- За Троицу
- Он тебя помилует!
- Кто может вернуть жизнь?
- Буду министром
- Чистая душа
- Сто первый километр
- Пожарная «гильдия»
- В поисках неведомого Бога
- Есть ли умные люди?
- Кто первый коммунист?
- Вечность. Слезы и совесть эпохи
- Если он — сын тракториста
- К сердцу России
- Возьми меня к Себе
- Военная свадьба с некрасивой невестой началась
- Я вас, семинаристов, знаю
- Открывай. Министр обороны!
- «Особая» история
- Дембельский аккорд
- Согласен на ассенизатора
- У нас плохому не научат
- Новые «подвальники»
- В Вечности хочу быть с ними
- Архиерей и «крокодил»
- Идите с Богом!
- «НУ! Братэ! Я тоби кажу!»
- Ну как тебе наша «система»?
- Пасхальные каникулы
- Экзамены
- «Печерские антики»
- Когда-нибудь помянешь
- То-то и плохо, что привык
- Кому мы нужны?
- Не стоит город без праведника
- Мамка, я живой
- Я сын Воанергеса
- Нечестивых и так полны улицы
- А мне теперь новую одежду дали
- Ананьинские чудеса
- Антихристу — не поклонюсь!
- Делай все наоборот, и ты здесь окажешься
- Господь не по силам не дает
- А все-таки...
- Можно ли смотреть телевизор
- А тильки православных христиан
- Скажи этому «другу Христа»
- Жизнь дороже денег
- Дух Святой найдет на тебя
- Тогда черепаха высунула голову
- За двоих хорошо трудишься
- Корова и-то не покатятся
- Возрождается ли вера во всей России?
- Мужик мужика родил
- Далеко заплыл
- И мать жалко, и Церковь жалко
- Я вам этот памятник восстановлю
- Крест тебе и воскресение
- На духовную свадьбу
- Заранее прощать
- Иди в мир, Платонушка
- Как же Господа не благодарить!?
- Вольному — воля, а спасенному — рай
- Я — «Иисус». Иоанн ждет меня
- Бывалые люди
- Только молиться
- Никто не отнимет
- А он смиренных любит
- А я безгрешная
- Конца и края не видно этому делу
- «Не та фи-гу-ра»
- За вас и дело Божие
- «Все ученые... и все слепые»
- О! Это чудно!
- Там и все мы — счастливые
- Но дивнее — в грешниках
- И в чем же эта разница?
- Вот и дело христианское сделаем
- Фавор или Голгофа?
- Он же наш «депутат»
- Встреча знаменательная
- Ну, как тебе сказать, радость через край!
- Вы верите в возрождение России?
- Нет, нет. Я просто выпиваю
- «Я там лежу у забора»
- Говорят, что чудес не бывает
- Бог знает наше будущее
- Бензин нюхать не хотим
- Я на всю жизнь запомнила
- Все полегче будет
- «Два чувства дивно близки нам...»
- Я меньшой и брат мой старшой
- Прощай, брат
- Вы дома, я — в гостях
- Будет царствовать Любовь
Есть ли умные люди?
Постоянное занятие живописью и рисунком в институте им. И. Е. Репина требовало проживания как можно ближе к месту учебы, и поэтому я поселился рядом с Академией, в подвальчике.
В подвальной художественной гвардии или «подвальной братии» состояли в разное время различные люди. В маленькой комнатке, наряду с нами, обитал жилец, которого редко кто мог видеть. Жил он как-то незаметно, скромно и имел вид немножко виноватого человека. Роста среднего, плотный телосложением, с бородой, коричневатыми глазами и большими очками. Обитатель подвала, старожил Павлин, когда речь заходила об этом жильце, редко называл его по имени — Николай, а произносил мечтательно-умилительно и раздельно:
— ПО-ЭТ! Сокровен-н-нейший че-ло-век!
Жил поэт по неделям, потом куда-то исчезал месяца на два, а то и три, и снова возвращался. В одно из очередных возвращений мы с ним и познакомились. Поэт Николай учился на заочном отделении литературного института им. М. Горького в Москве, в Ленинграде работал в городской кочегарке истопником.
В комнатенке Николая было много книг на славянском языке, стояли стол, кровать, шкаф, старый, заляпанный, видавший виды чайник и три стакана. Вот и вся поэтическая комната, выходившая одним-единственным приземистым окном в сад Академии художеств.
О поэтическом даре Николая в подвале ходили легенды, но послушать его произведения нам пришлось только благодаря его другу и ревностнейшему почитателю Константину Павловичу Иванову в его самостоятельной музыкальной обработке под гитару. Константин с детства дружил и учился вместе с Николаем в физматшколе при университете и сам тайно пописывал стихи. Услышать одобрительный отзыв друга о своих непрофессиональных занятиях Константину Павловичу было делом далеко не последним.
Обычно Константин Павлович являлся в дремлющий после «ночных бдений» подвальчик часов в десять или пол-одиннадцатого утра с «дежурной» большущей ватрушкой под мышкой и начинал набатно колотить в дверь поэта. Если приходилось стучать к Павлину, то к ударам в дверь добавлялся его победно-торжествующий громкий голос: «Трижды рожденный! Вы-хо-ди!» Последнее слово — выходи — было похоже на евангельское повествование о воскрешении умершего четверодневного друга Божия Лазаря: «Лазарь! Гряди вон!»
Вариации его утренних побудок чередовались, и дремлющие обитатели многих комнаток подвала из своих «пещерок», лежа в кроватях, каждый раз старались предугадать, какой же новый фонтан юмора прольется? Всем нравилась неизменно такая побудка: «Махатма! Трижды рожденный, выходи!»
Дело в том, что Павлин увлекался учением и занятиями йогой, по этой причине, а также по причине всегдашней, неистребимой ничем страсти к учительству и хитромудрой спорливости, был прозван обитателями подвальной ночлежки «Махатмой».
Шукшинский герой рассказа «Срезал», мельник, был по сравнению с ним просто провинившимся школьником-шалунишкой. Каждый, впервые переступивший порог подвальной ночлежки, оценивался Павлином с точки зрения этого его основного бойцовского интереса. После какой-нибудь эффектной победы его над важным и серьезным противником Константин Павлович, крутя правый ус и хитро прищурившись, восторженно-восхищенно говорил: «Велик Махатма!» или «Реки Ганга скоро потекут вспять».
Любовь к обитателям подвала у Константина Павловича была велика. Среди них он пропагандировал любовь к старой России и учению Льва Николаевича Гумилева, ассистентом которого был на географическом факультете университета. В своих отзывах и рассказах о Льве Николаевиче Константин называл его всегда почтительно именем «дедушка».
Пропаганда Константином Павловичем научной концепции истории мира Л. Н. Гумилева наконец возымела над обитателями подвальной ночлежки свою силу, и многие «подвальники» ходили слушать теорию пассионарности на лекции самого Льва Николаевича.
Меня мало прельщала эта научная концепция облучения на 1200 лет энергий из Космоса какого-нибудь этноса, одна половина которого постоянно завоевывала мир, а в конечном итоге друг друга начинала истреблять; вторая, незначительная, часть этноса становилась святыми подвижниками. Эта теория немного смахивала на вариант научного пантеизма с большой дозой энергетического детерминизма. Наиболее интересное было в самом обаятельном и трогательном характере Льва Николаевича как рассказчика и его, несомненно, энциклопедических знаниях об истории многочисленных этносов мира. Особенно трогала шепелявая, ироничная манера говорить. Рассказывая о каких-нибудь гиперпассионариях, прославившихся в мировой истории, он неизменно загадочно добавлял, шепелявя: «Они были при том ужашнейшие равзбойники!»
Павлин, слышавший Льва Николаевича и читавший принесенные ему в подарок Константином Павловичем книги Гумилева, ревностно старался разыскать в самой научной теории тайные противоречия. Наконец, в одной из дискуссий с Константином он победоносно произнес свою «эврику»:
— Это же ве-ро-учение! — намекая лукаво на то, что вероучение в совет-ской стране может быть только одно и при том самое «правильное» — ¬марксистско-ленинское, а не зоологическое, пассионарное.
Одержать верх над таким опытным и «научно подкованным» противником Павлину было мало. Нужно было признание Константином Павловичем победы ума Павлина над своим умом. Надо сказать, к чести Константина Павловича, он умел удачно и оригинально выбираться из хитро расставленных ловушек.
Полемика Константина Павловича с поэтом Николаем носила несколько иную направленность. В основном, они спорили о путях развития России. Константин больше упирал в своих рассуждениях на то, что если бы не внешние и внутренние враги России, то она давно была бы более процветающей и могучей, чем теперь. Одним из вариантов он видел укрепление самобытных национальных начал, сохранение генофонда русского и малых народов, населяющих Россию, чем он профессионально занимался в университете.
Поэт Николай не любил долгих дискуссий на любые темы, как человек сдержанный, в основном защищался краткими емкими фразами, вплетая какую-нибудь свою удачную иронию в ткань вдохновенных речей Константина Павловича: «И именно ты будешь спасателем России, и все побегут за тобой», — чем вводил в краску Константина.
Часто наблюдая, как просто и по-доброму общается поэт с людьми, ощущал, что Николай живет каким-то другим идеалом и внутренним духом. Но каким?
Как-то, попив чайку у Николая, все же решился задать свой главный жизненный вопрос, мучивший меня с детства и обостренный недавней трагической смертью художника Евгения.
— Поэт, — сказал я, — неужели на свете нет умных людей, которые бы просто, толково и доходчиво могли ответить на главный вопрос: зачем живет человек, если он умрет, уйдет в небытие и превратится в ничто? Какой же смысл всех этих прогрессов и рывков, когда персонально я через неизвестное количество времени превращусь в нуль, которому уже абсолютно все равно, чем будет жить человечество дальше? Вот ты изучаешь историю, читаешь книги, неужели никто даже не пытался как-то ответить на этот вопрос? Ведь и сейчас, наверняка, есть же умные люди, ответ которых хоть как-то проливает свет на эту проблему?
Неожиданно поэт прищурился и посмотрел испытующе остро из-под очков, твердо и уверенно ответил как отрубил:
— Есть, есть такие люди, конечно, есть, и ответ есть! Скажи мне, будешь ли ты завтра в своей мастерской: хочу к тебе приехать с одним человеком?
Дав утвердительный ответ, я попрощался с ним.
Комментировать