21 августа 1985 г.
Вчера во время литургии архиепископ рукоположил Петра во диакона. То-то был праздник для всей нашей общины! Об Агафье я не говорю. Она то плакала, то смеялась и постоянно повторяла про себя: «Слава Тебе, Господи!»
А сегодня ко мне в храм пришли неожиданные гости. О них немало толков в городе. Одни называют их сектантами, другие диссидентами, третьи — членами катакомбной Православной Церкви. Мне несколько раз приносили распространяемые ими машинописные листовки и брошюрки. В листовках содержались злые нападки на епископат Русской Православной Церкви, который обвинялся во всех смертных грехах, и прежде всего в сотрудничестве с «совдепом». Брошюрки представляли собой перепечатки довольно примитивных материалов из дореволюционных религиозных сборников. Говорили, что Валентин Кузьмич ведет на членов группы настоящую охоту и года три назад организовал по их делу громкий, по местным масштабам, процесс, эхо которого, однако, докатилось до Америки, где возник комитет в защиту Владислава Турина, руководителя этой группы. Не знаю, насколько суровыми были приговоры, но сейчас все подсудимые были на свободе, и Валентин Кузьмич продолжал охотиться за ними.
Их было человек шесть. Выйдя из алтаря, я с изумлением увидел шествующих гуськом, один за другим, бородатых мужчин. Они направлялись прямо ко мне. Никогда до этого в храме я их не видел. Благословения у меня они не попросили. Мужчина, шедший первым, представился:
— Владислав Турин. Не знаю, говорит ли вам что-нибудь это имя.
— Мне приходилось слышать о вас, — ответил я.
— Не могли бы вы, отец Иоанн; уделить нам несколько минут?
— Безусловно. Прошу вас.
Я провел их в притвор и предложил сесть на стоявшие там стулья.
— Отец Иоанн, — обратился ко мне Турин, — мы слышали о вас много добрых слов. В отличие от отца Василия, который верой и правдой служил Валентину Кузьмичу и был разбойником в церковной ограде, вы проявили себя как добрый пастырь… одним словом, мы хотели бы стать членами вашей паствы.
— Преображенский собор открыт для всех православных христиан…
— Мы православные христиане, но наше отношение к Московскому патриархату очень критическое.
— Вы не признаете его юрисдикции?
— Вопрос сложный. Мы хотим сказать, что ваша Церковь…
— «Ваша» или «наша»?
— Русская Православная Церковь. Мы не хотим сказать, что она безблагодатна, но в результате сотрудничества с властями ее благодатность повредилась.
— Абсурд. Недостойные священнослужители всегда были и будут, и сейчас их, возможно, больше, чем когда-либо раньше. Церковь, безусловно, должна освобождаться от них, но не потому, что совершаемые ими таинства не имеют действенной силы (благодать передается и через них), а потому, что они своим поведением и своими делами наносят ущерб авторитету Церкви.
— Боюсь, что количество перешло в качество и теперь больны не только члены Церкви, но и сама Церковь.
— Простите, Владислав… как вас по отчеству?
— Ефимович.
— В нашем православном сознании, Владислав Ефимович, Церковь — это Тело Христово, единое и безгрешное. Конечно, в данном случае речь идет о Вселенской Церкви, частью которой является Русская Церковь.
— А может, это уже не часть Вселенской Церкви?
— Каждый день здесь, в храме, бывают сотни людей. Как их пастырь, я могу сказать: это чада Церкви — и Русской, и Вселенской.
— Я согласен с тем, что Церковь есть Тело Христово, не имеющее на себе греха. Я не отрицаю принадлежности к ней ваших прихожан и вас, как их пастыря, достойного пастыря, отец Иоанн. Поэтому мы и пришли сюда. Но в Русской Православной Церкви вы изгой. В ней делают карьеру такие люди, как отец Василий, на котором пробы ставить негде, или наш архиепископ, носящий под рясой погоны…
— Ну это уж вы слишком…
— Не Богу, совдепу он служит.
— Служит он Богу и Церкви Христовой, Владислав Ефимович. А если идет на компромисс с властями, то не от хорошей жизни.
— Какое же тогда это Тело Христово, единое и безгрешное, если компромисс с диаволом?
— Так что же вы предлагаете?
— В катакомбы идти нужно.
— И дать разрушить этот храм?
— Каменья, они и есть каменья. В душе храм воздвигать надо. Так-то прочнее будет.
— Не каменья это, Владислав Ефимович, а храм, святыня. Не имею я права предать его на поругание и допустить, чтобы прекратилась в нем служба Божия.
— Так ли уж это важно, если все вокруг рушится и диавол торжествует? Главное — чистоту соблюсти, через то и спасемся. Молитвой, умным деланием, Духом Святым спасемся. Если мы сможем Бога в себя вместить и стать богами по благодати, что еще нужно для спасения? Я же, отец Иоанн, все ваши работы по исихазму перечитал, да что там перечитал, наизусть выучил! Они мне истинный путь открыли. Сколько писем я вам написал, но так ни одного и не решился отправить. Не думал, не гадал, что здесь, в этом забытом Богом городке, встретимся.
— Владислав Ефимович, я очень тронут подобным признанием. Боюсь только, что вы несколько односторонне интерпретировали мои работы. Безусловно, отношения человека с Богом носят личностный характер. Но я не стал бы противопоставлять друг другу два пути спасения: в рамках христианской общины и через индивидуальный подвиг.
Мне показалось, что Владислав Ефимович был несколько разочарован услышанным. Наступила томительная пауза. Что касается спутников Турина, то они в течение всей нашей беседы молча сидели на краешках стульев в одинаковых напряженных позах, не шелохнувшись и потупив глаза.
— Ну, что же, — сказал наконец Владислав Ефимович, — очень рад был лично познакомиться. Хотелось бы продолжить нашу беседу и побывать у вас на службе.
— Милости просим.
Турин и его спутники поднялись и, молча поклонившись мне, направились к выходу. И, уже отходя от меня, Владислав Ефимович неожиданно произнес:
— Какое же сильное у вас поле!
Как только они удалились, ко мне подошел Георгий Петрович.
— Не нравятся мне они, — сказал он. — Разное о них в городе говорят. Святодуховцами их называют.
— Почему святодуховцами?
— А потому, что поклоняются якобы только Святому Духу. Не знаю, правда ли это, но будто бы целую теорию они изобрели о том, что Христос выполнил свою миссию, воплотившись, приняв смерть на кресте и воскреснув. А потом, с Пятидесятницы, наступила эра Святого Духа, Которому и следует теперь поклоняться. Не доверяйте им, батюшка. Чует мое сердце, добром все это не кончится. Ишь как вышагивают друг другу в затылок, как гусаки! Не думаю, чтобы они к Вам благоволили. Запустение храма их устраивало и отец Василий тоже. Тогда они героями ходили, а теперь все от них отвернулись.
— Каменья и есть каменья…
— Не понял, батюшка…
— Это так о храме он сказал.
— Ишь подлец какой! Еретик он, отец Иоанн! Не пускали бы вы их сюда.
— Нельзя так, Георгий Петрович. Если люди с пути сбились, как не помочь им? Может быть, и моя вина тут есть…
— Ваша вина? Да при чем тут вы?
— Кто знает, Георгий Петрович, кроме Господа Бога?.. Один есть Судия. Он все и разрешит.
Комментировать