Размышления над Нагорной проповедью

В сборник вошли десять бесед, произнесенных схиархимандритом Авраамом в 2003 году в Ново-Тихвинском монастыре (Екатеринбург) и посвященных толкованию Нагорной проповеди. Объяснения основных евангельских заповедей даны в духе святых отцов и в то же время на примерах, знакомых и понятных современному читателю. Книга будет полезна и воцерковленному христианину, и тому, кто только переступил порог Церкви, и тому, кто пока находится на перепутье.

Человек всегда стремился к основательному и неизменному благу. «Будем искать то, что наградит нас вечным счастьем» – призывал древнегреческий философ Сенека. Но философия, как и любое другое человеческое учение, бессильна дать такое счастье. Человек, хватаясь то за одну, то за другую философскую теорию, пытаясь руководствоваться то житейским здравым смыслом, то эзотерикой, в отчаянии чувствует, что у него нет почвы под ногами. Все зыбко, все эфемерно, все ненадежно… Но тот, кто построил свою жизнь на евангельских заповедях, построил ее на прочнейшем фундаменте. И недаром Нагорная проповедь Спасителя начинается именно заповедями блаженства. Прочное, настоящее блаженство, счастье и свобода души – в жизни по Евангелию.

Нагорная проповедь – это свод главных заповедей, в которых содержится практически все нравственное учение христианства. Многие из этих заповедей знакомы даже тем, кто никогда не брал в руки Евангелия. Кто не знает, например, таких слов Спасителя: «Не судите, да не судимы будете» (Мф.7:1) или: «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними» (Мф.7:12)?

Заповеди Нагорной проповеди отличаются удивительной простотой и ясностью, и на первый взгляд кажутся совершенно понятными. Но когда человек начинает их исполнять на деле, у него неизбежно возникают вопросы. Он недоумевает: «Как я могу никого не судить, если я по профессии судья?» Или: «Что значит повеление отсечь себе руку или вырвать глаз? Неужели я должен сделать это в буквальном смысле?» Или: «Как мне совершать молитву втайне, если в храме меня все видят?» Десять бесед-толкований схиархимандрита Авраама разрешают эти и подобные недоумения.

«Размышления о Нагорной проповеди Спасителя» – это не отвлеченный экзегетический труд. Цель книги, скорее, практическая: научить не только правильно понимать заповеди, но и жить по ним в современных условиях. Книга адресована и тем, кто уже старается жить по Евангелию, и тем, кто еще находится в поисках истины.

В Нагорной проповеди содержится все нравственное учение Евангелия. – Какими ценностями мы живем. – Что такое духовная нищета? – Может ли человек состоятельный быть нищим духом. – Отрекшись от пристрастий, мы обретаем внутри себя Царство Небесное. – О плаче, приносящем блаженство. – Обладать землей будут люди не воинственные, а кроткие. – Мы должны постоянно алкать и жаждать исполнения заповедей. – Будем миловать наших обидчиков, чтобы и Господь нас помиловал. – Что значит увидеть в своем сердце Бога? – «Стяжи мирный дух, и вокруг тебя спасутся тысячи». – Высшее счастье – быть изгнанным и оклеветанным за Христа.

Сегодня мы начинаем цикл бесед, посвященных толкованию Нагорной проповеди Господа нашего Иисуса Христа. Почему мы будем толковать именно эту часть Евангелия? В «Слове о подвижнической жизни» преподобного Максима Исповедника, которое построено в виде беседы между старцем и послушником, есть следующий примечательный эпизод. Ученик спросил старца о спасении, а старец ответил, что наше спасение – в исполнении Евангелия. Когда же ученик сказал, что ему трудно всегда удерживать Евангелие в памяти, тогда старец дал ему такой совет: «По крайней мере, помни постоянно о двух заповедях – о любви к Богу и о любви к ближнему. Таким образом ты будешь содержать в уме все Евангелие». О Нагорной проповеди также можно сказать, что в ней содержится все нравственное учение христианства. Если из всего Евангелия мы будем понимать хотя бы только одну Нагорную проповедь, то уже получим нравственное руководство к христианской жизни.

Конечно, для нас желательно было бы содержать в уме все Евангелие, как это и делали подвижники в древности: например, в монастырях Пахомия Великого Евангелие учили наизусть. Но для нас сейчас это было бы трудно: у нас нет возможности вести такой образ жизни, какой вели древние монахи. У них было много времени, в том числе для изучения Священного Писания: они жили в большой скудости и были свободны от многих забот, которыми нам приходится себя связывать ради своего материального благополучия. Но пусть мы не можем выучить Евангелие наизусть – все же жить им, помнить и понимать его нам необходимо.

Тем не менее, мы Евангелием пренебрегаем. Пренебрегаем потому, что руководствуемся принципами, привитыми нам вне Церкви. Все мы являемся представителями современного общества и несем на себе груз официальной и неофициальной идеологии этого общества и того круга людей, из которого вышли. Мы этим живем и сами не замечаем, что, собственно, определяет наше поведение и образ мыслей. Евангельские заповеди в нашем сознании вытеснены на задний план, и когда нам нужно вспомнить об определенной заповеди и руководствоваться ею, мы вообще не вспоминаем о существовании Евангелия.

Нехристианские принципы заполонили нашу память, они руководят нашими привычками, мимикой, жестами, походкой и всем, всем. Мы, так сказать, пропитаны чем-то чуждым Евангелию. И, конечно, на такой почве Евангелие насаждается и укореняется с трудом, нам даже запомнить его нелегко, а тем более заставить себя жить и думать так, как того требует Священное Писание. Но несмотря ни на что мы, с Божией помощью, должны понуждать себя к тому, чтобы Евангелие стало нашим жизненным руководством, чтобы оно нас пропитало. Это касается не только учения Спасителя – мы должны впитать в себя и сам образ Господа Иисуса Христа. Спаситель вел себя совершенно безупречно. Не потому, что показывал нам пример, как делают это учителя или родители, а потому, что Он был совершенным человеком. В том, как Он поступал в тех или иных случаях: выражал какие-либо чувства или подавлял их в Себе, оказывал послушание или, наоборот, проявлял твердость, – мы имеем перед собой живой пример истинно евангельского поведения.

Современные психологи считают, что детей воспитывает не столько то, чему их учат родители, сколько то, как родители ведут себя в жизни. Поведение родителей дети воспринимают без всякой критики, потому что еще не способны к ней по своей простоте и искренности. С годами у человека появляется критическое отношение к поступкам родителей, но к тому времени он уже перенимает их взгляды, которые родители, может быть, даже и не высказывали. Есть принципы, которые мы декларируем, и принципы, которых мы придерживаемся на самом деле. Вот они-то и есть наши подлинные взгляды, действительные убеждения, которые коренятся в нашем сердце. Вот эти-то убеждения родителей и перенимает ребенок. И впоследствии, даже если он осознает, что какая-то черта в его характере, поведении неправильна, ему бывает чрезвычайно трудно ее переменить.

Для нас, христиан, как я уже сказал, примером является Господь Иисус Христос. Его человеческая воля никогда не противоречила воле Божией, но всегда ей подчинялась и всегда ей следовала. Мы узнаём волю Божию из Евангелия, поэтому наш ум, как замечательно выразился преподобный Серафим Саровский, должен как бы плавать в законе Господнем. Эти его слова – не просто умозаключение, они являют опытное знание духовной жизни. Из жития преподобного Серафима вы знаете, что он каждый день прочитывал одного евангелиста. Конечно, для обычных христиан, не пустынников, это практически невозможно. Но каждый должен применить слова преподобного Серафима к себе в зависимости от того, насколько позволяют ему обстоятельства, скажем читать Евангелие больше и внимательнее.

Конечно, при этом нужно следовать совету святителя Игнатия (Брянчанинова): не толковать Евангелие по-своему, а читать авторитетных экзегетов, например, блаженного Феофилакта Болгарского и Евфимия Зигабена. Их толкования просты и в то же время заслуживают безусловного доверия. Толкования святителя Иоанна Златоуста более пространны и заключают в себе еще и нравственные поучения. Менее авторитетны, но выдержаны в святоотеческом духе толкования Б. И. Гладкова и епископа Михаила (Грибановского). Существует толкование преподобного Ефрема Сирина. Переведены на русский язык толкование святителя Кирилла Александрийского на Евангелие от Иоанна Богослова и толкование блаженного Иеронима Стридонского на Евангелие от Матфея. Нам нужно как минимум ознакомиться хотя бы с одним толкованием – блаженного Феофилакта Болгарского. Тогда мы будем иметь правильное представление о смысле евангельских слов, а если позволим себе свободу в понимании Евангелия, то можем запутаться.

Толкование Нагорной проповеди Спасителя, которое я хочу вам предложить, также основано на святоотеческих толкованиях, но изъяснено применительно к современной жизни. Когда я пытаюсь истолковывать Евангелие, то делаю это почти всегда в практическом ключе. И даже когда говорю о каких-нибудь конкретных евангельских событиях, то также пытаюсь соотнести повествование о них с нашей жизнью. Я считаю, что для лучшего понимания Евангелия нужно ставить себя на место тех людей, о которых оно повествует. Скажем, ученики спрашивают что-то у Спасителя. Нам легче будет понять Его ответ, когда мы представим себя на месте учеников. Спаситель обличает фарисеев – легче будет понять Евангелие, когда мы представим себя одними из них. Таким образом, Евангелие становится для нас жизнью, а не просто повествованием о событиях, которые давным-давно миновали. Учение Спасителя, Его Нагорная проповедь должны восприниматься именно практически, и мое толкование будет относиться к нашей жизни.

Итак, приступим собственно к толкованию Нагорной проповеди. Узрев же народы, взыде на гору; и седшу Ему, приступиша к Нему ученицы Его¹ (Мф.5:1). Спаситель взошел на гору, во-первых, ради удобства, чтобы проповедовать ученикам с естественного возвышения, а во-вторых, чтобы проверить произволение тех, кто Его окружал. Те, кому была безразлична проповедь Спасителя, остались внизу, а те, кто жаждал не только получить исцеление, но и услышать нравственный урок, последовали за Ним.

И отверз уста Своя, учаше их, глаголя: блажени нищии духом, яко тех есть Царствие Небесное² (Мф.5:2–3). Спаситель начинает проповедь с противопоставления Своего понимания блаженства обычным взглядам людей. Принято считать, что если человек имеет в этой жизни успех, то это благословение Божие. И когда он чего-либо лишается, то нам кажется, что это Божие наказание. Таким образом мы показываем, что взгляд на жизнь у нас не такой, какой проповедовал Спаситель: мы не думаем, что блаженны нищие духом и вообще нищие. Наоборот, мы уверены, что блаженны богатые, удачливые, практичные, ловкие. Есть распространенное выражение: «Желаем вам всех благ». Что под этим понимается? Отнюдь не внимательная молитва, не смирение, не кротость, а нечто земное. Но Спаситель говорит: Блаженны нищие духом. Блаженство – это по сути и есть благо, в русском языке у этих слов даже корень один и тот же. Значит, благом для нас должно быть не земное преуспеяние, а нищета духовная.

Приобретению нищеты духовной нередко содействует нищета обыкновенная, то есть бедность: человек не имеет имущества, а очень часто и сам от него отказывается. Мы знаем, что многие и многие подвижники добровольно обнищали ради Христа. И Спаситель, как мы знаем, советовал богатому юноше, который хотел последовать за Ним, сначала продать имение, раздать деньги нищим, а потом уже идти за Ним. Однако же нищета духовная и нищета телесная не обязательно взаимосвязаны. Трудно богатому войти в Царствие Небесное, однако невозможное человеку возможно Богу³ (Лк.18:27). Люди богатые, но не имеющие пристрастия ни к власти, ни к деньгам, такие как Филарет Милостивый, могут быть нищими духом. Они всё раздают бедным, не считают богатство своим, даже не заботятся о себе. В материальном благополучии они видят только предоставленное им Промыслом Божиим средство для служения ближним. Поэтому не нужно думать, что нищета духовная возможна только для людей нищих в буквальном смысле слова.

Что же такое нищета духовная? На этот счет есть два толкования. Первое: если нищий в буквальном смысле слова – это тот, кто не имеет никакого имущества, то нищий духом – это тот, кто не имеет о себе никакого мнения. Сама формальная сторона выражения «нищий духом» предполагает внутреннее духовное состояние, которое легче всего отождествить со смирением. Каким мы представим себе человека, у которого дух нищ? Убогим, терпеливым, перед всеми поневоле смиряющимся.

Второе толкование принадлежит святителю Григорию Паламе, который говорит, что нищий духом – это человек, который не имеет пристрастия к богатству. Не тот, подчеркну, кто просто беден, а тот, кто не привязан к материальным благам. Приведу такой пример. Допустим, разорился какой-нибудь предприниматель, или человека уволили с работы, или он заболел и не может заработать себе на хлеб, или не может справиться с пороком пьянства и от этого обнищал. Может быть, этот неимущий человек вынужден побираться, просить милостыню, но это не значит, что он уже нищий духом: он ничего не имеет, но он, может быть, хочет иметь все. Он на все смотрит, как говорит Евангелие, завистливым оком. А бывает, как я уже сказал, что человек богатый не привязан к своему богатству и исполняет заповедь о нищете духовной. Это, конечно, редкость, но тем не менее церковной истории известны такие примеры. И, наконец, возможен вариант, при котором человек ничего не имеет и не хочет иметь. Это более частое явление. Например, монахи дают обет нестяжания именно для того, чтобы быть нищими духом. Ведь ничего не имея, легче отказаться от пристрастия ко всякой вещи.

Блажени нищии духом. В чем, собственно, состоит блаженство нищего духом? Конечно, не в нищете как таковой, потому что в таком случае блаженными были бы все нищие, даже если бы они ни во что не верили и не имели ничего ни в кармане, ни в душе. Нищета сама по себе – ни телесная, ни внутренняя – не может быть нищетой духовной. Про нищету телесную мы сейчас говорить не будем: ясно, что нищий постоянно бедствует. Но возьмем нищету духовную в смысле смиренного о себе мнения. Представьте себе человека, который считает, что он ни на что не годен, никому не нужен, ничтожен и никчемен. Разве он блаженный? Да он еще несчастнее, чем обыкновенный нищий. От осознания своего ничтожества он пребывает в глубочайшем отчаянии. Обобщая сказанное и забегая немножко вперед, скажу, что в смирении без Христа, как и в нищете без Христа, нет ничего радостного.

Блажени нищии духом. Почему? Яко тех есть Царствие Небесное. Вот в чем состоит блаженство нищеты! Вот ради чего нужна иногда нищета телесная, и, в обязательном порядке, нищета духовная! Вот почему мы должны к ней стремиться и обязательно ее приобрести, вот почему Спаситель поставил ее в начале Своей проповеди. Блаженство начинается с отречения от всего земного, в том числе от мирской гордости. Человек идет на это ради Царства Небесного, он видит перед собой эту цель, он ощущает Царство Небесное еще на земле как залог, как обетование будущей жизни.

Мы отказываемся от земных благ не бесцельно, мы должны что-то получить взамен. Некоторые воспринимают такой взгляд с недоумением: дескать, как же так, мы будем служить Богу не даром! Но людей, которые кому-то служат даром, я не знаю. Сам Спаситель говорит, что мы должны служить Богу, ожидая от Него мзды. У нас должно быть бескорыстное отношение к имуществу, карьере, человеческой похвале, всяким удобствам и благам. Но у нас не может быть бескорыстного отношения к любви Божией. Мы не можем сказать: «Мы Тебя любим, а Ты можешь нас не любить», – это было бы безумием.

Яко тех есть Царствие Небесное. Царство Небесное – это воцарение в нашей душе всего небесного. Если мы «обнищаем» от всего земного: отречемся от земных пристрастий, гордости, – то в нашей душе воцарится все небесное, возвышенное, святое.

Здесь нужно сделать оговорку: нельзя сводить христианство к одной только морали, которая делает человека счастливым в этой жизни и ничего не обещает ему за гробом. Иначе мы уклонимся в искажение христианства, подобно западным философам (например, Гегелю), которые пытались извлечь из него только нравственное учение и отбросить все мистическое. Исказить таким образом учение Христово – значит уничтожить его, отречься от Христа. Поэтому мы должны понимать, что о Царстве Небесном в Евангелии говорится прежде всего как о будущей блаженной участи. Ради нее мы исполняем заповеди, ради нее мы готовы на все: готовы потерпеть и скорби, и даже смерть. А если этой цели не будет, тогда мы потеряем тот ориентир, который, собственно, нас и вдохновляет.

Тем не менее первое, так сказать, практическое понимание Царства Божия состоит в том, что в душе человека, отрекшегося от привязанности к земному, воцаряется небесное. Это не просто утверждение в нашем уме идеальных, возвышенных понятий о любви, смирении, молитве, кротости, а привлечение в нашу душу благодати, которая и помогает нам исполнить все эти добродетели, исполнить заповеди. Небо вселяется в нас своим действием, и это действие, собственно, и есть начало в нас добродетельной жизни.

Блажени нищии духом, яко тех есть Царствие Небесное. Здесь подразумевается Царство Небесное и как обетование, и как залог. Обетование – это то, что мы получим в вечности, залог – это предощущение Царства Небесного настоящей жизни, знание о нем не только умственное, но и опытное. В противном случае мы не будем знать, к чему стремиться, и будем понимать под Царством Небесным все что угодно. Так, некоторые со скукой представляют себе Царство Небесное как сад, в котором они будут есть разные фрукты: одни фрукты поели, другие, а дальше что? Если честно, у меня раньше тоже возникали подобные мысли. Я спрашивал у духовника: «Здесь мы боремся за спасение своей души, пытаемся делать добрые дела, а что мы будем делать там? Бездельничать?» Почему у нас появляются такие вопросы? Потому, что мы даже не представляем себе, какова будущая блаженная жизнь. Нам кажется, что в вечности не может быть никакой деятельности. Для нас, христиан, даже для искренне верующих людей, деятельность – это борьба между добром и злом, а когда нет зла, вроде и делать уже нечего.

Многие думают: что за жизнь в раю, не будет там совсем никакого веселья! Даже если и будет, то надоест, ведь нельзя же все время веселиться. А все эти мысли возникают у нас по той причине, что мы опытно не вкусили Царства Небесного. Иначе мы поняли бы, что там такое многообразие блаженных, добрых переживаний, что все земное по сравнению с ними меркнет. Святые, вкусившие полноту благодати, ощутили Царство Небесное уже в настоящей жизни. Нам неизвестны добрые переживания как таковые. Для нас добро, скажу еще раз, – это победа над грехом, добро само по себе нам не знакомо. Поэтому Спаситель и учит нас тому, что мы должны Царство Небесное ощутить хотя в какой-то малой степени уже сейчас. И это ощущение будет для нас залогом того, что обетование, то есть обещание Царства Небесного в вечной жизни, является истинным.

Что такое Царство Небесное в будущей жизни, об этом я говорить подробно не имею права: это надо знать опытно. Чтобы представить это хотя бы отчасти, можно обратиться к творениям преподобного Симеона Нового Богослова, в которых он описывает свои благодатные состояния; преподобного Силуана Афонского; к беседе преподобного Серафима Саровского с помещиком Мотовиловым. В конце концов, можно вспомнить евангельское повествование о том, как Господь преобразился пред учениками на Фаворе, и другие подобные описания. Тогда мы отдаленно сможем представить себе, что есть Царство Небесное. Сейчас нам легче понять это в смысле отрицательном: Царство Небесное есть Царство не земное. Только то из земного имеет цену, что приводит нас к небесному. Все остальное, пусть даже правильное и само по себе ценное, уже препятствует этому. А отбросив земное, мы приобретаем, может быть, еще неведомое нам, не испытанное нами небесное.

Следующая заповедь блаженства: Блажени плачущии, яко тии утешатся⁴ (Мф.5:4). Понимать эту заповедь нужно в контексте предыдущей: Блажени нищии духом. Если было бы просто сказано: Блажени плачущие, – то можно было бы подумать, что речь идет о людях, которые плачут из-за скорбей, болезней, несчастий. Но нищий духом не имеет пристрастия к земному, значит, и плачущий не должен плакать о земном, а если плачет, то он не блажен. Не исполняя заповедь о нищете духовной, мы будем плакать о тех предметах, которые этого недостойны, и принесем себе не пользу, а вред.

О чем может плакать нищий духом? О своих грехах, о том, что ему не удается до конца исполнить бесконечно широкую заповедь о нищете духовной. Если он достиг некоторого преуспеяния, он плачет и о грехах других людей, о том, что препятствует ему и другим людям приобрести Царство Небесное. Нищий духом не должен плакать от огорчения, боли, унижения, лишения каких-либо преимуществ, а должен, наоборот, этому радоваться: если он не сумел от чего-то отказаться добровольно, то сам Промысл Божий лишает его этих обременительных вещей. Оговорюсь, что под плачем я имею в виду не сами слезы, а душевное состояние внутренней скорби, сокрушения.

Яко тии утешатся. Утешиться они могут очищением от грехов; тем, что увидят, как ближние, о которых они молились, преуспевают в добродетелях. Это внутреннее, благодатное утешение. И понятно, что если нищий духом приобрел Царство Небесное как залог, то плачущий еще более обогащает свою душу дарами этого Царства. Мы знаем, что через плач, через покаяние многие подвижники приобрели и духовные дарования, и, самое главное, благодать Божию, по крайней мере стяжали дар молитвы, мир душевный, любовь к ближнему.

Нелишне будет напомнить, что и здесь блаженство от духовного плача противопоставляется типичному мнению людей о счастье. В основном люди выражают радость смехом, улыбкой, особенной приветливостью, оживленностью. Кто, видя плачущего человека, скажет, что он счастлив? Наоборот, если мы увидим человека слегка нахмурившегося, то сразу спрашиваем, что с ним случилось. Но мы должны понимать: тот, кто смеется, совсем не обязательно счастлив; тот, кто плачет, совсем не обязательно горюет. Нам нужно отказаться от типичного представления о счастье, чтобы отстраниться от неправильных целей в жизни.

Переходим к заповеди: Блажени кротцыи, яко тии наследят землю⁵ (Мф.5:5). Мы знаем, что некоторые подвижники избирали такой образ подвижничества, как юродство: их гнали, преследовали, пинали, на них плевали, а они отвечали своим обидчикам добротой и любовью. Не платили злом за зло и даже нарочно искали унизительных для себя ситуаций, чтобы проявить любовь к ближнему и смирение. Однако общество, и даже общество христианское, не понимает такого поведения. Формально оно признает Евангелие, но применить к жизни не умеет. Кротость даже в христианском обществе не в большом почете.

Вот пример из жития святителя Игнатия (Брянчанинова): он, будучи смиренным человеком, никогда не искал священного сана, хотел быть простым монахом, для того чтобы угождать Богу. Но так случилось, что он стал настоятелем Лопотова монастыря, правда довольно скромного по своему положению. Тем не менее, это назначение, придавшее ему определенный вес в церковной иерархии, очень повлияло на его родителей, которые до тех пор не принимали его подвиг отречения от мира, отказ от мирской карьеры. Увидев его настоятелем монастыря, они сразу смягчились. Это пример того, что кротость непонятна даже верующим людям (а семья Брянчаниновых была очень благочестивая).

Кого мы ценим в Церкви? Людей, занимающих должности: патриарха, епископов и прочих начальствующих. В последнее время, может быть в связи с особыми нуждами Церкви, мы ценим людей практичных, хозяйственных, энергичных, к тем же, кто уклоняется от должностей (а может быть, и не способен к ним), но любит уединение, имеет ревность к духовной жизни, мы зачастую относимся с некоторым недоброжелательством.

У нас вызывает восхищение человеческое мужество, героизм, военные таланты. Эти качества, не освященные христианской верой, не должны иметь в глазах православных особенного значения, однако же в русской истории эти качества ценятся очень высоко. Христиане на какое-то время забывают о том, что они христиане, и национальная гордость начинает торжествовать над религией. Казалось бы, русские, как люди православные, должны вести отсчет своей истории от крестившего Русь князя Владимира, конечно, не забывая при этом и его бабку, княгиню Ольгу. Однако же на уроках истории (известно, что так было и до революции) нам гораздо больше рассказывали о нашем знаменитом предке Святославе Игоревиче. Кто он такой? Военный вождь, грабитель и убийца, который со своей небольшой дружиной вторгался в разные страны. Он прославился знаменитой фразой: «Мертвые сраму не имут», которую произнес, когда шел громить византийское христианское войско. А русские им гордятся. Гордятся диким варварским вождем, исключительно потому, что он имел дар завоевателя.

Вот насколько люди ценят воинственность, мужество и презирают людей кротких, как будто бы никчемных! А Спаситель говорит: Блаженны кроткие. Почему? Потому, что они наследят землю. Земля достанется не таким, как Александр Македонский, Наполеон или князь Святослав, а людям, которые всем уступали, ничего не имели и, ради того чтобы сохранить душевный мир, покой, от всего отказывались. В числе завоевателей я сейчас не называю христианских полководцев, поскольку они имели оправдание – защищали православное Отечество. Они тоже наследят землю, но не как полководцы, а как христиане.

Что нужно понимать под землей? Существует аллегорическое толкование, по которому имеется в виду земля человеческого сердца. Но и это толкование не исключает самого главного: власть над землей в конечном счете достанется кротким. Судить народы будут двенадцать апостолов, как предсказывал Господь. А они проповедовали не при помощи оружия, не насилием, но кротким и любвеобильным словом.

Далее Спаситель говорит: Блажени алчущии и жаждущии правды, яко тии насытятся⁶ (Мф.5:6). Снова мы видим нечто противоположное общепринятому мнению о блаженстве, о счастье. Кто может назвать голодного, да еще жаждущего человека блаженным? Пост иногда приносит большую пользу человеку в деле спасения, но в данном случае речь идет не о посте, а об алкании и жаждании правды. Не правды в понимании тех «правдолюбцев», которые ищут во всем справедливости, а праведности, правды в отношении себя самих. Правда должна воцариться именно в нас, мы сами должны быть праведными, а не заботиться о праведности других людей. Последнее часто бывает проявлением ложной ревности. Люди, которые болезненно реагируют на какую-либо несправедливость, доставляют всем только беспокойство и никому не могут принести пользы – им всё везде не так.

Для того чтобы насытиться праведностью, удовлетвориться ею, человек должен ее алкать, то есть не просто желать или осознавать, что нужно вести праведный образ жизни, а чувствовать голод жизни по Евангелию, и не только голод, но и жажду, а это гораздо более требовательное чувство. Жажду, как известно, терпеть тяжелее, чем голод. Она палит человека, не дает ему покоя до тех пор, пока он не утолит ее. И если человек не будет иметь такого чувства, то он не приобретет праведности, не насытится ею. Многие из нас задаются вопросом, почему у нас не получается жить добродетельно. Не получается потому, что в нашей душе прохлада и безразличие, у нас нет алкания и жажды праведности, иначе говоря, нет сильнейшего желания жить по заповедям. Если бы оно было, человек обязательно удовлетворил бы его.

Следующая заповедь блаженства: Блажени милостивии, яко тии помиловани будут⁷ (Мф.5:7). Кажется, что в этой заповеди нет никакого противопоставления общепринятым взглядам. Но ведь милостивый сам себя чего-то лишает, отдавая другому. Кроме того, милостивый – это не только тот, кто помогает ближнему материально, но и тот, кто всем все прощает, в том числе и своих обидчиков, не ищет того, чтобы восторжествовала справедливость. Оказывается, и эта заповедь противопоставляется тому, что думает об этом мир. Мир считает блаженным и счастливым того, кто умеет за себя постоять, добиться своего, может отомстить своим врагам, восторжествовать над ними, а Евангелие требует милости.

Тот, кто милует других, может рассчитывать на милосердие Божие к себе. Безусловно, мы никогда не должны забывать о том, что мы, христиане, имеем своей целью будущую вечную жизнь. Но и в этой жизни мы также будем помилованы. Не в том смысле, что если мы помилуем нашего обидчика, то Господь нас от него непременно избавит (возможно, обидчиков у нас станет еще больше), а в том смысле, что Господь простит нам наши грехи и дарует нам силу исполнять добродетели, приблизится к нам, сделает нас участниками Своего блаженства. Никтоже благ, – сказал Господь Иисус Христос, – токмо един Бог⁸. И потому блаженным может быть только тот, кто соединяется с Богом, кто находится в общении с Ним. Такое помилование – дарование духовных благ – и есть настоящая ценность, а избавление от земных скорбей на самом деле не имеет никакого значения. Человек, помилованный Богом в духовном отношении, и среди бедствий будет счастливым и блаженным.

Переходим к следующей заповеди Спасителя: Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят⁹ (Мф.5:8). Преподобный Иоанн Кассиан Римлянин говорит, что исполнение этой заповеди есть цель монашества. Но на самом деле к этому должен стремиться всякий христианин, не оправдывая себя тем, что по какой-то причине, уважительной или неуважительной, для него это невозможно. Мы делаем исполнение этой заповеди для себя невозможным только тогда, когда себя оправдываем, перестаем себя укорять.

Блажени чистии сердцем… Между прочим, евреи очень ценили внешнюю чистоту. У них, как мы знаем хотя бы из Евангелия, было множество ритуальных омовений. Они всегда умывали руки по локоть и придавали этому особое значение, часто омывали скамьи, котлы. У евреев был обычай в знак уважения омывать ноги гостям. В то время существовала иудейская секта – ессеи, у которых ритуальные омовения совершались каждый день. Римляне также очень ценили внешнюю чистоту. Известны знаменитые римские бани – термы. Степень цивилизованности человека римляне оценивали по тому, сколько он употребляет воды. Да и нам сейчас грязный, неаккуратный человек неприятен. Внешняя чистота в значительной степени и придает человеку благообразие.

Фарисеи заботились об омовении внешнем, о телесной чистоте, а Спаситель требовал от них, чтобы они омывали свое сердце. Этого же требует Он и от нас. Люди смотрят на внешность, сердца никто не видит, а между тем его чистота или нечистота и есть главное, что определяет нравственный облик человека. И поэтому блаженны не те, у кого чистое лицо и красивая одежда, а те, кто чист сердцем. Если человек хорошо одетый может быть допущен к людям богатым, знатным, к самому царю, то чистые сердцем могут быть допущены к Богу.

Блажени чистии сердцем. Людям, которые имеют греховное прошлое, диавол иногда внушает, что они никогда не смогут очиститься, никогда не смогут достигнуть высоких духовных идеалов. Но Спаситель говорит, что блаженны чистые не телом, а сердцем. Для нас пример этого – преподобная Мария Египетская, подвиг которой Церковь предлагает всеобщему вниманию в Великом посту как образец покаяния. Эта женщина, осквернившая свое тело многими тяжкими грехами, достигла такой блаженной чистоты, что пришла в равноангельное состояние, приобрела дар пророчества. Мария Египетская, бывшая неграмотной, знала Священное Писание, знала будущее и читала мысли человека. Во время молитвы она силой Божией поднималась над землей, ходила по воде. И это человек, который с двенадцати лет предавался страшному блуду!

Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят. Мы имеем телесные чувства, которые доставляют нам сведения о вещественном мире, но у нас есть и духовное чувство, которое в Евангелии называется сердцем. Этим сердцем мы видим Бога, и такое внутреннее, духовное зрение и есть главное. Во времена Спасителя многие смотрели на Него телесными глазами, но немногие при этом видели в Нем Бога – только те, кто были чисты сердцем, по крайней мере были искренни и не предубеждены против Него, имели детскую простоту.

Увидеть сердцем для нас столь же убедительно, как увидеть что-то своими глазами. Но сердце видит не так, как глаза. Человек смотрит на предмет, оценивает его вид, а сердце испытывает к этому предмету сочувствие или отвращение. Может быть и так: предмет вызывает в нас вожделение, глаза смотрят с любопытством, а сердце в это время чувствует отвращение. Сердце рассматривает все предметы, как и глаза. И если оно не участвует в зрении, то человек и не заметит того предмета, на который смотрит. Он скользнет по нему глазами и не почувствует, что увидел нечто особенное, останется безразличным. Скажем, перед нашими глазами находится предмет, который должен бы вызвать соблазн, но если наше сердце устремлено к Богу, то мы этот предмет можем даже не увидеть. Бывает, что мы с кем-то разговариваем и одновременно думаем о чем-то своем, сердце наше сочувствует этим мыслям, и мы даже забываем о собеседнике. Значит, сердце тоже видит, и если оно на что-то не смотрит, то можно сказать, что человек этого в себя не принял.

О том, что видит сердце, когда оно устремлено на духовные предметы: на Господа, святых, на созерцание тайн Царствия Небесного, – наверное, не нужно много говорить. Здесь опять следует обратиться к описаниям духовных переживаний таких великих подвижников благочестия, как преподобные Симеон Новый Богослов, Серафим Саровский, Силуан Афонский. Наиболее подробное описание духовных переживаний мы найдем в беседе Серафима Саровского с Мотовиловым. Как Мотовилов ощущал благодать? Как свет, тепло, благоухание, тишину в душе. Мы сегодня говорили, что блаженство, которое предлагает Спаситель, отличается от того, которое предлагает нам мир. И все ощущения, испытанные Мотовиловым, как будто бы и напоминали обычные ощущения, но не были таковыми по сути. Например, Мотовилов с простотой говорит, что он чувствует тепло, а Серафим Саровский спрашивает: «А какое тепло?» – и тот отвечает: «Такое, какое бывает в баньке, когда поддашь на каменку и из нее пар валит». А дело было зимой, был трескучий мороз, и сидели они на полянке. Преподобный Серафим спрашивает: «И запах такой, как в бане?» Тот говорит: «Нет, запах не такой. Бывало, матушка купит самые лучшие французские духи… Вот такой, но только еще лучше».

Если эти тепло, благоухание можно сравнить с подобными телесными ощущениями, то тишину в сердце, мир, который испытывает человек при обильном действии благодати, уже ни с чем не сопоставишь. Это и значит видеть Бога. Когда человек видит Бога, он совершенно убежден в том, что созерцает Его, и убежден в этом даже больше, чем в своих телесных ощущениях. Это для него реальность, которая не нуждается в доказательствах, потому что этот опыт столь же реален и действен, как и ощущение окружающего мира, которое доставляют нам телесные чувства, например зрение или осязание. И как в предмете мы видим те или иные свойства, так и в Боге мы видим определенные свойства: благость, любовь, смирение, чистоту, – воспринимаем Его как свет, благоухание, как тепло и одновременно как прохладу. Подобно тому как мы всматриваемся в какой-то предмет, изучаем его и все больше и больше о нем узнаём, так и, общаясь с Богом, мы все больше познаём Его свойства, они сообщаются нам и становятся отчасти нашими свойствами. Благоухание Божественных энергий переходит на нас, и мы тоже начинаем благоухать. Подробнее об этом, как я сказал, лучше прочитать у святых отцов. Безусловно, они, как опытно это пережившие, говорят об этом гораздо более убедительно, подробно и ясно.

Обратимся к следующей заповеди блаженства: Блажени миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся¹⁰ (Мф.5:9). Миротворцы – это те, кто водворяют мир, но не любой ценой. Люди же ищут мира, спокойствия любой ценой, любым путем – но только не путем исполнения заповедей. Когда спокойствие может быть приобретено ими благодаря каким-либо христианским добродетелям, то они часто бывают очень неуступчивы. Они не хотят этого принимать даже тогда, когда сложный вопрос может быть легко решен таким образом. А когда нужно отречься от заповеди, то это считается разумным и здравым выходом из напряженной ситуации. Никто не хочет искать мира путем смирения, кротости, а что говорить о покаянии, о беспристрастии ко всему земному, о чистоте сердечной? Это ни для кого не представляется ценностью, этого как бы не существует.

Однако миротворчество должно быть следствием исполнения всех евангельских заповедей. Как может быть миротворцем тот, кто не имеет кротости? Как может быть миротворцем тот, кто не имеет милости? Как может быть миротворцем тот, кто не зрит постоянно Бога внутри самого себя, в своем сердце? Тот, кто думает, что может пойти на компромисс со своей христианской совестью ради того, чтобы со всеми примириться, конечно, рассуждает противно Евангелию. Если кто-то поступил таким образом, то по крайней мере пусть осознает, что согрешил. Такой «миротворец», конечно же, блаженным быть не может. Как наречется сыном Божиим тот, кто ради спокойствия отрекся от заповедей?

Кроме того, не может быть миротворцем тот человек (и это, как мне представляется, основной смысл заповеди), который не имеет мира в своей душе. Как я могу быть творцом мира? Из чего я буду его творить? Я сам должен быть источником этого мира, и если у меня в душе раздор, если я не нахожусь в мире со своей совестью, с другими людьми, прежде всего с Богом, то как я могу распространять мир вокруг себя? Не может быть в душе человека мира тогда, когда совесть упрекает его в каких-либо грехах. А кто примирился с Богом, тот и стал Ему сыном.

Преподобный Серафим Саровский сказал: «Стяжи мирный дух, и вокруг тебя спасутся тысячи». Тот, кто имеет в себе мирный дух, поневоле распространяет его на других, даже молча, потому что вокруг такого человека создается некая атмосфера спокойствия. Благодать Божия, изливаясь из него, переходит на других людей. Мы даже можем найти этому обыкновенное, человеческое объяснение. Представьте себе человека, который всем уступает, всегда смиренно, ровно ведет себя с другими людьми. Его мирное настроение обязательно будет проявляться во взгляде, в речи, жестах, поступках. Конечно, рядом с ним всем будет спокойно. Гневливый человек, общаясь с ним, не будет гневаться, потому что для этого не найдется повода, все будет погашаться кротостью этого человека.

Далее Спаситель говорит: Блажени изгнани правды ради, яко тех есть Царствие Небесное¹¹ (Мф.5:10). Под правдой, как мы уже сегодня говорили, надо понимать праведность. Как это ни странно, человека нередко начинают ненавидеть и преследовать именно из-за его праведности. Не из-за того, что он что-то делает неправильно, грешит или доставляет кому-то беспокойство, а исключительно из-за его добродетели.

Церковная история знает много таких случаев. Один из самых ярких – это изгнание святителя Иоанна Златоуста, великого проповедника покаяния и церковного деятеля. Сначала его оклеветали, сказав, что он якобы выступал против царского дома, затем обвинили в нарушении церковных канонов. И, несмотря на протест церковного народа, его изгнали с кафедры и всевозможными притеснениями прежде времени свели в могилу. Праведные люди, как правило, терпят преследования от тех, кто является христианами только по виду. Праведников ненавидят, лишают всяких земных преимуществ, клевещут на них. Они не только становятся нищими духом и добровольно ко всему беспристрастными, но и претерпевают насильственное лишение всего земного и изгнание.

Изгнание – это очень тяжелое испытание, которое немногие способны выдержать, оно лишает человека привычных связей, общения с теми людьми, которые были ему близки. Тем не менее многим угодникам Божиим приходилось это терпеть: святителям Иоанну Златоусту, Афанасию Великому, Василию Великому, Григорию Богослову… Из жития преподобного Сергия мы знаем, что он тоже был изгнан из своей обители. Церковная история говорит нам о том, что те, кто приобретают безупречную праведность, подвергаются совершенно иррациональным, безумным нападкам со стороны иногда даже близких людей, конечно, по действию сатанинскому.

Однако Спаситель предлагает некоторое утешение: тому, кто лишился всего земного насильственно, – а переносить это тяжелее, чем когда ты добровольно от этого отказался, – с еще большим основанием принадлежит Царствие Небесное. Лишаясь всего земного, человек получает более твердое упование на обладание Царством Небесным: и как обетованием будущей жизни, и как залогом, уже во время земной жизни вкушая небесное блаженство.

Последнее изречение Спасителя, которое мы сегодня разберем: Блажени есте, егда поносят вам и ижденут и рекут всяк зол глагол на вы лжуще, Мене ради. Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех: тако бо изгнаша пророки, иже беша прежде вас¹² (Мф.5:11–12). Это уж и совсем с трудом вмещается в человеческий разум! Пение заповедей блаженства мы слышим почти на каждой Божественной литургии, однако же вместо того, чтобы все больше углубляться в слова Спасителя, мы, привыкнув к ним, перестаем воспринимать их остро и даже не понимаем, о чем же в них идет речь.

С точки зрения обычного восприятия, разбираемые евангельские слова совершенно нелепы: Блаженны вы, когда вас поносят. Кто из нас считает себя блаженным, когда его поносят или даже просто укоряют? Допустим, мы подходим к знакомому с какой-то просьбой. А тот нам отвечает: «Сделай сам, ты мне уже надоел». Неужели мы в этой ситуации будем считать себя блаженными? Если мы услышим от кого-то грубое слово, оскорбление, то иногда несколько дней переживаем, не можем прийти в себя, хотя и боремся с обидой. Но подобное оскорбление – не такое уж сильное. А когда оно бывает не шуточное и мимолетное, а глубокое, с серьезными последствиями, то это терпеть гораздо страшнее. Представьте, нас оклеветали, а потом выгнали с работы. Легко ли это терпеть? Нет. Перенести клевету очень тяжело. Даже пророк Давид говорит: Избавь меня от клеветы человеческой, и сохраню заповеди Твои¹³. Он считал клевету столь страшным испытанием, что просил, чтобы Господь избавил его от нее, и лишь при таком условии он, как видно из его слов, считал себя способным исполнить заповеди.

Итак, человек, которого поносят и изгоняют, должен быть блаженным. Но как он может быть блаженным, если он не приобрел блаженства от исполнения всех предыдущих заповедей? Как он может в это время не то что испытывать блаженство, но хотя бы сохранять самообладание? А Спаситель не просто говорит здесь о блаженстве, а как бы возносит эту заповедь над всеми прочими и добавляет: Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех. Человек, если исполнил эту высшую заповедь блаженства, не может не радоваться и не веселиться. Он приобретает уже не только Царство Небесное, но и многую мзду на небесах, становится не только гражданином Царства Небесного, подданным этого Царства, но и другом Царя.

Если про миротворцев Спаситель говорил, что они сынове Божии нарекутся, то теперь обещает награду даже более высокую, чем быть сыном Божиим, и говорит: Мзда ваша многа на небесех. Мы получим награду за исполнение этой заповеди не на земле (мы должны об этом помнить), а на небесах, но награда эта будет настолько более велика и ценна, чем все то, что мы испытываем на земле, насколько небо выше земли.

Человек, который исполнил высшую заповедь блаженства, приравнивается к пророкам. Если бы кто-то из нас все это вытерпел, значит, он стал бы подобен, например, пророку Исаии. Это кажется странным, но так говорит Спаситель. Нам часто кажется: «Мы не избранники Божии, одно дело пророки, апостолы, а другое дело мы». А оказывается, что и мы можем стать пророками – не в том смысле, что будем пророчествовать, а в том смысле, что можем получить награду пророков и еще в этой жизни сподобиться тех благ, того блаженства, той благодати, которую имели святые пророки.

Тако бо изгнаша пророки, иже беша прежде вас. Поскольку эти слова тогда говорились апостолам, то сейчас это могло бы звучать так: «Тако бо изгнаша пророки и апостолы, иже беша прежде вас». Действительно, Спаситель говорит, что всякий человек, который напоит кого-нибудь чашей холодной воды только потому, что тот ученик Христов, не лишится своей награды. И тот, кто поможет пророку во имя пророка, получит награду пророка¹⁴. Таким образом, мы можем иметь ту благодать, которую имели пророки, и действительно некоторые подвижники благочестия ее имели. Разве Серафим Саровский или Симеон Новый Богослов стяжали меньшую благодать, чем древние пророки? Все зависит от нас, от нашей ревности, от нашего усердия. А мы оправдываемся, как будто от оправдания мы что-то приобретем, и только лишаем себя возможности стать истинными христианами.

Нужно еще обратить внимание на то, что в Нагорной проповеди Спаситель впервые произносит слово «мзда», в дальнейшем Он будет его повторять. Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех. В начале беседы я говорил, что стремление получить мзду от Бога не есть нечто унизительное. Если мы будем стремиться не к той награде, которая состоит в каких-то земных отличиях и преимуществах, а к той небесной мзде, которая действует уже здесь на земле, то в этом нет ничего предосудительного. Наивное, поверхностное, формальное бескорыстие часто приводит к безразличию и унынию. А стремление к небесной мзде дает человеку бодрость, укрепляет ревность и возбуждает к подвигам.

1 сентября 2003 года

Что значит быть солью земли? – Измена христианским идеалам приводит к общественным катастрофам. – Добрые дела – это не только милостыня. – Евангелие должно освещать всю нашу жизнь. – Своим поведением мы можем приводить людей к Богу или отвращать от Бога. – Черточка в Священном Писании важнее, чем весь земной мир. – О белых воронах среди христиан. – Чтобы кого-то научить, нужен опыт, а не красноречие. – Как понимать заповедь: Не убий. – Грубым словом можно уязвить человека на всю жизнь. – Если мы не хотим мириться после ссоры, то будем посажены Богом в темницу страстей.

В прошлой беседе мы говорили с вами о заповедях блаженства, а сегодня будем рассуждать о прочих заповедях Нагорной проповеди Спасителя.

Вы есте соль земли: аще же соль обуяет, чим осолится? Ни во чтоже будет ктому, точию да изсыпана будет вон и попираема человеки¹⁵ (Мф.5:13). Вы – соль земли. Это сказано не с той целью, чтобы вызвать в нас гордость, а с той целью, чтобы укорить нас, если мы не имеем того, что в нас должно быть. Мы являемся солью лишь тогда, когда исполняем все заповеди блаженства. К прискорбию нашему, мы откровенно можем сказать, что этого не делаем. Слава Богу, если в нашей душе присутствуют какие-то отголоски заповедей блаженства и мы хотя бы осознаём, что не исполняем их.

Вы есте соль земли. Почему использован такой образ? Казалось бы, соль – это такая малость, но благодаря ей всякая пища приобретает вкус. Если приготовлено даже очень изысканное блюдо, но без соли, никто его есть не будет. Кроме того, соль во все времена служила своего рода консервантом: люди солили мясо, рыбу, овощи и таким образом надолго сберегали продукты от порчи.

Выражение: Вы есте соль земли – можно понимать следующим образом: как пища теряет всякий вкус без соли, так и без христиан жизнь на земле и вообще бытие мира теряет смысл. А можно эти слова понимать и по-другому. Как без соли все портится, так и без угодников Божиих все вокруг разлагается. И наоборот: если продукт, уже начавший портиться, вовремя посолить, он перестает гнить. То же самое происходит и в окружении святых людей: возле них все освящается, облагораживается и всякое гниение прекращается. Такие люди, как преподобные Антоний и Феодосий Печерские, Сергий Радонежский, Серафим Саровский, казалось бы ушедшие от мира, становились центром огромной сферы влияния, исключительно благодаря своей евангельской жизни.

Мы сами по себе лишь в малой степени можем быть названы солью, но из среды христиан время от времени появляются особенные люди, вполне соответствующие этому евангельскому образу. Избранники Божии не могут явиться там, где нет условий для развития христианских добродетелей. Редко-редко в языческой среде или в среде иноверцев можно встретить человека, совершенно отделившегося от своего общества, окружения и ставшего истинным христианином без всякого содействия тому других людей. Поэтому и обыкновенные христиане, такие как мы, в некотором смысле достойны называться солью, потому что среди нас рождаются герои духа.

Аще же соль обуяет, чим осолится? Действительно, если соль потеряет свою природную силу, она станет негодной. Мой духовник, отец Андрей (Машков), любил говорить о соли в связи с молитвой. «Если мясо или рыбу не посолишь, – говорил он, – они начнут гнить, так и человек, если не молится, начинает гнить». И тут же рассказывал притчу из жизни. Он был просфорником и знал, сколько нужно сыпать соли на ведро воды, чтобы замесить тесто. Один раз он взял соль для просфор, а там – черви. В самой соли завелись черви! Он рассказывал об этом с изумлением, не понимал, как такое могло быть. Этот случай отец Андрей приводил с умыслом, как пример того, что происходит в наши дни: предохраняющее от гниения само стало гнить. И мне кажется, что в наше печальное время, когда люди, как выразился святитель Игнатий, изучают христианство не по заповедям, а по книгам, хорошо бы помнить об этом странном случае.

Аще же соль обуяет, чим осолится? Человек, который оправдывает себя тем, что он следует нехристианским идеалам ради того, чтобы сделать свою жизнь интересной, осмысленной, полезной, уже не может называться христианином. Эти якобы благие стремления не оправдывают его, а, наоборот, еще больше отвлекают от христианского предназначения. Ни во чтоже будет ктому, то есть такая соль будет уже ни к чему не пригодна и останется только выбросить ее, чтобы она была попираема людьми.

Когда христианство теряет свое предназначение, когда нравственность, а в особенности духовность, исчезает из общества христиан, тогда это общество начинает попираться людьми. Происходят революции, перевороты, гонения на Церковь. Именно это и случилось в начале XX века в России. Нельзя объяснять произошедшее в нашей стране только тем, что восстали «врата адовы» или появились какие-то заговорщики и кроме них никто ни в чем не виноват. Пришла, как говорят, кучка евреев и вдруг захватила многомиллионную страну! Это несерьезно. Никакие враги Церкви и России ничего не смогли бы сделать, если бы народ не изменил своим идеалам и от него не отступила благодать Божия. То же самое можно сказать о других православных государствах: Византийской империи, Болгарии, Сербии. Все эти страны подвергались страшным напастям тогда, когда в них тускнели христианские идеалы. А они порой тускнели очень сильно. В Византии, например, доходило даже до того, что православные склонялись к принятию унии, не видя никакой разницы между христианством истинным – православием и христианством искаженным – римо-католичеством.

Конечно, можно сказать, что христиане были гонимы всегда, например, апостолов тоже гнали. Но когда гнали апостолов, христианство распространялось, а когда были гонения на Церковь в Российском государстве – неуклонно умалялось. Да, после революции в России много было мучеников и истинных рабов Божиих, но в основной своей массе народ был лишен веры. Поэтому нельзя приравнивать гонения на христиан, бывшие в первых столетиях, начиная с апостольских времен и до Константина Великого, к гонениям, бывшим в недавнее время. Результаты гонений в нашей стране печальны, утратили мы, повторю, очень много. Хотя мы и критикуем дореволюционную Россию за упадок благочестия, тем не менее, тогда оно было на гораздо более высоком уровне, чем сейчас. Здесь уместно вспомнить высказывание Ивана Алексеевича Бунина: «Узнают ли когда-нибудь будущие поколения, какую Россию они потеряли?»

Аще же соль обуяет, чим осолится? Ни во чтоже будет ктому. Здесь есть, конечно, смысл и более тонкий. Когда мы теряем «соленость», то есть перестаем исполнять заповеди блаженства, перестаем ощущать близость к Богу, единение с Ним, то нас попирают демоны. Они приносят нам многие скорби, и мы никак не можем защититься от их напастей и соблазнов по той причине, что не имеем в себе этой самой «солености». Поэтому если мы чувствуем, что темные силы нас уничижают, если мы претыкаемся, впадаем в мысленные грехи или согрешаем на деле, значит, мы перестали быть «солеными».

Сначала соль христианства теряют в себе отдельные люди, потом – все христианское общество. И демоны начинают попирать того или иного человека, а потом и все христианское общество попирается людьми, которые находятся под властью демонов.

Вы есте свет мира. Не может град укрытися верху горы стоя¹⁶ (Мф.5:14). Может получиться так: человек, читая Евангелие, вместо того чтобы смириться, увидеть свои грехи и покаяться, вместо того, чтобы изменить свою жизнь, будет думать: я – соль мира, я – свет мира. Нужно смотреть на себя трезво и понимать, для чего это сказано. Мы не можем так именовать себя и гордиться этими словами только потому, что мы христиане или монашествующие, какими бы мы ни были. Сказано это для того, чтобы укорить нас: если мы являемся светом мира, значит, должны исполнять евангельские заповеди.

Не может град укрытися верху горы стоя. Здесь идет речь о наших добрых делах. А что такое добрые дела? Только ли милостыня или какая-либо иная вещественная помощь ближним? Обратите внимание, что большинство заповедей говорит о внутреннем состоянии человека: нищете духовной, плаче, чистоте сердечной. Кротость и милостыня – добродетели, направленные на ближнего. Алкание и жаждание правды, миротворчество, терпение в изгнании, терпение поношений отчасти относятся к ближнему, отчасти к внутренней жизни. Значит, под добрыми делами, под «светом миру» нужно понимать не только те дела, которые совершаются по отношению к другому человеку, но и молитву, очищение сердца, смирение, покаяние. Это дела, может быть, даже большие и нужнейшие, из них проистекают все остальные.

Не может град укрытися верху горы стоя. Мы, христиане, находимся на виду у всех. Не потому, что мы творим добрые дела напоказ, а потому, что у нас столь возвышенные идеалы, что на нас все смотрят: верны ли мы этим идеалам или нет? Мы не смогли бы укрыться, даже если бы захотели. Когда мы делаем добрые дела, это обязательно проявляется вовне. Например, нищета духовная – будь то беспристрастие или отсутствие самомнения – не может быть не замечена другими людьми. Иногда духовность человека видна даже по выражению его лица.

Люди, которые имели счастье общаться с отцом Николаем Гурьяновым, помнят, что он говорил очень кратко и просто. Не зная его, можно было подумать, что это простой добрый дедушка. Но в то же время он источал необыкновенный мир. Одна местная жительница недоумевала: «Вот, к отцу Николаю все ездят, а ведь мы от него ничего не получаем». Почему она так говорила? Потому что люди, чуждые Церкви, в отце Николае ничего не ощущали, а людям верующим, приходившим со своими нуждами, открывалась и его прозорливость, причем необыкновенная, словно он присутствовал в тех местах, где никогда не был, и пророческий дар. Отец Николай давал мудрые советы в отношении духовной жизни, иногда отвечал даже прежде, чем ему задавали вопрос. И помимо всего этого в самих чертах его лица, в самой манере общения был, повторю, необыкновенный мир, были любовь и духовность. Не знаю, какими словами это выразить, но чувствовалось в нем что-то возвышенное, неземное. Вот пример того, что человек может, никак себя не выставляя, более того, несколько юродствуя, иметь то, о чем говорит Евангелие: Вы свет мира. Надо сказать, что к нему (и к подобным ему подвижникам) эти слова относятся почти буквально, потому что лицо его было светоносным – внутренний духовный свет освещал черты его лица и преображал их, обыкновенное лицо превращалось в лицо земного ангела.

Не может град укрытися верху горы стоя. Нам не нужно показывать, что мы лучше, чем есть на самом деле: доброе выставлять напоказ, а плохое укрывать. Все равно, как бы мы ни старались, мы не укроемся. Если Спаситель сказал, что мы не можем укрыться, то нечего даже и пытаться. Свои пороки нужно не укрывать, а исправлять.

Ниже вжигают светильника и поставляют его под спудом, но на свещнице, и светит всем, иже в храмине суть¹⁷ (Мф.5:15). Это не значит, что мы должны объявлять о своих добрых делах. Это значит, что евангельское учение должно быть светильником, который освещает всю нашу жизнь, каждый наш шаг. У нас же получается так: что-то мы делаем, руководствуясь здравым смыслом, что-то – руководствуясь страстями, что-то – необходимостью, а что-то делаем, как нам кажется, по заповедям. Такого быть не должно. Если мы зажгли светильник веры, светильник учения Христова, то он не должен быть под спудом. Он должен всегда гореть, стоять на высоте и освещать все, что происходит в нашей душе.

При свете всем видно, куда идти. Так и в душе человека. Все наши чувства, мысли, намерения, планы всегда должны, так сказать, освещаться Евангелием. Оно не может быть для нас чем-то посторонним. Дескать, в швейной мастерской Евангелие уже ни к чему, главное, шить аккуратно. Если мы не руководствуемся в жизни евангельскими заповедями, то получается, что у нас есть мораль официальная и неофициальная. Никто, конечно, не скажет вслух: «Да если мы не будем сердиться и кричать, то мы ничего не добьемся!» Но эта неофициальная мораль живет в нашей душе, и на самом деле мы считаем, что без употребления некоторых недозволенных Евангелием средств мы не сможем добиться своего. Для нас целью является не исполнение заповедей, а успех в том или ином предприятии. Ради того чтобы добиться успеха, мы отставляем Евангелие в сторону – оно нам мешает – и таким образом погружаемся во тьму. А ведь в большинстве случаев исполнение заповедей и успех в том или ином деле можно совместить, пусть иногда и приходится смиряться и отказываться от успеха.

Если наши чувства, мысли, намерения не освещаются в храмине души евангельским светом, то во мраке мы можем преткнуться, упасть, или даже погибнуть. В русских избах, например, часто случалось такое, что человек в темноте падал в открытый подпол и иногда убивался насмерть. Какой из этого можно сделать вывод? Если мы не будем жить в свете Евангелия, то с нами может произойти все что угодно, вплоть до нравственной гибели в самый неожиданный момент, когда нам кажется, что у нас все в порядке.

Тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего, Иже на небесех¹⁸ (Мф.5:15–16). Наш свет просветится перед людьми, опять-таки, не в том смысле, что мы всё будем делать напоказ, а в том смысле, что этот свет прежде воссияет в нашей душе, осветит ее. Он будет руководить всеми нашими поступками, начиная с внутренних движений. Как сказано в Евангелии, из сердца исходят помышления злые¹⁹. Поэтому если мы внутренне просветимся светом Евангелия, тогда и люди увидят этот свет. А если мы что-либо делаем напоказ… Не нужно думать, что мы всех сможем обмануть. Всегда найдутся умные, проницательные люди, даже из неверующих, которые наше лицемерие увидят и обличат, притом мы еще и соблазним их на осуждение христианства.

Я уже упомянул, что под добрыми делами нужно понимать все евангельские заповеди и прежде всего их внутреннее исполнение. Но что в таком случае значат слова: Да видят люди ваши добрые дела? Значат ли они, что если я внимательно молюсь, если я имею плач и чистоту сердечную, если я вижу Бога, то я должен об этом рассказывать? Значат ли они, что я должен делать все эти добродетели на виду у всех? Но далее мы увидим, что Спаситель, как бы уточняя Свою мысль, говорит о совершении добродетелей втайне. Получается, слова: Да видят люди ваши добрые дела – означают то, что у наших добрых дел должны быть результаты. Не может человек внимательно молиться и при этом быть гневливым, или всех осуждать, или злословить. Не может человек иметь плач и в то же время болтать и смеяться. Если результаты внутреннего исполнения нами заповедей никак не проявляются вовне, то в лучшем случае мы только начали исполнять Евангелие, а в худшем – даже и не понимаем, что нам нужно делать.

И прославят Отца вашего, Иже на небесех. Когда неверующие люди общаются с истинными христианами, то это общение (не проповедь, не доказательства, а именно общение) убеждает их в том, что православная религия истинна, и они прославляют Бога. Что значит прославить Бога? Прославить Бога по-настоящему, всей душой – значит обратиться к вере. Вот как всякий из христиан должен был бы проповедовать – своей жизнью. Часто мы, видя чье-то доброе воспитание, поведение, обходительность, думаем: вот какого хорошего человека воспитали родители. Так же и здесь: если мы ведем себя правильно, как заповедал Спаситель, то прославляем Бога, как нашего Родителя. А если мы ведем себя не по-христиански, то, наоборот, вызываем в людях страшнейший соблазн, и они из-за нас хулят Бога.

Мы соблазняем людей многим, даже одним своим нерадением. Был такой случай. Одного дедушку хотели причастить. Он долго болел и уже умирал, понятно было, что не встанет. Этот дедушка считал себя верующим, но постов не соблюдал. Когда его стали убеждать, что нужно соблюдать посты, он сказал: «Зачем вы мне это говорите? Меня священник благословил не поститься». Оказывается, когда он был еще совсем молодым, он у одного священника дома делал ремонт. Тот стал предлагать ему скоромную пищу, а был пост. Молодой человек начал отказываться: мол, нельзя, мне мама не разрешает, надо поститься. А священник сказал: «Я ем, и ты ешь. Не то оскверняет уста, что входит, а то, что исходит». Он привел слова из Евангелия, которые обычно приводят люди, желающие оправдать то, что они не постятся. И с тех пор он перестал поститься. Вот так нерадение священника уничтожило благочестие, в котором мать воспитывала этого молодого человека.

Да не мните, яко приидох разорити закон или пророки: не приидох разорити, но исполнити²⁰ (Мф.5:17). Нужно иметь в виду, что эта проповедь Спасителя была обращена к иудеям. Сейчас мы воспринимаем ее по-другому, потому что живем в мире христианском или, как иногда говорят, постхристианском. Иудеи придирчиво следили за Спасителем и думали, что Он хочет ввести какое-то новое учение, отменяющее учение Моисея и пророков. А Спаситель сказал, что Он пришел не нарушить его, но исполнить. Слово «исполнить» в славянском языке имеет два значения: «осуществить» и «восполнить». Мне кажется, в данном случае больше подходит второе значение. Спаситель не отменил ветхий закон, а придал ему более глубокое содержание, раскрыл то, что содержалось в нем прикровенно.

Аминь бо глаголю вам: дóндеже прейдет небо и земля, йота едина или едина черта не прейдет от закона, дóндеже вся будут²¹ (Мф.5:18). Ни одна йота, ни одна черта закона не будут изменены, пока все, что написано в законе, не сбудется. (Это касается, конечно, не обрядовых сторон ветхого закона, допустим принесения в жертву животных, а закона нравственного. Ветхозаветные жертвоприношения имели прообразовательное значение: в полной мере они совершаются в новозаветном богослужении.) Мы не должны говорить себе, что, мол, наступило такое время, когда ту или иную заповедь можно не исполнять или что в данной ситуации какая-то заповедь уже неуместна. Такого никогда не будет – ни одна йота, ни одна черта из Писания не прейдет!

Кроме того, здесь Спаситель проповедует чрезвычайно уважительное, благоговейное отношение к Священному Писанию. И мне кажется, что, если человек внимательно читает Евангелие, он приобретает такое отношение. Он видит, что каждый знак препинания в Писании оттеняет глубочайший смысл, при поверхностном взгляде от нас скрытый.

Люди, которые исследуют видимый мир и утверждают, что они делают какие-то особенные открытия, должны понимать: все эти открытия – ничто по сравнению со Священным Писанием. Святой праведный Иоанн Кронштадтский по поводу научных теорий о возникновении мира, как человек духоносный, сказал: «Почему камням²² я должен верить больше, чем Священному Писанию?» Тот мир, в который мы вошли и из которого уйдем, будет существовать и без нас, поэтому он кажется вечным, и некоторые мыслители приписывали видимому миру вечность. Но он, тем не менее, исчезнет. А Священное Писание не исчезнет, потому что это – голос Божий, вплоть до йоты.

Иже аще разорит едину заповедий сих малых и научит тако человеки, мний наречется в Царствии Небеснем; а иже сотворит и научит, сей велий наречется в Царствии Небеснем²³ (Мф.5:19). Когда нужда заставляет нас нарушить заповедь, она кажется нам малой: ничего страшного, думаем мы, если я рассержусь, или про кого-нибудь плохо скажу, или посмотрю с любопытством на лицо другого пола, никаких последствий от этого не будет. Изо дня в день мы сначала умаляем заповеди в своих глазах, а затем попираем. И оправдываем себя якобы значительными причинами.

Есть и другое толкование того, почему заповеди названы малыми: они названы так потому, что преподаны в простой форме. Спаситель изложил Свое учение в доступной форме для того, чтобы оно было понятно всем, а не только людям мудрым. Однако это не повод для того, чтобы презирать эти заповеди и думать: «Платон, Аристотель, Кант – да, это великие философы, и что такое Евангелие в сравнении с их трудами?» Оно, мол, изложено очень просто. Трезвый человек понимает, что всем философам, вместе взятым, далеко до того, чтобы сказать хотя бы одну притчу такого же глубокого содержания, каким отличается любая притча Господа Иисуса Христа.

Что значит научит тако человеки? Научить чему-то можно не обязательно словом. Люди по большей части научаются друг от друга. Не только дети учатся у родителей через подражание им, о чем я говорил в первой беседе, но и взрослые: мы тоже перенимаем друг у друга манеру поведения, даже взгляды. И если мы нарушаем заповеди, допустим сердимся, гневаемся, осуждаем, тщеславимся, то тем самым подаем пример другим людям, и они начинают вести себя так же. Пусть мы не совершаем никаких особо тяжких грехов (хотя человек может дойти до того, что и блуд начнет считать мелким прегрешением, таких людей в наше время много), но, нарушая или, как более выразительно говорит Спаситель, разоряя заповеди, мы своим дурным примером заражаем и других людей. Они начинают считать, что христианам не обязательно строго соблюдать Евангелие. А значит, можно позволить себе грубость, осуждение, можно позволить себе невнимательно молиться, можно в чем-то допустить небрежность. Христиан, показывающих своей жизнью дурной пример другим, столь много, что люди, которые живут по заповедям, кажутся белыми воронами.

Когда в нашей среде появляется белая ворона – человек, не желающий жить как все, нам кажется, что он строит из себя святошу. Есть мнение, что преподобного Николу Святошу, Киево-Печерского подвижника, в прошлом князя, святошей презрительно прозвали его родственники, знатные люди. Предполагают, что Симеона Нового Богослова тоже вначале называли «новым богословом» презрительно: вот, мол, он строит из себя Григория Богослова. А потом это презрительное прозвище усвоилось ему как почетное. Так мы относимся к тем людям, которые выделяются из нашей среды, которые не желают попирать заповеди даже в мелочах и относятся к себе щепетильно. Нам кажется, что это уже чересчур.

Преподобный Серафим Саровский, как вы знаете, много лет подвизался вне обители. Он жил в лесу и ему приносили Святые Дары, причащали его. Братья монастыря (а этот монастырь отличался строгим уставом и настроем на молитвенный подвиг) стали его осуждать: дескать, почему он не ходит в церковь? А у преподобного Серафима были для этого основания. Во-первых, он был отшельником и духовной жизнью оправдывал свое особое положение. Во-вторых, он не мог ходить на службы из-за болезни ног: более шести лет он служил иеродиаконом, потом долгое время, будучи уже иеромонахом, каждый день служил литургию и у него появились язвы на ногах. Конечно, если обыкновенный монах не ходит в церковь, то это очень странно. Но преподобный Серафим нес такие подвиги, которые трудно себе представить, например, питался на протяжении многих лет одной травой. Старец кормил с рук диких животных, в том числе и медведя, по его молитве на глазах у людей происходили чудеса, исцеления – и его осуждали, что он не ходит в церковь! Осуждали потому, что он был лучше, чем все. А вот не надо быть лучше, чем все! Ты будь хорошим, но в нашу меру. Хуже тоже плохо. А лучше – еще хуже. Плохого могут пожалеть иногда, по дружбе, а хорошего уже не пожалеют.

Одна из наших сестер была свидетельницей того, как относились к моему духовнику, отцу Андрею, люди, которые его окружали. Хотя отец Андрей был человек простой, малообразованный, а некоторые из окружавших его людей имели семинарское или даже академическое образование, по сравнению с ним они были просто дети – и в житейских вопросах, и тем более в духовных. И эти люди отца Андрея презирали, не могли понять его поведения и объясняли его поступки по-своему. Те, кто всегда и всюду следует заповедям, не умаляет их, не уничижает, не подает дурного примера, не учит других мнимохристианскому поведению, – часто бывает презираемы, не приемлются обществом теплохладных христиан.

Иже аще разорит едину заповедий сих малых и научит тако человеки, мний наречется в Царствии Небеснем. Быть названным меньшим в Царстве Небесном не значит там пребывать. Если в приличном обществе говорят о ком-то как о человеке недостойном этого общества, то, скорее всего, он там находиться не будет. Если мы будем презирать заповеди, показывать людям дурной пример вместо того, чтобы учить их истинной христианской жизни, то не войдем в Царство Небесное.

А иже сотворит и научит, сей велий наречется в Царствии Небеснем. Тот, кто исполнит заповеди и научит других своим примером, а может быть, и словом, сей велий наречется в Царствии Небеснем. Слово такого человека будет иметь громадное значение, потому что люди будут видеть пример его жизни. Скажем, проповеди святого праведного Иоанна Кронштадтского в литературном отношении не представляют собой ничего особенного. Хорошие, добротные проповеди, но их не сравнить, скажем, с писаниями святителя Игнатия (Брянчанинова). Однако вся жизнь отца Иоанна, его чудеса, его добродетели, которые были явны для всех, придают его простым словам огромный вес. В своей знаменитой книге «Моя жизнь во Христе» и прочих дневниках, вышедших впоследствии, он простыми словами говорит о своих религиозных переживаниях. И в его словах есть нечто особенное, свидетельствующее о его духовном опыте. Другой пример. Изречения древних египетских подвижников, большинство из которых были совершенно неграмотными людьми, пастухами и крестьянами, живут уже полторы тысячи лет. И они не устаревают, потому что в этих простых изречениях – опыт. Человек, который творит заповеди, может научить другого, даже если он не имеет особенного дара слова. А слово того, кто очень красноречив, но не имеет опыта, будет малоэффективным. Более того, может получиться так, что он будет говорить одно, а примером будет учить другому и тем самым дискредитирует собственные слова.

Глаголю бо вам, яко аще не избудет правда ваша паче книжник и фарисей, не внидете в Царствие Небесное²⁴ (Мф.5:20). Книжники и фарисеи строго исполняли заповеди, по крайней мере внешне, формально. Не нужно думать, что фарисеи были только лицемерами. Этот порок, лицемерие, возник в связи с тем, что они не думали о внутреннем, но внешнюю сторону закона они старались исполнять очень строго, добавляя к этому многие устные предписания, предания человеческие, как называл их Спаситель. И Он нам говорит, что наша праведность должна быть больше, чем праведность этих людей, то есть мы должны кроме внешней стороны прилежать с еще большей ревностью внутренней.

Часто мы осуждаем людей, которые придают излишнее значение церковным обрядам, говорим о них: «Этот фарисей, тот фарисей, строит из себя что-то» – и воспринимаем христианство в том смысле, что нам, дескать, все можно, Господь даровал нам свободу. Однако мы забываем слова апостола Павла: К свободе призваны мы, братья, лишь бы свобода наша не была поводом к угождению плоти²⁵. У нас свобода бывает именно поводом к угождению плоти. Но ведь мы стали свободны не для того, чтобы нам все было можно, а для того, чтобы преуспевать в делании заповедей, более строго к ним относиться – не нарушать их, а восполнять, дополнять. Мы же, снимая с себя строгие ограничения ветхого закона, предоставляем самих себя произволу страстей. Не нужно думать, что если нам, в отличие от иудеев, разрешается есть свинину, то все запрещения уже сняты: к нам предъявлены запрещения гораздо более важного свойства – внутреннего. И если мы не будем к себе более строгими, чем книжники и фарисеи, мы в Царство Небесное не войдем.

Слышасте, яко речено бысть древним: не убиеши, иже бо аще убиет, повинен есть суду. Аз же глаголю вам, яко всяк гневаяйся на брата своего всуе повинен есть суду; иже бо аще речет брату своему: рака, повинен есть сонмищу; а иже речет: уроде, повинен есть геенне огненней²⁶ (Мф.5:21–22). Спаситель объясняет, в чем наша праведность должна быть большей. Древним была дана заповедь: Не убий. Надо сказать откровенно, что в наше время большинство христиан исполнением только этой заповеди и ограничиваются, а иногда позволяют себе нарушать и ее. Мы сейчас не говорим об убийстве на войне – это неизбежное зло нашего времени. Хотя схиархимандрит Софроний (Сахаров) считал, что даже во время Второй мировой войны те люди, которые желали смерти врагам Отечества, уже согрешали. Он молился за весь мир и желал спасения всякому человеку. И говорил, что на исповеди он часто встречал непонимание, когда спрашивал людей, не желали ли они зла своим врагам. Наверное, есть подвижники, исполненные такой любви, что она распростирается не только на своих соотечественников, но и на весь мир. Но не нужно путать эту любовь с сектантским отношением к заповеди: Не убий(Исх.20:13). Если мы будем чрезмерно принципиальными, может получиться большее зло: скажем, воины не захотят защищать православное Отечество по той причине, что нельзя убивать врагов и таким образом предадут смерти свой народ и поруганию свои святыни.

Мы делаем из этой заповеди некоторое исключение, имея в виду наше несовершенство и помня, что такое исключение делал и Моисей. Тот же, Кто сказал через Моисея: Не убий, повелел потопить фараона в Красном море, благословлял израильтян на священные битвы, велел побивать камнями нарушающих заповеди о субботе или о заклятом. Вспомним, как Моисей молился на горе с поднятыми руками: когда руки были подняты, тогда Амалик был побеждаем, когда он уставал и опускал руки, тогда начинал побеждать враг. Ор и Аарон поддерживали Моисею руки и даже посадили его на камень. Он молился о том, чтобы израильтяне в этой битве разбили амаликитян. Значит, убийство, которое запрещает Моисей, не имеет ничего общего с тем, которое происходит на войне. Это небольшое отступление я сделал потому, что многие неправильно понимают это место из Евангелия.

Итак, мы видим, что те, кто в наше время исполняет заповедь: Не убий, считают себя уже вполне праведными и этим довольствуются. Но Спаситель объясняет, что это самонадеянно и неправильно. Аз же глаголю вам, яко всяк гневаяйся на брата своего всуе повинен есть суду. За убийство в ветхозаветное время подвергали суду. А тут Спаситель говорит о суде уже не над убийцей, а над гневающимся. Надобно рассматривать: почему человек гневается, почему он, можно сказать, уже совершил преступление? Ведь гнев – это начало убийства. Многие убийства, даже невольные, происходят именно от гнева.

Святые отцы слова «гневаться всуе» понимают так: это значит гневаться не только по пустякам, но и тогда, когда мы желаем чего-то земного, но по каким-то причинам не получаем этого. Единственный гнев, который оправдывается святыми отцами, – это гнев на грех (не на чужой, а на свой), на страсть, на соблазн, которым кто-то пытается склонить тебя к греху; на заблуждение, связанное с учением Церкви. Это может быть не только ересь, но и неправильное аскетическое учение, допустим о молитве. Например, есть люди, которые считают, что Иисусовой молитвой нельзя молиться ни в коем случае, потому что обязательно сойдешь с ума. Конечно, можно сойти с ума, но это бывает от гордости, а не от Иисусовой молитвы. Итак, всякий гнев, кроме гнева против греха и заблуждения, считается суетным и потому предосудительным, то есть подлежащим суду, как и говорит само слово Евангелия.

Иже бо аще речет брату своему: рака, повинен есть сонмищу; а иже речет: уроде, повинен есть геенне огненней. Гневаясь, мы часто оскорбляем людей и стараемся подобрать самые обидные, едкие слова. Даже если мы любим человека, все равно, поддавшись страсти, обязательно хотим его уязвить. И не успокаиваемся до тех пор, пока не удовлетворим свою страсть, то есть не приведем человека в соответствующее состояние. Если же он все-таки умудряется сохранять спокойствие, то это приводит нас в необыкновенную ярость. Мы начинаем говорить: «Ах, так тебе все равно, тебя это не волнует, тебя это не касается?!» – и никак не можем угомониться. Иные, добившись своего, продолжают гневаться, а иные как будто бы насыщаются этим и успокаиваются. Тот, на кого кричали, тоже рассердился и стал кричать – все, дело сделано, цель достигнута.

Иже бо аще речет брату своему: рака, повинен есть сонмищу. Даже если ты грубо обращаешься с человеком, ты уже должен быть отлучен от Церкви, тебя нужно чураться как человека совершенно недостойного общения с истинно верующими людьми. А иже речет: уроде, повинен есть геенне огненней. Если я называю человека безумным, глупым, значит, подвергаю себя опасности быть вверженным в геенну огненную. Мы время от времени перечитываем эти слова, но, умаляя эту заповедь, думаем, что она несовременна и ничего не значит, отставляем ее в сторону и даже не пытаемся соблюдать.

Аще убо принесеши дар твой ко олтарю и ту помянеши, яко брат твой имать нечто на тя, остави ту дар твой пред олтарем и шед прежде смирися с братом твоим, и тогда пришед принеси дар твой²⁷ (Мф.5:23–24). Иудеи придавали жертвоприношениям большое значение. И справедливо, потому что в то время так и должно было быть. Поэтому Спаситель говорит о жертве, даре, но и у нас есть свои жертвы: милостыня, добрые дела, пожертвования на храм, в конце концов, молитва. Что такое жертвоприношение Богу? Это наше участие в богослужении. Неважно, приносим мы в жертву овна или ставим свечу. Но если брат имеет на нас обиду, то мы не должны оставаться спокойными, иначе наша жертва не будет угодна Богу. Конечно, не всегда есть возможность примириться с братом буквально, хотя надо стараться, чтобы по возможности было исполнено и это.

Мы сказали человеку мимолетом грубое слово, например: «Ну ты и дурак!» – и забыли об этом, простили его, как говорится, за его дурость. Но тем самым мы нарушили Евангелие. Мы живем дальше своей жизнью, а человек обиделся, у него в душе рана, он имеет нечто против нас. Грубым словом можно уязвить человека на всю жизнь. Недавно мне рассказывали такой случай. Один человек в присутствии жены грубо выразился, нецензурно. Он считал, что в этом нет ничего страшного, а она после этого несколько месяцев просто не могла с ним разговаривать. Еле-еле выдавливала из себя какие-то слова, и все. Нужно понимать, что слово – это совсем не пустяк. Может быть, нас так извратила марксистская, материалистическая идеология, что нам кажется: если что-то можно взять в руки, пощупать, то это действительно существует и имеет какое-то значение, а если что-то просто произносится, то это ничего не значит.

Любые наши дела начинаются со слов. Человек может вдохновить людей на битву, может заставить их пожертвовать своей жизнью, как, например, Александр Васильевич Суворов воодушевлял своими речами воинов. Он умел говорить так, что они дрожали от возбуждения и готовы были, ничего не боясь, пойти на смерть. Революционеры повели за собой народ, сумели его убедить. В конечном счете народ они, конечно, обманули, хотя большинство из революционной верхушки искренне было убеждено в правильности своей идеологии. Народ, по крайней мере активная его часть, поверил революционерам больше, чем старой власти, и им удалось захватить великую страну. А началось все со слова.

Иной гневливый человек оправдывает себя тем, что он, дескать, хотя и поссорился с ближним, но простил его. Сам уязвил ближнего, нанес ему рану, досадил ему, а потом сам его и простил. Ты-то ему простил, а он-то тебя не простил, он, может, и хочет простить, но не в силах, так и живет с раной в сердце. Люди, много видевшие на своем веку, знают, что между родственниками бывают иногда очень длительные ссоры: кто-то кому-то сказал обидное слово и эта обида простирается на годы, на десятки лет. Старые друзья перестают дружить из-за того, что кто-то из них сказал другому что-то обидное. Мы убиваем людей словом и в самом буквальном смысле. Известны такие примеры: начальник вызвал к себе подчиненного и так его отругал, что с последним случился инсульт или инфаркт. А бывает, что обиженный человек, будучи в расстроенных чувствах, делает какую-нибудь глупость или, скажем, попадает в аварию.

Когда мы говорим человеку что-то грубое, то желаем в худшем случае ему досадить, а в лучшем – добиться того, чтобы он сделал по-нашему. Мы своего добились, человек поступил так, как мы считаем правильным, а что потом с ним будет, нас не волнует. Если уж мы Бога не боимся, то у нас должна быть, по крайней мере, жалость к людям. Поэтому Спаситель и говорит, что нужно помнить о последствиях нашего гнева, которые могут быть очень серьезными и которые нужно устранять. Для нас человек, может быть, не представляет никакой цены, но он ценен перед Богом. Мы приносим дар Богу, а душа обиженного нами человека вопиет к Богу. И Бог, вместо того чтобы принять нашу жертву, должен нас наказать, отомстить нам за совершенный грех.

Буди увещаваяся с соперником твоим скоро, дóндеже еси на пути с ним, да не предаст тебе соперник судии, и судия тя предаст слузе, и в темницу ввержен будеши²⁸ (Мф.5:25). Некоторые толкователи под соперником понимают совесть. Но можно понимать это и в более прямом смысле. Кто наш соперник? Это человек, которого мы обидели, с которым мы поссорились. Допустим, я с кем-то работаю на протяжении всего дня. Это значит, что я с ним на пути и, пока я с ним общаюсь, должен с ним примириться. Апостол Павел говорит: Солнце да не зайдет во гневе вашем²⁹ (Еф.4:26), то есть каждый день мы должны завершать мирно. Разногласия бывают всегда, но они должны заканчиваться примирением. А если мы не примирились в то время, пока благодаря Промыслу Божию находимся вместе, значит, мы будем за это отвечать.

Если мы не примиримся с соперником, тогда он предаст нас судье. В каком смысле? В том смысле, что мы будем судимы за грех. Наверное, все замечали, что после неприятного разговора бывает, как говорят, осадок в душе или пустота. Почему? Потому что мы в это время, может быть, уже осуждены Богом и лишены благодати, наказаны. Что значит опустошение и неприятное чувство в душе? Это значит, что от нас отступила благодать Божия. А что значит лишение благодати? Это значит, что от нас отвернулся Бог. Благодать не есть некая субстанция, вроде воды, которую можно зачерпнуть, налить в сосуд и хранить. Благодать скорее можно сравнить с солнечными лучами: закрыл окно, задернул шторы – света нет, открыл окно – свет снова стал литься в комнату. Свет есть солнечная энергия, солнечное действие. Также и благодать – это Божественное действие. Если мы погрузились во тьму, лишились благодати, значит, Бог от нас удалился. Если чувствуем благодать, значит, Бог приблизился к нам, Он с нами.

И судия тя предаст слузе. А кто такие слуги? Это и демоны, которые истязают нас, искушают и соблазняют. Это и промыслительные бедствия, наказывающие нас. Мы можем быть ввержены в темницу в том смысле, что окончательно лишимся благодати и будем пребывать как бы во тьме и в заключении, не имея возможности совершать нравственные поступки так же, как заключенные в тюрьме не имеют возможности ничего делать. Это относится и к будущей жизни. Одно толкование другому не противоречит: что мы приобретем для себя в этой жизни, то в будущей жизни примем в полной мере; что здесь у нас есть как залог – мука или блаженство, – то в будущей жизни будет уже как действительность.

Аминь глаголю тебе: не изыдеши оттуду, дóндеже воздаси последний кодрант³⁰ (Мф.5:26), то есть пока мы не ответим за все сполна, за каждую мелочь. Когда мы гневаемся на людей, обижаем их и тем самым лишаем себя благодати, когда мы погружены в темницу, во тьму страстей, то нам гораздо труднее справляться с собой и побеждать свои недостатки, чем когда мы живем с людьми мирно. Почему нам бывает так трудно бороться с грехом, почему мы едва-едва что-то получаем в молитве, едва-едва можем видеть свои страсти? Все это происходит потому, что мы относимся к нашему ближнему с неприязнью и даже хуже – с полным безразличием. Прогневавшись на человека, мы даже не помним о том, что он живое существо и может от этого страдать. Такое каменносердечие – это серьезная духовная болезнь, и нам надо предпринять все, чтобы от нее избавиться.

8 сентября 2003 года

Почему взгляд с вожделением приравнивается к прелюбодеянию. – Как понимать повеление Спасителя отсечь себе правую руку и вырвать правый глаз. – О пути, указанном в Евангелии, и наших «изобретениях» на этом пути. – Чему мы можем поучиться у гениальных полководцев. – Нравственные установления о разводе. – Клятва появилась тогда, когда стала умножаться лживость. – В каких случаях ложь допустима. – О любви к врагам. – Если мы будем делать добро всем, то станем сынами Божиими. – Что значит быть совершенным.

Мы переходим к толкованию следующей части Нагорной проповеди.

Слышасте, яко речено бысть древним: не прелюбы сотвориши³¹ (Мф.5:27). Спаситель напоминает нам о заповеди закона Моисеева, запрещающей грех прелюбодеяния. Прелюбодеяние – это супружеская измена, но если понимать это слово более широко, это всякий блуд. Хотя запрещения закона Моисеева действуют и по сей день, но ими ограничиваться не нужно: Спаситель сказал, что пришел не нарушить закон, а восполнить. И тот, кто ограничивается исполнением заповеди о сохранении своего тела в чистоте, но при этом оскверняет свой ум, безусловно, эту заповедь, в духовном ее понимании, нарушает.

Аз же глаголю вам, яко всяк, иже воззрит на жену ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею в сердцы своем³² (Мф.5:28). Осуждается не всякий взгляд на лицо другого пола, потому что тогда мы должны были бы вообще не смотреть друг на друга и не общаться. Речь идет о том, что нельзя смотреть на кого-либо с вожделением.

Спаситель, как Сама Премудрость, в этих немногих словах раскрывает душевное состояние всякого человека. Действительно, если кто-то смотрит с вожделением на лицо другого пола (не нужно думать, будто заповедь относится только к мужчинам), значит, в душе его уже что-то произошло. Святыми отцами, которые наблюдали за собой, этот процесс описан детально. Они говорят о развитии помысла: сначала бывает прилог, потом сочетание, собеседование, увлечение этим помыслом, согласие, потом возникает страсть, в конце концов, человек решается на деле исполнить грех – и если иногда этого не делает, то просто потому, что не имеет возможности. Все это в Евангелии изображено кратко: Уже любодействова с нею в сердцы своем.

Конечно, в буквальном смысле слова совершать в сердце блуд невозможно. Но мечтать и постепенно в помыслах согласиться с блудным мечтанием – возможно. Более того, перед нашими глазами может никого не быть, а мысленный взгляд на лицо другого пола будет, когда мы кого-то себе представим: из памяти ли возникнет этот образ или будет действовать одно воображение. Это уже прелюбодеяние – тот самый взгляд с вожделением, который осуждает Спаситель. Глядеть с вожделением возможно как телесными глазами, так и умственным оком. Это одинаково предосудительно.

Когда человек смотрит с вожделением и не может удержаться от такого воззрения, это означает, что страсть чрезвычайно им овладела и он уже в каком-то смысле грешит на деле. Попробуем это объяснить. По Евангелию, центром, источником духовной жизни человека является сердце. От сердца исходят помышления злые, – сказал Спаситель³³. Раньше в заповедях блаженства мы слышали такие Его слова: Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят³⁴ (Мф.5:8). Все начинается с сердца. Любое чувство, поступок – не только прелюбодеяние, но и вообще что-либо доброе или злое – прежде происходит в сердце, а потом в нашем уме конкретизируется и облекается в определенные, ясные формы, и затем мы переходим к какому-то делу. А взгляд уже есть дело, потому что это движение органа тела.

Глаза направляются туда, куда влечет их внимание, а внимание в данном случае привлекается страстью. Причина не в том, что перед нами женщина или мужчина, а именно в том, что в нашем сердце неправильное отношение к лицу другого пола. Поэтому мы воспринимаем человека превратно, видим в нем только то, что услаждает нашу страсть, но не видим самого главного, не видим того, что есть человек на самом деле, он становится от нас скрытым. Понятно, что такая нечистая любовь всегда является противоположностью настоящей любви к ближнему: какая может быть любовь к ближнему, если в человеке видят только одно телесное?

Аще же око твое десное соблажняет тя, изми е и верзи от себе, уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну огненную³⁵ (Мф.5:29). На более привычный для нас язык мы перевели бы эти слова так: «Если через зрение ты соблазняешься, то должен быть готов лишить себя зрения». В каком-то смысле монашествующие это совершают: удаляются из мира, ограничивают свое общение узким кругом людей, стараются по возможности избегать лиц другого пола. И таким образом внешне исполняют эту заповедь. А совершенно устраниться от созерцания лиц другого пола, как показывает опыт, мы не можем: мы братья и сестры во Христе и обязаны содействовать друг другу, помогать. Да и на всякого человека, даже если в данный момент он находится вне Церкви, мы должны смотреть с любовью и желать его покаяния.

Так или иначе, даже тщательно избегая общения, мы все же вынуждены в значительной степени нарушать принцип внешнего охранения. Поэтому мы должны истолковать эту заповедь духовно. Толковать ее совершенно буквально, будто на самом деле нужно вырвать свой глаз, – неправильно. Почему? Уже из самих слов Спасителя ясно, что в них заключен другой смысл. Сказано: Аще же око твое десное соблажняет тя. Разве может быть такое, чтобы десное, то есть правое, око соблазняло, а левое нет? Человек смотрит одновременно двумя глазами. Не может он одним глазом смотреть в одну сторону, а другим – в другую. Значит, речь идет не собственно о глазе и не о том, что мы должны заниматься членовредительством и таким образом оберегать себя от действия страсти, а о том, что во время душевной борьбы мы должны проявлять к себе чрезвычайную жестокость.

Десное око – это символ того, что человеку дороже всего. В древности, да и сейчас, слова «правый», «справа» употребляются как синонимы чего-то дорогого, близкого, наиболее важного. Например, в Евангелии сказано, что Господь Иисус Христос воссел одесную Бога Отца; сказано также об овцах, которые стоят на Страшном суде одесную Царя и о козлищах осужденных, которые стоят ошуюю.

Как важно для человека зрение – это и объяснять не нужно. Наверное, из всех чувств для нас более всего дорого именно зрение. Человек, потерявший его, теряет очень многое в общении с миром и вообще в наслаждении жизнью. Как сказал Экклезиаст, не насытится око зрением³⁶ (Еккл.1:8). И это самое дорогое – не зрение, конечно, а то, что нам дорого, как правый глаз, – Спаситель повелевает извергнуть и бросить от себя.

Представим себе такую страшную картину: человек вырвал себе глаз. Надо предполагать, что этот человек действовал с чрезвычайной решительностью. Далее, когда Спаситель говорит о борьбе с греховными помыслами, Он повторяет этот образ в несколько ином виде. Но именно когда Он рассуждает об отвратительной блудной страсти и учит нас борьбе с ней, Он впервые говорит о такой необыкновенной жестокости по отношению к себе. Совершенно нельзя жалеть себя! Нужно даже как бы возненавидеть себя жуткой ненавистью. В борьбе с блудной страстью это необходимо в первую очередь по той причине, что, во-первых, брань блуда бывает у людей от юности и почти до старости, и, во-вторых, союзником этой страсти является наше собственное тело. Мы знаем из отечников страшные примеры того, как люди в преклонном возрасте падали, понадеявшись на дряхлость своего тела.

Мы же не можем разлучиться с телом, пока находимся на земле. Поэтому мы должны его питать и поддерживать, но одновременно смирять и изнурять. Найти грань в борьбе с грехом, со своей собственной плотью бывает очень трудно. Нужно при этом иметь в виду, что ненависть к извращениям своей душевной жизни, к своей падшей душе ни в коем случае нельзя механически переносить на тело. Поскольку мы эту заповедь понимаем не буквально и, как уже сказано, отнюдь не должны себя калечить: вырывать глаз или отсекать руку, – то и телесные подвиги, такие как пост, не нужно понимать как своего рода дозволенное самоистязание. Мы смиряемся постом, удерживаем несколько свою плоть, ослабляем себя до такой степени, чтобы можно было собой управлять, но в то же время мы не должны быть своему телу врагами. Тело – это также дар Божий, оно, как говорит святитель Григорий Нисский, несет на себе отблеск образа Божия и приспособлено к тому, чтобы быть носителем бессмертной разумной души. Наше тело разительно отличается от тел животных, и это показывает, что оно является неким особенным сосудом. Поэтому к телу нужно относиться с благоговением, в то же самое время несколько удерживая его порывы. Тем более что в наше время подавляющее большинство людей не имеет возможности строго поститься и не может при помощи одних телесных подвигов: поста, бдения или каких-либо других совершенно избавиться от страсти или смирить ее. Мы вынуждены действовать соответственно нашим возможностям, по совету Иоанна Лествичника: немощные телом в борьбе с блудной страстью должны больше рассчитывать на смирение. Совершенно отказаться от воздержания в пище и от других телесных подвигов мы не имеем права, но и уповать только на них было бы неразумно.

Поститься так, как древние подвижники, мы не можем. Они вкушали три сухаря в день и считали, что это вполне умеренное воздержание и что человеку так поступающему гордиться нечем, поэтому лучше так и делать. Притом, по словам преподобного Иоанна Кассиана Римлянина, один сухарь они оставляли на вечер, чтобы в случае, если придет гость, съесть этот сухарь вместе с ним и таким образом не нарушить воздержание. На сплошной седмице они вкушали сухари в двенадцать часов дня, а в пост – в три часа дня, так у них сплошные седмицы отличались от постов. У нас это, конечно, невозможно. Если бы кто-нибудь из моих духовных чад вздумал так воздерживаться, я сам первый запретил бы ему это, потому что все кончилось бы просто вызовом «скорой помощи» какому-нибудь язвеннику. Значит, слова Евангелия о том, что мы должны вырвать глаз или отсечь руку, нельзя понимать и так, будто нам необходимо очень строго совершать телесные подвиги. Это, повторю, сказано о внутренней борьбе.

Изми е и верзи от себе. Представьте себе, что человек не только вырвал себе глаз, но и с ненавистью его отбросил. Почему отбросил? Потому что нужно удалиться от того, что тебя соблазняет. Только с помощью такой чрезвычайной решительности, как говорит опыт (даже если бы мы не знали заповеди), возможно победить эту страсть, когда кто-то ей одержим. Если мы этого не поймем и не начнем осуществлять на деле, то как бы ревностно мы ни молились, как бы глубоко ни смирялись, – без такого чрезвычайного, сверхчеловеческого понуждения у нас ничего не выйдет. Причина многих и многих наших неудач в том, что мы либо вовсе не знаем об этом, либо забываем, а иногда и знаем, но жалеем себя. Как это ни странно, человек, услаждающийся нечистыми помыслами, вообще любыми греховными помыслами, проявляет саможаление, или неправильную любовь к себе.

Мы должны понимать следующее: если мы не поступаем так, как учит Евангелие, значит, мы выбираем такой путь, который не Спасителем указан, а измышлен нами самими. И путь этот, конечно, ни к чему доброму не приведет. Все наши попытки действовать помимо исполнения заповедей Господа окажутся для нас или бесплодными, или даже пагубными. В отношении блудной страсти нужно особо сказать, что здесь всякое промедление чрезвычайно опасно. А если мы хотим бороться с этой страстью не проявляя жестокости к себе, а что-то там изобретаем… Как я в молодости многое сам хотел изобрести, и все изобретал, изобретал, а мой духовник, отец Андрей, мне говорил: «Все уже придумано, Петр! Все уже придумано». Я к нему прихожу с очередным «изобретением», он снова: «Петр! Все уже придумано, все уже написано». Я опять прихожу через неделю и через две, говорю, он отвечает все то же. Такой диалог был у нас на протяжении довольно-таки долгого времени, пока я не набил себе много шишек и наконец не понял точно, что «все уже придумано», осталось только сделать.

Именно потому, что я понял это, к сожалению, на своем горьком опыте, я и говорю: ничего выдумывать не нужно – есть путь, указанный Евангелием, изъясненный святыми отцами, и мы, какими бы мудрыми ни были, ничего нового не изобретем. Вот я, например, в молодости думал, что если приобрести смирение, то все страсти мигом исчезнут. Да, это, может быть, и справедливо, но смирение-то приобретается как раз в борьбе со страстями и никак иначе. Может быть, есть какие-то избранники Божии, но мне их видеть не приходилось. Впрочем, отец Андрей говорил про святого праведного Иоанна Кронштадтского, что тот имел природное смирение. Не знаю, так ли это, – не могу сказать. Таким образом отец Андрей, вероятно, пытался объяснить его необыкновенное преуспеяние посреди мира. Но даже если у человека и есть природная наклонность к смирению, то все равно он не может чего-либо достигнуть без борьбы. Мы знаем, что тот же отец Иоанн Кронштадтский испытывал сильнейшую хульную брань, которая не оставляла его даже во время литургии. Он испытывал такое мучение от борьбы, что это видели некоторые люди по его лицу: когда на него находили такие помыслы, лицо у него мрачнело. Смирение, как правило, приходит постепенно, – тогда, как говорит Григорий Синаит, когда человек на опыте познает свою совершенную немощь, свое совершенное ничтожество.

Если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя. Отец Андрей в связи, мне кажется, именно с этой заповедью любил рассказывать такой пример. Они с одним монахом несколько лет жили в горах. Этот монах, как выражался отец Андрей, был «деловой»: он научил отца Андрея делать деревянные ложки. Сначала топором делают заготовку, а потом обрабатывают ее более тонкими инструментами. С этим монахом, хотя он был опытный мастер, случился, если можно так выразиться, казус: топор отскочил, отсек ему палец и тот повис у него на коже. Монах его оторвал, бросил – словно бы рассердился – и продолжал дальше работать как ни в чем не бывало. Хотя это был, конечно, неправильный поступок, но он показывает, насколько решительным может быть человек даже в таких случаях.

Для того чтобы мы, православные христиане, исполнились большей ревности, приведу подобный пример из магометанской истории. Это произошло во время первых походов Магомета против «неверных», то есть против тех, кто не принимал ислам. Одному из сподвижников Магомета, воину, во время битвы отсекли руку, и она у него тоже повисла. Он наступил на нее, оторвал и продолжал битву с одной рукой. Самое удивительное то, что этот человек, казалось бы, должен был умереть от потери крови, но с ним ничего не случилось. Он повел себя геройски и так же мужественно, уже с одной рукой, участвовал в дальнейших битвах. Если магометанин, движимый своими фанатичными идеями, поступил так для того, чтобы участвовать в этой, как считали мусульмане, «священной войне», то мы, которые участвуем в подлинной священной войне – сражении с грехом, должны проявлять еще большее мужество. Об этом и говорит Господь Иисус Христос. Если мы не сможем, вернее, не захотим этого сделать, значит, должны понимать, что ничего у нас не получится. Я говорю это не для того, чтобы некоторые люди сделали вывод: у них ничего не получится, потому что они не хотят проявить мужество, – наоборот, для того, чтобы они исполнились решимости.

Когда я раньше читал о великих полководцах, то по наивности своей думал, что главное – это расчет, что гениальные полководцы побеждают благодаря тактическому искусству. Это, действительно, очень важно, но в то же самое время огромное значение имеет и то, что сейчас называют боевым духом. Скажем, Суворов перед тем, как штурмовать Измаил, заставил своих воинов отговеть, причаститься, и они, как православные христиане, уже не боялись смерти. Сам Суворов про штурм Измаила сказал, что на такое можно пойти только раз в жизни, то есть он понимал, что это требует нечеловеческого мужества.

Приведу еще свой любимый пример. Суворов говорил такие воодушевляющие речи, что генерал Багратион, который потом погиб под Бородино, вспоминал, что с военного совета он выходил, дрожа от возбуждения. Сам Суворов первым бросался в бой, и иногда его насильно оттуда вытаскивали. Один раз в швейцарском походе двум дюжим казакам пришлось держать его самого и вести его лошадь, а он вырывался, хотя был щуплый. Такой человек действительно вдохновлял людей своим мужеством. Он был не только талантливым полководцем. Было ведь и такое, что на неприятельской стороне воевали очень талантливые полководцы, – в особенности в войне с французами. Французы имели очень мощный боевой дух, революционный настрой, считали, что они несут Европе освобождение. С другой стороны, это была процветающая, могущественная нация, превосходящая русскую в тот момент и в культурном отношении, и с точки зрения технического прогресса. Французской армией командовали талантливые генералы, и бывали случаи, когда русским необходимо было просто мужество. Вот один из таких случаев. В сражении с французами армия Суворова, а точнее союзные войска, которыми он командовал, стали отступать. Казалось, что остановить их уже невозможно. Тогда он закричал: «Так, братцы! Бегом! Давайте, заманивайте их!» Видя мужество Суворова, солдаты воодушевились и бросились в атаку.

Так же поступал великий завоеватель Александр Македонский. Неважно, что двигало этими людьми, может быть, Александром Македонским двигала только жажда завоевания, жажда бессмертия в смысле человеческой славы. Да и Суворов, наверное, вдохновлялся славой древних полководцев, старался их превзойти, хотя, конечно, он был православным, глубоко верующим человеком. В контексте нашего разговора важно то, что те, кого мы считаем гениальными полководцами, проявляли не только необыкновенное искусство – тактическое, стратегическое, военное вообще, не только хорошо обучали и организовывали свою армию, но и умели вдохновлять людей на подвиги, личным примером показывали, что мужество на войне необходимо.

Когда Александра Македонского стали упрекать за то, что он перенимает персидские обычаи, он пристыдил своих боевых соратников тем, что показал им свои многочисленные и очень опасные раны (а умер он, по иронии судьбы, от малярии, от лихорадки). Он вел себя так, словно искал смерти: никогда ничего не боялся, всегда бросался в самую гущу боя. Видя вражеского военачальника и понимая, что если его поразить, то все войско придет в смятение, он бросался туда даже один, потому что знал, что верные ему люди пойдут за ним. Такое мужество имеет на войне огромное значение. То же самое говорит нам Спаситель: в духовной жизни необходимо чрезвычайное мужество, может быть даже гораздо большее, чем у воинов. Потому что вырвать собственный глаз или отсечь руку – это выше человеческих сил.

Вспомним евангельскую историю – не притчи Спасителя, а действительные события. Апостол Петр проявил, можно сказать, необыкновенное мужество, когда один с ножом бросился на толпу людей, пришедших с Иудой Искариотским арестовать Спасителя. Апостол Петр не побоялся, а ведь его поступок в общем-то был обречен на неудачу. Но это было мужество человеческое, а мужества духовного у него не хватило: в скором времени он трижды отрекся от Христа. Это говорит о том, что мужество евангельское выше, чем мужество человеческое.

Я знал одного человека, который имел боевые награды Великой Отечественной войны, однако же, став монахом, не смог сдержать монашеских обетов. Много можно найти разных доказательств тому, что мужество христианское выше и что оно требует от человека большего самоотвержения, чем мужество воинское.

Аще же око твое десное соблажняет тя, изми е и верзи от себе, уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну огненную. Существует мнение, что образ геенны взят Спасителем из действительности. За пределами Иерусалима была огромная свалка, где сжигался мусор и трупы животных, а иногда и трупы людей, которые были недостойны человеческого погребения. И Спаситель говорит о черве неусыпающем и огне неугасающем потому, что там всегда горел огонь и в разлагающихся отбросах, трупах людей и животных постоянно были черви. Я думаю, что эти слова Спасителя воспринимались слушателями совершенно буквально: геенна огненная была общеизвестным местом и, может быть, тело грешного человека, как тело бродяги, ожидала участь быть брошенным в эту геенну, – действительно, лучше было бы, чтобы погиб только один его член.

Но смысл этих слов, конечно, гораздо глубже. Как я уже сказал, речь идет о вечной жизни, о том, что ждет душу грешного человека в вечности. Лучше лишиться чего-то, чем, как будто бы все сохранив, погибнуть. Поэтому в борьбе со своими страстями, особенно с блудной, мы должны приобрести беспощадную жестокость по отношению к себе. Напоминание о будущей жизни, о геенне огненной является сильнейшим средством для того, чтобы привести себя в чувство, заставить отбросить эту нечистую страсть, отряхнуться от нее.

Сейчас принято говорить о гармоническом, всестороннем развитии человека, будто бы человек должен быть, так сказать, в своей внутренней жизни универсальным. Но не так учит Евангелие. Наоборот, то многое и многое, что опасно для нас, что грозит нам гибелью, мы должны отсекать от себя, даже если это очень нам дорого. Ведь под соблазняющим нас оком можно понимать не только греховный помысел, но и страсть, и человека, и какое-либо общество, занятие или даже предмет – все это может быть тем самым дорогим для нас, которое изображено в Евангелии под образом десного ока.

И аще десная твоя рука соблажняет тя, усецы ю и верзи от себе, уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну³⁷ (Мф.5:30). Между прочим, евангелист Марк более подробно передает слова Спасителя, Он говорит еще об одном члене тела – ноге. Спаситель перечисляет разные члены тела: око, руку, ногу. Наверное, можно под этим подразумевать некоторые градации развития греховного помысла: сначала человек видит, потом принимает решение о действии, потом уже устремляется к действию. Есть ведь у святых отцов градация развития помысла: прилог, сочетание, сосложение, пленение. И здесь можно увидеть намек на нечто подобное: око – это мысленное зрение, а рука – размышления о том, как на деле совершить этот греховный поступок.

Речено же бысть, яко иже аще пустит жену свою, да даст ей книгу распустную. Аз же глаголю вам, яко всяк отпущаяй жену свою, разве словесе любодейнаго, творит ю прелюбодействовати; и иже пущеницу поймет, прелюбодействует³⁸ (Мф.5:31–32). Спаситель утверждает такие нравственные принципы, которые людям того времени казались совершенно нестерпимыми. У древних евреев развод был вполне естественным явлением. С супругой можно было разлучиться, при этом и жена, и муж имели право вступить во второй брак. Более того, даже священники или первосвященники имели право разводиться, что в новозаветные времена совершенно невозможно. Сейчас, хотя Церковь и не одобряет второго брака, но в некоторых случаях, если человек, скажем, овдовел и не хочет жить один, ему разрешается вступить во второй брак. Для священника же это невозможно. Если он вступил во второй брак, то, какие бы ни были у него уважительные причины, он уже не может священнодействовать. Такую строгость в отношении брака установил Господь Иисус Христос, и то, что для нас, православных, сейчас кажется само собой разумеющимся, было в то время неслыханной новостью.

Такая строгость по отношению к браку (здесь я несколько забегаю вперед) навела учеников Спасителя на мысль о том, что лучше вовсе не вступать в брак. Действительно, настоящий брак является тяжелым крестом. Иные предпочитают одиночество браку только из-за того, что разлучиться с человеком, который по какой-то причине перестал быть тебе дорог, ты уже не имеешь возможности. Это нравственное установление о строгости брака косвенно отразилось на том, что многие люди стали предпочитать одинокий образ жизни. Сами апостолы сказали: Если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться³⁹ (Мф.19:10).

Паки слышасте, яко речено бысть древним: не во лжу кленешися, воздаси же Господеви клятвы твоя⁴⁰ (Мф.5:33). Надо признаться, что мы в этом отношении, к сожалению, живем по Ветхому Завету. Когда мы употребляем клятвы? Тогда, когда нас могут подозревать во лжи. А в наше время уже и клятвам не верят, обязательно составляют письменные договоры. Люди совершенно перестали доверять друг другу. И для этого, к сожалению, есть основания. Мы все изолгались, даже христиане считают, что нет ничего зазорного в том, чтобы в разговоре употребить ложь – так сказать, в мелочи.

Итак, клятва появилась тогда, когда стала умножаться лживость. Поэтому, если нет лживости, то не должно быть и клятв. Ветхий Завет требовал исполнения клятв, а Новый Завет говорит, что и клясться не нужно, а делать сразу все как должно. Аз же глаголю вам не клятися всяко: ни небом, яко престол есть Божий; ни землею, яко подножие есть ногама Его; ни Иерусалимом, яко град есть великаго Царя; ниже главою твоею кленися, яко не можеши власа единаго бела или черна сотворити. Буди же слово ваше: ей, ей; ни, ни; лишше же сею от неприязни есть⁴¹ (Мф.5:34–37).

Буди же слово ваше: ей, ей; ни, ни. Мне кажется, что эти слова можно истолковать так: пусть «да» значит «да», и «нет» значит «нет». Говори «да» как окончательное утверждение и «нет» как окончательное отрицание, а не с каким-то намеком и подвохом. А может быть, речь идет о двукратном повторении, которое мы иногда употребляем, чтобы подтвердить свое высказывание: «да-да» или, наоборот, «нет-нет».

Спаситель запрещает клясться вообще чем бы то ни было: Аз же глаголю вам не клятися всяко. Видимо, евреи избирали, чем, по их мнению, клясться можно, а чем нет. Они очень боялись, например, употреблять имя Божие всуе. И старались его даже в Священном Писании заменить синонимами, то есть уже переходили грань здравого смысла. В наше время люди потеряли всякую веру, ничто им не дорого, они поклянутся и Богом, и чем угодно. Но когда скажешь: «Поклянись здоровьем своих детей или родных», тогда человек останавливается. Тут он уже не соврет, потому что думает: «Нет, здоровьем своих детей я не поклянусь».

Ни небом, яко престол есть Божий; ни землею, яко подножие есть ногама Его; ни Иерусалимом, яко град есть великаго Царя. Из этих слов становится ясно, почему Спаситель запрещает эти клятвы. Видимо, евреи их употребляли, потому что они не содержат в себе имени Божия, а Господь говорит: «Небо – это престол Божий, земля – подножие ног Божиих, Иерусалим – град Божий, и потому все равно, чем клясться: ими или Самим Богом». Ниже главою твоею кленися, яко не можеши власа единаго бела или черна сотворити. Буди же слово ваше: ей, ей; ни, ни; лишше же сею от неприязни есть. Все зависит от Бога, в том числе и сам человек, поэтому мы не имеем права клясться ничем. Предмет клятвы так или иначе восходит к Богу, и мы таким образом употребляем имя Божие всуе, что заповедью Моисея запрещено.

Сделаю здесь небольшую оговорку. Святые отцы разрешают иногда говорить неправду. В каких случаях? Если меня кто-то спросит: «Что ты обо мне думаешь?» – а я, скажем, ненавижу этого человека, но борюсь со своей страстью, пытаюсь изжить ненависть из своего сердца. Что я должен ответить? «Я думаю о тебе, что ты последний негодяй. Прости меня, я борюсь с собой». Как это подействует на человека? Конечно, ему будет очень неприятно. В этом случае по-христиански было бы употребить ложь, чтобы скрыть зло. Правда принесет этому человеку вреда больше, чем ложь.

Все знают, что нельзя выдавать чьи-то тайны. Скажем, духовник и намеком не должен выдать тайну исповеди. Если бы даже кто-то и догадывался о правде, духовнику лучше этому человеку солгать, чем сказать о другом то, что может его скомпрометировать.

В недавние десятилетия арестовывали верующих людей. Как правило, от них не требовали отречения от Христа, а требовали предательства своих близких, требовали, чтобы они своих братьев и сестер во Христе называли в числе сообщников выдуманных чекистами контрреволюционных обществ. Если человек говорил правду, он становился предателем, а если лгал или, может быть, ничего не говорил (что большевиками тоже рассматривалось как ложь), то поступал по-христиански. Приведу пример. Одну монахиню арестовали. Все знали, что она имела подруг, с которыми они вместе молились, какой-то священник их окормлял, но она совершенно все отрицала, видимо, потому, что боялась сказать лишнее. Спрашивали у нее: «С кем ты молилась?» – она отвечала: «Не знаю». «А кто приходил из священников?» – «Не знаю, не знаю». И она достойно пронесла свой мученический крест. Не помню, чем окончилась ее жизнь: ссылкой или расстрелом… Расстреливали и тех людей, которые предавали своих близких. У большевиков не было логики, у них было иррациональное, совершенно демоническое поведение. В таких обстоятельствах христианину важно было сохранить чистую совесть, и иногда это делалось благодаря лжи.

Так что в иных случаях, действительно, благороднее солгать. Это не значит, что всякий христианин имеет право лгать по своему усмотрению, для того чтобы, как ему кажется, никого не обидеть. Например, скрывать какие-то свои грехи, чтобы духовник не загрустил. Ложь допустима в особенных, исключительных случаях.

Слышасте, яко речено бысть: око за око, и зуб за зуб⁴² (Мф.5:38). Нам кажется, что эта заповедь учит мести, но она, наоборот, ограничивает месть. Мы ведь и сейчас видим, что хотим выбить не око за око и зуб за зуб, а за одно око – два ока, за один зуб – все тридцать два. Как правило, когда мы сердимся, то не удовлетворяемся тем, чтобы нанести человеку такой же вред, какой он нанес нам. Это хотя и отвратительное, греховное, но совершенно естественное, всем знакомое чувство. По крайней мере, в порыве гнева (может быть, потом мы себя и удерживаем) нам хочется причинить гораздо больше вреда, чем причинили нам. Поэтому заповедь Моисея ограничивает зло и учит любви к ближнему, по крайней мере, ограничивает ненависть к другому человеку, ставит нашу злобу в определенные пределы. Собственно, и государственный закон основан на равном возмездии.

Моисей заповедует ограничивать месть равным воздаянием. А к чему призывает нас Спаситель? Аз же глаголю вам не противитися злу. Но аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую; и хотящему судитися с тобою и ризу твою взяти, отпусти ему и срачицу⁴³ (Мф.5:39–40).

Аз же глаголю вам не противитися злу. Это не значит, что мы никогда не должны противиться злу в том смысле, что можем поддаваться соблазнам и грешить. Такое неверное понимание может возникнуть, поскольку для христианского образа мыслей характерно представление о зле как о грехе. А здесь говорится о зле, скорее, как о какой-то телесной скорби. Но аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую. Мы должны быть готовы потерпеть еще больше зла, принять еще большие досады. На эти слова Евангелия есть очень интересное толкование Иоанна Кассиана Римлянина: подставить другую щеку значит не левую, а внутреннюю, то есть, когда словом или действием нанесено оскорбление, в дело должно вступить самоукорение. Внутренне себя укоряя, соглашаясь с нанесенным оскорблением, человек «подставляет другую щеку». А если понимать эти слова Спасителя буквально, то это значит, что нужно не избегать скорби, а примиряться с ней. Может быть, некоторые из вас испытывали (хотя, к сожалению, греховное чувство нам больше знакомо, чем доброе), что если смиришься перед тем, кто тебе досаждает, то в душе водворяется мир. Подставляя другую щеку, мы умиротворяемся внутренне.

Но аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую. Здесь под десной ланитой можно понимать приблизительно то же, что под десным оком и десной рукой, – нечто особенно дорогое для человека. Претерпеть удар по правой щеке значит примириться с чем-то особенно оскорбительным и унизительным. Между прочим, обычно бьют по левой щеке, по правой и ударить-то трудно: если человек стоит напротив другого, тот бьет его правой рукой по левой щеке. Из этой небольшой натуралистической подробности можно сделать вывод, что «правая щека» имеет скорее символическое значение. Таким образом, эти слова нельзя понимать буквально.

И хотящему судитися с тобою и ризу твою взяти, отпусти ему и срачицу. Если кто-то хочет вступить в спор и отсудить какое-то твое имущество, ты должен уступить ему даже нечто и сверх того. «Срачица» – перевод греческого слова «гиматий», которое означает «плащ, верхняя одежда». Мы называем «срачицей» нижнюю одежду, а греки – верхнюю. В любом случае речь идет о том, что нужно отдать больше, чем с тебя просят.

Мы видим, что здесь ко всякому христианину предъявляются требования такие строгие, что, честно сказать, даже трудно рассуждать об этом. Ведь такой уступчивости по отношению к людям, настроенным к нам неприязненно, враждебно, достигнуть очень трудно. Тем не менее, это евангельская заповедь, мы должны стремиться к ее исполнению и для начала, по крайней мере, не оправдывать себя, а укорять за то, что мы ведем себя неправильно.

Аще кто тя поймет по силе поприще едино, иди с ним два⁴⁴ (Мф.5:41). В общении с ближними мы должны уступать, а не настаивать на своем. К сожалению, в повседневной жизни каждый хочет настоять на своем и даже в мелочах предлагает тот образ действий, который ему представляется наиболее разумным, правильным и вообще желанным. Часто этот образ действий бывает неправильным, часто люди приводят совершенно абсурдные доводы, а иногда, рассматривая два совершенно равноценных варианта, каждый, однако же, настаивает на том, чтобы его вариант был признан лучшим. А Спаситель учит нас быть уступчивыми вплоть до того, что, если нам скажут идти одно поприще, – идти два, не только не отказаться совершить вместе с человеком какое-то действие, но и сделать больше, чем он просит. А мы не хотим сделать и обязательного. В монастырях добродетель послушания особенно ценится именно потому, что она отучает от своеволия, вносящего в человеческое общество ненужные раздоры.

Просящему у тебе дай, и хотящаго от тебе заяти не отврати⁴⁵ (Мф.5:42). Человеку, который обращается к нам с просьбой, мы всегда должны стараться помочь, хотя бы это было и трудно. Ни под каким предлогом нельзя отказывать человеку в помощи.

Слышасте, яко речено есть: возлюбиши искренняго твоего и возненавидиши врага твоего⁴⁶ (Мф.5:43). И эту заповедь Моисея мы воспринимаем как разрешение ненавидеть врага. На самом деле она понуждает любить ближнего: во времена Моисея и ближнего не любили. Пока евреи не получили ветхозаветных заповедей, у них не было вообще никаких норм. Человек руководствовался в своей жизни чисто субъективными мотивами: хотелось ему – испытывал к ближнему расположение, не хотелось – неприязнь, ненависть. Моисей ограничил это бесконечное разнообразие проявлений злой человеческой воли таким образом: любить нужно ближнего, а ненавидеть – врага. Господь Иисус Христос расширяет первую часть заповеди, простирая ее на всякого человека: Аз же глаголю вам: любите враги ваша, благословите кленущия вы, добро творите ненавидящим вас и молитеся за творящих вам напасть и изгонящия вы⁴⁷ (Мф.5:44).

Преподобный старец Силуан Афонский говорит, что любовь к врагам есть главный признак действия благодати в человеке. Действительно, иметь любовь к врагам – это признак человека совершенного. Нам представляется, что мы ближних любим, но, как только возникнет мелкая бытовая неприятность, в нас вспыхивает вражда даже по отношению к ближним. Таким образом, мы нарушаем Моисеев закон, который представляется нам странным. Мы задаемся вопросом: «Как можно учить ненавидеть врага?!» А на самом деле, дай нам Бог и это исполнить: ненавидеть лишь врагов и любить всех ближних. Потому что, когда мы поддаемся страсти гнева, злопамятства, мы начинаем ненавидеть искренняго, то есть ближнего. Про врагов нечего уже и говорить.

А иногда бывает странная вещь: человек начинает любить врагов (любить, конечно, неправильно) и ненавидеть ближних. Например, думает: «Зачем мы осуждаем сектантов? Так нельзя, они хорошие люди, занимаются благотворительностью, совершают добрые дела». (Действительно, нельзя отрицать, что они совершают добрые дела, но это не оправдывает их заблуждений.) А православных этот человек ненавидит: «Все православные злые, гневливые! Да я от Православной Церкви ничего хорошего не вижу, тут только один соблазн». Мне приходилось слышать такие речи. Получается, что человек не только не исполняет заповедь Моисея, но и поступает буквально противоположно – ненавидит ближних и любит врагов. Как это ни странно, но и такое возможно. Поэтому не нужно охуждать заповедь Моисея и считать, что она учит нас не любить врагов. Она учит нас любить ближних и не превращать их в своих врагов. Это уже очень высокое требование.

Если бы мы в наше время исполняли эту ветхозаветную заповедь – любить ближнего и ненавидеть врага, – то нас, наверное, считали бы праведниками. Представьте себе человека, который никогда на ближнего не сердится, а просто не любит тех людей, которые враждебно относятся к Церкви. Разве это не было бы признаком высокого духовного преуспеяния? А ведь при этом он исполнял бы лишь Моисееву заповедь. Спаситель же требует от нас, чтобы мы любовь к ближним распространили и на врагов, чтобы и их сделали своими ближними, чтобы заповедь эта стала всеобъемлющей, иначе говоря, чтобы у нас не было врагов. Правда, здесь нужно оговориться: мы должны любить врагов, но при этом помнить, что они испытывают к нам неприязненные чувства, желают причинить нам вред. Мы вынуждены это учитывать.

Аз же глаголю вам: любите враги ваша, благословите кленущия вы. Эта любовь должна выражаться во всем, прежде всего в сердечном чувстве. Мы многократно читали Евангелие и знаем, что нужно любить врагов. Но знать, что нужно любить врагов, не значит любить их на самом деле. Человек может плохо разбираться в теоретических вопросах, не уметь толковать Священное Писание, но, тем не менее, имея благодать Божию, испытывать любовь ко всем – и к врагам тоже. А другой все понимает, истолковывает Писание, однако же приобрести такую любовь не может или не хочет. Значит, любовь к врагам – это не осознание только ее необходимости и не размышление на эту тему, а непосредственное сердечное чувство. Нельзя сказать, что человек любит что-то или кого-то, если при этом его сердце безмолвствует. Нельзя любить умом, рассудком, любить можно только сердцем. Это должно быть внутреннее искреннейшее чувство. Если враждебно к нам настроенные люди предпринимают нечто для нас опасное, то даже во время самих этих действий мы должны испытывать к ним любовь. Мы знаем, что были христиане, достигшие такого блаженного состояния. А раз были такие люди в истории Церкви, то мы не имеем никакого права извинять себя тем, что это слишком возвышенная заповедь и потому для нас недоступная.

Благословите кленущия вы. Некоторые боятся проклятий, говорят, например: «Я ушла бы в монастырь, но боюсь, что меня мать проклянет». А Спаситель сказал: Благословите кленущия вы, значит, можно благословлять и тех, кто нас проклинает, и это неразумное проклятие не причинит нам никакого вреда. Пусть человек считает, что, сказав какие-нибудь страшные заклятия, будто бы навлек на нас зло, не будем этого бояться, наоборот, будем благословлять его, призывать на него милость Божию, чтобы человек этот сподобился от Господа всевозможных и земных, и небесных благ. Благословение это не должно выражаться только на словах – оно должно исходить из нашего сердца. А у нас, к сожалению, происходит так: мы не только не благословляем клянущих нас, но, бывает, и благословляющих нас проклинаем. Когда нам дают добрые советы, когда нас из любви к нам наставляют, терпят наши немощи, мы испытываем негодование. Нам кажется, что нас принуждают, оказывают на нас давление, учат неправильно или недостаточно тактично или не проявляют совершенной любви – словом, что-то да не так. И людей, которые желают нам добра, мы если не проклинаем откровенно, то, по крайней мере, зло о них говорим. Опять мы видим, что и эта заповедь очень далека от нас. По сути она является продолжением, развитием заповеди о любви к врагам. В чем проявляется вражда? Прежде всего, в том, что кого-либо ненавидят и говорят о нем плохо. Крайним проявлением злословия является проклятие.

В чем еще проявляется вражда? Те, кто испытывает к нам ненависть, совершают и дела исходя из этого чувства. А мы должны делать им добро: Добро творите ненавидящим вас, – говорит Спаситель. Эти заповеди необходимо исполнять и в том случае, когда мы не имеем должного чувства, нужно понуждать себя делать наперекор своим греховным желаниям, сердечным помыслам. Однако это будет лишь путь к исполнению заповеди, а на самом деле надо искренне делать добро тем, кто нас ненавидит. Пусть нам делают зло, а мы должны делать добро и не считать, что совершаем нечто особенное: просто мы, как все христиане, обязаны исполнять евангельские заповеди. И как я говорил в предыдущих беседах, ничто не может нас извинить, ни под каким предлогом мы не можем уклониться от исполнения заповеди. Если мы с трудом исполним заповедь хотя бы внешне или при всех попытках вовсе не исполним, то, по крайней мере, будем укорять себя и найдем повод для покаяния. А если мы всевозможными способами станем, попросту говоря, выкручиваться, то ничего не приобретем: ни исполнения заповеди, ни покаяния. А покаяние – это главнейшее средство для того, чтобы в конце концов измениться и быть способным к евангельской жизни.

Добро творите ненавидящим вас и молитеся за творящих вам напасть и изгонящия вы. Мы должны молиться за тех, кто не только испытывает по отношению к нам неприязненные чувства, но и наносит нам вред. Вспомним заповедь блаженства: Блажени изгнани правды ради, яко тех есть Царствие Небесное и другую подобную: Блажени есте, егда поносят вам и ижденут и рекут всяк зол глагол на вы лжуще, Мене ради: радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех⁴⁸ (Мф.5:10–12). Мы должны радоваться, когда нас изгоняют, и не желать зла тем, кто причиняет нам зло, а молиться за них. Здесь объяснение того, почему человек радуется, терпя скорби: он не испытывает чувства злопамятства, мстительности, не оправдывает таких чувств справедливостью: справедливость, мол, должна восторжествовать. Человек не должен желать отмщения своим врагам, а, наоборот, должен молиться о том, чтобы они не получили никакого возмездия, никакого наказания за свое неправильное действие.

Молитеся за творящих вам напасть и изгонящия вы. Конечно, это очень высокая степень преуспеяния, но еще и еще раз говорю, что мы не можем отставить евангельские заповеди и сказать: «Нам их исполнить невозможно, потому будем исполнять только ветхозаветные заповеди». Я только что говорил, что мы и ветхозаветные не исполняем. Допустим, я разрешу кому-нибудь: «Ладно, с тебя спрос маленький, живи по Моисееву закону». Так он ведь и Моисеева закона не исполнит! Потом скажет: «А можно еще что-нибудь попроще? Давайте вернемся к тем временам, домоисеевым, когда люди жили просто по совести: как человек чувствовал, так он и поступал». Так мы вернемся к временам патриархальным, а потом, глядишь, и к допотопным. Поэтому, отменяя для себя новозаветные нравственные принципы, хотя очень высокие и строгие, мы постепенно растеряем всё и предоставим себе полную свободу. Честно сказать, мы и так живем чересчур свободно и мало помним о Евангелии, а если еще найдем ход мысли, который оправдывал бы отступление от заповедей, тогда едва ли можно будет назвать нас христианами. Сейчас мы благодаря Евангелию хотя бы укоряем себя, а так мы и вовсе потеряем какие-либо ориентиры.

Яко да будете сынове Отца вашего, Иже есть на небесех, яко солнце Свое сияет на злыя и благия и дождит на праведныя и на неправедныя⁴⁹ (Мф.5:45). Если бы мы исполнили все это, то стали бы подобны Господу Иисусу Христу. Он не говорил этого откровенно, поскольку обращался к иудеям, еще не понимавшим, что Он Бог. Но если мы будем сыновьями Отца Небесного, то, получается, будем, хотя это и дерзновенно звучит, братьями Господу Иисусу Христу. Преподобный Варсонофий Великий прикровенно, не называя себя, сказал, что знает одного человека, который достиг такого состояния, что может назвать себя братом Иисуса. Значит, такое возможно, значит, есть подвижники, достигшие усыновления Богу.

В связи с этим мне вспоминается еще одна заповедь блаженства: Блажени миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся⁵⁰ (Мф.5:9). Действительно, благодаря такому поведению человек становится миротворцем: вокруг него водворяется мир, вражду он погашает любовью, врагов делает своими братьями. Уничтожает не врагов, а вражду.

Яко да будете сынове Отца вашего, Иже есть на небесех. От своего отца человек обычно перенимает те или иные привычки, жизненные принципы, которыми сознательно или бессознательно руководствуется. Но наш Отец – Бог, поэтому от Него мы должны всё перенимать, должны подражать Ему, а не людям, какими бы мудрыми они ни были, как бы ни были нам дороги. Обычно мы ведем себя так, как воспитали нас родители или наставники, а Спаситель учит нас подражать Богу Отцу, и таким образом отсекает все недостатки нашего воспитания и образа мысли.

Яко да будете сынове Отца вашего, Иже есть на небесех, яко солнце Свое сияет на злыя и благия и дождит на праведныя и на неправедныя. Мы должны распространять свою доброту, свою любовь, свое сострадание на всех людей равно, как Господь оделяет солнечным светом и злых и добрых, изливает дождь и на праведных и на неправедных. Нужно заметить, что дождь в жарких странах воспринимается как великое благодеяние Божие. И слушатели соответственно воспринимали эти слова Спасителя. Это у нас дожди льют без конца и надоедают, а там рады любому дождю. Если кто-то из вас был на Святой земле или смотрел фильмы, фотографии, то, наверное, заметил, что крыши домов там плоские. Почему? Если бы у нас были плоские крыши, то они обязательно проваливались бы под тяжестью снега и промокали бы под потоками дождя. А в южных странах, наоборот, берегут каждую капельку влаги. Таким образом, слова Спасителя о том, что Бог Отец посылает дождь и на праведных и на неправедных, говорят о благодеянии. Как дождь утоляет жажду земли и служит средством для того, чтобы она произращала из себя всевозможные плоды, так и мы должны оделять людей своим теплом и удовлетворять их нужды своей помощью, какими бы эти люди ни были. Праведные ли они с нашей точки зрения или нет, злые ли они по отношению к нам или нет – это нас не касается, мы должны делать добро всем.

Мне кажется, что это правило является принципиальным отличием православия от других вероисповеданий, например, от баптизма. У меня были друзья в Одессе, обратившиеся в православие из баптизма, они с детства воспитывались в этой секте и хорошо знали эту среду. У баптистов, я замечал, происходит так: они занимаются милосердием, пока у них есть надежда на то, что человек обратится к их вере. Когда же они понимают, что человек безразличен к этому, то есть благодеяния принимает, а к вере не обращается, тогда они просто оставляют его, как будто он вообще не существует. Хотя этот человек, например, бабушка какая-нибудь, может быть, и нуждается в чем-нибудь. Мои друзья, бывшие баптисты, старались это изжить: одна из них, женщина очень активная, организовала общество милосердия, где оказывали помощь больным и беспомощным людям, в том числе и старикам. Конечно, члены общества старались этих людей привести к православию, это не всегда удавалось, но опекаемых, тем не менее, не оставляли. И мы должны руководствоваться таким же принципом.

Приведу такой пример. При нашем монастыре существует благотворительная столовая. Я думаю, что в смысле проповеди она дает очень малый результат, потому что в столовую приходят люди зачастую уже ко всему безразличные. Не думаю, чтобы многие из них обратились к вере. Тем не менее это не значит, что они не хотят есть и что нужно о них забыть по той причине, что наше милосердие будто бы бесполезно. Самое главное благодеяние, которое мы можем оказать человеку и в котором он нуждается, – это, конечно, обращение его к вере, но если он этого не принимает, то это не значит, что мы имеем право отказывать ему во всем остальном, в чем бы он ни нуждался: в пище, крове, в чем угодно. Если мы ведем себя иначе, значит, ведем себя не по-христиански и у нас есть своего рода корысть, надежда приобрести прозелитов. Получается, что мы не просто оказываем благодеяние, а покупаем человека. Таким прозелитизмом занимается Католическая Церковь. Например, в некоторых странах среди традиционно православных народов католичество распространяют именно путем благотворительности: организовывают всевозможные благотворительные общества, просто помогают материально, дают бесплатное качественное обучение, и люди на это соблазняются. Мы, православные, должны оказывать благодеяние в виде миссии, проповеди, но вместе с тем нам не следует творить добро с корыстной целью. Как солнце не может не светить и изливает свои лучи на всех людей, так и христиане не могут оказывать добро выборочно.

Сделаю оговорку. Когда мы творим добро, нужно делать это осторожно, в меру своих сил, чтобы самим не заразиться злом. Скажем, если мы проповедуем умным людям, интеллектуалам, то должны помнить, что они могут нас переубедить, тогда вместо обращения их к вере мы сами отпадем от веры. Я знал одного известного проповедника, который в советское время многим людям помог прийти к вере или утвердиться в ней, распространял религиозную литературу. Пал он следующим образом: пытался проповедовать одной женщине, которая увлекалась дзэн-буддизмом. И она его обратила в свою веру. Это была умная женщина, а в нем, видимо, была какая-то слабина, которой его друзья в нем не видели. Кончилось тем, что он потерял вообще всякую веру, всякие религиозные убеждения. Самонадеянность его подвела.

Но бывают и более грубые падения. Например, человек общается с лицами другого пола под тем предлогом, что должен принести им пользу, а сам заражается блудной страстью. Можно привести много других примеров того, что мы, делая добро другим людям, должны беречься от того, чтобы не соблазниться какими-то их слабостями. Одно дело – апостолы, а другое дело мы, немощные люди. Апостолам ничто не могло повредить, они были непобедимы во всех отношениях, поэтому при самых неблагоприятных условиях проповедовали и всегда выходили победителями. Хотя иные принимали их проповедь, другие отвергали, но, по крайней мере, на какой-либо грех их никто никогда соблазнить не мог. А мы должны трезво оценивать свои скромные миссионерские возможности, да и способности к добрым делам. С другой стороны, не менее трезво (и это, может быть, даже более важно) мы должны оценивать свою нравственную стойкость и всегда быть осторожными, потому что, вдохновившись этой заповедью Спасителя, мы можем повести себя неразумно. Тогда и заповедь не исполним, и другим не принесем пользы, и себя погубим.

Аще бо любите любящих вас, кую мзду имате? Не и мытари ли тожде творят?⁵¹(Мф.5:46). Понятно, что речь идет о награде не на земле, а на небе, точнее, о награде небесной, которую мы можем получить и на земле. Но поскольку мы любим только тех, кто любит нас, то никакой мзды от Бога, никакого вознаграждения, в смысле обилия благодати, благодатного утешения, мы не получим. Не и мытари ли тожде творят? Кто такие мытари? Для евреев слово «мытарь», во-первых, значило то же, что человек, пребывающий в грехе. Во-вторых, мытари как люди, бравшие на откуп сбор податей, были, как правило, корыстолюбцами, фактически вымогателями. Если сейчас налоговый инспектор должен брать налоги в строго определенном размере, то тогда римская система сбора податей была очень несовершенна: частным лицам на откуп отдавались какие-нибудь области, они сразу вносили крупную сумму и таким образом погашали нужды государства, а потом с полученных в их распоряжение городов и селений собирали в свою пользу столько податей, сколько хотели. Конечно, они собирали больше, ведь им нужно было не только компенсировать потраченное на откуп, но и получить прибыль. Крупные сборщики податей продавали некоторые свои участки более мелким сборщикам, и так доходило до рядовых мытарей. Люди шли на это, чтобы заработать: они возвращали своему патрону положенную сумму, а собранное сверх этого шло в их карман. Такая порочная система сбора податей провоцировала их на бесчестное и бесчеловечное отношение к людям. И эти мытари – жестокие люди, разорявшие многих, приносившие горе в семьи, – тоже любили любящих их. Получается, что мы, если любим только тех, кто нас любит, ничем не лучше жестоких, бессердечных и бесчеловечных людей – вот какой смысл слов Спасителя.

Действительно, дружба есть даже среди разбойников, ведь и они по отношению друг к другу испытывают какие-то теплые чувства. Тех, кто уже не придерживается никаких своих собственных воровских принципов, называют (извините за жаргонное выражение) отморозками. Таким образом, даже в блатной среде любят любящих их, и ничего в этом странного нет. Между прочим, у воров очень ценятся ответственность, обязательность, благодарность к тем, кто им чем-то помог. А мы бываем хуже их: нас любят, а мы не любим – такое происходит очень часто. Значит, мы в этом случае хуже мытарей и даже, выражаясь воровским языком, отморозков.

И аще целуете други ваша токмо, что лишше творите? Не и язычницы ли такожде творят?⁵² (Мф.5:47) Славянское слово «целовать» означает «приветствовать». С греческого языка это слово переводится как «при встрече целовать и обнимать» и, если понимать его более широко, вообще «ласково относиться к людям». Если мы ласково относимся только к своим друзьям, то мы ничем не лучше тех, кто почитал Геракла и поклонялся кентаврам, гидрам, химерам, у кого боги прелюбодействовали, сражались друг с другом, плели интриги друг против друга. Если мы себя так ведем – приветствуем только друзей, значит, мы ничем не лучше тех людей, которые поклонялись этим страстным богам и имели такую нелепую религию.

Будите убо вы совершени, якоже Отец ваш Небесный совершен есть⁵³ (Мф.5:48). Под совершенством здесь понимается не полнота Божественного совершенства (потому что было бы кощунственно предполагать, будто человек уподобится Богу до такой степени), а полная и совершенная любовь. Только йогины дерзают приравнивать человека к Богу и говорить, что он есть часть Божества (не в смысле образа и подобия Божия, а буквально часть). Человек, по их мнению, должен осознать свое величие и понимать, как говорит Вивекананда, что он может и солнце погасить. Это уже гордость, переходящая в сумасшествие.

Греческое слово, переведенное на русский язык как «совершенный», имеет еще значение «конченный», «исполнившийся», «осуществившийся». Совершенный – значит любящий не только тех, кто его любит и делает ему добро, но и всех других и в этом смысле совершивший в любви все, как Бог Отец, Который солнце Свое сияет на злыя и благия и дождит на праведныя и на неправедныя. Между прочим, ранее в Нагорной проповеди Спаситель говорит: Вы – свет мира⁵⁴ (Мф.5:14). И как свет не может светить выборочно, а светит на всех людей равно, так и мы должны согревать своим теплом каждого.

16 сентября 2003 года

Как творить милостыню по-евангельски. – Действуя по тщеславию, мы становимся лицемерами. – Добродетель необходимо выполнять, пусть и окрадываешься тщеславием. – О том, чтобы творить милостыню втайне от себя. – Воздаяние от Бога ощутительно. – Люди духовные не зависят от человеческого мнения. – Надо ли скрывать свои чувства, если молишься на людях? – О том, что значит «молиться втайне». – Что есть смирение. – Об уединении внутри себя.

Сегодня мы переходим к толкованию шестой главы Евангелия от Матфея. Деление на главы и церковные зачала в Библии произведено искусственно и часто нарушает естественный ход повествования. Поэтому чтобы понять первые стихи шестой главы, нужно обратиться к окончанию пятой. Заканчивается она следующим стихом: Будите убо вы совершени, якоже Отец ваш Небесный совершен есть⁵⁵ (Мф.5:48). Перед этим говорилось о том, что нужно относиться с любовью ко всем: и к друзьям, и к врагам. Значит, мы должны быть совершенными в том смысле, чтобы все совершить, все сделать в деле любви, как Бог Отец. Здесь Господь Иисус Христос усваивает нам имя детей Божиих, называя Бога нашим Отцом. А в шестой главе идет разъяснение заповеди о совершенстве на примере таких великих, можно сказать, основополагающих христианских добродетелей, как милостыня, молитва и пост.

Внемлите милостыни вашея не творити пред человеки, да видими будете ими: аще ли же ни, мзды не имате от Отца вашего, Иже есть на Небесех⁵⁶ (Мф.6:1). Спаситель говорит не только о том, что добро нужно делать всем, но и о том, что оно должно быть совершаемо втайне. Когда мы читаем Евангелие, то из-за механического разделения на главы мы этой связи часто не улавливаем. Здесь описывается, какой должна быть добродетель. Во-первых, она должна быть, так сказать, не разборчива, то есть мы должны ко всем относиться равно, во-вторых, не тщеславна.

Настоятельница Леушинского монастыря игумения Таисия, беседуя однажды со святым праведным Иоанном Кронштадтским, спросила у него: «Как творить милостыню „не пред человеки“? Это значит утаивать ее от людей?» Отец Иоанн ответил: «Нет, неправильно. Это значит творить ее не тщеславно». Действительно, оказать кому-то милостыню тайно очень трудно. Конечно, по возможности надо исполнять это буквально, но часто обстоятельства складываются так, что об этом знает как минимум тот человек, которому мы благотворим. В житии святителя Николая описан случай, как он подбросил деньги в окно бедному человеку, так что этого никто не знал, но впоследствии имя благодетеля все равно выяснилось.

Что же тогда, не совершать милостыню? Нет, мы должны совершать ее, но только ради Бога. Сказано: «внемлите», то есть будьте чрезвычайно внимательны, осторожны, постоянно за собой следите, чтобы не делать это ради людей. Когда мы помогаем человеку вылечиться от болезни, даем ему деньги на пропитание или заботимся о его крове и одежде, то, конечно, делаем это для него самого, но не ради того, чтобы приобрести славу или получить одобрение.

Говоря о предыдущих заповедях Спасителя, я подчеркивал: то, что с первого взгляда кажется весьма естественным и простым, на самом деле выполнить чрезвычайно трудно. То же можно сказать и о заповеди Спасителя не творить милостыни перед людьми. Делая добрые дела, мы всегда ждем одобрения, а Спаситель требует, чтобы мы не ожидали этого никогда и ни от кого. И если бы мы достигли христианского совершенства, то совершали бы добродетель, не ожидая никакой благодарности и тем более никакой похвалы. Единственное одобрение, которое нам необходимо, – одобрение от более опытных людей, с которыми мы советуемся о том, как совершать ту или иную добродетель. Но одобрение не ради похвалы, а ради правильного совершения добродетели. Если бы мы, желая творить милостыню, пришли к кому-то за советом, и он бы нам сказал: «Да, оказывай милостыню не только православным, но и всякому нуждающемуся», значит, научил бы нас, как исполнять заповедь о добре по отношению ко всем людям. «Но при этом, – говорил бы, – старайся делать добро так, чтобы тебя не хвалили. Не обращай внимания на похвалы, делай это только ради пользы человека. Если даже не получаешь никакой благодарности со стороны этого человека, не унывай». Вот такой добрый совет оказался бы вполне уместным одобрением.

В таком одобрении со стороны духовно опытных людей мы нуждаемся, потому что во всяком деле необходимо искусство, тем более в деле исполнения заповедей. Одно дело – прочесть Евангелие и толкования на него, пусть даже правильные и обширные, а другое дело – уметь применить его в конкретной жизненной ситуации. Подчас мы при всей своей теоретической подготовке оказываемся совершенно беспомощными, подобно книжникам и законникам. Помните, в одном евангельском эпизоде законник спросил Спасителя: «Что нужно делать, чтобы наследовать жизнь вечную?» Господь ему сказал: «Что читаешь в законе?» Законник ответил: «Нужно любить Бога и ближнего». Когда же Спаситель сказал ему: «Делай так и спасешься», тот спросил: «А кто есть ближний мой?» и показал этим свою несостоятельность и неопытность – он не знал, что такое любовь на самом деле, хотя имел об этом глубокую теоретическую осведомленность. Вспомните и повествование о рождестве Христовом. Когда Ирод призвал к себе книжников, они сказали ему, что Мессия должен родиться в Вифлееме, однако не пошли поклониться Ему, как это сделали язычники волхвы. Теоретическая подготовленность часто оказывается совершенно бесполезной – когда доходит до дела, нам на ум приходит совершенно другое решение о том, как поступить. Мы вспоминаем о житейском опыте, о неприятностях, которые будут, если мы поведем себя, как нам кажется, неразумно, и о Евангелии мы забываем.

Но вернемся к толкованию Нагорной проповеди. Итак, нужно быть чрезвычайно внимательным, осторожным в том смысле, чтобы не сделать что-либо ради человеческой славы. Аще ли же ни, мзды не имате от Отца вашего, Иже есть на Небесех. Если вы сделаете доброе дело ради человеческой славы, значит, не будете иметь награды. Прежде всего, здесь нужно обратить внимание на то, что Евангелием отнюдь не порицается стремление получить награду от Бога. Желание получить мзду здесь, на земле, так сказать, мзду вещественную, конечно, осуждается. А если мы желаем мзды от Отца нашего, Который на небесах, то есть мзды небесной, духовной, то это поощряется. Мы должны думать о награде, чтобы иметь бодрость, ревность к исполнению заповедей. Человек не может что-либо делать, не ожидая никакого результата. В данном случае результат и есть наша мзда: мы чувствуем духовное изменение, близость к Богу, чувствуем, что становимся сынами Небесного Бога Отца.

Егда убо твориши милостыню, не воструби пред собою, якоже лицемери творят в сонмищих и в стогнах, яко да прославятся от человек. Аминь глаголю вам, восприемлют мзду свою⁵⁷ (Мф.6:2). Есть мнение, что существовал такой обычай: древние иудеи, находясь в многолюдном собрании и желая подать милостыню, трубили в рог, собирались нищие, и им раздавали милостыню. Но понятно, что эту заповедь Спасителя нужно воспринимать не только буквально, нужно искать в ней некий глубокий смысл. Не воструби пред собою, то есть не говори о себе, не хвали себя. Сделай так, чтобы нуждающийся получил помощь и чтобы люди тебя не прославляли. А если они и станут тебя прославлять, то пусть эта слава не коснется твоего сердца. Человек, который творит милостыню не ради того, чтобы помочь ближнему, не ради того, чтобы стать достойным имени сына Божия, – лицемер. Прекрасно об этом рассуждает святитель Тихон Задонский. Он говорит, что о добродетели нужно судить не по тому, что человек сделал, а по его сердечному намерению. Бывает, человек творит милостыню, а на самом деле желает прославиться – его намерение не благое. Он ведет себя как некий артист: знает, что обществом одобряется милостыня, потому и творит милостыню. Если бы общество стало одобрять разбой, тогда он стал бы разбойничать, потому что полагается не на заповеди Божии, которые являются незыблемыми принципами, а на колеблющееся человеческое мнение. В глазах других людей этот человек совершает добро, а перед Богом – зло. Все его хвалят как добродетельного, а Бог видит, что он грешник.

Безусловно, нужно отличать того, кто делает все ради славы, от того, кто, совершая добрые дела согласно Евангелию, в то же время несколько окрадывается тщеславием, не может вполне ему противостоять. Если бы мы перестали творить добродетели, к которым примешивается тщеславие, то мы вообще ничего не делали бы. Евангелие говорит о людях совершенных и о том возвышенном принципе, который должен нами руководить, оно не делает оговорки относительно того, что́ можно позволить себе в иных исключительных случаях. Одно дело стремиться к славе человеческой любыми способами, а другое дело – творить добро и против воли несколько окрадываться страстью тщеславия.

Аминь глаголю вам, восприемлют мзду свою. Допустим, человек прославляется другими людьми или сам внутренне радуется тому, что он совершает поступки, которые могут быть оценены людьми как значительные, великие, добрые. Значит, мзду свою, то есть славу от людей, которой он желал, он уже получил. А когда человек стремится к тому, чтобы угодить Богу, тогда слава для него будет чем-то ненужным, и даже если бы его прославлял весь мир, он пренебрег бы этим. Ему надо, чтобы его прославил не человек, а Бог.

Что значит слава Божия? Некоторые по наивности предполагают, что если мы будем пренебрегать человеческой славой, то Бог так устроит, что в конце концов люди все-таки будут нас славить. Но слава Божия действует втайне, она есть Божественная благодать, которая прославляет человека не перед людьми, а перед Самим Богом, перед ангелами, святыми, прославляет его в мире духовном, а не земном. Прославляет славой небесной и на Небе. Есть люди, которые могут видеть небесную славу, и они будут такого человека ценить. Ангелы Божии видят истинную сущность вещей, значит, и перед этими существами такой человек будет велик. А перед теми, кто ценит земное величие, он может оказаться весьма ничтожным и незначительным.

Если мы думаем о славе человеческой, то в обществе, где ценят христианские добродетели, мы исполняем заповеди только по видимости, а по сути постоянно услаждаемся тщеславием и получаем свою мзду – удовлетворение страсти. А если бы мы оказались в другом обществе, в котором евангельские добродетели ничего не значат, то старались бы угодить окружающим нас людям каким-нибудь другим образом – скажем, показать, что мы энергичные, умные, практичные, одним словом, «крутые». В глазах людей, которые эти качества ценят, мы стараемся быть такими же, как они: мол, и мы не лыком шиты. А в глазах людей кротких мы хотим показаться кроткими. Как нам было бы трудно, если бы и те и другие оказались вместе! Но мне кажется, что есть люди, которые умудряются угодить всем: тут же показывать и «крутизну», и кротость; тут же и милосердие, и то, что им палец в рот не клади, что они всегда свое возьмут. Таким образом человек никакой добродетели, милостыни не совершает, а просто удовлетворяет свою страсть и больше ни о чем не думает. Его цель – страсть, и ее удовлетворение – награда для него.

Если мы так себя ведем, то никакой награды от Бога получить не можем по одной простой причине: мы ее не ищем. Мы ищем человеческой похвалы, ищем услаждения страстью гордости, тщеславия, и этого нам вполне достаточно. Правда, иногда люди неопытные или, скорее, лукавые, хитрые, движение страсти тщеславия принимают за действие благодати. Святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит, что страсти различным образом приводят в движение кровь и бывает так, что одно движение крови угашает другое. Скажем, тщеславие угашает в нас гнев или блудную страсть, а нам кажется, что эти страсти победила благодать. В действительности мы находимся в самообольщении, телесное движение принимаем за ощущение благодати: если мы никогда не испытывали подлинного действия благодати и сравнить нам не с чем, то мы легко ошибаемся.

Тебе же творящу милостыню, да не увесть шуйца твоя, что творит десница твоя⁵⁸ (Мф.6:3). Что это означает? Конечно, в жизни такого не бывает. Не может левая рука не знать того, что делает правая. Вот одно из толкований: человек должен скрывать то, что он творит милостыню, даже от своих близких. Такое толкование отнюдь не поверхностно: часто мы, помогая кому-либо, ведем себя вроде бы и скромно, но хотим, чтобы нашу благотворительность одобрили по крайней мере родные или друзья. Их похвала значит для нас чрезвычайно много. Если мы лишимся этой поддержки, нам будет очень трудно совершать добро. Да, конечно, мы хотим получить награду прежде всего от Бога, но какую-то часть – и от людей. А так, чтобы совсем быть бескорыстными и совершенно не желать похвалы, – не знаю, есть ли такие люди?

Но в этой евангельской заповеди можно увидеть и другой смысл. Что значит: шуйца не ведает, что творит десница? Это значит, что человек не придает никакого значения тому добру, которое он делает, забывает о нем, совершает его как должник, который уплатил только малую часть долга. Он понимает, что бо́льшую часть он уплатить никогда не сможет и нуждается в милости Божией к себе. И если человек будет смотреть на свои добрые дела не думая, будто он делает что-то особенное, а понимая, что это милость Божия, дарованная ему Господом возможность сделать кому-то что-то полезное, если человек будет чувствовать, что он за эту возможность, может быть, еще больше должен Богу, тогда, действительно, шуйца его не будет знать, что творит десница. Мне кажется, что этот образ как раз указывает на полное отсутствие тщеславия, на стремление к бесславию, сугубой скромности. То есть важно не то, чтобы другие не знали о твоей добродетели, а чтобы ты сам ее не ценил.

Яко да будет милостыня твоя в тайне; и Отец твой, видяй в тайне, Той воздаст тебе яве⁵⁹ (Мф.6:4). Пусть милостыня твоя будет втайне – втайне не от других людей, хотя по возможности нужно делать и так, а втайне от самого себя, и тогда ты получишь явное воздаяние. Явное опять же не для других (нам все-таки кажется, что если мы всё будем делать правильно, то в конце концов нас поймут и одобрят – по крайней мере, те люди, мнением которых мы дорожим), а для нас самих. Когда человек ощущает близость к Богу, когда он ощущает, что Господь пребывает в его сердце, когда он чувствует, что всегда и везде стоит перед Богом, как выражается пророк Давид: Предзрех Господа предо мною выну, яко одесную мене есть, да не подвижуся⁶⁰ (Пс.15:8), – это значит, что он получил воздаяние, для него вполне ощутимое.

Если кто-то думает, что он получил от Бога награду, но при этом ничего не чувствует, значит, он ее не получил. Совершая добро по отношению ко всем людям без разбора и делая это не тщеславно, мы должны ощутить явное воздаяние. Представьте: нас уже прославляют за наши подвиги, а внутри мы ничего не чувствуем, мы не достигли воздаяния, о котором говорит Господь Иисус Христос, и нам, как людям разумным, рассудительным, это должно быть особенно горько. Тогда мы должны начать анализировать, рассуждать: что мы сделали неправильно? Дело может быть не только в том, что мы делаем добро ради славы или только тем, кто нам нравится. Могут быть другие причины, не столь значительные, но которые также необходимо учитывать. Евангелие не ограничивается только Нагорной проповедью. Спаситель говорил много чего другого и совершал такие поступки, которые являются для нас примером и потому также входят в состав евангельского учения.

Бог Отец действительно видит втайне. Можно даже сказать так: явного Он как бы не видит, а видит тайное, и когда мы совершаем милостыню втайне, тогда получаем явное для самих себя воздаяние. Конечно, это явное для нас воздаяние может быть видно и для других. Когда человек ощущает в своей душе действие благодати, тогда это проявляется и вовне. Но очень часто бывает и другое: люди, достигшие высочайших духовных состояний, испытывающие необыкновенную близость к Богу, бывают не поняты многими и многими окружающими, а иногда терпят от них и серьезные скорби. Но они, тем не менее, совершенно пренебрегают тем, что думают о них окружающие, для них важно не лишиться близости к Богу, не лишиться явного воздаяния, явного сейчас, в данный момент, столь явного, что человек ради него готов вытерпеть все. Как говорит апостол Павел, ни скорбь, ни теснота, ни гонения, ни меч – ничто не может нас разлучить от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем⁶¹. Он это испытал. Испытали это многие и многие святые отцы. Например, преподобного Симеона Нового Богослова оклеветали, насильно выдворили из монастыря, обвинили в ереси. А он при этом был совершенно спокоен, не гневался на людей, которые ему так досаждали. Другой пример. Один из учеников преподобного Григория Синаита, поверив клеветам, пытался убить своего учителя. Святой Григорий с кротостью вразумлял того ученика и впоследствии он раскаялся в содеянном поступке. Святые презирали все скорби, гонения, клеветы и относились к своим обидчикам с любовью. Мы такого, к сожалению, не достигли, и не знаю, достигнем ли, но по крайней мере будем себя укорять.

Мы боимся бесславия в глазах людей, жаждем, чтобы они нас хвалили. Но вот представим, что нас хвалит какой-нибудь великий человек. Конечно, лестно было бы услышать от него похвалу? А преподобный Серафим Саровский в беседе с Мотовиловым говорит: «Если вы так дорожите моей любовью, то как вы должны дорожить любовью Господа Иисуса Христа!» Сравните: похвала от самого дорогого, уважаемого нами человека – и похвала от Бога. Насколько неизмеримо более возвышенное, непостижимое, совершенное существо Бог по сравнению с самым прекрасным человеком. Вот от Кого мы должны ждать награды и славы! И если бы мы услышали эту похвалу так, как услышали ее апостол Павел, Иоанн Златоуст, Серафим Саровский, Силуан Афонский, Иоанн Кронштадтский, тогда человеческое мнение для нас не значило бы вообще ничего.

Вспомним недавно прославленного священномученика Арсения (Мацеевича). Он был обесславлен за то, что отстаивал интересы Церкви. Умер в Ревельской крепости под именем Андрея Враля. Несколько столетий о нем вслух даже не говорили, но в народе память о нем жила, его почитали, потому что он во время, можно сказать, безграничной царской власти, не побоялся защищать Церковь. Умер он в конце XVIII столетия, а причислен к лику святых в 2000 году. Более двухсот лет человек был обесславлен. Сам он пренебрегал бесславием и на стене своей камеры написал псаломское изречение: Благо мне, яко смирил мя еси⁶² (Пс.118:71).

Другой выдающийся подвижник, церковный деятель, обесславленный и до сих пор не сподобившийся заслуженного уважения и почитания, – это святейший патриарх Никон. Он также пострадал за то, что защищал Церковь от произвола государства. Весьма близка была его канонизация перед революцией, и в особенности после революции, благодаря проповеднической и литературной деятельности митрополита Антония (Храповицкого), но, тем не менее, пока он не прославлен. Впрочем, он не прославлен людьми – а Господь прославил его дарованием чудес и при жизни, и после смерти. Патриарх Никон был человек очень смелый, деятельность его и по сей день вызывает споры. Чего только про него не говорили и не говорят! В конце своей жизни патриарх Никон сподобился некоторого утешения – ему был возвращен патриарший сан, но до своего любимого Новоиерусалимского монастыря он доехать не успел – умер по дороге. Подобно ему, испытали бесславие святители Филипп Московский и Гермоген.

Приведу еще несколько примеров. Преподобный Максим Грек был совершенно обесславлен, обвинен в ереси. Его пригласили в Россию, для того чтобы просветить русских, и они его за это хорошо «отблагодарили»: заключили в темницу более чем на двадцать лет, морили его там дымом, всячески унижали, на многие годы лишили причастия. Правда, в конце жизни он все же сподобился уважения и почитания. Вспомним и преподобного Максима Исповедника. Хотя Церковь его прославила, но умер он тогда, когда монофелитская ересь, с которой он боролся, еще господствовала. И как он умер? Какой позорной смертью?! Ему усекли язык и правую руку, и он, будучи уже изможденным до этого подвигами и находясь в преклонном возрасте, не выдержал всех этих испытаний и вскоре скончался, не дождавшись, выражаясь светским языком, торжества своих идей. Вот истинные христиане, с которых мы должны брать пример и не заботиться о похвале со стороны людей, даже тех, которые считаются православными. Ведь и Максим Грек пострадал от православных, и священномученик Арсений (Мацеевич) в православном государстве пострадал от православной государыни.

Вспомним и еще одного Максима – преподобного Максима Кавсокаливита. Он имел дар непрестанной молитвы и достиг в ней высочайшего преуспеяния, но все считали его прельщенным. Он и сам юродствовал: делал себе хижину, жил в ней некоторое время, а потом сжигал ее. Поэтому его и прозвали «Кавсокаливи», что означает «сжигающий каливы». На Афоне все думали, что он сумасшедший. А он был одним из немногих подвижников, которые в то время знали об Иисусовой молитве. Если сейчас мы считаем Афон рассадником умного делания, то тогда, во времена Григория Синаита, об умном делании там никто не знал. Разве преподобному Максиму нужно было всем говорить: «Да я не сумасшедший, я правильно молюсь»? Он, наоборот, подыгрывал им, для того чтобы его оставили в покое.

В жизнеописании Иосифа Исихаста и Арсения Пещерника рассказывается о некоем подвижнике Данииле, который ежедневно в полночь служил Божественную литургию, а в Великом посту каждый день совершал Литургию Преждеосвященных Даров. Причем при совершении литургии он изливал потоки слез, а после окончания службы до утра молился. Его тоже все считали прельщенным. А он никого в этом не разубеждал и никого, кроме Иосифа Исихаста и Арсения Пещерника, к себе не пускал, молился в уединении и все. Те, кто испытал, что такое воздаяние от Бога в молитве, славы человеческой не ищут, наоборот, избегают ее, потому что человеческая слава сопровождается лишением уединения. Подвижники наших мест, преподобный Василиск Сибирский и преподобный Зосима (Верховский) ради уединения ушли в далекие, глухие, страшные места и чуть не погибли. Правда, Зосима все-таки стал потом окормлять сестер, потому что, как считал, на это была воля Божия, а Василиск так в уединении и почил. При жизни о высоте его преуспеяния никому не было известно, только его друг Зосима знал о том, что испытывал в молитве этот великий подвижник.

Следующая заповедь Нагорной проповеди говорит как раз о молитве. И егда молишися, не буди якоже лицемери, яко любят в сонмищих и в стогнах путий стояще молитися, яко да явятся человеком. Аминь глаголю вам, яко восприемлют мзду свою⁶³ (Мф.6:5). Существует общественная молитва – в сонмищах, то есть в собраниях, мы молимся перед всеми и часто не можем скрыть свои чувства. Допустим, человек пытается сосредоточиться, сдвигает брови и уже видно, что у него какое-то особенное выражение лица. У кого-то бывает умиление, выступают слезы. Кто-то стоит благоговейно, как струночка, не пошевелится за всю службу, а другой переминается с ноги на ногу, зевает, оглядывается, и видна разница. Безусловно, по внешнему виду можно судить о внутреннем состоянии – все скрыть невозможно.

Часто бывает так, что мы пытаемся скрыть от присутствующих слезы, но вместе со слезами пропадает и умиление, пытаемся сделать обычное выражение лица – пропадает сосредоточенность. Для того чтобы все скрывать, наверное, нужно взять на себя подвиг юродства, и то я думаю, что юродивые Христа ради все равно в уединении свои чувства проявляли. Так, подвижница Исидора на людях притворялась пьяной, валялась во дворе, а ночью становилась на молитву и всю ночь молилась. Все равно в какие-то моменты человек выражает свои чувства – например, в келейной молитве. Невозможно скрыть свои чувства на богослужении. Если священник будет скрывать свои чувства, тогда ему хоть в алтарь не заходи. Понятно, что он не должен что-то из себя строить, так сказать, для эффекта, для того, чтобы произвести впечатление. Но, с другой стороны, его чувства не могут не проявиться. Мы приходим к выводу о том, что и молитву нужно совершать нетщеславно, втайне от самих себя – когда мы сами себя не хвалим, не одобряем, и то, что мы делаем, всегда кажется нам малым. Я думаю, что человек никогда не может быть собой удовлетворен. Апостол Павел говорит: Остаться мне жить – это хорошо для вас, а умереть – это лучше для меня, потому что тогда я не буду разлучаться со Христом⁶⁴. Значит, в этой жизни многое препятствовало ему соединяться со Христом, значит, он не был доволен собой во время своих молитвенных состояний, а ведь апостол Павел был восхищен на небеса и слышал неизреченные глаголы. Он не успокаивался хотя бы потому, что не мог пребывать в этом состоянии всегда. Тем более человек весьма заурядный, в молитве стремящийся только к вниманию, никогда не может быть доволен своим состоянием. Если он собой доволен, значит, он просто не знает, что есть состояния высшие, и впал в нерадение, которое иногда прикрывается видом смирения: мол, вот, мне Бог не дает, что же я могу поделать?

Человек, который всегда собой недоволен, не может ни тщеславиться, ни гордиться. Если его кто-то похвалит и скажет: «Ты хорошо молишься», он только вздохнет. Известно, что когда преподобного Моисея Оптинского за что-то хвалили, он только недоверчиво улыбался, тем самым показывая, что он не принимает этих похвал, не соглашается с ними – вот настроение настоящего подвижника! Тот, кто себя знает хорошо, похвалы не принимает, а кто себя не знает, тому нравится, когда его хвалят.

Представьте себе человека духовного, который опытно знает, что такое исполнять заповеди, что такое добродетели, что такое обилие благодати. Например, Силуана Афонского, который испытал восхищение ума, необыкновенную близость к Богу. Конечно, ему будет горько, если он вернется в обыкновенное состояние: он знает, чего лишился. Может ли такой человек гордиться своей молитвой? Он подобен богачу, который обнищал, – он-то понимает, что такое бедность. Развернем это сравнение. Представьте себе нищего, который устроился на хорошую работу и получает пятнадцать тысяч рублей – он считает, что это верх блаженства. А теперь представьте себе миллионера, который вдруг разорился и вынужден довольствоваться работой, где он тоже получает пятнадцать тысяч рублей, – он понимает, что ничего себе позволить не может. Такова разница между тем, кто не имеет молитвенного опыта и, почувствовав в молитве благотворное изменение, полагает, будто испытывает что-то великое, и тем, кто на самом деле испытал богатство общения с Богом и лишился этого. Лишился, потому что постоянно пребывать в таком возвышенном состоянии человеку невозможно, он просто не смог бы жить на земле. Люди, испытавшие, что такое молитва, действительно исполняют евангельскую заповедь о тайной молитве, то есть совершенно не тщеславятся. Наоборот, они, постоянно тоскуя о Боге, Которого не могут непрестанно видеть внутри себя, проливают, как Силуан Афонский, горькие слезы.

И егда молишися, не буди якоже лицемери, яко любят в сонмищих и в стогнах путий стояще молитися, яко да явятся человеком. Аминь глаголю вам, яко восприемлют мзду свою. Человек воспринимает свою мзду, удовлетворяя эту противоестественную, нелепую страсть – тщеславие. Хотя она совершенно абсурдна, потому что на самом деле человек ничего не получает, тем не менее очень действенна и захватывает человека. Христианин, который молится напоказ, подобен человеку с очень скромным доходом, который на последние деньги купил иномарку. Кроме этого автомобиля у него больше ничего нет. Все думают: «Какой он богатый!», а он на самом деле нищий. Так и здесь: человек принимает благоговейный, молитвенный вид, делает низкие поклоны, хмурит брови – якобы сосредотачивается. Не сдвигается с места, и если его кто-то заденет, он (бывает, и до такого доходит!) этого человека резко отталкивает: мол, не мешай молиться, не мешай совершать такое великое дело. А на самом деле в душе у него пусто, он ничего не испытал.

Однако беда наша состоит не в том, что мы ничего не испытали, а в том, что мы этого даже не осознаём. Воспринимая мзду услаждения тщеславием, мы предполагаем, что получаем от молитвы пользу, – вот что ужасно. Хорошо, если бы мы увидели свою внутреннюю пустоту. По крайней мере, это послужило бы поводом к тому, чтобы мы задумались и, может быть, покаялись и изменили свое отношение к молитве. А если мы всем довольны и считаем, что наши ощущения – это и есть благодать, это и есть та награда, которая может быть в молитве, это и есть та награда за добродетель, которую мы законно получаем, – тогда это страшно. Сейчас, рассуждая о евангельских заповедях, мы изображаем это душевное состояние – прельщение тщеславием – очень выпукло, и нам все кажется ясным, а на деле-то мы его в себе не осознаём. Необходимо постоянно и напряженно внимать себе, чтобы эта нелепая страсть не вкралась в нашу душу и не захватила нас. Гордость и тщеславие, или, как выражаются иные отцы, славолюбие льстят нам, услаждают нас. Можно услаждаться не только славой в действительности, но и самой возможностью прославиться, когда человек думает: если бы люди узнали про мою молитву, как бы они меня прославили! Они бы знали, какой я подвижник, какой я молитвенник! И хотя о твоей молитве, о твоем душевном состоянии никому не известно, однако ты уже поддался славолюбию и ничем не отличаешься от того человека, которого прославляют на самом деле.

Ты же, егда молишися, вниди в клеть твою, и затворив двери твоя, помолися Отцу твоему, Иже в тайне; и Отец твой, видяй в тайне, воздаст тебе яве⁶⁵ (Мф.6:6). Конечно, по возможности нужно молиться в уединении, но, как я говорил, это не всем подходит, для этого нужно достичь некоторого преуспеяния, уметь молиться. А если мы с этой своей гордостью уединимся… Не нужно думать, что если возле нас не будет свидетелей нашей молитвы, то в нас не будет и славолюбия. Наоборот, эта страсть может в этих условиях действовать с чрезвычайной силой. Поэтому отцы не разрешают уединяться тем, кто не достиг бесстрастия или, по крайней мере, не приобрел смирения.

Что значит приобрести смирение? Смирение не есть что-то искусственное, внешнее, ты не надеваешь его на себя наподобие одежды. Смирение – это познание самого себя, своей греховности, своей немощи, это глубокое проникновение в страшную тайну падшего человеческого естества. Это горечь от того, что ты видишь себя таким, каков ты есть. Человек, который познал свое ничтожество сердцем, может уединиться, может совершать молитву втайне в буквальном смысле, как это делали отшельники, затворники, как делали это Серафим Саровский, Силуан Афонский.

В то же время мы видим пример отца Иоанна Кронштадтского, который практически не имел возможности молиться в уединении, он даже вечернее правило часто совершал на ходу: когда шел домой, а было это поздно ночью, скрещивал руки на груди и читал молитвы наизусть. Перед причастием он также не имел возможности подготовиться как следует, а только вычитывал молитвы перед причащением, и еще, если это можно считать подготовкой, вычитывал каноны на утрени, очень любил их читать. Вся его молитва была на людях, но это не мешало ему внутренне уединяться. Если бы отец Иоанн поддавался тщеславию, то не получил бы такие великие дарования от Бога, не мог бы совершать столь многочисленные чудеса. Значит, он молился правильно, по заповеди – именно втайне, хотя и не в буквальном смысле.

Вниди в клеть твою, и затворив двери твоя, помолися Отцу твоему, Иже в тайне. Иоанн Златоуст и другие отцы под клетью понимают нашу внутреннюю клеть, а под тайной молитвой – схождение ума внутрь тела, в сердце. Тайная молитва действительно приближает человека к Богу. В этой заповеди Спаситель в прикровенной форме раскрывает, что́ есть настоящее, подлинное уединение. Человек уединяется перед Богом не тогда, когда находится в келии или в пустыне, а тогда, когда уединяется внутри самого себя. Что это значит?

Все, наверное, испытывали такое: мы хотим помолиться и уединяемся, но вдруг чувствуем наплыв помыслов, хотя на людях только что молились более внимательно. Происходит это потому, что нам мешают память, впечатления, воображение. Допустим, мы, скрывшись в келии, отсекли непосредственные впечатления, ничего в данный момент не видим и не слышим. Но куда мы денем память и воображение? Они всегда с нами, мы от них не убежим. Если наше воображение возбуждается страстями, то где бы мы ни уединились, оно будет изобретать новые греховные образы или воскрешать давно угасшие воспоминания. В какую же клеть мы в этом случае входим? Где же мы уединяемся? Значит, мы опять не совершаем молитву «в тайне». Вся наша воображаемая жизнь, и будущая, и прошлая, которую мы созерцаем в памяти, препятствует нам уединиться пред Богом. И затворив двери твоя… Какие «двери» нам нужно затворить? Двери впечатлений, двери воображения, двери памяти.

Мы можем уединиться только тогда, когда уйдем не только от впечатлений, но и от воображения и памяти. Что касается впечатлений, то они есть даже и в келии: можно из любопытства рассматривать муху, которая ползает по стене, смотреть в окно, прислушиваться к шорохам... И наоборот, человек сосредоточившийся, будь он в храме или даже на улице, не замечает, что вокруг него происходит. Всем известен такой эффект: когда кто-то задумается о чем-то для него интересном, он не слышит, что́ говорит ему собеседник. В особенности это бывает во время деловых заседаний, на которых человек начинает скучать и думать о чем-то более приятном, чем финансовые вопросы или, например, строительство. И если бы мы увлекались молитвой так, как мы увлекаемся интересными для нас предметами, то мы чувствовали бы приблизительно то же самое – мы бы ничего не видели и не слышали. Не нужно думать, что единственный способ сосредоточиться – это закрыть глаза, так сказать, искусственно пресечь зрение. Можно прекрасно обойтись без этого приема. Наоборот, это ничего нам не даст, если мы закроем глаза и будем перебирать в уме всевозможные картины.

Внутреннее, настоящее уединение возможно тогда, когда человек сходит умом в сердце. Когда мы говорим слово «ум», мы подразумеваем и собственно ум и действие ума. Действием ума мы сходим в сердце, и только там мы можем полностью уединиться, и нам не помешают ни впечатления, ни воображение, ни память. Сделать это нелегко, для этого нужны многие годы упражнения и, конечно же, содействие благодати Божией. Это не обычное человеческое занятие, не ремесло, где требуются лишь естественные способности человека. Здесь навык образуется при содействии благодати Божией, можно сказать, что это благодатный навык – человек привыкает дерзновенно испрашивать помощь Божию, учится пользоваться помощью Божией и при ее содействии совершать внимательную молитву. Нельзя надеяться на один только собственный навык. Если не будет содействия Божия, то ты, если загордишься, после многих лет внимательной молитвы можешь ее потерять. Но не нужно думать и так, будто здесь не требуется человеческое усердие. Бывает, человек неожиданно получает великую благодать, но потом он должен приобрести навык, чтобы эту благодать сохранить. Или получает дарование молитвы, но нужен навык, чтобы преуспеть и суметь использовать это дарование как следует. Итак, нам необходимы две вещи: усердие и помощь свыше.

30 сентября 2003 года

О том, что переносить похвалу от демонов труднее, чем от людей. – Почему в молитве вредно многословить. – Краткая Иисусова молитва содержит в себе прошения обо всех наших нуждах. – Когда мы произносим молитву «Отче наш», то молимся за все человечество. – О патриотизме и нашей настоящей родине. – Как в нас может святиться имя Божие. – Возможно ли сейчас установить на земле Царство Небесное? – Главный закон Царства Небесного – это закон любви. – Воля Божия открыта нам в Евангелии. – О том, почему угасла традиция частого причащения. – Если мы не прощаем ближнему прегрешений, то и Бог нас не прощает. – Надо быть всегда готовым к искушениям. – Еще раз о глубине молитвы «Отче наш».

В прошлый раз мы остановились на толковании слов Евангелия о том, что молитву надо совершать втайне. Поскольку не всегда возможно исполнить это буквально, то нужно учиться делать это втайне от самого себя, то есть нетщеславно.

У преподобного Иоанна Лествичника есть замечательное изречение о том, что трудно без вреда перенести похвалу от людей, но еще труднее перенести ее от демонов. Что это значит? Когда нас кто-то хвалит, то мы можем внутренне, а если это уместно, и внешне, себя укорить, можем попросить, чтобы человек прекратил нас хвалить. А отринуть похвалу от демонов, произносимую внутри нас через помыслы, бывает чрезвычайно тяжело. Эти слова Иоанна Лествичника подтверждают то, что толкование заповеди о молитве тайной как о молитве нетщеславной есть толкование в духе святых отцов. Мы можем вести себя скромно, можем даже утаить от людей все свои добрые дела, в том числе и молитву, но если мы не утаили этого от самих себя, если внутри нас звучит похвала, то в конечном счете мы ничего не добились.

Но для того, чтобы от молитвы почувствовать изменение в душе, почувствовать благодать, нужно соблюсти еще несколько важных условий, о которых говорит Спаситель. Молящеся же не лишше глаголите, якоже язычницы, мнят бо, яко во многоглаголании своем услышани будут; не подобитеся убо им⁶⁶ (Мф.6:7–8). Молитва язычников, как видно из этих слов Евангелия, была многословная, они молились о многих нуждах. Судя по характеру культов, существовавших в те времена, по большей части это были нужды телесного характера и даже какие-то греховные желания.

Господь Иисус Христос запрещает нам слишком распространяться о наших потребностях, но не в том смысле, чтобы не говорить о них совсем, а в том, чтобы не говорить лишнего. Описывать в молитве свои нужды подробно неуместно. Неуместно по той причине, что это заставляет человека рассеиваться. Вместо того чтобы сосредоточиться на предметах возвышенных, собрать свой ум, устремить его к Богу, человек, наоборот, распространяет его на многие предметы. Да, бывает так, что мы вынуждены много говорить о своих духовных нуждах. И Церковь делает нам в этом снисхождение, разрешает нам многословить. Но, как вы знаете, помимо разработанных и прекрасных по слогу богослужебных текстов, существует и молитва Иисусова, или, как ее называют в богословии, молитва однословная. Произнося эту молитву, мы даже и о духовных своих нуждах не распространяемся, а говорим весьма кратко, для того чтобы в этих немногих словах легче было собрать ум и вступить на поприще молитвы.

Человек, молящийся многими словами, то есть читающий с умилением и, как ему кажется, со вниманием всевозможные каноны, акафисты, псалтирь, по большей части не понимает, что такое внимание и молитва. Для него молитва превращается просто в назидательное чтение. (Конечно, бывают исключения, но я сейчас говорю об общераспространенном явлении.) Действительно, в любом молитвословии есть назидательная часть, которая нас питает и настраивает на определенный лад: вызывает покаяние или благодарение Богу. Но помимо назидания должна быть и собственно молитва, иначе это уже будет совсем не то, ради чего мы исполняем правило, ради чего мы участвуем в том или ином молитвословии, пусть даже и во время богослужения.

Молитва есть соединение ума с Богом. При многословии бывает труднее превратить текст молитвы в собственно молитву, хотя нельзя сказать, что это невозможно и что никто никогда этого не достигал. Конечно, нельзя сказать, что всякий молящийся Иисусовой молитвой молится по-настоящему внимательно, а всякий читающий псалмы или каноны оказывается в числе рассеянных. И все-таки при занятии Иисусовой молитвой легче достичь необходимого навыка. Более того, человек, приобретший этот навык, приступая к чтению канонов или других богослужебных текстов, делает это уже как человек опытный в молитве. А тот, кто не может сосредоточиться на нескольких словах, безусловно, с еще большим трудом будет сосредоточиваться, читая пространные тексты. Таким образом, слова Спасителя: Не лишше глаголите – можно отнести не только к просьбам о всевозможных житейских нуждах, которых бывает великое множество, но и к молитве правильной – о нуждах духовных.

Молящеся же не лишше глаголите, якоже язычницы. У язычников было множество богов. Были боги, которые отвечали не просто за какую-то часть человеческой деятельности, а за определенный процесс: скажем, кто-то отвечал за посев, кто-то за созревание урожая, а кто-то за жатву. Так было у римлян, как это описывает блаженный Августин в книге «О граде Божием». В доме у них тоже было много разных богов. Один отвечал за одну часть семейной жизни, другой – за другую, и нужно было знать, к какому богу, когда и с какой просьбой прибегать. Вероятно, существовали определенные молитвословия или правила, по которым нужно было обращаться к этим мнимым богам. Мы, христиане, конечно, отрицаем многобожие. Но если мы не молимся Перуну, как молились древние славяне, то это не значит, что мы уже не язычники. Спаситель сказал ученикам: Берегитесь закваски фарисейской и саддукейской⁶⁷ (Мф.16:6) и тем самым дал им понять, что, даже следуя за Ним, они могут иметь в себе фарисейскую закваску. Так и мы, даже следуя за Господом, можем иметь в себе нечто от язычников и постоянно молиться о наших многочисленных нуждах. Правда, мы обращаемся не к богам домашнего очага или к тем богам, которые отвечают за закрытие или открытие дверей (у римлян чуть не до этого доходило), а к угодникам Божиим. Мы не обожествляем их и понимаем, что это не боги, а святые, имеющие большее дерзновение пред Богом, чем мы, и они действительно исполняют наши просьбы. Однако мы можем впасть в своего рода язычество. Одному угоднику мы молимся об одном, другому – о другом, и так без конца молимся обо всех наших нуждах, не понимая, что главная и единственная наша нужда – это покаяние, спасение души, а все остальное мы должны предоставить воле Божией.

Со всевозможными мелкими просьбами мы обращаемся не только к Божиим угодникам, но и к Господу, в то время как молитву о своих нуждах необходимо сделать исключением из общего правила. Господь услышит нашу молитву о какой-либо нужде, но услышит тогда, когда это действительно будет нашей нуждой, а не просто желанием. Ведь если человек постоянно молится о пустяках, то у него может сложиться мнение, что они и являются его главными нуждами. Стоит человек на остановке, автобуса нет – он молится, чтобы пришел автобус, потом в автобусе молится, чтобы его не толкали. И все у него должно быть всегда благополучно. Между прочим, такое отношение к быту является очень распространенным именно среди христиан. Как правило, мы тогда молимся искренне, когда возникает какая-нибудь проблема житейского характера: болезнь, неприятность на работе или в быту.

Занимаясь земными попечениями, мы начинаем придавать слишком большое значение неудаче, желать какого-то мелкого успеха, тогда как мы должны понимать, что наша цель – это наша душа, что первое и единственно важное дело для нас – это исполнение заповедей. Мы не должны разным мелким трудностям, препятствиям в работе придавать кардинальное значение, хотя исполнять свое дело мы должны добросовестно. Таким образом у нас выработается правильный взгляд и на молитву. Если мы молимся Богу о том, чтобы все наши дела были успешны, и в то же время предаем себя на волю Божию, умеем примириться с мелкими неудачами, то пребываем мирными. А если мы от любых препятствий приходим в смущение, то, конечно, душевного покоя никогда не найдем.

Не лишше глаголите, якоже язычницы. Витиеватые мысли о своих нуждах мы можем иметь даже при краткой Иисусовой молитве. Нам представляется, что к нашей молитве должно быть некое «приложение». Как если бы мы подавали какому-нибудь человеку заявление в две-три строчки, но чтобы понять, о чем, собственно, мы просим, он должен был бы прочитать приложение на нескольких листах. Поскольку мы не называем эти мысли молитвой, то нам кажется, что мы молимся кратко. Но внимательная молитва предполагает, что никаких мыслей, кроме краткой по выражению, но весьма глубокой по значению мысли о помиловании, у нас быть не должно.

Слова Иисусовой молитвы полны глубокого смысла. Как мы сможем раскрыть его для себя, пережить его, если будем отвлекаться на посторонние мысли? Мы молимся, а в уме роятся мысли, связанные, допустим, с послушанием в швейной мастерской: нужно вовремя пошить такой-то подрясник, такую-то рясу, там закройщица ошиблась, здесь вышивальная машина сломалась, тут программа плохо составлена. Вроде бы мы говорим: «Помилуй мя грешную», и тут же в голове возникает: пункт первый – вышивальная машина, пункт второй – закройщица, пункт третий – ряса. Нам кажется, что мы молимся краткой молитвой, а по сути ее дополняют пространные мысли. Конечно, мы не говорим: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную и сделай так, чтобы вышивальная машина работала, чтобы программа не сбивалась» и прочее, но подобные мысли идут у нас фоном, а это еще хуже, чем если бы мы добавляли к Иисусовой молитве свои слова. Потому что в последнем случае мы все-таки старались бы сосредоточиться. А тут у нас параллельно развиваются две-три мысли, и мы рассеиваемся, потому что считаем необходимым помнить обо всем, о чем просим. Когда же человек полностью предает себя в руки Божии, тогда, как сказал Марк Подвижник, Христос становится для него всем. Нет у человека чего-то – он говорит: «Христос будет у меня вместо этого». И не только говорит так, но и чувствует так. Господь заменяет ему все, начиная от предметов быта и заканчивая чем-то самым важным. Такой человек всегда пребывает мирен. Конечно, ощущение того, что Господь для нас все, от одного только чтения Марка Подвижника и размышления над его словами к нам не придет, это чувство приобретается внимательной Иисусовой молитвой.

Мнят бо, яко во многоглаголании своем услышани будут. И нам тоже кажется, что во многоглаголании Бог нас услышит, а если мы будем говорить кратко, то нет. Скажем, мы заболели, нам нужно лекарство, которого в аптеке нет. И мы думаем, что если не будем просить Бога об этой нужде, то Бог нам в ней не поможет, будто Он такое же ограниченное существо, как и человек: если Ему не напомнить – может забыть.

Весть бо Отец ваш, ихже требуете, прежде прошения вашего⁶⁸ (Мф.6:8). Богу известны все наши потребности. Если мы, не желая рассеиваться, будем молиться краткой Иисусовой молитвой, ничего более не прибавляя ни в словах, ни в настроении, ни в мыслях, тогда Господь подаст нам все. Если нужно будет угасить скорбь, Господь угасит ее, если нужно будет укрепить нас в этой скорби, Господь подаст нам крепость. Если нужно будет нас умудрить, как вести себя в затруднительных обстоятельствах, – умудрит. Если для нашего спасения полезнее будет устранить какое-то обстоятельство, то Он его устранит.

Я хочу сделать оговорку. Если мы молимся Иисусовой молитвой, то не должны делать вывод, что всякий, кто молится иначе, поступает неправильно и что это ему не поможет. Нельзя думать, что необходима только краткая Иисусова молитва, а больше нам ничего не требуется. В IV веке была секта мессалиан, члены которой считали, что нужно молиться и ничего больше не делать. Они отвергали общепринятые посты, церковные Таинства и богослужения. Не надо уподобляться мессалианам. Мы должны понимать, что, присутствуя на богослужении, мы получаем громадную пользу, так сказать, питаемся им.

Вообще, Иисусова молитва и богослужение тесно связаны между собой. Многие составители богослужебных текстов, такие, например, как Иоанн Дамаскин, сами были исихастами и упражнялись в умном делании. Я думаю, что если Иоанн Златоуст говорил о необходимости молиться Иисусовой молитвой, то, наверное, он и сам ею молился. Да и вообще в древности, как рассуждают писатели, занимавшиеся историей возникновения Иисусовой молитвы и исихазма, занятие Иисусовой молитвой было распространено, и человек духовно преуспевал, как правило, благодаря занятию умным деланием. Соответственно плоды этого умного делания отражались в литургическом творчестве. По толкованию, содержащемуся в «Добротолюбии», молитва «Господи, помилуй», которая часто повторяется во время богослужения, является краткой Иисусовой молитвой. Как же можно почувствовать сладость богослужения, благодать, которая через него нам подается, если мы не молимся Иисусовой молитвой? Наоборот, краткая Иисусова молитва является как раз тем средством, которое раскрывает нам всю глубину пространного богослужения Православной Церкви, составленного по образцу молитвы Господней.

Весть бо Отец ваш, ихже требуете, прежде прошения вашего. Сице убо молитеся вы⁶⁹ (Мф.6:8–9). Далее следует текст молитвы «Отче наш». Мы не должны думать, что молиться нужно одной только этой молитвой, как думают некоторые сектанты. А другие на основании слов Евангелия от Иоанна: Если чего попросите у Отца во имя Мое, то сделаю⁷⁰ (Ин.14:13) – полагают, что с молитвой можно обращаться только к Богу Отцу, упоминая при этом имя Господа Иисуса Христа. Обычно они говорят так: «Отче, во имя Господа нашего Иисуса Христа…», а дальше импровизируют. Конечно, это неправильно, не в этом состоит учение Спасителя. Мы не должны рассуждать так примитивно. Молитва «Отче наш» есть образец, по которому составляются все прочие молитвы.

Спаситель, после того как омыл ноги ученикам, сказал: Образ Я дал вам. Как Я сотворил вам, так и вы творите друг другу⁷¹. В деятельности человека образец не менее значим, чем конкретное учение. Когда-то я проводил с вами беседу о вере и говорил о термине «парадигма», употребленном в наше время философом Томасом Куном. Парадигма – это модель, образец. Скажем, в науке есть какая-то модель решения проблемы, а более или менее талантливый ученый уже применяет ее к разным областям изучения природы. И если принцип образца действует в науке, то, конечно же, он действует и в других областях человеческой жизни. Мы по большей части подражаем друг другу, перенимаем друг у друга многие знания, наличие которых у себя потом не можем объяснить. Знания, полученные через непосредственное обучение, составляют только часть нашего умственного багажа. Таким образом, научение через образец значит в нашей повседневной жизни чрезвычайно много.

То же самое можно сказать и о жизни духовной: образ, образец, здесь очень важен. Мы видим, что Евангелие построено совсем иначе, чем ветхозаветное Писание. В Ветхом Завете, например, подробно изложено учение о богослужении, вплоть до описания всевозможных ритуалов. В Новом Завете внимание вопросам богослужения практически не уделяется. Предполагается, что евангельское учение – образ, который преподал нам Спаситель, и благодать Божия, которая насаждена в сердцах истинных учеников, принесут соответствующие плоды. История Церкви свидетельствует, что эти плоды и были принесены. Из горчичного зерна евангельской проповеди, посеянного в провинции Римской империи, в этом незначительном, забытом всеми месте, выросло огромное древо, в ветвях которого витают птицы небесные, – древо Церкви. В том числе появилось разработанное богослужение и множество молитвословий. А началось все с немногих молитв, оставленных нам Спасителем: с молитвы мытаря «Боже, милостив буди мне грешнику» и молитвы «Отче наш».

Сице убо молитеся вы: Отче наш, Иже еси на небесех⁷² (Мф.6:9). Спаситель внушает нам, что нужно дерзновенно называть Бога Отцом. Если бы мы имели в себе благодать и произносили бы это обращение – Отче – с полным пониманием, проникновением в сущность этого слова, то, конечно, это приносило бы нам великое утешение. Это может быть только в том случае, если благодать Божия коснется нашего сердца. Я попытаюсь это объяснить, хотя на самом деле понять это можно только опытно. Представьте себе то, как мы обращаемся к любящим нас и любимым нами родителям, чего-то прося у них. Такое же чувство родства, близости, совершенной преданности, ожидания только добра, должно быть у нас и при обращении к Богу.

Отче наш… Митрополит Вениамин (Федченков) рассказывает такой интересный эпизод из своей жизни. Его хиротонисали в архиерея, и на следующий день он, как это принято после рукоположения, служил литургию. Когда он читал молитву «Отче наш», то слово «наш» как бы врезалось в его сердце. Конечно, раньше он не говорил «Отче мой», но, произнося «Отче наш», относил это к себе, а в тот момент он понял, что должен молиться за всех людей. Всякий из нас должен это осознавать: мы молимся не только за себя.

Произносится всего несколько звуков, а какой у них широкий, всеохватывающий смысл: Отче наш! В этих двух словах содержатся две заповеди: первая – наибольшая, вторая – подобная ей, то есть заповеди о любви к Богу и ближнему. Когда мы обращаемся к Богу с таким дерзновением, то предполагаем Его любовь к нам и свою к Нему. А когда говорим «наш», то тем самым усыновляем Ему людей, о которых мы молимся, и таким образом делаем их своими братьями. Итак, мы все дети единого Отца. А то, что каждый из нас вкладывает в это краткое слово «наш», зависит от того, насколько его сердце растеплилось любовью. Один молится за своих близких, другой – за братьев и сестер во Христе, скажем за сестер обители, кто-то молится за всех православных христиан, а кто-то, может быть, и за весь мир, как, например, преподобный Силуан Афонский.

Отче наш, Иже еси на небесех. Это не значит, что Бог находится далеко от нас, на небесах, и что на земле Его нет, – Бог вездесущ. Как слово «наш» уточняет имя «Отче» и делает понятным то, что Он есть Бог всех, так и слова: Иже еси на небесех – уточняют имя Божие и говорят о том, что Бог есть Существо, отличное от всего того, что есть на земле. Ничто земное не может изобразить или описать Бога. Говоря: Иже еси на небесех, – мы противопоставляем Небесного Отца нашим родителям по плоти, утверждаем, что наш Отец на небесах и поэтому ни род, ни национальность, ни местонахождение не имеют для нас значения. И те, кто достиг христианского совершенства, это понимают. Древние христиане, например, относились к родине не так, как сейчас относимся мы. Для них родиной был весь мир. Иногда они вынуждены были оставлять свое отечество и проповедовать среди чужих народов, как делали это апостолы, в особенности это видно на примере апостола Павла. Апостолы свободно перемещались из одной страны в другую. Римская империя была тогда единым государством, в котором терпимо относились к множеству разных народов, традиций. А в периоды гонений христиане бежали за пределы Римской империи, и, наоборот, в эпоху, когда империя стала христианской, из Персии христиане бежали на территорию Византии, то есть были в этом отношении независимы.

Такое явление есть и сейчас: например, монахи покидают родину и поселяются на Афоне. Для греков, конечно, это родина, а для русских, болгар, румын, сербов, грузин – нет. По современным законам они получают греческое гражданство, но греками себя не считают, многие и греческого языка не могут усвоить. В свою очередь, греки, которые оставляют родину и поселяются на Святой земле, чтобы охранять святые места для всего православного мира, там совершенно чужие люди. Они оказываются в стране, где господствующей религией является иудаизм, где живет много мусульман, а христиан совсем незначительное число. Да и христиане эти – люди не единокровные им, в подавляющем большинстве это арабы. Но ради Небесного Отечества они оставляют отечество земное. Конечно, все мы желаем блага своему народу и своему отечеству, но это не должно для нас быть выше, чем стремление к Отечеству Небесному.

Приведу пример из истории. В период средневековья, когда Константинополь в течение нескольких столетий находился под угрозой захвата турками, византийские императоры обращались за военной помощью на Запад. А западные христиане требовали от них принятия унии, то есть по сути принятия католических догматов при сохранении православных обрядов. Православным делали, так сказать, уступку, и то временную, так как постепенно католики упразднили бы православные обряды и заменили латинскими. Во всяком случае, так произошло в конце XVI века на Украине после заключения Брестской унии.

И некоторые византийские императоры шли на компромисс со своей совестью. Я думаю, не было ни одного из них, который бы искренне думал, что латинская вера лучше, чем греческая. Некоторые православные греки, в том числе из высших чиновников, даже говорили, что лучше быть под тюрбаном, чем под тиарой. Тюрбан – это головной убор, который носят мусульмане, а тиара – головной убор папы Римского, символ папской власти. Византийские императоры осознавали превосходство и истинность православия, но оправдывали себя необходимостью получить помощь Запада. Латиняне много раз отказывали византийцам в помощи и однажды даже сами на них напали. А когда помощь со стороны Запада все же была оказана, то она ничего не дала, и в 1453 году Константинополь пал.

Понадеявшись на Запад и приняв унию, византийцы ничего в конечном счете не получили. Мы видим, что люди очень желали сохранить свою родину, сохранить ее действительно великую, возвышенную и утонченную культуру. Но ради этого они отказались от православия, и Господь им не помог. В истории православного мира это яркий пример того, как любовь к родине стала препятствием для любви к Богу.

В сравнительно недавнее историческое время многие русские люди вынуждены были оставить родину и уехать за границу. Те из них, кто был укоренен в Православной Церкви, основывали епархии, монастыри, строили храмы. Они нашли себе приют в Западной Европе, в Северной и Южной Америке. Эти люди лишились родины и, наверное, тосковали по ней, но не в их власти было ее вернуть, не в их власти было сделать Россию прежней. Однако это не значит, что они, оставив родину, всё потеряли. Они лишились отечества земного, но для них с еще большею силою должно было стать ясным, что у них есть Отечество Небесное, которого их никто лишить не мог.

Да святится имя Твое⁷³ (Мф.6:9). Святость – это нравственное совершенство. Мы должны понимать, что Бог святиться не может, потому что Он по своей природе безупречно и беспредельно свят, вернее святость эта является одним из свойств Его природы. А Сам Он выше этого свойства и понятия, неизречен в Своем существе. Поэтому, когда мы просим: Да святится имя Твое, то просим того, чтобы имя Божие святилось в нас. Мы должны все больше и больше постигать святость Божества, Его небесность, неописуемость. Должны постигать безраздельную Божественную любовь к человеческому роду, вообще ко всему творению. Когда любовь эта будет распространяться в нашем сердце на всех людей и мы будем всё более восходить к духовным переживаниям, тогда имя Божие будет в нас святиться.

Но мы должны не только умственно постигать святость имени Божия, но и чувствовать в себе его действие. Как бы мы прекрасно ни описывали, что есть имя Божие, но если человек не пережил это на опыте, то он не сможет этого постичь. Ему нужно почувствовать это сердцем, сердце должно освящаться самим этим именем, произносимым со вниманием. Легче всего это понять на примере Иисусовой молитвы, которую мы творим (по крайней мере должны творить) непрестанно. Человек может знать святоотеческое учение об Иисусовой молитве, но при этом в молитве ничего не чувствовать, потому что или согрешил и благодать его оставила, или не имеет достаточного молитвенного опыта, или по какой-либо иной причине молится рассеянно. Соответственно святости имени Божия он не переживает, и никакие рассуждения ему не помогут, кроме, может быть, практических советов о том, как нужно правильно молиться. И наоборот, человек ничего не читавший, не знающий, но усердно и внимательно молящийся, ощущает необыкновенную сладость, источающуюся из имени Иисусова, благоговейный страх, любовь, тишину, мир.

Начальная стадия нашей душевной жизни – умственное осознание святости имени Божия. Это осознание состоит в том, что мы обращаемся к вере, испытываем благоговение, понуждаем себя к молитве. Потом ощущение святости имени Божия постепенно переходит на сердце. А потом, когда это ощущение укоренится в сердце, оно само захватывает всего человека, овладевает его умом и рождает в нем благоговейные мысли, естественно проистекающие из его душевного состояния. Из сердца исходят помышления злые, – сказал Спаситель⁷⁴, но из сердца исходят, конечно же, и добрые помышления. И когда сердце переживает святость имени Божия, тогда Бог исполняет ту просьбу, с которой мы обращаемся к Нему в молитве «Отче наш»: Да святится имя Твое.

Я говорю сейчас именно об Иисусовой молитве потому, что в православной традиции христиане, в особенности монахи, в непрестанной молитве должны употреблять слова Иисусовой молитвы, но то, о чем я говорю, касается любой молитвы, конечно, и молитвы «Отче наш». И поскольку молитва «Отче наш» является образцом молитвы, то можно сделать вывод: должно святиться не только имя «Отче», но и всякое имя Божие. А имя Божие – это и имя Господа Иисуса Христа, и имя Пресвятой Троицы или одного из Ее Лиц. Имя Божие – это различные эпитеты, сравнения, которые мы прилагаем к Божеству, для того чтобы возбудить в себе большую ревность, большее благоговение. Все эти имена Божии по образцу имени «Отче» должны в нас святиться.

Думаю, что если бы мы с благоговением, под действием благодати Святого Духа, произносили Иисусову молитву, то это потрясало бы все наше существо, и, может быть, происходило бы то, о чем пишут святые отцы. Иноки Каллист и Игнатий Ксанфопулы описывают такое молитвенное состояние, при котором человек не может произнести полностью все слова молитвы, а говорит только: «Господи Иисусе Христе», и тогда ум его не простирается к просьбе о помиловании, а сосредоточивается на общении с Богом. Несколько иначе описывает эти переживания преподобный Василий Поляномерульский. Он говорит, что человек повторяет только слово «Иисусе» или без конца говорит: «Иисусе мой». Для нас важно то, что мысль человека двигаться уже не может, но собирается в себе и созерцает Бога, и человек ни на что не может отвлекаться, даже на самого себя. В начальной стадии, как говорят Каллист и Игнатий, человек, обращаясь к Богу со словами: «Помилуй мя грешного», вновь и вновь возвращает ум к себе, потому что ум наш распростирается на посторонние предметы, а когда он найдет Бога, тогда это движение ума становится излишним. Я думаю, что человек, с благоговением произносящий молитву «Отче наш», должен был бы переживать то же самое.

Бывает, что перед трапезой молитву «Отче наш» мы говорим по привычке, то есть умом осознаём значение этой молитвы, а слова произносим как нечто ритуальное, часто еще и в спешке. На обед времени хватает, а на молитву – нет. Надо было бы всегда произносить эту величайшую из молитв с тем благоговением, которого она достойна. Мы говорим: Да святится имя Твое, – а на деле показываем, что нам это не нужно, произносим слова без всякого внимания, сочувствия. Просим, а ничего не ждем и ничего не хотим.

Можно еще обратить внимание на маленькое слово «Твое». Надо сказать, что когда внимательно читаешь Евангелие, то представляется, что даже запятые и титлы имеют значение, – в них тоже хочется увидеть глубокий смысл, – тем паче слова. «Твое» имя, – то есть имя «Отче», принадлежит собственно Богу, только Он имеет право носить его. Святые отцы говорят, что Бог Отец является источником всякого отечества и на земле и на небе, то есть не человеческое имя «отец» мы переносим на Бога, а наоборот, заимствуем это понятие у Бога и переносим его на наши земные связи. Называя так своих кровных родителей и духовных наставников, мы должны осознавать, что в первую очередь и в точном смысле слова Отцом может быть назван только Бог, это именно Его имя.

Да приидет Царствие Твое⁷⁵ (Мф.6:10). Частица «да» выражает усиленную просьбу, желание. Наш Отец и наше Отечество – на небесах, и мы должны желать наступления Царствия Божия. Что такое Царствие Небесное, Царствие Божие? Нужно понимать следующее: когда мы говорим о нем, то говорим о неземных идеалах. Земными средствами осуществить христианские идеалы невозможно. Любое государство лишь до некоторой степени отображает в себе Небесное Царство. Только Церковь, хотя и здесь проявляются человеческие немощи, может претендовать на то, что она является отражением Царствия Божия по самому своему строю. Она хотя и имеет вид человеческой организации, но это общество по сути неземное.

Церковь и Священное Писание одобряют государство, но лишь как некий компромисс, без которого невозможно существовать. Конечно, есть христианские государства, но христианскими их можно назвать в том смысле, что государство содействует распространению и укреплению христианства, содействует тому, чтобы христианские идеалы водворялись в частной жизни людей, а по возможности и в общественной. Но по большому счету государство христианским быть не может, потому что оно пользуется насилием. В Церкви насилия нет. Если кто-то согрешил тяжким образом, Церковь знает только одно средство наказания – отлучение от себя. Тяжко согрешивший человек исключается из общества верующих. Такое понятие, как анафема, которое кажется нам самым страшным, есть именно отлучение от Церкви на всю жизнь. На этом примере мы видим, что Церковь не прибегает к земным средствам. Впрочем, иногда она пользуется опытом светских организаций. Так, церковное право в значительной степени формировалось под влиянием права светского. Вместе с тем, пользуясь земными инструментами управления, мы осознаём, что делается это по немощи человеческой.

А что уж говорить о тех государствах, идеология которых не вмещает в себя никаких христианских принципов? Считается, что демократия – это наилучший образ правления, но христианству там нет места. Приведу пример. В связи с принятием конституции Евросоюза, некоторые государственные деятели, в том числе и папа Римский Иоанн Павел II, выразили недоумение: почему в Европейской конституции ничего не сказано о христианстве, о христианских традициях западноевропейских народов? Настолько современному расцерковленному сознанию христианство не нравится, настолько обществу оно чуждо, что о нем не хотят даже упоминать.

Совершенно безрассудно стремиться к осуществлению государственных идеалов и видеть в этом конечную цель христианской жизни, как это было с некоторыми нашими мыслителями. Они считали возможным такое явление, как христианский социализм, и сейчас на Западе есть даже партии, исповедующие такую идеологию. Немыслимо пытаться создать утопическое государство, живущее по христианским принципам, как пытались это делать ранние европейские социалисты. Идеального общества на земле быть не может. Я не против тех людей, которые стремятся ввести христианские принципы в государственную жизнь, и не считаю, что нужно быть в этом вопросе полным пессимистом, однако необходима трезвость. Надо понимать, что полное счастье на земле наступит тогда, когда она уже станет Царствием Небесным, а не тогда, когда мы что-то для этого предпримем. Между прочим, слова Спасителя были обращены к евреям, которые под Царством Небесным, Царством Божиим понимали осуществление всех религиозных идеалов именно на земле. Они считали, что пришедший Мессия установит на земле истинный порядок. Собственно, евреи того времени были первыми утопистами, которые пытались сделать то, что невозможно. Их утопия закончилась крахом иудейской государственности и рассеянием еврейского народа по всей земле.

Да приидет Царствие Твое. Эти слова нужно понимать и как просьбу о воцарении Бога в нашей душе. Мы не можем жаждать наступления Царствия Божия в будущей жизни, если мы совершенно непричастны к нему сейчас. Ведь если я желаю, чтобы какой-то правитель сделал меня гражданином своего государства, значит, я должен вести себя по законам этого государства, чтобы показать свою преданность этому правителю. Поэтому, когда мы говорим: Да приидет Царствие Твое, то тем самым заявляем, что мы хотим жить по законам Царствия Небесного. Какие это законы? Это заповеди Божии. Исходя из двух первых глубочайших по смыслу слов молитвы «Отче наш», законом Царствия Божия должна быть любовь: любовь к Богу и любовь к ближнему. Конечно, мы не должны сводить учение Евангелия к одной морали и отвергать веру в будущее конечное Царствие Божие во всем мире, когда будет второе страшное пришествие Христово и все человечество волей-неволей подчинится небесным законам. Но ожидая наступления Царствия Божия, мы должны уже сейчас быть причастны к нему и должны исполнять его законы, главный из которых – любовь. Об этом говорит апостол Павел: Любовь есть совокупность всех совершенств⁷⁶. Сам Господь сказал, что на этих двух заповедях – любви к Богу и ближнему – держатся весь закон и пророки. Поэтому, когда мы молимся: Да приидет Царствие Твое, мы просим также и того, чтобы в данный момент в нашем сердце воцарилась любовь.

Можно было бы сказать так: «Отче наш, да приидет Царствие Твое» или «Да приидет Царствие нашего Отца». При сближении этих слов становится ясно, что Царство Божие – это царство любви: во-первых, Отца, любимого нами и любящего нас, и во-вторых, общее Царство всех детей Небесного Отца. Вот что значит желание этого Царства: не только чтобы совершилось второе пришествие Христово, которого мы, к сожалению, не жаждем, а боимся, но и чтобы уже сейчас Царство Божие начало утверждаться внутри нас самих (и это в нашей власти), а может быть, распространяться вокруг нас и захватывать все больше и больше людей. Собственно, Церковь и должна изображать собой Царство Божие, быть его отблеском. Максим Исповедник в толковании на Божественную литургию рассуждает о том, что храм – это образ Божий, изображение Божие. Как Бог объединяет всех в Себе, так и храм объединяет в себе самых разных людей: по характеру, возрасту, воспитанию, образованности, достатку и так далее. Церковь принимает в себя и чистых людей, и тяжких грешников ради их веры и ревности, невзирая на их прошлое. Таким образом, Церковь пытается осуществить идеал любви, который кратко, но емко изображен в словах молитвы «Отче наш».

Да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли⁷⁷ (Мф.6:10). Я вынужден все время подчеркивать, что учение Евангелия входит в противоречие с нашим душевным состоянием. С одной стороны, мы принимаем Евангелие, а с другой – в душе мы встречаем постоянное противоречие евангельским идеалам. Мы просим о том, чтобы святилось имя Божие, но произносим эту молитву с небрежением; мы молимся о том, чтобы пришло Царствие Божие, а сами боимся второго пришествия Христова и думаем о том, что хорошо бы это не произошло при нас. А ведь если понимать буквально слова: Да приидет Царствие Твое, то именно этого мы и просим. И когда говорим: Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли, – то просим того, чтобы Господь даровал нам послушание Ему, Его заповедям, но в то же самое время никакого старания к тому, чтобы их исполнить, не прилагаем.

Представьте: нерадивого христианина стали бы насильно заставлять исполнять заповеди – он был бы возмущен. Собственно, часто так и бывает. Приходит кто-нибудь на исповедь, ему говоришь о какой-то его нравственной неисправности, и если немного не так сказал, чуть-чуть грубее, чуть-чуть прямее, чем положено, то это вызывает обиду, возмущение. Когда напоминаешь ему о его обязанности исполнять заповеди, то он либо отвечает, что в данной ситуации это неуместно, либо находит всевозможные способы выкрутиться. Например, так: «Вы говорите правильно, но надо было сказать более мягко, вежливо, выждать удобный момент, привести богословские доказательства, а не просто сказать, что не нужно раздражаться. И тогда был бы результат. Вы просто этого не умеете». Хорошо, мы не умеем, но ведь у самого этого человека есть ум, он читает Священное Писание, святых отцов, толкования на Евангелие... В принципе, всякий человек и без посторонней помощи обязан был бы жить по заповедям. Если же ему помогают, а он противится, то это говорит о том, какое у него душевное устроение. Поэтому и в молитве Бог его не слышит. Если он не хочет, чтобы Бог слышал его в молитве «Отче наш», в которой он просит о том, что для него является первейшей и по сути единственной необходимостью, то как Он услышит этого человека, если тот будет просить о чем-то второстепенном, о житейских нуждах? И при всем этом человек молится: Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Это похоже на поведение Понтия Пилата. Спаситель ему сказал: Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы возвестить истину, а тот спросил: Что есть истина?⁷⁸ – и сразу вышел, то есть ответа он не ждал. Для него это был вопрос, ответа на который быть не может. Пилат был скептиком. Так и мы говорим: Да будет воля Твоя, а на самом деле не желаем, чтобы наша просьба была исполнена и произносим эти слова без всякого сочувствия.

Что значит: Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли? Конечно, на земле тоже совершается воля Божия, но совершается она не так, как на небе. Человеку попущена свобода в разнообразных ее проявлениях. Попущена она и демонам. Вспомним хотя бы, как диавол искушал Спасителя в пустыне. Он свободно приступал к Нему и говорил соблазнительные речи, причем не однократно, а трижды. Демоны просили Спасителя: Не вели нам идти в бездну⁷⁹, значит, они хотели пребывать на земле. Мы знаем, что они не только свободно передвигаются в пространстве, искушают людей, но и овладевают их сознанием, их телом и пользуются людьми как своими орудиями. Значит, воля Божия, повторю, на земле совершается иначе, чем на небе.

Как же она совершается? Например, нам обещано: И волос с головы вашей не упадет⁸⁰ (Лк.21:18). Что под этим понимать? Не то, что мы не потерпим никакого телесного вреда, а то, что если мы и потерпим вред, значит, это угодно Богу. И соблазнам надлежит прийти в мир не потому, что этого хочет Бог, а потому, что после грехопадения так устроена земная жизнь. В самом широком смысле можно сказать, что и в этом есть воля Божия, потому что, в конечном счете, это приводит нас ко спасению. Воля Божия (конечно, не как благоволение, а как попущение) была и в том, чтобы Иуда Искариотский предал Господа Иисуса Христа, и в том, чтобы Пилат несправедливо Его осудил, и в том, чтобы Господа распяли и смеялись над Ним и уничижали Его, когда Он страдал на кресте.

В молитве «Отче наш» мы просим о том, чтобы воля Божия совершалась нами на земле особенным образом – как на небе: безупречно и не против нашего желания, а сознательно. Ведь даже если мы не желаем исполнять волю Божию, мы все равно будем делать не то, что захотим, а то, к чему нас принудят обстоятельства. Под обстоятельствами я подразумеваю не только материальные причины, но и наш характер, наше душевное состояние, наши грехи и прочее. Все это детерминирует наше поведение, толкает нас к определенным поступкам. В этом смысле мы все рабы. Но мы просим того, чтобы мы освободились от давления внутренних и внешних обстоятельств, смогли сознательно покоряться воле Божией, правильнее сказать, изучать ее и следовать ей. Апостол Павел говорит: Все исследуйте, доброго держитесь⁸¹. Речь идет не о том, чтобы «исследовать», то есть перепроверять каждое слово, которое говорит духовник, а о том, чтобы в каждой конкретной ситуации с помощью духовника находить правильное нравственное решение. Иногда, конечно, приходится находить его самостоятельно, то есть применять заповеди к конкретным обстоятельствам своей жизни, порой очень мелким, почти незаметным.

На небеси все небесные существа, ангелы, знают волю Божию и беспрекословно исполняют ее. На земле мы, даже будучи ревностными христианами, можем в чем-то ошибиться, что-то не понять, неправильно рассудить. Поэтому мы просим, чтобы воля Божия была нам открыта. Конечно, в общем смысле она открыта нам в Евангелии, но мы молимся о том, чтобы уметь применить евангельские заповеди к конкретным обстоятельствам, и в этом также состоит суть просьбы: Да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли.

Часто мы задаемся вопросом, в чем состоит для нас воля Божия. Есть ли воля Божия на то, чтобы я поступил в университет? Есть ли воля Божия на то, чтобы я ушел в монастырь? Пойти ли мне в этот монастырь или надо выбрать другой? Жить в этом городе или уехать в другой? Но воля Божия одна – та, которая открыта нам в Евангелии, в заповедях Господних. А поступлю я в университет или в Архитектурную академию, уйду ли в тот или иной монастырь или вообще останусь в миру, к воле Божией отношения не имеет. Почему? Потому что в монастырь мы приходим для того, чтобы удобнее было исполнять ту самую волю Божию, которая изображена в Евангелии. А если мы воспринимаем монастырь как некую конечную цель, то испытываем потом трудности. Монастырь – это средство, монашеская одежда и монашеские обеты – это также средства, а цель – это Евангелие. И потому мы не должны задаваться такими вопросами, как пойти ли нам в тот монастырь или в другой, жить там-то или там-то. Воля Божия изображена в Евангелии, соответственно, где удобнее исполнять Евангелие, там и надо жить. Где меньше соблазна, там и лучше находиться, потому что никакой разумный человек не будет выбирать то место, где он может согрешить.

Многие люди покупают книгу «Илиотропион, или о познании воли Божией» святителя Иоанна (Максимовича) потому, что хотят знать, в чем состоит воля Божия: в Ивановскую церковь им нужно ходить или в Троицкую? И конечно, разочаровываются, потому что ответа в книге не находят. Но, повторю еще раз, мы должны понимать, что воля Божия состоит в том, чтобы жить по Евангелию, и когда мы к этому стремимся, тогда оцениваем разные обстоятельства именно с этой точки зрения.

Хлеб наш насущный даждь нам днесь⁸² (Мф.6:11). Под словом «хлеб» здесь подразумевается все необходимое для нашей жизни. Мы должны ограничить свои заботы о теле и не предаваться чрезмерной суетливости. Конечно, это не значит, что мы вовсе не должны заботиться о будущем. Речь идет о том, что мы должны довольствоваться самым необходимым на каждый день и не простирать свою заботу на следующий день. Это самое распространенное толкование слов: Хлеб наш насущный даждь нам днесь. Иные отцы толкуют эту заповедь более возвышенно: под хлебом они понимают Хлеб небесный, Тело и Кровь Христовы. Так, например, объясняет эти слова святитель Игнатий (Брянчанинов). Слово «насущный» можно понимать и как существенно необходимый, и как находящийся «над сущностью», то есть хлеб сверхсущественный, имеющий значение для нашей душевной жизни. Если мы будем так понимать эти слова, тогда мы должны будем прийти к радикальному выводу: причащаться нужно каждый день. И многие подвижники причащались если не ежедневно, то, по крайней мере, часто. Святитель Игнатий приводит в пример монастырь аввы Аполлоса, в котором монахи причащались каждый день. В древности все в обязательном порядке причащались еженедельно, в воскресенье, и даже существовало церковное правило, согласно которому от человека требовалось объяснение, почему он без причащения ушел из церкви. Это нужно было для того, чтобы исключить подозрение пресвитера в ереси: если человек не причащался у него, значит, он подозревал его в отклонении от истины. Отлученные и находящиеся в разряде кающихся, конечно же, не причащались, но это была особая категория людей.

Почему сейчас угасла традиция частого причащения? Причина простая – нерадение. Людям не хочется вести строгий образ жизни, потому что если человек часто причащается, значит, он всегда должен быть готов к этому таинству. До революции многие причащались один раз в год, как правило в Великий пост, и считали, что они свой долг исполнили. Можно представить, как они каялись. Что человек может сказать на исповеди, если он исповедовался в последний раз год назад? Понятно, что в таких людях не было никакой собранности, не было ревности, многие посты не соблюдались. В храм люди ходили редко, потому что если человек не причащается, то ему и стоять там, казалось бы, незачем. Таким образом, в связи с тем, что люди редко причащались, охладевала христианская жизнь.

Понятно, что одним частым причащением нельзя исправить духовную жизнь, но таинство евхаристии является одним из главных ее компонентов, и умалять значение этого таинства недопустимо. Были подвижники, которые очень редко причащались, потому что жили в пустынях и не могли бывать в храме, но это особый разговор, мы не можем на них равняться. Например, мы не можем равняться на Марию Египетскую, которая за всю жизнь причастилась только дважды – перед переходом за Иордан и перед смертью. Для нее уединение было средством общения с Богом, уединение духовно соединяло ее с Ним и поэтому заменяло ей причащение. А мы, не имея таких сил и ревности, будем соединяться с Богом тем средством, которое предлагает нам Церковь, наиболее могущественным и действенным, – причащением Святых Христовых Таин. По разным причинам мы не можем причащаться ежедневно – для этого надо было бы оставить все земные попечения, а нам нужно заботиться и о своем пропитании, трудиться. Однако мы должны причащаться часто, по крайней мере по воскресеньям (если под словом «днесь» иметь в виду день, который выделяется из всех прочих и является воспоминанием единого великого дня Господня).

В особенности должны иметь ревность и любовь к совершению Божественной литургии священники. К сожалению, не все иереи такие, как отец Иоанн Кронштадтский, и не могут служить ежедневно, но все-таки священник должен гореть желанием служить как можно чаще. Мне кажется, что через таинство хиротонии человек получает особенную любовь к совершению богослужения, совершению таинства евхаристии и, конечно же, к причащению. И если в священнике чувство любви начинает угасать, значит, в нем происходит что-то неправильное, в нем стал гнездиться какой-то грех, прежде всего нерадение. Спокойно к этому относиться нельзя, с этим нужно бороться. Наоборот, желание часто служить, причащаться с благоговением и любовью – это признак душевного здоровья.

Еще хотелось бы сказать о произнесении молитвы «Отче наш» священником во время литургии. Так сложилось, что эту молитву читают будто между прочим, пробегают ее глазами. Это совершенно недопустимо. Она должна быть прочитана с чрезвычайным вниманием и благоговением. Когда мы читаем «Отче наш» перед едой, то под хлебом мы имеем в виду собственно хлеб, пищу. А когда мы произносим эту молитву на литургии, перед причащением, то под хлебом имеем в виду хлеб сверхсущественный, Тело Христово, мы молимся перед этой необыкновенной, священной трапезой, для того чтобы затем неосужденно вкусить Тело Христово, вкусить с благоговением, верой, любовью.

Хлеб наш насущный даждь нам днесь. Настоящим нашим хлебом является Тело Христово. Как мы нуждаемся в пище для того, чтобы совершать свои обычные дела или путешествовать, так мы нуждаемся в особой пище для того, чтобы совершить особое путешествие, в Царствие Небесное, как говорит об этом один из святых отцов. И мы должны постоянно подкреплять себя этой пищей, вновь и вновь восстанавливать свои силы. Я думаю, всякий человек, который по какой-то причине долго не причащался, чувствовал, что интенсивность его духовной жизни ослабевает. Наоборот, после благоговейного причащения появляется и ревность, и мир душевный, и любовь, и внимание к молитве, и многое другое, что он не мог приобрести собственными силами.

И остави нам долги наша, яко и мы оставляем должником нашим⁸³ (Мф.6:12). Долги перед Богом – это грехи. Апостол Иаков говорит, что если человек мог сделать что-либо доброе и не сделал – это грех. Значит, если мы чего-то не делаем, то это уже долг перед Богом, потому что всякий грех есть долг: будь то бездействие, нерадение или неправильная деятельность. Поэтому мы просим, чтобы этот долг Бог нам простил.

Всякий трезвый человек, оценивая себя, видит, что он в бесконечном долгу у Бога: если он что-то хорошее и делает, то делает не совсем правильно. Даже если бы мы были подвижниками, которые исполняли бы все должное, то все равно к нашим действиям примешивалось бы тщеславие, нерадение или еще какой-нибудь грех. А если человек делает добрые дела и не видит своих грехов, то это говорит о его невнимательности. Мы должны осуждать себя и искренне просить Бога о том, чтобы наши долги были прощены. Ни в коем случае нельзя думать, что мы заплатили все долги, – это безумная гордость. У западных христиан имеет место так называемый юридический подход: за такое-то дело тебе прощается столько-то грехов, за такое-то – столько-то… Мы же должны считать себя в неоплатном долгу перед Богом.

То, что мы имеем православную веру, – это ничем не заслуженный нами дар Божий, и само наше существование также дар Божий, о чем мы благодарим в тайной молитве на литургии: «Благодарим Тя, Царю невидимый, Иже неисчетною Твоею силою вся содетельствовал еси, и множеством милости Твоея от небытия в бытие вся привел еси». Мы всё получили от Бога. И поэтому мы должны чувствовать себя неоплатными должниками и всякое добро совершать как возвращающие, а правильнее сказать, как умножающие свой долг, потому что возможность совершать добро даровал нам Бог и за это мы тоже остаемся Ему должны. Истинный христианин делает добрые дела с удовольствием, с наслаждением, а не с насилием над собой. И, получая удовольствие от доброделания, он чувствует, что вновь стал должником Небесного Бога Отца.

Господь требует от нас, чтобы мы прощали тем, кто должен нам: Яко и мы оставляем должником нашим. Например, какой-то человек должен, как нам кажется, любить нас – а он не любит, обязан уважать нас – а он не уважает. И мы должны простить этому человеку все его долги перед нами, мнимые или действительные, и тогда мы сможем умолять Бога, чтобы Он оставил нам долги наши. Поэтому некоторые подвижники говорят, что если мы произносим эти слова, но не прощаем тем, кто виноват перед нами, то и Бог нам не прощает, и мы, таким образом, умоляем Его, чтобы Он не простил нам наши грехи. Мы сами, имея установку не прощать, практически просим у Бога следующее: «Господи, не прощай нам наши грехи». Мы говорим это изо дня в день, а потом удивляемся: «Почему Бог не слышит наши молитвы?» Он слышит наши молитвы! О чем мы просим, то Он и делает – Он не прощает нам наших грехов, потому что мы об этом просим. Условие молитвы Господней распространяется и на тех, кто молится только Иисусовой молитвой. Если человек говорит: «Помилуй мя грешного» – и в то же время не милует других грешников, то и Господь не милует его самого. Можно слова: И остави нам долги наша, яко и мы оставляем должником нашим – понимать и так: прости нам так, как прощаем мы. Допустим, мы прощаем частично – значит, и нам прощается частично. Мы прощаем не вполне искренне, скажем, простили, а какой-то осадок в душе остался – значит, и в отношении нас происходит нечто подобное.

И не введи нас в напасть, но избави нас от лукаваго⁸⁴ (Мф.6:13).Мы более привыкли к словам: Не введи нас во искушение. Невозможно, как сказано, жить в мире без соблазна: горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам⁸⁵ (Мф.18:7). Ожидать того, что у нас не будет никаких искушений, никаких соблазнов, никаких скорбей – это совершенно неразумно. Но в смирении своем мы должны просить, чтобы по возможности этих соблазнов было меньше или совсем не было, – в этом выражается наше ненадеяние на себя. Всякий, кто думает, что выдержит любое испытание, искушение, может упасть и при гораздо меньших испытаниях. Поэтому искренний человек, естественно, будет просить о том, чтобы искушение его миновало или, если все-таки искушения не избежать, чтобы Господь этого человека укрепил, чтобы он, так сказать, не «вошел внутрь» этого искушения, не испытал его так, как испытали свое искушение Адам и Ева. «Войти внутрь» искушения, опытно пережить его – значит согрешить.

Как понять слова: Избави нас от лукаваго? Мы знаем, что диавол дерзнул приступить к Самому Господу Иисусу Христу и хотя не искушал Его так, как нас, потому что не имел доступа к Его уму, а вынужден был внешне что-то Ему показывать и представлять, но все же искушал. В Евангелии так и сказано: Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола⁸⁶ (Мф.4:1). Если Господь Иисус Христос должен был перенести искушение от диавола, то мы все волей-неволей должны столкнуться с искушением. Но мы не должны подчиниться ему, не должны подпасть под его власть, а обязаны победить его. Так же, как Господь Иисус Христос победил диавола после его троекратного искушения, и мы должны в конечном счете победить, но ни в коем случае нельзя надеяться на то, что у нас не будет никакой борьбы, никаких соблазнов и что у нас, в виде исключения, все пройдет просто и беспечально. Этого не будет, потому что это невозможно.

Нужно обратить внимание на следующее: когда мы говорим «наш», «нас», «нам», то просим не только о себе, но и о других людях. Мы должны желать, чтобы хлеб насущный был дан не только нам лично, но и всем людям. Слово «наш» в начале молитвы распространяется на окружающих в меру нашего преуспеяния в добродетели любви. И когда мы говорим: Избави нас от лукаваго, мы должны думать о том, чтобы не только мы были избавлены от искушения, но и все наши братья и сестры во Христе, а по возможности и все человечество. Вот какова должна быть любовь к другим людям! Мы должны желать, чтобы все почувствовали, что Бог является Творцом. Мы должны желать, чтобы все имели духовные и земные блага, то есть были членами Церкви, приобщались Святых Христовых Таин и имели земное, телесное благополучие. Мы должны желать, чтобы людям были прощены все грехи и чтобы они никогда впредь не согрешали. В этом выражается любовь к ближнему.

Как Бог Отец избавляет нас от лукавого? Если мы молимся об этом, если мы понуждаем себя к борьбе с греховными помыслами, с диаволом, значит, мы хотим избавиться от власти лукавого над нами. А если мы не молимся, не боремся с собой, то получается, что мы желаем грешить. Если мы сами ищем искушений, по причине нерадения, гордости или грехолюбия, значит, мы просим о том, чего на самом деле не желаем. А если мы не хотим, то и не получаем. Надо самим делом показать, что то, о чем мы просим в молитве, является для нас вожделенным.

Избави нас от лукаваго. Слово «избави» указывает на чрезвычайно сильное чувство говорящего. Если перевести соответствующее ему слово в греческом тексте буквально, то оно означает: «выхвати, спаси от опасности». Обращая внимание на эту тонкость, мы глубже понимаем, насколько нуждаемся в помощи Божией. Мы не можем избавиться от опасности самостоятельно, поэтому и обращаемся к Богу с такой усиленной просьбой.

Избави нас от лукаваго. Почему диавол, которого именуют еще клеветником, сатаной, называется здесь лукавым? Видимо, потому, что лукавство является одним из самых страшных свойств разумного существа. В последних словах молитвы «Отче наш» звучит своего рода требование к человеку – он должен бороться с собственным лукавством. Да, все страсти возбуждаются в нас действием диавола, но для всякого сведущего в аскетических вопросах несомненно и то, что страсти являются дурной наклонностью и самого человека. Да, лукавый искушает нас, и мы просим, чтобы Бог избавил нас от него, но мы должны при этом сами стремиться избавиться от того свойства, которое диавол нам сообщает и которое делает нас сродни ему. И когда мы избавимся от лукавства и от лукавого, тогда мы научимся истинной молитве.

В духовном отношении это чрезвычайно важно: власть диавола над нами состоит не только в том, что мы поддаемся той или иной страсти, скажем блудной или гнева, но и в непосредственном состоянии души, из которой, как из почвы, произрастают различные проявления греха. Это состояние и можно назвать лукавством, потому что там, где есть простота, человеку легко соединиться с Богом. Представьте прямой коридор: солнечный луч освещает его легко до самого конца, а если коридор будет со многими поворотами, то, конечно, в самую глубину луч не проникнет.

Преподобный Антоний Великий говорит, что благодаря простоте подвижники соединяются умом с Богом. Под простотой понимается не малограмотность и невежество, а простота души. Часто невежество содействует приобретению душевной простоты, но это совсем необязательно. Простотой душевной обладали и люди высокообразованные. Так, в Египте подвизался, будучи учеником простых монахов, Арсений Великий, один из самых образованных людей Римской империи. Он сумел приобрести ту самую простоту, благодаря которой ум соединяется с Богом. Мы знаем это из описаний его молитвенных состояний.

Итак, для того чтобы постигнуть все, о чем говорится в молитве «Отче наш», и в особенности великую тайну любви, которая сообщается нам в двух первых словах молитвы, нужно приобрести простоту. Ее трудно описать, но, наверное, всякий человек, имеющий молитвенный опыт, понимает, что при внимательной молитве это душевное свойство сообщается молящемуся независимо от его воли. Бог есть Существо совершенно простое, и, общаясь с Богом, душа человеческая меняется по образу Того, с Кем она соединяется в молитве.

Молитва «Отче наш» учит нас тому, чтобы мы обращались к Богу с детской простотой, как к своему родному Отцу. Это чрезвычайно важно для преуспеяния в молитве, и об этом говорят многие подвижники. Святой праведный Иоанн Кронштадтский, например, советует в молитве уподобиться лепечущим детям. А уж он-то понимал, что такое молитва, если по его дерзновенной молитве совершались столь многие великие чудеса. Этот аскетический момент я упустил, когда говорил о нравственной стороне молитвы. Может быть, если бы мы это поняли как следует, всем сердцем, то и все остальное стало бы нам ясно само собой.

Следующие слова – Яко Твое есть Царствие и сила и слава во веки. Аминь⁸⁷ (Мф.6:13) – заключают молитву. Впоследствии к этим словам было добавлено имя Пресвятой Троицы, и они были превращены в возглас во время богослужения. Мне кажется, что эти слова усиливают основные мысли, которые содержатся в молитве «Отче наш». Мы просим Бога: Да приидет Царствие Твое – и в конце молитвы говорим: Яко Твое есть Царствие. Мы молимся: Да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли – и говорим: Яко Твоя есть сила. (Воля – это внутренняя сила, при помощи которой мы приводим в исполнение наше желание.) Мы просим о том, чтобы святилось имя Божие, и говорим: Яко Твоя есть слава. И таким образом еще раз подтверждаем необходимость и истинность всех тех прошений, которые ранее перечислялись в молитве Господней. Яко Твое есть Царствие и сила и слава во веки. Аминь, то есть «все, что мы просим, – все от Тебя: и Царство, и сила, и слава». Притом во веки, то есть в бесконечные времена все это является Твоим, дается от Тебя, и это есть истина, что подтверждает последнее слово: Аминь.

Некоторые утверждают, что молитва «Отче наш» это молитва новоначальных. А на мой взгляд, наоборот, это молитва совершенных. С дерзновением сказать Богу: Отец – может лишь тот человек, который постиг тайну Божественного бытия. Осознать, что Бог является Отцом всех людей, – или, если даже ограничиться пределами Православной Церкви, Отцом всех истинно верующих, – также может лишь тот человек, который достиг величайшего преуспеяния. Мне кажется, что если бы мы всю жизнь трудились, каялись, совершали всевозможные подвиги и к концу жизни смогли бы сказать Богу: Отче наш – с полным пониманием, сказать не только устами, но и всем своим существом, то это было бы большим преуспеянием. Если бы мы смогли обращаться к Богу так же просто, как мы обращаемся к родителям или духовным наставникам, и просить Его обо всем перечисленном в этой молитве с дерзновением и детской верой в то, что Бог сейчас исполнит нашу просьбу, то это говорило бы о нашей чрезвычайной близости к Нему.

6 октября 2003 года

Осуждая людей, мы падаем в вечную долговую яму. – О неприязни к ближнему и о том, что мы чрезвычайно склонны к этой страсти. – Что значит поститься втайне? – Под предлогом мнимой любви к ближнему мы можем совершенно отступить от подвига поста. – Добродетель поста окрыляет молитву и дает духовную радость. – Пост из тщеславия: пример про американского иллюзиониста. – Как собрать себе сокровище на небесах.

Мы продолжаем толкование Нагорной проповеди. После того как Спаситель преподал ученикам слова молитвы «Отче наш», Он добавил: Аще бо отпущаете человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш Небесный: аще ли не отпущаете человеком согрешения их, ни Отец ваш отпустит вам согрешений ваших⁸⁸ (Мф.6:14–15). Эти слова относятся преимущественно к изречению молитвы Господней: И остави нам долги наша, яко и мы оставляем должником нашим⁸⁹ (Мф.6:12). Таким образом, под долгами прежде всего необходимо понимать наши нравственные долги перед Богом, иначе говоря грехи. А условием прощения грехов является то, чтобы и мы прощали другим людям их согрешения.

Достоевскому принадлежит меткое выражение: «Все мы друг перед другом виноваты». Действительно, мы все друг перед другом в чем-то виноваты: волею или неволею мы соблазняем друг друга. Человек немощный может соблазниться даже и нашими добрыми делами. Я уже не говорю о том, что мы часто грешим против ближнего.

До какой степени должно простираться снисхождение человека к ближнему, видно из случая, произошедшего со святителем Тихоном Задонским. Однажды святитель Тихон обличил дворянина, а тот, будучи человеком гордым, посчитал это за оскорбление и дал святителю Тихону пощечину. Тогда святитель упал ему в ноги и сказал: «Простите меня за то, что я ввел вас в такое исступление». Хотя он всего лишь сказал этому дворянину нечто полезное для души. Вот до какой степени мы должны быть снисходительны к ближним и прощать их согрешения против нас.

В житии апостола Карпа описано следующее. Он очень скорбел оттого, что один христианин был совращен в язычество своим знакомым. Однажды после усиленной молитвы о наказании этих нечестивцев апостол увидел Господа, стоящего на небесах в славе, а внизу разверстую адскую пропасть, на краю которой стояли двое – христианин и соблазнивший его язычник. Апостол Карп продолжал молиться о том, чтобы оба они были ввержены в геенну огненную. А Господь ответил ему, что Он готов еще раз быть распятым ради спасения людей. Таким образом апостол Карп был вразумлен – нужно любить всякого человека, даже если он совершил тяжкое преступление. Понятно, что если осуждению поддался апостол, то тем более каждый день многократно поддаемся ему мы, даже тогда, когда человек бывает виноват перед нами лишь в мелких проступках.

Иногда нам трудно простить ближнему тяжкий грех. Но если мы не простим, то не отступит ли от нас благодать Божия? И не впадем ли мы сами в такие же тяжкие грехи? Или какая-нибудь ничтожная страсть, допустим мелкое, повседневное тщеславие, вдруг овладеет нами до такой степени, что полностью поработит наш дух и мы отвратим от себя благодать Божию. Если мы не будем прощать людям согрешения, то наша мнимая праведность может вмиг исчезнуть. Даже если она не мнимая, а подлинная, все равно грехи у нас есть, и эти малые согрешения нам не простятся: они перестанут быть малыми и нам придется отвечать сполна. В ином месте Евангелия Спаситель, приводя притчу о неправильном отношении к людям, говорит, что мы не выйдем из темницы, пока не отдадим последний кодрант⁹⁰. Сказано это не в том смысле, что мы когда-нибудь сможем его отдать, а в том смысле, что мы будем отвечать за самое мелкое согрешение так, как если бы некий жестокий заимодавец требовал от нас вернуть все до самой мелкой монеты, заплатить свой долг до конца. А как отдать до конца нравственный долг? Это невозможно. Поэтому, желая получить милость Божию, мы должны не столько рассчитывать на свои подвиги, сколько искать правильного отношения к ближнему.

Аще бо отпущаете человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш Небесный. Какие согрешения имеются здесь в виду? Они могут быть самые разные: бытовые неудовольствия, блуд, воровство, убийство – словом, малое и великое. Мы должны прощать ближним все согрешения. И если мы не можем этого сделать, то не будем оправдывать это так называемыми объективными причинами, например, говорить: «Такое простить невозможно». Мы должны признаться в своей неспособности к прощению, своей немощи, должны каяться в этом, сокрушаться, осуждать себя.

Основатель отшельничества преподобный Антоний Великий очень мудро и, конечно же, исключительно исходя из своего опыта, сказал: «В ближнем наша жизнь и смерть». Он, много лет подвизавшийся в пустыне и очень редко видевший людей, тем не менее понимал, что спасение или погибель зависят от нашего отношения к ближнему. Существует такое представление, что отшельнику легче исполнить заповедь о любви к ближнему: он не общается с людьми и потому избегает многих соблазнов. Но человек не может забыть того, что он человек, даже находясь в многолетнем уединении. Он все равно ставит себя по отношению к другим людям в какое-то положение и испытывает к ним великое разнообразие чувств. Можно и в пустыне всех осуждать как суетных, можно о всех плакать, подобно таким подвижникам, как Макарий Великий или Силуан Афонский, а можно пребывать в холодности, безразличии.

Вокруг нас очень много людей, которым мы не хотим прощать, и мы так с этим свыкаемся, что такое восприятие действительности кажется нам совершенно здравым и благоразумным. Мы не способны посмотреть на себя критически, не способны даже осознать то, что мы испытываем к ближнему неприязнь. Неприязнь эта может быть основана на какой угодно почве: религиозной, национальной, политической, личной… Представители одного сословия могут испытывать неприязнь к представителям другого, например, интеллигенты к людям необразованным. Или, наоборот, те, кто умеют работать своими руками, могут испытывать неприязнь к тем, кто, как им представляется, ничего не делает, к «дармоедам», «бездельникам». В советское время людям внушали презрительное отношение к интеллигенции. Всем известно выражение: «Вшивый интеллигент». Неприязнь – чувство чрезвычайно въедливое, и нам кажется, что от него невозможно отказаться. Только немногие люди, такие как преподобный Силуан Афонский, архимандрит Софроний (Сахаров), доходят до такого возвышенного состояния, при котором не имеют значения различия между людьми.

Аще бо отпущаете человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш Небесный. Я уже сказал о том, что эти слова являются объяснением слов молитвы Господней: Остави нам долги наша, яко и мы оставляем должником нашим. И человек, который со всей ответственностью, именно как истинный христианин, произносит слова молитвы «Отче наш», должен избавиться даже от тени неприязни, которая гнездится в его душе, причем по отношению к любому человеку – даже к преступнику, виновному, может быть, в гибели миллионов людей. (Я не утверждаю, что способен на такую любовь, но я должен говорить о том, чему учит Евангелие, а не выставлять свое душевное состояние как образец.) Мы должны понимать, что молитва «Отче наш» учит нас любви и тому, что без покаяния истинной любви быть не может. Тот, кто не осознаёт своих грехов, как правило, не прощает их и ближнему. А тот, кто не прощает прегрешений ближнему, не может искренне называть Бога Отцом. Кто не осознаёт, что он сам нуждается в прощении грехов, тот в молитве ничего не получает. Не скажу, что он совсем ничего не чувствует и не получает благодати, но он лишает себя полноты христианского чувства, можно сказать дерзновенно – лишает себя усыновления Богу. Чему учит нас молитва Господня, как не тому, чтобы мы стремились к усыновлению Богу, чтобы Бог сделал нас своими чадами, чтобы мы обращались к Нему с таким дерзновением и простотой, с каким дети обращаются к отцу?

Аще бо отпущаете человеком… Обратите внимание: здесь сказано не просто «ближнему», а человеком, то есть всякому человеку. Этим словом Спаситель отметает всякое ограничение. «Кто мой ближний? – задавал вопрос некий книжник. – Может быть, мой ближний только еврей, или только человек истинно верующий, или человек праведной жизни?» Мы должны прощать всякому – единокровен ли он нам и одной с нами народности или он нам совершенно чужд и, может быть, враждебен нашему народу; единоверен он нам и потому близок по духу или, опять же, чужд нам и, может быть, он богохульник и враг Церкви. Вот к такой всеобъемлющей любви призывает нас Господь Иисус Христос! И само собой разумеется, что эта любовь должна простираться на тех людей, которые нас окружают. Как сказал Достоевский, легко любить дальнего, но тяжело любить ближнего. Тот, кто мнит о себе, что он обнимает любовью все человечество и в то же время испытывает неприязнь, раздражение, имеет злопамятство по отношению к тем, кто находится возле него, на самом деле прельстился.

Нам может показаться, что евангельская любовь для нас, грешных людей, совершенно недоступна. Но необходимо учитывать, что человеческая душа бывает в разных состояниях. Человек может находиться в своем естественном⁹¹ состоянии, а может под действием благодати дойти до степени сыновства, и колебание между подобными состояниями может продолжаться долго. Редко кто приходит в такое душевное устроение, при котором ничего греховного не ощущает. Поэтому если человек под действием благодати, допустим причастившись Святых Христовых Тайн, испытывает любовь к людям, то он не должен думать, что он не достоин этого состояния и что это прелесть. Мы ничего хорошего не достойны, даже жить, однако же по милости Божией живем. О том, в прелести человек находится или нет, судят по тому, соответствует его душевное состояние учению святых отцов или не соответствует. Человек, испытавший евангельскую любовь, должен, безусловно, осознавать и свою греховность, глубоко скорбеть о ней. А если он собой доволен, то действительно прельщен.

Далее Спаситель вновь рассуждает о совершении добродетелей втайне. Егда же поститеся, не будите якоже лицемери сетующе: помрачают бо лица своя, яко да явятся человеком постящеся. Аминь глаголю вам, яко восприемлют мзду свою⁹² (Мф.6:16). Обратите внимание: вначале Он сказал о том, чтобы совершать тайно милостыню, потом – молитву, а сейчас говорит о посте. Я думаю, что между этими добродетелями – милостыней, молитвой и постом – есть внутренняя связь. Если мы нетщеславно совершаем милостыню, то мы и молимся искренне. Какая может быть молитва у человека, который внутренне превозносится, а тем более ищет чужой похвалы? Если мы с покаянием и любовью молимся, тогда и пост пойдет нам на пользу. Как говорит святитель Игнатий (Брянчанинов), телесные добродетели без духовных ничего не значат. Пост без молитвы – это диета, которая имеет чисто физиологическое значение. Может быть, иногда это принесет пользу для здоровья, но для души, конечно, пользы от поста не будет, если прежде мы не преуспеем в душевных добродетелях: не будем иметь доброты по отношению к людям, выражающейся, прежде всего, в милостыне, не будем совершать добродетели нетщеславно, не научимся с любовью к Богу, с любовью к ближнему и с покаянием молиться.

Егда же поститеся, не будите якоже лицемери сетующе: помрачают бо лица своя, яко да явятся человеком постящеся. Видимо, во времена Спасителя были люди (наверное, они и сейчас есть), которые во время поста помрачали свои лица. Конечно, пост сам по себе влияет на внешность человека. В святоотеческих изречениях я встречал такие слова: «Бледность и худоба – это украшение монаха». Поэтому не нужно думать, что если человек исхудал от поста, то он нарушил заповедь. Правда, из книги пророка Даниила мы знаем, что он и его друзья ели только растительную пищу и при этом обладали такой свежестью, красотой и пышностью лица, как будто ели всё. Но нам на это едва ли приходится рассчитывать: одно дело Междуречье, а другое дело Урал, у нас такие фрукты, как там, не произрастают. Пост в южных краях, думается, более легок, чем у нас: там, по сути, можно всю пищу заменить растительной. Иоанн Кассиан Римлянин говорил, что в северных краях – а он писал для монахов Галлии, то есть Франции, – нельзя поститься так, как постятся в Египте. Мы на Среднем Урале тем более не можем так строго поститься.

Да и у нас сейчас есть разнообразие овощей и фруктов, а когда-то в России люди в пост ели кашу, щи из кислой капусты, огурцы, редьку, репу, свеклу. А при этом приходилось исполнять тяжелые полевые работы, причем не только мирянам, но и монахам, которые владели угодьями. Поэтому (замечу между прочим) не нужно нам слишком скорбеть о тяжести поста. Мы даже не представляем себе, как приходилось поститься в России в прошлом. В XVII веке при царе Алексее Михайловиче в Россию приезжали антиохийский патриарх Макарий и архидиакон Павел Алеппский, последний оставил воспоминания об этой поездке. Он говорил о строгости поста и о том, что́ русские едят в пост. Его и патриарха это, конечно, ужасало. Для них, приехавших из Сирии, постный рацион русских казался очень бедным, они едва-едва терпели такое воздержание.

Я хотел бы сделать еще такую оговорку. Мы сейчас, конечно, не можем поститься так, как делали это древние подвижники. В наше время, как говорил отец Андрей (Машков), люди немощны и телом и духом. Это справедливо. Соответственно, из-за немощи телесной подвиги наши не могут быть такими строгими, как в древности, а из-за немощи душевной у нас не хватает на эти подвиги решимости. Но все же, если человек крепок здоровьем, он не должен себя оправдывать и проявлять к себе снисхождение по той причине, что в наше время якобы невозможно поститься. Преподобный Нил Сорский говорит, что люди отличаются друг от друга телесной крепостью настолько, насколько воск отличается от меди. И в наше время встречаются люди очень крепкие телом, хотя это скорее исключение. Да, в большинстве случаев мы относимся к себе снисходительно, и это справедливо, но если есть благословение духовника, то почему бы иному человеку не быть исключением из общего правила? Здесь необходимо благоразумие: не нужно всех стричь под одну гребенку ни тогда, когда речь идет о снисхождении, ни тогда, когда речь идет о строгости.

Помрачают бо лица своя, яко да явятся человеком постящеся. Не думайте, что поскольку Спаситель запрещает помрачать свои лица, то мы должны питаться так, чтобы никто не увидел, что мы постимся. Представьте себе человека, который живет среди людей неверующих или маловерующих, по крайней мере не церковных, которые никаких постов не соблюдают. Если он будет перед ними скрывать свой пост и есть все, что ему предлагают, то он ни одного дня не сможет воздержаться от скоромной пищи. Так под предлогом совершения добродетели втайне и под предлогом мнимой любви к ближнему, некоторые неопытные христиане совершенно отступают от поста. И в результате человек вроде бы не лицемер, ни перед кем не выставляется, но и Богу он не угождает. Сохранить пост втайне действительно трудно. Если кто-нибудь очень строго постится, скажем ест только хлеб и пьет воду или в некоторые дни Великого поста вообще ничего не ест, то лучше ему избегать того, чтобы это обнаружилось. Но если ему кто-то скажет: «Пойди, поешь картошечки без масла с огурчиком», он должен отказаться, потому что, согласившись ради смирения, он потеряет и те два-три дня в году, в которые он только и может себе позволить подвизаться.

Совершать добродетель втайне в буквальном смысле слова может человек богатый добродетелью: тот, кто много молится, кто подает обильную милостыню, кто непрестанно постится, может прикрыть свою добродетель показным отступлением от нее и иногда отказаться от милостыни, иногда не помолиться. А мы, люди немощные, если захотим это сделать втайне, то из-за своей немощи вообще отстанем от добродетели. И то немногое, что мы обязаны сделать (конечно, нетщеславно), мы не выполним под предлогом буквального исполнения заповеди Спасителя о тайном совершении добродетелей милостыни, молитвы и поста. А не постясь сами, мы можем соблазнить других на осуждение. Исаак Сирин рассказывает, что однажды, находясь в незнакомой местности, он ради смирения пожелал взять на себя такой подвиг: сесть рано утром возле церкви и вкушать пищу, чтобы люди, проходя мимо и видя, что он ест, уничижали его. Старец, к которому он обратился за благословением, сказал ему: «Здесь никто тебя не знает, люди будут соблазняться и впадут из-за тебя в грех осуждения: вот, мол, монах, а ведет себя не по-монашески. А если бы ты это делал в той местности, где все знают, что ты постник, то, может быть, это и послужило бы тебе поводом для смирения».

Не будите якоже лицемери сетующе. О каком сетовании идет речь? О таком, при котором мы сетуем не о своих грехах, а о том, что нам приходится поститься. Мы говорим: «Как нам тяжело, мы так сурово постимся: сегодня каша была без масла – желудок болит, спина болит, шея болит» и прочее. Может быть, мы даже и не говорим о том, как строго постимся, но всем своим видом показываем, что нам тяжело. Вот о чем сетовать нельзя. Если у нас печальный вид оттого, что мы каемся, тогда это уместно и разумно. Когда же мы печалимся оттого, что нам тяжело, что мы взяли на себя особенный подвиг, тогда мы, конечно, поступаем как лицемеры.

Итак, подведем черту. Не помрачать при посте свое лицо – если понимать эти слова в том смысле, чтобы лицо было всегда румяным, – невозможно. Значит, нужно, чтобы радость в человеке была внутренняя. Человек радуется о посте как о духовном делании. И многие подвижники, особенно в древности, когда пост был добродетелью всеобщей и обязательной, сияли внутренним светом. Да, лица их были худые, бледные, волосы немытые, одежда рваная и скудная, но зато они радовались от обилия благодати, потому что пост облегчает молитву.

Далее Спаситель говорит: Аминь глаголю вам, яко восприемлют мзду свою. Награда людей, которые поддаются тщеславию, – суетная человеческая слава. И она бывает наградой не только для тех, кто хочет прославиться, скажем как художник или завоеватель, но и для тех, кто ради славы совершает как будто бы подвиги добродетелей. Не так давно один американский иллюзионист просидел в стеклянном ящике, который был подвешен над Темзой, сорок четыре дня и пил одну воду. Это говорит о его крайнем тщеславии, собственно, он этого и не скрывал. Так что можно и поститься ради того, чтобы тебя прославили.

Ты же постяся помажи главу твою, и лице твое умый, яко да не явишися человеком постяся, но Отцу твоему, Иже втайне, и Отец твой, видяй в тайне, воздаст тебе яве⁹³ (Мф.6:17–18). Во времена Спасителя те, кто постились, не просто делали мрачное лицо, а еще и не причесывались и не мылись. Поэтому Спаситель и говорит, что нужно помазать волосы (в то время было принято смазывать голову благовонными маслами) и умыть лицо. Господь призывает нас к тому, чтобы мы выглядели обычно, как все. Чтобы люди, по возможности, не замечали того, что мы делаем нечто особенное. И тогда Бог воздаст нам явно, конечно же, повторюсь, не популярностью среди людей, а воздаст нам явно для нас самих благодатью Божией.

Пост полезен не тогда, когда мы осознаём, что строго постимся и Бог нас за это наградит, и не тогда, когда тщеславие утешает нас мыслями, что мы постимся строже других или строже, чем постились раньше, – а тогда, когда мы ощущаем воздаяние Божие, то есть плату от Бога за этот труд, состоящую в том, что Господь нам дарует Свою благодать. Если выразиться еще более точно, – когда Он духовно приближает нас к Себе, открывает нам Свою Божественную славу.

Кроме того, что пост нужно совершать нетщеславно, необходимо исполнять и многие другие заповеди: прощать грехи другому человеку, любить Бога и ближнего, милостыню совершать втайне, причем не разбираясь в том, по отношению к каким людям мы это совершаем, – так сказать, «светить и на добрых и на злых». Если мы все это соблюдаем, то ощущаем в своем сердце мзду. Явную, а не мнимую. Некоторые священнослужители рассуждают так: я священник, значит, у меня есть благодать священства. Да, ты священник, но если ты не ощущаешь благодати священства, значит, ее нет. Монах тоже должен ощущать благодать как человек, посвятивший себя Богу. Но если он ее не чувствует, значит, ее нет. Это рассуждение не мое, а преподобного Симеона Нового Богослова. Если мы всё делаем правильно, то должны уже сейчас явно ощутить мзду от Небесного Бога Отца, а не думать: «Да, я обязательно получу награду, но только в будущем». Если мы ощущаем ее непосредственно в данный момент, то это залог того, что мы приобщимся к полноте Божественного общения, Божественной любви в будущей жизни. А если не ощущаем этого сейчас, то сомнительно, будет ли это в вечности. Это также рассуждение преподобного Симеона Нового Богослова, которое, с одной стороны, может быть, на кого-то наведет уныние, но с другой – возбудит многих к ревности и заставит опомниться, встрепенуться.

С этим рассуждением перекликается поучение преподобного Серафима Саровского о цели христианской жизни, которая состоит в стяжании благодати Божией. Если человек в этой жизни не ощущает благодати, значит, он и в будущей не будет ее ощущать. Об этом есть прекрасное рассуждение одного неизвестного старца, жившего в XV столетии, в книге под названием «Размышление смиренного сердца». Время от времени, в разные века, Господь воздвигает людей, которые напоминают нам о том, что мзду от Бога мы должны ощущать явно и переживать как очевидную реальность.

Не скрывайте себе сокровищ на земли, идеже червь и тля тлит, и идеже татие подкопывают и крадут⁹⁴ (Мф.6:20). Конечно, здесь речь идет не о сокровищах в собственном смысле слова, а о славе. Не скрывайте себе сокровищ на земли, то есть не ищите никакой популярности, не ищите славы, одобрения от людей. Здесь воры подкапывают и крадут и все растлевается червями и тлей, то есть тщеславием, гордостью. Все труды, предпринятые нами ради человеческой славы, никакой пользы в вечности не принесут.

Бывает, конечно, что и богоугодные труды, смиренные по своей сути – по внутреннему намерению человека, нечаянно приносят ему славу. Например, мы почитаем известных старцев нашего времени: отца Иоанна (Крестьянкина) или отца Николая Гурьянова. Не ради славы они подвизались, не ради славы наставляли людей, но слава пришла к ним помимо их воли. В особенности это можно сказать об отце Николае Гурьянове. Сейчас для нас остров Залит окутан ореолом, а на самом деле это обыкновенный деревенский приход. Там, кроме рыбы, у людей ничего нет. Про отца Николая они ничего не знают. Не понимают, какой человек находился рядом с ними. Он многие годы там служил, и только в последние десятилетия пришла к нему слава, которой он не искал, да и вел он себя так, что понятно было, что он совершенно чужд всякого тщеславия.

Скрывайте же себе сокровище на небеси, идеже ни червь, ни тля тлит, и идеже татие не подкопывают, ни крадут⁹⁵ (Мф.6:20). Если мы трудимся ради популярности, то все наше внимание устремлено к тому, что думают о нас люди. А если мы трудимся ради Бога, то нам совершенно безразлично человеческое мнение, мы думаем о будущей награде и о том, чтобы сейчас предвкушать небесную славу. Это и есть то самое сокровище, которое мы собираем на небе. Не в том смысле, что мы не можем им пользоваться до поры до времени, хотя в полной мере, безусловно, воспользуемся им только в будущей жизни, а в том смысле, что есть сокровище земное по своему характеру и есть сокровище небесное. Истинный наш Отец и наше отечество находятся в горнем мире. Так и сокровище небесное хотя и доступно нам сейчас и мы вкушаем его в явном воздаянии Небесного Бога Отца, однако же находится на небе и таинственным образом сообщается нам. Человек всегда ощущает, умаляется благодать или увеличивается. Это и есть то самое сокровище. Мы получаем мзду, которая находится на небесах и одновременно – в нашем сердце. Если она умаляется в нашем сердце, значит, она умаляется и на небесах. Если она увеличивается на небесах, значит, мы должны это ощущать и в своем сердце.

Если все наши мысли на небе, то тщеславие нас не окрадывает. Понятно, что достигнуть этого состояния очень тяжело. Отец Софроний (Сахаров) рассказывает, что, когда он пребывал в благодатном состоянии, на него нападали помыслы тщеславия. Он ощущал своей душой, что, по его выражению, «тати пришли». И тогда отец Софроний уединялся в своей келии, падал на колени и начинал с плачем молиться, чтобы эти помыслы его оставили. Если человек поддается помыслам тщеславия, то они лишают его благодати, расхищают его душевное сокровище. Борьба с этой страстью очень жестока. Если человек испытывает обилие благодати, в его голову поневоле начинает прокрадываться мысль, что он собой что-то представляет, что он особенный, что у него есть то, чего нет у других. А если благодать проявляется в духовных дарованиях, я не говорю о чудотворении или прозорливости, но, допустим, в кротости, благоразумии, духовном рассуждении, то человек подвергается страшной брани.

Зло всегда представляется нам в правдоподобном и убедительном виде. Скажем, мы гневаемся, осуждаем или злопамятствуем, всегда имея причину, оправдывающую происхождение нашей страсти, поясняющую необходимость такого отношения к человеку. Также и здесь: возникают мнимо благоразумные, справедливые мысли: «Ведь я действительно лучше, ревностнее, рассудительнее!» И бывает очень трудно истребить в себе эту греховную логику. Тот, кому удается все свои сокровища иметь на небесах, то есть совершенно не думать ни о чем земном, конечно, великий человек.

В Глинском патерике есть повествование о подвижнике святой жизни, иеросхимонахе Макарии. Его духовником был схиархимандрит Илиодор, тоже выдающийся подвижник Глинской пустыни. Однажды отец Макарий разрешил, чтобы его почитатели сделали его фотографию, но старец Илиодор его за это отчитал. Вот как люди относились к человеческой славе! Они не хотели, чтобы даже их внешность оставалась у кого-либо в памяти. Я не хочу оценивать эту конкретную ситуацию, речь идет о беспощадности к себе. Известно, что многие другие подвижники, не менее выдающиеся, разрешали писать с себя портреты, допустим святитель Игнатий. Для нас важно не конкретное решение, а то, что подвижники очень боялись хоть в чем-то поддаться тщеславию.

Что такое небесная слава? Это благодать Божия, она и здесь нас прославляет. Иногда даже прославляет перед людьми, когда кому-то нечаянно открывается наше внутреннее состояние. А иногда слава святых открывается даже их врагам и недоброжелателям. Небесная слава столь сладостна, столь вожделенна, что человек готов все что угодно терпеть – уничижение, неизвестность, несправедливость, – лишь бы только ее не лишиться. Эта слава делает человека способным терпеть глубочайшее бесславие. Очень хорошо сказал преподобный Серафим Саровский: «Человека на небесах ждет такая слава, такая награда, что если бы во время всей его земной жизни черви грызли его плоть, то надо было бы с радостью на это согласиться, чтобы не лишиться этой будущей славы».

Господь говорит: Скрывайте же себе сокровище на небеси, идеже ни червь, ни тля тлит, и идеже татие не подкапывают, ни крадут. И добавляет: Идеже бо есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше⁹⁶ (Мф.6:20–21). Действительно, если наша цель на небесах, то и сердце наше туда устремляется. А если нас интересуют земные вещи, то как мы можем всем сердцем любить Бога?..

20 октября 2003 года

Ум есть око души. – Откуда в нас искаженное восприятие действительности. – Простота соединяет человека с Богом. – О евангельском просвещении ума. – Человеческие страсти влияют даже на науку. – О пристрастии к деньгам и вещам. – Нашей главной заботой должна быть молитва. – Внутренний свет делает и внешность человека прекрасной. – Как понимать заповедь Господа не заботиться о завтрашнем дне? – Если мы в первую очередь будем искать Царства Божия, то Бог позаботится и о наших земных нуждах.

Сегодня я хочу начать с небольшого предисловия, поскольку у некоторых слушателей возникло смущение по поводу того, что я говорю слишком пространно. Я не считаю это недостатком: мне хочется преподать вам исчерпывающее толкование Нагорной проповеди и поэтому я въедливо отношусь чуть ли не к каждой букве, стараюсь все тщательно, детально объяснить.

Слушателям святителя Григория Богослова тоже казалось, что он говорит медленно, и они, как замечает сам святитель, якобы хотели обратиться к нему так: «Гони коня дальше!». Но мой конь едет медленно по той причине, что мне хочется обозреть все: не только объяснить смысл слов Спасителя, но и задеть смежные темы, поскольку они, с моей точки зрения, имеют жизненное значение. На коне можно быстро мчаться к цели, а можно ехать не спеша, любуясь местностью. Я предпочитаю второе.

Бывает такое явление: читаешь книгу, в которой содержится информация тебе уже известная, и тебе несколько скучно. Но вдруг находишь свежую, новую для тебя мысль, которая производит сильнейшее впечатление, и понимаешь, что ради этой мысли стоило прочитать эту книгу. Так же и я надеюсь, что люди, уже знакомые с толкованиями на Евангелие, встретят в моем толковании для себя что-то интересное и получат пользу. А я со своей стороны буду вести беседу таким образом, чтобы изложить все, что содержится в моей памяти, – и значительное и мелкое – наиболее подробным образом. Конечно, я не претендую на то, что мое объяснение Нагорной проповеди совершенно безупречно. Здесь есть и мои собственные мысли, и мысли, заимствованные у святых отцов или у современных толкователей. Поскольку те или иные мысли кажутся мне правильными, соответствующими учению Церкви, то я не придаю особенного значения тому, что они оригинальны, как и, наоборот, не считаю недостатком то, что это всем давным-давно уже известно. Но перейдем собственно к толкованию Нагорной проповеди.

Светильник телу есть око. Аще убо будет око твое просто, все тело твое светло будет⁹⁷ (Мф.6:22). Употребление слова «око» в единственном числе предполагает, что речь идет не о глазах. Оком человека, через которое он в конечном счете все воспринимает, является ум, через него все проникает в душу и производит в ней то или иное действие. Спаситель, употребляя выражение: Светильник телу есть око, говорит как раз об уме, сравнивая это духовное свойство человека со зрением. Действительно, зрение среди всех чувств есть господствующее. Это подтверждает пословица: «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Человек тогда считает нечто достоверным, когда он увидит это собственными глазами. Если глаза помрачены болезнью или поражены слепотой, то человек пребывает во тьме: в его душу не проникают впечатления от предметного мира.

На все, что нас окружает, мы смотрим умом. А наши чувства: зрение, слух, обоняние, осязание, вкус – есть лишь источники, приносящие в ум то или иное впечатление. Другие источники – память и воображение. Существуют еще и чисто духовные переживания, непосредственный контакт с греховными помыслами. Полагать, подобно атеистам, что те или иные чувства вызываются некими физиологическими или химическими процессами в нашем мозгу, было бы слишком примитивно. Тогда самое необыкновенное проявление человеческого духа можно было бы объяснить, допустим, неправильным питанием. Такое объяснение, конечно, неприемлемо для всякого разумного человека, и он волей-неволей приходит к выводу: все наши внутренние ощущения имеют своим источником не только впечатления чувственные, но и впечатления, происходящие от общения человеческого духа с другими духовными сущностями. Более или менее внимательный к себе человек, когда в его уме внезапно возникает неожиданный, явно враждебный его строю мыслей помысел, угадывает в этом присутствие посторонних существ. Это прежде всего демоны, поскольку падшим существам проще общаться с другими падшими существами, как говорит об этом святитель Игнатий (Брянчанинов). Конечно, человек может входить в духовный контакт не только с демонами, но и с Богом, и с ангелами, и со святыми, даже друг с другом некоторые люди могут общаться непосредственно духом. Внутренняя жизнь человека не менее богата, чем жизнь чувственная, телесная, хотя для многих она бывает совершенно неизвестной и темной.

Рассматриваемое нами изречение Спасителя говорит о чрезвычайной важности внутреннего состояния человека, чистоты его ума для восприятия действительности. Люди с разным душевным настроением, подверженные разным страстям, воспринимают действительность до такой степени неодинаково, что видят в ней подчас даже противоположные вещи: скажем, внимание одного человека устремлено на то, что для другого просто не существует. Всевозможные научные, философские теории, разнообразные политические учения, бытовые или общечеловеческие идеалы – всё это различные умственные взгляды на действительность. Выдающийся мыслитель и ученый Блез Паскаль говорил, что наши мысли имеют основание в тех чувствах сердца, о которых мы не имеем никакого понятия. Таким образом, многие и многие политические, научные теории имеют своим основанием внутреннюю жизнь ученых, для них сам их совершенно неизведанную.

Светильник телу есть око, и этот светильник либо просвещает человека, если его око чисто, либо, если оно помрачено страстями, приводит его к ошибочным убеждениям – как бы этот человек ни был умен, как бы он ни был гениален. Истинность того или иного учения определяется тем, насколько оно соответствует евангельской нравственности. Не нужно смотреть на внешнюю сторону человеческих убеждений, мы поймем их истинное значение, только оценив их нравственную сторону. Христианство учит, что истина и добро неотделимы друг от друга. Если что-то истина, значит, это добро. Если это добро, значит, это истина. Когда наши прародители пали, соблазнившись предложением змея, добро и зло были уравнены, и отныне люди считают, что вещь может быть правильной, хотя и злой, или неправильной, хотя и доброй. Такое восприятие действительности есть искажение нашей умственной деятельности под влиянием греха. Именно поэтому в христианстве чистоте ума придается чрезвычайное значение.

Аще убо будет око твое просто, все тело твое светло будет. Если ум наш не будет извращен посторонним действием, темной силой, то он будет прямо воспринимать Божественный свет. И только общаясь с Богом и просвещаясь Божественным светом, мы на все остальное сможем взглянуть ясным взором и увидеть всё как есть. Если мы, не имея усердия к молитве, к чтению Священного Писания, вообще к духовным занятиям, пытаемся разобраться в действительности сами, то мы обречены на неудачу, потому что око наше пребывает во тьме. В данном случае оно искажено грехом гордости, самонадеянности.

Аще убо будет око твое просто… Многосложности человеческого ума, которая стала уже природной для нас из-за грехопадения, противопоставляется простота. Святые отцы считают простоту одной из важнейших добродетелей. Как сказал Спаситель Понтию Пилату, когда предстоял перед ним, всякий, кто от истины, слушает гласа Моего⁹⁸ (Ин.18:37). Простота ума – это причастность истине. Если человек ищет истину бескомпромиссно и не отклоняется от этого поиска, то приобретает простоту – особенное свойство ума, делающее его способным к соединению с Богом, и тогда ум человека просвещается.

Аще убо будет око твое просто, все тело твое светло будет. Под телом здесь нужно понимать либо духовную часть природы человека, душу, либо природу человека в целом. Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы⁹⁹ (1Ин.1:5). Конечно, это образное выражение, но люди, имеющие непосредственный духовный опыт, переживают это именно так, как сказано. И поэтому свет духовный, слава Божия, о которой подробно и мудро рассуждает святитель Григорий Палама и многие другие аскетические писатели, проникает в душу человека, просвещает его, так что он чувствует, что ум его, а иногда и все тело наполнены светом. Иногда он созерцает Божественный свет не только внутри себя, но и вне себя, а изредка бывает, что и другие люди видят на его лице отблеск Божественного света. Моисей, по словам Священного Писания, покрывал свое лицо, для того чтобы его блеск не ослеплял израильтян. Мы знаем, что некоторые подвижники благочестия также являли на себе такую славу. Арсений Великий во время молитвы был весь огненный, преподобный Серафим Саровский во время беседы с Мотовиловым просиял так, что тому было больно на него смотреть. Сам Господь Иисус Христос преобразился на Фаворе и явил Свою присносущную славу в Своем человеческом естестве.

Свет, о котором говорится в Евангелии, нужно понимать буквально. Поскольку мы развращены лжеименным знанием, как называет его апостол Павел, то нам хочется видеть в словах Спасителя некую аллегорию, мы хотим всё воспринимать как изысканную сложность, в интеллектуальном виде, так, чтобы приспособить это к своим извращенным современной цивилизацией взглядам. А на самом деле часто бывает, что слова Евангелия нужно понимать в прямом смысле. Например, Спаситель говорит: Те, кто будут веровать, именем Моим изгонят бесов, и если выпьют то, что отравлено, им не повредит¹⁰⁰. Мы хотим видеть в этом притчу, а мотив такого желания очень прост: не являемся мы такими христианами, о которых говорит Спаситель, мы – маловеры. Мы должны, по крайней мере, смириться и покаяться в этом. Так и здесь: под светом нам хочется понимать просвещение разума в смысле правильности рассуждения. Но правильность рассуждения есть лишь следствие просвещения Божественным светом. Когда благодать Божия просвещает закоулки нашего сознания и мы видим ту тьму, которая в нем гнездится, стараемся изгнать ее, тогда мы и на окружающую нас действительность смотрим под правильным углом зрения. И когда подвижники благочестия говорили о том, что прежде нужно очистить свою душу, а потом богословствовать, то они как раз имели в виду именно просвещение Божественным светом. Истинные богословы – это не те, кто имеет богословское образование, кто прекрасно, даже, может быть, феноменально образован. Святители Кирилл Александрийский, Григорий Богослов, преподобный Симеон Новый Богослов – вот истинные богословы! Это подвижники, стяжавшие просвещение ума не в смысле совершенствования рассудочных способностей, а в смысле просвещения духа.

Аще ли око твое лукаво будет, все тело твое темно будет¹⁰¹ (Мф.6:23). Если человек не стяжал просвещения ума, то как бы он ни был мудр, будет ли он рассуждать о богословских вопросах или заниматься историей и физикой, он не может не ошибиться, потому что страстность не есть нечто постороннее уму. Думать, что если человек в науке оперирует числами, то он уже действует беспристрастно – это наивное неопифагорейство. Это только Пифагор считал, что при помощи вычислений дух человека может успокоиться. Страсти и вообще все чувства действуют в человеке всегда, он не может ум отделить от прочего своего естества. К такому выводу пришли и некоторые философы. Например, Фрейд считал, что в основе многих наших поступков лежит то, что христиане называют блудной страстью, а Юнг, его ближайший ученик, назвал еще один мотив наших поступков – страх. Итак, в человеке действуют либо чувства благодатные, христианские, либо те или иные страсти.

Мы видим, что бесстрастной деятельности быть не может, разве что человек сознательно будет очищать себя от действия страстей при помощи благодати Божией. Вся остальная умственная деятельность человека есть искажение действительности, извращение ее, с той только оговоркой, что одни делают это сознательно, пытаясь увлечь за собой людей, а другие сами искренне заблуждаются и обольщают других. Апостол Павел сказал об этом ясно: Вси же хотящии благочестно жити о Христе Иисусе, гоними будут. Лукавии же человецы и чародее преуспеют на горшее, прельщающе и прельщаеми¹⁰² (2Тим.3:12–13), то есть прельщая других и прельщаясь сами.

Аще убо свет, иже в тебе, тьма есть, то тьма кольми?¹⁰³ (Мф.6:23). Человеку свойственно считать свой разум, способность рассуждать, неким светом. Действительно, лишившись этой способности, человек как бы погружается во мрак. Можно заметить, что люди интеллектуальные, образованные имеют на лице некий отпечаток этой образованности. Но если ум человека не соединяется с Богом через непосредственное общение в молитве, через чтение Священного Писания, являющееся истинным Откровением Божиим, то он лишается источника истинного света и становится тьмой.

Если мы будем доверять свету своего разума как чему-то самостоятельному, то в конечном счете погрузимся в глубокую тьму неведения. И многие люди, идя по пути самонадеянности, гордости, впали в страшные заблуждения. Так, в просвещенном XX веке возникло такое лжеучение, как сатанизм; получило распространение сначала в Америке, потом в Западной Европе, а затем и у нас в России учение кришнаитов, совершенно нелепое по своему содержанию. Мы видим, что идеологическая жизнь современного человечества зашла в тупик до такой степени, что возникает опасность самоуничтожения человечества. Люди запутались в вопросах: где предел свободы, какова цель человеческой жизни? В некоторых европейских государствах допускается эвтаназия – добровольная смерть тяжелобольного человека. В Голландии разрешены легкие наркотики, но где допустимы легкие, там есть и тяжелые. В некоторых странах разрешен брак между людьми одного пола, мало того, им еще разрешается брать детей на воспитание. И все это в обществе, которое считает себя просвещенным.

Возьмем даже науку, так называемое объективное знание. Существует современная научная гипотеза, согласно которой каждая частица имеет два или несколько вариантов движения, каждое из них реализуется, следовательно, существует множество параллельных миров. Никто этого проверить не может, но такая смелая гипотеза существует. А смелость, во-первых, города берет, а во-вторых, всегда подкупает: какая интересная гипотеза!

Никтоже может двема господинома работати: любо единаго возлюбит, а другаго возненавидит; или единаго держится, о друзем же нерадити начнет. Не можете Богу работати и мамоне¹⁰⁴ (Мф.6:24). Спаситель говорит здесь о пристрастии к вещественному. Речь идет даже не о деньгах. Ведь это условность, в буквальном смысле никакой цены они не имеют. Но деньги или пластиковые карточки – это способ и возможность обмениваться ценностями, получать блага в любом другом виде. Совсем недавно мы жили в обществе, где деньги значили гораздо меньше, чем сейчас. Я имею в виду общество «развитого социализма». Имели значение должность, карьера, связи… Помню, у меня был друг, женатый на дочери работника облисполкома. У них была квартира в Одессе, в районе пляжа «Аркадия», площадью сто квадратных метров – огромная, правда очень неудобной планировки. В то время это поражало воображение. Тот, кто имел квартиру и машину, считался богатым, он этим гордился и был счастлив. Можно привести и другой пример. Представьте остров, на котором вместо денег в обращении ракушки или зубы каких-нибудь животных. И все этими зубами рассчитываются. Деньги для них ничего не значат, а вот зуб – это другое дело, это ценность! Нам это кажется ужасно смешным, но какая разница между ракушками и, например, золотом? Если среди дикарей окажется цивилизованный человек, он ведь вынужден будет расплачиваться ракушками: согласен он с этим или не согласен, но там в ходу только ракушки! Важно понять, что в основании пристрастия к деньгам лежит привязанность к земному.

Мы можем быть привязаны к каким-нибудь ничтожным вещам, но это нас не извиняет: это также страсть сребролюбия, служение мамоне. Страсти в нас действуют те же самые, что у туземцев на островах. И мы не имеем права оправдывать себя ничтожностью и сравнительной невинностью предмета, к которому имеем привязанность.

Сего ради глаголю вам: не пецытеся душею вашею, что ясте, или что пиете; ни телом вашим, во что облечетеся. Не душа ли больши есть пищи, и тело одежды?¹⁰⁵ (Мф.6:25). Некоторые аскеты ходили нагими, например сирийские воски – подвижники, которые жили в пустыне без крова и питались одними кореньями, но это, во-первых, исключительное явление, а во-вторых, мы должны осознавать свою немощь. Известно такое повествование: преподобный Иоанн Колов в начале своей подвижнической жизни возгорелся ложной ревностью, сбросил с себя одежды и ушел в пустыню, чтобы жить, как ангел. Вечером стало холодно, Иоанн вернулся в келию и постучался. «Это я, твой брат Иоанн», – говорил он родному брату. «Нет, мой брат подвизается в пустыне с ангелами», – ответил тот изнутри и для вразумления продержал Иоанна всю ночь на улице. С одной стороны, мы не должны излишне заботиться о телесном, с другой – все-таки вынуждены об этом думать. Здесь нужно сохранять такой принцип: заботу о телесном свести к минимуму, а главные силы устремить на заботу о внутренней жизни.

Не душа ли больши есть пищи, и тело одежды? Душа человека пребывает в теле не потому, что мы вовремя едим, но это зависит от Бога. Человек может лишиться временной жизни в результате тяжелой, неисцелимой болезни или катастрофы. Мы должны осознавать, что наша телесная жизнь в большей степени зависит от Промысла Божия, чем от наших собственных забот.

Воззрите на птицы небесныя, яко не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, и Отец ваш Небесный питает их. Не вы ли паче лучши их есте?¹⁰⁶ (Мф.6:26). Эти слова также нельзя утрировать. Если вы наблюдали за птицами, то могли видеть, что они целый день заботятся о том, чтобы найти себе пищу, и если назвать это работой, то работают они довольно-таки много. Да, Бог дает птицам пищу, но надо и им несколько потрудиться, чтобы ее найти. Впрочем, когда мы чрезмерно оправдываем себя необходимостью такого труда, то получается так, что ради заботы о своем теле мы вынуждены все свое время уделять земным занятиям. Мы оправдываемся тем, будто бы мы иначе и жить не можем, а это не так. Если мы будем молиться и уповать на Бога, то Господь подаст нам пищу. Молитва – это первостепенный труд, к которому должен прилежать каждый христианин.

У преподобного Исаака Сирина есть интересное рассуждение о том, что когда Господь наш Иисус Христос молился в Гефсиманском саду и проливал при этом кровавый пот, то тем самым Он трудовой пот заменил потом молитвенным. И если раньше мы должны были добывать хлеб в трудовом поте, как это заповедано было Адаму после грехопадения, то сейчас мы должны хлеб духовный добывать в поте молитвенном. Пропитание добывается прежде всего молитвой. Ведь даже возможность питаться от своих трудов – это уже есть дар Божий, как о том еще в древности сказал Екклесиаст. Действительно, в недавнее время, при советском режиме, человек трудился много, а получал от своего труда крохи. Я имею в виду и тех, которые управляли заводами, и тех, которые на заводах трудились. Я уже не говорю о том рабстве в сталинских лагерях, при котором люди изнурительным трудом и ужасными условиями жизни просто уничтожались. Человек не мог кормиться от своих трудов. Для того чтобы найти работу, иметь возможность что-то сделать своими руками или трудиться умственно и от этого труда питаться, опять же, нужно молиться. И когда мы трудимся, мы все равно должны уповать на Бога и молиться.

Кто же от вас пекийся может приложити возрасту своему лакоть един? И о одежди что печетеся? Смотрите крин сельных, како растут: не труждаются, ни прядут; глаголю же вам, яко ни Соломон во всей славе своей облечеся, яко един от сих¹⁰⁷ (Мф.6:27–29). «Возраст» значит «рост». Да, люди могут увеличить свой рост, в особенности женщины, нося обувь на высоких каблуках, но в сущности они остаются такими же. А если мы не можем изменить свою внешность, то почему же так сильно должны заботиться об удовлетворении телесных нужд?

Говоря о внешности, Спаситель приводит в пример полевые цветы. Люди стараются как-то изменить свою внешность, но таким образом только хулят создание Божие. Бог создал человека прекрасным существом, и человек даже с самой невзрачной наружностью все равно прекрасен. Красота человека тогда проявляется в полной мере, когда он имеет внутренний свет. Преподобный Силуан Афонский говорил, что у того, кто общается с врагом, то есть с диаволом, лицо помрачается, становится страшным. Он приводил в пример очень красивую девушку, которая от греховной жизни стала выглядеть страшно и уродливо.

Я уже говорил, что умственная деятельность облагораживает черты лица, – тем более облагораживает их жизнь духовная. Бывает, что у человека вполне заурядное лицо, а он кажется прекрасным, в особенности это видно на людях, известных нам по духовной жизни. Вполне заурядная внешность была у отца Николая Гурьянова, но его лицо светилось внутренним светом, даже казалось, что черты лица были не четкие, а как бы расплывчатые, лицо казалось очень нежным, как выразились бы художники, пастельным. У праведного Иоанна Кронштадтского также была заурядная наружность и даже заурядный голос. А надо иметь в виду то, что он служил возле Петербурга и общался в петербургских кругах, где, наверное, придавали большое значение благолепию богослужения. Однако посмотрите на фотографии отца Иоанна Кронштадтского, в особенности на его глаза – они излучают какой-то свет, даже невозможно это описать. В то время фотографии были черно-белые, и я думаю, что если бы мы увидели цветное изображение, то тем более удивились бы той внутренней красоте, которая сквозила в чертах его лица. То же самое можно сказать о портрете святителя Игнатия и о портретах и фотографиях оптинских старцев.

Человек – самое прекрасное из творений, наполняющих этот мир, и для того чтобы эта красота стала полной и явной, человек должен соответствовать своему предназначению. Если он живет в единении с Богом, тогда он действительно прекрасен, как полевая лилия. Не напрасно Спаситель сравнивает человека с птицами и лилиями, которые живут по своей природе, живут стихийно, – христианин должен быть чужд всего того, чем пытается соблазнить его и удержать при себе цивилизация, являющаяся порождением страстности человека. Конечно, необходимо сохранять благоразумие и не поступать так, как поступил однажды преподобный Иоанн Колов: взять только внешнюю сторону, а внутренним пренебречь. Наоборот! Нужно приобрести внутреннюю свободу, а внешнее, к сожалению, часто зависит не от нас. Многие есть тому причины, я думаю, что самая главная из них – это наша наклонность к гордости, ради которой Промысл Божий не дает нам поводов гордиться своими подвигами.

Смотрите крин сельных, како растут: не труждаются, ни прядут; глаголю же вам, яко ни Соломон во всей славе своей облечеся, яко един от сих. Соломон был самым славным из израильских царей, обладал огромным богатством, и никогда израильское царство не достигало такой славы, как при Соломоне. Но все те человеческие ухищрения, которые использовал Соломон, для того чтобы быть славным в глазах людей, ничтожны по сравнению с творением Божиим. Что бы ни сделал человек, это не может быть прекраснее того, что сотворил Бог.

Аще же сено сельное, днесь суще и утре в пещь вметаемо, Бог тако одевает, не много ли паче вас, маловери¹⁰⁸ (Мф.6:30). Если Бог заботится о полевой траве и полевых цветах, украшая их таким необыкновенным, изысканным образом (наверное, любой нормальный человек никогда не перестанет восхищаться творениями Божиими), то тем более Он заботится о людях. Он все нам подаст, лишь бы мы были в единении с Ним. А неправильный образ мыслей, так сказать обратный изложенному, бывает от маловерия. Маловерие рождает многозаботливость, многопопечительность, которые отвлекают нас от служения Богу.

Не пецытеся убо глаголюще: что ямы, или что пием, или чим одеждемся? Всех бо сих язы́цы ищут, весть бо Отец ваш Небесный, яко требуете сих всех¹⁰⁹ (Мф.6:31–32). Это не значит, что нам вообще не нужно заботиться о пище и одежде, просто мы не должны быть в этом слишком разборчивыми. Если мы будем менее требовательны, не будем желать излишнего, то во многом облегчим себе служение Богу. Иногда мы под разными предлогами чересчур рьяно бегаем по магазинам и выискиваем нужную вещь: и то не подходит, и это не подходит. Раньше такого не было: приходил в магазин, быстро покупал то, что предлагали, пока это не купил кто-нибудь другой, и довольный уходил домой. Советская власть, так сказать, заботилась о том, чтобы люди не имели пристрастия к одежде. Сейчас людям, конечно, труднее. А если говорить серьезно, относительно одежды уместно держаться совета святителя Игнатия, адресованного монашествующим, но этот совет можно считать универсальным, подходящим и для мирян. Монашествующие должны одеваться так, как принято в данной обители, не носить ни нищенскую одежду, ни пышную, чтобы не выделяться и не соблазнять этим прихожан. И миряне тоже должны одеваться так, как принято в их среде, при этом, конечно, соблюдая основополагающие христианские принципы, такие как скромность, целомудрие. Что касается макияжа, то думаю, что можно прекрасно обойтись и без него. Люди так к этому привыкли, что если женщина не наложит на свое лицо несколько граммов химических веществ разного цвета, то на работе ей все говорят: «Что это с тобой?!» Хотя дело не в ней, а в них самих, в их предрассудках.

Не пецытеся убо, глаголюще: что ямы, или что пием, или чим одеждемся? Всех бо сих язы́цы ищут. Спаситель и ранее предостерегал нас от того, чтобы мы не уподоблялись язычникам, когда говорил, что они любят только любящих их и что они многословны в молитве. И здесь также предупреждает нас: если мы чрезмерно заботимся об одежде и пропитании, то мы подобны язычникам. Действительно, чем мы в этом случае отличаемся от неверующих людей? Зашел человек в церковь, молится, крестится, вышел из церкви – он уже совсем другой: любит только тех, кто любит его, целью своей жизни и даже целью молитвы считает земные блага, среди которых, конечно, первое место занимают одежда и пища. И таким образом, этот верующий человек ничем не разнится от неверующего, кроме того краткого времени, которое он проводит в церкви. Поэтому Спаситель постоянно нас обличает: «Не уподобляйтесь язычникам. Вы должны от них отличаться». А одной из отличительных черт христианина является отсутствие излишней заботы обо всем материальном.

Весть бо Отец ваш Небесный, яко требуете сих всех. Как родители о нас заботятся, зная наши нужды, так и Бог о нас печется, во-первых, потому что Он наш Отец, а во-вторых, потому что Он всеведущий. Он все знает, и поэтому мы должны молиться Ему и беспокоиться лишь о том, чтобы Ему угождать, а Он позаботится о том, чтобы Его дети имели всё необходимое. А если Бог не дает нам просимого, значит, либо мы плохо просим, либо не нуждаемся в этом, может быть, есть духовная причина, нами не понимаемая, поэтому мы всё должны терпеть. Должны терпеть с совершенной преданностью, с любовью к Богу, утешаясь той мыслью, что Бог знает о всех наших нуждах и если мы испытываем какое-то лишение, значит, это спасительно для нас.

Кроме того, может быть, это лишение мнимое: нам кажется, что мы испытываем нужду, а на самом деле живем в избытке. Если мы сравним свои условия жизни с теми, в которых люди жили в недавние десятилетия, например в лагерях, то увидим разницу. Люди были довольны немногим, желая лишь не умереть от голода. В Одессе, в Успенском монастыре, был такой схиархимандрит Пимен. Он отсидел в лагере десять лет. Ему повезло: он работал в более или менее приемлемых условиях, имел возможность питаться овсянкой. И был счастлив тем, что мог досыта есть овес, более того, такой вынужденной диетой он вылечил сердце. Вот чем люди довольствовались. В жизнеописании преподобного Кукши Одесского рассказывается, как он, идя по лагерю, увидел, что из машины выгружают пирожки для охранников. Он помолился и сказал: «Господи, так есть ужасно хочется, помоги мне». Вдруг прилетел ворон, схватил пирожок и, когда пролетал мимо него, выронил. Преподобный Кукша поблагодарил Бога и съел этот пирожок. Он понял, что Бог печется о нем, что Бог его не забыл. Он испытывал лишения, но знал, что это Богу угодно, значит, нужно терпеть.

Ищите же прежде Царствия Божия и правды Его, и сия вся приложатся вам¹¹⁰ (Мф.6:33). Мы должны искать Царствия Божия в том смысле, чтобы оно водворилось в нашей душе. Мы должны искать Царствия Божия как конечной цели нашей жизни – ради этого мы живем. Мы стремимся к блаженной вечной жизни и никогда не должны забывать об этой цели. Если мы будем думать о стяжании благодати в этой жизни, забывая о вечности, то мы можем прийти к состоянию духовного сладострастия, то есть искать только наслаждения духовными явлениями, утешениями, пренебрегая будущей вечной жизнью. В книге «Посмертные вещания Нила Мироточивого» описывается некий подвижник, впавший в прелесть, который молился о том, чтобы Господь дал ему дар чудотворения, и даже говорил: «Не надо мне спасения, только сделай меня чудотворцем». В конечном счете он погиб. И мы можем искать духовных утешений, совершенно забыв о спасении. Мы можем жить спокойно и думать, что если мы сейчас испытываем духовные переживания, то этого достаточно, и все, можно сказать, нами сделано, забывая о том, как умирали великие подвижники благочестия, как они плакали на смертном одре, как они говорили, что иное суд Божий, и иное суд человеческий. Мы должны искать Царствия Божия, так как это подлинная реальность, а не просто идея, облагораживающая человека и вдохновляющая его, как изображают его моралисты, пытающиеся толковать Священное Писание аллегорически.

Ищите же прежде Царствия Божия и правды Его, то есть правды не своей, не человеческой и не той, которая согласуется с современными убеждениями людей, а правды евангельской. Мы должны пренебрегать всеми земными авторитетами, всеми соблазнами, мнимой справедливостью, всевозможными человеческими оправданиями, а искать только правды Божией. Не я всегда прав, а Евангелие всегда право. Когда я думаю, что я прав, то мне разрешено гневаться, когда я думаю, что я прав, – мне разрешено унывать, когда я думаю, что я прав, – мне можно гордиться, а когда я ищу правды Божией, то мне никогда нельзя ни гордиться, ни унывать, ни раздражаться, ни поддаваться похоти или сребролюбию.

Если бы мы до конца бескомпромиссно искали Царствия Божия и правды его, тогда бы нам все приложилось. Во-первых, мы осознавали бы, в чем мы действительно нуждаемся, а что для нас излишне, что есть прихоть, действие страсти, а во-вторых, наша нужда была бы Богом удовлетворена. Часто мы стремимся к ценностям мнимым, скажем хотим приобрести вещи, которые человеку на самом деле не нужны, допустим хороший телевизор. И если мы не получаем какую-то вещь, то ропщем: вот, мы ищем Царствия Божия, а Бог о нас не печется. Но если бы мы искали Царствия Божия, то не хотели бы иметь такую ненужную и даже вредную вещь, как телевизор. Тот, кто ищет Царствия Божия, прежде всего избавляется от пристрастия к ненужным вещам, и тогда ему дается все необходимое для его спасения, в том числе и вещественные блага.

Не пецытеся убо на утрей, утрений бо собою печется: довлеет дневи злоба его¹¹¹ (Мф.6:34). Не заботиться о завтрашнем дне не означает, что нам не нужно трудиться, думать о результате своего дела – это было бы неразумно: в таком случае мы не преуспели бы ни в служении Церкви, ни в заботе о своей душе. Суть в том, что мы во всем должны полагаться на Бога. Довлеет дневи злоба его, то есть достаточно с нас тех трудностей¹¹², с которыми сталкивает нас сегодняшний день. Это опять же, как мне кажется, пояснение к словам молитвы «Отче наш»: Хлеб наш насущный даждь нам днесь. Если мы будем заботиться о том, что будет завтра, послезавтра, надеясь только на свои силы, то постоянно будем исполнены тревоги, никогда не сможем стяжать душевного мира, и Царство Божие, конечно же, будет удаляться от нас.

28 октября 2003 года

За грех осуждения Бог сурово наказывает даже в этой жизни. – О том, насколько нас ослепляют страсти. – Мы не можем помочь ближнему, пока в нашем глазу бревно. – В каких случаях судить и осуждать необходимо. – Что значит не давать святыни псам? – Просите, и дастся вам. – Почему Господь иногда не исполняет наших прошений. – Если мы делаем добро своим детям, то тем более наш Небесный Отец подаст нам все необходимое для спасения.

Мы продолжаем толкование Нагорной проповеди.

Не судите, да не судими будете¹¹³ (Мф.7:1). Нам поставлено условие: если мы не хотим быть осужденными Богом, то не должны осуждать других людей. На практике исполнить эту заповедь очень тяжело: мы чрезвычайно склонны к страсти осуждения и под разными благовидными предлогами позволяем себе осуждать. Эта страсть, как и все прочие страсти, соблазняет нас своей правдоподобностью.

Имже бо судом судите, судят вам¹¹⁴ (Мф.7:2). Сам духовный опыт подсказывает нам, что когда мы осуждаем другого человека, то часто впадаем если не в тот же самый грех, за который осуждаем ближнего, то в какой-нибудь другой тяжкий грех. Осуждаем человека за блуд, а впадаем в страсть гнева; осуждаем за жадность, а подвергаемся внезапному, как нам кажется, нападению блудной страсти. Хотя иногда ради нашего вразумления бывает так, что, осуждая человека за грех, который нам совершенно не свойствен, мы неожиданно для себя впадаем именно в него. В этом уже проявляется суд над нами.

Имже бо судом судите, судят вам. Не нужно думать, что наказание последует только в будущей, вечной жизни. Уже здесь мы лишаемся помощи Божией, уже здесь мы подвергаемся многочисленным напастям, искушениям и соблазнам. Не в том смысле, что раньше их не было, а в том смысле, что из-за греха осуждения мы не можем против них устоять. От соблазнов мы все равно никуда не уйдем, но Господь нам или помогает бороться с ними, или оставляет нас беззащитными, а без помощи Божией мы не способны к нравственной жизни, да и вообще ни к чему не способны. Об этом говорит Господь в Евангелии: Без Меня не можете делать ничего¹¹⁵ (Ин.15:5).

И в нюже меру мерите, возмерится вам¹¹⁶ (Мф.7:2). Если мы предъявляем к другому человеку строгие требования, значит, строго взыскивается и с нас. Если мы снисходим, значит, Господь и к нам снисходит. Не в том смысле, что разрешает нам грешить, а снисходит к нашему нерадению, нашему недостаточному упорству, смирению и поддерживает нас, помогает нам Своей благодатью. Это закон духовной жизни.

Что же видиши сучец, иже во оце брата твоего, бервна же, еже есть во оце твоем, не чуеши?¹¹⁷ (Мф.7:3). Существует такой оптический эффект: если какая-то маленькая вещица, допустим сучок, находится перед глазами, то она может показаться нам огромным бревном. А то, что находится от нас далеко, естественно, кажется маленьким. И тем не менее, мы не хотим видеть того, что к нам близко, – то есть своих грехов, и стремимся различить то, что вообще едва-едва можно увидеть, – грех ближнего. Наша собственная душа для нас более открыта, чем душа другого человека, однако же мы оставляем благоприятную возможность судить самих себя и начинаем судить ближнего. Мы судим по внешности, поступкам, жестикуляции и берем на себя большую смелость: хотим по внешним признакам сделать вывод о внутреннем состоянии человека.

Мы замечаем мелкие погрешности других людей, а тяжкие грехи, совершаемые нами самими, не видим. Мы не замечаем бревна в своем глазу и при этом полагаем, что можем правильно оценить согрешения другого человека, тогда как для этого необходимо рассуждение, а для рассуждения – чистота ума. Откуда же у нас возьмется чистота ума, если ум наш постоянно колеблется действием страсти, подобной бревну? Иногда мы так привыкаем действовать по страсти и бываем так ею ослеплены, что совершенно ее в себе не замечаем. Нам кажется, что мотивы наших поступков обоснованны, что мы действуем справедливо, что иначе и невозможно поступить.

Яркий пример этого – страсть пьянства. Когда человек хочет выпить, у него всегда находятся к этому поводы. Их может быть бесчисленное количество: человек пьет и от радости, и от горя, и оттого, что встретил друга, и оттого, что простился с ним. Даже когда он бросает пить, он ищет (хотя не хочет самому себе в этом признаться) повода для того, чтобы пройти именно той дорогой, где встретит своего собутыльника. На самом же деле причина одна: человек подвержен страсти, пьянство доставляет ему удовольствие. То же самое происходит при опьянении любой другой страстью. Человек не осознаёт, что истинным мотивом его поступков является гнев, – ему кажется, что справедливость. Не осознаёт, что истинным мотивом может быть сребролюбие, – ему кажется, что это забота о пользе своей или ближнего.

Или како речеши брату твоему: остави, да изму сучец из очесе твоего, и се, бервно во оце твоем?¹¹⁸ (Мф.7:4). Как правило, люди воздерживаются от того, чтобы вслух говорить человеку о его недостатках, понимая, что это может привести к ссоре и взаимной неприязни, но внутренне почти каждый человек постоянно впадает в грех осуждения. Нам кажется, что такой-то поступает неправильно, что если бы он сделал иначе, все было бы хорошо. Мы мним, что правильно оцениваем недостатки ближних, хотя если бы мы смотрели на человека трезво, то оценивали бы его совсем иначе. Мы увидели бы в нем его истинные недостатки, могли бы подсказать ему, как от них избавиться. Но мы не можем по-настоящему оценить слабость нашего ближнего и помочь ему, поскольку сами подвержены страстям до полного ослепления, до затмения ума, до опьянения.

Лицемере, изми первее бервно из очесе твоего, и тогда узриши изъяти сучец из очесе брата твоего¹¹⁹ (Мф.7:5). Если мы избавимся от той страсти, которая нас ослепляет, то приобретем ясное зрение. А пока в нашем глазу находится бревно, мы видим то, чего на самом деле нет. Яркий пример этого приводит преподобный авва Дорофей. Он рассказывает, как один монах увидел, что некий брат перед литургией вкушал в саду фрукты, а потом пошел причащаться. На самом деле, как позднее выяснилось, ничего этого не было. И мы можем увидеть такое выражение лица человека, такое настроение, такое отношение к нам, которых на самом деле нет.

Митрополит Вениамин (Федченков) рассказывает об интересном случае, произошедшем с ним в Петербургской Духовной академии. Это было в пятницу на первой неделе Великого поста. Сослужащие священники заходили в алтарь для освящения колива. Напротив митрополита Вениамина стоял студент-священник, который ему тихонько сказал, что любит кутью, и улыбнулся. Митрополит Вениамин в ответ тоже ему улыбнулся. В это время в алтарь входил ректор академии епископ Георгий (Ярошевский), который, заметив эти улыбки, принял их на свой счет и вспылил. А они и не думали про него, просто улыбнулись друг другу, показывая взаимное расположение.

Так и человек, подверженный страсти осуждения, видит то, чего на самом деле нет. Поэтому нужно, по крайней мере, помнить эти слова Евангелия, осознавать, что в нас есть гораздо большие грехи, чем те, которые мы замечаем в других людях. Осознание того, что мы имеем в собственном глазу бревно, удержит нас от осуждения.

Что советуют делать святые отцы, чтобы никого не осуждать? Помнить о своих грехах. Тот, кто осознаёт себя грешником, уже не осуждает другого. Однако осознать себя грешником не так легко. Нам кажется, что мы все время грешим случайно и, когда все эти случайности закончатся, мы грешить перестанем. А на самом деле наши преткновения являются закономерностью именно потому, что мы грешники. Осознав себя грешником, человек уже не наблюдает за мелкими прегрешениями других людей, своих братьев, потому что поглощен очень серьезным, важным занятием – ему нужно извлечь бревно из своего глаза.

Вместе с тем заповедь: Не судите, да не судими будете – нельзя понимать как запрещение всякого суда над другим человеком. Скажем, духовник обязан до какой-то степени судить своих чад. Судить не значит прогонять их от себя или считать недостойными спасения. Впрочем, бывают исключительные случаи, когда духовник вынужден отказаться от своего духовного чада, если тот совершенно его не слушается и, таким образом, становится неисправимым. Но суждение духовника о своем духовном чаде не имеет характера неприязни, оно имеет характер рассуждения: духовник обязан оценивать поступки человека, чтобы тот понимал свои ошибки. Так же и начальствующие должны в пределах своей компетенции судить своих подчиненных. Я уже не говорю о представителях государственной власти: они по необходимости должны наказывать людей, которые нарушают законы и становятся опасны для общества. Но при всем этом нужно сохранять внутреннее состояние умиротворенным, не впадать в неприязнь, грех осуждения. Судья может не испытывать к преступнику никакого враждебного чувства, даже наоборот, может чувствовать к нему жалость, тем не менее, он должен вынести ему приговор ради других людей.

Однако если мы, не осуждая людей, не будем оценивать их поступки как дурные, то как мы отличим добро от зла, как мы сохраним от зла самих себя? Видя, что такой-то человек, допустим, пьяница, мы не должны с ним общаться, а то он приучит нас к своему пороку. С другим человеком нельзя общаться потому, что он всех осуждает или на всех клевещет и нас может заразить своей страстью. Такого рода осуждения не может не быть. Если мы впадем в крайность и никого ни за что не будем осуждать, то это кончится тем, что с пьяницами мы начнем пить, с блудниками – блудить, с ворами – воровать: человеку свойственно волей-неволей подражать поведению людей, с которыми он общается. Необходимо иметь здравое суждение обо всем, что нас окружает. А если христиане смешаются с грешниками и заблуждающимися, тогда погибнет и истина и Церковь. Мы должны от порочных людей удаляться, но вместе с тем сохранять к ним сочувствие, сострадание. В этом смысле монашествующие осуждают весь мир и удаляются от него, однако из этого не следует, что они ненавидят людей, чуждых Церкви, или инакомыслящих, будь то иноверцы или безбожники. Мы осуждаем их заблуждения, но мы не ищем в этом их вины, а просто стараемся избегать их как носителей этого заблуждения, чтобы не подвергнуть опасности себя и своих близких.

Спаситель говорит, что, если твой брат согрешит против тебя, обличи его наедине, потом перед двумя или тремя свидетелями, потом перед Церковью, и если Церкви не послушает, то пусть будет тебе как язычник и мытарь. А люди чересчур терпимые могут запутаться и в конечном счете впасть либо в грех, либо в ересь. Лучше иногда поддаться осуждению, но при этом сохранить чистоту веры, чистоту нравственности, чем при чрезвычайной мягкости поддаться соблазну. Конечно, это совсем не идеальный вариант, но если выбирать из двух зол – тотальной снисходительности и осуждения, то лучше все-таки избрать меньшее – осуждение, чтобы не оскверниться.

Таким образом, если мы осуждаем по необходимости, то в этом греха нет. А вот когда мы осудили человека и признали его совершенно погибшим, когда мы посчитали его недостойным никакого сочувствия: мол, сам виноват, – то мы согрешили. Когда мы осудили ближнего без всякой нужды, из праздности, – мы тоже согрешили. Если, допустим, прохожий нечаянно как-то не так посмотрел или выругался, то это нас не касается, такого человека вовсе никак не нужно судить. Иногда, повторю, судить и даже осуждать является нашей обязанностью, но в громадном большинстве случаев это совершенно излишне. Мы без конца предаемся ненужному, праздному осуждению и обо всех выносим какое-то мнение. Этого делать нельзя.

Лицемере, изми первее бервно из очесе твоего, и тогда узриши изъяти сучец из очесе брата твоего. Человека, который пытается помочь другим и совершенно не борется с собой, Господь упрекает за лицемерие. Действительно, это лицемерие. Как он может помочь другому, когда не смог помочь самому себе? Как он может увидеть что-то в своем ближнем, когда не смог ничего увидеть в себе, хотя это гораздо естественнее и проще? Значит, осознание своей греховности, борьба с грехом является единственным средством, помогающим нам избавиться от осуждения. Человек не просто осознающий, а глубоко чувствующий свою греховность, уже не хочет никого судить, лишь бы самому не подвергнуться осуждению. А кто смело судит, тот считает, что его самого судить не за что, он оправдывает себя, вместо того чтобы укорять. Такому человеку кажется, что ему или совсем недалеко до праведности, или он уже праведный. Таким образом, можно сделать вывод: осуждение происходит от отсутствия покаяния, от отсутствия чувства собственной греховности.

Не дадите святая псом, ни пометайте бисер ваших пред свиниями, да не поперут их ногами своими и вращшеся расторгнут вы¹²⁰ (Мф.7:6). Всех оправдывая и все принимая, мы должны остерегаться того, чтобы не подвергнуть святыню поруганию. Не нужно впадать ни в огульное осуждение, ни в оправдание всех, так сказать во всеприятие, из-за которого мы подвергаем опасности благодать, носителями которой являемся как христиане, или подвергаем нравственной, духовной опасности своих ближних. Под псами нужно понимать не грешников, а тех демонов, те страсти, которые владеют людьми. Не дадите святая псом, то есть не общайтесь с теми людьми, которыми владеют демоны. У иудеев, перед которыми Спаситель говорил эти слова, псы и свиньи считались самыми нечистыми животными. К тому же псы являются символом злобы, а свиньи – обжорства и всеядности, и в этом смысле они также могут служить яркими образами греховности человека. Если мы под псами и свиньями будем понимать не людей, а те страсти, которые ими владеют, то не лишимся к этим людям сочувствия, но, наоборот, еще больше будем им сострадать.

Что можно понимать под святыней? Проповедь, учение о благочестии или свою нравственную, духовную жизнь. Откуда взят этот образ? Я думаю, что можно дать ему такое историческое обоснование. В древности мясо животных, которых иудеи приносили в жертву, считалось святыней. Вкушая его, священники и простые верующие люди, миряне, как бы мы их сейчас назвали, приобщались к этой жертве. Это мясо нельзя было отдавать животным, потому что оно было освященное. Так и мы, все то, что имеет отношение к духовной жизни, к делу нашего спасения, не должны отдавать людям, которые находятся во власти демонов.

Ни пометайте бисер ваших пред свиниями. Если дать свиньям нечто драгоценное, они этого не поймут – им нужна только еда, а то, что представляется им непригодным в пищу, вызывает в них только злобу. Поэтому далее говорится: Да не поперут их ногами своими и вращшеся расторгнут вы. Общаясь с этими людьми, мы подвергаем себя опасности соблазниться их пороками, страстями, а драгоценность (для них ненужную и бессмысленную) мы подвергаем поруганию. И они, конечно, уничтожат присущую нам драгоценность: не только посмеются над словами Евангелия, но и, самое главное, уничтожат благодать, которую нам даровал Бог, – и растерзают нас, то есть погубят нас как христиан.

Просите, и дастся вам; ищите, и обрящете; толцыте, и отверзется вам¹²¹ (Мф.7:7). Спаситель учит нас неотступности в молитве. Если ранее, в молитве «Отче наш», говорилось о том, что́ мы ищем в молитве, о нуждах, которые являются подлинными нуждами человека, то здесь говорится о том, ка́к надо молиться, о качестве самого моления. Сказано просто: Просите, и дастся вам, – если мы будем просить, значит, получим; если будем искать, значит, найдем; если будем толкать, нам отворят. Последнее – это, по сути, образ, некая кратчайшая притча, показывающая нам то, что происходит в области чисто духовной. Часто бывает, что мы в молитве как бы стучим в закрытую дверь, но если мы не теряем надежды, то в конце концов дверь эта отворяется. Конечно, на самом деле там нет двери, никто ее не отворяет, дверь не поворачивается на петлях, не щелкает замок, но то, что нам отверзается некое новое пространство, нужно понимать совершенно точно. Мы входим в новую для нас область, входим, конечно же, умом. Нам открывается то, что раньше было неведомо и недоступно.

Мы уже знаем, что не о всякой вещи нужно просить. Если мы будем просить о том, что не перечислено в молитве «Отче наш», то будем просить чего-то незаконного, ненужного и часто даже вредного для нас. И когда мы просим именно того, что нужно, тогда начинает действовать этот закон: просите, и дастся вам. Часто мы не получаем просимого по той причине, что, сами того не понимая или даже не желая понимать, просим о вещах вредных или ненужных для нас, не имеющих отношения к нашему спасению. Многие современные писатели, например архимандрит Рафаил (Карелин), приснопамятный архимандрит Софроний (Сахаров), говорят о том, что люди просят о пустяках, их очень волнуют всевозможные житейские неприятности, нужды и совершенно не волнует то, что касается вечности. Человек усиленно и ревностно молится тогда, когда случается беда, скорбь. Но когда речь идет о скорби душевной, о том, чтобы не впасть в какой-нибудь грех, не преткнуться в нравственном отношении, тогда человек никакой необходимости в усиленной молитве не чувствует. Он едва-едва сопротивляется, а уж о том, чтобы просить помощи у Бога, и речи нет. Понятно, что такой человек просимого не получает. Не получает потому, что даже не представляет, о чем ему следует просить, не ощущает в этом нужды.

Ищите, и обрящете. Когда человек начинает усиленно искать утерянную вещь, в конце концов он ее находит. В молитве бывает нечто подобное. Разве не бывает так, что мы теряем благодать? Разве не бывает так, что мы теряем как будто бы уже привычный навык к той или иной добродетели или ищем то, чем мы раньше не владели, но что нам необходимо? И когда мы начинаем искать истинную, духовную ценность, утерянную лично нами или нашими прародителями, и усиленно просим Бога о помощи, то в конце концов обязательно это находим.

Толцыте, и отверзется вам. Представьте, что мы пришли к дорогому человеку, стучим в дверь, а он нас не пускает. Понятно, что для нас это огорчение, но, если мы проявим упорство, нам отворят. И мы войдем туда, куда мы, как истинные христиане, должны желать войти, – в общение с Богом. Всяк бо просяй приемлет, и ищай обретает, и толкущему отверзется¹²² (Мф.7:8). Всякий это приобретает, но только тогда, когда он исполняет все необходимые условия.

Между прочим, в Евангелии от Луки тоже есть беседа Спасителя о том, как правильно молиться. Когда ученики попросили Господа научить их молиться, Он сначала преподал им слова молитвы «Отче наш», а потом привел пространное рассуждение о том, что в молитве необходимо упорство. В Евангелии от Луки, может быть, более ясно видна связь между тем, что мы должны просить, и тем, как мы должны просить, но и здесь эта связь также есть. Если мы будем осуждать, будем метать бисер перед свиньями, будем вести себя неразумно, то просимого не получим.

Всяк бо просяй приемлет. Нужно понимать, что эти слова относятся прежде всего к исполнению добродетелей, то есть в первую очередь мы должны просить о том, чтобы жить по заповедям. Такая молитва – самая разумная. Спаситель после перечисления возвышенных заповедей предоставляет нам средства для их исполнения, главным из которых является упорная, непрестанная молитва. Почему святые отцы с древнейших времен традиционно учат молитве как важнейшей добродетели? Потому что без нее невозможно исполнить заповеди. Итак, если у нас что-то не получается, то мы должны просить, и это обязательно нам дастся.

Или кто есть от вас человек, егоже аще воспросит сын его хлеба, еда камень подаст ему? Или аще рыбы просит, еда змию подаст ему?¹²³ (Мф.7:9–10). Спаситель, для того чтобы придать нам дерзновения в молитве, сравнивает отношение Бога к нам с отношением земных родителей к своим детям. Он говорит: «Разве отец подаст своему ребенку вместо хлеба камень или вместо рыбы змею?». Такой поступок отца – совершенно немыслимая вещь, и если человек не проявит такой жестокости по отношению к своим детям, то тем более Бог, Который есть сама любовь, не будет безразличным к просьбам Своих чад, Своих творений – людей.

Аще убо вы, лукави суще, умеете даяния блага даяти чадом вашим, кольми паче Отец ваш Небесный даст блага просящим у Него¹²⁴ (Мф.7:11). Хлеб и рыба – это то, что дает нам жизнь. Камень – это черствость, холодность, а змея приносит смерть, то есть это – отчаяние. Если мы, злые, лукавые и порочные существа, делаем добро тем, кого мы любим, то тем более сделает нам добро Отец наш Небесный! Господь Иисус Христос напоминает нам о том, что Бог – наш Отец, и как Отец Он не может Своим любимым чадам дать что-нибудь злое. Господь не подаст нам страшных пороков – каменносердечия и отчаяния, – обедняющих нас, лишающих нас благодати, делающих нас бессильными. И если мы подвержены этим страстям, то это наша вина. Можно сказать, что это вина демонов, но, в конечном счете, наша – по той причине, что мы сами ведем себя таким образом, что лишаемся благодати и подвергаем себя тем или иным напастям.

Аще убо вы, лукави суще, умеете даяния блага даяти чадом вашим… Между прочим, отсюда можно сделать вывод, что любовь делает возможным для человека совершать добро, даже когда он одержим страстями. К сожалению, людей, достигших бесстрастия, совершенной праведности и чистоты, весьма немного. Но если мы кого-то любим, если мы относимся к кому-то как к родным детям, то, даже будучи страстными, можем принести им добро. Любовь умудряет человека, а неприязнь ослепляет и, конечно же, делает его неспособным принести ближнему пользу.

Кольми паче Отец ваш Небесный даст блага просящим у Него. Во-первых, Господь даст блага не всякому, а тому, кто просит, значит, нужно усиленно и непрестанно просить, хотя бы нам и казалось, что мы стучим в запертую дверь; хотя бы нам казалось, что мы ищем вещь, которую никогда не видели и даже не знаем, как она выглядит. Во-вторых, нужно понимать, что Отец Небесный даст не все то, о чем мы просим, а именно блага. И наши причитания, наши неудовольствия, наши унылые мысли по поводу того, что мы не получаем просимого, – это все равно что капризы детей, которые не получают от родителей чего-то им неполезного. Скажем, когда ребенок просит конфет, а родители ему их не дают, потому что он потом не сможет с аппетитом пообедать, то, хотя ребенок и сердится, топает ногами, разумные родители на это реагировать не будут. То, что нам представляется столь необходимым, на самом деле может быть для нас вредным. И мы должны понимать, что Бог не дает нам этого потому, что любит нас, потому что Он – наш Отец, Который пренебрегает нашими неудовольствиями и, может быть, даже хулами и кощунствами, только бы мы не получили вреда, только бы спаслись, достигли блаженной вечности.

17 ноября 2003 года

Относись к другому так, как хочешь, чтобы относились к тебе. – Чтобы любить ближнего по-евангельски, надо вначале правильно полюбить самого себя. – О том, что исполнение заповедей есть тесный путь. – Чем евангельский здравый смысл отличается от житейского. – Почему не многие проходят в узкие врата молитвы. – Как не ошибиться в выборе духовного наставника. – О всяком учении надо судить по плодам. – Если кто-то творит чудеса, но не исполняет заповедей, то он не войдет в Царство Небесное. – Знает ли нас Господь? – Духовная жизнь должна быть построена на хорошем фундаменте. – Учение Спасителя необыкновенно жизненно.

Сегодняшнюю беседу мы начнем с толкования заповеди, на которой держится весь закон Христов. Вся убо, елика аще хощете, да творят вам человецы, тако и вы творите им: се бо есть закон и пророцы¹²⁵ (Мф.7:12). Этот мудрый и тонкий нравственный принцип касается тех людей, которые потеряли ориентир – живое ощущение любви к человеку. Им нужна некая точка отсчета, с которой они могли бы развить свои нравственные чувства и в конце концов приобрести подлинную любовь.

Вчера за Божественной литургией читалось Евангелие, в котором законник спросил у Спасителя: Кто есть ближний мой?¹²⁶ (Лк.10:29) – и тем самым показал, что он не знает опытно, что такое любовь. Человек, любящий ближнего, таким вопросом задаваться не будет: он всегда ищет случая излить свою любовь на того, кто в ней нуждается. Из этого евангельского повествования мы можем сделать вывод, что есть люди вполне благонамеренные и в то же самое время не знающие, кто их ближний.

Елика аще хощете, да творят вам человецы... Мы должны поступать с другими людьми не так, как они поступают по отношению к нам, а так, как мы хотим, чтобы они с нами поступали. Не отвечать, скажем, на добро добром, а на зло злом, ведь себе-то мы хотим только добра. Мы хотим, чтобы к нам относились с любовью, милосердием, чтобы нам всё прощали. Мы всегда находим себе извинение и желаем, чтобы люди, от которых мы зависим или которые нам дороги, относились к нам со снисхождением. Мы считаем себя достойными любви во всех ее многообразных проявлениях. И поскольку мы желаем всего этого самим себе, то должны так относиться и к другим. Однако здесь нужна оговорка: для того чтобы приобрести настоящую любовь к ближнему, нужно вначале научиться правильно любить самого себя. Об этом пишет святитель Игнатий (Брянчанинов). Если человек любит себя неправильно, например желает, чтобы потакали его порокам, то он навязывает эти пороки и ближнему. Скажем, люди, страдающие алкоголизмом, пытаются привлечь к этому пороку своих друзей, потому что им представляется, что выпивать – это приятно и хорошо. Таким образом, нам нужно прежде всего выработать некие нравственные критерии для себя самих, нужно научиться желать себе добра именно в христианском смысле.

Если мы хотим чего-то себе, значит, должны это делать и другим. Ибо в этом закон и пророки, то есть на этом держится все то, во что верили слушатели Спасителя, древние иудеи. В то время еще не существовало писаного Нового Завета. Спаситель только начинал Свою проповедь и обращался к иудеям таким образом, чтобы они приняли Его слова. Для них, конечно же, закон и пророки имели непререкаемый авторитет. И вот Спаситель все законодательство Моисеево сводит к одному принципу: Вся убо, елика аще хощете, да творят вам человецы, тако и вы творите им. Обратите внимание: вся – то есть все то, что мы хотим, чтобы делали нам, мы должны делать другим людям, ничего не оставляя без внимания, ничем не пренебрегая. Этот принцип является точкой отсчета, от которой мы можем начать свое исправление, если наше сердце черство. А мы все должны откровенно признаться себе, что в большей или меньшей степени подвержены этой, как говорят отцы, самой страшной страсти – страсти окамененного нечувствия.

Принцип, данный Спасителем, чрезвычайно прост и сформулирован в немногих словах. К этим кратким словам можно было бы свести не только Ветхий Закон, но и само Евангелие. Разве трудно запомнить эти слова: Вся убо, елика аще хощете, да творят вам человецы, тако и вы творите им? Казалось бы, нет ничего проще. Евангельское учение вообще просто по своему содержанию и доступно для понимания любому человеку. Даже если бы не существовало многочисленных святоотеческих толкований Евангелия, то и того, что мы понимали бы сами, было бы достаточно для нашего спасения. Но одно дело понять умом, другое – почувствовать сердцем. И когда мы оказываемся в конкретной ситуации, в которой нужно исполнить эту заповедь Спасителя, страсть похищает ее из нашего ума, и мы совершаем поступки под влиянием страсти, которая в данный момент нами владеет, будь то гнев, зависть или что-нибудь другое. Многочисленные оправдания, проявления нашего лукавства затмевают от нас истинный смысл того, что с нами происходит. Вместо того чтобы исполнить заповедь, мы приводим доводы, кажущиеся нам здравыми, вполне логичными и убедительными. А на самом деле это проявление нашей страстности. Если мы гневаемся, то это логика гнева, если мы подвержены блудной страсти – это логика блуда. Нет никакой беспристрастности в нашем рассуждении, оправдывающем то, что мы нарушаем заповедь, данную Спасителем.

Спаситель, понимая, что этот принцип трудноисполним для человека страстного, подбадривает нас следующими словами: Внидите узкими враты¹²⁷ (Мф.7:13), то есть этот принцип есть «узкие врата». Много бывает разных обстоятельств, которые, как нам кажется, мешают нам быть до конца последовательными христианами, то есть исполнять то, что нам заповедано. На самом деле обстоятельства эти – признак нашего душевного состояния. Нам кажется, что в том или ином случае исполнить Евангелие невозможно, что нужно сделать исключение, но это как раз и есть те самые узкие врата, в которые мы должны войти, как бы протиснуться через них, а все, что мешает, оставить за ними.

Внидите узкими враты, яко пространная врата и широкий путь вводяй в пагубу, и мнози суть входящии им; что узкая врата, и тесный путь вводяй в живот, и мало их есть, иже обретают его¹²⁸ (Мф.7:13–14). Когда человеку многое непозволительно, когда ему не разрешено предаваться гневу, вожделению, унынию и прочим многочисленным страстям, тогда он, конечно, чувствует себя стесненным. Так называемый здравый смысл препятствует ему идти по тесному пути. Но что такое здравый смысл? Это, как правило, опыт нашей страстной жизни, жизни по греху. Почему все мы, имея «здравый смысл», не можем найти друг с другом общий язык? Конечно же, потому, что на самом деле он не здравый. В повседневной жизни сталкиваются разные страсти разных людей. И часто мы, как нам кажется, здраво рассуждая, на самом деле оправдываем свою страсть. Нам кажется под действием страсти, что другого вывода нельзя сделать, иначе поступить невозможно, сказать иначе никак нельзя. А на самом деле это не обстоятельства заставляют нас так себя вести, а наше внутреннее состояние. Почему на одни и те же обстоятельства люди реагируют по-разному? Именно потому, что наша страстность заставляет нас совершенно по-разному видеть события, по-разному их объяснять и по-разному на них реагировать.

Как мы приобретаем так называемый здравый смысл? Мы основываемся на жизненном опыте, различных наблюдениях, повторяющихся ошибках, которые заставляют нас выработать определенное отношение к действительности. Но нам надо приобрести другой здравый смысл – евангельский. Преподобный Исихий Иерусалимский говорит, что если человек, занимающийся умным деланием, согрешает, то чувствует на себе обучительное оставление благодати: он теряет в молитве Божественное утешение, это заставляет его трезвиться и не совершать тех поступков и даже не допускать тех мыслей, которые прогоняют от него благодать. Так он обучается нравственной жизни. Христианский здравый смысл заставляет нас постоянно думать о нашей главной цели. Как говорит преподобный Серафим Саровский, цель христианской жизни – это стяжание благодати Святого Духа. Мы должны думать об этом каждый день, каждое мгновение, а не надеяться на то, что мы когда-нибудь в старости, где-нибудь уединившись, приобретем благодать Святого Духа. Учение Серафима Саровского совершенно соответствует учению всех святых отцов древности. Нам необходимо достичь успеха не в том или ином деле, пусть и добром на вид, а в единственно важном деле – приобретении внутри себя Господа.

Внидите узкими враты. Человек, отказывающийся от привычного ему страстного состояния, похож на того, кто с трудом протискивается в тесные врата. Действительно, бывает чрезвычайно трудно исполнять обычные повседневные дела и при этом не грешить. Но через эти тесные врата мы идем к спасению. А пространные врата ведут, безусловно, к погибели. Ведь если человек себя ни в чем не стесняет, позволяет себе свободу мыслей в отношении какого-нибудь греха, допустим гнева, то почему бы ему не позволить себе свободу ума и дальше и дойти в конечном счете до безбожия? Человечество идет именно по этому пути: постепенно отказывается от нравственных принципов, чтобы приобрести вожделенную, полную свободу делать все, что хочется. А христиане, с их точки зрения, сами себе создают трудности, препятствуют себе жить. Мы не даем действовать своим страстям, которые часто вдохновляют человека на экстраординарные поступки. Ведь всё, что мы видим вокруг, все достижения современной цивилизации, культуры – все это в значительной степени вдохновлено страстностью человека. Если мы от всего этого отрекаемся, значит, мы отказываемся и от успехов в обычной человеческой жизни. Да, мы от этого отказываемся, потому что для нас это ничего не значит, для нас успехом является внутреннее преуспеяние, единение с Богом.

Яко пространная врата и широкий путь вводяй в пагубу, и мнози суть входящии им. Широкие врата никак не стесняют человека, он чувствует себя свободно, расслабленно. Сейчас очень распространены выражения вроде: «не напрягайся», «расслабься». К этому нас призывает мир, но мы, наоборот, всегда должны быть напряженными. Когда мы расслабляемся, тогда подвергаем себя опасности: широкий путь вводяй в пагубу. Пагуба – это не только конечная погибель в вечности, не только вечные муки – пагуба постигает нас и сейчас, во время нашей земной жизни. Мы, не пытаясь себя ограничивать, так сказать сузить, для того чтобы исполнить заповедь Спасителя, подвергаемся многочисленным браням, искушениям, преткновениям и падениям.

И мнози суть входящии им. Чем ценнее вещь, тем больший труд нужно приложить, чтобы ее приобрести. Когда мы видим, что люди совершенно безболезненно, без всякого труда идут широким путем, это должно вызвать в нас подозрение. Мы так идти не должны, иначе окажется, что мы, православные христиане, живем по тем же принципам, что и безбожники, ни в чем себя не ограничивая, разве что не совершая блуда на деле и не доходя до убийства.

Узкая врата, и тесный путь вводяй в живот. Требование Спасителя пройти узкими вратами более всего проявляется в молитве. Кто имеет опыт Иисусовой молитвы, тот знает, насколько трудно втиснуть свой ум в восемь слов молитвы (да и при любой другой молитве это более или менее ощущается). Мы не проходим в эти узкие врата, потому что нам мешают разные страсти, помыслы, заботы. Поэтому тот, кто не хочет исполнять заповедь Спасителя: Вся убо, елика аще хощете, да творят вам человецы, тако и вы творите им, препятствует себе преуспеть и в молитве. Он становится как бы слишком толстым для этих узких врат. В одном из отечников есть повествование о монахе, которому было такое видение: всадники, держа бревно поперек, пытались войти в ворота, но так и не могли, сколько ни пробовали. То же самое происходит и с нами. До тех пор, пока мы благодаря этому нравственному принципу не очистимся, мы не сможем преуспеть в духовной жизни, в частности не сможем найти сосредоточения в молитве, которая в свою очередь будет очищать наш ум, а с очищения ума начинается очищение и сердца человеческого, и всей души человеческой.

Узкая врата, и тесный путь вводяй в живот. Обычно человек идет по какому-то пути и, дойдя до цели, входит в помещение. Здесь наоборот: сначала мы входим в узкие врата, а потом начинаем идти по тесному пути. Нравственный принцип, который мы разбираем в этой беседе, – только начало, а дальше еще идет тесный путь, по которому нужно пройти для своего спасения. Необходимо быть очень внимательным, чтобы не сбиться с этого пути, не заблудиться.

Тесный путь приводит нас в жизнь, как сказано по-славянски, в живот. Здесь не говорится о жизни вечной, вечном блаженстве, но это подлинная жизнь уже сейчас, на земле. Христианин, живущий по принципам вседозволенности и ни в чем себя не стесняющий, лишает себя благодати, он находится в бесконечном постоянном умирании. И иногда доходит до такого состояния, что не знает, чем отличается от неверующего человека. Преподобный Ефрем Сирин, преподобный Симеон Новый Богослов и другие отцы говорят, что жизнь души – это общение с Богом, смерть души – оставление ее благодатью Божией. Эта смерть постигла Адама, когда он пал в раю. Благодать Божия оставила его, и он в тот же день умер смертью, только смертью духовной, хотя в теле жил еще девятьсот с лишним лет. Так и мы, подобно прародителям, умираем духовной смертью, когда пытаемся спасаться, входя через широкие врата и идя широким путем. И наоборот: человек, входящий через узкие врата и потом идущий по тесному пути, обретает подлинную жизнь. Душа его живет в соединении с Богом.

О тесном пути Спаситель говорит, что мало их есть, иже обретают его. Это должно нас устрашить и заставить опомниться. Мы должны опасаться оказаться с теми многими, которые, сами того не замечая, идут к погибели. И сделать все для того, чтобы оказаться среди тех немногих, которые идут по пути, дарующему человеку жизнь.

Внемлите же от лживых пророк, иже приходят к вам во одеждах овчих, внутрь же суть волцы хищницы¹²⁹ (Мф.7:15). Эти слова можно отнести ко всем лжеучителям, к тем, кто как будто бы обладает даром пророческим, однако же чужд Христа. И к тем учителям, которые говорят как будто бы добрые слова, бывают чрезвычайно снисходительными, но эта снисходительность служит для людей преткновением, расслабляет их и приводит в нерадение и погибель. Мы должны быть внимательны к всевозможным учителям, которых в наше время больше, чем тех, кто, собственно, имеет на это право. Не многие делайтесь учителями¹³⁰ (Иак.3:1), – сказал апостол Иаков. В наше время человек, более или менее отличающийся благочестием, уже считается руководителем духовной жизни, а если он имеет странность в поведении, то слывет уже и старцем, и пророком, и прозорливцем! А тут нужно быть чрезвычайно осторожным. Мы не умеем разобраться в этом.

Для нас должно быть важно то, чему человек учит, а не то, как он выглядит. Иной, может быть, имеет недостатки в поведении, допустим грубоват, однако же он может иметь в своей душе истинную любовь и быть истинным христианским подвижником. Вежливость в узком смысле слова является следствием воспитания. Наоборот, кто-то обращается с людьми вежливо, культурно, он умеет привлечь к себе своей ласковостью, и нам кажется, что это любовь. А на самом деле это может оказаться та самая овечья шкура, в которую облекается волк для того, чтобы иметь почитателей и насытить свою алчущую от тщеславия утробу. Бывает и такое. И поэтому необходима осторожность. Спаситель предупреждает нас: Внемлите, – то есть будьте чрезвычайно внимательны.

От плод их познаете их¹³¹ (Мф.7:16). Мы должны судить не по внешнему виду, а по плодам. Сам внешний вид человека может привлекать: кроткое выражение лица, густая борода, худоба, скромная одежда. Даже кто-то из отцов предупреждает: «Не соблазняйся красивым голосом и густой бородой». Кроме того, привлекать может, допустим, красноречие. Ничего плохого в красноречии, худобе или бедной одежде нет; но мы говорим о том, что не всегда внешнее соответствует внутреннему состоянию человека.

От плод их познаете их. Плоды – это содержание учения. Священник, который правильно учит, пусть даже он будет нерадивой жизни, лучше, чем тот, кто, будучи ревностной жизни, учит неправильно. Действительно, что для нас важнее? Это дело священника, как он живет. А для нас важно, чтобы он правильно учил. Если мы будем обращать внимание на нерадение священника и пренебрежем его правильным учением, то откажемся от той пользы, которую нам предоставил Промысл Божий. И, наоборот, от ревностного священника, который учит неправильно, получим вред и можем погибнуть. Например, известно, что некоторые ересиархи, такие как Арий, Несторий, были постниками и подвижниками. Протопоп Аввакум тоже был подвижником и ревностным пастырем, имел множество духовных чад.

В наше время много сектантов, лжеучителей. В Сибири есть некто Виссарион, который объявил себя ни много ни мало Христом. Кришнаиты питаются только растительной пищей и довольно строго постятся, у них строгие нравственные правила. Все это и оказывается той самой овечьей шкурой, которая привлекает к себе людей. В наше время многие прельстившиеся люди считаются святыми. Например, сейчас издается книга о некоей Макарии, которой Божия Матерь являлась чуть ли не каждый день и беседовала с ней. Это просто абсурд. Преподобному Серафиму Саровскому, великому угоднику Божию, включая его сновидения, Божия Матерь за всю жизнь явилась двенадцать раз, преподобному Сергию – два раза. А тут появилась «избранница», с которой Божия Матерь беседует непрестанно.

Апостол Павел говорит, что в последние времена злые люди и обманщики будут преуспевать во зле, вводя в заблуждение и заблуждаясь¹³². Он же сказал, что в последние времена будут избирать учителей, которые льстили бы слуху¹³³ (2Тим.4:3). Значит, мы склонны к тому, чтобы услышать что-то льстивое, приятное. Если мы этого не слышим, то человек представляется нам бесполезным, ненужным. У нас неправильные критерии того, кто может быть наставником, кто является пророком, и поэтому мы очень часто ошибаемся. Нам нужен рассудительный, здравомыслящий наставник, а отнюдь не пророк. Хорошо, если бы у нас были такие пророки, которые предсказывали бы нам будущее и открывали нам, как нужно жить и что полезно для нашего спасения. Но таких людей, я думаю, и в древности было немного.

От плод их познаете их. Еда объемлют от терния грозды, или от репия смоквы?¹³⁴ (Мф.7:16). «Разве могут эти колючие растения приносить сладкие плоды благодати?» – говорит Спаситель. Истинное учение в конечном счете приносит в душу человека сладчайшее Божественное утешение. А ложное только ранит и раздирает ее, наподобие того, как бывает с человеком, который идет через заросли терновника или репейника. Мы должны всегда ориентироваться на истинное учение – на Евангелие и на творения святых отцов, которые, в сущности, излагают то же самое евангельское учение, только подробно и понятно изложенное для нас немощных.

Тако всяко древо доброе плоды добры творит, а злое древо плоды злы творит¹³⁵ (Мф.7:17). Как колючие терновник и репейник не приносят добрых плодов, так не приносит их и некогда плодоносное дерево, если оно сгнило изнутри. Пусть на нем еще листья зеленеют, но оно уже не способно дать соков, для того чтобы плодоносить.

Не может древо добро плоды злы творити, ни древо зло плоды добры творити. Всяко убо древо, иже не творит плода добра, посекают е и во огнь вметают¹³⁶ (Мф.7:18–19). Хозяйственный человек всякое не приносящее плода дерево вырубает, для того чтобы освободить почву для другого дерева. И мы в своей душе должны посекать все лишнее, для того чтобы насадить доброе дерево, то есть вкушать плоды от доброго учения. Темже убо от плод их познаете их¹³⁷ (Мф.7:20), значит: по результату мы познаем пользу или вред от учения.

Кроме того, это поучение Спасителя можно отнести к сокровенной внутренней жизни человека. Внемлите же от лживых пророк. Этими лживыми пророками могут быть помыслы, возникающие в нашей душе, предсказывающие нам, как мы должны жить, относиться к тем или иным вещам. Мы принимаем эти помыслы, поскольку они говорят нам нечто доброе, ублажают нас, льстят нам. И кажется, что всё это – признак истинности. А на самом деле это помыслы тщеславия, гордости успокаивают нашу совесть, заставляют ее замолчать. И, в конечном счете, эти хищные волки ведут нас к погибели. Поэтому мы должны судить о них по плодам. Если плодом является покаяние, приносящее в душу утешение, сладость, тогда эти помыслы-пророки истинные, а если они приносят в нашу душу некий раздор, смятение, то они от диавола. Надо иметь в виду, что иногда под видом покаяния приходит лукавый, внушая нам помыслы, от которых мы приходим в уныние, отчаяние. О характере тех помыслов, которые на первый взгляд кажутся нейтральными, мы должны судить по результатам, которые проявляются в нашей душе. Эти результаты описаны в Евангелии: либо сладость, Божественное утешение, либо беспокойство, уныние, как бы некая боль, какую нашей плоти могли бы принести терние и репие, уязвляя ее. В конце концов, это может быть совершенное бесплодие, отсутствие всякого результата, подобно гнилому дереву.

Далее Спаситель говорит: Не всяк глаголяй Ми: Господи, Господи, внидет в Царствие Небесное, но творяй волю Отца Моего, Иже есть на небесех¹³⁸ (Мф.7:21). Это страшное обличение для всех нас. Все мы произносим Иисусову молитву, начинающуюся словом «Господи». Все мы во время богослужения многократно взываем: «Господи, помилуй!» Но даже если мы взываем к Богу, как нам кажется, искренне, то этого еще недостаточно. Но творяй волю Отца Моего, Иже есть на небесех – вот признак того, когда молитва приносит пользу. Воля Божия изложена Господом Иисусом Христом в Священном Писании, в особенности в Евангелии. И если мы не живем по Евангелию, значит, мы не исполняем волю Божию. А как можно войти в Царство, где правит Небесный Отец, волю Которого мы не исполняем? Вот когда мы говорим «Господи, Господи!» и при этом понуждаем себя к исполнению воли Божией или, по крайней мере, каемся в том, что по немощи прегрешаем, тогда мы имеем надежду войти в Царствие Небесное.

Мнози рекут Мне во онь день: Господи, Господи, не в Твое ли имя пророчествовахом, и Твоим именем бесы изгонихом, и Твоим именем силы многи сотворихом? И тогда исповем им, яко николиже знах вас; отыдите от Мене, делающии беззаконие¹³⁹ (Мф.7:22–23). В день Страшного суда многие скажут, что они не только называли Иисуса Христа Господом, но еще и пророчествовали, и изгоняли бесов, и творили многие чудеса, однако же они не войдут в Царство Небесное из-за своего беззакония. Мы знаем, что есть много прельщенных людей, думающих, что они искренне призывают Бога, и имеющих некие сверхъестественные способности, которые дают им демоны, для того чтобы они могли обольщать других. Эти люди претендуют на то, что они чуть ли не избранники Божии, а на самом деле они сыны погибели.

Итак, если человек творит чудеса, но не исполняет Евангелие, то он в Царство Небесное не войдет. Не будем обольщать себя тем, что в нас есть нечто особенное, что мы избранники Божии, даже если кто-то из нас и обратился к вере чудесным образом. Мне самому приходилось встречать людей, которые были призваны к монашеству через вразумление свыше, однако же это не избавляло их от преткновений и падений. Известны случаи, когда подвижники, имевшие сверхъестественные дарования, впадали в смертные грехи. Мы сейчас не будем говорить о том, покаялись они или нет. Церковь больше помнит о тех случаях, когда люди покаялись, и сообщает нам о них для нашего назидания. Наверное, много было и тех, кто не покаялся.

Для того чтобы себя укорить, достаточно вспомнить страшный пример Иуды Искариотского. Он был одним из двенадцати апостолов и был послан Спасителем на проповедь вместе с прочими апостолами. В Евангелии нигде не говорится о том, что он был лишен дара чудотворений и всех тех дарований, которые имели апостолы, но он совершил самое страшное преступление, пал самым страшным падением, какое только могло быть за всю историю человечества. Поэтому не будем ничем себя успокаивать, не будем обольщаться на свой счет. У нас не больше благодати, чем было у Иуды Искариотского, когда он был избран Самим Господом Иисусом Христом, чтобы стать одним из двенадцати апостолов и, значит, был достоин этого служения.

Отыдите от Мене, делающии беззаконие. Беззаконие состоит в безнравственности, в том, что мы отрекаемся от духовной жизни, в том, что мы не проявляем должной ревности к своему спасению. Беззаконие состоит в том, что мы вовсе отпадаем от православия. Человек, придерживающийся закона, сам себя ограничивает; беззаконник дает себе свободу, отказывается соблюсти закон, нарушает его ради своей выгоды. Иногда он делает это и под благовидным предлогом: мол, не украдешь, так умрешь с голоду, не совершишь такое-то преступление, значит, понесешь ущерб, подвергнешь опасности себя или свою семью. Я думаю, всякий нарушитель закона находит себе оправдание. Так и мы, подобно уголовным преступникам, находим себе оправдание, для того чтобы нарушить Божественные законы, волю Небесного Бога Отца.

Эти страшные слова: Отойдите от Меня, делающие беззаконие – мы, если будем вести себя неправильно, услышим не только в будущей, но и в этой жизни. Мы многократно бываем прогоняемы от лица Божия, лишаемы благодати из-за того, что нарушаем закон Божий. Почему в молитве мы бываем бесплодны? Почему в молитве у нас нет внимания, почему мы чувствуем сухость, окаменение? Потому что мы не заботимся о том, чтобы исполнить волю Божию. Нам хочется особенных, сверхъестественных дарований, но мы забываем о том, что самое великое дарование есть умение жить по заповедям.

И тогда исповем им, яко николиже знах вас. Нам кажется, что мы знаем Бога, мы именуем Его Господом, но Он нас не знает. Когда Бог познаёт человека, Он приближается к нему, соединяется с ним. А когда мы знаем Господа только умом, то мы часто бываем от Него далеки. И поэтому важно, чтобы Бог нас знал, чтобы Он про нас помнил. Конечно, Бог помнит о нас и знает нас как существ, Им сотворенных, приведенных к жизни, но Он может не знать нас как христиан, как людей, возвысившихся над своей греховностью и соединившихся с Ним умом и духом в молитве. Когда человек внимательно молится и сподобляется все большего соединения с Богом, когда Бог является в его душе, когда человек беседует с Ним, как говорят святые отцы, будто находясь на Страшном суде Божием, – тогда он чувствует, что Бог его знает, ощущает на себе взгляд Божий. Иногда он чувствует и некие упреки совести, которые обладают явно благодатным действием, заставляющим его уклониться от чего-либо греховного, даже от мысли, и устремиться к добру, несмотря на то, что это бывает трудноисполнимо или опасно. Если мы такого состояния не знаем, значит, и Бог нас не знает. А это, конечно, страшно.

Не всяк глаголяй Ми: Господи, Господи, внидет в Царствие Небесное… Спаситель говорит все это для того, чтобы научить нас, что́ необходимо делать для своего спасения и чтобы мы понимали: вечность не есть некая утешительная мысль, ободряющая человека во время его земных трудностей. Вечность есть та подлинная реальность, в которую мы все когда-либо обязательно войдем. Земная жизнь словно некая тень настоящей реальности. Мы не должны успокаивать себя тем, что мы молимся, делаем добрые дела, исповедуем Иисуса Христом, Сыном Божиим, то есть имеем православную веру, потому что не только вера и добрые дела, но и чудеса недостаточны для спасения, если мы не исполняем волю Божию. Бог является нашим Отцом, поэтому воля Божия прежде всего состоит в том, чтобы мы имели в себе любовь к Богу, относились к Нему, как дети относятся к Отцу, и имели любовь к другим Его чадам, то есть ко всем прочим людям. Если мы не исполняем этого, то ничто иное не принесет нам пользы. Апостол Павел сказал об этом так: Если я отдам свое тело на сожжение, а любви не имею, не будет мне в том никакой пользы¹⁴⁰. Все евангельские заповеди, по сути, есть разнообразная интерпретация любви, разным ее проявлениям в разных обстоятельствах, внутренних, человеческих, и внешних, окружающих его. Как эту любовь приобрести, как ее пережить, как ее усвоить? Для этого нужны многообразные советы и самого Евангелия, и, конечно же, святых отцов, изъясняющих евангельское учение для нас – людей, не просвещенных Духом Святым.

Всяк убо, иже слышит словеса Моя сия и творит я, уподоблю его мужу мудру, иже созда храмину свою на камени; и сниде дождь, и приидоша реки, и возвеяша ветри, и нападоша на храмину ту, и не падеся, основана бо бе на камени¹⁴¹ (Мф.7:24–25). Спаситель часто приводит жизненные примеры, понятные его слушателям, людям практичным. Уподоблю его мужу мудру, то есть благоразумному человеку, который строит дом, заложив прежде хороший фундамент. Недавно мне пришлось быть в Венеции. Этот прекрасный город стоит на сваях из лиственницы, которым уже несколько сотен лет. Собор святого Марка, построенный византийскими архитекторами, тоже стоит на огромном количестве свай, экскурсоводы даже называют их число. Фундамент имеет чрезвычайное значение, и мудрый человек, который собирается возвести какое-то здание, обязательно подведет под него хороший фундамент.

Возможно, некоторые легкомысленные люди возводили дом на песке, и он хорошо стоял, пока не было стихийного бедствия. Спаситель использует этот образ: И всяк слышай словеса моя сия, и не творя их, уподобится мужу уродиву, иже созда храмину свою на песце; и сниде дождь, и приидоша реки, и возвеяша ветри, и опрошася храмине той, и падеся; и бе разрушение ея велие¹⁴² (Мф.7:26–27).

Что такое фундамент в духовной жизни? Это евангельские заповеди. Мы должны не просто услышать слова Спасителя и насладиться евангельским учением, толкованием Иоанна Златоуста, Феофилакта Болгарского или любого другого толкователя, но исполнить это учение. И когда мы начинаем исполнять, тогда мы строим свою духовную жизнь на камне, на твердом основании, как об этом прекрасно рассуждает святитель Игнатий (Брянчанинов). Мы не должны строить свою жизнь на началах, которые не являются сутью христианства, допустим на посте: постятся и индуисты, и буддисты, и мусульмане. Нельзя строить свою жизнь на уединении: уединяются и не православные аскеты. В мистическом течении ислама, суфизме, есть дервиши, ведущие отшельнический образ жизни. Словом, уповать нужно не на внешнее, а на сущность, сущностью же православия является Евангелие.

И сниде дождь, и приидоша реки, и возвеяша ветри… Что можно понимать под словами «дождь, реки, ветры»? Это могут быть и внешние скорби, и внутренние брани, и разные искушения. Если мы гордые, самонадеянные, если мы не заложили фундамента в виде заповедей, то у нас будет достаточно искушений, чтобы нас свалить. Как говорит пословица, на всякого мудреца довольно простоты. Поэтому пусть никто не смеет на себя надеяться и никто не смеет думать, что он без Евангелия может спастись.

Вспомним: в начале XX века в России было много монастырей, они материально процветали – и вдруг в одно мгновение, я думаю, неожиданно для многих, на Россию обрушилась страшная напасть, монастыри были разорены, уничтожены, их насельники изгнаны. Каждый оказался предоставлен самому себе. И если человек не имел этой основы – заповедей, то он претыкался и падал. Некоторые не выдерживали тяжких испытаний исповедничества и предавали своих друзей, братьев и сестер во Христе. Иные вступали в брак, не будучи готовы среди искушений сохранять целомудрие. Сама история показывает, что если мы не будем основывать свою жизнь на заповедях, то ничто нам не поможет. Все остальное: пост, уединение, монастырское послушание и другие подвиги – является вспомогательными средствами для исполнения заповедей.

Более того, даже такое великое, восхваляемое святыми отцами занятие, как Иисусова молитва, также является лишь средством для того, чтобы исполнить заповеди. Умное делание, правильно понимаемое, – это не просто внимательное повторение Иисусовой молитвы, а стремление исполнять Евангелие внутри себя самого. Иисусова молитва есть некое оружие, ограждение, позволяющее нам удержать ум внутри Евангелия. Очистив свое сердце, научив сердце думать и чувствовать по-евангельски, человек уже не может поступить противно Евангелию. Как говорит преподобный Серафим Саровский, ум должен как бы плавать в законе Божием. Евангелие – это река, и наш ум должен постоянно плыть по течению этой реки, не выходя из ее берегов. А если мы стремимся к одной только внимательной молитве, ищем благодатной сладости, забывая о конечной цели, то, может быть, и получим благодать на какое-то время, подобно Иуде Искариотскому, который имел благодатные дарования, а в другое время – во время испытаний, искушений – подвергнемся сильнейшей опасности и в конечном счете падению, разрушению велию. Макарий Великий говорит, что есть люди, которые испытывают в молитве большую благодать, но по своему младенческому разуму не способны к Царствию Божию, потому что не имеют опыта борьбы со страстями, не имеют чистоты сердечной.

Итак, мы должны сделать все для своего спасения. Никто не должен думать: «Я христианин, делаю добрые дела, и этого достаточно». Так сказать, билет у меня есть, а если билет есть, уже не высадят. Нет, могут и высадить. И в начале, и на полдороге, а иных и в конце пути. Поэтому не будем впадать в беспечность, но не будем, конечно, и унывать, а возьмемся за дело. Начать каяться никогда не поздно. А если мы будем откладывать покаяние, искать благоприятного случая, ждать, что обстоятельства переменятся, то так может и вся жизнь пройти. Может, мы никогда не дождемся благоприятных обстоятельств, а может, желаемые нами обстоятельства для нас как раз не благоприятны, а гибельны. Иному человеку, например, хочется уединения, а окажись он в уединении – это приведет его в конце концов к погибели. Иному хочется телесного покоя: он не высыпается, много работает, – а получи этот человек телесный покой, он, может быть, впал бы в страшный грех. Поэтому не будем искать благоприятных обстоятельств, а положим в основу своей жизни заповеди: не только их слышание, но и исполнение, хотя бы это представлялось нам очень трудным и даже невозможным. По крайней мере, мы приобретем сокрушение сердечное. Как говорил один подвижник, исполнение заповедей прежде всего учит человека познанию своей немощи. Познаем хотя бы свою немощь и увидим, что ничего не можем без помощи Божией. И это уже великое приобретение.

Как отреагировал народ на проповедь Спасителя? И бысть егда сконча Иисус словеса сия, дивляхуся народи о учении Его¹⁴³. Мы уже привыкли к словам Спасителя, они кажутся нам сами собой разумеющимися. К сожалению, мы не чувствуем всей их остроты, значимости, необычности. А люди, слышавшие Нагорную проповедь в первый раз, удивлялись учению Господа. Потому что оно необыкновенное и не соответствует здравому смыслу, ни тому, которого люди придерживались тогда, ни тому, которого придерживаются сейчас. Господь учит нас совершенно иному подходу к жизни.

Бе бо уча их яко власть имея, и не яко книжницы и фарисее¹⁴⁴ (Мф.7:29). Спаситель учил как имеющий власть. Не как книжники и фарисеи, у которых было только отвлеченное представление о духовной жизни. Учение Спасителя чрезвычайно жизненно. При всей своей возвышенности оно касается таких сторон человеческой души и внутренней жизни человека, что мы понимаем: говорил это Тот, Кто знает человека, его душу, наклонности, способности и немощи. И поэтому в Евангелии сказано, что Он учил как власть имеющий, а не как люди, рассуждающие только теоретически или говорящие только о внешней стороне дела.

24 ноября 2003 года

Зачем и как молился Господь. – О разночтениях в рассказах евангелистов. – Человек, очистившийся через плач, внутренне ликует. – Мужество человеческое и евангельское. – Когда Бог бывает нам благодарен. – О Нестории, Льве Толстом и степенях позволительного осуждения. – За любовь к ближнему мы получаем добрую меру благодати. – Что у человека в сердце, то и на устах. – О превратном понимании воли Божией и незаметном отречении от Христа. – Евангелие надо изучать самой жизнью.

Сегодня мы поговорим о Нагорной проповеди, обратившись к Евангелию от Луки – посмотрим на те особенности, которыми его повествование отличается от повествования евангелиста Матфея.

В первую очередь обратим внимание на то, как Спаситель начал Нагорную проповедь. У евангелиста Луки мы читаем: Изшед с ними, ста на месте равне¹⁴⁵ (Лк.6:17). У Матфея сказано, что Господь учил на горе, а у Луки – на месте равне. Это не противоречие: ведь можно было и в горах найти площадку, луг, где люди могли бы удобно разместиться и слушать Спасителя, обращающегося к ним с некоторого возвышения.

Дальше евангелист Матфей рассказывает, что Спаситель взошел на гору и, когда ученики приступили к Нему, стал говорить. А Лука описывает обстоятельства, при которых это происходило. Бысть же во дни тыя, изыде в гору помолитися: и бе об нощь в молитве Божии. И егда бысть день, призва ученики своя и избра от них дванадесяте, ихже и апостолы нарече¹⁴⁶ (Лк.6:12–13). Итак, происходило все это после ночной молитвы. И конечно, для всех нас это пример истинной проповеди: сначала нужно получить помощь свыше, а потом уже приступать к поучению.

Существует мнение, что Спаситель не имел в молитве нужды и молился как бы напоказ. Но так сказать нельзя – так же как нельзя предположить, что Он ел и спал только для вида. Подобное мнение было бы умалением Его человеческого естества. Да, Он действительно показывал нам пример молитвы, но не потому, что имел такую цель, а потому, что вел Себя правильно, и это Его правильное, безупречное во всех отношениях поведение является для нас примером. Мы, глядя на Спасителя, видим, что нам делать можно и что нельзя. Если Спаситель плакал, значит, и нам можно плакать. Если Спаситель алкал, значит, и мы можем алкать. Но Спаситель из-за алкания не нарушал поста, значит, и мы должны себя понудить к воздержанию. Спаситель боялся смерти, но подчинился Богу, подчинился Промыслу Божию, хотя это и было для Него как для человека невыносимо тяжело, – поэтому и мы можем простить себе проявление человеческой немощи, по крайней мере, должны осознавать, что нам ее не избежать, но в то же время нам необходимо всячески с собой бороться. Спаситель испытывал эмоции, например возмущение или приязнь, но Он, как святое Существо, не мог согрешать. Значит, и мы в определенных пределах можем себе позволить такие чувства, лишь бы в них не вкрался грех, не осквернил этих естественных проявлений человеческой природы.

И если Спаситель искал уединения, значит, это естественно для человека – искать уединения и общения с Богом. Как человек, Господь имел потребность есть, пить, спать, тем более у Него, как у человека святого, должна была быть потребность молиться. Но, конечно, молитва Господа Иисуса Христа была не такой, как у нас. Между нами и Богом есть некое расстояние, во-первых, из-за нашей греховности, во-вторых, из-за нашей человеческой ограниченности. У Спасителя этих препятствий не было. Его молитва состояла в том, что Он отрешался от всего внешнего, от всего чувственного, и Своим человеческим естеством погружался в созерцание Своей Божественной сущности. Не нужно полагать, что Господь Иисус Христос не обладал всеведением и нуждался в каком-то благодатном откровении, в благодатной помощи, что как человек Он будто бы не обладал некоторыми Божественными свойствами. Думая так, мы отрицаем взаимообщение свойств. Божественные свойства освящали человеческое естество Спасителя и придавали Ему некоторые характеристики, присущие только Божеству, в том числе всеведение и всемогущество. Ведь что такое чудеса, как не проявление всемогущества?

Итак, Спаситель, помолившись, вышел на проповедь. Исшед с ними, ста на месте равне: и народ ученик его, и множество много людий от всея Иудеи и Иерусалима, и помория Тирска и Сидонска, иже приидоша послушати Его и исцелитися от недуг своих, и страждущии от дух нечистых; и исцеляхуся. И весь народ искаше прикасатися Ему, яко сила от Него исхождаше и исцеляше вся¹⁴⁷ (Лк.6:17–19). Вот как проповедовал Спаситель! Это было не просто слово, а это была благодать, которая истекала от Самого Проповедника, благодать, исцеляющая всех, кто к Нему прикасался. Другими словами, проповедь Спасителя была, несомненно, Божественная. Для того чтобы нам, грешным и немощным людям, по-настоящему проповедовать, нам нужно следовать примеру Спасителя, – конечно, насколько это доступно для человека как существа ограниченного. Истинная проповедь должна быть благодатной. А мы часто говорим то, в чем даже сами искренне не убеждены, и поэтому в наших словах нет соли.

Некоторые подвижники, скажем древнеегипетские, говорили очень простые поучения, но в их словах была такая неизъяснимая сила, что часто от их кратких слов люди меняли жизнь. Да и Спаситель говорил иногда кратко, не пускаясь в пространные рассуждения, например, когда призывал кого-либо из апостолов. Так, апостолу Филиппу Он сказал: «Иди за Мной». Почему тот встал и последовал за Христом? Почему, когда Господь сказал Матфею: «Следуй за Мной», тот бросил все и пошел за Ним? Что в этих Его словах было умного, логичного, доказательного? Ничего. Но в них действовала Божественная сила, Божественная энергия или, иначе говоря, благодать Божия. Если бы мы научились так говорить, нам не нужно было бы красноречие. Не думаю, что апостол Петр был особенно красноречив. Искусством слова мог отличаться апостол Павел, как человек образованный. А большинство апостолов, по крайней мере из двенадцати, были людьми даже неграмотными. Сила их проповеди заключалась не в красноречии, не в каких-то изысканных словах, а в том, что их устами двигал Дух Святой.

И Той возвед очи Свои на ученики Своя, глаголаше: блажени нищии духом, яко ваше есть Царствие Божие¹⁴⁸ (Лк.6:20). В греческом тексте Евангелия от Луки слова «духом» нет, поэтому некоторые исследователи пытаются приписать этому выражению некое социальное звучание – Спаситель якобы утешает простых нищих. Однако за одну только нищету человек Царство Божие получить не может, потому что бедность часто толкает человека на преступления, например на воровство; многие бедные люди завидуют богатым. Поэтому понимать, что в этом месте Евангелия от Луки говорится буквально о нищих, неправильно. И не так важно, действительно ли содержится в тексте слово «духом» или оно было впоследствии добавлено переписчиками, суть от этого не меняется.

Яко ваше есть Царствие Божие. У апостола Матфея: Царствие Небесное. Эти слова нужно понимать как противопоставление царства земного Царству Небесному и царства человеческого Царству Божию. Древние евреи были привержены к мессианской идее, понимаемой ими как земное торжество Мессии и мессианского народа, которым они себя считали. Поэтому Спаситель сразу противопоставляет: Блажени нищие духом, яко тех есть Царствие не земное, а небесное, не человеческое, а Божие.

Почему апостол Матфей говорит так, а апостол Лука иначе? Мы можем предположить, что Спаситель эти слова повторял по-разному и в разных ситуациях. Скажем, у человека есть какие-то мысли, и в зависимости от особенностей слушателей и обстоятельств он излагает эти мысли по-разному с той целью, чтобы люди получили пользу. Можно предположить и то, что кто-то из евангелистов передает происходившее не с буквальной точностью. Допустим, апостол Матфей мысль передает верно, но своими словами, а апостол Лука более точно. Однако это не имеет никакого принципиального значения. Важно, что суть остается одна и та же и что между приведенными словами нет никакого противоречия, а есть взаимодополняемость.

Известно, что когда все показания свидетелей с точностью сходятся, то у следователей возникает подозрение, что они подтасованы. А когда показания сходятся в главном, а в мелочах есть своеобразие, тогда это говорит об их непредвзятости. В Евангелиях мы именно это и наблюдаем. Мы, повторю, не должны смущаться тем, что евангелисты друг другу как будто бы противоречат. Как сказал блаженный Феофилакт Болгарский, евангелисты не противоречат друг другу в главном: не говорит один, что Иисус был распят, а другой – что не был распят. Но они по-разному описывают подробности самого распятия. Так же можно сказать и о других событиях Евангелия, и о речах Спасителя.

Кроме того, евангелисты писали не так, как пишут обычные люди. Например, апостол Лука писал свое Евангелие не просто как человек, занимающийся историческими исследованиями, а апостол Матфей – не просто как свидетель, пишущий по свежей памяти. Они писали под действием Святого Духа, поэтому различие их повествований в духовном смысле может играть особенную роль. Помимо того, что Евангелие – это повествование о действительных событиях, Евангелие – это Откровение Божие, и подробности в нем могут иметь большое назидательное значение.

Скажем, кто-то, прочитав слова Матфея о том, что блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное, стал бы думать, что люди будут в Небесном Царстве просто блаженствовать, и не придавал бы значения тому, что блаженство это заключается в общении с Богом. Но Лука дополняет, уточняет Матфея: да, это Царство Небесное, но оно не человеческого устроения, а Божия. И наоборот, прочитав у Луки: Блажени нищии духом, яко ваше есть Царствие Божие, можно подумать, что эти слова не относятся к будущей жизни, что Царство Божие может наступить уже сейчас. Вот верим мы в Бога, и этого для нас достаточно, вот мы уже и находимся в Царстве Божием. Поэтому два эти изречения Спасителя, как будто бы несогласованные друг с другом с исторической точки зрения, на самом деле дополняют друг друга с точки зрения Божественного Откровения. Наше Царство есть не только неземное, небесное жительство, но оно есть исключительно общение с Богом. И общение с Богом не только в этой жизни – здесь оно неполное – а в будущей, тогда, когда наступит Царство Небесное. Когда все человеческие начинания, дела исчезнут и останется только то, что исходит от Бога, только небесное.

Вернемся к Евангелию от Луки: Блажени алчущии ныне, яко насытитеся¹⁴⁹ (Лк.6:21). Апостол Матфей говорит, что блаженны алчущие и жаждущие правды, а Лука подчеркивает: алчущие ныне, то есть во время земной жизни. Чего можно алкать? Человек не может всегда быть голодным. Можно, конечно, предположить, что здесь восхваляется пост. Но как бы человек ни постился, все равно он время от времени себя насыщает, пусть и скромной пищей. Таким образом, алчущие ныне – это те, которые недовольны ничем земным, а хотят духовного. Но что такое стремление к духовному, как не стремление к праведной жизни, к тому, чтобы согласовать свою жизнь с волей Божией? Поэтому слова алчущии и жаждущии правды и алчущии ныне по своему смыслу тождественны, только подчеркивают разные моменты. Пока мы живем на земле, мы не должны успокаиваться, думать, что мы уже сыты, приходить в состояние самодовольства.

Следующая заповедь Спасителя: Блажени плачущии ныне, яко воссмеетеся¹⁵⁰ (Лк.6:21). Евангелист Матфей говорит, что плачущие утешатся, а Лука подчеркивает сугубую радость тех людей, которые плачут ныне. Плачут не потому, что постоянно испытывают какие-то земные несчастья, а потому, что скорбят о своей греховности. Если человек пришел в духовный разум, он начинает понимать, что единственная скорбь, которая достойна плача, – это скорбь о своих грехах. Несчастье – это не болезнь или потеря имущества, несчастье – это грех.

И кто, плача ныне, плачет о своих грехах, тот воссмеется, то есть возрадуется. Не просто успокоится, а будет так радоваться, как радуется смеющийся человек. Хотя святые отцы смех не поощряют, потому что, как правило, он имеет не духовные причины, но иногда человек смеется и от духовной радости. Яко воссмеетеся – это своего рода образ. Как человек радуется о каких-то обычных предметах, земных вещах, так и мы должны радоваться, когда ради плача нас посетит благодать Божия.

Преподобный Серафим Саровский всех, кто к нему приходил, приветствовал так: «Христос воскресе, радость моя!» Он исполнил эту заповедь блаженства. Он действительно внутренне смеялся, радовался такой радостью, что не мог ничего другого сказать людям, как только поделиться высочайшей радостью, какая только может быть у христианина: «Христос воскресе, радость моя!» Мы видим, что на преподобном Серафиме обетование Спасителя исполнилось чуть ли не буквально. И наверное, многие-многие люди святой жизни испытывали подобное чувство. Приветливость, расположенность к людям – это признак человека, имеющего Божественное утешение. Мой духовник, отец Андрей (Машков), был очень приветливый человек. Он всегда с радостью встречал людей, причем самых разных. И это, конечно, было выражением его внутреннего состояния. Помню, он любил нам, своим духовным чадам, петь на глинский напев стихиру из службы Благовещения: «Совет превечный открывая Тебе, Отроковице…». Конечно, он хотел поделиться с нами той радостью, которая была у него в душе. Я думаю, что люди, очистившие душу плачем о своих грехах, а может быть, и о чужих, действительно внутренне радуются, подобно смеющимся.

Блажени будете, егда возненавидят вас человецы, и егда разлучат вы и поносят, и пронесут имя ваше яко зло, Сына Человеческаго ради. Возрадуйтеся в той день и взыграйте: се бо, мзда ваша многа на небеси. По сим бо творяху пророком отцы их¹⁵¹ (Лк.6:22–23). Апостол подчеркивает, что мы должны чувствовать себя блаженными, то есть счастливыми, когда люди нас ненавидят. Ненависть может выражаться по-разному: ненавидящий кого-либо человек может придумать самые невероятные козни.

Егда разлучат вы. Когда единодушные люди общаются между собой, это служит им поддержкой. И лишиться ее при осознании того, что нас ненавидят, является очень большой скорбью. К сожалению, часто истинных христиан разными способами стремятся разлучить.

И поносят, и пронесут имя ваше яко зло, Сына Человеческаго ради. Прежде всего речь идет об имени, которое мы на себе носим, – христианин. Но может так случиться, что и наше собственное имя будет яко зло. Скажем, нас возненавидят, оклевещут, разлучат с близкими людьми и все будут говорить о нас плохо. Это очень тяжело терпеть. Спаситель предупреждает обо всех этих скорбях, которые должны быть у истинных христиан, и говорит, что если мы правильно будем к ним относиться, правильно их переносить, то будем блаженны.

Возрадуйтеся в той день и взыграйте: се бо, мзда ваша многа на небеси. Нужно не просто возрадоваться, но и взыграть, то есть чуть ли не плясать от радости. Представьте: тебя возненавидят, разлучат с близкими людьми, оклевещут, а ты должен в это время прыгать от радости. Для того чтобы так вести себя при таких тяжких скорбях, нужно, конечно, иметь великую благодать Божию, обилие Святого Духа. Я читал про одного старца (кажется, он был епископом), которого схватили гонители. Они начали его терзать, а он радостно сказал: «Благодарю вас, братья, что вы обновили мой дух». Они спросили: «Как это?» – а он ответил: «Я чувствовал оскудение благодати, а когда вы начали меня терзать, я почувствовал, что благодать вернулась».

В Равенне, в мавзолее Галлы Плацидии, есть очень красивое мозаичное изображение мученика Лаврентия. Архидиакон Лаврентий стоит с крестом в руках. В центре композиции изображена решетка с горящим под ней огнем. Его так мучили: жгли на раскаленной решетке. И вот, он полежал на одном боку, а потом спокойно сказал: «Уже испеклось, можете поворотить». Какая у этого человека была великая радость, какое утешение, что он так спокойно все это переносил! Своими силами человек, в самом лучшем случае, может показать нечеловеческую волю и с проклятиями, со злобой вытерпеть пытку. Но терпеть мучения с благодушием без содействия благодати Божией невозможно. Такое благодушие свидетельствует об обилии благодати. И это тоже исполнение заповеди: Блажени будете, егда возненавидят вас человецы.

История сохранила имена языческих героев, которые показывали огромное мужество. Например, римлянин Муций Сцевола, когда враги стали его допрашивать, сжег собственную руку на огне, чтобы показать, что он их не боится. Им руководило чувство патриотизма и сильнейшая ненависть к врагам. Человек может совершить подвиг под действием сильного чувства, но у него не будет при этом того благодушия, той душевной радости, которая возможна только тогда, когда подвижника утешает благодать Святого Духа. Кроме того, таких людей, как Муций Сцевола, все-таки немного, они считаются героями. А вот когда спокойно переносит пытку девятилетняя девочка, я говорю о мученице Любови, то это уже рационально никак не объяснишь. Многие люди проявляют героизм во время боя. А много ли людей, которые отстаивают свои убеждения, принимая за них нечеловеческие страдания, как это делали христианские мученики? Поэтому не нужно путать героизм с мученичеством или, как мы раньше говорили, мужество человеческое с евангельским.

Далее у апостола Луки идет рассуждение, которого у евангелиста Матфея совсем нет. Обаче горе вам богатым, яко отстоите утешения вашего¹⁵² (Лк.6:24).Мне кажется, что эти слова можно понимать даже и буквально, то есть: «горе вам, богатым, ибо вы далеко отстоите от истинного, благодатного утешения». Если нищие духом получают Царствие Божие, то надеющийся на свое богатство далеко отстоит от того утешения, которое ожидает человека как награда в вечности и которого он отчасти сподобляется в этой жизни.

Горе вам, насыщеннии ныне, яко взалчете¹⁵³ (Лк.6:25). Тем, кто пытается насытиться земными благами и видит счастье только в этом, – горе, потому что когда-нибудь эти люди увидят духовные блага и взалчут их, но не получат. А если бы они захотели получить их в этой жизни, то и это для них оказалось бы трудно или даже невозможно.

Горе вам, смеющимся ныне, яко возрыдаете и восплачете¹⁵⁴ (Лк.6:25). Не думаю, что эти слова нужно понимать слишком буквально: якобы всякий смех вообще запрещен. Это не так, но если мы будем стремиться к земной радости и считать, что в этом состоит цель человеческой жизни, то в конечном счете возрыдаем и восплачем. К сожалению, нужно сказать, что все мы подвержены такому суеверию, будто счастье состоит в том, чтобы мы всегда радовались и никогда не плакали.

Горе, егда добре рекут вам вси человецы. По сим бо творяху лжепророком отцы их¹⁵⁵ (Лк.6:26). Если бы нас все стали хвалить, говорить о нас хорошо, то мы должны были бы не обрадоваться этому, а, наоборот, испугаться, ибо это признак лжепророчества. А когда нас гонят, ненавидят, может быть, не все, но многие, тогда мы на правильном пути. Итак, признак ложной духовности – всеобщая похвала. Часто ради похвалы человеческой люди делают вид, что они что-то собой представляют: они выглядят духовными, а внутренне совершенно пусты. И те, кто им уподобляется, будут испытывать горе.

Но вам глаголю слышащим: любите враги ваша, добро творите ненавидящим вас, благословите кленущия вы и молитеся за творящих вам обиду¹⁵⁶ (Лк.6:27–28). Вам глаголю слышащим, то есть тем, кто способен это внутренне воспринять, потому что слышат-то все, но немногие воспринимают это «ушесами сердца», как сказано в Священном Писании.

Всякому же просящему у тебе дай и от взимающаго твоя не истязуй¹⁵⁷ (Лк.6:30). Мы должны быть готовы помочь всякому просящему и, даже если человек взял у нас что-то против нашей воли, мы не должны требовать воздаяния. Таким должно быть настроение истинного христианина. Конечно, это бывает очень трудно исполнить, но нас это не извиняет. У апостола Матфея сказано: Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся¹⁵⁸ (Мф.5:42). Здесь евангелисты дополняют друг друга. Если Матфей говорит только о том, чтобы дать в долг, то Лука имеет в виду нечто большее: даже если человек что-то у тебя отнимает, ты не должен с него взыскивать. Конечно, ведя себя так, мы можем многое потерять в житейском отношении, но зато сохраним внутренний покой и действие благодати в своей душе. Если же мы будем отстаивать свои интересы, заботиться о том, чтобы у нас ничего не отобрали, то по-человечески как будто бы выиграем, но духовно – потеряем.

И якоже хощете, да творят вам человецы, и вы творите им такожде. И аще любите любящие вы, кая вам благодать есть? ибо и грешницы любящия их любят¹⁵⁹ (Лк.6:31–32). Славянское кая вам благодать в русском переводе звучит очень ярко: «какая вам благодарность». Это удивительные слова. Мы привыкли к слову «благодать», и для нас оно уже стало термином, обозначающим Божественную энергию так, как ее ощущает христианин, скажем, во время молитвы или при участии в таинствах. А на самом деле слово «благодать» означает «благой дар», и можно было бы сказать вместо «благодать» – «благодарность». И вот русский текст очень выразителен: Если любите любящих вас, какая вам за то благодарность? Ибо и грешники любящих их любят. От кого мы получаем благодарность? Если мы правильно любим – любим тех, кто к нам относится неприязненно или безразлично, – значит, мы ни много ни мало имеем благодарность от Бога. Пусть это, казалось бы, страшно звучит, но это так: Бог нам благодарен за то, что мы так поступаем.

Один человек, наш благодетель, сомневался, угодны ли его добрые дела Богу. Наша матушка настоятельница, когда была с сестрами у отца Николая Гурьянова, передала ему вопрос этого человека. Отец Николай сказал: «Передайте ему, что Бог его благодарит» – и повторил это несколько раз. Понятно, что эти слова одобряют милосердие нашего благодетеля, но мне тогда показалось странным само выражение, хотя я, конечно, принял его как слова старца. Спустя долгое время, когда я готовился к проповеди, я вдруг обратил внимание на это место в учении Спасителя и понял, что, оказывается, отец Николай не сказал ничего необыкновенного, он сказал точно по Евангелию. Просто мы читаем Евангелие, не замечая того смысла, который в нем заключен и лежит даже на поверхности. Это происходит потому, что Евангелие не касается нашего сердца.

В Евангелии сказано: Если любите любящих вас, какая вам за то благодарность? Если мы любим и тех людей, которые нас не любят или безразличны к нам, то Бог будет нам благодарен. Кажется странным: почему Бог будет благодарен нам за добро, которое мы сделали другим? На самом деле, все вполне понятно даже с человеческой точки зрения. Ведь если близкому мне человеку кто-то делает добро, то я бываю ему за это благодарен, потому что тот, кого он облагодетельствовал, мне дорог. Но наша человеческая благодарность обычно состоит только в признательности, мы часто не можем ничем друг другу отплатить, кроме душевного чувства, которое порой проявляем в каких-то знаках вежливости, приязни. А Бог, когда Он благодарен, весьма много может нам подать. Можно сказать, что Он дает познать Самого Себя и даже позволяет владеть Им Самим тем людям, которые исполняют эту заповедь.

И аще любите любящия вы, кая вам благодать есть? ибо и грешницы любящия их любят. И аще благотворите благотворящим вам, кая вам благодать есть? ибо и грешницы тожде творят. И аще взаим даете, от нихже чаете восприяти, кая вам благодать есть? ибо и грешницы грешником взаим давают, да восприимут равная¹⁶⁰ (Лк.6:32–34). Спаситель троекратно повторяет Свои слова, немного их варьируя. Значит, если мы хотим, чтобы Бог был нам благодарен, мы должны поступать так, как далее заповедует Господь Иисус Христос: Обаче любите враги ваша, и благотворите, и взаим дайте, ничесоже чающе; и будет мзда ваша многа, и будете сынове Вышняго, яко Той благ есть на безблагодатныя и злыя¹⁶¹ (Лк.6:35). Наша мзда, то есть награда, плата, будет столь велика, что мы, получив ее, будем называться сыновьями Вышнего, потому что таким своим поведением уподобляемся Богу.

Будите убо милосерди, якоже и Отец ваш милосерд есть¹⁶² (Лк.6:36). Конечно, Бог, как Существо совершенно безо́бразное, не может иметь сердца, но здесь Спаситель называет Бога милосердным Отцом для того, чтобы нам были понятны Его слова, чтобы мы могли как-то по-человечески прочувствовать Его любовь, хотя это, конечно, только образ. Милосердие Божие неизмеримо больше человеческого: каждый из нас рассчитывает на любовь своих родителей, которую грехи детей никогда не могут искоренить, но если и мать забудет дитя свое, то Я не забуду вас, говорит Господь¹⁶³.

Будите убо милосерди, якоже и Отец ваш милосерд есть. Мы должны, не извиняя себя ничем: ни какими-то обстоятельствами, ни чьими-то грехами – стремиться к этому возвышенному идеалу, делать то, что велит нам наша христианская совесть, просвещенная евангельским учением. Очень часто мы оправдываем себя и не проявляем любви к врагам, не оказываем благотворения людям равнодушным и неблагодарным. И пусть мы при этом совершенно оправданы в своих собственных глазах и в глазах других людей, но никакой небесной награды, тем паче такой великой, о которой здесь говорится, мы не получим. Либо мы, не оправдываясь – и тогда не будем себя чувствовать спокойно, – начнем стремиться к этому возвышенному идеалу, либо оправдаем себя и приобретем покой, но при этом останемся пустыми. Всякому ясно, что́ нужно избрать.

Пусть мы и не достигнем этой высоты, этого идеала в полной мере, но само стремление к нему уже несколько обогатило бы нас и смягчило наше сердце. По крайней мере, мы приобрели бы самоукорение, смиренное мнение о себе. И кто знает, может быть, смирившись, мы стали бы и более милосердными. А если заранее откажемся от этой нравственной нормы, от этого принципа, то тогда уже точно никогда ничего не достигнем.

Казалось бы, что естественнее, чем испытывать благодарность к тому, кто оказывает нам благодеяния? Но мы и этого не можем сделать: мы не любим любящих нас, не благотворим тем, кто нам благотворит, не даем взаймы благодарящим нас. И где же нам взять евангельское отношение в то время, когда человек совершает что-либо враждебное по отношению к нам? В лучшем случае, мы будем безразличны к этому человеку и постараемся с ним не сталкиваться. Нам представляется, что исполнить заповедь совершенно невозможно. Теоретически мы еще можем говорить об этом, но на деле получается так: в каком-то житейском пустяке, даже не при настоящей вражде, а просто при проявлении разности интересов, в общем-то близкие друг другу люди не могут найти общего языка, например спорят о том, открыть или закрыть форточку, открыть или закрыть дверь...

Если мы в повседневных мелочах, кажущихся нам ничтожными и потому извинительными, не будем наблюдать за собой, не будем бороться со своей враждебностью, то никогда и в великом ничего не достигнем. А может быть, великих испытаний не будет (и хорошо, что не будет), поэтому в наших повседневных, мелких столкновениях друг с другом мы и должны исполнить эту заповедь. Когда мой близкий друг говорит: «Давай сделаем так», а я возражаю: «Нет, сделаем иначе», мы ведь из-за этого микроскопического случая становимся врагами. Почему бы не исполнить заповедь здесь? Почему бы из любви не уступить в этом совершенном пустяке? Мы оправдываемся: «Это пустяк, здесь можно не уступать», а почему бы нам не воспользоваться этим же логическим приемом и не сказать: «Это пустяк, и потому уступлю»? А мы не находим в себе на это силы.

Начнем с осознания нашего безразличия к исполнению заповеди и перейдем в конце концов к самому делу, потому что к этому призывает нас Господь наш Иисус Христос: Будите убо милосерди, якоже и Отец ваш милосерд есть. Напомню, что евангелист Матфей передает слова Спасителя так: Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный¹⁶⁴ (Мф.5:48). Конечно, мы не можем быть столь же совершенны, как Божество, это немыслимо, даже думать так – кощунство. Но мы должны быть совершенны в том смысле, что любовь наша должна быть направлена равно на всех. Совмещая изречения обоих евангелистов, можно было бы сказать так: Будьте совершенны в милосердии так же, как совершен в милосердии Отец ваш Небесный. Нужно понимать, что без действия благодати, без помощи Божией исполнить это невозможно, это выше человеческих сил.

Далее в Нагорной проповеди говорится об осуждении. Если евангелист Матфей говорит об этом кратко, то евангелист Лука передает слова Спасителя более подробно: И не судите, и не судят вам, и не осуждайте, да не осуждени будете, отпущайте, и отпустят вам, дайте, и дастся вам¹⁶⁵ (Лк.6:37–38). Мне кажется, что здесь речь идет о нескольких степенях осуждения и борьбы с этой страстью.

И не судите, да не судят вам. Лучше всего, конечно, вообще не судить о другом человеке, отстраниться от этого полностью. Для новоначального это легче, не нужно входить в разбирательство разных помыслов, а сразу их отсекать, совсем не оценивая человека.

С другой стороны, бывают ситуации, когда не судить невозможно, – нужно рассудить о том или ином обстоятельстве, том или ином человеке: о своем подчиненном, духовном сыне или дочери, каких-то соблазнах и людях, которые нас искушают. Поэтому мы бываем вынуждены начать подобное рассуждение, но все же не должны впадать в осуждение: не осуждайте, да не осуждени будете. Если все-таки судите, то, по крайней мере, не осуждайте.

Наконец, может случиться так, что мы вынуждены будем и осудить. Например, праведный Иоанн Кронштадтский решительно осуждал Льва Толстого – так откровенно, не боясь, и говорил: «Я его решительно осуждаю». Я даже удивился такой его прямоте и дерзости. Но святой говорил так, потому что действовал из любви: он любил Церковь Божию, которую хулил этот человек. Да, Толстой – великий писатель, но в отношении веры он действительно явился страшным врагом Церкви и растлил целое поколение, в особенности интеллигенцию.

Многие люди хотели Толстого оправдать тем, что он великий русский писатель, ему, так сказать, все можно. А отец Иоанн Кронштадтский не боялся человеческого мнения и осуждал Льва Толстого, но это не значит, что он его ненавидел. Если бы он мог что-нибудь сделать для спасения этого человека, он бы, конечно, это сделал. И такую попытку, правда окончившуюся неудачей, предприняли другие люди – оптинские подвижники. Лев Толстой сбежал из дома, чтобы присоединиться к своим ученикам, так называемым толстовцам, в дороге он заболел и остановился на железнодорожной станции Астапово. Он был на пороге смерти. После некоторого совещания церковных иерархов к нему послали знаменитого старца Варсонофия Оптинского, но близкие Толстого не допустили святого к умирающему. Надо думать, что и отец Иоанн Кронштадтский, если бы к тому времени был еще жив (он скончался двумя годами раньше), поступил бы подобным образом, раз так поступили люди, близкие ему по духу. Осуждение Толстого было справедливым, поскольку его нельзя было отделить от созданного им учения; собственно, оно даже название получило по его имени – толстовство. По этой же причине святые отцы проклинали еретиков на соборах.

Один интересный факт, о котором я прочел в книге «Деяния Вселенских соборов», меня просто поразил. В этом издании собраны все документы и протоколы заседаний, относящиеся к семи Вселенским соборам. И вот в деяниях IV Вселенского собора описывается следующее. Известно, что Феодорит Кирский во время III Вселенского собора вел себя, скажем мягко, недостаточно православно, защищал ересиарха Нестория и выступал с резкой критикой в адрес святителя Кирилла Александрийского. Впоследствии блаженный Феодорит примирился с православием, а когда начались монофизитские брожения, он стал одним из активных борцов с этой ересью, можно сказать героем IV Вселенского собора. Но святые отцы помнили, что он по недоразумению прежде защищал Нестория, и стали требовать от Феодорита, чтобы он проклял этого еретика. Отцы Собора говорят ему: «Скажи: „Анафема Несторию!“», а он пытается оправдываться: «Я никогда не был еретиком!» Но только он начинает объяснять свою позицию, как они прерывают его: «Мы не хотим тебя слушать, скажи: „Анафема Несторию!“»; но он опять старается оправдаться. Наконец в зале Собора стали раздаваться восклицания: «Он еретик! Он несторианин! Феодорит несторианин! Он еретик!» Тогда он понял, что иначе нельзя, как только сказать: «Анафема Несторию!» И когда он это произнес, все стали восклицать, что Феодорит православный.

Отсюда мы делаем вывод. Либо то, что произошло на IV Вселенском соборе, плохо, и Феодорита напрасно вынудили осудить Нестория, вместо того чтобы дать ему возможность высказать свои взгляды и доказать свое православие, либо в этом эпизоде есть особенный смысл и через отцов Собора действовал и их устами выражал истину Сам Дух Святой. Выходит, что, когда я говорю: «Этот человек – еретик» или: «Анафема Несторию!» – в этом нет греха осуждения. Блаженный Феодорит не согрешил, осуждая Нестория. И праведный Иоанн Кронштадтский не согрешил, осуждая Льва Толстого. Можно было бы привести другие примеры, я просто выбрал наиболее яркие.

Значит, когда говорится: «Не осуждайте», имеется в виду: не осуждайте так, чтобы это являлось грехом. Бывают случаи, когда не осудить невозможно, и если мы в подобных ситуациях не осудим, то тогда как раз согрешим. Если бы блаженный Феодорит не осудил Нестория, то его, несмотря на заслуги перед православием, предали бы анафеме вместе с Несторием. И так можно сказать про всякого из нас: если мы не будем осуждать еретиков, не будем осуждать богохульников, не будем осуждать врагов Церкви, не будем осуждать развратников (именно как носителей и распространителей разврата), то получится, что мы их оправдываем.

Поэтому Евангелие далее предлагает: Не осуждайте, да не осуждени будете; отпущайте, и отпустят вам. Если все-таки невозможно не осудить, тогда по крайней мере прощайте этим людям. Иногда бывает, что и простить уже невозможно: есть ведь такие страшные преступления, за которые необходимо наказывать. Наказывали тех же самых еретиков в древности: Нестория сослали, Евтихия лишили сана. Их не прощали, потому что в противном случае они продолжали бы распространять свою ересь. Но если мы не можем уже и простить, то нужно по крайней мере отнестись к этим людям по-доброму: Дайте и дастся вам.

Наверное, кому-то эти мысли покажутся странными: как это – осудить, как это – не простить, если Евангелие прямо заповедует: Не осуждайте и отпущайте. Часто людям неопытным представляется, что Евангелие состоит только в заповеди о любви, а кто идет против любви, нарушает Евангелие. Но ведь Евангелие в иных случаях предлагает отказаться от общения с человеком. Апостол Матфей говорит: Если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь¹⁶⁶ (М.18:17), то есть совершенно чужой и презренный человек. А мы, не зная Евангелия, сводим его к любви, понимаемой очень узко. Первой и наибольшей заповедью названа любовь к Богу, а любовь к ближнему поставлена второй. Поэтому если мы ради мнимой любви к ближнему грешим против любви к Богу, то это уже не Евангелие. Если человек учит богохульно, искажает учение о Боге и соблазняет других людей, значит, он потерял любовь к Богу и всех заражает этой неприязнью. От него нужно отвратиться, а не покрывать его мнимой любовью, давая ему возможность продолжать душевное растление немощных людей. Для чего создан сборник церковных правил, то есть свод законов для суда над провинившимися клириками и мирянами? Для того, чтобы тех или иных людей осуждать за их нарушения. Но это не греховное осуждение, а та самая Божественная любовь, которая простирается к каждому человеку и которую мы интерпретируем применительно к тем или иным обстоятельствам.

Нужно регламентировать всякое движение души для того, чтобы наше своеволие, наша самонадеянность, наш произвол не ворвались в церковную жизнь. И само Евангелие тоже говорит об определенных заповедях, предлагает нам определенные нормы. Оно не состоит всего из нескольких слов – «нужно всех любить», в нем говорится и о многом другом. Поэтому не нужно видеть противоречие Евангелию в том, что в некоторых случаях суд необходим. В особенности это касается отношений внутри Церкви. Как, например, настоятельница сможет не судить монахинь своего монастыря, как духовник сможет не судить тех, кто у него исповедуется и кается? Это приведет к полному развалу внутренней жизни. Да и в светской жизни происходит то же самое: если человек поставлен судьей или начальником, то он должен либо отказаться от всякого управления, либо проявить благоразумие.

Конечно, каждый в своей жизни должен руководствоваться прежде всего Евангелием, но толковать его не субъективно и произвольно, а в духе святоотеческом. И если возникает какая-нибудь ситуация, где по закону или по каким-то другим человеческим нормам ты вынужден поступить определенным образом, а Евангелие говорит, что нужно поступать иначе, то, пожалуй, лучше нарушить закон, чем Евангелие. Я думаю, в жизни может и такое произойти, нельзя этого исключать. Сейчас у нас более или менее свободное общество и, наверное, острые углы можно обойти сравнительно легко. Но в недавнее время, при советской власти, это было просто невозможно. Мы, например, в советское время распространяли книги святых отцов. Находили на предприятиях знакомых, давали им деньги, и они, используя свое служебное положение, копировали нам книги. Фактически мы воровали: бумагу, краску, рабочее время, электроэнергию. Но иначе в то время приобрести подобную литературу было практически нереально. И что в этой ситуации было лучше – следовать законам, но погрешать против Евангелия или нарушать законы, но распространять слово Божие?

Меру добру, наткану и потрясну и преливающуся дадят на лоно ваше: тою бо мерою, еюже мерите, возмерится вам¹⁶⁷ (Лк.6:38). Если мы будем поступать по заповеди, тогда нам дадут меру добрую. Сыпучие вещества, скажем зерно, в старину мерили разными мерами, и добрая мера – это мера большая. Натканая мера по-русски значит утрясенная: зерно набрали и утрясли, чтобы оно улеглось и между зернышками не оставалось пространства. Получим мы наткану и потрясну и преливающуся меру или нет, зависит от того, как мы будем относиться к людям.

Возможно, в человеке, который будет иметь «преливающуюся» меру, благодать Божия будет так действовать, что он даже не сможет ее удержать в себе, она будет изливаться и на других. Каким образом? Например, через чудеса, как у Серафима Саровского, Иоанна Кронштадтского… Но ведь благодать может проявляться и у нас, в нашей повседневной жизни. Бывает, человеку что ни скажешь, он всегда возражает или начинает оправдываться. Ему говоришь: «Давай так», а он: «Нет, давай так»; «Идем сюда» – «Нет, сюда». А тут будет все наоборот: «Давай так» – «Да, хорошо»; «Давай эдак» – «Хорошо, как ты скажешь, так и сделаем». Тогда с нами всегда будет легко. Старец Силуан как-то спросил у одного брата: «Почему в обители тебя все любят?» А он ему ответил: «Потому что я всех слушаюсь». К некоторым людям у нас возникает другой вопрос: «Почему тебя все избегают?» А что такой человек может ответить? «Потому что я всем перечу».

Мы все стремимся преуспеть в добродетелях, в особенности стремимся стяжать благодать Божию. И если мы хотим получить преливающуюся меру на лоно наше, то мы должны правильно относиться к другим. Если будем ближним всё прощать, делать им добро, а если есть возможность, то вовсе их не судить, то получим обильную благодать Божию: Бог будет нам благодарен. Он отблагодарит нас за то, что мы исполняем Его заповеди.

Рече же притчу им: еда может слепец слепца водити? Не оба ли в яму впадетася? Несть ученик над учителя своего, совершен же всяк будет, якоже и учитель его¹⁶⁸ (Лк.6:39–40). Нам кажется, что в жизни ученик может быть и выше учителя. Обучаясь, например, истории у школьного учителя, мы в то же время читаем много других книг по истории и тем самым превосходим нашего преподавателя знаниями. Но это не значит, что мы выше своего учителя, это значит, что мы избрали себе другого учителя и достигли того уровня знаний, какой имеет он.

Несть ученик над учителя своего. Для нас, как в ином месте говорит Спаситель, не может быть другого наставника и учителя, кроме Него Самого. Поэтому мы должны избрать эту меру и ей следовать, и не думать, что мы способны на нечто большее. Совершен же всяк будет, якоже и учитель его, то есть если мы и достигнем совершенства, то мы достигнем лишь того, что и так заповедано нам Спасителем.

Что же видиши сучец, иже есть в очеси брата твоего, бервна же, еже есть во очеси твоем, не чуеши.Или како можеши рещи брату твоему: брате, остави, да изму сучец, иже есть в очеси твоем, сам сущаго в очеси твоем бервна не видя. Лицемере, изми первее бервно из очесе твоего, и тогда прозриши изъяти сучец из очесе брата твоего¹⁶⁹ (Лк.6:41–42). Эти слова совпадают с тем, что говорит евангелист Матфей. Но здесь подчеркивается, что ты не можешь не только вынуть сучец из глаза брата твоего, но даже и увидеть этот сучец не способен, если не вынешь прежде бревна из своего глаза.

Несть бо древо добро, творя плода зла: ниже древо зло, творя плода добра. Всяко бо древо от плода своего познается: не от терния бо чешут смоквы, ни от купины емлют гроздия¹⁷⁰ (Лк.6:43–44). Этот образ есть и у евангелиста Матфея: дикие растения, ранящие человека, не могут приносить сладких плодов. Далее Матфей говорит: Темже убо от плод их познаете их¹⁷¹ (Мф.7:20), а у Луки эта мысль выражена более подробно: Благий человек от благаго сокровища сердца своего износит благое, и злый человек от злаго сокровища сердца своего износит злое, от избытка бо сердца глаголют уста его¹⁷² (Лк.6:45). Человек не может говорить иначе, как только от избытка сердца. Если в сердце его нет добра, значит, не будет его и на устах, а если сказанное и будет иметь вид добра, то по сути это будет зло, лицемерие, лукавство, ханжество. И отсутствие плодов добродетели в нем рано или поздно обнаружится.

Мы должны быть чрезвычайно осторожны, чтобы не принять ложь за истину, должны присматриваться, прислушиваться: действительно ли в том или ином учении содержится истина, действительно ли человек говорит от сердца, которое наполнено благодатью, любовью к Богу, любовью к ближнему, или он говорит от ума, а в сердце его ничего нет, и он только прикрывает умными рассуждениями сердечную пустоту? Человек более или менее опытный это чувствует. А недуховные люди часто с удовольствием слушают и принимают лицемерные рассуждения, имеющие вид добра, а когда им говорят нечто душеполезное, воспринимают это как что-то обидное, ранящее или, в лучшем случае, как что-то ненужное, неинтересное. Внешне красивое поучение, которое по сути можно свести к нескольким словам: «Живите хорошо, будьте хорошими, не делайте ничего плохого, и тогда все будет хорошо», людям неопытным представляется чем-то привлекательным, а то, что сказано неказисто, но имеет целью принести человеку реальную пользу, разъяснить те или иные аспекты духовной жизни, ими не принимается. Новое и полезное им часто кажется ненужным, лишним: мол, и так все ясно.

Благий человек от благаго сокровища сердца своего износит благое, и злый человек от злаго сокровища сердца своего износит злое, от избытка бо сердца глаголют уста его. Если в сердце твоем сокрыто зло, то ты не можешь вынести из него добро, в лучшем случае можешь аккуратно пересказать чужое мнение, следя за собой, чтобы в этот пересказ не вкралось твое неправильное душевное чувство. Например: преподаватель догматического или нравственного богословия должен точно излагать святых отцов, ничего от себя не добавляя. Но на самом деле трудно найти такого человека, который мог бы себя трезво оценить и понять, что он говорит правильно, а что добавляет, привносит от себя. Человеку, в чьем сердце нет благодати, очень нелегко сохранить эту точность: не только излагать свой опыт, но даже и точно следовать Священному Преданию.

Что же Мя зовете: Господи! Господи! и не творите, яже глаголю?¹⁷³ (Лк.6:46). Здесь, как в подобном месте в Евангелии от Матфея, речь идет об исполнении воли Божией. Воля Отчая – это учение Господа Иисуса Христа. Многие люди, в том числе и я, иногда задаются вопросом: как узнать волю Божию? Как нужно поступить в том или ином случае? Но на самом деле воля Божия открыта нам в Евангелии. Если бы мы следовали Евангелию так, как должно, безо всяких оправданий, бескомпромиссно, тогда бы у нас не возникало вопроса о том, как исполнить волю Божию. Мы не думали бы о том, что нам нужно сделать, потому что это нам известно – нужно исполнить заповедь. Другое дело, как эту заповедь применить в данных обстоятельствах, какую заповедь из Евангелия выбрать, – вот об этом мы должны думать, а не о том, поехать нам в такой-то город или в такой-то. Обо всем надо рассуждать с точки зрения Евангелия: что мне принесет тот или иной поступок, тот или иной шаг. Получу я вред или пользу, нравственно преуспею или развращусь, приобрету благодать Божию или растеряю то малое, что имею? Между прочим, нравственно нужно смотреть не только на свои поступки, но и вообще на все, что нас окружает, в том числе на предметы человеческого быта, природу. Этому учит преподобный Петр Дамаскин: когда мы постигаем, что все тварное преходяще, мы вступаем на более высокую степень познания, ведения – мы понимаем нравственное значение того или иного предмета.

Бывает, человек просит благословения на то, чтобы поехать жить в другой город учиться или работать. Начинаешь спрашивать: «А где ты будешь жить? С кем ты будешь общаться?» В итоге выясняется, что человек в этом городе может уклониться от нравственной жизни. И если он не слушается, так и происходит. Некоторые семейные люди, у которых в результате каких-то обстоятельств, душевного переворота появляется ревность к монашеской жизни, хотят вмиг расторгнуть брак, уйти в монастырь, не понимая слов Спасителя: Царствие Божие внутри вас¹⁷⁴ (Лк.17:21). Человек не имеет права расторгнуть брачные узы самовольно, если этого не устроит Промысл Божий, если не будет особого благословения свыше. Мы, как правило, хотим чего-то внешнего, а на самом деле наш долг – внутренне следовать Евангелию, всегда – где бы мы ни были, чем бы ни занимались. Повторю, воля Божия состоит не в том, чтобы мы разбогатели или обеднели, не в том, чтобы мы получили образование или остались невежественными, не в том, чтобы мы стали художниками или скрипачами, скульпторами или землекопами, – а в том, чтобы мы стали истинными христианами и следовали заповедям Божиим.

Эта беседа завершает цикл бесед, посвященных толкованию Нагорной проповеди Спасителя. Я надеюсь, что вы смогли почерпнуть из них для себя кое-что полезное. Вместе с тем хочу напомнить: настоящее знание приобретается опытом. Вы, наверное, видели фильм «Дети капитана Гранта» и помните Паганеля – ученого, который, сидя у себя в кабинете, скрупулезно изучил географию. Но, когда ему пришлось быть экспертом во время путешествия на корабле, он столько всего напутал, что путешественники исколесили из-за него весь свет. Так и у нас бывает, когда мы что-то теоретически изучаем, а к делу не приступаем. Поэтому пусть Евангелие станет для нас именно практическим, жизненным руководством, и тогда вся наша жизнь преобразится.

15 декабря 2003 года