Почему мы уверены. Разумных причин для веры в Бога гораздо больше, чем вы думали

В любом разговоре на тему христианской религии неизменно возникает слово «вера», и это не удивительно. Ведь и в Библии это слово и стоящее за ним понятие – одно из ключевых. Однако иногда оно создает не вполне точное представление о нашем истинном отношении к той реальности, которую принято называть духовным миром, и к тем событиям, о которых повествует Священное Писание. Можно и нужно сказать, что мы верим в реальность духовного мира и в подлинность библейских событий. Но в каком смысле верим? Не сродни ли эта наша вера вере детей в сказочных персонажей или в Деда Мороза, который кладет подарки под елку в новогоднюю ночь? Может быть, нам просто по каким-то причинам удобно считать, что Бог есть, и мы себя в этом просто убедили? Ведь наука уже так основательно изучила «механику» мироздания, что, кажется, нам остается только повторить вслед за французским астрономом и математиком Пьером-Симоном Лапласом его знаменитое высказывание: в гипотезе о существовании Бога я не нуждаюсь!..

И все-таки возьмем паузу, прежде чем сказать это.

Не всё так просто.

Ведь вера – это не только уверенность в чем-то. Это еще и доверие. Доверие авторитетным для нас людям, источникам информации. Многое ли мы знаем из личного, нашего собственного, непосредственного, не опирающегося ни на какое постороннее свидетельство опыта? Будем честны: большинство фактов, которыми мы владеем, известно нам со слов других, авторитетных для нас людей – ученых, путешественников, специалистов, глубоко занимавшихся тем или иным вопросом и, как мы верим, не желающих нас обманывать. Если мы доверяем опыту ученых, рассказывающих о результатах своих экспериментов, но пренебрегаем опытом святых, рассказывающих нам о Боге, то у нас должны быть какие-то серьезные причины для такой избирательности. Большой вопрос, есть ли они у нас.

Вера – это еще и верность. Верность тому, что однажды открылось нам, что стало в какой-то момент нашей жизни кристально ясным, хотя потом, может быть, затуманилось. Это верность истине, которую мы нашли (или она нашла нас) и опознали как истину. Кто-то может сделать вид, что этой встречи никогда не было, и жить как живется. Но верующий человек чувствует себя обязанным хранить верность той истине, которую некогда обрел, даже если впоследствии она скрылась из виду.

Вера – совсем не такая простая и банальная вещь, как это может показаться на первый взгляд. Мы верим во Христа, воплотившегося Бога, некогда сотворившего Вселенную, а примерно 2000 лет назад искупившего нас от греха и смерти Своей собственной смертью, не только потому, что такая вера нам нравится или удобна. У нас есть самые серьезные основания полагать, что именно так дело и обстоит. И более того: оснований верить в Бога (и не в какого-нибудь, а в Того Самого, Которого знает христианство) у нас на порядок больше, чем у атеистов – утверждать, что Бога нет. Может быть, кого-то из читателей это удивит, но вера в Бога абсолютно логична, рациональна и доказательна – чего не скажешь о вере в Его отсутствие.

Хотите в этом убедиться? Просто начните читать эту книгу.

Главное, что Бог ценит в человеке, – безосновательная слепая вера: «Верую, ибо это абсурдно».

Это не так, и нам стоит заметить две вещи: 1) атеизм может быть не менее «слепой верой», то есть мировоззрением, принятым без всякого рассмотрения; 2) зрелая христианская вера не является «слепой» и слепоты вовсе не приветствует.

Противопоставлять атеизму «слепую веру» значит противопоставлять теплое и зеленое. Психологические причины, по которым человек придерживается каких-то убеждений, и обоснованность самих этих убеждений лежат в разных плоскостях. Советский школьник мог верить в то, что «наука доказала, что Бога нет», не менее слепо, чем школьник в царское время верил, что Бог есть, – не входя ни в какие личные исследования вопроса, просто полагаясь на мнение родителей и учителей.

Атеизм может быть слепым

Атеистические убеждения могут быть не менее «слепыми», то есть принятыми безо всякого исследования, из доверия к авторитету, чем религиозные. То, как человек принял те или иные убеждения, еще ничего не говорит нам об их ложности или истинности.

Более того, как верующие, так и атеисты могут проявлять зашоренность и нежелание знать что-либо, что теоретически могло бы подорвать их сложившееся мировоззрение. Это не особенность веры или атеизма, это особенность человеческой психологии. Для нее есть даже специальный термин – confirmation bias, «склонность к подтверждению своей точки зрения»: из всей доступной информации человек склонен выбирать то, что хорошо вписывается в его уже сложившееся мировоззрение, и игнорировать или отрицать то, что ему не соответствует.

Интеллектуальный поиск, способность усомниться в своей позиции, открытость к новым данным – всё то, что противоположно «слепой вере», – может привести человека вовсе не к атеизму.

Я как-то читал интересную историю одного английского журналиста. Сначала он был христианином, затем, будучи по природе человеком, склонным к вопросам и сомнениям, стал атеистом. Но потом он стал внимательно исследовать уже атеистическое мировоззрение – и засомневался в нем. Наконец он вернулся – уже на новом уровне понимания – к христианской вере.

Христианство и «слепая вера»

Христианство не поощряет «слепой веры», потому что живая вера предполагает духовный и интеллектуальный рост. От христианина ожидается, что он будет прилагать усилия, чтобы понять, во что он верит, почему, и что из этого следует. «Слепая вера» может легко сделать человека жертвой лжеучителей. Поэтому христианство породило чрезвычайно мощную интеллектуальную традицию – от ранних отцов Церкви до Владимира Соловьева. Традицию, которая продолжает развиваться.

Мы совершенно согласны, что «безосновательная слепая вера» – это неправильно. Да, мы все склонны игнорировать доводы тех, кто с нами не согласен. Но поиск истины предполагает, что мы готовы открыться, выслушать, ознакомиться с другой точкой зрения.

Но разве христианство не требует доверия авторитетам?

Любая человеческая деятельность требует такого доверия. Бо́льшую часть того, что мы знаем, мы знаем потому, что поверили другим людям. Я никогда в жизни не видел микробов – да и не мог бы их увидеть. Но я полагаюсь на авторитет учителей, которые еще в школе мне о них рассказали и призвали мыть руки перед едой. Учителя, в свою очередь, узнали об этом от других учителей, а те, в конечном итоге, – от ученых-микробиологов. Нам обычно не приходит в голову проверять их работу, мы просто полагаемся на то, что они компетентные и добросовестные специалисты. Вообще, большинство из нас не может проверить те или иные утверждения ученых: для этого нужно учиться годами, стать специалистом, иметь доступ к специальному оборудованию и т. д. Но мы обычно доверяем их авторитету.

В интернете немало сторонников различных «теорий заговоров», которые полагают, что ученые (и особенно медики) хотят всех убить, но обычно мы от них отмахиваемся. Почему? Потому, что мы всё тщательно сами проверили? Нет, мы просто полагаемся на авторитет. Мы доверяем специалистам.

Доверие может быть разумным выбором

Конечно, это доверие не является слепым: мы можем объяснить себе, почему мы им доверяем. Мы по некоторым основаниям приходим к выводу, что эти люди достойны доверия, и полагаемся на их слово.

В области истории мы склонны доверять свидетелям тех или иных исторических событий: например, мы верим, что Пушкин был смертельно ранен на дуэли с Дантесом, потому что полагаемся на свидетельства очевидцев, которые оставили нам письменные воспоминания об этом событии.

Как христиане мы полагаемся на свидетельства апостолов о жизни, смерти и Воскресении Господа нашего Иисуса Христа. Мы доверяем авторитету апостолов и принимаем их свидетельство как людей добросовестных.

Атеисты не обязаны доказывать, что Бога не существует. Бремя доказательства лежит на той стороне, которая выдвигает какие-то утверждения, а не на той, которая их отрицает.

Действительно, обязанность доказывать утверждение лежит на том, кто его выдвигает. Доказать негативное утверждение – такое, как «Бога нет», невозможно, и атеисты не обязаны этого делать. Однако из этого никак не следует, что мы должны принимать атеизм как позицию по умолчанию и держаться ее, пока нам не доказано обратное.

Но почему? Разве атеизм делает какие-то утверждения, которые нуждаются в доказательствах? Он просто отрицает Бога.

На самом деле, делает. Атеизм неизбежно предполагает ряд позитивных утверждений о реальности, которые нуждаются в обосновании.

Атеизм связан с философией материализма. Теоретически возможны атеисты-нематериалисты, но вы их едва ли встретите. А материализм – это представление, согласно которому вся реальность сводится к материи, управляемой безличными и неизменными законами природы. Это, в частности, означает, что в конечном итоге всё в реальности можно описать на языке законов физики (поэтому такое представление еще называют физикализмом). Сознание, мышление, воля, эмоции – всё это результат чрезвычайно сложных, но чисто материальных процессов, происходящих в коре головного мозга.

Вот что пишет, например, группа атеистических лидеров-интеллектуалов в «Декларации в защиту клонирования»: «Всё богатство репертуара человеческих мыслей, чувств, устремлений и надежд <…> рождается благодаря электрохимическим процессам в мозгу, а не некой нематериальной душе, деятельность которой инструментально не обнаруживается».

Это определенно позитивное утверждение о реальности (причем весьма проблематичное, как мы рассмотрим чуть дальше), и бремя его доказательства лежит на тех, кто его выдвигает.

Но принцип «бритвы Оккама» требует воздерживаться от веры в сверхъестественное – по крайней мере, до тех пор, пока оно не доказано.

«Бритва Оккама» – методологический принцип, выдвинутый в XIV веке английским монахом-францисканцем Уильямом Оккамом. Он обычно формулируется так: «Не умножай сущностей сверх необходимого». Если какое-то явление можно объяснить без привлечения каких-то сущностей – значит, эти сущности и не нужны. Если можно объяснить такое явление, как молния, исключительно природными причинами, значит, нет нужды объяснять ее гневом Зевса, Перуна или Тора. Подобно этому, если мы можем объяснить мироздание без Бога, значит, представление о Нем излишне, и нам не следует в Него верить, утверждают атеисты.

Этот довод содержит несколько ошибок.

«Сверх необходимого» для чего?

Прежде всего обратим внимание на неопределенность формулировки. «Не умножай сущностей сверх необходимого», но – необходимого для чего? Бессмысленно спрашивать, необходима мне та или иная сущность или нет, пока я не разобрался с вопросом, для чего она может быть необходима. Чего я хочу, какие цели перед собой ставлю? Если я хочу измерить площадь комнаты, мне не понадобится такая сущность, как стоящий здесь же ее хозяин – но из этого никак не следует, что хозяина комнаты не существует.

Поэтому мы должны обязательно уточнить – для чего могут быть необходимы сущности, умножать которые сверх меры не стоит? Если мы ответим: для того, чтобы объяснить то или иное явление, – то перед нами неизбежно встанет другой вопрос: что мы называем словом «объяснить»? И если мы скажем, что объяснить значит указать необходимую и достаточную причину, то как мы определяем достаточность причины?

Чем объясняется смерть Пушкина? Можно сказать: огнестрельным ранением, вызвавшим несовместимые с жизнью повреждения внутренних органов. Будет ли это достаточным объяснением? С точки зрения медицины – вполне. Но нас, по-видимому, такое объяснение не удовлетворит: мы захотим узнать, при каких обстоятельствах поэт получил смертельную рану, кто стрелял, каковы были его мотивы, какое развитие событий привело к такому исходу, какое впечатление эта смерть произвела на современников, как она повлияла на дальнейшую историю русской литературы. Чтобы ответить на эти вопросы, нам понадобится углубиться в рассмотрение культуры того времени, дуэльного кодекса, личной жизни поэта, развития языка и литературы и многих других реалий, находящихся совершенно вне поля зрения судебно-медицинских экспертов.

Отвечая на поставленный перед ним вопрос: что с медицинской точки зрения вызвало смерть поэта? – эксперт совершенно справедливо воспользуется «бритвой Оккама» и отклонит предположения, что Пушкина погубили при помощи магии Вуду или что он умер от простуды. Пулевое ранение окажется совершенно достаточным объяснением. Однако мы весьма удивимся тому эксперту, который скажет, что, поскольку смерть поэта вполне объясняется этим ранением, его незачем объяснять как-то еще – конфликтом с Дантесом, приведшим к дуэли, обычаями того времени и социального слоя, тогдашними понятиями о чести и т. д.

Необходимы ли все эти «сущности» для объяснения смерти поэта? Смотря с какой точки зрения посмотреть. С точки зрения судебной медицины – нет. Значит ли это, что в реальности всего этого не существовало? Это предположение показалось бы нам очень странным.

Бог – «лишняя сущность»? Для чего именно «лишняя»?

Ровно ту же самую логическую ошибку допускают люди, использующие «бритву Оккама» для отрицания Бога. Естественные науки основаны на повторяющихся наблюдениях и воспроизводимых экспериментах; над Богом экспериментов ставить невозможно, Он не является предметом рассмотрения естественных наук. Он является «лишней» сущностью для естествоиспытателя так же, как Наталья Гончарова или Дантес являются «лишними» сущностями для судебно-медицинского эксперта – они просто находятся вне поля зрения его профессиональной деятельности. Никаких выводов о бытии (или небытии) сущностей, лежащих за пределами решаемой нами конкретной задачи, мы, пользуясь «бритвой Оккама», делать не можем.

Еще одна ошибка связана с тем, что мы не можем объяснить бытие вселенной в целом, не обращаясь к некоей причине, лежащей за ее пределами. Но об этом подробнее позже, когда мы поговорим о космологическом аргументе в пользу бытия Божия.

Практически все атеисты, с которыми можно встретиться в реальной жизни, материалисты. Материализм признает существование единственной субстанции – материи: все сущности, с точки зрения материалиста, образованы материей, а все явления (в том числе и сознание) возникают в процессе взаимодействия материальных сущностей. С материализмом неизбежно связан натурализм, то есть представление о реальности как о замкнутой системе причинно-следственных связей, управляемой безличными и неизменными законами природы (и только ими). В рамках этой картины мира любые события могут быть только результатом предыдущих состояний системы и неизменных законов движения материи.

Один из «новых атеистов», американский физик Виктор Штенгер формулирует это мировоззрение как «представление о том, что всё есть материя и ничего больше».

Натурализм не допускает существования чего-либо сверхъестественного, то есть выходящего за рамки этой системы.

Но ведь христиане тоже признают существование материи, управляемой законами природы?

Конечно. Христианский теизм (то есть мировоззрение, постулирующее веру в личностного Бога-Творца) признает реальность материальной природы как системы, управляемой определенными безличными законами. Но, с точки зрения христиан, реальность не исчерпывается природой: у природы есть Создатель – Бог, Который создал ее и поддерживает в бытии. Бог также создал и нематериальные сущности – ангелов, архангелов и души людей. Дух может взаимодействовать с материей, а в определенных, исключительно редких и важных случаях, Бог может действовать поверх знакомых нам законов природы, творя чудеса.

Даже философы-материалисты признают, что материализм имеет ряд неразрешенных – и, видимо, неразрешимых – проблем. Одна из них – это проблема свободной воли.

И какие проблемы у материализма со свободной волей?

В рамках материализма все наши мыслительные и волевые акты целиком и полностью обусловлены чрезвычайно сложными, но полностью материальными процессами в коре нашего головного мозга. Эти процессы (как и всё в мироздании) развиваются согласно неизменным законам природы, их результат полностью определяется чисто материальными причинами.

Как пишет об этом нейрофизиолог (и убежденный материалист) Френсис Крик, «Вы, ваши радости и скорби, ваши воспоминания и устремления, ваше чувство личной идентичности и свободной воли – на самом деле не более, чем определенное поведение огромного скопления нервных клеток и связанных с ними молекул. Вы – не более чем набор нейронов… хотя и кажется, что мы обладаем свободной волей, наши решения уже предопределены для нас, и мы не можем этого изменить».

Известный космолог (и атеист) Стивен Хокинг пишет в своей книге «Высший Замысел»: «Хотя мы думаем, что способны делать осознанный выбор, наши познания в области молекулярных основ биологии свидетельствуют, что биологические процессы подчиняются законам физики и химии, а потому столь же детерминированы, как и орбиты планет. <…>

Трудно себе представить, как может проявляться свобода воли, если наше поведение определяется физическими законами. Поэтому, похоже, мы представляем собой не что иное, как биологические машины, а свобода воли – просто иллюзия».

Материализм, как объясняет известный атеистический публицист Ричард Докинз, означает, что свободная воля – иллюзия: «Будучи материалистом, я придерживаюсь того взгляда, что сознание – это нечто, что возникает из мозга, внутри мозга. И я думаю, что компьютеры не наделены свободной волей: я совершенно уверен, что всё, происходящее в компьютере, предопределено другими событиями во внешнем мире и – еще в большей степени – внутри самого компьютера. В этом смысле у компьютеров нет свободной воли. Но в этом смысле ее, скорее всего, нет и у нас… Я не могу с точностью сказать, что́ это значит, но, думаю, это означает или может означать, что, когда я думаю, что принимаю решение; когда иллюзорная сущность внутри меня, которую я считаю «мной», принимает решение, в действительности оно уже принято».

Итак, материализм не оставляет места не только для Бога, но и для человека; остается только «иллюзорная сущность внутри меня, которую я считаю «мной«».

Это мировоззрение, которое требует от Вас объявить иллюзией не только мистический опыт молитвы и богообщения, но и самый повседневный опыт действия свободной воли. Кто в таком случае страдает от иллюзии? Докинз прекрасно сформулировал ответ: «Иллюзорная сущность внутри меня, которую я считаю «мной»». Но кто этот «я», который ошибочно считает себя «собой»? Иллюзия, которая страдает от иллюзии?

Итак, отметим это, материализм противоречит нашему непосредственному опыту – опыту свободной воли.

Более того, если материалисты правы, то даже само мышление невозможно.

Почему материализм делает невозможным мышление?

С точки зрения материализма, все наши мыслительные и волевые акты целиком и полностью обусловлены чрезвычайно сложными, но полностью материальными процессами в коре нашего головного мозга. Эти процессы (как и всё в мироздании) развиваются согласно неизменным законам природы, и их результат полностью определяется чисто материальными причинами.

Но если это так, то само наше мышление невозможно. Мышление – это процесс, в ходе которого мы делаем выводы из предпосылок. Мы утверждаем что-то на определенных основаниях. Например, на основании медицинской статистики мы утверждаем, что люди, злоупотребляющие спиртным, чаще страдают циррозом печени.

Конечно, мы вправе придерживаться определенных убеждений и по причинам полностью иррациональным. Например, я могу считать, что вареная свекла вредна для печени, потому что мне не нравится ее вкус. Причиной для такого убеждения могут быть какие-то особенности моего организма или жизненного опыта, по которым мне не нравится вкус свеклы, но нет для него никаких логических оснований. Наше мышление работает правильно, только если причины, по которым мы в чем-то уверены, совпадают с логическими основаниями.

Но что является причиной мыслительных актов в материалистической вселенной? Определенные состояния материи, определяемые неизменными законами природы. В этом случае все наши точки зрения обусловлены физическими и только физическими причинами – «электрохимическими процессами в мозгу». Согласны вы с точкой зрения автора или нет, находите его аргументы убедительными или вздорными, будете ли вы теистом или материалистом – всё это полностью определяется электрохимическими процессами в коре вашего головного мозга, а эти процессы – предыдущими состояниями системы и неизменными законами движения материи. Как замечает Клайв Стейплз Льюис, «строгий материализм опровергает сам себя по причине, о которой давно сказал профессор Холдейн: если мои мыслительные процессы полностью обусловлены поведением атомов моего же мозга, у меня нет оснований доверять своим мнениям… и тем самым нет оснований считать, что мозг состоит из атомов».

Разве сознание не сводится к материи?

Кроме вопроса о свободной воле, существуют еще по крайней мере две проблемы, которые не позволяют свести сознание к материи. Это так называемая проблема «квалиа» и интенциональность.

«Квалиа» в переводе с латыни – «каково оно». Так именуют субъективное переживание – например, боли, вкуса или холода. Говоря словами поэта, «свежесть утра, запах мяты, крик радости, восторга дрожь». По определению философа Фрэнка Джексона, «квалиа» – это «определенные качества в первую очередь телесных ощущений, но также и определенных актов восприятия, в которые не входит никакое количество физической информации».

Допустим, врачи запретили Петру есть киви, так что он никогда в жизни не пробовал этого фрукта. Петр обладает всеми возможными научными знаниями о киви: он знает химический состав сока, знает, как сок воздействует на вкусовые рецепторы языка, как сигнал по нервам поступает в человеческий мозг и возбуждает определенные цепочки нейронов. Иначе говоря, он обладает всеми знаниями о киви, которые только могут быть выражены объективным, научным языком. Но знает ли он вкус киви? Очевидно, нет.

Представим себе, что в один прекрасный день врачи решили, что ошибались, и разрешили Петру есть киви. Когда он первый раз попробует это фрукт, узнает ли он нечто новое? Очевидно, да.

Возьмем другой пример: допустим, ученый-оптик, страдающий дальтонизмом (из-за дефекта сетчатки он видит мир черно-белым), знает всё о красном цвете – длину волны, какие предметы имеют этот цвет и почему и т. д. Знает ли он при этом, как выглядит красное? Ясно, что нет. Допустим, он чудесным образом исцелился от дальтонизма и увидел красный цвет – узнал ли он что-то новое? Конечно, да.

Существует древнее суфийское высказывание о кофе: «Тот, кто чувствует вкус, знает; кто не чувствует – не знает».

Словом, наш сознательный опыт в принципе не может быть сведен к движению материи и описан на языке материализма. Следовательно, и сознание нельзя свести к материальным процессам в мозгу.

Теперь немного поговорим об интенциональности. Сам этот термин – «интенциональность» – принадлежит австрийскому философу Францу Брентано. Перевести его можно приблизительно как «направленность» или «о-чем-тость».

Вот как пишет об этом сам Брентано: «Любое явление сознания включает в себя что-то как свой объект. В представлении что-то представляется, в суждении – утверждается или отрицается, в любви – любится, в ненависти – ненавидится, в желании – желается и так далее. Это особенность исключительно явлений сознания; ни с одним физическим явлением не происходит ничего подобного. Таким образом, мы можем определить явления сознания, указав, что они содержат свой объект внутри самих себя».

Всякий психический акт направлен на нечто: мы думаем о чем-то, любим что-то, ненавидим что-то. Эта направленность предполагает желательность, избирательность, заинтересованность в рассмотрении именно этого объекта, а не другого. Иными словами, у нас возникает то или иное субъективное отношение к объекту. В направленности на объект присутствует субъективная компонента.

Но ни один материальный объект или процесс, насколько мы можем судить, не обладает подобным свойством направленности. Следовательно, сознание невозможно свести к материи.

Философ-атеист Томас Нагель, профессор философии и права Нью-Йоркского университета, написал книжку «Сознание и Космос: почему материалистическая неодарвинистская концепция природы почти наверняка ошибочна». Нагель обращает внимание на принципиальную неспособность материализма объяснить феномен сознания. По его словам, «материализм недостаточен даже для объяснения физического мира, поскольку физический мир включает в себя существа, обладающие сознанием, и это наиболее поразительные его обитатели».

Материализм и рациональная упорядоченность Вселенной

Наука существует благодаря тому, что мир упорядочен, предсказуем и постижим для разума. Мир не хаотичен, он управляется определенными законами, которые описываются математически. И у материализма нет ответа на вопрос об источнике такой упорядоченности: законы природы «просто есть», им не дается никаких объяснений. Альберт Эйнштейн не был верующим человеком в сколько-нибудь ортодоксальном смысле этого слова, но он обращал внимание: «вера в то, что правила этого мира рациональны, то есть постижимы для разума», имеет религиозные корни. В рамках материализма у нас нет никаких оснований ожидать от мира такой рациональной упорядоченности, ведь материализм отрицает возможность существования какого-либо источника такой рациональности. На вопрос о причине существования законов природы материализм просто отказывается отвечать – потому что ответить ему нечего.

Напротив, такие доказательства существуют, и прямо сейчас мы ими займемся.

Этот аргумент представляется наиболее очевидным и простым – с него, например, начинает английский писатель Клайв Стейплз Льюис в своей книге «Просто христианство». Его можно сформулировать по-разному. Я воспользуюсь формулировкой американского философа Уильяма Лэйна Крейга. В этой формулировке аргумент выглядит так:

• если Бога не существует, то не существует и объективных моральных ценностей или обязательств;

• объективные моральные ценности и обязательства существуют;

• следовательно, Бог существует.

Рассмотрим этот аргумент подробнее и начнем прямо с первого пункта: если Бога не существует, то не существует и объективных моральных ценностей или обязательств.

Что такое «объективные моральные ценности и обязательства»?

Объективной реальностью школьный учебник физики называет то, что существует независимо от нас и наших мыслей об этом. Члены первобытного племени могут верить, что совершение магического обряда вызывает дождь, а некоторые современные горожане – что некоторые действия привлекают удачу в делах или счастье в личной жизни. Но объективно, на самом деле, в реальной действительности это не работает.

Так же обстоит дело с объективными моральными ценностями и обязательствами: они существуют независимо от нас и наших мнений.

Некоторые современные мыслители, например, Питер Сингер, выступают за легализацию инфантицида, то есть не только за аборты, но и за возможность легально умерщвлять уже рожденных младенцев. Допустим, что их точка зрения принята всеми в мире: все согласились, что убивать младенцев можно. Будет ли правильно убивать младенцев, раз с этим все согласны? Перестанет ли это быть злом? Нет, не перестанет. Объективно неправильно лишать жизни невинное человеческое существо, каковым является младенец, независимо от того, что думают по этому поводу те или иные (или даже все) люди. Человек, который убивает младенца, объективно совершает злодеяние – даже если его действие полностью легально, даже если общество его одобряет.

«Ну конечно, убийство невинного – объективное зло, – можете сказать вы. – Но при чем тут Бог?»

Ну хорошо, вы согласны, что убивать младенцев – великое зло, а вот Питер Сингер (весьма уважаемый философ) считает, что это вполне допустимо. Кто-то согласен с вами, а другие – с ним. Почему же именно ваше, а не его убеждение объективно верно? С какой объективной точки зрения мы должны посмотреть, чтобы рассудить между вами? В мире, где нет никаких других моральных авторитетов, кроме людей, всё, чем мы располагаем, – это мнение одной группы людей против мнения другой группы. Вы считаете, что они неправы, они придерживаются такого же мнения о вас, а есть еще другие группы со своими предпочтениями. Расистов страшно возмущают межрасовые браки, веганов – употребление в пищу мяса; у всех свои представления о допустимом. В атеистической вселенной просто не существует какого-то объективного критерия, с которым мы могли бы сопоставить все эти мнения, чтобы оценить их правильность. Все суждения носят неизбежно субъективный характер. Все нравственные «ты должен» – не больше, чем требования, выдвигаемые от имени тех или иных групп людей, причем разные группы выдвигают разные требования. И с какой стати я или вы должны слушать тех или других, или вообще кого-либо?

Тут самое время перейти ко второму пункту нравственного аргумента: объективные моральные ценности и обязательства существуют.

Об этом говорит наш нравственный опыт. Мы, люди, сознаем, что должны поступать определенным образом, что определенные поступки заслуживают порицания, а другие – похвалы. Даже люди, которые на словах отрицают объективный характер морали, будут искренне возмущены, если вы попробуете поступить аморально по отношению к ним – украсть их деньги или нарушить данные им обещания.

Это всеобщее сознание морального закона особенно ярко проявляется в нашей склонности порицать и осуждать других людей. Как пишет апостол Павел, «итак, неизвинителен ты, всякий человек, судящий [другого], ибо тем же судом, каким судишь другого, осуждаешь себя, потому что, судя [другого], делаешь то же» (Рим. 2:1). Ругая других людей за нечестность, недобросовестность, лень и черствость, мы тем самым провозглашаем, что они обязаны быть честными, добросовестными, усердными и добрыми. Мы обращаемся к какому-то закону, который они должны соблюдать, но не соблюдают; к какому-то стандарту поведения, отступление от которого делает их виновными. Но раз такой стандарт существует, он относится и к нам самим: мы сами должны вести себя определенным образом и оказываемся виновны, если не делаем этого. Даже самый решительный атеист, когда он порицает духовенство или восхваляет своих собратьев-атеистов, апеллирует к какой-то моральной норме, к объективному закону, которому до́лжно повиноваться.

И, наконец, вывод: следовательно, Бог существует.

Итак, люди сознают, что они (и их ближние) обязаны поступать определенным образом. Они оказываются виновны и заслуживают порицания, если так не поступают.

Кто (или что) является источником этих обязательств? Кому они обязаны?

Обществу? Не похоже: случается, что именно человек, выступающий против своего общества (например, немецкий антифашист), поступает по совести. Общество бывает неправо, и нередко люди требуют изменить те или иные общественные установления, находя их жестокими, несправедливыми или аморальными. Но для этого они должны обращаться к какому-то более высокому, чем у общества, стандарту справедливости и милосердия. Откуда он берется? И откуда берется наше обязательство ему повиноваться? Чьей властью совесть требует от меня поступать определенным образом? Требования совести – это не дружеские советы, которые можно без последствий отвергнуть; противление совести делает нас виновными – но перед кем? Перед Кем-то, Кто, во-первых, является Личностью: нравственные предпочтения, способность судить и оценивать могут быть только у личности. Во-вторых, – обладает правом налагать на нас эти обязательства и ответственность за их исполнение И, в-третьих, – является Законодателем и Судией для всех людей без исключения: нравственные обязательства распространяются на каждого из нас.

Единственный, кто отвечает таким критериям, – Бог.

Итак, наш опыт нравственного долженствования указывает на реальность Законодателя, Который является Автором Закона; на Царя, Который имеет власть обязывать нас Ему повиноваться; на Судию, перед Которым мы несем ответственность. Как говорит пророк Исайя: «Ибо Господь – судия наш, Господь – законодатель наш, Господь – царь наш; Он спасет нас» (Ис. 33:22).

Но против нравственного аргумента можно выдвинуть ряд возражений…

Давайте их подробно рассмотрим.

В Библии есть примеры того, как Бог менял мораль. То есть абсолютной морали нет и у Бога?..

Тут нам следует отметить две вещи. Во-первых, нравственный аргумент совершенно не зависит от Библии, Церкви или от того, что богословы называют «специальным откровением» (то есть зафиксированным в религиозной традиции). Он относится к так называемому «общему откровению» – к тому, что можно знать о Боге и вне библейского откровения. Нравственный аргумент вообще не обращается к Библии или Церкви. Он лишь указывает нам на бытие нравственного Законодателя и Судии, и указывал бы, даже если бы никакой Библии люди никогда не видели. Поэтому критика Библии никак не подрывает этот аргумент.

А во-вторых, отметим, что Библия – это история взаимодействия людей и Бога, и, конечно, понимание людьми Божьего закона (но не сам этот закон!) менялось.

Более подробно на критику Библии мы ответим отдельно, в других разделах этой книги.

А каковы критерии объективности в моральной сфере? Вы говорите, что убивать младенцев аморально. Я с этим согласен, но ведь общества с жертвоприношениями младенцев богам существовали! Значит, их «моральная объективность» была другая?

«Объективно» то, что существует независимо от нас и наших мнений, в том числе и от мнений других людей. Существовали общества, где приносить младенцев в жертву Ваалам и прочим «божествам» считалось правильным. Были общества, где лишать жизни раба не считалось преступлением. Сейчас мы живем в обществе, где считается допустимым лишать жизни младенцев во чреве матери. А «объективность» морали означает, что добро и зло не меняются в зависимости от взглядов, принятых в том или ином обществе.

При этом, конечно, люди могут расходиться во мнениях о том, что́ именно сообразно этому объективному моральному закону и какие действия из него вытекают. Точно так же дело обстоит и с обычным, юридическим законом. Адвокаты сторон, очевидно, трактуют закон по-разному, каждый – в интересах своего клиента. Но для того, чтобы между сторонами имел место судебный процесс (а не драка), они должны апеллировать к одному и тому же своду законов. Притязания (обоснованные или нет) тех или иных людей на то, что их позиция «законна» и «справедлива», возможны только в том случае, если существует сам этот закон.

В разных обществах существуют разные нравственные нормы: то, что считалось нормальным, например, у ацтеков, сегодня нами воспринимается как дикость. Так существует ли действительно всеобщий закон?

Мы все порицаем общества, в которых было принято безнаказанно убивать рабов или приносить в жертву младенцев. А это неизбежно означает, что мы признаем какой-то моральный стандарт, по которому можно оценивать любое человеческое общество. Когда мы порицаем одни общества за дикость и жестокость, а другие хвалим за цивилизованность и гуманность, мы уже прилагаем к ним всем какой-то общий, универсальный стандарт.

Нравственность – это инстинкт, который сформировался в ходе эволюции, когда стадные приматы учились сотрудничать и преодолевать внутристадные конфликты. Разве не так?

Проблема этого объяснения в том, что оно отвечает не на тот вопрос. Мы вполне можем принять, что стадные животные, и в том числе приматы, вырабатывают какие-то правила внутристадного поведения. Более того, мы можем согласиться, что стадные животные иногда могут проявлять то, что мы бы назвали «альтруизмом», по отношению к членам своей группы. Но это никак не отвечает на вопрос: почему я должен поступать определенным образом? Еще английский философ Дэвид Юм в XVIII веке обратил внимание на то, что из фактов о мире никак невозможно вывести наши моральные обязательства: из «есть» не следует никакого «должно быть» (так называемая «гильотина Юма»).

Стадные приматы придумали помогать друг другу? Очень хорошо, я рад за них, но к чему это обязывает меня? Каким образом некие предполагаемые (и давно мертвые) эволюционные предки могут указывать мне, что я должен и чего я не должен?

То, что мы предъявляем друг к другу и сами к себе моральные требования, вовсе не обязательно подразумевает наличие «объективных моральных обязательств». Верите вы в Бога или нет, но, если мы с вами подписали договор, то у каждой из сторон есть право требовать его соблюдения просто по факту взятия на себя подписантом соответствующих обязательств.

Тут возникают три проблемы.

Во-первых, сам факт заключения договора предполагает, что еще до его подписания обе стороны приняли нравственное обязательство: «ты всегда должен соблюдать договоры, даже если это тебе во вред». А почему это вдруг? Может быть, я принадлежу к одному из тех сообществ, где обмануть чужака – дело чести, доблести и геройства? Пусть даже это сообщество состоит из меня одного: допустим, по моему личному убеждению, какие угодно договоры можно нарушать, пока это сходит мне с рук. Я неправ и виновен? Перед кем? По какому стандарту?

Во-вторых, договор, например, служащих «СС» с фюрером требовал с их стороны беспрекословного повиновения и исполнения приказов. Тем не менее, мы порицаем как злодеев тех, кто исполнил этот договор, и хвалим тех, кто его просаботировал. То есть мы не считаем, что договор надо соблюдать во всех случаях без исключений. Есть нравственные обязательства – например, воздерживаться от убийства заведомо невинных людей, – которые выше договора.

В-третьих, сам факт того, что мы заключили договор, не очевиден. Заключение договора – это все же некий осознанный акт, и когда вам сообщают, что вы, оказывается, имеете обязательства по некоему договору, который осознанно не заключали, вы вправе возмутиться. Вы, к примеру, не обязаны выплачивать кредит, которого не брали.

Любая провозглашаемая вами (даже в одностороннем порядке) нравственная максима возлагает на вас самих обязательство ее соблюдать. Например, если вы провозглашаете, что надлежит быть скромным и воздержанным, это делает обоснованным обращенное к вам требование жить скромно и воздержанно.

Тут у нас два затруднения.

Во-первых, получается, что мы заранее возлагаем на любого человека нравственное обязательство быть правдивым – еще до того, как он что-либо провозгласил. «Ты должен быть правдивым и последовательным» – требование, которое само по себе повисает в воздухе. Почему должен-то? А вот такой умный политолог, как Макиавелли, объясняет, что для политика всегда быть правдивым невозможно: напротив, в интересах государства он должен говорить одно, а делать другое.

Во-вторых, представим себе, что некий экстремист перед лицом своих товарищей торжественно пообещал взорвать себя в теракте. Но потом передумал и решил жить долго и счастливо, бросил своих товарищей, уехал в далекую страну и зажил там мирно и спокойно. Будут ли правы его товарищи, предъявляя к нему нравственные упреки? Ведь он определенно нарушил взятые на себя обязательства! Очевидно, нет. И к этому, и к любому другому случаю мы неизбежно прилагаем какие-то внешние критерии, какой-то объективный моральный закон, согласно которому оцениваем, какие обязательства надо соблюдать, а какие – нарушить.

Нравственность может носить эмоциональный характер. Например, наше нравственное чувство возмущают проявления подлости и жестокости. Никакой объективный закон для этого не нужен.

Для возмущения – не нужен. Точно так же расист может возмущаться, например, межрасовым браком. Его возмущение будет глубоким и искренним, но мы вряд ли его разделим и вряд ли решим, что оно нас к чему-то обязывает. Точно так же мое или ваше эмоциональное возмущение чем бы то ни было ни к чему не обязывает других людей. В утверждении «я испытываю такие-то чувства, и поэтому ты должен» нет никакой логики.

Эстетический аргумент обращается к нашему опыту красоты в мире.

Мы все – и верующие, и атеисты – переживаем чувство красоты, то, что называется эстетическим опытом. Яростный атеист Кристофер Хитченс, например, говорит: «Если вы потратите немного времени на то, чтобы рассмотреть поразительные фотографии, сделанные космическим телескопом Hubble, вы увидите вещи намного более таинственные, прекрасные и повергающие в трепет… чем любые религиозные истории о «творении» или «конце света"».

Другой известный атеист, английский писатель-фантаст Терри Пратчетт, чувствуя приближение смерти, писал: «Когда на горизонте замаячит конец игры, я хочу умереть, сидя в кресле, в моем собственном саду, с бокалом бренди в руке, с Томасом Таллисом в айподе, потому что музыка Томаса способна приблизить к раю даже атеиста».

У нас всех есть опыт переживания красоты – великолепия осеннего леса или (как у Пратчетта) красоты великой музыки. Более того, мы способны переживать красоту как ценность: великие картины прячут за пуленепробиваемое стекло, чтобы сохранить их от воров и вандалов, а некоторые местности объявляют заповедниками, чтобы сохранить их первозданное великолепие. Эта красота ставит перед нами определенный вопрос. Отражает ли наш опыт красоты некую реальность, которая существует в мироздании до нас, и которую мы просто – с благоговением и благодарностью – осознаем? Или красота – это только иллюзия, чисто субъективное переживание, которому не соответствует ничто за пределами нашего сознания?

Конечно, все мы способны переживать чувство красоты. Но как это доказывает бытие Бога?

Двумя путями. Их называют объективным и субъективным эстетическими аргументами. Субъективный эстетический аргумент обращается к нашей способности переживать красоту, объективный – к реальности красоты во вселенной.

Объективный эстетический аргумент

Рассмотрим сначала объективный эстетический аргумент. Тот же Хитченс призывает нас обратить внимание на то, что вселенная прекрасна. Мы воспринимаем красоту как некое объективное свойство мироздания. Даже атеист описывает звезды и галактики как «таинственные, прекрасные и повергающие в трепет». Даже он говорит так, как будто красота – это объективное свойство мироздания, которое мы признаем; не нечто, что мы привносим от себя, но то, что реально присутствует в мире.

Но откуда в мире может быть красота? Вселенная без Бога, вселенная, в которой нет ничего, кроме материи, бесконечно вращающейся по неизменным законам, не может породить красоты, потому что у безличной материи не может быть эстетических предпочтений. Такие предпочтения могут быть только у Личности, Художника и Строителя всего.

Приняв атеистическую картину мира, мы были бы вынуждены принять, что в мироздании как таковом нет ни величия, ни красоты, ни смысла, ни цели; всё это – не более чем наши оценки и субъективные переживания. Правильны ли это оценки? Это бессмысленный вопрос, как бессмысленно само мироздание. Бессмысленно спрашивать, правильно ли вы понимаете текст, если это и не текст вовсе, а случайная россыпь точек. Бессмысленно задаваться вопросом, смогли ли вы по достоинству оценить красоту звездного неба, если в звездах просто нет никакой красоты, которую можно было бы оценивать.

Но если вы признаете во Вселенной подлинную, объективную красоту, вы тем самым признаете некий стоящий за ней творящий разум, который предпочитает красоту, а не уродство.

Еще язычник Платон в диалоге «Тимей» говорит о том, что космос – прекраснейшая из возникших вещей, а его Устроитель – наилучшая из причин.

Субъективный эстетический аргумент

Этот вариант эстетического аргумента обращается к нашей способности переживать и ценить красоту. В материалистической картине мира все наши способности – не только телесные, но и те, что мы относим к духовной составляющей нашей личности, – есть плод эволюции, то есть процесса, в ходе которого качества, полезные с точки зрения продвижения генов, закреплялись, а неполезные отсеивались.

Можно приискать эволюционное объяснение тому, что, например, лица противоположного пола кажутся нам красивыми (гены хотят продвинуть себя), или что вид накрытого стола радует глаз (эволюция велит нам хорошо питаться). Но это может как-то объяснить только очень узкий сегмент нашего эстетического опыта. Далекие галактики, ниагарский водопад или осенний лес несъедобны и вряд ли сексуальны; отыскать эволюционный смысл в нашей способности ценить их едва ли возможно. Есть гораздо более простое объяснение: эта способность видеть и ценить красоту вложена в нас нашим Создателем.

Ваши рассуждения будут хороши и основательны, если вы сумеете дать объективное определение красоты.

В этом нет необходимости, потому что мы исходим из общего для нас, верующих и атеистов, эстетического опыта.

Но у людей разные представления о красоте! Представители некоторых культур (или даже субкультур) могут так «красиво» нарядиться и накраситься, что непривычный человек испугается…

Чья-то эстетическая неразвитость не отменяет того, что люди эстетически развитые способны воспринимать красоту и видеть ее в одном и том же. Бах – великий композитор: это могут воспринять как верующие, так и атеисты. Кому-то, возможно, Бах покажется скучным, ему будут гораздо интереснее песенки-однодневки. Но это никак не отменяет опыта других людей, которые, независимо от их веры или неверия, способны оценить музыку Баха.

Точно так же встречаются грубые люди, неспособные оценить красоту природы; но их эстетическая неразвитость никак не ставит под вопрос опыт тех, кто может наслаждаться этой красотой.

В мире также много уродства. Не должны ли мы сделать из этого вывод, что предполагаемый Создатель мира любит уродство?

Уродство не обладает самостоятельным бытием, оно существует только на фоне красоты. Это порча, нехватка, умаление. Мы можем сказать, что вандал «изуродовал» картину, или раны «изуродовали» человека, или плохая постановка «изуродовала» пьесу – только при условии, что существует правильный, «неизуродованный», первозданный образ картины, человека или пьесы. «Уродство» – это когда что-то пошло не так, сломалось, испортилось. Как и зло вообще, уродство несубстанционально, это дыра, порча, как прореха в штанах или дупло в зубе. Это не что-то созданное, а порча в созданном. С христианской точки зрения это результат греха, но и в любой другой картине мира уродство – это что-то вторичное. Это нехватка красоты там, где она должна быть, как тьма – это нехватка света. Поэтому уродство, в отличие от красоты, ничего не доказывает.

Наше переживание красоты – это всего лишь субъективные реакции в цепочках наших нейронов. Почему вы решили, что они должны отражать какую-то объективную реальность?

По двум причинам. Во-первых, мы делаем какие-то утверждения о реальности на основании нашего опыта. Наш опыт может быть иллюзорным: например, мы можем увидеть воду на дороге и, подъехав, убедиться, что это мираж. Но, чтобы объявить какой-то опыт иллюзорным, мы должны сопоставить его с каким-то более достоверным опытом. Например, воду, которую мы увидели издалека, – с сухой пустыней, которую мы обнаружили на месте. На каком основании мы могли бы утверждать, что наш опыт красоты иллюзорен и ему ничего не соответствует в реальности? Если мы говорим: «на самом деле туманность Андромеды не красива, это только чисто субъективная реакция в твоих нейронах», – то откуда мы берем это «на самом деле»? Как мы в этом убедились? «Весь наш опыт сводится к реакциям в цепочках нейронов» – утверждение, которое является предметом веры, и притом, как мы уже рассматривали, предметом крайне спорным.

Во-вторых, даже атеисты воспринимают красоту как некую объективную ценность и постоянно высказываются именно в этом ключе. Когда атеист Кристофер Хитченс призывает нас взглянуть на фотографии галактик, он едва ли хочет обратить наше внимание на реакции в его личных нейронах – он призывает нас восхититься красотой вселенной. Когда Докинз негодует на талибов, разрушивших старинные статуи Будды, он не хочет сказать: «ой, это производит неблагоприятные реакции в моих нейронах». Он явно имеет в виду, что разрушен прекрасный памятник, и это объективно, в реальности, немалая потеря.

И в этом случае, как во многих других, атеизм предстает перед нами как мировоззрение, которого невозможно придерживаться последовательно.

Вселенная требует причины, и эта причина – Бог

Объяснить – значит указать причину. Вселенная требует причины, и эта причина – Бог. Об этом говорит космологический аргумент.

Его можно кратко сформулировать так:

• Всё, что начало существовать, имеет причину

• Вселенная начала существовать

• У вселенной есть причина, находящаяся вне ее, и эта причина – Бог.

Этот аргумент может показаться несколько трудным, отвлеченным и философским, но на самом деле ничего особенно сложного в нем нет. Он восходит еще к Аристотелю, а подробно его сформулировал знаменитый средневековый мыслитель Фома Аквинский.

Космологический аргумент связан с вопросом о причине существования. Великий германский философ Готфрид Вильгельм Лейбниц сформулировал этот вопрос так: «почему существует нечто, а не ничто?» Этот аргумент встречается в различных формах, но мы рассмотрим только одну – аргумент «от обусловленности» (или «от случайности»).

Почему существует ноутбук, на котором я пишу этот текст? Я купил его в магазине. Как он туда попал? Его изготовили на заводе, и это потребовало как определенного сырья, так и усилий множества людей – математиков, изобретателей, инженеров, рабочих. Причины существования моего ноутбука лежат вне его; он обладает, как говорят философы, обусловленным (или случайным – в том смысле, что его могло бы и не быть) бытием. Таким же обусловленным бытием обладаю и я сам. Я существую благодаря браку моих родителей, дышу воздухом, потребляю воду и пищу – для всего этого необходимо как минимум существование нашей планеты с ее условиями для жизни. Планета Земля также не является своей собственной причиной – она образовалась около четырех с половиной миллиардов лет назад из материи, которая существовала до этого. Существование Солнца тоже обусловлено внешними причинами: оно сформировалось в результате процессов звездообразования в нашей галактике. Существование галактик обусловлено процессами, восходящими к моменту образования нашей вселенной, который космологи называют «большим взрывом». Чем обусловлен «большой взрыв», ученые (пока, во всяком случае) не знают.

Если всё – от ноутбука у меня на столе до галактик за миллиарды световых лет от меня – получает существование от чего-то (или кого-то) еще, то в самом конце цепочки должен существовать некий источник бытия; первопричина, которая не нуждается в том, чтобы получать существование от кого-то внешнего; которая обладает абсолютным, независимым бытием.

Что можно сказать об этой первопричине?

Она вечна – ведь, если бы она возникла во времени, ей предшествовало бы что-то, что привело ее в бытие, и она уже не была бы первопричиной.

Но вечная причина предполагала бы и вечное следствие: например, вечный мороз предполагал бы вечный лед. Породить цепочку причин и следствий во времени первопричина может только при условии, что она обладает еще одним качеством – свободной волей и сама принимает такое решение.

Почему цепочка причин и следствий не может быть бесконечной?

По ряду причин, но для экономии места просто обратим внимание на то, что бесконечная цепочка никак не снимает вопроса об источнике. Представьте себе, что на ваш компьютер приходит письмо с воззванием: «Спасем леса Амазонки!» Это письмо прошло через множество компьютеров, через множество стран и континентов; люди, согласные с этим воззванием, пересылали его дальше – но мы, естественно, предположим, что у него был автор. Кто-то, озабоченный сохранением лесов Амазонки, запустил его в интернет. Вряд ли нас убедит предположение, что письма никто не писал, оно просто вечно и бесконечно крутится во всемирной сети. Чтобы оно могло там крутиться – вечно или нет, – кто-то должен его написать.

Так же обстоит дело и с существованием. Постулирование бесконечной цепочки никак не отвечает на вопрос, откуда в этой цепочке взялось существование.

Почему Вселенная не может быть вечной?

Теоретически можно было бы сказать, что мир существовал всегда, но против этого предположения говорит однонаправленность времени, одним из проявлений которого является второе начало термодинамики. Например, водород в недрах звезды превращается в ходе термоядерной реакции в гелий, энергия излучается в пространство – но обратного процесса не происходит: фотоны не собираются в одной области, чтобы превратить гелий обратно в водород. Пока вы читаете этот текст, количество водорода во Вселенной необратимо уменьшается. В бесконечно старой Вселенной он бы выгорел уже бесконечно давно и все звезды уже бы погасли.

В наши дни ученые сходятся на том, что возраст Вселенной ограничен и составляет примерно 13,7 миллиарда лет.

Существуют варианты космологического аргумента, которые не требуют в качестве предпосылки, чтобы у вселенной было начало. Аристотель как раз считал, что Вселенная начала не имеет, и о Боге говорил как о Перводвигателе, а не Первопричине. Но мы используем здесь более простой вариант.

Почему Вселенная сама по себе не может быть такой первопричиной? Почему она сама не может обладать абсолютным, необусловленным бытием?

Потому что сколько угодно материальных и обусловленных вещей – ноутбуков, звезд, планет, галактик – не могут составить в сумме нечто абсолютное.

Признавая, что мы с вами сейчас существуем, мы признаем некий источник существования – вечный, находящийся за пределами материальной Вселенной и однажды принявший решение привести эту материальную Вселенную в бытие.

Почему первопричина Вселенной не может быть материальной?

Давайте начнем с определения материи. Материя – это та часть реальности, поведение которой полностью определяется законами природы. Нечто, обладающее массой, протяженностью и локализацией в пространстве. То есть материя для своего существования требует уже существующей Вселенной, с пространством, законами природы и т. д. Нечто материальное не может быть причиной Вселенной, потому что может существовать только в уже существующей Вселенной. Фактически, сказать: «у Вселенной есть материальная причина», – это всё равно что сказать: «Вселенная вечна». Но это не так: у нас есть ряд причин полагать, что Вселенная имеет начало во времени, о которых мы уже говорили.

Есть ли в мире проявления сверхъестественного? Вспомним, что такое «сверхъестественное». Это нечто, выходящее за рамки природы как замкнутой системы причинно-следственных связей, управляемых безличными и неизменными законами.

Материалист предполагает, что вся реальность сводится к такой системе, теист – что, хотя материя, несомненно, существует, кроме нее существует и духовная реальность: Бог, ангелы, души людей.

Человеческое сознание, свободная воля, субъективные переживания – всё это, как мы уже обсуждали ранее, невозможно свести только к материальной причинности.

Почему мы должны за всем, в том числе и за Вселенной, предполагать причину?

В принципе, можно отрицать причинность, но тогда нам придется отказаться от науки, которая как раз и представляет собой исследование причин (вернее, определенной категории причин). Думаю, многие сочтут это слишком высокой ценой за атеизм.

Если у всего есть причина, как утверждает космологический аргумент, то причина должна быть и у Бога. Какие у нас основания делать для Него исключение?

Космологической аргумент не утверждает, что у всего есть причина. Это распространенное недоразумение, поэтому на нем нужно остановиться. Люди часто строят свою критику космологического аргумента, отталкиваясь от тезиса «у всего есть причина». Но такой тезис не входит в космологический аргумент! Космологический аргумент говорит: у всего, что начало существовать, есть причина, ничто не может привести само себя из небытия в бытие. Иначе говоря, у любого события есть причина.

Но Бог не начинал существовать. Он пребывает всегда. Поэтому Он не нуждается в причине.

Тот Бог, существование Которого пытается доказать космологический аргумент, в любом случае довольно далек от Бога Библии, Который активно вмешивается в ход истории, творит чудеса и т. д.

Конечно, космологический аргумент еще не доказывает истинность Библии – Библией нам предстоит заниматься отдельно. Он только опровергает атеизм и указывает на Творца мира. А открылся ли этот Творец людям, вышел ли на связь – мы будем обсуждать отдельно.

Стивен Хокинг считает, что Вселенная не нуждается в Создателе, потому что, «согласно закону всемирного тяготения, Вселенная могла и должна была появиться из ничего».

Стивен Хокинг, несомненно, великий специалист, что неизбежно означает – специалист узкий. Чтобы быть великим специалистом в какой-то области, нужны годы учебы, напряженная работа, предельная сосредоточенность на одной области знания, и поэтому нет ничего удивительного в том, что за пределами своей области ученый (даже такой гениальный, как Хокинг) делает ошибку. И даже не одну, а две.

Во-первых, законы природы не могут быть причиной чего бы то ни было. Они носят описательный, а не предписательный характер. Они просто описывают поведение материи, а не являются его причиной.

Во-вторых, законы применимы только к уже существующей Вселенной и не могут иметь отношения к ее возникновению.

Для выяснения вопросов о существовании и несуществовании чего-либо одного разума недостаточно, ибо это вопросы фактов.

Мы постоянно – и в науке, и в нашей повседневной жизни – делаем утверждения о реальностях, недоступных нашему наблюдению. Мы видим только следствия и исходя из них заключаем о существовании причин. Например, мы верим в существование электронов, которых никто не видел, на основании тех эффектов, которые они производят. В большой взрыв, в эволюцию. В то, что, если снег убран, – значит, тут поработал дворник.

Но если уж мы хотим представить нечто необходимо существующим, то почему бы не приписать это свойство самой Вселенной, «устраняя» Бога как новый элемент?

Вспомним разницу между необходимым и случайным. Случайно то, что может и не быть. Например, мое бытие случайно: если бы родители не встретились, меня бы не было. Мое бытие обусловлено целым рядом внешних по отношению ко мне причин – воздухом, пищей, планетой Земля, солнечным светом и т. д. Существование планеты Земля также в этом смысле случайно: Земля возникла какое-то время назад. Случайным бытием обладают Солнце, галактика Млечный Путь и другие галактики – было время, когда их не было.

А что такое необходимое бытие? Это то, чего не может не быть. Оно по определению должно быть вечным – ведь иначе получалось бы, что какое-то время назад его не было. Обладает ли Вселенная таким вечным бытием? Нет. Мы уже обсудили это подробно, отвечая на вопрос, почему Вселенная не может быть вечной (см. стр. ***).

Таким образом, когда-то Вселенной не было, и, значит, она не обладает необходимым бытием.

Нельзя выводить из конечного эффекта (мира) бесконечную причину (Бога).

Действительно, космологический аргумент указывает на чрезвычайно могущественного (то есть способного создать Вселенную), но не обязательно всемогущего Творца. Вывод, который он позволяет сделать, таков: у Вселенной существует вечный Творец, достаточно могущественный, чтобы привести ее из небытия в бытие.

Если эффект (мир) не совершенен, почему причина (Бог) должна быть обязательно совершенна? Откуда мы знаем, что творец не совершил ряд ошибок и не отбросил предыдущие варианты?

Аргумент не доказывает совершенства Творца, но и не претендует на это. Он доказывает реальность Творца, достаточно могущественного и совершенного как минимум для того, чтобы сотворить этот мир. Таким образом, предлагаемое возражение не опровергает этот аргумент.

Почему мы решили, что должен быть только один Бог? Ясно же, что несколько строителей справятся лучше, чем один.

Потому что у нас нет причин постулировать несколько необходимо существующих творцов, когда хватит Одного. Но важнее другое – этот довод никак не ставит под сомнение сам космологический аргумент. Допустим, мы видим картину. «Эту картину нарисовал художник!» – восклицает теист. «А откуда вы знаете, что не несколько художников – например, художник со своими помощниками?» – отвечает его оппонент. Но, даже если мы не знаем, сколько художников трудилось над картиной, это никак не будет опровержением довода «картина кем-то нарисована – следовательно, существует художник».

Если мы предположили, что мир, возможно, создан консилиумом богов – как в некоторых языческих мифологиях, мы уже признали атеизм ложным. Что и требовалось доказать.

Если уж мы пользуемся антропоморфической аналогией «творца», применяя ее к Богу, то не логичнее ли заключить, что творец физического мира и сам физическое, а не духовное существо?

Нет, не логичнее, хотя такое предположение в любом случае не оспаривало бы самого аргумента. Космологический аргумент не обосновывает все атрибуты, которые усваивает Богу христианское богословие; из него не следует ни вера в Троицу, ни Боговоплощение. Используя этот аргумент, мы делаем гораздо более сдержанное утверждение: у мироздания есть Творец, достаточно могущественный и совершенный, чтобы привести мир из небытия в бытие. Как этот тезис может опровергаться представлением о «физической» (что бы это ни значило) природе этого Творца?

Тезис «у всего есть причина», согласно Канту, всего лишь позволяет нам воспринимать мир как упорядоченный. Мы предполагаем, что у всего есть причина, потому что иначе воспринимать процессы и предметы мы не можем. Но это не означает, что они таковы на самом деле.

Пытаться отвергать космологический аргумент, отвергая принцип причинности, значит отвергать всё наше мышление – как научное, так и повседневное. Представим себе адвоката, который скажет: «Действительно, бумажник потерпевшего был обнаружен в кармане моего подзащитного. Но, как показал Иммануил Кант, мы только предполагаем, что у всего должна быть причина. Возможно, в непостижимой для нас подлинной реальности бумажник вовсе не нуждается в причинах, чтобы переместиться из одного кармана в другой». Убедит ли это судей? Скорее всего, нет.

Наука также строится на том, что у любого события есть причина. Никому в голову не приходит отвергать, например, теорию большого взрыва на том основании, что красное смещение или реликтовое излучение могут и не нуждаться в причинах. Если мы хотим опровергнуть теорию большого взрыва, ее надо опровергать как-то иначе, подыскивая наблюдаемым явлениям иные причины. Любые научные теории – та же теория эволюции, например – с необходимостью предполагают, что у всего (в частности, у многообразия видов и конкретных видовых особенностей живых существ) есть причина.

Поэтому, если мы принимаем принцип причинности во всем остальном, у нас нет оснований отвергать его в отношении происхождения Вселенной.

Но если окажется, что Вселенная вечна, это полностью похоронит космологический аргумент?

Пока что всё, что мы знаем о Вселенной, указывает на то, что она не вечна. Но существуют версии космологического аргумента, которые и не требуют начала существования Вселенной во времени.

Одна из них принадлежит немецкому мыслителю Готфриду Вильгельму Лейбницу. Лейбниц знаменит своей фразой: «Первый вопрос, который следует поставить, – это: почему существует нечто, а не ничто?».

Почему что-либо вообще существует? Этот вопрос исходит из сформулированного Лейбницем принципа достаточного основания. Принцип достаточного основания утверждает, что должно существовать рациональное объяснение, почему дела обстоят так, а не иначе. Ничто не происходит без достаточного основания.

Этот принцип можно сформулировать по-разному, но проще всего сказать, что:

• Любая существующая вещь имеет объяснение своего существования

• Любое событие имеет объяснение того, почему оно происходит

• Любое утверждение, если оно истинно, имеет объяснение того, почему оно истинно.

Приведу пример. В старом фантастическом фильме «Космическая Одиссея 2001 года» земляне находят на Луне таинственный артефакт, названный «монолитом». Он имеет правильную форму прямоугольного параллелепипеда с соотношением сторон 1:4:9 (1²:2²:3²), абсолютно черный цвет и не поддается воздействию никаких инструментов или излучений. Герои фильма – и зрители вместе с ними – глубоко взволнованы тайной происхождения монолита и пытаются понять, откуда он взялся и что означает. Они ищут объяснения, но никому в голову не приходит просто сказать, что объяснения не существует. Артефакт, мол, существует просто так, без объяснений. Понятно, что даже если мы не знаем объяснения (и даже если не узнаем его никогда), оно должно быть.

Всё человеческое мышление работает на принципе достаточного основания. Наука ставит вопросы о том, почему те или иные феномены существуют, те или иные явления происходят, и никому в голову не приходит сказать, что они существуют или происходят просто так, без объяснений.

Чтобы лучше понять мысль Лейбница, нам вновь придется вспомнить о разграничении случайного и необходимого. Случайным называется то, что могло бы и не быть. Например, меня могло бы и не быть, если бы мои родители не встретились. Вселенная могла бы выглядеть совершенно по-другому, если бы ее развитие происходило иначе. Ее вообще могло бы не быть. Случайное бытие еще можно назвать обусловленным: объяснение того, почему оно случилось, лежит за его пределами.

Необходимое – это то, чего не может не быть. Например, по мнению многих математиков, необходимыми являются математические истины. 3>2, 2х2=4 – это истинно в любом из возможных миров, и мы не можем помыслить себе ситуацию, в которой бы это было не истинно.

Лейбниц ставит вопрос: почему Вселенная существует? Либо объяснение существования Вселенной лежит в необходимости ее существования (то есть она не может не существовать), либо ее основание лежит за ее пределами.

Обладает ли Вселенная необходимым бытием? Нет. Что бы мы ни рассмотрели во Вселенной, всё обладает случайным бытием, всего этого могло бы не быть. Да, как мы знаем, всего этого и не было всего каких-то жалких 13,7 миллиарда лет назад.

Следовательно, ответ на вопрос «почему Вселенная существует?» лежит за ее пределами – в некой Реальности, которая обладает необходимым, необусловленным бытием и является объяснением бытия всего остального. Мы называем эту Реальность Богом.

Особенность формулировки Лейбница в том, что она не требует начала Вселенной во времени. Теоретически мы можем помыслить себе вечную Вселенную – но она всё равно будет нуждаться в объяснении.

Можно сказать, что в объяснении нуждаются явления внутри Вселенной. Но почему Вселенная в целом должна нуждаться в объяснении?

Было бы крайне искусственным утверждать, что всё нуждается в объяснении, кроме Вселенной. Это можно проиллюстрировать на примере, который приводит философ Уильям Лейн Крейг. Представьте себе, что мы находим идеальную сферу размером с футбольный мяч. Нуждается ли она в объяснении? Да. Увеличим ее до размеров дома. Всё еще нуждается? Да. Увеличим до размеров солнечной системы, галактики – она всё еще нуждается в объяснении.

Почему она перестала бы нуждаться в объяснении, если бы мы увеличили ее до размера Вселенной?

Ученым-космологам не приходит в голову остановиться в поисках объяснений существования известной нам Вселенной. Они выдвигают различные теории относительно того, что могло явиться причиной Большого взрыва или тех или иных свойств Вселенной. Они не говорят: «объяснять тут нечего, это всё существует просто без объяснений». Признавать принцип достаточного основания во всех случаях, кроме тех, когда это ведет к признанию Бога, было бы весьма произвольным решением.

«Телос» по-гречески значит «цель». Телеологический аргумент апеллирует к удивительной целесообразности того мира, в котором мы живем, к его невероятному удобству для существования живых существ и, в частности, нас с вами.

В средние века люди могли верить, что Вселенная создана специально для человека. Разве современная наука не покончила с этим наивным представлением?

Напротив, современная наука показывает нам Вселенную, тщательно приспособленную под человека. Поговорим об этом подробнее.

Одна из форм телеологического аргумента обращается к феномену так называемой «тонкой настройки» Вселенной. Законы физики оперируют определенными константами, которые получили название фундаментальных постоянных. Ученые установили, что если бы эти постоянные отличались от известных нам на самую малую величину, жизнь во Вселенной была бы невозможна. Сам феномен «тонкой настройки» признают все ученые, в том числе неверующие.

Вот как выражает эту мысль британский космолог Стивен Хокинг (неверующий): «Законы науки в том виде, в котором мы их знаем сейчас, содержат много фундаментальных величин, таких, как электрический заряд электрона или отношение массы протона к массе электрона. Мы не умеем, но крайней мере пока, теоретически предсказывать значения этих величин – они выводятся только из эксперимента. Может быть, придет день, когда мы разработаем теорию, с помощью которой все эти величины можно будет вычислять, но может оказаться и так, что некоторые из них, а то и все, изменяются при переходе от вселенной к вселенной или даже в пределах одной вселенной. Удивительно, что значения таких величин были, по-видимому, очень точно подобраны, чтобы обеспечить возможность развития жизни. Если бы, например, электрический заряд электрона был чуть-чуть другим, звезды либо не сжигали бы водород и гелий, либо не взрывались. Разумеется, могут быть и другие формы разумной жизни, о которых не грезили даже писатели-фантасты. Жизни, для поддержания которой не требуются ни свет звезды, как, скажем, нашего Солнца, ни тяжелые элементы, синтезирующиеся внутри звезд и разлетающиеся по космическому пространству при взрыве звезды. Тем не менее, по-видимому, величины, о которых мы говорим, имеют сравнительно немного областей значений, при которых возможно развитие какой бы то ни было разумной жизни. Бóльшая же часть значений отвечает таким вселенным, в которых, как бы они ни были прекрасны, нет никого, кто мог бы ими восхищаться» («Краткая история времени», 1988 г.).

Яростный атеист Ричард Докинз излагает ситуацию в своей книге «Бог как иллюзия» следующим образом: «Мы живем не только на удобной планете, но и в удобной Вселенной. Само наше существование подтверждает факт «удобства» наших физических законов для возникновения жизни. Не случайно, глядя в ночное небо, мы видим звезды – они являются непременным условием существования большинства химических элементов, без которых не было бы жизни. Согласно расчетам физиков, окажись физические законы и константы лишь слегка другими, Вселенная развивалась бы так, что жизнь в ней была бы абсолютно невозможна. Различные физики говорят об этом по-разному, но всегда приходят к одному заключению. В книге «Просто шесть цифр» Мартин Риз перечисляет шесть основных постоянных, которые, по мнению ученых, сохраняют свою величину в любой точке Вселенной. Каждая из этих шести величин «точно настроена» в том смысле, что, будь она лишь немного другой, Вселенная значительно отличалась бы от нынешней и, возможно, была бы непригодна для жизни».

Рассмотрим для примера четыре известных нам физических взаимодействия – сильное, слабое, электромагнитное и гравитационное. С гравитацией и электромагнетизмом мы все знакомы по опыту; сильное и слабое взаимодействия относятся к микромиру, к описанию атомного ядра.

Атомное ядро состоит из протонов и нейтронов. Протоны обладают одноименным положительным зарядом, между ними действуют силы электромагнитного отталкивания. Эти силы сделали бы невозможным формирование любого атомного ядра, где протонов хотя бы два, то есть исключили бы существование любых элементов, кроме водорода, если бы не так называемое сильное взаимодействие, которое, преодолевая силы отталкивания, удерживает протоны в ядре. Для того, чтобы существовала известная нам таблица элементов, необходимо, чтобы между сильным и электромагнитным взаимодействиями существовало строго определенное соотношение. Если бы сильное взаимодействие было несколько слабее, во Вселенной не было бы ничего, кроме водорода, и химия – а, соответственно, и жизнь – не могла бы существовать. Если бы оно было больше – во Вселенной не было бы водорода, необходимого для зарождения жизни. Если бы другим было соотношение гравитации и магнетизма, не могли бы существовать звезды. Если бы Вселенная расширялась чуть медленнее, она схлопнулась бы под собственной тяжестью, если быстрее – не смогли бы образоваться галактики.

Еще одна константа – электромагнитное взаимодействие – определяет связь электронов и протонов в атомах. Будь она несколько меньше, электроны не смогли бы удержаться на орбитах вокруг ядра. Будь она чуть больше, электроны находились бы слишком плотно друг к другу, и атом не имел бы общих орбит с другими атомами, что мешало бы образовывать соединения. В том и в другом случае образование молекул было бы невозможно.

Вероятность того, что такое благоприятное для жизни сочетание мировых постоянных возникло случайно, рассматривается учеными как исчезающе малая.

Но что, если наша Вселенная – просто одна из бесконечного множества вселенных, где упомянутые константы варьируются случайным образом? Тогда неудивительно, что наша Вселенная подходит для жизни – в других просто нет наблюдателей.

Действительно, те, кто отрицают разумный замысел, обычно предполагают наличие множества вселенных. Но само это предположение находится за пределами науки и является предметом веры. Его невозможно подтвердить или опровергнуть научным методом, потому что мы в принципе не можем получить какие бы то ни было эмпирические данные из этих предполагаемых других вселенных. Однако веру в Создателя мы можем подкрепить дополнительными доводами, которых нет у тех, кто верит во множественность вселенных.

Наблюдатель существует лишь потому, что ему «повезло» возникнуть во вселенной с данными константами. Будь они другими, наблюдателя бы просто не существовало. То есть наличие наблюдателя – следствие значения констант, а не их причина.

Разумеется, наличие наблюдателя требует тщательной настройки констант. Но, указывая на этот очевидный факт, мы ни в малейшей степени не снимаем вопрос о том, почему этому наблюдателю так повезло. Приведу пример, который предлагает канадский философ Джон Лесли. Допустим, взвод солдат расстреливает приговоренного к смерти. Раздается залп, но приговоренный обнаруживает, что он жив и невредим. Он, естественно, задается вопросом – почему? Чему он обязан своим чудесным спасением? Если мы скажем ему: «Очевидно, что все солдаты промахнулись; если бы они не промахнулись, ты не был бы жив, чтобы ставить этот вопрос», – он с нами согласится. Но это никак не снимет вопроса о том, почему они все одновременно промахнулись. Это будет факт, требующий объяснения: то ли друзья приговоренного подкупили солдат, то ли произошло что-то еще, но объяснение «ты жив вследствие того, что они промахнулись, а не потому, что кто-то захотел, чтобы ты жил», вряд ли нас устроит.

Поскольку эволюция происходила именно в этой Вселенной, нет ничего удивительного, что она породила жизнь, к ней приспособленную.

Для того, чтобы какая бы то ни было эволюция имела место, необходимо по меньшей мере существование ДНК, то есть очень сложной химической молекулы, и существование химии. Во вселенной, которая не была бы «тонко настроена», не было бы даже химии: например, при несколько ином соотношении сильного и электромагнитного взаимодействий во Вселенной мог бы существовать только водород – либо, наоборот, водорода не было бы вообще. Итак, «тонкая настройка» – необходимое предварительное условие для того, чтобы какая бы то ни было жизнь могла существовать и эволюционировать.

Но ведь бо́льшая часть Вселенной – это огромное пустое и очень холодное пространство, которое никак не приспособлено для жизни. Жизнь – очень редкое явление во Вселенной. Как можно говорить, что Вселенная создана специально для жизни?

То, что мы знаем о Вселенной, наводит на предположение, что именно такие размеры необходимы для того, чтобы в ней образовались галактики, звезды, и в итоге жизнь. Только на первый взгляд Вселенная кажется бессмысленно огромной и пустой. Например, очень важно точное количество материи во Вселенной. Если бы оно было чуть меньше, расширение Вселенной было бы слишком быстрым, и галактики, звезды и планеты не могли бы образоваться. Будь оно чуть больше – и расширение Вселенной прекратилось бы, она стянулась бы в точку под собственной тяжестью. Насколько велико это «чуть»? Джон Лесли приводит цифру 1:10⁵⁵. То есть точность настройки выражается единицей, разделенной на единицу с пятьюдесятью пятью нулями. При ближайшем рассмотрении Вселенная оказывается ровно того размера, который нужен для поддержания жизни.

Как пишет Ричард Докинз, Бог, создавший и контролирующий Вселенную, постоянно выслушивающий все молитвы людей (и, возможно, инопланетян), был бы гораздо более сложным – и, следовательно, гораздо менее правдоподобным объяснением, чем мультивселенная. Иначе говоря, объяснение «от Бога» настолько неудачно, что почти любое другое будет предпочтительнее.

Докинз делает две фундаментальные ошибки, на которые ему уже много раз указывали, в том числе его собратья-атеисты. Во-первых, Докинза подводит принимаемый по умолчанию материализм. Он представляет себе сознание только на материальном носителе – таком, как мозг или суперкомпьютер, и, поскольку даже человеческий мозг – это очень сложная структура, предполагаемый «мозг» Бога был бы еще сложнее. Но Бог есть Дух, он не требует материального носителя вообще.

Вторая ошибка – это то, что «сложное» объяснение далеко не всегда плохое.

Допустим, приводит пример философ Альвин Плантинга, мы высаживаемся на Луне и находим там какие-то сложные механизмы, например, трактора. Мы предполагаем, естественно, что это – явные следы какой-то технологически развитой цивилизации. Но ведь это очень плохое объяснение, могут нам сказать. Внеземная цивилизация – это очень сложная структура, это миллиарды взаимодействующих между собой разумных существ. Поэтому, будет настаивать наш оппонент, лунные тракторы – результат какого-то непостижимого совпадения. Нас это, очевидно, не убедит, и мы сочтем эти машины несомненным творением разума – в данном случае, инопланетного.

Разве наука не опровергла религию, не показала ее несостоятельность?

Конечно, нет. Критика христианской веры очень часто ведется от имени науки, но наука как таковая не враждебна вере в Бога. Наука была создана христианами: почти все великие ученые из наших школьных учебников не просто принадлежали к христианской культуре, но и проявляли глубокую личную веру, о чем мы поговорим чуть позже.

Конфликт существует не между верой и наукой, а между верой и определенной философской позицией, которую теоретик науки Карл Поппер обозначил словом сциентизм. Сциентизм предполагает, что естественнонаучный метод является единственным законным путем познания реальности и установления истины. Бертран Рассел формулирует эту позицию в своей работе «Наука и этика»: «Любое достижимое знание должно обретаться научным методом; то, что не может быть открыто наукой, не может быть известно человечеству».

Очень часто этот подход к реальности даже не проговаривается вслух, люди просто исходят из отождествления «научного» и «истинного» – и, соответственно, «ненаучного» и «ложного».

«Наука» отождествляется такими людьми с «разумом»; всё, что лежит за ее пределами, с их точки зрения, – область чего-то «иррационального», «слепого», противоположного ответственному и разумному подходу к жизни. Множество книг и научно-популярных фильмов противопоставляет «научные факты» «слепой вере».

Хотя существуют разные версии атеизма, наиболее распространенным является атеизм, апеллирующий к науке. Он утверждает, что именно наука сделала веру в Бога очевидно ложной, устаревшей или неуместной. Вопрос о бытии Бога понимается как научный вопрос, и притом разрешенный отрицательно. Как пишет популярный атеистический автор Ричард Докинз, «наличие или отсутствие мыслящего сверхъестественного творца однозначно является научным вопросом, даже если практически на него нет – или пока еще нет – ответа. И это также касается подлинности или ложности всех историй о чудесах, при помощи которых религии поражают воображение верующих толп» (книга «Бог как иллюзия»).

Но на самом деле это не что иное, как сциентизм: вера в то, что истина постигается только научным методом.

Но разве философия сциентизма неверна? Разве не к науке мы должны обращаться за ответами на вопросы об истине, в том числе истине о том, существует ли Бог?

Смотря о каких вопросах идет речь. Наука характеризуется своим методом. Этот метод обладает рядом ключевых характеристик, и для поиска Бога он, как мы увидим далее, не годится. Для науки характерны следующие принципы.

Эмпиризм. Наука рассматривает опыт, который мы получаем при помощи пяти органов чувств, возможно, усиленных приборами (такими, например, как телескоп).

В первые годы большевизма был популярен забавный атеистический аргумент: «Красные авиаторы по небу летали и нигде ни ангелов, ни Бога не видали». Мы, наверное, только посмеемся над таким «доводом» в пользу атеизма, однако, когда подобная аргументация излагается с упоминанием «радиотелескопов» и «новейших достижений современной науки», это нередко воспринимается всерьез – как будто люди действительно ожидают, что при помощи особо мощного телескопа можно будет наконец-то застать врасплох Бога, Который от аэроплана худо-бедно увернулся.

Бог христиан не является природным объектом или явлением в ряду других объектов или явлений, Он внеприроден, свободен и всемогущ, и это значит, что Его нельзя застать врасплох против Его воли. Он Сам открывается кому хочет и на тех условиях, которые Сам определяет.

Воспроизводимость. Наука опирается на данные, получаемые путем повторяющихся наблюдений или воспроизводимых экспериментов. Невоспроизводимые явления не могут служить основанием для научных выводов. Но акты свободной воли, например, невоспроизводимы, как и исторические события. Все они находятся вне поля зрения естественнонаучного метода.

Объективность – независимость научного поиска от личных убеждений или предпочтений ученого. Среди ученых есть атеисты, люди различных религиозных убеждений, агностики, те, кто вообще избегает давать ясный ответ на вопрос о своей вере – получаемое ими научное знание от этих убеждений не зависит. Научное знание предполагает возможность объективной проверки. Результаты одного и того же эксперимента, поставленного в Москве, Киеве, Пекине и Лондоне христианами, атеистами, буддистами и конфуцианами, порядочными людьми или негодяями, не должны отличаться. Общение с Богом, напротив, предполагает определенное нравственное усилие.

Фальсифицируемость (критерий Карла Поппера). Теория удовлетворяет этому критерию, то есть является фальсифицируемой, и, следовательно, научной, если существует теоретическая возможность ее опровержения путем постановки того или иного эксперимента (даже если такой эксперимент еще не был поставлен). Этот критерий служит для того, чтобы отделять научные утверждения от вненаучных (не обязательно ложных, просто находящихся за пределами науки).

Методологический натурализм. Наука рассматривает мир как замкнутую систему причинно-следственных связей, управляемую безличными и неизменными законами – и только ими. Любое событие в этой системе рассматривается как результат предыдущих состояний системы и законов природы. С этим связано два важных недоразумения.

Первое – когда методологический натурализм путают с метафизическим. Методологический натурализм говорит о границах научного метода: научный метод рассматривает только материю и безличные законы, которые описывают ее движение. Метафизический – объявляет, что вся вообще реальность сводится к этой материи. В результате этой путаницы науку иногда называют «материалистической» или даже «атеистической». В действительности наука «материалистична» только в том смысле, что предметом ее рассмотрения является материя. Даже очень хороший бинокль не видит радиоволн; это не значит, что радиоволн не существует – просто бинокль как инструмент не предназначен и не годится для приема радиопередач.

Второе недоразумение связано с требованиями «научных» доказательств бытия Божия. Творец всей этой системы (признавать или не признавать Его существование) не является ее элементом. Требование предоставить доказательства существования такого Бога, который находился бы в ведении естественных наук, то есть являлся бы элементом этой системы – это требование доказывать кого-то, кто вовсе не является Богом христиан. Естественнонаучный метод в принципе ограничен рассмотрением природы, то есть самой системы, и не может выйти за ее пределы.

Научный метод во многих случаях очень полезен, но он бесполезен для обнаружения Бога. Бог не является материальным объектом или явлением, которое мы могли бы обнаружить при помощи повторяющихся наблюдений или воспроизводимых экспериментов.

Так же бесполезен научный метод и для обоснования атеизма как картины мира. Он не может сказать нам, есть ли что-то еще за пределами природы как уже упомянутой нами материальной системы. Таковы его неизбежные ограничения как метода.

Но если научный метод не может продемонстрировать бытие Бога, разве это не показывает, что Бога просто нет?

Нет. Это просто показывает ограниченность научного метода. Популярный и почти обязательный в среде атеистов тезис, что реальность Бога следует устанавливать научно, опирается на предпосылку, которую мы уже обозначили выше как сциентизм – верование, согласно которому единственным источником истины о реальности может быть только научный метод. Отметим, что сциентизм является не научной, а философской позицией, причем явно ошибочной.

В чем же ошибки сциентизма?

Во-первых, он противоречит сам себе. Вспомним Бертрана Рассела: «Любое достижимое знание должно обретаться научным методом; то, что не может быть открыто наукой, не может быть известно человечеству». Этот тезис находится в забавном самопротиворечии – ведь его собственная истинность не может быть научно доказана, и, следовательно, он сам «не может быть известен человечеству».

Если я, например, произношу фразу: «Всякий, кто не говорит по-китайски, лжет», – то противоречу себе же, поскольку сам произношу эту фразу не по-китайски. Если я говорю: «Истинно только то, что может быть обосновано научным методом», – я впадаю в аналогичное противоречие, поскольку само это утверждение не может быть обосновано научным методом.

Во-вторых, существует множество утверждений о реальности, которые в принципе не могут быть обоснованы научным методом, но это не мешает им быть как осмысленными, так и истинными. Это, например:

Утверждения нравственного характера. Тезис «убивать младенцев дурно» невозможно обосновать научным методом. Вы не можете поставить эксперимент и по его результатам определить, дурно это или нет. Выступления атеистических публицистов часто полны нравственного негодования, они резко порицают религиозных людей. Но тезис «люди должны поступать определенным образом и достойны порицания, если не поступают» невозможно обосновать научным методом.

Утверждения эстетического характера. Например, тезис «O Magnum Misterium Томаса Виктории – великое музыкальное произведение» не может быть обоснован научным методом.

Утверждения, касающиеся личных отношений. «Иван любит Марию» или «Петр – мой старый, надежный друг» – несомненно, осмысленные высказывания, истинность которых очень важна для лиц, о которых в них идет речь, но они не могут быть обоснованы научным методом. Вы не можете ставить экспериментов над близкими людьми, иначе вы их потеряете.

В-третьих, сам научный метод требует веры в ряд предпосылок, которые не могут быть обоснованы в его собственных рамках.

В частности, он требует веры в рациональную упорядоченность мироздания. Как сказал Альберт Эйнштейн, (которого нельзя назвать верующим в традиционном смысле), «наука может быть создана только теми, кто насквозь пропитан стремлением к истине и пониманию. Но источник этого чувства берет начало из области религии. Оттуда же – вера в возможность того, что правила этого мира рациональны, то есть постижимы для разума. Я не могу представить настоящего ученого без крепкой веры в это. Образно ситуацию можно описать так: наука без религии – хрома, а религия без науки – слепа». Вера в то, что мир упорядочен и постижим для разума – предварительное условия для развития науки; как замечает Клайв Стейплз Льюис, «люди верили в законы природы потому, что верили в Законодателя». Ожидать такой постижимой упорядоченности в мире без Создателя не было бы никаких оснований. Как заметил тот же Эйнштейн, «самое непостижимое во вселенной – это ее постижимость».

Одно из проявлений этого – то, что математик Евгений Вигнер назвал «непостижимой эффективностью математики». В работе, вышедшей в 1960 году, Вигнер обратил внимание на то, что многие математические построения первоначально были чистой игрой ума, абстракцией, не имевшей никакого отношения к практике. Однако со временем оказалось, что эти математические инструменты удивительно хорошо описывают физический мир. Мир, оказывается, имеет математическую структуру. Как пишет Вигнер, «невероятная эффективность математики в естественных науках есть нечто граничащее с мистикой, ибо никакого рационального объяснения этому факту нет». Существование законов природы и способность человеческого мышления раскрывать их, по словам этого ученого, – необъяснимое чудо. «Чудесная загадка соответствия математического языка законам физики является удивительным даром, который мы не в состоянии понять и которого мы, возможно, недостойны, – замечает Вигнер. – Мы должны испытывать чувство благодарности за этот дар».

Кроме того, научный метод требует веры в единообразие законов природы (так называемый принцип униморфизма). Он исходит из того, что законы природы одинаковы во времени – то есть таковы же, какими были миллиард лет назад, и в пространстве – то есть на расстоянии миллиарда световых лет они такие же, как на земле. Не существует способа это проверить – это просто принимается на веру.

Итак, сциентизм противоречит как сам себе, так и общечеловеческому опыту. Ряд важных истин (в том числе, необходимых для функционирования самого научного метода) не могут быть доказаны этим методом. Следовательно, то обстоятельство, что бытие Бога не может быть обосновано в рамках научного метода, не может служить доводом против Его реальности.

А как же вековой исторический конфликт между наукой и религией?

Тут всё очень просто. Никакого «векового конфликта» просто не было. Миф о конфликте возникает только ближе к концу XIX века, и мы даже знаем его авторов. Один из них – это Джон Уильям Дрейпер, который в 1874 году в США выпустил книгу, которая называлась «История борьбы между наукой и религией». Другой, Эндрю Диксон Уайт, примерно в то же время писал антирелигиозные статьи, а в 1896 году выпустил книгу «История войны между наукой и богословием в христианском мире». В наше время историки науки не поддерживают модель ее «конфликта» с религией (которая у Дрейпера и Уайта строится на двух эпизодах, относящихся к Галилею и Дарвину) и предпочитают так называемую «комплексную» модель, учитывающую, что религиозные деятели занимали самые разные позиции по отношению к науке.

Известный биолог и агностик по личным убеждениям Стивен Джей Гульд говорит: «Повествование Дрейпера и Уайта резко отличается от того, что в действительности происходило во взаимоотношениях между наукой и религией <…> Оба используют мифы для того, чтобы поддержать свое видение истории, – такие же, как, например, миф о «плоской земле"».

Но все знают, что церковники сжигали ученых за веру в то, что земля круглая!

Эта популярная фраза содержит два утверждения: 1. Церковь верила в плоскую землю 2. Церковники сжигали ученых за занятия наукой. И то, и другое – характерные атеистические мифы, которые кочуют из статьи в статью, из книги в книгу, и которые люди обычно не пытаются проверять.

Но что, если мы все-таки проявим немного любознательности?

О шарообразности земли людям было известно уже в античности: было давно замечено, что мачты корабля, уходящего в море, постепенно скрываются за горизонтом, и средневековые христиане не думали этого оспаривать.

Что же до «сожженных ученых», то давайте попытаемся уточнить подробности – например, число мучеников науки. Сколько их было? Сколько жертв унесла вековая жестокая борьба между наукой и религиозным мракобесием?

Давайте попробуем это выяснить.

Обратившись к собственно атеистической литературе, мы находим только двух кандидатов на роль ученых, сожженных церковниками. Это Джордано Бруно, приговоренный римской инквизицией к сожжению на костре, и Мигель Сервет, казненный в кальвинистской Женеве.

Был ли Джордано Бруно ученым, тем более великим? Это спорный вопрос. Большинство источников предпочитают обозначать его как «философа» и «мистика», а его сохранившиеся труды являются оккультными, никоим образом не научными. Но вот что бесспорно – причины, по которым он был сожжен, не имели никакого отношения к науке. Никто не ставил Бруно в вину какие-либо научные изыскания, причиной его обвинения и казни послужили его взгляды относительно Христа, Девы Марии, Таинств, а также его оккультные занятия.

Подчеркнем: нет ничего хорошего в том, чтобы сжигать людей за какие бы то ни было взгляды. Но сразу же и отметим: взгляды, за которые пострадал Бруно, не имели отношения к науке. Оккультисты, поклонники Гермеса Трисмегиста и тайных искусств еще могут числить его своим мучеником. Но мучеником науки он не является ни в малейшей степени.

Мигель Сервет – действительно, ученый, естествоиспытатель и врач. И его действительно сожгли в Женеве. Однако и он мало подходит на роль жертвы «борьбы религии с наукой». Сам Сервет был фанатично религиозен; и именно религия, а не научные взгляды, привела его на костер. Он был осужден из-за своей книги «Восстановление христианства», в которой отрицал троичность Бога и вообще высказывал крайне еретические с точки зрения Кальвина (да и всех остальных христиан) взгляды. Разумеется, сжигать еретиков – а равно кого бы то ни было вообще – дурно. Но религиозные лжеучители никак не являются мучениками науки – они являются мучениками соответствующих религиозных учений.

В «деле Галилея» католические церковные власти действительно принуждали великого ученого отказаться от его научных воззрений. Их позицию в историческом контексте можно признать отчасти понятной, хотя, несомненно, ошибочной. Но был ли Галилей сожжен? Нет. До чего дошли зверства инквизиторов в этом хрестоматийном и кульминационном случае противостояния науки и религии? Галилей был приговорен к… домашнему аресту, который проводил первоначально во дворце своего друга архиепископа Пикколомини в Сиене, а затем – у себя на родине, в Арчетри.

Итак, есть ли у нас ответ на вопрос о том, сколько ученых было сожжено или иным образом замучено церковниками за их научные изыскания? Есть, и очень точный. Ни одного.

Разве религия не подавляла науку?

Это еще один популярный миф. В действительности дело обстояло ровно наоборот.

Наука создана христианами. Возьмите, например, школьный учебник физики или химии и удалите оттуда все страницы, посвященные верующим христианам. С чем вы останетесь? Если мы посмотрим биографические данные о Бойле, Ньютоне, Паскале, Лавуазье, мы обнаружим, что все они не просто принадлежали к христианской культуре, но были людьми глубоких личных религиозных убеждений.

Никто не заставлял, например, Роберта Бойля переводить на гэльский язык Библию и финансировать христианскую миссию в Индии – это было проявлением его личной веры.

Исаак Ньютон был глубоко верующим человеком. Он отказывался присоединиться к государственной англиканской церкви, что создавало ему определенные проблемы в жизни, но относился к вере достаточно серьезно, чтобы их терпеть. Его наследие содержит гораздо больше толкований Писания, чем трудов по физике.

Блез Паскаль – не просто верующий человек, но выдающийся христианский мыслитель и апологет.

Можно вспомнить Майкла Фарадея, который проповедовал в церкви с кафедры. Максвелл и Пастер также были верующими людьми.

Европейская наука создана христианами – это исторический факт. Верующие люди внесли – и продолжают вносить – огромный вклад в ее развитие. Например, теорию расширяющейся Вселенной выдвинул католический священник Жорж Леметр. Один из создателей синтетической теории эволюции Феодосий Добжанский – православный христианин. Выдающийся современный генетик Френсис Коллинз был руководителем проекта расшифровки генома человека, сейчас он директор Национальных институтов здоровья США и не скрывает своих христианских убеждений.

Таким образом, представление о конфликте науки и религии совершенно неосновательно.

Разве научное объяснение не устраняет религиозное? Если всё можно объяснить в рамках науки, то где тогда место для Бога? Как сказал Лаплас, «я не нуждаюсь в этой гипотезе».

Вера в то, что научное объяснение каким-то образом устраняет религиозное, связана с логической ошибкой. Наука и вера просто отвечают на разные вопросы.

На вопрос о том, почему едет машина, можно ответить по-разному: можно сказать, что в двигателе происходят такие-то химические реакции, а можно – что Иван Иванович решил повезти свою семью на дачу. Оба эти ответа верны; нам не приходится выбирать между ними. Нас, скорее, удивит человек, который станет уверять, что, поскольку химия подробно описывает реакции, происходящие в двигателе внутреннего сгорания, мы должны оставить смехотворные басни про Ивана Ивановича, который любит своих домашних и хочет, чтобы они хорошо отдохнули на даче. «Это же химия, глупенькие! Реакция окисления. Углеводороды, атмосферный кислород – любой студент-химик напишет вам формулу».

Ошибка человека в нашем примере кажется очевидной: химия, как и естественные науки вообще, ничего не может рассказать нам ни об Иване Ивановиче, ни о его отношениях с домашними, ни о планах Ивана Ивановича на эти выходные. Если мы не усматриваем следов вмешательства Ивана Ивановича в процесс сгорания топлива, это не значит, что его не существует; это просто значит, что химия никак не поможет (впрочем, как и не помешает) нам с ним познакомиться. Чтобы узнать его, нам надо поговорить с ним – или хотя бы с его домашними.

Однако, когда речь заходит о Боге, та же самая грубая ошибка подается в качестве серьезного аргумента: наука-де способна объяснить природные процессы, не привлекая «гипотезу Бога». Если мы можем описать динамику воздушных потоков, значит, не Бог посылает дождь; если мы значительно продвинулись в понимании того, как функционирует живая клетка, значит не Бог – податель жизни.

Логически этот аргумент против бытия Божия выглядит точно так же, как и аргумент против бытия Ивана Ивановича, хотя воспринимается без улыбки, с полной серьезностью.

В чем причина такой ошибки? Тут смешиваются два типа вопросов – «каким образом» и «зачем». Студент-физик, который на вопрос о причинах полярного сияния ответит: «Бог зажигает полярное сияние, чтобы мы дивились чудесам Его творения», – получит двойку. Беда в том, что он отвечает не на тот вопрос, который ему ставят. У него спрашивают, каков физический механизм этого явления, а не кто, зачем и с какой целью это явление производит.

Если вы попытаетесь ответить на вопрос, каким образом элементы тварного мира взаимодействуют между собой, указанием на волю Божию, то совершите ту же ошибку, что и студент из нашего примера. Вас не спрашивают, по чьей воле и замыслу они взаимодействуют. Вас спрашивают, как именно они себя ведут. Вы ответите невпопад, если на вопрос о процессах, происходящих в двигателе внутреннего сгорания, скажете: «Иван Иванович повез свою семью на дачу».

Как говорится в «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви», «научное и религиозное познание имеют совершенно различный характер. У них разные исходные посылки, разные цели, задачи, методы. Эти сферы могут соприкасаться, пересекаться, но не противоборствовать одна с другой. Ибо, с одной стороны, в естествознании нет теорий атеистических и религиозных, но есть теории более или менее истинные. С другой – религия не занимается вопросами устройства материи».

Но как можно совместить библейский рассказ о сотворении мира за рабочую неделю с данными науки, которая говорит, что это явно было не так?

Проблема, которая возникает тут у многих атеистов (и некоторых верующих), – это проблема языка. В нашей речи, в том числе научной, мы постоянно используем образы и иносказания. Например, когда Ричард Докинз говорит об «эгоистичном гене», мы понимаем, что в буквальном смысле ген – это химическое соединение, а не личность, и быть эгоистичным не может. Ученые говорят о «плоской вселенной» или «тяжелом вакууме», что в буквальном смысле было бы нелепо, а человеку, незнакомому с этими областями науки, показалось бы явной чепухой.

Тем не менее, мы понимаем, что ученые используют иносказания и что понимать их буквально было бы ошибкой. Мы понимаем, что стоит приложить некоторые усилия, чтобы войти в контекст их речи и понять, что они хотят сказать.

В нашем обычном общении мы очень часто прибегаем к иносказаниям, сами того не замечая. Например, мы говорим о «разбитом сердце», когда в буквальном смысле оно вовсе не разбито, а просто человек глубоко огорчен, или что у человека «светлая голова», хотя он вовсе не обязательно блондин: мы просто хотим похвалить его ум.

Библия, сообщая нам истины, необходимые для нашего спасения, неизбежно делает это на доступном людям языке. Поскольку библейское Откровение разворачивается в истории, оно с необходимостью использует язык и образы, характерные для людей соответствующей местности и эпохи. Повествование о творении не использует (и не могло использовать) научный язык, который сложился гораздо позже, чем само это повествование, и не сообщает нам научных данных – оно просто не предназначено для этого. Его цель – открыть нам истину о том, что всё существующее сотворено Богом.

В детстве у меня была книжка с чудными картинками «О том, как устроен атом». В ней протон был изображен большим красным шариком, нейтрон – большим зеленым, электрон – маленьким голубым. Когда я подрос, моя детская вера в атомы пошатнулась. Я узнал, что атомы (не говоря уже об элементарных частицах) гораздо меньше длины световой волны, так что элементарные частицы не могут обладать – в буквальном смысле – ни цветом, ни формой. Значит ли это, что автор книги вводил меня в заблуждение? Нет. Это просто значит, что он использовал образы, понятные восьмилетнему школьнику, чтобы сообщить некоторые важные истины. Так и первая глава Библии использует знакомые людям того времени образы, чтобы передать вероучительное послание.

Часть этого послания – о том, что Бог наделяет само творение способностью к развитию. Вспомним, например, стихи Писания: «И сказал Бог: и да произведет вода… да произрастит земля…» (Быт. 1:11, 12). Творение – это не монолог, а хор, в котором Бог придает тварным силам в определенной степени автономный голос.

Разве Библия не говорит, что земле 6000 лет?

Нет, Библия этого не утверждает. Различные цифры (6000, 7500, 10 000 лет) возникают при различных (и довольно спорных) попытках подсчета длительности библейской истории. Библия не сообщает нам возраста мироздания. Она открывает нам сам факт сотворения, а не детали, которые были бы просто непонятны читателям, да и не отвечали бы главной цели Библии – привести нас к спасительным отношениям с Богом.

Наука занимается установлением законов природы. Разве чудеса не противоречат этим законам?

Действительно, в самом основании христианской веры стоит такое сверхъестественное и чудесное событие, как телесное, буквальное, физическое Воскресение Господа нашего Иисуса Христа из мертвых. Поэтому разобраться с чудесами непременно сто́ит.

Аргумент против чудес, апеллирующий к законам природы, впервые появляется у британского философа Дэвида Юма (1711–1776). У Юма он выглядит так: «Чудо есть нарушение законов природы, а так как эти законы установил твердый и неизменный опыт, то доказательство, направленное против чуда, по самой природе факта настолько же полно, насколько может быть полным аргумент, основанный на опыте».

Этот аргумент повторяется обычно в краткой форме «чудо противоречит законам природы». Однако он связан с определенным представлением о мире, которое для Юма и его собеседников было само собой разумеющимся, – представлением о Вселенной как о замкнутой системе, которое само по себе никак не основано на опыте. Когда говорят: «чудеса противоречат законам природы», – смешивают два представления о Вселенной, не идентичных друг другу.

Первое: мы живем в высокоупорядоченном мире, где разумно ожидать, что природа ведет себя сообразно определенным законам: если вода 1000 раз закипела при 100 градусах, то и на 1001-й она закипит. Наука обращается именно к этой упорядоченности мира.

Второе: мир закрыт, то есть за его пределами не существует никаких сил, способных вмешиваться в происходящие внутри него события.

Тезис первый подтверждается всем нашим опытом: мир упорядочен, более того, упорядочен строго таким образом, что в нем возможна жизнь. Вселенная выглядит удивительно сложной и при этом тщательно сбалансированной и точно настроенной, чтобы поддерживать условия, необходимые для нашего существования.

Из этой упорядоченности, однако, никак не следует тезис номер два (о том, что мир закрыт от вмешательств извне). Не существует никакой логической связи между упорядоченностью и закрытостью. «Чудес не бывает» – это просто мировоззренческая установка, и мы не можем ее доказать или опровергнуть, ссылаясь на данные естественных наук, поскольку естественные науки в принципе имеют дело с упорядоченными, повторяющимися явлениями, а не с экстраординарными внешними вмешательствами. Чудеса не противоречат науке и не подтверждаются ей. Они просто находятся вне сферы ее компетенции. Можно сказать, что упорядоченность мира скорее побуждает нас к признанию возможности чудес: сам факт существования законов природы указывает на Законодателя, и нет ничего несообразного в том, чтобы признать, что Тот же, Кто является Творцом порядка, является и Творцом чудес.

Но множество сообщений о чудесах оказываются ложными. Вы и сами скептически отнесетесь к сообщениям о чудесах, которые творят, скажем, нехристианские религиозные лидеры.

Тот же Юм приводит это же возражение в следующей форме: «Многочисленные примеры вымышленных чудес, пророчеств и сверхъестественных событий, ложность которых во все времена обнаруживалась благодаря их собственной нелепости, в достаточной степени доказывают сильную склонность человечества к необычайному и чудесному и, разумеется, должны внушать подозрение ко всем подобным рассказам».

Этот аргумент повторяется и во многих других формах. Например, американский атеист Пол Куртц в своей книге «Искушение сверхъестественным» указывает на примеры душевнобольных людей, переживавших нечто, что они описывали как «мистический опыт». Время от времени появляются сообщения о том, что люди переживали «мистический опыт» под влиянием ЛСД или других наркотиков. Несомненно, можно привести примеры «чудес» либо сознательно сфальсифицированных, либо явившихся результатом ошибки. Но доказывает ли это, что подлинных чудес (и подлинного мистического опыта) не бывает?

Доказывает ли наличие фальшивых алмазов, что настоящих алмазов не существует? Доказывает ли существование шарлатанов, выдающих себя за ученых, что все ученые – шарлатаны? Как-то мне довелось беседовать с человеком, убежденным, что он совершил научное открытие в области физики, которое у него похитила немецкая разведка, которая продолжает его преследовать и строит ему всяческие козни. Доказывает ли печальный пример этого человека, что все вообще утверждения, касающиеся физики или разведки, есть плод психического расстройства?

Эти многочисленные примеры доказывают только то, о чем прямо говорит Писание: «не всякому духу верьте» (1Ин. 4:1).

Но вера в чудеса гораздо больше распространена в примитивных обществах, где люди мало что знают о законах природы. Не доказывает ли это, что такая вера – плод невежества?

И этот популярный аргумент уже был высказан Юмом: «Сильным доводом против всех рассказов о сверхъестественном и чудесном является тот факт, что они распространены преимущественно среди невежественных и диких народов. Если же какие-либо из них и принимаются цивилизованным народом, то последний, наверное, унаследовал их от невежественных и диких предков, придавших им ту непререкаемость и авторитетность, которые всегда присущи общепринятым мнениям».

Сам факт, на который ссылается Юм (и те, кто повторяет этот аргумент), весьма спорен: например, в США, научно и технологически высокоразвитой стране, христианская вера до сих пор занимает очень влиятельные позиции. Однако главная слабость этого аргумента в том, что он ссылается на такие неясные и неопределенные понятия, как «дикость» и «невежество». Обладают ли «дикие и невежественные» народы твердым и неизменным опытом упорядоченности мира? Знали ли, например, современники Господа Иисуса, что мертвые не воскресают, девы не рожают, а слепорожденные не прозревают? Превосходно знали – именно поэтому рассматривали эти события как свидетельства Божественного вмешательства. Эти люди вовсе не жили в мире постоянных чудес. Для них чудеса – это события, полностью противоречащие их повседневному опыту. «От века не слыхано, чтобы кто отверз очи слепорожденному» (Ин. 9:32).

Иногда этот аргумент бывает связан с путаницей между ложными представлениями о мире, с одной стороны, и чудесах, с другой. «В средние века люди верили, что в отдаленных странах живут люди с песьими головами. Как видим, люди были невежественными и верили во всякую ерунду; следовательно, и их вера в чудеса – плод невежества». Дело в том, что для средневекового человека люди с песьими головами никоим образом не были чудом; они были частью представлений о мире, которые впоследствии оказались ошибочными. Точно так же современники Юма могли верить в самозарождение мышей. Это совершенно ошибочное представление не имеет, однако, отношения к чудесам. Заблуждение в отношении кинокефалов никак не отменяло того «твердого и неизменного опыта», которым люди располагали относительно хорошо известных им вещей. Что мертвые не воскресают, и воскресение Распятого есть из ряда вон выходящее событие, переворачивающее все представления о мире, – они знали не хуже британцев XVIII века и не хуже русских XXI века. Ничего не добавили просвещение и наука и к осознанию людьми факта своей смертности.

Таким образом, наука не опровергает чудес – они просто находятся вне ее поля зрения.

Но разве библейский рассказ о сотворении человека и научное представление о биологической эволюции не противоречат друг другу?

В христианской среде существуют разные мнения о том, как следует понимать рассказ о сотворении человека в первой главе книги Бытия и как относиться к теории эволюции. Это нормально, Церковь – не КПСС. В православной вере существуют догматы – вероисповедные положения, которые обязательны для всех православных христиан, с которыми все православные христиане по определению согласны и отказ признавать которые автоматически выводит человека за пределы Церкви. Однако внутри пространства, огражденного догматами, происходит весьма интенсивная интеллектуальная жизнь: высказываются различные точки зрения, ведутся дискуссии, вы можете столкнуться с совершенно разными позициями по тем или иным недогматическим вопросам.

Противоречит ли христианская вера в творение биологической теории эволюции? Нет, в принципе, не противоречит.

Православный христианин и выдающийся эволюционный биолог, один из создателей синтетической теории эволюции Феодосий Добжанский писал в своем эссе, посвященном эволюции: «Я креационист и эволюционист…. Приходит ли эволюционная доктрина в столкновение с религиозной верой? Нет. Рассматривать Священное Писание как школьный учебник по астрономии, биологии, геологии или антропологии – грубая ошибка. Воображаемый (и неразрешимый) конфликт возникает только тогда, когда символы Священного Писания истолковываются в том смысле, который в них никогда не вкладывался».

Так что же произошло на самом деле – человек эволюционировал из обезьяны или сотворен Богом?

Сама постановка вопроса свидетельствует, что его автор впадает в ту же ошибку, о которой мы говорили. Это всё равно что спрашивать: «машина едет потому, что в двигателе происходят такие-то химические реакции, или потому, что Иван Иванович решил отвезти свою семью на дачу?» Это смешение двух типов вопросов – «как именно развивается тот или иной процесс?» и «по чьей воле и с какой целью он так развивается?».

Само противопоставление понятий «сотворение – эволюция» и «природные процессы – вмешательство Бога» бессмысленно в мире, каждый квант которого создан и поддерживается в бытии Творцом. Не существует никаких независимых от Бога «естественных процессов». Для священнописателей (авторов библейских книг) Бог несомненно присутствует в явлениях природы – привычных, повторяющихся из года в год и в нашем представлении вполне «естественных»: «Ты произращаешь траву для скота, и зелень на пользу человека, чтобы произвести из земли пищу, и вино, которое веселит сердце человека, и елей, от которого блистает лице его, и хлеб, который укрепляет сердце человека» (Пс. 103:14,15). Вся Вселенная, каждый ее атом, каждая капля дождя пронизаны творящим присутствием Создателя.

В поразительном 138 псалме говорится: «Не сокрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне, образуем был во глубине утробы. Зародыш мой видели очи Твои; в Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них еще не было» (Пс. 138:15,16).

Беременность – естественный процесс, но, если мы принимаем свидетельство псалмопевца, он был одновременно и актом Божьего творения. Так же это и в отношении происхождения видов: эволюция не противостоит творению, она сама является творением. Глядя, как симфония мироздания достигает своей кульминации в появлении человека, мы можем воскликнуть вместе с богодухновенным автором псалма: «Славлю Тебя, потому что я дивно устроен. Дивны дела Твои, и душа моя вполне сознает это» (Пс. 138:14).

Я не оцениваю здесь саму по себе биологическую теорию эволюции – я не биолог и не специалист в этой области. Но есть биологи и специалисты, которые ее принимают, оставаясь при этом вполне традиционными христианами. Например, могу обратить ваше внимание на книгу очень известного американского генетика Френсиса Коллинза «Доказательства Бога». Коллинз подробно объясняет, почему как христианин он верит в сотворение и как биолог – в эволюцию.

Но разве теория эволюции не является атеистической по самой своей сути?

«В естествознании нет теорий атеистических и религиозных, но есть теории более или менее истинные», а «религия не занимается вопросами устройства материи». Это цитаты из «Основ социальной концепции Русской Православной Церкви».

Не бывает «атеистических» или «религиозных» научных теорий – по крайней мере, до тех пор, пока они остаются научными.

Другое дело, что нам сто́ит обозначить разницу между «эволюцией» как биологической теорией (которая и должна оцениваться по научным критериям) и «эволюционизмом» как мировоззрением, которое выходит уже очень далеко за рамки собственно науки.

«Эволюционизм» – это мировоззрение, которое выражает, например, французский ученый (и атеист) Жак Моно.

«Чистая случайность, абсолютно свободная, но слепая лежит у самых корней величественного здания эволюции, и в результате человек, наконец, знает, что он одинок в бесчувственных глубинах вселенной, – пишет Моно. – Жизнь вообще и человек в частности – явление уникальное, единственное творение необъятной Вселенной, возникшее вопреки планам природы… Человек должен наконец пробудиться от тысячелетнего сна, и, пробудившись, он окажется в полном одиночестве, в абсолютной изоляции. Лишь тогда он наконец осознает, что, подобно цыгану, живет на краю чуждого ему мира. Мира, глухого к его музыке, безразличного к его чаяниям, равно как и к его страданиям или преступлениям… Человек наконец сознает свое одиночество в равнодушной бескрайности Вселенной, из которой он возник по воле случая».

Утверждения, содержащиеся в этом отрывке, могут зачаровывать своей мрачной поэтичностью, но они не имеют отношения собственно к науке. Наука характеризуется своим методом. Этот метод включает в себя сбор данных путем повторяющихся наблюдений и воспроизводимых экспериментов, выдвижение гипотез, которые могли бы объяснить эти данные, а потом верификацию (подтверждение) или фальсификацию (опровержение) этих гипотез. К области естественных наук относятся утверждения, которые можно подтвердить (позитивный критерий) или опровергнуть (негативный критерий Карла Поппера) при помощи наблюдений и экспериментов. Научны ли заявления о том, что «слепая случайность лежит у самых корней величественного здания эволюции», «человек возник по воле случая» и тому подобные? Не существует ни экспериментов, ни наблюдений, которые могли бы подтвердить или опровергнуть эти тезисы. То, что воинствующие атеисты выдают за науку, на самом деле – философия, которая не может быть подтверждена научно. Разумеется, эта философия неприемлема для христианина; но и с точки зрения добросовестного ученого она представляет собой злоупотребление понятием «науки». Идеологизация – это не грех науки; это грех против науки. В ХХ веке самые людоедские идеологии – и коммунизм, и расизм, и социал-дарвинизм – апеллировали к теории эволюции, и настороженность верующих людей тут вполне объяснима. Однако порочные люди способны извратить и использовать в своих порочных целях всё что угодно. Составлять мнение о научной теории по безбожным идеологиям, которые объявляют ее «своей», было бы неверно.

Эволюционистские утверждения метафизического характера мы можем и должны отвергнуть, тем более что наука их никак не доказывает и доказать в рамках своего метода не может. А вот что касается собственно биологии – было бы ошибкой думать, что наша вера «стоит или падает» (ср.: Рим. 14:4) в зависимости от успеха той или другой научной теории.

Религиозный опыт и религиозное поведение находят вполне естественное объяснение с точки зрения психологии, биологии и нейрофизиологии. Вы не согласны?

Предположение, что, предложив «естественные» объяснения возникновения религии, мы ее как-то опровергнем, ошибочно сразу в нескольких отношениях.

Во-первых, религию практикуют люди, а люди и их поведение, разумеется, могут быть изучены и описаны с точки зрения биологии, психики, нейрофизиологии и иных подобных дисциплин. Они принадлежат к определенным культурам и вовлечены в определенные социальные отношения, так что мы можем рассмотреть их поведение с точки зрения культуро- или социологии. Историк музыки может исследовать церковные песнопения, а архитектор – храмы. Все эти исследования могут быть интересными и полезными, но они никоим образом не закрывают тему.

Например, мы можем попытаться объяснить стихотворение Пушкина «Я помню чудное мгновенье…» с точки зрения биологии: «Пушкин как самец примата пытался привлечь внимание фертильной самки своего вида…», – и так далее. Нельзя сказать, чтобы это объяснение было совсем неверно по существу, но оно явно несколько однобоко. Во всяком случае, оно никак не опровергает существование поэзии, романтической любви и всего того, что нельзя свести к биологии.

Популярные издания любят ссылаться на «британских ученых», по мнению которых, всё в человеке – нравственность, религиозность, чувство смысла и красоты – можно свести к чистой биологии, биологию – к химии, а химию – к физике. Такой подход называется редукционизмом, и обычно его предлагают ревностные атеисты. Иначе его еще называют «физикализмом» – верой в то, что в конечном итоге всё можно описать на языке физики. В реальности этот подход не работает: например, мы не можем свести поэзию к физиологии высших приматов. Люди, конечно, высшие приматы – но поэзия есть нечто, не сводимое к этому факту.

Из того, что для создания литературы требуется бумага и чернила (или компьютер), не следует, что литература сводится к бумаге. Из того, что художники используют холст и краски, не следует, что живопись можно свести к химии. Если люди глубоко потрясены «Органной мессой» Баха, то пресловутый «британский ученый» может сколько угодно выскакивать из-за кулис и сообщать, что тайна музыки раскрыта: это всего-навсего звуковые колебания в специально устроенных трубах, – на самом деле он не объяснит ничего.

Да, орган – это действительно трубы и воздух. И, наверное, его звук можно изменить, предприняв чисто физические действия – например, напихав в трубы стекловаты. Но гораздо важнее, что орган – это музыкальный инструмент, орудие, через которое проявляет себя музыкант. Гениальность Баха, как и искусство исполнителя, невозможно свести к чистой акустике.

«Научные» объяснения религии, даже правдоподобные в своей области, страдают подобной же однобокостью.

Во-вторых, пытаясь подорвать религиозные убеждения, приписывая им биологические, психологические или какие угодно еще объяснения, атеисты неизбежно подрывают любые убеждения вообще – в том числе свои собственные. Последовательный материализм разрушает веру – но не только. Он разрушает разум как таковой: любые наши убеждения, любые акты мышления и произволения, религиозные или атеистические, оказываются не более чем продуктом чисто природных процессов в коре нашего головного мозга.

Но разве религия не объясняется психологически?

В самом деле, одно из возражений против христианской веры, которое часто возникает не только в академических дискуссиях, но и в бытовых спорах, можно назвать «психологическим». Человек начинает верить в Бога потому, говорит это объяснение, что у него было большое горе. Или тяжелое детство. Или, напротив, счастливое детство, зато тяжелое отрочество (как у К. С. Льюиса). Или еще какие-то психологические причины привели его к вере. При этом считается, что раз мы нашли такое объяснение, вопрос с верой снят – она успешно опровергнута.

Почему такой довод против веры не работает?

Для начала отметим, что, если бы он работал, он работал бы в обе стороны. Мы можем приписать неверию – с тем же основанием, что и вере – психологические причины. Например, основоположник психоанализа Зигмунд Фрейд вспоминает, что пережил тяжелое разочарование, увидев, как его отца, который раньше казался ему всемогущим, безнаказанно оскорбляют какие-то злобные хулиганы. Не означает ли это, что Фрейд стал атеистом из-за того, что спроецировал на Отца Небесного разочарование в земном отце? Будет ли убедительным такое предположение? Очевидно, нет. Человеческая психика очень сложна, и говорить можно всё что угодно, но едва ли возможно всё это обосновать.

Кто-то приходит к вере под влиянием большого горя, а кто-то, напротив, признается, что горе сделало его неверующим. У некоторых верующих (и некоторых атеистов) было прекрасное детство, у некоторых – нет. Два популярных британских публициста, Кристофер и Питер Хитченсы – родные братья – выросли вместе, при этом один из них пламенный атеист, другой – ревностный христианин. Очень сложно найти связь между верой и конкретными психологическими особенностями человека.

Более того, личные, в том числе психологические причины, по которым человек привержен каким-то взглядам, ничего не говорят нам об истинности самих взглядов. В раннем детстве я случайно обжегся сигаретой. С тех пор я так и не начал курить – и, более того, полагаю, что курить вредно. «Ага! Значит, ты считаешь, что курить вредно, из-за того, что в детстве обжегся!» – могут воскликнуть сторонники психологических объяснений. Возможно, и так; но делать из этого вывод, что мое мнение о вреде курения ошибочно, значит совершать логическую ошибку.

Психологические причины, по которым человек привержен какому-то мнению, ровно ничего не говорят нам об истинности или ложности этого мнения. Чтобы разобраться в истинности каких-либо утверждений – в том числе, утверждений христианской веры, – необходимо рассмотреть их по существу.

А что если «гены религии» сформировались в ходе эволюции, как полагают некоторые ученые?

Допустим, что благочестивые обезьяны, которые оглашали саванну пением псалмов, имели эволюционные преимущества, а неблагочестивых обезьян съел лев рыкающий, и они не смогли передать свои гены потомству. Так это или нет, но, если ученые пришли к выводу, что в нас от природы встроена «антенна» для общения с Богом, – это скорее говорит в пользу того, что мы Им и сотворены. Было бы странно приводить это в качестве аргумента против веры.

Многие считают, что религия изобретена для манипулирования людьми. А почему бы и не так?

Бывают случаи, когда это так и есть. Какой-нибудь Секо Асахара, Джим Джоунс, некоторые другие лидеры культов доводят свою паству до преступлений и самоубийств, приобретают огромную власть над людьми и злоупотребляют ею самым бессовестным образом. Бывают менее яркие случаи: политики манипулируют религиозными идеями, чтобы привлечь избирателей, а полководцы – чтобы убедить солдат убивать противника и самим идти на смерть. Да и в православной среде могут возникать время от времени так называемые «младостарцы», которые злоупотребляют доверием людей (и священноначалие их неоднократно одергивало).

Однако выдвигать эти отдельные факты в качестве аргумента против религии – ошибка.

Во-первых, термин «религия» употребляется в данном случае неопределенно широко. Что вы имеете в виду под «религией»? На свете очень много разных религий, но любой курс религиоведения начинается с рассказа о том, как трудно дать четкое определение религии как таковой. Решительные обобщающие определения «религии в целом» звучат еще хуже, чем все остальные решительные обобщающие заявления.

И, во-вторых, – этому широкому и неопределенному понятию усваивается четкая и однозначная функция: манипулировать людьми.

Рассмотрим для примера похожее высказывание: «столярный инструмент есть орудие убийства». Наверное, можно привести массу примеров, когда это оказывалось правдой: случается, что и плоскогубцы используют как орудие пытки. И все-таки это высказывание будет, во-первых, неоправданно широким (от рулеток и ватерпасов пало, наверное, всё же значительно меньше людей, чем от ножей, топоров и молотков), а во-вторых, столь же неоправданно сужающим опыт работы человечества со столярным инструментом. Множество людей используют в работе топоры и молотки (не говоря уже о ножах) и никого не убивает. Если вы потребуете запретить измерительные рулетки на том основании, что «столярный инструмент есть орудие убийства», вам придется долго объяснять логику своего требования – и, вероятно, вы всё равно никого не убедите.

Злодеи могут использовать столярные инструменты для совершения преступлений, но это ничего не говорит нам ни о самих инструментах, ни об их предназначении.

Мы можем с таким же успехом сказать, что наука есть средство манипуляции людьми, инструмент, при помощи которого хитрые подчиняют себе доверчивых. Тому есть масса «доказательств»: и коммунизм, и национал-социализм объявляли себя «научными». «Национал-социализм – это прикладная биология», – провозглашал Рудольф Гесс.

Добавим к этому «научный расизм» Томаса Хаксли: он считался не «предрассудком эпохи», а одним из «наивысших научных достижений» своего времени! Вспомним социал-дарвинизм и евгенику – учение, на основании которого около шестидесяти тысяч людей в одних только США были насильно стерилизованы как носители «дурной наследственности».

История науки полна примеров идеологических манипуляций, искренних заблуждений с тяжелыми последствиями, сознательных обманов и подделок вроде «пилтдаунского человека».

Значит ли это, что наука вредна? Нет, это значит лишь, что любые идеалы могут быть использованы дурными людьми в дурных целях – и регулярно используются. Религия – это нечто такое, что исповедуют люди, и нет оснований ожидать, что они не станут делать с ней того же, что делают со всем остальным, – извращать и использовать в низменных целях. Если по этому поводу возможно предъявить претензии религии, то ровно такие же претензии можно предъявить чему угодно.

И все-таки религия очень напоминает бизнес для выкачивания денег.

Тут во многом подойдет предыдущий ответ. Да, вы можете нарваться на мошенников, которые обшаривают карманы простаков под религиозными лозунгами. Следует проявлять осмотрительность, выбирая религиозных учителей, которых вы собираетесь слушать, и общины, к которым вы хотите присоединяться.

Но с не меньшей вероятностью вы можете нарваться на лжеученых, которые прячут жульничество за наукообразной терминологией. В истории немало примеров, когда лжеученые (например, Трофим Лысенко) успешно получали государственное финансирование. Значит ли это, что наука – это мошеннический способ выколачивания грантов?

Вы также можете нарваться – это, увы, дело обычное – на лжемедиков, которые ставят ложные диагнозы и прописывают дорогие шарлатанские лекарства. Значит ли это, что мы можем объявить медицину как таковую «средством выкачивания денег»?

Стоит отметить, что большинство священнослужителей было бы абсурдно обвинять в том, что они служат ради заработка. Особенно абсурдно было бы говорить так о христианских мучениках – как древних, так и относительно недавних.

Но главное, о чем здесь нужно сказать, заключается вот в чем: истинность или ложность системы взглядов не зависит от того, злоупотребляет ей кто-либо или нет. Люди злоупотребляют чем угодно.

Если Христос воскрес – ничто, никакие религиозные злоупотребления не могут отменить этот факт и помешать верующему обрести вечное спасение. Если мир сотворен Богом – эта реальность никак не меняется из-за того, что «кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет».

Христианская вера не есть вера в священнослужителей и никак не зависит от их достоинств или недостатков. Христианская вера есть вера во Христа. В Евангелии мы встречаем Человека, который говорит о Себе удивительные, невероятные вещи. Что Он, Иисус, был с Небесным Отцом прежде бытия мира. Что Он пришел умереть во искупление наших грехов. Что Он придет судить все народы в последний день, и что наша вечная участь (вечное спасение или вечная гибель) определяется тем, как мы отнесемся к Нему, отзовемся ли на Его слова покаянием и верой. Если это правда, то Иисус Христос жив сейчас и сейчас ожидает от нас ответа на Его вопрос: «ты веруешь ли в Сына Божия?» (ср.: Ин. 9:35).

Вечное спасение – это дар. Мы не платим за него. За него заплатил Христос на Кресте. Вопрос в том, хотим ли мы его принять.

Есть замечательная немецкая пословица: «тот, кто хочет, найдет тысячу способов, кто не хочет – найдет тысячу отговорок». Поверим мы или нет – это наше решение, акт нашей воли. Это не решение кого-то другого – священнослужителей (достойных или нет), правительства или нашего соседа. Это наше решение. И единственный вопрос, который тут возникает, – это не вопрос о достоинствах других людей, это вопрос о нашем личном выборе.

На свете очень много религий, и каждая претендует на истину – не менее уверенно, чем православие. Чем мучиться вопросом о том, в какого из множества богов уверовать, не лучше ли оставаться атеистом?

Нет. Потому что атеизм – это тоже всего лишь один из претендентов на истину, не лучше других, и у нас нет оснований принимать его как позицию «по умолчанию». Действительно, у людей очень разные представления о том, как устроена реальность, какова конечная судьба человека, в чем причина нашего существования, и атеизм – это просто одно из них. Многие из нас учились в советской школе, где нам внушили атеизм как своего рода стартовую позицию, но это уникальная особенность той культуры и эпохи. В большинстве стран мира это было не так.

Конечно, человек, воспитанный в определенной религиозной традиции, может оказаться перед вопросом, почему он привержен именно ей. Христианин должен быть готов ответить на вопрос о том, почему он привержен именно христианству. Но на такой же вопрос должен быть готов ответить и атеист.

Иногда говорят, что атеизм – это просто воздержание от веры в Бога, но это не так: атеизм неизбежно делает позитивные утверждения об устройстве реальности, и мы их рассматривали, когда говорили о материализме. «Разум явился результатом длительного развития материи и сам полностью сводится к материальным процессам» – это определенное верование, которое по меньшей мере не очевидно. Даже если вас смущает разнообразие религий, это никак не повод становиться атеистом.

Но существует почти бесконечное число религий. Как предполагается делать правильный выбор из такого множества вариантов?

Мировоззрения довольно легко классифицировать. В наших религиозных поисках мы не хватаем произвольный предмет с полки – мы проходим через несколько развилок, на каждой из которых совершаем определенный выбор.

Из каких критериев мы исходим, поворачивая в ту или иную сторону? Если очень коротко – из нашего опыта. Опыта людей, обладающих мышлением, свободной волей и нравственным чувством.

На первой развилке мы оказываемся перед вопросом: существует ли духовная реальность или всё сводится к движению материи, подчиненной вечным, неизменным и безличным законам природы? Если существует только материя, то Бога нет – но также нет ни свободной воли, ни мысли, поскольку в этом случае все наши акты мышления и произволения полностью обусловлены процессами, происходящими в головном мозге, которые, в свою очередь, обусловлены законами природы. Чтобы быть материалистами, нам пришлось бы объявить иллюзией не только Бога, но и наш повседневный опыт свободной воли (как это и делают последовательные материалисты). Если мы считаем наше мышление и свободу реальностью, это уже выводит нас за рамки материализма. Мы должны согласиться с тем, что существует духовная реальность.

Тогда мы оказываемся перед второй развилкой: нам предстоит решить, является ли эта реальность безличной (как закон кармы или «тонкая материя» оккультистов) или личностной. Тут мы можем обратиться к нравственному чувству. Если существует подлинная, объективная разница между добром и злом, то кто (или что) задает эту разницу? Какой-нибудь безличный закон кармы не может справиться с этой задачей, потому что нравственные предпочтения бывают только у личности.

На третьей развилке мы выбираем между политеизмом и монотеизмом. Богов много или есть только один Бог? В политеистических воззрениях боги могут иметь разные мнения и конфликтовать между собой – кто из них прав? Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны предположить над ними какого-то третейского судью, который один является источником морального закона и, таким образом, Богом в собственном смысле. У нравственного закона не может быть ряда конфликтующих друг с другом источников, только один.

На четвертой развилке перед нами выбор между тремя религиями, проповедующими единого Бога – иудаизмом, христианством и исламом. И тут нам предстоит рассмотреть притязания Иисуса Христа на то, что Он – Бог и Спаситель, и свидетельства апостолов о том, что Он воскрес из мертвых. Выбор веры – это дорога с немногими поворотами, а не выбор из бесконечного количества вариантов.

Разве, притязая на обладание уникальной спасительной истиной, религия не пытается принудить всех эту истину признать? И не ведет ли она таким образом к нетерпимости и диктатуре?

Один из часто возникающих моментов в атеистической критике религии – это когда проблемы и пороки, свойственные человеческому роду в целом, приписывают исключительно религии.

Конечно, мы можем найти массу примеров, когда верующие люди пытались железной рукой загнать своих ближних в Царство Божие. Конечно, мы можем найти примеры грубого высокомерия и нетерпимости со стороны адептов тех или иных религий, и христианства в том числе. Но является ли такое поведение типичным проявлением именно религии?

Это легко проверить: посмотрим, как ведут себя люди, если этот фактор – религию – убрать. У нас был случай это проверить: я напомню еще раз о грандиозном социальном эксперименте, когда значительная часть человечества – в СССР и зависящих от него странах, в Китае, в Кампучии – жила в условиях полностью или почти вытесненной религии. Породил ли этот эксперимент более терпимые и открытые к диалогу общества? Как раз наоборот – он породил общества более закрытые и нетерпимые. Нетерпимость, фанатизм, начетничество, жестокое принуждение к «правильным» взглядам – всё это отлично обходится и без религии. Царство, в которое загоняют железной рукой, может быть чисто светским. И даже решительно атеистическим.

Мы, конечно, можем встретить благожелательных, культурных, терпимых атеистов – а можем встретить атеистов грубых, агрессивных и нетерпимых. Последние (как и скандалисты вообще) привлекают больше внимания. Увы, агрессия, нетерпимость и стремление принудить других к согласию – это общая черта человеческого рода.

Парадоксальным образом даже люди, на знаменах которых написано «терпимость» и «разнообразие», склонны ненавидеть и преследовать тех, кто не разделяет именно их версии разнообразия и терпимости.

То, что атеистические режимы были в большей степени склонны к принуждению, чем религиозные общества, связано с принципиальным различием в картинах мира тех и других. Для христианина окончательная победа добра и установление Царства Божия на земле произойдет в результате сверхъестественного вмешательства Бога, причем это вмешательство произойдет именно тогда, когда победа сил зла будет более всего казаться очевидной и окончательной. Христиане спокойно относятся к тому факту, что человеческими усилиями построить в этом мире царство добра и справедливости невозможно, и не предпринимают таких попыток. Известно им и то, что люди, отвергающие христианское возвещение, никак не могут помешать ни Царству Божию открыться, ни людям, желающим быть с Богом, – войти в него покаянием и верой.

Для атеистических идеологий дело обстоит иначе. То единственное царство, которое они знают, может быть создано только людьми и только по эту сторону истории, причем те, кто отказываются участвовать в его создании (или, тем более, исповедуют взгляды, несовместимые со строительством этого царства), могут ему реально помешать. Соблазн подавить тех, кто не хочет строить светлое царство, силой в этом случае больше, и мы видим, как люди ему поддавались.

Как можно назвать Библию словом Божиим, если ее явно написали люди?

Разумеется, Библию написали люди! Кто же еще? Одна из проблем, которые возникают у современного читателя с восприятием Библии, – это представление, будто слово Божие должно быть чем-то вроде инопланетного артефакта, упавшего с неба в совершенно готовом виде и вещающего без помощи людей.

Библия этому представлению, разумеется, не соответствует – и не должна. Бог обращается к людям на человеческом языке и внутри человеческой истории, поскольку Его цель – спасение именно людей. И Он, конечно, не сбрасывает с неба готовый текст.

Он действует совершенно иначе. Он избирает Себе группу людей – народ, общину, – с которой устанавливает прочные отношения: то, что Библия называет заветом. Через эту общину Бог обращается ко всему миру. В Ветхом Завете (это часть Библии, повествующая о событиях, происшедших до прихода Господа нашего Иисуса Христа в мир) повествуется о том, как Бог избрал Авраама – человека, который доверился Ему и последовал за Ним. Потомки Авраама становятся избранным Божиим народом, призванным отречься от всех ложных языческих богов и хранить верность одному-единственному истинному Богу.

На протяжении веков ветхозаветной истории Бог посылает Своему народу пророков – особенных людей, которые открывают остальным людям Его волю, обличают грехи народа и указывают путь спасения. Пророки предвещают приход Мессии – Спасителя, Который избавит людей от зла и греха и положит начало новой, мессианской эре.

То, что мы называем Священным Писанием Ветхого Завета, формируется внутри этого народа – и это длительный и сложный процесс, в котором принимает участие множество людей. Иногда Бог вмешивается в библейскую историю явным и чудесным образом – например, в событиях Исхода; но в человеческой истории и в прочее время действует Божий Промысел – всегда неотступно направляя все ее события к предустановленным Богом целям.

Бог особым образом вдохновляет человеческих авторов священных текстов и направляет весь процесс их создания таким образом, чтобы сообщить Своему народу – и всем последующим поколениям людей – истины, необходимые для спасения.

Таким образом, первичен здесь народ, община, с которыми Бог заключает завет – и внутри которых Он созидает священный текст.

Подобным же образом события развиваются и после прихода Спасителя. Он не дает нам готовый текст. Он делает нечто лучшее – создает Церковь, общину верных, во главе которой стоят апостолы, и посылает их в мир с миссией свидетельствовать о Нем: «Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, уча их соблюдать всё, что Я повелел вам; и се, Я с вами во все дни до скончания века. Аминь» (Мф. 28:19,20). Уже внутри Церкви формируется сборник текстов, имеющих апостольское авторство или излагающих свидетельства апостолов. Эти тексты и составляют Новый Завет.

Бог обращается к нам в первую очередь через общину верных – Церковь, о которой Христос говорит: «Создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16:18). Библия возникает внутри этой общины, и, разумеется, она написана людьми. Теми, которых Бог избрал, особым образом вдохновил и направил, чтобы через них обратиться ко всему остальному миру.

Библию много раз переписывали в угоду власть имущим. Как ей можно доверять?

Слово «переписывать» может иметь два разных значения. Первое – снимать копии. Например, те из нас, кто застал пленочные магнитофоны, помнят, как люди «переписывали» друг у друга музыкальные записи. Второе значение слова – менять. Например, автор научной работы может переписать ее после того, как появились новые данные.

Переписывали ли Библию в смысле копирования? Конечно. До появления книгопечатания любые книги переписывали вручную. Это требовало огромных вложений квалифицированного труда. Обычно этим занимались монахи. «Власть имущие», желая проявить благочестие, нередко спонсировали такую работу.

Переписывали ли Библию в смысле изменения текста? Это довольно популярная легенда, существующая в разных видах. Например, мне доводилось читать, что «из Библии удалили все упоминания о реинкарнации». Но на самом деле переписать Библию в этом смысле было невозможно чисто технически.

В истории Церкви (а до этого и в истории ветхозаветного Израиля) библейские книги много раз копировались, их списками располагали многие общины и частные лица. Библию торжественно читали во время богослужений, цитировали в проповедях и других текстах, многие из которых до нас дошли.

Поэтому, чтобы изменить текст Библии, было бы необходимо внести изменения не только во все копии самого Писания, но и во все тексты, где соответствующие библейские фрагменты как-то цитировались. Более того – как-то изгладить эти фрагменты из памяти людей.

Это технически нерешаемая задача – не говоря уже о том, что попытки ее решить вызвали бы немалую смуту, которая обязательно оставила бы по себе множество письменных свидетельств.

Мы также можем обратить внимание на то, что энергичная полемика с еретиками, которая велась в ранней Церкви, касалась интерпретации Писания, но не его содержания. В отношении самого текста все участники полемики были согласны. Поэтому мы можем быть уверены в высокой надежности библейского текста.

Почему в Библии – если она вдохновлена всеведущим Богом – нет ни намека на современные научные знания? Например, почему в Библии не упоминаются динозавры?

Потому что это не входит в цели Библии. Как говорил К. С. Льюис, самое главное для понимания любой вещи, от штопора до собора, – это понять, для чего она предназначена.

Библия не является универсальной энциклопедией знаний. Вы не найдете там, например, рецептов приготовления пельменей или наставлений по программированию на языке си. Цель Библии – не в том, чтобы сообщать нам естественнонаучные знания.

Ее цель формулирует апостол Иоанн в конце своего Евангелия: «Сие же написано, дабы вы уверовали, что Иисус есть Христос, Сын Божий, и, веруя, имели жизнь во имя Его» (Ин. 20:31). Главное содержание Библии – это Иисус Христос, Бог, ставший Человеком ради нашего спасения. А цель – привести нас к спасительным отношениям с Богом через Иисуса Христа. Всё содержание Священного Писания подчинено этой цели. Ветхий Завет повествует о том, как Бог готовит приход Спасителя; Новый – о спасительных деяниях Христа и первых шагах созданной Им Церкви.

Освещать вопросы, которые не имеют отношения к нашему вечному спасению – такие, как, например, вопрос о динозаврах, – просто не входит в задачу библейского Откровения.

Почему Библия не соответствует современной научной картине мира? Разве Бог не знал о созданном Им мире то, что ученые знают сейчас?

По целому ряду причин. Начнем с самой простой: какой именно научной картине мира должно соответствовать Писание? Ведь эта картина постоянно меняется. В начале ХХ века серьезным аргументом против Библии считалось то, что она провозглашает единство человеческого рода, падшего в Адаме и искупленного во Христе. Это противоречило «научному» расизму той эпохи. Примерно в те же 1920-е годы консервативные христиане (например, Г. К. Честертон) по религиозным и моральным соображениям возражали против евгеники – научного представления (и практики), согласно которому такие социальные язвы, как бродяжничество, алкоголизм и преступность можно искоренить, стерилизуя людей с «плохой наследственностью». И расовая теория, и евгеника отвергнуты современной наукой – «религиозные мракобесы» оказались правы, – но тогда-то они считались совершенно научными!

Научным считалось и представление о вечности Вселенной. Многие ученые в штыки приняли теорию «большого взрыва», выдвинутую бельгийским священником Жоржем Леметром, именно потому, что она предполагала начало Вселенной во времени и намекала на Божественное творение из ничего. Сейчас эта теория является общепринятой.

Для науки совершенно нормально, что ее картина мира постоянно меняется; представления, которые считались безусловно научными сто лет назад (такие, как расизм), сегодня воспринимаются как крайне неприличное чудачество.

Вот и ответ на вопрос о том, почему Библия не вполне соответствует научной картине: она обращена ко всем поколениям людей до конца мира и просто не может совпадать с «научной картиной» какого-то одного поколения.

Те преставления о природном мире, которые мы находим в Библии, соответствуют той эпохе, в которую создавались соответствующие тексты – и это вполне понятно: целью Откровения не являлось тогда (и не является сейчас) исправление тех представлений о природном мире, которых люди придерживались, поскольку, как мы уже отметили, это безразлично с точки зрения вечного спасения.

Но Библия полна явных ошибок и противоречий. Как она может быть словом всеведущего Бога?

Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны уточнить ряд принципиальных понятий. Что такое слово Божие и что мы считаем ошибкой или противоречием?

Все христиане верят, что Библия богодухновенна – Бог особым образом направлял как отдельных священнописателей, так и весь процесс формирования библейского текста таким образом, чтобы безошибочно сообщить нам все истины, необходимые для спасения.

При этом богодухновенность не уничтожает ни человеческой индивидуальности, ни культурной принадлежности, ни особенностей языка священнописателей; Она далека от практики так называемого «автоматического письма», когда человек предоставляет водить своей рукой некоему духу, как бы совершенно устраняясь от процесса написания.

Предполагаемые «ошибки и противоречия» можно разделить на две категории – проявления непонимания со стороны читателя, когда разногласий в тексте просто нет, и проявления человеческой природы священнописателей, которые однако никоим образом не подрывают их свидетельства.

Для начала мы рассмотрим первую категорию – ошибки читателя.

Богодухновенность Писания никоим образом не обеспечивает безошибочности читателя. Читатель Библии – как благочестивый, так тем более и неверующий критик – может впадать в ошибки, заблуждения, превратные толкования под влиянием личных предпочтений, культурного окружения, непонимания контекста и по любым другим причинам.

Это так не только с Библией: в любом издании древнего текста половину книги обычно составляют сноски и пояснения, без которых его смысл был бы чрезвычайно темен для современного читателя.

Тексты Библии создавались в совершенно другой культуре, где люди говорили на других языках, имели другие обычаи, другие взгляды на мир, другие бродячие сюжеты – поэтому непонимание этих текстов неподготовленным современным читателем вполне объяснимо. Не потому, что Библия – это какая-то шифровка (это ни в коем случае не так), но потому, что мы с вами живем в другом мире.

Если вы учили иностранный язык, то, возможно, обращали внимание на такой раздражающий момент, когда все слова по отдельности кажутся понятными, а вот смысл фразы целиком совершенно ускользает. Это не потому, что сама фраза бессмысленна, а потому, что вы пока плохо знаете язык, на котором она написана. На следующем этапе овладения языком вы понимаете смысл фразы, скажем, из газетной статьи – но не понимаете, о чем она, потому что не знаете ни культуры, ни текущей ситуации в чужой стране.

Дистанция между нашим миром и миром библейским еще больше, поэтому из двух вариантов реакции на найденные в Библии «противоречия»: 1) «вот тут ошибки, противоречия и вообще чушь»; 2) «тут я чего-то не понял», – лучше предпочесть второй. Большинство случаев, когда люди предъявляют те или иные библейские места как ошибки и противоречия, связаны прежде всего с элементарным непониманием библейского языка.

Эти предполагаемые противоречия можно разделить на следующие категории:

• умолчания, принимаемые за противоречия

• расхождения в числах

• невнимательное чтение текста

• непонимание смысла текста или отдельных выражений.

Сколько ангелов предстало перед женщинами, пришедшими к гробу Иисуса Христа? Два, как пишет евангелист Лука? («Предстали перед ними два мужа в одеждах блистающих», Лк. 24:4.) Или один? («И вот, сделалось великое землетрясение, ибо Ангел Господень, сошедший с небес, приступив, отвалил камень от двери гроба и сидел на нем», Мф. 28:2.)

Это пример ситуации, когда умолчание принимается за противоречие. Евангелисты не обязаны подробно перечислять всех, кто присутствует при событии, они могут сосредоточить внимание на ком-то одном. Если я скажу «вчера я разговаривал с полицейским», в то время как при нашей беседе присутствовали двое полицейских, и кто-то еще сообщит о двоих – это не будет противоречием. Просто каждый из нас обратит внимание на разные стороны ситуации.

Библия содержит противоречия в числах. «Мужей, способных к войне», в Иудее было найдено 500 тысяч, согласно 2-ой книге Царств (24:9), и 470 тысяч – согласно 1-ой книге Паралипоменон (21:5). И таких нестыковок десятки!

Библию, действительно, можно было бы счесть очень плохим статистическим справочником. Но дело в том, что Библия – это не статистический справочник, и ее язык – это не язык справочника, он ближе к нашему обычному разговорному языку, в котором мы используем числительные очень приблизительно («идите налево, и там метров через двести будет поворот»), округленно («народу собралось тыщ десять») или символически («я тебе уже сто раз говорил…»). Если поворот не через 200 метров, а через 174, народу собралось 6386 человек, а говорили мы не сто, а всего три раза, это еще не делает наши слова ложными.

Иисус увидел человека, сидящего у сбора пошлин, и сказал ему следовать за Ним. Как звали этого человека? Матфей (Мф. 9:9)? Или Левий Алфеев (Мк. 2:14)?

Все эти имена принадлежат одному человеку. В библейские времена – как и в наши – одного и того же человека могли называть по-разному. Например, Ивана Михайловича Васильева могут именовать «Ваней», «Ванечкой», «Ванькой», «Михалычем», «Иваном Михайловичем», «Васильевым» – что для иностранца, не знакомого с русскими именами, может оказаться немалой проблемой. Но если этот иностранец начнет усматривать противоречие в том, что одни люди говорят: «Михалыч бросил работу коллектора», а другие: «Васильев уволился», – это вызовет у нас улыбку.

Что сказал сотник, когда умер Иисус? «Истинно Человек этот был праведник» (Лк 23:47)? Или «истинно Человек сей был Сын Божий» (Мк 15:39)?

В библейском контексте выражение «Сын Божий» могло иметь в том числе значение «праведник», так что и Марк, и Лука передают смысл слов сотника совершенно одинаково. Современных читателей приводит в недоумение непонимание смысла этого выражения.

Кто сказал женщинам о случившемся с телом Иисуса? Юноша, облеченный в белую одежду (Мк. 16:5), или Ангел Господень, отваливший камень от двери гроба (Мф. 28:2)?

В данном случае это пример непонимания смысла слова «Ангел». Ангелы в Библии – это не младенчики с крылышками, как иногда их изображали художники эпохи Ренессанса; чаще всего они принимают вид именно мужей (или юношей) в белой одежде. Ангел Господень в данном случае и выглядит как «юноша, облеченный в белую одежду».

Где Иисус учил Своих учеников о том, что «блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное…»? На горе, как сказано у Матфея (Мф. 5:1)? Или «на ровном месте» (Лк. 6:17)?

На горе, на ровном месте, в поле, в городе, на берегу – везде. Очевидно, что, обращаясь к аудитории в разных местах, Господь повторял Свое учение неоднократно, как это делает любой учитель. Мы с таким же успехом могли бы спросить: так где же Мария Ивановна, учительница географии, рассказала ученикам, что Волга впадает в Каспийское Море – в 6-й аудитории на втором этаже или в 3-й на первом?

Иллюзия противоречия возникает из-за невнимательного чтения и непонимания того, в чем состояла деятельность Господа в пору Его земного служения.

Но в Библии можно найти и другие разногласия, которые едва ли объясняются невнимательностью читателя!

Среди христиан могут существовать разногласия относительно того, где мы имеем дело с подлинным разногласием, а где это проблема исключительно читателя.

Например, известный неверующий библеист Барт Эрман, в прошлом христианин, рассказывает, что его веру, веру простодушного протестантского фундаменталиста, страшно поколебал вопрос об Авиафаре.

Этим именем Господь называет в Евангелии от Марка священника, который передал Давиду и его спутникам хлебы предложения: «Неужели вы не читали никогда, что сделал Давид, когда имел нужду и взалкал сам и бывшие с ним? Как вошел он в дом Божий при первосвященнике Авиафаре и ел хлебы предложения, которых не должно было есть никому, кроме священников, и дал и бывшим с ним?» (Мк. 2:25–26).

Однако в том месте Ветхого Завета, на которое Он ссылается, священника зовут иначе – Ахимилех: «И сказал Давид Ахимелеху священнику: царь поручил мне дело и сказал мне: «пусть никто не знает, за чем я послал тебя и что поручил тебе» <…> итак, что есть у тебя под рукою, дай мне, хлебов пять или что найдется. И отвечал священник Давиду, говоря: нет у меня под рукою простого хлеба, а есть хлеб священный <…> И дал ему священник священного хлеба; ибо не было у него хлеба, кроме хлебов предложения, которые взяты были от лица Господа, чтобы по снятии их положить теплые хлебы» (1Цар. 21:2–6).

В принципе, можно попытаться объяснить это расхождение тем, что Авиафар был сын Ахимилеха, и, хотя, видимо, еще не вступил в то время в должность, но уже жил на свете, поэтому Иисус вполне мог сказать «при первосвященнике Авиафаре», то есть «в годы его жизни». Но это объяснение можно счесть несколько натянутым. А для кого-то это повод решить, что в Библии тут явная ошибка, а в слове Божием ошибок быть не может – следовательно, Библия не слово Божие, Христос не воскресал, Бога нет.

Что же, допустим, что здесь действительно ошибка – евангелист Марк, цитируя слова Иисуса по памяти, перепутал имена. Доказывает ли это, что Бога нет? Нет, никакой логической связи между тезисами «евангелист перепутал имена» и «Бога нет» не существует. Доказывает ли это, что Христос не воскресал? Никоим образом. Доказывает ли это хотя бы, что Библия – не боговдохновенное слово Божие? Только при условии, что у вас очень специфические взгляды на богодухновенность.

Вот что пишет об «аргументе от Барта Эрмана» другой американский автор, Крейг Эванс: «Мне случалось слышать, как [фундаменталисты] говорят: «Покажите мне в Библии хоть одну ошибку – и я от всего откажусь». Подозреваю, что Эрман тоже не раз слышал такие рассуждения в Библейском институте Моуди. И, хотя сейчас он исповедует агностицизм, ход его мысли отдает фундаментализмом.

…Истина христианской Благой вести – не в непогрешимости Писания, не в нашей способности гармонизировать все четыре Евангелия, но в Воскресении Иисуса. И историческая достоверность четырех Евангелий не зависит ни от непогрешимости Писания, ни от возможности доказать, что в них нет ни одной ошибки. Религиозные метания Эрмана, в которых я ему сочувствую, были порождены необоснованными требованиями к природе и задачам Библии, ошибочными ожиданиями, которые были ему внушены в его фундаменталистской юности».

То есть игра развивается таким образом: сначала протестантские фундаменталисты, руководствуясь понятным и даже благочестивым желанием превознести и прославить слово Божие, заявляют, что в нем нет и не может быть ошибок и разногласий. Ведь тогда бы оно не было словом Божиим! Потом свой ход делают атеисты – и указывают на такие разногласия. По правилам, заданным фундаменталистами, атеисты выигрывают.

Но дело в том, что никто не обязан играть по этим правилам. Из того, что апостолы – живые люди, которые могут излагать известные им события немного по-разному, никак не следует, что их свидетельство ложно.

Но разве богодухновенность Писания не означает, что в нем не может быть разногласий – даже в деталях?

Нет, конечно. Богодухновенность означает, что Бог особым образом вдохновляет священнописателей и направляет весь процесс создания библейского текста таким образом, чтобы истинно и безошибочно передать нам все истины, необходимые для нашего спасения. Богодухновенность не предполагает уничтожения человеческой природы библейских авторов, она предполагает, что Бог действует через эту природу.

Поэтому было бы странно предъявлять к свидетельству апостолов требования, которых мы не предъявляем ни к какому другому человеческому свидетельству.

Как сказано в проекте современного Катехизиса Русской Православной Церкви, «Церковь не отрицает того, что у авторов библейских книг было собственное осмысление богооткровенных истин, свой способ их изложения. Библейские книги написаны людьми, а не продиктованы свыше слово в слово. В этом смысле все книги Ветхого и Нового Заветов являются плодом соработничества Бога и человека: Бога, вдохновлявшего того или иного автора, и человека, под действием Святого Духа создававшего письменный текст».

Не подрывают ли разногласия в словах евангелистов доверие к их свидетельству?

Смотря о каких разногласиях идет речь. Разногласия в деталях – не подрывают. Полностью совпадающих во всех деталях реальных свидетельств не бывает. Если бы такое полное совпадение имело место, нам бы указали (и не без оснований), что это явное свидетельство позднейшей редактуры, и такому тексту не следует доверять: свидетели так не говорят.

Однажды я читал интересное исследование по казни петрашевцев – членов революционного кружка, к которому в свое время принадлежал Федор Михайлович Достоевский. Разные свидетели событий сильно расходятся в деталях. Были ли улицы в преддверии казни полны народу? Сорвал ли Петрашевский с головы капюшон, желая смотреть солдатам с ружьями в лицо? Какая именно команда прозвучала? Сколько времени приговоренные ожидали смерти? Десять минут? Пять? Минуту? Был ли Достоевский во втором ряду подлежащих расстрелу или в четвертом? Во всех этих вопросах рассказы часто не совпадали.

Но при этом мы знаем точно – никто не подвергает этого сомнению! – что петрашевцы были приговорены к расстрелу, их уже привезли на место казни, и тут было объявлено, что смертная казнь заменяется каторгой.

Расхождения в воспоминаниях свидетелей никоим образом не разрушают доверия к тому, в чем они согласны.

Представим себе, что четверо прихожан перескажут проповедь священника, прозвучавшую в минувшее воскресенье. Очевидно, они сделают это близко к тексту, но своими словами, каждый обратит внимание на то, что ему ближе. Тем не менее, в целом мы получим вполне адекватное представление о том, что он говорил.

Даже если мы согласимся, что в Библии есть неточности и расхождения, это никак не ниспровергнет ни христианскую веру в целом, ни веру в достоверность библейского свидетельства о Боге.

Такие почитаемые библейские персонажи, как Авраам, Давид и Соломон, имели множество жен – а Новый Завет объявляет нормой моногамный брак. Если учение Библии исходит от Бога, то как оно может так заметно меняться?

Следует различать учение Библии – и поведение тех или иных людей, о которых повествует Библия. Если Библия сообщает нам, что те или иные лица были многоженцами, это еще не значит, что Библия учит многоженству.

Библия – это не сборник рассказов об идеальных поступках, которые совершают идеальные люди в идеальных обстоятельствах. Она описывает историю спасения. Бог приходит спасать не каких-то идеальных людей, а людей реальных, которые являются грешниками и принадлежат к культурам с глубоко укорененными греховными обычаями.

Герои веры, особенно герои веры Ветхого Завета – это не идеальные люди (идеальных людей вообще не бывает), это реальные люди в реальном окружении.

Далеко не все их поступки угодны Богу, и далеко не все их обычаи достойны подражания.

В ту эпоху многоженство было нормой для могущественного народного лидера или правителя, а браки были важным инструментом дипломатии и обеспечения международных союзов. Библия не учит, что полигамия – это хорошо или допустимо; она просто показывает, что такой обычай существовал.

Со временем Бог через пророков помогает Своему народу осознать, что с точки зрения Его замысла брак – это нерасторжимый союз одного мужчины и одной женщины. В Новом Завете эта истина окончательно утверждается, хотя, увы, и в наши дни этот идеал часто нарушается.

Библия оправдывала рабство: например, апостол Павел заповедует рабам быть послушными господам (Кол. 3:22). Теперь все, включая христиан, находят рабство аморальным. Разве это не показывает, что христианское моральное учение менялось?

Апостол не оправдывал рабство (как и не боролся за его уничтожение), он просто исходил из его существования как неизбежной и в его эпоху, и долгое время спустя социальной реальности. Точно так же в наше время существует, например, резкое имущественное неравенство, и его невозможно взять и отменить одним лишь словом проповеди. Апостол наставляет людей поступать по-христиански в тех условиях, в которых они находятся: рабы должны быть честными и добросовестными, хозяева – человеколюбивыми.

Родился ли человек рабом или, напротив, унаследовал поместье с рабами – социальное положение как таковое не делает его ни спасенным, ни погибшим: важна вера и хранение заповедей. Точно так же и в наши дни: является ли человек владельцем торговой сети или разнорабочим, который трудится в одном из магазинов, – это вопрос безразличный для спасения. Важно, как человек поступает на том месте, где он оказался.

Однако нельзя не отметить, что именно христианский взгляд на каждого человека как на образ Божий, искупленный честною Кровию Христовой, более всего способствовал преодолению рабства. И единственной цивилизацией, которая добровольно отменила рабство, оказалась христианская цивилизация.

Библия говорит: «Ворожеи не оставляй в живых. Всякий скотоложник да будет предан смерти. Приносящий жертву богам, кроме одного Господа, да будет истреблен» (Исх. 22:18–20). Если слово Божие предписывает убивать скотоложников, колдуний и язычников, почему христиане этого не делают?

Потому что нам не дано такого повеления. Далеко не все повеления, которые можно найти в Ветхом Завете, относятся к нам, членам новозаветной Церкви.

Установления Ветхого Завета можно разделить на три типа – обрядовые, юридические и нравственные.

Ветхозаветная обрядовость предызображала грядущую Жертву Христа, и после того, как эта Жертва была принесена, необходимость в прежних обрядах отпала.

Юридические установления относятся к законодательству древнего Израиля и не могут распространяться на нас, поскольку мы не является подданными того государства (хотя, даже если бы были древними евреями, суд и наказание преступников были бы делом судей, а не рядовых членов общества). Если в наши дни Уголовный кодекс говорит: «наркоторговца заключай в тюрьму», – это не повеление всем нам, это инструкция сотрудникам правоохранительных органов.

Только нравственные повеления Ветхого Завета сохраняют значение и для нас.

Апостол Павел пишет, что «человек оправдывается верою, независимо от дел закона» (Рим. 3:28), а апостол Иаков – что «человек оправдывается делами, а не верою только» (Иак. 2:24). Разве это не противоречие в библейском учении?

Нет, оба апостола излагают одно и то же учение о спасении, просто они оспаривают две разные ошибки. Святой Павел возражает тем, кто думает обрести оправдание личными усилиями, «делами закона», заслужить, заработать вход в рай. Он подчеркивает, что это невозможно, что наше единственное спасение – Христос, Который умер за наши грехи и воскрес из мертвых, а мы обретаем Его дар верой. Святой Иаков спорит с другими людьми, которые полагают, что спастись можно не верой, а пустой претензией на веру – теоретическим согласием с истиной Евангелия, которое ничего не меняет в их реальном поведении. Иаков указывает, что в этом смысле веруют и бесы – что ничуть их не спасает.

Подлинная вера проявляется в послушании Богу и хранении Его заповедей, как пишет и апостол Павел: «Ибо заповеди: не прелюбодействуй, не убивай, не кради, не лжесвидетельствуй, не пожелай [чужого] и все другие заключаются в сем слове: люби ближнего твоего, как самого себя. Любовь не делает ближнему зла; итак любовь есть исполнение закона» (Рим. 13:9,10).

В интернете нетрудно наткнуться на статьи, в которых ученые – в частности, археологи – делают вывод: событий, описанных в Ветхом Завете, на самом деле не было. Разве это не опровергает Библию?

Нет, и по двум причинам. Во-первых, историчность и богодухновенность – это не совсем одно и то же. Во-вторых – мнения ученых сильно расходятся. Среди ученых наблюдается очень широкий разброс мнений, поэтому в интернете мы можем найти как утверждения о том, что «ученые подтверждают историчность ветхозаветных событий», так и противоположные. Строго говоря, ни то, ни другое не будет враньем: одни ученые подтверждают, другие – отвергают. Историчность, например, исхода евреев из Египта в Палестину, как именно это происходило – всё это является предметом оживленной полемики, и специалисты (историки, археологи, этнографы и т. д.) далеки от консенсуса.

Но как одинаково компетентные ученые могут говорить настолько разные вещи?

Архелогия, история, библеистика – это гуманитарные науки. Эксперименты, которые раз и навсегда доказали бы какую-то точку зрения, тут невозможны. Реконструкция событий прошедших веков, в частности, событий Ветхого Завета – это анализ исторических источников, которые носят неизбежно отрывочный характер. Представьте себе, что мы нашли несколько элементов мозаики, в целом утраченной. Мы могли бы с каким-то основанием предполагать, что на мозаике изображена какая-то зелень (луг или, возможно, сад), какие-то лица (правители или, возможно, божества), какие-то предметы, напоминающие чаши (пиршественные или обрядовые), а в остальном нам пришлось бы довольствоваться догадками, в которые найденные кусочки укладывались бы более или менее хорошо.

Какую картину мы в итоге получим? Это будет определяться многими факторами. Прежде всего – нашими собственными мировоззренческими установками. Среди ученых есть «минималисты», которые полагают, что все повествования Ветхого Завета следует считать неисторическими, кроме тех случаев, когда они находят подтверждение во внебиблейских источниках. И есть «максималисты», которые полагают, что, напротив, историческим следует считать всё, что не противоречит внебиблейским данным.

Впрочем, внебиблейские источники тоже можно толковать по-разному. Например, мы нашли барельеф, на которой некий древний царь похваляется своими грандиозными победами над врагами. Как здесь отделить историческую реальность от монументальной пропаганды?

А нередко в руках ученых оказываются только фрагменты полустертых древних надписей, и есть разные мнения о том, что они означали.

Археологические данные весьма неочевидны, нам бывает очень трудно понять, для чего использовался тот или иной древний артефакт, во что верили люди, которые его создали.

В одной из лекций по археологии приводится пример: археологи далекого будущего, которые, не имея представления о католичестве, раскопали бы католические церкви Западной Европы, нашли бы статуи Богородицы с Младенцем почти в каждом храме и решили бы, что католичество было культом богини-матери.

В Америке (да и во всем мире) археологи смогут найти множество зданий, украшенный большой желтой буквой «М», и счесть их местами поклонения. Откуда людям будущего знать, что это рестораны, а не храмы.

В России археологи найдут немало статуй мужчины в пальто и с небольшой бородой, вокруг которых явно совершались какие-то обряды, а также барельефы, на которых изображен тот же мужчина и еще двое – с бородами побольше. Это может породить массу интересных гипотез о религиозных взглядах жителей древней России.

Иногда люди заявляют, что археология поддерживает библейское повествование, иногда – что она его опровергает. И те, и другие просто по-разному интерпретируют одни и те же данные.

Ведь нужно учитывать, что разные ученые имеют свои собственные воззрения (религиозные и политические), свои собственные симпатии и антипатии. Вопрос об историчности Ветхого Завета носит далеко не только академический или религиозный характер – это также предмет острого политического противостояния, учитывая долгий и ожесточенный арабо-израильский конфликт. Для сторонников Израиля Ветхий Завет служит обоснованием права израильтян на Землю Обетованную; для сторонников палестинцев вся земля, на которой находится Израиль, злодейски захвачена у арабов. Поэтому для пропалестинской левой интеллигенции Европы и США важно доказать неисторичность Ветхого Завета и таким образом подорвать политические притязания Израиля. А для представителей консервативных и произраильских кругов, напротив, важно обосновать его историчность. Научная позиция часто бывает тесно связана с политической.

Конечно, играет свою роль и склонность журналистов к хлестким заголовкам. Пользователи фейсбука охотно кликнут на заголовок «Ученые опровергли Библию!» или «Ученые подтвердили Библию!» и гораздо менее охотно – на заголовок «В бесконечной полемике о подлинности некоторых ветхозаветных событий выдвинут очередной довод».

Поэтому надо сдержанно относиться к заголовкам типа «ученые доказали…». Потому, что «доказать» что-либо в этой области очень сложно. Мнения специалистов расходятся, и очень сильно.

А библейское повествование о потопе – оно исторично? Как после потопа все виды животных расселились по земле? Пингвины мигрировали с Арарата в Антарктиду? А белые медведи?

Еще раз повторим: богодухновенность текста и его историчность – это не одно и то же. Вполне возможно, что в притче о блудном сыне (Лк. 15:11–32) Господь Иисус рассказывает историю реальных людей, конкретной, известной Ему семьи. Но возможно, такой семьи не было: притча говорит нам об отношениях Бога и человека, а не о каком-то историческом происшествии. Для смысла притчи это просто неважно.

Так и богословский смысл повествования о потопе существует совершенно независимо от его историчности.

Рассказы о потопе существуют у многих народов, в том числе у соседей древнего Израиля. Но, например, в «Песни о Гильгамеше» (древний шумерский эпос) катастрофа происходит в результате непредсказуемого каприза богов. Вавилонский аналог Ноя, Утнапиштим, спасается не за свою праведность, а потому, что ему просто повезло: он оказался любимчиком одного из богов.

В библейском же рассказе мы видим определенное моральное и богословское послание: Ной избран ко спасению потому, что остается праведным и непорочным среди общего развращения. Он прислушивается к предостережению Бога и с верою строит ковчег, а новую жизнь на очищенной земле начинает с приношения Богу. Богословский смысл этого повествования очень важен и многогранен. В Новом Завете Ноев ковчег воспринимается как прообраз Церкви, которая часто тоже изображается в виде корабля. Хотя все мы понимаем, что буквальным, деревянным кораблем Церковь не является.

Так и смысл рассказа о потопе остается неизменным вне зависимости от решения вопроса о его историчности.

Если Библия – это слово Божие, то почему в Ветхом Завете столько заимствований из языческих мифов?

Некоторые примеры предполагаемых заимствований явно притянуты за уши – например, когда исход евреев из Египта сравнивают с миграцией ацтеков. Два так далеко расположенных народа просто не могли оказать друг на друга влияния: к тому же миграция ацтеков произошла явно после исхода.

Но в некоторых случаях мы действительно имеем дело с общим для Библии и внебиблейского мира сюжетом – например, в той самой истории о потопе. Когда в конце XIX века был расшифрован шумерский эпос «Песнь о Гильгамеше», это вызвало потрясение: оказалось, что у шумеров был сюжет о потопе, в деталях напоминавший библейский.

Утнапиштим, шумерский аналог Ноя, рассказывает герою эпоса Гильгамешу:

«Богов великих потоп устроить склонило их сердце.

Совещались отец их Ану, Эллиль, герой, их советник,

Их гонец Нипурта, их мираб Эннуги.

Светлоокий Эа с ними вместе клялся,

Но хижине их он слово поведал:

«Хижина, хижина! Стенка, стенка!

Слушай, хижина! Стенка, запомни!

Шуриппакиец, сын Убар-Туту,

Снеси жилище, построй корабль,

Покинь изобилье, заботься о жизни,

Богатство презри, спасай свою душу.

На свой корабль погрузи всё живое.

Тот корабль, который ты построишь,

Очертаньем да будет четырехуголен,

Равны да будут ширина с длиною,

Как океан, покрой его кровлей!»

……

«Утром хлынет ливень, а ночью

Хлебный дождь ты узришь воочью, –

Войди на корабль, засмоли его двери"».

Тогда, в середине XIX века, это открытие подавалось как аргумент против богодухновенности Библии: мол, Библия не уникальна, она просто пересказывает языческие мифы. Иногда этот довод можно встретить и сейчас. Парадокс ситуации, однако, в том, что в наши дни существование языческих аналогов повествования о потопе часто подается именно как свидетельство достоверности Библии – потому что события, упоминаемые в Библии, сохранились в памяти и других народов.

Почему одни и те же данные используются для обоснования противоположных выводов? Это зависит от культурного и отчасти богословского контекста. В викторианской Англии или в Америке той же эпохи люди были склонны воспринимать Библию совершенно вне ее исторического контекста, как книгу, с неба упавшую прямо на кафедру проповедника в переводе Короля Иакова. Хотя это и не проговаривалось вслух, но подразумевалось – как может подразумеваться кем-то и сейчас. Богодухновенность связывалась в сознании людей с некой неотмирностью и внеисторичностью. Когда оказывалось, что Библия возникла в человеческой истории, в конкретном окружении, это подрывало сложившийся образ. Но сам этот образ ошибочен, и отвергнуть его совсем не значит отвергнуть Писание.

Разумеется, библейское Откровение совершается в истории, среди конкретных людей с их языком и культурой. Народ Божий не находится в изоляции, он живет в широком культурном и языковом контексте древнего Ближнего Востока. И то, что Библия содержит сюжеты, общие для всего этого региона, совершенно ожидаемо.

Другое дело, что эти сюжеты выражают совершенно иное послание. У шумеров потоп происходит, как мы уже сказали, в силу каприза богов: согласно одной из версий мифа, людей развелось слишком много, и они стали досаждать богам шумом. Боги и сами напуганы и огорчены масштабом разразившейся катастрофы. Утнапиштим спасается не благодаря какой-то исключительной праведности, просто бог Эа дает ему спастись под воздействием какого-то минутного порыва.

Библейский рассказ несет совершенно другое богословское и моральное послание. Сюжет, общий для всего региона, приобретает в Библии совершенно уникальное звучание. Святой Дух берет известную людям историю и передает через нее Свое послание.

Не кажется ли вам, что Евангелие – просто миф, подобный языческим мифам об умирающих и воскресающих богах?

Давайте уточним, в каком значении мы используем слово «миф». В разговорном языке оно часто означает «неправда, выдумка». Но если мы говорим о «языческих мифах», то это слово имеет другое значение. Миф, как его понимают религиоведы и антропологи, – это рассказ о богах и героях, который объясняет, почему окружающий мир, детали ландшафта, общественное устройство или обычаи являются такими, какие они есть. События мифа всегда разворачиваются в некоем условном доисторическом времени, и его корни теряются в неразличимой тьме веков. Например, вавилонский миф о Мардуке рассказывает о войне богов с силами хаоса, представленными драконихой Тиамат и ее союзниками. После победы Мардук рассекает тело Тиамат на две части: из нижней создает землю, из верхней – небо, а из глаз – реки Тигр и Евфрат.

Апостолы рассказывают нам не миф, не историю о битвах богов на заре мира. Они рассказывают о событиях, которые они лично пережили; как пишет св. Иоанн Богослов – «о том… что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни» (1Ин 1:1). Некоторые – например, святой апостол Лука – пересказывают слова непосредственных свидетелей. Речь идет о событиях, которые произошли внутри истории, «при понтийском Пилате», в определенное время и в определенном месте.

Мы можем верить апостолам или не верить, но их рассказ относится к совершенно иному жанру, чем миф.

Лично я могу верить или не верить тому, что Александр Сергеевич Пушкин был смертельно ранен на дуэли с Дантесом, однако письменные свидетельства современников, из которых нам об этом известно, – никоим образом не мифы вроде мифов о рождении Зевса или о космической битве Мардука и Тиамат. Это историческое свидетельство: «мы присутствовали при таких-то событиях; были произнесены такие-то слова и совершены такие-то действия».

Таким образом, Евангелие – не миф, это свидетельство о событиях, имевших место в истории.

Но существовал ли Иисус на самом деле? Может, Его просто выдумали?

Предоставим слово неверующему библеисту Барту Эрману. Вот что он пишет в своей книге «А был ли Иисус»: «Я надеюсь убедить тех, чей ум не зашорен, кто действительно хочет понять, откуда известно, что Иисус существовал. Еще раз оговорюсь: историчность Иисуса признает практически каждый западный специалист по библеистике, античной истории и культуре и раннехристианской истории. При этом у многих этих специалистов нет личной заинтересованности в вопросе. Взять хотя бы меня. Я не христианин, а агностик атеистического толка, и у меня нет резона отстаивать христианские учения и идеалы…

Однако я историк, а историку не безразлично, что было на самом деле. И всякий, кому это не всё равно, кто готов взвешивать факты, понимает: Иисус существовал».

Все, кто исследуют новозаветную историю профессионально – христиане, иудеи, агностики, атеисты – сходятся на том, что:

• Иисус существовал как историческая личность;

• Он был распят римскими оккупационными властями;

• у Него были ученики, которые после Его смерти стали провозглашать, что Он воскрес из мертвых.

На чем основана такая уверенность?

Идея, что Иисуса «не было», появляется в истории очень поздно. Тот же Эрман пишет: «Насколько можно судить, своими корнями мифологическая школа уходит во Францию XVIII века: первым отрицал существование Иисуса Константин Вольней, член Национального собрания во время Французской революции».

До этого времени никому в голову не приходило отрицать реальность Иисуса как исторического лица. Мы можем обратиться к свидетельству противников христианства – язычников и иудеев: и те, и другие отзываются о Христе и христианах весьма уничижительно, но им и в голову не приходит отрицать, что Иисус существовал!

Советский историк Абрам Борисович Ранович в своей книге «Античные критики христианства» цитирует авторов, живших во времена ранней Церкви и критиковавших ее. Например, непримиримый противник христианства Цельс писал около 177 г. н. э.: «(И у христиан) предвзятость души создает такое расположение к Иисусу; они признают его, состоящего из смертного тела, богом и думают, что таким образом поступают благочестиво; (а ведь) человеческая плоть Иисуса (хуже) золота, серебра или камня, так как она более тленна, чем последние».

Другой античный автор, Лукиан Самосатский (род. около 125 г. н. э.), пишет о христианах с крайним презрением: «Эти несчастные уверили себя, что они станут бессмертными и будут вечно жить; вследствие этого они и презирают смерть, а многие даже ищут ее сами. Кроме того, первый их законодатель вселил в них убеждение, что они братья друг другу после того, как отрекутся от эллинских богов и станут поклоняться своему распятому софисту и жить по его законам».

Другой антихристианский автор, Порфирий, пишет об Иисусе: «На вопрос, какого бога надо молить, чтоб отвлечь жену от христианства, Аполлон ответил в стихах следующее:

Легче тебе письмена начертать на поверхности моря,

Легче взлетишь ты, как птица, поднявшись на крыльях воздушных,

Нежели женщины ум нечестивый, нечистый исправишь.

Пусть же и дальше она в бессмысленной лжи погрязает,

Пусть воспевает в обманчивых жалобах мертвого бога,

Коего судьи в решении мудром своем осудили,

И среди славных позорная смерть и железо сразили».

В период гонения на христиан при Диоклетиане с антихристианским сочинением выступил видный чиновник, бывший в 307–308 гг. префектом Египта, Гиерокл. Будучи наместником Вифинии (303 г.) и занимая должность верховного судьи, Гиерокл, по свидетельству Евсевия и Лактанция, преследовал христиан. Свое сочинение он озаглавил – по-видимому, в подражание Цельсу – «Philalethes logos» («Правдолюбивое слово») с подзаголовком «К христианам» (а не «Против христиан»), подчеркивая этим свои добрые намерения. Он пишет для того, «чтобы можно было сопоставить наше трезвое и точное суждение по каждому пункту с тупостью христиан. Ведь мы того, кто совершил такие дела, считаем не богом, а лишь угодным богу человеком; они же из-за нескольких каких-то чудес объявляют Иисуса богом».

Чем интересны эти свидетельства? Тем, что при всей враждебности и презрении ко Христу и христианам, эти античные авторы даже не пытаются отрицать Его историческое существование. Более того, противники (такие, как Гиерокл) не отрицают и чудеса, которые творил Иисус.

Но, конечно, наиболее важным свидетельством в пользу существования Иисуса как реального исторического лица является Новый Завет.

Но ведь оригиналы текстов до нас не дошли! Как мы можем быть уверены, что они действительно относятся ко временам Иисуса и апостолов?

Ученые разработали ряд методов, позволяющих нам определить время, когда был написан тот или иной текст, и мы перечислим некоторые из них.

1. Археологические данные – дошедшие до нас древние рукописи. Например, древнейшим из сохранившихся новозаветных манускриптов является знаменитый папирус Р52 (папирус Райленда). Этот небольшой листок папируса (по-видимому, представляющий собой фрагмент более обширной рукописи) исписан с обеих сторон и содержит отрывки из хорошо знакомого нам Евангелия от Иоанна. Как установили историки, манера письма, шрифт, который использовали писцы, менялись от эпохи к эпохе, и особенности написания этого документа позволяют довольно точно определить время его создания – около 125 года нашей эры. Рукопись обнаружена в Египте, и это свидетельствует о том, что к 125 году само Евангелие уже было написано и получило распространение.

2. Цитирование документа или его упоминание у более поздних авторов. Например, мы знаем, что святой Климент Римский написал свое послание к Коринфской Церкви не позднее 96 года. В этом послании он цитирует слова Господа Иисуса из канонических Евангелий и ссылается на события из жизни апостола Павла, которые тот упоминает в своих посланиях. Таким образом, мы можем сказать, что данные тексты были уже известны и святителю Клименту, и его адресатам и считались авторитетными.

3. Условия и события той или иной эпохи, на которые указывает содержание текста. Сначала я приведу негативный пример. Существует так называемое «Евангелие от Ессеев», центральный персонаж которого, названный Иисусом, проповедует здоровый образ жизни и призывает учеников воздерживаться от курения. Мы сразу понимаем, что этот текст – очень поздний, потому что курение появляется в Старом свете только после открытия Америки.

Что касается новозаветных текстов, для их датировки очень важно катастрофическое событие, которое Господь Иисус предсказывает в Евангелиях – разрушение Иерусалима войсками римского полководца Тита в 70 году н. э. Иудеи подняли восстание против Римской Империи, первое время одерживали победы, но потом римляне осадили Иерусалим, в котором на тот момент было множество паломников, прибывших на празднование Пасхи. После ужасающих страданий, голода, людоедства, жестоких столкновений между различными группами осажденных город пал. Оставшееся в живых население были перебито или продано в рабство, а Иерусалимский храм сожжен и разрушен. От города Иерусалима, как и предсказал Господь, «не осталось камня на камне». Это была одна из самых страшных катастроф в истории Израиля, и благочестивые иудеи оплакивают ее до сих пор.

Нам сейчас трудно понять, насколько страшным ударом для иудеев было разрушение города и храма: храм был не просто их национальной святыней, а единственным местом, где можно было приносить предписанные законом жертвы, сохранявшие народ в общении с Богом.

Это важно для датировки новозаветных текстов, поскольку из их содержания следует, что значительная часть из них была написана, когда в храме еще продолжалось обычное служение, а Иудея еще не подверглась страшному опустошению 70 года.

Например, в посланиях апостола Павла и в книге Деяний апостолов мы видим свидетельства острой полемики о том, обязаны ли бывшие язычники, обращающиеся ко Христу, соблюдать ветхозаветный закон. Но в этой полемике ни разу не появляется такой решающий аргумент, что закон просто невозможно соблюсти: храмовые жертвоприношения после 70 года стали невозможны.

Автор Послания к Евреям долго убеждает читателей, что они больше не нуждаются в храмовых жертвоприношениях, потому что эти жертвы служили только прообразом жертвы Христа, раз и навсегда примирившей верующих с Богом. Но он нигде не упоминает, что совершать такие жертвоприношения уже просто негде: они прекратились из-за разрушения храма.

Евангелие от Иоанна содержит ряд деталей, которые указывают на то, что автор был жителем Иерусалима, хорошо знакомым с местными реалиями.

В специальной литературе методы датировки рассматриваются подробнее. Мы же только отметим, что в наше время между специалистами-текстологами (независимо от их личной веры или неверия) существует согласие, что значительная часть новозаветных документов (если не все они) написана в I веке н. э., то есть при жизни первого, максимум второго поколения учеников Иисуса. Вот, например, датировка, которую приводит известный религиовед Мирча Элиаде (не христианин) в своем «Словаре религий, обрядов и верований»: послания апостола Павла – 50–60-е годы; Евангелие от Марка – около 70 года; Евангелия от Луки и от Матфея – около 80 года; Евангелие от Иоанна – около 100 года.

Это значит, что большинство текстов Нового Завета отделены от событий земной жизни Господа Иисуса двадцатью-сорока годами. И многие непосредственные свидетели евангельской истории были живы на момент их написания. Это оставляет очень мало места для домысливания или мифологизации и побуждает нас отнестись к Новому Завету как к серьезному историческому источнику.

Чем, если не заимствованием, объяснить поразительные параллели между христианством и римским культом Митры?

Действительно, в интернете легко наткнуться на кочующие из публикации в публикацию и даже из фильма в фильм (без указания первоисточников!) тексты, в которых утверждается, что Иисус Христос, Митра, Осирис, Вакх, Кришна, Будда, Заратустра – все они как один родились 25 декабря от девы, все имели по 12 учеников, все приняли смерть ради своих последователей и все воскресли из мертвых.

Как говорит Берлиоз в романе Булгакова «Мастер и Маргарита», «нет ни одной восточной религии, в которой бог не родился бы от непорочной девы. Разве в Египте Изида не родила Горуса? А Будда в Индии? Да, наконец, в Греции Афина-Паллада – Аполлона?».

Это утверждается как нечто «известное всем образованным людям», но всё же – откуда такие сведения? Неверующий библеист Барт Эрман в своей книге «А был ли Иисус?» указывает источники. Это прежде всего книга Керси Грейвза «Шестнадцать распятых спасителей: христианство до Христа» (1875). Грейвз пишет: «Изучение истории Востока показывает удивительный факт: рассказы о воплощенных богах, напоминающих чудесный персонаж Иисуса Христа, существовали у большинства (или даже у всех) языческих народов древности. Рассказы о некоторых из этих боговоплощений столь разительно схожи с рассказами о христианском Спасителе, – не только в общих чертах, но иногда и в самых мелких частностях (от легенды о непорочном зачатии до легенды о распятии и последующем вознесении на небеса), – что их можно едва ли не перепугать».

Но Эрман обращает внимание на то, что Грейвз не сообщает источников своей информации, а с точки зрения ученого утверждения Грейвза выглядят «фантастическими».

Эрман цитирует еще одного современного автора, который пишет о том, что «персидский бог Митра, которого почитали митраисты, родился 25 декабря от девы; культом его правил папа с Ватиканского холма; жрецы носили митры и праздновали священную трапезу в ознаменование искупительной смерти спасителя, воскресшего из мертвых в воскресенье». Но оценивает эти сведения Эрман вполне однозначно: «у нас нет митраистских текстов… как нет и текстов, говорящих о рождении Митры от девы 25 декабря или о его искупительной смерти и воскресении <…> Перед нами чистой воды выдумка».

Впрочем, некоторые параллели между митраизмом и христианством действительно существуют, причем, что интересно, мы знаем о них от… полемизирующих с митраизмом христианских авторов! Культ Митры включал в себя обряды посвящения, ритуальные трапезы, обещал равенство всем адептам и блаженство после смерти. Он был одним из соперников христианства – пока не проиграл ему окончательно.

Иустин Философ (†165 г.) рассказывает, что вступающим в культ предлагали хлеб и чашу с водой, и считает это бесовской пародией на христианство. Места, где митраисты совершали свои обряды, они называли «пещерами», пародируя, по его словам, то обстоятельство, что Христос родился в пещере. Согласно Тертуллиану (†220–240 гг.), в митраистских обрядах совершалось приношение хлеба и представлялся образ воскресения. Один из ранних отцов Церкви, Епифаний Кипрский (ок. 315–403 гг.) говорит о рождении Митры от богини-девы Коры и бога Эона, и отмечалось это «событие» в Александрии 6 января.

Здесь нам важно обратить внимание на то, что хронологически данные о культе Митры появляются уже после христианства. Самые первые упоминания о поклонении Митре относятся к середине I века нашей эры, заметное распространение по всей Римской империи культ получает не ранее II века, большинство наших данных о митраизме еще более поздние – тот же Епифаний Кипрский жил уже в IV веке нашей эры.

Поэтому, если предполагать заимствование, то скорее в обратную сторону: это митраисты заимствовали что-то у христиан.

Такое предположение выглядит гораздо более вероятным и потому, что, в отличие от язычников, которые не видели проблемы в синкретизме, то есть заимствовании элементов из чужих религиозных традиций, христианство всегда требовало безраздельной преданности Богу; нельзя быть христианином и адептом какого-то еще культа.

Откуда мы вообще знаем, что Христос воскрес?

Мы знаем о Воскресении Христа примерно таким же образом, как мы знаем о дуэли Пушкина и Дантеса – из воспоминаний людей, которые при этом присутствовали, и по тому влиянию, которое это событие оказало на современников и потомков. Мы знаем о Воскресении из воспоминаний апостолов, которые вошли в Новый Завет.

Но если я не верю в то, что Новый Завет – это слово Божие, почему я должен верить тому, что там написано?

Давайте подойдем к Новому Завету просто как к сборнику текстов, которые написаны определенными людьми в определенное время и отражают их взгляды, – так же, как к нему подходят историки. Что мы можем знать наверняка?

1. Иисус был распят на Кресте.

Об этом говорят как книги Нового Завета, так и нехристианские источники, некоторые из которых мы цитировали, говоря об исторической реальности Иисуса.

Факт распятия упоминается во всех четырех Евангелиях, в Деяниях апостолов, в апостольских посланиях и вообще занимает чрезвычайно важное место в Новом Завете. К этому стоит добавить, что он очень хорошо соответствует так называемому «критерию неудобства». Этот критерий подразумевает, что новозаветные свидетельства не могли быть измышлены ранней Церковью по причине их крайнего неудобства с точки зрения проповеди среди иудеев и язычников.

То, что главная фигура новой религии, ее Бог и Спаситель, умер на Кресте позорной и мучительной смертью, как приговоренный к казни преступник, было, по выражению апостола Павла, «для иудеев соблазном, для эллинов безумием» (ср.: 1Кор. 1:22). В наши дни атеисты иногда насмехаются, говоря, что если бы Иисус был предан какой-то другой смерти, христиане носили бы на шее маленькие виселицы или электрические стулья. Они сами не понимают, насколько глубокую вещь они говорят: для античного мира поклоняться Распятому было полным абсурдом. То, что христиане поклоняются Распятому, было предметом постоянных насмешек и крайнего презрения со стороны язычников. Церковь не имела бы причины придумывать, что Христос был распят, если бы это было не так.

2. После Его смерти ученики стали проявлять глубокую уверенность, что Он воскрес и они Его видели.

Они не только заявляли об этом, но и пережили глубокое личное преображение; из людей глубоко подавленных и сломленных страшной смертью учителя они превратились в бесстрашных проповедников вести о Его воскресении, упорно провозглашали эту весть перед лицом гонений и смерти.

Конечно, не все исследователи Нового Завета верят, что Иисус действительно воскрес из мертвых, среди них немало неверующих. Но никто не сомневается, что ученики горячо верили в Его воскресение – и именно на этой вере возникла Церковь.

Святой Апостол Павел пишет в своем Послании к Коринфянам: «Напоминаю вам, братия, Евангелие, которое я благовествовал вам, которое вы и приняли, в котором и утвердились, которым и спасаетесь, если преподанное удерживаете так, как я благовествовал вам, если только не тщетно уверовали. Ибо я первоначально преподал вам, что и [сам] принял, [то есть], что Христос умер за грехи наши, по Писанию, и что Он погребен был, и что воскрес в третий день, по Писанию, и что явился Кифе, потом двенадцати; потом явился более нежели пятистам братий в одно время, из которых большая часть доныне в живых, а некоторые и почили; потом явился Иакову, также всем Апостолам; а после всех явился и мне, как некоему извергу. Ибо я наименьший из Апостолов, и недостоин называться Апостолом, потому что гнал церковь Божию» (1Кор. 15:1–9).

Мы видим, что апостол Павел ссылается на сотни свидетелей, которые еще оставались в живых на момент написания послания, и о вере в Воскресение говорит как о факторе, объединявшем всех лидеров ранней Церкви.

Все четыре Евангелия говорят о Воскресении, и именно Воскресение находится в центре Деяний и Посланий апостольских.

А не могло ли возвещение о Воскресении быть просто обманом?

Теории, которые пытаются объяснить Воскресение обманом, носят общее название «теории заговора», и слабости у них тоже общие.

Заговор предполагает наличие мотива. Люди составляют заговоры, чтобы приобрести власть, деньги, отомстить врагам и т. д. Каков мог быть мотив апостолов? Они не приобрели ничего, кроме гонений, преследований и, наконец, смерти.

Вторая проблема – заговоры способны сохраняться в тайне ровно настолько долго, сколько тайну может хранить их самый слабый участник. Достаточно одному из посвященных в тайну «сломаться» – и весь заговор рухнет. А апостолы немедленно столкнулись с очень жестким давлением. Вспомним слова первосвященника, которые он говорит от имени Синедриона: «не запретили ли мы вам накрепко учить о имени сем? и вот, вы наполнили Иерусалим учением вашим и хотите навести на нас кровь Того Человека» (Деян. 5:28). В самом деле, если Иисус – долгожданный Мессия, то Синедрион отправил на смерть Мессию, и это очень взрывоопасная ситуация.

Апостолы с самого начала сталкиваются с враждебностью и преследованиями – и, чтобы весь предполагаемый заговор рухнул, любому из них было бы достаточно «сломаться», дать слабину и изложить всю «правду» перед лицом смерти. Но никто из них этого не сделал.

Против предполагаемой фальсификации данных говорит и то обстоятельство, что первыми в Евангелиях Воскресшего встречают женщины. Это удивительное свидетельство подлинности Евангелия. Выдающийся современный библеист епископ Том Райт пишет: «Нравится нам это или нет, в античном мире женщины не считались надежными свидетелями. Когда у христиан появилось время создать готовую формулировку, которую приводит Павел в 1Кор. 15, они тихо исключили оттуда женщин, присутствие которых совершенно невыгодно с точки зрения апологетики. Но в евангельских рассказах они играют и главные, и второстепенные роли, они – первые очевидцы, первые апостолы. Такое нельзя придумать. Если бы традиция началась со свидетелей-мужчин (что мы и видим в 1Кор. 15), никто, переписывая ее, не стал бы включать туда женщин. Но все евангелия говорят именно о женщинах» (книга «Главная тайна Библии»).

Но из того, что апостолы верили в то, что Иисус воскрес, еще никак не следует, что Воскресение действительно произошло. Иногда люди верят в самые странные вещи!

Действительно, люди верят в самые странные вещи, а иногда готовы и умереть за них. Готовность умереть за свою веру еще не доказывает, что человек прав – она только доказывает, что он искренен. Однако ситуация апостолов принципиально отличается от ситуации мучеников последующих поколений. Апостолы терпели преследования и умирали не за учение, преподанное им кем-то еще, – а за свидетельство о том, что они непосредственно пережили. Если христианский мученик умирает со словами «я верю, что Христос воскрес» – мы понимаем, что он действительно верит. Когда человек умирает со словами «я видел Воскресшего» – нам остается только поверить, что он Его действительно видел.

Некоторые ученые считают, что евангелисты домысливали те или события в Евангелии, вкладывали в уста Иисуса слова, которые Он не говорил, и т. д. Разве это не подрывает их свидетельство о Воскресении?

Нет. Конечно, их выводы сами по себе можно пытаться критиковать. Но «точно ли Евангелия передают слова и события из жизни Иисуса» и «воскрес ли Иисус из мертвых» – это разные вопросы.

С точки зрения апологетики мы подходим к Новому Завету не как к богодухновенному тексту (ведь наш оппонент в это не верит), а как к сборнику исторических документов, из которых видно, во что верила определенная группа людей в определенное время. Критика тех или иных деталей этих текстов ничего не меняет в нашем отношении к тем фактам, о которых мы уже говорили: 1. Иисус существовал; 2. Он был распят; 3. Вскоре после Его смерти и погребения ученики стали проповедовать, что Он воскрес из мертвых и что Он Мессия и Спаситель.

Ученики, которые еще недавно надеялись на то, что Иисус должен «избавить Израиля» (Лк. 24:21), пребывают в глубоком унынии после Его страшной смерти. И вдруг происходит что-то, что полностью их меняет – и они смело, несмотря на угрозы пыток и смерти, отправляются проповедовать, что Иисус воскрес из мертвых, что Он – Мессия и Спаситель. Вопрос о том, что же именно произошло, никак не снимается разговорами о возможных неточностях в Евангелиях. Без какого-то решающего события, которое побудило бы учеников уверовать в то, что Иисус воскрес и послал их «проповедовать Евангелие всей твари» (Мк. 16:15), у нас бы просто не было ни апостольской Церкви, ни Евангелий.

Исследования показывают, что люди могут ошибаться, создавать ложные воспоминания, домысливать события, даже не отдавая себе в этом отчета. Не может ли быть, что за рассказами о Воскресении стоят такие ошибки и домыслы?

За рассказами о Воскресении – нет. В лучшем случае, это могло бы объяснять какие-то второстепенные детали.

Приведу пример. Больше 25 лет назад я женился и крестился в один и тот же день. Это значимый для меня день, я хорошо помню последовательность событий, кто присутствовал, какие были сказаны слова, и смогу всё это последовательно описать. Более того, это могут описать другие люди, присутствовавшие на свадьбе. Возможно, мы перепутаем цвет скатерти. Или разойдемся в показаниях о том, блондинка или брюнетка вела запись в ЗАГСе. Это не исключено. Но если кто-то скажет, что сам факт свадьбы не имел места, а рассказы о нем возникают в силу того, что людям свойственно впадать в когнитивные искажения; что людям хочется верить, будто они женаты и счастливы в браке; что есть масса опытов, показывающих, как люди конструируют ложные воспоминания – это вряд ли прозвучит убедительно.

Я помню, что я женился; жена помнит, родители помнят, гости на свадьбе помнят – тут и спорить не о чем. Более того, еще через 20 лет, если буду жив и здоров, я тоже буду это хорошо помнить.

Поэтому, когда мне говорят, что свидетельство апостолов о Воскресении надо отклонить на том основании, что людям свойственно впадать в когнитивные искажения, меня это не убеждает. Я исхожу из того, что у апостолов память не хуже, чем у меня, и что они в состоянии помнить значимые для них события.

Но вы же сами с сомнением отнесетесь к сообщениям о сверхъестественных явлениях за пределами христианской традиции. Почему тогда разумно доверять сообщениям о Воскресении?

Более того, и внутри христианской традиции мы призваны проявлять осторожность и трезвение, когда сталкиваемся с сообщениями о чудесах. На свете существует множество фальшивых алмазов, и надо проявлять осторожность, чтобы не ухватиться за подделку. Но существование фальшивых алмазов не опровергает существования настоящих. Поэтому надо просто внимательно рассматривать конкретные свидетельства. Если сообщения о чудесах будут так же хорошо засвидетельствованы, как Воскресение Христово, то – да, надо будет признать, что нечто сверхъестественное произошло, а потом уже искать причины этого. Мы, христиане, верим в то, что в мире действуют сверхъестественные силы, это не является для нас принципиальной проблемой.

Другое дело, когда люди отвергают свидетельство о Воскресении на основании заранее принятого убеждения, что сверхъестественных явлений не может быть, потому что не может быть никогда. Почему такая материалистическая картина мира ошибочна, мы говорили раньше. В данном случае человек исходит не из имеющихся свидетельств, а из заранее принятой картины мира, которую у нас нет оснований принимать «по умолчанию».

Некоторые люди заявляют, что их похищали инопланетяне – почему к их сообщениям вы относитесь со скептической насмешкой, а сообщениям апостолов верите?

Потому, что аналогия не работает. Сообщения об инопланетянах исходят от отдельных лиц, причем лиц, которые могут быть заинтересованы в том, чтобы привлечь к себе благосклонное внимание публики, особенно от журналистов и издателей. Сообщения о Воскресении исходят от группы согласных между собой людей, которые отнюдь не получают от них никакой выгоды – а, напротив, становятся жертвами гонений. Если бы мы услышали рассказ людей, которые все вместе побывали на борту инопланетного корабля, и это глубочайшим образом изменило их жизнь, так что они продемонстрировали бы готовность терпеть страдания, гонения и смерть за свое свидетельство, – мы должны были бы признать, что некий опыт, который они восприняли как пребывание на борту инопланетного корабля, у них определенно был. То ли инопланетяне, то ли какие-то еще более неприятные личности их действительно похищали. Но ничего подобного в анналах уфологии нет.

Всё, что мы знаем о природе, говорит о том, что мертвые не воскресают. Поэтому сообщения о Воскресении гораздо разумнее счесть ложью, галлюцинацией – чем угодно, но не опровержением наших знаний о природе.

Воскресение (как и чудеса вообще) и не опровергает наших знаний о природе. В природе мертвое тело разлагается, в нем происходят необратимые процессы – и христианам в голову не приходит с этим спорить. Это было прекрасно известно и во времена апостолов. Но чудеса не являются природными явлениями. Они являются вмешательством в природный ход явлений внешней по отношению к природе Силы. Апостолы не проповедуют, что, «как это иногда бывает в природе, Иисус воскрес». Они проповедуют, что «Бог воскресил Его из мертвых» (Деян. 13:30). Это никак не ставит под вопрос тот факт, что «в природе», то есть вне уникального Божиего вмешательства, мертвые не воскресают.

Говорят, что Церковь приписала Иисусу божественность уже долгое время спустя…

Люди, которые не разделяют христианской веры, естественно, вынуждены верить в то, что «исторического Иисуса» обожествили уже долгое время спустя после Его земного служения. Это представление существует в разных вариантах. Иногда говорят, что Иисуса обожествил император Константин в IV веке (эту версию популяризовал Дэн Браун в «Коде да Винчи»), иногда – что это сделали церковные Соборы эпохи христологических споров (V–VII века).

В любом случае, когда нам говорят о том, что Иисуса обожествили позднее, мы должны уточнить: позднее – это когда? Наиболее ранние источники по истории христианства, которые у нас есть, – это тексты, вошедшие в Новый Завет. Как мы уже обсуждали, они написаны заведомо до эпохи Константина или Вселенских Соборов. Поэтому для нас естественно взглянуть, усваивают ли эти источники Иисусу Божественный статус.

Разве Новый Завет объявляет Иисуса Богом?

Да, в том числе прямым текстом. Обратимся к Евангелию от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Всё чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков… И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца» (Ин. 1:1–14).

О «Слове» в этом фрагменте сказано, что «Слово было Бог», что всё, что начало быть, начало быть чрез Него – и что это «Слово» стало «плотью», то есть человеком, и обитало с нами. Речь идет, несомненно, об Иисусе Христе. «Слово стало плотью» – это именно то, что Церковь называет «Боговоплощением».

В этом же Евангелии Иисус говорит о том, что существовал прежде создания мира: «И ныне прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира» (Ин. 17:5). «Отче! которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною, да видят славу Мою, которую Ты дал Мне, потому что возлюбил Меня прежде основания мира» (Ин. 17:24).

В конце Евангелия от Иоанна апостол Фома прямо называет Иисуса Богом – и Иисус принимает такое исповедание. «Фома сказал Ему в ответ: Господь мой и Бог мой! Иисус говорит ему: ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовавшие» (Ин. 20:28,29).

Но Евангелие от Иоанна, по мнению ученых, написано уже довольно поздно – в конце I века, а в других текстах Нового Завета Божество Христа не провозглашается. Не указывает ли это на то, что вера в Божество Христа формировалась постепенно?

На самом деле и в так называемых синоптических¹ Евангелиях (от Матфея, от Марка и от Луки), и в Деяниях апостолов, и в их посланиях есть множество указаний на то, что апостолы считали Иисуса Богом.

Начнем с посланий апостола Павла, которые считаются наиболее ранними тестами Нового Завета. Возьмем, например, Послание к Филиппийцам, написанное, как считают библеисты, в 61–62 годах нашей эры. Увещевая филиппийцев проявлять смирение, апостол пишет: «Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе: Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной. Посему и Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени, дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних, и всякий язык исповедал, что Господь Иисус Христос в славу Бога Отца. Итак, возлюбленные мои, как вы всегда были послушны, не только в присутствии моем, но гораздо более ныне во время отсутствия моего, со страхом и трепетом совершайте свое спасение» (Флп. 2:5–12).

Греческое слово «морфе», переведенное здесь как «образ», указывает на Божественную природу; в некоторых современных переводах так и пишут «Он, по природе Бог, не держался за это равенство с Богом».

Обратим внимание на превознесенный статус Иисуса: «…Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени, дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних, и всякий язык исповедал, что Господь Иисус Христос в славу Бога Отца». Это прямая цитата из книги Пророка Исайи: «Ко Мне обратитесь, и будете спасены, все концы земли, ибо я Бог, и нет иного. Мною клянусь: из уст Моих исходит правда, слово неизменное, что предо Мною преклонится всякое колено, Мною будет клясться всякий язык» (Ис. 45:22,23).

Как видим, Иисус отождествляется у апостола Павла с Богом Ветхого Завета.

Имя, которое надлежит призывать для спасения, у ветхозаветных пророков есть имя Божие, у апостолов же это имя Иисуса. Пророк Иоиль пишет: «И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется; ибо на горе Сионе и в Иерусалиме будет спасение, как сказал Господь, и у остальных, которых призовет Господь» (Иоил. 2:32). В Новом Завете этот текст цитируется дважды, и в обоих случаях речь идет об имени Иисуса: 1) «И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется» (Деян. 2:21); 2) «Ибо если устами твоими будешь исповедывать Иисуса Господом и сердцем твоим веровать, что Бог воскресил Его из мертвых, то спасешься, потому что сердцем веруют к праведности, а устами исповедуют ко спасению. Ибо Писание говорит: всякий, верующий в Него, не постыдится. Здесь нет различия между Иудеем и Еллином, потому что один Господь у всех, богатый для всех, призывающих Его. Ибо всякий, кто призовет имя Господне, спасется» (Рим. 10:9–13).

Во Втором Послании к Коринфянам апостол обращается к Иисусу (Которого он постоянно исповедует Господом) с молитвой: «И чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений, дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не превозносился. Трижды молил я Господа о том, чтобы удалил его от меня. Но [Господь] сказал мне: «довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи». И потому я гораздо охотнее буду хвалиться своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова. Посему я благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа, ибо, когда я немощен, тогда силен» (2Кор. 12:7–10).

Для апостолов вообще нет другого спасительного имени, кроме имени Иисуса. Апостол Петр так и заявляет вождям иудейского народа: «Если от нас сегодня требуют ответа в благодеянии человеку немощному, как он исцелен, то да будет известно всем вам и всему народу Израильскому, что именем Иисуса Христа Назорея, Которого вы распяли, Которого Бог воскресил из мертвых, Им поставлен он перед вами здрав. Он есть камень, пренебреженный вами зиждущими, но сделавшийся главою угла, и нет ни в ком ином спасения, ибо нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись» (Деян. 4:9–12).

В Послании святого апостола Павла к Колоссянам об Иисусе сказано, что «в Нем обитает вся полнота Божества телесно» (Кол. 2:9), и что Он является Творцом всей Вселенной: «Ибо Им создано всё, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли, – всё Им и для Него создано; и Он есть прежде всего, и всё Им стоит. И Он есть глава тела Церкви; Он – начаток, первенец из мертвых, дабы иметь Ему во всем первенство» (Кол. 1:16–18).

В Послании к Тимофею Судия – это также Иисус: «Итак заклинаю тебя пред Богом и Господом нашим Иисусом Христом, Который будет судить живых и мертвых в явление Его и Царствие Его…» (2Тим. 4:1).

Божество Иисуса провозглашается и в Послании к Евреям: «А о Сыне [в Писании сказано]: престол Твой, Боже, в век века; жезл царствия Твоего – жезл правоты. Ты возлюбил правду и возненавидел беззаконие, посему помазал Тебя, Боже, Бог Твой елеем радости более соучастников Твоих. И: в начале Ты, Господи, основал землю, и небеса – дело рук Твоих; они погибнут, а Ты пребываешь; и все обветшают, как риза, и как одежду свернешь их, и изменятся; но Ты тот же, и лета Твои не кончатся» (Евр. 1:8–12).

Здесь, как и во многих других местах Нового Завета, к Иисусу отнесены ветхозаветные стихи, которые в их первоначальном контексте могут относиться только к Богу: «В начале Ты основал землю, и небеса – дело Твоих рук; они погибнут, а Ты пребудешь; и все они, как риза, обветшают, и, как одежду, Ты переменишь их, и изменятся; но Ты – тот же, и лета Твои не кончатся» (Пс. 101:26–28).

В том же послании Сын Божий описан как принимающий поклонение от ангелов: «Также [Бог], когда вводит Первородного во вселенную, говорит: и да поклонятся Ему все Ангелы Божии» (Евр. 1:6).

В Первом Послании апостола Петра Дух Божий назван «Духом Христовым»: «К сему-то спасению относились изыскания и исследования пророков, которые предсказывали о назначенной вам благодати, исследывая, на которое и на какое время указывал сущий в них Дух Христов, когда Он предвозвещал Христовы страдания и последующую за ними славу» (1Пет. 1:10,11).

В книге Деяний апостольских мы видим, как первомученик Стефан обращается к Иисусу с молитвой:»…И побивали камнями Стефана, который молился и говорил: Господи Иисусе! приими дух мой. И, преклонив колени, воскликнул громким голосом: Господи! не вмени им греха сего. И, сказав сие, почил» (Деян. 7:59,60).

В Евангелии от Матфея именно Иисус выступает как Судия, грядущий в конце времен: «Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей, и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов – по левую» (Мф. 25:31–33).

Это парафраз текста из пророка Иоиля, сказанного от имени Бога: «Пусть воспрянут народы и низойдут в долину Иосафата; ибо там Я воссяду, чтобы судить все народы отовсюду» (Иоил. 3:12).

Очевидно, что судить все народы у Иоиля воссядет Бог – и именно эта роль у Матфея принадлежит Иисусу.

В том же Евангелии от Матфея именно Иисус есть Тот, Кто посылает на служение пророков: «Вот, Я посылаю к вам пророков, и мудрых, и книжников; и вы иных убьете и распнете, а иных будете бить в синагогах ваших и гнать из города в город» (Мф. 23:34).

Евангелие от Марка начинается со слов: «Начало Евангелия Иисуса Христа, Сына Божия, как написано у пророков: вот, Я посылаю Ангела Моего пред лицем Твоим, который приготовит путь Твой пред Тобою» (Мк. 1:1–2).

Это не что иное, как цитата из пророчества Малахии, где говорится, что Ангел будет послан пред Богом; настанет время, когда Господь Сам придет в Свой храм: «Вот, Я посылаю Ангела Моего, и он приготовит путь предо Мною, и внезапно придет в храм Свой Господь, Которого вы ищете, и Ангел завета, Которого вы желаете; вот, Он идет, говорит Господь Саваоф» (Мал. 3:1).

Приведенный список цитат далеко не полный, но он достаточен, чтобы убедиться, что Церковь в самого начала верила в Иисуса как в Бога. Соборы придали этой вере точные формулировки, оградили ее от ересей – но ни в коем случае ее не создали: ее провозглашают уже апостолы.

Но ведь в Новом Завете много раз говорится, что Иисус – человек! Как же Он может быть Богом?

Разумеется, Иисус – человек. Церковь твердо исповедует это и в свое время отвергла ереси, которые отрицали полноту человеческой природы Иисуса. Иисус – целиком и полностью человек, с человеческими телом и душой, во всем подобный нам, кроме греха.

Церковь верит в то, что Господь наш Иисус Христос обладает двумя природами – Он одновременно и полностью Бог и полностью человек.

Как мы уже говорили, Новый Завет свидетельствует о Боговоплощении: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог… И Слово стало плотию, и обитало с нами» (Ин. 1:1–14).

В Послании к Евреям Сын Божий прямо назван Богом: «А о Сыне [в Писании сказано]: престол Твой, Боже, в век века» (Евр. 1:8). Здесь же говорится, что Он воспринял «плоть и кровь», то есть стал человеком ради спасения людей: «А как дети причастны плоти и крови, то и Он также воспринял оные, дабы смертью лишить силы имеющего державу смерти, то есть диавола» (Евр. 2:14).

О том же событии святой апостол Павел говорит в Послании к Филиппийцам:

«Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной. Посему и Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени, дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних, и всякий язык исповедал, что Господь Иисус Христос в славу Бога Отца» (Флп. 2:6–11).

Сын Божий и Бог уничижил Себя Самого, став человеком и приняв смерть ради нашего спасения – это то, что богословы называют «кенозис», самоумаление Сына Божиего ради нашего спасения.

Как говорит Афанасьевский Символ веры²:

«В том истинная вера, чтобы верить, что наш Господь Иисус Христос, Сын Божий, одинаково как Бог, так и Человек.

Бог Он, как рожденный от Отца прежде начала времен, и Человек, как рожденный от Матери в свое время.

Совершенный Бог и совершенный Человек с душою разумной в теле человеческом.

Равен Богу по Божественной природе и меньший Бога по человеческой природе».

Но в Евангелии много мест, где Иисус ставит Себя ниже Отца – например: «Отец Мой более Меня» (Ин. 14:28)

Действительно, в Писании немало мест, где Иисус показывает Себя смиренным исполнителем воли Отца. Вот, например, еще одно: «На это Иисус сказал: истинно, истинно говорю вам: Сын ничего не может творить Сам от Себя, если не увидит Отца творящего: ибо, что творит Он, то и Сын творит также» (Ин 5:19).

У апостола Павла Бог назван «главой» Христа: «Хочу также, чтобы вы знали, что всякому мужу глава Христос, жене глава – муж, а Христу глава – Бог» (1Кор. 11:3).

Есть и другие подобные высказывания. Говорят ли они о том, что Сын по природе ниже Отца? Нет. В Писании смиренное послушание вовсе не обязательно указывает на кого-то по природе низшего. В уже приведенном отрывке из послания к Коринфянам муж именуется главой жены. Значит ли это, что жена ниже мужа по природе? Нет, конечно, она такой же человек, «сонаследница благодатной жизни» (1Пет. 3:7). Ее послушание мужу говорит не о какой-то другой, низшей природе. Это проявление добровольной любви и смирения. Так же апостол говорит, обращаясь ко всем христианам: «Ничего не делайте по любопрению или по тщеславию, но по смиренномудрию почитайте один другого высшим себя» (Флп. 2:3).

Христианин должен почитать брата бо́льшим себя. Признает ли он себя принципиально, по природе, низшим? Нет, конечно. Он призван поступать так из любви и смирения, будучи равным, ставить на первое место другого, не предпочитать себя. Послушание вполне может быть проявлением любви и смирения со стороны равного.

И послушание Иисуса Отцу – это именно проявление любви и смирения, добровольное служение Того, кто ищет прославить не Себя, а Отца. Это свидетельство морального совершенства Его личности, а не того, что Он ниже Отца. Сын Божий, равный Отцу и совечный Ему, «будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» (Флп. 2:7–8).

Кому же Иисус молился, если Он – Бог?

Иисус молился Отцу – как человек. Напомню, что, согласно Писанию, Иисус одновременно и совершенный Бог, и совершенный человек. Он обладает свойствами и действиями как Того, так и другого.

Как Бог Он прощает грехи и обещает, что вернется для суда над всеми народами. Как человек Он утомляется, нуждается в воде и пище, терпит страдания и, наконец, принимает смерть.

Для нашего спасения очень важно, что Иисус – полностью человек, член человеческого рода. Это необходимо с точки зрения Его искупительной миссии. Он занимает наше место и совершает за нас и ради нас то, что мы сами совершить не могли: живет совершенно безгрешной жизнью, молится там, где мы хулим, прощает там, где мы ищем возможности отомстить, избирает волю Божию там, где мы избирали свою. Наконец, Он умирает в совершенном послушании Отцу и в совершенной любви к людям.

Своим послушанием Он искупает мятеж Адама (и всех нас).

Чтобы искупить наш род, Спаситель должен быть в полном смысле одним из нас, во всем подобным нам, кроме греха.

Как наш Ходатай и Первосвященник Он является нашим представителем перед Богом. Он – Посредник между Богом и человеками, то есть Тот, кто принадлежит обеим сторонам. Как человек Он сострадает нам в наших немощах, поскольку прожил человеческую жизнь и знает все ее трудности, страдания и искушения.

Поэтому, как совершенный человек, Иисус молился за всех нас – и продолжает это делать.

То, что вы говорите об Иисусе, выглядит довольно запутанно. С одной стороны, Он «целиком и полностью Бог», с другой – Кто-то явно отличный от Бога, Который Его посылает. Тут появляются по крайней мере два Бога – и как это понимать?

Свидетельства священного Писания говорят о том, что Отец Господа нашего Иисуса Христа есть Бог, Сын Божий Иисус Христос есть Бог и Святой Дух, о Котором много говорится в Евангелии от Иоанна и в Деяниях, есть Бог. Что Святой Дух – Личность, как Отец и Сын, видно, например, из того, что Он дает повеления от Своего имени: «Когда они служили Господу и постились, Дух Святый сказал: отделите Мне Варнаву и Савла на дело, к которому Я призвал их» (Деян. 13:2).

В конце Евангелия от Матфея Иисус посылает учеников крестить все народы «во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (Мф. 28:19).

На основании этих и целого ряда других свидетельств Церковь сформулировала учение о Троице: Бог един по существу и троичен в лицах. Он есть Отец, Сын и Святой Дух. Отец есть целиком и полностью Бог, Сын есть целиком и полностью Бог, и Святой Дух есть целиком и полностью Бог. Это не три Бога, а один Бог. И в то же время это не одно лицо – а три Лица.

Учение от Троице фундаментально важно для нашей веры. Библия говорит о том, что Бог есть любовь. Многие люди повторяют эти слова, даже не зная, откуда он взялись. Я встречал тексты, в которых они приписывались Льву Толстому или каким-то индийским гуру. На самом деле это слова апостола Иоанна (1Ин. 4:8).

Причем Бог есть любовь не только в Своем отношении к миру, но и Сам в Себе, до творения и независимо от него. А любовь – это личное отношение, любит всегда кто-то кого-то. И учение о Троице говорит, что в Боге такие личные отношения есть. Отец, Сын, и Святой Дух еще прежде создания мира пребывают в совершенном взаимном общении, любви и радости.

Но Иисус не ходил, проповедуя, что Он – второе Лицо Святой Троицы, это учение появляется в Церкви гораздо позже!

Разумеется, Иисус в Евангелиях не говорит догматическими формулировками Вселенских Соборов – иначе люди, к которым Он обращался, Его бы просто не поняли. Но Соборы не создают какого-то нового учения, они облекают в четкие формулировки «веру, однажды преданную святым» (Иуд. 1:3). Необходимость в таких четких формулировках возникла из-за еретиков, которые выдвигали лжеучения, искажавшие веру Церкви.

Но ведь в Библии даже нет слова «Троица»!

Мы используем слово «Троица» как сокращение – чтобы не произносить всякий раз «Отец, Сын и Святой Дух». В таком, развернутом виде понятие Троицы в Писании определенно присутствует: «Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (Мф. 28:19), или в апостольском приветствии: «Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога Отца, и общение Святаго Духа со всеми вами. Аминь» (2Кор. 13:13).

Не является ли доктрина Троицы логическим абсурдом? Три не может быть равно единице!

Напротив, доктрина Троицы вполне логична. Иногда говорят, что Бог выше наших представлений о логике, но это ошибка. Логика относится не к Богу, а к мышлению и языку: логически противоречивые высказывания были бы, с точки зрения языка, бессмысленными. Учение о Троице ни бессмысленным, ни логически противоречивым не является.

Рассмотрим это подробнее.

Разумеется, три не равно одному, и утверждать, что Бог един и одновременно троичен по природе, или что Бог одновременно является одним Лицом и тремя Лицами, было бы, действительно, противоречием.

Но мы утверждаем, что Бог един по существу и троичен в Лицах, то есть относим единственность Бога к Его природе, а троичность – к Лицам.

Когда мы говорим, например, что Ивановы – одна семья, мы не видим никакого противоречия в том, что она состоит их трех людей. Конечно, аналогия с семьей условна: Ивановы – это три разных человека, они могут существовать и по отдельности, – но она помогает понять, как нечто может быть единицей и троицей одновременно. И в этом не будет никакого нарушения логики.

Учение о Троице невозможно понять: три Лица, но Бог при этом по существу один… Это не укладывается в голове.

Мы можем в разных значениях использовать слово «понять». Иногда оно означает что-то вроде «нарисовать в голове картинку». Например, я примерно понимаю, как работает двигатель внутреннего сгорания. Я видел картинку – поршни, коленчатый вал, привод – и могу ее вспомнить. Говоря о Пресвятой Троице, мы не можем «нарисовать в голове картинку». Любые изображения, символы и образы, которые сложились в церковном искусстве, носят высоко символический характер. Но мы можем запомнить правильные догматические формулировки и держаться их в надежде, что по мере нашего духовного и интеллектуального роста они наполнятся для нас живым содержанием.

«Понятность» – не критерий истинности. Например, в современной квантовой физике есть масса вещей, которых я не понимаю и которые кажутся мне совершенно противоречащими моему опыту и моим представлениям о здравом смысле. Однажды мой друг физик потратил полчаса, пытаясь объяснить мне принцип неопределенности Гейзенберга, согласно которому, чем точнее измеряется одна характеристика частицы (например, координаты), тем менее точно можно измерить вторую (например, импульс). Мне это показалось (и кажется до сих пор) нелепым. По-моему, должно быть наоборот – чем лучше мы знаем импульс частицы, тем точнее должны знать и координаты! Я не понимаю принципа Гейзенберга. Но мое непонимание не говорит о том, что он ложен. Мне остается только смириться и положиться на слова компетентных в физике людей.

Но квантовые частицы – это всего-навсего физическая реальность, которая находится на гораздо более низком уровне, чем реальность Бога. И если я не понимаю чего-то, что связано с природой Бога, не могу уложить в голове, свести к простой и понятной картинке – это совершенно ожидаемо.

В Ветхом Завете – особенно в Пятикнижии и в книге Иисуса Навина – можно найти много примеров немыслимой жестокости, когда Бог повелевает израильтянам истребить целые народы. Как после этого можно говорить, что Бог есть любовь?

Действительно, такие повеления в Ветхом Завете есть. Например: «А в городах сих народов, которых Господь Бог твой дает тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души, но предай их заклятию: Хеттеев и Аморреев, и Хананеев, и Ферезеев, и Евеев, и Иевусеев, как повелел тебе Господь Бог твой, дабы они не научили вас делать такие же мерзости, какие они делали для богов своих, и дабы вы не грешили пред Господом Богом вашим» (Втор. 20:16–18).

Существуют разные подходы к пониманию этих повествований. Вообще, в недогматических вопросах христиане могут расходиться, и это нормально.

Дело в том, что вопрос о понимании этих повествований и вопрос о вере во Христа – это разные вопросы. Если какие-то места Ветхого Завета вам кажутся непонятными или отталкивающими – это совсем не повод терять веру во Христа. Люди, верующие во Христа как в Богочеловека и Искупителя, могут давать разные ответы на вопрос о жестокостях Ветхого Завета, в том числе и такой: «я не понимаю». «Я не понимаю» – это совершенно приемлемый для христианина ответ.

Но все же попробуем понять.

Откровение носит поступательный, постепенно разворачивающийся характер. Образ Бога в сознании Его народа постепенно меняется – не потому, что меняется Сам Бог (Бог-то как раз не меняется), но потому, что люди делаются способными лучше Его понять. Книга Иисуса Навина и Евангелие, разумеется, находятся на разных ступенях с точки зрения нашего понимания Бога. Образ Бога в книге Иисуса Навина – это Его образ в сознании людей той эпохи. Чтобы понять, каков Бог в действительности, мы взираем на Иисуса Христа, а книгу Иисуса Навина интерпретируем исходя из того, что нам открыто в Новом Завете.

Что же нам говорят при таком прочтении соответствующие повествования Ветхого Завета?

В наши дни слово «язычество» понимается как что-то вроде этнографических ролевых игр. Во времена Ветхого Завета это было нечто гораздо больше похожее на некоторые современные африканские культы с человеческими жертвоприношениями. Как вам такое, например, сообщение из Уганды? «За сентябрь в стране по подозрению в совершении ритуальных убийств арестовали более 44 человек. Один из них сознался, что убил восемь женщин. «Эти убийства были ритуальными жертвоприношениями, – говорит генерал-инспектор полиции Уганды Кейл Кайихура. – Мы работаем не покладая рук, чтобы арестовать остающихся подозреваемых и искоренить эту практику"».

Мы вполне разделяем негодование процитированного здесь полицейского чиновника, который не проявляет терпимости к такого рода религиозности и – очевидно, мерами полицейского насилия – стремится ее искоренить.

Для современников Иисуса Навина отделить нетерпимость к греху от нетерпимости к грешникам было еще невозможно. Это и в наши-то дни многим трудно, а в ту эпоху человек воспринимал себя как часть коллектива, рода или племени; истина о личном и вечном спасении еще не была открыта. Как мы видим в Пятикнижии, все благословения и проклятия носят коллективный и посюсторонний характер. Если вы (все вместе, как народ) станете хранить верность Богу и повиноваться Его закону, у вас будет изобилие всего, вы будете прогонять всех врагов, будете здоровы и многочисленны; если не станете – вас постигнет проклятие, то есть голод, болезни и военные поражения, так что в конце концов вы будете истреблены.

Люди, которые, как хананеи, необратимо погрязли в нечестии, наследуют проклятие, которое проявляется в том, что они в целом (как сообщество) будут истреблены с лица земли.

Не менее важно, что языческие практики окружающих народов были постоянным соблазном для израильтян. О нечестивом царе Ахазе, например, говорится, что «он совершал курения на долине сынов Еннома, и проводил сыновей своих через огонь, подражая мерзостям народов, которых изгнал Господь пред лицем сынов Израилевых» (2Пар. 28:3).

«Проводить [детей] через огонь» означало сжигать их в жертву языческим богам. Как сказано у пророка Иеремии: «устроили капища Ваалу в долине сыновей Енномовых, чтобы проводить через огонь сыновей своих и дочерей своих в честь Молоху, чего Я не повелевал им, и Мне на ум не приходило, чтобы они делали эту мерзость» (Иер. 32:35). Или в другом месте, у псалмопевца: «и приносили сыновей своих и дочерей своих в жертву бесам; проливали кровь невинную, кровь сыновей своих и дочерей своих, которых приносили в жертву идолам Ханаанским, – и осквернилась земля кровью» (Пс. 105:37, 38).

Вот на этом фоне и надо рассматривать ту предельную нетерпимость к язычеству, которую подчеркивают ветхозаветные повествования – тем языком, который был понятен людям того времени.

В Новом Завете мы узнаем, что люди, погрязшие в самом чудовищном язычестве, могут быть спасены и присоединены к Божиему народу, то есть Церкви. Бог ищет их спасения, а не гибели, однако позиция предельного неприятия по отношению к язычеству остается. Для того, чтобы обрести спасение, язычество необходимо отвергнуть. «Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными, ибо какое общение праведности с беззаконием? Что общего у света с тьмою?» (2Кор. 6:14).

Просто мы – в отличие от современников Моисея и Иисуса Навина – можем отличить грех, с которым никакого мира и компромисса быть не может, от грешника, который может покаяться и примириться с Богом.

Некоторые почитаемые фигуры Ветхого Завета совершают очевидно аморальные поступки: Лот спит со своими дочерьми; Авраам обманывает царей, представляя свою жену Сарру в качестве своей сестры; Давид, «муж по сердцу Божию», проявляет жестокость в борьбе за власть. Как Библия может предлагать их в качестве примеров для подражания и людей, угодных Богу?

Библия и не предлагает эти поступки в качестве примера. Обратим внимание на уже сказанное раньше: библейское откровение развивается поступательно, от более грубой и приблизительной к всё более точной картине того, кто есть Бог и чего Он хочет от нас. Со всей ясностью Бога являет Иисус Христос. Как нам жить и на что ориентироваться, мы узнаем, глядя на Него.

Далеко не всё, о чем рассказывает Библия, предлагается нам в качестве примера для подражания. Библия не приукрашивает реальных людей. Их подвиг веры и доверия Богу совершается на реальном фоне глубокой греховности древней культуры, к которой эти люди принадлежали, и их личной греховности. Среди всех жестоких и невоздержанных людей своей эпохи Давид выделяется не жестокостью и невоздержанностью (это как раз стандарт того времени), а тем, что он искал Бога и проявлял желание жить по Его воле.

Авраам выделяется не общими чертами, характерными для людей его окружения, а тем, что он поверил Богу. Примером для нас служат не нравы того времени (и не личные грехи этих людей), а их обращение к Богу из тех условий, в которых они находились.

Подвиг веры Авраама, за который его до сих пор прославляет Церковь, состоял в том, что он согласился принести в жертву Богу своего сына. Что похвального в готовности убить своего ребенка?

Современному читателю эта история непонятна, поскольку он не владеет культурным контекстом эпохи, в которую жил Авраам. На самом деле это история… отмены человеческого жертвоприношения!

В ту эпоху принести в жертву Богу первенца было общепринятой практикой. Обычно это совершалось в каких-то особенно тяжелых обстоятельствах – при нападении превосходящих по силе врагов, при эпидемии, когда люди шли на крайние меры, чтобы «достучаться до небес».

Мы читаем об этом, например, в 4-й книге Царств: «И увидел царь Моавитский, что битва одолевает его, и взял с собою семьсот человек, владеющих мечом, чтобы пробиться к царю Едомскому; но не могли. И взял он сына своего первенца, которому следовало царствовать вместо него, и вознес его во всесожжение на стене» (4Цар. 3:26,27).

Авраам проявляет предельную преданность Богу тем, что готов отдать своего сына – Бог же принимает преданность Авраама, но не принимает саму жертву. Вспомним: «И простер Авраам руку свою и взял нож, чтобы заколоть сына своего. Но Ангел Господень воззвал к нему с неба и сказал: Авраам! Авраам! Он сказал: вот я. [Ангел] сказал: не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего, ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня. И возвел Авраам очи свои и увидел: и вот, позади овен, запутавшийся в чаще рогами своими. Авраам пошел, взял овна и принес его во всесожжение вместо сына своего» (Быт. 22:10–13).

Для древнего сознания характерно прецедентное право. На вопрос, «почему мы, израильтяне, в отличие от соседних народов не приносим Богу человеческих жертв», история Авраама давала ответ – потому, что Бог в свое время отменил практику жертвоприношений, благословил Авраама и без такой жертвы.

В истории Церкви образ Авраама, который был готов принести в жертву Богу своего сына, предизображает самого Бога, о Котором сказано: «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3:16).

Так как никакие жертвы, приносимые людьми, не могли искупить их грех перед Богом, Бог в Лице Иисуса Христа Сам стал такой Жертвой.

«Казни египетские», которые Бог, согласно книге Исход, навел на Египет, причинили страдания многим людям и смерть египетским первенцам. Как это может свидетельствовать о любви Божией?

Книга Исход начинается с повествования о том, как египтяне превратили живших в их стране евреев в рабов и обращались с ними всё более и более жестоко, желая совершенно истребить. Бог послал пророка Моисея, чтобы вывести народ Божий из Египта. И вот Моисей раз за разом обращается к фараону: «так говорит Господь, Бог Израилев: отпусти народ Мой, чтоб он совершил Мне праздник в пустыне» (Исх. 5:1). Фараон раз за разом отказывается, и каждый раз Египет постигают всё более тяжкие бедствия: превращение воды в кровь (Исх. 7:20–21); нашествие жаб (Исх. 8:6); нашествие мошек (Исх. 8:17); наказание песьими мухами (Исх. 8:24); мор скота (Исх. 9:6); язвы и нарывы (Исх. 9:10); гром, молнии и огненный град (Исх. 9:23–24); нашествие саранчи (Исх. 10:13–15); тьма (Исх. 10:22); смерть первенцев (Исх. 12:29) – до тех пор, пока наконец фараон не соглашается отпустить народ.

О чем эта история?

Во-первых, Бог вступается за угнетенных. Египет – это сверхдержава того времени, воплощение богатства и блистательного могущества. Евреи в Египте – рабы, люди, загнанные на самое социальное дно, удел которых – изнурительный рабский труд. Фараон отдает повеление убивать всех новорожденных еврейских мальчиков – и никто не может ему возразить. Но, в отличие от языческих богов, которые всегда на стороне богатых и могущественных, Бог Израилев вступается за наиболее бессильных и униженных людей, которые есть в Египте. Эта важная тема проходит через всю Библию: Бог на стороне слабых, угнетенных, тех, кого притесняют, с кем обращаются несправедливо. Это совершенно революционное представление для древнего мира. Да и для современного тоже.

Во-вторых, Бог есть Судия. Людям сильным и могущественным иногда кажется, что они могут безнаказанно мучить, попирать и эксплуатировать своих ближних. Но это не так – в конце концов Бог совершит Свой Суд. Как сказано у пророка Исайи: «Я накажу мир за зло, и нечестивых – за беззакония их, и положу конец высокоумию гордых, и уничижу надменность притеснителей; сделаю то, что люди будут дороже чистого золота, и мужи – дороже золота Офирского» (Ис. 13:11,12).

В-третьих, Бог – Владыка мироздания и Податель жизни. «И над всеми богами Египетскими произведу суд», – говорит Господь (Исх. 12:12). Бог показывает (и Своему народу, и египтянам), что языческие божества, которым египтяне приписывали власть над всеми явлениями природы, от разлива Нила до чадородия, – пустое место. Всё, чем пользовались египтяне – регулярные разливы Нила, приплод скота, богатые урожаи, сама жизнь, – это дар Божий. И Бог может отозвать Свои дары, если люди упорно пользуются ими во зло.

В-четвертых, даже совершая суд над виновными, Бог проявляет долготерпение и милость. Казни египетские идут по нарастающей – так, чтобы побудить фараона и египтян к покаянию. Сначала вода превращается в кровь – напоминая о крови избитых рабов и еврейских младенцев, умерщвленных по приказу фараона. Видя, что Его не слышат, Бог постепенно «увеличивает мощность сигнала» – пока дело не доходит до смерти египетских первенцев.

Но при каждой новой казни у египтян есть возможность покаяться и избежать следующего бедствия. Например, Моисей заранее предупреждает египтян, что скоро выпадет разрушительный град (Исх. 9:23–24), и «те из рабов фараоновых, которые убоялись слова Господня, поспешно собрали рабов своих и стада свои в домы» (Исх. 9:20). Есть возможность избежать и гибели первенцев – помазать косяки дверей жертвенной кровью в знак веры и послушания Богу, как это сделали еврейские семьи.

Таким образом, книга Исход рассказывает нам именно о любви Божией, которая приходит на помощь угнетенным и, сталкиваясь с упорным, ожесточенным злом и противлением, совершает праведный суд, хотя и при этом открывает возможность спасения. Только ожесточенное упорство в неверии и нераскаянии навлекает на египтян беду.

Бог спасает евреев, а египтян подвергает казням. Разве справедливо миловать или карать в зависимости от происхождения?

Недоразумение тут связано с тем, что в наши дни мы используем слово «евреи» для обозначения происхождения. В древнем мире это было не так: евреи как народ Божий были прежде всего религиозной общиной, а не национальной общностью. Человек, родившийся в этой общине, мог покинуть ее, изменив истинному Богу, и уйти к язычникам, а язычник мог отвергнуть свое языческое наследие и присоединиться к народу Божию. Что, по свидетельству Писания, многие египтяне и сделали, когда евреи уходили из Египта: «множество разноплеменных людей вышли с ними» (Исх. 12:38).

В Библии рассказывается, как Бог испепелил города Содом и Гоморру со всеми их жителями. Разве это проявление любви?

Суд Божий по отношению к неисцелимому злу – это проявление Его любви и заботы о Творении. Для человека древнего мира благословения и проклятия, навлекаемые, соответственно, праведностью и грехом, носили коллективный и посюсторонний характер (мы об этом уже говорили, рассматривая историю уничтожения хананеев). Содом и Гоморра – пример городов, которые достигли точки невозврата в своей моральной деградации. Речь идет не только (и даже, может быть, не столько) о конкретном грехе, который позднее стал называться по имени Содома, сколько об общем падении нравов, которое достигло предела в попытке его жителей напасть на посланных в город ангелов. В традиционных культурах нападение на гостя – признак окончательной, безнадежной моральной гибели человека.

Авраам просит Бога сохранить Содом, если в нем найдутся хотя бы десять праведников – но, увы, и их не находится.

Почему Бог требует, чтобы Ему поклонялись? Человека, который требует себе поклонения, мы вряд ли назовем хорошим…

Действительно, поклонения себе требуют только очень больные или очень плохие люди. Как правило, это либо безумцы, либо страшные тираны. Мы инстинктивно понимаем, что их требование в высшей степени отвратительно, – хотя не всегда сразу можем понять, почему. Это объясняет Библия: они пытаются узурпировать то место, которое может занимать только Бог. Эта чудовищная, абсурдная и нечестивая претензия вызывает у нас неприятие – и совершенно справедливо.

Именно потому, что никто из них не является Богом и не достоин поклонения.

Поклоняться Богу значит признавать, что Он нас создал. Именно об этом поют спасенные души в книге Откровения Иоанна Богослова: «достоин Ты, Господи, приять славу и честь и силу: ибо Ты сотворил всё, и [всё] по Твоей воле существует и сотворено» (Откр. 4:11).

Поклоняться Богу также значит признавать, что Он нас искупил: «достоин Ты взять книгу и снять с нее печати, ибо Ты был заклан, и Кровию Своею искупил нас Богу из всякого колена и языка, и народа и племени, и соделал нас царями и священниками Богу нашему; и мы будем царствовать на земле» (Откр. 5:9,10).

Бог, наш Создатель и Искупитель, достоин поклонения. Собираясь в храме, чтобы преклониться пред Ним, или преклоняя колени в своей комнате, мы признаем Его тем, кто Он есть. Такова реальность – не мы себя создали, у нас есть Создатель; не мы себя вытащили из катастрофы, в которую нас вверг грех, – у нас есть Искупитель; мы не можем ни от кого получить вечную жизнь – только от Него.

Недаром псалмопевец взывает: «Воскликните Господу, вся земля! Служите Господу с веселием; идите пред лице Его с восклицанием! Познайте, что Господь есть Бог, что Он сотворил нас, и мы – Его, Его народ и овцы паствы Его. Входите во врата Его со славословием, во дворы Его – с хвалою. Славьте Его, благословляйте имя Его, ибо благ Господь: милость Его вовек, и истина Его в род и род» (Пс. 99:1–5).

В основании любого греха лежит отказ признавать Бога Тем, Кто Он есть – нашим Создателем и Искупителем, Владыкой, Которому по праву принадлежит наша жизнь. Поклонение – это разворот от греха к спасению, от глубокого вывиха, когда мы пытаемся жить так, как будто Бога нет, – к должному положению дел, когда мы «познали Бога и возблагодарили Его, как Бога» (ср.: Рим. 1:21).

Но почему Бога надо восхвалять? Зачем это Ему?

В определенном смысле – незачем. У Бога нет каких-то нужд, какой-то нехватки, которую восполняла бы наша хвала. Пресвятая Троица – Отец, Сын и Святой Дух – уже обладает всей полнотой любви, радости и общения. Люди, которые ищут славы, обычно хотят восполнить какие-то свои нужды – психологические или социальные; они ищут утешения, ободрения, хотели бы занять более высокое место в социальной иерархии. Человек может искать славы потому, что он пуст – и хочет заполнить эту пустоту. В Боге этой пустоты, конечно, быть не может: Он есть всякая полнота и избыток.

Но, с другой стороны, Бог ожидает нашей хвалы и радуется ей – потому, что Он нас любит. Мы Ему не безразличны, Ему важно, что мы Ему скажем.

В библейской книге «Песнь песней» жених и невеста постоянно восхваляют друг друга. Они делают это не «зачем-то», не для того, чтобы заработать денег или продвинуться по службе, а потому, что они любят друг друга и искренне друг другу радуются. Конечно, когда мы говорим о Боге, наша человеческая любовь может быть только приблизительной аналогией. К ней всегда примешано желание восполнить наши нужды за счет другого – а у Бога нет нужд, только чистая, бесконечная щедрость.

Из этой чистой щедрости Он устанавливает с нами личные, семейные отношения, и в рамках этих отношений Ему важно, обращаемся ли мы к Нему. В контексте этих отношений хвала – это не «зачем-то», она не преследует никаких прагматических целей, это просто проявление счастливой семейной близости.

В нашем мире можно найти и другие примеры хвалы-восхищения. Мы можем быть поражены гениальностью композитора – и выложить в сети ролик, чтобы и другие люди разделили наше восхищение. Мы можем подивиться красоте природы или архитектуры и постараться запечатлеть ее на фотографиях, чтобы поделиться с другими. Нас может глубоко восхитить чей-то подвиг – например, пожарного, спасшего людей из огня, и мы можем поделиться с друзьями ссылкой на сообщение об этом человеке именно потому, что считаем правильным воздать славу герою и призвать к этому других.

Бог, первоисточник всей истины, добра и красоты в мире, достоин поклонения. Хвала и поклонение – это естественная, необходимая, здоровая и радостная реакция на ощущение Его присутствия в нашей жизни.

Ангелы и святые на небесах исполнены ликующей хвалы, именно поэтому небеса – такое радостное место. Восхваляя Бога здесь, на земле, мы присоединяемся к небесному хору.

Но я вообще не понимаю, какая радость может быть в восхвалении Бога…

В этом трагедия нашего греха. Источник величайшей и вечной радости, для которой мы созданы, в нас глубоко закопан, завален камнями и мусором, и, чтобы добраться до него, нужно приложить усилия. Сначала мы славим Бога просто потому, что осознаем: таков наш нравственный долг, это справедливо и дóлжно – воздавать хвалу нашему Создателю и Спасителю. Мы встаем каждое воскресенье и идем в Церковь, каждый день становимся на молитву, восстанавливая этот источник.

Английский писатель К. С. Льюис сравнивает труд молитвы с рытьем каналов, по которым однажды хлынет вода. Иногда мы переживаем отблески небесной радости – например, в Пасхальную ночь, но часто мы, как пишет апостол, «ходим верою, а не видением» (2Кор. 5:7), совершаем молитвенный труд, потому что мы приняли решение пробиваться к небесной радости. И если мы не оставим этого труда, то обязательно пробьемся.

Если Бог знает будущее, в том числе и все ваши поступки, которые вы еще не совершили, значит, вы не можете сделать ничего, чего уже не было бы в замысле Божием. Но тогда у вас нет свободной воли. Если вы, напротив, можете сделать что-то, не предусмотренное в Божьем плане, значит, Бог не обладает всеведением. То есть верить одновременно в Божие всеведение и в человеческую свободу невозможно.

Начнем с того, что Бог, как это ясно провозглашает Писание, действительно обладает всеведением – то есть полным, совершенным и истинным знанием обо всем, включая все будущие решения людей, ангелов или бесов. Как говорит псалмопевец, «Еще нет слова на языке моем, – Ты, Господи, уже знаешь его совершенно» (Пс. 138:4), «Зародыш мой видели очи Твои; в Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них еще не было» (Пс. 138:16). В истории разворачивается Божий замысел, который не может быть сорван: «С клятвою говорит Господь Саваоф: как Я помыслил, так и будет; как Я определил, так и состоится» (Ис. 14:24). Причем этот замысел касается не только каких-то грандиозных исторических событий, но и отдельных людей – в жизни христиан, как неоднократно свидетельствует Писание, разворачивается замысел Бога об их спасении: «Притом знаем, что любящим Бога, призванным по [Его] изволению, всё содействует ко благу. Ибо кого Он предузнал, тем и предопределил быть подобными образу Сына Своего, дабы Он был первородным между многими братиями. А кого Он предопределил, тех и призвал, а кого призвал, тех и оправдал; а кого оправдал, тех и прославил» (Рим. 8:28–30).

Вера в промысел Бога, который действует как в истории, так и в моей жизни – важная часть нашего упования. Мы знаем, что Бог приведет нас к намеченным Им целям, Он обратит все, даже, на первый взгляд, вопиюще бессмысленные или ужасные события к осуществлению Своего замысла. Даже те, кто противятся Богу, неизбежно послужат осуществлению того, что Он определил.

Вот с какими словами обратились к Богу апостолы, столкнувшись с гонениями и угрозами: «Владыко Боже, сотворивший небо и землю и море и всё, что в них! Ты устами отца нашего Давида, раба Твоего, сказал Духом Святым: что мятутся язычники, и народы замышляют тщетное? Восстали цари земные, и князи собрались вместе на Господа и на Христа Его. Ибо поистине собрались в городе сем на Святаго Сына Твоего Иисуса, помазанного Тобою, Ирод и Понтий Пилат с язычниками и народом Израильским, чтобы сделать то, чему быть предопределила рука Твоя и совет Твой» (Деян. 4:24–28).

Может ли человек сорвать этот Божий замысел, выкинуть что-то настолько неожиданное, что пророчества не исполнятся, обетования не сбудутся, и вообще Божии планы останутся неисполненными?

Нет, это совершенно исключено. Никто не может сделать что-то, неожиданное для Бога, что-то такое, чего Он не знал бы или что забыл бы учесть в Своем замысле.

Противоречит ли это свободной воле и ответственности человека? Никоим образом.

Свобода не означает способность сделать что-то, неизвестное Всеведущему. Она означает лишь, что мы сами являемся авторами наших решений. Конечно, мы находимся в определенных обстоятельствах, на нас оказывают влияние – доброе или худое, мы принимаем наши решения в тех или иных условиях. Но эти решения ни в коем случае не предопределены ни обстоятельствами, ни влияниями, ни другими людьми, ни даже Богом – мы сами являемся авторами своих решений.

Бог, несомненно, предвидел, что Иуда предаст Спасителя за 30 сребренников – об этом в Ветхом Завете есть ясное пророчество: «И скажу им: если угодно вам, то дайте Мне плату Мою; если же нет, – не давайте; и они отвесят в уплату Мне тридцать сребренников. И сказал мне Господь: брось их в церковное хранилище, – высокая цена, в какую они оценили Меня! И взял Я тридцать сребренников и бросил их в дом Господень для горшечника» (Зах. 11:12,13).

Бог учитывал это в Своем замысле об искуплении мира. Но Он никоим образом не заставлял Иуду или первосвященников, или Пилата, или римских воинов поступать так, как они поступили: каждый из них действовал по своей свободной воле.

Знание о чьих-то поступках никоим образом не является причиной этих поступков. Все наши решения, безусловно, известны Богу, но мы сами являемся их авторами.

Замысел Бога не может быть сорван – примерно так же, как вы не можете выиграть у гроссмейстера, которому заранее известны все ваши ходы. Но ходы всё равно остаются вашими: их делаете именно вы, а не кто-то другой.

Но если Бог когда-то в начале времен составил замысел, который мы выполняем, и мы не можем из него выбиться – значит, мы поступаем по Его сценарию, а не по нашему личному выбору!

Тут нас сбивает с толку ложная аналогия. Мы представляем себе сценариста фильма или спектакля, который расписывает реплики и действия персонажей, а актеры потом тщательно заучивают их и исполняют. Импровизация, отсебятина с их стороны погубила бы весь спектакль или фильм.

Но Бог не предписывает нам наши слова и действия – Он их предузнаёт. Мы сами являемся авторами наших слов и поступков, а Бог знает их и включает в Свой замысел. Более того, мы ошибаемся, когда пытаемся «подчинить» Бога нашим представлениям о времени – как будто Он зависит от него так же, как и мы. На самом деле время – это просто одно из Его творений, и можно сказать, что Он не предвидит, а просто видит. Из Своей вечности Он видит весь пространственно-временной континуум из конца в конец – и творение, и падение, и Голгофу, и Воскресение, и Страшный Суд, и жизнь Будущего Века, и все дни, для нас назначенные, когда ни одного из них еще не было.

Мы знаем о прошлых поступках – наших или других людей, и это никак не отменяет того, что они были совершены по свободной воле. Бог, Который был, есть и грядет, Который пребывает в прошлом, настоящем и будущем, знает всё обо всем – и это никак не отменяет того, что мы сами решаем, как поступать.

Но если все человеческие поступки, в том числе грехи и злодеяния, как, например, предательство Иуды, – это часть Божьего замысла, за что же тогда судимы грешники?

За их личное произволение. Представьте себе, что киллер, нанятый мафиозной группировкой, застрелил лидера другой мафиозной группировки – страшного злодея, которого государство не могло привлечь к ответственности из-за того, что тот убивал свидетелей и подкупал всех, кто мог бы вывести его на чистую воду. Будет ли справедливо благодарить киллера за то, что он избавил общество от опасного преступника? Очевидно, нет, ведь он вовсе не имел намерения помогать обществу – он хотел заработать денег в качестве наемного убийцы. Любой суд будет исходить именно из этого.

Так и перед Божиим судом люди отвечают не за то, к чему Божий Промысел обратит их поступки (Он всегда обратит их, в конечном итоге, ко благу), а за свои намерения. Например, злодеи и гонители, которые убили христианских мучеников, будут судимы не по тем результатам, которыми их действия обернулись для мучеников (те обрели венцы в раю), а по своим злым намерениям.

Если Божий замысел неизбежно совершится, тогда зачем прилагать усилия для служения Богу?

А зачем мы вообще прилагаем усилия? Что делает наши усилия осмысленными? То, что они подчинены каким-то важным, достойным целям. Человек учится с целью овладеть профессией. Работает, потому что любит свою семью и хочет ее обеспечить. Совершает научные открытия, потому что хочет умножить наши знания о мире – те самые знания, которыми потом воспользуются, например, медики, чтобы облегчать человеческие страдания и спасать жизни.

Если такой важной цели нет, любые наши усилия превращаются в «сизифов труд», бессмысленный и утомляющий. Усилия христианина, направленные на служение Богу, подчинены наивысшей и наилучшей цели – именно потому, что они включены в замысел Божий.

Христианин сражается как воин, совершенно уверенный в победе, трудится как строитель, совершенно уверенный в том, что здание, которое он возводит, будет достроено. Эта уверенность была (и остается) твердым основанием для бодрости и усердия как в духовных, так и в земных трудах христиан.

Если «на всё воля Божия», в том числе, например, на болезнь и на смерть, то что делает врач? Противится Богу?

Когда мы говорим «воля Божия», мы можем иметь в виду две разные вещи: Божий закон и Божий Промысел. Божий закон включает в себя заповедь «не убий», которая не только воспрещает нам причинять вред жизни и здоровью людей (включая самих себя), но и требует от нас спасать человеческую жизнь и здоровье, когда это возможно. Поэтому врач, который именно это и делает, прямо повинуется закону Божию. Через его усилия совершается Божий Промысел о сохранении жизни больного.

Когда мы говорим «на всё воля Божия» применительно к каким-то трагическим событиям, таким как страдание и смерть, мы просто выражаем нашу уверенность в том, что Бог может, и хочет, и знает, как обратить все эти события ко благу, поэтому нам следует переносить их с терпением и надеждой.

«Аргумент от зла»: эмоциональная сторона

Известный атеистический публицист Сэм Харрис приводит бьющий по нервам пример маленькой девочки, убитой маньяком, и дальше строит мысль так: «Родители теряют детей; дети теряют родителей. Мужья и жёны внезапно расстаются, чтобы больше никогда не встретиться. Друзья прощаются в спешке, не подозревая, что виделись в последний раз. Наша жизнь, насколько хватает глаз, представляет собой одну грандиозную драму утраты. [Верующие, которые] никогда не сомневаются в существовании Бога, должны предоставить доказательства Его существования и особенно Его милосердия – учитывая непрестанную гибель ни в чём не повинных людей, свидетелями которой мы становимся каждый день».

Примерно то же самое говорит британский актер Стивен Фрай, который как-то пообещал предъявить Богу обвинения по поводу рака костей и паразитов, вызывающих слепоту у детей.

Первое, что нам стоит сделать при обсуждении этого аргумента, – это разделить его эмоциональную и логическую составляющую. Сначала мы рассмотрим эмоциональную.

Почему эмоциональные и логические доводы надо разделять?

Если человек тяжко страдает, ему нужно сострадание, а не разъяснения; нам заповедано «плачьте с плачущими» (Рим. 12:15), а не «читайте им лекции по богословию» или «логически объясняйте им, что они неправы».

Неуместно, жестоко и глупо опровергать вопль боли аргументами. Боль неопровержима, к ней нужно подходить совсем по-другому – для начала, признавая ее реальность.

Но мы должны сказать о возможности – осознанной или нет – подмены. Спорщикам с их аргументами стоит умолкнуть перед лицом страдания. Но это совсем не значит, что страдалец вам что-то доказал, обосновал какую-то свою позицию.

Боль неопровержима, но она также ничего не доказывает. Если, скажем, женщину жестоко обманул и предал муж, и теперь она ненавидит всех мужчин и институт брака как таковой, может быть, нам не стоит читать ей лекций – но ее, несомненно, подлинное и глубокое страдание не доказывает ее точку зрения. Если человек стал жертвой медицинской халатности, мы должны бережно относиться к его страданию, даже к его ярости и гневу на медицину, но нам не стоит считать его мнение о медицинской науке в целом экспертным.

Когда тот же Стивен Фрай выражает гнев и возмущение по поводу больных раком детей, или Сэм Харрис – по поводу маньяков, с этими эмоциями невозможно спорить, потому что вообще невозможно спорить с эмоциями. Эмоции – это не тезисы, которые можно опровергать или доказывать логическими доводами.

Они апеллируют к эмоциональному переживанию правоты, которое связано с упоительным чувством праведного гнева, а не к логическим построениям. И в таких ситуациях нам стоит обсуждать именно эмоции.

Разве эмоции, которые человек испытывает по поводу зла в мире, сотворенном, как утверждается, благим Богом, не заслуживают внимания?

Говоря об «эмоциях», мы ни в коем случае их не отвергаем и не уничижаем. Эмоции реальны, они важны, и их необходимо признавать. В теистической картине мира переживание, скажем, скорби или нравственного негодования – это существенная часть нашего опыта, они сообщают нам нечто важное о реальности, в которой мы живем.

Эмоциональный «аргумент от зла» часто строится примерно так:

1. У нас вызывает скорбь и глубокое возмущение зло, происходящее в мире.

2. Поскольку, как мы предполагаем, Бог мог бы помешать ему, но не делает этого, мы переносим это возмущение на Бога.

3. Следовательно, Бога нет.

Это, конечно, не логический вывод (о логической форме «аргумента от зла» мы еще поговорим). Это эмоциональное переживание, к которому и апеллируют атеистические публицисты.

Противоречивость этого довода в том, что он одновременно пытается отрицать Бога и выдвигать к Нему претензии (Бога нет, и я Его ненавижу), апеллировать к нашему нравственному негодованию в рамках картины мира, где такое негодование не имеет ни малейшего смысла.

Чтобы выдвигать к Богу претензии, как Иов или Иван Карамазов, нужно для начала признавать Его реальность. Иов последователен, он оспаривает не бытие Божие, а Его справедливость.

Более того, атеизм неизбежно обесценивает само нравственное негодование. Об этом хорошо пишет атеист Ричард Докинз в эссе «Давайте перестанем колотить машину Бэзила».

В рамках материализма свободной воли не существует, напоминает Докинз, поведение людей детерминировано физиологией их мозга, и было бы гораздо разумнее чинить преступников, как сломанные машины, чем негодовать на них, как на злодеев. «Почему мы испытываем такую глубокую ненависть к детоубийцам или к хулиганствующим вандалам, когда мы должны просто рассматривать их как неисправные машины, которые нуждаются в починке или замене? – спрашивает автор эссе. – Вероятно, потому, что такие ментальные конструкты, как вина и ответственность, даже добро и зло, встроены в наши мозги тысячелетиями дарвиновской эволюции… В конце концов мы вырастем и научимся даже смеяться над этим, как смеемся над комиком, который колотит машину за то, что она отказывается заводиться».

В самом деле, если атеистическая картина мира верна, то наши скорбь и глубокое возмущение – не больше чем адаптивные реакции, выработанные в ходе эволюции. Эти реакции абсолютно не годятся для того, чтобы строить на них какие-то мировоззренческие выводы. В рамках атеизма они действительно заслуживали бы внимания не больше, чем другие наши адаптивные механизмы – например, склонность к перееданию или страх темноты.

Но, кроме критики атеистов за непоследовательность, есть ли какой-то христианский ответ на этот эмоциональный довод?

Ответ на эмоциональный «довод от страдания» – правильная реакция на страдание: помощь страдающим и терпение собственных невзгод. Например, покойный священник Георгий Чистяков много общался с больными детьми, регулярно навещал их в больнице, а как-то раз упомянул в разговоре, что на прошедшей неделе у него было четыре отпевания. Почему же он не сделал вывода из своего опыта, что Бога нет?

Не так давно в нашей стране была атеистическая диктатура, множество христиан подвергались преследованиям, мучениям, о которых страшно и читать, насильственной смерти. Почему мученики, видевшие зло мира самым непосредственным образом, умирали с верой и упованием на Бога? Почему сообщения о чужих страданиях побуждают атеистов делать вывод, что Бога нет, а этих людей страдания, которые они претерпевали лично, только укрепляли в их вере?

Чьего голоса мне стоит послушать, кого признать экспертом в вопросах страдания – мучеников или вполне благополучных публицистов? Кто поступает лучше – священник, возвещающий над гробом ребенка надежду на жизнь вечную, или атеист, для которого этот же гроб – повод заявить, что никакой надежды нет и быть не может?

Почему я вообще должен признавать правоту именно за теми, кто провозглашает, что хаос, трагедия и смерть – это последняя реальность?

Человек, конечно, может выбрать отказ от надежды и стремиться разрушить надежду в других, но в этом нет ничего заведомо правильного или очевидного.

Но если Бог есть, Он несет ответственность за страдания своих творений…

О том, что Бог не есть причина зла и не ответственен за него, мы поговорим, когда будем рассматривать логическую форму «аргумента от зла». Но чужое страдание создает проблему для многих из нас потому, что оно ставит нас перед лицом нашей ответственности. Мы, относительно благополучные люди, благодаря интернету и телевидению оказываемся перед лицом множества нуждающихся и страдающих. Все эти люди могут не высказывать никаких упреков лично нам, но они заставляют нас вспомнить о своей ответственности, они показывают, что мы живем для себя, а не для других.

Мы могли бы жить в этом мире по-другому. Некоторые люди так себя и ведут: врачи, волонтеры, священники идут к тем, кто страдает, и стремятся облегчить их жизнь. Еще больше людей участвуют в их работе финансово.

Есть популярные публицисты, которые не верят в Бога, «потому что дети умирают от рака». А есть люди, которые верят в Бога и поэтому отправляются помогать этим самым детям.

«Аргумент от зла»: логическая сторона. Всемогущий и благой Бог легко устранил бы всё мировое зло

Обычно логический аргумент против реальности Бога формулируют так:

1. Существует зло.

2. Если Бог не хочет его устранить, Он не благ.

3. Если Бог не может его устранить, Он не всемогущ.

4. Поскольку теизм постулирует, что Бог благ и всемогущ, то Бога (по крайней мере, такого, каким Он видится теистам) не существует.

Чтобы рассмотреть это возражение, нам понадобится разобраться, что такое зло, благо и всемогущество.

Начнем с последнего.

Священное Писание говорит о всемогуществе и благости Бога. Это составляет резкий контраст с взглядами языческих соседей древних израильтян. Боги язычников не были ни всемогущими, ни благими. В вавилонском эпосе «Энума Элиш» сотворению мира предшествует ожесточенная война между двумя коалициями богов, одну из которых возглавляет бог Мардук, другую – чудовищное божество хаоса Тиамат. В результате напряженных боевых действий с применением различного оружия Мардук и его союзники одолевают противника, после чего Мардук создает из трупа Тиамат небо и землю, а из глины с примесью крови одного из ее поверженных генералов, Кингу, – людей.

Более того, в языческих мифах люди сотворены с прагматичной целью – работать на богов и приносить им жертвы, в которых боги вполне физически нуждаются. Боги язычников не являются «благими». У них могут быть фавориты, но нельзя сказать, что они любят людей вообще.

В мире конфликтующих богов не возникает вопроса о том, почему он «во зле лежит» (ср.: 1Ин. 5:19). Боги непредсказуемы и капризны, они конфликтуют между собой – такова уж природа вещей, а вы чего хотели?

В библейском повествовании Бог ни с кем не борется, не ведет переговоров, у Него нет конкурентов или противников. Он просто творит мир, в котором является единственным и безоговорочным Владыкой. Вот слова, сказанные Им Аврааму: «Я Бог Всемогущий; ходи предо Мною и будь непорочен» (Быт. 17:1).

А вот Его же слова, сказанные ученикам: «Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без [воли] Отца вашего» (Мф. 10:29).

Некоторые мыслители пытались отрицать всемогущество Бога, но это грубо противоречило бы библейскому откровению, как с точки зрения того, что Бог сообщает нам о Себе, так и с точки зрения нашего доверия к Богу: мы должны полагаться на способность Бога достигать Его целей. Он в состоянии исполнить Свои обетования. Никто не может Ему помешать.

Но сама доктрина всемогущества ведет к противоречиям. Есть известный парадоксальный вопрос: может ли всемогущий Бог сотворить камень, который Сам не сможет поднять?

Правильный ответ на этот вопрос – нет, не может. Потому что выражение «камень, который не может поднять всемогущий», содержит противоречие в определениях, а, значит, бессмысленно. Мы с таким же успехом могли бы спросить, может ли Бог создать круглый квадрат, холодный жар или темный свет. Нет, не может, но не в силу ограниченности Его возможностей, а потому, что всё перечисленное – это бессмысленные наборы слов. Они не означают вообще ничего. Бог не может созидать чего-либо, противоречащего логике – не потому, что Бог подчиняется законам логики, а потому, что им подчиняются наше мышление и наш язык. Внутренне противоречивое пожелание – например, создать камень, который не может поднять Всемогущий, – не может быть исполнено потому, что на самом деле оно не описывает какого-то реально возможного положения дел. Если я скажу вам «поверните налево и одновременно направо», вы не сможете выполнить моего пожелания не потому, что не можете ходить (ходить вы можете), а потому, что такое пожелание с точки зрения мышления и языка лишено смысла.

Поэтому и доктрина всемогущества не означает, что Бог может творить какие-то внутренне противоречивые вещи.

Но если Бог всемогущ и желает Своим созданиям блага, почему же Он допускает грех и зло?

Потому, что было бы логически невозможно создать свободные существа, в принципе неспособные совершить неправильный выбор. Это всё равно что создать круглый квадрат.

Подлинная любовь, добродетель, творчество – всё то, что делает нас людьми, всё то, что делает для нас возможной жизнь вечную и блаженную, – предполагает свободную волю. Нашу способность самими быть авторами своих решений.

Если у вас есть подлинная свобода, это означает, что вы сами решаете, как поступать. И это означает, что вы вполне можете поступать чрезвычайно глупо.

Если вы придете в ресторан и вам скажут: «У нас широчайший выбор блюд! Но если вы попробуете заказать что-то, кроме манной каши, мы вам откажем, потому что это нездоровые блюда, а мы о вас заботимся», – вы, вероятно, сочтете это неудачной шуткой. Если в реальности доступна только манная каша, бессмысленно говорить о «широчайшем выборе».

Если вам скажут: «Вы вольны идти куда вам будет угодно, но как только вы выберете путь, который мы не одобряем, мы схватим вас за шиворот и вернем на правильный путь», – вы решите, что над вами издеваются.

Поэтому если Бог наделяет нас подлинным, реальным выбором, это означает, что, во-первых, этот выбор делаем мы сами, а, во-вторых, у него есть реальные последствия. Плохие последствия, если этот выбор – неправильный.

Разве Бог не может предотвратить эти последствия?

В некоторой степени, но не полностью. Благодать Божия, Его Промысл, несомненно, сильно смягчают последствия наших грехов – иначе человечество давно истребило бы себя. Но всегда и полностью устранять последствия наших неправильных решений – значило бы уничтожить наш выбор как таковой. Если пьяница случайно разбивает бутылку водки по дороге домой – это, несомненно, милость и благодать Божия, хотя он едва ли будет этим доволен. Но если бутылка станет чудесным образом разбиваться при всякой попытке пьяницы вынести ее из магазина, это будет означать, что у него просто нет свободы принимать решения относительно своей жизни. Он не сможет убивать себя спиртным, но он не сможет и проявить добродетель, свободно отказавшись от спиртного.

То есть Бог может творить не всё?

Всё. Но некоторые действия Бога привели бы к разрушению Творения – а Он этого не хочет именно потому, что любит Свое творение. Бог мог бы – по Своему всемогуществу – лишить нас свободной воли. Но это были бы уже не мы, и такое действие было бы противно Его благости и верности, поэтому Он никогда так не поступит.

Художник, например, обладает всемогуществом в пространстве картины – но, чтобы у него вышла осмысленная картина, а не просто нагромождение пятен, он должен исходить из внутренней логики своего творения. Он не может пририсовать придворной даме собачий нос или Афродите – волчьи клыки. По крайне мере, если он любит свое творение и свою аудиторию.

Писатель также обладает всемогуществом в пространстве романа, весь роман до последней буквы существует только благодаря ему. Но если он создает именно роман (а не бессмысленное нагромождение букв), то он должен следовать внутренней логике своего творения. Иногда писатели в шутку жалуются, что их персонажи в ходе написания романа обретают самостоятельную жизнь и проявляют своеволие. Конечно, это шутка, но, если вы создали персонажа (и его окружение), вы не можете заставить его делать что-то противное его характеру.

Мы могли бы сказать, что, скажем, Джон Толкиен не должен был заставлять хоббитов с великим трудом и опасностями для жизни тащить кольцо всевластья к Ородруину. Он мог бы ввести в свой роман эскадрилью королевских ВВС, которые порубили бы назгулов из пулеметов и в считанные минуты доставили бы хоббитов к огненной горе, чтобы те бросили кольцо в жерло вулкана с бреющего полета.

Но это совершенно разрушило бы великий роман, превратив его в жалкую пародию, и это разрушило бы характеры персонажей. Точно так же и Божественное вмешательство – даже логически возможное – далеко не всегда было бы возможно с точки зрения внутренней целостности Творения.

Божие всемогущество, таким образом, не означает, что Бог творит всё, что угодно. Он творит то, что сообразно внутренней логике Творения и свободе ангелов и людей.

Но глядя на всё это зло в мире, я не верю, что его сотворил всемогущий и благой Бог!

Тут самое время поговорить о том, что такое зло и что такое благо.

Дело в том, что, утверждая, что в мире существует зло – не просто что-то, что нам не нравится, мешает, огорчает, пугает или раздражает нас, а именно зло как таковое, – мы тем самым постулируем бытие Божие. В мире без Бога не могло бы быть такой реальности, как «зло».

С точки зрения атеиста Ричарда Докинза, «во вселенной нет ни добра, ни зла, ни цели, ни замысла, ничего, кроме слепого и безжалостного безразличия». И это понятно: в мире без Бога любые суждения о добре и зле могут носить только субъективный характер, и говорить можно только о частных предпочтениях людей и их сообществ. О предпочтениях, которые никак не соотносятся с какой-либо объективной реальностью.

Расист считает чудовищным злом смешение рас. Коммунист – частную собственность на средства производства. Талибы – употребление вина. Индуисты – поедание говядины. Кто из них прав?

В мире без Бога это бессмысленный вопрос.

Мы уже упоминали здесь имя известного современного философа Питера Сингера, который считает допустимым умерщвлять не только младенцев в материнской утробе, но и уже рожденных детей. С точки зрения того же Докинза, Сингер – «один из самых нравственных людей на земле». С точки зрения многих других – напротив, он проповедует явное зло. Кто прав? Чтобы сказать это, мы должны были бы соотнести его взгляды с неким объективным, подлинным мерилом добра. Но такого мерила не существует – и не может существовать – в атеистической вселенной.

На офицеров СС и на праведников атеистическая вселенная смотрит одинаково – со «слепым, безжалостным безразличием». Никакого высшего Судии, с точки зрения атеиста, над ними нет: просто одна группа людей считает так, другая – иначе.

В этом контексте «зло» – это не более чем «то, что моя группа считает злом», а тезис «в мире существует зло» означает не более чем «в мире существуют вещи, которые мне (и единомысленным со мною людям) не нравятся».

Чтобы говорить о каком-то реальном, объективном «зле» в мире, мы должны противопоставить ему какое-то объективное добро. Истинный закон, который зло нарушает. Истинный замысел о мире, которому зло противно. Истинного Судию, Который вправе вынести ему приговор.

Ну хорошо, можно поставить вопрос и иначе, без «объективного зла». Например, так:

1. Если Бог благ, Он хочет, чтобы Его создания были счастливы.

2. Если Он всемогущ, Он может это обеспечить.

3. Но многие люди живут несчастливо.

4. Следовательно, Бог либо не благ, либо не всемогущ. То есть Бога, каким Его описывает теизм, не существует.

Давайте определим, что такое «счастье». Довольство? Удовлетворенность?

Наркоман в состоянии эйфории, определенно, крайне доволен – но мы не назовем это счастьем. Почему? Потому что эйфория неизбежно сменится «ломкой»? Допустим в качестве мысленного эксперимента, что не сменится, что это состояние удовольствия будет устойчивым, – можем ли мы назвать это подлинным счастьем?

В советском фантастическом фильме «Отроки во вселенной» роботы, захватившие планету, проводят над людьми операцию «осчастливливания», так что люди оказываются не в состоянии страдать (скажем, от неразделенной любви) и вообще испытывать эмоциональные переживания. В фильме это рассматривается как большая беда.

И в самом деле, если бы мы могли внедрить в голову человека электроды, воздействуя на которые, его можно было бы погрузить в состояние ничем не прерываемого блаженства, так что он отлично обошелся бы без семьи, без друзей, без работы, без всего остального, – сочли бы мы такого человека счастливым?

Многие сочтут его, напротив, находящимся в крайнем несчастье.

Британский философ (неверующий) Дж. Стюарт Милль сказал: «Лучше быть неудовлетворенным человеком, чем удовлетворенной свиньей, и неудовлетворенным Сократом, чем удовлетворенным глупцом; и если глупец или свинья имеют другое мнение, то это потому, что они видят только свою сторону вопроса».

Итак, подлинное счастье – это совсем не то же самое, что «довольство» или «отсутствие дискомфорта». Если Бог не делает нас удовлетворенными свиньями, то это как раз и может означать, что Он создал нас для подлинного счастья.

Счастье предполагает не просто состояние довольства, но и осуществление определенных ценностей – например, личной свободы, творчества, отношений с другими личностями. К счастью, таким образом, невозможно принудить, и оно предполагает процесс личностного роста, который совершается через личный выбор.

При этом можно быть счастливым – и испытывать дискомфорт.

Свободный же выбор неизбежно предполагает, что мы вправе отказаться от счастья и выбрать несчастье: Бог не может сделать нас счастливыми насильно, помимо нашей воли.

Поэтому в мире, который благой Бог населил существами со свободной волей, вполне могут быть существа, которые согрешат и будут несчастны – как это и произошло с нашим падшим родом. При том, что Бог хочет всех сделать счастливыми и прилагает к этому все усилия, это невозможно сделать вне согласия самих людей.

Но часто в результате своего греха человек причиняет страдания окружающим, которые не виноваты в его выборе. Не следовало бы предотвратить хотя бы эти последствия? Почему Бог допускает страдания невинных?

Бог создал мир как гармоничное единство: люди призваны к общению друг с другом, с Богом и с ангелами. Мы, люди, состоим в различных отношениях друг с другом – и это Божий замысел. Мы можем любовью служить друг другу, и так бывает даже в этом падшем мире: гении искусства или науки делятся с другими людьми своими открытиями и творениями, мудрые люди помогают другим стать мудрее, хлеборобы растят для нас хлеб, пекари его выпекают, водители развозят его по магазинам, дворники поддерживают чистоту и т. д. Мы постоянно соприкасаемся с теми или иными проявлениями человеческого добра и взаимного служения.

Но грех тоже может использовать эту взаимосвязанность. Злые люди могут распространять ложные и пагубные идеи, мошенники – обманывать, убийцы – убивать, и вообще люди могут действовать несправедливо по отношению друг ко другу. В мире, где свободные существа призваны проявлять любовь и заботу в отношении ближнего и возрастать в мудрости, они могут отказаться от любви и мудрости – и поступать по ненависти и соперничеству.

Можно ли пресечь эту несправедливость? В конце концов Бог это и сделает, и для этого надо будет как-то изолировать тех, кто творит зло, изъять их из мира – «отделить злых из среды праведных», как говорит Писание (Мф. 13:49). Мы называем это событие Страшным Судом, а место этой изоляции – адом.

Бог мог бы совершить Суд в эту самую минуту – но тогда все, кто не отозвался на Его призыв к покаянию и вере, останутся снаружи. Бог терпит злых, даже когда они причиняют зло невинным, потому что ожидает их покаяния.

Каким образом мы можем быть виновны в падении – событии, которое произошло задолго до нас и без нашего участия?

Падение – это не только событие, которое имело место когда-то в прошлом. Рассказ из третьей главы книги Бытия описывает и наш опыт тоже: и мы сами слушаем змея, а не Бога, а, согрешив, перекладываем ответственность на других, как Адам на Еву (и косвенно на Бога), а Ева – на змея. Мы являемся не только наследниками, но и активными участниками падения.

Почему Бог не может или не хочет изменить человека сразу, как только он попросит? Например, от дурных привычек бывает очень трудно избавиться.

Потому что человека невозможно переделать моментально, не разрушив. Такая переделка означала бы, что Бог уничтожил прежнего человека и вместо него просто создал кого-то другого. Просьба «Господи, сделай меня добродетельным, но так, чтобы я в этом не участвовал!» – это просьба «Господи, сделай меня не мной!».

Исправление наклонностей, характера, привычек, предпочтений – это долгий процесс духовного и нравственного роста, в котором невозможно обойтись без воли самого человека. Это процесс, который совершает благодать Божия – но совершает изнутри, через волю самого человека. Например, моя лень или гневливость – это мои черты, часть меня, это то, что могу изменить только я, приняв для этого помощь Божию.

Христиане говорят, что за злом мира стоит дьявол, который «борется с Богом». Но как он мог бы бороться со всемогущим Богом? Почему Бог не покончит с дьяволом, в таком случае?

Действительно, за злом мира стоит первомятежник – могущественный дух, восставший против Бога на заре мироздания и увлекший за собой множество других духов, которых мы называем бесами. Слово «сатана» значит «противник», а «дьявол» (греч. «диаболос») – «клеветник». Уже в третьей главе книги Бытия он появляется в образе змея, подстрекая прародителей нарушить заповедь Божию.

Люди грешат по своей воле, но диавол выступает в качестве обманщика, клеветника и подстрекателя. Например, «диавол… вложил в сердце Иуде Симонову Искариоту предать [Иисуса]» (Ин. 13:2) или Анании – солгать Духу Святому (Деян. 5:3); именно сатана «обольщает», то есть обманывает, народы (Откр. 13:4); именно он стоит за гонениями на Церковь и богоборческими идеологиями; он действует в мире через совращенных и обманутых им людей.

Сатана никому не вручает свою визитную карточку: его внушения достигают нас в виде приходящих нам мыслей (в аскетической традиции такие мысли называются прилогами) или через других людей. Однако каждый человек сам несет ответственность за свой выбор. Он может слушать или не слушать подстрекательства сатаны, он сам решает, охотно увлечься грехом или воспротивиться ему.

Диавол никоим образом не является неким «противобогом»: он всего лишь одно из Божьих созданий, и на небесах ему по «рангу» соответствует не Бог, а архангел Михаил. Диавол существует только потому, что Бог позволяет ему существовать.

Вопрос, который в знаменитом романе Даниэля Дефо ставит Робинзону Пятница: «почему Бог не убить дьявол, чтобы не было зло?» – имеет сразу несколько ответов.

Во-первых, дьявол – это не столько личность, сколько «должность». Если уничтожить этого духа, его место в адской иерархии тут же займет кто-то из его товарищей по падению. Истребить же всех падших существ, которые когда-либо воспротивились Богу, значило бы искоренить из мироздания свободу воли как таковую.

Во-вторых, это не было бы победой. Победа, к которой Бог желает привести людей, – это победа через добровольный разрыв с сатаной и воссоединение с Богом. Если, например, ребенок связался с плохой компанией, обеспокоенный отец может, конечно, ее перестрелять – но вернет ли он этим любовь и доверие ребенка? Скорее всего, нет. Свобода человека предполагает, что он сам решает, с кем водить компанию – даже если эта компания очень плохая. Бог борется с сатаной не за ресурсы или территории – это было бы бессмысленно, сатана всего лишь творение, – а за души людей. Простое насилие – взять и прихлопнуть сатану – тут не поможет.

В-третьих, мы можем обратиться к еще одному образу конфликта между Богом и сатаной, который находим в Писании, – образу судебного процесса. Бог побеждает, утверждая правду, а не силу.

Людям оказана честь быть активными участниками космической битвы между силами добра и зла – и эта битва разворачивается прежде всего в их душах. Как говорит книга Откровения: «И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним. И услышал я громкий голос, говорящий на небе: ныне настало спасение и сила и царство Бога нашего и власть Христа Его, потому что низвержен клеветник братий наших, клеветавший на них пред Богом нашим день и ночь. Они победили его кровию Агнца и словом свидетельства своего, и не возлюбили души своей даже до смерти» (Откр. 12:9–11).

Мы видим здесь не победу, одержанную насилием, – а победу, одержанную кровью (то есть жертвенной смертью) Иисуса Христа и верным, вплоть до смерти, свидетельством мучеников об истине.

Как сказал один подвижник, мы можем прославлять Бога через хорошие вещи, когда принимаем их с благодарением, и через плохие – когда решительно их отвергаем. Возможность сказать «нет» подстрекательствам сатаны – это возможность духовного исправления и роста. Мы как бы оказываемся в ситуации Эдемского сада, когда змей подстрекает нас нарушить заповедь, – и говорим ему «нет».

Беды, страдания и в итоге смерть настигают всех без разбора – добрых и злых, благочестивых и нечестивых. Это сильно подрывает тезис о любящем Боге…

Тут можно уточнить, что люди добрые и благочестивые всё же избегают бедствий, которые другие люди навлекают на себя, преступая закон, или ввязываясь в ненужные конфликты, или предаваясь страстям и порокам. По статистике, в странах, где нет гонений за веру, церковные люди живут в среднем дольше.

Но речь, конечно, не идет ни о каких гарантиях. Добрый и благочестивый человек может стать жертвой болезни, или преступников, или несчастного случая. Вера – не страховка.

И, чтобы вести к вечному спасению, она и не должна быть страховкой.

Как сказал Г. К. Честертон, рай – это не новые вещи, это новые отношения. Чтобы войти в эти отношения, мы должны глубоко измениться – иначе нам невозможно будет дать вечную радость, как невозможно сделать эгоистичного и капризного человека счастливым в браке.

Чтобы войти в рай, мы должны глубоко преобразиться, и спасение – это процесс такого преображения. Наши цели, наши устремления, то, что мы считаем важным и желанным, – всё это должно измениться. Мы должны научиться искать отношений с Богом и личной добродетели.

«Вера как страховка» сделала бы это невозможным.

В мире, где регулярное посещение церкви обеспечивало бы защиту от рака, регулярные пожертвования на храм давали бы гарантию от несчастных случаев, а добрые дела надежно страховали бы от преступников, наверное, было бы очень много людей, живущих ревностно и благочестиво. Но вот вопрос: была бы такая жизнь действительно благочестивой, то есть продиктованной любовью к Богу и ближнему? Была бы в ней подлинная вера и добродетель? Нет, люди просто покупали бы себе «страховку», вносили плату за очевидную и не требующую никакой веры выгоду.

Добродетель проявляется, когда у вас нет гарантии, что соблюдать заповеди – выгодно. Она проявляется с удвоенной силой, когда соблюдать их, в чисто земной перспективе, невыгодно. Например, несколько лет назад один офицер полиции погиб, вытаскивая людей из горящего здания. Мы считаем это подвигом именно потому, что человек пожертвовал жизнью ради других.

Высшее проявление христианской веры – мученичество, готовность отдать жизнь ради того, чтобы остаться верным Христу. Апостол Павел резко отвергает мысль, что благочестие служит для прибытка (1Тим. 6:5).

Поэтому становясь христианином, вы не покупаете себе страховку от земных бед. Вы становитесь на путь, ведущий в жизнь вечную и блаженную.

Человеческая жизнь не оканчивается со смертью – она гораздо больше. За пределами этой земной жизни лежит счастье, настолько прекрасное, что мы не смеем о нем помыслить, или несчастье, гораздо более ужасное, чем мы можем представить. Все наши земные радости и скорби обретают подлинный смысл в контексте нашей вечной участи.

На той стороне всё обретет завершение и смысл, земные скорби обернутся вечной радостью. «Ибо кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу, когда мы смотрим не на видимое, но на невидимое: ибо видимое временно, а невидимое вечно», – говорит апостол (2Кор. 4:17,18).

Как в план благого Бога может входить человеческий грех и страдание? Например, злодей убил невинного человека – это тоже часть замысла Божия?

Когда мы говорим, что нечто входит (или не входит) в план, мы можем иметь в виду две разные вещи: 1) мы что-то планируем и очень желаем, чтобы это именно так и произошло; 2) мы предвидим, что какие-то события произойдут, и составляем план, чтобы быть готовыми к этому. Например, план эвакуации при пожаре не предполагает, что его авторы планируют пожар или хотят его. Он только свидетельствует, что они знают, как действовать, если пожар произойдет. План работы хирургического отделения больницы предусматривает оказание помощи жертвам автокатастроф, несчастных случаев и преступлений, и, таким образом, все эти несчастья предусмотрены и учтены планом – но не врачи являются причиной всего этого зла.

В мире совершаются вопиющие грехи, происходят тяжкие несчастья. Их причина – противление свободных сотворенных существ, ангелов и людей, воле Божией; отвержение ими Его владычества и Его закона; попрание Его заповедей. Это ни в коем случае не то, чего Бог хочет для Своих творений. Как сказано в Книге пророка Ионы, «Ты Бог благий и милосердый, долготерпеливый и многомилостивый и сожалеешь о бедствии» (Ион. 4:2). Христос, как мы читаем в Евангелии, даже заплакал над могилой Лазаря (Ин. 11:35).

Бог ни в коем случае не желает Своему творению бедствий, страданий и смерти; всё это результат греха – как грехов конкретных людей, так и общей поврежденности мироздания и человеческой природы.

Включение этих бедствий в замысел Божий означает лишь одно: Бог знает, что со всем этим делать, и обратит всё ко благу и спасению Своего творения. Как говорит Иосиф в библейской книге Бытия: «вот, вы умышляли против меня зло; но Бог обратил это в добро, чтобы сделать то, что теперь есть: сохранить жизнь великому числу людей» (Быт. 50:20).

Наиболее яркий пример здесь – смерть и Воскресение Господа нашего Иисуса Христа, когда Бог обратил самое страшное зло в человеческой истории – отвержение, предательство и мучительское убийство Сына Божия – к спасению человеческого рода. Это наиболее чистый пример убийства злодеями невинного Человека – и мы знаем, что Бог обратил его к величайшему благу.

Но Промысел действует и в жизни обычных людей. Я знал одного молодого человека, который несколько лет был героиновым наркоманом, принес много зла и горя себе и близким, едва не умер – но потом избавился от своего порока и стал помогать другим наркоманам изменить жизнь. Как человек, имеющий личный опыт наркотической зависимости, он обладает уникальными возможностями понимать и помогать, которых нет у людей, не знавших такой беды. Разумеется, когда он употреблял героин, он тяжко грешил и противился Богу – но Бог включил это в Свой план и обратил к добру.

Значит ли это, что беды и несчастья в человеческой жизни – это Божье наказание?

В некоторых случаях – да, они попущены, чтобы побудить человека покаяться и вернуться на путь спасения. «Накажет тебя нечестие твое, и отступничество твое обличит тебя; итак познай и размысли, как худо и горько то, что ты оставил Господа Бога твоего и страха Моего нет в тебе, говорит Господь Бог Саваоф» (Иер. 2:19). Однако мы можем с уверенностью утверждать, что речь идет именно о наказании, только в двух случаях: если мы имеем (как Иеремия) особое пророческое откровение от Господа (что едва ли так), или если несчастье стряслось лично с нами и совесть говорит нам, что оно постигло нас в результате каких-то наших грехов. Если мы не пророки, нам не стоит «объяснять» нашим страдающим ближним, за что они пострадали. Мы призваны «плакать с плачущими» (Рим. 12:15), а не строить предположения о том, за какие именно грехи они страдают.

Но гораздо чаще беды, болезни, катастрофы – это проявление того, что мир в целом, как говорит Писание, «во зле лежит» (1Ин. 5:19). Тяжкие несчастья могут постигать и благочестивых людей. Мы знаем, что Промысл Божий обратит всё ко благу, но не знаем, почему именно эти события произошли именно с этими людьми. И нам не заповедано строить догадок. Нам заповедано служить Богу и ближним.

Верующие в блаженное посмертие не принимают ли желаемое за действительное?

Во-первых, сам довод типа «вы хотите, чтобы это было правдой, – следовательно, это неправда» неоснователен. Даже на чисто земном уровне он не работает: если заболевший человек страстно хочет, чтобы ему помогло некое лечение, из этого еще никак не следует, что лечение точно не поможет. Если юноша страстно желает, чтобы девушка вышла за него замуж, это никак не значит, что она ему точно откажет.

Во-вторых, этот довод можно с одинаковым успехом употреблять и против верующих, и против атеистов. Верующие страстно желают, чтобы Бог был и их надежды оправдались. Но многие атеисты столь же страстно желают, чтобы Бога не было. Тот же Ричард Докинз и многие его соратники явно не занимаются холодным взвешиванием всех «за» и «против» существования Бога, а проявляют сильную эмоциональную неприязнь к Нему. Как в шутку говорили атеистические лекторы в СССР, «если Бога нет – слава Богу, если Он есть – не дай Бог».

Эту мысль хорошо выразил современный атеистический философ Томас Нагель: «Я хочу, чтобы атеизм был истинен, и меня беспокоит тот факт, что некоторые из самых умных образованных людей, которых я знаю – верующие. Я не просто не верю в Бога – я, естественно, надеюсь, что я прав в моем неверии. То есть я надеюсь, что Бога нет! Я не хочу, чтобы Бог существовал; я не хочу, чтобы мироздание было таким».

Как пишет К. С. Льюис, «Бог – наше единственное утешение, и ничто не вызывает в нас большего ужаса, чем Он: в Нем мы сильнее всего нуждаемся и от Него же больше всего хотим спрятаться».

Да и вообще мы все хотим оказаться правыми, какой бы точки зрения мы ни придерживались. Доказывает ли само это желание, что мы точно неправы? Едва ли.

Не лучше ли сосредоточиться на улучшении земной жизни, а не на поисках посмертного спасения?

Это противопоставление ошибочно. Самое красивое здание в моем районе – храм. И самая благоустроенная территория – территория вокруг храма. Земное благоустроение прямо связано с обращенностью к небу.

Это как с дорогой. Если дорога ведет в населенный город, ее регулярно ремонтируют, вдоль нее стоят автозаправки и кафе, работают светофоры и полиция поддерживает порядок. Если дорога не ведет никуда – или ведет, скажем, в заброшенный город, где никто не живет, – это сразу заметно: никто не содержит вдоль нее кафе и ресторанов, асфальт потрескался и зарос травой, и вообще она выглядит заброшенной и никому не нужной.

Так и наша жизнь. Если она является дорогой в никуда и завершается полным небытием, то она лишена смысла. И напротив: она имеет огромное значение, если наш жизненный путь ведет к Небесному Иерусалиму. Перед лицом вечности все наши поступки имеют огромное значение, даже наша обычная повседневная работа и общение с людьми. Всё это приносит плод в вечности, прорастает в жизнь будущего века.

Никто никогда не наблюдал сознания вне мозга. Более того, мы знаем, что физические повреждения мозга – при болезнях и ранениях, например, – могут сильно влиять на сознание человека. Смерть, очевидно, означает, что мозг прекращает функционировать и вскоре разлагается, и у нас все основания полагать, что сознание также перестает существовать.

Мы также не наблюдали радиоволн вне радиоприемника – и долгое время не догадывались об их существовании вообще. Но из этого было бы ошибочно делать вывод, что радиоволн вне приемника не существует. Мы также можем заметить, что поврежденный радиоприемник может принимать сигнал (и воспроизводить звук) значительно хуже, чем исправный, и в конце концов утрачивает эту способность вообще. Но это не означает, что радиоволны порождаются исключительно им.

Но даже такой простой опыт, как опьянение, показывает, что воздействие на мозг химического вещества приводит к изменению сознания. Не показывает ли это, что сознание имеет материальную основу?

То, что мы знаем, показывает взаимодействие между сознанием и телом. Причем оно происходит в обе стороны. Известен, например, эффект плацебо, когда люди принимают пустышки, будучи уверены, что это мощное лекарство, и их состояние улучшается. Или еще более повседневный опыт: мы прочитали в сети что-то, что нас испугало или разгневало, и у нас участилось сердцебиение, поднялось давление. Чисто ментальный опыт – мы прочитали чье-то сообщение и поняли его смысл – привел к физической реакции.

Поэтому опытные данные указывают скорее на то, что сознание и мозг глубоко связаны друг с другом и взаимодействуют между собой, чем на то, что мозг порождает сознание.

Но современная нейрофизиология объясняет деятельность мозга чисто материальными причинами…

Научный метод – мы уже говорили об этом в предыдущих главах – в принципе обращен к исследованию материальных причин. Существуют нематериальные причины или нет, он просто не имеет с ними дела, у него нет для этого инструментария. Хотя мы можем отметить, что и среди нейрофизиологов не все являются материалистами. Например, лауреат Нобелевской премии британский нейрофизиолог Джон Экклз в своей книге «Как сознание контролирует свой мозг» придерживается дуалистической философии.

Более того, вспомним, что материализм сталкивается с непреодолимыми проблемами при объяснении феноменов сознания, мышления и свободной воли, и у нас есть серьезные основания считать это мировоззрение ошибочным.

А какие у нас могут быть причины верить в жизнь после смерти, если оставить в стороне Библию?

Я бы назвал по крайней мере три причины: общечеловеческая интуиция, совесть и околосмертный опыт.

Начнем с интуиции.

Практически все известные нам культуры верили в жизнь после смерти. Даже неандертальцы погребали своих усопших с явными изъявлениями веры в загробную жизнь. Как только появляется письменность, мы находим уже достаточно подробные картины посмертного бытия – например, у египтян.

Представления о посмертном существовании в разных культурах могут заметно отличаться, но очень мало кто верил в полное исчезновение личности после смерти. Атеистические культуры, как в СССР или Китае, являются скорее исключением, как и культуры, в которых преобладает вера в исчезновение личности со смертью.

Как сказал атеист Зигмунд Фрейд, «подсознательно мы все убеждены в своем бессмертии».

Конечно, общая интуиция – еще не строгое доказательство; но это важный указатель.

Вторая причина – совесть. Как сказал один человек: «я отказываюсь верить, что участь злодеев и их жертв – одинакова». У нас есть глубокое чувство, что между злодеянием и подвигом милосердия есть существенная и объективная разница. Однако мы не может отличить костей, скажем, Генриха Гиммлера³ от костей Фридриха Гааза⁴. Если чудовищный злодей и великий праведник одинаково прекращают свое личное существование в момент смерти и никакого воздаяния не существует, то наше нравственное чувство просто иллюзорно.

Третья причина – околосмертный опыт. Перед нами достаточно примеров, когда сознание существует, насколько мы можем судить, вне мозга. Примерно десять процентов людей, переживших клиническую смерть (чаще всего в результате сердечного приступа), рассказывают, что их сознание отделилось от тела и они наблюдали за действиями врачей со стороны. Некоторые также говорят про встречу с покойными родными, с духовными существами и с Тем, кого они описывают как «Свет», перед Которым они заново переживают свою жизнь и оценивают свои поступки.

Известный врач-реаниматолог Сэм Парния (по личным убеждениям агностик) говорит: «Мы обычно исходим из того, что все ученые считают сознание продуктом мозга, но на самом деле многие в этом не уверены. Например, сэр Джон Экклс, Нобелевский лауреат, полагает, что мы никогда не сможем объяснить сознание через активность нейронов. Всё, что я могу сказать, – это то, что я наблюдал в ходе моей работы. Похоже, что, когда сознание отключается в момент смерти, «психе», душа – я имею в виду не призрак, а индивидуальное «я» – продолжает существовать по крайней мере те часы, пока человек не реанимирован. Из чего мы можем оправданно заключить, что мозг работает как инструмент, через который проявляет себя ваше «я», или «душа», но он, возможно, не является ее источником… Мне кажется, данные начинают указывать на то, что нам следует допускать возможность того, что память… не сводится к деятельности нейронов».

И интернет, и книжный рынок забиты рассказами людей, якобы побывавших на том свете. Некоторые из них потом сознавались в обмане. Так можно ли воспринимать «околосмертный опыт» всерьез?

Тут мы можем сказать то же, что говорили о чудесах: многочисленные случаи подложных чудес не опровергают возможности реальных, точно так же как многочисленные фальшивые алмазы не доказывают, что настоящих алмазов не существует. Разумеется, интерес людей к околосмертному опыту стимулировал появление огромного количества фальшивок, как коммерческих, так и исходящих от людей, просто ищущих внимания.

Но говорить о том, что сам феномен околосмертного опыта сводится к мистификациям, невозможно. Его не отрицают и материалисты (в том смысле, что не обвиняют всех рассказывающих о таком опыте в сознательной лжи), а лишь пытаются найти ему какие-то материалистические объяснения.

Но, допустим, я не уверен в том, что есть жизнь после смерти. Стоит ли мне посвящать свою жизнь поискам того, в чем я сомневаюсь?

Выдающийся французский мыслитель, математик и ученый Блез Паскаль считается одним из предвестников современной теории игр. Теория игр – раздел математики, исследующий вопрос оптимальных стратегий при принятии решений. Он важен для бизнесменов, политиков и других людей, которые вынуждены делать выбор в условиях неопределенности.

Он известен, в частности, своим знаменитым рассуждением, получившим название «пари Паскаля». Звучит оно примерно так. Допустим, я не знаю точно, есть ли Бог и вечная жизнь. Если я ставлю на то, что Бог есть, и выигрываю, я обретаю вечную жизнь. Если я ставлю на Бога и проигрываю: оказывается, что на самом деле Бога нет, жизнь личности кончается в момент физической смерти, – я ничего не теряю. Я умру в доброй надежде и так никогда и не узнаю, что ошибался.

Если я ставлю на атеизм и оказываюсь прав, я ничего не выигрываю – никакого блаженного посмертного бытия атеизм и не обещает, и не дает. Но если я ставлю на атеизм и проигрываю – я теряю вечную жизнь.

В любом случае стоит ставить на веру в Бога.

Но разве это не аморально – принимать решение не из любви к истине, а из личного интереса?

Это сильно зависит от того, что есть истина. Если правы атеисты и Бога нет, то, как прекрасно формулирует это Ричард Докинз, «во Вселенной нет ни добра, ни зла, ни цели, ни замысла, ничего, кроме слепого и безжалостного безразличия». Одно из неизбежных следствий атеизма – это представление о радикальной бессмысленности Вселенной.

В рамках атеистической картины мира у жизни просто нет смысла и предназначения. Жизнь, в том числе разумная и самосознающая, есть продукт неких полностью безличных, лишенных какого-либо разума, целеполагания или свободы выбора природных сил, у которых нет и не может быть для нас никакой цели и предназначения.

Вопросы «для чего мы созданы?», «каково наше предназначение?», «на что нам надеяться?», «как нам поступать?» в атеистической вселенной просто бессмысленны.

В атеистической вселенной могут существовать только «фактические» истины, описывающие материальный мир – такие, например, как точное расстояние от Земли до Луны в апогее и перигее или количество протонов в атоме углерода, но никак не нравственные истины о том, как человеку дóлжно поступать или в чем смысл его жизни.

Утверждение «ядро атома углерода содержит шесть протонов» описывает реальность, то есть нечто, существующее независимо от нас и наших мыслей об этом. Утверждение «достойно, праведно, должно и спасительно следовать истине, куда бы она ни вела» никакой реальности в атеистической вселенной не описывает, этому высказыванию в физической вселенной ничто не соответствует.

Как сказал поэт Георгий Иванов,

Хорошо, что нет Царя.

Хорошо, что нет России.

Хорошо, что Бога нет.

Только желтая заря,

Только звезды ледяные,

Только миллионы лет.

Хорошо – что никого,

Хорошо – что ничего,

Так черно и так мертво,

Что мертвее быть не может

И чернее не бывать,

Что никто нам не поможет

И не надо помогать.

В мире, который описывают Докинз и Иванов, у вас нет моральных обязательств по отношению к истине. Если истина сводится к фактам о материальном мире, то она не налагает на вас никаких обязательств и не дает вам никаких обетований. Вы не обязаны, да и не можете ее любить – было бы странно любить «слепое, безжалостное безразличие». Кому и что я должен? Звездам ледяным?

В таком мире всё позволено – потому что всё бессмысленно.

Само убеждение, что мы обязаны искать истину и что найти ее стоит, возможно только в теистической картине мира, где эта истина – Бог. Если Бога нет, то перед лицом индифферентной Вселенной безразлично, во что вы верите.

Во Вселенной, созданной Богом, очень важно отказываться от иллюзий – пусть даже удобных и утешительных, – чтобы добраться до истины. Ведь в конце концов мы все предстанем перед судом Божиим и столкнемся с истиной, когда может быть уже поздно. В мире без Бога вы можете утешаться какими угодно иллюзиями, это просто неважно – вы умрете и никак не огорчитесь тому, что заблуждались.

Более того, никакой связи между истиной и счастьем в мире без Бога вообще нет.

Христианская вера в таком мире может быть сколь угодно ложной, но при этом полезной, поскольку делает жизнь людей субъективно лучше, дает им надежду, утешение, единство с ближними, удаляет от вредных привычек. Как показывает статистика, церковные христиане в целом живут здоровее и благополучнее среднего обывателя – там, где нет гонений. А когда все эти люди умрут в светлой надежде на жизнь вечную и блаженную, у них не будет возможности убедиться, что они были неправы, и огорчиться этому.

Если теизм истинен, у вас есть обязанность искать Бога и вечную жизнь – как и надежда их найти. Если истинен атеизм, у вас нет обязанности быть атеистом – как и надежды, что атеизм вам чем-нибудь поможет.

Но разве поиски вечной жизни не требуют жертв в этой?

В некоторых ситуациях – когда речь идет о мученичестве – да, от человека ожидается, что он отдаст эту временную жизнь ради жизни вечной. Хотя смерть неизбежна так или иначе. Но во времена мирные, когда быть христианином безопасно, благочестивая жизнь требует жертв гораздо менее радикальных. Во все времена от христиан требуется хранить супружескую верность, отказываться от вредных и разрушительных привычек, стремиться жить в любви и мире с окружающими и вообще проявлять разумную нравственную самодисциплину.

Повторимся: там, где нет гонений на веру, верующие люди в целом счастливее неверующих (это установлено вполне светскими социологами), потому что грех разрушает нашу жизнь и приносит несчастье уже здесь, на земле. Жизнь верующего никак нельзя назвать бедной и лишенной радости в сравнении с жизнью атеиста.

Но что если верным окажется не христианское, а какое-то другое представление о посмертном бытии, и вы убедитесь, что были неправы?

Во-первых, позиция атеиста в любом случае проигрышная. Можно ли заблудиться, пустившись на поиски Бога, и пройти мимо Его Царства? В принципе, да, хотя суд Божий, разумеется, в состоянии отличить ошибку, вызванную немощью или неосведомленностью, от злонамеренного упорства. А, отказываясь от поисков вообще, вы абсолютно точно Бога не найдете.

Во-вторых, мы принимаем решение не на пустом месте, а в свете определенных данных, указывающих на реальность Бога и Воскресение Христово. У нас есть нравственный закон, который указывает на Законодателя; эстетический опыт, который указывает на Художника; свидетельства апостолов о Воскресении Христа; свидетельства людей, переживших личное обращение, о том, как Христос изменил их жизнь. Мы можем, несколько напрягшись, объявить всё это ошибками в рассуждении и иллюзиями, а можем принять эти свидетельства. И вот перед лицом этого выбора нам помогает пари Паскаля.

Почему бы Богу просто не пустить в рай всех, без покаяния и веры? Почему Он ставит условия?

Часто мы представляем себе рай в виде какого-то курорта с теплым морем и сочными фруктами. Что же, вполне возможно, что и море, и фрукты, и всё, что есть хорошего в тварном мире, в раю действительно будет. Но это не главное. Потому что (еще раз вспомним изречение Г. К. Честертона) рай – это не новые вещи, это новые отношения. Мы созданы, чтобы быть бесконечно счастливой семьей, глава которой – Бог.

В старинном гимне говорится: «где любовь истинна – там и есть Бог». Мы видим отблески рая там, где есть истинная любовь между людьми, – например, в семье или в церковной общине.

Библия уподобляет отношения с Богом браку или усыновлению. Это личные отношения, в которые человек как минимум должен захотеть войти. Ситуация «без меня меня женили» тут невозможна.

Причем чисто формального согласия тут недостаточно – нужно, чтобы мы глубоко изменились, вернее, дали Богу нас изменить. Невозможно сделать эгоистичного, зацикленного на себе человека счастливым в браке. Его вообще невозможно сделать счастливым, пока он не изменится.

Невозможно дать вечное счастье человеку, который алчен, властолюбив или мстителен – потому что грех в принципе, по своей природе, несовместим с вечным счастьем. Грех – это вечное несчастье.

Не будет ли в раю невыносимо скучно? Всю вечность сидеть на облаках и петь хором славу Богу…

Образ праведников в белых халатах, сидящих на облаках и вечно поющих гимны, – это, конечно, карикатура. Хотя и он может быть полезен в некотором отношении.

Музыка – действительно, один из образов рая. Вспомните слова писателя-фантаста Терри Пратчетта (неверующего): «я хотел бы умереть с Томасом Таллисом в моем айподе, потому что музыка Томаса может приблизить к раю даже атеиста». Таллис – английский церковный композитор XVI века, и то, что даже такой твердый атеист, как Пратчетт, именно его музыку воспринимает как образец красоты, весьма характерно.

Великая музыка свидетельствует нам о чем-то выходящем за пределы нашей земной жизни – о рае, о вечной жизни. И «я хотел бы вечно вот так петь Богу» – это переживание, многим понятное.

Но этот образ интересен и еще в одном смысле. Человеку эстетически неразвитому, который предпочитает попсу и блатняк, великая музыка будет невыносимо скучна. Приведите его на концерт величайших исполнителей, которые будут исполнять величайшие шедевры, – и он сбежит. Ему будет невыносимо скучно с музыкой, которую он не любит. Чтобы оказаться причастными райскому блаженству, мы должны дать Богу вырастить в нас глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать.

Но за вечность можно успеть переслушать всю музыку, совершить все открытия, посетить все далекие планеты, исчерпать все возможности как-то с интересом проводить время – и впереди останется еще вечность.

Даже в нашем мире скука связана не с тем, что в мире нет ничего интересного, а с тем, что человек не способен найти в этом интерес. Это проблема человека, а не внешнего мира. Это симптом обращенности на себя, следствие требования к миру, чтобы он меня развлекал и вообще «делал мне интересно».

Когда у человека есть представление о долге, даже не обязательно религиозном – о долге по отношению к людям, стране, науке, какому-то делу, которому он себя посвящает, – ему некогда скучать. Он занимается важной и осмысленной деятельностью.

В раю никто не обращен на себя – все обращены к Богу и другу ко другу. Само спасение предполагает переориентацию с себя на Бога и ближних.

Конечно, мы можем сказать, что любое земное дело, которому человек посвящает себя, исчерпаемо. Если вы, например, строите дом, то когда-нибудь вы его достроите; если сочиняете симфонию – когда-нибудь ее сочините; если хотите оставить свои следы на пыльных дорожках далеких планет – когда-нибудь оставите.

Но, в отличие от всех тварных реальностей, которые только косвенно указывают на Бога, Сам Бог неисчерпаем. Мы бесконечно будем возрастать в познании Бога, в любви к Нему, в творчестве, которое прославляет Бога. Мы будем радоваться и друг другу, и всему тварному миру, который будет всё более полно отражать славу Бога и Его святых. Это будет «история, которая длится вечно, и история, в которой каждая следующая глава лучше предыдущей» (К. С. Льюис, «Последняя битва»).

Первые люди, как вы говорите, пали по своей свободной воле. Но что помешает святым пасть в раю, если они сохраняют всё ту же свободную волю?

Мы можем говорить о двух видах невозможности – внешней и внутренней. Случается, человек не может совершить какой-то грех, потому что это для него невозможно чисто внешне, физически – например, он не может украсть деньги, потому что их тщательно охраняют. Внутренняя невозможность связана с качествами самой личности. Мы можем сказать «такой-то не может украсть», имея в виду, что он честный человек и никогда так не поступит, хотя бы к тому были все возможности.

Святые, конечно, сохраняют свободную волю и ничто не препятствует им пасть, если бы они захотели. Но они не хотят и не захотят никогда. Примерно так же, как счастливый семьянин может, но не хочет разрушить свою семью. Как говорит об этом блаженный Августин: «И не нужно порицать волю, не нужно говорить, что воли нет или что она несвободна, коль скоро мы так желаем быть счастливыми, что не только не хотим себе несчастья, но и не можем хотеть».

Бог есть любовь, но всех, кто не возлюбит Его, Он отправит в огонь неугасимый. Не абсурд ли это?

Это, конечно, абсурд – потому что это ложное представление о Боге и об аде. Люди, которые полагают, что Бог только и думает, как бы отправить грешников в ад, тяжело заблуждаются. Бог только и думает, как бы спасти грешников из ада. Бог хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины (ср.: 1Тим. 2:4). Ад – это результат противления воле Божией. Христос не учреждает ад – напротив, Он сражается с адом и побеждает его. Ад враждебен Богу.

Человек нуждается в спасении не от Бога – Бог ни в коем случае не является для него угрозой. Угрозой для человека является он сам.

Один рок-музыкант, проводивший жизнь, обычную для его среды, едва не умер от наркотиков, но покаялся и обратился к Богу. Потом он написал книгу с названием «Спаси меня от меня самого». Это очень хорошая формулировка проблемы греха: мы нуждаемся в спасении от себя самих, подобно тому, как наркоман нуждается в спасении не от каких-то внешних сил, но от его собственного разрушительного порока.

Наркоманию иногда называют «раком воли», но это выражение можно применить ко греху вообще. Наша воля смертельно повреждена грехом, мы склонны устремляться ко греху и гибели так же, как наркоман тянется за очередной порцией яда.

Как-то я видел документальный фильм о разделе Индии, когда бывшая британская колония была разделена на собственно Индию и Пакистан. Три крупнейшие общины страны – индусы, мусульмане и сикхи – устроили тогда страшную взаимную резню. Примерно миллион человек погибло, пятнадцать миллионов были вынуждены бежать из своих домов. В фильме показывают интервью с сикхом (уже очень пожилым к моменту съемок), который, поглаживая свою кривую саблю, похваляется тем, что ни один мусульманин не ушел от него живым. Когда у него спрашивают, не сожалеет ли он о совершенных им убийствах, он с гневом отвечает: «С чего это я должен сожалеть? Да они вырезали половину нашего народа!» Этот человек, наверное, уже скончался – и что может быть в вечности с этой душой, которая перешла на ту сторону со всей яростью, ненавистью и мстительностью, побуждавшей людей устраивать ад уже здесь, на земле?

Это пример из далекой страны с незнакомым нам человеком. Но примеров лютой злобы предостаточно и у нас перед глазами! В социальных сетях легко можно видеть, как одни люди ненавидят других и желают им злой смерти по самым разным поводам. И даже, как правило, не обидчикам, причинившим зло и горе лично им, а каким-то другим «злодеям», о которых они прочитали в интернете. Люди восклицают: «не забудем, не простим!», – и если с этим своим «не простим» они перейдут в вечность, что это за будет за вечность?

Если допустить в рай злобу и ненависть, не перестанет ли он быть раем? И не превратится ли он в ад?

Проблема грешника не в том, что его куда-то не пустят или куда-то отправят. Проблема в том, что, где бы он ни появился, он несет ад с собой.

Смерть и ад – это не столько наказание за грех, сколько сам грех и есть – смерть и ад.

Писание говорит о Небесном Иерусалиме: «Не войдет в него ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи, а только те, которые написаны у Агнца в книге жизни» (Откр. 21:27). Рай, в котором было бы нечто нечистое, мерзость и ложь, уже не был бы раем – это очевидно. И мы, люди лживые и нечистые, либо будем очищены, либо в него не войдем. А чтобы быть очищенным, надо на это согласиться. Надо покаяться. И, увы, не все согласятся.

Возможно, в ад попадут какие-то исключительно плохие люди – убийцы, наркоторговцы и прочие злодеи. Но обычным людям вроде меня от чего спасаться?

От того же самого, от чего и тем, исключительно плохим. От греха.

Тут есть две проблемы, на которые стоит обратить внимание.

Первая такова: злодеи обычно не видят себя злодеями. Чем в худшем духовном и нравственном состоянии находится человек, тем меньше он это замечает. Более того – тем больше он уверен в своей правоте. Как заметил один журналист, «невозможно совершать массовые убийства, не претендуя при этом на исключительную добродетельность». Все массовые злодеи видели себя благодетелями и спасителями человечества – или хотя бы своего народа.

Для особо закоренелых преступников, которые отбывают огромные срока за тяжкие злодеяния, характерен полный отказ хоть в чем-то признать свою неправоту. Вести аморальный образ жизни их вынудило общество, жертвы сами их спровоцировали, друзья предали, правосудие преследует их ни за что – им не в чем упрекнуть себя!

Мы всегда уверены, что грешники и злодеи, которые нуждаются в спасении от ада, – это другие. Беда в том, что все грешники и злодеи в этом уверены. Это один из симптомов запущенного греха.

Люди хорошие осознают, что они в чем-то согрешили; люди святые непрестанно оплакивают свои грехи. Приближение к свету, нравственное возрастание всегда проявляется в том, что человек всё более отчетливо видит себя грешником, нуждающимся в спасении.

И вторая проблема: есть только два места назначения, и мы в конце концов окажемся либо в раю, либо в аду. Мы либо даём Богу себя спасти, либо нет.

Почему возможен только ад или рай, и нет никакого промежуточного места?

Потому что рай – это прежде всего личные отношения, пребывание в семье с Богом и Его святыми. Недаром Библия, как мы уже сказали, сравнивает эти отношения с браком или усыновлением. Конечно, какое-то время можно находиться в процессе подготовки: молодые люди помолвлены, но брак еще не заключен. Или супруги твердо решили усыновить ребенка, но пока собирают необходимые документы и ремонтируют предназначенную ему комнату. Но в итоге молодые либо женаты, либо нет; ребенок либо усыновлен, либо нет. Так же и мы либо вошли в завет с Богом, либо нет.

Единственный источник добра, истины и красоты в мироздании – Бог. Только Он – причина того вечного счастья, для которого Он нас создал. И мы либо возвращаемся в Нему – либо обрекаем себя на вечное несчастье.

Могут ли святые радоваться в раю, если в это время другие люди страдают в аду?

Этот вопрос исходит из той глубокой – и верной – нравственной интуиции, что, имея дело с чужим страданием, мы должны стараться его облегчить. Игнорировать его и наслаждаться жизнью, как будто нам и дела нет, было бы аморально. Видя чужое страдание, мы чувствуем себя неуютно – и это должно побудить нас прийти на помощь. Мы должны оказывать действенную любовь другим, и это особенно должно быть свойственно святым в раю.

Но Бог и Его святые как раз и оказывают погибшим душам всю любовь и заботу, которую возможно оказать. Эти души не дают себя спасти, ввести себя в общение с Богом и святыми – но это не значит, что они лишены любви Божией. Они ее отвергают, противятся, ненавидят – но это не значит, что их не любят. Для них делают всё, что возможно.

Но ведь ад есть место вечного мучения! Что же получается – грешников мучают из любви?

Нет, конечно. Источником мучений грешников является их собственный грех. Хороший пример есть у Гоголя в повести «Страшная месть»: «Та мука для него будет самая страшная: ибо для человека нет большей муки, как хотеть отомстить, и не мочь отомстить». Грех (в данном случае мстительность) является источником несомненной муки, но не Бог и не святые эту муку причиняют. Мы понимаем, что воспрепятствовать мстительному человеку отомстить его врагам – хорошо и правильно, это будет проявлением любви по отношению и к нему, и к другим. Беда в том, что сам он воспринимает это как муку.

Любовь Божия делает для погибших душ то, что возможно сделать: полагает злу предел, границу, которая препятствует грешникам далее возрастать во зле и губить Божие творение. Эта граница воспринимается самими грешниками как ярость, гнев и мучение только потому, что их восприятие глубоко извращено грехом.

Почему Бог просто не уничтожит погибшие души?

Потому что они – Его творение, Он их любит и дает им то благо, которое они в состоянии принять. Существование, сознание, познание истины – всё это несомненные блага и дары любви Божией. Они остаются благами, даже если человек настолько разрушил себя грехом, что всё это для него является предметом ненависти и муки.

Не угоднее ли Богу (если Он есть) честный атеист, который, не видя оснований для обращения, остается неверующим, чем тот, кто верует из шкурных соображений, опасаясь пролететь мимо рая?

Рай – это не награда за особые заслуги. Это подарок, и дело не в том, заслуживает ли человек его или нет (никто не заслуживает), а в том, желает ли он его принять. Бог не гордый, и Он примет человека, который бежит к Нему просто потому, что хочет в рай.

Второе, что стоит заметить: интеллектуальная честность является крайне трудной добродетелью. Пересмотреть свои сложившиеся убеждения, хотя бы просто ознакомиться с противоположной точкой зрения – это подвиг, требующий огромных усилий. Поэтому никогда не нужно верить в свою интеллектуальную честность; нужно прилагать усилия, чтобы к ней приблизиться.

Зачем посвящать жизнь поискам вечного спасения, когда его, возможно, и нет? Не получится ли, что люди, посвятившие себя поискам вечной жизни, потратили жизнь впустую?

Если нет жизни вечной, мы в любом случае потратили жизнь впустую. В интернете есть забавный ролик про то, как некий благочестивый юноша умирает, ему после смерти является розовый единорог и сообщает, что никакой вечной жизни нет. Юноша глубоко огорчается, что он хранил целомудрие и вообще вел себя благочестиво вместо того, чтобы «наслаждаться жизнью». Комизм ролика в том, что, если атеисты правы, ни у кого не будет возможности огорчиться после смерти. Там не будет сожалений о том, что мы распорядились своей жизнью как-то не так. Там вообще ничего не будет, и итогом любой жизни будет ничто.

Утешение, которое обычно предлагают в таких случаях атеисты, – живи так, чтобы остаться в благодарной памяти потомков, – ничего не меняет в том факте, что лично тебя уже не будет, лично твоя жизнь прекратится навсегда, как и жизнь любого из потомков с их благодарной памятью.

Более того, благочестивая жизнь, которая ведет ко спасению, даже с чисто земной точки зрения есть не лишение, а приобретение. Нет на самом деле никакого убытка в том, чтобы вести нравственную жизнь, любить ближних, быть верным в браке и честным в делах.

Но, может, Бог и так позаботится, чтобы со мной было всё в порядке?

Бог, несомненно, заботится. Но мы все обладаем свободной волей и сами являемся авторами своих решений. Если человек отказывается вступать в брак, опасаясь связанных с этим трудов и обязательств, нам не стоит ожидать, что в один прекрасный день он внезапно проснется счастливым семьянином. Скорее всего, он однажды проснется просто старым холостяком.

Аналогия тут, конечно, приблизительная. Не все призваны к браку, кто-то может быть счастлив и в безбрачной жизни, тогда как обрести вечное счастье без Бога – невозможно. Но решение войти в завет с Богом, присоединиться к Его народу не может быть принято кем-то другим за самого человека. Даже Самим Богом. Как говорит Писание: «се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною» (Откр. 3:20). Если мы не откроем – значит, не откроем.

От чего нам спасаться, если Бог есть любовь?

От греха. Евангелие говорит о Господе нашем Иисусе Христе, что «Он спасет людей Своих от грехов их» (Мф. 1:21). Грех – это состояние вины и порчи, в которое мы ввержены нашим неправильным выбором. Представьте себе наркомана, который совершает кражи, чтобы купить себе очередную дозу. Его проблема носит двойной характер: с одной стороны, он повинен в преступлениях; с другой – испорчен своей болезнью так, что неспособен честно зарабатывать и склонен совершать те же преступления вновь и вновь.

Наше несчастье (и наше, на самом деле, единственное несчастье!) в том, что мы испорчены и неспособны любить Бога и ближнего, и что эта порча проявляется в конкретных поступках, которые разрушительны для нас, наших ближних и мироздания в целом.

Но если Бог любит всех людей, как Он может осуждать кого-то?

Мы немного говорили об этом, когда речь шла об аде. Гнев Божий – это любовь Божия, когда она полагает предел неисцелимому злу.

Но скажем конкретно об осуждении.

Представьте себе, что у меня есть друг, в глубокой привязанности и любви которого я уверен, и я, совершив преступление, прошу его лжесвидетельствовать в мою пользу в суде. Он отказывается. Он мне друг, он меня любит, но он еще и честный человек, и он не дает ложных показаний. Таковы его моральные принципы. Это не противоречит тому, что он меня любит и сделает для меня всё возможное. Но лгать в суде для него невозможно.

Библия говорит, что Бог праведен: «Он твердыня; совершенны дела Его, и все пути Его праведны; Бог верен, и нет неправды [в Нем]; Он праведен и истинен» (Втор. 32:4). Бог никогда не примет, не оправдает, не проигнорирует грех. Грех должен быть осужден.

Грех бросает враждебный вызов Богу, это прямое отрицание Его благости. Грешник как бы заявляет: «смотрите, вот я творю зло, и Бог мне не мешает – следовательно, Его то ли нет, то ли Он не праведен».

Но псалмопевец взывает: «Боже отмщений, Господи, Боже отмщений, яви Себя! Восстань, Судия земли, воздай возмездие гордым. Доколе, Господи, нечестивые, доколе нечестивые торжествовать будут? Они изрыгают дерзкие речи; величаются все делающие беззаконие; попирают народ Твой, Господи, угнетают наследие Твое; вдову и пришельца убивают, и сирот умерщвляют и говорят: «не увидит Господь, и не узнает Бог Иаковлев"» (Пс. 93:1–7). Торжеству нечестивых должен быть положен конец, всем должно быть явлено, что Бог осуждает их поведение.

Правосудие Бога – не какое-то дополнительное качество, отличное от Его любви или, как было бы еще более ошибочно утверждать, конфликтующее с ней. Это проявление Его любви – поскольку мир и люди нуждаются в правосудии. Даже для самого злодея лучше столкнуться с истиной – даже крайне болезненной для него, чем пребывать в иллюзии, будто с ним всё в порядке.

И все мы нуждаемся в оправдании на суде Божием – и можем обрести это оправдание через Иисуса Христа.

Что будет с людьми, которые не слышали Евангелия? Например, родились там, где его не проповедовали?

Бог каждого человека судит индивидуально, вникая во все обстоятельства его жизни, в решения, которые человек в этих обстоятельствах принимал, в то, как он отнесся к тому свету, который был ему доступен. Поэтому нам едва ли имеет смысл ставить вопрос о том, что будет с теми или иными людьми или их группами.

Евангелие – это не схема, по которой мы можем вычислить, кто куда попадет, а личное приглашение. Вот дверь открыта, нас зовут на царский пир. Несомненно, что, если мы откажемся войти в дверь, мы останемся за дверью. Кого мы встретим или не встретим на этом пиру, если отзовемся на приглашение и войдем внутрь, – мы заранее не знаем.

Вера в человеческое жертвоприношение, которое должно спасти людей от каких-то великих бед, свойственна самым диким и примитивным племенам.

Если мы говорим о принесении в жертву пленных, то аналогии тут просто нет, потому что Жертва Христа была полностью добровольной. Если же речь идет о добровольных жертвах, каковые тоже бывали у язычников, – тут стоит поговорить подробнее.

В пьесе африканского драматурга Воле Шойинка «Смерть и конюший короля» африканец по имени Элесин должен принести себя в жертву, чтобы, согласно местным верованиям, отвратить беду от своего племени. Британский колониальный чиновник пытается отговорить его, но Элесин отвечает, что, когда он учился в Лондоне, он видел, как капитан корабля пожертвовал жизнью ради спасения пассажиров, и его прославляли как героя. Значит, и британцы понимают, что отдать жизнь за других – достойное дело!

Элесин ошибается не в том, что умереть ради спасения ближних – достойное дело. Просто в данном случае его жертва не нужна, местные верования ошибочны. Поэтому мы можем порицать у язычников эти ложные верования, но никак не само представление о добровольной жертве, которая спасает других.

Но это представление о разъяренном Боге, который всё никак не успокоится и собирается ввергнуть грешников в ад, пока не отдаст на страшную смерть Своего Сына, – разве оно не нелепо и не отвратительно?

Конечно, нелепо и отвратительно – потому что это карикатура. Нелепо было бы представлять Бога в виде сильно раздраженного человека, который ищет, на ком бы сорвать зло – и, сорвав, несколько успокаивается. Наш гнев – это бурная и чаще всего неадекватная эмоциональная реакция против того, что нас раздражает. Нам часто приходится сожалеть о словах или поступках, до которых нас довел гнев. Как говорит апостол, «гнев человека не творит правды Божией» (Иак. 1:20). Когда мы гневаемся, мы желаем причинить вред другим людям, заставить их страдать, может быть, даже хотим их уничтожить.

Приписывать всё это Богу было бы нелепо. Бог никогда не желал, не желает и не может желать зла и вреда Своему творению. Само Искупление есть проявление Божией любви к грешникам.

Но если Бог любит грешников, почему бы Ему просто не простить их грехи, без всякой искупительной жертвы? Мы же, люди, можем прощать наших обидчиков, не требуя компенсации.

Под «прощением» мы можем иметь в виду две разные вещи. Во-первых, мы можем говорить об отказе от ненависти и вражды по отношению к нашим обидчикам. Вот мы кипятились, строили планы страшной мести, смаковали в мечтах, как заставим наших врагов поплатиться за причиненное нам зло, – а потом остыли и решили не мстить. В этом смысле Богу не было нужды нас прощать: Он никогда не имел и не имеет вражды или ненависти к Своему творению.

Во-вторых – мы можем иметь в виду под прощением отмену приговора, «амнистию». Судья выносит правосудный приговор не потому, что он питает ненависть к подсудимому или кипятится от гнева (если бы это было так, сам приговор был бы неправосудным). Он выносит его с целью восстановления справедливости. Как говорит Писание, «правого пусть оправдают, а виновного осудят» (Втор. 25:1).

Большинство из нас не работают судьями, и обязанность восстанавливать справедливость на нас не лежит – а если бы лежала, мы тем более не могли бы взять и отменить законный приговор просто потому, что преступник вызвал нашу симпатию. В этом случае мы оказались бы коррумпированными судьями.

И Бог не поступит как коррумпированный судья, Он есть Судия праведный. Мы можем быть избавлены от осуждения только таким путем, который был бы сообразен Его праведности.

Чтобы понять это, вспомним другой вопрос, который часто ставят. Христиане говорят, что любые люди, в том числе самые чудовищные злодеи, могут войти в рай, если они покаются и уверуют во Христа. Но не будет ли чудовищной несправедливостью, что злодеи, принесшие много зла и горя, будут оправданы и приняты Богом? Будет – но не только в отношении злодеев, которых нам легко счесть злодеями. Это будет несправедливостью в отношении любого грешника. Бог не может ни оправдать, ни принять, ни проигнорировать грех.

Поэтому, хотя Бог любит и всегда любил нас, грех должен быть искуплен.

Но какой смысл в том, чтобы предавать смерти невиновного за грехи виновных? Разве это само по себе не вопиющая несправедливость?

Конечно, было бы несправедливо, если бы Ивана оштрафовали за проступок, который совершил Петр. Вот если Иван добровольно выплачивает штраф за Петра – в этом нет несправедливости, это акт милости.

Приведу пример, который я вычитал в одном из комментариев на Послание к Римлянам. Это история, которую рассказал офицер, в позапрошлом веке служивший на Кавказе. В одном селении начался голод. Обнаружилось, что кто-то ворует еду из общих запасов. Местный князь объявил, что вор, когда попадется, получит пятьдесят плетей. Вор попался – это оказалась престарелая мать князя.

Если бы князь отказался исполнить свое повеление, он навсегда потерял бы уважение односельчан как человек пристрастный, несправедливый и неверный своему слову; всякий порядок в селе рухнул бы. Но он, понятно, не желал подвергнуть бичеванию родную мать. Тогда он нашел выход. Да, она должна получить свои пятьдесят плетей. Но он как сын может закрыть ее своим телом. Так он и сделал – пятьдесят плетей пришлись по нему.

Другой пример – мужчина берет в жены женщину с огромными долгами. И, хотя он в них не влезал, ему все же придется их выплачивать, потому что он признал должницу своей женой и, следовательно, ее долги – своими.

В акте Искупления Христос добровольно признает виновных и испорченных, осужденных, отверженных и проклятых грешников – Своими; и их осуждение, отвержение и проклятие – Своими. Как говорит апостол Павел, «Христос искупил нас от клятвы⁵ закона, сделавшись за нас клятвою – ибо написано: проклят всяк, висящий на древе» (Гал. 3:13).

Христос умирает смертью проклятого на Кресте – и в этой смерти полностью совершается осуждение нашего греха; этой смертью оно полностью исчерпано, и нам приобретено полное прощение.

Как говорит святой Максим Исповедник, «невинный и безгрешный, Он заплатил за людей весь долг, словно Сам был виновен, возвратив их к благодати Царствия и отдав Себя Самого в выкуп и искупление за нас».

Почему говорят о ходатайстве Христа за нас? Разве Бог-Отец не любит людей? Его приходится упрашивать?

Действительно, апостол Павел говорит, что Христос ходатайствует за нас – и поэтому мы можем быть уверены, что избавлены от осуждения: «Кто будет обвинять избранных Божиих? Бог оправдывает [их]. Кто осуждает? Христос Иисус умер, но и воскрес: Он и одесную Бога, Он и ходатайствует за нас» (Рим. 8:33,34).

Цель этого ходатайства – не в том, чтобы «смягчить» Бога, Который всегда и неизменно любит всё свое творение и особенно людей, и не в том, чтобы «напомнить» Ему о нашем деле – что было бы излишне, ибо Он обладает всеведением. Цель ходатайства в том, чтобы даровать грешникам мир, прощение, общение с Богом и все блага спасения так, чтобы это было сообразно праведности Божией.

Мы всех этих благ никоим образом не заслужили – но их для нас заслужил Христос. Мы не заслужили войти в рай – но Христос заслужил ввести в рай всех, кто принадлежит Ему.

Если Христос уже искупил все грехи всех людей, значит ли это, что все спасутся?

Нет. Спасутся все, кто примут Его дар покаянием и верой. Вспомним притчу о званых на пир: место было приготовлено для всех, но не все захотели прийти (Мф. 22:1–14, Лк. 14:16–24). Спасение не может быть навязано человеку помимо его воли. Бог, со Своей стороны, ищет спасения всех, но человек, со своей, может и отказаться. Как говорит Христос в Евангелии, «вы не хотите придти ко Мне, чтобы иметь жизнь» (Ин. 5:40).

Приведу пример. Допустим, вы сидите в помещении вроде кинозала, где еще много людей. Вдруг в двери входит человек и объявляет, что он представитель мультимиллиардера, который пожелал подарить каждому из присутствующих по миллиону рублей. Деньги уже лежат на именных счетах, нужно только прийти и снять их.

Большинство присутствующих просто отмахнется от этого сообщения как от неуместной шутки – но некоторые поверят, пойдут и снимут оставленные для них в банке деньги. Дар был предложен всем, но приняли его только те, кто поверили и пришли за ним.

Разве можно заставить себя поверить?

Можно. Это вопрос нашего выбора.

Проблема иногда возникает из-за того, что люди путают веру и мистический опыт. Заставить себя пережить мистический опыт мы действительно не в состоянии; мы можем не испытывать никакого утешения или эмоционального подъема в церкви; но вера в ее библейском понимании лежит в несколько другой плоскости. Человек может быть верующим, но не иметь мистического опыта. И наоборот: человек может иметь чрезвычайно яркий эмоциональный опыт, связанный с религией, – и не быть верующим в том смысле, о котором говорит Евангелие.

На чисто повседневном уровне мы понимаем, что́ значит поверить, например, врачу. Это значит принять поставленный им диагноз за истину и следовать его предписаниям. Изменить образ жизни и питания, начать принимать назначенные врачом лекарства и процедуры. Мы понимаем, что поверить проводнику значит пойти по той дороге, которую он укажет. Поверить инструктору по технике безопасности значит решить, что он говорит правду, и следовать его указаниям.

Это не связано с переживаниями. Более того, мы можем верить всем этим людям несмотря на переживания.

Приведу пример из личного опыта.

Несколько лет назад мне делали небольшую операцию на глазе. Врачи сказали, что она необходима, и я имел все разумные основания в это верить, но мои чувства бунтовали: я испытывал настоящую панику при мысли, что кто-то будет влезать в мой глаз. Разум говорил мне, что это несложная, хорошо отработанная операция, ее будет делать опытный специалист, который проводит такие операции несколько раз в день, а все мои рефлексы яростно протестовали.

В конце концов я покорился голосу разума (хотя и с некоторым трудом), доверился врачам и теперь очень этому рад.

Довериться и покориться Богу – это может потребовать усилий, но сделать это вполне возможно. Тем более, что благодать Божия помогает нам в этом.

Человек может иметь самые правильные, церковные представления о Боге и Христе – и быть при этом негодяем. Обретет ли он спасение?

Нет, потому что спасительная вера – это больше, чем правильные догматические представления. Такие представления являются необходимым (об этом мы поговорим чуть дальше), но не достаточным условием. Христос предупреждает в Евангелии, что некоторые будут казаться глубоко религиозными, церковными людьми, а на самом деле окажется, что они с Ним вовсе не знакомы: «Не всякий, говорящий Мне: «Господи! Господи!», войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного. Многие скажут Мне в тот день: Господи! Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие» (Мф. 7:21–23).

Повторим еще раз: вера – это определенные личные отношения с Богом, которые меняют всю жизнь человека. Если человек остался негодяем, значит, этих личных отношений у него, увы, нет.

Спасение – не страховка, которая лежит в ящике стола до дня Страшного суда, когда она понадобится. Это реальность, в которую мы входим (или отказываемся войти) здесь и сейчас, которая проявляется в перемене нашей жизни. Как говорит апостол Иоанн: «А что мы познали Его, узнаем из того, что соблюдаем Его заповеди. Кто говорит: «я познал Его», но заповедей Его не соблюдает, тот лжец, и нет в нем истины» (1Ин. 2:3,4).

Подлинная, спасительная вера проявляется в догматически верном исповедании и в любви к Богу и ближнему. А любовь проявляется в соблюдении заповедей.

Если разбойник, покаявшийся перед смертью, войдет в рай, а добрый, порядочный человек, умерший без покаяния, – нет, не будет ли это несправедливо?

Все люди грешны, и никто из нас не заслуживает рая. Рай – это не награда, это дар, обретенный для нас крестной Жертвой Спасителя. На Кресте Он приобрел спасение для всех – и для тех, чьи грехи бросаются в глаза, и для тех, чья жизнь, на поверхности, вполне благополучна. Вопрос в том, принимаем ли мы этот дар, приходим ли на царский пир – или находим причины отказаться.

Если у Бога есть план, который в любом случае исполнится, какой смысл может быть в просительной молитве? Ведь она всё равно бессильна изменить то, что Он уже предначертал?

У Бога действительно есть план, и он неизбежно осуществится – но этот план опирается на свободные действия людей, в том числе на их молитвы. Бог обладает всеведением, то есть полным, совершенным, достоверным знанием обо всем, в том числе о свободных решениях всех людей, ангелов и бесов. Бог не принуждает людей поступать так или иначе, причина их решений лежит в них самих, но ни один из человеческих поступков не является для Бога неожиданным. Бог, например, знает, что в среду вы будете молиться об операции, которая предстоит вашему другу в четверг, – и Бог уже знает, как Он на вашу молитву ответит. Молитва не нарушает Его план (Его план не может нарушить вообще ничто), она является частью этого плана. (Прежде мы уже подробно обсудили вопрос о том, как Промысл Божий соотносится со свободной волей человека.)

Если Бог и так желает людям добра, зачем же еще умолять Его об этом?

Вопрос в том, какого именно добра нам желает Бог. Чтобы мы могли обрести то вечное счастье, для которого мы созданы, должны измениться не вещи вокруг нас, а мы сами. Не изменившись, мы не сможем стать райскими жителями – примерно так же, как эгоистичный человек не может стать счастливым в браке.

Эти изменения в нас может совершить только Бог. Но Он создал нас личностями, а не вещами, а личности меняются, принимая решения, делая нечто преобразующее и мир вокруг нас, и, что еще важнее, нас самих. Когда мы признаем нашу зависимость от Бога, благодарим Его за полученные дары, просим прощения за наши грехи, мы меняемся. Вернее, даем Богу возможность нас менять.

Разве не унизительно обращаться к Богу с постоянными просьбами?

Если нам это кажется унизительным, то мы просто проецируем на Бога свой негативный опыт отношений с людьми. Действительно, обращаясь к кому-то со смиренной просьбой, мы тем самым признаем власть этого человека над нами. А люди, увы, склонны злоупотреблять властью над своими ближними.

В атмосфере, где люди ожесточенно конкурируют за статус, за почести, за власть над другими, просить – значит становиться на ступеньку ниже. В тюрьме есть такое правило: «не верь, не бойся, не проси»; просьба может восприниматься как признак слабости, проявлять которую в тюремной атмосфере просто опасно.

Но иногда, чаще всего в семье, между людьми возникает иная атмосфера – атмосфера доверия, когда просящий точно знает, что его любят и что его просьба никогда не будет использована против него. В этом случае просящий находится в безопасности; может быть, он и не получит просимого, но его точно не оттолкнут, не унизят, не станут превозноситься над ним.

В молитве мы признаем нашу слабость, зависимость от Бога, Его власть над нами – и признаем это с доверием. Бог не ищет никого унизить – напротив, когда Он родился на земле как человек Иисус Христос, Он Сам пожелал претерпеть наихудшее из унижений – позорную и мучительную казнь на Кресте ради нашего спасения. Как говорит Сам Христос, «Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мк. 10:45).

Как Бог может одновременно уделить внимание миллионам молящихся христиан?

Время – это Божие творение, поэтому Богу не может его не хватать. Бог не подчинен времени. Он никогда не спешит и не занят – у него есть для нас целая вечность.

Попробую проиллюстрировать этот тезис (и это будет всего лишь иллюстрация). Автор романа может описывать приключения своих героев, которые происходят одновременно: одни идут по дороге, другие в это же самое время беседуют в гостинице и т. д. Нас это не удивляет. Автор романа не подчинен его внутреннему времени, он без труда может быть (с точки зрения отсчета времени внутри романа) и на дороге, и в гостинице, и где ему будет угодно еще.

Бог не подчинен нашему земному пространству и времени – Он автор и того, и другого.

Как святые могут одновременно слышать молитвы множества людей? Например, миллионы православных каждый день молятся Богородице…

По воле Божией у святых столько времени, сколько нужно. Псалмопевец оплакивает время нашего падшего мира: «Все дни наши прошли во гневе Твоем; мы теряем лета наши, как звук. Дней лет наших – семьдесят лет, а при большей крепости – восемьдесят лет; и самая лучшая пора их – труд и болезнь, ибо проходят быстро, и мы летим» (Пс. 89:9,10). Но в раю время – это не поток, который тащит нас от рождения к смерти; это объем, пространство, где Бог встречается с людьми, и люди друг с другом, и этого пространства всегда достаточно, потому что у Бога не бывает недостатка.

Несколько раз проводились «молитвенные эксперименты», и все они закончились полным провалом. Разве это не доказательство, что молитва не работает?

Так называемые «молитвенные эксперименты» заключались в том, что составляли две группы больных: за одну из них молились, за другую – нет, а потом смотрели, где люди скорее поправляются. Никакой разницы замечено не было. Более того, люди с сердечными заболеваниями, которым было известно, что за них молятся, поправлялись даже хуже – видимо, нервничали, полагая, что, раз речь зашла о молитве, их дела совсем плохи.

Но эти эксперименты ничего не говорят нам о молитве, потому что на самом деле никакой молитвы в них и не было.

Молитва – это личная просьба, обращенная к Богу, она предполагает личные отношения. Вы не ставите экспериментов над теми, с кем у вас есть личные отношения, если не хотите их потерять. Молитва с намерением поставить эксперимент над Богом – уже не молитва.

Идея «молитвенных экспериментов» была абсурдной с самого начала, так что они и должны были провалиться.

В Евангелии сказано: «истинно говорю вам: если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас» (Мф. 17:20). Есть ли примеры перемещения гор христианами?

В том смысле, в котором Господь говорит об этом, – конечно, да. Евангелие (как и человеческий язык вообще) постоянно использует яркие метафоры, и в данном случае это тоже метафора. Когда Господь говорил о горе, Он явно имел в виду не производство земляных работ силой веры, а то, что с верой христиане будут совершать считавшееся абсолютно невозможным. Например, если бы в I веке мы сказали римлянам, что придет день, и римский император будет христианином, они бы не поняли, о чем мы – а во II веке нас просто высмеяли бы. Христианство было сначала никому не известной, потом – гонимой и презираемой сектой, а потом произошло нечто еще более невероятное, чем ходящие горы – империя стала христианской. Наша собственная страна, Россия, возникла благодаря Крещению Руси – и про нее можно сказать, что она создана верой. Для всего того, что верой сотворили ученики Христовы, переходящие горы – это еще очень сдержанный образ.

Почему в православных молитвах постоянно говорится о греховности человека?

По множеству причин. Обозначим только некоторые.

1. Прежде всего потому, что таково реальное положение дел: человек грешен, испорчен и виновен. Он отчаянно нуждается в спасении – и Бог во Христе это спасение дает. Но, чтобы принять спасение, нужно признать свою потребность в нем – примерно так же, как для того, чтобы принять лечение, нужно согласиться с диагнозом.

Отношения с Богом не могут быть выстроены на основании обмана, и мы должны признать правду о себе. Как говорит митрополит Антоний Сурожский, Бог может спасти грешников, которыми мы является, но не праведников, которыми мы себя воображаем.

2. Бог может спасти каких угодно грешников и злодеев, Его милосердие неисчерпаемо, но сам человек может наглухо закрыться от Него, отказавшись признавать свои грехи. Такова природа греха, что мы в высшей степени склонны почитать себя праведниками, а грешниками – кого угодно еще. Поэтому в молитве перед Богом мы постоянно признаем: мы грешники, виновные, неудержимо склонные ко всякому злу и безумию, отчужденные от Бога по своим грехам и восстановленные в общении с Ним только по Его милости и благодати, благодаря крестной Жертве Иисуса Христа. Это должно помочь нам удерживаться от постоянного сползания к самооправданию и самоуверенности, к которым мы все склонны. Представьте себе человека, который склонен считать, что он Наполеон; ему приходится постоянно возвращаться к мысли о том, что на самом деле он обычный человек с определенными проблемами, который нуждается в помощи. Так и гордыня и самоправедность – постоянные угрозы в духовной жизни.

3. Попытки жить праведно немедленно обнаруживают нашу склонность или –хорошее слово – «удобопоползновенность» ко греху, а также невероятную способность к самообману, когда мы выдаем какие-то свои страсти и пороки за добродетели. Агрессию и ксенофобию – за ревность о правой вере, распущенность – за любовь, гордыню – за принципиальность и так далее. Традиция Церкви учит нас не верить себе, осознавать, что греховная природа будет постоянно тащить нас куда-то в сторону. Когда нам в очередной раз захочется принять, например, ненависть к ближнему за благородное негодование, наша молитвенная традиция должна напомнить: нет, ты не ангел с сияющим мечом, ты бедный грешник.

4. Любовь к ближнему – как только мы попробуем ее проявить – потребует большого терпения и снисхождения к его грехам и недостаткам. Поэтому важно постоянно напоминать себе: ты и сам грешник, ты и сам живешь в стеклянном доме, не тебе кидаться камнями. Ты можешь помочь другому человеку как больной больному, но не судить его как прокурор – обвиняемого.

Разве это постоянное напоминание о грехе не уничтожает достоинство человека?

Ровно наоборот. Острое переживание греха неизбежно вытекает из христианского представления о величии человека. Представьте себе, что вы видите жалкого пьяницу, который заплетающимся языком бормочет какие-то ругательства. А теперь представьте: вы узнали, что в прошлом этот человек гениальный ученый и лауреат Нобелевской премии. Тогда вы особенно ужаснетесь его нынешнему состоянию – именно в силу контраста с тем положением, которое он занимал раньше. Если наследный принц становится вором, его падение особенно ужасно – именно потому, что он наследный принц. Ему была предназначена совсем другая жизнь.

Наша вера усваивает человеку высочайшее достоинство, именно поэтому грех так ужасен.

Если мы остаемся в рамках неверия и считаем, что человек – побочный эффект взаимодействия каких-то бессмысленных и бесцельных природных сил, просто высокоразвитое животное, то от него было бы странно ожидать чего-то другого, чем от животного. Животные конкурируют за место в стае – и люди; животные едят друг друга – и люди. Как говорил персонаж одного фильма, «есть такая наука – философия: всё живое грызет друг друга». При таком взгляде на мир острому сознанию греховности просто неоткуда взяться – ну зверь и зверь, а чего бы вы хотели?

Но если мы считаем, что человек создан благим и любящим Богом по Его образу и подобию, что человек есть венец творения, призванный отражать любовь, и премудрость, и красоту своего Создателя, – тогда нынешнее состояние человека просто катастрофично. Причем это относится не только к другим людям (которых нам легко признать плохими), но и к нам самим. Если мы ставим себе низкую этическую планку, то кажемся себе очень даже ничего – тем более, что всегда найдутся какие-то люди, которые еще хуже нас. Но если мы исходим из реальности Творения, то мы действительно пали низко и страшно.

Если вы – наследный принц Творения, то ваше нынешнее состояние ужасно. Если просто голая обезьяна – чего же требовать от обезьяны?

Таким образом, вера в благого Бога, Который предназначил нас к вечной жизни, любви, славе и величию, предполагает признание человеческой вины и порчи. И мы выражаем эту веру в молитве.

Молитва о прощении гораздо более дерзновенна, чем хвала, поклонение или прошение. Когда мы просим у Бога прощения, мы тем самым претендуем на особенное положение во Вселенной; ведь мы исходим из того, что Создатель всех этих бесчисленных галактик глубоко озабочен нашим поведением, ждет нашего раскаяния и готов его принять. Когда мы говорим: «и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое» (Пс. 50:1), – мы исповедуем, что у нас глубоко личные, родственные отношения со Всемогущим, такие же, как у блудного сына с отцом или у неверной жены с добродетельным мужем (оба эти образа использует Писание).

Блудный сын вспоминает, что у него есть отец. И покаянная молитва находит основание в понимании того, что Создатель Вселенной – действительно наш Отец.

История христианской Церкви полна преступлений. Как можно верить, что сообщество с такой историей заслуживает доверия? Как сказал Филипп Пулманн, «я не верю в Бога сожжения ведьм; я не верю в Бога еврейских погромов, в Бога священников-педофилов, в Бога монахинь, истязающих детей в монастырских приютах, в Бога религиозных войн и пыток инквизиции».

Это один из любимых аргументов атеистических публицистов, и нам стоит рассмотреть его подробно.

Собственно, тот же тип аргумента используется в любой ксенофобской пропаганде. Он совмещает два психологических трюка – манипуляцию эмоциями и нерепрезентативную выборку.

Эмоциональная манипуляция работает по простой схеме: во-первых, вызовите у человека сильные негативные эмоции, во-вторых, направьте их на группу людей, которую вы хотите атаковать. Берем группу, которую мы хотим очернить, – для примера, тархистанцев⁶, и находим тархистанца-преступника. Если группа достаточно большая, преступник там обязательно найдется. Затем описываем его злодеяния с яркими, бьющими по нервам подробностями, и готово – в сознании аудитории возникает яркая эмоциональная картина: тархистанцы – опасные негодяи.

Это не обязательно должна быть этническая группа: мы можем выбрать, например, профессиональную. Если наша задача – повредить врачам и вообще медицине, мы легко найдем примеры врачей-преступников, ужасных врачебных ошибок, шарлатанских способов лечения, которыми полна история медицины.

Можно выбрать в качестве объекта нападения, скажем, вегетарианцев. Уж к ним-то, казалось бы, какие претензии? Ан нет: Гитлер был вегетарианцем! А также велосипедистом и художником.

Вообще, резко негативные примеры можно найти в любом человеческом сообществе. Позволяют ли они делать какие-то выводы о сообществе в целом?

Мы могли бы делать выводы на основании репрезентативной выборки. Например, если бы мы доказали, что на тысячу вегетарианцев (или велосипедистов, или художников) приходится намного больше злодеев, чем на тысячу мясоедов, мы могли бы говорить о корреляции (хотя еще не о причинно-следственной связи). Но рассматриваемый довод против религии как раз намеренно использует нерепрезентативную выборку. Он выбирает исключительно негативные примеры. Он выдергивает из ста добросовестных священников одного недобросовестного, чтобы заявить – «попы, они все такие».

Но ведь примеры зла в истории христианского мира вполне реальны. Не ставит ли это под вопрос истину христианского учения?

Некоторые – реальны, а некоторые являются легендами, сложившимися уже гораздо позже «мрачного средневековья». Но, даже если говорить о вполне реальных примерах зла и греха, – истину христианского благовестия они под вопрос не ставят. Напротив, именно такая картина и должна наблюдаться, если христианское возвещение верно.

Евангелие есть возвещение о спасении в погибающем мире. Церковь учит, что все мы – грешники, удобопреклонные ко всякому злу и безумию, виновные и испорченные. Христос приходит в мир именно затем, чтобы спасти грешников, которые отчаянно в этом нуждаются. Человечество находится в ужасном состоянии, все инфицированы грехом, и это будет проявлять себя в абсолютно любой группе людей. В том числе и в Церкви.

Писание никоим образом не обещает, что Церковь будет похожа на стерильный заповедник святых. Если бы это было так, то грешники не могли бы войти в Церковь, и она просто не могла бы выполнять свою функцию – спасать грешников.

Более того, в Церкви могут находиться люди, которые вообще не являются подлинными христианами. Христос в Евангелии предупреждает, что некоторые люди будут пророчествовать от Его имени, творить чудеса, изгонять бесов, в то время как Он вообще никогда не знал их, поскольку они «делали беззаконие» (Мф. 7:22–23). Апостол Иоанн говорит о неких людях, что они «вышли от нас, но не были наши» (1Ин. 2:19). Исповедание себя христианином, внешняя принадлежность к Церкви – не гарантия того, что у человека есть подлинные отношения с Богом.

В истории человечества благодать Божия пробивается через толщу людского греха и противления – и в жизни отдельных людей, и в жизни целых сообществ.

В исландской «Саге о Греттире» упоминается некий конунг (князь) по прозвищу Эльвин Детолюб. Это насмешливое прозвище он получил за то, что запрещал своим воинам во время набегов подбрасывать и ловить на копья грудных младенцев. Для той среды это было из ряда вон выходящее милосердие.

Когда эта и подобные ей культуры стали христианскими, они стали постепенно меняться – но нам стоит учитывать тот исключительно низкий старт, с которого они начинали. Языческие славяне, или германцы, или кельты были чрезвычайно необузданными людьми, и мы должны оценивать христианство по тому, как они изменились под его влиянием, а не по тому, какие злодеи встречались в двухтысячелетней истории христианской Церкви.

Но разве религия во все времена не поощряла фанатизм и нетерпимость?

Чтобы понять, ответственен ли фактор Х за явление У, нам понадобится контрольная группа для проведения эксперимента. Если, например, я считаю, что вегетарианство приводит к фашизму, я должен сравнить число фашистов среди вегетарианцев и среди мясоедов. Если окажется, что вегетарианцы в целом ничуть не бо́льшие фашисты, чем мясоеды, это опровергнет мою гипотезу.

Если я считаю, что религия приводит к фанатизму и преследованию инакомыслящих, мне нужна контрольная группа – нерелигиозные люди. Есть ли у нас такая группа? Да, и очень большая. К середине ХХ века примерно треть человечества – в Китае, СССР и других социалистических странах – жила при атеистических режимах, влияние религии было либо совершенно уничтожено, либо подавлено.

Исчезли ли с удалением религии фанатизм и нетерпимость? Напротив, светские режимы ХХ века в своем фанатизме и преследованиях превзошли худшие религиозные образцы. Таким образом, гипотеза «во всем виновата религия» опровергнута. Религию почти что свели на нет – а людям стало еще хуже, чем было. Это должно вернуть нас к разговору о подлинной отраве человечества – грехе.

Разве не религия – причина всех войн?

Часть войн (хотя, конечно, далеко не все) велись под религиозными лозунгами и между группами, исповедующими различные религии. Мы можем видеть это и сейчас: новостные ленты пестрят сообщениями о действиях экстремистских групп вроде ИГИЛ, о затяжных конфликтах между израильтянами и арабами и т. д. Достаточно примеров и в истории: крайне ожесточенная и опустошительная Тридцатилетняя война в Европе XVII века; страшная резня между сикхами, индуистами и мусульманами после ухода британцев из Индии; резня в бывшей Югославии между людьми практически одного языка, но разных культур, связанных с православием, католичеством и исламом… Примеры можно продолжать, и Ричард Докинз (а с ним и другие атеистические авторы) восклицают: если бы не религия, всего этого бы не было!

Почему такой вывод – грубая ошибка? Он представляет собой типичную подгонку задачи под ответ. Воинствующие атеисты заранее уверены, что именно религия является источником войн, и везде, где они обнаруживают войну и религию, они постулируют, что второе является причиной первого. А обнаружить то и другое можно повсеместно: увы, люди воюют всю свою историю, и абсолютное большинство культур в истории – религиозны. Религиозность – это общее свойство человеческого рода, такое же, как, например, двуногость. Мы с таким же успехом можем обратить внимание на то, что все войны ведутся двуногими людьми, и объявить двуногость причиной войн.

К этому надо добавить, что, например, Тридцатилетняя война – классический пример «религиозной войны», – если мы рассмотрим ее подробнее, не выглядит такой уж религиозной. Например, католик кардинал Ришелье воевал с католической же Испанией⁷, очевидно, ради государственных интересов Франции, а не ради религии. Острые национальные конфликты – такие, как в Северной Ирландии или в Югославии, – являются именно национальными, а не религиозными. Их участники совершенно не интересуются богословием, традиционная религия является максимум одним из маркеров, который отделяет «своих» от «врагов».

Весь ХХ век – это век войн, неслыханных по масштабам потерь и разрушений, но они не имели никакого отношения к религии, а велись между чисто светскими режимами под лозунгами чисто светских идеологий.

Так что причина войн – явно не религия.

Но разве войны не велись – и не ведутся сейчас – под религиозными лозунгами?

Это несомненно, и есть масса примеров военной пропаганды, активно апеллирующей к религии. Но лозунги, под которыми ведется война, и причины войны – это совершенно разные вещи. Абсолютно любая военная пропаганда объявляет дело своей стороны добрым и справедливым, но из этого никак не следует, что причина всех войн – доброта и справедливость. Официально войны развязываются ради «восстановления попранной справедливости», «защиты угнетенных», «наказания злодеев», «водворения мира и порядка», «помощи жертвам» – то есть по самым благородным и возвышенным мотивам. (Вы будете смеяться, но, с точки зрения древних римлян, они за всю историю не развязали ни одной агрессивной войны; у них всегда были уважительные причины!) Считать, что именно эти благородные побуждения и являются причиной войн, было бы несколько наивно.

Военная пропаганда всегда взывает к принятым в обществе ценностям. Если общество религиозно, то она будет взывать к религии. А если не особенно – то к правам человека, демократии, справедливости, достоинству, свободе и другим ценностям, важным для людей, к которым она обращается. Это никак не делает эти ценности сами по себе источником войн.

Но, например, террористы-самоубийцы – разве стали бы они взрывать себя вместе с невинными людьми, если бы их религия не обещала им рай после смерти?

Увы, стали бы. В истории более чем достаточно примеров, когда люди жертвуют собой ради дела, которое они считают правым. Камикадзе, японским летчикам-смертникам времен Второй Мировой войны, которые таранили корабли противника на своих одноразовых самолетах, никто не обещал рай после смерти. Судя по сохранившимся свидетельствам, надежда на какое-либо посмертное вознаграждение не играла в их мотивации ровно никакой роли. Они жаждали прекрасной, в их глазах, смерти за императора и Японию и приходили в глубочайшую подавленность, если последний вылет почему-то срывался.

Атаки, граничащие с самоубийством, широко использовались китайцами во время японо-китайских войн и германскими нацистами перед самым концом вермахта.

Сама практика бомбистов-самоубийц появилась не в религиозной среде. Первым бомбистом такого рода был народоволец Игнатий Гриневецкий, 1 марта 1881 года взорвавший бомбу, которая смертельно ранила государя Александра II и его самого. В 1970–80 годы пояса со взрывчаткой активно использовались «Тиграми освобождения Тамилов» – группой, которая исповедовала чисто светскую националистическую идеологию.

А как же нацистские солдаты, на пряжках ремней которых было написано «С нами Бог»?

Этот лозунг не имел никакого отношения к нацизму и был на пряжках немецких солдат с 1847 года – примерно так же, как на гербе Российской Империи была надпись «С нами Бог». Нацисты просто унаследовали этот традиционный элемент формы.

Сам же по себе, как доктрина, национал-социализм был непримиримо враждебен к христианству. Как сказал председатель нацистского «Народного трибунала» Роланд Фрейслер на процессе над христианином и антифашистом Гельмутом фон Мольтке: «Маска сброшена. Только в одном отношении мы и христианство схожи: мы требуем человека целиком».

Итак, причина войн на глубинном уровне – человеческий грех, на более поверхностном – конфликт политических или экономических интересов. А религиозные лозунги привлекаются уже потом.

Но ведь Вера и Церковь – это совсем разные вещи. Разве нельзя быть верующим и без Церкви?

Античный философ Аристотель советовал начинать любое рассуждение с определения понятий: что именно мы называем тем или иным словом?

Что такое вера? Это слово может обозначать разные вещи. Иногда – просто признание того, что Бог, наверное, существует где-то там, за пределами моей жизни и всего, с чем я имею дело. Такая вера, конечно, может обойтись без Церкви – и отлично обходилась.

Апостолы, выйдя на проповедь Евангелия, обращались к людям, у которых уже была религия. Атеисты в древнем мире были практически неизвестны: люди почитали тех или иных богов, призывали их на помощь, пытались установить связь со сверхъестественным миром при помощи тех или иных ритуалов, верили в то или иное посмертие… Апостолы не призывали людей поверить в реальность духовного мира – они призывали отвергнуть ложных богов ради истинного Бога и войти в Его Царство.

Христос не основал династии, не создал государства, не написал книг. Что же Он оставил нам? Как мы можем войти в общение с Ним, стать Ему своими? Он Сам говорит об этом: «Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16:18).

Он оставил нам Церковь – общину верных, которая хранит и возвещает Его слово, совершает установленные Им Таинства и помогает своим членам идти по пути спасения. Само имя Иисуса Христа известно нам потому, что все эти две тысячи лет его провозглашала Церковь. Само Евангелие дошло до нас потому, что его благоговейно сохраняла и проповедовала Церковь. Даже те люди, которые восстают против Церкви, желая предложить нам какое-то свое послание от имени Христа (как, например, Лев Толстой), вынуждены брать за основу своих построений всё то же Евангелие, взятое у всё той же Церкви.

Разве вера не должна быть в душе?

Христианская вера – это не только определенные убеждения. Это и определенные отношения. Священное Писание сравнивает эти отношения с браком, подданством или военной службой. Вряд ли имеет смысл говорить о «браке в душе» или «гражданстве в душе». Так же и подданство небесного Царства нельзя свести к чему-то «в душе».

Представьте себе: скажем, король Нарнии объявляет, что принимает всех желающих в свое подданство. Желающие должны явиться в нарнийское посольство и присягнуть на верность королю в ходе торжественной церемонии; после этого они должны подтверждать свое желание оставаться подданными, участвуя в регулярных приемах, которые посольство устраивает в дни нарнийских праздников. Теперь вообразите себе человека, который скажет: «В душе я нарниец, и, может быть, даже лучший, чем все те, кто собирается в нарнийском посольстве. Поэтому я не стану ни присягать нарнийскому королю, ни ходить на приемы в посольство». Довольно странная позиция, не так ли? Что же это за нарниец, который не желает иметь с Нарнией ничего общего?

Намерение быть подданными Царства мы также должны проявить определенным образом, и Писание ясно указывает, каким. Бог Сам устанавливает условия, на которых мы вступаем в отношения с Ним.

В Церкви слишком много обрядов и слишком мало духовности.

Иногда люди противопоставляют духовность обрядам, но, когда читаешь Библию, то выясняется одна неожиданная вещь. Бог имеет поразительно мало отношения к тому, что у нас часто называют «духовностью».

Один из ключевых эпизодов Ветхого Завета – исход евреев из Египта – включает в себя подробное описание обряда, который должны были совершить верующие накануне исхода. Им надлежало заколоть жертвенного агнца, испечь его на огне и съесть вместе с горькими травами, при этом не ломая его костей; а кровью агнца – помазать косяки дверей в доме, где они находятся. «И будет у вас кровь знамением на домах, где вы находитесь, и увижу кровь и пройду мимо вас, и не будет между вами язвы губительной, когда буду поражать землю Египетскую» (Исх. 12:3–13).

Участие в жертвоприношении и обрядовой трапезе, то есть совершение ветхозаветной Пасхи (как в момент исхода, так и потом, когда народ будет вспоминать это событие) Бог поставляет обязательным условием принадлежности к народу Божьему: «А кто чист и не находится в дороге и не совершит Пасхи, – истребится душа та из народа своего, ибо он не принес приношения Господу в свое время: понесет на себе грех человек тот» (Чис. 9:13).

Только какие-то непреодолимые обстоятельства могут извинить человека, не совершающего установленный обряд. Тот, кто пренебрегает богослужением по своей воле, считается отторгшимся от народа Божия.

Современный человек может прийти в недоумение: зачем вся эта морока с агнцами, нанесением на косяки крови и прочими непонятными обрядами? Разве Бог не знает и без того, кто верит в Него, а кто нет? Разве Ему не открыты человеческие сердца? Разве Он не видит душу каждого человека, как на ладони?

Несомненно, видит, и Писание много раз говорит об этом. Но Бог говорит, что знамением будет именно жертвенная кровь на домах верующих – и именно по этому признаку Он определит, в чьи дома придет беда (гибель первенцев), а в чьи нет. Обещает ли Бог безопасность тем, кто «в сердце верит», а вот обряд почитает излишним? Нет. Вера должна был проявлена в установленном Богом символическом действии – принесении в жертву агнца и помазании косяков его кровью, иначе Бог не признает ее верой.

В Новом Завете постоянно проводится параллель между пасхальным агнцем и Господом Иисусом, Который есть Агнец Божий, принимающий на Себя грех мира (ср.: Ин. 1:29). Образ Иисуса как Агнца пронизывает и Его слова о хлебе жизни: «Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день. Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем» (Ин. 6:53–56).

Что здесь имеется в виду, ясно из других Евангелий, где Господь во время прощального ужина с учениками (Тайной Вечери) устанавливает Таинство Евхаристии: «И когда они ели, Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Мое. И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов» (Мф. 26:26–28).

Господь говорит, что Он спасает нас через веру в Него: «верующий имеет жизнь вечную» (Ин. 6:47). И Он устанавливает действия, в которых мы должны выразить нашу веру, – Крещение и Евхаристию.

Когда мы вступаем в те или иные отношения с другими людьми, мы проявляем это в определенных символических действиях. Например, заключаем договоры или расписываемся в загсе. Сами отношения не сводятся к этим обрядовым действиям, но если мы от этих действий уклоняемся, значит, мы этих отношений не хотим.

Если мы не хотим выразить нашу веру так, как нам говорит Господь, – значит, ее у нас пока нет.

Я согласен, что Церковь имеет значение как собрание верующих, но почему в ней хозяйничают священники? Разве священник – не обычный человек, такой же, как я?

Как мы уже сказали, Новый Завет Бога с людьми требует, чтобы мы проявляли свою веру, участвуя в обрядах, наиболее важные из которых называются Таинствами. Прежде всего – в Таинствах Крещения (которое совершается один раз в жизни) и Евхаристии.

Первую Евхаристию, как рассказывает Евангелие, совершил Сам Господь Иисус. С тех пор она совершается во всех церквях по всему миру. Но очень важно, чтобы те, кто совершает ее, получили власть делать это от Самого Господа через апостолов. Вернемся к аналогии, которой мы уже однажды воспользовались: мы не можем оборудовать посольство Нарнии у себя на дому; мы должны прийти в посольство, которое действительно представляет королевство Нарнию.

Поэтому для Церкви важно не только преемство веры, но и то, что называется апостольским преемством. Мы читаем в Новом Завете, что в каждой территориальной общине апостолы поставляли блюстителя – епископа, используя для этого особый обряд – возложение рук на его главу. А люди, поставленные апостолами, получали право (и обязанность) совершать рукоположения дальше (см., например, Тит. 1:5). Непрерывная цепочка рукоположений тянется с апостольских времен до наших дней. Она связывает любого священника в любом православном приходе с Господом и апостолами, а Евхаристию, которая совершается в каждой церкви, – с Тайной вечерей.

В интернете постоянно появляются сообщения о скандалах и даже преступлениях, в которые оказываются вовлечены религиозные деятели. И эти люди будут учить нас нравственности?

Это очень интересный вопрос, который стоит рассмотреть на нескольких уровнях.

Во-первых, рассмотрим сам аргумент, который можно было бы назвать «аргумент от гадов». Собственно, это скорее риторический прием, чем аргумент. Среди людей, принадлежащих к определенной группе или исповедующих определенные взгляды, мы выделяем «гадов» – людей, чьи поступки вызывают у нас обоснованное возмущение и отвращение, а потом переносим эти сильные чувства на группу в целом.

Поскольку в любой достаточно большой группе людей обязательно найдутся и «гады», прием работает безотказно. Это вообще стандартный метод разжигания ненависти – например, этнической. Заглядываем в уголовную хронику, находим преступления, совершенные мигунами, и составляем из них жуткую, будоражащую воображение картину. В абсолютном своем большинстве мигуны могут быть мирными и законопослушными людьми, но целенаправленный подбор информации создает прочную эмоциональную ассоциацию: мигуны – опасные злодеи.

Или, например, велосипедисты. Вы знаете, что велосипедист развязал мировую войну и устроил геноцид? Это исторический факт – во время Первой Мировой войны Гитлер служил курьером и развозил на велосипеде приказы и донесения.

Или врачи – сколько жутких историй можно рассказать про них! Или ученые с их евгеникой, расовой теорией, экспериментами над людьми, атомной бомбой…

Прием работает, конечно, не на уровне логики, а на уровне эмоций – негодования, возмущения, страха, именно поэтому на него сложно отвечать. Эмоции не перебить логикой.

Слабость этого приема, однако, в его универсальности. Любая большая группа людей включает в себя немало отвратительных типов и тяжких злодеев (и уж точно атеисты не исключение – вспомним Сталина, Мао Цзе Дуна, Пол Пота). Если «аргумент от гадов» работает против религии, он также работает против атеизма, медицины, науки, демократии, монархии и вообще чего угодно.

Основной упрек, который можно предъявить к этому «аргументу», – это упрек в нерепрезентативной (выражаясь языком статистики) выборке. Люди, враждебно настроенные к какой-то группе лиц (мигунам, велосипедистам, медикам, ученым, священникам), намеренно выискивают такие примеры, которые помогали бы им обосновать их враждебность. Такой риторический прием больше говорит нам об антипатиях тех, кто его использует, чем о реальных качествах группы, против которой он направлен.

Во-вторых, Церковь никогда не обещала, что в ней не будет людей недостойных, лицемерных и вообще фальшивых христиан. Господь говорит в Евангелии: «Многие скажут Мне в тот день: Господи! Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие» (Мф. 7:22,23). И апостол Павел предупреждал пресвитеров Эфесской Церкви: «знаю, что, по отшествии моем, войдут к вам лютые волки, не щадящие стада, и из вас самих восстанут люди, которые будут говорить превратно, дабы увлечь учеников за собою» (Деян. 20:29–30).

Люди обладают свободной волей, и как человек, стоящий вне Церкви, волен войти в нее или нет, так и человек уже вошедший волен стремиться к серьезной христианской жизни или нет.

В-третьих, личная неспособность (или нежелание) каких-то людей следовать идеалам, которые они провозглашают, возможно, дискредитирует их лично, но никак не опровергает сами идеалы. Ученые тоже декларируют высокие идеалы: научную честность, открытость к новому, смиренную готовность отказаться даже от любимых теорий, если они начнут противоречить накопившимся фактам, – и, тем не менее, в истории науки мы находим множество подделок, фальсификаций, случаев подгонки данных под теории и других примеров человеческой слабости. Всё это, как и лженаука, по словам самих ученых, остается постоянной проблемой для научного сообщества.

«Пилтдаунский человек», например, – намеренная фальсификация, выданная за череп древнего проточеловека, – навлекает позор на самих фальсификаторов, но не опровергает ни палеонтологию как науку, ни ее подлинные достижения.

Точно так же истинность христианства не опровергается недостойным поведением кого-то из христиан.

Меня встретили в церкви грубо и неприветливо. Как там может быть Бог?

Стоит различать эмоции, иногда вполне понятные, и логику. Если меня обидели в очереди в поликлинике, это тяжело, неприятно и, конечно, отбивает у меня охоту в эту поликлинику обращаться. Но это никак не дискредитирует современную медицину. Более того, шарлатаны, которые ничем не могут (да и не хотят) мне помочь на самом деле, могут быть чрезвычайно милы и приветливы, нацеливаясь на мой кошелек, а настоящие врачи могут уставать и впадать в раздражение. Это, конечно, непрофессионально и недостойно с их стороны, но это еще ничего не говорит о медицине.

В Церковь люди приходят со своими проблемами. Люди, которых вы там встретите, будут подобны вам. Мы все нуждаемся в терпении, снисхождении и понимании, а более всего в том, чтобы самим научиться проявлять эти качества.

Церковь – это бизнес-проект по выкачиванию денег, и ничего больше!

В Евангелии мы читаем, что у Иисуса и апостолов был ящик для сбора пожертвований (Ин. 12:6), а ряд состоятельных женщин оказывали им постоянную финансовую поддержку: «Иоанна, жена Хузы, домоправителя Иродова, и Сусанна, и многие другие… служили Ему имением своим» (Лк. 8:3). Делает ли это всё служение Господа и апостолов «бизнес-проектом по выкачиванию денег»? Ну, смотря в чьих глазах. Люди склонны приписывать другим ту мотивацию, которая понятна им самим.

Апостолы, постоянно несшие свое служение, должны были оставить свою мирскую работу – а значит, их надо было как-то кормить. Дважды Господь чудесным образом умножил хлеб и рыбу, но основными способами поддержания учеников были всё же сбор пожертвований и «спонсорская помощь».

И в современной Церкви мы ожидаем, что епископы, священники и диаконы будут нести свое служение постоянно – а, значит, не смогут трудиться еще и на светской работе, чтобы кормить свои семьи. Мы ожидаем, что на богослужениях будет петь хор, здание церкви будет поддерживаться в порядке, там будет работать освещение и отопление, и, более того, – что Церковь будет нести социальное служение, помогать нуждающимся, учить детей в воскресной школе.

Всё это, несомненно, потребует денег.

Денег требует и деятельность атеистических сообществ. Тот же Ричард Докинз собирает пожертвования, берет немалые деньги за лекции, продает книги и, несмотря на их явный коммерческий успех, никто не говорит, что «атеизм – это средство выкачивания денег».

Но – обратим на это внимание! – больше всего о деньгах Церкви переживают те, кто никаких денег на Церковь не тратят и не собираются. Для верующего человека пожертвования в пользу Церкви – это возможность быть «своим», участвовать в деле Божием, быть не просто человеком, который заходит в храм, но одним из многих людей, благодаря участию которых храм стоит и в нем совершается богослужение.

Церковные догматы сковывают человеческое мышление!

Нет. Но тут важно определиться с понятиями.

В обычной разговорной речи мы используем слово «догматичный» в значении «интеллектуально закрытый», «боящийся принимать во внимание факты, которые могли бы поколебать сложившиеся убеждения». В этом отношении догматичными могут быть (и часто бывают) и атеисты.

Но христианские догматы – нечто другое. Это определенные истины о Боге, которые Он Сам открыл Своей Церкви, и они сковывают мышление не больше, чем любые другие твердо установленные истины.

Например, твердо установлено, что такая болезнь, как иммунодефицит человека, вызывается определенными вирусами. Человек, который станет решительно отрицать это и уверять, что ВИЧ – это миф, придуманный фармацевтическими компаниями, будет анафематствован (то есть объявлен чужаком) медицинским сообществом.

Твердо установлено, что древний Рим существовал на самом деле. Поклонники академика Фоменко, который полагает все свидетельства о существовании этой цивилизации фальшивками, будут с позором изгнаны из среды профессиональных историков – по крайней мере, пока не раскаются в своих заблуждениях.

Сковывают ли эти твердо установленные истины мышление? Очевидно, нет. Напротив, твердо установленное знание задает рамки, в которых совершается дальнейшее развитие соответствующих дисциплин. Так же и догматы задают рамки, выход за которые означает разрыв с Церковью. Но внутри этих рамок существует весьма живая интеллектуальная жизнь.

Разве нельзя быть хорошим человеком и без веры в христианские догматы?

Разумеется, можно. В Библии не раз упоминаются добродетельные поступки нехристиан: например, человеколюбие сотника Юлия (Деян. 27:3) или жителей острова Мелит (современной Мальты), которые оказали помощь апостолу Павлу и его спутникам после кораблекрушения (Деян. 28:2). Сознание нравственного закона – не признак принадлежности к Церкви. Это признак принадлежности к человеческому роду (Рим. 2:14,15).

Но здесь у нас возникают два вопроса. Первый: а существует ли некая подлинная, объективная «хорошесть»? Что значит «быть хорошим»? По чьим меркам человек может быть хорош или плох? В некоторых сообществах одобрение и уважение могут вызывать люди, которых мы бы сочли гнусными злодеями. «Хороший» с точки зрения своих собратьев террорист или эсэсовец – это очень плохой человек в глазах всех остальных. И, если слово «хороший» означает просто «одобряемый своим окружением», то оно лишено объективного смысла. Чтобы назвать человека хорошим, мы должны обратиться к какому-то надчеловеческому, объективному стандарту «хорошести». Которого не может существовать во Вселенной без Бога.

Второй вопрос в том, насколько хорошими людьми мы хотим быть. Важная часть стремления к добру – стремление к истине. Хороший, человеколюбивый, ответственный врач тщательно изучает медицину и следит за новыми открытиями в этой области, потому что для того, чтобы проявить любовь к людям, ему необходимо знать причины болезней и наиболее эффективные методы их лечения. Врач, которого не интересует истина в этих вопросах, был бы негодным врачом – и негодным человеком.

Если мы хотим людям добра, мы должны задуматься над вопросом, что есть добро для человека, для чего он создан и есть ли у его появления в мире вообще какая-то цель.

Если человек призван к жизни вечной и блаженной, более счастливой и благой, чем всё, чего возможно обрести на земле, – тогда человеколюбие требует искать этой подлинной жизни. И помогать другим ее найти.

Разве нельзя верить в Бога без догматов?

На уровне теоретического согласия – «что-то там, возможно, и есть» – можно. Но как только мы переходим к какой-то религиозной практике, начиная с самой простой и очевидной – молитвы, мы неизбежно начинаем провозглашать догматы, те или иные. Самая простая православная молитва: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного», – уже предполагает веру человека, ее произносящего, в ряд догматов. Предполагается, что человек признает Иисуса Христом (то есть посланным Богом Мессией, Спасителем), Господом и Судьей, у Которого мы ищем помилования. Если мы откажемся молиться именно этими словами, мы в любом случае сделаем вероисповедные утверждения, те или другие.

Мы отлично можем обойтись без карты, если никуда не идем. Но если мы отправимся в путь, карта нам понадобится, и желательно точная.

Как вечная участь человека может зависеть от того, разделяет он или нет определенный набор богословских формулировок?

Вечная участь человека определяться тем, как он отзывается на свидетельство Господа нашего Иисуса Христа о Себе. В Евангелии Иисус делает о Себе ряд четких догматических утверждений. Он говорит о Себе как о Боге, Господе, Судии – и требует веровать в Него. Конечно, догматические формулировки, принятые Церковью, появляются гораздо позже и являются ответом на ереси, то есть попытки выразить христианскую веру заведомо неправильным путем. Но все они опираются на свидетельство Иисуса о Себе – и отвергая их, мы отвергаем это свидетельство.

Но если догматы приняты Церковными Соборами (то есть собраниями епископов со всего христианского мира) столетия спустя после Иисуса, как они могут быть Божественным Откровением? Их же приняли люди!

Было бы ошибкой путать Церковный Собор с парламентом. Епископы не «принимают» какую-то новую веру подобно тому, как дума принимает новые законы. Епископы ограждают веру, «однажды преданную святым» (Иуд. 1:3), от попыток ее исказить. Церковь со времен апостолов исповедует Иисуса совершенным Богом и совершенным Человеком – а облечь эту веру в точную формулировку понадобилось после того, как ее стали оспаривать еретики. Догматы можно сравнить с оборонительными сооружениями, которые должны ограждать давно известную истину от новых нападений.

То, что догматы укоренены в Писании, косвенно подтверждает и печальная история христианских разделений. Православные, католики, англикане, лютеране, реформаты, баптисты не имеют общего административного центра, а имеют только общую Библию – но все разделяют веру в Иисуса Христа как в Бога и Человека и веру в Троицу.

Разве догматы не противоречат современной науке?

Не противоречат и не могут противоречить, потому что догматы говорят о Боге и Его отношениях с Творением, а естественные науки занимаются исследованием материи. Возьмем, например, Халкидонский догмат, который провозглашает, что Господь наш Иисус Христос является совершенным Богом и совершенным Человеком – как это может противоречить науке? Утверждения естественных наук и догматы просто лежат в разных плоскостях.

Что если я не могу согласиться со словами того или иного священника или епископа?

Важная функция догматов состоит как раз в том, чтобы разграничивать взгляды, обязательные для всякого члена Церкви, и частные взгляды, в которых члены Церкви (как миряне, так и клирики) могут расходиться. В недогматических вопросах епископы, священники и миряне вполне могут расходиться между собой – и если вы не согласны с мнением того или иного конкретного человека в Церкви, это еще не значит, что вы не согласны с Церковью.

Если ваше несогласие действительно относится к догматическому учению Церкви, тогда это надо рассматривать подробно. Но возможно, что вы просто не разделяете частные мнения некоторых православных христиан.

Почему Церковь выступает против абортов?

Действительно, с самого своего основания Церковь рассматривает намеренное прерывание беременности как человекоубийство. Это подробно разъясняется в «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви»:

«Псалмопевец описывает развитие плода в материнской утробе как творческий акт Бога: «Ты устроил внутренности мои и соткал меня во чреве матери моей… Не сокрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне, образуем был во глубине утробы. Зародыш мой видели очи Твои» (Пс. 138:13,15–16). О том же свидетельствует Иов в словах, обращенных к Богу: «Твои руки трудились надо мною и образовали всего меня кругом… Не Ты ли вылил меня, как молоко, и, как творог, сгустил меня, кожею и плотью одел меня, костями и жилами скрепил меня, жизнь и милость даровал мне, и попечение Твое хранило дух мой… Ты вывел меня из чрева» (Иов 10:8–12,18). «Я образовал тебя во чреве… и прежде нежели ты вышел из утробы, Я освятил тебя» (Иер. 1:5–6), – сказал Господь пророку Иеремии. «Не убивай ребенка, причиняя выкидыш», – это повеление помещено среди важнейших заповедей Божиих в «Учении двенадцати апостолов», одном из древнейших памятников христианской письменности. «Женщина, учинившая выкидыш, есть убийца и даст ответ перед Богом. Ибо… зародыш во утробе есть живое существо, о коем печется Господь», – писал апологет II века Афинагор. «Тот, кто будет человеком, уже человек», – утверждал Тертуллиан на рубеже II и III веков. «Умышленно погубившая зачатый во утробе плод подлежит осуждению смертоубийства… Дающие врачевство для извержения зачатого в утробе суть убийцы, равно и приемлющие детоубийственные отравы», – сказано во 2-м и 8-м правилах святителя Василия Великого, включенных в Книгу правил Православной Церкви и подтвержденных 91 правилом VI Вселенского Собора. При этом святой Василий уточняет, что тяжесть вины не зависит от срока беременности: «У нас нет различения плода образовавшегося и еще необразованного». Святитель Иоанн Златоуст называл делающих аборт «худшими, нежели убийцы"».

Церковь подчеркивает, что любые грешники, в том числе и те, кто вовлечен в грех аборта (а это прежде сего мужчины, побуждающие и часто вынуждающие женщин к этому греху), могут раскаяться и получить прощение. Однако, пока они не раскаялись, на них тяготеет тяжкое преступление.

Церковь не только воспрещает аборты своим членам, она пытается сделать их труднодоступными – а в перспективе запретить – и для всех остальных! Разве неверующие обязаны следовать церковным установлениям?

Они не обязаны, и Церковь не пытается навязать свои внутренние правила неверующим – это было бы бессмысленно. Однако запрет на убийство невинного человека не является установлением только Церкви: это нравственное требование, очевидное для всех людей. Из того, что слово Божие содержит заповедь «не укради», не следует, что любая попытка воспретить кражи была бы попыткой навязать неверующим религиозную этику. Так и из того, что «не убий» – Божья заповедь, не следует, что запрет на убийство является чисто религиозным и неверующие не обязаны его соблюдать.

Против абортов могут выступать (и выступают) и нехристиане, и даже атеисты на основаниях, не имеющих отношения к Библии или Церкви. Они руководствуются не Писанием или Преданием, а очевидной логикой:

1. Дитя в утробе матери является живым существом, организмом, а не частью материнского организма – это биологический факт.

2. Дитя в утробе является человеческим существом, биологически несомненно принадлежащим к человеческому роду.

3. Дитя в утробе заведомо не является ни преступником, подлежащим смертной казни, ни вооруженным агрессором.

4. Недопустимо лишать жизни заведомо невинное человеческое существо.

5. Следовательно, аборт нравственно недопустим.

Возражения сторонников абортов сводятся либо к отрицанию пункта 2, то есть того факта, что в материнской утробе находится человеческое существо, либо к отрицанию пункта 4, то есть тезиса о недопустимости убивать невинных людей.

Пункт 2, как правило, отрицают не очень образованные люди, потому что они спорят с биологическим фактом. Более образованные чаще отрицают, что недопустимо убивать невинных. Например, в 2012 году в британском «Журнале медицинской этики» выступили со статьей двое философов, специализирующихся на этике, – Альберто Джубилини из Университета Милана и Франческа Минерва из Университета Мельбурна и Оксфордского университета. Краткое содержание своей статьи они сами излагают так:

«Аборты широко приняты по основаниям, не имеющим отношения к здоровью плода. Показав, что (1) ни плод, ни новорожденный не имеют того же морального статуса, что и подлинные личности; (2) тот факт, что оба являются потенциальными личностями, морально не значим; (3) в реальной жизни усыновление не всегда в интересах людей, – авторы утверждают, что практика, которую мы называем “послеродовым абортом” (умерщвление новорожденного), должна быть разрешена в тех же самых случаях, когда разрешены и аборты, включая и те случаи, когда новорожденный не является инвалидом».

Редактор «Журнала медицинской этики» профессор Джулиан Савулеску поддерживает эту линию рассуждения в своем блоге: «Не существует (в моральном отношении) разницы между плодом в утробе и новорожденным… Если допустим аборт, то должен быть допустим и инфантицид».

Профессор биоэтики Манчестерского университета Джон Харрис рассуждает: «[Традиционный подход таков:] мы можем прервать беременность при условии серьезных аномалий в развитии плода вплоть до последних сроков, но не можем убить новорожденного. Что же такого, по мнению людей, должно происходить в родовых путях, что убивать плод на входе в них нормально, а на выходе – нет?»

Тот же самый ход мысли когда-то использовали в своей аргументации противники абортов: что за радикальная метаморфоза должна происходить с плодом при его прохождении через родовые пути, если его уничтожение вне материнского организма мы называем убийством, а внутри – еще нет? Харрис и Савулеску полностью соглашаются с этой логикой, но вывод делают обратный: убивать можно не только зачатых, но и уже рожденных младенцев.

Либеральные мыслители – такие, например, как очень уважаемый среди «свободомыслящей интеллигенции» профессор Питер Сингер – пытаются провести границы между понятиями «человеческое существо» и «человеческая личность». Дитя в утробе, как и новорожденный младенец, является человеческим существом – они и не думают этого отрицать, – но ни тот, ни другой не являются личностями, так как оба «лишены таких определяющих черт личности, как рациональность, автономность и самосознание». Поэтому Питер Сингер считает допустимым убийство младенцев в возрасте до месяца. Правда, когда еще более «прогрессивный» мыслитель Джефри Рейман указал ему, что личность формируется несколько лет, Сингер признал, что «месяц» – это не обязательное ограничение.

Таким образом, образованные сторонники абортов не отрицают, что дитя в утробе – человеческое существо. Они отрицают, что всякое невинное человеческое существо имеет право на жизнь.

Церковь же просто утверждает самоочевидный нравственный принцип – нельзя лишать жизни невинное человеческое существо.

Разве женщина не вправе распоряжаться своим телом?

Разумеется, вправе. Но тело ребенка в ее утробе – это не ее тело, это уже тело другого человека, который имеет свои собственные права, и, прежде всего, право на жизнь.

А если продолжение беременности угрожает жизни матери?

Об этом хорошо сказано в «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви»: «В случаях, когда существует прямая угроза жизни матери при продолжении беременности, особенно при наличии у нее других детей, в пастырской практике рекомендуется проявлять снисхождение. Женщина, прервавшая беременность в таких обстоятельствах, не отлучается от евхаристического общения с Церковью, но это общение обусловливается исполнением ею личного покаянного молитвенного правила, которое определяется священником, принимающим исповедь».

Возможна трагическая ситуация, когда ребенка не спасти и надо спасать хотя бы мать. Как возможны и другие ситуации, когда действия по спасению одних невинных жизней неизбежно погубят другие. Например, террористы захватили самолет с пассажирами и собираются таранить им здание. Сбить самолет значит погубить невинных пассажиров; не сбивать – значит погубить и пассажиров, и людей в здании.

Такие трагические ситуации не делают, однако, допустимым лишение жизни невинных людей просто потому, что нам так удобнее.

Как Церковь относится к практике эвтаназии?

Эвтаназия – это намеренное лишение человека жизни с его согласия. Первоначально предполагалось, что это исключительная мера, на которую идут в ситуации близкой и неизбежной смерти с целью положить конец невыносимым страданиям. Однако на деле это уже давно не так: в ряде стран эвтаназия применяется даже к физически здоровым людям, просто пребывающим в сильном унынии.

Эвтаназию следует отличать от прекращения медицинских мероприятий, направленных на искусственное продление жизни, ведь тогда смерть наступает от естественных причин. Такое прекращение Церковь считает, в принципе, допустимым. В «Основах социальной концепции» сказано: «Продление жизни искусственными средствами, при котором фактически действуют лишь отдельные органы, не может рассматриваться как обязательная и во всех случаях желательная задача медицины. Оттягивание смертного часа порой только продлевает мучения больного, лишая человека права на достойную, «непостыдную и мирную» кончину, которую православные христиане испрашивают у Господа за богослужением. Когда активная терапия становится невозможной, ее место должна занять паллиативная помощь (обезболивание, уход, социальная и психологическая поддержка), а также пастырское попечение. Всё это имеет целью обеспечить подлинно человеческое завершение жизни, согретое милосердием и любовью».

В то же время, «Церковь, оставаясь верной соблюдению заповеди Божией «не убивай» (Исх. 20:13), не может признать нравственно приемлемыми распространенные ныне в светском обществе попытки легализации так называемой эвтаназии, то есть намеренного умерщвления безнадежно больных (в том числе по их желанию)».

Обозначив, таким образом, церковную позицию, рассмотрим некоторые возражения против нее.

Правда ли, что Церковь выступает против эвтаназии, потому что считает страдания душеполезными? Но, если человек вообще неверующий, зачем ему мучиться?

Нет, Церковь выступает против эвтаназии не поэтому. Страдания не всегда полезны для спасения души; тут всё зависит от реакции человека, который может проявить терпение, смирение и надежду, а может, наоборот, озлобиться. Что в любом случае не душеполезно – это обрекать ближнего на страдания. Все доступные меры к облегчению страданий человека должны быть приняты.

Но умертвить – не значит облегчить страдания. Это значит умертвить.

Более того, существует ряд вполне «светских» доводов против эвтаназии. Об этом важно сказать, потому что нашим оппонентам часто кажется, что в споре об эвтаназии (и в других подобных спорах) происходит противостояние между «здравым смыслом и интересами живых людей», с одной стороны, – и «бессмысленными религиозными запретами» с другой. В реальности именно Церковь выступает на стороне живых людей и здравого смысла, и противостоит она определенной идеологии, к которой относится уже сложившийся термин «культура смерти».

Почему человек не может сам принять решение, когда ему умереть?

С чисто светской точки зрения – потому, что грань между «решением, которое человек принял сам», и «решением, до которого его довели», крайне нечеткая. Известно несколько случаев самоубийства раковых больных, которые по разным причинам не могли получить обезболивание. Было ли их решение вполне добровольным? Если бы кто-нибудь предложил законно их умертвить – вполне возможно, они подписали бы все требуемые бумаги; но было бы их согласие вполне добровольным?

Не только физическое, но и психологическое давление может сильно влиять на решение человека. Когда он полностью во власти других, этим другим нетрудно убедить его выразить согласие на эвтаназию.

Иногда «право на смерть» естественно переходит в «обязанность умереть». Например, автор нескольких работ по философии баронесса Уорнок считает, что люди, страдающие деменцией, «обязаны умереть», потому что «впустую истощают ресурсы своих семей и системы здравоохранения». Заметим: речь идет о деменции – заболевании, которое мучительными болями не сопровождается. Человек «должен умереть» не потому, что он сам страдает, а потому, что он отягощает других.

Легализация эвтаназии неизбежно создает определенное психологическое давление, которое подталкивает человека к тому, чтобы воспользоваться предлагаемым ему выходом, а апелляция к личной воле человека: он, мол, сам свободен решать – легко превращается в издевательство. Ведь человек «решает» в условиях, когда государство – а, возможно, и близкие – заинтересованы в его скорейшей смерти.

Почему вы считаете, что эвтаназия непременно приведет к злоупотреблениям?

Уже приводит. По ряду причин, некоторые из которых сразу бросаются в глаза.

• Заинтересованность государства (и, возможно, родственников) в избавлении от тягот и расходов, связанных с продолжением жизни больного (см. выше цитату из баронессы Уорнок).

• Склонность любой системы, в том числе и системы здравоохранения, избирать наименее затратные с точки зрения труда, финансов и других ресурсов варианты действий. Например, с введением эвтаназии легко решатся все проблемы с обезболиванием: ведь тому, кто невыносимо страдает, достаточно будет выписать одно направление на последнюю «процедуру». Эвтаназировать людей несравненно дешевле, чем искать способы их лечения или облегчения страданий.

• Введение эвтаназии разрушает общее представление о том, что человеческая жизнь стоит того, чтобы быть прожитой, и люди обязаны поддерживать друг в друге желание жить. Это приводит, например, к отказу спасать самоубийц, чему уже есть примеры, и к общему снижению заинтересованности общества в своих наиболее уязвимых членах.

• Другое следствие эвтаназии – быстрое размывание границ допустимого. Первоначально, напомним, эвтаназия вводилась как исключительная мера для умирающих, выздоровление которых невозможно и которые испытывают невыносимые страдания. В наше время эвтаназия практикуется уже и по отношению к людям, пришедшим в сильное уныние и нуждающимся в компетентной психиатрической, психологической и духовной помощи – а не в смерти.

• Невозможно провести четкую грань между предоставлением возможности/ предложением/ побуждением/ принуждением к эвтаназии, особенно учитывая, что тяжело больные люди крайне уязвимы, а эвтаназированные – мертвы и не могут предъявить никаких претензий.

Но что если больные люди действительно являются тяжким бременем для близких и общества в целом?

Возможность послужить людям, которые нуждаются в нашей помощи, является благословением. Всё, что мы делаем для них, мы делаем для Самого Господа (Мф. 25:40). Их пребывание среди нас побуждает нас отказаться от ложной системы ценностей и убеждений, основанной на стремлении к комфорту любой ценой, и принять другую систему ценностей, основанную на взаимной любви и заботе. Научиться ценить людей, а не вещи или удовольствия, значит открыться навстречу гораздо более достойной и счастливой жизни, и, что еще более важно, – вечному спасению.

Считает ли Церковь телесную близость грехом?

В контексте брака – нет. С точки зрения Писания и христианской традиции, телесная близость супругов – часть благого Божьего замысла. Библейская книга «Песнь песней» воспевает супружество в самых ярких выражениях, и, хотя мы вправе толковать ее аллегорически, такое толкование не устраняет и ее прямого смысла – ликующей и вполне телесной радости супругов друг о друге. Как сказано в книге Притч царя Соломона, «источник твой да будет благословен; и утешайся женою юности твоей, любезною ланью и прекрасною серною: груди ее да упоявают тебя во всякое время, любовью ее услаждайся постоянно» (Притч. 5:18,19). Апостол Павел дает супругам ясный совет: «муж оказывай жене должное благорасположение; подобно и жена мужу. Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена. Не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию, на время, для упражнения в посте и молитве, а [потом] опять будьте вместе, чтобы не искушал вас сатана невоздержанием вашим» (1Кор. 7:3–5).

Церкви с самого начала пришлось столкнуться с лжеучениями, которые отвергали брак и телесную близость как что-то препятствующее спасению, и Церковь их отвергла.

В «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви» говорится: «Высоко оценивая подвиг добровольного целомудренного безбрачия, принимаемого ради Христа и Евангелия, и признавая особую роль монашества в своей истории и современной жизни, Церковь никогда не относилась к браку пренебрежительно и осуждала тех, кто из ложно понятого стремления к чистоте уничижал брачные отношения.

Апостол Павел, лично для себя избравший девство и призывавший подражать ему в этом (1Кор. 7:8), тем не менее осуждает «лицемерие лжесловесников, сожженных в совести своей, запрещающих вступать в брак» (1Тим. 4:2,3). 51-е Апостольское правило гласит: «Если кто… удаляется от брака… не ради подвига воздержания, но по причине гнушения, забыв… что Бог, созидая человека, мужа и жену сотворил их, и таким образом, хуля, клевещет на создание, – или да исправится, или да будет извержен из священного чина и отвержен от Церкви». Его развивают 1-е, 9-е и 10-е правила Гангрского собора: «Если кто порицает брак и гнушается женою верною и благочестивою, с мужем своим совокупляющеюся, или порицает оную, как не могущую войти в Царствие [Божие], да будет под клятвою. Если кто девствует или воздерживается, удаляясь от брака, как гнушающийся им, а не ради самой красоты и святыни девства, да будет под клятвою. Если кто из девствующих ради Господа будет превозноситься над сочетавшимися браком, да будет под клятвою». Священный Синод Русской Православной Церкви в определении от 28 декабря 1998 года, ссылаясь на эти правила, указал на «недопустимость негативного или высокомерного отношения к браку"».

Что поменяется, если люди распишутся в загсе или даже обвенчаются в Церкви? Разве без этого они не могут любить друг друга?

Если они любят друг друга – что мешает им открыто признать перед всеми, что они являются супругами? К сожалению, никак не зарегистрированное сожительство – это ситуация, когда на теоретически влюбленную пару всё время дует из двери, которую он (намного реже – она) оставил открытой, чтобы в любой момент уйти.

Любовь – это готовность посвятить свою жизнь другому человеку. Хранить верность, разделять трудности, ухаживать во время болезни, никогда не бросать. Если любовь не приводит даже к готовности открыто признать женщину своей супругой – то, увы, на любовь это пока не тянет.

Вообще, грех в христианском контексте – это не наличие, а отсутствие чего-то. Блуд – это не наличие телесной близости, это отсутствие любви и верности.

Почему Церковь так негативно относится к связям вне брака?

По достаточно очевидной причине. Внебрачная связь – это клятвопреступление, и это тяжкий грех против милосердия, потому что причиняет страдания обманутой стороне. Еще ветхозаветный пророк Малахия говорит, обличая народ: «И вот еще что вы делаете: вы заставляете обливать слезами жертвенник Господа с рыданием и воплем, так что Он уже не призирает более на приношение и не принимает умилостивительной жертвы из рук ваших. Вы скажете: «за что?» За то, что Господь был свидетелем между тобою и женою юности твоей, против которой ты поступил вероломно, между тем как она подруга твоя и законная жена твоя» (Мал. 2:13,14).

Но что делать, если любовь прошла?

Слово «любовь» в мирском и в христианском понимании означает разные вещи. В мирском контексте любовь – это мое переживание, которое вызывает во мне другой человек. Такая любовь эгоцентрична – она обращена на себя, другой человек является не более чем средством доставления мне определенных переживаний. Когда этот человек их больше не доставляет, это называется «любовь прошла», можно отправляться на поиски кого-то нового, кто освежит мои ощущения.

Что будет с оставленным позади – уже не интересно.

В христианском контексте любовь – это выход за пределы эгоцентризма. Это обращение к ближнему, признание его реальности. Если использовать формулировку Иммануила Канта, ближний никогда не должен являться для меня средством (в данном случае – средством доставления мне переживаний) – а только целью. Любовь – это решение заботиться о благе другого человека независимо от своих переживаний по этому поводу.

Мы, люди, так устроены, что наши эмоции следуют за волей: мы начинаем ненавидеть людей, с которыми поступаем несправедливо. Когда мы грешим против кого-то, нам надо быть уверенным, что это плохой человек, заслуживающий такого обращения. Это порождает нисходящую спираль: чем хуже мы обращаемся с человеком, тем бо́льшую неприязнь испытываем и в результате обращаемся с ним еще хуже.

К счастью, верно и обратное: когда мы прилагаем усилия к тому, чтобы поступать с человеком по любви, наше сердце смягчается, и нам становится легче делать ему добро. Мы начинаем чувствовать любовь, когда мы упорно поступаем по любви.

Почему Церковь не признает женского равноправия? Почему, например, женщина не может быть священником, а в семье от жены требуется подчиняться мужу?

Церковь признает женское равноправие там, где само понятие равноправия имеет смысл, – в государстве. В нашем падшем мире люди склонны поступать друг с другом несправедливо, и это делает необходимым право – систему формальных правил, которые должны как-то обуздывать человеческое зло.

В конкурентной среде, где каждый сражается за свои интересы, требование равноправия стоит очень остро. В крупной корпорации существует конкуренция за более престижные и доходные должности, и понятно, что разные группы граждан (в том числе, разумеется, женщины) могут требовать, чтобы эта конкуренция носила по возможности честный характер. Люди пришли в корпорацию, чтобы выиграть что-то для себя и для своей семьи, и требуют честной игры.

Государство призвано регулировать уровень конкуренции за доступ к различным благам – престижной и высокооплачиваемой работе, образованию, власти и другим ресурсам – так, чтобы люди не притесняли друг друга или, по крайней мере, делали это как можно меньше.

Церковь, напротив, есть добровольное сообщество людей, посвятивших себя служению Богу. Люди приходят в Церковь не ради своих интересов, и призваны не к конкуренции, а к совсем противоположному поведению, о котором говорит Спаситель.

«Иисус же, подозвав их, сказал им: вы знаете, что почитающиеся князьями народов господствуют над ними, и вельможи их властвуют ими. Но между вами да не будет так: а кто хочет быть большим между вами, да будем вам слугою; и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом. Ибо и Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мк. 10:42–45).

Служение священника (как и епископа) не является местом в корпорации. Его миссия – подражать Спасителю в добровольной самоотдаче ради спасения других. Добиваться священства, как добиваются места в корпорации, значит совершенно не понимать его смысла. Мы все, мужчины и женщины, священники и миряне, призваны служить Богу каждый на своем месте, ища воли Божией, а не своей.

Семья также отличается от государства. В семье – во всяком случае, в здоровой семье, какой и должна быть семья христианская, – нет отношений конкуренции. Там есть отношения любви и взаимного служения. Муж призван являть жертвенную, христоподобную любовь жене и детям, жена – отвечать доверием и послушанием.

Трагедия падшего мира в том, что любая иерархия превращается в средство эксплуатации, и люди, по совершенно понятным причинам, относятся к ней с глубоким недоверием.

Но Церковь – это присутствие другого мира, и в ней мы по крайней мере стремимся выстраивать отношения принципиально по-другому.

Почему Церковь против равноправия сексуальных меньшинств?

Прежде всего, мы должны избежать путаницы. Равноправие людей не означает (и не может означать) равноправия образов жизни. Достоинство и ценность человеческой личности – одно понятие, достоинство и ценность того или иного поведения – совсем другое. Каждый человек, независимо от его образа жизни, достоин признания в качестве уникальной, драгоценной в глазах Бога личности. Из этого никак не следует, что всякий образ поведения достоин признания и поощрения.

Алкоголик и человек, свободный от пристрастия к алкоголю; человек, страдающий манией азартной игры, и тот, кого рулетка не интересует; отец семейства и гомосексуалист, – все они как люди и граждане обладают равными правами.

Но из их равноправия как человеческих личностей не следует, что и образ их жизни равнодостоин.

Когда мы говорим о «сексуальных меньшинствах», мы говорим о людях, ведущих определенный образ жизни. Не одобрять такой образ жизни, выступать против его насаждения – не значит как-либо покушаться на права этих людей. Когда государство, например, сдерживает рекламу спиртного и ограничивает его продажу, оно не нарушает этим прав людей, приверженных выпивке.

Гомосексуальный образ жизни, как это достоверно установлено, чрезвычайно разрушителен для здоровья – в частности, он в десятки раз повышает риск заболевания СПИДом и другими болезнями, передающимися половым путем. Насаждать этот образ жизни – значит причинять людям и обществу в целом очевидный вред.

Разве гей не может быть христианином?

Проблема в том, что сам термин «гей» является запутывающим. Он может означать по крайне мере три разные вещи.

1) Так могут называть человека, испытывающего влечение к лицам своего пола. Мы все можем испытывать те или иные влечения, которым не стоит следовать, – в христианском контексте это называется искушением. И положение такого человека не уникально – христианин с естественным влечением к противоположному полу тоже часто оказывается перед необходимостью противиться своим импульсам. Гетеросексуальный блуд ничем не лучше гомосексуального, а искушение может быть ничуть не слабее. Но искушение – это еще не грех. Пока человек, доверяясь Богу и желая повиноваться Его заповедям, не следует постигающим его искушениям, на нем нет греха и он пребывает в мире с Богом и Церковью.

2) Также этот термин может означать человека, вступающего в связи с лицами своего пола. В этом случае Церковь призывает его (как и человека, который живет в гетеросексуальном блуде) немедленно оставить этот образ жизни и, с помощью Божией, начать новую жизнь. «Или не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют? – предупреждает святой апостол Павел. – Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники – Царства Божия не наследуют. И такими были некоторые из вас; но омылись, но освятились, но оправдались именем Господа нашего Иисуса Христа и Духом Бога нашего» (1Кор. 6:9–11).

3) Иногда это слово обозначает человека, приверженного идеологии, в рамках которой однополые сексуальные контакты рассматриваются как что-то принципиально одобряемое и похвальное, а традиционная этика в области пола принципиально отвергается. До тех пор, пока человек привержен такой системе воззрений, он не может быть христианином – в силу принципиального отвержения им Божиих заповедей.

Почему Церковь негативно относится к операциям по перемене пола?

Действительно, Церковь относится к таким операциям негативно. Как говорится в «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви», «"смена пола» посредством гормонального воздействия и проведения хирургической операции во многих случаях приводит не к разрешению психологических проблем, а к их усугублению, порождая глубокий внутренний кризис. Церковь не может одобрить такого рода «бунт против Творца» и признать действительной искусственно измененную половую принадлежность».

Такие операции являются проявлением гендерной дисфории – психического расстройства, при котором человек относит себя к противоположному полу и тяжело переносит несоответствие реального положения вещей желаемому. Такое расстройство может иметь разную степень тяжести, нередко оно проявляется у детей и проходит к подростковому возрасту.

В наши дни существует мощная идеология, которая считает важным, среди прочего, поощрять подобные отклонения. Например, детям, которые проявляют признаки гендерной дисфории, вводят специальные медикаменты, затрудняющие нормальный процесс полового созревания, чтобы при наступлении совершеннолетия подвергнуть их необратимой операции.

Учитывая, что в большинстве случаев детская гендерная дисфория проходит, людям наносится таким образом несомненный и тяжкий вред.

Зачем Церковь сливается с государством?

Это всё равно что спрашивать, «перестали ли вы пить коньяк по утрам». Никакого слияния Церкви с государством в действительности не происходит.

Присутствие Церкви в общественной и государственной жизни в России значительно скромнее, чем в жизни других христианских стран, и нам стоит поставить вопрос: какую из реально существующих стран мира нам хотели бы предложить в качестве образца правильного устроения взаимоотношений Церкви с государством? Если у нас Церковь с государством «сливается» – покажите, где она отделена?

Активное сотрудничество Церкви и государства, государственное финансирование религиозных учреждений, выполняющих важную социальную работу (например, школ или госпиталей), присутствие капелланов в армии, наличие в школах религиозного образования, а в вузах – кафедр теологии, открытое выражение своей религиозности политиками и апелляция к христианским ценностям в общественной деятельности – это постоянный элемент общественно-политического ландшафта в развитых странах, в том числе в тех, которые подчеркивают отделение Церкви от государства, как, например, США и Франция.

Сотрудничество государства с религиозными общинами – мировая практика, продиктованная соображениями общего блага.

Россия на общем фоне не только не клерикальная, но, наоборот, исключительно секуляризированная страна.

Почему Церковь не выступает против коррупции?

Церковь выступает против греха, и этого в частности. Но важно понимать, что у Церкви особенный взгляд на взаимодействие общества и человека. Мы верим в то, что каждый человек лично, индивидуально бессмертен – и может лично войти в вечную радость либо в вечную муку, в зависимости от того выбора, который он совершает на земле. Все страны и империи, культуры и цивилизации останутся далеко в прошлом, а мы будем живы.

Поэтому Евангелие видит нашу главную проблему совершенно иначе, чем ее склонны видеть мы сами. Мы видим наше главное несчастье в других людях или в обстоятельствах. Точно так же во времена Господа Иисуса люди хотели, чтобы Мессия спас их от римских оккупантов, от бедности, от болезней. Они отвергли Его, когда оказалось, что Его цель – в чем-то другом.

Христос пришел, чтобы «Спасти людей Своих от грехов их» (Мф. 1:21). Не от грехов их соседей, или родственников, или сослуживцев, или начальников – но от их собственных грехов.

Цель, с которой Господь создал Церковь, – это вечное спасение людей. Моему и вашему вечному спасению угрожают не грехи других людей, но только мои и только ваши личные грехи.

Тут можно использовать аналогию с больницей, которая вообще часто возникает в церковном предании. Вы не приходите к врачу жаловаться на симптомы, беспокоящие соседа. Если вы это сделаете, врач скажет вам очевидную вещь: сосед сам должен прийти со своими симптомами, а раз не приходит, помочь ему нельзя. Если вы сообщите врачу, что вокруг вас много людей, страдающих язвой желудка, и что это большая общественная проблема, он, вероятно, с вами согласится – но помочь сможет только тем язвенникам, которые придут к нему за помощью и примут назначенное лечение.

Насильственным пресечением зла и греха занимается государство и его правоохранительные органы. Миссия Церкви другая, Церковь не является ни полицией, ни судом, ни следствием. Она помогает обрести мир с Богом и прощение грехов тем, кто такого прощения ищет, и направляет по пути спасения тех, кто хочет таким путем идти.

Мы приходим в Церковь, когда мы хотим исправиться, а не когда хотим исправить наших соседей.

Почему Церковь не поддерживает наше справедливое дело и не выступает против наших гнусных врагов?

Потому что политические конфликты – это не конфликты ангелов и бесов; это конфликты, на обеих сторонах которых стоят грешные люди, нуждающиеся в спасении. Церковь ни в ком не видит врагов, в каждом человеке она видит драгоценное Божие создание, ради которого Христос умер на Кресте. Ее цель – не нанести поражение тем или иным людям, но спасти их для вечности. И вы, и ваши политические противники для Церкви – чада, спасения которых она ищет.

Политическая активность часто становится для человека суррогатом религии, чем-то, в чем он ищет смысла жизни, оправдания, достоинства, надежды, единства с ближними, всего того, что Церковь предлагает искать во Христе. Яростная политическая нетерпимость – симптом того, что человек сотворил себе из политики религию, говоря библейским языком, впал в идолопоклонство. Он требует, чтобы всё, и в том числе вера, было подчинено его политическим предпочтениям, и, конечно, соглашаться на это принципиально невозможно.

Есть и другая причина политической нейтральности Церкви: политические страсти связаны с временным, и они проходят. Люди, которые сегодня гневно требуют от нас поддержать их превосходнейшего лидера и заклеймить позором его подлых врагов, через короткое время могут разочароваться и требовать – столь же гневно – осудить уже их вчерашнего кумира.

Так значит, Церковь требует общественной пассивности?

Нет, никоим образом. Напротив, христианин должен быть активным и ответственным гражданином общества, в котором он живет. Но эта активность, как и всё прочее в жизни христианина, должна исходить из той перспективы, которую задает христианская вера. Любое добро, которое мы можем сотворить в мире, – это добро, которое Бог может сотворить через нас, и это добро совершается в той мере, в которой мы послушны Богу и ищем Его воли. Христианин призван обрести свое призвание – растить хлеб, или учить детей, или лечить больных, или (это тоже возможно) представлять интересы сограждан, будучи политиком. И он должен исполнять свои обязанности на своем месте как можно лучше, как готовящийся дать отчет Богу (ср.: Евр. 13:17).

Могут ли христиане расходиться в политических взглядах?

Могут. Ни одно политическое устройство не является предпочтительным с точки зрения Божественного Откровения – особенно учитывая, что Церковь несет свое служение в разные эпохи и в разных странах. Христиане могут иметь разные представления о желаемой системе правления и тем более разные представления о том, как следует действовать в той или иной конкретной политической ситуации. Люди имеют разный жизненный опыт, читают разные книги, имеют разный круг общения, поэтому разногласия между ними неизбежны, и было бы ошибкой видеть в этих разногласиях противостояние добра и зла.

Порядочные и искренне благонамеренные люди могут иметь разные взгляды на пути достижения общего блага, и считать политические разногласия разногласиями нравственными было бы неверно.

Поэтому Церковь принимает в свои члены людей самых разных политических предпочтений. Она не может и не должна поддерживать ничью политическую программу, какими бы верными и справедливыми ни казались ее тезисы. Церковь тем более не может выступать с нападками на чьих-то политических врагов.

Оговоримся: существуют политические идеологии, в принципе несовместимые с правой верой – например, выступающие против всякого богопочитания, или отрицающие единство человеческого рода, или поддерживающие умерщвление детей во чреве, или включающие в свою программу другие пункты, несовместимые с христианской верой и нравственностью.

В этом случае возникают уже не политические разногласия (о путях достижения общего блага), а нравственные и мировоззренческие. Христианин по очевидным причинам не может поддерживать ни воинствующий атеизм, ни расизм, ни политику, направленную на продвижение абортов или разрушение семьи.

Религия угрожает общественной свободе, пытаясь принудить всех мыслить одинаково.

В каких-то случаях это может быть и так. Случалось, что людей принуждали – и в некоторых странах принуждают до сих пор – к исповеданию, хотя бы внешнему, государственной религии. «Чья власть, того и вера» – это хорошо известное явление в истории, а где-нибудь в Саудовской Аравии это так до сих пор.

Но, как показывает опыт ХХ века, вера, к которой людей принуждают, может быть совершенно внерелигизной, как воинствующий национализм, или прямо и решительно антирелигиозной, как советский (или китайский, или кампучийский) коммунизм.

Власти могут использовать для контроля над населением как религиозные, так и атеистические лозунги, причем, как показывает опыт, атеистические гораздо эффективнее. Атеизм может быть средством принуждения, как и религия. Из опыта ХХ века мы знаем, что, сражаясь с христианством как с ужасной угрозой для человеческой свободы, люди могут проглядеть значительно более реальные и страшные угрозы.

Нам, жителям России и, шире, Европы, едва ли имеет смысл опасаться наступления христианской диктатуры: последняя по времени и наибольшая по суровости диктатура была как раз атеистической.

Иногда кажется, что православные хотят устроить в России «православный Иран»

Во-первых, не хотят, во-вторых, и не могли бы, даже если бы такая странная идея пришла им в голову. Иран опирается на свою собственную религиозную традицию, в которой религиозная жизнь в принципе неотделима от государственной и любое законотворчество возможно только в рамках Шариата. Ничего аналогичного Шариату в православии нет. Иран – это страна, в которой преобладает религиозное население, чего в России нет и близко. России как стране могут угрожать сокращение численности населения, алкоголизм, преступность – множество серьезнейших проблем, которые, в отличие от угрозы религиозной диктатуры, вполне реальны.

Мне не нравится, что религия вся сплошь состоит из запретов и ограничений!

Тут стоит отметить несколько вещей.

Во-первых, отсутствие ограничений – это очень часто знак провала, утраты надежды, а вовсе не что-то хорошее.

В детстве я, как огромное число моих сверстников, мечтал быть космонавтом. Уже тогда я понимал, что человек, которого взяли в космонавты, должен подчинить свою жизнь суровой дисциплине. Он должен напряженно тренироваться, учиться, во многом себе отказывать, вести чрезвычайно здоровый образ жизни – зато как ему повезло: он один из немногих землян, который попадет в космос!

Но вот, представьте, однажды вам говорят, что в космонавты вы не годитесь и ни в какой космос точно не полетите. С этого момента никакие ограничения на вас больше не распространяются. Но не потому, что вы что-то приобрели – а потому, что вы что-то потеряли. Перспективу полета в космос.

Если у вас есть еще более важная и ценная перспектива – перспектива жизни вечной и блаженной, и вы принимаете ее всерьез, ради нее стоит пойти на некоторые ограничения.

Во-вторых, любому честному человеку много чего нельзя. Любая этическая система, религиозная или нет, налагает на человека ограничения. Даже большинство далеких от религии людей согласятся, что воровать или изменять жене нельзя, порядочные люди так не поступают. Другое дело, что человек вправе поставить вопрос об обоснованности тех или иных запретов: почему нельзя, в чем этот запрет укоренен и как соответствует моей картине мира, ради чего я намерен его соблюдать.

Вера дает нам мировоззрение, в котором наша нравственная интуиция находит себе опору.

В-третьих, никаких добрых и здоровых радостей христианство не запрещает, оно просто исцеляет наш тягу к недоброму и нездоровому.

Стать членом Церкви значит передоверить другим людям решать за тебя, что хорошо и что плохо!

Когда мы учимся этике – любой, хотя бы и совершенно светской, – мы неизбежно учимся ей у других людей. Мы не первые люди в мире, которые задались вопросами о добре и зле, и было бы просто странно игнорировать чужой опыт. Но это обучение не предполагает, что мы просто копируем других людей; это было бы и невозможно, ведь мы и они находимся в разных ситуациях. Мы осваиваем определенную картину мира, определенную систему ценностей и учимся прилагать ее к конкретным ситуациям. Даже сам тезис, что свобода – это хорошо, а рабство – плохо, мы восприняли от других людей. Любое мировоззрение, любая этическая система восприняты нами от кого-то, и нам стоит задаваться не вопросом «не от других ли людей мы научились этим принципам?» (ответ в любом случае будет положительный), а – «правы ли эти люди? На чем основаны их суждения?».

Но ведь верующий обязан поступить так, как ему скажет священник! А если это окажется против его совести?

Вовсе не обязан. Священник не обладает непогрешимостью. Более того, разные священники могут расходиться во мнениях по недогматическим вопросам. Так что, если мирянин в чем-то не согласен со священником, это нормально. И, конечно, ни в коем случае нельзя поступать против совести, желая угодить священнику или кому бы то ни было еще.

Тем не менее, нам стоит внимательно прислушиваться к священникам, и именно ради того, чтобы не погрешать против совести. Совесть – это как музыкальный слух: если он у вас есть, это еще не значит, что вам не нужны учителя музыки. Когда мы хотим чему-то научиться – музыке, науке, иностранному языку, – мы ищем учителей, которые владеют предметом. Когда мы хотим научиться поступать правильно, мы, естественно, обращаемся к опыту других людей. Конечно, надо избегать плохих учителей, которые могут быть где угодно, в том числе и среди священников. Но если вы хотите научиться, без учителей вообще обойтись не получится.

Есть известная цитата физика Стивена Вайнберга: «Религия оскорбляет достоинство человека. Есть она или нет, добрые люди будут творить добро, а дурные – зло. А вот чтобы заставить доброго человека совершить зло – тут без религии не обойтись». Разве это не так?

Сама постановка вопроса исходит из ряда предпосылок, которые истинны только в том случае, если Бог существует. Вайнберг исходит из того, что существует человеческое достоинство. Что оскорблять его неправильно. Что люди могут быть добрыми или злыми. Что правильно быть добрым, а не злым. Все эти положения просто бессмысленны в атеистической картине мира. Они не соответствуют никакой физически постигаемой реальности.

Вспомним еще раз определение из школьного учебника физики: реальность – это то, что существует независимо от нас и наших представлений. Например, в реальности не существует огнедышащих драконов, и человек, рассуждающий о том, что «христианская вера оскорбляет огнедышащих драконов», неизбежно заблуждается.

Мир без Бога – это мир, в котором в принципе не существует никаких объективных ценностей или обязательств. Это очень хорошо сформулировал известный атеистический публицист Ричард Докинз: «во вселенной нет ни добра, ни зла, ни цели, ни замысла, ничего, кроме слепого и безжалостного безразличия».

В таком мире люди являются результатом очень длительного и полностью бессмысленного процесса, который не имел целью привести их в бытие (у него вообще не было никаких целей). В таком мире не существует никакого замысла о нас, которому мы могли бы соответствовать или нет.

Любые суждения о ценностях или обязательствах в этом мире – не более чем декларация личных предпочтений говорящего. Они не соответствуют никакой реальности за пределами его головы.

Конечно, суждения одного человека могут разделять и другие люди, но это еще не делает эти суждения чем-то относящимся к реальности. Точно так же, как вера многих людей в Зевса и Афродиту не сделала этих богов реально существующими.

Говорить, что «религия оскорбляет человеческое достоинство» или «склоняет людей ко злу» в мире, где ни добра, ни зла, ни ценности, ни достоинства просто не существует в реальности, – это полная бессмыслица.

Вайнберг делает то, что довольно часто делают все атеисты, – он атакует религию исходя из предпосылок, которые возможны только в религиозном мире, то есть в мире, созданном Богом, наделяющим людей достоинством и налагающим на них моральные обязательства.

И в этом мире (в котором мы на самом деле и живем) высказывание Вайнберга неверно по существу. Наиболее масштабные проявления зла в человеческой истории были порождены либо чисто светскими (как национал-социализм и другие формы национализма), либо прямо атеистическими идеологиями.

Почему это в мире без Бога люди не могут обладать ценностью? Я вполне могу ценить своих друзей и родных, и для этого мне совсем не нужно верить в Бога…

Конечно, вы можете ценить других людей. Но в мире без Бога это только ваша частная иллюзия. В реальности, за пределами вашей головы, никто не обладает ценностью.

Представьте себе фетишиста, который чрезвычайно привязан к старому носку. Он высоко его ценит и будет тяжко страдать, если носок у него отнимут. Субъективно – в его голове – носок обладает такой же ценностью, какой для другого человека обладают самые близкие люди.

Можем ли мы сказать, что он неправ? В мире без Бога – нет.

Чтобы сказать «люди ценнее носков», мы должны обратиться к какой-то истинной, объективной системе ценностей, которую в мире, созданном Богом, определяет Бог. Именно Бог говорит, что люди обладают уникальными достоинством и ценностью, потому что они созданы по Его образу, искуплены кровью Христовой и призваны к вечной жизни. В мире без Бога суждение фетишиста о высочайшей ценности носка равноценно вашему суждению о высшей ценности человека – они одинаково не соответствуют никакой объективной, за пределами ваших голов находящейся реальности.

Это всё равно как если бы мы спорили о форме ушей у эльфов: одни считали бы, что уши у эльфов острые, другие – что такие же, как у людей. Кто из них прав? Это бессмысленный вопрос. В реальности эльфов не существует, а уши вымышленных персонажей могут быть какими угодно.

Если мы признаем, что люди обладают ценностью и достоинством сами по себе, независимо от наших желаний и предпочтений, что у нас есть обязательство это достоинство за ними признавать – мы уже неизбежно выходим за рамки атеизма.

Христианство учит тому, что человек – падший грешник, единственная надежда для которого – на милость Божию. Разве это не отрицание человеческого достоинства?

Напротив, это единственный способ его утвердить. Если по замыслу Божию человек – это прекрасное, исполненное славы и величия, любви и радости существо, то его нынешнее состояние является глубоко ненормальным, падшим, испорченным. Если мы признаем его нормальным – значит, мы ставим человека очень низко. Если он не падал, значит, такова его подлинная, изначальная природа.

Вот какой точки зрения придерживаются, например, атеистические интеллектуалы, подписавшие «Декларацию в защиту клонирования»: «Некоторые религии учат, что человеческие существа фундаментально отличны от других млекопитающих, что божество наделило людей бессмертными душами, придав им ценность, не сравнимую с ценностью других живых существ. Утверждается, что природа человека уникальна и священна. Научные достижения, которые могут изменить эту «природу», встречают гневный протест.

Как бы ни были глубоки догматические корни таких идей, мы спрашиваем, должны ли они учитываться при решении вопроса о том, будет ли людям позволено пользоваться преимуществами новой биотехнологии. Насколько может судить наука, вид Homo sapiens принадлежит к царству животных. Способности человека, как представляется, только степенью, а не качеством отличаются от способностей высших животных. Всё богатство мыслей, чувств, упований и надежд человека возникает, по всей видимости, из электрохимических процессов в его мозге, а не из нематериальной души, деятельности которой не может обнаружить ни один прибор».

Но если так, то совершенно естественны любые акты отрицания и попрания человеческого достоинства, любые акты жестокости, эксплуатации и геноцида. Внутривидовая агрессия – ключевая часть эволюционного процесса. Такое поведение совершенно согласуется с идеей, что человек на самом деле – животное: а чего бы вы хотели от животных? Требования уважать достоинство людей, особенно слабых и неспособных за себя постоять, в такой картине мира не более основательны, чем требования уважать достоинство низкоранговых особей в стае обезьян.

Если же мы признаем, что в человеке есть что-то качественно, несравненно большее, чем у животного, то не сможем оценить его нынешнее состояние и поведение иначе как результатом глубокой испорченности.

Христианство говорит о падении человека именно потому, что усваивает ему высочайшее достоинство, которому нынешнее положение человека не соответствует.

Если вы с самого начала не больше, чем обезьяна-переросток, вам нет нужды сокрушаться о своем падении. Но если вы созданы по образу Божию – тогда ваше падение очевидно.

Также книги издательства можно приобрести оптом и в розницу в сети магазинов «Символик» и интернет-магазине www.simvolik.ru