Глава четвертая
Когда я была невестою, большой каменный дом, что у Успенья в Газетном переулке, был еще за Яньковыми, но кому-то уже запродан, и я в этом доме была всего только один раз: ездила с визитом к жениховой сестре; а после свадьбы мы переехали с мужем в другой дом, который у него был у Неопалимой Купины, в переулке. К нам переехала и золовка моя, Анна Александровна. Дом был деревянный, очень большой, поместительный, с садом, огородом и огромным пустырем, где весною, пока мы не уедем в деревню, паслись наши две или три коровы.
Летом батюшка пожаловал к нам в деревню со всеми четырьмя сестрами и прогостил у нас сколько-то дней, потом поехал опять в Боброво, а на зиму приехал в Москву, и мы также.
Все, что батюшка говорил мне про мою золовку, оказалось вполне справедливым: она была пресамонравная и хотела командовать Дмитрием Александровичем, стараясь вооружить его против меня. Много тут вытерпела я от нее неприятностей: я была молода, вспыльчива, и она тоже не очень терпеливого десятка, а муж очень добр и сдержан. Он жалел меня и любил, а немного прибаивался и старшей сестры своей, а потому при наших размолвках всегда бывал как между двух огней. Со своим братом он разделился, а с сестрой у него раздела еще не было, и потому волей-неволей приходилось терпеть от нашего несогласия. Наконец я настояла, чтоб он отделил свою сестру, и она переехала в свой дом поблизости от нас, но и тут немало причиняла мне скорби…
В мае месяце, 20 числа, у нас родилась дочь; это было утром, в двенадцатом часу, и Дмитрий Александрович тотчас отправился к батюшке с радостною вестью и спрашивает его: «Как прикажете назвать новорожденную?»
Батюшка обнял его, поздравил и говорит: «Какое дать имя новорожденной — в вашей воле; но ежели ты меня спрашиваешь, то мне всего приятнее, если назовете мою внуку именем покойного моего друга — Аграфеною».
Так мы и сделали. Батюшка пожаловал мне на зубок 100 рублей.
Крестным отцом был батюшка, а крестною матерью бабушка Аграфена Федотовна Татищева.
Матушку назвали Аграфеною в честь ее бабушки, княгини Аграфены Федоровны Щербатовой, урожденной Салтыковой; и Аграфена Федотовна тоже была названа в честь своей бабушки: отец ее, Федот Михайлович Каменский, был сын Михаила Сергеевича, женатого на Аграфене Юлиановне Челищевой. Дочь Аграфены Федотовны Елизавета Евграфовна, вышедшая за Ивана Филипповича Новосильцева, свою дочь тоже назвала Аграфеною.
В 1795 году скончалась старшая моя сестра и моя крестная мать Екатерина Петровна в декабре месяце в селе Покровском, где тогда батюшка находился со всеми моими сестрами. Там ее и схоронили. Это было для меня большое горе, потому что я ее очень любила, а для батюшки это была очень тяжелая потеря: сестра Екатерина Петровна после кончины матушки, как старшая из всех нас, всем распоряжалась по хозяйству, а когда батюшка отлучался куда-нибудь, то она, по его указанию, заведовала и делами. Она была при своей кончине невступно 40 лет. От природы очень умная, добрая и благочестивая девушка, но собою очень некрасива; и так как она не имела намерения идти замуж, то батюшка на нее и рассчитывал как на верную блюстительницу и меньших сестер, и всего домашнего обихода и об ней очень горевал.
В этом же году родился у нас сын, которого мы назвали Петром в честь батюшки, а в 1796 г. родилась дочь Анна, и крестили ее мой деверь Яньков и моя золовка Анна Александровна; батюшка был в деревне. Дня за два до ее рождения мы были дома поутру, вдруг слышим, в совершенно необычное время ударили в Кремле в колокол, потом в другом месте, еще где-то и у нас в приходе… Что такое? Послали узнать: приходят и говорят, что получено известие из Петербурга, что скончалась императрица.[1]
Дмитрий Александрович тотчас отправился к батюшке, потом, немного погодя, вернулся, надел свой дворянский мундир и отправился в собор присягать новому государю. Немного погодя говорят мне: пришел квартальный надзиратель и меня желает видеть. Я к нему вышла. «Что вам угодно?» — спрашиваю я. — «Не имеете ли старых газет 1762 года и манифестов; и ежели у вас сохранились, то пожалуйте, велено обирать». — «Отчего же?» — «Этого, сударыня, я не знаю, а таково распоряжение начальства». Я стала догадываться, в чем дело, и сказала ему: «Теперь моего мужа нет дома, а без него я ничего не могу вам сказать и не знаю: есть ли то, что вы спрашиваете; ежели найдется что, то мы вам пришлем».
Обирали тогда везде манифест Петра III о его отречении…[2] Хотя у нас и были и манифест, и газеты 1762 года,[3] мы все это скорее отправили в деревню и там сберегли. Их велено было отбирать и жечь.
Покойную императрицу довелось мне видеть всего только два раза: один раз в соборе[4] в Петров день,[5] другой — в московском Благородном собрании.[6] Это было, когда праздновали двадцатипятилетие ее воцарения.[7] В соборе нам пришлось стать довольно близко от того места, где стояла государыня, и из-за других можно было иногда ее видеть. В этот день было провозглашение московского архиепископа Платона митрополитом.[8] Тогда рассказывали, что пред начатием обедни приказано было от императрицы первому протодиакону, чтобы на первой эктенье, когда дойдет очередь поминать преосвященного Платона, называть его митрополитом и чтоб этого до того времени ему не сказывать. Дьякон вышел на амвон и, как было приказано, так и сделал; эктенья окончилась — митрополит вышел из алтаря и, сделав шаг на амвон, молча поклонился императрице и, вошедши в алтарь, продолжал обедню своим чередом.
На другой день был великий праздник, который давал Шереметев императрице у себя в Кускове,[9] но мы там не были: с графом батюшка знаком не был и толкаться в толпе и давке он нам не позволил. «Будет государыня в собрании на дворянском бале, тогда и вы ее увидите».
Сестре Александре Петровне было 21 год, мне 19 лет, и мы отправились в собрание с сестрой Екатериной Александровной Архаровой. Бал был самый блестящий и такой парадный, каких в теперешнее время и быть не может: дамы и девицы все в платьях или золотых и серебряных, или шитых золотом, серебром, камений на всех премножество; и мужчины тоже в шитых кафтанах с кружевами, с каменьями. Пускали в собрание по билетам самое лучшее общество; но было много.
Императрица тоже была в серебряном платье, невелика ростом, но так величественна и вместе милостива ко всем, что и представить себе трудно. Играли и пели:
Гром победы раздавайся,[10]
Веселися, храбрый Росс…
И каждый куплет оканчивался стихами:
Славься сим, Екатерина,
Славься, нежная к нам мать!
Мне пришлось танцевать очень неподалеку от императрицы, и я вдоволь на нее нагляделась. Когда приходилось кланяться во время миновета, то все обращались лицом к императрице и кланялись ей; а танцующие стояли так, чтобы не обращаться к ней спиною. Блестящий был праздник.
Прежде и после того случалось мне видеть издали и на улицах государыню, но так близко — никогда.
В то время главнокомандующим Москвы был Петр Дмитриевич Еропкин, хороший батюшкин знакомый; он давал для государыни праздник у себя в доме, но батюшка и сам не был, и нас не отпустил на бал: «Много и без нас там будет и познатнее, и поважнее». А уж куда как хотелось ехать! Не пришлось. Отчего батюшка не заблагорассудил, мы об этом как-то и не рассуждали: не угодно ему, вот и вся причина.
Ноября 11 родилась Анночка; тут уж мне было самой до себя и какие были новости — я не слушала, а мне не говорили.
Когда прошло еще несколько дней и стали ко мне приезжать с поздравлениями, вот мне и стали сказывать, какие вести из Петербурга о милостях нового государя.[11]
Все гатчинские (т. е. приверженцы «малого двора», потому что великий князь Павел Петрович жил больше в Гатчине) подняли головы: при императрице большой двор не очень к ним хорошо относился.[12]
Тогда мне сказывали, что на третий день после кончины императрицы государь пожаловал Андрея Первозванного[13] Архарову — деверю Екатерины Александровны, Николаю Петровичу, который в ту пору был новгородским губернатором; сказывали также, и это для всех было неслыханною новостью, что государь сам возложил этот орден на митрополита петербургского Гавриила: до тех пор духовенству не давали орденов, а награждали только панагиями да крестами или жаловали одежды какие-нибудь дорогие.
Архаровы тогда были в деревне за Тамбовом: почему-то Иван Петрович в последние годы императрицы был в немилости.[14] Вскоре он возвратился и был тоже пожалован звездой, Анненскою[15] или Александровскою[16] — этого я уж не упомню. Многие из тех, которые были удалены на жительство по деревням, получили дозволение выезда и свободного жительства в столицах. Между прочими, и один хороший знакомый батюшки и сосед по калужскому имению — Василий Алексеевич Кар, или, как его всегда называли, Каров.
Он служил в военной службе генералом и был, видно, у императрицы на очень хорошем счету, потому что, когда стал разгораться бунт Пугачева, государыня своею рукой писала к нему, чтоб он отправился против возмутителя.[17] Он поспешил исполнить повеление, отправился; потом вдруг слух разнесся, что Кар вернулся в свое имение: как так? Дошел этот слух и до батюшки: «Что за вздор, может ли это быть?» Не поверил. Потом слух оправдался: говорили, что почему-то он вдруг передал свою команду другому, а сам без спроса уехал.[18] Все его очень осуждали и долгое время многие боялись к нему ездить. Батюшка, однако, у него бывал: «Что мне за дело, что он под опалой: я езжу к своему знакомому, а ежели он неисправен по службе, так суди его закон, а не я».
Он жил у себя в деревне, занимался хозяйством и был очень хороший хозяин и охотник строиться: он свою усадьбу отстроил на славу. Он был богат, жил в большом довольстве и никогда и не намекал, что был отставлен от службы.
Когда императрица скончалась, его вскоре после того потребовали в Петербург; думали: «Ну, вот теперь беда»; ничуть, дело его пересмотрели и разрешили ему жить свободно, где он пожелает. Он был очень любезный и милый человек, и мы у него не раз бывали в гостях, когда он стал жить в Калуге. Он был женат на княжне Хованской Марье Сергеевне; у них было два сына и дочери: одна из них была за Белкиным, другая за Хрущовым. Сам Кар был старее батюшки; он имел еще брата и сестру, которая была за Голицыным, и я ее знавала. Кар умер первый, когда именно — не знаю, но в то время, как сестра Варвара Петровна выходила за Комарова {Иван Елисеевич Комаров, статский советник, калужский вице-губернатор; женился в 1805 году, умер в 1823 году.} замуж, он был еще жив и мы у него были в гостях и обедали. Жена его, овдовев, пошла в монастырь, что в Калуге, и там умерла после первой холеры, в тридцатых годах.
Немного попрежде по времени, но тоже в этом году, женился наш родня, князь Борис Иванович Мещерский (сын князя Ивана Никаноровича), матушкин троюродный брат. Он взял за себя Тютчеву Авдотью Николаевну. Эти Тютчевы — смоленские: мать Авдотьи Николаевны была Панютина; знаю это понаслышке, но сама ее не знавала. Было несколько братьев, и из них я видала Ивана Николаевича и знала сестру княгини, Надежду Николаевну Шереметеву, а других двух сестер: Надаржинскую и Безобразову не помню даже, видала ли я когда-нибудь.
С Шереметевою была очень дружна двоюродная сестра моего мужа А. П. Неклюдова, и у нее-то я с нею и встречалась особенно часто.
Мещерская была моложе меня лет на пять или на шесть; она была замужем менее трех месяцев: ее муж простудился и умер от горячки, оставив свою жену беременною. Тут пошли у них в семье большие неприятности: имение после Бориса Ивановича было изрядное, так братьям-то его и хотелось оттягать его, а княгиня была беременна, обобрать ее было нельзя; придумали разный вздор, клеветали на бедную, однако Господь сохранил ее, и она своевременно родила дочь Настасью, и тем был положен конец всем домогательствам ее деверьев. Впоследствии я с княгинею очень сошлась и подружилась, и до самой ее кончины в 1837 году мы с нею были в самых родственных отношениях, и мои дочери с ее дочерью были очень дружны. В 1812 году, когда все из Москвы бежали от француза, и Мещерская уезжала в Моршанск и гостила у нас в тамбовской деревне. Об этом расскажу в другое время.
Новый год, 1797-й, мы встретили с мужем и с детьми в Москве, без батюшки и без сестер, которые в то время были в деревне: до ноября они прожили в Боброве, а потом поехали в Покровское. Наш дом у Неопалимой Купины становился стар и ветх, мы его не хотели переделывать, а продать; батюшка и предложил нам переехать в его дом, где было теплее, и я сама была в таком положении, что мне нужно было беречь себя, а главное — Петруша все кашлял и хрипел, и я очень за него опасалась. Сестры мне писали, чтобы я не тревожилась на его счет и давала бы ему по одной гарлемской капле. Меня Господь привел Анночку родить благополучно и после того оправиться, а мальчику моему не суждено было жить: он скончался 12 февраля 1797 года. Отпевали его в приходе у Неопалимой Купины, а схоронили в Девичьем монастыре.
С первых чисел марта месяца стали съезжаться в Москву; к коронации прибыла гвардия; и офицеров, и солдат расставляли по домам. В наш дом был назначен молодой офицер Николай Иванович Свешников; очень молоденький и почти мальчик, прекрасного поведения и стыдливый, и робкий, как девушка. Он очень к нам привык, и с тех пор, хотя и прошло много десятков лет, всегда нас помнил и, когда бывал в Москве, нас посещал. Он был потом где-то уездным предводителем и, будучи отставлен с полным мундиром[19] александровского времени, до конца жизни ходил в этом стародавнем мундире.
Марта 10 прибыл государь с государыней,[20] со всем семейством и со всем двором. Начали разъезжать по городу герольды и объявлять о дне коронации. Государь в Москву не въехал, а остановился в новом Петровском дворце,[21] который строила покойная императрица, и туда собрались все городские власти, и митрополит Платон, бывший законоучителем еще великого князя,[22] говорил ему встречную речь. В вербное воскресенье[23] был торжественный въезд государя в Москву: он и старшие великие князья[24] ехали верхами, а государыня со своими невестками в восьми-стеклянной золотой карете.
Императрица была очень моложава, хотя ей и было без малого сорок лет, и приятной наружности; но старшая ее невестка, жена Александра Павловича, была красоты неописанной,[25] совершенно ангельское лицо. Императрица улыбалась и кланялась всем направо и налево. Когда она вышла из часовни Иверской, чтобы сесть в карету, она остановилась на площадке:[26] смотрела направо и налево, милостиво кланялась и простояла минуты с две, как будто давала всем время на нее наглядеться. Вот тут-то я и насмотрелась на старшую великую княгиню — обворожительное лицо.
Побывав в Кремле и приложась к мощам в соборах, торжественный поезд отправился обратно по Никольской к Красным воротам. Тут у запасного дворца была встреча, и потом опять поехали все в Лефортовский дворец, где вся царская семья и пребывала до Великой субботы.[27]
Слышу, говорят, в этот день все будут в Чудове[28] у обедни причащаться. Много было в церкви, однако провели нас, и я опять могла всех видеть очень близко и хорошо. Но сам государь и государыня были, но не приобщались[29] в ожидании следующего дня Пасхи и дня коронования.
Из Чудова государь прошел в собор и там все осматривал; но туда из посторонних никого не пускали, и мы, дождавшись, чтобы государь оттуда вышел, тоже ходили и все видели.
Где был государь у утрени — я не знаю, только, кажется, в Успенский собор никого не пускали. Мы были у утрени и у обедни у себя и, разговевшись дома, вскоре отправились в Кремль на места: утро было тихое, ясное, теплое, совершенно летнее. Народу было уже много… Часов в 7 раздался сигнальный выстрел, потом благовест, и вскоре затем последовал выход с Красного крыльца:[30] под балдахином, мимо наших мест, довольно близко прошли государь и государыня вдвоем к южным дверям Успенского собора, и им была тут архиерейская встреча. Государь был в мундире, государыня в парчовом платье. И звон прекратился; потом, более получаса спустя, опять выстрел, пушечная пальба, колокольный звон, барабанный бой, военная музыка: все перекрестились, и три раза раздалось в народе «ура!».
Когда пушечная пальба кончилась, стали благовестить к обедне и трезвонить; трезвонили еще к Евангелию,[31] потом опять пальба, трезвон и выход в соборы и по Красному крыльцу возвращение во дворец. Государь был в царском далматике,[32] поверх царская мантия, и во всю неделю были царские выходы в соборы во всем царском одеянии.
В день своей коронации император осыпал щедрыми и великими милостями своих приверженцев: некоторым по две, по три награды были. Кому 6000 душ и Андрея,[33] кому 3000, 4000 и 5000 душ. Всего было роздано в этот день до 90 тысяч душ; таких щедрот никогда ни при ком не бывало.
Для народа был обед: начиная от Никольских ворот, по всей Лубянской площади были расставлены столы и рундуки с жареными быками; фонтанами било красное и белое виноградное вино, и столы шли по Мясницкой и до Красных ворот. Для государя каждый день были где-нибудь вечером праздники или при дворе балы; и это продолжалось недели с две. Потом государь со всем семейством был в Троицкой лавре и кушал в Вифании[34] у митрополита. В Преполовение[35] был в Кремле большой парад, и тут государь опять был в царском венце и в золотом далматике, и в его присутствии митрополит благословлял военные знамена и окроплял все войско святою водой, а он в этом уборе командовал войсками. Первые дни после коронования, — кажется, во всю Светлую седмицу,[36] — была иллюминация во всем городе и катание в экипажах по улицам; на площадях для народа качели и разные забавы.
Такой веселой и шумной Святой недели я и не запомню.
Эта коронация была первая и последняя, которую я видела, потому что пред коронацией Александра I мы поехали в тамбовскую деревню; в третью коронацию, Николая I, я была в Москве, как и четвертую; но ни той, ни другой не видала и только слышала о них рассказы. Да, пришлось мне пожить во время пяти царствований: Екатерины, Павла, Александра I, Николая и Александра II, при прабабушке, деде, отце и правнуке…
Не помню, в какое-то время был при дворе большой маскарад и гулянье во дворцовом саду в Лефортове и 1 мая большое гулянье в Сокольниках. Потом двор уехал из Москвы, а мы поехали в деревню.
Много ожидали от царствования императора Павла и думали, что вот настало время благоденствия для России.
Примечания к главе четвертой
[1] …скончалась императрица. — Екатерина II умерла 6 ноября 1796 г.
[2] …манифест Петра III о его отречении… — «Отречение» было составлено камергером Г. Н. Тепловым, по словам С. М. Соловьева, человеком «безнравственным, смелым, умным, ловким, способным хорошо говорить и писать» (Соловьев, кн. 13, с. 84), и подписано Петром III. Текст его гласил: «В краткое время правительства моего самодержавного Российским государством самым делом узнал я тягость и бремя, силам моим несогласное, чтоб мне не токмо самодержавно, но и каким бы то ни было образом правительство владеть Российским государством, почему и восчувствовал я внутреннюю оного перемену, наклоняющуюся к падению его целости и к приобретению себе вечного чрез то бесславия; того ради, помыслив, я сам в себе беспристрастно и непринужденно чрез сие объявляю не только всему Российскому государству, но и целому свету торжественно, что я от правительства. Российским государством на весь век мой отрицаюся, не желая ни самодержавным, ниже иным каким-либо образом правительства во всю жизнь мою в Российском государстве владеть, ниже оного когда-либо или через какую-либо помощь себе искать, в чем клятву мою чистосердечную пред Богом и всецелым светом приношу нелицемерно. Все сие отрицание написал и подписал моею собственною рукой» (там же, с. 100).
[3] …и газеты 1762 года… — в «Прибавлениях» к No 55 от 6 июля 1762 г. «Санкт-Петербургских ведомостей» были напечатаны «Манифест о вступлении на престол Екатерины II» и обнародовано «отречение» Петра III. В первые же дни вступления на престол Екатерина разослала по всем губерниям огромное количество манифестов и указов, подобных следующим, напечатанным позднее в Полном собрании законов (т. XVI): «Божиею милостию мы Екатерина Вторая императрица и самодержица Всероссийская и пр. и пр. и пр. Нашему Рижскому губернатору генерал-аншефу Броуну.
Вчера мы вас уведомили о благополучном нашем восшествии на Всероссийский престол, а ныне повторительно уведомляем, что впоследствии того бывший император своеручным и торжественным удостоверением письменно вовсе от престола в империи отказался, о чем мы вскоре и публикацию учиним. Дан в Петергофе 1762 года июня 29 дня. Екатерина» (см.: Осьмнадцатый век. Исторический сборник, издаваемый Петром Бартеневым. М., 1869, кн. 1. с. 451).
[4] …в соборе… — Вероятно, речь идет о кремлевском Успенском соборе, основанном митрополитом Петром в 1326 г. (см.: Забелин, с. 73–74).
[5] Петров день — праздник Петра и Павла отмечается церковью 29 июня.
[6] …в московском Благородном собрании. — Московский дворянский клуб, или Российское Благородное собрание, помещался в доме, прежде принадлежавшем кн. В. М. Долгорукову (ныне это здание Дома союзов — Пушкинская ул., д. 1; фасад со стороны просп. Маркса перестроен). Приобретенный у Долгорукова в 1784 г., дом был приспособлен к новой роли — служить местом общественных собраний и увеселений. С конца XVIII в. здесь устраивались балы, общественные приемы, публичные концерты.
[7] …двадцатипятилетие ее воцарения. — Торжества, посвященные этому событию, происходили в Москве в июне 1787 г.
[8] В этот день было провозглашение московского архиепископа Платона митрополитом. — Речь идет о митрополите московском Платоне (Левшине; 1737–1812); в 1763 г. он был избран Екатериной II законоучителем к наследнику Павлу Петровичу, а затем и к его невесте Наталии Алексеевне. После их бракосочетания в 1773 г. он уехал в Тверь, а с 1775 г. в течение 37 лет занимал архиепископскую кафедру в Москве.
[9] …великий праздник, который давал Шереметев императрице у себя в Кускове… — П. Б. Шереметев принимал Екатерину II «со всем двором и блестящею свитою» 30 июня 1787 г. «Екатерина вступила на кусковскую землю чрез великолепную арку, убранную оранжерейными растениями, между которыми были размещены символические картины с приветственными надписями. Наверху галереи играла музыка. При приближении поезда к подъемному мосту стоявший на Большом пруде двадцатипушечный корабль и другие меньшие суда салютовали, а с берегов также гремели пушечные выстрелы. К большому дому вела галерея живых картин: здесь стояли попарно жители и слуги Кускова с корзинами цветов, девушки в белых платьях и венках рассыпали букеты на пути. Через большой сад хозяин провел царицу в сад английский и лабиринт, где при вечернем солнце показывал свои прихотливые сооружения и редкости, а после повел царицу в театр, где давали оперу «Самнитские браки» и в заключение балет <…> стол <…> в этот день был сервирован золотою посудою на шестьдесят персон <…>, плато, которое было поставлено перед императрицей <…> представляло рог изобилия, все из чистого золота, а на том возвышении был вензель императрицы из довольно крупных бриллиантов <…> Перед началом фейерверка государыне подали механического голубя, и с ее руки он полетел к щиту с ее изображением и парящей над нею Славой; вместе с этим щитом в один миг вспыхнули и другие, и пруд и сад залились ярким светом. Во время фейерверка разом было пущено несколько тысяч больших ракет, и иностранцы, бывшие на празднике, удивлялись, как частный человек мог тратить несколько тысяч пудов пороху для минутного своего удовольствия» (Пыляев, Старая Москва, с. 172— 174).
[10] Гром победы раздавайся… — Этот знаменитый полонез с хорами был сочинен капельмейстером О. А. Козловским (на слова Г. Р. Державина) специально для торжества, устраиваемого в Таврическом дворце кн. Г. А. Потемкиным в честь Екатерины II. Он был известен также под названием «Славься сим, Екатерина» (начальные слова припева). До 1833 г. полонез служил русским национальным гимном.
[11] …о милостях нового государя. — Вероятно, речь идет о таких актах нового императора, как пожалование дворянству более 600 000 крестьян, о введенных им ограничениях в эксплуатации крестьян (указ о трехдневной барщине), о некоторых реформах в армии и т. п. (см. также «Список о милостях, излиянных покойным государем имп<ератором> Павлом I, в день коронации», оставленный М. И. Семевским и изданный отдельной брошюрой).
[12] …приверженцы «малого двора»… большой двор не очень к ним хорошо относился.— «Большим» именовался двор самого императора или императрицы; одновременно существовало несколько «малых дворов», принадлежавших отдельным представителям императорской фамилии. Будущий император Павел I жил при Екатерине II в Гатчине. Он приехал в Петербург накануне смерти императора.
[13] Андрей Первозванный — старший из русских орденов, учрежденный Петром I в 1698 г. Он имел одну степень и три знака: в виде синего креста с изображением распятого апостола Андрея в двуглавом орле, увенчанном тремя коронами; в виде звезды (см. примеч. 87 к Главе девятой) и в виде ленты (см. примеч. 47 к Главе первой).
[14] …Иван Петрович в последние годы императрицы был в немилости… — И. П. Архаров (ум. 1815), сначала служивший в Преображенском полку, был переведен в армию в чине подполковника. При Павле I он был произведен в генералы от инфантерии и в 1796 г. награжден орденом Александра Невского. Вскоре после этого Архаров был назначен военным губернатором Москвы. В день коронации Павла I он получил в командование московский гарнизон, который стал называться «архаровским». В 1797 г. «впал в немилость»: был отставлен от должностей и отправлен в свои тамбовские поместья, где и пребывал до 1801 г. Александр I разрешил ему въезд в Москву и Петербург. Архаров поселился в Петербурге, где и умер.
[15] …звездой, Анненскою… — Орден св. Анны был учрежден в 1736 г. владетельным герцогом Шлезвиг-Гольштейнским Карлом Фредериком в честь своей супруги Анны Петровны и причислен к русским орденам Петром III. Орден имел четыре степени, но лишь в одной из них (первой) одним из элементов была звезда. Эта степень имела два варианта: в виде большого золотого креста, покрытого красной финифтью и украшенного короной. Его носили на красной с желтою каймой ленте через левое плечо и с кованой серебряной звездой на правой стороне груди. В центре звезды изображался красный крест; другой был в виде такого же креста, но без короны и тоже с серебряной звездой.
[16] …Александровскою… — см. примеч. 15 к Главе первой. г
[17] …государыня своею рукой писала к нему, чтоб он отправился против возмутителя. — «Именной указ ген<ерал>-м<айору> Кару 14 октября» гласил: «Взять в свою команду все войска, там находящиеся, да 300 чел<овек>, отправленных), при генерале Фреймане, да из Новгорода гренадерскую роту, да башкирцов, и поселенных в Казанской губернии.
[Из Воен<ной> Колл<егии>. Ему же знать дают, что сверх того 300 чел. из Томско<го> полку и одна пушка]. Вятскому полковнику Миллеру 2 пушки.
Отправить роту (14 окт<ября>) в Москву, оттуда в Казань» (Пушкин, т. 92, с. 619; см. также с. 623 — об указе Кару от 23 октября).
[18] …без спроса уехал. — А. С. Пушкин в примечаниях к «Истории Пугачева» писал: «Кар был <…> употреблен в делах, требовавших твердости и даже жестокости (что еще не предполагает храбрости, и Кар это доказал). Разбитый двумя каторжниками, он бежал под предлогом лихорадки, лома в костях, фистулы и горячки. Приехав в Москву, он хотел явиться с оправданиями к князю Волхонскому, который его не принял. Кар приехал в Благородное собрание, но его появление произвело такой шум и такие крики, что он принужден был поспешно удалиться <…> Сей человек, пожертвовавший честью для своей безопасности, нашел, однако ж, смерть насильственную: он был убит своими крестьянами, выведенными из терпения его жестокостию» (Пушкин, т. 9i, с. 372).
[19] …отставлен с полным мундиром… — Мундир, т. е. форменная одежда гражданских чинов, означала место служения, а также степень, звания и должности (причем различались формы парадная, праздничная, обыкновенная, будничная, особая дорожная и летняя). Формула «отставление от службы» (в отличие от отставки) означала наказание, назначаемое и офицерам и гражданским чиновникам военного ведомства за преступления и проступки по службе.
[20] …с государыней… — Речь идет о Марии Федоровне (см. о ней примеч. 54 к Главе первой).
[21]…в новом Петровском дворце… — Петровский «подъездной» дворец-замок в готическом стиле был построен по повелению Екатерины II в 1775–1776 гг. архитектором М. Ф. Казаковым на Петровском тракте в ознаменование заключения мира с Турцией (ныне — Ленинградский проспект).
[22] …еще великого князя… — Т. е. Павла Петровича до его воцарения.
[23] Вербное воскресенье отмечается церковью за неделю до пасхального.
[24] …старшие великие князья… — Речь идет об Александре Павловиче и Константине Павловиче.
[25] …жена Александра Павловича, была красоты неописанной… — Речь идет о будущей императрице Елизавете Алексеевне, урожд. принцессе Луизе-Марии-Августе (1779–1826). Известен ее портрет кисти художника Клабера (воспроизведен: PC, 1884, No 1).
[26] …из часовни Иверской… остановилась на площадке… — «Недалеко от Лобного места существует еще другое место, мимо которого не проходит москвич,не снявши шапки. Это — Иверская часовня. Икона Богоматери, находящаяся в часовне, в таком почтении, что нет в целом году дня, в который бы она с утра до вечера не переходила из дома в дом. История этого образа следующая: в 1653 году патриарх Никон предположил соорудить на Валдайском озере монастырь во имя чудотворной иконы Иверской Божьей Матери, находящейся на Афонской горе. Для этого он послал архимандрита Пахомия на Афон для точного снятия списка с образа. В 1666 году Пахомий привез требуемый список, но в это время Никон был под гневом царя и жил в Вологодской губернии, царь не приказал ставить ее в Никонов монастырь, а указал для нее поставить у Курятных ворот часовню. В 1791 г. эта Иверская часовня пришла в ветхость, Екатерина II приказала ее перестроить <…> Золотая риза на иконе <…> сделана <…> художником Василием Кункиным <…Ю, весит 27 фунтов 59 1/2 золотников. Икона эта в ночь перед вступлением французов в Москву, в 1812 году, была увезена в Муром <…> и возвращена в Москву в том же году, 10-го ноября» (Пыляев, Старая Москва, с. 417–418). Ныне она находится в церкви Воскресения (у входа в парк Сокольники).
[27] …до Великой субботы. — Т. е. субботы на страстной неделе, накануне пасхального воскресенья.
[28] …в Чудове… — Т. е. в Чудове монастыре в Кремле.
[29] …не приобщались… — То же, что не причащались, т. е. не приобщались святых тайн (ср. примеч. 16 к Главе первой).
[30] …с Красного крыльца… — Дворцовое крыльцо в Кремле, служившее для особых торжеств.
[31] …трезвонили еще к Евангелию… — См. примеч. 17 к Главе первой.
[32] …в царском далматике… — Здесь далматик — принадлежность одежды при короновании русских государей, представлявшая собою накидку с широкими рукавами и до половины икры длиной.
[33] …и Андрея… — Орден Андрея Первозванного. См. выше, примеч. 13.
[34]…в Вифании… — Речь идет о Спасо-Вифанском монастыре близ Троице-Сергиевой лавры.
[35] Преполовение празднуется в среду, на 25-й день после пасхи.
[36] …во всю Светлую седмицу… — Т. е. пасхальную (Светлую или Святую) неделю.
[1] Дом свой на Пречистенке я продала... — "...в 1832 г. подпоручику Долиманову, с 1852 г. Бороздиной, затем подполковнику Воробьеву, с 1866 г. Алаевой, с 1878 г. Купчин-скому принадлежал, в 1916 г. Ушакову З. Н." (Экз. В. К. Журавлевой, с. 423).
[2] ...Терард один из первых в России завел сахарный завод... — Первый свеклосахарный завод в России был основан в 1802 г. генералом Е. И. Бланкеннагелем в селе Алябьеве Чернинского уезда Тульской губ. (см.: Рейсер А. С. Опыт сопоставления некоторых главнейших хронологических дат в области истории сахара и его производства. — Сб. статей по сахарной промышленности. М., 1925, вып. 6–7, с. 343).
[3] Мелюс, или мелис — дешевый сахар из белой патоки, продукт с не доведенной до конца переработкой; часть его шла на продажу.
[4] ...за Василия Николаевича Толмачева. — «Жил в 1826 г. в собственном доме на Арбате, No 28» (Экз. В. К. Журавлевой, с. 430).
[5] ...подтверждали этот рассказ его. — «П. В. Долгоруков относит это к брату Юрия Владимировича Василию Владимировичу» (Экз. В. К. Журавлевой, с. 432).
[6] ...смертоносною болезнью — холерою... — См. примеч. 2 к (Предисловию).
[7] ...все обошлось в Москве благополучно, не так, как в Петербурге, где было возмущение народа... — Речь идет о холерном бунте в Петербурге в июне 1831 г. Очевидец, описывая картину бунта и эпизод «усмирения» его Николаем I, так передает слова императора, обращенные к народу: «Что вы это делаете, дураки? С чего вы взяли, что вас отравляют? Это кара Божия. На колени, глупцы! Молитесь Богу! Я вас!» (см. в статье: Герцен А. И. Николай как оратор. — Колокол, 1865, 1 декабря, л. 209; Герцен, т. 18, с. 472).
[8] ...декабрьской истории 1826 года... — Ошибка в тексте, вместо: 1825 года.
[9] Сырная неделя (или сырная седмица) — то же, что масленая неделя, масленица — последняя неделя перед великим постом.
[10] Авантажна — привлекательна (от франц. avantage — выгода, преимущество).
[11] Фомина неделя — 2-я неделя после пасхальной.
[12] ...принятия святых Христовых Тайн. — См. примеч. 16 к Главе первой.
[13] ...сестры известного князя Егора Александровича)... — Речь идет о князе Е. А. Грузинском (1762–1852), владевшем крупными поместьями в Нижегородской губернии и отличавшемся жестокостями и самодурством. В этом качестве он был упомянут А. И. Герценом в «Былом и думах» — в части Второй «Тюрьма и ссылка» (см.: Герцен, т. 8, с. 241).
[14] Падчерица... за графом Потемкиным... — Речь идет о Елизавете Петровне Потемкиной (рожд. княжне Трубецкой; 1796–1870-е гг.), сестре С. П. Трубецкого. Она вышла замуж за С. П. Потемкина в 1817 г., и жили они на Пречистенке (ныне ул. Кропоткинская, д. No 21). На свадьбе А. С. Пушкина она была посаженой матерью со стороны H. H. Гончаровой.
[15] Марья Алексеевна Ганнибал (1745–1818), бабушка А. С. Пушкина по матери. По словам П. И. Бартенева, она «любила вспоминать старину, и от нее Пушкин наслышался семейных преданий, коими так дорожил впоследствии» (см.: Летописи Государственного литературного музея. Кн. 1. Пушкин. М.; Л., 1936, с. 451).
[16] ...у Грибоедовых. — Речь идет о семье родителей А. С. Грибоедова.
[17] ...Визапуром... (потому что он был сын арапа... — Визапур — имя эмигранта-мулата, женатого на дочери купца Сахарова; в 1812 г. он был расстрелян как французский шпион (см.: Французы в России. 1812 год по воспоминаниям современников. М., 1912, с. 74–76). Имя Визапура стало нарицательным для обозначения арапа (или, например, прически «под арапа» — см.: Жихарев, с. 123).
[18] ...она жила счастливо... — Брак Марии Алексеевны с флота артиллерии капитаном 2-го ранга О. А. Ганнибалом (1744—-1806) счастливым не был: последний, оставив семью, в 1779 г. женился на У. Е. Толстой, представив фальшивое свидетельство о своем вдовстве; когда это обстоятельство вскрылось (в 1784 г.), второй брак его был признан незаконным. М. А. Ганнибал с дочерью Надеждой Осиповной поселилась у своей матери, С. Ю. Пушкиной, в Липецке.
[19] ...Пушкины жили... Бутурлиных. — Один из мемуаристов свидетельствует, что Пушкины в это время жили «подле самого Яузского моста, т. е. не переезжая его к Головинскому дворцу, почти на самой Яузе, в каком-то полукирпичном и полудеревянном доме, в близком соседстве с Бутурлиными» (см.: Волович, с. 21). Бутурлины — это семья графа Дмитрия Петровича Бутурлина, находившаяся в родственных и дружеских отношениях с Пушкиными (см. там же, с. 32–34).
[20] ...с Пушкиной девочкой... — Речь идет об Ольге Сергеевне Пушкиной (в замуж. Павлищевой; 1797–1868).
[21] ...с Грибоедовой... — Имеется в виду Мария Сергеевна Грибоедова (в замуж. Дурново; 1792–1856), впоследствии талантливая музыкантша (арфистка).
[22] ...(сестрой того, что в Персии потом убили)... — Речь идет об А. С. Грибоедове, убитом 30 января 1829 г. толпой персидских фанатиков в Тегеране во время истребления русского посольства (ср. стр. 359).
[23] ...бывали еще тут девочки Пушкины... — О них см. ниже, примеч. 29.
[24] Мальчик Грибоедов, несколькими годами постарше его... — Точная дата рождения А. С. Грибоедова неизвестна: в литературе называются и 1794 и 1790 гг. — в любом случае он был старше Пушкина, родившегося в 1799 г.
[25] Года за полтора до двенадцатого года Пушкины переехали на житье в Петербург, а потом в деревню... — В Петербург семья Пушкиных переехала в 1814 г., а до их приезда, в июле 1811 г., сюда был привезен будущий поэт для поступления в Царскосельский лицей. Лето Пушкины обычно проводили в подмосковном имении Захарово, принадлежавшем М. А. Ганнибал.
[26] ...Василий Львович... на Капитолине Михайловне... — Поэт, автор поэмы «Опасный сосед» (1811) и сборника стихотворений (СПб., 1822), В. Л. Пушкин (1766–1830) с 1806 г. был женат на К. М. Вышеславцевой (1778–1861).
[27] ...Панина... — Здесь и ниже ошибка. Нужно: Панова.
[28] Самую старшую... бывшую за Евреиновым... — Речь идет о Екатерине Федоровне Евреиновой; но старшей была не она, а Анна Федоровна.
[29] Пушкиным Львовичам они были сродни... — Семье А. С. Пушкина сестры Пушкины были лишь однофамилицами (см.: Тюнькин К- И. «Нет, не черкешенка она...» — Прометей. М., 1975, No 10, с. 176–181).
[30] ...Устинова. — Речь идет о коллежском советнике Адриане Михайловиче Устинове (1802—после 1882) и его жене Анне Карловне (рожд. Шитц), знакомых Пушкина и Гончаровых (см.: Шилов К. Московский адрес. — Прометей. М., 1975, No 10, с. 85–99).
[31] ...зачем он позволил неистовой черни растерзать Верещагина... говорят, не виновного...— Сын московского купца 2-й гильдии Михаил Николаевич Верещагин (1790— 1812) был обвинен Ростопчиным в переводе и распространении «Письма Наполеона к прусскому королю» и «Речи Наполеона к князьям Рейнского союза в Дрездене», напечатанных в «Гамбургских известиях»; однако сам граф в беседе с князем А. А. Шаховским признавался, что смысл жестокой казни был в назидательности: что якобы Верещагин, "...угоревший от чада новопросвещения, был масоном <...> пустился переводить, толковать и распускать в народе Наполеоновы прокламации, когда он сам уж был под Москвою, где начали появляться другие Верещагины и верещать по-заморскому; <...> должно было, чтоб узнать своих и показать чужим русскую ненависть к их соблазнам, предать одного народной казни и ее ужасам, если не образумить, то хотя устрашить прочих сумасбродов" (Двенадцатый год. Воспоминания князя А. А. Шаховского. — РА, 1886, No 11, с. 399). О самой же казни Ростопчин писал: «Я объявил ему (Верещагину. — Т. О.), что он приговорен сенатом к смертной казни и должен понести ее (по словам другого мемуариста, Ростопчин "держал речь к толпе" с крыльца «великолепного дома на Лубянке». — Загоскин С. М. Воспоминания. — ИВ, 1900, No 2, с. 518. — Т. О.), и приказал двум унтер-офицерам моего конвоя рубить его саблями. Он упал, не произнеся ни одного слова" (см.: Записки графа Ф. В. Ростопчина, с. 723). Более подробно суть «верещагинского дела» была изложена в записках А. Ф. Брокера, в это время московского полицмейстера. Он писал: "Верещагин знал хорошо французский и немецкий языки; он прочитывал у сына почтдиректора иностранные газеты и журналы. Такое противузаконное дело производилось следующим образом: цензоры, прочитав журналы и отметя запрещенное в них карандашом, по одному номеру приносили в кабинет почтдиректора для просмотра; сын Ключарева брал их, может быть, не с ведома отца, и делился с легкомысленным Верещагиным. В кофейных и других публичных домах полиция давно замечала молодого человека, который либерально разглагольствовал о политике иностранной и внутренней. В то время зорко следили за подобными явлениями; наконец в июле 1812 года появилась во многих экземплярах переведенная на русский язык, переписанная одною рукой, хвастливая и дерзкая прокламация Наполеона о походе его в Россию. С этой бумагой схвачен был в кофейной Верещагин и представлен к главнокомандующему. Немедленно пошли розыски; обнаружилось, что и другие экземпляры писаны тою же рукою, что писал их Верещагин; дознано знакомство его с Ключаревым. Пылкий граф, наблюдавший строго за волнениями в городе, заподозрил масонское влияние. Его особенно огорчало, что в эпоху нашествия явился русский изменник, и он конечно бы повесил его без суда и следствия, если бы не остановило его желание разъяснить корни разврата. Граф сам допрашивал Верещагина. К чести молодого человека нужно сказать, что он упорно скрывал источник, из которого черпал политические свои знания; графу неизвестны были запрещенные цензурою речи Наполеона; это и погубило Верещагина. Он счел его за сочинителя пасквилей и за шпиона французов, так как из докладов полиции знал о либеральных его толкованиях в кофейных. Раз запирательство его до того озлобило графа, что он схватил ножницы, которыми режут бумагу, и хотел заколоть ими Верещагина. Во всяком случае, заметя в юноше развращенный ум и сердце, он готовил русского изменника на поругание и казнь.
[32] ...написал книгу — «Правду о пожаре Москвы»... — Речь идет о брошюре «Правда о пожаре Москвы. Сочинение графа Ф. В. Ростопчина. Перевел с франц. Александр Волков. М;, 1825» (дата, проставленная самим автором в конце книги: «Париж, 5 марта 1823»). В «Записках о 1812 годе» С. Глинка, бывший в курсе всех действий Ростопчина и ночевавший у него в доме накануне вступления французов в Москву, писал: "...в этой правде все неправда. Полагают, что он похитил у себя лучшую славу, отрекшись от славы зажига-тельства Москвы" (Записки о 1812 годе, с. 55). Вторил ему и А. Л. Витберг: «Еще страннее и непонятнее поступок его, что он, живя в Париже, отрекся (написав ничтожную брошюрку) от пожара Москвы — он, Ростопчин!» (см.: Герцен, т. 1, с. 442).
[33] Извиняться пред врагом не следовало... если совесть не корит. — Очевидно, имеются в виду следующие слова из брошюры Ростопчина: «Когда пожар разрушил в. три дни шесть осьмых частей Москвы, Наполеон почувствовал всю важность сего происшествия и предвидел следствие, могущее произойти от того над русской нацией, имеющей все право приписать ему сие разрушение <...> Он надеялся найти верный способ отклонить от себя весь срам сего дела в глазах русских и Европы и обратить его на начальника русского правления в Москве: тогда бюллетени Наполеоновы провозгласили меня зажигателем; журналы, памфлеты наперерыв один перед другим повторили сие обвинение и некоторым образом заставили авторов, писавших после о войне 1812 года, представлять несомненно такое дело, которое в самой вещи было ложно» (Правда о пожаре Москвы, с. 8).
[34] ...человека, достойного лучшей участи... — Неблагоприятными переменами в своем положении после 1812 г. Ростопчин был во многом обязан А. А. Аракчееву. Рассказав в своих записках о том, как после чрезвычайно удавшегося ему в июле 1812 г. сбора пожертвований среди московских жителей Александр I ласково поцеловал его «в обе. щеки», Ростопчин продолжал: «Аракчеев поздравил меня с получением высшего знака благоволения, т. е. поцелуя от государя. "Я, — прибавил он, — я, который служу ему с тех пор, как он царствует, — никогда этого не получал". Балашов просил меня быть уверенным, что грг. Аракчеев никогда не забудет и не простит мне этого поцелуя. Тогда я посмеялся этому, но впоследствии получил верное доказательство тому, что министр полиции говорил правду и что он лучше меня знал гр. Аракчеева" (см.: Записки графа Ф. В. Ростопчина, с. 676–677). Однако по смерти Александра I и незадолго до собственной кончины он писал по-иному: «Мне досадно, что я не испытываю никакого сожаления ни как русский, ни как верноподданный, преданный слуга своего царя. Он был несправедлив ко мне; я не просил себе награды, но мог ожидать большего, чем равнодушие и принесения моей службы в жертву низкой зависти, которую я никогда не мог, не умел и не хотел щадить...» (см.: Ростопчина, Семейная хроника, с. 69).
[35] Жена его, племянница екатерининской камер-фрейлины Протасовой... — "...знаменитая графиня Анна Степановна Протасова, взявшая племянниц к себе, чтобы воспитывать их на своих глазах, была по матери племянницей Григория Орлова, фаворита. Она родилась в 1745 году и с ранней молодости состояла фрейлиной при Екатерине II. Близость и привычка скоро сделали ее необходимой для императрицы, питавшей к ней величайшее доверие. Такая дружба государыни, непостоянной в любви, но сохранявшей неизменное расположение к своему другу, создала для Протасовой весьма видное положение при дворе, где она вскоре получила звание кавалерственной статс-дамы, имевшей право носить портрет (портрет императрицы, осыпанный бриллиантами, носился на левом плече) <...> При короновании Павла <...> она была награждена орденом Екатерины 2-й степени, а при коронации Александра <...> получила графский титул..." (Ростопчина, Семейная хроника, с. 85–86).
[36] ...хотела было и меньшую... обратить в латинство... умерла в православии. — У Ф. В. Ростопчина было четверо детей: сын и три дочери: "...старшая, Наталья <...>, Софья, будущая графиня де-Сегюр, знаменитый автор иллюстрированной библиотеки, и Лиза, чудная красавица, чья преждевременная смерть свела отца в могилу" (см. также примеч. 18 к Главе восьмой). Лиза Ростопчина умерла 1 марта 1824 г. Обстоятельства смерти ее были поистине трагичны. Вот описание этого события со слов очевидца — племянницы горничной в доме Ростопчиных, которая «спала в комнате бонны, рядом с комнатой, где угасала Лиза Ростопчина»: «В ночь ее смерти, услыхав странный шум, она (бонна. — Т.О.) проснулась и босиком подкралась к полупритворенной двери. Тут она увидела бабку (графиню Е. П. Ростопчину. — Т. О.), крепко державшую при помощи <...> компаньонки умирающую, бившуюся в их руках, между тем как католический священник насильно вкладывал ей в рот причастие... Последним усилием Лиза вырвалась, выплюнула причастие с потоком крови и упала мертвой». Рассказ о последующих событиях записан мемуаристкой со слов ее матери, Евд. П. Ростопчиной. Накануне графиня обманом отправила Ф. В. Ростопчина спать, уверив, что дочери лучше. «Утром она разбудила мужа и сообщила ему, что Лиза умерла, приняв католичество <...> Граф отвечал, что, когда расстался с дочерью, она.была православной, и послал за приходским священником. Вне себя графиня в свою очередь послала за аббатом — оба священника встретились у тела усопшей и разошлись, не сотворив установленных молитв. Тогда дед (Ф. В. Ростопчин. — Т. О.) уведомил о событии уважаемого митрополита, приказавшего схоронить скончавшуюся по обряду православной церкви. Мать не присутствовала на погребении, как не появлялась впоследствии на панихидах, выносе и похоронах мужа...» (Ростопчина, Семейная хроника, с. 113–115).
[1] Дом свой на Пречистенке я продала... — "...в 1832 г. подпоручику Долиманову, с 1852 г. Бороздиной, затем подполковнику Воробьеву, с 1866 г. Алаевой, с 1878 г. Купчин-скому принадлежал, в 1916 г. Ушакову З. Н." (Экз. В. К. Журавлевой, с. 423).
[2] ...Терард один из первых в России завел сахарный завод... — Первый свеклосахарный завод в России был основан в 1802 г. генералом Е. И. Бланкеннагелем в селе Алябьеве Чернинского уезда Тульской губ. (см.: Рейсер А. С. Опыт сопоставления некоторых главнейших хронологических дат в области истории сахара и его производства. — Сб. статей по сахарной промышленности. М., 1925, вып. 6–7, с. 343).
[3] Мелюс, или мелис — дешевый сахар из белой патоки, продукт с не доведенной до конца переработкой; часть его шла на продажу.
[4] ...за Василия Николаевича Толмачева. — «Жил в 1826 г. в собственном доме на Арбате, No 28» (Экз. В. К. Журавлевой, с. 430).
[5] ...подтверждали этот рассказ его. — «П. В. Долгоруков относит это к брату Юрия Владимировича Василию Владимировичу» (Экз. В. К. Журавлевой, с. 432).
[6] ...смертоносною болезнью — холерою... — См. примеч. 2 к (Предисловию).
[7] ...все обошлось в Москве благополучно, не так, как в Петербурге, где было возмущение народа... — Речь идет о холерном бунте в Петербурге в июне 1831 г. Очевидец, описывая картину бунта и эпизод «усмирения» его Николаем I, так передает слова императора, обращенные к народу: «Что вы это делаете, дураки? С чего вы взяли, что вас отравляют? Это кара Божия. На колени, глупцы! Молитесь Богу! Я вас!» (см. в статье: Герцен А. И. Николай как оратор. — Колокол, 1865, 1 декабря, л. 209; Герцен, т. 18, с. 472).
[8] ...декабрьской истории 1826 года... — Ошибка в тексте, вместо: 1825 года.
[9] Сырная неделя (или сырная седмица) — то же, что масленая неделя, масленица — последняя неделя перед великим постом.
[10] Авантажна — привлекательна (от франц. avantage — выгода, преимущество).
[11] Фомина неделя — 2-я неделя после пасхальной.
[12] ...принятия святых Христовых Тайн. — См. примеч. 16 к Главе первой.
[13] ...сестры известного князя Егора Александровича)... — Речь идет о князе Е. А. Грузинском (1762–1852), владевшем крупными поместьями в Нижегородской губернии и отличавшемся жестокостями и самодурством. В этом качестве он был упомянут А. И. Герценом в «Былом и думах» — в части Второй «Тюрьма и ссылка» (см.: Герцен, т. 8, с. 241).
[14] Падчерица... за графом Потемкиным... — Речь идет о Елизавете Петровне Потемкиной (рожд. княжне Трубецкой; 1796–1870-е гг.), сестре С. П. Трубецкого. Она вышла замуж за С. П. Потемкина в 1817 г., и жили они на Пречистенке (ныне ул. Кропоткинская, д. No 21). На свадьбе А. С. Пушкина она была посаженой матерью со стороны H. H. Гончаровой.
[15] Марья Алексеевна Ганнибал (1745–1818), бабушка А. С. Пушкина по матери. По словам П. И. Бартенева, она «любила вспоминать старину, и от нее Пушкин наслышался семейных преданий, коими так дорожил впоследствии» (см.: Летописи Государственного литературного музея. Кн. 1. Пушкин. М.; Л., 1936, с. 451).
[16] ...у Грибоедовых. — Речь идет о семье родителей А. С. Грибоедова.
[17] ...Визапуром... (потому что он был сын арапа... — Визапур — имя эмигранта-мулата, женатого на дочери купца Сахарова; в 1812 г. он был расстрелян как французский шпион (см.: Французы в России. 1812 год по воспоминаниям современников. М., 1912, с. 74–76). Имя Визапура стало нарицательным для обозначения арапа (или, например, прически «под арапа» — см.: Жихарев, с. 123).
[18] ...она жила счастливо... — Брак Марии Алексеевны с флота артиллерии капитаном 2-го ранга О. А. Ганнибалом (1744—-1806) счастливым не был: последний, оставив семью, в 1779 г. женился на У. Е. Толстой, представив фальшивое свидетельство о своем вдовстве; когда это обстоятельство вскрылось (в 1784 г.), второй брак его был признан незаконным. М. А. Ганнибал с дочерью Надеждой Осиповной поселилась у своей матери, С. Ю. Пушкиной, в Липецке.
[19] ...Пушкины жили... Бутурлиных. — Один из мемуаристов свидетельствует, что Пушкины в это время жили «подле самого Яузского моста, т. е. не переезжая его к Головинскому дворцу, почти на самой Яузе, в каком-то полукирпичном и полудеревянном доме, в близком соседстве с Бутурлиными» (см.: Волович, с. 21). Бутурлины — это семья графа Дмитрия Петровича Бутурлина, находившаяся в родственных и дружеских отношениях с Пушкиными (см. там же, с. 32–34).
[20] ...с Пушкиной девочкой... — Речь идет об Ольге Сергеевне Пушкиной (в замуж. Павлищевой; 1797–1868).
[21] ...с Грибоедовой... — Имеется в виду Мария Сергеевна Грибоедова (в замуж. Дурново; 1792–1856), впоследствии талантливая музыкантша (арфистка).
[22] ...(сестрой того, что в Персии потом убили)... — Речь идет об А. С. Грибоедове, убитом 30 января 1829 г. толпой персидских фанатиков в Тегеране во время истребления русского посольства (ср. стр. 359).
[23] ...бывали еще тут девочки Пушкины... — О них см. ниже, примеч. 29.
[24] Мальчик Грибоедов, несколькими годами постарше его... — Точная дата рождения А. С. Грибоедова неизвестна: в литературе называются и 1794 и 1790 гг. — в любом случае он был старше Пушкина, родившегося в 1799 г.
[25] Года за полтора до двенадцатого года Пушкины переехали на житье в Петербург, а потом в деревню... — В Петербург семья Пушкиных переехала в 1814 г., а до их приезда, в июле 1811 г., сюда был привезен будущий поэт для поступления в Царскосельский лицей. Лето Пушкины обычно проводили в подмосковном имении Захарово, принадлежавшем М. А. Ганнибал.
[26] ...Василий Львович... на Капитолине Михайловне... — Поэт, автор поэмы «Опасный сосед» (1811) и сборника стихотворений (СПб., 1822), В. Л. Пушкин (1766–1830) с 1806 г. был женат на К. М. Вышеславцевой (1778–1861).
[27] ...Панина... — Здесь и ниже ошибка. Нужно: Панова.
[28] Самую старшую... бывшую за Евреиновым... — Речь идет о Екатерине Федоровне Евреиновой; но старшей была не она, а Анна Федоровна.
[29] Пушкиным Львовичам они были сродни... — Семье А. С. Пушкина сестры Пушкины были лишь однофамилицами (см.: Тюнькин К- И. «Нет, не черкешенка она...» — Прометей. М., 1975, No 10, с. 176–181).
[30] ...Устинова. — Речь идет о коллежском советнике Адриане Михайловиче Устинове (1802—после 1882) и его жене Анне Карловне (рожд. Шитц), знакомых Пушкина и Гончаровых (см.: Шилов К. Московский адрес. — Прометей. М., 1975, No 10, с. 85–99).
[31] ...зачем он позволил неистовой черни растерзать Верещагина... говорят, не виновного...— Сын московского купца 2-й гильдии Михаил Николаевич Верещагин (1790— 1812) был обвинен Ростопчиным в переводе и распространении «Письма Наполеона к прусскому королю» и «Речи Наполеона к князьям Рейнского союза в Дрездене», напечатанных в «Гамбургских известиях»; однако сам граф в беседе с князем А. А. Шаховским признавался, что смысл жестокой казни был в назидательности: что якобы Верещагин, "...угоревший от чада новопросвещения, был масоном <...> пустился переводить, толковать и распускать в народе Наполеоновы прокламации, когда он сам уж был под Москвою, где начали появляться другие Верещагины и верещать по-заморскому; <...> должно было, чтоб узнать своих и показать чужим русскую ненависть к их соблазнам, предать одного народной казни и ее ужасам, если не образумить, то хотя устрашить прочих сумасбродов" (Двенадцатый год. Воспоминания князя А. А. Шаховского. — РА, 1886, No 11, с. 399). О самой же казни Ростопчин писал: «Я объявил ему (Верещагину. — Т. О.), что он приговорен сенатом к смертной казни и должен понести ее (по словам другого мемуариста, Ростопчин "держал речь к толпе" с крыльца «великолепного дома на Лубянке». — Загоскин С. М. Воспоминания. — ИВ, 1900, No 2, с. 518. — Т. О.), и приказал двум унтер-офицерам моего конвоя рубить его саблями. Он упал, не произнеся ни одного слова" (см.: Записки графа Ф. В. Ростопчина, с. 723). Более подробно суть «верещагинского дела» была изложена в записках А. Ф. Брокера, в это время московского полицмейстера. Он писал: "Верещагин знал хорошо французский и немецкий языки; он прочитывал у сына почтдиректора иностранные газеты и журналы. Такое противузаконное дело производилось следующим образом: цензоры, прочитав журналы и отметя запрещенное в них карандашом, по одному номеру приносили в кабинет почтдиректора для просмотра; сын Ключарева брал их, может быть, не с ведома отца, и делился с легкомысленным Верещагиным. В кофейных и других публичных домах полиция давно замечала молодого человека, который либерально разглагольствовал о политике иностранной и внутренней. В то время зорко следили за подобными явлениями; наконец в июле 1812 года появилась во многих экземплярах переведенная на русский язык, переписанная одною рукой, хвастливая и дерзкая прокламация Наполеона о походе его в Россию. С этой бумагой схвачен был в кофейной Верещагин и представлен к главнокомандующему. Немедленно пошли розыски; обнаружилось, что и другие экземпляры писаны тою же рукою, что писал их Верещагин; дознано знакомство его с Ключаревым. Пылкий граф, наблюдавший строго за волнениями в городе, заподозрил масонское влияние. Его особенно огорчало, что в эпоху нашествия явился русский изменник, и он конечно бы повесил его без суда и следствия, если бы не остановило его желание разъяснить корни разврата. Граф сам допрашивал Верещагина. К чести молодого человека нужно сказать, что он упорно скрывал источник, из которого черпал политические свои знания; графу неизвестны были запрещенные цензурою речи Наполеона; это и погубило Верещагина. Он счел его за сочинителя пасквилей и за шпиона французов, так как из докладов полиции знал о либеральных его толкованиях в кофейных. Раз запирательство его до того озлобило графа, что он схватил ножницы, которыми режут бумагу, и хотел заколоть ими Верещагина. Во всяком случае, заметя в юноше развращенный ум и сердце, он готовил русского изменника на поругание и казнь.
[32] ...написал книгу — «Правду о пожаре Москвы»... — Речь идет о брошюре «Правда о пожаре Москвы. Сочинение графа Ф. В. Ростопчина. Перевел с франц. Александр Волков. М;, 1825» (дата, проставленная самим автором в конце книги: «Париж, 5 марта 1823»). В «Записках о 1812 годе» С. Глинка, бывший в курсе всех действий Ростопчина и ночевавший у него в доме накануне вступления французов в Москву, писал: "...в этой правде все неправда. Полагают, что он похитил у себя лучшую славу, отрекшись от славы зажига-тельства Москвы" (Записки о 1812 годе, с. 55). Вторил ему и А. Л. Витберг: «Еще страннее и непонятнее поступок его, что он, живя в Париже, отрекся (написав ничтожную брошюрку) от пожара Москвы — он, Ростопчин!» (см.: Герцен, т. 1, с. 442).
[33] Извиняться пред врагом не следовало... если совесть не корит. — Очевидно, имеются в виду следующие слова из брошюры Ростопчина: «Когда пожар разрушил в. три дни шесть осьмых частей Москвы, Наполеон почувствовал всю важность сего происшествия и предвидел следствие, могущее произойти от того над русской нацией, имеющей все право приписать ему сие разрушение <...> Он надеялся найти верный способ отклонить от себя весь срам сего дела в глазах русских и Европы и обратить его на начальника русского правления в Москве: тогда бюллетени Наполеоновы провозгласили меня зажигателем; журналы, памфлеты наперерыв один перед другим повторили сие обвинение и некоторым образом заставили авторов, писавших после о войне 1812 года, представлять несомненно такое дело, которое в самой вещи было ложно» (Правда о пожаре Москвы, с. 8).
[34] ...человека, достойного лучшей участи... — Неблагоприятными переменами в своем положении после 1812 г. Ростопчин был во многом обязан А. А. Аракчееву. Рассказав в своих записках о том, как после чрезвычайно удавшегося ему в июле 1812 г. сбора пожертвований среди московских жителей Александр I ласково поцеловал его «в обе. щеки», Ростопчин продолжал: «Аракчеев поздравил меня с получением высшего знака благоволения, т. е. поцелуя от государя. "Я, — прибавил он, — я, который служу ему с тех пор, как он царствует, — никогда этого не получал". Балашов просил меня быть уверенным, что грг. Аракчеев никогда не забудет и не простит мне этого поцелуя. Тогда я посмеялся этому, но впоследствии получил верное доказательство тому, что министр полиции говорил правду и что он лучше меня знал гр. Аракчеева" (см.: Записки графа Ф. В. Ростопчина, с. 676–677). Однако по смерти Александра I и незадолго до собственной кончины он писал по-иному: «Мне досадно, что я не испытываю никакого сожаления ни как русский, ни как верноподданный, преданный слуга своего царя. Он был несправедлив ко мне; я не просил себе награды, но мог ожидать большего, чем равнодушие и принесения моей службы в жертву низкой зависти, которую я никогда не мог, не умел и не хотел щадить...» (см.: Ростопчина, Семейная хроника, с. 69).
[35] Жена его, племянница екатерининской камер-фрейлины Протасовой... — "...знаменитая графиня Анна Степановна Протасова, взявшая племянниц к себе, чтобы воспитывать их на своих глазах, была по матери племянницей Григория Орлова, фаворита. Она родилась в 1745 году и с ранней молодости состояла фрейлиной при Екатерине II. Близость и привычка скоро сделали ее необходимой для императрицы, питавшей к ней величайшее доверие. Такая дружба государыни, непостоянной в любви, но сохранявшей неизменное расположение к своему другу, создала для Протасовой весьма видное положение при дворе, где она вскоре получила звание кавалерственной статс-дамы, имевшей право носить портрет (портрет императрицы, осыпанный бриллиантами, носился на левом плече) <...> При короновании Павла <...> она была награждена орденом Екатерины 2-й степени, а при коронации Александра <...> получила графский титул..." (Ростопчина, Семейная хроника, с. 85–86).
[36] ...хотела было и меньшую... обратить в латинство... умерла в православии. — У Ф. В. Ростопчина было четверо детей: сын и три дочери: "...старшая, Наталья <...>, Софья, будущая графиня де-Сегюр, знаменитый автор иллюстрированной библиотеки, и Лиза, чудная красавица, чья преждевременная смерть свела отца в могилу" (см. также примеч. 18 к Главе восьмой). Лиза Ростопчина умерла 1 марта 1824 г. Обстоятельства смерти ее были поистине трагичны. Вот описание этого события со слов очевидца — племянницы горничной в доме Ростопчиных, которая «спала в комнате бонны, рядом с комнатой, где угасала Лиза Ростопчина»: «В ночь ее смерти, услыхав странный шум, она (бонна. — Т.О.) проснулась и босиком подкралась к полупритворенной двери. Тут она увидела бабку (графиню Е. П. Ростопчину. — Т. О.), крепко державшую при помощи <...> компаньонки умирающую, бившуюся в их руках, между тем как католический священник насильно вкладывал ей в рот причастие... Последним усилием Лиза вырвалась, выплюнула причастие с потоком крови и упала мертвой». Рассказ о последующих событиях записан мемуаристкой со слов ее матери, Евд. П. Ростопчиной. Накануне графиня обманом отправила Ф. В. Ростопчина спать, уверив, что дочери лучше. «Утром она разбудила мужа и сообщила ему, что Лиза умерла, приняв католичество <...> Граф отвечал, что, когда расстался с дочерью, она.была православной, и послал за приходским священником. Вне себя графиня в свою очередь послала за аббатом — оба священника встретились у тела усопшей и разошлись, не сотворив установленных молитв. Тогда дед (Ф. В. Ростопчин. — Т. О.) уведомил о событии уважаемого митрополита, приказавшего схоронить скончавшуюся по обряду православной церкви. Мать не присутствовала на погребении, как не появлялась впоследствии на панихидах, выносе и похоронах мужа...» (Ростопчина, Семейная хроника, с. 113–115).
Комментировать