Шёл к Богу человек

• За Троицу
• Он тебя помилует!
• Кто может вернуть жизнь?
• Буду министром
• Чистая душа
• Сто первый километр
• Пожарная «гильдия»
• В поисках неведомого Бога
• Есть ли умные люди?
• Кто первый коммунист?
• Вечность. Слезы и совесть эпохи
• Если он — сын тракториста
• К сердцу России
• Возьми меня к Себе
• Военная свадьба с некрасивой невестой началась
• Я вас, семинаристов, знаю
• Открывай. Министр обороны!
• «Особая» история
• Дембельский аккорд
• Согласен на ассенизатора
• У нас плохому не научат
• Новые «подвальники»
• В Вечности хочу быть с ними
• Архиерей и «крокодил»
• Идите с Богом!
• «НУ! Братэ! Я тоби кажу!»
• Ну как тебе наша «система»?
• Пасхальные каникулы
• Экзамены
• «Печерские антики»
• Когда-нибудь помянешь
• То-то и плохо, что привык
• Кому мы нужны?
• Не стоит город без праведника
• Мамка, я живой
• Я сын Воанергеса
• Нечестивых и так полны улицы
• А мне теперь новую одежду дали
• Ананьинские чудеса
• Антихристу — не поклонюсь!
• Делай все наоборот, и ты здесь окажешься
• Господь не по силам не дает
• А все-таки...
• Можно ли смотреть телевизор
• А тильки православных христиан
• Скажи этому «другу Христа»
• Жизнь дороже денег
• Дух Святой найдет на тебя
• Тогда черепаха высунула голову
• За двоих хорошо трудишься
• Корова и-то не покатятся
• Возрождается ли вера во всей России?
• Мужик мужика родил
• Далеко заплыл
• И мать жалко, и Церковь жалко
• Я вам этот памятник восстановлю
• Крест тебе и воскресение
• На духовную свадьбу
• Заранее прощать
• Иди в мир, Платонушка
• Как же Господа не благодарить!?
• Вольному — воля, а спасенному — рай
• Я — «Иисус». Иоанн ждет меня
• Бывалые люди
• Только молиться
• Никто не отнимет
• А он смиренных любит
• А я безгрешная
• Конца и края не видно этому делу
• «Не та фи-гу-ра»
• За вас и дело Божие
• «Все ученые... и все слепые»
• О! Это чудно!
• Там и все мы — счастливые
• Но дивнее — в грешниках
• И в чем же эта разница?
• Вот и дело христианское сделаем
• Фавор или Голгофа?
• Он же наш «депутат»
• Встреча знаменательная
• Ну, как тебе сказать, радость через край!
• Вы верите в возрождение России?
• Нет, нет. Я просто выпиваю
• «Я там лежу у забора»
• Говорят, что чудес не бывает
• Бог знает наше будущее
• Бензин нюхать не хотим
• Я на всю жизнь запомнила
• Все полегче будет
• «Два чувства дивно близки нам...»
• Я меньшой и брат мой старшой
• Прощай, брат
• Вы дома, я — в гостях
• Будет царствовать Любовь

Если он — сын тракториста

Наступило лето 1980 года. В стране проводились Олимпийские игры.

На каждом углу было много милиционеров, которые частенько заглядывали в паспорта прохожим.

В этот год из-за Олимпиады можно было поступать в два высших художественных вуза страны: ленинградский институт имени И. Е. Репина — летом или московский им. В. И. Сурикова — осенью. Конкурс в такие элитные и престижные учебные заведения был громадным из-за молодых людей, уже получивших профессиональную подготовку в художественных училищах. Но главным было не таланты, а то, кто за них ходатайствует. Для простых же смертных, если они не поступали, всегда имелось давно обкатанное объяснение:

— Вы знаете, вашему мальчику надо повысить свою профессиональную подготовку по рисунку, композиции, хорошо бы и в живописи.

Такие советы давали родителям, если работы их детей страдали дефектами, которые вполне могли быть исправленными в ходе учебы в институте. Если же работы были очень хорошие и по всем параметрам не хуже студентов второго или третьего курса института, то любой преподаватель умело сначала мог похвалить достоинства, а потом изречь главную идею:

— Вы знаете, он уже зрелый мастер, ему надо поступать в Союз художников. Здесь просто сломают его творческое своеобразие. Он вполне созрел, зачем мешать сложившемуся художнику.

«Нужные» дети «нужных» родителей, имеющих определенный вес в обществе, поступали совсем независимо от качества их вступительных работ. Какой-то очень незначительный процент поступающих мог проскочить железный заслон, и именно здесь сосредотачивались гигантские усилия абитуриентов. Доходило даже до того, что работы тайно выносились через подвал Академии в мастерские аспирантов, доводились за ночное время до нужного качества и выставлялись на просмотр. Конкурировать с аспирантами — дело тяжелое и не бесспорное.

Чтобы хоть как-то составить конкурентную силу, я вынес свою небольшую композицию маслом в этюднике для того, чтобы показать ее ¬преподавателю А. Л. Худякову. Алексей Леонидович взял кисти и краски и всю ее переписал.

Пройдя по залу, приемная комиссия, в которой состоял сам А. Л. Худяков, выставила «двойку» на его композиции, а на моих работах — положительные отметки. Утешая меня в коридоре Академии, Алексей Леонидович сокрушенно говорил:

— Что мы можем сделать? Почти ничего. Здесь «конкурс документов», и мое положение в Академии не столь высокое, чтобы я мог реально помочь тебе учиться, а жаль! Попробуй еще в Москву, хотя и там, наверное, не совсем просто, все-таки столица.

Обратиться в Москву к художнику И. С. Глазунову посоветовал К. П. Иванов. Лев Николаевич Гумилев поддержал идею и сказал, что в это время он будет в Москве и если возникнут какие-то трудности, то я могу позвонить ему по московскому телефону, только говорить надо условно, а то «друзья-ребята» все прослушивают.

Вдохновленный такой поддержкой, разыскал квартиру известного «мэтра» и прямо со связкой своих холстов стал звонить в дверь. Открыла женщина лет пятидесяти, с бледно-серым лицом и очень тонкими губами.

— Вам кого? — спросила она немного удивленным голосом.

— К Илье Сергеевичу, — сказал я тоже удивленно.

— А что, он Вас приглашал? — снова удивилась женщина.

— А что? Разве это так важно? Я приехал издалека показать ему свои работы, все они здесь, при мне. Хочу услышать его отзывы.

Посмотрев недоуменно на мои «пожарные» ботинки, женщина подобрела:

— Илья Сергеевич будет попозже, подождите его у дома внизу.

Часа через четыре к дому подъехала иностранная машина, из нее вышел щеголеватый человек в светлом костюме, высоко державший красиво причесанную голову. «Это он», — подумал я и стал подниматься следом за ним по лестнице.

Дверь открыла та же женщина и, не закрывая ее, через плечо громко сказала куда-то в сторону:

— Илья Сергеевич! Тут к тебе молодой человек приехал, выйди, пожалуйста.

Из-за двери осторожно выглянул щеголеватый мужчина, виденный мною минуту назад внизу, и спросил:

— Вы что же? Ко мне?

— Да, к Вам, приехал издалека показать свои работы, — ответил я.

— Ну, проходите. Закройте за ним дверь, дорогая, — сказал Илья Сергеевич, и я вошел в коридор.

— Идите сюда. Не стойте там, можно в ботинках, — добавил он, увидев моё замешательство.

Очутившись в большом зале, я еще раз пожалел о том, что пришёл в «пожарных» ботинках. Пол был деревянный и инкрустированный так же, как и у нас в Эрмитаже. На стенах висели картины в золотых старинных рамах, многие из которых были на уровне мастерства коллекции Русского музея.

— Кто Вы? Откуда? Где учились? Что любите? – быстро, скороговоркой спрашивал Илья Сергеевич, причем верхняя губа почему-то никогда не двигалась, а нижняя, наоборот, двигалась интенсивно, быстро, что вместе с выпуклыми бакенбардами создавало несколько кукольно-угрожающий вид.

Заранее зная, что И. С. Глазунов в молодости учился у старшего Худякова в Ленинграде, ответил, что был вольнослушателем три года у А. Л. Худякова и жил в его мастерской.

— Так, так, — кивал головой Илья Сергеевич, — значит, Академия. «Стариков» любите?! — указав пальцем на мой автопортрет в стиле старых мастеров, спросил он.

— Да, люблю, очень люблю.

— А из современных художников кого предпочитаете?

— Всех понемногу люблю, но больше, конечно, старых мастеров предпочитаю, — смущенно осторожничал я.

— А к моему искусству как относитесь? — допытывался художник.

— Да вроде ничего, но для меня важнее старая школа мастеров.

— Это хорошо! Но главное — надо поднимать русскую школу живописи. Хотите, вместе будем работать? Поступайте ко мне в мастерскую. Экзамены — формальность. Напишу моему другу — проректору записочку о Вас, порисуете на экзаменах и через месяц — вы у меня. Договорились?! — неожиданно предложил хозяин.

— Как скажете. Не возражаю. Согласен, — обрадованно подтвердил я.

Вручая мне конверт с рекомендацией и новенькой пятирублевкой, «мэтр» развеселился и соригинальничал:

— Когда будете знаменитым, то вернете мне эти деньги.

Дело в том, что рядом с ним стояла каменная столешница ХVIII века, на блестящей крышке которой огромной кучей лежали деньги.

С письмом в руке и работами подмышкой стал ловить такси, чтобы добраться быстрее к проректору института В. И. Сурикова. Уже сидя в машине, я прочитал письмо И. С. Глазунова к своему другу, в котором говорилось, что «прекрасному русскому человеку Василию» надо оказать помощь в поступлении в мастерскую к Илье Сергеевичу. Далее в письме следовали общие пожелания хорошего самочувствия и успехов.

Благополучно разыскав кабинет проректора, постучавшись, вошел. В большущем кабинете сидел высокий человек за столом и рядом с ним разговаривали сразу несколько солидных мужчин «кавказской национальности». ¬Представившись, от кого пришел, передал письмо, постоял, постоял и, так ничего не выстояв, вышел.

Как-то после очередного занятия, на экзаменах, меня позвала отобедать давно, как оказалось, наблюдавшая за мною абитуриентка.

— Понимаешь, Василий, — доверительно сообщила она, — ты, видимо, где-то серьезно готовился и хорошо рисуешь, но здесь все заранее расписано, кто поступит, а экзамены — сущая формальность. Я уже зачислена, считай, потому что работала здесь в институте и преподаватель Курилко (да, это тот, кто все время с папироской) добился разрешения включить меня в список. Ты не обижайся, что не поступишь. Не отступай от своих занятий, может, где-нибудь пробьешься.

Когда вывесили список поступивших, то в нем не было ни одной русской фамилии, не было, конечно, и моей.

Не долго думая, решил спросить напрямую Илью Сергеевича о причине «провала операции» и тут же после экзаменов отправился к нему домой. Почти одновременно со мной к парадной двери подъехала знакомая машина, из которой вышли проректор и И. С. Глазунов.

— О! Ну, как наши дела? Зачислен? — спросил бодро Илья Сергеевич.

— Списки повесили, меня там нету, — ответил я.

— В чем дело? — обратился он к проректору. — Ведь я же писал и просил о нем Вас лично. Вы что? Ничего не получали?

— Почему не получал? – начал оправдываться его друг. — Получал письмо, но ведь там не было его фамилии, а он, не дождавшись, ушел. Ищи свищи. Там таких Василиев сотни могут быть.

— Тогда разгрузим машину и едем разбираться, пока не поздно. А ты езжай сразу туда и жди нас, мы через часок подъедем, сделаем, что сможем, — уверенно произнес Глазунов.

Прошло минут двадцать, как я нетерпеливо поджидал около института своих покровителей. Мимо проходили знакомые абитуриенты, уже забравшие документы и уезжавшие домой.

Вдруг к подъезду подкатили сразу две блестящие черные «Волги». Из одной быстро выбежали четверо молодцеватых, спортивного вида мужчин, стандартно одетых в черное, и моментально открыли дверцы другой машины. Показалась дородная и важного вида пожилая дама, широко улыбающаяся в разные стороны. Вся представительная процессия вошла в здание института.

Моих знакомых все не было и не было. Я уже начал подумывать, что зря их поджидаю и пора уходить восвояси. Неожиданно двери института широко распахнулись, и огромная толпа институтских сотрудников вышла провожать важную даму.

Вновь широко улыбнувшись на все четыре стороны, дама села в блестящую «Волгу» и умчалась так же быстро, как и появилась.

Буквально тут же подъехала знакомая иномарка И. С. Глазунова, и мы вместе с ним вошли в фойе института, где стояло еще большое количество преподавателей и сотрудников.

Все невольно обернулись в нашу сторону, увидев знаменитого художника с проректором.

— Илья Сергеевич, Илья Сергеевич, какая встреча! — зашумели сотрудники. — Здравствуйте Вам!

— Здравствуйте! — ответил Глазунов. – Вот перед вами Василий, прекрасный русский человек, которого вы «зарубили» на экзаменах. Его надо принять, он талантливый художник.

— Ну, Илья Сергеевич, — кто-то крикнул из толпы иронично и весело-бодро, — «Куликовская» битва окончена!

— Да нет, еще не окончена. Мы сейчас посмотрим его работы, и вы убедитесь, что он должен учиться.

Все прошли в ту аудиторию, где я сдавал экзамены.

— Быстро ищи и ставь на мольберт свои творения, — сказал Илья Сергеевич.

В аудитории находился всего один мольберт, на котором красовались вступительные работы моей знакомой. На каждом холсте и планшете стояли отметки отлично. Остальные двадцать девять участников «битвы» лежали (в своих произведениях) на полу, как убитые воины аппаратной войны «творцов культуры».

— Ну, вы сами видите. Это же земля, а это небо! Сюда ставим нули, а его принимаем, и дело с концом! — подытожил Илья Сергеевич.

— А нам насчет него не было никакой инструкции, — резко сказал свое слово человек с вечной папироской во рту.

— Какая может быть инструкция, когда перед вами Я, живее всех инструкций, — возразил Глазунов.

— Но подумайте сами, — проговорил узнанный мною Курилко, — только сейчас здесь была замминистра по культуре. Она утвердила списки поступивших и дала свое указание: курс на Восток, русских не брать! Ну, если сын какого-нибудь тракториста приедет из далекой провинции, тогда другое дело, — рассмеялся Курилко, а за ним и все преподаватели.

— Да. Ну, конечно, мне против Министерства не пойти. Ничего не поделаешь, Василий! Приезжай в другой раз, попытаем счастья, — говорил, провожая меня на крыльце, Илья Сергеевич.

— Не знаю пока, что жизнь подскажет, — ответил я ему.

Во все время этой общественной оценки моего таланта меня не покидало ощущение, что я участвую в какой-то не совсем чистой в нравственном плане «закулисной игре». Стоит ли учиться в этом учреждении, у этих людей, если ради своей выгоды и ложно понятой пользы они готовы на предательство, пусть маленькой, художественной истины. Брать учиться молодых людей, изначально лишенных чувства красоты, — все равно что принимать учиться на врача-хирурга какого-нибудь «блатного» бездаря. Интересно: пошли бы эти «творцы прекрасного» к такому «абитуриенту без призвания»? Не трясло бы их от страха? Боже, сколько лжи в этом училище прекрасного! Вот тебе и «сын тракториста». Мой отец пахал землю на тракторе с шестнадцати лет, сеял и выращивал хлеб всю жизнь, часто перевыполняя все нормативы. Вспоминаю, как рассказывал: из-за того, что не коммунист, ему не дали Героя Труда, хотя он и не помышлял ни о какой награде. Просто вызвали и сказали о том, что не могут наградить за труд, потому что он не член партии.

Идея поступить в Суриковский институт была привлекательна тем, что рядом находилась Сергиева Лавра, а в самой Москве жили наши родственники.

— Не печалься много, брательник, правды на земле мало, а праведных — еще меньше. Давай лучше на воскресенье съездим к нам на дачу в Хотьково, заодно земельку попашем «хребтами», как твой отец, подышим свежим воздухом, авось все плохое и забудется, — ободрял двоюродный брат Славик.

На другой день, потрудившись изрядно на дачном участке со Славиком и тетей Катей, сели обедать. Неожиданно постучали в дверь, в комнату вошел Славкиных лет плотный, солидный мужчина. Увидев незнакомого молодого человека, он подал свысока свою большую, широкую ладонь и важно проговорил, как со сцены:

— Юрий Михайлович Чурбанов.

— Надо же, — подумал я, — какая малоинтеллектуальная по названию фамилия. И стоило так этим гордиться.

— Никакой не Юрий Михайлович, — перебила его тетя Катя.

— Хотя и Чурбанова племянник, — пояснила мне она свое возмущение.

— Какая разница, — подумал я, — все равно неумная какая-то фамилия.

Славик и «не Юрий Михайлович» весело вспоминали свои чудесные школьные годы, и как-то незаметно гость перешел на свои свежие впечатления о Китае:

— Понимаешь, у них все как у нас. Почти полстраны в военной форме, наши песни горланят с удовольствием. Нищеты, правда, и там хватает.

Мы втроем вышли на свежий воздух, чтобы не мешать «сердитой» тете Кате убирать со стола, а Славка красочно поведал широким мазком мою историю с поступлениями в художественные вузы.

Пристально посмотрев на меня несколько раз, «не Юрий Михайлович», без всякой на то просьбы к нему, наконец, неожиданно изрек:

— У него же на лице написано, что ему надо в Загорскую Сергиеву Лавру, в Семинарию. Хочешь, мы его туда враз устроим, — обратился он с предложением.

Я от такого «пассажа» онемел.

— Да что Вы? Там же дети одних, поди, попов учатся, а я кто для них? Чужак чужаком. Осень скоро. Меня в армию заберут, а там жизнь покажет, какую стезю выбрать. Правда, мне уже двадцать пять лет осенью стукнет. Сразу «дедом» приду в войска, — пояснил, шутя, свою позицию высокому гостю.

Однокашники распрощались, и мы со Славиком сели на крыльцо.

— Славик! А кто он сейчас, этот твой однокашник, ну, тот, что с плохой фамилией? — спросил я брата.

— Ничего себе, «плохая фамилия». Да ты знаешь ли, кто сейчас этот Чурбанов? Министр внутренних дел всего Советкого Союза! — удивленно-возмущенно проговорил Славик.

— Этот-то, конечно, не Юрий Михайлович, но его племянник. Послом сейчас в Китае служит. Знаешь, какая у них громадная власть? Все могут, зря ты от его услуг отказался. Обиделся, поди? — спросил брательник.

— Знаешь, Славик, меня, конечно, очень удивило, что он по лицу прочитал мои желания, но услугами «наших органов» пользоваться не буду. Их наставники полстраны христиан уничтожили, может, и война Отечественная в наказание всем за безбожие была Богом послана, а я к ним в «холуи» пойду служить за то, что в семинарию устроят каким-нибудь «сексотом»! Ты что думаешь, он в «дипломатах» зря кусок с маслом ест? Если Богу угодно будет, чтобы я поучился в Семинарии, то, думаю, Он без «органов» с этой проблемой справится. А то, что «лишний» везде, это же во мне не убьет любовь к искус-ству. Пойду в армию, как все мои земляки, может, и там мой труд пригодится кому, — поделился я своими предположениями. — Жалко только, что родителей опять расстрою. Мать огорчу. Подумают, что плохо трудился, — опять вслух подытожил свои невеселые размышления.