Руководство для сельских пастырей
1883. Т. 1. № 1–17

Летит быстрокрылое время и все увлекает с собой: и радость и горе, и юность и старость... Вот и еще один годик канул в вечность, и мы очутились на пороге нового года. Вступая в этот новый год, не мешает нам, читатель, с надеждами на будущее, оглянуться еще раз и на прошлый год. Прошлое всегда поучительно, а только что минувший год тем более, потому что мы – ближайшие кандидаты на наследство, им оставленное. Что же представляет нам в общем прошедший год, что он оставил нам для будущего?

Обращая внимание на характер важнейших явлений и событий минувшего года и преимущественно церковных, с грустью приходится сказать: не радостны дни нашей жизни, – с каждым годом, почти с каждым днем не легче становится русскому человеку, а ещё больше служителю русской православной церкви. С тяжёлым-тяжёлым чувством провожала Россия в вечность роковой 1881-й год, но далеко не отрадное чувство испытываем мы, расставаясь и с минувшим 1882-м. Печальное событие 1-го марта, – эта небывалая у нас злобная катастрофа покрыла мрачным своим колоритом всю русскую жизнь. С тех пор много бед и напастей постигло нас, – и не за грех ли это, совершённый 1-го марта?! Но, о если бы уж более не возвращались к нам эти несчастные годы!... Да отнимет от нас Господь Вседержитель грозно карающую руку Свою и да даст нам узреть зарю будущих светлых, отрадных дней!...

Со времени великой российской катастрофы наступила пора великой общественной и государственной критики. Русские люди невольно должны были осмотреться, что такое они и что вокруг них. Сказалась страстная жажда поточнее определиться, уяснить ближе своё положение и свою роль в общей народной жизни, – разместиться по своим местам. От сильных волнений вслед за страшным событием тотчас перешли к разнообразным вопросам общественной и государственной жизни. Между другими вопросами общегражданской жизни вполне естественно выдвигается вопрос и о церкви, о церковной жизни. Все как-то почувствовали, что без церкви и в самом деле нельзя жить, что церковь великое наше благодеяние и единственное наше спасение, что только в лоне церкви мы можем найти разрешение и многих противоречий, многих бед и скорбей, какими так переполнена наша гражданская жизнь. Поэтому, естественно также, возникает вопрос, что же такое церковь с её устройством, каковы представители, служители этой церкви – каково духовенство. И вот с этих-то пор, главным образом, и церковь, и духовенство становится предметом неприкрытых пререканий, соблазнов, камнем преткновения.

Вопрос о положении современного русского духовенства, действительно, принадлежит к числу тех очередных вопросов, обсуждение которых отнюдь не должно быть откладываемо в дальний ящик. Вопрос этот поставлен давно, – но никогда, кажется, духовенство наше не обращало на себя такого внимания и печати, и общества, как за последнее время и особенно за прошлый год: о нем писали и говорили с большою охотою и много, так много, что иногда невольно рождалось желание, чтобы поменьше усердствовали. О духовенстве многое сообщалось в корреспонденциях, о нем толковали в газетных заметках, рассуждали в обширных публицистических журналах, и оно же изображалось в произведениях изящной словесности. Обозревая все то, что писалось о духовенстве, нетрудно заметить, что, несмотря на значительное разнообразие взглядов и направлений, существовавших в светской печати, всеми с замечательным и весьма редким согласием высказывалось недовольство настоящим положением у нас духовенства, – всюду заметно проходило желание, чтобы духовное дело было поставлено лучше. Что же касается характера, тона, способа отношения к предмету, то тут уже выступает большое различие. Люди вдумчивые, отличающиеся возможным беспристрастием, не ограничиваясь констатированием неудовлетворительности наличного положения духовенства, обращали должное внимание на причины этой неудовлетворительности и, сообразно своему пониманию предмета, предлагали и средства, при помощи которых, по их мнению, можно было бы изменить настоящее положение дела на лучшее: о серьезном вопросе и речь вели серьезную. Но к крайнему сожалению, в большинстве случаев в упомянутой литературе приходится встречать отношение к вопросу о духовенстве и наличному духовенству в высшей степени поверхностное, пристрастное, а то и прямо враждебное. Точно по какому-то предварительному уговору толковали большею частью не о деле, не о том, как бы лучше устроить дело к общему удовольствию и благополучию, а о лицах, приставленных к делу, разбирали их служебную деятельность, частную жизнь, поведение, и при этом, оставляя в стороне все то добро, которым держится и сильно наше духовенство, обращали главное внимание на различные упущения, частные недостатки и прискорбные случаи, возводя все это в общую характеристику духовенства. «Девять добрых дел пастыря обличители его видя не видят, десятое – ошибку, слабость, непредусмотрительность, необдуманность они старательно отмечают в своей памятной книжке; преувеличивают, искажают, возводят в общую характеристику и трубят во все концы. Девяносто девять пастырей они пропускают мимо глаз, на сотом – немощном, преткнувшемся останавливают свой пристальный взор»... В результате получается не беспристрастная характеристика духовенства, а карикатура, представляющая духовенство в мрачном виде, что будто бы духовенство наше совершенно порвало связи со своею паствою, – свои пастырские обязанности исполняет небрежно и официально, заботится только о том, чтобы посредством различных вымогательств обеспечить свое материальное благосостояние; ведет жизнь нетрезвую, зазорную и не только не просвещает и не воспитывает своей паствы, но даже развращает ее. И такая-то карикатура на духовенство, – пасквиль на него выдается, как обвинительный акт, вполне яко бы согласный с действительностью, утверждается как несомненная истина, как аксиома, не требующая доказательств.

Да, прискорбный, но несомненный факт, что в наше либеральное, интеллигентное время светская печать часто нисколько не стесняется в своих отношениях к духовенству, выставляет его в самом неприглядном виде, позорит, унижает и тем подрывает его нравственный авторитет в глазах общества и его влияние на общество. В самом деле, наше общество ведь очень плохо знает духовенство и на счет его пробавляется главным образом теми сведениями, какие сообщаются в светских газетах и книгах и, что всего прискорбнее, относится к этим сведениям с большим доверием. Даже люди искренно религиозные и до известной степени уважающие своих пастырей (а такие люди несомненно есть в нашем обществе, и их не мало) и те, читая тот или другой рассказ, ту или другую корреспонденцию, в которых служители алтаря выставляются в неблагоприятном свете, нередко с сожалением покачивают своими головами, прибавляя известную стереотипную фразу: «Положим, что они (пастыри) не ангелы во плоти; но ведь это уж ни на что не похоже». Что же сказать о тех, которые про себя давно покончили все счеты с религией и ее служителями и которые вместе с одним французским министром могут, положа руку на сердце, сказать, что «чем более народы удаляются от религии, тем более они прогрессируют»? Да им каждое газетное известие, компрометирующее духовенство, способно доставить немалое удовольствие, и от них духовенству кроме вреда ожидать нечего.

Из сказанного достаточно видно, какой во всяком случае громадный вред происходит от публичного, поголовного обвинения духовенства в его безнравственном поведении. Если где, то в этом случае печать наша сослужила плохую службу обществу и государству. Польза может быть и будет, но она очень ничтожна в сравнении с великим вредом. Если что сделало печатное слово наше, то пока не больше, как только возбудило страсти, усилило и без того очень заметный антагонизм между духовенством и обществом, раздуло вражду и ненависть между тем и другим... И не следовало ли лучше подумать о других способах действовать против существующего зла, если оно действительно существует?!... Такие суждения неизбежны, по нашему мнению, даже в том случае, если духовенство наше действительно заслуживает быть столь опозоренным, обесчещенным. Но ведь на самом-то деле это еще вопрос, это еще проблема, а не аксиома.

Мы уже выше упоминали, что светская печать в своих суждениях о духовенстве обнаружила в большинстве случаев поверхностное пристрастное отношение к нему. Теперь мы хотим сказать, что пристрастное, а потому и не справедливое отношение печати и светского общества к духовенству – натянутость и лживость характеристики его особенно обнаружились по поводу предположения правительства передать народное образование в руки этого гонимого духовенства. По этому поводу в светском обществе просто произошел переполох. О духовенстве явно заговорили с азартом, как никогда – почуялась злоба, послышались наглые клеветы, словом открылась, как выражаются «Моск. Ведомости», «агитация против духовенства с целью оттолкнуть его от народной школы, запугать правительство призраком общественного мнения». Теперь к прежним главным обвинениям духовенства в безнравственности и вымогательстве присоединились новые, – духовенство начали бичевать с другого боку, и тут уж дело пошло, по-видимому, серьезнее: ударили главным образом на умственную – самую щекотливую сторону. Верное изображение этой газетной агитации и интриги против духовенства можно видеть особенно в следующих словах светской газеты (М. В. № 284): «вот уже второй месяц как трещит ружейный огонь газет против новоизобретенного призрака «клерикализма», под которым будто бы изнывает Россия, а теперь пущена в дело тяжелая артиллерия толстых журналов...» Пред удивленной русской публикой, ничего подобного не слыхавшей, раздаются глумления над священниками, откапываются, измышляются и обобщаются разные невероятные анекдоты, и ко всему этому присоединяются напыщенные филиппики против «неразвитости», «отсталости» и «несовременности» православного духовенства. Одни кричат, что нужно спасти от духовенства школу, другие доказывают, что его нужно оттеснить от благотворительного попечения о бедных, еще другие, что его даже из церкви следует изгнать (с тем вероятно, чтобы церкви запереть). Того и жди, что закричат: бей попов! – Вот тут-то стало ясно как день, что пальба-то идет действительно не из-за интереса дела, но что ее породили страсти. Было из-за чего трудиться над втаптыванием в грязь нашего духовенства. Ему, изволите видеть, предназначается правительством важная роль в деле народного образования. И, что всего досаднее, непростительнее на взгляд наших либералов, даже некоторые из их братии оказались, по-видимому, готовыми перейти на сторону правительственных предположений. Так даже в газете Голос № 182, стоявшей во главе либерального лагеря, явилась статья г. М-ова, сочувствующая означенному проекту. Нет, этому не бывать, решила «Русская Мысль» и напечатала обширный обвинительный акт против всего русского православного духовенства, присоединив разбор статьи Голоса, благоприятствующей для мысли об усилении церковно-приходских школ. И чего-чего только не было наговорено на наше приходское духовенство по поводу означенного проекта! Тут газетные балагуры и вообще разные писаки просто, как говорят, запарились, дошли до абсурда, а что всего прискорбней и несносней, так это то, что все эти гнусные толки, все неистовые бумагомарания исходят почти всегда из области фантазии, много-много основываются на том же часто в свою очередь лживом бумагомарании. В наш положительный век все хотят основывать на опыте, на фактах, хотят все наперед исчислить, взвесить, измерить, наше время – время точных изысканий. Пусть же теперь наши светские писаки-либералы скажут нам по совести, что и в своих суждениях о духовенстве они держатся того же современного разумного принципа?... Нет, запасшись десятком других фактов, провозглашать огульное обвинение всего нашего многочисленного духовенства (как делает это «Русская Мысль»), значит именно поступать вопреки духу и требованиям современного направления». Но свет не без добрых и разумных людей. К утешению нашего духовенства, и между светскими литераторами нашлись такие, которые высказывали правдивый и беспристрастный отзыв о духовенстве, и мы с удовольствием вспоминаем его здесь. В одной из солиднейших светских газет (Москов. Вед.) так изображается действительное состояние нашего современного духовенства. «Русское духовенство, как и все на свете, не находится в идеальном состоянии. И в своем образовании, и в своем положении, и в своей деятельности, оно много оставляет желать лучшего. Во множестве принадлежащих к нему лиц не могут не быть и такие, которые приносят ему мало чести. Если чем можно укорить наше нынешнее духовенство, то разве тем, что иные из его среды сами не прочь погалдеть о духовенстве, что пошлый и фальшивый либерализм пробился и в его среду, что оно слишком зависимо не от государства, как говорят, а, напротив, от уличных влияний, от фельетонов газет. Но в общей сложности русское духовенство все же исполняет свое назначение, все же делает свое дело, все же в нем есть немало достойных пастырей, все же оно великая необходимая сила, и без него не может жить и действовать православная церковь. Будем заботиться о нем, будем улучшать условия его воспитания и положения и не в фантазии только, а в действительности, будем ограждать его от уличных влияний и баллотировок (будет с него городских дум и земских учреждений), но будем пока довольствоваться тем, что есть». Вот самый спокойный и потому верный взгляд на дело. Здесь показано и то, каково наше в действительности духовенство, и то, как должно относиться к нему наше общество.

С своей стороны, для нового года, не можем не пожелать от всей души нашим духовным пастырям, чтобы они особенно теперь всячески постарались поднять свое знамя как можно выше, чтобы особенно в виду такой брани, воздвигнутой на них миром светским, постарались ходить достойно своего звания и призвания – особенно теперь были бы мудры, как змеи и целы, как голуби. О если бы добрые пастыри сами повлияли на худых своим словом и добрым примером! О если бы сами они изъяли злых от них самих, да не хулится ради по многих славное имя Божие и Его честных служителей тружеников. Кроме того, видя, как дорожат светские люди народною школою, как много придают они важности вопросу, в чьих руках очутится в конце концов народное образование, – на сколько затем они энергичны и неутомимы в преследовании своих целей – духовенство должно серьезно задуматься над вопросом о собственном своем отношении к народному образованию. «Оно должно спросить себя: когда светский мир волнуется от одной мысли, что образование народа может попасть в те или другие руки, так ли же горячо оно само (духовенство) относится к вопросу о народном образовании, достаточно ли глубоко оно сознало всю важность этого вопроса для блага отечества и церкви и, наконец, для личного блага его самого, т. е. духовенства, не пребывает ли оно по большей части в гибельном на этот счет спокойствии и равнодушии. Не мешает, далеко не мешает духовенству вдуматься поглубже в эти вопросы пока еще есть время; а то, чего доброго, может наступить такой момент, что и явятся подобные думы, но уже не приведут ни к чему, кроме запоздалых и бесплодных сожалений о не возвратно утраченном».

Если обратимся теперь к ближайшей пастве сельского духовенства – к простому народу и посмотрим, каковы его отношения к духовенству, то и здесь для прошедшего остается одна лишь неприятная, печальная характеристика, а для будущего – желание много-много лучшего. Простой народ в массе своей, по-видимому, относится к своим «батюшкам», «отцам духовным» с тем же доверием, с тою же любовью, с какими относились к нему его деды и отцы: к священнику он обращается и в радостных обстоятельствах, и в минуту жизни трудную; ему открывает свою наболевшую душу; у него ищут совета и решения разных духовных и житейских вопросов и недоразумений; кроме священника народу не с кем и посоветоваться, потому что, во всяком случае, урядник и волостной писарь – плохие советники. Но если попристальнее присмотреться к делу, то окажется, что нынешние отношения простого народа к пастырям значительно изменились сравнительно с прежними.

Не говорим уже о народе отхожем, который, покидая свое родное гнездо, уходит на страну далече, в города, на фабрики, заводы и т. п. для заработков, и здесь под разнообразными растлевающими влияниями зачастую утрачивает свою веру, губит свою нравственность и «просвещается» в самом превратном смысле этого слова. Даже народ оседлый, постоянно живущий на своей земле, и тот, говорим, значительно изменился за последнее время в своих отношениях к церкви и духовенству. Получивши от Царя-Освободителя драгоценнейший дар – свободу, он сразу значительно вырос в своих собственных глазах, и его свободному взгляду многое представилось в новом свете. То, что прежде представлялось ему удовлетворительным, «ладным», теперь его уже не удовлетворяет и часто оказывается совсем неладным. Такое сознание народа сказалось и в его отношениях к пастырям: священник должен бы делать то-то и то-то, но он этого не делает, другого бы нам – вот что... И вот – те же самые священники, которые не так давно были «батюшками-кормильцами», теперь зачастую оказываются просто батюшками; к ним стали относиться холоднее, их труд стали ценить хуже... Затем, дарованная народу свобода и необходимо соединенная с нею самоответственность естественно пробудили в народе, по крайней мере, в лучших его представителях, стремление к просвещению. Прежде за него думали и в ответе были другие, теперь он сам должен думать и отвечать за себя. Чтобы просветить свой «темный» мужицкий разум, он протянул свою мозолистую руку к книге и прежде всего к самой лучшей и священнейшей в мире книге – евангелию. Но до книги он еще не дорос; в ней оказалось еще очень много мудреных вещей, для него непонятных; чувствуется настоятельная потребность в разумном советнике и руководителе, и взор тоскливо обращается в сторону батюшки; но батюшка по тем или другим причинам этим делом не занимается, или занимается очень мало; остается поэтому или самому ломать голову над мудреными вещами и доискиваться самостоятельных ответов на те вопросы и недоумения, какие поставила книга, или же искать ответов готовых у тех, которые в свое время сами ломали голову и ответы нашли; в результате получается или новая секта, или отпадение в какую-либо из существующих, а батюшка остается совсем в стороне, он тогда даже и не батюшка.

Новые побуждения осмотреться духовенству, взглянуть посерьезнее на дело своего высокого служения. С одной стороны простой народ стал холоден к своим батюшкам, плохо стал ценить их службу, их труд…, а с другой – отпадение от православия, размножение сектантства. Хотя о сектантстве говорят у нас, как и о духовенстве, иногда не совсем верно, преувеличенно, – открывают секты там, где их вовсе нет, тем не менее, несомненно все-таки, что сектантство у нас усиливается, – увеличивается число прежних сектантов, открываются и новые, доселе неизвестные секты. И не диво, если бы это совершалось в среде так называемого образованного общества, а то просто в среде сельской, мужицкой. Трактовать здесь этот сектантский у нас вопрос – не входит в нашу задачу; но мы не можем не пожелать от всего сердца, чтобы и в этом отношении наше духовенство сделало все, от него зависящее, чтобы, напр., богослужение совершалось истово, правильно, по возможности благолепно, – свет Христовой проповеди непрестанно горел бы в этой темной среде, – чтобы не словом только, но и делом было показываемо, что не штунда, шалопутство и т. под. глупости, а вера дедов и прадедов есть истинная, правая вера. Но и другая-то болезнь очень тяжела для нашего духовенства: мужик наш стал холоден к «батюшке», неохотно и скупо оценивает труд своего батюшки. В самом деле, жизнь все дорожает и дорожает, а мужик наш равнодушно относится к нуждам пастырей, потому что у крестьянина и своих нужд довольно, потому что крестьянин не может или не желает понять, почему же и «батюшке» по-мужицки жить нельзя. Священнику, человеку все-таки образованному, стать в положение мужика относительно жизни и особенно воспитания детей – противоестественно и обидно. Открываются случаи вымогательства. Послышались жалобы на духовенство. И что же выходит? Народ, почуяв, что их пастырей тянут на суд за лишнюю копейку, которую так или иначе они стараются получить от своего стада, сделался еще более скуп, а в иных местах и прямо объявил, что платить за требы попам не велено. Тут наши пастыри – в горько критическом положении; и вот собственно на что должны бы обратить внимание все, кому интересно писать и говорить о духовенстве. Но правительство, кажется, уже и спешит на выручку наших священно-церковно-служителей. Как сообщают газеты («Новое Время», «Восток» и др.), Св. Синод предполагает установить норму взимания платы за разные духовные требы (таксу на требы). Правда, проектируемая мера – не в состоянии радикально исцелить зла, и проектируется, вероятно, как одна из возможных мер к улучшению существующего положения вещей, – правда и то, что проект этот весьма затруднителен в применении его к разнообразным по состоянию членам прихода: ведь в селах встречаются и такие – и не мало их, – которые не в состоянии иногда заплатить и пятака за крестины; но, во всяком случае, эта мера, как нам думается, может прекратить нарекания на духовенство в вымогательстве, а с другой стороны даст понять нашему мужику, что труд батюшки нельзя оставлять без вознаграждения. При этом, само собой разумеется, что при определении таксы не будут рассуждать подобно некоторым земцам, по мнению которых за брак, напр., надо платить ни как не более полтинника¹, и что такса на требы, направляясь против вымогательства, не исключает приношений и даяний от паствы сверх должных и превышающих таксу. Все дело только в том, чтобы везде и всегда держаться наставления Спасителя: будете мудры, яко змия и цели, яко голубие.

Если от вопросов обратимся теперь к фактам прошедшего года, то увидим, что и они положили черную печать на этот минувший год. Подобно предшествовавшему, прошлый 1882-й год есть прежде всего год великих утрат, тяжких потерь, понесенных иерархией нашей отечественной церкви: один за другим сходят в могилу выдающиеся личности, видные деятели на духовном поприще. Почти в начале минувшего года постигает церковь русскую горе, стоящее в связи с великим российским горем, – это смерть Киевского митрополита Филофея. В лице этого архипастыря церковь русская лишилась великой нравственной силы, полвека служившей славным её украшением. В личности покойного воплощался тип архиерея старой школы, архиерея – строгого аскета и по преимуществу духовного подвижника. Вся жизнь покойного протекла среди келейных подвигов внутреннего самоиспытания и духовного самоусовершенствования. Это был по своей подвижнической жизни великий светильник, и утрата такого архипастыря в своём роде незаменимая, тяжкая. Но ещё чувствуется потеря одного иерарха, как приходят известия о потере другого, третьего, четвертого, известия о событиях совершенно неожиданных, а потому и наиболее тяжких. Разумеем преимущественно смерть Филарета, еп. рижского, и Макария, м. московского. Кого в лице этих иерархов потеряла русская церковь, это должно быть известно нашим читателям. Довольно здесь заметить, что тот и другой, при своих великих талантах, оставили поприще жизни совершенно преждевременно. В частности не можем не сказать с величайшим прискорбием, что кончина м. Макария, как выдающегося деятеля преимущественно на учено-литературном богословском поприще, стяжавшего на этом поприще европейскую известность, представляет во многих отношениях невозвратимую потерю…

И другого рода утраты унёс с собою минувший 1882-й год, о которых также нельзя без скорби вспомнить, – вспомнить о крушении наших общественных банков, об ограблении всяческих вкладчиков, вносивших свои такие или иные сбережения в эти банки, о «воровском приходе», который в наше время быстрой наживы сделался столь модным, но до прошлого года, кажется, был тайным. Как тяжко это горе прошлого года, лучше всего понимают те, которые когда либо лишились своих капиталов ни за что – ни про что, благодаря лишь энергическому развращению некоторых дельцов, не брезговавших никакими средствами в достижении своих корыстолюбивых целей, даже самое благочестие, набожность обративших в орудие своей эксплуатации, обмана, плутовства. Поэтому не только в городах, но и в селах, (ибо и здесь нередко происходят растраты общественных денег старшинами, старостами, писарями), современной темой для проповеди должно быть раскрытие тяжести преступления, состоящего в расхищении общественных денег, выяснение истинного понятия о благочестии, о несовместимости с ним воровства и т. под. нравственных проступков, о гибельности для души наружного фарисейского благочестия.

Наконец, злобой еще так недавно минувших дней, предметом толков и опасений служили студенческие волнения, омрачившие собою и конец прошедшего года. По поводу и в объяснение этого печального явления считаем не лишним привести здесь несколько суждений г. Старова из статьи его под заглавием «За неделю» (Ц. О. В. № 157). По мнению Старова, причина упомянутого явления заключается в житейской незрелости лиц, как это прежде всего следует из того, что по правительственным сообщениям большинство университетской молодежи старших курсов оставалось в стороне от движения, не имеющего ничего общего с наукой и ей нимало не соответствующего, – волновались больше всего неоперившиеся еще новички. «В гимназиях и IV классе духовных семинарий «кончают курс» часто мальчики, едва вступающие в ту пору, когда начинается умственное брожение в молодом организме, когда в суждениях и воззрениях «питомца» нет еще ничего устойчивого и твердого. Знания жизни у едва оперившегося мальчика не заметно ни малейшего, но «кровь кипит и сил избыток». Молодая горячая голова отуманена мыслью о собственном образовании. Юноше кажется, что он способен уже не учиться только, но главное – учить других. Ему кажется, что можно легко и скоро целый свет пересоздать. Зачинщики смуты этим пользуются и вызывают «на борьбу» главным образом «новичков». Наиболее увлекающиеся и горячие натуры среди последних иногда поддаются на удочку и губят силу и здоровье в бесплодной, бесцельной и безнадежной «борьбе и протестах». Проходит год, другой, и все эти волнения перегорают и улетучиваются, и тот же отуманенный юноша (если не имел случая ожесточиться) вспоминает с улыбкой сожаления о поре бесплодных увлечений. Эта история давно повторяется… Но слишком горько видеть, как гибнут или искажаются лучшие силы страны, разбивается «надежда будущего»…

«Насколько важен известный возраст при усвоении плодов высшего образования, показывает пример семинарий. Здесь курс двумя годами длиннее гимназического, а если присоединить приготовительный класс в училищах, то и тремя. Результаты таковы: большинство лиц, поступающих в университеты и вообще высшие учебные заведения по окончании полного курса в семинариях, легче других воспринимают университетскую науку и, сколько знаем, редко или почти никогда не зачисляются в ряды «волнующихся». Почему же? потому что на богословских курсах – двухгодичных будущему университетскому слушателю о многом приходится передумать, многое перечувствовать, а главное – за эти годы он приучается относиться ко всему самостоятельно, мысль его крепнет и приобретает устойчивость. Переходная эпоха на рубеже отрочества и юности – самый важный и самый опасный момент в жизни человека. В эту пору получает известное определенное направление вся его «внутренняя политика», его наклонности и стремления. Помимо присущих каждому забот о своем развитии, много значат здесь и лишних два года в атмосфере среднеучебного заведения с его порядками, к которым ученик привык. Значение этого обстоятельства можно проследить в жизни студентов духовных академий. Сюда теперь поступают не только лица, чувствующие в себе призвание к духовной науке, но и все те, кому, в силу закона 20 марта 1879-го года, не удалось выбраться из IV класса семинарии в университет. Почва для различных благоглупостей и волнений, по-видимому, одинакова как в университетах, так и в академиях. И однако, последние чужды волнений. Это нельзя объяснить одним строем академической жизни, традициями и направлением академий. Весьма важную роль играет здесь прием в академию лиц, более зрелых и физически и умственно. И в академиях не замурованы мысль и чувство; питомцы их не стоят ныне изолированно от общего течения жизни, но столь же близко принимают к сердцу интересы ее, как и другие сотоварищи их; но зато здесь встречаем более сдержанности и умения относиться самостоятельно и критически ко всякому «новому слову». Это предохраняет от многих ошибок и увлечений. В этом отношении имеет смысл и значение желание многих видеть двери университетов открытыми для лиц зрелых не по аттестатам только».

Здесь мы и оканчиваем свою новолетнюю беседу с нашими читателями в надежде на будущие более радостные события, с желаниями будущих лучших порядков.

Б.

В больших городах сегодня замечается большое оживление и суета. Все стараются поспешить к своему Начальству, или к своим родным и знакомым, чтобы поздравить их с новым годом и с новым счастьем. Поздравляющим некогда подумать о том, что нового принес им и их покровителям, родным и знакомым этот новый год и какое дает или сулит им счастье в будущем. Но живущие в сельской и деревенской глуши, вдали от больших городов, обыкновенно, не заняты бывают поздравлениями с новым годом, – и с ними можно побеседовать о том, что нового дает нам новый год, или что обещает нам.

Ничего нет нового под луною. Один год проходит, другой наступает, – и все они, в сущности, похожи один на другой. И в этом отношении новый год сам по себе не может дать нам ничего нового, равно как не может и отнять у нас ничего из того, что мы имеем. Он есть только мера времени, определяемая круговращением небесных тел или планет. Но поскольку наша жизнь со всеми нашими поступками, добрыми и худыми, совершается тоже во времени; то поэтому новый год, как мера времени, может иметь для нас и нравственное значение, напоминая нам о том, что мы успели сделать в прошедший год и вообще во всю свою прежнюю жизнь, и что нам остается сделать впоследствии, на будущее время. Таким образом, новый год дает нам повод и удобный случай обозреть памятнейшие моменты нашей жизни – прошедшее, настоящее и будущее, – и одним взглядом окинуть всю нашу жизнь, привести ее к единству собственного сознания и дать ей надлежащую нравственную оценку. В этом отношении, судя по различию жизни мыслящего лица, новый год может навевать на нас различные до противоположности впечатления и думы.

Возьмем в пример молодого человека, еще не начинавшего, – как говорят, – жить! Он ждет – не дождется того времени, когда он станет вполне самостоятельным человеком, будет трудиться для собственного счастья и блага отечества, приобретет себе имя, богатство, почести, славу и проч. Прошедшее для него не имеет значения, настоящее тянется слишком медленно и скучно, и весь он и всецело живет только в заманчивом будущем. Он сам, можно сказать, олицетворенная будущность, и каждый новый год все более и более приближает его к этой будущности. Поэтому каждый новый год для молодого человека есть желанный гость, приносящий ему если не новое счастье, то новые мечты о счастливом будущем.

Трезвее смотрит на жизнь человек средних лет, проживший половину жизни своей, и потому несколько иначе встречает и новый год. Будущее у такого человека уже не окрашено тем розовым цветом, в каком оно представляется для юноши; но зато и прошедшая жизнь имеет для него гораздо больше цены, чем для юноши его прошедшее. Находясь на этой стадии своей жизни, человек еще бодро и с энергией трудится на избранном им поприще деятельности. Прошлая жизнь для него не прошла даром, бесследно, – и есть чем вспомянуть о ней, не только худым, но и добрым; но неизбежные неудачи, огорчения и утраты в жизни оставили в нем какой-то терпкий, горький осадок, который, вместе с летами возраста, не позволяет ему предаваться розовым мечтаниям о предстоящей будущности. Это человек, стоящий на середине между прошедшим и будущим, более или менее спокойно смотрящий на то и другое, человек настоящего. Также спокойно, и можно сказать, официально он встречает и новый год.

Возьмем наконец старца, склоняющегося к западу дней своих. Впереди ему предстоит только больший упадок сил и ожидание смерти. Вся почти жизнь и деятельность его осталась позади, в прошедшем, на которое он любовно смотрит и услаждается им. Это – человек прошедшего, который всякое новое явление измеряет и оценивает с точки зрения старины. Новый год для него служит только новым поводом к воспоминанию о прошедших летах его юности и зрелого возраста, новым случаем бросить укор молодому поколению, не идущему по дороге отцов и предков своих. Вместе с тем каждый новый год все настойчивее и сильнее напоминает старцу о приближающемся конце его жизни и вместо радости скорее способен навеять на него тихую грусть и раздумье о своей будущности.

Мы указали здесь только типических представителей каждого возраста человеческой жизни и пытались угадать их мысли и чувства, навеваемые новым годом. Но по указанной мерке нельзя судить одинаково о всех юношах, зрелых мужах и старцах. Естественные наклонности, характеризующие тот или другой возраст, видоизменяются до противоположности от действия разных причин: темперамента, воспитания, общественной и житейской среды, окружающей человека, и более всего от личной деятельности и личного настроения человека. Бывают юноши, рано испытавшие все удовольствия жизни, пресытившиеся ими и разочаровавшиеся в них. Для них жизнь, только что начавшая распускаться, кажется, «даром напрасным», тяжелым бременем и тем более тяжелым, что она не была руководима никакими высшими целями и идеалами. Что же принесет для таких дряхлых юношей новый год, кроме большого разочарования и сознания пустоты и бесцельности своей жизни? Бывают и старцы-юноши, не заглядывающие в свою прошлую жизнь и всецело погруженные в чувственные удовольствия, настоящие и будущие. Это преимущественно те баловни счастья, которых жизненный путь усеян розами, которые, подобно евангельскому богачу, веселятся на вся дни светло, не имея сострадания к бедным и отказывая им даже в крупицах со своего роскошного стола. Для них новый год бывает только новым случаем к пиршеству и возлияниям кумиру пьянства, а следовательно падает новою тяжестью на их обремененные грехом души.

Но есть и еще уклонения от общего типа представителей каждого возраста человеческой жизни, уклонения совершенно другого рода, более, можно сказать, нормальные, чем сама природа. Мы говорим о таких случаях, когда естественные предрасположения и наклонности человека подчиняются нравственному закону, когда возраст человека не имеет существенного влияния на его образ мыслей и жизни, когда и в юном теле является старческий смысл и, наоборот, в старом теле юная, бодрая душа. Это желательное соединение лучших свойств всех возрастов человеческих в одном лице бывает на деле редко, потому что оно достигается трудным путем нравственного самообладания и постоянного самоусовершенствования. Для таких людей всякий случай в их собственной жизни и всякий сторонний повод служит уроком для их нравственного самоусовершенствования. Новый год для них есть как бы верстовой столб, который показывает, сколько ими пройдено жизненного пути и сколько еще остается пройти, сколько ими сделано и сколько еще остается сделать. Юноша, убеленный сединами мудрости и вместе с тем полный еще энергии и сил, видит, что он немного прошел еще по пути жизни и сделал далеко не все то, что позволит сделать дарованные ему Богом силы, – и с удвоенной энергией поспешит он на дальнейший путь и на дальнейшее делание. Старец, сохранивший детскую невинность, простоту и незлобие, на минуту остановится в раздумье перед новым годом, увидит, что большая половина пути им уже пройдена, что остается уже немного идти, и соберет последние свои силы, чтобы дойти до предначертанного ему свыше конца жизненного пути. Этот конец не страшит его, напротив – вселяет в него юношеские мысли о будущих неизреченных благах, «их же око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша», – и усталый путник земной юдоли желает скорее разрешитися и со Христом быти.

А что бывает с отдельными людьми, тоже бывает и с целыми народами и царствами. Есть или были народы состарившиеся, сошедшие с мировой сцены и как бы умершие; есть народы и царства, находящиеся в полном развитии своих сил, экономических, политических, или же духовно-нравственных; и есть народы и царства молодые, только что начинающие жить, только что выступившие на сцену всемирной истории. И каждому из этих народов предстоит своя будущность, соответственно мере их возраста, естественным наклонностям и их собственной деятельности и духовно-нравственному развитию.

Наше благословенное отечество считается государством молодым, полным энергии, с богатыми задатками, физическими и духовно-нравственными, с своими особыми целями и задачами. Как молодое, оно, конечно, не свободно было от ошибок и грехов юности, от быстрого стремления вперед, все к новым и новым реформам, несмотря на доброкачественность этих реформ. Но в нашем отечестве есть и великая сдерживающая и умудряющая сила, представляемая нашею православною церковью, которая существовала раньше русского государства и почерпала мудрость свою у самого Источника всякой мудрости и у отцов и учителей вселенской церкви. И вот, когда мы увидели крайность юношеских увлечений, когда увидели, что нужно осторожно обращаться с огнем, произведшим взрывы царских чертогов и цареубийство, – то снова и с большим усердием стали обращаться к православной церкви и ее учению, на которых одних только зиждутся и стоят прочно земные престолы и царства.

Поздравляем себя, читатели, в настоящий новый год, с национальным направлением политики нынешнего царствования, в которой дается подобающее значение и православной нашей церкви и ее служителям!

Н. П.

Глас словесе, светильник света, денница солнца, Предтеча в пустыни покайтеся всем вопиет людем и предочиститеся: се бо предстоит Христос, от тли мир избавляяй (Ирм. 6 на Богоявл.).

Такими словами восхваляет св. церковь явление на Иордане Иоанна Крестителя с проповедью о приближении и торжественном откровении царства Мессии – Иисуса Христа. Она называет его гласом слова, светильником света, утренней зарею, предвестницей восхождения великого светила, Солнца правды – Христа. Народ иудейский, особенно в лице избранных своих, ожидал своего Избавителя в течение веков и тысячелетий, слух о Его рождении наконец распространился в Иудее через волхвов и пастырей. Тем не менее, Искупитель мира долгое время, целые тридцать лет, скрывался в безвестности в Назарете, в доме своего воспитателя Иосифа, разделяя с ним труды его древоделия. И вот, пред самым вступлением Спасителя в торжественное служение роду человеческому, Промыслу угодно было послать пред Ним Предтечу, провозвестника покаяния, чтобы ближайшим, непосредственным образом приготовить народ иудейский к достойному сретению своего Царя-Искупителя. Этот призывающий голос начал раздаваться в пустыне иудейской; затем Иоанн исходит на Иордан и в слух всей Иудеи проповедует, что времена Мессии настали, царство Божие приблизилось, сам Царь стоит посреди своих подданных, хотя еще не знаемый никем из них (Ин.1:26).

Остановимся внимательно на этих таинственных обстоятельствах вступления Иисуса Христа и торжественного посвящения Его на высочайшую должность всемирного ходатая и наставника – что это было за крещение покаяния, которым приготовлял Иоанн народ иудейский к сретению Мессии, и какое значение имело в жизни Иисуса Христа Его собственное крещение от Иоанна в Иордане?

Евангелисты не указывают ясно, что было предметом первых речей Иоанна к народу иудейскому после того, как открыто, в общих чертах, он объявил о своем небесном посланничестве. По евангелисту Матфею, св. Иоанн возбуждал иудеев к покаянию, представляя им, что приблизилось уже царство небесное (Мф.3:2); евангелисты Марк и Лука повествуют, что св. Иоанн явился крестя в пустыне и проповедуя крещение покаяния в отпущение грехов (Мк.1:4; Лк.3:3). Из этих евангельских сказаний видно, что Предтеча Господень, в начале своего проповедания, говорил собравшемуся вокруг него народу о трех различных предметах: покаянии, крещении и царстве небесном. Не представляется вероятным, чтобы св. Иоанн мог раскрыть и уяснить своим слушателям эти три различных предмета в одной только своей речи: слушатели великого пророка, современные ему иудеи, – по духовно-нравственному своему состоянию, не могли вдруг воспринять и усвоить себе таких предметов его проповеди, – новых для них и глубоких по своему содержанию. Поэтому естественно предположить, что св. Иоанн вел с народом особую беседу о каждом из указанных предметов.

«Нераскаянны были иудеи, говорит св. Златоуст, и никогда не чувствовали грехов своих; но будучи подвержены крайним порокам, всегда почитали себя праведными; а сие-то особенно и погубило их и отдалило от веры в грядущего Искупителя» (Толк. на Рим.10:3, 9:30–32). К этому надобно прибавить, что современные св. Иоанну книжники и фарисеи верили, что грехи свои могут очищать они частыми омовениями и, ослепленные духовной гордостью, не видели, что без глубокого раскаяния, без сердечных слез покаяния, одни только внешние, телесные очищения не способны оправдать человека – грешника пред Богом. Между тем такое лжеверие успели они посеять и в простом народе.

Как посланник, предназначенный Господом приготовить в душах человеческих путь грядущему Искупителю, св. Иоанн, силой вдохновенного своего слова, должен был прежде всего тронуть и раскрыть эти души, как бы замкнутые для истинного самопознания, очистить их от плевел, посеянных лжеучением, смягчить их ожесточение и преклонить к покаянию, которое состоит не в минутной только скорби о грехах, сопровождаемой омовением тела, не проникающей до глубины души, не сокрушающей человеческой гордости, не обуздывающей плотских похотей, но в совершенной, решительной перемене мыслей, чувствований, желаний, воли, поступков человека-грешника, так что он делается иным во всем существе своем. И действительно, покаяние, к которому призывал своих слушателей Предтеча Господень, было – обращение их к Богу, – обращение, соединенное с печалью о сделанном зле и стыдом пред Богом и совестью (2Кор.7:10), – обращение, соединенное с нелицемерною любовью к добру, с искренним и постоянным к нему стремлением, выражающимся в самой их деятельности, – во всей их жизни (Лк.3:10, 12, 14). «Покайтеся!» взывал великий пророк Господень к иудеям, то есть, принесите искреннее раскаяние в сделанных вами грехах, всячески удаляйтесь от них, и вместо греховных склонностей, питайте в себе лучшие, благородные расположения, – возбудите в себе стремление к чистоте сердца и благоговение к Богу и выражайте их в соответствующих им делах. Такое глубокое, сердечное, искреннее покаяние приуготовит душу каждого из вас к имеющему быть совершенному прощению грехов ваших, после того как вы запечатлеете себя крещением, которое я предложу вам и которое отлично от тех омовений, какие вы совершаете по требованию закона и преданию старцев.

В этой речи нового пророка Божия прямое, ясное и решительное уверение об имеющем быть отпущении грехов долженствовало быть особенно поразительным для иудеев. Боговдохновенные мужи ветхого завета многократно и многообразно возбуждали людей грешных к покаянию, – к тому, например, чтобы грехи свои искупали они делами своего милосердия и тем заслуживали у своего Господа милость и помилование; но простит ли им Господь грехи, об этом они никогда ясно не говорили, но держали душу грешника в томительном страхе (Дан.4:24; Иоил.11:12–14). Вообще об отпущении Господом Богом человеку грехов возвещалось и в подзаконное время, по очистительные, напр., жертвы, равно как и добрые дела, совершенные в заглаждение соделанных грехов, имели преимущественной целью возбудить милосердие Божие к согрешавшему, нежели исходатайствовать ему полное, всесовершенное спасение и прощение (Прем.11:24). В этом же смысле и говорит св. Григорий Великий: «до пришествия Христова неизвестно было, могут ли быть прощены те, которые впали в тяжкие грехи, и отпущение грехов большей части людей было неизвестно». Св. Иоанн Златоуст прямо говорит: «прежде креста Христова нигде не видно отпущений грехов, ибо везде сие приписывается крови Христовой… Да и каким образом могло быть отпущение грехов, когда еще ни жертва не была принесена, ни Дух Святой не сходил, ни грехи не были заглаждены, ни вражда не пресеклась, ни проклятие не уничтожилось» (Толк. на Мф.1:177).

Итак, без преувеличения можно сказать, что новому пророку и Предтече пришествия Христова Господь предоставил быть первым вестником бесконечного милосердия своего к человеку-грешнику, – ясным, определенным и положительным образом раскрыть ему утешительную истину полного прощения грехов через покаяние.

Нам, которые живем под законом благодати и любви, не удобно составить понятие о том, какое впечатление могла произвести эта торжественная и радостная весть из уст новоявленного человека Божия на слушателей его из народа иудейского, так сказать, согбенного и стонущего под игом ветхого закона. Разве только внезапная, неожиданная весть о царском всепрощении, которая возвращает узнику отрадную свободу, сосланному – милую ему родину, может дать об этом приблизительное понятие…

Удивительно ли, что толпы народа, начинавшие собираться вокруг Предтечи, увеличивались потом более и более… Даже Илия, этот пророк, так чтимый народом иудейским, за могущество его слова и дел, едва ли видел вокруг себя столько слушателей, так внимательных и так послушных его голосу. Св. Иоанн не творил чудес; строгая, суровая жизнь его в пустыне самого его делала чудом, и потому его вдохновенные слова, находившие для слушателей живое оправдание в равноангельской его жизни, производили могущественное впечатление на их умы и сердца.

Возбужденный и проникнутый живым словом проповедника, народ тотчас же, по окончании его проповеди, мог спрашивать его, что ему предстоит сделать, при каких условиях покаяние его может заслужить ему у Господа возвещенное теперь и вожделенное для него прощение грехов? Тогда же, вероятно, св. Иоанн изъяснил своим слушателям значение и силу крещения, которое должны были принимать от него кающиеся грешники.

Проповедь св. Иоанна о крещении не была для иудеев чем-либо новым, доселе у них неслыханным. Известно, что даже язычники считали воду, особенно некоторые вместилища ее, священным. Все народы, оставившие нам памятники о первобытных своих нравах и обычаях, часто прибегали к очищению водою или омовениям. Воды Ганга для индийцев и воды Нила для египтяне до сих пор почитаются священными, и омовение в них, по верованиям этих народов, имеет не только внешнюю, но и внутреннюю очистительную силу. В древности было общее верование, что освящающая сила воды особенно зависит от святости лица, которое прикасалось к ней; тем более омовение таким человеком имело особенную действенность. С другой стороны, всякий тяжкий преступник осквернял воду тем употреблением, какое мог из нее сделать. Обвинители Сократа, говорит один греческий историк (Плутарх), сделались предметом такого общего презрения, что каждый гражданин убегал от них: никто не хотел ни давать им огня, ни отвечать на их вопросы, ни мыться с ними в одной воде; даже приказано было выливать вон, как нечистую, ту воду, какая оставалась после их употребления. Церковный историк Евсевий передает рассказ, дошедший к нему от святого Поликарпа, ученика Иоанна Богослова: «Иоанн, ученик Господень, в Ефесе в общественных термах тотчас же вышел из воды, как скоро увидел он в ней моющегося еретика Керинфа, и сказал бывшим с ним ученикам: убежим отсюда скорее, чтобы не разрушилось здание и не покрыло нас своими развалинами вместе с Керинфом, врагом истины» (Ист. церк. кн. 4, гл.13). В иудейском народе вообще крещение посредством омовений, или погружении в воде, как обряд религиозный, соблюдалось еще патриархами (Быт.35:2, 3). Чудесный переход евреев через Чермное море, предводимых столпом облачным, по словам апостола Павла, был для них таинственным крещением (1Кор.10:12). У раввинов, живших до Рождества Христова, сохранилось предание, что все евреи, за три дня до торжественного возвещения Господом закона на горе Синайской, не только вымыли одежды свои, но и самых себя (Исх.19:20). Впоследствии очищения водою или омовения, как религиозные действия, предписанные законом, производились не только людьми, но совершались даже над вещами (Исх.29:4; Лев.8:6, 7). Священной рекой для иудеев, по воспоминаниям историческим, был Иордан, и св. Иоанн Предтеча явился на его берегах в то время, когда со всех сторон стекались сюда иудеи в праздник новолетия, чтобы в волнах священной реки очиститься от грехов, соделанных ими в прошедшем году.

Обращая внимание на то, какое понятие образовалось у иудеев касательно необыкновенной святости Предтечи Господня, на которого, по словам Златоуста, взирали они, как на ангела, сошедшего с неба (Толк. на Матф. бес. 10), можно понять, с какою радостью принята была ими речь его о крещении, которое он предлагал совершить своими руками! Если верили, что и обыкновенная вода имеет некоторую силу очищать от грехов, то какой действенно очищающей и освящающей силы они не должны были предположить присущею той воде, к которой прикасался св. Иоанн? – Все устремились к Иордану за крещением. Даже фарисеи и саддукеи начали исповедовать грехи свои; сам Синедрион отправил к Иордану посольство с вопросом: «не он ли Мессия?».

Но не он был Мессия... Он только был ангел, посланный пред лицем Его уготовати Ему путь; он только был светильником незаходимого света, денницею, утреннею зарею восходящего Солнца правды – Христа… И Иисус Христос действительно явился к нему на Иордан…

Обратим внимание на обстоятельство крещения нашего Господа.

Спаситель является к Иордану из своего Назаретского уединения, никак неведомый. Зачем является? Для того, чтобы принять почести от своего Предтечи? Явиться с торжеством народу?... Нет, – просить крещения, которое преподавалось в очищение от грехов, которых в нем не было, которое служило приготовлением к царству Божию, которого Он был царь и глава. Что недальновидный народ подумает, будто бы и Он, подобно другим, имеет надобность в очищении от грехов, что во всяком случае крещением дается преимущество крещающему пред крещаемым, – до этого сыну человеческому нет никакой нужды. Он видит, что крещение Иоанново есть учреждение весьма благодетельное для нравственности, и хочет своим примером усилить его действие. Знает, что при этом случае должна обнаружиться воля Божия касательно собственного Его предназначения, и спешит исполнить эту волю.

Что же с Иоанном? Не смотря на близкое родство с сыном Марии по плоти и на ближайшее отношение к нему по духу и цели своего служения, Иоанн не знал еще решительно, что Иисус Христос есть Мессия. Ибо пославший крестить Иоанна сказал ему, что тот, на которого он увидит при крещении сходящим Духа святого, есть истинный Мессия, а кто именно сей агнец Божий, этого ему не было открыто (Ин.1:33). Впрочем, Иоанн знал великого сродника своего столько, что ставил Его гораздо выше себя по дарам благодати. Беседа, хотя не продолжительная с Иисусом Христом, пред совершением крещения над Ним, еще более могла усилить в прозорливой душе Иоанна мысль, что просящий крещения есть Тот самый, Который его самого и всех будет крестить Духом святым. После сего могла ли подняться руки крестителя? Аз требую тобою креститися, и ты ли грядеши ко мне (Мф.3:14)? – воскликнул он, проникнутый чувством собственного недостоинства и Божественного величия Иисуса Христа.

Для Иисуса Христа, Который сам был пророк и смирен сердцем, глас смирения Иоаннова не мог быть неприятен. Но теперь надлежало творить правду Божию, а не высказывать или сокрывать свою праведность: «остави ныне, – сказал он уже голосом Мессии, – тако бо подобает нам исполнити всякую правду», то есть всякое определение правды Божией.

Иоанн оставляет, Иисус Христос нисходит в Иордан и погружается в водах.

Произнесено ли что-нибудь при этом Крестителем? Вероятно – ничего. Где взять слов для совершения крещения над самим Господом? Тут было время не говорить, а благоговеть и поучаться.

Но Иисус Христос во время своего крещения беседовал с Богом – молился (Лк.3:21). Действие крайне поучительное! В Иордане Он молится, на Фаворе молится (Лк.9:21), на Голгофе (Лк.23:34) и Елеоне (Лк.24:30) молится. Все важное в жизни Спасителя совершалось среди молитвы: молитва крестила Его; молитва предала дух Его Богу; молитва вознесла Его на небо. О чем Он молился в Иордане? Это тайна. Довольно знать, что Он молился...

Доселе все происходило естественно: смотрите, какие чудеса произойдут от молитв! И абие, восходя от воды, виде разводящаяся небеса и Духа, яко голубя, сходяща нань, и глас бысть с небесе: «Ты еси сын Мой возлюбленный, о Нем же благоволих».

Это значит, что после крещения водою над Спасителем началось и совершилось новое высшее крещение Духом святым, совершилось самым торжественным образом. И во-первых – разверзлись небеса; то есть свод небесный над главою Иисуса Христа представлял раздвоенным на подобие того, как это бывает во время сильного и продолжительного блеска молнии из облаков. В то же время из разверстых небес явился Дух святый в телесном виде (Лк.3:28) наподобие голубя; так как голуби всегда почитались символом чистоты, кротости и незлобия, которые составляли главное качество души Христовой.

Разверстие небес и нисшествие Духа сами по себе были уже разительным свидетельством о божественном достоинстве Крещаемого: ибо кому когда разверзались небеса? На кого сходил таким образом Дух святый? Но чтобы не оставалось ни малейшего места сомнению, чтобы еще полнее засвидетельствовать, как велико участие неба в том, что происходило теперь на земле, глас бысть: «сей сын Мой возлюбленный, о Нем же благоволих» (Мф.3:17)!

Для кого был этот глас? Для Иоанна, – для учеников Иоанновых, из которых некоторые могли находиться вблизи, – для всех иудеев, которые имели услышать потом о чудесах, случившихся при крещении Иисуса Христа, – наконец для всех нас, которые, последуя этому гласу, признаем и исповедуем в сыне Марии единородного от Отца, нашего Спасителя, Господа и Судию.

Глас с неба и все прочее были непродолжительны. После этого Иисус Христос, исполненный Духа (Ин.3:31), уже не возвращался в Назарет, а прямо пошел в пустыню, прилегавшую к Иордану, где в посте и молитве, как известно, провел сорок дней, препобеждая искушения духа тьмы и приготовляя себя на великое дело спасения рода человеческого. Иоанн оставался при Иордане, продолжая возглашать глас покаяния и указуя всем чающим спасения на Мессию уже не грядущего, а пришедшего, доколе сластолюбивый Ирод, обличаемый праведником, не принес его священной главы в жертву бесстудной Иродиаде.

Так совершилось крещение Господа нашего Иисуса Христа! Много веков прошло после того, как совершились эти чудеса. И однако они всегда важны, потому что на них утверждается вера наша и спасение; без них мы не были бы христианами и не имели бы обетования жизни вечной. Кроме этого, у всех нас есть, так сказать, ближайшее сродство с чудесами иорданскими. И нас принимал Иордан, и на нас сходил Дух, и мы наречены возлюбленными чадами Божиими; ибо что значит крещение каждого из нас, как не повторение над нами событий иорданских и крещения Иисуса Христа?

И так спросим самих себя: сохраняется ли нами великий обет благой совести и святой жизни, данной при крещении? Цел ли залог Духа, нами тогда полученный? Ходим ли мы достойно высокого звания чад Божиих? Вот вопросы, на которые пусть ответит каждому его совесть…

К.

В последнее время с особою рельефностью выдвинулся вопрос об учреждении церковно-приходских школ. Церковно-приходские школы, как известно каждому, у нас – не новое учреждение. Они существовали еще задолго до обнародования крестьянской воли в домах духовенства, в церковных сторожках и караулках, и в особенности увеличились в числе с 1860 года, существовали они до того времени, когда заботу о народном образовании приняли на себя земство и Министерство Народного Просвещения, то есть пока школы не сделались казенными. Правда, церковно-приходские школы были сиротские школы, без всяких средств и пособий: никто из посторонних лиц не обращал на них ни малейшего внимания. Нам самим привелось это испытать. Поступив в 1869 году священником в сельский приход, мы тотчас же открыли в своем тесном и гнилом домишке школу; затем в 1871 году по нашему настоянию прихожане устроили под помещение школы особый домишко. Несмотря на наше сообщение, кому следует, об открытии школы, на нашу школу обратили внимание только через два года, и тогда сопричислили ее к разряду министерских; а до тех пор мы пробавлялись без книг, без учебных пособий, и ниоткуда не получали никакого пособия, несмотря на то, что самую-то школу отапливали на свой счет.

В большей части церковно-приходских школ в прежнее время дело преподавания велось по старинному буквосочетательному методу; ученики читали Часослов и Псалтирь. Но, тем не менее, школы эти, при всех неблагоприятных условиях существования, выпустили немало грамотеев. Кажется, следовало бы только порадоваться, что эти сиротские школы снова воскресают, чтобы увеличить собою число народных образовательных заведений. Пусть эти школы будут хуже министерских и земских; что же? Плохая школа – лучше чем никакой. А министерских и земских школ у нас не так много, чтобы ни одно селение не оставалось без школы. Следовательно, церковно-приходские школы, хоть бы и самые плохие, не будут лишними. Но без словопретельной войны, уж яко же обычно, никакое дело не обходится. Прежде, чем придут к чему-нибудь, наперед довольно наведут бумаги и чернил и немало переломают перьев. Впрочем, на то и пресса существует. Не избежал общей судьбы и вопрос о церковно-приходских школах: много уже было писано касательно его и статей, и беглых заметок и за и против. С одной стороны, печать учреждение церковно-приходских школ находит вполне полезным; с другой – бесполезным и бесцельным. В виду прежнего неудовлетворительного их существования, говорят, что духовенство наше при обычной своей апатии и неумении вести школьное дело, опять сведет церковно-приходские школы на прежнее их положение, т. е. чуть-чуть не к нулю. А находятся даже и такие газетные глашатаи, которые в учреждении церковно-приходских школ усматривают клерикальные поползновения русского духовенства. Трудно и разобраться в этом лабиринте вавилонского смешения языков.

Сами за себя мы должны сказать, что учреждение церковно-приходских школ находим вполне полезным и благодетельным делом для народа, и делом вполне благовременным. Пора же в самом деле обратить внимание на народ; пора позаботиться о его просвещении и воспитании; да не просто о воспитании, а о воспитании в духе православно-религиозно-нравственном; потому что в нем, как в фокусе, сосредоточиваются все нити и нервы, которые связывают все части народного организма, им поддерживаются все лучшие силы народа; в нем находят утверждение все устои, необходимые для правильного, нормального течения народной жизни, без которых жизнь пойдет в разброд. Да она уже и начинает идти не потому пути, по которому бы следовало, потому именно, что тот живительный дух, при помощи которого русское государство не раз воскресало из мертвых, в наше время в народе начинает слабеть. Народ, в особенности в лице молодого поколения, начинает привыкать равнодушно относиться к религиозно-нравственным требованиям. Погоня за удобствами внешней жизни и разного рода удовольствиями по примеру высших сословий начинает приковывать к себе все внимание народа и поглощать все его силы, всю его деятельность до забвения религиозно-нравственных обязанностей, до нарушения святейших и чистейших требований человеческого сердца, до всякого рода правонарушений. Этого, конечно, можно не знать людям, смотрящим на народ в подзорную трубу из петербургских кабинетов; но людям, близко стоящим к народу, все это хорошо известно.

Школы министерские и земские, на которые в деле религиозно-нравственного воспитания народа возлагались большие надежды, не принесли в этом отношении большой пользы, да и сами по себе, по своей постановке, по духу и характеру своему они оказались далеко не по вкусу народа. Самим детям, быть может, они и нравятся, но старики смотрят на них не совсем благосклонно. Не будем входить в исследование, насколько справедливы взгляды стариков на эти школы; но при этом не можем не заметить, что самое превосходное пирожное нельзя же насильно пичкать в рот тому, кому оно не нравится. Но и в учебном отношении школы эти не принесли блестящих плодов; из них нередко выходили и выходят такие же плохие грамотеи, что и из прежних церковно-приходских школ. Полуграмотные учителя, каких едва ли не большинство в наших школах, будучи до костей и мозгов пропитаны духом прогресса и желая рисоваться знанием методов и приемов новейшей педагогики, при неумении истово осмыслить их, хотят большею частью ловить в небе журавлей, оставляя синиц не тронутыми. Гоняясь не за самым педагогическим делом, а только за искусством этого дела, они больше всего обращают внимание на «пуканья, шипенья и свистенья», на кубики и палочки, на объяснение того, что такое корова, овца и т. п. Мы вовсе не противники новых методов и приемов преподавания, поскольку они облегчают детям труд учения; но мы противники неосмысленных крайностей. Таким образом, нечего толковать о том, что прежние церковно-приходские школы были плохи, и пророчить, что плохи будут и будущие; мы убеждены, что как бы они плохи ни были, все же они не много будут хуже школ министерских, а может быть и не хуже их, впрочем все это покажет недалекое будущее, если дело о школах осуществится.

Духовенство, конечно, за исключением поддонков, закон о церковно-приходских школах будет приветствовать с величайшею радостью, как зарю внимания к себе со стороны высшей власти, как знак доверия к его силам и убеждения в пользу его служения общему благу государства и общества; и мы уверены, что духовенство оправдывает возлагаемые на него надежды, если не встретится только на пути посторонних тормозов. Правда, через учреждение церковно-приходских школ возложится на духовенство тяжелое бремя усиленного труда. Но трудиться оно привыкло и от труда не бегает, если только теми или иными способами не выбивают у него дело из рук. Говорят о лености и бездеятельности его люди или незнакомые с ним, или предубежденные против него, или просто-напросто озлобленные против него. Если в пример лености духовенства часто указывают на то обстоятельство, что священники нередко уклоняются от законоучительской обязанности в существующих школах, то это обстоятельство имеет свои причины большею частью вне духовенства, причины далеко уменьшающие вину его. Дело в том, что к законоучителям относятся у нас не только невнимательно и неуважительно; и на каждом шагу оскорбляют их, начиная с гг. директоров, продолжая инспекторами и членами училищных советов, и оканчивая недоучками-учителями. Быть законоучителем для многих значит нажить себе кучу неприятностей. Приходится нередко удивляться не лености законоучителей, а их терпению, христианскому смирению и незлобию, умению мириться с самыми тяжкими оскорблениями.

Если хотят, чтобы духовенство не уклонялось от дела по народному образованию, то пусть церковно-приходские школы освободят от всякого контроля со стороны светских лиц и поставят учителя священника в совершенно независимое от них положение, поручив надзор за школами и отчетность о положении их или благочинным, или лучше всего особенно избранным лицам из среды священников, занявших себя народно-просветительной деятельностью, и более или менее опытных в деле народного образования, притом обеспечив, насколько нужно, школы и в материальном отношении. Необходимость последнего условия, думаем, видна сама собою; без достаточных средств не может существовать в порядке никакое учреждение.

Для более успешного ведения школьного дела программу министерских школ необходимо сократить до возможного минимума. Научить толково читать и писать, обучить первоначальным правилам счисления, свящ. истории в кратком виде, молитвам, символу веры, молитве Господней и заповедям с самым кратким объяснением, или даже с одним переводом на русский язык; вот и достаточно для сельской церковно-приходской школы. Не спорим – хорошо научить многому; но для этого нужно иметь излишек времени и другие благоприятствующие успешному ходу науки условия, в исследование которых в настоящем случае мы не имеем надобности входить. Между тем, при недостатке времени и при тех условиях, в коих находится наша сельская школа, гоняясь за многим, можно не достигать и малого, что нередко и бывает в настоящих сельских школах. Желая выполнить программу, учитель и законоучитель мыкаются в разные стороны и от того в конце концов толку выходит не много: ученики выходят из школы много знайками, но толково ничего не знающими. Все это изведали мы собственным опытом, пробывши в звании уже священника 7 лет учителем и законоучителем, и 5 лет исполняя одну обязанность в сельской школе. Оканчивающих курс в церковно-приходских школах необходимо сравнять в правах по отбыванию воинской повинности с оканчивающими курс в школах министерских.

Неспорно, что пастырские обязанности будут отвлекать священника от школьного дела; но они будут отвлекать временами, а не постоянно. Собственно говоря, отвлекать будет не церковное богослужение – литургия в будние дни в селах оканчивается обыкновенно около восьми часов утра; будут отвлекать, так сказать, требы экстренные, например, напутствование больного, крещение слабых младенцев; но эти требы даже в приходах при тысячном населении случаются не часто. Более, чем пастырские обязанности, могут отвлекать от школы священника обязанности хозяйственные и семейные. Не малая часть наших священников за неимением прислуги сами исправляют все черные работы по дому – рубят дрова, носят воду, чистят хлевы и т. п. и нередко исправляют обязанность няньки. Конечно, при этих условиях священнику трудно найти достаточно времени для занятий в школе. Но если за исправление должности учителя назначено будет священнику жалованье примерно рублей 150, то это неудобство легко может быть устранено наймом прислуги.

Что касается правоспособности наших священников в деле ведения школьных занятий, то и на это нужно сказать, что между нами не малое число найдется педагогов не только хороших, но даже и вполне знакомых с требованиями новейшей педагоги и с выработанными его методами и приемами первоначального преподавания.

Но само собою разумеется, если мы будем даром проезжаться, как это большею частью бывает, на пастырских шеях, притягивать их ко всякому такому делу, за которое ничего не платится и за которое вместо внимания со стороны власти, поощрения и благодарности можно рисковать получать только внушения, строгие выговоры, а нередко нечто и худшее того, то ничего нет мудреного, что многие из пастырей для исполнения такого дела не найдут у себя ни времени, ни способности к делу и постараются при малейшей возможности от дела улизнуть.

Священник Павел Руновский

О продолжении издания журнала «Руководство для сельских пастырей» в 1883 году

Журнал «Руководство для сельских пастырей», издаваемый по благословению Святейшего Синода, при Киевской духовной семинарии с 1860 года, издается и в 1883 году.

Журнал выходит еженедельно отдельными номерами, в 8-ю долю листа, в объеме от двух до 3½ печатных листов. Годовое издание составит три тома, исключая печатаемых в приложении к журналу поучений, образующих собою отдельный том (каждый приблизительно от 40-ка до 45-ти печатных листов, с особенным оглавлением и особенною нумерацией страниц).

Подписная цена и с пересылкою во все места Российской империи 6 руб. сереб. Плата за журнал по официальным требованиям, как то: от консисторий, правлений духовных семинарий и благочинных, может быть, по примеру прежних годов, рассрочена до сентября 1883 года.

В редакции этого журнала продаются: 1) экземпляры «Руководства для сельских пастырей» за 1861, 1864, 1865, 1871, 1872, 1873, 1874, 1875, 1876, 1877, 1878, 1879, 1880, 1881 и 1882 годы. При требовании журнала за все означенные годы может быть делаема уступка по особому соглашению с Редакцией.

2) Указатель статей, помещенных в «Руководстве для сельских пастырей» в течение десяти лет с 1860 года по 1869 год включительно. Цена 35 коп. с перес.

3) Сборники поучений к простому народу, изд. Редакции «Руководства для сельских пастырей»:

а) Выпуск 1-й, издан. 1877 года. Цена 1 руб. 20 коп. с перес.

б) Выпуск 2-й, издан. 1879 года. Цена 2 руб. с перес.

в) Выпуск 3-й, издан. 1880 года. Цена 2 руб. с перес.

г) Выпуск 4-й, издан. 1881 года. Цена 2 руб. с перес.

4) «Семьдесят пять катехизических бесед» или «Весь православный катехизис в беседах к сельским прихожанам» свящ. Иоанна Скарданицкого, изд. Редакции «Руководства для сельских пастырей» 1882 г. Цена 1 руб. 35 коп. с перес.

5) Практические советы священникам при производстве следствий по проступкам и преступлениям священно и церковнослужителей. Второе исправленное и дополненное издание. Цена 60 коп. с пересылкою.

6) Практические наставления митрополита Григория пастырям по предмету спасительного действования на раскольников. Цена 60 коп. с пересылкою.

7) История христианской церкви в век апостольский. Цена 50 коп. с пересылкою.

С требованиями как на журнал, так и на поименованные книги нужно адресоваться так: В Редакцию журнала «Руководство для сельских пастырей», в Киеве.

I. Происхождение храма

Когда, кем и для кого установлен богослужебный храм?

Первый на земле храм Божий, можно сказать, был самый рай, в котором Бог благодатно являлся человеку; в котором человек, освященный образом Божиим, был непорочным священником; в котором видимою, таинственною святынею было древо жизни, поскольку от этого древа человек таинственно вкушал нетленную жизнь, подобно как мы ныне на трапезе Господней от плода пшеницы и лозы таинственно и существенно вкушаем бессмертную жизнь божественного тела и крови Христовы.

С тех пор как человек грехопадением сокрушил в себе образ Божий и перестал быть сам живым храмом Божиим, потребность видимого, образовательного, тайноводственного храма Божия очевидно сделалась более ощутительною: и священная история показывает, что сколько человек трудился над удовлетворением этой потребности, столько же, или еще более, сам Бог споспешествовал тому.

От древних патриархов, которые кочевали в шатрах, не естественно было бы требовать храма, по правилам зодчества созидаемого. Храм существовал у них сокращенно – в жертвеннике: и мы многократно видим в их житиях, что Бог является, и в память того патриарх созидает жертвенник; и обратно, патриарх созидает жертвенник, и Бог является ознаменовать свое благоволение над жертвенником и над создавшим его. Так Бог является Ною, сохраняя его от потопа, и тотчас по потопе созда Ное жертвенник Господеви (Быт.8:20); Ной возносит всесожжение на жертвенник, и Господь вновь является благословить новый послепотопный мир. Явился Господь Авраму: и созда тамо Аврам жертвенник Господу, явльшемуся ему (Быт.12:7). Иакову Бог сам повелел создать жертвенник и назначил для того место: взыди на место Вефиль, и живи тамо, и сотвори тамо жертвенник Богу, явльшемуся тебе (Быт.35:1).

Когда же патриархальное племя, в котором от начала мира сохранилось ведение истинного Бога и откровений Его, возросло и образовалось в народ, тогда Бог под собственными распоряжениями и по непосредственному предначертанию устроил в нем храм Свой в большей полноте и совершенстве, именно – Скинию Свидения. Это первый на земле полный храм истинного Бога, по повелению Божию устроенный Моисеем при горе Синае, храм подвижной и походный – применительно к странствованию народа Божия из Египта в землю обетованную (Исх.28).

Потом, когда царь Давид пожелал вместо подвижного храма создать неподвижной, Господь Бог и это храмоздательство принял в Свое особенное смотрение, и устранил от оного Давида, как пролившего много крови в бранях, предоставил оное сыну его, мирно царствовавшему, Соломону (2Цар.7).

Когда же этому первому иерусалимскому храму за грехи народа попущено было быть разрушену вавилонянами; то еще прежде нежели совершился над храмом этот суд, Господь предопределил и через пророка Исаию предвозвестил создание второго иерусалимского храма, и для начатия этого дела предизбрал царя Кира, еще тогда не родившегося. И когда потом действительно началось созидание второго храма, под покровительством Кира, но при преемниках Кира затруднилось и остановилось: то Господь вновь принял это дело в Свои руки, и Своим рвением великим (Зах.1:14) совершил оное, послав облеченных божественною Его силою побудителей – пророков Аггея и Захарию. Созиждите храм, и благоволю в нем, и прославляюся, рече Господь (Агг.1:8). Сице глаголет Господь: обращуся к Иерусалиму щедротами, и храм Мой созиждется в нем (Зах.1:16). При таких непосредственных от Бога побуждениях создался второй иерусалимский храм – храм, о котором через того же пророка Аггея было предвозвещено, что велия будет слава храма сего последния, паче первыя (Агг.2:10), и через Малахию: внезапу приидет в церковь свою Господь, Его же вы ищете, и ангел завета, Его же вы хощете: се грядет, глаголет Господь Вседержитель (Мал.3:1) – храм, в котором, наконец, по исполнении предопределенного времени, явился сам Господь храма, Господь Бог и Спаситель наш Иисус Христос.

Когда же явился Христос, Который пришел исполнить закон и пророков (Мф.5:17) и совершить искупление наше Своею крестною смертию, и когда Он установил новые освящающие таинства явившейся благодати и истины (Ин.1:17); тогда богослужение ветхозаветное, которое было только тению грядущих благ (Евр.10:1) и было установлено только до времени исправления (Евр.9:10) – должно было уступить место совершеннейшему, новозаветному богослужению; а потому и временное приспособление ветхозаветного храма к прообразованиям, к кровавым жертвам, к обрядовым законам должно было прекратиться; а должен был явиться новый храм, с новым приспособлением к таинствам новозаветным, Христовым. Апостол Павел говорит, что с совершением искупления Единородным Сыном Божиим, Бог отменил первое богослужение, чтобы установить второе (Евр.10:9), короче – отменил немощные ветхозаветные жертвы, чтобы установить единую крестную жертву Спасителя (Евр.10:1–10, 9).

Когда же и кем установлен новозаветный христианский храм?

Крещение в покаяние совершено было Иоанном Крестителем в Иордане под открытым небом, без храма (Ин.1:28, 32–34), и ученики Христовы совершали крещение также под открытым небом (Ин.4:2; Деян.8:38). Во все время торжественного служения своего на земле Спаситель продолжал посещать древний, ветхозаветный храм, преподавал там Свое божественное учение, творил чудеса, уготовлял верующих для образования Своей новой, благодатной церкви. Когда же приблизилось время отшествия Его от земли, пред самою крестною смертию Своею, Господь Сам установил первый христианский храм – это Сионская Горница, та Горница велия постлана, о второй Господь сказал Петру и Иоанну: ту уготовайте пасху (Лк.22:12), и в которой Он установил и в первый раз совершил и Сам предал святейшее таинство божественного тела и крови Своей. Он Сам для сего назначил ту горницу и, как верховный архиерей, Сам освятил ее: отсюда тот закон христианского храма, по которому власть и назначить оный, и освятить, принадлежит архиерею. Господь назначил ту горницу велию особенно для новозаветного таинства тела и крови Своей; отсюда закон, по которому всякий христианский храм назначается особенно для этого таинства; так что некоторые другие таинства могут по нужде быть совершаемы и в других местах, а таинство тела и крови Христовы для совершения своего непременно требует храма, иерархически освященного. В той горнице велией Господь совершил таинство тела и крови Своей только при двенадцати апостолах, причастниках того таинства: отсюда закон, по которому в христианский храм, особенно на время совершения таинства тела и крови Христовы, допускаются только способные быть причастниками этого таинства; а неудостоившимся крещения и отлученным от таинств диакон велит изыти из храма на то время.

Святой евангелист Лука, излагая обстоятельства, предшествовавшие сошествию святого Духа на апостолов, говорит, что по вознесении Господнем на небо апостолы возвратились от горы Елеона в Иерусалим и егда внидоша, взыдоша на горницу, иде же бяху пребывающи; что сии вси бяху терпяще единодушно в молитве и молении (Деян.1:13–16). Итак назначение горницы велией было то, что пребывавшие в ней бяху терпяще единодушно в молитве и молении; в ней Самим Господом совершена Тайная Вечеря Господня; в ней произошло избрание Матфея в священное служение и причтение его к лику апостольскому (Деян.1:15–26). Это была горница, которая возвышалась горе над всем земным и житейским, и благочестивым духом пробывавших в ней касалась небесного и божественного; почему и возымела наконец то высочайшее преимущество, что в ней торжественно и чудесно явилось небо и божество, именно, Дух святой своим всемогущим дыханием не только одушевил апостолов, и огненными языками просветил их умы, воспламенил сердца, образовал языки для всемирной проповеди спасения, но и самое место их пребывания исполнил Своей святыни и благодати: исполни весь дом, иде же бяху сидяще (Деян.2:2).

Вот первый христианский храм, установленный Самим Господом и торжественно освященный Духом святым.

Скоро настало время совершенного разрушения ветхозаветного храма иерусалимского; каковое разрушение, по непреложным судьбам Божиим, и было исполнено римлянами. И еще скорее гонение на новую церковь Христову принудило апостолов оставить Иерусалим и рассеяться по вселенной. И когда, с распространением христианства по вселенной, надлежало распространить и храмы христианские по всей вселенной, – опять Сам Бог является творцом святых храмов: ибо воплощенный Единородный Сын Божий, по вознесении Своем на небо, облече Своя ученики и апостолы силою свыше, яже есть Дух Святый; и они, по действию в них святого Духа, быша сильнии делом и словом, крещение предаша сыноположения, церкви воздвигоша, утвердиша жертвенники, священства положиша правила и законы, которых и мы держим предание (Молит. в освящ. храм.).

Таким образом Господь наш Иисус Христос и над богослужебным храмом совершил нечто подобное притче, которою изобразил Самого Себя: аще зерно пшенично пад на земли не умрет, то едино пребывает; аще же умрет, мног плод сотворит (Ин. 12:24). Суд Божий над ветхозаветною церковью поверг на землю единственный в мире, богоугодный некогда и благодатствованный храм, и ветхое зерно умерло: но вместо того благодать нового завета произрастила по всей земле бесчисленные храмы христианские.

Из всего этого очевидно, что храм истинного Бога есть собственное Божие устроение в народе Божием (Ч. II; 41–43, 45, 64, 82–83, 111. Ч. III; 136, 191–193, 195–196, 371).

Судьбы Божии к освящению некоторых особенных мест.

Как есть особенные чудные судьбы Божии над некоторыми людьми, так и над некоторыми местами есть особенные судьбы Божии, которые при благочестивом внимании мы можем открывать и рассматривать к утешению и назиданию нашему.

Чтобы в лице Авраама показать опыт веры в наставление родам грядущим, и вместе чтоб предзнаменовать тайну будущей крестной жертвы Христовой, Бог повелел Аврааму принести в жертву единородного сына его Исаака. Почему бы, кажется, не исполнить сего на том месте, где Авраам в то время жил и призывал имя Господа Бога вечного (Быт.21:33)? Но нет; Бог послал Авраама для этого на иное место, дальнее, Аврааму неизвестное, не имевшее имени: иди на землю высоку, и вознеси его тамо во всесожжение, на едину от гор, их же ти реку (Быт.22:2). Два дня шел Авраам с сыном, не зная куда; на третий день он увидел гору, и по новому откровению узнал, что на ней он должен совершить свое жертвоприношение. Он взял в руки огонь и нож, на Исаака возложил дрова всесожжения, взошел на гору, создал жертвенник, возложил на него дрова, и на дрова связанного сына своего, и простер руку к ножу, чтобы заклать Исаака. В эту минуту в сердце своем, в своем решительном намерении, Авраам уже заклал Исаака невидимо, и жертва его совершалась; но прежде нежели успел он видимо, действительно заклать Исаака, ангел остановил его. Внезапно Авраам увидел в древесной чаще овна, и принес его во всесожжение. За то, что Авраам явил такое совершенное благоговение и веру к Богу, такое самопожертвование в исполнении воли Его, Бог, воззвав его небесным гласом, благословил его высоким, благодатным, потомственным благословением, простирающимся от него на все народы.

Спрашиваю вновь: почему бы не исполниться сему на том месте, где Авраам жил, или близ оного? Для чего нужны были – дальний путь, неизвестная гора? Послушайте; дождем до ответа.

Сия, неизвестная прежде, гора получила от Авраама наименование горы боговидения; и без сомнения сделалась незабвенною для Авраама и для Исаака, и отчасти для их потомков, особенно для благочестивых читателей и хранителей священных отеческих преданий; и потому предание о ней пережило веки и народы.

Но гора боговидения стояла в земле язычников, не знавших истинного Бога и тайн Его. Прошли веки: и близ места жертвоприношения Авраамова построен языческий город Иевус.

Еще прошли веки: потомок Авраама, царь Давид оружием взял Иевус, наименовал его Иерусалимом и сделал столицею царства израильского.

Еще прошли веки: явился в земле израилевой воплощенный Сын Божий, по плоти сын Авраамов и Давидов, Господь наш Иисус Христос, проповедал евангелие вечного спасения и, по слепой зависти обличаемых Им беззаконников, особенно же по сокровенному предусмотрению и предопределению Отца небесного, близ стен Иерусалима, на месте древнего жертвоприношения Авраамова, распят на кресте, как жертва за спасение всего мира, погребен и воскрес.

Теперь можно дать ответ на вопрос – для чего Аврааму была указана гора боговидения. Это для того, чтоб он, стоя на том месте, верою видел то, что на том же месте должно произойти чрез две тысячи лет после него – чтоб он, по собственному Христову слову, видел день Христов и возрадовался о Спасителе своем (Ин. 8:56). Авраам видел тогда в Исааке, несущем жертвенные дрова на гору боговидения, образ Иисуса Христа, несущего крест на гору Голгофу; в Исааке, возложенном на жертвенник, образ Иисуса Христа, вознесенного на крест; в Исааке, после принесения его на жертву живущим – образ Иисуса Христа, после крестной смерти, воскресшего; в благословении о семени Авраама всех языков земных – видел (уразумел) обетование всем человекам вечного спасения через Иисуса Христа.

Авраамова гора боговидения открывает и нам величественные и прекрасные виды. Именно: как разумна от века суть Богови вся дела Его (Деян.15:18)! Как от веков у Него предусмотрено и предопределено дальнее будущее! Как сокровенно питал Он веру древних, предлагая им тайну Христову в обетованиях и предзнаменованиях! Как сильно подкрепляет Он и нашу веру, являя нам тайну Христову в совершенном согласии с древними о ней обетованиями и предзнаменованиями! Как чудно жертвоприношением Авраамовым Он освятил место для крестной жертвы Христовой!..

Вспомним еще и не столь отдаленный от нас пример особенной судьбы Божией над местом, в связи с судьбой человеческой.

Первозванный апостол Андрей, проповедуя веру Христову, обходит Черное море, проходит Херсонес, идет вверх по Днепру, останавливается на месте гористом, проводить ночь, без сомнения, молитвенную, и поутру говорит своим ученикам и спутникам: «На сих горах воссияет благодать Божия, будет великий город, Бог воздвигнет церкви и просветит землю сию крещением». В знамение чего апостол на том месте водружает крест.

Проходят века; на том месте созидается Киев; возникает в нем христианство; из него равноапостольные Ольга и Владимир распространяют свет Христов на всю землю Российскую.

Для нас не ясно, каким образом нить предания о предречении апостола дошла до нашего летописца, преподобного Нестора: но, видно, не была она прервана; и может быть, была довольно крепка, чтобы поддерживать веру первых Киевских христиан среди господствовавшего тогда язычества.

И о первенствующем храме царствующего града Москвы не Бог ли сказал великому князю устами святителя Петра почти то же, что некогда сказал Иерусалиму устами пророка Захарии: созижди храм Богоматери, и обращуся к Москве щедротами? И вот, пять веков свидетельствуют, что то было верное слово Божие в устах угодника Божия.

Невозможно исчислить, сколько еще потом мест в обширном Отечестве нашем, от края до края России, по особым судьбам Божиим освящено – устроением храмов и обителей, явлением чудотворных икон, прославлением нетленных мощей святых (Ч. III, 193–196)!...

По рассказу протоиерея Охтенской церкви А.И. Журавлева, сперва раскольника, а потом историка раскола, некий старец Аврамий, выходец из Соловецкого монастыря, принес в Поморье запасные св. дары, кои на нужное для раскольников время служили им вместо тела и крови Ходатая нашего. Когда же увидели, что древнее причастие – так называли они принесенные старцем Аврамием дары – иждиваются, и в короткое время до конца могут истощиться, тогда Аврамий, разведя в новой квашне тесто и всыпав в оное оставшиеся крошки своего агнца, испек новые хлебы, которые от вложенных крох и сделались будто бы новою евхаристиею» (О древн. стригольн. и новых раскольн. ч. 2, стр. 10 и 11).

Законопреступность действий старца Аврамия и поморян и незаконность такой самоизмышленной и так странноприготовленной евхаристии всякому очевидны. 1) Старец Аврамий, будучи простецом, не должен был касаться и брать запасные дары в руки. Он же решился даже на хищничество их. Похитив их, он не только, вопреки запрещению св. отец, хранил их у себя, но и предал на хранение беспоповщинскому обществу. 2) В случае «иждивения» запасных даров (когда они истощаются), они вновь должны быть приготовлены священником в храме во время литургии на св. престоле. При этом, заготовляя св. дары, особенно нужно заботиться, чтобы при сушении их не опалить их, а храня св. дары должны наблюдать, чтобы не покрылись плесенью, в противном случае опаленными или подвергшимися от сырости порче не должно никого причащать, а по совершении литургии и по заготовлении новых даров, испортившиеся должны быть всыпаны на жертвеннике в потир и потреблены с остатками божественных Таин на совершенной литургии (Учит. Изв.). В Поморскпх ответах (104 отв.) приводится свидетельство Никона Черногорского, что «таинство (тела и крови Христовой) дотоле цело есть, доколе вид хлеба и вина цел пребывает» (Слов. 53). Крупицы же запасных даров, всыпанные Аврамием в приготовленное им тесто, совершенно изменили свой вид, так что, по испечении хлебов, не осталось никаких признаков существования их: притом, во время печения хлебов, они не только должны были подвергнуться опалению, но даже и совершенному перепечению. Крупицы евхаристии, чрез перепеченье потеряв первоначальный свой вид и состав, перестали существовать. А потому 3) эти хлебы, вновь испеченные и искрошенные, будучи выдаваемы за евхаристию, были ни что иное, как ложная монета, выдаваемая за истинную, или гнилой товар, продававшийся за хороший. Однако, не смотря на полнейшую незаконность подобного причастия, составленного старцем Аврамием, Выголексинцы признавали оное за святое и с чувством своего превосходства пред беспоповцами других сект говорили: «наш монастырь и поныне имеет древнюю, бывшую во времена благочестия, евхаристию, из Соловецкой киновии принесенную» (изв. о древ, стриг. и новых раск. ч. 2, стр. 11). Эта евхаристия покупалась даже беспоповцами Федосеевского согласия. Еще в 1791 г. в Москве были лица, владевшие ею (Хр. Чт. 1863 г. май, стр. 15 и дал. Прав. Собес. 1882 г. июнь, стр. 207). В Выголексинских же общежительствах эта самодельная евхаристия, или, может быть, по подобию этой вновь также испеченная, сохранилась даже до наших дней. Многие раскольницы богатых семейств, по закрытии монастырей даниловского согласия 30-х годах настоящего столетия, быв удалены из оных, как беспашпортные, в прежние места своего жительства (в те местности, из которых они прибыли в общежительства) захватили с собою частицы этого самодельного причастия.

Что измышленное и самодельное причастие хранилось в Выголексинских общежительствах до наших дней и что им снабжались или снабжаются богатые раскольницы, хотя и в самом ограниченном числе, вот тому доказательства:

1) Во время служения моего в 1870–1875 г. в Вырозерском приходе (Петроз. уезда, Заонежье, в 65 вер. от Данилова) однажды доставлена была мне надгробная речь, произнесенная над Иринархиею (когда она произнесена и где: в Данилове или Лексе, неизвестно), начинающаяся словами: «очи мои в слезах, смутися сердце мое, излияся на землю слава моя».

«Что убо толь зельно колеблется мое сердце, говорится между прочим в этой речи?... Любезная моя тетушка, оставляя сию жизнь, дражайшая моя близокровница матушка, отъиде сего света на он век необращательно… отлучився своего отечества от самых младейших ногтей и поживе зде в общежительстве вящще пятидесяти лет… она при кончине за 6 дней получи иноческий чин, проименовася Иринархою и с прочим подобающим восследованием по христианской должности со исповеданием и с получением св. страшных и бессмертных таинств, от древности лет хранимых, испусти свой дух». За разъяснением недоумения своего относительно причастия, упоминаемого в речи, обратился я к раскольнице дер. Межников – Ирине Осиповой, высланной в Вырозеро в 50-х годах из Лексы, где в то время большухою была тетка ее. Эта раскольница сообщила мне, что «причастие было в Лексе еще в то время, когда она была там, только его уже мало было и давалось оно одним богатым за большие деньги». Другие же, победнее, не имевшие возможности за большие деньги покупать причастия, умирали без него, довольствуясь одним огнеопальным желанием причаститься.

2) В 1880 году в г. Повенце купец Павел Федосов, во время беспамятства, по приглашению жены, был перекрещен в раскол раскольницами Данилова или Лексы (обыкновенно называемыми «монастырками») и сряду же умер. Жена его, сперва предполагавшая не приглашать местный причт для погребения, потом должна была уступить настояниям своих детей и родственников. Когда на погребение прибыли знакомые из деревни, тогда она старалась совратить одну богатую вдову в раскол, говоря: «Ты-то, золотцо, уж поди к нам, перекрестись, исповедайся и причастись, а потом и не принимай к себе никого». Значит в 1880 г. хранилось «причастие» у богатых раскольниц г. Повенца (в 70 верстах от Данилова).

3) В прошедшем 1882 году, в великом посту, был я в деревне Сондалах Падинского прихода Повенец. уезда (в 200 вер. от Данилова) у крестьян Романовых (одному из них мною дано было поучение в день Алексия человека Божия о необходимости таинства причащения, отпечатанное в приложении к руковод. для с. паст, за сей год). Вечером после вечерни, отправленной причтом единоверческой церкви, прибывшим со мною, в доме Романовых я читал своим собеседникам (хозяевам и соседям их) из старопечатного «Златоустника» о необходимости причащения. На другой день утром я уехал, а причт единоверческой церкви с свящ. А. Маклионовым остался для присоединения изъявивших желание на оное. В то время, когда священник А. Маклионов после службы был в комнате один, сестра Романовых, раскольница, достала из сундука свернутый в трубу холст (более 50 арш.), развернула его, и взяв из средины что-то завернутое в бумажку, сказала: «вот ведь и у нас есть причастие; мы храним его на случай смертного часа».

4) В октябре сего же 1882 г. цер. староста Сяргозер. единоверческой церкви (в 15 вер. от Сондал), возвращаясь из г. Олонца, заходил ко мне (в Петрозаводске) и между прочим рассказал о своей встрече в г. Олонце с каким-то расколоучителем, сказывавшимся саратовским и жившим в Олонце несколько дней. Основная мысль, в которой расколоучитель старался утвердить церковного старосту, была та, что для получения прощения в грехах нет нужды исповедоваться пред священниками и получать от них разрешение в грехах. Когда я объяснил своему собеседнику сущность таинства покаяния и потом остановил внимание его на таинство причащения, которого у беспоповцев не имеется, тогда староста сказал: «У моей матери хранится какое-то, будто бы очень древнее причастие: Бог знает, что это за причастие».

Из сказанного видно, что у раскольников данил. секты (Повен. уезда) есть еще сознания необходимости видимого причащения: они, кроме престарелых раскольниц из Данилова и Лексы, удобнее поддаются увещаниям православных, чем раскольники других сект. Упорство же престарелых раскольниц из Данилова и Лексы, по моему мнению, можно объяснить тем, что они имеют у себя новоизмышленное, самодельное причастие. До сих пор православные увещатели при своих собеседованиях по преимуществу обращали внимание их на необходимость таинства причащения, – говорили о том, что у них, по собственному сознанию их, есть и не касались того, что именно у них есть. Предлагаемое при сем поучение³ и направлено против причастия их, – против того, чем именно раскольницы успокоивают себя. Цель поучения – подорвать доверие к самодельному раскольниками причастию.

Миссионер Пр. П. Мегорский

О продолжении издания журнала «Руководство для сельских пастырей» в 1883 году

Журнал «Руководство для сельских пастырей» издается по благословению Святейшего Синода при Киевской духовной семинарии с 1860 года. Поставив своею особенною задачею способствовать приходским пастырям в их высоком служении строителей Таин Божиих и в многотрудной обязанности учителей народных, этот журнал останется неизменно верным своей задаче и в 1883 году. Согласно программе, утвержденной Св. Синодом, в состав «Руководства для сельских пастырей» по прежнему будут входить:

I. Поучения к простому народу различного содержания: догматического, нравственного, церковно-обрядового и проч., опыты внебогослужебных пастырских собеседований, статьи, относящиеся к церковному проповедничеству; а также трактаты о священстве, извлечения и выписки из творений св. Отцов, в которых говорится о пастырском служении и которых нет в большей части церковных библиотек.

Примечание: Поучения, в прежние годы занимавшие передовые статьи каждого №, с самого начала 1879 года Редакция нашла более удобным печатать в виде прибавлений к каждому № с особым счетом страниц. Живейшее сочувствие к такой перемене, выраженное многими подписчиками, побуждает Редакцию следовать этому порядку и в будущем 1883 году.

II. Исследования о различных церковных и духовно-нравственных предметах, пригодные для пастырей, как в церковной проповеди, так и в частных его беседах с прихожанами.

III. Произведения проповеднической литературы прежнего времени, выдающиеся в каком либо отношении, с критическим разбором их.

IV. Оригинальные статьи по части церковной, преимущественно отечественной истории, а также материалы, относящиеся к ней, с надлежащею обработкою их. Из материалов избираются исключительно те, которые по содержанию своему могут иметь какое либо отношение к потребностям священника или его паствы.

V. Замечания, советы и наставления, пригодные священнику в разных случаях его пастырской жизни и деятельности. И во 1-х, замечания касательно отправления богослужения, церковного благочиния, совершения таинств, обращения с прихожанами, отношения к иноверцам и в особенности к раскольникам и т. п. Во 2-х, заметки о характеристических чертах простого народа и о том, как пользоваться ими для успешного действования на нравственность прихожан. В 3-х, сведения о благочестивых местных обычаях и учреждениях, а также о предрассудках, суевериях, противных духу православной веры, с указаниями, когда нужно, исторического происхождения тех и других. В 4-х, педагогические заметки касательно обучения в сельских школах детей прихожан и материалы для уроков в этих школах. В 5-х, библиографические статьи о вновь выходящих книгах, особенно пригодных священнику, и заметки по поводу журнальных статей, касающихся духовенства в каком бы то ни было отношении.

Способствуя приходским пастырям в их высоком служении строителей Таин Божиих и в многотрудной обязанности учителей народных, Редакция журнала «Руководство для сельских пастырей» не оставит без внимания и другой своей задачи – быть органом деятельности пастырей, их желаний и потребностей; а потому на страницах этого журнала, по примеру прежних лет, могут быть помещаемы: 1) отрывки из пастырских дневников; 2) указания и обсуждения средств и способов к улучшению материального быта духовенства и вообще статьи о материальном быте духовенства; 3) сведения пригодные в домашней жизни пастырей и прихожан их и т. п.

Сверх того, Редакция, сознавая, что недостаточно ограничиться выполнением своих ближайших задач в таком издании, которое для большей части нашего духовенства, особенно сельского, служит источником сведений о жизни церкви и государства, но в то же время чуждаясь всяких известных новостей и слухов, в большинстве имеющих интерес дня, будет сообщать на страницах своего издания только: 1) общие замечательные церковно-общественные известия и в частности сведения о достойных внимания распоряжениях, учреждениях и церковных событиях в разных епархиях; 2) сведения о положении единоверцев наших в Австрии и Турции, и наконец, 3) известия и суждения о замечательных религиозных явлениях и переменах в католическом и протестантском обществах.

При обширности этой программы, само собою разумеется, невозможно дать в один год полный объем всем указанным отделам в журнале, выходящем еженедельно, без определенных рубрик. Развитие того или другого отдела указывается современными потребностями пастырей и пасомых; поэтому главное внимание будет обращено на решение таких вопросов, которые вызываются текущими обстоятельствами; впрочем для того, чтобы журнал наш мог доставить приходским пастырям руководительное и образовательное чтение не для одного только года, но и на будущее время, в нем не будут оставлены без внимания и другие задачи его, обозначенные в программе.

Статьи посторонних сотрудников, соответствующие цели и характеру издания, будут помещены с благодарностью и приличным вознаграждением, если о таковом будет заявлено.

«Руководство для сельских пастырей» выходит еженедельно отдельными номерами, в 8-ю долю листа, в объеме от двух до 3½ печатных листов. Годовое издание составит три тома, исключая печатаемых в приложении к журналу поучений, образующих собою отдельный том (каждый приблизительно от 40 до 45 печатных листов, с особенным оглавлением и особенною нумерацией страниц).

Подписная цена и с пересылкою во все места Российской империи 6 рублей серебром. Плата за журнал по официальным требованиям, как то: от консисторий, правлений духовных семинарий и благочинных, может быть, по примеру прежних годов, рассрочена до сентября 1883 года.

В редакции этого журнала продаются: 1) экземпляры «Руководства для сельских пастырей» за 1861, 1864, 1865, 1871, 1872, 1873, 1874, 1875, 1876, 1877, 1878, 1879, 1880, 1881 и 1882 годы. При требовании журнала за все означенные годы может быть делаема уступка по особому соглашению с Редакцией.

2) Указатель статей, помещенных в «Руководстве для сельских пастырей» в течение десяти лет с 1860 года по 1869 год включительно. Цена 35 коп. с пересылкою. Приготовлен к печати указатель статей «Руководства» и на последующие годы – с 1870 по 1881 включительно.

3) Сборники поучений к простому народу, изд. Редакции «Руководства для сельских пастырей»:

а) Выпуск 1-й, издан. 1877 г., содерж. в себе поучения на все воскресные дни недели. Цена 1 р. 20 коп. с перес.

б) Вып. 2-й, издан. 1879 г., содерж. 101 поучение на 452 печатн. страницах.

в) Вып. 3-й, издан. 1880 г., содерж. в себе 132 поучения на 580 печатн. страницах.

г) Вып. 4-й, издан. 1881 г., содерж. в себе 174 поучения на 668 печатн. страницах.

Послание 3 выпуска содержат поучения к простому народу на разные случаи церковно-общественной и нравственно-религиозной жизни, а также на некоторые из воскресных и праздничных дней, и краткие беседы на разные отделы христианского православного катехизиса. Цена каждому из поименованных выпусков 2 р. сер. с пересылкою. Количество экземпляров имеется очень ограниченное.

4) «Семьдесят пять катехизических бесед» или «Весь православный катехизис в беседах к сельским прихожанам» свящ. Иоанна Скарданицкого, изд. Редакции «Руководства для сельских пастырей» 1882 г. В этих беседах учение православной христианской церкви, расположенное в систематическом порядке и в объеме православного христианского катехизиса, раскрыто применительно к религиозно-нравственным потребностям простого народа и приспособительно к его пониманию. Цена 1 р. 35 коп. с перес. С требованиями на это сочинение можно обращаться и к самому автору по следующему адресу: к г. Котельнич (Вятской губ.), священнику Иоанну Скарданицкому.

5) Практические советы священникам при производстве следствий по проступкам и преступлениям священно и церковнослужителей. Второе исправленное и дополненное издание. Цена 60 коп. с пересылкою.

6) Практические наставления митрополита Григория пастырям по предмету спасительного действования на раскольников. Цена 60 коп. с пересылкою.

7) История христианской церкви в век апостольский. Цена 50 коп. с пересылкою.

С требованиями как на журнал, так и на поименованные книги нужно адресоваться так: В Редакцию журнала «Руководство для сельских пастырей», в Киеве. – Просим не заявлять своих требований через правление Киевской семинарии, так как пересылка денег через означенное правление может вести к излишней переписке и через то замедлять высылку №№ журнала и книг.

Редактор, Ректор семинарии, архимандрит Виталий

Под этим заглавием, из-под пера означенного знаменитого литератора, появилась книга, весьма поучительная и назидательная не только для людей, близко стоящих к церкви, но и для всякого вообще православного христианина-читателя. Книга г. Леонтьева – одно из выдающихся произведений новейшей биографической литературы. Автор, светский писатель, делает характеристику личности и жизни иеромонаха Климента⁴ и делает на основании близких, непосредственных отношений к последнему в качестве знакомого его и друга. Описывая жизнь замечательного инока, автор касается многих вопросов религиозно-нравственного и церковного характера, составляющих современный, насущный интерес.

Отец Климент, в миру Константин Карлович Зедергольм, был сын реформатского суперинтендента в Москве; воспитывался в московском университете, откуда вышел со степенью магистра классической филологии. Он был один из лучших студентов университета и его прочили в профессора. Ему, очевидно, предстояла впереди светская солидная служба и мирская, более или менее счастливая, жизнь. Так думали другие, и так думать было естественно. Но иного был духа сам Зедергольм, – он уже тогда помышлял о монашестве и особенно его прельщала Оптина пустынь. В нашу задачу не входит подробно объяснять, как все это произошло, – мы только кратко укажем на те мотивы, которые, как видно из книги г. Леонтьева, обусловливали обращение молодого ученого протестанта в православного монаха. Желание обрусения, симпатия к русским национальным формам, с одной стороны, а с другой – неудовлетворение протестантством сердечной религиозной потребности⁵ – вот пути, приведшие молодого интеллигентного юношу сперва к православной церкви, а потом и к монашеству, вместо профессуры и светской карьеры.

Сделавшись монахом и обитателем излюбленной им Оптиной пустыни, иеромонах Климент около 15 лет провел здесь, неустанно подвизаясь на поприще духовно-нравственного делания. Усердие отца Климента, его христианская ревность выражалась не только в постоянной, со стороны даже видимой, борьбе с самим собой, со своим характером, со слабым здоровьем, с привычками комфорта, против которого он восставал в принципе, но которому невольно и часто подчинялся; нет, его ревность находила исход себе и в действии на других. Не говоря уже о том полезном влиянии, какое он мог иметь и на знакомых ему православных мирян, и в некоторых отношениях на младших и новоначальных братий скита, – отец Климент пользовался всяким случаем для обращения и иноверцев в православие. Он привлек к нему одного из братьев своих; обратил и присоединил, после долгой борьбы с отцом – пастором⁶, престарелую мать свою. Живя в монастыре, отец Климент и свое образование, и ученость не скрыл под спудом, но употребил их на дело того же религиозно-нравственного просвещения. Так он принимал живое участие в следующих оптинских изданиях: 1) Авва Дорофей (переведен с греческого); 2) Симеон Новый Богослов; 3) Феодор Студит (переведены с греческого в сотрудничестве с другими); 4) Иоанн Лествичник (вновь переведено и проверено с греческим); 5) Царский путь Креста Господня (Ставрофила). Кроме общеоптинских изданий, переводов, переделок, исправлений, в которых деятельно участвовал о. Климент, он в течение своей монашеской жизни напечатал в разных духовных журналах довольно много небольших статей; им же составлены жизнеописания оптинских старцев – Леонида и Антония. Защитник монашества, строгий ревнитель православия, порицатель всяких ересей и папства, отец Климент является замечательною в своем роде личностью в мире монашества. Это был человек недюжинный, в высшей степени добрый, бескорыстный, благородный. Биография его поэтому имеет глубокий интерес. Автор книги относится к отцу Клименту с большим сочувствием и уважением, стараясь характеризовать своего друга в самых сокровенных его думах и стремлениях.

Кроме того, что самая личность о. Климента, изображаемая в сочинении г. Леонтьева, весьма поучительна, сочинение это имеет большой интерес и потому еще, что в ней в связи с главным предметом ее затрагиваются, как уже было замечено, очень многие важные церковно-религиозные вопросы. И суждения автора, как писателя светского, и суждения самого о. Климента, приводимые автором, как человека по своему образованию и воспитанию тоже светского и притом неправославного, должны иметь, без сомнения, глубокий интерес, в деле упомянутых вопросов. Суждения эти разнообразны и весьма поучительны. Так, например, автор касается вопросов: о христианстве вообще, особенно о монашестве, о католичестве и многих других. Воззрения светского писателя на монашество имеет особенный интерес в виду современных отрицательных взглядов на него (монашество), так что мы не удержались, чтобы не привести здесь хотя кратчайших выдержек относительно этого важного вопроса. «Хорошее монашество, пишет автор, есть высокий цвет христианства; те, кто думают, что церковь может жить без монашества (хотя бы и весьма не совершенного и слабого), ошибаются. Указывать на то, что первые века церковь жила без монахов, значит впадать в заблуждение людей, не знающих дела. В первые века церковь жила и без правильной церковной службы, без определенной литургии, без окончательно утвержденного учения о таинствах, без ясно разработанного догмата. Если так, если все дело в первых двух–трех веках, то отчего же бы не оставить и ясный догматизм, и литургию, и все церковные обряды, предоставить каждому выводить, что ему угодно, из евангелия и апостольских посланий? Однако многие из нерадящих о монашестве и презирающих его испугались бы подобной дерзости»...

«Монашество, сказал я, есть цвет христианства; слишком молодое дерево еще не цветет и плодов не приносит; и слишком старое, близкое к гибели дерево, также перестает цвести. Монашество было не нужно в первые века гонений, простоты и сравнительной малочисленности христиан; оно стало потом естественным результатом развития, и гибель монашества была бы верным предвестником гибели самого православного церковного учения, то есть в том народе, который бы оставил иночество».

Очень поучительны также мысли книги о свойствах истинного монаха и особенно о радостях и приятностях монаха. «Однажды, пишет автор, когда Климент говорил мне долго и прекрасно о душе, о понуждении себя, о промысле, я спросил у него: хорошо все это; но я прошу вас, скажите мне откровенно: тут-то, на земле, есть ли хоть столько приятного у монаха, сколько бывает у мирянина, при обыкновенной смене печалей и радостей жизни? У Климента глаза заблистали. «Есть, есть и гораздо больше! Надо только иметь полное доверие к старцам, а без старчества и внутреннего послушания трудно и понять, как могут жить на свете иные монахи. Когда я по нужде бываю в миру, я не дождусь вернуться сюда. Мне скучно, если я не в Оптиной».

Автор дальше в виде возражения изображает величайшую трудность истинно-монашеского подвига, исключающую, по-видимому, всякую возможность радостей и утешений в жизни добросовестного инока, который дал клятву отречения «от мира». «Ведь этот мир везде, он не оставляет человека и в самом строгом общежитии, он преследует его в безлюдной пустыне. «Мир» – это не столько совокупность внешних предметов, возбуждающих наши чувства и страсти, сколько те внутренние задатки возбуждений, которые мы носим в себе. Внешние предметы – это руки, ударяющие по струнам, но струны эти находятся в нашем сердце. Страсти мы носим в себе, и, давая клятву отречения, монах дает обещание бороться ежечасно против своего внутреннего «мира». Но куда от него скрыться? Непомерное самолюбие, неутомимый гнев на людей, ужасное уныние и сладострастные мечты терзают в одиночестве и безмолвии только пустынника, который удалился от людей без предварительной и долгой подготовки. Способность к раннему «безмолвию» есть особенный дар благодати. Столкновения, частые оскорбления от братий (даже и от хороших людей) неизбежны и душеспасительны. Оскорбитель виноват, положим, но оскорбленному это на пользу… Идеал в том, чтобы всякий находил сам себя вечно неправым и ежеминутно грешным… Это ужасно! Какие же тут возможны утешения? Какие радости»?...

Но как ни труден внутренний подвиг серьёзного монаха, он влечет за собой особого рода вознаграждения и здесь, на земле.

«Упрощаются требования, вырабатывается в человеке больше прежнего способность благодарить Бога за то, что, по крайней мере, не хуже. Все ничтожные, будничные, так сказать, отправления жизни озаряются высшим идеальным смыслом. Плохая, грубая пища радует иногда монаха больше, чем могут веселить тонкие блюда человека, ими избалованного. Прогулка какая-нибудь в хорошую погоду, отдых после долгих служб и тяжелых послушаний, свидание с ближними людьми, к которым и монахам не запрещается иметь умеренные и разумные чувства. Все эти общечеловеческие права не отняты и у монаха. Внимательный к себе человек и за них сумеет поблагодарить Бога… И отца Климента я часто видал очень веселым, разговорчивым, шутливым даже, за чашкой чаю, в прекрасном лесу и на дружеской прогулке, за чтением книги какой-нибудь в келье… А великолепные церковные службы, столь глубоко осмысленные, которые он знал и постигал так хорошо, так ясно!...

«Я видал его служащим. Я думал всегда, что в эти торжественные минуты он был особенно счастлив. И как он мне казался хорош собой тогда!... Из-под пышной ризы иерея так осмысленно влачилась по земле черная мантия личного смирения… Он ходил тихо, произносил прекрасно; в голосе и интонации его не было и тени той грубости, которая так нередко вас поражает в возгласах и речах многих других священников и монахов, менее Климента благовоспитанных, и так неприятно действует на иных мирян, справедливо взыскательных с этой точки зрения». «Что отец Климент был счастлив, служа в церкви, в том нет сомнения. Я случайно раз услышал, как он обрадовался, когда, будучи одним из младших иеромонахов в скиту, при мне он получил от игумена приглашение всегда участвовать в соборных службах монастыря… «Я очень рад! я очень рад!» повторил он, и лицо его стало такое веселое».

«И мало ли еще какие земные утешения предстоят тому, кто решился избрать иноческий путь!... Неожиданное умиление на принудительной и наскучившей молитве; какая-нибудь удача в занятиях; любопытное чтение, одно какое-нибудь ласковое слово и ободрение старца, иногда даже шутка его… Самые оскорбления и неудачи могут служить источником особенного рода отрад».

Вообще в книге г. Леонтьева всякий благомыслящий читатель найдет для себя много назидательного, душеполезного. Мы не можем не упомянуть здесь даже и о том, что книга эта и с внешней стороны своей отличается замечательным изяществом. Подобные издания, право, у нас – величайшая редкость. При всем том автор назначил цену ей очень умеренную. Цена ей 75 коп.

Б.

II. Святыня храма

В чем заключается святость храма?

Чтобы взойти к истинному и общему началу святости, принадлежащей богослужебному храму, должно помнить, что первый создатель храма – скинии был Сам Бог; что чертеж этого первого храма принесен был с небес, как заповедано было Моисею: виждь, да сотвориши по образу, показанному тебе на горе (Исх.27:8); что поэтому же самому образу, только с новым великолепием, создан потом храм Соломонов; что, наконец, когда с христианством открылось поклонение Богу духом и истиною (представленное прежде в чувственных видах), – и храм христианский содержит ту же святыню в духе и силе, которая в храме Моисеевом и Соломоновом представлена была в образе и явлении. Что же было источником святыни в храме Моисеевом и Соломоновом? Омовение и помазание, употребительные и в древности, как и ныне, составляли только действие приготовительное к освящению; самая же святыня ознаменовывалась тогда, когда чудесный облак осиял и наполнял скинию или храм, и небесный огонь нисходил на жертвы; словом, когда являлось присутствие Бога всемогущего. Так святыню храма изъяснил Соломону Сам Господь: Освятих храм сей, его же создал еси, еже положити имя Мое тамо во веки, и будут очи Мои ту, и сердце Мое во вся дни (3Цар.9:3); и вселюся посреде сынов израилевых (3Цар.6:13).

Господь же сказал: «Идеже еста два или трие собрани во имя Мое, ту есмь и Аз посреде их» (Мф.18:20), и в этом заветном слове, всегда действенном и непреходящем, Он положил неоскудевающее начало святости храмов христианских, которые для того и существуют, чтобы собирать верующих во имя Его. Здесь Он посреди нас в слове евангелия, в облаках таинств, в духе и пламени молитвы единодушной, и поскольку, где Бог и прославленный Богочеловек, там и небо всегда исполненное славы; то воистину, Господи, в храме стояще славы Твоея, на небеси стояти мним песнь. Посему и ныне, при освящении храма, возвещается присутствие Божие, когда возглашается вратам, чтобы они возвысили верхи свои, да внидет Царь славы, – чем изображается вступление в освящаемый храм благодатного, таинственного присутствия Иисуса Христа – Царя славы, да воссядет Он на престоле храма, подобно как на небесах восседает одесную Бога Отца, да подает отсюда благодать, подобно как оттуда дает славу.

Итак, глубокое основание святости богослужебного храма заключается в особенном, благодатном присутствии Божием во храме, присутствии таинственном и непостижимом, но тем не менее истинном и действительном. Господь Сам во храме святем Своем (Пс.10:4).

Мы видели (в первой главе), в чем состояла святость первого христианского храма – горницы Сионской. Господь Сам избрал и освятил эту горницу для установления в ней высочайшего таинства божественного тела и крови Своей; Сам в первый раз в этом храме совершил и преподал сие спасительное таинство. Потом Дух святой торжественным сошествием на апостолов как самих апостолов освятил и просветил божественным ведением, так и исполни весь дом, идеже они бяху сидяще. В этом же храме потом совершали христианское богослужение апостолы до удаления их из Иерусалима.

Чем дивна и небоподобна горница Тайной Вечери Господней и дом сошествия святого Духа на апостолов, тем самым святы и все христианские храмы. То же истинное тело Христово и та же истинная кровь Христова предлежат на трапезе каждого христианского храма, как и на трапезе горницы Сионской, и Христос еще приходит таинственно приобщать Своего тела и крови; ибо приобщение тела и крови Его, конечно, не может быть в Его отсутствии. Тот же Дух святой еще сходит, освящая служителей слова и таинств и тайнодействия ими совершаемые; ибо как чрез рукоположение апостольское продолжалось сошествие святого Духа на рукополагаемых, так и доныне в рукоположении священства продолжается рукоположение апостольское. В молитвах и священнодействиях, ныне по апостольскому преданию и чину совершаемых, Единый и Той жде Дух святой дышет, осеняет, освящает, прилагает земное в небесное, вещественное проницает духовным, сотворенное – божественным.

Храм, как небо, исполнен божественным. В его молитвословиях сам Дух святой ходатайствует о нас воздыханиями неизглаголанными (Рим.8:26); в евангелии глаголет к нам Христос; на алтаре Христос является в Своем теле и крови, с воспоминанием страданий, смерти и воскресения, и предлагает нам божественную пищу; в таинстве крещения мы облекаемся во Христа; в таинстве миропомазания полагает печать Свою Дух святой; в священноначалие и священство поставляет и в них действует Дух святой. Не останавливай твоих мыслей на видимом священнодействователе; он, как и ты, человек, и, может быть, немощнейший, нежели ты: но Дух святой, сшедший на апостолов, особенным, непрерывным преемством достиг и до него, и через него действует; святитель исповедания нашего Иисус Христос невидимо стоит над ним, и через него свидетельствует. Уважай и видимое в храме, поскольку оно проникнуто святым невидимым; пред невидимым же наипаче благоговей, как на небеси, как пред очами Самого Бога. Итак в храме мы обретаем особенное благодатное присутствие Божие, божественный свет и спасительную силу евангелия, приискреннее соединение со Христом в таинстве тела и крови Его, небесную помощь ангельскую, осенение Духа святого, святыню пребывающую и, с благоговением и верою входящих в храм, освящающую.

Даровав храмам нового Своего завета высокую благодать Своего божественного, спасительно действующего присутствия, Господь благопромыслительно присовокупил к тому еще и посредствующий благодатный дар – общение святых. И церковь Христова с самых первых времен общение святых признавала членом веры. Апостол Павел говорит к христианам: «вы приступили к горе Сиону, и ко граду Бога живаго, к небесному Иерусалиму и тьмам ангелов, к торжествующему собору и церкви первенцов, написанных на небесах, и к Судии всех Богу, и к духам праведников, достигших совершенства» (Евр.12:22–23). И если бы кто спросил, когда и где мы приступили или приступаем к торжествующей небесной церкви, как является и чем знаменуется наше с нею общение, то такому испытанию нельзя очевиднее и проще удовлетворить, как указав на христианский храм, справедливо и знаменательно называемый церковью не только потому, что он собирает в себе церковь земную, но и потому, что соединяет ее с церковью небесною. Именно в христианском храме не только благоговейно чтится память святых и призывается молитвенное их предстательство с таким постоянством и порядком, что, можно сказать, все светила духовного неба в известных кругах времени обращаются окрест церкви сущей на земли; но и многоразличная благодать, данная святым, в храме, как в некоей сокровищнице, от всех времен и мест собирается, неповрежденно сохраняется, щедро в пользу всех и каждого употребляется. Так в храме даже доныне Дух святой ударяет в струны Давидовой псалтири и оглашает нас ее богодвижными звуками; даже доныне Моисей, Анна, Аввакум, Исаия, Иона, Даниил, Захария воспевают с нами свои пророческие песни и дышат на нас духом молитв своих; даже доныне каждый день сама пресвятая Дева отверзает свое преисполненное божественною любовью сердце к нашему сердцу и возглашает свое превышесерафимское величание Господа; даже доныне Василий и Златоуст влагают в священнодействующие уста свои священнодейственные глаголы; даже доныне здесь Ефрем поучает, Дамаскин песнословит и вместе богословствует, Савва освященный управляет чином церковных молитвословий, и – чтобы вспомнить хотя одного и из наших некогда единоземцев, а теперь небожителей, видимо связующих земную церковь с небесною, – Димитрий⁸ ежедневною чередою призывает святых показать нам для подражания их богоугодную жизнь и подвиги.

То же общение земной церкви с небесной выражается древним священным установлением – полагать части телес святых мучеников и других святых в наиболее священном месте храма. В этом представляется осязательная точка благодатного соприкосновения церкви земной с небесной, из коих одной принадлежит дух праведника совершившегося, а другая еще обладает его телом, не чуждым и духа, поскольку оно оказывает действия в высшей степени жизненные, например, целебные, и которое – по свидетельству истины – есть храм живущего в нем святого Духа (1Кор.6:19).

То же общение земной церкви с небесной выражается и другим, также древним, церковным обычаем, по которому храм, посвящаемый всегда собственно Богу, иногда приписывается имени одного из святых: через это совершившийся праведник призывается быть покровителем и начальником храма; и святой, живущий в Боге человеколюбце, по человеколюбию, без сомнения, не отрекается от этого приглашения. Какое утверждение храму! Какая помощь немощно служащим! Какое утешение молящимся! Праведник совершенный невидимо настоятельствует в церковном богослужении; он, как достойный, пространнее отверзает токи благодати, более или менее воспящаемые нашим недостоинством; он подкрепляет немощное служение и восполняет недостатки оного; он возносит и неокрыленные молитвы наши в пренебесный жертвенник Божий…

Объяснение к «общению святых»

Святые, живущие в славе небесной, в высокой и вечной славе, яже от единаго Бога (Ин.5:44), без сомнения, не имеют нужды в славе земной, в ничтожной славе от человеков. Для чего же святая церковь узаконила церковные воспоминания святых и празднования их памяти? Разрешение этого вопроса можно вывести из самого содержания чиноположений (служб) церковных для сих памятей и празднований. Состав этих чиноположений наполняют главным образом два предмета: во-первых, воспоминание жития, подвигов и добродетелей святых; во-вторых, призывание их молитв о нас к Богу. Очевидно, что матерь-церковь воспоминанием жития святых, их подвигов и добродетелей желает дать нам наставление и побуждение к богоугодному житию и к душеспасительным подвигам; а призыванием их молитв о нас поставляет их небесную молитву как бы лестницею для удобнейшего восхождения наших земных, немощных, недостойных молитв, к пренебесному жертвеннику Божию.

Бог прославляет на земле святых для того, чтобы через это прославление открыть и указать их нашей вере, и чтобы по этой вере принимать их за нас предстательство и исполнять наши во благих желания.

Если и в небесной иерархии, как поведают богопросвещенные созерцатели, не все равно способны непосредственно принимать высочайший божественный свет, но блаженные духи высших чинов передают оный блаженным же духам низших степеней, то тем более для нас, сущих на земле, полезным и благопотребным быть может, под единым верховным ходатаем Бога и человеков богочеловеком Иисусом, подчиненное благодатное посредничество святых, дабы всевышняя благодать Божия, часто неудободосягаемая нами – по недостатку чистоты ума или возвышения сердца, по отягощению духа плотию, по несообщимости высочайшей чистоты Божией с неочищенным от греха естеством – дабы благодать Божия сама нисходила к нашей низости и ближе приспособлялась к частным и постепенным потребностям нашим посредством частных и постепенных дарований, какие Дух святой разделяет святым.

Для чего нетление мощей святых? Действие закона времени и тления над тленным по природе веществом Бог иногда удерживает по особенным намерениям Своей премудрости, правды и благости, как например не дает преподобному Своему видети истления (Пс.15:10) – для того, чтобы и телу, освященному сподвижничеством святой душе, оказать свойственную ему честь; чтобы нетлением в царстве тления напомнить легко забываемую здесь истину, что Бог созда человека в неистление (Прем.2:23); – чтобы видимым нетлением во времени дать свидетельство невидимому бессмертию в вечности; – чтобы дать удобность вере от живого сосуда благодати почерпать и по скончании его временной жизни (Ч. II, 24, 46. Ч. III, 136, 284).

Едва ли какой город в Европе может произвести столь сильное впечатление на новичка иностранца, как Париж. Лабиринты улиц, громадные и изящные постройки, роскошные бульвары, движение экипажей, массы пешеходов – все это бросается в глаза и охватывает со всех сторон небывалого туриста и, можно сказать, производит на него подавляющее впечатление. Все видишь, все слышишь, но, собственно говоря, ничего не замечаешь, потому что нет возможности сосредоточиться на чем-нибудь, – все бросается в глаза, все требует внимания.

Только по мере привычки ваши глаза открываются, и вы более спокойно начинаете уже ваше знакомство с столь славным городом, как Париж.

Первое с чем выпало мне на долю познакомиться в Париже – это с русскою православною церковью.

Православная церковь в Париже – каменная, двухэтажная. Построена она в русско-византийском стиле частью на деньги, пожертвованные покойным Государем Императором Александром II, частью на пожертвования Министерства Иностранных Дел, частью на средства Святейшего Синода и, наконец, на доброхотные пожертвования. Освящена она в 1861 году. По красоте своей архитектуры и по неизвестности французам и иностранцам вообще нашей русской архитектуры наша церковь стоит в ряду замечательных архитектурных зданий в Париже и обращает на себя внимание иностранцев своею невиданною оригинальностью. В основу церкви положен правильный четырехконечный крест, и она имеет пять глав. Особенно сильно поражает парижан и иностранцев икона Спасителя на внешней входной стороне церкви, исполненная с особенным искусством в византийском стиле.

Русская церковь находится в улице «Дачи». Прежде это была довольно глухая улица с посредственными постройками, но в настоящее время, благодаря любезности города, прямо против входа в русскую церковь пролагается новая улица (улица Петра Великого), которая открывает роскошный вид на нашу церковь с бульвара Курселль. Несмотря на то, что наша церковь находится довольно далеко от центра города, однако она наряду с прочими достопримечательностями Парижа служит предметом знакомства для туристов, и многие путеводители и газеты, давая руководящую нить путешественнику при знакомстве с Парижем и печатно объявляя о том, как нужно осматривать город, рекомендуют вниманию иностранцев и русскую церковь. И действительно иностранцы всех наций с особенным интересом осматривают ее в положенное время. Многие из них, особенно англичане и американцы, присутствуют даже и на самом богослужении и, надо сказать, восхищаются строем нашей церковной службы.

Русская церковь имеет два престола: в верхней церкви находится престол Александра Невского, в нижней – во имя Святого Духа. Богослужение по преимуществу совершается в верхней церкви и иногда и в нижней, особенно когда есть покойники. Нижняя церковь очень удобна, имеет несколько ниш, куда иногда временно ставятся гробы покойников, долженствующих быть отправленными или на кладбище или за границу. В ней, между прочим, стоял несколько дней гроб знаменитого нашего музыканта Николая Рубинштейна и отсюда уже был отправлен в Россию.

Верхнюю церковь по внутреннему ее устройству, можем признать красивой и вполне достойной Парижа. Лучшие русские художники принесли свою лепту на украшение православного храма. Так при входе в церковь, на обоих сторонах ее вы увидите большие стенные картины, писанные кистью нашего знаменитого отечественного художника А.П. Боголюбова. На правой стороне нарисована картина, изображающая Спасителя, учащего народ с корабля (Лк.5:5), на левой им же нарисована картина, изображающая Иисуса Христа, шествующего по водам (Мф.14:25). Эти картины, кроме своего религиозного значения, обращают на себя внимание посетителей и своим чисто художественным исполнением. Они могут назваться памятниками русской живописи, несмотря на то, что нарисованы на вогнутой плоскости и страдают отсутствием надлежащего света. Столь же замечательной стенной живописью украшена и вся внутренность храма, живописью в чисто русском духе. Двухъярусный иконостас прислан сюда из С.-Петербурга, и живопись его не дает права и строгому ценителю пожелать лучшего. Как драгоценность, особенно обращает на себя внимание икона Вознесения Господня, поставленная покойною Императрицею Мариею Александровною в память избавления от смерти покойного Императора Александра II 25 мая 1867 года в Париже. Эта икона в серебряной вызолоченной раме, украшенной драгоценными камнями, по художественности исполнения самого рисунка и резьбы рамы может назваться художественною работою.

Но что особенно обращает внимание иностранцев в русской церкви, так это богослужение, совершаемое в ней по воскресным и праздничным дням и кроме того по средам и пятницам. В воскресные и праздничные дни служба начинается всенощным бдением накануне в 8 часов вечера, а литургия отправляется с 11 часов дня. Вся служба совершается по чину русской церкви на славянском языке. Так как в праздничные дни в русской церкви бывают православные и из других народностей, напр., греки, румыны (последние, хотя и имеют в Париже свою церковь, но многие из них предпочитают бывать в русской православной церкви), то православные священники читают на литургии евангелие и на греческом языке. Почему же иностранцам особенно нравится богослужение, совершаемое в нашей церкви? По своему благолепию и стройному выполнению. Хор, существующий при парижской церкви, хотя и собран из французов, но благодаря одному из псаломщиков, хорошо знающему ноты и понимающему церковное пение, поет так стройно и хорошо, что нет возможности даже и русскому не удовлетвориться этим пением. Это качество русского богослужения не может не произвести сильного впечатления на ухо иностранца, привыкшего в своих церквах к бездушному органу и инструментальной музыке или к унисонному пению восточных церквей. Независимо от исполнения, самый строй русской церковной музыки способен нравиться всякому. Такие пьесы, как «Со святыми упокой», «О тебе радуется», «Вечери твоея тайныя» Львова, херувимские «Симоновская», «Бортнянского» и «Турчанинова» и многие другие наши церковные песни поражают безусловно всех иностранцев. Что же касается самого исполнения, то нам часто приходилось слышать со стороны даже русских путешественников, бывающих в церкви, вопросы вроде следующего:

«Скажите, пожалуйста, это поют русские?» – «Нет, – отвечают им, – это поют французы и притом такие, которые ни слова не понимают по-русски.

Правда?! – слышится удивленный ответ, но как хорошо поют, незаметно, что поют французы и притом даже не говорящие по-русски».

Действительно, какое-то невыразимо приятное чувство охватывает душу, когда вы слышите родные церковные напевы среди чуждого народа, среди чуждого языка, среди чуждой музыки! Бортнянский, Львов, Турчанинов, Березовский и др. становятся здесь более понятными и более великими, нежели какими они казались в России. Присутствуя при богослужении и слушая русскую церковную музыку, вы невольно позабываете, что находитесь в иностранной земле, а воображаете, что вы молитесь Творцу среди своего народа. После того нет ничего удивительного, если почти всякий русский, проживающий в Париже или путешествующий, считает непременной своей обязанностью побывать на богослужении в русской церкви и здесь как бы объединиться со всею православной Русью. Русская церковь, таким образом, служит местом объединения всех русских, так или иначе заброшенных на чужбину: Особенно это ясно выразилось в тяжелый день для всякого русского – в день 2 марта. Собралась в церковь вся русская колония, – об иностранцах не говорим, – и здесь Творцу – Промыслителю поведала свое горе, пламенно молилась об упокоении Царя-Мученика, принесла присягу на подданство Императору Александру III, и здесь же вверила судьбу своей отчизны всеобщему промыслу и Его святой воле. Слезы, искренние слезы пролились в этот достопамятный день в русском парижском храме, и тем они были сердечнее, что лились далеко от родного народа, оплакивавшего кончину своего монарха, Царя-Страдальца, при невозможности печаловаться общим русским горем среди самой России. Да и не в такие дни, как 1-е и 2-е марта, когда душа невольно ищет успокоения в Боге и Его святой воле, но вообще во все воскресные и праздничные дни молящихся в церкви бывает очень достаточно. Русская церковь среди иностранных народов является как бы сокровищницей, из которой православные путешественники, морально утомленные путешествием, удаленные от России, снова получают нравственное подкрепление и нравственную возможность жить среди иностранцев чисто русскою жизнью, «которая немыслима без православия».

Псаломщик русской церкви.

Париж 18/30 сентября

В складе Московской мастерской учебных пособий бывшей В. Еропкина и К°, в Москве, на Тверской, в д. Малкиеля (подъезд из Гнездниковского пер., близ театра). Продаются и принимаются заказы на портреты Его Императорского Величества Государя Императора Александра Александровича.

Поясной портрет в натуральную величину, лучшая из олеографий – 12 р. 50 к.

Тот же портрет на полотне с подрамником для вставки в имеющиеся рамы (размер картины 18х14 вершков) – 17 р.

Тот же портрет в золоченой раме – 25 р. и 30 р.

Тоже с короной и украшениями – 30 р. и 35 р.

Тоже в широкой золоченой раме с короной и украшениями – 45 р.

Тоже в роскошной золоченой раме с коронной и украшениями лучшей отделки – 55 р.

Поясной портрет в натуральную величину, писанный масляными красками, в хорошей золоченной раме, с короной и другими украшениями – 75 р.

Тоже лучшей живописи и в более роскошной раме, с короной и другими украшениями – 100 р.

Тоже лучшей живописи в овальной золоченой раме большого размера, с короной и другими украшениями – 125 р. и 150 р.

Портрет, писанный известными художниками, в половину роста, в роскошной резной золоченой раме, с короной и другими украшениями (размер картины около 2 арш. х 1¼ арш.). 200 р. и 225 р.

Портрет, писанный известными художниками, в полный рост с соответственными аксессуарами, в роскошной резной золоченой раме, с короной и другими украшениями (размер картины 3½ арш. х 2¼ арш. и более) – от 475 р. и дороже.

Цены без пересылки.

Кроме перечисленных портретов, по заказу пишутся портреты всяких других размеров по умеренным ценам и доставляются как без рам, так и с рамами. Для народных школ и других учреждений, не имеющих средств приобрести хорошей олеографии, имеются гравюры и хромолитографированные портреты разных цен.

Гиляров-Платонов Н., издатель-редактор. С 1883 года без предварительной цензуры новый иллюстрированный, литературно-политический журнал Радуга будет выходить в Москве еженедельно, тетрадями в 20–30 страниц

Содержание «Радуги» обнимается следующею, разрешенною для нее программою.

I. Часть литературная: а) Обозрение политической и общественной жизни в России и за границей; б) Изящная словесность. Романы, повести, драматические пьесы, стихотворения; в) Научный отдел. Рассказы и описания; в общедоступном изложении теоретические статьи по разным отраслям ведения; практические наставления в хозяйстве, гигиене, технике; г) Указатель новостей: учебных, библиографических, художественных, театральных, биржевых, сельскохозяйственных, промышленных. Метеорологические наблюдения. Моды. д) Альбом: анекдоты, шутки, шарады, загадки, задачи.

II. Часть художественная, внутри текста в виде иллюстраций, и вне его, в виде приложений: а) Рисунки: портреты, виды, бытовые сцены, сцены из романов и повестей, иллюстрации к рассказам и описаниям, снимки с произведений живописи, рисунки произведений ваяния, чертежи архитектурные и технические, рисунки домашних рукоделий, картины мод, шахматные задачники, ребусы; б) Музыка, со словами и без слов, для инструментального и вокального исполнения.

III. Частные объявления и рекламы.

Рисунки (до 500 в год) и ноты будут в каждом №; драматических пьес не менее 20 в течение года; картины мод, с описаниями (то и другое из Парижа) ежемесячно. Драматические и музыкальные пьесы предполагаются преимущественно удобные для домашнего исполнения. В числе практических наставлений не последнее место займут указания по постановке пьес на сцену.

И литературная, и художественная части будут посвящены главным образом русскому миру: русская природа, русская история, русский быт будут главными предметами описаний, рассуждений, изображений, исполненных русскими силами. Содействия от русских художников и техников и вообще родных умственных сил ожидаем и просим.

Пятнадцатилетняя публицистическая деятельность издателя увольняет его от обязанности подробно пояснять, в каком духе поведется «Радуга». Мы не будем тешить грязного воображения, давать пищу озлобленному глумлению, или поощрять умничанье, самодовольное и ограниченное. Хотим служить чистым вкусам, невинным удовольствиям, тихим развлечениям, вдумчивой любознательности. Назвали бы свой журнал «Семейным Отдыхом», если бы уже не было взято другими это название.

Подписная цена «Радуги» с доставкой и пересылкой:

За год – пять рублей.

За полгода – три рубля.

Подписка принимается исключительно в конторе «Радуги», при редакции «Современных известий» (Москва, Воздвиженка, Ваганьковский переулок, дом Александровского подворья).

Издатель-редактор Н. Гиляров-Платонов

Возлюбленные о Господе братия и сослужители!

В короткое время служения моего в Харьковской епархии, к величайшему утешению моему, я успел убедиться, что народ, вверенный Промыслом Божиим моему и вашему попечению, отличается искренним благочестием и любовью к святой церкви. Во дни праздничные храмы Божии полны молящимися, усердие к слушанию слова Божия в них великое, готовность к делам благим – нелицемерная. Пред нами духовная нива, как земля здешнего края, тучная и способная к плодородию; только чтобы не стояло дело за нами – делателями и сеятелями на ниве Христовой.

Известно вам, каким опасностям в наше время подвержены и добрые, искренно преданные церкви, православные христиане. С одной стороны путем одностороннего образования, ложно поставленного воспитания и неблагонамеренных сочинений идут к нам целые потоки ложных мыслей, противных вере Христовой учений и превратных понятий о жизни нравственной, общественной и семейной. С другой стороны направлены, особенно на простой народ, от расколоучителей и сектантов тайные происки и клеветы на чистоту исповедания и святость установлений самой церкви нашей. С той и другой стороны те и другие враги пользуются всеми нашими недостатками, всякими нашими ошибками и слабостями, чтобы в них найти поводы к нареканиям и порицанию церкви, которой мы поставлены служителями, стражами и защитниками. Великая нужна с нашей стороны бдительность, осторожность и ревность в прохождении нашего святого и высокого служения. Посему прошу и молю вас, братия, священнослужители и все члены церковных причтов, – каждый по роду и чину своего служения, – примите от меня с любовью следующие советы и указания.

Прежде всего совершайте неленостно, неспешно и по возможности часто богослужение. Ныне, особенно по селам, распространилось мнение, что народу в церковь ходит мало и что служить поэтому особенно в будни не для кого. Как не для кого? Бескровная жертва Христова приносится за весь мир, за присутствующих и отсутствующих, за живых и умерших. Молитесь о тех, которые по неотложным нуждам житейским не могут быть в храме, о тех, которые по испорченности и беспечности о своем спасении ленятся посещать храм, и наконец о тех, которые по ложным понятиям почитают лишним быть в храме. Молитесь о возбуждении и вразумлении ленивых и небрежных, о просвещении и обращении на путь истины заблуждающихся; молитесь о болящих, скорбящих, бедных и сирых, о всех, по выражению церкви, требующих от Бога помощи и заступления. На то вы и поставлены волею нашего Пастыреначальника, Господа Иисуса Христа. Да не останется по нашему небрежению втуне, неупотребленною в дело спасения людей вверенная нам великая Тайна Его крестной жертвы, которая по Его завету должна быть постоянно приносима в Его церкви богоустановленным священством. Совершайте возможно чаще св. литургии и для самих себя. Не ждите, когда вас об этом попросят; вы сами прежде других нуждаетесь в этом, чтобы благодатию Божиею удержаться вам на высоте вашего святого звания и служения. Отвергайте, как богохульные, опасения, будто по бедности церкви у вас не достает средств на потребности богослужения при частом его совершении. Оскорбительно для Главы церкви, нашего Господа, обидно и для самой церкви и чад ее думать и говорить, что при усердии священника к частому богослужению у него не достанет для литургии вина, просфор, свеч, ладану и пр. Неленостно служите и молитесь вы, – явятся и сомолитвенники, принесут и все нужное для богослужения. Когда священнослужитель этому не верит, – знак, что он не понимает ни своего положения, ни достоинства церкви, которой служит, или находит в этом только предлог для своей лености.

Не переставайте изучать слово Божие, читая его ежедневно, хотя малыми частями. Это дело величайшей важности. С переводом Библии на русский язык попечением Святейшего Синода, ныне облегчен нам труд разумения священного писания. Если, по учению церкви, без чтения слова Божия никому из верующих нельзя поддержать в себе духовной жизни и благочестивого настроения; то тем паче невозможно священнослужителю без частых ударений в сердце его благодати, присущей слову Божию, удержаться бодро и трезвенно в деле своего служения и требуемых ими правилах жизни среди неизбежных развлечений житейской суеты. Слово Божие вызовет в вас потребность и вообще к духовному чтению, а главное – обогатит вас духовным ведением, столь необходимым для советов и наставлений чадам вашим по духу и особенно для церковной проповеди.

Проповедуйте слово Божие в каждый воскресный и праздничный день обязательно и неуклонно на литургиях в узаконенное время. После богослужения и молитвы это главнейшая наша обязанность. И нет нам ныне ни причины, ни предлога к уклонению от этой обязанности, нечем защищаться от угрожающего нам за опущение ее тяжкого осуждения от Бога и от людей. Не все способны к составлению собственных своих поучений, многим и способным могут препятствовать в этом поистине трудном деле приходские требы и другие неотложные дела: но это не от всех и не всегда требуется. Между тем, сколько у нас ныне по милости Божией готовых духовных книг и поучений наших знаменитых пастырей и известных проповедников! Сколько переведено на русский язык святоотеческих творений! Какой обильный источник назидания заключают в себе Четьи-Минеи святителя Димитрия Ростовского и поучения святителя Тихона Задонского! Отмечайте статьи наиболее понятные для народа и близкие к его духовным нуждам и, оставив всякую ученую гордость, читайте их своим прихожанам. По жажде их к слушанию вы увидите, как этот труд ваш для них благопотребен; а при некотором постоянстве в этом труде вы и сами найдете в нем истинное утешение, и потом всякое опущение в нем, для вас самих, для вашего сердца и совести, будет казаться прискорбною утратою. В прежнее время были пастыри – простецы, без научного образования, но были учительны и народ держали крепко в ограде церкви. Нам же, получающим ныне образование на средства церкви, какое может быть оправдание в упущениях относительно именно той самой обязанности, для наилучшего исполнения которой образованием мы в течение многих лет были подготовляемы? Если же кто из вас, сверх поучений, предлагаемых в церкви при богослужении, найдет возможным в храме, в своем доме, или в другом приличном месте и в удобное время занимать народ чтением и беседами, особенно с обучением мирян церковному пению, – всякий подобный труд будет принимаем и поощряем мною с особенною признательностью.

Будьте с народом ласковы, любовны, приветливы, помня слова св. апостола Петра: «пасите Божие стадо – не господствуя над наследием Божиим, но подавая пример стаду» (1Пет.5:2, 3). На всякую требу для прихожан идите с готовностью, как на дело Божие, напоминая себе, что Он вас зовет, а не люди, и совершайте все святые таинства и молитвословия со страхом и благоговением, вспоминая страшное прещение Божие: «проклят человек творяй дело Господне с небрежением» (Иер.48:10). Как великого преступления, берегитесь вымогательства и притязательности по отношению к прихожанам. Ничто так не отталкивает их от служителей церкви, как подобные насильственные требования вознаграждения, особенно еще и с замедлением в исполнении прямой вашей обязанности. Правда у вас есть свои нужды, содержание дома, воспитание детей; но может ли быть вам и семействам вашим полезен прибыток, называемый у апостола неправедным (1Пет.3:2), на котором нет благословения Божия? Лучше потерпеть нужду и лишения в ожидании помощи от Господа, верховного Архиерея нашего, прошедшего небеса (Евр.4:14) и видящего непрестанно и нас, и жизнь нашу, и все ее обстоятельства, чем вопреки Его воле нашими скудными силами стараться устроить наше благосостояние. Не увлекайтесь и не обольщайтесь современными, доведенными ныне до крайности, рассуждениями об улучшении вашего быта средствами, выходящими из круга, очерченного для быта, для труда и обеспечения вашего самим Богом, делу Которого вы служите, и правилами святых богоносных отцов. Еще колену Левиину, при назначении участков народу израильскому в земле обетованной, Господь сказал: «в земле их не будешь иметь удела, и части не будет тебе между ними. Я часть твоя и удел твой среди сынов израильских» (Чис.18:20). Как же мы можем найти свою часть достатка в мирских оборотах и промыслах, когда ее там Господь не положил для нас? Наше питание от алтаря Господня, нам «Господь повелел жить от благовествования» (1Кор.9:13,14), наше обеспечение в любви народной; а права на эту любовь приобретаются заботами нашими о вверенных нам душах христианских, трудами для просвещения народа, для его нравственного исправления и благоустроения его жизни. Сейте полною горстью в народе духовное и, по слову апостола, в обилии пожнете от него телесное (1Кор.9:11).

Живите в мире и любви между собою и с прихожанами вашими. Ссоры и тяжбы, вчиняемые или поддерживаемые членам причтов, которые больше всех должны помнить заповедь Господню, запрещающую приступать к алтарю с сердцем, исполненным вражды и злопамятства (Мф.5:23,24), – эти ссоры сами по себе, помимо всяких судебных доказательств о виновности или невиновности спорящих служителей церкви, – всех их равно подвергают справедливому порицанию и осуждению. Не виновны ли они, когда у них нет настолько любви, смирения и снисхождения, чтобы потушить всякую вражду между собою и с людьми сторонними? Не виновны ли они пред Господом, служителями Которого именуются, когда не умеют простить обидевшего их, или испросить прощения у того, кого сами обидели по человеческой немощи, или неосторожности? Какое унижение для служителей церкви оглашать свои слабости судом, искать себе свидетелей, или защитников перед судом между прихожанами, для которых должны служить примером добродетели, или употреблять для своего оправдания кривые пути и происки! Много по несчастью печальных явлений в этом роде замечается ныне между духовенством! Относитесь друг к другу с должным вниманием и уважением; низшие к высшим и старшие к младшим – с почтением и послушанием; к недостаткам всех ближних ваших – с терпением и снисхождением, и не будет у вас поводов ко вражде и тяжбам.

В домашней жизни не уклоняйтесь от простоты и бережливости, не увлекайтесь много современными удобствами жизни и особенно всюду усиливающейся роскошью. Господь обещал оградить вас от лишений и недостатков, но жизни роскошной вам не обещал (Лк.22:35). Жизнь выше состояния ныне и есть главная причина искания непрямых и неодобряемых совестью путей к приобретению. В воспитании детей предпочитайте благонравие, привычку к труду и практическую дельность; тому лоску светской образованности, который молодых людей делает требовательными выше состояния их родителей. Особенно сыновей держите строго в послушании уставам церкви, поддерживайте в них дух благочестия и не направляйте их добровольно и усиленно к светским родам жизни, через что год от году больше похищаются дарования у церкви Божией, для которой они так нужны. Вообще же относительно семейной жизни поминайте знаменательное слово апостола: «аще кто своего дому не умеет правити, како о церкви Божией прилежати возможет» (1Тим.3:5)?

Вы скажете мне: мы все это знаем. Верю; аще сия весте, блажени есте, аще творите я (Ин.13:17); но опыт говорит, что для исполнения нами обязанностей наших мало одного познания о них. Все мы нуждаемся в напоминании о них, в разъяснении нам нашего положения, которое иногда по немощам нашим осложняется и запутывается; все нуждаемся в поддержке и поощрении. Примите же, повторяю, это слово мое с такою же любовью, с какою я обращаю его к вам. Мы вместе будем призваны на суд Господень, где должны будем дать отчет о приставлении домовнем (Лк.16:2), об употреблении даров благодати Божией, сообщенных нам для служения нашего при рукоположении. Не должны ли мы поддерживать друг друга в нашем служении и облегчать друг друга тяжесть ответственности? Молитесь о мне, как и я долгом поставлю молиться о вас. Бог же милосердия и щедрот да поможет нам в великом деле служения нашего, да соединит нас во едином духе ревности о славе имени Его и о благе святой Его церкви, да укрепит нас в немощах наших, и всех да спасет и помилует.

Мир вам и Божие благословение!

III. Назначение и определение храма

Для чего установлен богослужебный храм?

Господь Спаситель сказал: «истинно, истинно говорю: если кто не родится свыше, то не может увидеть царствия Божия; истинно, истинно говорю: если кто не родится от воды и Духа, то не может войти в царствие Божие. Рожденное от плоти есть плоть; а рожденное от Духа есть дух. Не удивляйся тому, что должно человеку родиться свыше: Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит, и куда уходит: так бывает со всяким рожденным от Духа» (Ин.3:3, 5–8). В этих словах Иисус Христос естественное рождение человека по плоти представляет образом благодатного рождения его от Духа святого. По такому сравнению легко понять, что как для телесного рождения человека по закону природы необходима матерняя утроба, так и для духовного его рождения в жизнь благодатную необходимо матернее лоно, в котором совершалось бы его возрождение от Духа святого по законам благодати. Такое духовное матернее лоно и сокровищница духовной жизни для благодатного возрождения человека есть святая церковь Христова и ее богоучрежденный, духом благодати исполненный, тайнодейственный храм.

Бог ввел Свою божественную благодатную спасительную силу в церковные таинства, чтобы через них вводить ее в христиан. В наименовании таинств видно указание частью на то, что в них тайно (духовно) действует благодатная сила Божия; частью на то, что эти священные действия, по благоговению к заключенной в них Божией силе, должны быть тайною, недоступною для неприготовленных и недостойных. Такое значение таинств необходимо требует освященного тайнодейственного храма, в который причастники таинств вступали бы с благоговением, и которого внутреннее святилище было бы закрыто от неприготовленных и недостойных и для них не входно. И в особенности, если обоженное тело Господа нашего Иисуса Христа по достоинству вознесено в пренебесное жилище, и если это же самое тело даровано нам в таинстве: то достоит, чтобы и земное жилище его было, как можно менее земным, как можно более небесным – по благолепию, по освящению, и по смиренному пред ним благоговению. Такую сокровищницу для святых и освящающих таинств и представляет собою освященный богослужебный храм.

Бог даровал церкви Своей божественное сокровище – слово Свое, чтобы оно, проникая в человека своею живою благодатною силою, возрождало его, возсозидало, соделывало его живым храмом Божиим: очевидно, что для хранения этого сокровища нужна достойная сокровищница, по возможности отлученная от обыкновенных земных вещей, благоукрашенная, освященная. Притом, как в слове Божием имеют нужду все ищущие спасения, то хранилище его должно быть всем известно, всем открыто, всем доступно. Таков и есть освященный богослужебный храм.

Бог Сам называет храм домом Своим и домом молитвы, как написано: «дом Мой домом молитвы наречется» (Мф.21:13; Ис.56:7).

Какие утешительные мысли о богослужебном храме подает нам это изречение Господне!

Богослужебный храм, сподобившийся (в освящении) вшествия и благодатного присутствия Божия, воистину есть дом Божий, Божие жилище, небо на земле. И видимым образом является присутствие Божие в храме, поскольку там тайнодействуется и видимо присутствует божественное тело Единородного Сына Божия Господа нашего Иисуса Христа, которое есть тело живое и животворящее, с которым следственно и Дух Бога и человека, Иисуса Христа, нераздельно присутствует.

Богослужебный храм есть дом молитвы. Молитва живет в храме. В других местах она только странствует; иные посещает; одни с трудом ищут ее; от других и призванную молитву удаляют житейская молва и суета; в храме же она живет, это ее нарочитый дом, и потому там всякий всегда может найти ее. И если та молитва вожделенна, которая доходит до Бога, то молитва в храме преимущественно вожделенна, потому что там она преимущественно приближается к Богу, так как храм есть дом Божий, освященный особенным благодатным присутствием Божиим по реченному Самим Богом: «и будут очи Мои ту, и сердце Мое во вся дни» (3Цар.9:3).

Слово Божие называет еще богослужебный храм святилищем. Это наименование относится преимущественно к таинствам, совершаемым в храме для освящения человека.

Христова церковь дала богослужебному храму и его чиноположениям (службам) такое устройство, что он может еще назваться училищем веры и добродетели. Там евангелисты повествуют о событиях земной жизни Христа Спасителя и проповедуют Его учение; там апостолы через свои писания изъясняют учение Христово и прилагают оное к различным состояниям и обстоятельствам жизни христиан; там пророки открывают нам древние судьбы Божии и разнообразно поучают нас; там таинственные учения о Пресвятой Троице, о воплощении Сына Божия, о нашем спасении живоносною крестною смертью Его – оглашают нас и в чтениях, и в песнопениях церковных так часто, как то необходимо для нашего спасения.

Богу посвящается храм не потому, чтобы в этом жилище имел нужду Бог, Который живет во свете неприступном, но потому, что для человека нужно средство приближения и доступа к неприступному Богу. Человек ограничен и потому имеет нужду в ограниченном явлении присутствия Божия. И Бог снисходит к этой потребности человека: прикасается к ограниченности его Своею беспредельностью; повелевает или позволяет создать малыми мерами ограниченный дом Имени Своему, познаваемому, прославляемому, призываемому, поклоняемому, богомощному, богодeйственному, а не существу неизвестному; и дает Своему храму благословение и обетование: будут очи Мои ту, и сердце Мое во вся дни, – очи, чтоб там особенно человек сознавал, что Бог видит его; сердце, чтоб там особенно человек испытывал и чувствовал, что Бог милует его.

Храм без присутствия Божества напрасно назывался бы храмом Божиим; но как ввести в храм земной присутствие Бога небесного, в видимый – невидимого, в вещественный – высочайше духовного? Разум человеческий путем естественного рассуждения не дошел бы до разрешения этой задачи, как бы ни сильно чувствовал потребность ближайшего и удобнейшего общения с Богом, как источником всякого блага, если бы не разрешила этой задачи премудрость Божия, в тайне сокровенная. Бог бесконечный Сам применил Себя к мере человека ограниченного: снизошел (не существом, а действием) от вечности во время, от вездесущия в определенное место, явил Свое присутствие в благодатных знамениях и действиях, как например патриарху Иакову в видении лествицы, соединяющей землю с небом: и мысль об особенном месте присутствия Божия родилась, и дом Божий основался, как это именно видно в словах Иакова: есть Господь на месте сем (на месте видения лествицы); страшно место сие: несть сие, но дом Божий, и сия врата небесная; и прозва Иаков имя месту тому: дом Божий (Быт.28:16, 17, 19). Так дом Божий по благодати Божией явился между человеками – сперва в виде жертвенника, потом в скинии Моисеевой, далее в храме Соломоновом, и, наконец, с обилием благодати является в христианских храмах.

Храм нужен человеку для приближения к Богу при всевозможном устранении от всего житейского, чтобы тем удобнее услышать глас Господа, приближающегося к душе нашей, чем менее там (в храме) мы оглушаемся шумом и молвою мира, чтобы в дверь нашего сердца, отверзаемого Господу, не так легко вторгалось многое, что оставлено нами за оградою храма. Так определяется место храма. – Подобным образом могут быть определены и особенные часы для храма: особенно нужен человеку храм Божий, во-первых, в час благоговения, для принесения славы Богу, яко Богу, Всевышнему, всесовершенному, славословие Которого есть рай и блаженство даже на земле; во-вторых, в час радости, для принесения благодарения Богу Творцу, Промыслителю и Спасителю; в-третьих, в час душевной скорби, для излияния души пред Богом, Который в откровении Своем благоволил между прочим явить Себя в имени Утешителя. На последнее употребление храма, то есть, на пользование им во время печали, указывает святой Давид, когда, паче всего прося и взыскуя от Господа, чтоб посещать храм святый Его, поставляет тому в причину следующее: яко скры меня в селении Своем в день зол моих, покры мя в тайне селения Своего (Пс.26:4, 5). Так Давид приписывает храму Божию преимущество – быть прибежищем для бедствующих и печальных, крепкою оградою безопасности, сокровищницею благодатного утешения.

Итак, богослужебный храм есть чистое, освященное хранилище таинств, сокровищница благодати, чертог тела Христова, дом молитвы, училище боговедения и благочестия, источник освящения, пристанище обуреваемых, прибежище бедствующих, врачебница недугующих, утешение скорбящих, жилище радости духовной, преддверие обителей небесных.

Богослужебный храм есть общий дар Божий человекам, или, точнее сказать, великая сокровищница многоразличных даров и благодеяний Божиих человекам, как то: духовного просвещения, очищения, исцеления, утешения, возрождения в новую, благодатную жизнь, питания, возращения, укрепления в той новой жизни, всякого благословения, всякой силы, помощи, защиты, общения с Богом мысленного, сердечного, тайнодейственного, нередко же – по вере и благопотребности – даже чудесного (Ч. II, 40, 45, 48, 59, 61, 88–89, 284. Ч. III, 131, 146–147, 185).

Почитание святых икон, поклонение образу Спасителя

Как можно и должно нам воздавать образу Господню подобающую честь и славу?

Обыкновенно мы приближаемся к образу Спасителя и взираем на него с мыслью и чувством благоговения. Достойно и праведно! Потому что посредством изображения мы мысленно приближаемся и взираем к Самому изображенному – к Господу нашему Иисусу Христу, воплощенному Сыну Божию.

Поклоняемся пред образом Спасителя. Прилично и знаменательно. Это есть свойственное человеку выражение смирения пред величеством Богочеловека.

Возжигаем пред образом Христовым свечу. Издревле это было знамением являющегося величества и благоговения пред величеством. И в скинии Моисеевой, и в храме Соломоновом пред святыней, прообразовавшей Христа, горел седмисветный светильник, который также был прообразованием света Христова. Поставляя пред образом Христа горящую свечу, мы этим действием как бы говорим к Нему: Ты еси духовный божественный свет мира; приими от нас наименее вещественное приношение – свет и огонь, и воздаждь нам духовный благодатный свет уму и огнь сердцу!

Дерзаем прикасаться к образу Спасителя и целовать оный. Дерзновение утешительное для верующего. Это есть видимое знамение невидимого прикосновения веры (Лк.8:46), движение благочестивого усердия в сретение чаемому снисхождению благодати.

Пред образом Христовым возносим молитву к Христу Богу. Премудрое в простоте учреждение! Благотворная помощь молитвеннику! Именно: чтобы невидимость и непостижимость Божества не казались отсутствием Его, и чтобы, ища присутствия Божия, ум не впал в представления мечтательные, или чтобы мысли сосредоточивались и охранялись от рассеяния – святой образ Бога явльшегося в плоти предстоит в одно и то же время и зрению чувственному, и созерцанию духовному, и собирает мысли и чувства внешние и внутренние, к одному созерцанию божественного.

Когда, по молитве нашей или других пред образом Христовым, мы получаем или видим Божие благодеяние, то дивимся, радуемся, сорадуемся, хвалим и благодарим Христа Бога, и наша вера получает новое побуждение прибегать к сему единому источнику благодати, с особенной очевидностью для нас открывшемуся.

Все эти благоговейные действия соответствуют существу дела и долгу нашему.

Но все ли должное тем сделано? Довольно ли одних таких действий? – Не спешите говорить: довольно.

Иной из нас приблизился к образу Господню, поклонился ему, произнес или выслушал молитву, может быть, даже получил благодеяние с благодарностью, но потом удалился от образа Господня не только телом, но и духом; перестал на него взирать не оком только, но и умом; рассыпал свои взоры по суетам и прелестям мира; угасил кадило своей молитвы; наполнил свою душу образами, или, вернее сказать, идолами страстей и вожделений... Какую же принес он жертву Христу? Что значат несколько слов, которые имели в себе молитвенное значение, но не дух молитвы в произносившем их, и которые исчезли в воздухе? Что значит минутная благодарность, которая исчезла в сердце? Что таковой приобрел себе? Не все ли утрачено, если что и было приобретено?

Что же нужно еще, чтобы нам быть истинными, достойными, богоугодными чтителями образа Господня?

Послушаем одного из таких чтителей, и поучимся.

Мы вси, говорит апостол Павел, откровенным лицем славу Господню взирающе, в тойжде образ преобразуемся от славы в славу, якоже от Господня Духа (2Кор.3:18).

Приметить нужно, что апостол говорит это не о себе одном, а о всех; следовательно говорит не об особенном преимуществе мужа богодухновенного, а о таком действии и состоянии, которые доступны многим и в некоторой степени всем. Мы вси, говорит, откровенным лицем славу Господню взираем, то есть – взираем, или да взираем не просто на лице Христово, но на славу Его, сущую внутрь, именно: на свет Его божественной истины, Его добродетелей и совершенств; взираем не как зрители бездейственные, но представляем светоносному лицу Христову душу нашу, как зеркало, для принятия света Его; приемля же и усвояя сей благодатный божественный свет, и сами в тойжде образ преобразуемся, то есть – по мере нашей возможности деятельно впечатлеваем в нашей душе и в нашей жизни черты Христовой истины и Христовых добродетелей; преобразуемся от славы в славу, то есть – непрерывно стараясь возрастать в уподоблении духовному или нравственному образу Христову; и все это действует в нас не так, как можно было бы ожидать от человеческой природы, оставленной себе самой, но как должно быть от Господня Духа, подаваемого верующим.

Невнимательный к истинной жизни духовной, может быть, скажет: ужели каждому из нас должно преобразиться в духовный или нравственный образ Христов? И как это возможно? – Отвечаем: что это надобно, в том удостоверяет нас верное слово Божие: их же предуведе, то есть, в которых людях Бог предусмотрел искреннее и неизменное желание благоугождать Ему, так чтобы достигнуть вечного спасения: тех и предустави сообразными быти образу Сына Своего (Рим.8:29). Если же предопределил Бог сделать нас сообразными образу Сына Своего, то, конечно, Он сделал и возможным это и даже удобным.

Какие же это черты духовного или нравственного образа Христова?

Христос Спаситель отчасти Сам написал Свой нравственный образ, когда сказал: кроток есмь и смирен сердцем (Мф.11:29). И вместе с тем показал и то, как можем мы преображаться в этот образ: научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем. Итак изгладь в душе твоей черты гневливости и гордости; а вместо того положи в ней черты кротости и смирения, и ты тем положишь в себе черты нравственного образа Христова.

По сему примеру, взирая оком чувственным на образ Христа видимый, да взираем прилежно оком ума и сердца на образ Его духовный или нравственный! И просвещая себя светом истины Его, и подражая, елико можем, явленным в земном житии Его добродетелям, как то: Его ревности о славе Отца небесного, Его приснопребыванию в молитве, Его благости и человеколюбию, Его кротости же и смирению, Его терпению и послушанию воле Отца небесного даже до смерти, – в тойжде образ да преобразуемся от славы в славу, яко же от Господня Духа. Аще и недостойны есмы, не обезнадежим себя, но неослабным подвигом да подвизаемся, чтобы достигнуть сей благодати, отверзающей единственный вход в славу вечную.

В изложении православной веры святого Иоанна Дамаскина находится следующее рассуждение о святых иконах: понеже не вси знают писания, ниже вси в чтении упражняются: сея ради вины рассудиша святии отцы, да сия (яже в воплощении Сына Божия содеяшася), аки преславная некая дела, на иконах изображаются, скорейшего ради воспоминания (Кн. 4, гл. 16). По сему рассуждению, взирать со вниманием на святые иконы значит то же, что читать священные книги, и от икон, также как и из книг, можно и должно поучаться (Ч. I, 207. Ч III, 176–177).

В рассказе г. Р. Сосны, озаглавленном «О. Иван и о. Стефан», между прочим выводится на сцену, как известно нашим читателям (см. Рук. для сел. паст. 1881 г. №№ 50 и 51), жена священника, Настасья Петровна, которая, как говорит автор, «сан священника ставила чрезвычайно высоко. Только царя, да архиерея она считала еще выше. В уме ея составилась иерархическая лестница в таком порядке: Бог выше всего и прежде всего, потом царь, далее архиерей, затем священник, а все остальные помещались уже внизу. Таким образом, она считала себя аристократкой в Божьем мире, и на всех других, по ее выражению, хотела плевать» (Вестн. Евр. 1881 г. м. июль, стр. 247). Само собою разумеется, что автор, приписывая такой взгляд нашему духовенству, дозволил себе ради вящего эффекта некоторое преувеличение. Мы никак не можем допустить мысли, чтобы современное нам духовенство так именно смотрело на свой сан и дозволяло себе столь презрительное отношение к представителям светской иерархии. Тем не менее, приведенные нами слова г. Сосны имеют в своем основании несомненно верную мысль. Наши священноцерковнослужители всегда высоко ставили свой сан. Это уважение к духовному сану и духовному званию, основывающееся главным образом на сознании высоких обязанностей, лежащих на духовенстве, разделялось до последнего времени почти без исключения и членами их семейств. Впрочем, между последними оно в наше время к сожалению значительно ослабело. Теперь нередко можно встретить неуважение к духовному сану и званию не только со стороны детей, но даже и со стороны жен служителей церкви, из которых некоторые, в особенности же из живущих в городах, стесняются своего звания и всячески стараются скрыть свою принадлежность к нему, когда являются в светском обществе. Но что еще хуже, некоторые даже из священников стесняются если не своего звания, то по крайней мере своей одежды, свидетельствующей об их принадлежности к духовному званию, и желали бы являться среди светских людей в общепринятом светском костюме. Мы не намерены входить в подробное рассмотрение причин, вызвавших столь ненормальное отношение к духовному сану и званию со стороны некоторых членов из среды самого же духовенства. Мы хотим указать лишь на значение этого явления и в частности на ту связь, какую оно имеет с отношением нашего светского общества к духовенству и к истинам христианской религии и нравственности.

Постоянно усиливающееся в последнее время среди детей духовенства нерасположение к духовному званию и стремление к оставлению его, с каждым годом все более и более отнимающее у нашего духовенства молодых членов, которые могли бы быть впоследствии полезными деятелями среди него, уже само по себе составляет факт очень печальный. Но с ним еще можно было бы примириться, если бы он был только результатом неудовлетворительности материального обеспечения духовенства и избытка деятельных сил среди него. К сожалению, мы не можем сказать этого. И прежде бывали случаи оставления духовного звания детьми духовенства. Но, сделавшись светскими людьми, они обыкновенно (мы не говорим об исключениях) не стеснялись своего первоначального звания, не старались скрывать его пред светским обществом и не дозволяли презрительного отношения к нему. Они нередко служили даже как бы посредствующими звеньями, связывавшими, сближавшими духовенство с прочими сословиями. Не то – теперь. Посмотрите на современных светских деятелей, вышедших из духовного звания: как многие из них чуть не за кровную обиду считают указание на их духовное происхождение и с каким презрением отзываются они о духовенстве среди лиц, не принадлежащих к духовенству и мало знакомых с ним! Само собою разумеется, что подобного рода люди при удобном случае не отказываются и фактически выразить свое презрение к духовенству. В особенности же это презрительное отношение к духовенству высказывается часто в светской литературе. Вместо того, чтобы знакомить светское общество с истинным положением духовенства, лица, вышедшие из среды духовенства и хорошо знакомые с ним, изображают его в своих литературных произведениях большею частью только с отрицательной стороны, указывают лишь на его недостатки и умалчивают о его заслугах и достоинствах и нередко даже выставляют его ради большей занимательности и оригинальности в самом карикатурном виде, нарушая законы не только истины, но и правдоподобия, и стремясь не к возбуждению уважения и доверия к духовенству, не к уничтожению ложных взглядов и предубеждения светского общества против духовенства, а как бы еще к большему усилению этого предубеждения и приспособляясь к нему. Но через подрывание уважения к духовенству и нравственного авторитета наших пастырей ставится одна из наиболее трудно преодолимых преград в деле распространения и утверждения начал христианской веры и нравственности в нашем светском обществе и в особенности в интеллигентной части его, что в особенности имеет важное значение теперь, когда такое широкое распространение получили у нас если не неверие, то религиозный индифферентизм и скептицизм. Пока сами проповедники христианского учения, наши пастыри и учители, стоят суеверными, невеждами и безнравственными в глазах этой интеллигенции, до тех пор она не станет слушать этих разъяснений; для этого прежде нужно снять обвинение с духовенства, показать, что на самом деле оно не таково, каким его представляют, показать его заслуги обществу и государству и в настоящее и в прежнее время, нужно растолковать, что отметаясь пастырей, Самого Христа отметается, потому что самые принципы, во имя которых отметаются их, осуждаются Самим Христом и Его апостолами. Да, поднять и возвысить авторитет духовенства, возбудить любовь и доверие к нему в нашей интеллигенции, – такова должна быть первая задача современной апологии христианства, по справедливому замечанию одного из наших духовных журналов¹⁰, иначе как поверять, если не будут слушать. Поэтому одною из насущных потребностей нашего времени является разрешение вопроса о причинах предубеждения нашего общества против духовенства и о мерах к восстановлению нормальных, добрых отношений паствы к пастырям.

Само собою разумеется, что это предубеждение, встречающееся преимущественно среди интеллигентной части нашего светского общества, основывается главным образом на недостаточном уважении к тем религиозно-нравственным идеям, служителями и проповедниками которых являются члены духовенства. Но оно, без сомнения, поддерживается также ложными взглядами, распространяемыми в печати о духовенстве, примерами ненормального отношения самого духовенства к своему званию, недостойным поведением некоторых членов последнего или, по крайней мере, неудовлетворением с их стороны тем идеалам, которые предъявляются к ним светским обществом, зависимостью нашего духовенства в средствах содержания от своих прихожан, замкнутостью духовенства (по крайней мере, в прежнее время) и т. под. Конечно, духовенство не в силах устранить все эти причины ненормальных отношений между ним и светским обществом, слагавшиеся в течение многих веков и бывшие следствием разнообразных условий и обстоятельств жизни. Тем не менее, устранение некоторых из них и, как нам кажется, весьма важных, в настоящее время вполне для него возможно. Благодетельные реформы последнего времени, простиравшиеся на все области общественной жизни и не миновавшие духовенства, дают возможность стать последнему в более правильное отношение к светскому обществу, как это отчасти оказалось и на деле, и было бы весьма жаль, если бы духовенство в полной мере не воспользовалось для этого наступившим теперь благоприятным моментом. Правда, и в настоящее время духовенство, несмотря на все усилия, не может надеяться на полное удовлетворение тем идеалам, тем требованиям, которые предъявляются к нему светским обществом, как потому, что полное осуществление каждого идеала для сил обыкновенного смертного дело невозможное, так и потому, что эти идеалы далеко не всегда соответствуют самому назначению духовенства, как выходящие из жизни светских лиц, которая во многом отличается и должна отличаться от жизни духовенства. Но в этих требованиях есть много и такого, что теперь, когда ряды представителей духовенства наполняются почти исключительно лицами, получившими научное образование, вполне достаточное для достойного служения церкви, легко могло бы быть исполнено. Мы говорим о более ревностном прохождении пастырского служения и в частности об усилении проповеднической деятельности, об учительстве в народных школах, об отречении от тех грубых пороков, которым иногда предаются члены духовенства под влиянием окружающей их среды, и т. под. И действительно, на эту сторону многими из наших достойных служителей церкви уже обращено надлежащее внимание, и их деятельность на этом поприще нередко находит должное признание и со стороны светского общества. Но, несмотря на все усилия большей части духовенства стоять на высоте своего призвания, среди него есть и без сомнения всегда будут встречаться лица, которые своим поведением будут давать повод к разным нареканиям на духовенство. Поэтому заботясь о своем собственном нравственном усовершенствовании и о более строгом исполнении своих прямых пастырских обязанностей, как одном из средств к установлению добрых отношений к светскому обществу, наше духовенство должно обращать внимание и на другие доступные для него средства к достижению этой цели, и прежде всего пусть оно воспользуется теми выгодами, какие может доставить ему уничтожение замкнутости духовного сословия. Хотя в настоящее время очень мало является светских лиц, желающих вступить в духовное звание, но зато из детей духовенства многие выходят в светское звание. Вот на этих-то последних лиц оно и должно обратить особое внимание, чтобы они, по выходе в светское звание, могли быть как бы миссионерами для духовенства, чтобы они служили к сближению светского общества с духовенством, а не к разделению между ними. Достигнуть же этой цели духовенство легко может, если оно будет обращать самое строгое внимание не на формальное только, а на истинное нравственно-религиозное воспитание членов своих семейств и заблаговременно развивать в них искреннее уважение к духовному сану и званию. Пусть дети духовенства с самых ранних лет юности проникаются чувством глубокого уважения ко всему, что напоминает им о Боге и религии, а следовательно также и к Его служителям, и притом не только вследствие внушений и наставлений, но и вследствие примеров высокой строго-нравственной жизни их отцов и истинно-христианского пастырского служения их на пользу ближних, – и тогда они, по выходе в светское звание, не будут отворачиваться от духовенства, но за особую честь будут считать свою прежнюю принадлежность к нему и как фактически, так путем устного и печатного слова выражать уважение к нему, рассеивать существующие в светском обществе ложные взгляды на духовенство, указывать не на темные только, но и на светлые стороны в его жизни и деятельности и т. п. Тогда и само светское общество могло бы изменить к лучшему свои взгляды на духовенство и стать в более правильное отношение к нему. Тогда наконец и духовенство не имело бы повода стесняться своего знания и опасаться неприязненного отношения к нему со стороны светского общества. А вместе с тем оно приобрело бы тот авторитет, который необходим для достойного служения церкви и для надлежащего влияния на сердца и умы своей паствы. Апостол Павел писал к Тимофею, что тот не может надлежащим образом пещись о церкви Божией, кто не может хорошо управлять собственным домом, кто не содержит детей своих в послушании (1Тим.3). Применяя это выражение к рассматриваемому нами вопросу, мы можем сказать современным нашим служителям церкви: если вы не будете заблаговременно и надлежащим образом воспитывать уважение к духовному сану и званию в членах своих семейств, то вы не можете надеяться на уважение к себе и со стороны своей паствы.

Д-т Д-в

О продолжении издания журнала «Руководство для сельских пастырей» в 1883 году

Журнал «Руководство для сельских пастырей», издаваемый по благословению Святейшего Синода при Киевской духовной семинарии с 1860 года, издается и в 1883 году.

Журнал выходит еженедельно отдельными номерами в 8-ю долю листа в объеме от двух до 3½ печатных листов. Годовое издание составит три тома, исключая печатаемых в приложении к журналу поучений, образующих собою отдельный том (каждый приблизительно от 40-ка до 45-ти печатных листов с особенным оглавлением и особенною нумерацией страниц).

Подписная цена и с пересылкою во все места Российской империи 6 руб. сереб. Плата за журнал по официальным требованиям, как то: от консисторий, правлений духовных семинарий и благочинных, может быть, по примеру прежних годов, рассрочена до сентября 1883 года.

В редакции этого журнала продаются: 1) экземпляры «Руководство для сельских пастырей» за 1861, 1864, 1865, 1871, 1872, 1873, 1874, 1875, 1876, 1877, 1878, 1879, 1880, 1881 и 1882 годы. При требовании журнала за все означенные годы может быть делаема уступка по особому соглашению с Редакцией.

2) Указатель статей, помещенных в «Руководстве для сельских пастырей» в течение десяти лет с 1860 года по 1869 год включительно. Цена 35 коп. с перес.

3) Сборники поучений к простому народу, изд. Редакции «Руководства для сельских пастырей»:

а) Выпуск 1-й, издан 1877 года. Цена 1 руб. 20 коп. с перес.

б) Выпуск 2-й, издан 1879 года. Цена 2 руб. с перес.

в) Выпуск 3-й, издан 1880 года. Цена 2 руб. с перес.

г) Выпуск 4-й, издан 1881 года. Цена 2 руб. с перес.

4) «Семьдесят пять катехизических бесед» или «Весь православный катехизис в беседах к сельским прихожанам» свящ. Иоанна Скарданицкого, изд. Редакции «Руководства для сельских пастырей» 1882 г. Цена 1 руб. 35 коп. с перес.

5) Практические советы священникам при производстве следствий по проступкам и преступлениям священно и церковнослужителей. Второе исправленное и дополненное издание. Цена 60 коп. с пересылкою.

6) Практические наставления митрополита Григория пастырям по предмету спасительного действования на раскольников. Цена 60 коп. с пересылкою.

7) История христианской церкви в век апостольский. Цена 50 коп. с пересылкою.

С требованиями как на журнал, так и на поименованные книги нужно адресоваться так: В Редакцию журнала «Руководство для сельских пастырей», в Киеве.

Открыта подписка на журнал «Странник» на 1883 год (третий год издания под новою редакцией)

Журнал «Странник» с октября 1880 года издается новою редакцией, по утвержденной Св. Синодом новой программе, и выходит ежемесячно, книгами от 10 до 12 и более листов. В журнале помещаются:

1) Общедоступные статьи, исследования, заметки и необнародованные материалы по всем отделам русской народной истории.

2) Общедоступные статьи по разным отраслям богословского знания, преимущественно по общей церковной истории.

3) Церковные слова, поучения, речи, беседы и другие нравоучительные произведения.

4) Рассказы, повести, характеристики, очерки из прошлого и современного быта нашего духовенства.

5) Бытовые очерки и характеристики из области религиозного строя и нравственных отношений нашего образованного общества и простого народа.

6) Стихотворения.

7) Ежемесячное внутреннее обозрение.

8) Отдельные статьи, посвященные обсуждению выдающихся дел и вопросов отечественной церкви, духовенства и нравственной стороны русского быта.

9) Наблюдения, записки и дневники приходских священников, сельских учителей и других народных деятелей.

10) Хроника важнейших правительственных и церковно-административных распоряжений и указов.

11) Иностранное обозрение: важнейшие явления современной церковно-религиозной жизни православного и неправославного мира на Востоке и Западе, особенно у славян.

12) Обзор русских духовных журналов и епархиальных периодических изданий.

13) Обзор светских журналов, газет и книг: отчеты и отзывы о помещаемых там статьях, имеющих отношение к программе нашего журнала.

14) Библиографические и критические статьи о новых произведениях русской духовной литературы, а также и о важнейших явлениях иностранной богословской и церковно-исторической литературы.

15) Книжная летопись: ежемесячный указатель русских книг, выходящих в свет под духовной цензурой; краткие отзывы о новых книгах.

16) Разные отрывочные известия и заметки по вопросам жизни общественной, народного образования, русского раскола и единоверия, миссионерских, просветительных, благотворительных, ученых и др. обществ, и прочее; новости; корреспонденции; ответы редакции; объявления.

Подписная цена за годовое издание 1883 года остается прежняя: с пересылкою в России и доставкою в Санкт-Петербург шесть рублей; с пересылкою за границу восемь рублей. Адресоваться: в редакцию журнала «Странник», в Санкт-Петербурге (Невский проспект, д. № 105).

Редакторы-издатели: А. Васильков, А. Пономарев, Е. Прилежаев.

IV. Необходимость и важность храма и общественного богослужения или церковной молитвы

Храм истинного Бога в человечестве есть собственное Божие устроение. Но Богу не свойственно устроять на земле иное, как только благопотребное и спасительное для человеков. Итак, в устроении Божием мы имеем свидетельство Самого Бога о том, насколько храм Божий нам нужен и спасителен.

Когда люди в Иерусалиме не оказывали должного усердия к созиданию храма Богу, то Сам Бог послал Своих чрезвычайных посланников – пророков Аггея и Захарию, чтобы побудить к тому. Из этого можно усмотреть, как желает Бог, чтобы создан был храм имени Его; и глубокого внимания достойно то, что Бог Сам желает и требует Себе храма в народе Своем.

Бог дарует храм Свой народу Своему как величайший дар благословения Своего за благочестие народа; и наоборот за нечестие народа, как величайшим наказанием Бог угрожает ни чем иным, как отъятием храма и торжественного богослужения. Так, по совершении освящения храма Соломонова, Бог возвестил Соломону, а в лице его и всему народу: «аще отвращающеся отвратитеся вы и чада ваша от Мене, и не сохраните заповедей Моих и повелений Моих: и храм сей, его же освятих Имени Моему, отвергну от лица Моего» (3Цар.9:6–7).

Известно, каким печальным и бедственным опытом иудеи дознали угрозу сию, когда храм был разрушен вавилонянами: тогда, по изображению пророка Иеремии, путие Сиони рыдали, яко не бе ходящих по них в праздник (Плч.1:4); – тогда на реках вавилонских тамо седохом и плакахом, внегда помянути нам Сиона (Пс.136); – тогда пред самыми развалинами храма Божия иудеи благоговели к его древней святыне; с любовью и умилением взирали на самые камни и персть, как на остатки святилища, в котором обитала благодать Божия: тогда благоволиша раби Твои камение Сиона, и персть его ущедрят (Пс.101:15).

Пророк Азария, провидя неверность иудеев в служении Богу, возвестил им такую угрозу: многие дни будут во Израили без священника учащаго, и без закона; егда же обратятся в печали к Господу Богу Израилеву, и взыщут Его, – обрящется им (2Пар.15:3–4).

Итак быть без священника и без законного богослужения есть наказание, посылаемое от Бога на неверных в служении Ему, доколе не вразумятся и усердно обратятся к Нему.

Наконец за беспримерно тяжкий грех иудеев, за убиение начальника жизни (Деян.3:15), Господа нашего Иисуса Христа, по правосудию Божию, а вместе и по премудрой судьбе Божией, чтобы ветхозаветное богослужение уступило место совершеннейшему, новозаветному, христианскому богослужению, храм ветхозаветный предан окончательному разрушению, по непреложному предвозвещению Самого Господа Иисуса Христа: «Иерусалиме, Иерусалиме, избивый пророки и камением побиваяй посланныя к тебе, колькраты восхотех собрати чада твоя, яко же собирает кокош птенцы своя под крыле, и не восхотесте! Се, оставляется вам дом ваш пуст, и не имать остати зде камень на камени, иже не разорится» (Мф.23:37–38, 24:2).

Святой евангелист Лука, вводя нас в некоторое познание о ранних летах земной жизни Господа нашего Иисуса Христа, проведенных большею частью в безвестности, повествует, что Иисус Христос, будучи двенадцати лет, с пречистою Матерью Своею и Ее обручником и хранителем Иосифом, ходил в Иерусалим на праздник Пасхи. Об этом путешествии евангелист упоминает потому, что во время оного двенадцатилетний отрок Иисус в храме явил премудрость, приведшую в изумление учителей иудейских. Но чтобы не подумали, что путешествие это было случайное и однократное, евангелист сказует вообще, что хождаста родителя Его на всяко лето во Иерусалим в праздник Пасхи (Лк.2:41).

Примечательно в этом сказании свидетельство о важности храма Божия. Почему Мариам и Иосиф не праздновали Пасхи дома, в Назарете? Почему нужно было им идти в Иерусалим? – Потому, что там был храм Божий. Чтобы празднование было совершенно и богоугодно, надлежало идти в храм Божий.

Кажется, Мариам и Иосиф могли бы уволить себя от труда ходить в храм иерусалимский по весьма основательной причине. Собственный дом их был свят не меньше храма, если не более. Храм был свят потому, что имел в себе прообразование Христа, а они имели у себя Самого Христа. Не знаем, до какой степени разумевал это Иосиф, потому что Мариам слагала таинственные глаголы Господни в сердце своем; но Она от самого благовещения архангелова несомненно знала, что рожденный Ею от Духа свята есть Сын Божий, Которого царствию не будет конца. Смотрите же, как важен храм Божий: и те, которые Самого Господа храма имеют у себя в доме, идут однако поклоняться Господу в храм. И даже Сам Господь храма Иисус Христос, яко человек, идет в храм Божий наряду с поклонниками, дабы внушить нам благоговение к храму Божию.

Не бесполезно нам обратить внимание и на то, что иерусалимский храм был единственный храм истинного Бога не только для всего Иерусалима, или для всей земли израилевой, но и для всей вселенной; и чтобы прийти во храм, Мариам и Иосиф, и с ними Отрок Иисус должны были путешествовать от Назарета несколько дней.

И во время торжественного служения Своего спасению рода человеческого, Христос Спаситель, Сам основатель новой благодатной церкви Своей, не только посещал храм иерусалимский, но и защищал достоинство храма против оскорбления, когда изгнал из него продающих и купующих: это без сомнения не для того, чтобы поддержать ветхозаветный храм, которого скорое падение Он Сам предсказал; но для того, чтобы навсегда утвердить мысль о святости храма Божия и о должном к нему нашем благоговении.

И апостолы, даже по вознесении Господнем, когда так наполнены были святыми образами сорок дней продолжавшихся явлений воскресшего Господа и Его беседами о царствии Божием, не просто между собою благодарили и прославляли за сие Бога, но устремлялись во храм: и бяху выну в церкви хваляще и благословяще Бога (Лк.24:23). Даже и по сошествии святого Духа, когда Он очевидно и торжественно освятил их в живые храмы Божии, они еще не излишним почитали восходить во святилище на молитву (Деян.3:1). Так свойственно благочестивому духу ощущение потребности в богоучрежденном богослужебном храме.

И те избранные подвижники христианства, которые в совершенном удалении от мира, во всевозможном отречении от всего чувственного, в пустынях и недоступных местах провождали равноапостольную жизнь, входили в общение с небесными силами, получали откровения вещей божественных, сподобились быть и делом явились духовными и богоносными, – и они при всем том еще должны были пользоваться благодеяниями храма Божия, именно приобщением тела и крови Христовы; и провидение Божие нередко употребляло необычайные, даже чудесные средства, чтобы доставить им это напутствие пред их отшествием в вечность.

Чтобы познать благодать святого храма и посредством веры пользоваться ею к нашему освящению, для этого есть простое средство, именно – взирать со вниманием на тех, которые с особенною силою и очевидностью на себе оную испытали.

Вот праведная Анна была неплодна и горько сетовала, что не имела детей. Как жена благочестивая, она без сомнения многократно молилась у себя в доме о разрешении своего неплодства: однако неплодство продолжалось. Но когда она при празе двери храма Господня помолилась (1Цар.1:9), прося себе сына, и притом обещала посвятить его на служение Богу и храму Его: то тотчас ощутила облегчение от своей скорби, а потом получила и разрешение неплодства. Она родила сына, и какого сына? – Самуила пророка.

Самуил пророк составил род духовного училища или образовательного общества сынов пророческих. И нужно думать, что этому учреждению обязано своим образованием немалое число пророков последующего затем времени; потому что с того времени пророки в народе Божием являются в большем числе, нежели как то было прежде. Но где училище, в котором образовался сам образователь пророков – Самуил? Не можем указать иного, как только святой храм Божий. В храме с младенчества неотлучно пребывал он и не внешним учением образовался, но посредством благоговения и веры напитался Духом живущего в нем так, что еще в юности явился уже и сам храмом Духа святого, Господа, глаголавшего пророки.

Праведные Захария и Елисавета до старости дожили в скорби, по понятию своего времени, в поношении безчадства. Долга и, конечно, крепка и достойна услышания была молитва этой четы, о которой священное писание свидетельствует, что беста праведна оба пред Богом, ходяще во всех заповедях и оправданиих Господних безпорочна (Лк.1:6). Наконец открылось, что молитва святых услышана; но не без помощи святого храма: вшедшу в церковь Господню Захарии, явися ему ангел и рече: услышана молитва твоя, и жена твоя Елисавет родит тебе сына, и наречеши имя ему Иоанн (Лк.1:9, 11, 13) – Иоанн, болий котораго, по слову Господа, не воста в рожденных женами (Мф.11:11).

Дочери праведных Иоакима и Анны, Деве Марии, судьбою Божией предопределено было сделаться матерью воплощаемого Сына Божия – предопределено по беспримерной благодати Божией, но также и по беспримерному достоинству и чистоте избираемой в это служение. Как же сохранена Ее чистота, более нежели ангельская? Как возращено Ее достоинство, выше нежели небесное? При помощи Ее воспитания и пребывания во святом храме Божием. Храм Божий был воспитателем, хранителем, украсителем, невестоводителем Матери Божией.

С верою праведный Симеон пришел в храм и обрел высочайшее благо: в объятия принял Христа.

Если благодать святого храма так благоупотребительна для святых, то кольми паче она должна быть благопотребна для грешников.

Мытарь, которого наименование означает человека, погрязшего в неправде и беззаконии, при свете обличающей совести, усматривает свое гибельное состояние и помышляет о избавлении от него; входит в церковь, но не смеет приблизиться к святыне ее, ни воззреть на небо; издалече же стоя, бьет себя в перси, то есть, сам себя осуждает, смиряет, признает достойным наказания, и произносит молитву покаяния: «Боже! милостив буди мне грешному!» (Лк.18:13). Много ли он сделал для своего спасения? Но он уже спасен, как возвещает Господь Сердцеведец и Судия: сниде сей оправдан в дом свой (Лк.18:14). Это притча, но истина притчи Христовой так же достоверна, как и истина личного события; и даже более применима к учению, потому что притча представляет не столько частный примерный случай, сколько закон для частных случаев. Смотрите же внимательно: где указует Господь столь удобный и сокращенный путь покаяния и спасения? – в храме. Почему? – Потому, конечно, что благодать храма споспешествует ищущему спасения. Входя в храм, в особенное, таинственное присутствие Божие, там грешник наиболее ощущает страх Божий и тем сильнее осуждает и отвергает свои грехи, тем удобнее смиряется, тем глубже входит в покаяние, и тем скорее достигает прощения и спасения.

Если впрочем хотите и в действительности видеть то, что в притче представляет мысленный образ мытаря: то это между многими примерами можно ясно видеть в жизни Марии Египетской. Она чрезмерно предана была греху; но когда пример идущих в иерусалимский храм креста, гроба и воскресения Господня возбудил и в ней желание идти в оный, тогда благодатная сила храма явилась чудным образом, именно: за греховную нечистоту Мария невидимою силою была остановлена в дверях храма и не допущена войти в оный; но за то, что она прибегла к храму, она в то же время получила дар совершенного покаяния. В притворе храма, пред образом Богоматери она дала обет исправить свою жизнь: и вследствие сего быв допущена в храм приложиться к кресту Господню, а в другом храме напутствовав себя причащением святых Таин, она удалилась в заиорданскую пустыню и там вела чудесно святую жизнь.

Первоверховный апостол Павел в послании к евреям, то есть к христианам из евреев, пишет: «молитеся о нас: уповаем бо, яко добру совесть имамы, во всех добре хотяще жити» (Евр.13:18).

Вникнем в эти слова святого апостола, чтобы извлечь из них спасительные для нас наставления и вразумления о молитве церковной.

«Молитеся о нас!» Подумаем о том, кто это просит для себя молитвы других? – Павел! Павел, который некогда со своим сотрудником Силою в темнице филиппийской совершал молитвенное Богу славословие с такою духовною силою, что внезапу трус бысть велий, яко поколебатися основанию темничному, отверзошася же абие двери вся, и всем юзы ослабеша (Деян.16:25–26); Павел, который объятием сострадательной любви и молитвы воскресил Евтиха (Деян.20:10); Павел, которого молитве даровал Бог вдруг двести семьдесят шесть душ, сопутников его в плавании, готовых погибнуть от кораблекрушения (Деян.27:24); Павел, которого Сам Господь нарек избранным сосудом благодати Своей (Деян.9:15), и который сам о себе не обинулся исповедать: «вся могу о укрепляющем мя Иисусе Христе» (Флп.4:13). И сей, все могущий, просит себе помощи молитвенной; и от кого просит? – Не от каких-либо избранных, крепких молитвенников, но от всех христиан-евреев, без разбора, не исключая и последнего мирянина. Что же такое делает святой Павел? Да, что он делает, что достойно глубокого внимания нашего, и, если будем внимательны, может подать нам немаловажные наставления.

Пример апостола должен вразумить нас, христиане, как настоятельна потребность взаимной друг о друге молитвы, и особенно общественной, церковной, – когда и апостол, столь крепкий подвижник духовный, признает для себя нужду этой помощи духовной. Как дерзко было бы опираться на силу одной собственной молитвы, хотя бы кто в ней уже имел некоторые опыты и достиг некоторых успехов, когда на собственную молитву не дерзает положиться апостол, облагодатствованный столь необыкновенно и чудесно! С каким смирением и простотою надлежит нам не отвергать и не пренебрегать молитвенной помощи и немощнейшего из верующих, когда прозорливый дух апостола не употребил в этом случае разборчивости, которую трудно употребить без возношения себя и без уничижения ближнего и которая была бы без цели, потому что сила Божия в немощех совершается, следовательно, может иногда совершиться и в немощнейших по-видимому молитвенниках!

Могущественное действие церковной молитвы на опыте можем усмотреть в примере другого первоверховного апостола: Петра стрежаху в темнице: молитва же бе прилежна бываемая от церкве к Богу о нем. Егда же хотяше его извести Ирод для суда и вероятно для убиения, в нощи той бе Петр спя между двема воинома, связан железнома ужема двема, стражие же пред дверми стрежаху темницы (Деян.12). Опасность крайняя, избавление кажется невозможным; притом сам Петр не молится о избавлении: бе Петр спя. Но какая нечаянность! Се ангел Господень предста. Он разбудил Петра; оковы спали с него сами собою; ангел провел его сквозь запертые двери между стоящими при них стражами, и оставил на свободе. Каким же образом Петр не вымолил, а покоясь сном, приобрел себе избавление? Тем образом, что молитва бе прилежна бываемая от церкве к Богу о нем. Молитва церкви совершила избавление Петра без его усилия и без его ведома.

Мало сведущие в делах духа могут при этом спросить: почему постороннего молитвенного содействия, или даже полного действия, требуют и такие люди, которые имеют сами дар молитвы, возделанный упражнением и приносящий даже чудесные плоды? Иные по недоумению, в простоте, могут сказать о Петре или Павле то, что некогда иудеи в ожесточении в укоризну говорили о Христе: иныя спасе, себе ли не может спасти? На сие для искренно вопрошающих ответствуем: Павел просил себе чужой молитвы по смирению; Петр не спасает себя из темницы по отвержению своей воли, по преданности в волю Провидения Божия; между тем как того же Петра и того же Павла в молитве за других гораздо более свободными и по вере дерзновенными делает человеколюбие и сострадание; и потому они подлинно иные спасают своею молитвою, и не стыдятся сами молитвою иных быть спасаемы. Но для чего Бог полагает на избранных Своих сей образ духовной скудости и уничижения, что они заимствуются пособиями молитвы от других людей, менее облагодатствованных? Для того же, чтобы лучше сберечь высоту их достоинства в глубине их смирения. Или лучше пусть сии люди сами изъяснятся о дивном в них смотрении Божием: имамы, говорят они, сокровище сие в скудельных сосудех, да премножество силы будет Божия, а не от нас (2Кор.4:7). То есть, если бы святые всегда были так же чудесно могущественны для себя, как часто бывают для других, то непроницательные люди легко приписали бы им самим силу Божию, действующую в них, и следовательно похитили бы у Бога славу, Ему одному принадлежащую. Но когда те же люди в одном случае богоподобны чудесным могуществом, а в другом подобострастны нам общею человека немощию, тогда и малопроницательные должны усмотреть, что там является премножество силы Божиия, а не от них.

Возвратимся к наставлению апостольскому о церковной молитве. Молитеся о нас: уповаем бо, яко добру совесть имамы, во всех добре хотяще жити. Апостол не просто требует молитв о нем; но представляет нечто такое, почему бы его требование признали справедливым и не отказали в требуемом: уповаем бо, яко добру совесть имамы, во всех добре хотяще жити. В этих словах можно видеть следующее размышление апостола: если бы я признавал в себе совесть недобрую, неочищенную от грехов, по возможности человеческой и по благодати Божией; если бы не имел искреннего намерения и желания вести жизнь добрую во всех отношениях, то не отважился бы просить для себя от церкви молитвенной помощи, которой нечистая совесть недостойна и которая злому намерению споспешествовать не может; но поскольку, испытывая сердце свое пред Богом, не нахожу, чтоб совесть обличала меня в делах заведомо и по намерению злых; а напротив того стараюсь во всех случаях иметь намерения Богу угодные, ближним полезные и собственной душе моей спасительные; то с несмущенным дерзновением прибегаю к духу благодати и щедрот, дышащему в церкви, испытывающему сердца и дающему всем по сердцу каждого. Итак, вот еще наставление, которое мы должны для себя извлечь из примера апостола: кто желает пользоваться споспешествующею молитвою ближних и всей церкви, тот должен прилежно испытать свою совесть, отвергнуть всякое намерение греховное, всякое хотение нечистое, стараться нелицемерно, во всяком случае соделать такую долю добра и правды, какая возможна ему по дару Божию естественному и по предварительной благодати; и потом уже с упованием просить действительнейшей помощи духовной и благодатной от душ искренно молящихся.

Таковы законы общественного духа молитвы; таков порядок его действования. Кто не подчиняется этим законам и не обращает внимания на этот порядок, тот напрасно вздумал бы жаловаться на скудость плодов общественной и взаимной молитвы: он должен жаловаться на самого себя, на свое неразумие, или, – поскольку для простого добролюбивого неведения есть простые внушения духа и тайная помощь благодати, – еще справедливее должен жаловаться на свое произвольное нерадение или неверность.

Церковь непрестанно призывает нас к молитве взаимности то в особенности за начальствующих и служащих церкви, то за братий наших разнообразно бедствующих, то за всех единоверных вообще; учрежденный лик то и дело вопиет за нас к Господу о поминании нас и о подании нам благодати. Что же ты предстоящий? Вопиешь ли также в сие время в сердце своем? Чувствуешь ли важность сего общения, чтобы присоединить твой малый молитвенный глас к великому молитвенному согласию церкви? Помышляешь ли о твоей частной молитве смиренно и униженно, а о соединенной молитве церкви благоговейно и благонадежно? Или ты только слушаешь пробегающие слова чтеца, как шум ветра и глас певца, как звук свирели, и между одушевленными духом молитвы стоишь празден, холоден, бесчувствен? Если по несчастью это так, то очувствуйся, полумертвая душа; возбуди сердце твое, воззови ко Господу из глубины твоей внутренней, да возможешь духовным реянием твоим коснуться глубин Духа Божия, наполняющего церковь Божию, и привлечь себе начаток духа благодати и щедрость в обновление и благоуправление твоей жизни!

Иные по-видимому обращаются к молитвам церкви, призывают молитвы святых, просят молитв от некоторых ближних, но между тем не довольно обращаются к своей совести, не довольно внимания обращают на свою жизнь, не восприемлют добрых намерений, или восприяв не сохраняют их. Взывают к святому: молись о нас; а сами беспечно стоят на пути грешных. Подумали ли вы, чего вы требуете? Неужели дух молитвы для того дан церкви, чтобы он, как вихрь, мог схватить некающегося грешника и перенести его в рай? Какая в том случае была бы правда у Бога? И что было бы с самим раем, если бы его наполнили неочищенные покаянием и неисправленные в жизни грешники? Блаженное место не может сделать блаженным грешника; но грешник и блаженное место оскверняет собою и повреждает, как то именно случилось с сим блаженным некогда миром через грех Адама. Нет! Благодатный дух молитвы дарован от Бога для помощи грешникам, восчувствовавшим и возненавидевшим свою греховность, решительно возжелавшим очищения и совершенного исправления, у которых не достает только силы делать добро, а не доброго намерения и желания (Ч. I, 302–304. Ч. II, 42–43, 66–67, 85–87, 91, 93, 95, 138–139, 169, 192–193. Ч. III, 159–161, 163, 192).

Число семь было в большем почете и уважении почти у всех народов древнего мира. В мире еврейском оно считалось священным, как символ полноты и совершенства и как число, освященное самим Творцом в акте мирового творения. И мы видим, что уже Авраам берет семь агнцев и, отдавая их Авимелеху, говорит: «яко семь агнец возмеши у мене и да будут ми во свидетельство, яко аз ископах кладязь» (Быт.21:28–30). О Моисее замечается также, что он «взя от елея помазания и восропи от него на алтарь седмижды» (Лев.7:10–11). Словом, библейская история мира ветхозаветного испещрена фактами, свидетельствующими о том высоком значении, какое придавалось евреями числу семь (См. напр., Исх.29:37; 30:29–30). Что касается мира языческого, то и здесь седмеричному числу придавалось особенно важное значение. Как состоящее из двух чисел, означающих собою совершенство (3+4; три входит в состав треугольника, а четыре – квадрата), число семь всегда понималось Греками как символ счастья и совершенства. То же самое почти нужно сказать и относительно Римлян. Основание особенных отношений к числу семи здесь кроется в суеверном отношении римского народа к известным планетам, имеющим будто бы глубокое влияние на судьбу народов. Таких планет Римляне насчитывают семь, а именно: Солнце, Луна, Меркурий, Венера, Марс, Юпитер и Сатурн. Вера в решающее влияние этих планет на судьбу человека и породила в уме Римлянина глубокое уважение к седмеричному числу¹². Впоследствии времени это уважение наглядно выразилось в религиозном культе Римлян. Мы разумеем в данном случае один из римских праздников, известный в римском мире под именем «постелестлания» (lectisternium). Исторические сведения об этом празднике сохранились у Ливия. Начало праздника, по словам упомянутого писателя, к 356 году до Р. Хр. Около этого времени в Риме и его окрестностях появилась моровая язва. Для прекращения этого общественного бедствия, по совету так называемых «triumviri sacri» и по показанию Сивиллиных книг, решено было умилостивить богов постелестланием, что действительно и было исполнено. В назначенный определенный день народ собрался, по распоряжению правительства, вблизи одного из языческих капищ и усыпал цветами всю окружающую капище местность. Вслед за этим являлись жрецы в числе семи, называемые семь стольников (septem viri epulones)¹³. Войдя во внутрь капища, они устраивали вокруг стола постели с подушками, специально подготовленные для общественного торжества, покрывали их богатыми коврами и усаживали на них кумиры своих богов (для богинь ставили стулья) и приглашали их кушать поставленную на стол пищу. В это время собирался весь цвет римской аристократии вместе со своими рабами и все единодушно просили богов о помиловании¹⁴. Таково положение седмеричного числа в мире языческом. В христианстве седмеричному числу усвоено также особенное священное значение.

Из творений Тертуллиана, писателя второго христианского века, и из книги таинств св. Григория Великого мы узнаем, что еще в первые времена христианства в числе священных действий было так называемое посещение больных (visitatio aegrotorum), совершаемое пресвитерами поочередно в продолжении семи дней. Описание этого древнехристианского обычая, по творению Тертуллиана, весьма близко подходит к нашему елеосвящению¹⁵. И мы можем прямо утверждать, что этот благочестивый обычай христианской старины удержался и впоследствии. Примеров, подтверждающих это, весьма много можно найти в книге Мартене¹⁶. Кроме того в жизнеописании Ремберта, архиепископа IV века, между прочим говорится, что таинство св. елеосвящения совершалось над больным в продолжении семи дней.

Далее многие из древних требников, например: требник церкви Турской и сакраментарий папы Виктора (V в.) прямо говорят о существовании описанного нами обычая¹⁷.

Ренавдот, описывая обряды, соблюдаемые Греками и другими восточными христианскими народами при таинстве елеосвящения, приводит между прочим один, самый древний, по его словам, чин совершения этого таинства в церкви коптской. Из этого чина со всею ясностью открывается, что для совершения таинства елеосвящения у александрийских коптов приходили семь пресвитеров. То же самое можно видеть в древних сирских требниках и у армян¹⁸. Вслед за этими данными выступает целый ряд других исторических свидетельств. Пахилеер говорит, что таинство елеосвящения у Греков чаще всего совершалось патриархом и шестью епископами (Hist. Mich. Paleolog., lib. VI, cap. 32). Известный археолог Августи в одном из своих археологических трудов приводит свидетельство Митрофана Критопула и говорит, что на Востоке с глубокой древности существовал обычай созывать семь пресвитеров (ἑπτὰ πρεσβυτέρους)¹⁹. Мысль Критопула вполне подтверждает и другой историк Петр Аркудий. Он говорит: на Востоке существует обычай созывать семь пресвитеров для совершения таинства св. елеосвящения²⁰. По свидетельству того же историка, число семь было настолько священным в сознании Греков, что пресвитер, совершивший таинство св. елеосвящения один, без особенной нужды и не известивший других пресвитеров, лишался иногда священного сана²¹. Увлекшись нитью исторической последовательности, мы отошли уже весьма далеко от первых веков христианства. Этим мы конечно доказали, что созывание семи пресвитеров было общеизвестным фактом в богослужебной практике первовековых христиан. Намеки на это обстоятельство мы видели еще в свидетельстве Тертуллиана, но более ясные, положительные доказательства об этом мы встречаем только на пространстве 9-го века. В одном из литургических памятников, относящемся к 9-му веку, открытом и обнародованном Гоаром, говорится, что для совершения таинства св. елеосвящения созывалось семь пресвитеров. Тоже видно и из самого заглавия чинопоследования елеосвящения: «чин, како нужно творити св. елей для больных, призываемых семь пресвитеров»²².

Таким образом, подводя итог всему сказанному, мы можем сказать, что седмеричное число пресвитеров для совершения таинства елеосвящения практиковалось в древнехристианской церкви и, можно думать, значительно раньше девятого века.

Что касается седмеричного числа молитв, то известия об этом мы встречаем в первый раз на пространстве шестого столетия. По сакраменторию папы Григория, в издании Кольбертинской библиотеки, мы видим, что при совершении таинства елеосвящения читалось семь молитв²³. Это число по возможности удерживалось и в настоящее время и уже с пятнадцатого века чтение семи только молитв сделалось обязательным обрядовым постановлением.

Относительно количества помазаний, на всем десятивековом пространстве христианской истории, нельзя ничего сказать определенно. Число это в данном случае колебалось от 3 до 12. И это было, можно сказать, до последних годов тринадцатого века. И уже с этого времени вся обрядовая сторона таинства елеосвящения построялась, можно сказать, вполне по седмеричной системе.

А.П. Надежин

В римско-католической церкви существует обычай посвящать кандидатов в низшие священные степени, иподиаконов, диаконов и священников, накануне праздника св. Троицы. Так было во Франции в нынешнем году на всем ее пространстве. Число всех посвященных простиралось таким образом до 12000 человек. Вот несколько подробностей о посвящении, происходившем в Париже. Оно совершено было викарием архиепископа парижского, епископом Ришаром, в церк. св. Сульпиция.

Самой трогательной церемонией было посвящение иподиаконов. Иподиаконство составляет решительный шаг, обрекающий кандидата на служение Богу. Глубокое впечатление на присутствующих производит тот момент, когда архидиакон подходит к посвященным и приглашает их приблизиться к алтарю. Епископ, восседая на седалище с митрой на голове, обращается к будущим иподиаконам с последним увещанием, в котором в последний раз излагает принимаемые ими на себя обязательства, причем повелевает удалиться тем из них, которые не признают себя способными исполнить возлагаемые на них обязанности. По окончании увещания, посвящаемые, облаченные в стихарь и опоясанные лентой, держа в левой руке орарь и под левой мышкой тунику, делают шаг вперед и повергаются на землю, между тем как хор поет стихиры. Сильное впечатление производит этот длинный ряд молодых людей, приникнувших лицом к помосту и навсегда расстающихся с земными радостями и привязанностями. С этого момента даваемый ими обет становится безвозвратным. Затем происходит обряд посвящения. Епископ подает каждому иподиакону, который прикасается к нему правой рукой, ничем не наполненную чашу вместе с дискосом, а вслед затем архидиакон заставляет каждого из них прикоснуться к сосудам, наполненным водою и вином, тазу и полотенцу. – По окончании посвящения иподиаконов, начинается рукоположение диаконов и затем священников («Минута» за 1882 г. № 168).

V. Посвящение христианских храмов воспоминанию особенных событий из земной жизни Спасителя

Созидающие храмы во славу Господа нашего Иисуса Христа для их наименования и торжественного в них воспоминания обыкновеннее избирают славные и радостные события Его земной жизни. И хорошо, чтобы в самом наименовании храма являлась слава божественного Спасителя и озарила входящих в него надеждою и радостью спасения.

Пусть входящие в храм, посвященный воспоминанию Рождества Христова, радостно вспоминают, яко отроча родися нам, Сын, и дадеся нам (Ис.9:6), что Он есть Еммануил, еже есть сказаемо: с нами Бог (Ис.7:14; Мф.1:23), начальник нашего мира, Отец будущего века (Ис.9:6), приемлющим Его верою дающий область чадам Божиим быти (Ин.1:12).

Пусть входящие в храм, посвященный славе Богоявления, благоговейно вспоминают, что Троицы явление во Иордане бысть; и при сем к утверждению надежды да помышляют, какая божественная сила, яже к живому и благочестию, дарована нам в крещении, которое освящено не только примером воплощенного Единородного Сына Божия, но и наитием Бога Отца и святого Духа, присутствием и действием всея Пребожественной Единосущной Троицы.

Пусть входящие в храм светоносного Преображения Господня радуются о сей предначинательной славе естества человеческого в лице Богочеловека и надеждой одушевляются к подвигу для достижения того, чтобы Он преобразил тело смирения нашего, во еже быти ему сообразну телу славы Его (Флп.3:21).

Пусть входящие в храм Воскресения Христова торжествующим оком взирают на победу над смертью и адом, уже для нас готовую: ибо только для нас потребно было умерщвлену быть плотию, ожить же духом Бессмертному и Присноживущему (1Пет.3:18); и в уповании на сию победу да не стужают душами своими и ослабляеми, хотя бы должны были стать до крови, противу греха подвизающеся (Евр.12:3–4).

Пусть входящие в храм Вознесения Господня следуют взором веры за прошедшим небеса и видят путь неба открытым и для нас: ибо для сего самого торжественно взыде на небо Сын человеческий, сый на небеси (Ин.3:13); и да воскрыляются умом и сердцем вышних искать, идеже есть Христос, одесную Бога сидя, горняя мудрствовать, а не земная (Кол.3:1–2).

Но не одни только радостные и славные события из земной жизни Спасителя домостроительством Божиим о спасении нашем представлены для вразумления и просвещения нашего. Апостол указует на два существенно необходимые образа познания Христа: один – более торжественный и славный: еже разумети Его и силу воскресения Его; другой – более страдательный: еже разумети сообщение страстей Его, сообразуясь смерти Его (Флп.3:9–10). А потому и спасительные для нас состояния уничижения или истощания Христова равноправно представляются для вразумления нашего и в посвящении храмов.

Чему, например, поучает нас храм, посвященный благоговейному воспоминанию предсмертного Гефсиманского моления Иисусова, – моления, принесенного со скорбью и тугою, и с подвигом, простертым даже до кровавого пота?

Не можем обещать себе полного постижения тайны Гефсиманского события, – тайны, недоступность которой для нашего постижения Господь Сам ознаменовал тем, что из самых апостолов только немногих к ней приблизил, и только что приблизил. Но, поскольку и в Гефсимании, так же как и в Иерусалиме, и на Голгофе, Христос страда по нас, нам оставль образ, да последуем стопам Его (1Пет.2:21): то в какие особенные помышления и расположения должен вводить нас образ Гефсиманского многострадального моления Иисусова?

Во-первых, он дает нам руководительные мысли о молитве уединенной. Когда Господь глаголет ученикам Своим: яко аще два от вас совещаета на земли о всякой вещи, ея же аще просита, будет има от Отца Моего, иже на небесех: идеже бо еста два или трие собрани во имя Мое, ту есмь и Аз посреде их (Мф.18:19–20), тогда Он показует потребность и пользу молитвы общественной, в которой соединение многих подкрепляет каждого. Когда же Он Сам, среди Своего великого служения спасению человеческому, прерывая Свою проповедь и Свои чудодействия, бе отходя в пустыню, и моляся (Лк.5:16), и когда, наконец, приближась к пределу Своего земного странствия, дабы принести Богу Отцу молитву сколь важную и таинственную по предмету моления, столь же трудную по наставшим обстоятельствам, удалялся сперва с тремя избранными учениками от собора прочих, а потом и от трех избранных, в совершенное уединение, рекши: седите ту, дóндеже шед помолюся тамо; тогда Он показал нам потребность и важность молитвы уединенной, во всевозможном отлучении от всего сотворенного, погружающей душу в единое присутствие Божие.

Итак, христиане, с надеждою да входим в молитву общественную, ибо она благословлена словом обетования Христова; с любовию же да входим и в уединенную молитву, ибо она освящена примером Христовым.

Во-вторых, Гефсиманское моление Иисуса должно вводить нас в умилительные помышления о глубоко смиренном образе моления Его: поклон колена, моляшеся (Лк.22:41); паде на лице Своем моляся (Мф.26:39), паде на землю и моляшеся (Мк.14:35). Когда подумаешь, что так молится Единородный Сын Божий, от вечности со Отцем и святым Духом царствующий на пренебесном престоле и теперь сего престола не оставивший, – что Он, облекшись в нашу нищету, немощь, низость, повергается в молитве на землю, чтобы молитвою исходатайствовать нам спасение, а смирением – обличить, загладить и уврачевать нашу безумную гордость, тогда пораженная мысль ищет, есть ли в мире такое униженное место или положение, в которое бы человек мог себя уничижительно повергнуть, чтоб ему не слишком стыдно было пред сим божественным уничижением?

При таком размышлении, как легки и сладостны для нас должны быть наши собственные коленопреклонения и земнопоклонения, которые так тяжкими иногда кажутся для нашей немощи и, может быть, для нашей лености!

В-третьих, Гефсимания, исполненная духом моления Иисусова, орошенная кровавым потом Его Богочеловеческого, молитвенного подвига в навечерие дня Его крестного распятия, представляет благоприятнейшее и благонадежнейшее мысленное место молитвы для сокрушенного грешника, для возмущаемого скорбью, тугою, унынием, страхом, для боримого всяким искушением. Ибо там сила всех возможных искушений побеждена силою молитвы Иисусовой: и сия победоносная сила не прешла, но пребывает и пребудет, потому что Иисус вчера и днесь, той же и во веки (Евр.13:8). Отчего Он, вступя на Гефсиманское поприще, начат скорбети и тужити (Мф.26:37), ужасатися и тужити (Мк.14:33)? От предусмотрения ли приближающихся оскорблений и телесных страданий в Иерусалиме и на Голгофе? Но Он самые сии оскорбления и страдания не в воображении, а в самом их действии, в продолжении многих часов сей же ночи и следующего дня, пред синагогою и пред Пилатом, от иудеев и от язычников, в Иерусалиме и на Голгофе, переносил, не изъявляя никакого страха, с победоносною твердостию, с высоким спокойствием, то с величием молчания, то со словом любви и молитвы о других, а не скорби о Себе. И если в одну новую таинственную минуту Он допустил услышаться воплю: Боже Мой, Боже Мой, вскую Мя еси оставил? (Мф.27:46); то немедленно покрыл оный торжественным гласом: совершишася! (Ин.19:30). От чего же еще прежде видимых страданий – скорбь, туга, ужас, прискорбие души даже до смерти? Какую горечь, какую тягость заключала в себе эта таинственная чаша, о которой Он и молился, да мимо идет, являя тем истинное восприятое на Себя человечество, не чуждое немощи, хотя чуждое греха, и которую в то же время принимал по предвечной воле Отца Своего, глаголя: не яко же Аз хощу, но яко же Ты (Мф.26:39)? Это горечь наших грехов, это тягость нашей виновности пред Богом и заслуженных нами казней, которые все принял на Себя Агнец Божий, вземляй грехи мира (Ин.1:29), и таким образом Он скорбел, тужил, ужасался, прискорбен был душою даже до смерти не потому, чтобы истощалось Его терпение, но потому, что Своими внутренними страданиями Он очищал наши внутренние нечистоты, заглаждал нашу виновность, удовлетворял раздраженному на нас правосудию Божию и вместе с тем молился о нашем помиловании, прощении и спасении, и был услышан. Так изъясняет апостол Павел Гефсиманское моление Иисуса, когда пишет к евреям, что Он, во днех плоти Своея, моления и молитвы к Могущему спасти Его от смерти, с воплем крепким и со слезами принес, и услышан быв от благоговеинства (Евр.5:7). Как услышан, когда не избавлен от смерти крестной? Услышан тем образом, что Ему предоставлено Своею крестною смертью и воскресением избавить нас от владычества греха и смерти. Итак, не правда ли, что в Гефсимании сила всех возможных искушений побеждена молитвою Иисусовою?

И потому, кто бы ты ни был, немоществующий, бедствующий вместе со мною брат мой, если ты уязвляешься печалию греха; если стесняешься тугою души, неудобно возвышаемой верою, неудобно расширяемой любовию, не благоподвижной на добродетель; если поражаешься страхом суда Божия; если искушаешься прискорбием души, простирающимся, по-видимому, даже до смерти: не предавайся унынию безнадежному; не дай скорби, туге и страху совсем одолеть тебя; собери остатки твоих изнемогающих сил, беги мысленно на победоносное Гефсиманское поприще Иисусово, – и там, где Сын благоволения и любви Отчей паде на лице Своем моляся; где пот Его молитвенного труда, яко капли крови, каплет на землю; где ангел укрепляет Его в превышающем силу человечества подвиге, а двенадцать легионов других ангелов ожидают повеления для Него и от Него; откуда диавол бежит, поражаемый многообразной божественной силою послушания Богу Отцу, человеколюбия, смирения, молитвы, самопожертвования, – там недалеко от Агнца Божия, вземлющего грехи мира, повергнись с твоими грехами, скорбию, тугою, страхом от разверстых челюстей смерти и ада, и помяни, что горечь твоей чаши уже наибольшею частью испита в великой чаше Христовых страданий; что под бремя, на тебе тяготеющее, уже подложил Свою облегчающую руку крепкий Гефсиманский Подвижник; что твой Спаситель, совершивший для тебя всецелое дело твоего спасения, ожидает от тебя только сообщения страстей Его, какое возможно для твоей, хотя немощной, веры, любви и благодарности. Предайся же этому благодатному общению, и не преставай предаваться всем сердцем. Если хотя с малою верою, упованием и любовию к сему приступишь: то от самого сего упражнения получишь приращение упования, веры и любви, а с ними и победу над искушениями; потому что вера есть победа побеждающая мир (1Ин.5:4); потому что упование не посрамляет (Рим.5:5); потому что ни высота, по-видимому, для нас недоступная, ни глубина, по-видимому, нас поглощающая, ни ина тварь кая возможет нас разлучити от любве Божия, яже о Христе Иисусе Господе нашем (Рим.8:39).

Благодарным ко Христу Господу сердцем да памятуем, что Той язвен бысть за грехи наша, и мучен бысть за беззакония наша, что наказание мира нашего на Нем было (Ис.53:5). И посему да блюдемся всемерно, чтоб не нарушать нашего в Нем мира и не наносить Ему новых язв делами, уязвляющими нашу совесть, но внимательным хранением заповедей и верностию к благодати да утверждаем себя в мире и общении со Отцем и Сыном и святым Духом (Ч. II, 101–104).

VI. Обязанности верующих по отношению к богослужебному храму

Как должно пользоваться святым храмом Божиим? – Дабы спасительно пользоваться храмом Божиим, надлежит вообще подобающим образом посещать оный, в особенности участвовать в главнейшем достоянии храма – в таинстве тела и крови Христовы, и наконец, стараться и вне храма ходить достойно святыни храма.

Должно посещать святой храм Божий.

Если строить дом, то конечно для того, чтобы в нем жить: иначе на что было бы и строить его? Так, если созидают храм, то конечно для того, чтоб приходить в него и освящаться от него: иначе на что было бы и созидать его?

Должно посещать святой храм прилежно.

Правда, храм возносит молитву не только за предстоящих в нем, но и за сущих повсюду православных: но это без сомнения относится к тем, которые, когда могут, с верою, благоговением и страхом Божиим входят в оный. Если же ты забудешь посещать храм, то не будет ли справедливо, чтоб и он забыл тебя, и чтоб посетила тебя благодать его?

Должно посещать храм Божий с благоговением.

Если, пришед в дом Царя, ты был бы в опасении и заботе, чтобы не сделать чего-либо несообразного с достоинством места, то с каким благоговением должен ты входить в дом Царя небесного! Если со страхом находился бы ты в доме Царя, хотя он тебя и не видит, хотя, может быть, нет его и дома, то с каким страхом должен ты предстоять в доме Божием, где Вездесущий всегда присутствует, где Всевидящий непрестанно тебя видит!

Должно посещать храм Божий со вниманием.

Слышите вы в храме молитву, слово Божие, псалмопение, учение. Прекрасно учреждено, что все это, без вашего труда готовое, вы слышите: но и слышать надобно уметь. Блюдитеся, како слышите, вразумляет Сам Господь (Лк.8:18). «Вонмем!» возглашает нередко священнослужитель, то есть будем слушать с полным, с глубоким вниманием. Итак:

Когда слышишь в церкви молитву, старайся, чтобы слышало не только ухо твое, но и сердце, и чтобы молитва церкви сделалась твоею собственною молитвою.

Когда слышишь слово Божие, преклони пред ним не главу только по обычаю видимому, но и ум твой невидимо. Слово Божие есть семя плода духовного: а потому проведи глубоким вниманием глубокую бразду в сердце твоем, чтобы принять оное семя и возрастить, и принести плод Богу. Слово Божие есть роса небесная: а потому положи пред ним душу твою, как землю жаждущую. Живо слово Божие и действенно (Евр.4:12): не препятствуй же ему животворно действовать в тебе, устрани беспорядочное движение помыслов, желаний, страстей.

Когда слышите в церкви учение, ревнуйте и уразуметь оное, и сохранить, употребить в пользу свою и других. Не обеспечивайте себя ленивою мыслью: «мы люди простые»; без сомнения, и простым так просто заповедует апостол: не дети бывайте умы, но злобою младенствуйте, умы же совершени бывайте (1Кор.14:20).

Должно посещать храм Божий с верою.

Только вере дано великое обещание исполнения всякой молитвы: вся елика аще воспросите в молитве, верующе, приимете (Мф.21:22). Только вера живоносно приемлет действие живого Слова Божия; только через нее бывает полезно и плодоносно слово учения; почему и сказано о слышавших при горе Синайской слово Божие и учение пророка: не пользова оных слово слуха, не растворенное верою слышавших (Евр.4:2). Только вера обретает и объемлет благодать сокровенную в таинствах; почему приглашающий к величайшему таинству веры взывает: со страхом Божиим и верою приступите!

Должно посвящать церковь Божией с верностью, ей неизменной.

Если желаете через святой храм достигнуть освящения неотъемлемого, и благодатною на земле церковью, как лествицею, взойти в славную церковь небесную: то прилепитесь к церкви искренно, постоянно, неизменно, неколеблеющеюся мыслью, нераздвоенным сердцем. Держите, учит апостол, исповедание упования неуклонно, не оставляюще своего собрания, то есть церкви апостольской, и не прилагайтеся в научения странна и различна (Евр.10:23, 25, 13:9).

Дабы спасительно пользоваться святым храмом Божиим, в особенности нужно не лишать себя участия в важнейшем достоянии храма – участия в трапезе Господней.

Храм преимущественно устроен и приспособлен к совершению высочайшего таинства тела и крови Христовой. Поэтому как странно, или лучше сказать, как печально, если этою-то существенною святынею храма не довольно стараются пользоваться посетители храма.

Господь сказал: ядый Мою плоть и пияй Мою кровь во Мне пребывает и Аз в нем (Ин.6:56). Что может быть вожделеннее, как пребывать в Господе, и Его иметь в себе пребывающего? Неужели вы этого не желаете? А если желаете, то как же некоторые долго не приходят вкусить тела и крови Господней, и даже приглашаемые к тому отлагают и уклоняются?

Господь сказал: ядый Мою плоть и пияй Мою кровь имать живот вечный, и: аще не снесте плоти Сына человеческого, ни пиете крове Его, живота не имате в себе (Ин.6:54, 53). Неужели вы не желаете жизни вечной? А если желаете, то не оставляйте пользоваться средством, которое Господь даровал нам для приобретения живота вечного; то есть не оставляйте, в приличные времена, с очищением совести, приступить к общению тела и крови Христовой.

Наконец, мы должны сокровища благодати, получаемые нами от храма, охранять тщательно нашим хождением вне храма.

От храма зависит судьба нашей жизни, которая им благословляется и освящается; но и от нашей жизни зависит судьба самого храма. Щедро Бог дарует благодать, но не расточает ее напрасно. Верующих, кающихся, исправляющих свою жизнь благодать святого храма очищает и освящает; а неверующие, нераскаянно преданные греху оскорбляют и удаляют благодать, и преумножением беззаконий своих самый храм оскверняют и разрушают. Аще отвращающеся отвратитеся вы, и чада ваша от Мене, и не сохрани заповедей Моих, и повелений Моих – и храм сей, его же освятих имени Моему, отвергну от лица Моего (3Цар.9:7), то есть: храм, лишенный благодати, будет опустошен и разрушен. Такую угрозу возвестил Бог Соломону, по освящении храма его; и кто не знает, как верно и как страшно этот суд Божий исполнился над храмом Соломоновым! – Но по предвечному правосудию Божию и судьба каждого нового храма может ли быть иная, как судьба первого храма? – А потому выну да будут сердца наши совершенна ко Господу Богу нашему, преподобно ходити в повелениих Его, и хранити заповеди Его (3Цар.8:61).

Прежде всего, возлюби посещать святой храм Божий; и он сам научит тебя, как пользоваться им.

Имея в храме такое сокровище, выше и драгоценнее которого и небеса не имеют, то есть святое и благодатное присутствие Божие, да памятуем выну, с каким вниманием, с каким благоговейным страхом должны мы обращаться в святом храме Божием!

Есть Господь на месте сем! Страшно место сие; но дом Божий, и сия врата небесная (Ч. II, 16, 45, 50, 61–63, 86–87).

Верхне-Ломовская хроника давно показывает четыре Божиих храма, четыре прихода, целый собор священно-церковно-служителей живых и мертвых, но на страницах ее нет указания хотя бы на одну могилу, в которой бы покоился прах студента академии, бывшего члена той или другой Верхне-Ломовской духовной семьи. Только прошедший (1882-й) год удивил и тронул духовенство и все население Верхнего-Ломова небывалой у себя кончиной. Он постановил на Верхне-Ломовском кладбище надгробный крест над могилой небывалого еще в Верхнем-Ломове покойника, студента Киевской духовной академии Н.И.П., сына священника Верхне-Ломовской Ильинской церкви о. И.П. Покойный Н.И. был прекрасный молодой человек, неиспорченный семинарскими грехами, с хорошим умственным даром, с добрым сердцем, собою красавец, и потому сказать в память его несколько слов на страницах духовного журнала составляет истинное удовольствие²⁶.

С покойным Н.И. я познакомился с чем-нибудь за месяц до его кончины и весьма обрадовался этому знакомству. Первая моя встреча с Н.И. была на Верхне-Ломовской почтовой станции и произвела на меня приятное впечатление: «вот, подумал я, студент человек прост, доступен, ничуть по моему замечанию не горд; в моем скучном времени один час провести с умным человеком – благодать и радость, и я поспешу познакомиться с ним покороче, – будет с кем поговорить, будет кого послушать». Вскоре все устроилось по моему желанию, как нельзя быть лучше. В Верхне-Ломовском духовном кружке мой отец пользуется между священниками первым почетом по летам и протоиерейству. Из уважения ли к старцу или из другой какой-нибудь вежливости, только Н.И. первый сделал в наш дом визит. Он пришел не один, а с своим отцом, и о приходе дал знать раньше. Моего родителя, вследствие небольшой требы, не было в эти часы у себя, и я приготовился встретить гостей один. Я принял их на переднем крыльце, и мы обнялись вторым знакомством. Мы вошли в дом. Немного погодя к нам явился главный хозяин – моя родная кровь: он очень ласково поздоровался с гостями. Духовные отцы между собою похристосовались как на Пасху, а студент взял у пришедшего священническое благословение с поцелуем руки, но рекомендации с своей стороны никакой не сделал, вследствие нынешнего утреннего свидания наших гостей с моим отцом на базаре, где академист и протоиерей в первый раз встретилась и успели узнать друг друга. Потом торжественно вошел в залу обыкновенный знакомый приятель – чай, с различными вареньями и белым хлебом. Во время кушанья полились два домашних разговора. У достопочтенных пастырей пошло слово церковное о местном архиерее, о консистории, о разных разностях насчет приходов. Мы, молодежь, отделились в особенную партию, повели свою беседу. Я поторопился узнать, давно ли студент в Киеве, на каком отделении занимается, почему именно взял это отделение. После ответов я пошел дальше в академическую глубь. Я два раза был в Киеве на богомолье и видел здание Киевской академии, с ученою академическою семьею наставников я также знаком, только заочно – по «Трудам Киевской Академии», в которые не один раз глядел. В одну секунду моя мысль слетала в «Труды» и явилась с профессорами. Сначала я перечел их своему собеседнику по фамилиям, потом дошел до их ученых произведений. По книжной дороге я мог так или иначе понимать профессоров академии, и даже делил их в своей голове по талантам: кого на первых, кого на вторых, кого на третьих. В меньшей половине моих понятий Н.И. одобрил меня, по целому моему пониманию не мог дать хорошего бала. Почему? Потому, сказал студент, что «ангела не каждый может видеть с земли: так и профессора академии нельзя хорошо разглядеть издали, по одним печатным страницам, без устной академической лекции. А вот ежели живое профессорское слово, как оно кипит в разговорных академических лекциях, то зеркало никогда не обманет». Тут Н.И. сам стал описывать своих наставников киевских, как они красноречивы и учены, как увлекательны и благородны. Описание Н.И. захватило больше полчаса и было очень интересно, восхитило мой семинарский ум. Наконец я не мог удержаться, чтобы не сказать: «вот таких профессоров послушал бы! Как вы счастливы наукой, и сколько, я думаю, у вас учебной и ученой радости в вашем академическом мире». Студент поблагодарил Бога и академию за свое счастье.

На половине свиданья у нас пошел разговор о квартирной академической жизни. Академической комнатой, убранством, простором, опрятностью, также товарищами, историк вполне оставался доволен. Только на одном пункте он остановился, и то не жалобою, а описанием одного обыкновенного в чужом краю неудобства, с которым молодой студент боролся только один академический месяц в первом году, и опять по свой вине, что не вдруг заявил о себе академическому начальству. Неудобством в продолжении месяца послужил для Н.И. академический стол, академическое тучное кушанье, кушанье поварское, здоровое и любимое всеми студентами киевской губернии и ее родных сестер, но незнакомое и не очень здоровое далекому жителю пензенскому. Самый жирный кусок этого блюда подавался поутру пред классом, его в Киеве кушают с удовольствием. «А я, – сказывал покойник, – ни за что не мог привыкнуть к жирному киевскому завтраку. Сначала я журил себя за вздор, раз до десяти и больше привыкал есть утреннюю порцию почти всю, потом наполовину – в итоге – во все дни внутри меня непокойно; тогда я понял, что мой желудок ищет родной, пензенской пищи. Оставалось просить перемены». Тут я и с своей стороны рассказал студенту один мой собственный опыт борьбы с чужой пищей – опыт тоже киевский. Я был на возвратном пути от св. печерских угодников и чрезвычайно торопился дорогой. С утра до полудня прошел я верст двадцать пять, наконец, утомился, да и голод давал знать о себе. К моей радости один добрый русский человек скоро отворил мне двери, посадил за свой стол и подал жирный борщ. С голоду я не стал разбирать кушанья и ел, сколько хотелось. Что же? Едва я кончил обед, как почувствовал под сердцем страшный огонь, грудь с трудом черпала воздух, и в испуге я почти произнес себе смертный приговор. Но Бог милостив – черниговский суп распинал меня не долго, через двадцать минут жажда потребовала холодной воды, в меня вошла приятная прохлада и я в полчаса поправился.

«Ваш случай слишком суров», заметил Н.И.

«Конечно, отвечал я, мое обстоятельство дорожное, оно вам не родня. Я был в необходимости, мог пострадать от несвежего крестьянского продукта, от грубой сельской кухни, а вы зачем будете в академии страдать от пищи, когда за вашим здоровьем и столом там следят глаза докторские и поварские»?

«Да, я сам наказывал себя страданиями от непривычной для меня пищи, но лишь только заикнулся об этом, академическое начальство уважило мои родные диетические привычки, и на другой же день переменило мне пищу. Обед и ужин всегда были хороши, а теперь и завтрак подходить ко мне с улыбкой. С тех пор я вполне доволен здоровьем всего академического стола, и кушаю как в Пензе».

«А каков у вас климат? Мне кажется в Киеве мало зимы; и не много видел киевское солнце, и знаю, как хороши его лучи».

«Не везде хороши; может быть, где-нибудь наверху много весны, но не у нас на Подоле, внизу, вблизи реки. Здесь Днепр много разбивает лучшие силы воздуха и часто заставляет грудь питаться сыростью».

В таком приятном разговоре мы незаметно провели время и очутились в глубоких потемках. Чай мы давно отпили, а теперь сидели при огне за сельской закуской, вино было уважено только по моде – принятому обычаю. Наконец Н.И. сверкнул карманными серебряными часами и напомнил о ночи. На дворе точно было не рано. Гости встали, и мы любезно распростились.

Дней через пять я сделал свой визит Н.И. в три часа пополудни. Дома я застал одного молодого хозяина и его мамашу, а старший был в отлучке на целый день, в ближнее село, по своим церковным делам. Я вошел с переднего крыльца в новую просторную залу. Комната лицом на полдень, и ей в глаза во весь день глядело солнце. Золотые сосновые стены убраны св. иконами, мебелью, фотографией и другими строго религиозного или исторического содержания картинами.

«Какая у вас веселая роскошная комната – прямо с претензиями барскими», сказал я Н.И. после приветствия.

«Что тут за барство, обыкновенная комната сельского священника», скромно ответил хозяин.

Вошла матушка. Обменявшись с нею обычными вопросами и ответами о здоровье, опять обратился я к ее сыну. «Это что у вас такое? – спросил я, показывая на раскрытую книгу, спавшую на столе.

«Это – «Русская Старина» и мое сельское занятие».

«Вот как – вы видно любите академию и в деревне. Напрасно! Вы здесь гость, вам у нас нужно отдохнуть. Зачем же непрерывный год умирать на книгах».

«Беда мои с ним, – вмешалась матушка, – почти круглые сутки он сидит за книгами, ничем его не могу оторвать от страниц. Я и без того пугаюсь за его здоровье».

«Ничего, не беспокойтесь, мамаша! Книга – мое лучшее здоровье и доктор. Чем же я могу развлечь себя в деревне? Ежели мне бросить чтение, я два раза проиграю: пропаду от скуки, потом отстану от науки, и не могу вас порадовать хорошим окончанием академического курса».

«Бог с ней, друг мой, и с академией: твоя жизнь нам дороже всякой академической учености», – сказала мать.

После этого я тронул слово на счет судьбы академиста после ученья. «А что, Н.И., чем вы представляете вашу даль после академии?» – спросил я.

«Обыкновенная нам дорога: преподавательский стул и какой-нибудь семинарский предмет».

«А нравится ли вам семинарская педагогика»?

«Нравится – не нравится, а сначала поневоле учи. Прямо по выходе я должен заплатить академии за казенную тысячу пятилетней службой в духовно-учебном ведомстве, потом я свободен. Впрочем, я люблю свою родную педагогику и с удовольствием готов ей служить во всю свою жизнь, лишь бы за класс получше платили».

«Да разве учителю семинарии ныне плохое жалованье».

«Семьсот руб., а по выслуге пяти лет – 900 р. Оклад по губернии не очень завидный».

«А мне кажется достаточный».

«Одному конечно можно жить, а ежели жить по семейному положению, если Бог пошлет детей, тогда что сделаешь с порядочною семьей-то на 700 или 900 рублей».

«Вы уже в голове задумали иметь Авраамово потомство; до детей вы можете найти целый десяток золотых кладов».

«Покажите мне эти клады»?

«А что вам, напр., мешает к профессорскому мундиру, как можно скорее, прибавить мундир духовный: тогда вы не испугаетесь никакого семейства».

«Сказать по совести – я гляжу на священство выше кошелька, и пугаюсь духовного сана за его строгую ответственность пред Богом и людьми, особенно в нынешний век, когда человеческими душами может совладеть только ангел».

«Все-таки я могу вам указать еще на один выход, благоприятный для вас: это ваша будущая невеста. Один брак может доставить вам целое казначейство. При вашей учености и вашей красивой наружности, вы имеете много шансов заручиться достойною вас и богатою, с хорошим приданым невестою, можете жениться на девушке из какого-либо знатного дома».

«Будет вам шутить», – сказал громко, улыбнувшись Н.И. «Какой офицер не пожелает генеральской каски, но нашей честью и счастьем управляет Бог, а не мы сами. И что ежели Он прикажет, вместо девушки из какого-либо богатого и знатного дома, поцеловать у венца дочь самого бедного сельского священника? Откровенно вам скажу, что мысль о самостоятельной жизни теперь меня еще не занимает и стоит на самом заднем плане; судьба моя еще не вышла из учебного заведения, и потому больше всего занимают меня остальные академические годы и ученый конец».

«А, понимаю – ваша диссертация. А какую вы избрали тему?»

«Я взял характеристику русского духовенства 1-й половины нынешнего столетия».

«За что же вы так полюбили наше отечественное духовенство?»

«Да знаете ли – предмет главным образом новый, мало початой, потом родной и интересный. Желалось бы сделать какой-нибудь ответ русской церковной истории и дать своему слову живую дорогу. Ежели диссертация выйдет хорошей, она не сгниет в архиве, а как новая историческая страница, с удовольствием будет принята в хороший духовный журнал, и кроме «кандидата» даст мне, может быть, несколько рублей».

«А создан ли вами план?»

«В основании создан, но его нужно наполнять. Теперь я должен больше полгода странничать по академической библиотеке и собирать себе материал клочками. Не знаете ли здесь у кого вблизи порядочной библиотеки, особенно с духовными старыми рукописями? Быть может, они 19-го века и под мою масть. – Рукопись для меня прямо клад!»

«Не могу вас порадовать – что у нас в глуши за рукопись! Я наизусть знаю здешние ломовские общественные библиотеки обоих городов: они или буквари, или одна светчина; что же они за родня академической вашей диссертации? Церковный реестр книг в наших местах тоже беден, не велик и односторонен: кроме проповедей, историй и богословий, давно прочитанных всей Россией, он почти ничего другого не насчитывает».

«Ваш собор, кажется, богатая церковь – нет ли при ней библиотеки?»

«В соборе есть книг до ста, но какая эта сотня? Из шкафа глядят Четьи-Минеи, творения двух, трех святых отцов, потом произведения Российских богословов – Филарета, Иннокентия, Макария, проповеднические труды Путятина, десяток томов духовной журналистики за последние годы, большею частью киевской, вам наверное знакомой, а затем и все».

«А у вашего папаши есть домашняя библиотека?»

«Есть – тоже обыкновенного поповского склада и роскошнее других разве лишним десятком проповедей. Но у нас забит в роде острожника особый старый книжный сундук, который живет врозь от отцовской библиотеки, как ненужная вещь. Мой батюшка, человек старинный, любит один божественные и духовные книги, а все остальное он считает вздором, сором и пустяками и совершенно равнодушен, что за его кабинетом заброшено много другого чтения. Я вам расскажу историю нашей домашней обиженной библиотеки – она довольно интересна. Книжный сундук – необыкновенная случайная находка моего старшего брата, теперь священника Томской епархии, куда он ушел вследствие плохого счастья в своей губернии. Вскоре после окончания семинарского курса, он один раз неожиданно напал в Пензе на порядочную барскую библиотеку и часть ее купил, после смерти помещика, у его домашнего человека. Главные полки были другим купцом перехвачены, а остальные книг 200 пошли моему брату. Слуга барский вовсе был безграмотен и целый воз книг отдал почти задаром. Брат тотчас бросился за осмотр счастливой покупки и после двух дней разделил шкаф на четыре доли: первую, самую лучшую, отделил себе и увез потом в Томск, другую продал за ничтожную сумму, третью сжег за ее безнравственность, четвертая часть оставлена у нас в доме, и она – тот самый сундук, на который наше семейство мало глядит. Он – самый последний отбор, значит плохой товар. Вследствие устарелости книг, я знакомился с ними немного, и лет семь не открываю старины, но хорошо помню, что в ней: двенадцать частей белых магий, десятка три старинных лицеев и Московского телеграфа, несколько томов сельского хозяйства, но главный склад книг в отживших исторических словарях. Словари эти вселенские и, кажется, в самых молодых годах 19 века. Не тронуть ли мне эту древность, может быть, она вам принесет пользу?»

«Сделайте милость! В самом деле, ежели ваши словари ровесники моему духовенству, значит в них найду моим лицам и характерам какое-нибудь объяснение. Пусть в исторических словарях говорится о лицах, живших раньше моего времени, все-таки я могу из этих словарей увидать связь прошлого столетия с настоящим. Будьте добры, потрудитесь для меня, я вас поблагодарю!»

«Помилуйте! Что тут за благодарность. Для меня приятно послужить чем-нибудь в ваших научных трудах».

«Благодарю, благодарю вас! Вы можете заняться лишь оглавлением сведений исторических, мне нужных, и доставить мне их на бумаге, а справку и серьезный осмотр вашей выписки я сделаю при академической библиотеке».

У нас окончился разговор о диссертации, и мы расстались.

На другой день я отправился в свой амбар, раскрыл книжный сундук и на меня глянули прямо исторические словари. «Здравствуйте, любезные покойники, сказал я, вставайте из своего гроба, вас требует к себе на суд киевский академист»! Перекрестившись, я горячо принялся за работу, пересмотрел весь гроб и из покойного вороха отобрал все исторические словари. Я насчитал двадцать томов и обрадовался большому кладу; радость моя была не продолжительна. Вековая цифра с первого разу меня немного озадачила: книги были моложе 19 века. Я еще не унывал, но когда бугор древней печати разглядел поглубже – горько разочаровался в своей находке. На страницах моей старины вовсе почти не было слов о духовных лицах, а если и попадалась церковная история, она сначала на 50–100 лет назад, была сбивчива, бестолкова, темна и разнохарактерна. В этом меня убедил больше всего Феофан Прокопович. Он конечно ни в каком отношении не шел к 19 веку, и мне в глаза попался не первый, но биография ученого в свое время светильника русской церкви послужила мне наукой не трудиться в поисках дальше. Что вышло? Его старая характеристика бледнела пред новыми феофановыми характеристиками, какие мне доводилось читать недавно. Значит, ежели солнце плохо глядело, в звездах я напрасно искал бы хороших лучей. Тогда я с досадой похоронил исторические словари в той же могиле и ушел из амбара недовольный собою. В вечерню пошел к студенту на исповедь, чувствуя некоторую неловкость и стыд.

«Ну, Н.И., я вас обманул и сердечно прошу прощения», – сказал я.

«Что такое»? – спросил студент.

Я рассказал историю моей домашней книжной работы.

«Вот беда какая – не Богу дали обет. Меня извините за беспокойство вас. Но себе я не в убытках. Моя задача здесь только пошутила, а серьезный ее шаг и дело в Киеве».

Диссертация наша вовсе замолчала и сошла на другой разговор. На этот раз я пробыл в доме Н.И. недолго: отца и сына я застал в полном парадном мундире с дорожными признаками. С первого взгляда я понял свой безвременный приход. Нужно было спасать для вежливости: очищать свой безвременный приход и приятелям дать простор идти в люди. Я вышел из нечаянного татарина срединой: ушел не вдруг, и продлил свидание на полчаса, и ни себя, ни друзей не обидел. Н.И. давно было разделся, и вышел из дорожных гостей в отставку, но меня ничем не мог убедить остаться у него. Я на одно согласился – взял еще минут десять на расспросы о дороге студента в академию и узнал, что ему остается быть в В.-Ломове две недели с половиною. Одна неделя назначалась на прощальный объезд своих родных и на Пензу, остальные десять дней на приготовления к отъезду из дома отцовского в Киев. В эти десять дней и пожаловала к молодому человеку нежданно-негаданно смерть, которую нужно описывать не чернилами, а слезами.

Открыта подписка на 1883 год на «Московскую газету» (ежедневное, бесцензурное издание)

Газета поставила себе задачей служить исключительно русским интересам и будет содержать в себе:

1) Политическое обозрение: Обзор иностранной и русской жизни. 2) Телеграммы внутренние и иностранные. 3) Внутреннее обозрение: обзор столичной и провинциальной жизни. Случаи, происшествия, корреспонденции. 4) Местный дневник: случаи и происшествия московской жизни. 5) Театральная хроника. 6) Биржевые и торговые сведения. 7) Судебная хроника: судебные новости и отчеты. 8) Заграничная хроника: известия о жизни иностранных государств. – Корреспонденции. 9) Мануфактурные и торговые сведения. 10) Фабричная и промышленная деятельность. 11) Науки, искусства и художества. 12) Фельетон: романы, повести, рассказы, стихотворения, драматические произведения, разбор журналов и книг. 13) Почтовый ящик. 14) Московский справочный календарь. 15) Рекламы и объявления.

В будущем, втором году своего существования, «Московская газета» будет издаваться по той же программе (программе всех больших газет) под редакцией и при участии как нынешних, постоянных, так и нескольких новых сотрудников и корреспондентов.

Помимо обстоятельной и полной картины общественной жизни древней Русской столицы, «Московская Газета» представляет о каждом более или менее выдающемся событии свое мнение в руководящих статьях, написанных живым языком, чуждым так называемой газетной рутины; кроме того, в ней отведено видное место взглядам и мнениям других органов печати как русских, так и иностранных с критической оценкой этих мнений и взглядов; таким образом, подписчики «Московской Газеты» могут составить себе самый широкий и беспристрастный взгляд на всякое событие.

Подписка на газету и продажа ее отдельными №№ производятся в конторе редакции: Москва, Софийская набережная, д. Котельниковой, и в отделениях конторы: на станции конно-железной дороги, у Иверских ворот; в книжных магазинах: Н.П. Карбасникова, Моховая, против Университета; С.И. Леухина у Иверских ворот и Андронова, на Петровке, д. Хомяковых; Преснова и Земского на Никольской улице; Васильева на Страстном бульваре; Вольфа на Кузнецком мосту и в Охотном ряду, в Газетной торговле Девяткина.

Кроме того, подписка принимается также в С.-Петербурге, Литейная № 48 и в Казани, в книжном магазине, «Восточная Лира».

Подписная цена

С пересылкой и доставкой:

За год – 9 р.

За полгода – 5 р.

За три месяца – 3 р.

За один месяц – 1 р.

Без доставки:

За год – 8 р.

За полгода – 4 р. 50 к.

За три месяца – 2 р. 50 к.

За месяц – 90 к.

Гг. Иногородние благоволят адресоваться исключительно в главную контору редакции: в Москву, у Большого Каменного моста, дом Котельниковой.

Примечание. Столбцы нашей газеты постоянно будут открыты для гг. иногородних корреспондентов, которые могут быть вполне гарантированы, что их имена будут сохранены в полной тайне.

Для личных объяснений редакция открыта от 2 до 3 часов дня, кроме праздников.

В складе книг при Правлении Киевского Отдела Российского Общества покровительства животным находятся для продажи следующие книги:

1. Вестник Российского Общества покровительства животным. Годы 1878–1880, 22 книги. Цена 6 руб.

2. Первое десятилетие (1865–1875) Российского Общества покров. животн. Спб. 1875. Цена 25 коп.

3. А. И. фон-дер-Ховен. Общества покровительства животным в Америке. Спб. 1879. Цена 10 коп.

4. Взгляд на обязанности Гг. членов и участковых попечителей. Спб. 1880. Цена 20 коп.

5. В. В. Попов. Жизнь животных в зоологических садах. Спб. 1879. Цена 10 коп.

6. М. Сребровский. Сравнительное обращение русского простолюдина и различных инородцев с лошадью. Спб. 1879. Цена 10 коп.

7. Шестой международный конгресс Обществ покровительства животным. Спб. 1875. Цена 30 коп.

8. Е. Соловьев Рассказы для детей, из народного быта. Казань, 1874. 2 изд. Цена 40 к.

9. Наши обязанности к животным. С множеством картинок в тексте. Москва, 1880. Цена 1 р. 20 коп.

10. Прописи для учащихся русской грамоте. Сост. Ф.В. Драгилев. Изд. 2, Новочеркасск, 1880 г. Цена 10 к.

11. Дедушка Трифон. Рассказ. Спб. 1876. Цена 15 коп.

12. Р. Кнохе. Пытка животных с научною целью. С немецкого. Лейпциг, 1880. Ц. 10 к.

13. В. Вишницкий. В чем должна заключаться наша забота о домашних животных. 3 изд. Киев, 1882 г. Изд. Киев. Отд. Ц. 5 к.

14. Нужен ли нам налог на собак? Москва, 1880 г. Цена 10 коп.

15. Свящ. А.В. Алексеев. Беседы о любви человека к Богу, к ближнему и ко всему созданию Божию. Для народного чтения. Спб. 1878 г. Цена 17 к.

16. В. Попырев. Чем мы обязаны животным. Вып. 1. Спб. 1882 г. Цена 10 коп.

17. Н. Васильев. Должно ли любить и заботиться о животных? Спб. 1882. Цена 5 к.

18. Советник и помощник при лечении животных. Руководитель к сельской аптечке Российского Общества покровит. животным. Спб. 1882 г. Цена 10 к.

19. Стенная таблица изд. Казанского Отдела. 1881. Цена 25 коп.

Склад помещается у Заведующего делами Отдела В.В. Игнатовича-Завилейского (по Театральной улице, № 2, д. Калиты). При выписке книг на 5 рублей пересылка на счет склада. – Там же принимаются членские взносы по 5 р. в год.

Спешим поделиться со своими читателями новостью, что в наличном составе редакции журнала «Руководства для сельских пастырей» произошла не маловажная перемена: официальный и ответственный редактор журнала «Руководства для сельских пастырей», ректор Киевской духовной семинарии, магистр богословия и архимандрит Виталий ныне призван на высокий пост служения православной русской церкви в сан епископа Чигиринского, первого викария Киевской епархии; наречение его во епископа происходило 16 февраля²⁷, а посвящение – 20 февраля текущего 1883 года.

Как официальный и ответственный редактор журнала «Руководства для сельских пастырей», архимандрит Виталий, ныне епископ Чигиринский, принимал живейшее участие в издании этого журнала и, несмотря на многосложные и трудные обязанности по должности ректора семинарии, постоянно заботился, чтобы издаваемый под непосредственной его редакцией журнал неуклонно служил интересам и нуждам нашего пастырства, особенно сельского. Интересы и нужды, озабочивающие наше пастырство, всегда находили в нем живейший отзыв потому, что он сам близко знаком со всеми нелегкими условиями жизни и деятельности наших пастырей.

Сам сын сельского священника Воронежской епархии, он обучался в Воронежской семинарии, по окончании курса в которой по первому разряду, проходил около двух лет должность народного учителя, потом около трех лет был сельским священником. Овдовевши, переместился на должность священника при Воронежской семинарской церкви, при которой и прослужил два года. Желая получить высшее богословское образование, поступил в 1861 году в Киевскую духовную академию, и по окончании академического курса с причислением к 1 разряду воспитанников оной и по принятии монашества (в мире назывался Василием Иосифовым) определен был на духовно-училищную службу при Киевской духовной семинарии в 1865 году. В этой семинарии он разновременно преподавал словесность, латинский язык, священное писание, обличительное и нравственное богословие. Кроме преподавательской должности, он проходил сначала должность помощника инспектора, инспектора с 1869 года и, наконец, ректора с 1875 года 31 декабря. За свои заслуги по духовно-учебному ведомству, он, будучи еще инспектором семинарии, посвящен был в сан архимандрита (в 1871 году) и награжден орденом св. Анны 3-й степени, а по занятии ректорской должности удостоен новых Высочайших наград – св. Анны 2-й степени и св. Владимира 4-й степени.

Ваше Святейшество, Богомудрые Архипастыри и Отцы.

По всеблагой и неисповедимой воле Божией, избранный Вашим Святейшеством и Высочайше утвержденный державною волею Августейшего Монарха, я призываюсь на высшее служение св. церкви Христовой, в сане епископа. Дерзаю повторить сейчас сказанное мною пред Вами: «благодарю, приемлю и ничто же вопреки глаголю». Благодарю Бога моего, благодеющего мне от юности моей. Благодарю Ваше Святейшество, благоволившее избрать меня для высокого служения в церкви Христовой. Благодарю Благочестивейшего нашего Государя Императора, соизволившего утвердить мое избрание. Благодарю и приемлю выпавший мне жребий служения! Но приемля оный, не могу пред Вами, Святейшие Архипастыри и Отцы, не выразить своих чувств, которые переполняют мою душу в настоящие – столь важные для меня и священные – минуты.

Я смущаюсь при мысли о величии святительского служения и необычайной ответственности за него пред Богом. И слово Божие, и голос церкви всех веков громко вещают, что епископу вверены люди Господни, и что он воздаст ответ о душах их. Сколько поэтому он должен иметь искусства, чтобы каждая душа вверенного ему стада была право научена и управлена в царство Божие; сколько потребуется с его стороны зоркого внимания и бдительности, чтобы своевременно падшего поднять, заблудшегося вразумить и возвратить в стадо Христово; сколько трудов, чтобы всем быть вся, да всяко некия спасутся (1Кор.9:22). И в лучшие времена церкви, когда члены ее связаны были союзом любви и единомыслия, друг за другом надзирали, друг друга назидали и поддерживали, нелегко было епископское служение; а ныне какое время! Дух лести и лжи, дух своеволия и разлада, волнующий нашу жизнь, глубоко успел проникнуть всюду, так что, к великому прискорбию, по-видимому, и благонамеренные члены паств не чужды этого расслабляющего духа... А тлетворный дух неверия и безверия, столь обаятельно действующий в наше время, неудержимо стремится к тому, чтобы поколебать самые основы нашей жизни семейной, общественной, церковной. Какая же крепость сил нужна архипастырю, чтобы оградить и сберечь вверенное ему стадо Христово в наши трудные, лукавые дни (Еф.5:16)! И богомудрые отцы и учители церкви всех времен, подъемля бремя святительского служения, содрогались в сознании немощей своих сил. Что же мне остается сказать о себе? Ты, Сердцеведец Господи, невидимо присутствующий посреди сего сонма иерархов, собранных во имя Твое, – Ты веси, кто есмь аз, Господи мой Господи (2Цар.7:18)! Немощен есмь и ничем другим не могу похвалиться, разве только немощами своей плоти и духа (2Кор.7:1)...

Но взирая со страхом и трепетом на приемлемое мною служение, не смею противоречить званию Божию (Евр.5:4). Да будет воля Господня! Не в первый раз Ты, Господи, поставляешь меня среди тяжких испытаний, не в первый раз учишь меня безусловной покорности Твоей воле. В жизни моей, еще на заре моего служения церкви Христовой, были дни горьких для меня испытаний Божиих; но в то время, когда я изнемогал в немощах своего духа и плоти, я находил крепость и силу для себя в преданности Богу, в смиренной покорности Его святой воле. И ныне, как и всегда, не престану взывать: да будет на мне воля Господня!

Предаваясь же в волю Божию, ободряю себя уверенностью, что сила Божия в немощи совершается (2Кор.12:9). Верховный Пастыреначальник наш, Господь Иисус Христос изрек о своей церкви: созижду церковь мою, и врата адова не одолеют ей (Мф.16:18); она по апостолу: столп и утверждение истины (1Тим.3:15). И святая церковь Христова, приняв от Господа спасительную истину, уже почти девятнадцать веков содержит ее неизменно во всей первоначальной чистоте и святости, несмотря на свои тяжкие страдания и бедствия, каким она подвергалась от врагов внешних и внутренних, почти беспрестанно, начиная с самых первых дней своего существования. Но вседействующая сила Божия, присущая церкви, по обетованию Господню, принадлежит ей, как обществу истинно верующих, под высшим управлением и руководством архипастырей, через коих преподаются нам вся божественныя силы, яже к животу и благочестию (2Петр.1:3). Ободряю себя надеждою, что, пребывая в вере и любви Христовой, я немощный не буду одиноким, а буду находить для себя подкрепление и содействие с одной стороны в мудрых советах и наставлениях старейших иерархов, с другой – в духовном общении с верными чадами о Христе и их молитвах о мне. Ободряю себя и тем, что Господь призывает меня на епископское служение в св. граде, столь обильном благодатною помощью угодников Божиих, – граде, с которым я сроднился, проведши в нем лучшие годы своей жизни. В Киеве, по милости Божией, я получил свое высшее образование и, под покровом Царицы небесной, сподобился принять иноческий образ жизни; в Киевской семинарии я начал и совершил всю свою служебную деятельность на пользу воспитания духовного юношества, и паства Киевская имеет почти целую половину своих пастырей из числа моих питомцев: здесь я не чужой, здесь знают меня, и я знаю присных своих. Но бодрость духа возрастает во мне еще от того, что и в сане епископа я буду находиться под мудрым руководством опытного, маститого, доблестного Иерарха, который, я уверен, благоснисходительно отнесется к моим немощам, и недоконченная во мне исправить и возрастить своею мудростию и опытною благораспорядительностью.

Ваше Святейшество, Святейшие Архипастыри и Отцы! Усердно прошу Вас благословить меня на предлежащий мне путь и помолиться о мне, чтобы Господь помог мне с бодрым духом предстать пред престолом Божиим в сретение имеющей придти на меня благодати Всесвятого Духа. Усердно прошу Вас удостоить меня и всегдашних молитв Ваших ко Господу, да поможет Он мне до конца моей жизни тщательно возгревать в себе сей благодатный дар Божий.

О. И. П–в, родитель Н.И., перешел в Верхне-Ломов нынешним великим постом пред самой св. Пасхой. Он пришел на Ильинское место весь в слезах, с сердечной болью от родного семейного креста. У о. И. была дочь в первых летах невесты. С красотой лица молодая девица показывала в своих глазах лучи непорочной нравственности, мягкого сердца и хорошего ума. Такой цветок недолго был одинок и скоро нашел себе жениха. Присватался окончивший курс семинарии. Он вдруг полюбил свою невесту, и вместо медленных торгов насчет приданого, как обыкновенно бывает в духовных семьях при свадебных случаях, поторопился к венцу. О. И. все-таки наделил бессребреника-семинариста и деньгами, и домашним серебром, и платьем, и различными хозяйственными вещами. Свадьба была скоро обвенчана. Молодой человек получил неплохое священническое место в селе и стал наслаждаться мирной супружеской жизнью. Отец и мать были рады счастью своей дочери, сердечно благодарили Бога, называли себя благополучными Авраамом и Саррой, дивились благословению Божию и зятю священнику, которого в нынешний век трудно достать даже очень богатой поповской дочери. Проходит месяц-другой, молодые супруги вполне сошлись характерами, не ожидая над собой никакой тучи. Сравнялся уже год брачной их жизни – и вдруг рай провалился! Жена священника заболела матерним положением и померла в родах. Вот с глубокой скорбью об этой преждевременной утрате своей любезной дочери и с сердечным сожалением к своему молодому овдовевшему зятю – священнику о. И. и пришел в Ломов. Другая церковь, знакомство с новым стадом понемногу стали вытеснять из отцовской груди семейное горе и заставляли меньше говорить о могиле своего детища. Разве приедет в гости унылый зять и заупокойным кадилом по своей умершей молодой супруге снова зажжет родительское сердце. «Велика наша скорбь, но все-таки Бог не без милости к нам. У нас теперь есть другая радость в Киевской академии: там у нас сын – он нас за все порадует и утешит». Этих слов о сыне нельзя было слышать от счастливого отца, но на глазах его можно было читать внутреннюю его радость о своем сыне. О. И. радовал себя академистом в своем кабинете и на улице не хвалился своим счастьем, но его внутреннюю отеческую радость всякий видел и понимал. Недолго суждено было о. И. наслаждаться и этою радостью: новое тяжкое горе разразилось над его головою. Готовя сына своего к отъезду после летних каникул в академию, он внезапно должен был приготовить и проводить своего дорогого сына в будущую загробную жизнь.

Н.И. пред своим отъездом в Киев навестил своих родных и простился с ними, побывал в Пензе, сделал в ней два-три визита своим старым семинарским наставникам и наконец возвратился в В.-Ломов, чтобы последние дни своих каникул провести в родительском доме, а затем уже на другой день после местного храмового праздника – Воздвижения Креста Господня – отправиться в академию. Так как наш семейный кабинетный численник уже написал на своей груди 13 число и напомнил мне приблизившийся день отъезда Н.И. в Киев, то я собрался проститься с ним. Выхожу на крылец, мне навстречу верхне-ломовская акушерка; она – наша хорошая знакомка, духовного происхождения и ученая, а П-вым она почти родня. Мне никак не могло прийти в голову, что я вижу пред собой посла П-вых с смертным приговором моему прощальному визиту. После ласкового поклона, женщина спросила у меня градусник.

«Зачем вам его?» сказал я.

«Не мне нужно, а Н.И. П-ву, – для того, чтобы определить температуру его организма», отвечала посланница.

«Что это значит»?!

«Разве вы ничего не знаете? Академист два дня уже валяется в горячке, мечется во все стороны, постоянно бредит, мало узнает своих и редко приходит в себя».

«Господи Боже мой! от вас первое слово слышу».

«Да, Н.И. дня за три назад хорошо помнил себя, за неделю собирался в Киев, был здоров, а теперь вдруг захворал и слег. Вчера у него был Н.-Ломовский военный доктор, нашел брюшной острый тиф, прописал лекарство, а строже всего хороший уход. Сию минуту мы доктору повезем температуру горячки, а завтра он приедет к нам сам».

«А можно ли мне сейчас поглядеть больного?»

«Я думаю можно; только он теперь заснул, и с его кровати не спускают глаз отец и мать».

«А им нужна тишина. Зачем же я стану расстроивать уход и сон больного? Нет, не пойду. А сказал ли доктор какую-нибудь радость?»

«Слегка сказал, а больше промолчал».

Не желая долго удерживать посланницу своими расспросами о больном, поспешил в свою комнату за градусником и передал его.

14 сентября было Воздвижение Животворящего Креста – в нашем соборе центральный храмовой праздник. Годовая радость, а с нею посетители никуда во весь день не отпускали меня из дома и дозволяли только наводить справки о здоровье Н.И. 15 числ. новостей о больном к нам почему-то не являлось, и потому около 4-х часов вечера я решился было опять навестить Н.И. и лично узнать о состоянии его здоровья. Но и на этот раз моя решимость ни к чему не привела. По той мере, как я ближе и ближе подходил к дому П-вых, все более и более разгоралась во мне внутренняя борьба – борьба между сильным желанием видеть Н.И. и опасением, что мой приход к нему может быть совсем неблаговременным. Мучимый тяжелым раздумьем, я как-то невольно прошел мимо дома П-вых.

Наконец, разбитый донельзя, завернул на почтовую станцию. Здесь был праздник обновления квартиры и большое собрание гостей, среди которых я нашел только двух мужчин – почтмейстера и его двоюродного брата, народного учителя из одного не очень далекого села. Собрание было хорошее, скромное, но разговор шумел оживленно. Большая половина прекрасного пола была мне знакома, но я встретил в компании и вовсе чужих себе лиц. Царица собрания была мне совершенно неизвестна, и я узнал от хозяйки, жены почтмейстера, что это новая наставница Верхне-ломовского женского училища. Она русской дворянской крови, образования петербургского, с природными претензиями на иностранные языки, говорит хорошо, расторопно, с логикой университетской. В Верхний-Ломов она перешла только вчера, из одного села верст за 40 от нас, и теперь бойко рассказывала о причинах своего перехода. В описании брошенного ею сельского училища наставница тронула и наставника своей прошлой школы, местного священника – законоучителя. Он почтенный старичок и напоминал себя учительнице не школьными занятиями, а церковными качествами – качествами киевскими: утомительным отправлением праздничных богослужений, частыми длинными проповедями в храме и тем, что «поп» был большой охотник до домашних бесед с прихожанами. Копия пошла дальше небольшим осуждением пастырской чести и, быть может, долго продолжалась бы, если бы интересную женскую историю нечаянно не прервал новый посетитель – о. А., молодой священник верхне-ломовской Николаевской церкви. Он быстро вошел в залу, довольно бледный и с большими признаками потухших на щеках слез. После поклона гостям, батюшка обратился к одному станционному смотрителю и сказал: «П.Я., я пришел к вам с страшным, неожиданным словом и приглашением. Собирайтесь скорее к о. И. П-ву: сын его Н.Н., киевский академист, сию минуту помер! Вы теперь там нужны для домашнего дела и утешения».

При этой вести, не только смотритель, но и вся зала вдруг испугалась и побледнела; даже сама сельская профессорша, ничуть не знавшая покойника, заметно сделалась сдержаннее, с вопросительными знаками на лице. Мой слух поразили слова о. А., как гром. Кое-как оправившись от внезапного удара, присоединился к немедленно собравшемуся смотрителю, и втроем мы поспешно зашагали к П-вым и по дороге, можно сказать, бежали. На лету в наших речах непрерывно вздыхал и плакал умерший студент.

«Вот так удар! На одном году два родных гроба! И какой второй покойник! Почти полный профессор семинарии! Пошли, Бог, терпение батюшке и матушке!» – промолвил я.

«Да, подтвердил о. А., молодой человек становился по нашему званию на дорогу широкую, мог послужить утехою для отца и матери в их старости и вдруг... И плохих детей отеческая кровь любит считать ангелами, а этого дорогого юношу, я не знаю, как она станет опускать в могилу! Умирай, родительское сердце»!

«А приобщен ли покойник св. таин»? – спросил почтмейстер.

«Дня за три до кончины он был напутствован мною. В мой приход больной находился в полном плену у своей болезни, жил наяву, как во сне, и бился с собою без памяти. Когда я вошел в комнату, он сидел на диване в зале то покойно, то в легком движении, и в себя не приходил. Целый час я караулил, выжидал здоровых минут, тайно молился Господу и переморил в себе много крови от страха, что больной вовсе не очнется. Но вдруг в глазах его начал светить рассудок: Н.И. стал понимать, окинул соседство, узнал отца и матерь, потом взглянул на меня и сказал: «и вы о. А. здесь?» «Да, я пришел навестить вас». «Очень вам благодарен!» с некоторой грустью ответил мне друг, подавши руку. Родитель Н.И. прямо приступил к делу. «Н-ля, – начал отец, – я желал бы видеть тебя сейчас приобщенным св. тела и крови Христовых!» Сын несколько изменился в лице и спросил: «а кто будет меня приобщать?» «Вот о. А.», – указал на меня собрать. «Ах, – смутился Н.И., – о. А. мне товарищ, а семинарская дружба и церковная исповедь две различные родни!» «Напротив, – утешал отец, – товарищу ты можешь легче показать всю твою жизнь и слабости, и он самый мягкий свидетель и очиститель твоих грехов». Больной заметно оживился: принял отцовское предложение и с удовольствием согласился приобщиться. За искренним покаянием св. дары были приняты с верой, глубоким благоговением и слезами, которые и после приобщения лились у причастника потоком с различными душевными чувствами. Молодой человек много раз в жизни принимал тело и кровь Христовы, и всегда здоровый, но он по себе вовсе не был знаком с необычайным приходом Спасителя к больному и со всеми трогательными явлениями последнего земного Иисусова рая. Не знаю что – благодать ли Божия или тайное ожидание кончины, только добрый раб Христов после причастия плакал глубоко и долго и собою прослезил всех. Господь сотворил ему небольшое чудо: прогнал душевное помрачение часов на шесть подряд, и это столь продолжительное сознание у больного было в первый раз из всего периода горячечного состояния его. К вечеру больной снова забылся, вошел в жар и видения, стал показывать родным мрачные картины, говорил, что он лежит в гробе и сию минуту идет на тот свет, видит царствие небесное и ад, и страшно боится, как бы его не схватили в огонь».

«А как он умирал?» спросил я.

«Говорят, без памяти, но покойно, уснул вроде младенца», ответил о. А.

Мы завернули за угол на линию к покойнику, сделали сажень тридцать, и нам открылась наружная сторона дома П-выход. В окна ни капли было не видно, потому что их решительно завалил народ, народ русский, всегда сердечный и любопытный до покойников. Отворил калитку: на дворе тоже около полсотни глаз. С замиранием чувств вступил в сени. Наконец дверь залы сама отворилась настежь, потому что из комнаты быстро вышел какой-то человек. Я вошел вглубь дома, и она была полна народа, – народа опрятного, местной аристократии. Так или иначе, протеснился вперед, и вдруг меня ослепила плащаница покойника. Н.И. лежал уже в переднем углу, на столе, в полном уборе. Три церковные подсвечника стояли у его головы, а четвертый стоял в ногах. Вечерний свет умирал над покойником и представлял его успение в картине печальной, но чудесной. Красавец усопший еще не совсем остыл и был почти не родня мертвецу, а на мой взгляд он был даже лучше живого. На лице покойно исчезла кровь, невидно было на нем земных впечатлений, можно было заметить только выражение улыбки и некоторого торжества. Минуты три пристально и молча глядел я на эту картину, потом слышу, что душа моя заметалась: целый поток слез подступил к моим глазам. После покойника первый сверкнул мне в глаза отец его. Лицо у него было мученическое. Весь в слезах, он бился у шкафа в бумагах, чтобы сей час же послать, куда нужно, телеграммы, и искал письменный прибор с жалобною речью к сыну: «ах, дорогой мой сыночек, Н.! вот в какой Киев я тебя должен провожать – в Киев вечный, далекий, откуда в наш мир не возвращаются!» Все было найдено и начались телеграммы. О. И. на несколько минут потерял страдальческий вид и стал в телеграф диктовать без слез, серьезно. П.Я. почтмейстер быстро ловил каждое слово и живой рукой клал его на бумагу. В эти минуты я стал искать глазами мамашу Н.И. и не нашел ее в зале. Через открытую дверь заглянул с своего места в гостиную, там столпился плотный кружок дам, весь в слезах; из среды этого кружка долетал до меня трогательный женский голос, который заставил меня понять с первого раза, что в дамском кружке сидит на стуле убитая мать и раздает свое горе всем сердечным посетительницам, а они одна перед другой торопились расхватывать скорбные материнские слова и отвечать горькой подруге различными утешениями. Самой матери было не видно, и только панихида всем ее показала, когда главная родная молитвенница вышла ко гробу своего сына вся в терновом венце. О. И. окончил депеши и, после домашнего на счет их приказания, снова подошел к дорогому гробу и, глубоко взглянув на вечный сон юноши, пожелал повторить погребальный убор своего первенца и украсить его лучшими цветами нежной родительской любви. Растроганный отец сперва легонько тронул расческой волосы на голове сына, поцеловал чело, потом поправил сыну руки и их поцеловал, третий поцелуй был в грудь, поцелуй самый трогательный и нежный. Утерпеть никому было нельзя, особенно, когда сердечный, отеческий, слезный взор от милых персей своего академиста обратился в передний угол к св. иконам. При воздетых руках и весь в рыданиях, отец кротко сказал Господу: «Иисусе Христе, Промыслителю мой! Ты даровал было мне рай на старость, а теперь берешь его назад; видно я у Тебя первый грешник и не стою земного счастья! Буди во всем Твоя святая воля! Я прошу у Тебя единой милости: даруй моему милому юноше царствие небесное, а мне грешнику – силы перенести посланный Тобою крест!» О. И. продолжал погребальный убор своего сына. Он с домашнего иконостаса снял небольшую серебряную икону Николая Чудотворца, который был покойнику ангелом-покровителем, торжественно вознес ее над грудью сына, оттуда с отцовскою и иерейскою молитвою три раза с головы до ног перекрестил святым ликом умершее тело, потом с благоговением облобызал святыню сам, тоже заставил сделать и почившего сына. Вторично, но позже, после некоторого промежутка, перекрестила сына в вечность родная мать. Минуты шли к первой панихиде. Золотая парча богатого покрывала давно глядела на Н.И. из рук Ильинского причетника, собралась к молитве и прочая утварь церковная – иерейская риза, кадило, ладан и пук восковых свечей. Покойник был облачен. Надел церковный траур и о. А. и ждал к панихиде знака со стороны хозяина. Знак подан и пук зажженных свечей в полминуты разошелся от священника по всем рукам, комната осветилась торжественно, но свет был унылый, великосуботний. Приходилось сказать: «Благословен Бог наш» – и славословие с великим трудом вышло из уст молодого владыки. О. А. годами двумя-тремя старше Н.И., в семинарии они в одно время учились, вместе квартировали; по окончании науки, непрерывно были искренними друзьями, и теперь заметно было, как старый товарищ глубоко страдал в церковных песнопениях, которыми пришлось ему говорить с уснувшим вечно однокурсником. Панихида пошла своим порядком. Во время пения панихиды, трогательнее всех был отец покойника. Он отделился от собрания, стал вперед по правую сторону гроба, преклонил колена на всю панихиду и возносил к Господу слезные отеческие и глубокие иерейские молитвы о почившем. Мать покойника стояла просто, постоянно утиралась и к сердечному кадилу своего мужа иерея присоединяла свой молитвенный фимиам... Дошла очередь до «со святыми упокой». Эту божественно-плачевную песнь всякий знает, как она глубоко трогательна для сердца каждого. Певцов насчитывалось только два-три, но сила была не в них, а в покойнике: он стройнее всех пел в родных и чужих сердцах, и когда запел «со святыми упокой», заставил весь народ хлынуть на колена и утонуть в слезах... Наконец, пропелась вечная память, свечи потухли, богомольцы стали понемногу расходиться, кроме знакомого кружка П-вых, который до половины ночи не оставлял своих друзей. После панихиды у правого плеча Н.И. сию минуту поставлен церковный аналой, и псалом Давидов стал утешать покойника.

В 9 часов вечера я пришел домой. У своих я нашел полный семейный покой: отец читал поучения Бандакова, мать рассматривала большой киевский акафистник, а сестра сидела за рукодельем; значит, они ничего не знали о случившемся в доме П-вых. Когда я показал афишу, у нашего старца из рук выпал Таганрогский проповедник, а женщины прослезились. «Ах, бедняжка! Вот тебе наша жизнь, вот тебе академия!» – сказал мой отец. – «Завтра непременно нужно помянуть его за обедней и отслужить в церкви особенную панихиду. Помоги Господи о. И. перенести несчастие!» Поохали мы, погоревали и после ужина разошлись по своим углам с гнетущими чувствами и думами.

Наступил другой день кончины. Я никак не мог усидеть дома, душа рвалась к покойнику. На дворе было около полудня. Через десять минут я стоял у гроба. Зала была пуста, и только один чтец мирно беседовал с покойником Давидовыми псалмами. Вечерний усопший красавец теперь много изменился: похудел, обрезался и в одну ночь постарел лет на двадцать. Глаза вчера покойнее и ровнее шли к лицу, а теперь они глубоко упали, щеки сделались суше, нос показывал поток и вату, уста мало потеряли себя и были, как накануне – целы. Одним словом, труп почти все свое уступал стихиям, кроме какой-то неземной улыбки, которая неизменно сохранилась. Вследствие скорой смерти и сырого тела, в котором мало зрела болезнь и ничего не вылежала, от покойника нужно было ожидать необыкновенно быстрого разложения. На деле выходило иначе. Запах носился, но без особенного дыма и заразы, никто не мог пожаловаться на головной угар, даже сам соборный псалмопевец, на рассвете сменивший своего Ильинского товарища и глядевший в Псалтирь непрерывно часов восемь, нисколько не жаловался на свою голову, чтобы она была отуманена, как с ним много раз случалось у других мертвецов. Поток из носа был не гнилью и не признаком червя, а это забродили внутри тела докторские лекарства и потихонько вышли вон. Как нельзя лучше, это доказал нынешний вечер, когда Н.И. умылся, очистился, отлично сохранил себя всю ночь без ваты и последний плохой воздух прогнал из комнаты с умывальницей. Теперь было время свидания с родными, и покойник только что отпустил их от себя в другую комнату. В настоящие минуты гостиная прибрала к косякам зеленые полы шерстяной двери и показывала мне человек пять новых лиц за самоваром. По дорожным признакам можно было определить, что в гостиной находилось родство П-вых, недавно приехавшее и поцеловавшееся уже с родным покойником. Семейный разговор тосковал по Н.И., много говорил ему похвальных слов и речей, а по временам из гостиной мелькал в залу на сень гроба огонек чьих-нибудь глаз либо в искрах слез, либо просто унылый, с одним только глубоким воздыханием. О. И. слышан был в глубине комнаты. Наконец он вышел к нам поздравить загробного жениха со вторым днем кончины и сделать ему новое приглашение к гостям. Батюшка просто без слез подошел ко гробу, нежно тронул пальцем левое плечо сына и стал его довольно громко будить: «Н-ля, Н-ля, вставай, скорее вставай, ведь гости приехали – твои родные!» Н-ля почивал крепко и не выдал себя ни одним движением. Огорченный отец не вынес безмолвия, сверкнули молнией слезы и с воздеянием рук понеслись к Спасителю; через полминуты отец успокоился и мирно благословил сына иерейскою рукою. Возвращаясь в гостиную, батюшка и меня приглашал туда к чаю, но я отказался: пожелалось с полчаса послушать псалмы Давида и помолиться на заупокойных «славах». Псалмы и славы одни хорошо входили в душу, а некоторые бежали мимо ушей вследствие семейного разговора П-вых, меня развлекавшего; кроме того в залу стали являться чужие посетители – кто с молитвою, а кто с небольшим шумом слов на счет скорой, преждевременной кончины Н.И. Различно клали покойника во гроб. Одни говорили, что Н.И. умер от сильной простуды, которую схватил в последний пред Киевом объезд родных, другие обвиняли недавний Верхне-ломовский пожар, завлекший студента до поту работать вытаскиванием погорельцам вещей, когда вследствие перехода от жара в прохладу человек мог тоже крепко простудиться. Был еще разговор старый, похожий на чахотку – именно, будто Н.И., еще по окончании семинарского курса, близким друзьям тихонько жаловался на стоны в боку и признаки серьезной грудной болезни, но от отца и матери скрывал себя из страха, по их родительскому приказанию, потерять академию и остаться в попах с одним только семинарским образованием. Во всех этих рассказах русский человек много отличил себя своим природным умом, т. е. умом назад; он надавал академисту сотню наставлений и здравых правил на счет того, чтобы не умереть. Но что ни говорил язык народный, а ничем не мог возвратить покойнику здоровье и жизнь, и огорченный второй день с глубокой грустью должен был ожидать завтрашних похорон.

В русской литературе очень мало встречается сведений о жизни представителей нашего духовенства заграницей, а между тем ею не могут не интересоваться лица, живущие в России, и в особенности служители церкви. Поэтому мы считаем не лишним поделиться с читателями Руков. для сел. паст. своими впечатлениями, вынесенными отчасти из рассказов лиц, заслуживающих полного доверия, а главным образом из личного ознакомления с положением нашего заграничного духовенства.

Русское духовное правительство обращает строгое внимание на выбор кандидатов, предназначаемых к занятию вакантных мест в нашем клире заграницей. Оно отдает предпочтение обыкновенно таким лицам, которые как по своему умственному развитию, так и по нравственным качествам могли бы с честью поддерживать интересы православной церкви и отечества за пределами России. И действительно, наше духовенство заграницей служит в большинстве случаев опорой не только для православия, но также для русской мысли и для целого национально-патриотического сознания. В этом легко можно убедиться из краткого обзора той разнообразной деятельности, которая выпадает на долю нашего заграничного духовенства, кроме исполнения общих священно-церковно-служительских обязанностей.

Едва только кто-либо из русских путешественников оставит пределы России, как его охватывает уже другая атмосфера. Как в разговоре при личных сношениях с иностранцами, так и в заграничной печати он нередко встречает свободное, бесцеремонное выражение взглядов, враждебных иногда не только православию, но даже и вообще всякой религии или, по крайней мере, служащих выражением полного религиозного индефферентизма и скептицизма. Все русское часто подвергается в заграничной литературе беспощадному осмеянию и оклеветанию. Сообщается множество якобы самых достоверных сведений, втаптывающих в грязь как наше светское и духовное правительство, так тех или других его представителей в частности. Также и при личных столкновениях с иностранцами приходится слышать весьма резкие отзывы о России, об ее отсталости от образованных наций запада во всех отношениях, о гнилости и расшатанности самых основ ее существования, о всеобщем будто бы господстве в ней деспотизма, хищничества, продажности и т. под. И нелегко бывает человеку, не запасшемуся предварительно надлежащими сведениями об общественной и частной жизни в западных государствах, далеко не чуждой многих важных недостатков, и о направлении заграничной печати и ее приемах, в особенности же если он не обладает твердостью убеждений и стойкостью характера, не поддаться этому соблазну, не проникнуться чувством недоверия к тому, что для него в России было наиболее дорогого, уважаемого, священного. К этому располагают его также обнаруживающиеся повсюду во многих из западных стран внешние признаки высшей, сравнительно с русскою, культуры, строгого порядка, свободы и т. под. И действительность показывает, что многие из наших соотечественников, по переезде заграницу, делались ожесточенными врагами России, в особенности же, когда подпадали влиянию лиц, эмигрировавших из России и задавшихся целью ловить неопытных своих соотечественников заграницею в свои сети и путем всевозможной клеветы возбуждать в них враждебное отношение к существующим порядкам в России. Где же может найти помощь человек, очутившийся в таком опасном положении? В русских посольствах и консульствах? Действительно, они не отказывают русским путешественникам в посильной помощи; но это далеко не всегда оказывается возможным. Члены наших посольств, занятые множеством сложных обязанностей, не могут следить за всеми русскими путешественниками, удовлетворять любознательности каждого из них и давать ответы на их сомнения и колебания, тем более, что в канцеляриях посольств некоторые посты нередко занимаются иностранцами, уже по самой своей национальности не могущими оказать помощи, требуемой в данном случае. Найти же ее со стороны других русских за границей также нелегко. Вместо отыскиваемой помощи можно сделаться жертвою обмана со стороны какого-либо замаскированного эмигранта или эксплуататора, которых за границей встречается к сожалению не мало даже из среды самих русских. Встретить же благонадежных соотечественников, хорошо знакомых с заграничною жизнью, не везде и не во всякое время возможно. Наши заграничные путешественники большею частью бывают лишь кратковременными посетителями той или другой местности. Да и знакомство с ними не для каждого бывает доступно. Совсем другое можно сказать о членах нашего заграничного духовенства. Уже вследствие самого их звания, двери их квартир всегда открыты для каждого ученого. С ними скорее и легче, чем с кем-либо другим, завязывается и поддерживается знакомство. Поэтому нередко их квартиры служат для русских путешественников как бы клубами (конечно, в самом лучшем смысле этого слова), где собирается в известные дни небольшой, но связанный общими интересами тесный кружок знакомых. Главною целью этих собраний служит то, чтобы среди семейной русской обстановки, за чашкою чая, поделиться и запастись новыми сведениями о дорогой для всего кружка России или русскими журналами, газетами и книгами, обменяться взглядами на отношение заграничной печати к России, найти выход из каких-либо затруднений или сомнений, встретить опровержение какой-либо клеветы против отечества и т.п. Само собою разумеется, что в подобного рода дружеских собраниях всегда можно встретить кого-либо, достаточно знакомого с заграничной жизнью, и прежде всего таким лицом является обыкновенно сам хозяин, как постоянный заграничный житель. Несмотря на полную свободу в высказывании мнений по разным вопросам, касающимся православия и России, они всегда решаются здесь в православном и русско-национальном духе. И прежде всего такое направление они получают обыкновенно со стороны самого хозяина. Здесь, таким образом, нашему духовенству представляется широкое поле для нравственного влияния на своих соотечественников, равно как для благотворного применения своих богословских и общенаучных познаний и практических сведений о заграничной жизни.

Вместе с нравственной поддержкой наше заграничное духовенство нередко оказывает и материальную помощь своим нуждающимся соотечественникам или непосредственно или же через доставление им занятий (напр. уроков). В доказательство того, насколько близко к сердцу принимает оно нужды своих соотечественников, можно указать (чтобы не оскорблять скромности лиц, доселе продолжающих свою благотворную деятельность) на пример недавно скончавшегося о. протоиерея И.В. Васильева, который во время Крымской войны, будучи настоятелем нашей посольской церкви в Париже, не только с постоянной неутомимой готовностью оказывал лично нравственную и материальную поддержку остававшимся здесь русским и в особенности нашим пленным, находившимся во Франции, но добился аудиенции у Наполеона III и выхлопотал у него облегчение их участи.

Воспоминание о протоиерее Васильеве переносит нас еще в другую область деятельности нашего заграничного духовенства – в область непосредственного воздействия на умы и расположение иноземцев. Он, как известно, был одним из самых сильных борцов православия и защитником России от клевет, раздававшихся заграницею в одну из самых тяжелых для нее эпох. Не довольствуясь личными и письменными сношениями с иностранцами, и в особенности с представителями богословия и других наук на западе, он основал даже особый журнал «Христианское Единение» (L'Union Chétienne), посвященный ознакомлению иностранцев с православною церковью, ее учреждениями и обрядами, и уничтожению на западе предубеждения против нее. С подобною же целью одним из наших заграничных священников, о. Н. Бьерингом, издается на английском языке журнал в Америке (в Нью-Йорке). Также и другие члены нашего заграничного духовенства, как путем печати, так и через личное сношение знакомят иностранцев с православною церковью, располагают их в пользу православия и России и опровергают столь часто распространяемые заграницею клеветы о ней. А поводов к таким сношениям представляется немало, в особенности же теперь, когда на западе начинает обнаруживаться более сильное, нежели прежде, стремление к серьезному изучению России и русского языка. С этою миссионерскою целью нашим заграничным духовенством переводятся также лучшие произведения православных богословов на иностранные языки. О плодотворности же этой деятельности может свидетельствовать переход в православие таких лиц, как Гете, Бьеринг, Овербек и др.

Наконец наше заграничное духовенство служит православию и путем богословских исследований. Богословская наука на западе, подобно другим наукам, с каждым годом развивается все более и более. А так как она имеет много общих пунктов с православным богословием, то за ее развитием не могут не следить и наши православные богословы. Но достижение этой последней цели удобнее всего, конечно, на самом месте развития науки – на западе. Поэтому многие из членов нашего заграничного духовенства не упускают случаев воспользоваться этим удобством в интересах православия. Одни из них усердно работают в богатых общественных и университетских библиотеках, другие слушают в университетах лекции лучших западных богословов, третьи рядом журнальных статей знакомят русское общество с современным состоянием богословской науки на западе, иные приготовляют богословские исследования на основании источников, находящихся в богатых заграничных библиотеках, и приобретают высшие ученые степени. Некоторые из них, по возвращении в Россию, занимали даже профессорские кафедры в наших духовных академиях и университетах.

Таким образом, хотя паства у нашего заграничного духовенства не многочисленна, тем не менее деятельность его на пользу православия и отечества весьма разнообразна и, без сомнения, многоплодна.

Но сказав о светлых сторонах, мы считаем долгом справедливости не обходить молчанием и противоположные им черты, обнаруживающиеся иногда среди нашего заграничного духовенства, и в особенности в низших членах клира, не удовлетворяющих иногда своему высокому призванию ни в умственном, ни в нравственном отношении. Это прежде всего следует сказать о лицах, не получивших высшего богословского образования (заграничные священники все почти с академическим образованием, но между псаломщиками встречаются, как мы слышали, лица, не окончившие даже семинарского курса). Не имея возможности сблизиться с русскою интеллигенцией, из представителей которой большею частью состоят русские, приезжающие за границу, а тем более с иностранною интеллигенцией, не чувствуя в себе наклонностей к продолжению своего научного образования или к чисто духовным развлечениям и имея между тем много свободного времени, они в лучшем случае берутся за занятия, не свойственные духовному сану, как например, коммиссионерство разного рода, в худшем же – предаются праздности и неумеренному употреблению спиртных напитков, как следствие праздности и скуки, сводят близкое знакомство с членами низших классов общества, составляют кляузы на членов своего причта, интригуют и тому подобное. Некоторые из этих недостатков проникают иногда и в среду наших заграничных священников. Но это служит здесь весьма редким исключением – несравненно более редким, нежели в пределах России. В общем же наше заграничное духовенство так держит себя, что пользуется большим уважением как со стороны русских, так отчасти и иностранцев. В пример этого мы считаем не лишним указать, между прочим, на весьма характерное сообщение одной немецкой русофобской газеты о том, что один русский, как она выражается, «архипоп», (протоиерей Р.) держит в своих руках все русское посольство и вооружает его против немцев. Само собою разумеется, что это – чистейшая ложь. Но она построена на несомненном факте, и именно на уважении русского и иностранного общества к нашему заграничному духовенству и на большом влиянии последнего среди своих соотечественников.

Д-т Д-в

Открыта подписка на 1883 год на «Московскую газету» (ежедневное, бесцензурное издание)

Газета поставила себе задачей служить исключительно русским интересам и будет содержать в себе:

1) Политическое обозрение: Обзор иностранной и русской жизни. 2) Телеграммы внутренние и иностранные. 3) Внутреннее обозрение: обзор столичной и провинциальной жизни. Случаи, происшествия, корреспонденции. 4) Местный дневник: случаи и происшествия московской жизни. 5) Театральная хроника. 6) Биржевые и торговые сведения. 7) Судебная хроника: судебные новости и отчеты. 8) Заграничная хроника: известия о жизни иностранных государств. – Корреспонденции. 9) Мануфактурные и торговые сведения. 10) Фабричная и промышленная деятельность. 11) Науки, искусства и художества. 12) Фельетон: романы, повести, рассказы, стихотворения, драматические произведения, разбор журналов и книг. 13) Почтовый ящик. 14) Московский справочный календарь. 15) Рекламы и объявления.

В будущем, втором году своего существования, «Московская газета» будет издаваться по той же программе (программе всех больших газет) под редакцией и при участии как нынешних, постоянных, так и нескольких новых сотрудников и корреспондентов.

Помимо обстоятельной и полной картины общественной жизни древней Русской столицы, «Московская Газета» представляет о каждом более или менее выдающемся событии свое мнение в руководящих статьях, написанных живым языком, чуждым так называемой газетной рутины; кроме того, в ней отведено видное место взглядам и мнениям других органов печати как русских, так и иностранных с критической оценкой этих мнений и взглядов; таким образом, подписчики «Московской Газеты» могут составить себе самый широкий и беспристрастный взгляд на всякое событие.

Подписка на газету и продажа ее отдельными №№ производятся в конторе редакции: Москва, Софийская набережная, д. Котельниковой, и в отделениях конторы: на станции конно-железной дороги, у Иверских ворот; в книжных магазинах: Н.П. Карбасникова, Моховая, против Университета; С.И. Леухина у Иверских ворот и Андронова, на Петровке, д. Хомяковых; Преснова и Земского на Никольской улице; Васильева на Страстном бульваре; Вольфа на Кузнецком мосту и в Охотном ряду, в Газетной торговле Девяткина.

Кроме того, подписка принимается также в С.-Петербурге, Литейная № 48 и в Казани, в книжном магазине, «Восточная Лира».

Подписная цена

С пересылкой и доставкой:

За год – 9 р.

За полгода – 5 р.

За три месяца – 3 р.

За один месяц – 1 р.

Без доставки:

За год – 8 р.

За полгода – 4 р. 50 к.

За три месяца – 2 р. 50 к.

За месяц – 90 к.

Гг. Иногородние благоволят адресоваться исключительно в главную контору редакции: в Москву, у Большого Каменного моста, дом Котельниковой.

Примечание. Столбцы нашей газеты постоянно будут открыты для гг. иногородних корреспондентов, которые могут быть вполне гарантированы, что их имена будут сохранены в полной тайне.

Для личных объяснений редакция открыта от 2 до 3 часов дня, кроме праздников.

Наш век, называемый прогрессивным и гуманным, отличается от предыдущих веков развитием мысли, движением науки, разного рода научными открытиями, которые важны не только сами по себе, как материал для расширения нашего умственного кругозора, но и как практические средства, благодеющие нам в нашей внешней жизни. Ум человеческий покорил себе в последнее время многие силы в природе и заставил их служить себе. Телеграфы, телефоны, железные дороги, пароходы и т. п. – все это суть следствия научных открытий неведомых дотоле сил природы, из тайников которой извлекла их наука и сделала из них практическое приложение к жизни.

И вот, отуманенные словом науки и обольщенные результатами ее в приложении к практической жизни, многие не только из ученых, но даже и из недоучек, слыхавших только о науках, в наше время не хотят придавать никакого практического значения для жизни нравственным началам, руководящим человеком в жизни, и нравственное развитие человека готовы считать за химеру. Всю силу, при помощи которой развивается цивилизация в человечестве, они исключительно присваивают умственному развитию; а на долю нравственности, если и оставляют что, то только одни аномалии жизни, не только не содействующие прогрессу, а и задерживающие его, – не только не служащие осуществлению всеобщего блага человечества, а и разрушающие это благо. Умственное развитие, как главный фактор в движении общечеловеческой жизни, как главный двигатель цивилизации, в котором видят всю суть человеческой жизни, сделалось в наше время таким кумиром, которому поклоняются от мала до велика не только между учеными, но даже и между неучами, не имеющими никакого понятия ни о каком развитии. И последние в экстатическом недомыслии нередко выкрикивают: «Наука всего важнее на свете! Что ваша нравственность?! На что одна она? Что ваше христианство? Что привнесло оно в жизнь хорошего? Не христианство ли ваше с своею моралью служить тормозом прогрессу?» и т. п. в этом роде.

Грустнее всего то, что такие гнилые начала привносятся даже в воспитание юношества. О чем исключительно заботятся у нас при воспитании в семье и в школе? Об умственном развитии, об обогащении питомцев научными познаниями, а о нравственном развитии не прилагают никаких забот.

Не признавая благодетельного значения для жизни человечества высоких начал нравственности, заключающихся в христианстве, многие, если и признают что за нравственное, так это то, что носит на себе характер утилитарности; и таким образом всю нравственность сводят к началам утилитаризма. Все, что полезно для земной жизни, что служит к ее удобствам, то нравственно; напротив, в чем не представляется видимой пользы для этой жизни, то не нравственно. Измеряя этим масштабом нравственное, они, конечно, разрушают все нравственное.

Но хотя нравственные начала и унижаются ныне почти до ничтожества, хотя развитие нравственное и признается многими химерическим, однако никто еще доселе серьезно и научно, вполне категорически, с полною наглядностью не доказал, что человек, принадлежа по природе к общему разряду животных, не заключает в своей внутренней природе ни нравственных идей, ни потребности к нравственному усовершенствованию; никто не доказал, что он не есть именно существо нравственное, а есть только высшее в ряду других подобных ему существо животного царства, отличающееся от прочих только степенью разумения; и потому он есть не что иное, как разумное животное. Пока же это не доказано, как отрицать значение для жизни человечества нравственных начал и сводить к нулю нравственное развитие человечества, присваивая все хорошее в этой жизни одному умственному развитию? Но пусть отрицают, кому это нравится; человек же, у коего не отуманен ум духом отрицательных теорий, у коего остается чистым сердце, не может не сознавать и действительно сознает, что он есть не просто существо разумное, а существо разумно-нравственное, что в его духовной природе, независимо от его воли, живут идеи нравственности, что в нем есть неодолимая потребность к нравственному развитию, или усовершенствованию, что кроме того, для правильности течения его жизни, ему необходима норма нравственных обязанностей, выраженная в известных положительных правилах. Что это действительно так, это подтвердят и ученый, не сбившийся с прямой тропы нравственности, и неученый русский мужик, привыкший жить более чутьем, чем размышлением, и потому привыкший относиться ко всему с большею непосредственностью, чем другие. Да и сами отрицатели, наверное, сознают себя существами нравственными и потому ответственными в своих действиях первее всего пред самими собою, только во имя своей научной тенденциозности держать свое сознание в секрете. В самом деле, неужели можно не сознавать вменяемости за свои худые дела? Ограбил человек приятеля, пустил его по миру с сумой, лишил его всего, существенного в жизни, неужели он навсегда останется при убеждении, что он сделал невинное дело? Неужели он никогда так и не ощутит в душе, конечно, неприятного и вместе с тем непонятного для себя чувства, но, тем не менее, чувства неумолимого, называемого страданием, или мучением совести? Если же это чувство ощущается, то откуда оно, если во внутренней природе человека нет нравственных идей, обусловливающих собою различие человеческих действий и в силу этого различия заставляющих человека помимо своей воли внутренно страдать за свои действия? В том то и дело, что нравственные идеи можно не понимать, или достаточно ясно не сознавать; но тем не менее они помимо нашего сознания живут в нас, и, хотя временами, дают себя чувствовать даже оскотинившимся преступникам. В силу-то живучести в нас этих идей, хотя и не вполне ясно сознаваемых нами, мы не можем равнодушно относиться к своим действиям и спокойно жить животною жизнью. Мы постоянно недовольны собою, постоянно стремимся к лучшей жизни, стремимся к тому, чтобы жить согласно с требованиями того внутреннего чувства, которое называется совестью и которое служит в нас отголоском воли Божией, выраженной в откровенном законе.

Если человек, как старались мы это доказать, есть существо нравственное, в самой природе своей носящее нравственные идеи, то само собою понятно, что нравственность и нравственное развитие человека не такие пустые вещи, которые можно отрицать или игнорировать, на которые не следует обращать внимание или которым не стоит придавать никакого значения. Нет, нравственные начала имеют в жизни человечества основное значение, и нравственное развитие, если не должно первенствовать пред умственным развитием, то по меньшей мере должно иметь равное с ним значение. Чтобы понять значение в жизни человечества нравственного элемента, стоит только представить себе, что вот человечество вдруг лишилось нравственного сознания, уничтожило нравственные устои жизни и осталось с одним умственным развитием, с одною наукою. Что тогда? Ничего более, как явится только между этими учеными животными неумолимая, жестокая, кровопролитная борьба за существование, да не такая борьба, какую находит Дарвин; нет, явится борьба, какой он не мог даже и вообразить себе; а если бы вообразил, то с ужасом отвернулся бы от нее, как от зрелища самого безотрадного, страшного. Сила физическая приобретет тогда силу закона, станет на место права и почнет направо и налево разрушать все, что попадет под руку. Эгоистические стремления человека, ничем не сдерживаемые, приобретут в жизни силу безусловного господства и в утеху себе будут попирать все законы, порядки и устои семейной, общественной и государственной жизни. Семейное спокойствие, личная собственность и безопасность постоянно будут находиться в опасности, ибо сильный человек, позавидовав благу собрата, с полным равнодушием может отнять у него все – и жену, и детей, и имение, и самого его не только сделать нижайшим своим рабом, а и лишать его жизни. Государственное право разрушится само собою, ибо под ним не останется никакого основания. Государства падут, ибо для их существования не останется никаких устоев, и только будут, как голодные звери, мыкаться из стороны в сторону разумные животные в образе человека, или стаями, или в одиночку, отыскивая себе добычи. От того-то даже те, кои на словах отрицают всякое значение нравственных начал, кои доводят до нуля значение нравственного развития, сами требуют от людей в жизни нравственных устоев и не относятся к их действиям с невменяемостью, ибо на самом-то деле никому не хочется поставить человека в положение невменяемости и дать ему волю жить исключительно по началам животных инстинктов, так как добра из этого не выйдет, что чуют и отрицатели.

Но говорят, что те понятия, которые мы называем нравственными и развитие которых в жизни человечества приписываем влиянию христианства, сами собою вырабатываются при развитии науки человеческой мысли и суть ни что иное, как следствие умственного прогресса в человечестве. Понятия долга, чести, справедливости, гуманности – все это и этому подобное обязано своим существованием движению умственного развития человечества. Словом, всему голова в жизни наука; и все те устои, на которых зиждется благоустройство и благосостояние жизни личной, семейной, общественной, государственной, все те нравственные элементы, которыми скрепляется социальная жизнь, все те нравственные нити, которые связывают международные сношения, все это зависит единственно от умственного развития, которое действует на человека облагораживающим образом, не нуждаясь при этом ни в каком ином пособии, так что здесь всякая нравственность, взятая сама по себе, как нечто самостоятельное, – не при чем.

Но на сколько правды в подобных суждениях? Каким это образом наука, или умственное развитие вдруг ни с того, ни с сего могут родить в душе человека нравственные идеи, когда бы их не существовало в ней помимо всякой науки? Ведь наука таким творчеством не обладает. А если так, то откуда бы наука могла взять нравственные понятия, чтобы присвоить их человеку, так чтобы он признал их своими? Каким бы это образом умственное развитие могло довести человека до сознания необходимости и потребности развития нравственного, когда бы не существовало этой потребности в душе человека? Следствие ни по объему содержания, ни по качеству не может быть выше причины, которая родит всегда соответственное себе следствие и не может произвести того, чего в ней самой нет. Но можно ли с очевидностью показать и доказать, что наука и умственное развитие сами в себе именно заключают, как необходимый составной элемент, или как родовой признак, нравственные идеи и понятия, и что наука и умственное развитие сильны вложить эти идеи и понятия в душу человека помимо его воли? Очевидно, доказать этого нельзя, да и доказывать было бы нелепо, так как нет для этого никаких – ни логических, ни реальных основ. Да и сама жизнь свидетельствует, что умственное развитие и наука могут не иметь даже никакого отношения ни к идеям, ни к понятиям нравственности и свободно их игнорировать, как вещи для себя посторонние; а если так, то как нравственные идеи и понятия человека приписывать науке и умственному развитию? Нравственность и нравственное развитие никогда не могут быть заменены ни наукой, ни умственным развитием, ибо наука и умственное развитие сами по себе ни нравственны, ни не нравственны, и если они отражают на себе тот или иной дух и характер, то это зависит не от существа их, а от того, как влияет на них дух человеческий. Наука и умственное развитие бывают постольку нравственны или не нравственны, поскольку сам человек влагает в них тот или иной дух, дает им то или иное направление. Таким образом, науки и умственное развитие не только не вырабатывают сами из себя нравственных идей и понятий, а и сами заимствуют их от нравственных свойств духа человеческого. Ученый, сознающий себя существом нравственным, проникнутый духом нравственных требований, стремящийся к нравственному усовершенствованию, влагает дух нравственности, даже без особого со стороны своего усилия, во все свои научные исследования, и вообще умственное развитие его совершается под благодетельным влиянием этого духа нравственности, вполне им проникается, оживотворяется и получает особый характер нравственности. Напротив, ученый, подавивший в себе сознание нравственных начал, покончивший с чувством потребности нравственного усовершенствования, словом внутренне отринувший всякую нравственность, естественно и в науку влагает дух и характер далеко не нравственный. И нужно ли доказывать это? Не доказывает ли это с очевидностью сама действительность, сама жизнь? Отчего это бывает, что двое ученых, стоящих в отношении научного образования на одной степени, относятся вовсе неодинаково в своих исследованиях, например, хоть бы к природе? Один видит в ней целесообразность, разумность, усматривает в ее устройстве Высочайшего виновника бытия ее и тому подобное; другой, напротив, не только ничего этого не видит в природе, а и находит, что в ее устройстве нет никакого порядка, нет ничего целесообразного, разумного, и вообще сама она есть дело случая, или каприза слепой, неразумной воли, и что человек – это существо, носящее в себе образ и подобие Божие – есть ни что иное, как продукт взаимного сочетания этих слепых сил, и потому безответствен в своей жизни.

Причем же, спросят, остается наука и умственное развитие в жизни человечества? Неужели и та, и другая бесполезны и бесцельны? Отрицать значение в жизни человечества науки и умственного развития было бы самым крайним абсурдом, когда сама жизнь заявляет о их значении. И вовсе не в унижение науки и умственного развития мы толковали о нравственных началах, о нравственном развитии человечества; а для того, чтобы указать в жизни человечества подобающее им место и определить значение их в этой жизни. Отрицать необходимость и значение умственного развития человека и человечества невозможно даже в виду понятия о человеке, как интеллекте. Человек есть существо разумно-нравственное и, как таковое, должен развиваться и усовершенствоваться и с той, и с другой стороны. Умственное и нравственное развитие человека, идя параллельно одно другому, должны воздействовать одно на другое и споспешествовать правильному, нормальному течению друг друга, чтобы в общей совокупности составить единое, цельное, правильное мировоззрение человека, определяющее его, как существо разумно-нравственное, и совокупностью своею влиять на жизнь человечества, двигая его по пути истинного прогресса и вырабатывая правильную цивилизацию в жизни человечества²⁹. Развитие в человеке и человечестве одних начал на счет других есть явление ненормальное и, как таковое, не может иметь вполне благотворного влияния на жизнь человечества. Развитие одних начал при игнорировании развития других не может совершаться правильно. Ясное сознание нравственных истин, правильное понимание нравственных обязанностей, успешное применение их к жизни не могут являться у человека без деятельного участия ума; и потому чем развитее человек умственно, тем он лучше может сознавать нравственные истины, понимать нравственные обязанности и прилагать их к жизни, имея в виду руководство, данное в откровении. Даже истины, ясно формулированные в откровении, человек при неразвитости ума может или вовсе не понимать, или понимать неправильно и перетолковывать их по своему в угоду своим внутренним наклонностям и таким образом уклоняться от правильного нравственного пути. Естественно, при неправильном понимании нравственных истин и применение их к жизни не может быть правильное и, как таковое, не может не сопровождаться теми или иными аномалиями, что ясно и отразилось на средневековом католичестве, в особенности в лице того, вовсе ненравственного учреждения, которое называлось инквизицией. Но ясное дело, вина в этом падает не на нравственные начала, а на неправильное развитие этих начал в жизни, на уклонение нравственного сознания католичества от пути, указанного в откровении, вслед человеческого суемудрия³⁰.

С другой стороны и умственное развитие само по себе, когда совершается не в согласии с нравственным развитием, производит в жизни человечества тоже аномалии. Мы говорили уже выше, что ни наука, ни умственное развитие сами в себе не заключают нравственных начал и не могут вводить в жизнь человека нравственные элементы: начала эти находятся вне науки, и наука свободно может обходить их, как вещи посторонние. А между тем для правильного течения жизни, как старались мы показать, начала эти существенно необходимы, а потому-то наука, чуждаясь нравственных начал, и не может одна, сама по себе, приводить в норму внутренний мир человека, ни внешнюю жизнь его, не может содействовать движению истинного прогресса и развитию истинной цивилизации; временами в лице, если не всего человечества, не государства и не общества, а, по крайней мере, в лице единичных личностей, она даже нарушает правильность отправлений жизни, производя в ней непорядки, расстройства и т. п. Само собою разумеется, что виноваты в этом не наука сама по себе, не умственное развитие, а неправильная постановка науки, неправильное направление умственного развития, совершающееся в разъединении, а иногда и в противоположном направлении с нравственными началами, через отрицание которых наука и умственное развитие лишаются жизненной силы, делаются односторонними, тенденциозными и, при неимении в себе иных начал, кои могли бы заменять начала нравственности, вредоносными для общества.

Нравственное развитие человека, имея характер внутренний, духовный, и результаты свои проявляет по преимуществу во внутренней жизни человека, от которой заимствует дух и силу жизнь внешняя. Нравственные истины, проходя через сознание человека, влияют по преимуществу на его сердце, облагораживают его, делают чувствительным и отзывчивым ко всякому добру и, овладевая всею деятельностью его, становятся его собственностью, так что сердце живет этими именно началами и иначе жить не может. Через сердце действуя на волю, нравственные элементы становятся движущим началом всей жизни и деятельности человека – внутренней и внешней. В деятельности сердца, в направлении нравственном и заключается именно вся сила нравственных идей: иначе эти идеи, хотя бы они и отлично сознаны были человеком, остаются в нем мертвым знанием, не приносящим жизни никакой пользы. Таким образом, нравственное развитие служит и для науки, как и вообще для всякой и всяческой деятельности человека, тем же, чем служит душа по отношению к телу. Как тело без души мертво, так и наука, и умственное развитие без духа нравственности безжизненны, и не только не могут облагородить жизнь человечества, влить в нее животворную струю добра, истины и правды, а и наоборот нередко вливают в нее смертоносный яд, губительно действующий на нее. Обратите внимание на то, сколько было и есть на свете людей поистине ученых, отлично умственно развитых, и в то же время, кроме гадостей, ничего не сделавших. Припомните некоего Кибальчича, которому нельзя отказать в научном развитии потому уже одному, что он, как слышно было, устроил метательные снаряды совершенно новой конструкции, дотоле никому неизвестной. Но к чему послужило развитие и знание его? К тому, чтобы лишить жизни одного из великих государей-благодетелей и причинить сердечную боль миллионам его подданных. Почему же научное-то развитие не удерживает людей от подобных бесчеловечных действий? Почему оно не внушает им благородных, гуманных чувств? Да по той простой причине, что умственное развитие не заключает само в себе никакой для того силы. А у нас кричат, что гуманность, отличающая наш век, есть следствие движения мысли. Гуманность есть не следствие движения мысли, а следствие всестороннего развития души человеческой, совершающегося под благодатным влиянием христианства. А полноту развития человеческого мы констатируем, как развитие ума, сердца и воли, как различных сил, сочетающихся в гармоническом единстве всеобъемлющего человеческого духа, сознающего себя, при разнообразии их, как единое, нераздельное целое, и, как таковое, проявляющее себя в жизни как субъективной, так и объективной, внутренней и внешней.

Священник Павел Руновский

Под этим заглавием появился в Киевских Епархиальных Ведомостях за прошлый и за настоящий годы целый ряд статей, далеко еще, по-видимому, неоконченный. Автор этих статей, сельский священник киевской епархии, дает практические советы молодому священнику насчет того, как этот последний должен поставить себя, на первых порах своего служения, по отношению к прямым и косвенным своим обязанностям и к различным слоям церковно-приходского общества и к ближайшему своему начальству. Следовательно, предмет этих статей имеет ближайшее отношение к задачам нашего журнала. А успех этих статей и их внутренние достоинства придают им еще большее значение в наших глазах. Тотчас по появлении первых статей «братского совета», некоторые редакции епархиальных ведомостей сочли нужным или перепечатать их в целом виде, или сделать извлечение из них на страницах своих изданий. Мы слышали из достоверного источника, что статьи эти обратили на себя внимание и в высших духовных сферах, как выдающиеся из уровня обыкновенных статей, помещаемых в епархиальных ведомостях.

Действительно, «братский совет новорукоположенному в сельский приход священнику» дышит редкими в нашей литературе искренностью убеждения и теплотой чувства, свидетельствующими о том, что автор, если не сам пережил, то сам передумал и перечувствовал все то, что он передает в назидание молодому священнику. В душе автора предносился идеал пастырского служения сельского священника, но не тот идеал молодого поколения наших священников, которые мечтают главным образом о материальном обеспечении себя и удобствах жизни, о возможном уравнении положения и быта священников с параллельными чиновниками других ведомств, а идеал истинного служения Богу и ближним, без эгоистического расчета на выгоды и удобства жизни, которые однако же сами собой должны явиться в результате урегулированных, правильных отношений между священником и прихожанами. В этом отношении «братский совет» сходится в своих идеальных помыслах с рассуждениями автора книги – «Белое духовенство и его интересы», рассмотренной нами в прошлом году, автор которой тоже настаивает прежде всего на улучшении наших церковно-общественных отношений, а не на материальном улучшении быта духовенства, справедливо полагая, что в этом случае к духовенству всего более идут слова Спасителя: ищите прежде царствия Божия и правды Его, и сия вся приложатся вам. Многие из наставлений, предлагаемых «братским советом» молодому священнику, очевидно извлечены из практики и испытаны на деле самим автором, как он и сам говорит об этом в некоторых местах. «Собственный опыт сельско-пастырской деятельности, – говорит автор в одном месте, – убедил нас, что введение в семинарский курс народной медицины имело цель весьма благотворную и для пастырей, и для пасомых». Положительные идеалы и наставления весьма часто перемежаются у автора прикровенными обличениями разных недостатков в молодом поколении наших священников, – недостатков, прямо противоположных их пастырскому призванию. Эти теневые стороны еще больше обрисовывают и выясняют для нас взгляды автора на пастырское служение и придают очеркам автора бытовую подкладку и жизненный колорит.

Но, при всех несомненных достоинствах рассматриваемых нами статей, в них есть и своего рода недостатки, которые тем опаснее для автора, что они могут усилиться в нем под влиянием успеха его очерков. Не совсем приятно поражает читателя тон резонерства, тон какого-то умничанья, особенно замечаемый в общих взглядах и рассуждениях автора, которые, по нашему мнению, легко могли бы быть опущены без ущерба делу и даже к его выгоде. И чем дальше идут статьи автора, тем больше замечается в них этот тон. Иные рассуждения и наставления не совсем уместны в тех случаях, к которым они приурочены у автора. Так, например, длинная тирада священника о почитании св. икон, произнесенная им в доме помещика, едва ли уместна в данном случае, когда священник имел дело не с иконоборцем, а с одним из представителей нашего русского легкомыслия, да и неестественна по своей длине. Трудно поверить, чтобы скромный сельский священник экспромтом вылил перед помещиком целый поток красноречия о св. иконах, без малого в десять печатных столбцов, не переводя, так сказать, духа. Очевидно, вся эта тирада и самая сцена высижены автором в кабинете и не отзываются житейскою правдою. Неприменима к понятию слушателей, по своей витиеватости и вычурности, застольная беседа сельского священника с своими прихожанами – крестьянами о земной жизни Спасителя и о насыщении им 5000 народа пятью хлебами и двумя рыбами. Мало приносят пользы сравнения и примеры, заимствованные автором из естественной истории, библейской археологии, талмуда, греческой мифологии и т. п., которые могут свидетельствовать только об энциклопедических сведениях автора и даже набрасывать на него тень подозрения в хвастовстве этими сведениями. Некоторые замечания и наставления автора кажутся исключительными в виду исключительности некоторых условий быта южно-русского духовенства, к числу которого принадлежит автор.

После этих общих замечаний о достоинствах и недостатках «братского совета», сделаем обзор частных его советов и наставлений, выбирая из них только существенное и делая по временам необходимые примечания.

Автор «братского совета» шаг за шагом следит жизнь молодого священника со времени поступления его на сельский приход и дает ему советы, как поступать ему в том или другом случае, чтобы вести себя достойно звания пастыря душ.

«Получив архиерейскую грамоту, вы следуете в приход: благословен грядый во имя Господне! Вы задумываетесь над вопросом: как вас примут прихожане? Напрасный труд. Лучше подумайте о том, как вы их примите. И вот, прежде всего, уясните себе: кто ваши прихожане? – Крестьяне? Но это название сословия. а для священника Христова нет сословий. Мужики? Но это бранное слово должно быть раз навсегда выброшено из вашего священного лексикона, в котором должно быть место словам мира и любви. Люди? Без сомнения люди, которых мы не должны презирать, так как и мы имеем те же нужды и немощи, что и они, – люди, пред которыми не должны мы гордиться своею образованностью, – люди, составляющие массы, которые не для нас существуют, а для которых мы поставлены. Но когда вы прибудете в приход, когда каждый встречный снимет пред вами шапку и поцелует руку вашу и вашей жены, когда вас окружат прихожане и начнут величать батюшка, матушка, когда вы, отрешась от старого предрассудка, что «так и должно быть», рассудите здраво, что такая почтительная преданность выражается еще без всякой с вашей стороны заслуги, тогда вы сознаете, что ваши прихожане ближе к вам, нежели люди вообще, тогда вы убедитесь, что это – ваши добрые братья, тогда вы должны войти в клеть свою и, затворив двери свои, помолиться втайне Христу Спасителю и дать пред Ним сердечный обет: возлюбить своих сущих до конца, якоже Он возлюбил их. И пусть с этой минуты слова «брат, братцы, братья» будут всегда вашим термином при обращении к прихожанам и в общежитии, и в церковной проповеди. Не «слушатели благочестивые», не «слушатели христиане», а «братья», и притом возлюбленные братья, как завещали св. апостолы, как нам указал сам Господь Спаситель наш в словах: «возвещу имя Твое братиям Моим». И возвышенные и приниженные должны же знать, что есть на свете хоть одна область, где иной критерий, иная, не от мира сего, оценка нравственных достоинств и отношений всех сынов Адама, где несть раб, ни свобод, но всяческая и во всех во Христос.

По прибытии в приход, вы прежде всего услышите слова: «благословите, батюшка»! Есть священники, которые или не хотят, или не умеют благословлять, как следует. Иной махнет как-нибудь рукою, буркнет себе под нос «Боже благослови», да и тычет руку для поцелуя, как будто в последнем вся суть благословения. Другой, совершая такое же мнимое благословение на улице, забудет снять с головы шляпу, да пожалуй, еще и перчатку на руке оставить. Это ли благословение? Благословение священника есть священнодействие. Самое благословение должно быть совершаемо «большим крестом», непременно прикосновением руки к челу, груди и персям благословляемого с произношением слов «во имя Отца, и Сына, и Св. Духа, аминь». Целование же руки священника есть выражение благодарности за преподанное священнодействие, и оно со стороны благословляемого должно быть выражением свободным, а не вынужденным. В приходе вашем всегда найдутся люди, которые по невежеству или нерадению неправильно крестятся, «махающе рукою». Без сомнения вы, как ревностный пастырь, захотели бы немедленно исправить этот грех. Но как? прямым указанием нерадивцу? Не советую. «Вот еще новость, – скажет он. – Я 60 лет прожил, детей и внуков научил Богу молиться, а он теперь только учит меня, как креститься». Но когда вы сами будете совершать правильно и благочинно благословение прихожан, да при этом скажете когда-либо и поучение о значении для нас крестного знамения, тогда вы легко искорените и сказанное зло, «не повелевая, а ублажая».

«Вы должны представиться благочинному и ждать от него ввода в церковь. Не без страха подходите вы к этому, как говорят, «слишком чувствительному нерву власти». Но страх ваш неизвинителен. Во внешней дисциплинарной стороне церкви благочинный есть посредствующее звено между епископом и пресвитерами, а во внутренней церковной жизни он есть первый между равными, товарищ и собрат, а если возвышается в округе знанием и добродетелью, то советник и друг. Держите себя перед ним не спесиво, а почтительно, но и неунизительно, а с достоинством пресвитера церкви Христовой. Как праведнику закон не лежит, так для доброго священника не существует благочиннический контроль. Есть у вас другой благочинный, не официальный, не признанный, но гораздо более активный, тысячеглазый и тысячеухий, который видит и слышит сквозь окна и стены, и самолично, и через вашу прислугу каждое ваше слово и дело. Он знает, какие щи съели вы вчера, знает, за что и как вы поссорились с своею женою третьего дня. Он судит медленно, но строго и в известных случаях дает свою аттестацию, решительную для всей вашей последующей карьеры. Это – ваш приход, это – корпорация ваших прихожан, в отношении к вам всегда солидарная, суеверная, предрассудливая, склонная к недоразумениям, к сплетням, пересудам и возбуждению со стороны. На первых же порах постарайтесь, чтобы каждый шаг ваш, каждое слово ваше и вашей жены были осторожны и обдуманны. Вас станут изучать и определять, как жениха и невесту на брачном торжестве, а, уже поверьте, определят вас вернее какого бы то ни было благочинного, подметят и такие черты, которых вы сами у себя не замечали. Боже вас сохрани выходить из себя и раздражаться бранью! Боже вас сохрани заводить с прихожанами позвы и суды! Это было бы «началом конца». С той минуты, как вы дали пред Богом обет возлюбить своих сущих до конца, ваша победа над всяким приходским злом несомненна. Любовь и терпение, терпение и любовь – вот ваше единственное, неотразимое, всесокрушительное оружие против этого приходского, по выражению св. Василия Великого, многоглавого змея, у которого на месте отсеченной головы вырастают две здоровые».

«Вы должны приготовиться к обряду официального ввода вас в приход. Благочинный вошел с вами в церковь, прочитал собравшимся прихожанам вашу ставленическую грамоту и указ консистории, указал вам по описи церковное имущество, поздравил, как водится, прихожан «с новым пастырем», и – его дело кончено. Взоры всех обращены теперь на вас. Что же, вы о. настоятель вверенной вам церкви, поклонитесь да и выйдете из храма в красноречивом молчании? Оно-то всегда почти так и бывает. Но пусть бы это бывалое былью зарастало. Прихожане ждали вас долго: сухая почва ждет от вас росы небесной. Вы должны произвести первое, благоприятное для вашего служения впечатление в приходе. Выступайте же смело вперед и громким, прочувствованным тоном скажите прихожанам первое приветствие».

«Приближается день вашей первой литургии в приходе. Совершение литургии есть самый высокий пункт наших богослужебных прав и обязанностей. Да искушает же себя человек сей».

«Наш первый долг – позаботиться, чтобы вино для таинства было уставное, виноградное, и не какая-нибудь сфабрикованная торговцем-евреем кислятина, которую, и как обыкновенное питье, принять в рот противно. А просфоры должны быть приготовляемы не какою-нибудь «старостихою», не умеющей подчас испечь для себя и ржаного хлеба, как следует, а понимающей это священное дело матушкою прихода, вашею женою, сердцу которой интересы церкви и мужа священника должны быть так же близки, как близки ее мужу. Покупайте муку первосортную, берите дрожжи в лучших булочных и не думайте, что кто-либо посмеет упрекнуть вас за лишний расход на такое важное дело, при котором скудость и экономничанье и неуместны, и преступны».

«Как вечерня вечером, так утреня должна быть утром, а не купно с вечернею по примеру городов, где, по особым условиям быта, сделана уступка человеческим немощам. Наши сельские прихожане не имеют средств издерживаться на лишнее освещение. Поужинав при «каганце» или лучине, а часто и при лунном свете, они после злобы дня засыпают рано, а потому и встают с петухами. В ожидании начала литургии, им по неволе придется занимать себя под церковью разною болтовнею, в которой главною темою будет наша же леность, придумавшая странный для них и, – надобно сказать по правде, – неизвестный на востоке обычай отпевания утрени с вечера. Тяжело подняться с теплой постели в 4 часа утра и спешить в холодную церковь? Но что же делать? На службе Господу надо возненавидеть и собственную жизнь. Скоро в вашей душе возникнет особый закон, по которому ко времени утреннего благовеста вас будут беспокоить разные тревожные сновидения, имеющие связь с богослужением. Это многими замечено. Всесильный долг есть наш будильник».

«Во время богослужения ни с кем не разговаривайте громко, делайте свои распоряжения шёпотом, не кричите из алтаря на клирос. Боже вас сохрани произносить из алтаря какие либо укоризненные замечания причетнику. Этим условливается уважение к вам и ко всему причту; но главное этим условливается и охраняется тихое и благоговейное стояние к церкви всего народа. О, какое широкое применение имеет слово апостола: образ буди верным словом и житием».

«Положенное для вас приготовительное правило совершайте вечером, или ночью, но не утром, между утреней и литургией, когда время не в вашей власти. Бытовые и нравственные обстоятельства ваши и прихожан вовсе не одинаковы. Предлитургийное правило положено для вас, а не для всех ваших прихожан. Вы не имеете права своим свободным продолжительным стоянием «за правилом» отягощать эти сотни трудовых людей, которым необходим отдых, сколько религиозный, столько же и физический».

«Литургию начинайте рано. Указом Святейшего Синода повелено начинать литургию в 8 часов, но этим указывается крайний позднейший час для сельских церквей. По своему благоусмотрению, вы можете начать благовест и в 6 часов, если обстоятельства того требуют. Если у вас есть говельщики с детьми-малютками, то вы должны принять во внимание их немощи. Да если и нет говельщиков, то вы не должны забывать, что оставшиеся в домах старые, хворые и малолетки, отсутствуя телом, присутствуют на литургии духом. По благочестивому обычаю, они ни хлеба не едят, ни воды не пьют, пока не окончится «Божия служба».

«Начинайте литургию рано, потому что она может продлиться по непредвиденному стечению ваших обязанностей. Например, вы совершили проскомидию, а вам дают знать, что в притворе стоит женщина с ребенком и просит совершить обряд воцерковления. Что же? Не сказать же ей: «теперь не время». Не тогда она приходит, когда хочет, а тогда, когда может: успокойте же ее сердце, как истинный отец. Младенца же принимайте на епитрахиль, а не тащите впереди себя в протянутых рубахах с нескрываемою брезгливостью. Да кстати прикажите матери поднести дитя ко причащению. Или: вот по великом входе, уже во время пения символа веры, вам дают знать, что пришел больной старик с хутора и просит исповеди и причащения. Что же вы скажете ему: «уже поздно». Да хранит вас Господь от такого поспешного решения. Мы – не бары, а раздаватели даров Господа, Который пришедшего к Нему и во единонадесятый час принимает с такою же любовию, как пришедшего и в час третий. Велите подать ему стул, если он не может стоять по слабости, пусть он выслушает эту, быть может, последнюю в его жизни литургию спокойно, согретый вашею любовию; а во время пения причастна выйдите боковою дверью, примите его исповедь, да в свое время и приобщите. Или: вот вы приобщаете говельщиков, а вам дают знать, что в ближайшей к церкви избе умирает женщина и просит напутствования. Что же? Вы скажете: после обедни приду и приобщу ее запасными дарами? А что, если она умрет до окончания литургии? Идите к ней немедленно с теми же св. дарами, которые держите в своей деснице. Не думайте, что кто-либо осмелится упрекнуть вас за такой по-видимому перерыв чина литургии. Литургия не для литургии, а для спасения бедного человечества. Велите клиру читать для предстоящих в церкви псалмы до вашего возвращения, а по возвращении оканчивайте литургию по чину».

«Начинайте литургию рано, потому что вы должны совершать ее медленно и с важностию, с тою святою сосредоточенностию ума и сердца, которая независимо от субъективной воли знаменует себя проявлениями страха Божия и в голосе, и в приемах, и во всех движениях священнодействующего. Иные священники совершают литургию весьма скоро на том основании, что де «все равно никто в церкви не будет». А нам то кажется наоборот, потому и в церкви никого не бывает, что получасовую литургию никому слушать нежелательно. В минуты совершения литургии вы должны так высоко настроить себя, чтобы в вас, во всем вашем существе, отобразился, как солнце в капле росы, Сам Агнец Божий и вместе Великий Первосвященник, возносящий свою страшно-мировую Голгофскую жертву».

«Наступает возглас: «станем добре, станем со страхом». Накажите вашему алтарному прислужнику, чтобы к этим минутам в алтаре все было оправлено, чтобы своим хождением по алтарю он не смущал вашего возвышенного настроения. Вы приближаетесь пред лице Божие, вы входите во облак Синая и Фавора, вы погружаетесь во все благие свойства Божии»...

«Литургия оканчивается, и вы сходите с таинственных вершин во светлости лица, в сиянии на нем мира и радости. Покажите же свои скрижали. Есть ли у вас слово к народу? Нет? Очень жаль. Это вероятно потому только, что вы еще на новосельи не успели устроиться и приняться за дело».

«Литургия кончена. А что же будет с просфорами? Уже ли вы соберете их в платочек, да и отнесете домой? Или раздадите тем из предстоящих в церкви, кто побогаче или голосистее? Так-то оно бывает, но не так должно быть! Разве остальной народ не имеет на них права? Разве не все прихожане жертвуют свои копейки на их приготовление? Раздробите их немедленно на части и раздробите сами, копием, не поручая этого дела в запачканные руки старосты или сторожа, да и раздайте антидор. Себе не оставьте, а народу раздайте все: ему дорог этот св. дар, и слава Богу, что дорог. Это вечеря любви народа с вами и ваша с народом; не нам уничтожать этот апостольский обычай. Если же вы очень утомлены, если у вас есть еще послеобеденные молебны, то велите положить антидорное блюдо на столике и скажите народу «разберите себе, братцы», и братцы подойдут чинно по одному, приложатся к образам, разберут св. хлеб, отнесут своим семействам, «и убогие насытятся и восхвалят Господа» за вас, добрый пастырь, который так просто и так искренно выражает всем нелицеприятную любовь свою».

«Наконец, накрыв св. престол собственноручно и убедившись лично, что нигде в церкви не осталось огня, выходите вы из церкви утомленный физически, но укрепленный нравственно тем святым чувством, какое испытывает высокоразвитая личность после честного исполнения своего долга. Вас встречает улыбкой жена и начинает выражать вам те свои впечатления, какие произвело на нее первое ваше богослужение в приходе. Не пренебрегайте, собрат, ее замечаниями! Быть может, из всех бывших в церкви она была единственная развитая личность, способная заметить какие-либо угловатости в ваших приемах и действиях. А главное, она есть ваш искренний друг, имеющий право резать вам правду не в бровь, а в глаз. Ни от кого подобных замечаний вам, вероятно, не придется услышать во всю жизнь, а между тем они для вас необходимы, так как вы должны с первых же дней начать работу над собой, чтобы развиваться и формироваться в мужа совершенна. Трезвитеся, бодрствуйте! Дал бы только Бог, чтобы и наши «молодые матушки», в особенности обучавшиеся в духовном училище, больше и больше проникались сознанием того добра, какое могут они оказывать и мужу священнику, и его святому делу».

«Теперь наступает самое щекотливое дело. Вы выкладываете перед женою те лепты, которые прихожане дали вам сегодня «на молитвы». Что же там, копейки, или целый рубль? Бывает и два, и три, но бывает иногда ни полушки. Всяко случается. Стыдиться нам этого дохода нечего. Господь заповедал не заграждать устен вола молотящи, а св. апостол разъяснил, что в этой заповеди не о волах только печется Бог, а имеет в виду и нас тружеников. Если мы сеяли духовное, говорит апостол – велико ли, если пожинаем телесное? Постыдно лишь то, что этот «первый доход» становится иногда пробным камнем всего характера иного брата нашего. Позорно то, что количество этого дохода становится для иного главным расчетом всей службы. Замечательно впрочем, что в омут материализма попадают и только за богатыми приходами гоняются не действительные бедняки, а большею частью люди с «капитальцем», и наследственным, и за женою полученным, люди с саддукейскою закваскою, мало развитые нравственно, которым возвыситься в область идеалов есть, вероятно, труд непосильный. «Да помилуйте», – кричит иной с напускною важностью после первого же богослужения – «чем тут жить? Да этакого дохода мне и на обед не хватит»! И вот с первого же дня у него так и проглядывает, как выражаются прихожане, «волчья думка», т.е. решительно неотвязная мысль о переходе на лучший приход. И дует он прошение за прошением... А здесь же на этом бедном приходе разве так уже и не быть никакому священнику? А догмат пастырского богословия, что «назначение прихода кандидату священства есть указание промысла Божия» – разве эта статья так себе поставлена для украшения семинарского учебника? А слово Господа: ищите прежде царствия Божия и правды Его, и сия вся приложатся вам, разве это слово истины может остаться неисполненным? Но, что особенно прискорбно, если в наутрии вашей жизни, когда вашей юной, полной идеалов душе вся жизнь человеческая должна бы рисоваться в гармонии истины, добра и красоты, если и в это счастливое время вы поддадите себя лихорадке материализма, что же выйдет из вас в старости, когда под напором пошлой прозы жизни и без того нередко отступают на задний план самые святые идеалы? Но, что прискорбнее всего, где же спасение миру от этого пошлого меркантилизма, от этого проклятого позитивизма, если единственное от него убежище – св. церковь будет состоять из представителей, таких же материалистов»?

Читая эти советы молодому священнику, невольно увлекаешься искренностью убеждений и теплотою чувства автора, и нужно сделать некоторое усилие над собою и отрешение от непосредственного впечатления для того, чтобы заметить, что некоторые советы неприложимы ко всем приходским сельским священникам, а другие едва ли могут быть с успехом выполнены на первых порах священнического служения. Так, напр., почтенный автор «братского совета» рекомендует своим молодым собратьям, чтобы просфоры приготовлялись не какою-нибудь неопытною «старостихою», а самой «матушкою прихода». Конечно, этот совет может быть принят на тот случай, когда нет в приходе особой просфорни, мастерицы своего дела. В большинстве же приходов северной России существуют особые просфорни, избираемые из вдов священно-церковно-служительских, которые имеют в этом занятии иногда единственное обеспечение для себя и потому стараются исполнять свой долг со всею тщательностью. В таких приходах не может быть достаточных оснований и побуждений к тому, чтобы просфоропечение было предоставлено самой матушке приходского священника. Но за то покупка муки для просфор и вина для евхаристии в других приходах часто зависит не от священника, а от старосты. Убедительные на первый раз кажутся доводы «братского совета» о том, что литургию нужно начинать раньше, приблизительно в 6 часов, но едва ли удобно применять их на практике. Автор не говорит, когда должна быть начинаема «утреня». Если ее начать в 4 часа и совершать ее «медленно и с важностию», то она может быть окончена лишь к 6-ти часам, и в таком случае не было бы никакого перерыва между утренней и литургией. Между тем «молитвы ко святому причащению» едва ли возможно прочитывать задолго до самой литургии – вечером или ночью. Вообще же нам кажется не основательным предоставлять священнику права начинать благовест на литургии по его «благоусмотрению», без требования особой исключительной нужды. Определенное время для начала литургии, указанное Св. Синодом, должно считать общим и непременным правилом, так чтобы прихожане раз навсегда знали, когда начинается утреня и когда литургия. Далее автор вооружается против раздачи просфор только тем из предстоящих в церкви, кто побогаче или голосистее. В принципе это требование справедливое и законное; но нельзя иногда не допустить и исключений из этого общего правила. Многие приходские церкви сооружены и поддерживаются на средства местных помещиков, которые поэтому являются естественными ктиторами и патронами церквей. Народ сам оказывает им уважение и уступает первые места в церкви. Поэтому не будет лицеприятием со стороны священника, если он предложит такому ктитору особую просфору. Для этого могут быть заготовляемы даже особые просфоры, за здравие, или за упокой ктиторов храма. Остальные просфоры по раздроблении должны быть предлагаемы остальным богомольцам, но не таким способом, какой указывает автор «братского совета». На первых порах священнического служения весьма опасно дозволить самим богомольцам разбирать частицы просфоры с антидорного блюда, чтобы не произошло какого-либо смятения, толкотни и падения частиц на пол. Для того, чтобы это дело совершалось чинно, для этого нужно немаловременное дисциплинирование прихожан, невозможное для молодого священника на первых порах его служения.

Н. П.

С давних пор торговцы церковными восковыми свечами не стеснялись и не стесняются ради быстрой наживы в выборе разного рода средств. В прежнее время подмешивание в воск различных веществ встречалось по преимуществу в сыром воске – в вощинах, покупавшихся свечными заводчиками на ярмарках. Обыкновенно для подмеси употребляли серный цвет, желтую охру, белую глину, картофельную муку, различные смолы, сало, спермацет и прочее. Но все эти примеси легко обнаруживались при производстве свечей, заметно изменяя качество свечей. Присутствие серного цвета обнаруживалось сернистым запахом, образующимся при горении свечи; подмесь смолистых веществ определялась вкусом воска: такой воск при разжевывании оставлял смолистый вкус. Все тяжелые землистые вещества делались заметными, когда воск расплавлялся, причем примеси или всплывали наверх раствора, или оседали, смотря по их плотности. Подмеси сала, стеарина и других жирных веществ обнаруживались по запаху дыма, какой мы обыкновенно ощущаем, если сальная или стеариновая свеча потушена не вполне и светильня свечи продолжает тлеть. При горении чистой восковой свечи, этого запаха не образуется. Все это стесняло и задерживало подделку воска, и сказанные примеси теперь мало употребляются. Зато теперь вместо их с большим успехом введены в употребление другие примеси, имеющие во многом одинаковые свойства с чистым пчелиным воском и весьма трудно узнаваемые. Эти подмеси суть: растительный воск и так называемый минеральный горный воск или эзокерит. Растительный воск в Китае собирается с деревьев, уколотых насекомыми особого вида, на листьях одного из видов пальмовых растений, получается также вываркой плодов особых кустарников и из млечного сока, вытекающего из надрезов дерева. Несмотря на то, что из этого воска получаются свечи, по составу и свойству имеющие сходство со свечами из чистого пчелиного воска, так что нет никакой возможности определить примесь растительного воска не только по наружному виду свечи, но даже путем анализа, наши воскобойщики и свечники пользуются им весьма мало и в настоящее время исключительно примешивают парафин, называемый в торговле эзокерит, а некоторыми церазин. Эзокерит привозится к нам в большом количестве по преимуществу из Галиции, где находится громадное его месторождение. Обыкновенно из эзокерита, помощью перегонки и кристаллизации, получают три сорта парафина: первый плавится при температуре 54° и выше и идет на производство настоящих парафиновых свечей. Второй сорт плавится при температуре от 45 до 48° и идет как примесь к восковым свечам. Примесь парафина к воску доходит до 60% и даже до 75%. Определение примеси парафина в воске весьма трудно. Если парафин примешан в малом количестве, то видимых признаков по внешности свечи и ее горению совсем не бывает; если же примесь значительна, то качество свечи видимо изменяется, и определение примеси возможно. Так, при протискивании между пальцами чистой восковой свечи, ощущается липкость; свечи же, смешанные с парафином, имеют поверхность гладкую, как бы масляную. Если взять свечу в руку за один конец и начать ее колебать, то после двух или трех колебаний свеча из чистого воска почти не согнется, тогда как смешанная согнется вполне. Чистая восковая свеча при сгибании легко ломается, издавая треск, свеча же смешанная почти не ломается, и ее можно просто намотать даже на палец; при взломе же не слышно никакого треска. Если растирать между двумя пальцами чистый воск, то будет ощущаться липкость, и воск будет растираться в тонкий слой, тогда как воск смешанный будет крошиться. Чистая восковая свеча при одинаковых размерах со смешанною будет всегда иметь вес больший, нежели последняя. Это происходит от разности удельных весов воска и парафина. Удельный вес чистого воска составляет 0,969; вес же чистого парафина 0,871. Вес смеси, содержащей 75% парафина, будет 0,893, при 50% – 0,920, при 25% – 0,942, при 20% – 0,948. Наконец, вес с примесью парафина может быть узнан по температуре плавления: но это только в том случае, если примешанный парафин имел температуру плавления не свыше 50°. Тогда температура плавления смешанного воска всегда ниже температуры плавления чистого воска, плавящегося при 64° до 69°. В противном случае, т.е. когда температура плавления примешанного парафина одинакова с точкою плавления чистого воска или выше ее, указанным путем примесь не может быть обнаружена. Впрочем, надобно полагать, что парафины, примешиваемые у нас к воску, имеют температуру плавления ниже воска, чем и объясняется всеми замеченное явление, что продаваемые у нас в церквах свечи скоро сгорают, легко оплывают при горении, несколько коптят и становятся очень мягкими от держания в руках. Для обнаружения примеси парафина к чистому воску, кроме этих, так сказать, эмпирических приемов, могут быть еще употреблены приемы химические. Как на более простой, хотя не вполне совершенный способ, можно указать на обработку воска дымящейся серной кислотой. От действия ее чистый пчелиный воск вполне разрушается, парафин же останется почти без всякого изменения и может быть очищен и собран³¹.

Так-то оскорбляется религиозное чувство народа и нарушается вековой церковный обычай – жечь в церкви свечи из чистого пчелиного воска, обычай, имеющий глубокий религиозный смысл и свое духовное знаменование и цель духовного назидания. Торговцы восковыми свечами, как видно, не стесняются выбором средств и ради быстрой наживы не стыдятся выдавать за настоящую вещь самый фальшивый продукт, стоящий им в производстве не более 15–16 р. пуд.

(Под. Еп. Вед.)

«Не подлежит сомнению, – говорит один археолог, – что в древних церквах, на востоке, по крайней мере, до первой половины XV века, не существовало тех иконостасов, которые, образуя из себя сплошную деревянную стену от стены до стены и от пола до самых верхних сводов, совершенно закрывают восточную часть храмов. На сохранившихся до настоящего времени Киевских церквах домонгольского периода можно видеть, что религиозное искусство того времени было обращено по преимуществу на украшение восточных частей здания. Стены и своды алтарей и самые столбы, выступающие от них в средину церкви и служащие с восточной стороны основою для главного купола, сверху до низу покрывались священными изображениями, чаще – мозаическими, но не для того, конечно, чтобы вслед затем быть совершенно заслоненными от взоров молящегося народа сплошною деревянною стеною. Только с упадком искусства как архитектурного, так и живописного, когда вместо величественных абсидов церквей византийского стиля, поднимавших свои украшенные священными ликами и позолотою стены и своды под самые купола, алтари стали представлять собою незначительных размеров с голыми стенами и низкими сводами ниши; когда не только мозаика, но и фресковая живопись стала недоступною роскошью, – могла явиться мысль закрывать восточную часть храма сплошною стеною и древнее, обратившееся в религиозную потребность, благолепие церквей заменить до известной степени благолепием самой стены этой. Она действительно и сосредоточила на себе все, что привык православный народ видеть в былые времена, входя для молитвы в храмы Божии».

В последнее время церковное искусство в разных своих отраслях снова получает в России значительное развитие и вместе с тем старается стать на археологическую почву и воспроизводить древние образцы церковного зодчества и церковной живописи, или, по крайней мере, подражать им. Этот благоприятный поворот в области церковного искусства довольно сильно обозначился у нас в России в царствование императора Николая I, который, как известно, с уважением относился к древним памятникам отечественной церкви и старался поддерживать их, реставрировать и воспроизводить в новых памятниках. Известно, что Киево-Софийский собор ему обязан восстановлением своих фресок. В царствование же Николая I воздвигнута Десятинная церковь в Киеве по древнему ее плану, обозначенному сохранившимся ее фундаментом. В это же царствование спроектирован новый Владимирский собор в Киеве, план которого в древневизантийском стиле составлен был, по приглашению покойного митрополита Киевского Филарета, архитектором академиком Штромом, одним из лучших тогда у нас знатоков византийской архитектуры. Ныне этот храм уже закончен постройкой и ждет только внутреннего своего устройства и украшения.

После архитектурных попыток воспроизвести в новых православных храмах древний византийский стиль, естественно должна была возникнуть мысль и о внутреннем украшении храмов живописью по древним же византийским образцам, мысль тем более настоятельная, что внешнему устройству храмов должно соответствовать и внутреннее его устройство и украшение. При этом прежде всего обращено было внимание на современные церковные иконостасы, как вызванные упадком церковной живописи в последние три века и неуместные при значительном развитии церковной живописи в наше время. Еще в 1859 году г. Филимонов в своем исследовании «Церковь св. Николая чудотворца на Липне, близ Новгорода», разъяснил на основании несомненных археологических данных, что по линии позднейших иконостасов в древних церквах стояли так называемые алтарные преграды, представлявшие собою по большей части ряд колонн с перекладиной вверху и с решетками между ними, деревянными с позолотой, или медными, заменявшимися иногда металлическими или мраморными плитами и даже каменными стенками, но в последнем случае не более, как полокотной высоты. Подобные преграды отделяли только алтарь от остальной части храма, но не закрывали его совершенно от взоров молящегося народа. Для того же, чтобы совершение самого таинства алтаря оградить от святотатственного любопытства тех, кому каноны и предания церковные воспрещали это любопытство, преграды были снабжены завесами, которые опускались или задергивались в урочное время. Впрочем, мысль эта высказана была г. Филимоновым теоретически; но если бы ее применить на практике к внутреннему устройству нынешних церквей, то ближайшим ее последствием была бы необходимость украшения стен и сводов алтарей церковною живописью по древним же образцам.

После 1859 года мысль о замене нынешних церковных иконостасов алтарными преградами и росписании стен алтаря и церкви живописью настолько развилась и созрела, что в настоящее время она поставлена уже на практическую почву. В прошлом 1882 году профессор Киевской духовной академии И.И. Малышевский в собрании церковно-археологического общества при сей академии, состоявшемся под председательством Высокопреосвященнейшего Митрополита Киевского Платона, прочитал свою записку о внутреннем устройстве и украшении упомянутого выше Владимирского собора в Киеве. Записка касалась как устройства преграды вместо иконостаса, так и росписания стен означенного собора священными изображениями. «В Киеве, – говорит записка, – где в древних храмах, как Софийский, Михайловский и др., еще уцелели наглядные напоминания о древнем виде иконостаса (собственно алтарной преграды), всего естественнее было бы начать возвращение к этому древнему виду их, и начать с такого монументального храма, как строящийся собор св. Владимира. Если бы полное восстановление древней формы иконостасов оказалось по каким-либо соображениям невозможным или неудобным, то совершенно возможно и желательно восстановить ее по крайней мере приблизительно». Относительно росписания стен храма живописью записка говорит следующее: «В древних храмах, в живописных украшениях, различались собственно святые иконы, назначенные для поклонения или чествования, и священные изображения, назначаемые для назидания. К последним относились особенно произведения священно-церковно-исторической живописи. Если храм посвящался имени святого, то было в обычае в ряде картин или изображений воспроизводить наиболее характеристические черты и события из его жизни и подвигов, как это мы видим, между прочим, в остатках древней иконописи в Киевской Кирилловской церкви XII века. Это именно желательно было бы видеть и в соборе св. Владимира. Вместо сплошного, массивного и дорого стоящего иконостаса, дорогих киотов и т. п. желательно было бы сосредоточить украшения его на священной иконописи в алтарной и предалтарной частях собора и церковно-исторической живописи во всех остальных, так чтобы она покрыла всю внутренность собора – стены, столбы, арки, своды до купола». Перечислив несколько сюжетов для исторической живописи во Владимирском соборе, автор записки делает следующие общие замечания: «а) выбор и разработка и затем выполнение подобных сюжетов исторической живописи есть, конечно, дело отечественных художников, которых и следовало бы пригласить к участию в украшении собора этою живописью; б) необходимо, однако, в произведениях этой живописи по возможности справляться с известными историко-археологическими памятниками и данными и научными выводами; в) желательно, чтобы в этой живописи сюжеты из далекого прошлого представляли особенно понятное и назидательное применение к живой современности; поэтому выбор сюжетов исторической живописи для собора должен быть составлен особенно тщательно»³².

Одобрив проект г. Малышевского в основных его чертах, церковно-археологическое общество просило Высокопреосвященнейшего Митрополита Киевского Платона войти в сношение с г. Обер-прокурором Св. Синода о том, не найдет ли он уместным и удобным направить записку г. Малышевского по своему благоусмотрению, с присовокуплением, что церковно-археологическое общество не откажется, в случае надобности, от дальнейшей посильной разработки сего проекта в подробностях. Ходатайство церковно-археологического общества встречено в высших правительственных сферах с замечательным сочувствием, и ему предоставлено осуществить его предположения, не выходя только из границ сметы расходов на этот предмет, которая до ходатайства общества была уже представлена на усмотрение правительства.

Приступая к разработке деталей проекта г. Малышевского, церковно-археологическое общество встретилось с двумя важными затруднениями по устройству преграды в Киевском Владимирском соборе, которые состояли в том, во-первых, что низкая алтарная преграда не гармонировала бы с высотою храма, и, во-вторых, в том, что на этой преграде не было бы места для необходимых местных икон – Спасителя и Богоматери. Казалось, что нужно было отказаться от мысли восстановить древнюю преграду в Владимирском соборе и ограничиться устройством иконостаса же, но в меньших сравнительно размерах. Но один из членов церковно-археологического общества, профессор Киевской духовной академии П.А. Лашкарев обратил внимание сего общества на одно существенное опущение в рассматриваемом проекте, именно на опущение кивория, по-русски сени, или шатра, поддерживавшегося обыкновенно четырьмя колоннами и осенявшего престол в древних храмах. Ближайшим назначением этих кивориев было прикрыть как сверху, так и по сторонам священную трапезу, составлявшую с самой глубокой христианской древности особенный предмет христианского культа. Ясные следы существования в древних русских церквах кивориев, как необходимой их принадлежности, сохранились на самых иконостасах, заменявших собою между прочим и древние кивории. Прежде всего, такие следы сохранились как в форме арки над царскими дверьми иконостасов, так и в названии самой арки этой в старые времена кивотом, то есть киворием. Сохранились они в прерывающихся обыкновенно над царскими вратами горизонтальных линиях верхних иконостасных ярусов, которые, иногда закругляясь в арки, иногда образуя формы усеченной пирамиды, выделяют особым образом среднюю часть иконостасов и дают в заключение остроконечную над ними вершину с венчающим ее крестом³³. Если восстановить форму древнего кивория, как самую возвышенную часть алтаря, то при помощи его можно сохранить надлежащую симметрию во всяком храме, какой бы высоты он ни был, и вместе с тем устроить низкую алтарную преграду, без опасения нарушить тайну совершения евхаристии и открыть ее для глаза непосвященных. Местные же иконы, по нашему мнению, могут быть помещаемы на царских вратах, или же на решетке алтарных преград.

Впрочем, окончательный проект о внутреннем устройстве и украшении нового Владимирского собора в Киеве еще не выработан. В таком же направлении разрабатывается в Императорском С.-Петербургском Археологическом Обществе проект внутреннего устройства древнего Киево-Кирилловского храма с устройством алтарной преграды и кивория. Стенная живопись восстановлена будет прежняя, относящаяся к XII веку.

Во всяком случае, в настоящее время вопрос об устройстве и украшении алтарей в древней православной церкви достаточно выяснен и может иметь практическое значение для всех православных храмов русских. Выясненные археологией сведения должны предохранить, по крайней мере, от дальнейшего уклонения устройства наших алтарей от первоначального их типа, а иногда и содействовать возвращению им древней формы. В виду так называемых «старообрядцев» наших, возвращение к древним формам церковного устройства может и на этих отщепенцев подействовать примирительным образом.

П.

17-го сентября, первая пятница после Воздвижения, была последним земным днем Н.И. В этот день он должен был идти в приходской храм своего отца, в церковь св. пророка Илии, к заупокойной литургии и на отпевание, чтобы в последний раз взглянуть на здешний мир и совсем переселиться в вечность. День выходил солнечный, теплый, родной брат майскому. Вдруг раздался звук колокола, и всюду понеслась скорбная весть о выносе покойника из дома в церковь. Удивительное это пение колоколов! Как оно умеет ворочать людьми, чувствами и временем! Иное дело колокол будничный, иное праздничный, не тот колокол пасхальный, что великосубботний, совсем другое слышишь, когда хоронят человека. Везде свой тон и своя нота. На Светлое Воскресение Христово колокольня весела и поет: «Христос воскресе»! – а накануне печальна и трогательно плачет над Христовой плащаницей. Так и теперь: запел большой Ильинский колокол, приглашая к почившему, и невольно заставил живых умирать с покойником. По скорбному приглашению Ильинского колокола, я немедленно пришел на место, но там народу была уже целая толпа, теснившаяся и снаружи и внутри, и на дворе и в дому. Пробиться в залу, где лежал покойник, не было никакой возможности; с трудом пришлось завладеть даже дверью залы. Но я был вполне счастлив своим местом: из дверей залы можно было видеть покойника, с которого и поспешил взять картину третьего дня. Лицо Н.И. было очищено от вчерашней ваты и потока, желтый воск щек сделался белее, выражение лица – мягче. Или так казалось издали, или природа как-нибудь тайно делала труп приятным, только усопший был хорош и всех заставлял хвалить себя. «Ах, смотрите, как живой лежит!» говорили люди. Особенно народ удивлялся тому, что от покойника не было никакого запаха; и действительно вчера был небольшой запах, а теперь почти ни капли, даже когда тронули тело во гроб, ни одно человеческое обоняние не выдало себя неприятным движением. Ближе всех к покойнику поместилась с левой стороны гроба родня Н.И. с о. И. во главе, а с правой – Верхне-Ломовская церковная иерархия от протоиерея до последнего стихаря. Родной лик был бледен, уныл, весь в чувствах, готовых к могиле, и живописец схватил бы с него характерные черты – превосходные типы для картины «Положения человеческого тела во гроб». Правая колонна, духовные отцы, держала себя покойнее, хотя тоже с признаками душевного бича. Старшая половина их завладела большим диваном у стены на шаг от плечей усопшего; почтенные иереи отдыхали после своих литургий за Н.И., потому что ради его души во всем Верхнем-Ломове ныне был заупокойный праздник с ранним богослужебным звоном. Верхнеломовских иереев было три и один четвертый из ближнего села. Вся домашняя церковь находилась теперь в ожидании пятого духовного отца, второго Верхнеломовского соборного священника, начинателя поздней обедни в Ильинской церкви. Он должен был явиться к покойнику вместе с церковным благовестом и прямо из алтаря от жертвенника, прийти празднично, в полном иерейском облачении и с торжественным парадом хоругвей. После двадцати минут благовеста, Ильинская колокольня вдруг рассыпалась во все колокола и напомнила, что священник вышел из храма. Вся зала сильно встрепенулась и заиграла молниями, а духовный лик весь встал на ноги и поспешно оделся в черные бархатные ризы. Наконец светлые хоругви глянули в окна и постепенно прошли в ворота со всеми малыми образами, св. крестом и фонарем. Небесный собор был довольно большой и не пошел в комнату, а остановился у дома. Он чинно разместился на дворе двумя правильными рядами, вроде кафедрального архиерейского служения, когда епископ окружен бывает десятком иереев. В середине была главная лучшая хоругвь – Божией Матери с Предвечным Младенцем. Господь в горнем величии победителя смерти божественно взглянул на народ и благословил его. Весь двор с благоговением перекрестился. Золото и серебро св. икон радостию сияло, но лики святых печально глядели либо на Спасителя, либо друг на друга, а чаще всего глядели на народ с глубоким наставлением о смерти и суете здешнего мира. Зала закипела, когда в нее вошел Ильинский иерей и, как живой ангел Божий, сказал о приходе Господа с своими угодниками. Медлить было ненужно, и священнический собор приготовился знакомить покойника с загробною жизнью. Протоиерей занял старшее место и благословил панихиду. С первого священнического слова родной кружок о. И. не мог удержаться от горьких рыданий, а затем и весь народ залился слезами. На отца и мать нельзя было в эти минуты взглянуть, невозможно было вынести их страдальческого, мученического взора. Песнопения окончились, а море родных и чужих слез не утихало от того, что всякий понимал минуты скорого положения покойника во гроб. Кто мог равнодушно перенести это явление? Сквозь слезы я взглянул на деревянный гроб; внутри досок сиял отличный белый коленкор, а снаружи их обила тоже белая серебряная парча. Но вот приближались и минуты положения тела во гроб. В ожидании этой минуты, народный плач на несколько секунд уснул, но его разбудила трогательная песнь «Святой Боже!» И как разбудила?!... Нет, я не могу передать этой картины, потому что не нашел сил овладеть ею! Я скоро оставил дверь и бросился в угол сеней, но не спас себя от мученической картины, потому что и за глазами чуял и понимал, какими цветами и ароматами убирают теперь гроб своего возлюбленного, дорогого первенца отец и мать! Минуты через две песнь «Святой Боже» стала выходить из дома на двор. На крыльце показался протоиерей и вел за собою духовенство. У священников пока не было строгого порядка, и они все шли наружу в разбитых чувствах и с исписанными лицами. Процессия остановилась на дворе пред собором святых: старший иерей, увидев в воздухе Спасителя, с крестом и благоговением поклонился ему; весь духовный лик тоже упал Господу в пояс. Предвечный Младенец, осенив священнослужителей благословением, ждал покойника. Трисвятая песнь не умолкала и плакала: она еще обильнее залилась слезами, когда из залы вышел в сени на руках сам покойный и показал свою голову собравшейся около дому толпе. Минута наступила необычайная – свидание новопреставленного со святыми. Гроб постепенно вошел в ряды св. икон. Тогда Господь торжественно сделал третье божественное благословение, и оно пошло в три стороны: во-первых, новому жителю неба – покойнику, во-вторых, двум мученикам – отцу и матери, в-третьих, сердечной родне усопшего и всему оставлявшему дом собранию. Гроб, вследствие тесноты и для лучшего устройства на дорогу, на полминуты остановился. Передовая хоругвь Спасителя и Божией Матери сделала легкое движение в воздухе и заиграла своими золотыми крыльями; другие хоругви поняли знак и тоже стали терять покой и пошли за первою. Собор передовых иереев тотчас занял свое место, обошел гроб и последовал за св. иконами. Только один протоиерей не пошел с ними – он остался у головы покойника на своем месте, как старший между иереями. Шествие приняло теперь правильный строй и порядок и потекло в храм Божий легкими струями, как тихая река. Улица давно уже с нетерпением ждала погребальное шествие и при воротах каждого дома троицами и пятками настановила покойнику живых свечей, и вплоть до самой церкви отлично иллюминовала дорогу людьми, которые с удовольствием покидали хижины и шли ко святому пророку Илии в последний раз поцеловать брата. За покойника неслось к Богу молитвенное кадило целого села. Как, надобно думать, была дорога эта соборная человеческая молитва для души раба Божия Н.! Но меня не столько занимал чужой народ и его чувства, сколько родное соседство покойника. Шага на два за гробом в одной группе шли все родственники Н.И., кружек решительно был избичеван, а больше всех досталось родительскому сердцу. Отец таял, как снег в жаркое лето, обливаясь слезными потоками, а мать почти нельзя было узнать вследствие ее скорби. Это была прямо мученица. У ней слез было, по-видимому, меньше о. И., но их сушил самый жаркий внутренний матерний пыл, и он в существе-то был вдвое сильнее мужнина, отцовского. Всякий знает, что сердечная струна женщины далеко не родня мужчине. От слабости сил мученица не могла идти одна, без пособия, и была под руки у двух своих родных братьев, людей средних лет и лиц гражданских. Родные друзья из себя выходили для утешения сестры, но сами были донельзя расплаканные, и чем они тушили сердечное пламя? Огнем. Слеза себя слезой хотела побороть. «Сестрица, дорогая сестрица, пожалуйста, не плачь, перестань, пожалей себя и братца, будет, пора остановиться!» – говорили сердечно братья, а сами от сестрицы бежали глазами либо в платок, либо в сторону, чтобы не показать ей своего собственного мученичества. Подошел переулок; нужно было остановиться – сделать заупокойную литию. Стали, помолились и опять пошли. Тут и Ильинская колокольня звонила в перебор и до той минуты не умолкала, когда почивший вступил в самый храм и остановился посредине его.

По внесении покойника в храм, здесь большой колокол стал говорить домам и людям города, что новопреставленный раб Божий уже вошел в церковь, и душа его вместе с ангелами начинает слушать божественную литургию. Звон не напрасно трудился: он скоро прошел во все углы Верхнего-Ломова и к готовому народу еще прибавил такую же половину душ из приходов соборного, ильинского и николаевского. Больше всех было народа ильинского из уважения к своему священнику и большой привязанности к его сыну. Местные прихожане полюбили своего нового батюшку за его солидность, за церковную проповедь и домашние пастырские наставления, за хорошее обхождение, особенно за умение служить и вместе с народом молиться во храме. Духовные дети любили делить со своим отцом и его семейные радости и все давно знали, что у их попа учится в академии сын, которого права они понимали. Больше всего им нравилось то, что Н.И. может выучиться выше попов и быть со временем архиереем. Это радовало сельский народ. Могла ли теперь сердечная любовь прихожан усидеть в четырех стенах, могла ли забыть своего родного священника и его прошлую дорогую радость? Ильинский храм решительно был полон, как в праздник, и каждый входил в двери с искренним усердием, хотя с унылой и растроганной душой, каждый перегонял другого стать ближе ко гробу и скорее начинать свои глубокие Богу поклоны за покойника. Литургия шла протяжно и резко отличалась своим заупокойным пением. Пение было сельское, но порядочное. Кроме пения, и священные действия много говорили уму и сердцу собравшихся и молившихся в храме. В свои минуты диакон выходил из алтаря в облаках фимиама, приступал к самому телу, отдельно с честью кадил ему, что утешало народ, делало покойника неземным жителем, достойным небесного венца. Глаза дивились и летели на небо за душой усопшего. Апостол тоже отдал священную честь гробу: вышел на средину за покойника, как в великую субботу за Христову плащаницу. В чтении слова произносились ясно, хорошо, и радовали душу, когда помянули рай, что усопший будет некогда восхищен с Господом на воздусех. А вот св. евангелие могло несколько испугать каждого и вздрогнуть от правды Божией – той правды, которая не смотрит на человеческие лица и делателей зла посылает в ад. После херувимской песни вся церковь была глубоко благоговейною, и заметно было, что христиане хорошо понимают это страшное время божественное: на их лице выражалось особенное благоговение. Когда стала возноситься живоносная песнь «Тебе поем», в это время лице о. И. осветилось каким-то двойным лучом: частью родительскими слезами – горькими, надгробными, но, с наступившею великою светоносною минутою бескровной жертвы, сменившимися слезами иерейскими, полными веры и надежды на крест Христов, просившими своему сыну покойнику царствия небесного. Вся церковь глядела на духовного отца, умилялась душою и училась у него молиться. Потом божественная литургия своим чередом пошла дальше и была близка к концу. Отворились царские двери: Господь торжественно воскрес из мертвых и в горных лучах осенил Своею чашею народ. Все пали ниц; потом такое же глубокое поклонение при вознесении Господнем, при перенесении св. даров на жертвенник. После за амвонной молитвы вышло к людям надгробное слово. Говорил его ильинский служитель поздней литургии, соборный священник. Он человек очень умный, развитой и по Верхнему Ломову считается весьма начитанным. Идея его поучения такая: «пред нами гроб небывалый, неожиданный: молодой человек, лучшая надежда родителей, вдруг умирает, не успевши даже вполне познакомиться с новым отцовским местом и людьми. Как это ни прискорбно, однако нам христианам много плакать о покойниках стыдно, потому что у Бога нет мертвецов, и этот юноша душою жив. У него есть духовный язык, которым покойник говорит с Богом и радуется». Слово довольно длинное – листа на два письма, написано стройно, логично, но без жалобного красноречия. Народ выслушал его серьезно и без слез. Наконец литургия получила свой отпуст.

Наступил небольшой промежуток времени; он дал чередному священнослужителю минуты две на приобщение св. тайн, потом легонько зашумел в алтаре. Шум происходил от священнических облачений и стал через сеть закрытых царских дверей показывать глазам черный бархат мелькавших риз, оправлявших себя различными движениями. Вдруг в одну секунду растворилось земное небо – алтарь; св. престол со всех сторон, кроме горнего места, показал чудесный строй иереев, которые, как ангелы Божии, благоговейно в пояс поклонились Спасителю и потом чинно – друг другу. Получив от Господа молитвенное благословение к началу отпевания, священнослужители вышли на средину храма, где священный строй одинаково повторился и стал на молитву. После благословения кадила, настоятель окурил гроб фимиамом, и покойник очутился весь в облаках кадильного дыма. Кадильное благоухание постепенно понеслось по всему народу, тронуло обоняние каждого и обратило храм к молитве. Блеск многочисленных зажженных восковых свечей сделал другой день, сошлись два огня, и от церковного света потускнел в храме солнечный свет. Началось отпевание. Ежели из него исключить евангелие и апостол, оно выйдет решительно большой панихидою. Панихид мы и так много отслужили Н.И., и все их можно назвать родными, только младшими сестрами отпевания. Но все-таки о самом отпевании, как имевшем много особенностей, умолчать нельзя. Во-первых, отпевание отличалось целым хором священников, которых было пять; они различно чередовались возгласами; каждый иерей имел свой голос, свою осанку, свое лицо, свое благоговение и душу. В общем молитвенники все были хороши, пели душевно и относительно слез не посрамили себя, но плакали не все вдруг, а по частям: то один прольется, а другой ничего, то два соседа вместе заплачут, а другие два просто без слез молятся. Разно и различно спали и просыпались чувства в священниках. В народе была одна с пастырями наружная и внутренняя картина – он душою и телом падал и вставал, где одним человеком, где двумя-тремя лицами, а где и целым углом. Родной кружок Н.И. был иначе: он почти без устали горел и в большем сердечном пылу боролся из-за покойника; родная кровь хотела возвратить себе свое сокровище слезами и горькими рыданиями, но как ни брала его из гроба, ничем не могла воскресить мертвеца и лишь только отбивалась от его смерти одними мокрыми платками. Из живой родни Н.И. нельзя было не обратить особенного внимания на одно лицо: как магнитом приковало зятя о. И. сельского священника, молодого вдовца. Он вдвое больше другой родни страдал душою; видно было, что этот страдалец скорбел от двух гробов: от настоящего и прошедшего. Горький одинокий вдовец теперь, должно быть, вспомнил у прощальной панихиды брата все черты его покойной сестры, а своей жены, и два дорогих человека в одно время горько забились в молодой родной груди – и натурально: у кого между двух сердечных огней душа могла быть покойна или держать себя обыкновенно! После песни «Со святыми упокой», у ног усопшего поставлен серебряный парчовый аналой. Н-ский священник о. А. начал беседу. Настала великая тишина: в воздухе могла лететь и звенеть муха. Молодой проповедник показывал на своих щеках бледность и большое внутреннее волнение; он попытался было сказать первое слово, но упал глазами в землю и чуть-чуть не разрыдался; наконец через силу поборолся с собою, поднял взор на покойника и после имени Св. Троицы трепещущим голосом обратился к нему: «Дорогой юноша!» Тон через минуту несколько поправился, вошел в себя, и надгробная речь стала овладевать народным вниманием. Все слушали и внимательно ловили слова проповедника. Надгробное слово было похвальным панегириком Н.И. и вышло превосходною речью. Нельзя сказать, чтобы молодой о. А. был умнее, глубже, развитее и красноречивее зрелого соборного священника, первого надгробного проповедника Н.И., но о. А. гораздо больше своего старшего собрата понравился слушателям, и это от того, что он умел хорошо рассказать жизнь покойника, тронуть ею отца и матерь и увлечь всех. Все было очень интересно, кстати и говорилось минут пятнадцать. В коротких словах смысл речи такой: «Дорогой юноша! Я хочу показать народу замечательную историю твоей жизни и надеюсь это выполнить, потому что я был твоим товарищем и другом в училище и в семинарии. В обоих заведениях ты был лучшим из всех воспитанников духовных, что отлично доказывает Киевская академия, куда тебя отличило и благословило послать пензенское учебное начальство. В академии ты был тоже не последним среди учащегося юношества, как я убедился в этом из личного моего знакомства с Киевом и длинного там с тобою свидания. Вот ты уже совсем очаровал своих родителей, становился на духовную профессорскую дорогу – и вдруг тебя постигла нежданная смерть. Как теперь о тебе не плакать отцу и матери и всем нам! Но так видно Богу угодно; Он все делает к нашему благу. Жребий, который ты мог получить здесь на земле, ничтожен сравнительно с тем, который Господь уготовал на небе всем невинным и любящим Его. Не забудь же нас, когда предстанешь у престола Божия, а мы будем о тебе молиться здесь – на земле!» Похвала окончилась. Осталось почтить успение раба Божия вечною памятью, и диакон высоко вознес ее к небу, оттуда опустил вниз, где ее тотчас подхватили певчие; потом разрешительная молитва очистила покойника от всех грехов, а правый клирос стал трогательно приглашать людей к прощанию с почившим. Первыми подошли к телу священники и удивительно поступили. В наших местах по обычаю ли, или по правилу церковному священники никогда не целуются с усопшим, а просто благословляют гроб на дорогу. С Н.И. было исключение. Весь собор иереев поодиночке сердечно поцеловал покойника в венец и простился с гробом без священнической власти. Только один протоиерей сделал поцелуй с благословением, остальные четыре приложились просто и очистили место. Дошла очередь до родни, и, Боже мой, какая раздирающая душу открылась картина! Отцовская, матерняя и вообще человеческая душа не хотела верить смерти, называла гроб живым, требовала покойника себе, а смерть ничего не хотела знать, показывала в милом человеке один прах и могильное безмолвие и как бы смеялась над родным сердечным усилием. Человек все-таки настоял на своем: отец и мать стали говорить с уснувшим сыном по живому: называли его самыми нежными именами, делали некоторый упрек его раннему успению. Две главные родные души прежде всех завладели правою стороною гроба и раз до двух и больше горячие родительские уста припадали то к челу, то к губам, то к груди своего дорогого сокровища и будили его от сна на наш свет сиротским трогательным словом: «Н-ля, милый Н-ля, куда ты от нас идешь, зачем ты нас оставляешь сиротами! О Боже, мы должны проститься с ним в последний раз!» Плачущие не хотели бы вовсе оторвать себя от милого трупа, и лишь мысль, что с покойным надобно всей семье проститься, заставила отца и матерь очнуться и уступить место другим. Подходит младший родной брат Н.Н., ученик Пензенской семинарии; он горько заплакал, три раза поцеловал старшего своего воспитателя и замер с пылающим словом: «братец, милый братец»! Сестер Н.И. не было в храме – они за малолетством оставались дома. Приступили родные дяди и зять покойника: последний прощался по отечески – с множеством поцелуев и длинным припадением к гробу. Дяди, полив племянника слезами, скорее других отошли от него, потому что у них была обязанность вести сестру к могиле. Народ горько был растроган при этой картине и приготовился было проститься с покойником, но какая неожиданность! Подошли к венчику два-три чужих человека, и вдруг раскрылась одна священническая риза, сверкнула рука иерея и устранила посторонние поцелуи. Было ли дорого время, или все священники испугались усталости и не хотели глядеть на долгое христосованье Ильинской церкви с покойником, только пастырское приказание было сделано настоятельно. Богомольцы послушались «попа» лучше всякой полиции, но на своих лицах написали некоторое удивление и недовольство. О. И. был занят горем и ничему не препятствовал.

Печальный строй погребения оставлял средину храма в таком же порядке, в каком он ходил за покойником в дом о. И., т. е. пошел теперь на могилу с хоругвями, св. иконами, и весь в облаках кадильных. Когда гроб тронулся к церковной двери, в родной семье покойника произошел матерний случай, удививший все похороны. Мать Н.И. громко воскликнула к вечно оставлявшему ее сыну: «К-ля, К-ля, встань, куда ты от меня уходишь»! Как ни были бойки и храбры утешители мученицы – ее родные братья, но они теперь вовсе упали в своих силах и красноречии. Старший брат повернул было свою голову к сестре с каким-то утешением, но ее лучи опалили ему глаза, и в одну секунду он ослеп в своих слезах на полуслове. Движение народа вперед освободило несколько церковную паперть, и гроб стал выходить из храма и медленно спускаться с крыльца в ограду. Еще к носившимся в храме звукам последнего материнского слова присоединились чудные звуки «трисвятого», раздававшиеся в ограде церковной. Последовала вторая остановка гроба в ограде у больших церковных ворот, но без особенного замедления. Здесь человеческий шаг в последний раз хромал и запинался, и когда вышел за ограду, он сделался легче и ровнее в виду поля и прямой местности от церкви Ильинской до Алексеевской кладбищенской. Оба Божии храма не имеют промежду себя ни одной улицы, и от церкви пророка Илии до храма Алексея Божия человека считается всего четверть версты. Теперь усопшему только и оставалось земной дороги до вечного покоя, без всяких остановок и без литий. Когда весь строй иерархический и певческий с песнею трисвятою очутился за воротами церковными, с колокольни послышалась другая одушевленная песнь, ничуть не уступавшая человеческой, и совершенно ей родная по своему священному, трогательному тону. Колокольный звон сначала в похоронный «перебор» поодиночке, потом «в троицу», присоединялся к земному трисвятому пению и сливался с ним в одно чудное гармоническое пение. Это чудное гармоническое пение усилилось с половины дороги, когда раздался заупокойный звон во все колокола; оно мало-помалу очищало человеческие слезы, делало слезы отца бледно-торжественными, нисколько Богу непротивными, заставляло их и плакать и торжествовать. Печально-торжественная, светоносная процессия наконец остановилась, когда покойник пришел к месту своего погребения. Суровый вид могилы переменил людей, глубоко погрузил их опять в скорбную душу. Народ, как лес, обступил отверстие земли, вырос на желтых сугробах глины выше себя на целый аршин, в умилении приготовился прочитать последний могильный след вечного странника и после воздушного поклона с миром отпустить покойника в другую жизнь. С восточной стороны могилы в солнечных лучах и золотом сиянии рисовались лики Божии, покойно с высоты глядели на землю и в мире ожидали усопшего на небо. Под крыльями хоругвей разместился другой лик святых, в серебряных ручных киотах, который вместе с иереями приготовился также к отправлению покойника в вечность; с южной – правой стороны у могилы столпилась родня Н.И., а сам юноша возлег у самой головы могилы.

Положение гроба во гроб началось последними заупокойными песнопениями и окончилось вечною памятью. Прощание было слезное, удивительное, и в своем роде редкая живописная картина. Родители в рыданиях сладостно всматривались в черты мирного уснувшего сына и искали в них в настоящую земную минуту какого-нибудь живого знака, но убедившись, что это напрасно, что смертный сон силен разбудить только один Христос, родители-сироты с мягкой, нежной речью к сыну показали ему на своих родительских персях умильный крест и припали устами к дорогому трупу. После родительского благословения и своего отпуста Н.И. о. И. и его супруга дали прочим родным проститься с покойником при могиле, потом снова всех опередили, чтобы проводить сына на дно его жилища. Гроб плавно, с некоторым величием пошел вниз, стал на своем месте. Горсть земли, брошенная на гроб протоиереем и остальными четырьмя иереями, объявила труп прахом, и хороший деревянный досчатый футляр в одну минуту одел гроб. Тяжело было осиротелым отцу и матери брать крест гробовой разлуки с сыном, с сыном первенцем и академистом, но Бог никогда не оставляет человека в скорби, и теперь Он озарил больные родительские души некоторым отрадным лучом Животворящего Креста Христова. Отец и мать очнулись, потушили слезы и с глубоким воздыханием и словом на небо: «да будет во всем воля Божия!» – отошли от дорогой могилы. Застучали лопаты и железные скребки, сырая глина шумно посыпалась вниз, и дорогого человека, подававшего собою на земле большие надежды, как не бывало!

А. Е.

О продолжении издания журнала «Руководство для сельских пастырей» в 1883 году

Журнал «Руководство для сельских пастырей», издаваемый по благословению Святейшего Синода при Киевской духовной семинарии с 1860 года, издается и в 1883 году.

Журнал выходит еженедельно отдельными номерами в 8-ю долю листа в объеме от двух до 3½ печатных листов. Годовое издание составит три тома, исключая печатаемых в приложении к журналу поучений, образующих собою отдельный том (каждый приблизительно от 40-ка до 45-ти печатных листов с особенным оглавлением и особенною нумерацией страниц).

Подписная цена и с пересылкою во все места Российской империи 6 руб. сереб. Плата за журнал по официальным требованиям, как то: от консисторий, правлений духовных семинарий и благочинных, может быть, по примеру прежних годов, рассрочена до сентября 1883 года.

В редакции этого журнала продаются: 1) экземпляры «Руководство для сельских пастырей» за 1861, 1864, 1865, 1871, 1872, 1873, 1874, 1875, 1876, 1877, 1878, 1879, 1880, 1881 и 1882 годы. При требовании журнала за все означенные годы может быть делаема уступка по особому соглашению с Редакцией.

2) Указатель статей, помещенных в «Руководстве для сельских пастырей» в течение десяти лет с 1860 года по 1869 год включительно. Цена 35 коп. с перес.

3) Сборники поучений к простому народу, изд. Редакции «Руководства для сельских пастырей»:

а) Выпуск 1-й, издан 1877 года. Цена 1 руб. 20 коп. с перес.

б) Выпуск 2-й, издан 1879 года. Цена 2 руб. с перес.

в) Выпуск 3-й, издан 1880 года. Цена 2 руб. с перес.

г) Выпуск 4-й, издан 1881 года. Цена 2 руб. с перес.

4) «Семьдесят пять катехизических бесед» или «Весь православный катехизис в беседах к сельским прихожанам» свящ. Иоанна Скарданицкого, изд. Редакции «Руководства для сельских пастырей» 1882 г. Цена 1 руб. 35 коп. с перес.

5) Практические советы священникам при производстве следствий по проступкам и преступлениям священно и церковнослужителей. Второе исправленное и дополненное издание. Цена 60 коп. с пересылкою.

6) Практические наставления митрополита Григория пастырям по предмету спасительного действования на раскольников. Цена 60 коп. с пересылкою.

7) История христианской церкви в век апостольский. Цена 50 коп. с пересылкою.

С требованиями как на журнал, так и на поименованные книги нужно адресоваться так: В Редакцию журнала «Руководство для сельских пастырей», в Киеве.

Имя пресвитера известно было еще в глубокой древности. Пресвитер, πρεσβύτερος (сравнит. степень от πρέσβυς), буквально означает старшего возрастом и просто старца; отсюда пресвитерами в древности назывались вообще люди престарелые, старцы, самым возрастом своим заслуживающие особенного уважения. В переносном смысле пресвитерами назывались люди знаменитые и уважаемые в государстве³⁵, превосходящие других умственным и нравственным образованием, как старшие возрастом духовным³⁶. Но название пресвитера имело также и более тесное и определённое значение. У евреев находим пресвитеров в лице семидесяти мужей, избранных Моисеем для управления народом (Исх.24:1, 9; 19:7 ср. 18:21, 25). Потом, когда старцев Моисеевых заменили члены известных правительственных мест, синедриона и синагоги, – название пресвитера усвоено было этим членам (Мф.26:3, 47, 57; Мк.8:31; 11:27; Лк.7:3–5; Деян.22:5). Если члены синедриона имели в руках власть правительственную, как гражданские представители народа, то члены синагоги в качестве блюстителей нравственности народа обязаны были смотреть за его нравственною жизнью и поучать его в законе Божием. Как те, так и другие избирались по преимуществу из священников, как лиц особенно уважаемых народом, и потому были для него также и совершителями богослужения. Сходство прав и обязанностей этих представителей избранного народа с правами и обязанностями членов второй степени христианской иерархии справедливо могло подать повод к названию пресвитерами и этих предстоятелей христианской церкви, равно как священнодействие избрания на эту степень в ветхом и новом завете дало право тех и других назвать священниками.

Имея в виду по возможности обнять по крайней мере важнейшие стороны в состоянии пресвитеров первых веков христианства и вместе с тем показать несправедливость делаемых по этому предмету возражений³⁷, мы раскроем 1) внешнее их состояние в первые три столетия и 2) состояние внутреннее. В первом отношении предметом нашего исследования будет происхождение пресвитеров, как самостоятельной иерархической степени, и распространение их по городам и селениям; а во втором – избрание и посвящение пресвитеров, их отношение к епископу и права и обязанности, определяемые этим отношением.

I.

а) Происхождение пресвитеров, как самостоятельной иерархической степени

Как некогда древний Израиль, почтенный высоким наименованием избранного Богом народа, имел еще особенных избранников и помазанников Господних в лице духовных предстоятелей (Чис.18:6; Исх.29:1…; Лев.8:30), так и новый христианский Израиль, будучи весь родом избранным, царским священием, языком святым (Откр.1:6, 5:10; 1Пет.2:5, 9), получил от Виновника своей веры особенных избранников и помазанников в лице пастырей: никтоже сам себе приемлет честь, но званный от Бога, якоже и Аарон, говорит апостол Павел (Евр.5:4). И Той дал есть, говорит он же в другом месте, овы убо апостолы, овы же пророки, овы же благовестники, овы же пастыри и учители (Еф.4:11). Сам Спаситель, как первый пастырь основанной Им церкви, был первый избранник Божий, по воле Божией сошедший на землю и совершивший дело Отца, пославшего Его (Ин.20:21; Лк.10:16, 4:43; Мф.10:14, 18:15–19; Мк.16:16), и первый помазанник, на коем в полноте и совершенстве почивали дары Св. Духа (Лк.4:18, 19). Потом благодати избрания и духовного помазания удостоены были преемники Его божественной власти св. апостолы (Лк.6:13; Ин.15:16, 20:21–23; Деян.2:4)³⁸ и преемники самих апостолов – епископы (2Тим.1:6; Тит.4:14). Тем не менее, однако божественное избрание и освящение неотъемлемо принадлежит и пресвитерам, как составляющим также иерархическую степень в церкви. Внимайте себе, говорил апостол Павел собравшимся в Милете с епископами пресвитерам Ефесской церкви, внимайте себе и всему стаду, в нем же вас Дух Святый постави епископы, пасти церковь Господа и Бога, юже стяжа кровию Своею (Деян.20:28). Поставляя епископов правителями церкви, апостолы первоначально сами поставляли и пресвитеров, употребляя при поставлении тех и других один и тот же способ благодатного освящения, то есть рукоположение: рукоположше им пресвитеры на вся церкви, и помолившеся с постом, предаша их Господеви, в Него же увероваша, говорится в Деяниях апостольских об устроении церквей Павлом и Варнавой (Деян.14:23). Подобное постановление пресвитеров апостолы завещали и своим преемникам, как одно из необходимых правил их пастырской деятельности: сего ради оставих тя на Крите, писал св. апостол Павел епископу Титу, да недоконченная исправиши, и устроиши по всем градом пресвитеры, якоже тебе аз повелех (Тит.1:5). И святая церковь с самых первых времен избрание и благодатное освящение пресвитеров признавала делом Божиим: «потщитеся возлюбленнии, говорит апостольский муж, св. Игнатий, потщитесь повиноваться пресвитерам: иже бо сим повинуется, слушает Христа, учредившего их, а иже противляется им, противляется Иисусу Христу; противляяйся же Сыну, не узрит жизни, но гнев Божий пребывает на нем»³⁹. «Апостолы, пишет блаженный Иероним, по всем областям ставили епископов и пресвитеров»⁴⁰. Главное различие их в этом отношении от епископов состоит в том, что, как зависимые члены священноначалия, пресвитеры получают избрание и освящение не по прямому преемству от апостолов, а через преемство главных представителей церкви епископов, как прямых преемников апостольских⁴¹.

Божественное избрание и благодатное освящение пресвитеров вообще может служить основанием для определения времени самого первого появления пресвитеров в церкви. Ибо, если пресвитеры существуют в церкви по непосредственному божественному установлению, то само собою понятно, что они должны были явиться в церкви с самого начала ее существования, то есть, когда она находилась под руководством чрезвычайных органов Св. Духа – апостолов. Но эта древность пресвитеров не заставляет однако необходимо искать их в непосредственных служителях и самовидцах слова. Некоторые думают видеть пресвитеров в лице семидесяти учеников Христовых, равно как епископов – в лице двенадцати апостолов⁴². Но те, которые в двенадцати апостолах видят епископов, смешивают обыкновенную иерархию с иерархиею необыкновенною, чрезвычайною. То же самое должно сказать и о том мнении, по которому видят пресвитеров в семидесяти учениках Христовых. Правда, мы слишком мало имеем сведений о семидесяти учениках Господа, чтобы определенно выдавать их за лица с известною властию, но, сколько известно из предания, всего вернее принять их, также как и двенадцать, за особенных посланников, в большей мере владевших духовными дарами, чем обыкновенные члены иерархии, хотя и не имевших дарований двенадцати. Собор Неокесарийский⁴³ поставил их в таком же отношении к двенадцати апостолам, в каком хорепископы стояли к главным городским епископам. История церкви действительно представляет их сподвижниками и помощниками двенадцати апостолов. Тем не менее, они действовали, как облеченные властию чрезвычайных посланников Божиих. Они занимали иногда и епископские кафедры, но без сомнения не в качестве простых епископов, а как временные правители, которые также могли править и вселенскою церковью, как правили какою-нибудь частною, где останавливались как бы для отдыха после значительных трудов, предпринятых в пользу церкви вселенской. Во всяком случае их никак нельзя называть, по крайней мере, пресвитерами. Если иногда они и являются в качестве обыкновенных постоянных правителей церкви, то только как епископы⁴⁴, а не как пресвитеры – низшие и подчиненные пастыри церкви⁴⁵. Впрочем относят начало вообще иерархических степеней церкви, как епископской и диаконской, так и пресвитерской, ко временам апостолов, мы отнюдь не думаем отрицать того, что все они имеют божественное происхождение. Сказав о поставлении апостолами пастырей церкви, св. Климент Римский спрашивает потом: «Чему удивляться, если те, коим вверено было от Бога дело сие, поставляли вышеупомянутых служителей»⁴⁶. «Все, что Бог установил чрез апостолов, говорит св. Афанасий, и благо в себе и непоколебимо утверждено»⁴⁷. Апостолы ничего не делали без воли Божией и все, учрежденное ими, так священно и божественно, как учрежденное самим Спасителем. Справедливо епископы называются преемниками апостолов: как преемники, они должны были явиться уже при апостолах, дабы власть божественная не прерывалась в церкви; и действительно явились, когда церковь деятельностью апостолов значительно распространила свои пределы и получила уже некоторое устройство, и когда потому открылась возможность иметь постоянных правителей с определенной властью. Не прежде распространения святой веры должны были явиться и пресвитеры, как второстепенные преемники той же власти, подобно епископам, имевшие назначением своим не столько устроение вновь церкви, как апостолы, сколько управление церковью уже готовою.

Что касается до того, когда именно явились пресвитеры в самый век апостольский, этого с точностью определить нельзя. Но всего вероятнее положить, что пресвитеры явились в церкви после диаконов и прежде епископов. Когда апостолы находились еще во Иерусалиме и все вместе действовали в устроении церкви, они мало имели нужды в помощниках равных пресвитерам или епископам для дел высшего служения; но, занятые проповедью евангелия, они, при увеличивающемся числе верных, скоро могли почувствовать нужду в помощниках для низшего служения, каковыми в Деяниях апостольских представляется служение при трапезах. Потому в священной истории церкви мы действительно встречаем таких помощников в лице семи диаконов Иерусалимской церкви, когда еще не было и помина о прочих степенях иерархии⁴⁸. Но, при значительном уже распространении христианства, апостолы не переставали сами управлять церковью и потому долго не могли еще иметь нужды в особых правителях, каковы епископы. Таким образом, когда церковь при постоянном умножении верующих значительно увеличилась, апостолы, имевшие в виду главным образом распространение св. веры, если могли скоро почувствовать нужду в помощниках более высших, нежели диаконы, то, конечно, прежде всего, в пресвитерах, которые, находясь под непосредственным их надзором, могли в таком случае быть лучшими их помощниками⁴⁹. И действительно пресвитеров мы встречаем в Писании гораздо прежде, чем епископов, и видим их правительственные действия тогда, как о епископах не было еще и помину. Так в книге Деяний упоминается о пресвитерах уже в XI главе, где они, как правительственные лица Иерусалимской церкви вместе с главными ее представителями – апостолами, принимают прибывших в Иерусалим с милостыней Варнаву и Савла. В XIV главе говорится о поставлении пресвитеров по всем местам, где апостолы приобретали новых последователей. В XV главе пресвитеры вместе с апостолами действуют на соборе и после собора вместе с ними же отправляют окружное послание к церквам – Антиохийской, Сирийской и Киликийской, в котором извещают о решении бывшего собора. Некоторые исследователи древности (Мозгейм)⁵⁰, указывая на множество верующих в Иерусалиме, утверждают, что там еще при апостолах было не одно собрание верных, и потому, соответственно числу собраний, допускают в нем несколько пресвитеров, которые были как бы наместниками апостолов в тех местах собрания, где не были сами апостолы. Без сомнения, они-то и известны в Иерусалимской церкви под именем старейшин – старцев (πρεσβυτέρων).

В истории пресвитеров времен апостольских представляется одно довольно важное затруднение для исследователя, подавшее повод к разным неверным предположениям: это неопределенность наименования. В апостольских писаниях имя пресвитера употребляется иногда в значении епископа, а имя епископа в значении пресвитера⁵¹. Так в книге Деяний (Деян.20:17) говорится, что апостол Павел послал призвать к себе в Милет пресвитеров церковных; но в 28 ст. той же главы он сам называет их епископами. Тот же апостол в Послании к Титу, заповедуя епископу поставлять пресвитеров (Тит.1:5), в ст. 7, при описании требуемых от них качеств, говорит: подобает епископу... В Послании к Филиппийцам (Флп.1:1) упоминаются только епископы и диаконы; точно также в 3 гл. 1 посл. к Тимофею, после изображения требуемых от епископа качеств, представляются более качества не пресвитеров, как следовало бы, а диаконов⁵². Такая неопределенность, без сомнения, происходила от не установившегося еще значения этих наименований, почему их и употребляли то в буквальном смысле и несобственном, то в собственном⁵³. Так понимают означенные места и все лучшие толковники и критики. Так блаженный Феодорит, в объяснении на I главу Послан. к Филиппийцам, пишет: «апостол называет епископами пресвитеров: ибо они носили то и другое наименование»⁵⁴. То же самое подтверждает он стихами 17 и 28 XX главы книги Деяний и 5 и 7 стихами I главы Послания к Титу, где пресвитеры называются епископами. В объяснении на I Тимофею гл. III Феодорит говорит: «в древности одних и тех же называли и пресвитерами, и епископами»⁵⁵; также в толковании на 7 стих I главы Послания к Титу говорит: «очевидно, что пресвитеры назывались епископами». Ибо когда сказал: «поставиши по градам пресвитеры», то присовокупил: «подобает бо епископу быти без порока». А в каждом городе обыкновенно было много пресвитеров, а не епископов⁵⁶. Экумений, в объяснении Послания к Филиппийцам, говорит: «не потому апостол употребляет здесь название епископа во множественном числе, чтобы в одном и том же городе было в древности несколько епископов, но потому, что под епископами он разумеет пресвитеров: ибо в то время они носили общие названия, и как епископы назывались пресвитерами и диаконами, так в свою очередь пресвитеры назывались епископами». Он же в толковании на XX гл. кн. Деяний пишет: «в новом завете было в обычае епископам называться пресвитерами и пресвитерам – епископами, как это можно видеть из XX гл. 17 и 28 ст. кн. Деяний, из послания ап. Павла к Титу, также из Послания к Филиппийцам и I послания к Тимофею»⁵⁷.

В частности, – что касается, во-первых, до 17 и 28 ст. XX гл. книги Деяний, то здесь можно разуметь также пресвитеров, как и епископов. Если разуметь первых, то пресвитеры в 28 ст. могли быть названы епископами не в собственном смысле, а в значении вообще надзирателей, подобно тому, как и ныне каждый пресвитер может быть назван надзирателем за своею паствою. Пресвитеры ефесские тем более могли быть названы епископами, что они, как замечают исследователи св. писания (Тильмон и Калмет), за отсутствием своего епископа Тимофея (бывшего тогда при апостоле), сами управляли тогда церковью и были, таким образом, как бы временными епископами⁵⁸. Если же в 28 ст. разуметь собственно епископов, то в 17 ст. они могли быть названы пресвитерами потому, что были старейшинами в своей пастве, а не в смысле членов второй степени иерархии. В таком случае нужно допустить, как и допускает св. Ириней⁵⁹, что это были епископы не только Ефеса, а и окружных соседственных церквей: ибо в церкви не было в обычае в одном городе поставлять нескольких епископов. Это мнение имеет основание в 17 и 25 стихах той же главы, где говорится вообще о малоазийских церквах и о всех тех, кому возвещено было царствие Божие. Очень естественно предположить, что на зов апостола вместе с ефесскими пресвитерами собрались епископы и пресвитеры и других церквей по дороге из Ефеса в Милет, чтобы посмотреть еще раз так много любимого апостола⁶⁰. Но оба эти сами по себе вероятные мнения можно соединить в одно вероятнейшее таким образом: когда апостол Павел послал призвать к себе пастырей ефесских, у коих тогда не было епископа, то на зов его собрались многие епископы других городов с своими пресвитерами, равно как и пресвитеры ефесские, которые, и как вообще надзиратели за своею паствою, и как временно исправлявшие должность епископа за его отсутствием, могли быть названы также епископами. Место из Послания к Титу можно понимать так: поручая Титу поставлять по всем городам пресвитеров (Тит.1:5), апостол в 7 ст. называет их общим именем надзирателей, то есть: название епископ в 7 ст. употреблено не для означения членов высшей иерархической степени, а в значении вообще надзирателя за церковью, каковым может и должен быть каждый пресвитер. В Послании к Филиппийцам 1 гл. 1 ст. под епископами надобно разуметь пресвитеров; так думают Златоуст, Феофилакт, Феодорит, Экумений и др.; так заставляет думать и древнее правило церкви, чтобы в каждом городе было отнюдь не более одного епископа⁶¹. Св. Павел обращается к одним пресвитерам и диаконам или потому, как полагают некоторые, что Филиппы, находясь под непосредственным надзором самого апостола, не имели еще в то время особенного епископа⁶², или, что вероятнее, потому, что поставленный к ним в епископа Епафродит сам принес от апостола Послание к Филиппийцам⁶³. Но и в последнем случае, по крайней мере в то время, как писал Павел это послание, в Филиппах не было еще епископа, и их пресвитеры, бывшие за отсутствием Епафродита главными представителями и надзирателями в церкви, по всему праву могли быть епископами⁶⁴.

Но если в век апостольский имя пресвитера и не всегда строго отличалось от имени епископа, за то всегда различались права и действия, свойственные той и другой степени – различие, основанием которого служат не простые наименования, а различные дары благодати священства. Так, когда апостол предоставляет право поставленным от него епископам Титу и Тимофею рукополагать пресвитеров (Тит.1:5; 1Тим.5:22), судить их (1Тим.5:19) и награждать (1Тим.5:17): то явно отличает епископов, как начальников, от пресвитеров, как подчиненных. «Не возможно, – замечает св. Епифаний, – чтобы епископ и пресвитер были одно: Божественное писание научает, кто есть епископ и кто пресвитер, говоря Тимофею: старца (пресвитера) не укоряй... Для чего бы нужно было наставление, чтобы епископ не укорял пресвитера, если бы первый не имел преимущества пред последним? Посему и еще говорит: «на пресвитера хулы не приемли, разве при двою или триех свидетелех»⁶⁵. Справедливо замечают еще, что там, где требовалось строгое разграничение между степенями, они принимали различные названия. Так, по мнению Феодорита⁶⁶, епископы в древней церкви в отличие от пресвитеров (которые назывались именем епископов) часто назывались апостолами. Назывались они также ангелами церквей, как например в первых трех главах Апокалипсиса (1:20, 2:1, 8, 12, 16, 3:1, 7, 14). Епископы представляются здесь под именем ангелов семи малоазийских церквей. Но из книги Деяний апостольских видим, что в одной из упоминаемых в Апокалипсисе церквей – церкви Ефесской – было много пресвитеров; тоже надобно думать и о других церквах, судя по самому многолюдству городов. И так очевидно, что ангелы церквей (епископы), которых было по одному в каждом городе, отличны были от пресвитеров, коих было по нескольку. А что в Апокалипсисе преподаются наставления одним епископам, это может еще свидетельствовать о том, что прочие предстоятели церквей (пресвитеры) состояли под их властью, и потому священный писатель вовсе не имел нужды упоминать об них.

Что касается до отцов церкви первых трех веков, то у них различие между епископами и пресвитерами представляется выше всякого сомнения. Еще у мужей апостольских находим ясные и определенные указания на две высшие степени иерархии, как на степени отличные и отнюдь не смешиваемые одна с другою. Конечно, мужи апостольские хорошо знали учреждения апостолов, и потому могут быть столь же несомненными свидетелями истины, как и самые апостолы. Первый из мужей апостольских св. Дионисий Ареопагит в учреждении церковной иерархии находит сходство с устройством иерархии небесной – ангельской, а там, по свидетельству его, представляются три чина, совершенно отличные друг от друга⁶⁷. Св. Климент, епископ римский, показывает различие между степенями новозаветной иерархии чрез сравнение ее с иерархиею ветхозаветною, в которой «первосвященнику (соответствующему христианскому епископу) дано свое служение, священникам (которые соответствуют пресвитерам) свое назначено место, и на левитов (равных христианским диаконам) свои возложены должности⁶⁸. Конечно, епископ и пресвитеры не могут принадлежать к одной степени, когда между ними было такое же отношение, какое в ветхом завете существовало между первосвященником и священниками, и когда тем и другим назначен особый круг действий. Особенно ясны, определенны и многочисленны свидетельства об этом предмете св. Игнатия Богоносца. Внушая смирнянам повиновение епископу и пресвитерам, св. Игнатий сравнивает послушание первому с повиновением Иисуса Христа Своему Отцу, а повиновение последним – с послушанием, которым верные обязаны святым апостолам: «последуйте все епископу, как Иисус Христос Отцу, и пресвитерам, как апостолам»⁶⁹. Подобно в Послании к Магнезианам он увещевает верных «совершать все в мире под председательством епископа, вместо самого Бога, и пресвитеров, вместо собора апостолов»: «молю вас, совершайте все в мире Божием»⁷⁰. А в Послании к Траллианам ясно указывает на отношение пресвитеров к епископу, как лиц подчиненных к своему предстоятелю: «прилично каждому из вас, особенно же пресвитерам, доставлять сладостное успокоение епископу во славу Отца, Иисуса Христа и апостолов»⁷¹. Наконец св. Игнатий в посланиях своих нередко указывает на известные лица епископов и пресвитеров, с ясным указанием на различие их сана. Так в Послании к Магнезианам он хвалит епископа их Даму и пресвитеров Вальса и Аполлиния, различая ясно епископа от пресвитеров, как принадлежащих к двум различным степеням иерархии. В Послании к Траллианам представляет епископа Поливия главным предстоятелем церкви, ясно отличая его от упоминаемых в том же послании пресвитеров. Вообще свидетельства Игнатия, скажем опять, так разнообразны, так ясны и определенны, что не оставляют никакого места сомнению в истинности доказываемого предмета⁷².

Последовавшие за мужами апостольскими отцы и учители церкви не с меньшею, если еще не с большею, ясностью делают указание на древнее различие между епископскою и пресвитерскою степенями. «Все противники церковного учения, говорит св. Ириней, явились несравненно позже тех епископов, которым апостолы вверили церкви»⁷³. «Совершать крещение, говорит Тертуллиан, имеет право первосвященник (summus sacerdos), который есть епископ, затем (dehinc) уже пресвитеры и диаконы, но не без полномочия (auctoritate) от епископа»⁷⁴. Особенно важное свидетельство об отличии и превосходстве епископов пред пресвитерами в первенствующей церкви представляют хранившиеся от древних времен списки епископов, преемственно после апостолов управлявших церковью, как ближайших апостольских преемников и главных после них правителей церкви. «Мы можем, говорит св. Ириней, перечислить тех, кои от апостолов поставлены епископами в церквах, и их преемников даже до нас», и далее действительно перечисляет в преемственном порядке епископов римских с самого начала Римской церкви и почти до конца второго века⁷⁵. «Пусть покажут, говорит Тертуллиан, обращаясь к еретикам, начала своих церквей, и объявят ряд своих епископов, который бы продолжался с таким преемством, чтобы первый их епископ имел своим виновником или предшественником кого-либо из апостолов, или мужей апостольских, долго обращавшихся с апостолами. Ибо церкви апостольские ведут свои списки (епископов) именно так: Смирнская, например, представляет Поликарпа, поставленного Иоанном, Римская – Климента, рукоположенного Петром; равно и прочие церкви указывают тех мужей, которых, как возведенных на епископство от самих апостолов, имели они у себя: леторослями апостольского семени»⁷⁶. В третьем веке находим многочисленный ряд свидетелей, ясно различавших степени епископскую и пресвитерскую. Таков например Климент Александрийский, подобно Дионисию Ареопагиту, сравнивавший иерархию церкви земной с иерархией церкви небесной; вот слова учителя церкви: «степени епископов, пресвитеров и диаконов в церкви суть подражания ангельской славе, их устройству и управлению»⁷⁷. Здесь, по замечанию одного ученого исследователя древностей, не только епископы, пресвитеры и диаконы представляются отличными друг от друга, но слово – степени восхождения (progressiones – προϰόπα⁷⁸) ясно показывает, что между епископом и пресвитером такое же расстояние в достоинстве, как между пресвитером и диаконом⁷⁹. Ориген также ясно указывает на различие обязанностей епископа и пресвитера, как на свидетельство разности самых их степеней: «от меня (пресвитера), говорит он, более требуется, нежели от диакона, от диакона более, нежели от мирянина; но от того, кто содержит в руках своих церковное начальство над всеми нами, потребуется несравненно более»⁸⁰.

Достойно особенного внимания и то, что в течение трех столетий, как замечают Епифаний и Августин, никто и не думал смешивать епископа с пресвитером; а потому, когда в четвертом уже веке, явился некто Аэрий, не признававший превосходства степени епископской пред пресвитерскою, все единогласно приняли его учение за еретическое, неправославное, противное учению апостольскому, и его самого осудили как еретика⁸¹.

Н. Молчанов

Уже давно русское православное духовенство не подвергалось в нашей светской журналистике такому огульному обвинению в невежестве и во всевозможных пороках и недостатках, такому оклеветанию и столь сильным ругательствам, как в последнее время, когда в высших сферах был возбужден вопрос о расширении участия духовенства в деле народного образования. Где же скрываются причины этих ожесточенных нападений, этого стремления, во что бы то ни стало, отстранить духовенство от деятельного участия в деле народного просвещения? – Мы не думаем, чтобы кто-либо, хорошо знакомый с жизнью и положением нашего духовенства, действительно мог быть уверен в том, что наши священники и псаломщики, прошедшие полный семинарский курс, изучавшие между прочим также и педагогику, которая не преподается даже в мужских гимназиях, и практически ознакомившиеся с методами преподавания в воскресных школах, учрежденных при большей части духовных семинарий, не способны к учительству в сельских школах или, по крайней мере, менее способны к этому, нежели светские сельские учители, нередко даже совсем не учившиеся ни в одном из средних учебных заведений. Личное знакомство с духовенством не может дать достаточного повода и к другим обвинениям, взводимым на все духовенство, и в частности к обвинениям его в безнравственности, которые самым красноречивым образом опровергаются уже статистическими данными, ясно свидетельствующими, что ни в одном классе общества не встречается так мало преступлений, как именно среди духовенства. Следовательно причины предубеждения нашего светского интеллигентного общества против духовенства должны лежать глубже, и прежде всего они заключаются, по нашему мнению, в враждебном или по крайней мере индифферентном отношении некоторой части нашего общества к тем принципам, главными проповедниками которых служат наши пастыри и учители. На них, таким образом, исполняется пророчество Спасителя, сказавшего первоначальным провозвестникам Его учения, что их будут ненавидеть, поносить, гнать и всячески злословить Сына человеческого ради (Мф.5:11; Лк.6:22), то есть противники христианского учения будут переносить свою вражду и на проповедников его, стараясь лишить их надлежащего авторитета и возможности влиять на умы и сердца слушателей. Но обвиняя духовенство во всевозможных пороках и недостатках и признавая его вследствие этого неспособным руководить вверенные ему паствы в деле религии и нравственности, они, с другой стороны, стараются также найти как бы оправдание своему неверию или маловерию. Впрочем, таких упорных врагов христианства, способных на всякую клевету ради унижения христианского учения и служителей церкви, в нашем обществе находится, смеем надеяться, немного. Но их решительный, самоуверенный тон находит последователей в значительной части общества, мало знакомой с духовенством и с легкомысленным доверием относящейся к этим клеветам. Наставить первых на путь истины – дело в высшей степени трудное, да едва ли и возможное, – они не станут слушать разоблачения их клеветы. Но разубедить легкомысленных последователей их, разъяснить им истинный смысл и значение этих нападений на духовенство, возвысить авторитет духовенства среди большей части светского интеллигентного общества – дело вполне возможное и составляет одну из насущных потребностей нашего времени, удовлетворение которой требуется не только интересами самого духовенства, сколько интересами церкви, – для утверждения начал христианской религии и нравственности в нашем светском обществе, а вместе с тем и для поддержания духовенства в исполнении его в высшей степени трудных и важных обязанностей. Правда, и прежде были попытки защищения духовенства от этих нападений, но они возникали обыкновенно лишь по частным поводам и направлялись против тех или других отдельных клевет, причем большею частью опускался из внимания самый источник этих нападений. Этих недостатков избежал г. Палимпсестов в своем весьма удачно и вполне своевременно явившемся сборнике: За истину и правду, Москва, 1883 г. Составитель, поставив для себя главною целью защищения русского православного духовенства от несправедливых нападений на него, вполне правильно понял свою задачу и начинает свою защиту именно с того, с чего и следует начинать ее, – с разъяснения того благотворного значения, какое имеет христианство и православная церковь для всего человечества вообще и для русского народа в частности, и затем уже приступает к тщательному разбору всех тех обвинений, которые обыкновенно направляются против духовенства, разумея под истиною именно истину христианского учения, а под правдою – правду о пастырях и учителях церкви. Хотя большая часть этого сборника представляет собою извлечения из статей и сочинений различных авторов, пользующихся большею частью авторитетом и в светском обществе (английского богослова Фаррара, Иоанна, епископа смоленского, профессоров Казанского, С.М. Соловьева, Костомарова, Субботина и Платонова, сельского священника и друг.), но составитель сумел систематически сгруппировать их и всему разнообразному содержанию придать единство и целостность, восполняя то, чего недостает в статьях других авторов, своими собственными статьями, обнаруживающими не только глубокое уважение автора к истинам христианства, но также полное знакомство с жизнью и положением современного православного духовенства и основательное изучение истории русской церкви. Мы не будем подробно излагать содержания этого весьма интересного сборника, а ограничимся лишь указанием его плана и главных предметов, входящих в состав его, отсылая интересующихся им читателей к самой книге г. Палимпсестова.

Рассматриваемый сборник разделен составителем на 5 глав. Первая глава – Возрождение – состоит из двух статей (извлеченных из сочинения Фаррара – жизнь Иисуса Христа и из беседы Иоанна смоленского), в которых выясняется благотворное влияние христианства на все сферы человеческой жизни и деятельности. Вторая глава – Первообраз и личности без образа – состоит из известной беседы Иоанна смоленского о враждебности современного общества ко Христу, которую составитель признает, очевидно, главною причиною современных нападений на духовенство. В третьей главе – Мать – г. Палимпсестов приводит несколько статей, доказывающих, что православная церковь всегда была самою чадолюбивою, самою сердобольною матерью для нашего народа; здесь говорится об услугах русской церкви и ее служителей, оказанных русскому государству и народу в прежнее время и особенно во время смут и междоусобий, и в частности указывается на просветительную деятельность нашего духовенства, которое со времен Ярослава Великого до Петра 1-го исключительно заведовало школами, да и после того до последних времен принимало самое живое деятельное участие в деле народного образования. Четвертая глава – Отцы и дети – обнимающая более половины рассматриваемой книги, посвящена главным образом обстоятельному рассмотрению тех обвинений, которым подвергается современное наше духовенство в светской печати. Здесь в особенности обращают на себя внимание критическая статья проф. Казанского (из твор. св. от. 1881 г. №1) по поводу ст. Е. Маркова: Религия в народной школе (Русск. Речь, янв. 1881 г.), и статья самого г. Палимпсестова, представляющая весьма обстоятельный разбор мнений о духовной иерархии, высказанных в газете Русь за 1881 г. В. Соловьевым. Пятая глава – Не дети – состоит из краткого обращения, принадлежащего перу составителя сборника, к тем из детей великой русской земли, которые «не только недостойны нарещись детьми, но не могут быть приняты и в наемники ея», и разъясняет неосновательность, безнравственность и разрушительность идей, проповедуемых этими выродками из русского народа, – нигилистами и социалистами.

Самый уже голый перечень статей, заключающихся в изданной г. Палимпсестовым книге, показывает, что эта книга заслуживает широкого распространения не только между духовенством, но и среди светского общества.

Д-т Д-в

б) Распространение пресвитеров по городам и селениям

Древности иерархических степеней в церкви и божественности их происхождения должна соответствовать история и дальнейшего их развития. Здесь прежде всего обращает на себя наше внимание умножение и распространение пресвитеров по разным местам, еще в начале подавшее повод к образованию приходских пресвитеров, отличных от пресвитеров соборных или кафедральных.

Образцом для всех городов и в первоначальном устройстве иерархии должен был служить Иерусалим. Иерусалим, средоточие всего священного в христианстве, первый услышал божественные истины нового спасительного учения, первый принял христианство, первый сподобился узреть Великого Пастыря церкви, первый видел ближайших преемников Его божественной власти и получил постоянное церковное правительство, чтобы вместе с христианством передать его и другим странам. Здесь, как известно из священной истории, явились первые диаконы, здесь, можно полагать, явился первый епископ и здесь же, как мы видели, явились и первые пресвитеры, предварившие своим появлением епископов. Сионская горница, бывшая первым храмом христианским (Деян.1:13) и вмещавшая в себе по вознесении Господа до 120 человек, без сомнения, скоро могла сделаться тесною для христиан. Ибо, хотя для совершения таинственной вечери Господь благоволил избрать горницу, имевшую сделаться первым храмом верных, столько же велию, сколько и убранную (Лк.22:12), но при быстром возрастании числа христиан, когда, вследствие одной проповеди апостольской, обратились ко Христу целых пять тысяч, она ни в каком случае не могла быть достаточною. Не без основания, как мы видели, полагают, что в Иерусалиме еще при апостолах было несколько молитвенных собраний; можно предположить также, что по числу этих собраний поставлено было и семь диаконов. Конечно, число их могло еще более возрасти при постоянно возрастающем числе верных. Молитвенные собрания необходимо предполагают особенных пастырей, как для учения, так преимущественно для священнодействия. Без сомнения, это не были сами апостолы; не могли быть и епископы, когда известно, что по неизменному с самого начала церкви правилу в одном городе был только один епископ. Всего вероятнее, это были пресвитеры, над которыми уже после поставлен был епископ.

Подобным образом должны были явиться пресвитеры и в других странах, куда проникал свет евангелия. Апостолы, просветив известную страну, не оставляли ее и после без особенного своего архипастырского надзора, но, продолжая быть главными правителями, или сами оставались там, или, проходя далее, возвращались снова, осведомлялись также письменно или через других о состоянии оставленных христиан и сами решали все дела, особенно важные. При таком надзоре новопросвещенные страны, конечно, не имели нужды в особом верховном надзирателе, и потому естественно апостолы поставляли в них сначала пресвитеров, и только; когда думали совершенно оставить страну, поставляли, как это было в Иерусалиме, как бы наместника своего, епископа, коему и вверяли дела верховного смотрения за церковью, как, например, Павел поставленным от него епископам Титу и Тимофею. Это же мы видели из примера Павла и Варнавы, которые прежде епископов поставляли пресвитеров в Листре, Дервии и других странах. А предание то же самое говорит о действии других апостолов⁸³. Значительное распространение христианства в устроенных апостолами церквах естественно вызывало нужду в нескольких пресвитерах и в этих церквах, как это было в Иерусалиме. Бедственное состояние, в каком находилось христианство в течение трех столетий, требовало особенного пастырского надзора за верными, – нужна была особенная заботливость, чтобы укрепить слабых в вере и не допустить их лишиться уже приобретенных плодов веры. Соответственно этой потребности увеличивалось число высших правителей церкви – епископов, умножались епархии, а с тем вместе должно было возрастать число и подчиненных им помощников – пресвитеров. Из письма епископа римского Корнилия видно, что в половине третьего столетия в одном Риме было 46 пресвитеров. Конечно, важные города, как более многолюдные и более подвергавшиеся нападениям гонителей, должны были иметь и большее число пресвитеров.

Но при быстром распространении христианства святая вера скоро из важных городов проникла в города самые незначительные и даже в селения и деревни. Из донесения Плиния кесарю Траяну, из послания Климента римского к Коринфянам⁸⁴ и из апологии Иустина мученика⁸⁵ видно, что в самых деревнях уже рано явились отдельные христианские общества. Ориген ясно говорит, что проповедники евангелия не только проходили города, но заходили в селения, в простые места и к дворам⁸⁶. Если, при малочисленности христиан по деревням и при близости самых деревень к городам, они могли сноситься с городом и вместе с ним образовать одну паству под управлением одной верховной главы, епископа; то значительное распространение христианства в селах и неважных городах, особенно их отдаленность от городов важных, где был епископ, по необходимости заставили образовать в них особые паствы, а с тем вместе поставить и особых пастырей. Такими пастырями по селам в то время были так называемые хорепископы, или сельские епископы, но, как показывают самые современные свидетельства, всего чаще, особенно в местах вовсе незначительных, были простые пресвитеры.

Когда явились сельские приходские пресвитеры, нельзя определить с точностью, но за достоверное можно положить, что, при быстром возрастании христианства и распространении его по городам и селам, уже в самом начале христианства могли явиться сельские приходы со своими пресвитерами. Может быть, когда святой Павел завещал Тимофею ставить по городам пресвитеров, он разумел уже незначительные города, которые должны были иметь только приходских пресвитеров. Но что в самой глубокой древности известны были приходские пресвитеры, на это есть довольно значительное количество ясных и несомненных свидетельств. В начале четвертого столетия приходские пресвитеры представляются уже обыкновенными и издавна существующими в церкви. Так упоминается о них, как о чем-то общеизвестном в церкви, на соборе Неокесарийском⁸⁷. Жизнеописатель св. девственницы Пианы, Палладий⁸⁸, живший в четвертом веке, упоминает о пресвитерах многих селений по реке Нилу, чем показывает, что в это время пресвитеры были весьма обыкновенны в селениях, если только не были повсюду. На то же указывает и св. Афанасий во 2 своей апологии, где упоминает о нескольких сельских пресвитерах, подобных Исхире. Св. Василий Великий в слове на мученика Гордия свидетельствует, что христиане по благочестивой ревности к святым отовсюду и из самых городов стекались в сельские церкви, прославленные погребением в них святых мучеников⁸⁹. Но мы находим свидетельства о приходских пресвитерах и собственно относящиеся к первым векам, – свидетельства разнообразные, дающие довольно ясное представление и о самом состоянии приходских пресвитеров в то время. Уже муж апостольский, св. Климент, в послании к Коринфянам упоминает о пресвитерах и диаконах, поставляемых как по городам, так и по селам⁹⁰. Довольно ясный намек на приходских пресвитеров делает также писатель 2 века св. Иустин мученик. Во 2 апологии своей он говорит, что христиане из сел и деревень в воскресный день собирались для литургии в одно место под руководством пресвитера⁹¹. Св. Иустин не говорит, что сельские жители собирались в город, но только в одно место. Быть может, он говорит о тайных местах, в каковые обыкновенно сходились христиане для священнодействия в первые три века, или указывает на молитвенное место или храм, который был один для нескольких близ лежащих селений. На этом основании можно положить даже, что сельские приходские церкви гораздо древнее приходских городских. Городские жители для совершения молитв могли собираться в епископские церкви в раннее время утра; но жители сельские, жившие вне городских стен, не могли найти случая присутствовать при этом богослужении в городе, потому что преждевременно, конечно, для них не были отворяемы ворота. Таким образом, где же они должны были собираться, если не имели своих сельских церквей? И между тем св. Иустин в своей апологии ясно говорит, что христиане по деревням рано, еще на заре, собирались в одно место для священнодействия св. таин. Правила апостольские предоставляют епископу власть по собственному усмотрению поставлять пресвитеров в своей епархии, запрещая только простирать эту власть на чужие округи (пр. 36), и епископ по нужде поставлял пресвитеров так же вдали от своей кафедры, как и поблизости. Известно о еретике Новате, что он был приходским пресвитером на одной горе, не в дальнем расстоянии от Карфагена. В полемической переписке епископа Архелая с еретиком Манесом, которую ученые критики относят к 277 году, встречается пресвитер Диодор, или, как называет его Епифаний, Трифон⁹², который именуется пресвитером того места (loci illius presbyter). Указанное место, как можно видеть из самой этой переписки, лежало вдали от города, в котором был епископ Архелай, и Диодор имел там постоянную должность под ведением Архелая⁹³. Из истории мученичества св. Феодота известно, что в первенствующей церкви у благочестивых путников было в обычае, останавливаясь по селам для отдыха, приглашать к своей трапезе для благословения деревенских пастырей⁹⁴. Так здесь рассказывается, что когда этот св. муж остановился в одном месте для обеденной трапезы, то он послал некоторых из своих сопутников в близлежащие местечки пригласить оттуда пресвитеров, чтобы разделить с ним трапезу и через обычные молитвы благословить путешественников; и они действительно встретили одного сельского священника, который по шестом часу молитвы шел из церкви. Св. мученик скончался в 303 году, но событие это относится еще к третьему столетию. Может быть, и тот сельский дом, о котором упоминается в разговоре Лукиана Самосатского (Philopatris), был христианский. «Мы, говорится там, шли чрез железные ворота и металлический порог; потом чрез улиткообразную лестницу вошли в комнату, которой карниз был позлащен, подобно дому Менелая, описываемому Гомером. Там я видел не Елену, но некоторых светлых мужей, стоявших на коленях». И почему достаточному христианскому селению во дни покоя не иметь молитвенного дома или церкви, так хорошо украшенного, как видно из этого описания⁹⁵. Конечно, во время жестоких гонений христиане не могли строить никаких храмов; но они наслаждались иногда и мирным временем, когда могли позаботиться не только о построении, но и об украшении их. Само собою разумеется, что при храмах были и пресвитеры. Евсевий приводит отрывок из книги Дионисия Александрийского, из которого видно, что в первые века епископ по временам обозревал сельские храмы и надзирал за их пресвитерами. «Быв в Арсиноитском округе, говорит св. Дионисий, где, как мы знаем, издавна усилилось это учение до того, что произошли расколы и отложения целых церквей, я созвал пресвитеров и учителей тамошних братий поселян, которые в отдельных местечках учили братию»⁹⁶. Значит, они жили в различных деревнях и там имели молитвенные дома и совершали богослужение.

Образцы Русской церковной проповеди XIX в., с планами для импровизации, с программой и образчиками внебогослужебных бесед и с правилами для современного нам церковного проповедничества в Русской церкви. Составил свящ. М.А. Поторжинский, преподаватель Киевской духовной семинарии. Киев. 1882 г.⁹⁷

Давно уже чувствовалась в духовно-учебном ведомстве потребность в сборнике церковных проповедей, которым бы можно было пользоваться при изучении гомилетики в духовных семинариях. Необходимость его сознавали как преподаватели, так и ученики: первые, для объяснения теории церковного проповедничества, всякий раз вынуждались подыскивать и нести с собою на урок по несколько книг, чтобы прочитать из каждой по несколько отрывков; последние, по окончании урока, не имели возможности дополнить и уяснить себе чтением и разбором на дому то, что было сообщено в классе. Те же, которые почему-либо не были в классе, не могли никоим образом узнать содержания прочитанных в классе проповедей и оставались, при всем своем старании приготовить урок по гомилетике, неприготовленными. Кто знает, как скудны наши библиотеки, в которых едва по одному экземпляру находится книг и журналов, тот поймет, как трудно проходить теорию церковной проповеди без сборника проповедей, который бы составлен был применительно к теории, чтобы преподаватель мог указать ученикам, что именно, то есть какие проповеди прочитать к уроку и разобрать с разных сторон. В светских учебных заведениях таких сборников, при изучении теории словесности, существует очень много – Галахова, Филонова, Петрова, Полевого и др. Каждый преподаватель рекомендует ученикам запасаться тем или другим сборником, и изучение теории идет успешно. Конечно, прочитывают ученики в классе с учителем, а кое-что сами дома, по указанию учителя, и в результате получается основательное знакомство с теми родами и видами литературных произведений, о которых говорится в теории словесности. В наших духовных семинариях та же теория церковной словесности проходилась иначе: ни у преподавателя, ни у учеников не было сборника, составленного применительно к теории церковной проповеди, и изучение церковного проповедничества носило более или менее характер теоретический. Ученик по учебнику ответит вам о содержании, формах, внутреннем и внешнем характере церковной проповеди; но если вы спросите его: какие проповеди он читал сам на тот или другой отдел гомилетики, – он затруднится вам ответить или укажет неопределенно на такие, которые не имеют никакого значения. Несмотря на то, что печатный учебник гомилетики существует с шестидесятых годов и доселе, точнее до конца прошлого года не было у нас существенно необходимого пособия при изучении гомилетики, в виде сборника церковных проповедей. Наконец такое пособие в прошлом году явилось под вышеуказанным заглавием «Образцы Русской церковной проповеди XIX в.».

Вновь изданная о. П. книга представляет собою сборник всего того, что относится к области церковной проповеди. В первом отделе мы имеем образцы проповедей лучших церковных проповедников XIX в. в количестве 112, а во втором – теорию церковной проповеди, планы и темы для импровизации, как одного из способов приучиться к постоянному проповедничеству, и наконец, программу и образчики внецерковных или внебогослужебных бесед, как одного из видов церковного учительства. Свою книгу составитель назначает прежде всего для кандидатов священства в пособие при изучении ими гомилетики или руководства к церковному собеседованию, а затем и для других лиц, интересующихся делом церковной проповеди, особенно сельских пастырей церкви, которые за отсутствием библиотек лишены возможности познакомиться с лучшими образцами церковного слова, известными в печати. Как же расположил составитель книги свой материал в частности?

Свящ. Поторжинский известен в духовной литературе несколькими сочинениями, относящимися к истории проповедничества. Первая книга, изданная под именем «Святоотеческой хрестоматии», признана со стороны учебного комитета при Св. Синоде полезным пособием при историческом и практическом изучении проповедничества. Вторая же, «Историческая хрестоматия для изучения Русской церковной проповеди с XI–XVIII в. включительно», признана тем же Учебным Комитетом весьма полезною для означенной цели и удостоена Макарьевской премии. Продолжая трудиться для приготовления кандидатов священства к проповедническому служению, преподаватель о. П. издал новую книгу, под заглавием «Образцы Русской церковной проповеди XIX в.», с приложениями, имеющими ближайшее отношение к проповедничеству. Таким образом, в новой книге мы имеем продолжение истории русской проповеди и завершение ее настоящим временем.

Сравнивая новый труд о. П-ского с прежними, нельзя не заметить разности в плане, по которому он располагал свой материал в новой книге и в прежних. Прежде он давал в своих книгах биографические сведения о замечательнейших проповедниках, краткие характеристики их проповеднических трудов, а в «Исторической хрестоматии» сделал даже общие очерки периодов истории Русской проповеди; в новой же книжке «Образцы» ничего этого нет. В своей книге автор не объясняет причины, по которой он отступил от прежнего плана, одобренного так сказать высшим авторитетом, но она сама собой понятна всякому. В прежних своих трудах он имел дело с временами прошедшими, с лицами окончившими свое земное поприще, деятельность которых определилась и выяснилась уже, а в последней он имеет дело с временем настоящим, с лицами большею частью живыми и действующими, деятельность которых еще не окончилась: оценивать ее преждевременно. Притом же труды многих из них не только не окончились, но и прежние не приведены в известность; оценка их принадлежит будущему времени, когда они сделаются достоянием истории. Поэтому характеризовать их текущую деятельность, которая сегодня еще, под влиянием разных условий, может принять другое направление, было бы делом преждевременным и даже прямо неприличным. Этим совершенно разумным и основательным соображением мы объясняем, почему о. П. в новой своей книге по проповедничеству отступил от прежнего плана, т. е. не поместил биографий и характеристик. Говоря проще, он не сделал этого потому, что не мог этого сделать... К тому же цель у автора книги была иная, чем в прежних изданиях: там он имел в виду кратко характеризовать проповеднические произведения церковных проповедников прежнего времени, показать, какой церковная проповедь была в прежнее время, а здесь он желал познакомить будущих проповедников слова Божия с современным проповедничеством, и на лучших образцах его (проповедников XIX в.) показать, какова может быть и какой должна быть церковная проповедь в настоящее время по своему содержанию, форме, внутреннему и внешнему характеру. Вот почему он обратил внимание не только на существующие уже проповеди, но и на импровизацию и на внецерковные беседы. Он хотел дать будущим пастырям возможность неопустительно проповедовать слово Божие и благовременно и безвременно, как говорит апостол; краткая же гомилетика представляет собою свод и вывод всего того, что принято в настоящее время, как руководство к успешному прохождению проповеднического служения пастыря церкви. Это же приложение дает каждому внимательному читателю книги о. П-ского возможность познакомиться со взглядом автора книги на дело проповедничества и уяснить тот план, по которому он внес в свою книгу такой, а не другой материал, и распределил его так, а не иначе.

Назначая свою книгу прежде всего для учеников семинарии, специально готовящихся к проповедническому служению, о. П-ский естественно должен был избрать для нее тот план в распределении проповедей, который принят в учебном руководстве по гомилетике. Проповеднические предметы здесь разделяются на два вида: 1) изъяснение Св. Писания и 2) изложение христианского учения правосл. церкви. Отсюда и в книге о. П-скаго «Образцы Русской церковной проповеди» разделены на два главных отдела, из коих в первом помещены проповеди, имеющие своим предметом изъяснение Св. Писания, а во втором – проповеди, излагающие христианское учение в разных его видах и формах.

Для первого отдела, в котором помещены проповеди, изъясняющие Св. Писание, образцы взяты из бесед архиеп. Могилевского Евсевия большею частью (девять из четырнадцати) потому, что, за исключением устарелых по языку бесед на воскресные и праздничные евангелия и апостолы Никифора Астраханского, наша проповедническая литература не дает почти ничего. Можно сказать, что он единственный у нас представитель проповеднического толкования чтений Св. Писания, предлагаемых церковью своим чадам. Количество бесед изъяснительных в книге, довольно значительное по числу (14), зависело от того, что автор книги поставил себе задачею представить образцы или примеры изъяснения различных по содержанию родов текста Св. Писания: догматического (Бес. 1), нравственного (Бес. 3, 7), исторического (Бес. 2, 4, 5, и 8), приточного (Бес. 10) и пророчественного (Бес. 11 и 13). Беседы эти озаглавлены в книге «Образцов» так же, как и у авторов их – Евсевия Могил., Иннокентия Херс. и Филарета Киевского, напр., в неделю Пасхи, в неделю о расслабленном, в день Обрезания Господня и проч., с указанием на время, когда были сказаны, и когда содержание их текста читается в церкви, за исключением бесед на псалмы Арсения Киевск., так как псалмы могли быть читаемы в церкви и изъясняемы не в определенное церковным уставом время. Все беседы первого отдела представляют собою изъяснение текста Св. Писания, несмотря на то, что сказаны были некоторые в рядовые воскресные дни, а некоторые – в праздники, например, в Пасху, в день Обрезания и т. д. Когда беседу называют изъяснительною, то этим указывают только общий предмет ее – священный текст Библии, но ни в каком случае не касаются частного содержания ее. Последнее может быть и догматическое, и нравственное, и обрядовое, и историческое; но проповедь все-таки будет называться изъяснительною, будет несомненно относиться к изъяснению Св. Писания, так как предметом ее служит отдел Св. Писания. Вообще нужно иметь в виду, что основанием для суждения о предмете проповеди служит общая часть ее, а не частные выводы из нее. Поэтому, если предметом проповеди служит текст Св. Писания, то есть известный отдел его, то каково бы ни было частное содержание его, догматического ли, нравственного, исторического или другого характера, в какой бы день ни читалось, в рядовую ли неделю или в праздник, беседа несомненно должна быть причислена к отделу изъяснения Св. Писания, или к изъяснительным беседам. По способу изложения мыслей означенные беседы, изъясняющие Св. Писание, более или менее разнообразны. Так 1-я беседа представляет образец изъяснения догматического содержания текста Св. Писания без всяких нравственных выводов; 2-я бес. – образец изъяснения текста исторического содержания с нравственными выводами в конце проповеди; 3-я – образец изъяснения текста нравственного содержания с выводами разного содержания в середине проповеди по различию отдельных текстов; 4-я – образец изъяснения исторического текста в виде перифраза по местам, с выводами в виде кратких положений; 10-я – образец изъяснений притчей Иисуса Христа; 11-я – апостольского чтения; 12-я – паремий; 13 – псалма пророчественного и 14-я – образец изъяснения окончания псалма после того, как в предыдущей беседе объяснено было начало. Словом сказать: каждая беседа служит образцом или особенного содержания текста или же выводов из него, то в форме отдельных положений, то в виде связного урока, помещаемых в разных местах беседы – в средине и в конце.

Второй отдел проповедей излагает в различных формах учение православной церкви. Соответственно делению его на основании частного содержания, отдел этот подразделяется на пять глав: 1) истины догматические, 2) нравственные, 3) предметы церковнообрядовые, 4) исторические и 5) вспомогательные. Разумеется, деление это не вполне удовлетворительно, но оно допущено потому, что принято в учебнике, применительно к которому о. П-ский составлял свою книгу. Истина откровенная собственно одна; но она называется то догматической, то нравственной, смотря потому, на какую способность нашего духа обращена. Если она требует умственной только деятельности для своего усвоения, то она относится к разряду теоретических или догматических. Если же напротив она требует осуществления на практике, то она принадлежит к разряду нравственных истин и составляет правило деятельности. Впрочем, будет ли она относиться более к теоретическим или практическим способностям нашего духа, во всяком случае, она соприкасается с тою и другою областью не только по своему существу, как назначенная для нераздельного духа человеческого, так и в своем практическом применении. Истина догматическая должна, если не прямо, то косвенно влиять на нашу волю, и проповеднику вменяется в непременную обязанность из рассмотрения всякой догматической истины выводить нравственные уроки для слушателей. Равным образом всякое нравственное правило должно основываться на догмате, а иначе оно будет не христианскою добродетелью, а языческою моралью. Каким же образом мы будем отличать одну проповедь от другой по содержанию, если догмат должен выражаться на практике, а практика должна основываться на догмате? И здесь нужно тоже иметь в виду, что сказано было при обсуждении предмета беседы, т.е. что основанием для определения содержания проповеди должны служить общие основания ее, а не выводы из них. Значит, при догматическом основании проповеди, т. е. если общие мысли чисто догматического характера, то проповедь будет догматическою, каковы бы ни были практические выводы из нее. Наоборот, если основа проповеди нравственного характера, то каковы бы ни были выводы ее, она должна быть отнесена к разряду нравственных.

Установив взгляд на характер проповеди со стороны ее содержания, мы можем приступить к рассмотрению других глав второго отдела. В прежнее время даже в учебнике встречались не только истины догматические и нравственные, но и церковнообрядовые, и исторические. Но само собою понятно, что истин таких нет, а есть только выражения одной общей истины, являющейся в двух видах – как догмат веры и как правило деятельности. Что же касается обрядов богослужебных, то в основании своем они имеют или то или другое, служа выражением или догмата веры, или правила деятельности. Поэтому гораздо точнее будет называть третью главу не истины церковно-обрядовые, а предметы церковно-обрядовые. То же самое нужно сказать и об истинах исторических. То, что составляет истину историческую, лучше всего называть предметами историческими, или просто историею. А отношение между обрядом и историею может быть выражено так: в обряде церковно-богослужебном выражаются догматы веры и правило деятельности в настоящее время; в исторических же событиях выразилось то же самое, т. е. догматы веры и правило деятельности в прошедшее время. Что же касается вспомогательных предметов, то они так называются потому, что служат лишь для пояснения главных, т. е. догматических и нравственных истин.

Собственно говоря, к числу вспомогательных должны бы быть отнесены не только предметы природы и истории светской, но и обряд, и история библейская, и церковная, так как они служат для выражения тех же истин догматических и нравственных, один в настоящее время, а другое в прошедшее. Такой взгляд на предметы имел и автор книги «Образцы», как видно из краткой гомилетики, но чтобы не идти в разрез с установившимся делением на пять глав, он удержал его так, как оно значится в учебнике гомилетики. Как же исполнен этот план в книге о. П-ского?

Первая глава второго отдела заключает в себе проповеди, излагающие догматическое учение православной церкви в различных формах: слов, катехизических и кратких поучений. В 18 проповедях (15–32) ее представлено довольно полно и последовательно вероучение православное: о Святой Троице, об ангелах вообще, об ангеле хранителе в частности, о воплощении, об искуплении, о благодати Святого Духа, о воскресении мертвых и страшном суде. Догматы веры изъяснены здесь и отдельно от выводов (№ 15), и в связи с нравственными выводами. Первый способ употребляется тогда, когда хотят запечатлеть в памяти слушателей трудное догматическое учение со всею точностию, а последний, когда желают непосредственного приложения догматического учения к жизни. Первый способ употребляется не часто, а последний почти всегда, так как он составляет непременное требование гомилетической теории.

Во второй главе помещены проповеди, изъясняющие нравственные истины или правила христианской деятельности. В некоторых проповедях правила эти изложены в форме положительной, как требование христианской религии, а в некоторых с указанием на отступления от них, так что образовалось два вида проповеднического изложения – нравоучительное и нравообличительное. В частности эти истины расположены так: сначала идут проповеди, изображающие отношения человека к Богу, к ближнему и к себе самому. Просматривая содержание проповедей по оглавлению в конце, мы остановили свое внимание на № 39 об иконопочитании. Так как предмет этот может относиться к области догматических истин, если рассматривается учение о почитании икон со стороны своих оснований, и к области нравственной, если указывается на способы, какими выражается иконопочитание, то мы сочли непременною обязанностью прочитать его целиком. Но с первого же раза, то есть с самой вступительной части открылось, что слово это не догматическое, а общеизвестное нравственное или точнее нравообличительное знаменитого Иннокентия. В нем проповедник обличает отступления некоторых людей, увлекшихся модою от прежнего способа иконопочитания (иконы с видных мест в комнатах удалены в малозаметные места, в углу и самые иконы вместо прежних видных размеров стали заменяться малыми, малозаметными). После того, что мы сказали выше об отношении догматических истин к нравственным, само собою понятно всем и каждому, что слово об иконопочитании недогматического, а нравственного или точнее нравообличительного характера.

Третья глава заключает в себе церковных проповедей более, чем все другие вместе. Заглавие ее не выражает всего того, что находится в ней; она подписывается «Предметы церковно-обрядовые», а между тем здесь проповедей, объясняющих обряды, очень не много. В первой и второй главах он выбирал проповеди на основании содержания; здесь же, за исключением проповедей, изъяснявших богослужебные обряды, он обращал внимание больше на времена церковные и церковногражданские, чтобы по ним указать участие церкви в жизни человечества, рассматриваемого и как государство, и как местное частное общество, и наконец, как отдельных членов общества церковного. Вот почему в этом отделе помещены проповеди различного содержания. Чтобы понять план автора нужно обратиться за разъяснением к краткой гомилетике. Из нее узнаем, что автор в этой главе поместил не только то, что служит выражением отношений со стороны человека к церкви, но и обратно, что выражает отношение церкви к человеку и показывает ее влияние на жизнь человека во всех формах его жизни, начиная с государственной, так сказать, политической, общественной гражданственности, и кончая семейною и индивидуальною жизнью каждого христианина. В § 36 гомилетики (стр. 766) говорится так: «сказано, что христианским богослужением не исчерпывается вся область влияния церкви на своих членов. Необходимо показать: какое участие принимает св. церковь в общественной и частной жизни людей. Помимо распределения годового богослужения по уставу на праздники (господни, богородичные, ангелов и святых) и посты, она освящает молитвою каждое важное событие в жизни государственной – радостное (дни высокоторжественные) и печальное (война, холера, крамола) как в жизни общественной (новолетие), в жизни частных обществ (храм, школа, больница и пр. прибытие и отъезд пастыря, избрание в общественные должности), так и отдельного человека (крещение, погребение, путешествие и пр.). Соответственно этому плану о. П-ский в третьей главе поместил сначала проповеди, в которых изображается отношение христианина к церкви (№№ 53–60), а потом – такие, в которых изображается участие церкви в жизни людей (№№ 61–100) в разных формах ее: в жизни религиозно-церковной (посты и праздники) (№№ 61–76), в церковно-государственной (новый год, высокоторжеств. дни) (77–82), в жизни общественной – в печальных и радостных событиях (война, холера и пр. №№ 82–83) в жизни местных обществ (домы призрения, училища духовные и светские, поступление на паству нового пастыря, отъезд его) (№№ 84–91); в духовной жизни каждого отдельного человека, с его рождения до погребения и поминовения (№№ 92–98), в хозяйственной, домашней жизни его (№№ 99–100). Выходит таким образом, что автор при своем взгляде на дело имел основание помещать те проповеди, которые находятся в его книге, но заглавие «Предметы церковно-обрядовые» оказалось для этого содержания слишком узким; лучше было бы сказать: взаимные отношения церкви и христиан между собою; или же просто – церковность в жизни христиан; но он не хотел отступить от принятого заглавия в учебнике. Впрочем, вся вина-то в оглавлении, а не в содержании книги, которое имеет свои основания, достаточно оправдывающее помещение известного содержания проповедей. Кто прочитает книгу, а не ограничится оглавлением ее, тот не ошибется в суждении о плане распределения проповедей в этой главе.

В четвертой главе помещены проповеди исторического содержания (№№ 101–108), которое заимствовано из ветхого завета и нового, общей церковной и русской церковной истории, древней и современной, как это указано в учебнике гомилетики, без всякого отступления, именно: о Ное, о Рождестве Богородицы, о Воздвижении Честного Креста, о подражании святым, имена которых мы носим, о св. Владимире, об иконе Казанской и проч.

Пятая глава, в которой помещены проповеди о предметах вспомогательных, составлена, как и четвертая, по указанию гомилетики Амфитеатрова (о гласе вопиющего в пустыни № 109 Чтен. о церковн. слов. ч. 1, § 48, стр. 101) и учебника. Одно из слов о весне Иннокентия (см. учебн. § 31, стр. 37, изд. 4-е) и два других в том же роде: о храме природы и о жатве.

Теперь скажем несколько слов о приложениях. Замечено было уже выше, что они имеют ближайшую связь между собою и составляют совокупность всего, относящегося к делу проповедничества. Так на импровизацию, как на способ приучить кандидатов священства проповедовать во всякое время благовременно и безвременно, в настоящее время обращено особое внимание в семинарии. Издатель учебника гомилетики, по указанию Учебного Комитета, прибавил статью об импровизации или проповедях без письменного приготовления. Было бы странно, если бы составитель книги для изучения теории церковной проповеди пропустил без внимания то, на что обращается преподавателем особое внимание и что имеет такое важное значение в священнической практике. В его краткой гомилетике говорится, что прежде, чем достигнуть искусства говорить с церковной кафедры без всякого приготовления, необходимо сначала приучаться говорить по плану. Составить такой план – дело не для всякого легкое; кто затрудняется этим почему-либо, тот может воспользоваться готовыми планами из трудов прот. Толмачева. Поэтому составитель для учеников привел несколько образцов таких планов. Как ими пользоваться, знают все учившиеся в школах хоть немного, до философии, а богословы, ученики старших классов семинарии, тем более. Поэтому не было надобности писать особые наставления, как пользоваться планами для проповеди: это дело общеизвестное. Впрочем, одно надписание, помещенное в книге, «план и темы для импровизации», показывает, для чего они назначаются. Кроме того в примечаниях на страницах 652 и 726 указано, что их можно и в виде расположений к проповедям. Там сказано, что каждое частное отделение может быть предметом особенной проповеди, хотя по своему усмотрению проповедник может соединять их по несколько в одной проповеди.

Внецерковные собеседования представляют собою особый вид церковной проповеди, который в настоящее время принимает широкое развитие и составляет значительное подспорье собственно церковной проповеди. Не сказать об этом ученикам, которые специально готовятся к проповедничеству, нельзя; поэтому и автор книги «Образцы», назначенной в пособие, при преподавании гомилетики, не мог не поместить того, что относится к внецерковным собеседованиям. Он поместил программу и образчики этих собеседований, чтобы показать, что и как может быть предметом этих собеседований. Программа эта совершенно необходима в книге, потому что ученики V класса семинарии, не изучив догматического и нравственного богословия, не могут сами составить ее. Что же касается пастырей церкви, то и они не все способны на это дело, доказательством чего служит то, что епархиальное начальство в видах урегулирования этого дела и облегчения труда пастырей-проповедников считает необходимым составлять такие программы, как нормы, а затем уже более опытные, каковых не бывает много, могут составлять и свои применительно к местным обстоятельствам и нуждам паствы. Но заставлять, чтобы воспитанники V класса составляли программы того предмета, с которым они еще не знакомы, едва ли какой преподаватель найдет основательным.

Что касается самого обширного приложения в книге «Образцы», – краткой гомилетики, то она представляет собою опыт нового построения системы этого предмета. Значение этого труда оценят преподаватели гомилетики, которые опытно дознали достоинства учебника и о чем писали не раз; но нельзя не заметить, что она, при всей своей краткости, в некоторых пунктах дает больше, чем обширный учебник. Нельзя не заметить, что автор пользовался известными чтениями о церковной словесности Я.К. Амфитеатрова и более следовал его указаниям, хотя в распределении материала был совершенно самостоятелен. Достаточно сравнить план краткой гомилетики, чтобы видеть, что он никому не принадлежит – ни русским, ни иностранным гомилетикам, а лично автору книги.

В заключение своей заметки о новой книге по проповедничеству, считаем нужным сказать несколько слов о заглавии ее. Называя свою книгу «Образцы Русской церковной проповеди XIX в.», автор ее, конечно, не соединял с этим именем понятия о совершеннейших образцах или того, что по иностранному называют Chef-d'oeuvres, а по нашему «классические». Такое представление вытекает из множества авторов и их произведений, приведенных в книге. Правда, есть между ними кое-какие как бы классические произведения, образцы в собственном смысле и со стороны содержания, и со стороны формы, но большинство таких, которые представляют собою образчики проповеднического изложения мыслей о том или другом предмете, в такой или иной форме. У нас название это, пожалуй, вызовет особые толкования относительно авторов произведений и автора книги, но за границей это дело обычное. У протестантов и католиков издавна издаются лучшие в каком-нибудь отношении проповеди современных проповедников под заглавием Musterpredigten, хотя несомненно между ними не все одинакового достоинства (См. напр. собрания Schoff'a Musterpredigten der jetz lebenden Kanzelredner u Musterpredigten der katholischen Kanzel beredsamkeit Deutschlands aus der neuen und neuesten Zeit, uon Kirchheim. 14 томов).

Из довольно обстоятельного разбора книги о. Поторжинского мы приходим к мысли, что она может быть полезна как для семинарий, при преподавании гомилетики, так и для пастырей церкви, которые трудятся на поприще проповедничества слова Божия во вверенных им паствах. Если в книге не все проповеди образцовые в смысле классических, все-таки они могут многому научить тех, которые стремятся к усовершенствованию себя в деле проповедничества.

Мы не беремся определить количество труда, который положен автором книги; но имея в виду, что до настоящего времени не было ничего подобного в нашей богословской литературе, что труд этот – первый опыт в области гомилетической, что автор разыскал и поместил в своей книге такие проповеди, которые печатались только в газетах, напр. Никанора Уфимского, и в духовных журналах за прежние годы, напр. Димитрия Херсонского, протоиерея Сергиевского, что он собрал в своей книге все, что относится к гомилетике, думаем, что труд автора был не малый и не легкий, что он занимал его не один год. Чтобы выбрать такую массу образцов и приложений и составить по особой системе гомилетику, нужно немало прочитать для такой книги.

Опять я в мирном Останкине, на моей уединенной террасе, окруженный со всех сторон рощами, ничего не видя, кроме зелени и неба, ничего не слыша, кроме сельских звуков; сижу, весь погруженный в созерцание мирной природы, облитой золотом осеннего солнца, и посреди сей глубокой тишины еще не могу совместить в душе своей впечатлений вчерашнего всенародного торжества с нынешним безмолвием! – Неужели действительно вчера совершилось священное венчание Царя нашего, и ликовал Кремль во звуке своих колоколов, во гласе своего народа? – Неужели вчера, пред моими глазами, во святыне собора, Державный принимал венец и скипетр своих предков, из старческих рук благословляющего Святителя? – И все это было? и это не игра моего восторженного воображения?

Какая тишина! – вот и знакомые звуки любимого пастушеского рожка, заливающегося в чаще леса, скликающего стадо с вечернего пастбища… Но откуда внезапный гул?... Это голос Ивана Великого! это отклик всех его медноязычных детей, из трехсот уст, вещающих в слух земли: «было! было! свершилось». При гласе стольких свидетелей, станет всяк глагол; опять раскрывается пред моим взором, но уже мысленно, тоже дивное зрелище, которого был вчера свидетелем. Соберу впечатления; скажу то, что видел, и, если могу, то, что чувствовал; кратки речи, когда горит на сердце; это всплески кипящего котла!

С чего начну? – Мы стояли на возвышении трона, предназначенные для несения порфир, ожидая пришествия Царского; собор уже был наполнен Послами иноземными; представители всех сословий государства, можно сказать, выборные всей земли Русской, занимали места свои позади трона; двенадцать Архиереев, в золотых ризах, с многочисленным клиром, ожидали во вратах южных Грядущего во имя Господне; глубокая тишина царствовала: вступила Царица Мать, и за нею весь Царственный сонм Великих Князей и Княгинь, цветущая отрасль ее благословенного корня; – величественно поднялась Она на ступени трона, ей давно знакомого, поддерживаемая двумя сынами, и сановито воссела у правого столпа под сению, на свое место, в полном смысле свое: в каждом ее движении видна была Царица; тридцатилетний венец на главе его освящался воспоминаниями минувшего.

Вслед за тем появились, одно за другим, знамения Царской власти, руками сановников возносимые на ступени трона: государственные знамя, меч и печать, две порфиры, скипетр и держава, и два венца: Императорский великий и малый для Императрицы. – И когда все это было расположено по левую сторону Царского престола, и все уже стали на местах своих, сделалось внутри храма, изображающего небо, глубокое молчание, Апокалиптическое, если так позволено выразиться, ибо все здесь было таинственно и знаменательно, как бы в книге откровения Иоаннова: «и бысть безмолвие на небеси, яко полчаса» (Откр.8:1).

И, после сего молчания, послышалось пение ликов Ангельских по истине более, нежели человеческих, возносивших мысли и сердце от земли на небо. Они пели вдохновенный псалом Царя Пророка: «малость и суд воспою Тебе, Господи», изображающий, каким чувством должна быть проникнута душа, водворяющаяся в доме Божием. – Это было приветственное пение входящему Царю. Его сопровождала Россия, его сретала Церковь молитвою надежды и любви. – Святитель Московский встретил его во вратах собора во имя Первосвятителя Петра чудотворца, который за пять веков предрек на этом месте славу Царей наших: «яко взыдут руки их на плещи врагов их», и сам возлег здесь нетленно, во свидетельство имеющего совершиться. – Покамест пели лики, Царственная Чета припадала благоговейно к святым иконам Спаса Эммануила и Богоматери Владимирской, писанной Евангелистом Лукою. – Это был самый день ее торжества, когда Церковь Российская празднует бегство страшного некогда Тамерлана из ее пределов; это была и годовщина славной битвы Бородинской, в которую Провидение спасло также Россию от другого грозного завоевателя; нельзя было лучше избрать дня для Царского венчания!

Царственные Супруги взошли на возвышение трона и сели на своих престолах: Император – на изящно изваянный из слоновой кости Византийский престол Иоанна III-го, который принесла ему в наследие вместе с орлом Империи последняя отрасль Палеологов, Царевна София; Императрица – на одном из восточных престолов, которые по временам присылали в дар Царям нашим мощные обладатели Востока, как бы предчувствуя будущую, дальнюю грань расширяющейся к ним России. – Можно было вспомнить здесь слово псаломное: «предста Царица одесную тебе, в ризах позлащенных одеяна и преиспещрена» (Пс.44).

Тогда по бархатным ступеням возвышенного амвона тихо поднялся в золотом саккосе и пурпурном омофоре, удрученный годами, но еще бодрый духом, Святитель Московский, за тридцать лет перед сим уже участвовавший в Царском венчании приснопамятного Родителя Того, кому должен был на сей раз сам поднести венец. Он стал перед лицом Державного, чтобы внять из Царских уст православное исповедание его веры, прежде нежели приступить к священному коронованию Царя, ибо таков был искони обычай боголюбивых предков. Кто не подивится здесь прозорливой мудрости Православной Церкви? – Не только от Епископа, пастыря духовного, требует она чистого исповедания Символа, но даже и от Самодержца, чтобы вся Церковь могла слышать, как верует Богом дарованный ей защитник и, через сию веру, мирно пребывать под его сению.

«Како веруеши?» спросил Святитель, и громогласно, торжественно, как верный сын и заступник Церкви, произнес вслух ее Символ Православной Кафолической веры Благочестивейший Государь, проникнутый до глубины души тем, что исповедовал устно, и каждое его слово проникало в душу внимавших его искреннему исповеданию. – «Благодать Святаго Духа да будет с тобою», сказал Митрополит Царственному Исповеднику, и возвратился к сонму своих собратий. – Их было двенадцать, по чину Апостольскому; соборно начали они совершать торжественный молебен, предшествующий венчанию, между троном и алтарем. Умилительные прошения возглашал протодиакон от лица всей Церкви: «чтобы благословением Господа господствующих и Царя царствующих благословилось Царское венчание, и десницею Вышняго укрепился скипетр, и помазанием святаго мира восприял бы Самодержец силу и премудрость к правлению и правосудию; да услышит его Господь в день печали и пошлет ему помощь от Святаго, и от Сиона заступит его, и даст ему Господь по сердцу его и весь совет его исполнит; подчиненные ему суды не мздоимны и нелицеприятны сохранит, и да укрепляет Господь сил оружие его на всякаго врага и супостата».

Утешительно было для сердца чтение пророчества Исаии: «рече Сион: остави мя Господь и Бог забы мя; еда забудет мати отроча свое, яко не помиловати изчадия чрева своего? – Аще же и забудет то жена, но аз не забуду тебе, глаголет Господь! Се в руку мою вписах грады твоя и предо мною еси присно». – Действительно, всегда пред лицем Господним верная ему Россия, и в руке Божией вписаны ее грады, и когда бы и мать забыла детище свое, Господь не позабудет Православной своей Церкви и земли нашей!

Сколь утешительно было пророчество, столь же назидательны слова Апостола для всех внимавших ему правым сердцем: «хощеши ли не боятися власти? – благое твори и имети будеши похвалу, Божий бо слуга есть, тебе во благое; аще ли злое твориши, бойся, не бо без ума меч носит; тем же потреба повиноватися, не токмо за гнев, но и за совесть». Евангелие запечатлело заповедь Апостольскую изречением самой истины, Господа Иисуса: «воздадите убо Кесарева Кесареви и Божия Богови».

После чтения Евангелия три Митрополита поднялись на возвышение трона, Новгородский и Литовский по сторонам Московского, и началось Царское облачение во все знамения верховной власти. Как только облекся своею порфирою Император, благоговейно преклонил Он главу, и Святитель, возложив на нее руки, возгласил во всеуслышание трогательную молитву, которая из всех очей исторгла невольные слезы; старческий голос одушевился на краткий миг необычайною силою, чтобы вся Церковь приняла участие в столь знаменательной молитве. «Он молил Царя царствующих, избравшего некогда, чрез Пророка Самуила, раба своего Давида, чтобы помазать его Царем во Израиль над людьми своими, призреть от святого своего жилища и ныне на верного раба своего, которого благоволил поставить над своим народом, искупленным честною кровию Единородного Сына Божия. Молил еще удостоить его помазанием елея радости, одеть его силою свыше, возложить на главу его венец от камене честна, даровать ему долготу дней и скипетр спасения, посадить его на престоле правды, оградить его всеоружием Святого своего Духа, смирить пред ним все варварские языки, хотящие браней; наипаче же всеять в сердце его страх Божий и сострадание к послушным, соблюсти его в непорочной вере, показать верным хранителем догматов святой Кафолической Церкви, да судит в правде и спасет сыны убогих и наследником будет небесного царствия».

Не все ли выражено в сей краткой, вдохновенной молитве? Плакал не один лишь преклонявший освящаемую главу свою под руки Святителя; плакали все предстоявшие, и столько слезных молитв могли ли не проникнуть в небо? – Митрополит поднес Государю Императорскую корону, и благоговейно возложил ее на главу свою Самодержец, осеняемый благословением Святителя, во имя Отца и Сына и Святого Духа, при таинственном изъяснении знаменования сего венца: «видимое сие и вещественное главы твоея украшение явный образ есть, яко тебя, Главу Всероссийского народа, венчает невидимо Царь славы Христос, благословением своим утверждая тебе владычественную и верховную власть над людьми своими». – Потом Митрополит вручил Государю скипетр и державу, с таким же высоким и знаменательным словом: «приими скипетр и державу, видимый образ даннаго тебе, от Вышняго, над людьми самодержавия, к управлению их и к устроению всякаго желаннаго им благополучия».

О мудрая Церковь! Не только освящает она каждый из вверяемых ею залогов Самодержцу, для спасения словесного стада, но и объясняет таинственное их значение, чтобы венчанный Властитель, христиански, уразумел восприемлемый им на земле образ Христа, то есть Помазанника Божия, для достойного течения на столь высоком поприще. Облеченный во всеоружие своей власти, воссел он на престоле Мономахов и Палеологов. Началось другое венчание, хотя и не облеченное торжественностью обрядов церковных, но столь же трогательное, ибо оно было согрето всею нежностью супружеской любви. Император позвал к своему престолу Спутницу лучших дней своей жизни, призванную разделить с ним и Царский венец. Она стала на колени пред Супругом, во всей красоте своего смирения; чистая ее душа просиявала в светлых чертах: казалось, белый Ангел России слетел к подножию земного ее престола, со ступеней небесного! – Царь Русский снял с главы блистательный венец свой, и тихо прикоснулся им скромного чела своей Супруги; потом возложил на главу ее малую корону. Слезы обоих Супругов слились в их взаимном приветствии; Царицею поднялась облекшаяся в порфиру, и воссела на свой восточный престол.

Тогда Император восприял опять скипетр и державу, на время им отложенные для венчания Супруги, и протодиакон возгласил ему великолепный титул Самодержцев всея Руси, при громе орудий, при гуле всех колоколов Кремлевских, утешительный тем, что каждое его слово есть истина, а не одна лишь память минувшей славы. – Здесь три царства Иоанновы: Казань, Астрахань и Сибирь, встречаются с Польским и Таврическим, и земле Югорской, на ледовитом Севере, противопоставлена роскошная область Армянская, у подножия Арарата. Сердцу Русскому сладостна сия картина необъятной державы, раскинувшейся на девятую часть мира, со всеми наименованиями разнообразных царств ее, областей и княжений, в окраине Океанов. Во время громкого многолетия происходили трогательные семейные приветствия: Царица-Мать поднялась с своего престола, чтобы воздать почесть любви венчанным Сыну и Дщери. Сколько минувшего выразилось в этом настоящем, сколько взаимной привязанности! Тут не было слов, были только лобзания и слезы посреди громких многолетий; не только верные сыны России, но и самые иноземцы поражены были сим зрелищем, вместе царственным и семейным, и не могли удержаться от слез.

Казалось, торжество венчания уже совершилось, приветствия приняты, гул орудий и колоколов умолк; настала опять такая же таинственная тишина, какая была пред вступлением во храм шествовавших для венчания, – но еще не доставало молитвы Царской о себе и своем народе, и молитвы всенародной о своем Царе, и обе сии молитвы были свыше всякого слова. Император положил скипетр и державу, сохранив однако венец свой, и один, преклонив колена на возвышении трона, при предстоянии всей Церкви, так помолился Богу отцов своих.

«Господи Боже отцев и Царь царствующих, сотворивший все словом твоим и премудростию своею устроивший человека, да укрепляет миром в преподобии и правде! Ты избрал меня Царем и Судиею людям твоим; исповедую твое неизследимое о мне смотрение и, благодаря, поклоняюсь величеству твоему. Ты же Владыко и Господи мой, наставь меня в деле, на которое послал меня, вразуми и управи меня в великом служении сем; да будет со мною приседящая престолу твоему Премудрость; пошли ее с небес святых твоих, да разумею, что есть угодно пред очами твоими и что есть право в заповедях твоих. Буди сердце мое в руках твоих, дабы все устроить к пользе вверенных мне людей и к славе твоей, да и в день суда твоего, не постыдно воздам тебе слово: милостию и щедротами Единороднаго твоего Сына, с ним же благословен еси, с Пресвятым и благим и животворящим твоим Духом, во веки, аминь.

Не так же ли в книге Царств юный Соломон молит явившегося ему Господа, воцарившего его, вместо Давида отца его, даровать ему сердце смысленное, чтобы судить в правде людей Божиих и разумевать посреди добра и зла (3Цар.3:9)? Не так ли опять уже во дни своей славы, когда создал храм Богу отцов своих и слава Господня исполнила сей храм, простер Соломон руки свои к Богу горе, пред лицем всех иереев и всего народа, и помолился о вверенных ему людях? – Везде отголосок ветхозаветных преданий в Православной Церкви нового Завета, не отступающей от стези отцов. Твердо, внятно произнес благочестивый Государь сию коленопреклонную молитву; в каждом слове отзывалось чувство, каким был он проникнут, но в голосе его был отголосок слез, которые горели в глазах его светлее алмазов его венца.

Встал Он, и в свою очередь вся Церковь преклонила колена, при предстоянии одного лишь Державного высоко над своим народом. Митрополит от лица всех произнес умилительную молитву к Господу: «все устрояющему, неисповедимым своим промыслом, воздающему нам не по беззакониям нашим, чтобы умудрил и наставил раба своего, благочестивейшаго Самодержца, которым утешил сердца наши, и даровал бы ему непоползновенно проходить великое свое служение, согревая сердце его к призрению нищих, к приятию странных, заступлению напаствуемых, и подчиненныя ему правительства направляя на путь правды; все же врученные державе его народы содержа в нелицемерной верности и сотворяя его отцем, о чадах своих веселящимся». Кто выскажет все трогательные прошения сей вдохновенной сердцем молитвы к Господу, который един ведает то, что мы требуем, и подает еще прежде наших прошений, ибо от него, как от Отца светов, истекает нам всякое благодеяние и нисходит всякий дар совершенный!

По окончании сей молитвы, Святитель Московский, еще проникнутый таинственным действием, которое сподобил его Господь совершить над Царем своим, произнес пред лицем его краткую речь, и речь сия была дополнением его молитвы, ибо, вместе с благожеланиями Царю, заключала в себе и изложение царственного долга.

«Благословен Царь царствующих, – сказал он, – венчавший тебя венцем от камене честна», и словами псаломными изобразил: как праведно венчал его Господь, по закону престолонаследия и потому, что Царь положил сердце свое в руки Божии, желая таинственного осенения Духа Владычняго, и как утишил Господь вокруг него бурю браней, чтобы в мире и не без подвига восприял венец предков. Ради сего внушал Святитель новому Царю радоваться о спасении Господнем, и приглашал к той же радости Благоверную его Супругу и Благочестивую Матерь, ибо уже созрел плод ее чрева и сладок для России. И Церковь Православную приглашал он вознести соборную молитву к Господу, полагающему пречать своего изображения на вожделенного Первенца ее сынов, верного и крепкого ее защитника, по слову пророческому о Царях: «будут Царие кормители ея». – И России предстояла радость, в священной славе Царя своего, которому Царский венец его был приятен от руки небесного Царя, и вожделенно помазание от Святого.

Тогда исповедал в слух Державного: что свыше меры человеческой потребен дар Царю, для того, чтобы от его венца, как от средоточия, проливался на все царство животворный свет мудрости правительственной; чтобы мановением его скипетра указывалось верное направление подчиненным властям, ко благу общественному; чтобы рука Царева крепко и всецело обнимала его державу, чтобы меч его всегда был готов на защиту правды и, одним своим появлением, уже поражал неправду, а знамя Царское собирало воедино миллионы народа; и наконец, чтобы труда и бдения Царева доставало для возбуждения их деятельности и обеспечения их покоя. Возвышенно заключил он все свои благожелания, о восприятии, в помазании видимом, невидимой благодати, утешительно напомнив: как древле над Царем Давидом, после его царского помазания, благодатно носился Дух Господень, от того дня и потом».

Торжественный гимн великого Амвросия: «Тебе Бога хвалим», опять при громе орудий и гуле колоколов, огласил церковь. Во всем облачении Царском, с венцом и скипетром и державою, предстоял Император, внимая молитвенно гимну; утешительно было смотреть на него и видеть, что превознесенный Богом не превознесся духом, но что напротив, выспренний венец был ему во смирение, как будто не для него, а для нас совершалось все великое сего радостного утра.

Началась божественная литургия; три Митрополита ее совершали: Новгородский и Литовский при первенстве Московского. Государь сложил с себя венец и смиренно молился на высоте своего трона; все его внимание и благоговейной его Супруги обращено было к божественной службе. На малом входе подносили им святое Евангелие, для благоговейного целования; Архиереи и весь освященный клир взошли в алтарь, и литургия продолжалась обычным порядком до времени приобщения. Когда пели причастный стих, постлан был багряный бархат, от ступеней трона до врат царских, для Царского шествия к священному миропомазанию. Открылись святые врата; два Архиепископа, Казанский и Ярославский, вышли и поднялись на ступени трона, чтобы пригласить Венценосных Супругов к сему священному действию и к приобщению божественных таин.

Отложив оружие, но в венце и порфире, со скипетром и державою, спустился Император с возвышения трона и приблизился к вратам царским. Пред алтарем отдал Он окружавшим его сановникам венец и прочие знамения своей власти, сохранив на себе одну лишь порфиру; во вратах царских помазал его Святитель Московский, из драгоценного сосуда Мономахова, священным миром, на челе, и очах, на устах, ноздрях и ушах, на персях и руках, возглашая по чину таинства: «печать дара Духа Святаго». – Так некогда сам Господь повелел Пророку своему Самуилу, помазать первого Царя Израилева, и ему же велел повторить сие таинственное действие над юным Давидом, еще пастырем стад Вифлеемских, от коего должен был произойти сам Христос, т. е. Помазанник.

Императрица следовала за Государем и сподобилась также таинственной печати дара Духа Святого, только на челе. Она стала пред иконою Пречистой Девы, когда Император вошел царскими вратами в алтарь, для приобщения божественных таин, по чину Царскому. С теплою верою произнес Он, у самого престола, обычную молитву: «Верую, Господи, и исповедую, яко ты еси воистину Христос Сын Бога живого». – Святитель Московский, положивший печать помазания духовного на челе Царском, сподобил его и божественного приобщения, положив ему, в крестообразно сложенные на престоле руки, святое тело, и дав ему вкусить от святой чаши.

Трогательно было видеть с какими слезами, во все сие время молилась Императрица на коленях, у чудотворной иконы Божией Матери, предавая себя вполне ее покрову, и с каким истинно христианским чувством, приступила она к приобщению святых таин, в дверях царских. – Нельзя было не молиться, вместе с сими Царственными молитвенниками, которые подавали столь назидательный пример благочестия всем своим подданным. После приобщения, возвратились Они на свой трон, и тут прочел им Духовник обычные благодарственные молитвы. По совершении литургии, возглашено было торжественное многолетие: «Богом венчанным, превознесенным и святым миром помазанным», и Митрополит поднялся опять на ступени трона, чтобы поднести им животворящий крест.

Тогда Августейшая Матерь, в сопровождении всего своего Царственного Дома, возвратилась из собора прямо в Царские палаты, на Красное крыльцо; но иной путь предлежал Венчанной Чете, и сколько благочестия в этом обычае, освященном веками! В соборе Архангельском Ей надлежало поклониться гробам своих предков, прежде нежели вступить в святые сени их Грановитой палаты; но чтобы утешить сердце народа, жаждавшего видеть своего Владыку, не прямо в собор, а вне ограды, вокруг Ивана Великого, направилось шествие. При выходе из храма в северные его врата, Державные Супруги вступили под высокую сень, великолепно украшенную, которую поддерживали старшие воинские чины.

Кто может описать сие чудное зрелище любви народной! Надобно было видеть его, чтобы оценить; надобно было слышать этот рев, как бы глас вод многих, взволнованного моря народного, заглушавший и гром орудий и гул всех колоколов Кремля, чтобы постигнуть, как привязано сердце Русского к своему Царю. Многим пришельцам, земли и веры чуждой, раскрыло глаза то, чему едва могли верить глаза их, ибо так может любить и чувствовать только один народ Русский, еще в полном смысле народ Божий и новый Израиль, по чистоте своего сердца и пламенной вере. Но вдруг умолкли клики, и настала тишина великая – это был краткий миг молитвы Царской внутри собора, под сенью Архангелов, над мощами Святых и пред гробами предков. Весь светлый дом властителей Московских тут собран, от первого Калиты и до второго Петра, и между ними два молитвенника, неусыпные стражи сей Царственной усыпальницы, – мученик князь Михаил и отрок царевич Димитрий. К их священным ракам припадали, украшенные их земными венцами, смиряясь пред нетлением их небесных венцов, и лишь только появились из собора, опять всенародными кликами потрясса воздух.

Снова все умолкло: уже под сенью третьего собора молились благоговейно Венчанные молитвенники, пред иконою Матери Божией, слывущей Донской, потому что она сопутствовала витязю Донскому в день славного побоища Мамаева. В третий раз явились Они народу, из паперти Благовещенской, и уже не умолкали радостные клики, доколе Царь и Царица не поднялись по ступеням Красного крыльца. С открытой его площадки, у самого входа в святые сени своих чертогов, Царь Русский, во всем блеске своего величия, со скипетром и державою в руках, венчанной главою поклонился своему народу и, как один человек, откликнулся ему весь многонародный Кремль.

И все утихло!... Опять вокруг меня сельская тишина мирного Останкина, где боярин Русский радушно предложил гостеприимные свои палаты Русскому Царю, для отдохновения от царственных забот, и где еще недавно оба Державные Супруга, благочестивым говением в сельском храме, готовились к восприятию Царского венца – таково будет отныне летописное значение Останкина в отечественной истории! Передо мною носятся опять одни лишь светлые образы того чудного видения, которое созерцал я… Сладкие впечатления оставило оно в моем сердце! В событии государственном, в торжестве церковном, мне представлялась семейная радость народа веселящегося об Отце своем, и Отца веселящегося о своих чадах: столь крепок взаимный союз их, связуемый Церковью, через единодушное исповедание единой православной веры! Помазанник Божий! Каким теплым чувством согрето это высокое наименование одного лишь Русского Царя, в сердце каждого из верных сынов России, верного и церкви! Блаженна и крепка Россия, доколе будет она так любить и так чувствовать! «С нами Бог разумейте язы́цы и покоряйтеся, яко с нами Бог».

Останкино, на другой день Коронования.

1856

Под таким заглавием недавно появилась в печати книжка, вышедшая из-под пера профессора Московской духовной академии Н. Казанского. Книжка эта написана ученым профессором по поводу статьи Е. Маркова «Религия в народной школе», помещенной в январской за 1881 год книге светского журнала «Русская Речь».

В своей статье г. Марков, касаясь вопроса о религии в народной школе, между прочим рекомендует Министерству Народного Просвещения, в видах поднятия уровня религиозно-нравственного образования в народных школах, изгнать из этих школ «всяких, – как он выражается, – непризванных мытарей и фарисеев». Под этими мытарями и фарисеями г. Марков разумеет все наше православное духовенство, которое, по его мнению, есть не более, как соль, потерявшая силу и годная только на то, чтобы выбросить ее вон на попрание людям. По словам Маркова, «вся иерархия, все сословие пастырей и учителей русской церкви находится в непроглядной духовной тьме, отверглось Христа, не понимает Его учения, сделалось грубым, полуязыческим», так что, «если бы, продолжает Марков, вручить нашу зарождающуюся школу теперешнему духовенству, то в ней очень скоро не осталось бы даже отдаленного намека на религиозно-нравственные начала, точно так же, как не осталось следа их в семинариях и духовных училищах». Итак, г. Марков позорит не одну какую-либо отдельную личность, а целое сословие, произносит свой смертный приговор над всем сословием духовным; но при этом фактов, послуживших основанием такому жестокому приговору, он не приводит. Посему все обвинения, взводимые Марковым на наше духовенство, крайне голословны, бездоказательны и ни на чем не основаны.

Автор рассматриваемой нами книжки, г. Казанский, показывает, как несправедлив Марков в своей вражде против духовенства, как много он клевещет на него и как неоснователен и даже опасен его проект изгнания законоучителей – священников из народных школ и вручения дела религиозно-нравственного воспитания народа учителям, вышедшим из учительских семинарий. Но при этом г. Казанский не прямо отвечает на вопрос, поставленный им в оглавлении книжки. Так как Марков в своей статье, по поводу которой написана рассматриваемая книжка, кроме вопроса о правоспособности нашего духовенства на законоучительство в народных школах, касается и других вопросов о духовенстве, то г. Казанский, задавшись целью, насколько возможно, защитить духовенство от нападков на него со стороны Маркова и подобных ему, рассматривает все обвинительные пункты против духовенства. При этом заметим, что ученый профессор опровергает жестокие и пристрастные приговоры Маркова о духовенстве, с одной стороны, на основании собственного личного знакомства с бытом и жизнью духовенства, а с другой – на основании обнародованных фактов из жизни и деятельности нашего духовенства.

Прежде всего, Марков в своей статье «Религия в народной школе» проводит ту мысль, что наш простой народ в религиозно-нравственном отношении неразвит и что причина этой неразвитости народа кроется в его духовных пастырях. Г. Казанский в опровержение этой мысли утверждает, что напротив наш простой народ глубоко религиозен, что он проникнут духом евангельской любви и обладает живою, искреннею и непосредственною верою в Бога. Истинно христианские чувства в нашем простом русском народе развились, утвердились и обратились в твердые нравственные привычки под благотворным влиянием и воздействием православной церкви и ее пастырей. Наше духовенство, по справедливому замечанию г. Казанского, всегда воспитывало и поддерживало в нашем простом народе ту живую, искреннюю и простодушную религиозность, какою отличался наш простой народ прежде и какою отличается он теперь. Благотворного результата достигало и достигает наше духовенство различными, ему только одному доступными средствами. Средства эти следующие. Во-первых, духовенство наше оказывало прежде и оказывает теперь широкое и могучее влияние на простой народ, благодаря непосредственному и постоянному сношению с ним при исполнении своих обязанностей, при совершении церковных треб. Этот путь, это средство религиозно-нравственного влияния на народ особенно доступно нашему сельскому духовенству. Отношения сельского духовенства к своим прихожанам ближе, проще и непосредственнее, чем отношения городского духовенства к своим: в городах эти отношения холоднее, дальше и официальнее, чем в селах. Во-вторых, в распоряжении у духовенства для религиозно-нравственного воспитания народа находится одно из важнейших средств – исповедь. При совершении таинства покаяния, духовный отец оказывает на народ такое глубокое религиозно-нравственное влияние, какого нельзя ни взвесить, ни измерить; это – тайна совести духовных врачей и врачуемых. В-третьих, одним из лучших средств к религиозно-нравственному просвещению нашего народа несомненно служит богослужение православной церкви. В православном храме всякий христианин – простой и знатный, образованный и необразованный – может найти полное удовлетворение своим религиозно-нравственным стремлениям; здесь всякий чувствует себя в присутствии Бога и Христа Спасителя, слышит Его учение и созерцает всю Его жизнь; здесь каждый слышит о высоких подвигах и добродетелях святых и праведных людей.

Далее Марков обвиняет наше духовенство в том, что оно приучает народ к обрядности, чуждой самым основным идеям христианства, – что, живя подачками народа, оно поневоле заинтересовано поддерживать многие суеверные, вовсе нехристианские обычаи и убеждения народа, уцелевшие в нем от языческого времени и неизбежно связанные с материальной выгодой духовенства в виде платы деньгами, приношений натурою, угощения и пр. Такую небылицу приписывает Марков нашему духовенству, но при этом он ничем не доказывает и не подтверждает своих обвинений против духовенства. Впрочем, Марков утверждает, что «чем материальнее и грубее обычаи народа, тем осязательнее отражаются они на благосостоянии духовенства: частые праздники, напр., значит частые службы и частые пирования, на которых, конечно, не обходится без духовенства»; что «полуграмотные сельские попы поучают народ, что в Благовещенскую Пятницу работать нельзя, что на Ивана постного круглого не едят, что в Семен-день семена святят, а на Спас-макковея мак с медом нужно в церковь нести». Подобное рассуждение Маркова ясно показывает, какой жалкий взгляд имеет он на православное богослужение. По его взгляду, христианские праздники и совершаемая в праздничные дни служба церковная принадлежат к материальным и грубым обычаям народа. Так ли это на самом деле, предоставляем судить читателям нашего журнала. Касательно же того мнения Маркова, что будто бы теперь в селах находятся полуграмотные попы, поучающие народ не работать в Благовещенскую Пятницу, не есть круглого на Ивана постного и т. под., следует заметить, что в настоящее время ни в одном почти сельском приходе нет полуграмотных священников; теперь почти все кандидаты на священство кончают курс в духовных семинариях и получают достаточное образование, подготовляя себя к принятию священного сана продолжительным учением.

Далее автор рассматриваемой нами книги опровергает Маркова, нападающего на наше духовенство за поборы его с прихожан при совершении различных церковных треб. По словам Маркова, за эти поборы духовенство называют «жрецом православного капища, униженно звенящим кошельком и жадно обирающим пироги»; духовенство наше, говорит Марков, «гонится за кусками, гривенниками, т. е. за грубой и осязательной выгодой», «живет подачками народа», «не выходя из церкви, на глазах своих прихожан, жадно торгуется за каждый лишний грош в свою пользу», «дерет с живого мертвого», и пр., т. под. Против такого обвинения г. Казанский совершенно основательно и резонно замечает, что в этом (в поборах) духовенство наше обвинять не следует: каждый, честно трудящийся, добросовестно проходящий известную должность в обществе, имеет полное и законное право на соответственное вознаграждение за свой труд; вознаграждение это составляет его законную собственность, приобретенную его трудом; всякий трудящийся может требовать известной платы со спокойной совестью и без унижения своего достоинства и чести; за это никто не может и не должен попрекнуть его каким-нибудь обидным словом. Кроме того, называя существующий способ обеспечения быта духовенства евангельским, апостольским и каноническим, г. Казанский приводит известное изречение апостола Павла (1Кор.9:7–14), ясно показывающее, что пастыри церкви имеют полное право получать содержание от своих пасомых.

Наконец г. Казанский приходит к рассмотрению главного вопроса, поставленного им в оглавлении рассматриваемой нами книги. Марков делает такой оскорбительный и крайне обидный для всех пастырей церкви отзыв о духовенстве: «у нас, говорит он, священник немыслим, как наставник и утешитель семьи в ее горестных и затруднительных обстоятельствах»; вообще по понятию Маркова, «наши священники суть такие лица, которые почти никогда не захотят, да и не сумеют ни разъяснить ничего, ни поучить ничему». Против такого бессовестного и лживого обвинения всего нашего духовенства в рассматриваемой нами книге замечено, что если когда, то именно теперь наше духовенство может выдвинуть из своей среды целый полк вполне достойных пастырей, вполне могущих быть наставниками, советниками и утешителями для своих пасомых во всех затруднительных обстоятельствах их жизни. Это по всей справедливости должно сказать как относительно городского нашего духовенства, так и относительно сельского. Для полного убеждения в этом, только стоит поближе знать жизнь нашего духовенства, в особенности сельского. Скромная, мало кому известная, подчас самоотверженная деятельность сельских пастырей представляет множество самых убедительных доказательств, что наш простой народ постоянно обращается к своим приходским священникам за наставлениями, советами и утешением, и большею частью получает желаемое. В последнее время на страницах нашей духовной журналистики часто стали появляться статьи, свидетельствующие о разнообразной, плодотворной деятельности нашего духовенства среди простого народа. Вопреки уверению Маркова, будто бы священник немыслим у нас, как наставник, советник и утешитель, г. Казанский обращает внимание на проповедническую деятельность нашего духовенства, которая в последнее 25-летие весьма оживилась и усилилась в количественном отношении и значительно усовершенствовалась в отношении качественном, указывает на деятельность духовенства в школах и вне школ, на внецерковные собеседования, на обычные житейские отношения его к своим прихожанам. Множество фактов на всех этих поприщах служат ясным и убедительным доказательством той справедливой мысли, что наши священники и хотят и умеют учить простой народ. Доказательством этого служат также между прочим общества трезвости, распространившиеся главным образом при содействии священников (Моск. Вед. 1881, № 277). В защиту и оправдание незаслуженного обвинения духовенства в нежелании и даже неумении его учить народ доброму, полезному г. Казанский напоминает даже о деятельности нашего духовенства во время не так давнего антиеврейского движения в юго-западной окраине России (Киев. Еп. Вед. 1882, № 15), – указывает, наконец, на благодетельное участие духовенства в современном движении наших крестьян против кабаков: множество кабаков закрыто главным образом под влиянием пастырского слова против пьянства (Киев. Еп. Вед. 1882, № 15). Вообще, прибавим мы к сему, наше духовенство неусыпно заботится о поднятии благосостояния простого народа через ослабление пьянства и уничтожение кабаков. В последнее время во многих селах, местечках и посадах нашего огромного отечества постепенно закрываются кабаки, благодаря преимущественно заботливости и влиянию на народ сельских пастырей. Где прежде были три-четыре и более кабаков, там теперь вы не найдете ни одного. Пишущему эти строки лично известно, что в селе Т. Киев. еп. В. у. до 1882 года было целых семь шинков (кабаков), которые все находились в руках евреев. С самого же начала 1882 года, благодаря настоятельной заботливости приходского священника, остался только один шинок, а с половины апреля того же года и этот один закрыт.

Таково содержание книжки г. Казанского «Правда ли, что наше духовенство не хочет и не умеет учить народ?».

Книга эта с удовольствием может быть прочитана читателями нашего журнала. Написана она слогом легким и языком ясным, простым и доступным для каждого. Внешняя сторона книги не заставляет ничего ожидать лучшего. Цена очень невысокая: 60 копеек с пересылкой. Мы уверены, что каждый благомыслящий, по прочтении рассмотренной нами книги, скажет искреннее «спасибо» автору ее за правдиво и беспристрастно высказанное слово о нашем православном духовенстве в защиту его от таких обвинителей, каков Марков и другие ему подобные. В последнее время ни одно, кажется, сословие не подвергается так у нас печатным нареканиям со стороны некоторых лиц, мнящих быть радетелями народного блага, как сословие духовное. И поэтому теперь более, чем когда-либо желательно видеть книги, подобные рассмотренной нами. И надобно правду сказать: по пословице, нет худа без добра и наоборот нет добра без худа. Православное духовенство в последнее время сделалось предметом разного рода измышлений и нападений со стороны светской печати; нападения эти настолько сильны, что, слава Богу, являются лица, которые выступают в защиту духовенства печатно. Кроме рассмотренной книги еще появились: «За истину и правду» и «По поводу нападений на наше духовенство». Но об этих книгах⁹⁹ мы скажем в другой раз, а теперь только пожелаем, чтобы подобных книг появлялось у нас больше и чтобы они производили в читающей публике доброе действие. Дай Бог!...

С. Д.

I. Божественное установление Царской власти

Слово Божие возвещает христианам, а в лице их – и всем народам, всему человечеству: несть власть, аще не от Бога; сущия же власти от Бога учинены суть (Рим.13:1).

Благоговейному и беспристрастному изыскателю не трудно дознать и уразуметь, каким образом власть, по учению слова Божия, происходит от Бога.

Откуда это множество людей, соединенных религией, законом, языком, обычаями, которое называют народом? Очевидно, что множество это народилось от некоего меньшего племени, а племя произошло от семейства. Итак, в семействе, собственно так называемом, лежат семена всего, что потом раскрылось и возросло в великом семействе, которое называют государством. Следовательно, в семействе должно искать начатков и первого образца власти и подчинения, раскрывшихся потом в большом семействе – государстве. Именно: отец, который по естественному дару Божию имеет власть дать жизнь сыну и образовать его способности, есть первый властитель; сын, который ни способностей своих образовать, ни самой жизни своей сохранить не может без повиновения родителям и воспитателям, есть природно подвластный. Но как власть отца не сотворена самим отцом и не дарована ему сыном, а произошла вместе с человеком от Того, Кто сотворил человека, то и открывается, что глубочайший источник и высочайшее начало первой власти, а следовательно и всякой последующей между человеками власти, есть в Боге. Из Него, во-первых, по слову Божию, всяко отечество на небесех и на земли именуется (Еф.3:15); потом, когда сыны сынов разродились в народ и в народы, и из семейства возросло государство, необъятное для естественной власти отца, Бог дал этой власти новый искусственный образ и новое имя в лице Царя, и таким образом Его Премудростью цари царствуют (Прит.8:15); и далее, сколько бы ни продолжались и размножались народы, как бы ни изменялись государства, всегда посредством вседействующего Промысла владеет Вышний царством человеческим (Дан.4:22).

Во времена неведения, когда люди забыли Творца своего, и общества человеческие не познавали своего Владыки, Бог вместе с другими тайнами Своими и тайну происхождения предержащей власти даже чувственным образом представил пред очи мира в избранном для сего народе еврейском: в патриархе Аврааме чудесно вновь сотворил Он качество отца, и постепенно произвел от него племя, народ и царство; Сам руководил патриархов сего племени; Сам воздвигал судей и вождей сему народу; Сам царствовал над сим царством (1Цар.8:7); наконец, Сам воцарил над ним царей, продолжая и над царями чудесные знамения собственной Своей верховной власти.

Посему Бог и называется Царь царствующих и Господь господствующих, Им же царие царствуют. Вышний владеет царством человеческим, и ему же восхощет, даст е. Господне есть царствие, и Той обладает языки (Пс.21:29). В руце Господни власть земли, и потребно воздвигнет во время на ней (Сир.10:4).

Может быть, сказать, что все это происходило во времена феократии, то есть, богоуправления, и что теперь иные времена. Никто, конечно, не станет спорить, что времена переменяются, и что нынешний год уже иной, а не тот, который прошел. Но разве какие-нибудь иные времена имеют иного Бога? Разве Бог когда-нибудь отрекся от Своего богоуправления над миром и человеческим родом, и преимущественно над теми царствами и народами, в которых преимущественно заключено и распространено, или которым особенно соприкосновенно Его духовное царство, то есть истинная вера и святая церковь? Если думать, что богоуправление ограничено было только временами ветхого завета и кончилось с началом времен христианских, как будто христианский мир уже не нуждается в управлении Божием, то напротив должно сказать, что с ветхим заветом окончился только прежний, более частый и чувственно-образный вид богоправления, и в то же время начался новый, более общий и духовно-образный. В ветхозаветном откровении Бог Отец рек воплощаемому Сыну Своему: проси от Мене, и дам Ти языки достояние Твое, и одержание Твое концы земли (Пс.2:8). И по новозаветному откровению Иисус Христос есть Князь царей земных (Откр.1:5), – Князь царей, конечно, не по тщеславному и бездейственному имени, но по действительной власти и по действию сей власти.

Царство Господа – царство всех веков, и владычество Его во всяком роде и роде (Пс.144:11). Проходящие царства человеческие совокупно и повременно являются на позорище света для того, чтобы служить сему духовному царству, и сильные земли чредою изводятся стрещи стражбы его. Связав природу необходимостью и оставив человека в руце произволения его (Сир.15:14), великий Художник мира Бог простирает Свой перст в разнообразное сплетение событий естественных и свободных деяний, и таинственным движением то неких сокровенных нитей, то видимых орудий, образует и сопрягает все в единую многохудожную ткань всемирных происшествий, которую время развертывает к удивлению самой вечности. Различные состояния земных гражданств всесильною рукою Божией непрестанно направляются к тому, чтобы они уготовляли в себе граждан небесам; для сего Всепромыслитель Бог действует и через общество на человека, и взаимно через человека на общество; для сего языки, шатающиеся и восстающие на Господа, пасутся жезлом железным, и как сосуды скудельничи сокрушаются (Пс.2:1, 2, 9), обращающиеся возсозидаются и насаждаются (Иер.18:9), искушаемые проводятся сквозь огнь и воду, твердые в испытании вводятся в покой (Пс.65:12); для сего возносятся избранные от людей Господних (Пс.83:20), крепкие, предопределенные сотворить волю Промысла Божия, поддерживаются за десницу десницею Всесильного, которая уравнивает пред ними горы, и врата медная сокрушает (Ис.45:1, 2); и между тем, да смирится высота человеча, и вознесется Господь един (Ис.2:17), – жребий многочисленнейших народов долго иногда скрывается в неизвестной руке единаго смертного, а судьба каждого сильного земли слагается из неисчислимых случайностей, которых никакая человеческая мудрость объять, никакая земная сила покорить себе не может.

Если это всеобъемлющее владычество Божие подвергает нас некоторой судьбе, то судьбе премудрой. Если оно, по-видимому, налагает узы, то разве на своеволие и буйство. Если уничижает, то единственно тех, которые думают быть сами творцами своего величия, мечтают взыти выше облак и быти подобны Вышнему (Ис.14:14). Если же оно и возносит иногда жребий нечестивого, то не иначе, разве как возносится жезл, который вскоре поразит некоего виновного, сокрушится и отвержется. – Напротив, те, которые сами ничего не ищут, кроме славы божества и блага человечества, обретают в покорении себя Божественному Промыслу свою надежду и безопасность, в Его власти – основание своего могущества, в Его славе – источник своего истинного величия.

В наши времена многие народы мало знают отношение царств человеческих к царству Божию, и, что особенно странно и достойно сожаления и ужаса, мало знают сие народы христианские. Мало знают не потому, чтобы не могли знать, но потому, что не хотят знать, и глаголющиеся быти мудры между ними с пренебрежением отвергают дознанное и признанное древнею мудростию, освященное и утвержденное Божественною властию; им не нравится старинное построение государства на основании благословения и закона Божия; они думают сами гораздо лучше воздвигнуть здание человеческих обществ в новом вкусе, на песке народных мнений, и поддерживать оное бурями бесконечных распрей.

В такие времена как особенно нужно, так и особенно отрадно должно быть нам, богобоязненные и благоверные Россияне, часто напоминать себе и крепко содержать в памяти оправданное судьбою отечества нашего, преданное нам от предков наших, или, лучше сказать, от пророков Божиих, то учение, что владеет Вышний царством человеческим, что Господне есть царствие и Той обладает языки.

Если бы этой истины и не открыло нам слово Божие, мы могли бы найти ее в общем составе наших познаний о Боге Творце и Промыслителе.

Так как Бог есть Творец вещественного мира и мира духовного, то, без сомнения, Он есть и Промыслитель как того, так и другого мира. И если промышления Божьего требует мир вещественный, движимый необходимостью законов, при сотворении в него впечатленных, то тем более требует оного мир духовный, которого существа, пользуясь преимуществом свободы, по сему уже самому могут уклоняться от творческого назначения и направления, и для таковых особенно случаев нуждаются призывать руку Промыслителя, охраняющую и возвращающую. А как благоустроение и охранение общества человеческого преимущественно зависит от верховной над ним власти, то и открывается необходимость, чтобы промышление Божие преимущественно сосредоточено было над верховною властью, чтобы владел Вышний царством человеческим.

Бывает, что царствование или непосредственное промышление Божие над царством человеческим не для всех и не всегда бывает явственно видимо. Это бывает, во-первых, потому, что Царь небесный безмерно высок и непостижим, и Его нисходящее действие нередко скрывается в цепи посредствующих естественных причин и действий. Во-вторых, это бывает потому, что царствуя над существами, которым благоволил даровать свободу, Бог хранит неприкосновенным этот дар Свой, то есть оставляет довольно простора свободному действованию человеческому. От этого случается, что мы довольно долго слышим шум, видим движение дел человеческих, нередко смешанных и беспорядочных, и не примечаем, как за ними тихо шествует Божий Промысел и суд утверждающий, охраняющий и возвышающий то, что служит царствию Божию, и ранее или позже низлагающий то, что ему противоборствует.

Чтобы явственнее видеть царствование Божие над царством человеческим, нужно с особенным вниманием рассматривать такие случаи, в которых непосредственное действие Божие с особенною ясностью обнаруживается.

Хотите ли из действительных исторических событий видеть оправдание этой отрадной для верующего истины? Укажем на некоторые примеры.

Посмотрим на избрание Давида в цари Израилю.

Рече Господь к Самуилу: прииди, пошлю тя ко Иессею до Вифлеема, яко узрех в сынех его Себе царя (1Цар.16:1). Самуил колебался, находя опасным посольство. И Господь признал опасность и повелел чрезвычайное посольство прикрыть видом обыкновенного жертвоприношения, но самого дела не отменил. Пророк приходит в Вифлеем, пересматривает сынов Иессея, не зная, кто из них должен быть царем. Едва наконец найден Давид, бывший у стада и оставленный отцом без внимания: и тогда уже Самуил получил от Бога определительное изволение, и помазал Давида в цари. Но что потом? Давид пошел не на престол, а обратно к стаду. По времени он позван был в дом царя, но не царствовать, а играть на гуслях. Еще по времени пришел он в войско, но не как воин с оружием, а как обозный с пищею для своих братьев воинов; здесь нечаянно вызвался на единоборство с Голиафом, победил богатыря, приобрел через то славу, сделался сродником царя. Теперь он уже не так далек от престола; но и после этого он еще должен быть не царем, а изгнанником, бездомным, скитающимся по горам и дебрям, не находящим безопасности в отечестве и принужденным удаляться к иноплеменникам. Спрашивается: для чего же Давид был помазан в царя так рано, так, по-видимому, неблаговременно, и даже с опасностью для него? – Для того, во-первых, чтобы помазанием преподать ему царскую благодать, которая сделала бы его и победителем, и любезным народу, и в бедствиях неодолимым, и наконец довела бы до престола, как и сказано в Писании, что вследствие помазания ношашеся Дух Господень над Давидом от того дне и потом (1Цар.16:13). Во-вторых, для того рано помазан Давид, чтобы после, по действительном воцарении его, и непокорные принуждены были признать, что Царь поставлен не случаем, не народом, но Самим Богом, когда воцарение Давида, не несомнительное по естественному ходу дел, чудесно исполнилось в самой действительности. Наконец для того, чтобы явственным оказалось, яко не изнеможет у Бога всяк глагол (Лк.1:37).

Перейдем ко временам христианским.

С самого начала христианства, царство Божие на земле, то есть Христова церковь целых три столетия не пользовалась помощью и покровительством царства человеческого, а напротив претерпевала вражду и гонения от него. В уразумение тайны такого попущения Божия вводит нас апостольское слово: немощная мира избра Бог, да посрамит крепкая, да не похвалится всяка плоть пред Богом (1Кор.1:27–28). Но всевышним судьбам Божиим церкви Христовой надлежало являться беспомощною, дабы очевидно было, что она зиждется, утверждается и возвышается не человеческою, но Божиею силою. Надлежало ей страдать, и страданием победить, чтобы заградить уста неверующим и хулителям, древним и нынешним. Но надобно было, наконец, отдать истине и видимую справедливость; надобно было, чтобы, по слову пророка, одержала правда покой (Ис.32:17), чтобы церковь Христова, после стольких царей гонителей, имела Царя покровителя. Для сего Бог избирает Константина: но Константин – язычник, и Христова истина обыкновенным путем человеческого наставления не проникает до глубины его сердца. И вот Сам Бог приемлет на Себя обращение Константина. Послушаем о сем признание самого Константина. «Однажды в полуденные часы дня, когда солнце начало уже склоняться к западу, – говорил Константин, – я собственными очами увидел составившееся из света и лежавшее на солнце знамение креста с надписью: сим побеждай». Вслед за тем во сне явился Христос Константину и повелел, сделав знамя, подобное виденному на небе, употреблять его для защиты от нападений врагов (Евсев. о жизн. Констант. Кн. 1, гл. 28–29). Константин исполнил повеленное; под знаменем креста победил Максентия; сделался единовластителем римской империи; уверовал во Христа и явился первым христианским царем и равноапостольным.

Не очевидно ли из этого, что цари христианские первое начало свое ведут непосредственно от Царя небесного?

Такое же Божественное промышление можно видеть и в деяниях русского великого князя равноапостольного Владимира, просветившего царство свое светом веры Христовой, а равно и в судьбе других благочестивых царей христианских.

Если же Сам Бог и словом Своим, и Своими действиями внушает нам мысль, что Он посредством особенного промышления Своего Сам царствует над царством человеческим, то, конечно, мысль сия благопотребна для нас, и мы не должны терять ее из вида. В ней, в этой мысли заключается сила, оружие, опора, руководство, как для царя, так и для царства и для каждого в царстве (Ч. II; 135. 259–260. Ч. III; 236. 240–242)¹⁰⁰.

II. Единодержавие – Самодержавие Царя

Как небо, бесспорно, лучше земли, и небесное лучше земного, то так же, бесспорно, лучшим на земле должно быть признано то, что на ней устроено по образу небесного, как и сказано было боговидцу Моисею: виждь, да сотвориши вся по образу, показанному тебе на горе (Исх.25:40), то есть на высоте боговидения.

Согласно с этим Бог по образу Своего небесного единоначалия учредил на земле Царя; по образу Своего небесного вседержительства – устроил на земле Царя Самодержавного; по образу Своего царства непреходящего, продолжающегося от века и до века, поставил на земле Царя наследственного.

Не вдадимся в область умозрений и состязаний, в которой некоторые люди, неизвестно, более ли других обладающие мудростью, но, конечно, более других доверяющие своей мудрости, работают над изобретением и постановлением лучших, по их мнению, начал для образования и преобразования человеческих обществ. Уже более полувека образованнейшая часть рода человеческого по местам, по временам видит их преобразовательные усилия в самом действии: но еще нигде и никогда не создали они тихого и безмолвного жития, какое словом Божиим поставлено в желаемый образец земного человеческого благополучия (1Тим.2:2). Они умеют потрясать древние здания государств, но не умеют создать ничего твердого. Внезапно по их чертежам строятся новые правительства, и так же внезапно рушатся. Они тяготятся отеческой и разумной властью Царя, и вводят слепую и жестокую власть народной толпы и бесконечные распри искателей власти. Они прельщают людей, уверяя, будто ведут их к свободе, а в самом деле ведут их от законной свободы к своеволию, чтобы потом низвергнуть в угнетение.

Надежнее самодельных умствований, должно учиться царственной истине из истории народов и царств, и особенно из преимущественно достоверной истории, как писанной не страстями человеческими, а святыми пророками Божиими, то есть из истории древле избранного и богоправимого народа Божия. Эта история показывает, что лучшее и полезнейшее для человеческих обществ обыкновенно делают не люди, а человек, не многие, а один.

Какое правительство дало еврейскому народу государственное образование и законы? Один человек, Моисей.

Какое правительство распоряжалось завоеванием обетованной земли и распределением на ней племен народа еврейского? Один Иисус Навин.

Во времена судей, один судия спасал от врагов и зол целый народ.

Но власть судей была не непрерывная. По пресечении единоначалия, народ приходил в расстройство; благочестие оскудевало; распространялось идолопоклонство и повреждение нравов; за тем следовали бедствия и порабощение иноплеменниками. И в объяснение таких нестроений и бедствий в народе, священный дееписатель говорит, что в тыя дни не бяше царя во Израили; муж, еже угодно пред очима его, творяше (Суд.21:25).

Вновь явился один полномочный силою молитвы и дара пророческого Самуил: и народ огражден от врагов, беспорядки прекращены, благочестие восторжествовало.

Потом для непрерывного единоначалия Бог в народе Своем поставил Царя. И такие Цари, как Давид, Иосафат, Езекия, Иосия – представляют в себе образцы того, как успешно Самодержавный Государь может и должен служить к прославлению Царя небесного в земном человеческом царстве, и вместе с тем к утверждению и охранению истинного благоденствия в народе своем.

Были и не такие цари, но это было тогда, когда сами Цари отступали от Бога и предавались идолопоклонству.

И во времена новой благодати Всепромыслитель Бог благоволил призвать единого Константина, и в России единого Владимира, которые апостольски просветили свои языческие царства светом Христовой веры и тем утвердили незыблемые основания истинному их величию.

Благо народу и государству, в котором единым, всеобщим, вседвижущим средоточием, как солнце во вселенной, стоит Царь, свободно ограничивающий свое неограниченное самодержавие волею Царя небесного, мудростью, яже от Бога, а также великодушием, любовью к своему народу, желанием общего блага, вниманием к благому совету, уважением к законам предшественников и к своим собственным, и в котором отношения подданных к верховной власти утверждаются не на вопросах ежедневно возрождающихся и не на спорах никогда не кончаемых, но на свято хранимом предании праотеческом, на наследственной и благоприобретенной любви к Царю и отечеству, и еще глубже – на благоговении к Царю царствующих и Господу господствующих!

Всепромыслителю Господи! Ты дал сей дар верной Тебе России. Нам остается благоговейно хранить и деятельно возращать сей дар Твой, вседушевно благодарить за оный и молить: утверди, Боже, сие, еже соделал еси в нас (Пс.27:29)! (Ч. 3; 223, 252, 291–292).

III. Наследственность Царской власти

В книге псалмов читаем: Клятся Господь Давиду истиною, и не отвержется ея: от плода чрева твоего посажду на престоле твоем (Пс.131:11).

Клятвы о истине свидетельствуемого или обещаемого и человека в мыслях и поступках своих основательные не употребляют расточительно и без нужды; а берегут ее для дел особенной важности и для ограждения и утверждения такой истины, которая преимущественно требует ограждения от недоумений. Кольми паче Бог, Которого слово и без клятвы самодостоверно, если достоверность его подтверждает еще клятвою, то, конечно, этим указывает, как на особенную важность предмета клятвы, так и на преимущественную потребность и благотворность несомненного удостоверения о том.

При таком понятии о клятве, мы должны признать, что когда клятся Господь Давиду истиною, то есть истину Своего слова утвердил клятвою, и притом с дополнением, что не отвержется ея, то есть, что не однократно только исполнит Свое слово, но сохранит оное на продолжение времен: то уже этим самым указывается на предмет клятвы важный, благопотребный, благотворный. Какой же это предмет? – Наследственность Царской власти: от плода чрева твоего посажду на престоле твоем.

Из такого представления дела, очевидно, вытекают следующие истины, или догматы:

Первая. Что Бог посаждает Царя на престоле, или иначе сказать: Царская власть есть Божественное учреждение.

Вторая. Что Бог посаждает на престоле Царевом от плода чрева Царя, то есть: наследственность Царской власти есть также Божественное установление.

Третья. Что Царская наследственная власть есть высокий дар Божий избранному Богом лицу, как об этом свидетельствует обещание сего дара с клятвою, а также и другое Божественное изречение: вознесох избраннаго от людей Моих (Пс.88:20).

Четвертая. Что Царская наследственная власть есть и для народа важный и благотворный дар Божий. Благость Божия беспристрастна, и премудрость Божия всеобъемлюща: а потому, если Бог дает Царю дар, от которого должна зависеть судьба народа, то, без сомнения, Он даст сей дар, провидя и предустроив тем благо всего народа.

Вот коренные положения, или догматы Царского и государственного права, основанные на слове Божием, утвержденные властию Царя царствующих и Господа господствующих, запечатленные печатию клятвы Его.

Да будет благословенно имя Господне от всех Россиян, что этот благотворный и счастливейший для отечества дар Божий – наследственность Царской власти – дарован России при самом призвании и возникновении ее в исторической жизни, свято – иногда и чудесно был охраняем в течении истекшего целого тысячелетия ее исторической жизни и неизменно передан в священное наследие наступившему новому тысячелетию!

Но да будем внимательны и да не будем беспечны! По неисповедимым всевышним судьбам Божиим, совершающим праведную казнь над грешным миром, уже наступила пора, когда, по предречению пророков Божиих (1Тим.4:1–3, 2Тим.3:4 и проч.), дух времени усиливается поколебать и затмить всякую религиозную Божественную истину, всякую истину государственную и семейственную, всякую жизненную истину.

Когда темнеет на дворе: усиливают свет в доме. Береги, Россия, и возжигай сильнее твой внутренний, домашний свет: потому что за пределами твоими, по слову пророческому, тьма покрывает землю, и мрак на языки (Ис.60:2): шаташася язы́цы, и людие поучишася тщетным (Пс.2:1). Перестав утверждать государственные постановления на слове и власти Того, Кем царие царствуют, они уже не умели ни чтить, ни хранить царей. Престолы стали там не тверды, народы объюродели. Не то, чтобы уже совсем не стало разумевающих, но дерзновенное безумие взяло верх и попирает малодушную мудрость, не укрепившую себя премудростью Божиею. Из мысли о народе они выработали идол и не хотят понять даже той очевидности, что для столь огромного идола не достанет никаких жертв. Мечтают пожать мир, когда сеют мятеж. Не возлюбив свободно повиноваться законной и благотворной власти Царя, принуждены раболепствовать пред дикою силою своевольных скопищ. Так твердая земля превращается там в волнующееся море народов, которое частью поглощает уже, частью грозит поглотить учреждения, законы, порядок, общественное доверие, довольство, безопасность.

Но благословен запрещающий морю (Мф.8:26). Для нас еще слышен в событиях Его глас: до сего дойдеши, и не прейдеши (Иов.38:11). Крепкая благовестием и самодержавием Россия стоит твердо и спокойно, подобно каменной горе, у подножия которой сокрушаются волны моря. Она спокойна, потому что державная рука Помазанника Божия держит ее мир, и сугубо спокойна, потому что это мир не дремлющий, но бодрствующий с оружием против ненавидящих мира.

«С нами Бог»! – да взывает каждый из нас заедино с Благочестивейшим Самодержцем нашим. С нами Бог благодатию православной веры. С нами Бог благодатным даром благословенного наследственного самодержавия. Да пребываем же и мы с Богом чистою верою и достойную веры жизнию, непоколебимою верностию к богодарованному Царю и соответственным единоначалию единодушием (Ч. III; 225–227)!

«Христос поставил в церкви Своей одних апостолами, других пророками, иных евангелистами, иных пастырями и учителями, к совершению святых, на дело служения, для созидания тела Христова, доколе все придем в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова» (Еф.4:11–13).

Вот свидетельство апостола языков о происхождении и значении священства в Христовой церкви, от дней древних показующее, что священство не людьми выдумано с теми или иными нечистыми целями, не ими учреждено, не по их инициативе возникло, а установлено вместе с учреждением церкви Самим Устроителем и Совершителем нашего спасения, Господом Иисусом Христом. Отсюда для верующего человека само собой становится ясным, что священство имеет в церкви Христовой значение не фиктивное, а значение действительное, вызываемое существенными свойствами самой церкви, ибо Христос, вечная Истина, не мог установить в Своей церкви такой институт, который был бы для нее не нужен. Как церковь, так и священство учреждены для одной и той же цели, и церковь без священства не только не может достигать этой цели, но и сама не может существовать; лишаясь священства, она вместе с тем разрушается сама и перестает быть церковью.

Основным условием вступления в лоно Христовой церкви должна быть вера в Господа Иисуса Христа, Спасителя мира, восприятие умом и сердцем всего откровенного учения Его. Но кто и как могли уверовать, если бы не было проповедующих о Христе? «Како уверуют, аще не услышаша? Како услышат без проповедующаго» (Рим.10:14)? Посему, как Сам Устроитель и Глава церкви, Господь Иисус Христос, так и посланные Им в мир апостолы проповедывание слова Божия считали существенной обязанностью своею. С течением времени и до сего дня потребность учительства в церкви Христовой нимало не ослабела. С одной стороны подрастающие поколения требуют себе научения и выяснения христианских истин в духе православия; с другой и само откровение таково, что требует постоянного, более и более глубокого и широкого выяснения содержащихся в нем истин в виду постепенного развития человечества и применения их к потребностям его жизни. Жизнь духовно-нравственная, представляющая множество трудностей, сомнений, недоразумений, преткновений и т. п., влекущих к падениям, которые, вследствие сокрытого в природе человеческой греховного семени, нередко производят нравственные болезни, требует и указаний, и руководства, и врачевания со стороны опытных в духовно-нравственной жизни лиц. Отсюда – необходимость в церкви Христовой в учителях веры и благочестия.

Но при всем этом, человек имеет крайнюю нужду в благодати Свят. Духа, освящающей и укрепляющей его мысли, чувства, желания, наставляющей и руководящей в его жизни и деятельности. Естественно, для сообщения христианину даров Св. Духа необходимы посредствующие лица, облеченные свыше силою, правом и властию низводить эти дары на верующих. Отсюда – необходимость в совершителях таинств.

Значение священства в церкви Христовой обусловливается таким образом самым существом ее и жизнью. Без священства церковь превращается в простое, обыкновенное и притом разъединенное и разрозненное общество, лишенное высшей духовно-благодатной жизни, или, что тоже, делается духовно-мертвым. И всякое человеческое общество не может существовать в порядке, если во главе его нет руководителей и управителей: безуправство всегда порождает расстройство в общественной жизни во всех ее видах, формах и проявлениях, начиная с семьи – этого первичного зародыша общественной жизни – и кончая государством. Христианскую церковь составляет тоже человеческое общество, связанное единством веры и жизни, основанное на краеугольном камне – Христе, и на этом основании созидающее свое спасение, которое более, чем всякое иное общество, нуждается в руководителях и в управителях, и кроме того в раздаятелях благодатных даров Св. Духа.

При таком существенно-необходимом значении в церкви Христовой священства естественно было бы не только ожидать, но и требовать от всех членов христианской православной церкви, чтобы жили они с своими пастырями, как носителями священства, в союзе любви и в единстве веры, чтобы относились к ним с должным вниманием и уважением, подобающим их высокому званию, чтобы в делах веры и благочестия слушали их советов и наставлений, и в своей жизни повиновались и покорялись им, как и заповедует это апостол. Члены неправославных церквей так большею частью и относятся к своим пастырям. Не говоря уже о папистах, даже члены свободного протестантизма едва не благоговеют пред своими пасторами.

Совсем не то мы видим на св. православной Руси. Не судил, видно, Господь пастырям русской церкви пользоваться от всех своих пасомых любовью, вниманием, доверием, уважением и послушанием. Между нашим обществом и духовенством существует рознь: духовенство для нашего общества – что-то чуждое. И едва ли не исстари многие русские православные люди начали относиться к своим пастырям со свободной небрежностью, как к лицам вполне от них зависимым, с которыми они могут распоряжаться по своему произволу, меняя ими, как работниками. Не удовлетворил пастырь, хотя бы и незаконному требованию общества, которое само по себе не имело должного понятия ни о вере, ни о жизни христианской, и все считало для себя возможным, и неугоден стал он для общества, и общество гонит его от себя, избирая на место его другого, с которым нередко поступает также, как и с первым. И так поступало не с простыми священниками, а иногда и с архиереями¹⁰¹.

В настоящее время горькую долю неуважения и даже презрения со стороны общества несет по преимуществу белое духовенство. В религиозной жизни русского человека и в отношениях к пастырям замечается удивительная непоследовательность, раздвоение и противоречие. Он был с исстари, по-видимому, религиозен, старался по возможности выполнять религиозные обряды и предписания церкви и в то же время был не только холоден и небрежен, а и относился с презрением к служителям церкви. Старожилы рассказывают, что старый русский барин – князь ли он или граф, это все одно – настолько был религиозен, что не опускал ни одного церковного богослужения: ходил и к заутрени, и к обедне, и даже иногда со всею своею челядью, хотя и приказывал служить заутреню в 9 или 10 часов, а обедню в 11–12 часов; приглашал и очень нередко церковный причт служить молебны и всенощные в своем доме, всегда принимал от священника благословение и даже целовал у него руку, но этот же самый барин иногда обращался со священником дерзко и оскорбительно. Теперь, конечно, обстоятельства несколько изменились, но внутреннее расположение многих к пастырям едва ли много изменилось к лучшему. Иной барин нашего века, не обладая хотя бы и наружною набожностью, свойственною старому барину, и считая себя поставленным как бы вне обязанностей религиозного культа, нередко дает понять священнику, что он для него совершенно лишний человек. Приходит, например, церковный причт к барину с крестом и святой водою в день храмового праздника, и барин, высылая лакея с трехрублевою, приказывает сказать: «принять не могут».

Священник, как служитель Божий и руководитель в духовно-нравственной жизни, должен бы быть другом и желанным гостем для каждой христианской семьи: а между тем он-то и бывает гостем самым нежеланным не только для иной семьи барской, а и для семьи какого-нибудь разночинца. Если же иногда и отворят священнику двери гостиной, то принимают его с плохо скрываемою иронией. Благо русский священник привык по незлобию своему терпеливо переносить все напасти и наваждения: но тем не менее и он сидит в барской гостиной как на иголках, тем более, что и манерами светскими он не особенно обладает, и потому бывает рад-радехонек, когда представится возможность убраться от косых взглядов, от плохо замаскированной иронии, и выбраться на свет Божий. Но теперь и тут-то не оставляют его в покое, и на вольном-то воздухе не дают ему подышать свободно.

В настоящее время у нас на Руси в среде интеллигенции расплодилось многое множество людей, которые, кажется, поставили себе задачею ни за что, ни про что клеймить русских пастырей всевозможными грязными и позорными словами. И эти люди нашли себе достойных представителей и выразителей их инсинуаций против духовенства даже в среде литературных деятелей, которые, почти не зная духовенства, не совестятся бросать в лице ему грязью на основании единичных фактов, с великою тщательностью собираемых отовсюду и от всех, не разбирая чистоты источников и честности репортеров. Был бы факт, подходящий в наперед взятой тенденции, а правдив он или ложен, что до этого за дело? И таких людей, которые, считая себя православных, под эгидою православия, во имя его будто бы интересов, со всею силою фарисейского самообольщения, только и стараются о том, как бы подыскать за духовенством хоть бы маленькие грешки, немало находится во всех концах России. И эти маленькие грешки, вроде того, напр., что поп взял с мужика за свадьбу, вместо 2-х, 3 руб., возводятся в великие преступления; пастырство наше объявляется жадным, корыстолюбивым, нравственно растленным, чуть ли не стоящим на краю погибели. Можно только подивиться беззастенчивой находчивости этих не призванных опекунов духовенства, с какою они расточают пошлые клеветы на него. Но не грустно было бы, если бы духовенство наше служило мишенью для изощрения способностей лгать и клеветать людям не верующим; нет, в него намеренно бросают грязью те, кои считают себя православнейшими и кои, следовательно, во имя собственного спасения должны бы быть в союзе с ним.

Но из-за чего же сыр-то бор горит? Неужели в самом деле духовенство наше так худо, что из рук вон? Не настолько ли уже оно невежественно, что в качестве пастырей не может соответствовать широким потребностям образованных людей нашего века, скудного верою и истинно-христианскою жизнию? Не потому ли и общество наше бросает в него грязью? Конечно, духовенство наше не настолько учено, чтобы хватать с неба звезды; но тем не менее в среде нашего общества по своему умственно-научному образованию оно занимает далеко не последнее место. Пастыри, получившие образование в духовных академиях, без всякого сомнения могут считаться передовыми людьми не только между своими собратьями священниками, но и вообще во всем русском обществе. Ведь и в университетах не Бог же знает какое сверхъестественное образование получают русские люди. Да и много ли в среде нашего общества найдется лиц, получивших высшее-то образование? Пастыри, закончившие свое образование в семинариях, по своему умственному развитию стоят в среде нашего общества так же высоко, что могут уступать в этом отношении только разве лицам, получившим высшее образование. Притом контингент нашего духовенства составляют большею частию сельские пастыри, для которых по условиям их жизни и деятельности сравнительно достаточно и семинарского образования. Да если обратить беспристрастное внимание и на городское общество, то и оно не может щеголять своим образованием пред сельскими священниками, которые и для этого общества по своему развитию вовсе люди не лишние. Ведь вообще-то наше общество в отношении серьезного образования стоит далеко не высоко, если не считать образованием уменье красно говорить о всяких всячинах и ничего не сказать. Оно состоит преимущественно из мещан – мастеровых, разного рода приказчиков, знающих один только свой аршин, купцов, знающих отлично только свои «счеты», чиновников, по преимуществу вышедших из пятого класса гимназии, или из четвертого класса семинарии. Ученых в провинциальных городах почти нет, за исключением судебного персонала и наставников разных средних учебных заведений. А между тем неучи-то в отношении презрительного отношения к духовенству не только не уступают ученым, но еще далеко превосходят их. Не потому же ведь они так относятся к духовенству, что оно ниже их по образованию?

С особенным усердием фарисействующие обвиняют наше духовенство в какой-то безнравственности: не из-за того ли уж общество наше с неприязнью относится к духовенству? Не станем спорить, что все лица духовного звания стоят на высоте нравственного совершенства. И в среде пастырства есть люди недостойные своего звания; но укажите же хоть на одно сословие, в котором таких лиц вовсе не было бы? Однако во имя правды мы должны сказать, что в общем наше духовенство в нравственном отношении стоит несравненно выше других сословий, так что в этом-то отношении другим сословиям есть чему и поучиться у него. Оно никогда не было индифферентным в деле веры, никогда не относилось оно с непростительным легковерием к православию и к православно-богослужебному культу, никогда но относилось оно легкомысленно, а тем паче кощунственно, не только к священным предметам или действиям, но даже и к простым обычаям, завещанным стариною. Оно никогда не было нравственно гнилым и нравственной гнили никогда не проповедовало. Знамя христианской нравственности оно всегда держало и теперь держит высоко. Никогда не было оно распутным и развратным, не было вором и похитителем чужих миллионов. Напротив, не трубя о себе, оно отдавало и теперь нередко отдает последние крохи нуждающимся. Правда, и само оно собирает с своих прихожан тоже иногда последние крохи, в виду своей гнетущей нужды; но разве оно виновато в этом? Для того, чтобы как-нибудь тянуть свою скорбную жизнь, оно вынуждено собирать с своих прихожан нищенское подаяние и грошами, и ковшами жита, и кусками черного хлеба. И нельзя не поставить нашему духовенству в особенную честь, что оно доселе обходилось, да и теперь еще обходится в жизни без значительных посторонних субсидий, умело свыкнуться и с голодом, и холодом, и до последнего времени не только никого не беспокоило просьбами о пособии, но даже никому не надоедало жалобами на свою горькую долю. А ведь оно в особенности прежде в среде сынов русского государства занимало положение пасынка, – пасынка, заброшенного на произвол судьбы, забытого и забитого. В последнее только время оно несколько приподняло свою голову и заявило свои права на сыновство и что оно так же, как и все прочие люди, хочет есть и пить, что и оно имеет нужду и в одежде, и в обуви, и в человеческом жилище. Но вместо хлеба наши православнейшие люди преподнесли ему камень: на его голову посыпались и брань, и клевета, дошедшие до бесстыдства. Но в самом деле неужели оно не имеет права есть и пить и иметь человеческий кров, когда другие имеют на то право? Но, быть может, другие трудятся, а духовенство ничего не делает?

Да, наше духовенство и укоряют именно будто бы за бездеятельность; его обвиняют в том, что оно волну с овец стрижет, а об овцах не брежет, спокойно будто бы посматривая на то, как волки овечка по овечке вытаскивают из стада. Не в том ли и причина неуважения к духовенству, что оно не радеет об исполнении своих обязанностей? Но об исполнении каких же обязанностей оно не радеет? Службы Божии оно правит истово, по православному; все религиозные потребности пасомых исполняет неукоснительно. Конечно, бывают примеры и уклонений от общего правила. Но ведь нельзя же от нескольких частных случаев уклонений возводить вину на целое духовенство. Разве виновато оно, что в среде его, быть может, из сотни оказывается один непотребный член? Ведь и между двенадцатью апостолами был один Иуда христопродавец; но виноваты ли были в этом апостолы? Но и в том беда – слово «требоисправители» у нас по отношению к духовенству едва ли не сделалось словом укорительным. Ведь духовенство и укоряют именно за то, что оно все пастырские обязанности заключает будто бы в одно требоисправление, совершенно игнорируя обязанности учительства. Пусть так. Но следует ли только по этой одной причине позорить наше духовенство? Ведь и одно отправление богослужений и совершение таинств, как дело в высшей мере святое, возвышенное и притом необходимое для православного общества, должно бы заставить верующих относиться к священнослужителям с уважением, как к продолжателям апостольского священнослужения, как к предстателям и молитвенникам за верующих пред Богом, как к раздаятелям даров благодати, питающей души их и освящающей всю их жизнь и деятельность. Дело это не ниже проповедничества. Поэтому, если бы наши пастыри были и действительно не более, как только требоисправителями, то и тогда они должны бы быть в глазах православного общества людьми почтенными. Но и то не справедливо, чтобы все без исключения пастыри были только требоисправителями, не радеющими о религиозно-нравственном просвещении пасомых. Положим, не все пастыри – проповедники. Но ведь и не все родятся Златоустами. Иной был бы и рад радехонек проповедовать ежепразднично, но не находит в себе достаточно для того сил. Но и в том ли только состоит дело учительства, чтобы говорить проповеди с церковной кафедры? По нашему разумению, это только одна сторона учительства; но есть еще иная сторона учительства, быть может, важнейшая первой – это учить примером, в жизни, в деле и словом в частных сношениях с пасомыми. Но кто наблюдал за этой стороной учительства, да и как наблюдать за ней? Но нам думается, что и нерадение о церковной проповеди ставится в укор пастырям большею частью по тем побуждениям, по которым Клим кивал на Петра. Ведь укоряют духовенство в молчальничестве или неспособности к учительству большею частью те люди, коим менее всего нужна церковная проповедь, или которые находят себе удовольствие только в расценке проповедей, когда услышат пастырское слово, а вовсе не имеют желания научиться чему-либо.

Но вопрос все-таки нами не решен: где же причина неуважения и даже презрения нашего общества к духовенству, мало в чем повинному? Причина эта скрывается, по нашему разумению, в том неправильном положении, в которое поставлено было духовенство среди нашего общества и в недостатке в последнем религиозно-нравственного духа. Мы говорили уже, что духовенство наше среди сынов православной Руси издавна занимало положение пасынка. Духовенство привыкло к своему положению, к положению «униженных и оскорбленных»; и общество так привыкло смотреть на него издавна, привыкло смотреть на духовенство, как на сословие низшее, не имеющее права на внимание и благорасположение благовоспитанного человека. Так шло время, и пока духовенство не проявляло стремлений выйти из роли «униженных и оскорбленных», ни общество, ни печать не обращали на него никакого внимания. Но в мире все изменчиво. И для духовенства настала заря возрождения; заря эта началась вместе с эмансипацией крестьян. Оно подняло голову и заявило о себе обществу, заявило свои права на сыновство в своем отечестве. Ясное дело, что такого рода заявления не могли прийтись по вкусу лицам, желавшим видеть в духовенстве «униженных и оскорбленных». Они возмутились и принялись раскрашивать духовенство. Многие испугались этого небывалого в среде духовенства явления. Чего бы тут, кажется, пугаться? Само собою разумеется, пугаться тут нечего; но мы часто сами себя пугаем призраками, созданными нашим собственным воображением. И вот одни привыкши видеть священников в заношенных подрясниках и худых сапогах, испугались, как бы эти самые священники не надели опрятной из шерстяной или даже шелковой материи рясы и не завели бы по две пары смазных сапогов и тем более не обособились бы от старой крестьянской среды. Другие, привыкши видеть в священниках «униженных» и относиться к ним, как с униженным, испугались, как бы со временем этим униженным не протянуть свою руку. Иные увидали в стремлениях духовенства желание господства над народом, и испугались, как бы духовенство своею деятельностью в народе не стало им поперек дороги. Достаточно при этом вспомнить настоящую историю о церковно-приходских школах. Иные увидали в самодеятельности духовенства измену православию и какие-то замашки клерикализма и многое тому подобное. Вот и начали допекать духовенство.

Само собою разумеется, что ничего подобного по отношению к духовенству не было бы, если бы общество наше было проникнуто истинно православными началами и одушевлено истинно-религиозным духом. Если бы общество обладало этими сокровищами, оно только порадовалось бы тому, что православное духовенство хочет обновиться и умственно, и нравственно, и материально, и не только не противодействовало бы ему в его вполне законных стремлениях, но и помогало бы ему всеми зависящими от него средствами. Ведь хорошее духовенство составляет честь для всякого истинно-православного христианина, который относится к нему не как к излишнему, совсем ненужному институту, а как к сословию родственному себе, близкому своему сердцу. В союзе с пастырями он находит себе и поддержку в жизни, и утешение, и упование вечной жизни за гробом.

Но в том-то и беда наша, что истинно религиозного духа в нас мало, возгревать его в себе мы не находим большой нужды, и от того-то самые религиозные потребности наши большею частью не сознаются. То правда, что мы считаем себя православными христианами; но дело-то в том, что православными большею частью только по форме, и больше выполнения формы православия в жизни своей не идем. Нередко в бессердечном исполнении форм религиозно-православного культа мы видим всю суть православия; формы православия исполняются нами иногда не в следствие сознанной потребности, а просто по привычке, иногда по обязанности. При таком отношении к православию, естественно дух человека ничем из религии не питается, не возвышается, не облагораживается, а остается в том низменном состоянии, в какое ставит его обыденная жизнь с ее дрязгами и мелочами. И так как при таком состоянии духа человеческого не может быть у человека надлежащего самосознания, то и случается нередко, что человек, увлекаясь своею внешне-религиозною жизнью в состоянии крайнего фарисейского ослепления, считает себя православным и мечет громы и молнии на всех тех, кои не подходят под его узкую рамку эфемерно-фарисейских понятий. Форма, когда не видят за ее оболочкою ничего иного, высшего, когда форма становится не средством к достижению этого «высшего», а само для себя делается целью, тогда она, по слову апостола, мертвит, мертвит все существо человека и всю его жизнь. И от того-то выходит у нас, что вместе с видимой религиозностью в одном и том же лице без всякого противоречия уживаются вопиющие нравственные безобразия; и религиозный, по видимому, человек оказывается отъявленным негодяем. Что значит священник для таких лиц, когда самая религия сводится ими к одной форме? Служитель формы, и больше ничего; чиновник, нужный на случай требоисправлений, и только; человек, получающий плату за совершение форм религии и потому зависимый от плательщиков. Этим отчасти можно объяснить желание некоторых предоставить самим приходским общинам право избирать себе пастырей, желание низвести образовательный ценз для священника до курса начальной приходской школы, дополненного двухгодичным богословским курсом. Нам нужны священники, – так иные думают и говорят, – не научно-образованные, могущие проповедовать слово Божие благовременно и безвременно, наставлять, утешать, обличать, не развитые личности, умеющие относиться осмысленно ко всякой вещи; нет, такие личности для нас и дороги, да и держат себя они с достоинством; нам нужны священники «подешевле» и «простее», которые бы, исправляя требы и получая назначенную подачку, с покорностью относились к своим плательщикам, слушались бы их, жили бы по их вкусу и т. д.

С другой же стороны, немалое число нашего общества состоит из положительных индефферентистов, для которых «кто ни поп, тот батька», что ни религия, так религия; ко всем религиям они относятся почти одинаково, и ни одну из них не считают для себя обязательной. Да и зачем? Религия нужна для черни, как узда, сдерживающая необузданные порывы ее невежества; но к чему она для образованного человека, который носит религию сам в себе, в своей умной, развитой голове? Он сам себе религия. И это не афиризм; это действительный факт. В душе этих людей ничего религиозного никогда не заводилось, да и все истинно религиозное им противно; ко всем требованиям религии они относятся с крайним высокомерием и с апломбом судьи третируют религию; если же что-нибудь религиозное они и исполняют, то это выходит у них так, как бы они делали это из милости к церкви, или в силу официальной необходимости. Может ли быть у этих людей какое-либо сочувствие к пастырям церкви, когда сама религия для их жизни есть лишний и ненужный балласт? Как религия для них не нужна, так и пастыри для них естественно лишние люди, которых они презирают, как тунеядцев, живущих напрасно на чужой счет.

Итак, все напасти на пастырство со стороны общества происходят по преимуществу от скудости живой веры, от недостатка сознания религиозно-нравственных потребностей духа, от ослабления религиозного чувства. Пусть многие считают себя православными, пусть исполняют уставы церкви, пусть приемлют даже таинства; все это они делают не вследствие сознанных потребностей нашего духа, не по влечению сердца, не по желанию оправдания пред Богом и освящения благодатью Св. Духа нашей души, не по стремлению к вечному спасению, а большею частью по совершенно иным, посторонним побуждениям. В религии они ничего не видят родного своему сердцу и не имеют к ней искренней симпатии. Правда, симпатию к религии они иногда напускают на себя; это в особенности бывает с ними тогда, когда какой-нибудь случай заставляет их говорить о духовенстве; тут они прикидываются истинно верующими, радеющими о благе православной церкви; но для чего это делают? Для того, чтобы разругать духовенство, якобы распущенное, безнравственное, попирающее и религию, и церковь. Но напускная симпатия к религии у них тотчас же улетучивается, когда дело касается истинных интересов веры и церкви.

Но, благодарение Богу, на Руси остается еще много людей, не преклонившихся пред Ваалом, людей истинно-религиозных, православных, которые не хотят комкать религию в рамки своих узко-эгоистических тенденций, а напротив свой внутренний мир стараются устроить по требованиям и указаниям религии. Вот эти-то люди, не обращая внимания на злостные крики, раздающиеся из противоположных лагерей, без смущения теперь же должны подать пастырству дружескую руку, стать в близкие к нему нравственные отношения, связаться с ним союзом искреннего взаимного сочувствия и теплой любви; они должны жить друг с другом одною жизнью и одушевляться одним духом. Такое близкое общение между пастырями и верующими пасомыми необходимо в особенности в настоящее время, возмущаемое и волнуемое разными учениями, возносящимися на разум Божий и силящимися своим смрадом заразить нравственную атмосферу всего человечества. Но при этом одно условие – не смотреть на пастыря, как на бесплотного ангела, сшедшего с неба, и не требовать от него равно ангельской жизни. Мы далеки от того, чтобы просить верующих смотреть сквозь пальцы на жизнь духовенства и покрывать действительные пороки или преступления, являющиеся в его среде; нет, пусть пороки и преступления караются без всякого милосердия; это необходимо для очищения всего пастырского организма; но мы желаем того, чтобы при этом не нарушалась правда, мелочные проступки не возводились бы на степень тяжкого преступления, и верующие из-за порочных пастырей не позорили бы всех пастырей, не прерывали бы нравственных связей с ними. Впрочем, христианская любовь, которая по апостолу «долготерпит, милосердствует, не превозносится, не гордится, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла», научит и тех и других как относиться друг к другу.

Священник Павел Руновский

Во все времена у всех народов различных религиозных верований места, предназначенные для общественных молитв, украшались лучшими произведениями рук и природы.

От начала христианского периода христианские народы в особенности уважали места общественных собраний для молитвы и в особенности то место, где совершалось таинство божественной литургии, именуемое алтарь.

Исторически известно с III века, что для украшения алтаря храма употреблялось: золото, серебро, бронза, свинец, мраморы, изящно полированная глина и стекло; при исполнении труда избирались лучшие художники.

Древние памятники, сохранившиеся в России от XI века и далее до XVIII, указывают, что русские люди не были отсталыми от народов, более образованных, а также богато и изящно украшали свои храмы, в особенности алтарные преграды.

Между разными способами украшения храмов и в особенности алтарных преград не последнее место занимали изделия из обожженной глины, глазированной разными цветными красками, известными у нас под именем кафеля¹⁰², или изразцов гончарных изделий; в Москве исстари была особая слобода Гончарная, сохранившая свое название до наших дней в улицах и урочищах Таганки, что доказывает существовавшее производство в большем количестве.

Во многих древних городах до сего времени сохранились украшенные кафельными изразцами храмы, в особенности в Ярославле. В Москве ворота дома бывших митрополитов крутицких обложены кафельными изразцами, и своим изящным видом служат даже в наши дни украшением столицы. В монастыре, именуемом Новый Иерусалим, под наблюдением самого патриарха Никона устроен иконостас из кафельных изразцов, и до нашего времени, в течение 250 лет, не требует ни поправок, ни ремонту; подобных примеров можно много указать, как памятников разумной старины; но перечислять находим излишним, по малому месту газеты.

На Всероссийской выставке 1882 г. в Москве были выставлены печи, иконостас и иные предметы из кафельных изразцов; изящество исполнения при современном усовершенствовании технических приемов указывает на возможность украшать наши храмы этими произведениями благолепно до роскоши, взамен деревянной золоченной резьбы, далеко не имеющей за собою прочности и изящества, сравнительно с работами кафельными.

Пользуясь этими образцами¹⁰³, позволяем себе обратить внимание гг. ревнующих о благолепии храмов Божиих на возможность устроять иконостасы изящно, благолепно, дешево и прочно, что имеет особенное значение, ибо это украшение не ломается, не требует ремонта и исправлений на столетия.

Из кафельных изразцов можно делать рамы, сени под престолом, клиросы, подсвечники и даже паникадила, что при эмалированных ярких колерах красок дает удивительно хороший вид.

Моск. Церк. Вед.

«Образцы Русской Церковной Проповеди XIX в.» (С планами для импровизации, с программой и образчиками вне богослужебных собеседований и с правилами современного нам церковного проповедничества в Русской Церкви). Составил преподаватель Киевской семинарии, священник Матфей Поторжинский. VI+731+V страниц самого убористого шрифта. Цена 2 руб. 70 коп., с пересылкой 3 рубля

В книге помещено 112 образцов Русской проповеди XIX в. вполне представляющих современную нам церковную проповедь, как то стороны формы (Слово, Беседа, Речь, Катехизическое и Краткое поучение), так и со стороны содержания, не только общехристианского, но и публицистического, касающегося современных вопросов. Сюда вошли в большем или меньшем количестве проповеднические труды преосвященных митрополитов: Исидора С.-Петербургского, Филарета и Макария Московских; Филарета, Арсения и Платона Киевских; архиепископов: Иннокентия и Димитрия Херсонских, Евсевия Могилевского, Леонтия Варшавского, Павла Кишиневского; епископов: Иоанна Смоленского, Никанора Уфимского и Амвросия Дмитровского; протоиереев: Бажанова, Н. Сергиевского и Толмачева; профессора Киев. Акад. Я.К. Амфитеатрова и Сельского Священника. Эти лучшие образцы наглядно покажут современным проповедникам, о чем (предметы) и как (форма, дух, язык) они должны проповедовать. Для ознакомления с церковною проповедью а) в древней христианской церкви на Востоке и Западе и б) в Церкви Русской изданы уже следующие книги:

1) Свято-Отеческая Хрестоматия, с библиографическими сведениями о Св. Отцах проповедниках и с указанием отличительных черт проповедничества каждого из них (57 проповедей 18-ти проповедников, греческой и латинской церкви II–VI в.). Цена 1 руб. 50 коп. с пересылкою.

2) Историческая Хрестоматия для изучения Русской церковной проповеди, с характеристикой периодов ее с биографическими сведениями о замечательных (36-ти) проповедниках русских (XI–XIX в.) и с указанием отличительных черт проповедничества каждого из них (105 проповедей). Цена 2 р. 50 коп. с пересылкою.

Учебный Комитет при Св. Синоде признал обе книги весьма полезными при историческом и практическом изучении проповедничества и 2-ю удостоил премии Митрополита Московского Макария.

Обе книги вместе (900 стр. убористой печати) 3 р. 50 к. с пересылкою.

Выписывающие все три издания вместе платят 6 рублей с пересылкою.

При выписке одновременно десяти и более экземпляров всех изданий может быть уступка по взаимному соглашению.

Лучшие педагоги последнего времени вводят в число составных элементов, входящих в обучение грамоте по новому методу (синкретическому), и пение не только потому, что пение составляет прекрасное освежающее и ободряющее средство после более или менее продолжительных занятий, но и потому, что оно имеет весьма важное значение в деле воспитания и образования человека.

Воспитание поставляет своею целью возможно полное, гармоническое развитие сил существа человеческого, но оно не будет полным, упустивши из виду важное воспитательно-образовательное средство, заключающееся в пении. Чтобы видеть и понять все значение пения, как воспитательно-образовательного средства, нужно рассмотреть ту сторону душевной жизни (чувствования), естественным выражением которой служит музыка вообще и в частности пение.

Чувствования составляют особый отдел душевной жизни, характеризующийся так называемыми настроениями. Все, что переживается нами в известное время, не остается безразличным для нашего внутреннего существа, и сопровождается нашею симпатиею или антипатиею к нему, задевает, так сказать, скрытые фибры нашего существа. Эти охватывающие все существо человека душевные волнения сами просятся на выражение, на воплощение, и действительно воплощаются в бесконечном мире звуков. Тут все находит себе выражение: надрывающая сердце меланхолия, беззаботная радость, бесшабашная удаль – все тут имеет свое место. В этом-то смысле и говорят, что музыка есть язык чувства.

Потребность выражать душевные настроения в пении так общераспространена, что ее можно считать врожденною потребностью. Каждому человеку, говорит С.И. Миропольский, вместе с даром слова прирождена потребность в пении выражать свои внутренние состояния, настроения и жизнь чувства. Но у одного потребность эта развита сильнее, у других слабее, у некоторых она совсем остается неразвитой, незатронутой¹⁰⁴.

Наблюдения показывают, что как бы ни был дик и необразован народ, однако же и он имеет свою поэзию и неразлучную с нею спутницу – музыку: пение можно слышать везде, хотя бы и в первобытной, совершенно неразвитой форме.

Если так, то следовательно пение коренится в таинственной глубине человеческого духа; в нем только и можно найти разгадку этой всеобщей потребности. Потребность пения – всеобщая потребность, которой каждый удовлетворяет по-своему. «Поет мать над колыбелью своего малютки, успокоительным напевом призывая на него тихий сон; поет няня, забавляя и успокаивая детей; поет учащееся юношество не только в часы, назначенные для пения, но и в дружеских кружках в часы досуга; поет юность, полная жизни и надежд, светло и бодро глядя в будущее; поют рабочие труженики, облегчая песней тяжесть работы и возвращаясь с работы домой; поют старики, не потерявшие свежести чувства, не порвавшие сердечной связи с жизнью и с живыми человеческими интересами; поют в поле, поют на море; поют и в бедных хижинах и в богатых хоромах; поют в грусти, поют в радости, словом – поет или по крайней мере любит пение каждый, в ком есть хоть сколько кто-нибудь чувства прекрасного, чье сердце не зачерствело, не закрылось для живых чувствований духа, кто живет полной жизнью человеческою»¹⁰⁵.

Таким образом, светлое или тоскливое настроение духа находит свое естественное, жизненное выражение в песне. Всем известно, что при веселом, восторженном настроении и поется невольно, само собою; но не менее естественна потребность души излить свое чувство и в скорбных состояниях. От избытка сердца говорят уста. Под влиянием чувства невольно слагается песня, создаются слова и звуки, так что даже трудно решить, что является раньше – всего вероятнее, что и слова и звуки в песне являются одновременно; иначе между ними не было бы столь тесной и живой связи, как между ними несомненно существует¹⁰⁶. Потому-то, слушая песню, мы переживаем то самое душевное настроение, в котором находится творец ее; чувства, выраженные в песне, становятся нашими чувствами, разумеется, не в индивидуальном смысле, а в смысле общечеловеческом; потому-то под чарующим влиянием песни мы часто забываем все окружающее, погружаемся в особый, высший мир: вереницы воспоминаний о пережитом и давно прошедшем встают пред нами, вызванные поразившими нас звуками. И в задумчивости долго сидит слушатель, находясь под обаянием очаровавшей его музыки, хотя звуки ее давно уже умолкли; он весь погружен в свои думы, навеянные мелодией. «Пение, – говорит Л.Г. Редкин, – имеет силу возбуждать в нас чувствования; его можно назвать ключом, которым открывается вход в сокровенный мир душевных чувствований. Не только чувствуем мы более или менее радость и горе, не только усиливается для нас счастье и ослабляется несчастье, смотря по тому, как мы чувствуем их, не только надежда и любовь вырастают из почвы чувствований, но и самая вера царит в этой области. Пение вводит нас в святыню этих чувствований. Пение делает возможным даже ребенку прочувствовать свою жизнь, сочувствовать своему детскому миру, пробудить свою душу для всех святых чувствований»¹⁰⁷.

Но чувствования не стоят особняком, в совершенной изолированности от двух других форм душевной жизни – ума и воли. В наше время грубого утилитаризма искусству вообще не придают серьезного значения, считают занятие как праздным, пустым времяпрепровождением; мало того – искусству (в частности музыке) приписывают положительный вред на том quasi-основании, что оно развивает и чувствия и следовательно должно сделаться достоянием истории, когда в моде была сентиментальность, романтизм, когда верили в добрых фей, гениев, творчество и т. п.

Основателен ли подобный взгляд на искусство? Действительно ли при большей умственной культуре искусство должно уступать место кодексу умственных понятий? Нет, ум и чувство – не исключающие друг друга формы, а взаимно поддерживающие и дополняющие; отделите вы чувство из психической жизни и вы не получите полного, живого человека. «Чувство в смысле психической способности духовных волнений всегда служило (и служить) средоточием нашего существования... Влияние чувства распространяется на все области человеческой сознательной жизни, и влияние это неотразимо сильно и могуче, так что выделить его из этой жизни невозможно, не изуродовав самого человека, не лишив его существования жизненности и силы. В самом деле, что такое религия вне или без чувства? Не обратится ли она из глубокой и живой связи с идеею бесконечного в кодекс понятий, правил, требований, предписаний, доступный для одного ума, и потому бессильный создать в человеке возрождение? Любовь составляет основу религии, но что такое любовь без чувства»¹⁰⁸? Ум и чувство, и продукты их – наука и поэзия – не противоположны, но живут вместе и своею гармониею дают прекрасный аккорд. Поэзия и наука – две чудные сестры в прекрасном Божьем мире. «Общепринятое мнение, – говорит Спенсер, – будто наука и поэзия противоположны друг другу – чистое заблуждение. Не справедливо, чтобы факты науки были не поэтичны или чтобы занятие наукою было не приязненно упражнению воображения или любви к прекрасному. Напротив, наука открывает целые царства поэзии там, где для ума ненаучного все пусто. Те, кто занимается научными исследованиями, постоянно показывают нам, как они живо осуществляют поэзию своего предмета»¹⁰⁹. Ошибочно поэтому думать, что чувства не доступны людям, преданным исключительно научным интересам. Что и побуждает их все глубже и глубже проникать в существо исследуемому, как не любовь к исследуемому? Занятия эти служат для таких личностей источником чистых, светлых радостей возвышеннейших наслаждений. Посмотрите на ученого исследователя природы, который только и живет своею наукою, для которого она – все, для которой он не щадит ни сил, ни труда, ни средств. Разве он не любит свою науку? Разве он холоден к ее утехам, равнодушен или безразличен к ее судьбе? Разве не охватывает его восторженное состояние, когда, наконец, после долгого ряда опытов, промахов, ошибок он открывает истину?

Посмотрите на энтомолога: с каким наслаждением увлекается он рассматриванием новой неизвестной еще козявки: чувство радости сквозит в его лице. Посмотрите на ботаника, когда он после долгих поисков открывает новый вид растения: он весь дышит довольством и счастьем. И ни одна природа служит для людей науки неисчерпаемым источником наслаждения, возвышающих душу чувств и благороднейших движений сердца: вся безграничная область знания обладает этим свойством. Даже науки, называемые точными, каковы математика, астрономия, также дают своим труженикам высшие духовные наслаждения, служащие для них стимулом и наградою. Думать, что математик лишен чувства, черств, сух, и что астроному не доступно наслаждение безграничным, необъятным величием космоса более, чем ошибка, очень странное недоразумение, недомыслие»¹¹⁰.

Не меньшее значение имеет чувство и в другой области душевной жизни – в области воли. Всем известен тот факт, что наши действия в огромном большинстве случаев управляются не понятиями рассудка, а теми или другими настроениями. Да и рассудочные понятия тогда только получают свою силу и действительность, когда пройдут через чувство или что тоже, когда станут убеждениями. Не даром же сохранились у различных народов предания, свидетельствующие о том, что народы верили в громадную силу музыки и пения. «Предания древних об Аполлоне, пленявшем пастухов звуками своей флейты; об Орасе, укрощавшем лютость диких зверей пением; об Арионе, который звуками своей лиры очаровывал рыб и морских чудовищ, имеют в основе своей идею о могущественном влиянии пения не только на человека, но и на окружающую его природу, – идею о том, что музыка смягчает сердца и нравы, укрощает самые дикие существа, самые зверские наклонности и страсти. Откуда же эта идея? Конечно, ее подсказало человеку его собственное сознание. У народов романских есть предание, что католический брави (разбойник), заслышав песню о Мадонне, невольно опускает руку, поднявшуюся на убийство. Наш народ рассказывает, что подобным же образом детская колыбельная песня матери над засыпающим дитятею останавливает несчастного, готовившегося совершить преступление. Наконец известен рассказ о девушке, которая, заслышав вдали раздающееся церковное пение, отступает от бездны, куда она уже готова была броситься. Рассказы эти и множество подобных, где пение потрясающим образом действовало на преступные намерения даже злодеев, существуют почти у всех народов и служат доказательством, что музыка может глубоко проникать в сознание человека и располагать его к смягчению, возбуждая в нем человеческие чувства».

Наблюдения показывают, что эгоизм, грубость не любят пения, и наоборот нежность, а часто и сердечная чистота довольно правильно измеряются степенью любви к пению. Шекспир говорит:

Кто музыки не носит сам в себе,

Кто холоден к гармонии прелестной,

Тот может быть изменником, лгуном,

Грабителем; души его движенья

Темны, как ночь, и как Эреб черна

Его приязнь. Такому человеку

Не доверяй...

«Эстетическое чувство, пишет Белинский, есть основа добра, нравственности. – Где нет владычества искусства, там люди не добродетельны, а только благоразумны, не нравственны, а только осторожны: или не борятся со злом, а только избегают его, избегают не по ненависти, а из расчета».

У русского народа нет недостатка в песнях, в которых он воплощал свои глубокие думы, свое горе и радости. Песня его – это целая наглядная поэтическая его история; тяжкие времена приходилось ему переживать, но никакие невзгоды не в состоянии были заглушать его художественных стремлений. «Покажите мне народ, пишет Гоголь, у которого было бы больше песен. Украйна звенит песнями. По Волге же от верховья до моря, на всей веренице влекущихся барок, заливаются бурлацкие песни. Под песни рубятся из сосновых бревен избы по всей Руси. Под песни мечутся из рук в руки кирпичи и как грибы вырастают города. Под песни баб пеленается, женится и хоронится русский человек. Все дорожное дворянство и недворянство летит под песни ямщиков. У Черного моря безбородый, смуглый, со смолистыми усами, казак, заряжая пищаль свою, поет старинную песню, а там на другом конце верхом на плывущей льдине русский промышленник бьет острогой кита, затягивая песню».

К несчастью, в наше время чистая, глубоко прочувствованная русская песня уступает место фабричным и солдатским песням, сложенным под деморализующим влиянием среды, а потому полным грязи и всякого рода цинизмов. Долг всякого, близко стоящего к народу, – возвышать его художественное чутье и отвлекать от этих, не имеющих ничего общего с чисто народною песнею, цинических произведений.

Христианская религия не отрицает искусства, а напротив, пользуется им, призывает его к себе на помощь для возвышения человека от прозаического мира страстей и суеты в мир горний. «Молитвы, песнопения, чтения, наконец, то трогательное и умиляющее, то величественное и поражающее высотою пение, которое мы слышим в храмах, разве все это не плод высокой поэтически-религиозной настроенности человеческого гения? В словах и в гармонических звуках свободно изливается душа человека; все внутренние состояния его духа – и восторженное чувство благоговения к Бесконечному, и горячая молитва, и светские радости, и живая скорбь об утратах жизни, и глубокое покаянное чувство, мрачная, поражающая душу скорбь человека-грешника, – все это в звуке и слове находит соответственное выражение, и все это увлекает слушателя, подчиняет его себе и создает в нем то моральное настроение, которое открывает его молитве, вере, любви, создает в ней светлые чаяния, укрепляет его на подвиг жизни»¹¹¹.

Кому в самом деле не приходилось испытывать трогающего и умиляющего действия стройного церковного пения (разумеем не сложную, вычурную и нередко совсем непонятную для народа музыку многих концертов, употребляющихся теперь при богослужении, а простую и величественную музыку греческого и болгарского распевов)? И в церковном пении объятая религиозным чувством душа находит выражение и торжественного своего настроения, и глубокой печали покаяния и молитвенного настроения с дерзновением к Отцу небес. «Воспитательное влияние пения признано христианской религией, всеми народами и практическими педагогами. Христианское богослужение сопровождается пением, которое дает человеку не только понимать, но и непосредственно испытывать или ощущать, что значит торжество, радость, печаль, преданность, любовь и т. п. Первый источник нравственного могущества пения заключается в том, что это вносит в душевные состояния гармонию и порядок или вообще доставляет душевным волнениям настроение, вследствие чего эти волнения вступают в правильную связь с последними целями человеческой жизни – с целями, которые постигает разум и достигает воля. Не поддающиеся порядку приливы и отливы чувств, которые обнаруживали бы тупое давление на сердце, получают правильную организацию в музыкальных формах ритма, мелодии и гармонии. Когда человек теряет способность и наклонность созидать из мира ощущений мир прекрасных форм, ему предстоит большое искушение, уступая которому он часто изливает свои страдания в бессильное озлобление на жизнь и людей, своим радостям дает проторгаться в ариях чувственности, всем же чувствованиям без различия предоставляет пассивный исход в беспорядочных эффектах. Вот почему христианская церковь, отсылая человека в радостях и страданиях к Богу, тем не менее, заботится устроить и настроить эти чувствования посредством пения»¹¹².

Древние греки сознавали всю важность пения для воспитательных целей; у них пение и музыка составляли существенный, невыделимый элемент в системе воспитания. «Платон и Аристотель (особенно последний) с философской точки зрения раскрывали достоинства музыки и влияние ее на человека. Облагораживая чувствования, музыка наполняла досуг грека изяществом. Закон налагал на изучивших музыку более строгие взыскания за проступки, подобно тому, как наши законы за нарушение их налагают высшие наказания на людей образованных, ибо от развитого больше требуется, чем от неразвитого. Во всей просвещенной западной Европе музыка или пение считаются обязательными предметами обучения в народной школе, и только у нас еще обучение ей предоставлено случаю и произволу».

Вывод из всего сказанного нами ясен сам собою: пастырь церкви, который должен дорожить всяким средством облагоражения нравов своих пасомых, сочтет своим священным долгом воспользоваться пением, как могучим облагораживающим и смягчающим нравы средством. Этого он достигнет или в школе (мы думаем, что пастырь, знающий музыку и играющий, например, на скрипке, ничуть не уронит своего достоинства, если возьмет в руки этот инструмент и будет пользоваться им при обучении пению) или же дома, созывая в часы досуга (а особенно в праздничные дни) детей и взрослых. Не погрешит также, смеем сказать, пастырь, если будет петь не только церковные песнопения, но и народные хорошие песни¹¹³. Только, разумеется, музыка и текст последних должны быть строго выбираемы: в них не должно быть ничего намекающего на безнравственное или циническое. Мы вполне уверены, что недаром будут потрачены часы, употребленные на обучение пению и самое пение. Легувэ приводить такой факт из педагогической практики – факт, показывающий до очевидности, что может сделать пение для облагорожения человека: «один сельский священник напал на мысль устроить для молодых людей своего прихода певческое общество. Он принял на себя труд обучения их пению и с этою целью изучил методу Вильгельма. И что же? В два года молодое поколение этого прихода как бы переродилось. Во-первых, исчезло пьянство: кабаку наследовал певческий зал. Ссоры стали реже. Трудно поссориться тогда, когда целью сношений служит согласие. Вместе с тем стала заметна большая забота о чистоте во внешности. Члены общества не решались являться в собрание в грязи»¹¹⁴. Если нашему священнику нельзя думать о каком-либо певческом зале, то обучение пению все-таки останется важным и серьезным делом, достойным и возможным для пастыря. Закончим словами Юркевича: «пение, соединяющее в себе чары поэзии и музыки, развивает в человеке способность испытывать чужие жизненные положения, понимать их и относиться к ним сочувственно, и в этом заключается один из источников нравственного могущества пения… Думают возбудить в сердцах детей любовь к человечеству; но о путях, на которых им открывается доступ к сердцам людей, о развитии возможности многосторонних симпатий не заботятся. Может быть, суровая судьба отучит наших детей в позднейшем возрасте от пения и от песен, многих она отучивает даже от светской человеческой речи; но душевные приобретения, которыми обогатило их пение, останутся за ними навсегда; способности к сердечным движениям, которые образовались под влиянием пения, будут пробуждаться в них всю жизнь, как хранители разнообразных симпатий, невероятно много облегчающих решимость на добродетель»¹¹⁵.

Н. К-ий

Вторая и третья статьи «братского совета» посвящены ознакомлению новорукоположенного священника со своим приходом и различными его элементами. Общим, основным наставлением священнику в этом деле могут служить слова Спасителя: будите мудри яко змия, и цели яко голубие.

«Начинается, – говорит автор, – ваше знакомство с приходом. Первый ваш ближний в приходе – это, без сомнения, ваш причетник. По идее нашего богослужения, все стоящие в церкви должны бы участвовать в пении того, что поет у нас один клирос. Но пока еще это – благочестивая мечта, и в наших церквах поет только клирос в более или менее собирательном, под руководством причетника, смысле, а часто поет и один только причетник, как бы уполномоченный от всех молящихся, которые за его голосом следят сердцем, а часто и устами. Отсюда вытекает его обязанность читать и петь медленно и благоговейно. Но поэтому именно он и есть ваш первый и ближайший к вам прихожанин, с которым вы будете неразлучны при каждом богослужении и с которым следовательно вы должны быть всегда в ладу, в мире, в братской любви. Казалось бы, что может быть легче для настоятеля – начальника, как жить в согласии с подчиненным причетником. Это значит отдавать только ему должное из доходов. А между тем спросить того-другого причетника, доволен ли он своим настоятелем, – и вы, без сомнения, услышите похвалу и благодарность от одного, но в то же время услышите от другого жалкую повесть о криводушии и о той грязи, о которой не леть и глаголати. Без сомнения, и обижаемые причетники имеют нервы плотяные же, а не из железной проволоки. Один горько плачет и с покорностью судьбе возверяет печаль свою ко Господу; другой заносит письменную жалобу, которая обыкновенно в таких или иных конвульсиях замирает в благочинническом совете; третий, потеряв терпение, зальет себе за галстук, перебьет все окна у настоятеля с причитанием разных любезностей, да и прощай духовное звание: благо, что молод и сносным почерком владеет. Четвертый, пожалуй, прострет свою дерзость и дальше. Зато пятый поведет политику совсем иного рода. Он ходит по приходу, жалуется и плачется на настоятеля перед каждым встречным, раскрывает все закулисности его служебной и семейной жизни, припишет ему иной раз и такое слово и дело, о котором тот и не думал, – и вот в приходе начинается говор <...>¹¹⁷, потом неуважение и вражда к священнику, далее придирки и открытая ссора прихожан с пастырем, затем один только шаг до формальной жалобы, а за этою радостью, конечно, следует формальное следствие с участием депутата от гражданской стороны. Положим, что следствие может окончиться полным оправданием ответчика; но не дай нам Бог испытывать это горькое-горькое оправдание. Большинство подобных дел возникает из этого грязного источника недобросовестных отношений настоятеля к причетнику. Вы, благородный собрат, никогда не дойдете до такой низости, чтобы в родительскую субботу собственноручно разделять принесенный в церковь хлеб, выбирая себе что поболее и швыряя дьячку то, что похуже. Вы, без сомнения, не прикажете старосте выделить для дьячка четвертый хлеб, хотя там в ином «календаре для духовенства» и напечатано, что причетнику следует четвертая часть дохода. Вам известен отцовский и дедовский обычай в дележе именно хлебного припаса давать дьячку третью часть. Вы из личной мести причетнику не станете под благовидным предлогом церковной пользы отнимать у него и этот несчастный, «позвонный по душе» доход на том неловко придуманном основании, что колокола – церковные. Вы, я думаю, никогда не станете заводить у себя эту неуместную «кружку» для собирания денежного дохода, чтобы делиться им с причетником по истечении целого месяца. Вы рассудите: в моем-то кармане все-таки по временам рубль-другой шевелится, да, пожалуй, при нужде найдется кое-что и продать, а у дьячка ни того, ни другого не окажется; зачем же мне вводить его в долги? Да и законно ли с моей стороны удерживать поденную плату бедного работника? По получении жалованья, у вас, без сомнения, не хватит решимости сказать причетнику: «из твоего жалованья я удерживаю столько-то на покрытие моих путевых по поездке в уездное казначейство издержек». При самой скрупулезной расчетливости вы рассудите: так как из получаемых мною денег причетнику следует только седьмая часть, то я съезжу в казначейство шесть раз, а причетнику дам доверенность на седьмой раз и мы будем квиты. Вы не станете изменять старых межевых знаков на церковной земле, чтобы поле причетника очутилось в худшем и уменьшенном положении».

Но, быть может, у вас не «дьячок старого покроя», а новый «псаломщик», подобно вам окончивший учебный курс семинарии? О, к г. псаломщику отношения совсем иного рода, особенно когда у настоятеля есть дочь невеста. Не касаясь этих совершенно естественных отношений, автор «братского совета» особенно рекомендует настоятелям, чтобы они, осуществляя в слове и деле идеалы евангельские, облегчали по возможности и материально и нравственно горькое положение псаломщиков и не подавая им соблазна своею жизнью.

«Продолжается ваше знакомство с приходом. Вы рассматриваете следы деятельности вашего предшественника. Вы находите, что одно сделано не так, другое можно бы сделать гораздо лучше, третье начато и не кончено, а на четвертое как будто и вовсе не обращено внимания. Вами овладевает что-то вроде негодования, и вы порываетесь выразить свои чувства вслух. Это так естественно и так легко! Но помедлите, собрат, с вашею критикою вслух: ты кто еси судяй чуждему рабу? своему Господеви он стоял или падал. Деятельность пастыря церкви весьма многосторонняя: кроме тех сторон, которые бросаются в глаза, есть много других, которые на чужой глаз не впечатлевают. И очень может быть, что эти-то стороны и возделывались вашим предшественником».

«Продолжается ваше знакомство с приходом. Вы спрашиваете у своего причетника: каковы здесь обычаи, какого духа прихожане, что дают причту за ту или другую требу, усердны ли к церкви, помогают ли священнику в его хозяйственных нуждах? Что ж, узнавайте, это вам необходимо знать. Но вместе с тем попросите вашего причетника сказать вам, положа руку на сердце: не было ли прежде насильственных вымогательств? не роптали ли прихожане? не сыпались ли открытые укоры на священника? не было ли письменных жалоб? не производились ли дознания и следствия? как пошли по миру вдова и дети вашего предшественника? с какими чувствами проводили их прихожане? И запечатлейте все слова сии в сердце своем и облегчите и облегчайте иго».

«Продолжается ваше знакомство с приходом. Вы делаете визит помещику. Кто он, полковник, генерал, граф, князь? Кто бы он ни был, он – ваш прихожанин. Вы должны явиться к нему первым, а затем дальнейшие свои отношения регулировать таким правилом: любят – не наскучай, не любят – не бывай. Вы застали помещика в кругу его домочадцев, вас любезно встретили, усадили и очаровывают вас предупредительностью и вниманием. Вам как-то неловко, вы не привыкли к такому обществу, к такой богатой обстановке. Но не роняйте себя, старайтесь быть развязным. Для благородных людей оскорбительно видеть, что гость у них стесняется. Знают они, на какой медный грош мы воспитаны; знают они, что при условиях нашего быта, нам никогда не усвоить себе той мягкости, той элегантности форм, какою блестят дома аристократов. Нашу неловкость в обращении эти благородные люди всегда извинят нам. Никогда они не простят нам только грубости душевной, для избавления от которой мы проходили 12-летний курс научного и проходим целожизненный курс благодатно-таинственного возрождения. Никогда светские мыслящие люди не могут простить нам, вождям их спасения, того плебейства воззрений и стремлений, которое к несчастью и в наше время всеобщих возбуждений находит-таки место себе там, идеже стояти ему вовсе не подобает. Есть аристократизм духа, аристократизм христианской науки, нравственности, аристократизм борьбы с собою и торжества над страстями, аристократизм самоотверженной любви к Богу и к ближнему. Пред этими-то действительно высокими и очаровательными формами аристократизма преклоняются и падают ниц и те люди, которых мы привыкли называть аристократами светскими. А эта высочайшая область возрожденного духа для нас не только не запретная, но напротив всегда отверста, всегда зовет нас к себе. Вот в какую область мы должны направлять сквозь бури и преграды все, решительно все усилия нашей воли»!

Спускаясь от общих рассуждений к деталям первого знакомства священника с местным помещиком, автор «братского совета» рассказывает словами другого священника, что на первых порах разговор зашел о почитании святых икон, о неподвижности церковных обычаев, о поклонении Богу духом и истиною, и т. п. В заключение помещик предложил священнику такой вопрос: «А что, батюшка, скажете на возражение одного ученого мужа, будто Христос сам отвергал Свое Божество словами: что Мя глаголеши блага? Никто же благ, токмо един Бог? Этот вопрос застал врасплох молодого священника, который под предлогом усталости и отложил его решение до другого времени. «Но стыд и совесть, – говорит он о себе, – пошли со мною. Мне казалось, что там назади слышится хохот торжества над моим богословским невежеством». Вскоре он додумался до решения предложенного помещиком вопроса в том смысле, что в замечании евангельскому юноше Господь дал урок всем земным гордецам не сметь присваивать себе свойств и титулов божеских. Ведь не сказал Господь: Я не благ, а сказал: никто не благ, то есть никто из раввинов, к разряду которых ты относишь и Меня. Но сделанный промах, непростительная ненаходчивость перед помещиком не давала молодому священнику покоя. «Нет, – говорил он, – вижу, что следует и здесь заняться наукою, чтобы быть в готовности дать ответ разным совопросникам. В семинарии-то меня экзаменовали только для четверок и пятерок, а тут экзаменуют для спасения собственной души от разных заблуждений. Надо читать и читать, а в моей библиотеке и есть-то всего две книги: «Правильник» и «Королева Изабелла или тайны испанского двора». Прочь же теперь эти романы и повести и привет тебе, богословская наука! Коротенький роман моей собственной жизни закончился для меня эпилогом благополучного брака, а чужие могу узнать просто глазами и ушами. Медик должен следить за развитием медицины, юрист за движением законодательства, а священник должен изучать богословие, в особенности столь нужное для нашего времени – полемическое. Это ясно как день. И вот я с тех пор занялся богословскою наукою и узнал, что два из поставленных мне вопросов целиком взяты из Ренана и Штрауса, встреча с которыми в сельском приходе мне и по сие не грезилась. Поэтому, когда я вижу священника, который или ничего не читает или проводит ночи за чтением романишек и повестенок, то мне становится грустно, грустно».

Некоторые из этих наставлений, при всей их задушевности, носят на себе местный, частный и исключительный характер, и потому едва ли могут быть приложимы к быту и практике всего православного духовенства русского. На этот раз такими нам представляются наставления об отношениях молодого священника к причетнику и к помещику.

Положение причетников на юге и севере России имеет значительные отличия. Автор «братского совета» изобразил отношения священников к причетникам, по-видимому, на основании действительных примеров из жизни южно-русского духовенства. В этом крае, особенно в Подольской и Волынской губерниях, причетники почти до последнего времени не имели самостоятельного значения, как члены церковного причта, и считались как бы прислужниками священников. В силу ли шляхетских стремлений здешнего духовенства, или по другим причинам, даже дети причетников, обучавшиеся в духовно-учебных заведениях, составляли как бы особую касту, отличную от высшей касты поповичей, и носили особую кличку. Разумеется, при таком взгляде священников на своих причетников, последние совершенно зависели от своих священников и могли испытывать от некоторых из них различные притеснения. Теперь, по-видимому, положение причетников в здешнем крае улучшается, и автор «братского совета» является одним из энергических борцов за эманципацию и человеческие права причетников. Но и сам он не слишком-то высоко смотрит на причетников и как бы считает их только временным, переходным явлением в церковно-приходской жизни, терпимым только до того времени, когда разовьется у нас общественное молитвословие и песнопение в православных храмах. В ином положении находились и находятся причетники на севере России. Там недалеко еще ушло от нас то время, когда причетники часто бывали кандидатами во священство, и когда следовательно по образовательному цензу почти не отличались от священников. С другой стороны сравнительная бедность северно-русских сельских приходов вызывала в членах причта личную предприимчивость к собственному обеспечению сторонними путями, например, ремеслами и даже торговлею. Но эта личная предприимчивость по самому свойству своему не прилична и не доступна была священникам и была и служит только уделом причетников, которые поэтому живут иногда гораздо состоятельнее своего священника, и поэтому более или менее не зависимы от него. Причетник здесь не есть слуга священника, а есть самостоятельный член причта, особенно если он имеет архипастырское благословение носить стихарь. Во многих епархиях каждый из причетников имеет ¼ голоса на благочиннических съездах при выборе различных должностных лиц благочиннического округа. Конечно, и в северно-русских епархиях возможны и на самом деле бывают притеснения причетников священниками, но сравнительно редко и не доходят до крайних своих пределов.

Напротив, более неприглядны были в недалеком прошлом отношения священников к помещикам на севере России. В силу крепостнических привычек, помещик не смотрел здесь на священника, как на равного себе человека, и, пожалуй, даже обиделся бы на священника, если бы этот последний, при поступлении своем на приход, вздумал сделать ему визит. Но, с освобождением крестьян, должны были улучшиться и отношения сельских священников к местным помещикам. Мы вполне согласны с автором «братского совета» в том, что вновь поступивший на приход священник должен сделать, на первых порах своего служения, визит местному помещику и затем определить свои дальнейшие отношения к нему сообразно с отношениями самого помещика к священнику. По крайней мере, визит священника к помещику показывал бы его искреннее желание установить, если не добрые отношения, то, по крайней мере, modus vivendi между помещиком и священником. Но что касается типа местного помещика, который выставлен в «братском совете», то этот тип нам кажется отживающим уже свой век и в некотором роде исключительным. Это – тип добрых людей старого времени, в сущности религиозных, но вместе с тем, по какому-то либерализму, пользующихся напрокат и некоторыми результатами французской и немецкой отрицательной критики относительно евангельских событий, тип людей, безразлично служащих и Богу, и Ваалу. Этот тип в настоящее время уже вымирает на Руси и мало-помалу сменяется представителями более крайних направлений мысли или, вернее, легкомыслия, подрывающихся под самые основы не только христианской, но и всякой религии вообще. Вместе с тем исчезает понемногу в помещичьих семействах и тот истинный аристократизм, который близко граничит по своим проявлениям с простотою и невинностью сердца, и сменяется напускною грубостью животного человека, тлеющего в похотях своих. Как же священнику поставить себя по отношению к таким и подобным представителям помещичьего класса? Автор «братского совета» в представленном им примере как будто показывает, что священник и при первом даже визите помещику непременно обязан проповедовать глаголы живота вечнаго, говорить от божественного и о божественном и вступать в продолжительные богословские беседы и споры. Тирада об иконопочитании вышла у священника так длинна, что ее и в печатном виде нелегко одолеть читателю; а в заключение вышло то, что и сам священник утомлен был этой тирадой и растерялся при новом, неожиданном для него вопросе, – и нельзя сказать, чтобы из первого состязания своего с помещиком молодой священник вышел с победою и честью. Какой же урок отсюда следует вывести? Нам кажется, что на первых порах священник не должен усиливаться непременно заводить речь о божественных предметах и вступать в богословские состязания, не зондировав почву для сеяния слова Божия, и не узнав доподлинно, с кем он имеет дело; иначе он будет в опасности повергнуть святая псом, или метать бисер перед свиньями, и в довершение всего потерпеть поражение по своей неопытности. Поэтому лучше всего избирать для первоначальной беседы нейтральный предмет, одинаково интересный и для помещика, и для священника, и к нему наклонять речь даже и тогда, если бы священника с намерением стали вызывать на опасные богословские споры. Таким нейтральным предметом могут и должны быть прихожане, как общая почва для воздействия на нее и со стороны священника, и со стороны помещика. Конечно, точка зрения того и другого на прихожан-крестьян может быть различна до противоположности; но священнику не мешает знать и противоположные взгляды помещика на его прихожан и принять эти взгляды к сведению и соображению в дальнейшей своей практике. Отчего бы, например, на первый раз не завести с помещиком речь об экономическом положении прихожан, – на сколько и с какой точки зрения оно известно помещику, – о степени их набожности, о предрассудках и суевериях народных, о степени народного образования и народных школах и т. п.? Все это – такие предметы, о которых необходимо знать и самому священнику, и которые вместе с тем интересуют и помещика, который, при своем влиянии и богатстве, может иногда оказать священнику значительное содействие в его пастырской и просветительной деятельности. А когда установятся добрые отношения между священником и помещиком и первый приобретет побольше опытности, тогда уместны будут и богословские собеседования о разных недоумениях относительно Христовой веры, волнующих ум и совесть помещика.

Н. П.

Библейская история передает нам, что в ветхозаветной церкви был не один чин священнодействия и священнослужения Богу истинному. Самый древний чин священнодействий, современный по происхождению своему с печальною историею грехопадения наших прародителей, это – первоначальный чин кровавой и бескровной жертвы, которую, по установлению Божию, имел право приносить для умилостивления Господа каждый член первобытной и последующей церкви мужеского пола. Приносил Богу кровавую и бескровную жертву Адам, приносил ее Каин и Авель. По такому же чину священнодействия служили и благоугождали Богу все патриархи от Сифа до Ноя и от Ноя до Авраама. Этот богоизбранный патриарх, несмотря на то, что вступил с Богом в особый таинственный завет и получил от Него особый чин священнодействия – чин таинственного обрезания, касательно жертвоприношения не получил от Бога особого закона священнослужения, и как он сам, так и все потомство его, отделенное от всего человечества особыми обетованиями завета и печатью обрезания, до самых времен учреждения священства Ааронова служили и благоугождали Богу по образу священнодействия первобытной жертвы. В церкви патриархальной (Авраамовой), как и в церкви первобытной, каждый мужеский член ее во время жертвоприношения отправлял обязанности священнослужения и по существу дела был в эти минуты священником, потому что дело жертвенного священнослужения немыслимо без священнослужителя. Но при всем этом Св. Писание никому из патриархов, ни даже Аврааму, не усвояет специально звания священника в том смысле, в каком это звание стало усвояться носителям священства Ааронова и другим некоторым лицам из рода Авраамова. Когда право священства принадлежит каждому, в то время оно исключительно не принадлежит никому.

Вне рода Авраамова до времен священства Ааронова Св. Писание указывает на два лица, которым специально усвоялось звание священника. Первое по времени указания такое лицо и важное по своему таинственному значению, – это Мелхиседек, царь Салимский и вместе священник Бога вышнего. Чин священства его, уже по одному соединению двух званий в одном лице, – особенный чин сравнительно с типом священства патриархального; но кроме того само слово Божие усвояет этому священству особенное значение. Такого же, по-видимому, типа было и священство Иофора Мадиамского, тестя Моисеева (Исх.2:16). Хотя Св. Писание не усвояет этому священству никакого особенного значения; но совместное участие Моисея, Аарона и всех старейшин Израиля с Иофором в одной и той же молитве и в одной и той же жертве, принесенной этим Мадиамским священником в пустыне Синайской пред всем станом Израильского народа (Исх.18:12), не оставляет никакого сомнения на счет того, что и священство Иофора было священством служения Богу истинному. Как сложилось такое специальное право священства, каково право священства Мелхиседека и Иофора, священная история не объясняет этого. Но на основании общих исторических законов образования религиозных культов у народов признается, что с началом развития одного гражданского общества из народа, когда главы семейств и главы родов уступают права своей власти одному общему главе народа, тогда и право личного жречества или священства возлагается на одно лицо по общему избранию, чтобы оно во время отправления общественной жертвы и молитвы совершало одно за всех дело священнослужения. При таком порядке вещей не должно казаться странным то естественное явление, что глава народа становится и предстоятелем его пред общественным жертвенником, что права народного священства возлагаются на главу народного управления; оттого не редкость в истории народов то явление, что правитель народа, царь был вместе и общественным священником; такое соединение прав священства и прав народной власти и видим в одном лице Мелхиседека. В силу такого рода традиционных исторических начал и римские цари соединяли в своем лице с правами народного правителя и звание верховного понтафекса.

Но самым видным в истории ветхозаветной церкви типом священства было священство по чину Ааронову. Как видимо богоучрежденное священство, оно обставлено было целым кодексом божественных законов, сравнительно обширнейшим, чем все остальные законы еврейской теократии. В великой истории теократического воспитания еврейского народа для высочайшей цели воплощения Сына Божия оно до конца времен еврейского богоправления служило делу примирения грешного человека с Богом и низводило на естество человеческое божественную силу освящения, поставив его в лице богоизбранной Девы на высоту такого духовного совершенства, в котором оно удостоилось ипостасного соединения с Божеством.

И однако же при всех таких высоких достоинствах священства Ааронова, священство Иисуса Христа в силу которого Он, как Искупитель мира, – вечный Ходатай наш на небесах, – священство Его, которое имело сменить собою священство Аароново, именуется не по чину этого исторически великого священства и не по чину священнодействия Авраамова, Ноя или другого какого первобытного патриарха церкви ветхозаветной, а по чину мало известного исторически священства Мелхиседекова. Что это значит?

О священстве Иисуса Христа, как имевшего прийти Спасителя мира, в первый раз говорится в пророческом, мессианском псалме 109: клятся Господь и не раскается: ты иерей во век по чину Мелхиседекову¹¹⁸. Затем во всем Св. Писании ветхого завета нигде ни одним словом не упоминается о Мелхиседеке в этом смысле. У пророков говорилось об отмене всего синайского завета и замене его новым с пришествием Мессии (Иер.31:31–34), о прекращении священства Левитского и вместе с тем об отмене кровавой жертвы и возлиянии (Дан.9:27). Но еврейским вероучением, разъяснявшим пророков, по известной тенденции еврейской синагоги, все подобные пророчества толковались в том смысле, что с пришествием Мессии не отменится закон о Левитском священстве и его жертве, а изменится, то есть исправится и улучшится (Ин.4:21–25), оставаясь неизменно вечным в основе своей. Вследствие этого общееврейского убеждения, когда образовалась первая церковь Христова из евреев и пришельцев обрезания, христиане этой церкви, как известно, долго не могли сродниться с тою истиною христианства, что закон обрезания и Левитского священства окончил свое существование и что возможно угодить Богу без обрезания и вне освящения священнодействиями по чину священства Ааронова. Против этого заблуждения ап. Павел в своем Послании к евреям, то есть к христианам из евреев, направил пространное специальное учение о том, что священство Аароново – временное священство в истории домостроительства Божия о спасении человека, что оно недостаточно для того, чтобы вечно примирить человека с Богом и дать ему средство для вечного спасения, что оно должно было уступить место вечному священству Иисуса Христа, что об этом священстве Сына Божия предсказано пророками и что для указания существенных свойств и принадлежностей этого священства сняты в пророчестве черты не с Аарона и его священства, а с личности Мелхиседека и его священства. Короче, ап. Павел доказывает, что Иисус Христос, Сын Божий – вечный первосвященник для церкви своей не по чину Ааронову, а по чину Мелхиседекову (Евр.3–10).

Итак, чем же именно священство Мелхиседека выше священства Ааронова, почему первое, а не последнее было прообразом священства Иисуса Христа, и какие именно черты священства Мелхиседекова служили прообразом священства Христова?

Священство Аароново – не первобытное священство. Оно современно синайскому завету и устройству скинии. Не современно оно истории ветхозаветной церкви: определялся ему и конец в истории ветхозаветного домостроительства. Оно опиралось на синайский завет об устройстве теократии в еврейском народе, а синайский завет сам исходил, как следствие, из завета Бога с Авраамом, – завета тоже временного, по которому племя Авраамово призывалось к служению великой тайне воплощения Сына Божия, имевшей совершиться в конце времен ветхозаветного домостроительства о спасении мира. Совершением этой тайны и определялся конец Левитскому священству: «вот наступают дни, говорил Бог устами пророка Иеремии, и Я совершу с домом Израилевым и с домом Иудиным новый завет, – не такой завет, который Я совершил с отцами их в то время, когда Я взял их за руку, чтобы вывести их из земли египетской. Тот завет, который завещаю дому Израилеву после тех дней, говорит Господь: вложу законы мои в мысли их и напишу их на сердцах их», и д. (Иер.31:31–34). В объяснение этого пророчества ап. Павел добавляет: «говоря: новый (завет) Господь показал ветхость первого, а ветшающее и стареющее близко к уничтожению» (Евр.8:13). А как священство Иисуса Христа, как Агнца закланного от сложения мира по предвечному предопределению Божию о спасении мира, – священство вечное, то указанные черты священства Ааронова не могли быть носителями прообразовательных черт священства Иисусова. Далее, отправление священства Ааронова неразрывно связано было с определенным местом, сначала с местом скинии, а потом с местом иерусалимского храма: жертвоприношение на всяком другом месте – не законно, скверна пред Господом. Оно же неразрывно связано было только с одним коленом Левитским, а в звании первосвященника – с одним только старшим представителем дома Ааронова. Но священство Иисуса Христа – всемирное по месту и всеобщее по народам и племенам священство. – «Наступасть время, говорил Иисус Христос Самарянке, когда и не на горе сей (Гаразин) и не в Иерусалиме поклонятся Отцу» (Ин.4:21). «Известно, говорит ап. Павел, что Господь наш воссиял из колена Иудина, о котором Моисей ничего не сказал относительно священства» (Евр.7:14). Поэтому Иисус Христос, как первосвященник нового завета, есть ходатай за весь мир, а не за сынов только обрезания, как Аарон. Итак, и эти черты, – черты коленного и местного священства Левитского, не могли быть прообразовательными чертами священства Христова. – Священство Левитское вместе со всем законом Моисеевым не в силах было примирить человека с Богом, а своею ежедневно приносимою жертвою только отвращало от него кару за нарушение закона. Это – его существенное несовершенство, радикально противоположное действию священства Иисуса Христа, «Который, по учению ап. Павла, не имеет нужды ежедневно, как те первосвященники, приносить жертвы за свои грехи, потом за грехи народа: ибо Он совершил сие однажды, принесши в жертву Себя самого» (Евр.7:27). «И если бы совершенство достигалось посредством Левитского священства, то какая бы еще нужда была восставать иному священнику по чину Мелхиседека, а не по чину Аарона именоваться» (Евр.7:11)? – И самая кровавая жертва Левитского священства, как и такая же жертва всякого другого типа ветхозаветного священства, несмотря на то, что она совершалась и имела силу во имя искупительной жертвы Иисуса Христа, не могла составлять собою прообразовательной черты священства Христова, потому что жертва эта прообразовала самый акт крестной жертвы Богочеловека, а этим актом положен был конец всякой кровавой жертве ветхозаветной и вместе начало первосвященнических прав Иисуса Христа, Который через принесение Себя Самого в жертву однажды навсегда стал вечным ходатаем за нас пред престолом Божиим на небесах, не имея нужды более умилостивлять Бога другими какими-либо жертвами, а верующие в это ходатайство Его служат Богу духом и истиною, потому что после крестной жертвы Сына Божия только таких поклонников ищет Себе Отец небесный (Ин.4:23). По всем изложенным причинам, когда нужно было из прикровенной дали ветхозаветных прообразов указать духовному созерцанию верующих черты новозаветного священства Христова, для этого не берется ни одна черта из Левитского священства, а берутся черты и образы с другого священства, с священства Мелхиседекова.

Обратимся к исследованию о личности Мелхиседека и его священстве.

Мелхиседек – лицо историческое; известен нам только по одному случаю: по случаю встречи его с Авраамом, записанной в Быт.14:17–20. Те, которые хотели признавать в Мелхиседеке воплощенного небожителя, не помогали, а вредили разъяснению факта, как прообраза. Небожители являлись в плотском образе на земле для служения делу Божию, но они не составляли прообразов Христа Спасителя: эти прообразы были не призрачные, а совершались на действительной исторической почве. Дух Святой, говоривший устами священного бытописателя, не много сообщает сведений о личности Мелхиседека, когда говорит о встрече его с Авраамом: в намерении Божием нужно было умолчать о многом, касающемся этой личности, чтобы через самое это умолчание составился полнее и совершеннее прообраз Того, на кого он предуказывал своею личностью и своим служением.

Мелхиседек был царь и вместе священник Бога вышнего. Это соединение двух высоких званий в одном лице – такая знаменательная черта, которая не присуща была священническому званию Аарона и которая посему яснее отражается на личности Иисуса Христа, как царя в благодатном царстве Его и как первосвященника, по выражению ап. Павла, в скинии нерукотворенной на небеси. Мелхиседек – царь Салима. Имя его, по объяснению ап. Павла, значит царь правды, а по значению названия города – царь мира (Евр.7:4). Это – черты, идущие только к царству Христову, – по цели к благодатному царству Его на земле, а по исполнению к вечному царству славы. Мелхиседек «без отца, без матери, без родословия, не имеющий ни начала дней, ни конца жизни, уподобляясь, по объяснению того же апостола, Сыну Божию, пребывает священником навсегда» (Евр.7:3). Что это за черты, усвояемые апостолом личности Мелхиседека, когда ничего такого не говорится о нем в бытописании? Быть может, ап. Павел имел при этом в виду еврейское предание о том, что Мелхиседек был человеком пришлым, чужим для жителей Салима¹¹⁹, которым не известна была родословная летопись его и от которых была сокрыта каким-либо образом и кончина его. Но этой догадке мы не придавали бы значения, если бы она не получала лучшего объяснения в том принятом положении, что родословная и некролог Мелхиседека не только не известны были жителям Салима, но и по мысли Божией с намерением умолчаны бытописателем для последующей истории. И это для того, чтобы такою неизвестностью о Мелхиседеке, сравнительно с тою подробною летописью о родах первосвященников дома Ааронова, какая велась о каждом из них в записях при скинии и храме, дабы не затерялось и не нарушилось законное преемство первосвященников и прав их на наследственное звание, – чтобы этою сравнительною неизвестностью создались высокие черты для прообразовательного указания на Того, кто от вечности рожден от Отца без матери, а во времени имел родиться от матери без отца, – кто безначален по вечному рождению и вечен, как не причастный смерти по Божеству, хотя и имел умереть телесно во времени, и о ком с удивлением воскликнул пророк: род же Его кто исповесть! Такие прообразовательные черты о вечном Сыне Божием не могли быть созданы обыкновенным порядком рождения, жизни и смерти человека, потому что во времени нет и не может быть действительных образов вечного, и – вот они создаются прикровенною¹²⁰ летописью о личности Мелхиседека, который другими, действительно историческими чертами своего бытия уже стоял в тех условиях, которые давали собою действительные черты прообраза священнического служения Сына Божия.

Мелхиседек назван священником Бога вышняго. Бытописатель не назвал его священником Бога Авраамова или Иеговы, Бога народа еврейского, как сам Господь называл себя пред народом своим. Это означает, что Мелхиседек, как священник, ставится вне завета Авраамова и завета синайского. Но не подлежит сомнению, что Мелхиседек был священником Бога истинного. И ап. Павел, когда говорил, что «никто сам собою не приемлет чести священства, но призываемый Богом, как и Аарон» (Евр.5:4), по-видимому дает разуметь, что и в призвании Мелхиседека к званию священства участвовала высшая воля Божия. Итак, Мелхиседек был истинным священником Божиим не по чину священства состоящих в завете обрезания, а по чину священства первобытной церкви, по исконному завету Божию, по которому дано обетование о спасении всего мира и по которому установлена первая жертва умилостивления Бога. Этот всеобщий и всеобъемлющий завет Божий о спасении мира, очевидно, шире завета обрезания и завета синайского, так как эти два завета обнимали только церковь обрезанных и имели специальную задачу временного воспитания еврейского народа для известной цели, а тот первобытный завет обнимал все человечество и заключал в себе обетование о вечном спасении всего мира, а потому и по продолжению своему он – завет вечный, потому что новый завет Иисуса Христа служит преемником завета первобытного, а не завета Авраамова. Короче: первобытный завет Божий, по которому был священником Мелхиседек, по существу и силе своей был шире и выше завета обрезания и завета синайского, по которому служило Богу священство Левитское. Поэтому апостол Павел прямо ставит последний завет ниже первого по достоинству и священство Левитское подчиняет священству Мелхиседекову. «Видите, говорит он, как велик был тот (Мелхиседек), которому и Авраам патриарх дал десятину из лучших добыч своих. Получающие священство из сынов Левииных имеют заповедь брать по закону десятину с народа, то есть с своих братьев, хотя и сии произошли из чресл Авраамовых. Но сей, не происходящий от рода их, получил десятину от Авраама и благословил имевшего обетования. И, так сказать, сам Левий, принимающий десятины, в лице Авраама дал десятину (Мелхиседеку). Ибо он был еще в чреслах отца, когда Мелхиседек встретил его» (Евр.7:4–10). Мелхиседек, как патриарх и священник по завету первобытной церкви вселенской, низводит благословение Бога вышнего на Авраама, как патриарха церкви частной, и последний чтит первого принесением ему десятины: подчинение церкви Авраамовой церкви вселенской и зависимость завета обрезания от завета первобытного обетования очевидны; «без всякого прекословия, говорит апостол, меньший благословляется большим» (Евр.7:7). И так по какому завету подобало быть и именоваться священству Иисусову? Очевидно, по завету старшему, а не меньшему. Сыну Божию, как ходатаю о спасении не евреев только, но и всего мира, надлежало быть священником не по временному и удельному завету синайскому и не по чину Ааронову, а по первобытному и всеобщему завету Божию о спасении всего мира и по чину священства этого завета, представителем которого (священства) во дни Авраама является Мелхиседек вне церкви этого патриарха обрезанных. «Лучшего завета поручителем соделался Иисус», учит апостол; как первосвященник такого завета, Он «получил служение тем превосходнейшее, чем лучшего Он ходатай завета, утвержденного на лучших обетованиях» (Евр.7:22, 8:6).

В чем же состояло священнодействие Мелхиседека, где жертва его?

Заметим, в чем бы ни состояла жертва священства Мелхиседека, по существу и по действию благодатного освящения присущего ей, она была равносильна всякой другой жертве церкви патриархальной, как и жертве священства Ааронова. И в прообраз священства Христова берется не сила освящения жертвы Мелхиседека, а чин священнодействия его в определенном историческом факте при всех тех условиях, какими обставлен был этот факт с бытовой стороны. При встрече Авраама, как победителя царей, Мелхиседек вынес хлеб и вино. Что это – символы почетной встречи победителя? Нет. Вышел для почетной встречи Авраама-победителя и царь Содомский, но вышел с пустыми руками, без даров. Что же означают эти хлеб и вино? Всмотримся внимательно в смысл и состав речи, которою описывается это знаменательное историческое событие боговдохновенным писателем. И «Мелхиседек, сказано, вынес хлеб и вино: ибо¹²¹ он был священник Бога всевышнего. И благословил его (Авраама) и сказал: благословен Авраам от Бога всевышнего, Владыки неба и земли! И благословен Бог всевышний, который предал врагов твоих в руки твои! Авраам дал ему десятую часть из всего» (Быт.14:17–20). Мелхиседек вынес хлеб и вино, как видно из состава речи, потому, что он был священником Бога всевышнего. Что это значит? Может быть, царю Содомскому, как светскому лицу, прилично было встретить победителя и без даров, а Мелхиседеку, как священнику, по приличию того времени, требовалось выйти с дарами? Нет и не это: потому что Мелхиседек, держа в руках дары хлеба и вина, благословляет Авраама от имени Бога и вместе возносит хвалу Богу за дарование победы над врагами, то есть Мелхиседек, как священнослужитель, совершает при этом дело высокой молитвы и славословия Господу или священнодействует (снеси: Чис.6:23–27; Исх.18:10–12), приносит Богу бескровную жертву, веществом которой были хлеб и вино; не Аврааму он вынес эти бескровные дары, а для совершения жертвоприношения. Что был вид жертвы не только бескровной, но и без огня сожжения и в патриархальной и в подзаконной церкви, это видно из жертвы Иакова (Быт.28:16–18) и из приношения Богу разных начатков (Лев.2:12). За это священнодействие Авраам и почтил Мелхиседека десятинною, которая с точки зрения синайского закона трактуется тоже как жертва Богу, хотя она шла на содержание института Левитского священства (Лев.27:30; Чис.18:24), и называется святынею Господнею. Итак, к знаменательной встрече Авраама с Мелхиседеком последний совершил бескровную жертву Богу принесением Ему хлеба и вина. Это новая и самая реальная черта, по которой Иисусу Христу подобало именоваться священником по чину Мелхиседекову, потому что во всей новозаветной церкви Его и во имя Его приносится единственная жертва под видом хлеба и вина в христианской литургии. Эта христианская жертва во имя Христа Спасителя, как и жертва Мелхиседека, не связана ни с каким местом подобно жертве Аароновой: место ее алтарей и храмов – весь мир Божий. Совершать ее имеют правоизбранные из всех племен и народов, но только званные от Бога, как Мелхиседек. Утверждая такую существенную связь между дарами жертвы Мелхиседековой и дарами христианского таинства евхаристии, мы стоим в этом убеждении не на почве личного воззрения на дело, а опираемся на учение древней христианской церкви. Блаженный Августин, например, говорит: священства и жертвоприношения по чину Ааронову уже нигде нет, а повсюду при священстве Христовом приносится то, что изнес Мелхиседек, когда благословлял Авраама¹²².

Отвлекаясь от рассуждения об отношении священства Иисуса Христа к священству Мелхиседекову, ап. Павел выставляет еще черты несравненного превосходства служения Иисуса Христа, как первосвященника нового завета, над служением первосвященников из дома Ааронова. «Таков должен быть у нас первосвященник: святой, непричастный злу, непорочный, отделенный от грешников и превознесенный выше небес, – который не имеет нужды ежедневно, как те первосвященники, приносить жертвы сперва за свои грехи, потом за грехи народа: ибо Он совершил сие однажды, принесши в жертву Себя Самого. Закон поставляет первосвященниками человеков, имеющих немощи, а слово клятвенное¹²³, после закона, поставило Сына, на веки совершенного. Главное же в том, о чем говорим, есть то: мы имеем такого первосвященника, который воссел одесную престола величия на небесах и есть священнодействователь святилища и скинии истинной, которую воздвиг Господь, а не человек. Всякий первосвященник поставляется для приношения даров и жертв, а потому и нужно было, чтобы и Сей также имел, что принесть. Если бы Он остался на земле, то не был бы и священником. Но Он вошел в самое небо, чтобы предстать ныне за нас пред лице Божие. Принесши одну жертву за грехи, навсегда воссел одесную Бога» (Евр.7–10).

Священство Аароново с разрушением Иерусалимского храма фактически не существует. Но Израиль не перестает ожидать восстановления своего священства по чину Ааронову вместе с ожиданием мнимого Мессии, то есть заблуждение, против которого писал христианам из евреев ап. Павел, существует и доселе. А где есть заблуждение, там всегда нужно быть готовым к опровержению его. Эта готовность особенно нужна со стороны пастырей православной церкви. Православная церковь наша имеет утешение постоянно принимать в лоно свое обращающихся ко Христу сынов Израиля. Это обращение совершается при содействии пастырей церкви. Кто из служителей священства Христова не признает за собой священного долга действовать в смысле апостольского учения о священстве Христовом на убеждения Израиля, разъясненного у нас между православными чадами церкви Христовой? Кто из пастырей церкви может поручиться, что ему не выпадает высокий жребий разъяснять недоумения обращенных и желающих обратиться к вере во Христа иудеев касательно законности, преимуществ и различия священства Иисуса Христа по чину Мелхиседекову сравнительно с бывшим священством по чину Ааронову? В интересах подобного служения пастырей церкви Христовой и предложено настоящее разъяснение апостольского учения о достоинствах того и другого священства.

Н. Щ.

Всем известно, что в минувшие двадцать лет утвердилось в нашем обществе самое невыгодное понятие о монашестве и даже резко отразилось в практике нашей церковной жизни; при замещении высших должностей в духовно-учебном ведомстве почти повсеместно отдаваемо было предпочтение белому духовенству. По этим причинам в молодых людях, получивших духовное образование, почти совершенно уничтожилось желание посвящать себя монашескому образу жизни; и если еще продолжали некоторые идти в монахи, то разве одни только вдовые священники в силу безысходности своего положения; да и те, надобно сказать, решались на это весьма редко. Все это, повторяем, каждому известно; но без сомнения далеко не всем известно, что в последнее время во взглядах общества на монашество начался и продолжает совершаться крутой поворот. И не могло этого не случиться, потому что оскудение ученого монашества, неминуемо повлекшее за собою неблагоприятные следствия, невольно заставило многих задуматься. Белое духовенство, призванное к занятию высших должностей в духовно-учебном ведомстве, по большей части не оправдало возлагаемых на него надежд, и те духовно-учебные заведения, в которых продолжали начальствовать монашествующие, по общему признанию лиц, наблюдающих за духовным образованием, удерживают решительное преимущество пред прочими. А кроме того высшая церковная власть при замещении архиерейских кафедр в последнее время поставлена в самое затруднительное положение по недостатку известных для нее лиц, на которых вполне можно было бы положиться. Мы уже не перечисляем многих и многих явлений, обнаружившихся в жизни нашего приходского духовенства, которых не желательно было бы видеть и которые, именно, суть следствие того, что значительная часть упомянутого духовенства получила воспитание не под руководством лиц монашествующих. Вот эти-то все неблагоприятные следствия оскудения монашества, слишком теперь резко бьющие в глаза, заставили серьезнее вдуматься в дело и переменить взгляд на монашество. Как в духовной, так даже и в светской литературе уже не раз появлялись статьи, в которых эти изменившиеся взгляды раскрывались весьма основательно и убедительно. В обществе, близком к центру высшей церковной власти, как нам известно, громко заговорили о необходимости восстановить институт ученого монашества, заговорили даже такие лица, от которых в прежнее время всего менее можно было ожидать подобных заявлений. Да и повсеместно благонамеренные люди, живо сочувствующие интересам нашей православной церкви, ясно сознают это и нередко высказывают. В последнее время изменившиеся взгляды на монашество начали мало-помалу обнаруживаться и в практике: не только вдовые священники чаще стали принимать монашеское пострижение, но даже и светские духовно-образованные лица. И что особенно отрадно, передовые в числе последних явились профессоры духовных академий. Недавно принял пострижение профессор Казанской академии; вслед затем не более как две недели назад постригся в монахи профессор Киевской академии Федор Алексеевич Смирнов, нареченный в монашестве именем Христофора. Будучи очевидцами этого второго отрадного явления, мы спешим подробно передать о нем нашим читателям.

Федор Алексеевич Смирнов, 42 лет, 14 лет состоящий на службе, преподает в Киевской духовной академии литургику. Расположение к монашеству, как мы слышали, он чувствовал давно; но по обстоятельствам отлагал осуществление своего намерения. В текущем году постигшая его болезнь, очень опасная, но, благодаря киевским медикам, имевшая благоприятный исход, ускорила его решимость. В половине февраля он подал прошение о вступлении в монашество, а в начале марта пришло разрешение о его пострижении. Воскресный день 27-го марта назначен был для его пострижения в ближних пещерах в церкви св. Антония Печерского. Киевская публика, сильно заинтересованная этим событием, желала быть свидетелем его, но по чрезвычайной тесноте церкви, которой пространство не более 2-х квадр. саженей, могли присутствовать только весьма немногие: было несколько лиц из высшего аристократического круга и трое представителей от Киевской духовной семинарии; прочие, сколько возможно, поместились в пещерных ходах, ведущих к этой церкви, и довольны были тем, что могли, по крайней мере, что-нибудь слышать из чинопострижения. Пострижение совершал преосв. Виталий, епископ Чигиринский, викарий Киевской митрополии, который и совершал в упомянутой церкви божественную литургию; восприемником же или духовным отцом новопостригаемого был наместник Киево-Печерской Лавры арх. Иларион. Тесная мрачная пещерная церковь, невольно переносящая мысли всею своею обстановкою в древние времена, когда препод. Антоний, первый русский подвижник, и ближайшие подражатели его подвигов, всецело отрекшиеся от мира, так сказать, заживо погребали себя под землею, придавала своеобразную торжественность событию. Особенно открылось умилительное зрелище в те минуты, когда при трогательном пении: «Объятия отча...», присутствующие увидели в полумраке пещерного хода медленно приближающегося отца наместника Лавры, который вел своего духовного сына к пострижению, покрывши его своею мантиею. Чин пострижения, сам по себе трогательный и назидательный, при такой обстановке естественно получал более силу и сильнее производил впечатление на окружающих. Перед началом литургии мы встретились при входе в пещеры с новопостригаемым, который был еще в мирском платье, и, после краткого приветствия, отдали ему последнее целование. Теперь недавний брат Феодор, так сказать, умерший под мантией наместника, предстал перед нами в возрожденном виде нового человека – Христофора, созданного по Богу в правде и преподобии истины, облеченный в мантию монашескую, покрытый клобуком, с крестом и светильником в руке. Глубокое, потрясающее чувство овладевало всеми присутствующими при зрелище такого перерождения. Что же происходило в душе самого новопостриженного? В продолжении литургии, когда он стоял впереди всех близ царских врат, мы видели, как неоднократно он утирал слезы. Но это не были слезы о покинутом мире, полном сует и напрасных крушений духа, – о мире, с которым и каждого из нас смерть рано или поздно разлучит невольно; это были слезы радости о вступлении в жизнь равноангельскую, исполненную еще здесь на земле предчувствий небесного веселия в невечернем дне царствия Христова.

По окончании литургии, преосв. Виталий произнес новопостриженному весьма назидательную и для всех присутствующих речь, которую мы передаем здесь не буквально, а только в приблизительных выражениях. Приветствуя его и поручая руководству опытного старца, о. наместника Лавры, он высказал ему свои искренние благожелания укрепляться в новой жизни, восходить от силы в силу. «Тебе, говорил преосвященный, как мужу созревшему в духовной жизни, не нужно наставлений, но я уверен, что ты позволишь мне, как уже достаточно испытавшему жизнь монашескую, сказать тебе несколько слов о тех опасностях, которые ожидают тебя на новом пути. Это козни трех врагов, от которых каждого предостерегал апостол. С большею силой, чем на кого-либо, устремляются они на нас – монахов. Первый враг – похоть плоти. Этот враг не перестанет беспокоить тебя до гробовой доски. Взгляни на подвиг Иоанна многострадального, здесь почивающего, чтобы понять, до какой степени иногда развивает свою силу этот враг; нужно было страдальцу закопать себя по перси в землю, чтобы успешно вести борьбу с этим врагом; но и в таком состоянии жало врага долго горело в его костях, замечает жизнеописатель. Моли милосердного Господа, чтобы Он оградил тебя от нападений врага, но и сам бдительно наблюдай за своим сердцем, гаси в нем первое чувство, первую мысль, благоприятствующие этому врагу. Другой враг – похоть очес, который сильнее всего проявляет себя в страсти к стяжанию. В иноческой жизни ты встретишь много неприятностей и много недоброжелательства от окружающих. Они невольно заставят тебя задуматься о будущей судьбе, породят мысль о тяжком бремени бедности, беспомощном состоянии в старости; не засматривайся на золото и серебро и не ищи опоры себе в стяжаниях, которые при предлежащем служении тебе доступны будут в обилии. Стоит только утвердиться такой мысли в душе, она незаметным образом превратится в поклонение златому тельцу, а златой телец сожрет все святые чувства души, все благородные ее стремления. Я не говорю, чтобы ты был нищим; нет, не отвергай того, что по праву будет принадлежать тебе за твои труды; но употребляй это все для приобретения духовных благ для себя и для ближних, помня, что какая бы ни постигла тебя судьба в будущем, ты будешь иметь помощником и защитником всеблагого Бога, Который поставил тебя только распорядителем временных благ. Утверди в своем сердце такую мысль, что с этими временными благами ты всегда готов расстаться, если обстоятельства потребуют того ради высших духовных интересов. Третий враг – гордость житейская. Тебе предстоят высшие служения; тебе даны от Бога великие дарования; ты уже много потрудился и еще можешь совершить много полезных трудов. Все это, естественно, может развивать мысль о своем высоком достоинстве. Не допускай, чтобы эта мысль переходила в гордость и надменность; смиряй себя пред Богом. Я опять не говорю, чтобы ты не сознавал своих достоинств или старался унизить их, это дело непохвальное. Но умей же в этом случае подражать ап. Павлу; он не мог отрешиться от сознания своих достоинств: я, говорит он, более всех потрудился; но с этим сознанием он совмещал глубокое смирение. Это, говорил, не я, а благодать Божия, которая во мне. Помни, что и твои достоинства не твоя собственность, а дары Божии или плод даров Божиих, собственность же каждого из нас есть только наши немощи плоти и духа. Относи же все свои достоинства к славе Божией и ты при полном сознании их будешь смирен духом. Самый иноческий образ, принятый тобою, должен предостерегать тебя от гордости. Это образ ангельский; помни же то всегда, что и самого высшего ангела гордыня низвергла в преисподнюю. Добавлю еще: наше иноческое смирение и послушание вовсе не обязывает нас к такому уничижению себя, чтобы быть безмолвными и боязливыми пред какою-нибудь внешней силой, пред блеском чьих бы то ни было достоинств. Нет, когда нужно постоять за правду, когда нужно возвысить голос в защиту интересов церкви, будь тверд и неустрашим, памятуя изречение апостолов: «Бога более должно слушать, нежели человеков». В заключение своей речи преосвященный сказал новопостриженнику: «Я уверен, возлюбленный о Христе брат Христофор, что ты, выступая на тяжелую брань со врагами, исполнишь произнесенные тобою обеты, и тем более уверен, что ты вступаешь на новое поприще под руководством духовного отца, старца мудрого, опытного и искусившегося в иноческих подвигах. Слушайся его советов и наставлений с детскою покорностью, невзирая на то, что и самому тебе в совершенстве известны пути к нравственному преспеянию. Мир и любовь Господа нашего Иисуса Христа да будет с тобою».

В последней книжке «Русской Старины» приведены следующие сведения о коронации русских государей:

Первым государем русским, которому принадлежит почин введения у нас коронования, был известный собиратель русской земли Иоанн III. Этот могущественный самодержец, супруг последней отрасли православного императорского дома в Византии, с царскою торжественностию короновал своего внука (1498 г.) Дмитрия венцом и бармами, наследованными от византийских императоров. Собственно миропомазание при коронации первый принял царь Иоанн IV, после которого миропомазание стало неразрывною принадлежностью коронования каждого государя. Вместе и одновременно с миропомазанием происходило и причащение коронуемого государя св. тайнами. Иоанн IV принимал св. тайны не внутри алтаря, а вне его. В том же самом порядке короновались Феодор Иоаннович, Борис Феодорович Годунов, Василий Иоаннович Шуйский, Михаил Феодорович и Алексей Михайлович. В чине коронования Михаила Феодоровича любопытна одна характерная подробность: помазание царя св. миром совершалось не только на челе, устах и пр., но даже на браде и под брадою. В чиноположении венчания царя Феодора Алексеевича замечается та особенность, что для причащения св. даров новопомазанный царь введен был царскими вратами во св. алтарь. По чину венчания Феодора Алексеевича было совершено и коронование соцарствующих Иоанна Алексеевича и Петра Алексеевича.

Со времени Петра Первого, когда престол русской державы облекся новым величием, в обряд коронации вошли некоторые перемены и дополнения, в которых частью сказались и новые течения в русской государственной жизни. Между прочим «Русская Старина» отмечает следующую особенность: При венчании древних царей русских выдающаяся роль принадлежала всегда церкви в лице ее представителя. Митрополит или патриарх во время коронования восседал в церкви на особо устроенном возвышении рядом с царем; он же сам возлагал на него знаки царского достоинства, он же из своих рук венчал его короною. Совершенно другой порядок вещей сложился при чине коронования императоров. Здесь представители церкви играют уже служебную роль и являются более помощниками и свидетелями коронования, чем совершителями его.

II.

а) Избрание и посвящение пресвитеров

Если Господь Сам избирает пастырей по сердцу Своему, то Его воля в этом отношении может обнаруживаться как через особенные откровения, так и через постоянные определенные к тому орудия. В первенствующей церкви мы видим тот и другой образ избрания. Когда Дух Божий в обилии изливал повсюду дары Свои и Его действия в церкви были так очевидны, – пастыри церкви нередко избирались по особенному откровению Божию. Так Тимофей избран в сан епископский по предварительным о нем пророчествам (1Тим.1:18); почему и рукоположение его называется даром пророческим (1Тим.4:14), а древние толковники, Златоуст¹²⁵ и Феодорит, говорят, что звание Тимофея было не человеческое, но что он избран по божественному откровению и рукоположен велением Святого Духа. Об Александре, епископе иерусалимском, Евсевий рассказывает, что он избран был в этот сан по откровению и божественным гласом, указавшим на него аскетам церкви¹²⁶. Но такое избрание не было достоянием одних епископов, хотя преимущественно открывалось на них, как главных правителях церкви. Климент Александрийский¹²⁷ рассказывает о св. евангелисте Иоанне, что он по возвращении с острова Патмоса поставлял в малоазиатских церквах многих пресвитеров, как и вообще клириков, указанных ему Духом Святым. – Но необыкновенный образ избрания, как нечто случайное, не делал ненужным избрания обыкновенного. Апостолы, показав пример первого рода избрания в выборе Матфия (Деян.1:23–26), сами первые указали и обыкновенный образ избрания в выборе семи диаконов иерусалимской церкви (Деян.6:1–6). Пример апостолов был правилом и для всей первенствующей церкви.

Что касается теперь до лиц, имевших право избирать пресвитеров, то они были те же, которые избирали и епископа, то есть, предстоятели церкви, клир и народ; так поступали сами апостолы (Деян.6:1–6) и так предали церкви. Но по различию даров благодати и значению в церкви пресвитера и епископа, и в этом отношении были свои особенности. – Для выбора епископа, как главы церкви, подчиненной одному собору верховных пастырей, требовался собор нескольких епископов¹²⁸. Избрание пресвитера, как подчиненного пастыря, требовало одного только епископа, в епархию коего имел поступить избираемый. Но вместо собора епископов в избрании пресвитера принимали участие с епископом подчиненные ему пресвитеры¹²⁹. Так святой Киприан в одном письме к пресвитерам, диаконам и народу писал, что относительно посвящения клириков он старается предварительно советоваться с возлюбленнейшими братиями и общим рассуждением оценивать нравственность и заслуги каждого¹³⁰.

Качества, потребные для избираемого пресвитера, определены еще в писаниях апостольских. Так апостол Павел, предписывая Тимофею и Титу ставить по разным местам пресвитеров, указывает, как на непременное условие для поставляемых, на их нравственное достоинство и чистоту. Подобает, говорит он в пастырском послании к епископу ефесскому, епископу (пресвитеру) быти непорочну, единыя жены мужу, трезвену, целомудру, благоговейну, честну, страннолюбиву, учительну: не пьянице, не убийце, не сварливу, не мшелоимцу, но кротку (не завистливу), не сребролюбцу: свой дом добре правящу, чада имущу в послушании со всякою чистотою, не новокрещенну. Подобает ему и свидетельство добро имети от внешних (2Тим.3:2–7). Сего ради оставих тя в Крите, писал он также к Титу, да недокончанная исправиши и устроиши по всем градом пресвитеры: яко же тебе аз повелех. Аще кто есть непорочен, единыя жены муж, чада имый верна, не во укорении блуда или непокорива. Подобает бо епископу без порока быти, яко же Божию строителю: не себе угождающи (не дерзку, не напрасливу), не гневливу, не пьянице, не убийце, не скверностяжательну: но страннолюбиву, благолюбцу, целомудренну, праведну, преподобну, воздержательну: держащемуся вернаго словесе по учению, да силен будет и утешати в здравем учении, и противящияся обличати (Тит.1:5–9). Подобные требования относительно нравственных совершенств избираемых пресвитеров высказывали и отцы первенствующей церкви, как, например, св. Климент Римский¹³¹ и св. Поликарп¹³²; и в правилах и постановлениях апостольских эти требования возведены на степень неизменных уставов церкви¹³³. Как на особенность того времени, характеризующую высокую жизнь тогдашних пресвитеров, можно указать на чистоту девства, которой обрекали себя многие из них еще при принятии священного сана¹³⁴. Если епископы по самой высоте своего звания избирались по преимуществу безбрачные, то пресвитеры обрекали себя на девственную жизнь единственно по ревности к подвигу совершенной жизни. А нравственная высота тогдашнего христианского мира давала полную возможность изрекать подобные обеты. Если же кто вел жизнь брачную, тот собственные нравственные совершенства должен был свидетельствовать безукоризненною жизнию домочадцев¹³⁵. Строгое внимание к нравственным качествам избираемого пресвитера и было причиною влияния на выбор народа, который мог хорошо знать достоинство избираемого, особенно при тогдашнем обыкновении избирать из лиц, принадлежащих к той же епархии¹³⁶. И к особенной славе первенствующей церкви в то время пресвитеры, как и высшие иерархи – епископы, всегда избирались из лиц вполне достойных быть избранными сосудами божественной благодати. Качества, предписываемые апостолом и святою церковью, не были одним идеалом, к которому можно было только стремиться, а выполнялись на самом деле. Мы имеем в этом случае беспристрастных свидетелей истины, каковы: Тертуллиан¹³⁷ и Ориген¹³⁸, писавшие апологии в защиту христианства против несправедливых обвинителей, и св. Киприан¹³⁹, запечатлевший истину своего свидетельства святостью жизни и мученическою кончиною. Строгость христиан в выборе предстоятелей церкви была предметом удивления для самих язычников, и благоразумные государи, как Александр Север, старались подражать им при выборе гражданских чиновников. Так как первенствующие века были временами гонений, когда так много было великих подвижников и исповедников веры, то в пресвитеры, как и на прочие степени священства, нередко избирались из них; таков, например, был пресвитер Нумидик, призванный к пастырскому служению из подвижников и исповедников веры.

За избранием следовало посвящение, когда предназначенный к великому служению в самом деле становился избранным сосудом божественной благодати.

Существенной принадлежностью посвящения, как таинства, всегда служило возложение рук и молитва. По единству благодати священства возложение рук и молитва были равно достоянием всех степеней иерархии; тем не менее, впрочем каждая степень, по мере принадлежащего ей благодатного освящения, имела свои особенности как в отношении к рукоположению, так и в отношении к молитве. По неизменным правилам древности для посвящения епископа, как и для избрания его, требовался собор высших пастырей, по крайней мере, два или три епископа. В самом писании находим довольно ясное указание на это в словах апостола Павла к епископу ефесскому Тимофею, что он получил благодать святительства с возложением рук священства (μετ' ἐπιθέσεως τῶν χειρῶν τοῦ πρεσβυτερίου; 1Тим.4:14), под которым св. Златоуст разумеет собственно епископство (с возложением рук епископов – τῶν ἐπισκόπων¹⁴⁰). Св. Киприан называет это постановление обычаем апостольским: «прилежно должно соблюдать божественное предание и апостольское обыкновение и держать то, что у нас и во всех областях хранится, именно, чтобы для торжественного совершения посвящения епископа, епископы той самой провинции и ближайшие собирались к той церкви, для которой посвящается предстоятель»¹⁴¹. Сохраняясь по преданию от апостолов, это обыкновение сделалось правилом, записанным в ряду других апостольских правил. «Епископа, читается первое апостольское правило, да поставляют два или три епископа». Но тогда как епископ неизменно рукополагаем был собором епископов, как высшее правительственное лицо в церкви, зависевшее единственно от собора и не имевшее над собою никакой другой власти; пресвитер, как пастырь подчиненный, рукополагаем был одним епископом, в епархию которого должен был поступить по посвящении. Еще апостол, через возложение рук священства преподавший святительскую власть Тимофею, уполномочил его одного, как епископа, рукополагать пресвитеров (1Тим.3:2–7); такою же точно властью облек он и епископа Критского Тита (Тит.1:5). Впоследствии правило о рукоположении пресвитера, как неизменное апостольское правило, в руководство церкви внесено в апостольские правила: «Пресвитера и диакона да поставляет один епископ», – говорит второе апостольское правило. Подобные правила, как неизменные правила древности, находим и в другом памятнике древней церкви – в Апостольских Постановлениях: «Повелеваем, чтобы пресвитер, как и диакон, рукополагаем был только одним епископом; приказываем напротив епископа поставлять трем или по крайней мере двум епископам, но отнюдь не позволяем рукополагать его одному епископу (как пресвитера). Ибо свидетельство двоих и троих гораздо тверже и есть свидетельство непреложное»¹⁴². Потому мы не встречаем ни одного примера в древности, чтобы рукоположение пресвитера совершено было несколькими епископами, как обыкновенно совершалось рукоположение епископов; не видим также ни одного свидетельства древности, чтобы хотя одна какая либо церковь признавала необходимым или, по крайней мере, неизменным собрание соседних епископов для рукоположения пресвитеров, как признавала например это необходимым церковь Карфагенская для посвящения епископов. Рукоположение пресвитера несколькими епископами в древности считалось столь же беззаконным, как рукоположение его подобным же ему собратом – членом одной и той же иерархической степени. Как подчиненный одному епископу, пресвитер обыкновенно поставляем был им одним, и если епископу нужно было постороннее содействие, то разве только предварительное совещание с участником его в управлении церковном, пресвитером, как это можно видеть из приведенных уже нами слов св. Киприана: «относительно положения клириков я стараясь предварительно советоваться с возлюбленнейшими моими братиями (по преимуществу с советом пресвитеров, к которым писал свое послание) и общим рассуждением оценивать нравственность и заслуги каждого»¹⁴³.

Что касается до молитвы, которою сопровождалось рукоположение, то в ней, если не исчислялись все частные обязанности посвящаемых, по крайней мере, указывались обязанности главные и обозначалась самая степень, к какой имел принадлежность посвящаемый. Апостольские Постановления сохранили для нас молитвы, читавшиеся в древности при поставлении всех степеней иерархии¹⁴⁴, и в числе их молитву при поставлении собственно пресвитеров. Вот она от слова до слова: «Всесильный Господи, Боже наш, Который чрез Христа основал все и чрез Него обо всем промышляет, в Котором – всякая власть творения и власть промышления различными способами, Сам призри ныне на святую церковь Твою, умножь ее, возрасти и число тех, которые в ней начальствуют, дай им силу, чтобы словом и делом они преуспевали в назидании Твоего народа; Сам Господи призри ныне и на сего раба Твоего, приговором и судом всего клира сопричисленного к чину пресвитеров, и исполни его Духа благодати и совета, чтобы помогать людям Твоим и управлять ими сердцем чистым, как призрел Ты некогда на избранных людей Твоих, и повелел Моисею избрать старейшин, которых исполнил Духа. И ныне, Господи, призри, сохраняя в нас Духа благодати Твоей неоскудно, чтобы, исполненный делами потребными ко врачеванию и словами к научению довольными, просвещал людей Твоих в кротости и служил Тебе праведно, с чистым умом и добрым сердцем, чтобы священнодействовал за людей Твоих без порока через Христа Твоего, с Которым Тебе слава, честь и поклонение вместе со Святым Духом во веки. Аминь»¹⁴⁵.

Равным образом посвящение пресвитеров имело свои особенности и в отношении обрядовом. Обряд посвящения епископа, соответственно его званию, его важности и значению в церкви, отличался вообще особенною торжественностию в сравнении с обрядами посвящения пресвитерского. Посвящаемый епископ преклонял обыкновенно оба колена пред святым престолом, над главою его диаконы держали открытое Евангелие, которого он делался верным служителем и истолкователем, и присутствующие высшие иерархи церкви – епископы возлагали руки; – в этом состояла сущность обряда. Пресвитер, как низший служитель церкви, вместо Евангелия имел на голове своей только руки посвящающего его архипастыря; но подобно епископу преклонял также пред святым престолом оба колена в знак сугубой благодати, сообщающейся ему в таинстве священства, чем обряд его посвящения отличался от обряда посвящения диакона, который преклонял только одно колено в знак меньшей благодати, как лицо служебное (в иерархии)¹⁴⁶. Святой Дионисий Ареопагит так излагает обряд посвящения пресвитеров: «священник, преклонив оба колена пред алтарем, имеет на главе своей десницу епископа, и таким образом от епископа, который его посвящает, освящается святыми призываниями, потом напечатлевается на нем крестное знамение, и все, находящиеся тут, служители церкви вместе с посвящающим епископом приветствуют его»¹⁴⁷. В Постановлениях Апостольских обряд этот излагается короче: «когда ты, епископ, посвящаешь пресвитера, возлагай сам на главу его руку в присутствии пресвитеров, равно как и диаконов, и читай следующую молитву: Всесильный Господи, Боже наш...»¹⁴⁸. Уважение, какое имели в древности епископы к своим подчиненным пресвитерам, усвоило обряду посвящения последних свою особенность: пресвитеры, присутствовавшие при посвящении, должны были вместе с епископом возлагать свои руки на посвящаемых собратов. Об этом обряде находится известие в древних постановлениях Александрийской церкви: «когда епископ хочет поставлять пресвитера, должен возложить на главу его свою руку, причем с ним вместе должны касаться своими руками головы посвящаемого и все присутствующие пресвитеры»¹⁴⁹; также в Апостольских Постановлениях в исчислении прав и действий пресвитера говорится: «пресвитер имеет право возлагать руки, но не рукополагать» (что может делать только епископ)¹⁵⁰. В четвертом веке, как древний обряд церкви, он утвержден был формально IV карфагенским собором; третье правило собора говорит: «когда поставляется пресвитер, то благословляющу его епископу и на голове его держащу руку и вси сущии (с ним) пресвитеры да держат руце свои на главе его близ руки епископли». Это между прочим подало повод известному еретику Аэрию утверждать, что пресвитер не отличался ничем от епископа даже в отношении к рукоположению: «пресвитер ничем не отличается от епископа: один и тот же чин, одна и та же честь, одно достоинство. Епископ возлагает руки, тоже делает и пресвитер; епископ совершает крещение, также и пресвитер; епископ восседает на троне, тем же правом пользуется и пресвитер»¹⁵¹…

б) Отношение пресвитеров к епископу

Принявши власть от рук епископа, пресвитер по тому самому не мог иметь права самостоятельного действия в церкви. 39-е апостольское правило запрещает вообще пресвитерам, как и диаконам, делать что-либо без дозволения епископа: «пресвитеры и диаконы без воли епископа ничего да не совершают: ибо ему вверены людие Господни и он воздаст ответ о душах их»¹⁵². Определенный еще при рукоположении к известному месту пресвитер без воли своего епископа прежде всего отнюдь не мог по произволу оставлять своего служения, не мог сам собою и переменять своего места, переходить с одного на другое, тем более из своей епархии в чужую. 15-е апостольское правило не только дает епископам право требовать возвращения отшедших клириков, но и повелевает непослушных подвергать запрещению священнодействия. Если они решительно захотят остаться в другой епархии без воли своего епископа, то правило повелевает другим епископам принимать их в общение с церковью, только как простых мирян. В противном случае, если епископ, к которому они прибегнут, пренебрегши возложенным на них по правилам запрещением, примет их в свой клир, сам подлежит запрещению, как виновник и покровитель беспорядков¹⁵³. Но епископ имел полное право дозволить своему пресвитеру перейти с одного места на другое в собственной епархии, равно как и переселиться из своей епархии в другую. В древности существовали для этого особенные увольнительные грамоты (ἀπολυτικὰ γράμματα), даваемые епископом, с которыми пресвитеры могли являться к епископу другой епархии. Без воли своего епископа пресвитер не мог оставить своей паствы даже и на короткое время, особенно не мог сам собою предпринять какого-либо путешествия к другим церквам, хотя бы то и с благочестивой целью. В древности епископы давали особенное позволение и увольнительные грамоты самим мирянам, на время отправлявшимся в другую епархию; тоже позволение считалось существенно необходимым и для пресвитеров; и только в таком случае пресвитеры могли пользоваться полным уважением, каким тогда пользовались пресвитеры-странники. Их принимали как самых почетных гостей и просили совершить литургию и сказать поучение, как делали эту честь и путешествующим епископам.

Как глава и блюститель порядка и благоденствия церкви, епископ наблюдал за всеми действиями и поведением пресвитера, и в этом случае пресвитер имел в своем епископе полного судию. Епископ имел право как награждать, так и наказывать пресвитера: он награждал пресвитеров достойных и наказывал недостойных. Подчиненный сам единственному верховному Правителю церкви, Иисусу Христу, и видимому правительству в лице собора святителей, епископ не мог по своему произволу возвышать кого-либо на степень епископа, хотя бы признавал его вполне достойным высокого сана; потому все награждение, какое он мог сделать достойному пресвитеру, состояло в усвоении ему особой чести и власти, не выходящей из границ, свойственных его степени. В первенствующей церкви все возвышение пресвитеров состояло в особенной расположенности епископа и в уважении паствы. Знаком особенной архипастырской милости тогда служило увеличение меры обыкновенно выдаваемого клирикам содержания. Еще ап. Павел в пастырском наставлении епископу ефесскому Тимофею указывал на эту награду достойных пресвитеров: прилежащии добре пресвитеры, писал он, сугубыя чести (мзды) да сподобляются, паче же труждающиеся в слове и учении (1Тим.5:17).

Гораздо важнее и обширнее был круг наказаний, которые мог употреблять епископ в отношении к подчиненному пресвитеру. Само собою разумеется, что епископ мог лишать недостойных пресвитеров своей милости и части принадлежащего им содержания; но кроме того епископ мог на пресвитера, как на мирянина, возлагать епитимию, мог даже отлучать его от церкви, что составляло тогда важнейшее наказание для самих мирян. Разительный пример суда и власти епископа над пресвитером представляет церковь Карфагенская. Св. Киприан из места своего заточения (во время Декиева гонения) посылал к одному епископу и пресвитерам в Карфаген, чтобы раздать бедным милостыню и исследовать, какие из них могли быть избраны к церковным должностям. Этому повелению воспротивились диакон Фелициссим и пресвитер Авгенд и грозили удалить от церковного общения тех, которые соглашались на требование епископа. Получив известие об этом, св. Киприан приказал посланным рассмотреть угрозу возмутителей пред всеми, и они были отлучены от церковного общения за презрение к церкви (точнее к епископу). Посланные исполнили повеление Киприана не только в отношении к двум непокорным, но и к одному из их приверженцев. Киприан, находясь в удалении от своей паствы, самому клиру давал право отлучать от церковного общения тех пресвитеров, которые дерзнут сообщаться с падшими прежде его суда над этими несчастными¹⁵⁴.

На право епископов отлучать от церкви пресвитеров, как на несомненное право древности, находится много указаний в правилах апостольских. Так в правилах 12, 13 и 16 запрещается епископам принимать из чужих епархий клириков, отлученных своими епископами; в 32 правиле апостольском говорится, что разрешить связанного церковным судом или принять в общение отлученного клирика никто не может, кроме самого связавшего или отлучившего, то есть епископа. Епископы древней церкви извещали через послания своих собратов об отлученных, чтобы они нигде не принимались в общение; так папа Корнилий, отлучив Новата, известил о том епископов восточных и африканских церквей. Постановления апост. усвояют епископу право низлагать пресвитера (deponere): «Епископ низлагает всякого клирика, достойного того, не может только низложить епископа, для чего необходим собор святителей»¹⁵⁵. Если епископ и имел право в древности низлагать снова того, которого он возвел в известную степень, то вероятнее всего не пользовался этим правом без согласия с другими епископами. Сам св. Киприан, первенствующий епископ Африканской церкви, знаменитейший и уважаемый повсюду святитель древности, не хотел положить сам собою наказания преступному Новату, почему должен был совершенно отложить его до времени, так как современные обстоятельства того времени не позволяли собрать собора епископов.

Неизменные в своем существе отношения подчиненного пастыря к главному правителю церкви – епископу в первую же эпоху церкви и христианства по различным обстоятельствам должны были в своих выражениях принять различные видоизменения. Конечно, зависимость остается неизменною, когда лицо, подчиненное для каждого частного действия, получает особенное повеление, особенное распоряжение, и когда оно вдруг уполномочивается на целый известный круг деятельности, не освобождаясь через то от обязанности давать отчет в своих действиях. Равным образом надзор начальствующего за подчиненным может быть как ближайший, непосредственный, так и посредственный через известных доверенных лиц. В первенствующей церкви прежде всего должна была явиться зависимость пресвитера от епископа первого рода, как самая естественная, особенно соответствующая духу и состоянию того времени. Уже внешнее положение церкви, почти постоянное, повсюдное гонение верных, заставляло их, как можно теснее сближаться между собою, чтобы образовать в собственном смысле одно целое, неразъединенное общество. Внутренняя духовная связь – взаимная братская любовь и единение должны были еще сильнее скрепить самую внешнюю связь христиан, еще более сблизить их между собою. Иерусалим, средоточие христианства, где прежде всего образовался чин иерархии, должен был служить образцом и самых внешних отношений пастырей подчиненных к начальствующему. Но здесь мы находим новое важнейшее основание для образования показанных нами отношений. Не известно определенно, как долго действовали апостолы в Иерусалиме, пока не рассеялись повсюду для всемирной проповеди, во всяком случае, они были довольно долго в Иерусалиме уже по учреждении низших подчиненных степеней иерархии и собственно пресвитеров. Признавая в апостолах чрезвычайных посланников Божиих, сознавая вполне их значение в церкви после Основателя и вечного, небесного Главы ее, верные Иерусалима естественно должны были питать к ним особенную любовь и уважение и вместе с тем желать постоянного общения с ними, чтобы образовать одно, так сказать, семейное общество, неразрывное, которого не могли разъединить и отдельные собрания. Вследствие того пастыри церкви, поставленные апостолами для частных, отдельных собраний, должны были находиться с главными предстоятелями церкви в связи еще более тесной: благоговейная преданность к апостолам должна была именно заставить их постоянно обращаться к этим верховным правителям церкви; они не могли действовать самостоятельно уже по одному смирению из благоговейного страха, как бы не присвоить власти, которой достойными казались только эти необыкновенные избранники Божии.

Эти отношения пресвитеров должны были продолжаться неизменно и после апостолов к главному предстоятелю церкви Иерусалимской Иакову, тем более, что считающийся первым епископом Иерусалима был сам апостол, один из вселенских учителей церкви. С дальнейшим распространением христианства подобные отношения пресвитеров к епископу должны были явиться и вне Иерусалима, так как Иерусалим, почитаемый материю всех церквей, во всем служил образцом для прочих, и так как при том же внутреннем духе единения и в прочих церквах, как и в самом Иерусалиме, первоначальными правителями церкви были самые распространители христианства, апостолы, и первыми епископами, – если не подобные вселенские учители, как в Иерусалиме, по крайней мере, мужи апостольские, ученики и споспешники апостолов, вполне достойные своих великих учителей. Соборные отношения, будучи вполне выражением духа первенствующих христиан, были самыми обыкновенными в первенствующей церкви, и пресвитеры, как при самих апостолах, так и при их преемниках, ничего не делали сами собою, без особенного непосредственного повеления епископа, – с ним советовались обо всем и всегда были верными и точными исполнителями его воли.

Но обстоятельства церкви вскоре потребовали новых отношений. Как христиане ни желали взаимного единения в одном неразрывном обществе под начальством одного правителя церкви, епископа, самая необходимость заставила вскоре разделиться на частные общества, чтобы довольствоваться одним невидимым, духовным единением. Это было время образования приходов, совпадающее с временем появления сельских пресвитеров. Отдаленность паствы не позволяла подчиненному пастырю церкви, пресвитеру, за каждым делом относиться к епископу, равно как епископу всегда самому делать распоряжения относительно частных нужд верных. Особенно это было невозможно в первые века христианства при непрестанных почти гонениях на церковь, когда христиане должны были или страдать или скрываться от преследований неистовых гонителей. В таких обстоятельствах епископ по необходимости должен был вдруг уполномочить некоторых пресвитеров на известные действия, чтобы пасомые могли сосредоточиться около них, как представителей его власти, у них находить все нужное для духовной жизни, к ним обращаться, как к самому епископу, и от них получать во всем советы и наставления. Пресвитер, отделенный таким образом от своего епископа, делался в некотором отношении как бы лицом самостоятельным, и его паства как бы образовала особую частную церковь.

Значительное распространение христианства по самым городам и умножение потребностей пасомых впоследствии заставили учредить приходы и по городам, где была кафедра епископа. Впрочем, в первые три века в городах, где были епископские кафедры, вообще сохранялись древние, апостольские, соборные отношения между епископом и пресвитерами. Одна только Александрия была исключением из общего правила. Св. Епифаний, который в особенности занимался исследованием о древнем распорядке иерархических чинов, именно как на исключение указывает на Александрию, в которой очень рано появились приходские пресвитеры, вопреки древнему обычаю церкви. Александрия еще до распространения в ней христианства была знаменитейшим городом в Римской империи; при Августе население ее доходило до 700000 человек: неудивительно, что такой многолюдный город очень рано разделился на несколько приходов. Еще при первом просветителе Александрии, евангелисте Марке, там находят приходские церкви. В самом деле, быстрое распространение христианства в Александрии еще в то время, необыкновенная обширность города и многочисленность жителей естественно подавали причину живущим в нем христианам разделиться на несколько отдельных приходов, и св. Епифаний положительно утверждает¹⁵⁶, что там в конце второго столетия каждая церковь имела своего священника, которому поручен был для управления известный приход (λαύρα). Образование приходов впоследствии подало повод к новым отношениям пресвитеров. Так как пресвитеры, отдаленные от своего архипастыря, не могли подлежать непосредственному его надзору, то требовались для этого особенные доверенные лица, которые естественно должны были иметь также и особые права пред другими. В первенствующей церкви, опять соответственно духу тогдашнего времени, такими надзирателями были епископы, названные по месту жительства и деятельности хорепископами¹⁵⁷.

Перед нами еще три новые статьи под этим заглавием, представляющие продолжение первых двух. Но чем далее автор ведет беседу свою, тем более допускает излишних разглагольствований, отзывающихся резонерством, и отступлений от главного предмета. А это обстоятельство освобождает нас от подробного анализа каждой статьи автора и дает нам право делать только общие обзоры содержания последующих статей и извлекать из них только самое существенное.

В трех новых статьях автор «Братского совета» продолжает говорить о первом знакомстве священника со своим приходом и переходит к требоисправлению, ограничиваясь пока общими мыслями об этом предмете. Из частнейших видов треб у автора пока сказано только – о наречении имени новорожденному дитяти, о погребении младенцев, умерших без крещения, и о крещении. В ожидании продолжения и окончания статей о других приходских требах по порядку требника, в настоящий раз ограничиваемся суждениями и советами автора о первом знакомстве священника со своим приходом и вообще об отношениях его к своим прихожанам.

«Продолжается ваше знакомство с приходом, – говорит автор. – К вам является шинкарь или корчмарь, да и не с пустыми руками, а с каким-то подарком. Кто бы он ни был, вы должны принять его вежливо и не имеете ни юридического, ни нравственного права прогнать его с его подарком. Но поведите с ним серьезную речь о бедности крестьян, о налогах на них, о вреде пьянства, о разорении их хозяйств, и он выдаст себя; он поспешит унести себя из вашего дома. Это представитель той нравственной тли и той приходской оппозиции, с которою вы будете бороться всю жизнь свою».

«Продолжается ваше знакомство с приходом. Помещик, вежливый господин, отдает вам визит, и вы, как радушный хозяин, конечно, в одном подряснике встречаете его на крыльце». Затем автор рассказывает о впечатлении, вынесенном одним почтенным помещиком из священнического дома. Подрясник у священника был сшит по новой моде, на манер сюртука; у него и воротник отлогий, и манишка выставлена, и грудь пуговицами утыкана, и рукава расширены, и манжеты щеголяют, и запонки блестят. Помещение у священника вообще бедненькое, но чистенькое. Икон у молодого хозяина еще не много; но зато есть картины, вовсе не подходящие к быту священника, например: Стенька Разин; погребение охотника, представляющее пародию на христианское погребение; гаремная одалиска на пуховике в раскиданной позе. Батюшка повел речь о высоких материях, говорил складно и дельно; но помещик слушал его рассеянно. «И что это с иными нашими батюшками делается? – говорил он. – Один из кожи лезет в светские франты; другой, напротив, зарывшись в хозяйстве до того, что вовсе не видно ни головы, ни груди, держит себя крайне неряшливо; третий до того засиживается за картами, что, когда причетник приходит известною молитвою будить его к заутрени, то он отвечает: «аминь, семь пик, без одной»; четвертый же не пропустит случая, чтобы на званом вечере не отличиться в кадрилях и польках, вовсе забывая то, что смотрящие во все окна крестьяне произносят над ним свой суд и осуждение». «Пожалуйста, батюшка, – продолжал помещик, – посоветуйте им хоть на ухо не каррикатурить своей ни субъективности, ни объективности, а не то, – честное слово, – мыслящие люди потеряют к ним и последнее уважение».

«А вот наконец вы начинаете погружаться и в приходскую». После длинного аллегорико-мистического изъяснения слова погружаться, автор поясняет свою речь примером. «Вот ваша первая треба. Почтенный хозяин, порешив с своею женою отпеть панихиду по умершим родственникам и справить обед для бедных людей, пришел просить вас для этого в дом свой. Идите, собрат, бросьте без внимания те толки, по которым наше хождение на крестьянские обеды представляются только поддержкою пьянства». «И нашего Господа называли некоторые люди ядцею и винопийцею, но мы очень хорошо знаем, как несправедливо было это обвинение. Каждое явление Господа в народе есть радость для верных душ, каждое слово – учение, каждое дело – любовь. Несите же с собою и вы эту радость, это учение, эту любовь». Перед обедом священник, по совету автора, должен пригласить всех присутствующих вместе пропеть молитву Господню, и даже не один раз, а после обеда, таким же порядком, Достойно есть. Этим положено было бы начало общенародного церковного пения. Вы сели за стол, отведали того другого, и с вас довольно. Сиденье за столом становится вам в тягость. Выйти из-за стола значит обидеть и хозяев и их гостей. Положение ваше в своем роде критическое. Что же вам остается делать? Вынимайте-ка, собрат, из кармана книжечку, или тетрадку, да и начинайте. «А что, мол, братцы, вы кушайте себе на здоровье, а я, благодарение Богу, сыт, прочитаю вам кое-что и для душевной пользы». Представив образчик такого чтения, автор замечает: «Это вы, собрат, положили начало ваших внецерковных собеседований с народом. Кто советует нам завести такие собеседования между утреней и литургией, или вообще в воскресные и праздничные дни, тот не принимает во внимание всех сторон нашего сельского пастырства. Служение утрени или всенощной, а затем и литургии с молебнами есть труд прежде всего физический, после которого для священника, в особенности со слабою грудью, необходим изрядный отдых. Притом же на воскресные и праздничные дни наш рабочий сельский люд отлагает все свои требы: браки, крестины, водосвятия, а часто и погребение. Следовательно, в такие дни наш брат сельский священник редко бывает свободен. А здесь за столом вести собеседование – дело совсем иное: и свобода, и потребность, да и слушатели часто будут и такие, которые в церковь редко заглядывают».

Вообще приходские требы служат одним из лучших способов к сближению священника со своими прихожанами, к просвещению их евангельским учением и к возвышению их нравственного уровня, что в свою очередь тоже может быть названо требою в широком смысле этого слова. Выражение «священник–требоисправитель» стало с некоторого времени в нашей литературе синонимом священника, смотрящего на свою службу, как на ремесло, ради насущного хлеба, и потому противополагается понятию о «священнике-пастыре», осуществляющем на приходской службе свое высокое призвание и благоплодное назначение. Автор хочет представить идеал такого пастыря священника, который не ограничивает своей службы известным кругом машинального требоисправительства, но раздвигает границы требника, или, что тоже, пределы своего сердца в том убеждении, что где люди, там и их нужды, а где нужды, там и пастырское требоисправительство.

«Когда священник, – говорит автор, – при встрече с мирянином первый ласково приветствует его, как брата, как друга, то он совершает требу. Когда священник, увидев на улице толпу ребятишек, валяющихся в пыли, выкрикивающих скверные слова и ругающих друг друга «в батька – в матерь», остановится между ними, приблизит их к себе, поведет с ними дружескую речь о богопротивности их ругательств, и одного-другого поласкает, третьему-четвертому подарит тут же имеющиеся в карманном запасе крестики, а пятому заметит твердо, что он, как дитя Божие, как чадо Христово, не должен произносить речей диавольских, – то он совершает требу. Когда, по окончании литургии в родительскую субботу, священник, вспомнив беднейших из своих прихожан и подозвав к себе несколько старушек, раздает им часть принесенного в церковь хлеба с поручением: «ты, голубушка, отнеси эти три-четыре хлебца такой-то вдове с детьми, а ты на свою улицу таким-то круглым сиротам от меня в подарок», – то он совершает требу. Когда священник, по просьбе матери или жены-солдатки, пишет письмо своему прихожанину в полк и, не ограничиваясь деловым только словом, припишет на этом письме и свою задушевную речь в тех мягких, хватающих за сердце выражениях сочувствия, благожелания, успокоения, ободрения и благословения, на которые всегда способна душа любящего пастыря; то он совершает требу. Когда священник, увидев на завалинке почерневшего от дум и без слез рыдающего домохозяина, у которого в эту ночь лютый ворог украл дражайших для хозяйства лошадок, подсядет к горемыке, дружеским сочувствием разделит его печаль, докажет ему, что обокравший его вор несравненно больше его несчастен, и поможет беспомощному советом, а при возможности и копейкою (хотя бы то в крайности и церковною беспроцентною), выйти из безвыходного положения, – то он совершает требу. Когда священник, узнав, что его честный прихожанин вдруг ни с того ни с сего запив горькую, губить семью и хозяйство, идет к нему в дом не с жезлом, а с духом кротости, и здесь наедине (так как публичные обличения только ожесточают, а не исправляют) простою сердечною речью, к какой только способны дружба и любовь, образумит вовремя пьяницу, – то он совершает требу. Когда священник в бедственные дни моровой язвы не оставляет своего прихода, не бегает от испуганных овец своих, а с героизмом доброго пастыря и посещает больных, и ободряет здоровых, когда в годины общественных возбуждений и треволнений священник, ходя по приходу, успокаивает умы, опровергает нелепость разных в таких случаях возникающих откуда-то слухов и разъясняет прихожанам истинное положение дел, – то он совершает важнейшие требы. Когда священник, при столкновении с народными страстями и при борьбе с возникающими в приходе заблуждениями сектантства, невозмутимо терпит разные личные оскорбления, когда осенив себя крестным знамением, он, яко агнец безгласный, не отверзает уст своих под перекрестным названием его «и длиннополым, и длинногривым, и пелехатым чертом», – то он совершает требу. Страсти утихнут, рассудок овладеет душевными движениями врагов, совесть их вступит в свои священные права: и придут и поклонятся ему все оскорблявшие его, и чем сильнее было оскорбление, тем смиреннее будет обращение их и к своему пастырю, и к его святому делу. Когда священник у одра больного вступает в обязанность медика и подает больному медицинскую помощь, то он совершает требу. Посмотрели бы вы, как дорожат прихожане тем священником, который с благодатью духовною соединяет в себе и этот дар осязательного блага – врачевания телесного».

Собственный опыт сельско-пастырской деятельности убедил автора, что введение в семинарский курс народной медицины имело цель весьма благотворную и для пастырей, и для пасомых. Но такая полумера, как чтение медицины в предпоследнем годе семинарского курса с двумя уроками в неделю, да еще при отношении к этому предмету и со стороны учеников и даже со стороны наставников, как к чему-то лишнему и к делу богословия вовсе не относящемуся, – такая полумера не могла привести к цели. Если духовная семинария есть заведение не общеобразовательное, если ее специальное назначение образовать сельских пастырей, то введение в курс ее медицины в пределах фельдшерского курса и притом на равных правах с богословием, должно быть непременным ее уставом, хотя бы для этого пришлось выбросить за борт кое-что такое, возводимое на степень науки, что составляет только лишний балласт в семинарском курсе.

Мы уже имели случай говорить о том, что тип молодого священника – франта и щеголя есть только зачаточный, почти исключительный тип, тогда как большинство священников современных не подходят под этот тип. Уклонение от общепринятой формы священнической одежды если и практиковалось и практикуется некоторыми священниками, то оно объясняется в южно-русском крае униатскими преданиями, отчасти шло в параллель с усилившимся в прошлое царствование по всем ведомствам ослаблением и упадком так называемой «казенщины» и казенной формы в одежде. Как вызванное «новыми веяниями», это модно-либеральное направление и пройдет вместе с этими веяниями и действительно начинает уже проходить. Не останавливаясь поэтому на форме священнической одежды, мы заметим только, что сам автор «Братского совета» в одном месте неправильно понимает ее. Он находит вполне естественным и нормальным, чтобы священник встречал почетного своего гостя в одном подряснике. Признаемся, это замечание автора нас удивило. Сколько нам известно, священник всегда встречает почетных гостей в полной форме, т. е. в подряснике и рясе; встречать же почетных гостей в одном только подряснике, по нашему мнению, значит почти тоже, что встречать в халате…

Советы автора не уклоняться от крестьянских обедов и пользоваться ими для назидания прихожан заслуживают полного внимания; но тон и форма застольных бесед, по нашему мнению, могли бы быть совершенно иные. Автор представил образчик застольной беседы о насыщении Спасителем народа пятью хлебами и двумя рыбами, беседы высокопарной и туманной, которая притом же и начинается туманными стихами:

То были великие, чудные дни...

В бездне битв и народных печалей

Никогда со всемирных скрижалей

Под волнами веков не исчезнут они.

Можно смело ручаться, что эти стихи будут непонятны простолюдину, особенно южноруссу. Беседа с народом, особенно за столом или при другом житейском случае, должна быть самая простая, удобопонятная и применительная к быту слушателей. Такая беседа не сочиняется наперед, а произносится экспромтом, выливается из уст пастыря при всяком случае и должна иметь форму разговора между христиански образованным и любвеобильным пастырем и младенчествующими по уму простолюдинами. Образец такой пастырской беседы мы не раз слышали из уст нынешнего киевского архипастыря, который при всяком случае любит побеседовать с отставными солдатами, крестьянами и крестьянками, детьми и т. д. и каждого утешить и ободрить. Однажды несколько крестьянок подошли к благословению Высокопреосвященного. Владыка спросил их, из какого они села, преподал им благословение и велел передать свое благословение их селу и жителям, их коровушкам, чтобы они плодились и молочко давали, их курочкам, чтобы они неслись и т. д. Крестьянки несказанно поражены были участием митрополита к их домашнему быту, бросились на землю и рыдали от умиления и восторга. В другой раз Владыка увидел отставного солдата, грудь которого украшена была знаками военного отличия, похвалил его за усердие к службе царской и пожелал, чтобы он также усердно служил теперь Богу, – и у храброго солдата навернулись на глазах слезы. Обобщая подобные частные случаи архипастырского собеседования с простолюдинами, мы приходим к такому выводу, что пастырю церкви, особенно на первых порах его пастырской деятельности, никак не следует отвлекать внимание прихожан от их житейских забот и попечений, имеющих для них неотразимую притягательную силу, и стараться возводить их прямо на высоту небесного созерцания, а нужно только постепенно облагораживать и возвышать эти житейские попечения и заботы. Наши пастыри обыкновенно противополагают земные попечения небесным благам и стараются отвлечь внимание слушателей от первых и заставить их заботиться об одном только вечном спасении, опираясь на слова Спасителя, сказанные им сестре Лазаревой Марфе: Марфо, Марфо, печешися и молвиши о мнозе: едино же есть на потребу (Лк.10:41–42). Но и эти слова Спасителя не исключают вовсе попечения о земном и могут быть понимаемы в таком смысле: «Марфа, ты хлопочешь о большом угощении, тогда как достаточно и одного чего-нибудь для утоления голода». Следовательно, этими словами Господа отклоняется только излишнее попечение об удовлетворении телесным нуждам, но не осуждается совершенно это попечение. В ветхом завете, соответственно нравственному состоянию евреев, хозяйственные дела их выдвигаются на первый план и получают освящение от Господа. И будет, егда послушаете вся оправдания сия, и сохраните и сотворите я, сохранит и Господь Бог твой тебе завет и милость, яко же клятся отцем вашим. И возлюбит тя, и благословит тя, и умножит тя, и благословит плод чрева твоего, и плод земли твоея, пшеницу твою, и вино твое, и елей твой, и стада волов твоих, и паствы овец твоих на земли (Втор.7:12–13). Наш простой народ, по своему умственному и нравственному развитию, есть тоже, что древний Израиль, привязанный к земле и земным попечениям. Поэтому долг пастыря состоит в том, чтобы первоначально возвысить и облагородить земные нужды и попечения своих пасомых и только после этого уже постепенно возводить их на высоту новозаветного учения.

Переходя к советам о требоисправлении, автор называет требами, конечно в широком смысле этого слова, дела духовного назидания и милосердия. Нет сомнения, что читатели-священники поймут автора надлежащим образом и не будут смешивать в своем представлении треб, полагаемых по требнику, как священнослужебных действий, с обыкновенными пастырскими беседами и действиями; но для других читателей это смешение в слове «требы» действий совершенно различных может подать к недоумениям и к неправильному взгляду на требы и таинства, как на простые, необлагодатствованные действия священника. Едва ли также прилично рассылать бедным прихожанам принесенные в церковь хлебы «в подарок»: почему бы не рассылать их «в благословение»? Говоря о вспомоществовании бедным и беспомощным, автор «Братского совета» находит возможным помогать им «и копейкою». Но этот прекрасный совет, по нашему мнению, лучше могли бы исполнить не сама приходская церковь, а церковные попечительства и братства, о которых доселе ни слова не сказано у автора. Что же касается собственно церковных сумм, то они имеют свое назначение и подлежат строгой отчетности и контролю. При настоящем порядке вещей из церковных сумм нельзя заимствовать на дела частной приходской благотворительности, не нарушая существующих законоположений и постановлений. Да и вообще нужно заметить, что заботы о восстановлении внутреннего духа пастырского служения не должны идти в разрез с внешними формами и порядками церковного управления. Пренебрежение этими формами и порядками было бы другою противоположною крайностью, вредною для самого духа пастырского служения, небезопасною от злоупотреблений и противною учению апостола Павла, который говорит: вся благообразно и по чину да бывают.

Н. П.

Согласно традиционному обычаю, празднование Святой недели и Пасхи началось в Вене 21 марта обрядом омовения ног. Император исполнил этот обряд относительно 12 стариков, а императрица – относительно 12 старух. Обряд был совершен в присутствии двора и нескольких привилегированных особ. Были выбраны самые пожилые люди: женщинам было от 90 до 97 лет, а мужчинам от 87 до 93; первым в общей сложности было 1093 года, а последним 1069 лет. Они были привезены во дворец вместе с их родственниками в придворных экипажах и затем усажены за длинный стол, мужчины по одну сторону, женщины – по другую. Тогда в залу вступили император и императрица. После прочтения того места из Евангелия, которое относилось к этому обряду, император поставил перед мужчинами блюда с кушаньями, поданная ему прислугою, а императрица исполнила тот же долг по отношению к женщинам. По окончании этого обряда, блюда с кушаньями были унесены и отправлены на квартиры стариков и старух. Затем последние были усажены на стулья: мужчины по одну сторону залы, а женщины по другую, и обнажили каждый свою ногу, на которую император и императрица вылили немного воды из серебряных кувшинов. В то же время император передал каждому старику, а императрица – каждой старухе, кошелек с традиционными тридцатью серебряными монетами

(«Temps»)