Записки из красного дома

(18 голосов: 4.6 из 5)

Предисловие

Выдающийся русский мыслитель и общественный деятель Шиманов Геннадий Михайлович (р. 10.07.1937), родился в с. Идрица Тверской (тогда Калининской) обл. Родители из рязанских крестьян. В 14-летнем возрасте знакомится со стихами Есенина, которые изменяют его отношение к жизни. Утрачивает интерес к предметам, изучаемым в школе. Постепенно в нем растет понимание того, что стремление к успеху в жизни и обычный путь образования уводят от постижения смысла жизни. В 1955, перед выпускными экзаменами, бросает школу и вербуется на лесоповал в Сибирь. В дальнейшем служит 3 года на Северном флоте в морской авиации. В армии открывает для себя Ф. М. Достоевского, который становится его «университетом». После демобилизации (1959) работает в Москве на работах, дающих минимум средств для жизни и максимум свободного времени для чтения, раздумий и разговоров с близкими по духу людьми. Знакомится с русской религиозной философией н. XX в.

В янв. 1962 становится христианином, через несколько месяцев сознает себя православным христианином. Перепечатывает сам и организует перепечатку на пишущих машинках христианской литературы, которую распространяет, в основном, среди молодежи. Пишет статьи о разумности веры в Бога. Эти статьи войдут в дальнейшем в самиздатовский сборник «Перед смертью» (1969), распространенный автором первоначально в 14 экз.

С 1962 до 1971–1972 настроен антисоветски по причине антирелигиозной политики советской власти, но от политической борьбы уклоняется, считая, что лишь на православной основе можно строить здоровую общественную жизнь. Эту основу, следовательно, и надо создавать в первую очередь. Вокруг него образуется неформальное общество из молодых христиан и людей, настроенных сочувственно к христианству. Это общество растет. Но связи с диссидентами Шиманов поддерживает, видя в них, как и в религиозных иноверцах, союзников перед лицом агрессивного марксизма. В силу сказанного, а также в силу недостаточной еще продуманности собственных идей, пишет в 1965—66 статью «Площадь Пушкина», в которой защищает принципы западного правосознания (против которых будет выступать в дальнейшем). Эта статья ходит по рукам среди диссидентов-либералов (круг П. Литвинова). Пик близости с «демократами» наступает в 1969–1970 после того, как Шиманова помещают, по требованию КГБ, в психиатрическую больницу им. Кащенко, где убеждают отказаться от пропаганды христианства и предупреждают, что в противном случае он будет заключен в психиатрическую тюрьму на всю жизнь. Обстоятельства, связанные с насильственным помещением в «психушку», обстановка в ней и разговоры с медперсоналом и обитателями этого учреждения подробно описаны им в «Записках из красного дома», которые он включает (после освобождения, пообещав врачам отказаться от религиозной пропаганды) в упомянутый выше сборник «Перед смертью», названный так потому, что автор не сомневался в скором аресте и последующем заточении в сумасшедшем доме. Этот сборник, распространенный им среди его знакомых, попадает неизвестными ему путями на Запад, где «Записки из красного дома» публикуются на многих языках и откуда читаются радиоголосами, вещающими на СССР.

Но более тесное знакомство с диссидентской средой помогает ему понять, что антиправославные и антирусские настроения в ней не случайность, как ему казалось, а ее суть. Поэтому он порывает со своими бывшими союзниками и становится одним из авторов возникшего тогда же первого русского самиздатовского журнала «Вече». Однако печальные прозрения на этом не кончаются. Не менее удручающим стало другое открытие: откровения «демократов» почти не встречали, если не считать авторов «Вече», достойного отпора со стороны православных русских. Когда он стал собирать материалы для сборника «Письма о России», задуманного как коллективный публичный ответ на манифест тогдашних русофобов — сборник «Метанойя», то был поражен маловразумительной реакцией на него известных ему священников. Желающих выступить публично (даже анонимно или под псевдонимом) оказалось мало. Сказывались, видимо, и непривычка излагать свои мысли на, по существу, запретные темы, и особенно страх перед самиздатом. «Письма из России» все-таки вышли в февр. 1973. Их авторами были свящ. Д. Дудко (одна статья под его собственным именем и 3 письма под псевд. «Русский Христианин»), В.А. Капитанчук (под псевд. В. Прохоров), Ф.В. Карелин (под псевд. С. Радугин), В. И Прилуцкий (под псевд. Л. Ибрагимов), С.Г. Жуков (под псевд. Ж-Ч) и сам составитель и издатель (6 писем под собственным именем и одна статья под псевдонимом Д. Облязов). Этот сборник никем, кроме составителя, не тиражировался (в отличие от «Метанойи») и впоследствии почти не упоминался в печати (за двумя исключениями: «Открытое письмо Г.М. Шиманову» В.Н. Осипова и книги еврея А. Янова о русском движении).

Эта немощь русской стороны в уже начавшемся тогда споре о судьбах России заставила Шиманова задуматься о том, что же будет, если осуществятся мечты антисоветчиков. А будет, решил он, не тишь да гладь со свободой веры и прочими удобствами, но духовное завоевание России Западом. Ее духовная смерть. Поэтому надо из двух зол выбирать меньшее, как это сделал в свое время Александр Невский. Не подыгрывать Западу в его борьбе с СССР, а помогать последнему выжить, что станет возможным, если он будет дрейфовать в сторону здравого смысла, т.е. отказа его руководителей от разрушительных идей и усвоения идей созидательных. Такая политика православных христиан позволила бы им наращивать свой идейный потенциал и свои позиции в советской системе и ослаблять прозападные силы. Такая политика провоцировала бы советских руководителей начать (или продолжить) курс в сторону здравого смысла.

Если бы осуществился этот курс, думал он, то сохранилось бы все лучшее, что было в советской системе. И все непаразитические элементы в ней ожили бы. Каждому из народов, входивших в ее состав, нашлось бы место в общем союзе против нивелирующего катка западной цивилизации. В развитии не худших, а лучших ее качеств. В этом случае сложились бы условия для рождения цивилизации более высокого типа, чем все предшествующие. И на этот более высокий тип ориентировались бы лучшие представители всех народов Земли.

В 70-е Шиманов не сомневался в такой перспективе, потому что не знал ни о подлинных размерах еврейской власти в мире, ни о подлинном происхождении СССР. Лишь с 1978 (триптих «Перекуем мечи на орала») в его статьях появляется масонская тема, а оптимистическая настроенность меняется постепенно на все более тревожную.

В 1975 он выпускает самиздатовский сборник своих статей под названием «Против течения», в который вошли его статьи о браке, семье, воспитании детей и общинной жизни. В 1980–1982 редактирует и издает самиздатовский альманах «Многая лета». Но после 5-го номера, в котором речь шла о реальности иудейско-масонского заговора и страшной катастрофе, которая разразится в нашей стране, если советские руководители сдадутся Западу, редактора вызывают в КГБ и предупреждают, что против него будет возбуждено уголовное дело по старым его работам, если он не прекратит издание своего альманаха.

В 1987–1991 редактирует и издает самиздатовский альманах «Непрядва» (вышло 19 номеров). Но после резкого повышения цены на ксерокопирование издание прекращается. С этого времени статьи Шиманова печатаются в разных патриотических журналах, по преимуществу в журнале «Молодая гвардия».

Шиманов выступил первым против русофобского сборника «Метанойя» — (что значит «покайтесь» или «перемените свои мысли»), составленного в Москве духовными детьми известного священника-сиониста и опубликованного в эмигрантском журнале «Вестник РСХД». Этот сборник был началом кампании духовного террора против русского народа, которая развернулась в полном объеме уже в наши годы. Но и тогда тон был взят на поражение. Сборник провозглашал: «Россией принесено в мир зла больше, чем кем-либо еще и «в глубине русского духа совершилось отпадение от Бога». В связи с этими наветами Шиманов писал: «Мучительно думая о судьбах нашей Родины, мы не можем в конце концов не признать: нет, недаром почти тысячу лет на Руси теплились лампады перед святыми иконами, строились благодатные дивные храмы, совершались Божественные литургии. Недаром подвизались в своих подвигах бесчисленные святые и даже в своих заблуждениях стремились к правде отпавшие от Православия лжеучители. Недаром и страну свою наш народ называл не прекрасной и не великой, а именно Святой Русью. Верить, что эта Святая Русь может оказаться каким-то фантомом, каким-то привидением, способным бесследно сгинуть, — значит верить в бессилие святости вообще. Святая Русь неистребима, она не может пройти, она вечна и победна. И именно ей в истории нашего народа принадлежит последнее слово… Святая Русь ушла с поверхности современной жизни, но продолжает жить в ее сокровенной глубине, прозябая до времени, чтобы в сроки, угодные Богу, переждав зиму, снова пробиться к поверхности и украсить собою лицо земли русской, так жестоко исхлестанное огненными и ледяными бурями. Воцерковиться, восправославиться, приобщиться ко всей полноте русской народной культуры, не смущаясь теперешним униженным положением Русской православной церкви и русского народа, не соблазняясь земным благополучием инословных церквей и др. народов, — вот что нам надо. Негативизм по отношению к Православию и русскому народу, вызванный их жалким теперешним состоянием, духовно близорук и духовно мелок…».

Название одного из сборников Шиманова — «Против течения» — отразило основную направленность его писем и статей, распространявшихся в самиздате в 70–80-е и лишь изредка печатавшихся за рубежом. Она — в неприятии западной цивилизации и в призыве к созданию нового типа культуры, основанного на ценностях религии, нации и семьи. На Западе не столько печатали статьи Шиманова, сколько писали о нем как идеологе неприемлемой для «демократов» трансформации советской власти в православно-русскую империю нового типа. Причем писали недобросовестно, стилизуя его мысли под ростки созревающего будто бы в России «нового тоталитаризма».

В отличие от А. Солженицына, призывавшего «не удерживать» советские народы от выхода из СССР, Шиманов утверждал, что только сообща и только в союзе с русским народом российские народы сумеют отстоять свою независимость и спасти свои самобытные лица от нивелирующего катка американской цивилизации. Он настаивал на праве народов быть хозяевами на своей земле. При всем критическом отношении к советской системе Шиманов был ее сторонником как зла наименьшего по сравнению с «вестернизацией» нашей страны. Он одним из первых заговорил о возможной катастрофе СССР, но, в отличие от идеологов типа В. Кочетова, видел спасение державы не в упрочении ее марксистско-ленинской идеологии, а в очищении последней от разрушительных начал (таких как безбожие, космополитизм, женская и молодежная «эмансипация») и в замене их началами созидательными. Т.е. он стоял за постепенную «трансформацию» существующей безбожной идеологии в социально развитую православно-русскую идеологию. Поэтому он возражал и против др. крайности, заявленной в солженицынском «Письме к вождям», — отказаться сразу и полностью от всей существующей идеологии. Такой отказ породил бы идейный хаос и стал бы началом всеобщей дезорганизации. В советской идеологии, считал Шиманов, были не только разрушительные идеи, но были и созидательные, отказ от которых стал бы для страны катастрофой. Но разобраться быстро в проблемах, доставшихся от прошлого, невозможно. Поэтому нужна политика постепенной выбраковки из советской идеологии явно ослабляющих государство идей, а не «выплескивание ребенка из корыта вместе с грязной водой».

По характеру своего мышления Шиманов историософ и социолог славянофильско-почвеннического типа. Капитализм для него есть порождение не столько протестантского духа, сколько иудейско-талмудического, который подчинил себе родственный ему, но не столь сильный, дух протестантский. Марксистский социализм, по Шиманову, это изобретенная теми же талмудистами ложная альтернатива капитализму, назначение которой обмануть и ослабить противников капитализма, а заодно и дискредитировать саму идею такой альтернативы. Условиями подлинного социализма являются высоконравственная религиозная вера, семейно-общиннонациональная структура общества и национальная собственность на землю, основные богатства страны А также — не искоренение частной собственности, но ее социализация, т.е. регламентация ее социалистическим государством и использование исключительно в интересах нации.

Перед смертью

самиздатский сборник, 1969 г.

Юность

Я родился в 1937 году в селении Идрица Великолукской области. Родители мои — оба рязанские — происходили из крестьянских семей. Отца помню плохо. Он погиб под Будапештом в конце Великой Отечественной войны. По рассказам моих родственников, он был пламенным коммунистом. Мать моя в детстве была членом «союза воинствующих безбожников», а впоследствии стала равнодушной к любой идеологии (1). Бытовая религиозность некоторых моих родственников не оказала на меня никакого влияния, кроме отрицательного (2). Так, например, когда мне было лет пять или шесть, одна из моих бабушек, с которой мы спали на деревенской русской печке, помню, рассказывала мне, как грешники в аду будут лизать раскалённые сковородки. Рассказы эти привели меня в такой ужас, что мне хотелось умереть как можно раньше, потому что из её слов я знал, что умершие во младенчестве в ад не попадают, но становятся ангелами. Новые впечатления детства заслоняли эти страхи, но всё-таки они иногда всплывали и пугали меня. И какой же была моя радость, какое это было облегчение, когда уже в школе одна из учительниц рассказала всему классу, что никакого Бога нет, что ад и рай это бабушкины сказки, плод фантазии и невежества древних людей. Для меня эти слова были чем-то вроде чистого, благоуханного воздуха, ворвавшегося в спёртую, населённую страхами атмосферу души. От радостной вести этой рухнула темница моей веры в Бога, и я оказался в мире, в котором нечего бояться, в котором можно свободно радоваться и этому огромному синему небу, и ласковому солнышку, сияющему на нём, и каждой зелёной ветке, и каждому хорошему человеку. В мире, в котором можно свободно любить всё прекрасное и свободно ненавидеть всё дурное.

В школе я был одним из первых учеников, председателем пионерского отряда, а после — активным комсомольцем. Я рос в сталинскую эпоху и с молоком матери впитал в себя веру в коммунизм. Это была единственная вера, которую я знал, единственный доступный мне идеал. И в моём представлении всё лучшее связывалось с этим идеалом. И любовь к святой красоте мира, которая всегда была во мне, принимала форму благоговения перед коммунизмом, перед его пророками, вождями и строителями. Я свято верил в то, что живу в самой лучшей в мире стране, что наши вожди — олицетворение всего лучшего в человечестве, что смысл жизни состоит в служении делу партии, под руководством которой на земле творится высшая справедливость и самая святая красота.

В жизни же, которую я видел вокруг себя, не было ничего высокого (3). Это была такая обыденная, такая серенькая жизнь. Людям, что были рядом со мной, было наплевать на всё высокое. Они прилипли к своим мелочным житейским заботам, как мухи к клейкой бумаге, и тихонько жужжали, тихонько переваривали пищу, с бездумной надеждой смотрели в будущее. Иногда напивались и хвастались друг перед другом, иногда ругались и дрались. И чем больше прозревал я эту будничную и ничтожную природу окружавшей меня жизни, тем чаще думал с тоской: Неужели и мне суждено жить вот так же? Вот для этого же? Неужели и мне утонуть в этих маленьких событиях, в этой мышиной, чисто бытовой жизни?.. И вся душа моя ответила: Никогда! Лучше что угодно. Лучше умереть. Лучше повеситься или отравиться, но только не принимать эту серость за истину жизни. Душа хотела высокого и прекрасного, она жила им, хотя и не находила его вокруг себя. Но верила страстно, что где-то оно всё-таки есть.

Где-то, судя по газетам и книгам, которые я читал, совершались огромные события — поднималась целина, росли стройки коммунизма. Мужеством и суровой добротой коммунистов творилось счастье всех людей. Могло ли для меня быть что-либо грандиознее и притягательнее? Мне хотелось хотя бы в будущем, когда я подрасту, примкнуть к этой великой армии людей, воодушевлённых высочайшей целью и не способных впадать в уныние ни от океана серости, окружавшего их героическую деятельность, ни от личных трагедий и неудач. Я верил в существование этих сверхчеловеков так же искренне и просто, как некогда предки наши верили в леших и домовых.

Сам я, в отличие от этих цельных людей, был человеком раздвоенным, этаким маленьким советским Гамлетом, причём пропасть между моими душевными переживаниями и коммунистической формулой жизни с годами росла.

Я человек не новый, что скрывать!
Остался в прошлом я одной ногою.
Стремясь догнать стальную рать,
Скольжу и падаю другою.

Эти строки Есенина я с горечью относил к себе. Я постоянно «скользил и падал» при всякой моей попытке отказаться ради суровой простоты строителя коммунизма от всего непонятного, скорбного и ранящего душу, чем так богата наша жизнь. И, в конце концов, я оказывался снова погружённым в её сложность, и во мне росли чувства и вопросы, которых не полагается иметь настоящему коммунисту. Я презирал себя за эту «интеллигентщину», но избавиться от неё не умел. Все непонятные и незаконные, как мне представлялось, чувства, все разрушительные вопросы загонялись в подвалы моей души и томились там какое-то время, а затем выбирались всё-таки на поверхность сознания, в основном — через стихотворные строчки.

Я начал писать стихи с восьми лет, подражая и Пушкину, и Лермонтову, но в четырнадцатилетием возрасте я познакомился с Есениным, и магия его слов заворожила меня. Она как бы переродила меня. Помню, после первых же его строк, прочитанных мною, я словно отошёл от всего мира, очарованный грустью и красотой его слов. Они запоминались сразу же, без малейших усилий, и вскоре я знал чуть ли не всего Есенина наизусть (кроме его поэм). Я зачитывался и Блоком, и Маяковским, и Хлебниковым, и Брюсовым, и Багрицким, и многими другими поэтами. И разучился говорить о чём-либо другом, кроме поэзии. Я считал, что цель моей жизни будет достигнута, если я напишу хотя бы одно стихотворение, равное по силе есенинскому.

К этой завороженности магией слов добавилась любовь к одной девушке, ради которой я был готов в любой момент расстаться с жизнью. Но мне и в голову не приходило надеяться на ответное чувство. Разница между нами была слишком большой. И тогда я сказал Богу: «Если даже Ты есть, я всё равно не принимаю Тебя. Зачем Ты дал мне такую любовь?».

С раздвоенной душой, устремлённой и к коммунистическому идеалу, и ко всей сложности бытия, я жил, переходя из возраста в возраст. Но чувство бессмысленности моей жизни зрело во мне, оно теснило другие чувства и становилось всё более осмысленным. Периоды невесёлых раздумий наедине с собою перемежались периодами какого-то бесшабашного веселья и даже цинизма в кругу моих сверстников, тоже увлечённых стихами. Но только мысль о самоубийстве по-настоящему успокаивала меня. Я прочитал где-то стихотворение, написанное тысячелетия назад, и оно врезалось мне в душу:

Сегодня меня ожидает смерть
Как благоухание цветов лотоса,
Как холодный ручей у запылённой дороги.
Сегодня меня ожидает смерть
Как солнечный луч, пробивающийся сквозь туман,
Куда я забрёл, идя навстречу неизвестному(4).

Очень трудно вникать в тонкости алгебры и тригонометрии с мыслью о самоубийстве. Вместо того, чтобы ходить в школу, я бродил по московским улицам. Я растягивал время прощания с жизнью, как гурман, наслаждающийся горьким вином. Но однажды новая мысль пришла мне в голову и осветила по-новому моё положение. «А вдруг ты что-то просмотрел, — подумал я. — Тебе ведь всего 18 лет. Разве ты знаешь жизнь по-настоящему? А что если в ней есть такое, ради чего стоит жить? А что знаешь ты? Лишь дорогу из дома в школу да из школы до дома. Бросай школу, если она тебе так опротивела, и поезжай куда-нибудь к чёрту в зубы. Может быть, там узнаешь, ради чего стоит жить. И если увидишь, что жить не стоит, то тогда убьёшь себя. Возьми себе 10 лет на такое познание, вытерпи и проживи их, а потом будешь свободен».

Я бросил школу перед экзаменами на аттестат зрелости и завербовался на лесоповал в Сибирь. Поступок мой показался всем диким и с внешней стороны действительно был таким. Но объяснить другим его внутреннюю необходимость для меня я не мог.

С томиком Хлебникова и книгой Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР» в чемодане я отправился в путь. Сначала поездом пять суток, потом пять суток на барже по реке Чулым. Ехал я в компании, большинство которой составляли освободившиеся из харьковской тюрьмы уголовники и молодые колхозники, спасавшиеся от колхозной жизни. Шёл 1955 год.

Вокруг посёлка, в котором нас поселили, простиралась тайга. Он сообщался с внешним миром только летом по реке. Да была ещё семикилометровая тропинка к ближайшей деревне, от которой шёл разбитый «тракт» на юг, к железной дороге.

В самом посёлке сразу же по приезде вспыхнула драка, а затем кто-то поджёг контору, в которой хранились вербовочные документы. Начальство разбежалось, но успело сообщить по рации о происшедшем, и на другой день из ближайших деревень приплыли на лодках охотники с ружьями. Пятерым связали руки и ноги проволокой, перевезли на пароме на другой берег Чулыма и бросили в тайге. Кто-то из них, как рассказывали потом, освободился от пут и помог остальным. Они бродили по тайге несколько дней, отыскивая тропу на юг, а затем разбрелись, без документов, кто куда.

«Эх ты… дурак… — говорил мне один мужик, бывший лагерник. — Приехал в лес правду искать. Это надо же… Плохо тебе было в Москве под мамкиным крылышком… А правда, она как раз там, откуда ты уехал… Там и трамваи ходят. Там и милиционеры везде… Подойдёшь к милиционеру и спросишь: Как проехать туда-то? Или туда?.. И он скажет тебе правду… А здесь правды нету… Здесь тайга…». И, указывая мне на книгу Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР»: «А этими бумажками только жопу хорошо подтирать… А ты их читаешь… Жизни ты, браток, ещё и не нюхал, а думаешь, верно, что умнее нас всех… Вот тебе хороший совет: Мотай-ка ты отседа быстрее, пока тебе здесь хребет не сломали… Правды, милай, нету нигде. Но с мамкой в Москве жить всё-таки лучше» (5).

Мы валили лес и тесали шпалы для узкоколейки. Работа мне нравилась. Но по месяцу и больше нам не выдавали зарплату. Многие, оказавшиеся без денег, побросали работу и стали ловить рыбу, собирали ягоды и орехи. Кто-то догадался убить одну из ничейных собак, которых в посёлке было много, и сварил из неё суп. Мы его ели вместе. А затем убили ещё одну, и собаки, почуяв недоброе, разбежались. Они рыскали вокруг посёлка и добывали сами себе пищу (6).

Но меня обокрали. А без тёплых вещей здесь зимой туго. И я решил бежать от сибирских морозов на юг, в Среднюю Азию (7).

Ночью, перед рассветом, чтобы не быть замеченным (убегающих, по слухам, стали задерживать на «тракте» и судить), я с помощью своего приятеля перебрался на пароме через Чулым и пошёл по берегу в сторону тропы, которая вела к «тракту». Минут через десять после расставанья послышался вой, от которого у меня заныло сердце. Волки. Я не слышал их воя никогда, но он был таким выразительным, что сомнений не было. Выли ещё далеко, но вой приближался. Лезть на дерево? Место глухое. На дереве просидишь месяц, никто не пройдёт мимо. А волки будут сидеть и ждать, пока свалишься. Бежать?.. До ближайшей деревни далеко. Не убежишь. Но раздумывать было некогда. И я побежал, искорёженный страхом и готовый быть сбитым в любую минуту догоняющей стаей. Вой приближался, а затем стих. Когда я добрался до копен возле деревни и, бессильный, свалился под одной из них, сердце моё колотилось и пот градом катил с лица.

«А как же самоубийство? — мелькнула ехидная мысль. Думал, что не боишься ничего. А услышал волков — и душа ушла в пятки…». Эта мысль так и осталась без продолжения (8).

Я добрался до Ташкента (9), устроился «разнорабочим» на одном из заводов. Поселили меня в общежитии. Хорошие это были дни! Я приобрёл уверенность в себе, почувствовал, что могу жить самостоятельно. Голод переносил легко (10), работал не хуже других, ночевать до этого приходилось и в тайге, и на полу на вокзалах. Вот только воровать не научился (11). Но ничего. Мне понравилась такая бродячая жизнь. Мечталось: вот кончится зима — поеду опять колесить по Союзу.

Но пришла телеграмма от мамы — больна, приезжай в Москву (12). А из Москвы меня в скором времени забрали в армию. Я прослужил три года в заполярной морской авиации. Три унылых года, так похожих, вероятно, на лагерное заключение. Вокруг одни сопки да серое низкое небо. Да в несколько рядов колючая проволока, ограждавшая наш гарнизон. Да безоговорочная подчинённость старшему по воинскому званию, полное бесправие перед своим начальством (13).

Большое счастье в армии — забыть о своей казарме и читать хорошую книжку. Или читать полученное письмо, перечитывать и писать ответ. Или просто погрузиться в свою душу. Попался мне в один из таких блаженных часов томик Достоевского, и я почувствовал, что читаю как бы о себе самом. Это был «Сон смешного человека».

Достоевский стал для меня человеком, который сформулировал и углубил те мысли, которые, как мне казалось, зрели во мне самом. Подобно дантовскому Вергилию, он провёл меня в глубины моей собственной души и показал эти бесконечные круги, эти безумные круги жизни. И как бы сказал мне: «ЕСЛИ ХРИСТОС НЕ СПАСЁТ ТЕБЯ, ТО НИКТО НЕ СПАСЁТ».

Для меня Христос был полным абсурдом. Я не мог понять, как это Достоевский, такой глубокий и смелый мыслитель, мог верить в эту красивую сказку. Я подозревал, что на самом деле он был атеистом, человеком «сомнения и неверия до гробовой доски». А его православие было только фиговым листочком, скрывавшим от других людей весь срам его полного неверия в человека. Я не мог серьёзно относиться к его положительной вере, но с каким-то мазохистским наслаждением впитывал в себя его разрушительную силу.

Но в то время, когда я с восторгом вчитывался в слова Достоевского, во мне вдруг ожила с новой силой не исчезавшая полностью никогда и лишь отступившая временно на задний план моя старая приверженность к коммунистической идее. К идее, которая повернулась на этот раз новой гранью.

В демократическом обществе, думалось мне, как и в предоставленной самой себе толпе, верх берут низменные инстинкты. На демократическом Западе они торжествуют. Но тот же процесс идёт и у нас, только медленнее. Человечество скользит к царству вавилонской блудницы, и остановить его может только сильная рука диктатора, в груди которого бьётся светлое сердце. Стаду нужна плеть, чтобы гнать его к зелёной траве и водопою, народу нужен диктатор, чтобы не дать ему разложиться.

Такой светлой диктатурой и представлялась мне тогда диктатура коммунистической партии. Когда в Венгрии началось восстание, я всеми силами желал ему поражения, и был доволен, что его разгромили.

Я вернулся из армии влюблённым в Достоевского и в коммунистическое насилие ради высшего блага. Я чувствовал, правда, некоторую раздвоенность в своей позиции, но мне казалось, что она имеет внешний характер. Что Достоевского можно примирить с коммунистической идеей в том её виде, в каком она мне тогда представлялась.

На другой же день после возвращения из армии я записался в Историческую библиотеку и несколько лет провёл в ней. Я работал на самых низкооплачиваемых работах ради того, чтобы иметь много свободного времени, которое посвящал чтению и разговорам с людьми, искавшими, как и я, смысл своей жизни (14).

Я начал с Достоевского и литературы о нём, параллельно читал Ницше, Льва Толстого, Шекспира, Пушкина, Паскаля, Штирнера, Карлейля, Мережковского, Киркегора, Леонида Андреева, оккультную литературу. Я перечитал массу всевозможной макулатуры или, может быть, не макулатуры, но таких книг, которые не дали мне в то время ничего. Например, Кропоткина и Бакунина. А затем обнаружил статьи и книги Бердяева, которые произвели на меня большое впечатление. Я благодарен Николаю Александровичу за то, что он вывел меня из тьмы декаданса и подвёл вплотную к бездонной правде Христианства. Красота, глубина и стройность христианской мысли в его изложении меня очаровали (15). Но я смотрел на Царство Божие из царства смерти, и ни один философ в мире не мог меня оживить. Я был уже достаточно трезв, чтобы не искать спасения в социальных утопиях. Я уже знал, что без Бога они ничего не стоят. И потому стоял перед выбором: БОГ ИЛИ НИЧТО.

Почему я пришёл к такой альтернативе, попробую объяснить в последующих статьях, но предварю их рассказом о моих младенческих мыслях, надолго и прочно забытых мною и вспомнившихся мне только через год после того, как я вернулся из армии.

Мне года три или четыре, но не больше, потому что это было до нашей эвакуации из Москвы. Ясный летний день. Моя мама, такая молодая и красивая, вымыв пол в комнате, возится с чем-то на кухне. А я лежу в кровати, у меня «мёртвый час». Тихо… Только тикают часы. Да слышно, как пролетела и села где-то муха. Я закрываю глаза — и не вижу ничего. Открываю их — вокруг знакомая комната. Я снова закрываю глаза — и опять ничего. Я лежу с закрытыми глазами и вспоминаю комнату, такую уютную, с ещё влажным полом… И во мне растёт недоумение: что это всё?.. Что эта комната?.. что этот мир, который её окружает?.. И есть ли они на самом деле? или только в моём сознании? А если они есть на самом деле, то почему они есть? А если их нет, а есть только моё сознание, то почему оно есть? И вообще: почему существует что-то, а не существует НИЧТО?

Я не помню, уснул ли я с этим недоумением или мысль перескочила на что-то другое. Но ощущение ТАЙНЫ СУЩЕСТВОВАНИЯ, явившееся мне так отчётливо ещё в раннем детстве, вдруг вспомнилось и заговорило во мне с такой силой, что все мои новые поиски шли уже на его фоне. 1966–1969 гг.

Позднейшие примечания к «Юности»

(1) В «союз воинствующих безбожников», по её словам, вступали всем классом, не смея перечить учителям. Деятельность «воинствующих безбожников» выражалась в участии в мероприятиях накануне христианских праздников, когда в школах ставились антирелигиозные (кощунственные) спектакли. Пасху намеренно делали учебным днём. Учительница наказывала детям не есть дома ни кулича, ни другой праздничной пищи, а в школу приходить в самой плохой одежде. Но юные «безбожники» не могли одолеть искушения и лопали дома вкусные вещи.

Сейчас моей матери 78 лет. Она уже давно ходит в церковь.

(2) Думаю, что это неправда. Когда я писал эти слова, то сильное впечатление от рассказа моей бабушки Прасковьи Алексеевны об аде заслонило от меня многое хорошее: и радость Пасхи, когда родственники христосовались со мною и дарили мне крашеные яйца и другие скромные деревенские угощения; и первые наставления о Боге, полученные мною от моей московской бабушки Екатерины Ивановны и её матери, бабушки Насти; и сохранившееся на всю жизнь впечатление благочестия от нашего ряжского дома, где перед большими праздниками всегда зажигалась лампада перед иконами и была предпраздничная тишина. Но это умеренное благочестие шло по женской линии, причём от старших представительниц двух семей. Дед же мой московский, Филипп Максимович, был, скорее всего, атеист, а ряжский, Сергей Васильевич, скептик. Он никогда не снимал с себя нательного креста, но попов не любил, а Бога не то чтобы поругивал, но сомневался в приписываемых Ему свойствах. Помню (мне было тогда лет пять или шесть), снял он с яблони, на которую напали гусеницы, червя и, показывая его мне, спросил: «И эту дрянь тоже Бог создал?». Я хлопал глазами, не зная, что ответить. А он шмякнул червя наземь и растёр его валенком (он ходил даже летом в валенках).

(3) Опять этот юношеский подслеповатый максимализм.

(4) И ещё мне снились сны, которые были реальнее действительности, потому что были убедительнее её. Однажды приснилось, что я пишу стихи или, вернее, записываю слова, идущие как бы из самой глубины бытия. Они были так прекрасны и грустны, так обнимали, жалеючи, всё и вся, что я, записывая их, не мог удержать слёз. Я проснулся с мокрым лицом и вскочил с постели, чтобы успеть записать их. Но пока включал свет и разыскивал бумагу, они растаяли в моей памяти, и от них не осталось ничего, кроме нескольких слов, уже не имевших смысла.

(5) Народ здесь был действительно непутёвый. И не то чтобы были часты драки и кражи, но как бы постоянная готовность к тому. Убийств при мне не было. Один раз, по пьянке, ночью оцепили барак и изнасиловали всех баб, не имевших мужей или сожителей. А были среди них и девчоночки, приехавшие по вербовке из колхозов. Никто и не жаловался. А кому? Милиционер появлялся раз в месяц или ещё реже. В местные дела он не совался (двух его предшественников убили). Переночует у красавицы Маши (мордовка такая была, всех мужиков хотела перепробовать, бабы её люто ненавидели) и уедет подобру-поздорову. Между местной вольницей и местным начальством было как бы негласное соглашение: «Вы между собою делайте что хотите, — соглашалось начальство, — но на хозяйственный порядок не покушайтесь». И на том ладили.

Мой напарник, с которым мы валили деревья, возмущался каким-то своим знакомым:

— Мразь… Убить человека за 800 рублей… Да таких самих убивать надо.

— А за сколько можно? — спросил я. Он назвал цифру раза в три большую.

И я поначалу удивился такой определённости его взглядов, а потом подумал: «А почему бы и нет? Всё хорошо. И добро, и зло».

Но представители маленькой местной народности (их звали, кажется, ясаши, хотя не ручаюсь за точность) так, похоже, не думали. Их дома стояли на самом краю нашего посёлка, в который они никогда не заходили. Они проскальзывали незаметно из своих домов в тайгу и обратно. Лишь бы не встречаться с нашими

Мы же, вербованные, жили в «финских» домиках, заранее сделанных для лесорубов. В первый же вечер по приезде едва ли не все «переженились», не привередничая, почти позвериному. Моя баба, Зойка Васильевна, была старше меня на 4 года. Она умела ругаться матом так, что даже бывалые мужики, лагерники, смолкали. Как-то, ещё до меня, рассказывали, схватила топор и бросилась на какого-то мужика. И тот едва убежал. Но меня, птенца московского, слушалась, и делала вид, что боялась. Вот какая хорошая была баба.

(6) Через какое-то время я тоже решил порыскать. Мне вздумалось расторгнуть в судебном порядке вербовочный договор, т.к. ни обещанных заработков, ни обещанных удобств в нашем леспромхозе не было. Расторгнуть — и на законном основании завербоваться куда-нибудь ещё. Например, в Абакан, на золотишко. «Ты в райсуд и не суйся, — сказали мне мужики. — Это бесполезно». А мне что? Я решил не мелочиться и махнуть сразу в Красноярск, в краевой суд, он поглавнее. Суток за четверо дошёл до железной дороги (делая по пятьдесят или больше километров в день, дороги там аховые, машины после дождей не ходили). И поехал «зайцем» на поезде (денег у меня было мало, я их жалел). Стою в тамбуре возле открытых дверей с таким же юным безбилетником. Он отошёл к другим дверям, тоже открыл их. И тут входят трое с повязками — проверка билетов. И сразу к нему. А я так испугался, что перелетел, ухватившись за что-то, из дверей вагона на буфера. И как я сумел? Сам не знаю. Расстояние там было, видно, небольшое, но с поворотом. Буфера под ногами опускаются и поднимаются, я уцепился руками за какие-то электрические хреновины. Ай-яй-яй. Но ничего. Приспособился и даже глянул в щель между вагоном и гофрированным переходом между вагонами. А ревизор мой глаз увидел и пальцем у себя возле виска покрутил. Дескать, я сумасшедший. А мне хорошо. Видит меня, а оштрафовать не может. На остановке спрыгнул, а как поезд тронулся — опять на буфера. «Ты на крышу залазь, там удобнее», — посоветовали мне какие-то оборванцы. И поехал я с ними на крыше. А тут совсем благодать. Крыша тёплая, солнцем нагретая, и видать хорошо сверху. И ветерок обдувает. На остановках мы спрыгивали, а как поезд тронется — опять на крышу. Так и доехал я до Красноярска, переночевал на вокзале, а утром мне объяснили в краевом суде, что надо по инстанции — сначала в районный суд. Вот незадача. Столько сил ушло — и всё зря. Поехал обратно, опять на крыше. Не помню, то ли на обратном пути, то ли по дороге в Красноярск чуть не снесло меня с крыши мостом. Дело было в Ачинске. Как только поезд тронулся — я залез на крышу и иду, перепрыгивая с вагона на вагон. А шёл по направлению к хвосту поезда, не видя, что впереди река и мост. Смотрю, мужик какой-то кричит мне что-то снизу, а что кричит — не поймёшь, слов не слышно, поезд грохочет. И тогда, догадавшись, что я не слышу, он стал махать рукой, показывая — ложись!.. И я рухнул. Поезд тут же загремел по мосту. А я лежал и думал спокойно о том, как всё удачно получилось. Какие низкие у моста перекрытия. И лишь через какое-то время, когда мост был уже позади, колени мои как-то вдруг конвульсивно задёргались, и я как бы со стороны наблюдал истерику своего тела.

(7) Когда я вернулся в посёлок, оказалось, что мои тёплые вещи похищены. Зойка уверяла, что это случилось в её отсутствие (мы жили в доме двумя «семьями»), но прятала при этом глаза. А без тёплых вещей здесь нельзя, морозы зимою до 60 градусов. Сведу-ка я вербовочный штамп в паспорте и вернусь в Москву, — решил я. Вызвалась помочь Зойка, уже опытная, по её словам, в этом деле. Взяла хлорку в уборной да так спроворила, что штамп пропечатался на каждой странице паспорта. Мужики посмотрели её работу и сказали: ты с этим паспортом в Москву не едь. Там к этому строго относятся. А поезжай в Среднюю Азию. Там на это смотрят сквозь пальцы. Туда с целины бегут — и ничего, не преследуют. Пропишешься, поживёшь, потом «потеряешь» паспорт, тебе выпишут новый, и с ним вернёшься в Москву.

Так я и решил сделать, в Москву мне не хотелось. Распродал оставшиеся вещички, оставив только рюкзак, полотенце и книги.

(8) Дорогу от посёлка Коктеньево до Боготола (а это больше 200 километров) я прошёл, таким образом, трижды. Иногда подвозили на грузовиках, но ездили они редко. Ночевать приходилось то в тайге, то в копне возле деревни, но чаще пускали переночевать бедные крестьяне (в богатые дома не пускали). Давали что-нибудь подстелить, что-нибудь под голову и чем накрыться. А был я грязен и, как оказалось потом, вшив. Утром совал за ночлег хозяевам 2–3 рубля, но чаще их не брали, а говорили: «иди с Богом». Меня это больше всего поразило. И то, что все встречные первыми здоровались со мною. «Здравствуйте, дяденька», — здоровалась каждая девочка. А старухи: «Здравствуй, батюшко!». А этому «батюшке» 18 лет. Мужики и ребята менее церемонились, но тоже здоровались первыми, пока я не догадался, что таков обычай, и стал стараться первым приветствовать всех.

В пути прихватил первый снег, да такой густой, что всё утонуло в нём, и я чуть не сбился с дороги. Снег был мокрым, дорогу развезло, она превратилась в болото, ботинки мои хлюпали, телогрейка промокла. Но после метели, когда разнесло тучи, как поразила меня тайга. Какое величие было под холодным синим небом. Местность там была холмистая, дорога вверх-вниз. Посмотришь с высоты — всё в снегу, таявшем на глазах, а под ним чёрные, золотые, красные, бурые, зелёные пятна тайги. Такой мощи и такой красоты я не чувствовал больше нигде, хотя бывал и в горах, и в степи, и на море.

Но и намучился я в эту последнюю дорогу. Еда — буханка непропечённого хлеба да две тухлых селёдки, которых я так и не смог одолеть, выбросил. Соль. Да покупал в деревнях по стакану молока утром и вечером. Ехать на крыше было уже холодно. Купил билет до Ташкента, осталось, кажется, 18 рублей. В Новосибирске пересадка, возле касс столпотворение, люди сутками стоят за билетами. А мне свой билет надо компостировать. Через пару дней всё-таки сел на поезд, залез на верхнюю багажную полку и проспал 25 часов, не просыпаясь. Ехавшие со мною рассказывали потом, что им показалось, что я умер. Трясли меня, но я не просыпался. А потом они обратили внимание, что я ничего не ем. Предлагали какую-то вкусную янтарную рыбу, ещё что-то, но я не брал. Как-то совестно было. Деньги я экономил. И только на одном из полустанков купил раз стакан кумысу.

(9) В 10 часов вечера поезд подошёл к Ташкенту. Из вагонов выход в город, на вокзал пускали только отъезжавших с билетами. Решил погулять по городу до утра. Смотрю — спят кое-где прямо на улице, под саманными стенами. Вон нищенка какая-то лежит. А я чем хуже? Рюкзак — на землю, голову на рюкзак, глаза закрыл, эх заснуть бы… Но что-то не спится. Встал, отряхнулся и пошёл дальше. Вон компания весёлая идёт, видать, с гулянки. Я — к ней. Еде тут можно переночевать? Я приезжий. Женщина лет 30–35 говорит: пойдём ко мне. Долго шли и пришли, как оказалось, в старый город. Боже, какие здесь улицы. Да разве бывают такие? Кое-где шириной в метр. И лабиринт настоящий. А её дом меньше курятника. И стены саманные чуть толще пальца. Нет, потолще, конечно. А внутри!.. такой бедности я не видывал. В некоторых домах в Сибири детишки были совсем голые. Но зато дома-крепости, двор, огород. А тут… Как конура у собаки. Стол, кажется, был из ящиков, два неказистых стула, дешёвенькая железная кровать. А с потолка свисает электрическая лампочка без абажура. На стенах пришпилены кнопками картинки, вырезанные из журналов. Меня эти картинки больше всего резанули по сердцу. Хозяйка меня даже попробовала чем-то угостить… Но ей не мужик на ночь понадобился, нет. Она просто пожалела меня. А я как ушёл поутру, так и забыл о ней. И ничем-то потом не отблагодарил. Это была татарка. Её звали Таня. Она оказалась куда лучше меня.

(10) Но, видимо, от истощения приключилось со мною что-то вроде куриной слепоты. Среди бела дня вдруг наступает мрак, и я как-то инстинктивно опускаюсь на корточки и сижу минуты две, пока зрение не вернётся. Так было несколько раз в Ташкенте, а потом прошло.

(11) Как-то, голодный (это было в первые дни моей работы на заводе, до получения первой зарплаты), повернул я утром от заводских ворот и пришёл на рынок, чтобы что-нибудь украсть. Но удобного случая не оказалось. Какой-то узбек нанял меня разгрузить грузовик с арбузами и уложить их в палатке. За 10 рублей и арбуз в придачу. Ох, и взмок я тогда. Но потом купил хлеба и не съел, а сожрал его вместе с арбузом. А на заводе, когда объяснил причину прогула, меня простили и даже выписали аванс.

(12) За семь месяцев пребывания в Ташкенте я полюбил этот город с его колоритным разноплеменным населением, с его арыками, с его запахами сжигаемых на кострах веток плодовых деревьев. В отличие от многих русских, не чувствовавших узбекских песен, я их сразу почувствовал и полюбил. И сами узбеки мне тоже нравились. Я даже находил в них много общего с русскими. Те же крестьяне.

В нашей комнате было 10–12 коек, принадлежавших русским (в основном, детдомовцам), узбекам и казахам. Никаких конфликтов на национальной почве при мне не было.

Была только общая неприязнь к чеченцам и крымским татарам, которые, по словам моих товарищей, любили набрасываться гуртом на русского или узбека, а биться один на один трусили. Думаю, что они говорили правду, потому что не скрывали ни собственных пороков (главным образом, своей разрозненности), ни благородных черт своих противников. Так, например, по их словам, крымские татары никогда не нападали на русского или узбека, если тот оказывался на их территории с девушкой.

Русские ребята рассказывали мне, как они мальчишками забирались в сады к узбекам. Поймает кого-нибудь хозяин и ведёт в дом. Поставит перед ним таз с фруктами — ешь. Да какой же интерес так есть?.. Изверг. А тот всё угощает. И, провожая, говорит: Захочешь покушать — приходи. Всегда дам, только по деревьям не лазай, ветки поломаешь.

У меня в общежитии были хорошие отношения со всеми, но особенно я сошёлся с двумя узбеками — Сабыром и Юсупом. Первый был намного старше меня, он в прошлом был вором. Но только ли в прошлом? Я не спрашивал. А другой был моим сверстником. Нам было интересно рассказывать о себе и слушать друг друга. Мы были очень разные, и, вместе с тем, нас что-то сближало. Останься я в Ташкенте ещё на какое-то время — и, как знать, не окрепла бы наша приязнь в дружбу на всю жизнь?

Но разве всякая дружба хороша? Об этом я стал задумываться уже позже. Что хорошего было в моей любви к чужим песням, к чужому городу, к чужим национальным достоинствам? Близость к чужим отдаляет тебя от своих. Всякое познание чужого сокращает познание своего. Или нет?.. Но это не только большая тема, не замеченная нашими мыслителями. Это и трудная тема. Здесь, похоже, не может быть простых решений. Тяга к экзотике, столь характерная для молодых, оборачивается верхоглядством. Представители разных культур сближаются или даже соединяются, а затем обнаруживают чем дальше тем больше свою внутреннюю чуждость друг другу. И приходится либо рвать уже возникшую связь (что невозможно без боли), либо, сохраняя её, оставаться чем-то вроде гибрида. Т.е. урода, который ни свой, ни чужой…

Это так, но, с другой стороны, без сравнения с чужим нельзя понять и своё. Национальное мышление не может развиваться без сравнений. А для того, чтобы зорко сравнивать, надо предварительно знать своё. Итак, зрелым мужам познание чужого полезно, а детям и юношам, не утверждённым в понимании своего, оно вредно. Это правило, как и всякое правило, может иметь исключения, но остаётся, тем не менее, правилом.

Но разве мы, юноши того времени, задумывались о таких вещах? У нас не было настоящих учителей. И мы делились друг с другом тем, что имели.

(13) Думаю, что, либеральничая, я переборщил по части «полного бесправия». Подчиняться, конечно, не всегда приятно, и командиры не всегда бывают на высоте, но из этого, однако, не следует, что мы были действительно бесправны. Случаи явного самодурства и даже преступного отношения к подчинённым были. Так, например, комендант нашего гарнизона майор Акопян приказал вырыть на гауптвахте яму глубиной метра в три и бросал в неё непонравившихся ему матросов. Посиди в этой яме — а это зона вечной мерзлоты — зимой в тощей шинельке да в холодных сапогах часов пять — уже через час зуб на зуб не попадает. Только один тот факт, что гарнизонное начальство разрешило коменданту такую яму сделать, говорит о многом. Но после того, как стало известно про переломы ног у двух матросов (их поленились спустить в яму по лестнице, а просто столкнули), этого звероподобного армянина перевели с холодного севера в тёплый Крым. Куда он отправил несколько железнодорожных платформ со строительным лесом (арестованные матросы работали на него бесплатно). Были и другие случаи издевательств. Матроса, отказавшегося чистить отхожее место, два сержанта опустили, подняв доски, в кишащую червями жижу. А то прикажет старшина вырыть яму таких-то размеров, тщательно проверит параметры, а затем плюнет в неё и велит закопать. И т.д. Но эти случаи были всё-таки исключениями, а не правилом. Отношения определялись, в основном, уставом и здравым смыслом. Среди офицеров и младших командиров было достаточно порядочных и даже прекрасных людей, но сделать службу своих подчинённых приятной обязанностью они не умели или не могли. Все страстно хотели вырваться на волю.

(14) В курилке библиотеки образовалась компания читателей, искавших какого-то осмысления своей жизни. Поздно вечером, сдав книги, втроём-вчетвером они шли ко мне (наш дом подлежал сносу, и я жил в нём один), купив по дороге хлеба, пачку желудёвого кофе и колбасы. И до 2–3 часов ночи говорили о Достоевском, Ницше и всякой всячине, занимавшей тогда наши умы. Кто-то приходил позже, кто-то уходил домой, а оставшиеся располагались в конце концов поспать до утра. И так каждый почти вечер, каждую почти ночь, пока со временем не началось размежевание и образование новых групп. Каждый искал товарищей по себе.

(15) С годами моё отношение к этому еретическому писателю изменилось. У Бердяева есть ценнейшие мысли, но они соседствуют с порочными, унаследованными всем нашим т.н. «религиозным ренессансом» от Владимира Соловьёва.

1991 г.

В дополнение к этим примечаниям 1991-го года я должен добавить следующее.

Как выяснилось позднее, мои старшие родственники, особенно со стороны отца, утаивали от меня кое-что из того, что было связано с их прошлым. Насколько помнится, только в конце 80-х или даже в начале 90-х мне случайно открылось, что мой дед Филипп Максимович, оказывается, бежал в период коллективизации из родного села, спасаясь от ареста. Его зачислили в «кулаки», как и его отца, моего прадеда, который, как призналась мне год назад моя мать, умер в то время в тюрьме. А отец моей бабушки со стороны отца тоже был арестован по той же причине и заключён в тюрьму, но что с ним стало потом, моя мать не знает.

Умалчивали мои родственники, похоже, и о своём действительном отношении к религии, которое было не совсем таким, каким я изобразил его в «Юности» и в примечаниях 1991-го года. О своём деде со стороны отца, Филиппе Максимовиче, я писал, что он был, видимо, атеистом. Но, по недавним словам моей матери, один раз в году, на Пасху, он обязательно бывал на церковной службе. О другом своём деде, Сергее Васильевиче, я писал, что он был скептиком. Но, как вспомнила недавно моя мать, каждый вечер, перед сном, он выстраивал своих семерых детей перед иконами на молитву, которую читал сам. И только в дальнейшем, когда дети выросли, а за активную религиозность стали преследовать, эти семейные молитвы прекратились. Я писал, что он не любил попов, и это, кажется, верно. Но, скорее всего, это относилось не ко всем священникам. Потому что настоятеля нашего Покровского храма в Ряжске, уважаемого всеми отца Ивана Окоёмова, он, по словам моей матери, уважал тоже. (В городе было шесть храмов и седьмой на кладбище; все, кроме кладбищенского, были разрушены в начале 30-х).

Бабушка моя, Екатерина Ивановна, ходила святить кулич, тщательно запрятав его в сумку, чтобы не догадались соседи. Однако икона в нашей московской квартире (как и в ряжском доме) висела открыто. И мой дядя со стороны матери, ответственный работник аппарата ЦК партии, бывая у нас, говорил: «Почему мне так нравится бывать у вас? Вероятно, потому, что у вас в доме икона». Но при мне, пионере, он такого не говорил.

Вот какое сложное было положение. Вера и неверие в какой-то степени перемешались. И, кроме того, вера пряталась, а неверие не имело в этом нужды. Вот почему мой рассказ об отношении моих родственников к религии по мере лучшего узнавания сути дела существенно уточнялся.

1 октября 2004 г.

Оправдание зла

Иногда мы видим, как красивое человеческое лицо как бы раскалывается, и под ним, словно под треснувшей скорлупою, обнажается нечто некрасивое, сотканное из слепых животных инстинктов, — уже не лицо, а звериная морда, с которой съехала маска… И наши глаза заворожены этим ужасом, они не могут его забыть. Что это такое? Что значит этот звериный оскал, проглядывающий иногда в человеке? И не лучше ли сделать вид, что ничего этого не было, что мы ничего не увидели? Не лучше ли забыть о нём навсегда?

В картинах Босха, так любившего писать звероподобных, птицеподобных и гадоподобных людей, есть, думается нам, какая-то правда о человеке. Босх РАЗОБЛАЧАЕТ ЧЕЛОВЕКА. Он снимает с него верхний маскировочный слой, под которым мы видим полную внутреннего безумия сущность человека, которая мало чем отличается от сущности зверя.

В картинах Брейгеля Старшего, увидевшего в живых людях таящихся в них мертвецов, мы обнаруживаем завершение дела Босха: Брейгель показывает нам механическую мертвенность жизни.

Какой же надо быть бездумной бабочкой, порхающей по кладбищу, чтобы при виде этого парада мертвецов не заболеть и не затосковать смертельно. Но мы уже не бабочки: мы увидели в каждом из наших ближних и дальних нечто сомнительное и непристойное, старательно скрываемое ими. Мы увидели его и в себе. Кто мы такие, как не замаскированные обезьяны? Кто мы такие, как не замаскированные машины? Кто мы такие, как не замаскированная грязь и смерть?.. А жизнь — это вакханалия смерти, вакханалия гадов, рождённых смертью.

Обычно под словом ЖИЗНЬ подразумевают нечто высокое и отличное от механической мертвенности. И потому как бы священное. Но почему-то при этом легко допускают, что священное может быть продуктом не священного мира. И в наше время такая непоследовательность встречается особенно часто. Но она не для нас. Нет, она не для тех, кто любит правду, какой бы горькой она ни была.

«СЛЕДСТВИЕ НЕ МОЖЕТ РАЗНИТЬСЯ ПО СВОЕЙ ПРИРОДЕ ОТ ПРИЧИНЫ»,- говорил Будда. Не может быть источника жизни, не имеющего жизни в себе самом. Мёртвый мир, если даже допустить, что он способен каким-то образом самоусложняться, будет заключать даже в самых совершенных своих формах изначальную свою мертвечину. Как лапки мёртвой лягушки дёргаются, когда мы дотрагиваемся до них электрической батарейкой, так всё живое дёргается, бьётся и пульсирует, только куда более согласованно и сложно, чем в этом простом опыте. И вот эти-то согласованность и сложность, образовавшиеся в результате долгой эволюции, называют у нас жизнью. Но что же в ней, в таком случае, священного? Какая разница, лежит ли эта мертвечина камнем, прыгает ли она лягушкой или мыслит о мире Марксом?

«Для меня, — писал Карлейль,- вселенная была совершенно лишена Жизни, Цели, Воли, даже Враждебности; это была одна громадная, мёртвая, неизмеримая Паровая Машина, вертящаяся в своём мёртвом равнодушии».

Если в основе жизни действительно лежат механические и родственные механическим процессы, то зачем тогда жить? И можно ли, сознавая этот характер жизни, сохранять к ней аппетит?

Если человек произошёл естественным образом из животного, то, как бы ни изменилась его внешность, в сущности своей он остался животным и останется им навсегда. «СЛЕДСТВИЕ НЕ МОЖЕТ РАЗНИТЬСЯ ПО СВОЕЙ ПРИРОДЕ ОТ ПРИЧИНЫ». Любить такого человека можно лишь так, как любят яблоко или вино, т.е. только чувственной любовью. Любить же его по-настоящему, т.е. всем сердцем, было бы так же нелепо, как любить заводную куклу, во всём подобную человеку. Если человек не тайна, то он всего лишь голая обезьяна, напудренная и нарумяненная цивилизацией. Все её нравственные качества это подделка. Их нет в глубинах её природы. Это лишь штукатурка, которая рушится даже при самых малых потрясениях. Рушится, обнажая стальной скелет эгоизма.

Если предположить, что способность на моральное действие есть — хотя бы в гомеопатической дозе — уже в животной природе и что именно из неё-то и выросло в человеке нравственное начало, то непонятно, откуда же мог появиться в животной природе этот зародыш нравственности. При объяснении происхождения нравственности, как и сознания в целом, ссылкой на эволюцию, нам не остаётся ничего другого, как разыскивать их истоки, погружаясь во всё более простые формы природы. Из человеческой природы в животную, из животной в растительную, а затем в молекулы, атомы и т.д. Но поверить в то, что атомы и электроны обладают начатками нравственности, так же трудно, как поверить в самопроизвольное возникновение из ничего этих начатков на какой-то стадии эволюции.

Вывод: либо нравственность есть явление сверхприродное, некое чудо, не сознаваемое нами по причине его обыкновенности, либо она имеет эфемерный характер.

Незадолго до смерти, в том ясном и, как пишет Лев Толстой, «пронзительном свете, который открывал ей теперь смысл жизни и людских отношений», Анна увидела, наконец, простую правду жизни. Сидя в коляске, несущейся на вокзал, она перебирает в памяти свою жизнь и свои поступки, всматривается во встречные лица и в своё собственное внутреннее лицо. Она сознаёт, что ею, как и всеми другими людьми, руководило всегда только одно чувство — стремление к вкусному, к сладкому. А всё остальное, что было ей, — любовь к сыну, к Вронскому и т.д., — было только иллюзией, скрывавшей эту единственную её страсть. «Как говорят французы, я знаю свои аппетиты. Вот им хочется этого грязного мороженого, — думала она, глядя на двух мальчиков, остановивших мороженщика. Всем нам хочется сладкого, вкусного. Нет конфет, то грязного мороженого. И Кити также: не Вронский, то Левин. И она завидует мне. И ненавидит меня. И все мы ненавидим друг друга. Я — Кити, Кити — меня. Вот это правда… Серёжа? — вспомнила она. — Я тоже думала, что любила его, и умилялась над своей нежностью. А жила же я без него, променяла же я его на другую любовь и не жаловалась на этот промен, пока удовлетворялась той любовью». И она с отвращением вспомнила то, что называла той любовью. «Если бы я могла быть чем-нибудь кроме любовницы, страстно любящей одни его ласки; но я не хочу и не могу быть ничем другим».

Вот это правда… Этот потребительский взгляд на человека, это отношение к нему как к ковшику, которым можно зачерпнуть воды, чтобы напиться, а затем отбросить его от себя (или даже как к скорлупке, которую можно раздавить, чтобы достать вкусное ядрышко), есть явление до того обычное, что мы его просто не замечаем. Как не замечаем того, что дышим воздухом.

Мы называем любовью свою похоть. Если она хоть сколько-нибудь позолочена нашими фантазиями. Любовь бережёт и охраняет лицо любимого, а похоть пользуется им и калечит его. И если даже бережёт чьё-либо лицо, то лишь для того, чтобы продолжать пользоваться им, а не для него самого. Любовь жертвенна и безумна в этом мире, потому что мудра в мире ином. Похоть же благоразумна и блюдёт свои интересы.

В утилитарном отношении к человеку есть нечто людоедское. Но это людоедство, замаскированное приличиями и загнанное внутрь человеческих отношений. Нечто от паука есть в каждом человеке. И надо быть достаточно невнимательным, чтобы не замечать того, что наши рты испачканы кровью наших ближних.

Вопрос не в том, есть ли это паучье в каждом человеке или его нет. Вопрос лишь в том, является ли паук сущностью человека.

Чётко и вразумительно ответил на этот вопрос Макс Штирнер: «Я не хочу, — сказал он, — признавать в тебе и уважать что бы то ни было, — ни собственника, ни босяка, ни даже только человека, но хочу пользоваться тобою». Анна Каренина тоже ответила на этот вопрос положительно, но бросилась при этом под поезд.

Что правда — то правда: наша обиходная мораль это намордник, надетый на зверя. Но сделан этот намордник из гнилого материала. Поэтому и годится только для слабых зверей. Слабых не столько физически, сколько умственно и душевно.

У Достоевского в «Бобке» покойники на кладбище перед тем, как умереть окончательно, рассуждают так: «На земле жить и не лгать невозможно, ибо жизнь и ложь синонимы; ну, а здесь мы для смеху будем не лгать. Чёрт возьми, ведь значит же что-нибудь могила! Мы все будем вслух рассказывать наши истории и уже ничего не стыдиться. Я прежде всех про себя расскажу. Я, знаете, из плотоядных. Всё это там наверху было связано гнилыми верёвками. Долой верёвки и проживём эти два месяца в самой бесстыдной правде! Заголимся и обнажимся!

— Обнажимся, обнажимся! — закричали во все голоса.

— Я ужасно, ужасно хочу обнажиться! — взвизгивала Авдотья Игнатьевна».

И надо быть лишь немного внимательнее, чтобы увидеть в каждом человеке эту старательно прячущуюся Авдотью Игнатьевну. Этот мир есть царство похотливых мертвецов, завидующих друг другу и враждующих друг с другом. Мертвецов, объединяющихся в стаи ради личной корысти. А если так, то в этом мире есть многое достойное нашей похоти, но нет ничего достойного нашей любви.

«Что бы я был такое и как бы прожил свою жизнь, если б не знал, что надо жить для Бога?.. Я бы грабил, лгал, убивал…». И делая самые большие усилия воображения, Левин всё-таки не мог представить себе того зверского существа, которое бы был он сам, если б не знал того, для чего он жил».

Найдутся читатели, которые скажут, что Лев Толстой бросался в крайности, преувеличивал последствия неверия в Бога. И они будут по-своему правы. Но правы только потому, что люди, как правило, близоруки в умственном отношении. Они могут верить в Бога и жить при этом безбожниками. Или не верить в Него, но жить, как живут добрые люди. Однако если следовать не кривой логике таких умственных недотёп, а логике строгой, то придётся признать правоту Толстого.

Если человек только прах и тлен, то с какой это стати я должен его уважать? И почему мне относиться к нему как-то иначе, чем как к праху и тлену? Человеческие чувства не имеют никакой цены. Человеческие мысли, будь то бред здравого смысла или бред утончённейшей философии, ничего не значат. Это лишь сновидения и галлюцинации плоти. Человек есть лакомое блюдо для другого человека, и только. В нём нет ничего священного.

Познав этот мир как прах, я оказываюсь в положении единственного, играющего прахом. Объективно я такой же тлен, как и всё остальное. Но субъективно я — Бог, потому что я люблю себя самой бесстыдной и непобедимой любовью. А предмет любви для любящего всегда заключает в себе нечто божественное.

Не верить ни во что святое и не сделать практических выводов из своего неверия значит страдать слабоумием или безволием. Вот почему человек разумный и волевой должен стать преступником. Ему нечего терять, а получить он может самые сладкие и острые переживания.

Все наслаждения, именуемые духовными, должны быть забракованы с самого начала. Они бледны, худосочны и попросту фальшивы для всякого, кто познал свою истинную природу. Жестокое сладострастие паука — вот правильная формула отношения к жизни. Сосать кровь своей жертвы, которая бьётся в твоих лапах, видеть её опрокинутое лицо, полное ужаса и страдания, вытачивать из неё эти страдания до последней капли и до последнего её вздоха… Что может быть лучше этого?.. Прожить жизнь, не вкусив этого самого острого наслаждения, то же самое, что просидеть на роскошном пиру, не притрагиваясь ни к вину, ни к другим угощениям из опасения, что они все отравлены…

Настоящий мудрец должен презирать всех, быть бессовестным и любить только себя. А потому он не будет трубить о своих идеях и не будет никому открывать свои карты. Пусть никто не догадывается о том, что рядом с ним живёт скорпион, выбирающий свою очередную жертву.

— Не надо меня убивать! — молит убийцу несчастная жертва.

— А почему? — спрашивает убийца.

И в самом деле. Почему я не должен убивать тебя, а ты меня? Почему человек должен быть человеком, а не волком и пауком?..

Этот вопрос был той самой загадкой сфинкса, которую человек должен был разгадать. Или, не разгадав, умереть.

ТЫ НЕ ДОЛЖЕН МЕНЯ УБИВАТЬ, ПОТОМУ ЧТО ЕСТЬ БОГ. Вот ответ, объясняющий разумно, почему убийца должен отпустить свою жертву.

Ты не должен меня у бивать, потому что есть высшее благо, обладание которым дороже всего. Кто отказывается от него ради чего угодно, тот — безумное существо.

— А ЕСТЬ ЛИ ЭТО ВЫСШЕЕ БЛАГО? — спрашивает убийца.

И вселенная молчит, бесконечно молчит об этой последней тайне своего существования.

Но одно хорошо знаем мы: бытие Бога было бы оправданием всякой правды и осуждением всякого зла. Небытие же Бога означает несостоятельность всего, ради чего живут люди. Небытие Бога есть оправдание зла.

1966–1969 гг.

Абсурдность истины

Французский философ-материалист Поль Гольбах писал, что нет никакой существенной разницы между человеком, которого выбрасывают из окошка, и человеком, который сам выбрасывается из окошка. В первом случае действуют внешние обстоятельства, во втором внутренние, но между ними нет принципиальной разницы: человек и мир это единое целое, один клубок причин и следствий. Внешние обстоятельства переходят здесь во внутренние, внутренние становятся внешними, а в общем же те и другие одинаково властно ведут человека к окну и выбрасывают его из него.

Свободы в мире нет. В мире царит необходимость. Причины порождают следствия, которые становятся причинами для новых следствий и так далее до бесконечности. Каждое данное состояние мира имеет своей причиной его предыдущее состояние и заключает в себе все последующие состояния. Вне этого нет ничего. Человек есть произведение этих сил. Он ничем не отличается от очень сложного организма, универсально включённого во внешнюю среду. Он возникает из неё, постоянно взаимодействует с ней, вбирая её в себя и истекая в неё, — и так до своего разрушения и растворения во внешнем мире. Свободы нет. Все поступки человека, его чувства, мысли и т.д. — это движения марионетки, которую дёргает за многочисленные нити НЕОБХОДИМОСТЬ. Чувство свободы, свойственное при этом марионетке, её уверенность в том, что она совершает свои движения свободно, есть психологическая иллюзия, проистекающая из того обстоятельства, что марионетка не видит тех нитей, которые управляют ею. «Человек не знает, что в нём происходит внутренняя работа механизма, — писал Джон Хасперс. — Он подобен стрелкам на часах, которые думают, что они свободно движутся по циферблату… Официально мы сознательны… но… хотя сам агент не знает этого и не сознаёт сил, которые работают в нём, его выбор уже определён для него (за него) — его… воля будет только инструментом, рабом».

Такое мировоззрение, отрицающее в мире реальность свободы, называется детерминизмом.

«Чтобы убедиться в ошибочности учения о свободе, писал Гольбах в «Системе природы», — достаточно обратиться к мотиву, определяющему поведение человека: мы всегда найдём, что этот мотив вне его власти. Вы скажете, может быть, что под влиянием возникшей в вашем уме идеи вы действуете свободно, если не встречаете препятствий. Но что вызвало эту идею в вашем мозгу? Разве эта идея не зависит от предметов, которые действуют на вас извне, вопреки вам, или от причин, которые без вашего ведома действуют внутри вас и модифицируют ваш мозг?.. Мы не властны над собой и не можем по произволу вызывать свои идеи; ассоциации их независимы от нас; они разместились без нашего ведома и вопреки нам в нашем мозгу…

Так как действие является всегда результатом детерминированной определённым образом воли и так как воля может детерминироваться лишь не находящимся в нашей власти мотивом, то отсюда следует, что мы никогда не властны над определениями нашей собственной воли и что, следовательно, мы никогда не действуем свободно.

Только огромная сложность наших движений, разнообразие наших поступков, многообразие причин, действующих на нас, внушают нам мысль, что мы свободны. Если бы все движения человека были просты, если бы действующие на нас причины не сливались между собой и воспринимались раздельно, если бы наша организация была менее сложной, то мы увидели бы, что все наши поступки необходимы, т.к. мы быстро добрались бы до причины, которая заставляет нас действовать…».

Не трудно догадаться, что философия, лишающая человека свободы, освобождает его тем самым и от ответственности за его поступки. Нет ни преступников, ни праведников. Разве можно осуждать камень, скатившийся с горы и ударивший вас по ноге? И разве не смешно его наказывать? Но люди так же невменяемы, как и камни. Они не могут не быть тем, что они есть. Их не следует ни уважать, ни презирать, их надо понимать, то есть видеть, что все они куклы, и только. А если нет ни добра, ни зла, то нет и личности, потому что последняя без свободы уже не личность, но автомат.

Легко догадаться, что если свободы нет, то все старания людей изменить что-либо в мире или в своей собственной жизни совершенно напрасны: ход истории неотвратим как в целом, так и во всех его частностях. Его нельзя ни направить в другую сторону, ни задержать, ни ускорить. В равной степени неотвратим и ход жизни всякого человека. Детерминизм содержит в себе фатализм. Поль Бурже писал об этом в романе «Ученик» такими словами: «Если бы нам было известно относительное положение всех элементов, составляющих нынешнюю вселенную, то мы могли бы уже сейчас с астрономической точностью рассчитать день, час и минуту, когда, например, англичане уйдут из Индии, когда Европа сожжёт последний кусок угля, когда такой-то преступник, пусть ещё не родившийся, убьёт своего отца или когда будет написана ещё даже не задуманная поэма. Всё будущее заключено в настоящем, как все свойства треугольника заключены в его определении».

Мы видим, что детерминизм говорит от имени самой науки, которая есть, как принято думать, концентрация разума. А потому спорить с выводами науки нельзя. Это значило бы ставить себя в смешное положение. Но имеет ли право детерминизм выступать от имени науки и выдавать себя за её вывод?..

Верно сообразив, что отсутствие свободы упраздняет нравственность, детерминисты не догадались о том, что отсутствие свободы упраздняет точно так же и науку, и разум, и, следовательно, всю их, детерминистов, якобы научную, философию. В самом деле, с какой это стати исключать научные знания и сам разум из полноты детерминированного мира? А если не исключать, то придётся признать, что всякое знание есть результат той или иной комбинации элементов мира, а потому не содержит в себе ничего сверх того. Идеи не отражают имеющуюся вне их действительность и не осмысливают её, но сами являются её частями — и только. Как нельзя говорить об истинности или ложности какой-нибудь крысы или таракана, так нельзя говорить об истинности или ложности той или иной идеи. Все идеи равным образом необходимы и ничего не значат. Они отражают внешний мир не больше, чем его отражает проплывающее по небу облако.

Все доводы, защищающие учение о безумии нашего разума, нейтрализуются этим же самым учением, если только раскрыть его во всей полноте. Если разума нет, если истины нет, то зачем, спрашивается, огород городить и что-то доказывать? Но непоследовательность детерминистов спасает их сочинения. Да и не только их сочинения. Ибо как может жить человек, уверенный в своём полном безумии?

Отметим ещё такую деталь. Если детерминизм приводит к фатализму (а это несомненно), то почему бы стороннику этого учения не испытать крепость своей веры в судьбу самым простейшим способом, т.е. попыткой покончить с собою? Вспомним лермонтовского фаталиста, который не увиливал от пистолета, потому что действительно верил в фатум. Если свободы нет, то изменить время своей смерти всё равно не удастся, сколько бы человек ни стремился к этому. Даже если он будет бросаться под поезд по десять раз в день.

В своё время Гольбах писал: «Пусть в пылу спора, настаивая на своём, он (сторонник свободы воли) спросит меня: не властен ли я над собою настолько, чтобы выброситься из окошка? Я отвечу отрицательно: пока он в своём разуме, нет основания думать, чтобы желание доказать мне свою свободу стало достаточно сильным мотивом и заставило его пожертвовать жизнью; если же, тем не менее, мой собеседник, желая доказать мне, что он свободен, выбросился бы из окошка, то я не заключил бы на основании этого, что он поступил свободно, а лишь то, что необузданность его темперамента довела его до этого безумного шага. Помешательство зависит от разгорячённого состояния крови, но совсем не от воли. Фанатику или герою так же свойственно бравировать смертью, как флегматику или трусу избегать её» («Система природы»).

Свободу, конечно, нельзя доказать, даже выпрыгивая из окошка. Но точно так же её нельзя ничем и опровергнуть. В свободу можно верить или не верить, но прыгать из окошка всё-таки логичнее не стороннику свободы воли, а стороннику фатума. Ведь это с позиций предопределённости всех событий человек не рискует ничем, убивая себя, а с позиций свободы воли он, наоборот, совершает никак не согласующийся с его верой поступок.

Но если детерминизм не наука, то имеет ли он отношение к науке? Думается, что имеет. Наука выделяет из всей полноты бытия, то есть из сочетания явлений свободных с несвободными, только последние или связанные по преимуществу с последними. И не интересуется явлениями иного порядка. Точнее, она к ним так же не чувствительна, как глаза не чувствительны к музыке, а математика к обонянию. Из явлений свободных нельзя вывести ни какого-либо закона, ни какойлибо закономерности в виде графика и таблицы. А задача науки как раз в том и заключается, чтобы искать и находить законы, составлять таблицы и рисовать графики. Таким образом, достаточно поверить тому, что кроме действительности, открываемой наукой, нет никакой другой, — и мы придём к детерминизму со всеми вытекающими из этого учения последствиями. Детерминизм, таким образом, это следствие незаконного распространения выводов науки на всю полноту бытия. Наука, сузившая весь мир до сферы своей компетенции, перестаёт быть наукой и становится псевдо-наукой. Она приходит к самоотрицанию и, как скорпион, жалит саму себя. Чтобы избежать этого, наука должна допускать в качестве своего условия иную действительность, нежели открываемая самой наукой. Она должна признавать разум, непостижимый и потому таинственный для самого себя. Таинственный разум, изучающий и осмысливающий несвободный мир. Загадочный разум, который является разумом лишь в той мере, в какой он свободен от детерминированного мира.

Конечно, можно быть детерминистом и не будучи материалистом. Но нельзя быть материалистом и верить при этом в свободу. Свобода никак не выводима из материи. Поэтому те философы-материалисты, которые признают реальность свободы, грешат против сути своих взглядов. Они допускают внутреннее противоречие. Обычно они ссылаются на «диалектику» и говорят, что эта особа как раз и превращает царство необходимости в царство свободы. Или, по крайней мере, в его начаток. Но каким образом она совершает столь изумительный переворот в мироздании — об этом умалчивают. Диалектика, в марксистском её понимании, выполняет роль некого божества, хотя и не всемогущего, но способного, тем не менее, творить чудеса, без которых даже материализм, оказывается, обойтись не может. И которые вынужден признавать не явно, уверяя, будто в них нет ничего чудесного. Диалектические «скачки», в результате которых мир несвободный обретает свободу, материя производит дух, неживое становится живым и даже разумным и нравственным, заключают в себе нечто непостижимое обыкновенным человеческим рассудком. Здесь в самой материи исподтишка утверждается чудотворное начало.

Сущность свободы не может быть понята нашим разумом. Ибо его функция исследовать причинную связь явлений, то есть искать и находить то, чего нет и не может быть в свободе по самой её природе. Но, тем не менее, мы всё-таки знаем свободу, знаем её всем своим существом — не по глубинной её сути, а по тому светлому сиянию, которым она окружена для нас. Мы верим в её реальность и знаем её как условие нашей личности, которая для нас несомненна. Мы знаем свободу как условие разумности мира, в котором мы живём. Но где гарантия того, что наше знание не иллюзия?

Всё, что можно сказать о природе свободы, это то, что она есть творчество из ничего. А творчество из ничего непостижимо нашим рассудком. А на рассудок мы опираемся, когда рассуждаем о жизни. Поэтому и проваливаемся, когда стараемся примирить непосредственное чувство свободы, которое в нас есть и которым мы живы, с рассудком, не понимающим и потому отрицающим её. Нелепо верить в творчество из ничего, но ещё нелепее не верить в него, потому что этим неверием разум сам перечёркивает себя.

Каков же вывод?

Рассудочный путь к истине закрыт. Его сторожит абсурд. Или, точнее, этот рассудочный путь недостаточен. Он должен быть пройден и осознан как недостаточный. Нужен другой способ постижения истины. Нужна ВЕРА, чтобы подняться над абсурдом к солнцу истины. ВЕРУЮ, ПОТОМУ ЧТО АБСУРДНО, — сказал Тертуллиан. Это значит, что печать абсурда должна лежать на том, во что веруют, знаком бессилия нашего низшего земного рассудка понять нечто превосходящее его. Если бы наша вера соответствовала полностью нашему рассудку, то это был бы верный признак её ложности. Подлинный разум и ползающий по земле рассудок — разные вещи, хотя нас приучили думать, будто они одно и то же. Истина должна быть абсурдной, она не должна подчиняться рассудку, она должна шокировать здравый смысл своей необъятностью.

1966–1969 гг.

На собственных похоронах

«Я ощущал извечную горечь, меня томило извечное чувство, что всё — суета сует. Я видел детей, которые от меня родятся, вина, которые я буду пить, больницы, которые я построю, и всё время я слышал, как комья земли падают на мой гроб»

Г. Бёлль «Биллиард в половине десятого»

«Зачем люди читают газеты, ищут в них, что случилось в мире? Какое это имеет значение, раз каждый обречён умереть? Перед этой вестью так ничтожны, так не нужны все газетные новости… Да как же это люди могут что-то делать, суетиться, хлопотать о всяких пустяках, отдавать свою привязанность другому существу, такому же смертному, как он сам? Как могут они заниматься любовной вознёй, плодить будущие трупы, жертвы неумолимой смерти?»

Ф. Мориак «Дорога в никуда»

Всматриваясь в лица людей, меня окружающих, а также в своё собственное лицо, я замечаю, что все мы похожи на слабеющих пловцов, влекомых могучим течением в омут. Одни это чувствуют, другие нет, но всех одинаково несёт в себе и засасывает этот могучий поток времени.

Что все мы будущие мертвецы — это, разумеется, не новость, это знают все. Но разве могут что-нибудь знать глупцы?

Они считают прожитые и оставшиеся годы, вздыхают и бросаются в удовольствия, дабы не упустить ничего.

Каким же птичьим умом и сердцем надо обладать, чтобы, зная о смертности нашей жизни, с лёгкостью предаваться эфемернейшим удовольствиям? Удовольствие может быть лёгким, если ты забываешь о смерти и оказываешься как бы бессмертным. Если ты искусственно наводишь на себя эту иллюзию. Но люди делают это бессознательно, потому что их пугает мысль о смерти, а сладкое они любят. Вот почему они так стараются проникнуть в рай с чёрного хода.

Ну, а что же мы, привыкшие смотреть на смерть и уже не способные о ней не думать?.. Мы присутствуем в этой жизни как на собственных похоронах. И даже хуже того: как на похоронах всего лучшего из того, что есть или может быть на свете.

О чём можно думать и чем заняться, если жить осталось только один час? Кто согласится потратить несколько минут из этого драгоценного часа на починку своих старых ботинок?.. Но продолжительность жизни не меняет её существа. А потому настоящий мыслитель относится к ней, как к одному большому часу перед смертью.

Смертная тоска о себе и всех обречённых смерти — единственное, в чём нет суеты. Эта тоска неслышима, но её не может заглушить ничто. Ни маленькая погремушка семейного счастья, ни большая погремушка счастья всего человечества.

Глядя на этот мир, на этот просторный гроб, я понимаю, что выхода нет. Что я замурован в нём заживо. Но я не могу примириться с этим. И потому колочу в крышку гроба, хотя и знаю, что её никто не откроет. Эту крышку не может открыть никто. Ни мать, ни друг, ни возлюбленная.

Разве лишь Бог… Бог?.. О Боже праведный, если бы Ты был… Если бы Ты был…

Я вижу, как дряхлеют и рассыпаются окружающие меня миражи, как дряхлеют и расползаются любимые лица, как превращаюсь в развалину я сам. Время развевает образы, сотканные из цветного тумана. Эти призраки, сотканные из плоти, можно обнимать, но нельзя удержать от распада. И даже в памяти они тают и заслоняются всё новыми призраками и снами. Но на новые лица мы смотрим уже не доверчивыми глазами, какими смотрели когда-то в своей юности, а глазами тяжёлыми и полными скорби.

Словно с эшафота смотрю я на эту жизнь. И чем лучше всматриваюсь в неё, тем больше убеждаюсь в своём бесконечном одиночестве. Разве могут люди, окружающие место казни, нарушить одиночество приговорённого?..

Наше «я» живёт в этом мире, как отшельник в бескрайней пустыне. И чем больше вокруг людей, тем пустее она. Словно в телескоп смотрю я на этот мир. Словно в телескоп. А руки людей касаются моей руки. О чём они говорят тебе? Ты лишь видишь, как шевелятся их губы.

Все слова человека это монологи в пустоту. В пустоту он смеётся, в пустоту протягивает свои руки и в пустоту идёт. И только сменяющие друг друга галлюцинации скрывают эту окружающую его пустоту.

А поверхность существования полна звуков. Но для того, кто догадался однажды о таящейся за ними немоте мира, ни рёв самолётов, ни человеческие слова не способны заглушить эту немую тайну существования.

Человек разговаривает с этой тайной один на один. И отходят от него на задний план все авторитеты, исчезают за горизонт привычные нормы и понятия, сами небо и земля перестают быть чем-то определённым. И вот я стою ни на чём в этом безмерном и немыслимом мире, имя которому БЕЗДНА. Погружённый в неё, я ничего не знаю и ничего не вижу, кроме этой превышающей моё разумение безмерности и бездонности во всём. «Что это всё?» — спрашивает моя душа. И не может понять.

Она не может понять ничего, кроме очень простой вещи: Если нет Бога, то в этой бездне меня не видит и не знает никто. Потому что много ли значат здесь всякая видимость и всякое знание?..

Но Бога не может быть. Мир кишит мертвецами, не знающими о себе, что они мертвы. Мир полон безумцев, не догадывающихся о своём безумии. Мир — это большой сумасшедший дом, в котором безумны все — и пациенты, и врачи, и сами сделанные из бесконечности стены.

Созерцая непостижимое, душа надеется, однако, в своих последних глубинах на то, что этот безумный мир не может быть полной правдой. Ибо как догадались бы мы о своём безумии и безумии всего мира, если бы не было в нас ничего от разума?.. Умирающие от жажды в пустыне видят прозрачную холодную воду, много воды, реки воды… И они её пьют, они погружают в неё свои руки и головы… Но если им грезится вода, то, значит, она где-то есть?.. И если человек создан с потребностью разума и добра, то могут ли они быть только его иллюзией?

1966–1969 гг.

Христос воскрес

Я сидел в общем зале Исторической библиотеки и перелистывал баптистские журналы. Открыл пасхальный номер и увидел знакомые с детства слова:

Христос воскрес!
Воистину воскрес!

Но я смотрел на эти слова так, словно увидел их впервые. Страшная мысль росла во мне. А что, если… на самом деле…

И я почувствовал всем своим существом, что это та самая истина, которую я искал, сам не зная того. Что это на ней держится вся правда и красота мира. Что это её свет наполнял его, а я, не видя источника света, то радовался этому миру, принимая его за самосветящийся, то сомневался и отчаивался в нём.

И ещё я почувствовал, что истина эта не насилует человека, но даётся ему так, что он может принять её, а может и не принять. Может свободно определить себя.

Поверить в Христа было так страшно, что мне показалось, будто я должен пойти над пропастью по воздуху к Нему. И после мгновенного колебания я пошёл. Пошёл, испытывая чувство ещё небывалой свободы и сам удивляясь своей вере, радуясь ей и сознавая, что какая-то благая сила поддерживает меня. И потому я не падаю в пропасть и не схожу с ума, но, наоборот, вхожу в разум и приобщаюсь к вечной надмирной Правде.

1969 г.

Выходя из гроба

Я искал Тебя, Господи, всем своим сердцем и всем разумением. И уходил от Тебя всё дальше, и видел вокруг одну смерть, одну смерть. Но, видно, Ты не уходил от меня, и я продолжал искать Тебя в этом гробу.

Я всматривался в лица людей и в их сердца, в это бездонное небо и в наши земные дела. И я не нашёл Тебя ни на небе, ни на земле, ни в человеческом сердце.

Выше неба твой Бог. Больше мира Творец. Ближе рук твоих, ближе глаз твоих, ближе костей твоих. И слепые видят Его. И глухие слышат Его. И безногие идут за Ним.

Не может быть чистым тот, кто не верует в чистоту. Неверие в чистоту уже грязь и начало всяческой грязи. И начало безумия — неверие в Разум Всевышний.

Подобно курице, прижатой к земле и очарованной проведённой от её клюва чертою, современный человек очарован своими жалкими представлениями о мире. Он загипнотизирован своим химерическим умом. Он верит в него, а в Бога, в Источник всякого разума, не верит. Но, отломившись от своего надмирного корня, мудрость человеческая засыхает и превращается в безумие.

Тонкие скептики говорят нам о свободном, не связанном догмами уме. Но я нашёл, что их собственный ум связан нелепейшей из всех догм — догмой о возможности свободы без Бога. Пусть эти скептики сами освободятся от этой своей догмы — и тогда послушаем, что они скажут. В скептиках я нашёл не свободный ум, но ум трусливый и малосильный, не способный на простые логические операции. Есть Бог — и что из этого следует. Нет Бога — и соответствующие выводы. Близоруко щурясь, скептики жмутся поближе к самой обычной практической мудрости века сего и выдают свою близорукость за свою зоркость.

Подлинным препятствием для веры в Бога является не разум, который, наоборот, указывает на Бога как на свой источник, но власть греха, прижимающая людей к земле и ослепляющая их землёю. Или, точнее, прахом, потому что подлинная Земля невозможна без Бога. Небо отверсто для каждого, кто со смирением подымает к нему своё лицо.

Только следуя голосу совести, человек приближается к Богу и делается способным отличать правду от ложных её подобий. Бессовестный же не видит и не понимает ничего, кроме своих похотей.

В этом мире можно держаться только за Небо. Всё остальное непрочно. Всё остальное есть хлябь и смерть.

1969 г.

В сумасшедшем доме размышляю о разуме

Я пришёл домой и не сказал никому о чуде, которое произошло. Я был ещё весь во тьме, но в центре тьмы появилась светлая точка, которая была истиной. И она росла, превращаясь в солнце. Я был во тьме, но уже видел истину. И был спокоен, зная, что её свет не забуду теперь никогда.

Под знаком вечности я торжествовал свой праздник. Своё рождение в Боге.

Но в жизни наружной у меня было нечто прямо противоположное этому празднику. До этого я был так сосредоточен на своих внутренних исканиях и переживаниях, что пренебрегал самыми необходимыми делами. Я жил как бы в долг, а когда пришло время расплачиваться, то обнаружил, что расплачиваться нечем. Прошло два месяца, как я перестал ходить на работу. Деньги у меня кончились, кое-какие вещи были снесены в ломбард. Питался я в основном хлебом и чаем. Ко мне зачастил участковый милиционер, угрожавший «общественным судом» за «тунеядство». Я отощал и, кроме того, простудился и слегка температурил. Получился какой-то заколдованный круг: чтобы ходить на работу, нужно было поправиться, хотя бы начать нормально питаться, для чего были нужны деньги, а денег не было, потому что я не ходил на работу. Но главное было даже не в этом. Мне было ПСИХОЛОГИЧЕСКИ невыносимо заботиться о чём-то постороннем, пока я не осознал полностью тот переворот, который произошёл во мне, и не решил, как мне жить дальше.

Среди моих знакомых были такие, которые спасались от армии или от КГБ, симулируя психическое расстройство. От них я знал, как легко попасть в сумасшедший дом. Пребывание в нём избавило бы меня как от тягостных объяснений с милицией и начальством на моей работе, так и от неприятных для меня в то время бытовых хлопот. Позволило бы додумать то, что я не успел ещё осмыслить. Страха перед «психушкой» у меня не было, а было, наоборот, любопытство к этому заведению. Ведь в нашем кругу был культ Достоевского и Ницше, знакомых с безумием не понаслышке. И мне тоже хотелось познакомиться с безумием поближе.

Я пришёл к районному психиатру с жалобой на бессонницу и боязнь галлюцинаций, которая действительно была у меня одно время. По ходу разговора я выложил перед врачом, молодой женщиной, всё, что думал тогда о Боге и безбожной жизни, — и попал в «десятку». По её лицу я понял, что перед ней сидит очень больной человек. Я поддал ещё, сказав, что люблю «абстрактную» живопись и сам занимаюсь ею (что было правдой). И опять в цель. Но на всякий случай добавил, что слышу иногда «голоса», и объяснил, какие именно.

Мне потом объяснили опытные люди, что со слуховыми галлюцинациями я переборщил. В наше время, чтобы попасть на стационар, достаточно иметь взгляды Льва Толстого или художественные вкусы Василия Кандинского.

Но ничего. Главное — я получил направление в психиатрическую больницу им. Ганнушкина, в котором значилось (я разорвал запечатанный конверт и прочитал путёвку, а потом вложил её в новый конверт, заклеил и переписал адрес), что у меня шизофрения, и через пару дней пришёл в приёмное отделение. Меня поместили на всякий случай в «полу буйное» отделение, набитое сверх всякой меры сумасшедшими. Воздух здесь был до того тяжёлый, что даже на вид казался каким-то не прозрачным, а как бы желтоватым. На улице был мороз, форточки не открывали, чтобы нас, шлёпнутых, не простудить. Другое неудобство было в том, что места для моей койки не было даже в коридоре, поэтому мне и другим безместным ставили на ночь раскладушки в столовой. И сидеть было тоже не на чем: на имевшихся двух диванах уже сидели больные. Можно было стоять, прислонившись к стене, или ходить по узкому проходу, оставленному между стеной и кроватями. Сумасшедшие ходили по этому проходу гуськом от одного конца коридора к другому и обратно. Вернее, не ходили, а бегали, потому что спешили, с кем-то на ходу разговаривали и вообще вели себя очень странно. Я постоял-постоял, а потом решил тоже побегать. И минут десять ходил-бегал, пока не освободилось место на диване. Я бросился к нему, опередив других. Да, здесь было на что посмотреть… Но после того как медсестра провела передо мною маленького урода с неестественно огромной головой, я подумал: а не начались ли у меня галлюцинации? Настолько чудовищным был его вид. Я закрыл глаза, чтобы не видеть своего окружения, и погрузился в воспоминания о дорогих мне людях.

На следующий день меня перевели в тихое отделение, где было уже вольготно по сравнению с предыдущим. А ещё дней через десять меня перевели в санаторное, где было ещё лучше. В нём-то я и провёл около двух с половиной месяцев.

В тихом отделении моим соседом оказался ещё не старый мужик с парализованной памятью. Он не помнил, как его зовут, где и когда он родился, не помнил своих родственников. Когда ему надо было в уборную, он тыкался во все стороны, не помня, где она находится, а когда возвращался из неё, то не мог найти свою койку. Но он вроде бы понимал, что ему говорили, и согласно кивал головою, хотя сам помалкивал. Как же он мог понимать?.. Он верил всему, что ему говорили, но тут же забывал сказанное.

Глядя на него, я думал, что есть какое-то сходство между ним и большинством современных людей. У них лучше память, но не намного: они не помнят о том, что они умрут. У них бОльшая способность понимания, но опять-таки не намного: они не понимают, что перед лицом смерти так пусты их заботы, в которых вся их жизнь. Как и этот больной, они не знают ни себя, ни мира, в котором живут самой поверхностной жизнью. Сталкиваясь на каждом шагу с добром и злом, с красотою и безобразием, они не думают об их природе, не думают об их происхождении. А если даже что-то услышат по этой части, то тут же забудут. У них бытовое мышление. Их мысли коротки и не связаны друг с другом. У их мыслей нет общего корня. А потому они не развиваются, но меняются в зависимости от обстоятельств, как узоры в калейдоскопе. А если у них не развиты мысли, то чувства и воля должны тоже слабеть или приобретать уродливый характер: ведь силы души взаимосвязаны и зависимы от состояния мысли. Но об этом вырождении человека в безбожном мире современные учёные — ни гу-гу.

Находясь в психушке, я обнаружил, что наши советские врачи считают ненормальностью всякую веру в Бога, если её нельзя объяснить неграмотностью человека или его воспитанием, семейным или общественным. Правда, те времена, когда такое отношение к религии было официальной установкой психиатрии (см., например, С.Г. Сегалин «Шизофреническая психика Гоголя», его же: «Эвропатология личности и творчества Льва Толстого»; Я.В.Минц «Иисус Христос — как тип душевнобольного» и т.п. «труды» в серии томов «Клинический архив гениальности и одарённости», 20 –30 годы нашего века), уже прошли. Но неофициально, во врачебной практике, оно сохранилось и продолжает определять диагностику.

Так, например, приставленный ко мне врач (забыл его имя) сказал мне прямо: «Твоя вера в Бога — это болезнь. Будем лечить. И пока не вылечим — не выпустим». На все мои доводы в пользу разумности религии он отвечал: «Это у тебя бред». Ни возражений по существу, ни элементарнейших знаний по части философии или хотя бы художественной литературы… Вот почему едва ли не самыми безумными в сумасшедшем доме показались мне сами врачи. Они страдали какой-то маниакальной уверенностью в том, что всё, что не укладывается в рамки их собственного куцего мировоззрения, «ненормально» и потому должно лечиться. И меня «лечили» инсулиновыми шоками…

Да не подумает читатель, будто я жалуюсь здесь на какую-то несправедливость по отношению к себе. Я понимаю: назвался груздем — полезай в кузов. Решил отдохнуть в сумасшедшем доме — расплачивайся за отдых уколами и не жалуйся. Нет, я и не жалуюсь и не виню никого. Я лишь удивляюсь тому, что люди с таким уровнем понимания жизни считаются знатоками человеческих душ и их врачевателями. Даже к машинам на заводах не подпускают элементарно неграмотных людей, а к душам человеческим, оказывается, можно. Что душа?.. По сравнению с машиной она так проста. И не имеет даже приблизительно обозначенной ценности.

1969 г.

Отношение к церкви

Совершив всё, что полагалось со мною сделать, меня выпустили из психушки. Перед выпиской дряхлая старушка-врач (обещавший меня «вылечить» от религии бугай ушёл в отпуск) дипломатично спросила, лучше ли я себя чувствую, на что я ответил, как требовалось, что, конечно, лучше. На том и сошлись. А у меня, действительно, было отличное настроение: весна, деревья цветут, и впереди вся жизнь.

Меня выпустили утром накануне Пасхи, а вечером я уже стоял в толпе у Елоховского собора. И радостно мне было сознавать, что много нас, верующих в Бога.

Я сознавал себя христианином, но кем именно — православным, баптистом или католиком — ещё не решил. И само различие это было для меня в ту пору не важно. Главное — верить в Христа и жить по Его заповедям, как я их понимал тогда. Я не постился и не признавал необходимости поста. Да и молиться казалось мне излишним: разве сама вера в Бога не есть постоянная молитва?

Но, вместе с тем, я стал изучать христианские исповедания и приглядываться к ним. Я ходил и в православные храмы, и в костёл, и к баптистам. Меня по-своему привлекало каждое из этих исповеданий и каждое по-своему отталкивало. Баптисты привлекали (и привлекают теперь) твёрдостью своей веры и упорной проповеднической деятельностью. Но по мере ознакомления с православием и доводами баптистов против него я убеждался всё больше в богатстве и гармоничности православного учения и в примитивности баптистских наскоков на него. В конце концов, мне стало ясно, что баптизм может привлекать к себе или тех, кто не знаком по-настоящему с Православием, или тех, кто по своему развитию не способен на такое знакомство.

Прошло около года, в течение которого я продолжал осматриваться, читал, думал, старался жить по-христиански, как сам понимал это дело. Я сознавал себя новорожденным членом Церкви Христовой, немощнейшим участником вселенской мистерии, находящимся в самом начале своего пути. На этом пути я уже падал неоднократно, и эти падения заставляли меня пристальнее всматриваться в себя и окружающий меня мир. Учили понимать, как тонка, хитра и почти победна сила зла, пленяющего весь мир. Но я уже не верил в торжество зла. И благая сила поднимала меня снова и снова, как мать, которая учит ходить ребёнка.

Однажды я зашёл в храм на Преображенской площади (эту церковь чуть позже взорвали, то было время хрущёвского гонения на религию), и не только красота православного богослужения заставила меня остаться здесь до конца службы. Я почувствовал глубину и праведность православных молитв. Выходя из храма, заметил, что стал как-то лучше. Словно напился тишины и благодатного света. Я решил заходить в эту церковь каждый месяц.

В одно из таких посещений я увидел, как причащаются. Я не знал, что это такое, но меня потянуло тоже причаститься (я, как и все мои родственники, был крещён ещё в детстве). Я спросил какую-то старушку, что для этого нужно, и она объяснила мне. Исповедь и причастие ВЫПРЯМИЛИ мою жизнь. Я почувствовал их влияние так же явно, как люди чувствуют влияние вина, еды, тепла или холода. А поскольку это влияние было благим, то я принял вслед за ними все остальные православные таинства. Я отходил от своей первоначальной невольной близости к протестантизму.

Что же касается католичества, то моё отношение к нему сложилось, с одной стороны, из чувства искреннего сочувствия к нему как к ортодоксальной, в основе своей, вере, а с другой — из чувства недоумения, которое вызывали у меня некоторые католические догматы, например, учение о непогрешимости папы. Кроме того (хотя это, может быть, потому, что я русский), сам дух католичества, насколько он мне известен по богослужениям в костёле, по католическому искусству, по жизнеописаниям некоторых католических святых, мне чужд во многом, если не сказать, что неприемлем.

Этим я не хочу сказать, что в Православии для меня приемлемо всё. Мне многое в нём не нравилось, не нравится и, думаю, не понравится никогда. Но постепенно я понял, что то, что мне не нравится, есть не суть Православия, а инородные тела, проросшие в него. Освобождение от лености, трусости и самодовольства, которые слишком часто заслоняют Православие и мешают видеть его, является, думаю, главной задачей всех православных христиан и в первую очередь высшего православного духовенства.

Хочу ещё раз повторить, что мои возражения против католичества и протестантизма не мешают мне относиться к католикам и протестантам с самой искренней симпатией. Я думаю, что объединяющая нас вера в Христа несравнимо больше и значительнее всего, что может нас разделять. Терпимость и взаимная поддержка всех верующих особенно необходимы в наше время, когда безумие воинствующего безбожия стремится раздавить любую веру в Бога. Эти терпимость и взаимная поддержка должны быть законом для всех верующих в Бога.

Не подлежит никакому сомнению, что воинствующее безбожие проводит политику удушения Церкви. И если в первые годы советской власти делался упор на физическое истребление лучших сынов Церкви, то теперь делается упор на внутреннее разложение иерархии, на подчинение её государству и превращение в покорное орудие антирелигиозной политики. Коммунистам удобнее иметь дело с такой «церковью» — внутренне обмирщённой, парализованной внутренними недугами, страхами, лицемерием, угодничеством перед властями, нежели с подлинной Церковью — Церковью мучеников и исповедников. Коммунистам необходимо подорвать авторитет Церкви в глазах населения нашей страны и в то же время сохранить видимость её свободы и благолепия — в глазах всего мира.

Поэтому борьба с религией ведётся не только дискриминацией верующих, не только демагогической пропагандой при одновременном зажимании рта оппонентам, но и разрушительной деятельностью внутри иерархии. В ряды иерархии засылаются «свои люди», поэтому, подходя к священнику или епископу, не знаешь, с кем имеешь дело, — с рабом Христовым или с агентом КГБ.

Нам не известно, виновен или нет теперешний русский Патриарх в служении двум господам, но он, безусловно, виновен в том, что подобное сомнение существует.

Защитники пресмыкательства Церкви перед государством оправдывают себя тем, что всё в руках Божиих, что не человеческой силою стоит Церковь, а силою Христа, и потому, дескать, не следует бояться подчинения Церкви государству…

Но если Церковь действительно стоит силой Христа (а это несомненно), то из этого обстоятельства следует только один вывод: иерархам нечего бояться за Церковь. И они должны не лицемерить и не запутываться в сетях собственной хитроумной политики. Но, как чада света, бесстрашно говорить правду. Воинам Христовым не подобает превращаться в премудрых пескарей…

Вот моё отношение к Церкви: верую во Единую, Святую, Соборную и апостольскую Церковь, и никакое человеческое фарисейство не может изменить этой моей веры.

1969 г.

ПОЗДНЕЙШЕЕ ПРИМЕЧАНИЕ

Эта статья была продиктована уязвлённым чувством справедливости, возмущённым ложью представителей Московской Патриархии, которые отрицали публично факт преследования христианства в СССР. Но я в то время плохо представлял себе действительное положение Церкви в СССР, как и саму ситуацию в нашей стране и во всём мире, потому что правдивой информации о них было мало. А положение это, как выяснилось потом, было куда хуже, чем представлялось нам, новообращённым.

Отмечу ещё вот какое обстоятельство. Гонение на религию не только провоцировало и питало антисоветские настроения среди православных христиан, оно сближало всех гонимых, то есть работало на экуменизм. Гонение на религию вынуждало православных христиан видеть своего защитника в либеральном Западе и, таким образом, дезориентировало их. А если так, то логичнее видеть причину этого гонения не столько в личных особенностях Хрущёва, сколько в обстоятельствах куда более серьёзных. Это, думается, была часть уже тогда проводимого в жизнь плана демонтажа всей советской системы.

Декабрь 2001 г.

Записки из красного дома

В середине декабря 1968 года пришла по почте открытка: «Тов. Шиманов! Явитесь в психиатрический диспансер для проверки по адресу…». Я повертел в руках открытку и задумался. «Н-да… в течение шести лет после больницы им. Ганнушкина меня не вспоминали. А тут вспомнили. Видимо, неспроста. Конечно, может быть простая формальность. Но едва ли. По-видимому, готовится какая-то провокация. Что ж, сила на их стороне. Но сам-то я к ним в рот не полезу».

Я разорвал открытку и выбросил в унитаз.

А через месяц, когда уже стала забываться повестка, приходит молодая женщина, представляется Ирой из диспансера и любезно расспрашивает меня о моём здоровье. Мягко журит:

— Что же вы, Геннадий Михайлович, по открытке к нам не явились? Заставили меня ехать к вам в такой конец. Да в такой мороз.

А мороз на самом деле свирепый. И я почти устыдился от её слов. Но затем спохватился: да ведь это ж она меня в сумасшедший дом заманивает!

— Я считаю себя здоровым, — говорю, — и в визитах к врачам не нуждаюсь.

— Но врачи-то лучше вас знают, здоровы ли вы… Ну, что вам стоит… Это же обычная формальность. К нам каждый год приходят отмечаться больные.

— А я не больной. Это мнение моё, моей жены и людей, которые меня окружают. Если я нужен врачам, то пусть они сами приходят ко мне. Я же, повторяю, в них не нуждаюсь.

Медсестра обращается к моей жене:

— Вы как, считаете его здоровым?

— Да, — говорит Алла. — И наши родственники, и знакомые не сомневаются в этом.

Медсестра обескуражена, но всё же пытается уговаривать. Получив твёрдый отказ, уходит.

А через месяц или полтора приходит снова, опять уговаривает и уходит с тем же.

Третий визит состоялся 24 апреля 1969 г. На этот раз она сообщает мне, что с моей работы, а также из КГБ, поступили запросы в диспансер в связи с моим неправильным поведением. Врачи, не имея контакта со мною, не знают, что ответить. Якобы, в некой организации принято уже решение о помещении меня в психиатрическую лечебницу. Но это ещё можно предотвратить, если врачебная комиссия приедет ко мне на дом и обследует меня. Согласен ли я на это? И буду ли в назначенный день дома?

Я отвечаю: «Если после этого вы от меня отстанете, то согласен». Договариваемся на понедельник, 28 апреля, на 2 часа дня.

Вскоре я отправляюсь гулять с моим сыном. Алла в институте и придёт нескоро, часов в одиннадцать вечера. У неё горячие дни, подготовка к защите диплома. Поэтому мне приходится сидеть с Кириллом, ему год и два месяца. Возвращаемся с прогулки — в дверях записка от нашей общей знакомой: «Генмих! Заходила к вам, не застала дома. Приезжала «скорая помощь», позвонили к вам, сказали, что у Кирилла температура, развернулись и уехали».

Вот оно как. Значит, уже приезжали санитары. Сестра сообщила, что я дома. Стало быть, можно брать. А что было бы с Кириллом? Как он отнёсся бы к тому, что чужие люди вошли в дом, скрутили отца и увели куда-то? Он, вероятно, был бы в ужасе. А его куда? Тоже в сумасшедший дом? Или в милицию? Или оставили бы сидеть с ним санитара?.. Представляю, как он орал бы до одиннадцати часов… Хоть бы до прихода Аллы не забирали.

Запираю на все запоры дверь. Выглядываю в окошко. Нет, пока не приехали.

А напротив нашего дома площадка, на которой часто стоят то милицейские, то медицинские машины. Недалеко и милиция, и какое-то медицинское учреждение.

Укладываю Кирилла спать. Зажигаю лампаду. Открываю Библию. За окном понемногу темнеет.

В начале одиннадцатого приходит Алла, и я рассказываю ей обо всём, показываю записку. Мало того, что меня забирают в сумасшедший дом, но ещё и чертовски не во-время. Самая горячка работы над дипломом. Должен был сидеть с Кириллом я, а в дни моих дежурств — моя больная мама. Теперь некому, мама одна не сможет. Надо кого-то просить, а просить некого. Нервничать, метаться как раз тогда, когда в обрез времени на диплом. И ещё не известно, что там будут вытворять над мужем обезумевшие врачи.

Утром прощаемся с Аллой, я целую моего Генмишонка. Иду на работу, оглядываясь по сторонам, — не схватят ли меня по дороге?.. Прихожу на работу, приступаю к своим обязанностям. Пока всё нормально.

Работаю я сторожем. Днём открываю и закрываю ворота, пропуская машины. Вечером запираю ворота на замок и хожу по двору вместе с собакой — не залез бы кто на нашу экспедиционно-складскую базу. Работа неприбыльная, всего 65 рублей. Но зато свободные дни, можно сидеть с сыном.

Часа в два после полудня разворачивается возле наших ворот «Волга», из неё вылезают двое — начальник особого отдела при Министерстве геологии СССР Балинский М. И. и один из его подчинённых. И того и другого я знаю в лицо, потому что лишь неделю назад уволился из Министерства (я работал на двух работах — там и здесь, на министерской базе). Оба проходят мимо меня, не здороваясь. Поднимаются на второй этаж — в контору. «Ну, думаю, начинается…».

Однако через час оба уезжают. Вроде бы пронесло. А через некоторое время звонит по телефону Алла: «Ну, как ты? Ещё жив, Генмих?». «Пока живой!», — отвечаю.

Но через пятнадцать минут опять приезжает проклятая «Волга». И опять проходят эти люди к директору базы. Вскоре зовут и меня подняться к нему. В кабинете нас четверо: директор ЭСБ тов. Чередниченко Иван Иосифович, шофёр Петухов Анатолий (он председатель месткома), мой непосредственный начальник Ильенко Василий Маркович и я. Те двое из особого отдела, по-видимому, в соседнем кабинете. Обычно добродушный Иван Иосифович смотрит на этот раз на меня грозно:

— Что же вы, тов. Шиманов? Мы вас считали хорошим, дисциплинированным работником, а вы, оказывается, безобразничаете.

— Что вы имеете в виду, Иван Иосифович?

— Почему не являетесь в диспансер? К нам поступили жалобы. Что за причина, почему уклоняетесь?

— Я не считаю себя больным, Иван Иосифович. И не нуждаюсь в беседах с врачами. Если же они сами нуждаются во мне, то пусть приходят ко мне на дом. У меня нет времени разъезжать по чужим делам. Кстати, у меня была медсестра, и мы уже договорились, что врачебная комиссия приедет ко мне в понедельник.

— Но неужели вам так трудно самому?.. Почему я, когда меня вызывают куда-нибудь, в том числе и в поликлинику, не добиваюсь того, что на меня жалуются начальству, а трачу 10 минут, — и весь разговор?

— У вас же другой случай, Иван Иосифович. Меня хотят насильно положить в больницу, хотя я здоров.

— Чепуха! Неправда!.. Я вам ручаюсь, с вами поговорят врачи, осмотрят вас — это займёт не больше 10 минут — и отпустят. .. Вот я даю машину, с вами поедут Ильенко и Петухов, они же вас привезут обратно. И будете продолжать дежурство.

А вдруг на самом деле не заберут в сумасшедший дом?.. Едва ли. Но если уж приняли решение, то всё равно схватят. Пусть уж лучше берут сейчас, на работе, при свидетелях, что меня, здорового, отвозят в психдиспансер.

— Хорошо, — говорю, — едем.

Мы выходим из конторы, садимся в «рафик» и едем по людным улицам Москвы. Конец рабочего дня. Вот Лермонтовская, Садовое кольцо, Ленинградское шоссе, Хорошовка.

— Слушай, что там у тебя?.. Я что-то ничего не понял, спрашивает Петухов.

— Да это длинная история. В двух словах не расскажешь. В общем-то, с КГБ связано. Там меня не особенно любят.

— Что же ты — шпион, что ли? Что-то я не понимаю.

— А ты сам рассуди. Если бы за мною было какое преступление, то не везли бы в диспансер. Меня бы арестовали. А тут арестовать не за что, а попугать хочется… Вот и везут в психдиспансер.

— А разве тебя в психдиспансер?

— А он тебе что, не сказал?

В кабинете главврача в диспансере на Хорошевском шоссе меня сразу же обступают врачи (спутники мои остались в коридоре).

— Товарищ Шиманов, почему отказываетесь являться на вызовы?

— Я не считаю себя больным.

— Но вы обязаны!.. Вы что, думаете, вы один такой? Если к каждому врачи будут на дом ходить, им работать будет некогда.

— А меня это не касается. Я уже сказал, что в контактах с врачами не нуждаюсь. Закона, обязывающего меня являться к вам, нет. Так что если вы уверены в своей правоте, то присылайте своих санитаров, милицию, пусть меня вяжут и везут в сумасшедший дом. Сам я к вам ходить не намерен.

— Ну, это глупо… глупо… — препирательства между нами продолжаются.

— Вот вы говорите, что вы здоровый. А на вас поступают запросы из КГБ. Значит, вы неправильно ведёте себя. Ну, что скажете?

— Я к советской власти отношусь лояльно. Никаких преступлений за мною нет. А если бы они были, то КГБ давно арестовал бы меня.

— Но ведь запросы-то поступают. Значит, должна быть какая-то причина, заставляющая их обращаться к нам.

— Вот и скажите, что это за причина. Тогда будем говорить по существу.

— Они нам конкретно не говорят.

— Ну, и я не знаю. А почему бы вам не поинтересоваться у них? Ведь это же так естественно.

— Ещё успеем. Ну, а всё-таки… что-нибудь за вами есть?.. В демонстрациях, может быть, участвовали?

— Нет, не участвовал.

— А листовки?

— Тоже нет.

— Да… Ну, ладно. Потом разберёмся. А вы верующий?

— Да, я верю в Бога.

— Так… А какую веру признаёте?

— Я православный христианин.

— И в чём же ваша вера, так сказать, проявляется?

— Хожу в церковь, причащаюсь, молюсь, соблюдаю посты.

— Вероятно, много читаете религиозной литературы?

— Не особенно много, но читаю.

— И у вас есть какие-нибудь собственные теории?

— Нет, собственных теорий не имею. Я полностью принимаю вероучение нашей Церкви.

Входят санитары.

— Вы что же, кладёте меня в больницу?

— Да, ненадолго. Всего на несколько дней. Нам надо чтото ответить КГБ, а мы не можем, т.к. не знаем, здоровы ли вы. Не думайте, пожалуйста, что мы против вас вместе с КГБ. Наоборот, наша обязанность помогать своим больным и защищать их.

— Но я протестую против помещения меня в сумасшедший дом!

Санитары крепко берут меня под руки и выводят из кабинета. У подъезда «рафика» с моими провожатыми уже нет. Меня запихивают в «чумовоз», там уже сидят трое шизиков, я четвёртый. Пятым залезает за мною санитар. Другой санитар запирает снаружи дверцу машины, садится в кабину, и «чумовоз» трогается.

В приёмной больницы им. Кащенко унылое получасовое ожидание. Я сижу на кожаном диване и чувствую, что чего-то не хватает. Но чего? Никак не пойму… A-а!.. Нет портретов вождей и плакатов с лозунгами. Ясно. Нужна спокойная обстановка.

Но вот и моя очередь, вхожу в кабинет. Усталая женщина в белом халате задаёт мне всё те же, что и в диспансере, вопросы, а я почти в тех же выражениях отвечаю. «Ладно, потом разберёмся,» — говорит она, и меня проводят в смежную комнату, где велят раздеться и снимают с меня крест. Я протестую, но в драку вступать не решаюсь. Врач выслушивает меня, осматривает кожу, и вот я сижу в грязной, почти не обмытой после предыдущего больного, ванне. Намыливаюсь, санитарка поливает меня из душевой трубки. Надеваю больничное бельё. Всё! Теперь я уже настоящий сумасшедший.

Снова в сопровождении санитара сажусь в «чумовоз».

— Куда меня? — спрашиваю его.

— В четвёртое отделение.

— А это как — буйное или лёгкое?

— Не то чтобы очень буйное… но и не лёгкое… Так, среднее. Полубуйное. А за что тебя?

— За религию.

— Ну, неправда. За религию не сажают. За политику — другое дело. А за религию… Нет, ты что-то напутал.

«Чумовоз» подъезжает к двухэтажному красному дому. Расположены в нём первые четыре отделения больницы. Поднимаемся на второй этаж, гремят ключи, отпираются двери. В отделении много народу, но всё-таки меньше, чем в своё время в «полубуйном» отделении больницы им. Ганнушкина. И воздух чище. Получаю койку в «весёлой» половине отделения. С меня снимают очки. Хочется есть, но ужин закончился, надо подождать до утра. Подходят больные, интересуются кто я, откуда, но у меня нет желания разговаривать. Отделываюсь односложными ответами, разбираю постель, ложусь, накрываюсь с головой одеялом. Утро вечера мудренее.

Господи Боже наш! Еже согреших во дни сем словом, делом и помышлением, яко благ и Человеколюбец, прости ми… Заканчиваю молитву и засыпаю.

Утром с меня сдёргивает одеяло санитар — «умываться!». Я читаю утреннюю молитву, иду в ванную, там на меня нападает какой-то больной, но другие оттирают его от меня: «Ты что, по шее захотел?». Тот, с ненавистью глядя на меня, отходит. А в уборной подходит ко мне человек с вдохновенным лицом:

— Вы знаете поэта Владимира Волгина?

— Не знаю.

— Это гениальный поэт, его знает вся страна.

— Может быть. Я последние годы мало интересуюсь поэзией.

— Хотите, прочитаю вам стихи? Волгин — это я.

Выслушав несколько стихотворений и похвалив их, я пытаюсь ускользнуть от графомана. Но отделаться от него не просто. Он подходит ко мне со всё новыми стихами и даже списывает их специально для меня. Дарит со словами: «Берегите их, Гена. Со временем это будет большая ценность». А через некоторое время спрашивает меня:

— А я похож на грузина?

— Как вам сказать…

— Правда, у меня глаза и нос грузинские?

— Пожалуй…

— Я открою вам страшную тайну, Гена. Я — сын Сталина… Владимир Александрович Сталин. Моя мать — артистка киевской оперы. Понимаете?.. Когда переименуют Волгоград в Сталинград, — я откроюсь. А пока — тсс!..

— Эй, Сыров, иди на уколы! — кричит моему собеседнику медсестра, и он с важным видом идёт в процедурную.

— Тебе тоже уколы, — подходит ко мне санитар, и я понуро плетусь за Сыровым. Стою в кабинете, жду своей очереди.

— А ты зачем пришёл? — спрашивает сестра.

— На уколы,- отвечает за меня санитар.

— Так ему же врач ещё не назначил…

— Ну, иди назад, — говорит санитар. — Вот придёт врач, тогда и лечить будем.

Сижу на койке, дожидаясь завтрака. Молоденький круглолицый паренёк подходит, заговаривает со мною.

— За что тебя?

— За религию.

— А разве за религию сажают?

— Как видишь.

— А ты что же, в Бога веришь?

— Да.

— И крест носишь?

— Да.

— Здесь тоже крест у одного отобрали. А Бог есть?

— Есть.

— Правда, есть?

— Правда.

— А ты не врёшь?

— Нет.

— Честное слово, есть?

— Честное слово.

— А почему же никто не верит?

— В Библии сказано, что в последние времена многие отойдут от веры. Но многие веруют и сейчас.

— Моя мать верит.

— Вот видишь.

— А я не верю.

— Ты молодой. Жизни не знаешь. А узнаешь, — может быть, тоже поверишь.

— А я красивый?

— ?!.. Да, ты симпатичный парень.

— Все меня любят — и мать, и отец, и сёстры, и на работе… Вот только сюда попал — отца избил…

— Как же так?

— А чего он мать бьёт?.. Что-то голова болит… пойду полежу маленько.

Я тоже растягиваюсь на койке. Как-то там сейчас мои? Кирилл просыпается в семь часов, Алла сейчас его одевает, варит ему кашу, кормит… Обычно я прихожу в 9 утра, а на этот раз не приду. Она поймёт, что меня взяли.

На завтрак картошка с «изюмом», как шутят сумасшедшие (её чистят в картофелечистке, которая шкуру сдирает, но глазки оставляет; так её варят, так подают на стол — вычищайте сами). К картошке большой кусок селёдки и хлеб. И ещё кофе с молоком, кусочек масла и 9 кусков сахара. Сахар надо поделить пополам, половину в кофе, а половину в карман — на ужин. Масло в карман не положишь — ешь сразу. В общем, не так уж плохо, только грязно. Больные неряшливы, а сёстрам подтирать за каждым лень, девяносто человек с лишним. Да и не в ресторане, чего привередничать. Неприятно только, когда кто-нибудь чихнёт вам в тарелку, гриппозных здесь много. Приходится встать из-за стола раньше времени. Но я забежал вперёд, возвращаюсь к первому дню.

— Шиманов, к врачу!

Меня вводят в кабинет. За столом круглолицый человек. Это заведующий четвёртым отделением Герман Леонидович Шафран.

— Геннадий Михайлович, как вы объясняете себе, что оказались в больнице?

— Я попал сюда по инициативе КГБ.

— А почему вы так думаете?

— От меня этого не скрыли в диспансере.

— А что же было причиной? Демонстрации? Листовки?

— Нет, я политикой не занимаюсь. К советской власти отношусь лояльно.

— Ну, а что же в таком случае?

— Я бы сам хотел это знать.

— У вас были когда-нибудь столкновения с КГБ?

— В 1967 году меня вызывали на допрос в качестве свидетеля по делу Буковского и Добровольского.

— А кто эти люди? Ваши друзья?

— Нет, просто шапочное знакомство. Но у них в записных книжках, по-видимому, обнаружили номер моего телефона.

— И что же было на допросе?

— Следователь кричал на меня, ругался матом, давил, чтобы я рассказывал не только про обвиняемых, но и о других своих знакомых. Я вынужден был заявить протест. А потом меня выгнали с работы.

— А где вы работали?

— В Военно-инженерной академии им. Куйбышева.

— Кем?

— Сначала стрелком ВОХР, потом старшим стрелком, потом начальником караула и, наконец, заместителем начальника команды.

— С обязанностями, значит, справлялись успешно?

— Да.

— И с людьми тоже ладили?

— Да, у меня были хорошие отношения.

— А в общественной работе участвовали?

— Несколько лет подряд был профоргом, редактировал стенгазету, был «ударником коммунистического труда».

— Но о том, что вы верующий, там не знали?

— Разумеется, я им об этом не говорил.

— Ну, а почему вас выгнали?

— Поступила команда сверху. Вызвали меня в строевой отдел и прямо так и сказали: извини, мы в этом не виноваты… человек ты хороший, но ничего не можем поделать… надо тебе уходить… сопротивляться глупо — военная организация… Заставили, короче, подать заявление об уходе с работы по собственному желанию.

— Ну, это они ещё благородно поступили с вами. Ну, ладно… А почему вы отказались явиться в диспансер?

— Во-первых, я считаю себя здоровым, в контактах с врачами не нуждаюсь. Если же они сами нуждаются во мне, то пусть и приходят ко мне сами.

— Что ж, логично.

— А во-вторых, я мог предполагать, зная о связях КГБ с психдиспансером, любую провокацию.

— Какую, например?

— Я прихожу в диспансер, меня хватают, увозят в сумасшедший дом, а потом уверяют меня и моих родных, будто со мною случился припадок, я буйствовал, но не помню об этом по понятной причине.

— Так, ясно. А теперь скажите мне вот что: у вас много, вероятно, знакомых?

— Да, пожалуй.

— И часто встречаете, разговариваете?

— Естественно.

— А о чём?

— Да обо всём. Легче сказать, — о чём не разговариваем.

— И бывают разговоры на острые темы?

— Мы стараемся по возможности политики не касаться.

— Я хочу, чтобы вы поняли меня правильно. Я не следователь, и наша беседа не допрос. Просто нам надо выяснить, что же явилось причиной помещения вас в больницу. Я ещё буду звонить в КГБ, узнавать, в чём они обвиняют вас… Но предварительно я должен знать с ваших слов, что могло оказаться поводом или причиной… Вы сказали, что относитесь к советской власти лояльно… и я думаю, сказали это искренне. Но советская власть, социалистический строй, конституция СССР — это одно, а те или иные действия властей или каких-либо организаций — другое… Последние могут и ошибаться, как это мы знаем из истории. Верно?

— Конечно.

— Вот в эту сторону я и клоню… Как вы думаете, не мог ли кто-нибудь из ваших знакомых… которых у вас так много… превратно истолковать какие-либо ваши слова?

— Видите ли, люди сплошь и рядом неадекватно понимают друг друга. Но я-то отвечаю лишь за то, что говорю сам, а не за то, как вздумалось истолковать мои слова кому-то. Вы знаете, как китайцы толкуют марксизм. Неужели Маркс должен отвечать за то, что происходит сейчас в Китае?

— Я с вами согласен. Но эта гипотеза объясняет причину помещения вас сюда. В КГБ, вероятно, стало известно что-то из ваших слов, ложно истолкованных. Вас там уже немножко знают и, вероятно, не очень любят. Был сделан запрос в диспансер, а в диспансере с излишней поспешностью отреагировали, поместив вас сюда на праздники…

— Я с вами не согласен. Излишней поспешности не было. Наоборот, начало этой истории относится к середине декабря прошлого года, когда мне пришла повестка из психдиспансера… И всё это время КГБ давил на диспансер, требуя принятия каких-то мер, пока, наконец, меня не забрали сюда. Об этом мне открыто сказали в диспансере. Правда, мне говорили там ещё о каком-то запросе, присланном, якобы, с моей работы. Но я не сомневаюсь, что запрос был тоже инспирирован КГБ.

— Почему вы в этом уверены?

— Мне стало известно содержание этого запроса.

— Какое же?

— Примерно такое: «Товарищ Шиманов является дисциплинированным работником, но водятся за ним странности: он замкнут, мало участвует в общественной жизни и ревниво относится к своей бороде — не хочет сбривать её. Интересуемся: можно ли допускать его к службе с оружием?». Вы понимаете, вряд ли кому придёт в голову посылать запрос в психиатрический диспансер только потому, что человек носит бороду, замкнут и мало участвует в общественной жизни. А вот КГБ инспирировать такой запрос мог, и это даже похоже на него.

— Ну, что ж… На сегодня хватит. Я всё-таки думаю, что особенных неприятностей у вас не будет. В следующий раз мы поговорим обо всём более подробно. В частности, мне надо будет заполнить с ваших слов историю вашей болезни… Пожалуйста, не подумайте, что мы вместе с КГБ собираемся как-то давить на вас… Вы для нас человек, прежде всего, больной, которому надо как-то помочь. Именно этим и будут определяться наши действия.

— Я могу лишь повторить, что больным себя не считаю и протестую против незаконного помещения меня в сумасшедший дом.

— Что касается вашего мнения о себе, то я, разумеется, его учитываю, хотя и не разделяю. А побыть в больнице вам всё-таки придётся… Впрочем, совсем недолго. После праздников мы сразу же выпишем вас отсюда. Я даже могу сказать, какого числа… Это будет четвёртого мая. Можете в этом не сомневаться. В лечении вы, как я думаю, не нуждаетесь, ведёте себя правильно, мыслите логично… Так что потерпите здесь до четвёртого… Завтра освободится койка, и вас переведут с беспокойной половины в самую спокойную палату. Там только те, кто готовится к выписке.

— Скажите, пожалуйста, а здесь есть хоть какая-нибудь библиотечка? Без книг здесь совсем тошно.

— Библиотеки у нас нет, но ваша жена может принести вам какую-нибудь книгу. Только одно условие: книга не должна быть религиозной. Почитайте что-нибудь из классики.

На этом закончилась наша первая беседа.

А на следующий день свидание. Вся комната заполнена больными и их родственниками. Вынимаются продукты, распечатываются банки. Больные поглощены едой, их родственники со скрытой печалью наблюдают за ними. Разговаривают далеко не все, многим нечего сказать друг другу. Но всё-таки шумно: сёстры кричат через всю комнату, некоторые больные взволнованно убеждают в чём-то своих близких.

Ко мне пришли Алла, мама и ещё одна девушка. Пропускают по одному человеку. Они по очереди подходят ко мне. Я рассказываю о том, как меня брали и какая здесь жизнь, они мне — свои соображения обо всём этом. Время летит быстро, свиданье закончено, нас, сумасшедших, загоняют на нашу территорию.

Больничная жизнь продолжается. Меня переводят в спокойную палату. Днём можно играть в домино, сражаться в шашки, других развлечений нет. Я же читаю Тацита и не могу надивиться сходству теперешней жизни с жизнью старинной. Вечером телевизор: раздражающая пустота программ, как будто кормят мякиной. Посмотришь-посмотришь — и плюнешь. И к сумасшедшим. Живые хоть люди. Вот принесли откуда-то гитару, потрогал её какой-то пузатый дурак, и она зазвенела. И — где санитары?.. где сумасшедший дом?.. Всё отошло, отступило перед чудом самой обыкновенной песни, только выпетой из-под самого сердца…

В глубокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле,
Старинная башня стояла,
Чернея на чёрной скале…
В той башне высокой и тесной
Царица Тамара жила…

Хотелось подойти к этому пузану и поцеловать ему руку за то, как он пел. Вот тебе и дурак… Голос у него сильный и слух замечательный, но главное даже не в этом. Было в его пении, о чём бы он ни пел, какой-то щемящий душу «экзистанс» русского барачного человека. Нет, этого не объяснишь словами, это надо было слышать. И мы, сумасшедшие, санитарки, медсёстры, собирались вокруг Пузана и жили в эти минуты самой полной и удивительной жизнью.

А потом, через пару вечеров, порвалась струна, потом другая, и гитару унесли. А ещё через несколько дней выписался и Пузан.

Но я опять забежал вперёд.

На следующий день после свидания новая беседа с врачом. Сначала Герман Леонидович расспрашивает меня о моём детстве, о юности, о моём обращении к Богу, о пребывании в больнице им. Ганнушкина и последующей жизни. Я ничего не скрываю, — какой смысл скрывать?.. Вся действительность за меня. Но что там пишет Герман Леонидович на казённой бумаге, на чём делает акцент, мне знать не дано. Закончив записывать, он переходит к следующей теме, причём предупреждает меня:

— В этой второй части нашей беседы, возможно, будет и кое-что не особенно приятное для вас… Вот вы рассказали, как пришли к религии и стали православным. А из чего складывается ваша теперешняя жизнь?

— Ну, прежде всего, я работаю. И до последнего времени на двух работах, потому что на 65 рублей трудно прожить, имея ребёнка… Сами понимаете, домашних хлопот хватает. Ну, в церковь хожу, конечно. Молюсь, исповедуюсь, причащаюсь. Когда пост — пощусь. Это очень полезно. Вот из этого и состоит моя жизнь.

— Кажется, вы говорили, что друзей у вас много?

— Да, на одиночество не жалуюсь.

— И пользуетесь, вероятно, у них авторитетом?

— Я не знаю, не спрашивал.

— Вот ваша жена говорит, что к вам за советами даже ходят.

— Это она неловко выразилась. Обыкновенное у нас общение. Что знаю — не скрываю, а чего не знаю — о том спрашиваю.

— И к вам знакомые только ходят? Или незнакомые тоже?

— Бывают и незнакомые, а потом становятся знакомыми.

— И вы со всеми говорите о Боге? Я имею в виду — и с верующими, и с неверующими?

— Когда как. У меня жёстких правил нет.

— Но вы как верующий стремитесь, конечно, приобщить к религии неверующих?

— Да, конечно.

— Ну, так вот, Гена… Мы с вами подошли к существу нашего разговора. То, чем вы занимаетесь, называется религиозной агитацией. У нас существует свобода совести и свобода отправления религиозных потребностей. Но свободы агитировать в пользу религии у нас нет. Подобная деятельность пресекается по закону.

— Всё, что я делаю, Герман Леонидович, находится полностью в рамках закона. Дело в том, что слова «религиозная агитация» можно понимать по-разному. Уже само наличие у кого-то веры можно истолковать как агитацию. Ношение креста — тоже. Всякое исповедание веры тоже пробуждает мысль и агитирует в пользу религии. А если учесть, что у верующего человека его слова и поступки должны определяться его верой, то получится, что ему нельзя сказать слова, чтобы не агитировать… Если бы у нас запрещалась религиозная агитация в таком расширенном толковании, то мы пришли бы к отрицанию принципа свободы совести, что для социалистического государства недопустимо. Поэтому — чтобы и волки были сыты, и овцы целы, — законодатель толкует слова «религиозная агитация» не в расширенном, а в узком смысле, подразумевая под ними совершенно определённые деяния… Но таких деяний за мною как раз и нет… Что же касается разговоров о религии за чашкой чая, то ни в одном своде законов вы не найдёте их запрещения.

— Я согласен… Может быть, вы и не выходите за рамки закона… Но какое это имеет значение? Ведь фактически вы причиняете вред существующему режиму. Вы возвращаете заблудших овец в Церковь… А режим этот, как вы знаете, жёсток. Он не потерпит подобной деятельности. Вот вы говорите про законы. Да неужели вы не понимаете, что Комитету Государственной Безопасности до… (нецензурное слово) все законы. Я смотрю на вас — и мне вас жалко. Потому что вас обязательно раздавят. И слишком малым для вас утешением будет то, что вы не единственный… Не подумайте, что я вас пугаю. Моё дело сторона. Понимаете меня? Но я немножко знаю жизнь. Я пять лет работал на Колыме… медицинским экспертом. И мне жаль, что вы сами готовите себе мученический венец… На этот раз, я думаю, вы отсюда выберетесь благополучно. Но в дальнейшем… и, может быть, очень скоро… гораздо раньше, чем вы предполагаете… окажетесь здесь опять… Но уже навсегда. И — на принудлечении.

— Принудлечение допускается только по суду, — возражаю я.

— Ну, и что ж?.. Устроят закрытый суд. И что вы там докажете? Тем более вы — человек с таким диагнозом.

— Но ведь не навсегда же меня упекут в сумасшедший дом. В Ленинграде, я слышал, есть медицинская тюрьма — там до двух лет. А в Казани — до пяти…

— Вас кто-то ввёл в заблуждение. Суд не назначает срока. Через каждые шесть месяцев вас будет осматривать медицинская комиссия, соответствующим образом подобранная… вы понимаете меня?.. и если она найдёт, что ваше состояние не улучшилось, то оставит вас для дальнейшего лечения. И так до тех пор, пока вы уже не будете представлять для общества никакой опасности… А поскольку вы человек принципиальный и едва ли откажетесь от религии… то… сами понимаете…

— М-да…

— Видите ли, Гена… как я уже сказал, моё дело сторона. Я не спрашиваю вас, как вы намерены жить дальше. Это дело ваше. Но вам надо подумать. Мало того, что вы собственными руками возлагаете на себя мученический венец… вы разрушите жизнь семьи… И ради чего?.. Сделать-то вам всё равно ничего не дадут. В этом не сомневайтесь. Перед вами чудовищная сила. Вас раздавят и даже не заметят, что раздавили… Нет, мне вас жалко. Очень жалко, Гена.

— Я самовольно мученического венца на себя не надеваю. Но и отказываться от него не имею права.

— Нет, вы хотите стать мучеником. Хотите.

Пауза.

— А почему бы вам, основательно всё взвесив, не выбрать путь, на котором можно сохранить и свою жизнь, и свободу, и благополучие семьи? Более того, сохранить ядро своей веры. Вам нужно отсечь от неё только второстепенное. Только то, что погубит вас, не принеся никому никакой пользы. Имейте в виду, что силы слишком не равные. А в этом случае борьба означает самоубийство… А как религия относится к самоубийству?.. отрицательно?.. Вот видите… А впрочем, это дело ваше. Я не хочу влиять на ваше решение. Хотите погубить свою жизнь — губите. Но если хотите спасти её, не отказываясь при этом от своих принципов и сохранив чистоту совести, то я сказал уже, как вам надо строить свою жизнь…

Пауза.

— У меня есть знакомый священник. Сосед мой, в одном подъезде живём. Кстати, значительный человек в Патриархии. Образованнейший человек, умница… Ну, ему доверяют, конечно. За границу ездит в делегациях там всяких… Вы знаете, что он мне сказал?.. «Религия, — говорит,- это одно, а жизнь — совсем другое. И не надо их путать». Умница!.. Умница!.. Могу вас с ним познакомить… Если у вас будут какие сомнения из-за того, что я сказал… Он обладает достаточной властью, чтобы разрешить то, на что вы не можете решиться сами… Не хотите?.. Предпочитаете венец?

Я сижу внешне спокойно, но внутренне съёжившись. Перспективка-то у меня не ахти. А как хороша спокойная жизнь. Спокойно работать, спокойно приходить домой. Не вздрагивать при каждом звонке в дверь. Никто к тебе не привязывается — ни психиатры, ни работники КГБ. Не ходят из диспансера по соседям, спрашивая: «Как этот бородач? Ничего не заметили?.. кто к нему ходит?». Воспитывать сына, не тревожась за его судьбу. Покупать ему интересные книжки, водить в зоопарк, в концертный зал. А вечером приходят друзья. Спокойно разговариваем, смеёмся. Если верующие, то можно о Боге. А если неверующие, то мало ли о чём. Но вот один из них говорит:

— Геннадий Михайлович. Вот вы верите в Бога. Я бы тоже хотел поверить, но не могу. Слишком много зла на этом свете. Как же благой и всесильный Бог допускает это?

И что мне ответить? Объяснить, что наличие зла, причём космического, не только не подрывает христианской религии, но в ней-то как раз и находит объяснение?.. Но этим я качну его в сторону веры. Нельзя. Могут узнать. Сказать правду? Например, так:

— Видите ли, я мог бы рассеять ваше недоумение, но врачи запрещают мне убеждать неверующих.

Неловко, конечно, получится. Но чего не вытерпишь ради семьи и ядра своей веры. Хотя… Так говорить будет тоже нельзя. Узнают в КГБ, обидятся на меня — вроде бы я на врачей жалуюсь… Нет, надо будет иначе. Чтобы и против совести не покривить, и отбить охоту у любопытных разговаривать на такие темы. Скажем, так: он мне про обилие зла, будто оно несовместимо со всесилием Бога. А я будто не слышу. И всё ему про погоду или, скажем, про Пушкина: какой поэт!.. Ах, Пушкин!.. какая жизнь… изведал всё — и сладость, и горечь. Начал с безбожия, умер христианином… Гм, гм… Опять религия. О чём ни начни, если ты верующий… Вот она — мания-то. Вот он бред-то религиозный, — скажут врачи. Нет, самое лучшее — вытолкать собеседника из квартиры:

— Уходи ты, гад, не тревожь мою душу!.. Мне ядро своей веры сохранить надо!..

— И вы думаете, вы единственный такой? — доносится до меня голос Шафрана. — Как бы не так. Знаете такого режиссёра-Галича?

— Слышал

— Так вот. Есть у него хобби. Сочиняет песенки под гитару… И, знаете, есть довольно острые. Приятно послушать. Да. Популярность его, пожалуй, побольше вашей… Ну, вызывают его, естественно, в КГБ. Вежливо так, деликатно. Чашечку чая предлагают. И, помешивая чай ложечкой, говорят: «Товарищ Галич. Мы слышали ваши песенки. И ничего против них не имеем. Пойте, если вам так хочется петь. Но только одна просьба: не надо записывать их на магнитофон. А то могут быть неприятности». И — что бы вы думали?.. Поёт попрежнему Галич!.. Но только предупреждает перед пением: «Выключите магнитофон. Ну его к лешему. Выключите, а то петь не буду…». А?.. Каково?.. Ну, ладно. Заболтался я с вами, а у меня дел невпроворот…».

Герман Леонидович отпирает дверь, выпуская меня из кабинета. Я говорю ему:

— Герман Леонидович… а бес-то лукав.

Шафран вскидывает на меня глаза, мгновение смотрит и начинает хохотать, несколько запрокинув голову.

— Это я-то — бес?

— Что вы… Я не про вас… Я про настоящего…

Возвращаюсь в палату, ещё не закончился «мёртвый час».

Плюхаюсь на свою койку. Спящих почти никого, но в палате тихо. Лишь в углу у окна смеётся мой сосед, не может никак остановиться. Все привыкли к его почти постоянному смеху, не обращают внимания. Центры у него какие-то в мозгу пошаливают. Скучно. Но вот раздаётся бас:

— Скучно, братцы, что-то… Анекдот бы кто загнул…

— Анекдот? Это можно. Слушайте. Поехал Василий Иванович Чапаев поступать в академию Фрунзе. Возвращается мрачный, разговаривать ни с кем не хочет. Петька перед ним и так, и сяк. «Ну, как, Василий Иванович?.. Сдал?.. или не сдал?». А тот только вздыхает и отворачивается. Но допёк его Петька, и Василий Иванович тоскливым таким голосом говорит: «Мочу, Петька, сдал… Кал тоже сдал… А математику… математику… не сдал…».

— Га-га-га!.. — гогочут больничные рожи. Трясутся на своих койках, долго не могут успокоиться. А потом переходят к другим анекдотам. В палате пятнадцать человек, у каждого свой характер, своя история, своя болезнь. Два или три эпилептика, остальные шизики, алкаши и ещё всякая всячина какие-то путешественники, изобретатели, правдолюбцы, подследственные.

Мёртвый час закончился. Из коридора доносится молодецкое пение Волгина-Сталина-Сырова:

Ах, ты, сорока-белобока,
Ты научи меня лета-а-ать!..
Ах, невысоко-недалёко,
А только к милой на кровать…

Он ходит по коридору, обнявшись с каким-то парнем, и прельщает сестёр своим пением. Попоёт-попоёт, а потом будто невзначай проведёт какой-нибудь рукой по бедру. А те добродушно отмахиваются.

— Кх-х-х!.. — разрывается у меня над ухом. Но я уже не пугаюсь. Это мимо меня пробегает неряшливый, с дегенеративным лицом больной. Вот он идёт почти спокойно, а вот уже надувается и напрягается, лицо его краснеет и — кхх-х!.. — разряжается он могучим звуком, снимающим напряжение. А через несколько минут — всё сначала. И так он ходит, почти бегает, трубя, по получасу, а то и больше. По нескольку раз в день. Иногда на бегу он поднимает руку, как оратор, и изо рта его выскакивают обрывки фраз: «не имеют права!..», «товарищи!..», «время истекает!..».

Молча ходит по коридору высокий черноволосый юноша с очень выразительным, каким-то одухотворённым и, вместе с тем, как бы остановившимся лицом. Говорят, сын какого-то генерала. Тонкие длинные пальцы музыканта. Иногда он действительно открывает крышку пианино и делает несколько тактов. Он онанист.

А вот лежит на кровати со связанными руками и время от времени ревёт. На лице его пот, он в бреду. На другой кровати сидит человек и как бы разматывает спутавшийся клубок ниток. Нам эти нитки увидеть нельзя — мы ещё слишком здоровые. А он видит их ясно, и движения его рук удивительно точны. Мы стоим вокруг и пробуем подражать ему. Но у нас получается фальшиво, а у него так естественно.

«Ах, ты, сорока-белобока…» Как хорошо улететь бы сорокой отсюда на какой-нибудь необитаемый остров в тёплом море. Хижину там построить, рыбу ловить. И чтобы там были Алла и Кирилл. И все наши. Ну, не все, конечно, а кто захочет. Нет, это сказка. А тут действительность — наука, врачи, КГБ, сумасшедший дом. Тоже, как сказка.

— Вы священник? — около меня человек со страдальческими глазами.

— Нет.

—А я думал, вы священник. Я слышал, вы молитвы поёте.

— Нет, я просто верующий.

Мы знакомимся.

— А я тоже в церковь хожу, — говорит он. — Раньше я не верил в Бога, а потом в меня вошёл сатана.

— Как это?

— Во сне… Мне приснилась женщина с короткими чёрными волосами. У неё были страшные глаза. Я как увидел её оцепенел. А она подошла ко мне и на меня легла. И стала входить мне в глаза. Я от ужаса закричал!.. и проснулся. А она уже была во мне и кричала моим голосом… Мне так плохо было… И сейчас она меня часто мучит… Ой, Гена, как мне тяжело. Если б вы знали… Это ведь бес. Он говорит моим голосом, когда хочет. И знает мои мысли. И всему меня учит.

— Чему же он учит?

— Ой, Гена, я раньше не знал этого. А теперь вижу: во всех людях есть бесы. В редком-редком его нет. А они не знают этого. Думают, что сами говорят или делают что. А это их бесы…

— А что эта женщина говорит вашим голосом?

— Ой, Гена, разное… «Поживу в тебе, домовой!», — так она кричала в первый раз. Уж я молился, как я молился, чтобы Господь избавил меня от неё. Целыми почти днями стоял на коленях. И священник меня отчитывал. И ничего не помогло. Значит, так мне и суждено с нею мучиться.

Как-то перед первомайскими праздниками Шафран подошёл ко мне во время обхода:

— Ну, из КГБ насчёт вас ещё не звонили. Видно, они не считают ваше дело актуальным. Будем ждать дальше. А жалко мне вас… Мученик вы… мученик… сами на себя венец надеваете…

2 мая Алла сообщает мне, что 4 мая, как обещал мне Шафран, меня не отпустят. Главврачу больницы якобы позвонили из КГБ и сказали не выпускать меня до десятого числа. Так передал ей Шафран, у которого она только что была.

Что ж… Как она там справляется со своим дипломом? Иногда приходят наши знакомые и сидят с Генмишонком, но это не выход… Надо вылезать отсюда скорее, чтобы помочь Алле. Что говорил этот доброжелательный волк? Надо отказаться от проповеди? Я откажусь, — эти два месяца я всё равно слишком занят. А там — посмотрим. С волками жить — по-волчьи выть. Иногда и так приходится. У меня нет другого выхода: надо выбраться отсюда и написать отчёт обо всём, что здесь было. А там — делайте со мной, что хотите.

Через несколько дней, числа пятого или шестого, новый обход, на этот раз во время «мёртвого часа». Герман Леонидович подходит к моей койке, дотрагивается до моего плеча:

— Ну, как?.. ты подумал, о чём мы говорили?.. На днях будет обсуждаться вопрос о том, что с тобой делать. Или выписывать, или лечить. Лично я буду настаивать на выписке, т.к. считаю, что никакими лекарствами твоего образа мыслей изменить нельзя. Но, к сожалению, моё мнение не является решающим…

Он уже перешёл со мною на «ты». Но, конечно, в одностороннем порядке. Мне к нему обращаться на «ты» неприлично. Как-никак заведующий отделением. Будет дерзость. Нет, мне не до гордости. Мне вылезать отсюда надо.

— Герман Леонидович, я много думал эти дни над тем, что вы мне говорили… И не сразу пришёл к решению. Не буду вас уверять, что принял его по доброй воле. Но обстоятельства мои, по-видимому, таковы, что я вынужден его принять. Мне придётся отказаться от того, что вы называете «религиозной агитацией».

— Но ты понимаешь, что если говоришь это только ради того, чтобы выйти отсюда, то очень скоро опять окажешься здесь?

— Да, я понимаю и надеюсь, что здесь больше не окажусь.

— В таком случае ты должен повторить это, и достаточно твёрдо, во время беседы, которая состоится на днях у заместителя главврача с тобой. Твоё желание изменить свою жизнь может повлиять на решение врачебного совета.

Через день или два меня вызывают снова в кабинет Шафрана. За столом сам Шафран, в разных концах комнаты два врача, работающих в четвёртом отделении под его началом Николай Павлович и Майя Мержидовна. И — какая-то не известная мне женщина средних лет в белом халате. Я здороваюсь, мне никто не отвечает. Неизвестная женщина обращается ко мне:

— Геннадий Михайлович, как вы себе объясняете, почему вы оказались в психиатрической больнице?

— Я прежде хочу узнать, с кем разговариваю.

— Старший врач больницы им. Кащенко.

— Благодарю вас. Я доставлен в больницу по указанию КГБ.

Мой ответ ей не нравится:

— Кто это вам сказал, что по указанию КГБ?

— От меня этого не скрывали в психдиспансере.

Молчит. Крыть ей нечем. И дадут же там кому-то по шапке. Как можно так откровенничать? Надо беречь государственную тайну. Халтурщики. Лишь бы побыстрее сбыть к нам в больницу. А мы тут расхлёбывай. А слово не воробей — теперь уже не поймаешь. И в путевом листе написали про «активную религиозную деятельность». И что «социально опасен». И в приёмном покое отметили про КГБ… Ну, бумажки-то можно, положим, заменить. А вот что из особого отдела приезжали к нему на работу — и все это видели… Как тут быть?.. Коллективная галлюцинация?.. Живём-живём, учимся-учимся, а всё даже видимость правопорядка создать не умеем…

Старший врач расспрашивает меня о том, как я себя чувствую сейчас и все эти годы после больницы Ганнушкина, какие отношения в семье, на работе, с соседями, знакомыми. Придраться ко мне ни в чём нельзя — отношения со всеми хорошие, чувствую себя прекрасно. Правда, в сумасшедшем доме мне не очень нравится, но, я думаю, это естественная реакция здорового человека.

— Здесь не сумасшедший дом, а больница. Сумасшедшие дома были раньше: там не лечили, а мы лечим, — возражает она.

— Ну, меня-то вы, положим, здесь не лечите, а держите под арестом. К тому же Герман Леонидович сказал, что мой образ мыслей нельзя изменить никакими лекарствами. Наука ещё не дошла до этого.

Герман Леонидович смущённо ёрзает в своём кресле. Эх, Герман Леонидович!.. вот как она, фамильярность-то с больными, боком выходит. А теперь краснеете.

Разговор явно выходит из намеченной колеи. Но и мне-то артачиться нет смысла. Как же они меня выпустят, если не почувствуют, что я напуган?

— Расскажите, пожалуйста, как вы пришли к вере в Бога.

И уже в который раз я повторяю свою историю.

Кому приходилось бывать в сумасшедших домах, те знают: врачи здесь — народ дошлый. С ними ухо держи востро. Чуть зазевался, разоткровенничался — они тебя хвать!.. ага!.. попался!.. — и на бумагу. Размалюют так, что родная мать не узнает. А что на бумаге — того не вырубишь топором… Но я уже вляпался в психиатрию, мне скрывать нечего. Стараюсь лишь точно и по возможности доступно для этих баранов объяснять интересующие их вопросы. «Точно» — потому что они норовят ухватиться за любое слово, если его можно хоть с натяжкой истолковать как проявление болезни. Я говорю о недоступных для них вещах — о бессмысленности обезбоженной жизни, о её трагизме, — и подмечаю в их глазах охотничий интерес: ведь это всё можно истолковать как распад сознания (см. любой учебник психиатрии). Чтобы пояснить свою мысль, я иллюстрирую её примерами из Шекспира, Толстого, Достоевского, Пушкина, — и врачи морщатся, всё это не то, не то, что им надо. Вопросы задаются так, что в них без труда обнаруживается простодушная жажда услышать и зафиксировать «то, то самое», чего я лишён и что так стараются навязать мне мои эскулапы… У меня почти физическое ощущение того, как они напрягаются в желании втиснуть меня в понятную им самим схему, а я не влезаю в неё и не хочу влезать. И это внутреннее раздражение врачей, какое бывает при всякой неполучающейся работе, я тоже чувствую… Но какую-то «легенду» обо мне они всё равно состряпают. Иначе какой же я больной, а они врачи с учёными званиями?

Но вот вопрос о моём обращении к Богу исчерпан. Старший врач спрашивает в заключение проводятся ли у меня на дому богослужения.

Но откуда у них такие сведения? Соседей опрашивали или… Мы с Аллой любим петь «Отче наш» и другие молитвы, поём их по случаю и без всякого случая. Может быть, их приняли за богослужение? Или пластинки у нас есть: хор Юрлова исполняет старинные распевы. Мессы Баха, Моцарта. Может, не разобрались? В окошко-то не заглянешь — живём на третьем этаже, а слышно подозрительное что-то. И теперь, стало быть, уточняют.

Как там писал Ильф в своих записных книжках? Тяжело жить в краю непуганных идиотов?.. Эх, милый. А им-то с нами легко ли?

Вдруг в отделении появился проповедник. Он и раньше здесь был, но всё молчал, а тут заговорил.

— Вы верите в Бога? — спросил его кто-то. — Верите в Христа?

— А Христос это кто?.. Мужчина!.. Стало быть, бог!.. А каждая женщина — богиня!.. Они думают, что вы дрянь, суют вам в руки ружья, пулемёты, пушки!.. Самолёты придумали!.. Ракеты!.. Атомные бомбы!.. — идите, стреляйте, убивайте братьев, убивайте богов!.. А я им сказал: не позволю. Я запрещаю вам. Парад я уже отменил. К чему это?.. «За мир, за мир, разоружайтесь!», а сами на площадь ракеты, танки… Опять воевать? Не позволю!.. Скрутить, изнасиловать, ограбить — о, этим к коммунизму не придёшь. Нет, не придёшь. А надо — что?.. Всё это уничтожить — раз!.. Пушки, самолёты — на переплавку, армии распустить… Пусть американцы, французы приходят к нам — это братья!.. Зачем воевать?.. Они что — дурнее нас?.. А они меня хотят убить!.. А я бессмертен!.. Меня уже убивали!.. тысячу раз!.. А я снова воскрес!.. Я-старше Маркса!.. Нас-много!.. Мы-победим!.. Мы понаделаем автомобилей из ваших «катюш»!.. Каждому — автомобиль!.. Каждому — самолёт!.. Вот это будет коммунизм!.. А то пушки, ракеты…

— Надо сначала империалистов уничтожить, а затем уж коммунизм наступит,- поправляет его кто-то.

— Вы слышали?.. Вы слышали, что он сказал? — возмущается пацифист. — Так и Гитлер кричал! Сначала весь мир завоюем, а потом сделаем всех счастливыми!..

— Да! — не сдаётся оппонент. — Только так!.. Локальными войнами! Лишь уничтожив империализм, можно уничтожить войны!

— Слышали!..

— Лапоть!..

— Вколоть ему четыре кубика!.. — большинство сумасшедших на стороне проповедника. А тот, грозно вращая очами, торжествует над опозоренным врагом:

— Вот из таких холопов они и составляют себе армии!.. Сумасшедшие!.. Залили весь мир кровью!..

— Правильно!.. Правильно говорите!.. Все войны из-за евреев!.. Ты, жидовская морда!.. Русские должны быть братьями!.. — поддерживает пацифиста Серёжа, добрейший парень из деревни, верующий, страдающий галлюцинациями.

Пацифист опешил. При чём тут евреи?.. Потом, придя в себя, заговорил:

— Нет, Серёжа, ты не прав. Евреи тоже наши братья. Если б ты знал, как они страдали в Ессентуках…

Серёжа мнётся, он смущён и не знает, как быть. Думал сказать как лучше… Но потом сдаётся:

— Ну, простите меня, — говорит он своему учителю.

Благоговеет перед ним ужасно.

Постепенно стихийный митинг тает, сильнее слышны удары костяшек домино.

Вечером в палате разговор:

— Она мне так и говорит: «Ты, говорит, Володя, если я старая для тебя, гуляй с кем хочешь. Но только я об этом чтобы не знала…».

— Га-га-га!..

— Умная баба!..

— А мне что? — продолжает рассказчик — Она меня кормит, бельишко моё стирает. А то стал бы я с нею жить. Раз в неделю выхожу её — ей и хватает. Ей уже сорок, климакс вотвот… А молодую я всегда себе найду. Да не какую-нибудь свеженькую! Чтобы всё при ней было!

— А на сколько она тебя старше?

— На тринадцать. Мне двадцать восемь, а ей сорок один. А так, думаешь, она бы стерпела? Чорта с два!.. Просто на неё, старую ведьму, никто уже не полезет.

— Ну да, не полезет, — сомневается кто-то.

— Вот ты — полезешь? Скажи честно.

— Я-то?.. А чего ж. Полезу.

— Га-га-га!..

Маленький мужичишко, попавший в сумасшедший дом по пьянке, от нетерпения почти танцует у окна, постоянно выглядывая в него, — не идёт ли за ним жена?.. Сумасшедший дом осточертел ему донельзя, его выписывают, а жена за ним не идёт и не идёт. Иногда он не выдерживает и дрожащим, чуть не плачущим голосом жалуется на всю палату:

— А моя-то блядь всё не идёт и не идёт…

— А ты, Миша, не переживай, — утешают его товарищи. У тебя друг-то есть?

— Есть. Колька Просвирин.

— Ну, значит, она с этим Колькой и занимается.

— Наверно, — дрожащим голосом соглашается Миша.

— Да она и сюда-то его отправила, чтобы не мешался, подхватывает ещё кто-то. — Знамо дело. А то зачем же?

В травлю включаются всё новые шутники.

— Так она и не придёт за тобою, Мишк. Ты напрасно расстраиваешься. Ещё недельку с ним погуляет. А то и месяц.

— Конечно! — поддерживает новый голос. — Что она, дура?

— Они же в две смены работают, — возражает Мишка. И так, если захотят, найдут время.

— Нет, Миша, ты не прав. Так им спокойнее. Они же знают — отсюда не убежишь. А что за удовольствие в тревоге?

— Это верно, — говорит Миша, чуть не плача.

— А ты не переживай, — утешают его. — Что с неё — убудет, что ли?.. Да и совесть надо иметь — другу твоему тоже, небось, хочется.

— Друзья!.. — кричит Мишка, — Как водку жрать — так друзья!.. А кончилась водка — пошёл !

Через некоторое время приходит жена, и он исчезает из сумасшедшего дома.

В субботу, 10 мая, разговор с заместителем главного врача больницы Масляевой в присутствии Шафрана. Вхожу в кабинет, усаживаюсь на предложенный мне стул.

— Скажите, Геннадий Михайлович, что это вы бороду отпустили? Для этого была какая-нибудь причина? Или не было никакой?

— Да просто так мне нравится.

— Скажите, пожалуйста!.. Вы что же — стиляга?

— Разве я похож на стилягу?

— Вот и я думаю: на стилягу вы вроде бы не похожи, а бороду отпустили.

— Это для красоты. Моей жене так больше нравится.

— Так кому же всё-таки нравится? Жене или вам?

— И мне, и моей жене.

— Что же, когда вы поженились, у вас уже была борода?

— Нет, тогда ещё не было.

— Значит, она полюбила вас без бороды?.. Тогда совсем непонятно. Если вы нравились ей без бороды, то зачем же было отпускать бороду?

— Чтобы ещё больше нравиться.

Пауза.

— Геннадий Михайлович, вы ведь не в первый раз в психиатрической больнице?

— Я был в Ганнушкина в 1962 году.

— И с тех пор больше не были?

— Нет.

— А каким образом попали туда?

Я кратко объясняю обстоятельства.

— Вы ведь уже были верующим тогда?

— Да.

— Но почему же вы обманули врачей? Разве у вас нет заповеди не лгать?

— Есть, конечно. Но я был тогда язычником почти во всём. Вера в Бога только проклюнулась во мне, не изменив ещё моего образа жизни. Я затем и лёг в больницу, чтобы на досуге подумать о согласовании моей жизни с верой в Бога.

— И всё-таки это возмутительно!.. Неужели вам не стыдно?

— Стыдно, конечно. Но я думаю, что если бы этот грех был самым большим грехом в моей жизни, то я был бы святым.

— Вот мы, атеисты, почему-то не обманываем никого, а у вас, верующих, это сплошь и рядом.

— Я не думаю так. Не будем далеко ходить, коснёмся лишь этой истории с помещением меня в сумасшедший дом. В первый раз меня обманули, когда сказали, что никто не собирается класть меня в сумасшедший дом…

— Но ведь это же не врачи вам сказали.

— Это сказали атеисты. А затем меня стали обманывать врачи. Сначала сказали, что кладут лишь на несколько дней, затем Герман Леонидович уверил меня, что четвёртого мая меня выпишут. Затем он перенёс дату на десятое, т.е. на сегодня. И я не знаю, сколько раз ещё вы, врачи, будете меня обманываать.

— Выходит, по-вашему, мы квиты? — смеётся Герман Леонидович.

— Нет, мне кажется, что пальма первенства по обману в ваших руках.

— Гм, гм.

После некоторого молчания:

— Геннадий Михайлович, вот вы сказали, что у вас есть грехи и потяжелее обмана. -Значит, вы — грешник?

— Разумеется.

— Но ведь религия учит, как я понимаю, стремиться к святости?

— Да.

— И вы тоже стремитесь?

— Да, по мере сил.

— И вас кто-нибудь уже считает святым?

— Никто не считает, да и не за что.

— Но могут в будущем считать?

— Не думаю.

— Но почему же? Вы человек, как я понимаю, глубоко религиозный, пользуетесь уже сейчас некоторым авторитетом, стремитесь к святости, — почему же вы не можете стать святым?

— Таких, как я, тысячи, если не миллионы, а святых единицы.

— А почему бы вам не стать этой единицей?

— Рад бы в рай, да грехи не пускают.

Не нравятся — ох, не нравятся — мои ответы врачихе. Я это вижу по её лицу. «Как же поймать этого шизофреника?». И вот она спрашивает с хитрым лицом:

— Ведь у святых бывают видения. Им является… этот… как его… Христос?

— Бывают, но очень редко. Гораздо чаще у людей бывают обычные галлюцинации, то есть не подлинные видения. У меня же не бывает ни видений, ни галлюцинаций. Я в этом отношении совершенно бездарен.

— Вы что же, считаете себя неполноценным?

— Нет, почему же. Просто я такой же, как все. Как подавляющее большинство.

— Нет, Геннадий Михайлович. Если бы вы были таким, как все, мы бы вас здесь не держали. Вы сколько уже дней находитесь здесь? И разве видели здесь хоть одного нормального человека?.. Вот видите. Ну, ладно… Расскажите теперь, пожалуйста, о вашем, как вы называете, «обращении к Богу»…

После краткого моего рассказа:

— Видите ли, Геннадий Михайлович, всё, что вы рассказали, подтверждает нашу мысль о том, что в основе вашего «обращения» лежит болезнь. Вы сами этого понять не можете, но уж поверьте нам, специалистам. Если бы вы воспитывались в религиозной семье или жили где-нибудь там, на Западе — тогда ещё можно было бы как-то понять вашу религиозность… Но вы воспитывались в советской школе, в неверующей семье… Вы человек образованный, я допускаю даже, что в философии и религии вы разбираетесь лучше меня… И вдруг — на тебе!.. религия!.. это ни в какие ворота не лезет… И заставляет нас думать, что ещё в юности в вас развились какие-то ненормальные процессы, которые привели вас впоследствии к религии…

Я возражаю:

— В последнем номере «Литературной газеты» напечатано интервью митрополита Никодима — не читали?

— Нет, а что?

— Этот Никодим воспитывался в советской школе, в атеистической семье… Даже, кажется, в семье какого-то крупного партийного или советского работника. Учился в институте, изучал диамат. И вдруг — на тебе! — объявляет о своей вере в Бога, бросает со скандалом институт и поступает в духовное учебное заведение. А теперь — второе после Патриарха лицо. Как вы думаете, он тоже шизофреник?

— Вы про себя говорите! Нас митрополит Никодим в настоящее время не интересует. Вот скажите, каким это образом вы совмещаете свою религиозную веру с жизнью в советском обществе. Это же, так сказать, прямо противоположные вещи.

— Как совмещаю? Очень просто. По конституции у нас допускается свобода совести…

— О да, да, конечно.

— Вот я и пользуюсь этой свободой.

— Да нет, я не о том…

— В таком случае я не понимаю вас.

— Ну, как же!.. Всё наше общество построено на марксизме. А марксизм и религия исключают друг друга. Вот я и спрашиваю: как вы живёте в нашем государстве, которое исключает религию?

— Мне кажется, вы путаете разные вещи: государство и идеологию. Марксизм действительно отрицает религиозные истины, но государство, даже построенное на марксистских принципах, допускает свободу совести для своих граждан.

— Да я не о том… Вот как вы живёте в обществе, совершенно враждебном религии? Как вам удаётся совмещать свою жизнь, построенную на религиозных принципах, с принципами общества, диаметрально противоположного всякой религии?

— Да так же, как все остальные верующие в Советском Союзе. Если вас так интересует этот вопрос, обратитесь в Московскую Патриархию — они там более компетентно ответят.

— Нас не интересует Московская Патриархия. Мы хотим знать, как именно вы совмещаете свою жизнь с принципами общества.

— Да очень просто: работаю, получаю деньги. Прихожу с работы, бегу в магазин, покупаю хлеб, молоко, масло. Никто меня там о религии не спрашивает. Затем отдыхаю. Занимаюсь воспитанием сына. Ну, на трамвае езжу, в метро. И там меня тоже никто о религии не спрашивает. А если спросят, почему не ответить? Чего мне бояться? Религия у нас пока ещё не запрещена. Так что никакого особенного конфликта с обществом я не ощущаю.

— Как же так?.. Все советские люди верят в марксизм… Ведь марксизм — это научная философия. Вы согласны?

— Я не считаю марксизм наукой.

— Как?.. Марксизм — не научная теория? Вот это новость!

— Согласитесь сами, что если бы я считал марксизм научной истиной, то не был бы христианином.

— Но вы всё-таки признаёте за марксизмом какое-то значение?

— О, разумеется.

— Так что же такое, по-вашему, марксизм?

— Одна из многочисленных утопий.

— Вот это да!.. Да вас за такие мысли…

— Но согласитесь: если я не могу считать марксизм научной истиной, то не остаётся ничего другого, как признать его утопией.

— Гм, гм… Вот у вас всегда так. По внешности вы очень логичны, а по существу-то это бред. В основе вашей логики болезнь.

— Я могу лишь повторить, что считаю себя психически вполне здоровым.

— Вы не можете относиться критически к своему состоянию.

— Но здоровым меня считают жена, мать, знакомые.

— Они не специалисты. Болезнь может определить только врач.

— Но болезнь должна в чём-то проявляться.

— Она и проявляется у вас в одностороннем увлечении религией. Вы оторвались от жизни. Как себя ведут здоровые верующие?.. Забежала какая-нибудь тётка в церковь, перекрестилась и дальше по своим делам. А о Боге уже забыла. Такие у нас ещё есть, но их становится всё меньше. А у вас ведь совсем другое. Вот это нас и беспокоит.

— Согласно церковному учению вера должна быть во главе всего и определять всю жизнь человека. Так что плохие, стало быть, верующие те тётки, о которых вы говорите.

— А вы, значит, хороший?

— Во всяком случае, стараюсь им быть.

Пауза.

— Так как же, могут признать вас святым окружающие вас люди?

Глупость этой бабы мне уже поперёк горла. Но — спокойно, спокойно… Я вежливо отвечаю:

— Не знаю… Может быть, и найдётся какой дурак. Но среди моих знакомых дураков, по-моему, нет.

После некоторого молчания:

— Скажите, Геннадий Михайлович, а у вас много знакомых?

— Да, порядочно.

— И что же, все верующие?

— Нет, почему же. Есть верующие, есть и неверующие.

— И вы что же, собираетесь, значит?

— Да, приходят в гости ко мне, бываю и я в гостях.

— И устраиваете собрания?

— Просто сидим за чаем и болтаем обо всём, как это бывает, вероятно, и у вас.

— Ну, ко мне если и забежит кто раз в месяц, и то хорошо. А к вам часто приходят. И о чём же вы говорите? О Боге?

— И о Боге тоже.

— Вот вы сказали, что у вас и неверующие бывают. Но ведь их, вероятно, меньше, чем верующих?

— Да, поменьше… Хотя мы не признаём разделения по религиозному принципу, но всё-таки получается так, что верующие оказываются в большинстве.

— И вы неверующих, вероятно, стараетесь привлечь к вере?

— Конечно.

— Спорите с ними? Ведь в спорах, как утверждают марксисты, рождается истина. Вы согласны с этим?

— Как вам сказать… Истина в спорах рождается редко. Гораздо чаще она закрывается страстями и ожесточением. Поэтому мы особых надежд на победы в спорах не возлагаем.

— А как же вы проповедуете?

— Перекрещусь перед иконой — это гораздо убедительнее для тех, кто ищет веры. А тех, кто не ищет, всё равно ничем не убедишь.

— И вы устраиваете богослужения?

— Что вы имеете в виду?

— Ну, молитесь все вместе.

— Да, перед едой по православному закону нужно помолиться. А также утром и перед сном.

— Перед едой крестятся, а не молятся.

— Я вижу, вы православие знаете лучше меня.

— Не лучше, но что крестятся, а не молятся, знаю точно. Это баптисты устраивают собрания и богослужения в домах. Поэтому и возникают у нас сомнения. Вы утверждаете, что вы православный, а ваш образ жизни говорит о другом.

— А вы справьтесь в Московской Патриархии — православный ли это обычай помолиться перед едою? А то не знаете ничего и гадаете на кофейной гуще: православный он или баптист.

— Ну, ладно. В этом мы ещё разберёмся. А теперь ответьте мне всё-таки: как удаётся вам примирять совершенно непримиримое — религиозную веру и атеистическое общество, в котором живёте?

— Я ответил уже, что никакого конфликта с обществом не ощущаю.

— Как же так?.. Все советские люди — марксисты, все признают лишь научную философию, а вы верите в Бога, находитесь в разладе с обществом…

— Позвольте вам возразить. Я не первый год живу на свете и знаю, что подавляющему большинству людей нет дела ни до марксизма, ни до какой-либо ещё идеологии… А из людей, интересующихся идеями, тоже далеко не все принимают марксизм. Смею даже думать, что таких, не принимающих, большинство. И лишь в силу того, что марксизм является официальной доктриной нашего государства, создаётся видимость всеобщего признания этой идеологии.

— Ну-ну-ну!.. Вы так не знаю до чего можете договориться!.. Если большинство наших людей и не знает, может быть, достаточно хорошо марксистской философии, то они, по крайней мере, верят в неё!.. А отрицать… отрицать могут только враги. И нечего их считать за советских людей. Это разложившиеся люди, с которыми надо бороться. Вот и религия… она может быть сравнительно безобидной, когда идёт на убыль, когда умирает… Но если она переходит в наступление, если вербует всё новых членов,- это уже социально опасное явление… Мы строим коммунизм, воспитываем людей, делаем их всё более сознательными… А вы разлагаете их!..

— А вы знаете мнение европейских коммунистов на этот счёт? Они считают, что напрасно в Советском Союзе ведётся борьба с религией. Потому что религия будет даже при коммунизме.

— Религия при коммунизме?.. Ха-ха-ха!.. Я что-то об этом нигде не читала. Откуда у вас такие сведения?

— Если сомневаетесь — наведите справки. В частности, такова официальная позиция итальянской коммунистической партии.

— Любопытно. Но вернёмся, однако, к делу. Вследствие своей болезни, Геннадий Михайлович, которая началась у вас ещё в юношеском возрасте, вы стали опасным для общества человеком. И вас надо немножко подлечить. В интересах общества, а также и в ваших собственных, разумеется, интересах.

— Вы хотите сказать, что намерены принудительно лечить меня?

— Ну, почему же обязательно принудительно? Я думаю, вы сознательно отнесётесь к этому.

— Нет, я согласия не даю.

— Видите ли, вы не можете критически относиться к своей болезни, а потому и мнение ваше не имеет решающего значения.

— Но против «лечения» будут протестовать моя жена и моя мать.

— А они тоже не разбираются в медицине, и мы не нуждаемся в их согласии.

— Но по закону принудительное лечение допускается лишь по решению суда.

— Это особые есть больницы для таких случаев. А у нас больница простая, и решения суда здесь не требуется.

— Что ж… Сила на вашей стороне. Но я заявляю, что буду протестовать против подобных опытов самым решительным образом.

— Каких таких «опытов»? Мы опытов не проводим. Мы будем лечить вас.

— Нет, вы проводите опыт… опыт запугивания инакомыслящих!

После некоторого молчания:

— И каким же образом вы намерены протестовать?

— Всеми доступными мне способами. А для начала я объявляю вам, что если сегодня или завтра вы не освободите меня…

— О, вы нам ультиматумов не ставьте!

— Нет, вы выслушаете меня. Если вы не освободите меня сегодня или завтра, то в понедельник с утра я начинаю голодовку. И можете быть уверены, что моё слово твёрдо.

— И что вам эта голодовка даст?.. Что вы докажете?

— Неважно!.. Может быть, ничего не даст. Но это всётаки лучше, чем покориться вам!

— Ну, идите, идите!.. Наш разговор закончен.

Шафран отпирает дверь и провожает меня через пустой коридор в палату

— Зачем вы так резко? — с лёгкой досадой выговаривает он мне.

— А что мне остаётся?

Шафран уходит, а я опускаюсь на диван. Да… Вон оно как… «И угораздило меня родиться в России»… Это в какие ещё времена писал Пушкин… А сейчас-то пожёстче. А родись я во Франции — жил бы спокойно, проповедуя своим соседям Христа. И никто не трогал бы меня. Свободно говорить, не боясь, что за это посадят в сумасшедший дом и будут угрожать шприцами всякие унтер-пришибеевы в медицинских халатах… Разве это не благо?.. Если бы выбирать между Францией и сумасшедшим домом, то я выбрал бы, конечно, Францию. Но если бы и Россия была ещё в выборе… Да… Всё-таки я плоть от плоти моего народа… Глупого, невозможного народа… А теперь впереди борьба… Жестоко всё очень. Но это как посмотреть. В сущности, нет ничего страшного. Пугает обычно лишь неизвестность. Неприятно, что всё это отразится на Алле и маме. А так — что я, уколов их, что ли, побоюсь?.. или смерти?.. Разве так много стоит моя жизнь?.. Крутишься, вертишься, устаёшь, раздражаешься… иногда сибаритствуешь… а про себя ведь знаешь: всё это шелуха, если нет Бога. А с Ним нет смерти.

Минут через десять возвращается Шафран и приглашает меня опять в свой кабинет. Заходим. Живодёрки уже нет.

— Ну, ты мне всю обедню испортил, — говорит он. — Когда ты сказал про голодовку, ей будто шлея под хвост попала. Но ты хватил через край… Достаточно было сказать, что ты отказываешься от лечения — и тебя отпустили бы одиннадцатого числа… А теперь одиннадцатого нельзя — ты подумаешь, что мы твоей голодовки испугались… Так что должен тебя огородить: выпишут лишь тринадцатого… Несчастливое досталось тебе число.

— Это пусть атеисты суевериями занимаются. Мы, православные, в это не верим.

Шафран смеётся. Потом, чтобы рассеять мои сомнения, доверительно говорит:

— Ну, на этот раз уже окончательно. Вот я даю (он что-то черкнул в какой-то толстой тетради) распоряжение приготовить тебе вещи…

Повеселев, я возвращаюсь в палату. Прибыло несколько новеньких. Один из них, лёжа на койке, кричит мне:

— Эй, борода!.. а ты мне нравишься.

— Ты мне тоже.

— Познакомимся?

Мы протягиваем друг другу руки, называем себя.

— Ты, наверно, к искусству имеешь отношение? — спрашивает он меня. — Музыкант?

— Не угадал.

— Писатель?

— Куда мне. А ты кто — писатель?

— Какой я писатель. Только одно письмо написал. Косыгину. Отослал в «Правду» — не напечатали. Почему?

— Не могут же они все письма печатать. А то бы каждый писал. К тому же у них своя линия: что ей соответствует — печатают. А остальное нет.

— Вот то-то и оно. А почему?.. если я написал правду?

Пауза.

— Тебя что же, — говорю, — за это и посадили?

— Не, я концерт давал.

— Как это?

— А на улицах, в автобусах, в метро… Песни пел — москвичей веселил. Люблю песни!

Вечером меня останавливает в коридоре пожилой санитар. Он слегка «поддамши».

— Ну, когда тебя выписывают?

— Тринадцатого.

— Ну, и хорошо, и хорошо. А я в кабинет заходил, когда ты с заведующим разговаривал. Вот, думаю, разговаривают… как учёные. Я тебя сразу приметил, когда привели только. Очки-то с тебя кто снимал — не помнишь?.. Это я в тот вечер дежурил. Вот,

думаю, не похож на наших — вежливый такой, образованный… Почему, думаю, он сюда попал? Не иначе, как по пьянке…

— Да нет, меня КГБ сюда направил.

— Кто-кто?

— КГБ.

— Ну, да… Известное дело. Жена-то есть?

— Есть.

— Ну, вот… Она на тебя и заявила. Я же знаю.

— ?!..

— А ты не пей, не пей, милый. Остепенись. Человеком станешь. Водка ещё никого до хорошего не доводила… Ну, если в меру да к случаю… Кто не пьёт?.. А так нельзя… Ты уж поверь мне, нельзя…

Одиннадцатого, в воскресенье, свиданье. Приходят мама и Алла, их по очереди пропускают ко мне. Обе взвинчены, но стараются держать себя в руках, чтобы не расстраивать меня. Мама — так совсем больная. Спешу их обрадовать:

— Ну, тринадцатого меня выпускают. Решено окончательно!

Мама мне верит охотно, но Алла настроена скептически:

— Кто знает, отпустят ли? Им верить нельзя. Твой Шафран и в прошлый раз уверял, что четвёртого отпустят… И в тетрадке тоже что-то чертил, — дескать, даю указание приготовить вещи… Душу они выматывают — вот что!.. Так что лучше быть готовым ко всему.

Меня её маловерие раздражает. Как это не отпустят?.. Решено окончательно!.. Мне так хочется верить в тринадцатое число. Я надуваюсь на Аллу, что-то резкое говорю ей. Хотя в глубине чувствую, что она права. Сумасшедший дом кого угодно сделает ребёнком.

Вот проходит двенадцатое число. Утром тринадцатого меня вызывают к Шафрану. Я вхожу:

— Ну, Герман Леонидович, чем порадуете?

— Садись. Сейчас всё расскажу. Видишь ли, я настаиваю на твоей выписке. Заместительница главного врача (главврач в командировке) вроде бы поддерживает меня в этом. Но старший врач (помнишь ту женщину, что беседовала с тобой?) настаивает на лечении. И с её мнением мы вынуждены считаться. Окончательное решение будет принято сегодня до половины второго. Я немедленно тебя о нём извещу.

— Герман Леонидович, действительно ли врачи могут принудительно «лечить» меня без суда, даже если против этого будут протестовать мои родственники?

— Да, этим правом врачи обладают. Но, видишь ли, по этическим соображениям нецелесообразно лечить человека, если заранее известно, что лечение ничего не даст. Какой смысл проводить его, если, тем более, ты будешь сопротивляться?.. Придётся скручивать, делая уколы. Скручивать, кормя через зонд. Если бы я верил в то, что тебя можно вылечить применяемыми у нас лекарствами, я первый настаивал бы на твоём лечении. Но так как от меня зависит, к сожалению, не всё, то будем дожидаться решения заместителя главного врача… Впрочем, я думаю, что больше шансов на то, что тебя выпишут как неподдающегося лечению. А там — кто знает.

— А если примут решение «лечить», то чем будут меня шпиговать?

Шафран называет какое-то лекарство, название которого я не запомнил. И спрашивает:

— Ты с химией знаком?

— Нет.

— Это состав из биологических веществ, в ампулах. Уколы не очень болезненные. Аминазин тяжелее. Снимает напряжённость, успокаивает, рассасывает незапущенные бредообразования. Если им нет ещё шести месяцев. Как видишь, тебе этим лекарством помочь нельзя, ведь у тебя началось с 1962 года, если не раньше. К тому же у этого лекарства есть одно неприятное свойство: медицинский эффект достигается заодно с побочными явлениями… Дрожанье и подёргиванье рук, слюна изо рта… Эти явления устраняются дополнительным приёмом таблеток, но так как ты, по всей вероятности, будешь отказываться от них, то придётся через каких-нибудь 3–4 сеанса, при появлении этих признаков, лечение прекращать…

После некоторого молчания:

— Была здесь твоя жена. Она не умная… не умно поступила, решила подать в суд. Это ведь ни к чему не приведёт. И врачебный персонал нашей больницы относится к ней — буду с тобой откровенен, — с неприязнью и недоверием. И будет стараться не идти на контакты с нею, потому что она находится под твоим полным идеологическим влиянием. Она так же, как и ты, некритически относится к твоей болезни. Понимаешь меня?

— Я вас понимаю.

— Поэтому было бы лучше, если бы не она, а твоя мать (это она приходила в прошлый раз на свидание?) приняла на себя роль представителя твоих интересов. Она и в 1962 году проявила в какой-то степени понимание твоей болезни… А это позволит врачам обращаться к ней более доверительно.

— Моя мать всегда считала меня здоровым, и она в любое время может подтвердить это. Она тоже возмущена поведением врачей. И будет протестовать вместе с женой против любого «лечения».

— Ты в этом уверен?

— Можете не сомневаться.

— Я могу позвонить ей и в твоём присутствии поговорить с нею.

— Пожалуйста.

Шафран набирает номер телефона моей матери, но её соседка говорит, что её нет дома.

— Ну, хорошо. Я скажу Масляевой, что твоя мать тоже против лечения. А теперь будем дожидаться половины второго. Если Масляева не позвонит мне, то я буду сам звонить ей и немедленно извещу тебя о принятом решении.

— Я хочу напомнить, что сегодня вечером, если я буду ещё здесь, я начинаю голодовку.

— Да-да, о голодовке. Я не советую тебе её проводить. Но если уж тебе так хочется… Что ж… Только скажу откровенно: очень неприятная это штука — зонд. Да. И придётся переводить тебя в другое отделение.

Ни в половине второго, ни в два, ни в три, ни в половине четвёртого — никакого известия о принятом решении. Что ж, к этой манере я, кажется, уже привык. Как это Алла сказала? «Душу выматывают»?.. Вот именно. Видно, решенье о том, что меня надо «лечить», уже приняли. Перед ужином явятся санитары, перевезут в буйное отделение, будут заламывать руки, кормить через зонд. А завтра с утра приступят к «лечению». Да, душу выматывать они умеют. Но хуже всего, что не пришла Алла. Обещала прийти — и не пришла. Эти гады способны на всё. Схватят её. Отвезут в диспансер, припечатают диагноз — и тоже в психушку. Что их, совесть заест, что ли?.. Шизофреник муж, сумасшедшая жена, — делай с ними что хочешь. Вот благодать-то для КГБ. Поставить бы так на учёт всё население. Кроме самых надёжных, конечно. И чуть что, какое отклонение, — ага!.. полечить надо.

— Шиманов! — кричит санитар. — К врачу!

В кабинете Шафрана — слава Богу — Алла. Значит, ещё не самое худшее. Алла говорит мне, что сейчас при ней Герман Леонидович записал на диктофон историю моей болезни, и там в конце уже есть дата моей выписки — 15 мая…

Почему на диктофон? — думаю я. — Что за бред? Опять морочат нам головы?

— Не верю я теперь ни в какие даты. Сегодня вечером начинаю голодовку.

— Они, конечно, могут опять обмануть нас, — говорит Алла. — Но Герман Леонидович уверяет, что решение о выписке принято уже окончательно, и изменений не будет. Пятнадцатого утром, по его словам, тебя отпустят.

— Всё-равно голодовку начинаю сейчас и закончу только на воле.

Возвращаюсь из кабинета в палату, ужин уже начался. Подходит санитар:

— Идите ужинать.

— Я не буду.

— Почему?

— Объявил голодовку.

— Да бросьте. Идите, ешьте.

— Не пойду.

— Вы что, на самом деле объявили голодовку?

— Да.

— А почему?

— Меня незаконно держат в сумасшедшем доме.

— Да бросьте. Охота вам желудок свой портить.

— Ничего. Не испортится. А если испортится — врачи вынуждают меня своё здоровье портить!

Санитар оставляет меня в покое. На следующий день ко мне никто из медперсонала уже не подходит — ни во время завтрака, ни в обед, ни в ужин. Только один юноша, из больных, кротчайший и добрейший Володя Литвин, всё время просит меня отказаться от голодовки и покориться врачам:

— Ну, поешьте, пожалуйста!

— Спасибо, я твёрдо решил не есть.

— Да ведь всё равно же вас будут кормить через зонд…

— Пусть.

— А меня тоже ни за что держат. А я в знак протеста — ем!

— ?!..

— Да-да. Они говорят, чтобы я не курил, а я курю и ем. Можно так?

— Можно, конечно.

— Ну, поешьте, пожалуйста!..

Остальные больные поглядывают на меня с интересом: чем-то это закончится?

А у меня временами слегка кружится голова, но не от голода. И, думаю, не от того, что уже дней десять температурю, простужен. Вроде бы и не холодно на дворе, а вот проняло слишком много торчал у окна, любуясь на майскую зелень.

— Странствия Одиссея читаешь? — рядом со мною молчаливый обычно юноша, судя по внешности — явно больной. Иногда он вдруг оглушительно свистит, засунув два пальца в рот, а затем, сконфузившись, с каменным лицом уходит куда-нибудь в другое место.

А я действительно читаю Гомера.

— Забавная, наверно, штука? — спрашивает он.

— Да, ничего…

— А ведь отсюда уже не выберешься.

— Из сумасшедшего дома?

— Да.

— Ну, поживём — посмотрим.

— Нет, не выберешься.

И вот пятнадцатое число. После обеда пошли уже третьи сутки моей «мокрой» голодовки. Переношу я её легко. Но вот что трудно: отделаться от внутреннего беспокойства, от позорной тревоги за то, что со мною будет. «Выпустят или не выпустят?» — вот чем не на поверхности, а внутри занята моя душа. И как мне ни ясно, что моё малодушие неразумно, что с высоты на нас смотрит Бог, я не могу отделаться от тревоги и за себя, и за своих близких… Вот подходит сестра и просит помочь ей по «обществоведению»: завтра экзамен, а она и на лекциях не была, и в книжку не заглядывала. Я рассказываю ей о Кампанелле, о прибавочной стоимости и ленинской теории революции, а внутри у меня словно скребётся какая-то мышь: выпустят или не выпустят?.. Вот уже выпустили всех, кто должен был выписаться сегодня… Вот уже два часа дня… три часа… Прибегает знакомый больной:

— Сейчас видел список выписывающихся — тебя там нет!..

Нет, так нет… У-у, гады. Мучители.

Вот и четыре. Все собираются на прогулку, я тоже надеваю пальто. В это время уже не выписывают. Вместе со всеми иду в огороженный дворик.

— Генмих! — слышу голос Аллы.

Где она? Оглядываюсь. Вон на скамейке, у входа в красный дом.

— Генмих!.. Герман Леонидович сказал, что, может быть, сегодня успеют тебя выпустить… Он сейчас у Масляевой — понёс ей какие-то бумаги о тебе…

Мне разговаривать не разрешают, уводят в загон, предназначенный для прогулок. Я хожу по нему раздражённый, обессиленный, обеспокоенный: выпустят или не выпустят?

Минут через 30–40 на втором этаже открывается окно и кто-то кричит:

— Шиманова — быстро одеваться!.. через 15 минут закрывается касса!..

— Шиманов!.. Шиманов!.. Бегом к врачу!.. Одеваться!.. кричат мне медсёстры, гуляющие с нами.

А мне уж и бежать не хочется. Медленно поднимаюсь по лестнице на второй этаж, подгоняемый сестрою.

— Быстро бегите в кассу, — говорит Шафран, — у вас там кольцо и деньги… Спешите, через десять минут закрывается.

Он снова перешёл со мною на «вы». Или это в присутствии Аллы? Она сидит здесь же.

В сопровождении медсестры иду в другой корпус, где находится касса. Получаю своё обручальное кольцо и деньги — и снова назад. В отделении получаю свою одежду, переодеваюсь в пустом коридоре… А из «весёлой» половины доносится рёв. Это ревёт новенький, доставленный сегодня утром. Он сбросил с себя всё, сидит на кровати в чём мать родила и, не переставая, ревёт… Оделся, захожу в кабинет Шафрана получить бюллетень.

— Ну, я надеюсь, вы не забудете о том, о чём мы здесь говорили с вами? — Шафран протягивает мне бюллетень.

— Конечно, Герман Леонидович. Эти беседы я буду помнить.

Мы выходим с Аллой с территории больницы. Всюду народ, конец рабочего дня. Припекает перед заходом солнышко, стоят очереди за квасом, за мороженым… Вот они, эти коробочки, уже наполненные холодной белой массой, по сорок восемь копеек, которые нам приходилось делать в больнице во время «трудотерапии»… Мне душно в моём тёплом свитере, и ещё держит напряжение последних дней. Но ничего: в кармане моём бумаги, записки из красного дома, которые я писал, спрятавшись по возможности от врачей и сестёр. Их надо ещё отредактировать, а потом пустить в самиздате. Записки эти единственное моё оружие. Если попаду ещё раз — даже весточки не дадут передать на волю.

На свидание придёт Алла — выведут к ней дурашливого Генмиха, слюнявого, хихикающего. «Есть прогресс, — скажет врач. — Уже не верует в Бога. Соображает, правда, с трудом, но ведь и раньше у него была только внешняя логика».

Кто знает? Может быть, это единственное счастье на земле — стать таким вот идиотом, вознёсшимся над всяким несчастьем, поправшим любую скорбь. Исповедоваться перед врачом во всех своих мыслях и чувствах и получать от него чудодейственные таблетки….

Да будет воля Господня во всём! Сведут ли меня с ума, оставят ли в разуме, — всё хорошо и прекрасно под небом всевышним! Всё принимаю с доверием, как ребёнок из рук Отца. И сладость, и горечь, и разум, и безумие, и всякое зло, и всякую доброту.

Находясь в сумасшедшем доме, я думал о том, что всё в нашем мире совершается по воле Господней, которая так премудра, что сохраняет вполне человеческую свободу, но в то же время ведёт человека своими таинственными путями. Этого нельзя понять до конца умом, но об этом догадываешься однажды, рассматривая своё прошлое уже новыми глазами.

Вот меня, беззащитного, посадили злодеи в сумасшедший дом, думая этим напугать, остановить проповедь христианства. И что же?.. неужели они всесильны?.. И оказывается, на первый взгляд, что вроде бы так. Но если пойдёт этот отчёт по рукам — опозорятся они перед всеми, кто прочитает его. Посадят меня опять — будет тот же эффект. А погубят меня — из меня, чего доброго, сделают на самом деле святого: не моими заслугами, а своими же преступлениями. И ещё неизвестно, что для них будет хуже — убить меня, посадить в сумасшедший дом или оставить в покое. А если так, то — где же их всесилие?..

Крохотный этот пример не разъясняет великой тайны всего, что совершается в мире, но даёт лишь намёк на отношение нашей свободы к Промыслу. Всякое действие либо получает таинственную поддержку, либо порождает таинственное противодействие, которое можно и не понять, которое можно и не заметить. Но которое уравновешивает всякое отклонение и направляет ход вещей по предназначенному Богом пути.

Май — июнь 1969 года.

Примечания к сборнику «перед смертью»

Я отредактировал записи, сделанные мною в психушке, и распечатал всю книгу (сборник машинописных статей, включивший в себя «Записки из красного дома») где-то к концу лета или к началу осени 1969 года. Уже не помню, сколько было экземпляров. Кажется, 14 штук (я печатал на тонкой бумаге, делая зараз 7 экземпляров). И распространил их среди моих знакомых.

Сборник назывался «ПЕРЕД СМЕРТЬЮ», потому что я не сомневался в том, что меня посадят за него в «Казань», т.е. в пожизненную психушку. В этом меня уверил один известный в то время правозащитник. И, похоже, против меня на самом деле готовилось что-то. В начале зимы меня вызвали в отделение милиции по месту работы (я работал сторожем на стройке). И каково же было моё удивление, когда мною занялись сразу три больших чина — полковник и два подполковника милиции. По их словам, такого-то числа, во время моего дежурства, проверка обнаружила, что сторожа, т.е. меня, не было на месте. Это обстоятельство, по-видимому, должно было послужить завязкой для чего-то более значительного, чем простое взыскание или даже увольнение с работы. Иначе — зачем бы столь несоразмерный моей скромной особе и заурядному событию ареопаг?.. Но когда выяснилось, что проверка имела место не в моё дежурство, мои собеседники растерялись… А сговориться при мне не могли тоже. Поэтому предложили мне выйти на минутку из кабинета и подождать в коридоре. Я же, выйдя из кабинета, сразу выскользнул из милиции мимо уже стоявшего возле дверей «чумовоза» и дунул дворами подальше от этого места.

После этого я даже домой к себе не заходил и провёл несколько месяцев на квартирах своих знакомых (с благодарностью называю их имена: Алексей Фёдорович Лобанов, Костя Пучков, Александр Васильевич и Тамара Лайко, Юрий Иванович и Валентина Гудковы, Александр Константинович и Наталья Сидоровы, Рубина Арутюнян). Я был уверен, что меня всё равно схватят, но лишний месяц или даже лишний день на свободе были мне дороги. На моей квартире устроили обыск, искали литературу, но ничего интересного не нашли, т.к. я заранее навёл порядок.

И лишь после того, как мои знакомые сказали мне, что слышали по Би-Би-Си чтение «Записок из красного дома», я вернулся домой. Теперь берите меня, дорогие товарищи, ведь на миру и смерть красна. Но, думалось мне, скорее всего наши власти не осмелятся пойти на виду у всех на столь явное преступление. И действительно, меня как «социально опасного» лишь навещали с тех пор дважды в году (перед 1 мая и перед 7 ноября) представители психдиспансера. Визиты эти прекратились только в 1987 году. Они, понятное дело, не доставляли мне никакого удовольствия.

Как выяснилось в дальнейшем, «Записки из красного дома» были опубликованы на Западе на разных языках и читались западными радиоголосами, вещавшими на СССР.

Но ни одного экземпляра от издателей я не получил. Поэтому и не знаю, в каком виде они были там изданы.

28 ноября 1991 года.

Несколько лет назад я узнал от своего знакомого врача-психиатра, что Герман Леонидович Шафран и старший врач (которая беседовала со мною) закончили свои жизни в качестве пациентов больницы имени Кащенко. Если это действительно так, то я не злорадствую, сообщая об этом, но хочу лишь напомнить и себе самому, и своим читателям, что несчастья, которые нас постигают в этой земной жизни, видимо, не только заслужены нами, но и связаны каким-то образом с характером наших собственных грехов. О чём думать нас не учат современные педагоги.

7 декабря 2004 г.

Вот ещё несколько замечаний в связи со сборником «Перед смертью».

Я раздал его в первую очередь наиболее известным в то время людям из числа своих знакомых. Это были священники Дмитрий Дудко, Александр Мень и Глеб Якунин, правозащитники Владимир Буковский и Б.И. Цукерман, художник Ю.В. Титов и самиздатский публицист М.С. Агурский. А затем раздал и все остальные экземпляры, оставив последний себе.

Первой сообщила о выходе сборника подпольная «Хроника текущих событий». Вот как сказано об этом в сборнике «Казнимые сумасшествием» (Франкфурт на Майне, Посев, 1971, стр. 466): «13-й выпуск «Хроники текущих событий» (от 30 апреля 1970 г.) сообщает о появлении в Самиздате сборника Г. Шиманова, тридцатитрёх летнего философа, «Перед смертью». Шиманов описывает свои переживания в сумасшедшем доме, куда его посадили за религиозные убеждения. «Хроника» говорит, что «сборник сопровождается двумя обращениями Г. Шиманова к советской и мировой общественности (датированы 24 февраля 1970 г), в которых содержится призыв выступить против практики помещения психически здоровых людей в психбольницы за их оппозиционную настроенность».

Текст этих обращений у меня не сохранился. Насколько мне помнится, я готовил их для публикации после моего ареста, в близости которого не сомневался. Я передал их, кажется, лишь одному Глебу Якунину, а у него они были изъяты почти сразу после этого в ходе обыска. По его словам (он был на допросе в КГБ через несколько дней после обыска), комитетчики рвали и метали против автора этих обращений.

Позднее у меня сложилось впечатление, что мой сборник, в целом, не соответствовал интересам Запада, а заинтересовал его лишь мой репортаж под названием «Записки из красного дома». Судя по тому, что я не встречал за последующие годы ни одного сообщения об издании на Западе этого сборника, проблема духовных исканий в СССР не только не интересовала Запад, но даже, похоже, в чём-то мешала ему. Она отвлекала внимание аудитории западных СМИ от идейной войны с СССР на почве «прав человека» и понуждала эту аудиторию думать о том, о чём думать ей не следовало. А не следовало ей думать о духовной низости западного мира, о его беспросветном материализме. Такая направленность мысли разрушала бы миф о превосходстве западного мира над всеми другими мирами. А без этого мифа Запад не мог победить СССР.

Вот почему западной пропаганде, как я стал догадываться позднее, следовало, не проявляя открыто своей враждебности к духовным поискам людей, осторожно перенацеливать эти поиски на борьбу за права человека в западном их понимании.

Вот несколько примеров, иллюстрирующих сказанное.

Ещё до того, как я стал христианином, но уже выглядел в глазах некоторых моих знакомых «философом», ищущим истину, известный тогда западник Буковский старался убедить меня, что поиски истины без той свободы информации, которая существует на Западе, не плодотворны. Поэтому в моих интересах включиться в борьбу за права человека. А я отвечал ему, что той информации, которая мне доступна в сегодняшнем СССР, вполне достаточно для поисков истины. Что главное в этих поисках не внешняя информация, а внутренняя работа ума. А после того, как я стал христианином, он стал напирать на то, что христианство преследуется в СССР, поэтому, чтобы избавить его от преследований, надо создать на месте СССР демократическое государство. И, следовательно, в моих интересах опять-таки включиться в борьбу за права человека, без которых демократия невозможна. На что я отвечал, что главное сегодня способствовать возрождению Православия в СССР. А когда оно возродится, то мы разберёмся, какая свобода нам нужна. На этом и закончились его попытки втянуть меня в «демократическое» движение.

Или другой пример. Когда западник (тогда ещё для меня скрытный) Глеб Якунин предложил мне войти в христианский комитет защиты прав верующих, то я сказал, что буду защищать только православных. «Но нас тогда не поддержит мировая общественность», — возразил он. «Так что же нам теперь делать? — спросил я. — Плясать под дудку этой мировой общественности?». Получалось так. Поэтому, вопреки моим прежним словам о необходимости взаимоподдержки между православными и не православными христианами (статья «Отношение к Церкви» в сборнике), я отказался войти в комитет. И с этого момента началось наше расхождение с Якуниным. Чем дальше, тем больше.

Если бы я знал в те годы, какие силы стоят за так называемой «мировой общественностью», то сказал бы Якунину нечто более существенное, чем сказал тогда. Но я лишь постепенно дорастал до понимания того, какие силы правят Западом.

Когда англичане из Кестон-колледжа, ежегодно навещавшие меня и привозившие мне православную литературу от русских православных эмигрантов, преподнесли мне несколько протестантских книжек для распространения их среди моих знакомых, то я сказал: «Я буду распространять только православную литературу». «Но мы же возим её вам, — возразили они. — А почему вы не хотите помочь нам?». Я сказал, что их помощь нам это их добровольное дело. Никто вас к этому не принуждает. Платить же за неё распространением протестантской литературы в нашей стране я не буду. И на этом наша связь закончилась.

Пользуясь беспомощным положением православных, Запад мягко, без видимого насилия, навязывал нам свои представления о том, каким должно быть правильное общество. А советская власть скрытно помогала ему в этом своим враждебным отношением к религии. Да и не только к религии. Ко всякому публичному инакомыслию. Своим гонением на свободную мысль власть загоняла советских людей в западничество. Она порождала у них иллюзию, будто свободная мысль возможна только на Западе. И тем подготавливала свою собственную катастроф}.

Но вернусь к своему сборнику или, точнее, к той его части, которая так понравилась западной пропаганде.

Почти сразу по выходе в свет моего сборника я получил от А.Н. Чиликиной-Цукерман анонимный самиздатский памфлет, темой которого были «Записки из красного дома». Он назывался «Шиманов хочет справедливости? Он изобличает себя тем самым в безумии». Вот образец его стиля:

«… Очень жаль, что социально опасному безумцу удалось вынести эти записки из 4-го отделения 1-й Московской психиатрической больницы имени Кащенко, — тогда и у доктора Шафрана, и у заместителя главного врача по медицинской части, заслуженного врача Республики д-ра Масляевой были бы все основания не выпускать Шиманова столь безответственно на свободу, а подвергнуть новейшим способам лечения, чтобы в какой-то степени восстановить его неуклонно разрушающуюся психику. Остаётся только пожалеть, что, так ярко расписав Шиманову лечение лиогеном, д-р Шафран не применил его: не было бы ни этих записок, ни заблуждающихся читателей, готовых поверить, что написал это сочинение несправедливо обиженный здоровый человек…».

«Записки из красного дома» были напечатаны в журнале «Грани» (Франкфурт на Майне, 1971 г., № 79, май-апрель) и переведены затем, как писал Н.А. Струве в своём журнале «Вестник РСХД» (№ 105), на многие языки. Как говорил мне в начале 1970-х англиканский пастор из Кестон-колледжа Майкл Бурдо, в Англии готовился в то время второй (уже, по его словам, «художественный») перевод на английский язык этих «Записок». От М.С. Агурского я слышал, что он видел их во французском журнале «Esprit».

«Записки из красного дома» фигурировали в качестве одного из обвинительных документов против советской психиатрии на международном съезде психиатров в Гонололу (где-то в середине 70-х гг.). Там же распространялась книга на английском языке, специально подготовленная к этому съезду, в которой речь была, в частности, и обо мне. В ней была фотография, на которой Шиманов с супругой стояли рядышком, держа на руках двух детей. Эта фотография была сделана в ходе визита ко мне двух американских психиатров с переводчицей.

В России «Записки» были опубликованы лишь в 1994 г., да и то в сокращённом виде, под названием «Записки из дурдома», в крохотной московской районной газете «Измайловский вестник» (№№ 7, 8 и 9 (106 –108)). Московскую Патриархию они не заинтересовали. В 2006 г. я издал за собственный счёт сборник своих статей, в который включил «Записки из красного дома», и дал этому сборнику название этого репортажа.

Известность на Западе, которую я приобрёл благодаря «Запискам из красного дома», думаю, не только спасла меня от пожизненной психушки, но и дала мне возможность писать сравнительно свободно самиздатские статьи. Не было бы счастья — да выручило несчастье. Я отделался от худшего мелкими неприятностями: как уже писал выше, на протяжении 15 лет дважды в году (перед 1-м мая и 7-м ноября) меня как «социально опасного» посещала медсестра из психдиспансера. Она расспрашивала меня о том, как я себя чувствую, всё ли у меня благополучно в семье и на работе. А когда нас не было дома, то расспрашивала обо мне наших соседей. А те доносили мне об этом.

В заключение не могу не сказать, что слух о помещении меня в психушку медленно, но распространялся по православной Москве. И, как мне говорил потом один мой знакомый, какие-то неизвестные мне священники молились обо мне. А я о них тогда и не помолился. Забыл в своей круговерти.

1 августа 2010 г.

Спор о России

Два письма в редакцию журнала «Вече»

Ответственному Редактору ОСИПОВУ В.Н.

Письмо первое

Милостивый государь!

Хочу сообщить через Ваш журнал небольшую историю, рассказанную мне недавно простой русской женщиной. Дочка ее приятельницы «расписалась» с одним грузином. На свадьбу приехало множество родственников и друзей с Кавказа. Столы ломились от яств, да вот беда: поют грузины свои грузинские песни, а русским петь русские песни не разрешают. «Зачэм паетэ сваи пэсны?»… Так и не дали. Невеста в слезы, выскочила из-за стола, заперлась в ванной. Стыдно стало в глаза своим близким смотреть. Скандал. Русские перебрались в комнату к соседке со своей самогоночкой и там продолжили торжество. Хотя какое уж веселье.

В этом маленьком инциденте, словно солнце в капле воды, отразилось теперешнее положение не русских сановников, а подавляющего большинства русского народа. До какого же состояния мы докатились, если в самом сердце России чужаки запрещают нам петь свои песни?.. Мы, русские, слишком привыкли пасовать перед наглостью инородных хамов. Это, кажется, уже наша национальная черта, исподволь прививавшаяся чуть ли не со времён Петра I. Но не пора ли от неё избавляться? Мы не должны никого унижать так, как унижают нас. Но мы обязаны со всей решимостью сопротивляться унижению русских.

И еще. Хочу присоединиться к протесту против клеветнической информации о Вашем журнале. Но не удивляюсь тому, что она появилась. Я нисколько не сомневаюсь в том, что вот и это мое письмо будет объявлено черносотенным.

С глубоким уважением,

6 сентября 1971 г. В.Н.

Письмо второе

Хочу обратить внимание читателей Вашего журнала на католическую опасность в России… Католических стратегов радует мысль о том, что атеисты, методически разрушая Православную Церковь в нашей стране, лишь очищают место для католической экспансии. Но, будучи опытными политиками, они не радуются открыто гонениям, которым подвергалась и продолжает подвергаться наша мученица Церковь. Они даже оказывают нам «помощь», засылая свои издания Нового Завета с иезуитскими комментариями — по внешности православными, в действительности католическими. Засылая свои богословские книги на русском языке, чтобы ввести католическую инъекцию и подготовить окатоличение России.

Прискорбно и то обстоятельство, что в результате нынешней разрухи в церковной жизни оказалось возможным пребывание в РПЦ священников (кстати, не русских по национальности), выступающих в роли адвокатов католицизма, распространяющих безразличие к разнице между Православием и католичеством (попробовал бы какой-нибудь патер проводить такие идеи в католической среде, — его на другой же день отстранили бы от службы), а иногда даже утверждающих, что надо подчиниться папе. Эти священники, а также находящиеся под их влиянием миряне, стараются принести пользу Церкви

Христовой, но тот вред, который они в действительности приносят, не идёт ни в какое сравнение с пользой. Ибо без Христианства русский народ всё равно не останется, а вот замутить его чуждыми формами значит разделить его уже сейчас и подготовить конфликт внутри нации в будущем.

Мы, православные, не против обмена с другими исповеданиями своими знаниями и мыслями, но мы не хотим при этом ни на йоту поступаться своим Православием. Чего нельзя сказать об определенном течении в РПЦ, в котором под знаком экуменизма совершается трансформация Православия в какую-то разновидность униатства.

Я обращаюсь к читателям православным с просьбою высказаться по затронутому мною вопросу.

15 сентября 1971 г. В.Н.

Эти письма были опубликованы в одном из первых номеров журнала «Вече». А в № 4 появился отклик на второе письмо о. Д. Дудко за подписью «Русский Христианин». Вот его текст:

«На письмо В.Н. надо отвечать.

Но я хочу ответ свой начать не на слова письма, а на слова от редакции. Она пишет: «Мы не согласны с тем, что якобы именно католицизм — главная опасность для Православной Церкви сегодня».

По-моему, главная опасность именно католицизм и есть. Атеизм современный не так опасен. Он настолько беспомощен, что не в состоянии никого смутить. Если бы за атеизмом не стояла угрожающая сила, над атеизмом только бы смеялись. А вот католицизм — это сила и опасность.

Впрочем, я не хочу преувеличивать опасность. Для русского католицизм привлекателен, пока он не столкнулся с ним как следует, а столкнётся — увидит, насколько это чуждое нам, русским, явление. Но, однако, сказанное не означает, что мы должны почивать на лаврах. Вот правильно заметил В.Н., что уже среди православного священства (правда, не русского по происхождению) появились католически настроенные, не говоря уж о рядовых верующих. Засылаются книги, нам, казалось бы, нужные, но — с католическими толкованиями. Для чего это?

Заметили уже, что атеист может любить Россию, католик Россию ненавидит, как в прошлом, так и в настоящем. Читайте Чаадаева, какая там брызжет ненависть. Я встречал одного из русских католиков, который занимался тем, что выискивал ругательные слова на Россию.

Укажут мне на терпеливого Кологривова, да я и сам знаю католиков хороших, могу даже указать на Мориака, но это не снимает опасности. Если бы католики старались понять нас, если бы они безвозмездно помогали (знаю, что есть и такие), тогда бы не было тревоги. А сейчас — тревога. И письмо В.Н. правильное, нам нужно быть бдительными.

Что я предлагаю.

Почаще печатать православный материал.
Раскрывать все происки католиков. Может быть, пора вывести на чистую воду «католичествующих» православных. Предложить им: или вы с нами, или против нас? Третий путь есть путь хитростей и уловок, и в таком случае мы считаем вас опасными врагами.
Знакомиться с католической литературой, делать критический её разбор.

Всё это не должно означать, что мы к католикам относимся так, как к атеистам. Они для нас близкие и родные, но это пока они не хотят прибрать нас к своим рукам, а как только сделают попытку, — они для нас опаснее атеистов и даже дальше от нас, чем атеисты. Из современных атеистов — придёт время — будут православные и патриоты, из католиков — сомневаюсь. Правда, есть случаи, но редки.

Май, 1972 г.»

ПОЗДНЕЙШЕЕ ПРИМЕЧАНИЕ

Первые свои статьи в «Вече» я подписывал буквами В.Н. и, кажется, Н.В. Но когда В.Н. Осипов сказал мне, что зря я скрываюсь за псевдонимами и что журнал будет авторитетнее, если авторы будут подписываться своими настоящими именами, я начал ставить свою фамилию.

Июль 2010 г.

Три открытых письма Н. А. Струве

Письмо первое

Уважаемый господин Редактор!

В одном из номеров Вашего журнала (№ 97) под рубрикой «СУДЬБЫ РОССИИ» помещено несколько анонимных статей, полученных Вами из России, в которых под видом безжалостного анализа исторического прошлого русских и их теперешнего состояния возводится враждебная КЛЕВЕТА на Православие и на весь наш русский народ.

Некоторую недоброкачественность этих статей Вы, по видимому, почувствовали сами, оговорившись от имени редакции, что не несете ответственности «за все крайние взгляды, высказанные в этих статьях». Но не кажется ли Вам, что этих вот «крайностей» или, выражаясь более точно, лукавых и злобствующих передержек слишком много, — так много, что, налезая одна на другую, они создают совершенно определенную, ярко выраженную антиправославную и антирусскую картину?

В предисловии «ОТ РЕДАКЦИИ» Вы, оправдывая помещение этих статей в Вашем журнале, говорите, что «не всем будет легко принять… этот призыв к отказу… от привычки смотреть на Россию, вопреки очевидности, через розовые очки благосклонного наблюдателя». Это оправдание, кажется, адресовано к кому-то на Западе, и, может быть, оно звучит для некоторых убедительно. Но, не будучи западным человеком, могу Вас заверить, что для нас, русских в России, оно совершенно неприемлемо. Нам слишком трудно баловать себя здесь розовыми мечтами и приходится волей-неволей принимать «очевидность». Из чего еще не следует, будто мы готовы подписаться под опубликованными Вами статьями.

Мне кажется, что способность не шарахаться из крайности в крайность, сдергивая с себя одни сомнительные очки и напяливая столь же сомнительные другие, Вы тоже цените, хотя бы формально. Это видно из того, что Вы все же постарались противопоставить в номере Вашего журнала «крайностям» отрицателей России мнение Франсуа Мориака, заявившего незадолго перед своей смертью, что малая точка, светящаяся в нем, светится из России, где после пятидесяти лет воинствующего атеизма христианство снова, вопреки всему, появляется в интеллигенции. Но, к сожалению, противопоставление это оказалось в действительности мнимым: не говоря уж о том, что слова Мориака тонут в словах иных авторов, отрицающих душу России, они все-таки о другом. Они о будущем, зарождающемся в настоящем, но не о прошлом России и не о ценности этого прошлого. Таким образом, фактически в Вашем журнале восторжествовала все-таки крайность — и крайность, как я думаю, самого дурного порядка.

Первое, что удивляет в опубликованных Вами статьях, это откровенный дух ненависти ко всему русскому и к России в целом. Не боль за Россию, не сочувствие к своим окраденным братьям — сочувствие столь характерное едва ли не для всех русских писателей, включая и современных, — составляет пафос этих работ. А между тем авторы их вроде бы русские или, по крайней мере, хотят казаться такими, делают вид, что мнение их — это мнение самых подлинных сынов России. За псевдонимами, конечно, истинной их национальности не разглядишь… Но не кажется ли Вам странным, что эти вот «сыны» так бесцеремонно и даже с каким-то воодушевлением плюют на свою бедную мать, так злорадно и предвзято судят её, спекулируя на её вековечной нищете, на её драматической истории и её современной трагедии? Для подлинных детей едва ли возможна такая ненависть. А если и бывает, то именуется это явление словом «хамство». Хам, как Вы помните, тоже ведь был реалистом, далеко отбросившим от себя розовые очки. По крайней мере, в своём отношении к отцу своему Ною… Но Божия правда вместе с совестью человечества вынесли этому «реалисту» замечательный приговор: его имя стало синонимом низости, глумящейся над святыней.

Господин Редактор, перечитайте эти статьи: у авторов их не нашлось ни одного сочувственного слова для России, потому что в действительности она для них вовсе не мать, она чужая. И не просто чужая, к которой можно быть до известной степени объективным. Нет, она ненавистная им страна. Только черную краску они признают, даже грязь, малюя её «портрет» — в действительности карикатуру.

Передержки, посредством которых рисуется эта карикатура, облекают искусно клевету в правдоподобную форму, так что читателю при некотором простодушии и на самом деле может показаться, что вещаются ему явные истины.

Вот одна правдоподобная мысль: «РУССКИЙ НАРОД СОВСЕМ ОТВЫК ОТ ДОБРА». Что-то от истины в этой мысли, несомненно, имеется. На весь мир опускается ночь бездуховности, мы же, русские, оказались наиболее грубо и беспощадно оторванными, по сравнению с миром свободным, от источника живоносной воды, от религии, поддерживающей и питающей в человечестве нравственность.

Но можно ли между этими двумя утверждениями поставить знак равенства?.. Я утверждаю, что этого сделать нельзя. Сказать, что русские совсем отвыкли от добра, значит плюнуть в лицо всем своим близким, начиная с родителей, — запутавшимся людям, в которых лишь по собственной слепоте нельзя разглядеть несомненного или иногда затаенного уважения к добру вопреки все уродующему кошмару теперешней жизни.

«В ГЛУБИНЕ РУССКОГО ДУХА СОВЕРШИЛОСЬ ОТПАДЕНИЕ ОТ БОГА». Вот еще одна правдоподобная мысль. Но не в глубине, а именно на поверхности стали русские люди безбожниками. В этом убеждаешься на каждом шагу, сталкиваясь с чудовищной дезинформацией, околдовавшей душу народа. И — с подлинно религиозной жаждой, засыпанной иногда глубоко в душе пеплом холодной, нелепой жизни.

Русский народ (как, впрочем, и остальные народы нашей страны) оказался в массе своей оторванным от религии — это верно. Атеизм омрачил душу русского человека — это тоже верно. Но ложь начинается тогда, когда утверждается, будто сама глубина народной души отпала от Бога. Случись это так, было бы непонятно, как он смог бы найти в себе силы для христианского возрождения и покаяния, к которому столь истерически и небескорыстно призывают его эти витии. (Корысть же заключается в том, чтобы заставить русских людей так «покаяться» в своём прошлом, чтобы проклятыми и извергнутыми из народной души оказались вместе с действительными грехами подлинные сокровища — истина Православной Церкви, любовь к своему Отечеству и неразрывная связь со всем лучшим, что было в русской истории).

«РУССКИМ НАРОДОМ ПРИНЕСЕНО В МИР ЗЛА БОЛЬШЕ, ЧЕМ КАКИМ-ЛИБО ДРУГИМ». Правда, у автора сказано не «русским народом», а несколько двусмысленно «Россией», хотя из контекста статьи следует определённо, что не всеми народами России вместе, а только русским народом.

Что здесь можно сказать? Необходимо прежде всего напомнить, что у России всегда были не только льстецы, но и враги, и этих последних было всегда несравненно больше. Правда, эти враги русского народа, как правило, не любят называть себя врагами, предпочитая выступать под маской суровых и честных его судей. И вот такие-то враги, прикидывающиеся его друзьями, даже подделывающиеся иногда под русских, и являются наиболее опасными. Они изнутри парализуют национальное чувство, дезориентируют русский народ. Но никогда ещё это вороньё не носилось с таким злобным карканьем над нашим народом, как в настоящее время, когда он оказался поверженным и отравленным ядовитыми туманами, нахлынувшими на него с Запада. Слова о безмерной вине России перед другими народами подхватываются всеми её врагами, явными и тайными, которые одинаково хотели бы видеть русский народ разрозненным и разлагающимся в космополитическое сообщество, которое есть не что иное, как труп, как остаток когда-то живого национального организма. В этом трупе могут процветать лишь черви, которые тоже, конечно, «любят» и «ценят» Россию, но лишь как сытное и вкусное блюдо…

«Да, русскими принесено в этот мир больше зла, чем евреями, турками и татарами», — нас заставляют это признать, не разрешая при этом спросить о премудром бухгалтере, заступившем место Творца и сумевшем всё взвесить, отрешившись от обычной для людей субъективности.

«АТЕИСТИЧЕСКОЕ ГОСУДАРСТВО, ВОЗНИКШЕЕ НА РАЗВАЛИНАХ (ИМПЕРИИ), БЕСОВСКАЯ ОДЕРЖИМОСТЬ И ОЗЛОБЛЕННОСТЬ НАРОДА ПРОТИВ БОГА, ДОШЕДШИЕ ДО ЖУРНАЛОВ ВРОДЕ «ВЕСЁЛОГО БЕЗБОЖНИКА» — ЭТО ИСТОРИЧЕСКИЙ ГРЕХ ВСЕЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ, КОТОРАЯ НЕ СТАЛА «МАТЕРЬЮ И НАСТАВНИЦЕЙ» РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА ВО ВСЕЙ ДОЛЖНОЙ ПОЛНОТЕ».

Праведный Иов, по-видимому, не был праведным, если постигли его такие несчастья. Так рассуждали друзья праведника. Но, несмотря на свою ошибку, они рассуждали менее глупо, нежели нынешние «друзья» Православия. Потому что гораздо естественнее предположить человеческую греховность, чем «греховность Церкви». Следуя логике автора вышеприведённой цитаты, следовало бы обвинить католическую церковь (которую он очень хвалит) в том, что она оттолкнула от себя половину Европы в протестантизм. Что она не сумела стать «матерью и наставницей» для сотен миллионов людей, доверенных ей когда-то Богом, которые ушли от неё в религиозное равнодушие, в самодовольную буржуазность, во всевозможные виды безбожия, возникшие поначалу именно в католических и протестантских странах и лишь потом экспортированные в некатолические народы…

Попытка возложить грехи человеческие на Церковь Христову мало чем отличается от обвинения, обращенного к Самому Богу: зачем допустил Он в мире столько зла? Зачем не уберёг Адама от падения? Зачем не спасает немедленно всех, если действительно Он Бог всесильный?.. Здесь вместо Божественного суда над людьми утверждается суд человеческий над Богом.

«НЕСПОСОБНОСТЬ ЦЕРКВИ ВОЗРОДИТЬСЯ ПОСЛЕ ОГНЕННОЙ И КРОВАВОЙ КУПЕЛИ ДЕСЯТКОВ ТЫСЯЧ НОВЕЙШИХ РОССИЙСКИХ МУЧЕНИКОВ — СУРОВЫЙ ПРИГОВОР ПРАВОСЛАВИЮ».

В этой фразе, словно солнце в капле воды, отразился весь дух её автора. Действительно, приговор Православию выносится в наши дни очень суровый. Но не суровее всё же, чем тот, что вынесли некогда иудеи, крича с ликованием распятому на кресте Иисусу: «Если Ты воистину Сын Божий, — сойди с креста!» И злословили они Его, смеясь над Его немощью, — точь в точь как ныне злословят Православие авторы опубликованных в «Вестнике РСХД» статей.

«Если Истина распинается миром, то разве может она быть Истиной?» Так получается по бессмертной иудействующей логике. Отрицающей Церковь поруганную и оплёванную, мученически изъязвленную и пригвождённую вслед за Христом к кресту. Ныне, в безбожный век, над Православием, кажется, имеет право смеяться уже весь мир, потому что ИМЕННО В ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ — ПОЛНОТА ИСТИНЫ.

А ведь Христос действительно «сошёл» с креста — но не тогда и не так, как этого требовали иудеи. Христос воскрес, когда уже не было сомнения в том, что дело Его проиграно окончательно. Когда даже самые близкие ученики Его отреклись от Него и признали, убитые горем, Его поражение.

Но кто знает, не предстоит ли и Церкви Христовой пережить в будущем несравненно худшие времена, чем теперь, когда её смерть или какое-то подобие смерти станет даже для любящих её горьким фактом?..

Едва ли стоит перебирать дальше все многочисленные передержки и клеветнические утверждения, — получилось бы не письмо к Вам, а целая книга. Достаточно сказать, что все они в том же роде, что уже приведенные выше…Читая эти статьи, все время чувствуешь, что их авторы о чем-то умалчивают, чего-то не хотят сказать прямо, как-то озабоченно вертятся и юлят, словно ворожат этими передержками и намёками. Чувствуется, что хочется им заразить своим духом читателя и подтолкнуть его к тому, чтобы он «сам» открыл для себя эту дипломатично не названную ими по имени истину. Они нападают на «русифицированное православие» и на Православие вообще, на весь наш русский народ и на русский склад души, сформированный Православием. И, с другой стороны, хвалят процветающую католическую церковь, предлагая организовывать по католическому типу ордена. И т.д. и т. п.

«Соловей, соловей, я слышу стук твоих копыт», — так можно ответить таинственным «представителям русского народа», столь его явно ненавидящим.

Господин Редактор, статьи, напечатанные Вами, имеют, как мне кажется, провокационный характер. Их цель ^убедить русских православных людей за рубежом, что здешние русские православные христиане уже разочаровались в своём Православии, проклинают своё прошлое и возлагают надежды на Запад и на переустройство своей жизни по западным образцам. В связи с чем я хотел бы заверить подлинных русских патриотов, проживающих в изгнании, что это не так. Для измены Православию и нашей матери Родине у нас нет оснований.

По-человечески, конечно, наше положение трагично, но мы и не возлагаем своих надежд на человеческий промысел. Если миру еще предстоит долгая жизнь, то — верим — Сама Владычица наша Богородица в сроки, известные Ей, и образом, тоже известным Ей, освободит наш народ от мучающих и ослепляющих его бесов. В нашей стране уже сейчас начинается в тонком слое интеллигенции религиозное возрождение, и остановить этот процесс едва ли что сможет.

Мучительно думая о судьбах нашей Родины, мы не можем в конце концов не признать: нет, не даром почти тысячу лет на Руси теплились лампады пред святыми иконами, строились благодатные дивные храмы, совершались страшные Божественные Литургии. Недаром подвизались в своих подвигах бесчисленные святые и даже в своих заблуждениях стремились к правде отпавшие от Православия лжеучители. Недаром и страну свою наш народ называл не прекрасной и не великой, но именно Святой Русью. Верить, что эта Святая Русь может оказаться каким-то фантомом, каким-то привидением, способным бесследно сгинуть, — значит верить в бессилие святости вообще. Святая Русь неистребима, она не может пройти, она вечна и победна. И именно ей в истории нашего народа принадлежит последнее слово.

Та болезненная перемена, которая совершилась в русских людях в результате революции и которая так поражает и смущает некоторых, не могла не быть переменой поверхностной, не затронувшей подлинного народного ядра. Святая Русь ушла с поверхности современной жизни, но продолжает жить в её сокровенной глубине, прозябая до времени, чтобы в сроки, угодные Богу, переждав зиму, снова пробиться к поверхности и украсить собою лицо земли русской, так жестоко исхлёстанное огненными и ледяными бурями.

ВОЦЕРКОВИТЬСЯ, ВОПРАВОСЛАВИТЬСЯ, ПРИОБЩИТЬСЯ КО ВСЕЙ ПОЛНОТЕ РУССКОЙ НАРОДНОЙ КУЛЬТУРЫ, не смущаясь теперешним униженным положением Русской Православной Церкви и русского народа, не соблазняясь земным благополучием инославных церквей и других народов, — вот что нам надо. Негативизм по отношению к Православию и к русскому народу, вызванный их жалким теперешним состоянием, духовно близорук и духовно мелок. А подмена церковных и народных богатств собственным творчеством или обезьяньими заимствованиями с «неразлагающегося» Запада — это дурной путь для русской интеллигенции. Хотя, по-видимому, и неизбежный для многих вследствие общего болезненного перекоса теперешней жизни. Не подменять православно-народные богатства собственным творчеством нам надо, а вплести его гармонически в общую ткань, обогатив его духом этой ткани. Вот задача, которую приняли, принимают и примут на себя лучшие русские люди. И не заушением своих отцов и дедов они займутся, не обличением их действительных или мнимых грехов (не нам судить отцов наших: есть что-то нецеломудренное в подобном разбирательстве), но примут на себя последствия уже совершенного, чтобы труженическим подвигом изжить с помощью Божьей страшную болезнь, которой больна теперешняя Россия. К наследию православного народа следует относиться с глубоким уважением — не с хамским отрицанием полузнаек, вскормленных на отбросах западной цивилизации, запутавшейся не меньше советского мира, хотя и на собственный лад…

Заканчивая свое письмо к Вам, господин Редактор, хочу выразить не только сожаление в связи с публикацией Вами антирусских и антиправославных статей, но и надежду на то, что подобные публикации не являются линией Вашего журнала. Я думаю, что возрождающаяся Россия нуждается в подлинно православном и подлинно русском журнале.

С искренним уважением к Вам,
Геннадий Шиманов
Москва, 1 февраля 1972 г.

Письмо второе

Господин Редактор.

Долгое время ожидая ответ на моё открытое письмо к Вам, я получил, наконец, из третьих рук копию, как мне сообщили, Вашей записки. Но, поскольку ни обращения, ни подписи в ней не оказалось, мне остаётся только гадать о том, что из себя она представляет — то ли вырванный из Вашего не дошедшего до меня письма отрывок, то ли весь Ваш ответ полностью. Во избежание недоразумений, воспроизведу текст этой записки, как он дошёл до меня:

«К сожалению, никак не могу дать ответа из-за ненужной резкости тона. Вы правильно отметили в некоторых местах то, что можно назвать чаадаевским соблазном, но с ним можно и нужно спорить, а Вы просто хаете. Чаадаев любил Россию лучше, чем его хулители, и сделал многое для пробуждения русского самосознания. Нужно относиться к чужим мнениям с пониманием и терпением. К тому же, противореча самому себе, Вы пишете, что со многим согласны. Нетерпимость должна относиться ко лжи и бесчестию. Все остальное заслуживает уважения».

Господин Редактор, Ваша записка неприятно удивила меня своей странной логикой. Как ни прикидывай, а получается так: РОССИЮ ХАЯТЬ МОЖНО, потому что это и не хаять вовсе, а всего лишь «выражать своё мнение». ПРОТЕСТОВАТЬ ЖЕ ПРОТИВ ХУЛЫ НА РОССИЮ НЕЛЬЗЯ, потому что такой протест уже не выражение своего мнения, а проявление «нетерпимости». Это уже «охаивание» честнейших и вполне достойных критиков России.

Боюсь, что Ваша необъятная терпимость оказалась «улицей с односторонним движением». Будь Вы действительно беспристрастным, насколько это необходимо руководителю дискуссии о России, Вы предоставили бы слово обеим столкнувшимся сторонам (отговорка насчёт резкости тона неубедительна, потому что в анти-русских статьях резкости нисколько не меньше, она лишь выражена в форме иезуитской, в форме САМОкритики, направленной в действительности никак не против самих авторов). Думаю, Вы должны были ознакомить Ваших читателей и с моим письмом, поскольку оно выражает не только мои личные взгляды, но чувства и мнения многих православных людей в нашей стране. Опубликовать это письмо, публично поддержав или осудив те или иные его положения, его тон и т.д., — вот, как мне представляется, что Вы должны были сделать. Отмалчиваться же, делать вид, будто никакого протеста против опубликованных Вами статей не было (на том основании, что протест был резким чрезмерно), значит вводить в заблуждение православную общественность за рубежом. Значит создавать у читателей Вашего журнала ложное представление о всеобщей, якобы, солидарности с этими статьями. Это ложное представление Вашим журналом создаётся ещё и потому, что он игнорирует целый ряд писем и статей, содержащих возражения на Ваши антиправославные публикации. Могу указать на статьи Прохорова, Радугина и Ибрагимова, получившие здесь у нас значительное распространение и едва ли Вам неизвестные. Но, так дорожа, по-видимому, каждой живой весточкой из России, Вы почему-то не поспешили сообщить Вашим читателям об этих статьях.

А почему? Господин Струве, я понимаю, что Вам как Редактору, может быть, было жалко своих столь бесстрашных обличителей Русского Православия и не хотелось публичных выступлений против них… А вдруг они обидятся? Вдруг отложат перо? Вдруг не обогатят больше ничем русскую мысль?.. Я понимаю, что Вам, может быть, жалко было отчасти и самого себя. Ведь это Вы подали в таком пикантном соусе пачкунов России, назвав их выступление «СОБЫТИЕМ» в русской жизни, причём событием положительным. НО ВОТ РОССИЮ-ТО НЕУЖЕЛИ ВАМ НЕ ЖАЛКО? ПРАВОСЛАВИЕ-ТО НЕУЖЕЛИ ВАМ НЕ ДОРОГО? И неужели Вы не понимаете, что в тяжелое это время подвергать сомнению наши единственно возможные устои это значит способствовать дезориентации нашего народа, это значит ВЕСТИ СЕБЯ ОБЪЕКТИВНО ПРЕДАТЕЛЬСКИ?.. Я, разумеется, пока далек от того, чтобы смешивать Ваши намерения и практические дела, но, поверьте, этот тяжелый вопрос я ВЫНУЖДЕН Вам задать, потому что некоторые вещи иногда следует назвать их настоящим именем.

Возвращаясь к Вашей записке, скажу, что я в какой-то мере согласен с Вами в том, что Чаадаев «сделал многое для пробуждения русского самосознания». Я согласен с этим, но лишь с оговоркой, ставящей Чаадаева в некотором смысле в один ряд с ересиархами прошлого. Которые, согласитесь, тоже «будили» сознание Церкви и заставляли Её более полно и отчётливо выразить свои догматы. Но мне непонятно, почему к ересиархам следует относиться непременно с «терпимостью», почему их следует «понимать» и даже «уважать». Ни у апостолов, ни у святых отцов мне не приходилось читать таких призывов. Отрицательные заслуги ересиархов едва ли достойны, сами по себе, какого-то уважения. Скорее наоборот: именно отрицанием их достоинства, причем самым решительным анафематствованием — церковное сознание предохранялось во все времена от болезненной расслабленности, неизбежной при столь беспринципной терпимости.

Вот и Вы в своей записке как-то расслабленно, как бы против воли всё-таки пишете, рядом с дифирамбом чаадаевщине, что «с чаадаевским соблазном» МОЖНО И НУЖНО спорить… Но, очевидно, не только спорить, но и отвергнуть его?.. Иначе «спор» превратится в двусмысленность, в любовную борьбу, в бесконечный ФЛИРТ с этим соблазном. Но и в таком виде эти слова меня все-таки радуют. Они вселяют в меня надежду на то, что прозвучит в скором времени со страниц Вашего «Вестника» проникновенная речь о нашем народе и нашей Церкви. Но почему она не звучит до сих пор? Почему до сих пор «чаадаевские соблазны» окружены в Вашем журнале таким непонятным молчанием? И не соблазняет ли оно уже сейчас многих и многих?.. Страшную ответственность Вы взяли на себя, господин Редактор, выставив этот лукавый СОБЛАЗН (а, по-моему, и ХУЛУ на Россию и Православную Церковь), — и не разоблачив его до сих пор. И даже, быть может, как подозревают уже некоторые, И НЕ СОБИРАЯСЬ ЕГО ПО-НАСТОЯЩЕМУ РАЗОБЛАЧАТЬ. Думаю, что эта страшная ответственность не снимется с Вас до тех пор, пока ВСЕ основные положения антирусских и антиправославных статей не подвергнутся на страницах Вашего журнала глубокому и подлинно православному суду. Отношение же русских православных людей к Вам и Вашему журналу, как мне кажется, будет зависеть от того, найдёте ли Вы в себе мужество признать и исправить допущенную Вами ошибку.

Москва, 1 сентября 1972 г.

Письмо третье

В ответ на следующее письмо Н.А. Струве:

«Дорогой Геннадий Михайлович, первое Ваше письмо я получил, — не напечатал в своем журнале, но и не сокрыл от общественности: передал его в учреждение, которое печатает все самиздатские тексты.

Вам правильно передали причины моего отказа: в основном, это неподходящий тон и отсутствие веских аргументов. Не достаточно упрекать авторов в нелюбви к России и к Православию, надо спокойно спорить с их мыслями. А этого, увы, в Вашей статье нет. Напечатание Вашего письма только бы повредило той точке зрения, которую Вы защищаете. Не скрою от Вас, что не сочувствуя по существу некоторым крайностям статей 97-го номера, я поджидал ответа на них. Отчасти он пришел, но не оттуда, а отсюда в виде статьи Шмемана «Зрячая любовь» (не знаю, читали ли Вы её).

Не протестовать против критики России следует, а защищать Россию и Православие, и не одними восклицаниями, а серьёзными, до конца продуманными доводами.

Статьи, которые Вы упоминаете, дошли до меня только сейчас. Но, увы, и в них только протест, а не мысль, только голые утверждения, а не доводы. Возможно, что я из них кое-что напечатаю, но опять-таки обидно то, что они уступают по качеству статьям 97-го номера.

Ваше второе письмо более сдержанно в тоне, но в нём есть несколько строк пугающих: там, где Вы утверждаете, что авторы критических статей ВЕДУТ СЕБЯ ОБЪЕКТИВНО ПРЕДАТЕЛЬСКИ. Тут уж слишком близко до клички враг народа и всё, что эта (кличка, — Г.Ш.) подразумевает. Неужели Чаадаев вёл себя «предательски». Пушкин, в отличие от большинства обывателей этого не считал, и написал Чаадаеву не ругательства, а замечательное по глубине письмо. Оно и должно служить примером КАК относиться к инакомыслию и на каком УРОВНЕ спорить…

Объективно Вы ошибаетесь, называя Чаадаева ересиархом. Еретиком можно быть по отношению к истине, а не к историческому бытию страны. Это бытие расценивается по разному, иначе и не может быть. Но главное, что сейчас нужно, это научиться терпимости (сколько жертв принесено догматизму), умению уважать даже еретиков (довольно костров), словом самой свободе. «Любовь к родине проходит через Истину», писал Чаадаев. Любовь к родине нуждается в свободе и в умении ею пользоваться.

С искренним уважением (читал Ваши прекрасные Записки).

Н. Струве

P.S. Лично я верю в истинность Православия и не отчаиваюсь в духовном будущем России» (орфография и пунктуация оригинала — Г.Ш.).

На конверте: «27.09.1972». Орфография и пунктуация оригинала.

Господин Редактор.

Создаётся впечатление, что от разговора по существу Вы всё-таки уклоняетесь под прикрытием прекрасных слов о свободе и умении ею пользоваться, о недостатке терпимости у Вашего оппонента, о необходимости уважать еретиков, а также под прикрытием замечательной своей политичностью фразы: «не сочувствуя по существу некоторым крайностям статей 97-го номера…». Фразы, призванной освободить Вас от ответственности за напечатание этих статей и от необходимости высказаться более определённо насчет этих «крайностей». В самом деле, а почему бы Вам не объяснить, что именно в антирусских публикациях для Вас неприемлемо, а что вызывает Ваше восхищение. Подобную ясность можно было бы только приветствовать. Но Вы почему-то уходите от неё в либерально-пустопорожние наставления, в которых, простите, не так уж много ни мысли, ни того самого хорошего тона, о котором Вы как будто печётесь. Ну, какая, например, связь между сталинским «враг народа» и обвинением в предательстве Православия и русского народа?.. Или Вы думаете, что после Сталина слово «предательство» надо изъять из русского языка? Подобная операция была бы выгодна кое-кому, но только не русскому народу и не Русскому Православию… Вот эта расплывчатость и неопределенность Вашей позиции вместе с настойчивыми призывами УВАЖАТЬ ЕРЕТИКОВ создают как бы дымовую завесу, предохраняющую антирусские и антиправославные статьи от православного анализа и оценки. Но ведь именно об этом — О ЦЕРКОВНОМ АНАЛИЗЕ И НРАВСТВЕННОМ ОСУЖДЕНИИ — и идёт речь, а вовсе не о кострах, как Вы почему-то пытаетесь представить дело.

Я отмечу еще одну особенность Вашей позиции. В качестве примера того, КАК надо отвечать своим оппонентам, Вы указываете на статью Шмемана «Зрячая любовь». С некоторым трудом я достал эту работу и, прочитав её, убедился в несостоятельности Вышей ссылки. Шмеманская статья, как оказалось, спорит вовсе не с антирусскими публикациями, но, родственная им по духу, ВЫСТУПАЕТ ПРОТИВ ДОСТОЕВСКОГО, ОДНИМ ПИНКОМ, БЕЗ ВСЯКИХ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ, ВЫШВЫРИВАЯ В НИЧТО ГЕНИАЛЬНЕЙШЕЕ ПРОЗРЕНИЕ ВЕЛИКОГО МЫСЛИТЕЛЯ О РУССКОМ НАРОДЕ. Так вот, значит, какие «возражения» Вам нужны?.. Да, господин Редактор, очень удобную выбрали Вы для себя позицию. С каким достоинством повторяете Вы слова Чаадаева о том, что любовь к родине должна проходить через истину… А полемизировать через истину со своим оппонентом должно или нет? Или в этом случае об истине можно уже забыть и «пользоваться свободой»?.. По-видимому, свобода всё-таки как-то ближе Вашему сердцу. Она и от ответа позволяет при случае уклониться, и, вместе с тем, оказывается в Ваших руках дубиной, которой Вы сокрушаете несогласных с собою…

Вместо того, чтобы откровенно признать, что антирусские публикации не вызывают у Вас чувства протеста и что направленность авторов, выступивших против этих публикаций, Вас не устраивает, что ИМЕННО ПО ЭТОЙ ПРИЧИНЕ Вы не хотите печатать их возражения, Вы голословно утверждаете, будто в их статьях нет серьезных соображений, а есть только «голые протесты». Всё дело, по Вашим словам, в низком уровне неприятных Вам статей. Но вот уровень статьи «Слово новичков», при всей её откровенной слабости, Вас в то же время вполне устраивает, потому что она по своему духу вполне примыкает к антирусским публикациям. При таких вкусах угодить Вам, конечно, не всем представляется возможным. И тон у критиков из другого лагеря, оказывается, не тот, и аргументация не та. И помолчать бы им для собственной пользы тоже не мешало. Всетерпимейший либерал и заурядный сталинский цензор уживаются, видно, в Вашей душе, господин Редактор, превосходно дополняя друг друга.

Думаю, продолжать диалог в том же роде бессмысленно… Но бесполезным он всё-таки не был. Он выявил Ваше лицо и показал, что на Вашу помощь русским православным христианам надеяться не приходится. Вы — с теми, кто объективно разрушает православную веру и русское национальное чувство, хотя по Вашим словам Вы защищаете их самым прекрасным образом. Почувствуете ли Вы со временем свою вину и постараетесь ли её как-то загладить — Бог весть. Но в настоящее время мы не можем не сожалеть, что на посту редактора РУССКОГО ПРАВОСЛАВНОГО ЖУРНАЛА находится человек, ориентирующийся в России на живых мертвецов. На тех, кто сердцем своим уже как бы сидит на чемоданах и не сегодня так завтра покинет нашу страну, внутренне ей чуждый и ничего не понявший в нашем народе.

Уедут живые трупы — и слава Богу. Воздух без них будет чище, а процесс возрождения Православной Руси пойдет и вернее, и легче.

Геннадий Шиманов.

Москва, 11 января 1973 г.

Два примечания к моим письмам к Струве

Первое примечание

«Вестник РСХД» (Русское Студенческое Христианское Движение), впоследствии «Вестник РХД», — парижский журнал, нелегально ввозившийся в СССР в семидесятые-восьмидесятые годы. Здесь он ходил по рукам среди московской православной интеллигенции, по преимуществу меневского пошиба. В середине семидесятых его редакция стала помещать на титуле «Москва — Париж — Нью-Йорк», показывая этим, что журнал «прописан» не только в Париже. Весной 1970 года в этом журнале опубликованы три статьи, присланные из СССР, авторы которых укрылись под псевдонимами Алтаев, Челнов и Горский. Общее их предисловие к сборнику было озаглавлено словом «МЕТАНОЙЯ», что в переводе на русский значит «покайтесь» или «перемените свои мысли». Читатели, знавшие священника Александра Меня и его полуеврейскую паству, обратили внимание на сходство идей этого сборника с тем, что проповедовалось меневцами. Хотя в столь обнажённом виде они не высказывали публично свои идеи. Но характерно, что воспитанники Меня очень носились с этим сборником, победно потрясая им и указывая на него как на прозвучавшее, наконец-то, слово правды.

Первой моей реакцией на этот сборник было не столько даже возмущение, сколько недоумение. Я не понимал, чем это русский народ так насолил христианам-евреям. И, тем более, Православие. Будучи крепким задним умом, я оставался ещё и круглым невеждою в национальном вопросе (читал лишь Достоевского о русском народе и о евреях). Но русофобский сборник меня, разумеется, возмутил, и я ждал с нетерпением, когда же православные авторитеты дадут достойный отпор клеветникам России. Но проходило время, а реакции не было. И это молчание меня удручало. Когда же оно стало совсем неприличным, я выплеснул на бумагу как-то почти невольно те чувства и мысли, которые были во мне. И, не обсудив написанное ни с кем из моих знакомых, размножил его на пишущей машинке, после чего раздал возможным своим сомысленникам. И только после того, как слух о моём письме уже пошел в нашей среде, послал экземпляр адресату обычной советской почтой.

Перечитывая сейчас это письмо и другие свои ранние статьи, я испытываю сложное чувство. Не сомневаясь в том, что в главном я был прав, вместе с тем вижу слабые их места. Некоторые мысли неточны, а кое-что в них явно противоречит тому, что я пишу сейчас. Но, думаю, эти противоречия не имеют принципиального характера. Это противоречия развития мысли, в ходе которого она уточняет и исправляет понятое прежде. С тем скромным запасом знаний, который был у меня тогда, я не мог думать о нашей истории точно так же, как почти тридцать лет спустя.

Но кроме этого главного обстоятельства было ещё и побочное, тоже существенное. Дело в том, что, наступая злорадно на больные места русским людям, враги русского народа сознательно или бессознательно хотят загнать их в ослепляющий гнев, т.е. сделать их неспособными мыслить зорко. Естественной реакцией на хулу и поклёп является желание оправдаться, а это последнее препятствует осознанию своих действительных болезней и, следовательно, способствует их сохранению. Чтобы загнать русских в патриотическое безмыслие такого рода, против них как раз и была развязана, в ходе «перестройки», психическая война в средствах массовой информации. Глумление над русским народом подавляет его нравственно и способствует его распаду. Но это глумление парализует до какой-то степени и национально мыслящих русских, приводя их умы в состояние глухой обороны. Это обстоятельство, по-видимому, тоже как-то сказалось на моих письмах к Струве.

Как и поспешность в их написании. Я лишь со временем стал замечать в них (как и в других своих, главным образом, ранних статьях) погрешности чисто литературного порядка: утомительные длинноты, повторы, запутанность фраз и не самые лучшие словесные находки. Это косноязычие было естественным: ведь я самоучка и самиздатчик, учителей и редакторов у меня не было. Говорю это к тому, что, подготавливая настоящий сборник, я почистил написанное, насколько это было возможно, от словесного мусора. Сохранять его было бы то же самое, что сохранять при перепечатке грамматические ошибки. Но, редактируя, я сохранил в неизменном виде смысл написанного, не прибавляя к нему ничего нового и не убавляя ничего из того, что в нём было.

Как оказалось, ответа на «МЕТАНОЙЮ» ждал не я один. Его ждали многие. И потому моё письмо, как только я пустил его по рукам, стали перепечатывать на пишущих машинках. Оно попало даже в Америку, где его напечатала газета нашей Зарубежной Церкви «ПРАВОСЛАВНАЯ РУСЬ». Но вскоре появились и другие самиздатские статьи против «МЕТАНОЙИ». Их написали Ф.В. Карелин (под псевдонимом С. Радугин), В.А. Капитанчук (под псевдонимом В. Прохоров) и В.И. Прилуцкий (под псевдонимом Л. Ибрагимов). Какие-то отклики на русофобский сборник были и в самиздатском журнале «ВЕЧЕ», но я уже не помню, чьи именно (кажется, Л.И. Бородина). А через несколько лет откликнулся на антирусский выпад и А.И. Солженицын. При всём его западничестве, он оценил дух этого сборника в таких выразительных словах: «Статьи совершают похороны России со штыковым проколом на всякий случай — как хоронят зэков: лень проверять, умер ли, нет ли, прокалывай штыком и сбрасывай в могильник» (сборник «ИЗ-ПОД ГЛЫБ», Париж, 1974).

Изменил со временем свою оценку «МЕТАНОЙИ» и сам редактор «Вестника РХД». Причём не подправил её в чём-то, а без каких-либо объяснений и без всякого смущения просто поменял на противоположную. Если раньше, напутствуя сборник, он назвал его «глубоким раздумьем» над судьбою России, причём раздумьем «в свете христианского Откровения», если раньше он отмечал, что авторы анализируют историю России «с большой тщательностью», то спустя 8 лет отозвался уже так: «Напомним, что в 97-м номере «Вестника» были помещены 3 статьи, в которых МОЛОДЫЕ И РЕТИВЫЕ авторы подвергли ПОСПЕШНОЙ И НЕСКОЛЬКО САМОНАДЕЯННОЙ критике общее историческое развитие России…» (№ 125, выделено мною — Г.Ш.). Но Струве не был бы Струве, если бы не замаскировал в этой новой своей оценке самое главное: русофобский характер этих статей, который объясняется, конечно, не молодостью их авторов, а несколько иным обстоятельством.

На нежелание редактора «Вестника» объяснить противоречие в его оценках сборника обратил внимание ещё Ф.В. Карелин, который и завершил десятилетнее публичное обсуждение пасквиля на Россию. В статье, озаглавленной «КТО ЖЕ ОНИ, АВТОРЫ «МЕТАНОЙИ»?», он писал: «Много злых слов было сказано о России за последние 10 лет. С разных позиций: «христианских», гуманистических, иудейских. Разными людьми: задыхающимися от ненависти эмигрантами из «третьей волны», респектабельными советниками президентов, учёнейшими советологами. С разной целью: отвести мелкую душу, сделать крупную карьеру, окупить пару добротных джинсов. На разные лады: с откровенным злорадством, с «душепопечительной заботой», со «святым гневом». Однако за всем многообразием поношений отчётливо просматривается чудовищно искаженный образ нашего Отечества, созданный авторами «Метанойи».

Это примечание помещено моём сборнике «Спор о России» (М., 2003).

Второе примечание

Самая первая реакция известных мне русских людей на моё первое письмо к Струве была маловразумительной. Они не могли выразить отчётливо не только своего отношения к моему письму, но даже к сборнику «Метанойя», который я им давал прочитать. Чувствовалось, что сама тема была для них слишком новой. Я говорю, естественно, только о тех русских, с которыми пытался тогда говорить на эту тему.

Первым, кто безоговорочно и решительно поддержал меня, был Феликс Карелин. Когда мне сказали об этом, то я был изумлён: я знал, что в нём не было русской крови (он был еврейско-немецкого происхождения). И, кроме того, он был до этого духовным сыном священника Александра Меня.

Однако это сообщение оказалось правильным. «Я долго ждал, — сказал он мне при встрече, — когда же русские выступят, наконец, против этой хулы на Россию».

О Феликсе Карелине не расскажешь в двух словах: это был человек большого масштаба и сложной, трагичной судьбы. Ограничусь только такими сообщениями. Он оставил своего духовного отца после того, как тот сказал ему: «видал я эту Россию в гробу в белых тапочках». После этого меневцы стали поносить Карелина. Я не был его единомышленником по всем вопросам, но нас сближала боль за Россию. Он умер от «перестройки», когда понял, что она была сдачей СССР Западу. Так, писал кто-то из наших историков, умирали многие русские люди в ходе «смуты» 17-го века. Умирали от того, что не могли перенести происходившего на их глазах.

Моё первое письмо к Струве дошло и до Солженицына. Я узнал об этом, когда Глеб Якунин показал мне его письмо к нему. Солженицын назвал в нём сборник «Метанойя» ужасным и выразил желание познакомиться с Шимановым. Якунин дал мне номер его московского телефона. Но мне было совестно отнимать время у такого великого человека, и я решил ограничиться вопросом к нему: не разрешит ли он мне сослаться на его отрицательный отзыв о «Метанойе» в моём втором письме к Струве, которое я готовил как раз в это время. Я позвонил ему через пару дней, трубку взяла жена Солженицына и сказала, что его нет дома. Я представился и попросил её передать мой вопрос Александру Исаевичу. Она сказала, что передаст, и что ответ я получу. И получил. При очередной встрече Якунин дал мне прочитать новое письмо к нему Солженицына. В нём автор метал громы и молнии против Шиманова. «Кто дал ему право писать без моего согласия о моём отношении к «Метанойе»?.. Когда будет надо — я сам напишу о моём отношении…». И что-то ещё в этом же роде. Я тут же написал ему в ответ короткую записку, в которой объяснил, что его супруга исказила смысл моих слов, что я лишь просил его разрешения сослаться на его мнение, а если он не хочет этого, то и не сошлюсь. И заверил его, что впредь беспокоить его не буду.

Однако у меня было ощущение, что эта буря с его стороны была вызвана не только искажением моих слов его супругой. Его возмутило, похоже, моё полное пренебрежение конспирацией. Ведь его телефон прослушивался, в этом не было никакого сомнения. Что он сам великий конспиратор — об этом я знал со слов Глеба. Тот рассказывал, как они встречались раз или два ночью в каком-то парке. Я даже представил себе, как они шёпотом говорят друг другу что-то на ухо. Но у меня не было желания подражать этим хитростям Солженицына. Я считал, что ничего криминального в отрицательном отношении Солженицына к «Метанойе» не было. А если так, то зачем секретничать? Но у Солженицына было, похоже, другое мнение.

Так закончилось, не начавшись, моё знакомство с моим кумиром того времени.

А теперь уточнение. Мои первые два письма к Струве были опубликованы не газетой, а журналом Русской Зарубежной Церкви «ПРАВОСЛАВНАЯ РУСЬ» (США) в юбилейном 1000-м номере. Этот номер вышел, как сообщила мне одна моя знакомая, накануне Рождества 1973 г.

Июль 2010 г.

Отрывки из дневника

«Любовь к своей нации — вот что разделяет людей и провоцирует вражду между ними», — говорят нам космополиты. А что же, — спросим мы их, — разве всякое разделение дурно? Вот семья, например, тоже разделяет людей на определенные ячейки, между которыми тоже бывает иногда вражда. Так что же, неужели лучше жить в свальном грехе, а не в целомудренном браке?.. Ну, а стены вашего дома разве не отделяют вас от соседей?.. Или это тоже плохо?.. Вы говорите, что коммунальная система вам больше по сердцу. Ну что же, о вкусах не спорят. Но почему бы её не усовершенствовать? — не сорвать крюки и запоры с дверей или, ещё лучше, не снять все двери, чтобы каждый мог свободно ходить туда и сюда?.. Будучи последовательным, надо признать, что для целей единения коммунальная система, конечно, хороша, но казарменная ещё лучше. Здесь даже двери снимать и стены ломать не надо. Как, товарищи космополиты, согласны поменять свои разделяющие вас с миром квартирки на койки в огромном зале, типа Казанского вокзала в Москве, где уже ничто не отделяет от кишащего человечества?.. Согласны?.. Но коечка-то… Коечка-то — это тоже ведь собственность. Небось, драться начнёте с каким-нибудь нахалом, завалившимся на ней поспать или просто так поваляться?.. а?.. Не начнете?.. Тогда молчу. Совсем вы меня к стенке прижали своей принципиальностью. К стенке? Но ведь стенок-то и не должно быть. Рушить перегородки так рушить, чтобы ни одной не осталось. Весь мир, правда, придётся снести. Но это ничего. Ради принципа чего не сделаешь? Всё можно.

Э нет, господа хорошие. Можно-то многое, это верно. Да ведь всё-таки не всё, согласитесь. Идеала вашего достичь всё равно не удастся. Разрушить границы, разделяющие предметы, при слабых-то человеческих силах едва ли возможно, а особенно во всемирных масштабах. Так что не остаётся ничего другого, как согласиться с простой мыслью о том, что действительное объединение в этом мире возможно лишь посредством не нами придуманной — установленной Господом — иерархии, в которой есть для всего место, отделённое, правда, от других мест, но зато связанное с ними сокровенной, а нередко и видимой связью.

Уничтожьте перегородки, отделяющие людей друг от друга, — и вы опуститесь до уровня дикаря. Нет, ещё ниже — до уровня хама. Потому что лишь определённый порядок, сочетающий замкнутость с открытостью, является человеческой культурой. А стремление всё уравнять, лишить человечество его естественных внутренних границ есть по существу нигилизм, это тайное отрицание мира, сотворённого Богом.
Космополиты, эстеты, безбожники, имморалисты, эмансипаторы и продавцы чадящих, но патентованных за рубежом вечных двигателей, — вот бичи современного мира, вот разновидности паразитов, облепивших с разных сторон наше русское дерево жизни. Они все провозглашают свободу, но забывают о долге перед своими ближними, перед своей семьёй, перед своим народом, перед своим государством. Но свобода, понятая как отрицание долга, есть свобода только по внешности, в действительности это самое низкое раболепство перед своими страстями, это рабство низшему миру.
Надо дорожить близостью к своей нации и без нужды не общаться с инородцами. Национальные организмы должны быть непроницаемыми друг для друга…
Выйти замуж за русского значит стать русской, выйти замуж за англичанина значит стать англичанкой — этого требует правда брака и правда племени… Но ты не хочешь отказываться от нации, которая тебя воспитала, от нации, к которой принадлежат твои родители и друзья? НЕ ВЫХОДИ ТОГДА ЗАМУЖ ЗА ИНОРОДЦА…
Национальное чувство у русских… поражено в наибольшей степени по сравнению с другими народами. Поэтому собрать их под знаменем патриотизма представляется делом едва ли возможным. Но, учитывая, что иного выхода нет, за это дело следует браться самым решительным образом. Взывая: да поможет нам Бог!
Русское патриотическое движение, ныне зародившееся в сердцах отдельных людей, в ближайшие годы и десятилетия должно стать массовым движением, способным спасти Россию от морального разложения, её паралича и смерти. Уповать на это движение — значит верить в чудо и надеяться на чудо. Но без подобной веры на земле не было и не будет ничего великого. И эта вера нас не обманет. Мы будем тормошить, дёргать, взывать и таким образом БУДИТЬ всех, ещё способных проснуться. Мы будем нелепыми и смешными в глазах тех, кто нас понять не способен. Но мы будем сынами нации, а не её предателями.
Мы выступаем не против евреев, татар, армян или какой-либо другой нации, а за право каждой нации жить отдельно друг от друга. Потому что смешение ведёт к разрушению национальных устоев.
В настоящее время — можно смело утверждать — русских презирают все или почти все. И чем темнее и грубее нация, тем её презрение больше, потому что темнота и грубость не позволяют понять трагическое положение, в котором русский народ находится. Русские живут, как правило, беднее других народов в нашей стране — и тем не менее они «угнетатели», «империалисты». А если бедно живут, то это свидетельствует лишь об их глупости и бездарности. Русскому человеку всякое лыко в строку. Но та вражда инородцев, с которой мы сталкиваемся довольно часто, может иметь и благодетельные последствия. Она пробуждает в русских их национальное сознание… Русского человека надо ударить дубиной, и не один раз, чтобы он догадался, что его не очень-то любят. Простых плевков не понимает он. Национальное его добродушие болезненно разрослось и обессиливает его, разрушает его. Но русский народ долго раскачивается, раскачавшись же, подымается однажды, и тогда никакая сила остановить его не может. Велик наш народ и многое сделать может, на что не способны другие народы. Но, зачумлённый хмелем, он жалок — тоже, как никто.
Русскому народу надо в сжатые сроки ликвидировать свою национальную безграмотность, вернуться к истокам величия, к Православию и своей национальной культуре, от которых он оказался отторгнутым в результате петровских реформ и последующих событий, явившихся их развитием.
Родину надо любить, но не делать из неё идола. Любить её надо настолько, насколько Богу не противно будет.
Вот любопытная и много объясняющая черта: инородцы боятся русского патриотизма, а за отсутствие его презирают русских.
Мы против преклонения перед Западом, нам стыдно за русских людей, простирающих свои руки к Европе. Им ещё предстоит понять, что одичание не только у нас, оно и у них, только в другой форме. Мы против преклонения перед Западом, мы преклоняемся перед святынею Христианства. И только этой святыней должны оцениваться все ценности.
Русская интеллигенция на протяжении чуть ли не всего времени своего существования была заворожена вопросом социальной справедливости. А в результате национальный вопрос — один из важнейших для разумного и нравственного человека — попросту игнорировался господствующей в России мыслью… И вот русская нация не только теряет одну позицию за другой, ОНА УМИРАЕТ. Современных русских отличает либо равнодушие к своей национальной судьбе, либо эпизодические усилия защитить свои позиции. Усилия, поражающие своей наивностью.
Как следует относиться инородцу, проживающему в коренной России, к русскому дому, в котором он живёт? Разумеется, с полным уважением к этому дому, с полным уважением к хозяевам этого дома и пониманием того, что это ХОЗЯЕВА. И что он сам, не будучи русским, хозяином в чужом доме быть не может. Это правило должно распространяться в полной мере и на русских, проживающих ныне не на Русской земле. Конечно, так. А если уважения к хозяевам нет, то что тогда?.. Тогда хамовитому гостю дают пинок под зад. И чистят ботинки. И моют руки.
Тема России, тема Русского Православия является в наше время темой НОМЕР ОДИН. Она включает в себя ВСЕ основные вопросы времени.
Объединить всех на антисоветской основе — вот мечта наших антисоветчиков. «Советская власть есть величайшее зло». Но мы обязаны православными глазами смотреть на вещи. Величайшее зло — не искать Божией правды и не строить свою жизнь на ней. Будешь искать и строить — и никакая власть не сумеет тебе помешать.

Советская власть это не только безбожие и величайшая в мире гроза. Это также и некая тайна, и орудие Божьего Промысла. Выступать против нашей власти значит идти против Бога.

Конечно, Советская власть это жёсткая штука, кто спорит. Но мы обязаны её принять и вытерпеть. Не менее жёсткими были и другие режимы в иные времена, даже христианские. Так что не будем преувеличивать теперешние трудности. Неумение терпеть есть знак духовной несостоятельности. Увы, практически невозможна в этом мире власть без греха. Но ведь и мы грешны тоже. А исправление надо начинать с себя. А то иные, будучи безобразниками, бьют себя в грудь, требуя правды (всей правды!.. и непременно в том виде, как они её понимают сами) от власти, а сами попирают её. Начнём с себя, а Бог закончит уже всеми. Иначе нельзя. Иначе мы будем запутываться и запутываться всё больше.
Не знаменательно ли, что самый страшный удар обрушился на самую чистую и высокую форму Христианства?.. Не ученики были распяты прежде, но Христос. Однако от Него опочила затем сила и правда на учениках и всех христианах. Так вот. После страшных дней убийства не должно ли и Православие дать силу и правду свою иным исповеданиям перед последними черными временами?..
Чего я боюсь, так это внезапной либерализации, той самой «западной демократии», на которую так надеются и которую так ждут в нашей стране некоторые интеллигенты. Близорукая, бездарная мечта! Но ещё вчера она была и моею мечтою.

В величайших муках началось в России религиозное возрождение. И как оно на сегодняшний день ни ничтожно на вид, ему принадлежит будущее. Теперешняя в меру суровая атмосфера является, вопреки истерике «демократов», не только вполне сносной для жизни, но даже более того единственно здоровой для пробуждения и роста религиозного сознания. А это самое главное. Пока существует Советская власть, остановить религиозное возрождение в нашей стране невозможно. Остановить его может только одно, внезапный обвал, внезапная либерализация чехословацкого образца, т.е. западная демократия со всеми её прелестями. Случись такое — и сразу же откроется множество церквей, приток людей в Церковь резко увеличится, но на этом, увы, скоро всё и закончится. И захиреет. Это будет ВЫКИДЫШ. И Россия вместо того, чтобы сказать своё слово миру, вместо того, чтобы стать источником величайшего света и обновления в мире, станет захолустьем Запада.

В России было слишком много страданий, и разрешиться им в комическом и жалком демократическом пшике Бог не допустит. Западной демократии у нас не должно быть. А те трудности, которые стоят на нашем пути и, кажется, подымаются до самого неба, это трудности роста. Это трудности, которыми Сам Бог поднимет и поднимает уже нас из рабства этому миру к Своему Царству Духа.

Линия Достоевского должна восторжествовать, это единственно правильная и плодотворная линия. Запад прочитал Достоевского слишком по-своему… развил его на свой лад в экзистенциализме. Нам же еще предстоит развить Достоевского ПО-РУССКИ, СОБОРНО, В СТРОГОМ ПРАВОСЛАВИИ, В ПАТРИОТИЗМЕ И В ИСКОННОМ РУССКОМ ОТНОШЕНИИ К ВЛАСТИ.
Но почему такая ненависть к Западу? Что он тебе сделал плохого?

Ненависти к Западу у меня нет. Я понимаю прекрасно, что мы ещё слишком во многом не доросли до Запада, многому можем поучиться у него и за многое поблагодарить. Хотя, хочу тут же оговориться, мы получали от Запада не только хорошее. Но когда речь заходит о том, чтобы отказаться от своих корней и от своего русского миропонимания ради прививки к западному миру, то мы вправе и даже обязаны сосредоточить своё внимание не на том, что нас объединяет, а на том, что разъединяет. И хотя это действительно перекос, но он оправдан сложившейся ситуацией. Запад для нас неприемлем не потому, что он заключает в себе свое особенное, а потому, что он содержит в себе противное Истине. Истине, как её понимает Православие и, стало быть, русский мир. Нездоровая чувственность, страстность, обращение воли и разума к внешнему — вот характерные черты той болезни, что поразила сам глубинный дух Запада. Но эта болезнь лишь ИСКАЗИЛА, НЕ ИСКОРЕНИВ, то вечное и ценное, что есть и на Западе тоже. И против того, что на Западе действительно от Бога, мы не можем сказать ни слова. Более того. Верим, что это объединит нас с ним когда-нибудь объединением святым и нерушимым.

Западной индивидуалистической психологии, обычаю брать нахрапом, торговаться и шуметь ради своих личных и клановых выгод так непонятно народное УВАЖЕНИЕ к власти и даже религиозное почитание её как Силы, дарованной Самим Богом и призванной на благо всех, — всего народного организма — распоряжаться тяжёлыми земными делами. Но именно это РУССКОЕ, именно это ПРАВОСЛАВНОЕ отношение к власти мы обязаны проявить и утвердить в нашем народе. Иначе впереди Россию ждет катастрофа.

1972 г.

ПОЗДНЕЙШИЕ ПРИМЕЧАНИЯ

В советские годы называть себя националистами мы не могли, потому что национализм рассматривался советским законодательством как преступление, подлежащее наказанию. Поэтому мы называли себя (за редчайшими, может быть, исключениями) русскими патриотами. Советский патриотизм был разрешён, мы пользовались последним словом, внося в него существенное добавление, и на этой двусмыслице как бы ладили с законодательством.

Зло Запада, как это видно из «Отрывков из дневника», понималась мною в те годы ещё поверхностно. Я лишь постепенно дорастал до понимания того, какие силы правят бал на Западе.

О сборниках «Письма о России» и «Против течения». Эти сборники были составлены и выпущены в свет мною. Моё имя как их составителя стояло на титуле.

Первый из них (кажется, только 7 экземпляров) представлял собою реакцию моих знакомых на «Метанойю». Объём сборника 90 с лишним машинописных страниц. Авторами были, в основном, лица, укрывшиеся под псевдонимами. Только два автора (свящ. Дмитрий Дудко и Шиманов) поставили свои имена под своими статьями, да и то не под всеми. Три статьи («Отрывок из письма», «В редакцию журнала «Вече» и «Несколько замечаний по поводу русского национализма») о. Дмитрий опубликовал под псевдонимом «Русский Христианин», а я одну свою статью («Веру в чудо») под псевдонимом «Д. Облязов». Под своим именем о. Дмитрий опубликовал тексты из своей самиздатской книги «ДА ВОСКРЕСНЕТ БОЕ!», а я — статьи «Три открытых письма Н.А. Струве», «Отрывки из дневника», «Отрывок из письма», «Письмо Наталье Сергеевне», «Трудиться на благо народа» и «Два письма в редакцию «Вече».

Другими авторами были В. Прохоров (настоящая фамилия В.А. Капитанчук), его статья называлась «Открытое письмо в редакцию журнала «Вестник РСХД»; С. Радугин (это Ф.В. Карелин), статья «Буди сие, буди!»; Л. Ибрагимов (В.И. Прилуцкий), статья «По поводу сборника статей, посвящённых судьбам России»; и Ж-Ч (Станислав Жуков), статья «Путеводители или спутисбиватели?».

Статьи Прохорова, Радугина и Л. Ибрагимова были перепечатаны в том же 1973 году в «Вестнике РСХД».

Сборник «Против течения» (123 машинописных страницы, тоже, кажется, в семи лишь экземплярах) состоял целиком из моих статей, если не считать помещённых в нём в качестве приложений к нему письма Н.А. Струве ко мне, Открытого письма ко мне В.Н. Осипова и ответа прокуратуры на моё письмо в Президиум Верховного Совета РСФСР по поводу ареста В.Н. Осипова.

Помимо перепечатки названных выше моих статей из «Писем о России» (из них не вошли в новый сборник лишь «Два письма в редакцию «Вече»»), в него вошли следующие мои статьи: «Путь жизни», «Разумная узость», «Иконный лик России», «О Церкви в современной России», «Письмо в Секретариат Президиума Верховного Совета РСФСР», «Как понимать нашу историю», «Как относиться к Советской власти», «Москва — Третий Рим», «Письмо в Президиум Верховного Совета РСФСР» и «Четыре явления».

И, наконец, два машинописных тома моих статей, изданных без моего участия в 1980 г. в количестве 5 экземпляров к.м.н. Чернышовым Михаилом Васильевичем. Ему помогали в распечатке Владимир Игоревич Карпец и Пётр Георгиевич Паламарчук. В первом томе было 320 страниц, во втором — 376.

Июль 2010 г.

Вера в чудо

отрывки

…И вот в этом размороженном и забродившем месиве наиболее чуткие, наиболее истосковавшиеся по смыслу и правде стали постепенно, единицами, возвращаться из «страны далече» в Православную Церковь, неожиданно обнаружив в ней под затвердевшей корой человеческого греха и позора несомненную, увитую тернием ИСТИНУ Ту самую, без которой жить невозможно, но которую просмотрели в каком-то бесовском угаре их несчастные тёмные деды и едва ли намного более счастливые и просвещённые отцы. Тоненькими, еле приметными струйками потекли они в Церковь и, вливаясь в неё, почти ничего не прибавили к её внешнему облику, почти не разбавили своей молодостью толпы старушек. И, тем не менее, что-то важное, что-то безмерно-огромное для всей страны с приходом этих людей началось.

Необъяснимо было, прежде всего, — не для всех, но для очень многих, — что же заставило их, молодых, отказаться от обычного теперь взгляда на жизнь и пристать к религии. Какое безумие или какая звезда привела их сюда?.. И вот ещё что непонятно: через кого просочилась благая весть, столь нелепая в нашем мире?.. Ведь куда ни глянь, — пустота, безнадёга, потрескавшаяся земля. Пустыня духовная. Кажется, невозможно было прийти в Церковь. Ну, до неё ли в сегодняшнем мире?.. Однако нет, пришли. Пришли из духовной ночи. Господь привёл. У каждого был, несомненно, свой собственный неповторимый путь. Бесчисленны образы осиянья души благодатью. Но вот некоторые из них, наиболее общие «каналы», по которым струилась правда о Боге, всё-таки нужно отметить.

Это, во-первых, бабушки. Роль их, до сих пор лишь немногими оценённая, поистине велика. В годины невыносимые бабушки поддержали и поддерживают до сих пор на своих дряхлых, изломанных жизнью плечах здание Церкви. «За этот великий подвиг духовный со временем им поставят в самом центре Москвы, на Красной площади, памятник из чистого золота», — сказал кто-то однажды. Да, не может быть, чтоб не поставили. И, кажется, скульпторам уже сейчас можно прикинуть, каким он должен быть, чтобы оказаться достойным потаённого величия этих жалких, презираемых «чистой публикой» старушек. Казалось бы, ну, какой это враг для безбожия? Их ветром шатает, бессильных. Любой из них дать щелчок — и помрёт, тут же протянет ноги… Ан нет. Дать-то как раз и нельзя. Вот они и живут, и коптят небо, и в церковь ходят… Иная выйдет на пенсию и чуть ли не всю её в церковь и несёт. А?.. Зачем это?.. Разве для этого им государство деньги даёт?.. Иная поёт в старушечьем хоре на клиросе, иная моет полы бесплатно… Внучат притаскивают. А они любопытные, ребятки-то:

— Бабушка, бабушка, а это правда, что Бог есть?

— Да ведь был всегда-то, касатики. Куда ж Ему деться?

— А Гагарин летал — Бога не видел…

— Не видел, сердешный. Летал-летал, а всё понапрасну.

— А у него и приборы были, бабушка.

— Были, касатики, были. Да только не те… Ох, поясницу-то ломит… Как там в Евангелии сказано, знаете?.. Только чистые сердцем Бога узрят… Так-то, мои дорогие…

— Бабушка, а мёртвые-то, поди, Бога видят?

— Как не видеть… Видят, конечно… Да только сказать оттуда уже не могут…

Да, бабушки причинили безбожию много зла. Но что же делать. Не расстреливать же всех по достижении пенсионного возраста. Приходится терпеть и смиряться. И ждать, когда все они станут, наконец, атеистками. Да только ждать что-то долго приходится.

Эх, бабушки, бабушки. Да разве только они. С чего всё началось? Ну-ка, давай подумаем. Пожалуй, вот с чего. Переоценили себя. Да, понадеялись на свои силы. Эх, головотяпы!.. По музеям иконы развесили. Смотрите, дескать, какая красота. Смотрите, как ещё в старину умели иконописцы бороться с Церковью! Звучными красками! Жизнерадостным тонусом! Своей человечностью!

Эх, вороны… Кого обманывали? Себя обманывали. Проворонили молодёжь. А ведь говорили когда-то умные люди: продайте-ка лучше их все за границу. Или сожгите. Нет, решили ассимилировать древнюю культуру… Как же, ассимилируешь её… Она сама кого хочешь ассимилирует… Эти иконные лики так и заглядывают в сердце, так и проповедуют в нём Бога. Что же делать-то?.. Ни в сумасшедший дом их не посадишь, ни к следователю не позовёшь. Неживые они, ничего не боятся.

Достоевского зачем-то печатаем. Европы, что ли, боимся?.. Да ведь это же враг, диверсант идейный. А мы его тысячными тиражами! Читайте, ребятушки, просвещайтесь!.. Толстовскую «Исповедь» издаём. Да вы что, товарищи, спятили? Или спите? Будто сейчас на дворе по-прежнему 19-й век. Будто по-прежнему от Толстого разрушается христианство… Эй, протрите глаза! Толстой работает уже не на нас! Уже на религию… Вот она, диалектика… Потаскуха. То туда, то сюда. Да разве так можно? А где же принципы? Кто право ей дал разлагать наше общество? А? Надо всегда быть с нами…

Происходит что-то совсем непонятное… Воскресают покойники. Голоса русских писателей, мыслителей, публицистов, уже давно сошедших в могилу и, казалось бы, навеки замолкших, начинают звучать всё сильней и сильней. Они оказываются настолько живыми и подходящими к нашему времени, что не прислушиваться к ним нельзя. А прислушиваясь нельзя не увлекаться ими из идейных бараков на великий простор Божьего мира. Русская религиозная философия, изгнанная, казалось бы, навсегда из нашего мира, возвращается снова. И подклеиваются страницы, меняются полуистлевшие обложки на новые… Мережковский!.. Бердяев!.. Булгаков!… Но это только начало. Подлинные корифеи, славянофилы, начинают занимать умы пробуждающегося народа. Возвращаясь на милую Родину из-за границы, книги русских мыслителей приезжают в чужих обложках. Но ничего. Очень скоро они, размноженные на машинках и зачитанные до дыр вчерашними комсомольцами, примут самый модный российский вид.

Это они, молодые, всё чаще приходят на смену медленно иссякающему потоку бабушек. Службы церковной как следует не знают, но рассуждают!.. рассуждают…Вреда от них ещё больше, чем от бабушек. Всё пронюхали, подлецы. Старших не уважают… Да и кто их теперь уважает?.. Сами учили когда-то… Так только, по-человечески. А вот чтобы за ум ценить старшее поколение, за жизненный опыт, — что вы!.. Мать в институте марксизм преподаёт, а дети с крестами нательными ходят, да ещё и подшучивают:

— Мам, а как там у тебя, не все ещё студенты православные? Нет?.. Ну, ваш институт в хвосте плетётся…

Зубоскалы. Да разве можно так над матерью шутить? У неё сердце кровью обливается. И за детей, и за себя. А душа-то у неё, может быть, не менее православная. Вот подзапуталась только, — считают дети…

…НО БУДЕТ ЛИ ЭТО ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ?.. Ответим пока вполне риторическим вопросом: «Что сейчас кажется твёрдым и прочным, останется ли таким через 25–40 лет?». Невидимые ещё ныне катастрофы будущего, по-видимому, торпедируют некоторые теперешние закостеневшие представления. А в результате самые неожиданные метаморфозы могут оказаться реальностью. Будущее, как всегда, сулит нам нечто такое, что сейчас невозможно предвидеть. Но надо быть готовым ко всему, не страшась худшего, ибо над всем Бог, и надеясь на лучшее, и работая на него…

…Посмотришь на нынешних двадцатилетних балбесов с транзисторными приёмниками в руках, — ну, чего у них нет?.. чего им не дали? Масла им дали и водки им дали… и ещё очень многое им дали… А вот любви, простой и кроткой любви, поднимающей душу и наполняющей её неземными глаголами, любви не дали. Зачем им она?.. Блестящая пустота телеэкранов, блестящая пустота комфорта, блестящая пустота сексуальных ритмов, пустыня во всём и везде, и в сутолоке людей, и в собственном сердце… И это — потомки православнейшего народа? И это — будущее России?

Да, это её кошмарное будущее, ЭТО ЕЁ СМЕРТЬ, если в народе нашем не возродятся подлинно ХРИСТИАНСКИЕ БРАКИ…

…Да, нам надо вспомнить о том, что мы русские, и вспомнить не для того, чтобы через минуту снова забыть об этом, но для того, чтобы уже навсегда соединить своё сердце с сердцем народным, соединить свою судьбу с судьбою Отечества, соединить надежды свои с надеждами лучших русских людей о РЕЛИГИОЗНО-НАЦИОНАЛЬНОМ ВОЗРОЖДЕНИИ РОССИИ. Ибо ТОЛЬКО религиозное возрождение недостаточно, оно религиозно не полно, религиозно бессильно, на нём печать ущербности протестантско-католического мира. Нам надо вспомнить о великой русской культуре, великой не творчеством декадентов последних веков, старавшихся расшатать и отринуть истинно русские вековые устои, но творчеством всего народного духа, эти устои создавшего.

Нам надо отрешиться от рабской привычки смотреть на русский народ и его культуру тазами западного человека. Западные люди, оценивая русский мир, всегда искали своё и, не находя своего, утверждали, что нет у нас никакой, и у ж тем более высшей, культуры. Но, конечно, не только в этом было всё дело. Неустроенность русской жизни, кричащие противоречия её, вот что давало основания для однобоких суждений. Но отчего же у нас эта неустроенность и отчего такие дикие противоречия?

Ответ на этот вопрос всегда заключает в себе известную долю интуиции, известную долю веры. И вот наша интуиция подсказывает нам, что если не полный, то, по крайней мере, частичный ответ заключается в том, что у русского народа душа БОЛЬШЕ, но оформлена она ХУЖЕ, чем у народов западных. По-видимому, потому и хуже, что оформить большое труднее, чем малое. Но что это значит — «БОЛЬШЕ душа»? И нет ли здесь обыкновенного ослепления собою?.. Что велики пространства России, это очевидно, равно как и то, что устроены они очень плохо. Но почему же «больше ДУША»?.. Правда, ШИРОТУ русской души и её противоположность западной мелочности отмечали нередко сами европейцы. А гениальнейшие поэты России, обладавшие несомненным даром прозрения, в разных выражениях тоже свидетельствовали об этом. Но, может быть, они ошибались? Ведь вся теперешняя «действительность» как будто показывает обратное… Или сама «действительность» это загадка не меньшая, чем противоречия русского духа?

Говоря о размерах русской НАРОДНОЙ души, следует, в первую очередь, иметь в виду не исключительно природные русские качества, но несомненный факт её органической связи с огромным, как небо, Православием. Вместе с тем отметим, что, по-видимому, НЕСПРОСТА именно в Православии русский народ обрёл свой духовный корень и своё духовное небо… Именно Православием велика многострадальная душа народа русского. В нем источник её величия и позора, в несоразмерности слабых человеческих сил тем задачам, которые задаются этой религией. Православие впустило в русскую душу небо, от которого русский человек волен отворачиваться или нет, но которое тем не менее стало его судьбою…

…Да, на русский народ надо смотреть не глазами постороннего, не глазами узкосердечного резонёра (как сейчас смотрят на него не только чужие, но и свои, доросшие до высот либерализма), но глазами лучших русских людей, ГЛАЗАМИ ЛЮБВИ, НАДЕЖДЫ И ВЕРЫ. И здесь надо сказать, что вера не исключает всей полноты человеческого разумения, но как раз наоборот — является непременным условием этой полноты. Через веру открывается нам Бог, через веру открывается

Церковь, через веру открывается лицо человека и лицо нации. К вере призывает любовь. Если мы любим Россию, то должны в неё верить. Любовь и неверие — несоединимые вещи…

…В призыве к национальному обособлению видят отказ от всечеловеческого единства, не понимая того, что такое единство оправдано лишь на основе национальных сообществ. НАДО РАЗЪЕДИНИТЬСЯ И РАЗОБРАТЬСЯ ПО НАЦИОНАЛЬНЫМ СООБЩЕСТВАМ и лишь затем, на основе этих сообществ, будет возможно законное объединение народов. В призыве к национальной обособленности видят также начало дискриминации иноплеменников, не понимая того, что незаконное, без достаточных оснований, пребывание инородного противоречит здоровому охранительному инстинкту всякого живого организма, который должен или АССИМИЛИРОВАТЬ попавшее в него инородное тело, или, при невозможности ассимилировать, ВЫТОЛКНУТЬ его из себя. Это закон жизни, игнорировать который — значит ПОГУБИТЬ НАЦИЮ.

Разделение на расистский лад, унижающее достоинство человека или какой-либо нации, безусловно неприемлемо. Разделение же ЕСТЕСТВЕННОЕ И СПРАВЕДЛИВОЕ, не унижающее других, но лишь отмечающее, что это ДРУГИЕ, — законно и неизбежно для всех нормальных сообществ. Если же общество не уважает себя, если оно беспрепятственно допускает в свои недра, в свои жизненно важные органы и к своей святыне людей посторонних, то оно уже не общество, а толпа… Если бы Христианство не извергало из себя с не понятной для либеральных глупцов жёсткостью все нехристианские элементы, оно перестало бы быть Христианством. Если бы семейная жизнь не основывалась на корректном, но непременном умалении прав всех, не являющихся членами семьи, она тоже перестала бы быть семейной жизнью. Отказ от различения СВОЕГО И ЧУЖОГО смертелен для всех организмов, биологических и социальных. И вот от того, возродится ли в русских людях это чувство своего единства, отсутствующее сейчас, от того, сумеют ли они избавиться от космополитических предрассудков и сомкнуться в единый живой МОНОЛИТ, непроницаемый для инородцев, зависит — БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ РОССИИ. Ибо в настоящее время русский организм это организм больной, организм парализованный ЧУЖИМИ И ВРАЖДЕБНЫМИ РОССИИ ЭЛЕМЕНТАМИ, это организм РЫХЛЫЙ, не сознающий уже своего единства и не стремящийся к нему, напоминающий скорее РАЗЛАГАЮЩИЙСЯ ТРУП, нежели живое тело.

Да, нации должны быть в достаточной степени изолированы друг от друга. Процесс механического их смешения есть процесс разрушения наций и национальных культур и воцарения на их месте цивилизованного варварства. Космополитизация, американизация наций (в частности, всё нарастающее превращение России в новые Соединённые Штаты Америки в национальном отношении) — это явление не менее грозное, чем прогрессирующее загрязнение и отравление жизненной среды отходами промышленного прогресса. Подобная американизация имеет несомненную внешнюю обманчивую привлекательность, заключая, однако, в своей глубине сокрушительные для человечества последствия. Как и некоторые другие идеи и явления, порождённые европейским полуграмотным «просвещением», это чемодан с двойным дном, принадлежащий дьяволу. Ибо упразднение наций посредством их смешения, разрушение этих хранилищ, этих сосудов, содержащих в себе драгоценнейшее культурное вино, превратит и превращает уже все духовные ценности в грязь и пыль — в пыль долларов, рублей, марок. В пыль, которой всё более разъедается даже личная религиозность, исторически бессильная перед этой наступающей пустыней денег. Лишённая почвы и защиты семьи, рода, общины и нации, личная религиозность обессиливается изнутри, она иссякает, подобно растительной и животной жизни в сыпучих песках, где лишь немногие виды продолжают влачить своё полупризрачное существование.

Осознав эту грозную опасность, исходящую от запустения в общественной жизни, от разрушения в ней естественных, созданных Богом организмов, надо со всей решительностью начать ломать укоренившиеся в нашей жизни дурные обычаи и привычки. И, в частности, надо пересмотреть своё отношение к так называемой «демократической» интеллигенции, в лучшем случае равнодушной к русскому народу, в худшем же — откровенно ненавидящей его. Уместно вспомнить о том, что всякий народ нуждается и вправе иметь свою собственную национальную интеллигенцию, ничего общего не имеющую с космополитическим отребьем. И что русский народ также вправе иметь свою РУССКУЮ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЮ, связанную со своим народом не только кровно, но и духовно. Интеллигенцию, которая действительно была бы разумом своего народа, его действительной головой, озабоченной здоровьем всего народа. Теперешняя же космополитическая «голова» не в состоянии не только осознать пути исцеления, но даже понять, что она обязана заботиться о народе, на плечах которого расположилась. Она живёт исключительно для себя, для своих «либеральных» интересов, для своего буржуазного благополучия. Она ПАРАЗИТИРУЕТ на теле народном и намерена паразитировать и впредь, принимая своё положение за естественное и нормальное. Но будет ли и должно ли так продолжаться?..

Многочисленные и ещё не решённые проблемы, связанные с национальной темой и будущим России, ставят ныне вопрос о необходимости выработки РУССКОЙ НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕОЛОГИИ, которая имела бы в качестве своего духовного фундамента и своего духовного знамени ПРАВОСЛАВИЕ и решала бы эти проблемы В РУССКО-ПРАВОСЛАВНОМ ДУХЕ.

Итак, вот поистине титанические задачи, стоящие перед нами: воправославиться в условиях почти полного человеческого бессилия Православной Церкви, восстановить христианскую семейную и родовую жизнь в условиях почти полного торжества «эмансипации», возродить патриотическое чувство и национальную жизнь в русском народе в условиях самого дикого разгула стихий космополитизма. Задачи эти столь безмерно велики, а силы наши, как видят и понимают все, столь безмерно малы, что ОТЧАЯНИЕ И БЕЗМЕРНОЕ ОТЧАЯНИЕ, кажется, является уже очередным НОВЫМ СОБЛАЗНОМ, ставшим на нашем пути. Соблазном, имеющим полную видимость истины, которую надо признать и перед которой нужно покорно склониться.

Грубое безбожие мы отвергли, не найдя в нём никакой правды, но безбожие тонкое может на нас нападать и даже проникать в наши сердца, заставляя забыть о всемогуществе Бога.

Поистине так: САМИ МЫ НИЧЕГО НЕ МОЖЕМ. Но что невозможно для нас, то легко и просто для Бога. Для Него, сотворившего весь этот мир из ничего, для Него, вочеловечившегося ради нас, ничтожных, и раздающего нам Свою Плоть и Кровь ежедневно, МОЖЕТ ЛИ БЫТЬ ЧТО НЕВОЗМОЖНОЕ?.. Конечно, чудо возможно, а если нет, то нет Христианства и нет Бога.

Но ведь верно и то, что от возможного до неизбежного — расстояние. ЗАХОЧЕТ ЛИ БОГ СПАСТИ РОССИЮ?.. Вот в чём вопрос. Но бессмысленно гадать о воле Господней. НАДО ВЕРИТЬ. НАДО МОЛИТЬСЯ И ВЕРИТЬ. НАДО РАБОТАТЬ И ВЕРИТЬ. И БОГ СОТВОРИТ НАМ ПО ВЕРЕ НАШЕЙ. Склонится к молению нашему, если оно будет глубоким и чистым. Вот она, ИСТИНА, прийти к которой значит подняться над отчаянием к Богу.

А иначе и жить нельзя: вода живая уйдёт из души и всей нашей жизни… Родина-мать взывает о помощи, об исцелении. Она взывает О ЧУДЕ, и не своим голосом, А ВСЕМ СВОИМ ВИДОМ, ибо она в тяжелейшем состоянии, которое может закончиться смертью…

1972 г.

Письмо Наталье Сергеевне

…Большое спасибо за интерес к моим «открытым письмам» и намерение познакомить с ними русскую публику на Западе. Что они будут приняты «с отвращением» известной её частью, я не сомневаюсь… Россию ждет великое будущее, и подготовка к нему должна начаться с освобождения от инородческих чар, от той специфической рабской психологии неуважения к святыне своего народа, которая так одолевает сегодня многих. Я понимаю, конечно, что, утверждая это, уже начинаю некоторым образом полемизировать с Вами. А полемизировать с Вами, по правде говоря, мне не хотелось бы, потому что полемика почти всегда заключает в себе как бы невольные кусания и наступания на мозоли друг другу… Но что же делать, иной возможности для объяснения как будто нет, и потому пойдем по тонкой жёрдочке над пропастью с надеждой на лучшее.

Спорить с Вами мне будет, как мне кажется, легко: ведь Вы сами не отрицаете, что позиция Ваша напоминает «утлый чёлн в бушующем море», то есть в какой-то мере соглашаетесь с тем, что оценки Ваши в значительной степени случайны и противоречивы… Ваше письмо — красноречивое тому подтверждение. С одной стороны, Вы пишете, что «защищаете патриотизм» (очевидно, и русский патриотизм тоже? — так я понял), но, с другой, признаётесь, что полностью на «той стороне» и даже соглашаетесь «вполне» с известным высказыванием Чернышевского о русском народе, которое трудно иначе охарактеризовать, как глубоко постыдное. Как же можно защищать русский патриотизм, одновременно утверждая, что русская нация — это нация рабов?.. Да неужели Вы так действительно думаете?.. Я этому НЕ ВЕРЮ. Просто Вы попали в чуждую колею, и Вас, в беспамятстве, волочит чуждая сила. Вместе с тем, как мне кажется, Вы и пишете-то всё это с надеждой услышать опровержение. Может быть, не сознательно, но где-то в подсознании это у Вас должно быть. Но что же тут опровергать?.. Надо просто обратиться к истории и прочитать её не чужими, а своими РУССКИМИ ГЛАЗАМИ. Ну, подумайте сами: это святые-то наши бесчисленные, канонизированное и не канонизированные, плоть от плоти народа русского, — рабы? Это воины-то наши доблестные, залившие кровью своей и устлавшие костями своими Русскую землю, отстоявшие её и другим народам принесшие освобождение от хищных татар, от поработителей-турок, от «культурных» полчищ Наполеона, от немецко-фашистских извергов, рабы?.. Это писатели-то наши чудесные, создавшие уникальнейшую в мире литературу, самую гуманнейшую, — рабы?.. Или они не от народа русского?.. Но кто же они тогда? — Французы? Евреи? Другой какой благородной нации?.. Вы знаете, что лукавейшую попытку оторвать великую русскую культуру от народа русского сделал в одной из своих статей Померанц. Но против этой шулерской затеи свидетельствует сама русская культура, глубоко народная, выросшая из народа и с глубоким уважением к нему всегда относившаяся (и неужели к числу творцов русской культуры можно причислить Чернышевского? И неужели Вам не стыдно такого «единомышленника»? Оказаться вместе не с Достоевским, не с Пушкиным, не с Гоголем, и даже не с Толстым, а с вождем неумытых хипарей XIX века…). Да что писатели и деятели культуры, неужели Вы не знаете многочисленных примеров удивительной красоты духовной в самом простом нашем народе?.. Да видели ли Вы его, присматривались ли Вы к нему, проживая в Москве и варясь в её космополитическом вареве?.. Я — видел. Я — знаю. И лица прекраснейших людей, запавшие мне навсегда в душу, обязывают меня не молчать, когда я слышу хулу на русскую нацию. Ибо они — русская нация.

Но, говоря о святыне народной души, я должен оговориться: я далёк от того, чтобы идеализировать русских людей. В народе нашем много всего. Противоречия, заключённые в нём, громаднее, чем у любого другого народа. И на это имеются свои причины. Однако видеть зло, которое есть в народе, и отрицать душу народную, уязвлённую этим злом, разные вещи.

А теперь перейдём от народа русского к народу еврейскому, поскольку Вы затронули эту тему, написав, что «евреи, естественно, применяют к себе названье «червей», употреблённое мною в письме к Струве. «Это о нас, о нас!.. о ком же ещё?.. это мы — черви…». Понятливость, скажу я Вам, удивительная и очень знаменательная, хотя, к сожалению, всё-таки не полная. Под червями, я имел в виду именно КОСМОПОЛИТОВ, именно ХАМОВ, отрицающих душу народа русского (а среди них могут быть не только евреи, среди них могут быть люди любых наций, и даже русские). Во избежание кривотолков хочу подчеркнуть: я — против вражды к евреям как к таковым. Поэтому я никогда не называл их врагами России, хотя многие из их племени действительно клевещут на русский народ. Но есть евреи и иные. Те, что, любя свой народ, с пониманием и уважением относятся к народу их приютившему. Ни одного камня в ТАКИХ евреев я не бросал и бросить не могу. Говорю совершенно искренне, потому что, любя больше всех других, естественно, свой народ, я признаю принципиальную равноценность всех наций и сокровенное их братство в Боге. Еврейский народ — это народ, может быть, наиболее несчастный из всех, но не по причине гонений со стороны тех, среди кого он жил (это любимая поэма всех сионистов), а в силу внутренних его обстоятельств. В силу того, что он отверг некогда Бога. Я признаю, что сострадание к этому народу необходимо, но лишь в той мере, в какой это не грозит национальному существованию других народов.

Далее в своем письме Вы очень «конспиративно» спрашиваете меня, как я отношусь к третьему члену знаменитой триады, то есть к самодержавию. Я предпочитаю, как видите, писать это слово открыто, и Вам тоже советую в будущем писать обо всём ясно и без всяких хитростей, чтобы нас не приняли за каких-нибудь заговорщиков. Разумеется, я не согласен с тем, что, якобы, «истинно православные» не могут не дополнять Православие и народность самодержавием. Истинно православная точка зрения заключается как раз в обратном, то есть в том, что Церковь не может абсолютизировать ни одну из исторических форм политической жизни, всегда несовершенных и исторически преходящих. Об этом писалось уже достаточно много и вовсе не какими-нибудь еретиками, а вполне добротными православными людьми. Загляните, например, в книгу С.Н. Булгакова «Православие», в книгу митрополита Евлогия «Путь моей жизни», в книгу В.В. Зеньковского «История русской философии» (его статья, кажется, о Мережковском). За исключением карловчан все на этом, по-моему, сходятся. Что же касается сравнительной ценности самодержавия с другими политическими формами, то я думаю, что оно не является наихудшей. Сторонниками монархии, как Вы знаете, было множество русских людей и, кстати, совсем не плохих. Карамзин, Жуковский, Пушкин, Гоголь. Перечислить их всех невозможно. Скажу даже более: если выбирать между монархическим строем и современным западным буржуазно-демократическим, то я предпочёл бы монархию. Но в настоящее время вопрос о ней может представлять в нашей стране, как Вы сами понимаете, лишь чисто академический интерес. Монархия у нас невозможна, а борьба за неё вредна, как и вообще всякая революционная и контрреволюционная деятельность, — она отбросила бы нашу страну на пятьдесят лет назад. В настоящее время нам следует не вздыхать о монархическом строе, а быть лояльными к тому строю, который есть. Причем лояльными не ради маскировки и не ради «страха иудейская, а по совести, как об этом совершенно ясно и недвусмысленно сказано у апостола. Ибо ВСЯКАЯ ВЛАСТЬ ОТ БОГА. Католическая прибавка к этим апостольским словам «кроме той, которая идёт против Бога» (так, кажется, выразился один из почивших пап?) для меня совершенно неприемлема, потому что она явно искажает смысл подлинного Христианства. Поступаться своей совестью нельзя, поступаться своей верой нельзя, а когда их хотят отнять у нас, нужно в рамках действующих государственных законов бороться за правду, а при невозможности бороться — принять мученичество. Но ни в коем случае не переходить черты, отделяющей отстаивание права на совесть и на жизнь по вере от увлечения политическими страстями. Политическая настроенность, политическая одержимость, политическая истерия — это не только опасная, это ВРЕДНАЯ ВЕЩЬ, СОЗДАЮЩАЯ БОЛЬНУЮ АТМОСФЕРУ В ОБЩЕСТВЕ. Государство, которое раздирается внутренней враждой, не может быть сильным и здоровым. Вся его сила уходит в бездну нескончаемого конфликта. Но слабеет не только государство и не столько государство, сколько люди, вступающие с ним в борьбу. Личная жизнь граждан-оппозиционеров патологически перекашивается в сторону химерических проектов и отравляется самолюбивыми мечтами, а также всевозможными фобиями, действительными несчастьями и связанными с ними бессильными озлоблениями. Человек переносит центр тяжести своей жизни с религиозной скалы на сыпучий песок, на плывущую болотистую почву или даже, как выразился один, уже упомянутый мною, еврейский публицист, на «воздух» («человек воздуха»)… Не ясно ли, что оздоровление общества должно начинаться не с попыток изменить или ослабить государственный строй, а с попыток гармонизировать свои отношения с государством на общую пользу? Но каким же образом это сделать? Отказом ли от своих религиозных взглядов и от жизни по вере?.. Разумеется, этот «выход» был бы безумнейшим и позорнейшим из всех. Нет, только одним: не за страх, а за совесть лояльным отношением к государству при сохранении веры и жизни по вере. При этом следует быть не только самим лояльными к государству, но и призывать к этому других, ещё не выпутавшихся из сетей «политики», объясняя им, что здоровое общество не начинается с духа разлада и борьбы за внешние и часто фальшивые права и свободы, но со здоровых людей, со здорового быта, со здоровой семейной, родовой и национальной жизни, с духа согласия и аскезы.

Вот какую линию мы должны взять в своем отношении к государству, которое на практике должно со временем убедиться в том, что наша православная вера не является силой фиктивной или силой отрицательной, но, наоборот, силой положительной, силой созидающей, силой целебной, силой БЛАГОЙ, без которой и оно само обходиться со временем не сможет и потому несомненно изменит к ней свое нынешнее отношение.

Что же касается кучки наших доморощенных «демократов» и их линии, то, как представляется мне, завершится однажды эта линия довольно кривым росчерком… Настраховавшись досыта, а также отчасти и заподозрив друг друга в стукачестве или еще в чём-нибудь не очень хорошем, они разбегутся, в конце концов, в разные стороны. Уедут «из этой ужасной страны» кто куда и закончат свои почти героические жизни мелкими буржуйчиками «с революционным прошлым»… За то ли, уважаемая Наталья Сергеевна, Вы признали народ наш рабами, что он не хочет уподобиться этим «калифам на час», что он не поддаётся на эту явно нерусскую затею безумной борьбы с государством, которая еще никогда не приводила ни к чему хорошему и, можно сказать заранее, не приведет?.. В уклонении от этой борьбы проявилась в действительности подспудная мудрость русского народа, которую не хотят ни понять, ни принять его нынешние судьи…

ПОЗДНЕЙШИЕ ПРИМЕЧАНИЯ

«Наталья Сергеевна» — это Александра Николаевна Чиликина-Цукерман, православная русская женщина (была в Москве, как я понял из её писем, духовной дочерью о. Александра Меня). Её муж, Борис Исаакович Цукерман, был в Москве правозащитником, его пытались посадить в сумасшедший дом, он был вынужден эмигрировать в Израиль, а ей с двумя детьми пришлось последовать за ним. Я познакомился с ней и её мужем сразу по выходе из больницы им. Кащенко, это было незадолго до их отъезда. Она взяла у меня мой почтовый адрес, и мы переписывались с ней на протяжении примерно 15-ти лет. Её идейная эволюция (от солидарности с моими оппонентами до разочарования в них и надежды на православное возрождение России) совершилась под влиянием нашей «деревенской» литературы. Я посылал ей книги Василия Белова, Распутина, Астафьева и других наших «почвенников», эти книги читались не только ею, но и её мужем, сыном, тамошними православными русскими и их знакомыми евреями. По её словам, чтобы их прочитать, выстраивалась очередь. Эмигранты уезжали из нашей страны в полной уверенности, что она — пустыня духовная, а оказалось, что в ней рождается литература, не уступающая по силе русской литературе XIX века. Это был шок для многих.

В одном из писем она писала: «Дорогой друг Геннадий Михайлович, не знаю, как и благодарить Вас: вчера и сегодня, т.е. пятницу и субботу, не разгибаясь, сидела (и лежала) за «Царь-рыбой» и «Матёрой», рыдая подконец, как белуга: Распутин меня добил вконец. Странно, конечно, что женщина пятидесяти лет ревела так, как я: до распухания физиономии и невидения строчек, но — факт, от него не отрекусь… это вкратце, внутри же — полна душа воплей, обращённых к отечеству, да что в них толку, если я — отрезанный ломоть…».

Александра Николаевна пропагандировала наших писателей не только среди эмигрантов, но и среди знакомых ей учёных англичан из Кестон-колледжа (это Институт изучения религии в коммунистических странах, возглавляемый англиканским пастором Майклом Бурдо). Она сделала очень много для ознакомления русской и не русской эмиграции с моими статьями, держала меня в курсе того, что происходило в литературной жизни нашей эмиграции. Письма и бандероли, которыми мы обменивались, как правило, доходили до адресатов. По её словам, члены Русской Зарубежной Церкви (в частности о. Антоний Граббе, настоятель духовной миссии Зарубежной Церкви в Иерусалиме), высоко ценившие меня после моих «Записок из красного дома» и «Открытых писем к Струве», были шокированы моим «Письмом к Наталье Сергеевне». «Они, — писала А.Н., — считают себя свободными, а потому основная их задача — антисоветская. Они не укоряют тех, кто не свободен и не может сказать слово или делать дело, но почитают совершать это всё ЗА них (тут-то мы и спорим, ибо я тоже пытаюсь им сказать, что Россия не нуждается в их антисоветской деятельности… Второй их пункт — отрицание каноничности и благодатности Московской Патриархии и ставка на тайную церковь… Однако они неумолимо считают себя единственными истинными хранителями Истины и различителями духов. В этих условиях, как Вы понимаете, нет места прямым связям между Вами и ими, хотя всякое Ваше письмо им очень интересно…» (письмо от 28 июня 1973 г.).

Шокировала моя «Наталья Сергеевна» и многих на Родине. Их отношение выразил В.Н. Осипов в своём открытом письме ко мне. Я лишь недавно подумал о том, что «Письмо Наталье Сергеевне» было чем-то вроде известной декларации митрополита Сергия, с которой он выступил в 1927 году. Но, разумеется, это была «декларация» в миниатюре.

Причиной её было то, что к этому времени я осознал, что выступать вместе с Западом против СССР значило оказаться в плену у Запада. А если СССР рухнет, то ему на смену придёт система куда более агрессивная по отношению к русскому народу и подлинному Православию, нежели советская система.

Июль 2010 г.

Трудиться на благо народа

Мы хотим работать на благо нашего народа и, стало быть, на благо нашего государства. Мы хотим укреплять нравственность, возродить здоровую семейную жизнь, возродить русскую национальную культуру. Имеем ли мы на это право, живя в официально атеистическом обществе и оставаясь в нем людьми православными?.. Да, несомненно, имеем. Мы имеем на это и право внутреннее, дарованное нам Богом, и право внешнее, признаваемое официально государственным законодательством. Итак, будем же укреплять ценности подлинные, а то, что не подлинно, развалится и без нашей помощи. Мы уверены в том, что безбожная мораль, безбожные семейные отношения и безбожная культура не в состоянии выдержать испытания временем, мы видим, как они рушатся на наших глазах и что общество обрекается в результате на гибель. Но мы не злорадствуем при этом. Мы искренне и глубоко скорбим, потому что боль братьев и сестер наших это наша боль, их трагедия это наша трагедия.

Увы, до определенного времени мы, по-видимому, обречены на непонимание и недоброжелательство. Нет гарантии, что не будет беззаконных эксцессов. Но всё это мы обязаны мужественно принять, не изменив своего отношения к своему народу и к своему государству. Ибо рука родительская остаётся рукою родительской даже тогда, когда неправедно бьёт нас. Всё вытерпим и не ответными ударами уврачуем её, но истиной Православия. Именно на эту ИСТИНУ вынуждено будет в дальнейшем опереться наше общество и наше государство, которое, несомненно, предпочтёт стать государством без эпитета «атеистическое», нежели уничтожиться вместе с этим эпитетом. Здоровые силы в нашем обществе и в нашем государстве, несомненно, возобладают, но, быть может, не ранее, чем будет испита до дна вся чаша страдания и унижения человеческого.

И вот, чтобы этого не случилось в будущем, будем трудиться на благо народа уже сейчас.

Путь жизни

По существу единственной опорой Советского государства является Россия, русский народ. Ибо что общего, скажем, у прибалтов и кавказцев? У тувинцев и молдаван? У таджиков и финнов?.. Только русский народ соединяет их в одно великое сообщество. И вот эта опора, эта связь ныне тает, русская нация исчезает и физически, и нравственно. 1–2 ребёнка в семье — это почти закон, а к чему этот закон приведёт — понятно: он приведёт к неизбежному вырождению. Вырождается и душа русского человека: в современной духовной и идейной пустоте, как бы лишённая воздуха, она блекнет и увядает. Усыхает и нравственность, как бы выдернутая из почвы. Полнейшая дезориентация в жизни с утратой мудрых обычаев и правил жизни, выработанных на Руси в течение веков; душевная неустроенность, пьянство, разврат, безысходность. И как следствие всего этого физическая и психическая неполноценность, опять-таки ведущая к вырождению.

«Э, ничего!.. русская нация ещё велика. Вон сколько спортсменов у нас! Вон сколько положительных и благополучных людей!..».

Так и природу, окружающую нас, губим, уповая на её будто бы бесконечные возможности. И верно: возможности её велики, но всё-таки не безграничны. И потому обманываться сегодня значит погубить завтра и свою природу, и свой народ, и своё государство тоже. Ибо ясно, что без здорового и сильного ядра оно при очередном потрясении просто треснет и развалится на куски, которые уже нечем и некому будет склеивать.

Да, надо спасать природу, это стало уже многим понятно. Но вот точно так же надо спасать и русскую нацию, — это поймут ли?.. И не будет ли уже слишком поздно, когда поймут?.. Так трудно расставаться с нажитыми предрассудками. Но перед смертельной угрозой, маячащей в будущем, надо мужественно посмотреть правде в глаза и, по крайней мере, отказаться от крайностей, уже обнаруживших свою вредность.

Политике ущемления русской нации следует положить конец. Надо вернуть русскому человеку его истинное русское лицо. А что происходит сейчас?.. Мы — наследники такого великого богатства, а живём, как нищие. Своего и не знаем, и не хотим знать. А хотим работать так, как работают американцы, одеваться, как одеваются французы, и любить, как любят итальянцы да шведы. Или вообще «культурные люди», «европейцы». В газетах поругиваем иногда буржуазный Запад, а сами-то смотрим в оба глаза и всею душою на Париж и Нью-Йорк: как там, опять удлиняют платья? И с разрезами?.. Надо и мне тоже.

Но западные моды, западные танцы, западные кинофильмы и вообще весь западный стиль жизни, если не с парадного, то с чёрного хода почти свободно проникающие к нам, это далеко не безобидные вещи. Они несут в себе яды для народного духа.

А почему бы нам вместо тайной ориентации на Запад не ориентироваться на свой исконно-русский мир? Или он хуже западного? Едва ли. Русский мир духовно и душевно здоровее западного, и потому именно к нему в настоящее время следует обратиться. Ну, хотя бы только начать этот поворот. Надеть, например, рубаху-косоворотку, в которой века ходил русский трудящийся человек.

— Это как же?.. Косоворотку?.. Да ведь в Европе-то в них не ходят¹

— Вот и хорошо, что не ходят. А у нас ходили и деды, и прадеды наши. Почему бы и нам не облачиться в своё?

— Что вы… На карнавале — другое дело. А так — неестественно, вызов какой-то. Да и смеяться будут.

— Вот-вот. Докатились мы, значит, уже до того, что и самое естественное в неестественное превратилось. Заокеанское пончо — и естественно, и хорошо, а своё родное — и смешно, и стыдно.

А почему бы, в самом деле, не заняться нашим модельерам введением элементов русской одежды в современный костюм? Почему французы используют русскую старину, а мы, современные русские, не можем? Это позор.

Почему бы, продолжим наши вопросы, не отказаться полностью от современных западных танцев как безусловно безнравственных и развращающих душу народную? Почему не подумать о том, как бы заново научиться петь и танцевать по-русски? Или, быть может, кто-то решил, что русского духа уже больше не существует? Что он умер? Что жив только Запад, а потому и танцевать надо только по-западному?.. Безусловно, кому-то надо похоронить русский дух и кто-то спешит с похоронами. Но нам-то, детям России, зачем подпевать этим могильщикам нашей Родины? И неужели мы будем твистовать на священной Русской земле?

Почему бы, продолжим опять, не ограничить до минимума и закупку, и прокат западных кинофильмов? А вместо них не показывать побольше наших отечественных, учащих любить свою Родину? Учащих не мещанскому, не легкомысленному, не эстетскому, не формалистическому, не болезненному, а НРАВСТВЕННОМУ (и, стало быть, патриотическому) взгляду на жизнь?.. Думается, от этого не проиграл бы никто, кроме паразитов и врагов нашего народа.

Почему бы не ввести оригинальное — славянское — написание букв, с красотою которого едва ли сравнятся даже лучшие безнациональные шрифты? Не говорю: перейти полностью на славянское написание, куда нам!.. Но хотя бы в оформлении книг, журналов, газет, этикеток, товарных знаков не отказываться от своего лица. Неужели безнациональное лучше национального?.. А вывески городские? Почему бы их тоже не выполнять в русском стиле, придав тем самым хоть какой-то национальный колорит уже практически безнациональному облику Москвы и многих других городов? строители которых не захотели догадаться о том, что архитектура, как и одежда, должна быть национальной.

А как украшает семейный стол самовар! Как делает его именно РУССКИМ. Особенно — если и скатерть соответствующая, и посуда расписана в русском духе. Конечно, в городской квартире не выставишь в форточку самоварную трубу, придётся пользоваться самоваром электрическим, а это уже не то, это уже гораздо хуже… Но что делать. Приходится приспосабливаться к условиям, потому что отказываться от самовара никак нельзя. Я даже думаю, что для будущих судеб России самовар намного важнее сочинений, скажем, Владимира Соловьёва. Ведь недаром с исчезновением самовара и застольной беседы за русским чаем такое огромное место в жизни приобрела водка, заменившая душевный разговор пьяным трёпом. Нужен нам, стало быть, электрический самовар. Но… обегайте всю Москву — и нигде его не найдёте, ни за какие рубли. А на доллары?.. О, на доллары — пожалуйста. Заходите в любой валютный магазин — там есть многое, на что могут лишь поглазеть наши отечественные простецы, — и покупайте самовар спокойно, без очереди и драки. На доллары можно, а на рубли нельзя. Но, может быть, это дискриминация наших денег? Унижение советских людей?.. Да нет, что вы… Какая дискриминация. Нет иностранной валюты — и уходи, товарищ. Полное равноправие. Хотя от такого равноправия заграничным толстосумам, конечно, хорошо, а нашим людям вроде бы и обидно… Что делать, с чисто денежной, с коммерческой точки зрения иностранцы это действительно НАСТОЯЩИЕ, ДОБРОТНЫЕ ЛЮДИ, а наши рабочие и крестьяне с их помятыми и мозолистыми рублями — это граждане второго или даже третьего сорта, серенькие людишки, на которых и смотреть-то не хочется. Разве для них делалась революция?

И ещё множество всевозможных «почему», — стоит лишь не космополитическими, а русскими глазами посмотреть вокруг. Но в этом ряду вопросов я остановлюсь лишь на одном: почему это я, словно на смех, уделяю такое внимание косовороткам да самоварам, всем этим мелочам национального быта? Разве в них суть русской души и русской нации?.. И разве не снижается такими бытовизмами великая национальная тема?

Конечно, сводить всё к русскому быту нельзя. Но нельзя и уводить от него, нельзя отказываться от него. Полностью его восстановить, каким он был в семнадцатом или девятнадцатом веке, и невозможно, и не нужно. Но возродить его применительно к нашему веку мы обязаны. Потому что на самом деле эти национальные «мелочи» не такие уж мелочи. Это как бы передовые наши рубежи, это наши пограничные заставы, защищающие тело и душу России. Не потому ли и отрицатели русского духа нападают на эти «мелочи» чуть ли не в самую первую очередь? Нет, русский быт имеет такое значение, переоценить которое нельзя. Он исподволь созидает русского человека…

Национальное — это жизнь, безнациональное — смерть. Так будем же об этом помнить и пойдём по пути жизни.

Февраль 1973 г.

Иконный лик России (ответ Льву Андрееву)

Милостивый государь!

Редакция журнала «Вече» предложила своим читателям ответить на Ваше письмо. Я и мои знакомые прочитали его с огромным интересом. Оно написано живо, остро, талантливо, и все это до известной степени покорило нас, но… Пародируя начало Вашего письмо, скажу, что вот об этом-то «но» и пойдет речь.

Вчитываясь в Ваши горестные слова о России, чувствуешь какое-то противоречие в них, быть может не особенно заметное поначалу. В чем же оно? С одной стороны, Вы совершенно определенно утверждаете ценность чувства национального достоинства. С другой — обнаруживаете полное отсутствие этого самого чувства лично у Вас. Вы заканчиваете свое письмо словами:

«Нет, не осталось у русских, к сожалению, национальной гордости. Напрасно гремит вечевой колокол, измельчал русский, струсивший, пьяный, сидит он у телевизора и не откликнулся на призывы своего национального журнала».

Как Вы думаете, этот Ваш приговор не оборачивается ли против Вас?.. Разумеется, если Вы русский. По видимому, оборачивается. Русский, перечеркивающий надежду на возрождение России, Русский, не верящий в свой народ, может ли сам обладать национальным достоинством?.. Конечно, нет. Он может быть носителем лишь национального позора. И никакая попытка говорить от имени славных предков этого позора снять с него не может.

Простите, но хочется еще раз спросить: Да русский ли Вы человек, Лев Андреев? Да любите ли Вы свой народ? Ибо в этом все дело. Или Вы в состоянии любить его лишь тогда, когда он в величии, а когда в беде, когда в параличе и унижении -уже не можете?.. Но в этом случае чем же Вы лучше тех, кто, по Вашему мнению, отрекся от своего национального имени? Одни совсем не откликнулись на благородный национальный призыв, а Вы откликнулись лишь словами о том, что этот призыв напрасен. Что в лоб, что по лбу. Вы человек умный, но попали в положение глупое, согласитесь. Это у Вас получилось в пылу горьких чувств, но тем не менее… Нет, Лев Андреев, раньше времени не выделяйте себя из оглушенных безумием нынешней жизни.

Вам, конечно, виднее, какой любовью Вы любите русский народ. Но если Вы действительно любите его, то как же

Вы можете с такой слюнявой брезгливостью говорить о нем? В устах какого-нибудь «француза» такая слюнявость понятна. Но только Вашей внутренней раздвоенностью я могу объяснить это повторение чужих и кощунственных оценок, этих спекуляций на великой трагедии народа.

Лев Андреев!.. подлинная любовь невозможна без ВЕРЫ, которая, как известно, движет горами. В Вашем отношении к России чувствуется иное — нравственное бессилие и никчемность. Как же Вы, произнеся столь беспощадный приговор России, будете жить дальше? Жить только прошлым нельзя, равно как нельзя жить и вне своего народа. Т.е. жить достойно. Остается, по-видимому, или запить на весь мир, как сегодня действительно пьют многие русские. Или покончить с собою как-то иначе. Утонуть в телевизоре, утонуть в быте. Примкнуть к «умеющим жить». Вот и все Ваши перспективы.

Но я думаю и хочу верить, что Ваше состояние — временное и кризисное, как и у большей части народа русского. Если Вы любите его, то засучите рукава и принимайтесь за великое дело возрождения нашей святой Родины. Без этого дела настоящему русскому сегодня незачем жить. Принимайтесь — и тогда Вам откроется, помимо смердяковской правды о русском народе (помните, как гениально предвосхитил Достоевский в откровениях своего персонажа речи теперешних русофобов?), правда подлинная. Мне кажется, что действительно думающие русские люди в настоящее время тем только и занимаются, что добывают, подобно золотоискателям, эту трудную и драгоценную правду. Без которой России нечем дышать.

Нас приучают к плоскоглазию, и потому для нас образец красоты это какая-нибудь секс-бомба, а валяющийся у магазина пропойца — это образец непотребства. Хотя, как знать, может быть, этот оскотинившийся внешне пропойца и не такая уж скотина. Может быть, те скоты, что торгуют на наших базарах цветочками, гораздо хуже. Как знать. Не судите внешним судом, а судите судом праведным. Кто это сказал?.. Но судить внешним судом гораздо легче, а многим и выгоднее. Наше русское пьянство не такая простая вещь. В нем зашифрованы события, казалось бы, не имеющие никакого отношения к алкоголю. Вам никогда не приходило в голову, что, быть может, вот этот валяющийся у магазина алкаш, не помнящий ничего даже в состоянии трезвости, это внук или правнук расстрелянного когда-то умного, трезвого и хозяйственного русского человека? Или даже святого мученика за веру?

Я не за то, чтобы оправдывать русское пьянство. Я только о том, что вот поосторожнее бы нам прикасаться к этой нашей национальной беде и не столь чистоплюйски судить о ней. Но разве только о пьянстве речь? Россия-то — вся израненная и кровоточащая изнутри…

Все вышесказанное, разумеется, не отрицает, а предполагает необходимость для нас, русских, великого покаяния. Но оно должно проходить не под знаком национального нигилизма (именно этого добиваются от нас враги России), а под знаком утверждения здравых начал жизни.

Икону, оказавшуюся на чердаке и там загаженную мусором, надо очистить, чтобы открылась ее красота. А можно не очищать. Увидеть в ней грязную, темную доску. И пустить на дрова. Так и с Россией. Ведь ее лик тоже иконный. Заляпанный нашими и чужими грехами.

3 июля 1973 г.

Разумная узость

Шоковый период для русских православных христиан, связанный с величайшей Божьей операцией на теле России, подходит к концу. Процесс возвращения русского духа в себя, процесс возвращения РУССКОГО СОЗНАНИЯ уже начался, и остановить его ничто не сможет. Теперь нам крайне важно восстановить здоровое и подлинно православное отношение к своему Государству. Смущаться тем, что оно является ныне официально атеистическим, по-моему, не нужно (и Павел был до своего обращения Савлом), а нужно верить и работать на благо Церкви, на благо русского общества и Советского государства. Не подлежит никакому сомнению, что православные христиане должны быть ЛУЧШИМИ гражданами нашей Родины, т.е. людьми глубоко нравственными, тружениками, трезвенниками, что они должны быть глубоко семейственными и родственными людьми, подлинно просвещёнными русской и всемирной православной культурой. Они должны быть, кроме того, пламенными патриотами, готовыми всегда и словом, и делом, т.е. с оружием в руках, защищать своё Отечество от всех врагов его. В нынешней атмосфере внутренней ПУСТОТЫ и внутреннего ОДИЧАНИЯ они должны явиться подлинной СИЛОЙ, подлинным ЗДОРОВЬЕМ и подлинной ОПОРОЙ нашего русского народа и нашего Государства. И так оно несомненно и будет во славу Божию и к торжеству нашей Православной Церкви!.. Так оно и будет, потому что на одной лишь палочной дисциплине и материальных стимулах великого и крепкого государств не построишь. Нужны чистые, высокие и прочные побуждения и убеждения, — а ныне где они?.. у кого они?.. Короткие и непрочные мысли, короткие и непрочные чувства, — вот что характерно для нашего безбожного времени, которое по внутренней своей сути представляет как бы огромную груду камней на месте когда-то великого здания…

Но когда же, не с раскола ли при Патриархе Никоне образовалась первая трещина в этом здании?.. не с гонения ли на старообрядцев?.. В старообрядческом типе, по-видимому, есть действительно какой-то тонкий перекос в сторону буквоедства, закреплённый и усиленный болезненным разрывом русской жизни. Но вопрос этот всё-таки не так прост, как может показаться некоторым поначалу. Старообрядческий тип русского человека наиболее, пожалуй, социально здоровый, наиболее законопослушный, житейски мудрый и сильный, с его строгим и прочным бытом, чурающимся самоубийственной русской широты, отпугивал раньше и отпугивает теперь многих своей как бы бездушной жёсткостью и узостью. Но узость и жёсткость старообрядцев не их ли великое преимущество?.. Наше время, кажется, уже воочию открывает какую-то очень большую правду старообрядчества, ибо к чему привела русский народ его «широта» — слишком известно. Она привела его к тому, что он, как бы сорвавшись со всех опор, без руля и без ветрил понёсся в бушующий океан, и теперь тонет в безбожии, в страданиях, в водке.

«Нет, широк, слишком широк русский человек… Я бы его сузил». Наше время придаёт словам Достоевского такой смысл: надо приглядеться к старообрядчеству повнимательнее, надо стать поближе к нему и научиться у него очень многому… Ибо пространен путь и широки врата, ведущие в погибель.

Март 1973 г.

В секретариат президиума ВС СССР

От гражданина СССР Шиманова Г.М., проживающего по адресу…

Копии: Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси Пимену и в Совет по делам РПЦ при Совете Министров СССР

Уважаемые товарищи,

приветствуя практику открытого, откровенного и конструктивного обсуждения встающих перед нашим обществом вопросов, я направляю это письмо в связи с проектом «Основ законодательства СССР и союзных республик о народном образовании» в надежде получить обстоятельный ответ на высказанные соображения о некоторых сторонах этого проекта. Одновременно хочу подчеркнуть, что основной вопрос, затрагиваемый мною, является для меня, человека православного по своим убеждениям, не отвлечённо теоретическим и не маловажным вопросом, а — самым жгучим вопросом совести, т.е., в некотором смысле, вопросом жизни и смерти.

В статье 53 проекта «Основ»… сказано… следующее:

«Родители и лица, их заменяющие, обязаны: воспитывать детей в духе высокой коммунистической нравственности… Воспитание в семье должно органически сочетаться… с воспитательной работой пионерских, комсомольских, профсоюзных и других общественных организаций…….

Коммунистический кодекс нравственности, как известно, не содержит в себе положений, открыто отрицающих возможность религиозных взглядов, а некоторые положения его почти полностью повторяют христианские нормы нравственности. Однако своё истинное значение заповеди коммунистического кодекса нравственности получают в результате тех толкований, которые им даются официальными выразителями господствующей идеологии. И вот в результате этих толкований заповеди коммунистического кодекса нравственности получают ярко выраженное антирелигиозное содержание. Сошлюсь на ряд высказываний, взятых из книг, имеющих официальный идеологический характер.

«…Коммунистическая и религиозная мораль противоположны по всем пунктам. Их нельзя примирить не только в условиях классового антагонизма… Они непримиримы и при социализме.. .» («ОСНОВЫ НАУЧНОГО АТЕИЗМА», Госполитиздат, 1962, стр. 355). «…Религиозная мораль и в наши дни в определении целей жизни, в выборе мотивов и оценке поступков людей остаётся, как и прежде, антиобщественной, чуждой и враждебной коммунистической морали и социалистическому обществу» («Спутник атеиста», Госполитиздат, 1959, стр. 448–449).

Подобный ряд высказываний при желании можно было бы далеко продолжить. Вместе с тем, в нашей официальной идеологической литературе невозможно обнаружить ни одного высказывания, имевшего бы противоположный характер.

Совершенно очевидно, что при подобном толковании понятия коммунистической нравственности статья 53 проекта «Основ» ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ОБЯЗЫВАЕТ, лишь в слегка завуалированной форме, ВЕРУЮЩИХ РОДИТЕЛЕЙ ОБУЧАТЬ СВОИХ ДЕТЕЙ БЕЗБОЖИЮ…

В связи с этим мне хотелось бы спросить составителей проекта: а что было бы, если б не верующих родителей, а атеистов обязали б в законодательном порядке ЛИЦЕМЕРИТЬ ПЕРЕД СВОИМИ ДЕТЬМИ, воспитывая их, к примеру, в духе высокой ХРИСТИАНСКОЙ нравственности?.. а за отказ от подобного лицемерия обязали б нести юридическую ответственность, — точно такую же, какую возлагает ныне на верующих родителей проект нового законодательства (статья 57)?

Разве не признаком вот этого внутреннего бессилия (атеистов) является отмена известного ленинского положения о свободе как религиозной, так и антирелигиозной пропаганды, благодаря чему действительно идейный и честный спор между религией и атеизмом мог бы иметь место?..

Далее в письме несколько примеров травли верующих детей в советских школах. (Примеры взяты из книги И.И. Огрызко «ДЕТИ И РЕЛИГИЯ», Лениздат, 1966).

…«Учительница 491-й ленинградской школы З.В. Бродюк узнала, что мать одной ученицы — очень верующий человек, водит дочь в церковь, запрещает ей посещать кино и вступать в пионерскую организацию… Девочка… на уроке, когда учительница критиковала религиозные обряды, сидела, закрыв лицо руками, и плакала…

…Рабочие мясокомбината г. Костромы знали Ксению Васильевну Киселёву как старательную работницу. Но вот беда, говорили в фабкоме, в церковь ходит сама и дочь водит, в пионеры её не пускает. Уж сколько раз твердили ей, что бог — это один обман, что в церкви — одни мракобесы. Но она и слушать не хочет, и на лекции не идёт. Решили было: надо хоть ребёнка из этого болота вытягивать, есть же у нас, в конце концов, и народные суды и интернаты…

…В редакцию «Комсомольской правды» пришли выпускники 496-й московской школы, чтобы защищать своего одноклассника Олега Родионова. Олег был хорошим товарищем, получал пятёрки по дарвинизму, по истории и… ходил в церковь. В классе и школе об этом знали, но считали бестактным говорить с ним на эту тему. На выпускном экзамене

Родионов очень бойко и верно говорил о первичности материи и вторичности сознания, о том, что существует только вечно развивающаяся материя и т.д.

— А твоё мнение? — решился, наконец, спросить его экзаменатор.

— Я сказал то, что от меня требуется. Учебник знаю. Сам же считаю, что существуют и невидимые силы — бог, душа и т.д.

Директор вызвал ученика и сказал ему, что хотя он отвечал прекрасно, но пятёрки и грамоты не получит, т.к. не верит в то, что говорит. Друзья Олега по классу и пришли в редакцию, чтобы защитить товарища от «произвола» директора.

«Скажите, это справедливо — человек хотел быть честным и за это пострадал?!» — протестовали они. Им было невдомёк, что знание текста учебника не означает понимания существа диалектического материализма и что знания без убеждений это картонный меч…»…

…Советское государство, подписав Конвенцию о борьбе с дискриминацией в области образования («Ведомости Верховного Совета СССР» от 2 ноября 1962 г., № 44/1131), подтвердило перед лицом мировой общественности, что «РОДИТЕЛИ ДОЛЖНЫ ИМЕТЬ ВОЗМОЖНОСТЬ… ОБЕСПЕЧИВАТЬ РЕЛИГИОЗНОЕ И МОРАЛЬНОЕ ВОСПИТАНИЕ ДЕТЕЙ В СООТВЕТСТВИИ С ИХ СОБСТВЕННЫМИ УБЕЖДЕНИЯМИ» (статья 5, пункт 1)…

…Предлагаю включить в статью 52-ю пункт о преимущественном праве родителей и лиц, их заменяющих, на воспитание детей в соответствии с их собственными религиозными и моральными убеждениями…

10 июля 1973 г.

Как понимать нашу историю

Достоинство «Письма вождям» очевидно. У Солженицына огромный публицистический талант, соединённый с цепким умом, сумевшим нащупать такие истины, до которых наша общественность в массе своей не доросла. Например, истину патриотизма, которую Солженицын предлагает признать не только сильным мира сего, но и всей нашей нынешней безнациональной интеллигенции. Учитывая авторитет солженицынского слова, можно не сомневаться, что этот призыв сыграет немалую роль в деле её возвращения к русским началам.

Но… далее идет неизбежное «но». Ибо всё дело в том, сумел ли Солженицын в своем видении русской истории подняться на ту высоту, с которой видны не близлежащие частности, а величайшие духовные горизонты, только учитывая которые можно указать верные пути. Или не сумел? И тогда перспективы, рисуемые им, исказятся, а пророчества окажутся ложными. Если не целиком, то в значительной степени.

Вопрос поставлен. Теперь попытаемся на него ответить.

Размышляя о настоящем и будущем России, так естественно обратиться к величайшему перелому в нашей истории — к великому Октябрю. И постараться понять, в чём же заключается смысл этого события, потрясшего не одну Россию, но весь мир? Или этого смысла нет, и великая Октябрьская революция это само воплощение бессмыслицы, никак не связанной с нашей историей и неизвестно откуда свалившейся на Россию?

Лично мне известно примерно ТРИ ТИПА ОТВЕТОВ на поставленный вопрос, а также известно, что подавляющее большинстве рассуждающих о нашем настоящем и будущем вообще уходят от самого вопроса, даже не замечают его и не догадываются о его важности. Но, не дав оценку прошлому, как понять противоречия настоящего? При подобном подходе поверхностные суждения, по-видимому, неизбежны.

В ПЕРВОМ ТИПЕ ОТВЕТОВ революция объявляется просто случайностью, никак не связанной с российским прошлым, а если она и имеет какой-то смысл, то он за гранью человеческого понимания, потому что является как бы некой проекцией на наш земной мир той таинственной борьбы, что совершается в мире духов.

ВО ВТОРОМ ТИПЕ ОТВЕТОВ смысл Октября не отрицается. Он усматривается в возмездии русскому православному миру за его неприятие католической веры. При этом жёсткость ответа иногда несколько смягчается признанием, что не сама Россия породила разрушающие её соблазны, но приняла их от Запада. А иногда, наоборот, жёсткость доводится до предела: да, Россия сияла множеством храмовых куполов, но под этими куполами творилась чудовищная неправда. И эта неправда, эта мерзость, которая была в России всегда, созрела в ней, как в большом гнойнике, и, наконец, прорвалась в Октябре наружу, окончательно оскотинив русских и заражая всё на своем пути. В силу чего русским христианам следует теперь публично раскаяться за отцов своих и, смиренно восстановив союз свой с подлинными христианами, поучиться у них элементарнейшим правилам человеческого общежития.

— Да, — говорят нам, — революция имеет громадный смысл. Она обнаружила воочию безмерную гниль Православия и заслуженно упразднила его, подготовив тем самым почву для будущего католического посева.

Этот ответ, на мой взгляд, по-своему очень логичен и подтверждается многими обстоятельствами нашей жизни. И только одно в нем, пожалуй, плохо: на Западе, где, казалось бы, есть куда большие возможности для христианской работы, церкви почему-то пустеют. А почему?.. Этого католики не объясняют.

И, наконец, в ТРЕТЬЕМ ТИПЕ ОТВЕТОВ говорилось примерно следующее: «Слава Богу!.. Слава Богу за то, что у нас победило воинствующее безбожие, а не «признание» религии с пятиминутными литургиями между делами. Это последнее — страшнее. Последнее — безысходнее. Западное христианство не распинается и не убивается, оно умирает естественной смертью в порожденной им же буржуазности. Оно умирает от внутренней дряхлости и внутреннего бессилия. Да, там нет никакого выхода, и Франсуа Мориак это прекрасно почувствовал. Но как распятый Христос воскрес, так воскреснет и Русское Православие. И свет от него возродит иные народы».

По свидетельству одной антирелигиозной брошюрки, изданной у нас в шестидесятые годы, некий старообрядческий старец обмолвился как-то, что «ОКТЯБРЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ — ЭТО ВЕЛИЧАЙШЕЕ ПОРАЖЕНИЕ СИЛ АНТИХРИСТА НА ЗЕМЛЕ». Автор этой брошюрки привел эти слова в качестве забавнейшего анекдота. Но не с такою ли точно тупою самоуверенностью отнеслись бы и многие другие к этим проникновенным словам в уверенности, что нет, Бирнамский лес не может сдвинуться с места?.. Я думаю, что с такою же.

Эх, господа. Не «Хронику» надо читать. Читайте Шекспира.

Христианство первых веков явило такую силу, такую несокрушимую правду и красоту, что не могло не возвыситься и не засиять над языческим миром. И, возвысившись, не разлиться по просторам Империи и варварских королевств. Но когда оно разлилось, перед ним открылась уже другая и грандиознейшая задача: осолить своей солью этот лежащий во зле мир, оказавшийся теперь официально христианским миром. И не то чтобы Христианство на этот раз «не удалось», не то чтобы оно не осолило нисколько мира. Оно по-своему удалось, но частично и не окончательно. Ибо слишком велика была толща ветхого мира, слишком большими резервами он еще обладал, а потому и не выполнима была эта задача на данном этапе истории. Христианство не могло не надорваться, не могло не соскользнуть на путь слабосильных, на обманчивые пути, ведущие по-прежнему вроде бы ко Христу, но в действительности от Него уводящие. И надо было, чтобы как раз накануне этого рокового соскальзывания произошел великий раскол, оставивший одну часть Христианства хранительницей Истины на века (ценою как бы полного неучастия, кроме чисто сакрального, в жизни мира), а другую часть Христианства устремивший по пространным путям, по которым она и покатилась с величайшей охотой. Не отказываясь от Христа, но незаметно для себя удаляясь от Него все дальше и дальше.

Языческий Ренессанс в западном христианстве разбудил огромные силы творчества и стал наделять западные народы всё большим материальным богатством и всё большей материальной культурой. Но, разумеется, ценою постеленного и всё большего внутреннего разложения, до времени незаметного, а затем и видимой явно порчи. Язва протестантизма, порожденного католичеством, родила в свою очередь великую эру буржуазности с её поначалу робким и тайным, а затем уже открытым культом наживы. И, как реакцию против этого культа, глубокомысленные проекты о том, как устроиться человечеству, чтобы и наживаться, и наслаждаться разумно и справедливо.

Россия, принявшая Православие от Византии, не могла не почувствовать себя после её исчезновения из истории единственной хранительницей истинной веры. Но это ощущение было не следствием её национального высокомерия, а лишь пониманием её действительного положения.

На заре своего исторического бытия Россия не случайно была отгорожена от Европы нашествием монголов. Европа задушила б в своих мощных ренессансных объятиях только что родившуюся нацию, т.е. увлекла бы её на свои пути ещё до того, как её специфический православно-русский лик сформировался. Монгольское иго, принеся величайшее унижение народу русскому и понизив катастрофически его нравственный и культурный уровень, не достало, однако, самой сердцевины народного духа. Оно не разрушило его православной души, но дало ей возможность сформироваться настолько, что никакие последующие события уже не могли изгладить из сердца народного православной печати. Этого знака особенного призвания

А последующие события пришли чередом. Знакомство с Европой было неизбежно. Свергнув монгольское иго и встретившись с Западом, Россия была поставлена перед выбором: либо отказаться от усвоения чуждых ей начал — и быть физически завоеванной Западом (а затем и духовно), либо принять эти начала ради того, чтобы противопоставить европейской материальной силе свою материальную силу. И — начать после этого разрушаться изнутри духовно. Россия не могла не пойти по второму пути. И она стала поначалу робко усваивать спасительный яд, а затем решительно и даже с каким-то мазохистским самозабвением при Петре. Что обеспечило ей ослепительное внешнее могущество при нарастающем параличе духовном. Логическим результатом этого процесса должна была быть национальная смерть в виде полного торжества западных начал, в виде западной демократии с ее «колосьбою мыслей», «свободою творчества» и заключающим всё это в себя духовным бессилием. Апофеозом гниения явилась Февральская революция и «самая демократическая власть на земле» — власть Временного правительства, совершавшего безумие за безумием. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Свершилась Октябрьская революция, и власть перешла от демократических пустоплясов (или масонов?) к радикалам в самой последней инстанции. Вот на этом-то месте и стоит теперь остановиться.

Что такое Октябрьская революция с внешней её стороны, с которой только и принято её у нас видеть? Александр Блок в своей гениальной поэме лаконично и метко изобразил её черты: это разгул стихии, и стихии кровавой. Здесь всё как бы встало на голову ради чего-то высшего или низшего, непонятно. У каждого была своя правда, которую отстаивали с остервенением. По видимости здесь торжествовало самое злое начало. Но, как говорится, конец — делу венец…

На самом деле здесь ставился предел и февральскому, и всему предыдущему гниению России, которая вспыхнула в красном пламени, то ли самосжигаясь, то ли возводясь иными силами на костер. Во искупление не только своих собственных грехов, но и великой исторической неправды европейского мира. Можно сказать, что в Октябре сама энтелехия России восстала против уже невыносимого насилия над собою и предпочла этому насилию НЕВЕРОЯТНОЕ… Легенда рассказывает, что птица Феникс, чтобы возродиться, должна была предварительно сгореть (сгореть, а не сгнить!). Но не то же ли самое происходит с Россией? — спросим мы вдумчивого читателя.

Я понимаю, что легендарные образы нравятся не всем и тем более всякие аналогии с ними. Но что же делать?.. Ведь ни линейкой, ни с помощью компьютера измерить Россию и её исторические пути невозможно. Тут старые способы понимания надёжнее — в применении к лицу, к истории или к мистерии искупления.

Оставляя пока в стороне вопрос о возможности возрождения России из пепла, скажу, что теперь, после тысячелетнего опыта, загнавшего всё человечество в невыносимый тупик, разве не ясно, что только подлинное, возрожденное Христианство может быть выходом из этого тупика? Что необходима иная, новая, не языческо-буржуазная цивилизация, но аскетическая и духовная. Что человечество, а Россия в особенности, выстрадало НОВУЮ ТЕОКРАТИЮ, но не в пониженном её католико-клерикальном понимании, а в духовном, в православном её понимании. Ведь это же очевидно, что необходима иная, чем ныне, — патриархальная структура общества, новый лад и ритм, новое — мистическое — отношение к земле.

Я не буду останавливаться здесь на этой огромной теме. Она может быть разработана только соборно и далеко не сразу. Я обрисовал её в самых общих чертах, чтобы показать, что вставшая перед человечеством задача не по плечу ни западной демократии, ни увязшему в этой буржуазной демократии католицизму. Но кому же тогда она по плечу? Или, выражаясь иначе, кто и что может оказаться наиболее подходящим инструментом в руках Божиих для выполнения этой задачи?.. Думаю, и не сомневаюсь нисколько, что наилучшим инструментом может оказаться та сила, которая с самого начала ополчилась на Бога, власть богоборческая, решившая и постаравшаяся целый мир перевернуть по-своему… Вот она-то и может послужить для славы Божией лучше всего. Я, конечно, имею в виду Советскую власть с её по существу самодержавным строем, с её максималистским прицелом и настолько противоречивую по своей природе и по своей идеологии, что способную благодаря этому обстоятельству меняться под влиянием правды жизни от минуса к плюсу. И только выигрывать от этой метаморфозы.

Надо лишь отказаться от мысли, что всё останется так, как есть в настоящее время. Ибо Советская власть УЖЕ, начиная с 17-го, совершила громаднейший поворот и продолжает ощутимо меняться на глазах, умеющих что-либо видеть. Природа Советской власти, вопреки распространённому мнению, не является природой сатанинской, но природой человеческой со всеми характерными для людей заблуждениями, колебаниями и изменениями. Куда же приведет эта постоянная трансформация под влиянием суровой правды жизни?.. Она может привести только к Православию. Условия в настоящее время для подобной трансформации не просто удобные, но уникальные. И в последующие времена будут ещё больше принуждать к ней. И очевидный крах коммунистической утопии, который нельзя бесконечно замалчивать и из которого надо как-то с достоинством выходить. И ничтожество имеющихся западных путей, не способных привлечь к себе никаких симпатий. И надвигающийся индустриально-экологический кризис, принуждающий искать пути к цивилизации иного типа. И военная опасность со стороны Китая, которую можно блокировать лишь патриотическим энтузиазмом и поддержкой со стороны всего возрожденного Христианства нашей Земли. И внутренние процессы буржуизации и духовно-нравственной деградации, которым надо не на словах, а всерьёз противостоять (ибо не может быть государство крепким при тотальной — сверху донизу разъедающей его — гнили)… И вот всё это должно толкать Советскую власть сначала к частичным и половинчатым переменам, а затем к решительным — перед лицом государственной катастрофы.

Ныне Советская власть уже не может всерьёз стремиться к призраку коммунизма, о котором уже достаточно известно из практики, что это — призрак. Но в то же время она не может отказаться от грандиозности своих задач, ибо иначе надо будет держать ответ за напрасные жертвы, которым поистине нет числа. Но в чём же тогда Советская власть сможет найти свое оправдание?.. Только в той мысли, что в прошлом она была бессознательно инструментом Божиим для построения нового христианского мира, а ныне является таким инструментом вполне сознательно. Иного оправдания у неё нет, а это оправдание не надуманно и не лукаво, оно отражает действительность.

Усвоив его, наше Государство откроет в себе неисчерпаемый источник Правды и духовной энергии, какого не было в истории ещё никогда. В этом случае началось бы обновление не только нашей страны, но и всего мира. Ветхий языческий мир ныне уже окончательно изжил себя, и его когда-то победная сила обращается против него же. Чтобы не погибнуть вместе с ним, нужно создать иную цивилизацию. Но разве способно на это разрушенное в основах западное общество?.. Только Советская власть, приняв Православие, способна НАЧАТЬ ВЕЛИКОЕ ПРЕОБРАЖЕНИЕ МИРА. Случись такое — всё человечество потянулось бы вслед за нашей страной к новому типу жизни.

Скажут: «Такое невозможно. Это противоречит всей существующей идеологии». Но разве марксистская философия не диалектична по своей природе? Разве она не предполагает дальнейшего своего развития?.. БЫЛО БЫ ТОЛЬКО ПРИНЯТО ВЛАСТЬЮ РЕШЕНИЕ, а идеологов всегда найдется достаточное количество, чтобы обосновать принятое решение. И обосновать не кое-как, а на самом высоком уровне.

Отметим и то, что Советское Государство обладает такими фантастическими средствами пропаганды, что только полной безжизненностью нынешней идеологии можно объяснить её едва ли не нулевой успех по части воздействия на население. Но что же будет, если печать, радио, телевидение заговорят о вещах насущных и выстраданных всеми?.. Предположим, что завтра напишут в газетах (для начала самыми маленькими буковками, а через месяц-другой уже и большими), что произошла, товарищи, ошибка и что Бог, вопреки заблуждениям последних десятилетий, все-таки, оказывается, есть. И, в подтверждение сказанного, приведут мнение двух-трех ученых. И — объяснят обстоятельно, почему могла произойти такая ошибка. Я уверен: половина читающего населения тут же поверит написанному, а половина другая смутится и в первый раз в своей жизни по-настоящему задумается о Боге. Советское государство настолько засушило в течение пятидесяти с лишком лет свой народ в бездуховности, в безыдейности или в лже-идейности, что ныне он стал в этом смысле подобен сухой соломе: поднесите к этой соломе горящую спичку — и она заполыхает. Вот так и народ русский (да и только ли русский?) должен однажды загореться, но уже не самоубийственным, а спасительным пламенем. И чем дольше будут его охранять от огня, тем «суше» и «огнеопаснее» он будет становиться. А однажды — все говорит о том — его не только перестанут охранять от огня, но сами примутся поджигать ради спасения государства и самого народа. Гонитель Савл превратится в Павла.

Я изложил соображения, которые надо, на мой взгляд, учитывать при оценке «Письма вождям». О достоинстве этого письма я уже сказал. Добавлю, что, как и всё написанное Солженицыным, письмо это останется замечательным литературным памятником, отразившим вполне нынешнее духовное затмение. Но важно, отдав должное его действительным достоинствам, не увлечься ими и не принять бездумно всё, что облачено в столь талантливую и как бы реалистическую оболочку. Подлинный ли это реализм? — вот что надо выяснить. Или это реализм злободневный и настоянный на эмоциях, пусть и достаточно понятных, но, тем не менее, закрывающих и перспективу прошлого, и перспективу будущего?.. Признаюсь, что я склоняюсь к последнему мнению.

Затронув тему немалую, Солженицын не догадался всё-таки о её подлинных размерах и подлинной её глубине. Он как-то мелко и склочно поставил вопрос. И проскакал по его поверхности, поспешно схватывая оттуда и отсюда «последние заключения человеческой мысли». Очень характерно, что Христианство если и упоминается у него (а о Православии по существу ни слова, будто это безделица), то как-то внешне пристегиваясь к его рассуждениям, в виде привеска. И ни христианского осмысления истории, ни даже попытки осмыслить феномен Советской власти. Просто какие-то эмоциональные или интеллектуальные выплески, порожденные отчасти демократической настроенностью, а отчасти чтением современных научно-популярных журналов.

Я не случайно сказал о демократической настроенности. Дело в том, что при чтении «Письма» может показаться, что Солженицын уже вырос из демократии, переступил от неё к автократии (т.е. к самодержавию, по-русски), но это лишь при невнимательном чтении. В действительности он сделал шаг всего лишь одной ногою, а другою остался — по некоторой специфической робости — на старом месте. В современном Западе Солженицын увидел только его слабость, только его неспособность противостоять нам, но не его неправду, не его духовную никчёмность, и это весьма характерно. Или такой, например, штришок, как «неподготовленность России» к демократии и к «многопартийной парламентской системе», а равно и прочие штришки в том же роде — они тоже очень поясняют дело. А ведь как было бы полезно талантливому писателю узнать, что демократия (новейшая, разумеется) — это не просто одна из форм политической жизни, а специфически присущая именно миру протестантизма и его буржуазно-секулярным продуктам… Может быть, в этом случае писатель не так сожалел бы о «неподготовленности России» и увидел в этой «неподготовленности» не наш недостаток, а огромное преимущество. Но, повторяю, духовная эклектичность во взглядах, столь модная в наше время, делает свое дело.

А как расценить солженицынский ультиматум нашему Государству, ультиматум, в котором он предлагает отказаться от марксистско-ленинской идеологии ради «свободной колосьбы мыслей» и свободного творчества, свободного искусства?.. Я убежден, что многие запрыгают от негодования, услышав, что эти ходячие лозунги вовсе не хороши, а плохи. Как это так?!.. — закричат. А так, господа: пора отказаться от нелепого предрассудка, будто тепличная атмосфера «свободы мнений» и «свободы творчества» является наилучшей для вызревания истины и большого искусства. Наоборот, необходима известная суровость, известное сопротивление общественной среды, чтобы плоды оказались добрыми. Да и само нынешнее декадентское искусство разве не изжило и не изживает себя?.. Разве не чувствуется уже тоска по духовно обновленному искусству, отнюдь не «свободному», но истинному, строгому и даже более того — священному и каноническому?

Я отмечу еще и то, что никакая «свободная колосьба мыслей» и никакое «свободное творчество», имеющие быть на Западе, доросшем до демократии, не вывели его из состояния духовного мещанства и не подняли с колен — если не перед нами, то уж перед золотым тельцом во всяком случае. Так что не «свободная колосьба» должна быть нашей целью, а нечто более важное.

Но вернусь к предложению отказаться от государственной идеологии. Я думаю, что как ни заманчиво это предложение, но Солженицын всё-таки не заманит им вождей, потому что они, слава Богу, в этой области чуточку большие реалисты, чем Солженицын. Идеократическому государству отказаться от идеологии ради анархической «колосьбы мыслей» значит попросту покончить с собой. Это значит выдернуть из-под себя фундамент и затем развалиться через самое короткое время. Марксистская идеология, как она ни безжизненна во многих отношениях, является, тем не менее, основой нашего Государства. И если его существование имеет положительный смысл, то надо заботиться не о том, чтобы марксизм был механически отброшен, а о том, чтобы он был трансформирован самой жизнью и творчески изжит. Здесь имеется громадная разница, которую Солженицын не сумел почувствовать.

Далее. Вызывает возражение призыв Солженицына разрешить советским народам выходить из состава СССР, ибо здесь великий национальный вопрос опять-таки ставится в демократическом ракурсе. Ни слова о том, что, может быть, Советский Союз это не механический конгломерат разнородных в этническом и религиозном отношении наций, «случайно» попавших в орбиту России, а МИСТИЧЕСКИЙ ОРГАНИЗМ, состоящий из наций, дополняющих взаимно друг друга и составляющих во главе с русским народом МАЛОЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО — начало и духовный детонатор для человечества большого. А почему бы в таком ракурсе не поставить вопрос?.. А что если это на самом деле так?.. Тогда уже сама постановка вопроса о «независимости» и «свободе» части по отношению к целому безнравственна, потому что утверждает эгоизм и разрыв свыше заданного единства. Надо ставить вопрос о священном достоинстве всякого национального лица, надо ставить вопрос о духовном возрождении советских наций и о создании условий, охраняющих здоровую национальную жизнь всех, — это будет своевременно и полезно. А Солженицын ставит вопрос о «свободе выхода», как-будто выйти можно куда-то ещё, как не в ту же демократическую буржуазность, т.е. в гниль современного разложения.

Следующий момент — это призыв Солженицына отказаться от индустриального ожирения. Будучи в принципе правильным, он нуждается всё-таки в двух оговорках. Во-первых, де-индустриализация невозможна без изменения мирочувствия человека: только при мистическом и аскетическом отношении человека к природе и, вообще, к бытию возможно решение этой задачи. А из этого обстоятельства следует, что необходима иная — духовная — цивилизация. Но Солженицын этой существенной оговорки не делает. И, во-вторых: а как быть с безопасностью Государства? А Китай? А возможные иные хищники?.. Ясно, что мы не должны рисковать, отдавая себя на их милость. В этом пункте Солженицын явно преуменьшает опасность. Из сказанного не следует, что де-индустриализация невозможна. Она возможна, но не следует закрывать глаза на всю сложность и неразработанность до настоящего времени этой темы. По-настоящему де-индустриализация и де-урбанизация возможны лишь во всемирном масштабе. А пока этой возможности нет, надо думать о де-индустриализации частичной, которая не затрагивала бы существенно безопасности нашего Государства.

И последнее замечание. Это — несоответствие тона Солженицына в его обращении к вождям поставленной им перед собою задаче. Тон его письма — грубый и вызывающий, действительно ультимативный. Таким тоном хорошо разговаривать с врагом, и поэтому невольно закрадывается мысль: а если и на самом деле, как утверждают некоторые, Солженицын имеет в лице Советского государства — лютого и личного своего врага?.. Не будем что-либо утверждать, а попробуем в этом случае понять писателя. Ситуация в нашей стране действительно сложнейшая и часто мучительная, а потому ошибиться в определении истинного виновника зла очень легко. Но ошибка от этого не перестает быть ошибкой, а иногда и ошибкой трагической. Не исключено, что именно так и обстоит дело с Солженицыным, потому что нет для настоящего писателя ничего горше, как — выступая в роли учителя нравственности и отчасти даже в роли пророка, — заблуждаться относительно истинного смысла происходящих событий и увлекать других в это заблуждение.

Думаю, что, определяя свой курс, русские православные патриоты должны не женственно-реактивно, как это свойственно демократам, относиться к Советской власти, а мужественно-активно, то есть осмысленно, спокойно и с упованием на Бога. Подобная линия — единственно плодотворная. Её-то мы и должны утверждать в своей личной жизни и в жизни общественной. Можно не сомневаться, что она, переборов неизбежные бури и колебания земли, в конце концов победит. Она не может не победить, потому что за ней великая правда жизни.

…Исключительно для тех, кто слабо разбирается в прочитанном, добавлю: подобная линия не означает автоматического признания и поддержки всего исходящего от властей. Она не означает обязательного молчания во всех случаях (когда тебя душат — хрипеть можно, а когда бьют НЕПРАВЕДНО других — вступиться по совести необходимо). Но ЭТА ЛИНИЯ ОЗНАЧАЕТ ПРИЗНАНИЕ ДУХОВНОЙ ЗАКОННОСТИ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ, ВЕРНОПОДДАННИЧЕСКОЕ ОТНОШЕНИЕ К НЕЙ И — В ПРОЗРЕНИИ ГРЯДУЩЕГО — РАБОТУ НАД УТВЕРЖДЕНИЕМ ОБНОВЛЕННОГО РУССКОГО ПРАВОСЛАВНОГО МИРА.

2 июня 1974 г.

ПОЗДНЕЙШИЕ ПРИМЕЧАНИЯ

В то время я ещё не догадывался о подлинных размерах еврейской власти в нашей стране и во всём мире и о подлинном происхождении Советского государства. Соответствующей информации у нас тогда не было. Поэтому мой прогноз был так оптимистичен. Но своя логика в нём была. Если бы советским руководителям социализм и Советское государство были действительно дороги, они были бы вынуждены трансформировать марксизм примерно в том направлении, о котором говорил я.

Декабрь 2000 г.

Эта статья была написана для самиздатского сборника, который готовился М. Агурским. Сборник назывался, если не ошибаюсь, «Солженицына читают на родине» (или, может быть, таким был его подзаголовок). Или, может быть, таким было его первоначальное название. Недавно встретилось упоминание о сборнике «Что ждёт Советский Союз?» (М. 1974). Может быть, это он и есть? Не знаю. Во всяком случае, в нём давалась оценка самыми разными авторами солженицынскому «Письму вождям». И я оказался в числе оценщиков. Всего авторов было, кажется, человек десять-двенадцать, если не больше. Из них запомнился твёрдо только один — А.М. ИвановСкуратов. Кажется, была в нём Раиса Лерт. А был ли сам составитель сборника — не помню.

Как я думаю теперь, в статье «Как понимать нашу историю» были правильные и важные мысли наряду с явно не зрелыми. Более зрелая оценка советского периода нашей истории содержится, на мой взгляд, в двух недавних моих статьях — «О советском социализме» и «О частной собственности при социализме».

18 июня 2010 г.

Как относиться к Советской власти

(ответ В.Н. Осипову на его Открытое письмо Геннадию Шиманову)

Текст письма В.Н. Осипова:

«Милостивый государь!

В феврале 1973 г. под Вашей редакцией вышел машинописный сборник «ПИСЬМА О РОССИИ», в статьях которого проявилась глубокая привязанность авторов к России и православию. Однако в Вашем патриотическом сборнике оказалась та ложка дегтя, которая в ловких руках недругов может испортить многое. Я имею в виду Ваше «Письмо Наталье Сергеевне», а точнее ту часть письма, которая касается отношения к власти.

«В настоящее время, — указываете Вы, — нам следует не вздыхать о монархическом строе, а быть лояльными к тому строю, который есть». В этом я совершенно согласен с Вами. Вздыхать о монархическом строе ни в коем случае не следует, быть лояльными к существующему строю необходимо. Однако прямое и честное отношение к советским законам не есть то молитвенное, коленопреклоненное отношение к режиму, которое Вы предлагаете.

«Всякая власть от Бога», — напоминаете Вы, но известная формула далеко не проста. Один пример: как прокрустово ложе Вашей примитивной трактовки вместит деятельность Преподобного Сергия Радонежского?

Советский режим — историческая данность, которая не заслуживает ни особых похвал, ни чрезмерной брани. Режим, как губка, впитал в себя самые разнородные компоненты (например, троцкистское отношение к религии и совсем не троцкистский патриотизм). Сами лидеры порой не замечают противоречий в своей идеологии, ибо противоречия, как и лидеры, порождены историей. Современные наши руководители не претендуют на гениальность и, слава Богу, кажется, не страдают манией величия. По-видимому, они искренне озабочены неблагополучным положением в экономике (прежде всего в сельском хозяйстве), а также упадком нравственности в народе (алкоголизм, воровство на предприятиях и т.д.). Естественно, что в положительном решении этих вопросов заинтересованы все. Здесь — сфера приложения усилий каждого честного гражданина. Академик А.Д. Сахаров, выступающий за терпимость и гласность, т.е. за необходимые условия существования всякого здорового общества, именно таким и является. Надо скорбеть, что этому благородному примеру не следуют другие наши интеллектуалы, «молчальники ради страха иудейска», хотя вопрос заключается всего-навсего в СОБЛЮДЕНИИ ВЛАСТЬЮ СВОИХ СОБСТВЕННЫХ ЗАКОНОВ.

Существует Конституция 1936 года. Эту Конституцию никто никогда не отменял. Да и кто осмелится гласно возражать против конкретных статей, провозглашающих гражданские свободы. Борьба за соблюдение Конституции — лояльность не на словах, а на деле. В правовом государстве самый большой начальник МЕНЬШЕ Закона. Если же мы миримся с произволом самодуров, попирающих законы, мы тем самым попираем порядок и в государстве.

К социальной активности на основе христианских принципов обязывает нас христианское отношение к миру, которое Вы, Геннадий Михайлович, подразумеваете.

Мы вовсе не обязаны быть марксистами и верить в тот 1980 год, который предсказан Программой КПСС. Однако мы знаем, что любое государство, как способ самоорганизации общества, осуществляет минимальное благо уже тем, что оно само по себе есть отрицание анархии как зла наибольшего. Перспективен ли существующий строй, обречен ли он на роль временного состояния — и в том, и в другом случае позиция русских патриотов неизменна, ибо мы не берём на себя смелость или дерзость противопоставлять существующему строю свой социальный вариант. Коль скоро существующий строй — реальность, мы, выступая в защиту тех или иных национальных интересов, в любом случае не противоречим историческому процессу в силу ПОЗИТИВНОСТИ нашего направления. Мы помним, что как бы ни сложилась политическая судьба России, национальные интересы первичны, надсоциальны, вечны.

К сожалению, среди некоторых ныне существующих идейных течений утвердилось понятие бунта как безусловно положительной этической категории. Их воинствующая оппозиционность грозит превратиться в самоцель. Как известно, пафос разрушения диктует этические нормы своим приверженцам. Однако далеко не ко всем относится то, что Вы говорите о кучке «наших доморощенных демократов»: «Они разбегутся в конце концов в разные стороны». Действительно, многие разбежались. Хуже того: сами лидеры, как по у говору, бросили у финиша взятую на себя ношу ответственности и втоптали её в грязь. Достаточно дискредитировав движение своим позорным отступничеством, они превзошли самых ярых его ненавистников. Никто не волок их за ноги по тюремным коридорам, они сами выволакивают своё детище в разодранных одеждах и продолжают срывать их, обнаруживая всё новых и новых доверившихся им людей. Их предательство омерзительно не только с точки зрения ущерба движению за терпимость и гласность, но и в смысле компрометации его в глазах сочувствующей общественности за рубежом. Однако, как этой общественности, так и Вам, Геннадий Михайлович, я хотел бы напомнить, что из среды «демократов» вышли подлинные герои нашего времени: Юрий Галансков, ставший в конце своей жизни русским патриотом, генерал Петр Григоренко, Владимир Буковский. Известно мужественное поведение Андрея Амальрика и Игоря Огурцова (к сожалению, последний не был лоялен к советскому режиму).

Лично я не принадлежу к «демократам», но отношусь с большим уважением к лучшим, искреннейшим из них (жаль, что не все они удерживались в рамках лояльности).

Далее Вы пишете: «здоровое общество не начинается с политического оппозиционерства, не начинается с духа разлада и борьбы за внешние и чисто формальные права и свободы, но исключительно со здоровых людей, со здорового быта, со здоровой семейной, родовой и национальной жизни, с духа согласия и аскезы».

Прекрасные слова. Но не кажется ли Вам, что без так называемых «внешних», пусть даже «формальных» прав и свобод легче всего обходится обыватель. Обывателю вообще ничего не нужно, кроме стандартной квартиры, телевизора с возможно большим экраном, сытного обеда и благополучной службы. Не этот ли минимум потребностей Вы называете духом согласия и аскезы? А куда Вы поместите в Вашем «здоровом обществе» нечто называемое «творческим началом»? Вот Вам пример.

Третий год, как Вы знаете, я издаю машинописный журнал «ВЕЧЕ». Журнал не касается политической тематики вообще. Подобно Вам, мы считаем, что здоровое общество начинается «со здоровой семейной, родовой и национальной жизни», и именно этим вопросам посвящаем страницы журнала. Тем не менее, власти в лице органов КГБ и МВД ведут непрерывную борьбу с «ВЕЧЕ». Подслушиваются телефонные разговоры моих друзей. Агенты в штатском преследуют меня на улице. Милиция неоднократно задерживала и обыскивала меня, даже снимала с меня отпечатки пальцев, словно я подозреваемый в убийстве или воровстве. Очередным актом беззакония явилось вторжение работников КГБ 23 марта с. г. на квартиру к моей машинистке Орловой Наталье Ивановне… и несанкционированное изъятие у нее 7-го номера «ВЕЧЕ».

Я, ответственный редактор, не арестован, свобода печати вроде бы не нарушена, но кольцо вокруг меня становится всё уже. Есть все основания опасаться, что скоро я буду поставлен в условия, когда издание журнала станет невозможным.

Такова действительность. «Легальные славянофилы», то есть те критики и писатели, которым удаётся высказывать патриотические взгляды в официальной печати, дорожа этой возможностью, отказываются от контактов со мной, подозревая меня в тайном «антисоветизме», но теперь наша администрация выступила против всякого «русофильства» вообще, в том числе и «легального». Сокращены планы издательств за счёт литературы по русской истории и искусству, во всех редакциях неистово вычеркивают всё, что имеет дух или имя России. Даже ленинградский Детгиз вычеркнул из планов стихи русских поэтов-классиков о России, что печатались раньше в сборниках для детей. «Неославянофилы», на которых ещё вчера под видом «разоблачения» науськивал администрацию Померанц, сегодня должны втянуть голову в плечи: удар, ещё удар!

Логика жизни требует поднять честный, нелицеприятный голос, открыто сказать «нет!» антипатриотическим акциям администраторов. Думаю, что государственный инстинкт руководителей помог бы им, в конце концов, разобраться, где белое и чёрное, где — созидание, где — разрушение. И если бы у нас нашлось два-три десятка смелых людей среди высшего слоя интеллигенции, реализация насущных национальных задач продвинулась бы далеко вперёд.

Политика — дело хитрое. Работники КГБ, с одной стороны, и отдельные истерические бунтари, с другой, предпочитают жупелы времен Троцкого: «антисоветчина!», «коммунистическая тирания!». И то и другое — крайности. Прямое высказывание мнений, выступления против злоупотреблений и попирания Конституции, лояльность, защита государства перед лицом внешней опасности — такой представляется мне линия поведения русского патриота в настоящее время. Эта линия «правее» линии «революционистского» подполья, но «левее» той робкой позиции всеприемлемости, на которой стоите Вы, Геннадий Михайлович.

Думаю, что сверхпослушание так же, как и бунт, не принесут моей Родине ничего доброго.

С уважением, Владимир Осипов.

29 апреля 1973 года.

Село Рождествено Александровского
р-на Владимирской области,
(передано Шиманову Г.М. 17 сентября 1973 г.)

Милостивый государь Владимир Николаевич!

С опозданием отвечаю на Ваше открытое письмо и прошу простить меня за вынужденное молчание.

Основой письма является упрёк по моему адресу в том, что я-де перехожу ту границу в послушании власти, которую переходить нельзя, и что моё отношение это «сверхпослушание» и «молитвенное, коленопреклонённое отношение». И даже более того: «робкая позиция всеприемлемости».

О том, насколько справедлив этот упрек, я скажу несколько далее, а пока лишь отмечу вот какое странное обстоятельство. Обычно упрёки и обвинения подкрепляют доказательствами и свидетельствами (достаточными или нет, это уже другой вопрос). Цитируют криминальные высказывания, указывают на неблаговидные поступки. Но ни того, ни другого в Вашем письме почему-то не оказалось, и это обстоятельство меня, признаюсь, озадачило. Какое же именно место из «Натальи Сергеевны» является криминальным? Вы почему-то указываете на него лишь в самой общей форме: «та часть письма, которая касается отношения к власти». Правда, Вы цитируете некоторые места из «Натальи Сергеевны», но каждый раз либо полностью, либо в значительной степени соглашаетесь с процитированным. А вот то, с чем Вы не соглашаетесь и в чём обнаруживаете «молитвенное отношение», почему-то так и не решаетесь процитировать. Но почему же?.. Ведь это всё равно, что привести человека на суд (а открытое письмо и есть в некотором отношении суд общественный), обвинив его, например, в воровстве и вместе с тем отказавшись сообщить суду, у кого, когда и что этот человек украл. Согласитесь, что это серьёзное упущение с Вашей стороны, и даже очень, потому что ставит под вопрос всю ценность Ваших гражданских обвинений.

Но неужели виною тому только Ваша забывчивость?.. Или, быть может, не в ней, не в забывчивости тут дело, а в чём-то ином?.. Посему и осмеливаюсь спросить: А что если ни в «Наталье Сергеевне», ни в других статьях «ПИСЕМ О РОССИИ» нет того рабского отношения к власти, которое Вы так любезно приписываете мне?.. Тогда Вам действительно трудно было представить вещественные доказательства и не оставалось ничего, как «изложить своими словами» мою позицию…

Я напомню слова, которые так очевидно противоречат нарисованному Вами антихристианскому образу «всеприемлемости»:

«ПОСТУПАТЬСЯ СВОЕЙ СОВЕСТЬЮ НЕЛЬЗЯ, ПОСТУПАТЬСЯ СВОЕЙ ВЕРОЙ НЕЛЬЗЯ, а когда их хотят отнять у нас, — НУЖНО В РАМКАХ СУЩЕСТВУЮЩИХ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ЗАКОНОВ БОРОТЬСЯ ЗА ПРАВДУ, а при невозможности бороться — принять мученичество». Кажется, ясно, не так ли? И далее: «Но каким же образом гармонизировать свои отношения с государством? Отказом ли от своих религиозных взглядов и от жизни по вере?.. Разумеется, этот «выход» был бы безумнейшим и позорнейшим изо всех. Нет, только одним: не за страх, а за совесть лояльным отношением к государству при сохранении веры и жизни по вере».

Вот ведь, оказывается, как обстоит дело: жизнь по совести и по вере в её существенных проявлениях (или этого мало? спрошу я Вас. — Или это такие пустяки, которые и в расчет-то принимать не стоит?) изымается из компетенции Государства, и этим изъятием ставится предел для всякого законного государственного самовластья. Где же тут «всеприемлемость»?..

…Что же это заставило Вас, Владимир Николаевич, так неудачно оступиться на ровном месте? Думается, что небольшие «неточности», допущенные Вами, свидетельствуют о какой-то внутренней слабости Вашей позиции. Потому что от силы к подобным «неточностям» не прибегают…

ПЕРВАЯ СЛАБОСТЬ, на мой взгляд, это, простите за откровенность, тайный страх перед нашими отечественными и зарубежными либералами, которые и так-то, согласитесь, не особенно жалуют Вас (не могут простить Вам русского патриотизма). А не отмежуйся Вы публично от моей откровенно просоветской позиции (вот он, ужас-то!..) — и подавно затравят, забросают обиднейшими словами и самыми двусмысленными намеками… Ведь страшно, Владимир Николаевич?.. Конечно, страшно. И я Вас понимаю. Так страшно, что иногда даже голову приходится втягивать в плечи под свирепыми либеральными взглядами. Да что там взглядами. И побить могут. А? С либералами шутки плохи.

В своем дневнике за 1887 год А.С. Суворин писал, между прочим, следующее: «В день покушения Млодецкого на Лорис-Меликова я сидел у Достоевского… Разговор скоро перешёл на политические преступления вообще, на взрыв в Зимнем дворце в особенности. Обсуждая это событие, Достоевский остановился на странном отношении общества к преступлениям этим. Общество как будто сочувствовало им или, ближе к истине, не знало хорошенько, как к ним относиться.

— Представьте себе, — говорил он, — что мы с вами стоим у окон магазина Дациаро и смотрим картины. Около нас стоит человек, который притворяется, что смотрит. Он чего-то ждёт и всё оглядывается. Вдруг поспешно подходит к нему другой человек и говорит: «Сейчас Зимний дворец будет взорван. Я завёл машину». Мы это слышим. Представьте себе, что мы это слышим, что люди так возбуждены, что не соразмеряют обстоятельств и своего голоса. Как бы мы с вами поступили? Пошли бы мы в Зимний дворец предупредить о взрыве или обратились ли бы к полиции, к городовому, чтоб он арестовал этих людей? Вы бы пошли?

— Нет, не пошёл бы…

— И я бы не пошёл. Почему? Ведь это ужас. Это — преступление. Мы, может быть, могли бы предупредить. Я вот об этом думал до вашего прихода… Я перебрал все причины, которые заставляли бы меня это сделать. Причины основательные, солидные. И затем обдумал причины, которые мне не позволяли бы это сделать. Эти причины — прямо ничтожные. Просто — БОЯЗНЬ ПРОСЛЫТЬ ДОНОСЧИКОМ. Я представил себе, как я приду, как на меня посмотрят, как меня станут расспрашивать, делать очные ставки, ПОЖАЛУЙ, ПРЕДЛОЖАТ НАГРАДУ, а то заподозрят в сообщничестве. Напечатают: Достоевский указал на преступников. Разве это моё дело? Это дело полиции. Она на это назначена, она за это деньги получает. МНЕ БЫ ЛИБЕРАЛЫ НЕ ПРОСТИЛИ. ОНИ ИЗМУЧИЛИ БЫ МЕНЯ, ДОВЕЛИ БЫ ДО ОТЧАЯНИЯ…» (выделено мною. — Г.Ш.).

Так вот, любезный Владимир Николаевич. Не кажется ли Вам, что атмосфера нынешнего дня, несмотря на грандиозную смену эпох, в чём-то напоминает ту, что так метко была схвачена и обрисована Достоевским?.. Дух либерализма с его тайным самодержавием, с его нетерпимостью ко всякому инакомыслию свирепствует ныне в мире «свободном» и в значительной степени веет над нашей страною тоже… Это дух тайного всеобщего разложения и дух СТРАШНЫЙ, несмотря на всю свою внешнюю невинность. Оппозиции против себя он не выносит и не прощает. А потому надо либо вступить с ним в сделку (явную или тайную), выгодную для него, т.е. полебезить перед его идеалами, расшаркаться перед его намерениями, вытянуться во фрунт перед его мучениками и святыми, либо выступить против него ясно и твёрдо за ценности положительные. И подвергнуться со стороны всех клевретов гниения самому яростному поношению.

Не сомневаюсь, что Вас качнуло на первый путь, и в результате Вы написали как будто очень независимое письмо, но, вместе с тем, заискивающее перед нашим не православным, а потому и не русским «гражданским движением»… Но, указывая на эту изнаночную сторону ситуации, я не хочу быть настолько несправедливым, чтобы объяснять Ваш поступок ЧИСТЫМ УГОДНИЧЕСТВОМ перед нашими либералами. Я полагаю, Владимир Николаевич, что на чистое угодничество Вы не способны. А вот на ЧАСТИЧНОЕ, осложненное путанностью и шаткостью во взглядах…

И тут я перехожу ко ВТОРОЙ СЛАБОСТИ, заставившей Вас оступиться на ровном месте. При чтении Вашего письма чувствуется, что Вы не только не разрешили для себя вопроса о смысле русской трагедии, но даже не догадываетесь о различии между православным и демократическим подходом к общественной жизни. Не имея под собою ни твёрдой русско-православной почвы, ни твёрдой (в известном смысле) демократической почвы, Вы пытаетесь их соединить, а потому и садитесь как бы меж двух стульев.

Чтобы проиллюстрировать несуразность, с православной точки зрения, некоторых Ваших утверждений, сошлюсь на нелепый призыв равняться в сфере гражданской жизни на акад. Сахарова, сумевшего, по утверждению некоторых, создать советскую водородную бомбу, а вот дойти до мысли о Боге так и не сумевшего. Времени у него, что ли, не хватило для этого? Или знания слишком обширные помешали?.. На академика Сахарова, этого лишь номинально русского человека, то есть космополита, выступившего с программой, которую в прежние времена назвали бы попросту жидо-масонской и которую ныне можно назвать антинациональной, западнической и буржуазно-демократической… Думаю, что для нашего времени характерно, что даже редактор русского патриотического журнала предпочёл закрыть свои глаза на столь очевидную связь между безбожием и космополитическими убеждениями акад. Сахарова, с одной стороны, и его специфическим подходом к гражданским вопросам, с другой…

Имя Сахарова не случайно оказалось в списке тех, на кого Вы призываете равняться. Здесь и духовно родственный Сахарову генерал Григоренко, «доросший» до идеи либерального коммунизма, и не менее либеральный Амальрик, по западнически высокомерно судящий о народе нашем и с высоты своего дохлого пессимизма предрекающий ему неизбежную гибель. Под хорошее же знамя Вы зовёте нас, Владимир Николаевич.

Разумеется, я не сужу ни Сахарова, ни других либералов русского или нерусского происхождения. Судьёю всем Бог. Но сказать о несостоятельности их пути и о том, что примером для русских православных патриотов они быть не могут, я обязан. Этому и была посвящена та часть «Письма Наталье Сергеевне», которая вызвала с Вашей стороны такую бурную реакцию. Поистине: одно дело сочувствовать людям, попавшим под железное колесо советской государственной машины, и по-человечески ЖАЛЕТЬ их. Но другое — поднимать их на пьедестал и подражать их подслеповатому героизму.

Равняться на людей, равнодушных к православной вере или едва только к ней прикоснувшихся и потому проникнутых иными стихиями, — не значит ли вести себя не по-русски? Не значит ли это не понимать ничего в ныне происходящих событиях?.. Я думаю, что значит. Союз с этими ЦИВИЛИЗОВАННЫМИ ДИКАРЯМИ и следование по их варварскому пути ни к чему хорошему не приведут. Слепые вожди слепых, они не знают, к какому кровавейшему обвалу в России приведет их будто бы безобидный либеральный эксперимент, окажись он удачным. Совершенно очевидно, что следующей фазой за либерализацией в нашей стране была бы не тишь и гладь «со свободным выездом за границу», как ещё многие представляют себе, но быстрый рост самых крайних болезненно-националистических движений, с которыми либеральное государство справиться не в состоянии. А в результате — массовые избиения русских на окраинах и ответные избиения инородцев в коренной России, нарастающий кровавый хаос и окончательный развал как раз накануне чудовищной экспансии со стороны Китая. Неужели так трудно понять, что такая многонациональная страна, как Советский Союз, не может не дать самоубийственного взрыва на путях совершенно чуждой ей либеральной гражданственности?

Но разве думают об этом наши летающие в облаках демократы?.. Я не хочу утверждать с полной уверенностью, как это делают иногда, что предоставь власть этим честнейшим критикам советского режима, — и они завтра же её либо пропьют (или подарят кому-нибудь по пьянке), либо, почувствовав сладострастие власти, превратят её в такую невыносимую тиранию для своих же нынешних сокритиков, что даже их верные санчо-пансы поперхнутся от такой метаморфозы и будут вынуждены протирать свои глаза… Повторяю, я не хочу утверждать с полной уверенностью, что именно так всё и получится, но с осторожностью оброню, что такая перспектива не исключается.

Я признаю, что критиковать кого бы то ни было, а особенно критиковать власть, занятие и не трудное, и приятное. Надо лишь забыть об ответственности, и тогда всё пойдет, как по маслу. А особенно приятно, когда на тебя смотрит весь мир и удивляется (не без тайной корысти) твоей смелости. Но подлинная смелость сегодня заключается в том, чтобы сказать, что в погоне за гражданскими правами человечество потеряло гораздо больше, чем выиграло. Выиграло оно относительно прочные полицейско-юридические гарантии для своего индивидуального проживания, а потеряло при этом всё остальное: религию и семью, национальную культуру и здоровую государственность. Так не пора ли нарушить декадентскую моду постоянного фрондирования перед своим Государством? И не пора ли утвердить верноподданническую атмосферу как единственно спасительную для нашей страны? Не пора ли понять, что коммунизм в нашей стране может быть изжит только православно-духовно, а не либерально, как воображают ещё слишком многие? И только мирно, только логикой самой жизни. А не протестами прокуроров, вскормленных на европейско-демократической бурде.

Увы и увы, Владимир Николаевич! Нам ещё далеко до такого понимания. Вот Вы пишете в своём письме: «Советский режим — историческая данность, которая не заслуживает ни особых похвал, ни чрезмерной брани». Ой ли?.. Да какая ещё власть в целом мире вызывает больше восторгов и славословий, с одной стороны, и самых яростных проклятий и насмешек, с другой? Какая ещё власть так решительно перевернула все привычные понятия? А Вы делаете вид, будто это самый обычный режим… Та скороговорочная и поверхностная характеристика, которую Вы даёте Советской власти, удовлетворить никого не может. Эта характеристика не вскрывает генетической связи нынешнего положения с прошлым России и не содержит чаемого исхода из нынешних противоречий.

Вы ставите вопрос об отношении к Советской власти по существу в юридической плоскости — и только. Но это мелочная и демократическая постановка вопроса. Ибо Советская власть это не просто «власть» наподобие других демократических или недемократических режимов, а совершенно ОСОБАЯ власть, возникшая в совершенно ОСОБОЙ стране, являющейся ДУХОВНЫМ ЦЕНТРОМ ИСТОРИИ ЗА ПОСЛЕДНЮЮ ТЫСЯЧУ ЛЕТ. Чтобы правильно относиться к Советской власти, надо настраиваться не на юридическую волну, а на волну ИСТОРИОСОФСКУЮ…

В своей статье «КАК ПОНИМАТЬ НАШУ ИСТОРИЮ» я отважился изобразить вкратце внутреннюю логику развития христианского мира. И теперь, когда Вы ознакомились с этой статьёю, я вправе рассчитывать, что Вы либо согласитесь с нею, либо представите своё более основательное понимание. А не мальчишеские откровения типа «Политика — дело хитрое» или «Если бы нашлось два-три десятка смелых людей…».

В упомянутой выше статье я сравнил Октябрьскую революцию и Советскую власть с пламенем, в котором старая Россия должна сгореть, чтобы воскреснуть как Россия новая, полная во Христе духа и силы. Образ сгорающего и вновь возникающего Феникса это легендарный образ, поэтому в наш прозаический век он представляется годным лишь для поэтов, да и то с оговоркой, что они сами в него не особенно верят. Что ж, приведу другие аналогии, помогающие понять смысл совершающегося в России.

Думаю, что Октябрьскую революцию и Советскую власть можно уподобить страшной грозе, кровавым и черным тучам, надвинувшимся на Россию. Тучам, скопившимся за века во всём «христианском» мире… Это поистине ГРОЗА, ломающая вековые деревья, поднимающая к небу дома, ослепляющая и убивающая бесчисленными молниями, оглушающая несмолкаемым громом. Это ЖЕСТОЧАЙШАЯ ИЗ ВСЕХ ГРОЗ: неизмеримо много зла она принесла — столько смертей, столько разрухи, столько страха, измен, слёз и проклятий… Принять всё это — не значит ли перешагнуть через многое и многое земное?.. Для кого это земное дороже всего, тот Революцию не примет и, подобно Ивану Карамазову, возвратит свой билет Богу… Но Богу и суд, а мы положим на уста свои руку. Не нам судить кого-либо. Кто знает, окажись мы в том положении, на чьей стороне мы были бы. А потому уравняем и белых, и красных перед собою и отдадим их всех милосердному Богу. Его пути выше путей человеческих, а суд Его праведнее нашего суда.

Но разве не очистился воздух после этой Грозы?.. И разве она прошла напрасно? Раньше ведь действительно нечем было дышать. Всё разлагалось и не было никакого исхода. Сейчас мы можем увидеть историю очистившимися глазами.

Чему же ещё уподобим Советскую власть?.. Может быть, Божественной операции на теле России, этом центре всего человечества?.. Операция это какое-то подобие УБИЙСТВА, это полосование ножом по живому телу, это боль, потеря сознания и истощение жизненных сил. Но ради чего?.. Не ради смерти, хотя она близка, но ради жизни. Ради спасения от не излечимой иначе болезни.

Уподобим еще Советскую власть КОТЛОВАНУ, вырываемому для строительства ХРИСТИАНСКОГО ДОМА, какого не было еще никогда в мировой истории. Ибо что такое котлован? По первому взгляду он противоположность того, что надо сделать. Дом должен расти вверх, а тут углубление. Дом должен быть просторным для жизни, а тут пространство заполняется каким-то духовным бетоном. Тут есть какое-то подобие дома, но с отрицательным знаком… Всё так, но, между тем, без котлована действительно не может быть крепкого дома.

Уподобим еще Советскую власть АНТИТЕЗЕ, этому необходимому условию СИНТЕЗА. Если принять прежнее надорвавшееся Христианство за тезу, то должна быть для выявления его ограниченности и неуспеха очистительная антитеза. Но не ради неё самой, а ради ПОБЕДНОГО ХРИСТИАНСТВА.

Наконец, я дерзаю сравнить Советскую власть с честным и животворящим Крестом Господним. В самом деле, разве не была распята вся православная Россия на этом кресте?.. Но как же мы, православные, относимся ко Кресту? Отвергаем ли мы его и проклинаем ли это «позорное орудие казни Христовой», как это делают сектанты?.. А они рассуждают по-своему очень разумно. Правда, скользя по земле и не подымаясь в солнечную высь Церкви…

Было подмечено уже давно, что чем не серьёзнее в церковном отношении человек, тем он революционнее и нетерпимее к существующим властям. Так это было при Царе, так это осталось и при Советской власти. Но из сказанного не следует, что все равнодушные — самые церковные люди.

Церковность это самое чуткое реагирование на мир, но вместе с тем и самое чуткое РАСПОЗНАВАНИЕ ценностей этого мира. Демократическая настроенность в противоположность церковной ТРЕЗВОСТИ вся во власти специфического ОПЬЯНЕНИЯ, вся во власти эмоций и коротких мыслей, принятых по неразумию за аксиомы.

Водораздел между демократами и христианами не столько в понимании границ человеческой свободы, сколько самого существа её. Демократы в нашей стране движимы только отталкиванием от Советской и вообще от Русской власти. А ради чего? — это для них уже дело десятое. Были бы только гарантии для гражданской свободы. Но свобода, принятая раньше Христа и по существу вместо Христа, — это страшная, это самая растлевающая сила. Весь Запад ныне в объятиях этой «свободы». ТОЛЬКО СВОБОДА, ПРИНЯТАЯ ОТ ХРИСТА, ПОДЛИННО ОСВОБОЖДАЕТ. Она созидает, а не разрушает. Она возлагает на освобожденного легчайшее иго и даёт силу это иго нести. Только в нём, в этом иге Христовом (и во всём, что органически с ним связано), спасение России и спасение всего мира. Только на этом понимании свободы возможно у нас возрождение русской семьи, сильной национальности, новой, не ренессансной, культуры и здорового государства.

Ныне, с развалом «ВЕЧЕ», закончилась первая фаза русского патриотического движения. Смысл которой в том, что впервые за последние десятилетия было поднято Русское знамя, собравшее вокруг себя всех, кто только мог собраться. Эта фаза завершилась размежеванием собравшихся по следующим трём направлениям. Выявилась ориентация русско-демократическая (или полу-демократическая), русская православная просоветская и русская антихристианская. Я уверен, что ни первая, ни последняя из них не выражают собственно русского духа. Как демократия, так и в особенности расизм, явления чуждые, занесенные к нам с Запада и возможные у нас лишь в силу общего разложения и упадка. В дальнейшем, по мере духовного возмужания русской общественности, эти болезненные явления обнаружат уже окончательно свою внутреннюю неправду и будут отвергнуты ради ценностей подлинно русских.

С уважением к Вам, Геннадий Шиманов.

Москва, 30 июня 1974 г.

Позднейшее примечание

Нет, была своя правда и у Осипова, была своя правда и у меня, но ни та, ни другая не достигали той полноты, которую ещё предстоит выработать русским людям, чтобы их примирить и выстроить в новое единство, спасительное для всех.

Август 2010 г.

Москва — Третий Рим

Удивительно то, что у нас ещё не было ПРАВОСЛАВНОЙ интерпретации ни русской, ни мировой истории. Была коммунистическая интерпретация, была либерально-демократическая, была самодержавно-монархическая. А вот ХРИСТИАНСКОЙ-ТО, самой необходимой, не было. Если, конечно, не считать отдельных прозрений и замечаний. И потому христианам приходилось разглядывать эту историю чужими глазами. Но видимое порождало недоумение. Оно отрицало христианский смысл того, что происходило. И, следовательно, косвенно отрицало само Христианство.

Вот почему была нужна Великая Русская революция и период послесталинского отдыха, чтобы эта интерпретация появилась как бы сама собою и оказалась единственно возможной. Действительно: все иные пути для человечества ныне закрыты. Есть только путь ПРАВОСЛАВНОЙ ХРИСТИАНИЗАЦИИ Советского государства и построения им духовного мира, способного нравственно раскрепостить нынешнее запутавшееся человечество…

Россия стоит в истории особняком. Это не Запад, но и не Восток. Это не Азия, но и не Европа. Элементы того и другого, находимые во множестве на поверхности русской жизни, наталкивают на мысль об эклектичности России, но интуиция подсказывает, что это не так. Что у России своё оригинальное и ни на что не похожее лицо, а также и свой путь, предназначенный ей как бы свыше. Но почему же «как бы»?.. Нет, он действительно предназначен ей свыше.

Во времена Ивана Грозного или Петра Великого положение в смысле «прав и свобод» было ничуть не лучше нынешнего положения. А точнее сказать — несомненно хуже. Но, однако, русский народ сумел правильно, по-православному, отнестись и к грехам властей, и к безвыходному иногда их положению, толкавшему их на крайние меры. И к своей собственной часто трагической участи. То есть сумел ВЫТЕРПЕТЬ и остаться верным самодержавной власти, доколе она сама не прозреет и не исправится.

Но наша прежняя самодержавная власть, зараженная духом Запада, не оказалась достойной такого истинно русского к себе отношения. Она позволяла высшему классу паразитировать на громаднейшем большинстве русского народа, забыв о своей ответственности перед ним… Вместо того, чтобы быть проводниками высших нравственных начал в среду доверенного им Богом крестьянства, представители власти и высших классов утопали в роскоши или завистливо тянулись к ней. Они соблазняли русский народ своей праздностью, своим высокомерием и равнодушием к русским трудящимся братьям. Они соблазняли его своими иноземными обычаями и мудростью, заимствованной от спенсеров и Вольтеров. Всешутейшие соборы, великокняжеские бордели и помещичий разврат в усадьбах и вокруг усадеб завершились достойно безответственным и равным предательству отречением от власти Императора Николая Второго в минуту самую решительную для Русского Государства…

Онемеченная сверху Империя («мы служим не России, а Российскому Императору», — говорили российские немцы) волочилась за «передовыми» БУРЖУАЗНЫМИ странами, то есть скользила к своей гибели, и, за исключением единиц, не подозревала об этом. Ничто не могло этот крах предотвратить. Или могло? Была ли фатальная неизбежность того, что случилось позднее?

Правильно говорится, что всё в руках Божиих, а потому ответить за Бога не так-то просто. Но всё-таки… Если бы, например, Царь вышел однажды… Ну, пусть не в рубище, но в самой простой одежде, в которой ходят достаточные из простолюдинов, и сказал, обращаясь к БОГАТЫМ И ЗНАТНЫМ, что он по совести не может присутствовать на пирах в то время, когда ТРУЖЕНИКИ Русского Государства страдают от голода… Если бы он освободил Православную Церковь от унизительной казенной узды и дозволил ей изгонять нравственным Христовым бичом дух мира сего из Русского Государства… Могло ли это изменить историю?

Скажем трезво: не знаем.

И всё-таки, почему же в подобном роде никто не выступил?.. Какая, казалось бы, простая мысль. И самая христианская. Если так высоко вознёс Христос, то велик и спрос. Или даже не очень-то и велик. Не требуется самому ни голодать, как голодают твои подданные, ни ходить в лохмотьях, как они ходят. Не требуется от тебя и сораспинаться Христу — кто же потребует такого от Царя земного?.. Просто подать пример своим слугам. Ибо примерами люди и совращаются, и наставляются. Да выступи так хотя бы один наш Царь — и звездою самой первой величины, самой праздничной и драгоценной, выступление это осталось бы навсегда на нашем историческом небосклоне. Да ведь даже не удайся во всей полноте этот пример — только за одну неудачную попытку в таком роде не окончательно развращенный народ ответил бы и благодарностью, и любовью, и преданностью идее Самодержавия. Недаром в русском народе до самого последнего времени не умирала вера в ДОБРОГО ЦАРЯ, отца и печальника о своём народе.

РЕВОЛЮЦИЮ МОГЛА ПРЕДОТВРАТИТЬ ЛИШЬ ХРИСТИАНСКАЯ ЖИЗНЬ ВЛАСТЬ ИМУЩИХ, НО ЕЁ ПО БОЛЬШОМУ СЧЁТУ НЕ БЫЛО, И ПОТОМУ ПОБЕДИЛ ЛЕНИН.

Русские Цари и наши высшие классы были не хуже прочих царей и высших классов в других народах. Но почему же они не были лучше их, принадлежа к православнейшему народу и исповедуя Православие? Да разве можно при этом безнаказанно язычествовать и европействовать?

…Но легко и нам задним числом и со стороны обвинять власть имевших и не сделавших её орудием для Евангелия. Но окажись мы сами в их положении, а главное В ТОЙ АТМОСФЕРЕ, В ТОМ ДУХОВНОМ ТЕЧЕНИИ, ШЕДШЕМ НА НАС С ЗАПАДА, сумели б достойно, как многие предки наши, противостоять этому наступавшему во всём своём блеске гниению?..

…«Возврати меч твой в место его», — сказано было Петру, отсекшему ухо у стражника. И как бы добавлено: «не этим мечом защищается Божия правда».

Белое движение было обречено с самого начала. Если даже предположить, что оно победило б, то следующей фазой в истории была бы очередная смута. Положительной программы, достойной России, у него не было, как и никаких сил, ни нравственных, ни физических, для удержания развала страны, который уже начался.

Можно ли утверждать, что в Белом движении участвовали более нравственные люди, чем в Красном? Мне представляется, что с той и другой стороны сражались корыстные и бескорыстные, идеалисты и материалисты. Их объединяла, помимо общей ярости и ненависти, общая слепота по отношению к происходившему. С точки зрения «культурного европейца», Белая армия защищала вечные ценности европейской цивилизации, в то время как с точки зрения «пролетария» она защищала лишь те стороны европейского миропорядка, которые и он сам, и его ближние прекрасно на своём горбу испытали. И те, и другие защищали дело двусмысленное свою относительную правду, которая должна была со временем обнаружить свою ограниченность и подвести тем самым к общей великой Правде — религиозному покаянию для всех и религиозному очищению.

…Идеал просвещенной и эмансипированной Европой России есть идеал не менее ложный, чем идеал пролетарского государства, предназначенного для перестройки всего мира по-коммунистически. Но эта последняя задача, при всей её абсурдности, гораздо полезнее в исторической перспективе, ибо на этом пути можно быстрее убедиться в ложности взятого курса, чем на пути липкой полу-правды и липкой полунравственности, которые подобны громадному омуту, затягивающему в себя человечество. В этом смысле Октябрьская революция почти мгновенно утянула Россию на самое дно этого омута, где всё (или почти всё) обнаженно неправильно и разрушительно, но… где есть та ТВЁРДАЯ НЕПРАВДА, от которой можно оттолкнуться, пока есть ещё силы, не растраченные на утомительную борьбу, неизбежную при медленном погружении.

Москва не перестала быть Третьим Римом от того, что в России произошла Октябрьская революция. Наоборот. Москва сохранилась как Третий Рим благодаря ей.

Мне представляется, что в настоящее время карловацкое движение должно находиться в жестоком кризисе: живительной надежды на свержение Советской власти, как никогда, мало. Полная изоляция от России и народа русского, а в связи с этим, с одной стороны, творческое бессилие и, с другой, постепенное растворение в западном мире, воздухом которого приходится дышать и понятия которого незаметно для себя усваивать. Впереди — полное отсутствие каких-либо перспектив. И лишь одна единственная надежда — надежда на чудо, которое сметёт с лица земли Советскую власть. И вот тогда-то можно будет устроиться почти по-старому… Ну, конечно, не совсем по-старому… Исторический опыт должен чему-то научить даже их. Необходима известная русификация и известная православизация России…

Они поистине необходимы. Но едва ли жесточайшая гроза пронеслась над Россией только для того, чтобы так мелко и так провинциально поставить задачу. Революция в России имеет ВСЕМИРНОЕ значение, а из этого следует, что и плоды её должны иметь всемирный характер. После Великого Октября речь должна идти о ПРАВОСЛАВИЗАЦИИ ВСЕГО МИРА. И, как следствие этого, об известной русификации его. Была в своё время духовная евреизация человечества, ставшего человечеством христианским. И эта духовная евреизация ни в коей мере не упразднила принявшие Христианство народы и не пошатнула их национального достоинства. Если Россией действительно будет сказано «новое слово» во всемирной истории, то духовная русификация мира неизбежна.

…В настоящее время в состоянии кризиса находятся все: и карловчане, как сказано выше, и Советская власть, утратившая свой былой коммунистический задор и как бы смирившаяся с ролью страны, постоянно и безнадежно «догоняющей» США. В кризисе и наша либеральная общественность, не имеющая оригинальных идей, творчески абсолютно бесплодная и сознающая про себя унылую бесперспективность выбранного ею пути, но продолжающая тянуть как бы по обязанности унылую лямку своей либеральной гражданственности… В настоящее время выход для всех — и карловчан, и советских коммунистов, и либералов — перерасти ради блага России и всего человечества ограниченность своей нынешней партийности, уже явно отстающей от жизни, и соединиться для созидания действительно ГУМАННОГО общества (но гуманного не в ренессансном, а в христианском смысле).

Несомненно, что у всех есть своя правда, как и своя неправда, изживаемая исторически. Расщепление единой РУССКОЙ ПРАВДЫ было неизбежностью в нашей истории. Но не такою ли точно неизбежностью является теперь СИНТЕЗ НЕКОГДА РАСЩЕПЛЁННОГО? Ничто истинное и доброе не должно погибнуть, но в очищенном и обогащённом виде должно войти в обновлённую РУССКУЮ ПРАВДУ

Не мною первым было подмечено, что наш русский социализм по своей духовной сердцевине не европейское и не буржуазное явление. Это блудный сын Русского Православия. На Западе социализм чуть ли не с пелёнок приобрёл буржуазную физиономию и как-то по-свойски устроился в буржуазном мире. А у нас был окрашен в мученические и апокалиптические тона. Но о чём это говорит?.. Не о том ли, что блудный сын, растеряв почти полностью своё былое достояние, должен всё чаще задумываться о возвращении домой и, наконец, решиться на это возвращение?

Привычный боевой тон газетных передовиц не может скрыть состояния растерянности и раздумий, совершающихся втайне под покровом официальной бодрости и уверенности.

Атеизм есть не только величайшая неправда, но, в диалектическом противостоянии разложившейся религиозной жизни, может быть ограниченной нравственной реакцией на ту фальшь, которая выдается за религиозную правду… Воинствующий атеизм есть одновременно и наказание за былое религиозное лицемерие и религиозное равнодушие, и лекарство для исцеления нашей веры. И насколько же это лекарство целебнее в исторической перспективе, чем всевозможные формы ущербной духовности, господствующие в современном западном мире. «О, ЕСЛИ БЫ ТЫ БЫЛ ХОЛОДЕН ИЛИ ГОРЯЧ. НО ПОСКОЛЬКУ ТЫ ТЁПЕЛ… ИЗВЕРГНУ ТЕБЯ ИЗ УСТ МОИХ».

Нынешний западный мир — это мир «тёплый», и его ценности — это «тёплые» ценности, заслуживающие быть извергнутыми…

Идея грядущей ПРАВОСЛАВНОЙ ТЕОКРАТИИ — единственная творческая идея, которая есть в наши дни. А перспективы, рисуемые христианскими демократами, социалистами, технократами, либералами, новыми левыми, старыми правыми и т.д., не заслуживают доверия. Они не достойны русской истории и судьбы человека.

Август 1974 г.

Позднейшее примечание

Под словами «евреизация христианских народов» я разумел, конечно, не усвоение ими фарисейско-талмудического духа евреев, абсолютно противоположного Христианству, а знакомство с историей древних евреев и приобщение через неё к истокам общечеловеческой истории, память о которых была почти полностью утрачена язычниками. Следы этой «евреизации» запечатлены во многих русских религиозных понятиях и даже во многих именах и фамилиях. Таких, как Ивановы, Михайловы и т.д. Отрекаться от добрых влияний нехорошо ни отдельным людям, ни целым народам.

И второе. Под словом «теократия» я имел в виду его буквальный смысл, а не привнесённый в него позднее. То есть Боговластие, а не мирскую власть священства.

Декабрь 2003 г.

В Президиум Верховного Совета РСФСР

От Шиманова Г.М., проживающего по адресу…

Копии: в Верховный Суд РСФСР и Прокуратуру РСФСР.

В связи с арестом и готовящимся судом над бывшим редактором машинописного журнала «Вече» Осиповым В.Н. считаю себя обязанным заявить следующее.

Журнал «Вече», несмотря на отдельные, по моему мнению, существенные промахи, В ЦЕЛОМ сыграл громадную положительную роль в патриотическом воспитании определённой части нашей интеллигенции. С его страниц звучали слова в защиту достоинства русского народа против хулителей и клеветников (например, против тех, что были подняты на щит эмигрантским журналом «Вестник РСХД»), в то время как официальная советская пресса ни одним словом не ответила на оскорбительные анти-русские пасквили. На страницах «Вече» звучали слова тревоги в связи с угрозой физического и нравственного вырождения нашей нации (крайне низкая рождаемость, алкоголизм, явное неблагополучие в семейной жизни, утрата национального чувства, всё возрастающая американизация), с патриотических позиций рассматривались различные явления в литературной жизни, отношение к памятникам старины и т.д.

Вопросы, как правило, ставились остро и обсуждались в полный голос, поскольку замалчиванием их всё равно решить невозможно.

Порою в журнале высказывались спорные или даже неправильные мнения (от этого, как известно, не гарантирован никто), но КЛЕВЕТЫ, т.е. СОЗНАТЕЛЬНОЕО извращения фактов, по моему глубокому убеждению, в нём не было. Между тем, как раз это обвинение является единственным обвинением против редактора.

Что можно сказать в связи с этим?.. Не предупреждая решенья суда, — только следующее: если суд не укажет точно, ЧТО ИМЕННО из утверждений журнала было СОЗНАТЕЛЬНОЙ клеветою, и не представит соответствующего доказательства (именно этого требует наше советское законодательство), то обнаружится с очевидностью, что над Осиповым совершился не праведный СУД, а произошла беззаконная РАСПРАВА.

Непонятно следующее обстоятельство. Если случаи клеветнических утверждений действительно имели место, то почему сразу, при первом же случае клеветы, прокуратура не указала Осипову на неё, не предложила её опровергнуть и не предупредила об ответственности?.. Ведь курс на профилактическое предупреждение преступлений — официальный курс советской юриспруденции. И лишь когда вышли все десять номеров журнала, когда Осипов уже был отстранён от редакторства, — на него вдруг обрушилось уголовное преследование. Подобное отношение нельзя назвать ни гуманным, ни соответствующим официальным установкам советского правоведения.

Но подобное отношение не соответствует и действительным интересам нашего Советского государства, если не отождествлять эти последние с интересами отдельных лиц, занимающих те или иные должности и выступающих в силу этого от его имени. У многих складывается впечатление, что суд над Осиповым это не столько суд над ним лично, сколько устрашающий удар по всей русской патриотической настроенности. Верно ли это опасение — покажет будущее. Однако и сейчас уже можно безошибочно сказать, что не в конфликте с русской патриотической настроенностью будет наращиваться духовная сила нашего Государства. Наоборот. Пропасть, которую хотят вырыть между Советской властью и русскими патриотами наши общие враги, оказалась бы одинаково гибельной как для русского патриотического сознания, так и для самого Советского государства.

Москва, 20 декабря 1974 г. Подпись.

Ответ прокуратуры

Прокуратура Владимирской обл. Спецотдел.

3 января 1975 г.

№ 6/14.
адрес…
гр-ну Шиманову Г.М.

Сообщаю, что в ходе расследования по делу Осипова В.Н. будут проверены Ваши доводы изложенные в письме от 20 декабря 1974 года.

Ст. пом. прокурора области
Старший советник юстиции Образцов.

Идеальное государство

Можно ли отрицать старинную мысль, что в основе всякого государства лежит беззаконие?.. Но, облекаясь в государственную систему, беззаконие мало-помалу становится законом и начинает служить добру. Однако мера этого служения всегда неполна, всегда исторически ограничена. Институт государства в процессе истории как бы тянется к некому идеалу, но в силу диалектического характера истории и сам институт, и тот идеал, к которому он тянется, претерпевают диалектические изменения. Родовая община, система уделов, самодержавие, затем крохотный период буржуазной демократии и, наконец, Советы — вот те формы русской власти, которые отразили различные этапы нашей истории. Добавим к сказанному: настолько органически связанные между собою этапы и с такою внутренней необходимостью вытекавшие через отрицание друг из Друга, что невольно напрашивается сравнение их с различными стадиями жизни какого-нибудь растения.

Родовая община это уже власть, но ещё не государственная, т.е. в некотором смысле ещё не историческая, ещё как бы предъисторическая, через которую осуществляется общественная жизнь и правда на самой заре человечества. И нет слов, чтобы достаточно похвалить эту в своём роде цельную правду. Покуситься на неё — не значило ли совершить преступление?.. Поистине так. Но остаться с её цельностью значило бы остаться навсегда запертыми в предыстории. И вот потребовалось преступление, чтобы возникло сверхродовое образование — государство; потребовалось одному роду или даже одному семейству беззаконно возвыситься и унизить другие, чтобы началась история в тесном смысле этого слова.

Удельная система возникла вся из родовой стихии и явилась, с одной стороны, её апофеозом, а с другой, в отношении к подданным русских князей, отрицанием её самодовлеющего достоинства. А ну-ка, потеснись, потеснись, родовая правда!.. хотя бы опять через род, но пропусти уже другое, уже государственное начало!.. Государственное начало, без которого невозможна история.

Но каким оказался выход в историю через род, мы знаем достаточно хорошо: бесконечные распри и дрязги удельные довели Россию до позора и погрома татаро-монгольского. И хотя Русский Князь был до бесповоротности убеждён в истинности и законности удельного права, сама жизнь обнаружила несостоятельность мысли о ВЛАСТИ как объекте разрозненного пользования членами одного рода. И сама жизнь выдвинула новую форму власти — Единодержавие.

Русские Цари стали Царями вполне беззаконно с точки зрения бывшего права (как и Русские Князья — Князьями), но оказались впоследствии законнейшими Самодержцами, ибо только благодаря им Русь разгромила нехристей, смыла с себя позор и оказалась достойной новых исторических испытаний.

И как тут было не воспеть хвалу — от самого чистого сердца — нашей великолепной Самодержавной власти?.. И её пели многие замечательные русские публицисты, от Карамзина и Пушкина до Розанова и Храповицкого, убеждая нашу общественность в том, что этот институт — совершеннейший на Земле (а карловчане сделали из Самодержавия даже как бы тринадцатый пункт Символа Веры). Но, увы, опять-таки сама жизнь обнаружила исторически-преходящий характер этого типа власти, его несостоятельность в новых условиях.

Прежде всего, если этот институт такой совершенный, то почему же он так бесславно пал?.. Ведь он рухнул не под ударами внешней превосходящей силы, а от внутренней своей дряхлости и внутреннего своего разложения. Да разве была действительно Самодержавной властью эта только по внешности «самодержавная власть», у которой гниение общества происходило прямо-таки на глазах, а она и пальцем не решалась пошевелить ради обуздания язычества и анархии?.. Европы она боялась всем сердцем и раболепствовала тайком перед зарубежными и отечественными европейцами, — а вот Бога и Церкви Христовой боялась уже весьма специфически… Функционирование публичных домов в христианском обществе благосклонно разрешала она, а свободное функционирование Церкви разрешить опасалась… Да разве была действительно Самодержавной властью эта прогнившая власть, пронизанная чем угодно, от либерализма до аракчеевских жестокостей (или выдуманы все они?), но только не подлинной ОТВЕТСТВЕННОСТЬЮ перед Богом и русским народом за утверждение подлинно христианского строя на нашей святой земле.

Прежняя власть не только подчинила церковную жизнь своим собственным, язычески понятым, фамильным и сословным интересам, но даже сами-то интересы эти не смогла должным образом обеспечить. И в результате рухнула, скомпрометировав заодно с собою и ценности непреходящие, и ценность ЦЕРКОВНОСТИ прежде всего.

Но это падение явилось результатом не только греховного уклонения власти от своего христианского служения, а также и следствием отрыва самодержавной власти от русского народа, ибо посредствующее звено — дворянство — в условиях либеральности и буржуазности из силы соединяющей власть и народ превратилось в силу разъединяющую.

Однако могла ли единая личность, вознесённая на престол, не ограниченная ничем государственно, хотя и подвластная буйству ветхозаветной природы, не уклониться с узкой дороги на пути широкие и согласные с ходом всего человечества?.. Идти вместе со всеми куда как веселее слабому человеку.

Могла ли единая Личность найти в себе столько сил, чтобы не поддаться ни немощам, ни соблазнам и, ясно сознавая происходящие в мире процессы и даже как бы провидя его грядущие судьбы, твёрдой рукою вести народный корабль, минуя подводные рифы, против господствовавшего в истории языческо-торгашеского течения?..

ЕСЛИ ДАЖЕ И МОГЛА, ТО НЕ СЛИШКОМ ЛИ ЭТО СЕРЬЁЗНАЯ ВЕЩЬ — ВЛАСТЬ НАД НАРОДОМ, — ЧТОБЫ МОЖНО БЫЛО ЕЁ ДОВЕРЯТЬ СЛУЧАЙНОСТЯМ ЛИЧНОГО ПРОИЗВОЛА ТОГО ИЛИ ИНОГО ПРАВИТЕЛЯ?..

А не доверять всю власть целиком тоже нельзя, — получится разделение государственной власти и опять холодная или горячая междоусобица.

Ограничить власть конституцией?.. Но какая же это сила будет конституцию защищать в случае произвола Царя?.. Бумажная?.. Нет, бумажная, по-видимому, не годится. Значит, надо, чтобы реальная сила была легализована ради поддержания равновесия в государстве. Но при таком равновесии власть Царя превратится в жалкое полу-властие, а противостояние двух сил — в подспудную враждебность двух лагерей с подкопами друг под друга и готовностью в случае чего перегрызть горло друг другу или вызвать из-за рубежа на помощь союзников.

Конституционная монархия по существу есть либо фикция, как в Англии, либо состояние постоянного противоборства при неустойчивом равновесии, которое однажды непременно должно нарушиться. Ибо властью, по мудрому слову Шульгина, как-то неудобно делиться.

Но как же тогда быть?..

Да очень просто!.. — снисходительно отвечают солидные демократы. — Пусть народ сам правит собою. Установите демократию, и все проблемы решатся сами собою.

Экая прелесть!.. Да вы откуда, ребята?..

Не знать и даже не догадываться о том, что ДЕМОКРАТИЯ ЕСТЬ ВЛАСТЬ ДЕНЕГ, замаскированная и анонимная власть, за которой скрываются самые тёмные силы, — экая простота первозданная. Вот победи у нас некогда Февральская революция, и это было бы такое «решение всех проблем»… Это был бы не только распад Империи на десятки почти африканских государств, разных по своему строю, но одинаково буржуазных по своей судьбе, — ЭТО БЫЛ БЫ УЖЕ БЕЗЫСХОДНЕЙШИЙ КРАХ ВСЕГО ХРИСТИАНСКОГО МИРА.

Способны вы это понять, господа христианские либералы?.. Да нет, конечно же, не способны. Как не способны понять и того, что антирелигиозный пафос большевиков не дал им уйти от религии в равнодушную буржуазность (в которую вы ушли сами), что он лишь вывернул их религиозность наизнанку, как выворачивают перчатку, благодаря чему оказалось возможным со временем, по мере изживания жизнью неправды безбожия, эту религиозность снова вернуть с изнанки на лицевую сторону.

История Советского государства есть не только наказание за грехи прежнего языческо-христианского мира, притворявшегося полностью христианским, но также и изживание самого бунта против Бога. Вся история Советского государства — это созревающее в недрах осознание ограниченности как старой неудавшейся христианской тезы, так и выступившей против неё воинственной антитезы. И потому объективно это подготовка к грядущему СИНТЕЗУ. В этом смысле можно сказать, что СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ БЕРЕМЕННА ТЕОКРАТИЕЙ (а беременные, как известно, бывают не особенно привлекательны). Подобное понимание является ныне основой для нелукавого приятия этой системы, вызывающей жалкий ужас и жалкие насмешки со стороны профанов.

Слишком многое говорит за то, что Советская власть предназначена стать инструментом для созидания ТЫСЯЧЕЛЕТНЕГО ЦАРСТВА на земле, которого не было ещё никогда в мировой истории, но которое по Писанию (если верить ему) должно быть. И думается, что не само собою возникнет оно, как бы отменяя созидательную деятельность исторических сил (или оттесняя её на задний план), а будет создано историческим опытом, трудом и любовью людей земли в гармоническом их единстве с ВЛАСТЬЮ НОВОГО ТИПА, которая уже есть, но которая ещё созревает. В гармоническом единстве с ДУХОВНО ПРЕОБРАЖЁННОЙ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТЬЮ. Можно ли думать, что антитеза неудавшемуся Христианству ничего не принесла, кроме выворачивания всех ценностей наизнанку?.. Но в этом случае была бы непонятна творческая роль антитезы. Нет, антитеза, чтобы выявить все свои возможности и тем самым свою ограниченность, должна была воспользоваться некой как бы АБСОЛЮТНОЙ ВЛАСТЬЮ, которой не было ещё никогда в мировом прошлом. И она действительно создала ГОСУДАРСТВО НОВОГО ТИПА, основой которого явилась ПАРТИЯ НОВОГО ТИПА, выпестованная, как бы к нему ни относиться, но всё-таки гениальным Лениным. Возникновение этой партии есть возникновение зародыша нового Государства ещё задолго до рождения последнего. Это новое Государство есть ГОСУДАРСТВО ИДЕОКРАТИЧЕСКОЕ С РАЗВИТОЙ НЕРВНОЙ СИСТЕМОЙ в лице партии, охватывающей весь общественный организм до каждой его чуть ли не мельчайшей клеточки; во всяком случае, охватывающей каждый хозяйственный, военный, административный и культурный коллектив. Ранее такой степени Единодержавия никогда ещё не было. Монархический строй такой развитой нервной системы не знал, он почти по-либеральному благодушно и безответственно относился к господствовавшим в обществе настроениям и стихиям. И либо женственно увлекался ими, либо женственно истеричничал против них, но не знал и не имел такой безотказной связи с каждой клеточкой государственного тела и такого безотказного привода, способного обуздать всё, кроме — ОДНОЙ ТОЛЬКО ПРАВДЫ.

И вот здесь мы подходим к самому интересному. Этот строй возник по существу как бунт против неудавшегося исторического Христианства, но принял форму бунта против Христианства вечного и абсолютного. И с лёгкостью победив первое, он затем как-то жалостно забуксовал в своём натиске на второе. Тут стало обнаруживаться несоответствие совершенной государственной системы и отрицательных по своей основе ценностей, к которым она стремилась. Оказалось, что совершенный тип власти при ложной ориентации не только не в силах утвердить высший тип социальной жизни на земле, но даже не в состоянии организовать такую жизнь, которая мало-мальски превосходила бы жизнь на буржуазном Западе. Внутренняя пустота величественных с виду плодов безбожного творчества есть роковой удел его и расплата за игнорирование ЛЮБВИ. Причём, чем дальше, тем всё очевиднее становится, что тут дело не во временных неудачах и не в исторических обстоятельствах, а в самой СУТИ ДЕЛА: нельзя из духовного дерьма выпекать аппетитные медовые лепёшки.

Но ясно, что не для того создавалось это государство высшего типа, чтобы бесславно и бесполезно погибнуть, и не для того, чтобы вечно буксовать в стремлении к недостижимому. ОСОЗНАНИЕ СИТУАЦИИ, осмысление правды как исторического Христианства, так и русского коммунизма, равно как и их недостаточности, это неизбежность, ибо всё иное есть мёртвый путь, всё иное есть отказ от творческого пути и тупик, в котором наша мыслящая общественность потолчётся-потолчётся и — начнёт искать выхода. И выйдет, в конце концов, на прямую историческую дорогу.

Причём, на эту историческую дорогу выйдет не только наше так называемое «инакомыслие», но, как бы скептически ни относиться к подобному утверждению в настоящее время, — и мысль государственная. Ибо факты, как любил говорить товарищ Сталин, это «упрямая вещь». Слишком долго не считаться с фактами никому не позволено — и даже самому совершенному аппарату власти. Сама жизнь откажет в праве на жизнь тому, что будет упрямо держаться за давно уже изжитые исторические недоразумения. И потому противоречие между совершенным Государством и негативной по своей основе идеологией должно разрешиться в пользу первого. Хлам и мусор безбожных идей должен быть выброшен на помойку истории не ради нового хлама и мусора буржуазного, а ради соответствующих сокровенно религиозной природе Советского государства ценностей вечного и обновлённого в величайшей исторической буре Христианства.

Стать совершенным орудием для служения Церкви — такова внутренняя идеальная задача всякого государства. Но ни одна из доселе бывших государственных форм не выдерживала испытания временем и потому разрушалась. На смену им всем пришёл советский тип власти, заключающий в себе все достоинства Самодержавия, но в громадной степени погашающий громадные недостатки последнего:

Наследование власти людьми, явно не способными управлять Государством.
Паразитизм и развращающее влияние родственной камарильи.
И самое главное: БЕЗОТВЕТСТВЕННОСТЬ Самодержца перед Церковью, венчавшей его на царство.

Но где та сила, не противостоящая Первому Лицу в его положительных действиях, но ограничивающая его лишь в его отступлениях от положительной Программы?.. Ясно, что конституция, и даже со всеми помогающими ей государственными рычагами, такой силой быть не может. Не может и не должна быть такой силой и Церковь, ибо это оказалось бы низведением её на уровень государственной силы.

До сих пор в истории всегда бывало так, что либо Церковь превращалась в нечто низшее себя (папоцезаризм), либо низшее поднималось незаконно над высшим (цезарепапизм), причём то и другое компрометировало Христианство сильнейшим образом и подготавливало ответную человекобожескую, «титаническую» реакцию.

И только теперь, с образованием Советского государства, появилась возможность того, чтобы ПАРТИЯ, самодержавно правящая страною и не имеющая конкурентов в политической жизни (ибо клир должен быть безусловно вне политической жизни), руководствовалась не чем-то неопределённым, вроде наших былых Государей и Государынь, а — ПРОГРАММОЙ построения подлинно христианского общества, благословлённой ЦЕРКОВНЫМ СОБОРОМ и поддержанной всем стоящим на страже ПРАВДЫ ХРИСТОВОЙ православным народом.

В этом случае, то есть если предположить грядущую трансформацию Коммунистической партии в ПРАВОСЛАВНУЮ ПАРТИЮ СОВЕТСКОГО СОЮЗА, мы получили бы действительно ИДЕАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО, свободное как от пороков и преступлений старых языческо-христианских государств, так и от пороков и преступлений нынешнего, духовно ещё не просветлённого, Советского государства.

И как ни нелепо в наше время подобное предположение, слишком многое говорит за то, что иного пути у нас нет, и что так оно и получится. Советское государство, начавшееся, как и любое другое, с беззакония, станет, в конце концов, законностью совершенной и, в качестве таковой, откроет новую эру в истории человечества.

Москва, 29 мая 1975 г.

Примечание

Свой комментарий на эту статью начну несколько издалека. Начну с того, что идеологом «демократического движения» в СССР был сын Сергея Есенина, Александр Сергеевич Есенин-Вольпин (или «Алик Вольпин», как его тогда называли). Это был, в своём роде, очень незаурядный человек. О чём свидетельствовали не только его жизнь, но и, на мой взгляд, его стихи:

Эти мальчики могут понять,
Что любить или верить смешно.
Что враги их — отец их и мать,
И убить их пора бы давно.

Эти мальчики кончат петлёй.
А меня не осудит никто.
И стихи эти будут читать
Сумасшедшие лет через сто!

Или такие его строчки, застрявшие в моей голове (мы были с ним немножко знакомы):

О, сограждане, коровы и быки,
До чего вас довели большевики…

Вольпин был, кроме того, крупным математиком, в защиту которого выступили, когда его посадили в психушку, десятки советских математиков. А затем он уехал в Америку, и о дальнейшей его судьбе мне ничего не известно.

Так вот, он первый сформулировал принцип, определивший характер «демократического движения» в СССР. Это был чисто юридический принцип: «Пусть советская власть выполняет свои собственные законы, записанные в её конституции». Этот принцип игнорировал любые ценности и любые соображения, с которыми обязан считаться всякий нравственный и думающий о судьбе своей страны человек. А потому, принятый в качестве критерия истины в суждениях об обществе, этот принцип делал людей слепыми и по отношению к порокам Запада, и по отношению к достоинствам СССР, но зато предельно зоркими по отношению к противоречиям в советской юридической теории и практике.

А эти противоречия были действительно огромны, и выявлять их не составляло большого труда. Советская Конституция была в высшей степени двусмысленной по части записанных в ней прав и свобод человека. Их можно было толковать по-разному, вплоть до диаметральной противоположности в их понимании. Советская политическая мысль сознательно допускала эту двусмысленность в советской Конституции, чтобы создать иллюзию полноты прав и свобод граждан СССР в глазах всех, кто не вникал в подробности советского правосознания, и, вместе с тем, обеспечить органы государственной власти правом наказывать всех советских граждан, чьё поведение противоречило интересам советской идеологии и политики.

Юридический принцип, заявленный Вольпином и взятый на вооружение нашим «демократическим движением», как раз и должен был выявлять эту двусмысленность советского законодательства, показывать фактическое бесправие советских людей, замаскированное формальными их правами, а западная пропаганда должна была показывать это фактическое бесправие крупным планом, делать его понятным для всех как в СССР, так и за его рубежами.

Мысль о бесправии советских людей была правдой, но правдой не единственной, не полной и не самой главной в их жизни. Кроме того, эта правда сочеталась в западной пропаганде с ложью насчёт полноты прав и свобод людей на Западе. Западные права и свободы отличались от советских разительно лишь на первый взгляд, а при более внимательном их изучении оказывались правами такими же условными, как и права граждан СССР. Будешь подчиняться господствующей идеологии и господствующим нормам жизни — будешь свободен в каких-то пределах. А не будешь им подчиняться — получишь по голове тем или иным образом. Типы преступного инакомыслия в СССР и на Западе были разными и способы наказания за них были тоже различны. Но «Голос Америки» об этом важнейшем обстоятельстве предпочитал умалчивать.

Цель западной пропаганды на СССР заключалась в том, чтобы сфокусировать внимание всех мало-мальски думающих об обществе советских граждан на советском обмане, жертвами которого они стали. И, как следствие, сделать их не способными думать о всей полноте проблем, связанных с обществом. То есть, фактически, загипнотизировать их темой прав человека в СССР.

Цель наших «благодетелей» была в том, чтобы освободить нас от одного, сравнительного примитивного, обмана, но не для того, чтобы приблизить нас к истине, а для того, чтобы сделать жертвами обмана ещё большего. Ещё большего, потому что куда более трудно распознаваемого.

Юридический принцип, предложенный Вольпином, был прост и понятен для всех, не понимавших того, что следование ему, при существующих в мире условиях, приведёт не только к краху Советского государства, но и к последующему вырождению самой идеи государства на послесоветском пространстве. А вместе с вырождением идеи государства — к ещё большей деградации нравственности, семьи и национальной культуры, без которой народ превращается в массу разрозненных и потому эгоистически настроенных человеческих единиц.

Я сам был увлечён до какой-то степени очарованием этого юридического принципа, потому что трудно было ему не поддаться в условиях, в которых я тогда оказался. Но, в отличие от многих, я всё-таки думал. Думал о том, какова природа этого принципа и как он соотносится с Православием.

Помогли мне думать в правильном направлении диссиденты-западники с их не всегда скрываемой русофобией и с насторожённым их отношением к Православию. Чувствовалось, что оно их устраивало лишь в качестве возможного союзника в борьбе с СССР. А в дальнейшем, захватив власть, они примутся душить и его за то, что исповедует совсем другие идеи, нежели таящиеся в масонских талмудах.

Если завтра рухнет СССР, то к власти в стране придут силы куда более страшные для Православия и русского народа, нежели нынешние коммунисты. Из чего следует, что надо не помогать врагам Советского государства, а поддерживать его и помогать ему избавляться от его идейных пороков.

Вот какой логикой я руководствовался, когда писал «Идеальное государство» и другие статьи, близкие ему по теме. Мне было нужно утвердить мысль о спасительности идеократического государства в противовес господствовавшей тогда мысли о спасительности либерального государства.

Я был настроен оптимистично, потому что не сомневался в том, что советские руководители пожертвуют многими марксистскими догмами ради спасения Советского государства. Догадаться о том, что они пожертвуют Советским государством и всем социалистическим лагерем ради идей капиталистических, было в то время трудно.

Но, начиная думать о необходимости православизации Советского государства, я не мог сразу представить свою мысль в сколько-нибудь развитом и гармоничном виде. Я не догадывался о подлинных размерах этой мысли и связанных с нею сложностях. То, что приходило мне тогда в голову, я записывал и тут же, размножив, раздавал своим знакомым. И эти статьи, со всеми их достоинствами и пороками, начинали самостоятельную жизнь в самиздате.

Я, разумеется, допустил ошибку, написав, что Советское государство стало бы идеальным, если бы приняло Православие. На самом деле идеальных государств не бывает. Я не точно выразил свою мысль. Правильнее было бы сказать, что Советское государство, приняв Православие, стало бы лучшим из существующих государств.

Кроме того, крайний централизм, характерный для Советского атеистического государства, следовало, при его обращении в Православие, сократить до разумных пределов, чтобы обеспечить право всех советских граждан и всех советских народов на свободу мысли и свободу самоорганизации. Эту мысль я проводил позднее в других своих статьях (в частности, в письме к Лие Абрамсон), но в «Идеальном государстве» её не было (мне показалось, будто она подразумевается сама собою). Но моим критикам позднейшие мои разъяснения были не нужны. Они их никак не устраивали. Они ухватились за «Идеальное государство», в котором этого разъяснения не было, и стали «раскручивать» его, толкуя весь его текст и отдельные из него фразы в самую худшую сторону.

Вот откуда пошла мысль о рождении в СССР «православного фашизма» и смертельной его опасности для всего человечества. Не важно, что единственным «православным фашистом» был дворник Шиманов (или сторож, или оператор газовой котельной — у меня было много «профессий»), официально признанный социально опасным по причине своего душевного заболевания. А важно было то, что лучшие умы Запада и Востока убедились, после полученной ими информации, в реальности «православного фашизма» в СССР.

Американский советолог Александр Янов опубликовал в первом номере парижского журнала «Синтаксис» разоблачительную статью «Идеальное государство Геннадия Шиманова». Я сам этой статьи не читал, но мне говорили о её характере и о том, что её читали несколько раз по «Голосу Америки». В дальнейшем Янов использовал эту статью в своей книге «Русская идея и 2000-й год» (Нью-Йорк, 1998), представив меня в качестве самой большой угрозы для «свободного мира». Но нет, не меня одного. Рядом со мною он поставил ещё одного страшного человека — лютого врага христианства В.Н. Емельянова. В паре с ним я смотрелся особенно хорошо.

Немало потрудился над рекламой моего «Идеального государства» и эмигрантский писатель Андрей Синявский. В лекциях, которые он читал студентам Сорбонны в 1979 г. ив первой половине восьмидесятых годов, он цитировал самые ужасные места из этой статьи. Эти лекции были изданы на многих языках в виде сборника (на русском языке он появился в последнюю очередь под названием «Основы советской цивилизации», М., 2001). Но, в отличие от Янова, Синявский считал, что Шимановские идеи опасны не столько для человечества, сколько для Русской Православной Церкви, которую они могут политизировать. Будучи безобразником, он, тем не менее, заботился, как видим, о непорочности Православия.

А теперь о том, каким принципом, на мой взгляд, следует руководствоваться в социально-политическом вопросе. Я назвал бы его историософским. Этот принцип куда более сложен по сравнению с принципом юридическим, выдвинутым Вольпином. Он должен включать в себя, прежде всего, религиозную мысль, эту основу всякой иной мысли. И, далее, мысль национальную, семейную и государственную. А если государственную, то и юридическую (но не в качестве главной, а в качестве подчинённой мысли). А также мысль общинную и, разумеется, историческую. Но это лишь главные составляющие историософского принципа.

Руководствоваться надо всем объёмом знаний, имеющих отношение к выяснению нашего прошлого и созиданию нашего будущего. Выяснять самые важные вещи: Почему получилось так, что мы пришли к настоящему своему положению и состоянию? В чём наши достоинства и наши пороки? Как нам вылезать из той ямы, в которой мы оказались? Какой тип общества и государства мы теперь, после нашего исторического опыта, признаём самым лучшим? И какие пути к нему выбираем?

На эти темы нужны дискуссии, потому что без них индивидуальная мысль не развивается или развивается черепашьими темпами.

Идеал государства недостижим, но он нужен в качестве ориентира. Даже если это условный идеал, ограниченный нашим сегодняшним его пониманием. Он может совершенствоваться со временем вслед за совершенствованием наших умов и совершенствованием общества, от состояния которого наши умы тоже зависят в какой-то степени.

А наряду с государственным идеалом нужен образ государства далеко не идеального, но всё-таки более правильного по сравнению с существующим. И способы дорастания до него. А затем, по достижении этой цели, образ государства ещё более совершенного. И т.д.

Но всего связанного с этой темой не скажешь в нескольких словах. Это тема на многие тысячелетия, если Господь нам их отпустит. А если будем вести себя так, как вели себя до сих пор, то конец истории, действительно, близок.

1 июля 2010 г.

Поездка к В.В. Шульгину

И что надоумило нас к нему?.. Тщеславное ли желание познакомиться со знаменитостью, чтобы потом говорить: «Захожу я как-то к Шульгину…» или «Василий Витальевич говорил мне…» — и показывать фотографии, на которых вы вместе запечатлены в умной беседе?.. Или нас повело желание прикоснуться к уже канувшей в Лету эпохе, но не через книжки, а непосредственно, через последнего её представителя, какимто чудом ещё живущего с нами? Или желание услышать слова, пробивающиеся на закате столь долгой и бурной жизни к смыслу величайшего кризиса в русской истории?

Разумеется, нас повело и то, и другое, и третье.

И вот мы втроём (Виктор Васильевич Бурдюг, Александр Константинович Сидоров и я) с фотоаппаратом в портфеле бредём по владимирским улицам, разыскивая последнее, по-видимому, обиталище девяностосемилетнего Василия Витальевича Шульгина.

Но — примет ли он нас? Рекомендаций у нас нет, мы можем сослаться только на общих знакомых. А вдруг этого мало? А вдруг он вообще не пожелает с нами разговаривать? А вдруг прямо с порога начнёт нас бранить и выталкивать вон?.. Я даже представил себе, как этот, по слухам, ещё крепкий старик выскакивает из-за двери и с яростным матом и причитаниями («С-су кины дети-и!.. Умереть не дают спокойно!.. Всё ходят и ходят со своими паршивыми тортами!..» — а в руках у нас действительно торт) раскидывает нас мощными пинками с крыльца в разные стороны… Эта картина так развеселила нас, что я предложил заранее придумать ответные ругательства. И Сидоров сразу изобретает одно. «Депута-ат!…», — с непередаваемым презрением в голосе, как бы дразня Шульгина, тянет он…

И вот в таком-то неуверенном и шутливом настроении подходим к трёхэтажному дому, означенному в адресе (никакого крыльца не оказалось), и нажимаем кнопку звонка в квартиру. За дверями молчание. Ни шороха. Ещё и ещё жмём звонок и в растерянности смотрим друг на друга. Как же так?.. Да уж лучше бы он действительно выскочил из-за двери и прогнал нас взашей. Какое никакое, а всё-таки впечатление. А то ни свет ни заря поднялись с постелей, не выспавшись, не позавтракав по-настоящему, тряслись три с лишним часа в электричке, потом колыхались в душном автобусе и ещё пёрлись по незнакомым улицам, выспрашивая у прохожих, в какую сторону нам поворачивать… И весь этот маршрут проделать в обратную сторону, и — ни за нюх табаку…

— Да он непременно дома, — говорит нам соседка. — Только без Люси вы к нему не попадёте. Он не откроет вам.

А Люся это что-то вроде домработницы, мы уже слышали про неё.

— А где она?

— А давайте я вас проведу, она здесь работает недалеко.

Но на работе говорят, что она в командировке и будет лишь к двум часам дня.

Люся, Люся… А может быть ты сту качка, специально приставленная к Шульгину?.. А как же иначе-то?.. Да разве можно оставлять его без присмотра? А вдруг он выкинет что-нибудь? Вдруг убежит в Америку? А вдруг какое ненужное интервью даст западным корреспондентам? Да мало ли что он может выкинуть, этот шустрый старик?.. Нет, за ним нужен глаз да глаз. Чтобы тихо и без происшествий отошёл в лучший мир.

Так!.. Значит, нужно прорываться к нему, пока ты ещё не вернулась, Люсечка…

И вот мы снова и снова жмём на кнопку звонка. Мёртвого можно поднять такими звонками! Но после них попрежнему тишина. И мы размышляем: что же она значит, эта мёртвая тишина? Ведь здесь же он, здесь!.. А не открывает… Может, выглядывает в щёлку из-за занавески, когда мы сидим на лавочке возле окна. А может тихохонько подходит на цыпочках к двери и прислушивается к нашему разговору. Но почему же не открывает?

И тут словно молния озаряет меня. Так вон оно что!.. Да как же я сразу-то не догадался!.. Да его же запирают на ключ, — говорю я своим спутникам, — чтобы не мог открыть. А если попробует через форточку или дверь разговаривать, то магнитофон это запишет, и его лишат сладкого, которое он так любит. На целый месяц.

Объяснение правдоподобное, но надо всё-таки дождаться этой надсмотрщицы, чтобы окончательно убедиться в невозможности прорваться к нему.

И вот после двух часов дня, побродив перед этим по городу, мы снова в подвале, где работает Люся. Она выходит к нам и, не спросив у нас ни паспортов, ни даже имён, суёт ключи и мило, по-владимирски, говорит: «Идите, я сейчас тоже подойду вслед за вами…».

Вот это да!.. А мы-то думали.

Уже через пару минут Сидоров шерудит ключом в замке, но не может никак открыть. А изнутри уже слышится: кто там?.. Это после бессонной ночи (как выяснилось потом) проснулся спавший всё утро хозяин и, слышим, ковыляет к двери. Он сам открывает, и мы видим высокого, совершенно высохшего, так что кожа свисает какими-то плёнками, старика, еле-еле волочащегося назад, держась обеими руками за стену, к своей койке. Вся седая окладистая борода и остатки седых волос на голове, а также полуслепые глаза, один из которых болезненно полузакрыт, придают его облику вид необыкновенной дряхлости.

Он с трудом укладывается на кровать, а мы рассаживаемся на стульях полукругом возле кровати. Однокомнатная квартира выглядит бедновато и как-то безвкусно. Чувствуется, что никого она не заботит: есть самое необходимое — и ладно. В углу под потолком над изголовьем три иконы крестьянского письма, на стене несколько пейзажиков и фотография пожилой женщины. Мебель тоже самая невзрачная; возле кровати дешёвая тумбочка с лекарствами, в другом конце комнаты стол, а стулья уже под нами. Перед кроватью на полу отвратительный, оранжевого цвета, поролоновый коврик. Книжек не видно.

— Ну, и кто же вы есть?.. — примерно так не без труда спрашивает Шульгин, и мы неуклюже называем свои ничего не значащие для него имена и фамилии, ссылаемся на общих знакомых, из которых он помнит, оказывается, лишь одного. Инициатор поездки, Сидоров, после некоторых объяснений приступает к делу, т.е. начинает задавать вопросы, относящиеся к далёкому прошлому. Расспрашивает он, в основном, о масонах, но вопросы эти, как и ответы, относятся к малознакомой мне теме, поэтому в памяти они у меня не остались.

Запомнились лишь примерно следующие слова Шульгина о масоне Маклакове (далее воспроизвожу преимущественно смысл и только иногда буквальные выражения):

— Он говорил мне, что масонство вполне уважает патриотические настроения, если они не выходят из определённых рамок, т.е. подчиняются высшим началам… И ещё, что масонство за милосердие к побеждённой стороне в этой войне и за смягчение условий её капитуляции. Он даже признался, поставив условием не разглашать при его жизни, что является антисемитом…

Произнёс всё это Шульгин настолько бесстрастным тоном, что невозможно было понять, раскусил ли он лукавую речь или просто добросовестно передаёт услышанное от Маклакова.

Надо заметить, что вообще было непонятно из всего сказанного Шульгиным о масонах, какое он придёт им конкретное значение, хотя было несомненно, что очень большое и что тема эта занимает его крайне.

На вопрос о Распутине он сказал, что лично с ним не встречался, но уверен, что влияние последнего в государственных делах сильно преувеличено. «Что касается распространявшихся тогда и после слухов о его якобы половой связи с Императрицей, то это гнусный вымысел… Людям часто бывает приятно унизить высокое, низвести его до собственной пошлости и грязи».

— Василий Витальевич, — обращаюсь я, — многие считают Николая Второго человеком недалёким. Но вы, по-видимому, иного мнения?

— Решительно не согласен! Николай Александрович был человеком замечательных способностей. Это был очень умный человек, но он не был государственным деятелем…

— Василий Витальевич, — обращается Сидоров, — не могли бы вы рассказать о событиях 27 февраля и о самом отречении?..

— Да я же писал об этом в «Днях». Вы не читали? — искренне удивляется Шульгин.

Мы смущённо мнёмся. Положение действительно неловкое… Приехали вызнавать, видите ли, подробности, а сами даже напечатанного не потрудились прочитать… Но разве объяснить Шульгину все смягчающие обстоятельства? И отсутствие плановости в нашей жизни. И то, что книжки эти достать не просто. И то, что не сорвись мы вот так, с мудрым легкомыслием махнув на всё рукою, — и никогда-то, по-видимому, не приехали бы к нему.

Однако лучшая защита, как известно, нападение. И после двух-трёх фраз Саша совершает удивительный для меня выпад против автора «Дней»:

— Василий Витальевич, ведь советуя Императору отречься от власти, вы способствовали фактически большевикам, — с жёсткою укоризною говорит он.

И теперь, как мне показалось, мнётся уже Шульгин. Вернее, он чем-то напоминает, несмотря на свою неподвижность, бабочку, пришпиленную живьём. Чувствуется, что внутренне он мучительно трепыхается, а безжалостный А.С. вонзает в него свою иглу ещё раз:

— Вы же прокладывали дорогу большевикам, — с садистскими интонациями в голосе повторяет он.

И вот, после продолжительной паузы, Шульгин отвечает:

— В то время все до одного были убеждены, что передача власти оздоровит положение. Ведь Николая Александровича никто не слушался… Даже солдаты, находившиеся при нём в карауле.

Нет. Оказывается, этот вопрос совсем не убийствен для Шульгина. Его ответ правдив и разумен. Кто же мог тогда предузнать, что именно так всё получится? Это теперь мы крепкие задним умом.

— Как вы считаете, спрашиваю я, — Октябрьская революция это случайность или неизбежность? Могло ли её не быть? Или она оказалась закономерной реакцией на ту гниль, что разъедала русское общество?

— Никакой гнили в русской жизни не было. Экономика развивалась огромными темпами. Искусство процветало. А наша армия по своей огневой мощи в январе 1917 года была самой сильной армией в мире за всю историю.

— Так почему же тогда всё рухнуло?

Василий Витальевич не спешит с ответом. Полулёжа на своей кровати, он какими-то особенными движениями двухтрёх пальцев медленно кругообразно потирает свою голову чуть выше лба (к этому занятию он возвращается в течение беседы почти постоянно). И, наконец, произносит:

— Абулия… Вы знаете это слово?

— Безволие.

— Абулия Императора… Ключевский писал, что наследственная монархия была бы наилучшей формой правления, если бы не случайности рождения. Николай Александрович знал о своей неспособности к государственной деятельности. «Как я буду управлять государством?.. — говорил он ещё перед коронацией. — Я же не умею обращаться с людьми…».

— Но Василий Витальевич, — возражает Сидоров. -Повашему получается, что в России всё было прекрасно, искусства процветали, экономика шла вперёд, государственный организм был здоровым, — и только абулия Николая Александровича стала причиной революционного краха. Так ведь?.. Но разве можно назвать здоровой государственную систему, при которой безволие одного лица, находящегося у власти, ввергает всю страну в катастрофу?..

— И, может быть, здесь дело не столько в абулии Императора, — подхватываю я, — сколько в том, что тогдашнее русское общество действительно всё прогнило? Ведь в нём не оказалось никаких сил, как писал ещё Достоевский, чтобы противостоять наступавшему с Запада разложению. Может быть, при том торжестве европейских начал в России, при том отступлении от Православия, катастрофа была неизбежна? Может быть, России надо было пройти через всё, через что она прошла, чтобы изжить ренессансную гниль и обновиться в будущем на истине Православия? Может быть, был в Октябрьской революции не только отрицательный, но и положительный смысл? Может быть, можно порождённую ею власть рассматривать как условие катарсиса, без которого не возродиться миру, погрязшему в буржуазности?

— А в чём может заключаться это возрождение?

— В том, чтобы снова признать органические формы жизни, разрушенные капитализмом, и, признав, охранять их и наполнять светом Христовым.

Шульгин опять водит пальцами по темени, как бы потирая его в раздумье, и, наконец, говорит:

— Вы задаёте слишком трудные для меня вопросы. Слишком трудные…

— Тогда я спрошу иначе: верите ли вы в возможность религиозного возрождения в нашей стране?

— Да ведь оно уже идёт.

— То, что идёт, захватывает лишь очень небольшой слой интеллигенции и в социальном плане не стоит пока даже выеденного яйца. Необходимо изменить сами формы теперешней жизни, а нынешние христиане не только не в состоянии этого сделать, но даже догадаться об их безбожности не в состоянии. Нынешнее религиозное возрождение хорошо лишь в качестве начатка, который должен созреть. А если не созреет, то и нет в нём никакого смысла. Пока наше так называемое религиозное возрождение погрязает в либерализме и западничестве, оно не имеет творческой силы, оно не несёт в себе, как говорил Достоевский, «нового слова», способного преобразить мир…

Шульгин продолжает молчать, то ли не зная, что сказать, то ли имея сказать слишком многое.

— Верите ли вы, что советская власть может преобразиться и начать служить Богу? — как бы рубит своим железным голосом бедного Шульгина Бурдюг.

А не оглушили ли мы хозяина своим напором? Ворвались в комнату три молодца, совершенно ему не известных, уселись на стульях и жмут, и давят дряхлого старца своими убеждениями, подпирая в три глотки друг друга?.. Как-то нехорошо.

Но нет. Чувствуется, что не из тех он людей, да и не в таком возрасте, чтобы смущаться перед кем бы то ни было. Шульгин отвечает медленно и с каким-то, как показалось мне, особенным убеждением, как бы вытаскивая что-то выношенное из-под самого сердца:

— Я знаю только… то… что может быть… абсолютно всё…

И, помолчав, повторяет:

— Может быть… абсолютно всё…

И, после некоторого молчания:

— А почему вы всё говорите о Православии? Ведь Православие очень узко…

A-а!.. Так вот где его слепота.

— Мы смотрим иначе, — говорит Виктор Васильевич. — Мы именно в Православии видим источник обновления мира.

— Но почему?

— Вне Христианства мы возрождения не понимаем, а западное христианство как раз и породило нынешнюю секулярность. Гниение началось на Западе, ещё в недрах католицизма.

— Сколько уже говорили о «гниении Запада», а он всё «гниёт» и «гниёт»… И никак не сгнивает…

— А разве сексуальная революция это признак свежести?

— А разве в половом акте есть что-то нечистое? — настораживается Шульгин.

— Нечистого нет, но корни растения должны быть в земле, а не на солнышке, — встреваю я.

— Да ведь через это дети рождаются!.. что в этом плохого?.. — то ли не расслышав, то ли не поняв, продолжает Шульгин.

— От нынешних порядков семьи разваливаются, а без семьи ни воспитания, ни культуры… Европа это источник разврата…

— Какого разврата?.. Я жил в Европе, но никакого разврата в ней не заметил.

Мы молча подивились комсомольской бодрости его взгляда. И это на исходе сотни прожитых им лет. И, заслышав ещё более изумительные откровения в том же роде, поспешили увести разговор от греха подальше. Он начал одобрительно отзываться о любовных похождениях Нерона.

— Василий Витальевич, ходили разговоры, что Пуришкевич еврей. Что вы можете сказать об этом? — так Бурдюг сворачивает разговор на безопасную тему.

— Если отбросить окончание этой фамилии, то останется «пуриш». А это действительно еврейское слово. Но был ли он на самом деле евреем, не знаю.

И, помолчав, добавляет:

— Впрочем, если судить по тому, что нахал он был изрядный… может, и был.

Затем Шульгин сам обращается к нам:

— Вам не приходилось встречаться с ясновидящими?

— Нет.

— А я обращался к одной, когда был в эмиграции. Чтобы узнать о сыне, который оставался в большевистской России.

Мы заинтересовались.

— Когда она вошла в это состояние, то сказала, что видит его в доме для умалишённых… что в настоящее время он вышел из полного помрачения… но это не надолго, и он знает об этом… поэтому повторяет одно слово, чтобы не забыть его..

— Какое слово? — спросил я.

— Василий…

Помолчав, Василий Витальевич продолжает:

— Потом она описала место, где он находился. Такойто вот дом, такая-то вот стена, такие-то окрестности. «Это Киев?»- спросил я её. «Нет, Киев я знаю хорошо. Это какой-то другой город»… Потом, когда я перебрался в советскую Россию, я отыскал этот дом, до точности, вместе с окрестностями, описанный ясновидящей… Но сына в живых уже не было.

— А какой это был город?

— Винница.

— Василий Витальевич, — спрашиваю я, — а почему чекисты позволили вам вернуться из России на Запад?

— Им это было выгодно. Это было время НЭПа. Деревня тогда ожила, да и не только деревня. Стало понятно, что большевики от голода не вымрут, что власть их крепка, и они в состоянии наладить свою экономику. Вот им и понадобилось, чтобы Запад узнал об этом побыстрее от человека, которого трудно было заподозрить в симпатиях к большевикам.

После паузы Шульгин обращается к нам:

— Вы не слышали?.. Говорят, кое-кто из стоящих у власти хотел бы снова ввести у нас монархию?..

В его голосе чувствовалась надежда. Но мы стали хором разубеждать старика. Дескать, не может такого быть. Дескать, теперешние трудности связаны не с механизмом власти, который, наоборот, безупречен, а с идеологией…

— Ну, хотя бы выборную монархию… — продолжает цепляться Шульгин за подброшенную ему кем-то «утку»…

Было видно, что крепко засела в его мозгу монархическая идея. И даже, возможно, не столько идея, сколько какая-то эстетическая форма, связанная с монархией. Так что соглашается он под конец своей жизни даже на самую плохонькую монархийку, лишь бы только осталась её приятная видимость.

— Да какая же это будет монархия? — солидно урезониваем мы его. — Монархия может быть только наследственной. Иначе она будет мало чем отличаться от президентства.

— А что? — не сдаётся Шульгин. — Вот в Америке президентская власть как сильна…

Мы вылупили глаза на этого «монархиста»… Ну и ну… И этот человек стоял когда-то на правом фланге, считался подпорою трона… Что же тогда остальные-то представляли собою?.. И этот кисель назывался когда-то «Государственной Думой»?..

— Мы намного консервативнее вас, — заключает Виктор Васильевич, после чего наступает несколько тягостное молчание.

Шульгин всё трёт свою голову тремя пальцами. И что он думает при этом о нас? Скорее всего, так: «Сопляки… Да с кем вы себя равняете?.. «Консервативнее вас»…». Но, может быть, и не так. Кто же знает меру чужого смирения?

Однако его похвала буржуазной Америке нас задела, и мы начали издеваться над «величайшей из демократий»:

— Да какая же это власть? Да она же с потрохами зависит от денег… от механического большинства… Да это безбожная власть… А Вьетнам?..

— Ну, Вьетнам это мелочь, — сопротивляется Шульгин.

— Тем более! — с наслаждением дожимаем мы его. — Так опозориться даже с мелочью… А хипари?.. А дохлая религиозность?.. А всё нарастающий революционный бандитизм? Да разве не то ж ли самое происходило когда-то у нас?..

Накуражившись в таком роде, мы начали уставать.

— А почему вас не арестовывают? — задумчиво спрашивает Шульгин.

— Нас?.. А за что?.. Мы же не против Советской власти. Наоборот!.. Да и не те сейчас времена, чтобы за всякое разномыслие сажать…

Шульгин с интересом расспрашивает нас о совещании в «Гельсинхфорсе» и заключённом там соглашении. Сам он, видно, не в состоянии читать газеты. Мы рассказываем и, чувствуя, что он, вероятно, устал (хотя сам он в этом не признаётся), просим позволения сфотографироваться с ним вместе. Он не возражает, и мы по очереди подсаживаемся поближе к Истории, продолжающей полулежать. И — щёлк, щёлк, щёлк¹

— А теперь, говорю я Бурдюгу, давай-ка вместе сфотографируемся с Василием Витальевичем.

Втроём поместиться в кадр трудно, но кое-как всё-таки сдвигаемся, и Сидоров наводит на нас объектив.

— Передача эстафеты от старшего поколения младшему, комментирую я.

— А я?.. А я-то как же?.. — забеспокоился Сидоров.. Он щёлкнул фотоаппаратом и предложил сменить его в роли фотографа. Но кому подняться? Мне или Виктору Васильевичу? «А вдруг этот кадр почему-нибудь не получится?», — подумалось мне, и я помедлил вставать, дав возможность товарищу проявить своё благородство. Щёлк! Щёлк!.. Вот так-то оно надёжнее будет.

— А можно ли к вам приехать ещё? — спрашиваем мы, прощаясь с хозяином. А он отвечает галантно:

— Не только можно, но если вы не приедете, то я буду считать, что беседа со мной была для вас неинтересной…

Август-сентябрь 1975 г.

Ответы на вопросы корреспондента журнала «Евреи в СССР»

ВОПРОС. Геннадий Михайлович, вас многие считают антисемитом. В то же время приходится слышать, что вы еврей. Что вы на это скажете?

ОТВЕТ. Начну со второго, еврей ли я. Нет, не еврей. По крови я чисто русский. Родители мои из государственных крестьян Рязанской губернии…

А теперь о том, антисемит ли я. При всём моём уважении к евреям должен сказать, что я действительно антисемит. Причём из самых худших. Не из тех, которым радуются, потирая руки, отцы и учители сионизма, а из тех, на кого они топают ногами в своём сердце. Дело в том, что я ДОБРЫЙ антисемит, крайне опечаленный этой враждой. Антисемит, увы, поневоле… Ну, какая тут воля, судите сами: начни я вас уверять, что никакой я не антисемит, а совсем даже, и т.д., — и вы мигом всё сообразите, и счастливо улыбнётесь: ишь ведь как вывёртывается, а?.. А почему же улыбается так подозрительно?.. Почему прячет улыбку?.. Да он же Мандельштама не признаёт!.. Так что в предвиденье того, что начнётся обычный балаган, лучше уж в самом деле не прятать своей улыбки и сказать честно: Антисемит я, братцы. Антисемит. Таким уж меня мама родила. Что делать.

Но что значит само это слово «антисемит»? Предполагается, что это человек, выступающий против евреев. Почему выступающий, как выступающий, справедливо ли выступающий или несправедливо, — все эти мелочи и подробности отвергаются с хода как совершенно не нужные. Какие могут быть «подробности», если кто-то выступает против евреев!..

Вот потаённое содержание слова «антисемитизм», закамуфлированное нарочитой неясностью и двусмысленностью. В самом деле, открыто провозгласить, что евреи всегда правы и потому против них нельзя выступать ни в коем случае, — значило бы возмутить многих. А заключить ту же самую мысль в оболочку нравственного негодования против мерзавцев, преследующих невинных евреев… Это уже полезно.

Разумеется, даже то, что я обнажаю сейчас потаённое содержание слова «антисемитизм», свидетельствует о моём закоренелом антисемитизме. «Зачем обнажаешь?.. Это же вредно для нас, евреев!..». Не сомневаюсь, что именно так и будет воспринято многими евреями это моё рассуждение («Не рассуждать!..»).

Я думаю, что евреям надо или отказаться от этого лукавого содержания слова «антисемитизм», признав тем самым, что и они сами могут быть грешны по отношению к другим народам (чей антисемитизм, следовательно, оправдан в той или иной степени в качестве защитной реакции против них); или по-прежнему держаться крепко за идею еврейской непогрешимости и сохраняться, в этом случае, в качестве безнравственной силы.

А теперь поясню свои слова о защитной реакции против евреев. Если нация, как и семья, есть организм (а это несомненно), то из этого следует, что ей свойственно, если она здорова, усваивать инородное, ассимилируя его в себе, или извергать то, что не поддаётся ассимиляции. Одно дело выпить стакан молока, другое дело стакан керосина. Евреи в силу своей неспособности к ассимиляции оказываются организмом в чужом организме или, как писал Достоевский (тоже, по мнению многих евреев, хороший антисемит), государством в государстве. Та знаменитая взаимоподдержка евреев, которая для них так характерна и с такой привлекательной стороны их характеризует, направлена объективно против народа, среди которого они живут. Думать об этом среди евреев не принято, пользы от этих раздумий они не видят для себя никакой, а только вред. Поэтому мысли еврейские направлены совсем в другую сторону. Но что будет, если народ, против которого направлена еврейская солидарность, попытается тоже, хотя бы подражая евреям, развивать в себе взаимоподдержку? Хотя бы только ради своей самозащиты? О, эта национальная солидарность будет в глазах евреев уже не прекрасным качеством, а мерзейшим. Двойная бухгалтерия настолько вошла в обиход еврейского сознания, что евреи этой двойной бухгалтерии даже не замечают, хотя пользуются ею с большим искусством и с большими удобствами для себя.

Но что же получается в результате?.. Поскольку евреям не удаётся разложить до состояния навоза ни один народ и ни одному народу не удается ни ассимилировать евреев, ни вытолкнуть их вон из себя, то в результате происходит мучительная для обеих сторон борьба. Почвенный организм страдает от истощения, этого следствия разрушительной деятельности поселившегося в нём инородного организма, а этот последний, в свою очередь, страдает от защищающегося от него большого организма, не желающего стать почвой для проникшего в него малого народа. Евреи, как правило, не склонны оценивать объективно своё положение в чужих народах, но зато чутко улавливают всякую дискриминацию по отношению к ним и не устают против неё бороться. Они стараются парализовать почвенную нацию «ради её же блага», потому что для них её благо удивительно точно совпадает с их собственным благом.

Но, порицая евреев за недостаток в них высшего сознания, как удержаться от подобного же порицания и коренных народов?.. Они ведут себя тоже эгоистично. Они говорят евреям: «Вы — паразиты!.. Вы — разрушаете нас!.. Убирайтесь к дьяволу!..».

Евреям нет дела до того, что их щупальцы, въедающиеся в чужие организмы, бескровят и душат эти последние, а народам почвенным нет дела до того, что евреям просто некуда деться: они обречены Божьим Промыслом на скитальчество среди других народов… Бог отказал евреям в истинной вере и в родимой земле, чтобы не только смирить их, но и для того, чтобы народы почвенные могли по-братски поделиться с евреями тем и другим, дабы упразднились с обеих сторон причины к взаимному недоброжелательству. «Се, оставляется дом ваш пуст» — это было сказано для того, чтобы уже не через евреев вошла Правда в мир, а для того, чтобы через иные народы Правда вошла в евреев. Только на основе взаимного смирения во Христе возможно истинно-христианское разрешение «еврейского вопроса». Евреи должны признать существенную законность антисемитизма, а почвенные народы его существенную незаконность. И только на основе такого общего возвышения над преходящими ожесточениями будут утверждены и высшее человеческое достоинство тех и других, и осанна Промыслу Божию, который «всех заключил в беззаконие, чтобы всех помиловать» (Рим. 11, 32)…

Но, выразив этот общий принцип, я не решаюсь сказать подробнее насчёт того, каким должно быть это христианское решение еврейского вопроса. Ясно, что почвенные народы должны поделиться с евреями своею землёю (памятуя о том, что вся земля Божья), уступить им необходимую для достойного проживания почву (не лучшую, но и не худшую по сравнению с той, какой владеют сами почвенные народы). А евреям, в свою очередь, надо локализоваться и жить автономной национальной жизнью, имея возможность для всемирного еврейского единения, но без вмешательства в национальную жизнь других народов.

ВОПРОС. Что вы думаете о сионизме?

ОТВЕТ. Мне кажется, что в сионизме нет истинного осмысления еврейской судьбы, хотя есть страстная попытка её осмыслить. Далеко не случайно то, что в сионизме делается упор на национальный аспект еврейской проблемы, а не на религиозный. В сионизме религиозное волочится за национальным, отчего еврейская проблема теряет свою небесную природу и становится проблемой исключительно земной, и даже отчасти грязной. Государство Израиль, созданное сионистами, это далеко не решение еврейской проблемы хотя бы потому, что множество евреев из этого государства бежит, а ещё большее множество и не помышляет туда ехать. Что в этом отношении положение как-то изменится в будущем, надежд мало. К тому же (и это главное) не может быть решена величайшая в мире еврейская проблема на основе бесчеловечного изгнания арабов и в условиях безбожной культуры.

Каким, с моей точки зрения, должно быть это решение, я уже сказал отчасти выше. Отчасти — потому что здесь веское слово должно принадлежать самим евреям и, может быть, ещё Богу, который любит иногда делать неожиданное для всех. Что же касается меня, то вообще-то я не считаю себя специалистом по еврейскому вопросу (корреспондент «Евреев в СССР» застал меня со своими вопросами врасплох), и потому очень даже допускаю, что могут быть здесь важные тонкости, совсем не замеченные мною. Добавлю к сказанному лишь то, что истинное решение еврейской проблемы возможно, по моему мнению, только в условиях всемирной христианской Теократии, ростки которой для умеющих видеть обнаруживаются в советской России. Поэтому надежды лучших сынов еврейского народа, как представляется мне, должны быть связаны не с государством Израиль, а с православным преображением советской России, являющейся в настоящее время как бы духовным детонатором всего мира: рухнет Советский Союз — рухнет весь мир в Третьей мировой войне; преобразится Советский Союз в истине и любви — преобразится вслед за ним лик всего мира, в том числе и самих евреев. На этой почве у лучших сынов великого народа еврейского и лучших сынов великого народа русского возможно полное взаимопонимание и сотрудничество на благо всего мира.

Заканчивая свой ответ о сионизме, скажу так: в своём нынешнем виде сионизм не удался и не удастся, несмотря на частичные успехи. Он слишком секулярен, ему не хватает вселенского благодатного дыхания. Поэтому будущее сионизма видится мне в расколе: лучшая часть сионистов преобразится в Боге и в нравственном отношении к народам Земли, прочие же окостенеют в своём безмозглом упрямстве и против других народов, и против самого Бога.

ВОПРОС. Верите ли вы в существование всемирного еврейского заговора или, как его ещё называют, «жидомасонского заговора»? И что вы можете сказать о «Протоколах сионских мудрецов»?

ОТВЕТ. На первую половину вашего вопроса не могу ответить односложными «да» и «нет», потому что моё мнение не вмещается в эти ответы.

Судите сами, можно ли доказать, что никакого заговора нет?.. Для такого доказательства надо было бы знать всю подноготную всего мира, что никакому смертному не под силу. Но мало того: всякие «доказательства», якобы доказывающие, что никакого заговора нет, ничто не мешает рассматривать как самые обычные ухищрения заговорщиков, старающихся получше замаскировать от глаз простоватого «населения» реальность заговора. С учётом же того, что в предполагаемом заговоре в качестве дирижёра участвует сам сатана, надо признать, что маскировка может быть практически идеальной. Т.е. способной ввести в заблуждение даже избранных.

С другой стороны, все «доказательства» реальности заговора являются убедительными лишь до известной степени, т.е. не очень-то убедительными. Та власть евреев, на которую обычно указывают, желая убедить в реальности еврейского заговора, может быть объяснена самыми тривиальными обстоятельствами европейской истории, в которой евреи оказались замешанными и в которой участвовали как умели. Причём же здесь заговор?.. Учитывая, что у страха глаза велики, а сегодняшняя цивилизация, в которой господствуют евреи (не все, разумеется, но социальные верхи еврейства) лукава и бесчеловечна, можно понять попытку некоторых объяснить эту цивилизацию сознательной разрушительной деятельностью евреев. Но только почему же непременно сознательной?.. Гораздо легче и стройнее это можно объяснить их беспочвенностью и неким роком, тяготевшим над ними.

И всё-таки… И всё-таки…

Итак, никакими внешними доказательствами нельзя ничего доказать в этом вопросе. А потому — верь всяк во что захочет!.. Самая полная свобода.

Но если нет никаких внешних опор для следования к истине в этом вопросе, то есть внутренние опоры, связанные не с наукой, а с богословием. И хотя соответствующего раздела еврееведения — в христианском богословии формально пока нет, это не значит, что его и не должно быть и что вопрос этот должен быть по-прежнему пренебрегаем.

Одна из внутренних опор заключается, думается, вот в чём. Если представить себе историю, даже новейшую, как результат злоумышленных махинаций евреев, то подобным представлением окажется перечёркнутым не только достоинство евреев, что вовсе не согласуется с христианским сознанием, но также и достоинство всех не-евреев, что тоже не может никак согласовываться с христианским сознанием. В самом деле, не-еврейские народы в этом случае выглядели бы глуповатой и безвольной «массой», которую евреи водят за нос, как только хотят. Здесь сторонники теории еврейского заговора неожиданно для себя оказываются как бы на крючке собственной удочки, они неожиданно оказываются в дураках, что в какой-то степени, по-видимому, соответствует действительности. Чувствуется, что здесь истина мстит за себя: нельзя безнаказанно унижать чужое достоинство. Это в равной степени относится и к евреям, которые стараются при всяком удобном случае лягнуть чужое достоинство: воздаяние за это они получают. Значит, заключим этот абзац, идея еврейского заговора для объяснения нашей истории никак не годится, если мы не хотим уподобиться помянутым выше незадачливым рыболовам.

Однако говорю всё это не для того, чтобы, отвергнув одну крайность, сразу же кинуться в другую — евреев-де нечего выделять из других народов по части всего отрицательного. Если глупо всё отрицательное выводить из евреев, то не менее глупо не замечать ущербной специфики еврейского положения и, стало быть, еврейской роли в новейшей истории. И это замечание назовём второй внутренней опорой на пути к истине.

Народ, отвергший по Промыслу Божию (не без участия своей греховной воли) Христа и потому лишённый промыслительно гармонизирующей его почвы, не мог не стать, в силу этих двух обстоятельств, КАТАЛИЗАТОРОМ негативных процессов в христианской истории. В этом утверждении нет обвинения евреев как нации, потому что, во-первых, все народы грешны, и, во-вторых, негативная роль евреев была определена им, думается, не без умысла Провидения, до известной степени усыпившего еврейское сознание ради бывших язычников. Однако, как несправедливо было бы нам, людям, судить евреев за эту роль, так несправедливо было бы и умалчивать об этой роли…

Что же касается масонов и «Протоколов сионских мудрецов» то я слишком плохо знаком с этими темами, чтобы говорить что-то определённое…

ВОПРОС. Геннадий Михайлович, как вы относитесь к выезду евреев из СССР?

ОТВЕТ. Выезжают очень разные люди, поэтому и отношение к ним у меня разное. Что касается уезжающих ради большей сытости, то о них и говорить, по-моему, не стоит. Они этого не заслуживают. Другое дело, когда уезжают ненавидящие или презирающие Россию, — их отъезд я приветствую. Он, думается, является благом не столько для России (еврейская ненависть и еврейское презрение нам уже не страшны), сколько для остающихся здесь евреев, которых они уже не будут отравлять своими миазмами. Иное, смешанное у меня отношение к тем, которые уезжают в сумбуре. Я надеюсь, что их отъезд из России и лучшее знакомство с Израилем и Западом поможет им освободиться от многих иллюзий и уже издалека полюбить Россию. Я приветствовал бы возвращение таких евреев в Россию для подлинно созидательной деятельности на благо обоих народов. И совсем особое у меня отношение к евреям большой души, если не дезориентированным, то всячески затираемым в нынешней затхлой атмосфере в еврейском вопросе. Отъезд ТАКИХ евреев приветствовать никак не возможно, ибо их ныне ещё не найденное место в общем русско-еврейском (и даже больше — интернациональном) движении за православное преображение Советской власти.

ВОПРОС. Существует мнение, что русскую революцию сделали евреи. Вы с этим согласны? И как вы вообще расцениваете роль евреев в Октябрьской революции?

ОТВЕТ. Я не такого грандиозного мнения о евреях, чтобы думать, будто они одни совершили Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Но, как известно, роль евреев была в ней действительно огромной. Как знать, не будь той специфической иудейской ненависти к России как носительнице самых консервативных православно-патриархальных начал (ненависти, которая сохранялась не только в евреях-безбожниках во время революции, но которая сохраняется даже и до сего дня едва ли не в каждом еврее, будь он безбожником или христианином, членом партии или самым ярым антисоветчиком) — хватило бы одного русского радикализма и ожесточения против старых порядков для торжества новой богоборческой идеократии?.. Так что еврейский вклад в русскую революцию следует признать необыкновенно важным катализирующим элементом, но, разумеется, не основным. Евреи могли развернуть свою бурную революционную деятельность лишь потому, что был парализован европейскими началами русский народ. Но Великую Октябрьскую социалистическую революцию невозможно рассматривать как явление исключительно негативное или даже преимущественно негативное. Эта революция есть величайшее противоречие, в котором негативные элементы переплелись с положительными внешне дружески, а по скрытой от глаз сути — в непримиримой борьбе, исход которой ещё впереди. Если на первых этапах в порождённой революцией Советской власти видимо преобладали негативные элементы, то затем в самой жизненной практике началось постепенное их отбраковывание. Начавшись с русофобии, Советская власть потихонечку русифицировалась и, я уверен, будет и впредь руссифицироваться до полного торжества России. Но что очень важно — и я не могу этого не подчеркнуть советская руссификация не националистична по своей сути, то есть не враждебна, в принципе, ни одной другой нации, в том числе и евреям. Она не уничтожает ни одну из них, а только приобщает к высшим категориям всемирно-исторической драмы и, таким образом, особенно же с учётом грядущего торжества Православия, благодетельна для всех в высшей степени.

В чём-то эта духовная руссификация подобна духовной евреизации христианских народов, совершившейся в средние века, но начавшейся уже в первых веках христианской эры. Важно отметить, что русский народ приходит к другим народам не как их завоеватель или буржуазный колонизатор, а как старший брат по всемирно-исторической судьбе, берущий на себя все основные тяготы кризисного времени. В этом разгадка удивительной прочности так называемого «русского колониализма» (как любят выражаться враги России), который в действительности никаким колониализмом не является, а является приобщением многих народов к родовым мукам России, призванной Богом родить новую христианскую цивилизацию.

Возвращаясь к роли евреев в Октябрьской революции, этого ударного отряда всей инородческой бригады, скажу, что не будь их и всей этой бригады, — возможно, не было бы и Советской власти, а стало быть, и того очищающего огня, без которого не возродиться России в торжестве нового слова Христовой правды. Итак, не было бы счастья, да несчастье нам помогло.

ВОПРОС. Как вы расцениваете роль евреев в русской культуре?

ОТВЕТ. Если вы говорите о евреизации русской культуры посредством Христианства, то чрезвычайно высоко. Если же речь идёт о так называемом «еврейском вкладе» в русскую культуру 20-го века, то я вообще невысокого мнения не только о «еврейском вкладе», но и о самой культуре высших классов этого времени. Считаю её в громадной степени декадентской, что, разумеется, не исключает ни признания талантливости её представителей, ни уважения к народной подоснове этой культуры, захваченной декадентством в гораздо меньшей степени.

Я не являюсь противником культурного влияния одних народов на другие, абсолютный изоляционизм это абсурд и смерть. Но важно, чтобы нация-носительница высшей Правды влияла на остальные, а не наоборот, как это случалось и случается теперь сплошь и рядом. Бояться высшего влияния и не разумно, и грешно, не сопротивляться же низшим культурным влияниям — преступно.

ВОПРОС. Считаете ли вы евреев-христиан евреями? И могут ли у них быть особые в пределах христианства пути?

ОТВЕТ. А кем же мне их прикажете считать?.. испанцами?.. украинцами?.. Или армянами?.. Отношу сей вопрос прямо к тем, кто безбожника и коммуниста, отрицателя подлинного величия еврейского народа Вильнера считает своим, а евреев-христиан, не отрекавшихся никогда от величия еврейской судьбы, своими не считают. Трусливая агрессивность иудеев по отношению к евреям-христианам свидетельствует не о силе первых и не в пользу ново-иудейской религии. Но их, новоиудеев, можно понять: не безбожие Вильнера и не пошлость всего остального, а именно религия Бога любви является подлинной опасностью для их духа.

И, тем не менее, евреи-христиане любовно жмутся к иудаизму и, получая от него пинки, мечтают о беспринципном родстве с синагогой, утирают плевки и тянутся к тому, что закрепило разрыв между еврейским народом и Сыном Божиим. Скажу откровенно, я не очень высокого мнения о распространённом ныне типе еврея-христианина, сумевшего дотянуться до веры в Христа, но ещё не отряхнувшегося от иудейских сновидений. Евреи-христиане не понимают того, что еврейский народ и синагога, как бы они ни соединялись в истории, это разные вещи. Не понимают того, что иудаизация Христианства неизбежно обессолит последнее.

И всё-таки, если подходить к нынешнему типу еврея-христианина исторически, учитывая всю сложность этого дела, и рассматривать этот тип не как нечто окончательное, а как переходное к будущей православной полноте, то надо сказать, что крещение евреев в России это явление громадное и положительное, это семя будущего всемирного еврейского возрождения. Нынешняя индуцированность еврейско-христианского сознания либеральными, сионистскими и иудейскими идеями, по существу враждебными Христианству, должна быть осознана самими евреями-христианами, и только после этого станет возможным для них действительное пробуждение.

Особые же пути для евреев в пределах Христианства заключаются не в беспринципных их попытках соединиться с синагогой. А в самой уникальности еврейской судьбы. Придумывать для себя искусственные особенности можно лишь от небольшого ума. Избавиться от своей уникальности евреям всё равно не удастся. А вот избавиться от иудейской узости сознания можно и должно. И это избавление, по слову Апостола, явится новым богатством миру.

ВОПРОС. Что вы можете сказать о статье М. Агурского «Евреи и Христианская Церковь»?

ОТВЕТ. По-моему, Агурскому следует поставить памятник как самому блестящему выразителю законных, но пока ещё неудачных попыток евреев-христиан осознать своё положение в мире.

ВОПРОС. Считаете ли вы еврейский народ богоизбранным?

ОТВЕТ. Если рассматривать богоизбранность формально, как некое ни к чему не обязывающее, но очень приятное звание, то почему бы евреям не продолжать называть себя богоизбранным народом?.. Я лично против этого ничего не имею. Если же богоизбранность понимать по существу, т.е. как определённую положительную миссию в истории, то укажите мне, на что могут сослаться евреи-христиане, чтобы доказать богоизбранность еврейского народа после отвержения им Христа?.. Мне представляется, что богоизбранность евреев не была отменена Господом, но опустела изнутри вследствие отвержения ими Христа. А к сему добавлю, что само понятие богоизбранности в христианский период истории неизбежно должно было осложниться привлечением к Христу многих народов. Так что претендовать на какую-то исключительную богоизбранность в древне-иудейском духе едва ли возможно любому народу, что не отменяет, естественно, специфики каждого национального лица в его служению Божией Правде.

ВОПРОС. Как вы расцениваете перспективы евреев в СССР?

ОТВЕТ. По существу я ведь уже сказал об этом выше… В заключение хотел бы обратиться к читателям «Евреев в СССР» вот с какими словами. Я рад предоставленной мне возможности выступить перед евреями с изложением своих взглядов по еврейскому вопросу. Не сомневаюсь, что они вызовут в сердцах всех пустоголовых законную ярость, ибо всё непонятное и идущее поперёк привычных убеждений не может не раздражать. Что же касается евреев разумных, то я вовсе не исключаю возможности обрести, хотя бы со временем, самое полное с ними взаимопонимание. Не сомневаюсь в том, что эти последние меня не осудят за мой «антисемитизм», а наоборот скажут спасибо за прямоту и добросовестность, без которых не может быть в этом мире ничего настоящего. Если я в чём-то, по их мнению, ошибаюсь, то я вовсе не уклоняюсь от обсуждения спорных вопросов. Хотя бы на страницах того же журнала или в любой другой форме, которую они сочтут подходящей. Могу заверить, что если я пойму, что действительно был не прав, то не буду упрямиться и признаю это. Хотелось бы надеяться на подобную готовность и со стороны евреев.

Я очень верю в то, что затхлая атмосфера в русскоеврейских отношениях может проветриться от новых идей, действительно осмысливающих нашу христианскую историю, равно как и великую еврейскую тему, и таким образом стать атмосферой, в которой возможно будет большое дыхание и самое высокое богочеловеческое творчество.

Слава Иисусу Христу!

Москва, 13 мая 1976 г.

КОММЕНТАРИЙ К ИНТЕРВЬЮ

Корреспондентом «Евреев в СССР», бравшим у меня интервью, был Михаил Яковлевич Горелик, которого я знал ещё с 60-х годов, но не знал о его причастности к этому самиздатскому журналу. Горелик был тогда православным, и на этой почве мы поддерживали с ним отношения. Журнал был подпольным, и КГБ за ним охотился. От имени этого журнала Горелик предложил мне как одному из представителей русского национального движения ответить на ряд вопросов. Я согласился, но поставил условием, что он познакомит меня с номером, в котором будет опубликовано моё интервью. Он согласился. Договорились, что ответы я напишу за неделю или дней за десять, что я и сделал, после чего передал их ему. Однако своего обещания познакомить меня с номером журнала, в котором будет опубликовано моё интервью, он не сдержал. Он сказал, что редакция запретила ему показывать мне их журнал. Поэтому я не знаю ни номера «Евреев в СССР», в котором было помещено моё интервью, ни в каком виде оно было в нём напечатано. Я не знал бы и двух других статей, сопровождавших в этом номере моё интервью, если бы А.М. Иванов-Скуратов, каким-то образом сумевший овладеть ими, не принёс их мне буквально на пару дней. Я сделал с них перепечатку. Это было открытое письмо ко мне некой не известной мне Лии Абрамсон и статья, подписанная двумя тоже не известными мне тогда авторами, Сотниковой и Азбелем.

Что я могу сказать теперь о содержании своего интервью? Думаю, что в нём были и правильные мысли, и ложные, и такие, которые трудно оценить однозначно даже сегодня. В то время я лишь начинал думать о еврействе (где-то примерно с 70-го года), специальная литература на эту тему была мне практически не доступна, а короткий срок, отпущенный мне на составление ответов, стал причиной того, что в литературном отношении мой текст был во многом плох. В нём были и корявые фразы, и повторения, и маловразумительные длинноты. Поэтому, подготавливая это интервью для настоящего издания, я его сократил, а остальное поправил в литературном отношении, не изменяя при этом смысла сказанного мною тогда. Хотя какие-то характерные огрехи оставил на память о том, как я тогда писал.

Прокомментировать всё интервью полностью значило бы написать ещё одну статью или даже, может быть, ряд статей. Сделать это теперь я не могу. Скажу лишь, что еврейская тема занимала меня и в дальнейшем. Ей были посвящены мои статьи «Лие Абрамсон», «О тайной природе капитализма», «Тема для размышлений», а также некоторые другие статьи или разделы в других статьях. В них я, как мне кажется, более трезво оценивал еврейство.

Что же касается «Протоколов сионских мудрецов», то с докладом на эту тему я выступал на международном конгрессе, который назывался «БЛИЗ ЕСТЬ ПРИ ДВЕРЕХ» (СПб, 19 ноября 1992 г.). Моё выступление было записано и показано по петербургскому телевидению. Текст этого выступления был напечатан в 1993 г. петербургской газетой «РОССИЯНИН» под названием «Троянский конь сионизма» (в пятом и седьмом номерах).

Позднее я включил текст на эту тему в статью «Большие провокации». В.В. Кожинов говорил мне, что считает мою версию происхождения «Протоколов» наиболее вероятной.

Отмечу всё-таки большие ошибки, допущенные мною в моём интервью.

Первая из них — отрицание реальности еврейского заговора против других народов. Я отрицал его на том основании, что господство еврейства в современном мире (а о нём писал ещё Карл Маркс в статье «К еврейскому вопросу») гораздо проще, якобы, объяснить чисто стихийным стремлением евреев к выгодам разного рода. Это стремление у них сильнее, чем у других народов. Кроме того, и осуществлять его им легче, потому что национальная солидарность у евреев опять-таки существенно выше национальной солидарности других народов. Вот вполне достаточное, думал я, объяснение их господства. А потому и не нужно никаких хитроумных долгосрочных планов, никакой специальной еврейской организации, нацеленной на достижение их господства в мире. Всё куда проще. Всё происходило и происходит само собой.

Вероятно, так думают и сегодня многие думающие евреи. Или даже думают ещё лучше. Как ни смешивай масло с водою, рассуждают они между собою, масло всё равно окажется наверху через какое-то время. А масло — это мы, богоизбранный народ со своим особым менталитетом. Мы не стремимся к господству, а получаем его невольно в силу превосходства своих национальных качеств. Без всякого злого умысла с нашей стороны против «местного населения». Наоборот, мы его благодетельствуем, а оно, по причине его недоброкачественности, не понимает наших благодеяний и всё портит. В этом и заключается наша еврейская трагедия.

Ложно истолкованная идея богоизбранности (а евреи лишились богоизбранности, кстати сказать, около двух тысяч лет назад) стала причиной еврейского расизма, которым пронизано их национальное мышление. Расизма, который сами евреи не признают расизмом, т.е. чем-то плохим, но выдают за нечто прекрасное, идущее от самого Бога.

Было бы нелепо отрицать значение еврейского материализма и еврейской национальной солидарности в качестве двух важных факторов, объясняющих еврейское господство в современном мире. Но было бы ещё нелепее представлять себе евреев в виде каких-то недоумков, не способных строить и осуществлять свои общие долгосрочные планы. Уже одно то, что они осознали раньше многих других народов значение национальной солидарности для наращивания общей их силы, говорит о том, что сводить дело к личному их своекорыстию невозможно. Оно нисколько не противоречит их национальному своекорыстию. И, разумеется, не противоречит нисколько их способности составлять и осуществлять долгосрочные национальные планы. Наоборот, без этой способности евреи никогда не стали бы одной из могучих сил современного мира.

А что такое заговор? Это как раз и есть план, который какое-то меньшинство составляет против большинства, держит его в тайне от него и осуществляет под самыми разными предлогами.

Другое дело, что еврейский заговор должен быть назван как-то иначе, более точно, чтобы его название не искажало его сути. Представлять его в карикатурно раздутом виде значило бы помогать заговорщикам. Карикатурный вид заговора должен вводить в заблуждение уверовавших в его реальность и в то же время дискредитировать его идею в глазах тех, кто его фальшь разглядеть способен. Ложные представления о заговоре это что-то вроде ложных аэродромов, макеты которых изготавливаются во время войны специально для того, чтобы спасти от бомбардировки аэродром подлинный. Уверившись в том, что то или иное представление о заговоре фальшиво, многие приходят к ложному выводу, будто сама по себе идея заговора порочна.

Возможности же компрометации идеи заговора огромны. Заговорщики кровно заинтересованы в том, чтобы представить идею заговора предельно нелепой. И обслуживающие их писатели, выступающие под видом историков и корифеев самых разных наук, «добросовестно» выкладываются по этой части. А поскольку средства массовой информации контролируются, за редкими исключениями, теми же заговорщиками, то и распространение фальшивой информации об этом заговоре преобладает, причём намного, над более или менее правильной информацией о нём.

Можно отметить ещё и такой важный фактор, как подчинение фактически всех государств современного Запада либеральной идеологии, которая превратилась в новый вид тоталитарной идеологии. И эта новая тоталитарная идеология влияет на характер государственных законов, всё более жёстко карающих тех, кто осмеливается высказывать публично неугодные заговорщикам мнения. В том числе и мнения о реальности заговора, о котором идёт речь.

Естественно, что население, воспитанное в таких условиях, оказывается безграмотным не только в еврейском вопросе, но и в других важных вопросах, а потому и не способным отнестись критически к господствующим идеям. Оно становится жертвой этой новейшей либеральной мифологии независимо от того, верит оно или не верит в реальность «еврейского заговора». В одном случае оно отвергает его реальность, не понимая его действительного характера, а в другом случае принимает его реальность, но не в действительном его виде, а в том примитивном, на котором только и могут понимать его люди, обокраденные по части духовного образования.

Изменить положение в лучшую сторону могли бы научные дискуссии на эту тему, в которых происходила бы отбраковка наиболее ложных идей и высвечивались бы чем дальше, тем больше мысли правильные. Но эти дискуссии не в интересах заговорщиков. Поэтому можно не сомневаться в том, что они прилагают и будут прилагать в будущем все усилия для их недопущения. Что, конечно, свидетельствует косвенно о реальности заговора.

Вторая моя большая ошибка в интервью заключалась в том, что я, пусть и с существенными оговорками, поставил на одну доску организаторов геноцида русского народа в советское время с их жертвой. Уравнял их, сославшись на то, что грешны все. Но ведь грех греху рознь. Человек не способен определить до точности степень греха кого бы то ни было, в том числе и свою собственную степень, но отличать преступника от его жертвы он обязан. Или, по крайней мере, обязан стремиться к этому. Иначе мир превратится окончательно в сумасшедший дом. Поэтому и в вопросе о геноциде русского народа в советское время (а его геноцид в послесоветское время это лишь добивание его, уже разрушенного в его духовных основах) нужен нелицеприятный ответ.

Было бы несправедливо ставить знак равенства между массой еврейства и главными организаторами русского геноцида — Троцкими, Свердловыми, Зиновьевыми и другими еврейскими большевиками. Но и оправдывать полностью эту еврейскую массу, охотно использовавшую русский геноцид для захвата ключевых позиций в советской системе, было бы тоже несправедливо. Понимали или не понимали массовые евреи, что их задача на захваченных ими позициях — искоренять основы жизни чужого для них народа? Кто-то, может быть, и не понимал, а кто-то понимал и охотно искоренял в русском народе созидающие его идеи и нормы жизни.

Скажут, что русские тоже участвовали в искоренении своих собственных национальных основ. Да, это так. Но разве в качестве главной и направляющей силы? Нет, в качестве подчинённых и жертв антирелигиозного и антинационального воспитания.

Скрыть реальность геноцида русского народа — вот задача апологетов советского еврейства. В ответ на попытки высветить эту тему, они стараются свалить вину за русский геноцид на самих русских, разрушавших, якобы, без приказов сверху собственные храмы и учивших своих детей, якобы тоже без приказов сверху, безбожию и презрению к собственной национальной культуре.

Ещё один крупный порок моего интервью в утверждениях, будто Бог усыпил до какой-то степени еврейское сознание ради блага язычников, будто Он отказал евреям до времени в праведной вере и в праве на обладание землёю. С чего я взял? Это были чистые фантазии с моей стороны. Но не умышленные, а как бы приснившиеся мне, в реальность которых я верил, пока не проснулся окончательно. Или я всё-таки хотел подсознательно с их помощью помочь евреям прийти к христианству? Не знаю.

Однако при всех этих и других пороках моего интервью я оцениваю его в целом положительно. В нём были правильные мысли, излагать которые публично было тогда не принято. Опираясь на эти мысли, можно было в дальнейшем их совершенствовать и освобождаться от попутных, связанных с ними, ошибок.

После публикации моего интервью в «Евреях в СССР» оно было перепечатано в сокращённом виде в «Вестнике РХД» (№ 121, 1977) в паре с другим интервью, которое дал «Евреям в СССР» известный в то время московский интеллектуал Евгений Барабанов.

Вот две цитаты из его интервью. Первая: «Антисемитизм величайший позор исторического христианства. Это не только унижение Христа и Богоматери, не только презрение к другому человеку как носителю образа Божия, это — показатель слабости и духовной бездарности, символ религиозно-нравственного вырождения. Антисемитизм всегда означает дехристианизацию и дегуманизацию, возврат к язычеству и низменным инстинктам. Все антисемитские мифы — миф о мировом еврейском заговоре, мифы о «сионских мудрецах» и «жидо-масонах» — порождены крайне низким уровнем сознания и культуры. И унизительны эти мифы не для тех, против кого они направлены, но для тех, кто является их носителями…». Вторая цитата: «Я… благодарен Израилю, который помог выехать не только евреям, но и многим русским. Печально лишь, что не все из них нашли нужным сказать спасибо помогавшим им евреям».

«Вестник РХД» представил, таким образом, два образца отношения к евреям. Первый, начертанный пером Барабанова, показывал, как относиться к евреям правильно, а представленный Шимановым — как относиться к ним недопустимо.

Дал интервью журналу «Евреи в СССР» и духовный отец Евгения Барабанова — священник Александр Мень. Его интервью было тоже перепечатано в «Вестнике РХД». Вот некоторые места из этой перепечатки:

«ВОПРОС. Как Вы относитесь к культам русских православных святых Гавриила и Евстратия, якобы «умученных от жидов»? Не является ли это одним из препятствий для пребывания евреев-христиан в лоне русской православной церкви?

ОТВЕТ. Ни одно официальное постановление православной церкви не поддержало ритуальных наветов на еврейство. На процессе Бейлиса выдающиеся православные богословы (такие, как гебраист проф. Троицкий) решительно опровергли эти измышления. Я надеюсь, что эти святые будут деканонизированы. Процессы деканонизации известны русскому православию.

ВОПРОС Не могут ли служить также препятствием резкие выпады против евреев, которые есть в христианском богослу жении?

ОТВЕТ. Эти тексты есть пережиток средневековых нравов. В католичестве их уже изъяли. Надеюсь, когда придёт время для пересмотра православных богослужебных текстов, эти выпады и здесь будут изъяты.

ВОПРОС. Некоторая часть евреев-христиан, не желая отрываться от иудейских корней, продолжает совмещать христианские таинства с иудаистскими ритуалами (суббота, древнееврейская пасха и др.). Не есть ли это двоеверие? Не приводит ли это к противоречию, нарушающему религиозную цельность личности?

ОТВЕТ. В чём же тут противоречие? Каждый христианский народ, кроме религиозных праздников, имеет и освящённые церковью национальные праздники… В ту эпоху, когда церковь состояла, в основном, из евреев, многие христиане считали, что крещение должно предваряться принятием иудаизма. В связи с этим в 51 году н. э. был созван собор, который постановил, что иудаистские обряды (обрезание, суббота и др.) не обязательны только для христиан из язычников, но сохраняют прежнюю силу для евреев-христиан. Решения этого апостольского собора не отменены. Да и вряд ли можно «отменить» слова апостолов…».

И ещё такие интересные места из ответов о. Александра: «…еврея-христианина и еврея-иудаиста связывает не только общность национального происхождения, но и вера в Единого

Бога, вера в Священное Писание, общая религиозная этика… Мне кажется, что принятие в России католичества (как бы не смотреть на этот шаг) лишает человека постоянного участия в церковной жизни. Не станет же он ездить каждое воскресенье в Прибалтику, где сосредоточены главные католические центры… Хотя с приходом Христа все народы стали сынами Божиими, Израиль, КАК НАРОД, по слову апостола, сохраняет своё избранничество, оставаясь сыном-первенцем…».

И в заключение этого интервью:

ВОПРОС. Что Вы скажете о возрождении русского шовинизма в неофициальных православных кругах (журналы «Вече», «Московский сборник», «Земля»)?

ОТВЕТ. Мне всегда претил любой шовинизм, будь он русский, еврейский или китайский. А для христиан он вообще позорен. Что же касается антисемитизма тех православных, которые именуют себя «почвенниками», то это старая песня. В любую эпоху люди не любили говорить о собственной вине, а охотнее искали разных «козлов отпущения»…».

На это скандальное интервью о. Александра Меня откликнулся И.Р. Шафаревич. Его письмо было тоже опубликовано в «Вестнике РХД» (№ 120). Шафаревич не согласился с «богословскими» доводами Меня и, кроме того, ответил на его хулу в адрес русских православных журналов:

«Итак, прот. Мень не только соглашается с А. Шойхет (корреспондент «Евреев в СССР». — Г.Ш.) по поводу ШОВИНИЗМА, но ещё от себя прибавляет обвинение в АНТИСЕМИТИЗМЕ. В чём же проявляется шовинизм и антисемитизм этих журналов? Быть может, такие взгляды провозглашены их редакторами? Насколько мне известно — нет. Или этот вывод можно сделать из определённых помещённых в них статей? — тогда хорошо бы указать, из каких именно. Я отнюдь не хочу сказать, что готов подписаться под любой статьёй из названных в интервью журналов. Но, казалось бы, элементарная корректность требует формулировать обвинение так, чтобы его можно было проверить. А это интервью так печально напоминает стиль «отрицательной характеристики общественных организаций»: «будучи заграницей, проявил политическую невыдержанность» — а там пусть сами доискиваются, что это значит: спекуляция валютой или посещение кино без разрешения.

Но и это ещё не самое печальное в интервью. Из трёх упомянутых в нём журналов два («Московский Сборник» и «Земля») не смогли выпустить более одного номера и о каком-либо их направлении говорить невозможно. Поэтому всерьёз замечания прот. Меня могут относиться только к журналу «Вече», — а его редактор Владимир Осипов приговорён к восьми годам заключения. Он православный и, думаю, мог бы высказать какие-то аргументы в защиту линии своего журнала, защититься от упрёка в том, что он СПЕКУЛИРУЕТ на православии. Но сейчас — он в мордовских лагерях и, как сообщает «Хроника», после конца работ его ещё таскают на допросы. Он не может даже узнать об этих обвинениях, тем более — ответить на них. Неужели прот. Мень считает возможной дискуссию в столь неравных условиях?».

Но вернусь к своему интервью. В письме от 19 декабря 1977 г. А.Н. Чиликина-Цукерман писала мне:

«Впрочем, напишу Вам лучше о том, как Вы «закрыли» в Израиле сионистский журнал «Сион». Да, да, закрыли, дорогой Геннадий Михайлович. Вот как дело было. Журнал этот выходит с 72-го года, был — ужасен, безграмотен, провинциально-патриотичен. За последний год стал лучше, т.к. обновился состав, но новые редакторы, давая переводы и оригинальные тексты русскоязычных интеллектуалов, стремились к объективности, а это не нравилось Министерству иностранных дел, дававшему на журнал деньги, и узкой клике «активистов», дававших журналу своё подзаглавие. Публикация Вашего интервью (совпавшая почти, чуть более поздняя, чем в «Вестнике») переполнила чашу: «Слава

Иисусу Христу», чёрным по белому напечатанные слова эти под заголовком «Сион», вызвали взрыв: клика «активистов» изгнала редактора — Нудельмана и требует от Министерства иностранных дел прекращения дотаций. Редакция говорит, что печатала Вас с целью показать, что евреям в России не жить: и сверху программно и снизу стихийно — отовсюду естественно грядёт погром, а не любовь. Короче говоря, дело накануне закрытия, если не найдётся новый меценат. Репутация же антисемита, националиста и выразителя стихийно-инстинктивно-природных чаяний русского народа прочно закрепилась за Вами…».

В другом письме, от 14 марта 1979 г., были такие подробности:

«За это время «Сион» № 22 вышел в ужасном виде, как салат-винегрет из переводных с иврита и английского статей сплошь один патриотический сионизм в форме искалеченного русского языка. Зато поместившая Вас часть редакции выпустила от себя альманах «22» и, таким образом, создала во главе с Нудельманом новый печатный орган. Шум вокруг интервью тут перешёл на стадию встречных равнодушных отмахиваний, типа бесед при встрече: «Вы читали? Каков?» — «Да чего читать-то: мерзавец, как и все они».

6 июля 2010 г.

Письмо Патриарху Пимену

Ваше Святейшество!

Хочу поделиться с Вами своими мыслями о некоторых сторонах нашей церковной жизни, известных практически всем христианам в нашей стране достаточно хорошо. Я полагаю, что принцип соборности подразумевает возможность подобных обращений. В данном же случае я чувствую себя нравственно обязанным, ввиду явного неблагополучия нашей церковной жизни, высказать своё мнение откровенно и в форме открытой для всех.

Не сомневаюсь в том, Ваше Святейшество, что Вы знаете о расстройстве нашей церковной жизни гораздо больше меня, равно как знают о том и представители Московской Патриархии, которые, тем не менее, вопреки совести и фактам, которые я приведу ниже, распространяют за рубежом лживую легенду о мнимом благополучии Русского Православия. Легенду настолько лживую, что даже коммунисты Западной Европы, опасаясь запачкаться о неё, заявляют официально, что они осуждают преследование религии в Советском Союзе.

Даже при поверхностном знакомстве с православное паствой бросается в глаза РЕЛИГИОЗНАЯ НЕОБРАЗОВАННОСТЬ ПОДАВЛЯЮЩЕГО БОЛЬШИНСТВА ПРИХОЖАН, являющаяся, как не трудно догадаться, следствием того, что они просто-напросто лишены возможности приобретать для своего образования в наших храмах хоть какую-то христианскую литературу, включая самую необходимую, — ни Священного Писания, ни катехизиса, ни молитвенника. Даже листочек церковного календаря можно приобрести лишь по большому знакомству. О богословской же и святоотеческой литературе и говорить нечего. Те тиражи Евангелий и молитвенников, а также «Богословских трудов» и «Журнала Московской Патриархии», которые издаются, относятся к действительным нуждам православных, как капля к морю. В буквальном смысле. Но и их-то печатают у нас, как догадались уже многие, в основном для иностранных гостей и зарубежных прихожан Московской Патриархии, чтобы было на что сослаться для доказательства нашего благополучия. Но не фальшиво ли оно, если в свободную продажу для простых прихожан эти книги никогда не поступали?.. А они ведь действительно не поступали. Убедиться в том, что православные прихожане фактически лишены возможности приобретать самую необходимую для своего образования христианскую литературу, чрезвычайно легко. Для этого нужно лишь обойти все храмы Москвы с простодушной просьбою — нельзя ли приобрести хотя бы какую-нибудь религиозную книгу?.. И получить одинаково отрицательный ответ в каждом из них. Об остальных же городах и говорить не приходится. Между тем без знания Священного Писания и постоянного обращения к нему вера народа православного терпит колоссальный урон. «ГИБЕЛЬ НАРОДУ БЕЗ СЛОВА БОЖИЯ», — писал наш великий православный мыслитель Фёдор Михайлович Достоевский.

В связи с таким положением напрашивается самый естественный вопрос: почему Московская Патриархия не удовлетворяет столь насущные и вполне законные религиозные нужды пасомых?.. В чём тут дело?.. НЕ ХОЧЕТ она их удовлетворить (но что же это за пастырство?) или НЕ МОЖЕТ, НЕ ИМЕЕТ ПРАВА?.. Кто виноват в бедственном состоянии православной паствы — Московская Патриархия или гражданские власти, не позволяющие ей осуществить чаемое?.. Или, может быть, дело здесь в том, что Русская Церковь столь бедна, что просто не может печатать религиозную литературу в размерах, достаточных для удовлетворения нужд паствы?.. Но это опять-таки не свидетельство нашего благополучия. Бедность есть бедность, её стыдиться никому не пристало. Но зачем же в таком случае жертвовать на посторонние цели, далёкие от церковной жизни, а не молить о христианской помощи другие народы?.. Почему не ходатайствовать перед Советским правительством о дозволении получать помощь от зарубежных христиан хотя бы в виде Евангелий?.. Или подобные ходатайства у нас это уже преступление перед Советской властью?.. В советских законах об этом нигде не сказано.

Если причина нашей христианской нищеты церковное бесправие в его чистом виде, являющееся следствием дискриминационной политики воинствующего безбожия, то не лучше ли сказать об этом прямо, чтобы весь мир знал о том, что его ожидает с торжеством коммунизма на всей планете… Не исключаю того, что в этом случае, может быть, нашу Церковь просто отменят «по просьбе трудящихся», но зато в остальномто хоть мире возобладает благоразумие. А может быть, и не отменят?.. Может быть, тогда только и начнётся подлинное христианское возрождение в нашей стране, которое перекинется на другие ныне секуляризированные народы?.. От молчания и криводушия мы не можем выиграть ничего, мы будем лишь продолжать разлагаться и умирать медленной смертью. Зато от правды мы выиграем в любом случае.

Как бы символом нынешней униженности Православия являются продаваемые в наших церквях отштампованные на бумаге иконки. Но почему же, Ваше Святейшество, Московская Патриархия не организует по всей стране иконописные мастерские для нужд верующих, для торжества красоты нашего пресветлого Православия?.. Или желающих не найдётся стать иконописцами?.. Да ведь уже сейчас без всякой материальной мзды, повинуясь только радости сердца, люди стали писать для себя и для ближних иконы. Или в народе нашем нет потребности в канонических православных иконах?.. Вопрос, разумеется, риторический. А может быть, власти гражданские не разрешают открывать иконописные мастерские в страхе перед силой настоящей иконы?.. Или власти согласны, а вот сама Московская Патриархия не хочет, предпочитая возрождению столь славного на Руси иконописания надёжный машинный штамп?.. При том гробовом молчании, которое так характерно для представителей Московской Патриархии во всех случаях, когда сказать нечего, не разоблачая себя, — остаётся лишь гадать, какое из предположений ближе к истине. Власти ли не позволяют?.. Или сами не хотят?.. Однако, и то и другое одинаково разрушает легенду о нашем мнимом благополучии.

Не прогневайтесь, Ваше Святейшество, я продолжу свои, может быть, не особенно приятные для Вас вопросы.

Почему бы московской Патриархии не походатайствовать перед Советским правительством о дозволении открывать при действующих церквях православные школы для религиозного образования верующих и их детей?.. Ведь в ходатайстве нет, собственно, нарушения закона. Одно дело нарушать законы, другое дело ходатайствовать об их изменении и улучшении. Вы же сами хотите, Ваше Святейшество, я уверен, изменения нынешнего явно удушающего Церковь законодательства. Или Вы не против удушения Церкви?.. Почему в коммунистической Венгрии и в коммунистической Польше воскресные школы существуют, а у нас, в Советском Союзе, нет?.. Право на религиозное образование должно быть неотъемлемым правом всякого советского гражданина.

Почему бы при той беспросветной нищете на религиозную литературу не походатайствовать о дозволении открывать при церквях христианские библиотеки для прихожан, в которых они могли бы получать необходимые для их религиозного образования святоотеческие и другие книги?.. Или Вы, Ваше Святейшество, считаете, что они были бы вредны?.. Не были бы полезны для возрождения Христианства?..

Почему бы — продолжу свои вопросы — Московской Патриархии не рассекретить количество и размещение действующих в стране православных церквей?.. Кому этот секрет нужен — христианам или безбожникам?.. Разумеется, безбожникам. Хотя церкви совсем не похожи на ракетные установки.

А почему бы не доводить до всеобщего сведения об угрозе всякого нового закрытия храма?.. Ведь это же касается всех христиан России. Если будет настоящий досмотр за каждым храмом всего православного народа, то ни один храм на Руси больше не закроется. А сколько тысяч уже закрылось при полнейшем попустительстве разъединённых с церковным народом пастырей?..

Почему бы не позаботиться о нуждах сотен тысяч и миллионов православных людей, лишённых ныне всякого церковного окормления из-за удалённости мест их проживания от ближайших действующих церквей? Ходатайствуя об открытии новых церквей или, в крайнем случае, молелен? И дозволении священникам приезжать хотя бы по большим праздникам в эти последние для совершения в них треб?.. Было ли со стороны Московской Патриархии хотя бы одно подобное ходатайство?.. И если было, то чем оно закончилось?.. Боюсь, однако, что не было ни одного. Между тем узнавать со страниц свободного продаваемого в церквях ЖМП об открытии и нуждах новых церквей и молелен было бы так отрадно, а об отказе и причинах отказа гражданских властей в открытии новых так полезно. Или нет, Ваше Святейшество?.. Или благосостояние православных церквей и всех православных, разбросанных по всей великой Отчизне нашей, касается только одних высших пастырей, оторванных от народа церковного?..

Почему бы также не позаботиться о нуждах верующих людей, находящихся в рядах Советской Армии или в местах заключения, ходатайствуя об их праве иметь при себе Новый Завет, катехизис и молитвенник, а также об их праве исповедоваться и причащаться хотя бы по большим праздникам?.. В настоящее время они лишены, в полном противоречии с Конституцией СССР, возможности удовлетворять свои даже минимальнейшие религиозные потребности.

Далее. Почему, когда в советском законодательстве, в вопиющем противоречии с Конституцией СССР, Декларацией о правах человека и Конвенцией о борьбе с дискриминацией в области образования, была утверждена ужасная статья, обязывающая верующих родителей воспитывать своих детей в коммунистическом, то есть в безбожном духе, Московская Патриархия даже и бровью не повела, будто это её совсем не касается?.. Ваших же пасомых, Ваше Святейшество, в законодательном порядке обязали быть иудами по отношению к Богу, Церкви и собственной совести, а Вы в лице Ваших представителей продолжаете утверждать, что Русская Церковь никем не гонима. Как это совместить с доброй совестью Архипастыря?.. Дайте ответ, каким это образом свобода совести в СССР сочетается для верующих с законодательной необходимостью ломать себе душу, проповедуя своим детям безбожие?..

Покрывательство бесчеловености в любых её формах, законодательной и противозаконной, не может быть истинно церковной позицией по отношению к любому государству, не исключая и Советского государства. ДОБРАЯ СОВЕСТЬ ПРЕВЫШЕ ВСЕЕО. Защита законными средствами законных интересов Церкви от распоясавшегося безбожия это вовсе не проявление нелояльности к советской системе, как демагогически утверждают Ваши представители, а самое необходимое ответственное служение общим интересам Церкви и Государства. Ибо Государство, в котором бесчеловечность не встречает осуждения, обрекается на внутреннее безостановочное разложение. В таком государстве теряется доверие и уважение ко всему высшему, верх берут низменные интересы, а это уже грозит государству развалом в будущем, ибо никогда ещё ни одно государство не держалось исключительно внешними скрепами, — и не продержится. Так что подлинная лояльность к любой государственной системе должна заключать в себе помимо религиозного почитания самого института государств и уважения непротивных совести законов ещё и дух противления бесчеловечности, очищающий и созидающий дух доброй совести.

Мне представляется, Ваше Святейшество, что для всякого нелукавого христианина не страдать о нынешнем нашем христианском нищенстве и бесправии невозможно, не желать исцеления наших болезней и не предпринимать реальных усилий ради него противоестественно. Мне представляется также, что невозможно и не сожалеть открыто, когда законные ходатайства Церкви встречают отпор или месть со стороны деспотического безбожия.

Можно не сомневаться в том, что устранение из советского законодательства и советской практики деструктивных моментов оздоровит советское общество нравственно, ибо соединит его с тысячелетними нравственными корнями России. И у крепит саму Советскую власть, ибо ликвидирует почву для произрастания антисоветских настроений, привлечёт на сторону гармонизированного Советского государства миллионы сознательных патриотов.

Есть серьёзные основания надеяться на то, что в недалёком будущем советские руководители поймут это и пойдут навстречу собственным интересам, а также мировому общественному мнению и ходатайствам нашей Церкви. Подобное изменение государственной ориентации необыкновенно повысит международный авторитет Советского Союза и сыграет РЕШАЮЩУЮ РОЛЬ в достижении столь желанной разрядки международной напряжённости.

Правильно понятые интересы Церкви и Советского государства — едины. Они в созидании подлинно человечного общества на земле. Но, кроме того, они едины ещё и в силу особенностей нашей истории. Советскому государству по глубочайшей сути дела НУЖНА Православная Церковь и НЕОБХОДИМО грядущее преображение нашей страны в православно-теократическом духе, ибо только такое преображение оправдает и спасёт Советскую власть от беспощадного приговора истории. Но нельзя умолчать о том, что и Православию, находящемуся ныне в параличе, НУЖЕН религиозно-исторический феномен Советского государства для своего торжества в истории, ибо в нём, в этом феномене, центр исторического богочеловечества и начало всемирного изживания секуляризма, в нём возрождённый в новой силе институт государственности, буквально жаждущий (институт!.. но пока не его функционеры) наполниться самой положительной религией для служения Церкви и людям.

Говорю это всё для того, чтобы ещё раз подчеркнуть, что осуществление законных интересов Церкви никогда не поставит её во враждебные отношения к советскому строю, ибо без советского строя с его сокровенно религиозной природой и с его потенциальными возможностями Православие в нашей истории окажется не реализованным социально.

Ваше Святейшество!.. Прошу Вас ответить на это письмо по существу, не придавая слишком большого значения погрешностям формального порядка. Если я тяжко не прав в своём обращении, то ответьте мне столь же резко, но столь же и искренне, как это сделал я.

Москва, 15 июля 1976 г. Геннадий Шиманов.

Письмо Л. И. Брежневу

Копии: в редакцию газеты «Правда»
и Министру здравоохранения РСФСР

Уважаемый Леонид Ильич!

Обращаюсь к Вам с просьбой положить конец беззаконию, совершающемуся над православным христианином Аргентовым А.А. Этого человека, никогда ранее не состоявшего на психиатрическом учёте, уравновешенного, не отягчённого никакими антисоциальными идеями, ничем и никогда не подававшего повода к сомнениям в отношении его душевного здоровья, ПРИНУДИТЕЛЬНО ЗАКЛЮЧИЛИ В ЛЕЧЕБНИЦУ ДЛЯ ДУШЕВНОБОЛЬНЫХ в надежде «ВЫБИТЬ ИЗ НЕГО РЕЛИГИОЗНУЮ ДУРЬ», как откровенно выразился врач Тушинского психиатрического диспансера гор. Москвы Мазиков А.И.

Немногие беседы, проведённые врачами с Аргентовым А.А. после его насильственной госпитализации, касались не его самочувствия, но исключительно его религиозных взглядов. Врачи стараются убедить Аргентова А.А., его родственников и друзей в том, что он психически болен, но при этом упорно отказываются сообщить, в чём же собственно выражается заболевание и чем оно опасно для общества. Разнобой в утверждениях врачей, то говорящих (Мазиков А.И.), что причиной заключения Аргентова А.А. в психиатрическую больницу являются его религиозные взгляды, то, наоборот, что его религиозные взгляды не имеют никакого отношения к его госпитализации (так сказал врач больницы № 14 Дегтярёв С.М.), хорошо сочетается с откровенным нарушением обоими врачами действующей «Инструкции по неотложной госпитализации психических больных, представляющих общественную опасность» от 25 августа 1971 г. Это нарушение выражается не только в помещении психически здорового и не представляющего никакой общественной опасности человека в лечебницу для душевнобольных, но и в том, что в течение многих дней не было проведено обследование Аргентова А.А. комиссией из 3-х врачей-психиатров на предмет правильности его стационирования (которая по существующему законодательству должна рассмотреть этот вопрос в течение первых же суток), между тем как принудительное лечение Аргентова А.А. началось по указанию врача Дегтярёва С.М. с первых же дней госпитализации.

Об этих грубейших нарушениях советского закона (Закон РСФСР о здравоохранении от 29 июля 1971 г., статья 56) и ведомственной Инструкции (ст. 6) друзья Аргентова А.А. сообщали Министру здравоохранения СССР, районной прокуратуре, Председателю Совета по делам религии при Совете Министров СССР, Генеральному Прокурору СССР, в Президиум Верховного Совета СССР, в редакцию газеты «Известия», но ответа ниоткуда не последовало, что и вынуждает теперь меня обратиться к Вам лично.

Уважаемый Леонид Ильич!

Если подобная бесчеловечность, приправленная густым беззаконием, совершается в столице нашей Родины, и никто — ни прокуратура, ни Министерство здравоохранения, ни Совет по делам религии — не пытается разобраться в происшедшем, а только пересылает обращения друзей Аргентова А.А. одному из виновников происшедшего беззакония, врачу Дегтярёву С.М., то это говорит о нездоровой атмосфере нашего общества. Другого вывода нельзя сделать. Равнодушное отношение к бесчеловечности и беззаконию, стремление, прежде всего, уйти от ответственности и сохранить «честь мундира», покрыть безобразие и любыми средствами оправдать случившееся — не свидетельство ли это того, что наше общество пока не может решиться на действительное нравственное самоочищение?..

Но если наше общество не будет очищаться от беззаконий и нравственной гнили, если оно будет скрывать их за благополучным фасадом в страхе перед международным общественным мнением, то рано или поздно правда всё равно обнаружится, и тогда Советское государство окажется в положении намного более тяжёлом, нежели при своевременном честном и мужественном признании допущенных ошибок.

Разрядка международной напряжённости, могущая стать началом новой благодатной эры в жизни всего человечества, оправдана лишь на принципиально-нравственной основе. В условиях же беззаконности и попрания человеческого достоинства она совершенно бессмысленна. Поэтому я обращаюсь к Вам не только как к фактическому Главе Советского государства, но и как к одному из основных творцов мудрой политики разрядки международной напряжённости, с призывом не пренебречь судьбою советского гражданина, человеческое достоинство которого попрано, будущее которого под вопросом, в настоящее время лишённого всех прав, даже права видеться в отведённые для свиданий часы с родственниками и друзьями без особого разрешения главврача больницы № 14.

Пресеките же бесчеловечность в Вашей стране, восстановите справедливость, чтобы Ваши слова о мире подтвердились соответствующими делами.

Я осмелился обратиться к Вам с настоящим письмом потому, что уверен: забота о мире во всём мире и гуманном отношении ко всякому человеку на земле не может быть заботой одних лишь правительств и государственных учреждений. Она является заботой ВСЕХ людей в силу общечеловеческой нравственной солидарности.

В надежде на Ваше благое участие в судьбе Аргентова А. А.

Г.М. Шиманов.

Москва, 7 августа 1976 г.

Примечание

Александра Аргентова я практически не знал (он был у меня дома лишь раз, раза два я виделся с ним уже в психушке). Это был товарищ А.К. Сидорова, В.В. Бурдюга и, кажется, С.А. Бударова. В конце концов, его выпустили на волю, но что было с ним потом — не знаю.

А началось всё с того, что после знакомства с христианами он сам стал христианином и не скрыл этого от своих родителей. Те перепугались и бросились в райком комсомола спасать сына от «мракобесия». В райкоме решили, что не плохо бы проверить, не сошёл ли их сын с ума. Его вызвали в военкомат, оттуда направили в психдиспансер, а из него в психиатрическую больницу. Всё как положено.

Когда мы узнали об этом, то пришли к Саше в больницу в часы для свиданий, расспросили его и спросили, не будет ли он возражать, если мы напишем в его защиту обращение к общественности. Он, чувствовалось, был растерян и не знал, как быть. Но потом сказал: делайте, как хотите.

Мы собрались на следующей день в квартире Бурдюга (примерно человек семь, включая известного впоследствии публициста, поклонника Солженицына, М.С. Бернштама), составили текст обращения, размножили, подписали и договорились, куда посылать и кому передавать. Решили передать и академику А.Д. Сахарову. Гонцом вызвался стать Сидоров А.К. Потом он рассказывал, что Андрей Дмитриевич прочитал наше обращение и сказал, что в числе «подписантов» есть черносотенцы, поэтому он поддерживать наше обращение не будет.

Но оно попало каким-то образом за границу и было, как рассказывали, напечатано в лондонском «Таймсе».

После чего меня и ещё одного из подписавших обращение (это был мой крестник, Армен Акопович Бугаян) вызвали повестками в районную прокуратуру (кажется, Тушинского района, но точно не помню). Нас вызывали в разные дни. Когда я пришёл, то женщина-прокурор предложила мне написать объяснительную записку в связи с нашим обращением. Я согласился, но поставил условием, что она сама ответит мне на 2–3 вопроса в связи с этим делом. Она обещала, после чего я написал объяснение, отдал его ей, она прочитала и, похоже, была удовлетворена написанным. Но когда я вытащил лист бумаги и авторучку, чтобы записать её ответы на мои вопросы, она, кажется, испугалась, что её ответы будут растиражированы, и отказалась мне отвечать. Я сказал: «Вы не выполнили своего обещания». После чего убрал лист бумаги и авторучку, встал, подошёл к ней, вытащил из её рук своё объяснение, разорвал его и положил клочки в карман. А затем, не прощаясь, покинул её кабинет. Бедная женщина была, кажется, в столбняке.

Письмо Брежневу я написал уже после этого. Ответа на него я, естественно, не получил, но был благодарен ему за то, что меня самого за это письмо не тронули. Оно было напечатано в одном из номеров «Вестника РХД» (не помню, в каком именно). А текст «Обращения» у меня не сохранился.

Июль 2010 г.

Похвала священнику Александру Меню

Уважаемый о. Александр!

Недавно я сумел познакомиться с теми номерами «Вестника РХД», в которых опубликованы Ваше интервью, отклик на него И.Р. Шафаревича и Ваш ответ. Не скрою, мне очень понравилась откровенность, с которой Вы объяснили Ваше пребывание в Православной Церкви чисто географическими обстоятельствами (неудобно ездить служить в Прибалтику). Это очень интересная мысль, а главное — отверзающая громадные перспективы перед церковным сознанием. Я знаю, что Вы по скромности будете отрицать, что внесли драгоценный вклад в сокровищницу христианской экклезиологии. Но это действительно так, поверьте.

Однако, как это ни печально, приходится признать, что далеко не все ещё могут оценить по достоинству степень Вашего правоверия и чистоту намерений. Шафаревич, например, если судить по его отклику (к счастью, урезанному в журнале доброжелательной цензурой), явно не оценил ни того, ни другого. И Вы правильно сделали, что не ответили ему по существу. Представив дело таким образом, что Шафаревич просто не знал о возможности изменения богослужебных текстов и не догадывался о том, что незаконную канонизацию следует отменять, Вы с истинно пастырской мягкостью объяснили ему его заблуждение, невольно обнаружив при этом такую незаурядную богословскую эрудицию, позавидовать которой могли бы многие и многие необразованные люди. Именно так и надо полемизировать с оппонентами, имеющими дерзость «огорчаться» якобы порочными суждениями крупного христианского мыслителя и пастыря.

Умно и политично сведя вопрос к чисто формальным возможностям, Вы встали на твёрдую почву догадок и подозрений, опираясь на которую можно смело надеяться на развенчание в будущем не только Евстратия и Гавриила, но и вообще всех неприятных святых. Дело это, разумеется, деликатное, поспешность тут может только повредить, и потому нельзя не приветствовать Вашу сдержанность, умеренность, так сказать, Ваших аппетитов, ограничивающихся всего лишь двумя русскими мучениками.

Что же касается этих последних, то мне самому, признаюсь, приходил раньше в голову такой нелепый вопрос: А что если иудеи действительно из ненависти к Христианству лишили их жизни?.. Как быть тогда?.. Всё равно деканонизировать?.. Вопрос, согласитесь, крайне неприятный, на который хочется не отвечать, а бить в морду того, кто его задаёт. Но это уже после Вашего интервью я понял всю омерзительность этого вопроса. Не могли же иудеи, в отличие от христиан и других грешных людей, кого-то мучить, да ещё до смерти. Думать, что евреи не отличаются в лучшую сторону от других народов, значит источать антисемитский душок, а наклонности к антисемитизму есть, к сожалению, у всех гоев, как это убедительно показали в своих трудах Л. Пинскер, X. Вейцман и другие замечательные еврейские мыслители. Эти позорные наклонности особенно сильны у русских. Даже самые либеральнейшие и гуманнейшие из них, если повнимательнее к ним присмотреться, выдадут свой затаённый и тщательно маскируемый антисемитизм. Вот, например, известный гуманист и либерал XIX века — Т.Н. Грановский. Казалось бы, чем не хорош?.. И против славянофилов выступал, и к евреям пытался сочувственно относиться, и Достоевским был выведен в качестве дурака — наверняка, следовательно, был умным и порядочным человеком. И что же?.. Вот что писал этот «порядочный человек», прочтите:

«Сорок лет спустя после взятия Иерусалима Титом три новые возмущения вспыхнули одно за другим, в ливийском городе Кирене, в Месопотамии и на острове Кипре. Последнее сопровождалось ужаснейшими обстоятельствами: евреи, под начальством одного изувера, по имени Андрея, умертвили около двухсот сорока тысяч греков и римлян. В ожесточении своём, они ели мясо несчастных, которые попадались им в руки, сдирали с них кожу и делали из неё себе одежду» (Полное собрание сочинений, СПб, т.1, стр. 12).

Трудно, даже невозможно представить себе русских на поле Куликовом, с ликованием жующих мясо своих врагов и в остервенении напяливающих на себя татарскую кожу. А вот про евреев Грановский, корчивший из себя «объективного историка», не постеснялся написать такое. Да если бы он был действительно объективным, как смог бы он допустить саму возможность чего-то подобного?.. Однако он не только допустил её, но даже представил в качестве бесспорного исторического факта!.. И это «лучший представитель в России гуманных идей и стремлений», как писали о нём его современники!.. Комментарии, как говорится, излишни.

Подлинная объективность требует принципиального (я бы даже не побоялся сказать: партийного) подхода при рассмотрении и оценке всех без исключения явлений жизни. На чью мельницу льёт воду та или иная концепция, то или иное истолкование событий?.. На мельницу богоизбранного народа?.. Стало быть, она верна безусловно. На мельницу низших народов и рас?.. Значит, она порочна в своей основе. Итак, во имя самой объективности (правильно понятой) надо с ходу отрицать все «факты», так или иначе бросающие тень на нравственный облик богоизбранного народа, и объявлять их продуктом грязных антисемитских фантазий. Никакого признания обоюдной вины евреев и других народов, ибо такое признание низводит евреев с сияющего пьедестала, парализует разящую силу их обвинений, направленных против христианских народов, и делает даже чуточку смешными иудейские раздирания на себе одежд. Если у самих рыльце в пушку, — скажут гои, — чего же одежды свои раздирать?.. Значит, надо твёрдо стоять на идее еврейской непогрешимости, толкуя её, в крайнем случае, на церковный лад: отдельные евреи, разумеется, погрешимы, но мистическое тело народа еврейского свято, и нет на евреях вины ни перед русскими, ни перед каким-либо иным народом. Наоборот!.. Все они виноваты перед евреями.

Пожалуй, прямо так в лоб проповедовать эту истину ещё рановато, особенно в Церкви, но подготавливать к ней умы совершенно необходимо. Но не поймите меня, о. Александр, таким образом, что будто бы я поучаю Вас здесь чему-то. Ведь я же знаю, что именно этим делом Вы как раз и занимаетесь уже давно и небезуспешно. Главное, что сейчас нужно, это раскачать церковные понятия, сделать их проницаемыми для иудейских влияний. И опорочить всё, что может быть препятствием для торжественного вхождения евреев в Церковь. Церковь должна быть сионизирована, а критерием церковности должно стать отношение к богоизбранному народу. Мнения благоприятные для евреев следует считать истинно-церковными, а мнения неблагоприятные — еретическими и нравственно-зловонными. В соответствии с этой установкой извержение Евстратия и Гавриила из чина святых совершенно необходимо. А как быть с неприятными богослужебными текстами?.. Тексты, естественно, удалить, а их сочинителей хорошо бы анафематствовать, чтобы впредь другим не повадно было. А слова Златоуста, направленные против иудеев?.. Признать еретическими, самого же «Вселенского Святителя» придётся, очевидно, со временем тоже деканонизировать. А евангельские изречения типа «кровь Его на нас и на детях наших» или «се, оставляется вам дом ваш пуст»?.. Признать позднейшими вставками антисемитов или, в крайнем случае, истолковать в самом благоприятном для иудеев смысле. Т.е. что кровь Его не на них и дом их по-прежнему полон.

Но повторяю ещё раз, о. Александр, что действовать поначалу нужно тихой сапой, не выскакивая раньше времени и убеждая всех и вся в чрезвычайной скромности своих поползновений.

После всего сказанного было бы просто смешно не согласиться с Вашими обвинениями в адрес русских почвеннических журналов. Эти обвинения следует повторять как можно чаще, не утруждая себя доказательствами за полнейшей их ненадобностью. Зачем доказывать, когда и без того всё ясно?.. А разве не было в «Вече» гнуснейших выпадов против Л.М. Кагановича?.. Были. Уж от этого-то почвенникам не отпереться!.. А если были, то кто же они, как не антисемиты?.. Ведь ни один порядочный человек — ни Вы, ни Глезер, ни Померанц — не обругает Лазаря Моисеевича за его русофобию, не вспомнит про его намерение «задрать подол матушке-России». А почему?.. А потому, что порядочные люди не замечают того, что замечать не положено. И не только сами не замечают, но и другим замечать запрещают. Даже топают на них ножкой за их нескромность.

Возможно, что некоторые Ваши знакомые, прочитав это письмо, начнут Вам нашёптывать: А чего это Шиманов лезет к Вам со своей солидарностью?.. Нет ли тут какого подвоха?

Мне было бы горько сознавать, о. Александр, что подобные подозрения могут закрасться в Вашу душу и омрачить естественное чувство радости в связи с появлением нового единомышленника. И потому я прошу Вас: оберегайте эту радость от вторжения тоскливых подозрений, гоните их прочь и, если можно, давите их в себе в зародыше. Ведь я для того и написал это письмо, чтобы порадовать Вас, показав, что Ваши «идейные противники» в действительности не такие уж плохие люди. Во всяком случае, они стараются понять и оценить по достоинству как Ваш замечательный богословский талант, так и Ваше не менее замечательное отношение к возрождению русского национального сознания.

С пожеланиями Вам дальнейших успехов на избранном пути

Геннадий Шиманов

Позднейшее примечание

Эта «похвала» появилась в самиздатском сборнике «ПРИГЛАШЕНИЕ К ДИАЛОГУ», выпущенном в 1978 г. Составители сборника Ф.В. Карелин, В.И. Ибрагимов и Г.М. Шиманов. Этот сборник был перепечатан мною в самиздатском альманахе «МНОГАЯ ЛЕТА» (М., 1982). Ни одного отклика на сборник ни в самиздате, ни в большой печати, насколько я знаю, не было. Он даже нигде не упоминался, хотя в дальнейшем одна статья из него (Феликс Карелин «О домостроительных пределах богоизбранности еврейского народа») публиковалась дважды: в сборнике «О богословии протоиерея Александра Меня» (Москва, 1993, издательство «Правило веры») и в одноименном сборнике, выпущенном в 1999 г. в г. Житомире.

Содержание «ПРИГЛАШЕНИЯ К ДИАЛОГУ»:

Составители. К читателю.

Ф.В. Карелин Условие диалога (открытое письмо г. Рудневу).

Л. Ибрагимов послание доктору теологии Тюбингенского
университета Евгению Барабанову.

Ф. Карелин «Наша брань не против крови и плоти».

Л. Ибрагимов Открытое письмо протоиерею Александру Меню.

Г.М. Шиманов Похвала священнику Александру Меню.

Ф.В. Карелин О домостроительных пределах богоизбранности
еврейского народа.

Составители сборника хотели обсудить публично еврейскую тему в христианском её аспекте совместно с о. Александром Менем и его сторонниками. С этой целью Л. Ибрагимов (Владимир Ибрагимович Прилуцкий) ездил к о. Александру, передал ему наш сборник и пригласил его написать откровенно свои возражения против высказанных в нём суждений. Но о. Александр предпочёл воздержаться от дискуссии. Мало того, он, похоже, решил не афишировать свои идеи, заявленные им в его интервью. Я, во всяком случае, не встречал ни его перепечаток в его собственных книгах, издававшихся ещё при его жизни, ни упоминаний об этом интервью в воспоминаниях о нём его поклонников.

Насколько я знаю, первым, кто сделал попытку накинуть еврейскую узду на Русскую Православную Церковь, был Михаил Самуилович Агурский. Он ещё в начале 60-х годов показывал мне своё письмо к Патриарху, в котором были фактически те же самые требования, что и в интервью Александра Меня. Но в интервью они звучали внешне спокойно, а в письме Агурского это были действительно требования, заявленные ультимативно. Я уже не помню, какой срок давал Агурский Патриарху для ответа на его письмо, то ли месяц, то ли два месяца, но, в общем, небольшой. После чего, если не будет ответа, Агурец (так мы его тогда звали за глаза) грозил обратиться к мировой общественности. Но прошло время, ответа не было. И Агурский решил, видимо, повременить со своим обращением к мировой общественности. Да так и не обратился. А Патриарх ему всё-таки, похоже, ответил, но не прямо, а косвенно. Как я слышал, в одном из номеров ЖМП появилась тогда цветная репродукция иконы святого мученика Евстратия Печерского.

Почему Агурский показал мне своё письмо? Он тогда доверял мне и хотел узнать моё мнение. С той же целью он давал мне тогда читать свои самиздатские статьи, убеждавшие евреев в том, что Христианство совсем не антиеврейская религия. Эти статьи я одобрял. Я был в то время полным невеждой в еврейском вопросе и относился к евреям благодушно. Я только-только пришёл к христианству, считал себя православным, но кто такие мученики Евстратий и Еавриил — понятия не имел. И слов Златоуста об иудеях не читал. И чем так ужасны наши богослужебные тексты — не знал тоже. Поэтому и сказал Агурскому, что я не сведущ в этих вопросах.

Июль 2010 г.

Лие Абрамсон

Уважаемая Лия! Не вините меня за то, что отвечаю на Ваше письмо с таким опозданием. Дело в том, что редакция «Евреев в СССР» решила не показывать мне номер своего журнала с моим интервью и откликами на него. Представитель редакции не сдержал своего слова познакомить меня с этим номером по выходе его в свет.

Тем не менее, по прошествии двух лет, оба отклика оказались на моём столе (отнюдь не стараниями евреев), и я получил, таким образом, приятнейшую возможность пожурить редакцию журнала если не за чрезмерную скрытность, то уж за ротозейство во всяком случае. Как же это получилось, что ОТКРЫТОЕ письмо, адресованное Шиманову и напечатанное на страницах еврейского журнала, всё-таки к Шиманову попало? Экие, право, раззявы… Вы, Лия, пропесочьте их там как следует, по-домашнему. Ведь утечка секретной информации это вещь серьёзная.

О том, что синицей жив не будешь

В отличие от статьи Сотниковой и Азбеля, в которой красота еврейского ума проявилась как-то особенно уныло, Ваше письмо произвело на меня впечатление. Я не хочу сказать, что восхищён Вашими доводами и выводами, но в самом тоне Ваших возражений, язвительных замечаний, серьёзных и даже иногда горестных рассуждений, как мне показалось, мелькает что-то от воздыханий о такой правде, которая утолила бы всех, не только одних евреев. А это, право же, впечатляет, это уже вызывает симпатию, хотя бы и поверх решительных несогласий, которым пока, увы, не видно конца.

Что же касается самого содержания Вашего письма, то, скажу откровенно, я так и не понял, ради чего оно было написано. Ради того, чтобы доказать мне, что взаимопонимание и сотрудничество народов СССР в деле национального и религиозного возрождения невозможны?.. Но что же в таком случае им остаётся?.. Очевидно, не понимать друг друга, тупо враждовать и не сотрудничать, а противодействовать друг другу. Ну что же, спасибо за «приятную» перспективу. Но я полагаю, что её постараются избежать не только русские, ибо глубоко верю в то, что народы нашей страны не лишены высших способностей, и в глубине их национального самосознания не разрушительный, но созидательный пафос.

Вы, может быть, скажете, что русским достаточно не соваться в чужие дела, а что до сотрудничества, то поверить в это нет уже никаких Ваших сил и что всё это-де «воздушный замок», как и будущая империя с правом для всех иметь свою землю. Всё это так высоко, что даже рукою не дотянуться, а коли не дотянуться, то и стремиться нечего. Из Ваших слов о сионизме, который Вы уподобили «жалкой хибаре», можно понять, что синица в руках соблазнительнее журавля в небе. Не так ли?.. А если так, то, честное слово, напрасно Вы приняли христианство. Какое же Христианство без журавля в небе сердечном?

Но, может быть, я просто неправильно понял Вас? Может быть, Вы всем сердцем верите в возможность нравственных отношений между народами? Верите, по крайней мере, в необходимость работать на этот идеал, но… А письмо написали просто от избытка чувств, ведь национальные страсти, по Вашим словам, накалены до предела, и как тут было не высказаться и не излить душу?

Ну что же, и то, как говорится, хлеб. Преломим же его в надежде, что он не иссякнет, но — во славу Божию — умножится для нас и для всех, кто пожелает так или иначе послужить этому идеалу.

О том, что слово «антисемит» остаётся большой загадкой

Итак, несмотря на моё уважение и сочувствие к евреям (Вы, кажется, даже поблагодарили меня за это), Вы расценили мои высказывания как «апологию антисемитизма». Стало быть, называть евреев великим народом, историю их признавать трагической и таинственной, желать примирения их с почвенными народами, выражать убеждение, что эти последние должны по-братски поделиться с евреями своею землёю и соблюдать по отношению к ним всякую правду, — всё это не только не является решительным отрицанием антисемитизма, но, наоборот, самой прекрасной его апологией.

Но почему же тогда Вы сожалеете, что «среди нашего брата» такого отношения к евреям, увы, маловато? Почему Вам, несмотря на все Ваши возражения, так понравился мой «антисемитизм»? Или, может быть, Вы почувствовали, что это и не антисемитизм вовсе, но по привычке вдарили за несогласие с расхожей еврейской догматикой?

Но посмотрите, какой опасный вывод могут сделать некоторые из такого явно раздутого представления об антисемитизме. Для того, чтобы стать антисемитом, скажут они, совсем не обязательно выступать против евреев как таковых. На примере Шиманова каждый может легко убедиться в том, что антисемит это такой человек, который просто-напросто ОГОРЧАЕТ евреев своими неправильными суждениями. И даже правильными, — добавят читатели «Евреев в СССР», вспомнив про одно Ваше нечаянное признание. Ведь признаёте же Вы, что даже правильные суждения могут огорчать евреев, когда пишете: «ВОЗРАЗИТЬ, ХОТЯ И ХОТЕЛОСЬ БЫ, НЕЧЕГО». Ну, разве не огорчительно?.. Так что читатели могут дать такое, правда, несколько смешное, но зато вполне научное определение: АНТИСЕМИТЫ ЭТО ТАКИЕ ЛЮДИ, ЧЬИ МЫСЛИ (независимо от их правильности или неправильности), ЧУВСТВА (независимо от их благородства или неблагородства) И ХОТЕНИЯ (независимо от их нравственной законности или незаконности) НЕ НРАВЯТСЯ ЕВРЕЯМ, ОГОРЧАЮТ ИХ, РАЗДРАЖАЮТ, БЕСЯТ и т.д. и т.п. Значит, чтобы не стать антисемитом, нужно не огорчать евреев и соглашаться со всеми их претензиями, какими бы удивительными они ни казались. Вы с этим согласны, Лия? Если нет, то дайте, пожалуйста, своё определение антисемитизма. А я готов в интересах науки терпеливо разгадывать вместе с Вами таинственный смысл этого удивительного слова.

Но может быть, Вы скажете: я не за то назвала вас антисемитом, что землю нам обещаете, а за то, что очень пренебрежительно отзываетесь о нашей роли в истории России. Обидно.

Ну, а как быть, если действительно роль евреев в русской истории была не совсем привлекательной? Да и могла ли она быть иной, если евреи не имели здесь своей земли, не имели своей почвы, а их антихристианские идеалы были, мягко выражаясь, несравнимо ниже христианских идеалов русского народа?

Чрезмерная обидчивость совсем не признак духовного здоровья. Некоторые иудеи куда здоровее духовно своих христианских братьев по крови. Сошлюсь хотя бы на Ш. X. Бергмана, вот его слова: «Наша роль в диаспоре — это роль паразитов. Возьмите всех тех евреев, которые жили и творили в Германии накануне Первой мировой войны и вскоре после неё. Возможно, что у них была — и даже, несомненно, была какая-то стимулирующая функция в немецкой культуре. Но если говорить о самовыражении нации, еврейской нации, о её вкладе в мировую культуру, то общий итог их деятельности, мне кажется, был резко отрицательный… Трудно объяснить всё это человеку, не жившему в ту эпоху. Были журналы такие, как «Тагебух» Шварцшильда, «Вельтбюне» Якобсона, — со страниц которых евреи регулярно, словно инъекцию, впрыскивали нигилизм и раздражение в кровь немецкого народа. О да, евреи умели многое подмечать и в силу своей безответственности могли позволить себе высмеивать любые отрицательные стороны немецкой жизни — немецкое офицерство, буржуазию, домашний уклад — могли выставлять напоказ их отталкивающие черты. Всё это началось давно, ещё со времён Гейне. Возможно, что эта смесь издевательства и боли была для немцев чем-то вроде противоядия, не знаю. Нам, сионистам, такая роль казалась отвратительной. Конечно, были многие, в том числе и неевреи, которые видели в этом миссию еврейского народа. Но если нашего таланта хватает только на это, то я предпочту любой, самый малый позитивный вклад в израильскую культуру всем нашим «успехам» в деле сотрясения мировых основ. Авенариус (редактор журнала «Кунстворт», сыгравшего большую роль в становлении Кафки как писателя) однажды написал: «Евреи являются администраторами немецкой литературы». И это была правда. В Праге, где я родился, был немецкий театр. Им заведовал еврей, большинство актёров были евреи, да и публика почти целиком была еврейская, потому что в городе было мало немцев-театралов. По Праге ходил тогда анекдот: «Директор еврей, актёры евреи, публика еврейская, и всё это называется немецким национальным театром»… Если говорить о тогдашних немецких или чешских евреях (я не у верен, что это относится к сегодняшним американским евреям), то их «роль» неизбежно внушала им ощущение превосходства, высокомерия по отношению к окружающему народу. Между тем ощущение это было абсолютно безосновательное — ведь они на самом деле и существовали-то благодаря физической и духовной деятельности этих народов. Любопытно, что в Германии в то время развивалась и чисто немецкая литература, которую евреи вообще не читали: эта литература рассказывала о жизни крестьян, которая евреев совершенно не интересовала. Т. о., существовали как бы две немецкие литературы — та, которая интересовала евреев, и та, которую они игнорировали. И то, что при этом евреи владели многими крупными газетами и издательствами и в определённой степени контролировали таким образом развитие немецкой литературы, было нездоровым и опасным явлением». (Альманах «22», Тель-Авив, 1978, с. 59–60).

Любопытно, не правда ли? Не будь таких выражений, как «наша роль в диаспоре» или «нам, сионистам», можно было бы подумать, что принадлежат эти высказывания какому-нибудь махровому антисемиту. Например, мне. Между тем, принадлежат они уважаемому еврейскому философу и даже, как пишет редакция альманаха, «другу Мартина Бубера».

Спрашивается: можно ли квалифицировать «друга Бубера» как антисемита? Если да, то придётся уронить тень и на самого Бубера. Кроме того, придётся признать, что можно быть убеждённым иудеем, убеждённым сионистом и даже ректором Еврейского университета в Иерусалиме и при всём при том врагом своего народа. Стало быть, иудаизм и сионизм ещё не спасительны и не равнозначны истинному еврейству? Получается так. Вывод, как видите, ужасный.

Если же Бергмана невозможно квалифицировать как антисемита, то почему русских, американцев, литовцев, высказывающих те же, в принципе, взгляды (а иногда даже высказывающихся в том смысле, что народы почвенные должны поделиться с евреями своей землёй), можно называть не только антисемитами, но и человеконенавистниками? Более того — приписывать им желание истребить евреев (см. статью Э. Сотнитковой и М. Азбеля)?.. Неужели еврейское национальное сознание не находит в подобной практике ничего для себя удручающего? Неужели для евреев это самая обычная манера оценивать своё и чужое?

А теперь рискните-ка, Лия, на эти вопросы ответить. Я очень надеюсь на то, что, в конце концов, евреи-христиане заговорят не на нынешнем их жалком языке бедных родственников в иудейском доме, но на свободном и правдивом языке истинных детей Израиля.

Ещё раз о том, что без журавля обойтись невозможно

Из Вашего письма, равно как и из статьи Азбеля и Сотниковой, следует, что евреям гораздо лучше гнать арабов с насиженных мест и селиться самим в их палестинах, нежели добиваться вместе с русскими патриотами такого преображения всего мира, при котором право на свою землю и самобытное устроение своей жизни получили бы все народы и все религии. Но объясните мне, чем же, собственно, этот грабительский способ решения еврейской проблемы лучше решения нравственного? Это нравственное решение Вы называете прекрасным «воздушным замком». А я Вам отвечу, что заскорузлым умам вообще всякая мысль о возможности нравственного преображения мира, о возможности новой и более человечной цивилизации представляется невыносимой утопией. Но если эти заскорузлые умы правы и человечество обречено бессильно трепыхаться в нынешней полунравственности и духовном невежестве, то какой же смысл писать открытые письма и всерьёз обсуждать какие-то «положения»? Не будут ли эти письма и обсуждения самым обыкновеным толчением воды в ступе?

Если нравственное очищение в мире невозможно, то надо либо принять мутные стихии его в себя и без всякого зазрения совести руководствоваться ими ради личного и кланового эгоизма (и открытые письма писать не по велению совести, а из чисто демагогических соображений), либо уйти из мира в своего рода затвор и отвечать в затворе, насколько это возможно, на евангельскуий призыв о совершенствовании. Сейчас, кстати, многие христиане именно такой путь и выбирают, пытаясь скрыться в стандартных квартирках от окружающей жизни, которая тем не менее пронизывает своими духовными токами непрочные их убежища.

Выбор, как видите, невелик и в любом случае оскорбителен для человека. Потому что лишь в борении за «утопию», то есть за вселенский нравственный строй жизни, он сохраняет своё достоинство. Эта истина никогда ещё не была так очевидна, как в наше глобально-кризисное и глобально-переломное время, когда человечество с синицей в руках и без журавля в своём небе уже не знает, как сохранить себя от будущей катастрофы. И влечёт его к гибели именно нравственный минимализм, неразлучный с таким «реализмом», когда уже не видят ничего дальше собственного носа и объявляют всё простирающееся несколько далее «утопией» и «воздушным замком».

Неужели не ясно, что отказ от воплощения светлого идеала это отказ от такой РЕАЛЬНОСТИ, без которой можно лишь разрушаться духовно⁰

Сейчасуже весь мир балансирует на грани, по одну сторону которой полное уничтожение, а по другую — необходимость того самого «воздушного замка», от которого Вы отказались на словах (но, как мне кажется и хочется верить, не в сердце), то есть необходимость нового типа жизни, высшего сравнительно с известными нам из истории.

И евреям не избежать пересмотреть их устаревшую сионистскую догматику в свете этой новейшей мировой ситуации, при которой альтернативой всеобщему отрезвлению и вразумлению может быть только общая гибель. Ныне отказ от деспотического насилия и лжи, по крайней мере в отношениях между народами, становится ИСТОРИЧЕСКОЙ НЕОБХОДИМОСТЬЮ, требованием самой истории. А поэтому предоставление евреям земли в тех странах, где они проживают ныне, и признание их права на самую полную автономию с возможностью для всемирного еврейского единения является не утопией, но такой же суровой необходимостью, как и смена нынешней цивилизации, уже явно ориентированной на самоуничтожение, цивилизацией иной, более духовной и потому более жизнеспособной.

Вот потому-то я и призвал в интервью евреев к совместному труду на эту новую цивилизацию (поначалу, естественно, к труду осмысления предстоящего дела). А что услышал в ответ?

Прелесть душевных движений

Если дать сгусток написанного Вами, то получится примерно следующее: Мы-де уже боролись за чужое дело, за русское, за отмену черты оседлости… Довольно, нас не поняли, мы пострадали, а нас в коварстве… Это мы-то замышляли еврейский колер на русскую революцию? Да ничего подобного! Просто не хотели на вторую роль. А кто согласится? И ныне лишь милостью Божией живы, но на вторую роль не согласны… Да, мы горячо откликнулись на призыв ассимилироваться, но — ценя свою нацию выше копчёного шпрота, а не ниже, как те паршивые евреи-христиане, порвавшие с синагогой… И т.д. и т.п.

Простите за резкость, Лия, но охота Вам было портить бумагу, выплёскивая на неё всю эту дребедень? Ну, с чего это Вы взяли, например, что Советская власть будто бы «великодушно избавила» евреев от черты оседлости? Неужели Вам не известно, что черта оседлости была отменена ещё до Октябрьской революции? Как же это получилось, что практически всеобщую еврейскую преданность Советской власти (в те, разумеется, годы) Вы объяснили так неудачно, упустив главнейшее и очевиднейшее обстоятельство, — почти поголовное начальствование евреев над русскими в те первые годы?.. Как же это получилось, что редакция не указала Вам на грубейшую ошибку и ничем не оградила от неё читателей? Неужели действительно национальные страсти настолько накалены в еврейском мире, что даже простые исторические факты уже не действуют на сознание? Как же тогда быть с аргументами более сложными и тонкими? Разве можно их оценить по достоинству в такой прямо-таки закусившей удила субъективности?.. Да когда ж это было такое, чтобы евреи «с энтузиазмом» боролись за русское дело?.. Вот ведь как разыгралось воображение. Это ж надо дойти до такой экзальтации, чтобы не только поверить собственной выдумке, но и пытаться загнать ею в угол своего оппонента… Да, Лия, характер у Вас действительно еврейский. Это я Вам без всякой лести говорю, поверьте. Если бы здесь не было специфического опьянения, то Вашу попытку представить горячее участие евреев в истреблении русских национальных корней как самоотверженное служение русскому делу следовало бы назвать верхом бесстыдства. Но опьянение должно служить некоторым извинением, не правда ли?

А как понимать Ваши слова о том, что евреи не согласны оставаться в России на вторых ролях?.. Это Вы что — без шуток?.. Но иначе понять Ваши слова невозможно. (Как англичане хотят быть в Индии. И это несмотря на все причитания о своей «жалкой участи», о бездомности, о том, что евреев во всём мире «раз, два — и обчёлся» и что «милостью Божией только и живы»… Поразительная способность: хныкать — и одновременно лягаться, плакаться — и одновременно разевать рот на «первую роль» в русской жизни).

Но как Вы думаете, Лия, для чего такой «маленькой нации» такой непомерно огромный рот? По-моему, иметь такой рот просто нескромно. Маленький ротик, соответствующий столь ненавистной евреям «процентной норме», был бы куда привлекательнее. И, кроме того, содействовал бы своими размерами укреплению подлинного доверия между народами. А то ведь, завидев рот до ушей, и перепугаться можно. И невесть что о евреях подумать. Будто они не только в России хотят играть первую роль, но и в Греции, Франции и т.д. И поди потом докажи, что слухи о стремлении евреев к мировому господству абсолютно беспочвенны. И что на самом деле они (слёзы: кап, кап…) «лишь милостью Божией живы»…

Глаза прищуренные и глаза отверстые

«А вы для себя не того же хотите? — закричат мне евреи. А что такое русификация, как не та же претензия на господство? Это же апология вашего вмешательства в чужую жизнь!..».

Дорогие мои евреи, да разве я уже не сказал, что вы даже на даты внимания не обращаете? Ну, как же при таком накале страстей пытаться понять чужую мысль? Это совершенно непосильная для вас задача, согласитесь. А вот ломиться в открытую дверь, издавая такие звуки, будто она заколочена наглухо…

В своём письме, Лия, Вы делаете вид, будто я сторонник вмешательства в жизнь нерусских народов. Но… на каком, собственно, основании? Может быть, здесь опять виновато Ваше опьянённое воображение?

Употреблённое мною слово «русификация» (а Вы помните, что я уподобил её «евреизации» народов, явившейся следствием принятия ими Христианства, т.е. принятия ими всего святого, что было в еврейском народе) Вы поспешили истолковать, вопреки контексту, в самом низменном смысле — как навязывание русскими чуждых начал другим народам. И даже как «нивелирование их под своей властью». Русское влияние, по-Вашему, может быть только грубо-насильственным, а вот свободным сердцем его другие народы не примут. В отличие, например, от влияния американского, которое усваивалось и усваивается, по-видимому, совершенно свободно. Американизация, стало быть, вполне допустимая вещь и даже, похоже, желательная, а вот русификация… Да может ли быть что доброе из нашего Назарета?

Вы беспристрастно свидетельствуете, что наше влияние, в отличие от еврейского, «ПОКА ЕЩЁ СУГУБО МАТЕРИАЛЬНОЕ». Что делать!.. Хотя и со скрежетом зубовным, но приходится признать, что у нас нет и никогда не было ни Сергия Радонежского, ни Рублёва, ни Достоевского. Да и откуда им было взяться? Русские ведь никогда не вдохновлялись «Святой Русью», а всё больше старались о золотишке да всяких там гешефтах (это, поверьте, типично русское слово), о процентишках на процентишки да о торговле чужим трудом… Конечно, это наши банкиры держат сейчас за горло добрую половину мира, но разве их влияние можно назвать «неосознанным и нематериальным»? Я думаю, что такое позволительно говорить только о банкирах еврейских. Не правда ли?

Итак, мы, русские, не способны влиять духовно на других людей. И нам ещё долго придётся работать над собой, чтобы у нас появились свой Сергий Радонежский, свой Рублёв и свой Достоевский. Но предположим, что действительно когда-нибудь совершится такое чудо, и у нас в самом деле они появятся. Можно ли будет признать тогда, что наше влияние перестало быть «сугубо материальным» и стало, наконец, хотя бы отчасти духовным? У меня есть подозрение, Лия, что Ваш ответ будет всё равно неумолимо отрицательным. И даже появись у нас, кроме того, целые сонмы святых и гениев, все они будут приравнены Вами к нулю, и «сугубо материальное» влияние Руси, в Ваших глазах, не изменится ни на гран в своём составе. Вот ведь какие замечательные у Вас глаза, Лия.

Глядя такими глазами на враждебное отношение к русским в Молдавии и Литве, нет никакой возможности догадаться о подлинных причинах этой вражды. Да и зачем догадываться? Проницательность в данном случае была бы вредна. А что полезно? Да близоруко осматриваться и почти беспристрастно порицать русских за нежелание держаться в одностороннем порядке черты оседлости. А ещё что полезно? Да валить на русских вообще всё. Это же ОНИ отреклись от свободы в глубинах своего духа, это ОНИ поднялись в мерзейшей гордыне на Бога, это ОНИ создали систему, безжалостную ко всему самобытному и свободному! Это же ИХ идеология, ИХ политика, ИХ демагогия!

Да, Лия, да!.. Это действительно всё наше. И Френкель тоже наш. Уж вы, пожалуйста, на него не зарьтесь. И Троцкий наш тоже. И Радек, и Зиновьев, и Берман. Да русские они, чего там. Латышские стрелки? А чьи же они ещё? Конечно, наши. Котовский, Литвинов, Агурский, Глузман… Глузмана отдаёте? Нет? Отдайте Глузмана. А мы вам взамен Пушкина. Да не стыдитесь, берите. Это у нас его влияние «сугубо материальное», а у вас, глядишь, даже Пушкин станет всемирным гением. И затмит, чего доброго, этого… как его?.. Мандельштама.

«А, так вы всё на евреев свалить хотите?!» — слышу я знакомые голоса. Нет, извините. Это вы пытаетесь свалить ВСЁ на русский народ, и Ваше письмо, Лия, красноречивое тому подтверждение. Или это я утверждал, что революция была «еврейской»? Нет, это вы, евреи, утверждаете теперь, что революция была «русской». Это вы отказываетесь ныне признать интернациональный характер Октябрьской революции и пытаетесь убедить всех, что евреи были лишь «жертвами», пострадавшими за свой «нравственный идеализм». Но если евреи действительно были «идеалистами», служившими чужому делу, и «невинными жертвами», то кому же принадлежала роль палачей? «Да русским же, русским! Да неужели вы этого не понимаете?!» — негодуя на нашу недогадливость, говорите вы. — Это же ОНИ были Кагановичами, Френкелями и Парвусами.

В «Шулхан Арухе», сборнике иудейских законов, сказано, что еврей не имеет права свидетельствовать против своего соплеменника, вступившего в тяжбу с акумом. Я не думаю, что нынешние евреи большие знатоки своих религиозных законов. Но, пытаясь ныне представить своих соплеменников «нравственными идеалистами» и невинными жертвами системы, «созданной русскими», они действуют точно по Шулхан Аруху. Трудно отделаться от впечатления, что закон этот, действуя на протяжении веков, если не тысячелетий, настолько приразился к еврейской национальной психологии, что теперь многие евреи продолжают следовать ему, даже не подозревая о его существовании.

Совершенно очевидно, что солидарность такого рода является источником исключительной, почти фантастической силы евреев как нации. Но не менее очевидно и другое: солидарность такого рода губительна для самих евреев как личностей нравственных. И как тут не вспомнить знаменитые слова Спасителя, сказанные о Нафанаиле: «Вот, подлинно израильтянин, в котором нет лукавства» (Иоан.1, 47). Значит, чистосердечие, искренность, может быть, даже простодушие были всегда в еврейском народе (разумеется, наряду с качествами противоположными, иначе незачем было бы Христу указывать на свойство ИСТИННОГО израильтянина), но после отвержения евреями Мессии стали иссякать и вытесняться этими противоположными качествами вплоть до закрепления последних в официальном законодательстве.

Это я к тому говорю, Лия, что ныне, когда отказ от насилия и демагогии стал уже требованием самой истории, в еврейском народе должны, наконец, заговорить в полный голос «истинные израильтяне», чья нравственность не имела бы ничего общего с «нравственностью» Шулхан Аруха. Из моих слов не следует, что еврейская солидарность должна быть упразднена, но она должна быть очищена от духовно-растлевающих и позорящих её законов, обычаев и привычек.

Духовное отрезвление еврейского народа или даже части его имело бы громадное оздоровляющее влияние на нравственную атмосферу во всём мире, на способность человечества выжить через созидание более нравственной и потому более жизнеспособной цивилизации. Изменение нравственной атмосферы в еврейском народе жизненно важно для всех, не только для одних евреев. И мне кажется, что это обстоятельство должно побудить евреев отнестись к критике в их адрес более ответственно, чем это обычно принято. А вдруг это критика не злопыхательская, но доброжелательная, несмотря на всю её горечь?

Я думаю, что было бы хорошо, если б евреи признали интернациональный характер Октябрьской революции и интернациональную ответственность (а следовательно, и свою) за все её негативные последствия (а у неё были не только негативные последствия, в исторической перспективе положительные её стороны должны перевесить отрицательные, о чём я уже писал). Подобное признание, право же, куда более отвечало бы нелицеприятным фактам, нежели бессовестное шельмование русского народа во всём и вся, доходящее порою даже до совсем комических обвинений в том, что он оказался плохим материалом в руках прекрасных ваятелей-евреев (сам слышал от вашего брата). Каким же болезненным национальным самолюбием надо обладать, чтобы унасекомиться до подобных рассуждений.

Несколько замечаний о духовных
влияниях одних народов на другие

Я мог бы ещё много сказать, возражая против утверждений Вашего письма, но ответ мой и без того получается пространным. Поэтому далее коснусь лишь той темы, которую затронул ранее и которая вдохновила Вас на замечательные увещания, — темы грядущей русификации. Выше я уже сказал, что слово «русификация» Вы поспешили истолковать в самом низменном смысле, как насильственное навязывание другим народам русских начал. «Но как же можно иначе понимать это слово? — недоумеваете Вы. — Как возможна свободная русификация, если русских не любят и презирают от ГДР до Узбекистана, от Грузии до Прибалтики?». Но прежде, чем ответить по существу, хочу сказать, что отношение к русским среди народов СССР и советского блока в действительности более сложное, чем это представляется иногда (а мне самому тоже раньше казалось, что оно вполне однозначное).

Не раз и не два приходилось мне слышать за последние годы от узбеков, армян, удмуртов, болгар и даже от евреев слова о русском народе, полные самого неподдельного уважения и дружества. Я не могу забыть разговор с одной гэдээровской немкой, которая в ответ на мои шутливо-провокационные слова о ничтожестве русских стала горячо защищать нас, сказала, что только среди русских она чувствует себя свободно, поэтому и приезжает сюда каждый год в свой отпуск, что мы не ценим свои национальные качества, и вообще выказала себя такой страстной русской патриоткой, что даже удивила меня.

Кроме того, общаясь с русскими и нерусскими, я обратил внимание вот на какую закономерность. Чем циничнее человек, независимо от его национальной принадлежности, тем свирепее и безапелляционнее его приговор русскому народу. А чем целомудреннее, тем вдумчивее и приветливее его суждение. Но какой же вывод можно сделать из этой закономерности? Не тот ли, что по мере высветления нравственной атмосферы в нашем обществе окрепнут и возобладают совсем иные песни о русском народе, нежели те, что поются ныне? Так что, по-моему, возможность такой перспективы было бы полезно учитывать.

Но разве дело в одних лишь симпатиях? Припомним, что язычники никогда не питали дружеских чувств к евреям. Но, однако, сумели понять, что есть евреи и евреи, и приняли всё то лучшее, что было в еврейском народе. Приняли Христианство, и таким образом немыслимая, казалось бы, «евреизация» народов свершилась.

Так то же евреизация! — скажете Вы. — То дело иное. Через евреев Христос вошёл в языческий мир. А кто войдёт в мир через русских? Или новый мессия родится в России?

А как же тогда быть с эллинизацией древнего мира, с эллинизацией самих евреев? Как быть с американизацией мира нынешнего, этим естественным завершением европеизации?

Но Россия, в отличие от эллинов и римлян, в отличие от Европы и Америки, не имеет тех высших ценностей, которые могли бы обновить мир, — вот Ваша мысль.

Конечно, Америка дала миру самую законченную демократию и методы хозяйствования, казавшиеся до поры до времени предельно рациональными. Но разве эти американские дары не привели уже весь мир к глобальному кризису? Разве они уже не воочию отрицают сами себя? Разве американская эра в истории не накануне своего конца?

А если так, то, значит, иная нация, заключающая в себе иные принципы жизни, должна выступить на мировую арену. Однако для подобного выступления одних амбиций, слава Богу, недостаточно. Тут нужно выявить такие ценности в своей идеологии и жизни, которые действительно отвечали бы новым требованиям истории, соответствовали бы подлинным нуждам других народов.

А теперь спросим: какие же нации в наш век претендуют на духовное обновление мира? Как это ни странно, но на подобную роль в современном мире не претендует НИКТО — ЗА ИСКЛЮЧЕНИЕМ ИУДЕЕВ И РУССКИХ. Национальная мысль всех остальных народов связана изнутри той самой АМЕРИКАНИЗАЦИЕЙ, о которой речь шла выше. Мертвенно-механической по своей сути, духовно плоской, безликой, не знающей ни живого космоса, ни вздохов земли. И, будучи связанной изнутри, может лишь вырождаться в стадный инстинкт, стоящий на страже исключительно внешней и духовно-бессодержательной солидарности. Как бы на страже самой пустоты. И эта насмешка над целомудрием национального чувства, эта его профанация, это опустошение его от внутренней божественной жизни почти не сознаются современными АМЕРИКАНИЗИРОВАННЫМИ ПАТРИОТАМИ, кем бы они ни были — литовцами, поляками или французами. Американизация сознания делает их патриотизм удивительно бездарным, духовно пустым и как бы волочащимся вслед за господствующими в современном мире антинациональными стихиями.

Какое уж там НОВОЕ СЛОВО в истории! Какое уж там одоление сотрясающего современный мир духовного кризиса¹ Очевидная пленённость американизированной национальной мысли враждебными ей стихиями, очевидная несвобода её и беспомощность — разве не свидетельствуют они о том, что нужна чья-то помощь со стороны, что нужно чьё-то ОСВОБОЖДАЮЩЕЕ воздействие?

Чаяния евреев

Я не знаю, озабочена ли современная еврейская мысль духовным кризисом в человечестве и нащупывает ли пути его одоления (к сожалению, я не знаком до сих пор с трудами М. Бубера). Но если судить по выступлениям советских евреевлибералов, то создаётся впечатление, что их эта проблема не только не занимает, но прямо-таки раздражает. Духовнонравственная атмосфера на Западе представляется им естественной и здоровой, а разговоры о всяких там нравственных и идейных «вакуумах», о национальной и семейной разрухе, о расчеловечивающем торжестве денег — если не провокационными, то неинтересными…

Спрашивается: в чём же причина такой удивительной нравственной нечуткости, такой загадочной подслеповатости, непонятливости и нелогичности? Неужели острота зрения здесь тоже не полезна, как и при рассматривании национального вопроса в СССР? Неужели и здесь близоруко щуриться куда приятнее, нежели просто назвать по имени очевидное? Но — почему? Там-то, в советских делах, понятно.

Там — требуется, в соответствии с духом Шулхан Аруха, НЕ РАЗГЛЯДЕТЬ СВОЕЙ СОБСТВЕННОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ за нынешнее положение вещей и свалить всё на русских. А здесь-то почему щурятся? Да неужели только потому, что кризис вызван всем строем теперешней жизни, при котором совершенно непомерная власть уже принадлежит евреям, а ещё большая — предвидится в будущем? Да неужели всё дело в том, что евреям просто жалко расстаться с этой непомерной материальной властью?

Но в таком случае кто же эти «свободные мыслители» великовозрастные младенцы, не способные осознать первобытность своих инстинктов, или обыкновенные мошенники вроде тех, что некогда шили новое платье глупому королю? Или полу мошенники-полу младенцы?

Посмотрите, с какими саркастическими ухмылками произносят они слова о «гниении Запада». Можно подумать, что только глупцы да люди с нечистой совестью не видят нового платья короля и не понимают того, что Запад благоухает всеми цветами рая… Но что же остаётся им делать? Профессия обязывает. Хочешь, не хочешь, а ухмыляйся, иначе рухнет мошенническая затея, и публика скажет, что западная цивилизация действительно гнила. Потому что разве не нравственная гниль все эти психоделические и сексуальные революции, бронированные двери от грабителей, социальные бури и всё разъедающий дух торгашества? Если всё это не гниение, то что же такое тогда гниение?

Чтобы дело не доходило до таких неприятных вопросов, надо отучить публику верить своим глазам и думать самостоятельно. Надо приучить её жить короткими и бессвязными мыслями, не подымаясь до обобщений и нравственного суда. Надо выдрессировать её так, чтобы она выражала своё недовольство лишь отдельными и, якобы, «изолированными» явлениями, не посягая при этом на основы безбожного строя жизни. Публику надо одурманивать, развращать и оскотинивать, делать её всё более управляемой, одновременно льстя ей и притворно восхищаясь её «свободой», её «здравым смыслом» и т.д. Вот для этого-то, наряду со многим другим, и нужен административный контроль евреев — и над немецкой литературой, и над французской, и над греческой — да и только ли над литературой? Чтобы одни мнения распространять неустанно, а другие выпалывать и вытаптывать — и мягкой фальсификацией их, и грубой. Не брезгуя при этом ни подкупом, ни шантажом, ни ударом ножа в спину. Потому что зачем же замыкать словесность в башню из слоновой кости? Настоящее слово должно пахнуть жизнью, деньгами, а если понадобится, то и кровью.

Искусство манипулирования массовым сознанием (и, в частности, интеллигентским сознанием) это одно из самых высоких искусств, которого не знали ни древние греки, ни простодушные мыслители-немцы. Но это и труднейшее в мире искусство. И самое, конечно, дорогостоящее. Шутка сказать! Организовать балаган таким образом, чтобы люди, даже видя своего короля голым, ухмылялись над словами мальчика о голом короле. И, находясь по уши в дерьме, потешались над фразой о гниении западной цивилизации.

Но может быть, лишь интересы «либеральных» евреев так явно противоречат делу религиозно-нравственного возрождения народов? А интересы иудеев-ортодоксов соответствуют ему как нельзя лучше?.. Я повторяю, что не знаю, предлагает ли кто из них что-либо действительно целительное. Но если даже предлагает, то как согласуются эти предложения с древней талмудической верой в грядущее господство иудеев над всеми народами? Это же не на русско-православном, а на иудейском знамени начертано: «СВЕТ СОТВОРЁН ЛИШЬ РАДИ ЕВРЕЕВ; ОНИ СУТЬ ПЛОД, А ВСЕ ПРОЧИЕ НАРОДЫ ТОЛЬКО ЕГО ШЕЛУХА» (Шене Лухов Габериф) и «БОГ ОТДАЛ ЕВРЕЯМ ВЕСЬ МИР В СОБСТВЕННОСТЬ» (Шулхан Арух, Хошен Гамишпат, Хага). Похоже на то, что идеал иудеев так далеко отстоит от чаяний и надежд всех остальных народов (и, кстати сказать, множества самих евреев), что может быть осуществлён лишь посредством насилия и обмана. «Следует и надлежит присягать ложно, когда неевреи спрашивают нас: содержится ли что-нибудь против них в наших священных книгах? Тогда мы обязаны утверждать под присягою, что не содержится ничего, ибо они, конечно, пришли бы в негодование, если б могли узнать истину» (Шаалоф Утшубот, бин ям Шелома, часть Иоре де а, параграф 17).

Получается странная картина: одни евреи лезут из кожи вон во имя своей свободы в чужих государствах, дискредитируя и разрушая в них идею нееврейской национальной солидарности; другие евреи, используя свою собственную национальную солидарность, всеми правдами и неправдами добиваются всё большего господства в экономической, культурной и политической жизни других народов; а третьи смиренно исповедуют свою веру в то, что некогда осуществятся величественные пророчества их священных книг, и евреи будут господствовать над всем миром…

Но что же тут странного? То ли, что ещё недавно столь единый народ разделился на столь духовно разные «течения», или то, что «течения» эти, при всех их различиях, текут удивительно согласованно, без труда одолевая, казалось бы, непреодолимые противоречия и направляясь, по существу, к единой цели? Я думаю, что второе намного удивительнее, потому что духовное разделение внутри нации есть вещь обычная, но вот чтобы разделение это не ослабляло её, а усиливало — такого ещё не было ни в одном почвенном народе.

Знаменательно, что евреи-либералы не выступают против еврейской солидарности, но стараются дискредитировать и разрушить русскую солидарность и особенно оболгать «русскую идею» — идею свободы и братства народов. Относительно же «иудейской идеи», беспредельно бесчеловечной, ограничиваются простым пожатием плеч. Что, разумеется, вполне устраивает смиренных её сторонников. И как тут возразить на утверждения, будто еврейский либеральный космополитизм и ортодоксальный иудейский мессионизм это всего лишь две стороны одной медали? Увы, при всём желании возразить нечего.

О вере в Святую Русь

Я был бы искренне рад, если б в еврейском национальном сознании произошёл перелом и обнаружились действительно спасительные ценности для всех народов. В этом случае я не имел бы ничего против новой духовной «евреизации» мира. До мелких ли национальных амбиций (и всегда-то унизительных и смешных), если речь идёт о спасении от всеобщей духовной смерти? Русский человек как национальный тип достаточно смиренен перед истиной и добром, откуда бы они ни исходили.

Но если одни обещают нам в будущем упразднение народов, другие — ярмо и плеть, а все остальные «глухо и немо» влекутся по наклонной к чему-то одному из обещанного, то, может быть, совсем не дерзостью и не гордыней будут слова о погибельности этого наклонного пути, но проявлением ещё не утраченной до конца духовной трезвости? Отказаться от этих слов значило бы ПРЕДАТЬ всё лучшее из того, что было, есть и ещё может быть как на Западе, так и на Востоке.

Скажут: А разве Россия не гниёт вместе со всем миром? А если гниёт, то чем же помогла бы ему его «русификация»? Где те реальные духовные ценности на самой-то Руси, почему их не видно? И не пустое ли это тщеславие упражняться в словах о грядущей русификации мира, не умея при этом ясно определить те ценности, в которых он, якобы, нуждается?

Я признаю эти вопросы законными и постараюсь ответить на них ниже, хотя бы и кратко. Но предварительно спрошу: а Вы, Лия, не замечали, что, как только захочется кому-нибудь похихикать над русской ли идеей, над Святой ли Русью, то обязательно не удержится сей насмешник и заодно непременно похихикает над словами о «загнивании Запада»? Не замечали?.. Да постойте… Да ведь Вы же сами в своём письме тоже посмеялись над тем и другим, а я и забыл. Так вот, как Вы думаете, случайна ли эта связь?.. Или есть действительно нечто общее между верой в Россию и признанием нравственной гнилости современной цивилизации, западной по своему происхождению? По-видимому, связь всё-таки есть, если даже отрицатели России о ней свидетельствуют невольно. Но что же следует из этого? Не то ли, что хотя Россия и разлагается вместе с остальным миром, но лишь в силу того, что приняла чуждую для себя цивилизацию, чуждый строй жизни и чуждые ценности. А в её собственных недрах скрыты иные начала, порабощённые до времени и потому неприметные для поверхностного наблюдателя. И вот, поскольку сегодня ни один народ (за исключением евреев, но о них я уже сказал) не обнаруживает мессианских притязаний, не ощущает в такой степени, как русские, ИНОЙ ПРАВДЫ, противостоящей западной цивилизации, то почему бы, по крайней мере, не предположить, что православно-русские начала, МОЖЕТ БЫТЬ, и спасительны? А вдруг?.. Или лучше сгинуть всем миром, предварительно просвистав все отпущенные Богом таланты, но зато уж до последнего хрипа скаля насмешливо зубы — и над Святой Русью, и над словами о «загнивающем Западе»?

А ведь что такое эта вера в Святую Русь? Разве не вера в аскетическую собранность, отвергаемую всё решительнее западными христианами, начиная с блудливого Ренессанса, а ныне и совершенно уже нелепую в глазах обезумевшего мира? Разве это не вера в необходимость РЕЛИГИОЗНОГО СТРОЯ ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ, вне которого личная религиозность разрушается неудержимо с каждым новым поколением? Разве вера в Святую Русь — не призыв ко всем народам Земли верить в Святую Англию и в Святую Францию, в Святую Грузию и в Святую Армению? Или верить в буржуазную родину куда как спасительнее? А уже балансируя на краю бездны, в особенности?

Мне могут сказать, что ведь были уже средние века, была и аскетическая собранность, и религиозный строй общественной жизни. Всё это было — да сплыло, потому что невыносима стала для человечества деспотическая скованность, и нельзя ему без свободы.

Но, может быть, потому и сплыло, что было несовершенно, замутнено и искажено чуждыми Христианству началами? Может быть, надо было выявить до конца в истории эти чуждые начала для того, чтобы опознать их полностью и извергнуть? Может быть, потому и разделились на Западе истина и свобода и противопоставили себя друг другу? А если разделились, то что же это за свобода, которая вне истины? И что это за истина, которая вне свободы? Порочность их разделения очевидна, равно как и то, что никакого выхода из своего тупика Запад не знает. Для него либо «истина» — и тогда костры инквизиции. Либо «свобода» — и погружение в нравственную тьму и безумие.

Но, может быть, консервативное Православие с его неразвитыми и как бы окаменевшими формами потому-то и было консервативным, что содержало в себе в потенции такое единство истины и свободы, время выявления которого ещё не настало? Не цветут же зимою цветы, не бегут животворные соки в деревьях, но, словно мёртвые, стоят они, сокровенно живые, ожидая своего часа.

Вера в Святую Русь, следовательно, это ещё, помимо прочего, вера в то, что истине не страшна свобода, что только в свободе истина и возможна, а потому все иноверцы имеют такое же право на жизнь и творчество, такое же право на созидание своей государственности со своим особенным строем жизни, как и представители господствующей конфессии.

Вот свобода, которой не знают ни явные, ни тайные сторонники насильственной централизации и подчинения всех безрелигиозному и безнациональному строю жизни. Вот свобода, лишь начатки которой едва проступали в прежней России, вымораживаемые постоянно ледяными ветрами. Но эти начатки растут из самой сердцевины русской нации. И надо уничтожить до конца русский народ, чтобы уничтожить эти начатки.

Языковая русификация

Вы скажете: если так, то для чего же тогда вы так нахваливали советскую русификацию? Какая же в ней свобода?

Но разве советская русификация это насильственное внедрение русского мировоззрения и русских обычаев в нерусскую среду? По-моему, они не только никуда не внедрялись, но даже в самой русской среде искоренялись весьма усердно. Советская русификация выражалась до сих пор в том, что в партийно-государственной жизни на собственно русских территориях, а также в общесоюзном руководстве, увеличилась роль русского элемента, смягчилось официальное отношение к русской истории, дотоле вполне русофобское. Перестали хулить, например, Кузьму Минина и князя Пожарского за то, что они были защитниками Русской земли. Наши чудесные народные сказки, первоначально оплёванные за их «реакционность», были реабилитированы и допущены к русским детям. И т.д. и т.д. Что же в этом плохого?

Кроме того, все эти годы шло приобщение народов СССР к русскому языку как к языку общесоюзному. Но что же в этом плохого? Разве не ясно, что в таком многонациональном государстве, как СССР, должен быть какой-то общепонятный для всех язык? И разве не ясно, что русский язык подходит для этой цели лучше любого другого? Он, можно сказать, вне всякой конкуренции как по преобладанию в СССР русскоязычного населения и его соприкосновению практически со всеми другими народами, так и по своим внутренним достоинствам. Кроме того, русский язык это самый оптимальный выход народов СССР к мировой культуре. И этот выход, думается, ещё не осмыслен по-настоящему.

Если бы произошло чудо и за несколько десятилетий или веков перевели на языки малых наций большую часть мировой письменной культуры, то и тогда перевод новых произведений стал бы возможен лишь в самой незначительной степени. Малым нациям это было бы не под силу. И не потому, что возможности некоторых языков ограничены, а в силу самой малочисленности нации. Из чего следует, что для того, чтобы не превратиться в нации культурно-захолустные, им следует подсоединиться к какой-либо нации большой и пользоваться её языком как своим вторым, предназначенным исключительно для внешних культурных связей. Это единственная возможность спасти свой собственный язык и свою национальную культуру. Почему? Во-первых, потому что захолустье всегда было местом малопривлекательным и оставлялось при первой же возможности. Во-вторых, попытка перевести на язык малой нации всю громадную массу мировой письменной культуры равносильна попытке засунуть слона в чемодан. Ясно, что слон так и останется незасу нутым, а чемодан будет раздавлен. То есть родной язык окажется разрушенным под напором нескончаемой лавины чужих слов, понятий и конструкций. Чтобы спастись от этого словесного всемирного потопа, малым нациям нужно что-то вроде Ноева ковчега, то есть второго национального языка.

Мне кажется, что правильно понятая языковая русификация является не угрозой для культур малых народов, исторически и географически тяготеющих к России, а, наоборот, единственным их спасением.

Но почему же русификация? — может быть, спросите Вы. — Куда бы лучше примкнуть не к русскому, а, скажем, к англоязычному миру. Конечно, лучше!

Но почему же?

Да русских вот ненавидят, а англо-саксов, по-видимому, уважают. У них и культура намного симпатичнее. И демократия это, знаете ли, не банка шпротов. А у вас даже Пушкин влияет сугубо материально… Да и вообще вы, русские, если говорить откровенно, антисемиты…

Я думаю, что каждый народ имеет право решать самостоятельно, нужен ли ему второй национальный язык, а если нужен, то какой именно. Но, решая этот вопрос самостоятельно, и россияне, и зарубежные славяне (а может быть, и не только славяне), вероятно, будут учитывать и свои исторические связи с Русью, и удобство географической близости к ней. А также то немаловажные обстоятельство, что новые живительные веяния идут именно из России.

Сближает их с ней ещё и этническое родство. Ведь не секрет, что русские впитали в себя какую-то часть почти каждого из соседних народов, а эти последние — какую-то часть русских. В настоящее время едва ли не большинство русских от смешанных браков. Так вот, игнорировать это обстоятельство было бы тоже неразумно. А если не игнорировать, то придётся признать, что оно тоже работает на языковую русификацию.

Русификация социально-политическая

Есть, однако, ещё одно обстоятельство, работающее уже не только на языковую русификацию россиян и зарубежных славян, но на русификацию социально-политическую всего человечества. Я имею в виду грядущую трансформацию нынешнего принудительно-централизованного строя во всех его разновидностях в такое политическое устройство, которое обеспечивало бы действительную свободу для всех. Речь пойдёт опять не об уничтожении суверенитета народов, а, наоборот, о его спасении. И даже более того — о спасении самого национального их существования.

Дело в том, что если нынешняя направленность жизни сохранится, то исчезнут со временем не только языки малых народов (а затем и больших, кроме какого-нибудь одного), но и сами-то они перемешаются окончательно и упразднят взаимно друг друга. Всё нарастающие мировые сквозняки выветривают специфические ароматы народов, общемировые стандарты вытесняют всё самобытное или превращают его в музейные экспонаты. Тоскливое однообразие во всём, плоские мысли и чувства, как бы раздавленные тяжестью нарастающего автоматизма жизни…

Хотя разные нации обладают разной степенью растворимости, но надеяться на сохранение в таком мире могут только евреи с их уникальным историческим опытом пребывания в чуждой среде и не менее уникальной религией и психологией. Грузинам, к примеру, или молдаванам, чтобы не раствориться, пришлось бы усвоить еврейскую психологию и некоторые другие особенности, сближающие их с евреями. Но и в этом случае конкурировать с ними они не смогут. Для них это стало бы иным способом утраты своей национальной идентичности.

Направленность нынешней жизни может устраивать только тех, кто равнодушен к миру святому. Не может она устраивать и истинных израильтян, потому что их судьба станет подобной судьбе гоев.

Для спасения национальных организмов и святых отношений между людьми нужны совсем иные принципы жизни, нежели выдвинутые американской революцией. Нужно понимание того, что национальная территория не проходной двор для кого угодно; что это источник жизни и место творчества конкретной нации; что необходима как обеспеченность каждой нации своей землёй, так и известная замкнутость каждого социального организма, от семьи до национального государства. Необходимы спасительные стены и прочные двери, охраняющие внутренние устои народов и, вместе с тем, позволяющие им сотрудничать в общих их интересах.

Но как же возможно подобное устройство?

Выделяясь из союза народов в формально независимое национальное государство, нация оказывается фактически в полной зависимости от господствующих в окружающем мире стихий и иностранного капитала. Она вынуждена ради своей безопасности тратить громадные средства на оборону и подчинять ей свою внешнюю и внутреннюю политику. А политике подчинять свою духовную жизнь, что означает её окостенение, которое порождает в обществе, в свою очередь, такие скрытные процессы, которые уже не осмысливаются им. Не осмысливаются всё нарастающие противоречия в государственном устройстве и в самой нации, до времени внешне благополучной, но разъедаемой изнутри эгоизмом её составляющих.

Идея политической независимости, стало быть, не такая уж безобидная вещь: льстя национальному самолюбию, она помрачает национальный разум со всеми вытекающими из этого помрачения последствиями. Политическая независимость не позволяет разгрузить национальную жизнь от слоновьей тяжести проблем, решить которые трудно даже большой нации, а малой нации вообще не по силам. Ситуация здесь напоминает ту, которая существует по части языка. Подобно тому, как для спасения собственного языка малой нации надо стать нацией двуязычной, так и для спасения своего самобытного лица ей надо примкнуть политически, сохраняя при этом самую полную автономию, к нации большой, чтобы через союз с нею обрести и внешнюю безопасность, и подлинную свободу для национального строительства. (1)

Новый тип свободных сообществ, в которых суверенитет каждой малой нации на её собственной территории признавался бы нацией большой, — вот альтернатива нынешним типам политических устройств, либо явно, либо скрытно космополитических.

Но есть ли в этой альтернативной системе ещё какой-нибудь положительный смысл, кроме указанного? Я думаю, что есть, и заключается он в следующем. Нынешняя цивилизация отрывает людей от земли, от исторической и нравственной почвы, в этом её неправда и разрушительная сила. Но возвращение к почве, к земле было бы не менее ложным, если бы означало окостенение или даже примитивизацию научно-технических, социальных и культурных возможностей народов, остановку в их развитии, отказ от творчества. Задача не в том, чтобы вернуться назад или застыть в каком-либо положении, а в том, чтобы изменить сам характер творчества, направить человеческую активность на путь служения истинным человеческим ценностям. Если нынешняя активность подкапывает сами основы нравственного и даже физического строя жизни, то ясно, что она противоречит самой идее РАЗВИТИЯ, которое предполагает не упразднение основ, но охранение их и раскрытие их содержания. Этот путь совершенствования бесконечен, потому что человек как образ Творца заключает в себе бесконечное.

Но раскрытие не есть дело простое, оно невозможно без ошибок или частично правильных решений, а полноценное отбраковывание того и другого возможно лишь в многообразном историческом опыте всего человечества. Поэтому так важно и сохранение многообразия типов жизни, и самораспределение народов на преимущественно консервативные и преимущественно новаторские. Чем меньше народ, тем спасительнее для него консервативная устойчивость и рискованнее поспешные нововведения, ещё не проверенные в исторической практике.

Сохранение преимущественно консервативных цивилизаций важно не только для малых народов, оно важно и для человечества в целом, так как обеспечивает его запасом устойчивости, спасает от скольжения к единообразию, при котором возможности творчества резко сужаются. (2)

Русификация духовная

Вы скажете: а почему это выявление новых политических и культурных принципов и воплощение их в жизни я истолковываю как русификацию? Что же тут специфически русского в изображённом мною устройстве?

Ну, а разве современные демократии не несут на себе печати специфически американского духа? Очевидно, несут. Но, может быть, и более совершенное социальное устройство, если оно возникнет в России и распространится затем на иные регионы, будет тоже нести на себе черты, свойственные в той или иной степени всем народам, но особенно характерные именно для русских? Какие же это черты?

Я выделю из них всего две, на мой взгляд, главнейшие. Это, прежде всего, открытое и уважительное отношение к людям всякой национальности и всякой веры, чуждое высокомерия и кичливости даже при самой полной приверженности к своим собственным началам. А вторая черта — это явный или подспудный патриархально-религиозный строй их сознания, которому нужны высшие ценности для организации их жизни. Без этого высшего света русский человек чувствует себя как-то особенно неуютно и неуверенно, он утрачивает внутреннюю крепость, он раздирается противоречиями и оказывается как национальный тип намного слабее других национальных типов, более простых, но зато и более цельных, целеустремлённых и организованных.

Русский народ в буржуазных условиях может лишь деградировать нравственно и физически, спиваться и вырождаться. Но ведь деградируют постепенно и другие народы, только, по-видимому, не так стремительно. Значит, новая организация жизни нужна всем, а русским особенно. Только она позволит им возродиться в национальном масштабе.

Ну, а если не только русские потянутся к новому образу жизни? Неужели они при этом не обнаружат в себе черты, сближающие их с русскими? А что если новый образ жизни будет признан оптимальным не только народами российского региона, но и других регионов? Например, американского. Ведь в США, по сообщениям американских газет, участвовала в последних избирательных церемониях только треть правоспособного населения. А остальные заупрямились, сражённые неверием в свою способность влиять на исход самых демократических на свете выборов. Похоже, что демократия невозможна не только в России. Она обнаруживает свою нелепость даже у себя на родине. И, как знать, не пожелают ли однажды нынешние две трети американцев чего-нибудь посвежее взамен опостылевшей и смердящей демократии? «Да пусть спасение придёт даже из России, — скажут они, — не задыхаться же в нашей клоаке».

Свободное созидание на Земле социально-политических устройств, подобных чаемому российскому, не может не откликнуться на её народах. Оно выявит и разовьёт в них такие черты, которые пока что выражены сильнее всего у русских. Это будут их сугубо национальные черты, но вместе с тем родственные лучшим чертам русского народа. Парадоксальность духовной «русификации» аналогична парадоксальности былой духовной «евреизации» христианских народов. Подобно тому, как эта последняя не упразднила их самобытности, но выявила в них дремавшие дотоле возможности, эта возможная в будущем духовная русификация будет одновременно и возвращением народов к их собственным национальным началам, и, вместе с тем, раскрытием в этих началах новых и высших способностей.

Русская идея заключается не в том, чтобы «играть первую роль» в жизни других народов, а в том, чтобы послужить освобождению всех от современного удушающего мракобесия. Русская идея это идея свободы по преимуществу — свободы и братского согласия всех в Христовой свободе. И она не придумана чьим-то изобретательным умом, не рождена чьей-то самолюбивой фантазией, но явлена самим строем русской души, живой и пресветлой единством с миром Христовым, а без него бессильной и жалкой в своей деградации…

В России после всего пережитого должен быть большой свет. И я не сомневаюсь в том, что он не только осветит весь нынешний мир в его истинном виде, но, главное, даст силы многим народам; и они станут сами источниками света и засияют по-своему, многоцветно раскрывая с разных сторон единую правду Божию. И тогда уже будет нечто большее, чем память о первых и последних, но сладкий плач о всякой былинке и всяком творении. Ещё униженных, но столь дорогих, что невозможен будет сам Рай без их спасения и единения с ними.

Храни Вас Христос, Лия.

16 января 1979 г.

Позднейшие примечания

Здесь я подбирался к важной мысли о том, что национальный эгоизм так же разрушителен для нации, как и пренебрежение к её законными интересами. Подбирался, но выразить чётко не сумел. Мысль о соборности народов пока лишь мелькает иногда в зачаточном виде, но не развивается. А без её развития не будет правильных ориентиров. Народы передерутся на радость их врагам.
Чтобы справляться с новыми проблемами, которые будут возникать при любом типе обществ, как новаторском, так и консервативном, потребуется развитие мысли не только научно-технической, но и национально-религиозной. Вот когда будет востребована мудрость монашеской аскезы. Востребована и развита применительно к разным сторонам общественной жизни.

Написано до 2006 г.

Угнетение русских императорской России

Народ, имеющий неправильное представление о своём прошлом или, тем более, о причинах постигшей его катастрофы, обречён на дезориентацию и в своём настоящем. А это значит, что его ждут новые поражения в будущем. Национальное возрождение невозможно без трезвого и зоркого осмысления своего прошлого. Но в нашей патриотической печати, за редкими исключениями, господствует по отношению к нашему прошлому почти тот же самый слепотствующий дух, что и в советской печати. Разница лишь в том, что прежний минусовой знак изменили на противоположный. Если раньше Россия изображалась тюрьмой народов, в которой все инородцы терпели двойной гнёт (а великороссы, следовательно, находились в привилегированном положении), то теперь дореволюционная Россия изображается страною, в которой текли молочные реки в кисельных берегах. Этот второй миф стоит первого и является, по существу, тем же мифом, только вывернутым наизнанку. И этот двуединый миф кому-то очень нужен, чтобы держать русские умы в мире иллюзий, то есть в неработающем состоянии.

Здравый смысл, однако, подсказывает, что здоровый народ не мог допустить, чтобы горстка хищных чужаков захватила в его жизни ключевые позиции, подчинила его себе и превратила в крепостных рабов. Если же нечто подобное произошло, то, значит, народ этот был тяжело болен. И для его спасения нужен, прежде всего, правильный диагноз.

Начнём с того, что в Российской империи русский народ, фактический её создатель, не имел преимуществ перед другими народами. Более того, подавляющее большинство российских народов не знало крепостного рабства вообще, а русский народ не только знал, но был освобождён от него в последнюю очередь. Немцы, поляки, греки, крещёные татары и крещёные евреи владели крепостными русскими людьми, а русские помещики не владели по крепостному праву ни немцами, ни поляками, ни татарами, ни евреями, ни кем-либо еще. Кроме своих же единокровных. Одного этого факта достаточно, чтобы понять приниженное положение русских в их собственной стране.

Другим свидетельством этой приниженности русского народа было полное торжество чуждых ему начал в верхах Российского государства, которыми направлялся ход русской жизни.

В результате петровских реформ русский народ оказался в кабале у иностранцев. Он был лишён и своей национальной элиты, и своей национальной идеологии. А это значит, что высшая духовная и психическая его жизнь была парализована.

«Мнению русскому, — писал один из гонимых наших национальных мыслителей, Иван Киреевский, — живительному, необходимому для правильного здорового развития всего русского просвещения, не только негде было высказаться, но даже негде было образоваться» (Цимбаев Н.И. Славянофильство. 1986, с. 259).

Объясняя причину такого положения, другой русский мыслитель Иван Аксаков писал: «Русская земля подверглась внезапно страшному внешнему и внутреннему насилованию. Рукой палача совлекался с русского человека образ русский и напяливалось подобие общеевропейца. Кровью поливались спешно, без критики, на веру, выписанные из-за границы семена цивилизации. Всё, что только носило на себе печать народности, было предано осмеянию, поруганию, гонению. Обычай, нравы, самый язык — все было искажено, изуродовано, изувечено. Народность, как ртуть в градуснике на морозе, сжалась, сбежала сверху вниз, в низший слой народный… Простой народ притаился, замкнулся в себе, и над ним, ближе к источнику власти, сложилось общество: вольные и невольные отступники его духа. Русский человек из взрослого, из полноправного, у себя же дома попал в малолетки, в опеку, в школьники и слуги иноземных всяких, даже духовных дел мастеров. Умственное рабство перед европеизмом и собственная народная безличность провозглашены руководящим началом развития…» (Аксаковы К.С. и И.С. Литературная критика. 1981, с.265).

О том, до какой степени «отступники» русского духа отличались от «сбежавшего вниз» национального типа, показывают слова А.С. Грибоедова, писавшего в своей «Загородной поездке»: «Если бы каким-нибудь случаем сюда занесен был иностранец, который бы не знал русской истории за целое столетие, он, конечно, заключил бы из резкой противоположности нравов, что у нас господа и крестьяне происходят от двух различных племен, которые ещё не успели перемешаться обычаями и нравами».

Сейчас в патриотической печати пишут, что русский народ был лишён своей национальной государственности с 1917 года. Но это неправда. Он был лишен её с Петра I. Правящая династия перестала быть русской по своей крови почти сразу после Петра, а духовно утратила связь с русским народом уже при этом царе, не случайно названном нашими старообрядцами «антихристом». Именно с Петра входит в силу антирусский закон, в соответствии с которым российские «самодержцы» не имели права жениться на русских женщинах, но только на иностранках. Чем предопределялась нерусская кровь наследников, их окружение иностранными родственниками и зависимость от этих последних.

Это пресечение родства с русским народом несколько маскировалось такими выражениями, как «русский царь» и «русская царица», а также формальным исповеданием царствующими особами Православия. Но смена религии невестой при вступлении в брак с наследником Российского престола диктовалась, конечно, только выгодой, потому что те, кому не светило оказаться в роли «русской царицы», за редчайшими исключениями, в Православие не переходили. В каких же, спрашивается, понятиях могли воспитывать своих детей эти корыстные особы? Они должны были поддерживать существующий порядок вещей и заботиться не о русских национальных интересах, а об интересах династии.

Это была насквозь космополитическая династия, озабоченная, прежде всего, своими фамильными интересами, окруженная иностранцами и онемеченными русскими аристократами, одинаково с иностранцами враждебными коренным русским началам.

«Вы не можете себе представить, — писал Иван Аксаков, — как вообще Петербургу (то есть императорскому правительству. — Г.Ш.) ненавистна и подозрительна Москва (то есть русское направление в образованном обществе. — Г.Ш.), какое опасение и страх возбуждает там слово: народность. Ни один западник, ни один русский социалист так не страшен правительству, как московский славянофил, никто не подвергается такому гонению. ..» (Аксаковы К.С. и И.С. Указ, соч., с. 22). Эта мысль не была у И. С. Аксакова случайной, она высказывалась им неоднократно. «Детищам петербургского периода нашей истории ненавистнее всего не нигилисты, не революционеры, но люди, стоящие за русскую народность» (Цимбаев Н.И. «И.С. Аксаков в общественной жизни пореформенной России», 1978, с. 248). И ещё: «Народ и не подозревает, что он служит только орудием для исполнения замыслов, направленных против существенных интересов русской земли и русской народности, он и не подозревает, что он, в сущности, презираем. Его разумению недоступны те хитросплетенные узы, которыми опутывается его свобода, его жизнь, весь духовный мир России… Русские мужики имеют обыкновение посылать к царю ходоков, в случае угнетения их местными властями. Ходоков этих участь известна: в Петербурге их высекут в полиции и отсылают назад, не выслушав, иногда с ведома, иногда без ведома государя…» (там же, с. 214, 215).

Фактически о том же писал Н.Я. Данилевский, ухитрившийся даже в официально изданной книге сказать такие вещие слова: «Болезнь эта (речь у него о том, что он по цензурным соображениям очень деликатно назвал перед этим «слабостью и немощью народного духа в высших образованных слоях русского общества». — Г.Ш.) в целом препятствует осуществлению великих судеб русского народа и может, наконец (несмотря на всё видимое государственное могущество), иссушив самобытный родник народного духа, лишить историческую жизнь русского народа внутренней зиждительной силы, а, следовательно, сделать бесполезным, излишним самое его существование, — ибо все лишённое внутреннего содержания составляет лишь исторический хлам, который собирается и в огонь вметается в день исторического суда». («Россия и Европа», 1991, с.209).

Но ещё раньше Данилевского эту же мысль высказал Константин Аксаков: «Чем далее будет продолжаться петровская правительственная система — хотя по наружности и не столь резкая, как при нём… тем более будут колебаться основы русской земли, тем грознее будут революционные попытки, которые сокрушат, наконец, Россию, когда она перестанет быть Россией. Да, опасность для России одна: ЕСЛИ ОНА ПЕРЕСТАНЕТ БЫТЬ РОССИЕЙ, к чему ведёт её постоянно теперешняя петровская правительственная система» (Цимбаев Н.И. «Славянофильство», с.197).

Ту же мысль высказал Ф.И. Тютчев: «РАЗЛОЖЕНИЕ повсюду. Мы движемся к пропасти… В правительственных сферах бессознательность и отсутствие совести достигли таких размеров, что этого нельзя постичь, не убедившись воочию…». Российская власть, писал он, заключает в себе «черту самую отличительную из всех — презрительную и тупую ненависть ко всему русскому, инстинктивное, так сказать, непонимание всего национального» (Кожинов В.В. «Тютчев», М., 1988, с. 446–447).

Вопреки официальной формуле, согласно которой Российский император являлся защитником Российской Православной Церкви, последняя тоже, как и русский народ, не защищалась верховной властью, а угнеталась. При этом создавалась лукавая видимость такой защиты, пятнавшая нашу Церковь в глазах иноверцев, которые видели и понимали, естественно, только внешнюю сторону церковной жизни. Им трудно было понять, что Церковь в России была лишена свободы даже в её внутренних делах и поставлена под жесткий бюрократический контроль. Что её законный высший орган самоуправления — Собор — был упразднён и что вместо законного своего главы — Патриарха — она имела, тем же императорским распоряжением, так называемого обер-прокурора, то есть светское лицо, назначаемое царём и ответственное только перед ним за управление всей жизнью Церкви. Епископы могли собираться в малом числе только по приглашению этого чиновника и работать только под его руководством. Всякое несогласие с мнением и волей оберпрокурора разрешалось просто: несогласного выводили из состава Синода и заменяли согласным на всё епископом. При этом обер-прокурором мог быть даже человек неправославный, каким был, например, масон А.Н. Голицын. Но применялись и другие меры воздействия на священство, особенно в первый период после учреждения Синода, когда епископы ещё пытались защищать Церковь. «За первое десятилетие после учреждения Синода, — писал известный апологет монархии Л. А. Тихомиров, — большая часть русских епископов побывала в тюрьмах, были расстригаемы, биты кнутом и т. п. В истории Константинопольской Церкви, после турецкого завоевания, мы не находим ни одного периода такого разгрома епископов и такой бесцеремонности в отношении церковного имущества» («Монархическая государственность», СПб., 1992, с. 300).

Невольно вспоминается, по аналогии, Совет по делам Русской Православной Церкви, столь же узурпаторски руководивший, хотя и неофициально, её жизнью в советское время. И что характерно: как советскими властями была запрещена критика атеизма, так и императорской властью была запрещена критика протестантизма, пропаганда которого шла открыто. Вот как этот запрет был сформулирован при Александре I:

«Всякое творение, в котором, под предлогом защиты или оправдания одной из церквей христианских, порицается другая, яко нарушающий союз любви, всех христиан единым духом во Христе связующей, подвергается запрещению» (Флоровский Г. «Пути русского богословия», Вильнюс, 1991, с. 134).

Вот, стало быть, когда у нас свирепствовал самый оголтелый экуменизм — когда и слова-то такого ещё не знали. Задолго до его официального рождения в истории.

«С Петра I и во все последующие годы, — пишет историк В.М. Острецов, — Церковь остаётся на положении то явно гонимой, то едва терпимой. Духовное образование было поставлено после Петра таким образом, чтобы воспитывать скептиков, маловеров и просто невежд…» (Библиотека КЛИО, выпуск 1, М, 1990, с. 55).

«Мы живём в век жестокого гонения на веру и Церковь под видом коварного об них попечения», — писал митрополит Арсений в 1862 году (Флоровский, указ соч., с.344).

И Достоевский Ф.М. тоже писал горестно о том, что Церковь у нас «в параличе с Петра Великого».

Будучи господствующей на словах, а на деле теснимой и гонимой, православная вера должна была превращаться из живой силы общества в декоративную вещь. Или, в лучшем случае, в исключительно личную веру. Но не соборную, каковой она должна быть и в значительной мере ещё была до Петра I.

«Православное духовенство в XIX веке пыталось, — писал Н.О. Лосский, — выступать… с этой идеей (речь идет о проповеди социального христианства. — Г.Ш.), однако правительство систематически подавляло такие стремления его и содействовало укреплению мысли, будто цель религиозной жизни есть только забота о личном спасении души. В труде о. Георгия Флоровского «Пути русского богословия» можно найти… много сведений о том, как правительство стесняло литературную деятельность духовенства и ко вреду Церкви и общества мешало развитию религиозной идеологии. Низводя Церковь до степени слуги государства, правительство превращало духовных лиц в чиновников. Сущность такой политики хорошо выразил в романе Лескова «Соборяне» мошенник Термосесов: «Религия может быть допускаема только как одна из форм администрации. А коль скоро вера становится серьёзной верой, то она вредна» (цит. по: Условия абсолютного добра», М., 1991, с.248).

Такая дискредитация Церкви в глазах образованного общества и всего народа порождала в них религиозное равнодушие, скептицизм или бегство в католицизм и сектантство. А то и окончательно подрывала веру в Бога. Хотя такое неверие вынуждено было маскироваться исполнением православных обрядов.

Ф. Тютчев писал, что «власть в России на деле безбожна» (Кожинов В.В. «Тютчев». М, ЖЗЛ, 1988, с. 233). А безбожная власть должна была, даже помимо воли, заражать своим практическим безбожием поначалу высшие слои общества, а затем постепенно и все остальные. Но если так, то можно догадаться, почему хватался за голову Гоголь, не умея понять происходящего в формально русской и православной России. Как и все цитированные выше русские мыслители того времени, он не мог высказывать свои заветные мысли публично. Но вот что он писал в частном письме: «Время беспутное и сумасшедшее. То и дело, что щупаешь голову, не рехнулся ли сам. Делаются такие вещи, что кружится голова, особенно когда видишь, как законные власти сами стараются себя подорвать и подкапываются под собственный свой фундамент. .. И до сих пор не догадалися, что следует призвать Того, Кто один строитель порядка!» («Письма Н.В. Гоголя» под редакцией Шенрока. СПб., т. 4, год не указан, с. 262).

«А между тем, — пишет он в другом письме, — здесь цензура из рук вон. Её действия до того загадочны, что поневоле начнёшь предполагать её в каком-то злоумышлении и в заговоре против тех самых положений и того самого направления, которые она будто бы (по словам) признаёт» (там же, с. 391).

Есть от чего сойти с ума. Или обвинить себя самого в безумии. Бедный Гоголь. Как он похож на того посетителя «Кунсткамеры», который разглядел в ней столько диковин, но главной диковины не заметил. Гоголь не заметил того, что власть в России, вопреки её названию, была не русской и не православной. Она была паразитической, почему и подгрызала собственные устои. И заражала этим паразитизмом высшие слои населения.

Далее я только слегка коснусь той работы по разоружению русского народа, которая велась российской властью в важнейших сферах общественной жизни.

Направленность системы образования в России определялась, разумеется, верховной властью. Поэтому наши университеты, лицеи, частные школы и гимназии имели космополитический характер. Они воспитывали чужаков на своей родной земле, плохо её знающих и высокомерных по отношению к ней. Вот как об этом писал В.В. Розанов, уже в самом конце петербургского периода: «У нас нет совсем мечты своей родины… У греков она есть, была у римлян. У евреев есть… У англичан — «старая Англия». У немцев — «наш старый Фриц». Только у прошедшего русскую гимназию и университет — «проклятая Россия»… У нас слово «отечество» узнается одновременно со словом «проклятие» («Уединенное», 1990, с. 265).

А вот слова В. Даля: «У нас… более чем где-нибудь, просвещение сделалось гонителем всего родного и народного» (журнал «Наш современник», 1989, № 7, с. 98). Более деликатно, но фактически то же самое, писал известный педагог К.Д. Ушинский, одна из статей которого имела характерное название: «О НЕОБХОДИМОСТИ СДЕЛАТЬ РУССКИЕ ШКОЛЫ РУССКИМИ». Но, разумеется, сделать русские школы русскими не позволили ни ему, ни его последователям.

Дочь великого нашего писателя, Любовь Фёдоровна Достоевская, писала: «Бедная русская молодёжь! Есть ли на свете ещё такая страна, где бы молодое поколение было таким больным и хилым! Тогда как в Европе родители воспитывают в сердцах детей любовь к отчизне, пытаются сделать из них хороших французов, хороших итальянцев, хороших англичан, русские родители растят своих детей врагами своей страны… о нашей любимой России говорится, как о позорном пятне, о преступлении против человечества. Когда же дети поступают потом в школу, у учителей своих они встречают то же презрение к отечеству: тогда как школы других стран считают своей обязанностью воспитывать молодых граждан в духе патриотизма, русские профессора учат студентов ненавидеть православную церковь, монархию, наше национальное знамя…» (журнал «Слово», 1991, № 11, с. 57–58).

И таких горестных наблюдений много. Важно ещё отметить, что антинациональная система образования воспитывала не только чужаков на своей родной земле, но и людей бесхарактерных. Ибо основы характера закладываются искренней и твёрдой верой в Бога, любовью к своему народу, а затем уже окончательно выковываются в борьбе за Божию правду на земле.

Если в русском народе ещё сохранялось много искренних патриотов и людей сильных, то не благодаря тогдашней системе образования, а вопреки ей. Однако эта система, как и весь направляемый сверху ход русской жизни, делали своё дело. Вот как писал о процессе деградации русских характеров один эмигрантский автор уже в XX веке: «Если мы проследим по русской литературе процесс упадка, то он становится ясным. Наши прадеды — люди начала XIX века — ещё почти все крепкие и сильные; но наши деды 30-х годов уже люди со странностями, хотя между ними встречаются ещё сильные характеры. Возьмите Онегина, Печорина, Собакевича, Манилова, Ноздрёва, Чацкого и т.д. Наши отцы Обломов, Райский, Кирсановы, Рудин, Верховенский-отец и др. уже, безусловно, проявляют признаки вырождения. Про это поколение поэт Некрасов сказал: «Суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано». Что же касается до наших предреволюционных современников, героев Чехова и Арцыбашева, то это уже сплошь неврастения и безволие…» (Из статьи Д. Ненюкова «Причины русской революции», опубликованной в журнале «Русское самосознание», США, 1990, № 4).

Впрочем, Константин Леонтьев писал о деградации русских характеров ещё до Ненюкова: «Национальные свойства великорусского племени в последнее время если не окончательно дурны, то, по крайней мере, сомнительны» («Записки отшельника», М., 1992, с. 314).

Этой важной темы мы ещё коснемся. А пока заметим, что, помимо чужебесия и разрушения русских национальных характеров, нашу систему образования отличало ещё и следующее обстоятельство. «Русские учебные заведения, — писал В.В. Шульгин, — основывались правительством и содержались на средства казны. Сказать — «на средства казны» это значит сказать — на средства всего населения. Поэтому можно с большим весом возражать, допустим, против такого порядка, когда, например, на деньги русского населения, которое, предположим, платит 95 процентов всех налогов, воспитывалось бы русского юношества всего 5 процентов, а остальные юноши, получающие образование, были бы не русские» («Что нам в них не нравится», Париж, 1930, с. 193).

Здесь Шульгин говорит предположительно, лишь намекая на антирусскую практику в этом деле. А вот В.В. Розанов конкретизировал этот намек. Правда, всего лишь в географическом отношении. «В Московском учебном округе только в эти два года был закрыт целый ряд прогимназий: в Ефремове, Касимове, кажется — Белеве, немного ранее в Брянске; здесь сокращается ученье, то есть оно так дурно было поставлено, так мало сообразовано было с местной нуждою и так вообще беспризорно заброшено, что явилась даже внешняя необходимость его сократить; войдите же в Привислянский, Ост-Зейский край, в бывшую Новороссию, на Кавказ, даже в города Туркестана — и вы увидите тщательность сюда приложенных забот. На 2–3 миллиона финнов есть университет; он есть для 4 миллионов прибалтийских немцев; с Петербургским — мы имеем три университета в прибалтийских туберниях; и если прибавим сюда Варшавский университет имеем четыре, то есть половину всего числа их в Империи, расположенные на одной западной окраине. Как пустынна от них сравнительно Россия, с двумя университетами, Московским и Казанским, на линии от Новгорода до Томска, от Архангельска до Харькова» (журнал «Русь», Ростов Великий, 1991, № 1, с. 6–7).

А результат? Характерно, что никаких анализов в этом отношении, как и в советское время, старались не делать. Или, во всяком случае, результаты их не разглашать. Только дробная информация, не способная вызвать особых эмоций. Так, например, «в прибалтийской части страны (России) доля неграмотных среди мужчин и женщин была невелика. Соответственно 7,4 и 7,8 процента». А на остальной территории читать и писать среди мужчин мог приблизительно каждый третий из мужчин, а из женщин всего лишь 4,7 процента (газета «Русский вестник», № 62–63, с. 17).

О результатах космополитического «образования» писали многие. Гоголь отмечал, что у нас «народ меньше испорчен, чем всё это грамотное население» (цит. по указ, источи., с. 41), а Иван Аксаков рисовал с натуры «образованных» собратьев по классу такими словами: «Нынче будет опять концерт, в котором, кроме скрипача Париса, будет участвовать мадам Кропотова… Она будет петь серенаду Шуберта… Но я убедился, что все дамы, как ни пусты здесь, а лучше мужчин. Этих скотов-помещиков. Вот где возненавидишь благородное российское дворянство и помещичье звание! Это здесь! Когда ведут под руки старого развратника Тимашева, все усачи (здесь нет решительно ни одного без усов) с восторгом говорят: русский барин и т. п. Эх! Вчера насмотрелся на них в Собрании, они как-то особенно ярко выдались, зудел у меня кулак и язык. Впрочем, всем, кто только подходил ко мне говорить, всем высказывал я своё впечатление и мысли… ПРАВО, ИНОГДА ГЛЯДИШЬ НА ВСЁ ЭТО КАК НА ОБРЕЧЁННОЕ ГИБЕЛИ… ПОДЛЕЦЫ, ТРУСЫ, СКОТЫ, РАЗВРАТНИКИ, ПЬЯНИЦЫ, ТОРГАШИ, НЕВЕЖДЫ… И редко кто не говорит по-французски…» (Аксаков И.С. «Письма из провинции». М., 1991, с. 242. Выделено мною. — Г.Ш.).

И еще: «Вид дворянского сословия производит на меня действие раздражающее: ограниченность и узкость взглядов, невежество, привязанность к незаконному своему праву, отсутствие других двигателей, кроме интереса, барство и дармоедство, отсталость понятий… Вот они — представители образованности, передовые люди и вожди народа!..» (там же, с. 413–414).

И ещё его слова: «…И жаль мне бывает, очень жаль смотреть, как какой-нибудь недоучившийся мальчишка, выросший в хаосе понятий, царствующем в русском обществе, сбивает и портит — не солдат (его уже трудно испортить), но крестьян, на которых свежи ещё следы крестьянского быта; при виде этого нравственного разложения мною овладевает страшная тоска!» (там же, с. 379).

Но, может быть, Иван Аксаков преувеличивал отрицательные последствия антирусского образования?.. Вот другая зарисовка с натуры другого русского патриота, тоже славянофила, А.И. Кошелева: «Поселился в с. Смыкове молодой помещик С., страстный охотник до женского пола и, особенно, до свеженьких девушек. Он иначе не позволял свадьбы, как по личном физическом испытании достоинств невесты. Родители одной девушки не согласились на это условие. Он приказал привести к себе девушку и её родителей; приковал последних к стене и при них изнасильничал их дочь. Об этом много говорили в уезде, но предводитель не вышел из своего олимпийского спокойствия, и дело сошло с рук преблагополучно» («Записки А.И. Кошелева». Изд. МГУ, 1991, с. 82).

О том, что подобные же насилия творились или могли твориться повсеместно, хотя и не в столь скандальной форме, как-то забывали впоследствии наши дворянские писатели, живописавшие «варварство» крестьян, жегших ненавистные помещичьи имения, грабивших и убивавших своих бывших господ.

Надо признать, что дореволюционная система образования хорошо подготовила русскую катастрофу. Как писал проф.

П.И. Ковалевский, «школа убила Бога, убила национальность, убила государственность, убила общественность, у била семью, убила человека» («Национализм и национальное воспитание в России», Нью-Йорк, 1922, с. 50).

Обратимся теперь от системы российского образования к дореволюционной российской прессе, влияние которой на общество едва ли уступало системе образования. Кто заглядывал в антикварные отделы наших книжных магазинов, тот не мог не поразиться тому, что практически все русские книги ХVIII — начала XIX веков, за исключением богослужебных, издавались масонами. Возникает вопрос: куда же девались эти издатели со своими «спонсорами» и своей обслугой после формального запрещения у нас масонства в 1822 году? Неужели они все были так беспринципны, что попросту отреклись от масонства? Или, может быть, изменив обличие, продолжили свою прежнюю антиправославную и антирусскую деятельность? Вопрос, разумеется, риторический. Но то же самое можно сказать и о российской печати.

И книгоиздательства, и журналы работали на духовное разоружение русского народа. Попытки создания национально-русских и православных по своему духу органов печати пресекались российской властью. История гонений на славянофильские издания в принципе известна, но в полном объёме ещё не изучена. Достаточно сказать, что великому А.С. Хомякову даже богословские статьи в защиту Православия приходилось печатать за границей, а Ю. Самарина попросту арестовали и выслали из столиц за книгу «Письма из Риги», в которой он выступил против произвола тамошних немцев. Показателен разговор императора с доставленным из Петропавловской крепости Самариным.

НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ: Вы хотели сказать, что со времени императора Петра I и до меня мы все окружены немцами и потому сами немцы. Понимаете, к чему вы пришли: вы поднимали общественное мнение против правительства: это готовилось повторение 14 декабря.

САМАРИН: Я никогда не имел такого намерения.

НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ: Верю, что намерения не имели, но вот к чему вы шли. Ваша книга ведёт к худшему, чем 14 декабря, так как она стремится подорвать доверие к правительству и связь его с народом, обвиняя правительство в том, что оно национальные интересы русского народа приносит в жертву немцам. Вас следовало бы отдать под суд, и вас судили бы как преступника против служебных обязанностей ваших, против присяги, вами данной, против правительства. Вы сами знаете, что вы сгинули бы навсегда. Много есть молодых людей, которые пострадали за то же…

После столь определенной угрозы последовало, ради родителей Самарина, «прощение», подкрепленное ссылкой. В ответ на что Самарин пролепетал: «Государь, в продолжение всей жизни я буду стараться заслужить эту минуту» (Нольде Б.Э. «Юрий Самарин и его время». Париж, с. 48). С Самариным, по существу, было проделано то же самое, что и с ходокамикрестьянами, о которых писал И. Аксаков. Его, без всяких объяснений, просто выпороли морально посредством угрозы уничтожения, после чего, дабы не привлекать общественного мнения к взрывоопасному вопросу, «простили».

Как тут не вспомнить аналогичное запрещение советского и нынешнего «российского» законодательства выражать свое недовольство господством евреев? Тогда немцы, потом евреи, но в обоих случаях под одним и тем же лицемерным предлогом «возбуждения вражды между народами» русским людям запрещается говорить о своём угнетенном положении. Если бы приведенные Лже-Дмитрием поляки утвердились на Русской земле, они тоже, несомненно, поставили бы вне закона всякий ропот против своей власти. Только в этом случае акцентировали бы не антисемитизм, а антиполонизм, что и понятно. А если бы на Куликовом поле победили татары, то в нашем Уголовном Кодексе на месте антисемитизма был бы антитюркизм.

К сказанному можно добавить, что в последней трети XIX века контроль над российскими изданиями стал переходить всё заметнее к евреям. Ф.М. Достоевский писал своему корреспонденту: «Вот вы жалуетесь на жидов в Черниговской губернии, а у нас здесь, в литературе, уже множество изданий, газет и журналов издаётся на жидовские деньги жидами (которых прибывает в литературу всё больше и больше) и только редакторы, нанятые жидами, подписывают газету или журнал русскими именами — вот и всё в них русского. Я думаю, что это только ещё начало, но что жиды захватят гораздо больший круг действий в литературе; а уже до жизни, до явлений текущей действительности я не касаюсь; жид распространяется с ужасающей быстротою. А ведь жид и его кагал — это всё равно, что заговор против русских!» (ПСС, т. 30, книга 1, Л., 1988, с. 8).

Последующие десятилетия подтвердили этот мрачный прогноз Достоевского. Что касается российской периодической печати, то о еврейском господстве в ней свидетельств много. Приведём из них лишь одно. «Когда собралась Государственная Дума и в Таврическом Дворце появилась так называемая «ложа печати», то иные остряки немедленно окрестили её «чертой оседлости». Трудно было придумать название более удачное. Действительно, если судить по корреспондентам, присланным в парламент, русская печать в то время была в еврейских руках. И как бы для того, чтобы это ещё более пояснить недогадливым, влиятельнейшая петербургская газета, орган кадетской партии под редакторством П.Н. Милюкова, выходила с ежедневным подзаголовком «ОСНОВАНА БАКОМ» … Мозг нации… оказался в еврейских руках и привыкал мыслить по еврейской указке» (В.В. Шульгин. «Что нам в них не нравится», Париж, 1930, с. 58).

А теперь чуть-чуть о внешней политике. Было замечено уже давно, что она проводилась не в интересах русского народа, хотя оплачивалась его кровью и потом. Самым удивительным в ней было то, что она проводилась даже не в интересах космополитической Российской империи, а в интересах её врагов или, по меньшей мере, в совершенно чуждых ей интересах. Это политика была не столько государственной, сколько фамильной или даже вообще никакой. Тут достаточно вспомнить хотя бы продажу нашей Аляски и Калифорнии под предлогом их «убыточности», хотя на самом деле государство не теряло на них ни копейки, а при надлежащей постановке дел могло бы и богатеть. Как известно, наш гениальный поэт Тютчев был профессиональным дипломатом и глубоким политическим мыслителем. Он писал, что российская политика «не только не видела в Западе естественного и необходимого противника, но старалась только служить ему подкладкой» (В.В. Кожинов. «Тютчев», М., ЖЗЛ, 1988, с. 329).

В качестве поясняющего штриха к сказанному можно привести слова К. Маркса и Ф. Энгельса, писавших, что «вся русская политика и дипломатия осуществляются, за немногими исключениями, руками немцев или русских немцев… Тут на первом плане граф Нессельроде — немецкий еврей; затем барон фон Мейендорф, посланник в Берлине, из Эстляндии… в Австрии работает барон граф Медем, курляндец, с несколькими помощниками, в их числе некий г-н Фотон, — все немцы. Барон фон Бруннов, русский посланник в Лондоне, тоже курляндец… Наконец, во Франкфурте в качестве русского поверенного в делах действует барон фон Будберг, лифляндец. Это лишь немногие примеры. Мы могли бы привести ещё несколько дюжин таких примеров» (Сочинения. Т. 6, с. 156).

Хотелось бы спросить, каким образом такое засилье немцев в «русской» политике сочеталось с её «панславизмом», о котором так много писали на Западе?

В связи с тем, что «немецкая тема» у нас никак не освещена научно (несмотря на всю её важность для понимания русской истории или, лучше сказать, именно по этой причине), задержимся на ней, чтобы послушать, что говорят о немцах в России самые разные авторы.

Современный американский политолог Уолтер Лакёр: «Ермолов в ответ на предложение Александра I назвать награду, которую он хотел бы получить за службу, сказал: «Государь, назначьте меня немцем!». Николай I доверял только двум людям: Бенкендорфу, главе знаменитого Третьего отделения (и к тому же брату графини Ливен), и фон Рохову прусскому посланнику при его дворе, которому Николай сообщал сведения, неизвестные даже его собственному министру иностранных дел. О своих подданных царь говорил: «Эти русские всегда воры…». Но дипломатическая служба не была единственным уделом немцев: Врангели и Клейнмихели, плеве и нейдхарты, ренненкампфы и кауфманы завоевали незыблемые позиции в гражданской администрации и армии и даже проникли в Святейший Синод. Положение немцев в общественной жизни России было настолько прочным, что без них не могло обойтись даже антигерманское движение. В 1844 Ф.Ф. Вигель опубликовал (по-французски) трактат «Россия, захваченная немцами» («Россия и Германия — наставники Гитлера». Вашингтон, 1991, с. 39–40).

«Особенно высока была доля лиц немецкого происхождения среди армейского офицерства: в 1812 году не менее 60 генералов были немецкого происхождения. Даже в 80-е годы, в период наибольшего успеха панславистской пропаганды (где и в чём она проявлялась? Об этом ни гу-гу. — Г.Ш.), около 40 процентов постов в высшем командовании занимали русские немецкого происхождения. В некоторых министерствах их доля была ещё выше: в Министерстве иностранных дел — 57 процентов, в военном министерстве — 46 процентов, в Министерстве почт и телеграфа — 62 процента. В целом треть всех высших государственных чиновников, армейских и морских офицеров и членов Сената были лицами немецкого происхождения (контрольный пакет акций, причём с огромным запасом, учитывая онемеченность и разрозненность русских. — Г.Ш.), в то время как немцы составляли не более процента населения России» (там же, с. 69).

О настроенности «русских» немцев можно судить хотя бы по тому, что прибывших в Ригу во время первой мировой войны военнопленных немцев их рижские соплеменники встречали цветами (Курлов П.К. «Гибель императорской России», М., 1992, с. 206). Невольно вспоминаются слова Достоевского в «Бесах»: «Андрей Антонович фон Лембке принадлежал к тому фаворизированному племени, которого в России числится по календарю несколько сот тысяч и которое, может, и само не знает, что составляет в ней всею своею массой один строго централизованный союз. И уж, разумеется, союз не предумышленный и не выдуманный, а существующий в целом племени сам по себе, без слов и без договору, как нечто нравственно обязательное, и состоящий во взаимной поддержке всех членов этого племени одного другим всегда, везде и при каких бы то ни было обстоятельствах».

Одним из проявлений такого рода солидарности было приглашение немцев-иностранцев на новые российские земли. У нас до сих пор принято восхищаться образцовыми хозяйствами немецких колонистов, но мало кто знает, какие исключительные льготы определили их успех. Вот некоторые обстоятельства, связанные с колонизацией немцами Поволжья, сообщённые издающейся ныне в Москве газетой «Русский вестник»: «…в середине ХVIII века крестьянство центральных губерний России страдало от малоземелья, многие помещики стремились к занятию земель в Поволжье и восточнее, однако царское правительство искусственно сдерживало их продвижение в новые земли». В середине XVIII века Россия имела достаточное количество крестьянского люда для заселения и хозяйственного освоения территорий Среднего Поволжья. С этой «количественной» позиции приглашение иностранцев на эти земли не имело под собой никаких оснований. Однако такое приглашение, огромная организационная работа, большие финансовые затраты Российского государства на переселение с середины 60-х годов XVIII века стали реальностью… Во-первых, переселение осуществлялось на очень льготных условиях: полная оплата проезда и содержание иностранцев из государственной казны, вручение значительных сумм денег, а также скота, орудий производства, иногда и дворовых построек, освобождение на 30 лет от всех государственных податей и налогов, освобождение навсегда от военной службы; во-вторых, обеспечивалось поселение иностранцев в колониях с широкими возможностями автономного развития в области культуры, просвещения, религии, организации самоуправления; в-третьих, разрешалось для заводов и фабрик покупать крепостных крестьян, а в сельском хозяйстве использовать наемную рабочую силу. Всё это заведомо ставило колонистов в привилегированное положение по отношению к местному крестьянству… В 1775 году… тем, у коих земля оказалась неудобною, дозволено было переселиться на земли плодородные, и при этом случае прощено им казённого долга около 1025,5 тысячи рублей… В течение XIX века… немалое число колонистов сколотило капиталы, превратилось в купцов и капиталистов, а на селе — в крупных фермеров, широко использовавших наёмную рабочую силу. Несмотря на то, что колониям трижды в первой половине XIX века прирезывались новые земли, колонисты всё в больших размерах арендовали земли… Добавим ещё одно свидетельство тоже немецкого автора, наблюдавшего ситуацию на месте: «Немецкие купцы торгуют не только колонистским хлебом, но закупают его на большом пространстве. У них свои суда на Волге, но, кроме того, они нанимают множество судов» (Август Гаксгаузен). Эти же купцы нанимали у помещиков и крепостных крестьян, которые, превращаемые в бурлаков, таскали баржи вниз и вверх по Волге…» («Русский вестник», № 34 (66), с. 6).

Вот как бывает, когда делами одного народа заправляют представители народа другого.

Но, рассказывая о немцах, колонистах и колонизаторах, я уже перешел от политики внешней к политике внутренней. Если русских крепостных людей продавали в их собственной стране иноверцам и инородцам почти как в каком-нибудь Стамбуле или Хиве, когда вместе с землею, а когда и без земли, когда вместе со всей семьею, а когда и в розницу, то о чёмто этот факт, по-видимому, говорит. Кстати, в Малороссии и Белоруссии, в Польше и Литве, в Лифляндии, Эстляндии и Финляндии не было продажи крепостных в розницу, даже семьями, но только вместе с землею (Хрестоматия по русской истории, т. 3, М., 1917, с. 247). Не продавали в России ни несчастных евреев, ни кого-либо ещё из терпевших здесь высосанный из пальца «двойной гнёт». Продавали поштучно только «великодержавных шовинистов», то есть великороссов.

В допетровской Руси, когда власть была ещё в русских руках, крепостное право было несравнимо легче для крестьян, чем потом, когда приглашённые Петром немцы, голландцы, шотландцы, французы и прочие иноверцы и инородцы превратили его в прелюдию к «архипелагу ГУЛАГу». До Петра I крепостные не были лично зависимы от помещика. Но об этом фундаментальном обстоятельстве умалчивают наши западники, вероятно, по той причине, что оно не вписывается в созданный ими миф о Европе как родине Свободы и Света.

Но, как бы ни тяжело было крепостное иго (особенно в тех областях, где польские и немецкие помещики владели русскими крестьянами), солдатчина была еще тяжелее. Срок службы определялся в 25 лет и лишь с 1875 года был уменьшен до 15-ти, а затем продолжал постепенно снижаться. Солдатчина вычеркивала человека едва ли не полностью из жизни. Полное бесправие перед своим начальством на протяжении всей зрелой жизни. Но едва ли намного слаще была и судьба солдатских жён. При обычных в те времена ранних браках изъятие мужа из брачной жизни обрекало солдатских жён на разврат или на такую жизнь, по сравнению которой монашеская жизнь была намного предпочтительнее.

Кого же рекрутировали в солдаты? У меня под руками только две книги, из которых можно что-то выудить на эту тему. Бескровный Л.Г. «Русская армия и флот в XIX веке», М., 1973; И Зайончковский П.А. «Самодержавие и русская армия на рубеже XIX–XX столетий», М., 1973. Читаем в первой из них: «…От обязательной службы освобождалось дворянство», то есть, как помним, те, которые, в своей массе, изменили русскому народу и, кроме того, состояли на три четверти по своему происхождению из нерусских.

Читаем далее: «По национальному признаку (полностью или частично) освобождались от службы ряд народностей Сибири, жители Кавказа, Башкирии (последним дано было право денежной замены), Бессарабии, крымские татары, а также армяне и татары Астраханской губернии. По территориальному признаку освобождались все жители отдаленных районов Сибири, жители Архангельской губернии (дано право денежной замены) и др. Сюда же относились изъятия по правам переселения. Этим правом пользовались переселенцы из Зап. Европы — немцы в Поволжье, на Украине и на Кавказе, а также многочисленные переселенцы с Балкан (сербы, болгары, греки)».

«Льготы по военной службе давало также образование». В связи с чем обратим внимание на слова проф. П.И. Ковалевского, писавшего, что «просвещённая часть русского народа (точнее — россиян. — Г.Ш.) более чем наполовину состоит из инородцев (цитированная выше книга, с. 234). Стало быть, опять преимущества даются инородцам и деруссифицированной части русского народа.

Кроме регулярной армии, правительство созывало с начала XIX века временные ополчения, действовавшие главным образом в период военных кампаний. В эти ополчения созывались, помимо казаков Дона, представители народов Поволжья и Урала. Их служба была несравнима по своей лёгкости со службой солдат регулярной армии. И не только в силу своей краткости. Казачьи и нерусские национальные ополчения составляли родственную для каждого ополченца среду, в то время как солдат регулярной армии оказывался в непосредственной зависимости от духовно и даже часто кровно чуждых ему начальников.

В 1874 г. был утвержден новый устав, в соответствии с которым из каждой тысячи населения Европейской России на 1889 год подлежало военной службе 18,4 человека, на Кавказе — 6,1, а в Средней Азии только 1 человек. При этом «всем мусульманам служба была временно заменена денежным налогом», а «новобранцы Закавказья и Северного Кавказа несли службу только в войсках Кавказского округа». Русские же отрывались от родных мест и несли службу где угодно.

Книга П.А. Зайончковского лишь дополняет процитированное выше. «По уставу 1874 года, — пишет он, — не привлекалось к призыву население Закавказского и Туркестанского краев, Амурской и Приморской областей и отдаленных частей Сибири, а также нерусское население всей Сибири, Северного Кавказа, Астраханской и Архангельской губерний, Тургайской и Уральской областей». Но в дальнейшем, пишет он, воинская повинность была распространена на оседлое население Семиреченской области, на население Закавказья и часть местного населения Северного Кавказа.

Пусть поправят меня более сведущие, но впечатление складывается такое, что инородцы получали по их вхождении в состав России громадные льготы за счёт русского народа. Что способствовало росту их населения, материального достатка и повышению их социального статуса в общероссийской жизни.

Евреи ещё в античные времена осознали, как важно избавлять своё юношество и своих молодых мужчин от службы в армии (и особенно в армии, не служащей их национальным интересам). Поэтому они предпочитали платить римскому правительству усиленные налоги за освобождение своих юношей от военной службы. В Российской же империи русский народ обессиливался не только материально и морально, не только интеллектуально и политически, но и генетически.

Наши немногие действительно русские по духу публицисты подметили в конце XIX века и начале XX вот какое интересное обстоятельство: российское правительство, как и последующее советское, проводило свою внутреннюю политику в ущерб русскому народу. «У нас вошло в какую-то привычку, — писал М.А. Миропиев, — отдавать предпочтение интересам окраин перед интересами центра… Таких окраин, живущих за счет центра, у нас несколько: Кавказ, Туркестан, Закаспийская область и др. Это вопреки всем западноевропейским народам, которые стремятся обогатиться за счет колоний или, по крайней мере, привести в равновесие доходы и расходы их, — это какая-то особая у нас благотворительность на окраины, мы в данном случае похожи… на тот филантропический народ, который, как пеликан… питает своею кровью птенцов. Неужели мы проливали свою кровь, завоёвывая эти страны, только затем, чтобы снова превратиться в какихто данников Золотой Орды, то есть наших азиатских окраин?! Эти окраинные дефициты влекут за собою громадное государственное зло: экономическое оскудение и даже по местам вырождение нашего центра, наших внутренних губерний Европейской России… Политика предпочтения окраин центру ведет нас к государственному разложению…» (Миропиев М.А. «О положении русских инородцев». СПб., 1901. Цитирую по перепечатке отрывка из этой книги в газете «Русский вестник», № 10 (43), с. 9).

Но ещё раньше Миропиева о том же писал В.В. Розанов: «Ничего нет более поразительного, как впечатление, переживаемое невольно всяким, кто из центральной России приезжает на окраину: кажется, из старого, запущенного, дичающего сада он въезжает в тщательно возделанную, заботливо взращиваемую всеми средствами науки и техники оранжерею. Калужская, Тульская, Рязанская, Костромская губернии — и вся центральная Русь напоминает какое-то заброшенное старьё, какой-то старый чулан со всяким историческим хламом, отупевшие обыватели которого живут и могут жить без всякого света, почти без воздуха… Можно подумать, что «империя» перестаёт быть русской; что не центр подчинил себе окраины, разросся до теперешних границ, но, напротив, окраины срастаются между собою, захлёстывая, заливая собою центр, подчиняя его нужды господству своих нужд, его вкусы, позывы, взгляды — своим взглядам, позывам, вкусам. Употребляя таможенную терминологию, Россия пользуется в самой России «правами наименее благоприятствуемой державы». Если для Франции, Еермании, Англии, Америки презренность племени русского проблематична, то в России это не составляет никакого вопроса… Решительно, презренность имени русского есть единственное объединяющее Россию понятие, с которого парикмахер и профессор, капельдинер и его барин начинают понимать друг друга; а не согласившись в котором — люди теряют общий язык, на коем они могли бы разуметь друг друга. Пасторы церкви евангелической руководили и руководят целыми гимназиями; относительно пастырей церкви православной до сих пор сохраняется в силе правило, по которому они не могут быть назначаемы — одни из всего состава учителей классными наставниками в классических наших гимназиях. Русские в России — это какие-то израильтяне в Египте, от которых хотят и не умеют избавиться, «исхода» которых ожидают, — а пока он не совершился, на них возлагают все тяжести и уплачивают за труд ударами бича. «Россия — для русских» какое издевательство! «Россия возрождающаяся» — какое недоразумение! В Москве существование «Русского Дела» — органа со славянофильской традицией — внушало постоянную тревогу; и не вызывает никакого смущения существование в Петербурге ренегатских «Новостей» и «Биржевых Ведомостей». «День», «Парус» И. Аксакова гонимы; нигилистическое и невежественное «Дело» Благосветлова, всё время, долгие годы распространявшее ненависть и презрение к России, по преимуществу среди молодёжи, мирно кончается со смертью основателя, решительно ни разу не потревоженное ничем. Адам Чарторыйский 20 лет направляет образование в нескольких губерниях — за Хомяковым ходит вахмистр и «дозирает», как бы от его бороды не загорелась Москва. Быть предателем в России — это значит всего достигнуть, во всём успеть; быть православным не по метрике только, монархистом, и притом вслух, — это значит быть выброшенным за борт текущей жизни, остаться без приюта, в нужде и чуть ли не на голодную смерть (Достоевский, К. Леонтьев, Н. Страхов). «Монархия», «православие»… это — тайна, которую их прозелиты в России могут передавать друг другу только шёпотом; Белинский осмелился в статье по поводу «Бородинской годовщины» выказать любовь к земле своей: ему сорок лет это не было забыто, и до сих пор повторяется ещё: «до чего же мог увлекаться этот человек…» («Кто истинный виновник этого?» — журнал «Русское обозрение» за 1896 год. Цитирую по перепечатке в журнале «Русь», Ростов Великий, 1991, № 1).

Но вернёмся к словам Миропиева о вырождении русского народа в те ещё годы. Это не оговорка. Вот что писал по этому поводу другой русский публицист, убитый в 1918 году евреями-чекистами за его верность русскому народу, М.О. Меньшиков: «В старинные времена в каждой усадьбе и у каждого зажиточного мужика бывали многолетние запасы хлеба, иногда прямо сгнивавшие за отсутствием сбыта. Эти запасы застраховывали от неурожаев, засух… Мужик выходил из ряда голодных лет всё ещё сытым, необессиленным, как теперь, когда каждое лишнее зерно вывозится за границу». И далее: «Перестаньте, господа, обманывать себя и хитрить с действительностью! Неужели такие чисто зоологические обстоятельства, как недостаток питания, одежды, топлива и элементарной культуры, у русского простонародья ничего не значат? Но они отражаются крайне выразительно на захудании человеческого типа в Великороссии, Белоруссии и Малороссии… русский человек во множестве мест охвачен измельчанием и вырождением, которое заставило на нашей памяти дважды понижать норму при приёме новобранцев на службу. Ещё сто с небольшим лет назад самая высокорослая армия в Европе (суворовские чудо-богатыри), — теперешняя русская армия уже самая низкорослая, и ужасающий процент рекрутов приходится браковать для службы. Неужели этот «зоологический» факт ничего не значит? Неужели ничего не значит наша постыдная, нигде в мире не встречаемая детская смертность, при которой огромное большинство живой народной массы не доживает до трети человеческого века?..» («Из писем к ближним», М., 1991, с. 47 и 158).

Не менее выразительно писал о том же ещё в 1880 году А.Н. Энгельгардт: «Когда в прошедшем году все ликовали, радовались, что за границей неурожай, что требование на хлеб большое, что цены растут, что вывоз увеличивается, одни мужики не радовались, косо смотрели и на отправку хлеба к немцам, и на то, что массы лучшего хлеба пережигаются на вино… Пшеницу, хорошую, чистую рожь мы отправляем за границу, к немцам, которые не станут есть всякую дрянь… а самую что ни на есть плохую рожь, с пухом, костером, сивцом и всяким отбоем, получаемым при очистке ржи для винокурения, — вот это ест мужик. Но мало того, что мужик ест самый худший хлеб, он ещё недоедает… От плохой пищи народ худеет, болеет, ребята растут туже, совершенно подобно тому, как бывает с дурно содержимым скотом… Имеют ли дети русского земледельца такую пищу, какая им нужна? Нет, нет и нет. Дети питаются хуже, чем телята у хозяина, имеющего хороший скот. Смертность детей куда больше, чем смертность телят, и если бы у хозяина, имеющего хороший скот, смертность телят была так же велика, как смертность детей у мужика, то хозяйничать было бы невозможно… Продавая немцу нашу пшеницу, мы продаём кровь нашу, то есть мужицких детей» (« Из деревни», М., 1987, с. 476, 478 и 481).

А сколько у нас в патриотической печати поросячьих восторгов по поводу того, что Россия до революции своим хлебом «всю Европу кормила»?

А как обстояли у нас дела в промышленности? Если верить нашей патриотической печати, то они были просто великолепны. Нам постоянно напоминают, что русская промышленность в предреволюционные десятилетия развивалась самыми быстрыми в мире темпами. Но об этом писал ещё в 30-х годах известный историк-марксист М.Н. Покровский. Однако патриотическая печать, в отличие от Покровского, умалчивает о том, что русская промышленность не была русской. Покровский приводил такие цифры: производство железа было у нас на 55 процентов в руках французов, на 22 процента — в руках немцев и на 10 процентов — в руках франко-германских объединений. Остальные 13 процентов принадлежали, как это будет видно из дальнейшего, российским евреям, российским немцам, российским грекам, российским армянам и прочим, включая, возможно, и русских космополитов. Далее: добыча угля была в руках франко-германских объединений на 10,5 процента, в то время как в руках «чистых» французов была на 74,3 процента, а в руках «чистых» немцев — на 13,1 процент, то есть принадлежала иностранцам на 97,3 процента. Остальные 2,1 процент принадлежали, похоже, всё тем же российским инородцам, которые, как помним, терпели в России, согласно легенде, «двойной гнет». Англичане, пишет Покровский, особенно любили российскую нефть, но «национально» владели ею всего лишь на 18,5 процентов, а в союзе с французами — на 44,3 процента. О шведах Нобелях Покровский умолчал, а говорить о кавказском «происхождении» Гукасовых, Манташевых, Лианозовых и других нефтяных воротил не входило в его задачу. Единственной отраслью промышленности, которую, по словам Покровского, продолжали удерживать слабеющими руками русские, была текстильная. Которую, замечу уже от себя, заботливо переводили на хлопковую основу, разоряя русских производителей льна.

«Юридической оболочкой, — поясняет Покровский, — для всего этого иностранного держания русских благ были отечественные российские банки, которым и принадлежали акции соответствующих предприятий, тогда как акции самих банков были в портфелях заграничных капиталистов». («Империалистская война», М., 1931, с. 112).

Мне могут сказать: как тебе не стыдно цитировать какого-то марксиста? Откуда ты знаешь, что он не врёт?

Хорошо, послушаем тогда известного, то есть уже основательно забытого, публициста-черносотенца И. А. Родионова, писавшего в 1912 году следующее: «Как известно, за самыми ничтожными исключениями, все банки в России еврейские, на бирже же евреи являются неограниченными диктаторами (цитированный выше М.Н. Покровский умолчал о том, что «французами», «немцами» и т.д., которым принадлежала львиная доля «русской» промышленности, были на самом деле французские евреи, немецкие евреи и т.д. Или, по меньшей мере, они контролировали соответствующие «национальные» капиталы. — Г.Ш.). Без кредита в наше время почти невозможно вести не только промышленно-торговых дел, но и сельского хозяйства. Благодаря такой постановке денежного вопроса еврейские банки являются у нас распорядителями оборотного капитала внутри страны и, конечно, в этой важной области, от которой всецело зависит экономическое положение государства, являются полновластными хозяевами. Они по своему усмотрению могут карать и миловать русских людей. Этой возможностью они пользуются широко.

Беря из нашего Государственного Банка деньги из 4–5 процентов годовых, еврейские банки теми же деньгами ссужают русских людей на 8–12 процентов. То есть выходит, что русские люди получают свои русские деньги не прямо от государства, а из рук евреев, которые только за свое посредничество немилосердно обирают нас… (А кто, спрашивается, разрешил такую практику? — Г.Ш.). Но и это было бы с полугоря. В последнее же время выяснилось, что добиться русским людям кредита в еврейских банках почти невозможно. Даже лицам, обладающим миллионными состояниями, отказывают в кредите на 5–10 тысяч рублей потому, что они кровные русские, а какому-нибудь юркому еврейчику, всё состояние которого иногда не превышает стоимости доброй лапсердачной пары… без всяких хлопот и проволочек… открывают кредит на сотни тысяч…

Если вы не верите мне на слово, то оглядитесь вокруг себя. Кто теперь самые богатые люди в России? Евреи и разные связанные с ними в делах иностранцы. Кому принадлежит большая часть торгово-промышленных предприятий не только в Петербурге и в провинции, но даже в сердце России — в Москве? Тем же евреям и иностранцам. Чисто русских дел так мало, что во всей нашей необъятной Империи их по пальцам можно перечесть. С другой стороны, попробуйте вы сделать какое-нибудь дело. Вы неизбежно наткнетесь на толпу еврейских гешефтмахеров, заполонивших теперь все города России. И если вы этим господам не заплатите крупной дани, самое верное ваше дело обречено на полный провал» (Родионов И.А. «Два доклада», СПб., 1912, с. 102–104).

То же самое писал другой черносотенец, Бурнакин: «Торговля, производства, ремёсла, наука, литература, искусства, всё народное хозяйство и весь духовный капитал — и тело, и мысль народа — в кабале, в откупу, под заклятием евреев. В их руках биржа, банки, магазины, фабрики, заводы, — в их руках газеты, театр, книгоиздательства, в их руках хлеб и деньги, правосудие и просвещение…» («В плену иудейском». Цитата из книги проф. П.И. Ковалевского «Национализм и национальное воспитание», Нью-Йорк, 1922, с. 166).

Мне могут сказать: как тебе не стыдно цитировать каких-то черносотенцев? Откуда ты знаешь, может быть, они врут. Хорошо, послушаем тогда сионистского публициста Роттенберга, который обратился к русским людям с таким поучением: «Вы должны знать, что вся страна, её финансовые силы, её торговля находятся в наших руках. Ваш народ, если взять его в целом, тёмен, нищ и пьян. Торговля хлебом, мукой, керосином, мясом и прочими съестными припасами находится в наших руках, и, если ваши нападения на нас не прекратятся, мы можем поднять цены, что принесет обществу большой вред. Ваши авантюры вам пользу не принесут, ибо для укрощения цивилизованного зверя у нас есть кнут — деньги! И хоть у вас здоровые когти и сильные рога, мы всё-таки с вами справимся» (сборник «Дорогами тысячелетий», М., 1991, с. 257).

Мне могут сказать: как тебе не стыдно цитировать какого-то сиониста? Откуда ты знаешь, может быть, он врет. Хорошо, сошлюсь тогда на Виктора Хена — «специалиста по естественным наукам из прибалтийских немцев», как аттестует его американский политолог У. Лакёр. Этот Хен, по словам американца, «был либералом». «У него не было никаких иллюзий относительно роли немцев в России, которая, по его словам, была для них полуколонией» (цитированная выше книга, с. 59). Правда, и Хен, и Лакёр забыли отметить, что в ходе русской истории немцы вытеснялись с главной роли чем дальше тем больше евреями. Но это деликатная тема, так что их понять можно.

Мне могут сказать: как тебе не стыдно цитировать каких-то либералов, тем более немца с американцем? Хорошо, послушаем тогда слова нашего национального мыслителя, Достоевского. Он писал: «Над Россией корпорации. Немцы, поляки, жиды — корпорация… В одной Руси нет корпорации, она одна разделена… Всё у него (русского общества. — Г.Ш.) отнято, до самой законной инициативы. ВСЕ ПРАВА РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА — ОТРИЦАТЕЛЬНЫЕ» (ПСС, т. 27, Л., 1984, с. 49–50. Выделено мною. — Г.Ш.).

Но это когда ещё писал Достоевский, в XIX веке. А в начале XX века В.В. Розанов, не знавший этих слов Достоевского, но проницательно наблюдавший ту же российскую действительность в её, так сказать, «развитии», выразился удивительно похоже: «Фактически так получается, — писал он, — что на Руси русскому теснее, чем каждому инородцу или иноверцу… Везде на Руси производитель — русский, но скупщик — нерусский, и скупщик оставляет русскому производителю 20 процентов сработанной им работы… Судятся русские, но в 80 процентах его судят и особенно защищают перед судом лица с нерусскими именами. Везде русское население представляет собою тёмную глыбу, барахтающуюся и бессильную в чужих руках… Везде русский отталкивается от дела, труда, должности, от заработка, капитала, первенствующего положения и даже вторых ролей в профессии, производстве, торговле и остаётся на десятых ролях и в одиннадцатом положении. Везде он мало-помалу нисходит к роли «прислуги» и «раба»… Будущая роль «приказчика» и «на посылках мальчика», в своём же государстве, в своей же родной земле, невольно вырисовывается для русских…» (журнал «Наш современник», 1991, № 3, с. 152–153).

И вот при таком-то состоянии и положении русского народа, словно в насмешку над ним, начинают звучать негодующие слова о руссификаторской политике властей, о разгуле в стране ВЕЛИКОДЕРЖАВНОГО РУССКОГО ШОВИНИЗМА. Это было придумано великолепно. Теперь любая жалоба на угнетённое положение русского народа должна была рассматриваться как проявление русского «зоологического» шовинизма. Но почему именно русский «шовинизм» был «зоологическим», а не польский или еврейский? Об этом спрашивать не разрешалось. Кто спрашивал — заносился в чёрные списки. Не хочешь в чёрный список — молчи или подвывай врагам русского народа. За подвывание получишь почётное звание прогрессивного человека. Заикнуться о том, что такая практика несправедлива, было нельзя, потому что судьями были как раз те, кто эту практику организовал. Это было уже начало ГУЛАГа, его проклюнувшийся росток. Это была прелюдия к предстоящему, ещё небывалому по своим размерам РУССКОМУ ПОГРОМУ

1994 г.

Дополнение к статье «угнетение русских»

На эту тему нужна не статья и даже не книга, а целая литература, чтобы понять, почему так получилось и как из этого состояния выйти. Литература, которая должна быть в каждом русском доме. А ещё нужен научный институт русского народа, чтобы изучение его прошлого и настоящего, его особенностей и его проблем происходило не от случая к случаю и не стараниями одиночек-энтузиастов, но постоянными усилиями всей нации. Ибо нация, которая не осмысливает соборно, постоянно и всё более глубоко своё бытие, обречена, в лучшем случае, на постоянные болезни.

А теперь подкреплю мысли, высказанные в этой статье, выписками из других книг — вразброс, в виде сырого материала, в надежде, что он будет со временем проверен, дополнен и осмыслен по-настоящему.

Н. КОСТОМАРОВ. «ОКНО В ЕВРОПУ», М., 1996.: Петр I о русских: «Я имею дело не с людьми, а с животными, которых хочу переделать в людей» (с.26). «Из женского пола даже жены священнослужителей и причетников не увольнялись от ношения чужеземной одежды. Затем запрещалось делать и продавать в рядах русское платье… Петр стал требовать, чтобы русские оставили старинный способ постройки домов своих и строились на европейский образец» (с.39).

«Ненависть к иностранцам происходила оттого, что иностранцы пользовались и преимуществами, и милостями царя более природных русских и позволяли себе презрительно обращаться с русскими» (с.54).

«Петр… издал в конце декабря 1714 г. указ, угрожавший за торговлю русским платьем и за ношение русского платья и бороды ссылкою в каторгу и лишением всего движимого и недвижимого имущества. В сентябре 1715 г. в Петербурге даже запрещено, под страхом лишения имущества и ссылки в каторгу, торговать скобами и гвоздями, которыми подбивались сапоги и башмаки старого образца» (с. 124).

«Желая привить на Руси судостроение по западным образцам, Петр объявил войну древнему русскому судостроению. Указом 28 декабря 1714 г. он запретил ходить на море на судах прежнего строя — на ладьях и кодах, а вместо них приказал делать галиоты и другие суда иностранного пошиба, с иностранными названиями…» (с. 129).

«Волонтеры из иностранцев могли получать офицерские чины, а природные русские лишены были этого права» (с. 138).

«Все Петровы воспитанники, люди новой России, пережившие Петра, запутались в собственные козни, преследуя свои личные эгоистические виды, погибли на плахах или в ссылках…» (с.228).

«У Менщикова было конфисковано: 90 000 душ крестьян и города: Ораниенбаум, Ямбург, Копорье, Раненбург, два города в Малороссии: Почеп и Батурин, капиталу до 13 000 000 рублей, из которых 9 000 000 находились на хранении в иностранных банках, да сверх того на миллион всякой движимости и брильянтов: и одной золотой и серебряной посуды — более 200 пудов» (с. 296).

«Обращение с духовными было также самое грубое и жестокое: не только архиереи сажали их на цепь, били плетьми, посылали на унизительные работы, но светские особы, чувствовавшие за собой силу, били их по щекам, рвали им бороды, секли их и надругались над ними, как хотели» (с.602).

«В 1746 г. академия наук в число своих членов приобрела в тот век важнейшую европейскую знаменитость — Вольтера» (с.604).

«Иностранные напитки не подчинялись налогам… Иностранным табаком можно было торговать свободно» (с.614).

Ю. БОРОДАИ: «Крестьяне в России, которые до петровской насильственной цивилизации практически все умели читать, обладали широким набором гражданских прав и навыков самоуправления, уже в XVIII веке становятся сплошь безграмотными и совершенно бесправными» (журнал «Наш современник», 1991, № 9, с. 139).

Д. БАЛАШОВ: «Петр I… установил на Руси рабство, ввел порку и продажу людей, увеличил налоги в 6,5 раз, а численность нации при нем сократилась на одну пятую» (журнал «Согласие», Москва, 1990, № 1, с.18).

В.В. КАДАДОВ: «Клочков сообщает в книге «Население Руси при Петре Великом по переписям того времени», что у был ь населения «в 1710 г. достигла одной пятой числа дворов старой переписи; в ближайшие годы она возросла до одной четверти, а к 1715–1716 г. поднималась выше, приближаясь к одной трети (то есть 33 процента). П. Милюков в «Истории государственного хозяйства» сообщает, что средняя убыль населения в 1710 г. сравнительно с последней московской переписью равняется 40 процентам. Но ведь эти 30–40 лет русские женщины продолжали рожать не как сейчас по одному ребенку. Можно сказать, что Пётр погубил каждого второго русского человека, а большинство остальных сделал рабами. А дворян, из воинов, призванных защищать Россию, её обычаи, веру, русский народ, превратил в европеизированных помещиков-рабовладельцев, у которых, после смерти Петра, в результате его «реформ», не осталось никаких обязанностей перед Родиной, только одни привилегии. Высший слой общества перестал напоминать русских. Созданное Петром шляхетство разучилось даже говорить по-русски и говорило на каком-то странном жаргоне. Вот отрывок из мемуаров петровской эпохи: «Наталья Кириловна была править некапабель. Лев Нарышкин делал всё без резона, по базарии своего гумара. Бояре остались без повоира и в консильи были только спекуляторами». Сам же Пётр так писал свои указы, что их стиль «поддавался только опытному экзегетическому чутью сенаторов» (Ключевский), то есть даже многолетние его собутыльники ничего не могли понять: помесь русского и голландского языков, затем русское общество перешло на французский язык» («Революционер на троне», газета «Наше Отечество», № 126, 2000).

М.С. АНДЕРСОН: «они (священники) должны были выдавать любую информацию, полученную на исповеди… Именно во время его царствования в России была введена такая варварская форма казни, как колесование» («Петр Великий», М., 1997, с. 195 и 287).

Н.Н. АЛЕКСЕЕВ: «Идеалом солдата (при Петре I. — Г.Ш.) был солдат прусский. По прусскому образцу была построена новая армия, у которой начальниками были почти исключительно немцы. Прусский стиль господствовал и в гражданской постройке империи. И со времени Петра это немецкое влияние сделалось крупнейшим фактором нашей истории. Началась эпоха не только онемечивания России, но и прямого правления немцев, особенно ощутительная при наследнике первого императора. Начался тот период, про который с горечью писал Герцен: «На троне были немцы, около трона немцы, министрами иностранных дел — немцы, аптекарями немцы, булочниками — немцы, везде немцы — до противности. Немки занимали почти исключительно места императриц и повивальных бабок». Можно даже сказать, что само офранцуживание правящего класса России в XVIII веке протекало в тех формах, в которых шло офранцуживание тогдашней Пруссии, сочетавшей свой военно-политический режим с французским языком и французской модой» («Русский народ и русское государство», М., 1998, с. 122).

«На Павла 1, как известно, огромное впечатление произвело римское католичество… Не ладя с представителями православного духовенства, император открыто поощрял французских эмигрантов, занимавшихся католической пропагандой… Православный император, пытавшийся объявить себя главой восточной церкви, стал командором католического монашеского ордена» (там же, с. 122–123).

«Фактически наш государственный аппарат находился в руках иностранцев и немцев или, по крайней мере, лиц, идейно «онемеченных». Современник эпохи Александра 1 писал в своем дневнике: «Россия являет единственный пример в мире, что дипломатический корпус ее состоит большей частью из иностранцев. Не всем им известен наш язык, и немногие из них бывали в России далее Петербурга… Этот класс людей получает обыкновенно хорошее воспитание, но ОСНОВАННОЕ НА КОСМОПОЛИТИЧЕСКИХ ПРАВИЛАХ. Они много знают, но НИЧЕГО НЕ ЧУВСТВУЮТ К РОССИИ». При Николае 1, по сделанному подсчету, в дипломатическом ведомстве на одну пятую русских фамилий приходилось четыре пятых иностранных. Несколько лучше было в других ведомствах, хотя процент иностранных фамилий был значителен и в войске и на высших должностях. Но важно здесь не количество, важно то миросозерцание, которое вырабатывалось вследствие этого иностранного влияния. Вот что пишет о названном типе людей консерватор-западник, поклонник Николая 1: «Незнакомые ни с языком, ни с историей русского народа, они являлись убежденными сторонниками того довольно распространенного в Западной Европе учения, которое на Россию взирало, КАК НА ГРУБУЮ МАТЕРИАЛЬНУЮ СИЛУ, НА БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ ОРУДИЕ ПРОСВЕЩЁННЫХ ДИПЛОМАТОВ, НАПРАВЛЯЕМОЕ ИМИ В СМЫСЛЕ ОГРАЖДЕНИЯ И ОТСТАИВАНИЯ ТАК НАЗЫВАЕМЫХ НАЧАЛ «ВЫСШЕГО ПОРЯДКА, СЛУЖЕНИЯ ИНТЕРЕСАМ СОВОКУПНОЙ ЕВРОПЫ И ЕЁ ЦИВИЛИЗАЦИИ» (там же, с. 125–126).

«До сих пор слишком мало задумываются, какое фатальное влияние имел этот род русского западничества на всю историю России. Не будь его, весь стиль русского государства, вся его внутренняя и внешняя политика были бы иными. Иной была бы и вся его история, включая и новейший период. Ибо внешний разрыв с Германией, случившийся в эпоху Александра 111, отнюдь не означал ликвидации той политики русского реакционного «западничества», который начался с Петра I. Официальная Россия продолжала быть идеализированной Пруссией, покрывшей себя титулами православия, самодержавия и народности» (там же, с.126–127).

«Русская абсолютная монархия внутренним процессом изжила себя в 1905 г. и сама превратила себя в конституционную…» (там же, с. 287).

С.В. ЛУРЬЕ («ИСТОРИЧЕСКАЯ ЭТНОЛОЕИЯ». М., 1998): «В личную зависимость от землевладельца крестьяне попали только с введением Петровских ревизий, когда любая связь между крестьянином и государством могла уже идти только через посредство помещика. В течение всего XVIII века положение крестьянина всё более сближалось с положением раба. Так, «в период с 1765 по 1785 год помещики получили право отдавать своих крепостных людей в каторжные работы за дерзости, право отдавать крестьян и дворовых людей в какое угодно время в зачёт в рекруты, и, наконец, в силу указа от 7 октября 1792 г. крестьяне и вообще крепостные люди прямо были причислены к недвижимым имениям своих помещиков, наравне с другими хозяйственными принадлежностями, и как полная и безгласная собственность помещиков лишены были почти всякой обороны от злоупотребления помещичьей властью, и в отношении своей личности, и в отношении к имуществу». Был издан указ «о продаже людей без земли в удовлетворение казённых и партикулярных долгов с публичных торгов, но без употребления молотка» (Кизеветтор «Крестьянство в России // Крестьянская Россия», Прага, 1923)», с. 324.

«В течение всего XIX века религиозность в крестьянской среде падает быстрыми темпами… По свидетельству этнографов, нравственное состояние русских крестьян в начале XIX века было много выше их нравственного состояния в конце XIX века» (там же, с. 371).

Н.И. ПАВЛЕНКО: «Не могу выразить, — доносил в Лондон английский резидент Клавдий Рондо 29 января 1732 г., до чего доходит роскошь двора в одежде, я бывал при многих дворах, но никогда не видел таких ворохов золотого и серебряного галуна, нашитого на платья, такого изобилия золотых и серебряных тканей». В депешах иностранных дипломатов то и дело встречаются такие отзывы о приёмах при дворе: «величайшая роскошь», «величайшее великолепие», «не превзойти где бы то ни было на белом свете». Иллюминации, фейерверки, балы, торжественные обеды и ужины с сотнями гостей ложились тяжёлым бременем на бюджет государства. Расточительность двора разоряла вельмож — чтобы поддерживать репутацию, они вынуждены были продавать имения и разорялись» («Страсти у трона», М., 1996, с. 102).

«Анне Леопольдовне было известно содержание манифеста шведского генерала Левенгау пта, объявившего подданным Брауншвейгской фамилии, что Швеция объявила войну России ради освобождения её от немцев» (там же, с. 138).

«Расточительность вельмож приобрела невиданные размеры. Они как бы состязались друг с другом в богатстве экипировки, карет, в продолжительности устраиваемых в их дворцах маскарадов, в разнообразии и богатстве военных парадов. .. после смерти императрицы (Елизаветы) в её гардеробе насчитывалось 15 тысяч платьев… а также два сундука шелковых чулок, несколько тысяч обуви и др.» (там же, с. 167–168).

«Императрица устраивала при дворе маскарады, называвшиеся метаморфозами: женщины появлялись в мужском одеянии, а мужчины — в женском… скованными чувствовали себя и мужчины, напяливавшие на себя огромных размеров юбки на фижмах и сооружавшие на головах дамские прически… лорд Гиндфорд в июне 1745 г. извещал: «В казне — ни гроша, расходы же и расточительность двора возрастают изо дня на день» (там же, с. 168).

«Известно, что матушка Екатерина отличалась любвеобилием. Её своего рода мужской гарем насчитывал свыше двух десятков только зафиксированных источниками фаворитов» (там же, с. 218).

О.А. ПЛАТОНОВ: «Неравноправный обмен продуктами между Россией и Западной Европой отмечали многие русские исследователи, в частности, ещё в середине XIX века писал об этом предприниматель и экономист Кокорев. Созданная и поддерживаемая Западом система цен на сырьевые и топливные ресурсы сильно занижала их реальную стоимость… Как писал М.О. Меньшиков, торговля с Европой выгодна для неё и разорительна для России. По его мнению: «народ наш обеднел до теперешней столь опасной степени не потому, что работает мало, а потому, что работает слишком много и сверх сил, и весь избыток его работы идет в пользу соседей. Энергия народная, вложенная в сырьё, как пар из дырявого котла, теряется напрасно, и для собственной работы её уже не хватает»… «Сближение с Европой, — несколько преувеличенно отмечал М.О. Меньшиков, -разорило Россию, разучило её обеспечивать свои нужды, лишило экономической независимости. Правда, полвека назад сахар в деревне ценился чуть ли не на вес серебра, но зато мёд был ни по чём… Самые простые, когда-то почти ничего не стоящие продукты деревни — грибы, ягоды, молоко, масло, дичь, раки, орехи — сделались народу едва доступными» («Экономика русской цивилизации», журнал «Наш современник», 1994, № 4, с. 144).

«Одним из средств разрушения русской общины… была финансово-налоговая политика по отношению к крестьянству, когда оно было обложено грабительскими налогами и разными поборами» (там же, с. 146).

Протоиерей А.А. КОЖА: «Опорный слой государства дворянство — лишь на 45% состоял из православных, большая часть российского дворянства принадлежала к другим конфессиям. Национальное деление вовсе отсутствовало. Никто не считал, сколько среди дворян русских, но было очевидно, что русские не только не доминировали в сословии, но и были в меньшинстве» («Национальный экстремизм с точки зрения православного учения». Сборник «Межнациональные отношения в России и СНГ», выпуск 2, М., 1995, с. 185).

Д.М. БАЛАШОВ: «Наши дворянские фамилии, например, лишь на треть славянского происхождения, на треть татарского и на треть — литовского» (журнал «Наш современник», 1991, № 7, с. 1).

В.Л. ВЕЛИЧКО: «У русских людей нет даже своего угла, где бы они могли по совести и безопасно поговорить о русских делах» («Полное собрание публицистических сочинений». Т.1. СПб., 1904, с. 63).

И.С. АКСАКОВ: «К началу XIX века русские люди успели уже переродиться и так вошли в иноземные обычаи, нравы, понятия, что приобрели даже развязность и ловкость «почти» европейского человека. Простонародная или коренная народная речь не только ими забывается, но даже поражает их как бы новизной. Они и патриоты, и, пожалуй, ревнители «всего отечественного», но даже не подозревают, в простодушной надменности своего европейского просвещения, всей глубины своей духовной розни с народом. Прежняя грубая, внешняя ложь (характерная для XVIII века. — Г.Ш.) сменилась ложью сугубою, внутреннею, благообразною. Язык, литература, поэзия — всё получило вид гладкой, порой даже изящной нерусскости или безличности» (К.С. и И.С. Аксаковы. «Литературная критика». М., 1981, с. 267–268).

М.О. МЕНЬШИКОВ: «…достаточно посмотреть ежегодник министерства иностранных дел… В общем из 646 мест по ведомству иностранных дел 529 заняты лицами нерусских фамилий. Из остальных 117 мест известная часть приходится на долю поляков. Спрашивается, много ли придется на представителей собственно русской крови?» («Письма к русской нации», М., 1999, с. 54–55).

«…Не смешно ли представить, чтобы Англия объявила английскими лордами бесчисленных индийских раджей или князьков своих черных, оливковых и красных подданных? А мы ведь именно это сделали с татарскими, армянскими, грузинскими и прочими будто бы князьями, приравняв их к потомству наших древних царей, к потомству Владимира Святого!.. У нас… инородцам предоставили права даже не равные, а несравненно более высокие, чем «господствующему» (!) народу. В то время как свой господствующий (!) народ обращали в рабство — ни один еврей, ни один цыган не знал, что такое крепостное состояние. В то время как господствующий (!) народ секли кому было только не лень — ни один инородец не подвергался телесному наказанию. За инородцами, до отдаленных бурят включительно, ухаживали, устраивали их быт, ограждали свободу веры, давали широкие наделы, тогда как в отношении коренного, господствующего (!) населения только теперь собираются что-нибудь сделать. Разве в самом деле русским колонистам в Поволжье, в Крыму, на Кавказе давали те же громадные наделы и те же льготы, что немцам-колонистам? Разве русское крестьянство было устроено столь же заботливо, как, например, польское 40 лет тому назад? Что ж тут говорить о равноправии, когда какой-нибудь слесарь-еврей, несмотря на черту оседлости, мог путешествовать по всей России, до Самарканда и Владивостока, а коренной русский слесарь еще посейчас связан, точно петлей, тем, вышлют ему паспорт из деревни или нет. Вместо одной до смешного переходимой «черты оседлости» коренной русский народ до самого последнего времени был опутан целой сетью затяжных бессмысленных ограничений… но уж какое тут господство! Для начала хоть бы уравняли нас в правах с господами покорёнными народностями! Для начала хоть бы добиться только пропорционального распределения тех позиций власти, богатства и влияния, что при содействии правительства захвачены инородцами. Если немцы, которых 1 процент в Империи, захватили кое-где уже 75 процентов государственных должностей, то на первое время смешно даже говорить о русском «господстве»… В том-то и беда, что инородцы берут вовсе не талантом. Они проталкиваются менее благородными, но более стойкими качествами пронырством, цепкостью, страшной поддержкой друг друга и бойкотом всего русского…» (там же, с. 75–76).

«Целое столетие всё идет к тому, чтобы денационализировать Россию… правительство… из всех сил старалось насадить в России еврейскую интеллигенцию наряду с русской. Устраивались казённые еврейско-русские училища, давались евреям стипендии и всевозможные льготы, давались почётные звания, чины, ордена — лишь бы завести врачей-евреев, адвокатов-евреев, учителей-евреев, профессоров-евреев, инженеров-евреев, журналистов-евреев, не говоря уж о купцах и промышленниках обрезанного племени. Не одни евреи пользовались такой составляющей как бы «род недуга» благосклонностью русской власти. Целые немецкие княжества пересаживались под видом колоний на широкое тело России. Немецким крестьянам, не оказавшим ни малейших заслуг России, давались дворянские по величине поместья. Немцы на долгие годы освобождались от налогов и повинностей, им давалось самоуправление, им разрешалось быть иностранцами, и в то же время они пользовались защитой русской государственности. .. В течение двухсот лет самое сердце нашей национальности — аристократия растворялась во всевозможных примесях, между которыми большинство были племена, исторически враждебные России… Вот где самое слабое место нашей народности — наша правящая знать… Мы поставили Россию в роль обширной колонии для покоренных инородцев — и удивляемся, что Россия гибнет!» (там же, с. 155–156).

«В итоге нашей «национальной» политики на Кавказе за 100 лет государство на завоеванных им пустопорожних землях поселило 1 200 000 инородцев и всего лишь около 240 000 человек русских, в том числе сельских переселенцев всего 140 000 душ. При этом казна растеряла большую часть своего земельного фонда, перешедшего к туземцам и иностранцам. Если вглядеться в этот невероятный результат, вы увидите, что Родина была мачехой для народа русского и родною матерью для турецких армян, для греков, для вюртембергских немцев, для эстов и латышей» (там же, с. 257–258).

«Неправда, будто свобода совести у нас введена только в 1905 году. Она введена Петром Великим, предоставившим — не спросясь ни земского собора, ни духовного собора — равноправие всем вероисповеданиям. Хотя Православная Церковь продолжала считаться господствующей, но ведь это было только на бумаге. У господствующей Церкви отменили — в лице патриарха — её единоначалие, чего не делали ни с лютеранами, ни с католиками. Папа римский не отменён. У «господствующей» Церкви отнимали обширные имущества, завещанные благочестием предков, чего не делали ни с лютеранами, ни с католиками. У «господствующей» Церкви назначали в Синод обер-прокурорами кавалерийских штаб-офицеров, чего не делали ни с какими иноверцами. За несогласие в церковных вопросах митрополитов сажали в кандалы, а провинившихся священников секли кнутом, чего не делали ни с пасторами, ни с ксендзами. Прочитайте интересные отрывки из жизни нашей иерархии Е.Н. Погожева (Поселянина) — сердце щемит от ужасной тирании, которой подвергалось православное духовенство в эпоху бироновщины; последняя для Церкви не окончилась со смертью Бирона. В чём же, спрашивается, «господствование» Православной Церкви? В том ли, что православное духовенство было чуть ли не сравнено в правах с податными классами и обречено на христарадничество среди крестьянства, в каковом христарадничестве оно и выродилось до теперешнего бегства из своего сословия и семинарских бунтов? Говорят: православию была до сих пор разрешена пропаганда веры, инославию — нет. Неправда! Проповеди православных священников подвергались и, может быть, до сих пор подвергаются самой суровой цензуре, тогда как и ксёндзы, и пасторы, и муллы, и раввины говорят в своих молитвенных домах всё, что им вздумается. В том ли, наконец, выражается «господствование» Православной Церкви, что она не имеет возможности созвать собор, тогда как такие же церковные соборы разрешаются раскольникам, баптистам, армянам, лютеранам, евреям? Смешно читать лживые, будто либеральные речи о насилии православия над иноверием, о «господстве» православия в России. Уже двести лет не существует этого господства, а напротив — Православная Церковь была бы рада-радешенька, если бы ей предоставили те привилегии, какими пользуются фактически исповедания, признаваемые ересями. Позвольте нам, как католикам или армянам, иметь своего патриарха. Позвольте иметь, как раскольникам или евреям, право церковных соборов: ведь Церковь наша именуется апостольской и соборной. Разрешите, как лютеранам, церковный приход. Разрешите нашим священникам свободу проповеди. Не отнимайте церковных земель и капиталов — словом, уравняйте нас с еретическими и даже языческими церквами, и этого уже будет довольно! Даже языческое (ламаистское) вероисповедание обеспечено в России такой автономией и таким покровительством казны, которым православное духовенство искренно завидует» (там же, с. 290–291).

«Россия, — писал вчера А.А. Столыпин, — платит Германии такую громадную дань, которая НЕСРАВНИМА НИ С КАКОЙ ВОЕННОЙ КОНТРИБУЦИЕЙ ПОБЕЖДЕННОГО И ОБРАЩЕННОГО В РАБСТВО НАРОДА». Речь идет о чрезвычайно невыгодном для нас и столь же выгодном для немцев нашем торговом договоре» (там же, с.453–454).

«Еще в начале 30-летнего царствования Николай I мог бы, не отменяя крепостного права, резко изменить его основы, т.е. оставить помещикам право и долг культурного руководства и отнять возможные хищничества над крестьянами и насилия. К сожалению, Николай I начал, Николай II окончил разрушение старой России, — да будут они оба погребены в презрительном забвении человечества вместо вечной славы!» (М.О. МЕНЬШИКОВ «Материалы к биографии». РОССИЙСКИЙ АРХИВ. Том IV. М., 1993, с. 65).

«…Не мы, монархисты, изменники ему (Николаю II), а он нам. Можно ли быть верным взаимному обязательству, которое разорвано одной стороной? Можно ли признавать царя и наследника, которые при первом намёке на свержение сами отказываются от престола?.. Я действительно верил в русскую монархию, пока оставалась хоть слабая надежда на её подъем. Но как верить в машину, сброшенную под откос и совершенно изломанную?.. Мы все республиканцы поневоле, как были монархистами поневоле. Мы нуждаемся в твёрдой власти, а каков её будет титул — не всё ли равно?» (там же, с. 153).

И.Л. СОЛОНЕВИЧ: «…крали все. Крали в невиданных ни до, ни после размерах и масштабах. Алексашка Меньшиков последние 15 лет своей жизни провёл под судом за систематическое воровство, совершенно точно известное Петру.

Во всяком случае, этот групповой портрет птенцов гнезда Петрова достаточно полон и выразителен. Коротко, но тоже довольно выразительно формулирует Ключевский и их самостоятельные, после смерти Петра, действия. «Они начали дурачиться над Россией тотчас после смерти преобразователя, возненавидели друг друга и принялись торговать Россией, как своей добычей»… Во что именно обошлись России эта торговля и это воровство? Этим вопросом не удосужился заняться ни о д и н историк, а вопрос не очень праздный. Дело осложняется тем, что, воруя, «птенцы, товарищи и сыны» прятали ворованное в безопасное место — в заграничные банки. «Счастья баловень безродный» Алексашка Меньшиков перевёл в английские банки около пяти миллионов рублей. Эта сумма нам, пережившим инфляции, дефляции, девальвации, экспроприации и национализации, не говорит ничего. Для её оценки вспомним, что весь государственный бюджет России в начале царствования Петра равнялся полутора миллионам, в середине — несколько больше, чем трём миллионам, и к концу — около десяти. Так что сумма, которую украл и спрятал заграницей Меньшиков, равнялась, в среднем, годовому бюджету всей Империи Российской… За Меньшиковым следовали и другие… Выколачивая из мужика самым нещадным образом всё, что только можно было выколотить, с него драли семь и больше шкур… Заграничные банки на шкуре, содранной с русского мужика, строили мировой капитализм.

Не поймите, пожалуйста, всё это за преувеличение. Если только один Меньшиков уворовал сумму, равную государственному бюджету, то мы вправе предполагать, что остальные вольные и невольные воры и укрыватели только в меньшиковское время перевели заграницу сумму, равную по меньшей мере еще двум государственным бюджетам… Вот вам фактическая справка о подборе «умным государем» его ближайших сотрудников, соратников, а также и собутыльников. Наши просвещенные историки как-то совсем прозевали эту последнюю и важнейшую функцию петровских птенцов — непременное, обязательное участие в беспробудном пьянстве. Оно началось давно — еще в Кокуе. Там, по словам князя Куракина, было «дебошество и пьянство такое великое, что невозможно и написать, что, по три дня запершись в дома, бывали так пьяны, что многим случалось оттого и умирать». Это было в начале царствования. То же было и в самом конце. За полгода до смерти Петра саксонский посланник Лефорт писал: «Не могу понять этого государства. Царь шестой день не выходит из комнаты и очень нездоров от кутежа, происходившего по случаю закладки церкви, которая была освящена тремя тысячами бутылок вина. Уже близко маскарады, и здесь ни о чем другом не говорят, как об удовольствиях, когда народ плачет. Не платят ни войску, ни флоту, ни кому бы то ни было». В последней части этой фразы Лефорт не совсем прав: гвардии платили всегда, для этого были особые причины. В промежутке между Кокуем и смертным одром пьянство шло практически непрерывно. Так что французы, наблюдавшие Петра в Париже, были искренно изумлены: когда же эти люди работают?.. И пришли к тому несколько скороспелому выводу, что работать русские люди могут только в пьяном виде. Вывод был несколько скороспелый: Петр вообще не работал: он суетился. И хотя, по Пушкину, он «на троне вечный был работник», но для работы у него за вечными разъездами и таким же вечным пьянством просто технически не было времени и не могло быть.

Но кроме пьянства, у Петра были и несколько своеобразные способы обращения даже с «товарищами сынами»: старик князь Головин терпеть не мог салат и уксус. Петр заставлял гвардейцев держать старика за руки и ноги и собственноручно напихивал ему в рот салат, пока из носа и рта не начинала литься кровь. Великий предшественник Ярославского Губельмана занимался кроме того антирелигиозными развлечениями, нам уже известными.

Поставим вопрос так, как ни один из наших просвещенных историков поставить не догадался: что, спрашивается, стал бы делать ПОРЯДОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК В ПЕТРОВСКОМ ОКРУЖЕНИИ? Делая всяческие поправки на грубость нравов и на все такое в этом роде, не забудем, однако, что средний москвич и Бога своего боялся, и церковь свою уважал, и креста, сложенного из неприличных подобий, целовать во всяком случае не стал бы. В Москве приличные люди был и … Что стали бы делать эти люди в петровском гнезде? Они были там невозможны совершенно… Поставим точки над «и»: около Петра подбиралась СОВЕРШЕННЕЙШАЯ СВОЛОЧЬ, и никакой другой подбор БЫЛ НЕВОЗМОЖЕН… Никакой порядочный москвич, принимая во внимание терема или даже не принимая их во внимание, не мог пойти со своей женой, невестой или дочерью в петровский публичный дом, где её насильно будут накачивать сивухой, а то и сифилисом снабдят. Петр шарахался от всего порядочного в России, и всё порядочное в России шарахалось от него…

Торговые дома были разгромлены во имя «кумпанств». С русского купца драли семь шкур, а добыча переправлялась «кумпанствам» в виде концессий, субсидий, льгот и всего прочего… Из «кумпанств» не вышло ничего. Милюков подсчитывает, что из сотни петровских фабрик «до Екатерины дожило только два десятка». Покровский приводит еще более мрачный подсчет: не более десяти процентов…

Потери русской культуры были чудовищны. Подсчитать их мы не сможем НИКОГДА. В стройке национальной культуры наступил двухвековой застой. ТО, что было создано дворянством — оказалось в большинстве случаев народу и ненужным, и чуждым. Но, — как и при всех революциях в мире — мы видим то, что осталось, ТО, что все-таки выросло, и не видим ТОГО, что погибло. Мы видим Ломоносовых, которым удалось проскочить, видим Шевченко или Кольцова, которые проскочили изуродованными, и мы не видим и не можем видеть тех, кто так и не смог проскочить. Мы видим расстреллиевские дворцы, но тот русский стиль зодчества, который в Московской Руси дал такие «поразительные» образцы, заглох и до сего времени. Заглохла русская иконопись…» («Народная монархия», М., 1991, с. 456–482).

«Салтычиха была осуждена только за семьдесят пятое убийство. Семьдесят четыре предшествующих прошли безнаказанно и были замазаны связями, взятками и круговой дворянской порукой — судебные преследования начинались двадцать раз. Крестьянство было доведено до отчаяния. По поводу вспыхнувшего в 1847 году восстания в Витебской губернии генерал-губернатор Игнатьев всеподданнейше доносил: «В Витебской губернии крестьяне почти не знают хлеба, питаются грибами и разными сырыми веществами, рождающими болезни, нищета страшная, а рядом роскошь помещиков. Жизненные силы края совершенно истощены в нравственном и физическом отношении, расслабление достигло крайних пределов» (И. СОЛОНЕВИЧ «Белая Империя», М., 1997, с. 117).

«П.Н. Милюков, устанавливая численность крепостного населения России, меланхолически замечает, что условия крепостной жизни не способствовали приросту населения. Более левые историки, я уже не говорю о марксистах, собрали из анналов крепостного права такой убийственный обвинительный акт против дворянства, что возражать можно только замалчиванием» (там же, с. 117).

М.Н. ЛЮБОМУДРОВ: «Продали в 1867 году американцам Аляску (по 5 центов за гектар!). Показательно, что договор об этом в России опубликовали только через год, и то на французском языке, в специальном дипломатическом издании…

Подсчитал ли кто-нибудь, сколько членов императорского дома Романовых состояло в масонских ложах…

Но нигде, ни в одном документе нет речи о национальной идентификации политических руководителей. Между тем, русская история явственно обнаружила, к каким трагическим последствиям может привести недооценка этой мировоззренческой, идеологической стороны в личности монарха. И надо полагать, что в обновленном своде «Основных законов» будущей возрожденной Российской монархии, кроме указаний на обязательность для самодержца православного вероисповедания, будет внесено еще одно условие: Государь и его супруга должны быть русскими по крови, по воспитанию и образованию. Непременным должно быть и обязательство свято блюсти национальные приоритеты державного русского народа…

Знаменательно в этом смысле признание поэта и историка, председателя Конгресса тюркских народов Бронтоя Бедюрова (1996): «Я, алтаец, хочу подчеркнуть, что русская цивилизация — совершенно особая в мировой истории. Она никогда не истребляла ни один входящий в неё народ, не подавляла ничью веру, язык, обычаи» (сборник «Русский фронт», СПб., 1998, с. 138–142).

В.М. ОСТРЕЦОВ: «Сегодня часто повторяют слова Государя, сказанные Им после отречения: «кругом измена, трусость, обман». Это звучит очень романтично, но не очень логично. Еще в 1915 году министр внутренних дел Н.А. Маклаков писал Государю: «Но я считаю себя обязанным сказать Вам перед лицом Бога, что русских, честных, простых людей смущает то направление, которое принимает Ваше правительство. Оно скоро приведет нашу родину к тяжким испытаниям… Государь, сила, власть и влияние сейчас в руках людей, частью до изумления равнодушных к судьбам России, частью политически изменчивых…». Выше я уже приводил письмо А.А. Киреева, в котором он просит Государя сделать ставку на правых, а не на заведомых изменников. Сколько было таких обращений к Царю — не счесть. Знал Он прекрасно и об участии в заговоре Гучкова, и генерала Алексеева, и вел. Кн. Николая Николаевича. Много знал Государь. Больше, чем мы сегодня. Чего же было удивляться, что вокруг измена, если изменников назначаешь на высокие посты. А правых держишь в загоне или выдаёшь на растерзание врагам отечества?..

Только в одном случае мы можем объяснить действия Царя в последние дни февраля, и всю политику Его в последние годы перед революцией. Только в одном случае мы сможем понять, почему Царь отдал судьбу русского народа и всей России в руки девяти генералов, почему поставил в зависимость от мнения фронтовых командиров своё решение об отречении. И это во время войны! Предположение может быть только одно: Царь был членом военной масонской ложи, а запрашиваемые Им генералы членами капитула Ордена. О масонстве генерала Алексеева, Брусилова, великого князя Николая Николаевича и прочих хорошо известно. Известно, что и Царь знал об их членстве в этой организации. В этих условиях запрашивать людей, которые являются членами масонской ложи можно только в одном случае — если состоишь сам в этой организации. Царь хорошо знал и о роли Гучкова в заговоре, в том числе военном, и вовлеченности в заговор и чинов Верховной ставки, включая начальника штаба Алексеева. И не только не принял мер по удалению заговорщиков из Ставки, но в роковые дни обратился к ним: как они считают, оставаться Ему на престоле или лучше потихоньку уйти…

По всему видно, что Царь в своих решениях не свободен. Иностранная масонская братия давно нашла себе доступ в царскую семью. То розенкрейцер Филипп из Парижа, то оттуда же известный мартинист и, соответственно, каббалист Папюс становятся доверенными лицами царской четы. Вступив по масонским источникам еще в молодости в масонскую придворную ложу, Царь так и остался членом всемирного Ордена вольных каменщиков, как некогда был им его трагический предшественник Людовик XVI. И нет ничего удивительного, что даже в мелочах их судьба совпадает. Одинаковая нерешительность в политике, странная близорукость, бесконечные колебания и один конец. Только членством в масонской ложе можно объяснить, почему Николай II и в последние месяцы перед переворотом приказывает полиции не трогать главных заговорщиков, не распускает Думу. Только членством в масонской организации можно объяснить и известную всем черту его характера — фатализм, обреченность. Совершенно не православные воззрения на свой долг и свои обязанности. Видимо, Царь чувствовал себя пленником организации, вырваться из которой он и не помышлял. Отсюда же и другое противоречие находит свое объяснение. Активное участие в богослужениях, исполнение обрядов православия, активное прославление святых русской Церкви, с другой — церковь отдана Им на растерзание инородческой, масонской и просто хамской Думе. Им так ничего и не было сделано для восстановления патриаршества, но многое сделано в Его царствование в нарушение церковных канонов. Чего стоит только эта лихорадочная деятельность по введению всевозможных свобод «совести», «вероисповеданий», свобод вести иноверческую агитацию и проч., и проч. И совершенно поразительная нечувствительность к обращению патриархов (так в тексте. — Г.Ш.) русской церкви защитить народ православный от этих революционных хамских «свобод».

Всматриваясь внимательно в образ жизни и характер деятельности Царя и Его супруги, в их духовный строй жизни, меньше всего обнаруживаешь в них духа православия, но видишь больше проявление какого-то сентиментального мистицизма, который так успешно воспитывается масонством вообще, а розенкрейцерством в частности.

Известно, что монархисты крайне критически оценивали способности царя вести корабль русской государственности. Подводя итоги своей деятельности, председатель Союза Русского Народа Александр Иванович Дубровин писал за год до переворота: «Будучи больным, я узнал, что меня ищет полиция запереть за литературные дела в узилище, а потом ещё и ещё по тем же делам. И это награда за десять лет. Судите сами. Ведь эта жертва совсем непосильная, да и благодарность вряд ли по заслугам… Развал идет гигантскими шагами и вряд ли удастся что-либо предупредить или устранить, — нельзя быть роялистом больше короля».

Отзывы других монархистов были так же однозначно отрицательными» («Чёрная сотня», М.,1994, с. 64–68).

Н.П. ПОЛЕТИКА: «… прожив полтора столетия в России, немцы Поволжья остались чужеродным для неё телом. Они жили своей обособленной от русского населения жизнью. Царских чиновников и русских судов они не признавали и к ним не обращались. Немец, подавший на другого немца жалобу в русский суд, попадал в положение изгоя или прокажённого: никто из немцев с ним дела не имел и даже не разговаривал. Исправник и полиция были куплены взятками. Жизнь немецкого села в Поволжье управлялась в неофициальном порядке тремя лицами: пастором, старостой (альтманом) и учителем. Решения этой тройки были безусловными и обязательными.

Браки немецкой молодежи с русскими юношами и девушками были редким исключением. Немецкая молодёжь училась в местных немецких школах и училищах, а получать высшее образование ездила в Германию. Мужчины знали русский язык и говорили по-русски, но женская половина немецкого населения русского языка не знала и говорила только по-немецки. От воинской повинности в России немцы старались откупиться всякими правдами и неправдами. «Истинно германские» и «национально-сознательные» немцы ездили отбывать воинскую повинность… в Германию. Словом, это был форпост германизма и германского культуртрегерства в Поволжье, сохранивший в течение 150 лет свою национальность и самобытность» («Виденное и пережитое», Библиотека-Алия, 1982, отпечатано в Израиле, с. 73–74).

Е.В. ТАРЛЕ: «А ведь дело доходило до появления ЭПИДЕМИЙ ГОЛОДНОГО ТИФА, истреблявших полки, что было вызвано исключительно безудержным грабежом. Ни в одной абсолютистской державе в Европе того времени всё-таки подобных явлений в таких фантастических размерах не было: нигде не было такой безысходно тяжелой обстановки солдатской службы, как в России («Крымская война», Сочинения, т. 8, М., 1959, с.70).

«Клейнмихель как раз в 1852 г. попал в неприятную и хлопотливейшую историю, тоже очень взволновавшую царя. Клейнмихель имел неосторожность в своё время украсть почти полностью суммы, ассигнованные на обмеблирование большого Зимнего дворца, который был выстроен после пожара 17 декабря 1837 г., истребившего старый дворец. Правда, Клейнмихель и его помощники уворовали тогда же, ещё в 1838, очень много казённых денег именно при самой постройке нового дворца… Рабочие мёрли сотнями и сотнями при этой постройке, т. к. им велено было спать в строящемся здании, чтобы высушивать, обживать и обогревать своим дыханием и своими телами сырые еще аппартаменты. Этот клейнмихелевский способ осушки дворца вызвал немало комментариев в своё время и в России, и за границей» (там же, с. 72).

ЗУБОВ: «Роскошные православные соборы возводились в Варшаве, Гельсингфорсе, Риге и Ревеле и оставались почти пустыми, а священники в великорусских губерниях подчас были вынуждены сами пахать и сеять, дабы прокормиться. Насаждая среди литовцев и татар кириллицу, которой они пренебрегали, русские (? — Г.Ш.) просветители забывали о почти поголовно неграмотной русской деревне. Русское и здесь приносилось в жертву имперскому…«Национальный гнёт, ознаменовавший «русскую» политику на всех окраинах Империи, содействовал их национальному развитию в такой же мере, как некогда в XVII–XVIII веках гнёт турецкий сохранил народности сербскую и болгарскую», — писал проф. А.Л. Погодин» («Третий русский национализм», журнал «Знамя» № 1 за 1993 г., с. 154).

П.Р. ПЕТУХОВ: «А что было при Александре Первом, «Благословенном»? За сожжённую французами Москву, за опустошённую врагами Россию царь батюшка не только не снял штанов с французских шерамыжников, но и сам улепетнул в Париж, бросил Россию на два года. Он председательствовал там в масонских ложах и позволял расстреливать русских солдат победителей за неотдание чести французским побеждённым офицеришкам. Он наказывал своих офицеров за то, что они не хотели стать масонами» (журнал «Слава», США, № 2 (128), 1994, с. 8).

Р. ЭППЕРСОН: «Чрезвычайно непонятным действием Царя, наверное, самого богатого человека в мире, явилось размещение 400 млн. долларов в Чэйз Бэнк (группа Рокфеллеров), Нэйшнл Сити Бэнк (группа Моргана), Хэновер Траст Бэнк и Мэньюфэкчересбэнк, а 80 млн. долларов в Ротшилд бэнк в Париже» («Невидимая рука», СПб, 1996, с. 139).

«Царь (Николай — 2-й) оставил миллионы долларов в Американских и Европейских банках, а сегодня это состояние оценивается в миллиарды долларов» (там же, с. 145).

В. ПОЗНАНСКИИ: «Со священником своего имения, свидетельствует историк церкви, — помещик мог сделать совершенно безнаказанно всё, что ему хотелось. Ещё до нашего времени (цитируемая книга вышла в 1880 г. — В.П.) сохранились рассказы духовных лиц о прежнем самоуправстве с ними помещиков, и, вероятно, каждому из детей духовенства приходилось слышать от своих отцов и дедов, как ещё не в очень давно прошедшем времени помещики отправляли священников на конюшни». На конюшню, как известно, отправляли для порки. И это происходило в течение полувека после освобождения духовенства от телесных наказаний даже по суду. Но попы «насущного куска хлеба ради» не жаловались» («Очерк формирования русской национальной культуры», М. 1975, с. 35).

В. ИЛЛЯШЕВИЧ: «Здесь несомненный интерес представляет аналитический отчёт о трёхмесячной поездке по прибалтийским губерниям известного литератора, редактора газеты «Северная пчела», владельца поместья Карлово, что недалеко от Дерпта, Фаддея (Тадеуша) Бенедиктовича Булгарина. Этот умный и верноподданный российскому престолу поляк летом 1827 года в своих записках близкому личному другу и управляющему (1826–1831) 3-го отделения императорской канцелярии Максиму Яковлевичу Фоку отмечал:

«Остзейцы вообще не любят русской нации — это дело неоспоримое. Одна мысль, что они будут когда-нибудь зависеть от русских, — приводит в трепет. На этот счёт они со мною были откровенны. По сей же причине они чрезвычайно привязаны к Престолу, который всегда отличает остзейцев, щедро награждает их усердную службу и облекает доверенностью». (В. Илляшевич «Достоевский и Ревель». Журнал «Наш современник», № 11, 2001., стр. 279).

Н.В. КРАВЧУК: «В конце XIX века в России «из 1000 родившихся мальчиков до 10 лет доживали целых 498, а из 1000 девочек — аж 530! Средняя продолжительность жизни: для мужчин 25,27 лет, а для женщин — 29,38 лет» (Ю. МУХИН «Путешестивие из демократии в дерьмократию и дорога обратно», М., Гарт, 1993).

Ю.Ф. САМАРИН: «Со времён Иоанна 3-го, по высочайшим повелениям и именным указам, послушное духовенство столько раз налагало и снимало церковных клятв, столько приняло присяг перед честным крестом и святым евангелием и столько их нарушило, что к какой бы мысли или партии вы ни пристали, вы неминуемо подпадёте какой-нибудь анафеме» («Статьи. Воспоминания. Письма», М., 1997, с. 62–63).

«Мы должны обратиться на себя самих, исследовать коренные причины нашей слабости, выслушать правдивое выражение наших внутренних потребностей и посвятить всё наше внимание и все средства их удовлетворению» (там же).

«…Иногда мне приходит на ум, что сильная, всеобщая встряска для нас необходима, хотя бы для того, чтобы покончить с дворянской ленью, пробудить нас от хронической спячки и очистить правительственную атмосферу, слишком уж отяжелевшую от зловонных испарений. Да-с! Александра Осиповна, загадочная землица. Смотрите во все глаза и Вы не найдёте в ней ничего выработанного, ничего такого, чем бы мы могли в собственных наших глазах оправдать наши надежды на будущее. С другой стороны, нельзя же не признать, что во всей Европе существует только один народ, носящий Христа в душе своей, только один, для которого не порвалась нить, связывающая земное с небесным, которого взоры беспрестанно, сами собою обращаются кверху, а пальцы складываются для крестного знамения при всяком событии, грустном и радостном…» (там же, с. 193).

О капитализме

Псевдодемократическое правосознание

Что такое liberte? Свобода. Какая свобода? Одинаковая свобода всем делать всё что угодно в пределах закона. Когда можно делать всё что угодно? Когда имеешь мильон. Даёт ли свобода каждому по мильону? Нет. Что такое человек без мильона? Человек без мильона есть не тот, который делает всё что угодно, а тот, с которым делают всё что угодно.

(Ф.М. Достоевский «Зимние заметки о летних впечатлениях»).

Демократическое правосознание возникло в качестве реакции на религиозный, государственный и сословный деспотизм феодального общества. Ясное понимание неправды этого общества, попиравшего достоинство человека и отрицавшего за личностью право на свободу совести, двигало пионерами демократии, создавшими в конце XVIII века новое политическое устройство в Америке. Но еще задолго до образования США уже складывалась демократическая философия права, подготовившая умы учредителей нового государства настолько, что им оставалось лишь довести до логического конца заключенные в ней положения да осуществить их на практике. Что и было проделано с полным успехом.

Если изложить кратко основные положения новой правовой философии, то получится такая картина. Источником права является Бог. Человек, будучи образом Божества и именно в силу этого обстоятельства, обладает достоинством и определенными правами, главные из которых — право на жизнь, на свободу и собственность. Эти права, а также все вытекающие из них, являются «естественными», то есть присущими богообразной природе человека. А поскольку его нельзя лишить этой природы, то и «неотъемлемыми». Из равенства всех перед Богом вытекает равенство гражданских и политических прав всех членов общества. Право каждого ограничено лишь его естественными пределами, то есть теми пределами, за которыми начинается ущемление чужой свободы. Государство необходимо в качестве силы, организующей и поддерживающей в обществе правопорядок, а также представительствующей в сношениях с другими народами. Ну и, естественно, в интересах национальной самообороны.

Но на каком принципе должно быть построено государство? Поскольку замечено, что все монархи и правящие касты склонны узурпировать права народа и отдельных его представителей в свою пользу, то наилучшим и единственно приемлемым принципом должно стать НАРОДОПРАВСТВО. То есть установление формы правления и утверждение конкретных носителей власти самим народом. Или, по крайней мере, его большинством. Механизмом же, позволяющим выявить народную волю, должны стать всеобщие выборы с правом каждого выдвигать свою кандидатуру. Однако любая власть, даже народная по своему происхождению, невозможна без иерархии, а где иерархия — там фактическое неравенство прав, Это неравенство оправданно лишь в том случае, если используется в интересах всего общества. Но находящиеся у власти лица нередко используют свое положение в корыстных — личных или клановых — интересах, что ущемляет права граждан и может привести к реставрации деспотии. Чтобы предотвратить такую возможность, надо ОСЛАБИТЬ власть и с этой целью, во-первых, РАЗДЕЛИТЬ ее на исполнительную, судебную и законодательную, сделав последние две независимыми от первой. Во-вторых, узаконить известную независимость местных властей от центральной власти в целом ряде вопросов. В-третьих, установить периодическую СМЕНЯЕМОСТЬ лиц, находящихся у власти. И, в-четвертых, поставить под НАРОДНЫЙ КОНТРОЛЬ всю деятельность властей, то есть сделать всю политическую жизнь страны максимально доступной народному взору, обсуждению и КРИТИКЕ, а для этого обеспечить всем органам информации не только бесцензурное и независимое от властей положение, но и максимально возможный доступ ко всем областям политической жизни. Важным средством контроля за политической жизнью страны является также право граждан объединяться в политические партии и другие сообщества, т. к. разъединенные граждане не в состоянии эффективно выражать свои мнения и бороться за свои интересы.

Построенная на указанных принципах Великая Американская Демократия прошла 200-летнюю проверку временем и оказалась системой достаточно прочной, чтобы не измениться в своих основах, достаточно мудрой, чтобы не доводить свои принципы до абсурда, но ограничивать их действие пределами, диктуемыми здравым смыслом, и достаточно гибкой, чтобы успешно применяться к постоянным изменениям в жизни общества. Естественно, что влияние на политическое сознание Европы и всего остального мира страны, осуществившей демократические начала наиболее полно, не могло не оказаться огромным. Оно началось с самого возникновения США, но особенно возросло в XX веке. Америка стала образцом и бастионом Демократии. Восхищенному взору, устремленному на нее, представлялось вполне естественным, что самая демократическая страна является и самой богатой. СВОБОДА И БОГАТСТВО!.. Что еще человеку надо?..

Но, как известно, на всех никогда не угодишь. В обществе, к сожалению, всегда находятся такие люди, которые даже на солнце отыскивают пятна и, словно не замечая океана света и тепла, льющегося с него, ворчат, что вот-де и солнце тоже запятнано… Одним из таких патологических ворчунов был, как это ни странно, убеждённейший до мозга костей демократ и величайший патриот Америки — поэт Уолт Уитмен. Вот послушайте, как он ворчал:

«…При беспримерном материальном прогрессе общество в Штатах испорчено, развращено, полно грубых суеверий и гнило. Во всех наших начинаниях совершенно отсутствует или серьезно ослаблен важнейший элемент всякой личности и всякого государства — совесть…

Чего только не обнаруживает под личиной проницательный взгляд! Ужасное зрелище. Мы живем в атмосфере лицемерия. Мужчины не верят в женщин, женщины не верят в мужчин. Презрительная ирония господствует в литературе. Цель всех литераторов — найти предмет для насмешек. Бесконечное количество сект, церквей и т.д., самые мрачные призраки изо всех, какие я знаю, присвоили себе имя религии. Разговоры — одна болтовня, зубоскальство. От лживости, коренящейся в духе, — матери всех фальшивых поступков, произошло несметное потомство…

Испорченность деловых кругов в нашей стране не меньше, чем принято думать, а неизмеримо больше. Общественные учреждения Америки во всех ведомствах, кроме судебного, изъедены взяточничеством и злоупотреблениями всякого рода. Суд начинает заражаться тем же. В крупных городах полно грабителей и мошенников — и респектабельных и нереспектабельных. В высшем свете легкомыслие, любовные шашни, легкие измены или полное отсутствие каких бы то ни было целей, за исключением одной: убить время. В бизнесе (всепожирающее новое слово «бизнес») существует одна только цель — любыми средствами добиться барыша. В сказке один дракон сожрал всех других драконов. Нажива — вот наш современный дракон, который проглотил всех других. Что такое наше высшее общество? Толпа шикарно разодетых спекулянтов и пошляков. Правда, за кулисами этого нелепого фарса, поставленного у всех на виду, где-то в глубине, на заднем плане, можно разглядеть колоссальные труды и подлинные ценности, которые рано или поздно, когда наступит их срок, выйдут из-за кулис на авансцену, но действительность всё-таки ужасна. Я утверждаю, что хотя демократия Нового Света достигла великих успехов в деле извлечения масс из болота, в котором они погрязали, в деле материального развития, в деле обманчивого, поверхностного культурного лоска, — она потерпела банкротство в своем социальном аспекте, в своем религиозном, нравственном и литературном развитии… Мы стали похожи на существо, наделенное громадным, хорошо приспособленным и все более развивающимся телом, но почти лишенным души…

В тот день у меня был разговор с одним иностранцем, проницательным, хорошим человеком, его слова произвели на меня впечатление, в сущности они выражали мои собственные наблюдения и мысли. «Я много путешествовал по Соединенным Штатам, — говорил иностранец, — я наблюдал ваших политических деятелей, слушал речи кандидатов, читал газеты, заходил в пивные, вслушивался в непринужденные беседы людей. И я убедился, что ваша хвалёная Америка с ног до головы покрыта язвами, и эти язвы — вероломство, измена и себе, и своим собственным принципам! Из всех окон, из всех дверей на меня бесстыже глядели дикие личины раздора и рабства. Всюду я видел, как мерзавцы и воры либо назначали других на всевозможные общественные должности, либо сами занимали эти должности. Север не менее порочен, чем Юг. Из сотни чиновников, служащих в федеральных учреждениях или в учреждениях какого-нибудь штата или города, не было ни одного, который был бы действительно избран волей незаинтересованных лиц, волей самого народа. Все были навязаны народу большими или маленькими фракциями политиканов, при помощи недостойных махинаций и подкупленных выборщиков. Заслуги и достоинства здесь не ценились нисколько. Всюду я видел, как миллионы крепких и смелых фермеров и мастеровых превращаются в беспомощный гибкий тростник в руках сравнительно немногочисленной кучки политиканов. Всюду, всюду я видел одну и ту же тревожную картину: как партии захватывают власть в государстве и с открытым бесстыдством пользуются ею для корыстных партийных целей».

«Печальные, серьёзные, глубокие истины…» — так заключает, ворча, Уитмен.

Но, разумеется, эти пристрастные и неумные нападки на собственную страну могут вызвать только ироническую улыбку на губах подлинных знатоков Америки. Поэт есть поэт, что с него взять. Хуже, конечно, что голос его не одинок, что в разных кругах американского общества звучат слова, так или иначе подтверждающие эту напраслину, возводимую на Америку. Да и только ли на Америку? Увы, на весь современный мир, равняющийся на нее. Писатели и художники, словно соревнуясь, изощряются в описаниях его гнусностей и жестокостей, его духовной пустоты. Они сеют пессимизм и уныние, подрывая тем самым веру народа в спасительность Демократии. А им вторят ученые, философы и прочие, так сказать, мыслители. Дела, говорят они, действительно нехороши. Распад семьи, нравственный вакуум, отчуждение, страх, потребительское отношение к людям. Крах идеологий, власть денег, унификация жизни, зыбкость всего, тошнота, абсурд, неоновая тьма и прочие прелести свободного мира.

Но при чем же тут демократия? — спросим мы. Человечество, очевидно, всегда было таким, и лишь деспотическая узда мешала проявиться тому, что таилось в самой человеческой природе. Когда насилие рухнуло — начало распадаться и созданное насилием: добрые нравы и стыд, крепкая семья и надежды на лучшее. Получается вроде бы так, хотя вроде бы и нелепо.

Да, тут есть над чем призадуматься. Оказавшись перед фактом духовного кризиса современной цивилизации, мы вынуждены хвататься за аргументы, прямо противоположные по своему смыслу тем, с которых, как помнится, приверженцы демократии так блистательно начинали. Они обвиняли деспотию в том, что она препятствует раскрытию лучших свойств человека. И вот…

Но действительно ли свобода виновата в нынешнем расчеловечивании человека? Если так, то не может быть никакого выхода из современного тупика. Или, быть может, мы напрасно хулим её? Может быть, беда вовсе не в том, что демократия дает человеку слишком много свободы, а в том, что она обманывает его, подсовывает ему только видимость свободы? Должна же быть какая-то причина нравственной катастрофы в демократическом мире.

Перетряхнуть демократический багаж, ещё раз проверить демократические ценности — нет ли фальшивых среди них? — очевидная необходимость для всех стремящихся к лучшему миру.

Вот, скажем, свобода слова. Что это такое? Это свобода для всякого говорить всё, что только ему захочется. Можно ли подвергать сомнению ценность этой свободы? Похоже, нельзя, не унижая при этом достоинства человека. Но ведь именно эта свобода и охраняется так бережно демократическим законом. Или нет? А давайте-ка повнимательнее приглядимся к этому делу.

И спросим: если человек выговаривает глубочайшие истины, но не вслух, а про себя, — осуществление ли это свободы слова? Очевидно, нет. А когда выговаривает их вслух, но — в пустыне? Или в кругу сумасшедших?.. Тоже, очевидно, нет. Ну, а что такое свобода слова в обществе людей, которых нельзя назвать сумасшедшими в медицинском значении этого слова, но можно, однако, в ином, более духовном смысле? В обществе тех, кто не связан ни внутри себя, ни между собою никакой высшей идеей и кто озабочен больше всего лишь своими личными успехами на почве самого примитивного стяжательства? Не будут ли они глухи ко всему, что не имеет отношения к этому стяжательству? Очевидно, будут. Следовательно, в таком обществе будет свобода только для низких слов, потому что высоких слов никто не услышит.

Значит, говоря о свободе слова, надо не забывать самое главное: надо учитывать не только возможность говорить все что угодно, но и ДУХОВНУЮ НАПРАВЛЕННОСТЬ ОБЩЕСТВА. Направлено ли оно на подлинную свободу или только на свободу для низших влечений. А эта духовная направленность общества зависит, конечно, не столько от суммы всегда изменчивых воль его членов, сколько от самого его устройства, от заложенных в его основание идей. Организация общества, способствующая духовно-нравственному высветлению своих членов, должна быть признана ориентированной на подлинную свободу слова (хотя бы и содержала запреты на сквернословие и прочие частные ограничения), а способствующая их нравственному и духовному помутнению — ориентированной на фактическое упразднение этой свободы, хотя бы и не заключала в себе никакой видимой цензуры.

Остается, конечно, выяснить, соответствует ли изображенное выше общество (то есть состоящее из людей с подавленными высшими интересами) современному демократическому обществу. Нет никакой нужды настаивать на том, что они уже полностью соответствуют друг другу. Демократический мир ещё далеко не весь погружен в низкую погоню за наживой. Кощунственно было бы утверждать, что люди Запада поголовно лишены любви к добру и стремления к высшим ценностям. Но горькая правда заключается в том, что отнюдь не эти добрые чувства и благие стремления определяют общее направление западной жизни. А — противоположные им. Доказывать, что западное общество эгоистично и бездуховно в своих основах, значило бы ломиться в открытые двери. Но разве этого не достаточно для того, чтобы сказать, что демократическое общество, по существу, уже соответствует нарисованной выше отрицательной модели, хотя в частностях ещё отличается от нее. Но поскольку направленность этого общества вполне определённа, то можно не сомневаться в том, что все эти частности будут стираться в ходе самой жизни и Запад будет неуклонно приближаться к своему разрушительному идеалу. Если в его основах не произойдут спасительные перемены.

Из сказанного следует, что вопрос о свободе слова на самом деле не так прост, как это может показаться с первого взгляда. Но почему-то апологеты демократического правосознания обходят эту сложность так старательно, как будто они на самом деле стараются кого-то обмануть. Зачем они это делают? И неужели им действительно так трудно поведать полную правду об изнанке их демократии? А ведь сказанное мною об этой изнанке далеко не исчерпывает предмета.

Что такое самые мощные легкие оратора по сравнению с радиостанцией, вещающей на весь мир?.. Ничто!.. А что такое рукописная книга по сравнению с изданной массовым тиражом? Тоже ничто. И даже книга, размноженная в тысячах экземплярах, по сравнению в бесконечными потоками других книг — лишь слабый всплеск среди шумных вод. В современном мире эффективность идеи зависит не столько от ее собственной значимости, сколько от мощи технических средств, определяемых в конечном итоге величиной капитала. Господствуя над средствами массовой информации, плутократия выступает в концерте идей в качестве закулисного дирижёра, чья золотая палочка определяет, кто должен вещать постоянно, громко и самым обворожительным голосом, а кто — только попискивать отвратительно время от времени. Плутократия определяет, какие направления мысли должны доминировать в обществе, а какие влачить призрачное существование. Кого следует увенчивать лавровыми венками всевозможных премий, а кому выдавать волчьи билеты и кого публично оплёвывать. Самое замечательное здесь то, что ничья свобода при этом нисколько формально не нарушается и ни о какой цензуре в общепринятом смысле говорить не приходится: просто неугодные плутократам голоса не получают поддержки, аугодные получают, и этого вполне достаточно. А поддерживать или не поддерживать кого-то — это, простите, священное право каждого. Сочетание явной свободы с тайной зависимостью — что может быть проще и гениальнее?

Богатство дает возможность вещать тысячами наёмных голосов, — и не каких попало, а самых талантливых и профессионально подготовленных, потому что в демократическом обществе свободно продаётся и свободно покупается практически всё. Не только талант и красота, не только разум и сила всякого рода, но даже сама нравственная чистота. И ничья воля при этом формально не насилуется, только оплачивается звонкой монетой. У кого же этих монет недостаточно, тот может свободно обмениваться своими идеями со своими знакомыми, искать и находить сомысленников и, прикладывая грош к грошу, напрягаться в издании какого-нибудь листка, чтобы бесплатно раздавать его прохожим. Без рекламы, без предварительной обработки читательского сознания — кто же его купит?.. Ах, найти бы богатого покровителя. Бывают же богатые сумасброды…

Но капитал на капитал дает сверх-капитал, в представителях которого родство душ и соответствующих интересов куда сильнее частных различий. И этот сверх-капитал выступает в битве идей единым фронтом, а по лукавой внешности — разномастными соперничающими течениями. Эта универсальность позволяет, угождая различным вкусам и настроениям населения, держать под своим контролем разные его слои, сталкивать их между собою, мирить и снова сталкивать, незаметно направляя всех в нужном направлении.

Правда, в обществе почти всегда находятся неуправляемые элементы, готовые рисковать своим жалким благополучием ради какой-то там правды. Но разве их трудно обезвредить? Более того. Таких чудаков можно утилизировать. Свободный писк среди общего рёва и гвалта не только свидетельствует о свободе для всех, он развлекает и умиляет.

А теперь еще раз о нисходящей, о низко корыстной направленности демократического общества. Отвечает ли она интересам плутократов? Ещё бы не отвечать. Она уничтожает духовно-нравственные преграды для торговли всем и вся, подстёгивает рост всё новых «потребностей», тем самым расширяя рынок и эксплуатацию человеческих пороков. Но самое главное — пониженное и развращенное массовое сознание это могучий стабилизирующий фактор в политической жизни буржуазного общества. Такое пониженное сознание может быть революционным или конформистским, но в любом случае оно, не будучи духовно-созидательным, не способно предложить буржуазному строю никакой ПОДЛИННОЙ альтернативы и потому вольно или невольно свидетельствует в его пользу. Чем ниже, растрёпаннее и нравственно ущербнее будет сознание широких масс, тем лучезарнее и твёрже будет возвышаться над ними простое и строгое здание святой Демократии. Таков парадокс, в котором нет ничего парадоксального.

Думается, что едва ли труден вопрос о том, сознают или не сознают плуто-демократы этот парадокс, сознательно или несознательно понижают нравственный уровень населения. Можно, конечно, и неумышленно способствовать этому делу. Но бессознательность есть удел сравнительно мелких сошек, прагматиков с оттопыренными карманами. Отказывать же подлинным дирижерам западного мира в понимании происходящего было бы как-то нелепо и даже невежливо по отношению к ним. Какие же они тогда дирижеры? Хотя обнаруживать свой змеиный ум перед всеми им тоже нельзя. Потому что как ни простодушна публика, явного зла она не потерпит. Или, вернее, если даже потерпит, в ней начнётся процесс осознания происходящего. А это уже опасно. Вот потому-то и приходится валять дурака, изображать из себя незадачливых простаков-идеалистов.

Замаскировать действительные отношения между средствами массовой информации и народом, представить дело таким образом, будто не СМИ под режиссурой змееголовых владык капитала формируют сознание населения, а само население, делая выбор между тем или иным идейным течением, определяет характер информации — важная задача буржуазной пропаганды. Однако признаем, что какая-то доля правды в подобном утверждении всё-таки есть. Ведь и рыбак зависит от вкусов и повадок рыбы. И эта рыба, можно сказать, диктует ему свою волю по части насадок и прочих приемов ловли. И бедным рыбакам не остается ничего другого, как угождать своим жертвам, имеющим полную свободу капризного выбора между наживками на крючках и всякими прочими червячками и таракашками в своих водоёмах.

Итак, зависимость слова от капитала и низкокорыстная направленность демократического общества опустошают СЛОВО изнутри, лишают его высокого созидательного смысла и превращают тем самым свободу слова в убывающую величину, приближающуюся к нулю. Поэтому в современном демократическом обществе нет честной борьбы идей, но только её видимость. И как бы апологеты буржуазного мира ни натуживались доказать обратное, продолжающееся расчеловечивание западного мира свидетельствует нелицеприятно и неопровержимо о тщете этих потуг.

А теперь о реальности НАРОДОПРАВСТВА в Америке. Исход выборов зависит, как известно, в решающей степени от СМИ. Значит, обладающие формальной свободой слова могут влиять на этот исход формально, а обладающие реальной свободой слова, т.е. средствами массовой информации, могут влиять реально. Разница, очевидно, есть, и такая значительная, что надо быть полноценным кретином, чтобы верить в сказку для взрослых о свободных выборах, например, в США.

Но в Америке дело не ограничивается одними лишь СМИ. В американской политической жизни есть любопытная особенность: над всем множеством мелких партий и группировок, создающим впечатление подлинного разнообразия и полной свободы политической жизни, возвышаются две гигантские партии крупного капитала, делящие между собою реальную власть в стране. Партии эти не отличаются друг от друга ничем существенным (это как бы две руки чего-то единого целого, остающегося за сценой), но зато отличаются своими названиями, эмблемами и физиономиями кандидатов, а также нюансами в их программах (впрочем, для них совсем не обязательных и служащих только для предвыборной рекламы). И эти-то несущественные отличия как раз и оказываются предметом самого бурного ажиотажа прессы и телевидения, драматизирующих всякий жест и всякую ужимку соперников. СМИ раздувают до небес эти малозначительные и в основном личные противоречия между претендентами, чтобы внушить американцам, будто перед ними не одна политическая партия, представленная сразу двумя соперничающими кандидатами, а две разных, и потому избиратели имеют возможность самого реального выбора. Избирателю предлагают «на выбор» одно и то же, но в разных упаковках, и он с чувством собственного достоинства реализует свои права… Много ли человеку, а особенно американцу, надо? Воспитанный на помпезной американской мифологии, этот болван премного доволен тем, что является самым свободным человеком в мире и, разумеется, реально влияет своим «выбором» на политическую жизнь страны…

Тем-то и хороша тайная диктатура капитала, что она не лишает человека сладких иллюзий и не вырывает у него грубо из рук политическую погремушку, как это делает диктатура явная. Нет, она так приветливо говорит ему: «Свободный ты мой!.. Какое счастье, что ты можешь выбирать из множества кандидатов. Этого счастья лишены рабы тоталитарных режимов. Тебе не нравится Левенсон? Так голосуй же за Якобсона! Посмотри, как красиво раздуваются у него ноздри, когда он говорит о свободе. А сколько мужества в его голосе. Так… Я вижу, и этот тебе тоже не нравится. Тогда голосуй вон за тот мыльный пузырь. Посмотри, как он прекрасен. Если он наберет голоса, то на следующих выборах будет уже реальным претендентом. А впрочем, ты можешь и не голосовать. Это твое священное право, которого лишены рабы тоталитарных режимов».

СВОБОДА СОВЕСТИ. Существует ли она реально в Америке?.. Да помилуйте, скажут нам. Как можно в этом сомневаться. Да существует ли где-нибудь ещё такая свобода. Здесь даже церковь сатаны разрешена. Всё ради человека, всё ради его свободы. Верь хоть в Будду, верь хоть в Христа, поклоняйся кому угодно. Или не верь ни во что, сомневайся во всём. Колдуй, пророчествуй, провозглашай себя кем угодно. И никто тебя не обидит за твою веру. А если обидит, то будет иметь дело с Законом.

Казалось бы, в таких благоприятных условиях любая религия должна цвести всеми цветами и дарить людям душистые плоды своей мудрости. А что получается на деле? А на деле нет ничего более плоского, чем американская духовность. Это духовность отштампованных коммерческих душ. К ней даже европейцы, сами американизированные, относятся свысока.

Чем же вызван этот конфуз с американской духовностью? В Америке религия оказалась на правах английского короля, которому воздаются почести, которого хорошо кормят и хорошо одевают, но который не имеет права совать свой нос в государственные дела. Он нужен для декорации, как и религия в Америке. Она должна обманывать американских и прочих болванов своей видимостью. Она должна скрывать безбожный характер американской жизни. Вот почему её так хорошо оплачивают.

Жизнь идёт сама по себе, независимо ни от какой религии. Личная религиозность похожа на пересыпанный нафталином мундир, который лежит в сундуке вместе с другим барахлом. И выбросить жалко, и приспособить некуда. Разве что для маскарада годится ещё религия. К Рождественской ёлке с традиционной индейкой. Да для всяких торжеств, государственных и частных, чтобы придать атмосфере возвышенный характер. Нет, религию можно приспособить ещё и для политических спекуляций. Приходы могут служить в качестве филиалов биржи, политических клубов, масонских лож и т.д.

Но какое это имеет отношение к свободе совести?.. Да самое непосредственное. Если верить позволяется во что угодно, а строить свою семейную, общественную, политическую и хозяйственную жизнь на основе веры не позволяется, то это значит, что человек вынужден жить в чуждой ему среде. А эта среда совсем не нейтральна по отношению к его личной вере. Она её так или иначе разрушает. И эти разрушения особенно заметны при сравнении разных поколений. И что замечательно: наружность личной религиозности может оставаться, а под наружностью уже гниль. То есть те представления о жизни, которые вольно или невольно усваиваются из окружающей безрелигиозной среды. То есть безбожной.

Ведь человек зависит от социальной среды не меньше, чем рыба от той воды, в которой ей приходится жить. Пустите её не в ту воду, в которой ей положено жить, — и она либо вымрет сразу, либо будет вымирать постепенно. А человек? При всей его живучести, с ним происходит то же самое.

Честному человеку выгодно жить с честными людьми, эстонцу выгодно жить с эстонцами, русскому с русскими. Православному с православными. А вот мошеннику жить вместе с мошенниками не выгодно. За чей же счёт они будут мошенничать? Гомосексуалисту жить в государстве гомосексуалистов тоже не выгодно: вымрут, сволочи, а вместе с ними исчезнет их государство. Вот потому-то и надо им паразитировать на здоровых людях.

Вот потому-то и отказывают плуто-демократы всем добросовестным людям (представителям разных народов и разных религий) в праве на отделение от чужаков и на создание своих религиозно-национальных государств. Они заботятся о паразитах, свидетельствуя тем самым о собственной природе. Подобно советским фарисеям, они лицемерят, будто в их мире граждане обладают правом объединяться в сообщества по их вере и по их интересам. Только умалчивают об эфемерности этих сообществ. И в самом деле: стоит ли обращать внимание на то, что рыбки, даже собранные в стаи, в чуждой для них среде непременно вымрут или переродятся?.. Дохнут православные, католические, мусульманские рыбки в ледяной воде тотальной коммерции? Ну и пусть дохнут! Лишь бы хорошо себя чувствовали иудейские рыбки с их протестантско-кальвинистскими родственниками, для которых эта среда естественна и благоприятна. Вот это и есть свобода совести по-демократически.

Свобода совести в демократическом её истолковании подразумевает отказ человека от права иметь своё религиозно и национально организованное социально-политическое пространство. Или, иными словами, подразумевает предательство им своей религии и своей нации и, следовательно, его нравственное самоубийство. Но это предательство и нравственное самоубийство зашифрованы в таких лукавых словах, что истинный смысл их остаётся для людей, как правило, непонятным.

Человек отказывается от права иметь свою родную землю и жить в национально организованном мире ради пан-правовой идеологии, которую ему выдают не за идеологию, а за некую высшую истину, не принять которую достойный человек не может. Из пан-правовой идеологии следует, что право не может быть и не должно быть инструментом ни для кого и ни для чего — оно само является высшей ценностью и утверждается в качестве таковой на том основании, что все остальные ценности субъективны и относительны и что только оно, абстрактное право абстрактного человека, объективно и абсолютно. Только оно дает прочные гарантии от заблуждений и произвола, а потому только на нём, как на истинном камне, должна строиться всякая государственная жизнь. И в соответствии с этим фундаментальным обстоятельством должны строиться и всякая культурная жизнь, и всякая хозяйственная жизнь, и всякая религиозная жизнь.

Пан-правовое сознание взирает на все остальные идеологии и религии с не досягаемой для них высоты, претендовать на которую ни одна из них не имеет права (кроме, быть может, одной лишь иудейской религии, критиковать которую среди правозащитников не принято, хотя современное государство Израиль является теократическим и имеет в качестве своей конституции Моисеев Закон в его талмудическом толковании. Но эта тема остается нарочито не освещённой). Пан-правовое сознание лучше знает, что хорошо, а что плохо, поэтому и не может допустить другие религии и идеологии к организации общества. А зачем их, спрашивается, допускать? Никакой конкуренции и никакого плюрализма, о которых в других случаях так заливаются демократические соловьи, оно терпеть не может. Оно хочет быть ЕДИНСТВЕННОЙ ИДЕОЛОГИЕЙ, ПЛЮРАЛИСТИЧЕСКОЙ ПО СВОЕЙ ВНЕШНОСТИ И ТОТАЛИТАРНОЙ ПО СВОЕЙ СУТИ.

Пан-правовая идеология выступает, таким образом, в качестве новейшей завуалированной СВЕРХ-РЕЛИГИИ, которая отрицает все остальные не прямо и грубо, что вызвало бы неизбежный отпор с их стороны, но очень дипломатично и, вместе с тем, достаточно решительно. И в этой внешней мягкости при внутренней жесткости и нетерпимости, в этой лукавой двусмысленности — большое сходство пан-правовой идеологии с масонством, которое тоже, не отрицая по внешности ни одной из существующих религий и каждой из них строя глазки, вместе с тем «поднимается» над каждой из них и утверждает при этом что-то своё, им не доступное. И — подчиняет этому недоступному адептов самых разных религий.

В отличие от явного советского богоборчества эти две силы, масонство и пан-правовая идеология, не воюют с Богом открыто, они даже подчеркивают при всяком удобном случае своё наружное богопочитание или, в иных случаях, свое уважение к религии. Но… под воздействием именно этих могучих сил мир превращается в царство бездушной или даже какой-то сатанинской механики, в котором уже невозможна любовь, но только самые насмешливые ее подобия.

И здесь опять вспоминаются метаморфозы адептов демократического правосознания: при малейшем намёке на право инакомыслящих строить какую-то иную государственность, более человечную и не столь грязную, чем это получается у демократов, их пафос свободы мгновенно преображается в пафос гонения свободы: белоснежные рыцари права вдруг чернеют и на глазах превращаются в обряженных по-демократически Пиночетов и полпотов. Где восторженные слова о плюралистическом обществе?.. где звонкие фразы о справедливости и народоправстве?.. Грязное мурло Чингиз-хана проступает в самом ухоженном лице демократа, отрицающего за народом право строить свою государственность как-то иначе, чем это положено по демократической разнарядке. А положено жить в современном Вавилоне, в этом царстве псевдодемократии, и покорно восхищаться призрачным плюрализмом, чтобы не попасть в чёрные списки хозяев этого Вавилона.

Вот, наконец, и выговорено это слово, обозначающее суть того, что обычно именуется у нас демократией. Демократия это власть народа, а тут явная подделка под демократию. Наши «демократы» это в действительности псевдодемократы, которым слово «демократия» понадобилось лишь для маскировки своей действительной сути.

Но если так, то нет ли натяжки в наших словах, с которых начиналось наше размышление о псевдодемократическом правосознании? И неужели пионерами псевдодемократии двигала только любовь к истине и свободе?.. Или, быть может, среди них были не только идеалисты? Но такие ловкие политики, которые, оставаясь в тени, использовали недалеких идеалистов для достижения собственных целей?..

Пока не поздно

Запад, в лице его нынешних хозяев и их агентов, будучи сам в основе своей бесчеловечным и врагом истинной свободы, боится обнаружения перед всеми этой своей тайны и надеется на творческую немощь советского коммунизма. Возрождение Христианства в России нужно ему лишь в качестве антисоветской силы, а в качестве силы положительной, способной укрепить Советское государство и вывести мир из тупиков конфронтации… Тут-то и обнаруживаются рога и копыта мнимых свободолюбцев. ТАКОГО возрождения ХРИСТИАНСТВА они не хотят активно, потому что ещё надеются на свое полное торжество в истории. И эта надежда, надо признать, не совсем беспочвенна.

Сейчас уже складывается антисоветский блок из США, буржуазной Европы и Японии, объединённая экономическая мощь которого намного превосходит экономическую мощь Советского Союза. А это значит, что со временем и военная мощь этого блока намного превзойдёт военную мощь СССР и его союзников. Когда это станет достаточно очевидным, Запад начнёт уже «по-чёрному» уламывать и соблазнять советских коммунистов «новым типом разрядки» — сладким ядом умеренной либерализации, технократизации правительственных кругов, экономической помощью (в обмен за «незначительные» идеологические и политические уступки), займами, концессиями и т.д. Чем это может кончиться, если наши клюнут на такую приманку, понятно: полным и окончательным торжеством Запада, то есть нынешних его хозяев, которым в действительности, повторяю, не нужны ни истина, ни свобода, которым нужно ГОСПОДСТВО. И ради этого господства они применяют и будут применять в отношении Советского Союза политику кнута и пряника. Будут применять до тех пор, пока не победят или не окажутся перед альтернативой: свобода для всех и новые принципы в отношениях между народами — или смерть для всех, ядерная или иная. И тут, перед этой альтернативою, я думаю, они дрогнут и выберут всё-таки жизнь и свободу. Не ту, разумеется, мнимую свободу, о которой речь в беспочвенной «Всеобщей декларации прав человека», а истинную свободу, то есть право для каждого человека и каждого коллектива на свою землю и самобытное устроение своей жизни.

Если это произойдёт, то начнётся новая эра в истории эра медленного и поначалу трудного усвоения новых принципов в созидании общества, нового понимания прогресса и всего прошлого человечества.

И вот заранее предусмотреть возможность ситуации, описанной выше, заранее обдумать ВСЕ возможные пути выхода из тупиков конфронтации — крайне необходимо. Ибо может получиться так, что однажды станет уже поздно что-либо обдумывать.

Нужен новый энтузиазм — не русский только и не российский только, но поистине интернациональный. Объединяющий русский народ и всех россиян со всеми людьми доброй воли из всякого племени.

Где его взять, этот новый энтузиазм? Он может стать реальностью как следствие нового осознания ценностей, как народный ответ на более зрелую и более ёмкую коммунистическую идеологию. Выдвинуть такую идеологию Запад не в состоянии, он слишком во власти старой инерции, еще с Ренессанса. Выдвинуть такую идеологию Запад не может, но зато может со временем принять и усвоить, когда её превосходство станет уже очевидным. И не только Запад. С ещё большим пониманием и сочувствием должен к ней отнестись третий мир.

Нынешняя коммунистическая идеология явно не поспевает за грозной практикой жизни. Она испытывает трудности, подобные тем, в которых находится юноша, продолжающий носить мальчишеский костюм, из которого давно вырос. Утверждать, что эта идеология не может и не должна развиваться дальше, отказываясь от явно устаревшего и ассимилируя не усвоенные ранее здравые начала, значит быть злейшим врагом этой идеологии. Сейчас уже очевидно, что коммунистическое движение, несмотря на все его успехи, нуждается во ВТОРОМ ДЫХАНИИ, чтобы справиться с труднейшей задачей спасения мира на Земле и организации общественной жизни на справедливых началах. Иначе ход мировых событий станет всё менее управляемым здравым смыслом, и однажды случится непоправимое.

Нужно вернуться к малому, но несомненно истинному, чтобы через него осознать отчетливее большое. Лишь вернувшись к этому малому, прохлопанному в горячке прошлого, мы распутаем постепенно многое, что теперь связывает нас. Нельзя ждать исцеления быстрого, ибо слишком много накопилось сложного и тяжелого, что сдавливает умы и сердца. Но закрывать поиски и пути к исцелению — преступно.

Нам нужен не малый и не временный энтузиазм, не очередная кампания, организованно возникающая и затухающая сама по себе. Но тот энтузиазм, что порождается не насильно святыми началами в человеке и освобождает его от мелкого и случайного, поднимает его душу и умудряет её, расширяя постепенно до пределов, способных вместить весь мир. Обнять весь мир и всё в нём ощутить своим и бесконечно своим и всё свое общим и бесконечно общим — что может быть лучше и прекраснее этого?

Но путь к такому расширению души — не через запрещение своего и не в приказном порядке. Те, кто грешит игнорированием диалектики в созидании братских отношений между людьми, должны осознать свои промахи и исправить их. Нынешний глобальный кризис, сотрясающий человечество, властно принуждает к большой ответственности. Ни одна возможность не должна быть упущена.

Июнь 1981 г.

Тема для размышлений

отрывки

…До отвержения основной частью еврейского народа Сына Божия идея богоизбранности явно двоилась в еврейском национальном сознании. Если бы этого двоения не было, то не было бы и раскола в народе, когда явился Мессия.

Богоизбранность как идея служения истинному Богу, готовящему в лице Мессии благословение для всех народов, подразумевала законное первенство иудеев среди всех народов, причём не только первенство чести, но в известном смысле и первенство власти. Ибо если б иудеи сумели воплотить СВЯТОСТЬ в наибольшей степени сравнительно с другими народами, то они, несомненно, властвовали бы духовно над другими христианскими народами силой самой святости, НЕ НАСИЛУЯ ИХ СВОБОДЫ, и эта свободная власть была бы в глазах всех христиан-неевреев благословенной — подобно тому, как является в их глазах благословенной власть Пресвятой Богородицы и Святых Апостолов, по плоти и духу истинных иудеев. Если бы весь еврейский народ принял Мессию и правду Его, то так бы оно и было.

В этом случае перед христианским Израилем встали бы две задачи: во-первых, устроить в духе Христовом святой строй жизни собственного народа на началах, исключающих низкую корысть и эксплуатацию человека человеком, и, во-вторых, благовествовать всем народам о Спасении. Несомненно, что одна часть народа избрала бы апостольскую миссию и скоро растворилась в народах иных, послужив для них высоким бродильным началом, подобно тому, как действительно растворились в языческих народах те десятки и сотни тысяч иудеев-христиан, связавших свою судьбу с христианами из язычников. Другая же часть народа еврейского осталась бы в пределах своей национальной территории — и уникальный строй жизни, не только личной, но и общественной, создаваемый этой частью народа, должен был повлиять на ход всей мировой истории. Ибо свет социальной святости, даже боримой косными стихиями мира, всегда притягателен для человеческих сердец и неустраним из памяти человечества.

Однако, как известно, такого рода идея богоизбранности была отвергнута иудейскими руководителями и под их влиянием подавляющим большинством еврейского народа. Мессия был оклеветан, подвергнут глумлению и осуждён синедрионом на распятие.

Но если действительно в лице Мессии был отвергнут и распят сам Бог, то достаточно ли понята нами предыдущая ветхозаветная история иудеев, якобы вся священная за исключением частных уклонений в идолослужение? Объяснить столь решительное и полное отвержение Бога подавляющей частью БОГОИЗБРАННОГО народа невозможно иначе, как предположив, что среди иудеев ещё задолго до распятия Иисуса Христа скрытно развивалась и укреплялась совершенно иная идея избранности, прямо противоположная по духу вышеописанной. И несла она народам Земли не благословение, но проклятие, а самим иудеям обещала не свободную власть над свободными народами силой самой истины, но власть низменную, основанную на жесточайшем насилии и жесточайшем обмане. О том, что в подобном заключении нет никакого преувеличения, ясно и недвусмысленно свидетельствуют слова самого Господа, обращённые ко всем отвергшим Божию правду иудеям, а преимущественно к их вождям и вдохновителям: «ВАШ ОТЕЦ ДИАВОЛ; И ВЫ ХОТИТЕ ИСПОЛНЯТЬ ПОХОТИ ОТЦА ВАШЕГО» (Ин. 8, 44).

Какой же комплекс идей и практических установок должен был порождаться настроенностью второго рода?

Если Бог избрал иудеев для господства над другими народами, то значит иудеи ЛУЧШЕ других народов ПО СВОЕЙ ПРИРОДЕ, и не просто лучше, а лучше несравнимо, то есть настолько, что принадлежат к иному и высшему онтологическому уровню. Такова должна была быть (и действительно была — откровения Талмуда и сионистских писателей свидетельствуют об этом) логика иудейского самообольщения, закономерно приведшая обольстившихся к законченному религиозному нацизму.

Идея своего природного превосходства должна была страстно переживаться еврейством, осознанно культивироваться и формировать его национальную физиономию. Она должна была утешать в бедствиях, усиливать до предела национальную солидарность, порождать всё новый энтузиазм и стремление приблизиться ещё и ещё на практике к чаемому господству. Такое упоение собою действительно существовало на протяжении иудейской истории, а поскольку оно заключало в себе высокомерное и презрительное отношение к иноплеменникам, то весьма специфические конфликты с последними, отвечавшими на презрение презрением, были неизбежны. Вынужденное же подчинение силе иноплеменников доводило иудейские чувства, как можно предположить, до испепеляющей ненависти, которая слишком часто не могла проявиться открыто и потому сжигала внутренности. И эта гарь должна была передаваться по наследству из поколения в поколение, концентрируясь, естественно, в руководящем ядре еврейства и разрежаясь в среде простых ам-гаарецев.

Естественно, что, сознавая себя народом высшим по своей природе, иудеи должны были искать и находить в иноплеменниках такие черты, которые оправдывали бы подобное сознание. То есть должны были сосредоточивать своё внимание по преимуществу на их слабостях, пороках, болезнях и вообще на тех свойствах души, которые наиболее связаны с телесной организацией человека и наиболее роднят его с животными. Сосредоточенность на этих низших и даже низменных чертах иноплеменников должна была в значительной степени удовлетворять иудейское самолюбие и, кроме того, вызывалась, очевидно, потребностью хорошо знать эти слепые и полуслепые душевные способности, чтобы использовать их в своих интересах.

Разумеется, реальные условия жизни иудеев были таковы, что они вынуждены были СКРЫВАТЬ от иноплеменников не только свои чувства по отношению к ним, но и соответствующие национальные идеи. Необходимость маскировки и двуличия, двойной морали и двойной идеологии с логической неизбежностью следует из противоречия между идеей своего природного превосходства и невозможностью открыто исповедовать и осуществлять эту идею в своих отношениях с иноплеменниками…

(Уже со времён Эздры иудеи вырабатывают в дополнение к Пятикнижию НЕГЛАСНЫЕ ЗАКОНЫ (так называемое «устное предание») и утверждают тайные молитвы, а для своих собраний строят синагоги, как пишет Я. Брафман, «не в центре городов, а в поле, надо полагать с тем, чтобы и здесь еврейские дела держались подальше от чужого уха и глаза» (Я. Брафман «Книга кагала», ч. 1, СПБ. 1888, стр. 29)…

…Но если так, то иудеи должны были на протяжении тысячелетий упражняться индивидуально и коллективно в искусстве соответствующего обхождения с иноплеменниками, приобретать вкус и навыки к «диалектическому» осмыслению в нужном им направлении конкретных жизненных ситуаций. Таким образом должна была создаваться в национальном сознании определённая почва, обильно рождавшая впоследствии творцов и апологетов двусмысленных доктрин, привлекательных для неразумных иноплеменников своей гуманной внешностью, но незаметно и неотвратимо разрушавших сами устои их жизни.

В одном из рассказов Джека Лондона речь идёт об отважном и мудром мальчике Кише, который подбрасывал грозным медведям замороженные шарики жира со скрученным внутри их китовым усом. Медведи охотно проглатывали эти шарики, а когда в их утробе жир расплавлялся, то китовый ус распрямлялся и пропарывал внутренности животного.

Когда нет физических сил для того, чтобы подчинить себе иные народы в открытой борьбе, не остаётся ничего другого, как либо отказаться вообще от намеченной цели, либо перейти к борьбе тайной, сопряжённой с хитростями, подобными хитрости маленького Киша. Иудейские вожди, разумеется, не могли отказаться от своей религиозной идеи, а ожидать, сложив руки, что Бог сам осуществит её без их участия, не могли тоже. Ибо пассивность и квиетизм чужды энергичной еврейской натуре.

Но, разумеется, одних идейных « замороженных шариков» совсем недостаточно для решения столь грандиозной задачи. Грандиозности задачи должна соответствовать грандиозность проектов её решения, а грандиозности проектов — грандиозность богатств, способных привести эти планы в действие.

И вот мы видим исключительное и уже с давних времён выделяющее евреев из всех народов стремление к накоплению золота, которое, как известно, даёт немалую власть и потому является первым шагом на пути к мировому господству. Но, как говорится, от трудов праведных не наживёшь палат каменных, и, по-видимому, совсем не случайно отвращение иудеев к земледелию и вообще к «чёрному» труду.

Наиболее верный путь к богатству это эксплуатация чужого труда во всех её формах — торговля и работорговля, ростовщичество, откупы, контрабанда, корчмарство, скупка краденого, содержание публичных домов и вообще всякое шахер-махерство, особенно связанное с близостью к драгоценным вещам и не менее драгоценным слабостям и порокам влиятельных неевреев. И потому, даже истлевая в нищете, иудей не должен был покидать сферу гешефта. И, даже ремесленничая, обязан был дышать духом торговли и махинаций. Если не можешь сам эксплуатировать чужой труд, то хотя бы помогай своим эксплуатировать гоев. А свои твоих услуг не забудут и рано или поздно вытащат тебя и дадут тебе место под солнцем. Что могут разрозненные гои, охваченные собственными распрями, противопоставить этой тайной солидарности?..

…Вот что писал о Талмуде один из его исследователей:

«В Талмуде сплошь и рядом по одному и тому же вопросу высказываются различные и крайне противоречивые мнения. Разногласие это встречается здесь не только относительно вопросов экономических, политических, юридических и т.п., и не только в воззрениях на права и достоинства еврея и не-еврея, но и на предметы более важные. Даже главные догматы иудейства Талмуд рассматривает с различных точек зрения, не стесняясь при этом высказывать самые смелые мнения, при которых иногда всё иудейство падает и превращается в прах, в дым. В одном месте, например, Талмуд смело отвергает откровение Божие: «Бог, говорит он, никогда не сходил на землю, а Моисей и Илия никогда не всходили на небо» (тр. Сука, л. 5). В другом месте он отвергает ожидаемого евреями Мессию: «Сын Давида, говорит он, не придёт, пока один человек ещё будет жив на земле» (Абода-Зара, л. 6). В силу этого изречения евреи, значит, напрасно ожидают Мессию. Ещё в одном месте Талмуд говорит об этом догмате: «Для Израиля нет более Мессии, ибо он давно съеден во дни Иезекии» (Сангедрин, гл. Хелек. Икорим, л. 1, стр. 2). Конечно, эти мнения не мешают однако Талмуду в других местах рисовать с подробностями картины, которых евреи должны ожидать с появлением Мессии, как они, например, будут кушать Левиафана… Одним словом, из Талмуда можно черпать, так сказать, какие угодно противоречивые воззрения, правила и т.п. В похвалу, например, одному из своих корифеев Талмуд говорит, что он мог найти всегда в Талмуде сорок девять доводов и оснований к разрешению и запрещению одного и того же предмета, к обвинению и оправданию за нарушение одного и того же закона» (Эрубим, л. 13, Сангедрин, л. 9).

А вот ещё любопытная выписка из Талмуда: «Можно изменять текст закона, если от этого зависит утверждение славы Бога Израиля или когда существует опасность осквернения Его Имени» (первая цитата из книги Я. Брафмана, «Книга кагала», ч. 1, стр. 66–67, вторая — из книги Е.С. Евсеева, стр. 58. В оригинале название книги пропущено).

Таким образом, на основании сказанного, которое не противоречит мнению многих других исследователей Талмуда, мы можем заключить, что в нём всё зыбко, всё поворачивается в любую сторону по воле любого «корифея», а воля «корифея», в свою очередь, поворачивается, как можно предположить, чьей-то ещё вышестоящей волей.

Возникает вопрос: Да что же это за странное такое «толкование Закона», отверзающее двери ПРОИЗВОЛУ в полном смысле этого слова? Да не насмешка ли это над Законом? А может быть, так и следовало скрытно ниспровергать Закон? На словах поднять Закон до самого неба, а на деле превратить его в пустой символ; на словах вдохновляться им, а на деле использовать для собственных целей; на словах смиренно склоняться перед ним, а на деле ГОСПОДСТВОВАТЬ над Законом и хохотать над его бессилием…

…Наивно было бы думать, что эти противоречия — признак слабости этой книги. Наоборот, противоречия Талмуда это могучая сила и один из источников несомненного успеха «тайны беззакония».

Противоречия эти (а точнее спектр суждений от отрицания до утверждения), надёжно упрятанные в многотомной пучине скучнейших для непосвящённых рассуждений, позволяют вождям и апологетам иудаизма извлекать из этой пучины и выставлять в каждой конкретной ситуации соответствующий их интересам и облачённый в священную форму аргумент и успокаивать этим аргументом религиозную совесть в одних случаях, смущать в других, убеждать в третьих, угрожать в четвёртых, и т.д. Набор этих противоречий — своего рода универсальная отмычка ко всем замкам и одновременно универсальное средство борьбы в полемике со своими противниками. Попробуйте, например, сослаться в споре с иудеем на любое из многочисленных расистских утверждений Талмуда, и ваш оппонент тут же приведёт прямо противоположное высказывание. А если не приведёт, то просвещённо сообщит, что Талмуд это не Тора, что по Талмуду нельзя судить об иудействе, и проч. И вы даже не догадаетесь спросить, для чего же в таком случае эта бесполезная книга была признана священной иудеями. А если догадаетесь спросить об этом, то получите в ответ очередную порцию сказки про белого бычка совсем в духе того же Талмуда.

Одним словом, противоречия Талмуда вместе с утверждениями о его полном ничтожестве перед Торой (а если понадобится, то, наоборот, о его превосходстве над нею, — думаю, что и на этот случай в Талмуде есть соответствующее место) обеспечивают иудейских вождей КОЛОССАЛЬНОЙ ИДЕОЛОГИЧЕСКОЙ И ПОЛИТИЧЕСКОЙ МАНЕВРЕННОСТЬЮ в их отношениях с иудейской народной массой, а иудеев в целом — подобной же маневренностью в их отношениях с не-евреями…

…Если для коммунистов отмирание религии полезно потому, что она, по их убеждениям, является результатом заблуждений и социальной подавленности человека (и способствует закреплению этой подавленности), то мы вправе заключить, что коммунисты, при всех их собственных заблуждениях, выступают против религии ВО ИМЯ ДОСТОИНСТВА ЧЕЛОВЕКА. Совсем иное дело отмирание «гойских» религий для иудеев. Согласно всей логике иудейского мировоззрения, это отмирание необходимо потому, что рабам религия не нужна; и не только не нужна, она для них вредна, т. к. закрепляет в них несовместимые с их положением чувства, мысли и поползновения. Разница, как видим, довольно существенная.

Однако, как уже говорилось выше, в настоящее время иудейско-масонские старания направлены не на то, чтобы явно разрушить религии «гоев» (всему своё время), а на то, чтобы тайно подчинить их себе и ИСПОЛЬЗОВАТЬ для сокрушения твердынь коммунизма.

Если эти твердыни рухнут, то религии «гоев» станут уже ненужными и даже вредными, наступит время их ускоренной дискредитации и «саморазложения». Первыми начнут рушиться ортодоксальные и потому исторически связанные с национальными нравственными ценностями религии, на смену которым появятся новые культы, непременно безнациональные, разных ориентаций и, так сказать, градусов крепости…

…Кроме того, как можно предположить, исподволь и посредством самых разнообразных доводов будут поощряться в невиданных ещё масштабах миграция и смешение народов, многонациональные групповые браки, браки временные и однополые, внесемейное воспитание детей и приобщение их к алкоголю, наркотикам и сексуальным культам. Нудизм распространится повсеместно и станет нормальным явлением в общественных местах, а проституция, как женская, так и мужская, приобретёт массовый характер и будет признана законным средством пополнения личного и семейного бюджета.

Все ложные пути для человека (в том числе и те, о которых нам трудно сегодня даже догадаться) будут открыты и станут для него предельно заманчивыми, так что упрямцам, не желающим по ним идти, останутся лишь отчаяние и позывы покончить с собою. Причём подобные самоубийства будут тоже рекламироваться в качестве самых возвышенных и изысканных проявлений свободы.

Однако это общее разрушение человечности и обесовление людей не должны быть слишком стремительными, чтобы не вызвать ответной реакции ещё относительно здоровой части человечества, которую будут разрушать постепенно, отвлекая её внимание на грозящие всем опасности и разного рода катастрофы, устраиваемые искусственно. Поэтому эпидемии всё новых болезней будут вспыхивать постоянно, унося десятки миллионов жизней; периодические неурожаи, вызванные таинственными колебаниями климата и нашествиями новых видов вредителей, будут порождать голод, людоедство и судорожные перемещения людских масс; а войны не только не прекратятся с уничтожением коммунизма, но будут вспыхивать по самому ничтожному поводу и сопровождаться беспощадным истреблением живой силы противника.

Всё это вместе с прогрессирующей импотенцией мужчин и нежеланием женщин рожать детей приведёт к резкому сокращению численности населения…

Разумеется, единства во взглядах не будет ни малейшего, все аксиомы окажутся под вопросом, а любая нелепость найдёт страстных апологетов. Победное шествие ко всё большей раскрепощённости будет сопровождаться взвизгами реакционеров и бессильными их призывами вернуться к старым добрым обычаям XXI века…

…Мало-помалу, за какие-нибудь 300–500 лет (или, может быть, значительно раньше) всё человечество (за исключением благоразумных иудеев, численность которых будет возрастать, возможно, в геометрической прогрессии), перебуйствовав и перебесившись, выродится в прекрасный рабочий скот, беззащитный, послушный и продуктивный. Посредством скрещиваний и генной инженерии можно будет добиться блестящих результатов по части специализации. Можно будет вывести, например, породу трактористов, породу домашней прислуги, породу слесарей-сантехников, и т.д. Даже породу учёных, которые будут заниматься своими науками намного успешнее теперешних докторов наук — нескромных, капризных, жадных и даже, случается, выпивающих. Эти новые высокопродуктивные рабы станут подлинными патриотами своих профессий и будут смотреть на себя исключительно как на специалистов. Будут гордиться собою исключительно как знатоками своего дела. Слесарь-сантехник будет просыпаться в холодном поту, увидев в кошмарном сне, что кран в такой-то квартире закрывается недостаточно плотно, а домашняя прислуга будет страдать, когда ей покажется, что её хозяева могли бы получить от неё больше, чем получают теперь…

…Нарисованная выше картина, разумеется, есть УТОПИЯ, но утопия особого рода, которая настойчиво ищет воплотиться в исторической действительности, ибо её творцы и поборники уже во многом превозмогли казавшееся невозможным вчера и не сомневаются в том, что одолеют со временем до конца всё, что кажется невозможным сегодня…

Позднейшие примечания

Эта статья была опубликована впервые в самиздатском альманахе «МНОГАЯ ЛЕТА» (Москва, № 5, 1982). Она заняла в нём 42 страницы. Затем была перепечатана в самиздатском альманахе «Непрядва» (№ 13, ноябрь 1989). В большой прессе не печаталась.

Главная мысль этой статьи была ложной, но в то время я не сомневался в её правильности. Эта мысль заключалась в том, что советские руководители, оказавшись перед альтернативой — либо спасение Советской державы ценою отказа от атеизма, космополитизма и других разрушительных идей в своей идеологии, либо сохранение своей идеологии в её прежнем виде ценою гибели Советской державы, — выберут, несомненно, спасение Советской державы. Целью этой статьи было желание укрепить их в этом решении, а заодно показать всем, что ожидает нас в том случае, если СССР рухнет. Но, как оказалось, советские руководители даже не заметили этой альтернативы. Они предали разом и свою идеологию, и Советское государство. Этого я не ожидал. Да и мало кто раньше мог поверить в такое.

В главном прогноз мой относительно характера катастрофы, думаю, был верен, но, к сожалению, я упустил такой важный момент «перестройки», как сознательное разрушение «перестройщиками» советской хозяйственной системы, которое должно было породить беспросветную нищету подавляющего большинства населения России, а эта нищета, как и панический страх перед нею, должны были, в свою очередь, резко опустить сознание населения, резко эгоизировать его и породить у него капиталистические иллюзии.

А теперь несколько слов о сборнике «Многая лета», в котором была напечатана впервые эта статья. Нам, православным сторонникам СССР, доступ в советскую прессу был закрыт, как и в антисоветскую. А наши статьи, в разрозненном виде, выглядели менее авторитетно по сравнению с тем, как могли бы выглядеть в общем строю, в общем сборнике. Да и сохранялись бы в общих сборниках лучше. Когда мы, В.И. Ибрагимов, Ф.В. Карелин и я, доросли до этой мысли, то решили издавать такой сборник. Договорились, что его редактором и издателем буду я, а они будут помогать мне по этой части. Печатать мы будем не только себя, но и других авторов, хотя бы в чём-то близких нам по взглядам.

Первый номер вышел в 1980 г., его объём был 228 страниц, количество авторов 8 человек. Среди них были известный в дальнейшем православный публицист В.Н. Тростников (выступивший в данном случае анонимно со своим замечательным письмом «Сергею И…ву»), талантливый поэт и переводчик Аркадий Гаврилов (выступивший в этом номере с рецензией на книгу Ф. Светова «Отверзи ми двери» и тоже укрывшийся под инициалами А.Г.) и ещё один аноним — автор довольно известного впоследствии «Письма священнику Александру Меню». Это письмо было прислано мне по почте. На конверте обратный адрес был: Москва, Главпочтамт, Иванову Петру Ивановичу. Я послал по этому адресу записку с просьбой разрешить мне опубликовать это письмо в своём сборнике в сокращённом виде, но ответа не получил. После чего счёл себя вправе опубликовать его в сокращённом виде. В таком виде, насколько я знаю, оно и пошло гулять по Москве в перепечатках.

Высказывались разные суждения о том, кто автор этого письма. Приписывали его и священнику Льву Лебедеву, и какому-то, кажется, ташкентскому епископу, имя которого я забыл. В отклике на первый номер «Многая лета», опубликованном в парижском «Вестнике РХД» (№ 134, 1981) под названием «Поза змеи», автором письма предположительно был назван даже я. А совсем недавно мне сказали, что его автором был Митрополит Антоний (Мельников).

Оригинал письма (или, точнее, его копию, полученную мною по почте) я вынужден был сдать впоследствии в Генеральную Прокуратуру, куда был вызван для допроса в связи с убийством священника Александра Меня. Там я узнал, что мои предыдущие показания по этому делу двум следователям московской областной прокуратуры исчезли (по крайней мере, из их компьютерных данных).

«Мои показания по делу об убийстве Александра Меня» были напечатаны в журнале «Молодая Гвардия» (№ 2 за 1996 г.). В этой статье были такие неточности. Первая: «Письмо Александру Меню» я, в соответствии с тогдашними слухами, приписал «известному священнику», то есть Льву Лебедеву. Вторая неточность: я писал определённо о переходе Агурского из христианства в иудаизм. Но формального подтверждения этого дела у меня нет до сих пор. На каких условиях Агурский пытался ладить с начальниками синагоги, знают, скорее всего, только они.

Как выяснилось потом, Феликс Карелин, втайне от меня, посещал Митрополита Алексея (будущего Патриарха) и дарил ему номера нашего сборника, а тот благосклонно принимал их и отдаривался церковными изданиями. Но после пятого номера доступ Карелина к Митрополиту был прекращён под самыми разными предлогами. Было ли это связано с «Темой для размышлений» или не было — остаётся гадать.

Тогда же я был вызван телефонным звонком в КГБ. Меня встретил и провёл в свой кабинет высокий человек в штатском, назвавший себя, кажется, Николаем Семёновичем (а про фамилию спросить я не догадался). Он вытащил из своего стола несколько моих ранних сборников (я их узнал по характерным обложкам, которые сам же и делал) и сказал примерно следующее:

— Мы знаем, что вы издаёте журнал «Многая лета». Он не является антисоветским, но его издание не соответствует интересам нашего государства. Поэтому предлагаем вам прекратить его издание. Если он будет продолжать выходить, то против вас будет возбуждено дело по старым вашим статьям, и он указал рукою на мои сборники, лежавшие на столе. — А в них более чем достаточно всякой грязи и клеветы на Советскую власть, чтобы судить вас по соответствующей статье.

Я ответил ему, что сознательной клеветы с моей стороны не было, с решением властей я не согласен, но и конфликтовать с ними не в моих интересах. «Поэтому вынужденно прекращаю своё издание, но выражаю надежду, что ваше решение будет со временем пересмотрено, и вы известите меня об этом».

Это заявление его устроило, и мы расстались сравнительно мирно. Никаких звонков из КГБ ко мне больше не было.

Я начал издавать новый самиздатский сборник — «Непрядва» — в 1987 г., когда стало ясно, что Комитету Государственной Безопасности теперь плевать на всё, что пишется и говорится в стране.

14 июля 2010 г.

О тайной природе капитализма

Не трудно догадаться, что всепоглощающие заботы об одних только прибылях — удел сравнительно мелких сошек в капиталистическом мире. Чем крупнее капитал, тем он плотнее соприкасается со всеми сторонами жизни общества и тем более заинтересован в подчинении их своему контролю. Ясно, что интересы самого крупного — международного капитала должны простираться на всю мировую ситуацию в целом и заключаться в том, чтобы, овладев поначалу ключевыми позициями в мире, наращивать затем свою власть над человечеством. А поскольку откровенность такого стремления вызвала бы неминуемо решительное сопротивление со стороны народов, то сокрытие своих целей, как и методов их осуществления, должно было стать непременным условием для достижения успеха.

Однако, как бы ни было верно сказанное, его недостаточно для уразумения цели, преследуемой господствующим капиталом. Ибо всякий слой общества, в том числе и высший слой финансовой олигархии, состоит не из каких-то абстрактных людей, но из людей с конкретными, исторически приобретенными, чертами, которые должны были наложить свою печать на их интересы. И вот для того, чтобы понять, какого же рода отпечаток наложили исторически приобретенные черты на интересы наиболее влиятельного слоя финансовой элиты, следует рассмотреть несколько внимательнее, чем это обычно принято, самих представителей этого слоя. И, главное, уяснить их генезис, потому что этот последний позволяет иногда обнаружить такие важные особенности, которые сохраняются впоследствии лишь в завуалированном виде, хотя продолжают играть роль самую существенную.

Освещая профессиональную генеалогию тех, под чьим контролем оказалась впоследствии вся капиталистическая экономика, В.И. Ленин писал: «Капитализм, начавший своё развитие с мелкого ростовщического капитала, кончает своё развитие гигантским ростовщическим капиталом». И в самом деле. Поскольку банковское дело есть не что иное, как предельно развитое во всех отношениях ростовщичество, а сам банковский капитал был и остаётся донором промышленности, без которого её развитие замедлилось бы в десятки раз (и в качестве такового занимает командные позиции в капиталистической экономике), то совершенно естественно, что накопление денежного капитала и технических навыков его использования было необходимым предварительным условием для последующего образования капитала финансового и, следовательно, самой финансовой олигархии.

Столь же естественно, что господствующие позиции в банковском деле должны были с самого начала захватить и удерживать за собою исторически связанные с ранними формами ростовщичества банкиры. Известно, что эти последние намного превосходили последующих банкиров-новичков как величиною своих капиталов, собиравшихся, как минимум, на протяжении многих столетий, так и опытом в самых разнообразных денежных операциях.

Кроме того, те преимущества, которыми они обладали в силу большего опыта и больших денежных накоплений, должны были увеличиваться многократно благодаря солидарности религиозной. Отрицать или игнорировать эту последнюю в делах торговых нет никаких оснований. Помимо того, что такая религиозная солидарность играла в жизни народов большую роль в прошлом как проявление их чисто идеальных стремлений, она и в практическом отношении давала громадные преимущества. Ибо в торговых войнах выступать сообща выгоднее, чем в одиночку. Из чего следует, что, будучи, в принципе, явлением неэкономического порядка, она должна была оказывать на экономический порядок самое существенное влияние.

Если же учесть, что речь идёт по преимуществу о ростовщиках-иудеях и их агентах-единоверцах, давно и повсеместно прославившихся своей исключительной сплочённостью и неистребимой склонностью к торговле вообще и к торговле деньгами в особенности, то к сказанному придётся добавить, что солидарность подобного рода прямо диктовалась им, в отличие от представителей других религий, религиозными предписаниями иудаизма. И эти предписания имели не формальный характер, благодаря которому их можно было бы обходить в реальной жизни. Нет, они имели характер Закона. В иудейской среде четко действовала тщательно разработанная система права, нацеленная на поощрение стяжательства и на усиление взаимоподдержки приверженцев иудаизма перед лицом иноверцев в сфере торговли.

Историкам иудаизма хорошо известны некоторые тайные законы, запрещавшие иудеям конкуренцию между ними в их делах с иноверцами и жестоко каравшие всякого нарушителя этих законов. Так, например, Я. Брафман рассказал в своей «Книге кагала» (СПб, 1888, ч. 1, с.126–135) о праве меропии и хазаки, подтвердив документально их действие в иудейской среде. Кратко суть этих законов в следующем.

Меропия — это право, продаваемое кагалом конкретному лицу из иудеев на исключительное, бесконкурентное со стороны других иудеев ведение дел с каким-нибудь лицом из неиудеев. Вот выписка на этот счёт из сборника иудейских законов «Шулхан-Арух»: «Если у еврея есть меропия нееврей, то в одних местах бет-дин (иудейский суд. — Г.Ш.) воспрещает другим евреям делать подрыв (тому еврею, который имеет за собою этого меропию) и иметь дела с этим неевреем, а в иных местах разрешает и другим евреям ходить к этому нееврею, давать ему деньги в долг, иметь с ним дела и вытягивать с него, ибо имущество неевреев свободно, и кто им раньше завладеет, тому оно и принадлежит». То есть в первом случае речь идет о проданном кагалом праве на меропию, а во втором о ещё не проданном. В качестве иллюстрации Брафман приводит следующий рассказ одного помещика, напечатанный в газете «Новое время» (№ 1880 за 1881 г.):

«В бессарабской губернии было у меня имение, и в нём виноградники, приносившие значительный доход. Является как-то ко мне местный купец-еврей приторговать у меня вино и даёт баснословно дешёвую цену, я не соглашаюсь. Долго он меня мучил, уговаривал, доказывал, что дороже дать не сходно. Наконец, озлившись на моё упорство и видя, что гешефт не удаётся, объявил мне, что НИКТО У МЕНЯ ВИНА НЕ КУПИТ ДАЖЕ ЗА БЕСЦЕНОК и что я его ещё буду просить впоследствии, да будет поздно. Я его прогнал. Между тем время проходит, посылаю я уже сам искать купцов, но напрасно. Как только узнают, чье вино предлагается в продажу, так сейчас отказываются. Посылаю я приказчика вёрст за сто, в Подольскую губернию — тот же результат. Несколько месяцев спустя только узнал я, что местный торговец-еврей наложил на моё вино хейрим (проклятие) ЧЕРЕЗ МЕСТНЫЙ КАГАЛ и дал знать об этом во все еврейские общества вёрст за сто вокруг» (Книга кагала, ч.1, с. 128).

Что же касается хазаки, то это право сходно с правом меропии, но распространяется не на личность и движимое имущество конкретного нееврея, а на его имущество недвижимое. В обоих случаях кагал и бет-дин берут на себя обязанность защищать купившего меропию или хазаку от всякого конкурента: «они должны преследовать и гнать такого человека везде, где это представляется возможным для еврейской власти, чтобы согнуть его в дугу,., как сказано в одном из опубликованных Брафманом документов.

Само собой разумеется, что подобные же негласные законы, приспособленные к специфике банковского дела, должны были действовать и в среде иудейских банкиров, ибо они вытекали из самой сути религии талмудизма. Но тайна их должна была сохраняться куда более тщательно, поскольку действовали они в более узком кругу и касались предметов куда более деликатных.

Тут важно принять ещё во внимание, что весь комплекс иудейских идей в целом, усваиваемый с детства, порождал в еврейских дельцах такие необходимые для истинных финансистов качества, как ПРЕЗРЕНИЕ И БЕЗЖАЛОСТНОСТЬ К СВОИМ ЖЕРТВАМ (на эту характерную черту обратил внимание Ф.М. Достоевский в своих статьях о еврействе). Этот комплекс идей создавал в иудейской среде такую атмосферу, в которой торговая солидарность разумелась сама собою и нарушение которой было просто немыслимо.

Сказанное, однако, не означает, что иудейским законодательством (письменным или устным) запрещалась всякая вообще конкуренция между евреями. Нет, запрещалась только такая, от которой иудейство как целое могло проиграть, а иноверцы выиграть. Поэтому внутренняя борьба и даже грызня между иудейскими дельцами, если эта грызня не затрагивала общеиудейских интересов, допускалась как вещь совершенно естественная и даже полезная, позволяющая сохранять высокую «спортивную форму» своих гешефтмахеров.

Кроме того, такая грызня в рамках определённых правил, о которых иноверцы не должны были догадываться, преднамеренно раздувалась в их глазах, чтобы тем самым убедить их в том, что никакой иудейской солидарности в сфере финансовой и политической не существует, а потому и сами неевреи могут не заботиться о собственной национальной и религиозной солидарности.

Ради этой же маскировки иудейской хозяйственной и политической солидарности следовало отказаться от мысли о более или менее равномерном обогащении всех евреев. Массы нищих и полунищих торговцев, ремесленников и рабочих, равно как и массы обычных по достатку евреев, должны были создавать впечатление у «гоев», будто финансовая и политическая власть иудейской элиты не имеет в себе ничего специфически иудейского.

Переход евреев к преимущественному занятию торговлей начался очень давно и сопровождался расселением по торговым путям Средиземноморья и Ближнего Востока. «Правнуки пастухов и пахарей,.. — писал Брафман, — евреи второго храма постепенно… перешли от плуга и нивы к торгашеству… Под влиянием этого порядка вещей и виноградники еврейские потеряли свое вино, а истекавшая когда-то «млеком и мёдом» земля уже при втором храме постепенно превратилась в пустырь… Заметим, что этот переворот в их жизни и любовь к торговле деньгами евреи охотно объясняют средневековыми на них гонениями со стороны христиан, а христианский учёный мир наивно, по незнанию, повторяет излюбленное евреями объяснение» (там же, с.47).

Уже к началу христианской эры еврейские торговцы фактически монополизировали торговлю в местах своего расселения, а их денежная власть перерастала во власть политическую и культурную. Много путешествовавший географ и историк Страбон (64 г. до н. э. — 23 г. н. э.) писал о них: «Едва ли можно найти на земле такое место, где бы не было этого племени и которым бы они не овладели».

«… Захватив откуп податей — чуть ли не на всём пространстве империи, — писал А.С. Шмаков, — сыны Иуды стали управлять даже дипломатической частью в Риме. Это не исключало, разумеется, для них возможности завладеть и дипломатией государства парфян, опасных врагов самого Рима… Частью в качестве банкиров либо агентов по откупам и подрядам всаднического сословия в провинциях, частью в роли обладателей халдейских тайн, волхвования и чернокнижия, частью как факторы и сводники… наконец, частью в звании политиканов, оркестрирующих выборы и народные голосования, евреи влияли на римскую аристократию и сильных мира сего» («Международное тайное правительство», М., 1912, с. 25).

Уже в древности многие видели, что быть евреем выгодно, и принимали иудейскую веру, становились евреями.

Результатом был явно несоразмерный с естественным приростом рост численности иудеев. К началу христианской эры на 70-миллионную Римскую империю приходилось 7 млн. иудеев (А. Донини «У истоков христианства», М., 1979, с. 43). Учитывая организованность евреев, можно сказать, что это была почти «обречённая» на победу сила. В то время, как языческий мир неуклонно деградировал даже в нравственном отношении, иудейство оставалось миром прочной нравственности и постоянной взаимоподдержки (в отношениях, разумеется, только между «своими»). На это обстоятельство указывал уже Тацит: «Богатство иудеев, — писал он, — возрастает ещё потому, что они соблюдают в своей среде строгую честность и всегда готовы оказать друг другу помощь, в то время как они питают злостную вражду ко всем остальным» («История», кн. 5).

Естественно, иудеи не сомневались в грядущей иудаизации Римской империи, а вслед за нею и всего остального мира. Это был лишь вопрос времени. Разве не о воцарении иудеев над всем миром вещали их священные книги? «Всех людей, — писал тогдашний идеолог иудейства Филон Александрийский (около 25 г. до Р.Х. — около 50 г. по Р.Х.), — покоряет себе иудейство… варваров, эллинов, жителей континента и островов, народы Востока и Запада, европейцев, азиатов, все народы земли».

Итак, разлагающееся язычество не могло противопоставить ничего наступающей еврейской силе, кроме сердитых слов и паллиативных мер. И только неожиданная победа Христианства и, затем, мусульманства, породивших новые духовно-политические силовые поля в тогдашней «ойкумене», предотвратила дальнейшую иудаизацию тогдашнего Средиземноморья.

Это была величайшая катастрофа всей античной иудейской политики. Но она не заставила иудеев сложить оружие, а только вынудила их с большей осторожностью и с большим искусством продолжать в новых условиях своё старое дело. Подбирать ключи к новым религиозным мирам.

Из сказанного следует, что связанные иудейской солидарностью ростовщики, торговцы, банкиры, всякого рода дельцы и их обслуга представляли собою на деле гигантский международный картель, невидимый внешнему миру, но оттого ещё более могущественный. Его финансовые возможности были несравнимы с возможностями любого не входившего в его состав банкирского дома, даже самого крупного.

Однако, как бы ни вуалировали свою солидарность иудейские банкиры и как бы ни скрывали истинные размеры своих капиталов и политического влияния, уже в середине XIX века их могущество перестало быть тайной для всех более или менее внимательных наблюдателей. К. Маркс имел все основания писать о фактических ПРЕИМУЩЕСТВАХ положения иудеев по сравнению с христианами, располагавшими в Европе, в отличие от иудеев, всеми правами. Значит, превосходство иудеев в финансовой сфере над христианами было столь подавляющим, что даже формальное бесправие иудеев не могло препятствовать их фактической власти над своими религиозными соперниками.

Достаточно сказать, что династия одних только Ротшильдов крепко держала в своих руках финансы Англии, Франции, Италии, Германии и Австро-Венгрии. Сравнительно с Ротшильдами все короли Европы были нищими попрошайками, поскольку им постоянно не хватало свободного, т.е. подвижного капитала. Даже земли и дворцы Ротшильдов, не говоря уж о прочем, «намного превосходили по своим масштабам владения могущественнейших королей Франции и владения королевы Виктории» (Е.С. Евсеев «Расизм под голубой звездой», Саратов, 1981, с.100).

По словам Герцена («Былое и думы», глава XXIX), чтобы одёрнуть Российского императора, одному из Ротшильдов было достаточно лишь коротко пригрозить — и Николай I, которого называли «жандармом Европы», тут же униженно отступил. Он понимал, что в финансовом мире у Ротшильдов нет конкурентов, а потому их слово — закон. Никто из банкиров не осмелится вопреки Ротшильдам давать России займы, без которых ей пришлось бы перестраивать свою экономику. А перестраивать не хотелось… Но мало того. Открытое противостояние Ротшильдам грозило России враждой со стороны Европы. Ибо, как писал один наблюдатель того времени, «существует только одна великая держава в Европе, это Ротшильд». В этом же смысле высказывался и знаменитый философ Фихте.

Имея в виду империю Габсбургов, Лавис и Рамбо писали в своей «Истории XIX века»: «произведенная в 1838 году реформа финансового управления вследствие своей неполноты дала смехотворные результаты. Постоянные дефициты покрывались займами, а для уплаты по ним процентов делались новые займы. Большие банкирские дома, между прочим и дом Ротшильдов, заключили с Габсбургами как бы тайные союзы, и Вена стала одной из резиденций международного финансового мира» (М., 1938, т. 4, с. 94).

Поистине, стоит вдуматься в эти почти весёлые слова. «Союз» паука и мухи, которую чем дальше тем крепче связывали и из которой высасывали её силы, давал отнюдь не «смехотворные» результаты. Но — самые вожделенные для одной стороны и самые ужасные для другой. Этот «союз» позволил Ротшильдам влиять на внутреннюю и внешнюю политику Габсбургов в нужном иудейскому капиталу направлении. Но в серьёзной научной литературе писать о таких вещах, конечно, не принято.

Если учесть, что помимо Ротшильдов в тайный иудейский банковский картель входили десятки самых могущественных банкиров, то станет ясно, что объединённой их мощи было более чем достаточно для того, чтобы задушить или поставить на колени (подчинить себе) любой банк, не входивший в этот картель. Из чего следует, что этот картель мог и, следовательно, должен был поставить под свой контроль всю мировую банковскую систему в целом, Ибо выгоды от такого рода монополии очевидны.

Ведь банки, как уже говорилось, всегда занимали командные высоты в экономике капитализма. В чьих руках были банки, тот мог влиять по своему усмотрению на развитие всей мировой экономики. Любое, даже самое крупное, промышленное предприятие, чтобы расширить или усовершенствовать своё производство, обойтись собственными капиталами, как правило, не может. В условиях конкурентной борьбы они обычно полностью вложены в наличное производство. И потому это предприятие вынуждено занимать деньги у банков, а те могут решать, кому дать зелёный свет, а кого остановить и оставить на съедение конкурентов. Но это отнюдь не единственный способ влияния банков на промышленное производство.

Поистине волшебная сила эта власть над мировыми финансами! Контролируя их, можно решать, в каких государствах и регионах развивать ту или иную промышленность, а в каких тормозить её развитие, воздействуя ради этого явно или скрытно на хозяйственную политику правительств и частных компаний. Контролируя мировые финансы, можно воздействовать на внутреннюю и внешнюю политику государств. Можно в обход правительств влиять на общественную жизнь любого народа, финансируя нужные идейные течения и общественные движения. Можно формировать художественные вкусы населения, создавая и финансируя нужные музеи, концертные залы, издательства и т.д. Чтобы они искусственно взвинчивали цены на произведения определённых школ, рекламировали нужных писателей и артистов. Власть над мировыми финансами — ЭТО КЛЮЧИ К ГОСПОДСТВУ НАД МИРОМ. Однажды завладев ими, их больше не выпускают из рук, ибо само обладание этими ключами сказочно укрепляет держащие их руки и соответственно ослабляет все руки другие, в которых этих ключей нет.

И только одна сила способна ослабить или даже свести на нет силу этих ключей. Это сила самого обыкновенного света, открывающего перед всеми механику стяжания и умножения капиталов, а также механику управления посредством этих капиталов жизнью народов. Но если свет так опасен для стремящихся к мировому господству, то, значит, они должны прилагать величайшие усилия для сокрытия своих дел от света. И хранить их в самой непроницаемой тайне.

Но возникает вопрос: как можно хранить в тайне столь грандиозную деятельность? Ведь причастных к ней, учитывая её масштабы, нужны не тысячи, а сотни тысяч или даже миллионы. Если открыть им действительный характер выполняемой ими работы, то очень скоро тайна перестанет быть тайной. А это значит, что задуманное дело неизбежно и непоправимо рухнет.

Кроме того, участие одних только иудеев в этом деле так или иначе обнажило б его сугубо иудейский характер. Следовательно, требовалось привлечь к нему чужаков — как для более основательной маскировки, так и для реальной помощи.

Трудность сохранения тайны от своих же собственных агентов, как иудеев, так и неиудеев, могла быть преодолена глубокоэшелокированным обманом тех и других относительно истинного характера выполняемой ими работы при строго дозированном посвящении их в конкретные дела. При этом самые разнообразные по своему уровню и профилю исполнители должны преследовать открытую каждому из них цель и не догадываться о том, что должно получиться в результате совместной их деятельности. Тем более спроектированной на далёкое будущее.

Кроме того, успеху дела должны были очень способствовать и эгоизация людей, обратной стороной которой должна быть их продажность, и запутанность их понятий о жизни, позволяющая манипулировать этими понятиями и управлять таким образом сознанием людей. В этом направлении следовало работать. Добиться значительного эффекта можно было, конечно, не сразу, а только в чреде сменяющих друг друга поколений. Что позволило бы представить такого рода изменения не результатом чьей-то злонамеренной деятельности, но естественным продуктом самой жизни.

Кроме того, погруженность людей в житейские дела и равнодушие их ко всему, что не касается их непосредственно, свойственные подавляющему их большинству, создают благоприятную среду для сокрытия преступлений всякого рода. А уж для сокрытия преступлений неординарного характера тем более. А что может быть сложнее того преступления, о котором идёт речь? Его не то что доказать — даже понять дано не всякому. А это значит, что, даже имея в руках доказательства заговора против общества, довести их до его сознания почти невозможно. Ибо общество, в котором все его члены ищут свои личные выгоды, по большому счету безумно.

Итак, требовалась глубоко продуманная и многократно испытанная в многовековой практике технология тайной организации и тайной власти. Но талмудическое еврейство как раз и жило на протяжении двух с лишним тысяч лет (учитывая его фарисейское прошлое) в условиях такой организации, раскинувшейся по всему свету и сочетавшей открытую деятельность с закрытой. Естественно, что оно накопило за это время уникальнейший опыт, которого не было у других народов. И для новых побед ему было достаточно лишь расширить и модернизировать свою древнюю практику привлечения на свою сторону инородцев (в античные времена язычников принимали в еврейство на правах полуиудеев, для которых было достаточно выполнять так называемые Законы Ноя).

Речь, естественно, идет о масонстве. О нём за последние годы у нас появилась обильная литература, поэтому я не буду распространяться о его истории и организации. Отмечу лишь следующее обстоятельство: масонство имеет не только иудейские, но и языческие корни. Когда Христианство стало официальной религией в огромном мире, от Португалии до Армении и от Ирландии до Эфиопии, то какая-то часть язычников (особенно из господствующих родов), не желавшая принять новую религию и все-таки вынужденная это сделать лицемерно, должна была оказаться в положении, очень похожем на положение евреев, скрывавших от чужаков некоторые особенности своей религии и своей практики. То есть вести такую же двойную жизнь, как и евреи в чуждой для них среде. Усвоить сходные способы поведения и выработать сходные организационные структуры. Сближать этих тайных язычников с иудеями должны были не только общая их ненависть к Христианству и похожие способы борьбы с ним, но и общая система ценностей. Дело в том, что в основе талмудической религии лежат ценности не иудейские, как думают многие, а языческие, лишь по своей наружности окрашенные в иудейские тона. Евреи на протяжении всей ветхозаветной истории, начиная с современников Моисея, были неравнодушны к языческому золотому тельцу и продолжают поклоняться ему до сих пор. Весь Ветхий Завет наполнен жалобами пророков на приверженность евреев к языческим культам. И это механическое соединение внутренне несовместимых начал — ветхозаветного Закона и языческой настроенности евреев — должно было принять со временем более совершенную, в своем роде, форму: иудейская внешность должна была скрыть языческое содержание талмудической религии. В еврейской среде произошла скрытная подмена Моисеева Закона так называемыми устными законами, которые были в дальнейшем частично записаны и стали книгами Талмуда. Высокомерие и тщеславие, стремление к господству и эксплуатации чужого труда, сокрытие своей истинной природы и своих целей — вот то общее, что не могло не объединить переродившееся иудейство с ушедшим в подполье язычеством в их общей борьбе с Христианством. А посему то, что иногда называют «жидо-масонством», правильнее было бы называть жидо-язычеством, так как в этой последней формуле более ясно проступает самая суть дела. О том, кто у кого в этом альянсе оказался в подчинении, можно судить как по тому, у кого было больше капиталов, так и по тому, кто начал раньше собирать эти капиталы и вести полуподпольное существование. Ясно, что поскольку талмудическое иудейство гораздо старше и опытнее подпольного язычества, то это последнее и должно было стать лишь инструментом иудейской политики.

Итак, родственное по своим принципам, методам и структуре талмудическому иудаизму (в котором тоже должны быть разные степени посвящения, неизвестные простым иудеям), масонство с его дозированным посвящением, с его широчайшим спектром политических и прочих «идеалов» (предназначенным для уловления в его сети представителей самых разных общественных сил), с его полной проницаемостью от иерархической вершины к рядовым членам и полной непроницаемостью в направлении обратном, а также со всеми другими характерными его чертами, могло быть создано талмудическим иудейством в качестве инструмента его политики, а потому и должно было быть создано им.

Используя откровенных язычников и оболваненных масонством христиан, можно было расшатывать постепенно устои христианского мира, которые и без того не были никогда особенно крепкими. И захватить, в конце концов, фактическую в нём власть. Правда, на это дело должно было уйти много времени.

Но вернёмся к нашим банкирам. Хорошо известный факт принадлежности к «вольным каменщикам» наиболее влиятельных из них, разумеется, не случаен. Если б масонство не играло существенной роли в негласном управлении хозяйственной жизнью, то зачем, спрашивается, «арийским» финансовым тузам было б вступать в масонские ложи и тратить в них время на нелепые церемонии и выслушивание нудных проповедей? Промышленники и банкиры, как известно, люди, прежде всего, деловые, то есть корыстные и рациональные, и потому никогда не бросающие на ветер ни своих денег, ни своего времени. И если они тем не менее охотно вступают в масонские ложи, то, значит, влекут их туда не пустопорожние проповеди, а самые что ни на есть деловые соображения… Разве это не дело — примкнуть к сильным мира сего и, помогая им, пользоваться за это их покровительством? Которое даруется не всем, но только избранным, уже доказавшим свою готовность служить и потому крепко связанным масонскими законами. Заслужишь доверие — тебе откроют кредит на льготных условиях. Дадут дешёвый заем. А это значит, что ты можешь расширить своё предприятие. Или модернизировать его, тем самым усилив свои позиции в конкурентной борьбе. Под покровительством сильных тебе не страшны никакие кризисы, потому что они сметают лишь тех, кому отказывают в помощи крупные банки. А сами крупные банки (за исключением декоративных) от кризисов никогда не страдают. Наоборот, они изрядно обогащаются. С тобою в числе первых заключат выгодные для тебя сделки контрагенты, зависимые от тех же могущественных патронов. За те же самые деньги получишь куда более ценные и своевременные услуги от соответствующих фирм. Почувствовав этот благословенный патронаж, тебя не тронет мафия, скрытно зависимая от тех же патронов. Кроме того, тебе намекнут на выгодное дельце, не стоящее на первый взгляд даже выеденного яйца, и предостерегут от другого, заманчивого на вид, но, как выяснится в дальнейшем, грозившего тебе неминуемым разорением. Вся информация такого рода скапливается только у сильных мира сего.

Великое и прекрасное дело — солидарность. И, особенно, в конкурентной борьбе, когда за тебя многоопытные и всемогущие режиссёры этой борьбы. А в особенности солидарность тайная, когда твой противник, стоявший только что на твёрдой, казалось бы, земле, вдруг проваливается в безвылазную трясину… И за что ни ухватится — всё выскальзывает из его рук или идёт вместе с ним ко дну. А какие с этого дна доносятся стоны, какие проклятия. В век всеобщей коммерции не от великой неразделенной любви люди сходят с ума или идут на преступления. А от великих коммерческих неудач. Ах, какому бы дьяволу продать свою душу?.. Лишь бы избавиться от нищеты, которая хуже самой смерти.

Но дьяволы не спешат покупать жалкие души. Им нужен добротный товар. Соответствующий тем или иным их целям. Они знают человеческий материал и далеко не каждого зачисляют в свой штат. Этой чести надо ещё добиться, показать, на что ты способен. Если же ты зауряден во всём зачем ты им нужен? Нет, брат, тебя не купят, и не надейся. Разве что в шутку за полкопейки, потому что они пошутить тоже любят. Только по-своему.

Итак, выше отмечены два момента в предыстории монополистического капитализма: 1) Образование фактического, хотя и не формального, банковского картеля на иудейской основе. 2) Последующее распространение его власти на всю мировую банковскую систему в целом.

А поскольку сказанное о масонстве даёт некоторое представление о том, каким образом эпопея покорения нееврейского банковского капитала иудейским банковским картелем могла совершаться незримо для посторонних глаз и выглядеть извне объективным процессом концентрации банковского капитала, то теперь остается уделить внимание следующим двум моментам в становлении мирового еврейского империализма: 3) Окончательному подчинению мирового хозяйства монополизированной банковской системе и 4) Новым способам камуфляжа иудейской финансовой власти.

Если монополия в банковском деле открывала возможность поставить под свой контроль всю промышленность, торговлю и транспорт, то было бы чудом, если б иудейские банкиры такой возможностью не воспользовались. Используя кредит как безотказное средство вторжения в управление предприятиями и скупая контрольные пакеты акций, было нетрудно захватить поначалу ключевые предприятия в наиболее доходных и важных по своему значению отраслях промышленности и торговли, а затем, используя те же или аналогичные методы, расширять подконтрольные предприятия, наращивать их конкурентную мощь, объединять их и присоединять к ним в качестве зависимых всё новые предприятия. Разоряя при этом всех непокорных и вообще всякую мелочь.

Таким образом, посредством «сращения» банковского, промышленного, торгового и всяких обслуживающих капиталов возникал капитал ФИНАНСОВЫЙ, а посредством объединения крупнейших родственных по своему профилю подконтрольных предприятий и вассальной зависимости от них менее крупных возникали промышленные МОНОПОЛИИ, утверждавшие своё господство в разных отраслях экономики и, как хозяева положения, вздувавшие цены на свои товары.

При этом надо отметить, что в финансовом капитале командные позиции остались по-прежнему на стороне банковского капитала, а монополизация разных отраслей хозяйства не исключила конкуренцию между монополиями и внутри монополий, а лишь придала ей более управляемый характер.

То и другое обстоятельства важны потому, что свидетельствуют о не столько СТИХИЙНОМ характере процессов, совершающихся в экономике империализма, сколько о СКРЫТНО НАПРАВЛЯЕМЫХ процессах, которые лишь дополняются и камуфлируются явлениями стихийными. А если так, то затушёвывание этого столь важного обстоятельства является не чем иным, как подыгрыванием правящим бал в современном мире. Подыгрыванием, которое дезориентирует всех относительно истинной природы капиталистического хозяйства.

Подыгрыванием интересам иудейских банкиров является также и сокрытие того важного обстоятельства, что при описанной выше организации экономики любые выступления рабочих в защиту своих узкоклассовых интересов сталкивают их исключительно с промышленниками, то есть с низшим звеном в иерархии капитализма, которое и становится объектом их классовой вражды. В то время как высшее звено (то есть банкиры, наживающиеся куда больше на эксплуатации тех же рабочих) от борьбы такого рода не только не страдает, но даже выигрывает, так как финансовое ослабление промышленников делает их еще более зависимыми от банков.

Что же касается задачи, стоящей перед банковским картелем, то о ней догадаться нетрудно. Система управления мировой экономикой должна превращаться во всё более мощный насос, перекачивающий плоды труда всех народов в виде золота и ценных бумаг в сейфы банкиров с тем, чтобы затем использовать эти средства для совершенствования системы скрытного закабаления человечества.

Итак, в середине XIX века господство иудейского капитала во всех сферах жизни европейских народов стало настолько заметным, что в среде национальной интеллигенции этих народов возникло движение в защиту их независимости, названное антисемитским. Не понимать опасности для себя этого движения правящие еврейские круги, разумеется, не могли. Надо было что-то делать. Использовать тайные рычаги воздействия для извращения нравственной природы этого движения, а заодно и замаскировать свое господство так искусно, чтобы о нём не было уже речи.

Поскольку осознанная опасность всегда мобилизует громадные внутренние резервы духа нации и вынуждает перестроить сложившиеся стереотипы мышления и строя жизни, то можно представить себе, какую лавину изменений в устройстве общества могло бы вызвать дальнейшее нарастание иудейского господства на виду у всех народов. Чтобы не оказаться сметёнными этой лавиной, её следовало предотвратить. То есть замаскировать свою власть куда более искусно, чем это делалось раньше, а также отвлечь внимание народов на посторонние предметы и по возможности заворожить их ими. Например, мировыми войнами, классовой борьбой и всякого рода похотями, представленными в самом лучшем виде.

Возможности старого способа камуфляжа еврейской власти — формальной смены своей религиозной принадлежности при сохранении внутренней связи с иудейством даже при дальнейшей «ариизации» потомков — были уже недостаточны. Поэтому поиск более совершенных способов маскировки шёл, надо полагать, давно и в самых разных направлениях. Можно заметить, что в занимающее нас время фабрикация номинальных владельцев и подставных фирм стала делом самым обычным. Но хотя номинальных владельцев было нетрудно связывать предварительно тайными долговыми обязательствами, порочащими документами и всякими преступлениями, могущими открыться при непослушании, откровенная грубость и скандальность таких приёмов не позволяли применять их в широких масштабах и строить на них далеко идущие планы. Действовать следовало намного осторожнее и искуснее, чтобы даже в случае какой-либо поломки в механизме камуфляжа не могло бы вылезть наружу ничего такого, что свидетельствовало бы явно о сознательной маскировке иудейской финансовой власти.

До известной степени делу камуфляжа могли служить акционерные банки с безликими географическими или даже «национальными» названиями, начавшие обильно плодиться как раз в это время. И по мере того, как эти банки со смешанными капиталами росли, словно на дрожжах, прежние фамильные банки евреев, наоборот, стали терять свой вес и переходить на положение второстепенных и третьестепенных. А потом и вообще исчезли. Вот ведь какое чудо.

Но нетрудно догадаться, в чём здесь было дело. Повинуясь воле своих владельцев, еврейский капитал рассредоточивался в этих новых, по наружности космополитических, банках, в которых доля акций того или иного еврейского банкира казалась ничтожной по сравнению с общей массой других акций. Но его реальная власть над этой массой оставалась прежней в силу скрытного союза с ним (или скрытной подчиненности ему) других держателей контрольного пакета акций. О чём можно было только догадываться некоторым одиночкам, но доказать реальность этой скрытной унии — невозможно.

Такое рассредоточение еврейского капитала из фамильного банка в десятки акционерных банков давало сразу двойной эффект:

Иудейский капитал по видимости явно стушёвывался на фоне громадных денежных средств, привлечённых от массы неорганизованных акционеров и вкладчиков. Кроме того, он мог ещё дополнительно заслоняться более крупными капиталами доверенных лиц, формально полностью независимых. А также капиталами «арийских масонов», речь о которых пойдёт ниже.
Управление громадными чужими капиталами при формальной ответственности за такое управление наёмных банковских «правлений», назначаемых держателями контрольного пакета акций, позволяло безнаказанно творить грандиозные махинации, грабить не только вкладчиков, но и практически всех акционеров, посредством искусственных банкротств.

Однако маскировки такого рода, при всей их относительной ценности, были всё-таки недостаточными. Они позволяли дотошным наблюдателям задаваться самыми щекотливыми вопросами. «Вчера ещё, — могли заметить они, — еврейские банки заправляли всеми мировыми финансами. А над ними над всеми возвышалась династия Ротшильдов. Куда же она девалась? Неужели евреи добровольно отказались от своей денежной и, стало быть, политической власти?» Начнут искать, начнут подсчитывать рассредоточенные капиталы и догадываться о том, почему и зачем они рассредоточивались. Сообразят, что ключевые позиции в банковском деле по-прежнему в руках иудеев и что господство их продолжает расти, хотя имеет скрытные формы.

Из сказанного следует, что требовалась ещё более глубокая перестройка всей видимой части капиталистического мира. Надо было не только скрыть власть иудейского картеля, но сделать это так, чтобы казалось, будто Ротшильды и другие еврейские банкиры как бы ЕСТЕСТВЕННО утратили своё господство, а на передний план вышли, как бы тесня иудейских финансистов, более-де оборотистые арийские финансисты.

Гениальная и вместе с тем очень простая мысль заключалась в том, что не имеет значения, кто номинально владеет капиталами и продолжает их наращивать. Главное в том, кто управляет ими фактически, в чьих интересах они используются. Была бы крепкой узда на осле, а что за осёл несёт на себе мешок с золотом, не так важно.

Стало быть, следовало вырастить таких послушных «ослов», связанных с самого начала невидимой для непосвящённых уздою, и выдвинуть их для всеобщего обозрения в качестве владельцев мировых капиталов. Выдвинуть в качестве неотразимого доказательства происшедшей-де перемены в финансовом мире.

Школой, в которой совершалось бы воспитание «арийских ослов» и которая стала бы одновременно системой строгого контроля за ними, должно было стать, разумеется, всё то же масонство, но только, конечно, достаточно «высокоградусное». Само продвижение «арийских» финансистов к вершинам финансовой власти должно было зависеть, помимо чисто деловых качеств, от меры их преданности своим тайным хозяевам, от умения понимать их с полуслова или даже вообще без слов. При этом узда, ограничивающая их свободу, должна была быть настолько мягкой, красивой и, главное, почётной, что все обузданные ею должны были не только не тяготиться ею, а, наоборот, дорожить как величайшей ценностью. Предоставляя арийскому избраннику гарантию его материального богатства и наделяя его сознанием безмерного своего превосходства над простыми смертными, она ограничивала его только в одном пункте, касающемся интересов масонства и стоящего за ним талмудического иудейства. И при известной настроенности, культивируемой с детства воспитанием и отбором, эта узда должна была ощущаться не как узда, но как высший нравственный долг, служение которому неотделимо от служения собственным интересам.

О том, что узда, закрепленная на «арийских ослах», оказалась достаточно крепкой, свидетельствует вся история последнего столетия, на протяжении которой «арийский» капитал использовался постоянно в интересах иудейской политики и никогда не осмеливался вступить с ней в борьбу. Что и неудивительно: «арийские» финансисты, включенные в управляемую иудейской элитой систему масонства, зависели и зависят от неё полностью. Мельчайшее поползновение со стороны «арийцев» к бунту против породившей их системы тут же обнаруживается и пресекается столь эффективно, что желающих повторить опыт уже не находится.

К сказанному добавим: по мере роста и переплетения капиталов различных владельцев увеличивается чисто деловая их взаимозависимость. В этих условиях не только индивидуальный бунт против масонства оказывается бесперспективным, но и само управление собственными капиталами, в силу их рассредоточенности, становится тоже невозможным. Оно переходит к так называемым менеджерам, то есть к профессиональным управленцам, высший слой которых воспитывается опять-таки масонством. На эту же передачу управления капиталами в руки менеджеров «работают» постоянные разделы состояний между наследниками. Контролировать же менеджеров ещё легче, чем владельцев капиталов. В случае непослушания их увольняют под тем или иным предлогом, после чего найти соответствующую их рангу работу они уже не могут.

Роль масонства в выращивании послушных иудейской элите арийских магнатов следовало, как уже говорилось, скрывать. А для такого сокрытия нужен был миф о том, что они-де стали магнатами без всякой помощи со стороны еврейских банкиров, но исключительно благодаря своим выдающимся способностям, которые могли проявиться вполне в Америке второй половины XIX века, поскольку здесь открылись совершенно исключительные возможности для роста и умножения капиталов.

Для создания этого мифа следовало выдвинуть на первый план и как можно ярче высветить ту ситуацию, которая складывалась для подавляющего большинства мелких и средних дельцов с их отчаянной конкурентной борьбой и с той ролью, которую играли для них случай, капризы конъюнктуры и разного рода махинации, как собственные, так и чужие, посредством которых создавались и лопались за короткое время огромные, по масштабам туземцев, состояния. Завораживая любознательных читателей такого рода картинами, можно было создать впечатление, будто нечто подобное совершалось, по аналогии, и в высших сферах американского финансового мира. С этой целью происходившее на самом деле в этих высших сферах умышленно не освещалось.

Если же умышленно создавалось такое обманчивое впечатление, то скрадывался вопрос о подлинном хозяине в экономике США. Складывалось впечатление, что такого хозяина не было, хотя на самом деле он был. Скрадывался вопрос о роли ЕВРЕЙСКОГО банковского капитала в экономическом буме в США второй половины XIX века. О роли европейского банковского капитала, контролируемого еврейской элитой.

Напрашивается вопрос: как же это получилось, что прекрасно информированные о положении в Америке банкиры Европы с их громадными мобильными капиталами, превосходившими неизмеримо капиталы американских туземцев, проморгали такое сказочно выгодное для себя дело? Неужели столь изощрённые финансисты с их железной хваткой, подчинившие себе самых богатых и опытных людей Европы, способные разорить любого конкурента, могли на протяжении десятилетий спокойно наблюдать за рождением и ростом своих американских конкурентов, чтобы затем без боя (а боя, заметим, действительно не было) уступить господствующие в мире позиции каким-то никому не известным до середины XIX века выскочкам-одиночкам с их тощими кошельками?

Например, Рокфеллеру, который, благодаря-де бережливости и умелой борьбе с конкурентами, стал в конце XIX века самым богатым человеком в мире.

Если бы такому рядовому в прошлом дельцу досталось даже миллионное наследство (биографы сообщили бы об этом, но они молчат), то мог ли он, новичок и одиночка в мире международного бизнеса, соперничать с кланом матёрых хищников, не привыкших уступать никому лакомые куски? У этого клана были все козыри на руках, в числе которых, помимо денежной и политической власти, самая достоверная информация о том, в каких именно регионах и в какие отрасли хозяйства выгоднее всего вкладывать свои деньги.

Однако в полном противоречии с народной мудростью, согласно которой большие деньги притягивают к себе ещё большие, а малые, наоборот, так и норовят ускользнуть из рук, Рокфеллер, находившийся в наихудших стартовых условиях, взмывает к самым вершинам финансовой власти, а Ротшильды, находившиеся в наилучших условиях, благодушно спускаются с этих вершин, чтобы затеряться среди солидных финансистов рангом пониже. Если такая метаморфоза осуществилась вопреки воле самих Ротшильдов, то она есть величайшее чудо из чудес, перед которым по всей справедливости должны померкнуть все исцеления слепых и хромых… И как же много таких «чудес» в истории капитализма, которых наши патентованные исследователи не видят в упор.

Не захотел открыть тайну своего почти вертикального взлета к вершинам финансовой власти и старый Рокфеллер. На вопросы о том, в чём был секрет его успеха, он огрызался словами, что Бог дал ему деньги, и ничего другого вытянуть из него его собеседникам не удавалось. И лишь однажды этот «гений молчаливости», как его называли, сказал в частном разговоре: «Я знаю способ делать деньги, о котором вы ничего не знаете». Только-то и всего.

В чём состоял этот способ и кто протягивал ему руку с финансовых небес, помогая мелкому дельцу подняться на них и стать одним из самых видных небожителей, можно заключить из следующих фактов. Ещё в юности Рокфеллер-старший знакомится с неким Алонзо Ханной, дружба с которым продолжалась всю их жизнь. Но Ханна был не только компаньоном Рокфеллера и его политическим «альтер эго». Судя по тому, что он скоро стал боссом республиканской партии и признанным «делателем президентов» США, можно с уверенностью сказать, что он был одним из самых высокопоставленных масонов Америки.

Скептики скажут: да разве доказывает что-либо связь Рокфеллера с крупнейшим масоном Америки?.. Охотно соглашаясь с ними в том, что в столь секретном деле формальных доказательств быть не может, отмечу, однако, что тесная дружба на протяжении всей жизни и деловое компаньонство что-нибудь всё-таки да значат. Кроме того, хорошо известно, что Рокфеллер стал превращаться из мелкого дельца в нефтяного магната только благодаря тому, что ему вдруг стали почему-то покровительствовать банкиры и зависимые от них железнодорожные компании, занимавшиеся перевозками нефти. Правда, биографы почему-то так и не попытались выяснить, чем же такое покровительство объяснялось. Наш отечественный исследователь А. Фурсенко, рассказав о фактической стороне дела, ухитрился вообще обойтись без таких слов, как «помощь» и «покровительство». Вот как он пишет: «Рокфеллер сыграл на разнице тарифов на перевозку грузов. Он предложил железнодорожным компаниям хитроумный план. С важнейшими пунктами страны Кливленд связывало несколько железных дорог. Вступив в соглашение с ними, Рокфеллер договорился о том, что на всех дорогах будут удвоены тарифы. Увеличение тарифов на перевозку нефти больно задевало тех, кто был заинтересован в нефтяном бизнесе. Но не Рокфеллера. По условиям соглашения администрация железных дорог обязалась возвращать ему 50 процентов уплаченной суммы под предлогом возмещения расходов на устройство нефтепроводов и хранилищ на железнодорожных станциях. Таким образом, «Стандарт ойл» платила лишь половину тарифов, в то время как остальным приходилось оплачивать их сполна» (А. Фурсенко «Династия Рокфеллеров», Л., 1970, с. 20–21).

Далее автор сообщает о последовавшем в связи с этим юридически незаконным «соглашением» скандале, очень неприятном для железнодорожных компаний, и о том, что, несмотря на эти неприятности, они упорно продолжали поддерживать Рокфеллера. В результате мелкие и средние нефтепромышленники были разорены и вынуждены за бесценок продавать ему свои заводы, а крупные нефтепромышленники, во избежание худшего, соглашаться на зависимость от него, продолжая формально оставаться независимыми. При этом собственные интересы железнодорожных компаний страдали поначалу вследствие массового закрытия нефтезаводов и сокращения в связи с этим нефтеперевозок, а затем в результате того, что вместо множества разрозненных нефтепромышленников, которых было легко подчинить себе, образовалась независимая от железнодорожных компаний монополия, строившая собственные нефтепроводы, скупавшая акции железнодорожных компаний и подминавшая тем самым их под себя. Не понимать невыгоды для себя выращивания независимой нефтяной монополии железнодорожные магнаты, разумеется, не могли. И если они, тем не менее, шли на это, то, значит, какие-то более крупные силы, от которых они зависели, вынуждали их делать это. От кого же зависели железнодорожные компании и стоявшие за ними американские банкиры?

Если учесть бесподобные масштабы строительства железных дорог, а также сравнительную незначительность населения США в те годы (менее 30 млн. человек в 1861 г.), если принять во внимание, что строительство железных дорог, как правило, ОПЕРЕЖАЛО переселенческие волны, то есть шло в мало или вообще не населенных местах (и потому окупаемость вложенных средств на протяжении долгого времени была ничтожной), то можно представить себе, сколь могущественны были силы, финансировавшие это строительство, и как далеко в будущее простирались их планы. Поистине стратегические планы.

Если же, далее, учесть, что одновременно со строительством железных дорог (и тоже бесподобными темпами, то есть намного быстрее, чем в богатой капиталами Европе) росли едва ли не все отрасли тогдашней промышленности сразу (в том числе такие финансовоёмкие, как металлургическая и машиностроительная), то приходится признать либо совершенно чудесный характер американского промышленного бума во второй половине XIX века, либо приток капиталов в США извне, то есть из Европы.

Маркс писал, что «многие не помнящие родства капиталы, функционирующие в Соединенных Штатах, представляют собою лишь вчера капитализированную в Англии кровь детей». Но эту важную мысль наши американисты оставили почему-то без внимания и не связали её с другими высказываниями Маркса о господстве еврейского капитала в Европе. Повидимому, им не хотелось касаться столь деликатной темы.

А вот как туманно и робко выражался, например, Б. Селигмен, касаясь этой же темы: «Частного капитала (американского — Г.Ш.) едва ли было достаточно для строительства железных дорог» («Сильные мира сего», М., 1976, с. 90). А на другой странице этой же книги сообщает как нечто заурядное: «Новые бизнесмены прибывали из Шотландии, Германии и Англии. Например, был такой Август Белмонт — представитель банка Ротшильда, который оказался достаточно могущественным, чтобы основать собственную компанию, а не выступать в качестве представителя филиала европейских финансистов. Белмонт родился в 1816 году в Германии и каким-то образом попал на службу к Ротшильду. В 1837 году он был направлен работать на Кубу, но быстро перекочевал в Нью-Йорк, когда прослышал о разразившейся биржевой панике. Спад деловой активности был подходящим случаем для обогащения путём скупки ценных бумаг на застойном рынке. Он помог правительству Соединенных Штатов получить заём у Ротшильда и вскоре задавал тон в высших сферах общества» (там же, с. 84–85).

О бросавшейся в глаза эмиграции иудейских финансистов из Германии в Америку после 1870 г. сообщает Г. Хальгартен (только этому периоду посвящена его книга «Империализм до 1914 года», М., 1961), а Л.А. Моджорян пишет о переселении в США из Европы таких иудейских банкиров, как Скифы, Варбурги, Левенсоны, Лиманы, Гугенхеймы, Моргентау и др. «Именно эта группа, — пишет она, — захватывала командные высоты в экономике и политической жизни страны…» («Международный сионизм на службе империалистической реакции», М., 1984, с. 28). С несколько иной стороны дополняет это сообщение А. Фурсенко. «Известно, например, — пишет он, — что промышленность и железнодорожные дороги самой развитой капиталистической страны — США были построены в значительной степени на европейские, преимущественно британские капиталы. При этом объём иностранных вкладов… и их влияние на развитие страны были настолько велики, что, несмотря на колоссальные успехи, США длительное время экономически зависели от Европы» (А. Фурсенко «Нефтяные войны», Л.,1985, с. 46).

Стало быть, перетекание иудейских капиталов в США совершалось не только за счёт переселения еврейских магнатов в эту страну, но и за счёт перевода финансовых средств тех еврейских банкиров, которые оставались в Европе. Причем действительные размеры этих переводов, надо полагать, намного превосходили официальные данные, о чём свидетельствует атмосфера замалчивания самого факта этой переброски европейских капиталов в США. Факта, имеющего, несомненно, фундаментальное значение.

В самом деле, подавляющая часть соответствующей литературы, особенно популярной, сохраняет полное молчание об этом деле и тем самым мистифицирует действительную природу американского промышленного бума. В редких же книгах, в которых проскальзывает информация на этот счёт, она имеет столь дробный и столь невинно окрашенный характер, что осознать масштабы и, тем более, смысл этого перетекания иудейских капиталов за океан оказывается не так-то просто.

Вот ещё одно сообщение, дополняющее сказанное таким выразительным штрихом: «Основали фирму «Кун, Леб энд компания ростовщики, приехавшие в середине прошлого века из Германии в Америку. С собой они привезли не только деньги, но и, что оказалось более важным, прочные связи с деловым миром Старого Света. Вскоре основанный ими банк стал одним из самых влиятельных на Уолл-стрите… Свое могущество этот банк использовал для захвата важных позиций на железных дорогах Соединенных Штатов. В течение многих десятилетий услугами банкирского дома Кунов и Лебов пользовались многие предприниматели Европы, имевшие деловые интересы в американской промышленности» (В. Зорин «Некоронованные короли Америки», М., 1970, с. 201). И далее: «…Уолл-стритский банкирский дом «Кун, Леб энд компани» располагал богатствами и властью, ненамного меньшей, чем сам Джон Пирпонт Морган-старший. Не случайно старый Морган… умерял свой норов, когда встречался на деловом поприще с основателем банка Соломоном Лебом. Корсар (кличка Моргана-старшего — Г. Ш.), как это ни удивительно, старался даже поддерживать дружеские отношения с этим оборотистым банкиром, находившимся в родстве с половиной банкиров Европы, вхожим в семьи английских и французских Ротшильдов. Старый Морган мог не ответить на письмо президента Соединенных Штатов, но он бросал все дела для того, чтобы присутствовать на завтраке в деловой резиденции Соломона Леба или на его семейной вечеринке».

К сказанному остаётся добавить, что сам Морганстарший приобрёл свои богатства и свой вес в обществе таким же, в принципе, путем, как и старый Рокфеллер. Его попросту поставили на ключевую позицию при переброске капиталов из Европы в Америку.

Итак, нетрудно догадаться, что расчёт иудейских вождей строился на том, чтобы, не привлекая внимания общественности, переправить капиталы из Старого Света в Новый для хозяйственного освоения последнего с одновременным выдвижением на первые роли среди мировых финансистов тайных иудейских ставленников из «арийцев». Были ли они на самом деле «арийцами» или не были, значения не имело, так как важно было создать их образ. И — превратить США в главную державу всего капиталистического мира, которая должна была со временем распространить своё экономическое, политическое и культурное влияние на всё человечество.

Поскольку в соответствующей исторической и экономической литературе наиболее слабо или вообще не освещёнными оказались как раз те способы, посредством которых только и можно было добиться намеченной цели, то умолчания такого рода как раз и свидетельствуют об успешном решении этой задачи.

Вот очень маленький, но характерный штрих: некий «Негри Варнум Пур,.. — писал Б. Селигмен, — проводил консультации по вопросам управления (железнодорожными Г.Ш.) предприятиями… его требование гласности в вопросах финансирования и управления было воспринято финансистами с Уолл-стрита и предпринимателями недоброжелательно… Голос Пура был гласом вопиющего в пустыне…» («Сильные мира сего», с. 117).

И в самом деле. Зачем посторонним знать о тайных операциях мирового банковского капитала? Святая святых не должна быть доступна ни большинству американского народа, ни даже каким-то его президентам. Но только избранным из избранных. Солидные банки блюдут свои секретные операции от чужих глаз куда строже, чем государства свои государственные тайны.

Подобно тому, как в ХVII веке голландские ростовщики без лишнего шума финансировали английскую промышленность и вызвали тем самым её бурный рост, а заодно и переместили в Англию из Голландии главную базу еврейского капитала, в XIX веке эта база, тоже без лишнего шума, была перемещена из Англии в Америку, хозяйственные и геополитические условия которой оказались более предпочтительными.

Вот, стало быть, от кого зависели железнодорожные компании, послушно давшие, вопреки собственным интересам, зелёный свет Рокфеллеру в его вознесении на финансовые небеса. Вот, значит, почему, сделавшись одной из самых богатых фамилий Америки, Рокфеллеры, как и другие американские финансовые воротилы, проводят просионистскую политику как в международном масштабе, так и внутри своей собственной страны.

Было бы наивно думать, что сказанное выше о тайных методах, используемых мировой плутократией, исчерпывает эту тему. Но и того малого, что нам удалось разглядеть по этой части, достаточно, чтобы понять главное: далеко не случайную связь сионизма и масонства с тем, что у нас ещё совсем недавно именовали империализмом. Это понятие у нас постоянно обрезалось и профанировалось, чтобы скрыть самую его суть и подлинную его природу.

Но как бы ни старался иудейский империализм окрашиваться в чужие национальные цвета или выступать в космополитическом обличии, его действительная природа просвечивает сквозь маскировочные слои и обнаруживается в его методах и целях.

Догадываясь к концу своей жизни о подлинном характере этой силы, воинствующий атеист В.И. Ленин был вынужден, чтобы выразить своё отношение к ней, прибегнуть к совершенно не свойственной ему терминологии. Он написал: «Я не знаю, страшнее ли дьявол, чем современный империализм».

Тем-то и страшен империализм, что это не только высокоорганизованная хозяйственная система, предназначенная для эксплуатации труда миллиардов людей, но, прежде всего, СИСТЕМА ТАЙНОЙ ВЛАСТИ, порождённая глубоко расчеловеченным в своих основах сознанием и нацеленная на завоевание тотального мирового господства. Стяжание материальных богатств для этой системы только средство и ступень для перехода к новому типу власти, уже не коммерческому, но откровенно силовому, или, как теперь модно выражаться, «административно-командному».

Если иметь некоторое представление о Талмуде, то можно догадаться, что целью этой системы должно быть превращение народов в беззащитный живой материал (вроде кур на теперешних птицефабриках), из которого можно будет ваять какие угодно формы. И наиболее ценные в экономическом отношении. И в религиозном. И в эстетическом. Ибо «новый мировой порядок», конечно же, нуждается в собственной эстетике.

И сколь бы ни выглядела фантастической такая перспектива для нынешнего сонного сознания человечества, она, тем не менее, запрограммирована в самой бесчеловечной природе тех, кому Господь наш Иисус Христос сказал: «ВАШ ОТЕЦ ДИАВОЛ».

1990 г.

Позднейшие примечания

Макс Вебер выпятил роль протестантизма в образовании капиталистического хозяйства и скрыл тем самым действительную роль евреев в этом деле. Скрыл тот факт, что протестанты (главным образом кальвинисты) были только младшими их партнерами. За что и был признан величайшим социологом всех времён и народов. Другому крупному социологу, Вернеру Зомбарту, не повезло. При всём его демонстративном юдофильстве, он умудрился наговорить о евреях такое, о чём следовало бы помолчать. Вот лишь некоторые тексты из его книги «Евреи и хозяйственная жизнь» (СПб, 1912). Рассказав о выдающейся роли евреев в ограблении европейцами колониальных народов Старого Света, он перешёл затем к их роли в становлении США. «Но главным поприщем еврейской деятельности в колониальных странах, — пишет он, — особенно в эпоху раннего капитализма, служит… западный материк. АМЕРИКА ВО ВСЕХ СВОИХ ЧАСТЯХ ЯВЛЯЕТСЯ СТРАНОЙ ЕВРЕЕВ — таков неизбежный результат, к которому приводит подробное и серьезное изучение источников. А так как Америка со дня своего открытия приобретает исключительное влияние на экономическую жизнь и всю совокупность культурных явлений Европы, то интенсивное участие евреев в создании и развитии американского мира естественно приобретает особенное значение для хода нашей истории… Соединенные Штаты Америки получили свою экономическую формацию, главным образом, под влиянием еврейских элементов… На первый взгляд кажется, будто северо-американская экономическая жизнь в существенных своих чертах развилась без воздействия евреев. Когда мне приходилось в частной беседе утверждать, что современный капитализм есть в сущности ничто иное, как эманация еврейского духа, мне возражали ссылкой именно на развитие Соединенных Штатов. Сами янки часто гордо указывают на то, что они обошлись без евреев. Какой-то американский писатель, если не ошибаюсь, Марк Твэн, однажды старался подробно пояснить, ПОЧЕМУ евреи у них не сыграли никакой роли: потому, будто, что они, янки, такие же «продувные», как евреи, если не больше. (Между прочим, и шотландцы говорят о себе то же самое). И действительно, среди крупных промышленников и спекулянтов Соединенных Штатов, среди «магнатов трестов» мы встретим мало еврейских имен. Со всем этим можно согласиться. И всё-таки я остаюсь при своём утверждении, что Соединенные Штаты, даже, может быть, больше других стран, исполнены специфического еврейского духа. Это, впрочем, очень хорошо известно в некоторых американских кругах и как раз в кругу людей, способных судить об этом…» (с. 32, 39,40).

Еще один автор, тоже демонстративный юдофил (Евгений Соловьев «Ротшильды», СПб., 1894), отметил в своей книге такие подробности. Во всех важных делах наследники Ротшильда-родоначальника действовали сообща. Их возглавлял самый опытный и талантливый по финансовой части. Он имел собственную полицию и жандармерию, имел при всех дворах своих послов, во всех провинциях своих консулов, во всех городах агентства и на всех морях свои корабли. «Одним из правил дома Ротшильдов были внутренние браки. Двоюродные братья обыкновенно женились на своих двоюродных сёстрах, племянницы выходили замуж за дядей». Капиталы, таким образом, не расползались (исключения были редки, делались только для того, чтобы породниться с самыми видными европейскими аристократами и, естественно, наделить еврейской кровью и еврейским духом их потомство). Большинство Ротшильдов не ведут финансовых дел. Но при этом они остаются обыкновенно безбрачными. Поэтому клан Ротшильдов остаётся немногочисленным. «Никак не более 50-ти человек носят эту фамилию, а главная сумма сосредоточена в руках 10–12 лиц». Чем же занимаются безбрачные Ротшильды? Они ведут светскую жизнь. «Они меценаты искусства, покровители высших видов спорта, страстные любители породистых лошадей, собак и пр. Роскошь жизни доведена ими до безумия. «Английская аристократия, — читаем мы, — напрягает последние усилия, чтобы не отстать от Ротшильдов, и едва ли удачно. Кому под силу просаживать в год 30–40 миллионов, иметь конюшни, выстроенные из мрамора, оснащенные электричеством, коллекции драгоценных картин и статуй, загородные дворцы, роскошные парки для охоты, собственные паровые яхты, всегда открытый приём? Разумеется, очень немногим. Для этого надо быть не просто миллионерами, а архимиллионерами, какими и являются Ротшильды, для которых миллионные траты оказываются самым обычным делом. Аристократия тянется за ними, и сколько благородных лордов прогорает ежегодно, взяв на себя непосильную задачу. Ротшильды, задавая тон, ввели в моду не роскошь, а безумие роскоши. Их отели — это дворцы халифов. Одно время на их вечерах за карточными столами расплачивались не иначе, как бриллиантами, и трудно даже предвидеть, до чего может дойти изощрение гордых миллионеров, стоящих на дружеской ноге с коронованными особами».

Итак, половина династии заведует финансами и выступает единой армией в сфере политики и экономики, а другая половина разоряет и развращает нееврейскую аристократию, которой подражают и на которую равняются дворянство, бюрократия и богатые дельцы из неевреев. Очень разумно. В связи с чем нельзя не признать, что у евреев есть то, что посильнее их денег. Это их установка на творящую силу мысли. Евреи любят и умеют мыслить, любят и умеют осуществлять задуманное. В этом их сила. Но эту силу они обратили на разрушение других народов. И потому стали, не сознавая этого, разрушать себя изнутри. Господь обратил их мудрость в безумие. В этом действительная трагедия евреев, а вовсе не в том, что другие народы к ним, якобы, плохо относятся.

Апрель 2000 г.

Как делают кризисы

«Никто, однако, не мог понять причин кризиса. Одни утверждали, что виной всему речи президента страны, его атаки на крупных капиталистов. Другие считали, что мировой капитал был истощён непрерывными войнами, землетрясениями и пожарами. Третьи жаловались на недостаток средств у правительства. Неоднократно среди общего шума раздавался трезвый голос какого-нибудь радикала, заявлявшего, что падение курса вызывалось преднамеренно, но подобное мнение казалось до того нелепым, что его встречали насмешками, или вовсе не обращали на него внимания…

— Вы заметили, что последний крупный кризис начался при крайней нехватке денег, какой уж много лет не видели на Уоллстрите. Теперь представьте себе, что эти господа сосредоточили большие финансовые средства и договорились между собой изъять их из оборота в условленное время.

Представьте себе, что их собственные банки и банки, директора которых подкуплены ими, и страховые общества, которыми они заправляют, сделают то же самое! Можете себе вообразить, как все бросятся добывать деньги, искать займы. И при такой нервозной обстановке, при почти полном отсутствии кредита. Причём это вспыхивает в массовом масштабе, -разве не ясно, к чему это может привести?»

Э. Синклер «ДЕЛЬЦЫ»

Монополисты финансового мира должны были первыми обратить внимание на стихийные денежные и хозяйственные кризисы. Они, несомненно, стали изучать их с большим интересом, как изучают учёные природные явления. Но, разумеется, они изучали их не ради простого любопытства. Ведь всякое почти знание можно утилизировать. А в области экономической — и подавно. Нельзя ли извлечь для себя какую-то выгоду из таких кризисов? Или — в идеале — научиться управлять ими? Подобно тому, как люди научились, изучив силы природы, использовать их в своих интересах. Если можно вызвать искусственно некоторые природные явления, то почему нельзя устраивать кризисы в хозяйственной жизни?

Поскольку крупные банки от кризисов не страдают и даже имеют возможность благодаря им скупить по дешёвке разорившиеся предприятия, поставить под свой контроль ослабленные кризисом, а также вытрясти в свою пользу карманы всех потенциально независимых накопителей (об этом писал ещё Ленин в своей известной работе об империализме), то можно представить себе, какую ценность представляло для монополистов банковского дела умение организовывать такие кризисы в отдельной стране или даже во всемирном масштабе. Умение определять их характер, контролировать ход и продолжительность.

Чтобы получить представление о механике искусственного кризиса в самом простейшем виде, надо, прежде всего, обратить внимание на то обстоятельство, что крупные банки связаны финансовыми операциями преимущественно со своими собственными крупными промышленными объединениями, а множество мелких «независимых» банков имеет дело с ещё большим множеством «независимых» предприятий и, кроме того, с массами самых разнородных вкладчиков.

Такое размежевание сфер обслуживания не случайно. Оно получается потому, что крупные банки, имеющие большие и надёжные доходы от оборота их капиталов через вассальные объединения промышленных предприятий, не желая ни рисковать своими капиталами, ни стимулировать чужие предприятия, ни гарантировать населению сохранность его вкладов, ПОНИЖАЮТ ДЛЯ ЧУЖАКОВ ПРОЦЕНТ ЗА ПРИНИМАЕМЫЕ ОТ НИХ ВКЛАДЫ И ПОВЫШАЮТ ПРОЦЕНТ ЗА ПРЕДОСТАВЛЯЕМЫЕ КРЕДИТЫ И ЗАЙМЫ, ТЕМ САМЫМ ДЕЛАЯ ПОСЛЕДНИЕ ПРАКТИЧЕСКИ НЕДОСТУПНЫМИ ДЛЯ НИХ, А ВКЛАДЫ НЕ СТОЛЬ ВЫГОДНЫМИ. Мелкие же банки, не располагающие собственными значительными средствами, вынуждены привлекать к себе деньги вкладчиков повышением процента за их вклады, а получателей кредита привлекать, наоборот, удешевлением кредита.

В результате мелкие банки имеют возможность резко увеличить объём своего оборота, благодаря чему только и возможно для них получение прибыли. Но этот эффект достигается лишь за счёт увеличения степени риска. Ибо диспропорция между находящимися в обороте деньгами и наличными средствами в банке, предназначенными для возвращения вкладов в случае их востребования, естественно, увеличивается.

Однако при нормальном ходе дел такое востребование не превышает возможностей банка. Который в случае крайней нужды может обратиться за кредитом к более солидному банку и, как правило, такой кредит получает. Правда, получает на условиях менее благоприятных, чем те, на которых сам даёт кредиты. Но главное тут — пережить трудный момент. При дальнейшем нормальном ходе дел взятые в кредит деньги возвращаются, после чего можно опять наращивать доходы.

Но крупные банки могут давать свои деньги мелким банкам не только в виде кредитов. Они могут помещать их в виде вкладов по требованию, используя своих гласных и негласных агентов. А для чего?

Помещая свои деньги в мелкие банки, крупные банки ничем не рискуют, но, вместе с тем, получают за них хорошие проценты. А поскольку финансовая погода создаётся самим крупным банковским капиталом, то, зная заранее о готовящейся финансовой буре, крупный банк может либо первым изъять свои деньги из мелкого банка, либо, наоборот, укрепить его своим кредитом настолько, что никакие неприятности грозить ему не будут. Вместе с тем — и это самое главное, — помещённые в мелких банках солидные вклады господствующего капитала представляют собою подложенные в их основания ФИНАНСОВЫЕ МИНЫ, которые могут быть взорваны в любое время по желанию их хозяев.

Взорвать эти банки (все или часть, или любой из них) можно потому, что их вкладчики боятся больше всего на свете потерять свои деньги и, следовательно, готовы по первому же тревожному сигналу ринуться с перекошенными от страха лицами в «свой» банк выручать свои деньги. Стоит только пустить слух о шатком положении какого-либо банка с указанием, что сведения идут из самых авторитетных кругов (а таковыми как раз и являются владельцы крупных банков), и, кроме того, подкрепить этот слух действительными изъятиями вкладов из этого банка солидными вкладчиками, как этот слух распространится среди всех вкладчиков со скоростью лесного пожара. После чего «свободной прессе» останется лишь подтвердить и тревогу вкладчиков этого банка, и начавшееся уже изъятие из него вкладов, и отказ ему в кредите со стороны других банков. И, для полноты картины, оповестить всех о растерянности владельца этого банка. Только-то и всего. Но этого вполне достаточно, чтобы наказанный крупным капиталом банк рухнул.

Из сказанного понятно, что на самом деле ситуация даже намного проще той, которую я изобразил выше. Зависимость мелкого банка от крупного банковского капитала так велика, что разорить его можно и без подкладывания в его основание финансовой мины. Я рассказал об этих минах лишь для того, чтобы понятнее было, какими возможностями располагают крупные банки. Достаточно пустить слух о том, что банк ненадёжен, и разными способами создать вокруг него атмосферу предубеждения (а «независимая пресса» воздействует на умы вкладчиков эффективно) — и эти последние довершат разорение банка.

Следовательно, крупные банки имеют в лице владельцев мелких банков своих фактических заложников, обречённых, после соответствующих разъяснений или намёков, послушно служить господствующему капиталу или с жалким достоинством вылетать в трубу. То есть становиться банкротами, проклинаемыми своими разорёнными вкладчиками, среди которых, как правило, ближайшие родственники, друзья и знакомые.

Чтобы вызвать экономический кризис, крупному банковскому капиталу достаточно изъять из оборота немонополизированной части экономики свои деньги и спровоцировать массы вкладчиков сделать то же самое. А поскольку крупномасштабное изъятие денег не просто дезорганизует соответствующую часть экономики, но создаёт эффект падающих карточных домиков, то есть цепную реакцию омертвления коммерции и производства, то величина кризиса и его продолжительность зависят главным образом от размеров и продолжительности изъятия денежной крови из оборота. И, разумеется, от фактора духовного, то есть от степени подавленности предпринимателей в связи с экономическими прогнозами.

Однако описанное выше изъятие денег из оборота нехорошо тем, что тут легко догадаться об инициативе крупных банков в организации кризиса, об их преступном сговоре. А если народ догадается об этом, то затрещит по швам вся идеология «правового общества», маскирующая сатанинскую природу капитализма. Чтобы не допустить этого обнажения истинной природы капитализма, надо скрыть заинтересованность крупного банковского капитала в экономических кризисах и его способность их организовывать. А для этого надо завуалировать его инициативу в изъятии денег из оборота в начальной стадии кризиса и представить это изъятие действием вынужденным, как бы естественной защитной реакцией крупных банков в опасной для них ситуации, создавшейся, якобы, стихийно, т.е. так, как возникают грозы и ураганы.

Контроль финансовых монополистов над пишущей и вещающей братией позволяет списать причину экономических кризисов на безликую рыночную стихию, которой одинаково подвластны как мелкие коммерсанты, так и козырные тузы мирового капитала. Эти последние, оказывается, такие же жертвы стихии, как и первые; просто они крепче стоят на ногах, поэтому и не разоряются от кризисов. Контролируя народное просвещение, науку, средства массовой информации и политические движения, не так уж трудно превратить мысль о стихийности экономических кризисов в аксиому, обязательную для всех, от пионеров и домашних хозяек до самых крупных учёных. Чтобы породить такую иллюзию, следовало начинать кризис не с изъятия денег из мелких банков крупными банками, а с организации ПАНИКИ НА БИРЖЕ. Ведь биржа, как приучили нас думать, это самый чуткий барометр, показывающий состояние дел в экономике.

Чтобы организовать панику на бирже, надо искусственно взвинтить цены на акции для большей наглядности их последующего падения, а затем резко сбить цены, после чего дать какое-то время акционерам на осознание случившегося. А затем продолжать, играя на нервах своих жертв, понижать курс акций, иногда задерживая это понижение или даже слегка повышая курс, чтобы затем спустить его ещё больше. Поскольку население не обладает значительными свободными деньгами, то скупить дешевеющие акции оно не в состоянии, даже если бы и захотело это сделать. Но этого стремления у него не может быть, потому что всякий мелкий и средний делец понимает свою зависимость от общего хода дел и боится больше всего разорения в случае кризиса, признаком которого как раз и являются стремительно дешевеющие акции. Наоборот, наблюдая их удешевление, он задумывается всё тревожнее о том, не избавиться ли ему самому от своих акций, пока они не превратились в простую бумагу.

Как перед бурей всё живое прячется и замирает, так в предчувствии кризиса, а тем более в ходе его нарастания, массы «свободных» коммерсантов стараются сократить обороты своих капиталов, избавиться от расходов, продать свои предприятия если не полностью, то частично. И, по возможности, за хорошую цену, которую, однако, никто не даёт. Потому что все чувствуют опасность и норовят превратить капиталы в сокровища, чтобы спрятать их понадёжнее до тех пор, пока не минует буря.

Понижение курса акций подстёгивает тревогу акционеров, а тревога акционеров способствует падению курса акций. Поэтому процесс изъятия денег из оборота принимает лавинообразный характер.

Когда же стремление избавиться от своих акций станет массовым, и цены на них упадут до предела, нужного крупному банковскому капиталу, последний может скупить задарма через доверенных лиц, то есть незаметно для паникующих, ту самую часть акций, которую он продал в начале кризиса по высокой цене. И, кроме того, скупить дешёвых акций столько, сколько сочтёт нужным в данной конкретной ситуации (1).

Затруднение, а затем и полное прекращение кредита, влекут за собою сокращение производства, вплоть до закрытия предприятий, что увеличивает армию безработных, а увеличение этой армии, в свою очередь, сокращает спрос на товары и услуги. Лавинообразный характер омертвления хозяйственной деятельности способен захватить в конце концов и монополизированные предприятия: общее падение спроса вынуждает их тоже сокращать производство, увольнять рабочих или сокращать рабочий день, сокращая соответственно и зарплату.

Но монополизированные предприятия находятся в лучших условиях сравнительно с другими, и потому кризис сказывается на них в меньшей степени и в последнюю очередь. Имея постоянные кредиты в больших размерах и на выгодных условиях, они успешнее совершенствуют своё производство и являются передовыми во всех отношениях. А это значит, что они бьют своих конкурентов, особенно в тяжёлые времена, как дешевизною своих товаров, так и высоким их качеством. Кроме того, они имеют куда более надёжных поставщиков и покупателей, входящих в ту же империю крупного капитала, в которую входят сами. И ещё: имея денежные резервы стоящих за ними крупных банков, они могут рисковать без того риска, которому подвергают себя самостоятельные предприятия.

И всё-таки постоянное падение спроса, если это падение не остановить на определённой черте вливанием денежной крови в мертвеющую экономику, чревато — при далеко зашедшем процессе деградации хозяйственной жизни — социальным взрывом, размеры которого предугадать трудно. Использовать кризисы можно, но шутить с ними — как шутить с огнём.

Напрашивается мысль, что объединённый банковский капитал мог бы, не доводя дела до социальных взрывов, использовать искусственные кризисы для постепенной скупки всей промышленности вообще, всего транспорта и всех предприятий торговли, всей земли, рек, озёр, жилых и служебных зданий, научных центров, школ и т.д. с последующим их коммерческим оживлением после покупки. Такая собственность обеспечивала бы полное, в духе Апокалипсиса, порабощение всего человечества, уже не способного ни бунтовать, ни даже громко жаловаться на свою участь. Но почему же банковская мафия этого не делает, располагая всеми возможностями для этого?

Не трудно догадаться, что такое ПРЕЖДЕВРЕМЕННОЕ обнажение истинной природы капитализма перед всем человечеством, ещё недостаточно дезориентированным, разрозненным и развращённым (2), могло бы спровоцировать священную войну ещё здоровой его части против творцов сатанинских планов. И кто знает, чем такая война, ещё небывалая в истории человечества, может закончиться?

А теперь о том, чем опасны кризисы для сильных мира сего, если они сделают их постоянным инструментом своей политики. Кризисные времена остаются в памяти людей какими-то шрамами или даже не заживающими до конца ранами. Они не гармонируют с пропагандистским «имиджем» капитализма как лучшим способом существования на земле. Но этот недостаток не самый главный.

Куда опаснее другое. Частое повторение кризисов могло бы заставить людей присматриваться к ним внимательнее, чем это нужно их организаторам. Внимательнее, чем это бывает при кризисах редких, внезапных и разнообразных по своим формам. Присматриваться — и обнаруживать в них те внутренние черты, о которых речь была выше.

Поэтому и приходится создавать кризисы лишь в ситуациях исключительных (например, после мировых войн, как это было в США, чтобы опорожнить карманы разжиревшего населения, толщина которых порождает у многих иллюзию свободы и позволяет им вести себя безответственно по отношению к сильным мира сего). А в ситуациях обычных, когда население обогащается умеренно, можно и накопления его выдаивать из него тоже умеренно, для чего существуют самые разные способы. Главный из которых — постоянное обесценение денег посредством умышленного их перепроизводства и соответствующего повышения цены на золото.

Искусственное обесценение денег бьёт исключительно по населению и не сказывается на владельцах крупнейших банков, чьи состояния не в бумажных деньгах, а в золоте и в акциях самых доходных и перспективных предприятий, стоимость которых автоматически повышается с каждым удешевлением денег. Происходящая же при этом индексация вкладов, зарплаты и пенсий населения, как правило, запаздывает, она имеет не автоматический, а догоняющий или, точнее, опаздывающий характер, и потому, создавая иллюзию справедливой компенсации, великолепно маскирует суть дела.

А теперь о том, правомерно ли на том основании, что искусственные кризисы возможны, придавать им большое значение в формировании капиталистического хозяйства (3). «Если даже допустить, — могут сказать мне апологеты капитализма и союзники их в данном вопросе, марксисты, — что искусственные кризисы, в принципе, возможны, то из этого ещё не следует, что они играли и играют большую роль в капиталистическом хозяйстве. Можно искусственно вызвать дождь, но разве следует из этого, что обычные дожди перестали лить с неба? Если сравнить экономическую стихию со стихиями природными, то придётся признать, что они имеют родственный характер. Объективные процессы в экономике не просто реальны, они столь могучи, что не могут не определять общего характера развития капитализма».

В этих словах заключена, на мой взгляд, разгадка всей политэкономии от Адама Смита до наших дней. Она в откровенном, как у Маркса, или заувалированном, как у многих других, МАТЕРИАЛИЗМЕ политэкономических учений. «Фактически, — писал о. Сергий Булгаков, — экономический материализм есть господствующая философия политической экономии. Практически экономисты суть марксисты, хотя бы даже ненавидели марксизм» (С.Н. Булгаков «Философия хозяйства», Сочинения в двух томах. М., 1993, т. 1, с. 55).

Для этих учений характерна стилизация экономических явлений под явления природные, то есть затушёвывание их коренного различия. Казалось бы, не надо большого ума, чтобы понять такую простую вещь: любое хозяйство есть творение ру к человеческих, а о природе этого не скажешь. Природа с её стихиями сотворена явно не людьми. Из чего следует, что законы хозяйственные и законы природы принципиально отличны друг от друга. Если последние независимы от человека (что не мешает ему использовать их в своих интересах), то первые зависят от него в громадной степени и потому имеют вторичный или УСЛОВНЫЙ характер. Они зависят от того, какие цели ставит перед собою человек, как он определяет свои потребности, как он относится к другим людям и к самой природе. Т.е., иными словами, экономические законы зависят от религиозных, социально-политических и культурных идей, господствующих в обществе. И с изменением их изменяются сами или просто перестают действовать.

Казалось бы, вот какие зависимости должны изучать политэкономы в первую очередь, чтобы ориентировать правильно всех в столь важной области. А они скрывают эти зависимости и делают всё для того, чтобы запутать людей. Убедить их в том, что направленность хозяйственной жизни имеет, якобы, объективный характер, и потому видеть за этой направленностью какую-то определяющую её злую силу нелепо.

Вот как просто открывается этот «научный» ларчик.

Примечания

Искусственный кризис, в принципе, есть не что иное, как частный случай биржевой игры на повышение и понижение акций, которую крупные банки ведут в самых обычных условиях. Организация экономического кризиса это игра на понижение в гигантских размерах, катастрофических для хозяйства.

А вообще-то игра на бирже это такая игра, которую одни — подавляющее большинство — ведут с завязанными глазами, а другие — организаторы этой игры — с открытыми. Первые полагаются на удачу, на свою интуицию, на крохи какой-то доступной им информации. Вторые попросту организуют эту игру и контролируют её ход. Первые могут выигрывать, но в целом предрешённо проигрывают (как проигрывают соблазнённые поиграть в «напёрсток»). Вторые же не проигрывают никогда, но только выигрывают.

Вот, стало быть, главная причина целенаправленного растления людей, которое осуществляется ныне под знаменем «прав человека». Это подготовка нового «архипелага ГУЛАГа», предназначенного уже для всего человечества.
И не только хозяйства. Политика так тесно связана с экономикой, что использование политических рычагов для достижения экономических целей столь же обычно, как и использование экономических рычагов для достижения политических целей.

Одни только хлебные кризисы чего стоили. Когда хлеба много, но его нет в продаже или он очень дорог. Чтобы возбудить людей, надо лишить их хлеба, а собрать возмущённых и повести за собою, внушив им те или иные идеи, дело уже агитаторов. Искусственный хлебный кризис в Петрограде был использован для организации Февральской революции в России.

Так и с деньгами: их может быть много, но они неизвестно где, а в карманах их нет, в сейфах их нет, они испаряются из оборота. И достать их неоткуда. Как вода во время засухи уходит из почвы, так и деньги из хозяйства.

Искусство организации кризиса это лишь малая часть тайной науки управления, открывать которую управляемым нельзя. Вот потому-то и скармливают им 230 теорий происхождения кризисов. Выбирай любую, у нас полная свобода!.. Кроме единственной, знать о которой не надо.

Мировой экономический кризис 1929–33 годов, охвативший особенно США и Германию, позволил американским банкирам не только выдоить своих соотечественников, разбогатевших в ходе Первой мировой войны и послевоенного восстановительного периода, но и привести к власти в Германии

Гитлера, который был нужен для организации новой мировой войны. А такая война, помимо всего остального, это бизнес высшего класса, это бизнес невероятных размеров.

Март 2002 г.

После написанного

Немецкий экономист Гюнтер Шмелдерс насчитал 230 теорий происхождения экономических кризисов (П. Рапош «Кризисы и современный капитализм», М., 1986, с. 8–15). Некоторые из этих теорий похожи по сути, но различаются в деталях. Так, например, основоположник математической школы в политэкономии Уильям Джевонс доказывал, что кризисы наступают тогда, когда на солнце появляются пятна, а другой учёный, Г.Л. Мур, связывал кризисы с особенностями движения планеты Венера. Разница, думается, небольшая, потому что оба мудреца согласно указывали на небо как на истинную причину того, что совершается на земле. Этим теориям противоречила концепция третьего учёного, Альбера Афтальона, увидевшего причину кризисов в «неравномерном развитии технического прогресса». Была целая школа, представители которой считали причиной кризисов скупость населения. Они называли своё учение «теорией недопотребления». В некотором родстве с нею была другая теория, согласно которой дело не в скупости населения, а в его пессимизме. Эту теорию защищали всемирно известный Д.М. Кейнс и его соотечественник А.С. Лигу. Но их опровергали другие учёные, чьи теории были ничуть не хуже перечисленных. Причину кризисов находили в самых неожиданных местах. То она оказывалась в задолженности капиталистов, то в неравномерном росте населения, то в колебаниях добычи золота на земле. И т.д.

Но больше всего мне понравились те учёные, которые провозгласили принципиальную непознаваемость природы кризисов. Я даже крякнул от удовольствия, когда прочитал о них. Это, подумал я, финал той науки, которая не имеет ничего общего со служанкой богословия. Это финал науки служанки сильных мира сего. Как хорошо, поводив людей за нос туда и сюда, от одной дурацкой теории к другой, показать им затем научный кукиш и дать понюхать его. Хороший большой кукиш.

Март 2002 г.

И ещё одна хорошая цитата из книги А.К. Крыленко «ДЕНЕЖНАЯ ДЕРЖАВА», (М., 2002):

«В 1893 г. «Циркуляр Паники» был направлен во все Национальные Банки Американской Ассоциации Банкиров (связанной с Ротшильдами). Циркуляр начинался словами: «…Вы немедленно должны изъять одну треть из вашего обращения и призвать половину ваших займов»… Паника была организована должным образом» (с. 160).

Март 2004 г.

Большие провокации (марксизм, гитлеризм и «Протоколы сионских мудрецов»)

Можно ли ошельмовать истину, если она ещё не стала достоянием всего общества?

При наличии денежной и политической власти, подразумевающей контроль за средствами массовой информации, можно многое. Белое сделать черным, а черное побелить или позолотить. Способ дискредитации истины прост, хотя требует усилий при его применении. Истину можно сделать нелепой посредством присоединения к ней абсурдов и связывания с ними в одно целое, чтобы все видели её через эти абсурды, которые должны её искажать, как искажает предмет кривое зеркало.

Уже в середине XIX века накопился огромный фактический материал о финансовой и политической власти иудейских банкиров или, точнее, об их монополии в ключевых сферах жизни. «Существует только одна великая держава в Европе — это Ротшильд», — приводит слова одного из наблюдателей того времени В. Зомбарт. В этом же смысле высказывался известный философ Фихте: «Почти на все страны Европы распространяется могущественное, враждебно настроенное государство, состоящее в постоянной войне со всеми другими и во многих из них страшно гнетущее их граждан: это — еврейство» (сборник «Израиль в прошлом, настоящем и будущем», Сергиев Посад, 1915, с.76). Ф.М. Достоевский делал выводы: «Стало быть, — писал он, — недаром же всё-таки царят там (в Европе — ЕШ.) повсеместно евреи на биржах, недаром же они властители кредита и недаром, повторю это, они же властители и всей международной политики, и что будет дальше — конечно, известно и самим евреям: близится их царство, полное их царство!.. верхушка евреев воцаряется над человечеством всё сильнее и твёрже и стремится дать миру свой облик и свою суть» (ПСС, т. 25, Л., 1983, с. 85). И ещё его слова: «Жид. Бисмарки, Биконсфильды, французская республика и Еамбетта и т.д. — всё это, как сила, один только мираж, и чем дальше, тем больше. Господин и им, и всему, и Европе один только жид и его банк. И вот услышим: вдруг он скажет «вето» — и Бисмарк отлетит, как скошенная былинка. Жид и банк господин теперь всему: и Европе, и просвещению, и цивилизации, и социализму. Социализму особенно, ибо он с корнем вырвет христианство…» (там же, т. 27, 1984, с. 59).

Господство иудейского капитала в жизни европейских народов сознавалось наиболее проницательными их представителями, которые развернули в последней трети прошлого века кампанию в печати в защиту национальной независимости. Это движение, получившее название антисемитского, проявилось особенно во Франции и Германии. Оно имело поначалу оборонительный характер. В нём не было ни расизма, ни шовинизма, ни вызывающих оторопь экстравагантных идей. Оно основывалось на ценностях христианских и национальных, то есть понятных народным массам. Оно имело характер нравственный и потому могло завоёвывать на свою сторону всё большее число людей. Чем это грозило завоевателям — понятно. Осознанная народом опасность мобилизует в нём громадные внутренние резервы духа и заставляет перестроиться для самозащиты. Перестроиться на основе здравых идей, отвечающих его нравственному чувству и потому убедительных для всех его представителей. В этом случае народ способен не только освободиться от чужеродной кабалы, но и стать вдохновляющим примером для других народов.

Поэтому было бы естественно, если бы еврейские руководители после некоторой эйфории, связанной с завоеванием столь небывалой власти, стали задумываться о том, как бы усыпить или отравить ложными идеями начавшее пробуждаться в народах национальное сознание. Ведь разум народов это главная их сила, не разрушив которую невозможно над ними господствовать. А для того, чтобы разрушить, следовало найти в нём уязвимые места и воздействовать на них теми или иными способами, которых в арсенале еврейства было вполне достаточно. Если деньги, пресса, театры, политика в руках еврейских князей, если практически вся «элита» народов уже опутана зависимым от еврейства масонством, то почему же не влиять на национальные идеи порабощённых народов в нужном еврейским князьям направлении?

В частности, следовало осуществить несколько ответственных операций, о сути которых никто, кроме непосредственно занятых ими, не должен был догадываться.

Какие же это операции? Ныне, задним числом, догадаться о них можно, если проанализировать последующие события.

Следовало осуществить надежную многослойную маскировку еврейской власти в мире, сделав ее псевдонимной и анонимной.
Следовало развернуть работу по уничтожению в литературе для «гоев» информации о еврейской власти в прошлом и настоящем, чтобы лишить их фактической основы для размышлений в ненужном направлении. И — преследовать возбудителей таких размышлений как, якобы, клеветников и злоумышленников в судебном порядке. Поставить их вместе с их идеями вне закона.
Следовало идейно изуродовать и противопоставить друг другу национально-освободительное и социально-освободительное движения, чтобы окончательно дезориентировать неевреев и сделать их неспособными понимать происходящее в мире. Т.е. сделать их не способными сопротивляться политике еврейских князей.

Что касается первого пункта, то я не буду останавливаться на нём по той причине, что писал ранее о способах маскировки еврейской денежной власти (см. мою статью «О тайной природе капитализма»), А поскольку последующие два пункта содержат в себе три темы (в пункте третьем говорится сразу о национально-освободительном и социально-освободительном движениях), то рассмотрим их по очереди в таком порядке:

Роль марксизма в дезориентации социально-освободительного движения.
b. Роль гитлеризма в дезориентации национально-освободительного движения.
Роль «Протоколов сионских мудрецов» в шельмовании науки о еврействе.

Роль марксизма в дезориентации социально-освободительного движения

Маркс хорошо знал о господстве евреев в Европе и Америке. Об этом свидетельствует написанная им в 1844 году работа «К еврейскому вопросу», от которой он никогда не отрекался и некоторые положения которой впоследствии слегка дополнял.

Вот он сочувственно цитирует в этой работе еврейского философа Бруно Бауэра: «…еврей, который, например, в Вене только терпим, определяет своей денежной властью судьбы всей империи. Еврей, который может быть бесправным в самом мелком из германских государств, решает судьбы Европы» (Маркс, Энгельс. Соч..2-е изд., Т. 1, с. 410). А вот пишет сам: «Мы обнаруживаем в еврействе проявление общего современного антисоциального элемента, доведённого до нынешней своей ступени историческим развитием, в котором евреи приняли, в этом дурном направлении, ревностное участие…». И добавляет: «Эмансипация евреев в её конечном значении есть эмансипация человечества от еврейства» (там же, с. 408).

Несколько позже, возвращаясь к этой теме (в работе «Святое семейство»), он отмечает: «Эмансипация еврея в человека, или человеческая эмансипация от еврейства, выставлена была поэтому не специальной задачей еврея, как это было сделано г-ном Бауэром, а общей практической задачей современного мира, до мозга костей пропитанного ЕВРЕЙСТВОМ» (т. 2, с. 121, 122).

Казалось бы, нельзя лучше отмежеваться от еврейского духа, чем это сделал Маркс. Только так, упразднив всякое подозрение относительно своей причастности к еврейству, можно было стать учителем и вождём всех обездоленных в мире. Только так можно было дать им пример достойного отречения от своих соплеменников ради присоединения к обществу самому справедливому в лице пролетарского Интернационала.

Я где-то читал, что когда депутация евреев пришла к Троцкому в период его власти с напоминанием о том, что он тоже еврей, то он выгнал их со словами, что он не еврей, а большевик. И бедные евреи ушли от него, как говорится, не солоно хлебавши. Если, конечно, не были заранее подготовлены к этой инсценировке. Вот как правильно вёл себя этот талантливый ученик Маркса. А заяви он себя евреем — дал бы повод и русским большевикам почувствовать себя русскими и кое на что посмотреть русскими глазами. Заяви он себя евреем — и другие евреи тоже расстегнули бы свои маскировочные халаты. И тогда львиная часть вины за небывалый в истории погром русского народа пала бы не просто на «большевиков», а на тех, кто их организовал и командовал ими. То есть на их еврейских руководителей. Вот какую неоценимую услугу оказал Троцкий своим соплеменникам, демонстративно выгнав их из своего кабинета. Поэтому не случайно евреи так ценят Троцкого, даже отмежёвываясь от него формально.

Но вернёмся к его учителю, гениальному Карлу Марксу, гениальность которого была сфабрикована средствами массовой дезинформации. Казалось бы, обнаружив высшее проявление антисоциального духа в расчеловечивающей власти денег, Маркс должен был сосредоточиться на раскрытии господствующей роли банков в развитии промышленного капитализма и, следовательно, в «развитии» всего современного мира. Должен был выяснить, почему евреи заняли господствующее положение в христианском мире. И всё ли дело здесь в одних деньгах. И могут ли деньги, сами по себе, давать власть. И не станут ли они, не защищённые сильной организацией их владельцев, притягивать к себе хищников со всех сторон, которые попросту отберут деньги. И что это за организация, стоящая на страже еврейских денег. И не была ли она уже изначально причиной того, что деньги потекли в еврейские руки. И есть ли какая-нибудь связь этой организации и её принципов с принципами Талмуда. И т.д. Всё это очень интересные вопросы, без правдивого ответа на которые невозможно раскрыть подлинную природу еврейской денежной власти и дать действительно научную критику капитализма в целом.

Но удивительно и показательно, что, начав критику капитализма с констатации денежной власти еврейства (а в середине XIX века этот факт был очевиден, потому что всесторонняя маскировка еврейской денежной монополии только начиналась), Маркс сворачивает затем с магистрального пути исследования капитализма на обочину и уводит антикапиталистическую мысль в многотомные дебри второстепенных, если не совершенно пустопорожних, вопросов. Так Иван Сусанин завёл в своё время в лесные дебри доверившихся ему поляков. И как русские люди до сих пор с благодарностью вспоминают имя Сусанина, так и евреи ценят своего Маркса и не ставят ему в вину его махровейший антисемитизм. Они понимают, что в интересах еврейского дела можно стать и антисемитом.

Маркс соединил критику капитализма с самыми что ни на есть антисоциальными идеями, тем самым изуродовав её. А заодно изуродовал и альтернативу капитализму, изобразив её в виде мерцающего впереди миража, наделённого антихристианскими, антинациональными, антигосударственными и даже антисемейными чертами.

Маркс и Энгельс начинили идею социальной справедливости разрушительным содержанием, и эта противоестественная смесь была канонизирована масонизированными вожаками рабочего движения. Точно так же была канонизирована впоследствии в третьем рейхе «Моя борьба» Гитлера.

Антисоциальные идеи, заложенные в основание «альтернативы» капитализму, должны были не только отвращать здоровых людей от социалистической идеи и не только дезориентировать простодушных «коммунистов». Эти порочные идеи обрекали заранее на катастрофу всякую попытку «коммунистов» создать действительно справедливое общество. И по той ещё, в частности, причине, что антисоциальные идеи должны были притягивать в ряды социалистов самых беспочвенных людей, во главе которых неизбежно должны были оказаться самые опытные и языкастые демагоги, связанные общей ненавистью к подлинным человеческим ценностям и их приверженцам. То есть отбросы всех народов и представители того самого народа, который проявил, по словам Маркса, такое ревностное участие в антисоциальном «развитии» человечества.

Поставить таких «социалистов» и «коммунистов» руководить созданием справедливого общества — то же самое, что поставить волков пасти овец.

Вот потому-то и стоит до сих пор на одной из центральных площадей Москвы памятник Карлу Марксу. Крупному антисемиту, который в старости, по свидетельству его дочери, молился о чём-то по-еврейски.

Роль гитлеризма в дезориентации национально -освободительных движений

Нечто подобное марксистской фальсификации социально-освободительного движения, в силу тех же причин, должно было создаваться и в национально-освободительном движении. Здесь тоже праведная идея, ради её уродования, должна была связываться с идеями антинациональными. Чтобы обманутые люди принимали её в таком изуродованном виде или, наоборот, видели в ней одно лишь уродство и не понимали связанной с ним праведной идеи.

Если в области социальной оказалось возможным под видом самых радикальных противников капитализма утверждать тех, кто на самом деле служил господствующему капиталу, то почему же нельзя было этого сделать в области национальной? Тут была, конечно, своя специфика, но и только. Способы же внушения и рекламы нужных идей, способы использования «втёмную» нужных людей, способы финансирования и всякой иной закулисной поддержки этих нужных людей те же самые или похожие.

Как в области социальной материальная нищета обездоленных подкашивала их интеллектуальные и организаторские возможности и ставила их в зависимость от куда более развитых в этом отношении власть имущих, так и в области национальной сказывались те же, в принципе, обстоятельства. Водить за нос националистов было, вероятно, труднее, чем обокраденных полностью пролетариев, но, тем не менее, такое вождение, как показал ход истории, оказалось возможным.

Тут сказывалась не только материальная зависимость неевреев от еврейского капитала и не только их нищета в области мысли национальной, которая у евреев была развита несравнимо больше. Не меньшую роль играло то обстоятельство, что практически вся верхушка европейских народов находилась в то время уже в идейных и организационных сетях масонства.

Что касается положения в немецких народах, ставших жертвами гитлеризма, то его знаменует тот факт, что император Вильгельм 2-й был первым монархом, начиная с Фридриха 2-го, который не вступил в масонскую ложу. Хотя находился тоже, как и его предшественники, в окружении масонов и под их влиянием. Но и после революции, упразднившей германскую монархию, позиции масонства в немецких государствах не ослабли. В.М. Острецов, сумевший познакомиться с хранящимися в Москве масонскими архивами Германии и Австрии, писал так: «членами ордена были высшие правительственные чины Германии 20-х годов, включая и самого рейхспрезидента Гинденбурга…» («Секреты особых хранилищ». Журнал «Слово» за 1995 г., № 1–2, с. 35).

И еще две выдержки из этой статьи: «В Германии и Австрии, по существу, не было ни одного средней величины города, в котором не было бы хоть двух-трех масонских лож. Списки их членов говорят о том, что практически все ученые, чиновники, лица свободных профессий входили в этих странах в орден «вольных каменщиков». Ни один человек не смог бы войти в эти круги и сделать карьеру, если бы не был принят в ложу, не стал бы «своим»… Особо обращает на себя внимание «плотность» масонских лож в Австрии вообще и в Вене в частности. Особенно это интересно в связи с историей жизни Адольфа Гитлера. Вена в начале века, именно в годы становления политических взглядов будущего «вождя рабочего класса Германии и всего немецкого народа», была прямо-таки нафарширована масонскими ложами. Ни один представитель свободной профессии в то время не мог миновать влияния этих лож. Их было столько же, сколько в нашей стране в недавнее время парткомов…Гитлер между тем пишет о засилье евреев в Вене, но как будто не упоминает о ложах».

Это последнее утверждение следует уточнить. Как относился к масонству Гитлер? Так же, как Маркс к еврейству. Чтобы стать вождем немецких националистов, Гитлер был обязан демонстративно отмежеваться от масонства и демонстративно преследовать масонов. Что он и делал.

«О масштабах репрессий, — пишет Л. Замойский, — можно судить по официальным данным масонов ФРГ, опубликованным западногерманским автором Холторфом.

Из 80 тысяч германских масонов в период с 1933 по 1945 г. пострадали 4800, то есть 6 процентов. Стоит привести список, уточняющий, в чём состояли репрессии. Вот как даёт его Холторф: «1750 умерли естественной смертью (?!). 62 убиты. 238 изгнаны из страны. 133 пропали без вести. 254 потерпели материальные убытки. 377 лишились мест работы. 285 были вынуждены сменить профессии. 53 попали в концлагеря» («За фасадом масонского храма». М., 1990, с. 199).

Каким образом пострадали другие репрессированные масоны, остаётся неясным. Но вот данные по Франции, подтверждающие символический характер репрессий: «Известно, как, оккупировав в 1940 г. Францию, гитлеровцы рьяно стали регистрировать тех, кто был связан с масонством. Они поставили под контроль 170 тысяч французских граждан. Им помогало вишистское правительство Петэна. 13 августа 1940 г. оно объявило масонство распущенным, 6 тысяч человек было допрошено, около тысячи — вывезено в концлагеря. Из них умерло и было расстреляно, по данным французских историков, 540 человек (Замойский, там же, с. 200).

Как видим, Гитлер жалел не только немецких масонов, но и французских. А о причинах такой жалости историки не задумываются. Почему, замахиваясь на масонов (евреев с их мифом о 6 миллионах погибших в гитлеровских лагерях оставим пока в покое), он бил главным образом по русскому народу, который не имел никакого отношения к масонству, разве что был его жертвой?

В кабинете Гитлера висел, как известно, портрет масона-антисемита Генри Форда (степень мастера в ложе «Палестина» и членство в ложе «Сион» — см. указанную выше книгу Л. Замойского, с.197), который подпитывал Гитлера не только расистскими идеями, но и материально. Эта идейная подпитка, конечно, такая малость, о которой не следовало бы и вспоминать, если б она не сочеталась с другими такими же «пустяками» и не объясняла удивительную мягкость Гитлера по отношению к масонам. При всех его демонстративных громах и молниях по их адресу.

Но что же плохого в том, что некоторые масоны, оставаясь масонами и даже членами лож с такими красноречивыми названиями, как «Палестина» и «Сион», выходят из-под контроля своей организации и начинают выступать против евреев с расовых позиций? Правда, в масонском антисемитизме удар наносится не по еврейской религии, являющейся действительной причиной еврейского расизма и еврейского паразитизма, а по еврейской крови, чем упраздняется нравственная ответственность евреев за их пороки. Придать антисемитизму скрытно абсурдный характер, чтобы затем выявить его и осудить, — кому это, спрашивается, было нужно? Бить волка не за то, что он съел овцу, а за то, что он серого цвета. Вот это и есть расизм, который тут же оборачивается антихристианством и взрывает в нации нравственное начало вместе со здравым смыслом. Вот причина теперешней деградации немецкого народа. И стоит ли теперь задумываться о том, действительно ли выходил Генри Форд из-под масонского контроля, когда стал выступать против евреев с расовых позиций и поддержал Гитлера? Или он выполнял очень ответственное задание?

Громаднейшие финансовые вливания в дело Гитлера, начиная с финансирования «Общества Туле», это такая деликатная тема, которой исследователи предпочитают либо вообще не касаться, либо касаются вскользь. Иногда пишут о том, что все концы в этом деле спрятаны в воду. А иногда будто Гитлера финансировали лишь «арийские» промышленники. Но от кого эти промышленники зависели? Задавать этот вопрос не полагается. Задавать его — значит расписываться в своём антисемитизме. Со всеми вытекающими отсюда последствиями для научной карьеры.

А что расходы у Гитлера были большие, это факт. Вот как описывает немецкий историк И. Фест одну из гитлеровских демонстраций в 1931 году, то есть ещё до прихода Гитлера к власти: «Туда (в Брауншвейг) специальными поездами прибыло свыше 100 тысяч штурмовиков. Во время парада, продолжавшегося шесть часов, над полем кружили самолёты, тянувшие за собой гигантские флаги со свастикой» («Адольф Гитлер», т. 2. Пермь, 1993, с.156). По словам Феста, «если считать реальной сумму около 6 миллионов, полученную (Гитлером) за период между 1930 годом и 30 января 1933 года, то никто даже за сумму вдвое большую не сумел бы финансировать партийную организацию с почти 10 тысячами местных групп и разветвлённым руководящим аппаратом, с почти полумиллионной частной армией и двенадцатью щедро оплаченными предвыборными кампаниями 1932 года» (там же, с. 160).

Но, конечно, дело не только в этом. Финансирование полумиллионной частной армии едва ли было возможно за счет немощных в условиях великого экономического кризиса немецких промышленников. Да и сам факт существования ЧАСТНОЙ армии, количественно превосходившей государственную армию в несколько раз, необъясним без допущения, что такой абсурд был нужен не только Гитлеру. И что куда более высокие инстанции, спокойно наблюдавшие с международных небес за ситуацией в Германии, в этом абсурде нуждались тоже. Они же, по-видимому, и оплачивали счета через подконтрольных им немецких промышленников и таких крупных банкиров-масонов, как Яльмар Шахт.

О Форде и Шахте. Когда у нас пишут о том, что еврейский банкир Шифф финансировал революцию в России, то забывают добавить и разъяснить, что этот Шифф был, несомненно, уполномочен на это дело всем банкирским кагалом. И употреблял на революцию не только свои денежки, но общие деньги кагала. Что были у него, несомненно, помощники из банкиров в других странах. Что официальные данные не отражают действительных размеров помощи. Но то же самое можно с уверенностью сказать и о Форде с Шахтом.

Выше помянуто было так называемое «общество Туле», которое вывело Гитлера на политическую орбиту и создало идейную и кадровую закваску для всего гитлеризма. Если верить писавшим об этом обществе, то это была антисемитская организация, созданная по масонскому типу антихристианамиоккультистами. Вопрос о том, была ли она создана самими масонами или их противниками, насколько я знаю, не обсуждается. При всей его важности. Обычно делается вид, что будто бы эта организация была создана противниками масонов, хотя единственный довод в пользу этого — чисто символические «преследования» гитлеровцами масонов. С таким же успехом можно утверждать, что еврейские большевики в России не имели ничего общего с мировым еврейством и даже покушались реально на его власть. Они ведь тоже демонстративно запретили свой сионизм, как и гитлеровцы — масонство. Но если судить не по внешности, а по тому, в чьих интересах действовали евреи-большевики и антихристиане-оккультисты, то придется сказать, что связь их с мировым еврейством и мировым масонством вне всякого сомнения.

«Общество Туле» уже в ноябре 1918 года насчитывало в Баварии 1500 человек, а затем выросло до 15 тысяч. В это число входили самые влиятельные люди Баварии, а невлиятельных в нем, похоже, не было. Кому они нужны? Разве что для маскировки. Пропуская таких через соответствующие фильтры и продолжая держать их на поводке (а непослушных выбрасывая вон), можно было использовать их так, как использовались русские рабочие в социал-демократических партиях России. Для маскировки антирусской политики этих партий.

Кто же организовал это «Общество Туле»?.. Таинственный человек по имени Зебботендорф (другая фамилия Глауэр). Доктор истории Оксфордского университета Николас Гудрик-Кларк пишет, что Зебботендорф был близок с греческим евреем-масоном Термуди, который ввёл его в ложу Ритуал Мемфиса. Покровительствовал Зебботендорфу и турецкий суфий, то есть восточный масон, Гусейн Паша. О других масонских связях Гудрик-Кларк не рассказывает. Откуда взялись деньги и связи у Зебботендорфа для организации столь дорогостоящего и влиятельного общества, как «Туле», тоже не сообщает. Его лишь удивляет, как мог сторонник вестернизации Турции (в которой Зебботендорф провел многие годы) организовать столь отличное от традиционных идеалов масонства общество (Н. Гудрик-Кларк «Оккультные корни нацизма», изд. «Евразия», СПб, 1993, с. 155).

«Успех сопутствовал развитию «Общества Туле», — пишет другой автор. — В августе 1918 г. оно в присутствии обоих председателей «Германского ордена» получило статус масонской ложи, «мастером» которой стал Зебботендорф» (Р. Опитц «Фашизм и неофашизм». М., 1988, с. 59).

Но разве Зебботендорф был единственным, кто пестовал Гитлера и гитлеризм? Приятель и единомышленник Зебботендорфа — Дитрих Эккарт писал: «Следуйте за Гитлером! Он будет танцевать, но это я, кто нашёл для него музыку. Мы снабдили его средствами связи с Ними», то есть с таинственными сверхчеловеками, оставшимися за кулисами. После Эккарта Гитлера доделывал Гаусгофер — «маг», связанный с английским масонством. Этот «геополитик» начинил мысль Гитлера агрессией против славян. Уроки ораторского искусства и психологии масс давал Гитлеру гипнотизер Хануссен (настоящее имя — Гершель Штейншнейдер), искусно сочетавший свое полуеврейское происхождение (и не только происхождение, — он сочетался браком в чехословацкой синагоге) с членством в гитлеровской партии. Да и сама партия выросла из «политического рабочего кружка», созданного «Обществом Туле» и действовавшего в качестве его отдела. Свастику в качестве эмблемы движения предложил член «общества Туле» масон Фридрих Крон. Манеру вытягивать руку в древнеримском приветствии Гитлер мог позаимствовать у итальянских фашистов, но В.А. Пруссаков утверждает, что задолго до них точно так же приветствовали друг друга члены масонского братства «Золотая Заря» (Пруссаков В.А. «Оккультный мессия и его рейх», М.,1992, с. 24). К сказанному можно добавить, что президент Германии масон Гинденбург не только призвал Гитлера к власти (хотя мог этого не делать), но и покрывал затем гитлеровские беззакония своим авторитетом. Но мы знаем, конечно, лишь малую часть из того, что можно было бы назвать масонскими корнями неоязычества и гитлеризма.

«Материал для своих «арийских теорий», — пишет Л. Замойский, — «Туле» черпало у законодателей масонства того времени — англичан. Именно английские масоны «обосновали» примат «арийцев» над другими народами. Особенно большой вклад внесли в разработку этой, с позволения сказать, теории «сатанинские» течения британского масонства, вроде ложи «Золотой Рассвет». Ее основатель — некто Кроули даже переехал в Берлин, чтобы работать в содружестве с нацистами… Еще раньше перекочевал в Германию Х.С. Чемберлен — родственник будущего «мюнхенца» Невиля Чемберлена. В своей книге «Основы XIX века» он ратовал за выведение высшей расы в лице «великих германцев».

Об истинных инспираторах гитлеризма имеется прозрачный намек в книге Повеля и Бержье «Утро магов», в той её части, где говорится о зле, которое не обнаруживает себя в материальных преступлениях, но лишь провоцирует их или, как выразился Дитрих Эккарт, находит для них музыку. Но, разумеется, всякая иная помощь в осуществлении провокаций тоже необходима.

Какие же антинациональные идеи следовало подмешивать в национальные идеологии с целью их извращения и компрометации? В основном их три: антихристианство, расизм и шовинизм. Все они взаимосвязаны, выражены в наибольшей степени в талмудическом иудаизме, но, вместе с тем, искусно спрятаны в нем от посторонних глаз и даже, до известной степени, от большинства самих евреев. Приражение этих идей к национальным идеологиям других народов и открытая манифестация их очень выгодны еврейской верхушке: то и другое сбивает с толку людей и помогает ей в её политических спекуляциях. Если бы волки сумели замаскироваться под овец и сторожевых собак, а какую-то часть глупых собак убедили выглядеть волками и подражать им, то в чьих интересах был бы такой маскарад?.. Вот то-то и оно. Усваивать еврейское высокомерие по отношению к другим народам и расам, усваивать еврейское стремление господствовать над ними, усваивать еврейскую ненависть к христианству, — что может быть бездарнее и дальше от истинной любви к своему народу? Но подражателям евреев нет дела до здравого смысла и подлинных интересов своих народов.

А теперь рассмотрим эти антинациональные идеи чуть подробнее.

Поскольку религия является главной частью всякой национальной идеологии, то, с целью раскола христианских народов и помрачения их сознания, как раз и следовало оклеветать традиционную их религию. То есть религию христианскую, на основе которой складывались европейские народы из враждовавших дотоле языческих племён.

Оклеветать её было легко по той причине, что христианство к тому времени обнаружило своё бессилие в социальном вопросе (а национальный вопрос органически связан с ним), и этот исторический кризис христианства было не трудно изобразить не как болезнь роста, а как самую суть христианства, от которого и следовало отказаться. Располагая возможностью влиять на жизнь Церкви (если не явно, то скрытно), враги христианства могли и, по логике вещей, должны были способствовать тому, чтобы Церковь сползла в этот кризис своей социальной мысли и застряла в нём навсегда. Обессолить христианство — вот что им нужно. Превратить его в благостную пустышку, чтобы затем спекулировать на этом обстоятельстве. В частности, космополитизировать христианство, чтобы затем перечеркнуть его именно по этой причине и заменить заново изобретённой религиозной химерой, стилизованной под подлинную национальную религию.

Сказанное объясняет, почему масонство с середины девятнадцатого века (если не ранее) стало возрождать неоязыческую идеологию и осуществлять соответствующую кадровую подготовку. Культивировать идеологов, всё более откровенно вещавших, что истинная религия должна быть племенной или расовой по своему происхождению. Что она должна нести в себе свойства народа и служить его интересам. А почему?

Объяснение следовало давать на том же уровне, на каком Маркс и его последователи внедряли свои идеи в головы пролетариев. Гитлер говорил: «Я многому научился у марксистов. И я признаю это без колебаний. Но я не учился их занудному обществоведению… Я учился их методам» (Г. Раушнинг «Говорит Гитлер. Зверь из бездны». М., 1993, с. 8).

Лишь уяснив марксистские методы вбивания идей в головы людей, можно оценить аналогичные методы в гитлеризме. Разглядеть один почерк, которым чертились разные по внешности идеологии. Сравним тон, каким Маркс провозглашал свои истины и поносил оппонентов, с тоном Гитлера. При всех смысловых и стилевых различиях тут не случайное сходство. Тут чувствуется продуманная манера навязывания своих идей. Здесь не столько объяснение, сколько декретирование и диффамация несогласных и сомневающихся. «Приказываю считать истиной то-то и то-то», — вот что стоит за этим тоном. И как непременное условие этого интеллектуального террора — культ личности Гитлера, культ личности Маркса. Культ не просто вождя, но вождя-пророка, не соглашаться с которым неслыханное преступление. Как можно?!.. Это же величайший ученый, равного которому не было в мировой истории. Это спаситель нации. Нет, это спаситель всего человечества. Без культа вождя — как загонять людей в идейные концлагеря, эти зародыши концлагерей материальных?.. Вождю не пристало спорить со всяким человекообразным бараном. Харизматический вождь должен парить над человеческими стадами. Подавлять их своим величием. Харизматический вождь невозможен без больших денег и большой закулисной работы. Ему нужны невежество и бессилие народных масс, их готовность расстаться со своим скудоумием, усвоить идеи вождя и пойти за ним, куда бы он их ни повёл.

А теперь отвлечемся от политического аспекта вопроса и посмотрим на требование национализировать религию с чисто религиозной точки зрения. Разве это не требование национализировать самого Бога? То есть, по существу, убить Его. Именно это и сделали иудеи в своем Талмуде, а до него в своём так называемом «устном предании», за что и были названы Господом нашим Иисусом Христом «сынами дьявола» (Евангелие от Иоанна, 8, 44).

Национализировать религию — значит заложить в национальную идеологию абсурд. Требование национальной по своему происхождению религии подразумевает необходимость многобожия (каждому народу по своему божку), а многобожие — это безбожие. Бог один, а потому требование национальной по своему происхождению религии безбожно. Национализировать можно хозяйство, политическую и культурную жизнь народа, но национализировать Бога нельзя. Изводить Бога из своего народа — то же самое, что изводить дух из материи. Это тот же воинствующий атеизм, что и у Маркса, только облаченный в маскировочную, в соответствии с национальной настроенностью аудитории, оболочку. И знаменательно, что в обоих случаях этот воинствующий атеизм метит вроде бы по преимуществу в иудейство, но бьёт почти исключительно по христианству. Как и в случае с декоративным антимасонством Гитлера.

Масонство, будучи инструментом иудейской политики, всегда выступало против христианства, в особенности против Православия. И возрожденное масонами язычество — лишь одна из форм этой борьбы с Богом. Требование национальной по своему происхождению религии — это лукавая уловка для того, чтобы ошельмовать и поставить вне закона главного противника талмудистов — Иисуса Христа.

А теперь о другой отраве, которую подмешивали гитлеровцы в национальную идеологию.

Подобно тому, как Маркс сделал материю источником духа (чтобы, по аналогии, сделать способ хозяйствования источником человеческих идеалов и дискредитировать тем самым существующие национально-религиозные идеалы), следовало и в национальной идеологии извратить соотношение духа и крови. Запрячь телегу впереди лошади. Сделать кровь источником духа. Кровь первична, а дух вторичен, — вот в кратком изложении формула расизма, усвоенная и провозглашённая во весь голос Гитлером.

Кровь человека, то есть его происхождение, действительно важная вещь, не считаться с которой то же самое, что не считаться с телесной организацией человека или не считаться с экономическим фактором в жизни общества. Вот на этом-то обстоятельстве и можно спекулировать не хуже, чем это делал Маркс, спекулировавший на важности материальной стороны жизни.

Происхождение человека свидетельствует, за редчайшими исключениями, о его воспитании, то есть о формировании его младенческих и юношеских ориентиров, которые остаются в памяти даже тогда, когда изменяются со временем в корне. И, независимо от сознания, продолжают влиять в какой-то степени на человека. Происхождение свидетельствует о родственных связях, имеющих почти всегда огромное значение, особенно у народов сильных, то есть хранящих своё родовое и национальное единство. Да и сам расовый тип, получаемый по наследству, влияет в какой-то степени на самосознание человека. Как влияют на человека его одежды, его социальное положение и т.д. Обратное воздействие телесной природы на духовную природу человека несомненно, поэтому кровь своего народа следует ценить и беречь как носителя присущих ему духовных качеств. Но не делать при этом из неё идола. Главная формирующая сила нации зависит от её духа, а не от её плоти. Не телега везет лошадь, а лошадь везёт телегу. Хотя лошадь зависит, конечно, от её тяжести и от её устройства.

Поэтому и судить о национальной принадлежности человека лишь по его крови нелепо. Если бы эта принадлежность определялась только происхождением, то как были бы возможны национальные предательства? Как были бы возможны решительные несогласия со своим народом, когда он погрязал в заблуждениях и преступлениях? А таких обличений своего народа, начиная с еврейских пророков, множество. Если бы национальная принадлежность определялась только происхождением, то она не отличалась бы по своему характеру от принадлежности, например, волков к волчьему роду или кабанов к кабаньему. Но такой жесткой зависимости человека от своего народа нет. Бог дал человеку, в отличие от зверей, свободу и разум, чтобы искать добро, отличая его от зла. И формируя тем самым не только себя, но и характер своего народа.

Если такая свобода есть в человеке, то, значит, есть она и в народе. И проявляется в согласии или в борьбе с инерцией его происхождения. Поэтому всякий человек, как и всякий народ, заключает в себе разные возможности. Настаивать на фатализме крови — значит отрицать эту свободу и, вместе с нею, богообразную природу человека. Низводить человека до животного.

Принадлежность к нации определяется не одним фактором, а многими. И, прежде всего, главной любовью человека, а потому и главной его болью. Кто за кого болеет, тот тому и принадлежит.

Если кровь имеет решающее значение, то как быть с полукровками, квартеронами и т.д.? Пришлось бы считать их принадлежащими к двум или даже более народам. Но к нации, как и к семье, нельзя принадлежать наполовину. Частичная принадлежность к нации есть абсурд. Принадлежать к двум или более народам это то же самое, что быть наполовину большевиком, на четверть христианином, а в остальном скептиком или буддистом. Материалистический культ крови заводит в тупик. На основе этого культа невозможно возрождение народов. Поэтому талмудисты и заинтересованы в подбрасывании этой ложной идеи в чужие национальные идеологии.

А теперь о том, почему следовало подмешивать в национальные идеологии третью антинациональную идею — шовинизм, т.е. идею такого превосходства своего народа, которое оправдывало бы агрессию против других народов, их притеснение и эксплуатацию. Француз Шовэн, по имени которого была названа такая настроенность, был только слабым отголоском подлинных шовинистов, заявивших в своем Талмуде претензию на господство над всеми народами Земли и даже приравнявших всех неевреев к животным.

Если национализм — это любовь к своему народу и стремление служить ему в Боге, то есть во всякой правде, то шовинизм есть отрицание всякой правды в отношениях между народами. Шовинизм не есть высшая степень национализма, как клевещут враги народов, но изначальное и коренное его извращение, его подмена, то есть его отрицание. Хотя в советское время эти термины были спаяны даже в законодательстве. Но и в так называемых демократических странах эта спайка, по существу, сохраняется.

В национализме — признание достоинства всех народов, созданных Богом, а в шовинизме отрицание их достоинства и доведение чуждости своего народа от всех прочих до почти талмудических размеров. Когда теряется мера вещей, то есть Бог, то доводятся до абсурда как чуждость народов, так и их родство. Поэтому шовинизм и космополитизм — это родственные явления, несмотря на их внешнюю противоположность. Это как правая и левая руки дьявола, делающие одно и то же дело. Обе эти силы расчеловечивают человечество. Стремление шовинистов унизить инородцев и использовать их в своих эгоистических интересах, даже истребить их ради овладения их землею, есть фактически то же самое, что обезличить их лица и души, к чему стремятся по неразумию или по злому умыслу космополиты. В ШОВИНИЗМЕ ТИПИЧНО ТАЛМУДИЧЕСКОЕ ОТНОШЕНИЕ К ЧУЖИМ НАРОДАМ, А КОСМОПОЛИТИЗМ ЭТО ЛИШЬ ИНСТРУМЕНТ ДЛЯ ОСУЩЕСТВЛЕНИЯ ПОЛИТИКИ ТАЛМУДИСТОВ.

Истинный национализм невозможен без истинного Христианства, каковым является Православие. В национализме главное — забота о своем народе и работа на него, что и естественно. Но это главное должно быть религиозно осмысленно, то есть всегда сопряжено с христианским идеалом — свободой и братством всех народов во Христе.

Шовинизм отрицает этот христианский идеал и провоцирует войны между народами, которые их обессиливают и делают неспособными сопротивляться главным претендентам на мировое господство — евреям Талмуда. Кроме того, шовинистические всплески в народах, защищающихся от порабощения, работают не на эти угнетённые народы, а на их врагов, потому что дают им материал для спекуляций, для стилизации национально-освободительных движений под движения человеконенавистнические. Скажут: враги всё равно будут клеветать и всё равно найдут предлоги для клеветы. Вот и пусть ищут. Но зачем же им помогать в этом деле?

Какими же победами может похвастаться гитлеризм? Кому он оказался, в конечном итоге, выгодным?

Замахиваясь на евреев и масонов, Гитлер нанес главный удар по русскому народу, то есть по белорусам, украинцам и великороссам, существенно обескровив при этом и другие народы, главным образом, славянские. Гитлер значительно обескровил и самих немцев. Выиграла от развязанной Гитлером войны в демографическом и экономическом отношении Америка, то есть главная база мирового еврейства. Европа попала в ещё большую финансовую зависимость от США, чем после Первой мировой войны.
Но главное, может быть, даже не в этом. А в том, что Гитлером был создан великолепный предлог для шельмования еврейскими шовинистами и их сателлитами национальных движений всех народов (кроме, естественно, еврейского). Шельмования на том основании, что в этих движениях есть или могут оказаться черты, родственные «фашистским». Такие, например, как обнаружение господства евреев в их жизни. Или разоблачение подлинной природы так называемых «демократических» режимов. Или неприятие гомосексуалистов, неприятие порнографии. После Гитлера стало легко стилизовать самые благонамеренные усилия по возрождению национального сознания и национальных норм жизни под повторение преступной «фашистской» идеологии и практики. И ставить эти усилия вне закона. Вот для чего понадобилась гитлеровская карикатура на естественное для всякого народа желание быть хозяином в собственном доме. Чтобы спаять это желание с самыми уродливыми идеями и самыми чудовищными преступлениями, а затем, используя зависимые от еврейства средства массовой информации и государственные органы, шельмовать это желание. Ради этого и финансировали международные банкиры Гитлера. И эти деньги не выбрасывались на ветер, нет! Они уже принесли им такие сказочные доходы, которые не подсчитать ни на каком компьютере. Вот что такое коммерция высокого класса.
Но мало того. Благодаря Гитлеру сионизм, уныло буксовавший в догитлеровский период, приобрёл, наконец, второе дыхание. Об этом сионисты не любят говорить публично, что и понятно. Хотя, возможно, поставят когда-нибудь в Иерусалиме памятник Гитлеру.

Роль «протоколов сионских мудрецов» в шельмовании науки о еврействе

Обычно спорят о том, фальшивы или подлинны эти «Протоколы», подразумевая при этом, что если они фальшивы, то изготовить фальшивку могли только противники сионизма. И никому не приходит в голову, что фальшивку могли состряпать сами сионисты.

Чтобы пояснить, зачем она могла им понадобиться, напомню историю провокации журналиста Лео Таксиля (1854 1907, настоящее имя Габриэль-Антуан Жоган-Пажес).

Как известно, во Франции последней трети XIX века шла ожесточенная война между католиками и масонами, в которой Таксиль принимал активное участие. Он умел доводить католиков до белого каления своими богохульствами, а в книге «Любовные приключения папы Пия Девятого» позабавил читателей множеством пикантных эпизодов, оказавшихся, как потом выяснилось, чистейшими выдумками. И вот, прославившись в таком качестве, он вдруг как-то красноречиво замолчал. А затем, после паузы, в одной из газет появилась статья, в которой он признавался, что в споре с католиками был кругом не прав. Потому что был масоном слишком низкого посвящения. Когда же проник в подлинные глубины масонства, то убедился полностью в сатанинском характере этой организации.

Прочитав такое, католики не поверили своим глазам. Неужели благодать способна сойти на столь отъявленного мерзавца? Чтобы проверить, послали к нему своих сердцеведов. И Таксиль скорбно, смиренно и без колебаний подтвердил перед ними правду своих слов и глубину происшедшей в нем перемены. Добавив, что антимасонские авторы не знают всей меры беззаконий масонов. А он её знает и будет свидетельствовать перед обществом. После чего из-под его пера полились на страницы католических газет потоки таких разоблачений масонства, что католики открывали от изумления рты, а затем, улыбаясь, потирали свои руки. Это была их полная победа. Масоны же смущённо помалкивали.

В течение двенадцати лет (1885–1897) Таксиль постоянно выпускал свои сочинения, которые издавались на разных языках и пользовались большим успехом. Он приступил даже к изданию иллюстрированного журнала с прекрасным названием «Дьявол в XIX веке». Папа Римский Лев XIII «непогрешимый» снял с него наложенное ранее проклятие. Он давал ему аудиенции и благословлял его труды. На международном антимасонском конгрессе в Тренто Таксиль был встречен овацией.

Однако, позволив католикам насытиться их торжеством, Таксиль приступил к заключительной части своей операции. На созванной им пресс-конференции, на которую он пригласил также и своих католических друзей, он напомнил, что в своих ранних статьях писал о том, что католики очень легковерный народ и что они верят нередко всяким шарлатанам. Чтобы доказать это, он притворился антимасоном и долгое время морочил им головы своими выдумками, а они принимали эти выдумки за чистую монету и даже убеждали других, ссылаясь на него.

Католики, слушая это, краснели и бледнели, но затем, оправившись, стали утверждать, будто Таксиль не водил их за нос, а писал, разоблачая масонство, чистую правду. И лишь затем, напуганный масонами, от нее отрёкся… А что им оставалось говорить ещё? Не признавать же себя круглыми дураками. Но общий итог был, конечно, не в их пользу. Были скомпрометированы не только свежие данные о масонстве, доставленные Таксилем, но и прежние материалы, которыми они пользовались раньше.

Легковерие католиков, воспитанных на доведённом до абсурда вождизме их папы (Гитлер, как известно, восхищался папизмом, а католический догмат о папской непогрешимости воспроизвёл в культе непогрешимого фюрера), понятно. Но в этой истории полезно обратить внимание на согласованность действий Таксиля с поведением масонской прессы, которая всё это время подыгрывала ему, изображая смущение и неспособность что-либо возразить ему. Из чего следует, что операция эта была не личной затеей масонского журналиста, но делом продуманным и санкционированным на высоком уровне.

Масонство, естественно, заинтересовано в дискредитации антимасонской идеологии и, следовательно, должно вести в этом направлении серьёзную работу, частью которой была, очевидно, операция Таксиля. Но скрыть от непосвящённых свою заинтересованность в этом деле (как и свои методы) масонам, конечно, важно. Поэтому, устраивая для профанной публики политические спектакли, следовало заботиться о том, чтобы она принимала их за нечто стихийное и верила, что нет в этих спектаклях ни сценаристов, ни режиссёров, ни осветителей и т.д.

В работе такого рода масонство, конечно, не могло ограничиться акцией Таксиля — эффектной, но явно недостаточной по своим результатам. К тому же в ней был очень существенный недостаток: в ней хорошо просматривался явный умысел её организаторов. Вот почему в дальнейшем афишировать эту акцию не стоило. Это была, надо полагать, лишь пристрелка.

Следующая операция подобного рода должна была быть не только более масштабной по своим результатам, но и значительно отличаться от предыдущей по своей внешности. Иначе, заметив повторение, профаны могли догадаться о тенденции и кое о чём задуматься. Разнообразие же сюжетов и способов их подачи должно развлекать публику и помогать ей усваивать с доверием содержание необъявленных спектаклей.

Необходимость новой грандиозной провокации диктовалась следующим обстоятельством. К середине XIX века накопился вполне достаточный фактический материал для выяснения роли еврейства в жизни европейских народов (только в библиотеке немецкого библиографа И.К. Вольфа, жившего в начале XVIII века, было более тысячи произведений под рубрикой «Антиеврейские сочинения»), А когда в какой-либо области знаний накапливается фактический материал, то вслед за этим возникает та или иная теория, его осмысливающая. То есть возникает «наука», опирающаяся на здравую логику и на проверенные и уточняемые данные.

Для талмудического иудейства оказаться предметом такого научного интереса было бы так же опасно, как бомбардировщику над вражеской территорией оказаться в пучке лучей прожекторов. Добросовестное изучение еврейства и масонства для талмудистов и масонов абсолютно неприемлемо. Вот почему с середины XIX века для них стало вопросом жизни и смерти успеть выскользнуть из лучей нарождавшихся еврееведения и масоноведения. Для них стало вопросом жизни и смерти найти предлог для того, чтобы объявить эти науки лженауками. И в качестве таковых поставить их вне закона. А поскольку найти такой предлог было нельзя, то его следовало создать искусственно.

В деле такого рода, насколько можно о нём догадаться, должны были быть следующие этапы.

Следовало создать хлёсткое литературное произведение, разоблачающее роль еврейства в жизни народов, в котором не было бы ни слова о действительных текущих задачах его главарей, но было бы собрано многое из уже известной антиеврейской и антимасонской литературы и преподнесено в сжатом виде. Собрано, чтобы в дальнейшем мистифицировать этот материал, придав ему характер навета на еврейство. В этом сочинении следовало оторвать негативные суждения о еврействе от авторитетных имён их авторов (таких, например, как святые отцы Церкви, Достоевский, Гердер, римские папы, Лютер, Маркс, Вольтер, Фихте, Державин и т.д., этот ряд можно продолжить на несколько страниц), сделать эти суждения анонимными и даже недостоверными в силу сомнительного происхождения этого литературного документа.
Кроме того, некоторые идеи в этом сочинении следовало осторожно окарикатурить, чтобы карикатурность их была не очень заметной для верхоглядов и невежд. Не очень заметной на фоне смачности и аппетитности большинства других текстов. Пусть эти верхогляды завоют от восторга и проглотят наживку вместе с утопленным в неё крючком, а потом попробуют от него избавиться.
Далее. В это произведение, для доказательства его поддельности, следовало включить чужеродные тексты, чужеродность которых было бы невозможно распознать до времени, а после их разоблачения трудно было бы объяснить иначе, как работой фальсификатора. Чтобы эти вставки не были обнаружены раньше времени, следовало уничтожить практически весь тираж той книги, из которой они должны быть извлечены. Что, как известно, и было сделано: книга М. Жоли «Диалог в аду», из который были извлечены вставки, была отпечатана в Бельгии, а затем, при доставке во Францию, конфискована на границе. Но несколько экземпляров было при этом сохранено в надежных руках для последующего доказательства плагиата.
После чего следовало подбросить изготовленный документ своим противникам, чтобы они, пренебрегши сомнительностью его происхождения и несущественными, как им должно было показаться, деталями, признали публично его подлинность. И стали распространять его в качестве доказательства реальности еврейско-масонского заговора против человечества.
Это публичное признание подлинности документа как раз и было тем заглатыванием наживки вместе с крючком, после чего следовало дёрнуть леску. То есть обнаружить как бы нечаянно в документе вставки, свидетельствующие о его поддельном характере. И, напирая на это обстоятельство, отрицать подлинность самого содержания документа. Не пренебрегая при этом, конечно, заложенными в него карикатурами. Например, такой карикатурой, как строительство в городах «гоев» метрополитенов с целью начинить их взрывчаткой и взорвать. Что должен думать об этом перле современный читатель? Метрополитены выполняют свою важную роль, ни один из городов «гоев» до сих пор не взорван, да и вряд ли его можно взорвать указанным в «Протоколах» способом… Казалось бы, пустячок. Но мало того, что тень недоверия бросается на всё содержание «Протоколов»: в руках искуснейших еврейских адвокатов (они же и судьи, на стороне которых все средства массового гипноза) этот «пустячок» превращается в дубину, которую опускают на голову любого учёного, посмевшего отделить фактическую правду «Протоколов» от фальсифицированной их формы.
К этим разоблачениям фальсифицированности текста «Протоколов» не трудно было добавить со временем показания тех, кто мог свидетельствовать (убедительно или нет — это другой вопрос) о нееврейском происхождении этого документа. Как просто можно было организовать всё это, доказывать, вероятно, не нужно.
Перьями своих журналистов и «ученых» следовало приписать эту «фальшивку» не просто какому-нибудь антисионисту, но самому презренному в глазах общества ведомству. И не какой-нибудь прогрессивной страны, а самой реакционной на свете. А какая страна была самой реакционной в глазах «просвещенного» Запада?

Используя своё господство в СМИ, а также в научных учреждениях и министерствах, от которых эти научные учреждения зависят, навязать свою версию о происхождении подделки в качестве научной и, следовательно, единственно законной. После чего, опираясь на эту фикцию, запретить свободное обсуждение как еврейской, так и масонской темы. Запретить не формально, а фактически.

Семь перечисленных выше моментов хорошо различимы в «Протоколах» и связанных с ними обстоятельствах. Заведомо спорное происхождение этих «Протоколов», если не сказать заведомо поддельное, исключает их использование в научной критике талмудического иудаизма и масонства, но зато позволяет сионистам и масонам использовать их именно по этой причине для шельмования своих противников. Стоит только заговорить о господстве еврейской верхушки в жизни народов, о чём ещё можно было писать и говорить в девятнадцатом веке и до двадцатых-тридцатых годов двадцатого века, как тебя тут же объявляют антисемитом, начитавшимся «Протоколов сионских мудрецов». И заботливо объясняют, что «Протоколы» — это уже давно доказанная подделка. Этот мошеннический прием действует безотказно. «Протоколы» стали великолепным предлогом для создания такой атмосферы в мире, в которой можно критиковать любую религию, кроме еврейской, и любой народ, кроме евреев. Можно критиковать любую организацию, кроме масонской. Нетрудно догадаться, что именно к такому положению стремились те, кто приобрёл контроль над мировыми финансами, а затем, используя его, стал наращивать свою власть над народами в самых разных сферах их жизни.

1995–1996 гг.

Эта статья была опубликована в журнале «Молодая гвардия» под названием «Кто больше всех заинтересован в миражах и утопиях?» (№ 4 за 1996 г.).

Позднейшие дополнения

К первой части

Создатель теории еврейского социализма Моисей Гесс (1812–1875), считал, что только одни евреи имеют право сочетать социалистическую идею со своей религией и своими национальными интересами. И даже должны жертвовать социалистическими принципами, если в каких-то конкретных ситуациях они стали бы противоречить общееврейским интересам. Иные народы, в силу ложности их религий, обязаны, по Моисею Гессу, сочетать борьбу за социализм с борьбою против своих религиозных и национальных предрассудков. Когда официальный идеолог сионистского движения, Теодор Герцль, ознакомился с книгой Гесса «Рим и Иерусалим» (опубликованной за тридцать лет до того), то признал, что идеи Гесса предвосхитили его собственные идеи. Из чего следует, что действительным духовным отцом сионизма был не Герцль, а учитель Маркса и Энгельса Моисей Гесс.

Американский исследователь жизни и творчества К. Маркса Гэри Норт писал, что «в начальной стадии его карьеры Маркс был противником коммунизма как философской и политической системы. Но не прошло и года, как Маркс и ещё один молодой немецкий интеллектуал, Ф. Энгельс, стали последователями весьма примитивной разновидности коммунизма. Причиной этой метаморфозы был Мозес Гесс, «коммунистический раввин», как впоследствии отозвался о нём Маркс… Сидней Хук относит становление Маркса как марксиста… ко времени написания «Немецкой идеологии» (1845–1846)… написанной в соавторстве с Энгельсом. Часть рукописи написана почерком Гесса (Г. Норт «Марксова религия революции», Екатеринбург, 1994, с. 18 и 38).

Другой автор, занимавшийся Марксом, писал: «Гитлер мог бы поучиться расизму у Гесса. Последний, учивший Маркса, что определяющим фактором общественного развития является борьба классов, писал и противоположное: «Жизнь — это непосредственный продукт расы» (Р. Вурмбранд «Другое лицо Маркса», М., 1991, с. 55).

Итак, неевреям — «социализм научный», то есть антирелигиозный, антинациональный, антисемейный и даже антигосударственный, чтобы они барахтались в нём «перманентно». А себе — социализм с еврейским лицом, на основе религиозных ценностей талмудизма. Вот это и есть справедливость по-еврейски. Еврейская бухгалтерия. А кто ею недоволен, тот, разумеется, антисемит.

Ко второй части

Д.М. ПРОЭКТОР: «В годы мирового экономического кризиса поддержка магнатами американского капитала гитлеровской партии приобрела самые широкие размеры. Нацистов финансировали Рокфеллер, Морган, Ламонт, Кун Леба (так в тексте. — Г.Ш.), Уолтер Тигл и другие воротилы финансового капитала. И когда летом 1929 г. представители моргановской финансово-промышленной группы на специальном совещании банкиров признали необходимость решительной поддержки нацистской партии, её финансовые проблемы могли считаться решёнными. Участник совещания банкир Уорбург отправился в Германию. Он встретился с Гитлером и его финансовым экспертом Хейдтом, директором банка Тиссена. Вскоре партия получила от американских промышленников 10 млн. долларов… В 1930 г. американские и английские монополии при поддержке посла США в Берлине Сэккета сделали совместный демарш, требуя включения представителей нацистской партии в состав германского правительства. Осенью 1931 г. представитель моргановской группы Картер созвал совещание крупнейших финансистов для обсуждения запроса Гитлера о новых субсидиях… Снова в Берлин выехал банкир Уорбург. После встречи с Гитлером, Герингом, Штрейхером и другими представителями фашистской верхушки он согласовал вопрос о передаче нацистской партии субсидий в 15 млн. долларов. Крупные суммы продолжали поступать от отдельных концернов. Так, например, «Ройял датч-шелл» в 1923–1933 гг. внёс в нацистскую кассу около 60 млн. долларов… Реакционная пресса западных держав проводила одну кампанию за другой в поддержку гитлеровской партии…» («Оруженосцы Третьего рейха», М., 1971, с. 46–47).

Николай БОГОЛЮБОВ: «Как пишет Д-р Энтони Саттон в “Уолл Стрит и возвышение Гитлера”, деньги, переведённые американским капитализмом в Германию с целью подготовки войны перед 1940 годом, можно описать одним словом только как феноменальные. Вне всякого сомнения, они предназначались для военных приготовлений в Германии. Достаточно близко существуют доказательства того, что влиятельный сектор американской экономики не только полностью осознавал природу нацизма, но и всюду, где это было возможно (и прибыльно) предоставлял ему помощь из своекорыстных соображений, в полном понимании того, что в конце этого пути стояла война, в которую непременно будут вовлечены вся Европа и США» («Тайные общества XX века», СПб., 1997, с. 79).

«Джеймс Мартин, Начальник отдела экономической борьбы в Министерстве Юстиции, исследовал структуру нацистской промышленности и сообщил следующее в своем труде «Все почтенные люди»: «Главным связующим звеном между Гитлером и денежными баронами с Уолл-Стрит был ХЬЯЛЬМАР ГОРАСЕ ГРИЛИ ШАХТ (1877–1970), Президент немецкого Рейхсбанка, семья которого уже в течение многих лет принадлежала к международной финансовой элите. Шахт был той самой умной головой, стоявшей за Планом Янга (план возрождения, составленный агентом Моргана Оуэном Янгом) и «Банком международного валютного выравнивания». Задуманный Шахтом план работал прекрасным образом и помог довести до взрывного состояния всё, что происходило в Веймарской Республике… «Принятие плана Янга и его экономических оснований всё больше и больше поднимало уровень безработицы, пока, наконец, число незанятых не составило около 6 миллионов человек». Это и явилось той плодородной почвой, которая была так необходима «Обществу ТУЛЕ» и его инструменту Адольфу Гитлеру» (там же, с. 80–81).

КАРДЕЛЬ: «СА обходились в 1932 г. примерно в 180 миллионов марок. С прочими расходами на партийный аппарат, предвыборную борьбу, авиарейсы и т.д. получалось около 300 миллионов марок. Примерно одна шестая поступала от членских взносов и пожертвований членов партии. Что касается остальных сотен миллионов, то в конце 1933 г. одно очень солидное голландское издательство опубликовало отчёт, составленный на основе изучения документов. В этой книге были названы имена, и вскоре после своего выхода она исчезла из продажи. Никто не подал жалобы. Все документы после оккупации Голландии были уничтожены, автор книги Схоуп погиб в гестапо.

В этом отчёте зафиксированы один раз 10 млн. долларов и один раз 15 млн. долларов, поступившие через банк «Мендельсон энд Ко» в Амстердаме. Аналогичные суммы проходили через банки «Кун, Леб энд Ко», «Дж. Морган энд Ко» и «Сэмюэль энд Сэмюэль» и тоже без привязки к определённому месту. Швейцарец Рене Зондереггер (Северин Рейнгард) рассказывает в своей вышедшей в 1948 г. в Швейцарии книге «Испанское лето», кто был главным передатчиком этих денег: «Человеком, которого банкиры посылали в Германию, чтобы изучить вопрос о немецкой революции, был молодой Варбург… Варбург приехал в Германию. Вскоре после этого он встретился в Мюнхене с Гитлером, который охотно ударил по рукам с богатым американцем…» («Адольф Гитлер основатель Израиля», М., 2004, с. 95–96. Перевод с немецкого. В аннотации сказано: «Автор книги Хеннеке Кардель неоднократно подвергался судебному преследованию в Западной Германии со стороны еврейских организаций. Однако все судебные процессы, в том числе и в Верховном суде, Кардель выиграл, ибо представил документальные свидетельства фактов и процессов, приводимых и анализируемых в книге «Адольф Гитлер — основатель Израиля»…).

«Нойе цюрихер цайтунг» писала в № 758 от 2 мая 1946 г.: «Когда Шахт на Нюрнбергском процессе снова заговорил о поведении иностранных держав по отношению к нацистскому правительству и о помощи, которую они ему оказывали, суд решил, что это не относится к делу и не подлежит обсуждению».

Деньги крупных еврейских банков получали либо сам Гитлер, либо организационный руководитель партии Грегор Штрассер. В курсе дела был начальник разведывательной службы рейхсвера генерал фон Бредов. В «ночь длинных ножей» 30 июня 1934 г. и фон Бредов, и Грегор Штрассер лишились жизни. Знание не только сила, оно может быть и опасным» (там же, с. 97).

Книга Карделя полна ссылок на еврейское происхождение как самого Гитлера, так и едва ли не всего его окружения. И на этом фоне особенно выразительно звучат слова одного из еврейских наставников будущего фюрера: «ИЗ АНТИСЕМИТИЗМА МОЖЕТ ЧТО-ТО ПОЛУЧИТЬСЯ ЛИШЬ В ТОМ СЛУЧАЕ, ЕСЛИ ЭТО ДЕЛО ВОЗЬМУТ В РУКИ САМИ ЕВРЕИ» (там же, с. 69).

В. ПРУССАКОВ: «С благословения Гитлера Розенберг составил параграфы устава будущей Церкви Национального Рейха. В них говорилось о беспощадной борьбе с чужеземной христианской верой, требовалось запрещение Библии и замена её другой книгой — «Моя борьба». В последнем параграфе устава «Новой Церкви» было сказано: «В день её основания христианский крест должен быть снят со всех церквей, храмов и часовен и заменён единственным непобедимым символом — свастикой».

«Если бы Германия одержала победу во второй мировой войне, то подобное могло бы осуществиться…» («Оккультный мессия и его рейх», М., 1992, с. 153). «Хотя Розенберг и утратил своё влияние, но христианство имело значительно более могущественного противника в лице Мартина Бормана, откровенно заявлявшего: «Национал-социализм и христианство непримиримы».

Но что там Борман? На предыдущей странице автор приводит слова самого Гитлера: «Нельзя быть одновременно немцем и христианином… Нам нужны свободные люди, которые чувствуют и знают, что Бог находится в них самих… всё тайное знание природы — божественное, бесформенное, демоническое…».

Р. ОПИТЦ писал, что историки твёрдо установили, что процесс «расификации» немецкого сознания в последние десятилетия XIX века имел отнюдь не спонтанный характер. «Напротив, — продолжал он, — были специально созданы организационные центры, которые планомерно трудились над тем, чтобы внести расизм в общественное сознание и сделать достоянием как можно более широких слоёв населения. Самым активным и вместе с тем могущественным из этих центров был «Пангерманский союз». Он явился инициатором бесчисленных объединений, которые в самой различной организационной форме (зачастую в виде лож тайного ордена, а также общедоступных учебных кружков или «союзов» активистов) занимались «терминоведением»» («Фашизм и неофашизм». М., 1988, с. 30).

К третьей части

О печальной склонности евреев к изготовлению подделок писали уже давно. Немецкий историк Н. Голльман изобразил её такими словами: «В целом ряде грубых подделок греческие писатели прошлого времени, философы и историки были сделаны присяжными поручителями истин иудейской веры. Пропаганда несравненно сильнее должна была действовать, если иудейская религия превозносилась в стихах божественного Гомера или Гезиода… прежде всего, был окружен иудейской оправою самый влиятельный греческий философ, великий Платон. Его, как и Гераклита, Пифагора и других, иудеи не боялись сделать учениками Моисея и таким путем серьёзно отстаивали перед всем миром утверждение, что греческая философия получила свою лучшую силу от иудейской религии» («Религия иудеев в эпоху Христа». М., 1908, с. 13).

О том же свидетельствовал и советский историк-юдофил Н.М. Никольский: «…александрийские иудеи не только переводили, но и сами сочиняли… Они просто подделывали произведения греческих поэтов: Эсхила, Софокла, Еврипида, Менандра, Орфея; в этих стихотворениях они очень ловко подделывались под стиль греческих поэтов и восхваляли иудейского бога, его закон и историю его народа» («Древний Израиль». М., 1922, с. 290).

Эти древние евреи создавали свои подлоги, исходя из лучших, с их точки зрения, соображений. Как и провокатор Норинский, писавший не так давно поддельные письма с угрозами от имени общества «Память» в редакции проеврейских газет, чтобы дать им свежий материал для очередных русофобских кампаний. У древних фальсификаторов не было сдерживающих нравственных центров, нет их, конечно, и у современных. Но это такой деликатный вопрос, что обсуждают его евреи, скорее всего, лишь в своём собственном, закрытом от посторонних, кругу и, возможно, в том смысле, что нельзя так грубо работать, как это делал недавно их соплеменник. Что самодеятельность подобного рода даёт обратный эффект. Поэтому и должна быть пресечена в дальнейшем.

Искусство обмана и провокаций должно было постоянно совершенствоваться в истории. Если оно процветало у евреев в столь далёкие времена, то каких же высот должно было достигнуть впоследствии. Случай с Норинским, конечно, досадный сбой, здесь было вторжение дилетанта.

Но как могли совершенствоваться в этом искусстве те, кто изначально не проявлял к нему никакого интереса? Такие Иванушки-дурачки должны быть очень удобны для долговременного вождения их за нос.

В русских сказках, однако, побеждает, в конце концов, Иванушка, который оказывается, при всей его простоте, не таким уж простым. А эти сказки заключают в себе нечто, на мой взгляд, пророческое. Или нет? В их оценке каждый обнаруживает характер своего собственного ума.

В заключение темы о «Протоколах» скажу так: Не опирайтесь на них в своих суждениях о еврействе, а опирайтесь на Пушкина, Гоголя, Достоевского, Брафмана, Крестовского, Меньшикова, Шекспира и других авторитетных авторов. Опирайтесь на Новый завет и святых отцов. Ведь критическая литература о талмудическом еврействе не только богата, она отличается от «Протоколов» в лучшую сторону тем, что вполне достоверна, хотя содержит те же самые, в основном, оценки. Кроме того, она создаёт не обеднённую, т.е. чёрно-белую, картину нравственного состояния евреев и неевреев и взаимных их отношений в истории, а куда более сложную и красочную, каковой она и является в действительности.

2006–2010 гг.

О семье и школе

Открытое письмо в редакцию журнала «Молодая гвардия»

Уважаемая редакция, в последнем выпуске МГ (№ 9 за 1991 г.) меня порадовали слова писателя Андрея Платонова о семье как первоисточнике патриотизма. Добавлю к ним очевидное: семья начинается с брака. Следовательно, игнорируя эту тему, наша патриотическая печать игнорирует нечто фундаментальное, от чего зависят не только глубина и основательность осмысления русскими людьми семейной темы, но и всего остального, что естественно вырастает из брачно-семейных начал или естественно с ними связано.

Справедливости ради скажу, что о разрухе современной брачно-семейной жизни у нас писали за последние двадцать лет несколько раз. Но при этом старались не столько выяснить причины распада, сколько его иллюстрировать. И, разумеется, очень старательно обходили самую суть дела, т.е. довольно скользкую по нынешним временам тему, обозначить которую лучше всего известными церковными словами: «ЖЕНА ДА УБОИТСЯ МУЖА СВОЕГО» (Еф. 5, 33).

Если признать правильность современных представлений о свободе и достоинстве человека, то придётся сказать, что ап. Павел был лютейшим врагом свободы и, стало быть, махровейшим экстремистом. Вы только послушайте: «ЖЁНЫ, ПОВИНУЙТЕСЬ СВОИМ МУЖЬЯМ, ЯКО ГОСПОДУ» (Еф. 5, 22). У меня даже дыхание перехватывает. Это надо же. Не как своему начальнику на работе. И даже не как властям предержащим. И даже не как своему духовнику. А — как самому Богу.

Должен сказать, что я сам экстремист до мозга костей, потому что люблю справедливость и порядок. Но по сравнению с апостолом Павлом, этим духовным львом, я себя чувствую каким-то маленьким котёнком. Вот как он завершает своё поучение, словно заколачивая гвоздь по самую шляпку: «ЖЁНЫ ВАШИ В ЦЕРКВАХ ДА МОЛЧАТ; ИБО НЕ ПОЗВОЛЕНО ИМ ГОВОРИТЬ, А БЫТЬ В ПОДЧИНЕНИИ, КАК И ЗАКОН ГОВОРИТ. ЕСЛИ ЖЕ ОНИ ХОТЯТ ЧЕМУ ПОУЧИТЬСЯ, ПУСТЬ СПРАШИВАЮТ О ТОМ ДОМА У МУЖЕЙ СВОИХ» (1 Коринфянам 14, 34–35).

Вот, оказывается, на каком каменном фундаменте и как крепко, из каких могучих брёвен, строились раньше дома. И в них жили, похоже, люди, а не какие-то говорящие слизняки. И любили своих жён, а те их, не меньше, чем это бывает теперь. А то и поболе. А если любили, то, значит, и уважали.

Но я не хочу никому навязывать свои мысли. Только отмечу, что за последние десятилетия наши женщины стали всё чаще и всё решительнее выражать своё возмущение той кабалой, которой обернулась для них поначалу как будто сладкая свобода. И выражать это возмущение иногда даже в стихах:

Задыхаюсь от воли, от воли!
Душно даже на сквозняке.
Задыхаюсь от адской боли
Чувства лёгкости в правой руке.

Сотни принцев — тростинок певучих
(Нынче принцев — хоть пруд пруди!).
Упражняются в сладкозвучьях,
Усмиряют тоску в груди.

Яснооки и белоруки,
Сыплют нежности жемчуга…
О, нашествие принцев! О, мука
Ждать, смешно сказать, мужика

Домостроевского, земного.
Чтобы снял с меня воли хомут!..
Я к другому! — и вслед ни слова,
Даже за руку не возьмут.

Сто послушностей, сто Любовей,
Сотни замков на облаках…
О, тиранство тщедушной крови:
Ни перста, ни хлыста, ни замка!..

Лишь, как благо, сойдут пред рассветом,
Прямо на сердце, в лучшем из снов:
Сто амбарных замков,
Сто клеток,
Сто запретов,
Одна любовь.

(Валентина Якуничева,

«Наш современник» № 3 за 1990 г.).

Мне кажется, есть в этих стихах, помимо всего остального, нечто похожее на тоску детдомовских ребят по отсутствующим родителям. По своему дому. И я вспоминаю, что когда-то читал о демонстрации американских женщин, вышедших против феминисток на улицы с вызывающими плакатами: «МУЖЧИНЫ — НАШИ ГОСПОДА!». А мужчины над ними только посмеивались, потому что быть господином — слишком большая ответственность.

Но, как говорится, вернёмся к нашим баранам. Меня удивляет не равнодушие нашего замороченного общества к этой теме, но — равнодушие даже лучших русских мыслителей. Почему они так позорно молчат? Неужели не понимают важности этой темы? Не видят той отвратительной жижи, в которой тонут едва ли не все расстроенные в самих основах русские семьи? Неужели не понимают, размышляя о своем государстве, взаимосвязи устройства семьи с устройством общества?.. А если не понимают, то какие же они мыслители?

Поэтому и пишу это письмо в редакцию лучшего на сегодняшний день большого журнала. Прошу: не забывайте о ПЕРВООСНОВАХ здорового общества — о браке и семье, общине и нации, о национальной земле, о национальной педагогике, о национальном государстве, о национальном хозяйстве. Все эти темы стали для русского сознания за последние триста лет почти целинными. И на страницах патриотической печати ни одна из них не обсуждалась. А нужны не просто обсуждения ради обсуждений. Нужна выработка национальной идеологии, т.е. чётких определений по этим вопросам. Нужна ТВЁРДАЯ ПОЧВА, на которой только и можно строить здоровую национальную жизнь.

Русские патриотические журналы существуют на русские деньги, но они существуют не ради русских писателей, а ради русского народа. Поэтому игнорировать (чуть было не вырвалось: блокировать) эти темы они не имеют права. Если наши заслуженные писатели и учёные не умеют писать на эти темы, то пусть хотя бы не уподобляются собакам на сене и не мешают высказываться по этим вопросам самым простым русским людям. А желающих высказаться, уверен, найдётся достаточно. Надо с чего-то начинать разговор о фундаментальных ценностях русского народа и его проблемах, а затем по-хозяйски разворачивать этот разговор всё шире.

Со свойственной мне скромностью я предлагаю редакции МГ из десятка своих статей на указанные выше темы лишь одну в качестве возможной затравки для дискуссии подобного рода. Но если редакция располагает более ценными материалами для того, чтобы начать такой разговор, то, как говорится, слава Богу. Надо только по-настоящему зацепить сердца и умы русских людей, чтобы они почувствовали, что предлагаемые им размышления имеют не только теоретический характер, что они связаны с личными их проблемами и проблемами их детей.

Если не заработает в самых простых русских людях (инженерах, учителях, дворниках) САМОСТОЯТЕЛЬНАЯ РУССКАЯ МЫСЛЬ, то не будет РУССКОЙ ПОВСЕМЕСТНОЙ САМОДЕЯТЕЛЬНОСТИ. А без этой последней грош цена всем русским органам печати, всем русским партиям и т.д.

А что получается сейчас? Как говорил Ленин (или Щедрин, не помню), писатель пописывает, а читатель почитывает. Похожую мысль высказал Розанов, сравнивший читателя с ослом, разинувшим рот в ожидании, что писатель положит в него что-то вкусное. НЕ РАБОТАЮТ ОБРАТНЫЕ СВЯЗИ, НЕТ ПОЛНОЦЕННОГО ОБМЕНА ИДЕЙ. И это тоже тема для большого разговора.

Фактическая монополия на мысль и публично звучащее слово привела к тому, что советская система сгнила на корню, хотя могла бы, в ином случае, дрейфовать к здравому смыслу и только выигрывать от этого дрейфа. Но та же самая перспектива загнивания, уверен, имеется у нашего патриотического движения. При нынешнем безмыслии по столь фундаментальным вопросам, речь о которых шла выше, мы будем постоянно строить на песке даже не свой национальный дом, а вообще непонятно что. А затем, при очередной катастрофе, винить снова одних евреев и их ставленников. Хотя куда полезнее и даже красивее было бы — не забывая о роли еврейства, — искать источники своего бессилия в первую очередь в самих себе, в своем неумении национально мыслить и национально строить. Искать свои собственные слабости ради того, чтобы от них избавиться.

Я буду признателен редакции МГ, если она не утаит это письмо от своих читателей.

24 сентября 1991 г.

Позднейшее примечание

Это письмо не было напечатано в журнале, и ответа на него я не получил. Журнал «Наш современник» отказался в начале 90-х годов печатать мою статью на брачно-семейную тему под тем предлогом, что «наши женщины против публикации вашей статьи».

Сам я открыл для себя брачно-семейно-общинную тему после того, как пришёл к вере в Бога и стал православным. Открыл её почти одновременно с другими темами: Как относиться к безбожному Советскому государству? Почему оно возникло в России? Как относиться к Западу?

В 1976 г. я выпустил самиздатский сборник под названием «ТРАКТАТ О ЛЮБВИ» объёмом в 126 страниц. Он состоял из статей на следующие темы: «О равенстве и неравенстве в браке», «О доверии и ответственности в браке», «Вступление в брак», «Ответственность государства перед семьёю», «Обручение», «Азы русского воспитания» и «Единственная правда» (об истинной любви). В Предисловии к сборнику я писал, что над ним следовало бы поработать ещё с десяток лет, чтобы представить его читателям в достойном виде, но нужда в созидающих брак и семью идеях сегодня так велика, что я решил представить его таким, каким он вышел из-под моего пера на сей день.

Ещё до выхода в свет этого сборника статьи, составившие его, ходили в самиздате, и одна из них, «О равенстве и неравенстве в браке», была напечатана в самиздатском журнале В.Н. Осипова «Земля» (то ли в первом номере, ещё до его ареста, то ли во втором, выпущенном после его ареста его заместителем В.С. Родионовым, уже не помню).

Единственный известный мне печатный отклик на «Трактат о любви» появился в подпольном машинописном журнале «СУММА», выходившем в Ленинграде в 1979–1982 гг. Все авторы журнала укрывались под псевдонимами. Редактировал журнал математик С.Ю. Маслов. Заметка о моём сборнике принадлежала, как я понял (все восемь номеров журнала с комментариями были изданы в СПб в 2002 г. издательством журнала «Звезда»), Револьту Ивановичу Пименову. Он писал, что, по его мнению, Шиманов вовсе не христианин, а скорее ницшеанец. Его речи больше напоминают речи Заратустры, нежели Нагорную проповедь. «Штирнер, писал Пименов, — тоже устремлялся обожить человека (себя), а православию чужда идеология «мировой истории». С представлениями референта плохо согласуется поистине революционный пафос автора, отказывающегося принимать современный (XIX–XX века) мир как творение Божие и рвущегося переделать мир заново по готовому плану, не считаясь с издержками…» (стр. 462 переиздания).

Почти на целой странице референт пересказывает, в собственном изложении, чудовищные мысли Шиманова: «ввести жесточайшую цензуру и не дозволять картин Пикассо и трудов Фрейда; не допускать к высшему образованию, к диплому врача «нравственно недостойных»… ввести что-то вроде законов Ману: за случайное прикосновение к чужой женщине смерть… Социальное устройство должно быть таково, чтобы было исключено общение разнополых неродственных лиц с самого детства, включая, конечно, учёбу, работу и отдых… Детям нельзя дозволять ловить стрекоз, а взрослым — путешествовать (не только за границу, а по своей стране!). Сиди в своей общине и люби её. Города — истребить, жить на земле, пребывая в духе соборности»… И т.д. в том же духе.

«Референту, — пишет он, — стыдно пересказывать эти благоглупости, но поскольку некоторым кажется, что Шиманов пророк и глубокий мыслитель, — приходится. Все фундаментальные мысли утопии Шиманова можно найти уже в «Соках земли» Кнута Гамсуна».

Июль 2010 г.

Гнездо человечье

Казалось бы, какая это простая вещь — брак. Тут каждому всё понятно. А на самом деле ясности нет никакой. Что же это за ясность, которая порождает такую эпидемию разводов? Это какая-то импотентная ясность. Ясность спокойного безмыслия, которого не могут одолеть ни отдельные наблюдения, ни случайные мысли, неизвестно откуда залетевшие в голову.

Между тем брачная тема заслуживает внимания не меньшего, чем хозяйственные и политические вопросы. Как можно созидать общество, игнорируя его первооснову? Или имея о ней превратное представление?.. Напрашивается сравнение такого общества с домом без фундамента.

Мужа — на свалку!

Как-то попал мне в руки антирелигиозный журнал начала тридцатых годов. Это был мартовский номер, посвященный празднику 8 марта. На титуле молодая женщина богатырского сложения разрывает цепи, в которые её заковали. И от мощного рывка её рук разлетаются в разные стороны, чуть ли не вверх ногами, изображенные маленькими и со злыми лицами царь, помещик, капиталист, поп и… Я не поверил своим глазам. Как!.. и он тоже оказался в этой шайке?.. Да, муж тоже отлетал в сторону, маленький и со злым лицом. Я протёр свои глаза и снова посмотрел на рисунок. Если бы какой-нибудь шутник нарисовал мартовских кошек с задранными хвостами, то я удивился бы куда меньше.

Но, несмотря на всю выразительность рисунка, чего-то в нём не хватало. И я это почувствовал. Но чего? Какой-то последней черточки. И тут меня осенило. Да как же… Конечно!.. художник не успел нарисовать (или ему не позволили) маленьких злых детей, которые тоже отлетают — в ясли! на пятидневку! в детский дом! А то и в мусорные контейнеры. Но эту последнюю черточку дорисовывает уже сама жизнь. Самый, похоже, честный и зоркий художник.

Золотой сон Клары

В те же почти времена (или чуть ранее) выдающаяся представительница марксистской мысли Клара Цеткин писала о том, что женщинам нельзя доверять воспитание детей. Женщины, учила она, это самая реакционная часть человечества, потому что они, в своей массе, невежественны и набиты отвратительными предрассудками. Как и знаменитая Вера Павловна из романа Чернышевского, она мечтала о тех золотых временах, когда человечество дорастёт, наконец, до её собственного понимания жизни.

Чтобы приблизить это светлое будущее, писала она, государство должно отнимать у неразвитых матерей их детей после того, как те выкормят их грудью. И воспитывать в специальных заведениях под руководством правильных воспитателей. Но… то ли денег не хватило у государства на создание интернатов по всей стране, то ли правильных воспитателей. То ли другие мечты выдающихся мыслителей заслонили эту мечту. А в результате получилось нечто среднее между золотым сном Клары и самым обыкновенным здравым смыслом. И как теперь быть — о том не знает никто. Ни наши лучшие педагоги, ни социологи, ни даже, похоже, крупнейшие богословы.

С оглядкой на прошлое

Думая о будущем, полезно оглянуться на прошлое. А нет ли там чего поучительного для нас? Хотя бы отчасти.

Вот, например, в древней Индии, согласно законам Ману, одного прикосновения к телу посторонней женщины, одной встречи в уединённом месте было достаточно для обвинения в прелюбодеянии; которое каралось, кстати, не общественным порицанием, но смертной казнью.

Экие были варвары. То ли дело мы. В наше время над такой крайностью, как у этих индийцев, можно только смеяться.

Но, даже посмеиваясь, приходится признать, что в нашем мире нет святынь и даже законов в защиту брака. А в древней Индии они были. Нам теперь даже трудно понять, что брак нуждается в защите со стороны общества и государства. И что законы Ману, при всех их крайностях, были в интересах как добрых жён, так и добрых мужей. И, разумеется, в интересах их детей. А в чьих интересах нынешние Содом и Гоморра?

Цветение без плодоношения

В современном браке, за редкими исключениями, состоят уже не муж и жена, но любовник с любовницей на первом этапе и сожитель с сожительницей на втором. Ни женихов, ни невест больше фактически нет, потому что эти звания предполагают целомудрие и насыщены вечностью.

Другое дело любовники, свободные и беспечные, которым нет дела ни до чего, кроме влечения друг к другу. Как хорошо цвести и цвести, не думая ни о чём, кроме продления своего цветения. Да и о чём думать, если вечность уже настала в этом мелькании дней? Любовники проникли в Рай с чёрного хода и уверены, что останутся в нём навсегда. Но… потом выясняется, что это не настоящий Рай, что это лишь его призрак. Время разрушает иллюзию, и любовники оборачиваются постепенно друг к другу своими будничными сторонами, которые так мало их радуют. Они превращаются в сожителей, старательно скрывающих друг от друга свою зевоту. Цветение ослабевает и прекращается, но не исчезает стремление к нему. Любовников связывает уже многое, но, за исключением дорогих воспоминаний и общих детей, почти всё внешнее. Общее жильё, общее имущество, общие будничные заботы. А то самое, что их свело, теперь начинает их разделять. Их разделяет психология любовников, уже не способных цвести друг для друга. Внутренне безбрачные эгоисты, они начинают, сознательно или бессознательно, высовываться из отцветшего брака в поисках нового цветения. И вызывают тем самым ревнивые содрогания у другой стороны. Боль, отвращение и ненависть проникают в остывающую любовь, загаживают её и отравляют.

Этот настрой на постоянное цветение без плодоношения есть характерная черта нашего времени. Плоды всё-таки появляются, но чаще как-то помимо воли. Всё меньше их в браке и всё они худосочнее. «Мы родились не от матерей, а от проституток», — сказал мне как-то один мой знакомый ещё в пятидесятых годах. Но, разумеется, он преувеличил и забыл о тех, кого проститутки обслуживают.

О детях начинают думать лишь после зачатия, а то и после рождения. Да и то думают кое-как. Достоинство происхождения им не готовят. О том, что духовное состояние родителей аукнется в их потомстве, не думают. Думают не столько о духовном здравии ребёнка, сколько о его физическом благополучии. Как будто последнее только и важно. И вырастают дети такими же пустоцветами, как и родители. А потому легко становятся жертвами расчеловеченного общества.

Э, ничего!.. Смотрите, детки, телевизор и набирайтесь ума в подворотнях. Мы ведь и сами такие. Сами себя воспитывали.

Умереть друг за друга

Любовь не совершается через равенство. Равенство мужа и жены некрасиво. Любовь требует неравенства, т.е. мужской власти, с одной стороны, и женского содействия ей, с другой.

Но любовь не совершается и через неравенство. Горько и гнило такое неравенство, когда обесценивается ведомое лицо. Как тяжело и нелепо содействовать тому, кто не готов за тебя умереть.

В готовности умереть друг за друга — главное проявление любви. Это та «малость», на которой держится весь мир. А сочетание этого внутреннего равенства с внешним неравенством — условие сохранения единства супругов. Не будет внешнего неравенства — уйдёт из брака любовь, как уходит вода из дырявого ведра.

Хорошо властвовать и подчиняться тогда, когда каждое из двух лиц сознаёт своё дву единство и воспринимает другое лицо как лучшую свою часть. А если нет любви, то что за радость даже во власти? Не говоря ужо подчинении.

Только при высокой любви (а другой не бывает) неравенство внешнее оказывается не позором, но славой и мудростью, и красотою. Сочетание равенства внутреннего с неравенством внешним — вот формула брачной любви. Формула, учитывающая как телесную, так и духовную специфику супругов.

Приятно быть чуточку пониже

Какая нормальная женщина хочет быть выше своего мужа? или даже вровень с ним?.. Нет, всякой приятно быть чуточку пониже. И не только росточком, но и по своей воле, и по физической, конечно, силе. И даже по уму. Но не по красоте. Тут уж никакая баба своего не отдаст. И правильно сделает, умница. Она чувствует, что так в самый раз. Тут норма, написанная в крови.

В смешанных компаниях женщины, как правило, больше внимают, нежели утверждают и доказывают. Но даже тогда, когда они что-то доказывают, их слова, при всей их нередко меткости и выразительности, оказываются чем-то вроде поездки по наезженной колее. Это как бы распевание собственным голосом и на собственную мелодию мужского, в конечном итоге, текста. А почему?.. Не потому ли, что женское отношение к слову и действию по преимуществу воспринимающее и пособляющее? И лишь при недостатке или отсутствии добротного мужского начала женщина принуждается изводить его из себя. Как черенок, чтобы не умереть, вынужден изводить из себя корни.

Жена да подчинится мужу своему

Подчинение мужу диктуется не столько физической слабостью жены, сколько интуитивным пониманием ею того, что её природа в целом более хаотична, менее организованна, более пластична и внушаема, нежели мужская. Как правило, она пассивнее мужской, а если бурна, то бурна безоглядно. Поэтому нуждается в опоре на мужской разум и мужскую твёрдость.

Это сознательное подчинение мужу не означает отмирания или бездействия высших духовных и душевных сил жены. Наоборот, именно в таком зависимом состоянии они раскрываются наиболее полно. Так детский умок в единстве с умом родительским, т.е. в зависимом от него состоянии, не увядает, но развивается полнее, чем предоставленный самому себе. Предоставленный самому себе, он дичает. И чем раньше оказывается на «свободе», тем катастрофичнее последствия.

Это сравнение уместно потому, что женщина ближе по своей организации к детям: она их вынашивает, кормит грудью, лучше их понимает, потому что живёт, как и они, больше чувствами, нежели разумом. Но эта близость её организации к детской, конечно, не так велика. Жена уступает мужу в росте в среднем на полголовы — примерно на столько же, вероятно, ближе и по своей организации к детской.

Малое не меньше большого

Хорошо Земле быть под Небом, а Небу над Землёю. А если в этом положении что-либо изменится, то как не быть катастрофе?

Вопреки циническому взгляду на роли супругов в христианском браке, нижнее здесь не унижается, а верхнее не надмевается. Общее и нераздельное тут достоинство супругов. Малое — не меньше большого, как и в отношениях между родителями и детьми. А большое — не больше малого. Вот ведь какое чудо совершается в этой брачной любви. Чтобы сделать его возможным, Бог не велел жене быть равной мужу по своему внешнему положению, но только по внутреннему положению.

Что такое это неравенство внешнее? Что такое подчинение жены мужу? Это начало и основа таинства любви, таинства взаимодоверия и взаимопонимания. Здесь происходит недоступное для духовно бесполых супругов ненасытное насыщение друг друга самыми лучшими частями своей души. Здесь несмолкаемый сладкий разговор, потому что любовь, которая от Бога, не умолкает.

А при отсутствии доверия сами собою смыкаются уста и оборачиваются супруги друг к другу не своими лучшими способностями, а худшими.

Подмена брачных отношений рыночными

Чтобы разрушить брак, следовало подменить идею брачной любви юридической идеей равноправия супругов, которая подразумевает их нравственное разделение и противоборство. А если подразумевает, то и провоцирует. В результате этой подмены супруги утрачивают свои духовные половые черты и оказываются способными не столько на внутреннее единство, сколько на физическую близость. Они стараются компенсировать ущербность своего союза богатством по части сексуальных поз и иных ухищрений, не понимая того, что подлинная любовь безыскусна. Она проста, но зато готова идти на всякие жертвы и тем обнаруживает себя.

Под видом брака у таких одураченных супругов (будем их так всё-таки называть) совершается лишь юридически закреплённое сожительство, не обязывающее их ни к чему определённому. Пусть они сами согласовывают свои интересы. И поначалу они более или менее успешно их согласовывают. А если бывают несогласия, то, как говорится, «милые бранятся — только тешатся». Однако впоследствии обнаруживается, что эти потехи не такие уж безобидные. В ход пускаются всё более твёрденькие копытца и всё более остренькие коготки. И так с перерывами по нарастающей до тех пор, пока не обнаруживается воочию, что нет, оказывается, у супругов не только роднящих их высших интересов, но даже общих весов, на которых можно было бы взвесить меру их уступок друг другу. Взвесить и хоть как-то согласовать общие интересы. У каждого свои собственные весы, причём иногда такие причудливые, что даже не знаешь, что сказать. Что на одних весах весит тонну, то на других килограмм или вообще ничего. Волком завоешь. А в результате растут, как снежный ком, с обеих сторон обиды и недоумения. Идут споры о том, чьи весы правильны, а чьи нет. А затем, за бесполезностью словопрений, начинается просто борьба без правил или, точнее, с такими правилами, которые каждый борец устанавливает для себя. Удары бьют рикошетом по детям, уродуя их души. Но на это обстоятельство уже нет сил обращать внимание. Главное — победить.

Власть в семье

Родительскую власть над детьми заменить нечем. Родители по самой природе своей любят своих детей, и этого правила не могут опровергнуть никакие из него исключения. Поэтому никакая власть над ребёнком не может быть для него так хороша, как родительская. Это самая необидная и самая полезная для него власть. Общество обязано лишь не допускать её перерождения во власть уродливую, порождаемую нравственными уродами. Каково состояние общества — таково и качество контроля общества над родительской властью.

Но то же самое можно сказать о контроле общества над мужской властью в браке. Заменить её тоже нечем, кроме брачной разрухи ей нет альтернативы.

В безвластном муже сникает чувство ответственности за лад в семье и порядок в обществе. Слабеют его разум и воля, слабеет характер. Слабеет его детородная сила. А чувство дискомфорта, осознанное или нет, которое неизбежно появляется при этом извращении его мужской природы, заглушается, как правило, алкогольным опьянением, привыкание к которому требует всё больших доз. Такой муж не может вызывать уважения у жены, а её неуважение усиливает его внутренний дискомфорт. Этот порочный круг подобен омуту, в котором тонут бесславно и муж, и жена. А дети? И дети, конечно.

Когда жене неудобно в браке

Подчинённое положение жены неудобно для неё в двух случаях. Во-первых, если она вертихвостка, т.е. внутренне безбрачная эгоистка. В этом случае держать её крепко в руках значит спасать не только её саму от неприятностей для неё же, но и честь её мужа. А также честь детей, что тоже немаловажно. Кроме того, это значит спасать добрых жён от её разорительных набегов на чужие владения. В свободе такой вертихвостки начало разрухи всего общества.

Но есть, как мне кажется, в её поведении (или может быть) какая-то частичная кромешная правда. Об этом не принято думать. О том, что какая-то часть вины за непотребство жены лежит на её муже, если он попуститель. Когда дело доходит до разборок, то, оправдываясь, она переходит, случается, в наступление: а ты куда смотрел? Почему не удержал меня? Муж ты или не муж?

Мужской либерализм свидетельствует о том, что муж либо равнодушен к жене, либо дурак и тряпка. В любом случае его попустительство оскорбительно для жены и провоцирует её бунт, сознательный или бессознательный. Да когда же ты дашь мне, наконец, по морде? Муж ты или не муж?

Мораль проста: жену люби, но воли ей не давай. В этом и заключается настоящий брак. Пусть её воля будет в кольце твоей воли. Добрая жена тебя поймёт и одобрит, а недобрая не должна выходить замуж. Ей в браке делать нечего. А женился на злой — пеняй на себя.

Если бы русские юноши искали добрых невест, то и невесты стали бы соображать. И всё стало бы приходить в порядок. Все стали бы искать добра и учиться ему. Тогда и зло упало бы в цене и стало бы презираться.

Но, говоря об этом, я уже влез в следующую тему. Вот второй случай, когда зависимое положение жены для неё неудобно. В первом случае это была вертихвостка, а здесь, наоборот, умная и добрая жена, которой достался недобрый муж. Как можно подчиняться ему, если он пустозвон, трус и т.д.? А то и садист. Это тот случай, когда нравственное начало уже не действует в браке. Как такого ни ублажай, он только наглеет от женской доброты. Тут поневоле проклянёшь все домостроевские порядки и заголосишь о сладкой свободе.

Но, увы, на этом и застревает мысль несчастных жертв. А как резонно было бы спросить: Слушай, а зачем же ты вышла за такого мужа? О чём ты думала?

В патриархальном мире возможность выйти замуж за недоброго человека и мучиться с ним всю жизнь настраивала девушку сызмальства на куда более глубокое и зоркое отношение к браку, чем теперь. И не только к браку, ко всей жизни. В предбрачных играх требовалось вызнать прежде всего истинное лицо юноши, а не вызвать сиюминутное его влечение к тебе. И затем, после решения, блюсти себя для него, провоцировать в нём лучшие чувства к себе, крепить их и охранять, как охраняют свой огород от сорняков и других напастей. Вот какая это трудная работа. И не всё здесь от тебя зависит. Без горечи в браке не обойтись. Без пота, потерь, понуждений себя и чёрной работы. Но это единственный путь к выращиванию брачного урожая. Пусть это сравнение с огородом снижает суть брачного дела, но позволяет зато представить нагляднее его трудную сторону. Скажем так: брак это возделывание на грешной земле небесного сада, по отношению к которому все земные сады лишь низкие его подобия.

Бог, нация и семья

Построить семью нельзя стараниями лишь одного супруга. Нужны усилия обеих сторон. Но лишь в редких случаях их достаточно, потому что современным супругам, как правило, не хватает понимания природы семьи и той общественной атмосферы, которой она должна быть окружена, чтобы быть здоровой. В современном безнравственном «обществе» семья отравляется его ядами. Особенно — если не вооружена религиозно и национально.

Без веры в Бога, этой первой и главной опоры всего доброго, семья — как дом, построенный на песке. Она держится чудом, за счёт благоприятных обстоятельств да наработанных предками нравственных начал, ещё хранящихся в сознании или в подсознании.

Сама половая любовь, без которой брак невозможен, слишком зыбкое основание для него. Она сама нуждается в спасении от разрушительных сил, заключённых во времени и в немощах, свойственных грешному человеку. Она сама нуждается в твёрдом фундаменте, который держал бы её и задавал бы ей правильные формы. В твёрдом фундаменте, который питал бы её мудростью и силой. Брачная любовь без любви к Богу несостоятельна. В лучшем случае это вещь двусмысленная. А в худшем — это начало вакханалии или, по-русски, беснования. Какими бы роскошными цветами это беснование ни украшало и ни маскировало себя.

Но семья связана не только с Богом. Она связана и со своим народом. Это её вторая духовная опора, без которой она разрушается или живёт в полуразрушенном состоянии. Потому что свой народ это как раз тот «ближний», на отношении к которому проверяется любовь к Богу.

Только работая на Бога и на свой народ, семья оказывается в правильном режиме — самом здоровом и позволяющем ей видеть зорко свою собственную природу и природу окружающего её мира. А потому быть единой и правильно выстроенной при полной свободе всех её составляющих. Таков идеал брачной жизни.

1990–1994 гг.

Позднейшее примечание

В моих статьях о браке и семье варьировались сравнительно немногие основные идеи, постепенно уточняясь и принимая более или менее полноценную литературную форму. Кочевали из статьи в статью и какие-то иллюстрирующие их примеры.

Первые варианты этой статьи появились в начале 70-х годов, а затем возникали всё новые варианты. Они печатались в разных газетах. В больших журналах «Гнездо человечье» в том виде, в каком оно представлено здесь (или почти в этом виде), публиковалось дважды — в журнале «ПОЛЕ КУЛИКОВО» (Новомосковск, 1994, № 2) и в журнале «ВСЕРУССКИЙ СОБОРЪ» (№ 1 за 2009 г.). Вошло «Гнездо человечье» и в мой сборник «Записки из красного дома» (2006).

Июль 2010 г.

Нужны семейные летописи

Представьте себе, что у вас сохранилась каким-то чудом рукопись вашего прадеда, рассказывающая о его жизни и о понимании им жизни вообще. Несколько гимназических тетрадей, кем-то заботливо переплетённых, а в них некогда неощутимый аромат тогдашнего времени, ныне же явный по контрасту с нашими днями. И суждения, с которыми не всегда согласишься, которые даже не всегда поймёшь. Но если вы не совсем пустой человек, то будете время от времени возвращаться к этим мыслям для более глубокого их прочтения. И не только вы, но и ваша жена, дети, внуки и правнуки. Занятие это, думается, полезнее игры в шахматы или разгадывания кроссвордов.

И чем дальше ваш род будет эту рукопись хранить, тем драгоценнее она будет. Даже в денежном отношении, не говоря уж о нравственном. Западные финансисты давно поняли выгоду накопления не только произведений искусства, но и реликвий, которые дорожают чуть ли не быстрее золота. А мы реликвиями не дорожим, даже семейными, памяти о своих предках не сохраняем. Но лучшая память о них это хранение их собственных рассказов об их жизни.

И сомыслие с ними. А с кем мы сомыслим теперь?

За редкими исключениями, родители наши не прибегали к перу и бумаге, чтобы поведать нам о себе. А у них на глазах совершались такие события. Как они видели их? Что о них думали? Или не столько думали, сколько переживали их и приспосабливались к ним? Нам достаются в наследие только случайные воспоминания, да и то устные, которые тают в памяти и наверняка не дойдут до внуков. А записать их не приходит в голову. Да и зачем? Кому нужны будут эти записи?

Но вот рядом с прадедовскими тетрадями лежат, оказывается, письма вашей прабабушки. А в них совсем иное понимание жизни, чем у её супруга. Или, может быть, не иное. Может быть, наоборот, они согласно смотрели на мир и не стыдились ни перед кем своего единомыслия.

Да ведь одно созерцание и неспешное обдумывание таких вот или подобных вещей, таких вот черт не каких-то измышленных литературных героев, а твоих же собственных предков, создаёт естественную и потому здоровую духовную почву для произрастания собственных мыслей о жизни. А на чём выращиваются мысли нынешних людей, в особенности молодых, на каких нитратах?

Либо средства массовой информации, направляемые разрушителями народов, окончательно загипнотизируют людей и превратят их в запрограммированно «думающие» машины, либо мы, сопротивляясь такой перспективе, начнём сознательно культивировать духовно-родственные связи. И не только с ныне живущими, но и с предками, и с потомками. Будем вместе с ними размышлять о жизни по большому счёту.

Всякую мысль можно довести до абсурда. А потому оговорюсь, что речь идёт, конечно, не о том, чтобы всех превратить в писателей, а о том, чтобы хотя бы некоторых приохотить к семейно-общинному и краевому летописанию. Каждая фамилия и каждое село должны выращивать и хранить своё письменное слово. Ибо такое слово организует.

И нет тут ничего невозможного. Как велико искусство пения. Но нет сейчас, за редчайшими исключениями, никого, кто умел бы красиво петь. Русские люди петь разучились. А раньше пели едва ли не все, и после работы, и даже, случалось, во время работы, не говоря уж о праздниках. И оставались при этом крестьянами, не лезли в артисты. Не ходили с шапкой по кругу, прося поддержать их искусство. Вот к такому же бескорыстию надо стремиться и в письменном слове. Не отдавать его целиком платным артистам в этом деле.

Вот писал же в своё время Владимир Мономах исповедь о себе и наставление своим детям. А не был писателем. От сердца и опыта сказанное слово очеловечивает всех — и слушающих, и говорящего. А тем более письменное слово. Оно более ответственно и более действенно. Оно может жить долго. А потому надо, чтобы каждый осознал его важность.

Такой неспешный разговор с потомками (когда никто никого не перебивает, никто никому не надоедает, когда каждый волен сказать своё до конца, не боясь ничего, кроме своей совести) должен стать, думается, одной из основ новой русской народной культуры. Если раньше она была практически полностью устной, то теперь, в технический век, должна приобрести это новое качество.

Подлинная культура может быть только живым и СВОБОДНЫМ творчеством (на всём профессиональном творчестве лежит печать, в той или иной степени, несвободы, печать цензуры, явной или скрытной) ВСЕГО НАРОДА, а не продуктом какой-то особой «элиты», отделённой от молчащего народа условиями своей жизни. Если бы наша профессиональная литература подпиралась письменным народным творчеством и вразумлялась бы им, то она много выиграла бы от такой конкуренции. И даже те профессиональные писатели, которые отстаивают интересы народа, научились бы меньше болтать, научились бы большей зоркости.

Такая семейная, а в дальнейшем общинная и районная, литература могла бы стать важнейшей частью семейных, общинных и районных библиотек, вокруг которой располагалась бы общенациональная литература. И только за нею, на горизонте, располагались бы лучшие иностранные писатели.

Усвоение начатков ведения из родных уст да на примерах из жизни своих близких должно стать правилом русской педагогики. Такое усвоение так же естественно, как пребывание ребёнка в семейном кругу, а не в казённых яслях или в казённом детском саду. И лишь постепенно, по мере его вызревания, должен расширяться его окоём. И по литературной части тоже.

В каждой почти семье, а тем более в кругу родственников и знакомых (или в деревне), довольно и происшествий (то значительных, то забавных), и мастеров о них рассказать не хуже патентованных литераторов. Запиши эти рассказы — и не только осталась бы память об отошедших и отходящих, но и места, с ними связанные, не оголились бы от преданий, как это бывает теперь почти везде у нас. А ведь предания, особенно значительные, это душа не только селений, но и нежилых мест. Всякое место настолько богато событиями, случаями, характерами, чудесами, достойными пера Пушкина или Гоголя, что только постоянное затухание нашей памяти делает это место пустым и скучным для его насельников и посетителей.

Память о прошлом и происходящем так же нужна для ныне живущих и их потомков, как сады и дома, и хозяйственные постройки на их земле. Как деревья выращивают впрок для детей и внуков, так надо готовить для них семейные и местные летописи.

— Бабушка, напиши для наших детей про свою жизнь.

— Что вы, я не умею.

— Письма-то пишешь? Вот и напиши нам письмо про свою жизнь.

— Вы смеяться будете. Какая из меня писательница?

— Не будем, пиши!

— Нет, засмеёте меня… И времени нету.

Надо, чтобы бабушки и дедушки взялись за перо. И не только они. Матери и отцы даже о первых годах своих детей не пишут, не оставляют им памяти. А с детьми бывает столько интересного. Они потом с любовью перечитывали бы о себе. И в десять лет, и в тридцать, и в шестьдесят. И шли бы такие рассказы по наследству, уча и других не молчать о своей и своих близких жизни.

Наша жизнь должна стать говорящей. И не просто говорящей, а выбирающей из множества слов, наряду с шутками и забавами, самые главные и спасительные слова. Поэтому так нужны исповеди. Думы. ИСПОВЕДЬ (если не перед современниками, то хотя бы перед потомками) ВЫПРЯМЛЯЕТ ДУШУ И СПОСОБСТВУЕТ ПРЯМОТЕ ДРУГИХ ДУШ. Она есть акт веры в истину и добро. Это начало добросовестного разговора человека с Богом и миром. А как жить без такого разговора? Как жить в немоте, в потёмках, в недомолвках и недоверии? Без взаимопонимания и взаимопомощи? Без откровенного разговора невозможно нравственное возрождение нашего народа. Невозможен духовный подъём. Без которого гнить нам и гнить, слабодушно попуская, чтобы всякие гады, чужие и собственные, наступали на лица наших детей, вдавливая их в нечистоты.

1990–1993 гг.

После написанного

Я забыл отметить, что, записывая свои мысли и возвращаясь к ним время от времени для дальнейшего их обдумывания, человек совершенствует их (и, следовательно, совершенствует свой разум) куда интенсивнее, чем тогда, когда их не записывает. И это ещё один важный довод в пользу семейного и местного летописания. Ибо от состояния русских умов зависит вся русская жизнь.

Февраль 2002 г.

Русские учителя, объединяйтесь!

Народ, отказывающий своим детям в национальном воспитании, обрекает себя на безнравственность, духовное бессилие и вырождение. Иллюстрацией этой простой истины может служить наша история последних веков: космополитический характер нашей педагогики стал одной из причин последовавшей в 1917 году национальной катастрофы русского народа.

«У нас нет совсем МЕЧТЫ СВОЕЙ РОДИНЫ, — писал В.В. Розанов… — У греков есть она. Была у римлян. У евреев есть… У англичан — «старая Англия». У немцев — «наш старый Фриц». Только у прошедшего русскую гимназию и университет — «проклятая Россия»… У нас слово «отечество» узнаётся одновременно со словом «проклятие» («Опавшие листья», короб второй).

О порочности нашей системы образования писали И.В. Киреевский и Н.В. Гоголь, И.С. Аксаков и К.Д. Ушинский, В.О. Ключевский и В.Я. Стоюнин, М.О. Меньшиков и В.Л. Величко, В.В. Шульгин и авторы вышедшего в Петрограде в 1916 году сборника «О НАЦИОНАЛЬНОЙ ШКОЛЕ» (Вл. Волжанин, В.Ф. Динзе, С.Д. Смирнов). Характерно название одной из лучших статей К.Д. Ушинского — «О НЕОБХОДИМОСТИ СДЕЛАТЬ РУССКИЕ ШКОЛЫ РУССКИМИ». Поистине, стоит вдуматься в эти многозначительные слова. Но сделать русские школы русскими не позволили ни Ушинскому, ни другим русским педагогам. И даже сама мысль о нерусскости системы образования в России старательно глушилась господствовавшими силами как в дореволюционные, так и в советские времена. Знать об этом нужно, чтобы, вылезая из советского педагогического болота, не оказаться в педагогическом болоте дореволюционном.

Итак, русская национальная педагогика разрушена, можно сказать, до основания. Если русские учителя не воссоздадут её заново — исчезнет, растворившись в других народах, русский народ. Поэтому нужно, не откладывая этого дела до лучших времён, уже сейчас собирать русские педагогические силы.

Русские педагоги-подвижники есть даже сегодня, но их мало и им очень трудно. Их почти никто не знает, и сами они почти не знают друг друга. За редчайшими исключениями, о них нигде не пишут. А если даже уделят им, как бы из милости, страничку журнального текста, то непременно забудут сообщить адрес, по которому можно было бы с ними связаться. Им фактически никто не помогает, зато опорочить их и расправиться с ними за их верность русскому народу желающих достаточно. И тут надо ещё отметить, что положение русского учителя куда более уязвимо, чем положение русского писателя, русского учёного или русского инженера. Поэтому без поддержки русской общественности возрождение русской педагогики невозможно.

Чтобы её слабые ростки не погибли, но укрепились и пошли в рост, надо им помогать. А самим русским учителям надо искать и налаживать связи между собою ради обмена опытом и взаимопомощи. Да и слышнее будет, если кого станут душить. Не зря говорится, что в единстве сила, а в разрозненности бессилие.

Сейчас возникают еврейские, грузинские, литовские и другие национальные школы. Нет только русской национальной школы. И даже нет планов её возрождения. Это невнимание или даже равнодушие русских людей, в том числе называющих себя русскими патриотами, к столь важному делу есть показатель глубины духовной болезни нашего народа.

При виде всего того, что совершается вокруг, многие русские люди впадают в отчаяние. И думают: до школы ли теперь’’ Мы уже проиграли третью мировую войну, и нами правят оккупанты. Теперь куда бы получше спрятаться…

А я думаю, что настоящий русский человек, и в первую очередь русский учитель, начнётся через одоление этого отчаяния. В подвижнической работе на ЧУДО русского воскресения.

Отчаяние было и в прошлом. И оно тоже сковывало умы и сердца, а, следовательно, и руки. Некогда Илья-пророк жаловался Богу, что не осталось верных и враги уже и его, Ильи, душу ищут. Но, как свидетельствует Библия, пророк ошибался: Бог сохранил 7 тысяч верных (Рим. 11, 4), и дело Божие делалось вопреки очевидной невозможности его делать.

То же самое было у нас на Руси. Как пугали бесы преп. Сергия, чтобы покинул свой пост в лесу. Брат его не выдержал, убежал. Но преп. Сергий выстоял, не испугался, и Бог дал ему силу благословить на победу русское войско перед Куликовской битвой. А ведь победа русских на Куликовом поле была тоже чудом: наших воинов было намного меньше татар, которые были по тем временам лучшими воинами в мире. И вооружены татары были лучше, и побеждать привыкли, что тоже много значит.

Вот и теперь нечто подобное. Опять очевидное всесилие зла, но уже на новый манер. Ибо бесы запугивают людей, применяясь к их представлениям об окружающем мире. И только впоследствии оказывается, что представления эти были неполны и действительные их возможности всегда оберегались Богом. Не потому ли Владыка всего, наш Господь Иисус Христос, говорил робеющим ученикам: «Не бойся, малое стадо!» (Лк. 12, 32)? Так и теперь: всесилие Божие ждёт подлинной русской веры. А вера, как известно, движет горами. Неодолимость зла сохраняется лишь при определённых условиях, изменить которые всегда может Бог. И дьяволы знают о хрупкости своего Кащеева царства куда лучше русских людей.

Кто знает, может быть, накануне Куликовской битвы один только преп. Сергий верил в нашу победу, а все остальные колебались или шли, как идут на заклание — чтобы только умереть достойно, то есть в бою. Поэтому он посылал вдогонку уже благословлённому на победу войску новое понукание. Не бойтесь. Бейте от Бога. И не бойтесь умереть ради победы. Нас ведь создал Бог не ради этой жалкой временной жизни. Ради вечного Царства. Заслужим ли его на этой земле испытаний?

Могут сказать: какая же это педагогика? Это какие-то мистические рассуждения. А я отвечу: ломаного гроша не стоит та педагогика, в которой нет вовлечения воспитанников в размышления о Боге и Его мире, в которой нет подвижничества, которая не зовёт и не учит спасать свою веру и свой народ. Которая не учит жить и работать ради того, чтобы родная земля стала Божьим садом. Но разве не к небесному саду на нашей земле тянется всякая добрая душа в своих лучших снах? А эту тягу надо сделать сознательной тягой всего народа, чтобы стала осмысленной жизнь всех — и взрослых, и их детей.

Сейчас же большинству русских людей просто некуда тянуться в поисках смысла и красоты, без которых жить невозможно. Такая везде замкнутая на себя мертвечина.

Надо, чтобы были на Русской земле и зажигались друг от друга неложные огоньки, на которые могли бы собираться со всех сторон ищущие правды русские люди. Чтобы общими силами, подсобляя друг другу, творили русскую мысль и русскую крепость, и многоцветную русскую красоту. В научении этому делу и заключается суть подлинной русской педагогики.

Только подвижники, собиратели русской правды, могут заново высоко поднять униженное ныне звание Учителя.

Но — повторю ещё раз — таким учителям-подвижникам надо помогать. В общем равнодушии к их делу они либо завянут, либо будут раздавлены враждебными силами.

В конце 80-х годов в городе Белореченске Краснодарского края возникло объединение юных казачат, которые стали издавать под руководством своей учительницы Марины Витальевны Сиротенко поначалу машинописный, а затем печатавшийся в типографии малотиражный патриотический журнал «Деревейко». После первого или второго номера этого журнала Марину Витальевну лишили работы в школе. Помыкавшись без работы с полгода, она устроилась в местный Дом пионеров. Но, по слухам, её и оттуда уже уволили. А как хорошо было бы питаться не слухами о трагических судьбах русских учителей, но достоверной информацией. Как хорошо и полезно было бы для души посильно помогать им. Ведь, помогая им, помогаешь самым ограбленным в мире детям — русским детям. Которым никто и, кажется, никогда не помогал (именно как РУССКИМ детям). У них только всё отнимали: убивая и репрессируя их родителей, развращая и спаивая их окружение, скрытно окрадывая их самих, отравляя их сознание космополитическими помоями и даже, как теперь, откровенной порнографией. А ведь русские дети — будущее нашего народа. Отдадим их окончательно на растление — кончится наш народ в ближайшие десятилетия.

Вот об этом-то, помимо многого другого, шёл очень трудный разговор на съезде русской молодёжи в июле этого года на Байкале. Трудный потому, что мало было веры в свои силы, в свою способность начать собирать русские педагогические силы. Но, в конце концов, решили: кто-то должен дать хотя бы адрес, по которому можно было бы сообщать свои мысли о русской педагогике, предлагать свою помощь. Нужен банк данных о русских учителях и их опыте, о русской педагогической литературе, об истории русской педагогики. Нужно создавать самим новые исторические и литературные хрестоматии. Создавать русскую педагогическую библиотеку. И многое-многое другое ещё нужно. Но на первом этапе хотя бы начать делать то, что уже посильно.

Главный организатор этого съезда Николай Иванович Засыпкин решил дать временно свой адрес для корреспондентской связи такого рода. Временно потому, что в дальнейшем, возможно, обнаружатся более свободные и способные к этому делу. Тогда и листок какой-нибудь педагогический начнём издавать. А, может быть, и съезд русских учителей соберём? А, может быть, и региональные организации русских учителей возникнут? Бог даст, в соборе русских педагогических сил не будет самолюбивой конкуренции, но только общая забота о возрождении русского народа.

Но вот что беспокоит меня: не уволят ли Николая Ивановича с работы после того, как моё обращение появится в печати? Кто знает.

Итак, вот адрес для неравнодушных к делу воссоздания русской педагогики: 664000, г. Иркутск, ул. Ленина, д. 14, Городская Администрация, отдел по делам молодёжи, каб. 56, Засыпкину Николаю Ивановичу. Его рабочий телефон: 29-36-85. В случае увольнения с работы писать по домашнему адресу: 664047, г. Иркутск, ул. Карла Либкнехта, д. 208, кв. 200.

А в заключение хочу привести слова подростка, одного из участников байкальского похода. Он сказал: «Взрослые, не бросайте нас, прошу вас…».

Вот это молитва.

Июль 1992 г.

Позднейшее примечание

Эта статья была опубликована в новгородской газете «Вече» (№ 13 в 1992 г.) и во владимирской газете «Владимирский литератор» (№ 1, в 1993 г.). Иркутский центр по сбору информации и корреспондентской связи практически сразу же самоупразднился, так как иркутские писатели решили, по словам Н.И. Засыпкина, что они этого дела не потянут, а ему самому в скором времени пришлось уйти с работы. Дело кончилось, не начавшись.

Далее пойдут выписки из разных источников, имеющие отношение к затронутой выше теме.

1 мая 2002 г.

В записную книжку русскому учителю

«Дети людей должны родиться на земле, а не на мостовой. Можно жить потом на мостовой, но родиться и всходить нация, в огромном большинстве своём, должна на земле, на почве, на которой хлеб и деревья растут… В земле, в почве есть нечто сакраментальное. Если хотите переродить человечество к лучшему, почти что из зверей наделать людей, то наделите их землёй — и достигнете цели» (Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ. Газета. «Литературная Россия» от 6.04.90, стр. 14).
«Но общечеловечность не иначе достигается, как упором в свою национальность каждого народа» (Ф.М. Достоевский. Журнал «Русское самосознание», США, № 5, май 1986 г., с. 15).
Св. Иоанн Златоуст: «Достаточно одного человека, воспалённого ревностью, чтобы исправить весь народ. А когда налицо не один и не два, и не три, а такое множество могущих принять на себя заботу о нерадивых, то не почему иному, как по нашей лишь беспечности, а отнюдь не слабости, многие погибают и падают духом» (Творения Св. Иоанна Златоуста, т. 2. Цитата из журнала «Русское самосознание», США, № 1 (76), 1990, стр. 40).
Карем Раш: «…Всё как будто есть в колхозе, а главного нет. Нет памяти, нет музея станицы и колхоза, нет парка. А где нет памяти, там нет культуры, даже если ты в импорте от холки до хвоста…Когда в Швеции в школах было шесть процентов женщин, то в парламенте и обществе раздались голоса о надвигающейся национальной катастрофе. У нас, можно сказать, все девяносто шесть процентов. Мы давно живём в катастрофической ситуации при всех отрицательных явлениях феминизации. Никакие даже не «железные», а «булатные» леди, взятые вместе и порознь, не смогут привить юноше мужской характер, мужской ум и мужскую поступь. Об этой проблеме всех проблем нашей школы помалкивают реформаторы и критики просвещения…

На Западе давно подсчитали, что на свете нет более прибыльного помещения капиталов, чем вкладывание их в народное образование, но при одном неукоснительном правиле — школа ВСЕГДА ДОЛЖНА БЫТЬ УБЫТОЧНА. Родители, отдавая детям всё, не думают о воздаянии. Ребёнок, выросший в лучах бескорыстия, ответит сторицей. Так же поступает мудрое общество. Те, кто говорят о детском производстве, о школьном хозрасчёте, о трудовом опережающем воспитании, закладывают страшное разрушение в завтрашний день общества… Когда запахло войной и гроза заставила страну подтянуться, у правительства хватило мудрости велеть Макаренко прекратить воспевать детский труд, к тому же в неволе и без истории и родной почвы. Ему жёстко и скупо было сказано, что революцию делали не для того, чтобы дети работали, а чтобы учились…

…Основание Академии педагогических наук в 1943-м, в суровый год Сталинграда, когда мы были прижаты к Волге, явилось одним из высших проявлений государственной мудрости и символом единства задач школы, армии и державы. Академия была при Министерстве просвещения РСФСР. И сейчас более половины лучших учебников те, что были изданы до начала 70-х годов…» (журнал «Молодая гвардия», 1989, № 10, стр. 206–207).

«…Заглянем на площадку, которая нередко подменяет собой понятие клуб. Танцы, увы, везде одинаковы: сбиваются в кучи и трясутся, почти не глядя друг на друга. Без улыбки, без тепла и радости. Подростки в одном углу, девочки в другом. Оркестр наяривает. Певец выдавливает из себя странные звуки, чтобы звучало не по-русски. Это даже не танцы. Трясунами или сектой хлыстов не назовёшь, потому что не хватает исступления. Куда им до хлыстов. Пора, должно быть, то, что происходит на танцплощадках и дискотеках, танцами не называть. Когда человек трясётся, уставившись в пол, это не танец. Перед нами человек не танцующий, а заблудившийся, заведённый массовой культурой в тупик. Он, похоже, уже и сам был бы благодарен тому, кто выведет его из этой трясучки. Суворов говорил, что «песня утраивает армию». Она утраивает и народ. Но песня унылая, песня бессмысленная, визгливая в такой же мере народ и армию уполовинивает, она убивает душу и обезоруживает её. Вся эта какофония, эти диски холодно и расчётливо направляются из Соединённых Штатов, страны, по признанию лучших её умов, безнадежно больной и обречённой. Сейчас у её массовой культуры цветение полураспада. Она и притягательна трупным ядом вседозволенности…

…Родина начинается не с ручейка и не с берёзки — вопреки популярной песне — родина начинается с семьи. Именно семья наше первое родное место на земле. Оттуда наши истоки… Здоровая семья — единственное в истории людей объединение, которое могло слить в органическом единстве власть с любовью, свободу с дисциплиной, искренность с честью и добротой. Сокровенная тайна семьи зиждется на бескорыстии родителей, бескорыстие — святая святых семьи, её негаснущий огонь, её душа. Вот почему ни один детский садик и ни одна школа не могут сравняться в воспитании с семьёй…

…Нет проблемы мужчин и женщин, есть только, строго говоря, проблема мужчин. Если в обществе мужчины зададут высокую нравственную шкалу, то женщины всегда подтянутся. Как нет, говоря честно, проблемы отцов и детей. Есть только проблема отцов…

…Чтобы расти, нужно тянуться, нужен недосягаемый эталон…

…Мы подошли к кардинальнейшей проблеме нашей школы и нашей жизни. Всё начинается с яслей и садика. Никому не дано измерить травму, немой ужас и горе младенца, выброшенного из родного гнезда в чужие руки, в чужие голоса, запахи, пищу. Детдом такой же казённый дом, как и детсад. Отдать ребёнка в садик не считается зазорным. Коли так, можно и в детдом» (из книги: К. Раш «Кто сеет хлеб тот сеет правду», М., 1988).

ЮРИЙ БОРОДАЙ: «…В 1923 г. следует Указ ВЦИК о чистке учебных заведений по принципу соцпроисхождения. Исключению подлежали дети не только “дворянишек”, “буржуев”, “попов”, но и мелкой буржуазии. Значит, все дети крестьянские! Исключение делалось, как писали в документах той поры, для “нацменьшинств”. Через несколько лет после этого указа в основных вузах крупных городов страны более половины студентов составляли лица еврейской национальности… В 1939 г. вводится всеобщая воинская повинность: в армию хлынули крестьянские дети, не запятнанные участием в антирусских геноцидных акциях. Ещё во второй половине 30-х годов в вузы стали, наконец, принимать не только представителей “малых народов” и маргинальных активистов с революционными заслугами за плечами, но и обыкновенных русских “туземцев”…» (газета «День» № 14, июль 1991 г., стр. 3).
Сергей АЛЕКСЕЕВ: «Общеизвестно, что после революции широко и серьёзно в стране обсуждался вопрос об общественном воспитании детей. Если говорить грубо, выглядело это примерно так: родители родили ребёнка и вскоре отдали его в детское учреждение — приют, пансион, детский дом, да назовите как хочется. Там обезличенный ребёнок получил бы настоящее, «коммунистическое воспитание, приобрёл бы нужное обществу образование и влился бы в ряды взрослых нового общественного типа» (журнал «Молодая гвардия», 1989, № 3, с. 4).
Станислав ХОРОШАВИН: «…из выступления президента США 24 февраля 1958 г.: “…не будет преувеличением сказать, что битва, которую ведём мы сейчас, может быть выиграна или проиграна в школьных классах Америки”…

…Факт запуска первого в мире искусственного спутника Земли в Советском Союзе заставил президента образовать специальную комиссию для расследования причин опережающего развития космических исследований в СССР. В докладе этой комиссии в числе главных причин было названо преимущество советской системы народного образования…

Итак, в 1958 г. было объявлено о начале битвы в школьных классах Америки… По-прежнему каждый учебный день в каждом классе каждой школы начинался с клятвы верности американскому флагу и пения национального гимна…

… Два рычага повернули рельсы советской системы образования в то время, когда с неё решила брать пример Америка.

1) Изменение содержания образования. Неизбывна привычка, вбитая Петром I в наш народ: постоянно оглядываться на иностранцев. Коль скоро американские учёные взялись совершенствовать свою систему образования, то и наши академики возжелали последовать заокеанскому примеру. Инициаторами перехода на новое содержание образования выступили И.К. Кикоин и А.Н. Колмогоров… Кикоин оторвал физику от природы, от жизни, от техники… Зашифровал мёртвым языком абстракций, запутал дебрями математических преобразований.

Такая же участь постигла геометрию в изложении Колмогорова. Интересно то, что школьный курс геометрии Колмогорова не понимают не только ученики, но и академики-математики. Академик Понтрягин в своём письме в журнал «Коммунист» с возмущением говорил об этом школьном учебнике.

2) Не менее разрушительным оказалось действие второго рычага: новая дидактическая система Занкова Л.В. и педагогическая концепция Давыдова В.В…

…Пропагандистская шумиха вокруг «нового в педагогике», разыгранная на разных уровнях, начиная с примитивных лозунгов: «Ученик не сосуд, который надо наполнить, а факел, который надо зажечь», «Повторение не мать, а мачеха учения» и кончая срочно слепленными диссертациями, завершила переход на новое содержание образования… Начали осваивать новую форму подведения итогов работы: не по труду, а по отчёту… На учителя началось наступление. Сколько было опубликовано статей типа: «Оценка травмирует психику ребёнка»…

Начался страшный процесс: уход из школы самых честных, самых порядочных людей. Остались лишь энтузиасты, которые, несмотря на трудности, честно продолжали делать нелёгкое дело, и осталась педагогическая негодь. И процентное содержание таких «учителей» в школах стало быстро возрастать…

…Государственный комитет по народному образованию под управлением А.Г. Ягодина привёл советскую школу к американскому образцу тридцатилетней давности. К той американской школе, от которой сами американцы уже давно отказались…» (журнал «Молодая гвардия», 1990, № 9, с. 207–219).

Александр НЕВСКИЙ: «Не припомню случая, чтобы героев газетной статьи, не названных автором, так оперативно «вычислили» работники прокуратуры, после чего ими занялись обком КПСС и Комитет по народному образованию. Нет, они вовсе не рэкетиры… а педагоги обычной ленинградской школы.

Такая реакция — следствие статьи Н. Логиновой «Химера», опубликованной 17 января 1990 г. в «Литературной газете»…

Но вот в редакцию «Молодой гвардии» пришло письмо из той самой школы, подписанное 17 педагогами во главе с директором Ф.И. Михайловым… «Мы поставлены в условия, в которых не можем защитить своё собственное достоинство и честь школы и призвать автора «Химеры» к ответственности… Однако многочисленные комиссии, работавшие в коллективе, как ни старались, не нашли ни одного факта «антисемитизма», в которых нас обвинила газета…».

И вот я вхожу в двери ленинградской 307-й школы… у директорского кабинета и в коридорах встречаю несколько групп взрослых людей. Оказалось, что это педагоги, приехавшие за опытом к Михайлову Фёдору Ивановичу из разных городов и весей…

— Считаю, что мы должны воспитывать наших школьников в духе российского патриотизма, — говорит Михайлов. — И честно признаюсь, меня поражает, почему иные люди спокойно относятся, когда говорят о возрождении национального самосознания в республиках Прибалтики, Закавказья, но стоит заговорить о России, русском патриотизме, они сразу начинают обвинять в шовинизме и антисемитизме, принадлежности к «Памяти»?.. (журнал «Молодая гвардия», 1990, № 7, с. 140–142).

К.Д. УШИНСКИЙ: «Мы считаем выражением патриотизма те проявления любви к родине, которые выражаются не в одних битвах с внешними врагами; высказать смело слово истины бывает иногда опаснее, чем подставить лоб под вражескую пулю, которая, авось, пролетит мимо» (журнал «Наш современник», 1988, № 2, с. 182).
В.Н. СОРОКА-РОСИНСКИЙ: «Нация, отказавшаяся от великих целей, от несбыточной мечты, перестаёт быть великой нацией…

В истории русской педагогики национальная идея в достаточно углублённой и развитой форме впервые выступила у славянофилов в виде утверждения, что русский народ есть народ особый, своеобразный (и даже избранный) народ, который в развитии своём идёт особым, своим путём и скажет миру особое, своё слово, более ценное, чем сказанные уже слова других западноевропейских народов… Русский народ создаст и свою культуру, более глубокую, идеальную и совершенную, чем материалистическая и рационалистическая западная культура, а потому и русская школа также должна существеннейшим образом отличаться от западноевропейской, основываясь на таких чисто русских началах, как православие, семейно-общинный дух и любовь, проникающая русскую жизнь…

Тот, кто говорит о национальной школе, должен отказаться не только от интеллектуализма, но и от мысли, что НАША СОВРЕМЕННАЯ ШКОЛА МОЖЕТ БЕЗ КОРЕННОЙ РЕОРГАНИЗАЦИИ СТАТЬ ОРУДИЕМ НАЦИОНАЛЬНОГО ВОСПИТАНИЯ…

При таком положении вещей аскетическая суровость школы приобретает иной оттенок — школа с учащими и учащимися становится похожей на дружину, идущую в бой за родную землю, дружину, куда все поступили добровольно, где все знают, куда и зачем идут, где все сознают всю необходимость железной дисциплины, весь позор трусости и отступления, где все готовы на раны, на страдания и на смерть, где даже трусы, даже дезертиры, когда их расстреливают, признают всю законность такого сурового наказания». (В.Н. Сорока-Росинский «Педагогические сочинения», Москва, «Педагогика», 1991).

Проф. П.И. КОВАЛЕВСКИЙ: «В январе 1803 г. Россия была разделена на шесть учебных округов, из которых только Петербургский и Московский вверены были русским сановникам Новосильцеву и Муравьёву. Виленский же и Харьковский округа полякам Адаму Чарторийскому и Потоцкому, а Дерптский и Казанский — немцам Клингеру и Мантейфелю.

Все учебные заведения, вся культурная жизнь и деятельность в Западных Русско-литовских губерниях были отданы в полное распоряжение и управление злейшим врагам русского государства, православия и русской культуры — кн. Чарторийского и его сообщников: Фаддея Чацкого, Гуго Коллантая, Яна Снидецкого и др., а также в руки польских иезуитов и различных латинских монастырских орденов… Типичным представителем русского космополитизма того времени был первый министр народного просвещения гр. Завадовский…

У нас, у русских, при существующем ныне национальном безразличии, сплошь и рядом бывает так, что попавший к нам инородец, исполненный великой наглости, начинает порицать нашу нацию, наши порядки, нравы, обычаи и проч., причём исходным пунктом для него является один какой-нибудь факт, из которого затем производится слишком смелое и неприличное обобщение. И мы, из любезности и деликатности, не только молчим, но даже ему поддакиваем, хотя в душе коренно не согласны с этим. При этом мы совершенно забываем, что таким своим отношением мы сознательно и в здравом уме начинаем чернить и позорить нашу мать-родину…

Но этого мало. Мы не только сами совершаем гнусный факт, но мы развращаем членов своей семьи, своих детей. Мы гасим в них уважение к родине и даём право и повод им относиться к своей народности и родине легкомысленно и непозволительно дерзко. Наши любезность и вежливость переходят в подлость. Мы должны иметь всегда мужество спокойно и решительно дать понять нашему невежественному и дерзкому гостю, что его поступок нарушает пределы порядочности… мы должны иметь решимость его осадить. Это будет не мужество и не геройство, а только НРАВСТВЕННЫЙ ДОЛГ. Такой поступок будет наилучшим уроком для наших детей, и навсегда укоренит в их уме и душе ДОЛГ И ОБЯЗАННОСТЬ СМЕЛО И ТВЁРДО ОТСТАИВАТЬ ЧЕСТЬ И ВЕЛИЧИЕ НАШЕГО НАРОДА И НАШЕЙ РОДИНЫ…

«Всякое государство, говорит Хомяков, обязано отстранять от воспитания всё то, что противно его собственным основным началам». Далее, как только Эльзас и Лотарингия были присоединены к Германии, французские учителя были удалены из школ и заменены немецкими. При Александре 1, как только поляк Чарторийский получил власть в Литве и Белоруссии, так немедленно все русские учителя были немилосердно изгнаны из школ и заменены поляками…

В образовании и воспитании детей играют важную роль системы, которые царят в наших средних школах. Систем этих две: классическая и реальная. Классическая, говорят, готовит тупиц. Реальная — безбожников и анархистов. Таков опыт прежней нашей жизни. И первая для родителей — ужас, и вторая — не меньший… Проклятье и ныне висит над Деляновым, Аничковым и др., избивавшими младенцев русских успешнее, чем Ирод царь в Иудее…

Изучение народной ИСТОРИИ должно быть особенно тщательно и предшествовать изучению всеобщей истории…

(Проф. П.И. Ковалевский «Национализм и национальное воспитание в России», Нью-Йорк, 1922).

Эти выписки нужно, конечно, продолжить, чтобы подготовить, в конце концов, русский педагогический словарь, а затем и русскую педагогическую энциклопедию. Вот бы кто взялся за это дело. Ведь существующие педагогические справочники не ориентируют русских учителей, а, наоборот, дезориентируют.

1997 (?) год.

О социализме

У нашей церкви нет своего социального учения

Выйти из нынешнего идейного кризиса без добросовестного разговора о том, каким должно быть истинное христианское общество, думается, невозможно. В частности, нужен разговор на тему «христианство и социализм», который не получается пока по многим причинам. Некоторые из них, на мой взгляд, в следующем.

Во-первых, слово «социализм» стало для большинства христиан, похоже, синонимом марксизма и марксистской практики переустройства жизни. Поэтому они не в состоянии понять, как это можно тратить время на выяснение и без того понятного предмета. Огромный вклад в формирование этой слепящей «ясности» внес И.Р. Шафаревич своей книгой о социализме как стремлении к смерти. Немалую роль сыграли в этом деле и популярные в православно-патриотических кругах митрополит Иоанн (Снычев) с И.А. Ильиным. Отмечу также и то немаловажное обстоятельство, что могучие силы современного мира, связанные с капитализмом, несомненно заинтересованы в том, чтобы закрепить в русских головах исключительно негативное представление о социализме. Ведь марксизм как раз и был создан этими силами для того, чтобы дезориентировать людей в социальном вопросе (об этом чуть подробнее в моей статье «Большие провокации»). Дезориентировать посредством соединения антикапиталистической идеи с самыми разрушительными идеями — отрицанием христианства, отрицанием государства, отрицанием нации и семьи. В такой связке идея социальной справедливости и разумного устроения общества должна была приобрести монструозный характер и породить на практике бесчисленные преступления. То есть дискредитировать в глазах близоруких людей идею разумной альтернативы капитализму. Который получал в ходе этой операции время для маскировки своих подлинных черт посредством социальной косметики и приобретал как бы человеческие черты. Становился «капитализмом с человеческим лицом». Но об этой стороне дела ни Ильин, ни Шафаревич, ни митрополит Иоанн не написали.

Во-вторых, в течение последних трёх веков нас, русских православных христиан, воспитывали в том убеждении, что религия есть дело личное и не имеющее отношения ни к экономике, ни к социальной проблематике. Поэтому-де её влияние на общество сказывается лишь через нравственное состояние его членов. А если так, то и размышлять о социально-экономических устоях общества значило бы сходить с магистрального религиозного пути на мирскую обочину. А то и блудить в дебрях социальных мечтаний. Думать об обществе, — внушалось, — подобает не всем, а только тем, кому дана власть и позволено от начальства. Прочим же следует заниматься посильными для себя делами. Иначе, высокоумничая, увязнут в спорах о том, каким надо быть обществу. Докатятся до того, что объединятся против властей предержащих как главной помехи в поисках и осуществлении добра. А затем, упразднив законную власть, начнут разборки между собою. И, ожесточаясь от несогласий, перейдут от доводов нравственных и логических к физическим аргументам. Самые талантливые демагоги и патологические насильники объединятся и подомнут под себя остальных, провозгласят свою правду доказанной, а несогласных с нею объявят преступниками. И под покровом новейших форм деспотизма воцарится полная идейная анархия, которую очередные освободители одобрят и назовут плюрализмом.

Это предупреждение об опасности социальных мечтаний и спасительности доверия к начальству оказалось, однако, бессильным предотвратить российскую катастрофу. Как и позднейшее, родственное по духу, предупреждение советской пропаганды об опасности буржуазных идей и спасительности народного единства с партией. Но… легкомысленные умники не вняли этим предупреждениям, а потом стали кусать себе локти. Не вняли же потому, что слишком перегруженными оказались эти предупреждения фальшивой начинкой. А фальшь была в том, что далеко не всякая мысль, отклоняющаяся от мыслей начальства, пагубна для общества. Фальшь была в том, что человеку, этому образу Божию, наделённому разумом и совестью, назначалась роль простого винтика в государственном механизме. Вместо того, чтобы обеспечивать соборное осмысление общих дел, правители присвоили только себе самим право думать об обществе и погрузили тем самым народ в социальное безмыслие. Лишили его иммунной силы против тех самых зол, о которых сами же и предупреждали. Самих же себя лишили народной критики, без которой государственная мысль вырождается. А в результате оказались под обстрелом критики исключительно инородной, от которой и стали зависеть чем дальше тем больше. Пока, наконец, не рухнули перед ней на колени.

Но в установке, удерживавшей подданных от социальной критики, была частичная правда. Она была в том, что далеко не всем по силам охватить своим пониманием такой сложный организм, как общество. Тем более на ранних стадиях его созревания, когда оно ещё только начинало сознавать себя. Кроме того, люди видят обычно лишь те стороны общества, которые ближе к ним и непосредственно связаны с частными их интересами. А поскольку их положение в обществе различно, то результатом стало бы ожесточённое разномыслие. И чем многочисленнее общество, чем оно разнороднее, чем завистливее и невежественнее его члены, чем пространнее и разнообразнее занимаемая им территория, тем труднее достижение единства. Без которого общество бессильно и фактически обществом не является. Вот почему при возникновении государств на месте родоплеменных обществ требовалось сознательное или принудительное подчинение всех немногим. Или даже, в критических ситуациях, одному лицу. А поскольку история народов едва ли не вся целиком состояла из таких критических ситуаций, то есть войн и подготовок к ним, то в этом обстоятельстве мы и находим объяснение того, почему в свое время монархическая власть, при всех её минусах, стала самым эффективным типом власти. И была им до тех пор, пока в обществе не вызрели под покровом самой же монархической власти тайные паразитические силы, окружившие эту власть и подчинившие её себе. Или попросту заменившие её другими механизмами власти, более удобными для закулисного управления ими.

Вот на этой-то доле истины — на эффективности монархий в домасонский период истории — и споткнулись монархические умы, принявшие эту долю правды за полную правду. До которой нам, при нынешнем состоянии умов, думается, ещё далеко. Если такую очевидную вещь, как неспособность монархий защищать законные интересы Церкви и народов, приходится доказывать, то, значит, монархическая слепота стала не меньшим препятствием для возрождения русского народа, чем западнические иллюзии нашей пустоголовой интеллигенции. Культивировать эту слепоту — не что иное, как служить на деле той самой криптократии, против которой на словах нынешние монархисты так усердно выступают.

Но вернёмся к той установке, согласно которой фюрер думает за нас, каким надо быть обществу. В ней верно то, что прежде, чем судить об обществе, надо праведно организовать себя. То есть в полном соответствии с религиозными истинами о человеке. Но, начинаясь с религиозной организации человека, организация общества не заканчивается на ней, потому что общество имеет собственную природу. Да и сам человек не заканчивается на себе, он неполон без общества, в котором его начало и продолжение. Поэтому завершением самоорганизации человека является его участие в жизни общества. Которое невозможно без понимания природы общества, его устройства и своей роли в нём. И, разумеется, невозможно без отчетливого понимания того, что не только общество зависит от человека, но и сам человек зависит от общества. А особенно молодой человек. И тем более ребёнок. Не заботясь об обществе, в котором будут жить дети наших детей, мы их предаём. Не спасаем их от уродств, которые они приобретут в уродливом обществе. Вот что стоит за позицией тех христиан, которые думают лишь о собственном спасении. Предательство своих братьев и сестёр. Предательство своих потомков.

Казалось бы, эти азбучные истины о человеке и обществе должны быть уже давно раскрыты в ходе христианской истории. И не только раскрыты, но развиты в стройное учение о соборности человека и о подлинной природе созданных Богом общественных организмов. Таких, как брак и семья, община, народ, государство. И, разумеется, сама Церковь. Но… где же оно, это православное учение? И почему в то время, когда русский народ, утративший привычные ориентиры, катится в бездну, Церковь наша не вразумляет нас своим социальным учением? Если оно у неё есть, то скрывать его от русских людей в такое время было бы чудовищным преступлением. А если его нет, то не честнее ли было бы сказать об этом прямо, чтобы никто не питал иллюзий на этот счёт?

Похоже на то, что за две тысячи лет христианской истории были раскрыты и утверждены лишь фундаментальные истины по этой части. Но далее фундамента дело не пошло или пошло как-то вкривь и вкось. А в результате мы имеем на сегодняшний день не социальное, но лишь политическое учение, возникшее в Византии и получившее известность под именем «симфонии двух властей». Это учение, не будучи учением церковным, приобрело, однако, видимость церковного учения, оно подменило собою и учение Церкви о самой себе, и её социальное учение. И надолго закрыло эти темы. Если бы Церковь успела выработать на Вселенских соборах достаточно полное и понятное для своих членов учение хотя бы только о самой себе, то, думается, был бы невозможен такой силы раскол, какой оторвал от неё всех римо-католиков. А в дальнейшем были бы невозможны такие грандиозные скандалы, как признание почти всеми византийскими иерархами Флорентийской унии или признание почти всеми российскими иерархами (с одобрения восточных Церквей) антицерковных Петровских «реформ»… В подтверждение этой мысли сошлюсь на тот факт, что арианство исчезло после того, как было раскрыто в полной мере учение Церкви о Богочеловеке, а ересь иконоборчества исчезла после того, как был раскрыт достаточно полно смысл почитания иконы.

По логике раскрытия церковного учения о Боге и человеке, христологическая и тринитарная темы должны предшествовать теме экклезиологической, а следующей за ней должна быть уже социальная тема. Ибо общество внецерковное или только отчасти воцерковлённое не может быть правильно понято без правильного представления о Церкви. Нет полноценного учения о Церкви — и, как результат, расколы и споры о нормах церковной жизни. Нет полноценного учения о Церкви — нет и надёжных ориентиров для суждений о жизни общественной. А свято место пустым не бывает. Оно заполняется псевдоцерковными, нецерковными и антицерковными учениями об обществе.

Не в этой ли неразвитости православного учения о Церкви причина того, что некогда победный христианский мир стал утрачивать свои христианские черты и превратился, наконец, в мир современный?

Известный славянофил И.С. Аксаков писал в 1856 году: «Я вообще того убеждения, что не воскреснет ни русский, ни славянский мир, не обретёт цельности и свободы, пока Церковь наша будет пребывать в такой мертвенности, которая не есть дело случая, а законный плод какого-нибудь органического недостатка» («Письма к родным», 1994, с.453). Но что имел в виду под «органическим недостатком»? То же ли самое, что и Достоевский, писавший: «Церковь наша в параличе с Петра Великого» (ПСС, т.27, с.49)? Или Аксаков связывал болезнь Церкви не только с «реформами» Петра? Т.е. имел в виду какие-то более глубокие причины, без которых были бы невозможны эти «реформы»?

Удивительный факт: при всём изобилии христианских мыслителей мы не находим у них объяснения причин дехристианизации мира. Хотя это вопрос вопросов. Случайно ли это?.. И только в качестве видимости такого объяснения имеем учение об АПОСТАСИИ (это слово переводится на русский язык, как ОТСТУПЛЕНИЕ, но иностранное его звучание придаёт ему оттенок таинственности и делает его как бы недоступным для простых умов. Подобным же образом у нас набрасывался флёр значительности на безбожие, которое стало не просто безбожием, но «атеизмом», к тому же сияющим своей научностью. Нищие стали «пролетариями», и т.д.). Вникая в характер этого учения (как оно изложено, например, у М.В. Назарова в его книге «Тайна России», М., 1999), обнаруживаем не желание выявить действительные причины отступления от христианства, а, наоборот, по возможности замаскировать их и свести, в конечном итоге, к предательству народами своих монархов. Это русский народ, по Назарову, а не российские императоры, виноват в том, что безбожие победило в нашей стране. О том, что полнота власти невозможна без полноты ответственности, у Назарова нет ни слова. О том, что нужен куда более совершенный механизм власти, чем тот, который сделал возможным и Петровскую революцию в России, и последующие за ней революции, — об этом тоже ни слова. Из чего следует, что не столько судьба Православия и русского народа интересует нынешних монархистов, сколько судьба монархии прежнего образца, ради которой они и мистифицируют историю.

Второй способ оболванивания русских христиан связан с первым и заключается в замыкании всей социальной проблематики на грядущем царе. Будет у нас православный царь — будет и решение всех проблем. В нём вся наша социальная программа. А других программ нам не надо. Все наши силы — на подготовку пришествия грядущего Царя!..

Если бы я работал в ЦРУ и заведовал русскими делами, то не стал бы менять ничего в этой установке. Более того, утвердил бы такую схему: Пусть марксисты не избавляются от разрушительных идей в своей идеологии, а, маскируя их, воспылают любовью к социально бессильному Православию. Русское же Православие, в свою очередь, пусть воспылает любовью к монархии, некогда сдавшей его вместе с русским народом их общим врагам. Пусть русские люди закрепят таким образом свое социальное безмыслие в культе российских царей. В этом случае огромная потенциальная энергия русского народа будет канализирована в «бесконечный тупик».

В противоположность этой схеме следовало бы, на мой взгляд, не бояться мыслить о том, о чём наши мыслители не мыслили никогда. Выяснять по-хозяйски, почему Православная Церковь и русский народ, при столь несомненных их достоинствах, в столь беспомощном состоянии. Лучшим способом исцеления русских умов от спячки и сновидений были б публичные дискуссии по ключевым для нас темам. Чтобы не ворожить келейно над этими темами, а выявлять соборно здравые идеи, освобождая их от исторических аберраций. Открытое и добросовестное обсуждение русскими православными людьми важных для общества тем было бы лучшей апологией православной веры в глазах тех, кто не дорос до способности судить о ней по её внутренним достоинствам. Угробить такие дискуссии превращением их в подобие балагана, конечно, можно. Но угробить можно всё на свете своим неразумием. Опасности есть во всём, но главная наша опасность это безмыслие.

Имеет ли сказанное выше какое-то отношение к теме «христианство и социализм»?.. Я думаю, что имеет. Оно показывает, почему так трудно в нынешней атмосфере обсуждать эту тему. И что в наших православных интересах не разоблачать в очередной раз заблуждения безбожных социалистов, а выяснить, почему идея социальной справедливости и разумного устройства общества оказалась вне Церкви и приобрела антицерковный характер.

Начать это выяснение можно, пожалуй, с констатации того факта, что святые отцы Православной Церкви единодушно отрицали священный характер частной собственности. Так, например, вселенский святитель Иоанн Златоуст говорил: «Невозможно разбогатеть тому, кто не делает неправды… Но что скажешь ты, если кто-нибудь от отца получил наследство? Он получил собранное неправдою… Можешь ли, восходя через длинный ряд поколений, доказать таким образом, что имущество это законно приобретено? Никак не можешь этого сделать. Напротив, начало и корень его непременно должны скрываться в какой-нибудь несправедливости (сказано за пятнадцать столетий до Прудона — Г.Ш.). Почему так? Потому, что Бог не сделал одного богатым, а другого бедным». И ещё слова Златоуста: «Только тогда ты оправдаешься, когда ничего не будешь иметь… а пока ты что-нибудь имеешь, то хотя бы ты дал тысячам людей, а остаются ещё другие алчущие, нет тебе никакого оправдания». Другой вселенский святитель, Василий Великий, писал: «Кто любит ближнего как самого себя, тот ничего не имеет у себя излишнего перед ближним… Чем больше у тебя богатства, тем меньше у тебя любви». В статье Н.В. Сомина «Любовь не ищет своего» (журнал «Православная беседа» № 2, 1999 г.), из которой я заимствовал эти прекрасные слова Учителей нашей Церкви, приведены аналогичные по смыслу высказывания других святых отцов. При этом автор статьи отметил, что размеры журнальной статьи не позволяют вместить в ней всё богатство святоотеческих текстов подобного рода. Текстов, имеющих корень в Евангелии: «НЕ МОЖЕТЕ СЛУЖИТЬ БОГУ И МАММОНЕ» (Мф. 6, 24) и «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф. 19, 24).

Нет, думают христианские противники социализма. Можно и богатому пройти сквозь игольные уши. Надо только делиться с Богом своими доходами. Что за нелепость — жить совсем без собственности… Святые отцы имели в виду каких-то идеальных святых. А мы лишь рядовые христиане. Для нас и нормы должны быть другими. Ведь даже в христианских царствах люди никогда не жили по нормам святых отцов…

Но не за это ли и наказал Бог христиан, сделав их данниками иудеев? Современные христиане очень не любят задумываться о таких вещах.

В свое время американцы, тоже исходя из здравого смысла, понятого ими по-американски, приватизировали религию, т.е. изъяли ее из общих дел и сделали частным делом. Общество в результате обезбожилось, а сама их религиозность, поначалу истовая, под влиянием гниющего общества выдохлась и приобрела декоративный характер. О том, что приватизация собственности тоже обезбоживает общество с этой его стороны, православные противники социализма не думают. А если бы думали, то обратили б внимание на тот факт, что и на Западе, и у нас загнивание общества началось не после свержения монархий, а еще при монархическом образе правления. Поняли бы, что, созидая христианское общество, нельзя ограничиваться милостыней в пользу нищих и содержанием своих церквей. Христианское общество невозможно без христианских социальных устоев. Если прежние устои оказались гнилыми, то, значит, они не были христианскими. И в этом причина краха прежнего христианского мира.

Показывая отличие двух противоположных по своему смыслу социальных принципов, Ф.В. Карелин писал в начале 80-х годов: «… мы предлагаем нашим читателям проделать следующий мысленный эксперимент. Допустим, что всё население Советского Союза с одной стороны и Соединенных Штатов с другой — возымело бы твёрдое намерение жить в строгом соответствии с Евангелием, при этом не в кальвинистском, а именно в Православном его понимании. Что произошло бы с социальными системами в той и другой стране? Совершенно очевидно, что в силу прекращения конкурентной борьбы и классовой эксплуатации, а также полного падения спроса в таких отраслях производства, как «индустрия наслаждений», индустрия роскоши, военное производство, капиталистическая система немедленно прекратила бы своё существование. Что же касается социализма, то столь же очевидно, что в случае всеобщей нравственной Евангелизации социалистическая система достигла бы величайшего расцвета, ибо все стали бы добросовестно работать, справедливо распределять и умеренно потреблять. Ясно, что это привело бы к невиданному росту общественного богатства. Основное НРАВСТВЕННОЕ различие между капитализмом и социализмом как раз в том и состоит, что капиталистический способ производства ЭКОНОМИЧЕСКИ нуждается в грехе (алчности предпринимателей и развращенности потребителей), а социалистический способ производства ЭКОНОМИЧЕСКИ нуждается в добродетели (честность, бескорыстие, справедливость). В принципе, капиталистический способ производства ставит ставку на самые тёмные стороны человеческой природы, социалистический — на самые светлые» (Ф.В. Карелин «С нами Бог», самиздат, М., 1990, с. 256–257).

Итак, социализм мог раскрыть свои подлинные возможности в нашей стране лишь при условии христианизации русского народа и других народов, связанных исторически с христианством. К этому можно добавить, что в исламе социалистические потенции тоже значительны. О том, чем такая метаморфоза СССР грозила всей мировой криптократии, догадаться не трудно. И почему был ликвидирован СССР.

Август–сентябрь 1999 г.

Позднейшие дополнения

«Слово «коммунизм» служит теперь пугалом для всех; я не думаю его оправдывать, но коммунизм есть только карикатура мысли прекрасной и плодотворной» (Ю.Ф. САМАРИН «Статьи. Воспоминания. Письма», Москва, 1997, с. 178).
«Христос учил истинному социализму, создав церковь, то есть ОБЩЕСТВО людей, любящих друг друга и свободно служащих друг другу. Большевики подсовывают вместо этого ложный социализм…

Боюсь только, что истинный храм церкви — Шеклиах, храм сердца, — разрушен не большевиками, а самим бесчувственным и бездарным духовенством… семинария, увенчанная академией, размагнитили духовенство, и за ним религиозно размагнитился и народ» (М.О. МЕНЬШИКОВ. Материалы к биографии. См. «РОССИЙСКИЙ АРХИВ», том 4, Москва, 1993, с. 57).

2006 г.

Избыток собственности опьяняет ум человека

Чтобы думать о жизни и праведно жить, человеку нужно немногое. Избыток собственности опьяняет ум и лишает его зоркости. А ослепление ума это причина того, что другие болезни входят в незащищенную душу. Богатые, за редкими исключениями, беззащитнее небогатых перед соблазнами греха. Им доступно недоступное для других, и это преимущество они используют, как правило, не для служения Богу и людям, а для услаждения собственных чувств и возвеличивания себя. Этим они распространяют вокруг себя духовную заразу. Распространяют болезнь, которая выглядит цветущим здоровьем и которая тем опаснее, что люди редко догадываются о том, что это болезнь.

Богатство создает иллюзию богоподобия человека. Богатый свободен, он светится и благоухает. От него, как от солнца, исходит тепло, которое привлекает людей. Богатый благотворит. Но он значителен и без благодеяний. Богатство делает человека сильным, красивым, мудрым и непорочным. Его пороки, как пятна на солнце, тонут в его свете.

Пороки же бедных людей выставлены всем напоказ. Их нечем прикрыть или как-то приукрасить. Крайняя степень нищеты сходна с большим богатством в том отношении, что она тоже подталкивает к преступлениям. Но, в отличие от богатства, нищета не маскирует пороки и преступления, а показывает их как бы через увеличительное стекло. Бедные поневоле скупы и связаны в лучших своих движениях. Об этом свидетельствуют даже их позы, походка и мимика. Бедных окружает какое-то затхлое пространство, находиться в котором противно. От них стараются быть подальше. Это существа низшего порядка. На них даже добрые люди смотрят как-то невольно сверху вниз. Бедных не уважают даже собаки.

А богатые это почти небожители, вкушающие амброзию и нектар. Их слова и поступки, даже предосудительные, полны величия и поэзии. Они завораживают бедных, которые смотрят на этих почти богов снизу вверх и глотают при этом слюни. Богатые живут истинной жизнью, а бедные, как говорится, лишь существуют.

Богатым завидуют, а зависть рождает мечты о собственном богатстве и планы разбогатеть. Практические предприятия. Но в силу того, что трудами праведными нажить богатство не так-то легко, то предприятия эти почти незаметно приобретают ущербный в нравственном отношении характер. А то и совсем криминальный. И чем насыщеннее общество контрастами роскоши и нищеты, тем насыщеннее оно завистью и соперничеством по части приобретения богатств. И тем больше в нём преступлений самого разного рода, от потаённых предательств своих близких до махинаций в международных масштабах. Чем ярче в обществе культ золотого тельца, тем непонятнее в нём Бог и нелепее добрые люди.

Чтобы думать о жизни и праведно жить, человеку нужно немногое. Но… лишь при одном условии, что он один и никому ничего не должен. А для этого надо, как минимум, отказаться от брака и семьи, которые автоматически включают его в гонку за материальным успехом. Или смотри спокойно на страдания жены и детей, не имеющих того, что имеют другие, или включайся в эту гонку. Которая, приобретая всеобщий характер, изматывает всех. В ней лишь для того, чтобы не отстать от других, надо выкладываться полностью. И особенно в том случае, если начинаешь с нуля — и по части стартового капитала, и по части опыта, и по части полезных связей. Выкладываться каждый день с утра до вечера, после чего тебя хватает лишь на немногое. Для большинства — лишь на созерцание голубого экрана за бутылкой вина. Или чего-то подобного. А как же иначе?.. Маммоне нельзя служить кое-как или только частью души, оставляя другую часть для высоких занятий. Маммона требует всю душу.

Если ты стремишься к действительному успеху, а не просто хочешь кормиться от своих трудов, то должен думать о нём всегда и в полную силу. Думать о нём не только наяву, но и во сне. Иначе ты не настоящий делец, и тебя обойдут настоящие. И тогда тебя тайно или открыто будут презирать и жена, и дети. Или, любя, переживать за твои неудачи.

Мужчина и в древности, особенно языческой, пользовался уважением, если был грозен для соседей и приносил в дом богатую добычу. Аналогом этого добычливого воина стал в наше время преуспевающий коммерсант. Независимо от того, в каком виде коммерции он воинствует — политическом или научном, религиозном или художественном. Можно, конечно, и хлеб выращивать, и стоять у станка, но это уже не коммерция. Теперь только самые недалёкие люди занимаются этим делом. Их заменят со временем умные машины. А хлебопашцы и простые рабочие вымрут, как вымерли в свое время мамонты. И на Земле останутся лишь думающие о том, как перехитрить других в борьбе за лучшее место под солнцем.

Но чем больше в этой гонке за счастьем напрягаешься ты, тем труднее твоим конкурентам. А чем больше напрягаются они, тем труднее тебе. По существу вы душите друг друга, но не своими руками, а своими делами. И этот опосредованный характер взаимного удушения хорошо маскирует суть дела. Как и то обстоятельство, что в этой борьбе всех против всех люди объединяются в стаи, члены которых не душат друг друга, но помогают друг другу. Хотя, конечно, и здесь тоже возможна и нередко бывает скрытная внутренняя борьба.

Вот как ловко придумано. И как просто. Вместо того, чтобы всем сообща заботиться о всех и каждом, уподобляясь тем самым промышляющему обо всех Богу, — думай лишь о себе и ближайшем своем окружении. Думай только о временном богатстве и забывай о самом главном. А в результате получишь то, о чем сказано: суета сует и томление духа. И погружение после краткого юношеского цветения в болезни и смерть с пустыми от добрых дел руками.

В разумном обществе на самых видных местах появятся, может быть, со временем такие предупреждения: «СТРЕМИТЕСЬ К ЛИЧНОМУ УСПЕХУ — И ВЫ БУДЕТЕ НЕ В СОСТОЯНИИ ДУМАТЬ О БОГЕ И МИРЕ. СТРЕМИТЕСЬ К ЛИЧНОМУ УСПЕХУ — И В ОБЩЕСТВЕ НЕ ОСТАНЕТСЯ ДОБРЫХ ЛЮДЕЙ, ДУМАЮЩИХ ОБ ОБЩЕСТВЕ. О НЁМ БУДУТ ДУМАТЬ ТОЛЬКО ПРЕСТУПНИКИ. А В РЕЗУЛЬТАТЕ ВЕЗДЕ ВОЦАРЯТСЯ ДЬЯВОЛЫ, КОТОРЫЕ ОПРЕДЕЛЯТ СУДЬБУ ВАШИХ ДЕТЕЙ».

Погоня за личным и семейным богатством гасит в людях высшие их способности и вынуждает смотреть потребительски на всех, кроме самых близких. А то и на близких. Конкуренция демонизирует людей, делая их проницательными по части слабостей друг друга и умеющими на этих слабостях играть. Как, впрочем, и на добрых их качествах. В этой гонке за призраком счастья добросовестные люди уже заранее обречены на отставание. И не только потому, что их возможности ограничены нравственными преградами, которых нет для их антиподов. И не только потому, что добрая совесть делает человека зрячим к мыслям и движениям души совсем иного порядка, чем те, которые требуются для «дела» (и потому мешают сосредоточиться на нем). Но, главным образом, потому, что исход конкурентной борьбы зависит не столько от деловых качеств конкурентов, сколько от их готовности продать свою душу дьяволу. Правда, сказанное относится не к рядовым и средним коммерсантам, а к тем, которые находятся уже на подступах к коммерческой элите.

Дело в том, что так называемая рыночная экономика имеет на самом деле только отчасти рыночный характер, а по большому счету она управляема. И правят в ней те, кто располагает реальной властью. Эти господа положения стараются закрепить и расширить своё господство. Причём не только в сфере чисто хозяйственной, а во всех жизненно важных сферах. Чтобы, в конечном итоге, им принадлежал весь мир. Так для них будет удобнее и безопаснее. Поэтому они и навязывают нужные им цены, моды, характер потребностей, характер государственности, характер образования и культуры. Навязывают нужные им идеи и нормы жизни. И пополняют состав своего клана не только самыми талантливыми людьми, но и самыми преданными этому клану. И зависящими от него полностью. Этот клан кооптирует нужных ему людей из средних и даже мелких дельцов, а опасных для себя дельцов разоряет или нейтрализует как-то иначе.

Включаясь в гонку за материальным успехом, ты не подписываешь своей кровью договор с дьяволом. Такое предложение могло бы озадачить и насторожить всё общество. Поэтому оно и не делается ни начинающим коммерсантам, ни, вообще, подавляющему их большинству. Нет, пусть они не догадываются о том, на какой путь вступают. Пусть предварительно втянутся в эту гонку и заразятся её духом. Пусть покажут, на что способны. Пусть почувствуют сладость богатства и незаметно для себя ослабеют от этой сладости. Пусть израсходуют лучшие свои силы на достижение успеха и обрастут связывающими их отношениями и обязательствами. Вот когда им будет намного труднее думать о жизни здраво и намного легче принять условия договора. Подбадривая себя словами: «Такова жизнь!». Условия договора, черты которого проступают не сразу, а постепенно — по мере приближения к сильным мира сего. С которыми надо уметь ладить, чтобы не стать их жертвой. Если хочешь приблизиться к ним и стать им подобным угадывай их желания и преданно им служи. А если не хочешь этого — прячься от них, если сумеешь. Вот какою ценою расплачиваются опытные дельцы за свой опыт и свои успехи.

А теперь сравним с этой ситуацией положение человека в СССР в последние десятилетия перед катастрофой. Что положение это было неоднозначным, это бесспорно. Но в том-то как раз и было громадное преимущество советского человека по сравнению с человеком западным, однозначно зомбированным куда более тонкой и лукавой пропагандой, нежели пропаганда советская. Западный человек практически обречён участвовать в хороводах вокруг золотого тельца, вырваться из которых он может, лишь став аутсайдером. При этом напитанность западного общества материальными и технологическими богатствами, похищенными у других народов, усиливает его авторитет в глазах корыстных или просто невежественных людей, то есть усиливает их зомбированность. Если бы эти последние догадались сравнить положение в США и Европе с положением в Индии и Бразилии, экономика которых основана на тех же капиталистических принципах, а конституции которых попросту переписаны с американской конституции, то их уверенность в преимуществах «правового» общества существенно полиняла бы.

Советский человек, при всей его обокраденности во многих отношениях и при всём его бесправии политическом, был свободнее тех, кто имел полное право выбора из нескольких политических партий и мог свободно клеймить каждую из них самыми последними словами. Е[о в каком отношении он был свободнее?

Советская идеология и пропаганда, повторю это ещё раз, были так примитивны по сравнению с идеологией и пропагандой «свободного мира» и так явно противоречили действительности, что проникнуть в сознание глубоко и подчинить его себе полностью не могли. В силу только этого одного обстоятельства советские люди были свободнее западных людей, по крайней мере, в идеологическом отношении. Парадокс заключался в том, что их умы были, при всей идеологизированности и политизированности советского общества, менее зашорены господствующей идеологией, чем умы западных людей, заглатывавших уже с юности лукавую идеологию «правового» общества и в дальнейшем уже не нуждавшихся в том, чтобы шевелить мозгами по части высоких материй. И, разумеется, не имевших на это сил, потому что погоня за личным успехом поглощала все их силы.

А вот советская идеология, выставленная перед всеми напоказ со всеми ее нелепостями и не столько насиловавшая сознание людей, сколько имитировавшая такое насилие, возбуждала внимание к себе и тем самым внимание к вопросам мировоззренческим. Она дразнила всех, способных думать не только о хлебе насущном, и провоцировала думать о жизни по большому счету. Так её антирелигиозная направленность оборачивалась совершенно неожиданной стороною. Диалектический материализм помогал человеку приблизиться к самой большой свободе — свободе его самоопределения по отношению к Богу. И если далеко не все воспользовались этой помощью, то на то она и свобода. Не хочешь думать о смысле бытия — принимай эту советскую идеологию, как принимают пейзаж или погоду, не считаться с которыми нельзя, но подчиняться которым полностью тоже как-то нелепо. Так ее, к сожалению, и принимало огромное большинство людей. Не выступай публично против официальных идей, а в частной обстановке, среди своих, говори что угодно. Не хочешь быть транслятором официальных идей — не поступай на соответствующую работу. Только-то и всего. Не хочешь думать о смысле бытия — делай карьеру или ищи приятные переживания. Советская жизнь не давала человеку многого, но она давала ему главное: она разгружала его душу от сминающей её тяжести обязательной для всех погони за материальным успехом. Она давала ему свободу гнаться за этим успехом или не гнаться за ним.

Вот почему, при всех советских болезнях, именно в нашей стране начался процесс обратный тому, который происходил и происходит на Западе. Процесс медленного, но неуклонного обращения людей к Богу. В связи с чем известный французский писатель Франсуа Мориак (формально католик, но по своему духу близкий к православному пониманию Христианства) сказал незадолго до своей смерти (он умер в 1970 г.), что единственная светлая точка в нём светится из России.

Этому возвращению русских людей к Богу способствовало не только их православное прошлое, запечатлевшееся в глубинах их сознания, но в значительной степени также и то обстоятельство, что в советской идеологии, кроме её примитивности и её обращённости к метафизическим основам бытия, был ещё один важный момент, без которого понять советскую жизнь невозможно. В советской идеологии был НРАВСТВЕННЫЙ ИДЕАЛИЗМ, делавший её внутренне противоречивой. Идея достоинства человека, никак не обоснованная в марксизме логически, была, тем не менее, прописана в нём как направляющая в общественной жизни. Именно она-то и привлекала людей к марксизму или помогала им как-то мириться с ним. И эта идея была в советской жизни подкреплена материально правом человека на труд и жилище, правом на бесплатную медицинскую помощь и защиту от преступников, правом на досуг и образование, не говоря уж о праве на какой-то разумный минимум пищи и одежды. Сочетание разрушительных идей с созидательными уродовало эти последние, но не упраздняло их. Гарантированный минимум благ, необходимых для жизни, спасал человека от панического страха за судьбу своих близких, особенно детей, и обеспечивал тем самым его свободой с этой очень существенной стороны. А с другой стороны, как уже говорилось выше, свобода обеспечивалась тем, что материальному преуспеванию у нас не придавали такого решающего значения, как на Западе.

Если западный человек, как рассказывают наблюдатели, теряет работу, то пособие по безработице (превосходящее намного наш минимум заработной платы) не спасает его, как правило, от состояния, близкого к нервному срыву — так велико его чувство собственной неполноценности и так он измеряет, следовательно, свою и чужую значимость. Размерами получаемых доходов. И его можно понять, если учесть, что такими же глазами смотрят на него все окружающие.

Эта духовная болезнь у нас никогда не принимала характера эпидемии. У нас человек, как правило, обладал внутренним достоинством и признавал его за всеми людьми. Советское общество при всех противоречиях, ему свойственных, было куда аскетичнее и целомудреннее общества западного. Любые грехи по этой части у нас оценивались, в конечном итоге, как грехи, а не как нечто должное и законное. В этом отношении советская нравственность была суррогатом подлинной христианской нравственности, но никак не противоположностью ей, каковой она обнаруживается на Западе чем дальше тем больше. Дух своекорыстия и погоня за личным успехом, естественно, никогда не исчезал в советском обществе (как и в любом другом), но он не был никогда легализован в нём, как это произошло на Западе, и проявлялся тайком или, по крайней мере, с оглядкой на господствующий нравственный тонус. И только в последние десятилетия этот дух своекорыстия стал нарастать, не достигая, однако, тех гигантских размеров, которые неизбежны при капитализме.

Зримый образ дегенерации людей в денежном мире дал человек, от которого, казалось бы, невозможно было ожидать этого. Не русофил и не консерватор, не христианин и не противник капиталистической системы. Наоборот, махровейший антикоммунист, отдавший себя всего целиком борьбе с советской системой. Изведавший и советскую психушку, и советскую тюрьму, а затем вышвырнутый Советской властью на Запад в обмен на главу Коммунистической партии Чили Корвалана. Вот что он говорит:

«…Я не люблю Америку, невзлюбил её с самой первой минуты, как там оказался. Достаточно было мне на первом же своем выступлении в одном из университетов, в феврале 1977 г., увидеть эти вечно открытые (или жующие) рты, эти незамутненные никакой мыслью, сияющие идиотским энтузиазмом глаза, как я понял, что объяснить этим людям мне никогда ничего не удастся. Да и не только мне, но, видимо, и никому, кто будет апеллировать к логике, разуму, рассудку словом, к отделам мозга, расположенным выше мозжечка. Впоследствии, проживши там несколько лет, я лишь уточнил и дополнил это свое первое наблюдение, но не опроверг. Напротив, уезжая из Америки, я объяснял знакомым, что постоянно чувствовал себя весьма поднаторевшим в здешней жизни. А это, как ни странно, создает дополнительную нагрузку на нервы, как если бы вам пришлось жить в интернате для умственно отсталых подростков. Как ни странно, видимо, надо пожить там, чтобы почувствовать Европу, европейскую культуру как некую отдельную и единую сущность. Обыкновенно, живя в Европе, мы этого не ощущаем, не замечаем ничего общего между французами и англичанами, итальянцами и немцами; оказавшись же в Америке — и китайцу рад, и с японцем находишь больше общего, чем с местным продуктом. И дело тут вовсе не в том, что, как принято говорить, американцы — молодая нация, не накопившая ещё своей культуры: думаю, они её не накопят и через тысячу лет. Ибо заняты отнюдь не этим, а тем, что определено в их конституции странным выражением «pursuit of happiness». Даже перевести адекватно это выражение я не берусь. Во всяком случае, по-русски «погоня за счастьем» звучит слишком издевательски, предполагая полную тщету такого занятия, и уж никак не годится для конституционного права. Точно так же можно было бы торжественно записать в конституции священное право человека считать себя чайником. Между тем, именно этой бессмысленной «погоней» за призраком счастья и занята вечно молодая американская нация… Средняя американская семья живёт на одном месте не более пяти лет. Какое уж там «накопление культуры», если прошлое в Америке — это две недели назад, а пять лет назад — уже древность. Каждые пять лет Америка заново открывает мир, жизнь, пол, религию — все это без малейшей связи с минувшими открытиями утекших пятилетий. Это зачарованная страна, где жизнь трёхмерна, а о четвёртом измерении не ведают, пребывая в состоянии перманентной амнезии. Такое ощущение, будто наши шаги не вызывают эха, а тело не отбрасывает тени. И даже при неимоверном старании вы не можете ничего изменить или хотя бы оставить за собой след, словно всю жизнь шли по песку в полосе прибоя. А коль скоро единственная цель жизни — погоня за счастьем, за успехом сейчас и любой ценой, то не может быть у человека никаких принципов или концепций: ведь всё это существует только во времени. В самом деле, что есть РЕПУТАЦИЯ, если человек каждый день заново родится? Что есть КОНЦЕПЦИЯ, если каждые пять лет мир изобретается заново? На человека, толкующего о концепциях и принципах, смотрят как на сумасшедшего. Нормально, хорошо, УСПЕШНО быть «прагматиком», оппортунистом, конформистом. Это и впрямь страна крайнего конформизма, даже стадности… Не знаю, быть может в начале века Америка и была «страной свободы», но слушать сегодня эти слова без смеха невозможно. Трудно представить себе нацию, более порабощённую любой, самой идиотской модой, любой горсткой ничтожнейших шарлатанов, эту моду придумавших. В конечном итоге — своей погоней за успехом. Да ведь и успех, понимаемый столь трёхмерно, вневременно, может быть лишь сугубо материальным… Американские масс-медиа, рассчитанные на самую низкопробную толпу, на чернь, сначала искусственно создают знаменитостей, раздувая их из ничего, а потом столь же искусственно их ниспровергают, раздувая — опять же из ничего — скандал. Всё фальшиво, поддельно, пусто, зыбко, как мираж в пустыне, и ничего реального, подлинного, незыблемого, что осталось бы существовать, даже если на минуту закрыть глаза. Или выключить телевизор. Удивляться ли, что при всей этой погоне за счастьем американцы в массе своей — люди глубоко несчастные, не удовлетворенные своей судьбой, часто осаждённые проблемами, которые они сами же и создают, бесконечно «ищущие самих себя» и ничего не находящие. Отсюда и процветание всяческих «гуру», психоаналитиков, сект и прочих спасителей людей от самих себя, без которых не может обойтись, кажется, добрая треть американского населения. Порою создается впечатление, что американцы, будучи неспособны вынести бремя свободы, просто ищут, кому бы отдаться в рабство. Словом, это антикультура, обезьянья цивилизация, которую никакая эволюция, никакое «накопление» в культуру не превратят… Думаю, коммунистическая идеология никогда не смогла бы покорить США — просто потому, что она слишком сложна, слишком концептуальна и предполагает хотя бы какое-то знание истории» (Владимир Буковский «Московский процесс», Париж-Москва, 1996, с. 261–264).

Вот такие дела. После «Архипелагов ГУЛАГов» и эшелонов прочей обличительной литературы слова Буковского напоминают чем-то рассол, употребляемый после большой пьянки. Что и говорить, преступления советской истории грандиозны. Но разве Запад не несёт никакой ответственности за эти преступления? Кто породил эту безбожную чуму и распространил её на Россию? И разве можно свести всю советскую историю к одним преступлениям? Меня, однако, занимает сейчас такой вопрос: Если оплотом и квинт-эссенцией всего «свободного мира» оказалась действительно «обезьянья цивилизация» (а свидетельств в пользу этого достаточно, причём свидетельств авторитетных), то стоило ли помогать этому «свободному миру» в его борьбе с СССР? В своё время Буковский не захотел задуматься об этом, а теперь, скорее всего, отгоняет эту мысль от себя обеими руками. Чтобы спасти свою героическую деятельность от развенчания, он противопоставляет плохой Америке хорошую Европу и ставит на этом точку. Но вопросы, от которых он отмахивается, не исчезают. Например, вопрос о том, свалилась ли эта Америка с Луны или была порождена хорошей Европой. А если порождена, то как это получилось, что от хорошего родилось что-то плохое. И почему Европа с её старой культурой и развитым интеллектом её представителей так беспомощна перед американскими болванами, ещё не доросшими ни до какой культуры? Ведь прогрессирующая американизация Европы это не выдумка, а исторический факт. Из которого следует, что американцы отнюдь не лишены интеллекта. Просто их интеллект эгоизирован в большей степени, чем у европейцев. И в силу этого он не обессиливается ни памятью о прошлом, ни другими отвлекающими от дел соображениями. Он более организован для достижения успеха.

Но… не хочется думать Буковскому ни об этих «мелочах», ни о такой «мелочи», как господство в современном мире еврейско-масонской закулисы. Господство, которое означает призрачность всех «прав человека». Буковский свободно жмурит глаза на самое главное обстоятельство. И это отличительная родовая черта всех наших западников: говоря о свободе и прославляя её, они подсовывают нам её видимость, а от подлинной свободы шарахаются, как черти от ладана.

Май 2000 г.

Никакая свобода мысли не угрожала существованию СССР

А теперь спросим: Разве могли разумные люди, знающие подлинный характер и советского, и западного обществ, разрушить СССР? Разрушить, чтобы создать на его развалинах капиталистическое государство (именуемое ради приличия «демократическим»). Ответ очевиден: нет, не могли. Даже сознавая все пороки советской системы, они стали б её защищать ради того ценного, что в ней было. А в ней была не только бо́льшая свобода от дурмана своекорыстия, но и перспектива благих изменений. Перспектива, которой нет в западном мире. Вот почему они стали бы защищать СССР, как защищают свою крепость.

Чтобы не допустить этого, следовало лишить советских людей здравого смысла. Следовало создать миф о свободном и процветающем Западе и сошедшей с ума России. Миф, который искажал бы действительную трагедию русского народа и создавал бы для него ложные ориентиры. Этот миф должен был создаваться сам собою в головах советских людей при условии, что в советском обществе, после десятилетий войн и террора, будет по-прежнему заблокирована, на общественном уровне, всякая мысль, осмысливающая наше прошлое и настоящее. Заблокирована и подменена помпезной её имитацией, отпугивающей всех добросовестных людей своей фальшью.

В этом случае неподцензурная мысль советских людей должна была искать для себя пищу не только в отечественном и мировом культурном наследии и не столько в нем (доступ к нему был затруднен для большинства), сколько в куда более актуальной информации, сообщаемой западной пропагандой. Более высокий уровень которой делал её непохожей на советскую пропаганду и, в неискушённых глазах, на пропаганду вообще. Она воспринималась как бескорыстное слово правды, произносимое свободными людьми из сострадания к людям несвободным. Успеху западной пропаганды не могла препятствовать явно фальшивая советская пропаганда, не только отрицавшая нашу очевидную политическую несвободу, но и скрывавшая от советских людей иудейско-масонскую сердцевину капитализма. Скрывавшая и потому карикатурившая критику капитализма. А вот развязывание в советском обществе потребительских похотей и эгоистических наклонностей, неизбежное при затухании и профанации высоких идей, способствовало успеху западной пропаганды. Как и поверхностное знакомство наших туристов и спецов с западным миром, с его витринами и завораживающим обилием всевозможных товаров, купить которые они не могли. Вот где истинный коммунизм, — говорили они по возвращении на родину своим близким. И слухи о сказочном мире, в котором молочные реки текут в демократических берегах, поползли по нашей стране.

Советская неподцензурная мысль делалась жертвою собственного верхоглядства, и эта её близорукость программировалась обстоятельствами, на которые она либо вообще не обращала внимания, либо воспринимала их как естественные и не задумывалась об их искусственном характере.

Вот как надо работать. Тонко, культурно. А не рты открывать, совки обманутые.

Советский Союз рухнул не от того, что людям дали свободу мысли и свободу влияния на общественные процессы, а от того, что им дали только их видимость, которой и замаскировали деятельность подлинных его разрушителей. Заранее расставленные кадры в СМИ и других учреждениях, формирующих жизнь общества, решали за население, какой информацией наполнять его умы и в каком направлении его вести, маня миражами свободы и процветания. Так заманивают мышей в мышеловку сладко пахнущим сыром. Вкусивших «свободы» людей гнали, как гонят овец к заранее намеченным загонам. Их гнали к заранее намеченным обстоятельствам и событиям, о которых они не догадывались.

Если бы советские руководители стремились к действительной перестройке советской системы на более разумных основаниях, а не к её ликвидации под предлогом её перестройки, они обеспечили бы разумную постепенность в расширении рамок свободы мысли, чтобы подготовить занемевшие умы к осмыслению далеко не простых вещей и не вызвать шока обвальным характером информации, осмыслить которую за короткое время заведомо невозможно. Они позаботились бы о том, чтобы эта информация имела объективный характер, а не односторонне прозападный и прокапиталистический. Они не стали бы демократизировать советское общество без предварительного публичного обсуждения того, чем отличается истинная демократия от демократии западной, и можно ли, не разрушив советского общества, демократизировать его одним махом. Или процесс его демократизации должен быть длительным, как это бывает, когда поправляются после тяжёлой болезни. Они не стали бы перестраивать советскую систему без предварительного публичного обсуждения своих соображений о том, что же именно в ней порочно, а что хорошо и потому должно быть хранимо. Но показательно, что наши вожди основательно позаботились о том, чтобы никто даже не пискнул публично о нелепости перестройки без предварительного её осмысления. Как показательно и то, что вместо того, чтобы советоваться со своим народом, судьба которого решалась в эти годы, наши вожди советовались с хозяевами Запада, и совещания эти имели закрытый характер.

Из сказанного следует, что на самом деле никакая свобода мысли не угрожала ни социализму, ни существованию СССР. Наоборот. Если общество в своей основе разумно и справедливо (или хотя бы стремится к этому), то оно будет только выигрывать от всякой новой достоверной информации и от всякой новой правильной мысли. Которые помогут устранить уродства, привнесённые в его организацию по недомыслию или злому умыслу. Свобода мысли на самом деле была опасна не социализму, а вцепившемуся в него мёртвой хваткой марксизму, стремившемуся выдать себя за суть истинного социализма. Свобода мысли была опасна тем, кто уродовал идею разумного и справедливого общества антисоциальными идеями безбожия и космополитизма и отвечал за их сохранение в советской идеологии.

А перед кем отвечал? Была ли в советской элите своя закулиса, связанная духовно или даже, может быть, кровно с мировой криптократией? В нынешних условиях доказать документально её наличие, видимо, невозможно. Но о ней можно догадываться. На её наличие указывают даже какие-то документы, значимость которых, правда, может оспариваться. Я имею в виду документы, содержащиеся в книгах И. Ландовского «Красная симфония» (отрывок из неё опубликован в МГ № 3–4, 1992) и Э. Саттона «Уолл-стрит и болыневицкая революция» (М., 1998). Но эти свидетельства лишь проливают дополнительный свет на обстоятельства, существенные и без них. Главное не в этих свидетельствах, а в том, что некоторые странности советской политики не могут быть объяснены иначе, как наличием этой закулисы.

Уже один тот факт, что советские руководители предпочли сдать капиталистическому Западу всю социалистическую систему (созданную такими беспримерными жертвами), но не выдать её советским людям на добросовестное её осмысление, говорит о многом. Значит, была в этой системе такая тайна, раскрыть которую они не имели права. Значит, была советская система на самом деле не идеократией, как её иногда называли, а криптократией. Криптократией, замаскированной под идеократию.

Далее. Если учесть, что советская элита создавалась из самых беспочвенных и антихристианских элементов, вышколенных в искусстве двуличия и мимикрии, и сохранила, в своей основе, этот характер до последних дней Советской власти, то придётся признать, что среда для образования и обитания в ней закулисы была самая благоприятная. А это значит, что даже при самом беспощадном выкашивании из этой среды всех подозрительных для диктаторов (вроде Сталина) элементов, закулиса могла сохраняться в ней или образовываться заново. Как и насаждаться заинтересованными в том силами Запада. Эта закулиса могла таиться до времени, окрашиваясь господствующими в СССР политическими цветами, чтобы затем, с наступлением благоприятных для себя условий, резко пойти в рост, окружить командные позиции и подчинить их себе. Если только они не находились и раньше под её скрытным контролем.

В пользу последнего предположения говорит то обстоятельство, что советская пропаганда никогда не использовала столь выигрышный для неё, казалось бы, факт господства иудейского капитала в Европе и Америке (признанный даже К. Марксом). Наоборот, она этот факт скрывала от советских людей, хотя он разрушал до основания главный миф противника, изображавший западный мир «свободным миром». А западная пропаганда, в свою очередь, никогда не использовала против СССР не менее выигрышный для неё факт практически полного еврейского господства в нём в первые его годы и перенасыщенности еврейством советской элиты во все годы последующие. Хотя этот факт свидетельствовал о бесправии русских в их собственной стране. Более того, западная пресса маскировала этот факт, неизменно называя советских руководителей — «русскими», а советскую политику — «русской» политикой. И раздувала созданный ею же миф о порабощении «русской» властью нерусских народов СССР. Раздувала миф об угрозе человечеству со стороны «русских».

Можно, конечно, сказать, что в этих странностях не было ничего странного: они легко объяснялись тем, что правящие круги СССР и Запада, сознавая свою зависимость от еврейства, были одинаково заинтересованы в том, чтобы скрывать это обстоятельство. Скрывать от народов подлинные размеры еврейской власти в мире. В этом же, кстати, были заинтересованы и сами евреи. Чтобы сохранить свои позиции, им следовало их маскировать. Чтобы не подрывать доверия к себе со стороны неевреев и не давать им пищи для размышлений в этом ненужном направлении.

Но, если называть вещи их собственными именами (хотя евреи, как известно, любят псевдонимы), придется сказать, что это скрытное взаимопонимание евреев-социалистов и евреев-банкиров было не чем иным, как СКРЫТНЫМ ИХ АЛЬЯНСОМ, сложившимся на корыстной основе и сохранявшемся поверх их идейных и всяких иных противоречий. Противоречий, которые имели опять-таки очень странный характер: если публично они намеренно раздувались, чтобы скрыть реальность означенного выше альянса, то негласно, среди «своих», должны были, по логике вещей, сокращаться, ибо удобство этого союза для обеих сторон было очевидным. Следовательно, чем прочнее сохранялось в каждом еврее его еврейское сознание (а оно, по признанию множества евреев, не исчезало в них никогда), тем фиктивнее оказывалась на деле его верность «классовому сознанию». Это последнее оказывалось лишь дымовою завесою, которая скрывала реальные еврейские аппетиты, и, вместе с тем, искусной уловкой, позволившей евреям привлечь на свою сторону множество русских, противопоставить их другим русским и затем уничтожать тех и других под разными предлогами, изобретать которые евреи всегда умели. После краха Советской власти они рассказывали о своем былом идейном двойничестве без всякого стеснения. А когда говорить о нём было невыгодно или опасно, то, естественно, молчали.

В таком двусмысленном прочтении социализм оказывался не столько действительной альтернативой капитализму, сколько гениально придуманной и гениально осуществленной ИМИТАЦИЕЙ этой альтернативы. И, вместе с тем, великолепным дополнением к капитализму — инструментом, позволившим осуществить такие задачи, которые невозможно было осуществить традиционными для капитализма методами.

В пользу сказанного свидетельствует то обстоятельство, что банкиры Запада в своё время действительно финансировали еврейских революционеров-социалистов и оказывали им могучую политическую поддержку, без которой те были бы бессильны. Они помогали им захватить всю полноту политической власти в России, финансы и крупная промышленность которой к 1917 году уже были в руках евреев (об этом см. мою статью в МГ № 1 за 1994 год). Спрашивается: зачем мировым банкирам это потребовалось? Они что, рехнулись?.. Отдать свои сказочные богатства каким-то нищим своим соплеменникам, чтобы те их «национализировали». Отдать их тем, кто открыто грозил воспользоваться этими богатствами для устройства революции в мировом масштабе, в результате которой все капиталы и вся власть мировых банкиров должны были быть у них отняты, а они сами использованы на общественных работах.

Задуматься над этой нелепостью не захотел, однако, ни один из признанных наших историков. То ли по скудоумию, то ли, наоборот, потому, что здесь не о чем было думать. Здесь было понятно и без раздумий, что если мировые банкиры передавали большевикам всю власть в России, то, значит, они не утрачивали при этом своего скрытного контроля над ситуацией в стране. И мировая революция в будущем их беспокоила не больше, чем прошлогодний снег. Чем больше был звон о предстоящей мировой революции, тем надежнее камуфлировалась суть происходящего в России. Но напиши такое даже самый ученый и самый знаменитый историк — и его не поняли бы ни в СССР, ни в «свободном мире». А историкам жить тоже охота. Вот почему их долг — создавать серьезные научные труды, а не впутываться в политику.

Известно, что Достоевский не был никогда серьёзным ученым. Поэтому он писал просто: «Жид и банк господин теперь всему: и Европе, и просвещению, и цивилизации, и социализму. Социализму особенно, ибо им он с корнем вырвет христианство…» (ПСС, т.27, 1984, с. 59). Но что же следует из этих слов? Из них следует, что дело совсем не в каком-то «малом народе» (высосанном кем-то из собственного пальца), списать на который причину и плоды революции кое-кому, конечно, хотелось бы. А в силе куда более солидной, названной Федором Михайловичем по имени.

И что замечательно. Он дополнил сказанное такими словами, которые никак не укладываются в головах нынешних христиан. Он сказал, что «коммунизм произошел из христианства, из высокого воззрения на человека» и что требования коммунизма «реальны» и «истинны» («Неизданный Достоевский», М., 1971, с. 446).

Вот ведь как озадачил. И как нам теперь понимать его слова? Получается одно из двух: либо Достоевский противоречил себе, либо имел в виду, что требования коммунизма (очищенные, естественно, от налипшей на них неправды) заключены в самой природе Христианства, но… поскольку оно не выявило в истории в должной мере свои социальные потенции, то и требования эти оказались на улице, некогда христианской, а затем все более безбожной. Они оказались за границами официального Христианства, связавшего с себя с безбожным строем жизни. И в результате получилась двойная двусмыслица: социально обессоленное Христианство и духовно обезображенная социальная идея.

Так можно понять откровения Достоевского о социализме, раскрывавшего свою мысль с разных сторон и лишь отдельными чертами, внутреннюю связь которых он чувствовал, но не успел изобразить в слове. А потому, при поверхностном их восприятии, и может возникать иллюзия, будто он противоречил себе. Хотя сказанное им очень просто: социализм стал в такой же степени пленником «жида и его банка», как и просвещение, как и цивилизация, как и Европа. Как и, можно добавить, сама Россия. Так что же теперь, отказаться от них?.. Нет, лучше освободить их из еврейского плена.

Чтобы понять происхождение Советской власти, надо отвлечься от радужных цифр, свидетельствовавших о громадных успехах российской экономики в предреволюционные годы. Потому что не эти успехи определяли суть тогдашней жизни. А то обстоятельство, о котором уже сказано выше: в это время практически все частные банки принадлежали российским и зарубежным евреям, а банкам принадлежала практически вся крупная промышленность, И, за редкими исключениями, российская пресса. Евреи направляли и контролировали ход российской общественной жизни. Изображая положение в те годы русского писателя (то есть, казалось бы, наиболее свободного члена общества), А.И. Куприн писал: «Все мы, лучшие люди России (себя я к ним причисляю в самом хвосте), давно уже бежим под хлыстом еврейского галдежа, еврейской истеричности, еврейской повышенной чувствительности, еврейской страсти господствовать, еврейской многовековой спайки, которая делает этот избранный народ столь же страшным и сильным, как стая оводов, способных убить в болоте лошадь. Ужасно то, что все мы осознаём это, но в сто раз ужаснее то, что мы об этом только шепчемся в самой интимной компании на ушко, а вслух сказать никому не решаемся. Можно печатно иносказательно обругать царя и даже Бога, а попробуйте-ка еврея?..». Это написано в 1909 г. (см. журнал «Наш современник» № 9 за 1991 г., стр. 90–93).

Но это господство еврейства в российской жизни было хрупким и, при естественном ходе дел, могло быть поставлено под вопрос. Хрупким оно было потому, что русские многократно превосходили евреев количественно и сохраняли при этом высокую рождаемость. Кроме того, они были крепко связаны со своей землёй, которая кормила их, одевала и обувала, которая обновляла их силы. Пока они были связаны с нею, они были независимы от еврейства в очень существенном отношении. Хрупким еврейское господство было ещё потому, что русский народ, разоружённый идейно и организационно своими царями-космополитами, сохранял, в потенции, духовные силы, способные заново вооружить его и превратить в сплоченную силу. Русский народ, как замечено было многими, крепок задним умом, поэтому в столкновениях с противниками он поначалу, как правило, проигрывает. Но его беспомощность в это время обманчива, она не свидетельствует о его капитуляции. Освобождение от иудейско-хазарского ига, освобождение от монголо-татарского ига и последующие войны с Наполеоном и Гитлером иллюстрируют сказанное. Мобилизация русского народа происходит с большим опозданием, но она всё-таки происходит. Как говорил Бисмарк, русские долго запрягают, но быстро ездят.

Кроме того, вглядываясь в будущее, не трудно было догадаться о том, что с ликвидацией монархии в России русское национальное сознание должно было начать пробуждаться. Иллюзия того, что где-то там в Петербурге есть русская власть, думающая о своём народе, усыпляла русские умы. Но с ликвидацией монархии, стилизованной под русскую власть, русские должны были сознавать всё отчетливее своё бесправие в своей собственной стране. Их национальная мысль, пробудившись однажды, должна была расти. И распространение в русском народе грамотности, неизбежное в эру техники, должно было этому содействовать. А в результате его социальная активность соединилась бы и с активностью национальной. В российских политических партиях и общественных организациях начались бы расколы по национальному признаку. Русское национально-освободительное движение приобрело бы своих идеологов и организаторов, а еврейское руководство в этих организациях лишилось бы прежних своих союзников и обнажилось бы ещё больше как сила именно еврейская.

А как отразилось бы это грядущее противостояние русского народа еврейству на всей мировой ситуации? Оно способствовало бы пониманию многими народами подлинного положения в мире и заражало бы их желанием тоже освободиться от еврейской удавки.

Когда нам говорят, что история не имеет сослагательного наклонения, то хотят загипнотизировать наши умы случившимся, чтобы мы не думали о том, почему сильные мира сего выбрали именно этот путь, а не другой. Хотя сами отрицатели сослагательного наклонения прекрасно знают, что история уже давным-давно планируется, и элемент плановости в ней постоянно возрастает. Они знают, что успех этих планов зависит от того, будут ли они во время распознаны теми, против кого они направлены. Вот почему так важно для осуществляющих антинародные планы маскировать их осуществление, а затем списывать происшедшее на естественный ход событий, которому не было, якобы, альтернативы.

И еще одно обстоятельство. Не трудно было предвидеть, что с падением монархии в России начнётся рост сепаратистских движений, справиться с которыми «демократическая» власть будет не в силах. И что эти сепаратистские движения будут тоже работать на разогрев русского национального сознания. Станут гарантией того, что в истории России двадцатый век будет веком русского национализма.

Вот какая перспектива замаячила перед еврейскими стратегами. Тут было от чего поперхнуться. По мере осознания ситуации они должны были сходиться на том, что захватили страну, расположенную на вулкане, готовом заговорить через какое-то время. А для того, чтобы предотвратить его пробуждение, следовало немедленно брать в свои руки всю полноту власти, не ограничивая себя рамками классического буржуазного правосознания. Вся полнота еврейской власти была нужна для запрета и искоренения любой русской национальной мысли. Для запрета малейших поползновений на какую-либо организацию русских по национальному признаку. Даже самую безобидную, вроде общества русских слепых или русских филателистов. НЕ ПОЗВОЛЯТЬ РУССКИМ СОБИРАТЬСЯ ОДНИМ И РАЗГОВАРИВАТЬ БЕЗ ПОСТОРОННИХ О СВОИХ РУССКИХ ДЕЛАХ. Даже большая их концентрация вокруг исторических их символов и памятников была опасна. Вот почему следовало уничтожать их культуру под самыми разными предлогами. Взрывать православные храмы и устраивать на их месте общественные туалеты. Или, по меньшей мере, превращать их в загаженные места, складские и производственные помещения. Уничтожать православное духовенство. Ввести в Уголовный Кодекс статью, наказывающую за антисемитизм, то есть за недовольство обилием евреев на руководящих позициях. И т.д. и т. п.

Сознание русских следовало гипнотизировать химерами и миражами, чтобы они не сознавали подлинного смысла происходящего в стране. Не сознавали того, что их осторожно превращают в манкуртов. Что создаются условия, программирующие распад семьи, алкоголизм и малодетность.

Евреи, однако, не могли захватить полноту власти в России в качестве именно евреев. Им требовалась личина, прикрываясь которой они могли бы господствовать фактически и осуществлять намеченные цели не как евреи, а как представители некой высшей идеи, благодетельной равным образом для всех народов. Удел которых, согласно этой идее, слиться и раствориться в будущем друг в друге. А если так, то и забота о своём народе оказывалась не только нелепой, но и преступной: она питала в людях низшие их инстинкты, противопоставлявшие их спасительной высшей идее. А потому и должна была наказываться самым суровым образом. То есть расстрелом.

Этот запрет на национальную мысль следовало распространить на все другие народы России, чтобы замаскировать его антирусскую направленность и подавить, до времени, сепаратистские их поползновения. Хотя острие его следовало направлять против русских. Такой антинациональной политикой, носителями которой на окраинах России стали бы сами же русские, прошедшие соответствующую идейную обработку, были бы спровоцированы скрытные антирусские настроения среди нерусских народов. И эти скрытные антирусские настроения можно было бы довести со временем до ненависти, которая ослепила бы эти народы и не дала им понять, что русские в действительности первые и главные жертвы этой антинациональной политики.

На это непонимание наложилось бы, усугубляя его, ещё одно непонимание. Если главный удар будет нанесён по коренной России и за её счет будут создаваться лучшие условия жизни на окраинах, населённых инородцами, то это вызовет бегство русских с родной земли на эти окраины и — скрытное возмущение местного населения нашествием чужаков. Возмущение, которое тоже аукнется со временем.

Преимущества, закреплённые под разными предлогами за нерусскими народами, обеспечат ускоренный рост их численности и подъём их социального статуса за счет русских. Что приведет к относительному запустению русской земли и относительной перенаселённости окраин, с которых начнется перетекание инородцев на русские земли. Но не столько для хозяйственного их освоения, сколько для эксплуатации разрозненного русского населения.

И таким образом проблема русского народа будет, в принципе, решена. Оторванный от своей земли, разрозненный и лишённый здравых ориентиров, он будет беспомощен. Еврейским руководителям останется лишь направлять борьбу разнородных сил на российских просторах и помогать им осознавать, от кого их успехи зависят.

А теперь вернёмся к личине, которой евреи должны были маскировать своё господство в России. Эта личина должна была быть добротнейшей по большому счёту и привлекательной для подавляющего большинства русских. А особенно для обездоленных русских, безграмотных и обокраденных во многих других отношениях. При их разрозненности и отсутствии у них генеральных идей водить их за нос не составляло, в принципе, большого труда. Обещать им золотые горы и приобретать за эти обещания реальную над ними власть. А когда обман откроется и вместо золотых гор они увидят всё то же Кащеево царство (хотя и в перелицованном виде), то — что они смогут сделать? Только бессильно роптать. Но и за ропот будут строго наказываться. А если решатся на бунт, то собственная их неорганизованность сделает их бунт бессильным. Перестрелять бунтовщиков, а остальных вразумить суровыми наказаниями и свежими миражами — дело не хитрое. Главное — не лишать русских иллюзии, будто высшая власть в России имеет благую цель (даже если при этом ошибается в чём-то).

Русские люди, в отличие от некоторых других народов, явному злу поклоняться не могут. Они не так воспитаны. А если кто-то из них и поклоняется, то отторгает себя тем самым от русского народа. Такого боятся, от него отстраняются, его не уважают. И это благодатное начало, сохраняющееся в русском народе, делает его опасным в глазах претендентов на мировое господство. И восприимчивым к социалистической идее.

Следовательно, идея социализма как общества свободного от эксплуатации (а русский народ как раз и был одним из самых эксплуатируемых в истории) могла — а потому и должна была — стать наиудобнейшей личиной для сокрытия фактического господства евреев в России. Или, точнее, господства тех, кто направлял еврейскую политику. Прочие же евреи, как рядовые, так и высокопоставленные, могли догадываться об истинном положении вещей или верить в официальные идеи, но… в любом случае, сознавая удобство своего положения, стали бы его оправдывать, пока это удобство сохранялось. Ибо своекорыстие есть глубиннейшая черта еврейского характера, от которой не так-то легко избавиться. Черта, воспитанная могучей фарисейско-талмудической традицией.

Вот, если быть кратким и не задерживаться на уточняющих подробностях, происхождение и ДИКТАТУРЫ ПРОЛЕТАРИАТА, и ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ, и КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ, и ПОДГОТОВКИ К ВОЙНЕ С ГЕРМАНИЕЙ, и САМОЙ ВОЙНЫ, обескровившей русских и немцев.

Но, создавая Советскую власть, евреи, как говорится, убивали одним выстрелом двух зайцев. Они не только разрушали русский народ, но и дискредитировали при этом идею социализма. То есть идею разумной альтернативы капитализму. Чтобы в дальнейшем, по завершении «эксперимента», списать причину русского «холокоста» на социализм (и, естественно, на дурные качества самих русских, «поддавшихся» социалистической пропаганде).

Трудно сказать (оценивая со стороны и потому не зная в точности планов еврейских стратегов, но лишь догадываясь о них по той логике, что запечатлена в Талмуде), в какой мере задуманное евреями о русском народе удалось, а в какой события вышли из-под их контроля. И не объясняется ли демонтаж Советской системы тем, что «эксперимент» стал давать какие-то нежелательные для евреев эффекты. Социалистическая составляющая в нём оказалась, похоже, не только маской, но и реальной силой, способной выйти из-под еврейского контроля. Поэтому и потребовался срочный демонтаж социализма.

Представлять себе еврейских «мудрецов» какими-то всеведущими мыслителями, безошибочно рассчитывающими каждый свой шаг, так же нелепо, как и отрицать вообще наличие еврейской головки и её планов, нацеленных, в конечном итоге, на мировое господство.

Еврейство никогда не контролировало и не может контролировать какую-либо ситуацию полностью, ибо такой властью обладает лишь Бог. Только наше собственное безмыслие и наша собственная пассивность создают условия, в которых еврейский ум и еврейская сила приобретают решающее значение. Хотя в потенции их у евреев не больше, чем у нас. Но мы свои умы и силы растрачиваем впустую, а у евреев они накапливаются в их общем национальном деле. Если бы русские с точно таким же муравьиным упорством работали над укреплением своего русского мира, то ни еврейские, ни наши собственные паразиты нам были бы не страшны. А пока мы пассивны или воодушевлены делами, не имеющими отношения к строительству нации, еврейская сила будет неодолимой и еврейский ум, при всех его внутренних пороках, будет возвышаться над нашими умами.

Но будет ли так всегда?.. Этот вопрос почище гамлетовского, хотя и возникает как его продолжение. От ответа на этот вопрос зависит окончательная оценка еврейского «эксперимента» в России. Этот эксперимент окажется либо вполне успешным для евреев (если, конечно, отвлечься от мысли о Страшном суде, которого не избегнет никто), либо такой их исторической победой, которую принято называть Пирровой.

Но я отвлекся от содержания социалистической идеи на её извращение в нашем недавнем прошлом не для того, чтобы призвать русских людей к мести (она была бы для нас погибелью), а для того, чтобы показать, что желание объяснить нынешнее жалкое состояние русских ложностью социалистической идеи есть величайшая услуга, которую только можно оказать еврейству. Переложив с него вину за русский «холокост» на правильную, но ещё не осмысленную церковно идею. И заблокировав тем самым её церковное осмысление.

4 сентября 2000 г.

Позднейшее дополнение

Идея парламентской демократии западного образца была хороша для разрушения монархии в России, но ни на что другое она не годилась. Первые же месяцы существования такой «демократии» показали это. Россия, в силу географических и некоторых других обстоятельств, абсолютно непригодна для этой формы правления. Она обречена иметь сильную власть, чтобы противостоять силе заключённых в стране противоречий, способных взорвать любой недостаточно прочный порядок. Поэтому, свергнув монархию, евреи напоролись на то, за что так упорно боролись. Они разрушили силу, которая, так или иначе, противостояла нараставшему хаосу. И оказались перед необходимостью либо создать свою собственную диктатуру, либо смириться с тем, что она возникнет спонтанно и независимо от них — и начнет прибирать Россию к собственным рукам. В этом случае они получили бы вместо либеральной монархии, обеспечивавшей им фактическое господство, террористический режим, который показывал бы свои зубы всем, кто посмел бы указывать ему пределы его власти. А для того, чтобы оправдать законность своего существования и своих действий, этот режим стал бы апеллировать к интересам большинства населения. И в силу того, что капитализм был крайне непопулярен даже в среде русской интеллигенции, не говоря ужо рабочих и крестьянстве, он должен был использовать это обстоятельство для ограничения власти еврейского капитала. Он должен был в собственных интересах перехватить у своих политических конкурентов привлекательные социалистические идеи и включить их в свою программу, придав им разумный характер.

Но в этом случае социалистическая идея оказалась бы вырванной из еврейских рук и стала бы раскрываться уже не по-еврейски, а в соответствии с духовными ценностями русского народа и других непаразитических народов. Эта идея утратила бы свой антирелигиозный, антинациональный, антигосударственный и антисемейный характер и повернулась бы своим острием против действительных хищников и паразитов. Но такой поворот был бы полной катастрофой для руководителей еврейства.

Евреи потому и облепили так густо социалистические партии, они потому и оседлали социалистическую идею, что не хотели чужого её понимания. Они знали, как это опасно. И как важно навязать «гоям» собственное её понимание.

Создатель теории еврейского социализма Моисей Гесс (1812 — 1875) считал, что только одни евреи имеют право сочетать социалистическую идею со своей религией и своими национальными интересами. А другие народы, в силу ложности их религий, обязаны сочетать борьбу за социализм с борьбой против своих религиозных и национальных предрассудков. Когда официальный создатель сионистского движения, Теодор Герцль, ознакомился с книгой Гесса «Рим и Иерусалим» (опубликованной за тридцать лет до того), то признал, что идеи Гесса предвосхитили его собственные. Из чего следует, что действительным духовным отцом сионизма был не Герцль, а учитель Маркса и Энгельса Моисей Гесс.

Американский исследователь жизни и творчества К. Маркса, Гэри Норт, писал, что «в начальной стадии его карьеры Маркс был противником коммунизма как философской и политической системы. Но не прошло и года, как Маркс и еще один молодой немецкий интеллектуал, Ф. Энгельс, стали последователями весьма примитивной разновидности коммунизма. Причиной этой метаморфозы был Мозес Гесс, «коммунистический раввин», как впоследствии отозвался о нём Маркс… Сидней Хук относит становление Маркса как марксиста… ко времени написания «Немецкой идеологии» (1845 — 46)… написанной в соавторстве с Энгельсом. Часть рукописи написана почерком Гесса» (Г. Норт «Марксова религия революции», Екатеринбург, 1994, с. 18 и 38).

Другой автор, занимавшийся Марксом, писал: «Гитлер мог бы поучиться расизму у Гесса. Последний же, учивший Маркса, что определяющим фактором общественного развития является борьба классов, писал и противоположное: «Жизнь — это непосредственный продукт расы» (Р. Вурмбранд «Другое лицо Маркса», М., 1991, с.55).

Трудно представить себе, чтобы Маркс, с его бешеным самолюбием, мог быть сознательным агентом еврейства. Это так же трудно, как представить себе, что он, христианский внук раввина, мог написать такие, к примеру, слова:

Ты о чём? О песнях рая?
Саблей зарублю тебя я.
Бог не знает песен, — нет.
Песни, это — адский бред.
Что ведёт к бездумью души.
Мне напел их дьявол в уши.
Дьявол такт мне отбивает,
Он — смычок мой направляет.

Но это стихотворение не случайность. Другие стихи Маркса, написанные в это же время (1841 г.), не отличаются по своему характеру от вышеприведенного и свидетельствуют о том, что переход от христианства к «научному коммунизму» совершался у него через такое состояние духа, которое никак не связано с приобретением положительных научных знаний. А если судить по гавкающему и рычащему характеру его последующих полемических работ и по тираническому его отношению к людям, с которыми он сотрудничал (за исключением Энгельса и, кажется, Гейне), то придётся признать, что это состояние духа сохранилось в нём и в дальнейшем, хотя обнаруживаться стало уже иначе. Имеется много свидетельств, подтверждающих с разных сторон слова Мадзини, сказавшего, что сердце Маркса разрывалось «от ненависти, а вовсе не от любви к людям». И это противоречие между практическим человеконенавистничеством и декларациями о высоком достоинстве человеческой природы сделало его лицо, по меньшей мере, двоящимся. Но если это двоение было вызвано внутренней лживостью Маркса (а чем же можно еще объяснить его?), то так ли просты были — и его бешеное самолюбие, и его демонстративно грубый антисемитизм? Или, быть может, они были только личинами, скрывавшими самую суть его дела?

Удивительно то, что, начав критику современного ему мира с констатации денежной и фактической власти еврейства («К еврейскому вопросу», 1844), Маркс не исследует далее, как это следовало бы по логике вещей, ни происхождения этой власти, ни её организации, ни её ближайших и отдаленных целей. Хотя не понимать важности этого дела он, конечно, не мог. И, тем не менее, засвидетельствовав перед всеми свою враждебность к еврейству, он оставляет эту магистральную тему и погружается в непролазные дебри ученой схоластики, связанной с чисто теоретическими аспектами функционирования капитала. Который на практике не ведёт себя чисто теоретически, потому что зависит всегда от своих хозяев. Но в угоду своему панэкономизму Маркс игнорирует это деликатное обстоятельство и устраняет тем самым еврейский фактор из своей виртуальной «науки» о капитале.

Он создает псевдонаучный антирелигиозный и антинациональный Талмуд для «гоев». Создает учение, перенасыщенное нарочитой сложностью и тёмными местами, которые чередуются с ясными и красивыми мысленными узорами, очаровывающими читателя. Создаёт учение, в котором, при всей его громоздкости, отсутствует положительная программа. Которая подменена несколькими красочными лозунгами и формулами, оставляющими простор для безграничных фантазий. Но в этом была не слабость, а сила марксизма, который не связывал рук своим адептам положительными идеями («догмами») и позволял им действовать по обстоятельствам.

Маркс создает подобие Талмуда для своих последователей, в котором едва ли не по каждому вопросу дано, как минимум, два противоречащих друг другу мнения. А то и три, и более, — как в натуральном Талмуде для евреев. Что и позволило в дальнейшем руководителям марксистов выдергивать, в зависимости от обстоятельств, из марксистского наследия нужный текст и оправдывать им свои действия.

Однако, справедливости ради, надо признать, что иногда Маркс всё-таки возвращался к еврейской теме, чтобы напомнить обществу о своём неприятии еврейства. Так, например, он пишет в статье «Русский заём» (1856 г.): «Нам известно, что за каждым тираном стоит еврей, как за каждым папой — иезуит. Подобно тому, как войсками иезуитов истребляется каждая свободная мысль, такой же участи подвергается и желание угнетённых; кончились бы все войны, начатые капиталистами, если бы за ними не стояли евреи, которые получают от этого выгоду. Не удивительно, что 1856 лет назад Иисус изгнал из Иерусалимского храма торговцев. Они были сродни современным торговцам, которые стоят за тиранами и тиранством. Большинство из них — евреи. Благодаря тому, что евреи окрепли, жизнь на земле подверглась опасности, и это заставляет нас разоблачить их организацию и цели, чтобы их зловонием пробудить рабочих всего мира к борьбе» (цитата из книги Р. Вурмбранда «Другое лицо Маркса», с. 26).

Этот текст, по существу, есть не что иное, как «Протоколы сионских мудрецов» в самом сжатом виде. И даже, добавлю, в улучшенном виде — в том смысле, что здесь они не содержат никаких неясностей по части их происхождения. Тут все абсолютно ясно: их автор — величайший мыслитель всех времён и народов, И, что особенно важно, самый человечный человек, которым заслуженно гордятся евреи всего мира. А уж они-то знают, кем им гордиться.

Но, разумеется, эти слова Маркса так и остались пустой декларацией. Никакого разоблачения «организации евреев» за ними не последовало. Эти слова были нужны в своё время, когда еврейский капитал ещё не успел замаскировать себя (см. мою статью «О тайной природе капитализма», МГ № 11–12 за 1993 г.) и потому вынуждал реагировать на реальность его власти. Но дело было не только в этом. Главное было в том, чтобы создать дымовую завесу из антиеврейских слов, которая скрыла бы выгодный еврейству характер работы Маркса. Эти слова были нужны для того, чтобы ослепить потенциальных противников Маркса иллюзией того, что марксизм действительно ставит перед собою цель уничтожить еврейское господство в мире.

Вполне естественно, что выпады Маркса против еврейства так и не вошли в основной корпус марксизма. Они остались (даже будучи опубликованными частично в собраниях его сочинений) как бы в запасниках, доступ в которые стал со временем ограниченным. Когда это было нужно официальным интерпретаторам марксизма, они могли осторожно их использовать. А когда не нужно — делать вид, будто их никогда не было. Из чего следует, что в марксизме знаменитая «диалектика» играет роль куда большую, чем об этом говорится у классиков и официальных их толкователей.

Это отступление о Марксе можно закончить таким выводом: независимо от того, был или не был он сознательным агентом еврейства, он создал именно такую смесь из критики капитализма, социалистических лозунгов и разрушительных идей, которая полностью соответствовала рецепту Гесса. И даже то обстоятельство, что в зрелые годы Маркс пренебрежительно отзывался о Гессе, работало на идею Гесса. Как и замалчивание (или извращение) их действительных отношений ангажированными биографами.

Сказанное об особенностях марксистского социализма и о ситуации в России после свержения монархии поясняет, почему еврейские руководители должны были сделать ставку на диктатуру большевиков. Террористический марксизм, в отличие от размягчённого буржуазным правосознанием меньшевизма, был не только удобной личиной для маскировки еврейского господства, но и гарантией того, что любая русская мысль будет поставлена, при его господстве, вне закона. Прочие же формы диктатуры такой гарантии не давали. Кроме того, торжество террористов-большевиков автоматически ставило вне закона весь высший российский многонациональный слой, располагавший значительными материальными и интеллектуальными ресурсами, которые могли быть использованы в дальнейшем для противодействия еврейской власти. Эти потенциальные конкуренты были евреям не нужны. Они, даже при их пассивности, путались бы у них под ногами. А ведь могли и очнуться от спячки. Они связывали бы им руки и мешали организации всестороннего геноцида русского народа. Поэтому одной из целей гражданской войны было частично их истребить, а остатки вышвырнуть из России.

Итак, будущее грозило евреям в России серьёзными неприятностями, но настоящее давало шанс эти неприятности предотвратить. Настоящее позволяло заполучить ещё небывалое в России господство. Небывалое как по своим масштабам, так и по своей форме. И упустить этот шанс было нельзя. Слишком велика была ставка. Слишком многое могло измениться даже через какой-нибудь год-другой. И потому раздумывать было некогда (если только эта ситуация не продумывалась заранее). Действовать надо было решительно, пока русские не пришли в себя после шока, вызванного падением монархии. И пока не разгорелись на окраинах сепаратистские страсти. Вот почему еврейские руководители бросили свои силы, не афишируя этого, на поддержку большевиков, рядовой состав которых следовало наполнять преимущественно русскими рабочими, а офицерский состав — преимущественно еврейскими интеллектуалами, от гимназистов и бывших аптекарей до крупных дельцов разного рода. Вот почему не изменявшие никогда своему еврейству российские евреи стали срочно и в массовом порядке перековываться в отъявленных интернационалистов и утверждать, что они уже не евреи, а большевики. В связи с чем во всём мировом зарубежном еврействе не произошло никакого переполоха (хотя евреи России были самым большим отрядом мирового еврейства).

И вот этот отряд, почти поголовно, оставлял свой завет с еврейским «Богом» и переходил на позиции воинствующего атеизма. Хуже того — оставлял коммерцию и запрещал эту основу еврейской жизни. Казалось бы, все евреи «свободного мира» должны были в связи с этим неслыханным преступлением раздирать свои одежды и посыпать свои головы пеплом. Должны были наложить херем на отступников и созданную ими власть. И начать, по меньшей мере, холодную войну против СССР, чтобы задушить его экономической блокадой.

Но… только мелкие еврейские недотёпы могли осмысливать эту великую еврейскую трагедию так однозначно. Они не обладали ни стереоскопическим зрением своих старших товарищей, ни столь характерным для евреев комбинационным складом ума. Или, обладая им, не могли представить себе, что комбинации можно проворачивать в таких масштабах. Однако, глядя на своих старших товарищей, они успокаивались. А те, дистанцируясь от большевиков и осуждая публично их методы, следили с большим интересом за ходом социального эксперимента.

22 сентября 2000 г.

Две полуправды питают и поддерживают друг друга

Социализм, по своей сути, есть идея общей собственности. Общая собственность предполагает ведение общего хозяйства в общих интересах всех членов общества — таков объективный её смысл. А как этот объективный смысл будет осознан членами общества и как будет осуществлен на практике — зависит уже от нравственного и интеллектуального состояния членов общества. То есть, главным образом, от той или иной господствующей в обществе идеологии.

Из чего следует, что разновидностей социализма может быть не три, как думал священник Сергий Булгаков (атеистический, безрелигиозный и христианский, см. статью Н.В. Сомина «Христианский социализм» С.Н. Булгакова»), а столько, сколько в мире народов с их представлениями о ценностях и способах организации жизни.

Общая собственность есть логическое и практическое следствие идейного и нравственного единства членов общества, а также символ и гарантия нерасторжимости их интересов. У эгоистов и людей чуждых друг другу общей собственности быть не может. У них возможна лишь складчина личных собственностей, на основе которой возникают акционерные и кооперативные общества. А нераздельной собственности, принадлежащей всему коллективу (семейному, общинному и национальному, у них нет.

Всякий плод выявляет свои качества в зависимости не только от его собственной «идеи», но также и от того, кто ухаживает за плодовым деревом и в каких условиях оно произрастает. Так и общая собственность выявляет свою «идею» в зависимости от того, кто и как её понимает. Дурная идеология и дурное состояние членов общества дадут дурной социализм, а хорошая идеология и хорошее состояние членов общества дадут хороший социализм, в котором и выявится истинная природа социализма. Поэтому ссылки на дурные разновидности социализма не раскрывают подлинной природы последнего, но лишь сбивают с толку. Как нельзя судить о вкусе хороших садовых яблок по кислым плодам лесных дичков, так и о социализме нельзя судить по уродливым его формам. Это было бы то же самое, как в споре о природе Церкви напирать на грехи христиан и оторванность их идей от реальной жизни — и не признавать в Церкви ничего сверх этого.

В спорах о социализме старания его противников направлены к тому, чтобы уйти от определения предмета спора и доказать две вещи: неэффективность общих хозяйств и фатальную их связанность с плохими идеологиями. А когда им указывают на тот факт, что общая собственность была связана в истории не только с плохими идеологиями, но и с хорошими (первохристианская община в Иерусалиме, монашеские общежития, крестьянские общины в Византии и на Руси), то они отражают этот аргумент простым заявлением о том, что ни первые христиане, ни монахи, ни православные крестьяне социалистами, конечно же, не были… Чем демонстрируют свое непонимание предмета спора или даже нежелание его понять. Они показывают, что зачисляют в социалистический штат по своему произволу — то по характеру собственности, то по мировоззренческому признаку. Когда как им выгоднее для успеха в споре.

Чтобы понять, хотя бы отчасти, значение общей собственности, прислушаемся к словам Ю.Ф. Самарина в защиту крестьянской общины, которая была, при всех её несовершенствах, социализмом в миниатюре. Община не признавала частной собственности на землю и, кроме того, строилась на круговой поруке: один за всех и все за одного. В этом была её сила. Когда у Самарина возник спор с нашими западниками, отрицавшими, во имя частной собственности, разумность общинного права, то Юрий Федорович воспроизвёл внутреннюю логику польских помещиков (речь в данном случае шла именно о них) в следующих словах: «Пусть дают каждому крестьянину, порознь взятому, какие угодно права, это ещё не беда, только бы он стоял один, лицом к лицу против помещика; только бы не вздумали подбить эти права плотною подкладкою общинного права; только бы не сводились разрозненные личные интересы в один общественный интерес, и только бы громада (община — Г.Ш.) не имела повода вступаться в дело, когда мы поведем речь с каждым из её членов». Вот что было на уме у противников общинного землевладения из Западного края и что они держали про себя» («Статьи. Воспоминания. Письма». М. 1997, с. 103).

После этих слов как не вспомнить рассказ Л. Толстого об отце, который предложил детям сломать веник, а когда они не сумели этого сделать, то развязал его и дал им переломать его по прутику…

Атомизировать народ, разложить его на «независимые» прутики с тем, чтобы затем подчинить разрозненных и потому бессильных его представителей своей организованной силе, вот что стоит за масонской идеей «прав человека» (оторванных от права его народа на самоорганизацию и противопоставленных этому праву). Частная собственность, понятая как некое господствующее и «священное» право, есть неотъемлемая часть этой масонской идеологии, скрытная цель которой существенно отличается от рекламируемой публично. «РАЗДЕЛЯЙ И ВЛАСТВУЙ!» — вот что скрывается за красивыми и убедительными для близоруких людей словами.

Принцип частной собственности соблазнителен для человека не менее, чем в свое время было соблазнительно яблоко для наших прародителей, разрекламированное дьяволом. Принцип частного права даёт человеку иллюзию его экономической независимости и как бы гарантию того, что никто не вмешается в его хозяйственную деятельность и не ограбит его. И действительность эту иллюзию оправдывает. Но… лишь при одном условии. Если не видеть эту действительность панорамно, если не видеть её исторически и социально, то есть намного шире и объёмнее, чем её видит вцепившийся своим умом в свою собственность человек. А при панорамном её обозрении открывается вся иллюзорность веры человека в прочность обладания им своей собственностью. Если его ещё не разорили, то это не значит, что он и не может быть разорён. Просто до него ещё не дошла очередь. А когда дойдёт, ему предложат условия, на которых он может её сохранить, или просто отымут без всяких условий. В мире частной собственности разорить можно любого, если он не принадлежит к масонской номенклатуре. И разорить без какого-либо заметного нарушения действующих законов. Хотя и нарушить закон, если понадобится, для сильных мира сего не проблема.

Но главное даже не в этом. А в том, что господство частной собственности есть господство разрушающих человека и общество начал. Здесь не сразу, а постепенно и неуклонно, берут верх разрушительные процессы. И человек становится их пленником. Они зомбируют если не его самого (лично человек может сопротивляться им), то его детей и внуков. Которые в детстве и юности не могут осознать происходящего в мире и потому принимают навязанные нормы за нечто естественное. Вот о чём не способны думать люди, вцепившиеся своими умами в свою частную собственность.

К сказанному можно добавить такой штрих. В том, что большое крестьянское хозяйство прочнее и успешнее мелкосемейного, не сомневались в своё время ни сами крестьяне, ни помещики, ни ученые в России. Поэтому владельцы сёл нередко попросту запрещали семейные разделы крестьян без чрезвычайных на то причин. Запрещали, чтобы не допустить их разорения. И, тем не менее, эти разделы совершались вопреки прямой экономической выгоде делившихся. Значит, действовали в данном случае не экономические соображения, а морально-нравственные: личные антагонизмы в большой семье взрывали большие семейные хозяйства, эти, своего рода, мини-колхозы. Значит, большое общее хозяйство требует более высокой нравственной и идейной организации его участников, нежели мелкое. Вот о чём, стало быть, должна идти речь. Какой именно организации требует большое хозяйство и как её создать. А не о том, как лучше пятиться от уродливых форм общего хозяйства к мелким частным хозяйствам. Или к большим частным хозяйствам.

Заботясь только о себе и своём ближайшем окружении, человек становится слепым по отношению к остальному Божьему миру. Или даже сознательным хищником. То есть уподобляется дьяволу. Заботясь же о всех, человек не иллюзорно, а действительно делается богоподобным. Он уподобляется промышляющему о всех Богу. Он раскрывает лучшие силы своего ума и всей своей души.

Но в наличном своём состоянии он не может заботиться по-настоящему обо всех. Забота обо всех это слишком большое дело, предполагающее и разумную постепенность в своем осуществлении, и разумный выбор ближайшей задачи. Забота обо всех, начинаясь с заботы о своей семье и ближайшем ее окружении, продолжается в заботе о своём народе. Ибо здоровая семья невозможна в больном народе. Она заражается его болезнями и разрушается. Поэтому замыкание человека на самом себе или на замкнутой на себя семье неразумно. Подлинный интерес человека и его семьи — жить в здоровом обществе. А для этого надо его создать. И создать поначалу не во всемирном масштабе (это задача-максимум, до которой мы ещё не доросли, хотя и не должны забывать о ней), а в масштабе своего народа. Потому что свой народ это естественная среда жизни человека и его семьи. В безнациональной среде люди превращаются в американцев.

Стало быть, разумное социальное строительство невозможно иначе, как созидание, в первую очередь, здоровой семьи и здоровой нации. Вот то требование жизни, мимо которого прошли как асоциальные христиане, так и социалисты-космополиты.

Общая собственность есть отголосок некого высшего состояния людей, которое именуется на русском языке словом «соборность». Это состояние, в силу его возвышенности, труднее понять, нежели заботу о собственных интересах. Поэтому понимание соборности даётся не всем и не сразу. Да и то лишь отчасти: соборность есть не столько данность этого мира, сколько его заданность. Это идея познания Бога и исцеления, в меру этого познания, от эгоистической слепоты и связанной с нею тяжести и окаменелости. Это идея всё большего внутреннего единства членов общества при всё большем раскрытии особенностей каждого из них.

В своём нынешнем виде мы не знаем по-настоящему ни Бога, ни себя, ни, тем более, друг друга. Мы страшно далеки друг от друга при всей внешней близости. Мы обладаем лишь начатками познания и видим других, в лучшем случае, в полутьме. Как и себя. Но!.. всей семьей, когда она верит в Бога, мы видим Его лучше и твёрже, чем в одиночку. Как и самих себя. А всей общиной и всем народом будем видеть ещё лучше. Этот путь познания как рази является истинным. Его-то и обошёл в своей гносеологии Кант, заведший европейскую мысль в дебри схоластики. Подлинный путь познания дан только в Евангелии: истинное познание начинается с духоподъёмной веры в Христа и станет полным тогда, когда мы будем верить в Него не только всем человеческим родом, но вместе с животными, птицами и деревьями. Вместе со всей нашей землей и хорами окружающих её звезд.

Идея соборности подразумевает не просто коллективизм, но, прежде всего, высокую связь с Богом. Соборность начинается не с горизонтали, а с вертикали. Нужен Бог и познание Его человеком, чтобы стала раскрываться богообразная природа человека. Без раскрытия которой невозможно становление общества. Которое превращается из ложного подобия общества в общество истинное лишь в меру одоления в нём эгоистических отношений. А в той мере, в какой они сохраняются, оказывается обществом лишь по своей внешности.

Альтернативой обществу эгоистов было бы такое общество, члены которого сознательно ограничивали бы свои личные и семейные материальные потребности действительно необходимым и думали бы не столько о себе, сколько о Боге и Божьем мире. В этом случае они были бы открыты не к химерам быстротекущей жизни, а к её подлинным глубинам и вечным её ценностям. И потому были бы здоровее духовно и телесно. И благоуханнее. В таком обществе людям было бы стыдно обладать внешними преимуществами перед другими людьми — и более вкусной пищей, и более дорогой одеждой, и более богатыми домами, и всякими иными удобствами. В том обществе ценились бы не частные богатства и умение их нажить, а добрые дела и добровольная нищета, этот знак сокрушения о совершённых грехах. В таком обществе чрезмерная частная собственность воспринималась бы не просто лишней, а столь же вредной, как антисанитарное состояние воды, почвы и воздуха. Она воспринималась бы как болезнь, каковою она и является. Частная собственность это порождение первородного греха.

Чтобы думать о жизни и праведно жить (а это высшая ценность в жизни), человеку нужно немногое. И это немногое должно быть обеспечено каждому человеку и каждой семье. Обеспечено вместе с духовно здоровой атмосферой общества, открывающей перед всеми пути совершенствования. В этом был бы истинный гуманизм, в отличие от безбожного лже-гуманизма, дезориентирующего людей и развязывающего в них низшие инстинкты. Не плодить нищих, унижаемых необходимостью выпрашивать себе подачки на жизнь, а дать им условия для достойной жизни. Вот что было бы истинным благом для них, которого не хотят им дать предпочитающие плодить нищих, чтобы затем создавать видимость своей заботы о них. И выглядеть добрыми христианами.

Но не утопия ли такое разумное общество, о котором идет речь?.. Наблюдая современную жизнь, можно поверить тому, что эгоистическая озабоченность это нормальное состояние людей. И что предлагать им нравственное устройство общества это то же самое, что предлагать хищникам питаться травою.

Люди, однако, на самом деле не таковы, какими их делает современное устройство общества. Они лучше и богаче духовно, чем мы их видим своими больными глазами. Как правило, они хотели бы жить в высоком обществе и дышать его здоровым воздухом. Но их вера в него подавлена, а потому их поступки не соответствуют их глубинным желаниям. Не говоря уж о том, что современное общество попросту навязывает им расчеловечивающий образ жизни. Они живут не так, как им хотелось бы, а как вынуждают их обстоятельства и гипнотизирующий пример других. Высокое отношение к жизни невозможно лишь для сознательных служителей зла. Рождённых, подобно плесени, в подземельях. И потому не выносящих солнечного света. Но подавляющее большинство нынешних эгоистов сознательными служителями зла не являются. Это эгоисты поневоле или, лучше сказать, по своей слабости. Это люди, в которых родители, школа и их окружение не пробудили подлинной человечности, то есть искания правды и мужественного отношения к злу. И сами они не выработали в себе ни того, ни другого.

Эгоистически ориентированное общество гипертрофирует в своих членах худшие их черты и подавляет лучшие.

Или уродует их. Здесь каждый провоцирует другого на эгоистические движения. И каждый становится их жертвой. Одолеть эту инерцию зла невозможно, если не противостоять ей сознательно. Но вовлечённость в гонку за материальным успехом (или даже за принятым стандартом, умышленно завышенном в материальном отношении) как раз и парализует высшие способности человека и делает такое сознательное противостояние невозможным.

Альтернативой обществу эгоистов было бы такое общество, которое не ограничивалось бы порицанием эгоизма и паллиативными мерами против него, а положило бы в само своё основание принцип, прямо противоположный эгоизму. Не заботу каждого о самом себе и своих ближних (которая хороша лишь как основание семьи и микрообществ, но не более того), а заботу всех членов общества об обществе в целом и каждом его представителе. И, воплощая этот нравственный принцип в праве, признало бы основные богатства страны (природные, хозяйственные и культурные) общим достоянием всех членов общества. Или, вернее, собственностью всех поколений, которым жить в этой стране.

Что никакое общественное устройство, даже самое совершенное, не упразднит до конца эгоизма в нашей пораженной грехом человеческой природе, это верно. Но спекулировать на этом обстоятельстве нехорошо. Доброе общество не панацея от наших грехов, но существенное их одоление.

Что осуществить нравственный принцип в жизни общества намного труднее, чем принцип эгоистический, это тоже верно. Но кто сказал, что мы можем летать на Луну и совершать другие трудные в техническом отношении дела, а в социальном строительстве обречены повторять то, что было сделано когда-то до нас?

В современном российском обществе (русского общества у нас пока ещё нет) стало правилом либо равняться на «цивилизованный» Запад, либо пятиться раком к принятым за образец обществам прошлого. О наших западниках говорить нечего: это люди ущербные в умственном отношении, если не просто пройдохи. Но, увы, недалеко от них ушли и наши патриотические оппозиционеры. Они едва ли не все консерваторы, чем очень гордятся. Вся разница между ними лишь в том, что одни из них пятятся в близкую к нам по времени брежневскую или сталинскую эпоху, другие в романовскую, третьи ещё дальше, а некоторые аж до самых языческих времен. Все они видят свой идеал в прошлом, хотя на самом деле оно не было никогда идеальным. В нём были только более или менее удачные попытки приблизиться к идеалу или, чаще, просто дать ответы на нужды своего времени.

Социализм, в идеале, есть Царство Небесное на земле, увиденное мутными глазами поражённых грехом людей и спроецированное на грехопадные условия жизни. Социализм это суррогат Царства Небесного, но не альтернатива ему. Альтернативой его делает лишь враждующая с Богом идеология. В Царстве Небесном действительно всё будет принадлежать всем, и самая малая тварь будет обладать всем миром. Частная собственность в Царстве Небесном невозможна. Она есть порождение разделяющего всех греха. Но преодоление частной собственности начинается уже здесь, на этой больной земле. Оно начинается с той любви, которая «не ищет своего» и которая не торгуется, а дарит и дарит, не требуя ничего взамен. Это преодоление эгоизма в наших слабых сердцах начинается робко и с уродливыми возвратами на круги своя. Оно похоже, как и проекты социалистов, на рисунки ребенка, который учится рисовать.

«Князья народов, — говорит Христос, — господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою» (Мф. 20, 25–26). Здесь дан принцип жизни, диаметрально противоположный господствующему в падшем мире. Здесь дана норма жизни Царства Небесного. «Иисус… встал с вечери, снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался; Потом влил воды в умывальницу и начал умывать ноги ученикам и отирать их полотенцем… Когда же умыл им ноги и надел одежду Свою, то, возлегши опять, сказал им: знаете ли, что Я сделал вам? Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу: Ибо Я дал вам пример, чтоб и вы делали то же, что Я сделал вам» (Ин. 13, 3–15).

Если сравнить эту евангельскую норму жизни с теми нормами, которые провозглашаются социалистами, то придется сказать, что социалистические нормы куда менее утопичны. Я, во всяком случае, ещё не видел ни одного священника, который умывал бы ноги своим прихожанам. И, тем не менее, упрёк в «утопизме» это один из самых распространенных и самых «сильных» доводов асоциальных христиан против социализма. В связи с чем уместно напомнить такие слова: «Неодинаковые весы, неодинаковая мера, то и другое мерзость пред Господом» (Притч. 20, 21).

Но что такое «утопия»? Утопия есть нечто желанное, которого нет и не может быть при существующих условиях жизни. В утопии есть идеал, который воплотить на этой земле ещё никому не удавалось. И не удастся. Но без тяги к нему и без ориентации на него человек перестаёт быть человеком. Лишь стремясь к «невозможному», которое истинно и прекрасно, люди остаются людьми и народы народами. То есть живут подобающей им высшей жизнью. Вне которой их жизнь становится подобием скотской. А жить высшей жизнью значит осмысленно переделывать себя и окружающий мир в нечто лучшее.

Для христиан таким идеалом является Царство Небесное на земле. Но что стоит за этими словами?.. Мир высокой любви, лишь слабые отголоски которой звучат в нашем падшем мире. Да и то не во всех сердцах.

Жить по-настоящему можно лишь в Царстве Небесном на земле или в борьбе за него. Всё остальное не стоит того, чтобы о нём думать. Всё остальное приобретает реальность и смысл лишь в связи с высшим миром, для которого мы созданы. И свидетельством тому — сама душа человека, О ней хорошо сказал Паскаль, что она есть бездна, наполнить которую не может ничто из вещей этого мира. Наполнить которую может лишь другая бездна — Бог и Его замысел о мире. Даже бессмертие, в котором нет упраздняющей время любви, было бы адом. Было бы бессмертием неутоленных душ, заживо погребенных в бессмысленном мире.

Внехристианский социализм есть выродившаяся идея Царства Небесного на земле. Или, иначе, выродившаяся идея соборности. Забывшая о своём высоком происхождении и утратившая свою глубину. Хуже того: впитавшая в себя отраву безбожия. Поэтому безбожный социализм имеет двойную природу и два истока. Жажда более высокого мира, нежели мир наличный, идёт не от безбожия социалистов, а от их богообразной природы. А непонимание ими того, каким этот высокий мир должен быть, идёт действительно от их безбожия. Отсюда и внутренняя противоречивость безбожных социалистов: это религиозные безбожники, жертвы обмана и самообмана, свято верующие в царство правды, возводимое бывшими обезьянами. И способные ради этого царства на подвиги, сопоставимые по своей жертвенности с подвигами первых христиан. Но этот религиозный энтузиазм безбожных социалистов обречён на бесплодие и последующее исчезновение в ходе уничтожения ими христианских основ жизни.

Когда смотришь на запечатленные на фотографиях лица комсомольцев двадцатых-тридцатых годов, то чувствуешь по контрасту с поколением, «выбравшим пепси», как много в них было ещё целомудрия и неподдельного духовного подъёма. Но за кем они шли и в каких делах участвовали? Кого они воспитали и кого воспитали их дети?.. Глядя на эти фотографии, думаешь о цветах, срезанных и собранных в букет. Они благоухают и чаруют. Но они не дадут плода. Они высохнут и будут выброшены на помойку.

Однако ставить в пример этим обманутым юношам и девушкам асоциальных христиан было бы как-то нелепо. Это ж они, асоциальные христиане, воспитали детей, ставших легкой добычей учёных волков в овечьих шкурах. Это они, асоциальные христиане, допустили безбожный капитализм в своей собственной стране со всеми вытекающими отсюда последствиями. Правда асоциальных христиан это половинчатая правда, которой не утолить жажду ищущих полной правды. Насколько она возможна здесь, на этой земле. Правда асоциальных христиан сопряжена с их социальной неправдой, которая питает религиозную неправду безбожных социалистов. Так две полуправды поддерживают друг друга и питают противостояние русских людей друг другу.

23 октября 2000 г.

О полусоциалистической византии

Каковы же причины того, что христианство приобрело асоциальный характер?

Я не знаю, сумею ли праведно разобраться в этом вопросе. Но кто-то должен начать отвечать на него. Думаю, что даже неудачная попытка ответа будет полезна тем, что понудит более зорких выявить изъяны в нём и положит тем самым хоть какое-то начало в этом деле.

Проповедь христианских овец языческим волкам об истинном Боге происходила на фоне идейного и нравственного кризиса языческого мира, лучшие представители которого искали неведомую истину. Вот почему число христиан росло, хотя приобщение к христианской религии, поставленной в Римской империи вне закона, не давало бывшим язычникам ничего, кроме внутреннего удовлетворения. Или, точнее, давало им, вместе с этим чувством, возможность пострадать за свою веру. И пострадать по-крупному, то есть заплатить за неё не только своей смертью, но и страшными предсмертными страданиями.

В этой готовности на страдания ради истины обнаружился знак высокого происхождения человеческой природы.

Знак того, что не полностью истреблён в ней первородным грехом образ создавшего её Творца. И созерцание этого образа в исповедниках новой веры пробуждало в людях уснувшие их глубины и высокую память о Боге.

Не будь этого чуда истории (а постоянное, на протяжении трёх веков, умножение христиан в таких условиях это действительно самое большое чудо истории), не было бы и вопроса об изменении государственной религии в империи. Умножение христиан и высокие их нравственные качества, открывавшиеся перед народом по мере его знакомства с ними, заставили римских правителей задуматься о христианстве более серьёзно, чем раньше. И, наконец, принять его в качестве государственной религии. Потому что в богов языческой мифологии люди уже не могли верить по-настоящему и верили лишь по традиции, ради сохранения идейных устоев общества. А построения языческих философов так противоречили друг другу и были так далеки от фундаментальных нужд общества, что годились только в качестве умственной гимнастики. А не в качестве мировоззренческой основы для общеимперской идеологии. Идейный плюрализм, как и нравственное ничтожество народных богов, разрушали империю. И никакая языческая религия, никакая языческая философия спасти положение не могли.

Дать новую жизнь империи могла только новая религия, число сторонников которой росло постоянно. И чтобы помочь осознать это обстоятельство, Бог явил императору Константину в 312 году знак его силы, ненасильно понудив его начать новую религиозную политику. Империя, чтобы не рассыпаться на враждующие составные, должна была принять в качестве единящей всех основы жизнеспособную религию, которая отвечала глубинным чаяниям людей и давала им новый идейный язык, позволивший им жить согласованно и взаимосочувственно. Хотя, разумеется, освоение этого языка лишь начиналось и потому внутреннее единство достигалось лишь на фундаментальном уровне. Который позволил империи обрести второе дыхание и прожить ещё более тысячи лет. И не просто прожить, а создать культуру нового типа, более высокого, чем все предшествующие и последующие культуры.

Оболганная множеством историков Византия напоминала в некоторых отношениях СССР, хотя отличалась от него в лучшую сторону тоже во многом. О чём свидетельствуют сроки жизни обеих систем. Она напоминала СССР не только экстремальными условиями жизни, в которых находилась почти постоянно. И не только сходством, в некоторых отношениях, своих императоров с советскими вождями (например, Юстиниан Великий и Сталин). Гораздо важнее другое обстоятельство, на которое мало обращают внимание. Пока империя удерживала в себе соборные начала (крестьянские общины, включавшие в себя большинство населения; жёсткое регулирование ростовщической деятельности, торговли и даже производств государством; огромные государственные имущества и промышленные предприятия, служившие экономической базой государства; признание императорской власти «общим достоянием всех граждан», в силу чего империя была не вотчиной царей, как в России, а — хотя бы юридически, как в СССР, — общенародным государством, которое возглавлялось нередко выходцами из простого народа. Так, например, Юстиниан — самое значительное лицо в истории Византии — был крестьянином по своему происхождению). То есть, пока империя держала в узде частную собственность и не позволяла ей господствовать, она была жизнеспособна. А как только в её жизни возобладали частные интересы — стала внутренне разрушаться и оказалась в сетях тогдашнего западного капитала. Который высосал её и превратил в труп.

Но вернёмся ко времени религиозного переворота в жизни Римской империи. Чем стало для неё христианство уже сказано. А как смотрели сами христиане, современники этого переворота, на христианизацию империи? И были ли они к ней готовы?

Думается, они не были готовы к этому. Они ждали конца истории, а получили нечто такое, о чём не могли раньше даже помыслить. Но мало того. Триста лет гонений не прошли для Церкви бесследно. Они задержали раскрытие её вероучения. Ибо в условиях подполья идеи не столько осмысливаются и раскрываются во всё большей глубине, сколько прячутся и цепенеют. Уничтожение лучших христиан (а жертвами гонений были, как правило, руководители общин, то есть носители христианской мудрости по преимуществу) давало не только положительный эффект («на крови мучеников растёт Церковь»). Умножаясь количественно, Церковь теряла, по-видимому, что-то качественно. Или, во всяком случае, по мере своего количественного роста, географического распространения, изменения национального и социального состава, как и по мере изменения окружающей жизни, приобретала новые черты, не успевая их осмыслить. Новые явления требовали развития церковной мысли, этого развития требовала сама её природа, но… невозможность собраться на общецерковный Собор это развитие блокировала. Без регулярных Вселенских соборов церковная мысль не могла развиваться правильно. Она утрачивала центростремительное начало, сдерживавшее центробежные силы, которыми создавалась всё более богатая почва для ересей и расколов. Взрывоподобное умножение этих последних, начавшееся с ослаблением гонений, вынудило в дальнейшем императоров применять насильственные меры в борьбе с ними. А насильственные меры в делах веры подобны займам под очень большие проценты. Они дают временный эффект, расплачиваться за который предстоит в будущем. И эта расплата бывает, как правило, катастрофичной.

Триста лет гонений откликнулись на всём будущем Церкви. Они продолжились в новой форме, уже не похожей на прежнюю.

Победное шествие христианства по миру, которым сменилось прежнее угнетённое его состояние, не способствовало, как и гонение, зоркости церковной мысли. В каких-то отношениях мысль стала более зоркой, в других — деградировала. В «головокружении от успехов» таилась опасность не меньшая, чем связанная с гонениями. В опьянении от успехов, которые были действительно огромными, не замечались побочные явления, которые стали в дальнейшем причиной того, что победное шествие превратилось однажды в топтание на одном месте. А затем последовал фактический откат назад при видимости сохранения прежних завоеваний. А затем и видимость стала таять.

Но какие же это были побочные явления?

Не понимать того, что новую эру в своих отношениях с государством Церковь встретила не подготовленной ни канонически, ни догматически, не могли ни церковные иерархи, ни императоры. Но если первые могли надеяться на постепенное выздоровление Церкви в условиях свободы (в этом случае христианизация народов совершалась бы медленнее, но была бы более основательной), то императорам медлить было нельзя. Они смотрели на религию, как императоры, с государственной точки зрения. И понимали, что, приняв раздиравшееся ересями христианство, государство мало что выиграет. Лишённое прочной и авторитетной системы религиозных идей, централизующих империю, оно может рухнуть. А потому должны были взять курс не на постепенное выздоровление Церкви, а на форсирование её внутреннего и внешнего «обустройства». Которое было, конечно, невозможно без их, императоров, руководящей роли. Поэтому они и должны были взять на себя эту роль, оказавшуюся очень похожей на ту, которую они играли в недавнем языческом прошлом, когда были верховными жрецами государственной религии.

Отказаться от этой роли они не могли и по той ещё причине, что унизили бы таким отказом сан императора в глазах народа, остававшегося по своим традициям ещё языческим (как пишут историки, ко времени Миланского эдикта, прекратившего гонение на Церковь, христиане составляли не более седьмой или даже десятой части от общего населения империи). Отказаться от этой роли значило бы не только подорвать своё личное право на этот сан в глазах большинства народа, но и скомпрометировать новую религию, лишив её знака традиционной легитимности. Вот, стало быть, какими непростыми были обстоятельства рождения новой государственной религии.

И эту сложность церковные иерархи, конечно, понимали тоже. А если так, то как же они должны были себя повести в столь непривычной и скользкой ситуации? Должны ли они были согласиться с этой ролью императоров в Церкви как с наименьшим злом? И даже, как они могли надеяться, со злом преходящим, которое упразднится по мере всё большего наполнения империи христианским смыслом. Или они, ради чистоты веры, должны были воспротивиться этой роли, пренебрегши опасностью спровоцировать своим противлением возвращение государства на прежние языческие позиции? Или, что вероятнее, спровоцировать своей неуступчивостью союз государства с какой-либо христианской ересью. Что повлекло бы за собою, по логике государственной жизни, новый погром Церкви. И, скорее всего, ещё небывалый по своим масштабам.

Вот тут и думай. Это теперь легко судить о том, какой курс следовало взять тогда Церковному Кораблю. Да и теперь легко ли? Если даже по сей день не утихают споры о происшедшем, то насколько же труднее было думать тем, кто не знал, как пойдёт дальше история. Или, может быть, догадывался о том, что любой путь предполагает катастрофу в том или ином отношении. Как в русской сказке: направо пойдёшь — коня потеряешь, налево — лишишься жизни. А если прямо, то будет тебе горе. Но у Ивана-царевича было хоть время подумать. А тут и думать некогда. Эх, поедем направо.

В то время господствующим умонастроением как раз и навязывался такой правый путь — третий вариант отношения к императорской власти в Церкви. Путь куда более простой и удобный, нежели первые два. Если торжество христианства связано напрямую с императорской властью, то не стала ли она, начиная с Константина Святого, инструментом Божественной воли? Конечно, стала. А потому идти против неё то же самое, что против Бога. Эта мысль должна была нравиться не только огромному большинству новых христиан, примкнувших к Церкви после провозглашения её веры господствующей. Эта мысль должна была нравиться и самим императорам. И не потому только, что льстила их самолюбию и наделяла их огромной властью в Церкви. Эта мысль укрепляла Государство. Она способствовала общему сплочению вокруг императора. И, вместе с тем, способствовала христианизации империи. Ибо христианство входило в языческий мир тем успешнее, чем сильнее окрашивалось в языческие тона. Или даже проникалось его началами.

Эта мысль должна была проникать постепенно и в сознание епископата. Ибо чем больше проникался ею какойлибо епископ, тем предпочтительнее он был, при прочих равных условиях, в глазах императора. А император утверждал — или не утверждал — руководителей Церкви. Вот почему эта мысль, при всей её новизне для Церкви, должна была восторжествовать на Востоке и встречать большее или меньшее сопротивление в местах, недоступных для императорской власти. Например, в христианском Риме, где в противовес императорскому культу стал постепенно складываться культ местных пап. К которым должны были волей-неволей апеллировать все защитники независимости Церкви из восточной её половины и все борцы с ересями, одолевавшими время от времени Константинополь.

Казалось бы, чего проще: созвать Вселенский собор, на котором и обсудить роль императоров и римских пап в Церкви. Вынести соборное суждение, обязательное для всех. А заодно и другие решения, которые сплачивали бы Церковь в одно целое. Но… такой Собор, при всей его важности, так и не был созван. А почему?.. Напрашивается объяснение: ни римские папы, ни восточные императоры не были в нём заинтересованы. Видимо, они понимали, что их претензии на таком Соборе столкнулись бы, и ни одна из сторон победить не могла. А если так, то зачем его созывать? Хуже того: на таком Соборе могли выявиться какие-то иные подходы к раскрытию темы. Не императорские и не папистские, но действительно соборные. Вот в чём была опасность. Вот почему и восточные императоры, и римские папы сошлись на нежелательности такого Собора.

Кроме того, такой Собор спровоцировал бы новые ереси и расколы. Как будто мало было хлопот со старыми. Если даже такие, казалось бы, далёкие от политики темы, как христологическая и тринитарная, вызвали такой обвал ересей в христианском мире, то можно представить себе, что началось бы, если бы Церковь принялась обсуждать вопрос о своей собственной природе и своей собственной организации. Даже подумать страшно. Нет, только не это. Нет, только не теперь. Нет, когда-нибудь потом, в более спокойные и благополучные времена.

Вот почему как-то не поворачивается язык сказать без оговорок, что римские папы и восточные императоры были прямо заинтересованы в расколе Церкви. В расколе, который снял бы опасную для них тему с повестки дня и обеспечил им прочный статус в их собственных владениях. Но, при всех смягчающих обстоятельствах, разве не ясно было, к чему идёт дело? Альтернативой Вселенскому собору, о котором идёт речь, мог быть только окончательный раскол Церкви, который должен был обессилить Церковь и обеспечить её скольжение к нынешнему положению. Для окончательного раскола требовался лишь благовидный предлог (то есть достаточный по своей догматической важности), чтобы замаскировать им, хотя бы отчасти, подлинную его причину. И этот предлог нашли.

Если гонения (при всём ущербе, нанесённом ими Церкви) спасали её от смешения с внешним миром, то её торжество разрушило границы между ними, и обмирщение Церкви стало новой её болезнью. Если раньше она блюла качество своих членов (например, для крещения требовалась, как минимум, трёхлетняя подготовка, а нормы жизни были такими, что христиан как-то невольно уважали даже самые лютые их гонители), то теперь, привязанная к государственной политике, она была вынуждена смотреть сквозь пальцы на их состояние. Государству требовалось загнать как можно быстрее всё население в стены Церкви, т.е. подменить естественный её рост его фальсификацией, и оно это делало. А в результате Церковь приобретала не только добросовестных новообращённых. Она приобретала вместе с ними массу конформистов, в которой тонули истинные её чада. И, главное, она приобретала тех, кого подпускать к Церкви было нельзя даже на пушечный выстрел. Она приобретала волков в овечьих шкурах. А эта публика пострашнее еретиков. Ибо ереси вынуждают думать о правой вере и совершенствовать, ради борьбы с ними, свои мысли и свою жизнь. Корыстные же интересы, облачённые в правоверие, сбивают с толку и, в конечном итоге, усыпляют мысль. При этом нормы жизни утрачивают свою важность, а мысль нечувствительно погружается в сновидения наяву, в которых даже православные люди становятся идолопоклонниками нового типа — православными по своей внешности и своим намерениям, но язычниками по образу понимания жизни.

Подмена естественного роста Церкви его фальсификацией должна была породить скрытный хаос в области церковного права, который соседствовал с твёрдыми каноническими основаниями и обуздывался лишь силой мирской власти, приобретшей видимость власти священной. Это сочетание канонического хаоса с твёрдыми каноническими основаниями сохранилось и в последующем церковном законодательстве.

Вот почему побеждённое язычество, наблюдая происходящее в Церкви, должно было рано или поздно понять, что оно вовсе не побеждено; что оно потерпело лишь внешнее поражение (может быть, даже спасительное для него); что оно может взять реванш, если будет действовать не открыто, как оно действовало раньше, а скрытно, не пренебрегая ни масками, ни иными формами лицемерия. Такой должна была стать позиция тех язычников, которые не смирились с торжеством христианства и были вынуждены уйти в подполье. Уйдя же в него, стали приобретать черты, роднящие их с иудеями-талмудистами, создавшими уже давно искусство двойничества — сочетания публичных своих деклараций, предназначенных для чужих, с тайномыслием и скрытными законами, предназначенными для своих; сочетания открытой своей жизни, известной всем, с потаённой жизнью, известной только своим. Да и среди своих известной не равномерно, а дозированно, в зависимости от степени их посвящённости.

Тех и других, то есть неоязычников и неофарисеев (талмудизм произошёл, как известно, из фарисейства, стал дальнейшим развитием заключённых в фарисействе начал), роднила не только общая ненависть к христианству, но и общие духовные ценности. А потому и общие, во многом, цели.

Дело в том, что задолго до занимающих нас событий иудейство переродилось, но сохранило прежнюю свою внешность. «Говорят о себе, что они Иудеи, но не суть таковы, а лгут», — сказал о приверженцах этого лже-иудейства апостол Иоанн (Откр. 3, 9). Это были духовные потомки тех, кто плясал некогда вокруг золотого тельца. А золотой телец (или бык, символ жизненной силы и власти, земной аналог солнца) был и остаётся, фактически, главным божеством язычников. По свидетельству Ветхого Завета, евреи, за исключением малой их части, влеклись постоянно к языческим божествам на протяжении всей своей истории. По этой причине они убивали истинных пророков, своих же сродников по плоти, обличавших их языческие похоти. Эти лже-иудеи аккумулировали в себе дух язычества, но сохранили при этом видимость своей верности иудейской религии — ради сохранения идеи своей богоизбранности, перетолкованной ими на языческий лад. Они сохранили оболочку Моисеевой веры, которой и прикрыли совершённую ими (а точнее — их руководителями) подмену. Об этой подмене апостол Павел сказал: «Тайна беззакония уже в действии» (2 Фес. 2, 7). А он знал, о чём говорил. В прошлом он сам был фарисеем.

В силу сказанного тайный союз ушедших в подполье язычников и лже-иудеев был делом только времени. Рано или поздно он должен был возникнуть. Уже император-язычник Юлиан, известный под прозвищем Отступника, обнаружил явную симпатию к еврейским убийцам Христа и стал помогать им восстанавливать их храм в Иерусалиме (а эти убийцы чтут до сих пор его память). Вот где исток последующего так называемого жидо-масонства, истинной сутью которого является жидо-язычество. Но писать о столь громадном явлении в жизни мира, которое отразилось, несомненно, и на истории Церкви, в нашей официальной богословской литературе не принято. Что и понятно. Хотя это молчание будет когда-нибудь обличено как верный признак болезни нашей церковной мысли. И обличено авторитетно, в отличие от того, что говорится здесь одним из малых сих. Ибо сказано: нет ничего тайного, что не стало бы явным.

А теперь вернёмся, как говорится, к нашим баранам. С понижением качества паствы утрачивалась её способность участвовать в выборе своего священства. Ибо невежды и развращённые не могут судить о свойствах истинных пастырей. Следствием стало вытеснение из христианской практики принципа выборности священства принципом кооптации. Пастыри перестали доверять своей пастве и стали смотреть на неё как на сырой материал, подлежащий обработке. Стали смотреть на пасомых как на действительных овец, отличающихся, как известно, по своей природе от пастырей. Официально так думать было нельзя (этому препятствовало Евангелие), но практически получалось нечто подобное. Если у пасомых бараньи головы, то как прикажете к ним относиться?

Затухание обратных связей в Церкви стало причиной того, что, выражаясь образно, голова стала советоваться лишь сама с собою, а не со всем телом церковным. И смотреть на болезни тела как на неизбежное зло, бороться с которым надо, но без надежды на излечение. Пастыри стали пасти по преимуществу самих себя. Голова заболела, не догадываясь об этом или не желая догадываться. Потому что она бывает здоровой только тогда, когда болеет за всё тело и слышит каждую его страдающую клеточку. И спешит ей на помощь. А как спешить, если всем всё равно не поможешь? Если нет на это никаких сил? Тут поневоле сосредоточишься лишь на помощи наиболее важным органам Церкви. То есть тем же пастырям или будущим пастырям. Но от этой естественной немощи лишь незаметная грань отделяет от служения кастовым интересам. Или уже не отделяет. И тогда забывается та простая истина, что единственным Пастырем и Учителем, в полном смысле этого слова, является лишь Господь Иисус Христос, по отношению к Которому все пастыри и учителя лишь более или менее разумные овцы.

Затухание обратных связей в Церкви стало следствием её обмирщения и, в свою очередь, причиной дальнейшего её обмирщения, о котором свидетельствовали самые авторитетные Учителя самой же Церкви. Так, например, Григорий Богослов писал: «Было время, когда сие великое тело Христово было народом совершенным, а что ныне — смешно то видеть. Всем отверст вход в незапертую дверь… Приходите сюда у тучневшие, винопийцы, одевающиеся пышно, обидчики, снедающие народ, льстецы перед сильными, двоедушные, рабы переменчивого времени — приходите смело: для всех широкий престол». Или вот слова Иоанна Златоуста: «Если бы кто со стороны пришёл к нам и хорошо у знал и заповеди Христовы и расстройство нашей жизни, то не знаю, каких бы ещё мог он представить себе других врагов Христа хуже нас; потому что мы идём такой дорогою, как будто решились идти против заповедей Его!» (обе цитаты из книги «Крестный путь Иоанна Златоуста», сост. О.В. Орлова, М., 1996, с. 3 и 5).

Эти слова были сказаны задолго до Лютера, Вольтера и Маркса. Но привлечь к ним внимание Церкви, чтобы осмыслить их сообща и сделать должные из них выводы, не сумел ни один из последующих пастырей Церкви.

Оказёнивание Церкви и обуздание её духа языческими стихиями стало обратной стороной её торжества в истории. Однако публично высвечивалась лишь победная сторона, действительно важная, а обратная сторона утаивалась и поэтому отдавалась врагам Церкви, которые спекулировали на ней и закрывали ею подлинную жизнь Церкви. Сохранявшуюся в её вере и догматическом учении, в её таинствах и в её святых. Эта подлинная жизнь Церкви отражалась на жизни всего народа, в котором пересекались языческие начала и свет Христов. Эта подлинная жизнь Церкви не одолевала окружавшей её тьмы, но и сама не угасала. Однако утаение церковным начальством этой обратной стороны было причиной того, что болезнь Церкви не осмысливалась церковно и потому сохранялась, то ослабляясь разными обстоятельствами, то заново усиливаясь.

А в результате энергия и мысль законопослушных чад Церкви обтекали эту больную тему и устремлялись по путям испытанным и одобренным от начальства. Люди совершенствовались лично, творили добрые дела, строили храмы и умножали знания. Или уходили в пустыни и монастыри ради приобщения к Богу. Нередко становились светильниками для мира. Умалять значение этих добрых дел было бы странно: только ими держалось и держится, с человеческой стороны, всё лучшее в мире. Но и переоценивать эти добрые дела тоже нельзя. Об их недостаточности свидетельствует нынешнее состояние мира.

Если бы люди наполняли водою резервуар с разрушенным дном, то скоро заметили бы, что вода уходит, сколько ни наливай. После чего принялись бы за починку дна. Общество в нравственном отношении подобно такому резервуару. Оно либо хранит добрые вклады, либо утрачивает. А если утрачивает, то, значит, в его основании порча.

Как бы подытоживая первоначальный опыт союзнических отношений Церкви и Государства и возводя этот опыт в норму, император Юстиниан создал теорию «симфонии» двух властей, церковной и государственной, смысл которой, в основном, понятен из сказанного выше. Поскольку, размышлял он, Церковь и Государство имеют своим источником Бога и, кроме того, преследуют, каждая в своей области, общую цель — наилучшее служение Богу, то что может быть естественнее полной гармонии между ними? Эта теория, как признавали едва ли не все последующие богословы и православные историки Церкви, дала идеальный тип отношений Церкви и Государства, который, в силу его идеальности, не мог быть полностью осуществлён на практике, но зато правильно ориентировал и Церковь и Государство.

Но в самом ли деле он правильно их ориентировал?

«В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань». У Церкви и Государства разные природы. Поэтому слишком большая близость и слишком жёсткая связь между ними опасны для каждой из них. У них разное устройство глаз и разное устройство ума. Церковь, в её неискажённом виде, есть начаток Царства Небесного на земле. Церковь связана с иным типом отношений, нежели господствующие в этом мире. По этой причине она видит лучше вечные ценности, которые в мире этом её ослепляют. Так бывает, когда человек, привыкший к яркому свету солнца, оказывается в полутёмном подвале. Он слепнет, пока глаза не перестроятся на тусклое освещение. По этой же причине добрые люди так часто бывают беспомощны в практической жизни, а хищники и паразиты в ней зорки и умелы. «Сыны века сего догадливее сынов света в своём роде», — сказано в Евангелии (Лк. 16, 8).

Государство обладает не столько дневным, сколько ночным зрением. Оно создано для века сего, оно невозможно в Царстве Небесном. Его стихия — этот грешный мир, в котором оно подавляет буйство греха насилием, то есть силой, в данном случае, неоднозначной. Святой по своей цели, но, вместе с тем, родственной греху по способу борьбы с ним. Поэтому в полицейских и ворах, этих крайних воплощения Закона и греха, при полной противоположности их ролей в обществе, есть нечто общее, позволяющее бывшим преступникам-профессионалам быть искусными полицейскими, а полиции -умело включаться в преступные дела.

Государство подобно зверю, который лишён высших способностей человека, но обладает способностями, которых нет у человека. Вот почему между Государством и Церковью неизбежны противоречия даже при самом благожелательном их отношении друг к другу. Эти противоречия — результат не только греховности тех или иных правителей (на которую сторонники «симфонии» хотели бы списать всю скандальную какофонию в отношениях Церкви и Государства), но принципиального несоответствия их природ друг другу.

Из чего следует, что раскрыть эти противоречия во всей их полноте и возможных формах было бы делом огромной важности. Это позволило бы обеим сторонам обдуманнее и взвешеннее относиться друг к другу. Это позволило бы заранее заключить эти противоречия в разумные рамки и свести их тем самым к минимуму. А игнорировать их значило бы оказывать Церкви и Государству медвежью услугу.

Теория «симфонии» содержала в себе не только оговорки насчёт разграничения функций Церкви и Государства, но и заведомую неясность насчёт конкретных границ их компетенции. Заведомую неясность, устранить которую не спешила ни та, ни другая сторона. А почему? Не потому ли, что понимала всю взрывоопасность этого дела?.. Как быть, если одна сторона вторгнется в чужую для неё область? Ни законных ответных мер, ни механизма, предназначенного для фиксации факта этого вторжения и устранения конфликта, эта теория не предусматривала. Это второй её порок.

Для кого эта неясность была выгодна, объяснять не надо. Хотя в дальнейшем были случаи, когда патриарх столицы возвышался над императором, они были только исключением из правила. Правилом же было торжество материальной власти императора над духовной властью Церкви.

Эту фактическую суть дела теория «симфонии» вуалировала и тем самым оправдывала. И, что самое главное, она вуалировала зависимость Церкви от Государства в области самой важной — в области мысли или, точнее, в области мысли экклезиологической и социальной. А мысль это начало всему. Вот где исток последующей исторической катастрофы христианства.

А что же западная половина Церкви? Она, как дают нам понять католики, была свободна от светской власти. Но если так, то именно здесь Церковь должна была явить всю свою правду и силу. И католическая пропаганда действительно создаёт очень привлекательную картину упорства римских пап в их борьбе за независимость Церкви. Картину, напоминающую чем-то «Краткий курс истории ВКП(б)».

Правда, эта картина оказывается убедительной лишь для доверчивых невежд. Сопоставление с действительной историей обнаруживает в ней разительные умолчания и подмалёвки. Потребовались бы страницы для описания кричащих пороков католической жизни, связанных не только с личными грехами римского клира, но, что гораздо важнее, с самим институтом католической церкви. Пороков, по сравнению с которыми пороки Церкви на востоке выглядят почти скромно. Убийства и пытки инакомыслящих, узаконенные римскими папами от имени Христа, открытая торговля грехами и священным саном, — лишь наиболее известные из них. А вот зависимость римских пап от восточных императоров и, в дальнейшем, от западных королей не так известна. На протяжении многих веков императоры и короли утверждали римских пап в их звании, а то и попросту сажали их на «место Христа» или сгоняли с него. Католическая пропаганда умалчивает о том, что лишь впоследствии, включившись в борьбу светских государей за власть, папы вышли из неё победителями на короткое время. Но — какою ценою? Ценою такой внутренней разрухи, какой не знала никогда Православная Церковь. Римские папы превратили Церковь в подобие абсолютистского государства. Они исказили идею Церкви в гораздо большей степени, чем это сделали восточные иерархи. Внешнее насилие над Церковью, осуществлённое под знаком «симфонии», изуродовало её практику и недогматические части её учения, но не коснулось её глубин — её веры и догматов. Папизм же догматизировал себя и тем упразднил себя как Церковь ортодоксальную.

Стремление усилить авторитет римского папы ценою упразднения в Церкви её соборности, выразившееся в закабалении церковному самодержцу клира, а закабалённому клиру его паствы, спровоцировало восстание низшего священства и паствы против самой идеи церковной иерархии. Восстание, закончившееся, как известно, полным отделением всей северной половины Европы от папского Рима.

Но мало того. Даже в оставшейся верной римскому престолу Европе папы стали калифами только на несколько веков. А затем — беспомощными свидетелями торжества антихристианских сил в подвластном им мире. И, наконец, подчинились сами торжествующему масонству и антихристианскому еврейству. Этот финал надо всегда иметь в виду, когда речь заходит о католиках. Их опыт учит тому, что недостаточно иметь одну лишь внешнюю свободу от светской власти. Что нужна также — и прежде всего — внутренняя свобода от стихий падшего мира.

Христианизация мира, при всей её неполноте и связанных с этой неполнотою извращениях, раскрепостила человечество в самом важном отношении. Она явила ему образ истинного Бога, и потому была совсем не напрасной. Но, вследствие этой неполноты, не осмысленной и не разъяснённой церковно, загнала человеческую мысль в новый тупик.

Мир стал христианским не столько по своему устройству, сколько по забрезжившей в нём идее, получившей в христианские века официальное признание. А по своему устройству остался почти прежним языческим миром с его явной и скрытной борьбой за власть и богатство, за престиж и привилегии всякого рода. Сказанное относится по преимуществу к западной половине христианского мира, где контраст между христианским идеалом и фактическим состоянием был особенно шокирующим. Этим контрастом как раз и объясняется то обстоятельство, что социалистические утопии возникали именно там, а не на востоке христианского мира. Но и на Востоке, при несомненно большей его христианизации, угнетение бедных христиан богатыми христианами имело место. Оно не было столь кричащим, как на Западе, оно вуалировалось, как в Советском Союзе, но оно было.

Однако это угнетение выглядело в христианских глазах уже иначе, чем в прошлом, когда христианство было гонимо. Тогда это угнетение одних другими оценивалось христианами как характерная черта не знающих истинного Бога язычников. Теперь, после провозглашения общества христианским, его пороки стали списывать с его устройства на самую отдалённую причину всякого зла — на извечную греховность самой человеческой природы. Обходя при этом причину ближайшую и не замечая её, чтобы не бросить тени на сильных мира сего, ставших теперь важными христианами. Чтобы не вызвать их гнева.

Христианская социальная мысль оказалась в ловушке, выбраться из которой ей не удаётся и поныне. Этому препятствовали в своё время не только сильные мира сего, оказавшиеся верховодами в христианском мире. Этому препятствовала вся система византийского миропонимания, в которой все составные были плотно подогнаны друг к другу и увязаны с языческой идеей единства Церкви и Государства. Эта идея получила христианскую окраску, но её суть не изменилась. Кроме того, эта система византийского миропонимания, что не менее важно, была системой миропонимания не только верхов общества, но и всего народа. Вследствие чего все, кому было плохо, кляли свою судьбу, но не могли представить себе более совершенной социальной системы. И потому старались в рамках существующей системы улучшить своё положение.

Из чего следует, что изжить эту систему можно было лишь в историческом опыте, который является как бы увеличительным стеклом, помогающим понять то, что понять без него невозможно. Или почти невозможно.

Христианизация мира, в силу сказанного, не могла быть простым поступательным движением вперёд, от одной победы к другой. Она и была, и остаётся делом трудным и невозможным без кризисов, завершающих отдельные её этапы. Она невозможна без поражений, вынуждающих осмысливать более глубоко то, что казалось поначалу простым и понятным.

Господь Иисус Христос, говоря о Царстве Небесном, сказал, что оно не приходит приметным образом. Он уподобил его зерну, брошенному в землю, и закваске, положенной в муку для скисания. Что подразумевает РАЗВИТИЕ, а не данную раз и навсегда форму. Если Церковь — начаток Царства Небесного на земле, то сказанное относится, конечно, и к ней, которая в истории действительно развивается, хотя и не всегда понятным для нас образом. Что и естественно, если это развитие совершается по плану Того, Чьи мысли выше мыслей наших.

В истории действительно нечто творится, но смысл совершающегося мы постигаем, в лучшем случае, только отчасти. Несоизмеримость человеческих масштабов с замыслом Творца делает нас малочувствительными или даже вообще нечувствительными к смыслу происходящего. Мы понимаем великолепно лишь привычное или близкое к нему, а в остальном делаем поначалу грубейшие ошибки. Мы понимаем очень многое задним умом. И даже в личной своей жизни догадываемся о многом лишь ближе к могиле. А в исторической жизни понять смысл происходящего не легче.

Разве думали, например, создатели Римской империи о том, что создают наилучшие условия для последующего распространения христианства по миру? При замкнутости племён в собственных их границах и постоянных их войнах друг с другом это распространение было невозможно. Из чего следует, что зло имперского насилия было злом наименьшим, смирявшим зло наибольшее. Или — разве думали древние греческие философы о том, что, размышляя о таинствах мира и создавая новый язык для изъяснения своих умозрений, они подготавливают тем самым инструмент для чеканки важнейших догматов Церкви? Занятые своим делом, они едва ли думали о том, что подтачивают народную мифологию, подготавливая и с этой стороны почву для последующего посева свыше. Но сказанным, конечно, не ограничивались разумные процессы, происходившие и происходящие в истории. Когданибудь мы увидим их в их полноте, а пока смотрим на эту полноту почти слепыми глазами и ругаем Бога за то, что нет в Его мире смысла.

Скажут: Если мир восточного христианства превосходил религиозно и нравственно мир западный, то почему же победил всё-таки Запад? Этот вопрос уместно отнести и к противостоянию СССР с западным миром.

При всём несходстве внешних обстоятельств гибели двух полусоциалистических держав, Византийской империи и СССР, слабость их была обусловлена одной глубинной причиной. Социалистические начала в них не были ни осмыслены, ни осуществлены должным образом. Поэтому они сталкивались с началами эгоистическими и ослабляли взаимно друг друга. А в результате ни те, ни другие не получали развития. В то время как на Западе эгоистические начала превосходили намного начала соборные и потому перемалывали их или, подчиняя их себе, использовали в своих интересах. На Западе (при всех противоречиях, имевшихся там) эгоизм совершенствовался и становился всё более расчётливым и организованным. Он приобретал кооперативную форму и выстраивался в единую могучую систему, которая, исчерпав возможности, имевшиеся у неё дома, устремилась затем во вне, на завоевание разрозненных и менее организованных народов. На их подчинение с целью эксплуатации, которая продолжается и поныне. Запад создал всемирную паучью систему, известную некогда под именем колониальной, а ныне известную под именем «нового мирового порядка».

На Западе эгоизм становился высокоорганизованным эгоизмом, а на Востоке нерасчётливое «добротолюбие» буксовало в ловушке «симфонии». На Западе эгоизм приобретал умное и привлекательное для многих лицо, драпировался завораживающими идейными нарядами и создавал видимость постоянного движения к истине и добру, которую стали именовать «прогрессом». А на Востоке даже добрые начала, ставшие жертвами общего застоя системы, приобретали видимость неразумия или даже порока.

Западная мысль развивалась по ложному пути, но она развивалась и соблазняла наружными своими достоинствами. Она была связана напрямую с очень понятными для всех частными интересами и получала от них могучую подпитку. А на Востоке мысль стала приобретать музейный характер или такое движение, которое подобно бегу белки в беличьем колесе.

Но то же самое происходило и в хозяйственной жизни. На Западе побеждал принцип частного интереса, этот стимулятор изобретательности и всякой инициативы, этот мотор всей капиталистической системы. А на Востоке он упразднялся государством, которое следило за тем, чтобы одни не разорились вконец, а другие не обогатились чрезмерно. Кроме того, на хозяйственную жизнь Востока влияло пагубно ещё одно обстоятельство, которого не знал Запад. Византия, как и древняя Русь, была щитом, прикрывавшим Европу от натиска южных и восточных народов. Поэтому здесь государство изнемогало под бременем военных расходов. И это была вторая причина, почему оно изымало в свою пользу (понимаемую как общую для всех) плоды всякой личной инициативы и всякой изобретательности в хозяйстве. Настроенное на консервативный лад, государство не задумывалось о том, что блокирует этот могучий стимул развития, не предлагая взамен ничего. И вот результат: уже с XII века европейские товары начинают превосходить византийские как по своему качеству, так и по дешевизне.

На этот застой византийского хозяйства накладывалось ещё одно обстоятельство, вконец разорительное, на фоне которого империя медленно умирала. Оно обнаружилось во всём его безобразии лишь в последние века её жизни, но истоки его были в самой природе византийского общества. В котором (как и в советском) не богатство давало власть, а обладание властью было связано с богатством и престижем. Поэтому здесь эгоистический интерес смещался, как правило, в сферу административную и политическую. Он проявлялся в карьеризме. Здесь вырабатывался в качестве господствующего отрицательного типа не феодальный разбойник и вытеснявший его постепенно коммерсант, как на Западе, а ушлый администратор, тот «хитрый грек», который служил на деле не столько государственным интересам, сколько своим личным и клановым. Здесь вырабатывался поначалу робкий, а затем всё более наглый «приватизатор», использовавший своё служебное положение и свои связи для скрытной торговли интересами страны. В поздней Византии (с большим опозданием по сравнению с Европой) началась феодализация страны росли латифундии, владельцы которых чувствовали себя независимыми государями на своей территории. До империи им уже не было дела. В такой атмосфере иностранные коммерсанты без труда захватывали ключевые позиции в хозяйстве страны и высасывали из неё богатства. Возмущение местного населения господством итальянских купцов было, похоже, не меньшим, чем возмущение ограбленных россиян господством иностранных и инородческих коммерсантов в российском постсоветском хозяйстве. Но протесты без понимания глубинных причин происходящего и без здравой положительной программы обречены на бессилие и постепенное затухание. А такой программы не было. Поэтому народное сопротивление разбою вязло в собственной неорганизованности и безмыслии, которое маскировалось общей приверженностью к официальной идеологии. Сами императоры не знали, что делать. Они оказались в плену у окружавших их сановников, способных сменить любого неугодного им императора. Вот почему империя хирела, сжималась и, наконец, исчезла.

В СССР, при Сталине, в хозяйственную жизнь был введён принцип, аналогичный по своей эффективности принципу частного интереса в капиталистическом хозяйстве. Это был суррогат высокой сознательности всех членов общества. Высокой сознательности, которой пока ещё не было. В план предприятия закладывался процент снижения себестоимости продукта при сохранении его качества — и этот процент заставлял руководителей (и в какой-то мере весь коллектив) думать о совершенствовании своего производства. Благодаря чему сталинская экономика совершенствовалась, возможно, успешнее капиталистической. Что не могло, конечно, не пугать руководителей Запада. Поэтому после таинственной смерти Сталина этот принцип был заботливо отменён организаторами застоя.

Но вот что интересно. О важности этого принципа знали все хозяйственники в СССР. Да и не только они. То есть миллионы и миллионы людей. Но практически никто не выступил против его отмены. Этот пример показывает, что советские люди, воспитанные в марксизме даже лучшего — сталинского — типа, оказались ничуть не выше по своим нравственным и умственным качествам асоциальных христиан прошлого и настоящего времени. И последующее пассивное отношение советских людей к ликвидации всей социалистической системы лишь подтверждает сказанное.

Апрель 2001 г.

В наших храмах нет молитвы о русском народе

Какие же выводы будут из сказанного?

Первый вывод будет, конечно, тот, что НЕЗАВИСИМОСТЬ ЦЕРКВИ ОТ МИРА, в духовном смысле, ЕСТЬ УСЛОВИЕ ЕЁ ЗДОРОВЬЯ. Никакой симфонии, кроме симфонии с её Основателем и Главою, не может и не должно быть. Никакой симфонии с более низкими началами, нежели она сама. Ни с государством, ни с надгосударственными учреждениями, ни с народом, ни со всем человечеством. Ни, тем более, с так называемыми «общечеловеческими ценностями», изобретёнными масонством. Потому что подлинные общечеловеческие ценности есть лишь в самой Православной Церкви.

Церковь не может и не должна навязывать обществу, ещё не доросшему до неё, свои идеи и нормы жизни. А внецерковное или отчасти воцерковлённое общество не должно навязывать Церкви свои идеи и нормы. Если же оно навязывает, то Церковь должна отвечать на эти попытки сопротивлением и подвигами исповедничества. И — точно так же — общество должно сопротивляться попыткам представителей Церкви (если они забудут, какого они духа) навязать ему её идеи и нормы, не соответствующие его интересам.

Иными словами, между Церковью и миром должна быть дистанция, обеспечивающая обеим сторонам свободу в их собственных границах. Наличие этой дистанции и чётко обозначенных границ позволит Церкви осуществлять свою веру в неискажённом виде, а миру столь же свободно проявлять себя и столь же свободно убеждаться в том, что все эти проявления имеют смысл лишь при стремлении к идеалу, хранимому Церковью

Такова, думается, норма, правильно ориентирующая обе стороны. Отсутствие этих границ и этой дистанции стало причиной обмирщения Церкви и прекращения развития её мысли. А с её обмирщением поблек или даже исчез в слабых человеческих глазах истинный образ совершенного общества. С угасанием которого возникли и стали приобретать власть над людьми ложные социальные идеалы и соответствующие им методы созидания лучшего общества.

Но нужна, разумеется, не формальная только независимость Церкви, которая может маскировать её фактическую порабощённость мирскими интересами, а независимость подлинная, т.е. дающая ей силу отличать своё от чужого и не позволять чужому проникать в себя. Дающая ей силу раскрывать своё вероучение и осуществлять его в жизни в полном соответствии со словами и духом её Основателя. Творить христианскую жизнь не только в Таинствах Церкви и личном благочестии её чад, но и в таких взаимных отношениях, которые были завещаны Господом на Тайной Вечере.

Но… как легко сказать, что Церковь должна быть независима от мира, и как трудно осуществить эту независимость на практике. Да и можно ли?.. Как ей быть независимой, если она живёт не на облаках, а в том же самом греховном мире, который корчится от похотей и соблазнов? Если она зависит от мира не только материально, но и юридически, научно-технически и даже в каком-то смысле нравственно? Как можно жить в помойной яме и не пропитываться её миазмами? Но мир становится у всех на глазах всё более зловонной помойной ямой. А с ухудшением его состояния (которое зависит напрямую от проводимой государством политики) его пороки сказываются и на членах Церкви. Причём, в первую очередь, на их детях, растлеваемых обществом и потому отторгаемых от неё.

Как бы ни старалась Церковь замкнуться от мира, она не может замкнуться от него полностью. Когда-то, при менее организованных общественных системах, это было возможно. Да и то лишь ценою конфликта Церкви с миром и жёстких церковных законов, создававших своего рода «железный занавес». А ныне и нормы церковные уже не те, и сама Церковь включена в могучую социальную систему на условиях, диктуемых не ею. Поэтому аполитичность Церкви подразумевает всё большее её подчинение «миру сему». Хотя, быть может, не слишком явное, хотя, быть может, не окончательное, но так или иначе нарастающее.

Вот почему напрашивается вывод, прямо противоположный сделанному выше. ЦЕРКОВЬ НЕ ДОЛЖНА ЗАМЫКАТЬСЯ ОТ МИРА, в тщетной надежде сохранить таким образом свою независимость, НО ВОЗДЕЙСТВОВАТЬ НА МИР МЕЧОМ ДУХОВНЫМ. А если к этому духовному мечу добавится ещё и меч физический, то и того лучше. Церковь должна воздействовать не только на культурную, но и на политическую жизнь, потому что политика есть концентрация духовного состояния мира. Иначе, вбирая в себя лучшие элементы общества и социально нейтрализуя их в себе, Церковь станет не светом миру, а чёрной для него дырою. Свидетельствуя об Истине, будет фактически работать на врагов Христа.

И что же получается в итоге? Два тезиса, одинаково правильных, но полностью отрицающих друг друга. Какая-то ерунда. И втягивание Церкви в политику погибельно для неё, и невтягивание Церкви в политику погибельно для неё. Куда ни кинь — всё клин. Втягиваясь в политику, Церковь превращается в подобие политической партии, её свет мутнеет, а её члены обмирщаются. Её идеал заслоняется более актуальным, но менее высоким мирским идеалом. И это в лучшем случае. Потому что политические страсти, как правило, ослепляют и опускают в нравственные низины. А если Церковь отказывается от участия в политике и даже не ориентирует общество относительно его социального устройства, то оказывается для него действительно антисоциальным учреждением. Чем-то вроде наркотика. Она дискредитирует себя в глазах жертв неправедного общества и в глазах всех неравнодушных к его устройству.

Можно, конечно, лавировать, стараясь держаться где-то посередине между двумя крайностями. Или, в зависимости от обстоятельств, приближаться то к одной из них, то к другой. Так, вероятно, и вели Церковный Корабль его кормчие в эру, названную Константиновой. А что из этого вышло — у нас перед глазами.

Но, может быть, в наши рассуждения вкралась ошибка?

Уверенность в том, что аполитичная Церковь есть какая-то чёрная дыра, втягивающая в себя лучших людей мира и не воздающая ему ничем за их утрату, логична лишь при условии, что Бога нет или Он глух к человеческим мольбам. То есть не является христианским Богом. В этом случае молитвы Церкви о мире действительно бесплодны. Но если небеса пусты, то много ли значит всё остальное? Благонамеренные безбожники не понимают того, что пустота небес это такая катастрофа, которая обессмысливает не только молитвы Церкви, но и саму человеческую жизнь. И, следовательно, все социальные проблемы.

Когда-то Паскаль писал, что есть только два рода людей, которых можно признать разумными. Это, во-первых, те, которые, не имея Бога, ищут Его всем сердцем и всем разумением. И, во-вторых, те, которые, обретя Его, служат Ему всем своим сердцем и всем разумением.

Эти разумные люди, высвеченные Паскалем, подобны проточной воде, стремящейся к морю. Проточная вода покидает родные места, но ею пользуются живущие в окрестностях родников и по берегам рек. Достигнув же моря, она возносится к небесам и возвращается облаками в родные места, орошает их и питает источники. Этот круговорот воды в природе очищает воду от нечистот и спасает от протухания. Но если природный мир устроен так премудро, то неужели мир человеческий устроен иным творцом? ещё не доросшим до тех высот, до которых уже поднялись не знающие Бога мыслители? Если же оба мира созданы одними руками, то, значит, есть и в устройстве человеческого мира, при всей его повреждённости грехами, нечто подобное круговороту воды в природе. Значит, в обществе не бесплодны ни ищущие Бога люди, ни работающие на Него. И, следовательно, молитвы людей, обращённые к Богу (и, тем более, молитвы Церкви «о мире всего мира»), спасают мир, с человеческой стороны, от окончательного духовного протухания. Хотя духовно близорукие люди понять этого не могут. Они, «видя, не видят» и потому превратно толкуют видимое.

Так-то оно так, — думаю я. Всё это вроде бы правильно. Но если так, то почему же молитвы Церкви не очищают современный мир от его скверн? И почему само христианство сегодня подобно стоячим водам? Да и не только сегодня. Почему оно так бессильно перед торжествующим злом?

Святитель Игнатий Брянчанинов, живший в девятнадцатом веке, писал так: «Наше время походит на последнее. СОЛЬ ОБУЕВАЕТ. В высших пастырях Церкви осталось слабое, тёмное, сбивчивое, неправильное понимание по букве, убивающей духовную жизнь в христианском обществе, уничтожающей христианство, которое есть ДЕЛО, а не буква. Тяжело видеть, КОМУ вверены, или КОМУ попались в руки овцы Христовы, кому предоставлено их руководство и спасение! Волки, облачённые в овечью кожу, являются и познаются от ДЕЛ и плодов своих. Но это — попущение Божие…». И ещё: «Не от кого ожидать возстановления христианства. Сосуды Святого Духа изсякли окончательно, повсюду, даже в монастырях, этих сокровищницах благочестия и благодати…» (журнал «Русское самосознание», США, 1993, № 1, с. 4).

Эти слова были сказаны, вероятно, лет 150 назад. Однако, вопреки им, сколько жизни явило после них, казалось бы, уже окончательно иссякшее христианство. Да и в годы святителя разве всё было так мёртво, как он думал? Святитель Игнатий был не прав в своём окончательном пессимизме. Когда-то давно, ещё в IX веке до Р.Х., Илья-пророк говорил нечто подобное. Он жаловался Богу на то, что все верные убиты, что он остался один, но и его душу ищут, чтобы отнять её. А что ответил ему Бог? Он сказал, что сохранил ещё семь тысяч верных, не преклонивших колена перед Ваалом. И дальнейшая история показала, какие невероятные для пророка возможности она таила в себе. В таком контексте, на мой взгляд, и следует понимать слова святого Игнатия Брянчанинова.

Но если он сам дошёл до такого уныния, то, значит, было от чего дойти. Не на пустом же месте выросли его скорбные слова, страшного смысла которых не понимать он не мог. Значит, болезнь Церкви, о которой писали И.С. Аксаков и Ф.М. Достоевский (а позднее А.В. Карташёв и другие), была не измышлена ими. Она — реальность, объясняющая малоплодность её молитв.

Как вера без дел мертва, так и молитвы без соответствующих им дел бессильны и малоплодны. А какие нужны дела?.. Делом, заслуживающим обильной помощи свыше, было бы, думается, изменение безбожных устоев современной общественной жизни на более соответствующие соборному духу Церкви. Но если христиане не хотят думать об этом, если они вязнут в заботах о личных, семейных и, в лучшем случае, политических делах, то разве заслуживают они чего-то большего, чем то, что имеют?

Бог даёт и недостойным Его даров, но усвоение их зависит от состояния людей. А поскольку оно, как правило, бессоборное или малособорное, то и не усваивают они этой помощи свыше, с которой могли бы одолеть могучие тёмные силы, действующие в мире. Поэтому и возникает у них ощущение, что «Бог умер». Или помогает только в мелких личных делах, а по большому счёту не помогает. Оставил их наедине с превосходящими всякие человеческие силы мировыми процессами, которые направляются, в конечном итоге, дьяволом и его сынами.

Безвыходное положение Церкви, о котором речь была выше, потому и безвыходно, что она, находясь во враждебном ей окружении, старается приспособиться к нему, а не наращивать вокруг себя родственную ей МИРСКУЮ среду. Если бы Русская Православная Церковь находилась в окружении организованного и потому сильного русского народа, то это была бы самая благоприятная для неё среда. Потому что православная вера есть вера русского народа, без которой он может лишь разрушаться. В то время как большинству других народов эта вера чужда. Больше того: эта вера занимает то духовное пространство, которое они хотели бы занять своими собственными верами. Из чего следует, что симбиоз РПЦ и русского народа это необходимое условие общего их существования. Общего их спасения.

Какая это простая мысль. Казалось бы, самоочевидная. Но почему же тогда в Русской Православной Церкви не слышно ни слова о русском народе? О происходящем его уничтожении? Почему в Русской Православной Церкви нет ни одной храмовой молитвы о спасении и возрождении русского народа? Такая молитва, помимо её прямого и главного назначения, правильно ориентировала бы русских мирян. Напоминала бы им, что они русские и что у них есть своё русское дело в миру. Соединяла бы их в начаток возрождённого русского народа. И привлекала бы в РПЦ ныне рассеянных русских людей, разрозненных и дезориентированных именно по той причине, что нет в ней молитвы о русском народе. Нет в ней слова и мысли о русском народе. Ведь это же факт, что нет и не может быть у русского народа иного объединяющего духовного центра, кроме Русской Православной Церкви. А она не объединяет его и не хочет о нём молиться.

Но, может быть, РПЦ, будучи окружённой враждебными ей силами, боится молиться о русском народе? отступилась от него, видя его травлю и уничтожение? и надеется на то, что до неё очередь не дойдёт?.. В этом случае она лицемерит, говоря о своей свободе после крушения Советской власти. И её заявления подобного рода не более, чем повторение в новых условиях известной декларации митрополита Сергия.

А если она свободна, но равнодушна к судьбе русского народа, то в чём же тогда причина этого равнодушия? Или есть какие-нибудь догматические и канонические причины, не позволяющие ей выделять тот или иной народ и молиться о нём особенно?

Но было бы странно не замечать, что наша Церковь молится не только о всём человечестве. Она молится и о своей стране, и о её властях, и о её воинстве, выделяя их, стало быть, из всех других стран, властей и воинств. Молится она и о церковном начальстве, о монашеском чине, о прихожанах того или иного храма. О плавающих, путешествующих и т.д. На этом фоне исключение из её храмовых молитв молитвы о русском народе, с которым она связана всем своим существованием и именем которого называет себя, необъяснимо иначе, как политической причиной.

Хотя, справедливости ради, надо сказать, что эта политическая причина возникла не десять лет назад, и не восемьдесят, и не триста, а много раньше. Но в наше время она обнажилась настолько, что не замечать её нельзя.

В истории Церкви национальный принцип не исчезал никогда полностью, но и не выступал, подобно принципу государственному, на первый план. В силу того, что имперские интересы далеко не всегда совпадали с интересами отдельных народов, входивших в империю, национальные их интересы подвёрстывались под имперские. Церковь же Православная следовала в фарватере государственной политики и потому тоже подчёркивала важность государственного начала и затушёвывала начало национальное. И лишь в критических случаях взывала к национальному началу. В войнах с Гитлером, Наполеоном, лже-Дмитриями и Мамаем.

В этом обстоятельстве мы как раз и находим объяснение того, почему национальный вопрос (как и социальный) игнорировался нашими богословами. Он не был раскрыт ни в Византии, ни в Российской империи. А позднейшие богословы оказались в зависимости от могучей традиции и своего церковного начальства. И не касались темы, ставшей по существу запретной.

Руководители Византии, дабы представить свою политику отвечающей интересам всех народов, входивших в её состав, допускали в правящий слои их представителен, чем создавали иллюзию благополучного решения национального вопроса. Хотя на самом деле это была политика космополитизации правящего слоя со всеми вытекавшими из неё разрушительными последствиями. Ибо правящий слой служит примером для остальных и распространяет на них свой дух. Этот космополитический дух сыграл свою роль в разрушении империи (не меньшую, чем социальное безмыслие византийцев). Агония Византии, длившаяся несколько столетий, свидетельствовала не только о значительности разрушавших её обстоятельств, но и о могуществе положительных начал, которые её держали. Но при заблокированности её социальной и национальной мысли позорный финал был закономерен. Как и вызванный теми же самыми причинами позорный финал Российской империи. А затем и Советской. Идейно и морально обессиленные, эти империи были, в конце концов, брошены их гражданами, не понимавшими происходящего и потому не способными помочь своему государству. А в лице худшей их части спешившими обеспечить шкурные свои интересы.

Но здесь важно отметить, что космополитическую политику христианские императоры придумали не сами. Они переняли её по наследству от языческих императоров.

Древние римляне, как известно, смешивались постепенно с завоёванными народами, следствием чего стала религиозная, нравственная и социально-политическая катастрофа средиземноморского языческого мира. Римская империя росла, а мысль, положенная в её основание, не поспевала за этим ростом. Чем больше империя распространялась вширь, тем большей духовной пустыней оказывалась для всё большего числа людей. Имперское начало рассасывало начало этническое, а вместе с ним религиозное и нравственное.

В доимперских этносах, при всех их пороках, человек был своим и окружённым своими, которые его понимали и берегли. Берегли хотя бы из соображений корыстных, потому что он увеличивал общую силу племени. И он сам тоже понимал своих, сочувствовал им и помогал, так как без них был ничто. Пока эти племенные и народные сообщества противостояли чужому миру, они были крепки внутренней силой, а их члены чувствовали себя комфортно в нравственном отношении (насколько это возможно в мире идолов). Но как только эти этносы оказались в пределах Империи, не угрожавшей, казалось, их существованию и лишь навязавшей им мир и приоритет её собственных норм жизни, так стали более или менее медленно растворяться в общем плавильном котле. Древние римляне стали превращаться вместе с завоёванными ими народами в прообраз современных американцев.

Как дом, лишённый хотя бы одной своей части (стены или крыши, даже оконных рам), неотвратимо приходит в негодность, так и народ, лишённый хотя бы одной из важнейших своих функций (например, права суда над его членами), неотвратимо вырождается и умирает. Медленно или быстро, в зависимости от обстоятельств.

В Римской империи по мере её расширения внутриэтнические связи слабели, а выпадавшие из ослабевших этносов люди оказывались в огромном чужом мире, где становились жертвами чужих эгоизмов и быстро эшизировались сами. Здесь родились слова: «Человек человеку волк». Это внутреннее одичание было обратной стороной внешних успехов Империи — её прославленного правопорядка, высокой материальной и художественной культуры, громадного роста знаний и интеллекта.

Но это внутреннее одичание (как и нынешнее, вызванное американизацией жизни) не было всеобщим и равномерным. Наряду с теми, кто легко приспосабливался к новым порядкам и чувствовал себя в них, как рыба в воде, множилось число неприспособленных и не желавших приспосабливаться. Множилось число тех, кто искал какую-то неведомую правду, которой не было ни в прежних доимперских этносах, ни в современной им имперской действительности. Так подготавливалась почва для будущего посева семян Евангелия.

А теперь вернёмся к той истине, что спасение Русской Православной Церкви в возрождении русского народа. При всей её очевидности, трудно представить себе, каким образом наша Церковь, в теперешнем её состоянии, могла бы помочь этому делу. Разве что молитвами, если не явными, то тайными, о спасении русского народа.

В будущем её богословы, возможно, выявят и значение нации в этом мире, и социальные ориентиры, помогающие народам строить их национальные дома. Но сегодня они к этому явно не готовы. О чём свидетельствуют, помимо многого другого, так называемые «Основы социальной концепции РПЦ», выработанные за последние годы и утверждённые на Архиерейском соборе в августе 2000 г. Об этих «основах» достаточно сказать, что русский народ в них даже не упомянут, а по отношению к капитализму и социализму выказано одинаково благодушное безразличие. Вот тебе и ориентиры.

Но главное даже не в этом. Главное в том, что требовать от священства не соответствующего его призванию дела — то же самое, что запрягать соловья в телегу. В трудные времена и соловьи рвутся помочь общему делу. Но если даже такая птица из чувства долга перестроится и потянет, в конце концов, телегу, она перестанет быть соловьём, она станет лошадью. А соловьи тоже нужны.

Как уже говорилось в предыдущей части этой работы, у добросовестных священников и подлинных богословов иной тип зрения, чем тот, который требуется для успеха в мирских делах. Иной образ жизни и, следовательно, иные навыки. Они связаны с иным типом жизни. А национальное дело это мирское по преимуществу дело, неотделимое от политики. А где политика — там война, явная или скрытная, с её хитростями и жестокостями. Втягивать священство в политику нехорошо. Это значило бы гасить в наших глазах тот высокий образ жизни, ради которого мы воинствуем в нашем низшем мире.

Народ не может ни поступаться своими земными заботами, ни утопать в них, забывая о конечной их цели. Нация подобна дереву, которое живо лишь тогда, когда связано и с небом, и с землёю. Корни дерева уходят в землю, а ветви тянутся к небу. Дерево разнонаправлено по своим интересам, но сопрягает их в себе. Так должно быть и в народе.

Но то же самое верно и относительно Церкви. Она есть начаток Царства Небесного на ЗЕМЛЕ. И потому сопрягает в себе то и другое. В этом отношении между Церковью и народом, даже нехристианским, есть подобие. Всякий народ есть подготовительное училище любви. Любви и духовного понимания жизни.

Опасно забывать не только о высшем мире. Опасно помнить только о нём и забывать о мире низшем. Опасно иметь о нём смутное или превратное представление. Церковь должна обладать всеохватывающим зрением, позволяющим видеть оба мира. И видеть их зорко. А потому должна СОЧЕТАТЬ в себе два разных типа зрения, чтобы один дополнял другой, но не накладывался на другой и не искажал его. Как это происходило в истории Византии и России. И как это происходит сейчас, когда руководство Церкви прокладывает политический курс, а остальные её члены послушно следуют ему.

Если бы все члены Церкви обладали стереоскопическим зрением и универсальными способностями, одинаковыми у всех, то, может быть, не было бы особой нужды в разных её органах, имеющих разные функции. Но поскольку люди различны по своему развитию и по своим дарованиям, то специализация их в жизни Церкви совершенно естественна. Священство есть орган Церкви, связывающий её по преимуществу с миром горним, миряне же — её орган, связывающий её по преимуществу с миром низшим.

Из чего следует, что миряне не могут и не должны быть тенями священников, послушно следующими за ними. У них есть своё собственное дело, не похожее на священническое, которое они должны знать и делать лучше священства. И не впутывать его в свои дела. Как корни дерева не впутывают в свою работу его крону. Мирское дело должно делаться в миру, но делаться для Церкви. Миряне должны не только обеспечивать свои семьи и храмы, но ОВЛАДЕВАТЬ СОЦИАЛЬНЫМ ПРОСТРАНСТВОМ ВОКРУГ ЦЕРКВИ И БЫТЬ ЛИЧНО ОТВЕТСТВЕННЫМИ ПЕРЕД БОГОМ ЗА ЕГО БЛАГОПОЛУЧИЕ.

А что происходит теперь? Священники (в силу того, что они не могут правильно ориентировать мирян в их мирской жизни) воспитывают их по собственному образу и подобию, делая при этом скидку на богословское их невежество и занятость добыванием хлеба насущного. А в результате отпугивают одних, не способных или не желающих усваивать священнический образ мысли и жизни, и уродуют других, превращая их в пожизненных семинаристов, смотрящих в рот своим наставникам и требующих у них благословения чуть ли не на каждый свой вдох и выдох. Их уродство в их безответственности за состояние мира, в котором они живут. Усваивая по примеру священства и под его влиянием пассивную роль в миру, они отдают его нехристианским и антихристианским силам. Но предпочитают об этом не думать, потому что священство не учит их думать о мире.

А как оно будет учить, если не знает, что и как надо в миру делать? Этому его не учили ни в семинариях, ни в академиях духовных. Благословлять мирян на деятельность, связанную с политикой, оно не может, не втягиваясь в политику и не принимая ответственности на себя за результаты этой деятельности. А невозможность благословить её воспринимается мирянами как неодобрение её, что равносильно её запрещению.

Будучи отрешённым от политики как своим положением в Церкви, так и светским законодательством, священство передаёт эту свою неспособность внимающим ему мирянам, а политическая пассивность последних вынуждает священство участвовать в политике невольно, потому что ею пронизан весь мир и от неё некуда деться. Но участвовать, не имея на то необходимых сил и будучи связанным путами, от которых миряне свободны. Этот заколдованный круг обессиливает Церковь и зависимый от её состояния русский народ.

Этот заколдованный круг образовался не сразу. В первом периоде своего исторического существования Церковь была на нелегальном положении и не интересовалась ни социальными, ни политическими вопросами. Думать о них не было нужды, потому что вот-вот, как полагали, должен был наступить конец истории. Но затем начался второй период, окончательно завершившийся в феврале 1917 года. На протяжении столь огромной эпохи активная роль в миру принадлежала православным императорам, которые обеспечивали порядок, отвечавший интересам Церкви. Как эти интересы понимали сами императоры. В этот период пассивная роль мирян подразумевалась сама собою и была как бы естественной. А когда империя рухнула и на её месте образовалась скрытная, а затем и явная, антихристианская власть, то пассивная роль мирян в миру сохранилась по инерции, как и само пирамидальное строение Церкви, возникшее под влиянием монархической государственности и по её подобию.

РПЦ унаследовала от Константиновой эры жёсткую централизованную структуру, подобную государственной или армейской, в которой учительская и административная власть сосредоточена наверху и делегируется в расположенные ниже слои священства при условии полной их зависимости от начальства. Обратная связь по существу отсутствует, но это отсутствие маскируется привлечением на церковные соборы послушного низшего священства и послушных мирян. Такой Церковью легко управлять, но расплачиваться за эту лёгкость приходится дорогою ценою. Соборное начало в ней подавлено господством высшей иерархии, а соборная мысль подменена мыслями келейными или даже навязываемыми Церкви извне. Опасность такой структуры в том, что её верхушка не контролируется полнотой Церкви и потому способна подчиняться силам нецерковным и быть проводником их политики в отношении Церкви.

Церковь в её истинном виде есть организм веры, надежды и любви, в котором каждый его орган и каждая его клетка действуют, при полной их свободе, вполне согласованно. Потому что у них общее понимание Истины и собственной их природы.

В пирамидальном устройстве Церкви нет полноты такой внутренней согласованности, поэтому её недостаток восполняется согласованностью внешней, основанной на дисциплине. Замена свободного согласия дисциплиной — вещь неизбежная при заболевании Церкви, которое есть следствие её зависимости от внешнего мира. А эта зависимость упраздняется лишь в меру окружения Церкви родственной ей по вере мирскою средою, заинтересованной в её свободе. То есть в меру окружения её сильным воцерковлённым народом. Если же речь идёт о Вселенской Церкви, то — окружения Поместных Церквей сильными воцерковлёнными народами.

Как уже говорилось, Церковь в её истинном виде есть не столько пирамида, сколько живое древо, ветви и корни которого взаимосвязаны и, вместе с тем, свободны друг от друга для собственных дел. Священство должно священствовать и быть сугубым хранителем правды Христовой, её истолкователем и выразителем. Священство должно быть светом миру, не затемняющим себя ни политическими союзами с кем-либо, ни претензиями лепить своими руками души мирян. Священство должно быть вне политики, как политики большой, так и политики миниатюрной.

Миряне же вне политики быть не могут. Хотя, будучи христианами, не могут и не должны забывать об этом. Они должны строить свою политику на служении Церкви и своему народу. И не забывать о том, что они — политики особого рода, руководимые святой целью. Именно через них, как через свой орган, наиболее удалённый от своего духовного ядра (в лице священства), Церковь может и защищать себя от действующих в мире разрушительных сил, и воздействовать на мир своей проповедью. Сохраняя, благодаря дистанции, своё священство от обмирщения, неизбежного при жёсткой зависимости от него мирян. Ибо жёсткая зависимость есть дурная взаимозависимость, сковывающая лучшие силы тех и других.

Обмирщение мирян, продиктованное здравым смыслом, естественно. Особенно в условиях войны, которая идёт против русского народа. Эта война имеет истребительный характер и направлена, в конечном итоге, против самой Церкви. Поэтому дело живущих в миру сопрягать истины Евангелия с земными реалиями и адаптировать евангельские нормы жизни к условиям войны. Миряне должны быть не только исповедниками Христа, но и воинами во всех сферах мирской жизни. Даже если они формально гражданские люди.

В условиях войны они не могут отдавать столько сил на непосредственное Богопознание и Богослужение, сколько отдают их служители алтаря. Их Богослужение по преимуществу опосредованное. Оно в работе по самоорганизации русского народа и умножению его сил.

Учитывая это обстоятельство, священство должно требовать от мирян лишь тот минимум знаний и норм жизни, без которого человек не может считаться православным христианином. Минимум, который должен быть чётко фиксирован и определяться не чьим-либо мнением, а выработанным соборно уставом для мирян — кратким, понятным и удобоисполнимым. Понуждать мирян к чему-либо большему значило бы превращать дело их совершенствования из дела их совести и свободы во внешнюю обязанность. Вызывающую, как и всякое насилие, внутреннее сопротивление. Максимализм в этом деле даёт обратный эффект. Он так же разрушителен, как и отсутствие чёткого минимума, обязательного для всех, называющих себя православными христианами.

Скажу даже более. В настоящее время, как показывают опросы населения, большинство русских людей относится сочувственно к Русской Православной Церкви. Но в силу разных причин остаётся вне её стен. Какие это причины? Думается, главных две. Это неготовность принять в полном объёме православное вероучение и неготовность принять в полном объёме существующие в РПЦ нормы жизни. В результате РПЦ не имеет от этого сочувствия русских людей практически ничего и не делает ничего для того, чтобы организовать сочувствующих в околоцерковные русские объединения по месту жительства, которые могли бы стать началом собирания русского народа, началом его самовоспитания и структуризации. Которые стали бы постоянно растущей силой. А не делает этого РПЦ потому, что священство этим делом заниматься не может, это дело мирян, которые ныне лишь наблюдают пассивно за тем, что происходит на их земле. И ворчат, когда видят, что всё идёт не так, как им хотелось бы. Как будто евреи, кавказцы и другие народы обязаны делать за них русское дело.

Ныне русские миряне, за редкими исключениями, не думают о судьбе русского народа. Они адаптируют нормы Царства Небесного не к условиям жизни русских воинов, а к условиям жизни дезертиров, спасающихся от безбожного мира в своих храмах и в своих квартирах. Они принимают условия жизни, созданные и создаваемые врагами русского народа, но для очистки совести ворчат и осуждают козни врагов. Делают вид, будто ответственность за состояние Русской земли лежит на ком-то ещё, а не на них самих. Понять и до известной степени оправдать таких «спасающих свои души» можно. Но — лишь до известной степени. Потому что слишком упорное нежелание осознать свой долг свидетельствует о чём-то большем, чем только непонимание.

Естественно, что при такой настроенности они оказываются лишь номинально русскими людьми: нельзя быть русским, не болея за свой народ и не помогая ему. Тем более когда он в таком отчаянном положении. Такие равнодушные порочат православную веру в глазах тех, кто не дорос до её понимания, но дорос до понимания важности национального дела. Эти последние, глядя на православных космополитов, шарахаются от Христианства как от какой-то чумы. И начинают войну с ним как с главной опасностью для русского народа. И по-своему, в рамках своего ущербного понимания мира, они логичны. Но православным космополитам нет дела до того, какую смуту в русском народе они разжигают своим равнодушием к нему.

Я перешёл от проблематики социальной к церковной, а вместе с ней к исторической и, наконец, к национальной, по той причине, что эти темы взаимосвязаны. Выделить в чистом виде каждую из них нельзя, как нельзя, размышляя о человеке, выделить его из общества и истории. В том-то и сложность каждой из этих тем, что она раскрывается не одним ключом, а их связкой.

ХРИСТИАНСТВО, СОЦИАЛИЗМ И НАЦИОНАЛИЗМ. Эти идеи рождались в истории не одновременно и раскрывались в условиях, искажавших их или препятствовавших полному их раскрытию. Раскрытие этих идей было трудным и не могло быть иным. Могучие силы мира сего, нацеленные на мировое господство, должны были первыми осознать («ибо сыны века этого догадливее сынов света в своём роде», Лк. 16,8) внутреннее согласие этих идей и делать всё для того, чтобы не допустить осознания этого факта народами. Должны были способствовать загрязнению этих идей и, в конечном итоге, противопоставлению их друг другу, чтобы затем играть, с выгодой для себя, на искусственных противоречиях между ними.

С этой целью христианскую идею превратили в идею космополитическую, хотя на самом деле универсализм и космополитизм это разные вещи. Христианство есть идея универсальная, то есть истинная для каждого народа и подразумевающая, в отличие от космополитизма, не упразднение народов, а их многоцветие, подобное радуге, в чаемом их единстве в Боге и вокруг Бога. Кроме того, христианскую идею превратили в идею фактически асоциальную, т.е. бесполезную для общества и потому бессильную. Но об этом речь уже шла выше.

Подобным же образом исказили и социалистическую идею, превратив её в идею казармы. Казармы, исключающей свободу людей и связь их с Богом. Как будто разумное и справедливое общество нельзя представить себе никак иначе.

И национализм тоже втоптали в грязь, соединив его с шовинизмом и даже с «фашизмом», то есть с идеологией и практикой гитлеризма. Хотя на самом деле национализм это всего лишь любовь к своему народу и забота о нём. Национальное сознание подобно сознанию семейному, которое тоже разделяет людей по определённому принципу, но не подразумевает при этом ни надмения одной семьи над другими семьями, ни желания их поработить. Кому понадобилось оклеветать национализм — догадаться нетрудно. И для чего: чтобы выхолостить чужое национальное сознание и представить пустую его оболочку законной его нормой.

Но мало того, что социализм и национализм противопоставили христианству. Их ещё дополнительно стравили друг с другом. Хотя даже школьнику должно быть понятно, что не может быть здоровой нации при социальных противоречиях в ней, при эксплуатации в ней одних другими. Как не может быть и социальной гармонии в обществе искусственном, созданном вопреки родовой природе людей, вопреки духовному их складу, историческому опыту и выработанным в нём обычаям.

Однако, вопреки здравому смыслу, эти идеи сумели разделить и противопоставить друг другу. Сумели вырастить разные типы людей, одинаково стремящихся к обществу разумному, но видящих его с разных сторон и потому резко настроенных друг против друга. Кривые на левый глаз против кривых на правый глаз. Видящие на монете орла против видящих на ней решку. И одинаково не способные понять, что их идеи уродливы друг без друга.

Чтобы ошельмовать идею национального социализма, создали злую карикатуру на неё, которой и заслонили правду. А затем, по завершении гитлеровского «эксперимента», поставили эту идею вне закона.

И как тут не вспомнить ещё раз Моисея Гесса, по мысли которого нееврейский социализм должен иметь атеистический и космополитический характер. Такой социализм должен разрушить в неевреях их религиозное и национальное сознание, а затем обнаружить свою несостоятельность и завершиться крахом. Еврейский же социализм, соединённый с еврейским национализмом и еврейской религией, должен, наоборот, расцвести и обнаружить свою правду. После чего неразумным «гоям» пришлось бы осмыслить это обстоятельство и отдаться евреям, чтобы те навели среди них свой социалистический порядок.

Такова была, как не трудно догадаться, мысль Гесса, которую он не мог по понятной причине раскрыть полностью.

И действительно: после гитлеровского «эксперимента» только еврейскому национал-социализму был дан зелёный свет, хотя это обстоятельство не афишировалось среди «гоев». Остальным народам даже малейшая попытка соединить социалистическую идею с национальной ставилась в тягчайшую вину. Она приравнивалась к гитлеровскому «фашизму» и пресекалась. Сионистские партии, создавшие государство Израиль, проклинали любой нееврейский националсоциализм, но в своих программах без малейшего смущения соединяли эти идеи. И на это абсурдное обстоятельство никому из «гоев» не позволено было обращать внимание. Вот это и есть свобода по-еврейски.

Советские коммунисты помогали евреям создавать государство Израиль. Но даже тогда, когда между СССР и Израилем началась формальная вражда, советские коммунисты продолжали маскировать еврейский национал-социализм. Они не называли его собственным его именем. Они пользовались эвфемизмами. Они деликатно переставляли слова, чтобы не обнажить духовного родства Гитлера с его еврейскими учителями. Они называли еврейских национал-социалистов «социал-националистами» (см., например, книгу Л.Я. Дадиани «Критика идеологии и политики социал-сионизма». М., 1986, с. 9, 14 и др.).

В дальнейшем дело еврейского социализма осложнилось, похоже, со стороны человеческого материала. С «себешливыми людишками» социализм не построишь. Этот факт пришлось признать молча и свернуть строительство социализма, по крайней мере, на время. В 1977 г. к власти в Израиле пришли сионисты-капиталисты, а сионисты-социалисты переместились в оппозицию. Идея Гесса, при всех её достоинствах, оказалась в чём-то нереалистичной. Но полностью её в архив не сдадут. Уж очень богата социалистическая идея своими возможностями. Недаром такое внимание к ней всегда проявляли евреи. Они понимают, что в ней будущее, поэтому и хотят приспособить её к себе. Создать карикатуру на Царство Небесное на земле. Хотят для начала подпитывать дело еврейского национал-социализма (без поддержки еврейского капитала социалистическая практика в Израиле была бы попросту невозможна), а затем постепенно наращивать роль социалистической составляющей в её симбиозе с капитализмом.

Но оставим евреев с их проблемами: как ни важна еврейская тема, главная тема — наши собственные дела. И здесь уместно сказать ещё раз, что без той совершенной вертикали, которую даёт Евангелие, ущербно любое общество и любая человеческая жизнь. Христианская идея это самая высокая идея, а потому и самая трудная. Она делает трудным как национальное дело, так и его социальную составляющую. А без неё они легки, но легковесны. И потому обречены, в конечном итоге, на катастрофы.

Христианская идея есть вертикаль, подымающая людей к Богу и раскрывающая их богоподобие. Но эта вертикаль не полна без утверждённой на ней горизонтали, открывающей правду соборности. Христианская идея сочетает в себе вертикаль с горизонталью. Она есть крест с распятым на нём Богом.

Если русские христиане не поймут этой простой истины и не избавятся от односторонней духовности, если не восстановят её полноту, то вымрут вместе с русским народом. А восстановить её полноту — значит взяться за трудную работу воцерковления национальной и социальной идей и воплощения их в жизни. В этой работе каждый русский человек, если он человек, найдёт сам своё место. И будет она, при всей её тяжести, слаще вина и любой иной отрады. Без этой работы, которой не будет конца, Христианство не обретёт своего «второго дыхания». А если обретёт, то жизнь станет благодатнее не только для русских православных христиан. Русское возрождение благодатно откликнется во всех народах.

Мне скажут, конечно, что я опоздал с этой мыслью: история фактически закончилась или вот-вот закончится. А потому надо готовиться не к новой жизни, а к смерти, достойной христианина. Надо укреплять свою душу, чтобы не дрогнуть, когда предложат печать на лоб.

Но я думаю иначе. Историю с нынешними кодами и чипами, может быть, и устроили только ради того, чтобы мы перестали думать о будущем русского народа. Чтобы смирились с мыслью о том, что всё уже кончено. Ведь инсценировать наступающий конец света не трудно. Назвать «зверем» какой-нибудь компьютер. Включить число 666 в какой-нибудь код. Пустить слух, что строительство храма в Иерусалиме уже идёт. И т.д. Сделав при этом большие глаза. А остальное сделают наши собственные ротозеи. Подхватят и устроят такую истерику, что будет любо-дорого посмотреть.

Истерика с протестами против ИНН не может быть реальным препятствием для сбора информации о каждом русском человеке хозяевами современного мира. Реальным препятствием может быть лишь возрождение русского народа и овладение им его законным правом распоряжаться на его собственной земле. Вот от какой важной работы отвлекают внимание русских людей устроители конца света.

К смерти надо быть готовым всегда. Наш «конец света» может наступить в любую минуту. Поэтому надо стараться жить так, чтобы всегда быть готовым предстать пред Господом Богом. Но жизнь своего народа при этом строить так, как будто конца света не будет никогда. Иначе, не зная действительных сроков истории (которые знает лишь Бог), мы можем стать жертвами очередной провокации. А сколько их уже было? Пора бы и поумнеть.

Единственный правильный ответ на работу сынов дьявола — самоорганизация русского народа вокруг Русской Православной Церкви.

Апрель – октябрь 2001 г.

Заслуга Н.В. Сомина

Николай Владимирович Сомин написал статью «ОСНОВНЫЕ ЦЕРКОВНЫЕ ДОКТРИНЫ О БОГАТСТВЕ И СОБСТВЕННОСТИ. ИСТОРИЯ ЭТИХ ДОКТРИН В ПРАВОСЛАВИИ, КАТОЛИЧЕСТВЕ И ПРОТЕСТАНТИЗМЕ». Этой небольшой статье предшествовала большая работа по изучению темы. Я изложу своими словами суть этой статьи, как я её понял.

В мире, называющим себя христианским, есть три основных понимания собственности. Первое понимание евангельское и святоотеческое. Согласно ему, служение Богу несовместимо со служением маммоне, т.е. несовместимо со стяжанием личного и семейного богатства. Это понимание никогда и никем из христиан формально не отвергалось, но по причине его вопиющего радикализма («всё, что имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, следуй за Мною», — Лк. 18, 22) сочеталось с таким его разъяснением, которое ослабляло его радикализм или даже упраздняло его фактически. Хотя сам евангельский текст оставался при этом по-прежнему авторитетным в высшей степени. Согласно этому второму пониманию оказывалось, что за Христом можно следовать и не отказываясь от своего богатства и даже наращивая его, но только при том непременном условии, что наращиваешь его законными в нравственном отношении способами и не делаешься рабом своего богатства, а распоряжаешься им так, как если бы Бог поставил тебя распоряжаться Его имуществом.

Это второе понимание собственности Н.В. Сомин называет «общепринятым» в православном и католическом мирах. Но не в мире протестантском, где материальное стяжание стало главной заботой человека и даже его религиозной добродетелью, но опять-таки при том непременном условии, что он сочетает своё стяжательство с верой в Бога и с изучением Библии в свободное от стяжаний время, с посещением собраний своих единоверцев и с отчислением в пользу своих религиозных сообществ определённого процента от своих доходов.

Заслуга Н.В. Сомина в том, что он выявил эти три основных формулы отношения к собственности, которые, как правило, теряются в хаосе современных богословских мнений по занимающему нас вопросу. Выявил — и заставил задуматься о них. О том, какие обстоятельства их породили и какая судьба ждёт их в будущем.

Кроме того, автор сделал прозрачный намёк об их судьбе, отметив, что в новейшее время католики отошли от своего традиционного «общепринятого» понимания собственности в сторону понимания протестантского. Они фактически приняли, в лице своих богословов и, прежде всего, в лице своего папы Иоанна Павла II, «новый мировой порядок» со всеми вытекающими отсюда последствиями.

А теперь попробуем уяснить для себя, какие исторические обстоятельства сформировали в своё время эти выявленные Н.В. Соминым доктрины. Почему православные и католические политики реабилитировали, хотя и с существенными оговорками, личное и семейное стяжание собственности. Они это сделали, конечно, не потому, что отрицали евангельский идеал, а потому, что вынуждены были признать его практически полную несовместимость с реалиями своего времени. Полную его невозможность в качестве общей нормы. Если юноша, не имеющий семьи, ещё может отказаться от своего имения и последовать за Христом в качестве монаха или какого-нибудь дервиша, то как отказаться от имения тому, кто имеет жену и, тем более, детей? Ведь их надо кормить, одевать, обучать. А где они будут жить, если отец продаст свой дом и раздаст деньги нищим?.. И во что превратится государство, если все его граждане станут нищими? Кому будут продавать свои имения опоздавшие с этим делом, если никто не захочет иметь ничего своего? И кому эти имения будут, в конечном итоге, принадлежать?.. Ведь нельзя же оставлять их бесхозными.

Нелепость слов Христа, понятых таким образом, была очевидной. Поэтому Его толкователи, спасая Благую Весть от обнажения её нелепости, поправили своего Учителя, и сделали это очень деликатно. Они провозгласили: завещанная Господом идеальная норма осуществима в этом неидеальном мире только отчасти. Её могут вместить лишь избранные из избранных, т.е. монахи и подобные им по своему бескорыстию юроды. А остальные могут, оставаясь добрыми христианами, владеть своими имениями и даже без угрызений совести умножать их, но, разумеется, соблюдая при этом известные условия.

Вот логика адаптации евангельской нормы к тогдашним реалиям. И эта логика была по-своему очень логичной. Придумать что-либо лучшее было нельзя. Или так трудно, что сделать этого не сумели. Эта логика была неуязвимой до тех пор, пока у «общепринятой» доктрины не было серьёзных конкурентов. Пока христианская цивилизация была более или менее однородной по своему социальному коду. И пока соседние цивилизации руководствовались сходными началами в своём понимании собственности.

Но… затем обнаружилось, с большим опозданием, что вооружённые «общепринятой» и сходными с нею доктринами цивилизации отстают в своём материальном развитии от цивилизации нового типа, тоже вроде бы христианской, но куда более рациональной и практичной. А отставание в материальном отношении сказывается и на делах, имеющих смешанный, т.е. духовно-материальный характер. Они отстают в хозяйственном, техническом, научном и политическом отношении. И, следовательно, в военном. А это значит, что они обречены на завоевание этой более сильной цивилизацией. На завоевание если не внешнее, то внутреннее, то есть культурное, хозяйственное и политическое.

Дело, стало быть, не в каких-то внешних и случайных обстоятельствах, а в особенностях социальных кодов этих цивилизаций. «Общепринятая» формула собственности, ограничивая в человеке его страсть к стяжательству известными нормами, ослабляла тем самым её, а зависимость человека и его собственности от интересов самовластного Государства ослабляла её ещё больше. Ибо нет смысла перенапрягаться в стяжательстве, что-то придумывать и затевать, если плоды твоих усилий не защищены ничем от государственного произвола. Живи, как все, проявляя себя лишь в рамках привычного. Человек, живший под знаком «общепринятой» формулы собственности (и органически связанных с нею типов государства и правосознания), не мог ни много думать о Боге и созданном Им мире, ни эффективно им служить, не причиняя тем самым ущерба своему хозяйству. Как и наоборот: он не мог погрузиться целиком в служение маммоне, не оказавшись в конфликте с обществом и его нормами. Противоположные начала в человеке обессиливали друг друга, результатом чего стал застой в обществе. Застой как в области мысли, так и в сфере практических её приложений.

Но если «общепринятая» формула обуздывала в человеке его стремление к приобретательству и подавляла его активность в этом направлении, то протестантская формула, наоборот, освобождала их, сводя обязанности человека перед Богом и Его творением к формальности или к такому минимуму, который не влиял существенно на его жизнь и дела. Протестантская формула жизни стимулировала в людях инициативу по части личного обогащения, а эта последняя утилизировала, рано или поздно, любое изобретение, открытие и вообще всякое знание, поощряя тем самым их производство и пропаганду. Вот чем объясняется поначалу медленный их рост в католическом мире (но всё-таки намного больший, чем в православном мире, потому что именно католичество вынашивало в себе протестантизм), а затем взрывоподобный, после того, как протестанты, отстояв в религиозных войнах своё право на собственную цивилизацию, начали проявлять свой истинный характер.

Кроме того, надо учесть, что протестантский мир утилизировал в значительной степени даже стремление людей к истине и добру. Плоды такого стремления сортировались самим ходом жизни общества, порождённого протестантской формулой. При этом бесполезные или вредные для него плоды обрекались на исчезновение или забвение, а другие использовались в обработанном виде для маскировки истинного лица этого общества и для придания ему самого привлекательного вида.

Развязывая в людях алчность, протестантский код жизни порождал всё большую конкуренцию между ними как по части приобретения богатств, так и по части потребления. А эта конкуренция вынуждала их снижать, чем дальше тем больше, нормы нравственности как в культурной, так и в хозяйственной жизни. Протестантская этика фактически принуждала людей к безнравственности, но делала это лицемерно, сочетая скрытное принуждение с внешним благочестием. Двойная мораль, скрытная и показная, роднила протестантов (особенно кальвинистов) с фарисеями и потомками их, тоже сочетавшими свою показную верность Моисееву Закону с тайным беззаконием Талмуда. По существу протестантизм в его крайней форме (кальвинистской) был христиански окрашенным отпрыском талмудического иудаизма, чем и объясняется их негласный союз в истории.

Вселенский омут, порождённый этими двумя родственными силами, стал затягивать в себя не только евреев и протестантов. Если не хочешь оказаться растоптанным конкурентами, откажись (не на словах, а в глубине своего сердца, в глубокой тайне от всех, даже от жены и детей) от связывающих тебя в делах нравственных и религиозных ограничений. И оправдывай себя так (если ты не еврей), как оправдывают своё стяжательство протестанты. Вот чем объясняется отмеченный Н.В. Соминым факт отречения католиков от их собственной «общепринятой» доктрины и переход их на протестантские позиции.

Но по пути, проложенному католиками, вынуждены будут пойти со временем и православные христиане, ныне ещё продолжающие формально держаться «общепринятой» теории. Вынуждены будут пойти, если не вернутся на позиции евангельские и святоотеческие, подразумевающие общество нового типа — более совершенное по сравнению с обществами традиционными и модернистскими. Отказ православных христиан об «общепринятой» теории неизбежен, и вопрос только в том, в какую сторону они двинутся от неё.

На практике они уже сегодня вынуждены ловчить, приспосабливаясь к волчьим порядкам свободного от совести предпринимательства. Как говорится: с волками жить — по-волчьи выть. К этой жестокой необходимости принуждаются не только православные дельцы, но и рядовые православные наёмники, которым надо содержать свои семьи. И эти православные наёмники вынуждены работать не там, где им хочется, а где приходится. И на условиях, выбранных не ими. При всей их формальной свободе, у них нет выбора. Поэтому им приходится сносить унижения ради хлеба насущного. Молчать, когда молчание безнравственно или даже преступно. Или даже помогать в делах нехороших. Вспомним пророческий образ Сонечки Мармеладовой.

Желание православных христиан держаться привычной «общепринятой» теории и жмуриться, отказываясь понять её порок, то есть причину как исторической катастрофы христианства, так и своего теперешнего жалкого положения, лишь углубляет идейный кризис Православия и способствует окончательному превращению его в реликтовую религию, бессильную и бесполезную для общества.

Спасти Православие от нео-фарисейства и включения в систему «нового мирового порядка» может лишь признание православными христианами истинного положения вещей. То есть признание ими полной правды евангельских слов о невозможности служить двум господам и, как следствие, признание ими исторической ограниченности «общепринятой» доктрины, в которой правда Христова была усечена по причине неготовности христиан думать об обществе действительно христианском, в котором каждый заботился бы обо всех, а все заботились бы о каждом. В котором каждый имел бы минимум необходимых для жизни условий, освобождающий его для высшей жизни. Для дум о Боге и созданном Им мире. И для служения Богу в Его мире. Вот что такое социализм, понятый по-православному. Это, выражаясь образно, такой порядок вещей, когда человек за столом не хватает лучший кусок, а берёт худший, чтобы лучший кусок достался самому слабому или самому недогадливому. Когда человек не завидует имеющим более сладкие куски, потому что знает сладость более высокую.

Социализм невозможен при таком состоянии людей, когда они завидуют кому-то. Зависть — это не христианское чувство. Она порождается незнанием или забвением Бога. Вот почему социализм без Бога невозможен. Зависть не даст ему выстроиться и даже выстроенное разрушит. Зависть сродни гниению. Но знание Бога и формальное признание Его, даже формальное служение Ему — разные вещи. Фарисеи тоже «служили Богу». Появление зависти, как и гордыни, свидетельствует о начале перерождения знания Бога в Его незнание. Это начало внутреннего омертвления веры. Кто действительно знает Бога, тот не завидует никому. Даже святым, которые и краше его, и ближе его к Богу. Но — восхищается ими и свободно поклоняется им.

Иметь минимум материальных благ для того, чтобы приобретать максимум богатств духовных — разве в этом есть что-то новое? И разве не об этом всё Евангелие? И разве может быть у разумного человека иной смысл жизни, чем служить Богу в созданном Им мире? Думать о Боге, насколько хватит ума, и работать на Него, насколько хватит сил, — что может быть выше и лучше этого?.. И это дело не одних только святых, но каждого из нас, потому что иначе рушится человеческий мир и вместе с ним разрушаемся мы сами.

Мне говорят: Ну, хорошо. Пусть даже так. Но почему ты называешь этот порядок вещей социализмом? Нас, православных, тошнит и вывёртывает наизнанку от самого этого слова. Назови этот порядок соборностью или общинностью. А то прицепился к слову, выросшему совсем не на христианской почве.

Я думаю так: не на христианский почве выросли не только разные слова, наполнившиеся затем христианским смыслом, но и многое другое, что вошло затем в христианский круг идей. Например, не на христианской почве выросли государство, философия и разные искусства. Промысл Божий объемлет всё творение, не только мир христианский. Поэтому нет ничего страшного в том, что слово «социализм» пришло в христианский мир извне. Слово, но не идея, заключённая в этом слове, о чём уже говорилось ранее.

Но и само это слово прекрасно. И его нужно сохранить потому, что никакое иное слово не говорит так ясно и твёрдо об исторической катастрофе христианства, которую христиане предпочитают либо не замечать, либо мистифицировать, тем самым обессиливая себя. И никакое иное слово не говорит так ясно и твёрдо о причинах этой катастрофы и о способе выхода из неё. Вот почему нам нельзя отказываться от слова «социализм» при всём его принципиальном тождестве со словами «общинность» и «соборность».

Если слово «общинность» выражает идею согласия и единства сравнительно малого коллектива (причём согласия во многом первоначального, то есть не всегда и не во всём глубокого), если слово «соборность» выражает собою идею уже окончательного и бесконечно глубокого согласия и единства всего творения Божия (или идею приближения к такой гармонии), то слово «социализм» выражает собою по преимуществу судьбу этих двух родственных идей в истории после явления в ней Спасителя. За этим словом стоит «оптимистическая трагедия» христианства.

— Но ты говоришь такие вещи, о которых нет ни слова ни в Евангелии, ни у святых отцов. О них не говорилось и на Вселенских Соборах. Ты несёшь отсебятину.

— В Евангелии не было ни слова ни о святых отцах, ни о Вселенских Соборах. Не знала их в том виде, какой они приобрели в дальнейшем, и ранняя Церковь. Но следует ли из этого, что они выросли не из неё? что они были «отсебятиной» христиан позднейших?

Так и с выводами из Евангелия о социализме. Разве похоже растение на семя, из которого оно выросло? В Евангелии не было ни слова о социализме, но сказанное в нём подразумевает общество, члены которого заботятся друг о друге и не отделяют своих интересов от общих. А потому и имеют общую собственность.

Вспомним евангельскую притчу о талантах. В ней осуждается консерватизм бездельника, хранившего полученный от Бога талант, но не прибавившего к нему ничего от своего труда. Он не пустил полученное от Бога в дело (а дело, как правило, связано не только с трудом, но и с риском). А что это значит — пустить в дело талант? Это значит получить прибыль, то есть нечто новое и большее того, что было ранее. Вот почему пугаться всякой новизны значит быть плохим христианином. Истинное христианство отметает ложную новизну, а добрую новизну принимает. Добрую новизну, то есть согласную во всём по своему смыслу с Евангелием и святыми отцами, и, кроме того, вызванную действительными потребностями Церкви в новых условиях, а не просто стремлением к новизне ради неё самой.

Святые отцы и у частники Вселенских Соборов «пустили в дело» евангельские таланты и выработали на их основе и в их духе догматы и каноны, которых не было в столь отчеканенном виде до этого. И это была добрая новизна. Поэтому и современные христиане должны им подражать, если не хотят уподобиться евангельскому консерватору, зарывшему в землю полученное им от Бога. Мы обязаны развить евангельские и святоотеческие истины о собственности в полностью согласное с ними социальное учение, объясняющее причины дехристианизации мира и правильно ориентирующее всех относительно нашего настоящего и будущего.

Итак, вывод, который просится из статьи Н.В. Сомина:

«Общепринятый» код жизни обречён на окончательное поражение в ближайшем будущем, а торжество «протестантского» кода будет торжеством самых разрушительных сил в человечестве. Чтобы избежать такой перспективы, нужно принять новый код жизни и создать на его основе новый тип цивилизации, более совершенный, нежели известные нам из истории. Нужен новый или, точнее, истинный социализм, осмысленный, главным образом, с евангельских и святоотеческих позиций.

9 марта 2002 г.

Позднейшие примечания

Сомин был прав, критикуя «общепринятую доктрину» в том её виде, в каком она сформировалась и существует до сих пор. Но, как выяснилось потом, он понимал альтернативу ей не в виде более развитого социального учения, которое открывало бы людям глаза на опасности, связанные с консервативным образом мысли, и предлагало им путь постепенного совершенствования наличного общества, а в виде простого запрещения всякой частной собственности на том основании, что она есть начало капитализма, и её допущение обрекает социализм на разрушение. Взгляды Сомина представлены в его статьях на его сайте: Chri-soc. narod. ru, мои аргументы — в статьях «Почему социализм невозможен без частной собственности» (2003 г.), «Письмо Н.В. Сомину» (2004 г.) и «О частной собственности при социализме» (2010 г.).

25 июля 2010 г.

Нельзя победить Кащеево царство, не имея здравой ему альтернативы

Итак, если код традиционного христианского общества оказался не таким безупречным, каким виделся ранее, если его порок стал причиной поражения традиционного христианского мира, то, значит, связанные с этим кодом представления о человеке, обществе и государстве должны быть переосмыслены ради более глубокого их понимания.

КАКИМИ ЖЕ ЧЕРТАМИ ДОЛЖНО ОБЛАДАТЬ ИСТИННОЕ ХРИСТИАНСКОЕ ОБЩЕСТВО? То есть более высокое в нравственном и интеллектуальном отношении, нежели традиционное христианское общество? Отсутствие каких качеств в этом последнем обеспечило победу капитализма?

Выше говорилось о трёх чертах истинного христианского общества: о высокой настроенности его членов, невозможной без веры в Бога; о понимании ими общества как социального организма, имеющего семейно-родовую и, следовательно, национальную природу; и, наконец, о необходимости общей собственности народа на основные богатства страны (природные, хозяйственные и культурные). Но… достаточно ли этих трёх черт для построения истинного социализма? Или хотя бы для того, чтобы изобразить ими полноценную альтернативу «новому мировому порядку»?

Не имея такой альтернативы, его нельзя победить. Одними протестами, за которыми нет развёрнутой положительной программы (и соответствующей самоорганизации протестующих), можно создать только видимость борьбы со злом. В крайнем случае, разрушить существующий порядок вещей на какое-то время, после которого он восстановится в прежнем или ещё более грозном виде. Как это случилось у нас после советского «эксперимента». Созидание лучшего общества окажется новой катастрофой, если оно не будет осмыслено заранее хотя бы в главных его чертах.

Чтобы построить даже обыкновенный дом, надо предварительно обдумать его устройство и ход строительства. А общество сложнее любого дома. Вот почему следует заранее выявить фундаментальные его черты, не упустив из них ни одной. Чтобы не построить дом на песке или дом с бумажными стенами.

Духовное невежество народа и его социальная апатия, его погружённость в частные интересы — вот главная причина торжества зла в истории. Если члены общества не тверды в нравственном отношении или, при начатках доброй нравственности, интеллектуально беспомощны (а соединение нравственного чувства, то есть стремления к добру, с мыслью это начало духовности), то попытки создать праведную социальную систему обречены на провал. ЕСЛИ НЕ БУДЕТ ОСОЗНАНА НЕОБХОДИМОСТЬ ДУХОВНОГО РАЗВИТИЯ ЛЮДЕЙ И ЕСЛИ ЭТА ЗАДАЧА НЕ БУДЕТ РЕШАТЬСЯ УСПЕШНО.

А если вожди, даже настроенные благонамеренно, не поймут важности этого дела и понадеются на то, что разберутся сами во всём и создадут без участия народного ума праведное социальное устройство, то осуществят, в конечном итоге, не лучшие возможности, заключённые в том или ином социальном проекте, а худшие, и сгниют вместе с порождённой этим проектом системой.

Без полноценной связи с управляемыми, без понимания последними должного устройства общества и существующих в нём проблем, без их поддержки и критики вожди подобны семени, брошенному в не питающую среду. Такие независимые от народа вожди окажутся в зависимости от своего окружения, тоже беспочвенного, которое будет обеспечивать свои корыстные интересы за счёт общенародных, а для сокрытия этого дела придумает теории, обманывающие всех.

Но жизнь не обманешь. Она выявит, пусть и не сразу, скрытую до времени неправду. Как большую неправду сильных мира сего, так и сравнительно малую неправду трудящихся и обременённых. Неправду «приватизации» умов и жизней тех и других. Ибо люди, не заботящиеся о творении, вышедшем из рук Творца, мало чем отличаются от уродов, не догадывающихся вообще о своём Творце.

История, вопреки популярным словам, кое-чему учит. Иначе в ней не было бы никакого смысла. Она не учит ничему только слепых. А зрячим помогает прозреть чуть больше. История помогает выявить с новой стороны смысл евангельских слов, скрытый до времени господствующими предрассудками. Сегодня, благодаря истории, только слепые не видят того, к чему привело стремление людей жить частной жизнью. К чему привело их нежелание думать о мире, созданном Богом, и не заботиться о нём.

«ИТАК НЕ ЗАБОТЬТЕСЬ И НЕ ГОВОРИТЕ: ЧТО НАМ ЕСТЬ? ИЛИ: ЧТО ПИТЬ? ИЛИ: ВО ЧТО ОДЕТЬСЯ? ПОТОМУ ЧТО ВСЕГО ЭТОГО ИЩУТ ЯЗЫЧНИКИ… ИЩИТЕ ЖЕ ЦАРСТВА БОЖИЯ И ПРАВДЫ ЕГО, И ЭТО ВСЁ ПРИЛОЖИТСЯ ВАМ» (Мф. 6, 31–33).

Будете искать Царство Божие и воплощать его НА ЗЕМЛЕ (как сказано о том в молитве Господней: «Да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и НА ЗЕМЛИ») — и не будет у вас ни голодных, ни униженных, ни развращённых. И сама жизнь ваша наполнится высшим смыслом. А не будете искать правду Божию и воплощать её на земле — сами же и породите у себя и нищету, и зависть, и другие пороки. И, как венец этого скрытного отступления от Бога, «новый мировой порядок».

Вот в чём истинная причина той «апостасии», на которую наши писатели-монархисты хотели бы спихнуть, не раскрыв её действительного смысла, все неудобные для них вопросы, связанные с историей и социальной проблематикой. Спихнуть и мистифицировать.

КАПИТАЛИЗМ, как и предшествовавшие ему грабительско-паразитические общественные системы (из которых он вырос как самое рациональное и лукавое их порождение), ЭТО РЕЗУЛЬТАТ НЕ ТОЛЬКО ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ХИЩНИКОВ И ПАРАЗИТОВ. ЭТО, ПРЕЖДЕ ВСЕГО, РЕЗУЛЬТАТ ГЛУХОТЫ ХРИСТИАН К ЗАПОВЕДИ ХРИСТА И ФАКТИЧЕСКОГО НЕЖЕЛАНИЯ ЕЙ СЛЕДОВАТЬ. Ибо паразиты и хищники торжествуют не в любой среде. Здоровая среда их обессиливает. А в среде больной они плодятся и набирают силы, чтобы превратить затем свою власть в глобальную.

Смысл человеческой жизни в служении Богу и, следовательно, в заботе о Его творении. А поскольку ядром творения является сам человек, зависящий от порождаемой им же среды, то есть от общества, то и служение Богу будет порочным, если будет игнорировать факт этой взаимозависимости человека и общества. Служить Богу, отдавая общество неизвестно кому или даже явным Его врагам, — это новое фарисейство, возникшее уже на христианской почве.

Подобно тому, как в браке его здоровье зависит не от одной стороны, а от совместных усилий супругов, здоровье общества зависит тоже не от одних только правителей. Оно зависит от усилий всех. Поэтому осознание каждым человеком своей личной ответственности перед Богом за состояние общества — это обязательное условие истинного социализма. Это его фундаментальная черта. Подразумевающая понимание каждым членом общества смысла и хода человеческой истории, то есть причин современного состояния мира и способов его изменения в лучшую сторону.

Если эти простые истины (а они действительно просты, хотя при современном состоянии умов воспринимаются с трудом или не воспринимаются вовсе) станут достоянием всех, если им будут учить с детства (родители — детей, учителя — школьников, а писатели и художники, учёные и богословы — родителей и учителей), то история не только продолжится (вопреки утверждению, будто она уже закончилась), но изменится сам её характер.

История начнёт превращаться из силы преимущественно спонтанной (и даже направляемой с какого-то времени организованными преступниками) в силу нравственную и разумную. Всех проблем, возникающих в грехопадном мире, она не решит никогда. История не победит ни смерти, ни болезней, ни их источника — гнездящегося в глубинах человеческой природы греха. Но в борьбе за её высокую направленность люди обретут праведный смысл жизни, более полный и глубокий, нежели при уклонении от этой борьбы. И, вместе с тем, будут осмысленно защищать своё человеческое достоинство (образ Божий в себе и в других) от неизбежного иначе его поругания. Потому что капитализм порождает безбожное общество, а безбожное общество это подобие ада и уже его начало. Это начало ада, в котором худшие насилуют лучших и затем их уничтожают.

Мне возразят (не все, но многие), что надежда на то, что люди могут что-то понять и измениться в лучшую сторону, это утопия. Что человеческую природу не переделаешь. А потому человечество обречено, в лучшем случае, на повторение в новых формах того, что уже было. Хотя, скорее всего, нас ждёт не повторение, а спуск по новому, техногенному, пути. Спуск, приближающий нас к аду. Впереди не новое средневековье, как думал Бердяев, а новое язычество, вооружённое наукой и техникой.

Я не пророк, а потому не буду спорить о будущем. Кто его знает. Но уверен, что оно зависит от нас, в том смысле, что Бог едва ли станет помогать бездельникам. Настраивая себя на бесполезность борьбы за лучшее будущее, мы затягиваем на себе удавку и отдаём её концы врагам русского народа. Пессимизм исторический это не безобидная вещь. Он разрушает русский народ изнутри, а потому должен скрытно подпитываться в нём его врагами. Если у русского народа есть враги (а это несомненно), то, значит, есть и такая подпитка. Наряду с блокадой в нём здравых идей.

Кроме того, заметим, что быть пессимистом очень легко, а для многих очень удобно. Если лучшее будущее невозможно, то не остаётся ничего другого, как сосредоточиться на своих частных делах. Исторический пессимизм для многих — великолепное оправдание своекорыстного отношения к миру. Пессимисты и скептики ноют о жалком роде людском не потому, что сами настроены высоко, а от любви к личным удобствам. Происходящее в обществе их волнует так же, как состояние погоды за дверями их дома, или даже как волнует театралов происходящее на сцене. Поглощая новости, они развлекают себя и получают свежие темы для разговоров. Еарнир к заботам о самих себе. И как бы новые подтверждения того, что их социальная пассивность — разумна.

Их уверенность в том, что человеческая природа неизменна, это уверенность людей близоруких. На самом деле природа людей менялась в истории и продолжает меняться. Сегодня мы не приносим в жертву богам своих детей и не убиваем жён на похоронах их мужей. Сегодня мы не пьём кровь своих врагов, а это значит, что наша природа уже другая.

Когда явился Христос, то небо стало выше и, вместе с тем, приблизилось к человеку. Что было бы невозможно без изменения его природы. Кто говорит, что идеи и образы не влияют на неё, тот демонстрирует пустоту своей головы. Человеческая природа пластична, и наука не знает границ её изменчивости. Её формируют не только условия жизни, при всей их важности. В одних и тех же условиях люди ведут себя по-разному, потому что по-разному видят мир и имеют разные установки. Из чего следует, что господство лучших идей в обществе должно улучшить саму человеческую природу.

Мысль о её неизменности особенно нелепа в устах христиан. Она обессмысливает слова Христа: «Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5, 48). Ведь совершенствование это изменение в лучшую сторону.

Утверждать, что Евангелие подразумевает совершенствование только индивидуальное, значит не понимать взаимозависимости человека и общества и навязывать свою слепоту зрячим. «Не обманывайтесь: худые сообщества развращают добрые нравы», — говорит апостол (1 Кор. 15, 33).

Итак, забота всех обо всех (а не забота только о спасении своей души) есть показатель полноты любви людей к Богу. «Потому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою», — говорит Господь (Ин. 13, 35). А любовь предполагает не коммерческие отношения, но дарение и самопожертвование. Любовь невозможна без заботы, которая обречена на бессилие, если в ней нет понимания природы человека и природы общества. Значит, евангельские слова предполагают необходимость возрастания МУДРОСТИ в членах христианского общества («будьте мудры, как змии», — Мф. 10, 16). Они предполагают не консервацию такого положения, когда вокруг праведника собираются толпы невежд, ищущих света, но преображение всех вокруг Христа. «А вы, — говорит Он, — не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель — Христос, все же вы — братья» (Мф. 23, 8). Из чего следует, что учительство и ученичество среди людей это никак не идеал христианской жизни. Это лишь вынужденная необходимость. Это следствие погружения людей во тьму. И только этим одним обстоятельством они оправданы. Но чем свободнее люди от помрачающего их греха, тем ближе они к евангельскому идеалу. Тем больше свободы и внутреннего равенства в их отношениях при неизбежности иерархии и неизбежном различии даров каждого.

Но как мало в проповедях нашего священства призывов совершенствовать свой разум. Их вытеснили призывы каяться неустанно. Хотя условие действенного покаяния — работа ума. Иначе оно вырождается в формалистику и оцеживание евангельских комаров. Становится подобным работе машины на холостом ходу. Высокая настроенность души, провоцирующая раскаяние в грехах, должна наполняться соответствующим ей интеллектуальным содержанием. Что невозможно без выведения ума человека из сферы частной жизни на простор всего Божьего мира. Только здесь, на этом просторе, постигается окончательно смысл жизни каждого человека и смысл созидаемых им институтов — от брака и семьи до нации и Церкви. Только здесь, думая и заботясь обо всех, разум человека становится соборным.

Развитие соборного разума в каждом члене общества это не менее важная черта социализма, чем общая собственность на основные богатства страны. Без соборного разума социализм обречён на болезни и катастрофу. Эгоистические интересы (подавленные, но не изжитые внутренне), если их заблокировать в одних направлениях, найдут выход в других. И, прежде всего, в карьеризме, а также в использовании своего служебного положения в корыстных интересах. Эти болезни разрушали советский социализм изнутри, но о них помалкивали казённые идеологи.

Размышляя о социализме, Лев Толстой отвергал его именно с этой стороны. Он писал: «Если бы и случилось то, что предсказывает Маркс, то случилось бы только то, что деспотизм переместился бы; то властвовали капиталисты, а то будут властвовать распорядители рабочих… Но положим, что вы достигнете того, что желаете: свергнете теперешнее правительство и учредите новое, овладеете всеми фабриками, заводами, землёй. Почему вы думаете, что люди, которые составят новое правительство, люди, которые будут заведовать фабриками, землёю… не найдут средств точно так же, как теперь, захватить львиную долю, оставив людям тёмным, смирным только необходимое… Извратить же человеческое устройство всегда найдутся тысячи способов у людей, руководствующихся только заботой о своём личном благосостоянии… потому что те люди… будут преследовать свои личные выгоды так же, как и прежние правители, и тем будут нарушать смысл самого того дела, к которому призваны. Скажут: выбрать таких людей — мудрых и святых. Но выбрать мудрых и святых могут только мудрые и святые» (И.И. Гарин «Неизвестный Толстой», Харьков, 1993, с. 161).

Вот как просто опроверг социализм Лев Толстой. Так же просто, как расправился с учением Церкви. В своих размышлениях о жизни он добрался до той истины, что назначение всякой вещи можно извратить. И это открытие так его ошеломило, что он стал анархистом. То есть стал отрицать даже самые необходимые формы общежития, от брака и семьи до государства. Он противопоставил им мудрость и святость как «единое на потребу». Как единственное лекарство против всех зол. Но не догадался о том, что мудрость и святость тоже могут быть извращены, как и наличные формы общества. И что тогда? Отказаться от них тоже?.. Или осмысливать их сообща, как и всё остальное?.. находить и устранять их пороки?

Скажут: Да кто же против того, чтобы общество состояло из одних святых, думающих о Боге и заботящихся о Его творении? Но… как этого достичь? Дело за малым.

И верно: всё большое начинается с малого. Поэтому начать хорошо бы с того, чтобы начать хотя бы немножко думать. А думают ли, к примеру, наши православные христиане о том, о чём они молятся?

Если они просят Бога о наступлении Его Царства на земле, но не делают при этом ничего для его наступления, то много ли значит их молитва? И не лицемерна ли она?

Когда они просят Бога о хлебе насущном, то не сидят с открытыми ртами в ожидании, что Бог положит им в рот кусок хлеба, но — трудятся, думают и не считают свои труды какимто грехом или ересью. А когда молятся Богу о своём здравии, то опять-таки не сидят, сложив руки, в ожидании исцеления, но бегают по врачам, добывают лекарства. А вот позаботиться об исцелении общества им в голову не приходит. Так их приучили понимать своё христианство. Вот какая большая разница в их отношении к собственным молитвам. В одном случае они просят Бога всем сердцем — и потому крепят свою молитву своими делами. А в другом случае просят Бога ради красного словца, потому что уверены, что Царство Небесное на земле наступит когда-нибудь без всякого их участия, а потому и заботиться о нём нечего. Хотя Христос сказал этим глухим очень понятно, что Царство Божие надо искать прежде всего.

Каждый человек обладает огромной потенциальной силой, которая в нём спит и пробуждения которой не хватает для пробуждения силы его соседей. Вместе с которыми он мог бы свернуть горы. И даже, может быть, разбудить почти необъятные силы народа. А потому на Страшном суде каждый увидит, что он мог бы сделать в своей жизни, но не сделал, потому что смотрел на других и усыплял себя общей апатией.

Постоянные усилия в одном направлении даже самого обычного человека, если они прилагаются в течение всей его жизни, дают результат вполне сравнимый с тем или иным подвигом Геракла. Вот почему нельзя скромничать, оценивая свои силы. И говорить: А что я могу?.. Или: а что мы можем?.. Без Бога мы не можем ничего, а с Ним мы можем многое. Но растрачиваем свои силы на искание суетных благ, которые истлеют вместе с нашими суетными помыслами. Мы запечатлеем себя в вечности только теми делами, которыми послужим Богу и Его миру. А для этих дел Бог даёт силы каждому, кто захочет их делать.

Какими же делами надо крепить молитву о Царстве Божием на земле? Думается, что такими же простыми, какими мы крепим наши молитвы о здравии и хлебе насущном. Надо, прежде всего, искать правильные мысли об обществе и раскрывать их по возможности полно. И эти правильные мысли распространять. А для лучшего их усвоения делать их как можно более понятными. И собирать сторонников этих идей, поскольку сообща легче превращать их в материальную силу.

Эти задачи взаимосвязаны. Они правильно организуют каждого. Поняв разумность этих задач, каждый может самостоятельно найти своё место в общем деле. Соответствующее его силам, обстоятельствам и талантам.

В общей работе по созиданию праведного русского мира будет твориться духовное родство русских людей, ныне утраченное почти полностью. Только на этом пути возможны для них подлинная ДРУЖБА, подлинные БРАКИ и подлинные РОДСТВЕННЫЕ СВЯЗИ, которые иначе пустеют изнутри и рвутся.

В общей работе как раз и будет совершенствоваться человеческая природа. Молитва и пост, внимание к себе и к своим ближним, участие в сакральной жизни Церкви — это одно крыло христианина, живущего в миру. А другое — забота об обществе. Кто отрицает это второе крыло в мирской жизни, тот помогает преступникам овладевать миром.

Выше говорилось о том, что капитализм ухудшает человеческую природу. Он стимулирует рост научных и технических знаний, вытесняя ими из человека организующие его религиозные и национальные идеи. Без научно-технических знаний человек бессилен в конкурентной борьбе, но по мере их умножения оказывается их пленником. Взрывоподобный их рост делает его обладателем всё меньшей их части, но, вместе с тем, человек тонет в этих знаниях, не имеющих отношения к смыслу его жизни.

Кроме того, капитализм развивает в человеке комбинационный тип мышления, столь характерный для племени талмудистов. Тип мышления, нацеленный не на общую пользу для всех, а лишь на свою личную или клановую выгоду. Капитализм развивает, как говорят учёные, антисистемное мышление, которое невозможно без тайномыслия и лицемерия, без тайных дел или таких дел, истинный характер которых не соответствует официально провозглашённому.

Эти отрицательные черты, свойственные еврейско-капиталистическому мышлению, соседствовали в советском социализме с чертами прямо противоположными по смыслу, переплетались с ними и маскировались ими.

В советское время русский ум, заблокированный в религиозно-национальном отношении, устремился с тем большей энергией на освоение научно-технических знаний и практическое их использование. Он вырос гигантски по сравнению с дореволюционным временем и стал посматривать свысока на разум своих предков. Но он вырос только научнотехнически, а в религиозно-национальном отношении выродился ещё больше, чем это было до революции. И потому не мог осознать катастрофичности происшедшей в нём перемены. Очевидная материальная эффективность использования научно-технических знаний создавала иллюзию, будто он, русский ум, способен понимать всё и вся. Хотя на самом деле обезбоженный ум это колосс на глиняных ногах. А если ум, то, значит, и сам человек. И весь народ. Организованный внешней для него силой, русский народ стал в советское время могучим внешне и даже способным одолеть объединённую Гитлером Европу. Но предоставленный сам себе, оказался жалким и не способным организовать себя даже на семейном и общинном уровне, на котором организуют себя многие афро-азиатские народы.

Это его состояние — оборотная сторона тех грандиозных успехов, которыми так гордятся советские патриоты. Гордятся, не понимая связи этих былых успехов с нынешним состоянием русского народа. Не понимая того, какой ценой достигались эти успехи. Ценой духовного геноцида, куда более страшного, чем геноцид физический.

Но за геноцид русского народа ответственны не только его организаторы. Есть доля вины за него (и, возможно, немалая) на самом русском народе, позволившем чужакам стать хозяевами в его собственной стране. Хотя измерить эту долю не может никто, кроме Бога. Только Ему одному известны как степень зависимости русских людей от независимых от них внешних обстоятельств, так и мера свободы, которую они сохраняли, но не использовали лучшим образом.

Сегодня судьбы мира зависят от того, сумеют ли так называемые простые люди понять свою непростоту (реальность образа Божия в себе) и необходимость высшего типа жизни. Решатся ли начать думать о Боге и мире самостоятельно и вопреки всем обстоятельствам, в которые их загнали змееголовые владыки мира сего.

Но думать самостоятельно о Боге, истории и обществе для большинства людей непривычно. Их этому не учили. Их заставляли повторять чужие мысли и верить в них (или делать вид, что веришь). И подготавливали тем самым современное религиозное и социальное безмыслие. Современный идейный хаос.

Но мало того. Сегодня думать о высоких материях не только непривычно для большинства людей. Это накладно для их карманов. Высокие думы отвлекают от дел, они не дают ничего для семейных бюджетов, они разорительны. Думать о высоких материях хорошо тогда, когда семья понимает их важность, их организующую силу. А этого понимания, как правило, нет. Думать о высоких материях хорошо тогда, когда есть интеллектуальная подготовка для этого. Когда есть избыток сил. А если силы все без остатка уходят на борьбу за выживание?.. Какие уж тут думы.

Вот причина массового гражданского дезертирства. Общество гибнет, а люди думают лишь о том, как бы им выжить в ходе этой гибели.

В уклонении от пустого политиканства есть элемент здравого смысла, но он соседствует, как правило, с эгоистической настроенностью и, главное, с непониманием того обстоятельства, что все заботы о личном и семейном спасении пойдут всё равно, в конечном итоге, прахом, если общество будет продолжать деградировать. Спасения на тонущем корабле быть не может.

Спасение общества зависит от высокой духовной организации его членов, а продвижение к этому состоянию заблокировано существующими условиями жизни. И потому остаётся, думают многие, только смириться перед правдой этого факта.

Но для смирения людей как раз и были созданы эти условия.

Как некогда бесы пугали подвижников, показывая им бесполезность их трудов, так и ныне они пугают потенциальных подвижников. Они помогают людям обманывать самих себя. Обманывать тем, будто у них нет сил ни думать об обществе, ни, тем более, работать на него.

А для того, чтобы этот обман удался, он должен содержать в себе какую-то долю правды, чтобы заслонить ею таящуюся за ней неправду. Эта доля правды заключается в том, что у современного человека действительно нет сил и времени думать о высшем мире. А почему? В этом всё дело. В правильном ответе на этот вопрос — громадное обстоятельство, о котором люди, как правило, не задумываются. От них спрятан не только ответ, но даже сам вопрос. Спрятан, потому что их внимание уже изначально сфокусировано на совсем других вопросах. И все их силы поглощены борьбой за «выживание», переходящей плавно и незаметно в борьбу за «успех» в этой жизни. А этот «успех» подобен бездонной бочке: сколько в неё ни наливай воды, всё будет мало. И сил ни на что другое уже не останется.

Воспитание людей, как в семье, так и в школе, поставлено у нас таким образом, что общий интерес либо вообще отсутствует в поле зрения юного поколения, либо присутствует в нём формально, лишь на словах, но не осмысливается по-настоящему, не сопрягается разумно с личным и семейным интересом. Зоркость людей усиливается, когда они сосредотачиваются на осмыслении какого-либо предмета. А если он исчезает из поля их зрения, то понимание его туманится. И оказывается нулевым, если даже в лучшие времена было слабым. Но именно так у нас обстояло дело с таким сложным предметом, каким является общество в его историческом развитии.

Не догадавшись об этой ловушке, в которую их загнали, людям не выбраться из неё. Не догадавшись о том, что их бессилие имеет экономическую причину лишь во вторую очередь, а в первую очередь имеет причину психологическую или, точнее, духовную. Ту самую, о которой говорил Христос. Причиной бессилия людей является их ложная настроенность — искать изначально не Царства Божия, но — во что им одеться и т.д. Если люди поймут, какие огромные последствия имеет их изначальная ориентация, то заменят, конечно, бездонную бочку, о которой у нас шла речь, бочкой добротной, имеющей крепкое дно и не пропускающей нигде воду. То есть ограничат служение своим личным и семейным интересам жёсткими рамками. Они не позволят им болезненно распухать и заслонять собою весь мир Божий.

Итак, сказанное выше выстраивается в такую логическую цепочку: социализм невозможен без высокого нравственного и интеллектуального уровня членов общества, а продвижение к этому уровню невозможно без их самосовершенствования, которое, в свою очередь, невозможно без их СВОБОДНОГО ВРЕМЕНИ. Свободное время — одна из высочайших ценностей человеческой жизни и, вместе с тем, фундаментальное условие социализма.

Но свободное время невозможно для загипнотизированных ложными ценностями. Если таким людям дать океан свободы (предположим, что такую свободу им даст научно-технический прогресс), то они превратят его в океан несвободы. Они разбазарят свои силы на взаимную борьбу за лучшее, как им будет казаться, место под солнцем и окажутся, в конечном итоге, ещё более усталыми, чем были до этого. Свобода возможна лишь для свободных. Для тех, кто видит Бога и служит Ему. Они занимают под солнцем самое лучшее место, о чём не догадываются остальные.

Говоря о свободе, её извратители утаивают самое важное. Они «забывают» сказать, что свобода невозможна без двух вещей: без знания человеком Бога (безумцы не могут быть свободными) и без сознательного обуздания человеком его низших, а тем более ложных потребностей. Которые прут из него тем сильнее, чем меньше развиты его высшие силы. И чем меньше они развиты, тем меньше он сознаёт их низость. Он принимает их за «естественные» и вкладывает в них всю душу. А в результате становится их пленником.

Но погасить до конца эти низшие влечения трудно даже в самом себе, а в членах своей семьи и подавно. Потому что ближние человека, начавшего думать по-настоящему о жизни, как правило, отстают от него в этом отношении. И потому зависимы, при всём их своеволии, от ущербного воспитания и от внешнего мира, в котором эти низшие влечения господствуют.

Капитализм начинался с «раскручивания» ложных потребностей людей, и он не может их не «раскручивать». Он начинался с торговли предметами роскоши, соблазнявшими королей, которые усиливали поборы со своих подданных, чтобы покупать эти предметы. А королям подражали аристократы и дворяне. В гонку за роскошью, престижем, удобствами и наслаждениями втянулись мало-помалу все. Торговля распространилась на всё, что окружает человека и находится в нём самом. Человек стал товаром.

В ходе этой катастрофы люди приобрели громадные познания и способности. Но это был побочный эффект. А главный заключался в том, что человек отрывался всё больше от Неба и Земли, становился, при всех своих приобретениях, всё более беспомощным и всё более управляемым злыми силами. А в перспективе — управляемым полностью. Капитализм вытеснил из него ложными потребностями главную его потребность, делающую его человеком: быть образом Божиим. Быть свободным, свободно думать о Боге и свободно служить Ему и Его творению.

Если бы христиане были разумными людьми, они анафематствовали бы капитализм (мысль об анафематствовании капитализма принадлежит покойному Ф.В. Карелину). Опознав истинную природу этого расчеловечивающего строя, они стали бы осмысленно строить своё общество. И в результате имели бы не катастрофу христианского мира, но его возрождение в новой силе.

Социализм есть условие возрождения христианства. Но он сам зависит от раскрытых и ещё недостаточно раскрытых истин Евангелия. Социализм есть неосуществлённые в истории потенции Евангелия. Поэтому он не состоится, если затронутые выше темы греха и аскезы, как и связанная с ними тема Рая, не будут включены в его политэкономию. Политэкономы должны открыть Евангелие, а богословы додуматься до той простой истины, что всё происходящее в обществе имеет духовные корни. Додуматься и начать богословствовать об обществе.

Не имея правильного представления о смысле райской жизни, как и о последствиях грехопадения, нельзя правильно строить свою жизнь. И, следовательно, нельзя правильно строить экономику: хозяйство, обслуживающее потребности преп. Сергия Радонежского и его сомысленников, будет отличаться принципиально от хозяйства, обслуживающего потребности героев Рабле и реальных их прототипов.

Но тема, затронутая мною, так глубока и многогранна, что задерживаться на ней до её полного раскрытия значило бы отказаться от намерения перечислить другие фундаментальные черты социализма. А назвать их надо, чтобы начать присматриваться к ним и осмысливать их всё более зорко. Осмысливать их, а также и те черты, которые выявятся со временем в ходе более обстоятельного осмысления лучшего общества.

4 сентября 2002 г.

О хозяйственном национализме

Итак, необходимость духовного РАЗВИТИЯ народа для правильной его самоорганизации и АСКЕЗА как условие такого развития — вот главная мысль предыдущей статьи. Эта мысль раскрыта в ней не полностью, потому что исчерпать её содержание трудно: на каждом этапе истории и в каждой конкретной ситуации идея совершенствования имеет свои особенности. Поэтому возвращаться к ней придётся ещё не раз, чтобы дополнить или уточнить сказанное.

А пока попробуем выявить другие важные черты социализма.

ПЯТАЯ ФУНДАМЕНТАЛЬНАЯ ЕГО ЧЕРТА. Ею будет ХОЗЯЙСТВЕННЫЙ НАЦИОНАЛИЗМ и, как его результат, ПОЧВЕННОЕ хозяйство. Я имею в виду под этим словом такую организацию хозяйства, которая делает его НАЦИОНАЛЬНЫМ не по имени только, а по существу. То есть подчиняет производство и потребление продуктов, их распределение и торговлю ими национальным интересам народа, организующего своё хозяйство. Такое хозяйство, в отличие от современного, имеющего космополитический характер, будет обогащать не коммерсантов и банкиров, но всю нацию в целом. И будет обогащать её, в первую очередь, не материально, но духовно, потому что богатство духовное важнее богатства материального.

Богатство духовное это, прежде всего, правильное представление общества о Боге и созданном Им мире. Оно является главным условием правильной организации народа и его экономики. Если народ приобретёт такое богатство, то нарастит со временем и богатство материальное, которое будет заключаться не в дорогих побрякушках, а в материальной силе нации, в её способности защищать свою независимость от любой агрессии извне. Если же народ соблазнится богатством материальным и забудет о приоритете духовной силы, то утратит со временем всё, чем обладал раньше.

Хозяйство национальное невозможно без освобождения денежной системы страны от долговой удавки международной финансовой системы, навязывающей народам разрушительные для них нормы жизни. Поэтому в социалистической стране должна быть введена монополия государства на внешнюю торговлю и запрещены как хождение иностранной валюты, так и вывоз за рубеж денег и драгоценностей. Банки должны стать государственными, а само государство должно создаваться и контролироваться нацией, быть инструментом национальной политики. Не нация для государства, а государство для нации. А не наоборот, как это было до сих пор.

Далее. Чтобы быть свободным, народ должен питаться плодами своей земли, а не привозными из-за рубежа. Одеваться в одежду, волокна которой выращены на своей земле и обработаны руками своих соплеменников. Обогреваться теплом своей земли. Строить дома из отечественных материалов. Из них же строить дороги, создавать средства передвижения и орудия производства. Отдыхать на своей земле, чтобы познавать и обогащать её, а не чужие земли.

Народ, пренебрегающий этими правилами, обречён на кабальную зависимость от враждебных ему сил, которые используют её для окончательного порабощения его или даже для его уничтожения. Поэтому каждый человек должен руководствоваться в своей жизни не прихотями и капризами, но интересами осмысленными, самая общая часть которых должна быть отчеканена в разумных правилах поведения.

Когда-то в Германии, когда она была ещё относительно свободной (это было до начала Первой мировой войны), издали брошюру, автор которой писал:

«Производя расход, хотя бы и самый малый, надлежит считаться с интересами отечества и сограждан. Не следует забывать, что, приобретая какой-либо иностранный товар, хотя бы ценою в один грош, ты уменьшаешь на этот грош состояние твоего отечества. Твои деньги должны давать выгоды и барыш только немецким торговцам и рабочим. Не оскорбляй германской земли, германского дома и германской мастерской, пользуясь привезёнными из заграницы машинами и орудиями. Не допускай того, чтобы на твоём столе появлялось заграничное мясо, сало и т.д., ибо это будет вредить германской скотопромышленности и отечественному скотоводству. Пиши всегда на немецкой бумаге немецкой ручкой, обмакивая её в немецкие чернила и пользуясь немецкой промокательной бумагой. Носи одежду исключительно из немецких материй и немецкого производства головные уборы».

Эти правила, если их не доводить до абсурда, но корректировать в соответствии с здравым смыслом (например, почему пренебрегать иностранной машиной, если она может послужить национальному делу лучше отечественной? Зачем стрелять в бандита из отечественной рогатки, если можно из иностранного автомата? Да и мысли, возникающие в чужих головах, если они правильные, почему не брать на вооружение?), надо усвоить каждому русскому человеку. И усвоить их так, как усваивают таблицу умножения. Иначе русские не дорастут до полноты своей русскости, которая, думается, не столько в прошлом, сколько в нашем будущем.

Почвенность хозяйства предполагает, кроме того, духовную связь хозяев со своей землёю. Ревнивую любовь к ней и верность ей, единственной и неповторимой. Заботу о её достоинстве, которой не может быть у людей беспочвенных.

Если хозяйство капиталистическое бездушно, то хозяйство почвенное духовно. И это естественно: каков хозяин, таково и хозяйство.

В капиталистическом хозяйстве господствуют посредники, то есть банкиры и коммерсанты, которые используют свою власть над производителями и потребителями для окончательного их порабощения. Хозяйство капиталистическое не знает другого отношения к земле, кроме утилитарного и технического. А потому и позволяет себе вытворять с нею всё, что захочет.

Хозяйство же почвенное содержит в себе нравственное начало, этот начаток райского отношения к созданному Богом миру. Поэтому почвенное хозяйство сложнее по своей природе хозяйства капиталистического. Здесь хозяева смотрят на свою землю не только как на работницу. Она и работница, и, вместе с тем, член нашей семьи. И малой семьи, в которой рождаются дети, и большой — национальной, — вырастающей из малой и охраняющей её. А лик всякого члена семьи священен.

Своя земля связывает нас с началами и концами жизни. В ней наши предки. На ней будут жить наши потомки.

Своя земля напоминает нам о высшем мире. Она связывает нас не только с небом, которое обнимает её, но и с Небом Всевышним, которое мы осмеливаемся называть нашим Отцом.

Своя земля — хранитель памяти личной и национальной, без которых нет ни человека, ни нации. А потому и не может быть социализма.

Русские православные христиане говорят, что земля Божья, и это действительно так. Из чего следует условность всех человеческих прав на неё. Внутренняя их законность или незаконность в зависимости от того, соответствуют ли они воле истинного её Владельца. Воле, которая, думается, в том, чтобы земля, подобно воздуху, принадлежала всем, кто в ней нуждается.

Эта мысль об условности человеческих прав на землю важна, но раскрыта не полностью, и потому малоплодна. Земля должна быть не столько личной и семейной собственностью, сколько общенациональной. Национальная собственность приоритетнее. А почему?.. По той причине, что только нация может защищать свою землю и утверждать на ней справедливость и разумный порядок. Разрозненные же её владельцы на это не способны.

Необходимость национальной собственности на землю вытекает логически из факта творения народов Богом. «Все народы, Тобою сотворённые…», -поёт псалмопевец (85-й псалом). Но если так, если народы действительно сотворены Богом (а не созданы преходящими историческими обстоятельствами, с исчезновением которых должны исчезнуть), то, значит, Бог дал им не только жизнь, но и, как необходимое её условие, право на свою землю, без которой они умирают. Без которой они подобны растениям, выдернутым из почвы. Ибо на ничейной земле они либо, смешиваясь, упраздняют друг друга, либо, деградируя в нравственном и религиозном отношении, превращаются в мафии, сохраняющие только наружные черты народов. Мафии, отличие которых от древних языческих племён (тоже, как правило, разбойничьих или полуразбойничьих) в том, что те были связаны со своей землёю и потому имели в себе задатки высшего развития. А здесь их уже нет.

Своя земля — это, следовательно, не только условие жизни народов. Это условие их нравственности. Это условие их связи с Богом. Это условие их высшего развития.

Так упразднились бы и малые семьи, если бы их лишили права на перегородки, отделяющие их друг от друга. Если бы их лишили права на собственное жилище и своё хозяйство.

Так упразднилась бы и всякая плоть, если бы в ней исчезли границы, отделяющие одну клетку от другой и один орган от другого.

Враги человечества сознательно обходят это фундаментальное обстоятельство. В своей пропаганде они отводят от него глаза людей и фокусируют их внимание на реалиях современной жизни, чтобы затем, пользуясь их близорукостью, скрыть от них болезненный характер этих реалий и вывести из них ложное заключение. Они говорят: «Сегодня люди разных национальностей живут на общей земле, в одних домах, на одних лестничных клетках. Они женятся по любви, которая выше всех разделений. Как религиозных, так и национальных. В смешанных браках, которых становится всё больше, рождаются дети со смешанной кровью, которую разделить уже невозможно. Из этого обстоятельства и надо исходить, потому что смешение народов естественно, ему нет альтернативы. Любая попытка разделить народы искусственно не даст ничего, кроме океана страданий и общего озверения. Она породит бесчеловечный мир, в котором человека будут оценивать не по его нравственным качествам, а по количеству в нём полноценной и неполноценной в национальном отношении крови. Вот почему проповедь разделения народов есть величайшая опасность для человечества. Вот почему она должна быть поставлена вне закона. И должна наказываться самым суровым образом».

В таких или близких по смыслу словах разрушители народов изображают спасительную для человечества идею. А вот идею сионистскую, провозглашающую собирание евреев на их «исторической родине» (и вытеснение с неё палестинских арабов), изображают, наоборот, очень сочувственно. Они, по существу, оправдывают её и свидетельствуют тем самым о ДВОЙНОМ СТАНДАРТЕ, из которого исходят: что позволительно для евреев, то непозволительно для всех остальных. А поскольку этот двойной стандарт соответствует полностью провозглашённой Талмудом идее решительного превосходства евреев над неевреями, то напрашивается вопрос: да кто же они, эти разрушители народов, по своему национальному происхождению?.. Или точнее: кто стоит за трансляторами разрушительных для народов идей?

Эти господа, конечно, заинтересованы в том, чтобы не только изобразить спасительную для народов идею в самом отталкивающем виде, но и организовать (для более сильного воздействия на человеческие умы и для создания крайне необходимого для этих господ предлога) какую-нибудь провокацию в этом роде. Организовать действительную трагедию, представив её практической реализацией этой идеи. Загипнотизировать людей такой трагедией значило бы сделать их уже окончательно не способными думать здраво о самой сути дела. Ни о желательности размежевания народов, ни о том, каким образом осуществить это дело в полном согласии с нравственным чувством и здравым смыслом.

Довести до абсурда можно любую правильную идею. И это один из способов врагов народов морочить им головы. Бросать их из одной крайности в другую. А потому и надо не просто поддерживать правильные идеи, но следить, как их толкуют их сторонники.

Вот почему и в занимающем нас вопросе надо думать о том, какое размежевание между народами разумно, а какое безумно и катастрофично для них.

Разумное размежевание должно быть таким, какое бывает между семьями. Между близкими по духу семьями оно поменьше, между далёкими — побольше. А между враждующими семьями размежевание должно быть ещё большим.

Перегородки между народами не могут и не должны доходить до самого неба, но в разумных пределах они необходимы. Перегородки должны быть такими, какие нужны каждому народу, чтобы быть хозяином на своей земле и в собственном доме.

Стены крестьянской избы не только отделяют внутреннее её пространство от внешнего, но и соединяют с ним посредством дверей и окон, посредством печной трубы. Сочетание разумной закрытости с разумной открытостью — вот идея всякого дома и всякого национального дома. Летом вторые рамы выставляются, и окна, смотря по погоде, то распахиваются, то закрываются. А зимою даже форточки открываются редко. И печная заслонка, смотря по нужде, то открывается, то закрывается. Как разумно. Вот дорасти бы до такой разумности архитекторам нашей национальной жизни.

Размежевание народов, в плане теоретическом, это вполне разрешимая проблема. Неразрешимой её представляют лишь заинтересованные в её неразрешимости. Её сложность не в теоретической стороне, а исключительно в практической, то есть в самих людях, в состоянии их умов. Сумеют ли они очнуться от эгоистического дурмана и понять, что нынешний образ жизни влечёт их по наклонной вниз? Сумеют ли изменить свою нелепую жизнь на жизнь осмысленную, которая невозможна без возрождения их религиозного и национального сознания?.. Или не сумеют?.. В этом всё дело.

Если они не сумеют очнуться от дурмана, то в их головах останутся несокрушимые доводы в пользу того, что размежевание народов и невозможно, и не нужно, и даже преступно. А если сумеют, то эти доводы растают, как тают с наступлением дня ночные призраки.

Суть дела в том, что размежевание народов действительно невозможно в том виде, в каком его подсказывают враги народов. А они умышленно изображают его как хирургическую операцию, совершаемую сошедшими с ума хирургами. Не понимающими того, что лечить посредством скальпеля духовную болезнь, каковой является утрата людьми их национального сознания, могут только безумцы. Это лечение должно быть в первую очередь духовным и лишь во вторую очередь дополняться разумным режимом, помогающим людям думать не только о хлебе насущном.

Разумное размежевание народов возможно только в виде длительного процесса, сопоставимого по своей длительности с процессом расползания людей с их исторических родин. Причин, по которым они покидали родные края, было много, но главной причиной, стоявшей за ними, была утрата представителями народа-хозяина приоритетов на его собственной земле. А эта утрата происходила, в свою очередь, от того, что корыстные интересы монархов и господствующих классов космополитизировали их сознание, а вместе с ним и саму государственную идею (и правовую мысль в целом). Следствием чего была нарастающая космополитизация жизни народов, то есть их разрушение.

Восстановить приоритеты народа-хозяина на его собственной земле значило бы повернуть процесс обезземеливания народов в обратную сторону. И здесь важны поначалу не столько детали этого предстоящего дела, сколько ясное осознание людьми его необходимости. Будет это глубокое осознание — будет и последующая обстоятельная работа умов над тем, каким образом сделать процесс размежевания разумным и наименее болезненным для всех добросовестных людей, оказавшихся на чужих территориях. А совершенно безболезненных процессов в истории не бывает. И потому требование такой абсолютной безболезненности было бы самой обыкновенной демагогией, имеющей своей целью попросту заблокировать осуществление спасительной для людей идеи.

Преимущества представителей народа-хозяина на его земле должны стать значительными лишь на заключительном этапе размежевания, а поначалу должны быть небольшими, хотя и достаточными для того, чтобы породить постоянный медленный приток своих и постоянный медленный отток чужих. Эта незначительность преимуществ представителей народа-хозяина и замедленность на первом этапе всего процесса в целом нужны для того, чтобы создать щадящие условия для всех, оказавшихся на чужой земле. Чтобы дать им время для неспешных раздумий на столь серьёзную тему и осмысленного возвращения в родные края. Без оскорбительных подгонялок и катастрофических потерь.

Огонь — полезная вещь. Без огня наша жизнь невозможна. Но при неосторожном обращении с ним можно сгореть. А межнациональные отношения это горючий материал и даже взрывоопасный. Здесь нельзя давать волю своим чувствам. Их надо держать в узде. Они должны быть под контролем национального разума, в котором спасение и русского народа, и всех остальных народов.

Разрушители народов очень заинтересованы в том, чтобы спалить дело их размежевания в огне межнациональной вражды. И спалить в первую очередь их национальный разум. С этой целью их ставленники действуют не только в русском национальном движении. С этой целью в российских народах закулисным влиянием этих ставленников подавляются наиболее здравомыслящие люди и выдвигаются в руководители шовинисты, опустошающие нравственно эти народы и возбуждающие их агрессию против русского народа. Цель этих закулисных сил, как догадаться не трудно, заключается в том, чтобы не только систематически грабить русских материально, но и сломить их нравственно. Одних — запугав и превратив в предателей своего народа, других — доведя унижениями до полного умственного ослепления

Все добросовестные люди, как русские, так и нерусские, должны знать, что план разрушителей народов состоит в том, чтобы уничтожить в первую очередь русский народ, заблокировав его организующие силы и натравив на него по возможности все российские народы. А затем, по выполнении этой части программы, приступить к уничтожению российских народов, которым уже не на кого будет опереться в защите своего национального бытия.

О процессе размежевания народов можно было бы сказать ещё многое. И о том, что создание приоритетов на своей земле резко подняло бы уровень национального сознания всех. И о том, что этот подъём национального сознания потянул бы за собою вверх не только нравственное сознание людей, но и религиозное их сознание, потому что религиозная жизнь в безнациональной среде обречена на вырождение. Возродилось бы и творчество, которое в мире коммерции тоже обречено на вырождение. Количество смешанных браков стало бы постоянно уменьшаться. И, наконец, уместно сказать о правах человека. Они могут быть обеспечены только в полноценной национальной среде, где каждый человек ценен для всех своих и где каждый всеми оберегается. А в среде безнациональной права человека имеют только формальный характер. Здесь можно убить или изнасиловать любого, если за ним не стоит правящая мафия.

О процессе размежевания народов можно было бы сказать ещё многое. Но я не буду входить здесь в подробности, потому что их много и все они требуют внимательного к себе отношения. Я повторю лишь сказанное ранее: при желании совершить это дело разумно и человечно, оно может быть совершено в полном соответствии с этим желанием.

А теперь коснёмся ещё одного обстоятельства. Но не малого, а огромного, как небо.

Как быть малым народам? Создать на своих землях самодостаточные хозяйства им не по силам. На это способны только большие народы, да и то лишь в главных чертах, а не во всех деталях. Покупать какие-то вещи на стороне им всё равно придётся. Доводить идею самодостаточности национальных хозяйств до ликвидации вообще всей международной торговли было бы нелепо. Поставить международную торговлю на службу народам — вот что надо. Отнять её у антинациональных посредников. Только-то и всего.

Но что же следует из сказанного?

Чем меньше народ, тем больше он зависит от внешнего мира и, в первую очередь, от своих сильных соседей. И тем важнее для него, чтобы эта зависимость имела полезный для него характер. Чтобы она защищала его, а не разрушала. Но такое возможно лишь в том случае, если интересы малого и большого народов будут совпадать. В этом случае они будут усиливать друг друга, а не ослаблять.

Я потому и начал с интересов малых народов, что на их примере понятнее потребность вообще всех народов во взаимоподдержке.

Но если их интересы будут своекорыстными, то любое согласие между ними окажется эфемерным и только временным. И эфемерной окажется их сила: рано или поздно их раздавят. Противостоять в одиночку или мелкими объединениями несметной силе своих разрушителей народы заведомо не способны.

Следовательно, в интересах всех почвенных народов, то есть нравственных в своём основании, складывание нового человечества — не разрозненного, как это было раньше, но объединённого общей нравственной идеей. Объединённого общей решимостью входящих в него народов отстаивать своё национальное бытие совместно. Нужно, если говорить языком понятным для советских и постсоветских людей, сочетание национализма с интернационализмом.

Враги человечества прекрасно понимают, какую опасность представляет для них такое соединение национальной идеи с интернациональной. А потому и стараются развести эти понятия как можно дальше и противопоставить их друг другу. С этой целью они наполняют идею интернационализма космополитическим содержанием, а идею национализма эгоизируют и наполняют высокомерием по отношению к другим народам. Что, естественно, порождает их вражду. Они стилизуют национализм под шовинизм с целью его компрометации и последующего фактического запрещения. И дезориентируют таким образом людей.

Вот почему размежевание народов, о котором у нас идёт речь, невозможно без выведения их национального сознания на более высокий, чем это было раньше, уровень. Это размежевание невозможно без ясного понимания ими того, какие могучие силы заинтересованы в их уничтожении. И какие методы они используют ради этого. Размежевание народов невозможно без ясного понимания ими того, что оно нужно не для окончательного их отчуждения друг от друга, а для правильной их самоорганизации и последующего всё большего идейного и нравственного сближения. Сближения, которое не упразднит их особенностей, вылепленных руками Творца, но очистит их от греховных привнесений и потому выявит их в подлинном их виде. Такое сближение в Боге будет истинным сближением, без смешения и связанного с ним саморазрушения.

Какие же выводы будут из сказанного?

Я ограничусь только двумя. Первый из них: народы союзные должны торговать в первую очередь друг с другом, чтобы подпитывать союзников покупкой их товаров. И эта торговля должна иметь высоконравственный характер. А не лукавый, какой она бывает у своекорыстных посредников. Союзные народы должны заботиться не столько о том, чтобы продать свой товар повыгоднее, сколько о том, чтобы покупающая сторона знала все его качества и не была ни в чём обманута. И чтобы продаваемые ей товары были действительно ей полезны.

Такая торговля будет связывать народы крепче любых юридических документов. Она будет воспитывать чувство национального достоинства, которого нет и не может быть у паразитов и грабителей.

И вывод второй: поскольку любая торговля и любая хозяйственная деятельность неотделимы от политики (их связь может выступать на поверхность и быть очевидной для всех, но может скрываться в глубинах бытия), то объединение народов в новое человечество должно принять, в конце концов, какую-то разумную политическую форму.

Форм политических союзов может быть много, и это обстоятельство способно породить новые разногласия. Но я не буду входить здесь в оценку разных видов содружеств. Лишь выскажу кратко своё собственное мнение по этому вопросу. Я думаю, что лучшей формой была бы империя нового типа, ядром которой была бы не личность императора и не правящий слой вокруг него, а весь праведно организованный большой народ, мирный по своему характеру, вокруг которого собирались бы добровольно согласные с ним народы. Идея «старшего брата», высказанная в своё время Сталиным, но так и не осуществлённая им, была, на мой взгляд, правильной идеей. Империя без такого центрирующего её ядра обречена на шатания и рассогласованность её составляющих. Это было бы не столько реальное объединение, сколько фиктивное. Но и чрезмерная централизация была бы для неё вредной. Нахождение разумной меры в сочетании двух одинаково необходимых начал — объединяющего и самостоятельного — будет постоянной темой для размышлений всех народов, заинтересованных в максимальной эффективности своего союза.

Империя нового типа должна созидаться как естественная иерархия народов, сознающих спасительность для себя этой иерархии и потому живущих не только своей сугубо национальной жизнью, но и жизнью всего собора народов. Сочетающих в себе национальное начало со сверхнациональным, как это бывает во всякой здоровой семье, живущей не только своими семейными интересами, но и общественными, то есть национальными. Которые спасают семью от духовного загнивания. И точно так же, как безнациональная семья уродуется и слабеет духовно, народ, утративший праведную мысль о Боге и созданном Им человечестве, тоже уродуется и слабеет духовно. Его мысли и чувства мутнеют, становятся плоскими и не столько притягивают к себе искателей правды, сколько отталкивают их.

Отрыв национальной мысли от сверхнациональной это, думается, одна из причин равнодушия большинства современных русских людей к пропаганде обрезанной национальной идеи. И не только обрезанной, но ещё и обезображенной языческой свастикой, прямо противоположной по своему смыслу животворящему православному Кресту.

Мне могут сказать, что такой империи, в виде семьи народов, не только не было никогда в истории, но и не может быть. Потому что силы зла в человечестве намного превосходят силы добра. Такая империя, скажут мне, это всего лишь ЗОЛОТОЙ СОН о праведных отношениях между народами.

А я отвечу, что без золотых снов наша жизнь вообще не имеет никакого смысла. Золотые сны в человечестве это не иллюзии, а напоминания нам свыше о подлинной природе бытия. Это напоминания нам о подлинной реальности, для которой мы созданы Богом и вне которой не находим себе места в этом мире.

Праведный собор народов это не только недостижимый на этой грешной земле идеал, но и спасительный ориентир, без которого мы обречены скользить всё глубже в безумие. Без идеала не проживёшь, если хочешь жить разумно.

И в заключение этой части ещё одна мысль.

В связке национализма с социализмом национализм первичен, а социализм вторичен. Но не в смысле меньшей его ценности, а как стадия роста. В социализме завершение национальной идеи, её полнота. Хотя и на ранней стадии он тоже есть, но лишь в зачатке, в неразвитом виде.

При социализме национальная идея не изживает себя, а раскрывает свою связь с интернациональной идеей. И эта вторая связка подобна первой. Здесь национализм тоже первичен. Но правильно понятый национализм это, как уже сказано, путь к единству всего человеческого рода.

18 февраля 2003 г.

Позднейшее дополнение

«Нет сомнения, что заграничный товар отличается и дешевизною и доброкачественностью, но тем менее надежды русскому производителю одержать победу над ним. На первый взгляд — не всё ли равно, где купить сукно русскому покупателю, за границей или дома, лишь бы оно было хорошее. Но миллионы таких покупок создают судьбу народную. Если вы купите аршин сукна в Англии, вы дадите дневную работу англичанину, накормите его семью. Тот же аршин, купленный дома, накормил бы русского работника. Если русское образованное общество, состоящее из землевладельцев и чиновников, все доходы с имений и жалованья передаёт за границу, то этим оно содержит как бы неприятельскую армию, целое сословие рабочих и промышленников чужой страны. Свои же собственные рабочие сплошною многомиллионной массой, сидят праздно. Вы скажете — они не могут сидеть праздно, так как, чтобы уплатить помещикам и государству требуемые деньги, они должны производить то, за что дают за границей деньги, то есть хлеб. Но я уже говорил выше, до какой степени не выгодно народу специализироваться на производстве сырых продуктов и вообще на чёрном труде. Далеко нечего ходить: сравните доходы чернорабочего со своими. Государства, не сумевшие развить в себе высшие промыслы или добровольно отказавшиеся от них, начинают играть в семье народов роль тёмных бедняков, которые всего только и умеют, что почистить трубы или натереть полы. Мы, в течение двухсот лет вывозящие только сырьё, рискуем навеки остаться в положении простонародья на всемирном рынке: от нас всегда будут требовать много работы и всегда будут бросать за это гроши» (М.О. Меньшиков «Замкнутое государство. Одиночество как сила». Цитата из сборника «РУССКАЯ НАЦИЯ И ГОСУДАРСТВО», составитель Е.С. Троицкий, Москва, 2002, с. 336).

2006 г.

Почему социализм невозможен без частной собственности

Сделанный вывод о праве народов на свою землю и своё национальное хозяйство вынуждает присмотреться внимательнее, чем это обычно принято, к альтернативе, утверждающей либо полное господство частной собственности, либо её полное упразднение. Присмотреться внимательнее приходится потому, что эта альтернатива не знает народов и, следовательно, не признаёт их права на собственность. Не знает она и Бога, Который тоже исключается из числа собственников. Вот какая это интересная альтернатива.

Авторы «Коммунистического манифеста» писали, что вся их теория может быть кратко выражена в словах: уничтожение частной собственности. Следовательно, по их мысли, в отрицании частной собственности заложено и отрицание ими Бога, и отрицание семьи, и отрицание нации и государства. Следовательно, по их мнению, религия и семья, нация и государство связаны внутренне с частной собственностью и потому порочны, как и она сама. Вот почему они не нужны трудящимся, которым нужна только общественная собственность. Связанная внутренне… с чем?.. с какими ценностями?.. противоположными по смыслу традиционным?.. Или с какими-то ещё?.. Но какие же могут быть ещё?.. Вот это-то и непонятно.

А потому и напрашивается вопрос: кому же служили на самом деле авторы манифеста? Трудящимся, чьи традиционные ценности насиловались капитализмом, или, под видом служения трудящимся, их угнетателям? Которые были, конечно, заинтересованы в том, чтобы изуродовать свои жертвы духовно. Изуродовать и сделать их тем самым окончательно не способными на сопротивление.

Две ложные крайности, в которые загонялись умы думающих об обществе людей (либо частная собственность, либо общественная), не только отрицали друг друга, но и, конечно, подразумевали. Они незаметно подыгрывали друг другу. Они фокусировали внимание на себе, отсекая его от реального мира, в котором человек и общество, при всех противоречиях между ними, всегда взаимосвязаны и взаимозависимы. А потому и собственности, принадлежащие им, взаимосвязаны и взаимозависимы тоже. Они предполагают и дополняют друг друга, а не исключают. И чем здоровее в нравственном отношении общество, тем очевиднее это обстоятельство. А чем общество уродливее, тем оно непонятнее.

Так, например, в здоровой семье личная собственность никогда не противоречит общесемейной собственности. Как и в крестьянской общине, пока она сохраняет свои нравственные устои, частная собственность семьи не противоречит нисколько общеобщинной собственности.

Вот по этому образцу и строить бы нам свою общенациональную жизнь, сочетая разумно оба вида собственности. Не подчиняя общее частному, как это происходит при капитализме, и не запрещая частное, как это было в СССР. А — дополняя одно другим, как это бывает в каждом здоровом организме, где всякая его часть служит целому, а целое заботится о всякой своей части. Единство общего и частного — вот против чего ополчились с разных сторон два вида безбожной мысли.

Некогда в Англии рабочие заметили, что использование машин не ослабляет их эксплуатацию, а, наоборот, усиливает её. Оно создаёт безработицу и конкуренцию между ними за рабочие места, а конкуренция позволяет владельцам заводов понижать зарплату. Рабочие догадались об этом и стали крушить машины. Они вошли в историю под именем луддитов. Но потом им объяснили учёные люди, что дело не в машинах самих по себе, а в неправедном устройстве общества, которое позволяет владельцам заводов использовать машины для усиления их угнетения. Однако, выбравшись из одной ловушки, рабочие оказались в другой, куда более хитрой.

Учёные люди объяснили им, что общество устроено плохо не потому, что оно безбожно (и, следовательно, не потому, что, в силу этого обстоятельства, частная собственность приобрела в нём уродливые формы), а потому, что она, частная собственность, порочна по самой её природе. Именно в ней, а не в каком-то непонятном «первородном грехе», источник уродств современного общества. А если так, то для его исцеления надо, прежде всего, уничтожить частную собственность.

Демонизируя частную собственность, с одной стороны, и обожествляя общественную собственность, с другой, учёные люди объяснили трудящимся, что в будущем правильном обществе они будут сами управлять своими фабриками и всем обществом в целом, причём в полном согласии друг с другом. А согласие будет полным потому, что источника зла уже не будет. Останутся лишь пережитки прошлого, от которых общество освободится в исторически кратчайшие сроки. После периода очистительных классовых войн, в которых наследие прошлого будет выжжено как калёным железом.

И в самом деле. Сколько соблазнов связано с этой частной собственностью. Не будь её, не было бы ни капитализма с его уродствами, ни других несправедливых обществ. А было бы то, что уже произошло в СССР.

Ниже я отмечу ряд эффектов, связанных с отрицанием частной собственности при социализме.

Первое следствие заключается в том, что это отрицание превращает мелких и средних собственников (то есть основную часть общества, включая крестьян), вполне способных понять разрушительный характер капитализма и необходимость национализации крупной собственности, в противников социализма и обеспечивает тем самым огромный ПЕРЕВЕС последних в политических битвах. А если огромный перевес, то, значит, и логически следующий из этого обстоятельства настрой радикальных социалистов на «революционное» подавление своих противников. Вот происхождение идеи диктатуры пролетариата, от имени которого горстка людей, не имеющих к нему никакого отношения, присваивает себе право навязывать силой народам неприемлемые для них порядки. В идее диктатуры пролетариата запрограммированы и гражданская война, и последующий за нею террор в отношении всех инакомыслящих. Постоянный террор, следствием которого должна стать идейная и нравственная деградация народа, его превращение в низкоумное и безвольное население.

Вот какая начинка заключена в высоконравственном, казалось бы, отрицании частной собственности при социализме.

Но это не всё. Вторым следствием отрицания частной собственности при социализме будет эгоизация частных интересов вместо их социализации, вместо их воспитания в высоком духе, в духе служения Богу и обществу. Дело в том, что запретить частную собственность можно, а запретить частные интересы нельзя. Гони их в дверь — они возвратятся в окна и через малейшие щели. Они родятся в глубинах самой души человека. И если не найдут соответствующих их природе законных форм проявления, то проявятся в извращённом виде, в полузаконных, а то и попросту преступных формах.

Советский опыт подтвердил, что частные интересы, в их извращённом виде, действительно вторгаются в область, признанную общественной, и устраивают здесь свой осторожный бал. А поскольку творят его по возможности скрытно, то получается, что этот бал есть, но его, вместе с тем, как бы и нет. Его нет, потому что материя его слишком тонка и, как правило, неосязаема для грубых рук закона. Хотя считается, что этот последний ограждает интересы общества достаточно надёжно, но на самом деле это не так. Не имея поддержки ни от подлинно нравственной среды, ни, тем более, от стоящих над законом и управляющих им в собственных интересах, этот всесильный по видимости закон на самом деле бессилен перед неистощимой хитростью членов больного общества.

Ты мне, я тебе. Это естественно и разумно. Это так нравственно. И сам живи, и другим давай жить. Но, конечно, не за свой собственный счёт. И не за чей-то ещё, а так, за ничей. Или, как говорится, за счёт общества, которое и создаётся для блага людей и от которого всё равно не убудет. Экое богатство кругом. Тысячу лет растаскивай — и не растащишь. А почему?.. По той причине, что люди создают куда больше, чем получают. Вот почему это пользование не воровство, а запланированная сверху компенсация. Понимаешь?

Отсутствие частной собственности (или, точнее, сведение её к размерам лично-семейного хозяйства) не мешает людям думать в первую очередь о своих частных интересах или думать только о них, оставляя заботы об обществе тем, кому они полагаются по должности. А этим последним не запретишь думать тоже в первую очередь о себе, делая вид, будто думают в первую очередь об обществе.

Если бы они действительно думали в первую очередь об интересах общества, то, конечно, не соглашались бы так угодливо со всеми идеями, которые изобретались вождями и спускались к ним сверху для воплощения в жизни. А миллионы начальствующих, за редкими исключениями, соглашались и воплощали эти идеи независимо от их правильности или неправильности. И это безмыслие, и эта безответственность перед Богом и обществом — разве не глубиннейшая причина всех катастроф?

Однако, понять людей, не утруждавших себя опасными мыслями и делами, тоже можно. Ибо какой смысл думать об обществе, если толку от этих мыслей всё равно никакого? Один убыток. Одна пустая трата времени, которого и без того не хватает. Если всё решается в высоких кабинетах Политбюро, то все твои думы такого рода окажутся в лучшем случае не наказанными. Вот почему действительно умные люди никогда не думали и не думают о том, как переставить звёзды на небе, а думают лишь о том, как устроиться самим поудобнее под этими звёздами.

Используя официальные идеи и нормы, как некогда воины использовали сабли и щиты, разумные эгоисты захватывают в таком обществе командные высоты и, сплачиваясь с подобными себе, вытесняют чужаков с подвластных им территорий. И в первую очередь выдавливают людей нравственных и потому опасных. Предварительно обнюхивая их и проверяя: свои ли? От белых ворон, не желающих стать чёрными, приходится избавляться, компрометируя их незаметно на всякий случай. А своих по духу естественно привлекать и поддерживать. Они помогут, они не выдадут чужакам на расправу. И чем больше вокруг тебя таких своих людей и чем выше их положение в обществе, тем богаче и безопаснее твоя жизнь.

Не имея возможности проявиться открыто и потому в согласии с интересами общества, частные интересы ускользают от его глаз в область, именуемую закулисной, или даже уходят в подполье, где творят уже явно преступные дела. А сами дельцы создают системы связей, которые растут и в которых вырабатываются собственные законы и способы конспирации. В их рядах оказываются не десятки и сотни, а миллионы простых и не простых людей, занимающихся в добровольно-принудительном порядке обвесом, обмером, обсчётом, приписками, спекуляцией дефицитом, вымогательством взяток и другими художествами, перечислить которые невозможно. А не будешь этими делами заниматься и платить дань вышестоящим хищникам — вышвырнут тебя с рабочего места да ещё наденут ведро с помоями на голову. Чтобы не задавался. Эта система хороша тем, что её организаторы практически неуязвимы, а попадаются и несут наказания мелкие, в основном, преступники да изредка их невысокие начальники.

Эта система многообразна, она имеет свои особенности в любой сфере общественной жизни. И в медицине, и в системе образования, и в так называемой культуре. Она подобна растущей раковой опухоли или распространяющемуся гниению. С какого-то момента она срастается с государственным аппаратом и начинает влиять на политику государства.

Чтобы справиться с этим нравственным гниением общества и его криминализацией, нужно, прежде всего, начать думать по-настоящему о духовных основах общества. То есть пойти на пересмотр марксистской догмы, превратившей духовное начало в производное от материи и материальных условий жизни. Надо пойти на это, но… разве позволят это сделать могучие силы, использующие марксизм как инструмент своего господства?

А если на это не пойти, то останутся только две возможности: либо согласиться с крахом социализма в стране и перестроить общество на капиталистический лад (а для спасения марксизма от разоблачения его истинной природы списать его пороки на российских его «исказителей»), либо вернуться, ради торжества социализма, к террору, в котором он создавался и набирал силы. Вернуться — и наказывать египетскими казнями за малейшие отступления от его интересов. За воровство колосков с колхозного поля, за опоздание на работу, за вредную болтовню. Не говоря уж о каких-то несогласиях с вождями. Как можно не соглашаться с теми, кто воплощает в себе ум, честь и совесть нашей передовой эпохи? Без возрождения искусственного единомыслия населения с его вождями остановить нравственное разложение общества невозможно. Как невозможно остановить по весне таяние снегов.

Чтобы спасти социализм, надо восстановить ледяную атмосферу в обществе и заморозить, в первую очередь, мысль. Не техническую, а общественную и философскую мысль. Если когда-то безбожные социалисты начинали с того, что провоцировали в людях мысли об обществе, то, добравшись до власти, заканчивают тем, что запрещают думать о нём самостоятельно. А заодно запрещают и всякую самодеятельность членов общества, не отвечающую интересам высшего их руководства.

Но как возродить этот спасительный террор в новых условиях, уже не имеющих ничего общего с прежними условиями?.. Это практически невозможно. А если даже каким-то чудом воскресить этого покойника, то где гарантия, что он не набросится опять на своих создателей, как это уже было в прошлом? Где гарантия того, что он не начнёт, наученный горьким опытом прошлого, вытворять такое, о чём даже подумать страшно?

Итак, пресечь эгоизацию членов общества и последующую его самоубийственную криминализацию можно, в условиях запрета на частную собственность, только тотальным террором. И здесь мы опять, отправляясь от несколько иного обстоятельства, чем это было в первом случае, приходим к тому же, к чему пришли ранее.

А вот и третий эффект, связанный с отрицанием частной собственности при социализме. Он заключается в том, что она обеспечивает с материальной стороны, в условиях огосударствления хозяйственной жизни, свободу личности и свободу малых сообществ. Да и свободу большого сообщества тоже. Частная собственность является как бы противовесом использованию общественной собственности государственным аппаратом для навязывания им своих идей и норм населению. Лишённые альтернативных источников жизни не способны эффективно защищать своё право на самобытность и на своё понимание жизни. Вот почему отрицание частной собственности так дорого тем, кто хотел бы под видом служения обществу переделать его по своему собственному вкусу. Катастрофический крен общества в сторону его сверхцентрализации, а потому и упразднения в нём свободы его членов, есть не случайность (которую пытаются списать на духовные качества русского народа), а неизбежность, логически следующая из упразднения частной собственности при социализме.

Однако, упраздняя свободу членов общества ради торжества общественных интересов, его вожди упраздняют тем самым и само общество. Хотя это обстоятельство остаётся почти незамеченным благодаря тому, что замечать его невыгодно ни самим вождям, ни капиталистическим их противникам. Ведь общество тем и отличается от стада (а также от государства и казармы), что его члены, будучи свободными и разумными, объединяются в соответствующее их общим идеям и общим интересам согласие. А истинное развитие человечества в том и состоит, чтобы такие человеческие согласия (народы) становились по мере приближения их к Богу всё более свободными и всё более разумными. И всё более согласными между собою.

Поясняя следующее, уже четвёртое по счёту, обстоятельство, воспользуюсь сравнением общества с крестьянской семьёй. Различие функций частного и общественного хозяйств в подлинном социалистическом обществе сходно с разделением труда в крестьянском хозяйстве. Здесь муж берёт на себя физически более тяжёлую работу, оставляя жене посильные для неё дела. Но эти последние тоже необходимы, без них семейное хозяйство невозможно. И это разделение труда по половому принципу разумно.

Но хозяйственные дела в обществе тоже неодинаковы. Одни имеют государственный масштаб, и с такими делами частным хозяйствам справиться трудно. Другие, наоборот, неудобны для гигантских хозяйств, потому что зависят от местных особенностей, учитывать которые большие хозяйства не в состоянии. Здесь нужен иной масштаб зрения и совсем иные способности. Здесь нужна частная деятельность, использующая частную собственность.

Как без женского труда не было бы семейного хозяйства, так и без частного хозяйства общественное хозяйство оказывается однобоким. Оно не обеспечивает население самыми необходимыми «мелочами» и не использует возможности, таящиеся в людях и в окружающей их жизни. Доведённая до абсурда социализация даёт обратный эффект. Она порождает не рачительных хозяев, соединяющих разумно свои частные интересы с общественными интересами, а недалёких эгоистов и обывателей. Связывая людям руки по части их законной самодеятельности, она связывает одновременно их умы, делая их равнодушными к общественным интересам. Порождая пустоты всякого рода по части товаров и услуг (или, как принято у нас было говорить, «дефициты»), она провоцирует тем самым сообразительных эгоистов на заполнение этих пустот такими способами, которые капитализируют социализм изнутри.

Доведённая до абсурда социализация превращает общество в подобие казармы. А казарма хороша лишь для военного дела, для всей совокупности общественной жизни она не годится. В казарме нет ни уюта, ни разнообразия Божьего мира. Ни его глубины, ни его сложности. Казарменный образ жизни хорош, повторю, для войны и подготовки к ней, но самодостаточностью казарма не обладает. Она нужна для большего, чем она сама. При отсутствии же этого большего (и тем более с исчезновением образа врага) она утрачивает свой смысл и производит отталкивающее впечатление скудостью своего содержания, однообразием своей жизни и отсутствием в ней свободы. В такой казарме СКУЧНО, как скучно птице в клетке, поэтому она порождает сильнейшую тягу во вне, в иные миры, которые расцвечиваются воображением. Так у нас в годы «застоя» создавался в воображении сказочный образ «свободного мира» и воспитывалось исподтишка презрение к собственной стране и к своему народу. Внутренней эмиграцией из советской казармы были и карьеризм, и накопительство, и пьянство, и разврат, и другие виды ухода в частные интересы, никак не связанные с интересами общества. От собирания старинных монет до собирания политических анекдотов. Лишённая смысла казарма стала причиной распространения той гнили, о которой речь была выше.

Итак, подытоживая всё сказанное выше об эффектах, связанных с отрицанием частной собственности при социализме, можно сказать, что ПЕРЕСОЛИТЬ ПО ЧАСТИ ОБЩЕСТВЕННОЙ СОБСТВЕННОСТИ ТАК ЖЕ ПЛОХО, КАК И НЕДОСОЛИТЬ.

Однако искусство повара не замыкается на этой формуле. Поэтому далее я попробую поговорить о некоторых других вещах, связанных с природой собственности, не забывая при этом и о своих оппонентах.

Уводя людей из реального многоцветного мира в свой черно-белый мир ложных абстракций, советские колдуны от идеологии учили, что частная собственность отличается от личной собственности тем, что первая используется для эксплуатации людей, а вторая использоваться не может. И, обнажая невольно истинный характер своей логики, объявили крестьян мелкой буржуазией, то есть мелкими капиталистами, на том основании, что они СПОСОБНЫ перерождаться в кулаков-мироедов. А потому и являются-де эксплуататорами в потенции. Дай им волю — и они восстановят капитализм. Из чего следовало, что для предотвращения этой опасности общество обязано отнять у них обещанную им ранее землю и превратить их сёла в подобия исправительно-трудовых лагерей.

Оправдывая такое отношение к крестьянству, Максим Горький вещал: «Разрешите напомнить вам, что мужицкая сила — сила социально нездоровая… сила эта есть в основе своей не что иное, как инстинкт классовый, инстинкт мелкого собственника, выраженный, как мы знаем, в форме зоологического озверения» («Наш современник», 2003, № 3, с. 232). Но это Горький. А вот слова самого Ленина: «Мы живём в мелкокрестьянской стране, и, пока мы корней капитализма не вырвем и фундамент, основу у внутреннего врага не подорвём, для капитализма в России есть более прочная внутренняя экономическая база, чем для коммунизма» (И.Р Шафаревич «Русский народ», М., 2003, с. 86–87). И ещё Ленин: «Русское общинное крестьянство — не антагонист капитализма, а, напротив, самая глубокая и самая прочная основа его» (С.Г. Кара-Мурза «Советская цивилизация», т. 1, М., 2002, с. 48).

Большевики обманули русских крестьян и вместе с ними весь русский народ. Когда брали власть, то помалкивали о том, что крестьянство является их внутренним врагом. Они понимали, что без опоры на многомиллионную крестьянскую толщу они не способны ни удержать свою власть в стране, ни укрепить её. Да ещё без опоры на армию, то есть на тех же крестьян, одетых в шинели. Когда брали власть, то наобещали крестьянам и землю, и мир, и право устраиваться по-своему на своей земле. Выступая на Втором съезде советов (26 октября 1917 г.), Ленин торжественно провозглашал: «Мы верим, что крестьянство само лучше нас сумеет правильно, так, как надо, разрешить вопрос. В духе ли нашем, в духе ли эсеровской программы, — не в этом суть. Суть в том, чтобы крестьянство получило твёрдую уверенность в том, что помещиков в деревне больше нет, что пусть сами крестьяне решают все вопросы, пусть сами они устраивают свою жизнь». И эти слова были встречены громом аплодисментов.

Но, укрепив свою власть, большевики запели совсем другие песни. И чем крестьянство могло ответить на государственно организованное против него насилие? Только бегством из родных мест да разрозненными восстаниями. У крестьян не было ни военной техники, без которой победить нельзя, ни опыта самоорганизации в больших масштабах, ни полноценной национальной идеологии, которая ориентировала бы их и обеспечивала им идейное и нравственное единство.

Действительная опасность, которую крестьяне представляли для большевиков, заключалась не в их способности возродить капитализм (капитализм начинается в городе, а не в деревне, и не с крестьянского труда, а с торговли и, в особенности, с торговли деньгами), а в их способности (если бы им позволили устраиваться по-своему) вырасти в независимую от большевиков и всё более организованную силу. Опасность была в том, что они создадут свой крестьянский социализм, который перерастёт в социализм национальный и, следовательно, христианский. Вот чего боялись на самом деле идеологи большевиков и те, кто стоял за ними. Но говорить открыто об этой опасности они, естественно, не могли. А потому и создали миф о крестьянстве как угрозе социализму.

Демонизируя частную собственность, то есть перемещая источник греха с человека на его достояние, порождающее якобы фатально эксплуатацию человека человеком, советские идеологи помалкивали о том, что собственность общественная может тоже, как и частная, использоваться для эксплуатации людей. Хотя бы тех же самых крестьян, закрепощённых на новый лад и лишённых права выражать своё недовольство своим положением. Советские идеологи не только сами помалкивали об этом, но и другим не позволяли касаться этой темы. А потому альтернатива, противопоставляющая общественную собственность частной, при всей её ложности, закрепилась в сознании не только социалистов, но и противников социализма. Она стала как бы аксиомой и поставила людей перед «выбором», в котором не было на самом деле никакого выбора.

Если спросить человека, загипнотизированного этой «альтернативой», кому принадлежит общественная собственность, то он ответит уверенно: как это кому? Конечно же, обществу.

А что такое общество, какова его природа и где его границы, — об этом, как оказывается потом, он подумать ещё не успел. И не только он. Об этом даже в солидных научных трудах распространяться у нас не принято. Об этом либо вообще помалкивают, либо говорят так, что понять сказанное невозможно. И не случайно: это очень неудобная тема для мошенников. А потому и не стоит ломать над ней голову. Общество это и есть общество. Разве не ясно? А частник это и есть частник.

Это скрадывание вопроса о природе и границах общества позволяет скрадывающим «химичить» в т. н. общественных науках. То есть манипулировать сознанием бездумных и доверчивых людей, внушая им то одно представление об обществе, то другое. В зависимости от обстоятельств и задач манипулирующих. То отождествляя обществом с государством, то противопоставляя его ему. То делая выразителем его интересов один класс, то другой. То одну партию, то другую. Это скрадывание наиважнейшего вопроса позволяет выступать от имени общества кому угодно, от самых известных передовых людей до никому не известных рабочих, зачитывающих по бумажке написанные для них слова. Но… ТОЛЬКО НЕ НАРОДАМ И НАЦИЯМ. Им сознавать себя обществами не позволено. За редчайшими исключениями, когда требуется натравить маленькие народы на большой народ. В этом случае делается исключение из правила, согласно которому общество не имеет права строиться на национальной основе. Да кто они такие, эти народы и нации? Какое право имеют вмешиваться в чужие дела?

Однако, если мы не знаем, что такое общество, и, следовательно, не знаем, что есть общественная собственность, то можем ли знать, что есть собственность частная? Ведь часть это зависимая величина. Не зная целого, как можно знать его часть? Лишь в самой неопределённой степени. Но если так, то от имени какого же общества и какой его части вещают апологеты двух исключающих друг друга систем? Будто бы исключающих.

Представление о том, что собственность частная это собственность исключительно индивидуальная, пришло к нам с Запада с его культом атомизированной личности, которая утратила свою соборную природу и потому оторвала свою собственность окончательно от собственности общественной. Оторвала — и противопоставила её последней. Превратила личную собственность в священную, в начало всех начал, а собственность общественную — в простую складчину собственностей личных.

Хотя на самом деле общество это не сумма личных воль и прав, а заданная свыше величина, лишь в меру вольного приобщения к которой люди становятся такими людьми, какими замыслил их Творец.

Уже писали о том, что частная собственность это, в некотором смысле, продолжение нашего тела. Это инструмент, благодаря которому мы лучше осуществляем себя. И в то же время она, как и наше тело, препятствует нашей самореализации. О ней надо заботиться, она отнимает время. А сколько связано с ней соблазнов. Вот какая это непростая вещь.

В частной собственности есть нечто роднящее её с техникой, которая тоже порождена первородным грехом и которая тоже будет сопутствовать нам до скончания этого мира. Как и техника, частная собственность удлиняет руки её владельца и делает их сильнее.

Она увеличивает меру нашей внешней свободы, которая находится в каких-то таинственных отношениях с нашей внутренней свободой. Частная собственность создаёт неравенство между людьми по части этой внешней свободы, но она же может выравнивать их природное неравенство. Внутренняя свобода и внешняя свобода, при всех противоречиях между ними, как-то, похоже, связаны друг с другом и, вероятно, так же нуждаются друг в друге, как нуждаются друг в друге частная и общественная собственности.

В том-то и сложность вопроса о частной собственности, что это вопрос о свободе. О свободе человека по отношению к обществу и о свободе общества по отношению к человеку. Каковы правильные отношения между этими двумя свободами? Где между ними правильные границы? И могут ли эти правильные границы быть неподвижными? Вот что скрывается за прениями о частной собственности.

Но я упустил сказать, что частная собственность по своей природе сходна не только с техникой. Она родственна и государству. Более того, она его порождение, она его составная часть. А о государстве можно сказать то же самое, что говорилось выше о технике. Оно тоже увеличивает возможности падшего человека по сравнению с теми, которыми он обладал в догосударственный период. И частная собственность, и государство, и техника (и даже наши тела в их теперешнем падшем состоянии) это не вечные ценности. Это ценности быстротекущего времени. Они станут ненужными в Царстве Небесном. Но пока его торжество не настало, они могут и должны служить добру.

Так лекарства не нужны здоровым людям, но отнимать их у больных было бы нехорошо. А люди после грехопадения больны духовно, и с этим обстоятельством надо считаться. От них нельзя требовать, чтобы они ходили по водам, как ходят по сухой земле, и чтобы они сделали идеалы нормами своей жизни. Даже думать о смысле мироздания и смысле их собственной жизни нельзя заставлять их насильно, потому что это дело их личной свободы.

Больные нуждаются в щадящем режиме и в исцеляющем времени. Болячки нельзя срывать раньше времени. Они должны подсохнуть и отвалиться сами. Так и нужда в частной собственности некогда пройдёт и уступит место более высокой необходимости. А пока не созревшие для свободного отказа от своей частной собственности должны дозревать, имея её и хозяйственно её используя.

Но вопрос о частной собственности не сводится к её необходимости для больных людей. Он шире, потому что она нужна не только больным людям, она нужна и больному обществу. А забывать о том, что общество, при всех его относительных успехах, остаётся и останется больным до скончания «века сего», нельзя тоже.

Главный вопрос не в том, кому должна принадлежать собственность, а в том, ради чего и каким образом она должна использоваться. Должна ли она служить Богу и праведному обществу или может им не служить. Этот главный вопрос намеренно снимается сторонниками двух уродливых крайностей, для которых любая частная собственность или порочна по своей природе, или свята сама по себе. Вот какие мошенники. Они не только «забыли» о Боге, но делают, кроме того, вид, будто не понимают разницы в её использовании.

Научиться использовать частную собственность в интересах праведного общества и, следовательно, для служения Богу так же важно, как научиться использовать ради этой же цели собственность общественную. История нам дана, чтобы мы дорастали свободно до правильного понимания смысла своей жизни и смысла общества. И, в частности, до правильного понимания смысла собственности. Чтобы мы свободно дорастали до состояния, в котором имеющие будут как не имеющие, а не имеющие будут богаче тех, кто имеет.

Противники частной собственности при социализме не понимают необходимости этого ДЛИТЕЛЬНОГО процесса созревания людей в СВОБОДЕ. Но, думается, они забегают вперёд не просто от нетерпения. Они, как мне кажется, заворожены отрицательным опытом прошлого и абсолютизируют его. Они уверены, что дай этой частной собственности только палец — и она ухватит всю руку, а затем сожрёт тебя целиком. Они боятся свободы людей и потому так полагаются на закон. Они смотрят на частную собственность такими глазами, какими русские люди смотрели на татар, пока не разгромили их на Куликовом поле. Вот почему они хотят ввести декретом высшие нормы жизни. В надежде, что эти высшие нормы сами подтянут людей нравственно до своего уровня.

Но это иллюзия. Высшие духовные состояния невозможны без рождения в свободе. Загнать людей декретом в райские отношения это то же самое, что повыгонять больных из больниц в надежде на то, что в режиме здоровых людей они быстрее избавятся от своих болезней. Навязывание высших норм, откровенное или замаскированное, порождает не высшие духовные состояния, а их суррогат, который может обманывать до времени, но затем всё равно покажет свою истинную природу.

К чему приводит подмена свободного развития людей их дрессировкой, показал советский опыт. Пока в стране сохранялся мобилизационный режим, все, в основном, вели себя в соответствии с этим режимом. Но как только людям дали малейшую степень свободы, они стали разбредаться в разные стороны в поисках собственных интересов. И чем дальше, тем больше. Пока этот внутренний разброд в рамках ещё сохранявшейся системы не завершился полным её крахом.

Катастрофа СССР произошла не потому, что у нас разрешили частную собственность, а потому, что её навязали внезапно и без малейшего предварительного осмысления советскими людьми её непростой природы. Продолжительный запрет на всякую, даже социально оправданную, частную деятельность породил в них непонимание как положительных её возможностей, так и связанных с нею опасностей. А непонимание сделало их неспособными подняться сообща на защиту своей общей собственности. Да и отучены они уже были к этому времени от всякой общественной инициативы, не санкционированной начальством. Советский социализм породил самого разобществлённого человека в мире.

Если бы в каком-нибудь сказочном царстве запретили пользоваться огнём под тем предлогом, что от огня бывают пожары, а затем, через тысячу лет, объявили этот запрет ошибочным и сказали, что надо скорее всё поджигать, то получилось бы нечто похожее на происшедшее в СССР.

Частная собственность действительно подобна огню, и на этом обстоятельстве спекулируют противники частной собственности при социализме. Но ведь на то и разум дан человеку, чтобы он пользовался огнём, не допуская пожаров.

И свобода тоже подобна огню. От неё сгорают дома и даже империи. От неё всё зло в этом мире. Но без свободы нельзя. Потому что без неё нет ни человека, ни общества. Вот почему нельзя бросаться в крайности то безоглядной свободы, то безоглядного её отрицания.

Крайности нехороши во всём, кроме верности Богу. А в остальном они есть признак незрелости ума или его отсутствия. Человек разумный ищет во всём разумную меру. И в этих поисках оттачивает свой разум.

Каковы же правильные размеры свободы в обществе?

Жить без личной свободы нельзя, потому что именно в ней человек осуществляет себя. Но и без праведного закона, организующего общество, жить нельзя тоже. Закон ограничивает личную свободу, но, вместе с тем, является её условием, потому что в анархии нет свободы. А соотношение между объёмом личной свободы и объёмом закона непостоянно. Оно меняется с изменением обстоятельств, в которых находится общество. В трудных обстоятельствах размеры личной свободы должны сокращаться ради мобилизации общества, с выходом же из них должны возвращаться к норме. К норме, которая неодинакова у разных народов, потому что зависит от господствующих у них идей и особенностей их национальных характеров. Поэтому нет и не может быть какой-то одной правильной формулы личной свободы в обществе, как не может быть одного размера одежды для всех людей. В каждом конкретном случае надо искать уникальное соотношение личной свободы и закона.

Что, разумеется, непросто. Потому что легко действовать по шаблону, по традиции, выработанной веками. А как быть, если традиция вырабатывалась в одних условиях, а со временем возникли условия другие? Значит, традицию надо со временем корректировать (в той её части, которая связана не с вечными ценностями жизни, а с меняющимися её условиями). И от того, будет ли эта коррекция мудрой, зависит много. Но ещё большая зоркость требуется тогда, когда противоречия исторической жизни создали в сознании народа противоречащие друг другу традиции, следствием чего стал идейный хаос. Как разобраться в том, что в этих традициях верно, а что нет? И как преобразить идейный хаос в новый идейный космос?

Искать этот новый идейный космос, не имея вообще никакого ориентира, значило бы искать во тьме. В данном же случае ориентир нужен именно социальный, потому что у нас речь идёт не о ценностях жизни вообще, а о ценности совершенно определённой — о правильных взаимоотношениях человека и общества. Именно на этом месте христианство потерпело историческое поражение и потому его возрождение невозможно без осознания причин случившегося.

Думается, что таким ориентиром, помогающим находить правильные нормы жизни в разных ситуациях, должен стать принцип, остающийся ныне в христианском мире где-то на обочине сознания. Это принцип СОЧЕТАНИЯ ВЗАИМОДОПОЛНЯЮЩИХ НАЧАЛ. В занимающем нас теперь социальном ракурсе он выглядел бы как сочетание двух истин: 1/ единства интересов человека и общества и 2/ приоритета интересов общества над интересами личности.

Каждая из этих двух истин является истиной только в их связке. А если разорвать эту связь, то сторонники приоритета интересов общества доведут свою мысль до фактического упразднения свободы личности, а сторонники интересов личности, наоборот, доведут свою мысль до фактического упразднения общества. Сочетание же этих идей не позволяет доводить их до ложных крайностей, но восполняет каждую из них недостающим началом.

Думается, что этот принцип так важен, что для его разъяснения не помешает сказать несколько слов дополнительно и привести несколько примеров.

Общество по своей природе АНТИНОМИЧНО. Оно есть единство противоположностей и разных качеств, разных способностей. Оно не их борьба, а их согласие или, как минимум, стремление к их согласию.

Так, например, зародыш общества в виде брачного союза невозможен без сочетания в нём двух как бы разнонаправленных идей: внутреннего равенства супругов и внешнего их неравенства. Если бы брак строился только на одной из этих идей, то стал бы уродливым в лучшем случае. Если бы он строился только на идее равенства супругов, то отсутствие иерархии, этого стягивающего и организующего начала, разводило бы супругов всё дальше друг от друга и либо вконец расстроило бы их брак, либо опустошило его изнутри и оставило от него только внешность. А если бы брак строился только на идее неравенства супругов, то в нём не стало бы уже ни жены, ни мужа, а были бы только фактическая рабыня и её господин. И в том, и в другом случае брак, это таинство половой любви, сделался бы невозможным. Сочетание же в нём двух как бы разнонаправленных истин даёт правильную его формулу.

Так и в отношениях между родителями и детьми. Семья невозможна без равного достоинства всех её членов, но, как и брак, она невозможна без иерархии. Следовательно, и здесь тоже необходимо сочетание внутреннего равенства родителей и их детей с внешним их неравенством.

То же самое обнаруживаем и в организации общины, то же самое должно быть и в организации нации. То же самое должно быть и в организации государства. Аристотель дал формулы классовых государств, т.е. неполноценных, когда противопоставил идеи монархии, аристократии и демократии друг другу. А полноценным было бы национальное государство, которого Аристотель не знал, потому что не думал о нации. Оно было бы полноценным при условии, что создавшая его нация имеет правильное представление о Боге и верно служит Ему. В таком государстве, которое возможно у нас в будущем, идеи монархии, аристократии и демократии не будут уже отрицать друг друга, а будут дополнять и гармонизировать друг друга.

Поясняя необходимость двух или более начал в организации общества, я отклонился чуть в сторону, а теперь вернусь к мысли о правильном ориентире. Он, повторю уже сказанное, в равновесии разнонаправленных и взаимосвязанных начал. Или, что одно и то же, в чуть большем преобладании одного из них. Но не настолько большем, чтобы исказить гармонию. А мера этого преобладания отыскивается в каждом конкретном случае разумом, интуицией и талантом отыскивающих.

Такой ориентир нужен не только для того, чтобы найти правильную норму жизни для данного общества, но и для того, чтобы определить правильную меру вынужденного, в силу тех или иных обстоятельств, отклонения от этой нормы. Когда идёшь по заданному маршруту, а на пути препятствие, то приходится отклоняться в ту или другую сторону, чтобы обойти его. Или даже вернуться назад, чтобы удобнее было его обойти. Так и в жизни общества, преследующего свою главную цель. Здесь тоже приходится, в силу тех или иных обстоятельств, допускать временные перекосы в своей организации. Но они должны служить главной цели, быть соразмерными породившим их обстоятельствам и сознаваться именно перекосами, время допуска которых не должно затягиваться. Потому что они, если затягиваются надолго, сказываются болезненно на обществе и его членах.

Чтобы легче было ориентироваться в созидании правильного общества, нужны, помимо положительного ориентира, ещё и отрицательные ориентиры, показывающие степени приближения к полюсам опасности. Так на манометрах метят красными рисками предельно допустимые нормы рабочего давления.

Эти опасности — ЛИБЕРАЛИЗМ, с одной стороны, и ТОТАЛИТАРИЗМ — с другой. При всём внешнем различии у них один корень и одна безбожная природа. Это две стороны одной медали. Это два способа обмана и порабощения людей. Либералы это те же большевики, но только вывернутые наизнанку.

Либерализм связан с культом частной собственности, а тоталитаризм с культом собственности общественной. Понять связь этих двух культов с двумя видами политических устройств общества, расчеловечивающих человека двумя разными способами, значит понять отчётливее опасность противопоставления друг другу двух видов собственности. И, следовательно, держаться, созидая правильное общество, между Сциллою псевдо-социалистического тоталитаризма и Харибдой капиталистического либерализма.

22 сентября 2003 г.

Письмо Н.В. Сомину

Уважаемый Николай Владимирович!

У нас с Вами, насколько я понимаю, разногласия, как минимум, по двум важным вопросам.

ПЕРВЫЙ ВОПРОС: допустима ли частная собственность при социализме? Я думаю, что не только допустима, но и необходима по соображениям, которые я изложил в десятой части своей работы о русском социализме (эта часть не вошла в мою книгу «СПОР О РОССИИ» (М., 2003), потому что была закончена позднее). Чтобы посетители Вашего «круглого стола» могли познакомиться с нею, прилагаю её к своему письму.

Добавлю к сказанному в этой десятой части следующее: Если человек способен отказываться от своей собственности, то, значит, способен и использовать её для служения Богу и обществу. И даже способен к этому В БОЛЬШЕЙ СТЕПЕНИ, чем отказаться от неё полностью (потому что забота о своей семье и неуверенность в том, в хороших или в плохих руках окажется его собственность после её обобществления, препятствуют такому отказу).

Причём, если при капитализме эта способность частной собственности служить Богу и обществу сокращается и приближается, в развитой стадии капитализма, к нулю, то при социализме, наоборот, эта способность должна увеличиваться в силу нравственной природы последнего. В разных условиях меняется, как правило, не только сам человек, но и характер его обладания собственностью. Чем развитее будет социалистическое общество и, следовательно, чем нравственнее будут его члены, тем более нравственный характер будет приобретать в нём частная собственность.

Если при капитализме частная собственность служит эгоистическому началу в человеке и расчеловечивает как самого собственника, так и всё общество в целом (разобществляет его изнутри, оставляя от него лишь его внешность), то при социализме частная собственность объективно ориентирована на служение началу соборному. И в той мере, в какой она будет служить ему, окажется частной лишь по своей форме, а не по своей сути.

Ваше возражение против частной собственности, если я понял его правильно, сводится к тому, что дай людям право лишь на самую мелкую частную собственность — и они превратят его в право на всё большую и большую, пока не уничтожат социализм полностью.

Но я не согласен с таким представлением о человеке. Я не согласен с тем, что не человек владеет своей собственностью, а его собственность владеет им. Это материалистический взгляд на человека, не случайно высказанный врагом христианства Марксом. И Вы допускаете, на мой взгляд, внутреннее противоречие в Ваших христианских представлениях о человеке, когда принимаете формулу Маркса о неспособности человека быть господином своей собственности. Поэтому и считаете, что надо лишить его частной собственности, чтобы сделать его свободным для высшей жизни.

Но силой в высшую жизнь не загоняют. Насилие в обществе неизбежно при подавлении явно греховных влечений падшего человека. Оно оправдано в тех случаях, когда частная собственность приобретена явно безнравственным путём или когда обладание ею противоречит самому существованию общества (например, частное обладание недрами страны или её путями сообщения и т.д.). Однако, насильственная конфискация собственности, приобретённой нравственно законным личным и семейным трудом, обладание которой не представляет явной угрозы для общества, это уже нечто иное. Это не освобождение человека для высшей жизни, а порабощение его видимостью такой высшей жизни.

Хотя обратная зависимость между человеком и его собственностью, конечно, существует, но она меньше прямой зависимости собственности от её владельца. Человек сильнее его собственности. Частная собственность, как бы она велика ни была, порабощает человека не всегда и не полностью. В противном случае любой богач утратил бы вместе со своей свободой и образ Божий в себе. Но так оценивать людей, порабощённых их собственностью, мы не имеем права. Порабощение людей своекорыстием не упраздняет их внутренней свободы до конца, но лишь уменьшает её размеры.

Вот почему перенос центра тяжести вопроса о свободе человека с самого человека на его собственность неправомерен. Насильственное лишение его частной собственности не сделает его свободнее и не оздоровит общество, но загонит болезнь внутрь и сделает её менее распознаваемой.

Человек, если он не станет по своей собственной воле сознательным работником Бога на этой земле, останется эгоистом даже при полном господстве общественной собственности в стране (об этом я уже писал ранее). И будет использовать своё рабочее место, от самого низшего до высочайшего, в своих собственных личных, семейных и клановых интересах. Как это у нас и было в СССР. И никакие исключения из этого правила не упразднят самого правила. Но Вы, Николай Владимирович, предпочитаете не замечать этой двоякой возможности, таящейся как в частной собственности, так и в общественной. Предпочитаете не замечать, что характер той и другой зависит, В КОНЕЧНОМ ИТОГЕ, от самого человека и от того типа общества, который он выстроит, а не от типа собственности самого по себе, будь она частной или общественной.

Всё дело в том, чтобы не пускать процессы, происходящие в обществе, на самотёк (как это было некогда в «полусоциалистической» Византии и как это повторилось в СССР), а отслеживать их и воздействовать на них в интересах всего общества в целом. Что возможно лишь при двух условиях: если, во-первых, учение об обществе и двух видах собственности будет развиваться (а не костенеть в уродливом виде, как это было в СССР); и если, во-вторых, все члены общества будут расти в интеллектуальном и нравственном отношении. То есть будут понимать всё глубже природу общества, а потому и относиться сознательно к происходящим в обществе процессам. Только при этих условиях возможны полноценные обратные связи между управляющими и управляемыми. А без полноценных обратных связей общество обречено на вырождение.

Добавлю к сказанному ещё такой штрих. Если какие-то люди, особенно одарённые в нравственном и хозяйственном отношении, оказались бы способными служить своей частной собственностью Богу и обществу эффективнее, чем управленцы, поставленные управлять общественным хозяйством, то частная собственность могла бы стать при социализме даже приоритетной на какое-то время. Но сегодня человек жив, а завтра мёртв. А наследники не всегда наследуют качества того, от кого они наследуют. Поэтому приоритет частной собственности в обществе крайне опасен. Гарантом свободы общества и нравственного его здоровья может быть только сочетание общественной собственности как господствующей с частной собственностью как регулируемой в интересах общества государством. И лишь при условиях, о которых сказано выше.

Вот мои соображения по первому вопросу. Если я понял Вас в чём-то неправильно, то объясните мне, пожалуйста, мою ошибку или мои ошибки.

ВТОРОЙ ВОПРОС, в котором мы с Вами расходимся, заключается в том, должно ли общество иметь заданные Богом формы, то есть семейные, родовые и национальные, или оно может строиться на космополитической основе. Я — сторонник первого ответа. Вы же, насколько я понимаю, не отрицая семьи и родства и не отрицая факта творения народов Богом, уклоняетесь от ответа под тем предлогом, что не знаете священных и святоотеческих текстов, проливающих свет на этот вопрос.

Однако о социализме в Священном писании и у святых отцов нет тоже ни слова. И это обстоятельство Вас не смущает, потому что Вы хорошо понимаете внутреннюю связь между священными и святоотеческими текстами, с одной стороны, и здравым учением об обществе, выстраданном всей нашей историей, с другой.

Но разве не такое же точно положение у нас и относительно нации? Зачем Бог разделил человечество на народы, если в этом делении не было никакого смысла? А если смысл был, то его и следует постигать и нашим богословам, и всем нам, простым христианам. Постигать — и строить лучшее общество в полном соответствии с этим смыслом.

31 мая 2004 г. Г.М. Шиманов.

Ответ В.С. Макарцеву

Уважаемый Вячеслав Степанович,

у меня создалось впечатление, что мы говорим о разных вещах. Для Вас социализм это сравнительно маленькая община, подобная древней христианской в Иерусалиме, в которой не было ни частной собственности, ни, судя по новозаветному тексту, общественной организации производства, ни заботы о земном будущем своих потомков. А не было их по той причине, что её члены ждали со дня на день и из года в год второго пришествия Спасителя, в силу чего, как не трудно догадаться, были заняты подготовкой к этому величайшему событию. И, естественно, распространением Благой вести.

Ясно, что брать эту общину в качестве примера разумной организации общества для народов в их нынешнем состоянии можно только с очень большими оговорками. Ибо, с одной стороны, что может быть лучше такого общества, в котором все его члены имеют одно сердце и одну душу? Однако, с другой стороны, что может быть хуже такого общества, которое исчезает из истории так быстро, что не оставляет после себя других следов, кроме немногих слов о нём в священной для христиан книге?

Вы, может быть, скажете, что эти слова так драгоценны, что их невозможно забыть. И я полностью соглашусь с Вами. Иерусалимская община останется на все времена идеалом нравственного состояния людей на нашей падшей земле. Или, точнее, каким-то приближением к этому идеалу. Но, даже признавая нравственное состояние членов этой общины идеальным, можно ли забывать о том, что она оказалась, в силу её отрешённости от земных забот, нежизнеспособной и потому не может служить для нас примером во всех отношениях?

Я думаю, что об этом забывать нельзя. И потому надо признать более высоким в интеллектуальном и нравственном отношении такое общество, которое было бы, при всём его единодушии, ещё и жизнеспособным. Вот почему социализм для меня это не столько древняя иерусалимская община, сколько общественный строй, который рождается в муках истории и который позволит народам правильно себя организовать. То есть сделает их способными победить, в союзе друг с другом, мировую раковую опухоль капитализма.

Если иерусалимская община не знала частной собственности, то, как представляется мне, именно по той причине, что не сомневалась в скором завершении мировой истории. А если бы её члены знали, что этому миру предстоит ещё долгая жизнь, то, конечно, занялись бы и организацией общественного труда, и заботами о потомстве, и множеством других дел, неизбежных в мирской жизни. Это переключение их внимания и усилий, даже частичное, на земные заботы, конечно, осложнило бы их духовный настрой и тем самым ослабило бы их проповедь Евангелия, но зато сделало бы их общину более жизнеспособной в условиях земной истории.

Однако Промысел Божий повёл первых христиан иным путём. Именно вера в такое пришествие Спасителя, которое состоится вот-вот (вопреки Его предупреждению о том, что никто из людей не знает времени Его второго пришествия и что «жених», обещавший «скоро» придти, может и «задержаться»), а также последующие гонения на христиан, сделали их способными стать солью земли в тогдашнем пресном языческом мире. Стать солью земли и осолить его своей солью. Осолить и подготовить его к признанию христианства своей официальной религией (со всеми сопутствующими этому обстоятельству плюсами и минусами для самого христианства). Вот какой неоднозначный смысл имеют наши, человеческие, прозрения и заблуждения.

Но вернусь к предположению о том, что стало бы с иерусалимской общиной в том случае, если бы она стала сочетать служение своему евангельскому идеалу с земным устроением. Которое — и это важно понять, — не равнозначно служению маммоне. Ибо одно дело доставлять себе и обществу необходимое и совсем другое дело — стремиться к тому, что вредно как для отдельного лица, так и для всего общества. Земное устроение может переходить в служение маммоне лишь в качестве извращения его истинной природы. Служение маммоне это БОЛЕЗНЬ необходимого земного устроения. Правильное устроение всегда, в принципе, АСКЕТИЧНО, но аскетично не на монашеский лад (монахи есть отошедшие от мирской жизни), а в более широком смысле — в смысле отсечения человеком и обществом от себя всего, что противоречит его истинным идеям, целям и потребностям.

Итак, если бы иерусалимская община знала о том, что миру предстоит ещё долгая жизнь, она, конечно, утратила бы в какой-то мере высоту своего духовного строя за счёт большей погружённости в земные дела и, как следствие, приобрела бы иные потребности, которых не было у неё раньше. А потому и обнаружила бы необходимость общественного производства наряду с производством частным, которым занимались до этого члены общины.

Кроме того, семейная жизнь членов этой общины стала бы более плотской и, вследствие этого обстоятельства, разделила бы их отчётливее на отдельные ячейки с их частными интересами. Или, говоря образно, переселила бы их из общей коммунальной квартиры в квартиры односемейные или даже в односемейные дома и усадьбы. Потому что семья, рождающая и воспитывающая детей (и потому живущая, помимо чисто духовных, ещё и родственными, бытовыми и прочими частными интересами), нуждается в гораздо большей степени, чем семья чисто духовная (то есть бездетная), в собственном пространстве, отличном от пространства общественного. Она нуждается в собственном пространстве, наполненном не только собственными — и потому отличными от общинных — отношениями, но и собственными вещами (ассортимент которых, как и качество, могут увеличиваться и возрастать или, наоборот, сокращаться и снижаться в силу самых разных обстоятельств).

Стремление упразднить эту частную жизнь, подчинив её интересы исключительно общественным интересам, есть фактическое упразднение детородной семьи и, следовательно, самой общины, способной жить из поколения в поколение. Мирская жизнь невозможна без частной жизни и частной собственности, а потому и правильное устроение этой мирской жизни предполагает разумное СОЧЕТАНИЕ в ней разнонаправленных и, вместе с тем, дополняющих друг друга интересов — религиозных, общественных и частных. Религиозных, которые соединяют членов семьи в одно идейное и нравственное целое и правильно их ориентируют. Общественных, которые создают наиболее благоприятную атмосферу для жизни семьи и охраняют её от насилия внешнего мира, а ради этой охраны подчиняют её до известной степени интересам общим. И, наконец, собственно семейных интересов, которые неустранимы, пока существует сама рождающая детей семья.

Мирская жизнь, в условиях падшего мира, это ПОЧВА чисто духовной жизни в истории человечества. Поэтому она нуждается в религиозном оправдании и куда большем религиозном осмыслении, чем это было до сих пор. Порицать мирскую жизнь, противопоставляя ей жизнь чисто духовную, нелепо. Оба типа жизни необходимы, и они должны разумно дополнять друг друга. Мирскую жизнь надо правильно организовывать, учитывая её особенности, и тогда она будет совершенствоваться и одухотворяться в ходе истории, оставаясь при этом мирской жизнью. В этом случае общий положительный духовный потенциал общества будет расти. А при нарастающей дезорганизации мирской жизни он будет сокращаться, и никакие подвижники, посылаемые в мир Богом, этого сокращения не предотвратят. Их голоса окажутся голосами «вопиющих в пустыне». Но правильная организация общества даст и подвижников больше, и деяния их сделает понятнее и заразительнее для всех.

Как видите, я связываю идею социализма не с исключительными состояниями сравнительно немногих людей, а с нуждами подавляющего их большинства, требовать от которого явно невозможного для него в современных условиях значит не что иное, как дискредитировать идею социализма. В её проповеди, как и в самом созидании лучшего общества, надо исходить не только из идеального представления о нём, но также из наличных условий, в которых люди находятся. Чтобы постепенно изменять к лучшему и состояние их умов, и само устроение общества.

В этом ещё одно различие между нами по части понимания социализма. Вы максималист, а я не минималист, но «постепенновец». Вы хотите, используя государственное насилие над людьми, поднять их сразу на ту высоту, на которую, по моему разумению, они должны подниматься сами, то есть свободно и осмысленно. Причём подниматься постепенно, переступая с одной ступени на другую, и с передышками, если у них нет сил подниматься быстро.

А государство должно помогать им в этом. Но как? Я не отрицаю необходимости государственного насилия. Государство без насилия невозможно. Однако, насилие насилию рознь. Всё дело в том, чтобы насилие было разумным. Чтобы оно было разумным не только по его целевой направленности, но и по степени и формам его применения в разных конкретных обстоятельствах. Всё хороню в меру, к месту и во время. А если не так, то ничего хорошего из государственного насилия не получится, какими бы прекрасными намерениями это насилие ни объяснялось.

Насилие, ограничивающее свободу зла, в принципе, разумно. Но только в принципе. А в конкретных ситуациях может быть и неразумным. В конкретных ситуациях нужна мудрость, чтобы точно определять размеры и форму необходимого насилия. Ибо полностью запретить зло невозможно, не уничтожив при этом свободы человека в его нынешнем грехопадном состоянии. Лишь в Царстве Небесном свобода человека и его неспособность на зло совместятся полностью. А пока, на этой земле, идёт борьба за приближение к этому состоянию. И борьба, в первую очередь, идейная.

Вот почему так важно, не предавая друг друга анафеме, но и не отступая от своих взглядов, если они сознаются правильными, разбираться терпеливо хотя бы в главных вопросах, связанных с обществом. А затем уже осваивать подробности.

Отсутствие разумного и удобопонятного для всех благонамеренных людей представления о должном обществе как раз и является причиной бессилия современного патриотического движения, в котором нет объединяющей всех положительной идеи. А есть, в качестве объединяющего начала, лишь возмущение самоубийственной политикой властей — и только. Но на одном отрицании, хотя бы и праведном, далеко не уедешь.

Одними возмущениями положения не исправишь. А потому и можно сказать, что самоубийственную политику проводит сегодня не только российское правительство, но и по видимости противостоящая ему оппозиция, в которой нет самого главного, без чего спасение Родины невозможно: нет выработки здравого представления о том, какое общество нам нужно и как его создавать.

28 июня 2004 г. Г.М. Шиманов

На развалинах былого

Нам так вдолбили в голову, что социализм и марксизм это одно и то же, что избавиться от этого внушения удаётся немногим. Я сам был почти до середины 70-х годов уверен в этом, пока один разумный человек не сказал мне:

— Послушай, Геннадий. Социализм это великая мысль о справедливом и разумном обществе. А марксизм это только одна из попыток конкретизировать его черты. Причём это попытка, сделанная противниками христианства, со всеми вытекающими из этого обстоятельства последствиями. Вот почему ставить знак равенства между социализмом и марксизмом нелепо.

Оценив по достоинству эти слова, я решил, что марксизм был реакцией благонамеренных, но недалёких людей на неспособность христианских государств создать подлинно справедливое общество. Если христиане не сумели создать справедливое общество на христианской основе, то, значит, его надо создавать на основе альтернативной, т.е. атеистической. Такой представлялась мне тогда логика основателей марксистского учения.

Однако позднее, познакомившись основательнее с природой капитализма и его происхождением, я был вынужден изменить этот свой взгляд на характер марксистского учения. Я понял, что капитализм создавался не стихийно: у него были очень умные архитекторы и строители. И, разумеется, были и остаются не менее умные высшие руководители, озабоченные его судьбой. Которые понимали, что для капитализма вопросом жизни и смерти является дискредитация всякой ему альтернативы. А если так, то следовало взять заранее в свои руки дело создания этой альтернативы и представить её в таком виде, чтобы она либо отпугивала людей своими уродствами, либо уродовала тех, кто, не понимая её уродств, принимал её за чистую монету. Чтобы она была совершенно безумной по своей сути и, вместе с тем, обворожительной по своей внешности для людей близоруких духовно.

А как это можно было сделать?.. Следовало, прежде всего, дать яркую и, в целом, справедливую критику капитализма, чтобы привлечь к себе жаждущих справедливости людей и вызвать с их стороны доверие к себе. Следовало опередить в этом отношении других возможных критиков капитализма и застолбить за собою роль первопроходцев и авторитетов по этой части. Собрать под своим знаменем как можно больше противников капитализма.

Но самое главное должно было заключаться в следующем. Надо было связать идею справедливого общества с самыми антисоциальными идеями, такими, как безбожие и космополитизм, скрытное отрицание семьи, открытое отрицание государства и всякой частной собственности. Идею общественной собственности следовало довести до абсурда и таким образом скрытно дискредитировать. Тем самым идея социализма, показанная через искусственно связанные с нею уродства, была бы обесценена в глазах разумных людей и превращена в подобие истинной религии в глазах людей неразумных.

В ходе этой работы следовало дать сокрушительную критику религии (главным образом, христианства), а также дискредитировать, насколько это было возможно, привязанность людей к своему народу и своей семье, к традиционным нормам морали. Следовало поставить вопрос о создании новой нравственности и нового человека, понимание которых ещё не совсем доступно обычным людям в силу их неразвитости. И создать видимость величайшего глубокомыслия, из которого означенная выше идеологическая химера произрастала.

Альтернатива капитализму, представленная в таком нелепом и, вместе с тем, как бы глубокомысленном виде, должна была отталкивать от себя людей основательных, озадачивать духовно неразвитых и притягивать к себе самых беспочвенных, которых капитализм плодил чем дальше тем больше. А среди этих беспочвенных людей можно отметить два характерных типа. Первый тип это юркие люди, готовые использовать любые идеи для собственного материального успеха. А второй тип это идеалисты, готовые жертвовать собою ради высокой идеи, но не способные отличить действительную высоту от ложной.

Вот на какой идейной основе сложился в своё время союз беспочвенной и радикальной интеллигенции с безграмотными и обиженными жизнью пролетариями. Союз, который можно было использовать в борьбе за власть и который был использован полезными для плутократов людьми для захвата власти в России и воплощения в ней химерического проекта Маркса.

Организаторы ложной альтернативы капитализму понимали, что чем сильнее будет террор в псевдо-альтернативной системе и чем разрушительнее будут в ней порядки, тем достойнее будет выглядеть на этом фоне капитализм. И тем соблазнительнее будут выглядеть его ценности и свободы для жертв «социалистического эксперимента». Вот почему мировые банкиры отдали Россию большевикам. Чтобы потом, по завершении «эксперимента», сказать: «Да, капитализм это плохой общественный строй. Но он соответствует плохой человеческой природе, которую не переделаешь. А потому любые попытки создать общество на более высоких, сравнительно с капитализмом, началах породят — и практика убедительно это подтвердила, — неизмеримо худшие несправедливости, нежели те, что порождаются капитализмом. А практика, как учил сам Ленин, это критерий истины».

Из сказанного может сложиться впечатление, что я однозначно оцениваю советское прошлое как плохое — и только. Но это не так. В советской идеологии наряду с ядовитыми идеями (которые стали глубинной причиной крушения СССР) была в качестве её мотора (была — и не могла исчезнуть) сама социалистическая идея (то есть идея разумного и справедливого общества), которая воспринималась русскими людьми не так, как она мыслилась в марксизме. Но — в соответствии с их ещё не до конца изжитыми православно-русскими представлениями о ценностях жизни. И потому эта идея порождала в них, в целом, куда более высокий нравственный настрой, нежели тот, что был характерен для обитателей царства маммоны. Социалистическая идея, даже в её изуродованном виде, порождала в русских людях, особенно в годы опасности для Отечества, высокий жертвенный дух, который роднил их во многом с христианскими подвижниками. Социалистическая идея оказалась временно сильнее искусственно связанных с нею ядовитых идей. Но надолго ли? Это вопрос, потому что ядовитые идеи делали своё дело, разрушая в людях фундамент их нравственного сознания.

Однако (независимо от того, как долго Советская власть могла, оставаясь безбожной властью, эксплуатировать нравственный потенциал русского народа, накопленный его православными предками), отмечу вот какое важное обстоятельство. Советская практика показала, что СОЦИАЛИЗМ ЭТО СОВСЕМ НЕ УТОПИЯ, как думали раньше многие. Социализм это вполне осуществимая вещь. И даже, возможно, более эффективная, сравнительно с капитализмом, по части темпов развития экономики и других сторон жизни общества. Если после убийства Сталина застой в советской жизни творился, как думают многие, искусственно, то при его жизни советские темпы развития общества явно опережали западные.

Но, как уже сказано, эти положительные эффекты сочетались в советской системе с разрушительными эффектами. И каких было больше — не подсчитаешь. Не подсчитаешь не только потому, что у разных людей в головах разные весы. Но, главным образом, потому, что никакие человеческие весы не сравнимы по своей точности с теми весами, которые в руках Бога.

Советское прошлое было противоречивым, а потому любая его однозначная оценка заведомо ложна. Из чего следует, что дальнейшая судьба СССР зависела от того, какая тенденция в его жизни возобладает. Положительная или отрицательная. А сохранение их равновесия было практически невозможно, потому что, как уже говорилось выше, безбожие и космополитизм разъедали фундамент нравственного состояния русского народа. И компенсировать это обстоятельство всё более совершенной организацией общества было возможно только отчасти. Рано или поздно успехи советской системы должны были смениться, по мере таяния нравственного потенциала русского народа, застоем и нравственным гниением общества. При всех колоссальных технических и экономических достижениях.

Мне скажут, что нет, что нравственность в людях поддерживается не столько их верой в Бога, сколько их связью с обществом, их пониманием ценности общества и служением ему. Причём служением не за страх, а за совесть.

С этим возражением я соглашусь только отчасти. Общество действительно оказывает громадное влияние на его членов, и потому справедливо устроенное общество влияет положительно в нравственном смысле на его членов. Но дело в том, что общество само по себе не способно творить и совершенствовать нравственность. Общество живёт отражённым светом личности, открытой к бездонной вечности и утверждающей своё понимание этой вечности в виде той или иной религии. Поэтому в истории человечества не было атеистических обществ, т.е. замкнутых на себя и творивших нравственность из самих себя. Общество держалось всегда тем, что выше и глубже его. Тем, во что оно веровало как в некую высшую реальность и силу. Оно держалось всегда религиозной верой, которая была основой самоорганизации как его самого, так и отдельных его членов.

Если же люди замкнутся на обществе как на самой высшей для них величине, то лишат себя связи с бездонной глубиной бытия, с Абсолютом или, по-русски, Богом. Они станут плоскими в духовном смысле, двумерными существами, а вместе с ними и общество станет плоским, превратится в более или менее совершенную машину — и только. Совершенствование такого общества, замкнутого на себя, может быть лишь техническим его совершенствованием в том смысле, что оно не изменит его машинной природы.

В таком обществе будет так же хорошо жить, как хорошо живут в своих клетках звери и птицы. Их кормят, за ними ухаживают, но, похоже, им скучновато при всём их довольстве. Но то звери и птицы. А человек нуждается в бездонной глубине бытия не меньше, чем в хлебе и воде, чем в воздухе. Он умирает без неё медленнее, чем без воздуха и других вещей, необходимых для его тела, но всё-таки умирает. Поэтому жить в обществе-машине, сознавая себя её винтиками — и только, ему скучно. Он начинает бунтовать, даже не сознавая причин своего бунта. Он отчуждается от общества-машины, созданной его собственными руками, потому что она не знает высших ценностей, превосходящих её собственную ценность.

И что прикажете делать с такими бунтовщиками? Если общество не будет бороться с ними, то общественный механизм, при всех его совершенствах, будет ржаветь и рано или поздно разрушится. А бороться с разрушительными для общества настроениями можно только террором, только периодическими «чистками», которые превратят обществомашину в общество-монстра и лишь усилят внутреннее отвращение к нему его членов.

Вот почему будущее советского общества зависело от того, сумеет ли оно избавиться от разъедавших его ядовитых идей, которые превращали его в общество-машину и даже в общество-монстра. Если бы оно сумело избавиться от атеистической удавки и обратиться к самой чистой форме христианства, то советский социализм приобрёл бы «второе дыхание». Или, правильнее сказать, ту духовную почву, которая сделала бы его ОРГАНИЗМОМ. В этом случае советское общество раскрыло бы в себе ещё не бывалые возможности и стало бы начатком духовного преображения всего человечества.

Не сумев же избавиться от безбожия и других, выраставших из него, ядовитых идей, оно обрекло себя на гниение и гибель, после которой остались на развалинах былого ничего не понимающие люди, бессильно мечтающие о былом. О близком былом или далёком, в зависимости от их уже новейших настроений.

Июнь–июль 2004 г.

О советском социализме

Вступление

Отношение к Октябрьской революции и порождённому ею советскому социализму раскололо русский народ на два враждебных в идейном отношении лагеря. Поэтому холодная гражданская война в нём (или, точнее, в его думающей части) продолжается до сих пор. Продолжается и обессиливает его.

Конечно, русский народ расколот не только в его отношении к социализму. Он расколот и во многих других отношениях. Но отношение к социализму (и, в частности, к советскому социализму) это одна из главных пропастей, разделяющих его сегодня.

Одной из причин того, что полярно противоположные оценки советского социализма порождались в прошлом и продолжают воспроизводиться до сих пор, является неспособность русских умов видеть предмет с разных сторон и в его развитии. Едва ли не каждый видит в советском социализме те его стороны, которые, в силу самых разных обстоятельств, оказались ему ближе и понятнее. А потому и определили его отношение к нему в целом.

Непонимание же иных его сторон объясняется не столько даже простым их неведением, сколько нежеланием признать за ними какую-то важность. Потому что, признав их важность, пришлось бы пересматривать свой уже сложившийся взгляд не только на советскую власть, но и на природу общества вообще.

Пришлось бы думать самостоятельно о столь сложном предмете, а это опасно. Это почти то же самое, что оттолкнуться от твёрдого берега и поплыть в неизвестность.

Опасно отступать от уже сложившейся традиции, как советской традиции, так и антисоветской.

Однако не менее важным обстоятельством, определившим раскол в русском народе, было глубокое противоречие в самой советской идеологии. В ней христианская, по существу, мысль о построении справедливого общества оказалась грубо искажённой антихристианским пониманием природы такого общества. И методы его построения оказались тоже грубо искажёнными антихристианским складом ума большевиков.

Этому противоречию в советской идеологии соответствовал и сам человеческий состав участников Октябрьской революции и созидателей советского мира. Он был тоже крайне противоречивым по своему глубинному духовному строю.

В советское время писали (и повторяют иногда теперь), что Октябрьскую революцию совершили рабочие и крестьяне под руководством партии большевиков. И это утверждение в каком-то отношении верно. Но что скрывается за этой фразой? В этом всё дело.

Было бы правильнее сказать, что русских рабочих и крестьян ИСПОЛЬЗОВАЛИ для захвата власти большевиками. Использовали их недовольство своим угнетённым положением. Использовали их стремление к более справедливому обществу. А каким оно должно быть, это справедливое общество, они представляли себе лишь в самых общих чертах в силу своей неграмотности и непривычки думать о высоких материях.

Они оказались хорошим объектом для социалистической пропаганды. Их легко было организовывать и направлять на совершение дел, отвечавших, как им внушали, их классовым интересам.

Из этих двух слагаемых, то есть профессиональных революционеров-социалистов, с одной стороны, и склонных к крестьянскому социализму рабочих и крестьян, с другой, сложилась движущая сила Октябрьской революции и порождённой ею советской власти.

Подлинных долгосрочных планов революционеров-марксистов русские рабочие (и тем более русские крестьяне) не знали. Не знали как в силу своей неграмотности, так и в силу теоретической неясности этих планов в самом марксизме. А сами революционеры-марксисты не спешили их просвещать насчёт того, что их ждёт в ближайшем будущем. Рабочие и крестьяне знали, в основном, лозунги, которыми их кормили и направляли поначалу революционеры, а затем руководители советского государства. Сегодня лозунг — прекратить мировую войну, эту бойню народов. Завтра — свергнуть буржуазное Временное правительство как не способное прекратить эту бойню. Послезавтра — создать Красную армию, чтобы спасти «рабоче-крестьянскую власть». А затем — усилить Красную армию, чтобы она стала способной нести освобождение рабочим и крестьянам других стран. И т.д.

Но какие же отдалённые цели по части внутренней жизни русского народа ставили перед собою сами революционеры-марксисты? Они полагали, что справедливое общество не может быть построено на основе тех начал, на которых оно строилось в прошлом. На основе религии, на основе разделённого на отдельные народы человечества, на основе иерархии в семье и на основе частного семейного хозяйства. Религия должна быть, считали они, заменена атеистической наукой; все народы должны слиться в одно целое; семейная иерархия должна быть упразднена; а семейные хозяйства должны быть поначалу сведены к минимуму, а затем и полностью ликвидированы. Не сразу, постепенно, но неизбежно.

В конечном итоге всё человечество должно быть объединено в одном всемирном Советском государстве рабочих и крестьян, которое перевоспитает и разовьёт всех до такой степени, что отпадёт нужда в самом государстве. Поскольку оно является, согласно марксистскому вероучению, инструментом насилия одного класса над другими классами. С возникновением бесклассового общества возникнут свободные ассоциации свободных тружеников, которые будут работать согласно на общую пользу.

Так или примерно так мыслили лучшее будущее человечества революционеры-марксисты, ставшие после Октябрьской революции функционерами правящей партии. Неясностей в их плане было достаточно, но они должны были исчезать по мере всё большего продвижения к лучшему будущему.(1)

Если бы русским крестьянам, этой основной тогда массе русского народа, сказали заранее, что в порядке осуществления этой программы у них отберут землю и заставят работать почти бесплатно в колхозах, то они, конечно, не только не оказали б поддержки большевикам, но встали бы на сторону «белого» движения. Хотя бы как зла наименьшего по сравнению с тем, что их ожидало при большевиках. Но, как уже сказано, большевики не спешили с раскрытием своих ближайших планов перед рабочими и крестьянами. А те, по своему невежеству, надеялись на что-то лучшее.

Манипулируя их сознанием, руководители большевиков сначала захватили власть в стране, затем укрепили её (период НЭПа), после чего закрепостили крестьян и использовали их труд для осуществления своих собственных планов. Крестьяне же, в силу своей разрозненности, были вынуждены подчиниться большевикам, хотя превосходили их численно в сто или даже более раз.(2)

Однако и профессиональные революционеры, при всех их знаниях и способностях, не подозревали о том, что являются только пешками в большой политической игре хозяев мировых денег. Эти хозяева хотели руками революционеров-марксистов вырвать с корнем Христианство из русского народа, лишить его национального сознания, разрушить русскую семью и, как следствие, уничтожить русский народ.(3)

Где доказательства?

После сказанного меня могут спросить, с чего я взял, что такой отсталый народ, как русский, мог представлять такую большую опасность для руководителей капиталистической системы? Такую опасность, что ради его уничтожения они и устроили Октябрьскую революцию?..

Может возникнуть и второй вопрос: с чего я взял, что руководители капиталистического мира существуют реально? Где доказательства этого? Мы знаем, скажут мне, лишь руководителей отдельных капиталистических государств, грызущихся между собою за собственные выгоды, но ни о каких руководителях всей капиталистической системы мы не знаем. О них нет данных ни в учёной литературе, ни в средствах массовой информации.

Отвечая на эти вопросы, сделаю предварительно небольшое отступление на тему о доказательности тех или иных истин.

Когда французские крестьяне принесли в Парижскую академию наук камень, упавший с неба, то Парижская академия наук объявила, что камни с неба падать не могут. Передовые академики не знали тогда о метеоритах. И свидетели падения камня не только не могли ничего им доказать, — они оказались, в глазах грамотных людей своего времени, чем-то вроде безумцев или даже мошенников.

Это к вопросу о доказательствах. Но возможен и другой вариант бессилия доказательств.

Ещё хуже обстоит дело в тех случаях, когда тем, кому что-то доказывают, эти доказательства не выгодны. Или, тем более, смертельно для них опасны. В этом случае оппоненты сделают всё для того, чтобы ошельмовать эти доказательства, а заодно и самих доказывающих. И ошельмуют, если власть принадлежит им. Так несколько десятилетий назад у нас называли клеветниками и наказывали тех, кто осмеливался говорить публично о преследовании религии в СССР. Так сегодня в Европе сажают в тюрьму тех, кто осмеливается публично отрицать официальные данные о так называемом «холокосте».

И эта ситуация как раз относится к нашему случаю.

Что такое руководители всей капиталистической системы? По аналогии с промышленными монополиями можно представить себе, что нечто подобное сложилось и в мировой денежной, то есть банковской, системе. А банки, как известно, занимают командные высоты во всей капиталистической системе. Следовательно, лица, стоящие во главе мировой банковской системы, как раз и должны быть руководителями всей капиталистической системы в целом.

Поясню сказанное ещё одним обстоятельством. Монополия в любой отрасли экономики складывается естественно, если её складыванию не препятствуют государственные законы. А где и когда какое-либо государство на Западе вводило законы, препятствующие образованию денежной монополии? Или, тем более, где и когда оно вводило законы, способные воспрепятствовать образованию ТАЙНОЙ денежной монополии?

Таких законов в западном мире не было никогда. Из чего следует, что денежная монополия там существует, но существует тайно, и говорить о ней публично никому не позволено. Хотя формального запрета, конечно, не существует.

А почему она существует тайно? По той причине, что если бы народы узнали о её реальности, то без труда догадались бы, что интересы этой монополии прямо противоположны их собственным интересам. Подобно тому, как интересы всякой отраслевой монополии противоположны интересам населения той страны, где такая монополия сложилась.

Понять значение мировой денежной монополии для судеб народов не так уж трудно. Если денежная власть завелась в чьих-то руках, то обладающие этой властью будут стремиться к тому, чтобы увеличить её и подчинить себе всякую иную власть на Земле. Хотя бы в порядке обеспечения своей собственной безопасности. Ибо конкуренты им не нужны. Конкуренты для них опасны. А потому монополисты в денежном деле будут подтачивать всякую иную независимую от них власть и переделывать её таким образом, чтобы сделать её зависимой от себя. А поскольку откровенность этого дела вызвала бы скандалы и сопротивление со стороны подчиняемых институтов, то это дело должно иметь, как уже сказано, тайный характер.

Таким скрытным образом на Западе были подчинены власти денег средства массовой информации, наука и система образования. Были подчинены политические партии и само государство. А если государство оказалось в руках монополистов мировой денежной системы, то оно должно было использоваться ими для введения, под самыми разными предлогами, таких норм правосознания, которые разрушительны для религии, нации и семьи. Ибо эти институты по своей природе противостоят власти денег и потому представляют для неё опасность. Поэтому они должны быть либо разрушены, либо извращены в корне с тем, чтобы уже не могли препятствовать общему процессу распада народов на разрозненные человеческие единицы.

А разрозненные человеческие единицы удобны для владельцев мировых денег тем, что они беспомощны перед этими владельцами. В разрозненных людях затухают их высшие интересы и растут эгоистические интересы, которые легко использовать для манипуляции такими людьми. Эгоистов легко подкупать и заманивать в ловушки разного рода, их легко противопоставлять друг другу и организовывать по схемам, выгодным для владельцев денег в тех или иных конкретных ситуациях.

Вот почему о наличии руководителей капиталистической системы на Западе нет ничего ни в официальной науке, ни в считающихся пристойными средствах массовой информации. Не потому, что их нет на самом деле, а как раз потому, что они есть, и именно им подчинены как официальная наука, так и практически все средства массовой информации.(4)

А теперь о том, почему именно русский народ представлял и представляет до сих пор одну из главных опасностей для руководителей капиталистического Запада. ЭТО САМЫЙ АНТИКАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ НАРОД среди больших народов Земли.

Это качество выработалось в нём в силу двух обстоятельств.

Во-первых, в силу его органической связи с Православием, которое претворило некогда восточнославянские племена в единый русский народ. А в Православии была дана людям духовная основа для организации жизни на принципах, прямо противоположных духу капитализма. На основе любви всех и каждого к Богу и друг к другу.

И, во-вторых. Это качество русского народа выработалось в нём ещё и в силу его органической связи с его языческим прошлым, которое отличалось существенно от языческого прошлого других народов.

В языческом прошлом это был народ, избравший мирную жизнь народа-хлебороба по преимуществу. Это был народобщинник в большей степени, чем другие народы Европы. Это был народ, в котором развитие хищнических и паразитических наклонностей было заблокировано в наибольшей степени сравнительно с другими сильными народами. Заблокировано как общинным образом его жизни, так и тяжёлым земледельческим трудом, который он выбрал и который воспитывал в нём уважение к этому труду и привычку к нему, столь не свойственные для паразитов и хищников. Паразиты и хищники воспитывают в себе, для оправдания своих наклонностей, презрение к своим жертвам, а народ-хлебороб, наоборот, воспитывал в себе презрение к неправедным наживам и уважение к разным народам (если, конечно, они заслуживали такого уважения).

Человеческие жертвоприношения, столь характерные для язычников, были свойственны восточным славянам в наименьшей степени. Это были племена (при всех их внутренних противоречиях, свойственных любому племени и народу) в наибольшей степени близкие по своему нравственному и умственному строю к подлинному Христианству. А потому и руководители средневекового Русского государства выбрали в качестве своей национальной религии не католичество и не магометантство (и тем более не иудейство), а Православие. Эту наиболее чистую от искажений форму Христианства.

И это выбранное ими Православие было принято русским народом. Оно соответствовало его основному духовному строю. Оно поддерживало и усиливало в нём его нравственное начало и нравственный склад его ума.

Православие и в дальнейшем сохранило в себе в наибольшей степени, по сравнению с католицизмом и протестантизмом, суть Христианства, диаметрально противоположную сути капитализма (то есть мира маммоны). Поэтому не случайна ненависть капиталистического Запада к Русской Православной Церкви и к русскому народу. Которые способны, при всех их исторически объяснимых немощах, возродиться в новой силе и породить новый тип общества, противоположный по своему духу капитализму. В этом-то и заключалась опасность для руководителей капиталистического мира. Вот почему для них было так важно уничтожить и Православную Церковь, и русский народ.

Если проигнорировать столь важное обстоятельство, то нельзя понять ни происхождения советского государства, ни его последующей судьбы. Вне столь важного контекста история СССР обречена на ложное понимание.

Но вернёмся к предыстории советского государства.

Сначала уничтожить монархию

Прежде чем уничтожить Христианство в русском народе, следовало уничтожить монархию в России. При всей её слабости и её попустительстве мировому злу в виде капитализма и космополитизма, она была, тем не менее, препятствием для осуществления планов тайного мирового правительства. Само её существование не позволяло перейти к узаконенному погрому Русской Православной Церкви и русского народа. К погрому в таком масштабе, который был нужен для тайных руководителей капитала.

Кроме того, наличие монархической власти в России, пусть даже такой духовно слепой, какой она была, представляло угрозу для мирового капитализма в том отношении, что окажись на престоле достаточно умный и волевой человек — и эта власть стала бы избавляться от своей слепоты и своей слабости. Уразумев своих истинных врагов, она мота перестроиться и перестроить страну в истинно православном и национальном духе.

Вот почему следовало в первую очередь ликвидировать сам институт монархии. А для этого надо было мобилизовать всех её противников, от либералов разных мастей до сепаратистов из российских народов, не брезгуя при этом ни большевиками, ни анархистами. Требовалось создать единый фронт, чтобы общими силами этот институт разрушить. Что и было проделано вполне успешно.

Доказывать, что это антимонархическое движение финансировалось не только российскими капиталистами, но и западными, нет никакой нужды. Это финансирование есть бесспорный исторический факт.

А что было делать потом?

А что было делать потом, после свержения монархии?

Либералы, бывшие главной силой разрушителей монархии, сохранить Россию единой заведомо не могли. Их правление подразумевало неизбежный последующий распад страны на части и хаос в их отношениях между собою. Казалось бы, управлять такими обломками России было для руководителей мирового капитала куда легче, чем единой и потому сравнительно сильной страною. Однако исторический опыт показывал, что такой вариант не гарантировал уничтожения России.

Распад страны и хаос в отношениях между её частями должны были вызвать рост национального и религиозного сознания в русском народе, объединительницей которого опять могла оказаться, как и в прежние времена, Русская Православная Церковь. В этом случае могло повториться нечто подобное тому, что уже было при завоевании Руси монголами и в ходе смуты начала XVII века.

Куда надёжнее был другой вариант, при котором удар наносился бы в первую очередь по самой Русской Церкви. Этой главной опасности для разрушителей народов. И её ликвидация сочеталась бы не столько с внешним разделением русского народа, сколько с внутренним его разделением. С уничтожением его духовных основ и последующим незаметным для него самого исчезновением его из истории.

Следовало разделить русский народ идейно на две непримиримые части и довести их противостояние до гражданской войны. Ожесточить их в этой войне настолько, чтобы они уничтожали друг друга с чистой совестью. И сохранили бы в себе это ожесточение навсегда.

А после того, как нужная степень ожесточения была бы достигнута, следовало помочь той части русского народа, которая стремилась к обновлению своей жизни, победить в этой войне. И повести победителей к «лучшей жизни» под руководством таких вождей, которые отрицали бы практически всё «проклятое прошлое русского народа» как препятствие для этой «лучшей жизни». Борьбу за лучшее будущее следовало организовать таким образом, чтобы борцы уничтожали свои собственные духовные корни и обеспечивали тем самым свой крах в будущем.

В этом случае происходило бы не только уничтожение Русской Православной Церкви и духовных основ русского национального бытия. Происходила бы, кроме того, дискредитация самой идеи лучшего общества, которое, как думали его сторонники, должно было стать альтернативным по отношению к капитализму.

Если бы удалось дискредитировать такую альтернативу, то будущее капитализма было бы обеспечено. Из чего следует, что эта задача была для руководителей капиталистической системы одной из важнейших.

Сама же дискредитация могла быть достигнута приданием социализму уродливых или даже чудовищных черт. Чтобы люди шарахались от этой идеи в разные стороны. Вот чем объясняется и происхождение марксизма с его чудовищным проектом «светлого будущего» человечества, и несомненная заинтересованность мозгового центра капитализма в строительстве именно марксистского социализма в России.

Не будь этой заинтересованности, белые армии не были бы преданы их «союзниками». Поддержать их материально и организационно «союзникам» не составляло труда. При поддержке Антанты белые задушили бы красных. Но показательно, что Антанта лишь спровоцировала гражданскую войну, поддержав врагов большевизма на окраинах и отоварив их самым необходимым для начала успешных военных действий. Она помогла белым ровно настолько, чтобы перепугать красных насмерть и ожесточить обе стороны до предела. А затем, когда эта цель была достигнута, бросила белых, обречённых на поражение без её поддержки.

Далее. Если бы руководители капиталистического Запада не были заинтересованы в победе большевиков, то не допустили бы индустриализации СССР, которая была невозможна без закупок западной техники и технологии. Западная пресса могла поднять по указке своих хозяев такой рёв и вой, что экономическая блокада СССР была бы обеспечена на десятилетия. А при такой блокаде СССР остался бы отсталой в экономическом отношении страной, потому что дореволюционная российская промышленность была разрушена в ходе гражданской войны едва ли не полностью. И никакое строительство социализма в СССР стало бы невозможным. При экономической отсталости военная сила СССР уменьшалась бы с каждым годом по сравнению с военной силой экономически развитых и продолжавших развиваться стран. А это значило, что рано или поздно СССР был бы съеден другими странами.

Однако хозяева мирового капитала не пошли на такой вариант. Его порочность заключалась, видимо, ещё и в том, что русский народ в этом случае сохранял бы свою связь с землёю и, следовательно, высокую рождаемость. Уничтожать его физически, без убедительного для него идейного обоснования, было опасно. Он мог взбунтоваться и задавить своей массой сравнительно немногочисленных большевиков. Уничтожать его следовало незаметно для него самого, отрывая его не только от Бога, но и от земли, а также от всего, что роднило его представителей и связывало их в одно целое.

Индустриализация страны была нужна не только большевикам. Без неё не было смысла стравливать Германию и СССР в истребительной войне друг с другом. Технически отсталый СССР стал бы лёгкой добычей Германии. Для стратегов капитализма такой вариант был неприемлем. Они не могли заниматься судьбой одного лишь русского народа. Они были вынуждены увязывать свои планы относительно России со своими планами относительно другого опасного для них народа, немецкого. Им было нужно, чтобы два опасных для них народа равномерно уничтожали друг друга. А это было невозможно без примерного равенства сил.

Кроме того, советский эксперимент имел большое научное значение. Он должен был дать бесценный материал для дальнейших исследований по части природы общества. Исследований, закрытых для профанов с их профанными социальными псевдо-науками. Этот эксперимент подтвердил бы практически, что, обладая денежной, информационной и организационной властью, с народами можно делать почти что угодно. При том, однако, непременном условии, что все операции будут продуманы досконально.

Видимо, эти и, может быть, какие-то другие соображения заставили стратегов Запада сделать выбор в пользу индустриализации советской России. Чтобы «эксперимент» не только начался, но и прошёл все свои стадии.

Детали советского проекта

А теперь коснёмся деталей советского проекта.

Чтобы гарантировать твёрдость и неизменность курса большевиков, следовало организовать их руководство таким образом, чтобы оно состояло из лиц по преимуществу не русских и даже враждебных русскому народу. Но, разумеется, враждебных не явно для всех, а тайно или не очень явно.

Русские люди не годились в качестве руководителей нового мира по самой их природе, которую следовало переделывать и переделывать. Хотя бы по той причине, что в них не было той безжалостности по отношению к их собственному народу, которая требовалась для достижения поставленной цели. Кроме того, они были плохими безбожниками. В них не было того глубинного безбожия, которое было необходимо.

Русских нельзя было игнорировать полностью при определении руководящего состава страны, но и допускать их в него следовало очень дозировано. По преимуществу на представительные должности или на вторые по своей важности места, окружая их при этом бдительными помощниками из господствующего меньшинства. Из этого же меньшинства следовало поставлять им жён. Само собой разумеется, что допуском в руководство могли пользоваться только те, чьи мозги были уже достаточно разглажены марксизмом. И кто уже доказал на практике свою готовность принести свой народ в жертву на алтарь «светлого будущего» человечества. Хотя и в этом случае за ними всё равно был нужен глаз да глаз.

Советская система строилась на жёстком подчинении низов общества его верхам, без права низов критиковать свои верхи. Критика снизу вверх допускалась только по команде сверху и только по адресу тех, кто оказывался не угодным властям. Или, в крайнем случае, допускалась тогда, когда, будучи самопроизвольной, устраивала по какой-либо причине верхи.

Эта система исключала любую критику самой себя со стороны всех членов советского общества. А за попытку нарушить это правило расправлялась с ослушниками так свирепо, что желания повторить опыт ни у кого не возникало.

Следствием должно было стать наполнение умов населения официальными идеями или, что было чаще, отстранение умов от опасной для них темы. Признавая формально свою верность официальным идеям, люди фактически уходили от них в свои частные заботы и в частные размышления.

В качестве исключения из этого правила могло быть тайномыслие отдельных умов, продолжавших думать про себя об обществе. Но тайномыслие, если оно исключительно индивидуально, слабосильно. Лишь коллективное тайномыслие, передающее свои плоды из поколения в поколение, может вырасти в силу, способную изменить общество. Однако русские люди не были приучены своей историей к такой конспирации.

Итак, в любом случае советская система блокировала в русских людях способность думать об обществе иначе, чем это позволялось по свыше заданной для них схеме. И делала их тем самым бессильными перед правящим меньшинством.

Однако эта система, с точки зрения её создателей, была хороша ещё и тем, что её пленниками оказывались не только управляемые вождями народные массы, но и сами вожди. Если бы кто из них вздумал разрушить эту систему или изменить её в лучшую сторону, то он был бы бессилен это сделать.

Разрушить её можно было только общими усилиями руководителей господствующей партии, господствующего в стране меньшинства и главных хозяев Запада.

Любой вождь, какой бы огромной видимой властью он ни обладал, был слеп и беспомощен перед этой объединённой силой. Одиночки всегда бессильны. Если бы он взбунтовался против истинных хозяев советской системы, то ему не было бы на кого опереться. Его окружали соратники, настоящих лиц которых он не знал. Они были все, казалось бы, сверхпреданными системе и лично ему, вождю. А о том, что они думали о них на самом деле, не знали даже их жёны. Не знал никто. И как было угадать, кто из них готов за вождя в огонь и в воду, а кто — вонзить ему нож в спину при подходящих условиях? Не угадаешь. Как ни подпаивай их во время застолий.

При этой системе любой, кто дёргался в опасную для господствующего меньшинства сторону, обязательно замечался, потому что миллионы представителей этого меньшинства размещались по всем её вертикалям и горизонталям. Они следили бдительно за общим положением в стране и за всеми, кто угрожал их личным и клановым интересам. Они старались расправиться с опасными для них людьми и, как правило, расправлялись. Самыми разными способами.

Всё было задумано превосходно, насколько это вообще возможно в нашем несовершенном мире. Любые несовершенства системы, которые обнаруживались бы в ходе её эксплуатации, можно было устранять. Система могла и должна была совершенствоваться. Она могла существовать вечно и продолжать растворять в себе вслед за русским народом все остальные народы.

Загадочные эффекты

ыИ тем не менее, наследники изобретателей и создателей этой системы решили её уничтожить и уничтожили. Причём, что весьма показательно, о предстоящем её уничтожении объявил публично американский президент Рейган. В 1981 году он провозгласил, что «империя зла» доживает свои последние годы. И уже через пять лет в СССР началась «перестройка», покончившая с, казалось бы, несокрушимой империей.

Спрашивается, чем была вызвана ликвидация СССР? То ли система выполнила возложенную на неё задачу и по этой причине должна была уступить место другой системе, более эффективной по части уничтожения русского народа. То ли она стала давать какие-то нежелательные эффекты и выходить из рук её контролёров. И была ликвидирована потому, что могла или даже должна была выйти из их рук, если бы они промедлили с её уничтожением.

Если имел место второй случай, то какие это могли быть нежелательные эффекты? Поскольку мы не знаем всей глубины и полноты замысла, а знаем лишь его направленность, то можем только догадываться о характере этих нежелательных эффектов.

Можно предположить, что какой-то крохотный нежелательный эффект система дала уже на ранних стадиях своего развития. Бывшие революционеры, ставшие строителями советского государства, оказались, в целом, неважными её строителями. Они привыкли разрушать государство, а строить его не привыкли. Поэтому на новых должностях они предпочитали светиться своими прошлыми заслугами, а не вникать в тонкости новых дел и не выкладываться ради них полностью. Вот почему их приходилось заменять менее надёжными, но зато более умелыми кадрами. ПРОТИВОРЕЧИЕ МЕЖДУ ТАЙНЫМИ ЦЕЛЯМИ СИСТЕМЫ И ЯВНЫМИ ГОСУДАРСТВЕННЫМИ ИНТЕРЕСАМИ НАЧИНАЛО СКАЗЫВАТЬСЯ.

Но этот эффект почти мелочь. Гораздо хуже было то, что едва ли не все успехи системы давали почти незаметные побочные эффекты. Например, быстрый рост рядов партии и советской администрации порождал засорение этих рядов нежелательными элементами. С этим явлением боролись посредством чисток и разоблачений, но те и другие приводили к тому, что люди, приноравливаясь к требованиям, затаивали в себе свою сущность и проявляли её скрытным образом. Вместо того, чтобы изменяться по существу, они менялись только по внешности. Конечно, само изменение внешности влияло на внутреннее их состояние. Но, тем не менее, процесс был неоднозначным. Он настораживал. И его, увы, нельзя было исправить.

Застой или даже медленное развитие страны были неприемлемы как для государства, так и для авторитета новой идеологии. Страна должна была развиваться стремительно в военном, экономическом, научном и культурном отношении, а это требовало стремительного умножения соответствующих кадров. Но откуда их взять, если не из большинства населения, каковым был русский народ? Тем более, что по своему психическому складу и умственным способностям он подходил для этого дела больше других народов. Во всяком случае, больше конфликтных кавказцев и прочих азиатов, связанных их родоплеменными узами. Вот почему происходила всё большая русификации советской системы. В силу объективной необходимости. Степень этой русификации была далеко не достаточной для того, чтобы изменить суть системы, но рост этой степени был всё-таки опасен. Для нейтрализации русской опасности следовало старательно осуществлять стерилизацию русских в национальном отношении. И она действительно осуществлялась куда более настойчиво, чем стерилизация других народов СССР. Другим народам позволялось то, что не позволялось русским.

Следующее обстоятельство было не менее значительным. Господствующее меньшинство хотело быть гарантированным от распространения на него государственного террора. Террор, направленный на всё население страны, обязан был обходить эту касту. Единственное исключение из этого правила должно было касаться изменников этой касты, и только. Но Сталин нарушил эту негласную установку. Он распространил террор на всех вплоть до членов Политбюро. Замахнулся на тех, на кого не имел права замахиваться. И это обстоятельство ещё больше ослабило господствующее меньшинство. Его господство оказалось под вопросом. Вот истинная причина ненависти к Сталину со стороны представителей этой касты.

А затем грянула война, которая не только выкосила лучшую часть русского народа. Она разбудила национальный инстинкт в русских людях и заставила советскую систему использовать этот инстинкт ради самоспасения. В годы войны произошло соединение интересов советского государства и русского народа. Временное соединение, но оставившее после себя неизгладимые следы как на русских людях, так и на советском государстве.

Хуже того. Сам ход войны оказался не таким, каким его планировали её организаторы. Советская система, под руководством Сталина, оказалась настолько эффективной в военном, хозяйственном и даже в духовном отношении, что война продлилась только четыре года. И завершилась полной победой СССР. Хотя должна была длиться лет семь или десять, не меньше. До полного изматывания противников, которым Запад продиктовал бы свои условия дальнейшей их жизни.

Запад, конечно, выиграл эту войну во многих отношениях. Но не во всех, на которые рассчитывал. Для его хозяев было досадно ещё и то обстоятельство, что Сталин сумел организовать быстрейшее восстановление страны после военной разрухи. И не только восстановление, но и быстрейший рост экономики и других сил страны.

Советская система при Сталине оказалась способной развиваться быстрее капиталистической в экономическом, научном и образовательном отношении. Из чего следовало, что, при более или менее правильном руководстве, она должна была превзойти Запад по своей интеллектуальной и материальной мощи. А из этого, далее, следовало, что она должна была выйти из-под контроля её создателей. Что было для них абсолютно не приемлемо.(5)

ВОТ ПОЧЕМУ ЕЁ НУЖНО БЫЛО ДЕМОНТИРОВАТЬ, ПОКА ЭТО БЫЛО ЕЩЁ МОЖНО СДЕЛАТЬ. А её пороки раздуть до небес, чтобы закрыть ими её достоинства. И этот демонтаж начался сразу после таинственной смерти Сталина.

Проблемы демонтажа советской системы

Но разрушить сталинскую систему сразу было нельзя. Во-первых, потому, что она была крепко сколочена организационно и, в частности, экономически. И, во-вторых, потому, что сознание населения (и, особенно, многочисленных руководящих кадров) было к этому не готово. При всей зависимости этого сознания от советского руководства оно обладало собственной инерцией, не считаться с которой было нельзя. Так нельзя повернуть автомобиль на большой скорости резко в обратную сторону.

Вот почему после смерти Сталина следовало реформировать систему таким образом, чтобы под видом её улучшения её расстроить. А она действительно нуждалась в улучшении и могла быть улучшена. Но её повели по пути, который подготавливал её катастрофу. И понадобилось почти сорок лет для того, чтобы создать условия для её как бы естественной смерти.

Каким образом этот тайный курс проводился внутри партии, мы не знаем. Но, судя по тому, как целенаправленно он проводился, можно заключить, что какая-то сила внутри партии, проводившая этот курс, существовала. Она могла, в силу разных обстоятельств, ослабевать на какое-то время, но затем опять усиливаться по той причине, что тайная организация всегда, в принципе, сильнее открытой организации.

Тайная организация сильнее открытой организации в силу самой открытости последней. Она может осмысливать состояние открытой организации, выискивать в ней слабые места и использовать их для ещё большего её ослабления и подчинения себе. А если потребуется, то и для её разрушения. В то время как открытая организация может даже не знать о самом существовании тайной организации. А если знает о её реальности, то её знания всегда уступают знаниям тайной организации.

ОДНАКО ВОЗМОЖНЫ УСЛОВИЯ, ПАРАЛИЗУЮЩИЕ СИЛУ ТАЙНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ.

Это, прежде всего, святость цели открытой организации и правильность идей, вытекающих из этой цели. Святая цель и правильные идеи питают свыше членов открытой организации и делают их способными осуществлять задуманное.

Это, далее, святость самих руководителей открытой организации, их готовность жить не ради карьеры, а ради святого дела. И умереть, если понадобится, за святую цель и за правильные идеи.

Это, в-третьих, их мудрость. Их понимание не только путей к святой цели и объективных трудностей, связанных с совершенствованием общества, но и возможных ухищрений врагов святого дела.

Однако главная сила руководителей открытой правящей организации в их связи с народом. И не просто с народом, а с народом духовно развитым и организованным разумно, а потому и способным не только подчиняться своей собственной государственной власти, но и правильно понимать её задачи. А если понимать, то и контролировать её политику.

Если правящая открытая организация не поймёт важности постоянного совершенствования народа, если она будет стремиться только к тому, чтобы население страны просто выполняло её указания, то никакая внешняя сила государства, возглавляемого такой организацией, не спасёт его от загнивания и разрушения.

ОДНАКО СОВЕТСКАЯ СИСТЕМА СТРОИЛАСЬ В ПОЛНОМ ПРОТИВОРЕЧИИ С ОТМЕЧЕННЫМИ ВЫШЕ УСЛОВИЯМИ ЕЁ БЕЗОПАСНОСТИ. Она строилась таким образом, что её прочность зависела, главным образом, от её руководящего ядра и степени доверия к нему населения. Поэтому она могла быть монолитом в одном случае, а в другом могла быстро рассыпаться в прах.

Стоило только подточить доверие населения к его руководителям, а затем показать ему крупным планом изнанку советской истории, да ещё на фоне как бы благополучного Запада, — и оно оказалось бы в шоке. Не наученное думать самостоятельно об обществе и не способное на самоорганизацию, оно должно было стать жертвой нового пропагандистского мифа, подготовленного заранее врагами народов. Мифа, подготовленного с целью революционной перестройки сознания населения и одновременно революционной перестройки самой государственной системы.

Итак, в недрах КПСС должна была существовать «организация без организации» (или, точнее, организация без её видимой организации), которая знала действительную расстановку сил в руководстве партии и была способна изменять эту расстановку в желательном для себя направлении. Закрытость партийных и государственных архивов подтверждает косвенно это предположение. Если бы у нынешних врагов советской системы не было нужды что-то скрывать из её жизни, то они, конечно, и не скрывали бы ничего. А они не только скрывают, но и, как не трудно догадаться, используют послесоветское время для квалифицированной подчистки этих архивов.

Спрошу ещё раз: если на Западе были уже давно разработаны политические технологии, обеспечивавшие тайную власть хозяев мирового капитала в их псевдодемократиях и в их псевдо-социалистических партиях, то почему эти хозяева не озаботились созданием политической технологии специально для советской системы? Неужели они не понимали важности этого дела? Конечно же, понимали.

Если, далее, предположить, что такая технология была ими разработана, но оказалась плохо продуманной и не сработала в тридцатые годы, а потому оказалась разрушенной сталинским террором, то, спрашивается, что же мешало воссоздать её заново, хотя бы даже извне? Что мешало, например, ЦРУ или другой подобной организации создать свою законспирированную структуру в советской номенклатуре уже в послевоенные годы? Или, тем более, в послесталинские годы? Такая структура могла быть несовершенной, могла разрушаться частично или даже полностью советскими органами безопасности, могла выходить из строя по каким-то иным причинам, но затем, по логике войны двух миров, должна была воспроизводиться заново во всё более совершенном виде.

Агенты Запада в СССР могли не знать ничего друг о друге и, тем не менее, действовать согласованно в нужном направлении. Их действия могли координироваться извне.

Скорее всего, они должны были быть, в своём подавляющем большинстве, даже не агентами в точном смысле этого слова, а лишь полезными для Запада в каких-то отношениях людьми, которым он помогал подниматься вверх по социально-политической лестнице. Такое использование полезных людей «втёмную» куда эффективнее формальных с ними договорённостей. Однако оно моею быть эффективным лишь при наличии достаточно большой информации о всех членах советской номенклатуры.

Как пишут исследователи, в послесталинские годы только в США действовало несколько сотен научных институтов, изучавших положение в СССР. Вся советская жизнь просвечивалась и осмысливалась ими сверху донизу. СССР был тайной для подавляющего большинства его граждан, но не был тайной для изучавших его врагов. Которые, надо полагать, изучали с особенным интересом кадровый состав советской номенклатуры. Здесь каждая ничтожная деталь должна была быть на вес золота. А золота было достаточно и информаторов было достаточно тоже.

Общий итог эксперимента

Выше говорилось о том, что могло быть две причины ликвидации СССР. Первая из них могла заключаться в том, что система выполнила возложенную на неё задачу и потому должна была уступить место новой системе, более эффективной по части уничтожения русского народа. Вторая же причина могла быть вынужденной: система стала давать какие-то нежелательные эффекты и могла выйти из рук её создателей.

Однако, скорее всего, возможность прекращения эксперимента в случае нежелательного его хода предусматривалась уже заранее. А если так, то творцы советской системы пошли на эксперимент в твёрдом расчёте на то, что общий его итог будет всё равно в их пользу.

Но так ли получилось на самом деле?.. Можно ли дать советской эпохе, в целом, однозначно отрицательную оценку?

С одной стороны, успех «эксперимента», вроде бы, очевиден. Русский народ повержен, он рассыпан на разрозненные единицы, дезориентированные и, возможно, уже не способные на возрождение. Русская Православная Церковь лишилась своей былой социальной опоры в виде христианской монархии и русского народа, верующего по традиции в Бога. А без этой опоры она, скорее всего, обречена, после временного перестроечного расцвета, пойти по стопам христианских Церквей на Западе и, подобно им, деградировать.

Однако, с другой стороны, советский «эксперимент» высветил действующую в мире систему зла до такой степени, что она уже перестала быть тайной для думающего меньшинства человечества. Если раньше система зла, о которой идёт речь, маскировалась каким-то подобием добра, то теперь ей маскироваться уже нечем. Теперь её спасение в уничтожении думающего меньшинства человечества и превращении его в массу бездумных эгоистов, уже не способных поднимать свои лица к Небу.

Если раньше сила маммоны виделась в сугубо индивидуальном плане, то теперь она предстала уже как сила, организованная во всемирном масштабе и обладающая самой могучей армией в мире. Теперь стало ясно, что маммона вооружена наукой и техникой в куда большей степени, чем ими вооружены существующие ныне народы. И что ей служат многие народы и государства.

Но если так, то можно ли переоценить последствия этого прозрения?.. Сила зла всегда была в его связке с обманом. Сумеет ли теперь зло задушить думающее меньшинство человечества своей голой силой? И не превратится ли со временем это думающее меньшинство человечества в его думающее большинство? Подобно тому, как некогда беспомощное, на первый взгляд, Христианство превратилось в силу, преобразившую древний языческий мир?

Это вопрос, на который ответить пока невозможно.

Судить по нынешнему состоянию человечества о том, каким оно будет завтра или послезавтра, рискованно. Всё может быть. Как в лучшую, так и в худшую сторону. Мир, в котором мы живём, глубже мира, который мы знаем. Возможности мира действительного превосходят возможности, которые мы принимаем в расчёт. Как в личной, так и в исторической жизни получается обычно не так, как люди рассчитывали.

Разве могли русские люди начала XIX века представить себе, чем станет Россия начала ХХ-го века?.. Или, тем более, Россия нашего времени?..

Кроме того, советский «эксперимент» высветил не только цели и методы стратегов капиталистической системы. Он высветил и такие ценные идеи, которых не было раньше в христианском мире. Не было, а потому и оказался он идейно (и, следовательно, организационно) не вооружённым против царства маммоны.

Какие же это ценные идеи? Я не могу ни раскрыть их во всей их полноте, ни даже перечислить их полностью. Это сделают со временем более зоркие люди. Я назову лишь некоторые из них, которые бросаются в глаза прежде всего.

Это, во-первых, идея важности развитой государственной идеологии, дающей главные ориентиры и нормы жизни как для правителей, так и для остальных граждан страны. И потому связывающей тех и других в одно нравственное и умственное целое.

Эта идея, как и другие ценные идеи, была заявлена в СССР в искажённом марксизмом виде, но, тем не менее, высветлена настолько, что её рациональное зерно не трудно оценить по достоинству и, следовательно, очистить от привнесённых марксизмом искажений.

Это, далее, идея приоритета общих интересов над частными и, как следствие, идея важности общенародной собственности на основные природные, хозяйственные и культурные богатства страны. А из этой идеи вырастают, в свою очередь, идеи планирования общенародного хозяйства и его независимости от иностранного капитала. Да и от всякого частного капитала вообще.

Это, далее, идея защиты обществом каждого его члена от безработицы и возможности оказаться на улице без средств к существованию. И для него самого и, главное, для его семьи.

Это, далее, идея бесплатного образования для всего населения страны и бесплатной медицины для всех. Идея почти бесплатного жилья и почти бесплатного городского транспорта. Идея доступности всех культурных богатств страны всем её гражданам.

Мне могут возразить, что перечисленные ценные идеи соседствовали в советских условиях с такими преступлениями, каких не знала дореволюционная Россия. И, кроме того, обесценивались господством безбожной идеологии и фактического космополитизма, разрушительные последствия которых нельзя подсчитать ни на каких счётах.

Но об этом речь у нас уже была. А сейчас она о том, что советская жизнь была внутренне противоречивой, поэтому в ней были не только огромные пороки, но и огромные достоинства, без осознания которых Христианству не возродиться. Чтобы судить о советском социализме справедливо, нужно судить так, чтобы его плюсы не заслонялись его минусами, а его минусы не заслонялись его плюсами.

Подсчитать, чего было больше в советской жизни, минусов или плюсов, было бы очень важно, но беда в том, что сделать это легко только на первый взгляд. Чем глубже вникаешь в сложность этой задачи, тем понятнее становится её непосильность для человеческого ума.

Прежде всего, по той причине, что такой подсчёт всегда зависит от состояния умов подсчитывающих. А эти умы будут всегда несовершенными по сравнению с умом абсолютным.

Не понимающие важности религиозной веры и национального самосознания народа будут смотреть сквозь пальцы на уничтожение большевиками религиозного и национального его сознания. Или даже будут одобрять освобождение народа от этого, по их представлениям, духовного дурмана. Они будут видеть только плюсы советского социализма, а минусы будут или не признавать вообще, или же, признавая их на словах, придавать им ничтожное значение.

И точно так же будут оценивать плюсы и минусы советской истории, но только с прямо противоположных позиций, сознающие важность для общества его религиозно-национальных основ, но не понимающие важности правильного общественного строя для сохранения тех же его основ. Не понимающие ВЗАИМОЗАВИСИМОСТИ религиозно-национальных начал общества и вырастающего из них его устройства, ложный характер которого будет дискредитировать и разрушать сами его начала.

Трудность подсчёта плюсов и минусов будет ещё и в том, что они будут разной величины. Как определить истинные размеры того или иного плюса? Или того или иного минуса?

Кроме того, в силу глубочайшей противоречивости советского социализма у многих плюсов окажутся свои минусы, а у многих минусов свои плюсы, значимость которых будет тоже неодинакова.

Но мало того: все величины и качества всех плюсов и минусов будут со временем уточняться — по мере всё более глубокого их постижения. И какие-то уточнения могут оказаться решающими для переоценки прежде сделанного подсчёта.

И ещё. Правильная оценка советского социализма невозможна без правильной оценки предшествовавшей ей системы, которая допустила идейное и организационное разоружение русского народа. Разоружение до такой степени, что он стал лёгкой добычей его врагов. Несправедливо видеть в двух идейно противоположных системах только идейную их противоположность и не учитывать того, что одна из них выросла во многих отношениях из другой и унаследовала от неё, в той или иной степени, как её достоинства, так и её пороки.

Попуская крах императорской России, Бог, думается, подсказывал русским людям через безбожников-социалистов причину её бессилия и способ возрождения русского народа в новой силе. Более того: подсказывал причину бессилия всего христианского мира, о которой боялись думать и славянофилы, и Достоевский, и многие другие лучшие русские мыслители. Катастрофа надвигалась, многие это обстоятельство сознавали, а о причине происходящего не умели сказать ничего вразумительного.

Но и это ещё не всё. Для русских людей оценка советского социализма будет зависеть, главным образом, от того, каким будет будущее русского народа. Если его не будет вообще или оно окажется жалким, то, значит, «эксперимент» удался полностью. А если русский народ сумеет возродиться в новой силе, то, значит, эксперимент его не уничтожил, а лишь задержал его развитие. Или, быть может, даже способствовал его развитию тем, что открыл перед ним неведомые ранее горизонты. Так иногда сразившее человека несчастье временно парализует его, а затем способствует его прозрению и подъёму на новую высоту.

Вот почему окончательная оценка советского периода в русской истории так трудна. И не просто трудна, а трудна бесконечно. ОНА МОЖЕТ БЫТЬ ДАНА ТОЛЬКО БОГОМ.

Как же нам быть?

Из сказанного следует, что мы должны перестать идеализировать любой общественный строй в нашем прошлом. Идеал может быть только впереди. Идеализируя тот или иной тип общества в прошлом, мы ослепляем себя. Мы не ищем действительные причины его гибели, но списываем их целиком на происки его врагов. Да ещё на какие-то случайные обстоятельства.

Враги у любого общества есть всегда, и знать их необходимо. Но ещё важнее знать, что самым первым врагом народа является он сам, если он не думает о правильном своём устройстве и, следовательно, не умеет себя строить. Если он ставит на первое место разоблачение своих врагов, а о самосозидании думает лишь во вторую очередь. Или попросту о нём забывает. В этом случае разоблачение врагов приобретает карикатурный характер. Не умея строить себя, народ списывает свои немощи исключительно на козни своих врагов, чем дискредитирует всё правильное, что есть в его разоблачениях.

О врагах важно знать, что они беспомощны против здорового общества. Разве что могут уничтожить его внешней военной силой. А если враги разъедают общество изнутри, то, значит, дело не только в них и даже не столько в них, сколько в болезнях самого общества, позволяющих его врагам разрушать его чем дальше тем больше.

Революций в здоровых обществах не бывает. В здоровое общество врагам вход, по большому счёту, закрыт. И если даже они проникают в него тайком, то им не за что в нём ухватиться, им негде в нём угнездиться, чтобы наращивать свою силу. Здоровое общество их выявляет и выталкивает из себя. Здоровое общество обладает, как говорится, иммунной силой. Оно умеет постоять за себя.

Но и больные общества перечёркивать полностью тоже нельзя, потому что они могут содержать в себе в неразвитом или искажённом виде ценные идеи.

Нельзя перечёркивать их ещё и потому, что в истории не было никогда абсолютно здоровых обществ, а были только более или менее здоровые и, следовательно, более или менее больные.

Значит, если мы хотим правильно строить своё будущее, то нам нужно брать за образец не тот или иной тип общества, бывший у нас некогда в прошлом и уже доказавший свою неспособность защищать себя, а куда более совершенный тип, какого не было ещё никогда в истории. И, выстраивая его поначалу теоретически, учитывать не только достоинства и пороки прежних обществ, но и новые исторические обстоятельства, без правильной оценки которых любые проекты окажутся маниловщиной.

Вот какая теоретическая, а затем и организационная, работа может и должна стать условием нашего национального возрождения. Если этой работы не будет, если русские люди завязнут окончательно в бесплодных спорах о том, какую из бывших систем принять им за образец — советскую или дореволюционную, то никакого будущего у нас не будет. За нас его не построят ни цыгане, ни молдаване, ни какие-либо ещё народы. Его можем построить только мы сами, если не уклонимся от этой задачи в пустые споры о том, что лучше — дом без фундамента или фундамент без дома. Или в гадания о том, будет ли у нас будущее или его не будет.

Надо не гадать, а начинать возрождение русского народа с возрождения самих себя. Правильно выстраивать себя и свою семью, возрождать уже почти мёртвые родственные связи, организовывать регулярные русские собрания по домам, эти зародыши будущих русских общин. А затем организовывать и сами общины. Не будет этой самоорганизации снизу — не будет и самоорганизации русского народа сверху. Здесь одно провоцирует другое и одно невозможно без другого.

Споры о том, что нам взять в наше будущее из нашего прошлого, неизбежны. Но если мы признаем наличие достоинств и пороков как в нашем дореволюционном прошлом, так и в нашем прошлом советском, то изменим сам подход к оценке двух разных систем. Мы будем уже не сравнивать их, а выбирать из них всё ценное для созидания нашего будущего. В этом случае споры будут превращаться из споров бесплодных в споры всё более продуктивные.

Нужен синтез правильных идей, работавших во всей нашей истории, как советской, так и досоветской. И отбраковка идей ложных по существу или имевших исторически преходящее значение.

А синтез не есть простая сумма правильных идей, имевшихся в тезисе и антитезисе. Синтез подразумевает некое высшее разумение, какого не было ни в том, ни в другом.

Перенеся работу своего ума на созидание проекта нашего будущего, мы будем изживать идейную гражданскую войну в русском народе. И изживём её полностью только тогда, когда выработаем зрелую русскую национальную идеологию, в которой будут даны не только правильные мировоззренческие и социально-политические ориентиры, но и правильное объяснение причин наших успехов и катастроф в прошлом.

Примечания

Ленин вполне откровенно заявил в 1918 году: «Дать характеристику социализма мы не можем; каким социализм будет, когда достигнет готовых форм, — мы этого не знаем, это сказать мы не можем» (Полное собр. соч., т. 36, с. 65).
Нетрудно представить себе, какой могучей силой стала бы в России Крестьянская партия, если бы она возникла после 1905 года, когда политические партии получили право на существование. При более или менее правильном её руководстве она была бы «обречена» стать господствующей партией в стране, потому что 80 процентов её населения составляли крестьяне. Эта партия не только отстаивала бы интересы крестьян, но и стала бы, вместе с тем, организующей силой самого крестьянства. Его мозгом и его нервной системой, условием пробуждения его к высшей жизни. Она вывела бы крестьянство из состояния раздробленности на мелкие сельские общины и почти полной их погружённости в хозяйственную и бытовую жизнь. Осознав свою силу, крестьянство не допустило бы ни гонения на Церковь (потому что в массе своей верило в Бога), ни свержения монархии (потому что знало, что такое большая семья без большака). Хотя и выправила бы жизнь этих двух институтов, явно больных с Петра I.

Вот какая огромная опасность возникла бы с возникновением Крестьянской партии. Опасность для тех, кто собирался свергнуть монархию и уничтожить русский народ.

Но, что удивительно, такая Крестьянская партия на самом деле почти возникла. Правда, это был только её зародыш в виде «Всероссийского Крестьянского Союза», организованного в июле 1905 года. Практически сразу же число его членов достигло миллиона человек. Он сумел провести несколько съездов, хотя лишь последний из них (в ноябре 1905 г.) был легальным. «И то, через несколько дней, — пишет С. Кара-Мурза, — всё избранное в нём руководство («главный комитет») было арестовано. Делегаты избирались общинными или волостными сходами. Среди делегатов первого съезда только 9 процентов считали себя членами или сторонниками какой-либо партии» (С. КараМурза «Советская цивилизация», М., 2002, т. 1, с 191).

Вот какая загадочная история. Вместо того, чтобы поддержать организацию и направить её развитие по спасительному для монархии пути, её уничтожили в зародыше руками самой государственной администрации. Естественно возникает вопрос: а кто командовал этими руками? Скорее всего, те, кому эта организация была крайне опасна. Как и зубатовское движение среди рабочих. Похоже на то, что немало загадочного было не только в природе советского социализма. Немало загадочного было и в природе Российской Империи.

Английский историк Д. Хоскинг писал: «…Крестьянский союз неожиданно распался, причём причины этого распада до сих пор ещё не вполне ясны» (Д. Хоскинг «Россия и русские», М., 2003, книга 2, с. 29).

И ещё две могучие опоры не получила монархия в России благодаря близорукой политике Николая II.

Если бы он не запретил проведение Поместного Собора РПЦ, то имел бы в лице независимой от него и потому авторитетной и правильно организованной Церкви могучую положительную силу, которая заставила бы считаться с собою окружавших царя политиков. Священство и миряне РПЦ были настроены, в целом, намного серьёзнее либеральной «общественности». Но при синодальном строе их политическое влияние было парализовано волей царя. Если бы священство и миряне РПЦ получили возможность влиять на политическую жизнь в стране, то они, несомненно, выступили бы против либералов за твёрдую монархическую власть. И в трудную минуту царь обратился бы за советом не к генералам, как он это сделал, а к Русской Православной Церкви, к её Патриарху и её епископату. Но такая возможность была им упущена.

После его отречения от власти епископат, будучи зависимым от его воли, был вынужден подчиниться его отречению и, следовательно, Временному правительству. А затем РПЦ, так и не обретя законной самостоятельности, оказалась в зависимости от большевиков.

И, наконец, третья могучая опора для монархии могла быть в том случае, если бы царь пожелал создать такую опору. В 1905 году возникло стихийно массовое православно-монархическое движение так называемых черносотенцев, число которых достигало, как иногда пишут, 3 млн. человек. Экая силища!.. Вот бы монарху возглавить её, вот бы превратить рыхлые черносотенные организации в единую дисциплинированную организацию и распространить её филиалы на государственный аппарат, на местное управление, на армию и на военно-морской флот. В этом случае Россия была бы спасена от революции и порождённых ею катастроф. Но ничего этого царь не сделал. В ответ на предложение депутации «Союза русских людей» созвать Земский собор он дал понять её членам, «что эта идея несвоевременна, ибо идёт подготовка к созыву Государственной Думы» («СВЯТАЯ РУСЬ. Большая энциклопедия русского народа. РУССКИЙ ПАТРИОТИЗМ», Москва, 2003, с.744). Благонамеренный Земский собор оказался для императора «несвоевременным», а либерально-революционная «Государственная Дума», увы, своевременной.

Об этом писал ещё Достоевский в своих «Дневниках писателя» (ПСС, 1984, т. 27, с. 59).
А. А. ЗИНОВЬЕВ: «В современном мире всё значительное делается искусственно, сознательно планируется и делается в соответствии с планами. Теперь история не происходит по своему капризу, стихийно. Она теперь делается сознательно, можно сказать — по закону сильных мира сего…» («Русская трагедия», М., 2002, с. 215).

Но почему, спрашивается, только «теперь»? Искусство планирования истории (или поворотных её событий) возникло не сегодня и не вчера. Оно развивалось и совершенствовалось на протяжении, по меньшей мере, веков, пока не достигло современного уровня.

О том, что советская система была во многих отношениях очень эффективной даже после умышленных в ней поломок после смерти Сталина, свидетельствуют слова Маргарет Тэтчер из её доклада с характерным названием «СОВЕТСКИЙ СОЮЗ НУЖНО БЫЛО РАЗРУШИТЬ». Вот эти слова: «Благодаря плановой политике и своеобразному сочетанию моральных и материальных стимулов Советскому Союзу удалось достигнуть высоких экономических показателей. Процент прироста валового национального продукта у него был примерно в два раза выше, чем в наших странах. Если при этом учесть огромные природные ресурсы СССР, то при рациональном ведении национального хозяйства у Советского Союза были вполне реальные возможности вытеснить нас с мировых рынков. Поэтому мы всегда предпринимали действия, направленные на ослабление экономики Советского Союза и создание у него внутренних трудностей» (Игорь Вотанин «Сурков и вокруг». Еазета «Завтра», № 32, август 2007 г.).

27 апреля 2008 г.

О частной собственности при социализме (отклик на статью Н.В. Сомина)

Статья Н.В. Сомина «Русская идея обязывает» ставит важную тему в дискуссии о судьбах русского народа — тему нового

социализма, понятого не по-марксистски, а по-православному. На ней я и сосредоточусь. А в заключение добавлю несколько слов о том, с чего, на мой взгляд, следует начинать, выбираясь из ямы, в которой мы оказались.

В чём отличие православного социализма от советского, выстроенного с такими бесчисленными жертвами и рухнувшего так бесславно? Что было ценного в этом рухнувшем социализме?

Дать сразу точные и полные ответы на эти вопросы не просто. Но постепенно, если русские люди поймут их важность и если дискуссия о судьбах русского народа продолжится, эти ответы будут высвечиваться со всё большей определённостью. Ложные мысли будут отбраковываться, а правильные утверждаться. И, скорее всего, потянут за собою другие правильные мысли, ныне пока ещё незаметные.

Я согласен далеко не со всеми идеями Сомина, заявленными в его статье. Однако перечислять всё, с чем я не согласен, не буду. Буду писать лишь о главных его, на мой взгляд, ошибках.

Одна из них заключается в том, что для него что Ротшильд, что крестьянин, нанявший другого крестьянина на какой-то срок, это явления одного порядка. Это равным образом эксплуататоры, отличающиеся друг от друга лишь размерами своих злодеяний.

Правда, в названной статье об этом в лоб не говорится. Сомин ограничивается в ней лишь отрицанием рыночного хозяйства. А что такое рынок — поди разберись. На эту тему потребовалась бы отдельная работа. В советское время работали колхозные рынки. Работали рынки при феодализме и в античные времена. Были они везде, где господствовал так называемый «азиатский способ производства». Рынки были, а капитализма не было. Как так?.. Получается, что рынок и капитализм не одно и то же?

Вот потому-то и могут возникать в головах читателей соминской статьи некоторые неясности насчёт отношения Сомина к разным видам частной собственности. Допустима ли она при социализме хотя бы в мелких её видах? Или, будь его власть, он запретил бы в СССР даже колхозные рынки?

Однако в других работах Сомин не скрывает своего неприятия частной собственности во всех её видах. Для него частная собственность, что самая крупная, что самая мелкая, это источник зла. Это начало разрухи в обществе.

При этом он отделяет частную собственность от личной собственности, которая, по его мнению, не связана с эксплуатацией. А частная собственность связана. Собственная одежда, квартира, мебель, дача — это хорошо, а собственная мастерская, в которой работают наёмные рабочие, это плохо. Потому что её владелец их эксплуатирует.

О частной собственности поговорим ниже, а пока спросим: так ли уж безгрешна эта личная собственность? Конечно, она по определению исключает явную эксплуатацию других лиц. А исключает ли она скрытную их эксплуатацию?

Если у меня прекрасная большая квартира, да ещё в центре большого города, то я хороший жених для многих девушек, особенно из провинции. Даже если я несимпатичен. А у тебя лишь комната на окраине маленького городка или избушка в деревне. И кому ты нужен при всех твоих достоинствах?.. Кому-то и ты, скорее всего, пригодишься. Но наши возможности несоизмеримы. И не только по части брачной.

Если я получил выгодное образование, если я получил выгодную должность, если я обладаю выгодными связями, то у меня будет не только великолепная квартира в столице, но и многое другое, не доступное обыкновенным людям. Я буду пользоваться всем лучшим из того, что предоставляет бесплатно или за малую плату социалистическое государство своим гражданам. И детям своим я дам всё самое лучшее. А ты, плебей, будешь пользоваться из всех социалистических благ наименьшими. И дети твои тоже.

Вот почему в советское время (при всех его достоинствах, особенно понятных в наше время) было такое стремление выбраться из нищей деревни в районный город, а из него в областной или, если повезёт, в Москву, Ленинград или Киев. Вот почему была такая борьба за выгодное образование, за выгодную должность и выгодные связи.

И это стремление к лучшему было, до известной степени, естественным. Однако затем оно перерастало в карьеризм, в ослепляющий душу материализм, в использование своего рабочего или служебного места для служения своекорыстным личным и групповым интересам.

Тащи с работы всякий гвоздь,
Ты здесь хозяин, а не гость!

Но тащить гвозди с работы это удел самых мелких сошек. Чем выше поднимался человек в социальном отношении, тем более скрытным становилось его фактическое воровство. Оно принимало форму махинаторства, причём, как правило, коллективного. На этой почве складывалась система взаимных услуг за счёт остальных членов общества. Складывалась система «блата». «Ты — мне, я — тебе». А затем стали возникать своего рода «мафии» в разных видах общественной жизни, боровшиеся за господство в той или иной её области. Торговая мафия, научная мафия, концертная мафия, спортивная мафия и т.д. Затем стали выстраиваться так называемые «теневые» структуры в промышленности, обслуживающей непосредственные нужды населения. Они росли, совершенствовали свою технологию, создавали свои системы безопасности, вырабатывали свои законы, нарушение которых каралось с куда большей жёсткостью, нежели та, которую проявляло государство по отношению к нарушителям своих законов.

Государство проигрывало в соревновании с этими подпольными структурами, потому что добросовестные граждане, которых было большинство, были разрознены, а недобросовестные организованы великолепно. Само же государство, скованное марксистскими догмами, думало о происходящем близоруко или даже кривоглазо, то есть таким образом, чтобы не замечать причин гниения общества, таящихся в самой его идеологии и в самом его устройстве.

По Сомину, личная собственность это лишь обычная одежда, квартира, мебель, дача. Ну, конечно, книги, компьютер. Ему самому ничего больше не нужно. Поэтому он думает, будто и остальным людям тоже не нужно ничего сверх этого. А они нуждаются. Они мечтают об улучшении своей жизни. Особенно женщины. Тем более что жить красиво, как говорится, не запретишь. Не запретишь потому, что при социализме самой красивой жизнью живут социалистические бояре и дворяне, а они не такие безумцы, чтобы отказывать себе в самых законных удобствах и преимуществах. А если не отказывать себе, то надо позволять и другим пользоваться чем-то подобным. Но, разумеется, в соответствии с их положением в обществе.

Поэтому, в отличие от Сомина, «нормальному» человеку нужен автомобиль, и лучше престижной марки. Ведь тот, кто его не имеет, выглядит в глазах его жены и его детей растяпой и неудачником. «Нормальному» человеку нужны золотые кольца для жены, серебряная посуда и прочие драгоценности. И чем их будет больше, тем лучше. Чтобы жена его радовалась, а её приятельницы ей завидовали. Нужна не просто дача, а роскошная дача. Нужны вклады на сберегательных книжках, и тоже чем больше, тем лучше. Нужна лучшая школа для его детей и многое-многое другое. И этой жажде всё большего личного довольства нет конца. Нет конца жажде всё большего личного и семейного обогащения, с которой связана жажда всё большего личного престижа и всё большей личной власти.

Личная собственность при социализме это совсем не простая вещь. Она и условие социализма, без которого социализм превращается в военную казарму (то есть в карикатуру на себя самого). Она и начало превращения социализма в капитализм.

Личная собственность при социализме, не ограниченная ни изнутри высоконравственным сознанием её владельца, ни извне высоконравственным влиянием общества, это зародыш капитализма, развивающийся до времени в оболочке социализма, а затем разрывающий эту оболочку.

Что роднит этот зародышевый капитализм с высокоразвитым капитализмом? Эгоизм. Но в высокоразвитом капитализме эгоизм не скрывает себя или почти не скрывает, а в зародышевом он стыдлив или почти стыдлив. Он старается выглядеть не эгоизмом, а нормальным и законным для социалистического общежития настроением. Поэтому имитирует свою заботу об обществе. Однако в своей глубине социалистический эгоист относится к обществу так же или почти так же, как эгоист капиталистический: общество для него есть нечто внешнее, не связанное с его сердцем, с его мечтами, с его любовью и болью.

Итак, безгрешность личной собственности — это иллюзия Сомина. На самом деле борьба добра и зла происходит и в сердце личного собственника. Происходит она и в сердце собственника частного.

Отнимать у последнего свободу воли нехорошо. Особенно в том случае, если это не плутократ, а представитель мелкой и средней частной собственности. Свободу воли дал ему Бог, поэтому покушаться на неё христианин не имеет права. Раскаяться может даже олигарх. Раскаяться и поставить свои богатства на службу обществу. Тем более способен на служение обществу владелец любого ларька или даже завода.

Вот мы и подошли к разговору о частной собственности при социализме. Сомин демонизирует частную собственность, а я хотел бы показать её неоднозначный характер.

Вернёмся к той частной мастерской, в которой работают наёмные рабочие. По Сомину, её собственник — эксплуататор в любом случае, независимо от того, как он оплачивает работу своих рабочих. И в каких условиях они работают у него.

Если бы этот владелец мастерской стал, ради выяснения вопроса об эксплуатации, отдавать весь доход от своего предприятия своим работникам, не оставляя себе ничего, то, спрашивается, можно ли было в этом случае считать его попрежнему эксплуататором? Это было бы нелепо. А если бы он оставлял себе от дохода только одну копейку? Тоже нельзя. Но тогда возникает вопрос, с какой конкретной суммы денег или с какой части дохода, оставляемой им себе, начинается его превращение из добросовестного человека в эксплуататора?

СПРАВЕДЛИВАЯ ПЛАТА. Вот ахиллесова пята марксистской и соминской социальной философии. Если справедливая плата возможна в принципе и если она выплачивается, то обнаруживается воочию несостоятельность утверждения, будто всякая частная прибыль есть непременно результат эксплуатации наёмного труда. Не потому ли понятие справедливой платы отсутствовало в советской экономической псевдонауке, что оно разрушало марксизм в корне?

На это марксисты могут возразить, что в условиях жёсткой конкуренции, которая неизбежна при развитом капитализме, все частные владельцы вынуждены или снижать заработную плату своим работникам до того минимума, на который те соглашаются, или платить им по справедливости, но самим отставать при этом в конкурентной борьбе. А кому хочется отставать?

Заметим, что в это возражение уже вкралось нехарактерное для марксистов понятие о справедливой плате. Но без него не обойтись, если речь заходит об эксплуатации. Эти два понятия невозможны друг без друга. Хотя марксисты, будучи софистами, пытаются обойтись без него. Но не будем задерживаться на этом моменте.

Во всём остальном их возражение верно лишь в том случае, если конкуренция достигла своего пика. Тогда она действительно упраздняет свободу частного предпринимателя полностью и тем снимает с него ответственность за эксплуатацию его работников. Ответственность за эксплуатацию переносится в этом случае с конкретных предпринимателей на высшую фазу капитализма, при которой свобода частных предпринимателей исключена полностью.

Е[о разве таково положение даже в настоящее время? В каких-то случаях конкуренция сегодня так жестка, что действительно не оставляет выбора. В других же случаях выбор есть. Больший или меньший выбор.

А если он возможен в некоторых случаях даже сегодня, то был тем более возможен в слабо-капиталистическом прошлом. А в докапиталистическом прошлом и подавно. Частная предпринимательская деятельность тогда была, но возможность оплачивать труд наёмников справедливо или несправедливо была тоже. Из чего следует, что никакой фатальной связи мелкого и среднего капитала с эксплуатацией не существует.

А если так, то справедливая плата тем более возможна при работе частного предприятия в условиях социализма, потому что в ней будут кровно заинтересованы, помимо наёмных работников, и государство, и общество. В условиях социализма справедливая плата не только возможна, она неизбежна, за редкими исключениями, связанными с особо хитрыми махинациями частных собственников предприятия.

Но что же она такое, эта справедливая плата?

Определить её теоретически очень трудно или даже вообще невозможно, потому что она колеблется в зависимости от общего положения в стране или даже от положения самого предприятия. Однако практически она возможна и реальна в том случае, когда представляет собою какое-то равновесие между законными интересами собственника предприятия и законными интересами нанимаемого им работника. Когда она представляет собою свободное их согласие. Или более или менее свободное. Как на обычном рынке свобода продающих и покупающих не абсолютна, так и здесь.

Так что с этой стороны все возражения против мелкой и средней частной собственности при социализме должны быть сняты как несостоятельные.

А вот вопрос о пользе мелкой и средней частной собственности для социалистического государства должен быть рассмотрен.

Она, будучи при социализме на своём месте и под контролем общества и государства, способна разгрузить государство от множества мелких и средних хозяйственных, бытовых и культурных забот. Государство должно быть сосредоточено на главных своих задачах, а не на стирке белья для населения, не на продаже пирожков, ремонте автомобилей и других полезных, но не главных делах, с которыми частные предприниматели справляются куда успешнее государства. Успешнее потому, что им виднее все местные особенности, учесть которые не способен никакой Госплан. Да и способность частных предпринимателей реагировать быстро на местные нужды несравнимо выше соответствующей способности Госплана.

Поэтому чрезмерная централизация вредна для самого государства. Отвлечение его внимания на мелочевку (которая в масштабе страны необъятна) не только снижает качество выполнения им главных его задач, но и ведёт к разбуханию чиновничьего аппарата. А это разбухание делает невозможным качественный контроль за ним и позволяет мелким и средним чиновникам использовать своё служебное положение в своекорыстных целях. Стремясь командовать всем и вся, государство выращивает питательную среду для паразитирующих на нём же.

А почему сказанное не относится к крупным бюрократам?.. Крупный бюрократ, связанный с крупными государственными предприятиями, тоже доступен соблазнам своекорыстия, но он на виду у всех, его действия и отношения с людьми намного прозрачнее для общества, нежели действия и отношения бюрократов мелких. Кроме того, предприятия, с которыми он связан, не выпускают, как правило, продукции, интересной для населения. Поэтому его возможности наживаться на махинациях с продукцией зависимых от него предприятий невелики или отсутствуют вообще. Обладая огромной властью, он может наживаться иными способами, но возможности этого иного рода зависят в сильнейшей степени от нравственного состояния общества и от качества государственного контроля.

Мелкие же и средние чиновники, связанные с предприятиями, обслуживающими непосредственные нужды населения, куда ближе к соблазнам организованного своекорыстия. Здесь куда больший простор для неформальной самодеятельности как чиновников, так и представителей государственных предприятий. Здесь слуга государства, заражённый своекорыстием, служит двум господам, одним из которых является он сам, но старается создать видимость, будто служит только государству. Контроль за ним в мутном и продолжающем мутнеть от своекорыстия обществе становится всё более формальным.

Именно здесь, а особенно в торговле, самые уязвимые места социалистического хозяйства. Здесь быстрее всего возникают паразитические связи, которые растут и разъедают социалистическое общество.

Бесспорно, что нравственное выздоровление общества (которое так и не произошло в СССР) значительно изменило бы положение в лучшую сторону и в этой области. Но оно не могло изменить его в корне. А почему?.. От нравственного состояния общества зависит многое, но далеко не всё. Характер общества определяется не только нравственным его состоянием, но и теми идеями, которые заложены в его основание.

Идея же всецелой централизации общества, упраздняющая свободу мысли его членов и свободу их самоорганизации, это глубоко порочная идея. Столь же порочная, как и идея всецелой децентрализации общества, его распада на независимые друг от друга атомы. Крайности сходятся.

К этой теме мы ещё вернёмся, а пока обратим внимание вот на какое обстоятельство.

Стремление человека к личной выгоде нельзя запретить, и советская практика великолепно подтвердила эту простую истину. Запретить нельзя, а ввести это стремление в рамки закона, в рамки нравственности и здравого смысла, можно и должно. Должно потому, что если не дать стремлению человека к личной выгоде законного выхода, то он будет искать и найдёт выходы незаконные, разрушительные для общества и государства.

Что же касается упомянутого выше здравого смысла частных предпринимателей (да и не только их), то он подсказывает, что правильный личный интерес должен не противоречить интересам общества, а сочетаться с ними.

Ведь все мы в одной лодке. Разрушая общество ради своего личного успеха, эгоист готовит катастрофу для своих потомков. Об этом он не дотягивается подумать. А надо, чтобы все дотягивались уже с малых лет и не были эгоистами. В новом социалистическом государстве эта простая истина будет заучиваться вместе с таблицей умножения или даже ещё до неё. Она будет не просто пропагандистской идеей, далёкой от реальной жизни, но основой реальной жизни. Она сделает людей зоркими в социальном отношении. Поэтому эгоистам в новом социалистическом мире будет трудно скрывать свой эгоизм. Он станет для них неудобным. А если так, то эгоисты будут всё чаще отказываться от него.

В новом социалистическом обществе, если оно у нас будет, природа его членов будет светлеть. В том числе и природа частных предпринимателей. По мере их духовного взросления они будут видеть смысл своей деятельности всё больше не в личном и семейном обогащении, а в служении Богу и своему народу своими делами и своими капиталами. И в этом будет высшая их выгода.

А теперь ещё об одном обстоятельстве.

Отрицание социалистами мелкого и среднего капитала при социализме превращает практически всех мелких и средних предпринимателей (а также связанных с ними лиц) в противников социализма. А это такая услуга врагам социализма, которую переоценить невозможно. Потому что от представителей мелкого и среднего капитала зависит в громадной степени, на чьей стороне будет победа. На стороне капитализма или социализма.

Правильный социализм должен не отталкивать от себя представителей мелкого и среднего капитала, а привлекать их к себе, разъясняя им две важные истины. Во-первых, то, что капитализм был создан не ими, а мировым антихристианским и антинациональным банковским капиталом, разрушающим все традиционные человеческие ценности и превращающим жизнь человеческую в кошмарную ночь без рассвета. И, во-вторых, ту истину, что всякому добросовестному человеку выгоднее жить в обществе нравственном и под его контролем, нежели под контролем врагов человечества. Создание же нравственного общества и нравственного государства как раз и есть цель правильного социализма, который пора научиться отличать от его подделок.

Но и сказанным дело не ограничивается. Мелкая и средняя частная собственность, контролируемая государством и обществом, это преграда, не позволяющая социалистическому государству перерождаться в государство тоталитарное. А такая опасность есть в жёстко централизованном государстве, в котором всё хозяйство, все СМИ, вся педагогика, вся наука и вся культура принадлежат государству. При таком всевластии государства и, следовательно, беззащитности населения велик соблазн для его руководителей сделать государственную идеологию практически обязательной для всех граждан страны. Как это было в СССР.

Без государственной идеологии государство обречено на гниение и, в конечном итоге, на распад. С утратой государственной идеологии подавляющее большинство населения утрачивает организующие его ориентиры и нормы жизни. Оно граждански слепнет и рассыпается на не связанные между собою атомы. А вслед за этим гражданским ослеплением начинается всё большее нравственное и духовное его ослепление. Или, что одно и то же, гниение. Причём вместе с гниением населения гниют сами представители государства, его функционеры.

Вот почему так понятно стремление государственных мужей утвердить в стране государственную идеологию, объединить под её властью по возможности всех.

Но как быть с теми, для кого она неприемлема? Отправлять их на лесоповал?.. Нет, все граждане должны иметь право думать по-своему. Иначе мы создадим бесчеловечное государство, которое будет уродовать людей. Превращать их в подобия манкуртов.

Значит, необходим какой-то разумный компромисс между стремлением утвердить государственную идеологию и стремлением утвердить право граждан на инакомыслие. Этот компромисс должен быть гарантирован не только соответствующей статьёй Конституции. Конституции слишком часто оказываются фальшивыми. Нужна более весомая гарантия.

Правильно организованный частный сектор как раз и будет гарантией того, что социалистическое государство не воспользуется своей силой для подавления инакомыслия в стране. А не воспользуется оно ею потому, что при законной мелкой и средней частной собственности такой силы у него не будет. Мелкая и средняя частная собственность станет надёжной опорой и убежищем для всех инакомыслящих, а попытки её ликвидировать или стеснить станут сигналом опасности для населения всей страны.

Вот такие соображения в связи с частной собственностью при социализме.

А теперь ещё одна важная черта правильного социализма, о которой в статье Сомина нет ни слова.

Правильный социализм невозможен иначе, как в виде правильно организованной нации. А во всемирном масштабе он невозможен иначе, как в виде союза или сообщества правильно организованных народов.

Сомин не обратил внимания на то, что капитализм не случайно разрушает вместе с христианской религией нацию, национальную общину и семью. А разрушает он их потому, что все эти институты взаимосвязаны, взаимозависимы и по большому счёту невозможны друг без друга.

Что истинная религия исходит от истинного Бога — это понятно многим. А о том, что языки, эти зародыши народов, были сотворены Богом, забыли, похоже, даже христиане. Хотя об этом написано чёрным по белому в Священном Писании. Теперь едва ли не все привыкли смотреть на атомизированное псевдо-общество как на нормальное общество. Вот до чего докатились.

Но Бог космополитических обществ не создавал. Их создавали Его враги, чтобы властвовать над разрозненными и потому беспомощными человечками. Властвовать и выстраивать их в новую Вавилонскую башню, отличную от прежней по её внешности, но ту же самую по её сути.

Вот почему истинный социализм невозможен без признания социалистами важности организующих нацию идей. Тех самых идей, которые советские социалисты вымыли почти полностью из русского народа.

И, наконец, о мысли, которой Сомин завершает свою статью. В ней он доходит, на мой взгляд, до верха нелепости. Судите сами.

Он утверждает, что русские люди находятся сегодня в таком состоянии, что надеяться на какие-то изменения в них к лучшему бесполезно. Разбудить русских к высшей жизни может теперь только такая страшная катастрофа, какой не было ещё никогда в русской истории. Вот её-то, вещает он, и остаётся нам ждать в надежде на то, что она возродит русских.

В чём сила его нелепой мысли?.. В том, что катастрофа, о которой он говорит, действительно вероятна. На неё работают могучие силы. И она действительно произойдёт, если русские останутся в своём нынешнем состоянии.

Но почему Сомин решил, что она, если произойдёт, чему-то научит русских? В катастрофическом состоянии люди, как правило, вообще не соображают. Они мечутся в поисках спасения, а их метания организаторы катастрофы обдумывают заранее и готовят для них заранее новые идейно-политические ловушки.

Так не лучше ли начать думать сегодня, а не после того, как катастрофа произойдёт?

Мы не знаем, что будет с нами завтра. Может быть, случится самое худшее, а, может быть, не случится. Но мы обязаны знать, что наше будущее зависит в значительной мере от нас самих и потому должны правильно действовать. Или, как минимум, искать причину своего нынешнего бессилия и, найдя её, устранить.

Казалось бы, главная причина бессилия русских это вопиющая их безграмотность по части организующих нацию идей — религиозных, семейных, общинных и собственно национальных. Безграмотность обрекает их на взаимное непонимание в вопросах, чуть поднимающихся над бытовым и хозяйственным уровнем, а не понимающие друг друга не могут ни осознать общенациональные цели, ни, тем более, осуществлять их.

Но на самом деле причина бессилия русских гораздо глубже. Она не просто в их невежестве, а в такой его степени, которая не позволяет им о нём даже догадываться. «Пусть государство организует нас правильно, — и мы будем жить нормально, без особых проблем». Вот установка, похоже, подавляющего большинства современных русских, привыкших жить под управлением государства и не испытывающих нужды в собственных мыслях — ни о религии, ни о нации, ни о национальной общине, ни даже о семье при всём её нынешнем очевидном развале. И, тем более, не испытывающих нужды в какой-то национальной идеологии. Это слишком заумные для них предметы.

Русские уверены, что тех идей, которые у них есть, вполне достаточно для правильной жизни нации. Что вся беда лишь в преступных их правителях — в политике геноцида русского народа, которую те проводят. А поскольку изменить эту политику русские не могут, то им не остаётся ничего другого, как сознавать своё фатальное бессилие и истлевать в отчаянии.

При таком самогипнозе русским не нужны никакие катастрофы для их исчезновения из истории. Они вымрут и без них спокойно и почти мирно, хотя и не сразу.

Какой-то шанс на их возрождение появился бы только в том случае, если бы они догадались о том, что раньше у них были организующие их идеи — семейные и общинные, национальные и религиозные. Были, но были слабыми, а потому и были вымыты из них за последние триста лет их жизни, особенно в советские времена. Не говоря уж о времени послесоветском.

Если бы русские догадались о том, что они ограблены по части самых важных для жизни идей, то стали бы стягиваться в кружки с целью ликвидации своей национальной безграмотности. Причём по всей России. И это стягивание стало бы их ответом на политику геноцида русского народа. Малые кружки связывались бы между собою с целью взаимопомощи, а со временем превращались бы в малые русские общины. А затем во всё более крупные. И в зависимости от того, какие масштабы приняло бы это движение, русское население или превратилось бы в новый русский народ, или так и осталось разрозненным русским населением.

Трудности, связанные с образованием русских кружков, неизбежны, но обещать лёгкий и беспроблемный путь выхода из нынешнего положения, в котором находятся русские, было бы заведомой утопией.

23 апреля 2010 г.

Позднейшие примечания

Я забыл написать о том, как обстояло дело с эксплуатацией наёмного труда в СССР. При отсутствии частной собственности никакой эксплуатации у нас не могло быть в принципе. Если частный предприниматель был эксплуататором по определению, то советское государство было по определению благодетелем тех, кто на него работал. Даже в том случае, если оно платило им намного меньше бывшего эксплуататора.

А почему так?.. По той причине, что всё недоданное работникам в виде заработной платы шло в общенародный котёл, из которого возвращалось каждому в виде бесплатной медицины, бесплатного образования, практически бесплатных жилья и транспорта, не говоря уж о растущей скоростными темпами экономике, от успехов которой зависело общее благосостояние всех. Невозможно перечислить всё, что получал каждый советский человек бесплатно или за малую плату при таком устройстве обществе.

Это был, казалось бы, самый разумный способ его организации, если бы только не одно крохотное обстоятельство, которое вроде бы и не скрывалось, но зато и не обсуждалось открыто.

Каким должно быть общество в духовном отношении этот вопрос решала правящая партия в лице её руководителей. Эти руководители знали, есть Бог или нет Бога; знали, что есть добро и что зло. И как надо жить, а как не надо. Они распространяли правильные знания в народе, а несогласных наказывали, потому что те становились препятствием для правильного развития общества. Упорнейшие из несогласных становились врагами общества, а врагов, как учил пролетарский писатель Максим Горький, следовало уничтожать. Или наказывать так строго, чтобы после этого уже ни у кого не оставалось желания сопротивляться своим руководителям.

Это стремление к сохранению единства страны было, в принципе, правильным. Дай людям полную свободу — и они разнесут страну вдребезги. Начнут с безобидной, казалось бы, идейной розни, а закончат тем, что всё рухнет на их же головы.

Вот почему эту политику советского государства оправдывали раньше и оправдывают сегодня многие. Её оправдывали и оправдывают, кроме того, ссылками на тяжелейшие внутренние и внешние обстоятельства, не позволявшие советскому руководству действовать как-то иначе.

Но если так, то приходится признать закономерным и результат этой политики: превращение граждан страны в покорных овец, не способных ни самостоятельно мыслить, ни, тем более, самостоятельно организовывать себя. Разве что на уровне очереди за пивом.

Даже правящая многомиллионная КПСС, лишившись привычных приказов из Политбюро, превратилась тут же из главной организующей силы страны в стадо недоумевающих баранов, не знающих, как им защищать социализм в их собственной стране. И надо ли его защищать.

Вот какою ценою советские люди оплачивали свою бесплатную медицину и все остальные свои завоевания. Завоевания были, бесспорно, огромными, но и душа человеческая тоже не мелочь. Она вмещает в себя весь мир. А что такое душа без её свободы и самостоятельной мысли? Что такое душа без её свободной связи с Богом и другими душами?

Нет, ложной была высказанная выше мысль, будто всякое разномыслие это начало краха общества. Эта ложная мысль подобна столь же ложной мысли о том, будто всякая частное предприятие фатально связано с эксплуатацией наёмных работников.

Инакомыслие инакомыслию рознь. Возможно разрушительное для общества инакомыслие, но возможно и созидательное. А как их отличить?

Теоретически это так же трудно, как дать теоретическое определение справедливой оплаты труда, годное для всякого общества, независимо от того, в каких конкретных условиях оно находится. Как невозможно рекомендовать один размер одежды для детей и взрослых, так и в мире идей невозможно определить что-то заранее, независимо от конкретных обстоятельств, в которых находится общество. Однако практика позволяет людям разобраться и с размерами одежды, и со многими другими проблемами.

Выше уже сказано о необходимости компромисса двух начал — государственной идеологии и права человека на инакомыслие, включая его право на самоорганизацию вместе с его сомысленниками. Дополню сказанное ещё одной мыслью.

Отрицание государственниками законности инакомыслия это причина заболевания самой государственной идеологии, а отрицание инакомыслящими спасительности государственной идеологии это заболевание самого инакомыслия.

Только безумцы не понимают того, что без государственной идеологии государство деградирует, а в деградирующем государстве плохо становится всем, не только большинству населения. Деградация государства бьёт и по инакомыслящим.

Что же касается необходимости инакомыслия для здоровья государственной идеологии (или даже всякого правомыслия вообще), то здесь можно сказать следующее. Наличие инакомыслия, особенно умного, мобилизует правильную мысль, заставляет её совершенствоваться. Если возражать против правомыслия запрещено, то оно консервируется и мертвеет. Превращается в декорацию. А жизнь общества продолжается, приобретает всё новые черты, уже не осмысливаемые закостеневшими умами мнимых ортодоксов. Вот где начало кризиса правомыслия, а вместе с ним кризиса связанного с ним общества.

Май 2010 г.

Старые и новые темы

О чём помалкивают язычники

Уважаемая Наталья Геннадьевна!

Ваша статья, в её антихристианской части, изумила меня, потому что я знал Вас до этого христианкой. К ней и писалось моё «Письмо к русской учительнице». И вдруг такая метаморфоза, понять которую я не могу. Боюсь, что несогласие в самой основе понимания мира — а религия как раз и является такой основой — сделает наш разговор, что называется, диалогом глухих. Ибо глухая стена непонимания возникает всегда, когда представители разных религий (или идеологий) пытаются доказать друг другу свою правду. Они говорят, по существу, на разных языках. И поэтому самые, казалось бы, неотразимые аргументы не производят особого впечатления на другую сторону.

Но, несмотря на вероятность такой перспективы, попробуем объясниться. А вдруг?.. Как говорится, попытка не пытка.

Вы считаете, что причина всех русских бед не в недостатке христианизации Руси, а, наоборот, в самой её христианизации. Но если так, если христианство есть ПЕРВОРОДНЫЙ ГРЕХ принявших его народов, то чем объяснить наши поражения до Крещения? Чем объяснить, например, аварское иго, сообщая о котором франкский летописец писал, что авары приходили к славянам ежегодно, брали их жён и детей и собирали с них дань. Русский же летописец иллюстрировал это иго такой выразительной картиной: если обрин хотел куда поехать, то не запрягал коня, а запрягал славянских женщин. Но в нашем языческом прошлом было и данничество иудеям, поработившим языческую Хазарию. Было вытеснение славян с огромных территорий, принадлежащих ныне Австрии и Германии. Было и многое другое, что никак не соответствует мифу о процветании славян до их Крещения. Одни только хронические раздоры славян чего стоили. Которые обессиливали их и делали жертвами хищных соседей.

Если следовать Вашей логике, по которой всё происходящее с народом зависит от его религии (а не от его идеологии, то есть всей совокупности работающих в его жизни идей, являющихся продуктом не только его религии, но и его характера, исторических и географических обстоятельств и т.д.), то получится, что первопричиной наших бед было вовсе не христианство, а та религия, которую Вы так хвалите. То есть язычество. Это же при его полном господстве происходило всё вышеназванное. Мало того. Это при его полном господстве сами язычники, сравнивая свою религию с христианской, всё чаще выбирали христианство. Если бы этого свободного обращения в христианство не было, если бы число христиан из язычников не росло постоянно и не выросло в значительную силу, то не на кого было бы опираться в таком грандиозном деле, как крещение восточных славян.

Вот этот факт, по здравом его осмыслении, как раз и следует признать ГЛАВНОЙ ПРИЧИНОЙ Крещения Руси. Не столько волю русского князя, сколько процесс не зависимой от политической власти христианизации восточных славян. Аналогичный по своей сути тому процессу, который совершался в Римской империи до того, как христианство стало в ней государственной религией. Если бы этого процесса не было, то святой Владимир (роль которого в христианизации Руси была, несомненно, огромной) был бы бессилен христианизировать Русь. Этот процесс буквально подпирал правителей и вынуждал их поначалу бороться с ним, затем задуматься о происходящем и, наконец, подчиниться ему. И, подчинившись, форсировать его, чтобы обеспечить религиозное единство Руси.

Однако признать подлинный характер Крещения Руси было неудобно по той причине, что в ходе христианизации сохранялась старая языческая вера в князя как вождя не только военного и политического, но и религиозного. Чтобы не уронить авторитет князя и дать религиозную, то есть языческую, санкцию новой вере, следовало приписать ему одному и почин в этом деле, и всю связанную с ним славу. А последующие правители были заинтересованы в сохранении этой славы, поскольку она усиливала их собственный авторитет как сородичей и преемников св. Владимира. Да и авторитет самой монархической идеи. В дальнейшем такое объяснение Крещения Руси устроило и советских марксистов. Оно позволило им обойти суть дела и представить христианизацию Руси результатом классовой политики правителей-феодалов.

Но, справедливости ради, надо сказать, что была не только религиозная причина Крещения Руси. Была и политическая причина, которая накладывалась на чисто религиозную, и они обе усиливали друг друга. Но эта политическая причина не имела ничего общего с марксистской фальсификацией. Дело в том, что Крещение Руси было логическим продолжением предприятия, начатого призванием князей. Которые создали государство непрочное, опиравшееся на племена, сохранявшие свою особость и склонность к сепаратизму. Переплавить их в единый народ на основе синтеза племенных религий или какой-нибудь одной из них не удалось по той же причине, по какой новгородские племена не сумели одолеть своей розни и были вынуждены искать объединяющего начала на стороне. Если с нынешней точки зрения различия между племенными религиями славян могут показаться несущественными, то для тогдашних славян это было не так. С этими различиями связывались местные интересы, для нас уже непонятные и, видимо, непримиримые на местной почве. Примирить или даже смирить их могла только новая и далеко превосходящая их по своему духовному строю религия, которая, при всей её новизне, отвечала бы глубинному складу славян. Ситуация в их религиозной жизни была, таким образом, подобной ситуации в политической их жизни. По аналогии с призванием князей требовалось «призвание» новой религии. В силу чего племенные религии были обречены независимо от того, какая именно новая религия утвердилась бы на их месте.

Но!.. если бы их сменила внутренне чуждая славянам религия, то она не привилась бы на славянском древе. При первой же политической смуте (а в домонгольский период усобиц было достаточно) они избавились бы от неё в самую первую очередь. Вот почему киевским старейшинам было о чём подумать перед тем, как решиться на Крещение. Ибо они были не только богоискателями, но и государственными мужами, обязанными предвидеть последствия своего выбора. Однако продолжающееся умножение числа христиан из язычников подсказывало им, какая религия больше всего отвечала глубинному славянскому складу.

Как показал дальнейший ход истории, политическая система, с которой началось образование русского народа, сравнительно быстро исчерпала свои положительные возможности и стала обнаруживать свои пороки чем дальше тем больше. Вместо того, чтобы культивировать русское единство, она стала его раздирать в княжеских усобицах, имевших ту же языческую природу (похоти личной власти и личных материальных стяжаний, которые помрачали сознание). Поэтому и была сметена хорошо организованными монголами. Но знаменательно, что христианство при этом не только не рухнуло, а, наоборот, стало духовной опорой русского народа и знаком его единства. Монголы, как известно, покровительствовали любой религии и потому охотно, будучи сами язычниками, взяли бы под своё покровительство наше язычество, если бы оно оказалось востребованным русским народом. Но попыток вернуться к нему уже не было.

Государственная необходимость Крещения, о которой у нас пошла речь, как раз и объясняет, почему оно, будучи добровольным в своей основе, сопровождалось насилием, подобным насилию повивальной бабки. Это насилие исходило не от христианской религии, а от природы государственной власти. Государство не может осуществлять свои задачи одними лишь рассуждениями о должном и призывами к нему. Оно сочетает метод убеждения с методом принуждения в разумных пределах. В чём это принуждение выразилось в ходе Крещения? В том, что в городах, этих центрах политической жизни, сносились языческие капища, а на их месте строились христианские храмы и заводились школы. Кроме того, язычникам было объявлено, что отказывающиеся креститься будут рассматриваться как недруги князя. Тем самым им предлагалось очистить общественную жизнь от своего присутствия и удалиться в провинции, чтобы там на досуге подумать о том, какая религия лучше. Эта дискриминация по религиозному принципу была в условиях того времени абсолютно оправданной. Во-первых, потому, что здесь насилие совершалось по отношению к насильникам, которые признавали чужую свободу только тогда, когда опасались возмездия за покушение на неё. В иных же случаях грабили, полонили и убивали без малейшего сомнения в том, что проявляют своё молодечество. Так, например, воины Святослава в 971 году, после битвы при Доростоле, принесли в жертву своим богам не только пленных, но и жён. Хуже того. Они принесли в жертву своим богам невинных младенцев. А в 983 году киевские язычники решили принести в жертву Перуну христианского юношу. Когда отец этого юноши отказался отдать им сына, они убили того и другого. Вот это и есть справедливость по-язычески. Её надо всегда иметь в виду, имея дело с язычниками. Чтобы не принимать всерьёз их лицемерного возмущения насилием христиан. Если бы они действительно любили справедливость, то вспомнили бы собственные преступления и успокоились. Поняли бы, что государство применило против язычников их собственную практику, которая была в то время обычной. И даже смягчило её, не прибегнув к крайним мерам, на которые сами язычники были горазды. Это, повторяю, во-первых. А во-вторых, действовать так, как оно действовало, государство было обязано, чтобы предотвратить политизацию языческой оппозиции и, как следствие, двоевластие с последующей войной на религиозной почве. Которая привела бы к жертвам неизмеримо большим, чем те, что стали следствием твёрдой государственной политики. Такая внутренняя война могла бы стать войной «перманентной» и так ослабить славян, что хищные их соседи стали бы их господами.

Итак, насилие по отношению к язычникам в ходе христианизации Руси было, но оно не имело того зверского характера, которым отличались насилия языческие. Оно выражалось в том, что язычники, особенно знатные, утрачивали политические права и разгонялись по лесам и весям. Но принуждения их к вере под страхом смерти не было. Не было ничего даже отдалённо напоминающего ни ритуальных убийств христиан язычниками-славянами, ни того, что творилось в течение трёх веков в языческом Риме, где христиан за их верность Христу пытали до смерти, перепиливали пилами, рубили им головы, распинали на крестах, устраивали живые факелы, травили хищными зверями на потеху языческой публике. Именно тем, что государство не вводило новую религию «огнём и мечом» (что было бы невозможно просто физически, не говоря ужо том, что неизбежно спровоцировало бы массовое вооружённое сопротивление), но ограничилось указанными выше мерами и предоставило её дальнейшее распространение времени и усилиям христианских проповедников, как раз и объясняется растянутость христианизации на столетия и её неполнота. Христианство усваивалось лишь в той мере, в какой люди были готовы к этому.

Что в ходе Крещения могли быть отдельные уклонения от этого правила, это бесспорно. Иначе и быть не могло, учитывая гигантские масштабы происходившего. А также то обстоятельство, что с обеих сторон противостояли друг другу далеко не безгрешные люди. Христианство распространяли вчерашние язычники, которые не могли избавиться полностью от привычных ухваток и представлений. Теперь уже невозможно сказать, как много было эксцессов в ходе Крещения и какая сторона их больше провоцировала. Языческая сторона была агрессивнее по своему религиозному складу, христианская — по своей связи с властной природой государства. Если судить по летописному рассказу о событиях в Новгороде, то явными провокаторами были язычники. Это они поклялись не допустить в город законных представителей власти, вышли против них с оружием в руках, разграбили дом Добрыни, «избили» его жену и родственников, а затем разметали христианскую церковь. После чего представители власти стали бы всеобщим посмешищем, если бы не применили против бунтовщиков силу. Вот что скрывалось за словами о том, что новгородцы были крещены «огнём и мечом». В этих словах не было осуждения действий властей. Этими словами кололи глаза новгородцам, напоминая им былое их неразумие.

Спекулировать на такого рода инцидентах и раздувать значение преступлений со стороны христиан (если такие преступления были) это то же самое, что раздувать значение отдельных преступлений советских солдат в ходе Великой Отечественной войны. Ясно, что такие преступления были всего лишь сопутствующим элементом всякой большой войны и что для наших солдат они были как раз наименее характерны. Раздувать их значение с целью запачкать подлинный характер войны могут лишь очень недобросовестные или вконец замороченные люди. Но то же самое надо сказать о старающихся оклеветать подлинный характер Крещения. Их усилия — то же самое, что попытки оплевать небо.

К сказанному добавлю, что христианизация нашего народа, при всей её неполноте, очистила нашу землю от такой скверны, как узаконенные человеческие жертвоприношения. О них помалкивают современные язычники, делающие вид, будто их не было или они не имеют отношения к сути язычества. Но вот что пишет современный нам автор: «Принесение в жертву ребёнка, особенно младенца, явление распространённое в языческом обществе, в том числе и славянском… Русы-язычники верили, что тело убитого возвращает земле ту жизненную силу, которая была в нём. Эта сила передаётся живым. Но сколь же многой жизненной силой — ещё не растраченной — обладает тело новорожденного. Ведь он как бы и не вступил ещё окончательно в мир взрослых людей… Рассказывают, например, что легендарный скандинавский конунг Аун продлевал свою жизнь, принося в жертву богу Одину своих собственных сыновей и отбирая таким образом их жизненную силу. Для общины в целом такой жертвой могло стать любое дитя. Да и в русских поверьях кровь младенцев наделялась особой сверхъестественной силой. О кровавом обычае «детарезанья от первенец» упоминает древнерусское «Слово святого Григория… о том, како первое погани сущие языки кланялись идолам и требы им клали» (А.Ю. Карпов «Владимир Святой», М., 1997, с. 143–144).

О человеческих жертвоприношениях, — пишет этот автор, — «было известно давно — из летописей и церковных поучений XI-XIV веков, направленных на искоренение языческих культов. Археологические же разыскания последних лет показали, что обвинения, содержавшиеся в этих поучениях, — вовсе не полемические преувеличения христианских проповедников; они отражали реальную практику древнерусских жрецов. Многочисленные останки людей, принесённых в жертву, найдены в языческих святилищах на реке Збруч в Прикарпатье, исследованных совсем недавно, в 1982–1989 годах… Удивительно, но святилища эти действовали и жертвы приносились вплоть до середины — второй половины XIII века» (там же, с. 142–143).

В жертву богам приносились, конечно, не только младенцы. После побед над иноплеменниками были обычными жертвоприношения пленными. Убивали и соплеменников, когда по жребию, а когда по выбору жреца. Арабский писатель ибн Русте писал о знахарях-русах: «Случается, что они приказывают принести в жертву творцу их тем, что они пожелают: женщинами, мужчинами, лошадьми. И если знахари приказывают, то не исполнить их приказания никак невозможно. Взяв человека или животное, знахарь накидывает ему на шею петлю, вешает на бревно и ждёт, пока она не задохнётся, и говорит, что это жертва богу» (А.П. Новосельцев «Восточные источники», М., 1965, с. 398).

Учащение человеческих жертвоприношений после 988 г. (А.Ю. Карпов, указ, соч, с. 142) объясняется, на мой взгляд, не только ожесточением терпевшего поражения язычества, но и тем ещё обстоятельством, что в христианство обращалась лучшая часть язычников, поэтому в язычестве концентрировалась худшая их часть, которая культивировала худшие обычаи и выпадала со временем в осадок в виде ведьм, колдунов, вампиров и т.д.

Как Вы считаете, Наталья Геннадьевна, правильно сделали наши предки, ставшие христианами, запретив детоубийства? Или правы были языческие жрецы, защищавшие этот древний обычай?.. Которые защищали, возможно, не столько древность, сколько свои кастовые интересы. Ведь с наступлением христианства они оказывались не у дел. Их положение было отчаянным. И поэтому они не могли не мутить тех, кто ещё оставался под их влиянием. А таковых было, по-видимому, не мало. Но Вы, похоже, не задумались об этой жреческой закваске «народных» (по Вашим словам) бунтов. Как и о том, что на стороне подавлявших эти жреческие бунты был весь русский народ. Которого никогда не было на языческой основе и который только рождался в ходе христианизации восточно-славянских племён.

В связи с чем замечу, что никакого «двоеверия» в русском народе (в том смысле, который вкладываете в это слово Вы) на самом деле тоже никогда не было. Вы понимаете это слово таким образом, что будто бы после Крещения в нашем народе сосуществовали почти на равных две разные веры. Или даже хуже того: будто христианизация была поверхностной, не затронувшей подлинных глубин народного духа, которые остались-де целиком языческими. Но это грубое заблуждение. Суть дела в том, что, став христианами, бывшие язычники сохранили только ОСТАТКИ прежней веры, которые окрасились уже новым мирочувствием. Если после Крещения сохранялась вера в леших и домовых, если на Масленице ели блины, а на Троице прыгали через костры, то это не значит, что прежнее мировоззрение лишь потеснилось в русских людях, а не рухнуло в своей основе. Эти люди были в религиозном отношении уже новыми людьми. Они уже знали истинного Бога. И поэтому не могли приносить в жертву идолам людей. Об этом уже не было и не могло быть речи.

Как и о том, чтобы вернуться к многоженству, которое было в языческие времена повсеместным. Вот какую черту языческой культуры Вы проглядели, Наталья Геннадьевна. Слона-то, как говорится, и не приметили. А если б увидели этого «слона», то, может быть, призадумались бы о том, стоит ли нам возрождать языческую культуру во всём её прежнем блеске. Или благословить разрушения в ней, так человечно сделанные христианами.

Арабский посол ибн Фадлан (X век), сообщил о «царе русов», такую подробность. Его соитие с наложницами происходило в присутствии его сподвижников. «Чем, — комментирует это сообщение историк, — удостоверялась физическая сила царя и, следовательно, его способность дать управляемому им народу благоденствие» (И.Я. Фроянов «Рабство и данничество у восточных славян», СПб, 1996, с. 94). Многоженство, стало быть, было не только следствием необузданного сластолюбия язычников и не только престижным обстоятельством в их глазах. Оно имело ещё и магическую подоплеку. Если ты князь, то будь любезен, нравится тебе или нет, покрывать как можно больше женщин. Соревноваться по этой части с другими, доказывая, что именно через тебя боги привлекают силы природы к твоему племени самым наилучшим образом. «Общение со множеством наложниц, — говорит И.Я. Фроянов, — это вменяемая в обязанность обычаем тяжёлая работа, подтверждавшая право царя и князя на власть. По опыту различных древних народов известно, что именно наложницы-жёны первыми оповещали о наступающей слабости правителя, подводя роковую черту под его карьеру» (там же, с. 95).

Недопустимость многоженства с христианской точки зрения объясняется тем, что жена ниже своего мужа только по своей роли в организации жизни (она создана Богом как помощница мужу, а не как равная ему в этом деле). Но по своей человеческой ценности она не умалена перед ним. Здесь неравенство внешнее сочетается с равенством внутренним и является условием брачного единства, невозможного без иерархии. Подобным же образом дети функционально ниже своих родителей, но при этом никак не ниже их по своей ценности. Родители, как правило, отдают им лучшие кусочки и, при случае, жертвуют собою ради них. Но это у нас, то есть в мире, уже посещённом Христом. А в мире языческом было допустимо приносить своих детей в жертву богам-людоедам. И женщин тоже, как слабейших, было принято приносить в жертву. Но не столько богам, сколько в жертву эгоизму мужей, который роднил их с павианами.

В многоженстве есть надмение мужской природы над женской, которое противоположно любви. Противоположно любви и разнузданное сластолюбие, потому что истинная любовь возвышается над сластолюбием и обуздывает его. А без любви с её высокими глаголами не может быть подлинного брака. Поэтому в браках языческих жена мало чем отличалась от наложницы. Муж видел в ней не доверенную ему Богом половину себя самого, а своё имущество, которое можно умножить. И это мужское надмение было узаконено язычеством, стало оправданным в глазах самих язычниц. Но… глубины человеческие не обманешь. Они знают, что Бог создал для Адама не множество гурий, а только одну бесценную Еву. И поэтому в женских глубинах должно было таиться понимание своего унижения. Понимание, которое должно было сказываться невольно в поведении жён. Они должны были не только соперничать в ублажении своего господина, но и, при случае, мстить ему за своё унижение. Или замыкаться в себе. Лицемерить. Лентяйничать. И даже заглядываться на посторонних.

Одним из лекарств против этой женской испорченности было, думается, ритуальное убийство жены на похоронах мужа. Оно максимально связывало женскую судьбу с благополучием мужа. Апологеты язычества, пытаясь оправдать этот обычай, клянутся, что будто бы жёны-язычницы так любили своих мужей, что добровольно лишали себя жизни, лишь бы не расставаться с ними за гробом. Но эти апологеты не объясняют, каким это образом многоженство так способствовало односторонней женской любви (смерть жены, разумеется, не влекла за собою ритуальной смерти мужа). Кроме того, адвокаты язычества умалчивают о том, что из возможности добровольных самоубийств жён никак не следует, будто жена могла избежать смерти на похоронах мужа. Это был её долг перед ним и перед обществом. Отказываясь от «соумирания», она позорила не только себя, но и своих детей, своих родителей и других ближайших своих родственников. Её смерти, как и смерти любимых рабов и любимых животных, требовал обычай. Она должна была быть похороненной в могиле мужа вместе с его оружием, доспехами, посудой и другим имуществом.

Если вдуматься в её положение, то придётся признать, что её убийство на похоронах мужа имело не столько добровольный, сколько добровольно-принудительный характер. Видимость добровольности требовалась этикетом. Она была обязана продемонстрировать свою любовь к мужу своим желанием умереть. А другие жёны (которых, экономя, оставляли в живых) были обязаны продемонстрировать свою досаду на то, что выбор пал не на них. И они демонстрировали её, но жизни себя при этом не лишали.

Если бы жена отказалась от «соумирания», обществу не оставалось бы ничего другого, как наказать её за это. И преподать на её примере урок другим жёнам. Не хочешь по доброй воле следовать за своим мужем — похороним тебя живой вместе с ним в могильном срубе. Или сожжём заживо на погребальном костре (о таких случаях упоминают ибн Даста и Массуди). «Суровость обычая, — писал А.А. Котляревский, — смягчалась РЕЛИГИОЗНЫМ ВЕРОВАНИЕМ, что только вслед за мужем — жена, только вслед за господином — рабы могут войти в обитель блаженных… Жёны и рабы сожигались живыми на кострах… с известными религиозными причитаниями; из них Массуди приводит следующее: «мы сожигаем их на этом свете, за то они не будут сожжены на том». Если дать этому выражению цену достоверности и не принять его за случайное и незначительное, то, кажется, в нём можно видеть намёк на языческое понятие о том, что некоторых людей, например, жену, не последовавшую за мужем, рабов — за своим господином, ожидала в загробном мире казнь ПЕКЛА» («О погребальных обычаях языческих славян», М., 1868, с. 61–62).

Как видите, Наталья Геннадьевна, женщин и рабов обкладывали со всех сторон, помогая им верно служить своему господину. Уже цитированный выше ибн Фадлан писал, что жена перед её убийством была сильно пьяна. По-видимому, жертву накачивали предварительно одуряющими напитками и, возможно, окуривали одуряющими травами, чтобы смягчить шок и ослабить её способность сопротивляться. Заключительные действия, как их описывает ибн Фадлан, свидетельствуют, что физическое насилие имело место. «Я видел её, — писал он, — в нерешительности, она изменилась. Не известно, желала ли она войти в палатку. Она просунула туда голову. Старуха взяла её за голову, ввела её в палатку и сама вошла за ней. Мужчины стали стучать по щитам палицами для того, вероятно, чтобы не слышно было её криков, чтобы это не устрашило других девушек, готовых также умереть со своими господами… В палатку вошло шесть человек и простёрли девушку о-бок с её господином; двое схватили её за ноги и двое за руки, старуха-ангел смерти обвила ей вокруг шеи верёвку, за конец которой взялись остальные двое мужчин. Старуха-ведьма, ангел смерти, подошла с большим ширококлинным ножом и начала вонзать его между рёбер жертвы, а двое мужчин тянули концы за верёвку и душили девушку, пока не умерла» (А. Нечволодов «Сказания о Русской земле», 1991, Том 1, с. 75).

Представляете, какими вышколенными были жёны у этих язычников?.. Даже умирали вместе с мужами. Европейцы, наблюдавшие жизнь язычников Океании, Африки и Америки, отмечали, что весь физический труд, за исключением войн и охоты, был достоянием прекрасного пола. И такое положение вещей, при всём его свинстве, было по-своему разумным. Постоянный труд не оставлял жёнам времени на злодейства. Обуздание женщин и молодёжи освобождало мужские силы для главного дела — организации племени и военной его защиты. А дай этим бабам волю — разнесут в клочья любой порядок. И некогда будет воевать с врагами. Собственные хижины зашатаются от внутрисемейных разборок. Да что там хижины… Нет, что ни говорите, Наталья Геннадьевна, а в порабощении женщин было много здравого смысла.

Как, впрочем, и в человеческих жертвоприношениях. Наши предки не были такими законченными идиотами, чтобы без всякой пользы для себя убивать людей и животных. А если убивали, то, значит, в этом была польза. Они чувствовали, что жертвоприношения дают им силу. И чувствовали не мечтательно, а осязательно, как это бывает, когда пьющий вино чувствует опьянение. Но кровь, по словам её пивших, сильнее вина. Она делает душу мужественной. А для воина это главное. Как рассказывал, делясь своим опытом, один вампир: «мучился очень, да товарищ научил выпить стакан крови… Выпил — сердце каменным стало». И среди американских индейцев самыми мужественными были племена людоедов. А среди людоедов — карибы, истязавшие пленников перед тем, как их съесть. Они вытачивали таким образом их силу полностью, присваивая её себе.

Вот что такое культ силы. Он требует жертв. Он, так или иначе, связан с вампиризмом. Сказать, что Бог не в силе, а в правде, язычники не могли. Эти слова взорвали бы их миропонимание. В котором сила как раз и стала их правдой. В силе была их честь, их красота. И если были из этого правила исключения, то на то они и исключения. Если не можешь сам стать сильнее всех, то примыкай к сильнейшим, чтобы вместе с ними побеждать и делить добычу. А кто сильнее богов, повелевающих даже силами природы?.. Им и служи. Не из каких-то там эстетических или иных возвышенных соображений. А из самых простых и суровых. Из тех же самых, из каких проститутка верна сутенёру. А не будет верна — будет избита и ограблена им. Нет, куда лучше жертвовать ему из своих доходов. А за это иметь от него и любовь, и защиту.

Руководствуясь этой же языческой логикой, тянутся к сильным мира сего не только одни проститутки. Ради лучшего места под солнцем. Чтобы завоевать его, приходится думать не о Боге, а о «более серьёзных вещах». Которые лишь впоследствии оказываются тленом и суетою, а поначалу пленяют так, что человек закрывает глаза на всё остальное. И не хочет видеть, кому он служит. В том-то и сила язычества, что оно потакает низшим началам, разрушающим душу.

Язычники знали о том, что жертвенная кровь животных была только суррогатом человеческой крови. Хотя, возможно, предпочитали об этом не думать. Но в трудные времена понимали: их богам нужна полноценная пища, и поили их человеческой кровью. Египетские жрецы даже клеймили жертвенное животное печатью, на которой был изображён человек на коленях со связанными за спиной руками и с мечом, приставленным к горлу.

Но если человеческая кровь так полезна (а как лечебное средство её рекомендует даже Талмуд), если она даёт такие силы, то, спрашивается, почему же карибы не заразили своим людоедством всё человечество? Если боги восточных славян так помогали им, то почему же язычники не устояли против русских христиан, этой помощи от идолов не имевших?

Напрашивается мысль, что в силе, которую получали от своих богов язычники, было какое-то тайное бессилие. Что эта сила имела наркотический характер. Наркотики тоже дают людям многое, но только временно и за счёт внутреннего разрушения. В наркотиках есть нечто общее с золотом, полученным от нечистой силы. Оно оказывается, в конце концов, черепками, а человек, польстившийся на него, сходит, как правило, с ума. Если в кровавых жертвоприношениях была такая наркотическая сила, которая обманывала язычников (а наш Господь сказал о дьяволе, что он обманщик и человекоубийца), то можно понять, почему они так верили в своих истуканов. За этими истуканами скрывались, как ныне за денежными купюрами, вполне реальные силы. И наркотическая сила крови, и закулисная сила духов зла, использовавших человеческие слабости для укрепления своей власти над человеком.

В докладе, прочитанном в 1913 г., проф. Т.И. Буткевич сказал: «Не много дошло до нашего времени древних исторических памятников, на основании которых мы могли бы составить себе верное и обстоятельное представление о верованиях… древних народов; но и того материала, которым мы располагаем, вполне достаточно для утверждения, что в жертву богам приносили людей древние индийцы, персы, сирийцы, финикияне, египтяне, арабы, карфагеняне, эфиопляне, греки, римляне, кельты, германцы, славяне, скандинавы, скифы и другие… Персидский царь Ксеркс, собираясь в поход против греков, как известно, принёс в жертву богам сына своего друга и союзника, лидийского царя Пифия; а о супруге его Аместриде Геродот рассказывает, что, в благодарность подземным богам, она приказала зарыть живыми в землю четырнадцать персидских юношей… По свидетельству Страбона, сирийцы имели обыкновение раскармливать особыми сытными блюдами рабов, служивших при капище, и затем умерщвляли их в честь того или другого божества. В Лаодикии ежегодно приносили в жертву Палладе или Астарте невинную и красивую девушку… По словам Лукиана, в Иераполе, в Сирии, было в обычае приносить детей в жертву богине Астарте. Что финикияне умерщвляли грудных младенцев для умилостивления своего бога Ваала или Молоха, это факт общеизвестный, засвидетельствованный многими древними писателями… Но, кроме того, в Библосе были приносимы в жертву Адонису красивые белокурые мальчики, а, по словам Евсевия, финикияне ежегодно умерщвляли своих «единородных» сыновей в честь Сатурна… Имея намерение совершить что-либо важное, они всегда обрекали своих детей на заклание… Карфагеняне, по словам Иустина, более других язычников были уверены в том, что самою угодною и наиболее умилостивительною жертвою богам было умерщвление невинных младенцев, причём матерям строжайше было запрещено оплакивать своих детей; напротив, во время самого приношения их в жертву они должны были неистово плясать под оглушительные звуки грубых музыкальных инструментов… По свидетельству Плутарха, жестокость этого культа была несколько смягчена тем, что богатые женщины могли заменять собственных детей чужими, купленными у жрецов, которые приобретали их на рынках и особенным образом подкармливали для жертвоприношений… Геродот, Аполлодор, Манеф, Порфирий и Плутарх уверяют, что культ приношения людей в жертву богам у египтян так же был широко распространён, как и у карфагенян… Жители Гелиополиса также имели обычай ежедневно приносить в своём храме в жертву богам трёх человек. Кроме того, один раз в год, раннею весною, египтяне бросали в Нил какую-либо молодую и красивую рабыню, прося Изиду о даровании им обильного урожая в Нильской долине. В этом отношении они отличались от других языческих народов тем, что не только приносили людей в жертву своим богам, но и ели их мясо, и пили их кровь, приписывая этой ужасной пище какое-то мистическое и в частности — целебное значение… Арабы в особенности старались умилостивлять своего бога Гобала или Оротала. Его изваяние стояло на священном камне Каабе… Ороталу древние арабы приносили в жертву людей на седьмой день каждой недели… Было в обычае у арабов приносить в жертву богам и красивых целомудренных девиц. Крови такого рода жертв они приписывали магическую целебную силу… Что касается греков, то и у них, несмотря на высокую культуру, не были редкостью человеческие жертвоприношения, хотя и были они распространены преимущественно среди островитян. Впрочем, Минотавру сами афиняне в день каждого нового года приносили в жертву семерых юношей и семерых дев, которых они торжественно приводили к идолу и побивали перед ним дубинами… На острове Крите, где будто бы находилась могила Зевса, человеческие жертвоприношения были наиболее употребительными. Здесь приносили в жертву богам каждого чужеземца, случайно попавшего на берег, причём с его спины сдирали кожу, чтобы извлечь из тела всю кровь, которой приписывали особую искупительную силу и которую критяне пили с жадностию… Лесбосцы приносили людей в жертву богу своему Дионису. То же делали, по свидетельству Порфирия, хиосцы и тенедосцы. На острове Лемносе было в обычае умерщвлять в честь Паллады девиц — дочерей туземцев и невольниц. Эолийцы считали наиболее угодною богам жертвою заклание новорожденных младенцев… Таврическая Артемида представляется особенно кровожадною богинею: пред её истуканом ежедневно приносили в жертву одного мужчину, преимущественно из чужестранцев… Кровь такой жертвы вливали в особую чашу и, смешав её с водою, употребляли, как величайшую святыню. Почти такой же возмутительный культ установили у себя и жители Делоса в честь богини Дианы. Они сделали её идола в виде громадной железной девы с печью внутри; и на раскалённых руках этого истукана, как и Молоха, были сожигаемы грудные младенцы… Подобно всем языческим народам, греки совершали человеческие жертвоприношения в особенности перед сражениями, когда в опасности находилось отечество. В этих случаях цари и полководцы не щадили своих собственных сыновей и дочерей и нередко собственноручно умерщвляли их для умилостивления богов. Таких жертв по большей части требовали и оракулы…» (Т.И. Буткевич «О смысле и значении кровавых жертвоприношений», журнал «Вера и Разум», Харьков, 1913, № 21).

А вот что пишет известный автор книги «Поэтические воззрения славян на природу», А.Н. Афанасьев: «Наравне с другими народами: греками, римлянами, скифами, германцами и литовцами, славяне приносили и человеческие жертвы. «Привожаху сыны своя и дщери, — говорит Нестор, — и жряху бесом»… Митрополит Илларион (XI век), противополагая водворённое св. Владимиром христианство старому язычеству, замечает: «Уже не идолослужители зовёмся — христианами… уже не закалаем бесом друг друга, но Христос за ны закапаем бывает». У поляков, по словам Длугоша, в жертву богам приносились люди, взятые в плен на войне. О прибалтийских славянах говорит Дитмар: «страшный гнев богов смягчается кровью людей и животных», и Гельмольд, по свидетельству которого в жертву приносили христиан, и кровь их как врагов народной славянской религии была особенно приятна и усладительна для богов; выбор лиц, предаваемых закланию, определялся жребием. Святовиту такая жертва была приносима ежегодно, и обряд совершался жрецом. Гельмольд, Адам Бременский и другие немецкие летописцы приводят несколько случаев принесения человеческих жертв славянами.

Всматриваясь в приведённые свидетельства, мы выводим следующие заключения: во-первых, в жертву богам приносились пленники. То же встречаем и у других народов. У скифов, говорит Геродот, во время важных народных празднеств были избираемы на жертвенное заклание не только животные, но и люди, обыкновенно пленники; некоторая часть крови убитого примешивалась к яствам, изготавливаемым для религиозного пиршества, почему греческие историки почитали их людоедами. По свидетельству Тацита, в Британии алтари орошались кровию воинов, захваченных в плен, и по внутренностям их трупов язычники вопрошали богов о грядущих событиях. Во время борьбы с крестоносцами литовцы мучили и умерщвляли христианских пленников перед своими идолами…

Во-вторых, человеческие жертвы были жертвы умилостивительные. При различных общественных бедствиях боги казались раздражёнными людскими грехами, карающими какое-либо нечестие, и только кровь преступника, его детей и родичей могла отклонить их праведный гнев… По свидетельству Юлия Цезаря, галлы в случае важной опасности и повальных болезней приносили в жертву людей, уличённых в разбое, воровстве и других преступлениях, и только за неимением их убивали невинных. Однажды, во время страшного голода, шведы предали в жертву Одину, как производителю жатв, короля своего Олафа: будучи верховным представителем народа, король должен был собственною жизнию искупить грехи своих подданных и примирить их с божеством. Греки прибегали к человеческим жертвоприношениям при солнечных затмениях, неурожаях, эпидемических болезнях и др. народных бедствиях. Так как неурожаи, голод, моровая язва, по мнению язычников, большею частию были делом злых демонов, то для отвращения подобных бед человеческие жертвы приносились подземным, демоническим божествам. Так, у германцев было в обычае во время моровой язвы закапывать в землю живых детей» (т. 2, 1995, с. 135–136).

Ещё один автор рассказывает, что ацтеки, будучи язычниками, приносили в жертву своим богам 50 тысяч человек в год. То есть каждые десять минут по человеку. А индейцы майя, уступая ацтекам по количеству жертв, превосходили их качеством ритуалов. После истязания жертвы, вырывания у неё ногтей и т.д., ей вскрывали грудь и вырывали сердце. Тело сбрасывали с пирамиды, на которой происходил ритуал. Внизу жрецы снимали с тела кожу и, облачившись в неё, танцевали. Мясо съедали. (Терри Диэри «Лютые ацтеки», 1998, с. 30).

К сказанному учёными мужами добавлю, что сам образ богов, которым поклонялись язычники, был, как правило, неприятным. Взять хотя бы тех же ацтеков. Их богиня Коатликуе походила на трёхметрового человека с двумя змеями вместо головы. И вместо рук были тоже змеи. По сравнению с этим чудовищем такие боги, как Зевс и Аполлон, выглядели прилично. Но они оба были гомосексуалистами (один имел Ганимеда, другой Гиацинта). А поклоняться богам-гомосексуалистам как-то, по-моему, не совсем удобно. Или, тем более, поклоняться богу в виде фаллоса. Или даже в виде быка или свиньи. Или поклоняться такой ведьме, как индийская богиня Кали с её торчащими изо рта клыками и ожерельем из человеческих черепов. Или сестре Ваала Анат, устроившей после побоища победный пир, но во время пира снова взалкавшей крови и набросившейся на гостей… Я не знаю, как Вам, Наталья Геннадьевна, а мне наши святые как-то ближе.

Если мне скажут, что нечего выдавать эти крайности язычества за его суть, то я отвечу, что жало змеи это тоже «крайность», потому что она не жалит всем своим телом. Но лишить её этой «крайности» то же самое, что оскопить человека.

А теперь сделаю очень важную оговорку: как нельзя ставить знак равенства между больным и его болезнью, так нельзя ставить знак равенства между язычниками и язычеством. Язычество это болезнь, порождённая первородным грехом наших прародителей и последующими личными и групповыми грехами их потомков. То есть людей, созданных по образу Божию, который остался в них после грехопадения, но уже в искажённом и порою едва различимом виде. Борьба в человеке этих двух начал — его богообразной природы и уродовавшего её греха — отразилась в языческих религиях и определила в них разные формы и степени помрачения человека. Языческие религии так же разнообразны, как человеческие болезни, но их роднит незнание истинного Бога. Язычество не было первоначальной религией людей после грехопадения. Оно созревало постепенно по мере утраты памяти о Боге.

Я, Наталья Геннадьевна, не богослов, но дерзну сказать несколько слов о первородном грехе, как понимаю его сам. Потому что в разговоре о язычестве, в который Вы меня втянули, обойти эту тему значило бы обойти самое главное. Я думаю, что на вере и верности держится весь мир. И всякий человек, и всё мироздание. Но, разумеется, на верности в самом высоком смысле. А не на верности членов воровской шайки друг другу. А что может быть выше Бога, если Он не какой-нибудь змей или бык, а на самом деле Источник всякой правды? Порвать связь с Ним значило бы обесточить все остальные высокие связи, связывающие людей. Катастрофа такого рода должна была эгоизировать людей и омрачить их умы, развить в них низменные потребности и всё большую зависимость от них.

Но первородный грех изменил не только души людей, он изменил их тела, потому что они зависят от состояния душ в намного большей степени, чем это принято думать. Разрыв с Богом ослабил усвоение человеком Божественных энергий в их непосредственном виде и вызвал энергетическое голодание. А голод понудил обратиться к пище иного рода, чем это было в Раю. Люди стали есть не только плоды растений (что было для этих растений так же безболезненно, как матери отдавать своё молоко ребёнку), но и сами растения. Хуже того. Стали поедать животных. А поскольку наши тела не были предназначены для такой пищи, то потребовалась их перестройка, принявшая катастрофический характер. Перестроенные тела оказались уже не способными превращать новую пищу полностью в человеческую энергию, как это было в Раю, и её отходы стали извергаться из тела в виде пота и испражнений. Стали замусоривать и отравлять тела. Отсюда и помрачённость грехопадного сознания. Отсюда и болезни нашего тела, его изнашиваемость и его смертность. Это всё символы первородного греха, уже непонятные для забывших о Боге и Рае.

Но и это не всё. Если человек был создан царём видимого мира, то его падение должно было увлечь за собою и растительный мир, и животный. Изменить саму физику мира, характер пространства и времени. В силу чего экстраполяция их нынешнего состояния на прошлое должна обманывать, порождать научную мифологию. Как и экстраполяция нынешнего состояния на будущее.

Главное отличие христианства от язычества в том и состоит, что язычники утратили память о Боге и созданном Им Рае. Поэтому они не могут смотреть критически на самих себя и окружающий мир. А христиане эту способность имеют. Они видят не только красоту Божьего мира, но и помрачённость её грехом, смертные процессы в мире. Язычники так сроднились с зловонием греха, что перестали его чувствовать. Они уподобились бомжам. Поэтому и принимают этот больной мир за вполне здоровый и нуждающийся только во внешней перестройке, которую обещают нам, когда придут к власти.

Но отличие христианства от язычества не только в характере понимания мира. Оно в самом образе жизни, принимаемом за истинный и достойный. В христианстве Бог, в отличие от богов-людоедов, не требует для Себя человеческой крови, а Сам питает верных Ему Своей Кровью и Плотью. Показывая тем самым, какова истинная природа Божества и каков истинный мир Божий. И как нужно жить, чтобы быть своими Богу.

Постигая это отличие Бога от своих богов, наши предки исцелялись от слепоты и смотрели уже новыми глазами на своих жён и детей, на соседей и даже на своих врагов. Видя в них, как и в самих себе, униженный и поблекший, но, вместе с тем, страшный своим высоким смыслом образ Божий. Оскорбить который в человеке значило бы оскорбить его Создателя. И это открытие истинного Бога над собою и образа Божия в себе было по своему значению побольше открытия Америки и всех остальных научных открытий в мире.

Я думаю, что смысл человеческой истории в том и состоит, чтобы добро и зло были познаны во всей их глубине и разнообразии. Дабы избравшие добро стали подобными Богу. То есть, при полной свободе, уже не способными на зло.

Высокие истины, однако, не безопасны для их исповедников. Они осложняют жизнь. Требуют не просто исповедания, но перестройки жизни в соответствии с ними. Иначе они обесцениваются в глазах практиков, видящих, что они имеют лишь декоративный характер. Или даже служат ширмами для прикрытия зла. А когда дискредитируется истина, оживают и идут в наступление старые заблуждения и пороки. Которые, оказывается, не умирали, а только прикинулись мёртвыми в ожидании лучших для себя времён. Высокие истины обязывают. Шутить с ними, как шутить с огнём. От вольного обращения со святынями сгорают царства. Но если огонь так опасен, то надо ли погасить все огни?

Речь идёт, разумеется, о христианском обществе. Подлинное христианское общество (не как Церковь, а как воцерковлённый народный организм со всеми присущими ему функциями — политическими, хозяйственными, военными и т.д.) есть самое трудное дело в мире. Чем ниже в нравственном отношении общество, тем легче его построить. Преступные организации плодятся почти сами собою. Для их созидания вполне достаточно эгоистических интересов и отношения к человеку как к материалу. А добрые люди объединяются с куда большим трудом. Из сказанного следует, что бескризисного становления христианского общества быть не могло. И что оно, в своей полноте, на этой грешной земле невозможно. Но это не значит, что к нему не надо стремиться. Только в борении за осуществление идеала созидается и поддерживается разумная жизнь общества. Угасить праведный идеал и подменить его ложными значит направить общество по пути деградации и, в конечном итоге, погрузить во мрак. Русская история показывает, как трудна и неоднозначна по своим результатам была работа ума бывших язычников, ставших православными христианами. Какие взлёты в их жизни и какие падения были. Но история свидетельствует об этом не столько формулами, изъясняющими смысл происходившего, сколько сырыми фактами, ещё не осмысленными в той мере, чтобы осознать отчётливо и полно внутренние причины крушения и Киевской Руси, и Московской Руси, и Императорской России. Не осознав же этих причин, мы не можем творить своё будущее. Мы обречены повторять старые ошибки. Слепые, кривые и близорукие в умственном отношении не могут строить разумного общества. Их удел жить в обществе, построенном по чужим проектам.

Вот почему так важно для русских людей зорко и добросовестно разобраться в своём прошлом. Но сделать это можно лишь утвердившись на твёрдом основании, которого нет вне христианства. Это самое первое условие и осмысления нашей истории, и собирания русских людей в национальное единство. Отказаться от того, что открыло нам христианство, значило бы провалиться в безумие. Вот почему верность Православию должна стать первым русским национальным законом. Не только потому, что эта религия некогда духовно сформировала русский народ. Но, главным образом, потому, что именно Православие, при всех его человеческих немощах, сохранило истину христианства в наибольшей чистоте по сравнению с другими христианскими исповеданиями.

А теперь, изложив главное, откликнусь на некоторые другие Ваши мысли, с которыми я не согласен. Вы небрежно процитировали слова апостола Павла о том, что во Христе нет ни эллина, ни иудея, вырвав эти слова из контекста и придав им космополитический смысл. Но посмотрите, как они выглядят на самом деле. «Нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал. 3, 28). И параллельный текст: «совлекайтесь ветхого человека с делами его и облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его, где нет ни еллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но всё и во всём Христос». Как видите, Наталья Геннадьевна, в этих словах речь идёт не об упразднении различий между людьми по национальному, половому и социальному признакам (что было бы полным безумием), а о том, что с явлением Христа эти различия отступают на второй план; что во Христе явилась в мир сама Истина, обновляющая и возвышающая эти различия, исцеляющая их от болезней и уродств; что во Христе восстанавливается духовное родство всех, разрушенное первородным грехом, и начинается собирание нового человечества, многообразного в своём единстве. Из слов апостола следует, что эти различия, сами по себе, не приближают человека к Богу и не удаляют от Него. Что первенство по части близости людей к Богу определяется только их внутренним состоянием. Что богоизбранность иудеев утратила свой смысл. Что раб во Христе уже не вещь и не двуногое животное, а человек в полном смысле этого слова. И что жена во Христе не умалена перед мужем. Не отрицая естественных различий между людьми, апостол подсекает в них злое начало, связанное с грехом, и наполняет их, насколько это возможно, положительным содержанием.

О том, что в словах апостола не было даже намёка на космополитическую идею, свидетельствует дополнительно его желание быть отлучённым от Бога, то есть погибнуть во аде, ради спасения своего народа (Римлянам 9,3). Вот пример христианского отношения к своему народу. Если бы русские христиане были научены так любить свой народ, как любил свой апостол Павел, то, думаю, история пошла бы иначе и не было бы проблем, возникающих у народов, которые запускают свои болезни на долгое время.

Христианство, будучи религией сверхнациональной, то есть открытой для всех народов, является в то же время религией национальной для тех из них, которые его приняли. Национальной как по факту признания его тем или иным народом СВОЕЙ религией, так и по характеру её усвоения. Всемирность истины тем и отличается от «всемирности» космополитической идеи, что истина не упраздняет народы, а высвечивает их черты и очищает от всего больного. Так, например, греки, приняв христианство, не утратили при этом своей грекости, армяне не утратили своего армянства, а сербы сербства. И, похоже, не собираются их утрачивать. Из чего следует, что причина денационализации многих христианских народов в особенностях их истории, в особенностях их характеров и, разумеется, в их собственных национальных грехах, а вовсе не в христианстве. В русской истории разрушение национального сознания следовало не за Крещением, а за утратой сознания православного, которое, стало быть, охраняло его, а не подрывало.

Но Вы измыслили нечто прямо противоположное. И таких выдумок в Вашем письме достаточно. Приведу ещё лишь один пример. Вы изобразили язычников носителями «героического начала» и «практической мудрости», а христиан наделили «пассивностью» и «склонностью к мученичеству», обнаружили «преобладание в их характере переживаний над волевыми решениями». Но если так, то как же это получилось, что «пассивные» и «склонные к мученичеству» христиане разогнали по лесам и болотам героев и практических мудрецов, не посмотрев на то, что те были в подавляющем большинстве и все поголовно вооружённые? Это же чудо, Наталья Геннадьевна… Неужели Вы этого не понимаете? Как и того, что у Вас концы с концами не сходятся?

Вы прячете в угоду своей предвзятой мысли действительную причину поражения язычников, которая была в них самих, в несостоятельности их образа мысли и жизни. Поэтому и даёте фальшивое объяснение Крещению Руси. Но посмотрите, какое у Вас получается логическое сальто-мортале: свободный, разумный и во всех отношениях здоровый народ выращивает, по Наталье Горячевой, враждебных себе правителей, которые порабощают его и навязывают ему разрушительную для него религию. Здесь хула произнесена не только на христианство. Вы похулили, не заметив того, наших предков-язычников, которые, будто бы, не вырастали из язычества в христианство, а покорно (как это свойственно рабам, понуждаемым бичами) усваивали ядовитые идеи. Но мало того. По Наталье Горячевой получается, что наши предки в ходе разрушения их национального сознания создавали дивные иконы и благодатные храмы, каких не умели даже помыслить, пока были разумными и здоровыми людьми. Свобода от логики позволяет фантазировать напропалую, но я не думаю, что искусство такого рода годится для осмысления русского дела.

Если бы Ваша версия Крещения Руси была верна, она запечатлелась бы в народной памяти, и наш эпос её, так или иначе, отразил бы. Но, насколько я знаю, в нём нет ничего подобного. В нём нет героев, защищающих языческую Русь. Но зато есть герои, стоящие на страже Святой Руси, то есть Руси Православной (как это следует из контекста наших былин). И эти христианские герои занимают в них главное место.

Добавлю ещё один штрих. Образ князя Святослава, не лишённый некоторых привлекательных черт, сохранили только наши христианские летописи. Святослав, как известно, был противником христианства и собирался вырезать всех киевских христиан по своём возвращении из Болгарии. Не потому ли народная память этот образ не сохранила? Она вытолкнула его из себя, как всякий здоровый организм выталкивает из себя инородное тело.

Язычество — ёмкая тема, которую не исчерпать даже в книге, не то что в письме. Поэтому ограничусь сказанным, чтобы перейти к следующей теме, связанной с язычеством, но имеющей уже самостоятельное значение. В одном письме всё не поместится.

Сентябрь 1998 — июль 1999.

Открытое письмо прокурору

Копия: Начальнику Региональной Инспекции по защите свободы печати и средств массовой информации Л.Н. Царёву

Господин прокурор.

К Вам обращается один из старейших советских диссидентов с протестом против преследования оппозиционной газеты «Наше Отечество».

Знаменательно, что оно совершается на основании самой позорной статьи УК РСФСР, не имеющей аналога в мировой юриспруденции. По ШОВИНИСТИЧЕСКОЙ статье, запрещающей уничтожаемому народу называть своих убийц их настоящим именем. Запрещающей русскому народу возмущаться господством чужаков в своём собственном доме. Господством, реальность которого подтверждена множеством исторических документов, опровергнуть которые никто до сих пор не пытался. Они настолько убедительны, что представители еврейского клана предпочитают их попросту замалчивать.

Сошлюсь ради краткости только на одно свидетельство. «Российский Ежегодник» (выпуск 2, М., 1990, с. 276–287) опубликовал список лиц, составлявших советский правящий слой в 1936–39 гг. В этом списке евреев, по разным ведомствам, от 70 до 100 процентов.

Как же может быть гонимым народ, которому принадлежит безраздельное господство в чужом доме? Не надо большого ума, чтобы догадаться, что в этих условиях все жалобы евреев на притеснение их «в этой стране» абсолютно лживы и нужны им только для маскировки своего господства и уничтожения всякой себе оппозиции.

К фактам, сообщённым «Российским Ежегодником», можно добавить, что даже те неевреи, которые входили в советский правящий слой в указанные годы, были женаты на еврейках или как-то иначе связаны своими личными интересами с еврейством. Из чего следует, что практически весь правящий слой был выразителем еврейских интересов, паразитических по отношению к русскому народу.

Только война с фашизмом, которую нельзя было выиграть без эксплуатации российского патриотизма, несколько осложнила означенную выше ситуацию в нашей стране. Но изменить её в корне не смогла. Слишком неравным было соотношение сил в советской элите. Поэтому господство еврейства в нашей стране сохраняется до сих, и оно даже возросло после смены политических декораций.

Подтверждением чему не только растерзанное состояние русского народа, но и сохраняющееся в нашем законодательстве по наследству от советского режима нарочитое выделение евреев как не подлежащих критике в качестве представителей своего клана.

Если бы приведённые на Русь Лжедмитрием поляки утвердили своё господство на нашей земле, они тоже поставили бы вне закона всякий ропот против своей власти. И под тем же самым лицемерным предлогом заботы о недопущении вражды между народами. Только поляки в этом случае акцентировали бы не антисемитизм, а антиполонизм, что и понятно. А если бы на Куликовом поле победили татары, то они поставили вне закона антитюркизм.

Кстати, историки сообщают, что монголы составляли среди завоёванных ими народов ничтожное меньшинство, но именно ему, этому меньшинству, принадлежали все ключевые позиции в созданной ими империи. Как тут не сравнить их положение с положением евреев в нашей стране?

Я думаю, господин прокурор, что национальное предательство всегда связано с отречением от Бога. И что юстиция, помогающая преступникам уничтожать собственный народ, не заслуживает других чувств, кроме омерзения.

Москва, 22 апреля 1994 г. Г.М. Шиманов.

Отклик на диссертацию А.Ю. Кожевникова

«Национально-патриотические течения в русской интеллигенции 1950-х — первой половины 80-х гг.» (Москва. 2004 г.)

Я коснусь только связанных с моим именем моментов.

На стр. 77 говорится, что Шиманов был на собраниях Русского клуба. Эта дезинформация пошла от А.Л. Янова. На самом деле меня в Русском клубе не было никогда. Я узнал о нём лишь задним числом. Но какие-то идеи, похожие на последующие мои, возможно, носились в воздухе уже тогда, и кто-то, возможно, проговаривал их в частном порядке в Русском клубе. Этим обстоятельством, вероятно, и объясняется уверенность Янова в том, что в Русском клубе на заднем плане присутствовали некие «шимановцы». Однако, ещё вероятнее, что Янов попросту придумал их присутствие в этом клубе, чтобы напугать своих читателей влиянием Шиманова.
На стр. 104 приведены слова М.Ф. Антонова «Лишь соединение Православия и Ленинизма может дать то адекватное мировоззрение русского народа, которое синтезирует весь многовековой жизненный опыт народа».

Хотелось бы подчеркнуть, что я никогда не говорил ничего подобного, хотя мне приписывают иногда эти или подобные этим слова. Эта приписка пошла гулять опять-таки с лёгкой руки А. Янова, заявившего на 306 стр. его книги «Русская идея и 2000-й год» (Нью-Йорк, 1988), что будто бы Шиманов «взял… «соединение Нила Сорского с Лениным» — от Антонова…». Но где и когда я писал так?.. Текстов моих, подтверждающих это утверждение, Янов не приводит, и сам я их не знаю. Да, думаю, их и не могло быть, если судить по логике моей мысли, отражённой в статьях тех лет.

Я писал о необходимости «соединения» Советского ГОСУДАРСТВА с православно-русской идеологией. Нечто подобное произошло, кстати, в прошлом, когда языческая Римская империя, после долгой и безуспешной борьбы с христианством, приняла его в качестве своей официальной религии. Произошло нечто подобное недавно и в Китае, где КПК дезавуировала марксизм, сделав общенациональный китайский интерес главной составляющей своей идеологии.

Я писал о необходимости ВЫТЕСНЕНИЯ из советской идеологии безбожия и космополитизма православно-русскими началами. И необходимости сохранения в советской идеологии идеи сильной государственности и здраво истолкованной социалистической идеи, то есть идеи справедливо и разумно устроенного общества. И даже о желательности грядущего превращении КПСС в «ПРАВОСЛАВНУЮ ПАРТИЮ Советского Союза». Но разве эти идеи равнозначны ленинизму?..

Янов же представил мою мысль в самом карикатурном виде, чтобы дискредитировать её в глазах своих читателей, не знакомых с моими текстами. И его затея удалась, по крайней мере, отчасти.

Опираясь на яновское истолкование моей позиции, эмигрант «третьей волны» М.В. Назаров пишет о «православном ленинизме» Шиманова как о бесспорном факте и констатирует тем самым еретичность его взглядов. В подтверждение этой клеветы он даже «цитирует» Шиманова, приписывая ему слова, которых тот никогда не говорил. Назаров ссылается при этом на страницы 519 и 520 книги Митрохина «Русская партия», где ясно и чётко сказано, что эти слова принадлежат М.Ф. Антонову. На что рассчитывал Назаров, приписывая мне чужие слова, трудно сказать. Возможно, на то, что мало кому придёт в голову усомниться в правдивости его ссылки и проверить её по источнику. А если кто и обнаружит подлог, то едва ли сумеет обратить на него внимание нашей общественности. И если даже скажет или напишет где-нибудь об этом, то многие ли в современном информационном хаосе и при современном состоянии русских умов обратят на него внимание? А клевета между тем будет делать своё дело.

Но Назарову даже этой фальсификации показалось мало. Он идёт дальше, объясняя происхождение «Шимановской ереси» еврейским, якобы, происхождением Шиманова (на самом деле я чистокровный русский). А не еврей ли он сам, позволительно в таком случае спросить, при таких-то его характерных наклонностях?

Так одна ложь, цепляясь за другую, плодит следующую, а в результате создаётся карикатурный «портрет» Шиманова, который, думается, отвечает интересам определённых сил на Западе. Которым выгодно скомпрометировать в глазах русских православных христиан главную мысль Шиманова о внутренних болезнях прежних христианских обществ (революций в здоровых обществах не бывает) и необходимости более совершенного социального и политического строя по сравнению с бывшими в истории.

Враги русского народа хорошо понимают, как важно опорочить в глазах христиан всякое добросовестное расследование причин краха христианского мира и образования на его месте царства маммоны. Как важно подменить такое расследование глубокомысленными по видимости спекуляциями, уводящими в сторону от действительного осмысления нашего прошлого.

Если блокируется расследование причин общехристианской и, в частности, русской катастрофы в истории, то тем самым блокируются и поиски нового типа общества, свободного от пороков бывших христианских обществ. Отсутствие же разумной положительной социальной программы у христиан делает их беспомощными в социальном вопросе и неспособными возродить своё христианство в новой силе. Отсутствие разумной положительной социальной программы дискредитирует христиан (и само христианство) в глазах остальных людей, сознающих важность социальной проблемы. А самих христиан превращает в мечтателей о прошлом, в котором не было, разумеется, безобразий, ранящих их теперь, но были зато безобразия другие, на которые они закрывают теперь свои глаза, потому что понимать их им больно. Идеализировать прошлое куда удобнее, чем трудиться над распознаванием в нём добра и зла. Навыков же думать здраво о своём прошлом наша Церковь не выработала у своих чад, а потому и оставляет их бессильными перед творящимся в истории злом.

Как известно, шельмованию посредством передёргиваний и лжетолкований подвергается русофобами вся история русского народа и всё русское патриотическое движение в целом. Поэтому было бы естественно предположить, что враги русского народа способны использовать эти же грязные приёмы и для дискредитации любой добросовестной попытки православных христиан разобраться в своей собственной истории, найти правильные социальные ориентиры и правильные пути выхода из нынешнего кризиса, в котором находится ныне христианская социальная мысль. Но в этом случае шельмовать здравую православную социальную мысль пришлось бы, конечно, не с антихристианских позиций, а, наоборот, с позиций как бы самых что ни на есть православных. Иначе поношение такой мысли в глазах православных христиан не имело бы никакой цены.

Я где-то читал, что западные специалисты определили опытным порядком, что для того, чтобы пропаганда была действенной, она должна содержать в себе не более 5 или даже 2–3 процентов лжи. И ради лучшего усвоения аудиторией этих процентов лжи вся остальная информация должна иметь подчёркнуто правдивый характер, быть предельно актуальной для воспринимающих её. Пишу это для того, чтобы подтвердить, что в книгах Назарова много правильных и даже талантливых страниц, которые должны располагать к нему его читателей и помогать им оказываться в ловушке, речь о которой у нас была выше.

Но вернусь к тексту диссертации. В силу ограниченного доступа к русским самиздатским национал-патриотическим текстам тех лет её автор тоже опирается в ряде случаев на сообщения авторов-русофобов, принимая их за чистую монету. Так, например, он принимает с доверием сообщение Янова о том, что Шиманов заимствовал-де у Антонова идею «соединения Ленинизма с Православием». И даже усиливает этот вымысел, утверждая, что, будто бы, Шиманов «продолжал и развивал идеи своего предшественника М. Антонова» (стр. 207).

Коснусь вопроса о влияниях и ученичестве в нашей тогдашней среде. Я испытывал в своей жизни, как и всякий человек, самые разнообразные влияния, но учителя среди моих современников у меня не было. По части осмысления жизни и разных её сторон я был со всеми на равных, как, впрочем (насколько могу судить), и все остальные в нашем кругу. Никаких учителей и учеников у нас не было (особенно фантазирует по этой части Н. Митрохин, превращая, например, Ф. Карелина в какого-то «гуру», а самого «гуру» вводя в круг зависимых от о. Дмитрия Дудко). Каждый был сам по себе, то ближе, то дальше от кого-то идейно, но сохраняя при этом свою полную самостоятельность. И никаких, в частности, «шимановцев», не было тоже.

Выводить из моих слов, что когда-то чья-то мысль повлияла на меня, заключение о моём ученичестве у высказавшего эту мысль, не корректно. Ученичество предполагает систематическое влияние со стороны учителя, сопряжённое с признанием особого его авторитета в какой-то области. Но ни того, ни другого, как уже сказано, в нашей среде не было.

Сошлюсь на такой пример. На меня произвёл в своё время (это было летом 1961 года) большое впечатление один русский националист, с которым мы встретились возле пещер Степана Разина (под Баку). Мы возвращались в город на электричке и говорили о русских и кавказцах (говорил, в основном, он, потому что был старше меня и знал по этой части больше). Но меня поразили не столько его слова, сколько сама его позиция в национальном вопросе, в то время совершенно необычная. Меня поразил сам факт реальности русского националиста. Доехав до Баку, мы расстались. Учителем моим он не стал (я через год после этого, с принятием христианства, стал настоящим космополитом и оставался им до начала 70-х годов), но, тем не менее, впечатление он на меня произвёл неизгладимое. А впечатление, если оно действительно впечатывается в память, это влияние. Вот в каком смысле я говорил о влиянии на меня о. Дмитрия Дудко, В.Н. Осипова и, особенно, Ф.В. Карелина, от которого я услышал когда-то впервые здравую мысль о социализме. Но и Карелин тоже не придумал её сам. О христианском социализме писали и до него, чего я в то время либо не знал, либо, зная отчасти, воспринимал эту мысль поверхностно, не придавая ей особого значения.

Думаю, что, не будь таких благотворных влияний, не было бы ступенек, по которым легче подниматься к Истине, нежели без них.

Стилизация Шиманова под «большевика» посредством добавления к этому слову приставки «национал» тоже уводит, на мой взгляд, от правды и работает в нынешних условиях опять-таки на дискредитацию его мысли. Ведь большевизм это ленинизм. Именно такое понимание большевизма сложилось исторически и закрепилось в общем сознании.

Стараясь избавиться от ленинского наследия после того, как он избавился отчасти от «ленинской гвардии», Сталин, думается, не случайно убрал слово «большевик» из названия своей партии. И потеснил «Интернационал» «Гимном Советского Союза». Сталин осторожно «развивал» ленинизм, вытесняя из него собственно ленинские черты более здравыми идеями. А повторяемые им в конце его жизни слова («Без теории нам смерть, смерть, смерть!») свидетельствуют не столько о его уверенности в истинности «всепобеждающего учения», сколько о заключённых в нём дырах, которые увеличивались в ходе строительства социализма. Сталин обнаруживал эти идейные пустоты, но не спешил до поры до времени сказать о них вслух.

Вот почему связывать даже Сталина с большевизмом не совсем правильно, хотя формально он плоть от плоти «ленинской гвардии» и никогда не отрекался от ленинизма. Более того, стараясь предупредить обвинения по этой части в свой адрес, он демонстративно выставлял себя самым верным учеником Ленина и учил устами своих соратников, что Сталин — это Ленин сегодня.

Что поделаешь, политика есть политика. Её цели могут (и должны быть) добрыми, но методы зависят в огромной степени от низкого, как правило, духовного состояния общества, не считаться с которым реальный политик не может. А потому и политика реального политика содержит в себе, в той или иной степени, языческие начала. Такие, как хитрость, умолчание, даже обман, внушение, культ своей личности, жестокость, использование корыстных интересов, насилие и т.д.

Я не исключаю элемента политичности даже в словах М.Ф. Антонова о «соединении Ленинизма с Православием». Это сегодня многомудрые и непорочные борцы за правое дело горазды обличать ересь антоновских слов. Но провозгласить эту ересь тогда, когда Церковь была бессильна и молчала, когда за подобные слова можно было оказаться в психушке, было, думаю, не ересью, а христианским подвигом. Ибо сказано, что надо судить не по внешности, а судом праведным. Оценивая антоновские слова, сказанные в то время, надо учитывать, что он выступал не как богослов и не от имени Церкви, а как светский публицист и гражданин, озабоченный судьбой своего Отечества. В то время заявить публично о ценности Православия для судеб СССР было подвигом. Я хорошо помню взрыв негодования тогдашних диссидентов-западников, который вызвала статья Антонова с очень политичным названием «Учение славянофилов — высший взлёт народного самосознания в России в доленинский период». И Осипов, думаю, правильно сделал, опубликовав эту статью в трёх номерах своего самиздатского журнала «Вече».

Элемент политичности был, конечно, и в публичных суждениях других тогдашних русских патриотов. Например, выступая за «православизацию» и «русификацию» ядра СССР, я сознательно писал о «народности» Советской власти, чтобы ослабить тем самым неизбежные в противном случае обвинения в антисоветизме. Я использовал эту «народность» в качестве идейного плацдарма, позволяющего вести борьбу с космополитизмом намного успешнее, нежели без опоры на него. Если враги русского народа попросту использовали личины марксистов для борьбы с ним, то можно ли ставить в вину русским патриотам того времени, что они были вынуждены стилизовать хотя бы отчасти свои публичные выступления в советском духе, чтобы вписать их хоть как-то в советское общество?

Люди типа Назарова хотели бы исключить всякую политичность в делах русских православных людей. Чтобы они, как науськивал когда-то Солженицын, «жили не по лжи», то есть покидали занимаемые ими партийные, государственные, хозяйственные и культурные позиции, оставляя их врагам русского народа. А сами трудились бы с чистой совестью дворниками да сторожами. И, находясь на социальном дне, боролись бы с «империей зла», опираясь на поддержку «свободного Запада». Или просто молчали, выключившись из общественной жизни. Вот какая блестящая мысль пришла в своё время в голову Александра Исаевича, которого, думается, не за одни лишь его литературные таланты так «раскрутили» некогда враги русского народа. Раскрутили, а затем выбросили, как выбрасывают выжатый лимон. Но не на помойку для обычного мусора, а в комфортабельную урну для особо заслуженных лимонов.

Западные советологи-русофобы, используя чудовищно односторонний образ советского строя и взвалив на русский народ всю ответственность за его уродства, гвоздили и гвоздят русских публицистов за то, что те не согласились с их затеей. Не согласились и связали будущее русского народа не с капиталистическим Западом, а с истинными ценностями Христианства и русского народа, с которыми было связано всё то лучшее, что было в советском строе. Вот что скрывалось и скрывается за «научным», якобы, освещением русского национального движения в СССР западными советологами-русофобами и российскими их подголосками.

Автор диссертации резко отличается от подобного рода «учёных». Он, чувствуется, за объективный подход к изучаемому явлению. Но в силу, на мой взгляд, недостаточно продуманной общей концепции, «перегибает палку» в другую сторону. Он старается придать слову «национал-большевик» положительное содержание, перенося центр его смысловой тяжести с «большевика» на прилагательное «национал». Или, точнее, изымая из слова «большевик» его негативное содержание.

Однако изменить восприятие этого слова большинством читательской аудитории ему не удастся. А враги русского народа не упустят возможности воспользоваться этим обстоятельством для своих спекуляций. Они ухватятся за это слово, вырвут его из авторского контекста и повернут по-своему, то есть вложат в него исторически сложившееся представление, согласно которому национал-большевик это марксист-ленинец, признающий ценность национального начала в жизни общества и допускающий тем самым внутреннее противоречие в своих взглядах. А дальше, поскольку это слово будет приложено к христианам, последуют уже известные нам спекуляции насчёт еретичности сочетания в них веры в Бога с большевистским безбожием.

Однако в моём случае не было никакого внутреннего противоречия. Став православным христианином в 1962 г. и русским националистом в начале 1970-х гг., я никогда после этого не скрывал, что являюсь противником безбожия и космополитизма. Зачем же превращать меня в большевика, хотя бы и национально окрашенного?

Сам я себя национал-большевиком никогда не называл. Но меня так называли те, для кого Советская власть была концентрацией мирового зла. И называли так с целью дискредитировать идею, с которой я выступал. То есть идею спасения Советского государства посредством замены в его идеологии отрицательных идей положительными, то есть социально наполненными православными идеями.

Первым, насколько я знаю, назвал меня национал-большевиком сын известного П.А. Столыпина. Я прочитал его слова то ли в «Посеве», то ли в «Гранях». Это было, насколько помнится, в конце 70-х годов. В одной московской квартире мне предложили полистать охапку нтс-овских тонких журнальчиков, в одном из которых я обнаружил статью Столыпина-сына, определившего меня этим словом.

Сам я себя называл просоветски настроенным православным христианином и русским патриотом (слово «националист» было тогда под запретом). И был действительно таковым. Чем изумлял, в тогдашней густой либеральной атмосфере, если не всех, то очень многих. И кем только меня тогда ни называли. И сумасшедшим, и агентом КГБ, и провокатором, и черносотенцем, и шовинистом. А в качестве антисемита я попал чуть позднее даже в еврейскую энциклопедию. Но это с одной стороны. А с другой меня считали тайным антисоветчиком, клеветавшим на нашу прекрасную советскую действительность. И не считаться с таким отношением ко мне власть имевших я, конечно, не мог. Поэтому обвинение в национал-большевизме (при всей его вздорности) было для меня предпочтительнее многих других обвинений. Оно свидетельствовало об искренней ненависти врагов СССР к мыслям, которые я излагал в своих статьях. Что, как мне думалось, должно было озадачивать карающие органы и удерживать их от расправы со мною.

Автор диссертации пишет, что сам Шиманов когда-то говорил, что не возражает против причисления его к национал-большевикам. За давностью лет я не помню, когда говорил так, но допускаю, что мог говорить, вкладывая, однако, в слово «национал-большевизм» не общепринятое его содержание, а то особенное, которое близко по смыслу с предложенным автором диссертации и может быть выражено, на мой взгляд, точнее, как «православно-русский социализм». Но, будучи крепким задним умом, я не догадывался тогда, что словосочетанием «национал-большевизм» могут воспользоваться люди недобросовестные, заинтересованные в том, чтобы приписать мне взгляды, которых у меня не было, и дискредитировать тем самым не только меня в глазах несведущих читателей, но и, главное, мысль о русском христианском социализме.

Вот почему я пишу теперь так подробно об измышлениях Янова, которые получили в дальнейшем распространение в трудах других авторов, либо таких же недобросовестных, как он сам, либо ставших жертвами исходившей от него ложной информации.

И ещё одно обстоятельство. Мне могут сказать, что словосочетание «национал-большевизм» связано с именем Н.В. Устрялова, который был и православным человеком, и русским патриотом. А потому-де и нет ничего страшного в зачислении позднейших просоветски настроенных русских православных христиан в национал-большевиков.

Я не знаток творчества Устрялова, но мне кажется, что он сам не называл себя национал-большевиком, а писал о национал-большевизме как о процессе объективном, происходящем внутри партии большевиков. Как о процессе перерождения идеологии большевизма в ходе практической работы в некое положительное имперское сознание. Прав он был или не прав, это другой вопрос, но здесь важно понять, что и в данном случае национал-большевизм был не соединением несоединимого в голове самого Устрялова, а его верой в то, что такое соединение имеет место в головах членов ВКП/б. Разница, как видим, существенная. Поэтому Устрялов и не скрывал в своих частных письмах радости в связи с тем, что Сталин фактически уничтожает большевизм. А если так, то с какой же стати называть Устрялова национал-большевиком?.. Или слово «большевик» в данном сочетании уже не имеет никакого смысла?.. А если не имеет, то зачем его употреблять?

С куда большим правом Устрялова можно было бы назвать пан-государственником. Но в этом случае негативный момент в определении устряловской позиции резко сократился бы, и её было бы труднее замарать в глазах тех, кто, как говорится, слышал звон, да не знает, где он. А ведь в этом всё дело. Всё дело в спекуляциях на слове «большевизм».

По словам М.С. Агурского, словосочетание «национал-большевизм» возникло среди немецких националистов и использовалось в дальнейшем Радеком, Троцким и Лениным («Идеология национал-большевизма», Париж, 1980, с. 62–63). А затем, уже в новейшее время, его подхватили Янов и сам Агурский с целью опорочить носителей ненавистной им идеи предпочтения России и СССР западному миру. Но об этом уже говорилось выше.

Правильно оценил, на мой взгляд, явление национал-большевизма покойный митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн. «Практически сразу же после революции, — писал он, — в административно-управленческом сословии СССР сложились 2 фракции, 2 различных партии, непримиримые по своему отношению к стране, в которой они властвовали. Одна часть искренне ненавидела Россию и её народ, видя в ней лишь полигон для испытания новых идей или запал для взрыва «мировой революции». Вторая, в меру своего искажённого понимания, всё же радела об интересах страны и нуждах её населения. Борьба между этими фракциями длилась — то затихая, то разгораясь с новой силой, но не прекращаясь ни на миг, — вплоть до уничтожения СССР в 1991» («СВЯТАЯ РУСЬ. Большая Энциклопедия Русского Народа. РУССКИЙ ПАТРИОТИЗМ», М., Православное издательство «Энциклопедия русской цивилизации», 2003, статья «Национал-большевизм»),

Под «православизацией всего мира» я понимал, конечно, не насильственное утверждение Православия во всём мире, а его нравственное воздействие на все народы и их религии в случае его нового расцвета в Советской России. Следствием было бы, как можно предположить, свободное принятие его многими народами и национальными группами по мере лучшего с ним знакомства. Распространение Православия и без такого стимулирующего воздействия имело место в прошлом и даже, возможно, продолжается и сейчас в Польше, Чехословакии, Японии, Америке, Скандинавии и т.д. Но, разумеется, предполагаемое возрождение Православия в нашей стране, а также вдохновляющий пример истинного социализма, построенного на религиозно-национальной основе, оказали бы куда большее воздействие на его распространение в других странах. Такое понимание «православизации всего мира» прямо следует из моего письма Лие Абрамсон. Но это письмо не было опубликовано ни журналом «Евреи в СССР» (которому было передано мною через его корреспондента), ни западными сторонниками свободы информации (оно, как мне помнится, почти сразу же после его написания попало в Кестон-Колледж). Однако мои оппоненты уклонились от добросовестной публичной полемики и предпочли спекулировать на карикатурном толковании моей мысли.

Относительно «утопичности» предложенной мною идеи «православизации» СССР (точнее, славянского ядра СССР). Я думаю, что это была, в принципе, самая здравая мысль из всех возможных. Утопична была не сама эта идея, а связанная с нею вера Шиманова в здравомыслие советских вождей и, следовательно, в неизбежность спасительного поворота в советской политике. Неосновательной оказалась его вера в то, что советские вожди, будучи, как он полагал, государственниками, не согласятся НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ на разрушение СССР (которое было неизбежно в случае его вестернизации).

В качестве альтернативы такому катастрофическому пути Шиманов (с очень немногими своими сомысленниками) как раз и предлагал постепенное возвращение (в государственной идеологии, в политике и в самой жизни) к ценностям, укрепляющим государство, то есть к ценностям религиозным, национальным и семейным. И если русские люди того времени (как правители, так и все остальные) не осознали спасительности этого пути и не поддержали мысль о нём, то из этого обстоятельства никак не следует, что они были большими реалистами, чем Шиманов. Если правильная мысль не осуществилась в жизни, то это не значит, что она была утопичной. Нынешнее состояние России — вот результат «реализма» тех, кто и пальцем не пошевелил в своё время ради того, чтобы правильно ориентировать русский народ и советское руководство.

12 октября 2004 г.

Разные мысли

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, БРАТСТВО. Вот без чего нельзя жить. Но масонские идеологи утаили от людей, что Свобода невозможна без Закона, Равенство невозможно без Иерархии и Братство невозможно без Отечества и Материнства. Они утаили, что не Свобода предшествует Закону, а Закон предшествует Свободе. Что не Братство предшествует Отечеству и Материнству, а эти последние предшествуют Братству. И что, следовательно, не Равенство предшествует Иерархии, а Иерархия предшествует Равенству.

Закон, Иерархия и Брак — вот, после правильного представления о Боге, начала гармонии в человечестве. Начала, но не конец, потому что дальше идут, вырастая из уже названных начал, ОБЩИНА и НАЦИЯ. А ещё дальше — НАЦИОНАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО и ИМПЕРИЯ высшего типа (не как механизм угнетения одних народов другими, а как СЕМЬЯ НАРОДОВ, обеспечивающая каждому из них свободу и правильное развитие). Но и это ещё не конец, потому что конца нет, конец это бесконечность. Конец это сам Бог, который, вместе с тем, Начало всему творению.

Но, повторю, масонские идеологи утаили от народов истинную природу свободы, равенства и братства. И повторили тем самым трюк древнего змея, соблазнившего некогда наших прародителей в Раю. Поверив тому, что свобода возможна без Закона, данного Богом, что братство возможно без связывающих и организующих братьев родителей, что равенство возможно без естественной иерархии, идущей опять-таки от Бога, народы обрекли себя на разрушение. На разрушение и превращение в разрозненных эгоистов, беспомощных как перед силой их собственных греховных вожделений, так и перед внешней силой организованных сынов дьявола. И они будут беспомощны до тех пор, пока не поймут обессилившего их обмана и не начнут, взывая к Богу о помощи, организовывать себя заново на уже полноценной основе.

Закон от Бога, иерархия в семье и через них свобода и равенство, любовь и братство. И жизнь, полная смысла, потому что она есть созидание вместе с Богом и с другими тружениками Царства Небесного на земле.

Сегодня русским людям внушают, что придёт некогда «вождь» и поразит их врагов, а самих их организует. Так им внушают, чтобы они не думали о действительных причинах своих катастроф, а, «полёживая на печи», мечтали о своём прошлом и будущем. Чтобы не думали о правильной своей организации или, в крайнем случае, организовывались на ложных началах.
Вот говорят, что знания это сила и власть. Но по мере умножения знаний человек стал их пленником, и его видимая сила обернулась тайным его бессилием. Знания могут порабощать человека. И сегодня он блуждает среди необъятных знаний, как ребёнок в диком лесу. И запутывается в них, как муха в паутине. Знания обессиливают его в самом главном — в вопросе о том, как ему жить и для чего. Особенно одичали современные учёные. Это какие-то обросшие мудрёными словами дикари, промышляющие охотой за всё новыми видами частных знаний. Современная наука (особенно гуманитарная, но, думается, не только она) превратилась незаметно в колдовство нового типа. Как при капитализме торжество частной собственности развращает и порабощает почти всех, так и в современной науке торжество частных знаний даёт сходный эффект.

Чтобы освободиться от этого научного дурмана и стать заново людьми разумными, надо не только систематизировать существующие знания, но и, главное, систематизировать их на правильной духовной основе. Лишь этим путём мы обретём благую и потому действительно созидательную силу. А без неё человеческие проблемы будут решать людоеды своими людоедскими методами: уничтожением «лишнего» большинства человечества его меньшинством; эксплуатацией нового его большинства (после уничтожения «лишних») опять-таки его меньшинством; и, наконец, порабощением всех и вся духом противным духу Евангелия.

Соединить то положительное, что было в СССР, с тем положительным, что было в дореволюционной России, значит покончить с гражданской войной в русском народе, которая продолжается до сих пор. Это значило бы покончить с русской разрозненностью и объединить русских в единое духовное целое. Но сделать это невозможно, не осознав в полной мере болезней двух альтернативных обществ. Не осознав того, что как старый дореволюционный строй, так и новый советский, были глубоко больными и потому противоречивыми по своей природе. На этом сознании противоречивости как советского периода истории, так и предшествующего ему, могли бы (и потому должны) примириться все русские люди. На понимании того, что никаким человеческим умом не определить, чего было больше, добра или зла, в том и другом типах общества. На понимании того, что любая попытка предупредить Божий суд в этом вопросе своим маленьким человеческим судом вызовет неизбежно встречное противоположное суждение, а в результате русские опять разделятся на два главных враждующих лагеря. А эти два лагеря, в силу их внутренней ущербности, начнут делиться опять на всё более мелкие группировки несогласных друг с другом.

Дореволюционное общество было христианским не только официально, но христианское начало уживалось в нём с самыми антихристианскими вещами. И, что самое главное, это христианское начало таяло в нём всё больше с ходом времени. Рыба, как говорится, гнила с головы. Новое же советское общество начиналось с оголтелой вражды к христианству и намерения истребить его полностью. Однако это была субъективная сила первых его строителей и, главным образом, их заправил. А объективная сила была прямо противоположной: социалистическая природа общества требовала подведения положительной духовной базы под здание общества и придания его развитию нравственного и разумного характера. Таким шагом в сторону здравого смысл стал «Моральный кодекс строителя коммунизма».

Дореволюционное российское государство было, начиная с Петра I, западническим по преимуществу. И оно распространяло западную заразу в русском народе. Оно волочилось вслед за Западом в безбожие и капитализм чем дальше тем больше. А советское государство, начавшись с безбожия и русофобии, имело направленность прямо противоположную. Безбожие и русофобия в нём медленно, но всё-таки таяли. Таяли вопреки господствующей идеологии и усилиям её приверженцев. Таяли под влиянием как чисто государственных интересов, так и под влиянием самой социалистической идеи. Безбожие и русофобия не успели исчезнуть в советском государстве полностью, но дело шло к этому. Дело шло от безбожия к новому, социально осознанному, прочтению Христианства. И к обновлению, под знаком социального Христианства, русского национального сознания. Что повлекло бы за собою и обновление национального сознания других, советских и зарубежных, народов. Вот какая опасная для врагов Христианства перспектива замаячила в советской жизни. Вот почему был разрушен Советский Союз его закулисными хозяевами, ещё не утратившими в нём своей власти.
Познание начинается с внушения (подобно тому, как свобода начинается с закона). Первые опорные знаки по части понимания человек получает в младенчестве и детстве в виде внушений. Ему не объясняют, а указывают, говоря: это — хорошо, а это — плохо. Это следует делать так, а это вот как. И так продолжается до юности, даже до зрелости. Но уже с детства к внушениям добавляются постепенно всё в большем размере объяснения, поначалу поверхностные, а затем всё более глубокие. Внушения же уменьшаются в своём объёме, пока не исчезают полностью.

Но сказанное относится лишь к правильно развивающимся умам. Умы же уродливые и недоразвитые нуждаются даже в почтенном возрасте, для их исправления и развития, в какихто формах внушения. А для зрелых умов внушения становятся вредными, потому что блокируют их самостоятельное развитие. Зрелых мужей следует не поучать, а беседовать с ними на равных, чтобы они самостоятельно, а не под нажимом авторитета, приходили к той или иной истине.

Бог это Совершенство. Если бы Его не было, то было бы непонятно, откуда в мире появилась способность к совершенствованию. Если её не насадил Сам Творец в Своём творении, то откуда эта тяга к Нему?
В одном вопросе — религиозном — необходим ВЫБОР между началами противоположными, между Богом и Его противником или Его противниками. И, следовательно, выбор между двумя типами жизни — богослужением и идолослужением.

В других же вопросах — социальных — необходимо СОЧЕТАНИЕ противоположных начал, таких, как высокое и низкое, свободное и принудительное, благодатное и законное, священное и мирское, идеальное и наличное, теория и практика, мужское и женское, простое и сложное, правое и левое и т.д. А чем объясняется необходимость такого сочетания?..

Каждый из нас за правду. А видит её так, как видит её его разум. И потому каждый заботится о торжестве своего видения правды, отождествляя его с правдой подлинной. И в результате получается, что мы как бы замурованы наглухо в своей субъективности.

Но нет, мы замурованы только отчасти, потому что способны понимать свои ошибки, когда на них указывают нам другие. И даже сами нередко обнаруживаем их со временем. А потому чем внимательнее мы к своим мыслям, чем обстоятельнее обсуждаем их с сомысленниками и оппонентами, тем больше шансов на выход из своей отъединённости к тому, что объединит некогда всех.

Человек умирает духовно, когда утрачивает смысл своей жизни. А вслед за его духовной смертью наступает и смерть телесная. Но не только в этом причина его разрушения. Он заболевает и в том случае, когда утрачивает сочувствие и поддержку ближних. Заболевает и тогда, когда сам перестаёт им сочувствовать и поддерживать их. Вот почему так нужна вера в Бога. Вот почему нужна семья, наполненная Богом, община, наполненная Богом, и нация, наполненная Богом. А в перспективе — всё человечество и всё мироздание, наполненные Богом. Лишь тогда прекратится смерть и не будет болезней. И все будут рады не только жить, но и умирать друг ради друга.
Человеческое бессмертие было бы нелепым, если бы не было связано внутренне с бесконечным постижением бесконечного совершенства Творца. Но с нашим теперешним умом судить об этом можно лишь так, как малые дети судят о делах взрослых. Мы отчасти догадываемся, но слишком многого не знаем.
Кто знает, может быть, за веком информатики последует век смысла жизни. Или даже тысячелетие. В истории, вопреки Екклесиасту, происходит нечто действительно новое. Иначе история не имела бы смысла. Сегодня, за редчайшими исключениями, уже невозможно поедание людьми человеческого мяса. А когда-то оно было распространённым обычаем. Сегодня уже невозможно публичное приношение в жертву «богам» своих детей, а некогда это было тоже обычаем. Раньше люди не имели правильного представления о Божестве, а сегодня они могут получить его в Церкви Христовой. А если так, то почему бы и вопрос о смысле человеческой жизни не стал со временем достоянием уже не одиночек, как это было раньше, но общим достоянием всех людей? И тогда педагоги станут истинными учителями, и отцы станут истинными отцами, а матери истинными матерями.
Разве ученик не зависит от своего учителя? И разве его зависимость не есть для него благо? Разве эта зависимость не есть условие развития его ума? Всё дело в том, от кого зависеть и кому подчиняться. Поэтому для одних зависимость от Бога это начаток Рая, а для других источник мучений.
Совесть есть голос Божий, звучащий в душе всякого человека, какой бы веры он ни был. Человек может прислушиваться к этому голосу, и тогда он звучит всё слышнее и всё быстрее приближает человека к истине. Но человек может и затыкать свои уши, чтобы не слышать его, и тогда этот голос звучит всё тише или смолкает. В этом случае человек всё быстрее удаляется от истины. И его называют бессовестным, то есть не слышащим голоса Божия в своей душе.
Как показывает практика жизни, призыв «Русский, помоги русскому!» неэффективен или эффективен в очень малой степени. А почему? По той же причине, по какой люди не отапливают открытые пространства, а только закрытые, то есть свои частные и общественные дома. Национальная община как раз и является таким «общественным домом», то есть закрытым пространством, в пределах которого помощь не уходит «в атмосферу», то есть на поддержку неизвестно кого (лишь за одно его русское происхождение), а идёт только тем, кто уже осознал необходимость русской солидарности и работает на неё (и, следовательно, не только поглощает чужую помощь, но и сам оказывает её организованным русским).

Однако и в этом случае эффект такого рода помощи будет не очень большим. Потому что (если продолжить сравнение помощи с отоплением помещения), надо, чтобы объём отапливаемого пространства соответствовал возможностям источника тепла: малым теплом не обогреешь слишком большого пространства, даже если оно закрыто от внешнего мира. А у современных русских возможности по части помощи другим минимальны. Поэтому ставить вопрос надо не о помощи своим, а об организации ВЗАИМОПОМОЩИ среди своих.

Такая взаимопомощь, как уже сказано, невозможна среди неорганизованных русских. Она возможна только среди русских, организованных в свои национальные общины. А взаимопомощь русских в общенациональном масштабе будет возможна только посредством организации и размножения русских национальных общин, помогающих друг другу и организующихся в более крупные и сложные организации районного, областного, краевого и, наконец, общенационального масштаба. Или, как иногда говорят, посредством СТРУКТУРИЗАЦИИ всего русского народа.

Такая взаимопомощь в пределах той или иной национальной структуры не исключает ни индивидуальной помощи попавшим в беду представителям любого народа, ни общенациональной помощи одних народов другим. Но всё хорошо в рамках здравого смысла. Помогать чужим, если они богаче и сильнее русских, это безумие. До тех пор, пока русские не вышли из своего нынешнего обморочного состояния и не выросли в силу, способную организовывать и защищать себя, нужен культ именно русской взаимопомощи. И лишь в особых, редчайших случаях можно жертвовать на других.

Лет двадцать назад в одной московской квартире за праздничным столом собралось человек пятнадцать, и среди них была подруга юности хозяйки дома, приехавшая из Чечни. Это была учёная женщина, кандидат педагогических наук (она приехала в Москву в командировку, без мужа, тоже учёного, доктора каких-то гуманитарных наук). И вот, когда разговор зашёл о плачевном состоянии современной русской семьи, эта чеченка сказала следующее:

— По своему положению в семье я полная раба моего мужа. Его воля для меня закон. Но я никогда не променяю своего положения на тот позор, в котором живут русские женщины.

И пояснила свою мысль:

— Если я веду себя правильно, то с какой это стати моему мужу меня обижать? Но если бы даже, предположим, он вдруг попёр в дурь, то его всегда остановят и поправят родители и старшие братья, слово которых для него закон. Ведь они кровно заинтересованы в том, чтобы в нашей семье был порядок. А кто у вас поправит зарвавшегося мужа?.. У вас каждый сам по себе, и потому несогласия и ссоры, даже драки. А это позор.

— Кроме того, продолжала она, я знаю, что я для своих детей святыня, и моё слово для них закон. Я знаю, что они не бросят меня никогда. А русские дети бросают своих родителей. Я знаю, что мои дети будут всегда защищать меня и помогать всем, чем только могут. Меня защитит на улице любой чеченец. А кто защищает русских женщин?

Всё это говорилось, повторю, лет двадцать назад, если не двадцать пять. И желающих опровергнуть её слова среди нас не было. Не потому, что исламские законы были для нас идеальными, а потому, что разруха русской семьи была очевидной уже тогда. Даже если гостья из Чечни несколько идеализировала положение в чеченских семьях, то, думалось, не в этом суть.

Чуть позднее я вспомнил случай из моей армейской жизни и связал его с её словами. Это было в 1957 году. Я служил тогда на Северном флоте в морской авиации. В нашу роту прислали пополнение из новобранцев, и на второй или третий день по их прибытии вспыхнула драка. Молодой матрос в ситуации совершенно бесконфликтной вдруг бросился с кулаками на старослужащего. А тот был на голову выше его и сильнее. И, хотя не ожидал нападения, отбросил от себя салажонка, как отбрасывают котёнка. Но тот продолжал кидаться на него, стараясь ударить. И так продолжалось до тех пор, пока молодого матроса не взяли под руки и не увели на гауптвахту. После чего офицеры стали расследовать происшествие и выяснили, что салага был чеченцем, и бросился на старослужащего после того, как услышал от него «трах-тарарах твою мать». У нас эти слова стали чем-то вроде пароля, по которому мы узнаём своих, что говорит, конечно, о глубине нашего падения. Русские люди, как правило, не задумываются о том, что зловонные слова разрушают нас изнутри, а чеченцы, отдадим им должное, понимают, что слова что-то значат. Но какое отношение имеет этот случай к состоянию нашей семьи? Она не возродится у нас до тех пор, пока мы не покаемся в этой своей скверне и не очистим от неё свои рты и свои сердца. Пока не очистим от неё воздух, которым дышат наши семьи. Это условие обязательное, хотя, разумеется, далеко не достаточное для нашего возрождения.

Жизнь в меняющихся условиях, осмыслить которые разум не поспевает. А если осмысливает, то лишь задним числом, когда условия изменились ещё больше и опять в неожиданном направлении. Оседлать время не удаётся. Оно бежит впереди нашей мысли потому, что мы гонимся за ним вместо того, чтобы остановиться для мыслей о вечности. И это единственный способ обуздать время, вернуть его к тем райским отношениям, когда звери служили человеку, а он служил (или должен был служить) Богу. Соединить время с вечностью и подчинить его ей — вот задача разумного человека в этом мире, подверженном власти греха, названного первородным. Вот условие действительной культуры будущего.

11 февраля 2005 г.

Да возродится русская община (отрывок из статьи)

…Вот уже почти типичная в наше время картина. В школе появляется кавказский мальчик и, наученный в своей общине высокомерному отношению к русским, начинает задирать русских школьников. Или у него просто с кем-то из них возникает конфликт. Если русские пасуют, то он приобретает над ними власть, начинает командовать. А если ему дают сдачи, то на другой день в школу приходят его разъярённые родители и обвиняют классного руководителя в том, что он потакает русскому шовинизму. Они грозят, что найдут на него управу. И эта угроза подкреплена материальной их силой, потому что современный русский человек, как правило, одинок, а потому и беспомощен перед любой нерусской национальной общиной. А эти общины насчитывают уже тысячи, десятки тысяч и сотни тысяч человек. Это настоящие армии, имеющие свои мозговые центры, влияние в государственной администрации и в средствах массовой информации. А если учесть, что и само современное Российское государство, как и современные СМИ, настроены русофобски (не говоря уж об их сильнейшей коррумпированности), то картина будет почти полной. В этой ситуации даже добросовестные учителя и директора школ бессильны противодействовать превращению русских школьников в граждан второго или даже третьего сорта. Но это только начало. Это пока в нашей школе ещё единицы кавказцев и других азиатов. А что будет, когда их число возрастёт в пять или десять раз? А так оно и будет, если только современная политика Российского государства, поощряющего приток иноплеменников в Россию, не изменится.

И такая ситуация не только в школах. Потому что все иммигранты объединены, как правило, в национальные общины, а русские разрозненны, и потому бессильны. Бессильны не только русские педагоги. Бессильны и русские милиционеры, и русские юристы, и русские работники жилищных управлений, и русские журналисты. Любой русский чиновник, если это не слишком большая шишка, не может противостоять силе организованных иноплеменников. Особенно самых агрессивных и умеющих по традиции действовать сообща. Он открыт для нанесения по нему и, главное, по его семье сокрушающих ударов, которые при современном состоянии Российского государства совершаются, как правило, безнаказанно.

Не трудно предвидеть, что по мере умножения иноплеменников в России и таяния в ней числа русских последние будут подвергаться всё большей дискриминации. Под неё будут подпадать всё более высокие социальные слои, пока ещё не ощущающие на себе этой дискриминации. Когда им станут демонстративно плевать в лицо и заставлять безропотно сносить это, они, возможно, начнут задумываться о высоких материях. Но, скорее всего, ограничатся тем, что упакуют свои чемоданы и разъедутся по другим странам, чтобы раствориться среди других народов.

Вот о чём следовало бы задуматься уже сегодня тем русским людям, которые ещё принимают за чистую монету лукавые слова об «общечеловеческих ценностях». В качестве которых им подбросили ядовитые «ценности», сработанные на Западе разрушителями народов…

13 декабря 2004 г.

О русских собраниях

Мне говорят: Ну, хорошо. Мы согласны, что без национальной общины народ действительно вырождается. Но эта истина пришла в русские головы слишком поздно. «Поезд ушёл». Современные русские уже выродились и теперь не способны создавать свои национальные общины. Зерно можно сварить, превратив его в кашу, но из каши зерна уже не сделаешь. Русских за последние столетия столько ломали через колено и столько раз переделывали, что они теперь не знают, что значит быть русским. Они утратили способность притягиваться друг к другу. И это уже навсегда. Сознание своего национального происхождения ещё не исчезло в них полностью, но перестало играть в их жизни даже второстепенную роль.

За редчайшими исключениями, оно замкнуто либо на личные дела, либо на дела семейные и групповые, не осмысленные ни религиозно, ни национально. И эта узость их сознания (и непросветлённость его высшим смыслом) отличает их от их предков по крови. При всём внешнем сходстве с ними, когда оно ещё сохранилось, современные русские это совсем другие люди по своему духу. Это не просто другой народ, а вообще не народ. Это разрозненные обыватели, не объединённые никакой положительной идеей. Если можно ещё говорить о каком-то психическом их родстве, то лишь в отрицательном смысле. Их объединяют теперь далеко не лучшие качества.

Теперь даже братья и сёстры не видят друг в друге естественных союзников. И не стремятся к тому, чтобы ими стать. Они как случайные попутчики в дороге. Или даже как тайные враги, лелеющие нанесённые когда-то друг другу обиды. У них разные цели в жизни. И цели, и ценности, и нормы жизни.

Объединить таких русских способны только протестные акции. Да и те объединяют лишь ничтожную их часть, которая выходит на политические демонстрации два-три раза в году при полном равнодушии всех остальных.

ОБЩИНУ, как говорилось выше, СОЗИДАЮТ ЕДИНОМЫШЛЕННИКИ, А ЕДИНОМЫСЛИЯ В РУССКОМ НАРОДЕ КАК РАЗ И НЕТ. Все тянут в разные стороны.

И не только нет, но и не может быть. Потому что русские включены, практически все, в могучую и враждебную их единству систему, от которой зависят полностью. Они включены в неё и объективно (поскольку иной системы на российском пространстве нет), и субъективно (поскольку не мыслят для себя иной жизни, как только в борьбе за личный успех или за «выживание»), А потому и не способны ни на что другое. У них нет сил ни на поиски высших идей, ни на личную свою перестройку в соответствии с этими идеями. Ни, тем более, на перестройку жизни их ближних, чтобы вместе с ними творить хоть какое-то разумное русское общежитие.

Если раньше, в эпоху монархий, какое-то подобие единомыслия создавалось общей религией и общей покорностью монарху, то теперь духовное состояние людей и условия их жизни исключают возможность даже какого-то приближения к прежнему состоянию. Вернуться к прежнему образу мысли и образу жизни для них то же самое, что дряхлой старухе стать заново девушкой.

Если даже признать, что разрушительный процесс захватил пока ещё не всех русских, то и в этом случае нельзя не согласиться с тем, что силы оставшихся русских настолько ничтожны по сравнению с почти космическими силами мирового зла, что исход борьбы не может вызывать никаких сомнений. Силы ещё не сломленных русских тают с каждым новым поколением, а силы их противников, наоборот, растут. И нет никакой надежды на то, что эта направленность истории как-то изменится в будущем».

Так говорят ПЕССИМИСТЫ, которых теперь едва ли не большинство среди думающих русских людей. Так говорят любящие свой народ и понимающие необходимость русской национальной общины. Но… не делающие ничего для её организации по своему полному неверию в это дело.

Однако их пассивность объясняется, на мой взгляд, не только их завороженностью силами мирового зла и бессилием современного русского населения. Решающую роль играет, похоже, то обстоятельство, что они попросту не знают, как надо строить русскую общину в современных условиях. Как её следовало бы строить, если бы русские были способны на это. С чего начинать и какие трудности одолевать, чтобы сдвинуть это дело с мёртвой точки. А если бы знали, то стали бы строить общину, повинуясь той же логике, по которой они, при всём своём пессимизме, ходят на работу, покупают в магазинах продукты, учат детей уму-разуму и т.д. Свидетельствуя тем самым, что не до такой уж степени они пессимисты, чтобы лечь, где придётся, и ждать смерти.

А не знают они, как надо строить общину, по той простой причине, что не думают о том, как её надо строить. А не думают они о её организации потому, что не хотят тратить силы на заведомо бесполезное дело. И получается ЗАКОЛДОВАННЫЙ КРУГ: неверие блокирует их мысль, а отсутствие мысли усиливает их неверие.

Если вера, как сказано в Евангелии, «движет горами», то неверие, наоборот, цепенит даже мысль. Делает её не способной зачинать и порождать соответствующие ей дела.

Сегодня одним русским некогда думать о русской общине потому, что они вообще никогда не думали об обществе. Другим некогда думать о ней по той причине, что они заняты делом наиважнейшим, именуемым «выживанием». А третьим некогда думать о ней потому, что они уже перешли незаметно для себя от «выживания» к гонке за личным успехом в жизни. Самые же умные из русских людей не хотят думать о русской общине потому, что, наблюдая это почти всеобщее русское безумие, загипнотизировали себя им. «Нет, с нашим народом ничего не сделаешь». Так они решают в отчаянии, и тоже не делают ничего.

Однако спросим такого как бы разумного человека: А ты-то сам почему не организуешь свою национальную общину вместе с другими, столь же разумными, русскими людьми? Или ты один разумен среди остальных русских? А если не один, то почему же не ищешь других, чтобы налаживать вместе с ними хоть какое-то разумное русское общежитие?

Если бы несколько русских создали свою общину для совещаний и взаимопомощи, то, глядя на них, потянулись бы к ней, возможно, и другие. Потому что люди подвигаются на дела, как правило, не столько голыми идеями, сколько примерами.

Теперь же вместо того, чтобы подать другим положительный пример, каждый смотрит на других, не делающих ничего для организации русской общины, и тоже не делает ничего. Сегодня русские завораживают друг друга отрицательным примером.

Я работал когда-то на паровозовагоноремонтном заводе, и нам приходилось передвигать вагоны по рельсам. В одиночку сдвинуть вагон с мёртвой точки нельзя. И вдвоём тоже не получалось. А втроём или вчетвером уже можно. Но не то же ли самое и в организации общины? Чтобы она возникла, надо упереться хотя бы трём-четырём подвижникам. А для того, чтобы их собрать, нужна чья-то инициатива. Надо разорвать заколдованный круг неверия и безмыслия, о котором сказано выше. Всё начинается с единицы.

Предположим, что кто-то один стал бы говорить другим: Давай собираться вместе, чтобы думать о том, как создать русскую общину. В этом случае десять человек, допустим, отказались бы по разным причинам, а одиннадцатый, глядишь, согласился. И стало бы уже два действительно разумных русских человека в этом безумном мире. Смешная, скажете, величина. А я думаю, что вдвое большая, чем одна единица. Или даже втрое. Потому что два человека, соединённых ради благой цели, усиливают друг друга. А там, глядишь, и третий человек появится. А там и четвёртый. И чем больше будет этот круг согласных пока ещё только в том, что надо создавать русскую общину, тем притягательнее он будет для других русских.

Но лишь при одном условии: Что в этом кругу будет твориться правда, а не привычный нам всем балаган. Хотя какая может быть правда у тех, чьё единомыслие пока что только в том и состоит, что они осознали необходимость русской общины и решили её созидать сами? Решили создать, ещё не понимая, как она должна строиться в современных условиях.

Пока у таких людей может быть лишь очень маленькая правда. Но всё большое начинается с малого. Опасно недооценивать предстоящие трудности, но ещё опаснее запугивать себя ими. Дорогу осилит идущий, а не идущий по ней её не осилит.

На этом пути у православных есть то преимущество, что они могут взывать к Богу о помощи, чтобы Он надоумил их в общей работе. Они будут, кроме того, молиться друг о друге, усиливая тем самым друг друга. А праведная молитва не только низводит с Неба благодать на того, за кого молятся. Она и самого молящегося вразумляет. Она делает его способным более благодатно относиться к тому, за кого он молится. А как без такого благодатного отношения друг к другу делать общее дело? Взаимопонимание без молитвы друг о друге возможно лишь в очень ограниченной степени. МОЛИТВА СТЯГИВАЕТ ОБЩИННИКОВ В ОДНО ЦЕЛОЕ И ПРОСВЕЩАЕТ ИХ УМЫ.

Следовательно, она учит их и разумному долготерпению. Без которого торжество правды в общине невозможно. Правда творится в жизни созревающей общины трудно и медленно, а разногласия в ней возникают легко и как бы сами собою. Иногда напоминая взрыв, после которого остаются изуродованные сердца и осколки от надежды на возможность русского единомыслия.

Чтобы предупредить такие взрывы, одних молитв недостаточно. Нужна ещё техника безопасности. Нужно заранее быть готовыми к тому, что разногласия среди собравшихся НЕИЗБЕЖНЫ, потому что слишком разными путями они пришли к мысли о русской общине. И разными объёмами и типами знаний обладают.

Вот почему, зная о неизбежности идейных разногласий, надо заранее позаботиться о том, чтобы заключать их в такие формы, которые сделали бы их неопасными для общего дела.

Надо, во-первых, стараться не переносить идейные разногласия на личные отношения, которые должны быть в любом случае, как минимум, корректными. А это не всегда просто. Разногласия как-то помимо воли отдаляют людей друг от друга. Но если к этому обстоятельству быть готовыми заранее и держать свои чувства (и выражающие их слова) в узде, то отрицательный эффект, связанный с разногласиями, может быть сведён до сравнительно безопасных размеров. И этому искусству самообладания надо учиться.

И, во-вторых. Надо не форсировать решение трудных вопросов, но предоставлять их окончательное решение времени, которое действительно врачует. Позволяет спокойнее и внимательнее рассмотреть суть дела.

Уже само понимание того факта, что сегодня русские идейно разрознены в сильнейшей степени и что их разрозненность не случайна (она порождена веками труднейшей русской истории, в которой даже историки не разобрались ещё по-настоящему), должно сплачивать русских поверх их теперешних разногласий. Это понимание должно поднимать их над теперешними разногласиями и открывать им правду более терпеливого и заботливого отношения друг к другу. Более благодатного отношения, чем это бывает тогда, когда такое понимание отсутствует.

Чтобы обсуждение тех или иных вопросов не превращалось в подобие балагана, нужны разумные ПРАВИЛА проведения таких собраний, выработанные самими же их участниками. Нужен УСТАВ собраний, в котором были бы чётко определены их цели и порядок их проведения.

Без правил внутреннего распорядка невозможна ни семейная жизнь, ни государственная. Без устава или заменяющей его инструкции невозможна вообще никакая организация. Даже организация личной жизни. И чем разумнее будут правила организации человека и того или иного общества, тем успешнее будет их деятельность.

Необходимость в Уставе тем большая, чем больше обсуждающих какую-то тему и чем значительнее расхождения между ними в её понимании. Но и при малом числе обсуждающих необходимость в Уставе не исчезает полностью.

Устав русских собраний это зародыш законов будущей русской общины. Как и сами эти собрания есть зародыш такой общины. Способность участников собраний выработать такой Устав, в котором не было бы ничего лишнего и было бы всё необходимое, есть уже показатель определённой умственной их зрелости. Как и способность подчиняться своему же собственному Уставу.

Сама регулярность собраний и необходимость присутствовать на них, необходимость обдумывать намеченные на очередное заседание вопросы и участвовать в их обсуждении должны дисциплинировать участников собраний и тренировать их умы.

Без периодического сосредоточения внимания на предметах высоких и важных их постижение невозможно. Без такого сосредоточения человек остаётся при поверхностном или даже ложном их понимании. А то и вообще забывает о них, погружаясь в будничные заботы. И, в результате, оказывается не способным мыслить национально даже при полной уверенности в том, что он мыслит национально. Ибо национальное мышление невозможно без достаточно высокой культуры мышления, отсутствующей у подавляющего большинства современных русских. Вот, на мой взгляд, глубиннейшая причина всех наших теперешних русских несогласий и, как следствие, нашего национального бессилия.

Из чего следует, что для одоления этих несогласий нам нужны повсеместные и регулярные РУССКИЕ СОБРАНИЯ, на которых внимание их участников направлялось бы на самые важные для жизни нации темы. Направлялось с целью правильного их осмысления. Дорастать до которого можно лишь в ходе всестороннего и всё более глубокого их рассмотрения.

Начав думать о том, как строить русскую общину, мы придём к множеству других, не менее трудных, вопросов, без правильных ответов на которые нельзя будет ответить правильно на первоначальный вопрос. И потому предметом обсуждений на русских собраниях станут, в конечном итоге, все самые важные идеи, организующие нацию в единое целое.

На этих собраниях будет создаваться, по существу, наука о русском народе и, вместе с тем, будут совершенствоваться умы самих её создателей, которые однажды поймут, что поставленная ими перед собою задача состоит из двух взаимосвязанных задач, и ни одна из них не может быть решена без решения другой.

Остановлюсь на этих задачах.

Первая из них это, как сказано выше, создание науки о русском народе, которая есть фактически русская национальная идеология в её развитом виде. То есть в виде, адекватном нашему времени…

Национальная идеология даёт краткие или развёрнутые ответы на самые фундаментальные вопросы, возникающие у представителей того или иного народа. О происхождении бытия и его смысле, о природе и обществе, об их прошлом, настоящем и будущем. О том, как надо строить свою семью, свою общину и всю нацию в целом. О том, какими должны быть правильное государство, правильный социальный строй, правильное хозяйство, правильная педагогика, правильное искусство. И, в частности, о том, почему русские деградировали как народ на протяжении последних столетий. И что надо делать для спасения своего народа.

Национальная идеология состоит, как видим, из тематических блоков, которых может быть больше или меньше в зависимости от степени её развития и от аудитории, для которой она предназначена. Эти блоки могут иметь разные объёмы и разные формы, приспособленные для разных уровней и характеров их восприятия. Так, например, для художников и артистов должна быть раскрыта в наибольшей глубине и полноте тема искусства, а для хозяйственников или учёных соответственно наиболее близкие им темы.

Национальная идеология в её первоначальном, то есть несовершенном, виде может быть создана за какие-нибудь полгода, если за её создание возьмутся люди достаточно заинтересованные и достаточно подготовленные для этого дела. После чего она будет совершенствоваться как в отдельных своих частях, так и в целом.

А до каких пор она будет совершенствоваться?.. До тех пор, пока народ живёт. Ибо совершенствованию его жизни и его мысли нет конца.

Но!.. как только народ перестаёт думать о своём национальном бытии и связанных с ним вопросах, так входит в фазу застоя и начинает разрушаться внутренне, даже при всех своих внешних успехах, которые могут продолжаться столетиями. Он начинает разрушаться поначалу скрытно, а затем всё очевиднее для всех.

Национальная идеология это НАУКА НАУК, без которой все остальные светские науки имеют условно полезный характер. Национальная идеология это ядро всякого подлинного разумения. И в качестве ядра должна занимать центральное место среди остальных наук, определять их ценность и направленность. Если национальная идеология исчезает, то и остальные науки утрачивают свой смысл и правильное развитие…

А теперь о второй задаче русских собраний, не менее важной, чем создание русской национальной идеологии. Вторая задача это, как я уже говорил, тренировка русских умов, это их совершенствование в ходе обсуждений тех или иных идей, составляющих в сумме русскую национальную идеологию. Без такой подготовки русские люди останутся не способными создавать свои национальные общины.

Если бы даже какой-нибудь гений предложил нам сегодня уже готовую и правильно разработанную во всех её частях русскую национальную идеологию, то само её наличие не гарантировало бы её претворения в жизни. Потому что мало её иметь, надо чтобы русские люди приняли правильные идеи не слепо, но доросли до них внутренне, разобрались в них самостоятельно. И настолько, что стали бы способны развивать их творчески, применяя к разным условиям жизни.

Что невозможно без предварительной и очень серьёзной работы их умов над этими идеями. А такой умной работы нет и не может быть ни на патриотических митингах, ни на больших патриотических собраниях, где далеко не каждый имеет возможность выразить своё мнение развёрнуто даже по какому-то одному вопросу. Такая работа ума возможна лишь в малых собраниях, действующих постоянно, то есть периодически, где все знают друг друга и где каждый волен не только свободно и полно высказать своё мнение, но и отстаивать его, если находит его правильным.

Человек развивается духовно, главным образом, тогда, когда думает о важных предметах наедине с собою. Такое обдумывание необходимо, но оно недостаточно. Оно подобно созреванию плода в утробе матери. Но чтобы та или иная мысль родилась социально и получила право на дальнейшую жизнь, она должна пройти обкатку поначалу среди немногих её восприемников. Пройти проверку критикой со стороны малого коллектива. И только затем, если обнаружит свою живучесть, проходить дальнейшую проверку всё более крупными аудиториями. Вплоть до оценки её всей нацией.

Однако созидание национальной общины требует не только интеллектуального совершенствования русских людей. Оно невозможно без нравственного и психического их возрождения. Община не может состоять из людей слабых и трухлявых в нравственном отношении, она в этом случае развалится. А современные русские люди, как правило, проедены разного рода слабостями, а то и нравственной гнилью. Не до конца, но в значительной степени. Безбожие и социальные катастрофы породили у нас или, правильнее сказать, усилили многократно пьянство, разврат, социальную пассивность, сквернословие, грубость, завистливость, безответственность и другие пороки.

Поэтому созидать свою национальную общину надо с трезвым пониманием современного состояния русских людей. Не забывая об их достоинствах, но и не обольщаясь ими. Не удручаясь их пороками, но и не забывая о них. Надо не забегать вперёд, поднимая слишком высоко умственную и нравственную планку для привлечения в русские собрания новых членов. Но и не опускать её так низко, чтобы дурные качества привлечённых не препятствовали развитию остальных. Ещё раз скажу, что разрозненный образ жизни развязывает в людях низшие их способности и закрывает от них понимание низкого их характера. А общинный образ жизни (или даже какое-то приближение к нему), наоборот, открывает людям действительный характер их дурных привычек и подвигает их бороться с ними, воспитывать в себе лучшие качества.

Итак, созидание русской общины не может начинаться сразу с её организации в развитом её виде, минуя «внутриутробный» (или «школьный») период её развития. Период подготовки умов, навыков и самих характеров будущих её членов. Непонимание этого обстоятельства порождает отчаяние русских людей, сознающих неспособность своих соплеменников к общинной жизни и воображающих эту неспособность уже окончательной. Хотя на самом деле это неспособность русских лишь в теперешнем их состоянии, которое изменить можно и необходимо.

Если эпизодические и организационно безграмотные обсуждения важнейших для возрождения русского народа вопросов не дают, как правило, ничего, кроме взаимного ожесточения обсуждающих, то при более разумном подходе к этому делу русские собрания могут и должны стать дорогой к русскому единомыслию. Трудной и медленной дорогой, но, тем не менее, дорогой.

Со временем собираться для умных бесед, когда они станут привычными и когда их участники научатся понимать друг друга, окажется делом не только полезным для них, но и приятным. Оно станет нравственной их потребностью.

Как зерно, полежав в земле, изводит из себя, при подходящих условиях, и корешок, и росток, так и русские собрания, если будут организованы правильно, начнут перерастать постепенно в русские общины, поначалу небольшие и слабосильные, а затем всё более крепкие и крупные.

1 июля 2005 г.

«Лимит времени»

А теперь вернусь к вопросу о том, нужно ли нам создавать свою национальную общину. Вернусь потому, что есть ещё одна категория людей (помимо наших пессимистов), возражающая против занятия этим делом.

Когда я стал говорить о необходимости создания русской национальной идеологии и русских национальных общин, то мне возражали: «Это, может быть, и верно, что ты говоришь… Но ты не учитываешь главного: Лимит времени на спасение русского народа уже исчерпан. Или исчерпан почти. А потому надо не отвлекаться на долгосрочные дела, но менять антирусскую власть на подлинно национальную. И лишь затем, используя власть, наводить в стране порядок. Вот тогда-то и будем создавать русские общины. Кроме того, ты не учитываешь, что они формировались всегда сверху. А сегодня, при нынешнем состоянии русского народа, и подавно не могут формироваться снизу. В этом деле нужны не просто рекомендации, а принуждение к порядку».

Такие речи я слышу, по меньшей мере, лет 10–12. И всё это время произносившие их «брали власть». И продлевали лимит, отпущенный им на её взятие. Слушая теперь те же самые слова, я думаю о том, сколько им понадобится ещё десятилетий на её взятие. Похоже на то, что сколько ни дай — всё будет мало. Вот какие это щедрые люди по части их собственной идеи.

Но если признать, что долгосрочные дела уже не нужны, то зачем тогда, спрашивается, и детей рожать? Дети отнимают сил и времени куда больше, чем их стали бы отнимать русские национальные собрания. А если дети мешают брать власть, то зачем тогда и жениться? Брачные хлопоты и проблемы это тоже куда большая помеха для революции, чем русские национальные собрания. Как и мысли о правильном устроении общества. Зачем на них отвлекаться? Как и на мысли о том, что делать на другой день после взятия власти. Вот возьмём власть — тогда и решим, что делать и каким образом. А пока — все силы на её взятие!..

Но, спрашивается, чем отличается такая установка от установки большевиков, которые тоже брали власть, не имея продуманного плана построения общества высшего типа? Разве что новыми условиями, к которым она приспособлена. У большевиков тоже не было времени на обдумывание многих важных вопросов. И они тоже смотрели сверху вниз на тёмную массу народа, которую следовало поднимать до их собственного уровня. А не желающих подниматься и сопротивляющихся их затее уничтожать ради общего блага. Хотя объявлять заранее о такой перспективе было, конечно, не политично.

У большевиков было, однако, то преимущество перед нынешними радикальными патриотами, что их использовали «втёмную» могучие силы Запада, заинтересованные в разрушении русского народа и дискредитации социалистической идеи. Эти могучие силы осторожно помогали большевикам взять власть и удерживать её до определённого срока. А кто стоит за теперешними политическими радикалами?..

Либо никто не стоит — и тогда их затея со взятием власти вполне эфемерна. Либо стоят те же самые силы, что стояли и за большевиками. Те же самые силы, которые по-прежнему заинтересованы в том, чтобы не допустить русской самоорганизации. Не допустить развития русской мысли, без которого русские останутся слепыми и, следовательно, легко управляемыми их врагами. Не допустить распространения зрелых национальных идей в русском народе, без которых его самоорганизация невозможна.

Эти могучие силы, кроме того, заинтересованы в том, чтобы иметь в лице патриотических радикалов некую силу, способную если не захватить власть, то спровоцировать, при осторожной поддержке со стороны, новую гражданскую войну. Спровоцировать её в том случае, если правительство России начнёт ускользать из-под контроля нынешних его контролёров. А такая новая гражданская война должна опустить русскую жизнь на порядок по сравнению с нынешней жизнью и уменьшить на порядок возможность русского возрождения. Сама угроза такой перспективы должна способствовать сохранению зависимости нынешнего российского руководства от его заокеанских контролёров.

В связи со сказанным полезно обратить внимание на сходство позиции означенных выше патриотических радикалов с позицией едва ли не всего нашего патриотического движения в целом. Выразителем идей которого является наша патриотическая пресса. Сходство это не полное, но всё-таки достаточно значительное. Оно состоит не в установке на немедленную смену власти, а в полном игнорировании долгосрочных дел, связанных с делом самоорганизации русского народа.

Какие идеологические наработки есть у нашей патриотической прессы за последние, например, пятнадцать лет? Разве что только по части выявления внешних врагов русского народа. И это её заслуга, которая, однако, не должна нас ослеплять. Она не должна маскировать провал в самом главном деле. То есть в деле выявления положительных идей, правильно организующих русского человека. Правильно организующих его мировоззрение, его брак и семью, его национальную общину и его нацию в целом. Случайно ли то, что наша патриотическая пресса не сделала до сих пор ничего для того, чтобы выработать убедительные ответы на вопросы, связанные с этими делами? Как и на вопросы о том, почему русские оказались такими беспомощными по части сопротивления своим разрушителям? Почему они допустили их господство на своей собственной земле? И когда это всё началось? И почему?

Если самые важные вопросы не ставятся в нашей патриотической прессе, если дискуссии по ним не развёртываются, то и ответы на них, естественно, не вырабатываются. Работы русской национальной мысли не происходит. А происходит лишь имитация такой работы. Патриотическое движение превращается (и превратилось уже давно) в патриотическое топтание на одном месте. Или в обессиливающий патриотический бег на одном месте. Наша патриотическая печать не обнажает русские пороки, она не исследует причины, характер и размеры наших болезней. А как можно от них избавиться без правильно поставленного диагноза, без выяснения их причин и способов исцеления?

Как можно бороться с разрушителями русского народа, если мы не умеем правильно организовывать самих себя? И даже не стремимся к этому? Если не обсуждаем причин этой своей неспособности? Если ждём, что нас организует кто-то сверху? Если позволяем гипнотизировать себя подброшенной нам в своё время В.В. Шульгиным и старательно «раскрученной» затем мыслью о грядущем нашем вожде, который явится неизвестно откуда и организует нас неизвестно каким образом?

Национальный вождь не может выйти из национально разрушенной среды. Разве что чудом Божиим. Но надеяться на такое чудо и вымаливать его у Бога, не делая при этом ничего для своей национальной самоорганизации, значит толочь воду в ступе. Ибо праведная молитва крепится делами. Как вера без дел мертва, так и молитва без соответствующих ей дел мертва тоже.

Начнут правильно организовываться русские люди, начнут создаваться правильные способы русского общежития будет откуда появиться и народному вождю. Появятся и критерии, позволяющие отличить подлинного национального вождя от его ложного подобия. А не будет движения в русских людях в деле их национальной самоорганизации — откуда появиться национальному вождю, кроме как со стороны?

Итак, блокада нашей патриотической прессой наиважнейших для возрождения русского народа тем — это факт, который следует осознать ещё не сбитым окончательно с толку русским людям. Результатом этой блокады должна быть односторонняя политизация сознания самых упорных приверженцев этой патриотической прессы и всё больший отход от неё основной массы бывших её читателей. Уставших или уже устающих от её бега на одном месте.

Но куда можно уйти от неё? Другой прессы, более полезной для умов, у нас нет. Поэтому и приходится благодарить её, даже сознавая всю её импотентность, за то, что она есть. Потому что без неё было бы совсем плохо. Хоть как-то, хоть плохо, но она всё-таки объединяет русских людей. А вдруг начнёт исцеляться от своего идейного бессилия? Это не исключено. А если не начнёт, то её тиражи обречены, по указанной выше причине, на постоянное сокращение. И число добрых людей, продолжающих думать об обществе, тоже.

Если бы семя растения умело думать и, оказавшись в трудных условиях, решило, что у него нет сил на одновременное развитие своего корешка и своего ростка… и если бы бросило по этой причине все свои силы на развитие надземной своей части… то получилось бы нечто похожее на то, что произошло и происходит с нашим патриотическим движением. Семя не проросло бы вверх, как бы оно ни старалось это сделать. Потому что без развития корневой системы ему неоткуда черпать силы. Так и наше патриотическое движение. Это на сегодняшний день бескорневое и потому беспочвенное движение.

Односторонняя политизация русского народа, не обеспечивающая связи политики с основами русской жизни, оборачивается глубочайшей аполитичностью народа и его полной дезориентацией в жизни. То состояние русского народа, в котором он находится теперь, это результат не только послесоветской зомбированности умов средствами массовой дезинформации, но и всей предыдущей политики советского государства, направленной на искоренение организующих человека религиозных и национально-семейных начал. Но, как уже сказано, свою долю вины за нынешнее состояние русского народа несёт и наше патриотическое движение.

ОДНОСТОРОННЯЯ ПОЛИТИЗАЦИЯ РУССКИХ УМОВ ЭТО СМЕРТЬ РУССКОГО НАРОДА. От политики русским всё равно не уйти. Тех, кто пытается спрятаться от политики в частную жизнь, она всё равно достанет. Не одним концом, так другим. Не сегодня, так завтра. Но голая политика, без опоры на постоянную работу по возрождению основ русской жизни, создаёт только ИЛЛЮЗИЮ русского дела, отвлекая внимание русских от причины причин их бессилия.

Далее. Мысль о неспособности русских на самоорганизацию снизу не только противоречит историческим фактам. Она выгодна врагам русского народа. В условиях, когда государственная власть оказалась в руках врагов русского народа (или, может быть, тех, кто вынужден проводить до времени антирусскую политику, чтобы не сдать власть окончательно действительным его врагам), уверить русских в том, что они не способны даже на организацию своих национальных общин, значило бы сделать их действительно не способными на это. Это значило бы добить их уже окончательно.

Один тот факт, что община держалась всегда не только властью её руководителей, но совокупными усилиями всех её членов, свидетельствует о том, что её создателями были не только представители высшей власти, но все заинтересованные в её создании. Или даже не столько носители внешней власти, сколько сами эти заинтересованные, формировавшие свою власть своей волей, своим разумом и своими чувствами.

Утверждать, что община создавалась всегда только сверху, не намного разумнее, чем утверждать, будто брак и семья создавались тоже лишь под нажимом начальства. Если бы брак и семья не были написаны золотыми буквами в самой природе человека, то никакое начальство не сумело бы их организовать. Как бы оно ни старалось. И точно так же, как брак и семья исходят из самой человеческой природы, из неё же исходит и естественная для брака и семьи среда, вне которой они обречены на исчезновение. Естественная среда, то есть национальная община, в которой человек только и может жить подлинно человеческой жизнью. За редчайшими исключениями, сопутствующими этому правилу.

25 июля 2005 г.

Каким должен быть «Союз русского народа» (мечта)

Он должен быть союзом не одних только русских православных монархистов, но союзом всех русских людей, болеющих за свой народ. Всех, каковы они есть на сегодняшний день, со всеми их достоинствами и пороками по части идейной. Ибо сегодня русский народ в этом отношении раздроблен, и не считаться с этим обстоятельством нельзя. Объединить его на какой-то одной идейной платформе, как бы правильна она ни была, пока невозможно. А начать его объединение всё-таки надо, хотя бы ради тех или иных практических его интересов, не связанных жёстко с идеологией.

Поэтому СРН не должен отталкивать от себя ни одного русского человека, навязывая ему неприемлемую для него идеологию, но помогать каждому найти своё место в общих рядах. И православному, и атеисту, и язычнику; и монархисту, и республиканцу; и капиталисту, и коммунисту. Для всех стать общим домом с одной крышей.

Но значит ли это, что Союз должен перемешать их всех в общей массе, отказавшись ради общих практических дел от выработки общей национальной идеологии? Ни в коем случае. А как же тогда?

Надо дать возможность всем разделиться в рамках одной организации на фракции по мировоззренческому и общественно-политическому принципу, чтобы каждая из них могла вырабатывать свою собственную версию русской национальной идеологии. Ибо вырабатывать национальную идеологию можно лишь на одной мировоззренческой основе. Как растение вырастает только из одного семени, а не из двух или трёх (и, тем более, не способно расти из разнородных зёрен), так и национальная идеология может развиваться лишь из одной мировоззренческой основы, а не из суммы разных мировоззрений или сочетания их частей. Поэтому общие собрания православных, атеистов и язычников с целью создания общей национальной идеологии обречены на неудачу.

Добавлю к сказанному, что русскую общину нельзя создать и на нейтральной мировоззренческой почве, потому что национальная община это всегда общество единомышленников, понимающих одинаково главные ценности жизни, её цели и способы их достижения, а потому и способных согласовывать свои действия в общих делах.

Следовательно, представители каждого из названных выше мировоззрений должны собираться отдельно друг от друга, чтобы формировать свои собственные версии будущей русской национальной идеологии. И на основе своих версий создавать свои типы русских общин.

Какой тип общины окажется самым жизнеспособным, тот и станет самым распространённым на Русской земле. А слабые версии национальной идеологии дадут слабые общины или окажутся вообще не способными на её создание. Вот это и будет достойный способ соревнования разных типов идеологии, разделяющих ныне русских людей. Без взаимных поношений и борьбы, на радость врагам, друг с другом. Признание этого способа выяснения правды стало бы первым шагом русских людей к взаимному примирению. А за ним последовали бы и другие.

Но разве только для теоретических занятий нужен Союз Русского Народа? Нет, и для практических дел тоже. Хотя надо не забывать о том, что практика, по большому счёту, слепа без осмысливающей её теории. Разрыв теории с практикой это катастрофа для той и для другой.

Но, как уже сказано выше, в жизни всегда есть практические дела, не связанные жёстко с идеологией. Но связанные с самыми несомненными общерусскими интересами, отстаивать которые русские должны независимо от своей религиозной или социально-политической принадлежности. Например, налаживание способов доставки продуктов от русских производителей к русским потребителям, минуя своекорыстных посредников, грабящих и тех, и других. Иная поддержка русских производителей. Охрана русских рынков и торговых точек. Лоббирование русских интересов в политике и других сферах жизни.

Развернуть работу по этой части гораздо легче объединёнными усилиями всех русских, нежели мелкими их группами, на которые они разбиты сегодня по причине идейных их расхождений. И эта работа, если она будет организована правильно, будет ещё одним их шагом навстречу друг с другом.

28 июля 2005 г.

Нужна двусторонняя сосредоточенность человека

А теперь такая проблема. Чтобы добиться успеха в трудном или непривычном деле, нужно сосредоточиться на нём. А без сосредоточения оно не получится или будет сделано кое-как. И чем больше сосредоточенность, тем большая вероятность успеха. При прочих равных условиях.

Но поскольку людей заботят в первую очередь практические дела, связанные с благополучием их семьи (потребности которой растут сегодня по мере их насыщения), то возникает КОНФЛИКТ между необходимостью сосредоточения на частных практических делах и необходимостью сосредоточения на делах общественных. Которые и непривычны для большинства современных русских людей, и не просты сами по себе. А потому в отмеченном выше конфликте побеждает, как правило, необходимость первого порядка. Со всеми разрушительными для общества последствиями, которые сказываются в дальнейшем и на самом человеке. Но ему, по причине его сосредоточенности на частных делах, думать об этом некогда. И он не думает. А потому и не понимает катастрофичности своей односторонней сосредоточенности.

Сегодня общественными и чисто теоретическими делами заняты у нас либо сделавшие их своей профессией и потому не свободные от своих работодателей, либо относительно благополучные в материальном отношении и располагающие в силу этого досугом для высоких мыслей. Но таких высоко настроенных оказывается ничтожное меньшинство по сравнению с остальной массой русского народа, глухой к заботам этого меньшинства.

Но мало того, что людей, думающих об обществе, ничтожное меньшинство. Это меньшинство ещё и разрозненно. В нём всякий думает об обществе в одиночку или почти в одиночку. Дискуссий на ту или иную тему, важную для возрождения нации, не бывает. Научные конференции по общественным проблемам имеют не дискуссионный характер, а лишь огласительный. Каждый докладчик утверждает своё, не откликаясь на мысли остальных, как бы они ни противоречили его собственным мыслям. Причём выступают на таких конференциях с докладами представители самых разных мировоззрений и сторонники самых разных общественно-политических систем. Происходит почти то же самое, что и на собраниях русских националистов, когда православные, атеисты и язычники начинают сообща вырабатывать общую теоретическую платформу. С той только разницей, что здесь и задача такая не ставится. И этот научный балаган имеет вполне благопристойную видимость.

Вот в каких условиях думает об обществе наименьшая часть русского народа. Поэтому она и не делает погоды в своём народе. И не будет делать её до тех пор, пока такое положение сохраняется. А это положение, заметим, создаёт наилучшие условия для манипуляции сознанием населения средствами массовой дезинформации. И ПОЧТИ безнадёжные для успеха идей нравственных, без которых подлинное общество невозможно. Но если так, то такое положение, видимо, не случайно. Трудно отделаться от ощущения, что оно создано искусственно заинтересованными в нём силами.

Я подчеркнул выше слово «почти» потому, что положение может измениться, если разумное русское меньшинство станет действительно разумным. Что невозможно без организации им русских собраний с целью выработки на этих собраниях зрелой русской национальной идеологии, без которой не может быть эффективной русской ПРОПАГАНДЫ. Пропаганды, способной привлекать наиболее думающих из дезориентированного ныне русского большинства и превращать их в разумных русских людей. А вслед за ними и тех, кто связан с ними дружескими, приятельскими или родственными узами.

Если сегодня средний русский человек дезориентирован хаосом царящих в средствах массовой информации идей, если он воспринимает сегодня русскую идею в самых разных её видах, не только противоречащих друг другу, но и нередко сомнительных самих по себе, то сердиться на него за его растерянность и общественную пассивность, думается, не умно. Винить за это надо, в первую очередь, себя, то есть русское интеллектуальное меньшинство, не сумевшее выработать адекватную нашему времени русскую национальную идеологию, способную выводить среднего русского человека из идейного хаоса. И, следовательно, объяснять ему, почему русские оказались в столь глубокой яме и как им из неё выбираться. Показывать понятно, что каждый русский человек должен делать, если он хочет жить осмысленной жизнью.

Если такое случится, если русское разумное меньшинство станет действительно разумным, если оно начнёт регулярно собираться для выработки правильных русских идей, то оно начнёт расти не только качественно, но и количественно. Оно приобретёт способность притягивать к себе ранее неразумных и превращать их в разумных людей. И в результате, достигнув какой-то критической величины, начнёт влиять уже на всё русское население в целом, превращая его в нацию.

В этом случае современные русские начнут превращаться в людей, сосредоточенных уже не односторонне (то есть исключительно на своих частных делах), а двусторонне, как это и свойственно духовно здоровым людям.

Если человек смотрит только на небо, то не видит препятствий на своём пути и либо наталкивается на них, либо проваливается в ямы. А если, забыв о небе, смотрит только себе под ноги, то превращается в подобие свиньи со всеми вытекающими из этого обстоятельства неприятностями. Разумный человек видит и небо, и землю. Или, точнее, видит их, а над ними Небо небес, Бога всевышнего, животворящего и человека, и общество. И работает ради того, чтобы земля очищалась от облепивших её мерзостей и цвела, как невеста, под Небом.

Но как быть втянутому в изматывающие его дела и не имеющему сил ни на что иное? Где взять силы на двустороннюю сосредоточенность, если их не хватает даже на одностороннюю?

Жалобы на отсутствие времени и сил на высокие дела имеют, при всей их искренности, фальшивый характер. Ими оправдывают себя те, кто внутренне не дорос до понимания важности двусторонней сосредоточенности. Если у человека есть потребность в высоких мыслях и делах, то все другие его потребности и заботы сокращаются сами собою, уступая место главному в его жизни. Когда у человека засела в мозгу какая-то важная мысль, то он думает о ней постоянно. И на работе, и по дороге с работы домой, и в выходные дни. Разумный человек всегда находит время думать о самом главном. А у неразумного всегда провал по этой части.

Ложные системы воспитания и ложный характер нашей послепетровской культуры отучили русских людей думать о смысле человеческой жизни. И, следовательно, о смысле общества, в котором они живут. Они научили их не думать о них или думать поверхностно, кое-как. А отсюда и неорганизованность их жизни или её организованность на ложной основе. И это глубиннейшая причина нашей русской катастрофы, для выхода из которой требуется перестройка сознания и образа жизни. В перестройке — правильной перестройке — личной и семейной жизни источник тех самых сил, на отсутствие которых жалуются сегодня оправдывающие свою общественную пассивность.

Если у кого-то не получается сразу двусторонняя сосредоточенность, то, значит, ей надо учиться. Учиться поднимать свою голову от земли поначалу хотя бы немного, а затем всё больше, чтобы, наконец, свободно, как это свойственно здоровому человеку, обозревать единство земли и Неба. Другого выхода из безумного образа жизни не существует. Разве что сам Бог посетит безумца каким-нибудь горем и вырвет его насильно из его безумия.

Как уже говорилось раньше, чтобы мысль о правильном обществе развивалась (а не буксовала на одном месте, как она буксует теперь), нужна коллективная сосредоточенность на ней изо дня в день и из года в год. И из столетия в столетие. И чем больше людей будет обдумывать её сообща, тем глубже и всестороннее она будет постигаться. А потому и практическая её реализация будет успешнее.

Мне могут сказать, что нелепо думать, будто народ в своей массе способен размышлять о своей национальной идеологии и что каждый его представитель способен быть и богословом, и социологом, оставаясь при этом рабочим, крестьянином и т.д. А я думаю, что не только способен, но и приближался к этому состоянию в своём прошлом. По крайней мере, наш русский народ в те времена, когда оставался ещё православным народом. Если на русской земле село не стояло без праведника, светившего всем остальным, то, значит, общий уровень осмысления жизни был довольно высоким по сравнению с нынешним временем (а потому нелепо исходить из теперешнего разрушенного состояния русского народа при оценке его возможностей).

Да и как можно быть действительно верующим христианином, не богословствуя при этом в меру своего понимания жизни? А если кругозор человека растёт, и объём его знаний увеличивается, то, значит, и мера его богословствования должна расти тоже. Как и мера его понимания природы общества. И это растущее народное понимание религиозных и социальных проблем должно подпирать официальное богословие и официальную социологию, вынуждая их браться за такие острые темы, за которые они браться ранее не решались. И не решаются до сих пор.

Но если в прошлом уровень осмысления жизни русским народом был сравнительно высоким, то из этого обстоятельства не следует, что он был высоким настолько, что русский народ мог распознать до конца суть надвигавшейся на него безбожной западной цивилизации. Распознать и выработать зрелую ей альтернативу. Нет, русский народ ни в его высшем правящем слое, ни в его целом (как, впрочем, и ни один другой народ в мире) не сумел этого сделать. Не сумел ни осознать происходящее в истории, ни перестроиться должным образом для противостояния надвигавшейся на него западной цивилизации. А потому и стал её жертвой со всеми вытекающими из этого обстоятельства последствиями.

Вот почему мы не имеем права ни хулить своё прошлое, ни идеализировать его. Оно прекрасно в одних отношениях и отвратительно в других. Любой перекос при его оценке в ту или иную крайность есть величайшая опасность для русского народа. Любой перекос ослепляет сторонников взаимоисключающих крайностей и поддерживает тем самым состояние гражданской войны в русском народе. Которая не закончилась в 1921 году, а лишь изменила свою внешность. Оказалась загнанной внутрь. Да и началась-то она не с приходом большевиков к власти, но намного раньше. Она стала почти невидимой, но не утратила при этом своей разрушительной силы. И до тех пор, пока русские люди не поймут этого обстоятельства, они будут раздираться в ней и обессиливаться ею.

Но я отклонился несколько от заявленной в заголовке темы. Такие отклонения при раскрытии всякой сложной темы, внутренне связанной с другими темами, неизбежны. И потому будут, вероятно, повторяться, как и повторы некоторых мыслей, без опоры на которые нельзя раскрыть в должной полноте новые темы.

1 августа 2005 г.

Почему наша вера самая правильная

Потому, что она даёт самое правильное представление о Боге.

А представление о Боге — это самая важная часть религии. От него зависит правильное представление о человеке и обществе, правильное представление о смысле мироздания.

Христианство — единственная из религий, учащая, что «Бог есть любовь» (1 Ин. 4, 8). И любовь такая высокая, что даже почитающие её высшей ценностью имеют о ней лишь слабое представление.

Зачем верить в бога, если он зол?.. Зачем верить в него, если он равнодушен к своим творениям?.. Да и Бог ли это в таком случае?..

Магометане говорят, что их бог милосерд и справедлив. Но милосердие и справедливость это не высшие качества. Справедливыми могут быть даже простые люди. А милосердие есть уже начатой любви, но только начаток, а не её полнота. Если же неполнота, то и несовершенство. Верить в несовершенного Бога значит иметь о Нём ложное представление.

Критерием истинной любви является самопожертвование. Самопожертвование очень ценится во многих религиях и даже нередко людьми неверующими. Но ни в одной религии, кроме христианской, Бог не жертвует Собою ради Своего творения. Лишь христиане верят в Бога, Который ради людей сошёл на землю и породнился с ними. Открыл им высшие нормы жизни и дал им, обезумевшим от их грехов, оплевать и распять Себя. Чтобы они познали, что есть истинная любовь и Кто есть истинный Бог.

Совершенная любовь невозможна без совершенной свободы и совершенного творчества. Но о свободе чуть ниже, а о творчестве нельзя не сказать, что оно есть проявление любви. Нельзя любить и не творить для того, кого любишь. Вот причина создания мира Богом и последующей Его заботы о нём.

Но Бог не был бы любовью, если бы Его единство не сочеталось с различием в Нём любящих Друг Друга Лиц. Любовь, направленная на себя самого, есть уродство. Поэтому откровение о Боге как о Любви связано внутренне с откровением о Нём как о Лицах Пресвятой Троицы.

Учение о Боге как о Существе едином, и только, не раскрывает истинной природы Божества, а потому и несовершенно. Значит, и с этой стороны христианское вероучение о Боге правильнее, чем все остальные.

К сказанному добавлю ещё одну важную подробность. Если бы творение Божие не заслуживало Его любви, то зачем было его создавать? И что это был бы за творец — создатель мира, не заслуживающего его любви?.. Лишь в христианской религии Творец это действительно Творец, а не какое-то подобие графомана.

А теперь о свободе. Совершенная любовь невозможна без совершенной свободы. Поэтому Бог допустил грехопадение Адама. Если бы Он сделал его грехопадение невозможным, то отказал бы людям в свободе их выбора. А свобода выбора это начало человеческой свободы, из которого должна вырасти свобода высшего типа. Уже не свобода выбора, а свобода стояния в истине. Свобода любви к Истине.

О том, что произойдёт грехопадение, Бог знал, по Его всеведению, ещё до сотворения мира. Как знал и то, что не оставит падшего человека, но вырвет его из пасти смерти ценою самопожертвования.

Но, спрашивается, может ли Бог пожертвовать Собою, не перестав быть при этом Богом? Чем же Он жертвует, если не утрачивает ни Своей жизни, ни даже полноты её блаженства?

Вот довод против того, что Бог есть совершенная любовь. Или, скорее, довод в пользу того, что наше представление о Боге не может быть до конца логичным.

А каким оно должно быть?.. Оно должно быть сверхлогичным. Или, точнее, должно сочетать в себе логику с тем, что выше её. И, в силу этого обстоятельства, должно быть внутренне противоречивым или, как говорят философы, антиномичным. По той причине, что если бы мы понимали Бога полностью, то это значило бы, что наше представление о Нём ложно.

Ибо человек, при всём его богоподобии, не равен Богу, как не равна картина написавшему её художнику. Если бы мы понимали Бога вполне, то это значило бы, что наш разум равен разуму Творца. А он не равен, но только подобен ему.

Мы перед Богом, как малые дети перед родителями. В чём-то главном дети понимают своих родителей, но в то же время многого не понимают и потому просто верят им и повинуются им. «Если… не будете как дети, то не войдёте в Царство Небесное», — сказал Иисус Христос (Мф. 18, 3).

Итак, к полному богоподобию человек только призван. В наличном же его состоянии он подобен Богу только в той мере, в какой близок к Нему. Или в той мере, в какой ещё не утратил окончательно способности к Нему приближаться. Богоподобие человека возрастает или, наоборот, сокращается в меру его святости или удаления от неё.

Однако вернёмся к тому, что говорилось выше о самопожертвовании Бога. Так ли оно недоступно нашему пониманию?.. Если мы можем понять, что наши представления о мире с увеличением нашей духовной зоркости становятся антиномичными, то, значит, начаток понимания тайны самопожертвования Христа мы уже имеем. И этого достаточно для нашей веры в Творца. А дальше этого начатка мы пойдём в том случае, если Сам Бог откроет нам нечто непостижимое нашим обычным эвклидовым умом: что полнота блаженства Бога может не умаляться полнотой Его страдания.

Размышляя о Боге, один человек сказал: «Я ЛЮБИМ БОРОМ, ПОЭТОМУ Я СУЩЕСТВУЮ».

Я понимаю эти слова таким образом. Если меня никто не любит, то зачем мне жить?.. И если я сам не люблю никого, то, опять-таки, зачем жить?.. Но как можно любить меня?.. И как можно любить кого-то?.. Человеческая любовь это слишком слабая вещь, чтобы основывать на ней дело своей жизни. Такой основой может быть только любовь Творца

к Его созданиям. Любовь, превосходящая наше человеческое понимание, но, вместе с тем, дающая нам отраду жизни. И только на этой основе возможна наша ответная любовь к Богу. И её разветвление на ближних, а затем и на дальних. А затем и на весь Божий мир.

Любовь это такая же непостижимая для нас вещь, как и сама Божественная жизнь. Что и естественно. Но, не постигая их в их глубинах, мы всё-таки их знаем, хотя бы в самой небольшой степени. И этим знанием только и живы. Нет любви — и мы увядаем и умираем. Но оживаем, если почувствуем её веянье.

Однако вот какие сомнения одолевают меня. Я допускаю, что Бог способен, непонятно для меня почему, любить меня и ещё десятки людей. Ну, пусть даже тысячи. Но как Он может любить миллионы и миллиарды?.. А их плодится всё больше и больше. И Его любовь к ним не укладывается в моей голове.

Кроме того, я не могу понять, как можно любить совсем недостойных людей, не вызывающих у меня ничего, кроме омерзения. Как можно любить, например, дебилов и педерастов? Или как можно любить Иуду Искариота, Гитлера и начальников синагоги? Я не способен на такую любовь, и потому не понимаю Бога. А если не понимаю, то и отхожу от Него в растерянности.

Правда, не понимая Его по этой части, я всё-таки понимаю, что я не Бог и потому не могу навязывать Ему свою меру вещей. Мало ли чего я не понимаю. И мало ли чего я не могу. Я не умею любить по-настоящему даже тех, кого я люблю. Да и другие люди тоже едва ли на это способны. И потому не нам диктовать Богу свои нормы.

Но если это недоумение, в принципе, одолимо моим умом, то как одолеть другое недоумение, гораздо более сильное?.. Если Бог действительно есть Любовь, то как Он мог приказать ветхозаветным иудеям уничтожить не только взрослое население соседнего с ними народа, извратившего свою человеческую природу, но даже младенцев?.. Младенцы-то в чём виноваты?..

Одно дело ПОПУСКАТЬ зло в этом мире, чтобы не лишить людей их свободы. И совсем другое дело ТРЕБОВАТЬ от них совершения зла. А в Ветхом Завете Бог даже наказывает евреев за то, что они не выполнили полностью Его чудовищное требование.

Как это может быть, что у превосходящего нас Своей любовью Бога не оказалось жалости к невинным младенцам, а у нас, грешных людей, эта жалость есть?.. И что нам ответить противникам Христианства, указывающим на это кричащее противоречие?.. Как нам оправдать своего Бога?..

Если допустить, что Его требование не было чудовищным, то все наши христианские представления о добре и зле начинают корчиться в недоумениях. И всё наше Христианство оказывается под вопросом.

Но мало того. Это главное недоумение подпирается ещё и другими недоумениями. Почему нечестивые возвышаются, а благочестивые унижены? Почему одни достигают старости, а другие умирают в детстве? Почему одним красота и сила, а другим безобразие и бессилие?

Увы и увы. Нет в Твоём мире, Господи, даже простейшей справедливости. А уж о любви что говорить…

И ветхозаветные пророки, и праведный Иов, и Екклезиаст, и христианские аскеты-пустынники задавали Богу такие же скорбные вопросы. А Бог им отвечал:

«КАК НЕБО ВЫШЕ ЗЕМЛИ, ТАК ПУТИ МОИ ВЫШЕ ПУТЕЙ ВАШИХ, И МЫСЛИ МОИ ВЫШЕ МЫСЛЕЙ ВАШИХ» (Исайя, 55, 9).

Вот тут и думай. Что делать?.. Либо поверить Богу, что мы ещё не доросли до понимания Его ответа на наши вопросы. Либо не поверить Ему и положиться на свой собственный разум, как это сделали некогда Адам и Ева.

В первом случае наши недоумения, оставаясь недоумениями, будут согласованы с правильной мыслью, уже прозвучавшей ранее. С мыслью о том, что мы ещё далеки от понимания замысла Творца во всём его объёме. А если не можем его понять, то и не должны зацикливаться на этой теме. Мы должны быть верными Богу и правильно строить свою личную и общую жизнь на той основе, которая нам дана Богом и которая нам понятна. Созидать правильно себя самих и свою семью, свою национальную общину и свой народ. А дальше — семью христианских народов или, по меньшей мере, союз народов в их общем сопротивлении их разрушителям.

А что будет с нами во втором случае? Если мы зациклимся на непосильных для нас вопросах, то они нас разрушат. Или, во всяком случае, они обессилят нас. Отпавший от Бога ум сохранит в этом случае только видимость ума, и мы проживём свою жизнь впустую, среди химер, порождаемых нашим ущербным умом. И не совершим ничего полезного ни для Бога, ни для людей.

К высотам, на которых тайны бытия будут всё более постигаться нами, можно приближаться лишь постепенно. Мы должны поставить перед собою одну правильную задачу и правильно её решить. И лишь после этого станем способными правильно поставить другую задачу, более сложную. А затем, по её решении, ещё более сложную. По мере решения этих задач наши горизонты будут расширяться, позволяя нам увидеть то, чего мы не видели ранее. Вот правильный путь к ответам на наши скорбные вопрошания.

Требовать же от Бога понятных ответов, не пошевелив при этом даже пальцем для того, чтобы сделать себя способными понять эти ответы, как-то нелепо. Это примерно то же самое, как если бы школьник, ещё не успевший освоить таблицу умножения, стал требовать от учителя, чтобы тот объяснил ему геометрию Лобачевского.

И ещё один вид неразумия я подметил в людях. Мы бросаем Богу упрёки, которые имели бы смысл только в том случае, если бы жизнь человеческая заканчивалась могилой. Но ведь Бог не создавал людей для того, чтобы они, пожив на земле какое-то время, исчезли затем навсегда. Смысл их временной жизни может быть понят только в контексте вечной их жизни. А этого контекста мы как раз и не знаем. Вырванная же из него временная жизнь делается бессмыслицей не столько потому, что наполняется каким-то плохим содержанием, сколько по самому её существу. То есть независимо от того, чем она наполняется от рождения до могилы.

Всё это, может быть, и так, — скажут мне противники Христианства. — Но есть в твоих рассуждениях изъян. Он заключается в том, что твои рассуждения обходят факт величайшей важности. Факт деградации христианского мира. Если бы христианское представление о Боге было правильным, то оно и организовывало бы христиан правильно. А если этого нет, то оно ложно в очень существенной части.

Некогда у христиан, — скажут мне, — было какое-то подобие христианского мира. Оно было создано их императорами и королями. Но оно обнаружило со временем свою несостоятельность и саморазрушилось. Его не разрушал никто извне. Христианский мир сгнил от своей собственной гнили. И на его месте воцарилось безбожие со всеми его миазмами.

Да вы только посмотрите на себя, христиане. Вы же нравственные уроды. Вы разрозненны даже в ваших храмах. Вы годами видите в них друг друга и не здороваетесь друге другом. А о чём-то большем и речи нет. Где же ваша любовь?.. Вы чужие друг другу. Поэтому Бог и наказывает вас вырождением, убирая вас, как мусор, из истории.

Так или приблизительно так говорят и думают многие противники Христианства. И в их словах, надо признать, много правды. Но самое главное в них неправильно.

В них правильно отмечается низкая степень самоорганизации позднейших христиан, уже перешедшая сегодня в их разрозненность. Но причина этого порока определена неправильно. Она заключается не в ложности их представления о Боге, а в самой высоте этого представления.

Высота эта есть не порок, а достоинство Христианства. Но высокие идеи это опасные идеи. От них кружится голова. Высокие идеи постигаются людьми с куда большим трудом, нежели идеи простые. А осуществляются на практике ещё труднее. Вот в чём причина нараставшего в истории кризиса христианского мира.

Высота христианского идеала не только правильно ориентирует христиан в главном, но и сбивает их с толку в делах более или менее земных. Как сочетать высочайший идеал с грубой действительностью? Каким образом изменять эту грубую действительность в лучшую сторону? И можно ли её изменить?.. Созидание подлинно христианского мира это самая трудная задача из всех задач на земле.

Поэтому и её решение было практически невозможно без разногласий среди христиан, без их разделений и взаимной борьбы. А борьба ожесточает сердца и доводит их нередко до ослепляющей ненависти.

В результате стремление к высшей цели должно было тонуть, в силу человеческой косности, в обычной для язычников борьбе за власть и удобства, связанные с властью. И оно тонуло в христианской истории, где ещё не преодолённое язычество христиан незаметно подмешивалось в, казалось бы, чисто христианские дела.

Этот пройденный путь созидания христианского мира (путь, на котором людям открывались всё новые истины, а старые забывались или уступали место новым) был попущен Богом, видимо, для того, чтобы христиане поняли после постигшей их катастрофы логику саморазрушения этого прежнего их мира. Поняли и сумели оценить трезво как его достоинства, так и его пороки, ставшие причиной его крушения. И, наученные этим историческим опытом, стали способны созидать христианский мир заново с учётом допущенных в прошлом ошибок. Созидать в новой его силе.

Итак, правильность представления людей о Боге сказывается на духовном их состоянии и на духовном состоянии их общества. Но сказывается далеко не полностью, а лишь в той мере, в какой христиане действительно просвещены истинами христианской веры. При малой же их просвещённости христианский мир оказывается миром двусмысленным христианским скорее по своей внешности, нежели по своей сути. Или, во всяком случае, подлинно христианские его черты соседствуют в нём с не христианскими чертами.

Кроме того, надо учитывать, что характер всякого общества зависит не только от религиозных его представлений, но и от самых разных иных обстоятельств. Политических, экономических, военных, культурных и т.д.

И эти обстоятельства могут быть иногда такими серьёзными, что под их влиянием искажается, слабеет или даже вымирает традиционная религия народа. Так, например, вымерла под влиянием завоевателей-магометан христианская религия населения Северной Африки и Ближнего Востока. Нечто подобное возможно и при внутреннем завоевании христианского мира носителями чуждого ему духа — духа маммоны, то есть капитализма.

Добавлю к сказанному такую ещё мысль. Более сложные организмы созревают обычно медленнее простых организмов и до какого-то уровня своего развития бывают уязвимее их. Сравните годовалого ребёнка с годовалой крысой или с годовалым волком. Кто из них более приспособлен к жизни? И кто сильнее? Сильнее крысы и волки. Но это не значит, что идея, заложенная в их организацию, более совершенна, чем у ребёнка. Пройдёт какое-то время, и, если крысы и волки не съедят ребёнка, то он вырастет в сильного человека, которому животные будут уже не страшны.

Конечно, всякое сравнение хромает. И в данном случае было бы несправедливо уподоблять полностью нехристианские общества животным организмам. Это человеческие общества, но с более простыми организующими их идеями. Однако, делая эту оговорку, надо признать, что заключённый в нашем сравнении контраст между ребёнком и детёнышами животных помогает лучше понять самую суть дела. А потому и сравнение наше вполне законно. Иначе пришлось бы запретить все сравнения вообще на том основании, что они все хромают.

Правда, мне могут возразить, сказав, что Христианству уже 2000 лет, а это совсем не младенческий возраст.

Но кто знает замысел Бога о мире? И кто определит, сколько человечеству жить до Второго пришествия?.. И что ждёт впереди Христианство?.. Возможно ли его возрождение в новой силе?.. Или оно исчерпало свои возможности и может теперь лишь прозябать в своём нынешнем виде до прихода антихриста?

Мы не знаем, живём ли мы в самом конце человеческой истории или в её начале. Или где-то, может быть, посередине. Хотя мне представляется, что правильнее считать, что история не имеет фатального характера. Её продолжительность зависит не только от всегда благого Бога, но и от настроенности людей.

Смирятся ли они с господствующим сегодня на Западе и в России миром маммоны?.. Или не смирятся?.. От этого зависит судьба мира. А не от какого-то фатума, которым морочат себе головы многие современные христиане.

Подлинной защитой от антихриста может быть не берлога в глухом лесу и не отказ христиан от ИНН, а правильная их организация, обеспечивающее их единство и, следовательно, их силу. Кто отвлекает их от этого дела, тот служит на самом деле антихристу, понимает он это или не понимает.

Если причиной крушения прежнего христианского мира было отсутствие у христиан развитого учения об обществе, то способом возрождения христианского мира должно стать создание такого учения. И его воплощение в самой жизни.

25 февраля 2008 г.

Р. S. Эту статью я буду писать до конца своей жизни, что-то, быть может, поправляя в ней, что-то, быть может, вычёркивая из неё, но, главным образом, дополняя её и разъясняя. Стремление дать отчёт о том, почему я христианин, а не приверженец какой-то иной религии, это естественное и законное стремление всякого христианина. «Будьте всегда готовы, — говорит апостол, — всякому, требующему у вас отчёта в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением» (1 Пет. 3, 15).

Но прежде, чем дать этот отчёт кому-то другому, его надо дать самому себе. И этот отчёт должен быть не облегчённым не ограниченным выявлением только одних достоинств Христианства и умалчивающим о трудных вопросах, связанных с христианской верой. Но — добросовестно излагающим эти вопросы и столь же добросовестно отвечающим на них. Насколько это в человеческих силах.

Высшие истины, как известно, не доказываются, они узреваются. И остаются недоказанными для тех, кто их не узрел. А кто более зорок духовно — это вопрос. Может быть, я прав в этой статье во всём. Но не исключено, что я заблуждаюсь во многом или в чём-то существенном. Хотя и не понимаю этого. Всё может быть.

Но для того, чтобы мы могли сообща приближаться к истине, её надо излагать каждому так, как он её понимает. В этом случае и ему самому будет к чему возвращаться для всё более глубокого продумывания своих мыслей. И для его собеседников будет, с чем соглашаться или не соглашаться. А если не будет предмета обсуждения — не будет и работы нашей мысли. А там, где вера не сочетается с постоянно работающей личной и коллективной религиозной мыслью, она оказывается бессильной. Она не может ни грамотно защищать себя, ни правильно организовывать её сторонников, ни привлекать на свою сторону всё новых её приверженцев.

Такая близорукая вера обречена на исчезновение из истории.

25 февраля 2008 г.

Два условия действительного возрождения христианства в России

Критический отклик на «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви» и «Программу «Христианство-2000»

«Программа «Христианство–2000» является первым долгосрочным общероссийским религиозно-социальным проектом, направленным на общенациональное возрождение российского общества, развитие и реализацию идеи социального служения на основе традиционных для России нравственных начал во взаимодействии Церкви и государства при активном участии научного сообщества» («ХРИСТИАНСТВО-2000», Российская Академия наук, Русская Православная Церковь, Министерство культуры России, М., 2003).

Программа «ХРИСТИАНСТВО-2000» ставит своей целью налаживание связей и сотрудничества представителей РПЦ, учёного мира и государственной администрации ради выработки разумного (и, следовательно, нравственного) пути развития нашего общества. В этом её несомненная ценность.

Программа не говорит ничего конкретно о болезнях нашего общества и способах исцеления от них. Её составители, видимо, полагают, что спешить с раскрытием столь трудных тем неразумно и что они раскроются сами в ходе предстоящих собеседований и мероприятий.

Против такого подхода трудно что-либо возразить. Но, соглашаясь с ним в принципе, нельзя не заметить, что существует опасность превращения намеченных Программой собеседований в пустопорожние словоговорения, если эти собеседования будут вестись на том же осторожном и уклончивом языке, на котором написана сама Программа. Её составители, думается, не придумали этот язык, но переняли его у представителей нашей Московской Патриархии.

Чтобы существующие в нашей стране проблемы получили своё правильное решение, они должны быть названы по имени и должны обсуждаться откровенно, без утайки какой-либо из них или каких-то связанных с ними сложностей.

Очень возможно, что составители Программы подразумевают именно такую логику её осуществления и не раскрывают заранее свои представления о характере желанных, с их точки зрения, изменений в нашей стране только по той причине, что не хотят оттолкнуть несогласных со своими взглядами до более обстоятельного раскрытия столь сложных предметов.

Однако не исключено и то, что составители Программы просто не имеют на сегодняшний день чётких представлений о том, какие изменения в жизни нашей страны необходимы и каким образом их следует осуществлять. Как не имеют их, возможно, даже руководители РПЦ.

Почему возникает такое подозрение?

Прежде всего, потому, что руководители РПЦ не ответили до сих пор в своих документах на один из самых острых и важных вопросов, волнующих граждан современной России. На вопрос о том, какой общественный строй они считают наилучшим, а какой наихудшим. И почему. В принятых Архиерейским Собором в 2000-м году «Основах социальной концепции РПЦ» не только нет соответствующих ответов, но даже вопрос об их важности не поставлен.

И этот порок архиерейского документа сказался на Программе «Христианство-2000», принявшей названные «Основы» в качестве своей собственной основы.

Архиерейский Собор, принявший свой документ без предварительного его обсуждения в общецерковном масштабе, предпочёл уклониться от оценки разных общественных строев и подменил эту тему заявлением о допустимости всех типов собственности. Хотя тип собственности и общественный строй это разные вещи. Общественный строй определяется не наличием в нём того или иного типа собственности, а ГОСПОДСТВУЮЩИМ В НЁМ ТИПОМ СОБСТВЕННОСТИ, подчиняющим себе все остальные.

Уклонившись от главной темы социального вопроса, Собор сосредоточился на его частностях и заслонил обилием своих рекомендаций по ним это своё уклонение от сути дела. Собор предпочёл не увидеть в современном капитализме царства маммоны и, фактически, разрешил членам РПЦ выбирать любой социальный строй по своему вкусу. Оговорив, правда, это разрешение умасливающими словами о недопустимости при любом социальном строе всего, что может, так или иначе, коробить христианскую совесть.

«Основы социальной концепции РПЦ» объясняют своё безразличие к разным типам общества своей уверенностью в том, что Церковь способна жить при любом социальном строе. Но это ложное объяснение. Потому что из этой уверенности (если признать её обоснованность) никак не следует, что любой социальный строй одинаково способен принимать истины Евангелия и осуществлять их на практике. А если у разных типов общества эта способность различна, то именно по этому критерию и следует определять степень совершенства (или, наоборот, порочности) того или иного социального строя.

Начать распознавание природы разных типов общества легче всего с ответа на вопрос, способен ли господствующий ныне капиталистический строй развиваться в сторону всё большего усвоения им христианских целей и норм жизни. Но стоит только задать этот вопрос, как ответ на него возникнет сразу же. И будет он, конечно же, отрицательным. Потому что капитализм есть действительно не что иное, как царство маммоны, то есть нечто прямо противоположное праведному социальному строю жизни на земле.

Если же царство маммоны и капитализм это нечто разное, то, спрашивается, где же искать, в таком случае, это царство маммоны в истории? Какой общественный строй воплощал в себе его черты в наибольшей степени?

К сказанному можно добавить, что именно капитализм стал причиной окончательной катастрофы христианского мира, то есть превращения его в мир антихристианский. Капитализм выедал христианство изнутри, он обессолил его, и в этом не было никакой случайности, потому что сама идея, заложенная в основание капиталистического строя, полностью противоположна идее христианской.

Капиталистическая идея есть идея господства индивидуального начала над началом соборным. Господства, которое разрушает духовные связи людей (религиозные, семейные и национальные) и тем самым расчеловечивает их. Превращает людей в сознательных или бессознательных эгоистов, ведущих борьбу за, как им представляется, лучшее место под солнцем. Борьбу за деньги и связанные с ними преимущества: удобства и наслаждения, престиж и власть над другими людьми. Капиталистическая идея это не просто какая-то частная идея, это идея фундаментальная, ставшая фактически религией, противоположной по своему смыслу христианской религии.

Если сказанное выше есть правда, то, спрашивается, почему бы нашей Церкви в лице ее архиереев не сказать о ней в полный голос в своей социальной концепции? Сказать, чтобы правильно ориентировать православных христиан в этом вопросе.

А если это неправда, то объяснить, почему.

В дополнение к сказанному ещё несколько соображений.

Вопреки расхожим словам о том, что «каковы люди — таково и общество», характер общества зависит не только и даже не столько от характера его членов, сколько от той или иной идеи, заложенной в его основание. Если эта идея правильна, то под её влиянием и плохие люди будут меняться в лучшую сторону. А если в основание общества заложена идея ложная, то даже хорошие люди начнут под её влиянием портиться и превращаться в людей всё более плохих. Что бывает особенно заметно при смене поколений.

Без ориентиров, показывающих, какие общества спасительны для людей, а какие пагубны, люди обречены на социальную слепоту, а слепота есть бессилие. Из чего следует, что социальная слепота православных христиан закрепит уже окончательно их неспособность творить своё лучшее будущее. Которое будет твориться чужими для них руками. Или, правильнее сказать, враждебными им руками.

Даже для того, чтобы строить правильно свою личную жизнь, человеку надо знать, каким должно быть правильное общество. Не то, каким оно будет в Царстве Небесном (об этом мы можем знать лишь в самой малой степени), а то, каким оно должно быть здесь, ещё на этой земле, где действует грех. Ибо личная жизнь и общественная жизнь взаимосвязаны и взаимозависимы. А потому и слепота человека по отношению к обществу скажется неизбежно на понимании им самого себя.

Здесь, на этой грешной земле, человек не столько сам влияет на общество, сколько испытывает его влияние на себе. Чем он слабее духовно, тем больше его зависимость от общества, а чем он сильнее, тем больше его свобода от него. И тем больше его способность влиять на него.

А кто слабее духовно? Слабее, во-первых, дети и молодые люди, ещё не успевшие о многом подумать. Слабее, во-вторых, неграмотные и обременённые трудом люди, которым условия их жизни не позволяют проснуться для жизни осмысленной. И, в-третьих, слабее вообще все бездумные люди, плывущие по течению. А таких, слабейших, пока ещё подавляющее большинство. Из чего видно, как велико влияние общества на людей. И как ошибаются все пренебрегающие темой общества.

Сказанное позволяет догадаться о том, что сильные мира сего, живущие за счёт подавляющего большинства населения, не просто заинтересованы в сохранении его духовного невежества, а заинтересованы в нём кровно. Это вопрос их жизни и смерти. А потому они должны делать всё от них зависящее, чтобы изъять тему общества из поля зрения всех мало-мальски думающих людей. А если изъять её полностью невозможно, то хотя бы скомпрометировать её в их глазах или представить её для них в ложном свете.

Вот причина того массового оглупления населения, которое совершается сегодня разными способами. Вот причина беспомощности науки дать правдивый анализ происходящего в жизни человечества и выработать разумные способы исправления нынешнего положения.

Тем, кто ещё не догадывается о кровной заинтересованности главных хозяев капиталистического мира в постоянном понижении нравственного и духовного сознания народов, невозможно представить себе, какая громадная закулисная работа проводится в этом направлении. Какое скрытное давление оказывается на все общественные институты и, в первую очередь, на Церковь.

В связи с чем нелишне отметить тот факт, что социальная концепция нашей Церкви в её нынешнем виде отвечает вполне этой политике сильных мира сего, заинтересованных в фактическом закрытии социальной темы под видом её фиктивного раскрытия.

Отсутствие ясности в столь важном вопросе, каким является вопрос социальный, может быть или следствием простой неразвитости православной социальной мысли, или следствием тайной несвободы нынешнего руководства РПЦ.

Хотя нельзя исключить и третьего предположения. Отсутствие ясно выраженной социальной мысли у руководителей нашей Церкви может быть следствием не столько их полного социального безмыслия или полной их внутренней несвободы, сколько следствием их выжидательной политики. Их уверенности в том, что в столь сложное время, каковым является наше время, даже правильная идея, высказанная раньше, чем это нужно, может дать отрицательный эффект. Такой же отрицательный эффект, какой получился бы, если бы семя было высажено в мёрзлую почву. Или если бы армия начала военные действия, будучи не готовой к войне.

И всё-таки, думается, невыработанность православной теории общества объясняется, главным образом, тем обстоятельством, что в 1917 г. закончилась так называемая «Константинова эра» в истории Православной Церкви, после чего она вступила в новое для себя время, будучи совершенно не подготовленной к нему. Навыки социального мышления были атрофированы у неё задолго до 1917 года придавленностью её социальной мысли Государством старого типа. А выработать новую социальную теорию в погромные советские времена было нельзя и подавно. Как и после спланированного краха СССР, когда Церковь обступили с разных сторон самые неотложные практические вопросы.

А теперь обратим внимание вот на какое ещё обстоятельство. Если равнодушие руководителей Церкви к праведной социальной идее делает Церковь бесплодной по отношению к обществу, если это бесплодие дискредитирует её в глазах множества людей, сознающих необходимость праведной социальной идеи, и отталкивает их от Церкви, то разрушительные последствия такого ложного отношения к обществу не ограничиваются сказанным.

Всепримиряющий, казалось бы, социальный плюрализм на самом деле не примиряет членов Церкви и не стягивает их в одно нравственное и умное целое, а усиливает в ней центробежные силы. Потому что нельзя примирить людей, имеющих разные представления о природе и назначении общества. Отсутствие праведного социального ориентира (и даже, тем более, работы по его определению) есть условие раскола Церкви в будущем.

В настоящее время отсутствие такого рода работы провоцирует внутренние расколы православных христиан на группы и группки, несогласные между собою в социальном и политическом отношении и вынужденные по этой причине вырабатывать свои собственные сектантские социальные и политические концепции. В дальнейшем эти внутренние расколы, если их почва не будет устранена добросовестным раскрытием темы общества, перерастут в расколы окончательные, закреплённые уже формально. А враги Русской Православной Церкви постараются этим расколам помочь и придать им необратимый характер. Потому что влиять на окончательно распавшиеся и враждующие между собою части былого единства им будет куда легче, чем влиять на теперешнее их ещё сохраняющееся единство. Пусть даже непрочное единство, но всё-таки единство, осуществляемое нынешними руководителями нашей Церкви.

Из чего следует, что наличие общего руководства, пусть даже и допускающего существенные ошибки в своей социальной политике, спасительно для нашей Церкви. Спасительно при том, разумеется, условии, что оно не отступает от основных догматов и устоев Православия. Наличие общего руководства сохраняет для Церкви возможность осознать в будущем его ошибки и выправить его социальное учение в подлинно православном духе. В то время как распад РПЦ на враждующие части сведёт эту возможность, скорее всего, к нулю.

Следовательно, православным русским христианам, при всех их несогласиях с теми или иными словами и действиями нынешнего церковного руководства (когда такие несогласия у них есть), надо не доводить их до разрыва с ним. И не только не доводить, но заботиться об упрочении церковного единства.

А начальникам Церкви, согласно той же логике, следует, в свою очередь, не провоцировать подчинённых на расколы своими политиканскими заявлениями и действиями. Такими, например, как объявление евреев-талмудистов братьями христиан или раздачей церковных орденов фактическим государственным преступникам.

И ещё такая немаловажная подробность. Едва ли не вся социальность Церкви при её социальном плюрализме вырождается в её участие в разных видах общественной благотворительности. Причём одним из объектов такой благотворительности, и едва ли не самым главным, оказывается она сама. А кто её может благотворить по-настоящему? Конечно, богатые и очень богатые люди, в зависимости от которых она оказывается фактически.

Но если так, то её клиру становится не легко удержаться от оправдания деятельности своих благодетелей, имеющей капиталистический характер. При такой зависимости от христиан-капиталистов приходится не только оправдывать капитализм фактически, но даже, как можно предположить, молиться о коммерческих успехах своих благодетелей. Потому как не будет этих успехов — на что жить прикажете Церкви и её клиру? Не птицы же они, в самом деле, небесные, чтобы не заботиться о том, что им есть и что пить.

Вот потому-то, при отсутствии праведной социальной идеи, складывается как бы сама собою новейшая «симфония» между Церковью и христианскими капиталистами. Да и не только христианскими. Потому что у христианских капиталистов есть, в свою очередь, свои благодетели, позволяющие им жить, если они знают своё место в общей системе и ведут себя правильно. А если христианские капиталисты поведут себя неправильно, то не трудно будет их придушить самыми разными способами. В том числе и вполне законными. Эти высшие благодетели могут и непосредственно помогать нашей Церкви на тех же самых условиях, что обозначены выше. Лишь бы она оставалась в полной зависимости от них в самом главном.

Если бы дело обстояло именно так, то, спрашивается, что потребовалось бы руководителям нашей Церкви в этом случае? Им потребовалось бы теоретическое оправдание этой новой своей «симфонии». Как бы её богословское оправдание, способное замаскировать суть этого дела и представить его в наилучшем виде.

Но да не будет понято всё вышесказанное, как хула на чистосердечную и добросовестную благотворительность. Речь идёт лишь о пограничном пространстве, за которым лепта вдовицы превращается в расчётливое отстёгивание фарисеем части своих неправедных барышей в пользу, якобы, Бога.

В наше время, когда обнажилась, как никогда раньше, недостаточность частной благотворительности для совершенствования человека и общества, от благотворителей требуется уже гораздо больше, чем прежде. В наше время необходимо уже сознавать, что даже самая благочестивая благотворительность, если она подменяет собою заботу о совершенствовании существующего общественного строя, есть не более чем косметическое его украшение. Подлинная благотворительность должна не подменять такую заботу, а сочетаться с нею.

Итак, первым условием действительного возрождения Христианства в России является преодоление традиционной социальной немочи православных христиан и осознание ими той простой истины, что фактический уход Церкви от социальной проблематики есть скрытная форма её капитуляции перед миром маммоны. А для того, чтобы начать преодолевать эту свою социальную немочь, им следует объединяться для совместной работы по выявлению праведной социальной модели общества и путей приближения существующего общества к этому идеалу.

Общество не может выйти из катастрофы, если не осмыслит её причины и не найдёт способа самоорганизации на более высоком уровне, чем это было раньше. Общество не может выйти из катастрофы на том же уровне сознания, на каком оно скользило некогда к своей катастрофе.

Вторым условием действительного возрождения Христианства в России является осознание православными христианами важности национального фактора для судеб Православной Церкви. И соответствующее этому осознанию исправление привычных им целей и образа их жизни.

Мало осознать значение праведного социального строя для судеб Церкви. Надо осознать ещё ту истину, что праведный социальный строй возможен только в той его форме, которая задана ему Богом. Задана в виде правильно построенной семьи и вырастающих из неё более крупных форм общественной жизни. Это и родственная семье по духу и плоти община, это и всё более крупные объединения таких общин, это, далее, вся нация в целом, обнимающая собою отдельных своих представителей и разные виды их объединений.

А дальше? А дальше — национальное государство как инструмент воли нации. А дальше — союз народов против их разрушителей. И ещё дальше — превращение этого союза в семью народов, охватывающую, в идеале, всё человечество.

Вот против какой мысли бесятся наши космополиты, стремящиеся пересоздать мир Божий по их собственным замыслам. Они хотят навязать православным христианам своё представление об обществе и во многом уже преуспели в этом.

И будут преуспевать до тех пор, пока бывшие христианские народы не поймут, что без Христианства им не возродиться, а самому Христианству не возродиться на прежней его духовной основе, на которой оно скользило к своей катастрофе. Скользило по той причине, что не имело своего развитого учения об обществе. А развитое учение об обществе невозможно без развитого учения о нации.

Христианские народы исчезнут из истории, если не осознают той простой мысли, что гражданское общество невозможно в космополитической его форме. Как невозможен горький сахар или квадратный круг.

Как не может быть духовного возрождения человечества при капитализме, так не может быть и духовного его возрождения при космополитическом строе жизни. Капитализм и космополитизм это взаимосвязанные вещи.

Капитализм разрушает народы, превращая их в скопление своекорыстных индивидуумов, организованных на основе частных их интересов; а космополитизм способствует этому делу с теоретической (или, точнее, с пропагандистской) стороны, внушая людям, что национальное самосознание есть вредная вещь, препятствующая всемирному их объединению.

Космополиты спекулируют на несовершенствах национальных форм жизни и стараются заслонить ими достоинства этих форм. Они скрывают от своей аудитории тот факт, что совершенства в этом мире нет ни в чём и что лучше иметь несовершенную, но, тем не менее, положительную идейную основу для организации жизни, чем не иметь никакой. Они скрывают тот факт, что национальная организация жизни способна совершенствоваться и, следовательно, путь к единству всего человеческого рода идёт не через разрушение народов, а через их совершенствование и превращение их, в идеале, в семью народов.

Космополитизм выгоден правителям капиталистического мира, которые не могут не понимать, что реальной опасностью для них является не всемирное единство людей в каком-то мнимом их будущем, а совершенно реальное их объединение в настоящем на основе традиционных их ценностей, которые противоположны по их смыслу ценностям капитализма.

Начнись в человечестве такой процесс объединения людей по их религиозной и национальной принадлежности — и стала бы сокращаться сфера господства капиталистических начал и норм жизни вплоть до её полного вытеснения из жизни народов их собственными принципами и нормами жизни. Вот чего боятся враги человечества.

Космополиты (или, точнее, те, кто стоит за ними), обещая людям духовное их единение после того, как они отвергнут свои национальные «предрассудки», на самом деле стремятся не к духовному их возвышению и объединению на духовной высоте, а к духовному их разоружению и превращению их в умственно близоруких и потому разрозненных одиночек. А где рознь, там и бессилие. А бессильными легко управлять. Вот где зарыта собака.

В человеке, выпавшем из национальной культуры, идут в рост эгоистические его интересы и способности, а высшие его интересы и способности отмирают. Это правило, из которого могут быть редкие исключения, но исключения это и есть исключения. Делают погоду в человеческой среде правила, а не исключения из правил.

Человек, выпавший из национальной культуры, становится эгоистом, а эгоистами, как уже сказано, легко управлять. Они продажны и малодушны. Подкупая одних и запугивая других, хозяева мировых денег спокойны за своё господство. «Мы всегда можем нанять одну половину населения, чтобы она перестреляла другую».

Эгоисты представляют собою бесплодную почву не только для евангельских слов, но и для слов о ценности национального самосознания. Эгоисты ненавидят эти высокие слова, в которых видят — и правильно видят — осуждение своих вожделений. Эгоисты подобны песку пустыни, в котором не укоренится никакое доброе растение.

Вот почему на Западе, где не было (за исключением нескольких лет после революции 1793 г.) открытого гонения на Христианство, а шёл только процесс всё большей эгоизации населения по мере всё большего втягивания его в капиталистическую гонку за личным успехом, стали пустеть христианские души. Показателем чего стали пустые христианские храмы.

Но если так, то не пора ли думающим христианам задуматься о том, о чём они раньше не думали никогда? Задуматься о правильных отношениях между Церковью и теми народами, трудами и духом которых она питается. И догадаться о том, что с той же закономерностью, с какой исчезает растительность при разрушении плодородного слоя земли, исчезнет и Церковь, если питающие её народы исчезнут, распавшись на самодовлеющие человеческие единицы.

Церковь действительно подобна растению в том отношении, что она питается не только сверху, но и снизу. Как растение нуждается не только в свете и воздухе, так и Церковь нуждается не только в Боге. Растению нужна ещё и почва, а Церкви нужен ещё и принявший её народ.

Но если растение бессознательно спасает свою почву от разрушения и превращения её в пыль, то Церковь должна спасать свой народ от разрушения сознательно.

Если речь идёт о Вселенской Церкви, то она должна заботиться, в первую очередь, о тех народах, которые она питает сама и которые, в свою очередь, питают её. А если речь идёт о Поместных Церквах, то каждая из них должна заботиться, в первую очередь, о том народе, с которым она связана больше всего и от судьбы которого больше всего зависит. Молиться о нём. Благословлять его. И утверждать в нём понимание ценности его национальной организации и ценности его национального единства.

ДВУЕДИНСТВО ЦЕРКВИ И НАРОДА, ПРИНЯВШЕЕО ПОМЕСТНУЮ ЦЕРКОВЬ В СЕБЯ, — вот мысль, которая, кажется, не высказывалась никогда достаточно отчётливо, но как-то подспудно таилась всё-таки и в Священном Писании, и в народном христианском сознании.

Повторю ещё раз свою мысль: как растение питается не только от солнца и воздуха, но также и от земли, так и Церковь питается не только от Бога. Она питается также от народов, с которыми связана общей верой. От них она получает свой человеческий состав, от них получает плоды их трудов, от них получает и внешний порядок, без которого её собственная жизнь выродилась бы очень быстро. Национальная культура народов это необходимая подготовительная школа, без которой усвоение человеком истин Церкви было бы невозможно.

Вот какого важного обстоятельства не отметили «Основы социальной концепции РПЦ». Не замечали его наши церковные идеологи и в прошлом. А потому и изображали связь Церкви с народом односторонне. Всегда в том смысле, что состояние и судьба того или иного народа зависят от его верности Богу и Церкви. А о наличии обратной связи между Церковью и народом не говорили. Помалкивали о том, что Церковь сама зависит от состояния народа и потому должна, в свою очередь, заботиться о нём. Не только о его религиозном состоянии, но и о национальном его состоянии.

А почему об этом помалкивали? Хотели, скорее всего, не уронить достоинства Церкви. Как правители государств, так и правители Церкви, предпочитали посматривать на народ свысока. Вот, думается, одна из причин того, что национальной теме не уделяли внимания ни богословы, ни даже философы бывшего некогда христианского мира. И лишь в восемнадцатом и девятнадцатом веках появились первые росточки христианской мысли о нации. Да и то, в основном, в Европе.

Но, говорят, была и другая причина замалчивания национальной темы. Это — крайняя нищета библейских и святоотеческих текстов на эту тему, не позволявшая богословам выстраивать учение Церкви о нации на столь слабой основе.

Но чем, в таком случае, объясняется эта крайняя нищета? Почему Бог, создавший народы, сказал об этом Своём творении так скупо в Священном Писании?

Или, может быть, дело не в скупости Бога по этой части, а в отсутствии интереса к этой теме со стороны читателей Священного Писания?

Поясню сказанное таким замечанием. Пока человек дышит свежим воздухом, он не задумывается о нём. И лишь когда воздуха начинает не хватать или когда он оказывается явно отравленным, человек начинает думать о нём и старается изменить положение к лучшему. Нечто подобное происходит и в отношениях человека с обществом. Пока устройство общества в ладу с нравственностью и умственным развитием его членов, они принимают это устройство как данность и не обращают на него особого внимания. Но если противоречия в обществе достигают такой остроты, что люди уже не могут их не замечать, то мысль об устройстве общества возникает у них как бы невольно и, так или иначе, выговаривается ими. То в частных их разговорах, то в малых или в больших собраниях. А то и в литературе.

Похоже на то, что именно так и обстояло дело у нашей Церкви в прошлом. Пока устройство общества не угрожало самому существованию народов и пока Церковь питалась их силою, она не задумывалась о том, что такое народы и зачем их создал Бог. И каковы правильные отношения между Церковью и народом. Но после того, как народы бывшего христианского мира оказались в плену у антинациональных сил и стали разрушаться в условиях, созданных специально для их разрушения, подобного рода вопросы стали возникать в головах христиан как бы сами собою и вынуждать их искать на них ответы.

Итак, выше был поставлен вопрос: на самом ли деле так скудны библейские основания для выработки здравого учения о нации?

Думается, что не так у ж скудны. Разве Библия не говорит о том, что все народы сотворены Богом? («все народы, Тобой сотворённые», Пс. 85, 9). А это уже много. Если сотворены Богом, то, значит, они не результат каких-то естественных процессов в истории человечества, не результат каких-то преходящих исторических обстоятельств, с исчезновением которых должны исчезнуть, но имеют действительно большое значение. По крайней мере, в пределах земной истории.

Далее. Библия говорит, что некогда Бог разделил общий для всего тогдашнего человечества язык на разные языки, чтобы спасти человечество от погибели, которая заключалась в строительстве ими Вавилонской башни. А Вавилонская башня была для них символом их неприятия Бога. Чтобы не допустить этого коллективного духовного самоубийства, Господь разделил единый язык на множество языков и лишил тем самым безумцев общего понимания ими своего дела. Почему они и вынуждены были оставить своё дело и разойтись в разные стороны.

Комментаторы Библии, насколько я знаю, не комментируют соответствующий библейский текст, но лишь пересказывают его и создают тем самым впечатление, что Бог, создавая народы, не имел другой цели, кроме отрицательной — не допустить окончания строительства Вавилонской башни. Но если бы это было так, то в последующие времена, когда народы распространились по всей Земле и забыли о былом деянии своих нечестивых предков, нужда в разных языках отпала бы сама собою, и они исчезли бы, уступив место единому всемирному языку. Этому простейшему способу общего взаимопонимания. Однако этого не произошло. Языки обнаружили свою явную живучесть, которая свидетельствует о том, что Бог, создавая их, преследовал не только отрицательную цель, но и положительную.

О том, какою она была, я уже высказал свою догадку: народы должны были стать почвою для произрастания религий разного рода, от наилучших до наихудших, в зависимости от умонастроений и сердечных влечений каждого из них. И с этой мыслью хорошо согласуется тот факт, что строители «Нового Мирового Порядка» (этой новой Вавилонской башни, отличной от прежней по форме, но не по сути) стремятся разрушить не только Церковь Христову, но и народы, принявшие её некогда в себя. Более того. Стремятся искоренить сам национальный характер человечества, созданный его Творцом, и вернуться к донациональному его состоянию.

Далее. Библия говорит о созидании Богом избранного Им народа — древнееврейского. И уже одно это обстоятельство делает несостоятельной всякую мысль о скудости библейского материала для выработки богословского учения о нации. Ничего себе скудость, если Сам Бог закладывает основы правильного национального бытия в виде национальной идеологии древних евреев и национальных норм их жизни. Не замечая этого обстоятельства, наши богословы уподобляются герою известной басни, который, побывав в кунсткамере, «слона-то и не приметил».

Мне могут возразить, сказав, что строительство Богом древнееврейского народа имело, прежде всего, религиозную цель, а не национальную. И, кроме того, что Бог, организуя ветхозаветных евреев, учитывал сравнительно низкий, по нынешним представлениям, уровень их нравственного сознания. Не говоря уж о том, что сами евреи, как о том свидетельствует Ветхий Завет, противились образу мысли и нормам жизни, заданным им Богом. Противились, а потому и не может ветхозаветная организация евреев быть примером для христиан.

Конечно, отвечу я, не может, если понимать под примером слепое копирование, исключающее учёт самых существенных обстоятельств, отделяющих христиан от древних евреев. Но кто же ставит вопрос так нелепо?..

Ясное дело, что наша национальная идеология должна отличаться — и отличаться существенно — от ветхозаветной национальной идеологии; но ОНА ДОЛЖНА У НАС БЫТЬ. Вот какое наиважнейшее обстоятельство должно быть для нас примером. Наша национальная идеология должна строиться на православной основе, но иметь при этом существенные особенности, отличающие её от национальных идеологий православных румын, православных греков, православных грузин и т.д. Ибо нация не может строиться только на религиозной основе. Она может — и должна — строиться на религиозно-национальной основе. Вот чего боятся больше всего враги русского народа — соединения русской религиозной мысли с русской национальной мыслью.

Мне могут, далее, возразить, что ветхозаветная религия, в силу её мононационального характера, не отделяла национального начала от религиозного, а потому и не может служить примером для нас, чья религия имеет характер общечеловеческий.

Но, как уже сказано выше, наша религия имеет характер не только общечеловеческий. Она сочетает в себе общечеловеческое начало с национальным. Это, во-первых. А во-вторых, и ветхозаветная религия была в прошлом не такой уж стерильно мононациональной. Она заключала в себе ростки грядущей всечеловечности Нового Завета. Утверждая праведного Авраама в качестве родоначальника еврейского народа, Бог сказал: «…утаю ли Я от Авраама, что хочу делать? От Авраама точно произойдёт народ великий и сильный, и благословятся в нём все народы земли» (Быт. 18, 17–18). А если так, то, значит, Бог, Творец ветхозаветной религии, создал её не только в качестве еврейской религии, но и как подготовительную ступень для последующего воспитания уже всего человеческого рода.

Стремление выскоблить из Ветхого Завета всечеловеческие черты и представить его наглухо замкнутой на одних евреев религией возникло не на христианской почве, а на почве, прямо противоположной Христианству. Такое ложное понимание Ветхого Завета возникло первоначально у тех, кого Спаситель назвал сынами дьявола («ваш отец диавол…», — от Иоанна, 8, 44). Вот откуда идут современные ложные толкования Ветхого Завета как горе-христианами, так и неоязыческими противниками Христа.

Богословы-космополиты цепляются за особенности древнееврейского народа, чтобы заслонить ими то общее, что было у него с другими народами Земли. А было у них общим то самое, что космополиты так ненавидят и отрицают: у каждого из них была своя НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕОЛОГИЯ в виде своей собственной религии и дополнявших её идей, которые объясняли историю и настоящее положение своего народа, его организацию, его характер, его способы хозяйствования и т.д. Кроме того, представители каждого народа имели свои собственные НАЦИОНАЛЬНЫЕ НОРМЫ ЖИЗНИ, без которых существование никакого народа невозможно. С исчезновением национальных норм жизни начинается разрушение народа.

Вот о каком важном обстоятельстве умолчали «Основы социальной концепции РПЦ» в своём разделе, посвящённом нации. Их составители не только свели великую национальную тему к одним различиям между народами (их «самобытности»), но и различиям этим придали какое-то поверхностное значение. Хотя на самом деле различия эти имеют, как правило, значение огромное.

Вот какие у нас умелые богословы. Вот как они деликатно опустили национальную тему в разряд маловажных.

При чтении «Основ» и «Программы» как-то невольно бросается в глаза стремление их авторов дистанцироваться от уничтожаемого ныне русского народа.

Это уничтожение совершается разными способами, от пропаганды растленного образа мысли и растленного образа жизни до натравливания на русский народ других народов бывшего СССР. И оказания помощи их представителям при захвате ими фактической власти на территориях исконно русских. Названные выше церковные документы умалчивают о том, что русское большинство в нашей стране фактически лишено своей государственности и своих национальных средств информации, что у же, само по себе, разрушительно для любого народа. Названные церковные документы умалчивают, далее, о том, что господствующие в стране СМИ имеют не просто космополитический характер, а ярко выраженный русофобский, что проявляется, в частности, в изобретении и распространении ими клеветнического мифа о «русском фашизме». Мифа, которым казнится любая попытка русской самозащиты и русской самоорганизации.

В Программе «Христианство–2000» не раз и не два говорится о «нашем народе», но из контекста нельзя понять, какой народ имеется при этом в виду. То ли русский народ, который Программа боится назвать по имени, то ли все народы России, вместе взятые.

Казалось бы, какая разница? Казалось бы, чем масштабнее мысль составителей Программы, тем она и полезнее. Но это далеко не так, если широта мысли маскирует нечто очень важное.

В данном случае скрывается то важное обстоятельство, что русский народ это не просто один из народов России, но народ, являющийся её ОСНОВОЙ, без которого невозможны ни Россия, ни сама Русская Православная Церковь. Скрывается, далее, то обстоятельство, что от физического и духовного здоровья русского народа зависит физическое и духовное здоровье всех народов России.

Идёт уничтожение самой основы России, а «Программа», как и стоящее за ней руководство РПЦ, молчит об этом. Или говорит так туманно и столь тихим голосом, что невозможно понять, о чём идёт речь.

В недавнем советском прошлом наши церковные руководители отрицали факт гонения на нашу Церковь и умалчивали о своей несвободе. И только после того, как СССР рухнул, признались в этой своей былой несвободе. И, следовательно, признались молча в том, что лгали на весь мир о положении Церкви в СССР.

А потому и возникает сегодня вопрос: не повторяется ли опять нечто подобное в новых условиях?

С исчезновением государствообразующего русского народа Россия обречена на распад на мелкие государства, зависимые от могучих внешних сил, заведомо чуждых или даже враждебных Православию. Поэтому, не противодействуя уничтожению русского народа, РПЦ подготавливает свою собственную гибель в будущем.

Составители названных выше документов, скорее всего, понимают эти последствия исчезновения русского народа, но, тем не менее, предпочитают о них не говорить. Возможно, в надежде на то, что в будущем возникнут более благоприятные условия для разговора об этом.

Будущее, конечно, покажет, была ли оправданной такая надежда. Но в любом случае отрицательные последствия нынешней политики руководителей РПЦ надо учитывать трезво, чтобы знать, какой ценою она оплачивается.

То почти демонстративное равнодушие к судьбе русского народа, которое проявляет сегодня руководство РПЦ в его публичных выступлениях, отравляет национальным нигилизмом всю толщу РПЦ. Не говоря уж о том, что оно, это равнодушие, отталкивает от неё большинство болеющих за судьбу русского народа, которое могло бы, в противном случае, примкнуть к ней с пользою как для себя самого, так и для Русской Православной Церкви.

Молитвы в храмах РПЦ о спасении русского народа и заступничество за него наших церковных руководителей перед русофобствующими властями способствовали бы упрочению духовного единства нашей Церкви. Такое нравственное отношение к русскому народу увеличило бы многократно политический вес РПЦ в нашей стране. А это последнее обстоятельство, в свою очередь, создало бы условие для изменения политики руководителей РФ в сторону здравого смысла.

Кроме того, обращение к проблемам русского народа разбудило бы церковную мысль, ныне, по большому счёту, спящую как в издаваемой Церковью литературе, так и в речах наших иерархов. В речах, напоминающих своей помпезной пустотою выступления советских генсеков в «застойные» времена. Увядание мысли предшествует гибели государств и народов.

Подумать же церковным мыслителям, как и всем думающим христианам, есть, конечно, о чём.

Ни Церковь, ни народ (повторю эту мысль ещё раз) не могут выйти из общей их катастрофы с тем же уровнем своего сознания, с каким они скользили в неё. Выйти из катастрофы можно лишь с большим, и даже намного большим, пониманием исторической жизни, чем это было у них раньше. Выйти из катастрофы можно, лишь осознав её глубинные причины и отыскав правильные способы исцеления от своих традиционных немощей. А где сегодня эти зрелые плоды размышлений о судьбах Православия и русского народа?

Программа «Христианство-2000» предусматривает собеседования представителей Церкви с учёными, общественными деятелями и государственными администраторами с целью выработки спасительного пути для нашей страны. Но что же это будут за собеседования и что же это будет за путь, если представителям Церкви будет нечего сказать вразумительного по самым важным и острым вопросам, разделяющим сегодня наше так называемое общество? Если у них не будет собственных продуманных и чётких представлений о добре и зле в социальном вопросе? Как можно созидать что-либо, не зная, что именно созидаешь? Или имея о созидаемом самые разные представления, вплоть до исключающих взаимно друг друга?

В дополнение к названным собеседованиям Программа «Христианство-2000» предусматривает установку «Юбилейных Поклонных Крестов» по городам России, один из которых уже установлен в городе Владимире. Но это дело будет разумным только в том случае, если оно будет сочетаться с работой по действительному возрождению русского народа, о чём нет в Программе ни слова.

Если же возрождения русского народа не будет, то он выродится и вымрет в ближайшие сто лет или ещё раньше. А на бывшей его земле станут хозяевами иноверческие народы, которые, скорее всего, не потерпят на ней чужих им символов. Произойдёт примерно то же самое, что произошло в некогда христианской Северной Африке, народы которой были завоёваны мусульманами. После чего на этой земле не осталось ни христиан, ни памятников их религиозной культуры.

Чтобы эта история не повторилась в России, русские люди должны изменить свой теперешний образ мысли и образ жизни. Найти здравые ориентиры и здравые нормы жизни. Соединить заботу о своём Православии с заботой о национальном возрождении своего народа.

Сделать это, в первую очередь, должны русские православные миряне. Потому что созидание разумного и справедливого социального строя жизни на этой грешной земле есть дело мирское по преимуществу. По сравнению со стяжанием личной святости это дело сугубо мирское, но, вместе с тем, оно самое необходимое. Необходимое для того, чтобы Небо не покинуло Русскую землю уже окончательно.

Надо не ждать, когда наше священство начнёт молиться в храмах о спасении русского народа. Надо самим молиться о спасении русского народа везде, где это возможно. И подкреплять свою молитву соответствующими ей делами. Главные из которых — проповедь социального Христианства, правильная организация русской семьи и созидание русской национальной общины. И, далее, всё, что логически следует из этого начала.

Спаси, Господи, русский народ от разрушения и растворения в новом Вавилоне. Даруй нам здравое понимание смысла своей жизни. Помоги нам заново обрести своё русское национальное единство. И да поднимутся вместе с нами к высшей жизни все другие народы Земли.

Вот, как мне думается, примерное содержание такой новой молитвы.

17 августа 2007 г.

Кто русский?

При определении членства в русских собраниях возникнет вопрос о том, кто русский и кто не русский. Правильный ответ, на мой взгляд, возможен при соблюдении следующих условий:

Русский тот, кто сам сознаёт себя русским. Это главный признак, но не единственный.
Русский тот, кто подтверждает свою принадлежность к русскому народу своими делами.
Русский тот, кого сами русские признают своим. Ибо нельзя принадлежать к тем, кто тебя своим не признаёт.
И, наконец, последнее. Чтобы иметь право судить о том, кто русский, а кто не русский, надо быть самим полноценными русскими. То есть обладать развитым национальным сознанием. Ибо невежды не могут быть судьями.

Как писал Игорь Северянин:

«Родиться русским слишком мало,
Им надо быть, им надо стать!»

Из сказанного следует, что вопрос о принадлежности к нации не так прост, как может показаться с первого взгляда.

Основная трудность заключается в третьем и, особенно, в четвёртом условиях, в которых внимание переносится с личности на сам народ. А что он, собственно, такое? И что такое вообще нация? Как можно говорить о чьей-то принадлежности к нации, если мы не знаем ни её природы, ни её происхождения, ни целей, которые она ставит перед собою? Или целей, которые она должна, по замыслу Творца, ставить перед собою? Как можно говорить о принадлежности человека к народу, если мы не знаем важнейших особенностей этого народа, отличающих его от других народов?

Обычно предполагается, что мы знаем, кто такой русский народ. Но эта иллюзия держится лишь до тех пор, пока мы не начинаем определять сообща самые важные его особенности. И тут оказывается, что раздорам русских, судящих о своём народе, нет конца.

Обнаруживается и такая закономерность: чем дальше спорящие друг от друга в мировоззренческом отношении и в своих социально-политических взглядах, тем дальше они друг от друга и в понимании природы нации вообще и особенностей русского народа в частности.

Представление о нации и критериях принадлежности к ней зависит, оказывается, от идеологии, которая есть у любого из спорящих хотя бы в зачаточной или остаточной её форме. Или от той мешанины из разных идеологий, которая воцарилась сегодня в головах большинства русских. Несогласия порождаются тем, что у нас нет общей национальной идеологии, которая когда-то была, но, увы, в неразвитом виде. А поскольку она была неразвитой, то оказалась не способной ни созидать подлинное национальное единство, ни сохранять даже то относительное единство, которое когда-то у нас всё-таки было.

Итак, всё упирается опять в необходимость русской национальной идеологии в её современном виде, о чём речь уже шла раньше (в других статьях). И какой конкретный вопрос ни возьми, если он имеет отношение к жизни нации, мы опять упрёмся в эту необходимость.

Вот почему критерий принадлежности человека к нации не может быть сформулирован достаточно чётко и полно до создания более или менее развитой национальной идеологии.

И это одна из причин того, почему нам надо собираться для её выработки. И пользоваться, пока её ещё нет, критерием несовершенным, состоящим только из первых двух пунктов. А также, в дополнение к ним, своим собственным пониманием личности кандидата — заслуживает ли он признания его русским.

К сказанному добавлю, что сама по себе тема нации, независимо от того, как она раскрывается или раскроется в той или иной национальной идеологии, достаточна трудна. Трудна потому, что народ есть нечто единое, но, вместе с тем, и существенно разное: его представители имеют разную степень национального сознания и, в этом смысле, разную степень приближения к, скажем так, сердцевине своей общности.

Кроме того, члены нации обладают разными свойствами, но, вместе с тем, сознают себя одним целым. Как тело человека состоит из разных органов, отличных друг от друга по своему внешнему виду и своим функциям, так и народ состоит из разных типов людей, образующих одно целое и в мировоззренческом отношении, и в устройстве его жизни.

Нация есть единство в многообразии, похожее на другие национальные единства, но в чём-то и не похожее на них. При всём её сходстве с другими нациями её отличают особенности, поддающиеся поверхностному или более или менее глубокому описанию, но никогда самому глубинному. Как лицо всякого человека известно, в его последней глубине, только одному Богу, так и нация известна тоже, в этой её глубине, только Ему.

Кроме того, нация не всегда и не во всём равна себе. Она изменяется в ходе истории как физически, так и духовно, приспосабливаясь к меняющимся условиям жизни. И не только приспосабливаясь: она развивается из самой себя, осмысливая как свой собственный исторический опыт, так и опыт других народов. Или она не развивается, но деградирует. Или, развиваясь в каких-то отношениях, деградирует в других. В этом отношении она опять-таки похожа на отдельного человека, который меняется в ходе его жизни, оставаясь при этом всегда равным себе. Равным себе в чём-то неуловимом и, вместе с тем, несомненном.

Отметим ещё и такую особенность: сложность вопроса о принадлежности человека к нации увеличивается в ходе её деградации и уменьшается с повышением уровня её самосознания и, следовательно, её самоорганизации.

В здоровом состоянии народ перестраивает по своим собственным законам попавшие в него чужие организмы или элементы чужих организмов. А в болезненном состоянии он утрачивает эту способность, и его представители спорят о критериях принадлежности к нации. Спорят о том, какой из этих критериев правилен: духовный или плотской? И каковы взаимоотношения между этими двумя началами?

Вот несколько примеров, подтверждающих мысль о преобладании духовного начала в жизни народов с сильным национальным сознанием.

Лет двадцать пять назад моя сотрудница по работе, вернувшись после отпуска, проведённого ею в Грузии, рассказала о том, что больше всего её там поразило.

Она оказалась на свадьбе, причём не совсем обычной. Русский женился на грузинке, что было редкостью не только в те годы. Свадьба прошла как свадьба, но на следующий день, когда за столом собрались новобрачные и родственники жены, последние начали убеждать молодого мужа стать грузином. Тот принял их слова поначалу за шутку, но затем, когда понял, что с ним не шутят, спросил растерянно:

— Но почему я должен стать грузином?

— Ты живёшь на грузинской земле, у тебя жена грузинка, поэтому и ты сам должен стать грузином.

— Но как я могу стать грузином? Я же русский.

— Очень просто. Выучишь грузинский язык, освоишь наши обычаи и будешь всегда и во всём стоять за грузинские интересы.

— А если я не хочу быть грузином?

— Тогда у тебя не будет грузинской жены.

Чем закончилась эта история, моя собеседница не знала, потому что это был последний день её пребывания в Грузии.

Когда я рассказал эту историю одному своему знакомому, тот сказал:

— Я слышал нечто подобное, но это было не в Грузии, а в Москве. И связано было с цыганами.

И рассказал такую историю. Русский и цыганка полюбили друг друга. Но когда русский завёл разговор о женитьбе, она ответила, что цыгане не позволят ей выйти за него замуж.

— Как это «не позволят»? — удивился он. И пришёл на другой день к главному их табора. Тот, выслушав его, сказал:

— Да, мы действительно своих женщин чужим не отдаём.

В советские времена переварить такое русскому человеку было не просто. Поэтому, после паузы, русский спросил:

— А как же мне быть?

— Самое лучшее для тебя — забыть о ней навсегда.

И они опять помолчали.

— А если я не могу забыть?..

Барон посмотрел на него, помедлил, а потом сказал:

— Тогда становись цыганом.

И опять та же растерянность и то же недоумение русского человека.

— Но как я могу стать цыганом?.. Я же русский.

— Выучишь наш язык, освоишь наши законы, и будешь всегда и во всём отстаивать наши интересы.

После чего прошло шесть лет, в течение которых русский превращался в цыгана. Табор был певческий, и кандидату в цыганы пришлось, вдобавок ко всему остальному, учиться ещё и петь по-цыгански. И лишь по завершении этого превращения ему позволили жениться на его цыганке.

А вот ещё одна история, её рассказал мне русский беженец из Чечни.

После объявления независимости Чечни на стенах некоторых домов г. Грозного появились надписи: «РУССКИЕ, НЕ УЕЗЖАЙТЕ! НАМ НУЖНЫ РАБЫ И ПРОСТИТУТКИ». Тогда же началась устная и печатная кампания за переход местных казаков в чечены. Русского народа, разъясняли казакам, уже нет, он выродился окончательно, и вам теперь ждать помощи не от кого. Вам остаётся лишь выбирать между прозябанием в нищете в России и достойным положением у нас в качестве полноправных членов нашего общества. А чтобы стать чеченцем, надо принять ислам и наши родовые законы, выучить наш язык и доказать делами, что вы уже не русские, но члены нашего народа.

И среди казаков нашлись предатели. Здесь повторилось в новых условиях то, о чём писал некогда Гоголь. В его повести «Тарас Бульба» сын главного героя переходит на сторону врагов и становится поляком. Но Гоголь не придумал этот эпизод, он взял его из жизни, осветив, правда, поступок Андрия романтическим светом.

В реальной жизни предательства совершались по куда более прозаическим соображениям. Массовое ополячивание русских дворян и аристократов во времена польского гнёта на пространствах современной Белоруссии и Украины хорошо известно историкам. Как и массовое онемечивание западных славян в более отдалённые времена. Как и массовое отуречивание южных славян во времена Оттоманской империи. Как и массовое ославянивание балтийских и угро-финских племён на территории Восточной Европы. Как и массовое обрусение европейцев, бежавших ещё со времён Ивана Великого на Русскую землю в поисках лучшей доли.

Какой-то подмес иноплеменной крови происходил всегда, особенно в народах больших, соприкасавшихся в ходе их истории со многими соседними народами. Но никакой трагедии в этом как будто не было. Её не было до тех пор, пока эти народы сохраняли свою национальную идеологию и основанную на ней внутреннюю организацию, позволявшую им растворять в себе иноплеменников без остатка. Или почти без остатка.

К сказанному добавлю, что само по себе биологическое происхождение человека не учит его ничему, даже родному языку, не говоря уж о национальных идеях. Маугли, вопреки Киплингу, не мог знать ни одного слова. И даже подняться с четверенек едва ли сумел бы. Славянские дети, оторванные от своих родителей и воспитанные на турецкий лад, забывали свой язык и становились по своему духовному складу турками в гораздо большей степени, чем оставались славянами. Да и сам тот факт, что происхождение не гарантирует верности человека своему народу, опровергает утверждение, будто «кровь» предопределяет духовный мир человека. «Кровь», то есть биологическая организация человека, только эту биологическую организацию и воспроизводит.

Итак, именно ДУХОВНЫЙ СТРОИ человека является главной особенностью, определяющей его принадлежность к нации, а не его происхождение по плоти.

Но доводить эту мысль о превосходстве духа над плотью до утверждения ПОЛНОЙ её зависимости от него значило бы впадать в ложную крайность.

Потому что плоть человека зависит не только от его духа. Она зависит и от внешней физической среды, в которой находится. И от своей собственной природы, отличной от природы духа. И от её изначальной принадлежности к тому или иному народу, состояние духа которого сформировало её особенности. Изменить эти особенности, при пересадке человека в другой народ, не всегда просто. Особенно, если эта пересадка происходит в зрелом возрасте и если «пересаженный» человек сохраняет свои родственные и приятельские связи с бывшими соплеменниками.

Чем дальше человек в расовом отношении от принявшего его народа, тем труднее будет идти переработка его плоти в духе его нового народа. Внешнее расовое отличие начинает исчезать только при метисации его потомков, а она, в свою очередь, размывает характерные расовые черты народа, принявшего в себя инорасового человека.

Вот тут и думай, что выгоднее для твоего народа: увеличить его число и тем самым его силу за счёт размывания его характерных расовых особенностей? или беречь эти особенности, которые есть тоже сила, сплачивающая народ?

Какая из этих двух сил важнее в тех или иных конкретных ситуациях? Однозначный ответ, пригодный для всех обстоятельств, дать невозможно. Здесь нужно каждую конкретную ситуацию обдумывать в расчёте как на ближайший эффект того или иного решения, так и на отдалённый. И чем богаче будет опыт принимающих решение, тем больше будет шансов на то, что их решение окажется верным.

Изменить особенности человека, связанные с его происхождением, это то же самое, что изменить направление движения какого-нибудь предмета и силу его инерции. Если это лёгкое тело с малой силой инерции, то изменить его движение легко. А если это железнодорожный состав, движущийся с большой скоростью?

Решая этот вопрос, придётся учитывать и следующее обстоятельство. Плоть человека в расовом отношении практически неизменна, а его дух способен на всякого рода зигзаги. И эти зигзаги особенно характерны для нашего времени. Сегодня кто-то осознал себя русским, а через год или через 15 лет уже призадумается, правилен ли был его выбор. Русская жизнь в её современном виде не столько притягивает к себе людей своей красотой и мудростью, сколько отталкивает своим почти полным расстройством. Чтобы стать притягательной, она должна изменить своё нынешнее качество. Необходим новый образ русской жизни.

Если даже чистокровные русские, как о том говорилось выше, способны изменять своему народу или попросту забывать о нём, то человеку из другого народа, объявившему себя русским, возвратиться в первобытное своё состояние или переметнуться в какой-либо иной народ ещё легче. Потому что, в отличие от чистокровного русского, плоть такого человека не связывает его с русским народом. А плоть влияет на дух человека иногда меньше, а иногда больше, в зависимости от того, каков человек.

Вот какая получается не простая картина. Куда более сложная, чем та, что рисуется в воображении человека, вооружённого понятиями о каком-то чистом духе и какой-то чистой плоти, которых в действительности никогда не бывает. Такой человек не замечает того, что в реальной жизни дух и плоть находятся в самых разнообразных состояниях и взаимных отношениях. Не замечает того, что дух далеко не всегда господствует над плотью. И что один дух не равен другому духу ни по своему качеству, ни по своей силе. И одна плоть тоже отличается от другой. То больше, то меньше.

Как говорится, «гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним идти». А «оврагов» этих, то есть самых разных обстоятельств, без учёта которых легко сломать себе шею, так много, что даже перечислить их все невозможно. Поэтому и найти какую-то одну формулу, отвечающую окончательно на вопрос о чьей-то принадлежности (или не принадлежности) к тому или иному народу, нельзя тоже. Каждый отдельный случай требует отдельного рассмотрения. Он может быть и простым, и сложным. И чем опытнее будут размышляющие о том или ином случае, тем большая будет вероятность, что их решение будет правильным. Хотя от ошибок не застрахованы и мудрецы.

А для того, чтобы стало возможным такое умное рассмотрение каждого конкретного обстоятельства, надо тренировать свои умы по этой части заранее. Если перечислить заранее все возможные казусы невозможно, то из этого никак не следует, что и стремиться к этому не нужно. Надо стремиться, чтобы не стать жертвами своей непредусмотрительности. Когда люди оказываются в ситуациях не обдуманных предварительно, то ведут себя чаще всего глупо. А у русских с их по преимуществу «задним» умом такое запоздалое прозрение бывает особенно часто.

Предположим, что русскими по своему духу осознали себя, например, китаец или негр. Как быть? Принять или не принять их в свою русскую общину?

Я специально взял эти крайние случаи, чтобы рассмотреть проблему как бы через увеличительное стекло. Чтобы понять, что те же трудности, связанные с пересадкой человека из одного народа в другой, существуют или могут существовать и в более распространённых случаях. Но видятся они в них уже менее отчётливо. Или существуют реально, но — в скрытом виде.

Согласно нашему первоначальному выводу о превосходстве духа над плотью (выводу правильному в принципе, но, как уже сказано, не учитывающему возможные существенные обстоятельства), стоит кому-то осознать себя русским, как он тут же им и становится. Но так ли это всегда?.. Это первый вопрос. И второй: Не превратится ли русский народ, при таком отношении к нему, в подобие проходного двора, заходить в который позволено будет каждому, кто только захочет? Как и выходить из него без всякого для себя ущерба.

И будут ли уважать русский народ в этом случае другие народы? Будет ли он сам уважать себя, если станет таким проходным двором?

Сказанное выше не даёт окончательного ответа на вопрос о принадлежности или не принадлежности к русскому народу всякого человека, претендующего на принадлежность к нему. Но оно позволяет сделать некоторые выводы, помогающие правильному решению этого вопроса.

Во-первых, как уже было сказано, русским людям надо не довольствоваться тем минимумом соображений по занимающему нас вопросу, которым они довольствуются сегодня (то есть двумя исключающими друг друга утверждениями о принадлежности человека к нации: либо только «по духу», либо только «по плоти»), но накапливать свои знания по этой части и учиться думать о сложных казусах, которых становится всё больше.

Во-вторых, надо признать, что чем дальше претендент в расовом отношении от нашего национального типа, тем нежелательнее его включение в русский народ. И чем больше будет таких включений, тем они будут опаснее для допускающего их народа.

Но это правило нельзя доводить до абсурда. Так, например, правило не засорять свой язык иностранными словами не доводится обычно до нелепых крайностей. Как река не загрязняется от малых её загрязнений, так и здесь. Всё хорошо в меру, а правильная мера может определяться лишь высокоразвитым национальным сознанием.

И, в-третьих. Ассимиляционный процесс будет тем эффективнее, чем организованнее и нравственнее будет сам народ. Это, думается, самая главная истина в занимающей нас теме.

24 марта 2007 г.

Наш идеал

Хочу поддержать мысль С.Н. Семанова о России как общем доме для всех коренных народов России. Поддержать и, вместе с тем, посетовать на чрезмерную краткость статьи, в которой она высказана («О лозунге «Россия для русских!», газета «Слово», № 16–17, 2006). Ибо тема этой статьи столь важна, а главная её мысль, при всей её правильности, может пониматься столь по-разному, что нужна, на мой взгляд, публичная дискуссия, чтобы выявить возможные её толкования и раскрыть связанную с ней тему по возможности полно.

У нас, к сожалению, утвердилась дурная практика, когда та или иная важная мысль, высказанная на страницах того или иного печатного органа, не вызывает, как правило, откликов среди читателей. Но, подобно камню, брошенному в болото, исчезает, не оставляя после себя следа. И всё это при хвалёной нашей «соборности», как будто она ещё сохраняется в сегодняшних русских. Пробуждать её в них, и в первую очередь в себе, это, считаю, долг нашей прессы и её читателей.

Но нужна не дискуссия ради дискуссии, а выработка разумного ответа на вопрос: какой мы хотим видеть будущую Россию. Или, как в данном случае, ответ на более частный вопрос: какой мы хотим видеть её в плане межнациональных в ней отношений.

Если в ходе такой дискуссии не удастся выработать сразу удовлетворительный ответ, то само обсуждение этой темы может сделать понятнее связанные с ним трудности. Что позволит в дальнейшем вернуться к решению этого вопроса при более отчётливом его понимании.

А не вернуться к столь важной теме нельзя, потому что общество, не сознающее своих высших целей и даже не старающееся уяснить их для себя, это уже не общество. Это механическое скопление людей, связанных, по существу, лишь внешней силой государства. Это скопление людей беспомощных перед злом, если государством овладевают злодеи.

Однако начинать разговор о том, какими должны быть отношения между народами России, следовало бы, на мой взгляд, с предварительного расширения этой темы до размеров всего человечества. Какими должны быть отношения между народами во всемирном масштабе? Ибо нельзя судить о частном, не имея правильного представления об общем. Разговор об отношениях между народами стал бы заведомо неполноценным, если бы мы предварительно не уяснили для себя, какими должны быть эти отношения В ИДЕАЛЕ.

Близорукие люди сердятся, когда слышат это последнее слово. Они говорят, что идеалы недостижимы, что это утопии, а утопии нам не нужны. А нужны, дескать, только реалии, из которых и следует исходить.

Что идеалы действительно недостижимы, это правда. Но они, если они правильно осмыслены, наши ориентиры. Они как звёзды на небе, по которым ориентируются моряки. Без идеалов мы обречены на блуждания. Без них люди утрачивают общие цели и, следовательно, взаимопонимание. А без взаимного понимания они отчуждаются друг от друга, и чем дальше тем больше. А если отчуждаются, то и враждуют. А если враждуют, то и воюют. Более сильные подчиняют себе слабых и эксплуатируют их в своих эгоистических интересах. Война всех против всех, явная или тайная, — вот результат того, что люди не сознают спасительности для себя правильных идеалов. Или сознают их спасительность очень плохо. А потому и мало думают о них. А если мало думают, то принимают за них те или иные химеры.

Мне представляется, что человечество, в идеале, должно быть семьёй народов, объединённых общей верой в Господа Иисуса Христа.

В этом случае будет общее их взаимослужение. Здесь будет полное их равенство по их ценности в глазах друг друга. И, вместе с тем, разумное их неравенство по той роли, которая будет определяться величиной и особенностями каждого из них. Здесь будет разумное их соподчинение, без которого никакая семья невозможна.

Но совершенно очевидно, что такой идеал, вполне понятный для христиан, не может быть идеалом для представителей других религий.

И как тут быть?.. Придётся, удерживая этот идеал для себя, признать в качестве общей платформы для объединения цель менее возвышенную. В виде опять-таки семьи, но уже разобщённой в религиозном отношении. Члены которой придерживаются разных религиозных убеждений, но, тем не менее, сознают себя членами одной семьи и считают своим долгом заботиться друг о друге.

Однако и эта цель пока ещё для нас недосягаемо высока. Отказываться от неё нельзя, но и включать её в свою текущую политику было бы неразумно. Не тот уровень развития наших народов.

А что мы можем? Пока мы можем искать и находить союзников для общей борьбы с врагами народов, отрицающими их право на независимость и даже само их право на существование. Вот на какой основе мы могли бы объединиться с любым народом, и в первую очередь с любым российским народом, осознавшим смертельную для всех опасность. И, следовательно, необходимость прекращения распрей между народами, необходимость объединения их ради общего противостояния силам мирового зла.

Но здесь важно понять, что поиск союзников, при всей неотложности этой задачи, это всё-таки не главная наша задача. Главная наша задача заключается в том, чтобы созидать себя самих и свой народ. Будет твой народ правильно организован — будет он и силён. А будет он силён — будут у него и союзники.

Пока же он беспомощен, с ним будут обращаться как с пустым местом. Его территорию будут занимать, а его самого использовать в качестве инструмента или материала для служения интересам более сильных народов. И так будет не потому, что наши союзники окажутся плохими союзниками, а потому, что иначе относиться к пустому месту нельзя. Сами условия войны, в которых фактически находится человечество, не позволяют этого.

Итак, русские должны творить Россию как общий дом её коренных народов, но в первую очередь заботиться о своей собственной силе. И не только по указанной выше причине.

Русские должны заботиться о своей силе не только ради самих себя, но и ради других российских народов. Ибо русский народ это ОСНОВА России. Не будет у неё основы — не будет и политического союза российских народов. Не будет, следовательно, и перерастания в дальнейшем этого союза в семью народов. В которой каждый из них сохранит свою религию и своё национальное лицо. В которой каждый из них будет хозяином на своей собственной земле. Но будет при этом сознавать зависимость этой своей свободы от общего состояния российского содружества народов. И будет, следовательно, не за страх, а за совесть заботиться о нём.

Основой такого объединения российских народов может быть только русский народ. И это обстоятельство должны отчётливо осознать все. Как сам русский народ, чтобы понять полноту своей ответственности за общее благополучие в стране. Так и каждый российский народ в отдельности, чтобы правильно ориентироваться в общемировой и общероссийской ситуации. И, следовательно, не подрывать эту основу общего благополучия, но крепить её в общих с другими народами интересах.

А в возрождении российского содружества народов заинтересованы не только они сами. В этом заинтересовано всё человечество. Или, во всяком случае, лучшая его часть. Самая его нравственная и самая его мыслящая часть. Бессилие России это беда для всего человечества.

Основой российского содружества народов может быть только русский народ, потому что именно он создал Россию, и без него она невозможна. Это самый большой народ в России, занимающий главное её пространство. А потому и связывать собою все остальные её части и все другие российские народы может лишь он.

Кроме того, надо учитывать и такие ещё обстоятельства. Первое из них заключается в том, что ни один другой народ России не имеет такого опыта державостроительства, как русский народ. И не только не имеет такого опыта, но даже сколько-нибудь приближающегося к нему. А опыт, особенно в деле столь важном и трудном, значит многое.

Второе обстоятельство связано с первым и заключается в том, что по своим нравственным и вообще психическим качествам русский народ это один из самых бескорыстных народов в мире. А бескорыстие это самая необходимая вещь для того, чтобы содружество народов было прочным.

Кроме того, в русском народе его национальное сознание издавна переплетено с сознанием единства всего человеческого рода. И это сочетание двух начал, национального и сверхнационального, выражено у него сильнее, чем у большинства других народов. Но это как раз то самое сочетание, без которого невозможно созидание любого содружества народов, от российского до всечеловеческого. И, следовательно, это та норма, до которой должны дорастать народы, чей национализм пока ещё отягчён своекорыстием и высокомерием по отношению к иноплеменникам. И они будут дорастать до этой нормы, если поймут опасность своего растворения в новом Вавилоне.

Мне могут возразить, что русский народ как раз и не годится в качестве основы для российского союза народов. И не годится он по той причине, что в его сознании не было никогда действительного единства национального и сверхнационального. Его национальное сознание было всегда слабым и даже предельно слабым. И это главная причина его современного состояния, до которого он докатился и позорнее которого быть ничего не может. А если так, то много ли стоит его т. н. «всечеловечность»? Всечеловечность, в которую поклонники русского народа задрапировали его заурядный космополитизм.

Но возражения против российского содружества народов возможны и с прямо противоположной стороны. И эти возражения по-своему не менее основательны. Наши соседи, говорят нам, особенно юго-восточные, в их отношениях с русскими (да и вообще в отношениях с другими народами) не понимают ничего, кроме голой силы. И только её одну уважают. Стоило русским лишиться защиты со стороны государства, как они сразу же показали им своё истинное лицо. Вот почему рассчитывать на их способность к добросовестному союзу с нами можно лишь при полном непонимании их природы.

В этих возражениях, на первый взгляд, много правды. Но только подлинная ли это правда? Мне думается, что действительность куда сложнее и лучше этих карикатур, нарисованных на неё чьим-то воспалённым воображением.

В карикатуре какая-то уродливая черта человека увеличивается настолько, что становится уже клеветой на него. И, кроме того, эта черта, будучи раздутой, заслоняет собою другие его черты, совсем не уродливые или даже, может быть, драгоценные. Или даже спасительные для общества.

Так и в этих карикатурах преувеличенные пороки народов закрывают действительную сложность их лиц. Закрывают и жестокие обстоятельства истории, помогавшие формированию их пороков. И, главное, исключают возможность освобождения этих народов от их пороков, возможность развития в них лучших их свойств.

Разжигать в российских народах ненависть к русскому народу и помогать им проявлять её практически, чтобы вызвать ответную реакцию с его стороны, — вот, как не трудно догадаться, что требовалось и требуется врагам этих народов. Сделать конфликт между ними бесконечным и поддерживать его на высоком уровне, чтобы не допустить возникновения сильной России, в которой каждый её народ усиливался бы всеми другими её народами.

3 июля 2006 г.

Коренной порок русского национального движения

О важности русской национальной идеологии речь у нас уже была, поэтому не буду повторять сказанное. Напомню лишь самое главное: без возрождения национальной идеологии возрождение народа невозможно.

Вот почему для организаторов геноцида русского народа было так важно увести русскую мысль куда угодно, лишь бы подальше от этой главной для неё задачи. И было, и остаётся важным. Вот почему все тупиковые пути для русской мысли должны быть ярко освещены и представлены в самом привлекательном виде, а единственно спасительный путь должен остаться вне поля общего зрения.

Пусть национально озабоченные русские читатели наслаждаются художествами наших писателей и поэтов, живописующих всё и вся. Пусть узнают из сочинений наших историков и публицистов всё больше подробностей о нашем прошлом и настоящем. Чем больше частностей в хаотическом их состоянии, тем меньше понимания почему же мы оказались в своём нынешнем состоянии и как нам из него выбраться.

Тем-то и хороша для врагов русского народа наша национально-патриотическая печать в её современном виде, что она лишь имитирует работу русской национальной мысли. Работы много, а плодов нет. Полезная информация налицо, а пользы от неё на грош. Или так мало, что никто не знает, что же нам делать, чтобы русское национальное движение перестало быть топтанием на одном месте и стало разумным движением к разумной цели.

Всё полезное, прочитываемое русскими читателями нашей национально-патриотической прессы за год, покрывается на следующий год новой полезной информацией из той же прессы. А затем то и другое покрывается всё новой и новой полезной информацией. И постепенно ранее прочитанное забывается или помнится всё более смутно. С годами старые журналы и газеты выбрасываются, и детям с внуками их содержание оказывается уже, как правило, недоступным. А то и не интересным. Старики уходят в свои сроки из жизни и уносят с собою свою затухающую память о когда-то прочитанном. КПД национально-патриотической прессы оказывается если не равным нулю, то достаточно к нему близким.

Вот что такое информация в хаотическом её состоянии. Она не организует людей в народ. И чем её больше, тем труднее в ней разобраться. Чем больше знаний, тем легче в них утонуть, если их не систематизировать на правильной основе.

Обилие несистематизированной информации это опасность для человечества ничуть не меньшая, чем торжество частной собственности или механическое смешение представителей разных народов. Или разрушение природной среды обитания человека. Это всё взаимосвязанные вещи.

Только знания, систематизированные на правильной основе, дают человеку и обществу силу. В противном случае обилие знаний обессиливает их. А правильная основа это как раз и есть национальная идеология, содержащая в себе главные мировоззренческие и социально-политические ориентиры. И, как следствие, соответствующие им нормы жизни.

Наличие развитой национальной идеологии позволяет народу оценивать обстоятельно всякую мысль и находить для неё своё место в общей системе знаний. Для важных идей важное место, для менее важных — менее важное. Но тоже необходимое, если это правильная идея.

И ложные идеи в такой системе не забываются. Они находятся в разряде ложных идей, чья ложность раскрывается как можно понятнее и полнее. А если какие-то идеи имеют спорный характер, то в этот спорный разряд и попадают. И суть их спорности тоже раскрывается по возможности понятно и полно.

Когда каждая мысль находится на своём месте в общей системе идей, то она не забывается, потому что само её место намекает на её содержание. В разрозненном же виде (или, тем более, в смешении с ложными идеями) даже правильные мысли могут выглядеть сомнительно, а то и нелепо. Или просто исчезают из памяти.

Но правильная система знаний возможна лишь в том случае, если её создатели отличают более важные вопросы от менее важных и начинают с самого главного вопроса — о смысле человеческой жизни. А затем, ответив правильно на этот вопрос, переходят к следующему вопросу, логически связанному с первым. О правильном строе человеческой жизни и правильном строе общества. А затем — к более частным вопросам и ответам на них. Полнота и правильный порядок важных вопросов есть условие полноты и глубины ответов на них.

Систематизация знаний на правильной основе позволяет людям правильно ориентироваться в этом мире и быть не только в согласии друг с другом, но и разумно строить своё общее будущее. Отсутствие же системы знаний порождает бесконечные споры и разделения, делает людей бессильными и опускает их всё ниже в умственном и нравственном отношении.

Если бы русские авторы и, главное, их издатели осознали важность русской национальной идеологии и сделали её выработку главной своей задачей, то информация, сообщаемая на страницах национально-патриотической печати, не просто прочитывалась бы читателями, но обсуждалась ими как устно, так и на страницах всё той же печати. Обсуждалась с целью правильно её оценить и определить её место в системе созидаемой русской идеологии. В этом случае читатели превращались бы из пассивных потребителей информации в активных её оценщиков, распространителей и двигателей русской мысли.

Они делились бы своими мыслями с издателями национально-патриотической прессы, а те, в свою очередь, помогали бы им объединяться в местах их проживания с другими неравнодушными читателями. И таким образом разрозненные читатели превращались бы во всё более организованных творцов НОВОЙ русской национальной идеологии.

Новой не по существу, а по степени её развития сравнительно с прежней русской идеологией, оказавшейся не способной организовать русский народ и спасти его от растления наступавшим капитализмом. И, как следствие, от катастрофы 1917 года.

Остановлюсь на этой последней мысли, а затем вернусь к теме порочности современного типа чтения.

У нас принято либо хвалить русскую традиционную идеологию, либо её хулить. Но это две ложные крайности, от которых надо избавиться. Нужна взвешенная оценка нашей традиции, отделяющая её достоинства от её пороков.

Традиционная идеология была хороша тем, что давала всем её приверженцам руководящие идеи и нормы жизни, которые передавались устно из поколения в поколение и обеспечивали общее идейное и нравственное единство членов общества. Но это единство было далеко не полным и не совершенствовалось в истории, а ослаблялось по мере всё большей европеизации России.

Традиционная идеология не давала русскому народу ответа на вопросы, связанные с ростом нетрадиционного образа жизни в городах, который проникал, с развитием капитализма, всё больше в сельскую местность. Новые порядки, шедшие из города, разъедали традицию, и её представителям было непонятно, что происходит в нашей стране. Откуда эти новые порядки и как с ними бороться. И можно ли бороться с ними.

На эти вопросы не могли ответить не только неграмотные крестьяне, но и высокообразованные сторонники традиции, сознававшие зло капитализма, но не знавшие, каким образом вооружить традицию и сделать её способной противостоять новому безбожному миру.

Старая традиционная идеология учила хранить опыт прежних поколений и руководствоваться им в своей жизни, но не учила думать о том, как совершенствовать традицию. Да и условий для её совершенствования, похоже, не было. Поэтому традиция оказалась бессильной перед лицом наступавшего капитализма.

И лишь после того, как сама история обнажила не только несовершенство старого мира, но и глубинное его зло, лишь после того, как безбожные враги старого мира осуществили свой социальный проект и выявили как его фундаментальные пороки, так и несомненные его достоинства, возникли условия для создания нового проекта общества. Более совершенного проекта, возвышающегося в интеллектуальном и нравственном отношении и над советским проектом, и над старой традицией.

А теперь вернусь к прерванной мысли о порочности современного типа чтения и завершу её таким выводом.

Печать должна быть не только просветителем, но и организатором русского народа. Просвещение без самоорганизации бессильно. Да и никакое это не просвещение, если авторы и читатели остаются в идейном хаосе и не сознают его препятствием для возрождения русского народа.

Чтение нецеленаправленное мало чем отличается от чтения детективов, то есть от чтения-развлечения, которое ни к чему не обязывает читателей. Такое развлечение оставляет их умы в пассивном состоянии, лишь слегка и временно возбуждая их. А чтение, подчинённое задаче выработки спасительной идеологии, приводит умы в рабочее состояние. Только в таком рабочем состоянии они способны сдвинуть русское дело с мёртвой точки. И его делать, а не жаловаться друг другу на плохих врагов и на плохое правительство.

Сказанное не означает, что чтение-развлечение нам не нужно. Нет, оно тоже нужно. Оно может быть полезным, но лишь как добавление к основной умственной пище. Как сладкое в конце обеда.

И тем более нам нужны и писатели, и поэты, и историки, и публицисты. Нужна и политическая работа, и культурная, и всякая иная полезная для нации работа. Но при этом нельзя забывать о том, что вся эта полезная работа пойдёт прахом, если параллельно с ней не будет вырабатываться русская национальная идеология.

10 декабря 2008 г.

Здоровая семья как условие национальной безопасности России

От состояния русской семьи зависит — быть или не быть России.

А почему? По той причине, что больная семья рождает больных детей. Больных как в нравственном, так и в физическом отношении. Больная семья рождает детей, не способных вырасти в полноценных граждан России, её созидателей и защитников.

Более того: больная семья малоплодна. Она является главной причиной демографической катастрофы русского народа.

Да и не только русского. Сегодня едва ли не все европейские народы вынуждены уступать свою национальную территорию переселенцам из Азии и Африки, без привлечения которых в свою хозяйственную жизнь уже не могут обходиться. Не могут обходиться потому, что рождаемость у европейских народов низкая и продолжает сокращаться, а в результате не хватает собственных рабочих рук для того, чтобы обеспечивать привычный уровень жизни пенсионеров.

А от соседства с гастарбайтерами коренные жители страдают чем дальше тем больше. Страдают потому, что переселенцы образуют на их территориях свои национальные общины, являющиеся по существу государствами в государстве. Переселенцы захватывают постепенно всё более важные позиции в странах их проживания и терроризируют разрозненное местное население. Впереди, если так будет продолжаться и дальше, десятки новых Косово на территориях России и других государств Европы.

Вот что такое больная семья. Это главная причина катастрофы европейских народов. Или, во всяком случае, одна из главнейших.

У нас пишут в газетах о разгуле преступности в России, о небывалой ещё продажности представителей власти. О миллионах не родившихся детей, убиваемых ежегодно русскими женщинами в их утробах. Пишут об армии беспризорных детей, об армии русских проституток, заполонивших просторы Европы и Ближнего Востока. У нас пишут о бегстве из нашей страны учёных и не только учёных. Но почему-то никто не связывает эти (и многие другие) позорные явления с их глубинной причиной — с расстройством русской семьи в самих её основах.

Причину несостоятельности нашей семьи видят обычно в её нищете, хотя на самом деле это далеко не так. Главная причина нашей беды в нашей бедности духовной. В непонимании тех духовных основ, на которых только и может строиться здоровая семья.

В странах Запада, где материальный уровень жизни достаточно высок, семья фактически так же малоплодна, как и в русском народе. Хуже того: сам институт семьи там начал уже отмирать. Как, впрочем, и у нас. С каждым десятилетием всё больше людей, способных к брачно-семейной жизни, отказывается от неё, предпочитая свободные половые связи. Не обязывающие партнёров ни к чему.

И это неудивительно: перспектива подвергнуться пыткам, на которые обрекает человека современная семейная жизнь, отпугивает людей. Больная семья калечит не только детей, она калечит самих супругов. Это одна из главных причин мужского пьянства и стремления жён вырваться из семьи на работу вне дома.

Ниже я попробую изобразить главные устои здоровой семьи и объяснить, почему без них семья обречена на разрушение.

ПЕРВЫМ КРАЕУГОЛЬНЫМ КАМНЕМ ЗДОРОВОЙ СЕМЬИ является общая вера её членов во всемогущего и праведного Бога. Эта вера есть сила духоподъёмная. Она спасает человека от опускания на четвереньки в нравственном отношении, в каковом состоянии он становится уже не способным на брак.

Но эта общая вера членов семьи в праведного Бога не только поднимает их в нравственном отношении. Она, кроме того, даёт им основу для общего понимания ими смысла их жизни и правильного её строя. То есть основу для их взаимопонимания. Общая вера в Бога творит духовное единство семьи, без которого семья перестаёт радовать её членов и превращается в унылую прозу и обузу. Нет духовного единства в семье — и её члены замыкаются каждый в себе или ищут сомысленников на стороне.

Вот почему на полноценный брак способны далеко не все, а только праведно верующие в праведного Бога. А остальные строят правильно свои брачно-семейные отношения лишь в той мере, в какой бессознательно приближаются к этому правильному духовному строю.

Согласно православному вероучению, Бога надо любить больше, чем своего мужа или свою жену. Больше, чем любят родители своих детей, а дети родителей. В этом случае брачная любовь не увядает, но питается благой силой Бога. И в неё не проползает червь измены. В этом случае и любовь родительская, а также сыновняя и дочерняя, будут любовью в Боге, неиссякаемой и недоступной для проникновения в неё ни родительского эгоизма, ни сыновнего и дочернего равнодушия.

ВТОРОЙ КРАЕУГОЛЬНЫЙ КАМЕНЬ ЗДОРОВОЙ СЕМЬИ — это отчётливое понимание супругами иерархической природы брака. Это понимание разрушено в наше время почти полностью.

Согласно православному вероучению, жена сотворена Богом равной мужу по своей человеческой ценности, но не равной ему по своей роли в общей их жизни. Она создана помощницей и советницей своего мужа, но не равной ему по власти в семье. И только при таком сочетании равенства и неравенства между супругами возможны лад и любовь.

Иерархия является условием семьи как единого целого. Условием высших отношений между супругами, когда жена отдаёт себя мужу, а он сознаёт свою власть над нею сопряжённой с его ответственностью перед Богом и перед женою.

В этом случае жена тоже ответственна перед Богом и мужем за правильный строй общей их жизни. Но эта её ответственность, соединённая с её сознательным подчинением мужу, увеличивает его ответственность, а не сокращает её, как это происходит в безблагодатном двуначальном браке, где каждая сторона тянет в свою сторону и порождает тем самым непонимание и раздражение другой стороны.

Равноправие супругов провоцирует скрытную или явную их борьбу за торжество их собственного понимания той или иной вещи. Или даже за торжество их личного интереса. В этой борьбе увядают лучшие их чувства и надежды, с которыми они вступали в брак. Увядают и исчезают с большей или меньшей скоростью, а то и сменяются откровенной взаимной враждой, завершающейся разводом.

А в единоначальном браке, если он строится правильно, происходит нечто противоположное тому, что происходит в браке двуначальном, который оказывается браком по существу безначальным. В иерархическом браке происходит стягивание и соединение супругов в одно целое при сохранении ими своих лиц. Более того. В иерархическом браке сами лица мужа и жены приобретают высокие черты, потому что в отношениях между ними совершается нечто высшее и благодатное. Отдавая себя мужу, жена приобретает себя из его рук в лучшем виде, чем была до этого. А он, получая от неё этот подарок, оказывается в вечном долгу перед нею. И, владея ею, старается благодарить её всем лучшим, что только в нём есть.

В таком браке происходит и дарение себя, и благодарение за это. И всё это под знаком вечности. А любовь только тогда любовь, когда она совершается под знаком вечности.

Праведная жена для праведного мужа это благодать Божия. Такая жена связывает своего господина изнутри, не лишая его при этом ни свободы, ни власти. И это чудо любви. Здесь самая большая свобода супругов сопрягается с самой большой их ответственностью.

Но это чудо возможно только в том случае, если супруги праведны. Или, по меньшей мере, стремятся к праведности.

А если этого нет, то иерархический брак оказывается фикцией и трагедией, главным образом, для жены. Ибо власть мужа над женою без его ответственности перед Богом и перед нею это безумие. Это не власть, а самодурство. И подчинение жены такому самодуру это тоже безумие и трагедия её жизни.

Однако и для мужа обладание неправедной женою есть тоже трагедия для него, потому что такое обладание фиктивно.

Вот почему так велика роль религии и религиозного воспитания для возрождения русской семьи. Без помощи Бога и без опоры на Него, без ответственности перед Ним семья обречена на разруху и последующее исчезновение из народа. А вслед за нею обречён на исчезновение и сам народ.

Отмечу ещё, что борьба между супругами калечит не только их самих, но и в не меньшей степени их детей. Дети страдают, когда обнаруживают разлад между своими родителями. А затем к этим страданиям добавляется ещё и нравственная порча детей. Разногласия между родителями разрушают их авторитет в глазах детей и приучают их вести себя в семье так же независимо от общих её интересов, как ведут себя их родители.

Обратим внимание и на такое ещё обстоятельство. В праведном браке ни воля, ни разум жены, в её зависимом от мужа положении, не отмирают, а, наоборот, развиваются в полную силу. Это подобно тому, как детский умок, в зависимом от родительского ума состоянии, не ослабевает, но, наоборот, питаемый силой ума родителей, развивается правильно, а предоставленный самому себе — дичает.

И точно так же дичает женский ум, если он отрывается от, как правило, более организованного по своей природе ума мужского.

Мне могут возразить, сказав, что женский ум по своей природе не отличается от ума мужского; а если и отличается в настоящее время меньшей развитостью, то лишь по причине закрепощения женщин в прошлом. Да и не только в прошлом.

Это возражение подкрепляется ещё тем обстоятельством, что за последние десятилетия женщины в так называемых «развитых» странах приобретают всё больше мужские психические черты, а мужчины, наоборот, их утрачивают. И это размывание характерных черт двух полов усиливает позиции сторонников полного равенства мужчин и женщин.

Однако если мы свяжем ослабление характерных черт двух полов с общим состоянием народа, в котором такое ослабление происходит, то увидим, что народ, допускающий это ослабление, начинает вырождаться не только нравственно, но и физически. Равенство женщин с мужчинами разрушает народ и расчеловечивает как мужчин, так и женщин. Вот какой ценой достигается успех по этой части.

В ходе всё большего исчезновения духовных половых особенностей мужчины утрачивают свои высшие мужские черты, среди которых одно из главнейших — сознание своей ответственности за состояние своей семьи и за состояние общества. Мужчины превращаются в безмозглых обывателей, попускающих преступникам хозяйничать в обществе. И даже в своей собственной семье они становятся не способными наводить должный порядок. Сегодня мужчины в лучшем случае только добытчики, хотя и по этой части они всё чаще отстают от своих жён.

А вслед за мужчинами утрачивают свои высшие женские качества и женщины. В погоне за своим личным успехом они приобретают низшие или средние мужские черты, связанные с работой вне дома.

Работая вне дома, они оказываются, как правило, в зависимости опять-таки от мужчин, но уже не от своих мужей, а от посторонних мужчин-руководителей. Что вынуждает их нередко уступать их сексуальным домогательствам, а то и сознательно делать карьеру в постели с начальством. И чем сильнее конкуренция за выгодные служебные места, тем чаще это происходит.

Но если даже дело не доходит до этого, то сама зависимость женщин от руководителей-мужчин и сама их физическая и психическая близость с другими мужчинами, неизбежная при общей работе с ними вне дома, есть обстоятельство, отчуждающее их от семьи и разрушающее доверие к ним со стороны их мужей.

При этом женщина может вести себя безупречно в своём рабочем коллективе, и сам коллектив может быть безупречным в нравственном отношении. Однако для мужа он есть нечто закрытое для него, а потому и нечто сомнительное. И точно так же для жены работа мужа в закрытом для неё коллективе, где он находится в течение рабочего дня вместе с не известными ей женщинами, есть обстоятельство, порождающее у неё подозрительность и далеко не всегда неоправданную ревность.

У нас не принято обращать внимания на подобные «мелочи», порождаемые так называемым женским «освобождением», которое потянуло за собою молодёжное и даже детское «освобождение». Сегодня в США, как рассказывала мне одна американка, действует закон, согласно которому мама не имеет права заставить свою дочь вымыть, например, посуду. А если она её заставляет, то дочь берёт телефонную трубку и звонит в соответствующую службу, которая предупреждает родительницу, что её будут судить, если она не откажется от насилия над своим ребёнком. Телефонные номера этой службы сообщают всем детям в школах, где их учат не бояться отстаивать свои права перед родителями.

Логика разрушителей семьи понятна: сначала лишить семью духовной её основы, которая возвышает членов семьи нравственно и объединяет их идейно в одно целое. Затем лишить силы и авторитета мужа, этого коренника семьи. Затем лишить силы и авторитета мать. После чего лепить из детей, как из мягкого воска, всё более откровенных эгоистов, управлять которыми сильным мира сего намного легче, чем управлять людьми, заботящимися об обществе. Ибо эгоисты продажны, их легко противопоставлять друг другу, ими легко манипулировать.

Итак, женское равноправие это вторая, после безбожия, причина разрушения русской семьи.

И, наконец, ТРЕТИЙ КРАЕУГОЛЬНЫЙ КАМЕНЬ ЗДОРОВОЙ СЕМЬИ. Это её настроенность на созидание вокруг себя духовно родственной ей среды.

Дело в том, что здоровая семья невозможна в больном обществе. Она заражается его ядами и тоже заболевает. А современное общество это больное общество, насыщенное эгоизмом и жаждой всё большего материального успеха. Это общество, не сознающее, в какую нравственную бездну этот господствующий в нём дух его затягивает.

Вот почему здоровая семья, если она хочет сохранить своё здоровье, должна наращивать вокруг себя здоровую среду, защищающую её от ядов больного общества. И не просто здоровую в нравственном отношении, а среду родственную ей в религиозном и национальном отношении.

Если эта родственная семье среда будет аморфной, то она будет слабой, и польза от неё будет невелика. Поэтому семья нуждается не просто в родственной ей среде, а в среде эффективно организованной. И чем лучше будет организована эта среда, тем больше она приблизится к правильно организованной национальной общине.

Национальная община есть наилучшая среда для жизни и совершенствования семьи. Национальная община это своего рода большая семья, состоящая из множества малых семей. Сила национальной общины в правильной духовной ориентации её членов и в практической их взаимопомощи. Чем сильнее община, тем сильнее каждый её член.

Здесь уместно ещё заметить, что главенство мужа в семье невозможно без, с одной стороны, поддержки этого главенства авторитетом и всей силой национальной общины, и, с другой стороны, без контроля за мужем, осуществляемым за ним всей общиной. Как дети должны подчиняться родителям, как жена должна подчиняться мужу, так и муж должен подчиняться нормам жизни своей национальной общины и её воле. Самодурство мужа должно наказываться, и наказываться эффективно.

По мере количественного роста национальных общин должны возникать их объединения районного, областного и краевого масштабов, усиливающие каждую отдельную общину. А далее — объединение их в общенациональном масштабе.

Как всякое живое тело состоит не непосредственно из атомов, а из их объединений в молекулы, клетки и разные органы, так и народ. Если народ находится в атомизированном состоянии или близком к нему, то это не высшее его состояние, а самое низшее. Это предсмертное его состояние.

Поэтому все нравственно живые его представители, сознающие описанные выше зависимости, должны искать ещё живых в нравственном отношении соплеменников, чтобы вместе с ними возрождать правильный строй своего народа. И не просто возрождать, но создавать его во многом заново в более совершенном виде, потому что прежняя его организация оказалась не способной сохранить его от разрушения.

Итак, повторю всё сказанное кратко. Больная семья порождает больных людей, не способных ни созидать Россию, ни защищать её от её врагов. Условиями здоровой семьи являются: праведная вера её членов в праведного Бога, правильная иерархия в организации семьи при полном равенстве всех её членов по их человеческой ценности и общая их настроенность на созидание своей национальной общины и всего своего народа.

Все эти три темы нуждаются в дальнейшем раскрытии, особенно тема национальной общины в современных условиях. Но думается, что и сказанного достаточно для того, чтобы понять, что национальная безопасность России зависит от того, возродится ли русская семья духовно. Ибо без духовного возрождения русской семьи не возродится русский народ, а без возрождения русского народа, этой основы России, Российское государство обречено на катастрофу. И никакие внешние его успехи, если даже они будут достигнуты, его не спасут.

26 января 2008 г.

Апология национальной общины

«Община есть одно уцелевшее гражданское учреждение всей русской истории. Отними его, не останется ничего; из него же развиться может целый гражданский мир».

А.С. Хомяков

«Если хотите, коллективистские начала являются генетическим кодом нашего общества. Когда в живом организме отдельные органы и клеточные структуры начинают функционировать автономно, вне единых правил, как бы живут по принципу «бери от жизни всё», в результате возникает новое образование — раковая опухоль, которая губит сначала близлежащие клетки, а затем и весь организм. Нечто подобное происходит в обществе, в котором доминирует принцип индивидуализма, вседозволенности и бесконтрольности. Такое общество обречено на саморазрушение».

Академик Д.С. Львов

В чём преимущества общинного образа жизни перед исключительно личным? или перед исключительно лично-семейным образом жизни? Попробуем перечислить эти преимущества и раскрыть их кратко.

ПЕРВОЕ ПРЕИМУЩЕСТВО в том, что община «держит» национальную религию народа, то есть не позволяет ей таять в его представителях.

Если какой-то отдельный человек может жить без национальной религии своего народа и, как правило, не утрачивает при этом ни желания жить, ни способности думать и строить какие-то планы в своей жизни; если всякая отдельная семья может тоже жить без национальной религии своего народа и держится при этом на взаимной любви супругов, на их любви к детям, на общности их жилья и другого имущества; то для национальной общины таких дополнительных опор нет. Общая национальная религия её членов это главное её основание, с разрушением которого тут же рушится сама община.

И сами общинники прекрасно понимают эту зависимость своего единства от своей общей религии. Понимают, что она есть главная их связь, от которой зависят все остальные их связи. Поэтому они кровно заинтересованы в том, чтобы сделать её нерушимой. Кровно заинтересованы в том, чтобы их национальная религия обладала высоким авторитетом в глазах каждого общинника и усваивалась им с детства.

Конечно, национальную религию «держит» в народе не только национальная община. Национальная религия невозможна без самого института Церкви, её вероучения, её таинств и её священства. Кроме того, национальную религию может «держать» государство, если оно сознаёт себя христианским. Национальную религию «держат» в меру своих сил и всякая отдельная христианская семья, и все христиане, как разрозненные, так и более или менее связанные друг с другом.

Но без правильно организованной национальной общины, размноженной в общенациональном масштабе, всех этих «держаний» недостаточно для сохранения в народе его национальной религии. Недостаточно потому, что в разрозненных людях и в разрозненных семьях идут в рост эгоистические их наклонности, а высшие их способности затухают. Это правило, из которого могут быть редкие исключения, но духовная направленность общества определяется не исключениями из правила, а самим правилом.

Вот почему общество, построенное на принципе самодовлеющей личности, обречено на прогрессирующую нравственную порчу, которой нет конца. И даже на порчу интеллектуальную, потому что интеллект в безнравственном обществе приобретает уродливые черты. А по мере нарастания его уродства — и демонические черты.

Итак, вот первое преимущество общинной жизни по сравнению с жизнью разрозненной: община «держит» в народе его национальную религию, а разрозненное состояние людей её не «держит». Национальная же религия «держит», в свою очередь, общенародную нравственность и, кроме того, является фундаментом общенародного идейного единства.

ВТОРОЕ ПРЕИМУЩЕСТВО общинной организации жизни состоит в том, что она спасает семью от разрушения. Дело в том, что тех опор для семьи, о которых сказано выше, недостаточно для сохранения семьи в истории. Семья может держаться без религии на протяжении одной человеческой жизни, но при смене поколений она утрачивает постепенно свою крепость. И нынешнее состояние семьи в безбожном мире подтверждает сказанное.

Кроме того, национальная община не только стоит на страже правильной организации семьи, но и создаёт вокруг семьи здоровую в нравственном и умственном отношении микросреду, которой защищает её от духовных болезней, господствующих в безбожном мире. И чем больше разрастается эта здоровая микросреда, чем успешнее она превращается из микросреды в среду значительную, тем значительнее её благотворное влияние на духовное состояние семьи.

Об этом я уже писал в статье «Здоровая семья как условие национальной безопасности России». К этой статье я и направляю желающих ознакомиться подробнее с этой темой. Но далее я дополню сказанное в ней двумя столь важными темами, что каждая из них заслуживает быть выделенной в особое преимущество общинной жизни.

Итак, ТРЕТЬЕ ПРЕИМУЩЕСТВО общинной жизни. Община является условием восстановления детородной продуктивности народа. Об этом свидетельствует тот факт, что народы, сохраняющие общинный строй жизни, не сокращаются численно, а народы, утратившие общинный строй, сокращаются.

Чтобы понять, почему так происходит, надо обратить внимание на следующие два обстоятельства.

Первое, о котором уже говорилось раньше. Разрозненность людей эгоизирует их интересы и провоцирует их на борьбу за личный успех в жизни. Она впрягает их в изматывающую гонку за материальным успехом. Первым в неё включается муж, а затем и жена, которая хочет работой вне дома не только увеличить семейный бюджет, но и упрочить свою самостоятельность, подкрепить её своей материальной независимостью от мужа.

Разрозненное состояние людей порождает всё более матёрых эгоистов, которым дети не то чтобы не нужны, но нужны лишь в последнюю очередь, как увенчание их жизненного успеха. На первом этапе жизни дети для них обуза, мешающая им добиваться успеха и располагать временем для развлечений и наслаждений. Рождение ребёнка откладывается на поздний срок, когда супруги созреют в материальном отношении для продолжения себя в детях. Если только созреют и если захотят себя продолжить.

Число детей в семье при такой настроенности должно постоянно сокращаться, и оно действительно сокращается в бывших христианских народах. До единицы или даже до нуля. А это значит, что они начали вымирать. И вымрут окончательно, если не изменят свой нынешний образ мысли и образ жизни.

Причём высокий уровень материальной жизни, достигнутый европейскими народами, этому вымиранию не мешает. Поэтому сводить причину вымирания современного русского населения только к его материальной нищете значит свидетельствовать о своей умственной слепоте.

Выше описан, в общих чертах, фактор субъективный, работающий на демографическую катастрофу народов. Однако есть ещё и объективный фактор, порождаемый той же разрозненностью людей и тоже препятствующий деторождению. Этот фактор заключается в том, что работать вне дома и быть матерью трёх-четырёх детей в современных условиях невозможно просто физически. А для сохранения народа минимальная норма детей в семье должна быть, как известно, не меньше 2,1 ребёнка. Потому что не все дети доживают до детородного возраста.

Но матери, имеющей одного-двух детей и работающей вне дома, приходится тоже трудно. Ей приходится разрываться между детьми и работой. Такая жизнь не позволяет ей быть ни полноценной матерью, ни полноценным работником вне дома. Болезни детей и связанные с ними невыходы на работу делают её нежелательной для предприятия. И она понимает это обстоятельство, и её самочувствие страдает от этого понимания.

Но если даже она имеет возможность не работать вне дома и, следовательно, посвятить себя целиком своим детям, то и в том случае ей не позавидуешь.

Дети в каком-то смысле это мёд жизни. Но если человека кормить одним мёдом, то он взвоет. Всё хорошо в меру. Человеку нужна не только своя семья, ему нужно и своё общество, без которого его жизнь бедна. Как недостаток воздуха делает человека больным, так и недостаток своего общества.

Чужое общество, выход в которое мы имеем сегодня через двери своей квартиры и через СМИ, не может заменить нам общества своего, в котором все понимали бы друг друга и помогали бы друг другу. Такое своё общество необходимо каждому человеку. Но его нет ни для матери, фактически изолированной, вместе с её детьми, в её квартире, ни для её детей, которым тоже нужно своё общество. Для неё нет даже суррогата такого общества в виде трудового коллектива, который есть у её мужа и других матерей, работающих вне дома.

В этом отношении положение матери в русской сельской общине существенно отличалось от её положения в современном мире.

Крестьянка не была прикована к своим детям, как прикована теперь к своему ребёнку не работающая вне дома мать. Её дети не выматывали её. У неё было много помощников по части ухода за ними. За ними присматривали все старшие дети. Причём не только её собственные, но и дети её родственников и соседей. За ними присматривали сами родственники и соседи. Так или иначе за ними присматривали все члены общины. Вот почему рождаемость в нашей сельской общине была высокой.

Это была не единственная причина высокой рождаемости среди русских крестьян, но это была одна из главных её причин. Наличие компактно живущих родственников и близких семье по духу соседей, а также наличие своей территории, практически недоступной для чужаков, — вот главное условие сохранения семьи и её детородной продуктивности.

Тот факт, что поселившиеся в Европе магометане сохраняют у себя, в отличие от коренных европейцев, высокий уровень рождаемости, подтверждает сказанное. Подтверждает потому, что живут они, в отличие от европейцев, общинно. Причём городские условия не препятствуют им в этом.

Высокой рождаемостью отличаются и наши старообрядцы в Америке, общины которых разбросаны по всему континенту. Когда я спросил Светлану Ивановну Беликову (проживающую в Буэнос-Айресе и хорошо знакомую с этой темой), сколько у американских старообрядцев детей в среднем на одну супружескую пару, то она ответила, что восемь детей. В Северной Америке, добавила она, чуть меньше, потому что там они живут несколько более разбросано, а в Южной Америке чуть больше, потому что они живут там кучнее.

Так что дело, думается, не столько в расовых особенностях афро-азиатских народов, сколько в характере мышления разных этносов и субэтносов. В характере мышления, который складывался и складывается под влиянием разных исторических обстоятельств.

Если раньше русский народ жил практически весь общинно, то затем, под влиянием новых политических и социальных обстоятельств, общинное начало стало в нём слабеть — и чем дальше, тем больше. А затем, после 1917 года, остатки общинной его организации были добиты окончательно и вымыты из сознания новых его поколений почти полностью. Что и предопределило последующее беспомощное его состояние.

Если в советской России по старообрядцам прошёлся всей своей тяжестью каток подавления религиозных организаций — и в результате общинное начало у них оказалось подорванным, то зарубежные старообрядцы избежали этой участи и сохранили свою общинную психологию и свои общинные навыки. А потому и высокую степень рождаемости даже в условиях городской жизни.

Итак, восстановление детородной продуктивности в русском народе невозможно без восстановления в нём общинного образа жизни.

ЧЕТВЁРТОЕ ПРЕИМУЩЕСТВО общинной жизни. Община не только помогает матери выхаживать детей, она и воспитывает их, то есть учит их уму-разуму и навыкам правильной жизни.

Современная мать не способна на это, потому что сама не знает толком ничего и даже не догадывается об отсутствии у неё главных знаний о жизни. Её голова наполнена множеством второстепенных или даже вообще не нужных знаний, а знания о том, в чём смысл человеческой жизни и как нужно жить правильно, у неё нет. Как и потребности в таком знании. Её не учили этому ни в семье, ни в школе, ни в высшем учебном заведении.

Как же она может воспитывать детей, если сама не знает азов правильной жизни? Но и современный отец, прошедший ту же школу «воспитания», не намного лучше её как воспитатель. А то и хуже.

Наука о смысле человеческой жизни, наука о том, как надо правильно строить свою семью, как надо правильно строить окружение своей семьи, как надо правильно относиться к своей религии и своему народу (и почему именно так, а не иначе), это НАУКА НАУК, это ядро всей системы человеческих знаний. С утратой этого ядра остальные науки утрачивают свою связь и свой смысл. Они разбегаются друг от друга всё дальше и оказываются в зависимости от тех, кто обладает деньгами. И не просто деньгами, а очень большими деньгами. И, следовательно, властью.

Наука в ходе капитализации жизни коммерциализируется и превращается в свою противоположность. В том смысле, что перестаёт служить разуму и добру и служит тому, что им противоположно. Подлинная наука, служащая Богу и человечеству, мировой плутократии не нужна. Она ей вредна и потому уничтожается ею сознательно. Наука же в качестве служанки мировой плутократии действительно совершенствуется и используется для прогрессирующего расстройства человеческих умов. И, как следствие, для разрушения народов. Для упрочения власти эгоистического меньшинства над бездумным большинством человечества.

Вот почему современные родители лишены основ здравого понимания задач воспитания. Этих основ нет в доступной им информации. А разрозненное состояние людей делает их не способными думать самостоятельно вообще о чём-либо, кроме сугубо личных их дел.

Однако, имея детей, трудно обойтись полностью без мыслей о воспитании. Поэтому какие-то мысли всё-таки оказываются в головах родителей. Или рождаются в них самостоятельно. Или принимаются по наследству от их собственных родителей. Или усваиваются от знакомых. Или вылавливаются из СМИ.

Случайные мысли, не связанные между собою в одно целое, но чаще всё-таки связанные кое-как с мыслью о добре. Хотя о том, в чём оно заключается, каждый думает в одиночку. Да и не очень-то думает, потому что много других забот.

И лишь немногие из родителей дорастают до понимания необходимости религиозного воспитания детей. Учат их сами азам христианского понимания мира, водят их в храм или даже отдают их в православные школы. А каков результат?

Дети послушно внимают своим родителям, пока малы. Но, подрастая, начинают чувствовать какую-то раздвоенность взрослого мира. В Бога, оказывается, веруют не все. А почему?.. Правила жизни, внушаемые родителями и священниками, тоже как-то, похоже, не действуют в большом мире. И даже в школе о них молчок. Но до сознания эти вопросы и наблюдения ещё не доходят. Они живут в подсознании и готовят почву, на которой произойдёт в дальнейшем отход детей, уже переставших быть детьми, от религии. Полный отход или частичный, у кого как.

Отход начинается в подростковом или юношеском возрасте, когда дети начинают превращаться во взрослых. Когда начинают думать самостоятельно и этим уже отделяются в чём-то от своих родителей. А затем начинают и вести себя самостоятельно.

Размеры семьи им уже тесны, их тянет общество и, прежде всего, общество их сверстников. А поскольку русской национальной общины, этой необходимой после семьи формы общества, у нас нет, то они втягиваются в общество для них чужое, не сознавая этого обстоятельства. А если не сознают его чуждости, то принимают его за общество нормальное, которому нет альтернативы. И, в результате, оказываются безоружными перед его духом и нормами его жизни, которые и усваивают, — кто быстрее, кто медленнее, кто в большем объёме, кто в меньшем. Причём усваивают с каждым новым поколением всё больше. То есть превращаются в нечто противоположное тому, на что рассчитывали их близорукие христианские воспитатели.

Коренной порок системы современного православного воспитания в том и состоит, что она игнорирует необходимость православно-русского общества для своих воспитанников. Она не сознаёт того, что христианские идеи и нормы жизни не работают в современном большом мире, то есть в мире маммоны. А своего собственного общества, в котором они работали бы, у православных русских людей нет. А если нет, то, значит, христианские идеи и нормы жизни должны атрофироваться и вытесняться из жизни христиан идеями и нормами жизни большого мира — нехристианского и даже всё больше уже антихристианского по его основным принципам жизни.

Сегодня православные христиане разрозненны даже в своих храмах. Подавляющее большинство прихожан почти любого храма знает в лицо друг друга, но не испытывает при этом никакого желания познакомиться друг с другом поближе. Это фактически чужие друг другу люди. Они даже не здороваются друг с другом. Вот тебе и «братья и сёстры». Язык не поворачивается выговаривать такие слова при нынешнем положении.

Современное семейное христианское воспитание, как и обучение в православных школах, не дают детям ни правильного представления об окружающем их мире, ни правильного представления о том, каким должно быть правильное общество и как его созидать.

Вот почему современные православные молодые люди, вступая в большой мир, оказываются, при всех освоенных ими науках, не мыслителями, не воинами и не созидателями правильного мира, каковыми они должны быть хотя бы в зачатке, но лишь приспособленцами к миру маммоны.

Что и предопределяет дальнейшую их судьбу. Как и дальнейшую судьбу всего Христианства в целом, если оно не осознает своей болезни и не исцелится от неё.

В отличие от маленькой одинокой семьи, в которой родители не могут давать своим детям здорового, хотя бы в основе своей, воспитания, община даёт детям такую основу. Здесь высокие истины могут быть не очень высокими (или даже ложными с христианской точки зрения), но они не повисают беспомощно в воздухе, как это происходит в мире разрозненных христиан. В национальной общине высокие для её членов истины «держат» её, а потому и сами «держатся» ею.

Здесь уже с детства человек начинает осваивать ту НАУКУ НАУК, о которой у нас речь была выше. Начинает понимать связь, существующую между семьёй, национальной общиной, нацией и национальной религией. И с возрастом понимает эту связь всё полнее и отчётливее. Понимает, что все эти институты «держат» друг друга лишь в их связке. Одно недостающее звено в цепи — и начинают гнить все остальные звенья.

В национальной общине дети и молодые люди приобретают навык здравого мышления и, следовательно, иммунитет по отношению к чужому для них миру. Понимание его порочности. Кроме того, они имеют в своей общине опору для всей своей жизни.

Спасительность национальной общины для жизни нации нельзя отрицать, но, с другой стороны, общину нельзя и идеализировать. Общины, как и религии, бывают разные. И примитивные по уровню своего нравственного и умственного развития, и паразитические по отношению к внешнему миру. Бывают и преступные общины. Но даже в этом последнем случае община воспитывает в своих членах верность своим, что уже поднимает преступников в нравственном отношении над теми, кто озабочен лишь собственным благополучием.

В общинном человеке его нравственное и умственное развитие зависит, в основном, от того, каков характер национальной идеологии его народа. Способна ли она совершенствоваться в интеллектуальном и нравственном отношении. И если она не способна, то в этом случае действительно возникает конфликт между общиной и её членом, поднявшимся по своему духовному развитию над её уровнем.

Вот почему разговор об общине имеет смысл только в том случае, если мы подразумеваем её способность к совершенствованию вместе с совершенствованием самого человека. Если мы готовы брать из прежних и ныне существующих типов общин всё лучшее, что в них было и есть. Но не их слабости и пороки. Если мы нацелены на постоянное совершенствование своей национальной общины.

Возвращаясь к теме общинного воспитания детей, отмечу ещё такие эффекты.

В общине не только сообща присматривают за каждым ребёнком, но и сообща учат его уму-разуму. Здесь каждый учитель по отношению ко всем младшим по возрасту, начиная уже лет с шести или семи. А если такой малолетний член общины уже учитель, то, значит, он не только сам усваивает твёрдо доступные ему истины, которым учит других, но и вникает с какого-то возраста в возможные казусы, связанные с ними.

Кроме того, есть ещё одно обстоятельство. Дети (да и не только дети, хотя они в особенности) усваивают ценные мысли и навыки не столько работой своих собственных умов, сколько подражанием авторитетам. Они подражают и взрослым, но особенно своим сверстникам, которые чуть старше их. Поэтому в национальной общине, где дети находятся по преимуществу в детской среде (причём, что особенно важно, в среде разновозрастной), освоение ими организующих их идей и навыков происходит куда естественнее и полнее, чем в общении их с одной только матерью, как это бывает, в основном, в малой и одинокой семье. Если даже у такой матери-одиночки три-четыре ребёнка, то все они, будучи оторванными от естественной для них национальной среды, не в состоянии развивать друг друга.

В детских же садах, где дети разбиты на одновозрастные группы, им некому подражать и некого учить. Тем более, что здесь нет единой, логически связанной системы идей и норм, организующей всякий народ. Здесь хаос идей и норм, неизбежный для общества либерально-космополитического. А хаос идей и норм не может воспитывать.

Кроме того, в яслях и в детском саду все чужие. А пребывание в чужой среде это причина того, что ребёнок замыкается в себе и проявляет себя в общении с другими не лучшим образом. Детские сады, лишённые необходимой для детей семейно-родственной атмосферы, это катализаторы детских нервных болезней, которые провоцируют и физические их болезни. А умножающиеся детские болезни, в свою очередь, отражаются на состоянии родителей, особенно матери. Они её угнетают, и её угнетённое состояние сказывается, в свою очередь, на детях.

Но и это ещё не всё. В современной «эмансипированной» семье, характерной для одиноких малых семей, авторитета одной матери не хватает для того, чтобы её слова были для детей действительно авторитетными. Авторитет матери ослабляется противоречиями между супругами, неизбежными при независимости жены от мужа и независимости мужа от жены. Эти противоречия между родителями не остаются не замеченными юными наблюдателями. И они не только ранят их сердца, но и роняют авторитет родителей в их глазах. А ссоры между родителями, доходящие до скандалов с обоюдными оскорблениями, роняют их авторитет ещё больше. А венчающие это безобразие разводы — ещё больше. Но вместе с падающим авторитетом родителей падает и авторитет родительских поучений.

Если бы, подчиняясь отцу своих детей, мать подавала им пример, как им следует относиться к нему, то и её собственный авторитет поднимался бы в их глазах. А не опускался, как это бывает обычно сегодня. Она была бы в глазах своих детей не только матерью, но и представителем грозного отца. И, покрывая мелкие грешки своих детей, пользовалась бы за это особой их признательностью.

Умная мать созидает авторитет отца, а не разрушает его. Авторитет отца это основа семьи. Авторитет отца обязывает его соответствовать высокому мнению о нём членов его семьи. Авторитет отца нагружает его ответственностью перед каждым членом его семьи. Обязывает его думать об общем порядке и условиях общего порядка в семье и в обществе. Авторитет отца способствует нравственному и умственному развитию всех членов семьи.

Если же авторитет отца разрушается, то разрушается и его ответственность перед семьёй. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Живите, как хотите, — замыкается он в себе и ограничивает свои обязанности по дому каким-то минимумом. И компенсирует свою неудачу в качестве отца, чем придётся. Кто чем, в зависимости от обстоятельств и своих человеческих качеств.

Ах, если бы авторитет матери крепился авторитетом отца, взирающего на детей с какой-то убедительной для них высоты. Если бы этот общий авторитет родителей крепился авторитетом всех родственников и всех взрослых членов общины. Если бы, кроме того, на детей взирал с самой большой высоты всевидящий Бог. Не только любящий их, но и грозный.

Вот это было бы условием подлинного воспитания детей. Когда сами воспитатели держат себя на высоте, а дети принимают от них и через них всё лучшее из исторического опыта жизни их народа. Вот когда шло бы постоянное накопление национальной культуры, а не постоянное её разорение.

На эту тему следовало бы сказать ещё многое, но, думается, и сказанного достаточно, чтобы понять главное: в мире разрозненных людей и разрозненных семей воспитание юного поколения невозможно. А если возможно, то лишь в такой малой степени, какой недостаточно не только для восхождения нации на всё большую духовную высоту, но даже для её удержания на том уровне, на каком она пребывает в данное время. В разрозненном состоянии народ обречён на постоянное скольжение вниз в нравственном и умственном отношении, и никакие внешние науки не способны спасти его от этого скольжения.

Итак, выше были названы и раскрыты четыре главных преимущества общинной жизни по сравнению с жизнью разрозненной. Повторю сказанное кратко: община «держит» национальную религию, община «держит» семью, община «держит» детородную способность семьи и национальное воспитание юного поколения. Без общины народ обречён на разрушение, а с разрушением народа рушится в человеке его человечность.

К этим главным преимуществам общинной жизни можно добавить ещё ряд вытекающих из них преимуществ, относящихся к разным сторонам личной и общественной жизни. Перечислю их и скажу о них тоже.

В псевдо-обществе, состоящем из разрозненных людей, неизбежен рост алкоголизма, наркомании, разврата и преступности всякого рода. Борьба с ними заведомо неэффективна до тех пор, пока не устранена порождающая их причина. Поэтому исцеление от названных болезней невозможно иначе, как через восстановление в русском народе (и в других народах Земли) общинного строя жизни.

Из видов преступности, о которой сказано выше, отмечу здесь два вида.

Это, во-первых, преступность представителей государства, использующих свою власть не в интересах государства, а в своих личных и клановых интересах. В результате государство оказывается в плену у своих собственных агентов, почти открыто торгующих его интересами и его собственностью. Эти агенты-перерожденцы, ради сохранения своей власти, сплачиваются и выдавливают из государственного аппарата добросовестных работников.

Во-вторых, это преступность не наделённых государственной властью грабителей и вымогателей, которые тоже организуются в сообщества и подчиняют себе население страны с целью его эксплуатации.

Эти две преступные силы нуждаются друг в друге не только потому, что мафия готова платить чиновникам за то, чтобы те смотрели сквозь пальцы на её дела (или даже покровительствовали ей), а чиновники, в свою очередь, рады использовать мафию для увеличения своих доходов. Ничуть не меньшее значение имеет ещё то обстоятельство, что сама деятельность мафии была бы невозможна без преступников, оседлавших государство, а эти последние не имели бы без господства мафии над разрозненным населением дополнительной гарантии своей безопасности.

Эти две преступные силы усиливают друг друга, а потому и происходит их неофициальное сращение. В этих условиях свобода и достоинство любого разрозненного человека имеют иллюзорный характер. И эта иллюзия сохраняется лишь до тех пор, пока такой человек никому не нужен и никому не мешает. А если начнёт мешать или заинтересует чем-либо преступников, то им не составит большого труда подчинить его себе полностью или уничтожить физически.

Вот какая реальность скрывается за словами о «правах человека», гарантированных, якобы, всем гражданам в так называемом «правовом обществе». Подлинная охрана подлинных прав человека возможна лишь в обществе, построенном по типу семьи, где каждый его член работает на общее благо и потому ценен для всех и бережётся всеми.

Добиться полной безопасности в мире грешных людей человек не сумеет никогда, но его стремление к наибольшей безопасности для его семьи и для его народа это праведное стремление. Если такое стремление у него есть, то ему остаётся лишь понять, что наибольшая безопасность для них достигается правильной организацией его единоверцев и соплеменников. Понять — и способствовать этой правильной организации.

Чем больше и сильнее будет твоя национальная община, чем больше будет таких общин в твоём народе и чем лучше твой народ будет организован, тем больше будет гарантий того, что каждый его представитель будет защищён от преступников всякого рода.

В мире разрозненных людей надежда на возрождение государства с приходом нового его руководства это беспочвенная надежда. Это надежда на чудо.

Но если бы даже такое чудо произошло, то новое руководство страны всё равно завязло бы в неразрешимых проблемах, порождённых и порождаемых разрозненным существованием людей.

Без правильного представления о том, каким должно быть правильное общество, не может быть ни истинного вождя, ни его соратников, ни начатков твёрдой почвы в народе, на которые вождь и его соратники могли бы опереться. Если население останется жидкой массой, безвольной и неразумной, каковой оно становится с разрушением общинных и национальных идей, то любой вождь будет бессилен. И никакие соратники ему не помогут. И никакого исцеления нашего государства от разрушающих его болезней не будет.

Если же русские люди поймут, что разрозненное их состояние это их смерть (и, следовательно, начнут думать о том, как им возродить свои национальные общины), то появится надежда на то, что они, пусть и не сразу, сумеют это сделать. Поначалу будут созидать свои общины неудачно, а затем, осмысливая свой отрицательный опыт, научатся совершенствовать своё искусство. И, наконец, обретут действительный способ возрождения своего народа.

А с его возрождением начнёт возрождаться и русское государство. И будет возрождаться в более правильном виде, чем это было когда-либо в нашем прошлом.

Но здесь надо оговориться. Идея общинного строя жизни это фундаментальная идея, но её одной недостаточно для возрождения нашего государства в новой силе. Необходимы, наряду с этой идеей, другие важные идеи, отсутствие которых в нашем прошлом стало причиной скольжения русского народа в пропасть.

Например, важно понять ту простую истину, что совокупный эффект того или иного государственного устройства и той или иной государственной политики должен оцениваться, в первую очередь, не по усилению или ослаблению военной и экономической мощи государства и не по размерам новоприобретённых или утраченных им территорий, а по духовному и физическому состоянию государствообразующего народа — этого ядра всей государственной системы. Если это ядро ослабевает настолько, что перестаёт быть хозяином в своём собственном государстве, то не помогут этому государству никакие внешние успехи. И его катастрофа в будущем, при сохранении этого ненормального положения, неизбежна.

И ещё один эффект общинной организации людей.

Общинная организация человечества является условием его спасения от экологической катастрофы, неизбежной при разрозненном состоянии людей. Это разрозненное состояние, как уже говорилось выше, разрушает их нравственность, разрушает их разум (ибо разум, утративший свою нравственную основу, заболевает и вырождается в безумие) и, следовательно, разрушает их ответственность за состояние общества и природной среды. Разрозненный человек загаживает и отравляет не только себя самого, но и всё пространство вокруг себя.

Однако дело не только в разрозненных людях. Не меньшее значение имеет сама разрушительная идея, заложенная в основание современного псевдо-общества, имя которому капитализм.

Капитализм начинался с раскручивания в людях ложных потребностей с целью увеличения рынка и, соответственно, доходов торговцев, обслуживавших эти потребности. И он невозможен в принципе без всё большего их раскручивания.

А ложные потребности людей не только обессиливают и уродуют их в духовном отношении; они извращают сам строй хозяйства. Истинное хозяйство это способ обслуживания истинных потребностей людей, одной из которых является их потребность в окружающей их живой и богатой природе. Нынешнее же извращённое хозяйство это способ истребления природы ради наживы обезумевших предпринимателей и торговцев.

Идея, заложенная в основание капитализма, прямо противоположна идее праведной жизни. То есть жизни скромной в материальном отношении и потому позволяющей человеку иметь время и силы для неспешных раздумий о смысле человеческой жизни и правильном её устроении. Такая скромная в материальном отношении жизнь позволяет человеку быть сотрудником Бога и всех добрых людей в деле созидания всё более совершенного мира.

Но скромная личная и семейная жизнь не есть отрицание материального богатства людей в принципе. ИСТИННОЕ МАТЕРИАЛЬНОЕ БОГАТСТВО ПРЕКРАСНО. Всё дело в том, каким оно должно быть, чтобы быть прекрасным.

Истинное материальное богатство возможно лишь в том случае, если оно служит истине и добру. А это возможно только тогда, когда семья, обеспечив себя скромным достатком, позволяющим ей развиваться духовно, радеет не о дальнейшем увеличении своего материального имущества, а о достатке своей национальной общины. И вкладывает свой труд и свои материальные средства в её развитие. Такой вклад есть самое выгодное для семьи помещение плодов её труда, потому что национальная община это её крепость и сила. Вкладывая свои силы и деньги в свою общину, семья обеспечивает себя спасительной для неё средою и созидает в себе и вокруг себя мир высоких отношений между людьми, вне которого любое богатство уже не богатство.

Так и община. Если она приобретает скромный материальный достаток, делающий её способной к развитию, то заботится в дальнейшем не о наращивании своего материального богатства, а о создании вокруг себя других, родственных ей по духу, национальных общин, усиливающих её в самых разных отношениях.

И так далее. Сначала выстроим правильно свой народ, а затем поможем другим союзным народам выстроить себя правильно. А затем приблизимся и к задаче правильного строя всего человечества.

Вот когда будет по-настоящему спасена природа. Лишь правильной организацией человека и всего человечества в целом. Созданием нового типа цивилизации, ещё небывалого в человеческой истории. Цивилизации, в которой не на словах, а на деле, будет осуществлена правда христианского образа жизни. Хотя бы в той мере, в какой это посильно для нас на этой земле.

Но начало пути к гармонии в человечестве и в отношениях между человечеством и природой это организация нашей национальной общины.

А теперь представлю самые обычные возражения на апологию национальной общины.

ПЕРВОЕ ВОЗРАЖЕНИЕ. Мне говорят, что это неправда, будто общинный строй есть условие здоровой жизни общества. Дело, говорят, не в общинах, а в том, кто нами правит. Будет у нас правильное правление — будет и возрождение нашей семьи, будет и возрождение нашей экономики, будет и возрождение нашей национальной культуры. И всё остальное у нас будет. Милиция будет бороться с преступниками, чиновники перестанут брать взятки, алкоголики бросят пить, а цены на всё станут такими низкими, что всякий ропот утихнет.

Темы государства я уже касался выше, но дополню сказанное такими ещё соображениями.

От правильного руководства действительно зависит очень многое, с этим нельзя не согласиться. Очень многое, но далеко не всё, как думает теперь большинство русских людей, ошарашенных разрушительной политикой руководителей Российского государства.

Правильное руководство это одно из условий возрождения нашей страны, но не единственное условие. Это не панацея от всех бед. Как птица не полетит, если одно её крыло не будет помогать другому, так и правильное руководство окажется бессильным, если понадеется на одну лишь свою силу и не призовёт на помощь себе другую силу, заключённую в самом народе. Заключённую в нём потенциально и не раскрытую актуально по причине ложной его организации.

Эта вторая сила есть сила общинной организации народа. Именно община, как уже говорилось выше, является условием нравственного и умственного развития людей. Если общинная жизнь народа уродуется, а затем и разрушается, то в дальнейшем неизбежен процесс всё большего духовного вырождения людей. Неизбежна порча как населения страны в целом, так и того «человеческого материала», из которого набирается состав государственной организации.

При низком качестве людей самое прекрасное руководство будет бессильно осуществить свои идеи на практике: его инициативы будут вязнуть в своекорыстных проводниках его политики и в самой развращённой, а потому и низкоумной, массе населения. Из глиняных в нравственном отношении людей нельзя создать золотого в нравственном отношении общества.

Вот почему правильная патриотическая политика заключается не в сосредоточении всех сил борцов за лучшее будущее на одной только политической проблематике, а в сочетании политической борьбы с раскрытием правды о том, каким должно быть правильное общество. Не имея этого ориентира и не организуя правильно свой народ, политики обречены быть слепыми политиками, заведомо не способными на победу. Что мы и наблюдаем сегодня.

ВТОРОЕ ВОЗРАЖЕНИЕ. Мне говорят, что общинная организация народа возможна лишь в самой малой его части. Она возможна, якобы, лишь в сельской местности, где люди живут компактно и где они связаны с землёю. А современное хозяйство это хозяйство, по существу, городское. Оно исключает связь людей с землёю и компактное проживание общинников.

Что связь человека с землёю важна, с этим следует согласиться. Но восстановление этой связи может происходить лишь по мере духовного возрождения людей и освобождения экономики от её современных уродств. Современная экономика это больная экономика и современный город это больной город. Их переустройство и приспособление к истинным потребностям человека есть объективная необходимость. Иначе род человеческий извратится уже окончательно.

Что же касается утверждения, будто нынешний большой город исключает возможность существования в нём национальной общины, то оно явно противоречит факту приспособления самых разнообразных национальных общин к условиям городской жизни. В США и Европе китайцы, японцы, мексиканцы, евреи, армяне, негры, цыгане, арабы, турки и многие другие переселенцы живут как разрозненно, так и в своих национальных общинах. Чем выше уровень национального сознания в каком-либо народе, тем сильнее тяга его представителей к совместной жизни в своих национальных общинах.

Национальная община это очень гибкая и очень жизнеспособная форма самоорганизации людей. Она может подстраиваться даже к очень плохим для неё внешним условиям жизни. Но её главная задача не просто подстроиться к чужеродному для неё миру, а начать перестраивать его под себя. Под свои собственные интересы. Поначалу перестраивать его частично, а затем во всё большем масштабе.

Если богатые люди могут строить для себя особняки и огораживать их заборами, то почему общинники не могут построить для себя большой дом и тоже огородить его забором?

Они не только могут сделать это, но и делают это уже кое-где. Самый яркий пример тому — разбросанные по всему миру «чайна-тауны». Но свои национальные дома строят на чужой территории не только китайцы.

Чем хороши такие дома? Здесь общинное пространство практически закрыто для посторонних. На такой территории преступникам нечего делать, потому что здесь десятки внимательных глаз наблюдают за каждым шагом любого чужого человека.

Кроме того, в таком доме есть своя служба охраны. Здесь за детей можно не беспокоиться. А для самих детей здесь простор для общения с множеством общинников самого разного возраста. И в остальных отношениях здесь всё приспособлено для истинных нужд общинников.

В таком доме есть (или должны быть) помещения для общих собраний и для совместного досуга как молодых, так и людей более зрелого возраста; здесь и общая библиотека с читальным залом, и общий спортивный зал, и медицинская служба, и юридическая. И, может быть, что-то ещё.

А если это будет не один дом, а два или три рядом стоящих дома? Если это будет микрорайон, принадлежащий нескольким родственным общинам? Тогда это будет, в своём роде, маленькое автономное государство со своими магазинами, своей прачечной, своими небольшими кустарными или машинными производствами.

Здесь найдётся место и для женского труда, и для юношеского, и для детского; причём труда в таких формах, которые соответствовали бы максимально их половым и возрастным особенностям.

Такой городской район мог бы снабжаться продуктами питания от их непосредственных производителей на селе, минуя грабителей-перекупщиков. Такой район мог бы помогать своим сотрудникам-крестьянам в самых разных отношениях. Обеспечивать их, например, дешёвой гостиницей при их наездах в город, позволять им пользоваться местным общинным овощехранилищем. А на селе можно было бы создать, по договорённости с крестьянами, дешёвый летний лагерь для своих детей, чтобы они не только проводили каникулы на природе, но и знакомились с крестьянской жизнью, помогали крестьянам в чём-то своим трудом. Детство, лишённое труда, это порочное детство. Да и взрослые могли бы проводить свой отпуск в таком «своём» селе с пользою для себя и для местных крестьян. Вот это была бы кооперация.

В общинном доме возможен и свой детский сад, принципиально отличный от современных детских садов. Здесь собирались бы на половину дня или на треть дня дети родственников и соседей под руководством не чужих наставников, а своих же родных и близких, единоверцев и соплеменников. Здесь религиозное и национальное воспитание детей не отравлялось бы безбожием и космополитизмом современных детских садов, а усиливалось и развивалось.

А если возможны свои национальные детские сады, то почему бы не быть и своим национальным школам?

Выход из общины во внешний мир здесь будет открыт для каждого общинника. Но он будет выходить во внешний мир не духовно слепым, а духовно зрячим и уверенным в себе человеком. Знающим, что у него за спиною есть его крепость его национальная община.

ТРЕТЬЕ ВОЗРАЖЕНИЕ. Оно есть разновидность предыдущего возражения.

Мне говорят, что при общинном строе невозможны крупные формы производства, что общинная жизнь подразумевает малые предприятия, организуемые самой общиной. В этом утверждении есть какая-то доля правды, но только доля, потому что, как уже говорилось выше, община есть гибкая форма самоорганизации людей. Она способна приспосабливаться к разным условиям жизни, в том числе и к не лучшим для неё, а затем изменять эти условия, приспосабливая их к себе.

Если семья не разрушается оттого, что мужья работают вне дома, то почему должна разрушаться от этого община? Центр тяжести общинной жизни не в хозяйственных делах, а в нравственном единстве общинников и совместном их проживании. Центр тяжести там, где дети и жёны, где родственники и соседи, где общая организация и общая территория.

Сказанное подтверждается практикой жизни современных общин, члены которых работают на разных работах вне своей общины. Утром уходят на работу из неё, а после работы в неё возвращаются.

Кроме того, надо учесть, что не только средние предприятия, но даже малые вполне жизнеспособны при современном хозяйственном строе. А при общинном строе повысится не только их роль, но даже роль кустарного производства. И, следовательно, умножатся соответствующие рабочие места как на территориях самих общин, так и поблизости от них.

«А если говорить, — пишет крупнейший наш экономист М.Ф. Антонов, — о постиндустриальном, информационном обществе, то там мелким предприятиям, объединяющим членов артели единомышленников, может принадлежать, особенно в инновационной сфере, важнейшее место во всей структуре общественного производства» (М.Ф. Антонов «Экономическое учение славянофилов», М., Институт русской цивилизации, 2008, стр. 399).

ЧЕТВЁРТОЕ ВОЗРАЖЕНИЕ. Мне говорят, что современные русские люди настолько завязли в своём бездумном и беспочвенном образе жизни, что изменить его уже не способны. А если даже какая-то их часть окажется способной что-то делать по части организации своих общин, то рост их будет, как не трудно догадаться, столь медленным, что не сможет предотвратить вымирание основной массы русского народа. Да и не допустят враги русского народа возникновения даже первых русских общин, не говоря у ж об их размножении.

Что можно ответить на это возражение? Мы не знаем сегодня действительного состояния русского народа: убит он духовно или тяжело ранен. Мы знаем лишь то, как ведут себя русские люди в настоящее время, когда они не видят разумного выхода из нынешнего положения. Не видят его, а потому и ведут себя не лучшим образом.

Но могут ли они вести себя иначе, если значение русской национальной общины для них не раскрыто?

Вот почему судить о том, способны ли русские на создание своих национальных общин или уже не способны, пока рановато. Поначалу надо раскрыть их значение и показать, каким образом их создавать в наше время. А затем довести этот общинный проект, по возможности, до каждого русского человека. И впрячься самим в практическое его осуществление. Вот когда мы увидим, способны ли современные русские люди на разумную деятельность или уже не способны.

Рост русских общин, если он начнётся, может быть очень медленным, но может стать и взрывоподобным, если государство поймёт спасительность для себя общинной организации народов. Нельзя исключить полностью, что со временем даже нынешние враги русского народа перестанут быть его врагами и начнут помогать русскому делу. Это может произойти в том случае, если они поймут, что с уничтожением русского народа сами окажутся в отчаянном положении. Намного худшем, чем при добросовестном сотрудничестве с ним.

В связи с чем полезно вспомнить, что христианский переворот в Римской империи совершился тогда, когда христиане были в количественном меньшинстве (что-то около 10 процентов от всего населения) и как материальная сила были несравнимы с материальной силой Римского государства. Причиной переворота стало духовное состояние римского общества.

Причина была в том, что язычники доросли до понимания нравственной несостоятельности своих богов, но были вынуждены поддерживать их культ ради спасения своего государства. Они понимали, что общая религия есть главная связь, связывающая людей в единое целое, а потому она же есть и духовное основание их государства. Рухнет это основание — и вслед за ним рухнет империя.

Но формальная вера в языческих богов не могла спасти сердца римлян от фактического идейного опустошения, которое влекло за собою и нравственное их опустошение. Население империи разлагалось в нравственном отношении, а нравственность это тоже, наряду с религией, необходимое условие существования государства. Опустится нравственность ниже какого-то уровня — и потребуется лишь какой-то внешний или внутренний толчок, чтобы государство распалось.

Вот почему смена примитивной и нравственно несостоятельной религии в Римской империи религией высокого типа стала объективной необходимостью. И невозможное стало возможным: потомки врагов христианства стали на его сторону и позаботились о его торжестве в империи.

Нечто подобное может произойти и в нашем будущем, хотя гарантии, что это случится, нет никакой.

Всё зависит от многих условий, угадать которые заранее невозможно. Всё может быть — и новая жизнь русского народа, и окончательная его смерть. А потому и гипнотизировать себя заранее мнимым всемогуществом его врагов — значит помогать этим врагам.

Всё зависит от многих условий, одно из которых (и самое, думается, главное) — сумеют ли сами русские развить такую энергию в деле своей самоорганизации, которая сделает невозможное возможным. Сумеют ли донести правильные идеи до каждого русского человека и пробудить его тем самым к высшей жизни. К служению Богу и своему народу.

22 августа 2008 г.

Апология русских собраний

Предварительные замечания

Иногда говорят, что нужна технология создания русской общины. Но община не техническое сооружение. Её нельзя создать. Её можно вырастить, как выращивают растение из семени. Хотя и это сравнение хромает. Потому что в данном случае семенем является духовное семя — мысль русских людей о своей общине. Только по мере развития этой мысли в их собственных головах они будут стягиваться в нечто общее, сознающее своё единство.

Разница между техническим сооружением и духовным единством членов национальной общины в том, что в первом случае кто-то делает что-то из пассивного материала, а во втором случае самостоятельно мыслящие и свободные существа сами выстраивают себя в некое подобие семьи, повторяющее её в более крупном масштабе. Но повторяющее её не структурно, а в нравственном отношении. Национальная община это, в нравственном отношении, БОЛЬШАЯ СЕМЬЯ, состоящая из малых семей, родственных друг другу как духовно, так и по своей плоти.

Так будет, думается, по существу. Но как образное выражение слова о строительстве общины и технологии этого дела, на мой взгляд, допустимы. Надо только не забывать, что это образное выражение.

И ещё одно предварительное замечание. Разговор о нации, национальной общине и русских собраниях невозможен без такого ключевого понятия, как «национальная идеология». Вокруг этого понятия и будет строиться настоящая статья. Её можно было бы начать с раскрытия содержания этого понятия во всей его полноте, но это большая тема, которую едва ли можно раскрыть до конца.

Кроме того, эта тема, если бы я уделил ей много места в начале статьи, заслонила бы собою для невнимательного читателя связь этой статьи с предыдущей моей статьёй — о важности национальной общины для жизни нации. Понимание же связи этих двух тем (или даже, точнее, трёх — семьи, национальной общины и способов её выращивания) необходимо для правильного понимания каждой из них. Потому что лишь в общей связке каждая из этих тем может быть понята правильно.

Поэтому в начале статьи я дам лишь краткое представление о национальной идеологии, а ближе к концу статьи разверну его более полно.

Итак, вот это краткое определение: Национальная идеология есть сумма идей и норм жизни, организующих членов нации в единое целое. Национальная идеология это идейный и поведенческий каркас нации. Если разрушается этот каркас — нация распадается на её элементы, утрачивающие со временем остатки былых своих черт. Человек в этом случае разрушается нравственно и в умственном отношении, хотя может оставаться при этом вежливым и законопослушным человеком. И даже большим специалистом в какой-либо частной области знания.

Главная мысль моей статьи

Современные русские не способны создавать свои национальные общины. А почему? На то есть три причины.

Во-первых, национальная община невозможна без национальной идеологии, а у современных русских её нет и создать её, оставаясь в разрозненном состоянии, они не способны.

Во-вторых, современные русские невежественны в религиозном, национальном и семейном отношении. И, кроме того, не имеют навыков самостоятельного мышления по этой части. А это значит, что если даже какой-нибудь мудрец создаст для них самую прекрасную русскую национальную идеологию, то они будут не способны её понять, а использовать для своей самоорганизации — тем более. Подари медведю автомобиль — он на нём не поедет.

И, в-третьих. Современные русские обокрадены не только интеллектуально, но и по части своего воспитания. Они эмоциональны сверх меры, они не умеют держать свои чувства под контролем своего разума. Быстро сходятся и быстро разлетаются в разные стороны. Недисциплинированны, безответственны, матерщинники и т.д. Можно исписать целую страницу, перечисляя их пороки. С такими качествами они не только не способны создавать свои общины — они развалят самую лучшую общину, если она, обезумев, примет их в себя в таком их состоянии.

Мне могут сказать, что я русофоб, потому что безбожно преувеличиваю наши пороки, прекрасные же качества русского народа не вижу в упор. Мне могут сказать, что русские, по крайней мере, ничуть не хуже других народов — как в нравственном отношении, так и в интеллектуальном.

Но что это значит — не хуже? Если другие народы тоже идут ко дну, то много ли радости в том, что мы ничуть не хуже? Нам надо быть лучше других народов, а для этого не равняться на них и не щуриться близоруко на свои пороки. Их надо видеть зорко, чтобы искоренять. Иначе пороки повиснут на наших прекрасных качествах и нейтрализуют их. Или даже сделают их посмешищем, как это, впрочем, уже происходит сегодня.

Итак, русские в современном их состоянии не способны на создание своей национальной общины. Но это не значит, что они не способны на это в принципе. Они могут её создать, если захотят её создать и начнут учиться этому делу.

Школой же их самообучения и самовоспитания должны стать регулярные РУССКИЕ СОБРАНИЯ, на которых участники их будут ликвидировать свою неграмотность по части организующих нацию идей, а в дальнейшем будут обсуждать как общие контуры своей будущей русской национальной идеологии, так и составные её части. В ходе таких обсуждений они будут учиться думать о высоких предметах, и в результате содержание русской национальной идеологии будет выясняться для них постепенно со всё большей полнотою и чёткостью. Кроме того, такие собрания будут дисциплинировать русских, воспитывать в нравственном отношении и приучать поначалу к простейшим навыкам взаимопомощи, а затем и ко всё более сложным.

Русские собрания по мере их совершенствования и разрастания станут превращаться в дальнейшем в маленькие и слабенькие русские общинки, а затем во всё более сильные и крупные общины. Они будут связаны друг с другом и будут помогать друг другу.

Русские собрания это своего рода эмбрионы русских общин. Но с превращением их в общины они не должны исчезать. В этом их отличие от зародышей. Они должны сохраняться как абсолютно необходимый для здоровья нации институт её жизни. Русские собрания это условие постоянного совершенствования русских умов и, следовательно, русских порядков, без чего нация обрекается поначалу на застой, а затем и на деградацию. Без постоянного повышения уровня своего национального сознания народ не может справляться с постоянно возникающими новыми проблемами в своей жизни и заболевает по причине их игнорирования или ложного их решения.

Отсутствие в прошлом русских собраний стало главной причиной деградации русского национального сознания и, как следствие, атомизации русского народа. А если атомизации, то и его бессилия.

Вот главная мысль моей статьи.

А теперь, сказав главное, буду пояснять его другими соображениями. При этом мне придётся, ради большей понятности, повторять в чём-то сказанное ранее.

Прежде, чем объединиться, следует разделиться

Попытки собрать современных русских вместе для выработки общерусской идеологии приводят к плачевному результату: такого раздрая, похоже, не бывает нигде, кроме таких собраний.

Если же к этому идейному раздору добавить ещё и амбиции некоторых руководителей русских организаций, заботящихся не столько об общем деле, сколько о своём лидерстве; если учесть обокраденность современных русских по части воспитания и, следовательно, их малую способность к парламентским выражениям; если, далее, учесть заинтересованность врагов русского народа в сохранении и усилении внутрирусских противоречий, то картина плачевного состояния русских умов на сегодняшний день будет, возможно, полной.

Руководители наших национально-патриотических организаций и нашей печати, скорее всего, знают или догадываются о том, что у них ничего не получится, если они организуют публичную дискуссию о русской национальной идеологии. Не получится ничего, кроме конфуза. А потому и не решаются на такую дискуссию.

Но как быть тогда с той простой истиной, что без общины русский народ обречён на окончательное разрушение, а условием возрождения русской общины как раз и является возрождение в новой силе русской национальной идеологии?

Скорее всего, руководители наших национально-патриотических организаций и нашей печати эту простую истину ещё не усвоили. Иначе они не отказались бы так легко от попыток преодолеть неизбежный начальный раздор по этой части и найти, пусть и с трудом, способ выработки русской национальной идеологии. Хотя бы начать это дело.

Позволительно спросить: ну, и что с того, что поначалу будет конфуз? Отрицательный результат это тоже результат. Он заставит искать причины неудачи. Если первый блин окажется комом, то второй может оказаться чем-то лучшим первого блина. А третий, возможно, даже хорошим.

Начнись дискуссия на столь важную тему — и её участники догадаются, в конце концов, о том, что лебедь, щука и рак не способны сдвинуть воз с места. Они блокируют усилия друг друга. А русские православные, русские атеисты и русские неоязычники, не говоря уж о других идейных антагонистах, собранные вместе для выработки общей идеологии, это те же самые герои крыловской басни.

Идеи могут прорастать только в сочувственной им среде.

Чтобы выработка русской идеологии началась, русские должны разделиться на собрания единомышленников или, по крайней мере, близких по мировоззренческим и социальнополитическим взглядам. Потому что только в среде сомысленников их представления о русском национальном единстве получат возможность раскрываться во всё большей полноте. Как раскрываются свойства растения, заключённые в его семени. А в результате будут возникать разные версии русской национальной идеологии.

Мне могут сказать: нам нужна общая русская идеология, а не десятки разных русских идеологий. Если мы последуем твоему совету, то у нас возникнут идейные и организационные зародыши разных русских народов. Зародыши, которые вырастут со временем в разные русские народы. Причём, скорее всего, не просто разные, а враждебные друг другу русские народы.

Я думаю, что такая опасность не исключена. Но то, что происходит сегодня, хуже этой предполагаемой опасности неизмеримо. Население в атомизированном его состоянии попросту нежизнеспособно. Оно уже вырождается и выродится окончательно, если не изменит свой нынешний образ мысли и образ жизни.

А выйти из этого нежизнеспособного состояния сразу в состояние жизнеспособное невозможно. Как невозможно для него и выработать сразу полноценную русскую идеологию.

Нынешнее состояние русского населения таково, что собрать его в народ, то есть объединить идейно и организационно, нельзя ни легко, ни быстро, ни одноэтапным способом. Эта цель может быть достигнута только с большим трудом, не так скоро и не прямолинейным движением к ней, а движением сложным, двухступенчатым или даже трёхступенчатым. Потому что состояние и положение русского народа будут меняться по мере его продвижения к этой цели.

Сегодня можно лишь НАЧАТЬ этот выход из нежизнеспособного состояния посредством образования мельчайших групп сомысленников, осознавших необходимость не только создания зрелой русской национальной идеологии, но и развития своих собственных умов для всё более правильной ориентации в этом мире. Потому что одно без другого невозможно. Ни создание зрелой русской национальной идеологии невозможно без развития русских умов, ни развитие русских у мов невозможно без их участия в выработке зрелой русской национальной идеологии.

Иллюзия того, что современные русские умы достаточно развиты, поддерживается верой в превосходство былой советской системы образования над иностранными системами образования. Поэтому успевшие получить советское образование имеют высокое мнение о состоянии своих умов. Но они не догадываются о том, советская система образования, дававшая своим воспитанникам обильные знания о природе и технике, лишала их самой главной науки, без которой все остальные знания бессильны. Она лишала и лишила их науки о смысле человеческой жизни и правильном её устроении, без которого невозможно правильное устроение общества. Советская система образования лишила их знаний и способности мыслить о Боге, о человеке, семье и своём народе. Или, точнее, дала о них ложные представления, почему и сделала своих воспитанников беспомощными в организации личной и общественной жизни.

Нынешнее жалкое состояние русского народа это закономерный результат советской системы образования.

Хотя справедливости ради надо сказать, что и дореволюционная российская наука, основанная на ложных европейских началах, тоже разоружала русский народ и подготовила его катастрофу 1917 года.

Вот почему сегодня так важно осознать свою нищету по части истинного образования и начать образовывать себя в указанном выше направлении.

Что даст русским людям такого рода коллективное самообразование и коллективное обсуждение важных тем?

Уже сама сосредоточенность ума на том или ином предмете позволяет видеть его более зорко, чем без такого сосредоточения. А регулярное возвращение к такой сосредоточенности на важных для национальной жизни предметах, которое будет происходить на русских собраниях, позволит постигать их всё отчётливее. Тем более, что здесь личное их осмысление будет сочетаться с коллективным их осмыслением. При таком сочетании личная мысль будет работать продуктивнее на порядок. А потому и уровень коллективной мысли будет расти постоянно.

Всё увеличивающаяся зоркость членов совместно мыслящего коллектива позволит им обнаруживать погрешности в своих прежних представлениях о тех или иных предметах. И, следовательно, отбраковывать эти погрешности. То есть уменьшать недоразумения, разделяющие ныне русских людей. И чем дальше, тем больше.

Если невежество русских людей по части созидающих нацию идей развело их в разные стороны (или, во всяком случае, способствовало этому в громадной степени), то устранение этого невежества будет их сближать.

И ещё большее сближение русских людей будет происходить в том случае, если они поймут, что источником разделяющих их недоразумений является не только их невежество по части фундаментальных идей, но и политические их страсти. Невежество, соединённое с политическими страстями, это почти непобедимая сила. И эта сила работала вчера и работает сегодня на разделение русских.

Страстных невежд можно водить за нос в любую сторону, уверив их в том, что ведут их в правильном направлении. Как это было у нас и в революциях начала XX века, и в революцию его конца.

Забегая несколько вперёд, скажу, что объём недоразумений, разделяющих ныне русский народ, будет таять (если русские собрания станут нормой русской жизни) не только в силу отмеченных выше обстоятельств, но и в силу некоторых других, речь о которых пойдёт чуть ниже.

Теперь же, в связи с темой политических страстей, несколько соображений о русских партиях.

О русских партиях

Осуждая политические СТРАСТИ, я не осуждаю ни в коей мере политический РАЗУМ. Политические страсти затмевают политический разум. И от этих страстей, как и от своего невежества, невозможно освободиться одним махом. От них можно освобождаться лишь постепенно, по мере совершенствования своего разума и связанных с ним норм жизни.

Политическая страсть это стремление утвердить свою власть и навязать своё понимание вещей силой. Политические страсти порождают гонения на инакомыслящих, революции и гражданские войны, как горячие, так и холодные. Политические страсти разделяют народ на противоборствующие части и, кроме того, разделяют народы враждою друг к другу.

А политический разум это стремление раскрыть созидающие нацию идеи во всей их полноте и сделать их понятными каждому члену нации. Кроме того, политический разум это стремление выстроить человечество не как скопище враждующих друг с другом народов, а как союз народов, противостоящий их разрушителям. А в идеале даже как семью народов.

Политические страсти неизбежны при разделении русских националистов на разные партии, программы которых отражают разные умонастроения их руководителей. Эти конкурирующие программы отличаются от возможных версий русской национальной идеологии тем, что имеют исключительно политический характер. В них отсутствуют такие ключевые для жизни нации темы, как тема семьи, тема национальной общины, тема воспитания юного поколения и другие важные для самоорганизации нации темы. Если же в партийных программах эти темы как-то всё-таки затрагиваются, то лишь в самых общих чертах, не позволяющих понять ни причины расстройства нашей национальной жизни в этих областях, ни способы созидания в современных условиях той же семьи, той же общины, той же системы воспитания, и т.д. А это, повторю, ключевые темы, без раскрытия которых русские люди остаются и останутся слепыми и не способными ни на что, кроме протестных акций и отрицательных эмоций по отношению к своим противникам.

Но русские партии игнорируют эти фундаментальные темы не случайно. Они игнорируют их потому, что ставят своей целью не самоорганизацию русского народа, а завоевание политической власти в стране. Хотя это вещи взаимосвязанные. И подчиняют этой цели свою идеологию. Исключают из неё, как им кажется, всё лишнее, что могло бы помешать их успеху.

При такой направленности их сознания выработка национальной идеологии оказывается делом не только отвлекающим от главной партийной цели, но и, хуже того, отвлекающей на дело, как им представляется, безнадёжное. Взявшись за которое, партия в нём завязнет.

Да и зачем ей какая-то другая идеология, кроме её собственной? Партия уверена в том, что имеет ОСНОВЫ будущей русской национальной идеологии в виде своей собственной программы. Придём к власти, — думают её руководители, — тогда и развернём свою программу в русскую национальную идеологию.

Вот почему партия ведёт себя подобно коммерческому предприятию, заинтересованному в рекламе своего товара, а не в обнаружении всех его качеств.

Конечно, было бы несправедливо видеть в существующих русских партиях одни их пороки. Русские партии это центры собирания русских людей и первичной их организации. Это источники правдивой информации о происходящем в стране и мире. Это пропагандисты национально-патриотических идей. Это организаторы публичных протестов против антирусской политики правителей России.

Но видеть одни лишь достоинства русских партий, не замечая их пороков, так же опасно, как опасно для полководца, решающего вопрос о битве, не учитывать всех обстоятельств, способных повлиять на её исход.

Стоит вдуматься в отмеченное выше обстоятельство. Национальные партии — и не понимают важности национальной идеологии для организации своего народа. Не понимают, в частности, ключевой роли семьи и национальной общины в его жизни. Не делают ничего для национального самообразования русских, хотя их уровень по этой части предельно низок. А не-

вежды в национальном вопросе обречены на постоянные поражения. Неужели это простое обстоятельство непостижимо для умов руководителей русских политических и общественных организаций? для руководителей русской печати?

С такими национальными партиями народ обречён на окончательную разруху. Их достоинствами, о которых сказано выше, лишь маскируется фактическое топтание «русского национального движения» на одном месте. Это топтание продолжается с начала «перестройки» и будет продолжаться, возможно, до полного исчезновения русского населения.

Если бы враги русского народа задумали в своё время повлиять скрытными методами на характер возникавших тогда русских партий, то, скорее всего, они задумали бы их примерно в том виде, в каком они существуют сегодня.

Но, спрашивается, зачем нам враги? Мы и без их помощи себя похороним. Организуем себя так, что им будет нечего делать в нашем «движении».

Порок современных русских партий в непонимании ими важности самоорганизации русского населения снизу. Не политической его самоорганизации, а чисто национальной личной, семейной и общинной. Лишь опираясь на постоянно растущую силу разумно организованных русских, русские политические партии могут иметь шанс на успех. А для того, чтобы опираться на такую силу, надо помогать её возникновению и умножению.

В атомизированном псевдо-обществе победа национальных партий исключена. Здесь они могут только мечтать о росте национальных чувств у населения. Но национальные чувства сами по себе мало что значат. Без руководства национальным разумом они беспомощны. Они возбуждаются на какое-то время, а затем, не имея организующих начал, затухают.

Лишь в ходе перестройки атомизированного псевдообщества в общество истинное, то есть национально организованное, национальные чувства становятся могучей созидающей силой. Но такой спасительной перестройки современные русские партии не предусматривают.

Надежда на чисто политическое спасение русского народа посредством то ли завоевания власти в стране русскими партиями, то ли изменения политики существующих властей в сторону их союза с русскими партиями, иллюзорна. Без резкого подъёма в исторически кратчайший срок русской способности на самоорганизацию все положительные политические реформы и революции, если даже они произойдут, окажутся беспочвенными и потому закончатся очередным крахом.

Возможность же резкого подъёма способности русских на свою национальную самоорганизацию у нас есть. Либеральные идеалы у нас практически изжиты. За них цепляются лишь откровенные враги народов и самые неразвитые в умственном отношении. Тоталитаризм мало кого привлекает. А правильное созидание самих себя, своей семьи и своей национальной общины с перспективой правильного созидания всей нации в целом (и, как следствие, правильного построения государства) — это, как говорится, наболело. Это заложено в самой природе человека.

Здесь надо учесть ещё то обстоятельство, что в отличие от прежних времён (когда не было столь развитых средств сообщения, а потому и изменения в образе мысли и образе жизни происходили медленно) в наше время такие изменения могут стать быстрыми. Если они будут отвечать чаяниям большинства народа и если правильные ориентиры и правильные нормы жизни будут высвечены поначалу, как говорится, в первом приближении, а затем всё более чётко и полно.

Значит ли это, что русские партии, если они поймут справедливость сказанного выше, должны будут отказаться от своих программ? Отказываться от своих убеждений, пока их ложность не осознана, нехорошо. А вот начать развёртывать свои программы в свои версии русской национальной идеологии полезно сразу в нескольких отношениях.

Во-первых, партия показывала бы тем самым, что она не собирается продавать русскому населению кота в мешке. Как это делали в своё время либералы и большевики. Отвечая на самые важные вопросы, связанные с созиданием нации, партия раскрывала бы тем самым своё подлинное лицо. А это было бы полезно для русских людей — знать, с кем имеешь дело. Кроме того, это позволило бы русским людям иметь в виде разных версий национальной идеологии ценный материал для его обдумывания и, следовательно, для развития собственного мышления.

Во-вторых. Можно предположить, что далеко не все русские партии окажутся способными на создание своих версий национальной идеологии. И эта их неспособность тоже избавит русских людей от вредных иллюзий.

В-третьих. Развёртывая свою программу в свою версию национальной идеологии, партия будет обнаруживать для себя самой не только достоинства своей программы, но и возможные её пороки. Пока партийная идеология находится в свёрнутом виде, увидеть их намного труднее, чем когда она в развёрнутом виде. А если пороки будут обнаружены, то будут и отбракованы. А потому и объём недоразумений, разделяющих ныне русских людей, будет сокращён. И будет сокращаться всё больше по мере совершенствования разных версий национальной идеологии. А сближение этих версий будет одновременно сближением русских людей в идейном и нравственном отношении.

В-четвёртых. Вырабатывая свои версии русской национальной идеологии, русские партии будут вырабатывать тем самым идейную основу для формирования своих типов русских общин. А насколько та или иная идейная основа окажется притягательной для людей и способной объединять их в общины — покажет сама жизнь. Сама практика жизни выявит, какие общины окажутся более жизнеспособными, какие менее, и почему. И эта проверка самой жизнью будет тоже учить русских людей и, следовательно, сближать их, чем дальше, тем больше.

В ходе очищения от разного рода ошибок русские люди, может быть, и не достигнут полного идейного единства. Но они могут достичь политического единства или, по крайней мере, приблизиться к нему. То есть приблизиться к общему пониманию общерусских интересов и умению защищать их сообща.

Став более зоркими по сравнению с нынешними русскими, они, надо полагать, научатся заключать свои идейные несогласия в разумные рамки, в которых эти несогласия утратят свою разрушительную для нации силу. Они научатся не только мирным отношениям между собою при сохранении самых существенных идейных разногласий, но и взаимопомощи в простых человеческих отношениях.

В этом случае идейный спор между ними станет чисто идейным и поднимется, в силу этого обстоятельства, на высоту. Поднимется потому, что не будет отягощён ни личной, ни партийной враждой. Ни, тем более, мусором недоразумений, неизбежных при нынешнем неразвитом состоянии русских умов.

О национальной идеологии

А теперь несколько подробнее о национальной идеологии и о том, как её вырабатывать. Я отвечу лишь на те вопросы, которые возникают в самую первую очередь при раскрытии этой темы. Если я ошибусь в чём-то, то более зоркие авторы меня поправят и раскроют эту тему полнее.

В самом начале этой статьи сказано, что национальная идеология это сумма идей и норм жизни, организующих членов нации в единое целое. Национальная идеология это идейный и поведенческий каркас нации. Когда разрушается этот каркас, то нация распадается на её элементы, утрачивающие со временем остатки былых своих черт. Человек деградирует в нравственном и умственном отношении, хотя может быть высокоинтеллектуальным специалистом в какой-либо узкой области. Из этого правила могут быть редкие исключения, но погоду в обществе делают правила, а не исключения из правил.

К сказанному можно добавить, что нация есть такое целое, представители которого сочувствуют и помогают друг другу. Эти взаимосочувствие и взаимопомощь были бы невозможны без взаимопонимания членов нации.

Если люди не понимают друг друга, то они как-то невольно поворачиваются друг к другу спиною и расходятся в разные стороны. А взаимопонимание, наоборот, стягивает их тоже как-то невольно. Вот какое большое значение оно имеет.

А взаимопонимание зависит, как уже сказано, от того, сохраняет ли народ свою национальную идеологию и прилагает ли он усилия для усвоения её истин всеми его представителями.

Итак, национальная идеология даёт краткие или развёрнутые ответы на самые важные вопросы, возникающие у членов нации. О происхождении бытия и его смысле, о природе и обществе, об их прошлом, настоящем и будущем. О том, как строили в прошлом семью, национальную общину и нацию и как их надо строить сегодня. Какими должны быть правильное государство и правильный социальный строй. Какими должны быть правильная экономика, правильная педагогика и правильное искусство. И на другие важные вопросы.

Ядром этой системы знаний является национальная религия. «Национальная» не в том смысле, что каждый народ изводит её из себя, а в том, что он сознательно выбирает её среди других религий и делает её своей религией. Ибо подлинная религия исходит не от народа, а от Бога. И потому имеет, в первую очередь, общечеловеческий характер. То есть универсальный. И лишь во вторую очередь приобретает характер национальный — как по факту признания её своей религией тем или иным народом, так и по характеру её усвоения им.

Но, разумеется, национальная идеология не сводится к этому ядру. Она охватывает такие области, каких нет в религиозном вероучении. Например, в нём нет истории данного народа и осмысления проблем, связанных с этой историей. В религиозном вероучении нет осмысления качеств данного народа (то есть отличий его от других народов) и проблем, связанных с их изменениями в истории. В нём нет ответов на многие вопросы, возникающие в жизни нации.

В религиозном вероучении есть принципиальные установки, направленные на самоорганизацию абстрактного человека, но нет установок насчёт самоорганизации конкретного человека как члена конкретного общества. И нет установок насчёт самоорганизации того или иного конкретного общества. А как можно организовывать себя и общество, игнорируя конкретные условия их жизни? Только ущербно.

Национальная идеология как раз и даёт максимально разумные, с точки зрения нации, способы организации человека и всего народа в конкретных условиях их жизни. Национальная идеология ориентирована одновременно и на высшие истины, и на конкретные обстоятельства в жизни народа. Она приспосабливает вечные истины о человеке и обществе к конкретным условиям их жизни. В том числе и к наличному уровню их сознания.

При такой адаптации неизбежны потери в понимании высших истин сравнительно с тем, как понимает их Церковь. Но эти потери оправданы, так как без них высокие истины остались бы достоянием одних богословов. А надо, чтобы они проникали в сознание народа поначалу в упрощённом виде, а затем, по мере его развития, совершенствовались в самой национальной жизни.

Сочетание двух типов мышления, чисто церковного и национального, необходимо как для Церкви, так и для всякого христианского народа. Церковь, не поддерживаемая христианским народом, бессильна. А народ, лишённый связи с Богом через свою Церковь, обречён на низкоумие. И, как следствие, на порабощение сынами дьявола, действующими на Земле.

Национальная идеология может быть устной или письменной, неразвитой или развитой. Она может помещаться на десяти-двадцати страничках или быть развёрнутой во многих томах. Она может иметь разные достоинства и пороки. Но в любом случае она, так или иначе, организует этнос.

Если народ только хранит свою национальную идеологию, но не совершенствует её, то она, с изменением условий жизни, перестаёт организовывать его в тех областях, в которых изменения произошли. В этом случае происходит её дискредитация в глазах всё большего числа её приверженцев с последующим их отходом от неё. Такая национальная идеология умирает, хотя может содержать в себе вечные истины. Так умирает человек здоровый во многих отношениях, но больной в каком-то одном жизненно важном отношении. Если его болезнь, излечимая в принципе, не лечится.

Но национальная идеология может умирать и оттого, что народ перерастает в умственном отношении свою религию, эту основу национальной идеологии. Как это было, например, в древнем Риме и в Киевской Руси. В этом случае неизбежен выбор новой религии, способной организовать народ заново на более высоком уровне.

Что же касается создания ЗРЕЛОЙ русской национальной идеологии на основе Православной религии, то, на мой взгляд, оно невозможно без уяснения причин её деградации до современного её состояния. Почему некогда победный христианский мир раскололся в 1054 году на две части, а затем стал превращаться в мир не христианский и даже всё явственнее антихристианский?

Если болезнь не осознана, если диагноз не поставлен правильно и если способ лечения не найден верный, то невозможно и исцеление. На этот вопрос нужен не просто ответ, но ответ добросовестный и проницательный. Не выработает такого правдивого ответа новая русская идеология — станет уродливой при всех её достоинствах, если они в ней будут.

Кроме того, нужен ответ на другой важный вопрос: какой должна быть новая христианская цивилизация после происшедших в мире социально-политических революций и связанных с ними революций научно-технических? Каким образом возродить истинные ценности бывших цивилизаций и сочетать их с истинными ценностями современности? Каким образом новая христианская цивилизация может стать заново почвенной, не деградировав при этом в научнотехническом отношении?

На эти два вопроса нет в настоящее время вразумительных ответов. Но это не значит, что их и не может быть. Эти ответы могут быть выработаны и будут выработаны, если русские люди поймут, что их будущее зависит от них самих. Не от учёных дядей и тётей, получающих зарплату в своих институтах и потому зависимых от своего начальства (которое зависит, в свою очередь, от хозяев мира сего), а от того, начнут ли они сами стягиваться в первичные русские собрания для самостоятельного обсуждения важных для жизни нации вопросов.

Если начнут стягиваться, то будет надежда на лучшее будущее и русского народа, и всего человечества. А не начнут — не спасут нас никакие вожди и никакие политические перемены. Невежды — это слепцы, обречённые на бессилие и порабощение.

Создание зрелой русской национальной идеологии это не какая-то непосильная для современных русских людей задача, а задача вполне посильная, если они поймут её важность и примутся за её решение. Создание зрелой русской национальной идеологии это всего лишь выработка разумных ответов на разумные вопросы, возникающие у членов нации в ходе её самоорганизации.

Такие ответы будут поначалу, скорее всего, примитивными. Но если они возникнут, то будут в дальнейшем совершенствоваться и приобретать авторитет у всё большей части русского населения, которое будет превращаться, по мере усвоения им правильных идей, в русский народ.

А каким должен быть механизм выработки национальной идеологии?

Поскольку национальная идеология это сложная вещь, включающая ответы на разные вопросы, связанные с жизнью нации (начиная от религиозных вопросов и кончая детскими играми), то, прежде всего, следует, на мой взгляд, расположить эти вопросы не хаотически, а в порядке, по их смыслу и значимости. Расположить их в виде системы, состоящей, например, из 10–12 больших тем, каждая из которых заключала бы в себе более мелкие темы.

Хорошо, сделали так. А затем стали отвечать по очереди на тот или иной вопрос. С тем, чтобы в конечном итоге ответить на все вопросы. То есть раскрыть все темы.

Ответ на каждый вопрос должен делаться в виде доклада с последующим его обсуждением участниками собрания. Каждый из них сам определяет тему своего доклада. Если кто-то не делал раньше докладов и не знает, как их делать, то постепенно научится. Как учатся плавать, как учатся всякому ремеслу.

Выслушали доклад, обсудили его и разошлись, а через месяц-другой забыли, о чём говорили. Или начали забывать.

Толку от таких собраний, на которых не фиксируются ни доклад, ни его оценки, почти никакого. Фиксация нужна для того, чтобы можно было со временем возвращаться к обсуждению темы на более высоком уровне. Без чего совершенствование нашей мысли невозможно.

Будет закреплённый в электронном виде текст доклада и его обсуждения — будет возможность для каждого участника собрания перечитать его в любое время заново и без всякой спешки подумать. После чего, может быть, кому-то придёт в голову такая мысль, какой не было раньше ни у кого из участников собрания. И он её запишет и предложит в дальнейшем для обсуждения.

Кроме того, в ходе чтения самой разной литературы или в самых разных разговорах участники собрания будут встречать время от времени ценные мысли на ту самую тему, которую обсуждали в собрании. Не будет фиксированного текста обсуждения этой темы — такие мысли мелькнут в сознании и исчезнут в хаосе нашей памяти. А если будет фиксированный текст, то мы отнесёмся к этим мыслям уже по-хозяйски. Мы не позволим себе их забыть. Мы их запишем и включим в соответствующий раздел системы русских знаний. И таким образом правильные мысли, существующие сегодня в дробном виде и перемешанные с ложными мыслями и всяким идейным мусором, будут соединяться в правильную систему знаний по каждой отдельной теме, а все темы будут выстраиваться по смыслу вокруг главной темы — смысла человеческой жизни и смысла жизни нации.

Национальная идеология это альтернатива идейному хаосу, разрушающему сегодня человека и общество.

Организация русских собраний

А теперь о том, как русские собрания должны выглядеть внешне. Они должны быть небольшими по своему составу, человек 5–7, чуть меньше или чуть больше. Но участники собрания сами определят его размеры. Им виднее. С увеличением числа участников собрание разделится на два собрания, которые будут сотрудничать в общем деле.

В больших собраниях умаляется или даже исчезает возможность каждого свободно и полно высказывать своё мнение по обсуждаемому вопросу. А без этого умственные силы человека не раскрываются полностью. Не раскрываются, а надо, чтобы мысль каждого русского человека заработала в полную силу. Без этого не возродится русский народ.

Кроме того, надо, чтобы каждый участник собраний учился не только мыслить про себя о важных предметах, но и выражать свои мысли грамотно, кратко и, по возможности, выразительно. А где он может учиться этому сегодня? Как правило, нигде. Между тем, способность говорить понятно и по существу дела, как и способность внимательно слушать говорящего, не перебивая его ни вопросами, ни преждевременными возражениями, это условие культуры отношений, без которой возрождение русского народа опять-таки невозможно.

Невразумительные и беспорядочные речи, переходящие благодаря этому обстоятельству в словесные стычки, не могут сближать русских людей. Они консервируют современное русское разномыслие.

Необходимым условием разумного характера обсуждений разных тем является Устав конкретного русского собрания, выработанный его участниками и принятый большинством собрания. В Уставе должны быть определены цели собраний, порядок их проведения и качества тех, кто может быть принят в состав собрания. Необходимость в Уставе тем большая, чем больше участников собрания и чем значительнее идейные расхождения между ними. По мере совершенствования собрания будет совершенствоваться и его Устав. Но это большая тема, на которой я останавливаться здесь не буду. Это важная тема, раскрывать которую будет само собрание всё правильнее и полнее.

Малые собрания русских людей это необходимое условие разумного характера более крупных русских собраний. Без предварительной прокачки на малых собраниях идей, выдвигаемых на больших форумах, эти идеи оказываются идеями лишь организаторов таких форумов. Такие форумы оказываются дутыми. Действительного обсуждения «обсуждаемых» на них идей не происходит. Как не происходит и предварительного их обсуждения в национально-патриотической прессе. А оно должно быть, чтобы делегаты съезда были в курсе сложностей, связанных с теми или иными идеями.

Организаторы новейших национально-патриотических «Соборов» определяют заранее их сценарии, вплоть до принимаемых заключительных резолюций (которые принимаются с правом последующего их редактирования организаторами). Участники таких «Соборов» приглашаются фактически для заполнения зала и голосования за предложенные резолюции. Они расходятся после «Соборов» довольные, как после хорошего спектакля. Им будет, о чём рассказать своим домашним и своим знакомым.

Все эти «Соборы» напоминают партийные и государственные съезды в советское время. Иная тематика, не столь строгий подбор делегатов, но сам принцип проведения советских съездов сохраняется. Никаких мнений снизу. Всё должно идти сверху.

А как же иначе? Иначе получится балаган. Начнут задавать не нужные вопросы, отвечать на которые организаторы не готовы. А если даже готовы, то поймут ли их ответы собравшиеся? Им дай только волю. Они затопят своими вопросами и возражениями любого назначенного оратора.

Но есть и другое важное обстоятельство. Наши организаторы это не только политики, но и политики тоже, потому что организация «Соборов» это политика. А политично ли обсуждать на них раньше времени некоторые острые вопросы? Истинные политики знают, что всё хорошо в своё время. И опоздать нельзя, если созреет ситуация, и выскочить раньше времени нельзя тоже. Кто начинает атаку раньше времени, тот её срывает. Или может сорвать.

Вот почему нашим организаторам виднее. Они ближе к политическим небесам и лучше нас знают, что на них совершается. А мы не знаем даже того, что из себя представляют они сами, и можно ли им доверять. Вот тут и думай.

Однако, в любом случае, какие бы оправдания ни имела существующая практика, здравый смысл подсказывает, что национально-патриотические съезды порочны и тогда, когда они организуются по типу советского съезда, и тогда, когда они мало чем отличаются от балагана. Это две ложные крайности, оправдывающие друг друга.

Истинный Собор невозможен без действительного обсуждения на нём важных идей. Но для их действительного обсуждения нужны мнения, оглашаемые не только сверху, но и снизу. И, что самое главное, нужна общая идейная основа, отсутствие которой превращает Собор в карикатуру на себя самого. А такой общей идейной основой может быть лишь национальная идеология, выработкой которой как раз и пренебрегают организаторы национально-патриотических съездов.

Но вернёмся к русским собраниям. Их преимущество перед большими собраниями ещё и в том, что для их организации не надо денег. Можно собираться у кого-нибудь из участников собрания дома. Или по очереди в разных домах. Не тратить деньги на угощенье. В крайнем случае, чай с сухарями.

И, что особенно важно, не надо просить ни у кого разрешения на такие собрания. Сегодня Российская власть заблокировала едва ли не все возможности для собраний русских людей с целью их самоорганизации. А домашние собрания как запретишь? Под каким либеральным предлогом? Это практически невозможно. А если даже возможно, то создаст такие проблемы для самой власти, что ещё не известно, что для неё будет лучше.

Кроме того, русские собрания по домам это способ национального воспитания членов русской семьи и, в первую очередь, подрастающего поколения.

Сегодня положение с воспитанием подростков и юношества у нас хуже некуда. Лучшие из родителей и педагогов протестуют против нравственного и умственного растления детей, происходящего в нашем так называемом «обществе». Но их протесты игнорируются властями. Тем дело и кончается. Ни родители, ни учителя не вырабатывают альтернативную систему воспитания. Они привыкли к тому, что воспитанием молодёжи должны заниматься учебные заведения, СМИ и государственные организации, а также подконтрольные государству общественные организации. Которые не только перестали заниматься этим делом (хотя и раньше, в советское время, оно было поставлено плохо), но стали нередко сознательными пропагандистами умственного и нравственного растления населения в целом, а детей и молодёжи в особенности.

Лучшие из родителей и учителей не догадываются о том, что правильное воспитание детей и юношества невозможно без возрождения самой основы правильного воспитания — правильной русской семьи. А также без воссоздания русской национальной общины (о чём я писал более подробно в статье «Апология национальной общины»).

Если русские собрания начнут проводиться по русским домам, то это обстоятельство не останется незамеченным юными наблюдателями. Последуют вопросы к родителям о том, что это за «русские собрания» и зачем они нужны. Ответы на эти вопросы породят новые вопросы и новые мысли. И таким образом национальная тема, включающая в себя религиозную, семейную, общинную и другие темы, будет ненавязчиво раскрываться перед думающими молодыми людьми. И чем дальше, тем больше.

Если даже кому-то из них она окажется неинтересной, то сам факт русских собраний останется у него в памяти зарубкой на всю жизнь. При этом не исключено, что эта память по прошествии многих лет подвигнет его однажды задуматься о национальной проблеме и осознать важность нации для правильной организации жизни. И с опозданием, но всё-таки включиться в работу русских собраний.

Если они будут грамотно организованы и станут в русских семьях постоянными, то для детей и юношества возникнет и будет вырисовываться со всё большей ясностью и полнотой правильный образ мысли. И соответствующий ему правильный образ жизни. Альтернативный по отношению к тому, который распространяется сегодня СМИ, школой и улицей.

Да и сама духовная атмосфера семьи с возникновением русских собраний будет изменяться в лучшую сторону. Из безыдейной или ложно-идейной будет превращаться в разумную и нравственную. Под влиянием правильных идей начнёт меняться структура семьи. Приобретать правильный строй, а вместе с ним и лад в отношениях между супругами и в отношениях между родителями и детьми. Будет изменяться медленно, но всё-таки будет.

Кроме того, русская семья будет приобретать и укреплять связи с духовно родственными ей семьями других участников русских собраний. Начнутся совместные выезды нескольких семей на природу, совместные походы в музеи и театры. Дети и юноши получат возможность знакомиться с подобными себе по духу сверстниками. Находить достойных товарищей и достойных невест. А где их найти теперь в окружающем нас Нью-Вавилоне? Это почти так же трудно, как найти золотой кольцо на помойке.

По мере разрастания куста духовно родственных семей будут происходить, наряду с более мелкими мероприятиями, всё более крупные. Ежегодные конференции нескольких русских собраний с арендой на время их проведения дешёвых (например, подвальных) помещений. Ежегодные общие праздники таких семей на природе с кострами, художественной самодеятельностью и забытыми ныне русскими играми. Или даже не ежегодные, а летние и зимние. И, может быть, какие-нибудь иные мероприятия.

Постепенно будут складываться правила проведения таких мероприятий. Будет возникать подобие будущей общины, а затем и сама община, ещё слабенькая, но способная расти и укрепляться.

А теперь вернусь к зарождению русского собрания. Это самое трудное дело. Почти непосильное для одного человека. Особенно в тех случаях, когда круг его знакомых узок (я имею в виду круг неравнодушных к высоким идеям и заботам об обществе). Как найти сомысленников или даже одного сомысленника для создания ядра русского собрания? Это почти так же трудно, как найти кошелёк с деньгами на улице.

Здесь мало найти готовых войти в состав русского собрания. Здесь нужны такие готовые, которые были бы едины (или, по крайней мере, близки) в понимании идейных основ нации. А где их теперь найти?

Сегодня даже православные русские националисты едва ли не все разрозненны. Не в одном важном вопросе, так в другом. Здесь и противники капитализма, и его сторонники. Здесь и монархисты, и республиканцы. Здесь и сторонники новых политических проектов. Здесь одни видят норму (и чуть ли не идеал) в далёком христианском прошлом. Другие — в Киевской или Московской Руси. Третьи — в Романовской Империи. Четвёртые — только в будущем. Здесь и грамотные по части православного вероучения. Здесь и крутые невежды, судящие о Православии уверенно и безапелляционно.

Да и среди других разновидностей русских националистов положение, похоже, не лучше.

Получается так, что откуда мы у шли, туда же мы и пришли. Или не так? Во всяком случае, разногласия среди современных русских намного глубже, чем это могло показаться нам поначалу. Эти разногласия проникли даже в само понимание единоверцами тех или иных сторон своей религии. Не говоря ужо разном понимании ими природы и проблем общества.

И всё-таки. И всё-таки наше рассуждение о русских собраниях, думается, было не напрасным. Мы пришли к несколько лучшему пониманию ситуации.

Мы осознали, что основой национальной идеологии является национальная религия (или её суррогат в виде формально нерелигиозного мировоззрения). А потому только на этой основе и следует собираться. Мы осознали, что антагонистические противоречия в социальных и политических представлениях об обществе есть препятствие для выработки национальной идеологии. А потому состав участников всякого конкретного русского собрания должен подбираться не просто из единоверцев, но из таких единоверцев, чьи представления об основах правильного общества более или менее совпадают.

Мы осознали, далее, что возможности такого подбора пока у нас нет. Или почти нет. Современное состояние русских умов и современное состояние русских партий, русских общественных организаций и русской печати, как правило, исключают это.

А потому одиночкам, готовым стать организаторами русских собраний, приходится либо вообще опустить руки, либо подбирать состав участников своего русского собрания с некоторым отступлением от начертанного выше правила. Потому что лучше иметь неполноценное русское собрание, чем не иметь вообще никакого русского собрания.

А почему лучше?

Во-первых, русское собрание, даже в его неполноценном виде, это место собирания разрозненных ныне русских людей и хотя бы первоначальной их самоорганизации.

И, во-вторых: умственная работа в таких собраниях, хотя и со скрипом, будет всё-таки возможна, если степень согласия их участников по части фундаментальных идей будет превосходить степень их противоречий по этой части. В каких-то случаях умственная работа будет происходить даже тогда, когда непонимания в основах будет больше, чем понимания. Здесь многое зависит от конкретных людей и характера их взаимоотношений. Иногда идейный противник полезнее для развития ума, чем твой сторонник.

Споры между антагонистами далеко не всегда бесплодны. Их качество зависит от разных обстоятельств. Правильно организованный спор это, по меньшей мере, хорошая гимнастика для ума, которая тоже необходима русским людям.

Более того. В правильно организованных спорах оттачиваются аргументы обеих сторон. Очищаются от идейного мусора, мешающего понять главное. Поэтому в таких спорах могут быть и достойные победители, и достойные побеждённые.

В каких-то случаях раскрытие ответов на обсуждаемые вопросы будет заблокировано полностью непримиримыми противоречиями в их понимании; но зато в других случаях ответы будут раскрываться со всё большею полнотой. И это будет ценно не только само по себе, но и в том ещё отношении, что такое раскрытие может влиять на понимание других вопросов.

Подобно тому, как при развёртывании партийных программ в партийные версии национальной идеологии неизбежны выявление и отбраковка каких-то ложных идей, на неполноценных русских собраниях тоже могут выявляться и отбраковываться некоторые ложные идеи. При, повторю ещё раз, правильной организации собраний. В этом случае неполноценные собрания будут превращаться постепенно в полноценные собрания.

А что это значит: «при правильной организации собраний»? Выше говорилось о необходимости Устава русского собрания. Его отсутствие или его бездействие это уже начало балагана. А где балаган, там накопление отрицательных эмоций, затмевающих разум. А при затмении ума, даже частичном, человек слышит не столько своего собеседника, сколько себя самого. И в этом случае спор оказывается действительно бесплодным.

Вот почему так важно не только скрупулезное следование Уставу, но и взаимное уважение участников собрания. Как минимум, их взаимная вежливость, без которой возникают трения, переходящие в отрицательный эмоциональный разогрев и, далее, взаимную нетерпимость. Нужна особая деликатность при выражении своего несогласия с оппонентом. Обязательность в своих обещаниях и договорённостях с участниками собраний. Способность жертвовать своим самолюбием ради общего дела.

Итак, толк от неполноценных собраний всё равно будет, поэтому отказываться от них нельзя. После неизбежных, скорее всего, начальных ошибок на этих собраниях может и должен устанавливаться разумный порядок самообучения важным для созидания нации вещам.

Если говорить о православно-русских собраниях, то на них должно происходить освоение их участниками начал вероучения своей Церкви. На них необходима выработка отсутствующей сегодня науки о том, как готовить своих детей к будущей их семейной жизни. За кого им можно выходить замуж, а за кого нельзя. На ком можно жениться, а на ком нельзя. И почему. И как вести себя в семье. И почему так, а не иначе. Абсолютная безграмотность наших детей и внуков по этой части делает их жертвами безбожного мира.

Всё большое начинается с малого. Но если этому малому не будут помогать русская печать и русские общественно-политические организации, то едва ли оно вырастет в большое. Нужна пропаганда русских собраний на уровне, превышающем возможности самих членов этих собраний. Нужны общественно значимые дискуссии на эту тему. Нужны высказывания на эту тему известных русских мыслителей и публицистов. Пусть объяснят, хорошее это дело или плохое. И почему. Нужны адреса, по которым сторонники русских собраний могли бы связываться друг с другом.

Лишь сочетание двух видов русской самоорганизации снизу и сверху — будет полноценным способом достижения поставленной цели.

Если будут одни лишь собрания по домам, то они не будут получать подпитки от публичных дискуссий на означенную тему. А она очень важна. Если же будут только публичные дискуссии, то они, в свою очередь, не будут получать подпитки от непосредственных участников русских собраний с их конкретными проблемами. И, оказавшись беспочвенными, выдохнутся и засохнут.

Если русские собрания по домам не получат поддержки со стороны русской общественности, то процесс самоорганизации русского народа будет ничтожным по сравнению с масштабами разрушительных процессов, происходящих сегодня среди разрозненных русских.

К сказанному добавлю, что организация русских собраний по домам это не такое уж неподъёмное дело для разумных людей. Собираться раз в месяц на три-четыре часа для умного разговора об организующих человека и нацию идеях — разве это так непосильно для них? Это непосильно для совсем уже сошедших с ума.

Такие собрания не помешают ни семейной жизни человека, ни его профессиональной жизни. Е[и даже его политической жизни, если он политик. Наоборот, они будут им помогать, потому что позволят осмысливать их в контексте общенациональной жизни и всего бытия в целом. А это важно, так как утрата общего смысла жизни, происходящая при односторонней специализации человека на какой-то её частности, уродует его представление о жизни в целом и уродует тем самым его самого.

Вот пока всё на тему русских собраний.

Я, разумеется, не ответил на многие вопросы, возникающие или могущие возникнуть в связи с ними. Да и может ли один человек ответить на все вопросы? Если ответит на один или два из них, то и то хорошо. Разобраться более или менее полно можно лишь сообща и далеко не сразу.

Для совершенствования русской мысли о русских собраниях нет лучше места, как на самих этих собраниях. И, кроме того, в публичных дискуссиях в связи с ними. В надежде на которые и писалась эта статья.

21 марта 2009 г.

О правильном и неправильном национализме

Прежде, чем говорить о национализме, следует уяснить, ЧТО (или КТО) есть народы и зачем их создал Бог. В чём ценность нации с библейской точки зрения?

Смысл рассказа о Вавилонской башне

Наши богословы, насколько я знаю, на этот вопрос не отвечают. Они ограничиваются словами о том, что Бог разделил человечество на «языки», чтобы оно, утратив взаимопонимание его составляющих, не смогло достроить Вавилонскую башню — этот символ их противления Богу.

Получается, что, создавая народы, Бог имел исключительно негативную цель: не допустить. Но почему же тогда народы не вернулись к общему языку после того, как разошлись по Земле и забыли о Вавилонской башне? Почему в дальнейшем стали возникать новые и новые народы? Какая в этом был нужда? Православные богословы на эти вопросы не отвечают. И даже, похоже, не задумываются над ними. Как и православные философы.

А потому и приходится нам, простым людям, не философам и не богословам, отвечать самим на эти вопросы по своему разумению. Кто как сможет.

Мне думается, что причина разделения человечества на разные народы была в том, что единство человеческого рода в его противостоянии Богу (а строительство Вавилонской башни как раз и было символом такого противостояния) было полной противоположностью тому праведному единству, которое нужно Богу. Праведное единство соединяет людей с Богом и раскрывает в них высшие их возможности, а ложное их единство закрывает для них дорогу к Небу и открывает дорогу вниз — в ад или в какое-то его подобие.

Праведное единство отличается от неправедного, в частности, тем, что в первом случае, по мере приближения народов к Богу, степень их свободы возрастает, а по мере их удаления от Него она сокращается. Хотя люди, в последнем случае, как правило, не замечают этого сокращения или даже воспринимают своё удаление от Бога как приобретение всё большей свободы.

Это подобно тому, как по мере привыкания к наркотику, то есть усиления зависимости от него, степень свободы наркомана сокращается, но понимание этого обстоятельства подавляется в нём всё большим влечением к наркотику. И лишь после избавления от этой зависимости человек оказывается в состоянии определить подлинную меру свободы, которую он приобрёл. Понять, что его свобода от Бога была отказом от самого Источника свободы.

Нечто подобное происходит и с разумом человека, который связан как-то таинственно с его свободой. Разум человека по мере приближения к Творцу тоже растёт и постигает недоступное ему ранее, а по мере удаления от Бога мутнеет и превращается в безумие (при полной уверенности человека в том, что его разум здоров и цветёт в полную силу). «Сказал безумец в сердце своём: «Нет Бога» (Пс. 13, 1).

Поэтому человечество, противопоставившее себя Богу, было обречено на утрату своей свободы и своего разума. Если бы оно достроило башню до конца и разошлось в разные стороны, то сохранило бы и общий язык, в котором были выражены его безбожные понятия, и свою память о символе своего единства в виде богопротивной башни. А потому и в местах своего нового расселения стало бы воспроизводить, скорее всего, её подобия.

Вавилонский грех, если бы его завершение было попущено Богом, стал бы не только сопоставимым по своей тяжести с первородным грехом, но и завершил бы его. Это было бы уже окончательное отпадение людей от Бога. Человечество уподобилось бы в этом случае предпотопному человечеству, которое извратило свою природу настолько, что Бог уничтожил его практически полностью.

Сотворение народов было чудом, проникнуть в тайну которого мы не можем. Её знает только Творец. Но приблизиться к пониманию этой тайны мы можем, как мне представляется, посредством аналогии. Аналогия не объясняет сути дела, но намекает на неё посредством сравнения.

Разделение единого человечества на самостоятельные его части было освобождением их от гипнотической власти дурного их целого. Как если бы какая-то могучая сила вдруг разделила толпу, объятую паникой, и вырвала каждого из паникующих из этой толпы. После чего, оказавшись наедине с собою, человек стал бы приходить в себя и действовать в дальнейшем хорошо или плохо, но уже более или менее свободно. Более или менее разумно.

В толпе, охваченной паникой, каждый не только заражается общим настроением, но и сам, поддаваясь ему, усиливает его. Здесь происходит взаимоиндукция паникующих, и в результате степень их безумия возрастает.

Поэтому человечество, отпавшее от Бога и уподобившееся паникующей толпе, было обречено на возрастание в нём его безумия и на полную утрату своей свободы.

Но этому помешал Бог. Сотворение народов было спасением человечества и началом свободного превращения их в истинное человечество.

Цель Творца, насколько мы в состоянии её понять, была в том, чтобы каждый «язык» по мере своего свободного развития убеждался всё больше как в своей объективной зависимости от Бога, так и в спасительности для себя этой зависимости. Чтобы каждый народ всё больше постигал, каким должен быть его правильный строй. Каким должен быть правильный строй личности, семьи, общины, нации и государства. И, далее, в соответствии с логикой правильного их построения, каким должен быть строй всего человечества и всего мироздания в целом.

Вот какая простая и, вместе с тем, грандиозная задача. Вот та положительная цель, которую, думается, преследовал Творец, создавая народы.

Народы старше по своему происхождению и Государства, и Церкви. Если бы не было Народов, то не было бы и этих двух институтов. Господь создал поначалу народы, затем государства, а затем и Церковь. Создал поначалу культурную почву в виде народов, затем удобрил её государственностью, а затем уже высадил в эту удобренную почву Церковь.

И всё это дело шло негладко, потому что помощниками у Бога были не совершенные люди, а люди порочные, больные первородным грехом. Кто в большей степени, кто в меньшей. Но, хоть и грешными руками, это дело всё-таки делалось и делается до сих пор.

А чем оно закончится, мы не знаем. Мы знаем лишь то, что оно зависит не только от Бога. Оно зависит также и от всех нас. Захочет ли человечество стать помощником Бога в деле своего собственного спасения? Или не захочет? Захочет ли стать помощником Бога по этой части хотя бы один народ?

Таков, думается, смысл библейского рассказа о Вавилонской башне и сотворении народов. Этот смысл хорошо согласуется с тем, что происходило в последующей истории, и с тем, что происходит сегодня у нас на глазах.

У нас на глазах воздвигается новая Вавилонская башня в виде безбожного «нового мирового порядка» или, как его ещё называют, «глобализма». Эта новая башня не похожа внешне на древнюю Вавилонскую башню, но суть её та же самая. Смысл её в том, чтобы оторвать человечество от Бога и замкнуть умы людей на самих себе. Лишить человека тем самым образа и подобия Божия. Вернуть человечество к донациональному его состоянию, но уже на более высоком техническом уровне, чем это было раньше.

А для этого требуется разрушить всё, что создавалось Богом и людьми с образованием «языков». Разрушить национальное сознание, а вместе с ним и национальные культуры народов; подчинить государство владельцам мировых денег (т.е. тем же строителям новой Вавилонской башни) и тем самым извратить его высокое назначение; подчинить интересам нового Вавилона саму Церковь или, по меньшей мере, нейтрализовать её.

Вся эта работа ведётся, по возможности, скрытно от человечества. Маскируется самыми лукавыми предлогами. Что и понятно. Если бы строители новой Вавилонской башни не скрывали своих лиц, своих целей и действительного характера своей работы, то человечество давно восстало бы против них и разгромило их дело.

Итак, вот первое, что следует уяснить всем людям для их спасения: нация есть институт, с разрушением которого загнивает не только государство, но и сама Церковь. Уяснить это важное обстоятельство — и соединить свою заботу о Церкви не только с заботой о возрождении правильного государства, но и с заботой о возрождении правильной нации.

Что такое истинный национализм

НАЦИОНАЛИЗМ это, прежде всего, ЛЮБОВЬ К СВОЕМУ НАРОДУ Это высокое чувство, без которого невозможна полноценная жизнь ни самого народа, ни его представителей. Это источник их силы и творчества. Это желание каждого истинного сына своего народа и каждой истинной его дочери принести ему пользу в том или ином отношении. Причём бескорыстно. Хотя именно бескорыстие правильно созидает человека, и в этом величайшая для него выгода.

Если человек любит свой народ, то он трудится на него. Он защищает его от любой агрессии против него и от любой хулы на него. Любить свой народ и не защищать его невозможно.

Вот почему национализм так опасен для разрушителей народов. Вот почему они стараются опорочить любовь человека к своему народу. Изобразить её не любовью, а чем-то нечистым в нравственном отношении. Стилизуют её под проявление эгоизма.

С этой целью они внушают людям, что все народы равны по своей ценности, а потому-де нехорошо делать какое-то исключение для своего народа. Надо одинаково относиться ко всем народам и всем их представителям. Иначе в каждом народе восторжествует, якобы, национальный эгоизм, а он есть источник вражды и войн между народами.

Если распространить эту «логику» на другие родственные отношения между людьми, то получится, что нехорошо любить свою мать и отличать её от других матерей. Кто любит свою мать больше других матерей, тот уже, якобы, эгоист. Все матери одинаково ценны, а потому надо одинаково относиться ко всем. Как и ко всем детям. Не отличать своих от чужих. И своего мужа не отличать от чужих мужей, не оказывать ему предпочтения.

Чтобы скрыть мошеннический характер своей пропаганды, враги народов никогда не сравнивают принадлежность к своему народу с принадлежностью к своей семье. Они понимают, что это убийственное для их пропаганды сравнение.

А свой народ, если он находится в более или менее здоровом состоянии, это действительно своя большая семья, состоящая из множества малых семей. Структура такой большой семьи отличается от структуры малой семьи и степень близости членов нации отличается от степени близости членов семьи. Но эта близость между соплеменниками всё-таки есть, и она является необходимым условием правильной жизни всякой малой семьи. Потому что только в родственной ей среде семья сохраняет своё здоровье. В среде же инонациональной или, тем более, безнациональной она заболевает и вырождается. О чём убедительно свидетельствует разрушенное состояние семьи в современных разрушенных народах России, Европы и Америки.

(Об этом я писал несколько подробнее в статьях «Здоровая семья как условие национальной безопасности России» и «Апология национальной общины»).

Враги народов умалчивают о взаимозависимости семьи и нации, как, впрочем, и о взаимозависимости всех основных институтов общества — Семьи, Национальной Общины, Надни, Государства и Церкви. Потому что осознание этой взаимозависимости сделало бы людей способными возродить эти институты в новой силе.

Но к сказанному выше о любви как образующей нацию силе надо добавить, что она несёт на себе печать нашей общей повреждённости первородным грехом (не говоря ужо наших личных и наших родовых наследственных грехах, которые тоже её уродуют). Наша любовь, как правило, далека от совершенства, но она всё-таки есть. У кого ближе к совершенству, у кого дальше от него. Она может быть и сильной, она может быть и слабой, она может быть и больной. В той или иной степени, в том или ином отношении. А больная любовь может действительно стать причиной межнациональной вражды и межнациональных конфликтов.

Но одно дело отличать человека от его болезни и другое дело ставить знак равенства между ними (как это делают враги народов).

Любви нет альтернативы. Без любви погибнет весь мир. Поэтому её нельзя перечёркивать на том основании, что она может быть и бывает в каких-то случаях больной.

В ЛЮБВИ ПРОИСХОДИТ ПРЕОДОЛЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ЭГОИЗМА. Как в любви человека к Богу, так и в любви к его ближним. А любовь к своему народу это естественное развитие любви к своим ближним. Не будет этого распространения любви на свой народ — зачахнет со временем и любовь к своим родственникам, зачахнет и любовь к своей семье, зачахнет и любовь к самому Богу.

Любовь к своему народу это могучая сила, без которой невозможны ни здоровый в нравственном и умственном отношении человек, ни здоровое в нравственном и умственном отношении общество.

Равнодушие к своему народу порождает эгоистов всех мастей и степеней, от коррумпированных чиновников до замкнутых на свои личные и лично-семейные интересы обывателей. Равнодушие к своему народу это причина нравственного и умственного гниения общества и государства.

Две задачи истинных националистов

Народ объединяется в единое целое не только своей национальной идеологией, но и своим душевным складом, своим общим прошлым, своими песнями и многими другими своими особенностями. Однако самая главная организующая его связь это его национальная идеология. Это его основа, с разрушением которой тают все другие национальные его черты.

А самой важной частью национальной идеологии являются идеи и нормы, организующие народ религиозно, национально, семейно и общинно. К ним примыкают другие важные идеи и нормы, в числе которых идеи и нормы, определяющие характер отношений данного народа с другими народами. Отмахнуться от этой последней темы не может ни один народ. Сама жизнь заставляет его раскрывать её так или иначе, лучшим или не лучшим образом. И от того, как он её раскроет, будут зависеть последующий его характер и последующая его судьба.

Здесь уместно опять сказать о сходстве семьи и нации в их отношениях с другими семьями и народами. Подобно тому, как любовь к своей семье не означает ненависти или презрения к другим семьям, так и любовь к своему народу не означает ненависти или презрения к другим народам. Наоборот, любовь к своему народу учит людей понимать и уважать законные их чувства и интересы.

Хотя это сравнение, как и всякое сравнение, не совсем точно. Народ по сравнению с семьёй более сложное образование. Поэтому отношения между народами запутаннее и конфликтнее, чем отношения между семьями. Но в целом это сравнение правильно и потому позволяет понять, какими должны быть правильные отношения между народами.

Правильные отношения между народами не сводятся только к их невмешательству во внутренние дела друг друга. Это и посильная их взаимопомощь. Это и осознание ими общих своих интересов в региональной и в мировой политике.

Это и осознание ими той простой истины, что ни один народ в отдельности не в силах противостоять могучей силе организаторов «нового мирового порядка». Предполагающего, на первом этапе, подчинение народов чуждым их началам, а затем, на втором этапе, полное их разрушение.

Вот почему истинный национализм стремится не к национальному эгоизму или к национальной замкнутости, а к организации СОЮЗА НАРОДОВ против их разрушителей. Стремится не к разжиганию конфликтов между народами, а к их преодолению ради общего их спасения.

К сказанному добавлю, что есть ещё и другая причина тяги народов друг к другу. Это уже не внешняя причина, а внутренняя. Это осознание народами общего их родства в Боге и стремление, в ходе их совершенствования, к утверждению родственных отношений между собою.

Это стремление подавляется сегодня господствующими в народах эгоистическими настроениями, поэтому оно пока почти незаметно. Но оно есть в глубинах человеческой природы, и ему принадлежит будущее. В том, разумеется, случае, если народы будут совершенствоваться, а не сгниют в своём эгоизме.

Пушкин пророчествовал о том времени, «когда народы, распри позабыв, в единую семью объединятся». Хотя этот идеал, как и всякий идеал, недостижим в человеческой истории, пренебрегать им нельзя. Правильные идеалы это путеводные звёзды для людей и народов. Без них мы слепы. А если слепы, то и бессильны. Без правильных идеалов и стремления приблизиться к ним мы обречены — либо на одиночество, либо на явную или скрытную взаимную борьбу, в которой никто не может стать победителем, кроме дьявола.

Истинный национализм, таким образом, не только не противоречит истинному интернационализму, но гармонично с ним соединяется. Всё дело в том, как понимать этот истинный интернационализм. Если как дружбу народов ради их растворения друг в друге, то это несомненное зло. А если как дружбу народов ради спасения их неповторимых лиц, то это добро.

Как правильная религия учит людей подавлять их эгоистические инстинкты, так и правильный национализм учит народы подавлять свои эгоистические инстинкты и вырабатывать всё более высокие нормы в межнациональных отношениях. Что возможно лишь при постоянном совершенствовании национального сознания в каждом народе. А консервация национального сознания или, тем более, его примитивизация это путь в пропасть.

Итак, истинные националисты ставят перед собою две положительные задачи. Первая из них — самоорганизация своего народа. Вторая — создание оборонительного союза народов против их разрушителей.

Начинать надо с первой задачи. Пока нации нет, пока на её месте разрозненное и бессильное население, никакие союзы представителей этого населения с другими народами невозможны. С пустыми местами не считаются, их занимают, и обижаться на это обстоятельство не умно. Поэтому надо начинать с превращения пустого места в занятое место, что невозможно без самоорганизации народа и его частей в местах их проживания.

На первом этапе первой задаче следует отдавать 99 процентов усилий истинных националистов. А на втором этапе и на последующих этапах усилия решить вторую задачу должны возрастать до размеров, необходимых для её решения.

Хорошо жить в окружении дружественных народов, помогающих друг другу. И ещё лучше будет, если их круг охватит всё человечество. Но для разрушителей народов это будет, конечно, плохо. Это будет для них полная катастрофа.

О национальных болезнях

Болезнями национализма являются шовинизм и национальный эгоизм. О них уже говорилось выше. Это опасные болезни, поэтому разъяснение их опасности должно стать составной частью всякой национальной идеологии. Если в национальной идеологии нет такого разъяснения, то, значит, она неполноценна или даже уродлива в своей основе.

Шовинизм и национальный эгоизм это почва для выращивания вражды между народами, которая должна переходить, по мере её усиления, в борьбу между ними. А борьба, по мере её усиления, должна переходить в межнациональные войны.

НАТРАВЛИВАЯ НАРОДЫ ДРУГ НА ДРУГА, ВРАГИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА ОТВОДЯТ ИМ ТЕМ САМЫМ ГЛАЗА ОТ САМИХ СЕБЯ КАК ГЛАВНОЙ ДЛЯ НИХ ОПАСНОСТИ.

Но строителям «нового мирового порядка» нужны не всякие войны между народами, а такие, в которых самые опасные для них народы обессиливают друг друга. И ещё такие войны, в которых менее опасные для них народы сообща обессиливают более опасный для них народ.

Организация таких войн — дело, естественно, не простое, но и не такое сложное, чтобы заинтересованные в нём силы могли от него отказаться. Уж слишком выгодны эти войны для них. США сказочно разбогатели на двух мировых войнах, а европейские народы, наоборот, обеднели и попали в финансовую зависимость от США.

Но войны выгодны для их организаторов не только в экономическом отношении. В ходе войны погибает значительная часть каждой из воюющих сторон, причём, в основном, мужчин в расцвете их сил. При этом погибают, как правило, лучшие их представители. Сила и качество нации с каждой большой войной снижаются. Если бы это были действительно необходимые для жизни нации войны, то утрата цвета нации в ходе таких войн как-то компенсировалась бы возрастанием национального сознания в народе. Однако такое бывает редко. Гораздо чаще бессмысленность войны и связанные с нею лишения и зверства ожесточают народ, не поднимают его сознание, а опускают. Такое явное опускание сознания европейских народов произошло в результате Первой мировой войны, а в результате Второй мировой войны оно было менее заметным, но всё-таки было. Поэтому не случайно русский народ, вынесший на своих плечах основную тяжесть этой войны и проявивший в её ходе высокие нравственные качества, затем надломился и стал превращаться в народ-обыватель, жадный до материальных благ и готовый поступиться ради них своими духовными ценностями.

Кроме того, шовинизм и национальный эгоизм опасны ещё и тем, что обеспечивают врагов человечества драгоценной для них возможностью спекулировать на этих болезнях национального сознания. Враги человечества в своей пропаганде скрывают от населения правду о спасительности здорового национализма и представляют национализм исключительно в его болезненных проявлениях. С тем, чтобы, во-первых, оттолкнуть от национализма подавляющее большинство населения, и, во-вторых, привлечь к уродливым формам национализма какую-то его часть и увеличить тем самым человеческий материал, пригодный для использования в антинациональных целях.

Одним из способов дискредитации национальной идеи является доведение её до абсурда. «Нет ничего выше нации, а кто с этим не согласен, тот её враг. А что делают с врагами? Врагов надо уничтожать». Нечто подобное провозглашалось в фашистской Германии, выращенной не без помощи американских и европейских банкиров. Зачем понадобился Гитлер мировому банковскому капиталу? Чтобы, во-первых, дискредитировать национальную идею в глазах народов, и, во-вторых, использовать Гитлера для организации Второй мировой войны. После этой войны национализм в странах Европы был поставлен фактически вне закона.

Что характерно для стилизации национализма под самую уродливую его форму — так называемый «нацизм»? Нарушенная логическая связь. Она проявляется двояко.

Во-первых, как уже говорилось выше, из того обстоятельства, что возможны уродливые формы национализма, никак не следует, что всякий национализм есть уродство. Если среди людей бывают горбатые, то из этого совсем не следует, что все люди горбаты.

И, во-вторых. Если национализм это опасная болезнь, то опасной болезнью надо считать национализм всех народов без исключения. Однако логика в данном случае отсутствует. Обвинения в «фашизме» распространяются сегодня только или главным образом на русских националистов, но не распространяются на националистов других народов. Так, например, эти обвинения плавно обходят еврейский национализм и национализм некоторых других, союзных с Западом, народов. А почему?

Ответ напрашивается простой. Как уже говорилось выше, строители новой Вавилонской башни разрушают народы не все подряд, а выборочно, начиная с самых опасных для себя народов. Чтобы затем приняться за менее опасные. А уж потом и за остальные.

Если судить по той травле, которой подвергаются сегодня русские националисты, то самым опасным для себя народом эти строители считают русский народ.

Но для дискредитации национальной идеи нужна не только её стилизация под гитлеровский фашизм. Нужны все виды её извращения. Гитлеровский фашизм плох в том отношении, что он слишком безумен. Поставить свой народ выше Бога или даже вровень с Ним это такая крайность, на которую большинство людей не способно. Поэтому нужны другие виды безумия, менее очевидные и, следовательно, более приемлемые для них. «Тех же щей да пожиже влей», — и обеспечишь массовость безумия среди своих противников.

Ради дискредитации национальной идеи вполне достаточно признать право твоего народа на власть над другими народами и обосновать это право теми или иными соображениями. В этом случае вражда других народов к твоему народу будет обеспечена, потому что право на свободное устроение своей жизни это условие существования всякой нации.

Далее: Зачем выставлять право своего народа на власть над другими народами? Для большинства националистов эта претензия тоже чрезмерна. Значит, надо позаботиться и о них… А для этого заявить, что твоему народу нет дела до остальных народов. Их проблемы это их проблемы, а мы будем заботиться лишь о себе.

Такая декларация будет тут же растиражирована врагами человечества и донесена до соседних народов. А как эти соседние народы отреагируют на неё? Об этом догадаться не трудно.

Если вам на нас наплевать, — скажут они, — то и нам на вас наплевать тоже. Мы будем искать союзников среди других народов. И объединяться с ними против вас, потому что от народа-эгоиста ждать ничего хорошего не приходится.

В этом случае даже малые народы, оттолкнутые большим народом и объединённые против него, станут для него серьёзной опасностью. Они будут опасны не своей собственной силой, а силой строителей новой Вавилонской башни, способных организовать эти малые народы, объединить их, обеспечить их всем необходимым для борьбы с большим народом и использовать эту борьбу в качестве предлога для навязывания ему своей воли.

Как в любом малом обществе эгоизм его членов разрушает это общество и превращает его в псевдо-общество, так и в международных отношениях эгоизм народов делает невозможным их объединение и обрекает их тем самым на неизбежное поражение в борьбе с общими их врагами.

Русский народ это самый нешовинистический народ среди больших народов мира. Но это не значит, что среди его представителей нет нетипичных для него особей. В большом народе (и, тем более, духовно разрушенном в ходе его катастрофической истории) можно отыскать почти любой тип. Или изготовить его из подходящего человеческого материала.

Таких нетипичных представителей русского народа можно выявить, а затем помочь им выйти на политическую арену. Конечно, не всякую особь можно поднять на такую высоту. Какие-то личные качества для этого необходимы. Какой-то талант. Но одного таланта недостаточно для того, чтобы стать политиком. Для этого нужны деньги, связи, реклама. Нужна организационная поддержка. Нужны умные подсказки специалистов.

Если ты не полезен сильным мира сего, то никакой талант тебе не поможет. Они тебя не заметят или даже раздавят в сутолоке событий.

А если ты нужен, то тебе помогут таким образом, что об этом не узнает никто. Как из мухи делают слона, так из тебя сделают крупного национального политика, чтобы ты заслонил своими экстравагантными идеями типичные мысли и настроения своего народа.

Нет, инструктировать тебя по этой части никто не будет. Иногда, может быть, намекнут осторожно на то или иное обстоятельство. Но не более того. Инструктируют агентов, а ты не агент. Агенты опасны тем, что они слишком много знают и способны, если в них заговорит совесть, рассказать всем всю правду о себе и своих хозяевах. Агенты могут стать разоблачителями политической закулисы. А что может рассказать политик, которого используют «втёмную»? Лишь о своих подозрениях, которым грош цена. О подозрениях, которые ничего не доказывают. Мало ли кому что взбредёт в голову. Вот почему использование «втёмную» — это главный способ манипуляции политиками в капиталистическом мире. И не только национально ориентированными политиками. Нет, политиками всех направлений.

Используют «втёмную» тех, чьи идеи и цели полезны строителям «нового мирового порядка». Полезны — или в стратегическом отношении, или в каких-то конкретных политических ситуациях.

Такие, казалось бы, вполне самостоятельные идеологи и деятели могут и не догадываться о том, что им кто-то помогает.

Но далеко не все так наивны. Менее наивные догадываются о своей зависимости от сильных мира сего. Как и о том, чего от них те хотят. А как они поведут себя после этой догадки — зависит от качества их личности. Насколько она корыстна (или бескорыстна) в своей политике.

По человеческой слабости, соблазн подыгрывать тем, кто подыгрывает тебе, конечно, велик. Превращение мухи в слона не может не нравиться мухе. Как приятно сознавать свою значимость. Поэтому муха втайне благодарна тем, кто её раздувает. И сама помогает своим помощникам творить из себя нужный им образ.

Вот она строит из себя нового фюрера — не иностранного, а своего, православно-русского. Говорит очень правильные слова, но связывает их с такими идеями, которые не вяжутся ни с Православием, ни с традиционным строем русской души. Кроме того, она связывает правильные идеи с позами и жестами, характерными для легко узнаваемого персонажа. И украшает себя свастикой. Правда, не той, что была у Гитлера, а своей, славянской.

Инсценировки такого рода должны давать двойной эффект, о котором уже говорилось. Они должны, с одной стороны, отталкивать от русского национализма огромные массы русского населения, что для врагов русского народа как раз и нужно. Однако, с другой стороны, они должны привлекать к «русским фашистам» не только нетипичных представителей русского населения, но и таких духовно ограбленных русских людей, которые не успели разобраться в сложностях национализма.

Такие русские люди доросли до понимания того, откуда льются помои на русский народ и кому принадлежат «наши» СМИ, а потому и воспринимают преподносимую ими информацию с обратным знаком. Если вражеские СМИ кого-то поносят, то это, скорее всего, правильный человек. А если он отстаивает русские интересы, то и подавно.

На этом непонимании лукавства антирусских СМИ как раз и ловят начинающих мыслить национально русских людей. На непонимании ими того, что отрицательная реклама это тоже реклама. Что в современных российских условиях она — могучее средство выращивания полезной для себя оппозиции.

Как рассуждают строители новой Вавилонской башни? Скорее всего, так: «Оппозиция, — думают они, — всё равно неизбежна. Поэтому лучший способ борьбы с нею — создать её самим, сделать её гнилой изнутри, но привлекательной для невежд снаружи. Не перебарщивая, конечно, по части её привлекательности. Всё хорошо в меру».

В этом случае оппозиция будет бессильной и, в принципе, управляемой её создателями. А что может быть лучше такой оппозиции? На это не жалко никаких денег.

К сказанному можно добавить, что оппозиция не должна состоять из одних только уродов. Этим она выдала бы свой искусственный характер. Нет, в ней (особенно в русской оппозиции) должны преобладать правильные, по видимости, политики, задача которых обеспечить внутреннее её бессилие.

А чем оно достигается? В первую очередь, бессилием её мысли. А бессилие мысли обеспечивается, в свою очередь, отсутствием правильно организованных публичных дискуссий на самые важные для судеб страны темы. Вместо обсуждения этих тем — тысячи монологов самых разных авторов и ораторов на второстепенные или даже третьестепенные темы. Эти монологи, никак не связанные внутренне друг с другом, забываются читателями и слушателями через какое-то время или создают в их головах хаос противоречащих друг другу мнений. Но идейный хаос не может организовывать людей, он их дезорганизует.

Организовать их способна общая система взглядов, которая должна вырабатываться ими сообща, а она как раз и не вырабатывается. Отсюда неэффективность наличной русской мысли и, как следствие, русских общественно-политических организаций. И эта неэффективность сознаётся русскими энтузиастами со временем всё отчётливее. Сознаётся и порождает разочарование их в своём национальном движении и в своём народе, не откликающемся на столь правильные призывы к объединению.

А вслед за разочарованием начинается и увядание самих энтузиастов, затухание их интереса к судьбе столь бестолкового народа. Погружение их в сугубо личные и личносемейные проблемы, которые тоже гнетут всех и которые не могут решаться правильно в больном обществе. А могут лишь множиться и множиться. Происходит естественное умирание русского движения за возрождение русского народа.

Вот как умно придумано.

Но вернёмся к нашим бледным копиям немецкого оригинала.

Новый фюрер должен смело преувеличивать число своих сторонников в тысячу раз, а то и больше. И ему охотно поверят все пишущие и вещающие русофобы. Они не допустят опровержения его слов. Они вдолбят их в сознание своей необъятной аудитории. Чтобы весь мир знал, что происходит в России. Что в ней растёт не по дням, а по часам, «русский фашизм», способный растерзать хрупкие ростки демократии и поработить национальные меньшинства. А затем стать угрозой для всего человечества.

Эти вещающие русофобы прекрасно знают, что на самом деле число «русских фашистов» — микроскопическое меньшинство по сравнению со всей массой русского населения. Знают и то, что на самом деле у нас происходит не порабощение русскими национальных меньшинств, а нечто прямо противоположное. Знают, но никогда не скажут об этом публично. Им это запрещено их хозяевами.

Одна из главных задач, поставленных перед средствами массовой дезинформации, — создать зловещий образ русского национализма. И ещё одна задача, с нею связанная и не менее важная, — создать отвратительный образ русского народа, т.е. раздуть его пороки и закрыть ими его прекрасные черты. Делается это не столько для того, чтобы оскорбить русских, сколько для того, чтобы не позволить им любить свой народ. Ведь любовь всегда связана с прекрасным образом того, кого любишь. Или, по меньшей мере, с какими-то прекрасными его чертами. А если их нет, если они закрыты его уродствами, то и любовь оказывается невозможной. А без любви к своему народу его сынов и дочерей невозможен и сам народ. Он держится их любовью. А потому и разрушается с исчезновением их любви. И вместе с ним разрушаются его сыны и дочери, которые тоже невозможны как нравственные и мыслящие существа без своего народа.

Вот что скрывается за систематической хулой в адрес русского народа, звучащей с телеэкрана и со страниц почти всей российской печати. Происходит духовное убийство русского народа. Преступление более страшное по сравнению с разжиганием розни между народами.

Вот почему я совсем не удивился, когда прочитал о скандале в Израиле в связи с тем, что агенты израильской разведки разворовали деньги, предназначенные для «финансирования русских фашистских организаций» (Ю. Мухин «Тайны еврейских расистов», М., 2005, с. 58). Я удивился другому. Не тому, что «русские фашистские организации» финансируются из-за рубежа, а тому, как могли израильтяне допустить саму возможность рассекречивания столь секретного дела. Вот тебе и евреи.

Мне рассказывали, что когда кто-то обвинил А.П. Баркашова в фашизме, то он возмутился и сказал: «Я не фашист, я нацист». И я думаю, что он мог так сказать. «С великим удивлением, — писал В.В. Кожинов, — прочитал я недавно «позицию» Александра Баркашова, лидера «Русского Национального Единства, где он признаётся в своём преклонении перед политической фигурой Гитлера…» (В.В. Кожинов «Пятый пункт», М., 2005, с. 236–237).

Как рассказывают, другой вождь русских националистов, Д.Д. Васильев, называл себя публично «православным фашистом» и любил фотографироваться на фоне свастики, стилизованной по-славянски.

Свастикой метил и Баркашов свои брошюры, в которых многие правильные мысли (например, о необходимости русского национального единства, о вампирическом характере капитализма и др.) дискредитировал этой свастикой и своим преклонением перед Гитлером.

«А что плохого в свастике? — скажут мне, может быть, некоторые русские националисты. — Это же наш древний арийский знак».

Так скажут очень плохие политики, не понимающие того, что это для них самих славянская свастика — древний арийский знак, никак не связанный с Гитлером. А для большинства населения нашей страны и других стран она с ним связана. В их глазах славянская свастика это символ «нацизма», слегка замаскированный славянской его стилизацией. Тем более, что эту связь славянской свастики с «фашизмом» (или, точнее, с «нацизмом») публично подтвердили сами русские национальные «вожди».

Можно клеймить невежество человечества, не способного подняться на уровень мышления поклонников славянской свастики, но не считаться с этим невежеством значит быть политическими недотёпами. Подлинные политики всегда считаются с умонастроением своего народа. Да и с умонастроениями других народов тоже. Подлинные политики знают, что абсолютное большинство русского населения никогда не читало брошюр, в которых провозглашается священный смысл свастики для арийцев. А если бы даже и прочитало их, то, думается, не приняло бы их. Потому что русские люди, болеющие за русский народ, болеют, прежде всего, за него, а не за русофобствующих арийцев Запада. Русские люди в своём подавляющем большинстве связывают свастику не с далёким языческим прошлым, а с арийцами Гитлера, жертвой которых стала в ходе Великой Отечественной войны едва ли не каждая русская семья.

Вот почему надо очистить русское движение от свастик всякого рода. Очистить русское движение от подражаний чужим и, главное, уродливым типам национализма. И объяснить всем русским и всем не русским людям, почему эти знаки и типы национализма для нас неприемлемы.

Это одно из условий действительного возрождения русского народа.

Две хитрости врагов человечества

Правильный национализм невозможен без правильного представления националистов об окружающем их мире и, в частности, о тех хитростях, которые используют враги человечества для разрушения народов.

Остановлюсь здесь только на двух хитростях, может быть, самых главных из их числа. Или двух из самых главных.

Первая хитрость заключается в том, чтобы противопоставить права человека правам его народа. Не сочетать их разумно, а раздуть права человека до таких противоестественных размеров (например, до его права быть педерастом), чтобы выдавить ими из господствующего правосознания права его народа практически полностью.

Но что будет, если отнять у народа его право на самоорганизацию? Он разрушится и превратится в массу разрозненных обывателей, беззащитных перед всякой посторонней организованной силой. Формально такой обыватель будет обладать всеми правами, записанными в конституции, но фактически с ним можно делать что угодно. И никто его не спасёт. Без своего народа человек беззащитен. Даже самый сильный и богатый человек, если он вне своего народа, беспомощен перед мафией. А перед финансовой мафией, если он окажется на её пути, тем более.

Кроме того, разрозненные обыватели обречены на затухание в них высоких мыслей и чувств. Обречены на затухание их религиозного и национального сознания, а потому и нравственности. Они обречены на развитие в них эгоистических наклонностей. По мере развития этих наклонностей таких людей становится всё легче подкупать и противопоставлять друг другу. Их всё легче привлекать в организации, полезные строителям новой Вавилонской башни. А со временем будет ещё легче. Потому что с ослаблением в человеке его разума и нравственности его природа становится подобной воску или пластилину, из которых можно лепить какие угодно формы.

Вот как интересно придумали враги человечества. Обобрали человека до нитки — и всё ради него самого. Лишили его образа и подобия Божия — и тем обогатили его. Сделали его пластилином в своих собственных руках — и всё это при салютах в честь человека. При самых торжественных заверениях его в том, что он как раз и является мерой вещей.

Вытащить рыбу из воды и дать ей все права, кроме права вернуться в родную для неё среду обитания, — вот что такое «права человека» в безбожном их толковании. Истинные права человека всегда в согласии с правами его народа. А истинные права народа всегда в согласии с истинами Откровения.

Вот с чего следовало бы начинать правильное учение о человеке. И правильную педагогику. И правильную социологию. Но не для того штампуют у нас учителей и мыслителей, чтобы они понимали сами эти простые истины и доносили их до своих учеников. А с прямо противоположной целью.

Это первая хитрость строителей новой Вавилонской башни.

Вторая хитрость заключается в том, чтобы скрыть от людей само строительство новой Вавилонской башни. Чтобы они видели своими физическими глазами это строительство, но не понимали происходящего. Чтобы они думали, будто новый мир не строится кем-то сознательно, а растёт сам собою, стихийно.

Чтобы создать такую иллюзию, следовало скрыть главных руководителей этого строительства и сосредоточить внимание людей на подробностях бытия, от подробностей их истории до подробностей природного и технического мира. Сделать их узкими специалистами, не способными думать ни о смысле всего бытия в целом, ни о смысле человека и общества.

Но сначала два слова о сокрытии главных руководителей. Если бы они были у всех на виду, то всем стало бы ясно, что строительство новой Вавилонской башни это не чей-то бред, а сама реальность. В этом случае люди стали бы думать, хорошо это строительство или плохо. Нужно оно им или не нужно. Понимание происходящего сделало бы людей мудрыми и энергичными противниками безбожного мира. Спасая себя от него, они стали бы созидать свои собственные миры, основанные на ценностях религии, нации и семьи. И объединяться против врагов человечества. А такое объединение стало бы катастрофой для строителей новой Вавилонской башни.

Вот почему они не могли и не могут открывать людям своё высшее руководство. Скрывая своих главных руководителей, они маскируют тем самым самих себя и своё дело.

Логика здесь проста. Никакое большое строительство невозможно без его руководителей. Без руководителей можно построить сарай или небольшой дом. Но строительство большого дома без руководителей уже невозможно. А строительство во всемирном масштабе тем более. Нет руководителей такого строительства — значит, нет и самого строительства. Значит, нет и его строителей. А есть лишь разнообразные интересы отдельных личностей, отдельных групп и объединений самого разного характера и масштаба. Есть их сотрудничество, есть их противоборство. Есть естественный ход истории, то ли стихийный по своему характеру, то ли подчинённый каким-то ещё неизвестным законам истории. Только-то и всего.

А теперь о том, как следовало опускать умы людей, чтобы делать их не способными понимать происходящее в истории. Не способными понимать даже то, что происходит с ними самими.

Их следовало приучать, как уже сказано выше, к «мелкоскопическому» мышлению. То есть не системному, а такому, когда та или иная частность затмевает целое. Когда за деревьями не видно леса.

Такое антисистемное мышление было бы невозможно среди христиан, если бы наши православные богословы не проигнорировали тему общества. А они её проигнорировали. Поэтому наука об обществе стала достоянием тех, кто о Боге не думал или думал о Нём всё меньше и меньше. А затем исключил Его полностью из круга своих интересов. В результате наука об обществе превратилась в безбожную науку, в науку без организующего её духовного Центра.

Следствием стало торжество центробежных процессов в науке, то есть сосредоточение внимания учёных на как бы разбегающихся от бывшего центра и не связанных между собою частностях бытия. И, в особенности, на таких частностях, которые можно использовать с пользою для людей. Или с материальной выгодой для них. И, разумеется, с выгодой для дельцов и для самих учёных.

Наука стала приобретать постепенно всё более коммерческий характер. Её включили в круг своих интересов промышленники и коммерсанты и, в конце концов, подчинили её себе. Она стала служить не истине и добру, а духу маммоны. Интерес же его служителей состоял не только в том, чтобы обогащаться всё больше материально, но и в том, чтобы закрепить свою власть в мире окончательно и оправдать её идейно. И, что не менее важно, оправдать её пропагандистски.

Этим оправданием как раз и занимается современная наука об обществе. Она оправдывает царство маммоны, то есть капитализм, разными способами, из которых основным является не откровенная его апология, а сокрытие безбожной и бесчеловечной его сути.

А какова наука, такова и система образования. Эмансипированная от смысла жизни наука породила и соответствующую ей педагогику. То есть лже-педагогику, задача которой готовить будущих коммерсантов и персонал для коммерческих предприятий.

Отсутствие истинного смысла жизни, который невозможен без Бога и служения Ему, компенсируется у обучаемых сегодня школьников и студентов погоней за развлечениями и наслаждениями в свободное время, а у более думающих из них — стремлением к достижению материального успеха в жизни. Как можно жить в нищете? Будет материальный успех — будут и сопутствующие ему удобства, причём не только материальные. Будет материальный успех — и ты проявишь свои лучшие качества.

Включение в гонку за материальным успехом закрепляет внимание человека на связанных с нею проблемах и делает его не способным думать о предметах высоких — о смысле своей жизни, о смысле общества и смысле человеческой истории. Только-то и всего. Но этого вполне достаточно для того, чтобы люди утратили способность понимать происходящее в истории, в современном мире, в своей стране и даже в своей частной жизни. Воспитание их низкоумия — вот лучший способ маскировки строительства новой Вавилонской башни.

Вырваться из почти всеобщей гонки за материальным успехом так же трудно, как наркоману избавиться от наркотической зависимости. Здесь каждый невольно возбуждает своей низкой настроенностью своё окружение, а оно, в свою очередь, заражает и возбуждает этой общей низкой настроенностью каждого. Здесь происходит нечто подобное тому, что происходило в древнем человечестве при вызревании в нём идеи Вавилонской башни.

Победить эту злую силу невозможно без уразумения её конечной цели и способов, которыми она пользуется.

Что препятствует созданию союза народов России

Выше говорилось о том, что сегодня ни один народ не может противостоять в одиночку объединённым силам разрушителей народов. Из чего следует, что народы должны объединиться ради своей самозащиты. А для этого гасить конфликты между собою и выстраивать новую, ещё небывалую в истории, систему своих взаимоотношений.

Мне могут сказать: сегодня русским враждебны все и Запад, и российские иноплеменники, и затопляющие нас гастарбайтеры, и сама Российская власть с её антирусской политикой. Исключений из этого правила почти нет. В этих условиях призыв к созданию союза народов против их разрушителей есть утопия. И утопия вредная, потому что она отвлекает русских от главной их задачи — сопротивления наступающим на них чужакам.

Если на тебя нападают, то — как не защищаться? А если защищаться, то — как размышлять при этом о каком-то союзе народов? Или даже о национальном возрождении русского народа? Поднять его весь на сопротивление — вот это и будет национальным его возрождением. Или, по крайней мере, началом его возрождения.

Отвечая на эти возражения, надо признать, что сочетать две задачи — организацию русской самообороны и работу по самоорганизации русского населения в русскую нацию (а в дальнейшем и работу по выстраиванию союза народов) — не лёгкое дело. Это намного труднее, чем сосредоточиться на одной самообороне. Однако без самоорганизации русских в русский народ русская самооборона будет беспочвенной и потому бессильной. А о неспособности разрозненных народов сопротивляться их разрушителям уже сказано.

Утопией является не мысль о необходимости русской самоорганизации в национальном масштабе и последующей самоорганизации народов в единый союз, а надежда на то, что русская самооборона, сама по себе, решит все проблемы.

Мне могут сказать, что российские инородцы, да и другие соседние народы, не способны по своей природе на подлинный союз с русским народом. Они так глубоко завязли в своём национальном эгоизме, что подняться на столь высокий нравственный уровень не в состоянии. Если даже какие-то отдельные их особи поднимутся на этот уровень, то их выдавят из своей среды эгоистичные их соплеменники. Или просто раздавят, чтобы не соблазняли других.

Мне могут сказать, что даже в том случае, если бы произошло чудо и российские народы пошли на союз с русским народом, то этот союз всё равно просуществовал бы недолго. По той причине, что традиционный способ их мышления, связанный с национальным их эгоизмом, делал бы их близорукими по части понимания всей сложности организации такого союза. Каждый из этих народов заботился бы в этом союзе не столько об общем их интересе, сколько о своём собственном. И потому взаимные их претензии (и, особенно, их общие претензии к русскому народу) развалят этот союз. Или превратят его в такое сообщество, в котором русский народ будет опять донором для других народов, как это уже было в императорской России и Советском Союзе.

Но и в этом последнем случае такой союз всё равно не продержится долго, потому что русское ядро, истощаясь, будет в нём таять, а вес паразитирующих на нём российских иноплеменников будет увеличиваться. И так до тех пор, пока ядро ослабеет настолько, что перестанет стягивать всех в одно целое. После чего союз развалится на «независимые народы», т.е. зависимые целиком от строителей новой Вавилонской башни.

Я думаю, что опасность, описанную выше, надо учитывать. Но не для того, чтобы запугивать себя ею, и не для того, чтобы перечёркивать ею мысль о необходимости союза народов. А для того, чтобы будущие союзники знали заранее о подстерегающей их опасности. И позаботились заранее о том, чтобы не допустить краха своего союза.

Кроме того, в рассуждении о ничтожестве российских народов бросается в глаза вопиющая его однобокость. Современное их положение и состояние оценивается по низшему разряду, а положение и состояние русского народа по высшему. Хотя на самом деле русский народ сегодня это почти полностью разрушенный народ. И российские народы, в отличие от русских националистов, видят его именно с разрушенной его стороны, а не с какой-то иной. Потому как догадаться о высших качествах русского народа по современному его состоянию почти невозможно. Об этих высших его качествах не догадывается сегодня даже большинство самих русских с их промытыми русофобской пропагандой умами. Но как же, в таком случае, винить за ту же самую слепоту российских иноплеменников? Которые, кстати сказать, не в меньшей степени жертвы той же самой русофобской пропаганды. Если не в большей.

Миллион русских детей, брошенных своими родителями или бежавших от них в городские трущобы. Пустота в головах русской молодёжи, избежавшей подобной участи. Отсутствие организующих человека и общество идей в головах русских родителей и учителей. Сексуальное растление подрастающего поколения, не встречающее заметного противодействия со стороны взрослых русских. Армия русских проституток, заполонивших просторы Европы и бьющих своих конкуренток дешевизной своих услуг. Четыре, если не больше, миллиона абортов, совершаемых ежегодно русскими женщинами. Пьянство, курение, матерщина и другие цветы зла, расцветающие сегодня среди русских подростков. Почти всеобщая сосредоточенность русских на своих личных и лично-семейных проблемах, делающая их не способными думать об обществе. А думать о своём народе — и подавно. И, как следствие, полная разрозненность русских и полное их политическое и социальное бессилие. А на бессильных даже слабосильные смотрят сверху вниз. А криминально организованные народы — тем более.

Если же к сказанному добавить, что российские народы, как правило, не знают катастрофического характера русской истории, то их презрение к русским будет ещё понятнее.

Русские, как замечено уже давно, отличались от других народов куда большей критичностью по отношению к самим себе. Но эта самокритичность, доходившая иногда до русофобии, сочеталась у них со столь же односторонним восхвалением себя и своей страны. Русскими было сделано множество метких замечаний о своих достоинствах и пороках, но целостной самооценки русский народ так и не выработал. Не выработал зрелой, то есть взвешенной и развитой, мысли о самом себе, которая правильно ориентировала бы его представителей в самых важных вопросах. И тем самым творила бы русское национальное единство.

Идейная рознь в русском народе нарастала в ходе его истории и стала главной причиной его катастрофы. Пренебрежение к выработке зрелой русской национальной идеологии вот, думается, главный порок русского народа. Его грех — и перед Богом, и перед самим собою, и перед другими народами. В русском народе было слишком много самых разных чувств и слишком мало национальной мысли.

Не было взвешенной оценки своих национальных достоинств — не было и работы по их развитию. Не было взвешенной оценки своих пороков — не было и работы по их искоренению. А потому эти пороки, подобно сорнякам, заглушали наши национальные достоинства чем дальше тем больше.

Но если русский народ не выработал зрелой мысли о самом себе, то мог ли он выработать зрелые мысли о соседних с ним народах? А если не сделал этого, то справедливо ли теперь обвинять их в том, что они не доросли до уровня, до которого не дорос он сам?

Мне могут возразить опять, сказав, что несправедливо уравнивать грехи русского народа с грехами, например, хищных кавказцев, захвативших наши рынки (да и не только рынки) и использующих беспомощное положение русского населения для его эксплуатации и глумления над ним. Русские в своём прошлом (не говоря уж о современном их положении) не захватывали чужих рынков, не грабили иноплеменников и не глумились над ними.

Различие есть? Есть. И оно огромно.

Кроме того, скажут мне, проникновение русских в жизнь российских народов, имевшее место в прошлом, происходило на взаимной основе: проникновение российских иноплеменников в русскую жизнь было ничуть не меньшим. А что теперь? Теперь оно происходит в одностороннем порядке, и русских при этом на их же земле теснят и кабалят приезжие иноплеменники.

Различие есть?.. Есть. И оно огромно.

И ещё, скажут мне, такая подробность: советские русские, приезжавшие по распределению после вузов на нерусские окраины, не сомневались в том, что несут проживавшим там народам добро. Поднимают их из невежества и нищеты к достойной человека жизни. И они действительно сделали для них много в хозяйственном и научно-техническом отношении. И даже, в каком-то смысле, в культурном отношении: через русский язык и русскую культуру открыли им доступ к мировой культуре. Причём эта помощь оказывалась за счёт русского народа, прозябавшего, в своей массе, в той же самой материальной нищете, если не в большей, и почти в том же самом невежестве культурном.

Статистика последних лет советской истории показала, что даже по уровню образования русские оказались на одном из последних мест среди народов СССР (1).

А что получил «старший брат» за свою помощь?.. Когда рухнула советская власть, то русских стали оскорблять, грабить, а то и убивать, чем вынудили их бежать с насиженных мест на родину. Или, за невозможностью бежать, терпеть унижения и мечтать о таком бегстве.

Различие есть?.. Есть. И оно огромно.

Не замечать этого различия могут только недобросовестные люди.

Так, думается, возразят мне. И я соглашусь почти полностью со сказанным выше, но лишь с такими существенными оговорками.

Нельзя фокусировать внимание на одной половине правды, какой бы правдивой она ни была. В отношениях между русскими и не русскими была и другая правда, которую русские, как правило, не понимают, а российские народы понимают и тоже фокусируют на ней своё внимание.

В чём состояла эта другая половина правды?

Обратной стороною русской помощи в советское время было разрушение национальных устоев российских народов. Какими бы неидеальными, с нашей точки зрения, эти устои ни были, но они были, и они держали традиционную культуру этих народов. А советские русские, при всех их благих намерениях, оказывались в этих традиционных культурах чужеродными телами. И не только чужеродными, но и беспочвенными духовно. Они вторгались в традиционный мир и подтачивали его самим характером своего мышления и соответствующими ему нормами своего поведения. Помешать этому вторжению иноплеменников российские народы не могли, потому что за советскими русскими стояла могучая советская власть. А копить свою неприязнь к ним, переходящую в ненависть, они могли, хотя и скрывали её до времени.

И лишь когда советская власть рухнула, проявили свою вражду открыто.

Но была не только вражда к русским. Было ещё и презрение к ним, не знавшим ни Бога, ни твёрдых нравственных правил в жизни. Половая распущенность русских женщин и попустительство им по этой части со стороны русских мужчин не сознавались самими русскими, а представители традиционной половой нравственности хорошо сознавали этот порок. Да и многое другое в русской жизни, порождённое духовной беспочвенностью советских русских, видели тоже. И эти пороки не вызывали у представителей традиционной нравственности ничего, кроме презрения и насмешек.

Духовное разрушение русского народа началось задолго до 1917 года, но затем приняло катастрофические размеры. Советская нравственность строилась на безбожии, на космополитически понятом интернационализме и на отрицании духовных основ семьи. Поэтому советская нравственность не могла быть крепкой. О её слабости свидетельствовали не только бесчисленные в ней прорехи ещё в советское время, но и то, с какой лёгкостью отказалось от неё в ходе «перестройки» подавляющее большинство членов КПСС и комсомола. Не говоря уж об остальном населении.

Эта беспочвенная нравственность внедрялась в советские годы с особой настойчивостью именно в русский народ. Другие советские народы щадились под предлогом их отсталости и неготовности к полному очищению от их национальных предрассудков. А с русским народом не церемонились. Он был «готов». Его объявили готовым и передовым на пути к светлому будущему, в котором не будет ни религий, ни наций, ни, может быть, даже семьи и государства. Когда все заживут в хрустальных дворцах-муравейниках в полном довольстве и в полной гармонии друг с другом.

Когда же эту лапшу сняли с русских у шей, то оказалось, что в русских умах нет ничего, кроме идейного хаоса, из которого каждый волен выбирать любые идеи по своему вкусу в качестве личных своих ориентиров. А поскольку способность думать самостоятельно о важных вещах была отбита у советских русских почти полностью, то и свободный выбор ими своих идейных ориентиров оказывался фиктивным. На самом деле старую лапшу сняли с их ушей только для того, чтобы навесить на них новую, уже, якобы, либеральную. Либеральную по её внешности, но тоталитарную по её сути.

Что роднило эти два вида идейной лапши, так это их безбожие, космополитизм и отрицание основ семьи. Эти отрицательные идеи выражены по-разному в марксизме и в либеральной идеологии, но суть их одна.

И от этого второго вида идейной отравы, как и от первого, нерусские народы бывшего СССР были более защищены, нежели русское население. Защищены тем, что сохранили в гораздо большей степени, чем русские, своё национальное сознание.

Кроме того, немаловажно ещё и то обстоятельство, что после краха СССР всем его народам позволили иметь свою национальную власть в их автономиях и республиках, а русскому народу не позволили.

А национальная власть (даже при всех её пороках, когда они есть) это сила, возрождающая национальное сознание в представителях народа. А потому и возрождающая их религиозно и семейно.

Русские оказались (в силу особенностей их характера и других причин, рассматривать которые здесь не место, потому что это большая тема) наиболее отторгнутыми, по сравнению с другими народами России, от религиозных и национальных основ жизни. Особенно в годы советской власти и в последующие годы. А потому и стали не только лёгкой добычей для самых корыстных российских народов, но и угрозой для всех российских народов вообще. Угрозой в качестве носителей безбожия, космополитизма и семейной анархии. Угрозой в качестве проводника растленной псевдокультуры Запада. А если так, то должно быть понятно враждебное и презрительное отношение к русским огромного множества нерусских россиян.

Если бы русские предстали перед ними в лучшем своём виде, то и отношение к ним было бы совсем другим. Они стали бы примером для них, и российские народы свободно подстраивались бы к ним ради общих их интересов. Но действительность не такова.

Вражда и презрение к русским со стороны россиян имеют во многом высокое происхождение. Во многом, но далеко не во всём. Высокие начала здесь сочетаются у российских народов с началами низкими, незаметными для них самих в силу неразвитости их собственного национального сознания. Российские народы (если не все, то многие из них) привыкли уважать силу, а бессильных презирать и пользоваться их бессилием. Внутреннее противоречие этих двух начал не сознаётся ими по той причине, что привыкшим к национальному эгоизму сознавать его не только трудно, но и невыгодно. Инерция национального эгоизма велика. А сочетать свой национализм со своим эгоизмом, наоборот, очень удобно. Потому что национализм, так или иначе, организует народ, а эгоистический характер этого национализма оправдывает паразитические инстинкты народа по отношению к другим народам. Оправдывает или маскирует.

Однако, осуждая в принципе национальный эгоизм, следует сказать два слова и в его оправдание.

Чем меньше народ и чем слабее, тем он уязвимее со стороны его соседей. Особенно больших и сильных. И тем меньше у него сил думать масштабно, думать о всечеловеческих проблемах. Тем меньше у него сил заботиться не только о себе. Это первое оправдание.

А вот второе: национальный эгоизм, при всей его порочности, не так порочен, как национальный нигилизм. Национальный эгоизм это меньшее зло по сравнению с космополитизмом. Национальный эгоизм внутренне противоречив. Это ещё эгоизм, но это уже и отрицание эгоизма. Это болезнь, но это болезнь ЛЮБВИ к своему народу. В национальном эгоизме уже преодолевается эгоизм личный. В нём есть жертвенность за свой народ. Национальный эгоизм, пусть и не лучшим образом, связывает человека с Богом, организует человека религиозно, национально, общинно и семейно, а эгоизм личный не организует его никак. Или, точнее, организует его лишь внешне. Законченные эгоисты подчиняются принятым в обществе нормам жизни, но не потому, что их ценят, а ради собственного удобства. Внутренне они свободны от всех нравственных и правовых норм. Если им это будет выгодно, они предадут своих ближних и всё общество в целом. Предадут их тайно, а то и явно.

Но и здесь тоже не всё так просто. Здесь тоже свои нюансы и противоречия. Большинство современных российских (и особенно русских) эгоистов это эгоисты бессознательные и непоследовательные. Это эгоисты не столько по своему внутреннему складу, сколько в силу сложившихся обстоятельств. Торжество капитализма в бывшем СССР породило такие условия жизни, которые принудили подавляющее большинство его населения забыть обо всём, кроме личных и семейных их интересов. Это торжество капитализма искусственно опустило многих в нравственном и умственном отношении. Но далеко не всех. И даже тех, кого оно опустило, не сделало такими же сознательными и законченными эгоистами, какие сформировались на Западе на протяжении веков. В наших эгоистах ещё не исчезли остатки традиционных христианских чувств и представлений о жизни. Не исчезли в такой степени, в какой они исчезли в бывших западных народах.

Они не исчезли полностью, но при отсутствии праведных идейных и организационных опор эти остатки обречены на дальнейшее таяние и образование на их месте уже вполне сознательных и законченных эгоистических установок.

Вот какие сложности связаны с попыткой определить нравственные различия между народами. И я перечислил эти сложности, конечно, не полностью. Однако и сказанного, думается, достаточно для того, чтобы сделать следующий вывод.

ИДЕЙНАЯ СЛЕПОТА ХАРАКТЕРНА СЕГОДНЯ ДЛЯ ВСЕХ: И ДЛЯ РУССКИХ, И ДЛЯ НЕ РУССКИХ. Она разнотипна, и у кого её больше — это вопрос. Чьи грехи тяжелее тоже вопрос. Каждый народ видит своё прошлое и настоящее по-своему, с приятной для себя стороны. Свои пороки видятся в уменьшенном виде или не замечаются вообще, а чужие видятся в раздутом виде. А свои и чужие достоинства оцениваются тоже по-разному. Свои достоинства ценятся высоко, а чужие дёшево или даже просто не замечаются.

Кроме того, каждый народ, как можно предположить, старается объяснить свои пороки внешними обстоятельствами, принуждавшими его вести себя именно так, как он себя вёл, а не иначе. А о том, что и другие народы тоже сгибались под тяжестью внешних для них обстоятельств, как-то не интересно думать.

В том, что внешние обстоятельства действительно влияли и влияют на характер и образ жизни народов — как сомневаться? Но, признав этот факт, приходится признать бессилие человеческого ума разобраться не только в чужих грехах, но и в своих собственных. Как определить меру свободы, которая оставалась и остаётся в каждом народе при его зависимости от внешних обстоятельств?

«НЕ СУДИТЕ, ДА НЕ СУДИМЫ БУДЕТЕ». Эти евангельские слова, думается, относятся не только к отдельным людям, но и к отдельным народам. Нашего человеческого ума не хватает для верной оценки всякого человека и всякого народа. Определить действительную степень их свободы (и, следовательно, их ответственности) может лишь Бог.

Но как же быть нам тогда? Как это можно — не судить? Это значило бы отказаться от своего разума и от законов, организующих общество. Или не значит?.. Нет, не отказа от собственного разума требует этот текст. Для нас неизбежны как личные наши суждения, так и общественные суды церковные, государственные и другие. Они неизбежны, но оправданны лишь при понимании нами того, что это несовершенные человеческие суды, а совершенный суд Божий ещё впереди. Он завершит нашу историю и устранит всякую неправду.

Сказанное не означает, что все человеческие суждения непременно ложны. Они могут быть и правильными, полностью или во многом, но могут при этом выглядеть в чьих-то глазах явно ложными. Они могут быть и ложными в корне, хотя могут казаться кому-то чистой правдой. Однако чаще всего в человеческих суждениях правда и ложь перемешиваются в разных пропорциях.

Понимание несовершенства человеческих судов смиряет людей. Оно побуждает их думать не столько о чужих грехах, сколько о своих собственных. И в этом спасение как людей, так и народов. Здесь начало их нравственного выздоровления и подъёма на более высокий уровень в умственном отношении.

Осознание своих грехов это начало исцеления от них, а исцеление делает людей и народы более жизнеспособными. Сосредоточенность же на чужих грехах не исцеляет, это причина продолжения их гниения.

Хотя чужие грехи тоже надо знать, чтобы правильно ориентироваться в этом мире. Однако без преимущественного знания своих собственных грехов и без работы по их искоренению знание чужих грехов не только не спасительно, оно опасно. Оно провоцирует в грешных людях худшие их способности. Преимущественное знание своих собственных грехов обеспечивает людей духовным иммунитетом против заражения чужими духовными болезнями.

Если народы усвоят эту истину, то начнут избавляться от своих национальных грехов и тем самым от взаимной вражды. Начнут сплачиваться против врагов человечества. Это будет подъём на ещё небывалый уровень их исторической жизни.

А если не усвоят, то сгинут. Одни сгинут раньше, другие позже, и в этом вся разница.

Будущее зависит от самих людей, т. к. Бог дал им свободу. Но каким оно будет — мы не знаем. Мы не знаем, как поведут себя наши современники и последующие поколения. Об этом знает лишь Бог.

Но для того, чтобы будущее людей и народов состоялось, требуется одно непременное условие. Люди должны знать, каким должно быть их желанное будущее. Какими должны быть пути к нему. Должны знать, чтобы общими усилиями помогать этому будущему родиться. А для того, чтобы знать, должны думать о нём, обсуждать его, вычерчивать всё более правильные его черты. Сделать построение желанного будущего главной целью своей личной, семейной, общинной, национальной и общечеловеческой жизни.

Итак, мы вернулись к тому, о чём уже говорилось раньше. Но вернулись с несколько большим пониманием того, почему народы должны не консервировать свои привычные отношения друг с другом, а подниматься на более высокий уровень по этой части. И сворачивать ради этого свои претензии друг к другу. Как это ни трудно. Перед лицом общей смертельности опасности надо кончать со старыми их счётами. Кто кому сколько должен. Пусть эти счёты предъявит каждому народу Господь Бог на Страшном суде.

О национальной самообороне

А теперь о том, как сочетать организацию союза народов с организацией самообороны против агрессивных иноплеменников.

В условиях, когда государственная власть проводит политику геноцида русского народа; в условиях, когда представители государства зависимы от этой политики и боятся защищать законные русские интересы; в условиях, когда представители государства, как правило, коррумпированы и, кроме того, запуганы преступными этническими организациями, паразитирующими на разрозненном русском населении, русским людям не остаётся ничего другого, как объединяться ради защиты своей чести и своей безопасности.

Такая самооборона оправдана нравственно и потому должна быть оправдана также и с юридической точки зрения. В том, разумеется, случае, если имеет своей целью действительно самооборону, а не ответные агрессивные действия против иноплеменников под предлогом самообороны.

Но как определить разумные формы самообороны? Это не всегда легко, но стремиться к этому надо. Самооборона должна быть равной степени агрессии. Если она будет превосходить эту степень, то превратится в разжигание национальной розни. А если не будет достигать этой степени, то будет провоцировать преступников на новую агрессию. Вот тут и думай, как определить разумную её меру.

Если русских, например, бьют кулаками и ногами, то кулаками и ногами следует отвечать насильникам. А для того, чтобы отпор был убедительным, надо отрабатывать заранее как отдельные приёмы борьбы, так и общие схемы схваток. Стараться определять заранее возможных агрессоров, возможные типы агрессии и готовить на каждый из них достойный ответ.

Надо знать, что главной причиной агрессии является бессильное состояние русского населения. А причиной его бессилия являются его разрозненность и сопутствующая ему безнравственность. Это взаимосвязанные вещи. Чем организованнее и нравственнее будут русские, тем они будут сильнее. А потому и нападений на них будет меньше. Или их не будет вообще. Значит, чтобы прекратить межнациональные конфликты, недостаточно иметь сильные кулаки. Надо заранее организовывать себя правильно в самых разных отношениях.

В каких, например?

Надо заранее создать систему немедленного оповещения милиции и местного населения о возникшем межнациональном конфликте и точном его месте, чтобы как можно быстрее стянуть к нему как можно больше людей с целью его погашения. Стянуть — и в качестве физической силы, способной разнять конфликтующих, и в качестве свидетелей, способных не допустить ложного освещения хода конфликта. Поэтому свидетели должны быть, по возможности, с фотоаппаратами и видеокамерами, а также с мобильными телефонами, чтобы уже с места события продолжать обзванивать своих знакомых, редакции газет и администрацию (номера их телефонов должны быть заранее занесены в записные книжки). Чем больше будет свидетелей, тем лучше. Тем меньшей будет вероятность того, что преступники пустят в ход ножи, биты, железные прутья и огнестрельное оружие. Тем большей будет вероятность того, что свидетели запомнят лица преступников и номера их машин. Следствие только выиграет от обилия информации такого рода.

Далее. Надо создавать и совершенствовать систему обучения местного населения законам по части правопорядка и, в частности, знаниям того, какие действия допустимы при самообороне, а какие недопустимы.

Невежество есть слепота. Невежды в юридических вопросах делают ошибки, а их противники пользуются этими ошибками для осуждения этих невежд. Невежды не понимают ошибок своих противников, а потому не способны использовать их в борьбе с ними. Невежество в юридических вопросах это бессилие, а зачем оно нужно русским людям? Им нужно наращивать свою силу в самых разных отношениях, и в юридическом отношении тоже.

В-третьих. Русские люди в подавляющем своём большинстве невежественны по части того, что происходит сегодня с ними самими, что происходит в нашей стране и во всём мире. Информации по этой части так много, что неподготовленный человек теряется в ней, как ребёнок в диком лесу. Тем более, что из неё изъята самая важная её часть религиозно-национальные истины о смысле человеческой жизни, о правильном её строе и причинах нравственной деградации современного человека. Поэтому русские люди в своём большинстве не понимают, почему русское население вымирает, почему оно бессильно, почему наши семьи распадаются, почему наша милиция и наши чиновники коррумпированы, и т.д. Не понимают того, что нас ждёт впереди, если это положение не изменится к лучшему. И, самое главное, не понимают, что надо делать для того, чтобы изменить его в лучшую сторону.

Непонимание всего этого есть глубинная причина социальной пассивности подавляющего большинства современных русских. А при социальной пассивности невозможна и правильная национальная самооборона. Все будут продолжать думать лишь о самих себе и своих семьях. Не понимая того, что человек, семья и общество это взаимосвязанные и взаимозависимые вещи. Что с разрушением общества загнивают нравственно и умственно и семья, и человек.

Вот почему русская самооборона невозможна без ликвидации религиозной, национальной и социальной безграмотности русских людей. Русская самооборона невозможна без организации ими в местах их проживания кружков с целью совместного самообразования. С тем уровнем сознания, на каком русские люди находятся сегодня, они обречены не только на национальное бессилие, но и на окончательное вымирание.

В-четвёртых. Русские люди должны заботиться не только о своём нравственном и умственном здоровье, но и о физическом здоровье тоже. Истинный русский человек смотрит на себя не как на свою личную собственность, которой может распоряжаться по своему желанию, а как на достояние своего народа. Как на общую собственность всех своих соплеменников и своих близких в первую очередь. Которые кровно заинтересованы в том, чтобы он был не только нравственным и разумным человеком, но и физически здоровым, физически сильным и способным их защищать и помогать им. Способным жить без посторонней помощи до 80–90 лет, а не до 40–60 лет, как это повелось сегодня. Чтобы принести как можно больше пользы своим непосредственным ближним и всему своему народу.

А для этого нужен здоровый образ жизни. Не курить, не пьянствовать и не губить своё здоровье иными способами. Не калечить друг друга в дурацких драках. А для этого надо учиться вежливости и умению держать свои чувства под контролем разума.

Молодёжь должна заниматься спортом и военной подготовкой. Бегать, прыгать, играть в футбол и другие коллективные игры. Алкоголики, инвалиды, трусливые, хилые и женоподобные мужчины, по существу, уже не мужчины. Это выродившиеся мужчины. Они не способны защищать ни свой народ, ни своих соседей (надо налаживать добрососедство), ни даже своих жён и детей. При таких псевдомужчинах женщины становятся мужеподобными, что лишь увеличивает общее уродство и общую разруху.

О русских женщинах. Они должны понять, что от них зависит во многом сила русского народа. От них зависят во многом духовное состояние их мужей и характер воспитания их детей.

Надо не топить своих мужей своим эгоизмом и блудливым поведением, а, наоборот, поддерживать их в их усилиях правильно организовывать себя, свою семью и русскую жизнь. Без женской помощи это трудное дело одни мужчины сделать не могут.

И детей своих надо воспитывать не как теперь — приспособленцами к безбожному миру, а в думах о смысле жизни, о Боге и русском народе. В думах о правильном личном, семейном и национальном строе жизни. Матери должны воспитывать своих детей уже с раннего возраста начинающими русскими националистами, а для этого сами должны быть русскими националистками. Что невозможно без собственных размышлений о высоких предметах и без совместных размышлений на эти темы со своими мужами, родными и близкими. Эти совместные размышления должны стать нормой русской семейной жизни. Они будут стягивать членов семьи, родственников и соседей в одно духовное целое и делать их тем самым сильными.

Русские женщины должны рожать больше детей. Как это ни трудно в современных условиях. Но Бог помогает праведным, а неправедных наказывает. Русские женщины должны осознать, что без трёх детей в каждой русской семье русский народ исчезнет. Что нравственный мир, связанный с детьми, мужем, родственниками и соседями, с их общим служением своему народу и своему Богу, есть ценность подлинная, которую надо выращивать общими усилиями. А мир современный, в котором нет святынь, в котором всё покупается и продаётся, при всём его внешнем блеске, гибель для всех.

Вот, думается, главное направление в организации русской самообороны. Она должна стать частью работы по самоорганизации русского населения в русский народ. В противном случае она принесёт больше вреда, чем пользы, и со временем увянет вместе с увяданием всего русского национального движения.

Русской самоорганизации нет альтернативы.

Примечания

Доктор юридических наук Г.И. Литвинова на основе официальных данных, малодоступных для неспециалистов, показала, что русский народ — самый ограбленный и самый бесправный среди народов СССР. «Современная Российская Федерация, — писала она, — это государство, в котором в мирное время из 700 тысяч сёл уничтожено 580 тысяч… По числу лиц с высшим образованием на душу занятого населения русских перегнали даже народы, не имевшие в начале 20-х своей письменности, не имевшие ни одного грамотного. Некоторые из них перегнали русских по этому важному показателю в полтора-два, а то и в три раза… Темпы развития России, а в её рамках русских областей, на протяжении всех десятилетий советской власти стабильно ниже общесоюзных. Ныне в СССР действуют 34 национальные республиканские конституции (от азербайджанской до якутской), но русской среди них нет, как нет и национальной государственности… Считается, что нет — и не надо. Что о русских центр позаботится. Простите, но мы это уже проходили. Центр способен лишь (как и прежде) позаботиться о том, чтобы как можно больше выжать из беззащитных, доведённых уже до вымирания русских краёв и областей, используя русских и их природные богатства в качестве безвозмездного донора. Но пора понять, что донор давно уже обескровлен, еле жив… Думается, что всё дело в геноциде русского народа, начатом с первых лет советской власти…» (Галина Литвинова «ДЛЯ БЛАГА РОССИИ», М., 1993, стр. 17, 25, 26, 27).

16 сентября 2009 г.

Отцы и дети

Почему наши дети отдаляются от нас, а мы от них?

Я вижу три причины, порождающие это отчуждение. Они взаимосвязаны, и последствия каждой из них усиливают друг друга.

Первая причина имеет объективный характер. Утрата первоначальной близости между родителями и детьми неизбежна по мере вырастания детей и обретения ими всё большей самостоятельности. Пока они малы, они зависят от родителей полностью, а это значит, что и родители зависят от них тоже полностью. Со временем эта взаимозависимость слабеет, а вместе с нею слабеет и связанная с нею близость.

Это отдаление совершается до времени незаметно. Пока картина мира ограничивается для детей их домом и окружающим его небольшим пространством, которое наполняют родители, родственники, соседи и знакомые, то центром мира для них являются, естественно, родители. Они главные в нём авторитеты.

Но затем, особенно с вступлением в подростковый, а затем и юношеский возраст, картина мира для детей меняется. Её рамки раздвигаются так резко, что осмыслить её содержание они не могут иначе, как очень поверхностно.

И, что не менее важно, меняются при этом они сами. Они сознают своё взросление как обретение некого богатства, едва ли не большего, чем их близость с родителями. Богатства, которое они отождествляют в первую очередь со своей личной свободой. И тянутся ко всё большей свободе, не сознавая того, что истинная свобода всегда связана с ответственностью. А ответственность невозможна без развития в человеке его разума и его нравственности, которые тоже взаимозависимы.

Это отставание разума и нравственного сознания молодых людей от стремительно растущего в них чувства ценности их свободы порождает конфликты с родителями. Современные родители, как правило, не такие уж мудрецы по части понимания жизни, но они, в отличие от детей, обладают каким-то житейским опытом, которого у тех ещё нет. А потому и пытаются их учить, запрещают им какие-то вещи. А те воспринимают их поучения и запреты как проявления их деспотизма, как проявления их отсталости, как непонимание ими самых модных идей, до которых молодые люди сами уже доросли.

Это стремление детей к освобождению от власти родителей поддерживается современной либеральной педагогикой и современными либеральными СМИ. Поэтому детям в их конфликтах с родителями есть на кого опереться. И чем они старше, тем этот союз с их развратителями для них естественнее.

Впрочем, в американских школах (на которые теперь ориентированы российские школы) школьникам уже в младших классах раздают жетоны с номером телефона, по которому те могут позвонить, чтобы пожаловаться на своих родителей. Например, если мама заставляет дочку помыть после обеда посуду. После чего соответствующая служба предупреждает родительницу, что при повторении этого нарушения прав её дочери она будет судима и приговорена к денежному штрафу или иному наказанию.

У нас этой практики ещё нет, но попытки навязать её нам уже делаются. Причём силами международного масштаба. Так что, как говорится, «всё впереди».

Однако и без этого положение у нас таково, что авторитет родителей в глазах детей тает с каждым новым поколением всё больше. Его вытесняют другие авторитеты, самые разные, на любой вкус. И чем они хороши, эти новые авторитеты, так это тем, что их недостатки и пороки, в отличие от недостатков и пороков родителей, на расстоянии не видны. А если обнаруживаются со временем, то одного кумира всегда можно заменить другим. А как заменишь родителей?..

Отдаление детей от родителей по мере взросления детей и всё большего погружения их в их собственные миры, малодоступные или вообще недоступные для родителей, есть вещь естественная и неизбежная.

Другое дело, что на этот объективный фактор накладывается фактор субъективный, который или доводит отдаление детей от родителей до полного отчуждения между ними, или, наоборот, ограничивает это отдаление каким-то минимумом, при котором прежняя их близость, в основном, сохраняется. Личные особенности родителей и детей играют при этом огромную роль.

Итак, мы подошли ко второй причине отдаления детей от родителей. Хотя субъективный фактор, как сказано, противоречив, но преобладают в нём сегодня отрицательные, то есть усиливающие отчуждение родителей и детей, настроения. Преобладают силы взаимного отталкивания, а не взаимного притяжения. Относительно благополучные, в занимающем нас смысле, семьи это сегодня какие-то островки, затопляемые всё возрастающей массой расстроенных в своих основах семей. Это какие-то почти реликты, сохраняющиеся благодаря едва живой традиции, и обречённые вместе с нею на исчезновение.

Но не слишком ли поспешен такой вывод?

Во-первых, сегодня разлагаются далеко не все народы и не все традиции, а лишь бывшие христианские народы с их традициями. Судьба же остальных ещё под вопросом. Может быть, западный «глобализм» разрушит их со временем тоже. Но не исключено, что, осознав смертельную для себя опасность, они сумеют так усовершенствовать свою нынешнюю идеологию и организацию, что станут не только неуязвимыми для разрушительной силы Запада, но и принесут сами на Запад свои идеи и свою организацию.

И, во-вторых. Что мешает нам самим изменить нынешний характер субъективного фактора? Что мешает нам, осо-

знавшим огромное его значение для судеб наших потомков, возродить традиционные наши ценности и, вместе с ними, наши семьи и наши народы?..

Это, как говорится, уже «тепло». Но есть в этой мысли одно уязвимое место. Если наши традиционные ценности не помешали нашему опусканию до нынешнего положения, то, значит, не всё в них было в порядке. Нашу традицию нельзя ни идеализировать, ни перечёркивать. В ней надо разбираться добросовестно, отделяя её достоинства от её слабостей и пороков. Случайно ли мы при нашей традиции проваливались за последние три столетия из одной ямы в другую?

Традиция состоит, грубо говоря, из двух половин. Из истин самых высоких, которые узреваются народом под знаком вечности, и менее высоких, но крайне важных, потому что именно они организуют народ в социально-политическом отношении. Влияние самых высоких истин тоже сказывается на этой организации, но как? Оно может быть и значительным, и незначительным, в зависимости от того, насколько народ и его руководители сумели развиться в умственном и нравственном отношении. Насколько обстоятельства их исторической жизни позволили им это сделать. А эти обстоятельства могли быть и благоприятными для народа, и столь тяжёлыми, что его развитие должно было оказаться надолго заторможенным. Или даже повёрнуто в каких-то отношениях вспять.

Кроме того, надо учесть ещё и то обстоятельство, что чем выше признаваемые народом истины, тем труднее их осуществить в практической жизни, полной противоречий самого разного рода. Да что там осуществить. Даже понять высокие истины куда труднее, чем более низкие. Но без понимания высоких истин понимание более низких оказывается ущербным. Вот тут и думай, как быть.

Основой традиции является та её часть, которая связывает народ с вечностью. Эту роль выполняет религия народа. Это почти неизменная часть его традиции, если только народ не убеждается в ложности своей религии и не заменяет её более правильной.

Но и эта почти неизменная часть традиции всё-таки меняется до какой-то степени со временем. Меняется в ходе всё более глубокого осознания народом (или его наиболее думающим меньшинством) истин своей религии.

Другая же часть традиции, связанная не столько с вечностью, сколько с конкретными условиями жизни народа, намного изменчивей. Если со временем условия жизни народа меняются, а он продолжает руководствоваться прежними идеями и нормами жизни, приспособленными к прежним условиям, то традиция в этой её части перестаёт работать. Она мертвеет и всё более ложно ориентирует народ. Осознав это обстоятельство, от неё отходят сначала единицы, а затем всё большая часть народа. И хорошо, если отходят лишь от неработающей части традиции. Если традиция мертвеет всё больше, то всё большая часть народа отказывается, по своему неразумию, не только от омертвевших её частей, но и от работающих и спасительных её частей, скомпрометированных их связью с омертвевшими частями.

Традиция может быть полностью живой только в том случае, если она своевременно обновляется в тех её частях, которые связаны с изменяющимися условиями жизни. И обновляется не абы как, не ради самого обновления, а ради того, чтобы заменить устаревшую часть традиции самыми разумными новыми идеями и нормами жизни, вполне соответствующими как неизменной части традиции, так и новым условиям жизни. А насколько народ сумеет осуществить это дело, зависит от него самого. От развитости его сознания и от его таланта.

Чтобы традиция правильно обновлялась, необходимо, как минимум, национальное меньшинство, способное думать не только о своём народе, но и о человечестве в целом. Способное думать о процессах, происходящих в нём, здоровых и нездоровых. Мысли о своём народе вне такого контекста будут неполноценными. Они будут со временем всё более ложно ориентировать народ.

Но для правильной перестройки традиции важно не только понимание процессов, происходящих в народе и человечестве в их настоящем. Важно понимание того, что было с ними в их прошлом. Не понимая правильно своего прошлого, нельзя правильно понять своё настоящее и правильно строить своё будущее.

В частности, что касается христиан, то правильная перестройка их сознания невозможна без уяснения ими причин гибели христианской цивилизации, возникшей некогда вокруг Средиземного моря и распространившейся затем на многие страны. Гибель христианской цивилизации это событие не менее важное, чем её возникновение. Это событие всемирно-исторического масштаба. Но удивительно, что христиане, живущие ныне уже, по существу, в антихристианском мире, не только не ищут причин гибели своей цивилизации, но даже, если судить по современной христианской литературе, смутно сознают сам факт её гибели. Они настолько увлечены подробностями происходящих у них на глазах событий, что не замечают самого главного события. Так герой басни Крылова, побывав в кунсткамере, «слона-то и не приметил».

Вот как далеко завели нас размышления об «отцах и детях». И заведут ещё дальше, если мы захотим действительно разобраться в этом непростом вопросе.

Признав то обстоятельство, что отношения отцов и детей зависят не столько от особенностей их личностей, сколько от особенностей той или иной культуры, формирующей их личности, мы признали тем самым решающую роль общества в формировании отношений между людьми. Потому что та или иная культура неотделима от того или иного строя общества, от заложенных в его основание идей и норм жизни. Более того, культура всегда зависима от них.

С утверждением в основании общества новых идей и норм жизни старая культура начинает разрушаться, а новая растёт и вытесняет остатки старой.

Итак, вот третья причина распада внутренних связей между людьми (и между членами семьи, в частности): это ложно построенное общество, разрушительно влияющее на культуру и тем самым на семью. Современное так называемое «либеральное» общество это даже не общество, а псевдо-общество, имеющее только видимость общества. Истинное общество строится всегда на общих для его членов положительных идеях. Здесь же, в современном псевдообществе, всех объединяет, по существу, лишь отрицательная идея — идея свободы каждого члена общества от всех остальных его членов.

Это эгоистическая идея, разрушительная и для каждого человека в отдельности, и для всего общества в целом. Чтобы замаскировать безнравственную природу эгоизма, идеологи «либерального общества» приложили и прилагают много усилий. Ещё в XVIII веке они стали называть эгоизм «разумным эгоизмом» (Чернышевский не сам придумал это слово, он взял его у «просветителей»), а затем соединили его с альтруизмом, то есть с прямо противоположным ему по смыслу понятием. Вот какие мошенники.

Кроме того, нашли более удачное слово — «индивидуализм». И развили связанное с ним понятие в целую философию превосходства отдельной личности над обществом. Раздули «права человека» до его права быть педерастом, а права общества превратили в его обязанность охранять эти искусственно раздутые «права» и поддерживать внешний порядок в «обществе».

Поэтому нет ничего удивительного в том, что по мере переустройства общества на антиобщественных началах началось поначалу медленное, а затем всё более быстрое, разрушение религии, этой основы традиционного общества. А вслед за религией (и в ходе её разрушения) стали рушиться и семья, и национальное сознание в народе, и сама нравственность в людях.

Чтобы как-то замаскировать эти потери или как-то компенсировать их в глазах умственно близоруких людей, закулисные руководители псевдо-общества насаждают в его членах подчёркнутую вежливость и даже наружную их благожелательность друг к другу. Этой же цели служит высокий уровень материальной жизни на Западе, достигнутый не только за счёт скрытного ограбления большинства человечества при обмене с ним товарами, но и за счёт высокого развития там науки, техники и организации производства. Этой же цели служит и свободный доступ едва ли не всех членов псевдо-общества к разным видам образования, из которого исключены самые важные виды знаний, связанные со смыслом человеческой жизни и смыслом общества. Исключены те виды знаний, которые вскрывают порочность западного мира и подсказывают пути к более человечному миру.

Когда думаешь об этих компенсациях и уловках руководителей западного мира, то на память как-то невольно приходит практика европейских колонизаторов, которые начинали с того, что выманивали у простодушных туземцев золотые вещицы в обмен на стеклянные бусы. Ибо что такое материальный комфорт и все другие ценности капитализма по сравнению с утратой человеком Бога и всего божественного в самом человеке и в обществе?

С этого риторического и, вместе с тем, фундаментального по своей сути вопроса могло бы начаться внутреннее сближение между людьми. В том, разумеется, случае, если они дорастут до понимания его важности. Если поймут, что современное «либеральное общество» это смертельная опасность для человечества.

Осознание общей опасности это начало внутреннего сближения людей. Это начало духовного сближения между мужами и жёнами, между родителями и детьми, между родственниками и соседями. Это начало возрождения и нации, и Церкви. Это начало цивилизации нового типа, более высокого по сравнению со всеми бывшими в истории.

К сказанному можно добавить, что то, что мы видим сегодня вокруг себя, это ещё цветочки, а ягодки впереди. Безнравственный мир, по мере возрастания в нём безнравственности, будет превращаться в мир демонический, т.е. в некое подобие ада уже здесь, на этой земле. Ибо рациональность, не ограниченная нравственностью и не служащая ей, закономерно приобретает демонический характер.

Если сегодня отцы и дети чаще всего не понимают друг друга или понимают только на бытовом уровне, то в относительно недалёком будущем у большинства человечества, при сохранении нынешней направленности его жизни, не останется ни отцов, ни детей. На Западе и в России семья как институт уже обнаружила признаки отмирания. Всё больше молодых людей отказывается вступать в брак, а заводить детей — тем более. Как говорится, «процесс пошёл».

Поэтому у детей со временем не будет не только отцов, но и матерей, а других родственников и подавно. Детей будут вынашивать женщины-профессионалки, которые будут получать за это дело зарплату. А воспитывать детей будут казённые воспитатели. Школа будет готовить специалистов разных мастей и уровней, для которых единая история человечества будет уже не нужна. Она будет вредна, потому что будет отвлекать их внимание от решения поставленных перед ними задач. Поэтому для представителей каждой профессии будет выработана, на строго научной основе, своя картина мироздания и истории человечества, максимально мобилизующая их на полезный труд. Развлечения, включая жестокие, будут входить в программу воспитания для подслащивания прозы жизни и придания ей остроты.

Если среди воспитанников и работников обнаружатся особи, не соответствующие стандартам, то их будут незаметно для остальных выбраковывать и использовать в дальнейшем для научных опытов. Поэтому самые догадливые из них, чтобы избежать этой участи, будут симулировать свою стандартность. Но что они будут чувствовать при этом наедине с собою? Одиночество, которому нет конца. Хорошо себя будут чувствовать только стандартные люди, не имеющие высших потребностей и не подозревающие о них.

Мы, страдающие сегодня от разладов со своими ближними, по сравнению с будущими одинокими людьми какие-то сказочные счастливцы, не сознающие своего счастья. У нас есть наши ближние, пусть удаляющиеся от нас, но мы их ещё можем видеть и слышать. А будущие специалисты не будут знать ни своих родителей, ни своих детей, ни даже каких-то дальних родственников. Потому что их у них уже не будет.

К этому финалу влечёт людей их социальная пассивность. Пассивность же есть следствие непонимания хорошими людьми того, что она есть попустительство плохим людям, захватывающим в обществе командные позиции и использующим их в своих эгоистических интересах. Вина хороших людей в том, что они видят свои ближайшие интересы, связанные с их личной и семейной жизнью, но не видят свои же собственные интересы отдалённые, которые в том, чтобы обеспечить своим потомкам жизнь в разумном и нравственном обществе. А вне разумного и нравственного общества их потомки обречены на умственную и нравственную деградацию. И в лучшем случае — на то одиночестве, о котором сказано выше.

Но что могут сделать хорошие люди, если они осознают логику деградации человека и общества? Они могут, как минимум, разъяснять эту логику своим ближним и дальним, чтобы помочь им осознать нависшую над ними опасность и попытаться сообща изменить нынешний ход жизни в лучшую сторону.

Выше уже сказано, что осознание общей опасности это начало сближения между людьми и, в частности, начало сближения между членами семьи.

А что потом? Какой следующий шаг должен быть сделан после того, как опасность будет осознана? Следующим шагом должен быть поиск идей, организующих правильное общество, и сомысленников, сознающих необходимость правильного общества и тоже ищущих организующие его идеи.

Если муж и жена, если отцы и дети, если братья и сёстры станут такими сомысленниками и товарищами в этом общем их деле, то внутренние связи между ними окрепнут ещё больше. Это будет духовно возрождённая семья. Это будет семья нового типа, разумно сочетающая свой законный семейный интерес с законным интересом своего общества.

Эта семья будет ограничивать свой материальный интерес каким-то разумным минимумом, чтобы иметь время и силы для выращивания правильного общества.

Обычная же семья сегодня не имеет ни времени, ни сил на заботы о правильном обществе. Она не имеет их потому, что включена в общую гонку за успехом, понятым примитивно, и старается не отстать от остальных. Эта гонка выматывает силы и мужа, и жены, а их усталость порождает желание отдохнуть и «оттянуться» по-крупному, на что и уходит их свободное время.

В этой гонке за материальным успехом и за престижем ведущими являются дети, завидующие другим детям, имеющим то, чего нет у них. А за детьми следует их мамы, переживающие за своих детей, завидующих другим детям, и завидующие сами другим мамам, имеющим то, чего нет у них. А за мамами следуют их мужья, тоже переживающие за своих завидующих детей и за своих завидующих жён. Мужья даже тогда, когда они не хотят ничего для самих себя, оказываются всё равно перегруженными делами и заботами, связанными с удовлетворением постоянно растущих потребностей их детей и жён. А если у мужей ещё и собственные мужские амбиции, то они перегружают себя ещё больше. А в результате у них не остаётся ни времени, ни сил для того, чтобы задуматься о смысле своей жизни.

Хотя нет, они иногда задумываются об этом. Но как?.. Кое-как. У них нет ни навыков самостоятельного мышления на столь высокую тему, ни соответствующих знаний, ни собеседников, способных поддержать их интерес к этой теме. Кроме того, у них, как уже сказано, нет самого главного свободного времени, этой величайшей ценности, оценить которую они не могут. Настолько велик действующий на них гипноз всеобщей погони за мнимым успехом.

Пагубная зависимость мужей от их жён и детей, этих слабейших членов семьи и потому наиболее зависимых от окружающего их псевдо-общества, преодолевается не столько пониманием всеми членами семьи действительной природы лже-общества (при всей важности этого понимания), сколько созданием общества правильного, то есть духовно родственного правильно построенной семье.

В правильном обществе отцы тоже зависят от своих жён и детей, но эта зависимость имеет высокий характер. Она спасительна для всех членов семьи. Здесь отцы отвечают перед Богом и перед своим народом за правильный строй своей семьи, а не влекутся бездумно и беспомощно вслед за своими неразумными детьми и своими неразумными жёнами.

В правильном обществе дети не только зависят от своих родителей, но и понимают спасительность для себя этой своей зависимости от них. Они понимают, что своим противлением родителям они ослабляют их, а своей готовностью им подчиняться, наоборот, усиливают их. А сила их родителей — это их, детей, сила. А бессилие их родителей — это их, детей, бессилие.

И то же самое надо сказать о жёнах. В правильном обществе жена не только зависит от своего мужа, но и понимает спасительность для себя самой и для своих детей этой своей зависимости от него. Здесь она не обессиливает мужа своим противлением ему, а помогает ему в накоплении им его силы. Потому что его сила — это общая сила всей семьи.

В правильном обществе духовный интерес всегда преобладает над интересом материальным, но не исключает его, а ограничивает разумно.

Правильное общество утверждает своей собственной силой, своим примером и своим авторитетом правильные мысли членов семьи и правильный строй её жизни. Оно воспитывает духовно здоровых людей, которые естественно смотрят сверху вниз на духовно больных людей, наполняющих псевдо-общество. Здоровые люди не завидуют больным, а презирают их или жалеют. Презирают их в том случае, если их болезнь перешла в стадию сознательной ненависти к Богу. Нам заповедано любить врагов наших личных, а не врагов Бога, не врагов праведно устроенного общества.

Итак, размышляя о логике возрождения истинного общества, мы пришли к пониманию того, что правильно организованная семья является одной из его основ. Именно она создаёт духовное единство её членов. Именно она решает проблему «отцов и детей», вынесенную мною в заголовок.

Но если традиционная семья организована неправильно или недостаточно правильно, то она будет разрушаться под влиянием псевдо-общества. А если она будет организована правильно, то сама пойдёт в наступление на него и будет наращивать вокруг себя правильное общество.

В каком виде будет первоначально это правильное общество? В виде родственников и знакомых, согласных с целями правильно построенной семьи и вместе с нею делающих общее дело. А потому и собирающихся регулярно на общие собрания и обсуждающих общие проблемы. Эти собрания будут зародышами будущих общин, в которые будут превращаться по мере умножения числа их участников.

Эти общины нового типа будут отличаться от прежних общин тем, что их члены будут сознавать происходящие в мире процессы и причины разрушения общин старого типа. Эти общины нового типа будут вооружены знаниями того, какие идеи и нормы жизни спасительны для людей и являются условием объединения их в общины, а какие идеи и нормы для них разрушительны. И что ждёт человечество, если оно не осознает необходимости объединения людей в общины, а самих общин в общины общин и, далее, во всё более крупные их объединения вплоть превращения каждого народа в одну большую общину. А далее, в идеале, превращения всего человечества в одну общину духовно возрождённых народов.

Такова перспектива, которую важно знать заранее, хотя бы в самых общих чертах, чтобы правильно ориентироваться в современном мире. А путь этот, естественно, будет и долог, и труден. И нет никакой гарантии, что он увенчается успехом. Но, как говорится, «волков бояться — в лес не ходить». Без риска спасение невозможно.

Работа по возрождению людей и народов в новой их силе не может сводиться только к работе по созданию общин нового типа. Эта работа не исключает множества других работ в самых разных сферах. Не исключает она ни работы по возрождению традиционной религии, этой основы основ всякого здорового общества; ни профессиональной работы, ни политической, ни культурной. Но грош цена будет всем этим работам в атомизированном псевдо-обществе. Все эти работы пойдут прахом, если не будут сочетаться с постоянным умственным, нравственным и организационным взрослением людей, которое невозможно без возрождения правильного общества.

Всё большое начинается с малого. Поэтому я не исключаю того, что то малое, что сказано здесь, поможет кому-то понять отчётливее причины происходящего ныне всё большего отчуждения отцов и детей. А кому-то поможет пойти дальше этого и дать более развёрнутый ответ на вопрос о праведном обществе, способном сближать людей. И, в первую очередь, сближать мужей и жён, родителей и детей, братьев и сестёр, родственников и соседей.

8 апреля 2010 г.

Примечания

Спор о России

Отрывки из дневника

«Отрывки из дневника» были напечатаны в одном из первых номеров самиздатского журнала «Вече» (начало 70-х годов), а затем в самиздатских сборниках «Письма о России» (1973 год), «Против течения» (1975 год) и в двухтомном самиздатском собрании сочинений Г.М. Шиманова.

Письмо Наталье Сергеевне

Без даты. Письмо опубликовано в самиздатском сборнике «ПИСЬМА О РОССИИ» (М., 1973).

Трудиться на благо народа

Без даты. Опубликована в сборнике «Письма о России» (1973 г.).

В секретариат Президиума ВС СССР

Полный текст письма занимает 9 с лишним машинописных страниц, напечатанных без интервала. Текст местами слепой, поэтому возможна ошибка в нумерации статьи — то ли 52-я, то ли 53-я. Ответа на письмо я не получил.

Июль 2010 г.

Письмо патриарху Пимену

Это письмо было послано в Патриархию, но Патриарх мне, естественно, не ответил.

Меня упрекнул тогда кто-то из моих знакомых (уже не помню, кто), сказав, что я бью своим письмом Патриарха, связанного по рукам и ногам. Я думаю, что мой критик был не прав. Мои обвинения, кажется мне, лишь формально были направлены против Патриарха и его представителей, по существу же — против гонителей Церкви. Целью моего письма было ослабить хоть в какой-то степени советскую политику её удушения. Если бы другие миряне тоже писали жалобы Патриарху и делали их достоянием общества, то и гонители Церкви, думается, стали бы осторожнее в своих нападениях на неё. К сожалению, я включил в это письмо (ближе к его окончанию) многоэтажную и малопонятную для многих фразу о «секуляризме», правильную, думается, по существу, но слишком уж уродливую по форме. Что делать. Что было, то было.

Это письмо было опубликовано в «Вестнике РХД», если не ошибаюсь, в № 119.

Дополнение к статье «Угнетение русских»

Это «Дополнение» было опубликовано в моей книге «Записки из красного дома» (М., 2006).

О капитализме

Псевдодемократическое правосознание

Первоначальный текст этой статьи опубликован в самиздате в 1978 году в виде второй части более крупной статьи, называвшейся «Перекуём мечи на орала».

Затем эта вторая часть была напечатана под названием «Демократическое правосознание» в самиздатском альманахе «МНОГАЯ ЛЕТА» (№ 1, 1980).

Затем в самиздатском альманахе «Непрядва» (№ 11, 1989) напечатаны сразу две части из триптиха «Перекуём мечи на орала». Первая называлась «Псевдокоммунистическое правосознание», вторая — «Псевдодемократическое правосознание».

Затем статья «Псевдодемократическое правосознание» напечатана в минском журнале «ПОЛИТИЧЕСКИЙ СОБЕСЕДНИК» (№ 7 за 1991 г.).

В 1994 г. её напечатал журнал «Молодая гвардия» (№ 4) под названием «Разрушители». Название дал главный редактор А. А. Кротов.

Уже в наше время она была вновь напечатана под правильным именем в петербургском журнале «ВСЕРУССКИЙ СОБОРЕ» (№ 2–3 за 2009 г.).

Пока не поздно

Статья была опубликована в самиздатском альманахе «Многая лета», № 3, 1981.

О тайной природе капитализма

Впервые эта статья была напечатана в новгородской газете «Вече», ежеквартальном органе местной писательской организации, редактор В.Т. Слипенчук (№№ 10, 11 и 12 за 1992 г.). Затем она печаталась в журнале «Молодая гвардия» (№ 11–12 за 1993 г), в моём сборнике статей «Записки из красного дома» (М., 2006) и в международном журнале «Всерусский Соборъ» (№ 2–3 за 2009 г.).

Июль 2010 г.

Как делают кризисы

Первая редакция этой статьи появилась в машинописном альманахе «Непрядва» (№ 10, 1989). Затем, в обновлённой редакции, эта статья была напечатана в моей книге «Записки из красного дома» (М., 2006) и в журнале « ВСЕРУССКИЙ СОБОРЪ» (СПб., 2009, № 2–3).

Июль 2010 г.

О семье и школе

Нужны семейные летописи

Эта статья, кажется, нигде не печаталась, кроме моего сборника «Записки из красного дома».

О социализме

У нашей церкви нет своего социального учения

Вадим Кожинов читал незадолго до смерти эту статью и одобрил её.

Заслуга Н.В. Сомина

Николай Владимирович Сомин, бакалавр теологии, кандидат физико-математических наук. Живёт в Москве. Автор многочисленных статей, связанных так или иначе с темой христианского социализма.

Июль 2010 г.

Ответ В.С. Макарцеву

В.С. Макарцев — православный христианин, живёт в Нижнем Новгороде. Известен как автор статей, отрицающих частную собственность при социализме. Эти статьи частично размещены на сайте Н.В. Сомина. Своё письмо ко мне он заключает такими словами: «В одном я твердо убежден: без социализма, то есть без жизни в общине, устроенной по типу Апостольской, Православия быть не может».

О советском социализме

Эта статья была опубликована в журналах «Молодая гвардия» (№ 3 за 2009 г.) и «Всерусский Соборъ» (№ 4 за 2009 г.).

О частной собственности при социализме

отклик на статью Н.В. Сомина

Статья Сомина, мой отклик на неё и возражения Сомина на мой отклик высвечены на сайте Сомина. Адрес соминского сайта: Chri-soc. narod. ш.

Старые и новые темы

О чём помалкивают язычники

Это письмо — ответ на статью Н.Г. Горячевой «Не разрушение, а преодоление!», опубликованную в газете «День литературы» в августе 1998 г. (№ 8 (14)).

Как мне говорил член редакции православной газеты «Десятина» С.М. Сергеев, моя статья готовилась у них к публикации, был сделан даже набор, но затем без всяких объяснений набор был рассыпан.

Статья опубликована с большими сокращениями и с большим количеством опечаток в малотиражном журнале «Великоросс» (редактор Евгений Пашнин, М., № 14, 1999).

Открытое письмо прокурору

Газета «Наше Отечество» (редактор ЩЕКАТИХИН Евгений Артемьевич) выступала в защиту русских национальных интересов.

Я не помню, получил ли я ответ на это письмо. Кажется, не получил. Оно было напечатано в малотиражном московском журнале «РУСИЧ» (№ 5 за 1994 г., редактор и издатель журнала ПАШНИН Евгений Иванович).

11 июля 2010 г.

Почему наша вера самая правильная

Эта статья была опубликована в «Экономической и философской газете» (№ 26–27 за 2008 г.) под названием «Почему моя вера самая правильная» (название переделал гл. редактор А.Н. Чекалин) и в журнале «Молодая гвардия» (№ 1–2 за 2009 г.).

Два условия действительного возрождения христианства в россии

Эта статья была опубликована в сокращённом виде в «Экономической и философской газете» (№ 44–45 за 2007 г.) и в журнале «Молодая гвардия» (№ 4 за 2008 г.).