Рассказ редактора православного журнала
Валентин Владимирович Лебедев

Валентин Владимирович, Вы относитесь к такому поколению, которое свое становление имело еще в советские времена – в те времена, когда было господство атеистической идеологии, и вера, особенно вера среди молодежи, совсем не приветствовалась. Не могли бы рассказать, с чего начался Ваш путь к Богу, и в те времена как Вы себя с самого начала осознавали: верующим человеком или неверующим? Как все произошло у Вас вот на этом пути?

– Да, вопрос понятен. Вы знаете, есть такая формула «верующим был всегда, церковным стал позже». Вот я и с детских лет, ну не совсем с детского сада, я жил в семье московской и светской, вполне интеллигентной, но всегда, с каких-то школьных времен, испытывал симпатию ко всему церковному. Меня тянуло прямо в Церковь: вот вижу храм – хочется зайти; увидел икону у коллекционера – тогда, в 60‑е годы, такая форма на самом деле, как скажет потом один ученый человек, такая форма богоборчества как бы коллекционирование, но она была и сыграла тоже свою роль. В 60‑е годы люди иконы собирали, конечно, вели себя не обязательно должным образом эти коллекционеры. Когда в первый раз увидел такую икону, я просто как бы заболел этим делом. Я стал ходить в эти музеи, в музей Андрея Рублева, в Третьяковскую галерею, в разные другие места – тогда небольшие были, сейчас уже больше гораздо. Чего стóит только в храме Христа Спасителя Патриарший музей – не все видели, там просто иконы XVI-го века. И я ходил и смотрел на иконы. Когда я стоял рядом, мне было, как мы теперь бы сказали, благодатно, а тогда – приятно. Вот в каком-то месте человеку приятно, а в каком-то ему плохо. Мы не знаем, как это происходит с нами и почему (это такая преамбула), потому что я осмыслял и думал, как это происходит с людьми. Вот что я хочу сказать. Что одни родственники у меня такие московские, интеллигентные были, а другие достаточно простые – ну, условно простые, жили в Полтаве. Но бабушка полтавская была дочерью священника, и она пронесла свою веру через всю жизнь, не стеснялась ее, несмотря на то, что дедушка занимал какие-то посты, и она была членом (раньше это называлось «двадцаткой») церковного совета. И вот она меня маленького взяла в церковный оборот – я ходил с ней в церковь. Я не могу сказать, не буду врать, что меня это очень радовало, там, стояние среди взрослых людей, и конечно же, в чуть ли не в первую неделю, когда я прибыл к ней на житие на год – ну, почти на год, – она меня крестила. Вот этот первый фактор. Там в роду есть еще и дьякон по другой линии, тоже такой же степени, моего дедушки отец, тоже по матери. И, наверное, жизнь этих людей сыграла свою роль. Вот почему я, стоя около иконы, или проходя мимо храма, испытывал вот такое чувство какое-то радостное, хотелось прийти и зайти.

Я помню, получил билет уже позже, когда вырос, на службу Пасхальную в Новодевичьем монастыре. Попасть туда, как и в Елоховский собор, который тогда вместо храма Христа Спасителя был кафедральным (это я сейчас говорю о 70‑х годах) нельзя было просто так, но достался мне билет. Я пришел и думал об одном: не о том, как там хороша или плоха служба (плохой она для меня не казалась уже по отношению, но было очень много народу – сдавленно, жарко), а о том, какие счастливые люди служат. Думаю, как они, особенно молодые люди – это были иподьяконы владыки, –  как они оказались, почему они вот здесь, а я здесь стою, как сделать так, чтобы попасть туда? Я думал это безотчетно еще. Я хочу сказать, что молитвы бабушки, жизнь этих священнослужителей, и вовремя совершенное (и что и должно всем нам) таинство сыграло определенную решающую роль.

– Конечно, оно заложило такое русло, что ли, для того чтобы Вы двигались в этом направлении. Но, наверное, был какой-то момент, когда Вы и сознательно решили, что, допустим: вот я верующий человек и я православный христианин. C чем это было связано?

– А вот он не был таким, что что-то стукнуло. Был еще наставник – очень важны наставники, кстати сказать. Все работали на нескольких должностях после школы, в театре у нас был человек такой, покойный ныне Николай Семенович, который нас, молодых ребят (он был верующим человеком) водил по разным местам. Как-то раз под его руководством вдвоем с приятелем мы просто перебрались через забор, преодолели проходную завода в Симонове, где сейчас храм, давно уже работающий, где мощи Пересвета и Осляби, а тогда они находились под каким-то прессом заводским при советской власти. Вот он нам все это рассказывал. Это тоже сыграло свою роль, и это так накапливалась. Беседа с кем-то, какие-то (тогда я у Ельчанинова сначала отрицал этот тезис, что только случаи, а не молитвы и таинства), но и случаи, конечно, какие-то. А потом произошел какой-то переход этого количества в качество, в конце 70‑х годов, когда попалась одна-другая книга. Попалась, потому что, как, наверное, представляют наши телезрители, при советской власти никаких церковных книг вообще не издавалось, даже некоторые из них запрещались, некоторые издания приравнивались к антисоветской агитации и пропаганде (например, Иоанна Кронштадтского). И мне стали попадаться некоторые такие книги. Бог послал таких знакомых, их становилось все больше и больше, некоторые уже были воцерковлёнными.

Но тут вот интересно, привел к этим людям тот самый случай, промысл, его можно отвергнуть. Вот встречаешь человека по имени Иван (я образно говорю). Можно подружиться с ним, получить книгу, пойти вместе в церковь, а можно не проявить интерес. За одной книгой следуют другие – это книги, скажем, отца Димитрия Дудко, ныне покойного, и им подобные. Некоторые из-за рубежа, конечно, доставлялись. Естественно, некоторые перепечатывались на ксероксе – раньше к нему доступа ни у кого не было, сама по себе эта работа была такой, полуподпольной. Часто, смешно слышать, конечно, но дореволюционные книги или послереволюционные, перепечатывали. Я познакомился с людьми, которые распространяли их и, таким образом (это уже конец 70‑х годов), собственно, проповедовали.

И тогда встал вопрос о том: ну, что ж, я читаю, набираюсь каких-то знаний, дружу, собственно, уже занят распространением основ веры – собственно, воцерковляюсь. И, таким образом, уже смотрения на храмы, на иконы, привели к тому, что я, наконец, переступил порог храма уже не просто как созерцатель, которому там хорошо, но как человек, который подошел к священнику и спросил его: «Как мне, батюшка, жить церковной жизнью?» Ну, конечно, привели, конечно, познакомили, там не все было так просто и тогда. Например, крестить ребенка, начиная с1961 года, при вот этой, так называемой, «оттепели», потому что церковь-то была отделена собственно от церкви, это такое было положение, всем управляли старосты, да и священник был как бы наемным по уставу, который заставлял оформлять его таким служащим. Приходил, ему староста выдавал священнические одежды: вот вам утварь, служите. В общем, как бы даже церковь и ваша. Конечно, так это не воспринималось со стороны прихожанами, но так было по существу. Креститься – пожалуйста, но, если комсомолец, сообщай в комсомольскую организацию; если ты член партии ребенка своего крестил или сам, не дай Бог, – ну делай выводы, ты же ведь в комсомол записался, вроде, по своей воле. Но все были комсомольцами, потому что нельзя было не быть комсомольцем – значит, в институт не поступишь. А ежели ты крестил всего ребенка и сообщил, то, значит, тебя исключают из комсомола, мягко и хорошо, без всяких репрессий, на север никто не угоняет, значит, из института. Вот тебе и вся карьера.

– И как в этой атмосфере Вы себя переосмысляли, что помогло Вам преодолеть вот эти страхи и опасения, которые довлели?

– Страхи были, потому что сначала я работал вообще-то на телевидении, в Гостелерадио, в 80‑е годы. Но уже вот книжки печатали, я уже воцерковился, уже входил в церковь, немножко входил в это общество, причащался, вел церковную жизнь, постился. Дальше – больше. Пошел работать сторожем в церковь. Тогда это было достаточно почетно среди людей, которые находились в такой духовной и культурной оппозиции к советской власти, и даже устроиться нельзя было, по многим причинам. Во-первых, потому что оформиться было страшно, ведь перейти на церковную работу было очень сложно, даже на такую маленькую. Это было часто очень планкой и началом пути вообще в церковь. Сначала люди уходили – многие известные ныне священники, протоиереи, которых знают – но все, даже не очень церковные люди, начинали свой путь как раз с того, что работали, скажем, сторожем в церкви. А я параллельно работал и боялся, что могут сообщить как-то, а могли. Потому что все это вообще сообщалось, на самом деле: крестил – не крестил, ходишь – не ходишь. То есть так можно было, но, если ты был связан, скажем, с какой-то работой, с каким-то образом жизни, при котором что-то можно было потерять – это вполне могли устроить, и никто бы особенно не заметил. Приходилось терпеть, побаивался, наверное, какую-то тут книжку напечатаешь, сторожем станешь. Но потом я побаивался, побаивался и понял, что тут уже надо не бояться, наверное, а решаться на какой-то шаг. Я пошел работать в Московскую Патриархию. Просто писал сначала статьи в журнал Московской патриархии, но уже товарищи церковные и священники, которые были связаны с церковными учреждениями, конечно, привели меня туда. Но по поводу «бояться – не бояться» меня вдохновил пример еще одного наставника, но уже духовного.

Я рассказывал про покойного Николая Семеновича, так звали того человека, который нас водил по разным местам, то мы через забор перелезали; но потом еще меня привезли к человеку в 80‑е годы те же православные люди (некоторые из них сейчас священники известные) к одному старцу, к отцу Иосифу. Он жил в Псковской области, но в таком глухом месте, что туда мог проехать только трактор с большими колесами, никакое другое транспортное средство, никакой там «скорой помощи», машин милиции – ну, глухомань страшная, ветер дует с озера, на котором, кстати, стоял монастырь, в 1937‑м году закрытый большевиками. Там в деревни он и служил. Он служил и для себя, собственно, и для двух монахинь. Ему было тогда очень много лет, под 90. Он отсидел четыре раза в тюрьмах советских за то, что был священником – только за это, 27 лет. Он был на Соловках, на Беломорканале, и два раза уже в предхрущевских и послехрущевских тюрьмах. Еще раз арестовали его в 1977 году – всем смешно стало – за то, что он готовил вооруженный переворот в этой деревне, но он даже не стал вообще разговаривать с 20-летним чекистом, который к нему приехал. Его отвезли в Ленинград, он посидел там несколько месяцев. «Мы, батюшка, сейчас про вас по «Голосу Америки» объявим». Я только потом понял, что он уже не мог разговаривать на эту тему с этими людьми, тем более что всех быстро вообще-то по поводу перестройки и отпустили, он был прав духовно, он как бы это знал, что связываться по мелочи ему было невозможно с таким житейским священническим и страдальческим опытом. Он, например, лично видел и поминал на проскомидии вот тех новомучеников, которых вот сейчас прославляют и прославили. А это были люди, которых он (он был тогда молодым человеком достаточно, они тоже были не старые) просто знал и видел – вот такой человек. Он был сыном старосты храма царского в Зимнем дворце. Староста был у царя-батюшки у нашего не вельможа, а курский крестьянин зажиточный, церковный, он приезжал из Курска, в общем, там был, и он возил отца Иосифа с собой, а по дороге оставлял в Истринском Воскресенском монастыре. Я говорю: «Как Вы вообще, отец, к вере-то пришли?» Он говорит: «Так сначала как-то и никак, поначалу монахи конфетами угощали», – как он говорил тогда, он говорил не часто. – «Вот ветер дует, тут избы, покинутая деревня, неперспективная, как тогда писали, народу никого, ветер дует… Поначалу монахи конфетками угощали, но потом и остался, а потом в школу пошел при монастыре, ну а потом и подстригся, когда вырос, а тут и революция». Много было промыслительных и просто чудесных случаев в его жизни, и он дожил (простите за тавтологию) до начала воскресения Воскресенского монастыря. Его туда привезли, он обнял стены, прошло еще, там, года два-три, и вот, в этом селе Внуто он скончался. И вот этот человек оказал тоже большое влияние, я бы сказал.

– Если перейти к более ранним годам Вашей жизни, Вы упоминали, что Ваши родители, непосредственно, были людьми светскими. Когда они увидели, что, может быть, поначалу это казалось и не очень опасным, и не видным, просто первое увлечение иконами; далее, когда это все начинает уже складывается в такую какую-то церковную жизнь – не было с их стороны каких-то опасений на счет этого?

– Нет, не было. У нас все были расположены к церкви. Если бабушка, о которой я уже говорил, прямо была церковным человеком и не стеснялась этого, и, кстати, ничего не никто с ней не делал. Ну, может, она просто женщина была, конечно, она не работала, опасений никаких ни у кого не было, и потом, все-таки мне уже было 27 лет, это уже взрослый возраст, я сам по себе действовал уже, никто меня не останавливал и как-то этим уже не занимался, не все уже были живы. Я уже сам жил по себе. А когда переходил уже на работу из светских учреждений, из Гостелерадио на работу в издательский отдел Московского Патриархата, но тут уже вообще на меня уже никто не влиял, я принял решение сам. Ну, а тут-то, как говорят, и повезло, потому что случилась перестройка, рухнула советская власть на Преображение 1991 года, и дальше открылся путь уже для следующего и основного этапа, для теперешней деятельности, то есть для издания журнала «Православная беседа», которой сейчас 25 лет, четверть века. Этому предшествовал «Церковный вестник», в котором тоже Бог судил быть ответственным редактором. И вот с тех пор уже я и мои сотоварищи трудимся на ниве такой профессиональной церковной издательской деятельности, а теперь она уже и последние 15 лет и электронная, сайты всякие теперь, и телевизионные, и радиостанции существуют, появились. Конечно, ситуация, в этом смысле, изменилась.

– Хорошо будет для современного поколения немножко пояснить то, что Вы упомянули, что Вы в еще советское время распространяли какие-то материалы. Во-первых, понятное дело, что и интернета не было, такой реальности просто не было, только те книги, которые ты можешь пойти и найти и в книжном магазине, или в библиотеки кто ходил.

– Книги, которые сейчас стоят в каждой церковной лавке, которые стоят и не в церковной лавке, а в книжных магазинах, в библиотеках никому не давали читать, только в спецхране. Не все молодые люди, этим молодым людям уже под сорок, некоторые из них уже министры между прочим, вот такие талантливые, есть и заведующие кафедрами, им надо знать, что только в спецхране (был такой в библиотеках), можно было получить, туда нужен допуск от работы, специальное письмо – это целая система. Как и философские некоторые книги, не марксистско-ленинской, а другой философии, которые сейчас просто никто не читает, не потому, что они плохие или хорошие, они в магазинах стоят, а тогда это было невозможно.

– Хотелось бы поговорить как раз о том, что Вы в условиях вот этого голода информационного (а в начале 90‑х он был огромный), – как Вы начали издание вашего журнала «Православная беседа»?

– Мы начали с создания газеты «Церковный вестник», она была еще в рамках, внутри, она сейчас «Московский церковный вестник» – по-разному называлась одна и та же газета, он был то «Московский», то «церковным» вестником стал, это зависело от регистрации, это не имеет отношения к читателям, к издателям. Наступило новое время, на дворе 1989 год, высокая перестройка, вроде бы свобода, надо что-то делать. Бурлили сотрудники издательского отдела и решили обратиться к владыке, а владыка – в Совет по делам религий, разрешение получить. 1989 год на дворе, вот эти выяснения, можно или нельзя Церкви газету издавать, был журнал «Московской Патриархии», он был с 1943 года и есть сейчас, и больше ничего не разрешалось. А в этом журнале нельзя было печатать фотографии молодых людей, были разные ограничения, также, как в светских каких-то журналах нельзя было крест. На телевидении был браком крест, когда снимали какие-то новости и рядом была церковь – но они же были в Москве, на них были кресты, все-таки пусть они не действовали или действовали – тем более, тот крест нельзя было изображать, об этом неспециалисты не знают, но это были строгие инструкции, те, кто сидел на цензуре, все это знали. И вот, газета – целое событие. Действительно, Бог дал возможность, время, издали «Церковный вестник». И вот, здесь такое началось, столько людей пришло со светской работы, столько просилось на работу из «Литературной газеты», «Советской культуры» – это большие тогда были газеты такие, работающие там были профессионалами высшей категории, другие писатели, которые хотели участвовать в работе, не говоря уже про тех, кто что-то распространял и работал на ниве церковного просвещения, такой благодатной, самодеятельной. Это было, конечно, она стала отчасти и организатором тоже, может быть, даже какой-то церковной жизни. И вот в 1990 году, когда оживление все нарастало, то мои сотрудники подумали в части инициативы частной, что ли, общественной, не обязательно учрежденческой в нашей стране вообще разрешили регистрировать газеты и журналы, «Церковный вестник» все-таки Церковью был зарегистрирован, как и журнал Московской Патриархии. И уже от имени каких-то общественных лиц, от части сотрудников «Церковного вестника», Александр Николаевич Макаров, сейчас он протоиерей Александр Макаров уже, мы подумали: а не создать ли нам, ну коль есть церковная «Правда», то не сделать ли нам «Огонек» или «Работницу», говоря языком светским – ну, конечно, просветительскую. Я помню, с дрожью мы пришли в Комитет по печати, потому что думали: ну, это невозможно, чтобы нам взяли и разрешили издать церковный журнал. Мы думали, сейчас препоны будут ставить, скажут, сейчас нельзя, а Вы кто такие, а почему Вы без рясы… Ничего, зарегистрировали, и мы, Бог дал, с вот с 1991 года, сейчас уже собственно, как 25 лет, издали стотысячным тиражом тогда журнал «Православная беседа». Тогда, кстати сказать, были такие тиражи, первый массовый при той же советской власти был тридцать тысяч.

– Валентин Владимирович, если посмотреть за эти 25 лет, что удалось – даже не только не про Вас, конечно, Вы возглавляли эту работу, а вот именно благодаря присутствию, существованию такого издания – что удалось сделать, на что удалось повлиять?

– Издание послужило примером для издания других, а дальше друг от друга вот это дерево стало разрастаться. И вот, так когда-то личное, как у каждого, обращение, с Божьей помощью превратилось уже в профессиональную, пусть это сухо звучит, работу на ниве просвещения. И журнал послужил, еще раз повторю, примером для других, для тех, кто хочет заниматься миссионерством, просветительской деятельностью в различных формах, уже не просто лично от человека к человеку, но и гласно, с помощью тех или иных средств печати, или теперь уже новых, они с каждым днем появляются, растут, и уже теперь нет им числа. Я даже про средства массовой информации не говорил, скоро будут такие дела – до голографии дойдет вот-вот уже, ну, наверно, они тоже будут называться СМИ. В чем мне кажется главная функция первого массового духовно-просветительского издания, журнала «Православные беседы», так что я, конечно, только Богу могу благодарить, что так, несмотря на мои различные недостоинства в жизни, получилось.

– Спасибо большое Вам за Ваше свидетельство и за Ваши труды, я и сам тоже как читатель, могу поблагодарить. Я помню, еще с конца 90‑х годов тоже конечно находил и с интересом встречал новые выпуски «Православной беседы». Помощи Божьей в Ваших трудах хочу вам всем, кто с вами трудиться. Я напоминаю нашим зрителям о том, что Вы можете присылать ваши вопросы, замечания, пожелания на наш электронный адрес. Храни вас Господь.

Ведущий – иерей Георгий Максимов

Гость – Валентин Лебедев, главный редактор журнала «Православная беседа»

Видео-источник: Телеканал СПАС