Июль-Август

На такой вопрос многие из русских образованных людей скажут – обрядами. Нелепость подобного ответа до того очевидна, что он не заслуживает и внимания. Однако, немногим ближе к истине иное суждение, которое присуще людям богословски-просвещенным. Они скажут нам о filioque, о главенстве папы и других догматах, кои отвергаются православием, и о тех догматах, – общих православию и латинству, – которые отвергают протестанты. Выходит, что православие лишено содержания, составляющего его исключительную принадлежность, одинаково чуждую европейским исповеданиям. Между тем историческое происхождение последних, выработавшихся одно из другого, заставляет думать, что все они одинаково чужды тех или иных сокровищ Христовой истины, потому что сомнительно допустить, чтобы из ереси могла выработаться другая, не сохранив в себе известной доли первой и не возвращаясь все-таки к истинной Церкви.

Славянофильские богословы в лице Хомякова впервые постарались отметить разность истинной Церкви от западных исповеданий не по тем или иным догматическим частностям, а со стороны общего превосходства внутреннего идеала истинной Церкви над Церквами инославными. В этом огромная заслуга Хомякова пред богословской наукой, и пред Церковью, и пред просвещенным Западом, который оценил её так же единодушно, как и русские литераторы, интересующиеся религиями. Оценка эта обнаруживается всего убедительнее тем, что все европейские богословы, относящиеся с симпатией к православию, говорят о нём именно в хомяковской формулировке вероисповедных разностей. В частности старокатолики, тяготеющие к православной Церкви и навязавшие продолжительную официальную переписку о сближении с нами своей общины, излагают именно хомяковские взгляды на главные вопросы, разделяющие, по их мнению, нас и старокатолицизм. Мы разумеем мысль о filioque, как о нововведении, прежде всего противном церковной дисциплине, которая велит «блюсти единение духа в союзе мира», и на пресуществление в евхаристии, как на понятие чуждое церковному преданию (которое учит о преложении) и заимствованное у западных теологов.

Среди всех богословских сочинений, писанных русскими, небольшой том Хомякова является самым популярным как среди нашего просвещенного общества, так и заграницей. Не станем поэтому воспроизводить подробно его положений. Напомним, что он рассматривает разность вероисповеданий в их учении о 9-м члене Символа Веры – в учении о Церкви. Раскрывая православное учение об этой истине, совершенно искаженное и почти утраченное всем инославным Западом, Хомяков весьма ясно показывает нравственную ценность нашего духовного идеала, превосходство, вообще, нашей веры над инославием, которое утратило одну из наиболее святых и возвышающих душу истин христианства. Разумея под Церковью не столько власть, сколько взаимный союз душ, восполняющих друг друга своим таинственным общением со Христом, Который открывается верующим не по одиночке, но в их взаимной любви, по их единству (вселенский собор), Хомяков вносит во все требования церковной дисциплины и в самое познание божественной истины (что обусловлено авторитетом церковного предания), – вносит дух радостный, чуждый рабства, уносящий нас в необъятную широту общения с целым миром верующих, с целой вечностью.

Признавая без дальних слов, что православное учение о Церкви Хомяковым изложено правильно, и что он вообще достаточно обнаружил превосходство православия над западными исповеданиями, утратившими понятие о нравственном союзе верующих и в их религиозной жизни и религиозном познании и низведшими царствие Божие на степень или личного (индивидуального) подвига, или внешне-правовой государственной организации, – признавая это и преклоняясь перед богословской и миссионерской заслугой Хомякова, мы утверждаем, однако, что его определение православия, или – что то же – истинного богооткровенного христианства в противовес европейским исповеданиям, неполно. Нам давно хотелось его восполнить.

На самом деле разность между нашей верой и инославием лежит гораздо глубже.

Догмат Церкви является, конечно, одним из важнейших; наше общение через Церковь должно воспроизводиться в сознании верующего человека постоянно. Но и помимо этого в определении прямого отношения каждой личности к Богу и к своей жизни чувствуется глубокая разность между инославным европейцем и православным христианином. Разностью этой проникнуты даже мелочи. Возьмем руководства духовной жизни. Одни из них, по которым мы учимся в школе и которые составляют содержание нашей богословской науки, догматической и моральной, заимствованы у католиков и протестантов; у нас опущены только известные всем и осужденные церковными авторитетами прямые заблуждения инославия. Другие руководства нашей духовной жизни, общие образованным людям и народу, – как современникам, так и предкам нашим по вере до IX века и ранее, – составляют содержание богослужебных молитв, гимнов и нашу святоотеческую мораль.

Но замечательное дело! Между обоими родами этих руководств почти нет внутренней связи. Наших прологов, наших догматических гимнов (стихир и канонов), наших Четий-Миней не знают дипломированные богословы, а если иногда и знают, то не как религиозные мыслители, но как простые богомольцы, как любители церковного пения. Между тем эта славянская литература в толстых, неуклюжих книгах есть главная и почти единственная питательница и создательница действительной, живой русской веры и не только простонародной, но и просвещенной. Однако богословская наука не может даже подступить к ней, хотя бы из психологического интереса.

Возьмем теперь наиболее совершенных христиан, руководителей христианской жизни среди нас: иеросхимонаха Амвросия, о. Иоанна, еп. Феофана. Они не узкие фанатики, они благодарные воспитанники семинарий и академий, но отыщите в их поучениях заимствования или ссылки на наше школьное и ученое богословие. Не найдете, кроме случайных оговорок!

Предложите им целые горы ученых томов в помощь их поучениям, они отнесутся к ним с уважением, и, поверьте, не найдут, что позаимствовать. То же испытывает и обыкновенный христианин, желающий осмыслить то или иное явление своей религиозной жизни. – Очевидно, что создавшаяся по западным принципам богословская наука наша, хотя бы и чуждая западных заблуждений, так далека от действительной духовной жизни православных христиан, так несродна ей, что не только не может руководить последней, но даже и приблизиться к ней.

Этого не могло бы быть, если-б только в учении о Церкви заключалась рознь западного богословия от православного; но это произошло оттого, что западные религии изменили самое понятие о христианской жизни, о её цели, её условиях.

Будучи ректором академии, я задал одному умному студенту тему: «сравнить христианское нравоучение по епископу Феофану и Мартенсену».¹ Мартенсен – маститый протестантский проповедник, признаваемый за лучшего моралиста-теолога, притом наиболее свободного от вероисповедных заблуждений. Еп. Феофан – просвещенный русский богослов, бывший ректор Петербургской академии. И что-же? Оказалось, что христианская мораль под пером этих двух авторов явилась в совершенно различном, нередко до противоположности различном виде. Итог разностей формулирован так.

Еп. Феофан учит тому, как построить жизнь по требованию христианского совершенства, а западный епископ (sit venia verbo) берет из христианства то и настолько, что и насколько совместимо с условиями современной культурной жизни. Значит, первый смотрит на христианство, как на вечный устой истинной жизни и требует от каждого ломать себя и жизнь до тех пор, пока она не войдет в эту норму, а второй смотрит на основы современной культурной жизни, как на факт непоколебимый, и лишь в области существующих частных разновидностей его указывает те из них, которые наиболее одобрительны с христианской точки зрения. Первый требует нравственного героизма, подвига, второй высматривает, чтобы из христианства годилось нам в нашем теперешнем жизненном устройстве? Для первого, – человека, призванного к загробной вечности, в которой начнется истинная жизнь, – исторически сложившийся механизм современной жизни – ничтожный призрак, а для второго учение о будущей жизни – возвышенная, облагораживающая идея, идея, помогающая нам лучше и лучше устраивать здесь реальную жизнь.

В разности этих двух учителей добродетели сказалась и разность западноевропейских религий и православной веры. Последняя исходит из понятия христианского совершенства или святости и с этой точки зрения дает оценку наличной действительности, а Запад утверждается на status quo жизни и выгадывает тот minimum религиозных отправлений, при которых можно спастись, если и впрямь существует вечность.

«Вы указываете не на ложные верования, а на пониженное религиозное настроение Запада!» – скажут нам.

Да! – ответим мы; – пока мы говорили о настроении, о вырождении западной религиозной жизни и мысли; сейчас укажем и на высокий принцип, ими утраченный.

Христианство есть подвиг добродетели; христианство есть жемчужина, для приобретения которой благоразумный купец Евангелия должен был распродать всё своё имущество. Исторически под этим самоотверженным решением, под взятием креста разумелись, по-видимому, различные подвиги: во время земной жизни Спасителя – вступление в число учеников, следовавших за Ним; далее – исповедание веры и мученичество; затем, от IV века и по XX – отшельничество и монашество. На самом деле эти разные виды подвига были лишь условиями одной идеи, одной цели – постепенного достижения на земле духовного совершенства, т. е. свободы от страстей, или бесстрастия, и обладания всеми добродетелями, как того просят себе все верующие в Ефремовой молитве, многократно повторяемой Великим постом в сопровождении многочисленных поклонов. «Сия есть воля Божия – святость ваша», говорит апостол, а достигнуть её можно – лишь сделав её главнейшей, единственной целью жизни, если жить для того, чтобы достигать святости. В этом заключается истинное христианство; это – сущность православия в отличие от инославия западного. Восточные ереси в этом отношении, а следовательно по существу, гораздо ближе к православию, чем западные (разумеем наиболее сильную восточную ересь монофизитов, к которой близко примыкают армяне). Духовное совершенство личности остается и у них целью христианской жизни, а разность возникает только в учении об условиях к достижению этой цели.

Но разве западные христиане говорят, что стремиться к нравственному совершенству не нужно? Неужели они станут отрицать, что христианство заповедует нам совершенство?

Сказать они этого не скажут, но не в этом видят они сущность христианства; да и в понимании совершенства и в способах достижения его они разойдутся с нами на каждом слове; они даже не поймут нас ни в чём и не согласятся с тем, что именно нравственное совершенство личности есть цель христианской жизни, а не просто богопознание (как полагают протестанты) или благоустроение Церкви (паписты), за что, по их мнению, сам Бог дает человеку нравственное совершенство в качестве возмездия.

Нравственное совершенство достигается путем самодеятельной, сложной работы над собой, внутренней борьбой, лишениями, в особенности же самоуничижением. Православный христианин, искренно и усердно выполняющий духовную дисциплину, уже тем самым проходит значительную часть этого подвига, потому что наша дисциплина вся устроена именно так, чтобы служить постепенному умерщвлению страстей и приобретению благодатного совершенства. Этому способствует содержание наших богослужебных молитв, подвиги говения, постов и тот почти монашеский строй православной жизни, который указан нашим уставом и которого строго держались наши предки до Петра и держатся доныне люди, живущие началами культуры.

Говоря короче, православная вера есть вера аскетическая; православное богословское мышление – то, которое не остается мертвым достоянием школы, но влияет на жизнь и распространяется в народе, – оно есть исследование о путях духовного совершенствования. С этой именно точки зрения рассматриваются в наших стихирах и канонах как догматические определения, так и события священной истории, а равно и заповеди и ожидание страшного суда.

Конечно, всё это не чуждо и западным исповеданиям, но там спасение понимается, как внешнее воздаяние за известное количество добрых дел (внешних-же), или за несомненную веру в Божество Иисуса Христа (протестантизм). Там не рассуждают и не умеют рассуждать о том, как постепенно должна освобождаться душа от своего подчинения страстям, как мы восходим от силы в силу к бесстрастию и полноте добродетелей. Есть там и аскеты, но жизнь их проникнута мрачным, бессознательным выполнением давно установленных дисциплинарных требований, за что им обещано прощение грехов и будущая вечная жизнь. А то, что эта вечная жизнь уже явилась, как говорит св. апостол Иоанн, что это блаженное общение с Богом достигается неуклонным подвижничеством еще здесь, как говорит пр. Макарий Великий, – всего этого Запад не понимает.

Непонимание становится все грубее и безнадежнее. И современные западные богословы потеряли мысль о том, что цель христианства, цель пришествия Христова на землю есть именно нравственное совершенство личности. Они как бы помешались на вымысле, будто Христос Спаситель пришел на землю для того, чтобы принести счастье какому-то человечеству каких-то будущих веков, тогда как Он со всею ясностью сказал о том, что Его последователи должны нести крест страданий, и что преследование их миром, их родными братьями, детьми и даже родителями будут постоянны, а в концу веков умножатся с особой силой. То благоустройство, которого ждут на земле поклонники «суеверия прогресса» (по удачному выражению С. А. Рачинского), обещано Спасителем в жизни будущей, но ни латиняне, ни протестанты не хотят с этим мириться по той простой причине (говоря откровенно), – что плохо верят в воскресение и сильно верят в благополучие настоящей жизни, которую, напротив, апостолы называют исчезающим паром (Иак.4:14). Вот почему псевдо-христианский Запад не хочет и не может понять отрицания этой жизни христианством, которое велит нам подвизаться «совлекшись ветхого человека с делами его и облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его» (Кол.3:9).

«Христианство есть любовь к ближнему, а любовь – сострадание в скорбях», – заметят современные христиане и особенно христианки: «аскетизм же выдуман монахами».

Не буду спорит против первого положения, как спорил Леонтьев; даже скажу так: если-б была возможна любовь без духовного подвижничества, без борения внутреннего и без внешних подвигов, то и последние и первое были бы не нужны. Но любовь иссякла у людей именно тогда, когда они заговорили устами Лютера. Исполнилось слово: «и за умножение беззакония иссякнет любы многих». Где нет подвига, где нет борьбы, там воцаряются страсти и беззакония, а где царит грех, там иссякает любовь и люди начинают ненавидеть друг друга (Мф.24:10). Обращаюсь к второму положению. Правда, любовь выражается прежде всего в сострадании, но не столько внешним бедствиям ближних, сколько их греховности, а такое сострадание доступно только плачущему о собственных грехах, т. е. человеку подвизающемуся.

«Аскетизм выдуман монахами»… Одна московская дама выразилась еще решительнее: «всю вашу религию выдумали попы; я признаю только Иверскую и мученика Трифона. (I’Iverskaya et Tirphon le martyr), а прочее всё глупости». Но эти фразы показывают прежде всего, что наши образованные люди не понимают слова аскетизм.

Понятием этим вовсе не предрешается строй нашей жизни, и само по себе оно не включает в себя ни девства, ни постов, ни отшельничества. Аскетизмом, или духовным подвижничеством, называется жизнь, исполненная работы над собой, такая жизнь, целью которой является уничтожение своих страстей: блуда, самолюбия, злобы, зависти, объедения, лености и пр. и наполнение души духом целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви, которая никогда не бывает одинокой добродетелью, а лишь спутницею и совершительницею перечисленных свойств души.

Конечно, христианин, желающий идти таким путем, сам увидит, что придется ему и от светской рассеянности удаляться, и плоть смирять, и помногу Богу молиться – но эти подвиги ни имеют никакой конечной ценности в очах Божиих, а получают её только для нас самих как условие для стяжания даров духовных. Гораздо большую ценность имеют подвиги духовные, совершающиеся в сознании человека: самоукорение, самоуничижении самопротивление, самопринуждение, внутрь пребывание, зрение загробного мира, стояние в чувствах, борение с помыслами, покаяние и исповедание, гнев на грех и на искушение и пр. упражнения – всё, что так мало знакомо современным образованным людям и столь понятно и известно всякому народному начетнику, прежнему и теперешнему. Вот тот алфавит духовный, о котором говорит святитель Тихон,² и в этом-то и состоит существеннейшее содержание истинного христианства, как подвига жизни, – содержание, забытое западными исповеданиями, но составляющее центр православной богословской литературы, которая истолковывает всё Откровение божественное, все события и изречения Библии прежде всего в применении к этим ступеням духовного совершенствования. Воплотившийся, смирившийся и восскорбевший о грехе нашем Спаситель принес нам в лице Своём и в общении с Собой возможность именно этого духовного делания, и в нём заключается наше спасение. Но одни совершают его (Флп.2:12) добровольно и сознательно, проходя духовную жизнь, другие проходят последнюю почти помимо воли, исправляясь посылаемыми от Бога страданиями и исполняя церковную дисциплину, третьи только перед смертью очищают раскаянием свою рассеянность и получают просвещение за гробом, сущность же христианского подвига заключается в аскетизме, в работе над своей душой; в этом же состоит и сущность христианского богословия.

Если проследить все заблуждения Запада, – как те, которые вошли в его вероучение, так и присущие его нравам, передаваемые нам через «окно Европы»; то увидим, что они все коренятся в непонимании христианства, как подвига постепенного самоусовершенствования человека.

Таково латино-протестантское учение об искуплении, как отмщении на Иисусе Христе оскорбленного Адамом божественного величия, – учение выросшее из феодальных понятий о рыцарской чести, восстановляемой пролитием крови оскорбителя; таково материальное учение о таинствах; таково их учение о новом органе божественного Откровения в виде римского папы, каков бы ни был он по своей жизни; учение о заслугах должных и сверхдолжных. Таково же, наконец, учение протестантов о спасающей вере, с отвержением всей церковной организации.

В этих заблуждениях ясен взгляд на христианство, как на нечто чуждое нашему сознанию и совести, нечто условное, как на конкордат с Божеством, неизвестно почему требующим от нас признания каких-то непонятных формул и воздающим за это вечным спасением. Чтобы оградить себя от естественно поднимающихся возражений, западные богословы усилили учение о полной будто бы непостижимости не только Существа Божия, но и божественного закона и требовали в лице схоластиков, в лице Лютера и в лице даже современного Ричля, признать разум врагом веры и бороться с ними, в то время как отцы Церкви, в лице Василия Великого и даже Исаака Сирина, считают врагом веры не разум, а глупость человеческую, рассеянность, невнимание и упрямство. Если от ложных религиозных верований перейдем к нравственным убеждениям западников, то у некоторых из них найдем просто извращение христианских заповедей, и эти извращения так въелись в уклад западной жизни общественной и личной, что никакие культурные пертурбации, опрокинувшие христианские алтари, разрушившие королевские престолы, не могли опровергнуть однако этих диких и безнравственных предрассудков.

Так, Господь заповедует всепрощение, а западная мораль – месть и пролитие крови; Господь велит смиряться и считать себя греховнее всех, а Запад ставит выше всего «чувство собственного достоинства», Господь велит радоваться и веселиться, когда нас поносят и изгоняют, Запад требует «восстановления чести»; Господь и апостолы называют гордость «бесовской», западники – благородством. Последний русский нищий, иногда даже полуверующий инородец, тайно поклоняющийся керемети, лучше различает добро и зло, чем подобные моралисты тысячелетней западной культуры, так печально смешавшей обрывки христианства с ложью классицизма.

И в основании всех заблуждений лежит неразумение простой истины, что христианство есть религия аскетическая, что христианство – учение о постепенном исторжении страстей, о средствах и условиях постепенного усвоения добродетелей; условия эти – внутренние, заключающиеся в подвигах, и – отвне подаваемые, заключающиеся в наших догматических верованиях и благодарных священнодействиях, у которых едино назначение: врачевать человеческую греховность и возводит нас к совершенству.

Антоний, Епископ Уфимский

В конце минувшего лета в Баранчинском заводе, за Уралом, местный священник о. Архангельский, казначей завода, – он же и церковный староста, – Зотов, заводский мастер Воронов и уставщик механического цеха Блинов получили через уличных мальчишек неизвестно кем присланные подарки, в жестяных коробках, в виде футляров для браслет или других золотых вещей, с кнопками сверху для их открытия. Все получившие, в виду необычайности доставления этих подарков, поостереглись вскрыть их и заявили об этом в волостное правление. По произведенному правлением дознанию выяснилось, что один Баранчинский обыватель усиленно добивался купить динамиту у рабочих на Кушвинском и Благодатском заводах, предлагая большие по его средствам деньги. Тогда, по распоряжению заводского начальства, при требуемых предосторожностях, жестянки были вскрыты и оказались наполненными динамитом. При этом кнопки были приспособлены так, что если надавить их, то неизбежно последовал бы взрыв. Установлено также с полною несомненностью, что это – дело особого рода сектантов, которых прежде называли обществом «Десного братства», последователями «Сионской вести», а теперь общепризнанным их названием стало «иеговисты», как и сами себя они называют.

Дело о покушении их на жизнь других при посредстве динамита, – беспримерное и в летописях сектантства, – естественно взволновало окрестных жителей, заинтересовало и многих других: кого по обязанностям службы, кого по соприкосновению с сектантами и опасению, кого по ученой любознательности, а кого и по религиозным мотивам. В настоящее время оно находится в руках судебной власти, от которой и ожидается решающее слово.

Месяца два-три спустя после этого происшествия, местным судебным следователем гор. Казани нам предъявлены были рукописи сектантского содержания, присланные одним из зауральских следователей, – с отдельным требованием спросить нас о них в качестве эксперта. При этом означенный следователь интересовался характером секты иеговистов, – предложив несколько по сему вопросов, – и вредностью её особенно в гражданском прошении. Видимо, начато и производится какое-то новое о них дело, – хотя самое дело было нам предъявлено, и мы о нём ничего не знаем. Все рукописи оказались, действительно, писанными иеговистами, содержат их учение и наглядно характеризуют иеговистов не только прежнего времени, но и современных нам.

Обстоятельства эти, – и особенно первое, и побуждают нас ознакомить с верованиями этой крайне своеобразной секты и с отношениями её последователей к Церкви, государству и обществу.

Лично мы стали ознакомляться с этой сектой ровно 25 лет назад по некоторым печатным сообщениям, а главное по рукописям её основателя, который присылал нам свои произведения. И современные его последователи, – как ниже увидим, тоже не оставляют нас без внимания. Кроме того, в течение последних 20 почти лет нам пришлось прочитать десятки судебных дел Екатеринбургского, Троицкого и частью Пермского окружных судов. Этими путями и другими, случайными, скопилось у нас очень много рукописного материала, на основании которого, при воспоминании прочитанных дел и данных нами экспертиз, из коих некоторые напечатаны,³ – мы имеем полную возможность верно охарактеризовать означенную секту, осветив её с тех сторон, которые представляются существенно важными и интересными.

Признаться, когда мы впервые стали ознакомляться с произведениями её основателя, то подумали, что это не более, как сумасбродный бред расстроенного воображения, который практического значения иметь не может и не будет, который не заразит собою других и о котором поэтому едва-ли стоит и говорить. – Очень может быть, что и многие из вас, выслушав предлагаемое чтение, вынесут из этой залы то же впечатление. – И однако, оказывается, – мы ошибались. Более 50 лет слышится этот бред по ту сторону Урала, – такой болезненный бред, – в котором не легко даже и разобраться, а тем более найти убедительное слово для его обличения и облегчения мятущихся. И этот бред увлек многих. Теперь уже, по исчислению местных деятелей, – тысячи рассеянных по восточной стороне Урала и сосредоточенных на зауральских заводах, болеют этим. Отсюда болезнь давно уже проникла на северо-восток до Верхотурья и на юг до Троицка (Оренбургской губернии). В последние годы она стала появляться и в Мензелинском уезде (Уфимской губернии).⁴ Значит, и здесь, в этом как бы бреду есть что-то заманчивое для простодушных, есть нечто более серьезное, чем простой бред. Увлеченные этим представляют уже целое сплоченное общество под известной кличкой. Некоторые же из них, под силою и влиянием воспринятых сумасбродных верований, доходят до того, что в большом углу своих изб, вместо св. икон, держат тетрадки основателя секты;⁵ святые же и Божественные имена христианские все они подвергают, как увидим ниже, невыразимым глумлениям.

Таким образом волей-неволей приходится отнестись ко всему этому с большим вниманием и посмотреть на иеговистов, как на организованную уже секту, разливающую в народе зловредный яд, о котором вы сейчас изволите услышать, – такой яд, который местами просто коробит душу. – Ясно, что мы берем на себя нелегкую задачу, – сказать правду и умолчать о многом, что не может быть и передано.

Основателем секты иеговистов был человек образованный, некто Ильин, капитан артиллерии. По происхождению своему он официально значился сыном солдата, но сам себя он называл незаконным сыном какого-то шведского генерала Паткуля и польской уроженки Тенчинской. Первоначальное воспитание Ильин получил православное; но в молодых годах некоторое время он был в Полоцке, в иезуитском коллегиуме, и большую часть времени прожил в католической обстановке. Поступив в самом начале 40-х годов на службу, он увлекался чтением тогдашнего мистического журнала «Маяк», о котором писал его редактору, что он «не в силах удержать порыв своего восторга пред тружениками истинно благих и достохвальных произведений». В 1842 году он сам уже явился сотрудником «Маяка», напечатав статью, под названием «Умовый взгляд на общую азбуку в природе человека к пополнению житницы истинного просвещения, первое зерно человеческого знания». Но секрет здесь не в этой общей азбуке, о которой можно не более как только мечтать, а в другом; автор в своём предисловии к «умовому взгляду» делает уже скачек совсем в другую сторону; он говорит и о соединении науки с верой и об объединении всех вер под знаменем одной «миротворной, братопророческой, клеврето-ангельской веры». Вскоре он получил якобы откровение, что сущность такой всемирной веры состоит в одной только любви. При этом он стал усвоят исключительное значение разным откровениям, видениям, восхищениям, снам, гласам с неба. Естественно, что его мистицизм должен далеко переступить за ограду богооткровенной религии и привести в область чистых фантазий и сумасбродств. Это, как увидим, и случилось.

С такими задатками душевного настроения Ильин был перемещен на службу в Оренбург, а оттуда вскоре в Екатеринбург и назначен в Баранчинский завод. Здесь он сначала не разрывал своей связи с православною Церковью, сближался даже с лицами духовного звания, вступал с ними в особую дружбу и родство. Но ясно, что это не могло долго продолжаться. В 1846 году Ильин начал уже нападать на Церковь, пропагандируя своё учение. Свод этого учения он изложил в сочинении под названием «Сионская весть» или «Луч света рассвета». Любопытно посвящение этого сочинения: «Тебе, всепросвещеннейший и преблагороднейший Человек-Еврей, корень и потомок Давыдов, Царь царей, Светозарная звезда, Денница, Господь-Бог пророков святых, Бог еврейского народа, Бог Ильи и Ильина, или мой, Предвечный Человекобог и Ашеръ-Эйех Исусе! Прими, Родимушка, сию книгу от меня, раба Твоего, как дань Тебе, Царю моему, повели перевесть её на все языки и положить в народный архив царства Твоего».

Вместе с этим и пропаганда его стала совершенно открытой. Ильин задумал прежде всего обратить к себе всех безпоповцев, которые, будучи лишены церковно-иерархического авторитета, более податливы могли быть, по его мнению, к восприятию нового учения. Надежды Ильина не осуществились, а проповедник был предан суду и, по определению суда, сослан в Соловецкий монастырь. В Соловецком монастыре он описал свои дорожные впечатления плавания по Белому морю. Сначала стоял непроглядный туман, но потом

«Мгла прошла, всё скрылось,

Нет небес, ни суши,

Море шевелилось.

Вдруг ветер превратился

В ураган ужасные,

Всяк засуетился,

Видя рок несчастный;

Кто спускал, кто натягал,

Весь корабль наш залило,

В волны занырял.

И так нас носило

Девять суток сряду

И с небес валило

Снег, крупы и граду.

Что со мною было,

Даже вспомнить страшно;

На меня валило

Сундуки и брашно».

Про жизнь в Соловках Ильин писал, что там

«Различных скорбей много причиняли,

Кости мне ломали,

Яду поддавали,

Смрад и чад пускали.

Рявкали, стучали».

На самом же деле житье там было такое, что хотя

«И во сто глаз стерегли,

Но зажать луч истины

В семь лет не могли.

Бог моей рукою

Написал книг до ста,

Силою святою

Рассыпал их просто».

Один караульный солдат был уличен в содействии к распространению этих книг и понес должное наказание, а Ильин был переведен в Суздальский Спасо-Евфимиев монастырь. В 1883 году он был помилован и последние годы своей жизни проживал в г. Митаве, – рассыпая по разным местам свои сочинения, писал даже в Париж к евреям. В них он называл себя возродителем новозаветного иудейства и призывал последних к вступлению в своё братство, – или в царство Иеговы, – именуя их в настоящем виде сонмищем сатаны. Было и письмо к Ротшильду. Ильин умер около 10 лет назад.

Проникнутый мистицизмом, Ильин в основание своего учения и положил единственную богодухновенную книгу Апокалипсис, – наиболее трудную для объяснения, как описывающую пророчески последние дни мира и притом наполненную образами, которые всякий может прилагать к своему времени и истолковывать применительно к своим личным взглядам. Её и одну её он назвал «Книгой с неба». В уста своих последователей он влагает следующую песнь, на голос «Преобразился еси на горе, Христе Боже» (Тропарь Преображению Господню): «Преобразился Ты, наш Господи Исусе, на острове Патмосе, открыл нам Твою человекобожескую славу и мироправительный план Твой показал нам ясно и понятно, что будет происходить в мире сем, какие появятся разные христианства и деспотизные шарлатанства». При этом, останавливая своё внимание на этой таинственной книге, Ильин усвоял себе особый дар прозрения, вообразил себя посланником Иеговы, «возродителем новозаветного иудейства». «Это дело», – т. е. проповедание сектантства, – «не моё, а Твоё (т. е. Иеговы); я только имею уши к словам Твоим. Благодаря Тебя, Боже Исусе, от всей моей искренней любви к Тебе, что Ты, показав мне Евсеево тамужение,⁶ положил пред глазами моими рядом и ответ ему Твой». Еще на первых порах, в пределах Екатеринбурга у Ильина оказались и два помощника, – такие же «просвещенные тайнами натуры», такие же пропагандисты, – лесничий Нижне-Туринского завода и один из служивших в Уральском горном управлении (фамилии их помечены конечными только» буквами).⁷ И вот:

«Три вестника святыни,

Предсказанных Тобой,

Уж дали глас святой

Грозу твою вещают

На блудный Вавилон».

Что же, спрашивается, вещали эти вестники и что вещают их преемники и последователи настоящего времени? К чему их привело их прозрение? В какую сторону направлен провозглашенный принцип любви этой общечеловеческой религии, и насколько он выдержан в общем?

* * *

Дух есть Бог, учил Христос Спаситель (Ин.4:24), и люби ближнего, как самого себя (Мф.19:19 и 22:39), Бог есть любовь, и кто говорит, что любит Бога, а брата своего ненавидит, тот ложь, проповедовал св. Иоанн, возлюбленный ученик и наперсник Христов (1Ин.4:20), тот самый, который получил и «книгу с неба» (Апокалипсис) и начертал откровения о судьбах мира и Церкви. Кто же есть мой ближний? Не человек одного только верования, а всякий, оказавший милость (Лк.10:37), и мало того, любите и враги ваша, слышали новое в своё время слово из уст Божественного Учителя самовидцы и слуги Его (Мф.5:44). Тако бо возлюби Бог мир, яко и Сына Своего Единородного не пощаде, но за всех нас предал Его (Ин.3:16). И больше той любви никто не явил на земле и никто не имел, как Тот, Кто душу Свою положил за весь мир, оставив и нам образ, да последуем стопам Его (1Пет.2:21).

* * *

Вот сущность христианского учения о Боге и о широте и самопожертвовании любви.

Богословие Ильина слишком своеобразное, сильно режущее ухо, любовь же его, как увидим, слишком узкая и эгоистичная, переходящая в ненависть. О Боге он учил, как о человеке, Христа Спасителя называл распятым Иеговой, человекобогом, причем и многих других считал богами. В одной из своих статей, озаглавленной: «Рожон, выставленный от новозаветных иудеев против христианской Езавели», – Ильин спрашивает: «кто же такие боги?», и дает ответ: «люди же, только бессмертные и просвещенные таинствами натуры, музыкою и разными языками, короли, бессмертные мудрецы, или маги»… «И еврейский Бог богов есть человек же, говорил лицом к лицу с нашими предками, ходил, ел и пил вместе с ними и даже боролся с Яковом, имел не только все части человеческого тела, но и душу. Имя его Егова, что значит наимудрейший мудрец из всех мудрецов и глава всех магов». В статье: «Тяжебное дело еврейского Бога с народом Его», объясняется, что значит, что человек сотворен по образу Божию. «Женщина есть портрет мужчины, а мужчина есть портрет Бога, следовательно Бог есть человекобог». А между тем эти бессмертные люди, таинствами натуры просвещенные, на деле – чисто воображаемые. Ибо «на деле каждый видит, что всякому человеку такое же назначение в природе, как и подобным ему (!) обезьянам и другим животным и растениям, т. е. зарождаться, возрастать до определенной величины и снова уничтожаться или разлагаться на составные первоначальные элементы. Вот почему и по прошествии многих тысяч лет никто никогда не видел бессмертного человека». В приведенных словах слышится уже чистейший материализм и в сущности безбожие, причем и самое «бессмертие» является разве только бессмертием в роде, или, скорее, – бессмертием по деяниям, т. е. не личное, а какое-то другое, по существу совсем и не бессмертие. Такое же учение и у современных иеговистов, которые превзошли даже в этом своего учителя. Вот что читаем в одной из их тетрадок, описывающей беседу с православным миссионером Екатеринбурга (Романовским): «вашего Духа – Бога, если за тысячным солнцем еще квадриллион верст пройдешь, то и там вашего Бога не найдешь. А наш Бог ходит по земле и заходит к друзьям своим (Лк.2:23; 12:4; Ин.15:15. Книга с неба 3, 23) и ужинает у них вместе с ними (Книга с неба 3, 20), подобно тому, как он заходил к Аврааму и обедал у него под дубом и после ходил и стоял с ним у Содома (18, 1–8, 29; 19:1), боролся с Яковом (1 Моис. 32, 24–32), заходил к Мельхиседеку, к Адаму и Евве, к Каину и Авелю, Иову, Валааму и Магомету, обедал на Синае с 75 израильтянами. (2 Моис. 24, 11–18), перстом своим написал скрижали (2 Моис. 31, 15; 32, 16) и являлся Иоанну (К. С. 1, 13–18). Наш Бог – человек и даже еврей, и даже обрезанный, но только предвечно бессмертный;⁸ он воскрешает своих друзей и делает их такими же неумирающими». Далее, относительно этих «неумирающих», бессмертных людей Ильин писал только, что они «братия и сестры святым пророкам, клевреты ангелам его», и больше ни слова. – Видится, что он окутывал густым туманом предносящихся в его воображении каких-то «бессмертных» людей, тогда как, по его же словам, все смертны без надежды воскресения. Таких бессмертных клевретов ангелам Ильин находил в своё время, как мы видели, трех, – которые все, к слову заметим, умерли.

Современные последователи Ильина, под влиянием этих смутных понятий о бессмертии, – при уничтожении личности, – получили полную возможность расширить и круг этих «бессмертных» людей. Таковыми бессмертными друзьями Иеговы являются, уже, по их представлениям: «Мельхиседек, Енох, Илия, Моисей, Суслов – московский мещанин, два раза убитый и два раза воскресший,⁹ Яков Бэм – немец башмачник, Иван Гусс, Иероним Пражский – сожженные живыми, Иоанн Замолвкин – Донской казак, учитель Пифагора (так!), за 500 лет до Рождества Христова летал по миру на стрелке, – Пифагор, Зароастр, Антипас – сожженный живым в раскаленном быке, в капище, Шарри – еврей из Митавы – и проч. И из женщин: Мариам, Деввора, Мать Христова, Иоанна Хуза, – снабжавшая Христа деньгами (Лк.8:3), Мария Магдалина, Мария Клеопова, Княгиня Медичи, сожженная живой в Риме за отступничество от сатаны к Егове, Елизавета Криднер – русская, из православных, она в Швейцарии в 1814 году накормила 10,000 человек одной краюшкой хлеба, – и великое множество других». – «У Еговы», – что то же, – распятого человекобога Христа, – есть и Отец, – «тоже человек, но только бессмертный, и тело его похоже на камень Яшмосард» (Кн. С. 4, 3; 5, 1; 12, 21). «Это богословие согласно и с писанием еврейских пророков, и с Алкораном, и с Буддийским священным писанием».

И всё это подтверждает тот же материализм и безбожие, при странной спутанности и очевидных противоречиях в вопросе о бессмертии, которые и возможно только объяснить тем же отрицанием личного бессмертия и тем же материализмом.

Отсюда и внешние проявления этой «Миротворной» религии заключаются в том, чтобы

«citataНи алтарей, ни церквей не созидать

А на всяком месте Бога прославлять.

Ни обрядов, ни попов не сочинять,

Ибо всякий брат есть царь и иерей».

И это потому, что «истинный закон заключается не в обрядах и не в канонах, и не в крючковатых тонах, не в катавасных тропарях и кондаках». Вместо всего этого

«Хороводы и парады,

Разные хваленья;

Ибо это суть обряды

Богопрославления».

Для этих хороводов составлены и особого рода гимны. Вот, например гимн двухорный с музыкою: «Эпитафия на православных кладбищах», петь на голос: «Близ Ревеля барон, любитель псов». А вот и еще гимн: «Догмат покаяния без духовника, или бомба Божией артиллерии», – петь на голос: «Чем тебя я огорчила». А вот и «Марш Лаодикийских победителей к Сиону», (т. е. иеговистов к Иерусалиму, в котором наступит для них земное 1000-летнее царство, – о чём сейчас услышите), – петь на голос! «Я посею молода-младенька цветиков маленько» и много других подобных. Услаждаются ли этими гимнами и составляют ли иеговисты хороводы теперь, это нам неизвестно; но они бредят ими в будущем своём земном царстве «бессмертных» людей, в Иерусалимской республике. Это царство составляет их конечные чаяния, и вот какое оно будет, по их описаниям. «От Иерусалима до китайского города Кантона проведена будет железная дорога с роскошными станциями и прелестнейшими садами». Здесь в этих садах

«Хороводы дам, девиц,

Кротких, мудрых, и певиц

Вьются Божьим вензелем

И поют Ему об Нём,

Всюду слышится игра

Аллилуиа и Ура»!

А люди будут жить в безмятежном спокойствии, во всеобщей любви, в полной свободе и равенстве, при совершенном довольстве земными благами.

«Нет полиций, ни судей,

Всюду святость у людей.

Нет ни стражей, ни солдат,

Сам Господь хранит наш град.

Нет тут демонам мольбы,

В честь их праздников, гульбы,

Нету варварских наук,

Школ рекрутских, буйства штук.

Нет кинжалов, ни штыков,

В знать, в убийство игроков.

С нами Бог.

Нет рапортов, льстей властям,

Подсудырья их страстям.

Все равны, в одних чинах.

Нет прелюдий для трамблянств,

Маскарадов, пиршеств, пьянств.

Нет воров, пройдох, плутов,

Богословий от попов (попы-то тут при чем?).

С нами Бог».

Но это пока более отрицательное, – чего нет и не будет. Что же будет-то? А вот что:

«Злата, бронзы, серебра,

Драгоценностей, добра

Нам, как горы, навалил

И всё в братство подарил.

С нами Бог.

Урожайные года

Сделал сряду навсегда.

Сотворил от зноя тень,

Ночью-ж светло так, как день.

Градом, льдом ничто не бьет.

Облачным огнем не жжет.

И дал дождь не заливной,

А кропящий, как росой.

С нами Бог».

И свирепые животные изменили свои инстинкты,

«Стали волки, тигры, львы,

Как овечки же, смирны.

С нами Бог».citata¹⁰

Так фантазировал Ильин, не знающий других благ, кроме земных, и другого счастья, кроме внешнего довольства. Современные его последователи и в этом превзошли своего учителя. Их фантазия дошла до невозможных пределов, в мусульманском несколько вкусе. Им мало показалось одной тысячи лет такой жизни. Навязывался, видимо вопрос: что же дальше-то? В ответ видится дальнейшая игра неудержимой фантазии, только прозой, а не стихами. «После тысячи лет Егова совсем истребить сатану из бытия со всеми принадлежащими ему людьми (выходит, что Ильин еще не совсем рассчитался с сатаной и с сатанистами, и они могут портить счастье обитателей 1000 летнего царства!), сделает новую землю, в миллион раз большую этой и без океана и морей (!), и поселится на ней со своими бессмертными людьми на 88 тысяч лет. После же сего Он опять сделает новую землю… Он станет по временам переделывать землю все лучше и лучше, до бесконечного, уму непостижимого совершенства – (тут уж и фантазия начинает отказываться). Город Иерусалим на преображенную землю (это в который раз?) будет спущен с неба, сделанный небесными людьми, т. е. жителями других планет, – (значит, иеговистам известно, что есть жители и на других планетах?), – украшенный драгоценными каменьями, а улицы вымощены прозрачным золотом, в длину, ширину и вышину на 2000 верст (широкие и высокие улицы!), окруженный огромною стеною из яшмы, с 12 воротами из 12 жемчужин (!), и на анфомезисах (флигелях) имена 12 апостолов израильских (а не христианских? Каких же израильских?). – Сей город с неба еще Авраам ожидал. Посреди города будет дворец Еговы, а храма и никаких жертвоприношений не будет. Из-под дворца будет протекать река по всем улицам, и на берегах её будут расти дивные фруктовые деревья, приносящие плоды каждый месяц (!). От еды сих фруктов люди не станут ни стареть, ни умирать, а на всю нескончаемую вечность оставаться бессмертными (да, ведь, они и сейчас есть?… Притом, у Ильина для этого придумано только одно дерево «Артубах», которое «всем по вкусу, всем сластит, и питает, и живит» (Прав. Собес. стр. 107), – мужчины в возрасте 34 лет, а женщины 16 лет… Вот в какой город Иерусалим приглашает Егова на нескончаемое жительство каждого человека!»¹¹

Но приглашение остается пока только приглашением. А так как этот Иерусалим еще в далеком будущем, в столь далеком, неизвестном, что и современные иеговисты едва-ли дождутся его наступления, а скорее все «разложатся на первоначальные составные элементы», то нужно же и настоящим людям дать какое-нибудь утешение в жизни. Видится, Ильин это предвидел, почему и здесь, на нашей земле создает своим последователям обольстительный идеал и рисует заманчивую идиллию. И здесь

«В закон же дал Его любовь,

Чтоб все мы шли бы без чинов,

Чтоб стали быть одной семьей

В свободном равенстве, в любви,

Чтоб в дружбе были все крепки,

Ласкались бы, как голубки».

Ибо «только эгоисты могут говорить, что можно спастись от смерти, и будучи богачом, господином, владыкою, властелином, или барином».¹²

«Ну, так веселитесь,

Радостно резвитесь,

Други и другини

Божией святыни.

……………

Обнимай брат брата

В две руки, в два хвата,

А сестра сестрицу,

Даму и девицу,

С целованьем – милованием,

Голубкам подобно.

-----------------------

Деточки – малютки,

Бегать перестаньте,

К маменькам пристаньте!

Старичок увялый,

От трудов усталый,

Старушечка мила,

В коей слаба сила,

Не лежите, не сидите,

На младых опритесь.

Потихохоньку ходите,

Вместе веселитесь».citata¹³

Насколько и как наслаждаются этой идиллией современные иеговисты, мы того не знаем. Знаем только из одного судебного дела Верхотурского уезда о братиях Уфимцевых,¹⁴ что веру свою они – иеговисты называют «легкой, ни в чём греха не признающею», почему и держат, вместо законных жен, сожительниц, а совращаемых спаивают водкой. «Здесь хорошо живем и там хорошо поживем», говорят они, там, то есть в 1000-летнем царстве.

Эта-то легкость веры, эти фантастические рассказы о царстве полного равенства, при всех благах жизни, эти воображаемые ласкания и веселье и составляют заманчивую обольстительную сторону сектантства. Кому бы из людей темного, людского мира не захотелось пожить при такой обстановке, хоть и не теперь, а в далеком будущем? Вот тот секрет, которым можно объяснить жизненность сумасбродного учения иеговистов.

Проф. Н.И. Ивановский

(Продолжение будет).

Как известно, беглый поп Иероним помазал перешедшего в раскол Амвросия миром, чем и был закончен чиноприем. Естественно возникает вопрос: правилен ли такой чиноприем по существу, т. е. возможно ли после миропомазания оставлять присоединяющегося к Церкви неправославного клирика в сущем сане. Вопрос очень трудный для ясного и точного решения, так как церковные правила, повелевающие принимать неправославных клириков чрез миропомазание, не говорят о том, сохранялись или нет в подобных случаях священные степени за клириками, присоединявшимися к православной Церкви. Так, в 7 правиле 2 Вселенского собора читаем: «Присоединяющихся к православию и к части спасаемых из еретиков приемлем по следующему чиноположению и обычаю. Ариан, македониан, саввациан и новациан, именующих себя чистыми и лучшими, четыренадесятников, или тетрадитов, и аполлинаристов, когда они дают рукописания и проклинают всякую ересь, не мудрствующую, как мудрствует святая Божия кафолическая и Апостольская Церковь, приемлем, запечатлевая, то есть, помазуя святым миром во-первых чело, потом очи и ноздри и уста и уши, и запечатлевая их, глаголем: печать дара Духа Святого». О том же способе принятия неправославных в Церковь говорится и в 7 правиле Лаодикийского собора: «Обращающихся от ереси, то есть, новациан, или фотиниан, или четыренадесятников, как оглашенных, так и верных, по их мнению, приимати не прежде, как проклянут всякую ересь, особенно же ту, в которой они находились: и тогда уже глаголемые у них верные, по изучении символа веры, да будут помазаны святым миром и тако причащаются святых таин»¹⁶ (ср. 96 пр. 6-го Всел. собора). Как видим, указанные правила, говоря о принятии еретиков чрез миропомазание, не упоминают о том, рукополагались или нет впоследствии присоединившиеся к Церкви еретические и раскольнические клирики. Умолчание правила о столь важном обстоятельстве дает повод апологетам австрийской иерархии утверждать, будто бы вышеозначенные правила только объясняют или дополняют 8 правило 1 Вселенского собора, повелевающее оставлять неправославных клириков по переходе в православную Церковь в прежних степенях священства. Но на самом-то деле всё заставляет нас думать иначе, именно, что как лаодикийский поместный собор, так и Вселенские 2-й и 6-й соборы нашли неудобным принимать еретических и раскольнических клириков тем чином, какой определен был в 8 правиле 1 Вселенского собора, а потому и установили иной способ чиноприятия. Мы знаем, что в различное время способы принятия еретических и раскольнических клириков в православную Церковь были не одинаковы; не может быть ничего удивительного и в том, что 1 Вселенский собор установил не тот чиноприем, какой был определен на последующих соборах. Говоря так, т. е., что 8 правило 1 Вселенского собора не служить дополнением 7 правила Лаодикийского собора, 7 правила 2 Вселенского собора и 96 правила 6-го Вселенского собора, мы в то же время утверждаем, что последние правила несомненно определяют тот чиноприем, по смыслу которого неправославные клирики, принятые при переходе в православную Церковь чрез миропомазание, должны быть снова рукополагаемы в священные степени. Доказать справедливость данного положения мы можем, пользуясь соображениями отчасти догматического, а отчасти канонического характера.

По учению ап. Павла, миропомазание «извествует нас во Христе» (2Кор.1:21), т. е. утверждает нас во Христе, укрепляет наши духовные силы; отсюда сие таинство столь необходимо для человека, что, по учению св. отцов, не миропомазанный не может даже именоваться христианином; удостоившись святого миропомазания, «вы, – говорит св. Кирилл иерусалимский оглашенным, – нарицаетесь христианами, оправдывая возрождением и самое имя: ибо прежде, нежели вы сподобились оные благодати, вы сего наименования собственно достойными не были, а стремились к тому, чтобы быть вам христианами».¹⁷ Симеон Солунский, изъясняя слова молитвы: «во еже быти тым (принявшим помазание мира) пред Тобою знаемым, домовным гражданом… И познаваемым чрез святое сие знамение от святых ангел и архангел и вся небесныя силы», говорит: «этим выражается, что чрез миро мы делаемся подобными ангелам и чрез него ведомы им». «Смотри, – продолжает Симеон Солунский, – как мы, верные, делаемся чрез божественное миро чем-то новым: «Да будут Тебе, говорит (молитва), род избранный, царское священство, народ святый те, мои запечатлены сим пречистым миром Твоим», т. о. чрез сие мы приемлем на себя печать Св. Троицы; а кто не помазан сим божественным миром, не имеет сей печати. Но какой еще величайший дар дает нам молитва, которую я изложил всю, чтобы мы узнали дары, подаваемые чрез миро? «И имели, говорит, Христа Твоего, освящаясь в жилище Тебе – Богу и Отцу во Святом Духе». Вот чрез него и Христос в сердцах наших и мы соделываемся жилищем и храмом Бога Отца и Сына Его Иисуса Христа и Святого Духа. Т. о. миром сим довершается крещение, и мы делаемся чрез него храмами Троицы. Поэтому оно преподается после крещения и низводить на нас Духа, что явил над собою и Спаситель, когда крестился во Иордане. Чрез сие же миро мы делаемся духовными и облагодатствованными и запечатленными печатью Божественные Троицы: так как мы освящаемся, очищаемся и возрождаемся в святой воде Её именем, а чрез миро приемлем печать Её и дары, и как не крещенный остается нечистым и не возрождается в жизнь вечную, так не помазанный после крещения не имеет печати и знамения Св. Троицы, не приемлет и благодати Духа».¹⁸ Если т. о. по смыслу священного Писания, учению Кирилла Иерусалимского и Симеона Солунского, миропомазание довершает крещение, а не миропомазанный не может даже именоваться христианином, то трудно предположить, чтобы человек, не сподобившийся таинства св. миропомазания, мог получить благодать хиротонии, – чтобы несовершенный христианин мог сделаться раздаятелем благодатных даров верующим. Св. ап. Павел заповедал ученику своему Тимофею рук не возлагать ни на кого поспешно (1Тим.5:22), и это, конечно, потому, что дары священства приличествует раздавать лицам, наиболее способным к сему великому, трудному и ответственному служению людям, не только испытанным в слове и учении, но и могущим быть «образцом для верных в слове, в житии, в любви, в духе, в вере, в чистоте» (1Тим.4:12), а все сии качества, потребные для кандидата священства, не иначе могут быть внедрены в душе последнего, как при помощи подаваемой в таинстве миропомазания благодати Духа Святого, немощная врачующей и оскудевающая восполняющей. Отсюда прямой вывод тот, что не миропомазанный не имеет права быть клириком церковным и тем более достигать высших ступеней церковной иерархии, а потому необходимо думать, что правила церковные, повелевающие миропомазывать приходящих к Церкви неправославных клириков, тем самым не дозволяют оставлять их в прежних степенях иерархии, а повелевают вновь хиротонисать. «Как скоро Церковь принимает кого-либо из еретиков чрез миропомазание, говорит проф. В. Соколов, то не может быть речи, чтобы они сохраняли в этих случаях принадлежащие им иерархические степени. По самому существу таинства священства и миропомазания первое не может быть признано действительным у того, кто не считается правильно сподобившимся благодатных даров миропомазания, а потому, когда Церковь принимала ариан, македониан, навациан, и др. «запечатлевая, то есть, помазуя св. миром», она несомненно уже не признавала действительными их священных степеней.¹⁹ «Епископы, пресвитеры и диаконы, которые принимаются в Церковь чрез миропомазание, – замечает арх. Сергий, – должны быть вновь возводимы в священные чины, если признаются того достойными».²⁰ Но мы имеем и прямое доказательство того, что в древности (в половине V века) неправославные клирики, принятые в православную Церковь чрез миропомазание, рукополагались вновь в священные степени. Доказательством сим служит послание константинопольского собора к патриарху антиохийскому Макарию, которое, как имеющее решающее значение в занимающем нас вопросе, приводим в оригинале и переводах

Послание написано вскоре после константинопольского собора (второго Вселенского), а посему с полным правом можно полагать, что оно дополняет и разъясняет чиноприем, который был определен 96 правилом 2-го Вселенского собора, в том смысле, что неправославные клирики, принимаемые в пр. Церковь, остаются в ней, как «честные люди», «потщаливии человецы», – «probati laici», «σπουδαῖοι λαϊκοί», то есть, как простые миряне, и потом уже рукополагаются в тот сан, в котором состояли в своих обществах. Как видим, «послание» в самом основании разрушает всё здание австрийской старообрядческой иерархии, так как по нему и Амвросий, принятый в общество старообрядцев Белой Криницы чрез миропомазание, должен считаться не епископом, не «митрополитом всех древлеправославных христиан», а «простолюдином», простым мирянином, а в таком случае – очевидно, и вся происшедшая от Амвросия, – «простолюдина», – «иерархия» должна считаться недействительною, мнимою, самозванною.

«Послание константинопольского собора к ант. патриарху Макарию», подрывающее в корне австрийское священство, апологеты австрийской Белокриницкой иерархии всячески стараются перетолковать в свою пользу, а то и прямо-таки отвергнуть его; так, один из них говорит: ««потщаливии мирстии человецы поставляются в сан, в немже беша» решительно нельзя понять. Если эти потщаливии – мирстии лица, к чему выражение в немже? А если это такие лица, которые уже были рукоположены в известные саны в своих обществах, то к чему выражение – мирстии? Такое смешение понятий мы, – заявляет апологет австрийского священства, – не можем однако приписать собору, это не более и не менее, как ошибка переводчика».²⁴ Но для всякого непредубежденного читателя «послания» ясно, что противоречия в нём никакого нет. Именуемые клирики являются после миропомазания в православный Церкви простыми мирянами и, как таковые, поставляются в те священные степени (недействительные с православной точки зрения), которые имели в своих еретических или раскольнических обществах.

Другой апологет австрийского священства и член оного о. Швецов, именуемый Арсений епископ Нижегородский, по поводу слов «послания» «потщаливии мирстии человецы…» говорит: «Здравое понятие сих слов должно быть таково: слова «потщаливии мирстии человецы поставляются в сан» значат: «дозволяется присоединенных от ереси мирян поставлять в священный сан, не смотря на то, что раньше они пребывали в ереси». В какой же поставляются сан? в тот, «в немже беша», т. е. не в тот, в котором пребывали в ереси, ибо в ереси они были мирянами, а в тот, в который поставлены были некогда у православных миряне: «или пресвитеры, или диаконы, или ино что», но места которых за выбытием или смертью остаются теперь праздными. В этот именно сан, «в немже беша» у православных священные лица, оставившие теперь свои места праздными, и поставляются присоединившиеся чрез миропомазание миряне».²⁵ Но такое словоизвитие раскольнического апологета не имеет никакой силы убедительности уже по одному тому, что им предполагается в «послании» пропуск («у православных» после слова «беша»), каковой не может быть допускаем в таком документе, как официальное послание целого собора, послание, написанное по очень важному вопросу, долженствующее по тому самому отличаться ясностью и точностью; притом же из самого текста «послания» нетрудно видеть, что глагол «беша» (ἦσαν) прямо и непосредственно относится к предшествующему выражению «поставляются в сан», следовательно, смысл рассматриваемого места «послания» будет тот, что простые миряне поставляются в тот именно сан, который они имели якобы в своих обществах.

В противоположность апологетам австрийского священства, многие ученые как древние, так и новые толкуют «послание» константинопольского собора п. Макарию в том смысле, что им повелевается инославных клириков, принятых в православную Церковь чрез миропомазание, снова рукополагать в священные степени. Севаст Арменопул в 4 книге своей говорит: «Некое разглаголание ми, боголюбезнейший пресвитер Антоний, о прилагающихся православию и части спасаемых от еретик, како приемлем сия? приемлем дающия книжицы и анафематствующия всякую ересь; печатствуемые или помазуемые первее святым миром, и посем яко тщаливии людины хиротонисуются во оное, еже беша у самих первее, аще диаконы, аще иподиаконы, аще же псалмочетцы». Захарий Копистенский пишет: «Синод никейский в правиле осьмом повелевает, посвятивши их (принять) чрез вкладание. Суд патриархов о том в Арменопули в книге 4-ой, а ставят они тако, а по сих яко гречнии ласкове рукоположиться имеют на он степень, на котором первее у своих были, либо пресвитеры, либо диаконы, или иподиаконы, или псалмочетцы. Есть-ли миром святым мировати велит собор, а яко на искоре снову потреба их хиротонисати». «Несомненно, говорит проф. В. Соколов, что в этом документе («послании») (второй половины 5 века) говорится о существовавшем тогда в константинопольской Церкви обычае принимать новацианских клириков в церковное общение посредством миропомазания, после чего и рукоположения совершались над ними вновь».²⁶

Итак, на основании всего вышесказанного мы приходим к тому заключению, что те клирики, кои принимаются в Церковь чрез миропомазание, должны быть снова хиротонисаны, если пожелают сохранять за собою священные степени, полученные ими в неправославных обществах; посему и Амвросий (если допустить, что он перешел из ереси в православие) должен был быть снова возведен в Белой Кринице во все те священные степени, какие имел в греческой Церкви, в противном случае он является не иерархическим лицом, а простолюдином.²⁷

Остается нам решить вопрос, как смотреть на Аристиново толкование 8 правила 1 Вселенского собора, толкование, служащее единственным оправданием законности якобы того чиноприема, который совершен был над Амвросием в Белой Кринице. По мнению лучшего нашего канониста проф. И. Бердникова, Аристин в данном толковании смешал определения различных соборов; именно, к тому, что сказано о новацианах в 8 правиле 1 Вселенского собора, он механически присоединил то, что сказано о тех же раскольниках в определениях 2-го и 6-го Вселенских соборов; совершенно верно понимая 8 правило 1 Вселенского собора в том смысле, что им повелевается принимать новацианских клириков в их степенях священства, Аристин в дополнение и объяснение правила приводит совершенно иное постановление о тех же раскольнических клириках последующих соборов, чрез каковое смешение постановлений различных соборов и получился у него тот чиноприем, следуя которому старообрядцы, принимая в своё общество клириков православной Церкви, оставляли их в прежних степенях священства, хотя довершали над ними миропомазание, полученное в православной Церкви.²⁸

По мнению же проф. И. Нильского, Аристин превратно понял смысл слов правила: «по возложении рук» (χειροθετουμένους), именно, разумея под «возложением рук» миропомазание, которое в первые века христианства совершалось чрез возложение рук.²⁹

Наконец, нельзя оставить без внимания того примечательного явления, что наиболее благоразумные из самих старообрядцев в своё время ясно сознавали несостоятельность чиноприема, посредством которого принимались в их общество клирики православной Церкви. Даже сам учредитель старообрядческой иерархии – инок Павел, – человек, ревностно преданный расколу, долго не мог отказаться от той вполне справедливой мысли, что если приходящего в раскол клирика принимать в сущем сане, то уже не следует такового вновь миропомазывать, ограничившись только отречением от ересей. Так именно рассуждал Павел в Москве на соборе, созванном старообрядцами-поповцами для обсуждения возникшего у них вопроса о приискании «древлеправославного» архиерея. Тут Павел настойчиво указывал на необходимость принятия будущего «древлеправославного» архиерея третьим чином,³⁰ на что несогласны были другие поповцы, требовавшие чтобы будущий архиерей был принят вторым чином, и, что для нас важнее всего, в доказательство справедливости своего мнения указывали не на какие-либо каноны церковные, а на своих предков, которые приходивших к ним из Великороссийской Церкви попов принимали чрез миропомазание. Присутствовавшие на соборе должны были т. о. сделать одно из двух: или согласиться с основывающимся на церковных правилах мнением Павла, т. е. согласиться на принятие будущего архиерея третьим чином и в таком случае осудить с давних пор практиковавшийся в их обществе способ принятия беглых, от православной Церкви, попов, или последовать примеру своих предков, т. е. принять будущего архиерея вторым чином, но оставить в таком случае в небрежении церковные правила, противоречащие такому чиноприему. Старообрядцы решились на последнее, не желая осудить своих предков: «если ныне попустится по третьему чину принять епископа, говорили они, то уничтожится наше древлеблагочестивое, доныне неизменно влекущееся священство, и будет иное новое и неблагочестивое».³¹ Высказанное Павлом мнение о способе принятия еретического архиерея разделяли и старообрядцы, жившие заграницей. На соборе в Задунайском старообрядческом скиту 23 июля 1846 г. прибывшие из различных соседних селений старообрядцы-поповцы постановили, чтобы «греческого митрополита Амвросия, согласно 95 правилу 6-го Вселенского собора и 69 и 70 карфагенского, принять третьим чином», причем в оправдание такого чиноприема указывали на некоторые исторические факты: говорили, что на 7 Вселенском соборе патриарх Тарасий принял многих иконоборческих епископов третьим чином, что и в России Даниил епископ Беретенский, хиротонисанный митрополитом Исидором, ставленником римского папы, принят был киевским митрополитом Ионой третьим чином. Даже после принятия Амвросия в Белую Криницу вторым чином некоторые из старообрядцев, приемлющих австрийское священство, высказывались против совершенного над Амвросием чиноприема. Так, известный деятель в расколе, автор «Окружного послания», Иларион Ксенос, говорил своим единоверцам: «по моему мнению, не следовало бы митрополита Амвросия принимать вторым чином, а нужно бы принять третьим, как подцерковника. Это было сделано ради мира церковного. Ибо в противном случае многие старообрядцы, по своей закоренелости, не согласились бы признать его за истинного архипастыря».³²

При принятии Амвросия в Белую Криницу была допущена еще особенность, противная духу церковных канонов, на что старообрядцам австрийского согласия указывают противораскольнические полемисты. Эта особенность состоит в том, что Амвросий, – митрополит греческой Церкви – принят был в Белую Криницу беглым попом Иеронимом. В правилах церковных не находятся ясные указания на то, какое число епископов потребно в том случае, когда к Церкви присоединяется неправославный архиерей. Но из того, что 12 правило карфагенского собора повелевает одного епископа судить собору из 12 епископов, можно с полным правом заключать, что и принимать еретического или раскольнического архиерея может и должен только собор епископов, потому что как в первом случае, – т. е. когда судят епископа, – епископ является лицом подсудимым, и собору принадлежит право оставить или не оставить за подсудимым его епископский сан, так и во втором случае, – когда неправославный архиерей присоединяется к православной Церкви, – по отношению к присоединяющемуся епископу собор епископов православной Церкви является высшей судебной инстанцией, и от него зависит решение принять или не принять приходящего епископа в сущем сане. Пресвитеру же правилами церковными давалось в древности право только на частной исповеди примирять с Церковью православных христиан, кающихся в своих тайных прегрешениях (52 апост. пр.); когда же исповедь и самые подвиги покаяния совершались открыто пред всею Церковью, то они совершались под личным управлением епископа. Сюда относились подвиги покаяния грешников, обличённых в явных и соблазнительных грехах, а также подвиги покаяния лиц, приносивших раскаяние в своём отступлении от Церкви и просивших принятия снова в недра её. «Совершения мира и освящения дев, говорится в 6 правиле карфагенского собора, да не творит пресвитер. И примиряти с Церковью кающихся, открыто, на литургии, да не будет позволено пресвитеру».³³ Амвросий, при переходе в Белую Криницу, торжественно, пред всем народом, приносил раскаяние в грехе, – принадлежности к греческой Церкви, – проклиная мнимые ереси православной Церкви; такое покаяние, как «совершенное открыто», должно было совершаться по правилу пред епископом, а не пред беглым попом.

Стараясь оправдать такой антиканонический поступок Амвросия, апологеты австрийского священства тщатся уничтожить всякое различие между архиереем и иереем в деле принятия в Церковь еретиков и раскольников, причем ссылаются на 46 правило лаодикийского собора, повелевающее, чтобы готовящихся ко крещению испытывали в знании символа веры и главных истин христианских как епископы, так и пресвитеры.³⁴ Говорят также, что священник может разрешить грехи епископа, а следовательно, может будто бы и принимать епископа от ереси.

Совершенно верно то, что священник может разрешать тайные грехи епископа, но тот же иерей не имеет никакого права распоряжаться архиерейским саном, каковое право принадлежит только собору епископов. Иероним (если бы только, конечно, он не был беглым попом) мог отпустить тайные грехи Амвросия, но он не имел никакого права «объявлять достоинство митрополита Амвросия», не имел никакого права принимать Амвросия в сущем сане. В этом последнем случае он предвосхитил недарованную ему власть, забыв слова апостола: «кийждо в звании, в немже признан бысть, в том да пребывает» (1Кор.7:3).

Забыл Иероним и 7 пр. карф. собора, повелевающее «примирять со олтарем», хотя и пресвитеру, но не иначе, как «с разрешения епископа».

Защитники австрийской иерархии по обыкновению стараются найти в истории церковной примеры, оправдывающие будто бы прием Амвросия митрополита одним иеромонахом; при сем указывают, между прочим, на препод. Савву и Максима, не имевших священного сана, но присоединивших будто бы к православной Церкви патриархов Иоанна и Пирра.

На это нужно прежде всего заметить, что препод. Савва и Максим имели возможность принять от ереси патриархов уже потому, что сами принадлежали к истинной Церкви, в которой сохранилась преемственно от апостолов идущая законная иерархия, от которой могли получить полномочие на принятие еретических архиереев в православную Церковь. Иероним же во всём мире не имел единомысленного с собою епископа, к которому стоял бы в подчинении и от которого мог бы получить то или иное полномочие. Посему первые, если даже допустить факт совершенного ими принятия еретических епископов, действовали согласно повелениям своей церковной власти, последний же при присоединении Амвросия в раскол действовал – если не самовольно, то по приказанию простых мирян, что служит еще к большему его осуждению.

Но препод. Савва и Максим не присоединяли к православной Церкви патриархов, а только убедили их оставить ересь и войти в ограду Церкви Христовой, а кто присоединял их к Церкви, о том ясных исторических сведений нет. О патриархе Иоанне в Четьи-Минеях (под 5 ч. декабря) говорится: «Иоанн постыдися, вкупе же убояся толиких многих боговдухновенных отец, с святым Саввою пришедших, отвержеся Севира и всея ереси. И утишишася отцы святии». О патриархе же Пирре под 21 января говорится: «бывшу же собору богомудрый Максим одоле Пирру. Препрен убо быв Пирр, приста к правоверным и принят бысть от Церкве».

Итак, подведя итоги всему сказанному нами о чиноприеме Амвросия в Белую Криницу, мы должны снова повторить, что при принятии Амвросия в раскол допущена была важная погрешность против церковных правил, погрешность, состоящая в том, что «перемазанного» Амвросия оставили в сущем сане, тогда как по соображениям догматико-канонического характера неправославный клирик, принятый в Церковь чрез миропомазание, должен быть снова возводим во все свящ. степени.³⁵ Приняв Амвросия чрез миропомазание, с оставлением в сущем сане, старообрядцы сами произнесли тяжкий приговор над Амвросием и всей происшедшей от него «иерархией», так как принятый Иеронимом чрез миропомазание Амвросий должен считаться простым мирянином, а как таковой, он ни в коем случае не мог сделаться восстановителем в обществе старообрядцев истинного, христопреданного священства.

Свящ. Н. Попов

(Окончание следует).

В прошлой июньской книжке поместили мы статью «Новая исповедь гр. Л.Н. Толстого», в которой предали гласности и разобрали с точки зрения православия известный «Ответ» яснополянского ересиарха на синодальное о нём постановление от 22 февраля. Поступившие в редакцию отзывы от читателей разных классов вменяют «Миссионерскому Обозрению» в заслугу пред Церковью и обществом опубликование и разоблачение этого документа. – Все наши корреспонденты согласны в том, что в «Ответе» яснополянский лжеевангелист «собственноручно написал смертный приговор и ископал погребальную яму своему философско-богословскому суемудрию». «Миссионер. Обозрение», – пишет нам профессор Певницкий из Киева, – оказало большую услугу людям благомыслящим, раскрыв пред обществом грубые, кощунственные нелепости нового лжеучителя, который договорился до того, что когда явится антихрист, сын противления, то ему не останется говорить ничего более дерзновенного».

Важно опубликование «Ответа» и в том отношении, что он служит самою лучшею апологией справедливости и безусловной неизбежности синодального акта 22 февраля, который до этого огромной массе людей, не вполне знавших религиозные убеждения Льва Николаевича, казался несправедливым, излишним и несоответственным. А теперь даже некоторые из апологетов гр. Толстого становятся его обвинителями, откровенно заявляя, что не прочитай они «Ответа» никогда бы и никому на свете не поверили, чтобы могикан нашей литературы, великий мастер слова был способен дойти до такого падения мысли и чувства, – до такой религиозной нетерпимости и фанатизма: – «нельзя было и подумать, – пишет нам один почитатель графа, – чтобы из-под пера нашего талантливого художника могла вылиться такая поражающая злоба и пошлость, в отношении всего, что свято и дорого не родному только православию, а всему христианскому миру, погрязшему, по безумному глаголу гр. Толстого, будто бы в обмане и колдовстве».

Мы предприняли напечатание «Ответа» и разбора его единственно в заботах о достодолжном служении интересам миссии отечественной Церкви и, конечно, всесторонне взвесили и обсудили последствия, могущие произойти от опубликования святотатственного писания гр. Толстого в смысле вреда и пользы для общества и народа.

Конечно, редакция наша могла и ошибаться в понимании этого сложного, запутанного явления в нашей церковно-общественной жизни, но ведь «Миссионерское Обозрение» журнал подцензурный и едва-ли можно сомневаться, чтобы разрешившая нам напечатание «Ответа» духовная власть была не компетентна в решении вопроса о том, что полезнее для интересов Церкви, – опубликование «ответа» и открытое безбоязненное разоблачение религиозных лжемудрований яснополянского кумира нашей интеллигенции, или же умалчивание о его богохульствах.

Однако существует сомнение на счет целесообразности опубликования подобного рода документов и вообще пользе печатной полемики с разрушителями авторитета Церкви. Отголоском таких взглядов на данный вопрос служит дневник князя Мещерского от 22 июня в № 47 «Гражданина», где маститый публицист выступил с выражением опасений относительно соблазнов полемической литературы.

На возражении «Гражданина» можно бы и не останавливаться, если бы в нём не слышался голос издавна распространенного – и не у светских только людей – предубеждения против печатной полемики в вопросах веры, так что в дневнике ставится один из пререкаемых вопросов, на правильности решения которого покоится успех православной апологетики и полемики, – «о роли и о действии печати по отношению к разрушителям авторитета Церкви». А между тем почтенный наш публицист дает решение этому важному вопросу слишком одностороннее и далеко не соответствующее современным духовным потребностям чад Церкви и истинной религиозности.³⁶

Рассуждения князя Мещерского заключают в себе целый ряд недоразумений и отличаются тем, к сожалению, обычным у нас характером фарисейского мышления и отношения к вопросам веры и Церкви, при которых, под видом забот о Церкви, мы искони привыкли оберегать лишь свой личный душевный покой и религиозный мир, вздымаемый злохулениями еретиков, так как последним мы, маловерующие, бессильны противопоставить и свои скудные богословские знания, и свои слабые религиозные убеждения, и свою грешную жизнь. Отсюда и страх пред соблазном, опять-таки покоящийся на нашей лености изучить пререкаемый вопрос, пересмотреть свой религиозный мир, изменить свою нехристианскую жизнь… Нам думается, что и Церковь, и народ тут ни при чем, – они за себя сами во всю нашу церковно-историческую жизнь стояли и постоят. А чего же смущаться тем, если козлища отделяются от овец теперь же, в недрах земной Церкви, страдающей от присутствия нехристей среди христиан более, чем от злохулений явных еретиков? Подобает быти ересям, – и Толстой явился, по попущению Божию, с его оскорбительным для нас богохульством, как мщение нам за нашу духовную беспечность… Зачем прятать эту кару Божию от верующих и неверующих? В Церкви должно быть всё – наго и объявлено…

Князь Мещерский говорит, что «есть в настоящее время мнение в высших сферах нашей церковной иерархии»… и проч… Но это – мнение не «настоящего» времени, – а исконное: Церковь никогда не секретничала с еретическими мудрованиями, а всегда со времени соборов, подробно и всенародно излагала их и опровергала, не боясь соблазнов. Иначе невозможна и борьба с лжеучениями, немыслима и подготовка воинствующих мечем слова Божия.

Это всякому должно быть известно, кто интересовался историей вековой борьбы нашей Церкви с расколом и сектами и заглядывает в современную полемическую литературу, где подробно излагаются и опровергаются еретические мудрования всяких лжеучителей, и никто еще не удостоверил того факта, чтобы печатная полемика порождала соблазн, или вредила интересам Церкви. Если угодно, то кощунственные словоизвержения «Ответа» гр. Толстого, представляющего краткую выпись из его ранних сочинений, давно опубликованы и разобраны на страницах нашего же журнала и в других органах духовной печати. К сожалению, светское общество и печать не интересуются нашей литературой.

Далее: князь Мещерский слишком односторонне и неполно изложил «рассуждение иных наших иерархов», руководившее опубликованием «выдающихся нападок». Мотивы к этому гораздо сложнее и значительнее, чем полагает кн. Мещерский.

Так как статья «Гражданина» выпущена в качестве предостережения, на счет напечатания «Ответа» Толстого, то на мотивах к его опубликованию мы здесь и остановимся.

Прежде всего основанием к опубликованию «Ответа» гр. Толстого послужило особое, беспримерное положение яснополянского еретика и в Церкви, и государстве, и обществе, а затем широчайшее распространение «Ответа» в читающей публике, так что тут не может быть и речи об опыте тайного соблазна, – соблазн получился гораздо ранее печатного опубликования у нас этого документа и притом самый явный. При этом в обществе были уверены, что гр. Толстой, подобно супруге своей, направил «Ответ» членам Синода, и раз последовала отповедь графине Толстой, то люди обоих лагерей, естественно, с нетерпением ждали такой же отповеди и на ответ Льва Николаевича. А когда отповеди не появлялось, то порождались не только недоумение, но и соблазн… А что не мог Синод или его члены отвечать официально на подпольный документ, это, полагаем, понятно всякому. Между тем поклонники яснополянского хулителя Церкви старались внушать легкомысленным и немощным чадам Церкви, что «церковники молчат, потому что им нечего ответить, ибо Лев Николаевич сказал правду, прижал их к стене»… Можно ли было молчать, в виду возводимых гр. Толстым в его «Ответе» столь тяжких и несправедливых обвинений на церковную власть, как ложь, клевета, неправда?… Ведь это значить равнодушно мириться с явным оплеванием родной Церкви и её представителей, наших духовных отцов! Кому неизвестна пущенная еще во время апрельских смут среди молодежи нашей клевета, появившаяся и в заграничной прессе, и в Толстовских листках, что де правительство выпустило на студентов казаков, а на Толстого – попов. Смута толстовского дела просачивается и в народ. Вот почему представлялось необходимым новую исповедь, так откровенно и решительно изложенную ересиархом Толстым в его «Ответе», – широко распространить в читающей среде и сделать её достоянием богословствующей мысли верующих, чтобы вызвать и их на духовную борьбу с выявившимся чрез дело о гр. Толстом огромным антицерковным течением в нашей интеллигенции. Наша Церковь располагает великими внутренними силами верующего чувства и разума, но силы эти дремлют, не одушевлены, не сплотнены, и именно, благодаря отсутствию в обществе верующих людей живого и деятельного отношения к церковным нуждам и религиозным опасностям, а равно и благодаря тому, что в нашей светской печати нет честного и трезвого сознания своего долга в отношении вопросов веры и Церкви.³⁷

Антицерковный либеральный лагерь не дремлет; он действует всеми устными и письменными средствами и «силами для пропаганды своих вредных для Церкви и государства учений, а мы, верные сыны Церкви, Царя и отчизны, в своём благодушии ничего не видим, ничего не знаем, и знать не хотим. У нас горсть толстовцев 8 тыс. духобор совратили, а мы хватились лишь по выезде этой массы несчастных за границу на явную погибель. Один английский ученый пишет, что «для англичанина и американца трудно понять, как это один лжеучитель может в России совратить 8 т. человек, а потому ему бесконечно более жаль того одного англичанина, который, прочитав «Евангелие Толстого» повесился, убедившись, что нет будущей жизни».

Иронический тон рассуждений о «конвоировании», «аккомпанементе морали» способен свидетельствовать лишь о недоверии, если не к истине исповедуемого автором дневника православного учения, то к силе и искусству наших пастыреучителей и апологетов Церкви. Иначе едва-ли можно так решительно утверждать, что будто бы «никакое опровержение не подействует на эти сотни тысяч русских интеллигентов, прочитавших произведение гр. Толстого», или что «путь полемики в печати двух утверждает, а 200 соблазняет».

«Божия никто же весть, точию Дух Божий, и человеческое никто не знает, только дух человеческий», говорит Св. Писание. Почем знать, а может быть, слово правды церковной на кого-нибудь да и воздействует, не теперь – так после, а ведь и «о едином кающемся грешнике велия радость бывает на небеси». Душа человеческая – потемки.

Никак нельзя согласиться с предположением кн. Мещерского, решительно ни на чем не основанном, что «Ответ» будут читать, а опровержение, рядом предложенное, оставят без внимания. По себе никому о других судить нельзя, – психология же как верующей, так и отчаянной души человеческой говорит совершенно обратное. «Ответ» гр. Толстого написан тоном, столь вызывающим, оскорбительным как для всего христианского мира, так и для каждого просто порядочного человека, что, прочитав «Ответ», никак нельзя не заинтересоваться даже самому индифферентному человеку тем, «как же и что отвечают новому лжеевангелисту церковники». Для верующих и колеблющихся опровержение составляет насущную душевную потребность.

Тем же недоверием, дышит и то – оригинальное, остроумное, но не убедительное сравнение, где кн. Мещерский говорит, что будто бы, вследствие такой логики («иных наших иерархов»), «все печатающиеся за границей против Государя и Его правительства статьи должны быть перепечатываемы в «Правительственным Вестнике» и в «Губернских Ведомостях», но с сопровождением опровержений за подписью Губернаторов».

Не споря о том, насколько уместно допущенное здесь сравнение апостольской миссии и авторитета иерархов Церкви с ролью губернаторов, мы спросим почтенного публициста: а что, если бы какой-нибудь важный в государстве сановник, да еще и «властитель дум народных» – оказался бы фарисейским верноподданным; состоя на службе, он фактически изменил бы Царю и родине, занимался бы под сурдинку пропагандой противоправительственных идей и распространением оскорбительных для Государя и отечества памфлетов, то ведь наверное было бы объявлено в «Правительственном Вестнике» о вероломных действиях и измене такого недостойного сановника, да еще с присоединением и мер законного взыскания? И никто бы ведь этим не соблазнился? Не это ли сравнение ближе подходит к Толстому? Ведь не подлежит сомнению, что гр. Толстой занял в обществе именно такое фарисейское вероломное положение, в силу которого он неуязвимо, уже много лет, ведет вредную, оскорбительную для всей св. Руси противоцерковную (о противоправительственной мы не говорим) пропаганду, числясь в то же время до акта 22 февр. православным, прячась за свою писательскую славу, выдавая себя за поборника и глашатая христианского учения и обольщая простодушных своим «фальсифицированным христианством?» Благодаря этому толстовская история создала то вавилонское столпотворение, ту психопатию поклонения графу, и именно, как борцу против Церкви, а не писателю; поклонение это распространяется, как протест против Церкви, в огромной части интеллигентного общества! Неужели Церковь должна молча сносить это?

В такой чрезвычайный момент в жизни Церкви для раскрытия правды в Толстовском деле, для успокоения общества, для рассеяния предубеждений против важного исторического акта 22 февраля, а равно и для рассеяния невольных заблуждений среди многих и многих, относительно религиозных воззрений яснополянского лжеевангелиста, единственно верною, испытанною мерою и является в данном случае широкое распространение в обществе критики лжеучения, основанной на собственном признании и самообвинении гр. Толстого во всех его преступлениях против Церкви. Обнародованием «Ответа» духовная власть исполнила свой долг пред истиной и обществом. И нам – мирянам надо всячески споспешествовать заботам архипастырей и пастырей наших, в деле духовного воинствования их с врагами родного православия и упрочения мира церковного. На этом мы и закончим нашу заметку по вопросу, затронутому «Гражданином, уступая место поступившим в редакцию по данному же вопросу нижеследующим письмам мирянина и священника.

В. Скворцов

Не знаю, русским ли только православным людям свойственно, или это – свойство большинства верующих людей нашего времени – укрывать свою веру в потаенных закоулках сердца, тщательно окутывая её и оберегая от всяких дуновений критической мысли? В самом деле, часто приходится встречать людей более или менее религиозных, которые боятся какого-либо прикосновения критики к сокровищнице их верующего сердца. Ценя сокровище, дорожа им, они словно не верят в его действительную прочность, думают, что чувство веры неизбежно иссякнет под действием анализирующего рассудка. Грустно бывает наблюдать это явление особенно тогда, когда робеющими и прячущимися оказываются люди с сознанием настолько развитым, чтобы не допускать этого раздвоения веры и мысли, этого боязливого отношения к запросам критики или к натиску голого отрицания. Невольно в таких случаях зарождается сомнение в доброкачественности самой веры таких людей, которая перед лицом сознания отказывается дать отчет в своём уповании.

Такое грустное чувство вызвала в нас статья Гражданина (№ 47), в которой автор дневника (кн. Мещерский) упрекает некоторых наших архипастырей за оглашение в печати резких нападок на Церковь. Автор приходит в смущение «от этой новизны во взглядах иных наших иерархов на вопрос о роли и действии печати по отношению к разрушителям авторитета Церкви». Речь идет о письме графини Толстой с ответственным письмом С.-Петербургского митрополита, об ответе гр. Толстого Синоду, о письме неизвестного к архиеп. Амвросию…

Что касается письма графини, а тем более ответа Толстого Синоду, то опубликование их было делом не только благоразумия, но и нравственного долга. «Бестактное» письмо графини, быстро расходившееся у нас в рукописи и распространенное печатно заграницей, требовало отповеди, если не ради восторженных читателей его, то ради чад Церкви, коим приходилось выслушивать очень нелестные замечания по адресу иерархов… Полный достоинства, ясный мудрый ответ митрополита Антония снял тяжкое бремя с множества верующих душ…

Не обратить внимания на ответ гр. Толстого было бы уже преступлением, так как в нём (не говоря о прочем) возводятся на Синод такие обвинения, которые, как мне достоверно известно, смущали преданнейших Церкви сынов… В данном случае пройти молчанием обвинение значило показать равнодушие к истине и презрение к целому сонму верующих, да и не одних верующих…

От частных фактов перехожу к некоторым общим соображением. Неужели автор «Дневника» думает, что при таком всё усиливающемся напоре мысли, какой мы наблюдаем и в культурном обществе, и в простом народе, мы – православные можем, смеем ограничиться этой «верой про себя»? Сектантство, широкой волной разливающееся по лицу земли русской (см. всеподдан. доклад обер-прокурора Св. Синода), раскол, культурные измы всех сортов, – всё это с силой проторгается наружу, переполнив сердца и утробы своих исповедников. Одно сектантство с успехом опровергает рассуждения автора, полагающего, что укрывательством еретических писаний можно умалить соблазны (порождаемые, кстати сказать, главным образом «жизнью не по вере» самих православных). Это укрывательство лишь набрасывает тень на укрывателей, вызывая естественное сомнение в их духовной силе и стойкости, и – что печальнее всего – покрывает ржавчиной тот духовный меч, который вручен им Господом воинств. И не будет у нас тех «сильных» пастырей, которых желает видеть автор статьи, если им не придется воинствовать с облегающими нас соблазнами, уповая на силу Божию, а не на ухищрения человеческие. И тому почину в смысле открытого, безбоязненного объяснения с противниками Церкви, который сделал своим мудрым письмом Петербургский архипастырь, можно только радоваться. Еще больше нужно радоваться тому, что благое дело не ограничилось почином, а нашло себе достойных продолжателей среди тех же иерархов: появился ответ Толстого Синоду, сопровождаемый прекрасной статьей другого иерарха епископа Сергия (ректора с.-петербургской академии). И в этом деле безбоязненной, открытой борьбы с заблуждением можно, славу Богу, – не говоря о дерзновении веры и уповании на Того, Кто, будучи Истиной, истине и споборствует, – можно опереться на факты русской действительности, достаточно осязательные и для не особенно внимательного к знамениям времени ума. Наряду с развитием и разлитием в обществе начал неверия и материализма со всеми неизбежными последствиями их сказывается и иное течение, не укрывшееся, конечно, от зоркого ока тех архипастырей, которые смело взглянули в глаза врагу и открыто выступили против него. Разумею тех «новых людей» земли русской, о которых предсказывал Достоевский и на которых указывает в своём последнем произведении Мережковской. Пусть этих людей немного, но они есть, и этого довольно, чтобы уповательно обращать взор на будущее нашей родной страны. Борьба закалит силы, а Господь умножит дарования, если мы не будем трусливо забиваться в угол и зарывать в землю уже полученные таланты, прежде всего при этом, конечно, помня, что Царствие Божие не в слове, а в силе (духовной), и что слово получает силу от «жизни по вере».

Да, наконец, пусть их противников будет много, пусть публикуемые еретические документы переведут в лагерь этих противников тех, кто раньше числился только среди чад Христовой Церкви! Чего же тут худого? Ведь пойдут туда только те маловеры и двоеверы, о которых Господь изрек: «Знаю твои дела: ты ни холоден, ни горяч, о если бы ты был холоден, или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» (Апок.3:15–16). Что же Церкви в этих людях с «двоящимися мыслями»? Они служат только нравственным балластом в церковном обществе… Да и для них самих лучше определиться даже в другую сторону (холода), чтобы впоследствии, может быть, уже сознательно и твердо вступить в ряды членов Церкви.

«Не мир пришел Я принести на землю», а меч, сказал Господь. «Ибо я пришел разделить человека с матерью его, и невестку с свекровью её. И враги человеку – домашние его» (Мф.10:36). И пусть, пусть наступает это благословенное разделение, имевшее место в первые славные века христианства, когда Христос не был пустым звуком для носящих святое имя Его! И чем скорее наступит оно, тем лучше, ибо «какое согласие между Христом и Велиаром? Или какое соучастие верного с неверным?» (2Кор.6:15). А мы по наущению духа лукавого нашли мерзкую в очах Господних общую почву, на которой сходится вера с неверием, где именующий себя христианином протягивает руку взаимообщения отрицателю Христа или двоедушному его исповеднику! Мы даже нередко хвалимся этой преступной лжетерпимостью, свидетельствующею не о нашем человеколюбии, а лишь о нашей измене Христу, – в Ком единственно и заповедано нам единение. Успокаиваясь своей сонной мыслью на опеке внешнего закона, мы сохраняем вид благочестия, отвергшись силы его, в коей уже не видим нужды. Что лучше для Церкви: малое, но верное стадо, или же стадо многочисленное, исполненное «волков в одежде овчей»? Но не умалилось бы и стадо (верное), а приумножалось бы непрерывно, если бы связь общения церковного зиждилась на живом и живительном начале христианской любви и свободы. Нет, замалчивание злохулений еретичества свидетельствовало бы лишь о недостатке дерзновения веры… А если проявляется недовольное дерзновение веры со стороны официальных охранителей веры, то как же остановить и в обществе тот дух неверия, которым обуреваются людские совести?

Не пререкания или упрека заслужил благой почин первосвятителя нашей Церкви, а сыновней признательности и всяческого содействия от нас – духовных детей его.

Не с холодящим словом почтительно-иронического недоумения следовало бы обратиться к досточтимому архипастырю, а с ободрительным и радостным возгласом: «Дерзай, Высокопреосвященнейший Владыко, ибо на св. Руси нас, правоверующпх – не малое стадо, а Отец наш благоволил дать Царство (Лк.12:32) и малому стаду!»

М. А. Н-в

1 июля 1901 г. Вышний Волочек.

Не мало встречается ныне в обществе людей, коим очень не по вкусу опубликование во всеобщее сведение таких выдающихся по своей откровенной наготе произведений антихристианской мысли, как письмо графини С. А. Толстой или ответ Л. Толстого на послание св. Синода. Причин тому несколько. Для иных это невыгодно и нежелательно, как всякое разоблачение того, что выгоднее делать под сурдинку, под соблазнительным покровом «запрещения». Для других же такой «новый» прием борьбы «в открытую» просто неприятен, как всякое явление, нарушающее видимое спокойствие и тишину. Есть и такие, которые по принципу неодобрительно относятся ко всякой «новизне», где бы она ни проявилась.

Во всяком случае одно из этих настроений нашло свой отголосок в печати. Кн. Мещерский в Гражданине (№ 47) вооружается против принятого приема разоблачения лжи. В этом он видит только соблазн. Он пишет:

«Признаюсь, прихожу в глубокое смущение от этой новизны во взглядах иных наших иерархов на вопрос о роли и о действии печати по отношению к разрушителям авторитета Церкви… Их рассуждение такое: всё равно, запрещено или допущено чье-либо печатное нападение на Церковь, его все читают, даже более того, раз оно запрещено, его больше стараются прочитать, чем разрешенное; если это так, то не лучше ли вместо того, чтобы антицерковную статью, печатаемую заграницей, читали без опровержений, печатать её у нас, но с тем, чтобы читающие её могли в то же время прочитать и возражение на эту антицерковную статью.

Повторяю, не нахожу способа мириться с такою логикою, вследствие которой, очевидно, все печатающиеся за границей против Государя и Его правительства статьи должны быть перепечатываемы в «Правительственном Вестнике» и в «Губернских Ведомостях», но с приложением опровержений за подписью губернатора»…

То, что очевидно для кн. Мещерского, ложно в самой своей основе. Так логически рассуждать может лишь тот, кто смешивает понятие Церкви и Государства, для кого нет различия между функциями того и другого учреждения. Логическая ошибка, характерная для многих так называемых консерваторов.

У Церкви и у Государства орудия борьбы с врагами их различны. Государство имеет в своих руках меч, Церковь же для отражения своих врагов может пользоваться только словом (мечем духовным), и только им одним. Это не освобождает христианское Государство от обязанности своим мечем ограждать Церковь от нападений, но это последнее обстоятельство в свою очередь не лишает Церковь присущего ей права во всех случаях пользоваться своим оружием в той мере, в какой это признается необходимым церковной властью.

Эти азбучные истины приходится напомнить, в виду приведенного кн. Мещерским сравнения.

Если губернатор будет печатать и опровергать революционные прокламации, – это будет очевидная для всех нелепость. Если же предстоятель Церкви возвышает свой голос, чтоб изобличить и раскрыть невидимую для многих ложь противоцерковной пропаганды, то для всех истинных сынов Церкви очевидно, что это не только право, но и обязанность того, кто поставлен «блюсти своё стадо».

Но, поясняя далее своё неудачное сравнение, кн. Мещерский переносит центр тяжести вопроса на почву обычного у нас страха перед соблазном.

«Логика такая, продолжает он свою речь: там, за границею, делается опыт по отношению к нам тайного соблазна; в ответ на него у нас будет сделан опыт явного соблазна, но с аккомпанементом морали»…

Для кого же соблазн? Есть люди, для которых учительное слово их архипастыря, в какой бы форме оно ни выражалось, есть ничто иное, как «аккомпанемент морали» и только. Это слово они и не читают;³⁸ может ли их соблазнить какая-либо кощунственная выходка? И есть люди, с любовью внимающие слову и указаниям своего архипастыря; в этом слове они видят не аккомпанемент запрещенной статьи, а авторитетный суд представителя и предстоятеля Церкви, голос которого в известных, возмущающих церковную жизнь, случаях они жаждут слышать. И этих людей никогда не соблазнит неприкрытая нагота антихристианской мысли; она способна внушить им ужас и отвращение к себе, способна усилить в них чувство любви и привязанности к матери-Церкви.³⁹

Для этих людей, верующих, покорных Церкви и её уставам, послушных Богом установленной иерархии, представляет опасность соблазн иного рода: соблазн молчаливого попустительства и бездействия церковной власти по отношению к лицам и идеям, подтачивающим здание Церкви. Но о таком соблазне теперь не может быть и речи.

Если хотите, есть еще один вид соблазна, более опасный даже, чем предыдущий. Это соблазн лжи, сознательно или бессознательно распускаемой всюду о Церкви и о церковной иерархии и никем не опровергаемой. Вот самый яркий пример тому. Когда ответ Л. Толстого св. Синоду ходил в рукописи по рукам, что в нём более всего соблазняло истинных сынов Церкви? То место в ответе, где граф заявляет, что Церковью не принималось никаких мер увещания по отношению к нему. Смущение людей православных усиливалось тем более, что неоткуда было ждать авторитетного опровержения того, что распространялось всюду, но только привилегированным, нелегальным путем. Положение невыносимое, способное принести Церкви вреда в тысячу раз больше, чем какое угодно печатное издевательство над ней. И только теперь, когда ответ Л. Толстого напечатан, стало возможно рассеять тот истинный соблазн, который смутил многих и многих православных людей. Это и сделал авторитетный голос митрополита Антония.

Всё это упускают из виду или не хотят видеть защитники системы молчания. Их смущает только соблазн небывалого прежде, открытого глумления над Церковью, что во всяком случае составляет меньшее зло и менее опасно для Церкви, чем иные указанные нами виды соблазна.

Свящ. И. Фудель

10 июля 1901 г. Москва.

Дать вполне определенный и прямой ответ на поставленный вопрос, как по отсутствию точных на сей предмет указаний в законе, так и по крайней сложности самого вопроса, весьма трудно. Нужно различать в сем вопросе две стороны: внешнюю – формальную и внутреннюю, касающуюся существа дела. 1) Статья 209¹ Улож. о наказ. (по прод. 1891 г.) воспрещает, под угрозою строгой ответственности, погребать христиан без соблюдения христианского обряда. Статья же 196 того же Уложения (по прод. 1895 г.) говорит, что раскольник, дозволивший себе совершать духовные требы для лиц православного исповедания, подвергается наказаниям, в сказанной статье определенным. Так как засим лица, родившиеся и крещенные в православной вере, а потом уклонившиеся в раскол, как по точному смыслу всех до настоящего предмета относящихся узаконений (т. IX Зак. о сост., изд. 1899 г. ст. 947; т. XIV Уст. о пред. и прес. прест., изд. 1890 г., ст. 56; ук. Прав. Сен. 11 дек. 1891 г. № 14740, по вопросу об условиях записи раскол. брак. в полиц. метрич. кн. – см. Мисс. Об. 1900 г. Дек. стр. 778–779; реш. Прав. Сен. по делу Лециуса. 1891 г. № 10, – о том, что самовольный переход из православия в какое-либо вероучение не может создать законной принадлежности к сему вероучению и т. п.), так и действующей практике, не признаются принадлежащими к расколу, то казалось бы, что на основании приведенных статей 209¹ и 196 Улож. о нак. надобно допустить, что эти лица, в случае смерти, должны быть погребаемы православными священниками по чину православной Церкви. Некоторые епархиальные начальства, придерживаясь такого понимания сказанных статей закона, возбуждали уголовное преследование против раскольнических требоисправителей, погребавших по раскольническому обряду уклонившихся из православия в раскол лиц. Но судебные места, исходя из той мысли, что погребение по раскольническому обряду подобных лиц составляет лишь одно из последствий уклонения их в раскол, а такое уклонение не подлежит преследованию в уголовном порядке, прекращали возбуждаемые епархиальными начальствами дела. Если же таким образом нет гарантий в успешном преследовании раскольнических требоисправителей, погребающих уклонившихся в раскол православных, то и не может быть речи об обязательном погребении сих лиц по православному обряду. При таком положении дела, какие бы понудительные меры ни употребляли православные священники, к тому, чтобы уклонившиеся в раскол отпеваемы были и погребаемы по чину православной Церкви, их старания будут втуне; заблуждающиеся родные умерших всегда будут обращаться с просьбою об их погребении к своим требоисправителям.

2) Но допустим, что сказанные родственники обратятся с просьбою о погребении уклонившегося в раскол к православному священнику. Должен ли он будет исполнить эту просьбу? «Бывших в расколе, говорится в Высочайшем повелении 3 ноября 1838 г., не возбраняется погребать отпеванием священническим, по установленным правилам, в предположении, что или сами они пред смертью раскаялись в своём заблуждении, или родственники их будут о том просить, согласно с желанием умершего присоединиться к Церкви, предупрежденным смертью». Закон таким образом не возбраняет погребать по чину православной Церкви лишь тех умерших в расколе, которые пред смертью принесли раскаяние в своих заблуждениях. Не раскаявшихся же, значит, погребать по сему чину не следует. И такое требование закона вполне отвечает существу дела. В требнике Петра Могилы, в статье, носящей заглавие: «Наказание о памятех усопших» находятся следующие места. «О еретиках же, непокаятельно отшедших, не молимся, о сих бо Господь рече: иже восхулит на Духа Святаго не имать отпущения в веки, но повинен есть вечному Суду (Мк. гл. III, зач. 14)»… «Согласно превелиции божественнии вселенстии учители поучают, яко и от апостолов святых преданы и душе полезны и спасительны суть в правой вере отшедшим церковные молитвы, божественные литургии и милостыня»… «И действительно, отпевание уклонившихся в раскол и умерших без покаяния и приобщения св. Таин в православных храмах и по чину православной Церкви, от которой они отпали, благодатную помощь которой отвергли, как не верующие в её святость и спасительность её молитв, разве не противоречило бы достоинству этой Церкви»… «Есть грех к смерти: не о том, глаголю, да молится», говорит св. апостол Иоанн, друг и наперсник Христов (1Ин.5:16). А нераскаянность что же иное есть, как не грех смерти? И эти слова принадлежат тому апостолу, который проповедовал любовь! «Церковь, пишет высокопреосвященный Антоний, митрополит С.-Петербургский, благословляет именем Божиим все значительнейшие моменты человеческой жизни: рождений, браков, смертей, горестей и радостей людских, но никогда не делает она этого и не может делать для неверующих, для язычников, для хулящих имя Божие, для отрекшихся от неё и не желающих получить от неё ни молитв, ни благословения, и вообще для всех тех, которые не суть члены её» (ответ графине С. А. Толстой 16 марта 1901 г).

Пастыри церковные, коим Христом Спасителем дана великая власть вязать и решить (Ин.20:22 и 23), должны помнить, что они призваны руководить верующих к их духовному совершенству, к единству веры, к святости жизни и вечному спасению (Еф.4:11–13), и что в этом своём служении они отдадут пред судом Божиим самый строгий отчет, ибо кому много вверено, с того больше и взыщется (Лк.12:48). На их обязанности лежит посему вечно быть на страже стада Христова, проповедовать слово, настоять во время и не во время и т. д. (2Тим.4:1 и 2). Лишая уклонившегося в раскол погребения по чину православной Церкви, они всегда должны думать, не были ли они виновниками его уклонения, принимали ли ответственные меры к предупреждению такого несчастия и т. п. Что скажет им их совесть? Престарелый апостол Иоанн, забыв немощи и старость свою, предпринимает путь в горы к разбойникам, чтобы спасти из бездны греха и погибели одного юношу, проповедью апостола обращенного ко Христу. Трогательно и полно притягательной силы сказание о сем. Апостол бежит за юношей, падает пред ним на колена, целует ему руки, умоляя возвратиться в недра Церкви. И юноша покаялся и душевно возродился.

В. Я-ч

По данному вопросу существует определение гражданского кассационного департамента Правительствующего Сената от 6 марта 1878 г. за № 8746; означенное определение Правительствующего Сената состоялось в виду того, что мировой судья 2-го ялтинского округа вызвал к допросу в свою камеру во вторник первой недели великого поста двух иноков Херсонесского монастыря. После надлежащих сношений по сему делу со Святейшим Синодом, Правительствующий Сенат определил: «разъяснить судебным местам и лицам, что духовных и монашествующих лиц не следует вызывать ни в качестве тяжущихся сторон, ни в качестве свидетелей, в те дни и часы, когда ими по своему званию исполняется церковное богослужение, а в первую и последнюю недели великого поста они вовсе освобождаются от призыва в суд. Лицам этим не следует также ставить в вину неявку в суд в тех случаях, когда причиною такой неявки было исполнение ими, в назначенное для явки время, обязательных духовных треб».

Спб. епарх. миссионер Н. Булгаков

Еще в апреле месяце пущенный графом в публику ответ его Синоду появился, наконец, с небольшим и несущественным сокращением, в печати («Миссион. Обозр.» июнь, стр. 806–814). Возможно стало сказать теперь по поводу его несколько слов.

В своём ответе граф в сущности вполне подтверждает справедливость постановления о нем Синода, хотя и делает против него некоторые возражения. Возражения эти отлично разобраны в трех прекрасных статьях, напечатанных в «Миссионерском Обозрении» вместе с ответом и принадлежащих: а) ректору здешней академии епископу Сергию, б) В.М. Скворцову и в) М. А. Н-ву.

В одном из этих своих возражений граф Толстой с беззастенчивою смелостью называет лживым утверждение Синода, что в отношении к нему со стороны Церкви были делаемы попытки его вразумления, не увенчавшиеся, однако, успехом. В упомянутых статьях и еще в брошюре московского протоиерея И. Соловьева: «Послание Св. Синода о графе Льве Толстом» в опровержение этого обвинения сделаны вполне верные указания. Я же в настоящей своей заметке хочу лишь дополнить эти указания свидетельством лица стороннего, к числу «церковников», в смысле толстовском, совсем не принадлежащего. Разумею печатаемое ниже письмо ко мне графа Владимира Бобринского. Граф Бобринский мне совсем неизвестен, и письмо своё написал ко мне под тяжелым впечатлением прочитанного им ответа Синоду графа Толстого. Недавно я испросил разрешение обнародовать это письмо. Своё согласие на это граф Бобринский выразил в своём втором ко мне письме в следующих словах:

«Если вы, Владыко, найдете нужным для пользы Церкви, сослаться на мое письмо и даже опубликовать его, то я на это вполне согласен, так как это согласие есть долг мой пред правдой и перед св. Церковью, которая особенно мне стала дорога по прочтении грубых и необстоятельных нападок Льва Николаевича» (Письмо от 12 июня, из Богородицка, Тульск. губ.).

Во имя долга пред правдой и Церковью и я признал нужным обнародовать это письмо, чтобы подтвердить неправду графа Толстого. Вот текст этого письма:

Высокопреосвященнейший Владыко,

Милостивый Архипастырь.

Вчера вечером я прочитал ходящий по рукам ответ тр. Л.Н. Толстого на послание Синода, и в первых строках меня болезненно поразило заявление Льва Николаевича о том, что Церковью не принималось никаких мер увещания по отношению к нему. Лев Николаевич даже называет лживым утверждение о сем Синода.

В виду этого резкого и серьезного, по существу дела, упрека, я считаю долгом своим сообщить Вашему Высокопреосвященству то, что я слышал от самого гр. Л.Н. Толстого по данному вопросу.

Около года тому назад я был у Льва Николаевича и, зная, что его несколько раз посетил в Ясной Поляне священник тульской тюрьмы, я между прочим спросил его, какое на него произвел впечатление этот священник. В ответ Лев Николаевич сказал мне, что тюремный священник, по-видимому, вполне хороший и искренно верующий человек, и что он с удовольствием с ним беседует, но удовольствие это для него отравляется сознанием, что он присылается нашим архиереем для его увещания. Я решаюсь о сем сообщить Вам не из полемических целей, а ради правды. Если бы я умолчал, то совесть мучила бы меня, и я постоянно чувствовал бы, что убоялся гения и всемирной славы великого писателя и не исполнил своего долга для восстановления истины.

У вас, Владыко, вероятно, имеется много веских доказательств по вопросу, которого я коснулся, но мне кажется, что приводимое мною свидетельство самого Льва Николаевича имеет в данном случае большое значение. Это обстоятельство извинит меня за непосредственное и непрощенное обращение мое к предстоятелю русской Церкви.

Считаю долгом оговориться, что я позволил себе коснуться дела Л.Н. Толстого лишь в виду счастливого исключения, в котором находится этот писатель в смысле отсутствия карательных мер со стороны властей.

Испрашивая себе святительского благословения, остаюсь Вашего Высокопреосвященства, Милостивого Архипастыря, покорный слуга

Граф Владимир Бобринский

Москва, 23 апреля 1901 года.

Положительная часть ответа графа Толстого, изложение его веры, читается с чувством ужаса и глубокого к нему сожаления. Историю о воплощении Христа, учение об Искуплении и признании Христа Богом граф Толстой считает «величайшем кощунством», значит, зачеркивает совсем христианство. Когда я прочитал всё это, прочитав еще сделанное мне сообщение о его заявлении, что «если бы ему разрешили напечатать все его сочинения о религии то от православной Церкви в короткое время остались бы одни клочья», меня объял страх за этого несчастного человека. Пронеслась пред мыслью моею личность Юлиана Отступника, хотевшего стереть с лица земли учение Христа из Бога развенчанного им в простого человека-галилеянина, вспомнились его конечная гибель и исторический позор, прозвучали слова пророчества Исаиина на царя вавилонского: «на небо взыду, выше звезд небесных поставлю престол мой, буду подобен Вышнему»… и это пророческое memento: «ныне же во ад снидеши и во основания земли»… От безумного богохульства графа сердце мое болезненно сжалось. Ведь это богоборство и объявление войны Самому Христу, Сыну Бога Живаго, Судии живых и мертвых!… Всегда с недоумением читавшиеся мною доселе грозные слова апостола Павла: «Кто не любит Господа Иисуса Христа, анафема, маран-афа» (1Кор.16:22) вдруг как-то прояснились для меня. Да, кто отрекся от Господа Иисуса Христа, тот не любит Его. Кто отрекается от Христа, от того и Христос отрекается (Мф.10:33; 2Тим.2:12). Отречение от Христа, как Бога, с утверждением, что признавать Его Божественное достоинство есть кощунство, равносильно, в сущности, произнесению на Него анафемы, и есть в то же время как бы самоанафематствование, отлучение себя от Бога, лишение себя жизни Божией, Духа Божия. «Никто не может назвать Иисуса Господом, говорит апостол, как только Духом Святым, и никто, говорящий Духом Божиим, не произнесет анафемы на Иисуса» (1Кор.12:3).

Граф же Л.Н. Толстой такую анафему произнес. Не Духом Божиим, очевидно, говорит он.

Митрополит Антоний

1901 г. Июня 30.

На торжестве посвящения католического епископа графа Шембека его дядя гр. Георгий Мошынский произнес знаменательную речь, в которой высказал следующие достойные внимания суждения о еретичестве гр. Л. Толстого. Приводим выдержки из этой речи.

«Ты, наверно, преосвященный отче, не обманешь возложенных на тебя надежд, ибо ты входишь «чрез двери в овечье стойло», ибо ты знаешь, что Христос есть «дверь для овец» (св. Ев. от Иоанна, гл. X). Ты не должен забывать и о том, что на пастырском пути твоем ты повсеместно встретишь затруднения и опасности. Ты не можешь забыть о том, что старый враг Господа Бога и Церкви Христовой ныне открыто ведет войну против авторитета истины откровения Божия. Несмотря на поверхностные разницы во взглядах людей на истину и жизнь, – взглядах, обусловливаемых чаще всего требованиями общественного или же официального положения данного лица, – взгляды эти, в сущности распадаются на две только категории. Так, с одной стороны, видна вера в личного, единого во Троице Святой Бога, вера в бессмертие души человеческой, в свободную волю человека и ответственность его за его деяния; с другой – отрицание Бога, отрицание бессмертия души, свободной воли и ответственности человека. Богом у этих апостолов прогресса не является Существо совершеннейшее и могущественнейшее, но неумолимая логика исторических фактов. Согласно их учению, как закон, так и нравственность и религия не вытекают из Божественного Откровения, но являются лишь результатом накопленного в течении веков опыта, венцом чего до настоящего времени служит христианство.

Казалось бы, что мы приближаемся к моменту, когда многие «лжепророки предстанут и многих прельстят» (Ев. Мф., гл. XXIV).

«Только через Польшу поляк может заслужиться и спасти свою бессмертную душу». Так говорили отцам нашим лжепророки польской поэзии, забыв о том, что «Христос есть дверь для овец», и что «несть под небесами другого Имени, в котором мы могли бы найти своё спасение». Апостолы либеральной литературы уверяют нас теперь, что, будучи людьми XIX века, они «привыкли обходить религиозные начала, как предметы неподвижные, как памятники старины и как дело личных убеждений того или другого человека». Легче, однако, обойти религиозные начала в стилистической работе, чем убедить людей, что неподвижным предметом, памятником старины и делом личных убеждений является то, что от сотворения мира составляло, главным образом, содержание жизни, движения и развития человечества и останется этим до конца

Религия является в процессе развития человечества фактором настолько необходимым, что общество, выбросившее из души и совести человеческой Бога, вынуждено изваять себе Его из камня, слепить из глины или же из исторической эволюции, как это сделали варшавские католики-консерваторы, уверяя нас, что «христианская культура должна быть почитаема лучшим цветом европейской цивилизации». Религия является потребностью человеческого сердца настолько необходимою, что общество, пренебрегающее заповедью Христа – «если кто хочет следовать за Мною, пусть отречется от самого себя, возьмет крест свой и поступает, как я поступаю», – что общество, не усматривающее нравственной правды в единственном её источнике святой-вселенской Церкви и пренебрегающее её апостольством, – что такое общество вынуждено всегда, в конце концов, искать этой правды у апостолов гордыни, лжи и тщеславия, о которых Христос Бог говорит: «кто не дверью входит в стойло овечье, но другим путем, тот – вор и убийца». Общество, которое устанет в прославлении во Св. Троице Единого Бога, вынуждено бить поклоны перед «глашатаями истины», для которых театральные подмостки или же эквилибристика составляют единственное поприще для самопожертвования, красивая фраза является единственною нравственною заслугою, а Богом – национальное прошлое, которому они и отдают божескую честь, восклицая в религиозном экстазе: «тебе великое святое прошлое, тебе, кровью искупленное, – да будет слава и честь на все времена!» Не забудем, что Слово Божие является единственным источником святости, что в Слове Божием, а не в прошлом заключается живот – свет человеческий. Не забудем, что «кто приложил руку к сохе, но оглядывается назад, тот не достоин Царства Божия». Поэтому, кто из прошлого делает национальную святыню, кто идеал свой ставит за своими плечами, тот сегодня не сумеет указать народу другого пути, как путь бессмысленного прозябания или же отчаяния, завтра же не будет в состоянии поставить другого указательного на его пути столба, как безнадежное сомнение о будущем. Мы должны иметь в виду, что ни карманных, ни политических прорех нельзя заплатать прорехами совести, а последних – патриотизмом. Нам не нужны другие святыни и другие идеалы, кроме тех, которые нам предлагает святая вселенская Церковь, которая в источнике своей всеобщей любви к пастве Христовой черпает тоже, как любовь ко всем созданным Божиим Провидением народам, так и признание их природных прав, не забывая никогда о том, что первым проявлением благодати Духа Святого по отношению к апостолам было наделение их различностью языков, дабы каждый человек «из всякого народа» мог быть поучаем в его природной речи. Увы и идеалы вселенской Церкви Христовой оказываются недостаточными для наших «апостолов» литературной нравственности, признающих только одну вселенскую солидарность лжи против правды и один только нравственный союз человечества – бунт человеческой гордыни против Божьего Откровения. Поэтому, присоединяясь к общему поклонению Европы таланту графа Льва Толстого, наши католические литераторы объявили его самым выдающимся представителем общечеловеческой правды, – правды полной и безусловной, проявляющейся, по их мнению, во внутренней жизни творческого духа!

Польша связана ныне с Россией не только механическими узами администрации и политики, не только силою штыков, но еще – и несравненно притом сильнее – бесчисленными жизненными артериями, соединяющими польский народ, как славян, с народом, являющимся единственным представителем славянства в ареопаге европейских держав, ибо один только русский народ сумел создать политическую силу и обеспечить себе действительную независимость. Поэтому, разбирая опасности, угрожающие нашему христианскому развитию, мы не имеем права упускать из виду зловещих туч, собирающихся со стороны русского общества. Одним из наиболее грозных бедствий, угрожающих нам с этой стороны, нужно счесть появление в русской литературе графа Льва Толстого. Оставив твердую почву правды Откровения, пренебрегши апостольством Церкви Христовой, отвергнувши Божественность Сына Господня, осмеявши установленные Спасителем св. Тайны, он употребил во вред России и всего человечества весь громадный запас благороднейших стремлений своих и прошел через русское общество, как зловещий ураган, как полчище татарское, разрушая направо и налево всё, что составляет нравственную, политическую и экономическую суть жизни человеческой, оставляя после себя разрушение, пустыню и безнадежность… Всякая власть, как светская, так и духовная сделалась для него разбоем, а св. Тайны – обманом. Умный человек не должен, по его мнению, переступать верой своей тесный круг чувств своих и своего ума. Человеческое бытие начинается и кончается тленной жизнью. Безсмертным является одно только человечество, и в нём только человек бессмертен, как окончательный результат его прошлого и как один из факторов дальнейшего его развития в будущем. В этом учении нет места ни для личного Бога, ни для свободной воли и ответственности человека. Непротивление злу сделалось поэтому последним словом распространяемого графом Львом Толстым нравственного учения. Эта пагубная теория ведущая к уничтожению всех условий общественного строя и вытесняющая из души человеческой понятие о свободной воле, а поэтому подрывающая в корне необходимый фактор человеческого творчества, – теория эта сделалась отражением понятий громадного большинства русской интеллигенции, обладающей в большинстве случаев поверхностным религиозным образованием. Даже признающие Церковь православную моралисты часто не знают того, что «вера без деяний – мертва», что нельзя удостоиться отпущения грехов независимо от поступков своих, раз для этого нужны: покаяние, исповедь и удовлетворение. Они как-бы не знают, что закоренелых лжецов и преступников сам апостол исключил из среды верных, говоря: «а кто бы Церкви не послушал – да будет, яко язычник и мытарь». С чувством национального превосходства хвалятся серьезные русские мыслители тем, что русский человек «существо и цель веры своей полагает не в практической жизни, а в душевном спасении и любовью церковного союза ищет обнять всех – от живущего по вере праведника до того разбойника, который, несмотря да его дела, прощен был в одну минуту». Они именуют без колебания единственно логичным и правильным взгляд, что человек, «живущий в праздности, бесчестии, лжи, разврате и беспорядочности», а следовательно человек, ведущий грешную и не христианскую жизнь – «является язычником, а не христианином». Они уверяют нас даже, что грешники, упорствующие во лжи и преступлении, по словам Спасителя якобы, «предваряют нередко церковных праведников в Царстве Божием». Даже серьезные русские мыслители не могут понять того, «как можно согласить милость с негодованием – с тем, что считается пороком, преступлением, нарушением закона?» И гордятся они тем, что русский не различает понятия о преступлении, составляющем результат злой воли человеческой, от понятия о преступлении, являющемся независимо от этой воли – Божиим попущением. Часто русские мыслители забывают о том, что понятия о добре, зле, правде и лжи не зависят от переменных условий времени и места, но незыблемо покоятся на постоянной основе Божественного Откровения. Поэтому, со спокойной совестью, они мирятся с фактом, что «каждому из таких слов, – как долг, закон, порок и преступление, – каждая партия в каждую минуту придает особенное значение, и что между людьми сегодня называют правдою и доблестью то, за что завтра казнят, как ложь и преступление». Иначе, впрочем, и не могут говорить в обществе, которого, опять-таки, – наиболее серьезные мыслители, вместо того, чтобы искать начало Церкви в постановлениях Спасителя, – смотрят на неё, как на историческое произведение народного духа, и утверждают, что старые учреждения «освящены в народном мнении тем авторитетом, который дает история и… одна только история».

«Поэтому, вместо того, чтобы признать правду Откровения главным содержанием Церкви, выдающийся русский моралист учит своих соотечественников, что «существенное в каждом вероисповедании едва-ли возможно выразить, выяснить на бумаге или в определенной формуле; самое существенное, самое упорное и драгоценное в Церковном веровании – неуловимо, недоступно определению, подобно разнообразию света и теней, подобно чувству, сложившемуся из бесконечного ряда последовательных ощущений, представлений и впечатлений; самое существенное связано и сплетено множеством таких тонких корней с психическою природою каждого племени и с общими сложившимися в нём началами нравственного миросозерцания, что невозможно отделить одно от другого». «Всякая форма, исторически образовавшаяся, – говорит тот же русский моралист, – выросла в истории из исторических условий и есть логический вывод из прошедшего, вызванный необходимостью». Естественное дело, что там, где историческая необходимость составляет высшее право, – там не может быть и речи ни о безусловной правде веры, ни о свободной воле человека, ни об его ответственности. Поэтому, в силу естественной последовательности, знаменитый русский моралист должен был прийти к теории о «непротивлении злу», что он и сделал действительно, выразив это наиболее рельефно следующими словами: «сохрани Боже, порицать друг друга за веру; пусть каждый верует по своему, как ему сроднее». «В этом искреннем признании заключается публичное самообвинение в незнании основных начал христианского катехизиса, согласно которым человек вовсе не рождается в вере, но во грехе первородном; вера же в святую, неизменную, всегда и для всех одинаковую, правду Откровения Божия, вовсе не природна ему и не берет своего начала в его уме, но нисходит на него только благодатью Таинства Крещения.

Русский епископат не согласился с мнением, что не следует порицать человека за его веру, и не только осудил графа Льва Толстого за его, – в силу первородного греха врожденные ему, – материалистические верования, но, что еще более, применил к нему самое высокое наказание, каким располагает Церковь, а именно: исключил его из среды верных, став таким образом на одну почву с католическими епископами. – Еще несколько лет тому назад покойный епископ Новодворский первый забил тревогу, указав в целом ряду замечательных статей, напечатанных в польском «Католическом Обозрении», на нехристианское и материалистическое направление взглядов знаменитого и популярного русского писателя. Поступив в данном случае вопреки мнению почти всей русской интеллигенции, православный епископат фактически доказал неправильность суждения, выраженного четыре года тому назад одним известным русским мыслителем, утверждавшим, что православное духовенство неспособно подняться выше уровня русского народа и что, вышедши из последнего, оно не отличается от него ни образом жизни, ни добродетелями, ни даже недостатками, и что оно «с народом стоит и падает». (С.-Петербург. Вед. № 182).

Ваш отец диавол, и вы хотите исполнить похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нём истины. Когда говорит он ложь, говорит своё, ибо он лжец и отец лжи (Ин.8:44).

Эти грозные слова нашего Спасителя невольно пришли мне на память при чтении грубо-дерзкого и кощунственно-пошлого «ответа» Льва Толстого на послание Синода о нём. В самом деле, как иначе назвать ту богохульную, чуть не площадную брань по адресу православной Церкви и её спасительных благодатных установлений, – брань, которою уснащает своё произведение «великий писатель»? Кто читал подпольные издания Льва Николаевича Толстого, тот уже давно перестал верить в существование у прославленного писателя самого обыкновенного чувства уважении к убеждениям людей противоположного лагеря. В данном же случае дело идет и не об убеждениях, а о том, что дороже всяких убеждений, что выше всех земных сокровищ (Мф.6:19–20; 13:45–46), – что составляет жизнь многих миллионов православных людей. И вот это божественное достояние, эту святую веру, принесенную нашим Христом Спасителем с неба, аристократ-граф, вельможа православного русского государства, обливает грязью хуже всякого грубого и необразованного сектанта-мужика, пылающего ненавистью к православию.

Возражать ли графу Толстому по поводу его кощунств в «ответе» на послание Синода? Но разве можно говорит с человеком, который не понимает вашего языка!… Ведь граф измыслил своё собственное евангелие и не хочет знать того благовестия, которое признается верующим православным миром. Ясное дело поэтому, что увещание его теперь с православно-евангельской точки зрения было бы «метанием бисера»; поучающий кощунника, – говорит премудрый, – наживет себе бесславие, и обличающий нечестивого пятно себе (Притч.9:7). Поэтому лучше всего оставить, в силу этих слов св. Писания, на ответственности Толстого все его ругательства против православной Церкви, которым сделают надлежащую оценку беспристрастная и неумолимая история и здравое общественное мнение. Если и стоит что возразить прославленному богослову из Ясной Поляны, так это только указать на неправду и на те противоречия, которыми исполнен его настоящий «ответ».

Толстой считает постановление Синода о нём незаконным, умышленно-двусмысленным, произвольным, не основательным, неправдивым, клеветою и подстрекательством к дурным чувствам и поступкам. Граф на эпитеты подобного рода вообще не скупится; не даром один из его безрассудных поклонников, возражая г. Мережковскому, называет Толстого «мужиком, выковавшим русское государство». Но в таком случае как назвать с беспристрастной точки зрения «ответ» самого Толстого? Ведь idée fixe Толстого составляет непротивление злу. Если же, по взгляду графа, священнослужители православной Церкви являются гнусными обманщиками и гипнотизерами (sic!), и все их церковные действия, а в частности послание Синода, представляют одно сплошное зло, – то зачем же граф восстает, вопреки своим основным принципам, против этого зла, зачем он с такой мрачною злобой и в таких непозволительных выражениях обрушивается на служителей Христовых и домостроителей Таин Божиих (1Кор.4:1)?

Обругивая послание Синода, Толстой для своей брани не представляет решительно никаких оснований. Он голословно утверждает, что послание Синода «не удовлетворяет тем церковным правилам, по которым может произноситься такое отлучение». Какие это церковные правила, граф благоразумно умалчивает, опасаясь, вероятно, чтобы не оказаться таким же канонистом, каков он, как экзегет и богослов.

Забывая всякую сдержанность, Толстой говорит, что послание «представляет из себя то, что на юридическом языке называется клеветою, – так как в нём заключаются заведомо несправедливые утверждения»… Ниже Толстой, вопреки этому заявлению, блистательно доказывает, что в послании Синода о нём не было не только никакой клеветы, а наоборот, одна вопиющая на небо правда. Нужно быть глубоко благодарным высшему иерархическому правлению нашей Церкви за то, что оно сняло овечью шкуру с хищника, губителя многих человеческих душ: благодаря посланию Синода о Толстом и «ответу» на него графа, теперь всякий может увидеть всю его кощунственную неприкровенность. Спрашивается теперь, кто же в этом деле является клеветником и притом нагло извращающим факты?

Далее Толстой жалуется, что послание Синода «вызвало у людей непросвещенных (толстовством?) и не рассуждающих (как Толстой?) озлобление и ненависть» к нему, доходящие до угроз убийства и высказываемые в получаемых им, гр. Толстым, письмах. Что же это значит? Ведь читающей публике, конечно, известно вызывающее письмо, которое графиня Толстая в феврале месяце этого года послала Высокопреосвященнейшему Антонию, Митрополиту С.-Петербургскому и Ладожскому, где она заявляет, что распоряжение Синода вызовет «негодование в людях и большую любовь и сочувствие Льву Николаевичу. Уже мы получаем, – добавляет безапелляционно графиня Толстая, – такие изъявления и им не будет конца от всего мира». Теперь же из уст её супруга мы слышим совершенно противоположное: графу Толстому, оказывается, пишут озлобленные письма, дышащие угрозами и убийством. Кому верить? Если говорит правду графиня, то не прав граф; а если правдиво пишет граф, то в таком случае искажает истину графиня. Едва-ли можно считать это обстоятельство маловажным: неужели можно стать настолько мелким, чтобы допускать в серьезных вещах неправду, столь ясно бросающуюся в глаза? Но допустим, что и граф, и графиня пишут правду, т. е. первый получает письма враждебные, а вторая – сочувственные. Все-таки и при таком положении вещей Лев Толстой никоим образом не может утверждать, что именно послание Синода вызвало к нему озлобление и ненависть в людях непросвещенных и нерассуждающих. Со стороны графа утверждения подобного рода суть ничто иное, как недобросовестная натяжка. Нет, не послание Синода озлобило против графа нас, людей верующих, а сам он вызвал это озлобление у нас своими грешными и кощунственными писаниями о религии, в которых с сатанинскою дерзостью обругивает самые священные верования православных христиан и осмеивает дорогие для верующего сердца имена; да, всякому терпению бывает предел, и в воплях негодования против Толстого исключительно виноват сам он. Теперь, стоя на краю могилы, граф только пожинает плоды своей противохристианской и анархической деятельности. И совершенно напрасно граф указывает на то, что письма, направленные к нему, наполнены неприличными ругательствами: подпольные писания самого Толстого так неприкровенны, оскорбительны и грубы, что пред ними бледнеет всякая ругань; только христоненавистные богохуления еврейского Талмуда могут соперничать с толстовским кощунством. Граф дал в этом отношении плачевный пример и, указывая на сучек в глазе ближнего, не замечает в то же время у себя целого бревна. Сам же Толстой в «ответе» поучает, что люди должны поступать с другими так, как они хотят, чтобы с ними поступали, а сам же первый не следует этому божественному правилу. Становясь на его точку зрения, нужно признать, что эти ругательства суть «простые и объективные» названия вещей и предметов их настоящими именами. И во всяком случае, что извинительно человеку непросвещенному и нерассуждающему, то не извинительно человеку просвещенному и талантливому, который свои богодарованные способности употребляет на то, чтобы священные для всего христианского мира верования поносить «гнилыми словами» (Еф.4:29). Затем, нужно быть слишком наивным, чтобы не понять, с какою целью Толстой пишет «ответ» на постановление Синода о нём; этот его «ответ», как и прежние писания на ту же тему, в частности и письмо графини Толстой, именно и являются самым ужасным подстрекательством к дурным чувствам против богопоставленных пастырей Церкви.

Толстой уверяет, что он «никогда не заботился о распространении своего учения», – но непосредственно затем ослабляет своё уверение, признаваясь, что он «сам для себя выразил в сочинениях своё понимание учения Христа и не скрывал (sic!) эти сочинения от людей, желавших познакомиться с ними, но никогда сам не печатал их; говорил же людям о том, как я понимаю учение Христа только тогда, когда меня об этом спрашивали. Таким людям я говорил то, что думаю, и давал, если у меня были, мои книги». Можно ли писать более умышленно двусмысленным образом? Граф, очевидно, потерял всё гражданское мужество и начинает в оправдание своего недостойного и преступного поведения говорит явно несообразные вещи. Что собственно означает объяснение Толстого, что он писал свои сочинения сам для себя? Если бы Толстой действительно не желал распространять своего зловредного учения, то он имел все средства сделать это; каждый автор за печатание и издание своих произведений посторонними лицами, не испросившими у него предварительно согласия на издательство, всегда может привлечь виновных к законной ответственности. Между тем Толстой не только не поступал так, а наоборот, предоставил широкое право печатать свои сочинения, причем, чрез посредство близких себе лиц, взимал с издателей довольно значительные деньги. Столь лицемерное поведение Толстого нельзя даже и объяснить его учением о непротивлении злу, а просто тонкой хитростью и желанием скрыться за спиной других на случай ответственности пред законом за распространение учений, подрывающих государственную религию. Как бы там ни было, но такой образ действий нельзя назвать благородным: истинные учителя мира так не поступали.

Толстой, называя постановление Синода произвольным, недоволен тем, что относительно всех других образованных неверующих людей не издано такого же постановления Синода, какое сделано о нём. Но в данном случае граф рассуждает вопреки самым элементарным требованиям здравого смысла. Нельзя всех больных лечить одним и тем же лекарством; эта истина справедлива в отношении болезней телесных и духовных. Неверие есть духовный недуг. Бывает неверие по легкомыслию, от духовной неразвитости, из желания порисоваться, – и бывает неверие отчаянно-сознательное, когда человек не вследствие страстного какого-либо увлечения отрицает Царство Божие, а наоборот, в силу дьявольской гордости не хочет подчинить спасительной вере своего ума, плененного сатаной, – и не только не хочет верить, но и находит демоническое удовольствие в том, чтобы колебать веру в других людях. Само собой понятно, что Церковь в своих заботах о спасении вверенных ей чад не может одинаково относиться ко всем этим неверам: к одним она может отнестись более снисходительно, а к другим – менее. И апостол говорит: к одним будьте милостивы с рассмотрением, а других страхом спасайте, исторгая из огня (Иуд.1:22, 23).

Толстой считает постановление Синода неосновательным, так как главным поводом его появления «выставляется большое распространение моего, совращающего людей, лжеучения, тогда как мне хорошо известно, что людей, разделяющих мои взгляды, едва-ли есть сотня, и распространение моих писаний о религии, благодаря цензуре, так ничтожно, что большинство людей, прочитавших постановление Синода, не имеют ни малейшего понятия о том, что мною писано о религии, как это видно из полученных мною писем». Но граф, очевидно, забыл известную историю о закавказских духоборах, где не сотня, а несколько тысяч людей погибли, заразившись его лжеучением. Граф Толстой со своими приспешниками просто смеется над цензурой, и его писания в огромном количестве расходятся среди нашего отечества подпольными и запрещенными путями. Притом известное учение можно распространить без всяких писаний чрез одну устную проповедь; Чертков, Хилков, Бодянский и К° прекрасно доказали эту истину над несчастными духоборами-постниками, превратив покорных дотоле правительству людей в озверелых анархистов. Тлетворная зараза толстовства прямо, так сказать, носится в воздухе и отравляет все классы общества. Неужели у Толстого совесть совсем сожжена (1Тим.4:2), и не дрожит его сердце при мысли о том, чему он учит и куда ведет тот народ, единение с которым будто бы ему так дорого? Трупами будет устлана, слезами и кровью полита та страна, где толстовцы успеют свить себе революционное и разрушительное гнездо.

Нет, малодушною ложью и противоречиями исполнены нападки Толстого на постановление Синода о нём! Оправдывая своё отступление от православной Церкви, Толстой положительно начинает путаться. «По некоторым признакам усомнившись в правоте Церкви, я посвятил, – говорит он, – несколько лет на то, чтобы исследовать теоретически и практически учение Церкви». Как же граф, спрашивается, исследовал учение Церкви? Ответ на это Толстого весьма интересен и поучителен. «Теоретически я перечитал, – пишет Толстой в своём «ответе», – всё, что мог, об учении Церкви, изучил и критически разобрал догматическое богословие, практически же строго следовал, в продолжение более года, всем предписаниям Церкви, соблюдая все посты и все церковные службы». Неизвестно, что читал об учении Церкви и как изучал граф Толстой догматическое богословие, – несомненно одно, что это чтение и изучение было чрезвычайно односторонним и потому недостаточным. По крайней мере, из писаний Толстого о религии видно, что он плохой догматист, мало знающий церковный историк и весьма неудовлетворительный экзегет. За доказательствами ходить далеко не нужно. В том же «ответе» на синодальное послание Толстой, напр., утверждает, что молитва общественная в храмах прямо запрещена Христом, причем в доказательство ссылается на Мф.6:5–13. Если бы граф получше вдумался в этот текст, то понял бы, что Христос Спаситель запрещает здесь молитву не храмовую, общественную, а молитву тщеславную, совершаемую для того, чтобы видели посторонние люди и прославляли молящихся. Если и в комнату войдешь для молитвы и затворишь за собой двери, – то коль скоро сделаешь сие по тщеславию, затворенные двери не принесут тебе никакой пользы (Св. Златоуст). При изгнании торжников из храма, событии, которое признает и Толстой, Господь Иисус Христос торжественно объявил, что дом Отца Его (храм) назовется домом молитвы у всех народов (Мф.21:13). Непосредственные очевидцы и слушатели Христа Спасителя во всяком случае лучше понимали Его учение о храмовой молитве, чем понимает это учение граф Толстой; а они, по свидетельству евангелиста Луки, пребывали всегда в храме, прославляя и благословляя Бога (Лк.24:53), то есть возносили общественные благодарственно-хвалебные молитвы Богу за Его великие милости к роду человеческому, проявленные в искупительном подвиге Сына Божия. В таком же роде и прочие мнимобиблейские доказательства, которые Толстой приводит против существующего строя православной Церкви. Если игнорировать библейскую историю и археологию и не подчинять разнузданного разума правилам строгой герменевтики, то можно дойти в толковании священного текста до всевозможных нелепостей. Научным бессилием Толстого объясняется отчасти, по нашему мнению, то отчаянное и ослепленное озлобление, с каким он устремляется на утвержденный семью благодатно-таинственными столбами Дом Божий (Притч.9:1), которого не могут поколебать все силы ада. Восемнадцативековая слишком история воинствующей Церкви Христовой могла бы сказать графу в этом отношении весьма много назидательного. Прекрасная литературная форма, в какую Толстой воплощает свои антихристианские сочинения, не делает их более доказательными; отвратительное кушанье останется отвратительным, хотя бы оно было подано на самом художественном золотом блюде. И читая толстовские религиозные писания, невольно вспоминаешь философа Диогена, который, увидя красивого юношу, произносившего срамные слова, воскликнул: «Как тебе не стыдно вынимать свинцовый меч из ножен слоновой кости!?»

«Практическое исследование» учения Церкви Христовой Толстым заключалось в том, что он строго следовал в продолжение более года (выше граф говорит, что он посвятил на это «несколько лет») всем предписаниям Церкви, соблюдая все посты и все церковные службы. Граф сознается, что он начал изучать теоретически и практически учение Церкви потому, что усомнился по некоторым признакам (каким?) в её правоте. Не трудно предвидеть, чем должно было окончиться «практическое изучение» православия Толстым при его душевном настроении. Сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой. Да не думает такой человек получит что-нибудь от Господа (Иак.1:6–7). В существе дела граф в своём строгом следовании всем предписаниям Церкви просто на просто злостно лицемерил: он, быть может, спешил к началу всякого церковного богослужения, усердно языком вычитывал церковные молитвы, и в та же время его сердце, омрачаемое неправыми умствованиями (Прем.1:3), далеко отстояло от Господа и от Христа Его.

Может ли такой пост быть благоприятен Господу, когда человек по внешности как будто смиряет себя и говорит, что он первый из грешников, а внутренно не знает меры своим мнимым достоинствам, ставит себя в мыслях выше всех, творит из себя судию вселенной, готового судить и пересуждать всех и всё? Но со страхом ли Божиим и смиренною верою граф приступал к божественной чаше, не с предательским ли намерением «поведать святую тайну» врагам Христовым? Давая Иудина лобзание нашему Спасителю, граф в то же самое время, может быть, обдумывал, как искуснее предать в своих литературных произведениях Сына Божия современным духовным иудеям для нового распятия? При таком душевном настроении Толстому, конечно, нестерпимо тяжело было оставаться вместе с другими учениками Христа за трапезой Господней; он не чувствовал животворных волн благодати Божией и не допустил в свою горделивую душу Христа, Бога нашего. Ведь известно, как Иуда предатель вместе с куском от божественной трапезы принял в себя сатану (Ин.13:26–27); не случилось ли того же и с нашим несчастным богоотступником в тот год, когда граф производил свои эксперименты над святынею Господнею? О, тогда понятно, почему он так вероломно начал свою богоборную деятельность, почему графу Толстому так ненавистен православный требник, где содержатся молитвословия для отражения диавола и злых действий его!

П. И. Б-в

25 мая 1901 г. Спб.

Вы, Лев Николаевич, начинаете гневаться и даже похваляться, что можете из христианства сделать «одни клочья». Вы больше сделали на этом вами избранном пути. Вы сняли со Христа самую багряницу, то есть, сделали больше, чем Его мучители. Но ведь и Юпитер бывает неправ, когда входит в гнев. На что же гневаетесь и чем похваляетесь? Вам не нравится культ христианства? Вы воюете против выработанных в Церкви форм богопочтения? Вам противен этот живой храм, храм столь благоукрашенный? Охотно верим и даже прямо видим ко всему этому ваше нерасположение до раздражения. О вкусах, говорят, не спорят. Но война, граф, по вашим собственным убеждениям, есть насилие, есть варварство, есть бессмыслица? Итак, начав свою проповедь миру внушением мира и любви, вы ныне выступаете Наполеоном I и далеко не первым Донкихотом! Не так ли? А parvis magna comparentur. Положим, вам не нравятся, граф, современные наряды, как глупо выработанные формы, и вы вправе ходить стоящим ближе к природе крестьянином. Но, согласитесь, осуждая формы в других, вы подчиняетесь же форме и не хотите жить хотя бы Диогеном?! Но, воля ваша, даже своим крестьянским нарядом вы уже далеко ушли от циника, например, или первобытного человека и логически вправе те предки осудить вас за вашу культуру. Но вам можно ли воевать против форм, когда они плод культуры? Можно ли воевать против усовершенствованного земледелия?! Если нет, если об усовершенствовании сохи, бороны, плуга, цепа, граблей, веяльной лопаты и т. под. можно, с вашего позволения, заботиться, то ужели незаконно, ужели глупо употреблять усовершенствованные формы в своём обиходе только человеку?! мне не нравится пестрядь, глаза мои не выносят красной рубахи, для старых моих плеч тяжел армяк, а ваши лапти совсем не греют ног, особенно в грязную осеннюю пору. Позвольте же мне одеться по своему и как требует того мое звание! От этих реальных картин вашей философии перейдем же, граф, теперь к вашей вере, распубликованной в последнем № 27 «Церковного Вестника». Суди вас Бог ваш, в ней оказываются пробелы под давлением той же вашей философии и допущены в жару такой же войны за простоту нагого человека. В ней недостает прежде всего понятия вашего о личности Бога с Его свойствами и действиями, как Существа живого, в общении с Которым вы питаете надежду жить за гробом. Выработайте себе такое понятие для полноты ваших убеждений в вере, хотя бы ради того, что вы её создали умом, живущим логически верною истиною. Если же вы стоите против понятия о Боге личном, о существе живом, то в таком случае вы поклоняетесь идее, а эта вне мышления ничто. Чему же тут поклоняться?! Видимое дело, вы не в силах освободить свою мысль от идеи Бога и, как человек притом нравственный, не можете сказать с безумными: несть Бог! Но повторяю, можно ли поклоняться идее да еще с надеждою за то получить от неё блаженное существование хотя бы только в бытии духа, без соединения его с телом? Нет, граф, вам необходимо выработать себе понятие о существе Бога живаго, а не хвататься за тень мышления, если не хотите принять его, как данное из книги природы и из Божественного Откровения. Это вам совсем необходимо, чтоб видеть, насколько вы правы в поднятой вами брани против Церкви с установившимся в ней от дней древних Богопочтением. Я разделяю, граф, вашу веру в Бога, как Духа, и с вами исповедую в Нём свойство любви. Но с такою верою я прямо нуждаюсь в решении неотразимо поднимающегося вопроса о взаимообщении между Богом Духом, притом существом любящим, и человеком, фактическая мизерность которого так всеобща и жалка! и вы, граф, ставите себе этот вопрос, но решить его детально как будто боитесь и только отталкиваете от себя, отрицая установившиеся формы богопочтения. Это, глубокомыслящий граф, новый пробел в вашей вере от ума. Вы не хотите верить в богоустановление Церкви! Пусть будет по вашему разуму! Но хотя бы от разума укажите мне формы спасительного взаимообщения между Богом-Духом и человеком духо-плотью, между Богом-Любовью и человеком – существом всяческой брани, в нём самом гнездящейся! Укажите мне формы отношения такого Бога и к такому человеку! Укажите мне формы отношения такого жалкого существа, как человек, к Богу – существу для человеческого ничтожества недосягаемому?! Быть может, не так беспомощны в человеческом роде гении, таланты, великие мыслители, что могут воспарить к Богу Духу? А масса-то, граф, масса-то, при своём физическом, умственном и нравственном бессилии ужели затем только приходит в мир, чтобы полюбоваться на счастливцев и вечно оставаться в тьме кромешной, то есть, вне блаженного общение с Богом-Любовью?! Пожалейте, граф, вашего покорнейшего слугу! Нет, если вы не решите моего назойливого вопроса о форме взаимообщения между Богом и человеком, тем более, когда вы своею проповедью против Церкви будете смущать меня, тогда убийственна ваша вера от ума, зла в лице своих исповедников, как война Бонапарте, и несмысленна в самом широком смысле этого слова! В вашей брани, граф, есть прямое бессилие. Бог Дух, а человек – духо-плоть. Теперь, приступаю к вам, начертите вашим тяжеловесным пером формы отношения между такими существами! Когда вы из вашей веры такие формы исключите, то между Богом и человеком выроете бездну и не дадите места никакому взаимообщению между ними. Если, напротив, признавая нужду в таком общении, попробуете заполнить ту бездну, тогда неизбежно придете к историческому факту религиозного культа у всех народов. Молитвы и священнодействия в религиозных культах не имеют ничего общего ни с суеверием, ни тем более с понятием о колдовстве. Вот, пять-шесть человек, один после другого, пришли со своими нуждами к господину Льву Николаевичу Толстому и каждый на свой манер выражает нужду, изливая свою душу. Где же тут суеверие? Где же тут колдовство? Ни того, ни другого здесь нет, хотя бы все просители и суетно пришли к графу со своими нуждами. Когда человек изливает так или иначе свою душу перед Богом, то разнится факт такого взаимообщения его с Богом от взаимообщения с людьми только тем, что господин осязаем, а Господь – Дух. В этом различии, граф, соблазн ваш, притом высказываемый к соблазну всего мира да еще с ожесточением, совсем излишним для Юпитера. Объяснимся дальше. Вся Богослужебная обрядность Церкви – это формы духа, облеченные в плоть, потому что человеку без плоти ни плакать, ни радоваться нельзя, ни тем более вознестись хотя бы только мыслью и сердцем на небо, ибо эти в теле и телом проявляют своё бытие, потому что сам Дух воплотился, чтобы спасти живущих во плоти; одним словом, формы богопочтения в Церкви неизбежно нужны потому что одни они в возможности для человека, а в том числе и символически выражаемые. Спаситель осуждал в фарисеях исключительность формы, но, проповедуя поклонение Богу духом и истиною, Сам и постился, и молился, и храм посещал, и праздники чтил. В мышлении человек любит рогатый силлогизм и на деле увлекается сильными ощущениями крайних положений, забывая, что medio tutissimus ibis. Не так ли граф?! Если вы не отвергнете исторический факт религиозного культа у всех народов, неотразимо покоящийся в самом человеке, вашей могучей мысли останется тогда легкая задача избрать для своей веры, – который лучше, разумнее, который вернее может даровать вам блаженное общение с Богом за пределами могилы.

П. В-й

Кострома. 12 Июля 1901 года.

«Я не понимаю таинстве, в них нет смысла, они суть колдовство». Так сказал гр. Толстой в своём ответе Св. Синоду. Справедливо, что он их не понимает, ибо их никто не понимает, от этого и называют их таинствами, тайным, непостижимым. Что же он хочет сказать? Всё равно, как если бы кто сказал: «я не хочу геометрии, потому что она есть геометрия».

«– Они – колдовство», утверждает он. Значит, он признает, что они есть. Можно ли назвать каким-нибудь именем и даже определить качества того, чего нет, не существует?! Итак, по его же признанию в христианстве содержатся тайные вещи, именующиеся у христиан таинствами. Только он их не хочет и порицает («колдовство»), христиане же их хвалят и хотят. Еще что сказал он с них, и даже что он единственно о них сказал? То, что они суть колдовство. Радуемся, что суть их, как непостижимости, он схватил в этом слове, но какие он приписал им качества? Колдовство есть злое, ко злу направленное и чрез злого человека. Но таинства – все «во врачевание души и тела» и, кажется, совершаются чрез добрых людей. Он не видит колдуна, а толкует о колдовстве; не видит вреда (врачевательство) и всё же кричит о колдовстве. Он хочет кричать. Ну, добрая воля. Кричи, – пожалуй, твой крик уже безвреден…

Но, может быть, его задача показать, что таинство с виду похоже на колдовство и так же ничего не содержит в себе, как и подлинное колдовство, что таинства суть пустые бессодержательности, немощные вещи? Таковая мысль содержала-бы рационализм и утверждала бы неверие его собственно не в христианские таинства, но вообще во всё чудесное и таинственное в мире. «Ничего нет, кроме Иловайского, Иловайский же достоверен». Это есть построение ума, предрасположение ума, на которое можно ответить только: «у меня не такое». Кто любит капусту, а кто – суп с картофелем; один читает Иловайского, другой – Пушкина. Толстой так не любит всё чудесное, что в переделываниях Евангелия даже не остановился вниманием на чудесном, сверхъестественном Откровении (Апокалипсис) Иоанна Богослова. На он хочет чуда? Согласен указать его: такое чудо есть творческо-художественный гений самого отрицателя чудес. Вполне чудо, что я не имею такого. Ведь зачаты-то мы с ним довольно одинаково, и родители наши были довольна равные люди; те и другие – обыкновенные, серенькие люди. Считая «по обыкновенному», все без исключения люди должны бы родиться приблизительно одинаково и разниться не более, чем березы в березовой роще. Но какая между ними разница! Мне под 50 лет и хоть я пытался писать повести, но даже и малой повестушки не вышло. А он, глядь-ко, в двадцать слишком лет написал вдохновенное «Детство и отрочество». И вот, его дар сравнительно с моим великое есть чудо, и он есть чудо по необъяснимости происхождения и необъяснимой природе.

Не боишься ли ты Бога, что, получив от Него чудесный дар, с магическим действием на души человеческие, ты его употребил на отрицание всех прочих чудес Божиих, которые предназначены служить людям в скорбях их и в бедах, для утешения и для поддержания.

Мирянин

Я, как познакомился с вами, Лев Николаевич, по вашим писаниям видел, что вы сначала искали истину, затем, когда вам не могли ответить на ваши вопросы, вы обрушились на тех, кто не мог вам ответить и последовали за сектантами, засевшими где-то на Дону, затем обратились за ответом к буддистам. Я слыхал, что вы увлекались общею молитвою сектантов, а теперь высказываетесь против общей церковной молитвы, основанной на словах Христа: «если два или три собрались во имя Мое, там и Я посреди вас». Одним словом, вы шатались во всю свою жизнь, отыскивая истину и, не отыскав её, обрушились не на исполнителей, а на учение Христа, которым вы пользуетесь во всех своих писаниях, как истинным. Отказавшись от истинного учения Христа, переделав его так, как вам хотелось, вы так и останетесь и будете неустановившимся человеком до дня своей смерти, так как вы отказались от истинного Бога, сказавшего: «Я и Отец одно и тоже, Я жизнь и истина». Вы говорите, что любите истину больше всего на свете, но ведь Евангелие всецело истинно, и искажать его, ради вами выдуманной истины, нечестно. Вы говорите, что вы желаете служить всеми силами души Господу, а Того Господа, Которого христиане признают, вы не признаете; но интересно было бы подробнее знать, какого вы нашли нового бога теперь, на котором и успокоились на склоне дней.

Вы писали мне как-то, что я обладаю искренностью убеждений и вот теперь, когда вы задумали пошатнуть те искренние убеждения, которые для многих служили и служат основою жизни, позвольте и мне изложить вам мои искренние убеждения. Я не мог согласиться со многими писаниями, которые были направлены против вас: масса из них была бессодержательна, неубедительна, являлась не опровержением вашего учения, а самозащитой, пустым набором слов, а между тем немудрено доказать ложь ваших писаний, если бы все говорили искренно и не называли бы лжи истиной в угоду развращенному человечеству. Я с вами буду говорить по простоте так, как я сам убежден, и буду говорить про вашу неправду не потому, что это ложью считают другие, а потому, что вы неправы – по моему глубокому убеждению. Хороши ваши писания против разврата: Крейцерова Сонета, Воскресенье, изданное в России: они сослужили службу человечеству, но ваши религиозные писания, ваши нападки на Церковь христианскую возмутительны и лживы.

Да, я искренно убежден, что вы, увлекшись бичеванием плохих последователей Христа, обрушились на самую веру христианскую, не зная её и толкуя по-своему то, что для вас не ясно, что вы не могли уразуметь по своему самомнению и гордости. Сознайтесь, Лев Николаевич, что вы страшно самомнительны и не любите, если с вами не соглашаются, а это уже указывает на заблуждение. Не радуйтесь тому, что вам аплодирует мир, в грехе лежащий, мир продажный, развращенный, так называемые образованные люди, люди, не знающие горя, сытые, живущие на чужой счет. Все последователи исчезнут, как дым, истает слава эта, как воск пред лицом огня. Вы не признаете Христа так, как признают Его истинные последователи, и не хотите делать того, что Он нам велел творить в Своё воспоминание, не признаете того, что Он Своим последователям велел блюсти всё, что заповедовал, – учить лишь тому, чему Он учил… Вы говорите, что вы должны обличать религиозный обман, потому что вы веруете в Бога и христианское учение, но в последнее, то вы не верите, как следует, и знаете его так же, как сектант-иконоборец и духоборец, но не как верный христианин. Можете вы сколько угодно злобиться на называющих себя христианами и не исполняющих этого учения, можете указывать на их недостатки, но порицать Церковь, установленную Христом, все Им установленные таинства и молитву общую – постыдно, бесчестно!!

Весь христианский люд смотрит на Евангелие, как на истину, и всецело признает его, а вы признаете только то, что вам нравится, что вы понять могли, хотя говорите, что видите весь смысл жизни в исполнении воли Божией, выраженной в христианском учении. Но в нём ведь решительно сказано, что второе пришествие Христа будет; в Евангелии запрещается осуждать других, что вы делаете; в нём сказано: просите и дано будет вам; в нём не уничтожается брак, а дозволяется; в нём предлагается прощать согрешившим несчетное число раз… Где же ваше исполнение воли Божией?

Я говорю это, как христианин, имеющий веру меньше горчичного зерна, убедившийся, что все дела мои и жизнь моя на благо ближнего принадлежат Христу, Который познается только людьми, знающими горе, знающими тяжелый труд, имеющими понятие о голоде, но не разжиревшими от безделья, пресытившимися благами жизни на чужой счет.

Если плохи исполнители, то плохо и самое дело. Вот ваш вывод. Можно ли его назвать разумным? Я понимаю и скажу спасибо, если вы будете порицать меня, как христианина, за то, что я не исполняю заповедей своей веры как следует, но несправедливо порицать самую веру. Нужно отличать дело от исполнителей, Церковь от людей, к ней принадлежащих, веру от исповедующих её. Я могу с убеждением сказать, что вы не могли знать Бога, потому что вы всю вашу жизнь со дня рождения были сыты до отвала, вы не имеете понятия о том, что значит быть голодным, что значит быть в безвыходном положении, не знаете безысходного горя, от которого нет возможности избавиться собственными своими силами, а кто это испытал, тот скажет, что истинный Бог Тот, Который сказал: «всё, что просите во имя Моё с верою, дастся вам», Тот, Который сказал: «по вере вашей будет вам», и вот кто получал от Него по вере просимое, знает Его… Нужно ли вам было просить, нужно ли вам было верить? Нет! За вас приказывали, а затем вы приказывали, и все вам исполняли ко вреду души вашей.

Постыдным считается брать чужое орудие и употреблять его против того, кого обезоружили, а вы во всех ваших писаниях приводите истины, сказанные Христом, на них основываете свои писания, а Давшего эти истины вы унижаете в глазах людей не крепких верою и даете силу врагам учения Христа, которых всегда было много. Отнимать последнюю укрепу в жизни человека грешно, а вы отнимаете и якорь, и руль, и весла от той утлой ладьи, которую представляет собою человек нашего времени, и бросаете её (ладью эту) в бурное море жизни для погибели. Человечно ли это?

Какой Бог дал вам это право? Скажите вы, стяжавший славу великого писателя земли русской? Вы, отбирающий якорь и руль у слабого, ломающий по-своему учение Христа? Но что вы пред силою креста, если дух зла бежит от него! – Ничто: но мне жаль вас, как силу и талант, жаль, как христианина, бросившего свою веру, жаль потому, что горе и ответственность великие ждут вас, как соблазнителя «сих малых». Неужели, по вашему, Христос лжец и обманщик, как говорили евреи, распявшие его? Но не забывайте, что Он сказал, что Церковь, которую Он стяжал Своею кровью, не одолеют и врата ада…

Вас, Лев Николаевич, «опьяняет» поклонение и всяческие славословия безбожных, пристрастных современников, которые в вас опознали себя, но вам, а равно и вашему потомству дорого должно быть одобрение грядущих поколений, и знайте, что сознает верующее грядущее поколение всю вашу неправду, и тогда память о вас будет недобрая, и пошлет вам грядущее поколение проклятие за то, что вы талант, – данный вам от Бога, направили на зло человечеству, стремясь пошатнуть вашими богохульными писаниями основную веру русского народа, в которой он еще не окреп, потому что мало истинных христиан в среде старших братьев и масса таких учителей, как вы – хромающих на обе ноги.

Вы говорите, в конце вашего «ответа» Св. Синоду, что исповедуете христианство, и в той мере, в какой исповедуете его, спокойно и радостно живете и спокойно и радостно приближаетесь к смерти. Значит, вы своё спокойствие возлюбили больше всего на свете и можете сказать, что счастливы, следовательно, вы обрели своё собственное личное спокойствие, но люди истины и чести тогда бывают счастливы и спокойны, когда счастливы будут все окружающие их люди, а сытого счастья очень много на русской земле, и не дай Бог быть таким счастливцем, ибо эта животная добродетель ничего общего не имеет с христианским учением, и дойти до такой добродетели не значит найти истину. Христианство без Господа Христа не может называться христианством; это какая-то новая секта, подходящая под ваши истины, и ясно, что вы не христианин. В своём «Ответе» вы противоречите себе на каждом шагу; то говорите, что верите в христианство, а то говорите, что можно полюбить истину больше, чем христианство, и потому, значит, христианство не истина; таким образом вы исповедуете христианство в той мере, как оно вам по вкусу, не противоречит вашему умствованию. Лев Николаевич, вы готовитесь идти к тому Богу, от Которого вы изошли, значит, веруете в вечную жизнь души, но не верите в истину, сказанную Христом; «верующий в меня не погибнет и будет иметь жизнь вечную», а потому будет ли иметь её ваша душа?… По истине ужасно то, что вы для того, чтобы выместить злобу на тех, кто с вами не согласен, делаете ужасное зло, искажаете истину, данную Христом. И вам были сказаны слова Христа: «горе человеку тому, чрез которого соблазн приходит»… Вы со своими религиозными писаниями напоминаете мне кабатчика, который, держась либеральных идей, раскинул по нескольким губерниям кабаки, в которых забирают водку за мужицкие зипуны. Вы говорите, что вы не печатаете своих произведений; но ведь это, Лев Николаевич, ложь. Ведь вы печатали для публики в заграничном издании своё «Воскресение», где насмехаетесь над святейшим таинством, утвержденным Самим Господом Иисусом. По вашей вере вы называете себя верующим, но, право, это самообман и вашей вере ничтожная цена.

Деятель

Казань.

Достоуважаемый господин редактор.

Вскоре по появлении в печати письма графини Толстой к владыке митрополиту Антонию и ответа его на письма её у меня явилось большое желание по поводу содержания письма графини излить свою душу, да и трудно было оставаться равнодушным, Чувствуя обиду, наносимую порицанием графиней Толстой нашего духовного православного строя. Написав своё письмо я решил отправить его в какую-либо газету или журнал, но, сообразив, что молчат по сему вопросу все публицисты, я бросил мое решение: нечего – мол-де разговаривать с господами редакторами, не напечатают.

В настоящее время, с жадностью прочтя три трактата по делу Толстого в июньской книжке редактируемого вами журнала, я вспомнил о своём отзыве и решил препроводить его вам на усмотрение ваше, и просить вас напечатать и мое мнение, как члена Церкви, так жестоко оскорбляемой Толстыми.

* * *

По прочтении опубликованного письма графини Толстой к высокопреосвященному митрополиту Антонию, от 26 февр. с. г. и его ответа от 16 марта, я, как член Церкви, считаю себя вправе отнестись с порицанием к написанному графиней. В этом письме высказались всё её неведение, вся скудость религиозного образования её; но кроме того она крайне заблуждается, думая, что акт Святейшего Синода по отношению к мужу её вызовет негодование во многих. Напротив, всякий не отщепенец от веры православной, хотя и грешник, от нихже первый есмь аз, получил чувство удовлетворения от сознания того, что стоящие на страже православия и церковного благочиния, в широком значении этого слова, отсекают непотребный член от стада Христова в устранение того, чтобы и другие пасомые не блазнились. Следовательно, отдельные случаи несочувствия и негодования к этому законному и справедливому деянию собора архипастырей нашей св. Церкви есть только знамение того, что Толстой, к большим слезам матери-Церкви, не один, а таковых, может быть, и много. Что делать, по ниве Божией от древнего века бродит князь мира, собирая жатву свою, но стражи должны – по возможности, исторгать злое семя, дабы не заражалось и всё поле; наступит еще тягчайшее время, когда силе князя мира трудно будет противостоять. – Кто постигнет, кто познает это грядущее.

Смешно желание графини, и из какого источника истекает оно: понадобилось ей непременно, по кончине мужа, отпевание тела его священникам в храме.⁴⁰ На что это нужно такому человеку, как Лев Николаевич? Для глаз света, для людей, чтобы не оставались на век памятными в потомстве черные годы осужденной деятельности умершего? Но ведь такое желание есть тоже проявление кощунства? А это угроза, подкупа священника? Тут уже приходится только руками развести и недоумевать: хорошо же понятие у графини о содержании, значении и цели обряда и отпевания умерших. Так сосуд скудельный, долго надержанный пахучим содержимым, сам уже от себя, от своих краев начинает издавать тот же аромат или смрад… Если муж своими влиянием и примером увлек в соблазн протеста (столь впрочем по содержанию своему жалкого) жену свою, то, как знаменитый писатель, разливая в творениях своих яд заманчивый и обольстительный, он увлечет и отравит много и много нестойких умов, склонных к глумлению, кощунству и к отрицанию. Хорошо и уместно по поводу сейчас сказанного вспомнить басню Крылова о разбойнике и писателе, попавших в ад: адский костер под разбойником давно потух, потому что разбойник отнял у убитого им лишь несколько лет жизни, и с кончиною разбойника кончились и злодеяния его; но вот от яда вреднейшего по направлению писателя зло широко разлилось по свету и до сих пор расплывается по лицу земли, а потому и костер под этим писателем не потухает, но еще более и более разгорается.

Очень жаль, что графиня не посоветовалась с мужем относительно содержания письма к митрополиту;⁴¹ несомненно, что он не одобрил бы такое содержание письма. Графиня Толстая всею своей выходкой с письмом живо напомнила нам ту библейскую женщину, нетерпеливую и азартную, которая в истерическим порыве просила мужа своего изречь хулу пред лицом Бога и умереть. Жаль, что супруг-то графини Лев Николаевич ни мало не похож на многострадального праведника Иова. А жены их, право, подобны друг другу в том отношении, что ни та, ни другая не потщились влить в сердце мужей утешение в скорбях их, не призывали их смириться пред попущением Божием, не брали на себя желания разделить несчастия мужей, напротив, одна вызывала мужа на хулу пред Богом, а другая по поводу хулы мужа повела какой-то лепет о брильянтах и звездах; право, здесь, в последней речи слышится что-то крайне мещанское!

Оканчивая наш беглый взгляд на неуместное письмо графини, по существу нескромное для автора и обидное для читателя православного, остается только преклониться пред методичностью в действиях Св. Синода. Предварительно Св. Синод обращался к «еретику-человеку с неоднократным наказанием» т. е. увещанием, наставлением; но эти наказания не коснулись души глубоко падшей в тину ожесточенного отрицания, и тогда только Св. Синод «поведал всем братьям Церкви» об отпадении одного из членов её, а за тем и остановился в дальнейших мероприятиях своих, ожидая покорности со стороны непослушного брата, а в конце концов, если неправый, а тем более вредный не изберет пути правого, то, конечно, св. Церкви придется признать в Льве Николаевиче язычника «и мытаря».

В заключение не можем удержаться, чтобы не вспомнить самим же яснополянским отступником написанное поучительнейшее именно для него же самого произведение «Власть тьмы», где «мудрость мира сего находит себе осмеяние, а высокое и великое открывается младенцам»; пусть граф Толстой вспомнит выведенного в этой драме мужичка Акима, простота которого соединяется с удивительным величием христианина; преступный сын его Никита просит во имя Христа прощения у отца своего в совершенных злодеяниях, и христианин-простец с умилением спешит ответить преступному сыну: «Бог простит, Себя не пожалел, Он тебя пожалеет, – Бог-то, Бог-то! Он – во!» Какое в этом простеце упование, какая вера в «Спасителя Христа. О, если бы такое же покаянное дерзновение ко Христу осенило и грешную душу великого творца этого типа.

Московский врач Ф. Н.

Москва 30 мая 1901 г.

По городу ходит Апология графа Л.Н. Толстого (от 4 апреля 1901 года).⁴²

Эта Апология подтверждает лишь известное Толстовское вероучение, отрицающее святую Соборную и Апостольскую Церковь Христову с её благодатными таинствами, божественными догматами и священными обрядами.

Прослушав этот катехизис, мне представился евангельский волк хищник в одежде овчей. Слово Божие предостерегает нас: Внемлите же от лживых пророк, иже приходят к вам во одеждах овчих, внутрь же суть волцы хищницы (Мф.7:15).

Невольно мысли переходят к другому совопроснику века сего, – А.И. Герцену… Но какая разница между тем и другим!

Покойный Л.Н. Майков свидетельствовал, и его свидетельство врезалось в мое сердце, что в бытность свою в Лондоне, в начале 60-х годов, он посетил с одним из своих соотечественников Герцена. Спутник Майкова, желая блеснуть своим образованием пред тогдашним кумиром, стал говорить ему, что Россия погрязла в самом грубом суеверии, и для примера привел богомольное поклонение верующих чудотворной иконе Божией Матери, – этой «доске» (!) в Казанском соборе.

К величайшему изумлению «образованного» человека, Герцен, выслушав его, так разразился:

«Какое вы имеете право, милостивый государь, глумиться над тем, что составляет святыню для миллионов, и оскорблять их самые высокие чувства. Если мы с вами потеряли веру, то это наше несчастье».

Приведенное свидетельство Л.Н. Майкова вполне подтверждает и сам Герцен. Вспомним, как скорбел, он о том, что его отделяет от И.В. Киреевского церковная стена, и как умилительно передает Герцен, в своих воспоминаниях, следующий рассказ И.В. Киреевского:

«Я раз стоял в часовне, – говорил Киреевский Герцену, – смотрел на чудотворную икону Богоматери и думал о детской вере народа, молящегося Ей; несколько женщин, больные, старики стояли на коленях и, крестясь, клали земные поклоны. С горячим упованием глядел я потом на святые черты, и мало-помалу тайна чудесной силы стала мне уясняться. Да, это не просто доска с изображением… Века целые поглощала она эти потоки страстных возношений, молитв людей скорбящих, несчастных. Она сделалась живым органом, местом встречи между Творцом и людьми. Думая об этом, я еще раз посмотрел на старцев, на женщин с детьми, поверженных во прах, и на святую икону, тогда я сам увидел черты Богородицы одушевленными. Она с милосердием и любовью смотрела на этих простых людей… И я пал на колени и смиренно молился Ей».

Этот трогающий до слез рассказ Герцена о Киреевском, помещенный в книге V Жизни и Трудов М.П. Погодина (стр. 472), усладил последние дни жизни Царственного Страдальца, Наследника Цесаревича Великого Князя Георгия Александровича.

17 мая 1899 года я имел счастье получить из Аббас-Тумана, за подписью Свиньина, следующую телеграмму:

«Наследник Цесаревич с глубоким вниманием прослушал незабвенные строки в память Киреевского и Герцена. Спасибо, спасибо вам».

Аббас-туманскою телеграммой я поделился с преосвященным Назарием и с С.А. Рачинским, и последний 26 мая того же 1899 года из своего Татева писал мне.

«Очень вам благодарен за весточку про Аббас-Туман: О Царственном страдальце, обреченном недугом на постоянное изгнание, мы слышим так мало! Дай Бог, чтобы закат Его юных дней продолжали озарять его высокие думы о вечных вопросах, разрешение коих, увы, для него приближается».

Наконец, как трогательно, например, описание Герцена похорон его друга и родственника Вадима Пассека! в Симоновом монастыре:

«В Симонове, – повествует Герцен, – покойника встретил сам архимандрит Мельхиседек, бывший приятелем с Вадимом, и эта дань уважения была хороша. Когда гроб опустили в могилу, архимандрит подошел ко вдове и сказал:

«– Довольно, это не наше, в церковь за мной, молиться Богу.

И мы взошли в церковь уже без покойника, уже он стал совершенно прошедшее. Вот где крепость религии. В эти минуты человек всё готов сделать, чтобы найти выход и примирение. Религия врачует всё. Когда мыслитель, гражданин говорит о подчинении индивидуального всеобщему, на них смотрят, как на людей без сердца; когда художник или ученый скажет, что звук его лиры, его кисть утешительница в его горести – назовут эгоистом. А когда религия резко говорит: «оставь, это моё, идем молиться, покоряйся безропотно», тогда всё покоряется и склоняет колена, без рассуждений, повинуясь слепо».

Не суетное авторское тщеславие (ибо в сей Справке являюсь лишь тростью книжника скорописца) руководило мною, но упование, что содержимое в «Исторической Справке» доброе и полезное может запасть в душу кому-либо из юных, которые в настоящее время составляют предмет серьезной заботы Правительства нашего.⁴³

Николай Барсуков

Московское общество трезвости, по предложению гг. Ворсуняка и Замятина, поддержанных священником В. Любимовым, в противность мнению своего председателя доктора Коровина и вице-председателя Ветчинкина, большинством ⅞ всех членов, исключило из своих списков, как почетного члена общества, графа Л.Н. Толстого.

То общество, которое большинством ⅞ всего состава своих членов не пожелало иметь Л.Н. Толстого своим членом – вполне вправо. Такова среда. Таково мнение. В этой среде мнение такого большинства, как ⅞ всего состава общества – безусловно должно быть уважаемо. Очевидно, что гг. Ворсуняк, Замятин, о. В. Любимов – люди убежденные, верующие и их убеждение и веру принимают ⅞ всего общества трезвенников. Они не хотят быть в обществе с гр. Л.Н. Толстым. Ну, пусть и не будут. Толстой, очевидно, должен уйти.

Теперь частью лже-либеральные, частью жидовские русские газеты начинают осмеивать и общество трезвости и гг. Ворсуняка, Замятина и о. Любимова, говоря, что они такие-то и такие, и один-де «портной», а другой «свечник». Выставляются они и невежественными, и смешными за то, что не захотели быть в одном обществе вместе с Л.Н. Толстым.

Вот как, напр., в «С.-Петербург. Вед.» рассуждает В. Авсеенко:

Что этот факт принадлежит к области тьмы, и тьмы сугубой – о том, кажется, одинаково с нами мыслит вся русская печать. Следовательно, о чём же спорить? Тьма проявилась грубо и самоуверенно, в тоне вызова, обращенного к величайшему из современных русских писателей, и к тем, кто считает его таковым. Для гр. Толстого, быть может, это безразличию, хотя трудно думать, чтобы при его слабом здоровье подобные печальные инциденты проходили, не оставляя впечатления. Но во всяком случае для литературы, для интеллигенции, для просвещения факт имеет несомненно прискорбное значение. Мы огорчились им именно потому, что факт указал на тьму, существующую даже в столичном мещанстве. Автор упомянутой статьи находит, что эта тьма «не так уже темна», как нам кажется; мы же, напротив, думаем, что эпизод в обществе трезвенников показал её очень темною, и даже злокачественною, так как она ищет схитрить и прикрыться. Она выдвигает на вид сомнения православно-верующих, но делает это так неумело, что весьма явственно выступает наружу враждебность темных, но очень самоуверенных и довольных своей темнотой людей против интеллигенции вообще.

Справедливую отповедь дает гг. поклонникам Толстого газета «Свет».

Непонятно одно, за что и почему, спрашивается, гг. Ворсуняка и К° клеймят просвещенные люди невежественными представителями тьмы? Что они чуждаются Толстого, как еретика и ругателя дорогой для них матери Церкви? Войдите же в понимание душ этих оскорбленных Толстым людей, у которых отношение к святыне веры другое, чем у интеллигентных. Последней досадно, что Ворсуняк ей не сочувствует и не поклоняется её кумирам, за то он невежа. Вот вам и свобода убеждений!

Но свобода, так свобода не для одного Толстого, а я для всего общества. Дайте же право каждому думать и чувствовать.

Граф Л. Толстой давно уже, добрые 20 лет, начал рассказывать о «своей вере». Все слушали, – и веротерпимость была полная, даже проявляли индифферентизм. Ему никто не мешал. Мало-помалу от «своей» веры он перешел к «нашей» вере. Он стал нападать на православие, глумиться над ним, кощунствовать над «нашими» верованиями, т. е. граф Л.Н. Толстой нарушил все условия веротерпимости и уважения к чужим верованиям. Только тогда, когда уже стало нестерпимо от нападок, заявили во всеуслышание, что Л.Н. Толстой отпал от православия. Заявили в форме в высшей степени мягкой, заявили только факт.

Заявить об этом было обязанностью всех и каждого. Как же было не сказать, что человек, «действующий» против православия, «нападающий» на него, «клевещущий» на него направо и налево, «унижающий» российскую православную Церковь по всему миру и распространяющий против неё хулы в сотнях тысяч экземпляров – не принадлежит более к православной Церкви. Не требовали ни кар, ни преследований. Чего же больше? Это и есть полная веротерпимость: «твое» при тебе, а «моего» не тронь.

Тогда граф Л.Н. Толстой написал своё последнее письмо от 4 апреля, которое разошлось по рукам в сотнях тысяч экземпляров, имеется теперь чуть не в каждом доме, потому что оно, составляя курьез дня, не велико и легко списывается; и напечатано к тому же с некоторыми сокращениями в журнале «Миссионерское Обозрение», следовательно, получило полную, унижающую (так оно недостойно по тону и замыслу великого писателя) Толстого гласность. В этом письме граф Толстой глумится, как сорвавшийся школьник, над православием и христианством. Это не речь умного, здорового атеиста, это речь бессмысленного, захудалого, озлобленного, 17-ти летнего нигилиста-гимназиста. Разум всей мировой истории, разум всего человечества сказался в христианстве. Худо оно или хорошо, но земля пока не дала ничего высшего. Православных надо считать на земле до 250 миллионов, а всех христиан, прибавляя к православным римско-католиков, англичан и лютеран – свыше 800 миллионов. Все эти христиане стоят во главе человечества и во главе земной жизни. И вот всему этому христианству граф Л.Н. Толстой бросает свою дерзкую проповедь: что христианство – шарлатанство, а таинства – колдовство. Что же на это сказать? Можно только пожалеть, что мальчик (хотя ему и 70 лет, но так говорить может только ребенок) сам не знает, что он говорит. Мы совершенно уверены, что очень, очень близко время, когда над всею этой историей с верою графа Л.Н. Толстого и верою графини Толстой, над всеми этими онучами, поддевками, переодеваниями в мужика, шутками богача-барина, который с голыми ногами пародирует мужика и пашет землю, гордеца-вельможи, который, зорко охраняя свои имущественные интересы, проповедует нищенство и коммуну – будут хохотать, взявшись за бока. Все это очень, очень смешно. Не смешно только, а серьезно в этом одно: каким образом возможно в России, что гениальный художник, гордец, самолюбец, барин, место которому по его талантам в первых рядах своего народа и своего государства, мало-помалу затирается, не уважается и в то время, когда всякая бездарность лезет вперед, он, мало-помалу, влекомый жаждой деятельности, популярности, общественности, сродных каждому гению, находит исход своему гордому и непреклонному самолюбию, не в общей сфере здоровой государственной жизни, а в исключительных условиях загнанности, мщения, глубокой обиды и озлобления. Когда мы исследуем этот вопрос, мы поймем, чем мы виновны перед нашими великими людьми, и многое, многое простим им.

Но пока всё это разберется, и пока мы только видим со стороны Толстого одно озлобление и одно грубое кощунство, против святейшего достояния, которым владеет русский народ, против веры православной, как же можно порицать гг. Ворсуняка, Замятина, о. Лебедева, что они не хотят быть в обществе с лицом, которое глубоко оскорбляет их самые святые верования? Желая свободы для господина Толстого, мы еще более должны желать свободы и притом правильной, добытой большинством голосов, для целого общества.

Написано не чернилами, но на скрижалях сердца плотяных (2Кор.3:3).

Эти слова Венценосного Вождя православной России, собственноручно начертанные 11 июня на Всеподданнейшем докладе нового, маститого министра народного просвещения об основах реформы нашей средней школы, как светлое сияние красного, солнышка, озарили наш заволоченный грозовыми тучами духовный горизонт. Они рассеяли тот мрак, который угрожающе стоял над благодетельным начинанием назревшей школьной реформы… Не одни церковники, но многие и многие недоумевали, не видя в выработанных основах школьной реформы, особых забот о религиозно-нравственном воспитании молодого поколения. Печать, заполонившая страницы и столбцы всевозможными проектами, как бы намеренно замалчивала этот, казалось бы, коренной вопрос реформы, – о религиозно-нравственных христианских началах школьного обучения и воспитания. Грехи реформируемой теперешней школы, сухой, мертвящей и материализирующей душу молодого поколения, коренятся не в одном только уродливо поставленном классицизме, а и в том, что наша школа, всё обучение и воспитание в ней были нерачительны, относительно христианских вообще и в частности наших исторических, исконных православно-русских начал, а университетская наука, – прямо или косвенно, – не только противоцерковна, но и атеистична… Отсюда прошедшее чрез эту школу и науку молодое поколение, составляющее ныне нашу молодую интеллигенцию, соль современного общества, в подавляющем большинстве или индифферентно к вопросам веры и Церкви, или прямо враждебно. Отсюда симпатии к сектантству, увлечение всяким уродливым нововерием, вроде толстовства, блуждание религиозной мысли и нравственное слабосилие… Несправедливо было бы обвинять в этих грехах школы одно законоучительство, ибо может ли быть значительным руководящее влияние одного пастыря-священника в заведении, где ему отведено для уроков Закона Божия ничтожное время и узкие рамки чуть-ли не последней спицы в колеснице, и где и само начальство-то бывает из иноверцев…

Прискорбно, что выработанные комиссией основы также обошли этот краеугольный камень, на котором должно покоиться истинное образование и воспитание будущих русских граждан – христианство, религиозность и нравственность. А потому среди радостных упований на благоплодность задуманной реформы, невольно подрывалась вера в зиждительность новых основ…

Нет, наша реформируемая ныне средняя школа должна стоять не только на выработанных министерской комиссией генерал-адъютанта Ванновского многообещающих основах, но и на «недвижимом, Христе, камени заповедей Твоих», как учить сему Церковь в одном из своих чудных песнопений; этого требует наша русская историческая правда, наша самобытность, этого желает Царь, Венценосный Выразитель народных дум и чаяний.

Сыновний поклон до земли от русских православных отцов и матерей Благочестивейшему Царю нашему за слова спасительного для России завета об усилении в реформируемой школе религиозно-нравственного воспитания нашего юношества.

Прекрасные и полезные соображения по поводу царского завета нашли мы в «Гражданине» (№ 50).

Многие из русских православных людей будут долго вспоминать охватившее их души волнение при чтении сообщения «Правительственного Вестника», от 23 июня 1901 г. о предстоящем преобразовании средней школы, – пишет один родитель (В. Задонский). Они испытали в обратном смысле Гетевское «Himmelhoch. jauchzung, zum Tode betrübt», т. к. не конец, а начало наводило смертельную скорбь. Как! – думал нетерпеливый читатель, – мертвечину мертвых языков заменяют другой мертвечиной и только? Из массы приобретаемых свободных часов уделяют все часы полностью «второстепенному», а о Слове Божием – опять ни звука; опять скупятся уделить Ему хотя одну лишнюю минуту?! Но тут же, при дальнейшем чтении сообщения, возмущение души внезапно заменяется таким миром, такой радостью и утешением, каких русские люди уже давно не испытывали! Этот мир навеяли слова нашего Государя: «Надеюсь, что будет также обращено серьезное внимание и на усиление религиозно-нравственного воспитание нашего юношества».

Раз убрали из школы «мертвое» и приобрели чистое, свободное место, то не впадайте вновь в пагубную ошибку и заполняйте теперь это свободное место живым! Но живое и единое на потребу человеку – это Слово Божие. Поэтому вы должны дать Слову Божию первенствующее место в вашей новой школе. Т. е., вы должны: 1) сильно расширить программу преподавания Закона Божия. Кроме строгого требования от ученика знания истории ветхого и нового заветов, знания катехизиса, знания богослужения и молитв, ученик должен изучить на уроках Закона Божия: 2) само Священное Писание, 3) Историю Церкви, так же подробно и так же основательно, как историю своего отечества. Ученик должен изучать 4) житие святых, 5) вместо языческих философов – творения великих наших учителей Церкви и главных апостолов. И, наконец, 6) ученик должен пройти курс Богословия настолько подробно, чтобы, по выходе из школы, он имел твердое и ясное знание своей православной веры. Благодаря этому знанию, он сумеет понять тупость и ограниченность современных лжепророков и философов, а следовательно сумеет и не поддаться их пошлому пустословию.

Вот какой курс Закона Божия необходим в средней школе. Русский ученик – прежде всего христианин, а христианин прежде всего должен знать, и хорошо знать, – Закон Божий. И только при этих условиях из ученика может выйти честный и полезный гражданин своей родины, т. е. то, к чему школа его готовит.

Не беспокойтесь: включение в программу этих важнейших для человека предметов изучения не займет места, нужного для расширения занятий по другим полезным отраслям знания. Пусть живой Закон Божий, сверх уделенных ему часов, занимает место только мертвой латыни. Место же мертвого греческого языка в старой программе – достаточно крупное, чтобы вполне удовлетворительно заполнить его свежими, хорошими предметами обучения общеобразовательного свойства.

Ведь ваша задача, по слову нашего обожаемого Государя, – «обратить серьезное внимание на религиозное воспитание юношества». Так вот: основательное изучение Закона Божия, ознакомление с могучими примерами безупречной жизни наших святых подвижников, чтение дивных речей и сочинений, полных правды и мудрости, наших учителей Церкви, вникание в глубокие доводы апологетов в защиту христианства, сумевшие одолеть предубеждения таких сильных умов, какими были древние греки и римляне, – всё это «воспитывает» юную душу, углубляет её, просвещает, приглашает к подражанию по мере сил. А потому и не жалейте, что надо расширить преподавание Закона Божия именно до упомянутых размеров». Да простят благомыслящие педагоги это слово отца, которому дорого и близко христианское воспитание детей.

Мы глубоко убеждены, что привели единственный способ правильного решения вопроса о преобразовании нашей средней школы. Враги христианского воспитания юношества будут осмеивать этот способ. Они скажут, что из средней школы хотят сделать духовные академии, что из одной крайности впадают в другую, что детей собираются мучить философскими тонкостями (будто христианская истина!), или скажут что-нибудь подобное.

Но пора не обращать внимания на остроумие врагов Церкви, пора знать их избитые приемы, пускаемые ими в ход, чтобы «испортить» всякое благое начинание и пора, перекрестившись, взяться за дело – твердой рукой.

Изложенные соображения г. Задонского заслуживают серьезного внимания. Можно не соглашаться с деталями его проекта, но точка зрения и основная мысль автора безусловно правильная. Как не знать образованному молодому человеку, будущему гражданину, отцу семейства, истории судеб своей матери-Церкви! А питомцы ныне реформируемой средней школы и, конечно, университетов безусловно не знают её. Лучше поступиться в программе закона Божия разными богословскими и катехизическими тонкостями, ибо вера не от знания, – но усилить преподавание церковной общей и русской истории, которая есть лучшая учительница веры. Наша нынешняя интеллигенция в школе не приобретает никаких, напр., сведений по истории русского раскола и сект и пробавляется во всю жизнь летучими сведениями газетных историографов о верованиях и жизни многих миллионов русских людей. Отсюда поверхностность и извращенность взглядов у нашей интеллигенции на раскол и секты и на борьбу с ними Церкви, нисколько не оправдываемые самою историей. А ведь из этой интеллигенции наши администраторы, судьи, писатели…

Утешительно, что разрешение великой царской задачи об усилении религиозно-нравственного воспитания передано министерством в руки таких авторитетов, как высокопреосвященный митрополит Антоний и г. обер-прокурор Св. Синода.

* * *

Надеемся, что читатели не посетуют на нас за то, что и в настоящей книжке мы отвели много места толстовской эпопее. Мы считали долгом дать возможность мирянам высказать свой взгляд на это дело. Читатели сами видят, как велики скорбь и негодование мирян по поводу «Ответа» гр. Толстого. Мы не сочувствуем резкости тона некоторых писем, но и не считали себя в праве подделывать язык сердца. Напрасно графиня Толстая хвалилась, что её супругу все, кроме «Москов. Вед.», сочувствуют… Далеко не все…

В. Скворцов

В селе Дубоватке, – тихом и мирном православном уголке, – в последние годы «завелись» штундисты. Они принесли с собою споры и сомнения в вере. Вследствие их «толков», многие дубоватцы стали колебаться в истинах православной Церкви; еще более объявилось таких, которые негодовали на сектантов и с нетерпением ожидали приезда в их село миссионера.

Я был в селе Господском, когда ко мне привезли письмо от дубоватского батюшки. В письме батюшка просил меня приехать в его приход и помочь людям разобраться в пререкаемых истинах веры.

Я поспешно направил в Дубоватку. По приезде в село, меня тотчас же окружили ревнители православия. В их сообществе, по указанию батюшки, пошли мы в земское училище. Народ там поджидал нас большой толпой. В училище же находились местные штундисты. Ими «заправлял» Андрей Кривой. Он, уже по уходе в секту, научился грамоте. Читать он начинал без букваря, по старым газетным листкам, которыми была оклеена изба его. Естественно, Андрей мало был начитан в Слове Божием; плохо понимал его, но самоуверенностью отличался страшною. Он воображал, что, вместе с буквами, он постиг «всю евангельскую истину», – и это придавало ему гордости пред народом.

Едва я вошел в училище и установился за столом, Андрей грозно подступил ко мне с вопросом:

– Это почему вы вчера не приехали к нам? Мы вас ждали, ждали, – все глаза проглядели. Только обеспокоили нас напрасно…

Я пристально всмотрелся в лицо Андрея: оно выражало детский задор и напускную гневливость. Я решил «мирно» уладить дело. Я сказал:

– Простите, братцы, Христа ради, что я запоздал у наших соседей, в Господском. Целых три дня прожил там. Дел было много. Я еще вчера приехал бы к вам, если бы был свободен. – С другой стороны, до нынешнего дня я не приказывал вам собираться. Это вы по собственной воле прождали меня… Во всяком случае поверьте, что не по лени до сих пор я не являлся к вам; было некогда…

Андрею стало стыдно, что он «с грубостью» подступил ко мне. Он совсем изменившимся голосом произнес:

– Ничего, ничего, не беспокойтесь! Я только к слову помянул, что мы вас долго ждали…

Православные грамотеи возревновали за меня. Один из тих сказал:

– Видишь ты, птица, к слову позволяет себе с грубостью обращаться к ученому человеку!… Не приехал и не приехал: значит нельзя было. А то ломается.

Я попросил всех не терять спокойствия и благодушия. Пропели молитву. Потом, желая дать сектантам ход, я спросил Андрея:

– Как случилось, что ты, друг, человек степенный, рассудительный ушел из Церкви православной и пристал к каким-то новым людям, которых не знали благочестивые отцы наши? Это меня удивляет…

– Не удивляйтесь моему уходу от православных. Были на то важные причины.

– Расскажи, Андрей, про это подробней. Мы с интересом послушаем.

– Послушаем! – заголосили в народе. Правда, интересно. Расскажи, Андрей, мы сообразим, что к чему…

Андрей не без важности осмотрел «собрание». Потом с достоинством заговорил:

– Из Церкви православной вышел я года три, – вот с тех пор, как занялся чтением Евангелия. Вычитал я в Библии, что людям надо жить по Божьи; посмотрел на мир, на наши порядки, – и рассуждал, что мы живем не по Евангелию. И заболело у меня сердце. И решил я поступить по слову: «выйдите из среды» таковых (2Кор.6:17). И я вышел. Вот и весь сказ…

Андрей остановился, обтерся платком и пристально всматривался в народ.

Я переспросил его:

– Так ты, друг, вышел из Церкви Христовой. Куда же ты пришел?

Андрей улыбнулся:

– Я вышел из Церкви Христовой? В ней я и не был до последнего времени. Разве Церковь может состоять из пьяниц, воров, блудников, ругателей?

– Конечно, воры разбойники и пьяницы, одни не составляют всей Церкви Христовой. Но разве в Церкви православной все плохие члены? Разве мало у нас праведников?

– Что толку в ваших праведниках. На одного хорошего человека у нас придется сто дурных. Разве это – Церковь?

И Андрей хитро посмотрел на своих братьев. Те охотно принялись «чернить» Церковь православную.

Я остановил хулителей.

– Постойте, сказал я. Если мы будем пальцами указывать на грешников, – мы их лишь раздразним. Не лучше ли нам оторваться от этой обыденной жизни и начать говорить от Слова Божия. Покажите, в самом деле, где написано, что грешники не могут быть в Церкви Христовой?

– Какое место грешникам в Церкви Христовой? завопил Андрей. Разве затем Спаситель искупил нас, чтобы мы продолжали валяться в грязи?…

Я ответил:

– Без сомнения, Христос искупил нас честною Своею кровью затем, чтобы мы были святы и непорочны пред ним (Еф.5:25–27; 1:17–18; 1Кор.1:30). Но имеем ли мы силу твердо стоять в своём звании? Ужели людям, по немощи согрешающим, нет места в Церкви Христовой? Где это сказано?

Андрей не перебивал меня; я продолжал свою речь:

У ап. Павла читаем: «В большом доме есть сосуды не только золотые и серебряные, но и деревянные и глиняные; и одни в почетном, а другие в низком употреблении» (2Тим.2:20). Видим отсюда, что в «большом доме» Божием – Церкви, есть люди разных качеств. Никого Бог от Себя не отвергает, если люди сами не бегут от него. – Так и Христос учил. Своё земное царство или Церковь он уподоблял полю, засеянному пшеницей, на котором, по злобе врага рода человеческого, выросли плевелы; сравнивал Христос Церковь с неводом, захватившим рыб всякого сорта, и с десятью девами, которые все были не без порока пред своим женихом (Мф.13:24–51, 25:1–13). – Не ясно ли из этих сравнений Господа, что земная Церковь всегда, рядом с праведниками, терпит у себя дурных людей, и эти дурные люди святости Церкви не порочат, потому что Христову Церковь даже врата ада не одолеют (Мф.16:18)? А если так, – зачем было сектантам уходить от нас? Неужели, друзья, выйдя из среды нас, вы пришли в такое общество, где члены безгрешны пред Господом?…

– Что говорить, ответил Андрей, люди – все со грехом, как написано: «если говорим, что не имеем греха, – обманываем самих себя, и истины нет в нас» (Ин.1:8, 10).

– Вот видишь, друг Андрей, каким ты благоразумным человеком бываешь, когда захочешь! Это – правда, что на свете безгрешных людей нет; нет, стало быть, их и в новом вашем обществе. А если так, – зачем ты забежал в него?

– Забежал я к новым своим друзьям потому, что заметил у них больше евангельской строгости в жизни. И у нас есть грешники, в этом нужно признаться, махнув рукой, сказал Андрей. Ну, только своим грешникам мы поблажки не даем. Церковь у нас строго судит их по написанному: «если согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего; если же не послушает, возьми с собою еще одного, или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово; если же не послушает их, скажи Церкви; а если и Церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь» (Мф.18:15–17).

Видите, как Христос постановил: грешников надо обличать, вразумлять; а если не слушают, отдавать их суду Церкви; а если и Церковь не послушают, то для нас они становятся мытарями и язычниками. А у вас, в православной Церкви, никакого суда над грешниками нет. Это – не по Евангелию…

– Остановимся, друг, внимательнее на прочитанных тобою словах Господних. Разберем их и тогда уж посмотрим: правда ли у православных нет евангельского суда над грешниками? Начнем читать из Евангелия Мф.18:14: «нет воли Отца вашего небесного, чтобы погиб один из малых сих». Так: Господь и в мир пришел для того, чтобы грешников спасти (Мф.18:11; Ин.12:47; Лк.19:10). И этих кающихся грешников он от Себя не гонит (Ин.6:37); не должна и Церковь губить их, быть жестокой в обращении с ними. Потому все свои сношения с грешниками Церковь должна направлять к тому, чтобы привести их к раскаянию, к сокрушению о грехах, а не к ожесточению и отчаянию (Мф.18:14). Вот почему судом, данным Церкви над грешниками, злоупотреблять нельзя. Его надо строго производить по Евангельским правилам. А по этим правилам кто должен творить суд и расправу в Церкви над грешниками? Вот первый вопрос, который мы с тобой, друг Андрей, должны разрешить.

– Что за вопрос? ответил Андрей. Написано: «скажи Церкви»…; значит, вся Церковь должна судить согрешивших братьев.

– Ответ не ясен и не точен, – сказал я. Церковь состоит из многих людей. Есть в ней пастыри и учителя (Еф.4:11); есть «простолюдины», по выражению апостола (1Кор.14:16). Так кому же принадлежит право суда в Церкви?

– В своём обществе, – ответил Андрей, – мы все судим грешников. И это, по нашему убеждению, согласно со словами Господа (Мф.18:17).

– Меня удивляет, возразил я, что вы все присвояете себе право суда над грешниками. Этого права нам, простым христианам, Господь не дал. В Евангелии от Иоанна он говорит апостолам:… «примите Духа Святого. Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся» (Ин.20:22–23). Смотри, друг: не всем христианам, а только апостолам передал власть «прощать» и «вязать» грехи людям. Значит, и над Церковью, в Ев. Мф.18:17, надо разуметь апостолов же. – Каким же родом, вопреки Писанию, вы все попали в апостолов (1Кор.12:29)?

– Мы не выдаем себя за апостолов, ответил Андрей, а только усматриваем из свящ. Писания, что и «простолюдины» могут прощать согрешающих братьев. Вон у ап. Павла написано: «если кто огорчил, то не меня огорчил, но частью (чтобы не сказать много) и всех вас. Для такого довольно сего наказания от многих, так что вам уж лучше простить его и утешить»… (2Кор.2:5–7). Из этих слов апостола мы усматриваем, что «многие» могут наказывать и могут прощать грешников. Так у нас и делается…

– Как у вас делается, – это для нас, православных, не имеет обязательной силы, сказал я. Но что вы искажаете святое Писание, – это мы сейчас вам покажем.

Ап. Павел, правда, говорит, что коринфский кровосмесник «огорчил» всех христиан. Каким образом? Ответ на этот вопрос дает сам же апостол. Он учит, что во Христе все мы составляем единую Церковь Божию. Эта Церковь по своему составу подобна телу человеческому (ср. 1Кор. 12 гл.). Как в теле, когда «страдает один член, страдают с ним и все члены» (1Кор.12:26), – так и в Церкви: появляется один грешник, с ним наносится оскорбление или укор всем верующим. Все мы виноваты, что не могли брата нашего удержать от греха, и это доставляет нам печаль, скорбь, обиду. – Своё огорчение на грешников мы выражаем тем, что, по заповеди апостола, «держим их на замечании» (2Сол.3:14). Наблюдаем за жизнью грешников, сокрушаемся об их беззаконии; молимся за них Богу (Мф.5:44; Ин. 16); но, как братья, в душе прощаем им грехи их (2Кор.6:10). – В этой скорби о грехопадениях наших ближних, в воздержании от дружеского общения с ними и состоят в сущности все наши права над грешниками. Огорчаться ими мы можем и должны; однако, по заповеди Христовой, мы обязаны прощать людям согрешения их против нас до «седмижды семидесяти раз», то есть без конца (Мф.18:21–22). А отсюда сам собой следует вывод, что право удерживать на грешниках вины их пред Богом принадлежит не нам, а преемникам апостолов – пастырям Церкви.

В этом убеждаемся мы, помимо Евангелия, из учения ап. Павла. Если бы вся Церковь могла судить согрешающих братьев, то он так бы и говорил, как имеющий «ум Господень» (1Кор.2:16). А то он пишет Тимофею: «обвинение на пресвитера не иначе принимай, как при двух или трех свидетелях. Согрешающих обличай пред всеми, чтобы и прочие страх имели» (1Тим.5:19–20). Ясно отсюда, что власть суда в Церкви ап. Павел передает своему ученику и сотруднику Тимофею; прочим же христианам, в согласии с заповедью Господа (Мф.18:15–16), он предоставляет право быть лишь «свидетелями» на согрешающих братьев, – дает им возможность высказывать свой совещательный голос за или против подсудимых, но судить и рядить в Церкви – этого права «простолюдинам» не предоставил. Значит, если вы, сектанты, поступаете иначе, то только потому, что вы разрушили апостольский строй в Церкви и делаете то, что каждому кажется «справедливым» (Ср. Суд.17:6), за отсутствием у вас правильных, Богом поставленных пастырей. Не так ли?…

– Разумеется, не так, – ответил Андрей. Вы умаляете право верующих. Апостол всей Коринфской Церкви писал «извергнуть развращенного из среды» себя (1Кор.5:13), а вы все полномочия отдаете одним пастырям. Это – не по Слову…

– Да, мои речи не совпадают с вашими сектантскими словами; но Словом Божиим они подтверждаются. – В самом деле, что означают слова апостола: «извергните развращенного из среды вас» (1Кор.5:13)? О каком «извержении» пишет апостол?

– Вот чудной вопрос задаете вы нам! воскликнул Андрей. Вы – человек русский; небось, понимаете, что значит слово «извергнуть»…

– Я-то, благодарение Богу, понимаю; да хочу увериться, что и вы-то, сектанты, понимаете значение этого слова.

Андрей сказал:

– «Извергнуть» грешника из Церкви – значит выгнать его вон из общества христиан.

– Разберем, друг, твой ответ. Во-первых, ты ни одним словом не сказал мне, кто же имеет власть извергать грешников из Церкви? А я тебе уже показал от Слова Божия, что эта власть принадлежит одним пастырям, а не всем «простолюдинам». – Затем не ясно из твоих речей, что значит «изгнать» грешника из общества христиан. Значит ли это грешного человека совсем выгнать из города или слободы куда-нибудь в чистое поле, или как иначе надо понимать твои слова?

– Разумеется, из слободы грешников гнать не нужно, – ответил Андрей. Довольно их из Церкви выпроводить…

– А что значат, по твоему выражению, выпроводить кого-либо из Церкви? Должны ли мы такого человека не пускать в церковные собрания, – запретить ему слушать Слово Божие и проповеди пастырей Церкви, или по другому прикажешь понимать твои слова?

– Нет, в раздумье сказал Андрей, от Слова Божия и от церковных поучений грешников отрывать не следует. Пускай себе ходят вместе с верующими молиться; только есть с ними вместе не надо (1Кор.5:11).

– Опять, Андрей, ты не заплатил мне своего долга: ты так и не показал, что все христиане могут судить грешников пред Богом. Здесь, для ясности, оговорюсь: под словом «судить» я разумею не обличение. Обличать друг друга за проступки мы все обязаны (1Кор.5:12; 12:24). Я спрашиваю: откуда вы достали себе право удерживать грехи на ближних пред Богом? Ты мне на это ничего не отвечаешь. Значит, чувствуешь, что вы самозванствуете, когда судите в своём обществе всё. – Теперь ты еще прибавляешь, что, по учению апостола, с пьяницами, блудниками, ворами, христиане не должны есть вместе. Рассмотрим, понимаешь ли ты и эту заповедь апостола?…

По просьбе батюшки, мы прервали беседу. Пропели «Отче наш», «Под твою милость»… Потом я напомнил слушателям, до чего мы дошли: власть вязать и решить грехи в Церкви принадлежит не всем верующим, а только пастырям, как преемникам апостолов (Ин.20:22–23).

Андрей перебил меня:

– Да хоть бы пастыри-то судили у вас кого-нибудь. А то в православии мы никакого суда над грешниками не видим. Это – уж слабость и ведет к распущенности…

Я возразил:

– Неправду ты сказал, Андрей, что в православной: Церкви никакого суда над грешниками нет. Церковь наша, как любящая мать, все способы употребляет, чтобы искоренить зло и грех из среды детей своих и наказать более порочных и упорных из них. В этих видах она наставляет и убеждает верующих жить достойно своего звания (1Тим.5:1–2; 2Тим.4:2); «грешников призывает» примириться с Богом (1Кор.5:20); обличает их кротостью (2Сол.3:18), а упорных из них – со властию и строго (1Тим.5:20; Тит.1:13; 2:15)…

– Только обличает да обличает, заметил Андрей. Одним словом многого не сделаешь. Нет, вы бы гнали от себя грешников; поступали бы с ними, по заповеди апостола: «Кто, называясь братом, остается блудником, или лихоимцем, или идолослужителем, или злоречивым, или пьяницею, или хищником, с таким даже и не есть вместе» (1Кор.5:11). Вот так бы поступали, вас грешники боялись бы. А то вы распустили народ…

– Прости, Андрей, но в тоне твоего голоса слышится фарисейство. Ты думаешь, что особую чистоту пред Богом проявишь, если в телесных делах не будешь сообщаться с грешниками. Ты хочешь быть святее самого Христа. В самом деле, Христос не гнушался входить в близкое общение с падшими людьми, чтобы привести их к покаянию. Вот, по свидетельству ев. Луки, в доме Симона Фарисея он ублажил грешную женщину, которая возлила ему на ноги алавастровый «сосуд с миром» (Лк.7:37–48). Он сказал этой кающейся грешнице: «прощаются грехи её многие за то, что она возлюбила много» (– ст. 47). Событие для нас весьма назидательное: Христос не убоялся внешнего общения с грешницей, – чего же нам бояться кающихся братий, – грешников, подобных нам?

Припомните и другой подходящий к нашему разговору евангельский рассказ. Пришли в храм два человека помолиться – фарисей и мытарь. Фарисей считал себя праведником, а мытарь сокрушенно лишь твердил: «Боже! будь милостив ко мне грешнику» (Лк.18:10–14). Что же? грешный мытарь не осквернил святого храма и молящихся в нём; напротив, Господь оправдал этого кающегося мытаря, а гордеца фарисея осудил. На этом основании и мы, православные, не боимся, когда на молитву к нам приходят грешники. Мы знаем, что коль скоро они пришли молиться, – так ничего дурного в храме не сделают; внешним же прикосновением к нам они не осквернят нас, – как не осквернила Христа грешница, слезами омывавшая Ему ноги и волосами головы отиравшая их (Лк.7:43–48)…

– Про евангельскую грешницу, слезами омывавшую ноги Спасителя, сказал Андрей, толк другой. Мы говорим ведь про людей, которые «называются братьями». С такими грешными христианами нам не надо есть вместе…

– А как же мы читаем в Евангелии, возразил я: когда апостолы «возлежали и ели, Иисус сказал: истинно говорю вам, один из вас, ядущий со Мною, предаст меня» (Мк.14:18). Замечаем отсюда, что предатель Христа ел вместе с апостолами, но не осквернил их общества, хотя и был им братом по призванию. – Значит, одною едою или питьем никто осквернить нас не может. – Да и Господь грешника, преслушавшего Церковь, не называл скверным, а повелел его только считать за язычника и мытаря (Мф.18:17). С язычниками же и мытарями Господь не чуждался есть вместе (ср. Мф.10:10–11; Лк.7:34–36).

– Так, по вашему понятию, заметил Андрей, ап. Павел ошибся, когда не велел христианам «даже есть вместе» с тяжкими грешниками из братьев?

– Нет, друг, апостол не ошибся, а ты не умеешь понимать его Писаний. Припомни, что сказал о пище апостол коринфянам: «пища не приближает нас к Богу: ибо едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем» (1Кор.8:8). Отсюда следует, что чрез еду, саму по себе, мы не можем сродниться с ближними или отдалиться от них. Не можем посредством одной еды стать участниками в чужих грехах (Мф.10:11). Всё зависит от того расположения душевного, с которым мы приступаем к пище: если, вкушая трапезу с тяжкими грешниками, мы тем хотим выразить им нашу любовь и сочувствие, – мы грешим против Бога, как участники в чужих грехах (1Кор.8:12); а если мы едим в кругу грешников-братьев по необходимости, – мы остаемся чистыми и неповинными: пища сама по себе нас не оскверняет (Рим.14:20)…

– Вообрази, Андрей, что грешником является муж какой-либо бедной женщины, у которой есть малые дети. Этот грешный, грубый муж силой заставляет жену и детей есть вместе с ним. Жена повинуется мужу, по необходимости разделяет с ним трапезу, хотя и не сочувствует грехам его. Что, эта женщина идет против Евангелия? А не бывает ли так, что жена своим терпением и любовью спасает грешного мужа (1Кор.7:16)?… Да. Не о простой тленной пище, не о простых обедах говорит апостол в посл. к коринфянам. Он имеет в виду главным образом ядение нами Тела Христова и питие Его Крови. Вот если кто к хлебу Господню и к чаше Его приступает без рассуждения, – тот тяжко согрешает. Ибо Христос сказал: «Ядущий Мою Плоть и Пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, а Я в нём» (Ин.6:56). Так обр. через вкушение Тела Господня и Питие Крови Его мы теснейшим образом соединяемся со Христом, – становимся одним телом с Ним (1Кор.11:23–29). Понятно, кто, не искусив себя довольно, осмеливается приступать к хлебу Господню, – тот есть и пьет осуждение себе, как кощунник, как Иуда предатель. Грешат и все другие христиане, когда равнодушно, без душевной скорби приступают к чаше Господней вместе со злостными грешниками: через то они, делаются как бы сообщниками этих грешников, приобщают их вместе с собою к святому Телу Господа, – что Богу противно (1Кор.10:21). Потому-то апостол Павел и возбраняет верующим «есть вместе» с тяжкими грешниками, – разумеется, есть не простую, неосвященную пищу, а прежде всего – Тело и Кровь Господню.

Далее, запрещение апостола относится и к так называемым в древние времена «вечерям любви» или «вечерям Господним» (ср. 1Кор 11:20). Эти вечери устраивались христианами после причастия из остатков принесенного для причастия хлеба. Вкушавшие святые остатки выражали сердечную любовь ко Христу и друг к другу: этим они внешне показывали своё братство во Христе. Разумеется, тяжких грешников до таких священных вечерей нельзя было допустить, – и их не допускали.

В настоящее время «вечери Господни» в Церкви Христовой прекратились, по множеству верующих. Нельзя стало с должным благоговением кормить огромную толпу людей: ибо при апостолах и то случались беспорядки на вечерях Господних (1Кор.11:20–22). Потому грешники, в наши дни, даже если бы хотели, не могут присутствовать за священной едой. Следовательно, и заповеди апостола о неядении на вечерях любви совместно с грешниками мы не нарушаем.

Из сказанного еще раз убеждаемся, что христианских грешников не нужно «вон гнать» из Церкви, – не нужно обходить их назиданием и своею любовью. Напротив, их-то особенно надо привлекать к богослужениям. Только без должного раскаяния тяжких грешников не нужно допускать до Св. Причастия. – Это и означает заповедь апостола в 1Кор.5:11.

– Но какой же страх христианам от такого лишения чаши Господней? возразил Андрей. Кто будет знать, что, положим, я отлучен от причастья, если я про то никому не скажу?… По нашему, строже бы надобно обходиться с грешниками…

– Вижу, друг, что ты весь еще в узах фарисейских. Тебе не нравится, что у нас отлучают «от чаши» тайно. А между тем наш порядок основан на словах Христовых. Господь говорил: «не судите по наружности, но судите судом праведным» (Ин.7:24). Этим «праведным» судом у нас и судят. В нашей Церкви избегают такого порядка, при котором каждый судил бы и рядил о моих духовных делах. Возможно, что нашлись бы люди, которые насмеялись бы над ближним, поругались бы ему. Вот, для избежания таких печальных явлений, у нас делают всё тайно… Ты боишься, Андрей, что это не строго, – другие о том не узнают? А Бог-то узнает всё! Чего же страшнее быть отлученным Церковью от любви Божией, от благодати Христовой? Разве человеческий суд может принести людям какие-нибудь более тяжкие лишения?

Одумайся, Андрей, пойми, отлучение от причастия есть самое тяжелое и страшное наказание для христианина. Это отлучение в православной Церкви применяется нередко. Только посторонние люди о том не знают. – Значит, ты неправильно выразился, когда сказал, что в нашей Церкви никакого суда над грешниками нет…

Андрей задумался; потом сказал: – все-таки полного отлучения грешников от Церкви у вас не бывает…

– О каком полном отлучении говоришь ты? Если пастырь Церкви лишил христианина причастия Тела и Крови Христовых, – этот христианин тем самым удален от теснейшего общения со Христом. А без Христа, без Божией благодати люди – то же, что сухие ветви. Правда, и ветви сухие висят на дереве, пока их не сломят, и отлученный от причастия христианин наружно пребывает в Церкви. Но что в том? Без благодатных даров Св. Духа люди – что онемелые члены: висит, напр., иссохший палец на руке, но жизни в нём нет, – и этому пальцу кровь, текущая в жилах руки, не помогает. – То же бывает и с отлученными от причастия христианами, в случае их нераскаянности…

– А не бывает у вас так, – растерянно спросил Андрей, – чтобы какого-либо грешника навсегда изгоняли из Церкви, и это изгнание совершали бы торжественно, всенародно?

Я ответил:

– Навсегда мы никого не изгоняем из Церкви: изгнанные ныне грешат, а завтра могут покаяться и опять прийти ко Христу. Христос же приходящих к Нему по изгоняет вон (Ин.6:37). Как же мы будем знать их?…

Что же касается торжественных отлучений от Церкви, – то они, временами, у нас совершаются. Напр., каждогодно, в неделю Православия, у нас анафематствуют, или отлучают, от Церкви, всех еретиков-лжеучителей.

Андрей заметил:

– Однажды я слышал это отлучение, когда был за обедней, на архиерейском служении, в губернском городе. Только я не слыхал, чтобы тогда по именам кого отлучали. А без имен какую силу имеет отлучение от Церкви?

– Полную силу имеет и то отлучение от Церкви, которое произносится без имен, – ответил я. Ведь над людьми царствует Господь. Он видит дела наши и распределяет всех по достоинству, – кого направо, кого налево (Иов.34:11; Иер.17:10; Мф.16:27; Рим.2:6; Откр.20:12, 13). Если какой брат ложно учит о Боге, о Церкви – и не кается в своём заблуждении, – такого члена Церковь торжественно отлучает от общения с собою. И пусть этот заблудившийся христианин наружно будет считать себя сыном Церкви: Господь духовно отсечет его от Себя, как сухую ветвь, и сочтет в Церкви Своей членом омертвелым. (2Тим.2:19; 1Тим.5:24–25; Кол.3:25). Значит, для правды Божией не обязательно нужно, чтобы тебе отдельно сказали, что ты – не в Церкви. Если ты имеешь ум, – ты сам сообразишь, где ты; Бога же своим лицемерием в обман не введешь…

– Всё это так, возразил Андрей. Только из Писания мы не видим, чтобы при апостолах кого по вашему обряду отлучали…

– Если хорошенько вникнешь в Писание, – там увидишь отлучения, подобные нашим, – ответил я. – В послании к коринфянам ап. Павел, напр., пишет: «кто но любит Господа Иисуса Христа, анафема, маран-афа» (1Кор.16:22). Смотри: апостол никого не называет по имени, а всяк сам соображай: любит он или не любит Господа? Если не любит, – так он отлучен от Церкви апостольским судом, хотя ему об этом суде никто не говорил лично.

То же находим мы в послании к галатам. Апостол пишет: «кто благовествует вам не то, что вы приняли, да будет анафема» (Гал.1:9). Опять рассуждай, христианин, как ты учишь – Если – против Евангелия, по-сектантски, – не так, как Церковь Христова всегда учила, – то ты уже под анафемой апостольской; ты – уже отверженный член Церкви (Тит.3:10). – В таком смысле исключены из Церкви, впредь до раскаяния, все еретики, лжеучителя-сектанты. А ты, Андрей, говоришь, что у нас никакого суда Церкви над грешниками нет?

– Да я не слыхал про такой суд; потому и говорю…

– Если не слыхал, так я объявляю тебе от имени Церкви: ты и братья твои, как лжеучителя, искажающие истину Христову, уже отсечены от общения с Господом, пока не раскаетесь…

В толпе православных послышались скорбные восклицания:

– Боже милостивый! Какой страх… Побойся Бога, Андрей!…

Женщины набожно крестились.

Я продолжал речь:

– А чтобы осязательно показать, что в Церкви православной отлучают тяжких грешников и по именам даже в наши дни, – я сошлюсь на недавно изданное послание Святейшего Синода. В этом послании епископы православной русской Церкви произносят суд над лжеучениями гр. Толстого. Толстой – великий еретик. Он исказил всё Св. Писание. Он не верит во Христа, как Бога, не признает Девы Марии Богородицей и многие другие ереси содержит. За все эти заблуждения Св. Синод признал его отпадшим от Церкви и распорядился, без раскаяния Толстого, даже не хоронить его, в случае смерти. – Вот вам и поименный суд православной Церкви над грешниками-еретиками! Суд строгий, тяжкий, но вполне заслуженный графом…

– Против этого суда над графом по Евангелию мы ничего не возразим, сказал Андрей. Это – по Божьи. Знамо, коли не хочешь быть в Церкви, – ступай, куда знаешь!…

– Вот то-то и есть, друг! А ты говоришь, что у нас никакого евангельского суда над грешниками нет? – Теперь знай, что есть этот суд в православной Церкви, и ты первый осужден уже, как лжеучитель…

Если же мы кротко поступаем с верующими, но согрешающими христианами, – так это потому, что Христос велел щадить кающихся грешников (Лк.6:37; 1Кор.4:5). Этих грешников по именам у нас не предают всенародной огласке – в надежде, что они сами собой, под воздействием Церкви, покаются.

Андрей обдумывал своё положение и более не возражал мне. Я сжато повторил то, о чём мы беседовали. – Христос грешников в Своей Церкви велел судить. Но суд этот производят не все верующие, а только пастыри Церкви. Верующие при этих судах выступают лишь в качестве «свидетелей», советников пастырей.

В чём же должен состоять самый суд церковный?

– В обличении и увещании грешников прежде всего; потом в отлучении тяжких из них от св. Причастия. А если и эта строгая мера не подействует, напр., на лжеучителей, сектантов, – их вовсе, впредь до раскаяния, исключают из состава Церкви. Такое исключение упорных грешников ежегодно производится у нас в неделю Православия; но бывает оно и в других важных случаях, напр., по делу писателя графа Толстого.

А отсюда следует такой вывод: нам – христианам не должно бояться наружно вступать в житейские сношения с грешниками. Такие сношения нас не осквернят. Надо лишь помнить, что дружбы, приятельства душевного с людьми, осужденными Церковью, водить не следует. – Поэтому и за сектантов будем усердно молить Господа, чтобы Он сжалился над ними и призвал их снова в Свою святую православную Церковь. От дружбы же с ними и братского единомыслия будем уклоняться.

Д. Боголюбов

Догматическое заблуждение попа Никиты о тайне Тела Христова. Свящ. С. Муретов.

Первоучителя раскола говорили про Никона, что он прилепился к римскому костелу, исполняет постановления нечестивых латинских пап и вводит латинство: троеперстие, трегубую аллилуиа, четвероконечный крест, архиерейское благословение по трисвятом, замену слова Херувимской песни «приносяще» на «припевающе». – Ложность и несправедливость этого обвинения будут вполне очевидны, когда мы обратим внимание на учение самих первоапостолов раскола о тайне Тела Христова, учение, несомненно, латинского происхождения и содержания. Обвинение падает на главу обвинителей и обличает их ложь и пристрастность в отношениях к п. Никону. Поэтому о. референт справедливо нашел полезным говорить «о заблуждении первоучителей раскола о тайне Тела Христова» в особом реферате после собеседования 2-го Февраля, специально посвященного догматическим заблуждениям глаголемых старообрядцев.⁴⁴

Что в вопросе о времени пресуществления св. даров, говорил о. референт, первоучителя раскола стоят на почве латинского заблуждения, в этом мы убедимся, сопоставив воззрение латинской Церкви, православной и, наконец, «столпов» старообрядчества. Повествование евангелистов и ап. Павла об установлении Евхаристии Христом, с заповедью «творить сие в Мое воспоминание», служило для восточных и западных христиан первых веков основанием к совершению сего таинства; тогда все верили, что хлеб и вино пресуществляются в Тело и Кровь Христову, и никто не задавался вопросом о времени пресуществления. Только схоластические богословы средних веков, измыслившие для каждого таинства материю (вещество) и форму (слова), в первый раз задумались над вопросом: какими словами пресуществляются св. дары на литургии? Решение католической Церкви известно: тайнодейственную силу она приписала словам Христа. Против этого возражал еще Николай Кавасила (14 в.), утверждая, что творческая сила слов Христа приводится в действие лишь по молитве священника. Разногласия повторились на Флорентийском соборе (15 в.); во время прений обнаружилось, что и греки в молитве о ниспослании Св. Духа, и латиняне в молитве о вознесении даров в пренебесный жертвенник видели только прошение о благодатных плодах св. Таин для причащающихся, а не прошение о пресуществлении. В 15-же веке греческие богословы пришли к мысли, что словам Христа принадлежит освятительная сила только в связи с молитвою священника о ниспослании Св. Духа на дары, а в 17 веке всё значение признали только за этой молитвой, а за словами Христа оставили лишь значение основания для призывания Св. Духа. Такова история вопроса, важного не только в теоретическом, но и практическом отношении, ибо таким или иным решением его устанавливался момент, с которого Телу и Крови Господней подобало воздавать боголепное поклонение. Но ни латинские богословы, усвоившие силу пресуществления только словам Христа, ни греческие – только молитве священника, не справедливы. Истина в средине и настоящее решение вопроса таково: освящение даров начинается благодарственною молитвою к Богу Отцу за творение и искупление, продолжается повторением слов Христовых при установлении Евхаристии и кончается молитвою священника о ниспослании Св. Духа на дары с благословением их крестным знамением. Это – православное решение вопроса, имеющее для себя оправдание в учении св. о.о.: Василия Вел., Ефрема Сирина, Кирилла Алекс., Григория Нисского, Нила Синайского и мн. др.

Первоучителя раскола решили вопрос в латинском духе: диакон Феодор весьма определенно выражается об этом так: «о преложении св. даров Христовыми словесы верую быти и исповедую…, а до того времени прост хлеб и вино пребывает в приносе» (посл. из Пустозерска к сыну Максиму). По свидетельству того же диакона Феодора, Аввакум и Лазарь мнят неподобно, будто бы дары освящаются и прелагаются еще на проскомидии, до начала литургии, Аввакум и Лазарь действительно, держались такого мнения, что видно из «росписи…» Лазаря и 2-го посл. Аввакума к боярыне Морозовой. С ним единомышленным был и поп Никита Пустосвят, откровенно заявивший в челобитной царю Алексею Михайловичу, что хлеб и вино пресуществляются от начала литургии, когда священник готовится учинить заклание агнца, по тропаре «Искупил ны еси». Образовалось подобное учение под влиянием латинян, упрекавших греческую Церковь в тройственном приношении и освящении даров на проскомидии, великом входе и во время слов: «и сотвори убо хлеб сей»… Правда странность его была замечена еще диаконом Феодором, написавшим в опровержение целую книгу (до нас не дошла). Полное обличение этого заблуждения мы находим у Симеона Полоцкого в его «Жезле Правления».

Таковы учителя раскола, совершавшие таинства и не понимавшие их, «желающие быть законоучителями и не понимавшие «ни яже глаголят, ни о нихже утверждают» (1Тим.1:6–7). «Оставьте этих лжеучителей, закончил о. С. Муретов словами Симеона Полоцкого, и возвратитесь к Матери вашей Церкви, истинное учение которой, как солнце на небе, сияет».

Заранее можно было предвидеть, что возражений по поводу читанного не последует со стороны старообрядцев: требовалось очень основательное знакомство с историей предмета, а против приведенных свидетельств и соображений о. С. Муретова возразить было нечего. Г. Дегтерев (старообрядец) посему ограничился лишь выражением благодарности о. референту, распространился о хороших сторонах реферата, поставив последний образцовым, и в заключение спросил: «добрую ли цель преследовали вы, о. С.? Вы знаете, что теперь никто из старообрядцев так не учит; не хотели ли вы только упрекнут нас этим заблуждением?» Получив успокоительный ответ, г. Дегтерев еще раз благодарил о. Муретова. Благодарили референта и православные, прося почаще выступать на кафедру.

Разбор воззрений старообрядцев на изменения в обрядовой стороне церковного богослужения. Свящ. Разумовский.

Возражений против обрядовых изменений старообрядцы выставляют много; собрать и разобраться в них – дело кропотливое и нелегкое. О. Разумовский с любовью отнесся к своему труду, и недоумения разрешил прекрасно. Правда, реферат его получился несколько обширен для данного места, но своих достоинств чрез это не потерял и утомителен не был. Передать содержание его в порядке развиваемых лектором мыслей – трудно; мы наперед извиняемся пред читателями и ограничимся сообщением лишь следующего: старообрядцы обвиняют Никона за исправление книг, чинов и обрядов; здесь видят они искажение православия, уклонение от древнего благочестия и здесь же находят достаточный повод к отделению от Церкви. Ссылаясь на Никона Черногорца и Максима Грека, они говорят: Церковь изменила предания и чрез то впала в ересь, – но не хотят понять того, что разумели указанные лица под преданиями. Без сомнения, предания догматические, ибо, по Васил. В., еретик только тот, кто «верою чужд». Признаком же веры, понимаемой как «уповаемых извещение, вещей обличение невидимых», является невидимость, – таковы догматы православной Церкви, за ними и нужно признать неизменяемость. Всё же, что видимо, – не вера и подлежит изменению. Старообрядцы, смешав догмат с обрядом, провозгласили последний неизменяемым и чрез то стали в противоречие с церковной практикой. Ап. Павел, хотя и говорит, чтобы в Церкви было всё «благообразно и по чину», но чинов не установил; их установляет Церковь по дарованной ей власти, притом постепенно совершенствуя их на лучшие. Отсюда понятно разнообразие чинов и обрядов в древней Церкви (изменения в чине литургии, времени празднования Пасхи и др.). Старообрядцы говорят, что это было давно, но они забывают, что Церковь никогда не стареется, но вечно юнеет. Кому же принадлежит право изменения чинов и обрядов? Церковной власти, – но старообрядцы ошибаются, утверждая, что Церковь учащая изменила православие на еретичество. Так говорят они только потому, что православие полагают в двуперстии, а ересь – в троеперстии, хотя каждому известно, что обряд еретичества в себе заключать не может. Без церковной власти и её руководства ничего изменять нельзя, по 64 пр. VI вс. с. Старообрядцы говорят, что православные злоупотребляют понятиями догмата и обряда, но злоупотребляют скорее они, называя догматом то, что не более, как обряд. Наконец, говорят они, что православные, выражаясь об обрядах, как «о ненужных», тем самым низводят значение их, но они забывают, что «ненужными» мы называем обряды только по сравнению с догматами, отделяя таким образом существенное от несущественного. Итак, старообрядцы обвиняют нас в ереси, но сами отвергли иерархию, седмеричное число таинств, признали Церковь одоленною, восхитили себе право учительства, наконец, порвали с нами общение только из-за различия в чинах и обрядах, хотя это различие было и в древней Церкви, но единение там не прерывалось. В заключение о. референт приглашал раздорников соединиться с Церковью и восстановить нарушенный мир.

О. Мина. – Имеет ли Церковь право изменять обычаи и обряды? Не желает ли кто из старообрядцев побеседовать об этом?

Дегтярев (стар.) – Вопрос ставить так нельзя, но коль скоро он поставлен, делать нечего, отвечаю: имеет. Беда в том, что о. референт назвал старообрядческую церковь еретическою; не поговорить ли нам посему о догматических заблуждениях, а не об обрядовых разностях. Ведь не стоит оцеживать комара, верблюда же поглощать.

О. Мина. – Об этом беседовали в прошлый раз. Скажите лучше, П. Тр., на каком существенном основании отделились от нас старообрядцы?

Дегтерев. – Пусть рассудит нас в этом деле вселенский собор. Вы желаете его?

О. Мина. – Желаю, только тогда вот какое недоразумение произойдет: соберется собор, обратимся к нему мы, вы, окружники, беглопоповцы, противоокружники, а потом придет безпоповец, да и скажет: оо. патриархи, вас нужно сначала перекрестить! Как же тогда быть, для кого собор составится? Ну, Василий Пименыч (стар.), вы желаете вселенского собора?

Вас. Пим. – Никогда.

О. Мина. – Петр Тр., вы говорите не дело. (Обращаясь к Вас. Пим.) – Скажите, В. П., может Церковь изменять чины и обряды?

В. Пим. – Может изменить от предположенного порядка, но ничего противного не внося. Вы похулили имя Царя Славы, назвали Его равноухим. Признаете ли Его Богом? Вы приняли новое Евангелие с двумя ижами и впали в сугубый порок. У вас воцарился антихрист; об этом пишет даже и ваш Степан Яворский: «антихрист священство истребит».

О. Мина. – Он не мог этого говорить, потому что сам был епископ. Без священства Церковь быть не может, и верующий только в крайней нужде, в темнице и т. п. может обойтись без священника, уповая на милосердие Божие. У вас такой нужды нет. Потом: или будет уничтожено священство, тогда уничтожатся и таинства, а если уничтожатся таинства, тогда откуда будем ждать помощи? Припомни-ка притчу о плевелах, да и поразмысли над ней.

На этом кончилось собеседование. По православному обычаю, о. прот. К. И. Богоявленский после объяснения Евангелия просил прощения у слушателей: «может быть, говорил он, кого-нибудь оскорбил необдуманным словом, или неосторожно, – простите меня! Вас же осеняю святым Евангелием, призывая благословение Божие». За ним прощались и другие руководители бесед.

О. К.

О таинстве причащения – против безпоповцев. Священник В. Быстрицкий.

Определив сущность причащения, как таинства, в котором верующий под видом хлеба и вина невидимо приобщается Тела и Крови Господней, о. лектор обратил особенное внимание на важность сего таинства. Как для тела, говорил он, необходимы свет, воздух, пища и питие, так и для души необходимы особая пища и питие, могущие укрепить её и возрастить в жизнь вечную. Истинное брашно и питие души – Тело и Кровь Господня, по слову Спасителя: «Я – хлеб небесный… Плоть Моя – истинная пища и Кровь Моя – истинное питие… кто снесть от хлеба сего, жив будет во веки…, если не будете вкушать Плоти Сына человеческого, – живота не имеете в себе»… Т. о. в таинстве крещения мы соединяемся со Христом, делаемся единокровными Ему (Кирилл Иерусал.); это единение очищает душу от грехов и телу дает в хлебе залог будущего прославления (Ириней Лионский); причащение согревает нас теплотою любви, укрепляет силу доброй воли, умножает добродетели, душу утучняет (Больш. Катехиз.); посему-то и приступать к сему великому таинству нужно со страхом и трепетом, искушая себя, дабы не оказаться ядущими и пиющими недостойно.

Таинство причащения всегда признавалось и существовало в Церкви. Отрицать его могут только лишенные разума враги Божии (см. соч. И. Златоуста, Кирил Иерус.), забывшие заповедь Христа – совершать сие таинство в Его воспоминание и наше спасение (кн. о Вере). Безпоповцы заблуждаются говоря, что можно спастись и без причащения, добродетельным житием, как святые подвижники. Ничто не может заменить евхаристической жертвы, и никакая другая жертва не чиста пред Лицом Божиим (Толк. Апостол). Что касается святых подвижников, то о некоторых из них известно, что они причащались в ближайших Церквах (у Ефрема Сирина), другие брали запасные дары (у Василия В.), а если про остальных и не говорят писатели житий, что они причащались, то исключительно потому, что об этом и говорить не следовало, ибо без причащения не только подвижником соделаться, но и христианином никто нарещися не может (Иосиф Волоцкий). Заблуждаются безпоповцы и в том, что с лет Никона патриарха антихрист потребил истинную жертву, – нет, она будет и при антихристе, верные будут причащаться её и получат помощь и спасутся в горах и в вертепах (Ефрем Сирин – слово об антихристе).

Я обращаюсь ко всем старообрядцам со словом Христа: «аще не снесте Плоти Сына человеческого и не пиете Крове Его, живота не имате в себе». Покайтесь и обратитесь к Матери нашей Церкви!

Устное собеседование было непродолжительно. На поставленный о. Быстрицким вопрос: могут ли показать нам безпоповцы своё упование на спасение? – Василий Пименович (стар.) отвечал: наша надежда от Евангелия от Матфея и Иоанна, где говорится: если учители твои неправы, то Бог тебе – Учитель, и, если ты был дивен в житии, то великая тебе похвала, хотя и не имеешь ты учителя (толкования из кн. Маргарит). О. Пр. Виноградов и о. Христофор Максимов разъяснили старообрядцу, что таких слов в Евангелии совсем нет, что тут идет речь об учительстве, а не о таинстве причащения, и что, если их учитель Бог, то они ослушались Его, ибо Господь говорит: «аще не снесть Плоти Сына человеческого…, живота не имате в себе».

На этом последнем собеседовании оо. миссионеры прощались со своим сотоварищем иером. Миною, получившим назначение настоятеля Гуслицкого монастыря. Выяснив важность и значение миссионерских трудов о. Мины, преосвященный владыка Парфений благословил его на прощание иконою Спасителя, пожелав ему добрых плодов и на новом поприще служения.

О. К.

Живое сознание духовенством Харьков. епархии потребности и пользы миссионерских собраний; свои преимущества благочиннических и уездных миссионерских съездов. Духовная чуткость села и восприимчивость народа к пропаганде лжеучений. – Предъявляемые нашей современностью новые задачи пастырской миссии и необходимость миссионерского саморазвития. – Программа вопросов обсуждаемых на благочиннических съездах Харьковск. епархии. – Общее состояние православных приходов с религиозно-церковной, нравственно-просветительной и общественно-бытовой сторон. – Движение сектантства. – Как ведутся доклады пастырями о годовых трудах и плодах своей миссии среди сектантов. – Главный принцип и единообразие способов борьбы с народным вольномыслием и с заблуждениями расколо-сектантства. – Постановления о том, как должно вестись проповедничество церковное и внебогослужебное, и школьное обучение Закону Божию. – Как относиться приходским пастырям к отпавшим, какие беседы рекомендуется им вести с заблудшими. – Организация библиотек. – Способы и меры к возвышению нравственного уровня православной приходской среды. – Заключение.

Благочиннические миссионерские съезды в Харьковской епархии существуют лет пять. Они собираются ежегодно, осенью, во всех округах. На них участвуют все священники, за исключением тех, которые остаются в известных приходах, по очереди, для требоисправления. Нужно сказать, что потребность в этих съездах с каждым годом чувствуется духовенством осязательнее. В текущем году были съезды, как первый Сумской, на которых присутствовали поголовно все священники округа. Это явление само уже свидетельствует, как жаждут пастыри взаимных свиданий, – дружеских разговоров по поводу состояния своих паств и духовного воздействия на них.

То же обстоятельство лучше всего говорит, насколько мудро поступил маститый Харьковский архипастырь Амвросий, узаконив для всей епархии благочиннические миссионерские съезды. – Жизнь требует именно больше всего благочиннических собраний духовенства. На эти собрания ближе и удобнее являться священникам округа. На благочиннических съездах священники друг другу все известны. Это обстоятельство облегчает для них взаимный обмен мыслей, – делает их более откровенными и общительными.⁴⁵ Если же на каком-либо съезде принимаются оригинальные, полезные, но неизвестные другим постановления, – эти постановления в следующий год делаются достоянием других съездов епархии. Их своевременно оповещает по всем благочиннических округам Епархиальный Миссионерский Совет, который для всех съездов служит объединяющим и направляющим центром.

Таким образом, благодаря благочинническим съездам духовенства, в Харьковской епархии твердо и неуклонно преследуется миссионерское развитие всех священников. На этих съездах, сколько возможно, бывает епархиальный миссионер. В 1900 году он посетил, напр., 17 съездов. Везде он старался пробудить в священниках жажду миссионерских познаний; везде делился со своими собратьями и соработниками выводами миссионерской науки и практики по поводу тех или других жизненных явлений. И надобно было видеть радость священников, когда они, чрез обмен мыслей, разрешали наболевшие у них недоумения. Надо было видеть, как торжествовали скромные деревенские пастыри, сознавая, что в великом дому Божием и они оказываются сознательными деятелями.

Нельзя не возблагодарить Бога за то, что Он благовременно посылает делателей на жатву Свою. Эта жатва так волнуется свирепыми ветрами, что требует немедленной и тщательной обработки своей. Современная жизнь духовная характеризуется неустойчивостью, сомнением, которые проникают даже до дна народного. Люди на наших глазах делаются полуграмотными. Они читают книжки, умственно просыпаются и невольно, озираясь кругом, спрашивают себя: так ли они живут? Почему, на каком основании, существует у них то или другое?…

Это явление в народной жизни надобно бы признать желательным. Но беда в том, что полуграмотные крестьяне за разрешением своих недоумений не всегда обращаются к своим пастырям. Часто кто побойчей из них, зазывает к себе в хату слушателей и начинает, по образному выражению малороссов, «крутить мозгами» по поводу разных предметов веры и жизни. Толкование получается уродливое, дикое, порою ни с чем несообразное. Но невзыскательные слушатели довольствуются и им. И вот на селе уже готово ложное мнение. Оно поддерживается и распространяется в тайне, как святыня. Оно мутит умственно-религиозный покой обывателей.

Это явление создает особого рода чуткость духовную на селе. Зараженные такою чуткостью всё рассматривают с точки зрения своей идеи. Они делаются восприимчивыми ко всякой пропаганде. И беда, если люди, потерявшие духовное равновесие, попадут на юг к немцам колонистам, или в экономии богатых штундистов, вроде братьев Мазаевых. Там из их колеблющегося состояния разработают настоящую штунду. Человек вдруг потеряет дружелюбное расположение к старинному своему быту, к верованиям православной Церкви. На всё обыденное смотрит, как на обман, и воображает себя мудрецом, постигшим «тайну от века»… И что хуже всего, – такой самообольщенный человек заразу души своей, свой критицизм болезненный постарается всеми силами привить к родичам, к друзьям и знакомым. – Так штундовый пожар появляется там, где о нём и не думали. Поэтому он застает врасплох и пастырей, и крестьян. Все теряются. Не знают, что предпринять против неожиданного зла. А зло это, пользуясь временным замешательством окружающей среды, быстро крепнет и становится на ноги. Тайно, а иногда и явно, его поддерживают известные штундовые вожаки. Они фанатизируют своих последователей, поселяют в душе их злобу и недоверие ко всему, – что делает крайне затруднительным пастырское воздействие на них духовенства.

При таких печальных жизненных явлениях, естественно, духовенству надобно стоять на страже, во всеоружии миссионерского знания и опыта. То обстоятельство, что сектантство в епархии проникло далеко не во все уезды, не должно усыплять пастырей Церкви. Раз на селе горит один дом, то искры от него могут поджечь и самый отдаленный конец построек. Надобно всем стоять с препоясанными чреслами, готовыми встретить разбушевавшуюся стихию должным отпором. А это сравнение штунды с огнем не должно считать преувеличением: по умственному переходному состоянию своему и вследствие постоянного взаимообщения, народ наш представляет удобную почву для сеяния среди него всяких лжеучений. Тут и штунда гнездится, и хлыстовство проникает в дома, под видом черничества, а недавно на одном благочинническом собрании было доложено, что в хутор Благодатный, Богодуховского уезда, прислано письмо какого-то иеговиста. Было пред всеми прочитано это письмо. Какие бредни может проповедовать человек, до какого явного анархизма он подчас доходит, наученный не менее дикими и невежественными вожаками!…

Итак, Церковь Христова в наши дни, несомненно, переживает тяжелое испытание. Враг усиленно сеет плевелы среди русского народа. Вырывать эти плевелы, помимо божественной благодати, требуется человеческое искусство. А откуда оно явится у сельских смиренных батюшек? – Со школьной скамьи они не могли его вынести. В школе всем нам даются начатки познаний. Эти начатки, без возделыванья, от времени исчезают, и мы стоим пред Господом «и несчастны, и жалки, и нищи»… (Откр.3:17). Господь однако не отталкивает нас от Себя. Он зовет всех духовных деятелей «купить» у него «золото огнем очищенное». – И вот Церковь святая учит нас прежде всего просить у Бога премудрости – благодати, нас вразумляющей и наставляющей на всякую истину. Затем св. Церковь велит нам всем «познать истину». В частности, пастырям она приказывает чрез апостола «вникать в себя и в учение; заниматься сим постоянно» (1Тим.4:16). Так поступая, пастыри будут истинными духовными врачами, способными целить духовные недуги своих пасомых.

Но вникать самостоятельно в учение Христово, без особого дарования и руководства, невозможно: дар истолкования Слова Божия дается не всем (1Кор.12:10). Тем более не все умеют «наставлять противников» (2Тим.2:25). Для того требуется дар Божий, опытное руководство и личное усердие к изучению свящ. Писания и различных религиозных заблуждений. – В этих видах желательно, чтобы более опытные, более одаренные от Бога пастыри делились бы сокровищами своих познаний со своими братьями и соработниками. Тогда будет исполнен закон Христов (Гал.6:2), и древнее Писание найдет свое приложение: «железо железо острит, и человек изощряет взгляд друга своего» (Притч.27:17). – Но если всякому человеку важно и нужно «изощрять» свой взгляд на вещи, тем более это необходимо для священников, духовных врачей, которым приходится лечить болезни новые, еще недостаточно обследованные. А такой новой болезнью и надобно признать те сектантские веяния, которые теперь усиленно распространяются среди русского народа.

С другой стороны, поприще духовного делания необычайно тернисто, требует много воодушевления и веры в дело. К пастырям Церкви предъявляются разнообразные требования. Пастыри должны быть и учителями народа, и воспитателями его в доброй жизни, и проводниками в народную среду всяких начальственных распоряжений. И всё это пастыри должны выполнять не чрез полицию, а мерами нравственного воздействия, духом любви и кротости. Понятно, что для того требуется выдающаяся энергия, могучая вера и пастырское призвание. Этими качествами, к счастью, и обладают многие наши пастыри. Среди них не мало людей, которые души свои полагают за овец своих… Но ведь и стальные ножи притупляются. И такие светочи добродетели, как св. ап. Петр, в иную минуту могут колебаться и претыкаться о «камень преткновения». Тем более подвержены искушениям обыкновенные пастыри, плоть от плоти нашей и кость от костей наших. А что сказать про людей слабых, с недостаточно закаленным характером? Такие люди часто имеют нежное сердце: болят о недугах своих пасомых; сокрушаются по поводу своей слабохарактерности; усердно просят Бога о помощи и, как утопающие, беспокойно смотрят по сторонам, ища для себя опоры и воодушевления. Для всех таких людей съезды, братские совещания являются кладом, источником мужества и воодушевления. На съездах менее искусные в пастырском делании приобретают нужные им указания; на съездах люди закаляют свою энергию и приобретают побуждение к новым трудам. Кто из деятелей миссии не встречал таких людей, не слышал их слезных признаний по поводу своей немощности, не был свидетелем тех обетов, которые давались ими пред лицом своих собратий.

Миссионерские съезды в Харьковской епархии ведутся по очень широкой программе. На съездах состояние приходов подвергается обсуждению с разных сторон. В то же время на заседаниях съездов тщательно обсуждаются пастырские мероприятия по поводу тех или иных печальных сторон в жизни прихожан. – Лучше всего однако с занятиями благочиннических миссионерских собраний в Харьковской епархии можно ознакомиться чрез рассмотрение их программы, – которая представляет для интересующихся делом миссии несомненное значение. Вот эта

а) Отношение прихожан к храму Божию и богослужению. Ревнуют ли они о благолепии святыни церковной? Исправно ли говеют и причащаются каждогодно? Почитают ли церковные праздники и день воскресный отдыхом от работ? Охотно ли и благоговейно принимают у себя священников с молебнами и др. требами? Как относятся крестьяне к добрым старинным обычаям освящения домов, колодцев (криниц) и т. п.? Развиты ли в приходах поминовение усопших и поставление свечей пред св. иконами? Соблюдаются ли церковные посты и уставы, в частности касательно ежедневных домашних молитв? Не заметно ли каких-либо сектантских суждений среди прихожан о православном религиозно-церковном строе жизни?

б) Благочестивы ли вообще прихожане? Какие христианские добродетели процветают между ними? Развиты ли скромность, целомудрие, трезвость, милосердие, приветливость и почтительность к пастырям и начальству? Какие грехи и порочные наклонности распространены в народе? Сокращаются ли они постепенно или с годами увеличиваются?

в) Много ли грамотных в приходе? Где и как они обучались? Что читают и откуда берут книги? Любят ли назидаться в Слове Божием и участвовать на внебогослужебных собеседованиях? Расположены ли к школе и охотно ли посылают в неё детей? Правильны ли и насколько осмысленны суждения прихожан о Боге, святых Его, о значении церковных таинств и обрядов? Не осталось ли каких-либо суеверий и языческих понятий в народе, вредно отражающихся на его христианской жизни?

г) Сообразен ли склад народной жизни с учением Церкви и Евангелия? Характеристика общественных и семейных нравов. Взгляд народа на «мирские» повинности, на женщину, детей-работников, на нищих и сирот. Облагораживается ли постепенно этот взгляд или грубеет – и вследствие каких обстоятельств? Не существует ли каких-либо пагубных и соблазнительных обычаев в приходе, сопровождающих празднование великих церковных праздников, а также совершение браков, погребения, крещения, молебствий и проч.?

д) Соображения о мерах к усилению истинной церковности в народе, евангельского благочестия и разумной грамотности. Меры для искоренения суеверий и развития в народе добрых нравов и обычаев. Пастырское церковное и внецерковное учительство. Его желательный характер, в зависимости от современного состояния крестьянской жизни и в виду распространяемых в народе сектантских лжеучений. Существуют ли в округе какие-либо церковно-миссионерские библиотеки и пополняются ли они новыми книгами? Какие книги и печатные периодические издания надобно считать особенно пригодными для служителей Церкви? – Общие итоги пастырской деятельности в приходе за год.

а) В каких селах округа и какие сектанты (раскольники – какого толка?) существовали в истекшем году? Не появилось ли где новых сектантов? Каковы их руководители, вероучение и образ жизни? Чем вызвано появление этих сектантов? Каковы их руководители, вероучение и образ жизни? Чем вызвано появление этих сектантов? В старых сектантских селах не изменилось ли вероучение и нравоучение отступников церковных? Не замечалось ли между ними каких-либо волнений, опасных для Церкви православной, и не было ли событий, возбуждающих фанатизм в сектантах? Какие причины того и другого? Не приезжали-ли в округ сектантские вожаки из соседних губерний или с Кавказа? Что известно о цели и результатах этих посещений. Устраивали ли сектанты богослужебные собрания в истекшем году? Кто были руководителями этих собраний и не присутствовали ли на них православные христиане? Известно ли об этих собраниях гражданскому начальству? Какие меры оно принимало к прекращению их? Достигли ли эти меры своей цели? Если нет, то почему? Что в особенности удерживает ныне сектантов в их заблуждениях? В каком состоянии находится их внутренняя организация? Авторитетны ли их вожаки и какими средствами они достигают влияния на народ? Существует ли между сектантами взаимопомощь, и в чем она проявилась в минувшем году? Нет ли каких-либо признаков начинающегося разложения сектантских общин? Не заметно ли с их стороны желания сблизиться с Церковью православною? Как вообще относятся ныне православные к сектантам? Продолжается ли в округе сектантская пропаганда? Насколько она опасна, кем и какими средствами ведется? Общее число в каждом приходе сектантов (или раскольников мужского и женского пола, и сколько не крещенных детей) с краткой характеристикой наиболее упорных из них и влиятельных в своей среде.

б) Какие пастырские меры были принимаемы для борьбы с сектантством в истекшем году? Что сделано для возвышения благолепия церковных служб и для распространения полемических сведений в народе? По какой системе и как именно велась проповедь Слова Божия? В каком духе преподавался Закон Божий в школах? Бывали ли особенные беседы с сектантами? Где, когда, при каких обстоятельствах, о чём, и каковы их результаты? Заведена ли при церкви летопись более важных событий из жизни прихода и сектантства? Что особенно вредит ныне делу пастырской миссии в приходе? – Общее состояние этой миссии; её успехи за год, и ближайшие задачи в будущем.

* * *

Из рассмотрения изложенной программы легко заключить, что в Харьковской епархии для всех благочинических съездов указана самая серьезная и нужная работа. Там, где нет раскола и сектантства, священники исследуют состояние своих приходов с тех сторон, которые наиболее способствуют зарождению по селам расколо-сектантства. В этих видах тщательное внимание обращается на уровень религиозных познаний в приходах, – на то, соответствует этот уровень православному учению, или нет?

Помимо состояния вероучения в народе, съезды много внимания уделяют нравственному быту своих прихожан. Обсуждаются хорошие и дурные стороны в жизни крестьян, – то, чем порождаются эти стороны, и какое влияние они имеют на благосостояние Церкви Божией в данной местности.

Если в округе есть сектанты, – священники докладывают собранию об их вероучении, быте, влиянии на православных, – о том, какие пункты вероучения и жизни сектантами особенно истолковываются и распространяются в среде православных?

Затем съезды заслушивают рассказы священников о том, что ими сделано в обличение сектантов и в ограждение православных от уклонения от Церкви? Этот отдел наиболее интересует членов съездов. Все священники с напряженным вниманием следят за тем, как ведется в данной местности проповедь; о каких вопросах и как она трактует; когда и какие беседы батюшки устраивали с сектантами и т. д. При этом замечено, что если доклады делаются в общей форме, без указания точного хода рассуждений по известному предмету, – то такие доклады выслушиваются без удовольствия, по необходимости и даже со скукою. Чтобы устранить со съездов подобные недостатки, а вместе чтобы придать совещаниям характер в полном смысле школы взаимного обучения, – епархиальный миссионер повсеместно предлагал священникам с Библией в руках рассказывает о своих проповедях и противосектантских беседах.

Трогательно было видеть, как в кругу своих собратьев батюшки вели повесть о своих трудах в приходах, иногда сильно зараженных заблуждениями раскола или штунды. Чаще всего, при начале дела, докладчики сильно стеснялись. Епархиальный миссионер и члены съездов братски ободряли их, давая им понять, что здесь происходит не казенный допрос, а именно дружеский обмен мыслей. Поэтому стесняться нечего, так как доклады своим авторам никаких формальных неприятностей принести не могут. Это заявление ободряет священников, и они уже спокойно начинают рассказывать, как они пастырствовали и миссионерствовали в приходах за год. Выяснялось, что батюшки неленостно проповедуют за богослужениями; нередко говорят на противосектантские темы, случается, лицом к лицу беседуют с сектантами. Но на съездах же обнаружилось, что немногие священники имеют представление собственно о миссионерских беседах с сектантами и раскольниками. Это объясняется тем, что такие беседы стали устраиваться в епархии лишь за последние годы. Однако и своими личными силами сельские священники успели во многих случаях приобрести себе необходимые сведения и кое-какой опыт для обличения отступников церковных. В тех же случаях, когда вопрос самими докладчиками не мог быть разрешен удовлетворительно, они прямо заявляли о том епархиальному миссионеру и просили его помощи и содействия. Так было на Белопольском съезде, когда шел вопрос о войне с христианской точки зрения и о присяге. Также происходило на других собраниях, когда поднималась речь о святости Церкви, о крещении младенцев, об иконах и других оспариваемых сектантами предметах. Во всех этих случаях съезды обращались в глубоко осмысленные аудитории, в которых епархиальный миссионер докладывал слушателям выводы православного Богословия и миссионерской практики по известному вопросу. Батюшки слушали докладчика и здесь же делали ему свои замечания по поводу того, что казалось им неясным или слабо обоснованным. В конце концов собрания съездов принимали характер дружеских совещаний, на которых каждый чувствовал себя, как дома, я говорил то, что подсказывали ему ум и сердце…

Было одно и такое заседание миссионерского съезда (Богодуховское 1-е), на которое приглашались сектанты. Батюшки общими силами делали им пастырские увещания. Сектанты остались непреклонными. Но члены съезда лично увидели, что такое русская штунда, как велико её упорство, насколько трудна борьба с ней; а потому как осторожно всем священникам надобно совершать своё пастырское делание.

На благочиннических миссионерских съездах Харьковской епархии установлены более или менее однообразные способы борьбы с народным вольномыслием и с существующим среди крестьян расколо-сектантством. Эти способы борьбы – по преимуществу пастырского характера. В большинстве они являются применением к Харьковской епархии тех мер, которые выработаны на Казанском Всероссийском миссионерском съезде и на двух местных епархиальных съездах. Это потому, что всю задачу своих изысканий наши благочиннические миссионерские съезды полагают в том, чтобы сознательно и убежденно усвоить себе то, что рекомендуют для борьбы с расколо-сектантством известные деятели всероссийской миссии. В этих видах, на благочиннических миссионерских съездах священники особенно стараются сделать постановления, предупреждающие появление там и здесь сектантства. Таким краеугольным постановлением, от применения которого зависит вся судьба миссии, повсеместно признается изречение Христа Спасителя: «овцы Мои слушают голоса Моего… и они идут за Мною» (Ин.10:27). Пастырю надобно быть во всех отношениях образцом веры и жизни для своих пасомых; тогда они устыдятся бежать от него. А если и при хорошем пастыре кто-нибудь заштундует, то это уже воля Божия: и от Христа ушел Иуда и погиб позорной смертью. Добрый пастырь должен оплакать погибшую овцу; но он должен всячески остерегать других овец от погибели. С этой целью ему надлежит, как учит Святейший Синод, благоговейно и неспешно совершать церковные богослужения; сопровождать эти богослужения проповедью, по возможности, живою. В проповедях надо изъяснять прежде всего евангельские и апостольские чтения, применительно к народным нуждам.

Необходимо изъяснять верующим и порядок богослужения, чтобы по возможности все понимали, что они видят и слышат во св. храме. Затем, так как все наши богослужения сопровождаются пением, и от хорошего пения зависит чаще всего соответствующее настроение молящейся души, то нужно всемерно стараться об изгнании из Церквей дьячковского унисонного пения. Желательно в этих видах привлекать на клиросы школьников, так как их согласное пение более всего может радовать сердца родителей и придавать благолепие церковному богослужению.

Эти непреложные истины на съездах никогда не встречали никаких возражений, и только речь шла о том, как достичь всесторонней красоты богослужения при бедности многих Церквей и при недосуге многих священников? Решено, что добрый благочестивый пастырь всегда найдет время истово отправить богослужение; а школьники своими прекрасными голосами помогут ему обставить это богослужение особой торжественностью и задушевностью.

Пение школьников хорошо еще и тем, что оно заметно привлекает весь народ к деятельному участию в богослужениях и отгоняет от рассеянных скуку, на которую жалуются порою сектанты, как на что-то будто бы свойственное нашему богослужению. Школьники, со временем, будут взрослыми людьми. Они, конечно, запомнят то, чему их обучали в училище, и таким образом незаметно, но верно привьется по деревням общецерковное пение, о котором так много заботятся высшие власти.

Так как, далее, с развитием грамотности усиливается любознательность в народе, желание всему найти смысл и библейское основание, то пастыри не должны ограничиваться одною церковною проповедью. За церковным богослужением всего нельзя сказать; с другой стороны, многие благочестивые души, особенно в праздники, жаждут усиленного богомыслия. Поэтому на съездах постановлено повсеместно совершать воскресные вечерни и сопровождать их внебогослужебными беседами. На этих беседах необходимо в системе и раз, и два, и более разобрать с положительной стороны все те пункты, которые пререкаются сектантами и которые смущают иных православных. При этом рекомендовано, без крайней нужды, не излагать сектантских возражений, а иметь их проповеднику в голове. Народу же сообщать выводы, которые разрешают в православном смысле то или другое сектантское возражение.

Постановлено также, чтобы священники тщательней готовились к внебогослужебным беседам; чтобы они вели их непременно на заранее обдуманные темы, – в виду того, что слушатели могут делать пастырю возражения или заявлять о своих недоумениях. И, конечно, будет весьма печально, если пастырь не ответит вопрошающим, и тем ввергнет их в совопросничество и сомнение.

Для довершения учительства в приходах, священникам на съездах вменено в обязанность Закон Божий в церковно-приходских школах проходит в смысле библейско-апологетическом. Особенно это необходимо, по распоряжению Св. Синода, делать в селах, где есть штундисты или раскольники. Как и почему в школах Закон Божий надобно проходить апологетически, – на это, во время заседаний съездов, епархиальным миссионерам делались пространные указания. Было говорено, что современная русская жизнь характеризуется развитием грамотности в народе и значительным передвижением рабочих сил из одного места в другое. Эти обстоятельства развивают в народе пытливость, – стремление знать, почему люди живут так, а не иначе. Такая сама по себе прекрасная черта в направлении народной мысли становится источником многих бед для православной Церкви, вследствие малограмотности народа и крайней его неразвитости в религиозно-нравственном отношении. Людей пытливых, случайно попавших на юг России, ловко вербуют хитрые сектанты, давая им известного рода книжечки и поселяя в головах их мучительные вопросы о церковно-религиозном строе жизни православных. Возвращаясь на родину, эти затуманенные сектантскими вопросами рабочие приносят с собой яд сектантского вольномыслия и тем подготовляют удобную почву для развития среди русского народа сектантства.

С указанным злом трудно бороться епархиальной миссии. Скрытые в начале, а после закоренелые сектанты почти не поддаются миссионерских увещаниям. Да и мудрено миссионерам гоняться за распространителями сектантского вольномыслия. В деле борьбы с этим вольномыслием могут и должны епархиальной миссии оказать свою помощь церковно-приходские школы. Они вызваны к жизни для насаждения в народе православного образа мыслей, – для противодействия развивающемуся в народе ложному рационализму. – Этой цели церковно-приходские школы удобно могут достичь чрез целесообразное преподавание Закона Божия ученикам. Необходимо, чтобы преподавание Закона Божия детям имело в виду укрепить в их сознании законность и необходимость тех православно-церковных порядков, в которых они растут и крепнут. А для сего мало указывать детям, особенно в сектантских селениях, что такое иконы, как с ними надо обращаться, или для чего мы ставим свечи перед св. образами. Надо, по теперешним жизненным требованиям, еще показать: откуда взяли начало иконы? как учит о них Слово Божие, или на каком основании ставим мы свечи перед св. образами? Ответы на эти вопросы безусловно необходимо прочитывать по Библии не раз и не два, а много раз, как только позволят обстоятельства. Тогда дети со школьной скамьи узнают, что наши порядки заимствованы или основаны на Библии. Лучшие из учеников запомнят даже библейские места, говорящие в пользу того или другого церковного учения.

И это – не праздная мечта. Интересы Церкви требуют неотложного применения указанной постановки преподавания Закона Божия. С другой стороны, опыт показывает, что во многих сектантских приходах священники с успехом применяют библейско-апологетический способ преподавания Закона Божия. Автору лично приходилось видеть школы, где дети свободно отыскивали по Библии свидетельства в пользу того или другого церковного учения. Правда, таких школ немного; но пора, давно пора, всем церковно-приходским школам перейти от разговоров к делу, от проектов к настоящему библейско-апологетическому преподаванию Закона Божия. Тогда церковная наша миссия в школах найдет лучших себе сотрудниц и в народ внесен будет тот свет, о котором давно хлопочут миссионеры.

Итак, жизнь требует, чтобы церковные школы были не просто рассадниками безразличной грамотности, а чтобы они были питомниками строгого и чистого православного христианства. Для сего Закон Божий необходимо поставить на ту высоту, на которой он должен стоять по требованию современности.

К утешению священников, должно сказать, что им не придется много раздумывать над вопросом: как поставить преподавание Закона Божия в библейско-апологетическом смысле? Вопрос этот обсуждался на 3-м Казанском миссионерском съезде. Один из членов съезда, наблюдатель церковно-приходских школ и миссионер Полтавской епархии свящ. И. Ольшевский, обработал и программу преподавания Закона Божия в указываемом выше направлении. Эта программа напечатана в известных «Деяниях съезда» В.М. Скворцова. В ней всё указано, где и на что нужно обратить внимание законоучителям. И, конечно, эту программу всякий священник может применять по своему усмотрению. Законоучитель особенно должен изучать те пункты, которые волнуют данную местность. Но непременно нужно, чтобы эти пункты в старших отделениях, при повторении уроков особенно, проходились по Библии. Разумеется, законоучителям придется основательно ознакомиться с опровержением различных сектантских мудрований.

При этом необходимо добавить, что законоучителя при преподавании должны избегать произношения слов: «сектанты учат», «штундисты думают» и т. п. Нет: пусть, без крайней необходимости, и имени сектантов не будет произносимо, чтобы преждевременно не заинтересовать детей ложными учениями. Можно достигать цели законоучительства и в том случае, если батюшки у себя в голове будут держать известные сектантские возражения, а на них в положительной форме давать ответы. Напр., при ознакомлении детей с устройством скинии, – внушать, что скиния была первым храмом; её велел устроить Сам Бог. В скинии были изображения херувимов. Эти изображения (иконы) освятил Сам Господь. Пред ними люди кланялись. Христос, приходя в храм, учил почитать храмовую святыню. Апостолы тоже молились перед ней (Деян.22:17). В этом смысле надобно пройти с детьми, при повторении в старшей группе, учение и о других пререкаемых штундистами предметах в развивающейся ныне миссионерской литературе.

Что касается сел с раскольничьим населением, то, при преподавании Закона Божия, там нужно иметь в виду программу свящ. Плотникова, напечатанную в «Миссионерском Обозрении». А пособием для прохождения курса по этой программе может служить учебник по обличению раскола того же автора.⁴⁶

Конечно, порядок преподавания Закона Божия, рекомендуемый здесь, потребует времени и труда. Это известно. Но несомненно и то, что обстоятельства времени требуют от всех церковных деятелей неустанных усилий и хлопот. Дело преподавания Закона Божия важнее ремесел, вышивания и др. прикладных знаний. Поэтому священники и должны принять к сердцу те советы, какие предлагает им миссия.

Этот доклад епархиального миссионера, разъясняемый на съездах всесторонне, батюшки везде принимали к сведению и обещались, по возможности, осуществлять его в церковных школах.

Таким образом, по постановлениям благочиннических миссионерских съездов, священники харьковской епархии должны питать народ духовною пищей и в церквах, и по домам, и в школах. Везде они должны преследовать одну цель – укрепить в православии своих овец и оберегать их от уклонения в сектантство или раскол.

Что же касается расколо-сектантов, то оставлять их без пастырского воздействия никак не должно. Надобно употреблять все духовные меры для завязыванья дружеских сношений с ними. Это не значит, однако, чтобы священники, подражая епархиальному миссионеру, устраивали публичные беседы с церковными отщепенцами. Нет: на съездах постановлено, чтобы таких бесед священники избегали, так как среди них мало лиц, подготовленных к ведению публичных бесед. Кроме того, расколо-сектанты могут слишком глумиться над священниками, что в интересах Церкви не может быть желательным. Священники публично поучают народ в положительной форме. Допускаются при этом сдержанные и скромные вопросы, а не споры. Частно же, по домам, полезно с сектантами или раскольниками вступать в дружеский разговор по поводу известного разногласия. Причем, хотя бы священника оспаривали, ему необходимо проповедуемую истину отстоять от Библии или старопечатных книг до конца и всесторонне. Если же церковные отщепенцы избегают встреч со священником, полезно влиять на них чрез миссионеров-сотрудников, людей твердых в православии и благочестивых. Таких людей надобно всемерно изыскивать и подготовлять в приходе, а также за труды поощрять их, по усмотрению и усердию священников.

В помощь себе, кроме православных сотрудников, священники употребляют церковно-миссионерские библиотеки. Они составляют по личным соображениям пастырей и по указанию, в случае нужды, епархиального миссионера. В таких библиотеках, во всяком случае, должны быть все издания журнала «Миссионерского Обозрения». Для распространения в народе это – самый подходящий материал. Из более же крупных изданий постановлено в миссионерские библиотеки приобретать книгу Оболенского «Критический разбор вероисповеданий русских сектантов рационалистов», – как сравнительно позднюю, по времени появления, и содержащую в себе почти всё, что можно сказать в защиту того или другого православного учения. – Кроме названной книги, рекомендовано приобретать в церковные миссионерские библиотеки и другие богословские сочинения, смотря по средствам и нуждам выписывающих.

В обличение же раскольников решено приобретать мелкие издания Братства Петра Митрополита, сочинения проф. Н.И. Ивановского, Архим. Павла и учебник свящ. Плотникова по обличению раскола. Выписки Озерского есть во всех раскольничьих приходах. – Этих руководств достаточно на первый раз для обличения наших малограмотных раскольников.

Не ограничиваясь одними церковными библиотеками, миссионерские съезды постепенно во всех округах открывают благочиннические миссионерские библиотеки. В состав этих библиотек входят книги по разным отраслям богословских наук; в этих библиотеках, ежегодно пополняемых новыми книгами, можно найти всё, что потребуется священникам. Такие библиотеки основаны уже и успешно действуют в 5-м Старобельском округе, в 1-м Старобельском, в 4-м Изюмском и в др. округах.

Помимо рассуждений о том, какие знания необходимы как и откуда их почерпать пастырям Церкви для утверждения в вере своих пасомых и для обличения «противящихся», – на съездах самое серьезное внимание уделялось нравственному состоянию приходов. Дознано, что многие люди бегут из Церкви православной потому, что не находят христианской жизни среди своих единоверцев, или поражаются черствостью и бессердечием многих православных богачей.

Для борьбы с этим злом постановлено, чтобы священники чаще, по всякому подходящему случаю, изображали православным евангельский образ жизни и нравственного поведения. Тогда никто не скажет, что Церковь потворствует беззаконникам и закрывает глаза на их поступки.

Для поддержки же бедняков в приходах и для оказания помощи пострадавшим от разных напастей рекомендовано делать пастырские воззвания прихожанам о помощи. Эту помощь отовсюду надо приобретать и деньгами, и хлебом, и холстом, и другими пожертвованиями. В то же время пастырям Церкви необходимо брать на себя ходатайства о пристройстве калек и увечных по богадельням. – Такое отношение священников к обездоленным членам приходов неизбежно поднимет авторитет их в глазах народа и послужит лучшим противодействием распространяемому сектантами мнению о священниках, что они будто бы заботятся только о себе, а не о вверенных их попечению духовных детях.

Делались на благочиннических миссионерских съездах и другие постановления, которые, по сравнению с изложенными, имеют местное значение и носят частный характер. Мы не будем поэтому приводить их в общей характеристике съездов. Скажем в заключение, что на съездах ни одной нужды приходской не оставлялось без внимания. Всё обсуждалось, всему указывалось должное направление. Вот почему съезды так и дороги духовенству, что они устраиваются в его интересах, для пополнения его познаний и для укрепления пастырской энергии в добре. – Эти же съезды и для епархиальной миссии служат лучшим подспорьем и утешением. Когда становится очевидным, что те вопросы, над разрешением которых, полагаются силы епархиальных миссионеров, дороги и духовенству, – тогда невольно прибавляется веры в миссионерское дело и хочется душу положить за родную нашу Церковь в её борьбе с внешними и внутренними врагами…

Харьковский епархиальный миссионер Д. Боголюбов

Новая папская булла. – Порядок и формула отлучения еретиков в англиканской церкви. – Ислам и бабизм.

Из Рима в «Neue Freie Presse» сообщают о папском послании, написанном и разосланном Львом XIII генералам и приорам духовных орденов и учреждений. Тяжелые оскорбления, нанесенные некоторым орденам и другим духовным учреждениям, поразили папу глубокой печалью. Права Церкви нарушены, её деятельности нанесен удар, потому что нападки на духовенство оскорбляют в то же время и Церковь. Папа напоминает, что он испробовал все средства, чтобы удержать нации, виновные в этих недостойных преследованиях, спасти их от тяжелых последствий их собственного безумия. «Но мы напрасно льстили себя надеждой», пишет он дальше, «что наши жалобы будут услышаны». Именно тот народ, который всегда пользовался особенным благоволением и заботливостью папы, принял на днях законы, против которых св. отец еще так недавно его предостерегал. Во имя своих священных обязанностей и по примеру своих знаменитых предшественников, папа торжественно отвергает эти законы, противоречащие евангельским правилам и всем традициям Церкви, её исключительному праву основывать духовные учреждения для своей защиты. Такие законы могут быть внушены только ненавистью к Церкви, а их истинная цель – искоренение в обществе живительного действия учения Христа. Далее папа воздает хвалу добродетелям всех членов орденов, как мужских, так и женских, добродетелям, которые не спасли их, однако, от преследований. Он указывает на множество учреждений, созданных духовными орденами и заслуживших уважение и признательность со стороны общества; в особенности ценит он заслуги тех религиозных обществ, которые всегда повиновались его воле, хотя бы и с опасностью жизни, как это было во время китайских событий прошлого года. Чтобы укрепить мужество духовенства, папа указывает на тот факт, что среди выдающихся личностей последнего столетия было не мало беспристрастных умов, отдававших справедливость деятельности духовных орденов и защищавших неприкосновенность их свободы. Если Господь допускает такие страдания, то только для того, чтобы укрепить мужество духовенства, нередко дремлющее в периоды безмятежного спокойствия. Вот почему папа советует духовенству удвоить рвение в делах веры, молитвы и благотворительности. Пусть оно вспомнит о великих и достойных подражания примерах своих предшественников, переживавших такие же печальные времена. Необходимы люди, исполненные великих добродетелей, обладающие апостольской чистотой сердца, чтобы спасти и привести к стопам Спасителя нынешнее слабое и испорченное поколение. Дай Бог вам быть именно такими людьми! Христианская любовь к ближним предписывает орденскому духовенству хранить твердость духа, чувство собственного достоинства и в то же время кротость и снисхождение. «Вспомните, говорит папа в заключение, великие слова. Vince in bono malum! и повторяйте со Христом: Pater dimitte illis! Уповайте на Бога! Папа за вас, и весь католический мир с вами!»

* * *

Д-р Сент-Джордж Майварт в очерках своих «преемство католицизма» и «новейшие апологеты», напечатанных в 1900 г., доказывал, что католику позволительно придерживаться некоторых отрицаемых Римом мнений и все-таки не опасаться быть признанным за это еретиком. Таковы, например, вопросы относительно бессеменного зачатия Иисуса Христа и приснодевственности Пресвятой Девы, относительно евангелического рассказа о воскресении Иисуса Христа и о действительной передаче потомству первородного греха; об искуплении, как действительном удовлетворении за грехи, о вечных муках грешников, о боходухновенности и подлинности св. Писания, о праве автентического истолкования Католическою Церковью св. Писания, о неизменности разумения Церковью основных догматов своего учения и т. под. Как в учении этого ученого иноверного нам еретика, так в отношении к нему католической Церкви много сходства с нашим еретиком гр. Толстым.

Когда статьи эти дошли до сведения папского представителя в Англии архиепископа Вестминстерского кардинала Вогана, то он обратился к д-ру Майварту с требованием отречься от своих заблуждений. Майварт отказался исполнить это требование, не смотря на троекратное напоминание, и тогда архиепископ разослал подчиненным ему священникам послание, в котором, перечислив погрешности учения д-ра Майварта, заключает: «так как он сим сделал свою ортодоксальность сомнительной и укрепил это подозрение, уклонившись подписать исповедание веры, трижды посылавшееся ему мною, то я ныне считаю своим долгом приступить к дальнейшим действиям и сим воспрещаю ему приближаться к дарам, а священникам – давать ему причастие, доколе он вновь не докажет своего возвращения к ортодоксальности». Далее архиепископ прибавляет: «д-р Майварт утверждает, что существуют лица, называющие себя католиками, однако придерживающиеся указанных еретических воззрений; если это верно, то им необходимо помнить, что они в действительности уже перестали быть католиками (отпали от Церкви), и если они принимают причастие, то совершают это в нарушение законов Церкви, кощунственно и на погибель своей души». К циркуляру этому приложена формула отречения, составленная архиепископом для еретика, которую последний, однако, подписать не пожелал.

Вот эта формула, которая по существу изложенного в ней догматического учения настолько ортодоксальна, что может быть полезна и для наших миссионеров при полемике с толстовцами.

«Сим свидетельствую, что, признавая католическую Церковь верховной и непогрешимой хранительницей христианской веры, я подчиняюсь ей в моих суждениях, веруя во всё, чему она учит, и осуждая всё, что она осуждает. И в частности я твердо верую и исповедую, что Господь наш Иисус Христос, единородный Сын Божий, рожденный от Отца прежде всех век в полноте времени, ради людей и нашего спасения, сошел с неба, был зачат Святым Духом и рожден Девой Марией, т. е. что отцом Иисуса Христа был не человек, и что св. Иосиф не был Его действительным, но только названным или приемным отцом.

Посему я верую и исповедую, что Благословенная Дева Мария зачала и родила Сына Божия несказанным образом по действию Святого Духа и положительно без потери или повреждения своего девства, и что она действительно и во истину, как называет её справедливо католическая Церковь, «Приснодева», т. е. что она была Девой до рождения Христа, пребыла Девой во время рождения и осталась Девой после того, неизменно сохраняя своё святое и непорочное девство от начала и навеки.

Я осуждаю и отрицаю поэтому, как ложное и еретическое, мнение тех, кто сомневается или отрицает девственное рождение Христа и вечное девство Благословенной Марии, Матери Бога, и утверждаю, что такое мнение теперь и всегда будет существенно противно учению святой католической Веры (Никейский и Апостольский символ веры, конституция Павла IV «Cum Quorundam» и Климента VIII «Dominici Gregis»).

Верую и исповедую, что Господь наш Иисус Христос, после Своего рождения и погребения, восстал из мертвых и что Тело Его, прославленное Воскресением, то же самое, в котором Он пострадал и умер за нас на кресте. Я отвергаю и осуждаю мнение, как ложное, еретическое и противное святой католической вере ныне и во веки, мнение, что Тело Христово сгнило в могиле или подверглось там тлению.

Твердо верую и исповедую, в согласии со святым Брентским собором, что первый человек Адам, нарушивший заповедь Божию в раю, немедленно утратил свою святость и праведность, в коих был сотворен, что этим прегрешением он вызвал гнев и осуждение Божие, что это прегрешение Адама поразило не только его самого, но и его потомство, и что грехом этим святость и праведность, полученные им от Бога, были утрачены не только для себя одного, но и для нас (Тридентский Собор, заседание V).

Твердо верую и исповедую, что Господь наш умер на Кресте не с тем (как учил Социн), чтобы только дать пример или «наглядный урок» верности до самой смерти, но что он действительно отдал себя как «искупление за всех», «вознеся грехи наши в Своём Теле на древо», т. е. дав истинное и полное удовлетворение оскорбленному правосудию Божию за первородный грех и за грехи всех людей, и что грехи эти сняты не иным чем, как заслугою «Единого Посредника, Господа нашего Иисуса Христа» (1Тим.2:5), примирившего нас с Богом Своею Кровью и «сообщившего нам праведность, освящение и искупление» (1Кор.1:30; Трент. Соб. Засед. V).

Я осуждаю и отрицаю, как ложные и еретические, все учения, которые отрицают реальность и передачу по наследству первородного греха и полную достаточность той жертвы, которою человек примирён с Богом в виде Крови Христовой.

Твердо верую и исповедую, что души людей после смерти будут судимы Богом, причем оправданные «пойдут в жизнь вечную», а обвиненные «в вечную муку» (Мф.25:46). Я отвергаю, как ложные и еретические, все доктрины, которые учат, что души, находящиеся в аду, могут эвентуально спастись, или что состояние их в аду может быть чем-либо иным, а не мукой (Конституция Латеранского Собора IV).

В согласии с св. Тридентским и Ватиканским Собором, я принимаю все книги ветхого и нового завета со всеми их частями так, как они установлены на IV заседании Тридентского Собора и содержатся в древнем латинском издании Вульгаты, и твердо верую и исповедую, что названные Писания священны и каноничны вовсе не потому, что будучи старательно составлены одним только человеческим прилежанием, они затем были одобрены авторитетом Церкви, и не просто потому, что заключают в себе откровение без всякой примеси заблуждения; но потому, что будучи написаны по внушению Святого Духа, они составлены таким образом Самим Богом и, как таковые, посланы Церкви. Вследствие этого во всех вопросах веры и морали, относящихся до построения христианского учения, я верю, что истинный смысл св. Писания тот, который установила и устанавливает св. наша Матерь Церковь, которой принадлежит окончательное решение об истинном смысле и истолковании св. Писания (Трент. Соб., засед. IV. Ватик. Собор. Догматич. Учрежден. Катол. Веры, глава II кан. 2).

Твердо верую и исповедую, что откровенное Богом учение веры было дано не как философская система, подлежащая усовершенствованию человеческой изобретательности, но что оно дано, как Божественное приданое Христовой Невесте, чтобы верно соблюдать его и неизменно исповедовать, и что, вследствие этого, тот смысл священных догматов, который установлен однажды нашею Св. Матерью Церковью, должен сохраняться на все времена, и что не позволительно уклоняться от этого смысла под предлогом или притязанием более глубокого уразумения их. Я отвергаю, как ложное и еретическое, утверждение, что по мере успехов знания будет возможно когда-либо дать доктринам, исповедуемым Церковью какой-либо иной смысл, кроме того, какой им придан и придается Церковью, и что вследствие сего смысл и разум её учения когда-нибудь будет изменен или обращен (Догм. Учр. Ватикана о Кат. Вере, гл. IV, кан. IV).

Сверх того я осуждаю и отрекаюсь от всех прочих слов и положений, которые в статьях, напечатанных мною в «Двухнедельном Обозрении» и «XIX веке», или в иных моих писаниях будут найдены противными в отношении веры и морали учению св. католической Церкви согласно определению апостолической епископии, и во всех таких случаях подчиняюсь суду сказанной епископии, принимая всё то, что она приемлет, и осуждая то, что она осуждает.

* * *

Выступая с преодолевающей – хотя бы и до времени – силою против христианства в Африке, ислам породил в самом сердце своём новое учение, угрожающее его мощи и подрывающее самые жизненные его источники. Этот враг мусульманства – бабизм; место возникновения его – Персия.

Из 7 миллионов персов 3 принадлежат ныне к этой секте, широко распространившейся также по Кавказу, Бухаре, Средней и Малой Азии, где число последователей её достигает 2 миллионов человек.

Персы принадлежат к шиитской ветви ислама и исповедуют, что «после 12 имамов (мусульманских первосвященников) дверь познания истины закрыта для людей». Это учение, таким образом, становится на пути всякого искания истины, утверждая, что двери познания её раз навсегда закрыты Аллахом, и что поиски её, следовательно, являются преступным бунтом против воли и велений Бога. Вражда ко всякому научному исследованию, ко всякой перемене в чём бы то ни было, презрение к иностранцам и иностранному, умственный, нравственный, общественный и государственный застой и проч. – всему этому Персия обязана в значительной степени именно этой, освященной исламом, доктрине «закрытой двери».

Как протест против неё и возник бабизм. Основателем его был Мирза-Али-Магомет, родивший в Ширазе в 1819 году и обезглавленный в 1852 году по повелению покойного шаха персидского Насреддина. Названием своим бабизм обязан следующему. Однажды, во время проповеди, какой-то шиитский улема произнес обычную формулу, что двери познания истины закрыты. Присутствовавший в мечети юный Мирза-Али-Магомет внезапно воскликнул: «Нет, дверь познания истины всегда открыта, и я – эта дверь». Дверь по-персидски баб. Это событие имело место 12 мая 1844 года, – и послужило днем порождения новой мусульманской секты, бабизма, последователи которого и по настоящее время ежегодно празднуют этот день.

С этого времени юный реформатор был назван Дверью (Баб), через которую Бог открывает людям знание и истину, столь долго находившиеся в пренебрежении. Бабу было тогда 25 лет от роду. И все, кто, изнемогая под моральным гнетом ислама, жаждал услышать живое слово Аллаха, устремились к новому махди (пророку) со всех концов Персии. Движение быстро возрастало и ширилось. Под влиянием шиитского духовенства, Мехмет, шах персидский, для подавления ереси решил прибегнуть сначала к миролюбивым средствам: он послал в Шираз главу шиитского духовенства Великого Тегеранского мушдегида со свитой искусных шиитских богословов, с приказом вступить с Бабом в публичное состязание. Шах не сомневался, что на первом же словопрении вожди мусульманства докажут народу, что Баб – ложный махди, лже-пророк, обманщик, вероломный отрицатель священных доктрин ислама, заслуживающий от народа только побиения каменьями. Каково же было всеобщее изумление, когда после немногих публичных бесед с Бабом, мушдегид торжественно объявил, что Баб настоящий махди, действительный посланец Божий, пришедший проповедать истину.

Немедленно вслед за этим мушдегид отказался от своего звания и стал странствовать по всей Персии, проповедуя всюду новую религию, которая быстро стала привлекать к себе лучшие силы страны. В виду того, что новая ересь казалась опасною для государственного спокойствия, а секта принимала угрожающие размеры, правительство задержало Баба, и он был отвезен в Тарвиз и посажен там в тюрьму. Но через короткое время сам смотритель тюрьмы вместе с тюремною стражею обратился в последователя учений своего арестанта. Тогда Баба перевели в Макон. Здесь, в тюремной келье он написал свои учительные священные книги.

Арест Баба поднял на ноги всех его последователей. Они стекались в Макон со всех концов Персии, чтобы только взглянуть на него. Всюду начались смуты и волнения, потекла кровь. Ежедневно происходили схватки между правительственными солдатами и вновь обращенными, и убитые считались тысячами. В конце концов правительство решило покончить с пророком и предписало убить его; 27-го июня 1852 года пророк был обезглавлен в Таврисе.

Смерть махди дала движению новый могучий толчок. Тогда против бабистов начались жестокие, беспощадные преследования. Шах Насреддин решил затопить движение в крови; но это не удалось ему. В конце своего царствования он, по совету русского и британского посланников, прекратил гонения сектантов. Ныне царствующий шах не следует примеру своего родителя, и бабизм, оставаясь официально воспрещенною ересью, на деле молчаливо терпится.

Посмотрим теперь, в чём заключается учение этой ереси.

Баб не мог сполна отрешиться от традиций ислама. Да он и не желал заменить ислам новой религией; он хотел лишь преобразовать его. Преемник же его, Бега, произвел настоящий переворот. Он подорвал самые основания мусульманства, пропитав своё учение широким духом свободы. Он пытался преобразовать бабизм так, чтобы он мог стать естественным, неизбежным завершением всякой вообще религии. Хотя это и не удалось ему, однако учение его, действительно, исполнено духа высокого самоотречения.

Согласно священным учительным книгам, написанным Бегою, величайшая благодать состоит в единении и всеобщей гармонии человеческого рода. Бабизм стремится при этом не к политическому господству, а к обладанию человеческими сердцами. Вследствие этого он отвергает всякое насилие и завоевание. Все люди равны и братья, нет ни малых ни великих, ни знатных ни черни. Все люди – дети одной великой родины-матери земли, почему разделение на государства не имеет важности. Всякий народ хорош пред лицом Аллаха, нет ни избранных рас, ни избранного народа. Все человеческие племена – белое, черное, желтое – без различия – равны. Необходимо уважать женщину; у неё есть свои неотъемлемые права; нельзя брать её в жены без её согласия. Бабизм проповедует единобрачие. Он разрешает взять вторую жену только в том случае, если первая жена неплодна; но и это не должно служить для её унижения. Воспрещается брать наложниц. Если муж собирается путешествовать, то должен получить для этого согласие своей жены; если же он уедет помимо её согласия, то жена, в случае невозвращения его в течении 9 месяцев, в праве выйти замуж вторично. Она вправе требовать развода, если муж не остается ей верен. Жена может иметь своё собственное отдельное имущество. Бабизм устанавливает также особую форму наследования: в случае неявки надлежащего наследника, доля его поступает в распоряжение особого судилища, которое ведает общественные дела, тяжбы и воспитание бедных детей и сирот.

Браки допускаются без различия вероисповеданий и национальности. Бега говорит: «Нет для вас особого отечества; отечество ваше – вся вселенная, ибо все плоды и ветви одного и того же дерева». Рабство и работорговля воспрещаются самым решительным образом. Занятие науками и изучение иностранных языков признаются необходимыми.

Фатализм в том смысле, как он понимается исламом, отрицается. То, что подчинено законам природы, неизменно и непоколебимо, человек же, поскольку он стремится к свету и истине, может изменяться и преуспевать.

Последователи бабизма обязаны уважать законы той страны, где они живут; но за наилучший образ правления признается республика, или такое государственное устройство, которое обеспечивает всем равные права. Всякий обязан работать, но немощные и бедные должны получать помощь от общины, почему каждый бабист должен вносить для этой цели средства от трудов своих. Война, за веру (yilâd), должна исчезнуть, и Бега указывает на третейский международный суд, как на способ разрешения всяких международных распрей.

Таковы в кратких чертах заповеди бабизма относительно общественно-государственной жизни. В области личной нравственности он воспрещает ложь, лицемерие, аскетизм, безбрачие и проч.

В области обрядов бабизм не знает ни исповеди, ни крещения, ни посредничества святых. Обрезание предписывается частью как гигиеническая мера, частью ради избежания преследования со стороны мусульман. Молитва необходима, но не обязательна каждый день… Бабисты собираются вместе в каком-либо доме, произносят краткую молитву, затем поют священные гимны и читают учительные книги Баба и Беги.

Вот главная молитва бабистов: «Исповедую Господи, что ты открыл мне свет истины. Свидетельствую, что нет истины, кроме неё. Верую, что никто не в силах ни воздать тебе достойной хвалы, ни даже вообразить Тебя. О, Господи, Боже мой, не отврати от лица Твоего человека, который в Тебе одном положил всё упование своё».

Бабисты признают трех пророков Божиих: Моисея, Иисуса и Магомета. Паломничество к святым местам и молитвы за умерших они считают излишними; Бега советует жертвовать в пользу немощных и сирот те деньги, которые предназначаются для путешествия ко святым местам. В течении года установлено 19 дней, в которые обязательно поститься. Бабисты верят в загробную вечную жизнь, но не признают ни рая, ни ада. Каждый получит от Бога воздаяние по делам его, но людям не открыто от Аллаха, в каком виде всё это осуществится.

Такова новая религия, которая стремится преобразовать всю Персию сверху до низу, и свободный и гуманный дух которой резко отличает её от ислама.

Е. А. Е.

Харьковская епархия принадлежит к числу немногих епархий, в которых дело противосектантской миссии наиболее правильно и прочно организовано. Сектантство здесь с первых дней своего появления встретило дружный и энергичный отпор со стороны приходского духовенства, руководимого своим высокопросвещенным архипастырем. По мере развития сектантства усиливались и меры противодействия ему. В настоящее время приходская и благочинническая миссии в Харьковской епархии, объединяемые под руководством Миссионерского Совета, как главного общеепархиального миссионерского органа, представляет собою уже значительную силу. Но и сектантство не дремлет, а изыскивает всё новые и новые средства совращения, опираясь на своих вожаков, в лице которых духовенство видит теперь пред собою не невежественных крестьян, а искусившихся в полемике пропагандистов, получивших даже образование в высших учебных заведениях и специальных штундовых семинариях. Поэтому пастырям и миссионерам надлежит еще теснее сплотиться, внимательнее следить за деятельностью врага и всё более и более усовершаться в приемах борьбы с ним. В этих видах и признано было необходимым устраивать, хотя в три года раз, заседания миссионерского совета с участием священников из зараженных сектантством селений, чтобы пастыри-миссионеры могли здесь проверять свою деятельность примерами других и к личному опыту присоединять руководственные указания авторитетных деятелей миссии. Описанию первого такого миссионерского съезда и посвящена вышеозаглавленная книжка г. Давыденко. В первой главе книжки излагаются совещания и решения съезда по вопросам о внешних и внутренних условиях правильного и успешного ведения бесед с сектантами, в частности по вопросам о способах привлечения сектантов на собеседования о способах противодействия со стороны приходских пастырей сектантской пропаганде, о месте, времени и методе собеседования с сектантами. В виду того, что вожаки сектантов, боясь на беседах публичного посрамления, стараются отвлечь от публичных собеседований своих темных последователей, для чего внушают им, что священники и миссионеры суть агенты полиции, привлекающие штундистов к судебной ответственности за одно участие в собеседованиях, съезд признал в высшей степени вредным для дела миссии прибегать к содействию полиции для привлечения сектантов на беседы, как рекомендовал это Казанский миссионерский съезд в согласии с 186 ст. улож. и 5 § постановлений епископов Юго-Зап. края. В деле миссии, более чем в другом каком, нужны меры терпеливой кротости и евангельской любви, поэтому, по мнению съезда, в случае недействительности обычных мер привлечения сектантов на беседы – каковы: объявления чрез волостные правления, чрез благочинных, становых, сотских, церковный благовест и проч., должно – прибегать к внебогослужебным собеседованиям и к частным беседам в домах сектантов. Пастырь, противодействуя в своём приходе сектантской пропаганде утверждением в вере православных и предохранением их от заблуждений, не должен, по мнению съезда, уклоняться и от открытой и непосредственной борьбы с воинствующим сектантством, поэтому он не должен ограничиваться церковным учительством в форме положительного выяснения истин православного вероучения, а должен прибегать и к собеседованиям с сектантами публичным и частным. – Методы и приемы правильной постановки публичных собеседований были предметом тщательной разработки съезда как путем теоретических суждений, так и путем живых, устных бесед по различным вопросам веры, пререкаемым сектантами.

Во второй главе «записки» излагается представленный съезду епархиальным миссионером Боголюбовым очерк появления и движения штундизма в Харьковской епархии в связи с историей этой секты вообще, с наименованием главнейших пропагандистов и вожаков каждой отдельной общины епархии и с характеристикою религиозно-нравственного состояния и внутренней организации штундистских общин. Здесь приводятся в известность пункты, зараженные сектантством, указываются имена и фамилии вожаков сектантства и совращенных ими лиц, чем дается знать, с какой стороны угрожает враг, кого следует более опасаться и на ком – миссии – останавливать особое внимание.

В третьей главе излагается представленное съезду епархиальным миссионером Боголюбовым вероучение штундистов и суждения членов съезда по главнейшим вопросам веры, пререкаемым и извращаемым сектантами. Вопросы эти были взяты непосредственно из опыта и в своём решении были направлены к обличению сектантов, причем не ставилось целью входить в основательное выяснение всех сторон вероучения штундистов и не имелась в виду излагать все их возражения, а преследовалась лишь та цель, чтобы ознакомить духовенство с лучшими методическими приемами собеседований с заблуждающимися. Предметом особенно тщательного обсуждения были вопросы: о свящ. Предании, о поклонении Богу духом и истиною, о молитвенном призывании святых, о почитании мощей, о богослужебных молитвах и о почитании св. икон, причем, кроме общих теоретических суждений, по некоторым из означенных вопросов участниками съезда были проведены примерные беседы.

Четвертая и пятая главы представляют краткий очерк возникновения и современного состояния толстовщины в Харьковской епархии, с чем ознакомил съезд протоиерей Т. И. Буткевич, бывший руководителем совещаний по вопросу о мерах борьбы с этим видом сектантства. По наблюдениям о. Буткевича, посетившего в 1899 многие селения Харьковской епархии, зараженные толстовщиной, секта эта в настоящее время заметно утратила свой острый характер и не проявляет открыто своей прежней фанатичной ненависти к православной Церкви и духовенству, но это объясняется отчасти тем, что толстовцы в настоящее время совершенно утратили интерес к религиозным вопросам, а всё внимание сосредоточивают на социальных вопросах. Не надо начальства, войны, судов, не нужно платить податей, отбывать сельские повинности, – вот о чём главным образом мечтают в настоящее время толстовцы.

В 6, 7, 8, и 9 главах «записки» излагаются суждения съезда о хлыстовщине и скопчестве в их прошлом и настоящем развитии в Харьковской епархии с наименованием приходов зараженных этими видами сектантства, с изложением вероучения этих сект и с разбором главнейших пунктов лжеучения скопцов.

В десятой главе излагаются краткие сведения о состоянии раскола в Харьковской епархии.

В одиннадцатой главе излагаются суждения съезда о мерах поднятия религиозно-нравственного уровня в православном населении и – борьбы со злейшим врагом Церкви штундо-толстовщиной.

Таким образом, как можно видеть из этого краткого очерка содержания «Записки» г. Давыденко, суждения Харьковского миссионерского съезда имеют не узко только местный интерес; в них затрагиваются и решаются существеннейшие вопросы всей вообще миссионерской практики. Решение же этих вопросов под руководством таких известных деятелей миссии, как протоиерей Т. И. Буткевич и епархиальный миссионер Д. И. Боголюбов, служит лучшим ручательством, что в «Записке» г. Давыденко каждый пастырь и миссионер найдет много полезного и поучительного для себя. В то же время епархиальные миссионерские съезды в столь обстоятельном и содержательном отчете о харьковском съезде должны найти наилучшую программу и руководство для своих занятий.

А. Орлов

В виду того, что в интеллигентном обществе широко распространяются разные антихристианские доктрины, а низшие народные слои большею частью пребывают в религиозном невежестве, – богословская наука и литература поставлены в необходимость вести упорную борьбу ради защиты и сохранения в неприкосновенной неизменности драгоценнейшего достояния человечества – учения Господа Иисуса Христа. Какой же характер должна по существу своему носить эта защита? Г. Сильченков в выше названном сочинении справедливо находит, что в богословско-литературных трудах последнего времени весьма слабо раскрываются положительные стороны христианства, и что в самой богословской науке значительно преобладает полемический элемент, в ущерб положительному выяснению христианского идеала. Такое положение дела автору представляется ненормальным; да и в богословской литературе всё более и более укрепляется мысль о преимущественной необходимости полного и всестороннего разъяснения именно положительных основ христианского вероучения. Но едва-ли можно вполне согласиться с мнением г. Сильченкова о ненужности – и даже некотором вреде – самой широкой разработки отрицательно-апологетического элемента в современном богословии. Правда, что становиться в борьбе с антихристианскими и антицерковными писателями на их точку зрения – значит, если воспользоваться допущенным г. Сильченковым сравнением, – «выступать, покидая свои неприступные твердыни, на борьбу со врагами в заранее избранное, в качестве, конечно, наиболее для них удобного, и занятое ими поле, – где успех борьбы с ними более сомнителен» (2). Но ведь и сидение за прочными стенами неприступной крепости еще не дает победы над врагом; напротив, оно дает ему повод считать себя непобедимым и поощряет его к еще большей дерзости. Кроме того, богословская наука и литература ставят себе целью не только охранение истинных религиозных понятий среди верующих, но и вразумление заблудших, а также и приобретение возможно большего числа новых членов для Церкви Христовой. А для этого уже недостаточно только положительного выяснения христианского вероучения, – что существенно необходимо для духовно-нравственного развития всякого уже истинно-верующего человека, твердо исповедующего Христово учение; – для просвещения же заблуждающегося или колеблющегося, нетвердого в вере Христовой необходимо рассеяние его сомнений, полное опровержение его ложных религиозно-нравственных убеждений. Таким образом широкая и целесообразная постановка этого чисто миссионерского дела требует и широкого развития богословско-полемической и апологетической науки и литературы. При таком только условии возможна победа над врагами христианства и Церкви и на том поле, которое они сами выбирают для борьбы. После этого необходимого замечания переходим к анализу сочинения.

Основная идея христианства, которая отвечает самым глубоким стремлениям человеческого духа, и которая именно и дала христианской вере ту, поистине чудесную, до сих пор различно (и часто превратно) объясняемую победу над неверием и скептицизмом древнего мира, – есть идея о Богочеловеке, идея совершенно новая для древнего человечества, ярко и несравнимо отличающая христианство от всевозможных религиозно-нравственных и философских учений всех времен и народов. В частных чертах христианского вероучения, правда, можно заметить некоторое внешнее сходство с разными философскими и религиозными системами древнего мира, и это сходство богооткровенной религии с чисто-человеческими измышлениями указывает только, что в христианстве нет ничего чуждого и противоречащего человеческой психике, и что оно во всей своей целости находится в строгой гармонии с ней. Но ни в каком человеческом учении нельзя встретить идеи о Богочеловеке. Эта идея, осуществленная в новозаветной истории человечества, произвела радикальный переворот в умственном и нравственным состоянии древнего мира и дала человеческой культуре новые основы и новые средства для её существования и развития. Частнее, – на идее о Христе-Богочеловеке, представляющем Собой безгранично высокий идеал человеческих совершенств, основано учение о живой и деятельной любви к ближнему, и это учение, взятое без отношения к его Божественному Учителю, уже утрачивает свою жизненность, делаясь теоретическим, мертвым и только похожим на учение Христа «лишь по внешнему виду, как труп походит на человека». Всё, что было истинного в философских и религиозно-нравственных учениях древнего мира, не могло в силу одной только своей истинности прочно привиться и войти в сознание народных масс до пришествия Спасителя; но с Его пришествием те же отвлеченные, мертвые истины были одухотворены, оживлены силой Христовой веры, «стали дорогою собственностью человечества, сделались доступными для всех, проникли в народные массы: чрез христианство они легли в основу умственного и нравственного перерождения человечества» (19).

Какой же смысл имеет идея Богочеловечества для нашего разума, и в чём заключается всё великое значение её осуществления для направления человеческой деятельности? Спаситель мира явился на землю как Бог и в то же время как человек, и таким образом дал человечеству полную возможность 1) удовлетворить исконному, коренному своему стремлению приблизиться к Богу, познать Его, насколько позволяют это ограниченные силы человека, и 2) направить свою деятельность на осуществление истинного человеческого идеала, недосягаемым Выразителем которого был Сам Христос.

Всё нравственное учение христианства основано на любви к Богочеловеку, а любовь к Нему невозможна без познания Христа, как человека: «в степени действительного познания и понимания Христа возрастает любовь к Нему человека» (24). Но познание Его «всего менее может быть отвлеченным»; оно совершается чрез приближение к Спасителю, чрез уподобление Ему, чрез совершенствование собственной человеческой природы. Это – основной путь познания Христа, доступный всякому человеку, требующий для своего совершения совокупной деятельности всех духовных сил его, хотя и с преобладанием его личной воли, направляющей эту деятельность. Работа, совершаемая таким образом, является более всего личным достоянием человека. Но такое познание Христа, хотя и наиболее полное, не является, однако, исключительным. У человека есть полная возможность участвовать в общечеловеческой работе созидания образа Спасителя, – воспринимать от ближних и сообщать им со своей стороны то, что достигается личным духовно-нравственным трудом. Средством к тому служат наука и искусство, как более специальные функции ума и сердца человека. И действительно, «история христианской науки, литературы и искусства представляет лам целый ряд опытов воспроизведения Лица Богочеловека; не было другого предмета, который бы привлек в этом отношении столько внимания» (25).

Переходя затем к главному предмету своего сочинения, г. Сильченков прежде всего выясняет смысл и значение научно-художественного воспроизведения Личности Спасителя.

Полное и всестороннее познание бесконечного идеала Богочеловека, само собою разумеется, недостижимо для ограниченных сил человека; в его познании образ Христа отражается не во всей своей полноте, познание Христа является неизбежно субъективным, индивидуальным, а потому более или менее односторонним и недостаточным. А если таково человеческое познание Богочеловека, то, естественно, таково же должно быть – и на самом деле есть – и изображение Его в человеческих произведениях – научных и художественных. Полнейшее и единственное достойное Божества изображение Богочеловека, – именно, в св. Евангелии, – принадлежит Божеству – Св. Духу; св. Евангелие дает нам всё необходимое для уразумения Личности Сына Божия. Отсюда мы видим, что задача познания и изображения Богочеловека побуждает нас «углубляться в черты евангельского повествования о Христе, изучать их, разбирать, сопоставлять, прояснять данными самонаблюдения, за краткими указаниями усматривать и чувством близкой Спасителю своему души угадывать многое, что не сказано» (31), всегда при этом имея в виду «создавшийся уже и общий для всей Церкви Христовой образ Его». Деятельность человека в этом направлении не имеет границ, так как св. Евангелие дает бесконечное обилие материала для воссоздания образа Спасителя, а св. Церковь, только нормируя эту деятельность, отнюдь не стесняет её. И в этой общечеловеческой деятельности заключается проявление братства людей и истинный залог их единения.

Наконец, обращаясь к решению вопроса об условиях и границах познания и изображения Богочеловека, г. Сильченков доказывает, что человеческий разум никогда не может достигнуть адекватного познания, а потому и полного, реального изображения Личности Христа, ибо человек может изобразить только человеческое естество Сына Божия, но не может изобразить Его Божеское естество. Таким образом, с одной стороны, мы видим постоянное и неискоренимое стремление человека к антропоморфическому изображению Божества и Божие соизволение на это, выразившееся главным образом в сошествии Сына Божия на землю и принятия Им именно человеческого, наиболее понятного человеку, естества, а с другой – невозможность точного и полного (реального) представления Богочеловека. Как же гений человека может достойно разрешить эту трудность? В ответ на это г. Сильченков цитирует слова проф. М. Д. Муретова: «Христос может быть изображаем символически и условно, в виде ли монограммы, или аллегорической фигуры, или наконец, православной иконы греческо-русской… Истое Православие знает только образ или икону Христа, а не картину или портрет». Православная Церковь, согласно духу христианского вероучения, не стесняя религиозно-художественного творчества человека, лишь налагает на него известные нормы, т. е. не вводя во всеобщее церковное употребление каких-либо раз навсегда. утвержденных образцов для воспроизведения с них неизменных, точных механических копий, дает только необходимый для искусства закон, каковым и является вышеуказанный символизм. Он состоит в употреблении в словесных произведениях известных принятых Церковью научно-богословских терминов и формул, а в произведениях художественного творчества – особых иконописных символов, каковы, напр., нимб или сияние вокруг Лика Спасителя.

Сходясь в своей задаче, христианская наука и искусство приобретают могущественное влияние на духовную жизнь христианского общества, а эта жизнь знаменуется великим делом созидания Христа в сердце человека, противопоставлением христианского идеала всем ложным идеалам, порожденным в современном человечестве неверием, материалистическими доктринами и разного рода религиозными лжеучениями.

Сочинение г. Сильченкова касается вопроса, мало еще разработанного в богословской литературе, – вопроса об отношении христианского вероучения к художественному творчеству человека.

Что касается изложения г. Сильченкова, то оно, не отличаясь, правда, изяществом и легкостью стиля, местами проникнуто сильным религиозным воодушевлением, вполне искупающим недостатки тяжеловатого изложения. Мы рекомендуем читателям это произведение, так как оно, уже по самому предмету своему, расширяет религиозно-нравственный кругозор читателя, стремясь внести свет богословской науки в такую область человеческой деятельности, которая до сих пор весьма редко подвергалась научно-богословскому рассмотрению. Книжка эта в кругу интеллигентных читателей антицерковного направления может иметь миссионерское, подводящее значение.

А. Ф-н

Почти о каждом новозаветном документе на Западе написаны целые десятки и даже сотни ученых исследований. Не то у нас, в России. Еще доселе о некоторых посланиях и даже Евангелиях нет ни одного цельного и солидного сочинения. Но мало-помалу этот прискорбный пробел русской богословской науки восполняется. Пред нами книга, принадлежащая перу молодого ученого и представляемая им в качестве магистерской диссертации, посвященная всестороннему историко-критическому и экзегетическому анализу соборного послания св. апостола Иакова. Это первый в нашей литературе серьезный опыт научного исследования этого замечательного, в высшей степени поэтического, апостольского творения. По своему содержанию, названное сочинение распадается на две части: исагогическую и экзегетическую. Первая посвящена вопросам о подлинности послания, писателе, месте и времени написания, поводе к написанию, читателях послания и т. д. Автор основательно разбирает современные возражения против апостольского происхождения (Шпиттье и др.). Он старается доказать, что писатель послания – Иаков, брат Господень, лицо отличное от Иакова Алфеева, апостола из 12. Напрасно автор усиливается отнести появление послания ко времени до апостольского собора: никаких чисто-иудейских церквей не существовало и до этого времени, ибо прозелиты из язычников появляются в самое раннее время даже в Иерусалимской Церкви.

Что касается экзегезиса, то толкование текста ведется автором связно и обстоятельно. Он хорошо изучил лучшие западные комментарии, а по местам представил самостоятельные объяснения. Вообще сочинение о. Георгия может быть весьма полезным для занимающихся св. Писанием и в частности для миссионеров. Послание ап. Иакова затрагивает, или лучше сказать, решает многие боевые в миссионерской полемике вопросы, которые превратно толкуются современными рационалистами. Таковы вопросы об оправдании, о законе, о суде, о клятве, о таинстве елеосвящения и т. д. Правда, не все эти вопросы одинаково обстоятельно освещены в сочинении о. Георгия, но тем не менее желающий найдет много новых и дельных суждении.

Михаил Леонович

И отдельным людям, и целым народам необходимо знать и бережно охранять источники, которыми питается душа. За долгий период, ознаменованный прививками западных начал, в большинстве языческих, затуманились многие основные понятия, пошатнулись многие зиждительные устои русской жизни; в особенности так называемое образованное общество утратило на только общие руководящие жизненные начала, но и способность правильно оценивать те или иные наглядные явления. Так дальше дело идти не может, и всестороннее оздоровление русской жизни грозно выдвигается самою жизнью на очередь, как вопрос неотложный.

К счастью, потребность в жизненной правде и чувства народного самосохранения нашли пламенный отклик в некоторых слоях нашего образованного общества. Создалось «Общество ревнителей русского исторического просвещения в память императора Александра III», закипела работа нескольких духовно-просветительных братств в разных местностях России; наконец, недавно учредилось «Русское собрание», многосторонняя программа которого посвящена выяснению и осуществлению исконных русских творческих начал.

Главное зиждительное начало русской жизни – наше родное православие: без него Россия утратила бы свой самобытный смысл и народ наш превратился бы в стадо западноевропейское или азиатское, смотря по внешним обстоятельствам. Благороднейшие усилия просвещенных классов к тому, чтобы выполнить долг перед многомиллионным кредитором нашим, – русским народом, должны быть направлены к поддержанию веры, составляющей основу нашей жизни. Кто знает? Быть может, недалек уже день, когда с этим вопросом, коренным из коренных для всего человечества, будет связан вопрос о самом существовании святой Руси, которой придется грудью отстаивать небесную истину на земле против целого союза народов, на деле впавших уже в язычество!…

У нас ошибочно принято считать Церковью только одно духовенство, – и темные стороны церковной действительности вменять в вину одному этому сословию. Между тем, и по учению свящ. Писания, и по жизненной правде, мы все несем нравственную ответственность за положение Церкви, и служить ей должны все, кто не отпал от неё. Если этого не понимают опьяненные малым знанием или непомерною гордынею люди, считающие себя образованными, то глубоко сознают эту правду и сыны народа, и Отец народа – русский Царь.

На днях, с высоты Престола раздался призыв к работе в одной из существеннейших сфер нашей веры, – в области религиозно-художественной. Весьма знаменательны в своей краткости слова этого Высочайшего указа:

«Благолепие храмов Божиих и украшающих оные святых икон издревле составляет предмет душевной потребности православного русского народа. В Монарших заботах о процветании русской иконописи и охранении в ней плодотворного влияния художественных образцов нашей старины, признали Мы за благо учредить, под непосредственным покровительством Нашим, комитет попечительства о русской иконописи».

Комитет состоит под председательством члена государственного совета, графа С.Д. Шереметева, управляющим делами назначен известный ученый, академик Н.П. Кондаков, а членами комитета – представители Святейшего Синода и министерств Императорского Двора, внутренних дел, финансов, народного просвещения, земледелия и государственных имуществ. Кроме того, будут привлекаться специалисты по разным отраслям иконописного дела. Комитету предоставляется открывать иконописаные школы, содействовать учреждению артелей иконописцев, издавать руководства и пособия для иконописцев и образцовые снимки с православных икон, имеющих наибольшее религиозно-художественное значение (лицевой подлинник), содействовать сбыту икон, устраивать музеи и собрания.

По поводу радостного для всей Церкви возвращения Свят. Иоакима III на Константинопольский патриарший престол, в уфимском кафедральном соборе было отслужено преосвященным Антонием благодарственное молебствие после воскресной литургии (3 июня); пред молебном Владыка в прочувствованном слове разъяснил значение события. – Затем владыка, как личный знакомец патриарха, приветствовал его нижеследующим посланием, начинающимся обычным на Востоке обращением к блаженнейшему.

Всесвятейший мой повелитель и владыка, вселенский патриарх, божественнейший, богоблагодатнейший и всякое, какое только есть для меня, божественное и высокое имя и предмет.

Как свет быстро восходящего солнца, озаряя поверхность земли, радует всю живую тварь, так легкокрылая весть о твоём возвращении на важнейший престол церковный заставила радостно вострепетать не только великую Церковь Царя-Града, но и всю правоверующую вселенную. Поистине мы дождались как бы возвращения тех дорогих христианскому сердцу времен древности, когда паства искала себе учителем мужа святого и умела находить его в далеких пустынях, когда иерархи Церквей ничего не знали, кроме общего спасения душ и, пребывая телом на земле, умом своим не оставляли неба; когда чуждые всякого земного расчета и страха, спокойно шли они за истину в изгнание и на смерть и, молясь о людях, вопияли с Моисеем: «прости им грех их, а если нет, то изгладь и меня из книги Твоей» (Исх.32:32).

Думали мы с печалью, что навсегда прошли те времена, но вот снова возвеличивается смиренномудренная святость. Афанасий торжественно возвращается в Александрию, храм Анастасии оглашается вновь словом богоглаголивого Григория, Златоуст восторжествовал над мысленною Евдоксией, и ликующая паства лобызает края его пустыннического хитона. Обогащается вновь священная столица от далекой пустыни, но и пустыня Афонская не обнищевает, потому что дух твой, о красота Вселенской Церкви, по прежнему остается чужд мира и того, что в мире, и по прежнему лобызает священные высоты Афона, возносясь от них к высотам небесных престолов в умиленном славословии Искупителя и в пламенной молитве о благостоянии святых Божиих Церквей и соединении всех.

Там радуются святые ангелы, хранители Церквей, здесь благодарственно молятся люди, видя на вершине церковных престолов святого пустынника, а долу слышится жалобный вопль искусителей демонов, низвергаемых в тартар твоею святительскою молитвой и далеко отгоняемых от Церкви, как некогда второй Афанасий, тот адамант горы Афонской, гнал их от своей обители вопивших: о горе, побивает нас Афанасий своею молитвой.

Да умножается же, владыко, и да украшается твоя архиерейская власть. Будет ли твоё правление долголетно и богато внешней славой, – тогда оно обогатит духовно вселенную, как правление Великого Василия, ибо в славе своей ты научишь обуявший род человеческий вере, смиренномудрию и воздержанию. Будет ли твоё правление полно скорбей и препятствий для всяких внешних преобразований, но тогда, подобно Феодору Студиту, как добровольный мученик обогатишь ты дух наш примером дерзновенного исповедания и надолго умножишь в людях упование на Христа и презрение к благам внешним.

Да славится в тебе и эллинская народность, да умножается в ней и чрез неё в прочих православных народах древний дух христианского церковного, а не внешнего и правового общежития (politismos), да дарует оно снова разным народам проповедников Евангелия, обличителей лжи, учителей постного подвига.

В этом благородном и самоотверженном первенстве да познается её сила, взамен политических интриг, к сожалению, обуявших православные народности в последнее время и уподобивших Христово достояние западным еретикам, которые, говоря так много о человеколюбии, обнаруживают лишь животную борьбу за богатства мира и жажду наслаждений.

Сие печальное растление ты уничтожишь, как целитель ослабевшего народа, Великий Моисей; ты возвратишь нам соревнование только в том, чтобы приобретать Христа, Которого благодать отпечатлена на твоём преподобном лике. Всем христианам православным ты напомнишь собою, своею равноапостольною жизнью и громоносным словом, что мы первее всего сыны Вселенской Церкви, нити нешвенного хитона Христова, члены Его Пречистого Тела.

Печально наше время: умножились страсти, померкла вера, но никакая тьма не может воспрепятствовать горящему светочу и никакое заблуждение времени не может воспрепятствовать действию благодатной силы, которую стяжал подвижник Божий молитвою и постом. Ты прославишь снова святую Церковь и возвратишь время соборов, время чудес, время забвения людьми земных преград и время общего их единения в Церкви Вселенской. Духом своим слышу я «громкий голос как бы многочисленного народа, который говорил: Аллилуия! спасение, и слава, и честь, и сила Господу нашему! Ибо истинны и праведны суды Его!» (Апок.19:1). Молитва твоя да совершить сие, а от твоего раба прими сие орудие молитвы, именуемое духовным мечом.⁴⁷

Смиренный Антоний, Божиею милостию Епископ Уфимский и Мензелинский

14 июня сего 1901 года состоялась закладка храма во имя св. Благоверного Князя Владимира, устраиваемого при обширном и весьма важном по цели – здании для многоразличных церковно-епархиальных нужд Московской епархии. Здание воздвигается на земле Петровского монастыря, что в Лиховом пер., в Каретном ряду. Здание будет в два больших этажа и третий полуподвальный.

В первом этаже будут находиться: Православное Миссионерское Общество, Кирилло-Мефодиевское Братство, Духовно-цензурный Комитет, Попечительство о бедных духовного звания, Церковно-археологический музей и помещения для продажи духовно-нравственных, учебных и противосектанских книг отделом Общ. Люб. Дух. Просв. по распространению духовно-нравственных книг, Братством св. Петра Митрополита, Кирилло-Мефодиевским Братством и для торговли свечами и деревянным маслом. Во втором этаже, в самом центре здания, будет устроен храм во имя св. Благоверного Князя Владимира, а в непосредственной близости с ним, и как бы его продолжение, поместится обширное зало (на 1500 чел.) для богословских чтений, образцовых собеседований с народом, а также для торжественных собраний обществ и братств. Тут же будет другое, меньшее зало для очередных собраний разных отделов Общества Любителей Духовного Просвещения и других учреждений, – обширные и безопасные в пожарным отношении помещения: для ценной Епархиальной Библиотеки с бесплатной читальной залой, для библиотеки братства св. Петра Митрополита, для Правления эмеритальной кассы для духовенства Московской епархии и, наконец, квартира для священника церкви св. Владимира. Устройство этого здания обязано инициативой высокопреосвященному митрополиту.

Церковно-епархиальные учреждения доселе были разбросаны по разным, нередко довольно отдаленным местам; иные из них человеку, случайно поимевшую надобность в котором-либо, трудно было даже и найти. С постройкой настоящего Общеепархиального здания все эти неудобства раз навсегда исчезнут, и все церковно-епархиальные учреждения Москвы будут объединены в одном здании.

В своей прекрасной речи при закладке владыка митрополит выяснил, что, помимо этого чисто внешнего удобства, объединение в одном здании всех главнейших просветительных учреждений является делом, исполненным глубокого внутреннего смысла и миссионерского значения, – и потому в высшей степени отрадным.

Церковь – учреждение Божественное; она вечна и незыблема, ибо основана на твердом незыблемом основании и руководится вечными и непреходящими, высшими религиозно-нравственными целями. Но, будучи таковою, Церковь не сторонится от обществ человеческих и их состояний; она, напротив, сама идет навстречу тем особенным запросам, которые в каждом религиозном обществе в известное время сказываются с наибольшею настойчивостью. Это особенно приложимо к столичному населению, как наиболее образованному и скорее отражающему на себе веяния данного времени. Так, напр., нельзя не отметить, что настоящий век характеризуется, по преимуществу пред всяким иным периодом, необыкновенным подъемом и развитием веры в чистый разум, желанием всё понять и уяснить своим собственным умом, – и в то же время дерзновенным отрицанием того, что несогласно или необъяснимо естественными законами мышления. Умственная гордость, вместе с развитием самолюбия, само собою, исключает проявление живой сердечной веры. Холодный рассудок погашает в душе человека всякие искры веры. Поэтому многих из современных интеллигентов уже не удовлетворяют указания на авторитет и необходимость веры для их жизни. Личное «я» – вот для них авторитет и предмет поклонения. И немудрено поэтому слышать даже от титулуемых «великими» писателей фразы, указывающие на самообожание («я в Боге и Бог во мне» – выр. гр. Л.Н. Толстого).

Было бы несправедливо говорить, что современные интеллигентные люди не интересуются вопросами высшего порядка и особенно религиозными. Религия прирождена человеку, и он не может изгнать из своей души религиозных стремлений. Но, не имея правильных понятий о вере и религии, – он шатается в религиозных вопросах, хватаясь за всякое новое – модное учение, особенно с рациональной окраской. Подобное состояние представляет весьма удобную почву для сеяния на ней разного рода лжеучений и антихристианских направлений легкого рационалистического характера, чем и объясняется появление всяких самовольных – непризванных учителей и их успех. Церковь Христова в лице своих пастырей, особенно столичных городов, должна помочь светскому обществу разобраться в той массе всякого чуждого наслоения на чистоту христианского вероучения, каким характеризуется «дух нашего времени», и показать этому обществу учение веры Христовой, которое содержит православная Христова Церковь, во всем её непререкаемом величии. Кроме того, колеблющихся нужно удержать в ограде Церкви, сомневающихся утвердить, ищущих истины наставить, а уклонившихся опять возвратить на путь спасения. Для своевременного и энергичного действия в этом направлении необходимо организовать внутреннее миссионерство. А устроить эту внутреннюю миссию только и может тесный, братский союз всех деятелей духовного мира с архипастырями во главе. Вот это-то внутреннее объединение и сплочение всех наличных сил духовенства с вышеуказанными целями и имеется в виду епархиальною властью Москвы, которая задалась целью сосредоточить все церковно-просветительные свои учреждения в одном месте.

Да благословит же Бог Церковь Московскую на её новые и трудные подвиги. Пусть это здание, увенчиваемое куполом церкви во имя Равноапостольного Просветителя древней земли Русской, явится символом братского объединения с просветительными целями не только Москов. столичного духовенства, но и всех тех, кому дороги бесценные заветы Христовой веры и святой Церкви!

Торжество закладки общеепархиального дома приурочено было ко времени епархиального съезда благочинных всей московской епархии, которые, в числе более ста душ, приняли участие в крестном ходе на место постройки нового здания.

После молитвенного торжества, в митрополитанских покоях Чудова монастыря предложена была владыкою митрополитом трапеза всему московскому духовенству и депутатам съезда. Присутствовавший в числе почетных гостей чиновник особых поручений при г. Обер-Прокуроре Св. Синода, редактор нашего журнала В.М. Скворцов сказал речь (экспромт) приблизительно следующего содержания.

«Высокопреосвященнейший владыка и досточтимые отцы сего освященного собора московской Церкви!

Благое дело, коему положено сегодня начало, близко соприкасается с задачами миссии, скромным служителем которой состою и я, а поэтому благословите приобщиться к вашему знаменательному в настоящем, многообещающему в будущем торжеству своим миссионерским словом привета и благожелания.

Простите, если начну издалека, – с бесспорных истин: Москва – сердце России. Сердце – главное сосредоточие жизни каждого организма, а следовательно, и нашего церковно-государственного… По вековой народной мудрости сердце – не камень, а и камень капля долбит… Нечего удивляться, если тлетворные веяния нашего лукавого времени болезненно отражаются и на сердце России, выражаясь в неправильном биении, в слабых тонах… Врачи, когда приступают к лечению немотствующего организма, прежде чем предписать те или другие средства лечения прислушиваются к состоянию сердца. Присматриваются, прислушиваются к сердцу России и деятели миссии, врачующие современные духовные недуги, которыми одержимо наше русское общество и народ: а что Москва? коснулись ли её и в какой мере недуги нашего времени, как и чем она отражает эпидемию, ограждает себя от прирожения болезненных поветрий?

Прислушиваясь к голосу и настроению провинции, я должен, необинуясь, доложить её думы о Москве, как о духовно немотствующей и даже страждущей, едва-ли не более, чем все другие центры нашей церковно-государственной жизни: в интеллигентных классах общества бушуют огромною волною всякие измы, в народных массах крепнут раскол и секты. Угнездившееся в Москве вековое зло – раскол в последние годы ухитрился создать распорядительный центр.

Подступила к сердцу России и окраинская лютая немощь – штунда. В Москве главный поток и того лжеучения, которое так дерзновенно восстало на Господа и на Христа и на Его св. достояние, – Церковь Божию! Всё это недуги изнурительные, болезненно отражаясь на сердце России – Москве, они способны расслаблять и весь наш церковно-государственный организм.

И вот в такое-то страдное время, переживаемое духовным настроением современной России, благодаря чуткой отзывчивости к духовным потребностям своей паствы высокопреосвященного первосвятителя Москвы, сердце России заявляет свою жизнедеятельность усиленным биением пульса: открыта целая сеть систематических внебогослужебных праздничных бесед для народа, организованы богословские чтения для интеллигенции, проектируется учреждение специальной кафедры миссионера-проповедника, а вот устраивается общеепархиальный дом и Церковь и главным образом для целей миссии.

Когда Петербург, а затем и Киев учреждали свои многополезные религиозно-просветительные общества, устрояли здания для народно-просветительных целей, взоры ревнителей православия обращались и на Москву, а что же де Белокаменная? Но Москва подражать не любит, она – самобытна, а если что она предпринимает, то и осуществляет в большом, в московском масштабе – и созидает нечто неподражаемое. Таким является и созидаемое ныне здание общеепархиального дома, грандиозного по плану, величественного по идее и назначению. Ничего подобного нет в России среди епархиальных сооружений и быть не может нигде помимо Москвы. Этот рукотворенный памятник забот епархиальной власти о преуспеянии современной духовно-просветительной миссии пусть же будет и символом воссоздания в сердце России – Москве образцового состояния внутренней миссии, дабы Москва служила примером и опорой для внутренней миссии других епархий, так чтобы «настоящий дом» был в широком смысле общеепархиальным.

Посещая Москву и изучая в этом «средоточии» и епархиальные и миссионерские учреждения иноепархиальные посетители пусть и поучаются здесь всему образцовому, а наипаче же искусству поборония врагов Церкви оружием неподкупной правды, щитом непреоборимой веры, силою духовного меча – Слова Божия, «во славу Божию и на пользу св. Церкви».

После речи В.М. Скворцова архидиакон провозгласил обычное многолетие.

Здание вчерне предполагается окончить в этом году. Предполагается, что настоятелем новой Церкви будет миссионер.

10 июня в Петербурге в римско-католической церкви св. Екатерины происходила редкая церемония – присяга католических епископов и вручение папского паллиума (т. е. возведение в сан архиепископа) Болеславу Клопотовскому, епископу луцко-житомирскому, бывшему некогда инспектором Императорской римско-католической духовной академии в Петербурге, назначенному теперь архиепископом могилевским, митрополитом римско-католических церквей в России.

Множество богомольцев переполнило церковь, куда пускали по билетам.

Богослужение началось в 10 час. Открытый алтарь утопал в тропической зелени пальм и латаний. В белых стихарях по обеим сторонам престола стояли здесь клирики и студенты духовной академии, в бархатных фиолетовых одеждах профессора академии и в цветных сутанах члены могилевского капитула – каноники и прелаты, в числе их первый член, папский протонотариус ксендз Мацулевич, инспектор академии Ретке и пр. Тут же находились места для почетных лиц и прихожан. Официально присутствовали: директор департамента духовных дел иностранных исповеданий т. с. Мосолов, вице-директор камергер Альбединский и некоторые чиновники, а также привезший из Рима папские буллы г. Манасевич-Мануйлов.

В числе присутствовавших находились главноуправляющий ведомством Императрицы Марии ген.-ад. граф Протасов-Бахметев, генерал Жилинский, д. с. с. Ивашкевич и др.

Встреченный торжественно всем клиром, при звуках органа и пении хора, епископ Клопотовский вошел в храм с Невского проспекта главным входом. Он был в красном одеянии (кардинальный цвет, присвоенный могилевской архидиоцезии), с драгоценным Высочайше пожалованным при назначении архиепископским перстнем на руке.

Митрополит Клопотовский занял место у решетки алтаря против престола, окруженный членами капитула. Из ризницы в облачении вышел в это время с посохом в руке ректор католической духовной академии епископ-суффраган Карл Недзялковский с священниками и стал у престола. Митрополит Клопотовский у престола прочитал тогда присягу Государю Императору, которую и подписал на поставленном столике. Присягу митрополита скрепил т. с. Мосолов. Епископ Недзялковский совершил мессу, в конце которой митрополит снова подошел к престолу. Здесь были прочитаны папские буллы инспектором духовной академии папским прелатом Ретке (о назначении епископа Клопотовского архиепископом-митрополитом) и каноником Малецким (о предоставлении паллиума и разных прав архиепископской власти).

После торжественного облачения в священные одежды митрополита Клопотовского епископ Недзялковский возложил на него Pallium. Pallium – это белый шерстяной неширокий шарф, полоса белой материи с черными крестами, Ежегодно в день св. Агнесы 9 февраля нов. ст., папа в латеранском соборе освящает двух совершенно белых без пятнышек ягнят, которых, разукрашенных лентами, представляют ему каноники латеранской базилики. По освящении ягнята поручаются попечению сестер монастыря св. Агнесы, на которых уже целые века лежит обязанность ухода за такими ягнятами и стрижка с них шерсти, из которой ткут паллиумы. Прежде это была мантия, а теперь род воротника, лежащего на плечах, с короткими концами, падающими на грудь и на спину.

Другой внешний знак архиепископского сана – преднесение креста с распятием во время богослужения.

Пока митрополит принимал поздравления от официальных лиц, прелатов, профессоров и студентов академии, подходивших под благословение, епископ Недзялковский удалился в ризницу разоблачаться.

В полном облачении, окруженный атрибутами своего сана, митрополит Клопотовский в свою очередь принял присягу епископа Недзялковского, назначенного епископом луцко-житомирским. Прочитана была присяга Государю Императору, затем профессор каноник Тепляк прочитал папскую буллу, и епископ Недзялковский, стоя на коленях, принес присягу папскому престолу, после чего митрополит Клопотовский приступил к совершению торжественной первой своей архиепископской мессы. После евангелия ксендз Чечетт с кафедры оповестил по-польски, по-французски и по-немецки перевод папской буллы о назначении митрополита Клопотовского, а затем митрополит обратился со своей кафедры с красноречивым словом к своей пастве, убеждая её быть твердой в вере и послушании Церкви и проводя ту мысль, что та только наука истинна, которая освящена верою. Митрополит приветствовал также свой клир и академию и затем благословил паству. После литургии было воспето Te Deum, прекрасное исполнение которого закончилось молитвою за Государя и Царствующий дом.

4–9 июня в Витебске, с благословения местного преосвященного епископа. Тихона, происходили заседания витебского первого миссионерского съезда. В состав членов съезда входили местные деятели миссии, во главе с епархиальным миссионером (о. Антоний Сченснович), приходские священники, преподаватели семинарии, несколько учителей народных школ, во главе с епархиальным наблюдателем (о. Н. Серебрянниковым), всего до 40 членов. Председателем съезда избран был законоучитель полоцкого кадетского корпуса свящ. о. Н. Околович. Руководителем съезда был редактор нашего журнала В.М. Скворцов, командированный г. обер-прокурором Св. Синода для участия в совещаниях съезда и обревизования миссионерской деятельности местного братства и консистории.

Занятия съезда отличались большим оживлением и принесли несомненную пользу делу местной миссии. Одно из заседаний съезда посвящено было публичной беседе с раскольниками. Закончился съезд публичною лекцией В.М. Скворцова на тему о том: «когда и как отпал от Церкви гр. Л.Н. Толстой и его последняя исповедь». Лекция привлекла огромную массу слушателей разных классов общества.

В ознаменование столетия со времени учреждения единоверия съездом постановлено создать церковь в м. Режице, – центре местного раскола. На это св. дело откликнулись присутствовавшие на съезде купцы-единоверцы Кузнецов и Никонов щедрою жертвою по 1,000 р. каждый. Подробности совещаний и постановлений Витебского съезда сообщим в следующей книжке.

28 июня внезапно скончался известный в борьбе с расколом деятель-миссионер из мирян-начетчиков, Егор Антонович Антонов, трудившийся не только устно, но и письменно. Проф. Н.И. Субботин в «Моск. Вед.» посвятил теплые строки памяти почившего достойного ратоборца. Покойный был крестьянином Тверской губернии. Еще в детстве, вместе с родителями, уклонившимися от православной Церкви, он был «перемазан» в австрийский раскол. Грамоте обучила его мать; потом он выучился хорошо писать по-уставному и, по поручению тогдашнего раскольнического архиепископа Антония Шутова, занимался у себя в деревне перепиской раскольнических сочинений, которые Антоний усердно распространял для поддержания раскола, а затем поступил уже в писцы к Антонию в его канцелярию, где и начал служить вместе с явившимся тогда же в Москву Онисимом Швецовым, нынешним лжеепископом раскольников.

Это было в шестидесятых годах, во время возбужденных в австрийском расколе изданием Окружного Послания интересных и замечательных движений. За всеми тогдашними событиями в расколе молодой писец Антония следил с живейшем участием; как человеку выдающихся способностей и умевшему грамотно писать, ему поручили даже составление разных бумаг (между прочим, он составлял благодарственный адрес раскольников известному Верховскому за его благоприятствующие расколу сочинения); но как именно разумный и притом беспристрастный человек, он не мог не усмотреть, в какие противоречия запутались раскольники австрийского согласия, споря из-за Окружного Послания, и начал питать сомнения относительно правильности и законности австрийского священства, даже стал читать, без предубеждения и охотно, православные сочинения против раскола, за что его товарищ Швецов, сильно негодовал на него. Окончательною же решимостью оставить раскол он был обязан встречам и свиданиям с отцом архимандритом Павлом (Прусским).

В 1876 году, по поручению Антония и по собственному желанию, он присутствовал на замечательной в своём роде, происходившей в доме старообрядца Жарова, беседе отца Павла со Швецовым, кончившейся посрамлением этого последнего, и потом на его же беседе у А.В. Смирнова с Иваном Зыковым, кончившейся также решительным поражением этого безпоповщинского наставника. На Егора Антоновича эти беседы произвели такое сильное впечатление, что вскоре же он явился к отцу Павлу в Никольский монастырь и, побеседовав с ним, остался здесь навсегда. Пред обращением к Церкви, вернее, пред возвращением своим в православную Церковь, в которой был крещен, написал он, по совету отца Павла, и подал Антонию свои известные, сильно смутившие старообрядцев, вопросы о Церкви и иерархии, неоднократно потом изданные братством св. Петра Митрополита.

Для братства покойный был неутомимейшим и полезным слугой, сначала в должности продавца при братской книжной лавке, где вел нередко и беседы со старообрядцами, а с не очень давнего времени в должности заведующего Хлудовскою библиотекой, книжным братским складом и рассылкой братских изданий. Многие и из ученых, посещавшие Хлудовскую библиотеку для занятий, без сомнения, хранят о нём добрую память за его приветливость, внимательность и готовность, с какими он исполнял их требования.

Всё время, остававшееся от этих трудных по братству занятий, посвящал покойный сочинениям против раскола, которые, можно сказать, и составляют главный подвиг его жизни, которыми и воздвиг он себе достойный памятник.

Видя склонность и способность Егора Антоновича к литературным занятиям, приснопамятный отец архимандрит Павел старался поощрять его к этим занятиям, помогая своими советами и указаниями, особенно поручал рассмотрение новейших раскольнических сочинений, которых в последнее время стало являться очень много. Им действительно разобраны и весьма основательно опровергнуты сочинения самых видных нынешних раскольнических писателей – Швецова, Перетрухина, Леханикова и др. Наиболее ценным из этих трудов его были ответы на 105 вопросов, поданных раскольниками австрийского согласия на беседах, происходивших в доме Шумова.

К составлению этих ответов покойный приступил по поручению отца Павла, который находил, что вопросы нельзя отставить без ответа. Ответы Егора Антоновича вызвали весьма обширное раскольническое сочинение, изданное под заглавием: Разбор ответов на сто пять вопросов, над составлением которого трудились все наилучшие раскольнические писатели (с помощью и нераскольнических), и в котором излита вся злоба раскола на Православие.

В последнее время Егор Антонович был занят рассмотрением этого Разбора, и одна часть этого труда его, первоначально напечатанная в Братском Слове, была издана год тому назад, а вторая, печатавшаяся в Душеполезном Чтении, только что явилась в прошлом месяце. Все его сочинения составляют ценный вклад в противораскольническую литературу и служат весьма полезным пособием для противораскольнических миссионеров.

Братство св. Петра Митрополита и вообще миссионерство против раскола понесло в его лице тяжелую потерю. Все противораскольнические деятели, без сомнения, со скорбью прочтут известие о неожиданной кончине этого горячо преданного Церкви ратоборца против враждующего на Церковь раскола и помолятся об упокоении его кроткой и смиренной души.

В одном из последних нумеров названной газеты помещена статья, проникнутая искренним восхищением светлою личностью русского пастыря. Автора этой статьи поражает удивительно простой и скромный наружный вид человека, которого глубоко чтят многие миллионы. «Отец Иоанн, – говорит он. – который выслушал покаяние миллионов людей, находился у кровати тысяч болящих и умирающих, видел, выслушал и успокоил многие множества труждающихся и обремененных, который одинаково чувствует себя как во дворце, так и в грязнейшей хижине последнего бедняка; который для всех всё, – он везде не только утешитель, но и действительный помощник. Не пересчитать тех денег, которые проходят через его руки на различные добрые дела. Многочисленные полезные учреждения, больницы, приюты, благотворительные общества, церкви и т. п. содержатся или поддерживаются помощью кронштадтского пастыря. А там, где не нужны деньги, является на помощь превосходная душевная диагностика отца Иоанна, который никогда не откажет в добром совете, в утешении, благословении, совместной молитве – сегодня в Кронштадте, завтра в Петербурге, а через два, три дня после того, быть может, уже за тысячи верст оттуда. Приходится положительно удивляться, – замечает автор статьи, – откуда у семидесятипятилетнего старца берется сила, чтобы выдержать этот постоянный сверхчеловеческий труд». В заключение своей характеристики кронштадтского пастыря автор статьи, перечислив разнообразные труды его, говорит: «Всё это происходит благодаря его бодрости духа, которую русский человек повсюду ищет, и которую он обрел в отце Иоанне царящей над его немощною плотью».

В «С.-Петербургских Ведомостях», в №№ 182 и 189 помещены два письма за подписью гг. Костюкова и Ожигова, по поводу напечатания редакцией «Миссионер. Обозрения» объявления в № 9023 «Нового Времени».

Суть упомянутых писем вкратце такова:

Усмотрев в означенном нашем объявлении «усиленную», почему-то «странную» рекламу июньской книжки нашего журнала, за счет будто бы помещенного в этом выпуске «Ответа» гр. Л.Н. Толстого Св. Синоду, авторы объявили «Миссионер. Обозрение» органом официальной Церкви, наделенным поэтому «свободой обсуждения чего угодно и как угодно» и владеющим всеми способами к распространению критических статей против «великого писателя» (до даровой раздачи их в храмах включительно). При этом в письмах выражены не то упрек, не то недоумение по поводу понижения нами цены июльскому выпуску и по поводу того, почему де журнал наш не прибегает «к такой же широкой огласке» своих статей, обличающих учения других врагов Церкви.

Соль же этих писем заключена в последних строках первого письма: «какие странные сплетения преследуют порой русского писателя: темные русские люди, в лице портных и лавочников, подвергают его остракизму, а противники его лжи, рукоположенные носители догматов Церкви, торгуют его именем».

Отнюдь не имея в виду входить в полемику с авторами изложенных писем, а лишь по долгу пред правдой мы, к сведению редакции «С.-Петербургских Ведомостей» и других (немногих впрочем) газет, перепечатавших эти письма, считаем нужным разъяснить следующее:

1) «Миссионерское Обозрение» никогда не имело и не имеет приписываемого ему г. Костюковым значения и назначения – официального органа Церкви. Наш журнал – частное, подцензурное издание, 6 лет назад нами основанное и лично руководимое. Отсюда само собой, полагаем, ясно, насколько справедливы рассуждения г. Костюкова «о рукоположенных носителях», о «свободе, способах» проч…

2) Объявление наше было обычным, ничего общего с «торговлей именем великого писателя» не имеющим, редакционным оповещением о продолжении издания нашего журнала в наступавшем новом полугодии, а не об июньской только книжке с «Ответом» гр. Толстого. На статью «Новая Исповедь», а не на «Ответ» указано в объявлении, как на выдающуюся и ярко характеризующую направление и живое содержание «Миссионер. Обозрения».

3) Понижая обычную при розничной продаже книжек журнала цену июньского выпуска, мы этим преследовали уж, конечно, не коммерческие цели, а миссионерские, имея в виду облегчить возможность интересующимся познакомиться во всех подробностях с делом отпадения от Церкви гр. Толстого и с обличением его лжеучения (а не с «Ответом», который давно известен всем интересующимся помимо «Миссион. Обозр.»), тем более, что эти подробности не сделались достоянием общей печати.

4) «Широкую огласку» полемических и апологетических статей журнала, обличающих лжеучения «других» врагов Церкви, каковы раскольники и сектанты, редакция, по мере возможности, производит, но не через газеты, конечно, так как последних отщепенцы из народа не читают, а путем издания и распространения копеечных выпусков «Народно-Миссионерской библиотечки».

В заключение два слова по поводу упрека второго письма, почему-де мы не заявили в объявлении, что «Ответ», гр. Толстого сокращен у нас на сто строк. Но ведь мы и не объявляли, что «ответ» напечатан полностью? Да по существу он и не сокращен, а лишь в конце ругательно-отрицательной части нецензурные, оскорбительные для всякого христианина фразы и выражения изложены в примечании in extenso. Но в том-то и дело, что не в «Ответе» главный интерес и цель нашего объявления.

Р. S. Надеемся, что почтенные редакции, познакомившие своих читателей с письмами гг. Костюкова и Ожигова, не откажут в интересах беспристрастия, перепечатать и наше настоящее объяснение.

Редактор-издатель В. Скворцов

Опечатка. В июньской книжке на стр. 869 в 10 строке вместо невозможное следует читать новозаветное.

Прискорбная, но неоспоримая правда, что ныне чрезвычайно трудно даже в больших городах приобрести чистое оливковое деревянное масло для возжигания лампад в храмах Божиих и в домах набожных христиан и в св. обителях, для снабжения освященным маслом благочестивых паломников.

Лампадное масло для России покупается за границей (в Италии) несколькими оптовыми торговцами-спекулянтами, которые перепродают его менее крупными количествами мелким перекупщикам, от последних уже масло идет в продажу по мелочным лавкам. Переходя из рук в руки, переливаясь из посудины в посудину, лампадное масло подвергается таким превращениям (фальсификации), от которых становится неузнаваемым, хотя тщательно украшается этикетками Галлипольского, т. е. самого лучшего.

Несмотря на то, что покупаемое для церквей оливковое лампадное масло проходит чрез руки целого ряда спекулянтов-торговцев, торговля каждому из них оставляет известную долю пользы и все-таки торговля в раздробь, ведется не только не дороже, но иногда и дешевле, чем покупается масло оптовыми торговцами от заграничных фирм. Это обстоятельство наглядно указывает существование примесей (фальсификацию) в продаваемом церквам масле дешевых негодных веществ. Такие подмеси сообщают маслу дурные свойства, каковы: образование значительных осадков при отстое, нагар на фитиле, треск при горении, зловоние и копоть. От последней чернеют и портятся живопись икон и позолота в украшениях храмов, не говоря о заражении в них воздуха. Образование же осадков, негодных для питания пламени лампад, дает ощутительный убыток, доходящий до 10 процентов.

Но кроме приведенных недостатков фальсифицированного масла, оно прямо невыгодно, так как оно сгорает быстрее чистого масла, благодаря примеси веществ, содержащих легко воспламеняемые тела; а потому в одинаковый срок горения такого масла требуется значительно более, чем масла чистого, а при одинаковой цене обоих продуктов, ясно, что это делает чистое масло более выгодным. При этом следует отметить, что чистое масло горит более ярким и ровным пламенем.

Такое положение дела с фальсификацией продукта, имеющего столь важное, святое назначение создало давно назревшую потребность, чтобы православное духовенство взяло в свои руки приобретение лампадного масла из первых и надежных рук и обставило сбыт по церквам епархии такими условиями, которые бы служили ручательством за доброкачественность продукта, оставляя в пользу потребителей, т. е. православных церквей и монастырей те выгоды, которые ныне совершенно напрасно остаются в руках бесчисленных перекупщиков-спекулянтов.

В нескольких епархиях местные епархиальные братства и свечные заводы сделали почин, взяв уже в свои руки это доброе и многополезное дело. Приобретая из первых рук, у оптовых торговцев, деревянное масло, они и снабжают им церкви епархии теми же путями и способами, которыми храмы снабжаются и церковными свечами.

Известный не только в Европе, но и Америке своим производством деревянного оливкового масла и хлебною торговлею наш Торговый Дом Иосиф Пиньоне и сыновья в Генуе, имеющий свои фабрики в Генуе и в Самньердарене (близ Генуи) для производства и очистки деревянного масла, – с прошлого года решил пойти навстречу благим начинаниям православного духовенства в деле борьбы с вредною эксплуатацией в торговле фальсифицированным лампадным маслом.

Наш Торговый Дом уполномочил своего товарища А.Ф. Ботту (бывшего русского вице-консула) войти в непосредственное сношение с духовенством по снабжению православных Церквей чистым лампадным маслом прямо с нашей фабрики и складов, минуя всякие посредства спекулянтов-перекупщиков, что даст возможность в интересах церквей удешевить продажу. Гарантируя чистоту и доброкачественность нашего масла, мы предоставляем покупателям возвращать за наш счет любой бочонок, если бы масло оказалось не соответственным образцу (марке), по которому затребован продукт. Относительно сроков уплаты денег, доставки, возмещения возможной утечки масла в пути и проч. делается всё возможное во благо потребителей, т. е. православных церквей. Образцы масла по первому же требованию высылаются бесплатно. Приобретать масло можно бочонками разного веса.

Первые же опыты снабжения церквей и монастырей, начатые нами только в этом году, доставили полное одобрение маслу нашей фабрики, как прекрасному, и вполне исправной доставке на место.⁴⁸

С требованиями обращаться по адресу: г. Ростов на Дону, А.Ф. Ботта.