- К читателю
- Часть I
- Арест не по правилам
- «Дела» и люди
- «Диверсант» Каштанов
- «Шпиён» Микита
- «А как насчет Маркса и Энгельса?»
- «Vive Vita!»
- Покушение на Тольятти
- «Академия перепихнизма»
- Следствие. Следователи. Свидетели
- Часть II
- «Этапы большого пути»
- «Столыпин»
- Пересылка
- «Эта аудитория — тоже ведь история»
- Вот мы и «дома» — в Каргопольлаге МВД СССР строгого режима
- В карантине
- Обряд моего «крещения» в «ЗК»
- Член-марионетка
- «Лососина» небывалой свежести
- Любовница Николая II и прочая, и прочая…
- Вступаю в строй работяг
- Неожиданная встреча
- Это страшное слово — «лесоповал»
- Небываемое бывает
- Развод, или «Раньше был у нас режим…»
- Голый индеец на крыше, или Театр одного актера
- Сверхъеврей и бандеровцы
- Бандеровцы решили заговорить на английской мове
- Очень платоническое свидание
- Чье-то третье дыхание
- Кобыла легкого поведения
- Профессор Штейнберг и актриса Окуневская
- Воровской суд
- Русский характер
- Смерть Сталина. Прелюдия
- Предпоследнее известие
- Свершилось
- Запахло свободой
- Амнистия
- Искусство принадлежит «врагам народа»!
- Небывалый доклад о международном положении
- «Обыкновенный» концерт
- Театр под конвоем
- Наш клуб
- Концерты на женском лагпункте
- Новый год — пятьдесят пятый
- Пора домой и мне!
- Постфактум
- Наконец-то я дождался суда и оказался «в законе»
- Приложения
- Стихи и песни про беду
- 3К
- Злые кандалы
- Упреки разума
- Мираж
- Студент-заочник
- Сидор Карпыч похудел…
- Две баллады
- Мать Ивана Грозного
- Прощание
- Стихи, сочиненные и посланные домой малышу-сыну
- Зайка-капризайка
- Фролка-Балаболка
- Мишка-певец
- Песни на мои слова, разрешенные к исполнению на сцене лагерного клуба
- Твоя улыбка
- Машка бесконвойная
- Нелегальный почтальон
- Марш «Пройденный путь»
- На освобождение доктора Брусенцева
- Письмо от заключенных нашего лагпункта, провожавших меня на свободу
Запахло свободой
То, что происходило в стране после смерти Сталина, хорошо известно и неоднократно описано. Я буду здесь, как и прежде, говорить только о том, что происходило там, где был я, и о том, что я лично видел и испытал.
Все разговоры между заключенными на лагпункте, как, надо полагать, во всех лагерях и тюрьмах страны, сводились теперь к одному. Все были уверены, что предстоит то или иное облегчение: амнистия, справедливый пересмотр дела. Говорили об этом и политические, и бытовики, и воры. Среди тех и других были оптимисты и пессимисты. В числе последних был и мой приятель Евгений Осипович Войнилович — ленинградский интеллигент, инженер. Когда мы познакомились в лагере, при первом же нашем разговоре выяснилось, что мы с ним оказались во внутренней тюрьме МГБ, в Шпалерке, в один и тот же день — шестого декабря 1949 года, в один и тот же час.
Евгений Осипович и теперь, после смерти Сталина, оставался неисправимым пессимистом. «Будет только хуже, — повторял он. — К власти придет Берия, или любой другой из сталинских соколов. Какой им будет резон нас выпускать?!»
Я был оптимистом всегда, а теперь тем более воспрянул духом и находил всяческие аргументы в пользу своей «гипотезы»: нас обязательно скоро выпустят.
Будущее показало, что я был и прав, и неправ. Нас выпустили задолго до окончания наших сроков, но не скоро. До того, как мы, политические, вышли на свободу, прошло много месяцев. Лично мне пришлось сидеть в лагере еще почти два года, до начала января 1955-го. И выходили мы все по-разному, в трех различных, если можно так выразиться, статусах.
Годы эти были наполнены многими яркими событиями. Много перемен ворвалось в лагерную жизнь.
Расскажу о наиболее интересном и значительном по порядку.
В то время, когда в Москве гроб Сталина устанавливали в Мавзолее, по всей стране, как известно, гудели трубы заводов, фабрик, паровозов и кораблей. Хор громких гудков был слышен и на нашем лагпункте. Гудели паровозы, остановившиеся по данному случаю на Архангельской железной дороге вблизи лагерного забора. Гудел наш лесозавод.
Паровозы наших лагерных веток не загудели. Молчали гудки паровозов, стоявших в депо 37-го железнодорожного лагпункта.
Все начальники, включая надзирателей на вахте, и находившиеся в помещениях тех или иных служб, и те из них, кого гудки застали на улице, стояли как вкопанные, опустив головы и вытянув руки по швам.
Никто из заключенных, слушавших возле громкоговорителей в бараках или в рабочих помещениях репортаж с Красной площади, не встал. Те, что до этой минуты стояли, демонстративно сели на что попало.
Потом рассказывали, что-то же самое происходило во всех лагпунктах — и в нашем лагере, и по всей стране. Вероятно, кое-где были среди заключенных такие, кто хотел в этот момент встать, но не посмели это сделать, опасаясь презрения своих товарищей, а то и расправы со стороны уголовников.
Комментировать