то бы мы так и остались, не видавши его кончины и не облобызав пред смертию святой старческой его десницы, что многим из нас причинило бы великую скорбь».

До избрания нового игумена всеми делами правила составленная смешанная епитропия из греков и русских. Со стороны греков был избран иеросхидиакон Иларион, а со стороны русских – духовник Иероним и эконом иеросхимонах Павел.

Отец Иероним созвал всю русскую братию в архондарик и торжественно объявил, что по обычаю афонских монастырей по смерти игумена, совершив поминовение девятого дня, в десятый избирают ему преемника: «Следуя сему обычаю, назначаем 20 мая подписываться на избрание во игумена избранного и назначенного покойным герондою архимандрита Макария».

На другой день в Покровском соборе открыта была подписка, и подписывались целый день. Подписывались все русские, бывшие в наличности, подписались 406 человек. Приглашали и греков, но получили отказ. Несколько человек все же пришли к отцу Иерониму и испросили благословения подписаться на избрание. Во главе их были иеросхимонах Алексий (впоследствии уехавший в Иерусалим) и схимонах Агафон.

Греки подписались немногие, но между ними были и участвовавшие в возмущении. Подписавшихся прочие греки выгнали, и те переселились в русский корпус, им отведен был Введенский параклис, где отец Алексий совершал для них Божественную литургию на греческом языке.

Быстрое и единогласное избрание отца Макария расстроило последние планы мятежников, ибо они уже пустили слух, что русские разделились на три партии и что из-за их, русских, медлительности они вынуждены будут избрать своего игумена. Но ожидаемого замедления в действиях русских не было.

Со стороны некоторых греков были возгласы, что будут отстаивать монастырь до последнего, чтобы он остался греческим хоть и для трех человек, если даже и средств к существованию не будет, только чтобы не достался русским. Другие же согласны были жить с русскими, имея свою епитропию, равноправную с игуменом, третьи согласны жить, но только чтобы русские кормили и дали на то бумагу. Четвертые желали выйти из обители. Но предводители теперь, когда уяснилось, что монастырь принадлежит русским, желали раздела, о котором они прежде и слышать не хотели, и чтобы русские оставили им монастырь, а сами ушли в Старый Руссик.

Мирный исход дела показал, что смута в обители была навязана извне настроениями афонского и большинства греческого общества, возбуждаемого и поддерживаемого какими-нибудь тремя вожаками внутри обители, с отстранением которых от управления оба братства сразу пришли в единомыслие по делу, прежде так волновавшему.

Вселенский патриарх Иоаким II, извещенный об избрании отца Макария игуменом, желая успокоить взволнованные периодической печатью умы и отклонить от себя всякие нарекания, а факт избрания отца Макария поставить вне всякого подозрения, сразу не утвердил это избрание, а предложил сделать переголосование в присутствии нарочно посланных им двух архиереев и двух уполномоченных кинотом Святой Горы.

«А чтобы законно и канонически решенное, надлежащею заботливостию и начальственным правом святой Церкви Христовой поставленное и определенное и самим делом исполнилось, так как в последнее время преставился ко Господу бывший игумен священной сей обители Герасим, мы, – писал Вселенский Патриарх в сигиллионе (грамоте) от 24 сентября 1875 года, подтверждающем избрание архимандрита Макария в игумены Русского монастыря, – постановили послать экзархами священнейших митрополитов Никейского кира Иоанникия и Деркийского кира Иоакима, чтобы они, отправившись в сказанную священную обитель, вместе с тем как объявят всем неизменное решение Церкви для прекращения соблазнов и смут, вселяя согласие и мир приличными советами и увещаниями, пригласили в то же время всех отцов обители к прямодушному и беспристрастному избранию игумена под наблюдением тех самых экзархов и в присутствии двух уполномоченных советом Святой Горы.

11 июля избранные экзархи отправились на Афон, а 20-го числа того же месяца, после того как прибыли в Пантелеимонов монастырь два уполномоченных представителя от кинота и когда при помощи каймакама были удалены из монастыря четыре главных подстрекателя из греков, в русском Покровском соборе было приступлено к переголосованию.

Под наблюдением экзархов каждый инок Русского Пантелеимонова монастыря без различия национальности должен был подать свой голос за кандидата на игуменство. Подача голоса заключалась в подписи своего имени под актом избрания в игумены отца архимандрита Макария. И вторичное голосование, прошедшее весьма тихо, пришло к такому же единодушному избранию отца Макария.

Под актом подписались 415 человека, а греков подписалось еще больше, чем прежде, в том числе отец Гавриил, духовник, и отец Поликарп, ризничий, молчавший доселе, опасаясь, как бы греки не отняли ключ от ризницы и не опустошили ее. С противной стороны оказались 112 человек, из них 25 вскоре преклонили свои главы.

«Когда все так в порядке и законно было сделано, – читаем в патриаршем сигиллионе, – поскольку великим большинством голосов преподобнейших отцов избран канонический игумен, преподобнейший иеромонах и архимандрит кир Макарий, муж разумный и добродетельный, постриженец и член сей священной обители, которого общим прошением и представили нам как достойного и способного управлять богоугодно тою священною обителию, усердно вымаливая и от нашей Церкви Христовой признания и подтверждения постановления и игуменства его нашею патриаршею и синодальною сигиллиодною на пергамине грамотою, то мы письменно определяем соборне с находящимися тут священнейшими архиереями и пречестными во Святом Духе возлюбленными нашими братиями и сослужителями, чтобы в силу вышеизложенного общего решения священного Синода и достопочтенного народного совета о пребывании и совместном в любви жительствовании всех отцов, подвизающихся в сказанном священном общежитии святого Пантелеимона, без какого бы то ни было привилегированного или племенного различения и о пользовании всех их без исключения равными правами, – решения, имеющего значение и силу неизбежную и неизменную во всякое время, как основанного на священных канонах и отеческих законоположениях, согласного и сходного с издревле установленными порядками, определениями и уставами всех священных общежитий, избранный теперь большинством голосов в игумена священной сей обители и канонически имеющий поручительство за себя и в непорочном жительствовании свидетельствуемый преподобнейший архимандрит кир Макарий был, и назывался, и всеми признавался игуменом и начальником общежития (киновиархом) помянутой нашей патриаршей и ставропигиальной обители святого Пантелеимона, называемой Русик, и до конца своей жизни держал игуменство в ней по правилам и установлениям общежитий. А его преподобие обязан, как преимущий пред всеми братиями, наблюдать и возбуждать всех к добродетели и общежительное их пребывание соблюдать в точности по древним уставам для избирающих общежительную жизнь, себя первого представляя примером добродетели и жития беспорочного, иметь попечение и заботиться о пользе и выгодах священной сей обители, усердно хлопотать о содержании и нуждах ее и с рассуждением домоправительствовать, пользуясь без всякого племенного различия и советами мужей опытнейших и превосходящих других смыслом и возрастом и с ними обсуждать дела, потому что «спасéние же есть во мнóзе совéте» (Притч.11:14), по Приточнику. А все братия в общежитии должны повиноваться и подчиняться этому каноническому игумену своему и внимать его предложениям и увещаниям, никто вообще не противясь и не противореча, но исполняя все то, что бы ни было повелено от него. А кто не захочет повиноваться, тот после первого и второго вразумления, по слову апостола, да будет изгнан им, чтобы и других не заражал (ср.: 1Кор.5:6–13). Все же теперь уже подвизающиеся братия и имеющие впоследствии поступить из священной любви к общежительному пребыванию должны иметь все общее, имея каждый равные права и питаясь одинаково, кроме если кому по немощи телесной или другой какой неизбежной причине встретится препятствие употреблять одинаковую с другими братиями пищу, по рассуждению и испытанию о нем игумена, имеющего право устроять каждого по немощи его, нисколько поэтому не подлежа епитимии ни сам, ни те, о коих он устрояет так. А прежде всего должны жить в согласии и духовной любви, имея по Богу братолюбное расположение, как бы одна душа, обитающая во многих телах, и совокупно заботясь о месте своего покаяния, поступая каждый так, как повелевает игумен. А кто и кто бы то ни был из всех, освященный или мирян (белец), одолеваемый грубостью или высокомерием, дерзнет когда-нибудь тайно или явно, непосредственно или посредственно, словами или поступками внести смуту, неравенство и нестроение в общежительный порядок и строй священной сей обители или в противность канонам захочет возбудить желания племенного различения и привилегированного положения, полагать препятствие равному для всех подвизающихся отцов пользованию правами и обособлять что-нибудь из принадлежащего общему братству или каким бы то ни было образом нанести беспокойство и вред священному сему общежитию и находящимся в нем теперь или впоследствии имеющим жить отцам и вообще захочет извратить хотя бы в самом малом синодально определенное в настоящей грамоте, таковой, какого бы сана и степени ни был, да будет отлучен от Святой Животворящей и Неразделимой Блаженной Троицы, Единого естеством Бога, и проклят, и не прощен, и повинен всем клятвам отеческим и соборным».

Таким образом, патриаршая грамота свидетельствовала о полной законности произведенных выборов. Но, несмотря на все это, остались недовольные произведенными выборами, в том числе шесть членов протата, которые решили, что уполномоченные от протата якобы не сообразовались с данными им наставлениями».

Недовольные написали протест в весьма сильных выражениях и отправили его к патриарху, который, однако, не придал ему никакого значения, сделав протестовавшим отеческое замечание. Некоторые из греческой братии, не примирившиеся с фактом состоявшегося избрания, продолжали возмущаться против нового порядка жизни в монастыре.

Когда потребовались ключи от соборного храма великомученика Пантелеимона, -рассказывает один из братии, – то возмутители беспорядков, во главе коих были Евгений и Анастасий, их не давали, а екклисиарх Иоанн на церковной двери приклеил портрет султана и поставил флаг и на боковых дверях приклеил два портрета и украсил их цветами. Бывший тут турецкий чиновник снял флаг, как не личную принадлежность человека, говоря, что подданство и повиновение правительству не в том состоит, чтобы выкидывать флаги и выставлять портреты, но в исполнении воли его, и велел снять портреты, а ключи они все-таки не отдавали.

Это было в первых числах сентября, а закрыт храм был с 1 сентября, когда, по обычаю афонскому, в нем было совершено водосвятие. Потом храм все же открыли и 7 сентября совершали там богослужение. Когда после литургии братия вкушали антидор и открыли чашу со святой водой для запивки, то увидели в ней кишащих красных червей длиной с палец. Все были поражены ужасом и заключили, что это есть гнев святого угодника Божия великомученика Пантелеимона за возмущение и за то, что вместо креста на двери храма приклеивали почитателя луны. Так Господь, являя чудеса Свои, обличает неправые дела людей.

Этот факт наглядным образом показал русским инокам, что огонь вражды греков к ним еще не потух, и посему, чтобы раз и навсегда удалить зло из среды своей, они предложили недовольным оставить Пантелеимонов монастырь и искать себе пристанища в другом месте. По распоряжению патриарха и при помощи каймакама главных возмутителей удалили из монастыря (о чем предсказывал отец Иероним), взяв с них подписку, что они с монастырем ничего общего не имеют, и снабдив необходимым материальным обеспечением. Сами вышли из монастыря 20 человек и 11 были высланы.

Обитель готовилась к встрече нового игумена. Отец Макарий, 24 сентября возвратившийся из Царьграда, был торжественно встречен единодушной братией Русской обители. 26 сентября во время Божественной литургии, совершенной Никейским митрополитом Иоанникием в присутствии десяти членов протата, отец Макарий получил знаки игуменского достоинства: «патерицу», или игуменский жезл, и архиерейскую мантию с «источниками» – и был возведен на игуменский трон.

«Сознаю, – говорил взволнованным голосом новый игумен своей братии, – что не по силам моим возлагается сей голгофский крест на мою выю, но, помня, что сила Божия в немощах совершается, я, грешнейший, движимый взаимною любовию и убеждаемый обстоятельствами времени, а вместе и призываемый на сие высокое служение высоко поставленными лицами двух национальностей, решаюсь, призвав в помощь Господа, заступление Царицы неба и земли и предстательство святого великомученика и целителя Пантелеимона, принять возлагаемое на меня послушание по желанию и великих адамантов терпения – старцев наших Иеронима и Илариона – и вашему, зная, что на это была воля и в Бозе почившего старца нашего отца игумена Герасима.

Не будем обвинять кого-либо, кроме своих недостатков, а будем лучше благодарить Господа, что мы – чада Божией любви, а не гнева, что Он, Милосердый, по благости Своей благоволил нам узреть Его неизреченную милость, великое заступление Царицы Небесной и помощь святого страстотерпца Пантелеимона, «яко не по грехáм нáшим воздáл есть нам!» (Пс.102:10).

Члены афонского протата после поставления в игумена отца Макария немедленно известили патриарха и экзархов через особые официальные послания, что прежний законный порядок в названной обители вполне восстановлен и что, согласно обычаям и порядкам Святой Горы, ввели 26-го сего месяца, в день памяти святого Иоанна Богослова, в должность настоятеля названной обители архимандрита Макария, недавно выбранного на эту должность большинством пребывающей в обители братии.

В воскресенье, 28 сентября, патриаршими экзархами была прочтена разрешительная молитва, которой прощались все иноки, так или иначе провинившиеся во время происходивших в обители смут, и тут же избраны особые духовники для греческих монахов, а в понедельник, 29 сентября, экзархи, выполнив возложенные на них поручения, выехали с Афона в Константинополь.

В ноябре того же 1875 года последовала особая разрешительная грамота, которой разрешались все вольные и невольные грехи братии Пантелеимонова монастыря в период смуты в нем. Приводим ее полностью.

«Грамота святейшего Иоакима, патриарха Константинопольского, в Русскую киновию святого Пантелеимона на Афоне по случаю прекращения в ней разногласий.

Иоаким, Божиею милостию архиепископ Константинополя, Нового Рима, и патриарх Вселенский, Высокопреподобным архимандриту игумену Макарию и другим отцам нашего святого патриаршего монастыря святого Пантелеимона, Русской киновии на Афоне.

Возлюбленные о Господе чада мои! Божественная благодать и мир да будут с вами. Пророк Давид воспел милость и правосудие Господа и возвышенно прославил Его справедливость, согласующуюся с Его милосердием и Его великою милостию. Вдохновляемая этими началами, святая Церковь Христова по справедливости порицает тех, кто тем или другим образом согрешили и неразумно оставили свои священные обязанности, равно как она признает их достойными помилования, когда они отвращаются от своих заблуждений.

Благосклонно принимая их раскаяние, она снимает с них тяжесть их грехов и ответственность за них в силу Божественной благодати и власти святой Церкви, – власти, данной Господом нашим Иисусом Христом Его божественным и святым угодникам и апостолам с целью решить и вязать грехи людей, каковая власть перешла и к нам по преемству. Вследствие случайно происшедшего года полтора тому назад ненормального состояния в нашем святом патриаршем монастыре святого Пантелеимона, называемом Русским монастырем, некоторые отцы по наущению и прельщению сатаны оставили спокойное и мирное поведение, которое приличествует монахам, и наполняли общину ссорами, несогласиями и бесславными делами. Вместо того чтобы жить в согласии и мире, они своими противозаконными делами навлекли на себя справедливый гнев и неудовольствие святой Церкви Христовой, – Церкви, которую они так долго беспокоили. Они оскорбили Всевышнего и сделались повинными пред Ним в преступном попрании звания, в котором они должны были нерушимо соблюдать свои монашеские обязанности, определенные святыми канонами и киновийскими уставами и обычаями.

Принимая во внимание, что ныне эти предосудительные деяния по милости Божией прекратились и община возвратилась к исполнению своих святых обязанностей, что Вы, Ваше Высокопреподобие, законный игумен, движимый отеческими чувствами, и вы, вся братия этого святого монастыря, обратились к Великой Церкви Христовой с пламенною мольбою о прощении и отпущении грехов всех тех, кто тем или другим образом сделался виновным в этих преступлениях против канона, и что вы все вместе в прошении, скрепленном вашими подписями, прибегли к милости Церкви, мы с благоволением принимаем ваше пламенное прошение, приятное пред Господом, и, вдохновляемые Святым Духом, письменно в соборном определении, постановленном в соприсутствии преосвященных епископов, наших сослужителей и наших возлюбленных братий о Иисусе Христе, объявляем, что все те между братией, диаконами, монахами или послушниками монастыря святого Пантелеимона, называемого Русским монастырем, выбыли они из него или продолжают жить там, – что все те, кто по неведению или сознательно, явно или тайно, словами или делами сделался причиною этих соблазнов, этих несогласий и этих разделений и кто возмутительными поступками или другими действиями сделался виновным в этих тягчайших грехах и навлек Божественный гнев и справедливое порицание со стороны святой Церкви, – мы объявляем, говорим мы, что все они разрешаются и прощаются Господом нашим Всемогущим, что они разрешаются от всяких уз и становятся изъятыми от всякой духовной ответственности за эти грехи, что они, наконец, получают благословения всех святых, существовавших от начала веков, равно как и благословения 318 отцов Церкви, составивших Никейский Собор и отцов других предосточтимых Соборов Вселенских. Ей, Господи, Всемилостивый Иисусе Христе, Боже наш! По неизмеримой милости Твоей и беспредельной благости Твоей не остави дело рук Твоих погибнуть до конца! Вонми молению смиренных рабов Твоих, которые молят Твою благость о братии сей, диаконах, монахах и послушниках, и, Благий и Милостивый Господи, сними с них всякую ответственность телесную и духовную молитвами и заступлением Пречистой Матери Твоей, Госпожи нашей, Богородицы и Приснодевы, славного пророка Предтечи Иоанна Крестителя, святых, угодивших Тебе от начала веков. Аминь.

Дана в 1-й день месяца ноября 1875 года».

(Подписана десятью восточными митрополитами, составлявшими синод Константинопольского патриархата.)

С течением времени признанный в своем настоятельском сане Константинопольским патриархом и его синодом отец Макарий сумел заставить и греков Русского Пантелеимонова монастыря признать себя настоятелем своим, кротостью и благоразумием повлияв на них так, что наконец они осознали, что даже игумен-грек не будет для них так добр, доступен, милостив и справедлив, как отец Макарий.

Вся история конфликта, а затем и греко-русского «процесса», скорбная для христианского сердца и вводящая в искушение неподготовленного духовно человека, тем не менее принесла всем ощутимую пользу и преподала важные уроки. Попробуем их обозначить.

Первое: события, связанные с пантелеимоновским греко-русским противостоянием, помогают человеку, вставшему на путь христианской жизни, избавиться от некоторых эйфорических «сусальных» представлений о православии – «в Церкви все святые», «Афон – место, где живут земные «ангелы». Все человечество заражено «вирусом» греха, которой в той или иной степени развивается в каждом человеке и заставляет его страдать – «несть человек, иже жив будет и не согрешит…». Соответственно, все человечество делится на Церковь – собрание тех, кто осознал себя больным и пришел во врачебницу, чтобы вместе с другими больными получить исцеление недугов от Небесного Врача посредством Им назначаемых, каждому индивидуально, лекарств и процедур, и на тех, кто вне Церкви – не считающих себя больными и не желающих знать ничего о своем состоянии, тем более исправлять его с помощью Бога. Афон – не исключение; это место по аналогии с врачебницей можно назвать «палатой интенсивной терапии», где все процессы исцеления душ от грехов усилены и все недуги вскрываются быстрее и обнаженнее, а процесс исцеления от них проходит острее и болезненнее. И те из пришедших на Святую Гору, кто с абсолютным доверием вручают себя Небесному Врачу и Пречистой Владычице Горы Афонской, Пресвятой Богородице, те, кто со смирением терпят все болезненные «процедуры», отсекающие от души смертоносную опухоль самости – получают великое облегчение страданий и благодатную радость пребывания в Любви Божьей. А те, кто по малодушию не решается отдать себя полностью под спасительную «хирургию» Божьего Промысла и открывают перед Врачом душ и телес не все греховные язвы, боясь болезненности лечебного процесса, такие уподобляются больному, позволяющему врачу вскрыть двадцать гнойных фурункулов и скрывающих от него один, становящийся источником нового заражения всего организма. В результате мы видим в жизни насельников Афона как примеры стяжания высочайших даров Духа Святого, так и примеры низких падений, становящихся источником скорбей для многих и очередным примером неправильного подхода к взаимоотношениям «пациента» с Врачом Небесным, служащим для вразумления всем очевидцам.

Второй урок греко-русского конфликта преподает всем христианам наглядный пример нарушения одного из основополагающих Божьих установлений о Церкви Христовой, объявленных христианскому миру через Апостола Павла: «Ныне же отложи́те и вы́ тá вся: гнéв, я՛рость, злóбу, хулéние, срамослóвие от ýст вáших: не лжи́ те дрýг на дрýга, совлéкшеся вéтхаго человека с дея ́ньми егó и облéкшеся в нóваго, обновля ́емаго в рáзум по óбразу создáвшаго егó, идеже не ́сть éллин, ни Иудéй, обре ́зание и необре ́зание, вáрвар ́и ские, рáб и свобóдь, но вся́ ческая и во все ́х Христóс. Облецы́ теся ýбо я́коже избрáннии́ Бóжии, святи и возлю ́бленни, во утрóбы щедрóт, блáгость, смиреномýдрие, крóтость и́ долготерпение, приéмлюще дрýг дрýга и прощáюще себé, áще ктó на когó и́мать поречéние: якоже и Христóс прости́ лéсть вáм, тáко и вы́ . Над всéми же си́ми [стяжи́те] любóвь, яжé éсть соýз совершéнства: и мир Бóжий да водворя́ ется в сердцáх вáших, в óньже и звáни́ бысте во еди́ном те́ле: и благодáрни бывáйте» (Кол.3:8–15).

Соотнесите эту заповедь с вышеизложенными событиями греко-русского противостояния, и вам сразу станет ясной природа этого сотрясшего афонское монашеское общество искушения – поставление личных, групповых, мелких, корыстных, националистических интересов над вселенской Евангельской природой христианства, в которой «…нет ни Еллина, ни Иудея, варвара, Скифа… но все и во всем Христос», и подмена истинной – самоотреченной – монашеской жизни ее внешним, формальным подобием. Каждый монах и каждый христианин должен четко осознавать: «я или эллин (русский, араб, поляк, африканец) или христианин, тем более монах» – христианство есть наднациональное объединение чад Божьих! Есть греческая, египетская, сирийская, русская и т.д. школа подвижничества, молитвы, духовной мысли, но нет христианства – греческого, российского, грузинского или афонского. В Вечности мы все будем говорить на одном языке.

И главный урок, преподанный нам Господом в этом скорбном эпизоде истории Русской обители Святого Пантелеимона – пример твердого упования старца Иеронима на Промысел Божий, последовательное исполнение заповеданных Христом принципов «победы зла добром» в отношении к обезумевшим от националистического дурмана греческим братьям-монахам, поддавшимся сатанинскому соблазну «разделяй и властвуй», личного молитвенного подвига старца и направления на такой же молитвенный подвиг русской братии как единственный способ одержать победу на невидимом духовном пространстве, где и разворачивалась главная битва за монашеские души и судьбы Пантелеимонова монастыря. И пример сокрушительной победы Правды Божьей над дьявольским обольщением, пример действия всепобеждающей Любви Христовой в душах предавшей себя искренне Христу иноческой братии.

Пусть светские историки, политики и социологи по-своему – мирским падшим разумом – оценивают и описывают те события на Святой Горе в конце девятнадцатого века, пишут диссертации, делают на этом себе имя и авторитет. Мы, претендующие на звание христиан, должны всегда смотреть на мир и происходящее в нем открытым духовным зрением, сквозь «линзу» святого Евангелия, которое лишь одно способно дать нам истинное видение и понимание происходящего в мире и уловить то тонкое, но ощутимое для христианских душ вождение Спасительного Промысла Божьего, имеющего целью «всем человекам спастися».

По окончании тяжкого для всех его участников греко-русского конфликта начался период подлинного расцвета русского монашества как в русской обители Святого Пантелеимона, так и по всей Святой Горе и за ее пределами. Влияние старца Иеронима – его высокого подвижнического духа и всепобеждающей любви ко Христу и всем человекам – распространилось и на любимое им далекое Отчество, внимательно созерцающее издалека на деяния своего великого в монашестве сына.

Промыслом Божьим те сокровища монашеской традиции и аскетического опыта, которые старец Иероним по крупицам собирал на Святой Горе, начали становиться доступными все большему количеству благочестивых русских боголюбцев через притекающие в Россию книги, иконы, опыт поживших в Руссике «поклонников», их рассказы, письма к ближним русских пантелеимоновских монахов.

Сугубым форпостом русского афонского монашества в России стал построенный по благословению старца Иеронима Ново-Афонский Симоно-Кананитский монастырь в Абхазии. История его возникновения и влияния на монашескую духовную жизнь в России весьма примечательна.

«Не явись наружу зло, не явилось бы и добро» – эти слова старца Иеронима можно совершенно обоснованно отнести к основанию Ново-Афонского монастыря. В 1874 году в разгар печальных событий в монастыре старцы Иероним и Макарий увидели необходимость теснее связать судьбу Афонской обители с родным Отечеством, поставить себя под покровительство своего правительства, чтобы впредь не иметь опасений за надежное убежище для русских монахов на случай угрозы выселения их с Афона, а также с целью послужить духовной пользе того края, который бы их приютил.

Отец Иероним и отец Макарий обратились к своему защитнику и благодетелю графу Н. П. Игнатьеву, чтобы он исходатайствовал право русской братии Пантелеимонова монастыря поселиться на Кавказе и основать там новую обитель. Одновременно в письме к наместнику Кавказа Великому князю Михаилу Николаевичу они просили «благоволить им даровать и указать удобное место из необозримых кавказских пределов для постройки обители и прирезать к ней часть земли и леса для обеспечения обители на будущие времена».

По ходатайству Н. П. Игнатьева это разрешение было получено, и в августе 1875 года монастырские уполномоченные во главе с деятельным помощником старцев Иеронима и Макария иеромонахом Арсением прибыли на Кавказ. После переписки со старцами и получения от них обстоятельных инструкций уполномоченные выбрали место на северо-восточном берегу Черного моря, в Абхазии, в 20 верстах от Сухума при речке Псыртсха где стоял древний полуразрушенный храм во имя святого апостола Симона Кананита, построенный в IV веке на месте погребения апостола.

За основанным монастырем утвердилось название Ново-Афонского, а выбранное место, центральное по своему положению в Абхазии, замечательное исторически и живописное по природе, стало именоваться Новым Афоном, что свидетельствовало о единстве двух обителей и духовной связи этого края со Святой Афонской Горой.

В помощь отцу Арсению для строительства монастыря старец Иероним избрал одного из самых близких своих учеников – отца Иерона, незадолго до того, 23 марта 1875 года, рукоположенного во иеромонаха. Отец Иерон прибыл на Кавказ 28 ноября 1875 года. «По прибытии на избранное для возведения монастыря место мы нашли его все густо заросшее лесом, переплетенное колючкою, а близ реки Псыртсха – большое заросшее болотными растениями гнилое болото. По благословению отцовскому за святое послушание с помощию Божией за четыре года место было расчищено, возведен новый храм в честь Покрова Пресвятой Богородицы, возобновлен древний полуразрушенный храм Святого Апостола Симона Кананита, выстроены корпуса для братии, гостиницы и странноприимные дома для богомольцев, здание для школы, мельницы и другие хозяйственные и приморские постройки нижнего монастыря», – писал отец Иерон.

Ново-Афонский монастырь стал для старца Иеронима предметом постоянного отеческого попечения и неусыпного внимания, особенно когда в 1884 году начались труднейшие работы на горе по сооружению верхней обители. «Старец Иероним благословил строить, – вспоминает отец Иерон наставления старца, – и велел не бояться ожидавших нас трудностей, лишь бы хорош был окончательный результат хлопот и трудов... Для [верхнего] монастыря требовалось место и довольно обширное, и во всех отношениях удобное, прежде всего здоровое и с чистым воздухом.

И старец отец Иероним говорил мне лично и после писал, чтобы избрано было для монастыря именно такое место со всеми удобствами, так как монастырь учреждение вечное, и его следует посему устраивать фундаментально, крепко. «Тебе, – писал мне старец этот, – Богом суждено строить новый монастырь. Так смотри же, не сделай ошибки. Ведь тебе Бог судил только выстроить обитель, а жить в ней будут другие и после тебя. Если выстроишь удобную и хорошую, тогда братия, которой придется жить в ней, будет молиться за тебя и благословлять... И красота места не мешает спасению, а, напротив, располагает к молитве и благодарности к Богу».

Уповая на молитвы старческие, строитель Симоно-Кананитского монастыря отец Иерон пишет отцу Иерониму: «Если Вы благословите, Господь по Вашим святым молитвам поможет нам. Теперь средств больше нет, а отлагать постройку дальше боюсь: как бы Вы не отошли ко Господу... А без Вас, что же я? Посему, пока Вы живы, преподайте мне Ваше отеческое благословение начать постройку нагорного для монашествующей братии монастыря, который отвечал бы всем подлинным ее нуждам».

«Старец иеросхимонах Иероним, – вспоминает впоследствии отец Иерон – в ответ на мое к нему обращение прислал со Старого Афона письмо, где писал: «Бог благословит, и я даю свое отеческое благословение тебе начать и совершить обитель во славу Пресвятой Троицы – Отца и Сына и Святого Духа. А о том, что у тебя нет денег на построение монастыря, не унывай. Все будет и преизбудет. Только живите по-монашески...»

Помощь Божия и благодатный покров Божией Матери так же был зримо явлен над Новым Афоном, как и над Старо-Афонской обителью Святого Пантелеимона. Отец Иерон говорил, что новоафонским инокам во всех трудах помогает Пресвятая Богородица: «Мало ли у нас было затруднений и вопросов? Мы люди неученые. Помолишься ей, Владычице – глянь, Она и подскажет, что нужно».

В необыкновенно быстром, за какие-нибудь 10–15 лет, благоустроении своей обители отец Иерон видел особое благословение Божие ему за послушание духовному отцу: «Вот и я, грешный, что я такое, кто я такой? – говорил он братии. – А Господь меня благословил: помог на виду пред всеми вами благоустроить обитель. И за что? По молитвам святых отцов, по молитвам моего старца – батюшки отца Иеронима. Он всегда говорил: «Если в обители хранятся братская любовь и страх Божий, обитель наслаждается миром и преисполняется всех благ. А как только начинаются среди братии своеволие, непокорность, Бог отнимает от нее Свое благословение».

Сам отец Иерон, по утверждении прав Ново-Афонского монастыря и смерти отца Арсения избранный игуменом, был для братии образцом постнического, труднического и молитвенного подвига, а благочестивая жизнь иноков Симоно-Кананитского монастыря по правилам строгого общежития, их простота и смирение заслужили добрую славу обители, любовь и уважение к ней у всех православных.

Новооснованный монастырь на Кавказе стал как бы отраслью Свято-Пантелеимоновой обители, во всем от нее зависимой, и жил по уставу и чиноположениям Русского монастыря. Новоафонская братия, увеличившаяся до нескольких сот человек, по строгому указанию старцев Иеронима и Макария и в дальнейшем, при их преемниках игуменах Андрее и Нифонте, постригалась и рукополагалась на Старом Афоне. Это было завещано старцами-основателями как путь, единственный могущий поддержать и укрепить союз двух обителей.

Ново-Афонский монастырь ежегодно снабжался субсидией от Старо-Афонского в размере 25 тысяч рублей и значительным количеством книг его издания. Подворья Ново-Афонского монастыря в Сухуме, Керчи, Новороссийске, Туапсе и Петербурге были открыты на средства Пантелеимонова монастыря, а всего к 1900 году на устроение своей кавказской отрасли Русская обитель потратила около 1,5 миллиона рублей.

Те надежды старцев Иеронима и Макария, которые они питали, основывая кавказский монастырь, оправдались полностью. В Высочайшем указе 1879 года об утверждении прав Ново-Афонской обители говорилось: «В случае смутных обстоятельств на Востоке и невозможности дальнейшего пребывания на Афоне братство Пантелеимонова монастыря получает убежище в новой обители, как отрасли сего монастыря, обязанной своим началом и образованием усердию его братства».

С устройством на Кавказе Симоно-Кананитской обители как отрасли Афонского Русского монастыря и благодаря высочайшей милости, дарованной Свято-Пантелеимонову монастырю указом 1879 года, радикально изменилось отношение русского правительства к русским афонским инокам. До этого русское правительство и духовные власти смотрели на выходцев из России, удалявшихся на Святую Гору ради подвигов благочестия, как на своевольников и дезертиров и дозволяли возвращение в Россию не иначе, как в том звании, в каком они выезжали, не принимая во внимание ни пострижение их на Афоне в великую схиму, ни даже рукоположение их в иерархические степени – иеромонаха и иеродиакона, для сохранения которых по приезде в Россию требовались от афонских иноков всякий раз особое предварительное ходатайство и разрешение Святейшего Синода.

После открытия Ново-Афонского Симоно-Кананитского монастыря русские иноки Афонской Пантелеимоновой обители могли без предварительных сношений со Святейшим Синодом, имея только паспорт, выданный Российским генеральным консульством в Константинополе, свободно и беспрепятственно выезжать в свой филиальный монастырь с сохранением всех званий и иерархических степеней, приобретенных ими на Святой Горе, а оттуда, уже как насельники монастыря Российской Империи и российские подданные, в Россию, включая ее столицы.

Старец Иероним никогда в своих заботах и попечениях не делал различия между обоими братствами, вверенными ему Господом. Посылая иноков на Кавказ для строительства новой обители, он отдал им в благословение Иверскую икону Божией Матери, найденную, по рассказам братии, им самим чудесным образом под престолом Введенского храма. Старец передал в Новый Афон и другие важные святыни: древнюю чудотворную икону священномученика Харалампия из алтаря Покровского храма и икону Спасителя, присланную на Афон из кабинета государя императора Александра II.

Когда в 1880 году в Русской обители производились выборы игумена в Симоно-Кананитский монастырь, отец Иероним сам вынимал жребий, и по его молитвам из пяти кандидатов Промысл Божий избрал достойнейшего – верного его ученика отца Иерона. Старец, слабый здоровьем, не мог побывать на Новом Афоне, но это было его желанием с самого основания кавказской обители: «На Кавказе монастырь начали строить, и я желал бы там умереть, так как это дело чрез меня началось. Но разве кости мои туда перевезут».

И во многих других своих письмах он часто рассказывал о событиях, связанных с новой обителью. Он не оставлял своими письменными наставлениями и поучениями отца Иерона и братию, руководил ими как во внешней деятельности, так и в сложных вопросах внутренней духовной жизни, помогал разрешать возникавшие подчас недоразумения. Отец Иероним имел такую заботу о Симоно-Кананитской обители, что перед смертью составил отдельное завещание о своем «желании благоустроить ее во славу Божию и спасение многих душ», в котором настоятельно просил преемников не забывать его любимую обитель и обеспечить ее будущее.

«А на будущее время эта обитель, как прославляющая Бога, за то и сама будет прославлена от Него, и в состоянии будет помогать матери своей – обители Афонской. Еже и да будет осуществлено Богом чудес во славу Его, заключающуюся во спасении душ наших», – пророчески писал старец Иероним в завещании. Фотографии строящейся обители во множестве висели у него в келлии над постелью, и умер он под ними, как это видно на снимке, сделанном через полтора часа после его кончины.

По смерти старец Иероним неоднократно являлся отцу Иерону, по свидетельству последнего, а также схимонаху Ново-Афонской обители иконописцу Савину, о чем отец Савин не замедлил сообщить на Афон игумену Макарию. В одно из этих посещений старец указал в Симоно-Кананитском храме место погребения святого апостола – с северной стороны престола, а в другой раз велел выполнить роспись на скале над Симоно-Кананитским храмом. Извещенный о явлении старца отец Иерон благословил предпринять этот немалый труд, и посетители Нового Афона впоследствии восхищались изображением: «Правее водопада зрелище другого рода. На обрыве скалы живописцем воспроизведена история крещения абхазцев святыми апостолами Симоном Кананитом и Андреем Первозванным».

Непрестанные молитвы отца Иеронима и посмертное ходатайство за свою любимую обитель у Престола Божия принесли обильные плоды – духовное спасительное возрастание братии, процветание Ново-Афонского монастыря и благотворное влияние его на мир. Очевидцы свидетельствуют, что, когда Ново-Афонская обитель была окончена и освящена, вся окружающая ее местность представилась как бы земным раем.

«Весь берег Черного моря на протяжении владений монастыря превращен в роскошный сад, и каких тут нет растений! И стройные кипарисы, и многолиственные смоковницы, и плодоносные и в высшей степени полезные маслины, и лимоны, и апельсины, и каштаны, и всякого рода яблони, мандарины, даже пальмы, а винограда имеется более 30 сортов. Нижний монастырь утопает весь в этой зелени, а верхний величественно царит на темно-зеленом фоне крутых высоких гор над всею этою чудною картиною, поднимаясь, по крайней мере на 50 сажен от уровня моря. Сколько трудов стоило срезать гору, чтобы образовать площадку, удобную для монастыря! Сколько приложено стараний, чтобы засыпать некоторые ущелья, провести дороги кверху, развести эти сады, выкопать пруды, чтобы осушить болота, устроить на горной речке плотину и заставить эту речку работать на монастырь!», – пишет епископ Никон (Рождественский).

Новоафонские иноки говорили: «Бог благословляет, все растет, цветет и плод дает». «Припоминая то, еще не очень отдаленное время, когда местность, занятая ныне Симоно-Кананитским монастырем, представляла дикое неприступное ущелье, и сравнивая его с настоящим, когда ущелье это обращено заботами и трудами русских монахов, пришедших с Афона, в культурный оазис, из которого свет христианства разливается в Абхазии, я признаю деятельность братии Симоно-Кананитского монастыря в высшей степени плодотворною и достойною всякого поощрения», – оценивает значение обители генерал-адъютант князь А. М. Дондуков-Корсаков, главнокомандующий Кавказского края.

«Обитель, как маяк на берегу житейского моря, ярко освещает жизненный путь для православных людей не только этого края, но и всей России», – пишет епископ Никон.

В 1884 году Определением Святейшего Синода Ново-Афонскому Симоно-Кананитскому монастырю был передан древний, VI века, знаменитый своей историей пицундский Успенский собор с постройками и наделами с обращением его в монастырский скит. Новоафонские иноки благолепно обновили храм, украсили иконами, которые вместе с церковной утварью были присланы старцами из Русского Пантелеимонова монастыря, и в древних святых стенах снова началось богослужение.

О высокой оценке трудов старца Иеронима и обоих братств по созиданию НовоАфонской Симоно-Кананитской обители – центра православного просвещения всего Кавказа – говорят неоднократные посещения ее членами царского дома и государем императором Александром III со всем августейшим семейством, который в 1888 году совершил там закладку собора Cвятого Великомученика и Целителя Пантелеимона.

Многие благочестивые русские люди, не имевшие по разным причинам возможности посетить Святую Гору, приобщиться к ее духовным традициям, вдохнуть в себя тот особый, неповторимый дух афонских богослужений и молитв, теперь получили эту возможность путем паломничества в Ново-Афонский Симоно-Кананитский монастырь. Он перенес сюда из-за моря не только уставной строй афонского древнего общежития, но и ту удивительную, молитвенную атмосферу, то уникальное ощущение живого присутствия рядом Самой Владычицы Богородицы – Игумении всех афонских иноков, которое доселе возможно было испытать только в далекой от России греческой стране.

С теми же целями – стать ближе к соотечественникам, принести им духовную пользу своим молитвенным служением, удовлетворить духовные нужды, поделиться сокровищами духовных традиций Святой Горы, а также и упростить вопросы обеспечения материальными средствами Русский Свято-Пантелеимонов монастырь на Афоне – были устроены московское Афонское подворье, состоящее из Пантелеимоновской часовни и владения на улице Полянка, и большие монастырские подворья в других городах: Одессе, Петербурге, Константинополе.

Афонские святыни, посланные в 1862 году в Россию с иеромонахом Арсением, прибыли в Москву в 1867 году. Здесь, при Богоявленском монастыре, по прошению старцев на высочайшее имя была устроена часовня Святого Великомученика и Целителя Пантелеимона, торжественно освященная в 1873 году. «Святой угодник Божий Пантелеимон возлюбил Москву и возжелал не временно пребывать в ней, а постоянно», как говорил отец Арсений. Являлись новые и новые исцеления от святых мощей, чудотворных икон Божией Матери «Тихвинская» и «Скоропослушница» (последняя была написана на Святой Горе при участии иеромонаха Русской обители Василия и послана старцем Иеронимом в благословение афонолюбивому граду Москве к открытию часовни).

При благоговейном совершении по-афонски продолжительных служб афонскими иеромонахами все больше стекалось православных людей в Пантелеимоновскую часовню, которая не могла вместить всех молящихся. В 1879 году старцы Иероним и Макарий обратились в Святейший Синод с ходатайством о дозволении построить более обширную часовню на той же улице, близ Владимирских ворот. По милости Божией разрешение было получено, и по молитвам великомученика при помощи благотворителей на участке земли, пожертвованном Пантелеимоновой обители И. И. Сушкиным, к 1883 году было возведено величественное здание новой часовни, благолепно украшенной и удобной для молящихся, куда из старой часовни были перенесены афонские святыни.

Каждый приезд в Москву помолиться в часовне святого великомученика Пантелеимона и слышать благоговейное чтение и пение молебна и акафиста составляло отраду моему сердцу», – вспоминает в письме в Русский монастырь в 1902 году П. И. Помельцов, состоявший ранее в переписке с отцом Иеронимом. Много лет стремился он побывать на Афоне и до осуществления своего желания в 1895 году, уже по смерти старца, находил большое утешение в посещении Афонской часовни.

Основанное старцами Иеронимом и Макарием московское Афонское подворье, будучи как бы продолжением Свято-Пантелеимонова монастыря в Москве, явилось тем центром благочестия и молитвы, где множество православных людей, приезжая из разных мест России, получали и пастырскую духовную помощь от афонских отцов, учеников старца Иеронима, и исцеление телесное от святынь, о чем на Афон стали поступать во множестве свидетельства.

Из московской Пантелеимоновской часовни посильная благодарная помощь православного народа непрерывным потоком текла в Русскую Афонскую обитель. «Открытие часовни дало нам возможность иметь прямые сношения с родною нам Россиею, щедротами коей существует не только наша обитель, но и многие иные здешние обители», – говорил отец Макарий в слове к братии 11 февраля 1877 года.

Посетители часовни могли здесь сделать заказы на иконы афонского письма, для утешения и наставления получить душеполезные листочки и книги издания СвятоПантелеимонова монастыря. О важном духовно-просветительском значении московского Афонского подворья как главного места книгоиздательской деятельности Пантелеимоновой обители речь пойдет ниже.

Всегда памятуя, кому главным образом Афонский Русский Пантелеимонов монастырь обязан своим возрождением и благоустройством, старцы Иероним и Макарий всеми силами и доступными им средствами старались не оставаться в долгу перед своими благодетелями – русскими православными людьми, соблюдая прежде всего принятые на себя обязательства быть непрестанными молитвенниками за весь русский народ и неукоснительно поминать имена своих многочисленных жертвователей. На благодеяния русских людей старцы отвечали и тем редким страннолюбием, которое оказывалось всем паломникам из России в Свято-Пантелеимоновой обители, ставшей для них надежным пристанищем на Афоне.

Обитель не требовала от паломников платы за пребывание, иногда длительное, приемля, впрочем, с признательностью их добровольные приношения. Для всякого странника всегда были гостеприимно распахнуты двери, готовы трапеза и покой в гостиницах. Бедным поклонникам давался в дорогу хлеб. На Карее был построен обширный конак, где русский паломник, путешествуя по Афону, всегда находил себе приют, пищу и духовное о себе попечение.

Благолепные и чинные церковные службы, строгое выполнение братией уставов богослужебных и монастырских, духовное окормление старцами в Пантелеимоновом монастыре полностью удовлетворяли те высокие духовные запросы русских православных людей, которые они предъявляли по отношению к монастырям вообще и святогорским в частности.

Старцы Иероним и Макарий, всеми силами своей доброй души любившие русский народ, знали его всегдашнее усердие к святыне и стремление к посещению святых мест православного Востока. Насколько труден и долог этот путь через Одессу и Константинополь, длительны хлопоты по выправке нужных для выезда за границу бумаг и тяжелы условия проживания в ожидании отъезда, старцы знали по собственному опыту. Отец Макарий вспоминал, что, отправившись в паломничество в 1850 году, во время пятимесячного (в связи с задержками в оформлении документов) пребывания в Одессе, он и его 15 спутников-старооскольцев жили на общей квартире, и удобно устроиться всем не удалось, не говоря уже о дороговизне проживания.

А отец Иерон, отправляясь в 1862 году на Афон, в Константинополе вынужден был ночевать в сарае. Поэтому для облегчения русским поклонникам путешествия во святые места старцы устроили в 1870–1880-х годах подворья в Константинополе и Одессе. Множество православных странников и странниц, совершавших паломничество в Иерусалим и на Афон, на этих подворьях находили себе бесплатный приют и истинное радушие, а в лице насельников подворий – заботливых помощников в получении необходимых документов и проводников при посещении святынь города.

Специально для сопровождения поклонников из Константинополя на Святую Гору монастырь посылал особого наблюдающего, и нередко монастырь на собственные средства покупал билеты на Афон и обратно неимущим странникам. Получали они также и духовную помощь, для чего в храме подворья, освященного в 1879 году во имя святого великомученика и целителя Пантелеимона, ежедневно совершались богослужения по афонскому уставу.

Одесское подворье во все время своего существования служило не только приютом для паломников – им пользовались для удовлетворения своих духовных нужд многие окрестные селяне. Здесь же, на одесском Афонском подворье, находили себе кров бедные сельские священники, приезжавшие по своим делам в город, их учащиеся там дети, бедные чиновники, ищущие должности, и простые труженики, оставшиеся временно без заработка, и нередко люди, переносящие с христианским смирением какое-либо жизненное испытание.

Храм одесского подворья во имя великомученика Пантелеимона, вмещавший 3000 молящихся, был устроен позднее и освящен в 1895 году. Накануне воскресных дней и больших праздников подворье наполнялось пришедшими и съехавшимися целыми семьями из деревень богомольцами, которые располагались около своих повозок на дворе или размещались по всем коридорам и углам здания подворья. По первому удару колокола все они сходились в обширный благолепный храм подворья и выстаивали до конца праздничное богослужение, затем, после поздней литургии, расходились и разъезжались по домам до следующего воскресного или праздничного дня, унося с собой благодарное чувство и тихую радость.

При московском подворье, в доме на улице Полянка, был открыт на полном содержании от обители приют на восемь увечных воинов, пострадавших в русско-турецкую войну 1877–1878 годов (в этом же «полянском доме» жил и скончался отец Арсений). На константинопольском подворье монастыря в 1878 году устроено пристанище для приезжавших тогда из русской армии офицеров и солдат. В Константинополе при русской больнице на монастырский счет построена церковь и содержались при ней из братства монастыря три монаха, а в церковь российского посольства обитель с 1867 года посылала из братии от двух до четырех певцов.

Старцы внушали инокам, трудящимся на подворьях, встречающим и провожающим сотни и тысячи странников, что их подвиг послушания необходим как труд ради Бога и ближнего. А русские православные люди, возвратясь домой из паломничества, до конца жизни со слезами благодарности вспоминали страннолюбие афонских иноков и непременно старались послать в Свято-Пантелеимонов монастырь свою посильную лепту.

Надо отметить, что материальный расход на содержание подворий часто был в убыток монастырю, расход не покрывался доходом. Отцом Иеронимом и отцом Макарием при создании подворий преследовалась главная богоугодная цель – благотворительность, удовлетворение духовных потребностей русского народа, а награда – у Господа, от Него же и содержание обители с подворьями. Таков был точный духовный расчет страннолюбивых старцев.

Духовник Иероним неусыпно следил за всеми новыми отраслями своего монастыря, вникал во все их нужды, в письмах обращался к братии с наставлениями и посылал своих лучших, испытанных учеников для руководства ими. Старец радовался духом, видя, что на севере и юге обитель имеет прибежища благочестия и молитвы, в которых может успешно служить душевной пользе людей.

Ему не довелось при жизни увидеть открытия петербургского подворья, поскольку величественный девятиглавый храм в честь Иверской иконы Божией Матери с подворьем Ново-Афонского Симоно-Кананитского монастыря при нем был освящен там в 1888 году. Петербуржцы благодарили Господа Бога за то, что Он дарует им новую святыню и благословение Святой Афонской Горы, и приносили щедрые пожертвования на миссионерскую и благотворительную деятельность кавказской обители. Тем более, что миссионерская, просветительская, благотворительная и издательская деятельность как самого Свято-Пантелеимонова монастыря, так и всех его филиалов стала твердой, обязательной и весьма плодотворной духовной традицией.

Чтобы подвиг паломничества был осмысленнее для русского странника и приносил бы душе его большую пользу, благодарная обитель старалась путем распространения брошюр и книг ознакомить паломников с посещаемыми ими святынями и их значением для православных христиан. По благословению старцев Пантелеимоновой обители на одесском и константинопольском подворьях паломникам выдавали бесплатно по 50 нравственно-назидательных брошюр и по такому же количеству листков издания Русского Свято-Пантелеимонова монастыря, в которых содержались описания многочисленных афонских святынь, давались в простой удобопонятной форме сведения о первых потребностях и обязанностях всякого христианина, делались предостережения об опасности раскола и сектантства, приводились примеры христианской жизни святых угодников Божиих как в подробных, так и в кратких их житиях. На память об Афоне все поклонники наделялись иконками святого великомученика Пантелеимона, четками, крестиками.

Просветительно-издательская деятельность Афонского Свято-Пантелеимонова монастыря началась вскоре после переселения отца Иеронима в Русик, и в этом старцу принадлежит по всей справедливости первая заслуга. Он был душой и двигателем этого важного благородного дела. Прозорливо провидев его успех и благотворность для паломников и всех русских людей в Отечестве, он не щадил ни трудов, ни расходов для его поддержания и расширения.

Первой книгой, изданной в России на средства Пантелеимонова монастыря в 1850 году, была хорошо известная, пользовавшаяся усиленным спросом читателей книга деятельного сотрудника старца Иеронима, иеросхимонаха Сергия Веснина, написанная под псевдонимом Святогорца, «Письма Святогорца к друзьям своим о Святой Горе Афонской», выдержавшая впоследствии не одно издание и имеющая множество читателей и сегодня.

Продолжая издательское дело, Русский монастырь в 1858 году напечатал «Сочинения и письма Святогорца, собранные после его смерти», а в 1861 году – «Стихотворения Святогорца, собранные после его смерти и посвященные любителям и благотворителям». В 1860 году напечатан монастырем «Афонский Патерик», собранный старанием другого помощника отца Иеронима – отца Азария. В 1861 году на средства монастыря напечатана в существовавшей в ту пору при Константинопольской патриархии славяно-болгарской типографии книга «Вышний Покров над Афоном» – сказания о многих чудотворных иконах Святой Горы.

В той же типографии в 1862 году напечатана была «Служба и похвальное слово преподобным и богоносным отцам нашим, на Святой Горе Афонской просиявшим», а в 1867 году – служба в честь иконы Богоматери, именуемой «Достойно есть». Когда отец Арсений находился в России, то монастырем были напечатаны там в 1863 году «Житие и страдания святого великомученика Пантелеимона», в 1864 году молитва святому великомученику Пантелеимону и много разных душеполезных брошюр и листков.

Мы уже видели, что все знавшие отца Иеронима удивлялись его обширной начитанности в Священном Писании и святоотеческих творениях. «Хотя и аз много читал книг, но против него – как капля в море», – восхищался инок Парфений (Агеев). Не проходили мимо внимания старца Иеронима и последние издания богословские, общественно-церковные и нравственно-назидательные: имея попечение о большом монастыре и множестве душ, вверенных ему Господом, он должен был чутко прислушиваться к событиям, происходившим в окружающем мире.

Сам он так смиренно объясняет свою любовь к духовному чтению: «Мы получаем семь журналов духовных: «Творения святых отцов», «Духовную беседу», «Домашнюю беседу», «Христианское чтение», «Православное обозрение», «Душеполезное чтение», «Труды Киевской академии», а из газет – только одну «Северную пчелу», да получаем еще греческие три. Я покуда, при помощи Божией почитываю довольно и днем, и ночью, а без чтения очень скучно и вовсе не могу.

Во всем я немощен, и я немало удивляюсь другим, как они могут быть спокойны без чтения от прилогов разных худых мыслей. Я, если и на малое время оставлю чтение, и тогда страдаю от прилива злых мыслей, тут от праздности ума чего не придет на память, всякая чепуха и вздор лезут в ум, а, когда постоянно занимаюсь чтением, тогда и ум, и память бывают чисты и покойны».

Именно отец Иероним с его любовью к духовным книгам и издательскому делу и сознанием той громадной нравственной пользы, которую через них может принести обитель своим соотечественникам и всему балканскому славянскому православному населению, решил завести в обители собственную типографию. Задуманное было осуществлено в 1865 году, только по совету отца Арсения вместо предполагавшейся сначала отцом Иеронимом печатной машины, требовавшей для своего ухода особых мастеров, выписаны были в монастырь два печатных станка – первые печатные станки на Афоне.

На них иноками Пантелеимонова монастыря были набраны и напечатаны «Русскогреческий словарь» отца Иеронима, несколько душеполезных листков и три брошюры: «Слово Исихия, пресвитера Иерусалимского», «Житие святого великомученика Димитрия Солунского» и «Обетование Божией Матери, данное Святой Афонской Горе». В каких грандиозных размерах было задумано это предприятие, свидетельствуют, например, такие слова отца Арсения старцу Иерониму: «Церковного шрифта отец Мелетий заказал здесь пудов двадцать или поболее. Что делать! Будем печатать нужное для себя».

Отец Иероним хотел открыть свою типографию официально и в 1868 году от имени обители подал прошение Вселенскому Патриарху, в котором излагал свои намерения: «Имея в виду, с одной стороны, распространение по умеренной цене церковных книг между единоверцами нашими – славянскими племенами для удовлетворения их духовных нужд, а с другой – поддержание и укрепление в народе основ православной веры и христианской нравственности, считаем как самое полезное и вместе необходимое заведение на Святой Афонской Горе, всеми чтимой и посещаемой с паломническою целью, славянской типографии, на что единодушно соглашается и решается наша обитель.

Изложивши все вышесказанное Вашему Святейшеству, с благоговейным послушанием и глубочайшим почтением ожидаем Ваших распоряжений, чтобы при Божественном содействии немедленно приняться за это общеполезное и душеспасительное дело на тех основаниях, каковые благоугодно будет указать Вашему Святейшеству...»

Но решение патриархии было замедлено по тогдашним обстоятельствам церковной жизни – несогласию между Константинопольской и Болгарской Церквами. На поданное отцом Иеронимом ходатайство к турецкому правительству было выдвинуто условие жесткого контроля, и существование в обители типографии даже с самыми скромными задачами и целями стало небезопасно. Чтобы избежать столкновений с турецкими властями, отец Иероним решил закрыть свою типографию. Литографский же станок, заведенный почти одновременно с типографским, продолжал выпускать картинки для поклонников и в 1870-х годах.

После того как монастырское типографское дело в самом монастыре не удалось, оно перенесено было в Россию, где было поручено отцу Арсению, который к этому делу оказался способен и самоотверженно усерден, и развилось широко и плодотворно. Отец Арсений из собственного опыта во время путешествия по России со святынями узнал великую духовную пользу для славы обители и для русского народа афонских изданий, которые в благословение Святой Афонской Горы во множестве были розданы у святых мощей.

«Хотя и много есть духовных книг, – писал он отцу Иерониму в 1867 году, – но когда что носит на себе печать Святого Афона, то преимущественно приемлется с большею верою и потому бывает полезнее для читающих. Нас Господь поставил на такое поприще, что если мы пожелаем потрудиться, то много можем сделать добра, ибо, что мы говорим, тому верят... Святыня наша, источником чудес и знамений прославившаяся, доставила нам большую веру народа, ей мы все обязаны, и без нее я давно уже был бы на Афоне... Ничем иным мы, грешные, не можем так научить, как раздаянием душеполезных книг и описаний о делах Божиих».

Кто из афонских иноков лучше, чем отец Иероним, смог бы наставить и утешить души, алчущие и жаждущие духовного назидания от Святой Горы? Немногие минуты своего уединения и свободного времени отец Иероним посвящал келейным запискам – исполненным духовной и житейской мудрости рассказам афонского старца, проведшего большую часть жизни в духовнических трудах, и составлению душеназидательных статей.

Он предпринимал и сложные богословские труды – совместно с С. И. Пономаревым составил «Введение» к книге «Евангельская история о Боге Слове, Сыне Божием, Господе нашем Иисусе Христе, воплотившемся и вочеловечившемся нашего ради спасения». В нем изложено на основании Священных Писания и Предания догматическое учение о Господе нашем Иисусе Христе, Предвечном Совете Пресвятой Троицы о спасении человеческого рода, о необходимости и цели вочеловечения Сына Божия, приготовлении человеческого рода к принятию Спасителя и состоянии веры и нравственности перед его пришествием. Подготовка к изданию книги началась отцом Арсением в 1870-х одах, была продолжена после его смерти протоиереем Павлом Матвеевским, и только в 1892 году этот объемистый труд был издан Русским монастырем.

Особую важность для Отечества в связи с усилением там преступной антиправительственной и антицерковной пропаганды старец Иероним видел в издании составленной им брошюры «Напоминание православным христианам о повиновении властям, выписанное из Священного Писания», которую он переслал в Москву отцу Арсению со следующим письмом:

«Преподобнейший отец Арсений! Посылаю Вам статейку «Напоминание православным христианам о повиновении властям, выписанное из Священного Писания», которую в бытность Вашу у нас я читал Вам, и мы говорили, чтобы напечатать ее церковным шрифтом и раздавать без денег простому народу. Просмотрите ее и дайте людям знающим исправить ее, как лучше, и потом поспешите напечатать ее и при помощи Божией пустить в ход. Пожертвуем на это дело до тысячи рублей, ибо оно при содействии Божием послужит на пользу многих душ и отечества.

Духовник Иероним.

От 15 апреля 1879 года».

Некоторые из душеназидательных творений отца Иеронима выдержали не одно издание при его жизни и после смерти и стали известны в России, но мало кто знал, кто является их автором, поскольку часто они были подписаны только инициалами.

Начало просветительно-издательской деятельности Пантелеимонова монастыря в России отец Арсений положил выпуском в свет целого ряда брошюр под заглавием «Описание знамений и исцелений, благодатию Божией бывших в разных местах от святых мощей и части Животворящего Древа Креста Господня, принесенных со Святой Афонской Горы, из Русского Пантелеимонова монастыря». Тогда же изданы после больших хлопот переписки с отцом Иеронимом «Сказание о земной жизни Пресвятой Богородицы», «Акафист и служба святому великомученику Пантелеимону» и другие книги.

Более усиленная и плодотворная книгоиздательская деятельность Русского монастыря началась с 1873 года, с окончательным обоснованием отца Арсения в Москве. Находясь в постоянной переписке с отцом Иеронимом, он получал благословения на издание книг и испрашивал святых старческих молитв в помощь столь трудному и хлопотливому делу.

С 1878 года стал периодически издаваться журнал «Душеполезные размышления», в 1888 году переименованный в «Душеполезный собеседник», который приобрел широкую известность во всех слоях русского общества и при крайней своей дешевизне был доступен всем, от богатых до неимущих. В количестве 15–20 тысяч экземпляров ежемесячно журнал бесплатно раздавался и рассылался монастырем по всей России.

Особенную заслугу Пантелеимонова монастыря составляет издание сочинений святителя Феофана Затворника: толковательных – на послания святого апостола Павла, аскетических – переводных («Добротолюбие» в пяти томах и другие) и собственных («Путь ко спасению», «Письма о христианской жизни» и прочие).

Почти все книги Русского монастыря выдержали множество переизданий. Едва ли можно было указать в России обитель, духовное учреждение или учебное заведение, где не имелось бы изданий Афонской обители. Что же касается брошюр религиозно-нравственного содержания, противосектантских и противораскольнических, то их невозможно перечислить. Обителью ежегодно распространялось бесплатно 300 тысяч экземпляров брошюр и около 2 миллионов листков. «Раздавайте их в расширение славы Божией – напоминал старец Иероним».

Этими трудами на душевную пользу православных в России Афонская обитель вполне отплачивала русским людям за их непрекращавшуюся благотворительную помощь.

О многополезной просветительной деятельности Пантелеимонова монастыря хорошо сказал А. А. Дмитриевский, автор книги «Русские на Афоне»: «Ни одно из крупных явлений нашей внутренней политической или религиозной жизни не проходило незамеченным нашими афонскими иноками, которые чутко, даже до болезненности, прислушиваются ко всему тому, что происходит внутри их, хотя и покинутого, но все же близкого их сердцу дорогого отечества...

Через афонские издания за весь сравнительно еще недлинный период их просветительно-издательской деятельности посеяно немало добрых семян на не возделанной еще и обширной ниве нашего народного религиозно-нравственного просвещения. Красноречивыми выразителями народной благодарности и ценителями громадной пользы для него от изданий Русского Афоно-Пантелеимонова монастыря являются наши архипастыри, содействующие этому великому делу народного просвещения своими собственными литературными трудами, появляющимися на страницах афонских изданий».

Но, заботясь о просвещении русских людей в родном Отечестве, старцы Иероним и Макарий не забывали и о насыщении сокровищами церковной православной литературы и собственной братии, включая и пребывающих в обители поклонников из разных концов Русской земли – обширнейшая монастырская библиотека стала источником распространения в братии духовных богатств Священного Предания, святоотеческой аскетической и монашеской литературы, хранилищем знаний о богословии, христианской философии и обо всем, касающемся спасения человеческой души.

Отцы Иероним и Макарий много заботились о приведении в должный порядок и благоустройстве монастырской библиотеки. Было отстроено ее здание. Старцы не жалели средств для пополнения библиотечных фондов. Если русский путешественник профессор В. И. Григорович в начале поселения русских в обители нашел в ней 500 печатных книг и 60 рукописей, то благодаря заботам старцев и усердию отца Матфея она увеличилась настолько, что при жизни отца Иеронима одних рукописей Х-XIX веков в ней стало насчитываться до 700 на греческом языке и до 100 на славянском, печатных книг на разных языках – до 20 тысяч.

В монастырском архиве хранится драгоценное сокровище обители – более 50 царских и других грамот, в числе которых – четырех русских царей: Феодора Иоанновича, Михаила Феодоровича, Алексея Михайловича, Иоанна и Петра Алексеевичей – и одна святителя Иова, Патриарха Всероссийского, также грамоты патриархов Константинопольских Каллиника и Иоакима и другие монастырские акты XI-XIX веков.

Приведенная старцами в образцовый порядок библиотека Русского Пантелеимонова монастыря встала в ряд с лучшими святогорскими библиотеками – Ватопеда и Великой лавры, благодаря редкому гостеприимству старцев Иеронима и Макария открывала двери многочисленным ученым, желавшим в ней поработать, и усердно послужила делу духовного просвещения и народного образования в России.

Старцами Пантелеимонова монастыря также постоянно посылались во многие губернии Отечества вспомоществования на нужды духовных учебных заведений. Русской духовной миссии в Японии, кроме высылки икон, картин и крестиков, всегда оказывалась денежная помощь, достигавшая 6000 рублей, равно как и Алтайской миссии. Оказывалось вспомоществование Русской духовной миссии в Иерусалиме при постройках на Елеоне.

Нельзя дать другому того, чего ты не имеешь сам – эта истина одинаково применима как к материальному, так и к духовному миру. Нельзя научить благочестию, молитве, любви к ближнему, если ты сам – опытом подвига и покаяния – не приобрел этих качеств. Нельзя научить милосердию к немощным мира сего, если твое собственное сердце не болит болью каждого страдающего человека. Сердце старца Иеронима было способно вместить в себя каждого «труждающегося и обремененного», страждущего, нищего и голодного, с которым сводил его Промысел Господень.

Памятуя пережитые обителью периоды нищеты и скудости, старец Иероним, выведя монастырь на уровень достаточной обеспеченности и материального благополучия, щедро делился с каждым приходящим к нему бедным скитником, келлиотом, отшельником или бродячим монахом-сиромахой всем необходимым – пищей, одеждой, деньгами, церковными книгами или утварью для богослужений. Прознав о милосердии и нищелюбии старца-духовника пантелеимоновой обители, к нему потянулся весь нуждающийся афонский народ, надеющийся на братское подаяние и никогда не обманывавшийся в своих надеждах.

Обитель Святого Пантелеимона стала самой известной на Святой Горе обителью милосердия, и эта заслуга всецело принадлежит старцу Иерониму, который первым, еще во времена господства в монастыре греков, завел в Пантелеимоновой обители щедрую раздачу милостыни бедным инокам и пустынножителям Афона. Будучи сам по себе добрым, любвеобильным и милостивым, он видел в этом не только исполнение своих благих намерений, но исполнение воли Божией, определившей Руссику питать сиромахов (неимущих), принимая одной рукой щедрое подаяние от боголюбивого русского народа, другой же раздавая этим нуждающимся в пропитании рабам Божиим, молитвами которых, быть может, и стоит мир.

В Своей притче о Страшном Суде Господь наш Иисус Христос, обращаясь к праведникам, не поминает – сколько поклонов они положили, сколько протянули четок или прочли акафистов. Он говорит очень определенно: «… приидите, благословéннии Отцá Моегó, наслéдуйте уготóванное вам Цáрствие от сложéния мира: взалкáхся бо, и дáсте Ми ясти: возжадáхся, и напои́сте Мя: стрáнен бех, и введóсте Менé: наг, и одéясте Мя: бóлен, и посетисте Менé…» (Мф.25:34–36).

Старец Иероним очень глубоко и искренне воспринял в своем сердце эти слова Христа, осознавая, что показателем душевной пользы от молитв, поклонов и постов является состояние человеческого сердца – приобретшего путем аскетических подвигов способность милосердствовать и любить, или напротив – окаменевшего в гордом самосознании собственной «святости». Его любвеобильное сердце, переполненное благодатью Духа Святого, не могло не изливаться в делах милосердия на каждого нуждающегося. А за исполнение этого дела Божия Господь воздавал старцу и его обители сторицей.

«Вам известно, как долго испытывал Господь обитель нашу великою бедностию и даже тяжелыми долгами, ибо до Крымской войны обитель наша не имела состояния раздавать милостыню бедным, но когда в то бедственное время обитель наша с полным самоотвержением решилась поделиться с голодавшими сиромахами последним хлебом, то из всех стран России начала присылаться в обитель изобильная милостыня, при помощи которой в то бедственное время обитель наша не имела нужды в содержании, но еще многих бедных пропитывала. Столь боголюбезна добродетель общения и благотворения», – напоминает отец Иероним в духовном завещании своим преемникам и чадам о трудном времени начала возрождения обители.

«Господь повелевает давать милостыню, а оная так и подается, то есть без возврата. И, как раздавать, сказано: «имеяй двé ризе, да подáст не имýщему: и имéяй брáшна, тáкожде да творит» (Лк.3:11), что при помощи Божией обитель наша по средствам своим и исполняет, ибо ежегодно выдает до 10 тысяч рублей деньгами, хлебом и одеждой» – так старец однажды пояснял отцу Арсению в 1870-х годах.

По мере того как увеличивались материальные средства Пантелеимоновой обители, соразмерно увеличивал отец Иероним и эту раздачу (нужно заметить, что общие затраты монастыря на помощь бедным святогорцам к 1900-м годам достигли 40 тысяч рублей ежегодно, не считая раздачи хлеба), сам руководя ею до последних дней своей жизни, и, можно сказать, был истинным отцом – благодетелем и кормильцем многих нищих на Святой Горе.

В числе неимущих иноков бывали великие избранники Божии, посвятившие себя добровольной нищете. Умилительно было видеть, когда сходились к келлии старца эти нищие иноки Афона разных национальностей. Всех их знал отец Иероним, ко всем относился с отеческой любовью и каждого снабжал по его потребе нужным из больших запасов, всегда бывших при его келлии, которые раздавали по его указанию его келейники.

Кому давал чаю, кому – сухарей, кому – вина и просфор для совершения Божественной литургии, кому одежду, мантию, камилавку, схиму – всем этим снабжал бедняков любвеобильный старец; кроме того, при вратах обители всегда имел запас пищи и сухарей, чтобы те из пустынножителей, которые, избегая людей, не приходили к нему днем за пищей, могли ею тайно запасаться ночью при вратах обители многомилостивого целебника Пантелеимона.

«Даже из мира многие приходят к нам просить милостыни, – пишет он сестре, – а более всего для бедных церквей просят ризницу, и мы издавна приучили их к сему. А о святогорцах нечего и говорить... Для удовлетворения нужд этих рабов Божиих у меня много времени употребляется. Как только они услышат, что к нам корабль пришел из Таганрога и привез рыбу и икру красную, то вскоре явятся со многих келлий и со всех скитов старцы с торбами и с письмами для получения утешения».

Зная многих афонских пустынников, старец Иероним посылал им подаяние через избранных для этого братий и взаимно получал от них молитвенную помощь ко благу и процветанию своей обители.

Заботливо перечисляет он нуждающихся пустынников в собственноручной заметке 1860-х годов:

«Иеросхимонах Феофил – живет в скиту Кавсокаливском при церкви всех святых.

Схимонах Пафнутий – живет в том же скиту при церкви святого Предтечи.

Схимонах Салафиил – живет в скиту Василия Великого. Монах Виталий – живет на Капсале в своей каливе.

Схимонах Мелетий – живет в Ксенофском скиту Благовещенском в своей каливе.

Схимонах Митрофан – живет на Капсале при церкви Василия Великого.

Схимонах Павел – живет на Капсале в своей каливе.

Монах Галактион, юродивый – живет на пустой келлии Пантократорской.

Схимонах Михаил – живет на Капсале при церкви Рождества Богородицы.

Иеросхимонах Тихон, живущий в келлии Святой Троицы. Означенные лица ведут жизнь внимательную, отличную от других и в пропитании нуждаются.

Бедные, посредственно живущие, нуждающиеся в пропитании: Монах Николай, не имеющий своего места.

Монах Герман, живущий на Капсале, имеющий свою каливу.

Схимонах Порфирий, живущий в скиту святой Анны.

Схимонах Филарет, расслабленный калека, живет при монастыре Каракале.

Схимонах Лука, не имеющий своего места.

Схимонах Евфимий, не имеющий своей каливы и страдающий от тяжкой долговременной болезни.

Схимонах Серапион – живет на Капсале на каливе.

Схимонах Феократист – живет на Капсале при церкви святых апостолов».

Но не одним мелким подаянием пищи и одежды благотворил отец Иероним инокам Афона, нуждавшимся в помощи. Случалось, и весьма даже часто, что оказывал он и немалое денежное подаяние – кому для построения пустынной келлии, кому для ее покупки по обычаю Афона, кому для уплаты долгов, особенно русским, бесприютным и теснимым греками, что в то время случалось очень часто на фоне. Вот еще одна собственноручная запись старца:

«Дано из Русского на Афоне монастыря святого Пантелеимона для келлии святого Иоанна Богослова, принадлежащей монаху отцу Венедикту, грузину, разными вещами, хлебом и деньгами всего на пятнадцать тысяч левов (15 000) по 29 сентября 1878 года. Духовник Иероним».

Особым покровительством старца пользовались пустынники Карули – дикой, недоступной местности на южной оконечности афонского мыса. Благодаря помощи старца продуктами и деньгами число русских отшельников там заметно возросло.

Пишет миссионер иеромонах Арсений, бывший очевидцем благотворительности отца Иеронима: «В воскресные и праздничные дни бывает громадное стечение народа в монастыре. При сем поражает жалкий вид посетителей, одетых в рубища, полураздетых, изможденных и больных. Сперва я думал, что все эти приходящие бедняки-монахи принадлежат Русику, но впоследствии оказалось, что это различные подвижники Афона. В числе их видишь греков, болгар, молдаван и русских.

Всех их кормят за второй трапезой, после которой идут они к келлии духовника отца Иеронима, где им раздается заготовленное заранее подаяние, что кому нужно, как-то: подрясники, шапки, белье и т. п. А некоторым раздают и деньги. Бедным же келлиотам, у которых есть домовые церкви, раздают, кроме того, священнические и диаконские облачения, вообще все принадлежности к богослужению, а также выдается мука, елей, ладан, священные сосуды и т. п.

Словом, келлиотам выдают все необходимое как для церкви, так и для их пропитания. При выходе из монастыря привратники всякому проходящему выдают около 1О фунтов сухарей, то есть на целую неделю, а некоторым выдается больше, смотря по числу монахов, проживающих в келлиях. Многим выдаются для праздников чай, кофе и сахар. Приятно смотреть, как преподобный Иероним раздает милостыню. Обыкновенно вся нищета собирается к нему в коридор, который часто не в состоянии вместить всех приходящих.

Преподобный старец выходит из своей келлии, приветствуемый почтительными поклонами, и прежде всего обходит всех просителей, а потом уже раздает и вещи. При раздаче присутствуют некоторые из братии, особенно заведующие раздаваемыми вещами. Всякий проситель объясняет свои нужды, и отец Иероним беседует с каждым на его родном языке. Кроме того, он хорошо знает образ жизни всякого просителя, поэтомуто все и обращаются к нему, как к своему отцу и благодетелю, с полною уверенностью, что он им ни в чем и никогда не откажет.

Особенно многочисленно бывает стечение народа в двунадесятые праздники и преимущественно в день святого великомученика Пантелеимона и в день Покрова Пресвятой Богородицы. В эти дни со всего Афона собирается несколько сот человек, всех их наделяют щедрою милостынею».

Но не только в праздники – во всякое другое время нуждающиеся, как описывает другой очевидец афонской жизни, приходили прямо к батюшке и выкладывали свою нужду: «Батюшка, благословите мне ряску, моя износилась» – и ряска давалась. Или: «Батюшка, для моей церкви нужны иконы и облачения священнические, благословите». И просимое давалось. «Рука дающего не оскудеет» – твердо уповал на Господа отец Иероним.

Однажды портарь отец Алипий, старый заслуженный монах, грубо обошелся с сиромахом-пустынником. Тяготившуюся этим свою совесть он открыл отцу Иерониму. Тот запретил ему за это святое Причащение, заставив долго искать оскорбленного пустынника. И когда отец Алипий отыскал его в Кавсокаливском скиту (два дня ходу от русского монастыря), привел в монастырь, испросил у него прощение и даровал ему необходимую милостыню, тогда только отец Иероним разрешил ему причащаться, внушительно сказав: «Помни это». Так высоко он понимал дело милостыни.

Во время смуты в монастыре в 1874 году отец Иероним приводил в назидание грекам случай: «Когда у нас погибли два судна, многим возвещено было, что попущено это не от чего иного, как от недостатка вспоможения бедным».

Подробно о произошедшем повествует посетивший Афон иеросхимонах А.

«Я однажды сказал отцу Макарию: «Ну, теперь никогда никому не поверю, что в кредитных учреждениях Англии от вашей обители имеются огромные капиталы для будущего ее обеспечения, ибо таковая щедрая материальная раздача очень значительна». – «Да, пожалуй, говорить можно, аще совесть не зазрит, а для нас много и той Божией милости, что обитель все долги уплатила. А в отношении щедрой раздачи, что она значительна, и мы так же думали, да и обманулись. В заносчивости такой мысли слишком много брали на себя, воображая, что делаем дела милосердия выработкой своего ума, кроме высшего содействия. Если внимать, то опыты открывают заносчивость кичливого ума. Вот опыты.

Однажды из России пришло наше судно с разною жизненною провизиею, стало на якорь, приготовилось к выгрузке; выгрузили часть, кончается день, капитан судна (из братии же) настаивал, чтобы кончить выгрузку в ночь, ибо горизонт показывал перемену погоды. Пришел на пристань батюшка отец Иероним, пожалел братию оставить на целую ночь работать, сказал, чтобы остальную часть выгрузки оставить до утра. А прекословить-то у нас кто дерзнет и между собою даже, тем более перед батюшкой.

Что же? В ночь разыгрался шквал, порвал главные снасти судна и посадил его на мель, к утру же буруны разъяренного моря выбрасывали обломки судна на берег. Какое важное лишение для обители! Это еще малое испытание. Через некоторое время приобрели другое судно. А как его приобресть? Оно обошлось до 10 тысяч рублей. Из Таганрога, по обыкновению, нагрузили его пшеницей и прочими жизненными продуктами. Прислуга судна состояла из своей братии, как и всегда.

Отправились в путь к Афону благополучно. Когда требовалось вступить в Дарданеллы, где восточная сторона Мраморного моря имеет множество камней, выглядывающих из воды, и много подводных, на одно из них судно наскочило и немедленно пошло ко дну, где с лишком 200 сажен глубины. Спаслась лишь прислуга в запасных на судне лодках при возможной к сему погоде и недалеко от берега. В Русике же ожидают их по расчету времени, но время проходит.

Все без исключения томятся беспредельным ожиданием, устремляют взор в даль синевы моря, беспрерывный говор не умолкает: «Ах, уже пора? Ах, нет вот их! Что с ними? Видно, уже на свете их нет!» Подобный говор наводит на всех скуку и уныние. Прошла неделя и более ожидания, а судна нет да нет! Между тем, спасенные высадились на Афон у Пантократора, оттуда пришли на Карею и на своем конаке остались ночевать. Отец Малахия воспользовался ночным временем явиться к отцу Макарию, чтобы не вдруг поразить всех таковым несчастием, пришел он прямо в келлию к нему.

«Когда меня вызвали осторожно из утрени, отец Малахия рассказал мне все с ним случившееся, но я убедился в моем самонадеянии, говорю: «Отец Малахия, иди в свою келлию да успокойся и никому не показывайся, пока я устрою, чтобы не вдруг озадачить старца; нужно же его приготовить к таковому тяжелому удару. Главное дело, что все братии спаслись. Ну что делать? Слава Богу о всем, иди, отдыхай». Кончилась утреня, я иду за батюшкой до его келлии, минуя свою, что бывало и прежде в особенных случаях.

Старец оглянулся. «Дело какое есть?» – сказал он. «Да... там!» – а сам залился слезами и уже не в состоянии был более владеть собою. «Где же отец Малахия?» – «Отдыхает». – «А судно, видно, погибло?» – «Да, погибло». – «Братия же спаслись или нет?» – «Отец Малахия сказал, что все спаслись, а на конаке остались ночевать». «Ну, слава Богу, что братия спаслись!» И, обратясь ко мне, когда уже пришли в келлию, сказал: «Оставь всякое смущение, достаточно для нас и той незаслуженной милости, что братии спаслись, а в отношении судна, хотя это лишение для всей обители, скорбь, но для нас урок на всю жизнь нашу. Я же, как виновник сего, скрепя свое сердце ожидал такого или еще сильнейшего удара».

Меня это сильно озадачило, но и воодушевило. «Что же такое, батюшка, скажите». – «Скажу как опыт, приобретенный такою дорогою ценою. После первого крушения судна я горько принял это несчастье, меня одолевало уныние. Где возьмем, да что будем делать? Да как бы еще не накопить долгов! А расходы допустили большие. Значит, я сам оценил свой труд и попечение. Начала налегать на меня тяжелая мысль, что мы много и без расчета раздаем хлеба рабам Божиим, которых мы ноготочка не стоим.

Эта борьба не давала мне покоя и ежедневно доводила меня до изнеможения. Сократить или даже прекратить раздачу хлеба? Отказывать и в других потребностях? Да какое нам дело до других, каждый должен о себе пещись! Люди-то нас уважают, как свято живущих, а вот тебе и святость наша. Значит, я допустил в душу свою неверие о промышлении Божием от человека до последнего пресмыкающегося, дающем пищу всякой плоти. Приписал все своему разуму, а от возношения можно ли что доброе ожидать?

Вот я и ожидал этого или подобного сему значительного толчка во смирение нашей гордости – вот и урок! С Божией помощию с этого же времени положимся, чтобы не было отказа в раздаче насущного хлеба и других потребностей по возможности нашей. Ведь не мы их кормим, а они нас, теперь же и доказано».

Рассказ этот отец Макарий без слез не мог передать. Посмотрите же вы на эту раздачу – она есть не что иное, как чудеса для нас, жителей материка. А им это превратилось в обыкновенное дело».

По воле отца Иеронима в монастырских владениях близ скита Крумица в 1882 году был отделен значительный участок земли у морского берега для поселения русских келлиотов и каливитов, теснимых греческими монастырями, и для некоторых из братии Руссика, желавших безмолвия. В 1883 году на средства монастыря там был построен соборный храм во имя всех преподобных афонских, и русские жилища стали расти и множиться под покровом Пантелеимоновой обители.

О начале новой пустыни повествуется в дневниках отца Владимира.

«Рассказывал отец Уриил из Фиваиды. В 1870-х годах жил на Евфимиевской келлии иеросхидиакон Лазарь. Множество посетителей беспокоили его, и он пожелал большего безмолвия. По благословению отца Иеронима в апреле 1879 года он поехал на Крумицу вместе с отцом Каллистратом. Осматривали местность и, когда были на месте теперешней Фиваиды, на площадке, еще совершенно дикой, заросшей кустарником и усеянной огромными камнями, отец Лазарь, восхищенный величественным видом отсюда на море и на всю Афонскую Гору, сказал отцу Каллистрату: «Как бы хорошо быть здесь скиту!»

По прибытии же в монастырь он передал о сем отцу Иерониму, который обратил на это внимание и поручил отцу игумену Макарию при случае посмотреть, что это за место. В мае, того же года отец Макарий поехал на Крумицу, взяв с собой отца Уриила, отца Алипия и еще кое-кого. По прибытии на ближнюю арсану вздумал в тот же час побывать на сказанном месте. Взяв спутников и отца Каллистрата, поехал на лодке, а мулов велел туда привести. Кое-как высадились на теперешнюю фиваидскую арсану между камнями. Поднялись с помощью топора к площадке, где теперь скит.

Отец Макарий, осмотрев место и узнав, что есть здесь и вода, хотя и необильная, сказал: «Благословен Бог. Быть здесь скиту» – и велел певчим пропеть стихиры Пасхи, так как было до отдания. Они пропели, и местность эта, конечно впервые, огласилась священным песнопением. Отсюда на подошедших мулах поехали на Крумицу.

Прошло около года, отец Макарий, вероятно, забыл об этом. Но вот отец Уриил, смутившись в монастыре, захотел в пустыню. Отец Иероним отпустил его искать место на Афоне. Но как раз в это время последовало запрещение патриарха Иоакима давать русским келлии и каливы. Тогда отец Уриил выпросил благословение у отца Иеронима построить каливу на самой границе нашей Крумицы с Дионисиатским метохом, на берегу моря. И вот он в июле 1880 года начал строиться. Построил три каливы у моря, а верхняя площадка совсем у него вышла из памяти.

Потом отец Иероним вследствие притеснения от греков благословил и еще кое-кому селиться тут. Первую каливу на площадке построил отец Иларион. Узнав о сем, отец Макарий вопросил отца Иеронима, тот ответил, что это по его благословению, успокоил отца Макария и еще стал посылать понемногу, бедным давал и деньги на постройку калив.

Итак, пустыня стала населяться с 1880 года. Потом был послан отец Нон по его желанию пустынной жизни и заведовал постройками. Первоначально был построен дом на море, потом церковь Вознесения, потом собор во имя преподобных афонских, освященный в 1883 году митрополитом Сербским Михаилом. Отец Каллистрат добавил, что еще прежде отца Уриила ниже отца Игнатия жил монах Николай большебородый, который умер потом на Кавказе, после него Уриил, потом Иларион».

Пустынь эта, названная отцом Иеронимом Новой Фиваидой, стала наполняться иноками и имела строгий устав скитской жизни, написанный отцом Иеронимом. Вот как старец рассказывает сестре о Фиваиде и ее насельниках: «На нашем месте, в пустых горах сотворился по Божию благоволению скит отшельнический; самых бедных и нищих сиромахов уже до 70 калив и есть соборная церковь – чудо, да и только! Это сотворил Бог в четыре года. Живут там самые старые, беспомощные, которые не имеют где главы подклонить; их уже есть до 200... Метелки вяжут и веники – вот какое их рукоделие; мы даем сухари и старую одежду. Вот у нас есть какие полунагие подвижники».

Кроме соборного храма, предназначенного для общей молитвы в субботние, воскресные и праздничные дни, и церкви в честь Вознесения Господня, были построены церковь во имя святых великомучеников Пантелеимона и Артемия и больница на средства старца русской керасийской келлии святого великомученика Георгия схимонаха Игнатия (скончался в 1922 году). Иждивением выходца русской обители святого апостола Андрея Первозванного иеромонаха Антония (в схиме Авеля) выстроена позднее, в 1891 году, двухэтажная церковь Пресвятой Троицы вверху и Святых Апостолов Петра и Павла внизу.

Насельники Фиваиды питались от трудов рук своих при постоянном пособии от монастыря, положенном самим отцом Иеронимом. В субботние, воскресные и праздничные дни им предлагалась монастырем готовая трапеза с горячей пищей. В случае заболевания они пользовались местной больницей на 20 человек, при которой имелась аптека с лекарствами и жил особый врач. Для ухода за церквами и выполнения разного рода необходимых работ в Фиваиде наряду с пустынным житием было учреждено и небольшое общежитие.

Пустынники, в свою очередь, помогали общежитию в общих послушаниях: в разгрузке скитского судна, чистке прудов, сборе маслин и винограда и прочем. Такое соединение двух родов жизни в одном месте благословил старец Иероним для взаимной пользы во исполнение заповеди апостола: «Друг дрýга тяготы ́носите» (Гал.6:2).

Отец Иероним до конца жизни заботился о своих пустынных чадах, которые были постоянными посетителями его келлии и утешали старца «своими частыми докуками», о чем он рассказывал сестре в письмах: «дашь ему рублик, а он тотчас бухнет в землю, да и заплачет, а я и не знаю, что тут и делать... Многие живут в шалашах, зябнут, голодают, но благодарно все терпят, лишь бы удостоиться умереть во святом жребии Божией Матери».

Благотворительность старца простиралась и за пределы Афонской Горы, на окрестное население. Так, во время неурожая в Македонии в 1881 году было роздано бедным людям хлеба, привезенного на монастырском судне из России и закупленного в Солуни, на сумму 10 тысяч рублей.

Постоянно раздавались утварь и книги, а также денежная помощь бедным греческим, сербским и болгарским церквам, посылались им иконы. Заботой и добротой отца Иеронима пользовались многие монастыри и храмы России, часто на самых ее отдаленных окраинах – в Ашхабаде, Сухуме, в кавказских селениях, на Алтае, куда он много посылал, как мы видим из его личных писем и монастырской корреспонденции, пожертвований деньгами, необходимыми вещами и книгами, а также не забывал духовно утешать всех просителей подарками священных реликвий, афонских святынь и икон.

Именно по внушению духовника Иеронима отец Макарий неотступно добивался от своих родителей открытия странноприимного дома, и его просьбы были уважены: в 1850-х годах И. Д. Сушкиным в Туле была устроена странноприимница.

Часто отец Иероним подавал помощь российским благотворительным учреждениям и монастырям на трапезу бедным. «Употребите эти деньги на покупку хлеба для них, а впредь Сам Бог, питающий всех, промыслит о них», – пишет он в Борисовский монастырь. Особенно же старец заботился об устройстве и безбедной жизни в России родных и близких братии Свято-Пантелеимонова монастыря или желающих поступить в обитель. Свою сестру игумению Маргариту он много раз просил принять в Борисовский монастырь родственниц афонских иноков, причем брал обязательство присылать деньги на их содержание.

Среди множества даров божественной благодати Духа Святого, изливаемых Господом на своих возлюбленных чад – подвижников благочестия, есть один Дар, признанный всеми Святыми Отцами как важнейший и особо необходимейший для священников-духовников, тем более духовных руководителей монашествующих – Дар духовного рассуждения. Этот дар признается Святыми Отцами как более великий в своем спасительном значении, чем другие дары – прозорливости, благодатного плача, исцелений по молитвам, чудотворений, изгнания нечистых духов и прочих, коими благодать Святого Духа отмечает и вооружает для особого служения этими дарами людям избранных угодников Божиих.

Собственно, именно наличие дара духовного рассуждения и делает обычного священника-духовника одним из тех, кого все русские православные христиане с благоговением называют старцами – духовными руководителями, осуществляющими свое окормление доверившихся им не просто исходя из своих, пусть и великих, знаний и опыта (что является прерогативой обычных духовников), но сугубым действием в них Духа Святого, открывающего старцам сущность духовных проблем приходящих и указывающего единственно верный путь разрешения этих проблем.

Истинный старец может не иметь дара прозорливости, не исцелять и не изгонять бесов, не пребывать в непрестанном благодатном плаче о своих грехах, но он непременно обладает даром духовного рассуждения, даруемым ему Богом по чистоте и готовности его души принять и нести этот дар как инструмент спасения многих вверившихся старцу человеческих душ. Старец Иероним имел этот великий дар духовного рассуждения, и вместе с ним и прочие вышеперечисленные святые дары. Ниже мы приведем к настоящему утверждению и свидетельства очевидцев.

Старец Иероним был истинным отцом своим духовным чадам: и старцы седовласые, и новоначальные послушники – все равно были ему дороги, зорко следил он за каждой душой и всех руководил ко спасению многоразличными способами: кого строгостью наказания духовного, кого тихостью отеческой ласки, кого возвышением, кого унижением, причем в результате всегда получалось духовное преуспеяние ученика и послушателя его слов.

Дивно было видеть седовласого старца, обремененного жестоким недугом, еле передвигающего ноги, осаждаемого день и ночь жаждавшими излить перед ним свою душу, получить от него врачевство духовное, умиротворение совести. Не только своя братия, но со всей Афонской Горы шли к нему на исповедь ревнители подвигов духовных, ибо он значительно возвышался над всеми афонскими подвижниками даром высокого духовного рассуждения.

Иноки говорили про отца Иеронима: «Пойдем к нему, он решит наше недоумение, ибо его устами вещает Бог». И так бывало на самом деле: вопросы трудноразъяснимые, крайние затруднения совести сразу решал он своим опытным словом, так что приходившим к нему оставалось лишь удивляться свыше данному ему дару духовного рассуждения.

Этот дар он получил еще в начале своего подвига в дивном видении во время четырехлетнего странствования по России со своим единомышленным другом, с которым жили они по заповеди великих старцев, ничего друг от друга не скрывая. По сохранившемуся об этом случае рассказу, раз шли они куда-то, и отец Иероним, тогда еще Иоанн, почувствовал страшные, невыносимые боли в желудке.

От болей он не мог продолжать путь и лег при дороге, а его спутник пошел в ближайшее селение, чтобы принести ему хоть теплой воды. Возвращается – видит, что Иоанн сидит спокойно. «Что чувствуешь?» – спрашивает спутник. «Пожди мало, брате, – отвечает он, – дай мне прийти в себя».

Спустя немного он поведал сему брату как великую тайну, что сейчас видел он въяве апостола и евангелиста Иоанна Богослова, которого благоговейно чтил с детства и которому молился об исцелении схватившего его недуга. Апостол спросил его: «Что с тобою?» Он ответил, что зело болит у него желудок. Апостол посмотрел на него и сказал: «Теперь ты здрав!» И он почувствовал, что боль мгновенно утихла. И сказал ему апостол: «Проси у меня, еще чего хочешь». И дерзнул он просить себе дара рассуждения и слова. «И сие дастся тебе», – сказал апостол Христов и стал невидим.

И действительно, старец Иероним всегда, при всяких обстоятельствах жизни находился, что сделать, что сказать, а его мудрое слово ценилось братией как извещение свыше, и равного ему не было.

«В 1860-х годах приехал на Афон из Рима католический епископ и спросил отца Иеронима, какого он мнения относительно нового католического догмата о непорочном зачатии Пресвятой Богородицы. Отец Иероним спросил его, верует ли он в Евангелие. «Да, конечно», – ответил тот. «Так вот, там есть ответ на сей вопрос». – «Где ж, скажите?» – «В словах, произнесенных Самой Царицей Небесной: Величит душа Моя Господа и возрадовася дух Мой о Бозе Спасе Моем. Если бы зачатие Ее отличалось чем-либо от естественного, то Она не произнесла бы слов о Бозе Спасе Моем, каковые слова могут относиться только к тому, кому нужен Спаситель, то есть зачавшемуся естественным порядком, а не непорочным, как то думают заблудившиеся католики о Божией Матери, предочищенной Святым Духом к приятию Господа». Епископ, лишь только услыхал такое обличение своего заблуждения, немедля встал и ушел из монастыря, не зайдя даже в гостиницу».

«Однажды прибыл на Афон из России некий иеромонах и искал себе духовника, чтобы облегчить свою душу от тяжести греховной. Ему указали на отца Иеронима, который, выслушав того, дал ему епитимию: три года не приобщаться Святых Таин, и не входить в жилой дом ни днем ни ночью, и, где застанет его ночь, там и ночевать. Иеромонах сей исполнил эту епитимию, и в последний день срока вошел в одну келлию, причастился Святых Христовых Таин и послал сказать отцу Иерониму, что исполнил данную им ему епитимию, и затем мирно скончался».

«Некий помещик был долго не верующим в Бога, все приписывал случаю. Но однажды он спасся от смерти, когда лошади его разбили и опрокинули экипаж, под который он попал, но остался жив. Это его заставило задуматься. Он поехал искать разрешения своего недоумения. Прибыл и на Афон и объяснил цель своего приезда отцу Иерониму. Отец Иероним ему сказал, что Промысл Божий ведет его ко спасению, показав ему чудо над ним же самим, но тот не совсем уверился. Затем отец Иероним сказал ему, что неверие его борет демонским насилием, но, если он не будет доверять сим внушениям, тогда может освободиться.

Не веря существованию и самих демонов, он никак не допускал, чтобы могли быть какие-либо внушения от них. Отец Иероним посоветовал испытать это так: когда придут какие-либо недобрые мысли, чтобы он тогда произнес следующие слова: «По заповеди моего духовного отца скажи мне, кто ты?» Так он и поступил. В церкви, когда весьма ему наскучило слушать демонскую брехню, он и спросил, как велел ему старец. И тут же последовал ему ответ: «Диавол я!»

А затем он разразился самою скверною руганью на него от злости, что неожиданно он был связан заповедию и принужден открыть себя, кто он, уверив сам и помещика в своих кознях. Помещик сей, лишь только услыхал это признание и ругань, вышел из церкви, не имея возможности сдержать себя от смеха, как диавол попал в ловушку, и нехотя принужден был признаться. И пока шел помещик к отцу Иерониму, бес вслед все ругал его матерщиной, но лишь только взошел к нему, ругань прекратилась, и он все рассказал старцу.

Отец Иероним утвердил его в существовании демонов и их кознях мысленных, прося его больше не верить таким помыслам, но доверять истине Священного Писания. И так, с Божией помощию, он утвердился в вере в Бога и стал религиозным, а затем по некотором времени он отправился домой в мире».

«Духовник отец Иероним, имея дар внутренней постоянной молитвы, во время оной приходил как бы в исступление. Он рассказывал, что один брат как-то не пошел на бдение, но, став пред Господом, как раб пред Владыкой, простоял целых шесть часов на одном месте в изумлении и безмолвии, как стоял апостол Павел в созерцании Господа. Брат этот был не кто иной, как сам отец Иероним».

«Один из монашествующих рассказывал свой сон, будто все братия собрались для исповеди и по окончании исповеди, выходя от духовника, говорили, что духовник убеждает всех исповедоваться по совести и, елико возможно, ничего не утаивая. Один брат, выходя, говорит: «Погодите ходить к духовнику, ему есть какое-то явление». С этим вдруг открывается все, и он видит, что духовник как бы на воздухе и под ним лучезарные облака. Вслед за тем он поднялся еще выше, и видно, что будто еще светлейший облак спускается сверху и в оном – лицо Спасителя, Который что-то подает духовнику и что-то ему говорит, но видящий слов этих не слышал и не мог рассмотреть, что подает. Тогда видящего объял страх великий, и он в ужасе проснулся, имея на себе власы поднятые, или, как говорится, стоящие дыбом».

«Однажды во время молитвы отцу Иерониму пришла мысль: «Как благодать Божия поддерживает человека во время искушения?» Тогда вдруг явился в его келлии страшный бес ростом до потолка, стоящий в углу. Отец Иероним взглянул на него и лишился чувств. Падая навзничь, услыхал голос: «Вот так благодать Божия поддерживает человека!» И при этом его кто-то взял сзади под руки, не допустив удариться о пол, и поставил на ноги в чувстве».

«Старец по ночам почти не спал и по причине беспокоивших его болезней, и для более удобного упражнения в молитве. Однажды ночью, ходя по келлии с четками в руках, он вдруг видит, что потолка в келлии как бы нет и перед ним стоит исполинского роста страшилище. В страхе и ужасе от необычайного видения он, по словам его, только при помощи благодати Божией мог удержаться на ногах. Страшилище тотчас исчезло». Рассуждая о сем, старец полагал, что это было ему вразумление за то, что он иногда слишком легко относился к братским смущениям от страхований, не считая их за что-либо серьезное.

«Рассказывал отец Макарий после кончины отца Иеронима, что один приезжий архимандрит однажды внезапно взошел к отцу Иерониму и тотчас же быстро вернулся от него назад, ибо испугался, увидев отца Иеронима, стоящего на молитве на воздухе как бы на аршин от пола. Отец Иероним забыл запереться, хотя всегда запирался [при молитве].

Отец Иероним при молитве отдавался всему чувству, каковое им овладевало; когда плакал, то с рыданием, а иногда в радости ублажал Господа, о чем и говорит отец Макарий. Отец Макарий, не вынося его плача и стенания, уходил тогда спать в другую комнату, чтобы из-за стены не слышать этого».

«Силу молитв отца Иеронима приходилось многим из братии испытывать. Иеромонах Михаил при поездке Черным морем был однажды застигнут ужасной бурей, и опасность была столь велика, что не осталось надежды на спасение. Он мысленно стал молиться и ночью прилег на палубе. Видит во сне на пароходе отца Иеронима, и буря прекратилась.

Другому отъезжавшему монаху отец Иероним по просьбе того дал в благословение старую свою схиму, и тот всегда призывал его молитвы. Однажды случилось быть ему в опасности, он в скорби присел и как бы задремал днем. Видит пред собой отца Иеронима, который благословил его, и он сейчас же очнулся. Смотрит – отца Иеронима нет, а опасность мгновенно миновала.

Однажды сей монах заболел и видит, что не в состоянии продолжать нести послушание, и стал скорбеть о сем. Видит во сне отца Иеронима, находясь с ним как бы в большой толпе. И вот толпа стала теснить их, и отец Иероним как бы повалился на него, а потом, наоборот, толпа стала с другой стороны их обоих пятить, так что сей монах повалился на отца Иеронима и оказался в распростертых его руках лежащим. «Батюшка, я думал, что я вас держу, а теперь вижу, что вы меня держите», – сказал ему, а отец Иероним ответил: «То-то!» Эти слова Старца были ему ответом на его мысли, что-де он поддерживает на своем послушании обитель.

Неоднократно являлся во сне он этому монаху в разных чрезвычайных также случаях и болезнях, а много было разных случаев, которые здесь не записаны».

«Отец Амплий – из раскольников. Был в Иерусалиме, где наместник патриарха усовещевал его принять Православие, но он ему не поверил, а за молитвы отца Иеронима обратился».

«У нас (в Пантелеимоновом монастыре) не редкость – явление умерших братий кому-либо из живущих в обители и возвещение о своей загробной участи. Так, последний из числа почивших в Великий пост (жил в обители 40 с лишком лет) наяву вошел к одному из братий, читавшему святое Евангелие, и между ними произошел такой разговор: Читавший: «А, отец Авраамий! Откуда ты? Ведь ты помер?» Вошедший: «Хотя и помер, но жив, как видишь. Я пришел поблагодарить старцев и братий за их молитвы о всех нас, ныне отшедших. Хотя и трудновато было проходить мытарства, но за молитвами обители, наипаче же милосердием Богоматери и предстательством святого Пантелеимона, все мы благополучно прошли оные и упокоены Всеблагим Господом. Особенно мне много помогли молитвы отца Иеронима, который во время отпевания моего усердно молился за меня, а когда выносили на могилу тело мое, он, несмотря на свои сильные недуги, положил за меня в келлии своей несколько земных поклонов, оказавших мне защиту от нападок вражиих».

«Однажды пришло отцу Макарию желание спросить отца Иеронима об одном предмете, и он, лишь только взошел к нему, как отец Иероним стал сам без вопрошения рассказывать ему об этом, как бы отвечая на мысль его. О сем отец Макарий сообщил после смерти отца Иеронима».

«Отец Аркадий рассказывал, что у одного из монахов, жившего за алтарем Покровской церкви, была частица (он носил ее при себе) святой мученицы Иулиании. Был он помощником садовника и, чтобы жить поближе, попросил себе келлию близ малой порты. Отец Иероним благословил, и он стал перебираться. В эту же ночь во сне видит: приходит святая мученица Иулиания, велит наклонить ему голову и читает разрешительную молитву, кончила и стала невидима. Он объяснил сон отцу Иерониму. Тот, выслушав, сказал: «Готовься к смерти, это тебе предвестие». Монах, как должно, исповедался, однако продолжал перебираться. И вот, неся одеяло и прочее, он как-то оступился на лестнице у алтаря Покровского собора, запутался в одеяле, упал вниз головой и тут же помер».

«Фома Прокопьевич Чернокрылюк, киевской губернии города Василькова, из мещан, будучи 30 лет, в 1833 году отправился в Иерусалим, где жил два года в Феодоровском монастыре хлебником и портарем. Спустя год прибыл с Афона в Иерусалим отец Иероним (бывший тогда Иоанникием) с сопутниками. Проживши с ними год и вместе приехав на Святой Афон, Фома Прокопьевич поместился в 1839 году в монастыре Ставроникита и чрез шесть месяцев принял рясофор, назван Фотием, имел духовником отца Прокопия, но слушал наставления более отца Иеронима, жившего тогда на келлии.

Из Ставроникиты поступил в Есфигмен. В Есфигмене он не захотел нести укорений от братии и скоро, чрез девять месяцев, вышел, хотя духовник и советовал ему оставаться или, по крайней мере, поступать в какой-нибудь общежительный монастырь. И он поступил в Каракал, где игумен полюбил его, как человека рабочего, сильного, и ему все нравилось. Он пришел к духовнику отцу Иерониму, хвалился своею жизнию, на что тот ему сказал: «Если хорошо, тогда живи». Воздерживался он там и постригся в схиму.

Но спустя немного он опять пришел к старцу и говорит: «Не могу укорений и поношений терпеть». Но старец говорит: «Терпи, тебе нужно; вот ты там не жил, в другом месте не захотел, но ecли теперь пойдешь, то Бог тебя накажет, он попустит сатане колотить тебя». Это слово испугало его, и он пошел. Но, смутившись, вышел из монастыря, уже не придя спроситься. Но тут уже поразил его демон, начал видимо колотить. Чрез несколько месяцев он приходит в монастырь наш.

Старец, увидавши, что у него рот на боку и искривлено лицо, спросил: «Что с тобою?» – «Да вот что ты говорил, то и случилось! Демоны теперь колотят часто». Упрекнув его отечески, старец сказал: «Есть средство избавиться от этого, иди и соблюди заповедь; не пей вина и раки, не гневайся, не услаждайся блудными помыслами и не нюхай табака, но если не соблюдешь, то с тобою будет еще хуже! Если теперь бьет через неделю, через две, то будет бить каждодневно по два, по три раза».

Он пообещал, но не соблюл, и как скоро преступил одно, то демоны стали колотить по нескольку раз. И так бывало, что лишь разгневается на кого-то, сейчас же нападают демоны и бьют, или: лишь насладится блудною мыслию, или напьется вина, тут же нападали демоны и били его. Когда он вышел на Карею, жил бедственно, валялся на куче сора, без призрения, забытый всеми, как зверь. Это продолжалось шесть лет. Тут начальство усмотрело, узнали, чей он, и, узнавши, велели игумену Каракала взять своего монаха и, взяв его, поместили за монастырем в келейке, где он проводил страдальческую жизнь два года. За воздержание Господь избавил его от всего, и у него теперь только нога и рука левой стороны не владеет».

«Когда духовник Иероним благословил мне поехать в Иерусалим с иеромонахом отцом Иеронимом, родственником духовника, тогда, дня за два до отъезда я прихожу к нему, а он и говорит: «Зачем ты так рано едешь в Иерусалим и зачем спешишь?» Я ответил: «Как же, батюшка, нужно, чтобы успеть ко второй неделе, все поклонники из Иерусалима отправляются в Назарет». А он посмотрел на меня и говорит: «Да ты в Назарет не попадешь!» Я опять говорю: «Как, батюшка, не попаду? Я затем и спешу, чтобы везде побывать». А он подходит ко мне и, слегка ударив меня правою рукою по плечу, говорит, приклонившись к уху: «Там увидишь, увидишь!»

И что же? Приезжаю благополучно в Иерусалим, подходит вторая неделя, назначают выезд караваном в четверток до 500 человек. А я вздумал во вторник сходить в Горнее. Возвращаясь в тот же день оттуда, при выходе из Горнего на гору я очень устал и вспотел, а тут случился пустой колодезь. Я сел отдохнуть и скоро почувствовал, что у меня чешется левая щека. Я спросил товарищей: «Что, у меня щека красная?» Они говорят: «Да». Тогда я понял, что это «рожа».

Прихожу в Иерусалим прямо к доктору, и он говорит, что это «рожа», и дал мне мази. На другой день прихожу к нему и говорю: «Что, мне можно ехать в Назарет?» А он говорит: «Не то что в Назарет, а вам и на воздух нельзя выходить, а приходите к нам в больницу». Пришедши в оную, я пролежал 11 дней в ней, а в это время поклонники все почти уехали в Назарет, мне после уже не с кем было ехать, хотя я и выздоровел. И так сбылось пророчество блаженного батюшки – отца духовника Иеронима. Возвратясь на Афон, я стал говорить о сем духовнику, а он только улыбнулся и сказал: «Ну, то-то и есть!»

«В бытность здесь архимандрита Антонина (Капустина, впоследствии настоятеля Русской Миссии в Иерусалиме, много потрудившегося для Русской Церкви в Святой Земле) в 1860-х годах он спросил у отца Иеронима, нет ли у него какого из жизни случая, как действует благодать Божия, полученная человеком в Крещении. Отец Иероним отвечал: «Да разве вы, отец архимандрит, никогда этого не ощущали?» «Нет», – отвечал тот. «Но не было ли когда желания помолиться или само не приходило ли умиление когда?» – «Да, это иногда бывает». – «Так вот это самое и есть действие благодати Божией». – «А как можно в этом убедиться?» – «Благодать Божия сама приходит, так же и уходит, и ее невозможно ни вызвать, ни отогнать, но она овладевает человеком без его ведома, когда Господь восхощет».

На другой день отец Антонин поехал в сопровождении отца Макария по Горе, и лишь только они поехали, отец Антонин начал плакать и плакал всю дорогу до возвращения домой. Приехавши, отец Макарий тотчас рассказал отцу Иерониму о плаче отца Антонина. А отец Иероним рассказал отцу Макарию о том разговоре и что плач этот был в удостоверение того, что объяснение отца Иеронима о проявлении действий благодати Божией в человеке, получившем оную в Крещении, было истинное. Отец Антонин при свидании с отцом Иеронимом сказал ему: «Представьте себе, отец Иероним, на меня во всю дорогу напало пьянящее умиление». Отец Иероним ответил ему, что это и есть то самое действие благодати Божией, которое он и не вызывал, но и не в силах был прекратить».

Почти полвека провел старец Иероним в духовничестве в Пантелеимоновом монастыре и стал видимо близиться к закату своих дней. Видели это присные его ученики, трепетали при мысли его лишиться и усугубляли молитвы свои о продлении его жизни для духовного их блага. Три последних года старец очень часто болел, редко когда мог выходить из своей келлии. В параклисе преподобного Сергия Радонежского, находящемся возле его келлии, ежедневно совершались для него богослужение и поздняя Божественная литургия, где он часто причащался Святых Христовых Таин.

В Покровском соборе с великим трудом, поддерживаемый келейниками своими, он мог бывать только раз в году – на святую Пасху, причем в последний праздник Пасхи в собор его, как он упоминает в письме, «Возносили на носилках». Когда он уже не мог бывать в храме, то слушал службу по телефону, который провели к нему в келлию. Несмотря на тяжкие страдания, он не прекращал духовнических трудов. Раздачу милостыни нищей афонской братии не оставлял и по своему обычаю лично ею распоряжался в своей келлии, как бы плохо себя ни чувствовал.

«Я каждый день умираю, – говорил старец Иероним. Видимо, ожидая каждый день смерти, в 1882 году он составил духовное завещание. В том году его здоровье было особенно плохо, о чем он писал сестре 7 декабря: «Я был тяжко болен и думал умереть, со всеми простился, и, наконец, маслом соборовали, и я уже ожидал смерти. Но братия мои опечалились этим и от горести сердца восплакались все и возопили ко Господу о моем выздоровлении и продлении еще моей жизни, и милостивый Господь услышал вопль их, и я теперь выздоравливаю, и они возрадовались, что я еще оставлен здесь с ними пожить. Но надолго ли? Бог весть. Пора уже и умирать».

Отец Макарий старался всегда быть рядом с батюшкой. «Отлучаться из обители по текущим обстоятельствам не могу, а всего более при исчезающем здоровье батюшки отца Иеронима, который с 23 ноября посетил только церковь в Великий Четверток, а потом, походил несколько дней Пасхи и опять засел; оставить его, все равно что лишиться своей жизни, – пишет он в 1883 году».

«Под 20 июля 1883 года пред бдением святому пророку Илии, – рассказывает отец Макарий, – мне пришлось побеседовать с отцом духовником Иеронимом о его тяжкой болезни. Он мне сказал: «Такой толчок я получил в сердце, что не могу ни спать, ни лечь, ни сесть». На вопрос мой, отчего это произошло, он ответил: «Да на днях сряду несколько дней я таковые получал духовные утешения, что и выразить не могу. За премногие откровения таинств при сознании своего ничтожества я так плакал, что, кажется, этим повредил себе, и какой исход болезни будет, Бог весть». – «От чего начались утешения?» – «От молитвы. Преимущественно молился об обители, чтобы Господь сохранил ее общежитие до Второго Своего пришествия и дал бы уразумение последующим родам сохранить цело и невредимо от тех искушений, каковые разоряют общежитие».

На вопрос: «Получили ль что?» – отец духовник, долго помолчавши, ответил: «Я не смел этого вопрошать, мое дело – просить, ибо Даяй молитву молящемуся дал и моему недостоинству сию молитву – молиться о любезном мне общежитии и братстве». Спросил и я, грешный, а о мне-то батюшка молится? Он отвечал мне так сладко и умиленно: «Да за кого же мне более молиться, как не за тебя? Ты мне заменяешь и родителей, и брата, и друг духовный». Я был так обрадован, ибо ожидал этих слов уже несколько лет, но не получал».

«Отец Макарий, будучи сильно привязан к отцу Иерониму, весьма опасался его скорой смерти, и всегда бывало, когда тот чуть заболеет, приказывал тотчас же собираться всем братством в Покровский храм на молебен по ударе в колокол», – пишет один из свидетелей того времени. Другой сообщает:

«Молебен с сугубыми прошениями о здравии старца возглавлял отец Макарий, или в храме совершалась общая четка: диакон, стоя на амвоне пред иконой Спасителя, громовым голосом возглашал: «Господи, спаси и помилуй отца нашего иеросхимонаха Иеронима!» Все братия одновременно мысленно повторяли, совершая поясной поклон. И невозможно было в это время отклониться умом или сердцем от единого вопля, исходившего от всего внутреннего и внешнего существа молящихся».

«Отец Иероним по выздоровлении говаривал, что ему надо бы умереть, но братия не дают, умоляя Господа и Пречистую Его Матерь оставить его еще пожить. Он страдал часто приливами крови к голове и сердцу, а также от грыжи, с которой вышли наружу и кишки, так что до колен оная у него висела и у него ежедневная была боль от прохождения чрез кишки пищи, причиняя ему судороги и спазмы в это время, почему он мог вкушать лишь только самую легкую и негустую пищу, но и тогда очень мало вкушал. «Я бываю сыт только тогда, когда ем горох», – говорил он».

Весной 1885 года старец снова был очень болен: «Я... уже готовился к смерти, но Господь ради грехов не принял меня к Себе и еще тянет нить моей жизни, хотя бы немного потрудился в болезни телесной». В последние месяцы он часто говорил своим ученикам, что жить ему уже осталось недолго, и запретил им молиться о продлении его жизни. Еще в 1868 году старец был пожалован русским государем золотым наперсным крестом, украшенным драгоценными каменьями, он его не носил, но благоговейно хранил как знак монаршей к нему милости. Теперь этот крест он велел отдать в ризницу обители, причем благоговейно к нему приложился, как бы прощаясь с ним навсегда. Замечено было келейниками старца, что он, как бы собираясь в дальний путь, все в келлии приводил в порядок, расставлял по местам, и сам был сосредоточен и задумчив.

С осени 1885 года стал он особенно сильно изнемогать. 1 октября, на праздник Покрова Пресвятой Богородицы, старец с великим трудом вышел в собор на Божественную литургию, выстоял ее и причастился в алтаре Святых Таин, и это было последнее его посещение Покровского храма, им же сооруженного и благолепно украшенного.

Во вторник, 29 октября, в 3 часа ночи старец почувствовал сильную подреберную боль с тошнотой, продолжавшуюся до 7 часов. По его требованию был вызван монастырский доктор, которого он просил чем только возможно облегчить его болезненное состояние. С помощию Божией и медицинских средств боль успокоилась.

Так начались последние, предсмертные мучения многострадального отца Иеронима, завершившие весь его мученический подвиг, который он сам вымолил себе у Бога еще в самом начале своей монашеской жизни, прося – дабы, пострадав здесь, там быть помилованным. Велики были его страдания. Но и великую благодать имел он от Господа, с помощью которой и дерзнул он испросить, а затем и переносить эти страдания.

И вероятно, эта благодать была подобна той, которую получали во время своих страданий святые мученики, ибо, по учению святых отцов, если душа и тело полны благодати, как было у мучеников, то тело желает страданий, что выразил мученик Евстратий словами: «Господи! Мучения сии суть радость рабам Твоим!» Может быть, поэтому по мере приближения к смерти он все меньше и меньше жаловался на свои болезни, как мы видим в письмах к родным, упоминает только о «ревматизмах», а затем уже и совсем не говорит о них, потому что они стали для него необходимой потребностью для привлечения благодати, которая нестерпимые болезни делает легкопереносимыми.

Последние дни жизни старца и его последнюю, предсмертную болезнь описали отец Макарий и монастырский доктор монах Иннокентий. Мы следуем их скорбному рассказу:

«В последующие дни, после 29 октября, сильная боль в животе с рвотой возобновлялась, вследствие чего старец сильно ослабел. 3 ноября было бдение всем святым бессребреникам, во время которого опять открылась рвота и появилось стеснение в груди. Как всегда в таких случаях, отец Макарий немедля явился к батюшке, так как ему постоянно докладывали о состоянии его здоровья. Отец Иероним дал ему благословение и на вопрос, как его здоровье, ответил, улыбаясь: «собрались было умирать, да вот опять отдумали, но очень трудно и невыносимо тяжело, и нет надежды на выздоровление».

«Ну, полно нас пугать», – ответил отец Макарий. А старец сказал: «кажется, уже пришел срок этим пуганиям». На это в утешение ему отец игумен сказал протяжно и внятно: «Упование мое Отец, прибежище мое Сын, покров мой Дух Святый». На сие духовник ответил: «Буди воля Божия». И, чтобы более не опечаливать чувствительного к его болезням отца Макария, переменил разговор, как и всегда это делал.

В ночь на 11-е боль у него немного утихла. В этот день кое-кого принимал к себе из своих братий и пустынников. Достойно и то удивления, что при такой трудной, тяжкой болезни, спазматической нервной рвоте старец всеми мерами старался душевно быть спокойным, вследствие чего частенько говорил между приступами болезни разные тексты из отеческих писаний, как-то: о святом Макарии Египетском, о разлучении души его с телом, о смущении души бесами на мытарствах и о возражении святого Макария бесам.

Так, он говорил, что святого Макария боялись бесы, когда Макарий был жив, а когда он помер, душу его несли по воздушным мытарствам святые Ангелы. Тогда вослед ему кричали бесы: «Избежал еси, Макарий, рук наших!» – желая этими словами ввести святого в горделивое мнение на воздушных мытарствах по смерти. Но Макарий смиренно отвечал им: «Нет еще, не ушел», пока не переступил последнее мытарство и узрел Господа на Престоле, тогда воскликнул к бесам: «Теперь воистину избежал рук ваших!»

Потом старец говорил о переходе в загробную жизнь, что она, по слову святых отцов, есть непостижимое таинство, установленное Богом, а потому человеку не следует очень смущаться этим обстоятельством, а только, разумеется, устрашается наша греховная плоть. Да это по природе и естественно, ибо и Богочеловек в последние дни земной жизни говорил: «Прискóрбна есть душá Моя́ до смéрти» (Мф.26:38), потому что этим завершается земное странствие человека.

В последние дни перед смертью старец говорил мало и кратко, но многое в его словах заключалось, например: «Братия и чада моя! Старайтесь по силе возможности угождать Господу. Никто не может унизить Бога, а огорчить и оскорбить Его мы можем, потому и ангелы, не соблюдшие своего повиновения и подчинения Богу, наказаны вечным разлучением от Бога не за точность службы, а за уклонение от Создателя. Так и нам должно неуклонно всегда умственно взирать к Богу. Скажу вам, чада, о себе, грешном вашем духовнике.

Я всю жизнь мою старался по силе возможности угождать Господу, как в молитвах, так и в делах. Первая моя молитва была такая: «Помяни, Господи, ненавидящих и обидящих нас и творящих нам напасть, прости им и нам вся согрешения», потом за Царя и весь царственный дом, за обитель с братией и благодетелей. А как принимаемо и угодно все это Святой Троице, мне неизвестно». При этом слезы неудержимо лились у него из глаз.

Находящийся при нем N., видя его плачущим, говорил ему: «Батюшка, вам, вероятно, очень трудно?» – «Да, чадо, очень сильную чувствую боль, потому и слезы льются из глаз, и я не в состоянии удержать их». При этом, говорил он об умной Иисусовой молитве, что во время болезненного состояния человеку немалого труда стоит удержать умную сердечную молитву не развлеченной в духовных чувствах и в беседе с Богом, ибо ум человека, как бы соболезнуя недугу телесному, всегда находится около того больного места, которым страдает человек: «Так в настоящее время у меня сильная многосложная болезнь отвлекает от умной молитвы ум».

При этом говорил он со слезами на глазах слова молитвы: «Помилуй мя, Господи, помилуй мя, всякаго бо ответа недоумеюще...» А затем: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей...» – и прочие, и потом говорил: «Господи, Ты Сам страдал плотию за искупление рода человеческого, а равно и за меня, и веси немощи человеческие. Помози мне, Господи, понеже от болезни душею и телом изнемогаю».

В третьем часу ночи доложили ему о приезде иверского доктора, он же переспросил, какой доктор. Когда же повторили, что иверский доктор, на это он ответил: «Моя совесть немирна, и я не могу его принять, нужно молиться Богу и на Него надо возлагать надежду, а не на доктора. Да хорошо ли вы поступили, не спрося благословения у меня, старца вашего и отца, столько лет руководившего вас?» На сие последовал ответ: «Простите нас за это, батюшка, отец игумен и братия, движимые сыновнею преданностию и любовию к вам, так поступили». «Я это понимаю, – сказал он, – но скажите отцу игумену, что я не желаю принять доктора».

Когда же стали просить и говорить ему, что не совсем хорошо будет для обители и в особенности братия будет делать разного рода замечания и упреки отцу игумену. На это он, соглашаясь, сказал: «Разумеется, нельзя не принять, хотя для блезира, только завтра, после поздней литургии».

Около 7 часов ночи, в конце бдения, последовало Елеосвящение, на что предварительно отец игумен испросил благословение у духовника. Елеосвящение совершал сам отец игумен с шестью иеромонахами в церкви преподобного Сергия, а помазывать его ходили в келлию.

По окончании читаемой отцом игуменом из Требника молитвы: «Царю Святый, Благоутробне, Милостиве Господи», когда служащие иеромонахи держали над главою духовника Евангелие, он, встав на ноги (братия под руки поддерживали его), сказал вслух внятно: «Благословите, отцы святые и братия, и простите меня, грешного, аще чем кого оскорбих». Это повторил трижды. После елеосвящения, сего душевного и телесного благодатного врачевания, заметно почувствовал облегчение и мог заснуть, и рвота отчасти прекратилась.

В третьем часу утра 13 ноября старец сказал, что «теперь могу принять иверского доктора, который не замедлил явиться к нему. После обычных приветствий доктор спросил духовника о состоянии и причине болезни. Он объяснял отчасти сам, хотя тихим голосом, но подробно. Выслушав объяснение, доктор попросил раскрыть грудь и живот, при этом освидетельствовал и грыжу, которая величиною была с человеческую голову, вслед за сим назначил внутреннее послабляющее средство, которое сей же час было приготовлено в аптеке. Давал лекарства сам доктор.

В продолжение этого дня отец игумен почти безвыходно был у старца, братия почти все, от иеромонахов до послушников, предчувствуя скорое разлучение с любвеобильнейшим духовным отцом, приходили к нему, прося прощения, и, получив от него благословение, уходили со слезами на глазах. Некоторые из братии говорили ему тихо на ухо: «Батюшка, аще вы преставитесь от сей жизни ко Господу, то мы без сомнения веруем, что вы получите милость и дерзновение у Пресвятой Троицы, тогда помяните и нас, духовных чад ваших.

На это он со слезами говорил: «Так, чада, молитесь о мне, и я, аще получу благодать и милость у Господа, то непрестанно буду молить Господа о вас и вообще о всех духовных моих чадах и обители, дабы благодатию Божией избавиться нам вечных мук и получить вечная благая, идеже все святые пребывают. А о мне не скорбите, ибо вместо меня остается отец Макарий. Господь умудрит его утешать, назидать и управлять братиею. Вы почитайте его, как старца, любите, как отца и игумена, ибо он имеет благодать от Бога и чрез него вы получите спасение души».

В тот день, в празднование памяти святителя Иоанна Златоуста, старец часто повторял и известные слова его: «Слава Богу за все». Вечером в сей же день родственник духовника отец Иероним снова пришел и, взявши благословение, стоял у кровати и плакал. Духовник сказал ему: «Теперь мне лучше. Отец Иероним ответил: «Слава Богу, что вам получше». Во втором часу ночи приходил посетить его старец-иеросхидиакон отец Иларион, грек, со старшими из греческой братии. При свидании разговор был у них по-гречески и во время оного оба старца плакали довольно трогательным плачем.

Зазвонили к утрене. Состояние отца Иеронима быстро ухудшалось. Отец Макарий, читая утреню у себя в келлии, часто навещал его: «Как вы, батюшка, себя чувствуете?» «Неизъяснимые боли в животе, – отвечал он. – Имеем надежды на щедроты Божии, а терпеть не хочется и такой болезнишки, а обетованные нам щедроты-то Божии велики». Отец Макарий напомнил ему, как святой великомученик Евстратий, водрузив жезл, сказал, что все страдания его, как бы ни велики были, но недостойны против той награды, какую воздаст Господь за терпение их.

Батюшка прибавил к этому: «Да, он и в железных сапогах был с гвоздями... Но да будет воля Божия». И продолжал: «Вероятно, диавол выпросил у Бога такие мне болезни за мои грехи и за чужие, чтобы довести меня до ропота». И начал говорить некоторые псалмы: «Не остави мене, Господи Боже мой» и другие подобные.

Боли усиливались, он вдруг говорит: «Что тут делать?» Отец Макарий сказал: «Упование мое Oтец…» и прочее, а также: «Все упование мое на Тя возлагаю», а он ответил: «Сколько могу, непрестанно повторяю это». И прибавил: «Неизъяснимая болезнь, не знаю, как находятся те, кто при таких обстоятельствах не имеет руководства для себя ни из Священного Писания, ни из отеческих преданий. И заключил: «Господи, помилуй нас!»

Во время утрени приносили к нему икону Божией Матери «Избавительница» и мощи святого великомученика и целителя Пантелеимона, к которым он прикладывался с таким благоговением и умилением, что присутствующие братия, смотря на него, удивлялись. Через некоторое время после святых мощей была принесена из Покровского собора чудотворная Иерусалимская икона Божией Матери, к которой он прикладывался с особенным благоговением и слезами.

«В это время, – повествует монах Пантелеимон, – стоял я в притворе Покровского собора, и во всю утреню борола меня одна мысль: «Как бы мне удостоиться получить еще последнее благословение от батюшки отца Иеронима», хотя я уже простился вместе с прочими отцами и братиями и получил благословение еще с вечера. Эта мысль так сильно беспокоила меня, что я даже терял внимание к чтению и пению утрени.

Рядом со мною стоял какой-то молодой монах. (За многочисленностью у нас братства мы почти и не все знаем друг друга по имени, а только после смерти каждого мы обязаны знать для поминовения и моления о усопшем.) И вот этот монах обращается ко мне и говорит, указывая на себя: «Как я счастлив! Я сейчас нечаянно попал к батюшке Иерониму. Отец игумен внес к нему чудотворную икону Божией Матери «Избавительница», и тут же вслед за ним и я вошел и принял от него благословение».

Этим он еще больше возбудил меня, как бы обличая мою мысль, с которой я боролся всю утреню. После этого прошло не больше как минут десять, смотрю – из середины Покровского храма проходит чрез этот же притвор довольно немалого роста Женщина, одетая в обширное розовое платье, кушаком подходящего цвета препоясана, на голове виднелась белая монашеская наметка, а за Ней следовал среднего роста монах в обычной своей черной одежде.

Когда они прошли, я спросил этого молодого монаха, видел ли он, Кто сейчас прошел мимо нас? Он ответил: «Иерусалимская Божия Матерь». Сделал малую паузу, потом прибавил: «Понесли к батюшке Иерониму». А когда я увидел эту Женщину, то пришел в такое смущение, что чуть не крикнул во всеуслышание: «Откуда здесь взялась женщина?!» Но, не знаю, почему-то удержался.

И так я оставался до конца утрени еще в большем смущении духа, недоумевая, что со мною случилось. Это было после 9-й песни канона. И по окончании утрени я все-таки исполнил свое желание: хотя и трудными путями, но вошел в келлию батюшки и взял от него благословение, поцеловал его руку. Он хотя сидел и слаб был, но в сознании».

В 2 часа дня снова заходил к нему отец игумен. Бывших в это время у духовника некоторых из братий попросил выйти из келлии, и, оставшись вдвоем, беседовали с полчаса. О чем была у них беседа – это осталось тайной. Потом братия начали приходить прощаться со старцем и уходили скорбные, печальные и в плачевном состоянии духа. Так продолжалось прощание братии с духовником до последней минуты его жизни.

Невыразимые терзания в животе усиливались. Опять позвали доктора. В это время отец Макарий вышел, чтобы написать телеграммы, просить святых молитв о выздоровлении старца, послать милостыню по монастырям. Тут прибегает келейник старца отец Филарет и поспешно докладывает: «Пожалуйте поскорее к батюшке. И добавил: «Кажется, нас батюшка оставляет».

И действительно, к исходу третьего часа приблизилась к концу и жизнь земная отца Иеронима. До последней смертной минуты был он в сознании, часто со слезами говорил: «Господи, помози мне, я от трудной телесной болезни изнемогаю, и силы мои душевные и телесные истощаются, и опасаюсь, дабы не возроптать на свою нестерпимую болезнь и не погрешить в этом пред Тобою, Создателем моим».

В последние, предсмертные минуты говорил еще что-то, но весьма тихим шепотом, и трудно было понять. И только ясно сказал: «Слава Богу за все». Потом тихо начал склоняться на правую сторону и ровно в 3 часа дня (9 часов утра по-европейски) 14 ноября, лежа на руке отца Макария, с несколькими вздохами тихо и мирно преставился ко Пресвятой Троице Великий Старец, поучавший простыми своими внушениями и светлостию своего ума множество духовных чад своих, которых имел, помимо своей обители, почти пол-Афона.

Руководитель и управитель, духовный отец наш иеросхимонах Иероним лежал на руках плачущего и рыдающего отца игумена. И все присутствовавшие при этом братия предались неумолкающему плачу и рыданию об отце духовном и руководителе своем. В это время, по свидетельству некоторых из братии, было знамение Божие: огонь небесный и звезды дождем с неба падали. Дувший до того со страшной силой ветер вдруг стих, и тишина мертвая настала.

О кончине старца оповестили братию 12 ударами в большой колокол. В продолжение полутора часов братия прощались со старцем, лежащем на смертном одре. По окончании прощания усопшего сфотографировали.

В шестом часу дня начались приготовления по обычаю монашескому. Омывал тело старца сам отец игумен губкой с теплой водой, но, без сомнения, омывал он не водой, а своими слезами. Облачал также отец игумен, и ему помогали казначей, лекарь и больничар. Вначале надели рубашку, прочее белье, чулочки и башмачки, потом подрясник, опоясали поясом, надели схиму, аналав, мантию, камилавку, наметку, епитрахиль, в руку вложили четки.

Лицо и руки оставили открытыми. По окончании опрятания тела последовала заупокойная лития, которую совершил отец игумен с некоторыми иеромонахами. Затем последовал вынос тела с плачевным, печальным, душетрогательным пением «Святый Боже» в Покровский собор.

В Покровском соборе обители назначено было над почившим отцом Иеронимом непрестанное чтение святого Евангелия. Народу было очень много: со всей Святой Горы стеклись иноки и пустынножители отдать последний долг своему наставнику, кормильцу и благодетелю, так что в это время их насчитывали в обители около тысячи человек. Собор был постоянно открыт, и люди днем и ночью входили в него, чтобы поклониться новопреставленному старцу и облобызать его хладную десницу.

Многие навзрыд плакали, вспоминая великую милость к ним и доброту старца. «Кто нас теперь накормит и оденет? – говорили иноки-сиромахи, толпясь вокруг мертвого тела старца. – Не стало нашего отца-кормильца, к которому всякий шел свободно со своей нуждой и всегда получал от него ее удовлетворение».

16 ноября, в субботу, было погребение старца. Накануне было совершено заупокойное всенощное бдение в Покровском соборе обители, где стояло тело. В день погребения Божественная литургия была совершена в соборе Святого Великомученика Пантелеимона митрополитом Пентапольским Нилом с большим собором священнослужителей, а в Покровском соборе – игуменом архимандритом Макарием, тоже со многими сослужащими. После запричастного стиха в Покровском соборе русский иеросхимонах Парфений, постриженик Руссика, потом бывший настоятелем Переяславского Макарьевского Полтавской епархии монастыря в России, сказал красноречивое надгробное слово, в котором живо описал добродетели почившего старца и всю скорбь русских афонских иноков от его потери.

В это время братия начали прощаться с почившим своим духовником, поднялся плач и вопль, заглушивший слова проповедника и ясно свидетельствовавший, чем был для всех почивший. За братией пошли прощаться с телом старца и бывшие в обители мирские поклонники, в числе которых один одержимый припадками беснования начал сильно кричать и упираться, так что насильно был подведен и приложен к руке усопшего, после чего сразу успокоился и стал усердно молиться.

По окончании Божественной литургии в Покровском соборе была соборне совершена лития на вынос тела в нижний собор святого великомученика Пантелеимона, причем бесноватый опять начал неистово кричать, поминая некую Анастасию и укоряя ее, что его сюда пустила и что здесь его душат. Едва смогли его снова подвести к телу старца и приложить к его руке, после чего он опять успокоился, стал молиться и креститься, и когда понесли тело старца в нижний собор, то сопровождал его, придерживаясь за конец холста, на котором несли его иеромонахи.

В соборе Святого Великомученика Пантелеимона встретил шествие митрополит Нил с сослужащими, и началось отпевание, во время которого отец Макарий сказал трогательное слово, не раз прерывавшееся его слезами и ясно свидетельствовавшее, чем был почивший для него и что потеряли он и вся его святая обитель. Когда началось последнее целование усопшему, тогда плач и вопль так усилились, что покрыли собой церковное пение. В это время другой поклонник-мирянин, тоже одержимый беснованием, взвизгнул и начал метаться, но, приложенный к руке усопшего, успокоился. До 80 иеромонахов, 20 иеродиаконов участвовали в отпевании, которое вместе с литургией продолжалось около семи часов.

Положили тело отца Иеронима внутри монастыря, подле алтаря главного собора обители Святого Великомученика Пантелеимона, в той самой могиле, где некогда погребено было тело архимандрита Герасима, и таким образом как бы соединили и по смерти неразлучных в жизни земной ктиторов, обновителей и благодетелей Русского Свято-Пантелеимонова монастыря, столь много потрудившихся для его преуспеяния и духовного обновления.

Это исключение было сделано только для таких старцев, ибо на Святой Горе внутри обителей никто не погребается. Исключение также, что тело было положено в деревянный гроб, по-русски. Лицо почившего старца было весьма благолепно, на нем запечатлелась какая-то торжественность и спокойствие. В продолжение почти трех суток тело ничуть не изменилось, руки были мягки и белы, хотя тысячи неоднократно прикладывались к ним.

«Так было предано земле тело возлюбленного нашего старца и отца духовного, незабвенного батюшки отца Иеронима при всеобщем нашем и всех знавших его молитвенном желании блаженного наследия во Царствии Христовом и быть за нас ходатаем и споспешником спасения всех нас, духовных чад его.

Так закатилось солнце наше, согревавшее души, шествовавшие крестным путем к Солнцу правды, – не только души своих соотечественников, но и всех, к нему обращавшихся с нуждами своими духовными и телесными. Сокрылось сокровище наших сердец, которое произрастит из недр земли испрошенное им благословение от Престола Вышнего на всех нас и на святую обитель.

По некоторым проявлениям духовным как для некоторых из братий, так и для посторонних чтителей старца можно осмелиться думать, что почивший старец отец Иероним обрел дерзновение пред Господом», – такими словами отец Макарий закончил очерк последних дней своего дорогого отца и наставника.

Два случая с бесноватыми (один из которых кричал, что его душат), бывшие при отпевании отца Иеронима, весьма поразили всех, а через два месяца некая Лариса Турчанинова в письме на имя отца Макария сообщила не менее удивительную вещь.

«Еще нахожу нужным описать вам один случай. У меня часто гостит внучек мой Николай, шестилетний мальчик. Пока он дитя, но могу сказать, что он мальчик благодатный. Когда я получила письмо о кончине батюшки отца Иеронима, он по моему наставлению проходил по нем четочки. О бесноватых, которые кричали во время отпевания, у меня был помысл, что они утихли от усиленных молитв святых отцов, но никак не от батюшки отца Иеронима. Это я только думала. Но в ту же минуту подбегает внук, мальчик Николай, и говорит: «Иероним душил, бабушка!» Сказав это, опять убежал».

Накануне 20-го дня после смерти отца Иеронима было найдено второе его духовное завещание, которое было прочитано соборне после панихиды по нему в 20-й день его кончины. Вот это последнее трогательное слово старца, в котором излилась его любвеобильная и смиренномудрая душа.

«Возлюбленные мои отцы и братие! Я обращаюсь к вашей любви за молитвенною вашею помощию мне самому, так как приблизился конец моего жития с вами, и я теперь имею великую нужду в молитвенной вашей помощи мне, отходящему от вас в путь вечный и неведомый. Прошу вас: молитесь о оставлении многих моих грехов, да улучу от Бога милость. Помяните любовь мою к вам, ради которой я пренебрегал собственною моею пользой, но всегда искал только вашей пользы, всем вам сострадал и во всякой скорби вашей сочувствовал вам. Но вместе с тем иногда по ревности ко спасению вашему грешил я гневом, укорял вас, хотя и от чистой любви, желая спасения душам вашим. Но так как страсти незаметно примешиваются ко всякому доброму делу, то могло быть, что иногда кого-либо и неправильно оскорбил, или чрез меру кого укорял, или, как человек, кого-либо чем ненамеренно соблазнил. Потому прошу у всех вас прощения и усердных молитв ваших за меня, да безбедно пройду страшные мытарства злых духов. И я прощаю всех вас во всем, кто чем-либо меня оскорбил. Ах, отцы и братие мои! Воздайте мне вашими слезными молитвами к Богу за мою любовь к вам. Ибо вы все были в моем сердце, я обо всех вас болезновал, со скорбящими скорбел, с воздыхающими воздыхал, с плачущими плакал. Вот приблизился ко мне тот страшный последний час смертный, который был и для святых страшен, а я, грешный, как не буду страшиться? Ибо сказано: «Емýже данó бýдет мнóго, мнóго взыщется от негó» (Лк.12:48); боюсь суда Божия, братие, помогите мне вашими молитвами. Возболезнуйте о мне вашими сердцами и пролейте о мне слезы. Да не задержан буду на мытарствах, ибо и святые многие боялись смерти и просили других молиться о них. Вспомните предсмертное завещание святителя Митрофана Воронежского, как он усердно просил других молиться о нем, тем более мне, грешному, нужно просить всех моих отцов и братий молиться о мне. Темже, отцы и братие мои, дорогие Христу, яко искупленные кровию Его, смиренно и усердно прошу вас: пролейте моления и слезы ваши пред Богом о любившем вас грешном вашем духовном отце, яко да обрящу милость на суде Божием и сподоблюсь сопричислен быть к лику спасенных отцов и братий наших. Поплачьте о мне, поплачьте это мне и вам будет во спасение и на вечную славу создавшего нас и спасшего неизреченным Своим смотрением Триединого Бога нашего, Отца и Сына и Святого Духа, Которому да будет от всех нас всякая слава ныне и во веки веков. Аминь».

Эту мою хартию прошу прочитать пред погребением бренных моих останков. Духовник Иероним».

Плакал игумен Макарий, читая это завещание старца Иеронима, плакали братия, слушавшие это чтение, плакали пришедшие помолиться о упокоении души усопшего благодетеля бедные келлиоты и сиромахи – плакал Афон, расставаясь со своим великим подвижником и молитвенником. И радовались Небеса, встречая в светлые обители угодника Божьего, до конца исполнившего Заповеди Божьи и соблюдшего свои монашеские обеты, радовался, встречая собрата, весь сонм афонских святых монахов, под Покровом Игумении горы Афонской молящийся за оставшуюся на земле братию Святой Горы – новый молитвенник и печальник афонского русского монашества вставал пред Престолом Божьим ходатайствовать за свою иноческую паству!

После кончины духовника Иеронима игумен Макарий известил его сестру игумению Маргариту о смерти ее брата 14 ноября 1885 года, а та в ответ написала, что у них в обители в день его смерти видела монахиня во сне отца Иеронима в архиерейской мантии восходящим на небо.

Еще архимандрит Иоанн из Кесарии сообщил, что во сне видел отца Иеронима в раю.

После смерти старца Иеронима многие из братий видели его во сне, что он бодрствовал и предстательствовал пред Богом за собранную им в обители братию. «В 14-й день ноября мы еще ничего не знали о кончине батюшки. Одна из сестер видит во сне необыкновенной красоты местность: лес, сад и строение, как бы монастырь, и слышит трезвон во все самые большие колокола. Такого трезвона она не слыхала никогда. Удивляясь всей такой красоте и трезвону, она спрашивает, что это значит и кто трезвонит, и взглянула на небо, на воздух два монаха: один старичок, другой пониже его на воздухе же стоит. Молодой и говорит: «Разве ты не знаешь? Это отец Иероним так трезвонит». Тут она стала еще больше на него смотреть и просить молитв, а он с воздуха подает ей тоненький ремешок и приказывает трезвонить. «Я, – говорит, – батюшка, не умею». А он говорит: «Хоть в маленький трезвонь». Она стала трезвонить, испугалась и проснулась, потом опять заснула и опять то же видит и слышит, и батюшка необыкновенной красоты», – писала игумения Маргарита 29 ноября.

«Та сестра, которой я в прошлом моем к вам письме описывала сон, под 39-й день кончины батюшки отца Иеронима еще видела во сне следующее. Прилегла она и еще не успела уснуть, видит, как будто кто-то говорит в церкви: «Отец Иероним будет служить». И она очутилась в церкви. В ожидании служения видит там народу много, и более монашествующие. Вдруг открываются царские врата, и батюшка выходит, как бы в архиерейской мантии с золотым кадилом, взошел на амвон и говорит: «Блажен тот человек, который имеет сии три добродетели: сострадание к страждущим, любовь к скорбящим и милосердие». Эти слова она хорошо запомнила, а дальше за толпой не разобрала, что он говорил. Потом он пошел кадить по всей церкви, всю церковь обошел, возвратился в алтарь; весь храм наполнился неизреченным благоуханием, и все ожидали, чтобы еще взглянуть на батюшку, но он уже не возвратился из алтаря. С тем и проснулась.

Батюшка во всей своей жизни был ко всем милостив, сострадателен и милосерд, то и по смерти поучает нас следовать его примеру. За святые его молитвы Господь по неизреченному Своему милосердию да спасет и наши души. Мы же молимся и будем молиться о упокоении его души со спасенными и избранными» – сообщает она в письме от 28 декабря.

А вот письмо с острова Патмоса от митрополита Пилусийского Амфилохия.

«Любезный мой брат духовник Никодим смиренно кланяется вам и просит святых молитв и просил меня написать вам, что и он видел во сне покойного батюшку таким образом. На праздник святителя Спиридона во время утрени, когда читали житие святого, он заснул в форме и видит, будто бы на незнакомом месте была одна хорошая келлия. И захотелось ему посмотреть, кто находится в такой хорошей келлии. Отворивши дверь, вошел внутрь и видит батюшку, сидящего в кресле, который тут же встал на ноги и принял его ласково, сказав по-гречески: «Я духовник Иероним». Отец Никодим спросил его: «Как пребываете, отче святый, на хорошем ли месте находитесь?» А батюшка отвечал: «Я хорошо пребываю, слава Богу нашему». И, обратившись к востоку, начал читать по-эллински умилительную молитву ко Господу нашему Иисусу Христу, а Никодим со вниманием стоял и слушал молитву, а при конце молитвы кончилось и чтение жития святого».

Примечательно и письмо архимандрита Иоанна, грека из Каппадокии, от 6 июня 1889 года.

«Представилось мне, будто я отправился в один монастырь для поклонения святыне. Близ этого монастыря был сад, держимый с небес, и я вошел в этот сад, но как вошел, не помню. Красота его была непостижима. Был он аршин 80 над землею и казалось более Святой Горы Афонской. Множество разных сортов фруктов, разные душистые травы и цветы, и все это находилось в одном и том же месте. На ветвях деревьев пели всякие птицы, соловьи. При корнях деревьев находились источники чистой и прозрачной воды. И все это представляло восхитительное и досточудное зрелище.

Среди сада было бесчисленное множество людей, из которых я узнал только одного духовника отца Иеронима, которому сделал метание и облобызал руку, не помня, что он умер. С ним мы ходили по саду и разговаривали. Между прочим он мне сказал: «Сорви с этого дерева яблоко и ешь». Я сорвал и положил к себе в карман. Во время прогулки я увидел там старца отца Нектария и облобызал его благословенные руки. Мы разговаривали с ним довольно времени, я был весьма рад, потом снова облобызал его руки и проснулся.

Жалея, что это был сон, я опять уснул и вижу: опять в том же месте сидят отец игумен и отец духовник. Лицо же отца игумена сияло как солнце, что я удивлялся, видя его в таком хорошем состоянии, зная, что он в это время был болен, как мне писали. Красота же, множество людей, пение птиц – изъяснить не могу, потому что это был настоящий рай».

Игумен Парфений (Заболоцкий) несколько раз видел в сонном видении усопшего отца Иеронима и получал от него наставления. Однажды, как бы находясь в церкви Александра Невского, он слышал голос: «Я дам ему (отцу Иерониму) место подле отца Серафима». Разумею, Саровского, – пишет отец Парфений. – Движимый какою-то силою, иду в алтарь и вижу отца Иеронима сидящим на удобном седалище с левой стороны у престола, как бы прислонившись к иконостасу спиной. Подошел я к нему и передал слышанное, как от Бога воздаяние ему. Он со смирением, тоже в благовидном состоянии сказал только: «Дай Бог». Тем кончилось. После этого тихо, мирно было на душе весь день.

Думаю, что этот день был последним в восхождении по мытарствам. Милостивое его сердце, выражавшееся в почти невероятной его щедродательности и в благопопечительности о бедных, в заботливых трудах и деннонощных подвигах ко спасению ближних, его больше чем тридцатилетнее терпеливое перенесение неперестающих пяти болезней, не выказывавшихся, однако ж, при духовно-телесной его премногой заботливости о пришедшей к нему и спасающейся с ним братии и расширявшейся при нем обители, должны своею благомощною силою покрыть невольные его погрешности, какие, может быть, могли случиться в полувековом почти монашеском его подвиге, загладить на мытарствах незначительные какие недочеты.

На 40 дней. В тонком сне, иначе сказать, в дремоте, представился мне большой воздухообразный, чисто убранный дом, как бы на Крумице, за виноградником, на площадке, где пруд. В нем находился, как в своем доме, батюшка отец Иероним. Вдали с южной стороны сидел в доме отец Анатолий, иеромонах, а в другом углу отец Григорий, протопсалт, я – к северу, вблизи батюшки, и еще какой-то из молодых, безбородых, белокурый лежал посредине дома на полу. Батюшка, лежа на так же чисто убранном одре, разрешал вопросы отца Анатолия. Помню, что тот спрашивал, можно ли верить снам, в которых читаются молитвы, положенные при совершении Елеосвящения. Батюшка, лежа, говорит, что есть в сих молитвах такие слова, которые бес не может говорить, но во всяком случае лучше быть осторожным. Я же при этом с укором отнесся к отцу Анатолию за то, что он не почтил батюшку своим присутствием при его погребении. Чем он мне отозвался, не помню».

Письмо из Нового Афона от схимонаха Савина о явлениях ему во сне отца Иеронима:

«Высокопреподобнейшему и всечестнейшему архимандриту отцу Макарию, заведующему святого великомученика Пантелеимона обителью, от ничтожного и грешного схимонаха Савина.

Благословите, всечестнейший отче, поведать Вам о явлении покойного иеросхимонаха Иеронима, пречестного нашего духовника, в сонном видении мне, грешному, не более двух недель до его смерти. Пришед ко мне в келлию в полном облачении, благословил меня и сказал: «Ну, Савин, прощай, ухожу». – «Когда же увидимся?» «Да там увидимся». В ту же минуту я проснулся. И во время утрени объявил я игумену отцу Иерону. Между собою судили про сон, отец игумен сказал: «Должно быть, скоро помрет».

Второе. Когда еще не пришло известие [о смерти старца], мы слушали позднюю Литургию с отцом Варсонофием на хорах. Я пошел и показываю подаренную мне покойным его старую рясу; я нечаянно прорвал рукав и эту дырку показываю, в то же время говорю: «Видно, не много батюшке Иерониму жить». И я так сильно заплакал и не мог перестать. В тот же день вечером получили телеграмму нерадостную, недаром я проливал слезы о дорогом нашем наставнике иеросхимонахе отце Иерониме. Царствие ему Небесное. Горестно нам было слышать это известие. На панихиде молились и просили Царя Небесного и Царицу Небесную упокоить его, где веселятся праведники, в раю.

Третье. В третий день после панихиды вижу его во сне у меня в келлии, и дал мне книгу величиною с Псалтирь: «Вот, Савин, когда прочтешь, тогда ко мне придешь». Я отвечаю ему: «Да скоро ли ее прочтешь?» – «А тебе скоро хочется? Нельзя тебе скоро прочесть, ты занят работою». Потом вижу себя в церкви Симона Кананита, и батюшки оба со мною – отец Иероним и отец игумен Иерон в епитрахилях. Отец Иероним, указывая на утес, говорит: «Вот тебе работа: надо написать проповедь святых апостолов Симона Кананита и Андрея Первозванного». Я опять ему говорю: «А где я вас буду находить, здесь или на Афоне?» Он отвечал мне: «Тогда доведут». В ту же минуту очнулся и тоже объявил отцу игумену.

В-четвертых, будто я вошел в церковь Симона Кананита и вижу: из алтаря вышел покойный отец Иероним, зовет меня в алтарь; я вхожу, отец игумен Иерон стоит по правую сторону престола, оба в епитрахилях. Отец Иероним, указывая под престол: «Вот здесь похоронен апостол Симон Кананит, по левую сторону престола». Очнулся, также передал отцу игумену.

Пятое. Вижу отца Иеронима, пошел на новую постройку. Я ему говорю: «Что же не зашли, батюшка, или оттуда зайдете?» Он мне отвечает: «Нет, пройду в церковь Симона Кананита и к отцу Исайи». Я отвечаю: «Он здесь». – «Нет, он ушел». Я очнулся в церкви у заутрени, объявил отцу игумену.

Еще вижу себя на хорах, в Старом Афоне, в церкви Покрова, у батюшки в келлии, будто он меня исповедовал. Поклонился ему в ноги, хотел пойти. Он мне говорит: «На что ж утаиваешь мысленные два греха?» Я отвечаю: «Не помню, какие эти грехи». Он открыл книгу, из книги взял записочку не более вершка, подал мне; я взял – и вижу мои грехи, этому 20 лет, я о них не помнил. Он говорит: «Они малые, а на мытарствах остановят, особенно непокаянные».

Благодарю Господа и Пречистую Его Матерь Деву Марию, Царицу Небесную, нашу Ходатаицу, и покойного отца Иеронима за открытие грехов моих, ему Царствие Небесное дай Господи, а Вам, отец архимандрит Макарий, долгие лета дай Господи ради нас, грешных. Прошу Ваших святых молитв. Не оскорбитесь на меня, грешного Савина, что я осмелился Вам писать.

Еще прошу и умоляю Вас: желательно мне написать на стене в церкви у Симона Кананита, в высшем поясе, ваших трех Ангелов в рост человека, и для этого нужно (и на прочее не оставьте моей, грешного, просьбы), будьте так милостивы, утешьте: пришлите золота книжек десять или сколько Вам Господь благословит, да еще не будет ли милости: червонного хотя книжки три, не оставьте. Я, грешный, молюсь и прошу Господа и Царицу Небесную, чтобы поддержали Ваши силы на многие лета. Батюшка, не будет ли милости и желания посетить Новый Афон и нас, грешных? О, как бы мы возрадовались Вашему прибытию!

Кланяюсь и целую Ваши благословенные ручки и всем кланяюсь отцам иеросхимонахам и монахам. О себе благодарю Господа и Царицу Небесную и Вашими святыми молитвами живу, слава Богу, схимонах Савин, и надеюсь на Ваши святые молитвы. Буду с нетерпением ожидать ответа. 20 декабря 1885 года».

Вспоминает один монах:

«Приключилась у меня скорбь дня три, и в это время было бдение под трех святителей, а накануне этого дня я целый день починял магуну (лодку) на дожде, до того изнемог, что не мог идти на бдение, почему во время бдения лег спать.

Вдруг вижу сон, будто нахожусь в каком-то доме и вижу батюшку отца Иеронима, так умильно на меня смотревшего, в тонком подряснике без пояса и шапки, бородка белая, светлая, и лицо приятное, ангельское, и давал наставление мне, только всего не припомню. И тут я сказал: «Напала на меня скорбь, как вы померли: я был должен пять лир и хотел ехать в мир зарабатывать долг». Он на меня взглянул с удивлением и печалию и сказал: «Напрасно себя мучаешь. Вы оставляете настоящее и к паутине прилепляетесь, лучше бы молиться Богу, и Господь промыслил бы Сам. Господь обо всех имеет попечение».

Я тут осмелился спросить его: «Помните, вы явились мне во сне после вашей смерти? Вы говорили, что были у Господа Саваофа». И он ответил: «Как же, помню». И я спросил: «Куда вас, батюшка, повели, когда вы померли?» Он сказал: «Меня взяли и повели на восток по воздуху, и тут встречали меня Ангелы различного цвета и посыпали под ноги цветы разные, с великим благоговением привели к сидящему на Престоле Господу Богу, перепоясанному два раза накрест, я и поклонился Ему, тут пропели бесчисленные силы Ангелов громогласную песнь новую, отчего руки и ноги у меня затряслись от страха, видя славу Божию.

Он отечески на меня взглянул и тут сказал мне по-русски и по-гречески, и эти слова относились как бы к похвале за труд для многих. И тут Господь сказал: «Поведите его по обителям Моим». Во время пути нам делали встречу». В великой радости я спросил батюшку: «Как там, в Царствии Божием?» Он сказал: «Не можешь ты понять. Из этих мест повели меня во ад». И я спросил: «Где, батюшка, ад находится?» Он сказал: «Внутри земли, страшилище страшное».

Я тут поставил самовар, хотел его угостить и тут же пробудился и заплакал, очень жалко стало, что с батюшкой расстался».

«В 1888 году, 30 декабря, представилось мне, что я стою в батюшкиной келлии, – вспоминает еще один свидетель, фотограф обители – и батюшка здесь же, но самого начала, как я очутился в ней и о чем вперед был разговор, не помню, только помню, я стал спрашивать батюшку Иеронима: «Вы с самого начала поселились в этой келлии?» «Да, – говорит, – с самого начала». – «Окна эти наглухо вы забили?» «Я», – говорит. Я говорю ему: «Это для того, чтоб меньше света было в келлии?» «Да, – говорит, – я так люблю. Когда нужно больше света, то дверь отворяю». Я говорю ему: «Мне самому так нравится, меньше рассеянности». Он говорит: «Я свою келлию люблю. Где ни бываю, а все в свою келлию больше тянет». Я говорю: «А вот у меня в фотографии, батюшка, и не были». Он говорит: «А ты почему не пригласил? Я с любовию пошел бы!» Я говорю ему: «Мне очень желалось, чтоб вы посетили новую фотографию, да здоровье ваше очень слабое». «Пустяки, – говорит, – если б пригласил, я не посмотрел бы на здоровье».

Когда мы так разговаривали, в это время ему из внутренней двери как будто кто-то что-то сказал. Он оборотился ко мне и говорит: «Иди сюда к нам, закусишь с нами». Я взошел как будто со стеснением, но внутри чувствовал удовольствие. Потом он говорит: «Что ж, давайте садиться». И сейчас сам сел. Мне против себя показал место и говорит: «Садись». Я сел. Смотрю – по правую сторону от меня сидят три старичка в рясах и наметках. Двух из них я сейчас узнал, ибо в первый раз во сне с батюшкой их видел, а третий – новый и недавно как будто в монастыре живет.

Когда сели, батюшка берет что-то похожее на печенье, продолговатой формы, толще большого пальца, снаружи светло-желтоватое, а внутри – чрезвычайно белое и пушистое. Начинает ломать понемногу и дает первому от меня. Тот принял и сделал батюшке земной поклон, не вставая на ноги. Потом ломает другой кусочек, подает ему же, чтобы передал мне. Тот берет и подает мне, я же остановил его, говорю: «Постойте, надо сделать поклон батюшке».

И, приблизившись, поклонился, как и первый, и хотел поцеловать руку, а он обнял меня и стал крестообразно в плечи целовать, а я его, только с каким-то благоговением и как будто стеснялся несколько. Потом сбоку от меня сидевший тоже стал со мной в плечи целоваться, да никак не достает до плеч и говорит: «Какой-то ты недосягаемый, ты превзошел нас». Слова эти меня встревожили, чтобы не пострадать от высокоумия, и я мысленно обратился ко Господу и со слезами стал молиться: «Господи, сохрани меня от возношения и гордости».

После сего не помню уже, как все это кончилось. Сидели прямо на полу, который был чем-то застлан. Батюшка сидел к востоку спиною, с открытой головою, три монаха – спинами на полдень, а я – на запад спиною, лицом прямо к батюшке. Монахов этих забыл, а только они живы и находятся в монастыре. Не помню, был ли еще кто в это время в келлии. Пока это продолжалось, на сердце было очень приятно».

Иеромонах Поликарп видел во сне отца Иеронима в 1888 году, в октябре, за неделю до крушения царского поезда на станции Борки. Отец Иероним стоял около входа в Пантелеимоновский собор и манил к себе рукой сего иеромонаха Поликарпа, и когда тот подошел, то сказал ему: «Почему вы не молитесь за царя (Александра III)?» Иеромонах Поликарп ответил ему, что в церкви постоянно читается за царя молитва на Литургии. «Но почему не читают на Крумице? Скажи, чтобы читали и там. Да пусть братия и по келлиям молятся, ибо такого царя не будет».

Когда получена чрез неделю после сего телеграмма, что Господь спас царя и все семейство чудным образом, то игумен Макарий пред молебном, после соборной Литургии, вышел на амвон и прочел сию телеграмму, сказал же и видение иеромонаха Поликарпа, чтобы по келлиям молились за царя, как приказал отец Иероним. На Крумице по справке действительно оказалось, что молитву за царя не читали».

Один из братии неоднократно видел во сне отца Иеронима в сильных безнадежных своих болезнях и трудных обстоятельствах, и после получения от отца Иеронима благословения болезни проходили и трудные обстоятельства изменялись в благоприятные, как бы их не бывало вовсе. Однажды он сильно заболел и вот видит во сне – входит к нему отец Иероним, а за ним и отец Макарий, оба его благословили, и он тотчас стал поправляться, а вскоре и совсем выздоровел. Этот случай потряс все братство.

За три дня до кончины отца Макария монах Исаак видел во сне, что отец Макарий служил в Успенской церкви, а он читал часы, и когда читал тропарь дневному святому, то вдруг подошел к нему отец Иероним и велит читать тропарь Успению Божией Матери, но отец Исаак говорит: «Полагается святому». Отец Иероним опять настаивает, чтобы успенский тропарь читал, тогда отец Исаак как бы с недовольствием сказал: «Батюшка, да разве я не знаю, что надо читать?» И отец Иероним стал невидим. Чрез три дня действительно, отец Макарий последнюю литургию прослужил в сей Успенской церкви и не успел еще разоблачиться за благодарными молитвами после причащения, потерял сознание и уснул вечным сном.

«Отец Иероним скончался в 1885 году, ноября 14-го, а отец Макарий умер 1889 года, июня 19-го. Так вот, за неделю до его кончины видел один иеромонах таковой сон. Ему представилось, что отец Иероним стоял и молился, тут же стоял великий столп. Смотревший же иеромонах тоже поднялся до уровня столпа, и тогда отец Иероним кончил молитву, иеромонах спросил его, о чем он так усердно молился.

«Да вот просил Господа, чтобы столп этот не упал», – ответил отец Иероним. «И что же вы получили в ответ?» – «Нет, пусть накажутся». И с сим словом столп рухнул на весь монастырь с сильным треском и громом, так что кирпичи валялись по всему монастырю. Столп этот был отец Макарий, который вскоре и скончался. И действительно, смерть его была преждевременной и наказанием обители» – записано в воспоминаниях братии.

Отец Иероним перед смертью завещал не откапывать его пять лет. Почему он так пожелал, осталось тайной, что дало повод ко многим догадкам тогда (в дневниках отца Владимира 1890-х годов есть запись, что прозорливый отец Мелхиседек с Фиваиды говорил, что старцы не свободны, пока живы бунтовщики, изгнанные в 1875 году).

При жизни отец Иероним сказал, что ему придется после смерти пострадать лет десять не столько за себя, сколько за других. Перед смертью, терпя страшные, болезненные мучения, он говорил: «Вероятно, диавол выпросил у Бога такие мне болезни за мои грехи и за чужие», а в завещании убедительно просил молиться за него.

Отец Макарий, вероятно, провидел, что после смерти старца не проживет пяти лет. За год до своей кончины он приготовил себе могилу у стены Пантелеимоновского собора с южной стороны, против клироса, так как игуменская могила, находившаяся рядом, у алтаря, была еще занята останками отца Иеронима.

19 июня 1890 года, в день годовщины смерти отца Макария, был совершен умилительный обряд открытия по обычаю Святой Горы костей иеросхимонаха Иеронима и иеродиакона Илариона (скончавшегося в 1886 году). Это торжество возглавил находившийся на покое на Святой Горе бывший Вселенский Патриарх Иоаким III.

По захождении солнца началось всенощное бдение. В Пантелеимоновском соборе, где присутствовал и Святейший Патриарх, служба была положена дневному святому – апостолу Иуде, брату Господню, а в соборе Покрова Пресвятой Богородицы совершалась служба заупокойная за трех старцев: отца Макария, отца Иеронима и отца Илариона – с прибавлением общей службы преподобным отцам Макарию Великому, Иерониму Стридонскому и Илариону Великому, чьи имена носили почившие старцы. Божественная литургия совершалась соборне в обоих храмах.

Святейший Патриарх служил в соборе Святого Пантелеимона. На великом входе при принятии Святых Даров патриарх преклонил колена и помянул почивших старцев. После Литургии совершена была панихида, в конце которой его святейшество со всем собором священнослужителей вышли на могилу отца архимандрита Макария. На могиле этой стояли две кошницы с костями старцев отца Иеронима и отца Илариона, еще накануне вынутыми из земли и обмытыми церковным вином. Святейший Патриарх преклонил колена и с заметным умилением прочитал молитву за усопших, после чего греками и русскими пропета была «Вечная память». И тем закончилось богослужение этого знаменательного дня» – по краткому сообщению «Душеполезного собеседника».