Кто первый коммунист?
Мастерская, где я занимался живописью и одновременно был сторожем, принадлежала преподавателю Академии художеств А. Л. Худякову, на занятия к которому к тому времени я устроился вольнослушателем.
В его персональную мастерскую позволялось приглашать натуру, рисовать и писать маслом. Сюда привёл своих друзей для разговора, заодно и просмотра моих портретов, поэт Николай.
Зашедшие с Николаем друзья куда-то сильно спешили, и поэтому разговор о смысле жизни почти совсем не состоялся, так как один из посетителей, Саша Григорьев, все время произносил очень возбужденные монологи о Боге, никого при этом не слушая. В конце его словесного «исхода» я, со своей стороны, поделился впечатлениями об услышанном:
— Мне кажется, что вы куда-то все время спешите и потому вас трудно понять. Впечатление, что Вы о такой сложной, неведомой, возвышенной теме говорите как о простой и обыденной.
Поэт Николай и высокий второй гость с рыжей бородой одобрительно рассмеялись, после чего, попрощавшись, ушли по своим неотложным делам.
Примерно в это же время я писал портрет Константина Павловича, и мы беседовали попутно на разные темы. Коснулись и личностей бывших посетителей, об одном из которых, что с рыжей бородой, Константин Павлович выразился примерно так:
— Очень жаль, что Вам не удалось с ним побеседовать, потому что он священник, добрый и сведущий в этих вопросах человек. Но ничего, дело ¬поправимое, и если есть возможность, то могли бы хоть сейчас отправиться к нему в гости.
Обрадовавшись такой возможности, мы добрались на метро до Финлянд-ского вокзала, сели в электричку и отправились в пригород. Чем ближе мы подходили к частному дому священника, тем все большее удивление росло в душе. Мы остановились возле дома, который был именно тем домом, виденным мною из окна электрички во время молитвы-просьбы к Богу показать, в чем Его Истина. Дом был двухэтажным, деревянным и на редкость многолюдным. У батюшки Дмитрия было много детей, другие гости, и к тому же приехала теща — баба Олимпиада из Архангельска. Дети были мал-мала меньше. Старшему Ильюше шел одиннадцатый год, остальным — по убывающей.
Отец Дмитрий оказался рачительным хозяином и пригласил нас с Константином Павловичем на чашку чая. Неожиданно в дверях показался поэт Николай, уже несколько дней гостивший у отца Дмитрия.
Поговорив на общие темы и попив чаю, все поднялись на второй этаж, где отец Дмитрий с Николаем принялись доигрывать шахматную партию. В игру включился, с присущим ему азартом, Константин Павлович, но, к большому удивлению, никто не мог победить в этой игре хозяина.
В конце игры батюшка в красках рассказал свою историю о дипломатическом турнире с человеком из органов, «курировавшим» изредка их семью. «Самое главное, — рассказывал отец Дмитрий, — доброе впечатление в конце встречи. Мы сыграли три партии. В первую партию его «вынес» с треском, игрок оказался слабенький. Вторую партию свел вничью, а третью потихоньку специально проиграл. Пусть радуется, что он умнее попа — все церкви будет лучше».
Во время продолжительной игры батюшки с гостями я, с разрешения хозяина, посмотрел некоторые книги и углубился в одну из них. Это была непере-плетенная какая-то машинопись неизвестного автора; первые несколько страниц отсутствовали. Автор размышлял о мучительных стремлениях души к Вечному Духу. Описания этих страданий настолько были близки мне, что ¬какое-то время несколько смущали совпадением с моим душевным поиском. Единственное, что было непонятным в тексте, так это слово «Бог», потому что объяснений, кто Он, не было, а все остальное было настолько ясно и как-то душе отрадно, что никак не хотелось отрываться от этой книги.
Константин Павлович засобирался уезжать, время было позднее, поэт Николай ушел подтапливать угольную печь на кухне, и мы остались поговорить вдвоем. О моем искусстве отец Дмитрий говорил мало, еще меньше — вообще об искусстве, но сердечно и с душою рассказал о необходимости веры в Бога как хранительницы нравственной чистоты и единственной в мире силы, способной серьезно противостоять силам гибельных греховных привычек человека, приводящих к безвременной смерти или страшной деградации личности.
В конце нашей беседы батюшка предложил переночевать у них, и я остался в этой комнате. Ближе к ночи пришел поэт, и мы, поговорив, заснули.
Проснулся я, когда рассветало. В комнате горела под образами лампадка, было очень уютно, тепло. В окне были видны большие ветвистые сосны, прикрытые пушистым снегом, и с ветки на ветку прыгала белочка. Поэт уже проснулся и, лежа, тоже смотрел, в окно. Я спросил:
— Поэт, что с нами всеми будет?
Немного помолчав, он сказал:
— Бог любит всех людей. Все будет хорошо. Думаю: все спасемся.
Прошло уже две недели, как я жил у отца Дмитрия и пытался рисовать его портрет, но главное, конечно, были беседы и книги. С раннего утра батюшка ходил в храм служить и к двенадцати, иногда к часу, возвращался домой. До его прихода утром мы завтракали и пили чай вместе с детьми и бабой Олимпиадой.
В одно такое утреннее чаепитие я оказался невольным свидетелем беседы между сыном батюшки Ильюшей и бабушкой Адой. Разговор у них шел об истории коммунистической партии. Как лицо более взрослое и сведущее, бабушка с большой долей иронии и не совсем внимательно слушала детские пояснения маленького Ильюши. Но это все благополучно продолжалось до той поры, пока мальчик задал своей бабушке потрясающий вопрос:
— Баба Ада, а Вы знаете, кто был первым коммунистом?
От удивления баба Ада даже перестала пить чай.
— Как кто? Ленин, конечно!
— А вот и нет, а вот и нет, — засмеялся Ильюша и победно посмотрел на бабушку.
— Тогда Брежнев, ах, что я говорю, ведь он еще живой! А ты что, в самом деле знаешь, кто был первым коммунистом? — удивленно и испытующе спросила бабушка.
— А вот и знаю, а вот и знаю, мне папа сказал, — весело повторял Ильюшечка.
— И кто же он такой? — опять удивленно спросила бабушка, заметно волнуясь от нетерпения узнать как можно скорее, кто же был первым коммунистом.
— Иуда! — радостно и ликующе воскликнул Ильюша и захлопал в ладошки.
Да тогда и партийных билетов не было, — возмущенно возражала бабушка.
— Ну и что, ну и что! Для того чтобы быть настоящим коммунистом, совсем не нужен партийный билет, — возмущенно возразил Ильюшечка, — для этого надо иметь душу партийца. Папа сказал, что Иуда — настоящий первый коммунист, потому что он поступал во всем как наши коммунисты. В общую копилку учеников Христа клали все, а Иуда раздавал как свое собственное для собственной славы.
Так и коммунисты поступают. Страну строят все люди, а коммунисты говорят, что все их коммунистическая партия построила: и детские дома, и школы, и все-все… и себя величают, как Иуда. Еще папа говорил, что Иуда предал Христа, коммунисты тоже разрушают Его Церкви, поэтому Иуда — первый коммунист.
Бабушка Ада от удивления слушала, открыв рот, и хлопала изредка белыми ресницами, широко распахнув глаза.
— Папа еще называл другие черты истинного коммуниста Иуды, но я забыл, — сокрушенно закончил Ильюшечка свое выступление.
Не менее удивленно, чем бабушка, я слушал Ильюшечку и поражался точностью сходства наших советских партийцев с первым «истинным коммунистом» Иудой.
— Вот это да! Какая поразительная точность! Надо батюшку попросить подробней рассказать об Иуде.
— Что о нем говорить, — возмущенно перебила бабушка, — все равно коммунистическое учение правильное, потому что оно верное, — громко и быстро протараторила она, как на партсобрании.
Вполне уверенный, что в батюшкином доме все, должно быть, верующие, доверительно ей ответил:
— Ну что Вы, матушка Олимпиада!? Христиане никогда не верили в коммунистическую идеологию, считали ее заразой. Я даже слышал, что миллионы православных за это истребили в нашей стране. Все эти чудовищные безобразия творили как раз «истинные коммунисты», только война помешала им всех дорезать. Сейчас, наверное, какое-нибудь затишье, может быть, списки досоставляют.
— Я вам покажу «за-ра-за»!!! — взревела, выскочив из-за стола, бабушка. — Да я сейчас в милицию всех вас сдам ко всем чертям. Тогда вы у меня вспомните Иуду — коммуниста, ишь, что придумали! Вот тебя сейчас первого и сдам, — ткнула в мою сторону пальцем бабушка, — только пальто надену и до милиции дойду.
Вид бабы Ады поистине устрашал. Она причитала помногу раз, при этом грозя кулаком в воздухе:
— Я вам покажу Иуду, недобитки!
Моему изумлению не было предела, потому что наивно считал, что говорю с верующим человеком об известных, понятных и общепринятых вещах.
Спасаясь от бабушкиного гнева, мы с Ильюшей разбежались кто куда. Я поднялся по лестнице на второй этаж дочитывать интересную книгу и ожидать пришествия милиционеров.
Наконец все стихло, за окном запели птицы и затикали стенные часы, наступила полная, мирная какая-то тишина. Часа через два-три внизу вдруг захлопали двери, послышались приглушенные и возбужденные голоса людей.
— Может быть, уже приехали, вот неприятностей будет у батюшки! Не знал, что Олимпиада — верующая в коммунистический рай.
Вдруг тихий шепот внизу неожиданно разорвал громкий мужской голос:
— Давай его сюда! По этому поводу четыре сорта чая ему. Да где же он, на самом деле?!
— Так это же отец Дмитрий, а вовсе не милиционер! — узнаю его. — Это же его голос.
Внизу за большим столом сидел сияющий отец Дмитрий. Батюшку просто распирало от какой-то неведомой для меня радости.
— Человече! Садись, пожалуйста, поближе. Может, чайку, вареньица? Эх, какая радость сегодня! А ты какой молодец! — похлопал и погладил своей большой ладонью по моей руке батюшка. — Это же надо? Смирил мою тещу! Так я об этом несколько лет мечтал. Ну, молодец, какое чудо! Слава Тебе, Господи, услышал мои молитвы.
Моему ликованию не было конца. Вместо милиционера пришел батюшка, какая радость!
Попив чайку, мы с батюшкой поднялись на второй этаж, где я пытался рисовать его портрет. За его спиной на стене висело черное и длинное, похожее на платье одеяние.
— Что это? — спросил я, указывая на него.
— Это сейчас можно узнать будет. Ну-ка, надень-ка на себя это платье, — попросил батюшка.
— А что это такое? И рукава широкие? Слушай! Так в нем хорошо, просто отрада, отлегло от сердца сразу! – сказал удивленно я.
— Да это же моя ряса, я в ней служу, — кивнул головой отец Дмитрий, — тебе идет, правда, хорошо?
— Да, здорово, но в ней запутаюсь ногами и упаду, — возразил я.
— Ничего, со временем научишься, — утвердительно намекнул улыбающийся отец Дмитрий.
— На той неделе еду в Загорск, сессию в семинарии сдавать. Хочешь, со мною поедешь? Оставим тебя там, и никакая милиция не разыщет, — рассмеялся батюшка.
И я согласился, предчувствие какой-то встречи с предстоящей большой радостью ощущалось в сердце. Как хорошо!
Комментировать