Рассказы - Брат Билла Макги

Уильям Сароян

(3 голоса: 5.0 из 5)

Брат Билла Макги

Мальчик чувствовал себя ужасно одиноким, так как он только что затеял очередную драку и потерпел поражение. На этот раз его побила девчонка. Он и злился сейчас — как буйный огонь, и застыл — как лед у Северного полюса. И больно ему было, и был он похож на милого зверька, угодившего в капкан, раненого и испуганного.

Он походил еще и на многое другое, но прежде всего он был самим собой, мальчиком, тихо сидящим на стуле в гостиной. Милый зверек в хитрой ловушке, тигренок с прекрасными и удивленными глазами.

Его побила девочка с лицом сплошь в веснушках и с яблоком в немытой руке.

Но он не плакал, как не плачет мальчонка-носильщик, которому приходится тащить целую кучу чемоданов: ноша не по силам ему, и он слабеет от каждого шага, спотыкается и чуть не падает, и ручки чемоданов то и дело выскальзывают у него из пальцев, но он все-таки справляется кое-как и не плачет. Мальчик сам однажды видел такое: негритенок нес кожаные чемоданы его отца, а его отец даже и не замечал носильщика, даже и не пытался хоть чуточку ему помочь.

Он сидел одинокий, пристыженный и сердитый, и все-таки не плакал, хотя под правым глазом у него был синяк, а верхняя губа была разбита и вспухла.

— Я еще доберусь до этой девчонки, — сказал он сам себе. — Как бы там ее ни звали, я доберусь до нее.

А случилось все это вот как. Он стоял возле дома Билла Макги, разглядывал ступеньки лестницы, думал о том, что не мешало бы их подправить, и думал еще о чем-то своем и вдруг услышал, как рядом кто-то громко надкусил яблоко. Он обернулся и увидел перед собой веснушчатую девчонку. Она была большая, лет восьми, а может и девяти, глядела сущей дикаркой и не улыбалась. Он посмотрел на нее, послушал, как шумно вгрызается она в хрусткое яблоко, — но ничего не сказал. Он ничего не сказал, так как очень часто говорил не то, что надо. Он просто опасался затевать разговоры.

— Я знаю, кто ты, — сказала девочка.

Голос у нее был резкий, недружелюбный, и мальчик подумал, что живет она, должно быть, где-нибудь на дереве или же среди скал. Если на дереве, то на очень высоком; если среди скал, то, наверно, прячась в каких-нибудь кустах, так чтобы не приметили ее орлы и совы.

— Да, — сказала она. — Я знаю, кто ты.

— Не знаешь, — сказал он. (Откуда ей было знать?)

— Знаю, — сказала девочка с яблоком. — Ты не такой, как другие мальчики. Ты особенный мальчик.

— Ничего подобного.

— Да, особенный. У тебя даже имя особенное.

— А вот и нет.

— А вот и да. Тебя зовут Пóэт Кобб, а такого имени и нет вовсе.

— Меня зовут Эд.

— Эд? Ну а дальше?

— Эд Макги.

— Эд Макги! — сказала веснушчатая. — У Билла Макги нет братьев.

— Я брат Билла, — сказал мальчик. — Я его брат Эд.

— Никакой ты не Эд, — сказала девочка. — Выдумываешь ты все. Ты Пóэт Кобб. Тебе шесть. Твоя мама актриса, а папа — профессор поэзии в Сити-колледже.

— Возьми свои слова обратно, — сказал он.

— Какие слова?

— Все.

— Все это правда, — сказала девочка.

— Все это неправда. Возьми свои слова обратно.

— Не возьму.

— Раз так, вот тебе, получай!

Сжав кулаки, он кинулся к девочке, замахнулся что было силы, но поскользнулся, потерял равновесие и упал.

Он вскочил не мешкая, чтоб снова ринуться в атаку, и как раз в это время увидел машину скорой помощи, подкатившую к дому миссис Макги. Он сразу позабыл и про гнев свой, и про драку, и мысли его теперь были уже о скорой помощи и о том, что могло ей понадобиться возле дома Билла Макги, как вдруг что-то твердое, как камень, обрушилось на его правый глаз и ослепило его. И он снова самым позорным образом шлепнулся на землю, потом снова вскочил на ноги и заработал обоими кулаками, тщетно стараясь попасть в девочку.

Он только было оправился чуть-чуть и начал видеть, правда, не очень отчетливо, как снова его что-то ударило, на этот раз по губам, и он снова упал.

Когда он поднялся, девочки уже не было рядом, а люди из скорой помощи стояли на крыльце дома миссис Макги.

Он увидел, как девочка удаляется по улице, на ходу догрызая свое яблоко. А у него был подбит правый глаз и из губы текла кровь.

— Меня зовут Эд Макги, — сказал он чуть слышно.

Он сказал это злой девчонке, которая шла себе по улице как ни в чем не бывало. Он сказал это своей матери, своему отцу, миссис Макги, Биллу, и злой девчонке, и самому себе.

Потом он поднялся на крыльцо, к тем двоим из скорой помощи, и спросил:

— Что случилось?

— Несчастье случилось. А что это с тобой?

— Что случилось? Какое несчастье?

— Ты бы лучше шел домой.

— Это и есть мой дом. Какое несчастье?

Дверь отворилась, и он увидел миссис Макги. Он сразу же понял, что случилось что-то ужасное. Миссис Макги вышла, неся на руках Билла. Но странно, это был Билл и в то же время как будто не Билл, а что-то совсем другое.

— Что случилось? — спросил мальчик у миссис Макги.

— Я думаю, он захлебся, — сказала миссис Макги. — Он был один в ванной, купался, — ведь мы с ним собирались сегодня в церковь, к вечерне, — и должно быть, он поскользнулся, ушиб голову и захлебся.

Она протянула одному из санитаров маленькое тело, закутанное в пальто.

— Я укутала его. Так ему будет теплее. Это пальто его отца, — сказала она. — Что, Билл совсем захлебся?

Миссис Макги говорила и двигалась так, словно она ничуть не была взволнована. Она двигалась и говорила печально. Такой же вот печальной кажется корова, когда она смотрит на заходящее солнце. Голос у миссис Макги был мягкий и печальный, и казалось, будто она и не знает даже, о чем и зачем говорить.

Один из санитаров — не тот, что держал на руках Билла, а другой — попробовал расспросить ее кое о чем.

— Что же, каждый раз, как вы собирались в церковь, Билл купался? — спросил он.

— Да, — сказала миссис Макги, — каждый раз.

— А в церковь часто ходили? Раза два в неделю, наверно?

— Нет, — сказала миссис Макги, — мы ходили туда раз в год, в день его рождения. Мы ходили туда и молились друг за друга и за всех, кого только могли вспомнить. На обратном пути мы заглядывали в аптеку купить мороженого и возвращались домой прогуливаясь, потому что день рождения его в августе, когда вечером так приятно пройтись. И вот теперь он поскользнулся и ушиб голову. Что, Билл совсем захлебся?

Все это время мальчик слушал, что говорят миссис Макги и санитары, и то на них смотрел, то на Билла.

Миссис Макги посмотрела на мальчика таким взглядом, будто она одна во всем мире знала ему настоящую цену и уважала как взрослого, и сказала:

— Билл-то захлебся, Пóэт.

— Я Эд, — тихо откликнулся мальчик. — Эд Макги. Брат Билла Макги. — Он сказал это так тихо, что никто не расслышал.

— Потеряли мы Билла, — сказала миссис Макги. — Как же нам быть теперь, а?

— Я Эд, — сказал он снова, — я брат Билла. Билл всегда был мне братом, настоящим братом.

— Мы собирались отпраздновать день его рождения, как в прошлом году, — сказала миссис Макги. Что, Билл совсем… — спросила она одного из санитаров.

— Боюсь, что да, — сказал тот.

И все это время мальчик был там. Он был там и тогда, когда собрались соседи и из всех женщин не плакала только одна — миссис Макги. Он был там, пока не вспомнил про свою мать и своего отца. Он вспомнил про них, и опять ему захотелось, чтобы звали его не Пóэтом и чтобы мать его была не актрисой, а отец не профессором поэзии.

Придя домой, он увидел свою мать и отца. Мать его была очень красивая и молодая, и он никак не мог понять, почему она не такая, как мать Билла. Мать Билла была не молодая и не красивая, и вовсе не умная, и уж, конечно, она не играла в театре; но она была матерью Билла, собственной его матерью, и это было все, чем она хотела быть и была. Отец его был самый красивый мужчина, какого ему приходилось видеть, — молодой, быстрый и легкий, — словом, совсем не такой, каким по рассказам миссис Макги представлялся мальчику отец Билла. Отец Билла работал вагоновожатым, он работал, пока это ему не надоело, и тогда он ушел из дому, уехал в Лондон, а может быть и дальше, в Париж — делать то же самое на новом месте.

Мать мальчика одевалась, когда он вошел в комнату. В комнату, отделанную самим Анджело. У этого Анджело был тонкий, девчоночий голос, и, целуя руку его матери, он обычно восклицал: «Вы очаровательны, вы просто очаровательны!» Матери не понравился вид сына, к тому же она была чем-то взволнована и курила сигарету в блестящем мундштуке, и на кончике сигареты наросло уже много пепла.

— О, Пóэт! — сказала она. — С кем ты опять подрался?

— С девчонкой.

— С девчонкой?

— Да. Она не захотела взять свои слова обратно.

— Что же она такого сказала?

— Она сказала, что я особенный. Я не особенный. Сказала, что мне шесть лет. Мне шесть с половиной. Сказала, что меня зовут Пóэт Кобб. Меня зовут Эд Макги.

— Эд Макги? Кто такой Эд Макги?

— Брат Билла Макги.

— О Господи, что это еще за Билл Макги?

— Сын миссис Макги.

— О, Пóэт! — сказала мать. — Джордж, — позвала она мужа, — будь добр, расстанься на минуту со своим сонетом и прояви хоть чуточку интереса к собственному сыну.

Из кабинета с листом бумаги в руке вышел его отец.

— Энн, — сказал отец, — послушай-ка, что я написал. Тебе посвящается. «О прекраснейшая из прекрасных, не сыскать красоты благороднее, ты воистину…» Он вдруг умолк, потому что увидел лицо своего сына. — Что это с ним, Энн?

— О слепец из слепцов, ты воистину слеп! — сказала мать. — Разве ты не видишь? Он опять подрался. На сей раз с девчонкой.

— Она, должно быть, раздразнила его?

— Ну конечно, — сказала мать. — Она вздумала заявить, что он особенный. Пóэт, ты бы присел, что ли? Сядь, пожалуйста, вот на этот стул.

Мальчик сел на жесткий стул.

— Джордж, — сказала мать, — мне нужно одеться к обеду. Я должна выглядеть сегодня как можно лучше. Мы опаздываем, а от этого может пострадать моя карьера. И потом я бы хотела поговорить с тобой наедине. Так что давай поговорим, пока я буду одеваться. А ты, Поэт, посиди здесь.

— Что, здорово глаз болит? — спросил, подойдя к мальчику, отец.

— Ах, вовсе он у меня не болеет, — сказал мальчик.

— Ах, вовсе он у меня не болит, — поправил его отец. — Что же у тебя болит?

— Мой брат…

— Нет у тебя никакого брата.

— Билл Макги, — сказал мальчик. — Он мой брат. Он захлебся.

— Захлебнулся, — сказал отец. — Если ты намерен стать поэтом, то тебе не мешало бы научиться правильно говорить.

— Не намерен я стать поэтом. Я стану вагоновожатым.

— В таком случае, — сказал отец, — ты можешь говорить «захлебся» вместо «захлебнулся», «болеет» вместо «болит» и так далее и тому подобное. Если глаз у тебя не болит, то что же болит?

— Джордж, — позвала мужа Энн, — я не хочу опаздывать на этот обед, и мне нужно поговорить с тобой наедине. Не будешь ли ты добр оставить на минуту Поэта и последовать за мной?

— Изволь, моя красавица из красавиц! — сказал Джордж.

— Ах, заткнись, пожалуйста, — попросила его жена.

— Самая удивительная как в красе, так и в правоте своей, — сказал муж. — Самая прелестная, самая рыжая.

Отец ушел в другую комнату, и мальчик остался один. «Самая прелестная, самая рыжая». Это вот они и называют поэзией. А глаз у него все-таки побаливает. Но ничего, он еще доберется до этой девчонки. Он еще проучит ее и за синяк под глазом, и за то, что она обозвала его особенным мальчиком. И пусть только она еще раз посмеет сказать, что он не брат Билла Макги.

Мальчик довольно долго просидел на стуле, как ему и было велено. Он слышал, как его мать и отец разговаривали о нем и о себе самих, и еще о каком-то Флойде, который якобы должен был знать, что творится с их мальчиком и почему он хочет быть Эдом Макги, а не Поэтом Коббом. Ему до тошноты надоел этот Флойд. Он просто возненавидел этого Флойда.

— Кто такой Флойд? — сказал он.

— Что? — сказал отец.

— Кто такой Флойд?

— Зигмунд Флойд, — сказал отец. — Друг семейства.

— Зигмунд Флойд! — сказала мать. — Ну и шутник же ты, Джордж! Поэт, — сказала она, — твои родители хотят поговорить минутку.

— И долго я должен сидеть здесь?

— Пока я не скажу, что ты можешь перестать.

— Что перестать?

— Перестать сидеть.

— Как это можно перестать сидеть?

— Перестань задавать вопросы, — сказала его мать.

— Почему мы никогда не ходим в церковь? Они бывали там каждый год. Почему бы и нам не пойти туда, ну хоть раз?

Ни мать, ни отец не удостоили его ответом. Он слышал, как они разговаривали. Они не были ни одинокими, ни печальными, ни обиженными. Они были просто-напросто «прекраснейшие из прекрасных», он — красавец, она — красавица, самая прелестная, самая рыжая.

— Почему вы сделали своим сыном меня, а не кого-нибудь другого? Кого-нибудь, кого вы любили бы и брали бы в церковь хоть раз в год.

Мать и отец не отозвались и на это. Они все еще продолжали свой разговор.

— Я люблю вас, — сказал он. — Почему вы меня не любите?

Он любил их, и даже очень. Он любил их так сильно, что они и представить себе не могли, до чего он их любит. Он любил их так, как миссис Макги любила своего Билла, но они не любили его так же, как он их.

— Раз вы не любите меня так, как я вас люблю, — сказал он, — то я не хочу больше жить с вами. Я уйду к миссис Макги.

— Ах, перестань, пожалуйста, — сказала его мать.

— Не перестану, — сказал он. — Я уйду к миссис Макги, — сказал он. — Не хочу я быть поэтом. И не хочу, чтоб меня звали Поэт Кобб. Такого имени и нет вовсе, — сказал он. — У других людей имя как имя, — сказал он. — У других людей отец как отец и мать как мать, а не поэт и актриса. Не мужчина и женщина, которые вечно говорят про какого-то Флойда. И почему бы вам не завести себе кого-нибудь вроде вас самих вместо такого, как я? — сказал он. — Разве вам не лучше будет?

Когда его отец и мать наконец вышли, оба они были элегантно одеты, и оба были очень красивые, очень обаятельные, и мальчик любил их в эту минуту так сильно, что они и представить себе не могли, до чего он их любит.

— Мы приглашены, Поэт, и должны идти, — сказала его мать. — Но прежде чем уйти, мы хотели бы сказать тебе что-то очень важное. Нам кажется, тебе следует знать это. Мы любим тебя. Твой папа любит тебя, и твоя мама тоже любит тебя. Мы любим друг друга. Мы любим искусство и красоту и все другое, ради чего стоит жить на свете.

— Я ненавижу и искусство, и красоту, — сказал он.

— Ну нет, не может быть, — сказала его мать.

— Я все ненавижу.

— Ладно, Поэт, — сказала его мать. — С тобой остается мисс Гарден. Она поможет тебе принять ванну, накормит и уложит спать.

Она обернулась к мисс и сказала:

— Мисс Гарден, Поэт опять подрался. Прошу вас, присмотрите за ним.

— Хорошо, миссис Кобб.

Мать и отец Поэта поговорили о чем-то с мисс Гарден, потом они обняли на прощание мальчика, расцеловали его, и мать шепнула ему на ухо:

— Я так люблю тебя, мой мальчик, мой бесценный малыш.

И отец сказал ему очень тихо:

— Спокойной ночи, Эд. Спокойной ночи, Эд Макги.

Радость захлестнула его. В первый раз отец и мать были так нежны с ним, и теперь он любил их больше, чем когда-либо.

После ухода отца и матери мальчик подождал, пока мисс Гарден пойдет приготовлять ему ванну, и как только заслышал шум воды, — выскочил из комнаты и, торопясь, чтобы уйти незамеченным, перепрыгивая через ступеньки, сбежал вниз по лестнице. Он выбрался на улицу через черный ход и помчался к дому миссис Макги.

На улице было темно и пусто. Он поднялся на крыльцо и постучался. Мгновение спустя миссис Макги отворила дверь, и мальчик сказал:

— Он был моим братом, миссис Макги. Он был моим настоящим братом.

— Билл захлебся, — сказала миссис Макги.

— Я каждый день буду приходить к вам, — сказал мальчик, — потому что он был моим братом.

Потом он спустился по лестнице и остановился перед домом. А миссис Макги вышла на крыльцо. Она стояла на крыльце — ничего не понимающая, ни искусства, ни красоты, ничего вообще. И вдруг она застонала, тихо, жалобно, и от этого он чуть было не расплакался.

Он повернулся и побежал домой. Мисс Гарден была очень сердита на мальчика, и в то же время обрадовалась, увидев его. Она уложила его и стала читать ему книжку, как читала каждый вечер, прежде чем выключить свет. Но он ее не слушал.

— Почему ты не слушаешь? — сказала она.

— Я думаю.

— О чем?

— Я думаю о моем брате.

— Но у тебя нет брата.

— Возьмите свои слова обратно.

— Беру, беру, — сказала мисс.

— Его звали Билл Макги.

— Да, да, конечно.

— Я каждый день к ней буду ходить.

— К кому?

— К миссис Макги.

— Да, да.

Мисс Гарден погасила свет, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Через несколько минут раздался телефонный звонок. Звонил мистер Кобб. «Да, это правда, — сказала ему мисс Гарден. — Он уходил куда-то. Минут десять его не было. Мне кажется, он просто убит горем. Не сомневаюсь, что эта миссис Макги действительно существует и что она действительно потеряла сына».

На другом конце провода, в телефонной будке, мужчина, ненадолго покинувший общество, собравшееся на коктейли, внимательно выслушал мисс и потом сказал: «Ну ладно, мы вернемся домой пораньше. Заглядывайте к нему время от времени».

Лежа в своей постели, брат Билла Макги вспоминал мать Билла Макги и самого Билла и какой он был хороший друг, и так, вспоминая, он незаметно уснул.

Проснувшись утром, мальчик увидел отца и мать: они спали в постели, постланной на полу в его комнате. Они спали очень крепко. Он долго смотрел на них, изумленный и восхищенный. Когда его мать открыла глаза и увидела его, сидящего на кровати, она улыбнулась и снова закрыла глаза, и он ничего не сказал. Через минуту она снова открыла глаза и снова улыбнулась.

— Ты не хочешь перебраться сюда, к маме и папе? — сказала она.

Он соскочил с кровати, скользнул под одеяло между отцом и матерью и замер. Это было что-то необыкновенное и чудесное! Мальчик улыбнулся, и глаза его заблестели от восторга.

— Мой мальчик, мой бесценный малыш, — шепнула ему на ухо женщина.

— Что значит бесценный?

— Значит — самый ценный. Как тебя зовут?

— Пóэт, — прошептал мальчик. — Поэт Кобб.

Он задремал было снова, а с ним и мать, но тут проснулся отец, и они все трое, еще полусонные, начали разговаривать, и так они разговаривали долго.

Он рассказал им обо всем, что знал, обо всем, что только мог припомнить, и они впервые в жизни слушали его с таким интересом. Они задавали ему серьезные вопросы, и он серьезно отвечал им. А потом спрашивал он, и они отвечали ему так, словно его вопросы действительно стоили того, чтоб на них отвечать. Он спрашивал обо всем, что в голову приходило, обо всем, о чем всегда ему хотелось спросить, — но кого? — разве что Билла, которому шел уже десятый год, но который все равно любил мальчика и никогда его не высмеивал и не обращался с ним, как с маленьким, или особенным, или глупым, или еще каким-нибудь таким.

Они спрашивали его о Билле и о матери Билла. Теперь это уже были не поэт и актриса, не красавец-мужчина и красавица-женщина. В первый раз в жизни он видел их такими, какою была мать Билла для Билла, и он почувствовал себя благодарным и счастливым от того, что, оказывается, не одни только черные могут быть людьми простыми и добрыми. Никогда прежде он не думал, что и среди белых бывают такие, потому что раньше, если ему и приходилось встречать таких, то только среди черных.

Его мать слушала внимательно все, что он рассказывал, и потом сказала:

— Ты хочешь брата?

— Да, — сказал мальчик, — но больше всего я хочу, чтобы вернулся Билл Макги.

— Я понимаю, — сказала женщина, — но мы не можем вернуть Билла. Кто уходит туда, куда ушел Билл, тот уже не возвращается. Но вместо Билла может прийти другой.

— Кто?

— Пока неизвестно, — сказала женщина, — но мы знаем, что он будет нашим, так же, как ты.

— Нашим? Почему же он будет нашим?

— Потому что мы любим друг друга.

— А почему мы любим друг друга?

— Потому что мы маленькая семья в очень-очень большой семье.

Мужчина просунул руку под голову мальчика и обнял женщину; обнял и женщину, и мальчика; и женщина протянула руки к мужчине и обняла и его, и мальчика; и мальчик тоже раскинул руки и обнял обнявшихся мужчину и женщину. И все трое они лежали в обнимку и смеялись, и впервые в жизни они были чем-то большим, чем-то лучшим, чем поэзия или актерская игра, тем истинным, той сутью, которая дает жизнь и поэзии поэтов и игре актеров.

Пред. страница К оглавлению След. страница

Проза, Рассказы, Повести