Жизнь за МКАДом
Минул почти год после празднования 25-летия прославления в лике святых святого праведного Иоанна Кронштадтского. В те дни было столько встреч с интересными людьми, что рассказ о них растянулся доныне, а конца и не видно. Чем же завершить цикл публикаций? Вернёмся, пожалуй, в самое начало – в 11 июня 2015 года, когда за окошками нашего вагона отплыл перрон Финляндского вокзала и миссионерский поезд повёз нас на Север, на родину Батюшки.
Как уже упоминал («Иоанновская семья», № 735), оказался я в одном купе с тремя священниками. И все их имена на букву «А»: отцы Андрей, Александр и Алексий, – видно, по алфавиту места раздавали. Первые два священника-сибиряка быстренько переоделись в лёгкие спортивки «по-дорожному», а третий, москвич, даже тапочки не обул. Так и сидел в рясе, глядя в окошко и перебирая чётки. «Сразу видно столичного человека, – грешным делом, подумал я. – Дальше МКАДа не выбирается, а если путешествует, то самолётом. Вот и забыл, как в поездах ездить».
Уж много станций миновали, время за полдень, жизнерадостные сибиряки ушли куда-то, а этот тихий батюшка всё так же сидит у окошка. Подсаживаюсь, представляюсь по полной форме. Тот тоже называет себя:
– Протоиерей Алексей Гомонов.
– Как? – не расслышал я фамилию.
– Гомонов. От слова «гомон», «шумный» то есть, – улыбнулся батюшка в густую свою бороду. – Мои черниговские предки такие пассионарии были. Когда царь Александр II позвал народ переселяться в Сибирь, они, не раздумывая, сразу на Дальний Восток махнули, там прочно и осели.
– А я так понял, что вы москвич.
– Да, живу и служу в Москве. Но родился я в Воркуте, а учился в Сыктывкаре – с 1959 по 1967 годы. Давно это было.
Поразившись совпадению – земляка встретил! – спрашиваю:
– А священника Владимира Жохова вы помните? Он как раз в те годы в Сыктывкаре служил. Знаменитый на весь Север батюшка.
– К сожалению, не помню. К Богу-то я пришёл поздно, через разные испытания, когда уже за 30 лет мне было.
– В Коми АССР ваша семья как попала?
– Отец мой политзаключённый. В 30‑е годы он учился во Владивостоксом горном техникуме, и на последних курсах на вечеринке кто-то выскочил на сцену и крикнул: «С миру по нитке – Сталину петля». И ни один из находившихся на вечере домой не попал – сразу увезли. Моя бабушка о судьбе сына узнала, лишь когда его доставили в город Владимир и посадили в одиночную камеру. Тут в 1936‑м приняли новую Конституцию, которая набавила ему срок. Мой отец объявил голодовку, и его из одиночки отвезли в Воркутинский лагерь, обвинив в троцкизме. Освободили только в 1944‑м, без права выезда. Там он познакомился со многими знаменитостями, артистами и учёными – был интеллектуальный круг общения. А женился на простой девушке из деревни Курицыно Архангельской области. Она была очень красивая, на Любовь Орлову похожая, моя мама.
– Из раскулаченных?
– Нет. Она приехала со старшей сестрой Зоей, которая окончила Архангельский мединститут и по комсомольской разнарядке должна была лечить заключённых. С собой в Воркуту она взяла никому не нужную сестру, которая родилась уже как бы лишняя – 11‑я в семье. Отец мой, кстати, тоже был самым младшим в семье – 10‑м по счёту ребёнком. Поженились. Маму мою исключили из комсомола за связь с «троцкистом». После смерти Сталина отца реабилитировали, и он, хотя и не вступал в партию, очень сильно пошёл по карьерной лестнице. Поднялся до уровня главного инженера Совнархоза Коми АССР, это что-то вроде Совета Министров. И мы тогда переехали в столицу, в Сыктывкар.
– Теперь понятно, – качаю головой. – Вы и не могли Жохова видеть, в храм-то вашим родителям опасно было ходить.
– Ну, крестили-то меня сызмальства. Помню, в детстве рисовал почему-то Божию Матерь, рука выводила скорбный лик Её. Рядом с бабушкой становился на коленки – она молилась, а я свои нарисованные иконочки рядом с ней развешивал. Наверное, это такая игра была – через подражание взрослым. Но знаете, чувствовал, что рядом со мной Кто-то присутствует, особенно когда уединялся, чтобы что-то запретное делать. «Что ты делаешь? Зачем ты это делаешь?» Потом я понял, что это Ангел Хранитель за спиной стоял. Вот так Господь вёл к вере потихонечку. Но в то время, когда жил в Сыктывкаре, у меня были другие интересы.
– Какие?
– Дворовые, конечно. Я даже музыкальную школу бросил – двор перетянул. Казаки-разбойники и так далее – площадкой нашей был весь город. Жили мы тогда в доме 113‑м на Интернациональной, напротив Дома пионеров – но туда не тянуло. А вот в Эжву бегали, за много километров. Ноги сами носили. И в школу я далеко пешком ходил, к телевышке. А старшего брата удалось устроить поближе, в элитную 4‑ю школу.
– Имени Гагарина? У меня там сын учился, – радуюсь нежданной общности. – Только теперь она никакая не элитная. Вы давно в Сыктывкаре были?
– Три года назад ездил. Почти ничего не узнал. Всё такое маленькое, застроилось. Люди тоже изменились, стали более нелюдимыми, хотя и не в такой степени, как в Москве. Но всё же. Раньше в Сыктывкаре спросишь человека на улице, как пройти туда-то, так он доведёт до места да ещё по пути расскажет, где можно достать молочко свеженькое, поговорит с тобой, если нужно, утешит. Наш дом, где мы жили, был как большая семья – похороны, свадьбы, все вместе. А сейчас даже соседей по этажу не знаем. Но себя я утешаю тем, что доброту из нашего детства мы встретим там, Наверху. Что было отблеском в прошлой жизни, Там во всей полноте осуществится.
– С одноклассниками своими не встречаетесь?
– Чаще всего с Ниной Морозовой. Она стала монахиней Варварой, живёт в Подмосковье. Была духовной дочерью и келейницей иеромонаха Алексея (Тетерина), который, кажется, тоже из Сыктывкара.
– Да, он был успешным сыктывкарским предпринимателем. Принял постриг в нашем Ульяновском монастыре, затем его назначили наместником возрождавшегося Артемиево-Веркольского монастыря.
– Он рассказывал, что там недолго прослужил, заболел и перевёлся в подмосковный Ново-Алексеевский монастырь. Мы с ним хорошо сошлись. И вот сейчас тоже радостно земляка встретить! Бывает же такое! – батюшка тихонько смеётся, а я, вспомнив, как мысленно поместил его за МКАД, пытаюсь скрыть смущение.
Дороги земные
Поезд мчит нас всё дальше и дальше на север. Батюшка, глядя в окно, вдруг вспомнил:
– В детстве мечтал я о путешествиях по всему миру, хотел стать лётчиком. Воспитывал в себе привычку к высоте – лазил на высокие трубы кочегарок, по крышам домов, по пожарным лестницам. Школу я закончил в 1969‑м в Воркуте, куда отца обратно перевели, и поехал поступать в лётное училище. Специально для этого комсомольский билет заимел. Отец мне подсказал: «Сынок, без комсомола никак. На меня не смотри, что я беспартийный, а большой пост занимаю. Нынче уже другие времена». И вот подал заявление. Секретарь ВЛКСМ спрашивает: «Чего так поздно вступаешь, в 17 лет?» Говорю: «Считал, что недостоин». – «Почему?» – «А думал, что не смогу, как краснодонцы, прыгнуть в шахту живым». К счастью, она не стала спрашивать, смог бы я сейчас прыгнуть. Хотя тогда я был на всё готов. Приехал в училище, а меня забраковали – по зрению. Ладно, думаю, буду тогда строить самолёты. Но в МАИ тоже не приняли из-за зрения, объяснив, что конструктору летать придётся, участвовать в испытаниях. Что делать? От отчаяния пошёл в автодорожный институт. Являюсь, а там в холле крышка гроба стоит – кто-то из преподавателей умер. Повернулся я и ушёл, посчитав дурной приметой. Вот такими языческими представлениями я тогда жил.
– Значит, не получилось лётчиком стать, – подытоживаю.
– Да, небо было закрыто. Тогда замахнулся я на… космос. Краем уха услышал, что в Москве есть Высшее техническое училище имени Баумана, нынешний МГТУ. Там готовили конструкторов космических ракет. Ну, думаю, может, удастся к звёздам полететь, в качестве бортинженера, – рассмеялся священник. – Без особого труда сдал экзамены, окончил вуз и в 1974 году распределился в город Королёв, в НПО «Энергия». Это головное предприятие, где разрабатывались ракеты-носители, спутники, автоматические межпланетные станции и так далее. Космонавтом, конечно, не стал. Занимался в основном математикой, писал программы для наших отечественных ЭВМ.
В 1977‑м я женился. Вступил в партию, но через какое-то время вышел из неё – просто перестал ходить на собрания. Понял, что теперь ничто моей давней цели – путешествовать по всему миру – осуществиться не поможет. Тут даже партия не властна, поскольку всего меня засекретили из-за работы с военной ракетной техникой – я даже к иностранцу на улице подойти не мог, не то что выехать за рубеж. И тут оказалось, что родственники у жены работают в Министерстве внешней торговли, обещают устроить на должность. И я перешёл туда.
– И что же, удалось попутешествовать?
– Да. Побывал в Румынии, в Болгарии. Но не далее. Там клановость была жёсткая, на Запад ездили только потомственные внешторговцы или «цековские». Но тут началась перестройка, разрешили создавать частные кооперативы с международными связями, и я завязался с финнами, учредил фирму по обслуживанию их компьютерной техники. Работал накоротке, в обход громоздкой бюрократической структуры «Внешторга». Вроде «жизнь наладилась». Но как гром среди ясного неба – скандал, связанный с кооперативом Артёма Тарасова «Техника», который также работал с зарубежьем. В газетах написали, что за январь 1989 года ему была выписана зарплата в три миллиона рублей и что сотрудники его членские взносы в партком приносят в чемоданчиках, такие были проценты с зарплат. Мои сотрудники зарабатывали меньше, но тоже партвзносы платили немалые, по 30 тысяч рублей, – принёс в сумке, выгрузил. В общем, после газетных и телевизионных дебатов кооператорам запретили зарубежные связи.
Как дальше жить? Ради чего? И вообще, в чём смысл жизни? Тогда решил я пойти за советом к старцу в Троице-Сергиеву лавру. Попал к отцу Кириллу (Павлову). Отстоял к нему большую очередь. Он сказал: «Иди учись на священника». Говорю: «Батюшка, у меня Бауманский институт, курсы внешторга, курсы иностранных языков, патентоведения, много других дипломов. Куда ж всё это девать?» Он: «Иди учись ещё». А я уже стал тогда ходить в церковь, после онкологии.
– То есть?
– Ну, это отдельная история. В 1984 году мне исполнилось 33 года, и я подумал: «Возраст Христа. Его распяли. А что же будет со мной?» Как бы спросил у Бога и забыл. И в тот же год, в день Пасхи, 22 апреля, попал я в реанимацию из-за полной непроходимости кишечника. Что произошло? Парнем я был крепким, боксом занимался. И, похваляясь силой, взялся отодвинуть в одиночку шкаф, нагруженный бельём. Тяжесть страшная, аж в глазах немножко потемнело. И в животе схлестнулись кишки. Поначалу терпел боль, а потом не выдержал, «скорую» вызвали – сразу на операционный стол, но было уже поздно: внутренности начали отмирать. Это называется перитонит, раньше от него умирали. Через неделю вторая операция. Общее заражение не прекращается. Третья операция была уже невозможна – у организма сил не осталось. И меня отправили домой умирать.
Наверное, Господу было видно, что я стану ещё священником, а не просто технарём и кооператором. И я выжил. Но к Богу так и не обратился. Набрался сил, стал дальше работать в кооперации. Прошло пять лет. Зарабатывал я хорошо, две дочки родились – живи да радуйся. Но тут вдруг проявилась онкология на тех самых кишках. Уже с запущенными метастазами. Это диагностировала поликлиника Министерства внешней торговли, очень хорошая поликлиника, но я не поверил и обратился ещё в онкодиспансер на Бакунинской. Там подтвердили диагноз. И что думаете, вразумился я тогда? Нет. Хотя сильно задумался о жизни.
То, что скоро умру, от жены я скрыл. Знал, что у неё слабое сердце и такая весть её подкосит. Метастазы всё росли. Боли жуткие, спать не мог. Придумал себе корсет – зажимать опухоль, чтобы она не болталась на ходу. От отчаяния пошёл к народному целителю, рекламу которого увидел. Говорю ему: «У меня онкология, запущенные метастазы». Он пощупал и рукой махнул: «Иди отсюда». Возмутился я: «Как это иди?! Мне больше не к кому обратиться. Врачи зовут на операцию, но сами же говорят, что она лишь на месяц-другой жизнь продлит». Он: «Иди, иди. У меня людей в очереди много». И моет руки, на меня не смотрит.
Пришёл я домой с осознанием, что всё – надо смириться с тем, что мне послано. И тут словно перещёлкнуло внутри. Откуда-то стали прибывать силы. На намеченную операцию я не явился. Мне её перенесли, но я снова не пришёл, занятый работой в кооперативе. И метастазы сами собой исчезли. Опухоль засохла, но осталась – как напоминание, как знак, что мне дано время. Для чего? Вот тогда я и пришёл к старцу Кириллу. Тогда всё сошлось вместе: и чудесное исцеление, и запрет на зарубежные связи, на которых моя работа держалась…
Священство
Батюшка прервал рассказ – по вагону разносили пирожки и рулет, этакий послеобеденный ланч. Налив чая в стаканы, мы продолжили.
– И тогда вы стали священником? – спрашиваю.
– Так я говорю, всё сплелось в один узел. У меня ведь дочка с рождения была больная: нейродермит с тяжёлым соматическим компонентом, раздирала свою кожу до крови. Одна из врачей вылечила её гомеопатией, но предрекла: «Когда ей исполнится 17 лет, вы её потеряете. Но если сделаете одно дело, то этого не произойдёт». Запало мне в голову предсказание. Что за дело такое, женщина не сказала. Странной была эта врач Анна. У себя дома ходила в чёрном, как монашка, на стенах иконы висели. Вскорости она умерла, так и не объяснив, что надо делать. Наверное, ждала от меня собственного решения, без своей воли бы не исполнилось. А чего ждать от того человека, который стоял тогда перед ней? Этакий преуспевающий бизнесмен, в модном пиджаке и галстучке. Догадались мы с женой, что дочь надо крестить. После крещения ей стало легче.
И я понял, что причина болезни – духовная. Вот тогда стал я ходить в храм. Чтобы узнать о духовности из первых рук, поступил ещё на катехизаторские курсы, где преподавали священники. Вступительные экзамены оказались очень сложными, как в вуз, и неожиданно для себя я их провалил. Стал упрашивать приёмную комиссию: «У меня дочка больная, мне нужно научиться молиться и про веру узнать». Мне ответили: «Знаете, через год наши курсы будут преобразованы в Свято-Тихоновский институт. Так что мы не можем…» Всё же приняли с испытательным сроком. И вот, когда я сходил к старцу Кириллу, меня вдруг переводят на пастырское отделение. Знать, что старец дал благословение на священство, они не могли, а вот так решили.
– И после этого стали священником… – заключаю я.
– Нет. Закончил я богословский институт, а никто рекомендацию на рукоположение не даёт. Даже тот батюшка, который поначалу обещал, признался: «Знаешь, не могу. У тебя такое запутанное прошлое». Я уже тогда работал у отца Артемия Владимирова в храме Всех Святых, помогал восстанавливать храм. На выпускном вечере института подошёл ко мне один протоиерей: «Даже не знаю, кто тебе поможет, Алексей. У меня есть духовный отец в Барыбино, он прозорливый. Поезжай и спроси, что тебе дальше делать. Только не медли, старчик-то может отойти на Небо». Приехал я к этому старенькому батюшке. Когда ему исповедовался, пришлось кричать на весь храм, поскольку он был глуховат. Всё я на исповеди выложил. Старец: «Езжай за 101‑й километр от Москвы. Есть там благочинный Михаил Редкин, у него несколько десятков храмов, которые он у власти отвоевал. Храмы стоят заколоченные, священников не хватает. Он тебя примет». Поехал я к нему.
Как раз начинался Великий пост 1996 года. С отцом Михаилом нашлось общее – он выпускник Московского института электроники и математики. Говорит мне: «У вас же маленькие дети? А здесь далеко от Москвы, кладбищенский храм, условий никаких. Вы понимаете, что вам придётся жить без семьи?» А с нами ещё моя мама жила, которую я забрал из Воркуты после смерти отца. За ней тоже уход был нужен. Отец Михаил ставит условие: «Везите жену ко мне, я хочу при ней сказать, что у вас будет фактически разрыв с семьёй. У нас в благочинском храме каждый день службы, отпевания, и в Москву сможете редко ездить». Жена моя приехала, расплакалась: «Он всю жизнь был устремлённый, я никогда не могла быть ему помехой ни в чём». Не знаю, что она имела в виду. То, что я занимался спортом и часто отлучался? Что плавал зимой в проруби, даже с воспалением лёгких, а она пыталась отговорить? «Если он захотел, я согласна», – и заплакала опять.
Рукоположил меня владыка Ювеналий. И несколько лет я служил на 101‑м километре, куда раньше неблагонадёжных выселяли. Дома бывал редко: каждый день – службы, школы, детские сады, лежачие больные. В этот Ступинский район фактически я врос. И вдруг мне предлагают в Москву переводиться настоятелем храма, в самый центр города. Говорю: «Нет, это тёпленькое местечко, я туда не поеду. Если только мне какой старец скажет». И матушка меня повезла к старице Феодосии под Рязань, в городок Скопин. К ней, схимонахине, целыми автобусами ездили, даже из Дивеево монахини и – батюшки.
Старица, в миру Наталья Косоротихина, славилась как прозорливица. В юности она получила травму на производстве, которая приковала её к болезни, и вот тогда открылся в ней этот дар. Очередь к ней на следующий день занимали с восьми часов вечера. Когда мы к ней вошли, жена моя заплакала, говорит: «Матушка Феодосия, вот не хочет из Подмосковья в Москву. Я уже устала с его мамой, с детьми – без мужа при живом муже. Он получает там копейки…» Да не копейки даже, морковку да свёклу мне прихожане давали, и то по чуть-чуть. Я ожидал, что схимонахиня сейчас скажет, что крепись, муж твой делает большое дело. А она как начала меня отчитывать с кровати: «Ах ты какой незаменимый!» Говорю: «Я там уже многим связан: и школу окормляю, и детские сады, и лежачих больных. И служить некому». А схимонахиня: «Незаменимых нет. Если не поедешь в Москву, ответишь на Страшном Суде».
И ещё несколько вещей сказала прозорливица, которые позже сбылись, – наверное, это был знак мне, чтобы я в её словах не сомневался. И вот я переехал в Москву. Думал, там тёпленькое местечко, а оно оказалось «горячим», очень бойким. В первый же месяц заметил, что у меня появились седые волосы. Приход рос прямо на глазах.
Пять молебнов
– А в какой храм вас пригласили? – уточняю.
– Успения Пресвятой Богородицы в Путинках. Петровку-38, театр «Эрмитаж» знаете? Вот на этом пятачке наш храмик. Там рядом и другие театры – «Таганка», «Ленком». Когда владыка Арсений принимал меня в Москву, несколько раз задавал вопрос: «А как вы относитесь к артистам?» Да как, нормально отношусь. Среди актёров много православных, например наша прихожанка Анастасия Вертинская, дочь знаменитого кумира эстрады. Она известна с 1961 года, когда сыграла главные роли в фильмах «Алые паруса» и «Человек-амфибия». И потом снималась в кино, играла во МХАТе. В 1991 году она создала Благотворительный фонд русских актёров и до сих пор занимается в нём делами милосердия. Или вот воздушная акробатка, очень верующая. И ей, наверное, Бог помогает – она троих детей родила, а под куполом без страховки работает. Есть и учёные, врачи. Постоянно причащаются, хотя у них такая профессия, которая вырабатывает атеистический склад ума…
– А вы ведь тоже в прошлом учёный, математик. Я слышал, что математикам, наоборот, легче прийти к Богу, – возражаю. – Они оперируют такими сверхъестественными понятиями, которые помогают представить чудо сотворения мира. Например, понятие «ноль». В природе его нет, а из ноля, из ничего, Творец мир создал.
– Я всё же не чистый математик-теоретик, поскольку решал прикладные задачи, – подумав, ответил батюшка. – Имел дело с «железом». В частности, занимался колебанием тонкостенных ракетных оболочек, фюзеляжами, гироскопами. Это механика, и у меня такой склад ума. Трудно было от этого отойти. Математика допускает, что через одну точку можно провести бесконечное число прямых. А я знал на практике, что можно провести одну и только одну прямую. Но вот стал священником… У меня и второй священник, иерей Геннадий Лапшин, – технарь, окончил МАИ. И даже дьякон отец Павел Стороженко – выпускник университета телекоммуникаций и информатики. Смогли преодолеть.
– Если бы вы стали лётчиком, как мечтали, – напоминаю, – тогда, наверное, путь к священству был бы закрыт?
– Скорее всего. У одной моей прихожанки муж Владимир – заслуженный лётчик-испытатель, летает на всём, что может летать, сажал аппараты в сложнейших ситуациях. И вот она в храм ходит, а он только заглядывает: свечку Николе Чудотворцу – и был таков. У него особый склад ума, который не допускает сверхъестественного: чтобы выжить, ему нужно знать «железо», его ограниченные возможности, быть сугубым «реалистом». Ещё один лётчик-испытатель, Виктор, говорил мне: «Я в Бога не верю, но, когда проблемы в воздухе, прошу: “Святой Виктор, помоги”. И сажаю машину в безнадёжном состоянии». Вот такая странная вера – в угодников без Бога. Но мы дружим, когда Виктор в храм заходит – обнимаемся. Он приглашал меня полетать на самолётах, говорит, и высотный костюм для меня есть. Всё даю обещания… Точно так же я и с парашютом прыгал. Прошёл курс подготовки, а когда настало время прыжков, приходские дела не пустили. Видно, Богу не угодно.
– А как с путешествиями? Так и не удалось мир посмотреть?
– Почему же. Раз в год с матушкой отправляемся на машине за рубеж. Так и дешевле, и интереснее. Говорю ей: «Матушка, я теперь весь твой», – батюшка смеётся. – К сожалению, в остальное время мы почти не видимся. Когда у неё выходные, у меня самые службы в храме.
– Много приходится служить?
– В течение недели несколько молебнов, которые собирают сотни людей. По понедельникам или четвергам у нас молебен святому праведному Иоанну Кронштадтскому с чтением акафиста и помазыванием елеем. Его имя носит наше Общество трезвости, которое я предложил организовать во время Великого поста 2013 года. Многие из пьющих прихожан сумели воздержаться во время поста, и мы решили тут же закрепить это созданием общества. Заказали в Оптиной икону Батюшки, покровителя трезвенничества. Я съездил в Петербург, помолился в его храме и у раки над мощами. И вот сейчас еду к нему на родину, в Суру, чтобы помолиться, просить помощи.
По вторникам – молебен святителю Петру Могиле, которого считаю державным мужем. Говорят, что у него что-то было с католиками. Нет. На самом деле он был настолько бескомпромиссным поборником за веру, что католики удивлялись его мужеству, его принципиальности, примерно как Батый удивился благоверному князю Александру Невскому. И шли навстречу, когда Пётр Могила выкупал захваченные католиками храмы и монастыри. Он же был сыном молдавского царя, имел и средства, и державный ум. Молимся ему, чтобы он помог Украине преодолеть вражду. Также во вторник – молебен Царю-страстотерпцу перед иконами «Державная» и «Цареградская».
В среду совершаются молебны Николе Чудотворцу, Сергию Радонежскому, Алексею, человеку Божьему, и другим святым.
В пятницу на молебен перед иконой святителя Луки (Войно-Ясенецкого) собирается особенно много народа. История была такая. Хороший мой товарищ, протоиерей Сергий Халюта, благочинный Севастополя, подарил нам частицу мощей святителя. Надо было вставить её в икону. А мы уже лет 12 окормляем больницу, где лечат проктологические заболевания – очень тяжёлые, часто связанные с онкологией. И вот заговорил я с одним больным после операции, Николаем. Он: «Батюшка, я иконописец. Если выздоровею, какую икону вам написать?» То есть человек как бы обет даёт. Говорю, что нужна икона святителя Луки. Он написал, мы туда мощи вделали. Смотрю: а ведь на иконе никакого фотографического сходства со святителем. Решил заказать образ у другого иконописца. Но тут начались чудеса: перед иконой то один человек исцелится, то другой. Её всю завесили дарами от тех, кто исцелился. Пошла слава по Москве, меня пригласили выступить на радио, написали в газетах и журналах. И теперь по пятницам в храме яблоку не упасть. После акафиста святителю Луке мы ещё молимся бесогонам Тихону Задонскому и Серафиму Саровскому, мученику Киприану и мученице Устинье, помогающим от чародейства, преподобномученице великой княгине Елизавете, которая очень помогает страждущим и духом, и телом. Такой мощный молебен получается. Святую воду раздаём, мажем маслицем. И опять проповедь о том, чтобы правильно относились к болезни – как к посещению Бога, чтобы не требовали любой ценой исцеления – сначала нужно душу исцелить. Не случайно же Лука (Войно-Ясенецкий) одновременно был и врачом, и архиереем – одно от другого неотделимо.
связался с молодой и уехал в Москву. А нам пришлось строить храм самим. По крохам денежки собирали и построили красавец-храм. А потом было продолжение – как раз связанное с делами семейными и с тем молебном, который проводится у нас по воскресеньям.
– А кому в воскресенье молитесь?
– Святым Петру и Февронии. Как только я стал настоятелем храма, явился один богатый человек: «Батюшка, по моей просьбе в Муроме написали икону покровителей супружества, и частичку их мощей я раздобыл. Примете эту икону?» – «Конечно, приму!» Мы сразу почувствовали силу этой иконы, полюбили её, и стали перед ней служить молебны о супружеском счастье. А потом с матушкой решили ещё продолжить общение с прихожанами после молебнов – прямо в храме стали накрывать столы, пригласили народ, завели беседы. Начали с себя – рассказали с матушкой, как мы с ней познакомились. Попросили и других поделиться опытом семейного устроения. Так и возник клуб имени святых Петра и Февронии, известный теперь на всю Москву и Подмосковье. Сейчас в нём состоит четыре тысячи человек, он считается у нас самым крупным молодёжным объединением. И уже лет семь на базе нашего храма и сада «Эрмитаж» празднуется всемосковский День любви и верности, все к нам едут.
А молодёжь всё прибывает и прибывает. Помещений нет. И вот тот храм в Аляухово очень помог. Едем с молодёжью туда, на природу. В июле проводим Царские дни – с палаточным городком, разными мероприятиями. Молодёжи много-много, всё это клубится, пытаемся удерживать, организовывать…
У нас как семья – люди узнают о нуждах друг друга, помогают. В храме народу до часу ночи, уходят к закрытию метро.
Да что рассказывать. Про наши дела много написано – и про школу «Пересвет», где я часто бываю, и про «Службу жён-мироносиц», клуб «Вербочка», «Попечительскую службу». В Интернет выложили даже мои «Беседы с батюшкой», которые по средам провожу, кто-то собирается книгу издать. Даже не знаю, что там записали. Нет времени остановиться и оглядеться. Жизнь-то не останавливается.
Настоящее «я»
Между прочим батюшка признался, что одно время были у него болезни от недосыпания.
– Отец мой ровно в 70 лет почил, похоронен на сыктывкарском городском кладбище. Вот приближаюсь к его возрасту.
– Ну, он же лагерь прошёл, – говорю, – здоровье было не то.
– Это верно. Мне он говорил: «Сын, не спрашивай, что я в лагере видел. То, что видишь в фильмах про фашистов – наши страшнее поступали со своими же. Не спрашивай, чтобы у тебя не появилась ненависть к советской власти». Издевательства над людьми доводили до сумасшествия и самоубийства. Но у него самого ненависти к власти не было. Что-то он такое понимал… Сердце отца всех вмещало, узнавал нужды людей, пытался как-то успокоить, примирить. Наверное, от него мне досталось желание быть с людьми.
Хотя с детства-то я был нелюдимым, сидел постоянно где-нибудь в углу. В детсаде всех зовут к ёлочке в хоровод, а я за батарею отопления схвачусь, не оторвать. Стеснялся. А вот когда священнический сан получил, то всё переменилось. Сам себе удивляюсь: большие собрания людей, что-то говорю куда-то… я ли это? Помню, как меня на первую исповедь выталкивал отец Михаил Редкин. Это как с самолёта парашютиста-новичка выталкивают. А я боялся: там же люди старше меня стоят, вид у них благообразный, учёный – что я им скажу, чего они не знают? А батюшка Михаил: «Не ты, а Господь исповедь принимать будет. Иди, Бог тебе поможет». Так же было и с первой проповедью… С закрытыми глазами вышел и стал говорить, говорить. И до сих пор иногда на амвоне глаза закрываю.
Другие об этом не догадываются, но сам-то я знаю. «Я» – это тот, кто вцепился в батарею и никуда не идёт, которому лучше отсидеться в стороне. Но когда со мной Господь и святые угодники…
Батюшка замолчал. Чай в его стакане остыл, и он пошёл в конец вагона наливать новый. А поезд мчал и мчал нас вперёд.
Источник: православная газета «Вера-Эском
Комментировать