Виктор Яковлев для «Азбуки веры»
Виктор Яковлев Родился 25 июля 1951 года в Уфе. Окончил ГИТИС в 1975 году. С 1979 года артист Псковского академического театра драмы им. А. С. Пушкина. В 2006 году присвоено почетное звание «Заслуженный артист Российской Федерации».
‒ Виктор Николаевич, Вы родились и выросли в Уфе. В детстве с мусульманами встречались или тогда все вокруг были атеистами?
‒ Конечно, все тогда были обыкновенными советскими людьми, атеистами. Если же говорить о национальном составе, то башкир и татар в Башкирии было примерно поровну, процента по 23, а русских около пятидесяти процентов. Со мной в классе учились и татары, и башкиры, но тогда нас всех мало интересовало, кто какой национальности, и не помню, чтобы кто-то тогда интересовался религией. Уже потом некоторые мои друзья детства стали мусульманами. Может, не очень строгими, но мусульманские праздники чтут, что-то соблюдают.
Меня крестили в младенчестве, верующей была бабушка, но в церковь меня не водили, о вере не рассказывали, и о Боге я «знал» только то, что Его нет. Родители мои совсем простые люди, деревенские, в город переехали уже после войны. У нас в доме даже книг не было.
‒ Но вы, наверное, еще в школе полюбили читать, раз решили поступать в театральный?
‒ Да. Учился я хорошо, и читать любил, и в школьном театре занимался. Так этим увлекся, что после школы поехал в Москву поступать в театральный институт. Отец благословил, но с условием, что если не поступлю, пойду, как все нормальные люди, в Уфимский авиационный институт – он был тогда в Уфе очень популярен. Поступал, как принято, во все театральные вузы, никуда не поступил, и, как обещал, вернулся и поступил в авиационный. С математикой и техникой у меня всё было нормально, и вообще я всегда, где бы ни учился, был отличником, но есть же призвание – от слова «зов». Не выдержал я, через полгода ушел из института, пошел на завод и стал уже готовиться к поступлению в театральный серьезно. В Москве опять не поступил, но у нас в Уфе открылся Институт искусств, и как раз в тот год там был первый набор на актерское отделение. Поступил и проучился два года. Учиться было интересно, на каникулы мы часто ездили в Москву и Петербург (тогда Ленинград) и пересмотрели там очень много спектаклей – больше, чем когда учился в ГИТИСе, потому что тогда приезжали в Москву и Петербург именно с этой целью.
Наверное, я бы там, в Уфе, и доучился, но произошел конфликт – обидели нашего педагога, некоторых студентов исключили, а некоторые демонстративно ушли сами. Я снова поехал в Москву и на этот раз поступил довольно легко: на третий тур прошел сразу в трех вузах – ГИТИСе, Щукинском училище и Школе-студии МХАТ. Поступил в ГИТИС. К счастью, на первые два курса меня освободили от истории КПСС и других идеологических предметов – я в Уфе всё сдал на пятерки, и мне эти предметы зачли по академсправке.
Конечно, было много новых впечатлений. Начинал я учиться в мастерской Василия Александровича Орлова, мхатовца, народного артиста СССР. Правда, когда мы заканчивали третий курс, он умер, и выпускала нас Варвара Алексеевна Вронская.
А историю зарубежного театра преподавал Алексей Вадимович Бартошевич. Сейчас он один из самых известных театроведов, а тогда только начинал преподавать, было ему лет 30, но на меня его лекции сразу произвели такое впечатление, что я стал приводить на них своих арбатских друзей. Я специально устроился дворником в районе Арбата – даже не ради денег, а ради жилья на Арбате, сложилась у нас там своя арбатская компания, и я приводил друзей, в ГИТИСе не учившихся, на лекции Бартошевича. Разумеется, с его разрешения. А однажды – точно не помню, на втором или на третьем курсе, ‒ обратился к нему за советом. Появились у меня сомнения, тем ли делом я занимаюсь, и я решил посоветоваться с ним. Подошел: «У меня к вам вопрос, нужно поговорить». Он смутился, но сказал: «Да-да, пожалуйста». Зашли мы под лестницу, сели на какой-то ящик с реквизитом, и я выложил свои сомнения в выборе профессии: что делать, уйти из института, или пойти на компромисс и остаться? «Не уверен, что имею право вам советовать, потому что сам не избежал компромиссов. Но знаете, без них не обойтись. Вероятно, важнее всего в любом компромиссе – не поступиться главным, и здесь с собой надо построже. А в вашем случае, может быть, просто отложить решение? Закончить институт ‒ уверяю вас, Вы узнаете здесь много полезного, ‒ а потом решить, остаться в профессии или пойти другой дорогой». Очень я ему благодарен за этот ответ. Потом, спустя годы, я понял, что это была исповедь. Стихийная, неосознанная, но по сути наша беседа была исповедальным диалогом. Алексей Вадимович потому и засмущался, что почувствовал ответственность в таком откровенном разговоре.
‒ В чем Вы засомневались? У актеров бывает, что в период неофитства они начинают сомневаться в совместимости актерской профессии с верой. Но Вы же тогда не были верующим?
‒ Наверное, не был, но мне стало казаться, что занимаюсь чем-то несерьезным, что лучше заняться историей. Думал поехать в ничем не примечательный городок Чердынь Пермской области, хотелось самому быть неприметным.
‒ Вы уже знали стихотворение Пастернака «Быть знаменитым некрасиво…»?
‒ Тогда вряд ли знал, но думал именно так: «И окунаться в неизвестность, и прятать в ней свои шаги…» Уже потом, когда началась церковная жизнь, стал сомневаться и в том, можно ли христианину быть актером, но не рубил сплеча, а решил спокойно во всем разобраться. Много читал на эту тему, советовался, даже писал отцу Иоанну (Крестьянкину). Мое письмо было пространное, а ответ я получил краткий. Сейчас возьму с полки книжку и прочитаю вам его ответ:
«Дорогой о Господе Виктор Николаевич!
Не берусь отвлеченно решать заданный Вами вопрос. Ответ на него неоднозначен и не для каждого будет подходить. А лично Вам скажу так. Если Вы доросли до такого духовного возраста, что Ваш дух смущается от пребывания в театре, надо послушаться своей совести. В противном случае оставайтесь на своем месте и уходить будете, когда появится в этом насущная потребность души. Помоги Вам Господь!
Архимандрит Иоанн».
Даты под его письмом нет, но помню, что ответил он мне быстро, а я свое письмо отправил 19 декабря 1996 года. Значит, ответ получил в начале 1997.
‒ То есть почти через четверть века после беседы с Алексеем Вадимовичем Бартошевичем. Как складывалась в те годы ваша актерская судьба и как Вы пришли в Церковь? Я слышал и читал, что в МГУ у многих интерес к христианству начался с лекций по византийской эстетике, которые Сергей Сергеевич Аверинцев читал на истфаке в конце шестидесятых и начале семидесятых. А в театральных институтах в семидесятые обсуждались вопросы веры?
‒ Не помню, чтобы кто-то из моих сокурсников интересовался этим всерьез, но… Тогда переиздали Библию в Синодальном переводе. Небольшим тиражом, преимущественно для семинарий, в свободной продаже ее не было, но мой друг, живший на Алтае, сказал, что может ее там купить за 50 рублей. Это были очень большие деньги, но мы с соседями по комнате впятером скинулись по десятке и купили. Мой алтайский друг с оказией прислал нам Библию, и я начал читать.
До этого я, правда, уже пробовал читать Библию – в доме Сергея Васильевича Гиппиуса, петербургского режиссера и педагога. Друг мой учился у него в ЛГИТМиКе, и, как-то, когда я приезжал в Петербург, привел меня к нему домой. Сергей Васильевич дал мне почитать Библию, но она была на церковнославянском, и я тогда, конечно, ничего не понял. А на русском начал читать на первом курсе (такая возможность, как ни странно, была в Центральной Театральной библиотеке на Пушкинской), но относился к тексту как к литературному произведению. Какое-то переосмысление, конечно, произошло, и, пересдавая зачет по научному атеизму… Такой предмет был во всех советских вузах, и у нас, как я узнал позже, его преподавал бывший священник. Во времена хрущевских гонений властью «практиковались» публичные отречения священников от веры. Вот и наш преподаватель научного атеизма был из таких отрекшихся, но об этом я узнал позже. А тогда я просто с первого раза не сдал ему зачет. Через несколько дней я к нему пришел, что-то ответил, а потом он меня спросил: «А Вы как считаете: был ли Иисус Христос?» «Конечно, был», ‒ ответил я. Он поставил мне зачет и попрощался.
В том, что Христос историческая личность, я уже не сомневался, но до осознания, что это Богочеловек, что Он воскрес, прошло еще несколько лет. Как и многие в то время, прошел через увлечение Востоком: Тантрой, Агни-йогой, Рерихом, Блаватской, Гурджиевым.
А потом, уже после армии, когда работал в Уфе… Я, как и посоветовал мне Алексей Вадимович, отложил свое решение до окончания института, но оно не изменилось. По-прежнему не хотел работать в профессиональном театре. Я год прожил в Москве, даже пытался организовать фольклорный театр при Институте истории Академии наук, встречался по этому поводу с работавшим там Сигурдом Оттовичем Шмидтом, а потом решил вообще завязать с театром и ушел в армию. Потом вернулся в Уфу. Руководил народным театром «Товарищ». В Уфе много крупных заводов, у каждого был свой Дворец культуры, в одном из них мы и занимались.
Именно в то время я впервые исповедовался и причастился. Не вполне осознанно, просто стало мне совсем худо, и я пошел в православную церковь, захотел поговорить со священником. Он мне и посоветовал исповедоваться и причаститься. Полегчало. Но потом опять забыл туда дорогу. Сознательное воцерковление началось уже в Пскове.
‒ А как случилось, что Вы переехали в Псков?
‒ В Пскове жил мой друг, я приехал к нему в гости в отпуск, и город меня пронзил, захватил. Погостил и вернулся в Уфу, но запало, что именно Псков тот город, где надо жить русскому человеку. Собрал вещи, уволился с работы и приехал, поселился у друзей. Планировал работать в Псковском музее-заповеднике и учиться заочно на истфаке Ленинградского университета. Не сомневался, что у меня всё получится, но не тут-то было. Вышла обычная советская вилка: без работы не прописывали, без прописки не брали на работу. Так месяца два прошло, стало мне это надоедать, нужно было устраиваться, и тут знакомые сказали, что возвращается из отпуска Псковский театр. Ладно, думаю, устроюсь туда на какое-то время, будет возможность поступить в университет. Прихожу к директору театра, говорю: «Возьмите меня на работу». Он удивился: «А Вы кто?» Показываю диплом ГИТИСа, у него глаза на лоб, звонит главному режиссеру, потом мне говорит: «Поезжайте к нему». Еду к режиссеру домой, он тоже спрашивает: «А Вы кто?» Я опять показываю диплом. Оказалось, что он тоже закончил ГИТИС. Пишет записку директору: «Принять на работу». Без всяких показов! Возвращаюсь в театр, пишу заявление, и тут же мне дают ключ от комнаты в двухкомнатной квартире. Решен вопрос и с пропиской, и с жильем!
В результате работаю в этом театре уже 41 год.
‒ Вы сказали, что однажды исповедовавшись и причастившись в Уфе, потом опять надолго забыли дорогу к храму? А когда вернулись на эту дорогу?
‒ Наверное, не совсем забыл, потому что несколько раз возникала потребность в исповеди и причастии, и я ходил к отцу Олегу Тэору. Сейчас он известный протоиерей, настоятель храма Александра Невского, руководитель епархиального отдела по взаимодействию с армией, а тогда был рядовым клириком Троицкого собора. Причащал он меня у себя на кухне, потому что я работал в театре, и если бы я пришел исповедоваться и причащаться в собор, ему бы влетело. Да и меня он берег.
Но понимания глубины церковных таинств у меня еще не было. Серьезное воцерковление началось со знакомства с отцом Павлом Адельгеймом.
Начались передряги в личной жизни, и мне захотелось поговорить со священником, знакомые посоветовали съездить к отцу Павлу. Он тогда служил в Писковичах, в восьми километрах от города. Приехал я в Писковичи, пошел в храм на службу, потом поговорил с отцом Павлом и остался ему помочь. Он повязал платок по-пиратски, стал отбивать штукатурку, ну и я вместе с ним. Во время работы продолжали разговор: он что-то рассказывал и меня расспрашивал, потом пригласил к себе домой попить чайку. Эта встреча меня поразила, и стал я ездить в Писковичи регулярно, заинтересовался христианством всерьез. Это, по-моему, в 1982 году было. Отец Павел дал мне прочесть книгу Льюиса «Просто христианство», и Клайв Степлз Льюис надолго стал для меня самым читаемым автором. Сейчас он издается, у меня есть восьмитомник, а тогда и его книги, и другую христианскую литературу можно было прочитать только в самиздате. Многие тексты жена перепечатывала на машинке, а я переплетал. К тому времени, когда такие книги начали издавать, всё уже было прочитано.
Так постепенно стал для меня раскрываться смысл Церкви, основанной Иисусом Христом, которую врата ада не одолеют.
‒ У вас не было сомнений в том, что Бог не только в душе, но и в Церкви?
‒ Точно не было. Нельзя Христу верить отчасти – в чем-то верить, а в чем-то нет. Ведь зачем-то Христос создал Церковь Свою! Зачем-то Он Великим четвергом причастил Своих апостолов. Это всё – основание Церкви. Как только я начал постоянно ездить к отцу Павлу, бывать у него на службах, помогать ему в алтаре и читать христианскую литературу, мне постепенно становился понятен духовный смысл Церкви, ее таинств.
‒ И тогда же, наверное, опять появились сомнения в актерской профессии?
‒ Да.
‒ С отцом Павлом ими делились?
‒ Конечно. Он же сам из семьи актеров. Его родители учились в студии при Вахтанговском театре – сейчас это Щукинский институт. Двоюродные деды отца Павла, Роберт и Рафаил Адельгеймы, известные трагики, одними из первых стали заслуженными артистами РСФСР. В двадцатые годы стали, а позже я узнал, что еще в 1909 году они приезжали на гастроли в Псков. У меня есть книжка о них. А отец отца Павла, Анатолий Павлович Адельгейм, был не только актером, но и писал стихи – сейчас семья издала сборник. И отец Павел очень любил поэзию, сам писал стихи, и есть очень хорошие. Знал много стихов наизусть, читал их в проповедях – и всегда это было к месту. Сейчас мы готовим к изданию его проповеди, и я уже составил список поэтов, стихи которых он читал во время проповедей – больше двадцати авторов! И в живописи он разбирался, и, конечно, в театре бывал. К искусству, в том числе и к театру, он относился как к форме проповеди.
— Значит, он не сказал вам, что профессия актера не богоугодна, что вам надо уходить из театра, но вас эта мысль всё равно не отпускала?
‒ Мне хотелось разобраться, понять. Много прочитал на эту тему и современных авторов, и авторов XX века, и более ранних. Потом, в девяностые, познакомился с архимандритом Зиноном – они с отцом Павлом дружили, и как-то отец Павел пригласил его в храм Жен-Мироносиц на встречу с прихожанами. Отцу Зинону тогда только передали Мирожский монастырь, причем именно ему передали, под его имя, для создания там иконописной школы. После встречи я подошел к нему и спросил, можно ли прийти на литургию. Он ответил: «Пожалуйста, только мне зрителей не надо. Если приходите на литургию, Вы должны в ней участвовать и причащаться, а если просто хочется побывать на службе, лучше не приходить». Я пришел на службу в монастырский храм святого Стефана, причастился.
А вскоре обратился к отцу Зинону за консультацией. Как раз тогда у нас в театре готовили спектакль «Александр Невский». Играли мы его в Псковском кремле на соборной вечевой площади. Я там играл архиепископа Новгородского Спиридона. Это XIII век, тогда Псков входил в Новгородскую епархию, Псковская епархия была создана только в XVI веке.
Пришел я к отцу Зинону, поговорили мы с ним о театре, он мне показал, какой должен быть у архиепископа Спиридона наперсный крест – нарисовал его. Впервые поговорили не наспех, а подробно, и с той поры началось наше общение, продолжающееся до сих пор. Последний раз, правда, виделись три года назад в Семхозе – он там расписывал храм на месте убийства отца Александра Меня.
Естественно, я и его спросил об отношении Церкви к театру и профессии актера, и он мне ответил, что мнение Церкви может высказать только Собор, а раз такого высказывания о театре пока не было, всё, что говорят на эту тему священники и архиереи – только частные мнения.
Позже, в 2000 году, были приняты «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви», и там как раз говорится о том, что искусство, в том числе театр и кино, ‒ одна из возможных форм проповеди. Это уже можно считать мнением Церкви, потому что «Основы социальной концепции» приняты Архиерейским Собором.
‒ Когда Вы перестали думать о том, чтобы уйти из профессии?
‒ Когда разобрался. Долго разбирался, можно ли заниматься тем, чем занимаюсь, и понял, что опасность не в профессии, а в бесе, который искушает каждого человека. Праведником или грешником можно быть в любой профессии. Не от профессии это зависит, а от человека.
Свои выводы я сформулировал в эссе «Есть ли Бог на сцене?» Написал Борису Николаевичу Любимову… Сейчас он ректор Щепкинского училища, а тогда заведовал кафедрой театроведения ГИТИСа. Он тоже много говорил и писал на эту тему, есть у него прекрасная книга «Действо и действие», и мне хотелось знать его мнение о моей работе. Написал ему, спросил, не против ли он, если я ему ее пришлю. Он ответил: да-да, присылайте. И потом он мне позвонил. Смешно получилось тогда. Телефон у нас на кухне стоял. Звонок, я снимаю трубку. «Виктор Николаевич, здравствуйте! Вас беспокоит Любимов». Я от неожиданности воскликнул: «Борис Николаевич!» Жена рядом стояла. Она аж присела: «Ельцин!!!» Такая у меня была реакция.
С Борисом Николаевичем мы повидались, когда я приехал в Москву, и потом общались и переписывались. Тогда же он дал мне телефон Сергея Юрьевича Юрского. Я узнал, что Юрский в 1995 году крестился и что он член редколлегии «Континента», а главным редактором «Континента» был Игорь Иванович Виноградов, ваш однофамилец.
Позвонил я Юрскому, сказал, что хотел бы, чтобы он ознакомился с моей статьей, он спросил, о чем статья, и, услышав, что о Церкви и театре, ответил: «Хотите совместить несовместимое? Давайте, почитаю». Но когда прочел, позвонил и сказал, что статья ему понравилась и он передаст ее Игорю Ивановичу. Потом и Игорь Иванович мне позвонил, а вскоре я опять приезжал в Москву и был у Игоря Ивановича дома, поговорили. Мое эссе вышло в 109 номере «Континента».
‒ А в приходе Вы детские спектакли ставили?
‒ Конечно. Готовили и новогодние утренники, и спектакли к праздникам. Детский театр – особая статья. Дети играют совсем не так, как взрослые. Многие, считающие нашу профессию душевредной, небогоугодной, аргументируют это тем, что актер якобы всё время проживает чужие жизни – жизни тех, кого играет. Чепуха это – ничего актер не проживает. Актер играет. Это игра. А у детей это еще и вера. Они играют ангелов, которые явились пастухам, и самих пастухов, и верят в это. Не значит, что они этой жизнью живут, но для них это постижение веры.
Всё это было, конечно, уже в девяностые годы, в храме святых Жен-Мироносиц. В 1988 году, когда Горбачев в преддверии 1000-летия Крещения Руси встретился с членами Синода, я сказал отцу Павлу, что надо просить храм. Тогда для этого требовалось собрать подписи так называемой двадцатки – двадцати прихожан ‒ и обратиться к уполномоченным по делам религии с просьбой зарегистрировать общину. Мы это сделали, примерно половина двадцатки оказалась из нашего театра. Осенью 1988 году общину зарегистрировали, и мы поехали с отцом Павлом по городу выбирать храм. Он в тюрьме потерял ногу, поэтому пешком много ходить не мог, всегда ездил на машине – сам водил. Сколько же по всему городу стояло разрушенных храмов! От многих одни руины остались. Пока мы ездили и выбирали, возникло чувство, что брошенные храмы смотрят на нас, как сироты, и каждый просит: возьми меня!
Остановились на храме святых Жен-Мироносиц, потому что, во-первых, в том районе тогда не было ни одного действующего храма, во-вторых, он на кладбище, где, правда, уже не хоронили, а только подзахоранивали, но всё равно кладбище посещаемое ‒ люди приходят на могилы близких. А раз приходят, есть надежда, что помогут восстанавливать храм: кто-то деньгами, а кто-то и поучаствует в восстановительных работах. Это первый в Пскове храм, который тогда передали Церкви. Там был склад почтамта – почтовые ящики, какие висят у нас в подъездах, лежали там штабелями.
Стали восстанавливать. Отец Павел, как всегда, взялся за дело энергично. Первая служба состоялась в 1989 году на Радоницу, которая тогда попала на 9 мая. Собралось много народу, поставили на крыльце аналой и распятие, послужили панихиду. Много денег пожертвовали нам в тот день на восстановление храма, и многие из пришедших на службу подключились к работам. Несколько машин мусора вывезли.
Потом сделали ремонт, подвели газ, восстановили дом притча, от которого оставался только фундамент, сделали еще пристройки, там открылась Православная школа Регентов, где потом учились мои дети. А в 1993 отец Павел открыл при храме в Писковичах приют для сирот-инвалидов. Он считал, что приход должна объединять триада: богослужение, просвещение и милосердие. Про богослужение, думаю, объяснять не нужно, для просвещения проводились библейские чтения для взрослых и открылась Православная школа Регентов – не просто воскресная школа, а общеобразовательная. Ну а приют для сирот-инвалидов – это, естественно, милосердие. Отец Павел сам, когда его отца расстреляли, а мать посадили, был в детском доме, потом мать приговорили к ссылке в Казахстан, и она его взяла к себе. Что такое детский дом, каково быть сиротой, он знал по собственному опыту, поэтому в первую очередь решил позаботиться о сиротах. Также планировал уже при храме Жен-Мироносиц открыть дом престарелых. И еще хотел отремонтировать здание, где когда-то было духовное училище, чтобы там могли учиться школьники с первого по десятый класс. Потому что в том помещении, где открылась школа, все классы не помещались. Допустим, в один год учились первый, третий и пятый классы, а на следующий год второй, четвертый и шестой.
‒ Есть хорошие православные гимназии, но знаю много случаев, когда родители сначала отдавали своих детей в православную гимназию, считая, что только там и должен учиться ребенок из верующей семьи, а потом переводили в обычную школу. Переводили, потому что образование в православной гимназии оставляло желать лучшего, а иногда и обстановка была нездоровой. Ваши дети, если я правильно понял, и не могли доучиться в православной школе, потому что так и не удалось создать десяти ‒ или одиннадцатилетку?
‒ Да, к сожалению, не всё из задуманного удалось осуществить. На восстановление здания для школы даже евангелическая община из Германии давала деньги, но не по вине отца Павла ничего из этого не вышло. Две наших дочки в разное время проучились в православной школе до седьмого класса, потом переходили в обычную. Младшая серьезно занялась музыкой, поступила в музыкальное училище, потом в Москве окончила институт Ипполитова-Иванова. Живет в Москве.
‒ А в Церкви ваши дети остались?
‒ Остались. У младшей дочери, которая в Москве, трое детишек, они ходят в храм, причащаются, старшая дочь живет в Лондоне, у нее двое детей, крещены, тоже ходят в храм. Может, не так часто, не каждое воскресенье, но ходят.
‒ В тот храм, где служил митрополит Антоний?
‒ В том храме они тоже бывают. Самого митрополита Антония она не знала, потому что приехала туда позже, а я свой первый приезд к ней приурочил к десятилетию со дня его смерти. Я тоже с ним не встречался, а знаю только по книгам и видеобеседам, но глубоко чту его. Отец Павел знал его, был у него в Лондоне, и они вместе служили. Одного духа они были.
4 августа 2013 году, в десятую годовщину со дня смерти митрополита Антония, была литургия – много архиереев приехало, ‒ потом трапеза, на ней было человек триста. Днем съездили на кладбище, а на следующий день вечером пришло известие, что отец Павел убит.
‒ Многие после смерти своего духовника нового так и не находят. И чем ярче, харизматичней был духовник, тем сложнее найти нового. Как складывалась ваша церковная жизнь после гибели отца Павла?
‒ Я по-прежнему хожу в храм каждое воскресенье, если не в командировке, на литургии по-прежнему читаю Апостол. В этот же храм хожу. Отца Павла сняли с настоятельства в 2008 году, назначили настоятелем молодого священника. Когда отца Павла не стало, я сказал настоятелю: «Понимаю, что могу быть вам неугоден. Скажите – буду ходить в другой храм. У меня проблем не будет – я хожу в храм не к священнику, а к Богу». Он ответил: «Нет-нет, как ходили, так и ходите». «Тогда, ‒ сказал я, ‒ давайте договоримся насчет исповеди и причастия. У меня с отцом Павлом было так: я исповедуюсь, когда в этом есть потребность». ‒ «Ну, пусть так и остается. Хотите исповедоваться – исповедуйтесь, а если считаете, что готовы к причастию, причащайтесь».
Потом его сняли, назначили нового настоятеля, тоже молодого, с ним у меня возникли конфликты по поводу исповеди и причастия, но и его сняли. Сейчас у нас некоторое безвременье, но оно скоро закончится.
Насчет духовничества у меня был разговор с отцом Зиноном. «Что делать? – спросил я его. – Искать духовника?» ‒ «А зачем он вам?» ‒ «Как зачем? Руководить духовной жизнью. Есть свой лечащий врач, те, у кого машина, предпочитают иметь своего механика…» Такие параллели у меня были. Отец Зинон ответил: «Не нужно ничего этого. Когда-то институт духовничества был. У вас есть Писание, есть молитва, есть исповедание грехов повседневное. Зачем вам духовник? Будьте сам себе духовником. Вы что, не знаете, чего хочет от вас Бог? Ведь к духовнику чаще всего идут за санкцией на грех. Перечислять свои дежурные грехи – тоже чепуха. Исповедуйтесь, когда есть что сказать, а к причастию Вы должны быть готовы постоянно. Все мы причащаемся недостойно. Если бы мы были достойны причастия, нам и причащаться было бы не нужно. А нам нужно причащаться, потому что мы грешники. Сам человек спастись не может, спасает только Бог».
Стараюсь следовать совету отца Зинона.
‒ В этом году у вас в театре состоялась премьера спектакля «Село Степанчиково и его обитатели», где Вы играете Фому Фомича Опискина. Как вам дается эта роль?
‒ Если актер верующий, это не значит, что он должен играть только праведников. Какую бы роль ни играл актер, он, прежде всего, играет свое отношение к персонажу. По-разному я отношусь к архиепископу Новгородскому Спиридону и к Фоме Фомичу Опискину. Естественно, мое отношение к ним сказывается. Не буду оценивать свою актерскую работу в роли Фомы Опискина, но для меня это исследование человеческого лицемерия и демагогии. Часто говорят, что Фома Опискин – это русский Тартюф. Неправда! Тартюф обманывает своего хозяина Оргона, чтобы заполучить его дом, деньги, имущество, жену. Опискину ничего этого не надо, он отказался от денег, которые ему давали. Ему нужна власть над людьми, над душой человека, а почему человек подчиняется этой власти – вопрос, который надо исследовать. Спектакль – как раз попытка это исследовать.
‒ Нет у вас после таких ролей, как Фома Опискин, чувства, что болеете, потому что персонаж больной? Не в медицинском смысле больной, а в личностном.
‒ Нет, конечно. Это чепуха. Всякая роль – проповедь. Я что, могу проповедовать, какой Фома хороший? Режиссер спектакля Петр Шерешевский… Я считаю, что он выдающийся режиссер. Это его вторая постановка в нашем театре, до этого он поставил «Ревизора», номинированного на «Золотую маску» (я там играю Землянику). Так вот, в одном из своих интервью он как раз говорил о спектакле «Село Степанчиково и его обитатели», что это попытка исследовать, почему человек подчиняется диктатуре, власти. «Я не люблю диктатуру и боюсь ее, но революции я боюсь больше», ‒ сказал Шерешевский. Я участвую в этом исследовании вместе с режиссером. Что такого в этом Фоме, что перед ним все прогнулись? Что за тараканище? «Принесите-ка мне, звери, ваших детушек, я сегодня их за ужином скушаю!» И они сидят и плачут – придется нести детушек.
‒ Какие еще роли из сыгранных кажутся вам особенно интересными?
‒ Иван Грозный в пьесе Островского «Василиса Мелентьева». У меня отношение к Грозному недвусмысленное – практически как к Сталину. Они очень похожи. Ставил спектакль Вадим Иосифович Радун, бывший в то время у нас главным режиссером. Я сказал ему, что хочу сыграть Грозного сатирически. Он ответил: «А давайте попробуем!» И попробовали! И получилось! Мой Грозный -похотливый старикашка, уже выживающий из ума. Реальный Грозный и был блудником.
Еще очень дорога мне роль Зыбина в спектакле «Факультет ненужных вещей» по роману Юрия Домбровского.
‒ Этот герой вам, конечно, близок?
‒ Да, это как раз тот случай, когда и роль интересна, и тот, кого играешь, тебе близок и дорог. А, бывало, и негодяев играл.
‒ Но нет такого, что когда играете архиепископа Спиридона или Зыбина, после спектакля чувствуете внутренний подъем, а когда играете Грозного или Опискина – упадок?
И там, и там подъем. Это же творчество, это действительно игра, и замечательно, что у меня была возможность своей игрой сказать зрителю, что я думаю о Грозном.
‒ А Воланда согласились бы сыграть, если бы предложили?
‒ Мне как-то в голову не приходила мысль насчет Воланда.
‒ Мне бы, может быть, тоже не пришла, если бы не недавняя дискуссия в интернете, показавшая, что многие православные, включая священников, по-прежнему считают профессию актера вредной для души, духовно опасной.
‒ Я читал эту дискуссию. Больше всего меня там задели утверждения, будто актер проживает чужие жизни. Я вам уже говорил, но повторю: ничего мы не проживаем. Это игра, через которую у актера есть возможность поделиться со зрителями своим отношением к персонажу. Если бы мне предложили сыграть Воланда… А почему не сыграть? Это интересно. Всё равно на нем отразилась бы моя личность, мое отношение к нему,
‒ А Христа? Как Вы считаете: можно ли показывать в кино или на сцене Христа?
‒ Я не вижу в этом никакой необходимости. На Западе есть такая традиция – там немало снято фильмов и поставлено спектаклей о Христе. Та же рок-опера «Иисус Христос – суперзвезда». Или в начале перестройки я в Прибалтике посмотрел фильм Пазолини «Евангелие от Матфея». Не было отторжения, неприятия, но и потрясения не было. Я к тому времени уже не раз прочитал Евангелие (до сих пор каждый день читаю по главе), несколько лет ходил в церковь. Допускаю, что такие фильмы, даже если они сняты неверующими режиссерами, кому-то помогут сделать первый шаг ко Христу, но думаю, что тому, кто читал Евангелие и читал уже как человек верующий, это вряд ли будет интересно. Мне, по крайней мере, не было интересно. И уж тем более я не вижу никакого смысла в том, чтобы играть Христа.
Как-то я спросил архимандрита Зинона, как он относится к схождению Благодатного огня в храме Гроба Господня в Великую субботу. Ответ был предельно точен: «В моих отношениях со Христом это ничего не прибавляет и не убавляет».
‒ Какие у вас творческие планы? Есть роли, о которых мечтали, но не сыграли и понимаете, что уже не сыграете?
‒ Когда-то очень хотел сыграть Глумова в пьесе Островского «На всякого мудреца довольно простоты» ‒ в нашей стране развитой демагогии Глумов и сейчас очень актуален. Не получилось. Хотел сыграть Хлестакова, но сыграл только отрывок – еще в институте, ‒ а недавно сыграл Землянику. Наверное, каждый актер когда-то мечтает о Гамлете. Шерешевский сначала хотел ставить у нас «12 стульев», и я там должен был играть Кису Воробьянинова. С удовольствием сыграл бы, но он в итоге решил ставить и поставил «Село Степанчиково».
Планируется у нас в этом сезоне «Дядя Ваня». Может быть, сыграю Серебрякова. И мы уже сделали набросок спектакля «Пленные духи» по пьесе братьев Пресняковых. Я там играю Менделеева. Среди действующих лиц пьесы есть и другие известные люди: Андрей Белый, Александр Блок, Любовь Менделеева. Действие происходит в начале XX века, но есть у героев какое-то предчувствие трагедии 1917 года. Хочется поделиться своими мыслями и это, судя по реакции критиков и зрителей, удается. Как ни странно.
‒ Чувствуете, что Бог вам помогает в работе?
‒ Несомненно. Без Бога я ничто. Всегда перед спектаклем или литературной программой прошу Божьего благословения именно такими словами: «Господи, с Тобой я всё могу, без Тебя не могу ничего».
Беседовал Леонид Виноградов
Комментировать