1 ноября
В городе появились афиши, извещавшие о предстоящей премьере спектакля «Под знаком Креста». Автор пьесы — Вадим Бурков. Афиши выглядели вполне благопристойно — купола соборов Троице-Сергиевой лавры, кресты, монахи в клобуках. Ни малейшего намека на карикатуру. Одним словом, серьезная пьеса, настоящая литература!
Репетиции проходили почти ежедневно — об этом меня информировал Виктор, но, по его словам, не все на них шло гладко. Между актерами и автором пьесы возникали острые перепалки. Вадим не скрывал своего недовольства исполнением пьесы и явно давал понять, что провинциальная труппа неспособна понять глубокий смысл его творения. В этой ситуации актеры не нашли ничего лучшего, как апеллировать к моему мнению, и, видимо, не без подсказки Виктора почти в полном составе пришли в храм.
Режиссер Юрий Николаевич был в темном парадном костюме и строгом галстуке — не думаю, что он в таком виде появлялся даже на премьерах. Вероятно, поэтому он чувствовал себя очень скованно. В таком же положении оказались и актрисы. Стремясь преодолеть напряженность, я провел их в подклеть храма, где усилиями Петра и Андрея была оборудована комната для прихожан, усадил за стол и предложил чаю. Режиссер представил мне актеров. Постепенно обстановка разрядилась. Юрий Николаевич попросил разрешения снять стеснявшие его пиджак и галстук, после чего обрел наконец способность к непринужденной беседе.
— Отец Иоанн, — спросил он, — вас не шокирует наше появление в храме?
— Почему оно должно шокировать меня?
— Репутация актеров в глазах Церкви никогда не была высокой…
— Я бы не стал говорить столь категорично. Актеры бывают разные. Впрочем, Церковь открыта для всех, даже для представителей еще более древней профессии, чем ваша.
— Если те приходят с покаянием…
— Да, конечно.
— Но не кажется ли вам, что и моя профессия, и ваша, и та, которую вы назвали еще более древней, чем моя (я с этим не вполне согласен), когда-то были одной? Специализация началась позднее…
— Если под «моей» профессией вы имеете в виду языческое жречество, то пожалуй. Однако в этом случае сюда следовало бы включить и все остальные профессии — врача-целителя, поэта, музыканта, астронома, математика… Подчеркиваю, если вы имеете в виду под «моей» профессией языческое жречество, ибо христианское священство — это качественно новое явление.
— В чем же заключается его новизна?
— В разрыве с магической природой древней «прапрофессии».
— Магической природой?
— Именно. Весь смысл, вся суть этой «прапрофессии» заключались в магическом воздействии на человека и природу, в обретении власти над ними…
— А как обстоит дело сейчас?
— Так же, Юрий Николаевич, как и обстояло. Только магическая природа современного искусства и науки тщательно скрыта, замаскирована.
— Вы говорите так, как будто во всем этом есть чей-то умысел…
— Разумеется.
— Хорошо, возьмем самую абстрактную и чистую науку — математику. В чем же ее магическая природа?
— В числе.
— Не понимаю.
— Почитайте внимательно древние мифы. Для них очень характерен один любопытный сюжет — герой упорно стремится узнать секретное, сокровенное имя своего врага или соперника. Узнать его имя значит получить власть над ним. Число, формула также есть знак, зная который можно получить власть над человеком или природой.
— Оставим математику. Что вы скажете о театре?
— А тут, Юрий Николаевич, и говорить нечего, — вступила в разговор актриса, которая, как я понял, должна была исполнять в пьесе Вадима роль Наташи. — Чистая магия и колдовство! Разве мы не жаждем больше всего на свете власти над зрителем, не славы как таковой, а именно власти? Мы упиваемся ею. Мы высасываем энергию из зрителей, как вампиры!
— Ну, ты скажешь, Надежда! — возмутились ее коллеги. Против магической природы театра они не возражали и против упоения властью тоже, но сравнение с вампирами им не понравилось.
— Отец Иоанн, — обратился ко мне Юрий Николаевич, — но вы ведь не будете отрицать, что православное богослужение в конечном счете также театральное представление. Оно имеет свой сценарий, актеров-жрецов и хор, правый и левый, как и положено в античном театре.
— Да, храм имеет все внешние атрибуты театра, за исключением самого главного: в нем нет игры. Действо, совершаемое в храме, имеет онтологический характер, оно первично, а наша жизнь вторична по отношению к нему, она — его отражение. Что касается энергии, о которой говорила Надежда Павловна, то храм перенасыщен ею. Она дается даром, в избытке, дается всем. Берите, сколько способны вместить, нет никакой необходимости похищать ее у других.
— Если я правильно понял, — спросил Юрий Николаевич, — вы не приемлете сам принцип игры?
— Я не приемлю игр в храме, игр с Богом. А в принципе это сложный вопрос. Безобидные и радостные игры детей — почему бы нет? Тем более что это самый легкий и эффективный способ постижения трудной науки жизни. И не только дети…. Играют звери, играют ангелы. На самом деле ангелы совсем не такие, как мы их себе представляем. Они наделены тонким чувством юмора, любят шутить.
— Любопытно. У меня такое впечатление, что вы общаетесь с ними ежедневно.
— Конечно. Мы все общаемся с ними ежедневно, только не всегда сознаем это. А мне к тому же приходится общаться с ними и по долгу службы.
— Вы говорите это в шутку или всерьез?
— В каждой шутке есть доля истины.
— Значит, ангелы играют и шутят… Но играют и падшие ангелы…
— Да, играют, только иначе. Они ведут злую, кощунственную игру, строят козни и ловушки, создают губительные миражи. Такую игру я не приемлю.
— Выходит, театр как вид искусства вы не отрицаете?
— Если это высокое искусство, художество, творчество, как можно его отрицать! Ведь наш Господь есть Творец и Художник, а мы созданы по образу и подобию Его.
— Вы говорите: Бог — Творец и Художник. Художник! Но не актер… Актер же скорее тот, другой, кто строит козни и ведет борьбу против Бога. Не так ли?
— Так. Бог действительно не актер. Божественное домостроительство — слишком серьезное дело. Но ведь театр — это не только игра. В нем есть и нечто другое. В основе актерского таланта лежит дар перевоплощения. Это свойство всего живого, оно заложено в нас изначально. И тут есть какая-то великая тайна. Почему одно существо подсознательно хочет уподобиться другому? Может быть, таким образом оно стремится вырваться из своей самости, из леденящего душу космического одиночества? Не гнетет ли нас тоска по идеалу, утерянному в результате грехопадения?
— Возможно, так и есть, отец Иоанн, — вступила в разговор Надежда Павловна, — возможно, генетически в нас заложено свойство или склонность к перевоплощению. Но не нравится мне это слово. Не означает ли оно, по крайней мере этимологически, переселение в другую плоть, не преображение самого себя ( я хорошо запомнила вашу проповедь в праздник Преображения), а вхождение в чужую плоть? В этом есть что-то мерзкое и бесовское. Вы говорили о тоске по идеалу и утерянному образу Божию. Но ведь на сцене нам нередко приходится играть преступников и мерзавцев. И мы, пожалуй, с большим удовольствием перевоплощаемся в них. Не пытаемся ли мы таким образом удовлетворить свои постыдные инстинкты в чужом обличье, не травмируя своего сознания чувством вины?
— Что с тобой сегодня, Надежда?! — с изумлением воскликнул Юрий Николаевич. — Идя сюда, я с содроганием ждал отповеди от отца Иоанна, но не от тебя! Изволь, однако, я отвечу. Да, на сцене порой совершаются преступления, но мнимые, и соучастием в них мы освобождаемся все — и актеры, и зрители — от преступления реального.
— Освобождаемся ли? Или только травим душу, разжигаем инстинкты и побуждаем к преступным деяниям? Не знаю, Юрий Николаевич. Но я твердо знаю одно: происходящее на сцене — не реальная жизнь и мы с вами живем не реальной жизнью, поскольку по-настоящему живем только на сцене. А ведь это противно природе, это извращение. Реальная жизнь — здесь. Правильно сказал отец Иоанн: наша земная жизнь вторична, она — отражение божественной драмы, театр же — отражение отражения. Это в лучшем случае. Но чаще всего мы плодим фантомы. И самое страшное, что эти фантомы начинают жить независимо от нас, вводя людей в соблазн. Та пьеса, которую мы сейчас репетируем, — один из таких фантомов. Я чувствую ее фальшь. Я не могу играть в ней.
— Не горячись, Надежда. Отец Иоанн, я решил поставить эту пьесу, потому что в ней что-то есть. Это не плоская атеистическая поделка. Автор сам учился в семинарии, он знает ее жизнь изнутри. Я никогда не был в лавре, но думаю, что там, как и везде, свои проблемы. Насколько автору удалось раскрыть их — другой вопрос. Поэтому мне очень важно узнать ваше мнение, и я очень просил бы вас посетить одну из репетиций.
— Не знаю, Юрий Николаевич, не обещаю.
— Таким ответом я уже доволен. Честно говоря, мы и на него не рассчитывали. А что касается самой пьесы, то, если абстрагироваться от деталей, она привлекает меня постановкой проблемы, которая, как мне кажется, через несколько лет будет главной для всех нас.
— Что же это за проблема?
— Россия и Бог, интеллигенция и Церковь. И независимо от того, как подходит к ней автор, важно, что он ее поставил.
— Чего же вы ждете от меня?
— Советов и… рекомендаций.
— Не то говорите, Юрий Николаевич, не то, — разочарованно произнесла Надежда Павловна. — Не советы нужны и не рекомендации. Не в деталях дело. Нужна точка отсчета, твердь, на которую опереться можно. Тогда и видно будет, где реальность и где фантом.
Комментировать