Руководство для сельских пастырей
1861. Т. 2. № 19–34

Газета le Nord (в 117 № 27/15 апреля 1861 г.) перепечатала из журнала l’Union Chrétienne замечательное письмо настоятеля нашей посольской церкви в Париже, протоиерея Васильева, с кратким замечанием от себя. Полагая, что письмо это будет не безынтересно для наших читателей, приводим его вполне вместе с замечаниями газет le Nord и l’Union Chrétienne.

„Считаем долгом, – говорит le Nord, – перепечатать следующее письмо и заметку, которую l’Union Chrétienne, журнал достойный этого названия, по своей ревности и своим стремлениям, предпосылает ему. Оно писано священнослужителем кафолического греческого исповедания к католическому епископу римского закона. В нем найдут, в выражениях самых умеренных и самых приличных, исправление важного заблуждения о постановлениях русской церкви. Ибо Россия, о которой ходит столько ложных мнений, касательно гражданского ее устройства, еще менее известна, если только это возможно, со стороны ее религиозных учреждений. Особенно замечательно в этом письме истинно христианское чувство, которое воодушевляет его от начала до конца. Почтенный священнослужитель, который его писал, в духе благородной и спасительной снисходительности, ни на минуту не теряет из виду того, что он пишет к епископу, и, оканчивая письмо, испрашивает его епископского благословения. Мы не колеблясь скажем, что подобные письма служат для просвещения умов и для религиозного сближения сердец гораздо более, нежели самая деятельная пропаганда. Вот в каких выражениях отзывается об этом письме l’Union Chrétienne.

Мы получили от г. И. Васильева, протоиерея и настоятеля русской посольской церкви в Париже, копию с письма, адресованного им к нантскому епископу. Мы приняли эту переписку с готовностию. Письмо г. Васильева категорически отвечает на важное обвинение, взведенное г-м Жакме (Jacquemet) на русскую церковь. Не думаем, чтобы этот прелат не дал никакого ответа на это письмо. Его достоинство требует, чтобы он или опроверг его, или публично отказался от мнений, которые он пустил в ход. Он понимает, конечно, что епископ никогда не должен молчать, когда его обвиняют в допущении в своих предписаниях ложных обвинений против церкви христианской. Мы сообщим читателям ответ, который, без сомнения, напишет епископ нантский. В ожидании его, предлагаем здесь письмо протоиерея Васильева.

Париж, 12 марта 1861 года

М. Г.

Один римский католик доставил мне предписание, которое вы публиковали в вашей епархии на великий пост этого года. Почтенный человек, доставивший мне его, имел в виду только уяснить себе истину. Он искренний друг истины и хотел знать, нужно ли верить тем обвинениям, которые вы изволили взвесть на русскую церковь. Вера его в ваше епископское слово велика. Но это уверение ваше показалось для него столь странным, что он не мог удержаться от сомнения и от желанья иметь сведения об этом предмете, точные и положительные. И действительно, ваше уверение клонится к тому, чтобы отвергнуть всякую веру и всю христианскую независимость нашей церкви. Если верить вам, то церковь наша по своему устройству расположена жертвовать своею верой воле временного владыки.

Мне не хотелось бы верить, что такое обвинение вышло от вашей епископской кафедры; но ваши слова очень ясны, чтобы можно было усумниться в них. Вы говорите: „во всех этих отборных (во Франции) классах я не предполагаю ни одной души, столь разслабленной, чтобы она могла так отвечать, как в России: „если царь сочтет нужным изменить мой символ и переменить мою веру, я в его власти“. Во Франции такая речь была бы противуестественна. Да, благодарение Богу, мы французы и всегда будем французами!“

Если бы дух общества в нашей стране стоял на таком уровне, мало чести было бы для французов считать себя высшими русских, и для меня трудно было бы понять, что вы тщеславитесь так открыто – быть французами навсегда. Но я намерен сделать вам, м. г., замечание более важное о вашей национальной гордости. Не учит ли св. апостол Павел и вас так же, как и меня, что в глазах Божиих нет ни греков, ни варваров, так как все народы, без различия расы, призваны быть чадами Божиими и образовать одно семейство в Иисусе Христе? Думаете ли вы, что вы следуете этому истинно-христианскому учению, когда вмешиваете в него национальные предрассудки, когда приглашаете ваших соотечественников выказать их презрение народу, который носит на челе своем высокое знамение Христа; когда вы побуждаете их подражать лицемерному фарисею, который хвалился, что он несть яко же прочии человецы?

Я уважаю, м. г., свободу суждений; но не признаете ли вы, что для всякого христианина истина должна быть неизменным мерилом всякой оценки?

Этого правила вы не уважили, и я, к сожалению, должен вам доказать это.

Я далек от предположения, что вы намеренно попрали истину. Церковь, которой я имею честь принадлежать, внушила мне очень высокое понятие об епископстве, чтобы в человеке, облеченном этим высоким саном, даже в церкви иноверческой, я решался допустить возможность унизиться до клеветы. Но если бы эта клевета была очевидна, я отвратил бы глаза, что бы не видеть ее, и подошел бы, по примеру Сима и Иафета, вспять зря, чтобы накинуть покров на обнаженное тело отца. Итак я хочу думать, что ошибка эта сделана вами не намеренно. Однакож я должен прибавить, что в пастыре она менее извинительна, нежели в простых верующих. Что известные журналы открывают свои страницы для таких ложных мнений, в этом нет ничего удивительного; не удивляет меня и то, что, руководимые духом партии, они упорно защищают их вопреки очевидности, и что верующие, напитанные чтением этих журналов, по невежеству повторяют то, чему научились из этих журналов, – это я вполне понимаю. Но епископ! Можно ли предположить, чтобы он служил невольным отголоском заблуждения, распространенного людьми, которые от него должны получить научение? Можно ли предположить это, особенно когда он высказывает это в предписании и выражается не в духе сомнения и нерешительности, а тоном самым утвердительным и самым решительным?

Для оправдания вашего мнения, вам следовало бы доказать: или что наша церковь приписывает русскому Императору род непогрешимости в решении дел веры, или, не допуская такой непогрешимости, она имеет столько низости, что считает себя обязанною слепо повиноваться, в деле веры, власти, которая могла бы ввести ее в заблуждение с догматической точки зрения.

Касательно первого пункта учение русской церкви вас обвиняет; касательно второго – вся история ее восстает против вас.

Я не сделаю вам оскорбления, м. г., допустивши, что вы разделяете предрассудок, очень обыкновенный во Франции, касательно предполагаемого первосвященства русского императора. Вы, без сомнения, знакомы с учением русской церкви об этом пункте. Мне не хотелось бы верить, чтобы ваши церковные познания ограничивались только римскою церковию и что вы вполне презрели приобретением какого-нибудь понятия о других христианских церквах; ибо в таком случае ваши познания были бы поверхностнее тех, какие имеют простые священники русской церкви. Действительно, у нас не довольствуются изучением доктрины и истории восточной церкви, но изучают также и церковь римскую по ее собственным источникам. Посему нас никогда нельзя упрекнуть в том преступлении, что мы ложно обвиняем, когда рассуждаем о вопросах, разделяющих нас от нее. Мы знаем ее учение и, на основании его, осуждаем ее во многих отношениях.

Итак вы должны знать учение русской церкви. Вы знаете, следовательно, что вместе со всею восточною церковью, которой она составляет часть, она осталась верной первому установлению вселенской церкви, – установлению, которое было почитаемо и церковью римскою в течение восьми веков. Вы знаете, что учительную непогрешимость она полагает в церкви, представляемой собором ее пастырей и защищающей ее веру вселенскую и постоянную, что она всегда допускала существенное и фундаментальное различие между властью духовною и светскою, что она всегда воздавала кесарева кесареви, а Божия Богови. Всем известно также, что она признаёт только единую главу вселенской церкви, Иисуса Христа, который управляет ею через своих служителей – епископов, при помощи священников¹.

Что касается императора, церковь русская почитает его власть, которая происходит от Бога, как всякая законно учрежденная власть. Она повинуется ему во всех делах, относящихся ко временной власти, пользуется его покровительством, но не признаёт никакой духовной власти его. Русские епископы, единственные руководители вверенной их попечению паствы, не злоупотребляют своею властью, не вступают в борьбу с императором, которого они суть верные подданные; и император, преданный и почтительный сын церкви, уважает духовную власть епископов, нисколько не уступая своих преимуществ – главы государства. Из взаимного уважения двух властей образуется совершенная гармония в России, – тогда как в других местах, где обе эти власти соединяются в одном повелителе, мы видим неизбежные беспорядки и постоянную борьбу, если только общественная нравственность не упала до последней степени унижения и до полнейшего рабства.

Таково будто бы состояние общественной нравственности в России, судя по вашему предписанию. Вы, без сомнения, обманулись в эпохе и в стране, когда позволили себе высказать такое убеждение. Вы думали сказать о Франции при Карломане, который так решительно вызвал перемену никейского символа. Никогда не было этого в России; никогда император не присвоивал себе права изменять символ, или управлять духовными делами. Таким образом вы разом нанесли оскорбление и великой церкви христианской и достойному императору, другу Франции.

Чтобы оправдать ваше мнение, если вы всё-таки не признаете за лучшее сознаться в вашей ошибке, вам остается единственное средство – доказать, что русский император злоупотребляет своею властью. Но и при этом вы должны сознаться, что злоупотребление есть только нарушение закона, исключение. А исключение, как и вам это известно, подтверждает общее правило. Впрочем церковь русская предвидела возможность злоупотребления власти со стороны временного владычества и не осталась глухою к этому вопросу. На странице 38-й православного Катехизиса вы найдете следующее: „В. Как поступать в таком случае, если господа или начальники требуют чего-нибудь противного вере и божественному закону? О. В таком случае нужно отвечать им так, как отвечали Апостолы князьям и начальникам иудейским: аще праведно есть пред Богом, вас послушати паче, нежели Бога, судите (Деян.4:19). И должно претерпеть за веру и закон Божий всё, что бы ни последовало“².

Видите, м. г., что учение православной русской церкви диаметрально противоположно слитию властей и что церковь эта невинна в той боязливости, которую вы ей приписываете понапрасну и таким оскорбительным образом.

Итак учение, постановления и дух русской церкви не подтверждают вашего положения. Теперь я приглашу вас на историческую почву, которая не более поблагоприятствует вам.

Кафолическая, православная русская церковь есть дочь кафолической восточной церкви. Под этим титлом она славится непоколебимою твердостью своей веры и апостольским мужеством своих пастырей.

После того, как восточная церковь, совместно с своими братьями церкви западной, перенесла кровавые гонения первых трех веков, ее пастырям выпала лучшая доля преследований, возбужденных ложными братьями, сынами церкви, возмутившимися против своей матери, – императорами, которые благоприятствовали ереси. Ослабевали ли в вере наши отцы перед лицом этих императоров? Отрицались ли они от истины? Не превзошли ли они мужеством пастырей западных, которых испытания, в эту эпоху, были так редки и так слабы? Согласитесь, м. г., что папа Либерий и отцы риминийского собора представляют довольно печальное явление перед Афанасиями, Василиями, Григориями Назианзинами и Златоустами. Не подумайте впрочем, что преемники этих великих пастырей выродились; история доказывает вам противное. Когда ересь иконоборцев возмущала церковь, не на патриархов ли константинопольских обрушилась главная тяжесть преследований? Не противились ли они мужественно императорам, которые поддерживали ересь? Неизвестны ли вам святые патриархи, исповедники веры, Кир, Герман, Константин, Тарасий?

Позже, святой Игнатий патриарх константинопольский не решился ли лучше перенести гонения, воздвигнутые против него преступным императором и развратным двором его, нежели изменить своей обязанности защитника истины и нравственности? Истинный патриарх Фотий, которого память и характер так оклеветаны и обезображены на Западе, которого хотели бы представить низким придворным, не лучше ли возлюбил быть насильно низложенным с своего престола, претерпеть заключение и мучения, нежели умолчать о преступлениях императора Василия? Припомните деяния священной борьбы пастырей кафолической восточной церкви, когда Палеологи, по политическим расчетам, хотели подчинить свою церковь совершенно власти пап, когда действовали соборы лионский и флорентийский, и – вы глубоко убедитесь, что твердость веры и христианское мужество постоянно пребывали в восточной кафолической церкви. Ужели вы, м. г, не даете никакой цены твердости восточных епископов, которые сохранили веру христианскую в ее неповрежденности, под столь тяжелым игом исламизма? Не современник ли вы славного мученичества, которое патриарх Григорий и многие епископы потерпели от султана в 1821 году? Не так давно превозносили, на Западе, твердость Пия VII, так как и в настоящее время Пия IX представляют жертвой, по случаю потери некоторых временных выгод; а между тем ни слова одобрения об этих мучениках, достойных первенствующей церкви!..

Наследники таких прекрасных преданий, подкрепляемые такими примерами, пастыри русской церкви всегда держались на высоте их служения. Было бы очень долго исчислять вам жертвы и славные страдания, которые они потерпели в ту плачевную эпоху, когда татары овладели их отечеством. Вам, конечно, известен мученик митрополит Филипп, который имел смелость обличить царя Иоанна IV в жестокости и бесчинствах и который принял смерть в награду за свою апостольскую твердость. Нужно ли вам напоминать, что патриарх Гермоген лучше решился умереть с голода в темнице, куда бросили его поляки, нежели изменить своей вере и своему отечеству? Я приступаю теперь к событиям более важным, когда русские государи находились в разногласии с пастырями или с целою страной. Двух фактов будет достаточно, чтобы убедить вас, м. г., что ваши мнения касательно России столько же ошибочны, как и оскорбительны.

Между епископами, присутствовавшими на флорентийском соборе и принимавшими участие в решении вопроса о соединении церквей восточной и западной, был русский митрополит Исидор. Великий князь русский Василий и епископы не ожидали ничего серьёзного от этого собора, которым управляли более политические, нежели религиозные, побуждения. В то же время они не уважали римских стремлений Исидора, получившего воспитание на Западе. Поэтому они старались убедить его оставить поездку во Флоренцию. Но – тщетно. Великий князь и епископы удовольствовались тогда тем, что обязали его клятвенно пребыть твердым в вере православной. Возвращаясь с собора и будучи еще на пути, Исидор, без всякого совещания с своими товарищами, издал прокламации о соединении церквей, которое он почитал уже совершившимся. Этот поступок привел всю русскую церковь в удивление. По приезде в Москву, Исидор объявил себя папским легатом а latere, и с первого богослужения, совершенного им, увидели, что он изменил своей вере и нарушил обряды своей церкви. Среди всеобщего изумления, великий князь Василий первый возвысил голос против неверного пастыря. Заметьте впрочем, что великий князь не считал свой протест решительным; он предоставил собору русских епископов окончательное суждение об этом вопросе. Обвиненный, не надеясь, без сомнения, на благоприятное решение, не дождавшись окончания собора, бежал в Рим, где получил кардинальскую шапку в награду за свою ультрамонтанскую ревность.

Рассказ этот доказывает, что если клир и народ соглашались с их государем в этом обстоятельстве, то не вследствие воли, объявленной последним, а – потому только, что он первый восстал против изменника, который не сохранил ни своей веры, ни данных им клятв. Великий князь был в этом случае не более, как органом и защитником верования своей страны.

Теперь я вам укажу на другой случай, противоположный рассказанному мною сейчас.

Когда Димитрий, последняя отрасль древней династии, был умерщвлен, один искатель приключений, диакон Григорий, имевший некоторое сходство с ним, возымел гибельную мысль выдать себя за царевича, доказывая, что он избежал смерти при помощи чуда. Ушедши в Польшу, он нашел там опытных соумышленников в иезуитах, решившихся сделать этого авантюриста орудием своих замыслов, которые они питали против русской церкви.

Обученный иезуитами светским и духовным наукам, поддерживаемый польскими войсками, опираясь на могущество папы, который успел достигнуть того, что Дворы европейские признали похитителя, Лжедимитрий шел победоносно к Москве.

Не думайте впрочем, что своими успехами он был обязан интригам Рима, или польскому оружию, или хитрости иезуитов. Все эти средства не увенчались бы никаким результатом, без глубокого чувства верности, которое русские питают к своим государям. Лжедимитрий обратился к этому чувству. Он достиг наконец того, что его признали законным государем, и – вступил на престол Рюриковой династии. Тогда стал он приводить в исполнение тайный договор, заключенный им с иезуитами, и имевший в виду – ввести в России римское учение и римскую обрядность. Опытные советники похитителя знали лучше, нежели вы, м. г., Россию и глубокую привязанность ее к своей вере. Они не надеялись легко достигнуть постоянной своей цели. Преимущественно они остерегались советовать своему воспитаннику прибегать к тем актам власти и к тем формальным указам, которые, по вашему мнению, были самым верным и легким средством сделать русских отступниками. Иезуиты гораздо более рассчитывали на свое обыкновенное средство – хитрость. Не касаясь прямо догматов учения, Лжедимитрий напал сначала на обряды и обычаи религиозной жизни русского народа. Он поступал осторожно, и таким же образом пытался ввести обычаи ультрамонтанские. Но, не смотря на все его предосторожности, он стал лицом к лицу к православному духу русских, которые скоро стали подозревать его намерения. Немедленно религиозная ревность превозмогла у них верность к своему государю. Вспыхнуло страшное возмущение. Похитителя обнял такой страх, что он, для того, чтобы уйти, бросился из окна дворца и убился.

Если бы вы знали это событие, ужели бы вы произнесли столь оскорбительные слова против твердости веры моих соотечественников? Впрочем, кроме похитителя в России никогда никто не подвергал наши верования такой опасности. Наши законные государи далеки от того, чтобы колебать веру своих поданных; они всегда показывали пример самой строгой преданности вере своих предков; они никогда не касались святого ковчега, постоянно поддерживаемого руками пастырей. Когда Петр Великий прибыл во Францию, доктора Сорбонны воспользовались этим случаем, чтобы представить ему мемуар о соединении католической церкви галликанской со кафолическою церковью русскою. Французские богословы, быть может, очень много расчитывали на власть государя. Петр Великий вывел их из заблуждения, сказавши, что он не имеет права вмешиваться в духовные дела и что всё, что он может сделать в пользу ученых Сорбонны, – это передать их предложение святейшему синоду русскому. И однако же Петру Великому³ особенно приписывают похищение духовной власти в русской церкви.

Тщетно я ищу, м. г., в истории своей страны таких событий, которые могли бы вам доставить хоть сколько-нибудь благовидный предлог так выразиться, как выразились вы; я ничего такого не нахожу. Не сошлетесь ли вы на современное событие – присоединение двух с половиною миллионов русских униатов к кафолической восточной церкви? Это событие было извращено невежеством или страстью. Хотели приписать решимость столь многочисленных верующих слепой их покорности Императору Николаю. Это мнение совершенно ложно. Но если вы, м. г., придерживаетесь его, то вы можете заметить, что вы бросаете камень в свою собственную церковь. Униаты принадлежали вам; следовательно, у вас они научились не иметь более веры, жертвовать своими убеждениями воле одного человека. Теперь, могу уверить с сознанием дела, что ничто, ни смерть, ни живот, ни ангелы, ни начала, ниже силы, ни настоящая, ни грядущая, ни высота, ни глубина, ни ина тварь кая возможет их разлучити (Рим.8:38, 39) от кафолической православной церкви, к которой они привязаны до глубины души.

Естественно, м г., что вы сожалеете о потере стольких христиан для вашей церкви; но не справедливо и не гуманно отрицать у них всякую веру и всякое убеждение. Если бы вы обсудили беспристрастно все перемены этого присоединения, вы бы признали справедливость слов, выбитых на медали в память этого события, столь счастливого для моей отечественной церкви. Эта надпись так говорит:

Отторженные насилием

Присоединены любовию.

Извините, м. г., за длинноту этого письма. Обвинение, которое вы изволили взвесть на русскую церковь, очень важно и слишком обширно, чтобы отвечать на него несколькими строками. Я очень уважаю ваш священный сан, чтобы дозволить себе опровергнуть ваше мнение простым отрицанием. Я должен был основываться на доказательствах, чтобы опровергнуть вас. Почту себя счастливым, если это письмо возбудит в вас чувства справедливости и любви, которыми вы так же обязаны к нам, как и к другим. Эти чувства, столь высокие сами в себе и очень приличные служителю Иисуса Христа, имеют еще то преимущество, что способствуют сближению церквей, которые еще недавно были сестрами и дружественными (amies) и которые никогда не отделились бы одна от другой, если бы стремление к истине и христианская любовь в них господствовали над беспорядочным желанием власти и интереса.

Дозвольте, м. г., следуя древнему и досточтимому обычаю, строго соблюдаемому нашею церковью, просить у вас благословения и облобызать вашу святительскую руку, которая да благословит меня, или отвергнет.

Честь имею и проч.

И. Васильев,

протоиерей и настоятель русской посольской церкви в Париже

Желание разделить великую радость пасхи с отшедшими из этой жизни есть прямое следствие христианской любви, которая не оканчивается земною жизнью. По духу этой любви, истинные христиане и всегда сохраняют живой союз с отшедшими отцами и братьями по вере поминовением их, молитвами за них; но тем более естественно, благоприлично, необходимо нам живущим обнять своею любовью преставльшихся, поделиться с ними своею радостною надеждой воскресения и приветствовать их торжественным: Христос воскресе, в то время, когда и св. церковь прославляет Победителя смерти, во ад сошедшаго и радость воскресения всем возвестившаго⁴. С этой стороны поминовение усопших в первые дни недели антипасхи не есть дело одного только усердия, не есть простое, частное следствие христианской любви, но имеет более глубокий смысл и значение, имеет догматическую важность, как прямое следствие христианского учения о несомненном уповании воскресения мертвых⁵. В следствие сего поминовение усопших непосредственно после пасхи не составляет какого-либо местного обычая, но существует во всей нашей православной церкви⁶.

Нет сомнения, что чисто физическая невозможность, т.е. суровость времени в пасхальные дни, на севере, а отчасти и отдаленность жилищ прихожан от церквей и кладбищ, служит причиной того, почему поминовение усопших в неделю антипасхи, в некоторых великороссийских губерниях, не сопровождается посещением могил покойников. За то в южнорусском крае поминовение усопших в это именно время сопровождается особенными обычаями.

В некоторых местах, после литургии и по совершении общей панихиды от лица всех пришедших во храм совершить поминовение по своих родителях и родственниках, в притворе церковном, или же, для большего удобства, близ церкви под открытым небом, устрояется на счет прихожан общая заупокойная трапеза, в которой участвуют все желающие, а священнослужители председательствуют, назидая присутствующих приличною времени и месту беседой. А инде выходят на кладбища, и большая часть поминающих просят священника совершать и на самых могилах краткую литию и благословить приготовленную там трапезу, к которой приглашаются родственники и знакомые. Вообще же выход из церкви и самое празднество на могильных холмах сопровождается обильною милостыней. Некоторые, более зажиточные, нарочито устрояют для нищих частные обеды, иные приглашают бедных к участию в своей намогильной трапезе, иные рассылают милостыни по домам и т.д.

Кто не согласится, что представленные обычаи представляют утешительную и умилительную сторону христианской любви, которая, обнимая собою всех, напоминает то единение первенствующих христиан, у которых было всё общее, у которых душа и сердце бе едино (Деян.4:32)? Но, к сожалению, и самые светлые стороны этого обычая не редко помрачаются злоупотреблением, и, в выполнении, представляют явление, не редко оскорбляющее христианское чувство. Трапеза, которая предложена присутствующим, после общей молитвы и поучительных воспоминаний на могиле покойника, оказывается иногда слишком неумеренной, так что совершенно забывается та высокая цель, для которой собрались на могильный холм. Кто видал проводы на самом месте, тому, и без описания, известно всё, что делает злоупотребление из самого доброго христианского обычая⁷.

Не извиняя злоупотреблений общею человеческою слабостью, не ошибемся, если скажем, что начало злоупотребления и некоторые, по видимому, странные особенности в христианском обычае поминовения усопших в первые дни недели антипасхи, каковы: приглашение покойников к трапезе и возлияние вина на их могилы, имеют свое основание в древних наших верованиях, перешедших к нам от предков со времен язычества, именно – в древней языческой тризне. Языческая тризна тоже была поминовение покойников и состояла в том, что на могиле умершего совершалось торжество, сопровождавшееся различными, приличными времени, или сообразными с свойствами покойника, забавами: стрелянием из лука, борьбою и т.п. Кроме того, с началом весны, со времени красной горки, живые здоровались с умершими, посещали их могилы – в той мысли, что души покойников встают во время поминовения из могил и разделяют поминовенную пищу с принесшими ее⁸. Такое празднование в честь усопших называлось Радуницей. Нет ничего удивительного, если и в христианское поминовение усопших привзошли остатки обычаев древнего языческого празднования в честь покойников. И это тем естественнее допустить, что христианское поминовение, по времени, совпало с языческим⁹; от того, даже в настоящее время, в различных местах России, понедельник и вторник фоминой недели носят общее древнее название – радовницы, радоницы, – которое везде означает воспоминание за упокой. Таким образом, что есть худого в проводах, то можно, пожалуй, считать остатком язычества. Но откуда бы это зло ни происходило, от произвольного ли злоупотребления, или от времен язычества, оно не достойно истинных христиан, и должно быть искореняемо.

Цель и отправление поминовения по умершим указывают пастырю церкви стороны, на которые он должен обращать всё свое внимание. Важность поминовения усопших в понедельник и вторник фоминой недели и добрые черты в существующем отправлении провод с одной стороны, и дурные, отзывающиеся язычеством – с другой, должны составлять предмет его собеседований на это время. Хорошее уяснить, раскрыть и усилить, а дурное предотвратить и пресечь – вот его долг. Нет сомнения, что, при ревности пастырей и при развитии образования народного, бесчинная гульба на кладбищах, во время провод, останется только в предании.

Дело проповедания слова Божия с церковной кафедры простому народу, до настоящего почти времени, не имело у нас надлежащего развития. Проповедь на селах доселе не была ни неотложною обязанностью пастырей, ни сознательною потребностью пасомых. Немногие из сельских священников читали не опустительно поучения по книгам, еще меньше было проповедников, которые предлагали бы собственные поучения народу. Не редко проповедью тяготились и священники и прихожане. Во время чтения поучений, сельские прихожане хотя и не выходят из церкви, как это делается в городах, однако нередко с заметным утомлением слушают поучение и с нетерпением ждут конца его, так что сложилась даже поговорка, не служащая к чести ни проповедника, ни слушателей, что в проповеди самое лучшее есть: аминь. От чего же произошло такое небрежение со стороны священников и такая холодность со стороны слушателей к делу проповеди, имеющему величайшую важность по тому влиянию, какое она может и должна иметь на духовное просвещение и вообще на преуспеяние христиан в благочестии, и нет ли средств возбудить в священниках и народе должное внимание к этому святому делу?

Никто не станет отвергать того, что научное образование есть одно из лучших средств приготовить церковных проповедников. Усовершенствование в проповедническом искусстве, конечно, приобретается долговременною практикой; но первые шаги к этому совершенству направляет и облегчает, лучше всего, наука. Но с самых древних времен обстоятельства не благоприятствовали у нас нарочитому приготовлению церковных проповедников посредством науки. До настоящего столетия мы не имели правильно организованных специальных школ для образования не только проповедников, но и духовного юношества вообще, и хотя у нас были многие просвещенные мужи в числе иерархических лиц нашей церкви, но эти лица были не сельские пастыри. Правда, со времени основания киевской академии (1586) и потом в Москве славяно-греко-латинской академии (1682), духовенство, по-видимому, имело более средств получать ученое образование, но многие ли из сельских священников вышли из этих учебных заведений? Где же и как приготовлялись у нас к священническому служению? А как приготовлялись многие к священству у нас же, еще в первой четверти настоящего столетия? Обучившись грамоте, или в церковных школах, или у дьячка, дети приучались читать и петь на клиросе, занимали потом, иные по праву рождения, другие по охоте и из куска хлеба, причетнические места, затем, по неимению лучших, рукополагаемы были во диаконы и священники. Можно думать, что так, или почти так же, приготовлялись у нас к священству с самых давних времен. Тут учителем был опыт, но он учил, как совершать богослужения, таинства и обряды, и нисколько не учил проповедническому делу. Это еще лучший путь к священству, а был другой, худший, когда во священники рукополагаемы были люди не из духовного сословия, ни мало не подготовленные к священству даже практикой при церкви. Хорошо еще, если священник сам имел охоту к чтению слова Божия и книг церковных. Он мог приобрести из них познания и делиться ими с прихожанами, хоть в виде пастырских наставлений вне храма. Но проповедей с церковной кафедры он не мог сказывать, по той очень простой причине, что ни сам не умел их составить, ни под рукою не имел готовых чужих проповедей, наприм. хоть бы архиерейских, потому что наша духовная литература была ими очень бедна до времен Петра великого. Оставалось одно средство поучать простой народ, именно – читать поучения из отеческих писаний, указанные церковным уставом и положенные на ряду с церковными службами. Но это чтение оставлялось в сельских церквах, как и ныне оставляется, на монастырь, по старинному выражению дьячков, т.е. образовалось понятие, что поучения, указанные уставом, должны составлять обязательное чтение только в монастырских церквах и трапезах. Святейший синод, еще при первоначальном своем устройстве, сознал и сам недостаточность рядовых церковных поучений для назидания народа, и – предположил составить „Книгу о главнейших догматах и о заповедех Божиих, собрав из разных св. учителей ясныее проповеди для общенародного употребления“¹⁰. Но это предположение не скоро осуществилось; уже в 1775 году издано было от святейшего синода „Собрание разных поучений“ в 3-х частях, в 1-й и 2-й – на все воскресные дни, а в последней – на праздники церковные, торжественные и разные случаи жизни общественной и домашней. В указе святейшего синода, приложенном при „Собрании“ вместо предисловия, объяснено между прочим и то, почему рядовые чтения из отеческих писаний, положенные церковным уставом, оказываются неудовлетворительными для народа. „Поучения святых отцов, – сказано в указе, – в помянутых (прологах и четиих минеях) и других поучительных книгах содержимые, хотя и заключают в себе наставления нравоучительная, но некоторая, а не совсем полная, а при том наиболее до монашеского благожительства надлежащая. Сверх того в некоторых местах темны, переводом не зело добрым затруднены, которую темноту умножает и слог славенского языка, и потому не токмо простому народу, но иногда и ученым невразумительны, или когда несколько и понятны, но по слогу древнему и неясности, также иногда и по долготе, не зело усладительны и побудительны. Того ради за полезное и нужное рассуждено новыми церковь Божию снабдить поучениями“¹¹. Замечание совершенно справедливое. Попробуйте прочитать простолюдину самую понятную для него книгу, наприм. хотя бы историческую, и продолжайте свое чтение полчаса и более, а потом заставьте его пересказать слышанное. Он не сделает этого, потому что не привык держать в памяти целый ряд событий. Тем труднее ему запомнить ряд мыслей догматического и нравственного содержания. Выслушавши длинное поучение, простолюдин из множества мыслей не заметит твердо для себя ни одной. Но эти самые мысли, которые так не доступны ему в большом и многосложном объеме, в небольших отделах станут понятны для самого необразованного простолюдина, – особенно если они изложены языком понятным. Нечего и говорить, что язык славянский не есть язык общепонятный. Знающие церковную речь научным или практическим образом удивляются обширности, гибкости и другим совершенствам ее; но для простого народа эти высокие достоинства славянского языка не имеют цены, как старая монета, хотя бы и ценная, но требующая размена. Правда, народ понимает значение многих слов церковно-славянских, которые он заучил в молитвах, к которым прислушался в богослужениях, и которые вошли, так сказать, во всеобщее употребление; но в весьма многих оборотах, связях и движениях речь церковно-славянская совершенно не понятна для многих и не из простолюдинов. Итак большой объем и особенно церковно-славянский язык были главнейшими причинами того, что чтение рядовых поучений оставлено в сельских церквах. Если где и читались эти поучения, то они не достигали своей цели, потому что не могли быть удержаны в памяти и хорошо выразумены.

Но, в то время, когда изданы были синодальные поучения, возможно ли было избежать тех самых недостатков, какие прописаны в упомянутом синодальном указе? Не говорим уже о том, что синодальные поучения довольно пространны, они могли быть сокращаемы или разделяемы, хотя, впрочем, священники и не смели этого делать. Но как могли составители поучений преодолеть трудности языка, еще не выработанного? Тогда и в светской литературе не могли еще оторваться от длинных периодов и славянских слов и оборотов речи; тем более в церковных поучениях нельзя было отделить совершенно язык русский от славянского. Вот почему и поучения, изданные святейшим синодом, не смотря на высокое внутреннее достоинство, оказались в свою очередь мало понятными для простого народа.

Со времени издания св. синодом поучений, духовная наша литература обогатилась проповедническими творениями. Многие тома красноречивых слов и бесед, принадлежащих большей частью нашим архипастырям, служат тому ясным доказательством. В продолжение трех последних четвертей столетия, проповеднический язык мало по малу доведен до высшей степени развития и выработанности в литературном отношении, и способен к выражению тончайших оттенков мысли и чувства. Но недостатки языка исправлены не в пользу народа. Голос наших знаменитых проповедников раздавался не в селах, а в больших городах, и – проповеди их, по требованию местных обстоятельств, предназначаемы были не для простого народа, но для просвещенных слушателей. Перед образованными людьми можно и должно было говорить языком литературным, а не народным; но от сего-то именно многие и едва ли не те, которые почитаются лучшими, проповеди наших знаменитых церковных ораторов не могли быть с пользой преподаны простому народу. Он не привык понимать отвлеченный язык, а таков и есть язык большей части наших проповедей. Таким образом самый лучший и самый обширный отдел проповедей не входил в круг поучений для сельских прихожан. Кроме того, выбор предметов, внутренний состав и развитие мыслей делали и делают недоступными для народа большую часть так называемых образцовых проповедей. Не будем касаться выбора предметов: очевидно, что в проповедях, предназначаемых для просвещенных людей, предлагалось брашно, а не млеко; но не можем умолчать о составе „Слов“. Обыкновенно это – многосложный состав ораторской речи древних. Под влиянием старинных латинских риторик, господствовавших в наших духовных училищах почти до половины настоящего столетия, этот способ составления проповеди, особенно так называемого Слова, вошел во всеобщее употребление. Во многих словах церковных можно найти все части ораторской речи древних. Мы не отвергаем достоинства такого расположения мыслей в проповеди, согласимся даже, что оно есть одно из лучших, как ораторская речь считалась одним из совершеннейших произведений красноречия. Но в состоянии ли простолюдин следить за ходом мыслей, искусственно расположенных и переплетенных по хриям и силлогисмам? Не знакомый с хитростями витийства, он не может дать себе отчета в том, что выслушал в проповеди. К чему же служила и служит обширная проповедническая библиотека? Ею пользовались, во-1-х, готовящиеся к священству. Образцовые проповеди действительно служили руководством и образцом для тех, которые учились писать проповеди. Но, к сожалению, подражали не тому, что поистине достойно подражания; в семинарских опытах нельзя было не замечать влияния тех проповедников, которые в ту пору считались славными. Подражали преимущественно форме и языку, подражали до того, что целиком употребляли чужие обороты речи, считавшиеся по чему-либо искусными. Что ж было плодом такого подражания? По выходе на священнические места, многие писали не более двух проповедей в год, – и то по назначению епархиального начальства. Само собою разумеется, что польза простого народа тут не имелась в виду, потому что священники должны произносить свои проповеди в городских соборах, а не в сельских церквах для своих прихожан. Это было не так давно, это и теперь инде водится. – Другого рода употребление проповеднических слов и бесед было проще, но за то полезнее для сельских прихожан. Священники читали им готовые проповеди, какие удавалось иметь под рукою. Чаще других предлагаемы были беседы митрополита Михаила, пользующиеся справедливою известностью, в некоторых епархиях слова своих местных архипастырей, или поучения, изданные в 2-х томах Редакцией Воскр. чтения. Но это делалось не везде. Между проповедями наших архипастырей, действительно, есть многие, которые, по своей простоте и глубокой назидательности, могли бы с несомненною пользой быть читаны и в сельских церквах; но где взять сельскому священнику эти проповеди, при ограниченности собственных и церковных средств, а в прежнее время – и при недостатке указаний? Теперь легко понять, что употребление, какое могли доселе делать из проповеднической литературы, гораздо менее способствовало просвещению простого народа, чем сколько вправе мы ожидать. Творения знаменитых церковных ораторов принесли и приносят пользу для тех слушателей, для которых они предназначались, т. е., для людей образованных. Очевидно, что и для простого народа они тогда только будут вполне полезны, когда он образуется по крайней мере на столько, что привыкнет к складу книжной речи и ознакомится с отвлеченными религиозными и нравственными понятиями.

Вот причины, по которым проповедничество для простого народа не имело у нас доселе надлежащего развития. Стоит устранить их, – и народ будет иметь проповеди, пригодные для него и, без сомнения, с любовью и благоговением будет их слушать.

И во-1-х. Упрек в недостатке образования сельского духовенства не может ныне относиться ко всем. В настоящее время большая часть сельских священников окончили курсы в духовных семинариях. Положим, они получили в них не блистательное образование, но оно приготовило их к церковной кафедре на столько, что всякий в состоянии написать годную проповедь. Конечно, в настоящее время никто из окончивших курс в семинарии не считает образования своего совершенно оконченным. В школе положено только прочное основание, на котором образование созидается и довершается наукою же, в продолжение всей жизни. И это не так трудно теперь, когда епархиальные начальства везде почти заботятся о том, чтобы сельские церкви были снабжены всеми лучшими произведениями современной духовной литературы. В отношении же к проповедническому делу и опыт может быть лучшим наставником. Приходский священник имеет тысячу случаев изучить состояние своих прихожан и, лучше всякого постороннего, может знать степень понимания и религиозно-нравственные потребности своей паствы. Ему преимущественно и предлежит исполнение долга поучать прихожан вере и благочестию. Поэтому мы вправе ожидать проповедей для простого народа, первее всего, от просвещеннейших из сельских священников, и во-вторых, – от каждого в своем приходе¹². Тут не требуется особенного литературного достоинства; было бы истинное назидание. Но если священник сознаёт, что его поучения могут быть пригодны и для других, то почему не поделиться ими, издав их в свет? Средств для этого теперь достаточно. Можно помещать поучения в духовных периодических изданиях, которые никогда не откажут в нескольких страницах удачному и полезному опыту; можно издавать и отдельными книгами. Прекрасные опыты этого предъявлены уже обществу¹³. Таким образом первая причина того, что у нас не было поучений для простого народа, мало по малу устраняется, а со временем может и совершенно устраниться.

2. Если опыт показывает, что длинные поучения утомляют слушателей и славянский язык не понятен для них; то почему не устранить этих неудобств? Когда священник намеревается читать поучения, изданные св. синодом, то может, как замечено выше, разделять их и прочитывать при нескольких богослужениях по частям, пожалуй – может и сокращать. Краткий объем был едва ли не главнейшею причиной огромного успеха поучений пр. Путятина. Да и есть ли надобность предлагать разом много уроков? Известное всем краткое поучение преосвященного Иннокентия в великий пяток возбуждает в благочестивой душе не менее благоговейных чувств, как и пространное слово, а запечатлевается в памяти гораздо тверже. Правда, есть предметы широкие, которых нельзя удовлетворительно раскрыть в кратком поучении. Но почему не употребить такого же приема, какой употреблен пр. Путятиным в его поучениях о молитве? Почему, т.е., не разделить предмет на два, три и более поучения? Еще лучше не брать многосложных предметов. Одна благочестивая мысль, раскрытая даже с одной стороны, достаточна для назидания. Если бы священник почел нужным предложить прихожанам отеческие поучения, то не много потребуется времени и уменья – переложить их на язык, понятный для простого народа. Опыты подобных переложений показаны неоднократно в Воскресном чтении¹⁴. Мы не думаем сказать этим того, что славянский язык должен быть вовсе изгнан с церковной кафедры. Его нельзя изгнать, он сросся с языком народным, вошел по частям в его состав и живет одною с ним жизнью в устах народа. Стало быть, всё, что доселе в церковно-славянском языке живо, пусть и живет. Всякому, сколько-нибудь знакомому с богословскою и вообще религиозною терминологией, понятно, что многие догматические и нравственные слова, наименования Бога и Его свойств и действий не могут и не должны быть переводимы на язык народный, потому что не найдут в нем соответственных и приличных для себя выражений, и в буквальном переводе могут повести к ошибочным понятиям. Да и нет надобности переводить напр. слова: святый, Господь, спасение, таинство, грех, искупление, перст, уста. Эти и подобные слова освящены и уяснены для народа церковным и домашним употреблением; так пусть они и остаются для народа навсегда священными. В настоящее время, когда мы не имеем еще полного перевода Библии на русский язык, канонизированного церковью, и целые тексты, особенно из ветхого завета, благоразумнее и безопаснее употреблять по славянскому переводу. Тут дело не в словах, немногих и незаменимых, и даже не в отдельных выражениях, которые могут быть и поясняемы, если бы оказались неясными, но – в целом составе и складе речи. Все славянские слова, которые не обращаются в живой речи, не должны иметь места и в проповеди народной, тем менее имеют право сковывать ее славянские союзы: аще, кольми паче, убо и другие мертвые части речи. Впрочем в современных проповедях редко встречается этот недостаток, когда-то считавшийся если не совершенством, то необходимою принадлежностью церковной проповеди, по тому ложному убеждению, будто бы славянские слова придают священный характер речи.

3. Что же касается языка книжного, который большей частью употребляется в наших лучших проповедях, то заметим, что избежать его гораздо труднее, чем это кажется с первого раза. В настоящее время никто не станет противоречить той истине, что для народной проповеди самый лучший язык есть тот, которым говорит народ. Первым проповедникам евангелия дан был от св. Духа первее всего дар языков именно с той целью, чтобы в благовестии слова Божия кийждо слышал свой язык, в немже родился (Деян.2:8). Потребность говорить в проповедях народным языком чувствовали еще св. Димитрий Ростовский и преосв. Феофан Прокопович. Поучения св. Димитрия напечатаны в исправленном и измененном, по языку, виде. В рукописях, сохранившихся доселе, язык его поучений неодинаков. В иных поучениях преобладает речь южнорусская, в других западнорусская, а в некоторых славянско-русская. Равно и то, что у Феофана считают недостатком, т.е., употребление провинциального языка, по нашему мнению, было следствием намеренного стремления его сделать проповедь народной. Иначе не возможно объяснить, как св. Димитрий, который изложил Четии минеи таким правильным и изящным языком, не сумел употребить такой же язык в поучениях; невозможно также предположить, чтобы такой просвещенный архипастырь, как Феофан Прокопович, который знал многие мертвые и живые иностранные языки, не знал славянского языка, во всей его правильности и чистоте¹⁵. Конечно, хорошо было бы, продолжать эти опыты водворения простонародной речи на церковной кафедре. Провинциальные языки, под пером даровитых проповедников, доселе могли бы выработаться. Но дело поведено не так. Русский язык мало по малу сделался у нас господствующим в деловых бумагах и литературе, как светской, так и духовной, а языки областные остались не развитыми. Поэтому писать простонародным языком поучения гораздо труднее, чем книжным. И это должно сказать не только о провинциальных наречиях, но и о простонародном русском языке. Итак, пока простонародный язык не выработан, и вопрос об употреблении провинциальных языков на церковной кафедре остается не разъясненным, – проповеднику остается упрощать, по возможности, книжный русский язык, и настраивать его на простонародный склад. Для этого надобно поставить себя, так сказать, на место своего слушателя-простолюдина и подумать, как бы он сам выразил ту или другую мысль, если бы ясно сознавал ее, и – тогда уже и самому так излагать ее. Превосходные опыты в этом роде предложены в некоторых „Беседах сельского священника с прихожанами“. Но при этом должно иметь в виду, чтобы не проповедь унижалась до простонародной речи, а речь облагороживалась мало по малу и возвышалась до возможности выражать священные истины религии.

4. С упрощением языка должно нераздельно идти и упрощение мысли. Даже последнее должно предшествовать первому. Нет сомнения, что и простому народу, как и просвещенным людям, равно нужно сказать всю волю Божию; поэтому все истины религии, и простые и возвышенные, могут и должны быть предметом церковных поучений для простого народа; нужен только порядок и выбор. Но сельские священники, конечно, не предложат простолюдинам твердой духовной пищи прежде легкой и удобоприемлемой, – будут учить их тем добродетелям, которые необходимее других в их состоянии и не станут нападать на те пороки, которых не замечают у своих пасомых. Вопрос тут только в том, в каком виде предлагать народу святые истины веры? Нужно ли, говоря яснее, искуственное расположение мыслей в поучении к простому народу? По нашему мнению, не нужно. Предметы, преподающиеся с церковной кафедры, так важны сами по себе и священны для народа, что нет никакой надобности reddere auditores docites, attentos, benevolos. Положим впрочем, что короткий и хороший приступ не мешает, но к чему составлять его хитро да мудро, и скрывать в конце его главную мысль поучения? Не лучше ли, в самом начале, сказать: будем говорить о том-то? Тогда слушатель сразу поймет, в чем дело и к чему направлены все слова проповедника. Зачем утомлять непривычное внимание простолюдина, ведя его к искомой истине через длинный ряд многосложных и запутанных умозаключений? Не лучше ли доказывать для него проще и раздельнее, наприм. хоть так, как доказывает пр. Путятин в слове перед св. причастием?¹⁶ Короче, форма слова, которая у нас есть самая употребительная, для простого народа есть самая неудобная. Гораздо пригоднее для него катехизические поучения по вопросам и ответам, аналитические беседы и краткие поучения. Во всех этих родах мы имеем не только опыты, но и образцы.

Но пособием и руководством для сельских проповедников всё-таки могут и должны оставаться проповеди известных проповедников-архипастырей. В каком отношении? – В них сельский пастырь найдет всегда полное и безошибочное раскрытие догматических истин, частью с таких сторон, с каких не раскрывает, по краткости, наука; в них он найдет решение важных и трудных вопросов религиозно-нравственных; в них он должен поучаться тому духу кротости, благоприветливости, тому благоговению и святости, которые должны и живо говорить и укреплять немощное слово сельских пастырей. Наконец, обращая внимание на духовную приятность и священное достоинство языка знаменитейших проповедников-архипастырей, сельский пастырь может иметь в виду мало по малу возводить и свою простую речь к подобным совершенствам.

В настоящее время общественное внимание обращено на просвещение простого народа. В этом благородном деле принимают yчаcтиe все классы образованных людей только по любви к человечеству, а сельские пастыри должны способствовать успеху этого дела и по любви христианской, по ревности ко спасению пасомых.

Обучение грамотности есть только пособие в этом деле, и, как телесное обучение, вмале есть полезно (1Тим.4:8). Истинное же просвещение народа должно начаться и совершиться обучением его благочестию, которое на все полезно есть (Там же). Где же приличнее и удобнее сделать это, как не с церковной кафедры? Теперь, когда и сам народ сознаёт необходимость выйти из состояния невежества, удобнее всего сделать то, что, по указанным выше обстоятельствам, не сделано прежде, т.е. заохотить народ к слушанию церковных поучений. Следует только благовременне, т.е. каждую литургию, неопустительно сказывать поучения. Народ не отяготится слушанием их, если они будут кратки по объему, ясны по мысли, не затейливы по способу развития ее и по языку. Он скоро поймет их назидательность и потребность и полюбит их непременно. Когда простой народ познакомится ближе с книжным языком, а этого с уверенностью можно ожидать, тогда благовременно будет предлагать ему и поучения, не чуждые всех требований проповеднического искусства: а дотоле простые души должно и поучать словом возможно-простым и безыскусственным.

Мы уверены, что большинство сельских пастырей разделяет наши мнения о церковной проповеди для простого народа, – и предлагаем здесь замечания о ней в связи с основаниями, на которых утверждается убеждение в справедливости их, с той целью, чтобы и убеждения сельских пастырей сделать тверже. А кто имеет твердые убеждения, тот действует всегда в пользу того дела, в справедливости которого убежден.

Напутствование святыми таинствами больных христиан есть одна из важнейших обязанностей священника. И потому неисполнение этой обязанности есть и тяжкий грех пред Богом, и важное преступление против церковных законов¹⁷. Не говорим о тех неприятных случаях, когда собственно от нерадения священника больные умирают без напутствования святыми таинствами. Подобные случаи, слава Богу, весьма редки. Но считаем за грех умолчать о том, что в некоторых случаях многие священники, единственно по недоумению, лишают болящих причащения святых таин, и таким образом допускают их умереть без этого самого важного предсмертного напутствования.

Известно, что христианское напутствование умирающих состоит из следующих действий: 1) слов увещания и утешения, 2) исповеди и 3) причастия святых таин¹⁸, и из них самое нужнейшее и спасительнейшее есть причастие святых таин, почему и заповедано, чтобы пресвитер не усыпно наблюдал, дабы больные без оного не отходили в вечность¹⁹. А между тем многие священники, по не писанному-ль преданию, или по собственному ошибочному умозаключению, быв призваны к одру болящих, по исполнении первых двух действий напутствования, не исполняют третьего, и именно – в следующих случаях: 1) когда болящий в тот день ел и пил, 2) когда больная женщина в состоянии обычных регул и после родов, и 3) когда у болящего бывает рвота. Особенно последний случай, сколько нам известно, для весьма многих священников нашей местности служил и доселе служит препятствием в причащении болящих, почему во время эпидемической холеры весьма многие умерли без причащения святых таин, что значится и по метрическим книгам. В оправдание свое священники говорят, что в подобных случаях они опасаются уничижить святые тайны.

Конечно, необходимо питать самое глубокое благоговение к святым тайнам и беречься и самомалейшего унижения их. И если нет смертной опасности, то причащение болящего, принявшего пищу, почему не отложить и до следующего утра? Но если больной опасен, то должно причастить его немедленно²⁰. И хотя бы при этом и сам болящий выражал опасение о своем недостоинстве, священник должен успокоить его надеждою на милосердие Божие и причастить. Несправедливо также лишать святого причащения и женщин, о которых упомянуто выше, когда есть опасность близкой смерти их. Христос не возгнушался жены кровоточивой. Что касается до рвоты, сопровождающей некоторые весьма опасные болезни, то и она не должна служить препятствием для причащения, потому что на этот случай не отыскано нами в церковных правилах никакого запрещения, а оно непременно было бы, если бы рвота у болящих признана была основательным препятствием к тому. Запрещается только давать причастие мертвым²¹ и изумленным, или обмершим²², а затем всякого православного христианина, умирающего в чувстве покаяния, священник должен причастить, хотя бы умирающий был и не его прихода, хотя бы даже состоял под запрещением причащения²³. В смертном случае повелевается причастить и бесноватых²⁴. На случай рвоты есть, впрочем, предостережение, не возбраняющее причащение, а оберегающее святые тайны по причащении. Именно, в „Учительском известии“, прилагаемом при служебниках, есть такое наставление: аще по причащении святых таин абие приключится иерею изблевати, блевотины да сгребутся в льняныя сгребия, и в чистый сосуд да вложатся, и сохранятся, дóндеже добре изсохнут, и тогда в текущую реку да измещутся, или на плинфе или чистом камени да сожгутся, такожде и земля, на нейже падоша, да остругана и сожжена будет, пепел же под престол да вкопается или в реку да измещется. Это наставление священнику может относиться и ко всем причащаемым, особенно больным, и должно быть внушаемо им в потребных случаях, особенно когда известно будет, что больные имели рвоту до причащения. Само собою разумеется, что не возможно причастить болящего во время самого припадка рвоты, не благоразумно также приобщать и тогда, когда можно скоро ожидать возвращения этого припадка.

Как замечено нами выше, многие священники на счет этого предмета имеют противоположные убеждения. Желательно было бы узнать в подробности основания, на каких опираются их убеждения. Может быть, они более правы, нежели мы, и не им, а нам придется исправить наше недоумение. Если же они не имеют ничего сказать, кроме опасения уничижить святые тайны, о чем замечено выше: то это опасение в вышеприведенных случаях не должно служить препятствием к причащению больных, находящихся в опасности скоро умереть. Опасность эту могут видеть старые священники по навыку распознавать признаки близкой кончины, а молодые – по указанию врачебной науки, с которою они теперь довольно знакомы. Само собою разумеется, что еще лучше в этом случае руководствоваться показанием врача, где только он есть, например, – в помещичьих имениях.

Г. Поречье.

а) Епархии первого класса:

1) Митрополит Киевский и Галицкий и Священно-Архимандрит Киево-печерской Лавры Арсений.

Викарий: Епископ Чигиринский Серафим (местопребывание в Златоверхом Михайловском монастыре).

2) Митрополит Новгородский (он же и Санктпетербургский, Эстляндский и Финляндский и Священно-Архимандрит Александро-Невской Лавры, см. ниже 4) Исидор.

Викарий: Епископ Старорусский Феофилакт (местопребывание в Новгороде).

3) Митрополит Московский и Коломенский и Священно-Архимандрит Троицко-Сергиевой Лавры Филарет.

Викарий: Епископ Дмитровский Леонид (местопребывание в Москве).

4) Митрополит Санктпетербургский... (он же и Новгородский, смотр. выше 2).

Викарий: Епископ Ревельский Леонтий (местопребывание в Санктпетербурге).

б) Епархии второго класса.

1) Архиепископ Казанский и Свияжский Афанасий.

Викарий: Епископ Чебоксарский Никодим.

2) Архиепископ Астраханский и Енотаевский Афанасий.

3) Епископ Тобольский и Сибирский Феогност.

4) Архиепископ Ярославский и Ростовский Нил.

5) – – Псковский и Порховский Евгений.

6) – – Рязанский и Зарайский Смарагд.

7) Епископ Тверской и Кашинский Филофей.

8) Архиепископ Херсонский и Одесский Димитрий (кафедра в Одессе).

Викарии: 1) Епископ Новомиргородский Антоний (местопребывание в Херсоне) и 2) Епископ Мелитопольский Кирилл.

9) Епископ Таврический и Симферопольский Алексий (местопребывание в Симферополе).

10) Митрополит Литовский и Виленский Иосиф (кафедра в Вильне).

Викарии: 1) Епископ Брестский Игнатий (кафедра в Гродне); 2) Епископ Ковенский Александр (кафедра в Ковне).

11) Архиепископ Варшавский и Новогеоргиевский Иоанникий.

12) – – Рижский и Митавский Платон.

13) – – Могилевский и Мстиславский Евсевий.

14) – – Черниговский и Нежинский Филарет.

15) – – Минский и Бобруйский Михаил.

16) – – Подольский и Брацлавский Иринарх (кафедра в Каменце-Подольском).

Викарий: Епископ Винницкий Израиль (местопребывание в Шаргороде).

17) Архиепископ Кишиневский и Хотинский Антоний.

18) – – Олонецкий и Петрозаводский Аркадий (кафедра в Петрозаводске).

19) – – Донской и Новочеркасский Иоанн.

20) Епископ Иркутский и Нерчинский Парфений.

Епархии третьего класса.

1) Епископ Екатеринославский и Таганрогский Леонид.

2) – – Калужский и Боровский Григорий.

3) – – Смоленский и Дорогобужский Антоний.

4) – – Нижегородский и Арзамасский Нектарий.

5) – – Курский и Белгородский Сергий.

6) – – Владимирский и Суздальский Иустин.

7) Архиепископ Полоцкий и Витебский Василий (кафедра в Витебске).

8) Епископ Вологодский и Устюжский Христофор.

9) – – Тульский и Белевский Никандр.

10) – – Вятский и Слободский Агафангел.

11) – – Архангельский и Холмогорский Нафанаил.

12) Архиепископ Воронежский и Задонский Иосиф.

13) Епископ Костромской и Галичский Платон.

14) – – Тамбовский и Шацкий Феофан.

15) – – Орловский и Севский Поликарп.

16) – – Полтавский и Переяславский Александр.

17) – – Волынский и Житомирский Антоний.

Викарий: Епископ Острожский Иерофей (местопребывание в Житомире).

18) Архиепископ Пермский и Верхотурский Неофит.

Викарий: Епископ Екатеринбургский Варлаам.

19) Епископ Томский и Енисейский Порфирий.

20) Архиепископ Пензенский и Саранский Варлаам.

21) Епископ Саратовский и Царицынский Евфимий.

22) – – Харьковский и Ахтырский Макарий.

23) – – Уфимский и Мензелинский Филарет.

24) – – Симбирский и Сызранский Евгений.

25) – – Кавказский и Черноморский Игнатий.

26) Архиепископ Камчатский, Курильский и Алеутский Иннокентий (кафедра в Ново-Архангельске).

Викарии: 1) Епископ Новоархангельский Петр, 2) Якутский Павел.

27) Епископ Самарский и Ставропольский Феофил.

28) – – Оренбургский и Уральский Антоний.

г. Грузинский екзархат:

Экзарх Грузии, Архиепископ Карталинский и Кахетинский Евсевий (кафедра в Тифлисе).

Викарии: Епископ Горийский –

1) Епископ Имеретинский Гавриил.

2) – – Мингрельский Геронтий.

3) – – Гурийский Гавриил. –

4) – – Абхазский...

Преосвященные живущие на покое:

Архиепископы:

1) Евгений, бывший Ярославский, Член Св. Синода и Присутствующий в Московской Синодальной Конторе (местопребывание в Московском Донском монастыре).

2) Ириней, бывший Иркутский (местопребывание в Толгском монастыре Ярославской Епархии).

3) Антоний, бывший Минский (местопребывание близ Минска, в урочище Пустынька).

4) Евлампий, бывший Тобольский (местопребывание в Свияжском Богородицком монастыре).

5) Гавриил, бывший Рязанский и Зарайский (местопребывание в Рязанском Ольгове монастыре).

6) Павел, бывший Черниговский и Нежинский (местопребывание в Переяславском монастыре Владим. губ.).

7) Анатолий, бывший Могилевский и Мстиславский (местопребывание в Гербовецком монастыре Кишиневской Епархии).

8) Илиодор, бывший Курский и Белгородский.

Епископы:

9) Иннокентий, бывший Екатеринославский (местопребывание в Старо-Харьковском Преображенском монастыре).

10) Николай, бывший Тамбовский (местопребывание в Предтеченском Трегудаеве монастыре Тамбовской Епархии).

11) Иеремия, бывший Нижегородский (местопребывание в Нижегородском Печерском монастыре).

12) Иоанникий, бывший Кавказский (местопребывание в Нежинском Благовещенском монастыре Черниговской Епархии).

13) Иоанн, бывший Гурийский (местопребывание в Гаенатском монастыре Имеретинской Епархии).

14) Герман, бывший Имеретинский.

15) Иона, бывший Екатеринбургский.

1860-го года ноября 30-го дня, в отведенном мне от общества для жительства доме, мною открыта безмездная школа для детей казачьего сословия Новороссийского казачьего войска. Прежде сего, я постепенно приглашал прихожан отдавать детей в училище, а в означенный день, по окончании богослужения в церкви, прихожане с малолетними детьми отправились в мою квартиру; в след за ними и я поспешил туда с причетниками, отслужил молебен и окропил прихожан св. водою. В тот день поступило в нашу школу только 6 учеников, а в настоящее время, благодаря Бога, состоит уже 15 мальчиков и 3 девочки; надеюсь что, с помощью Божией, впредь будет еще более учащихся.

Преподаванием учения занимаюсь я сам и дьячек Павел Окулов, который, находясь под надзором моим, ходит неопустительно в училище.

Началось учение с букваря: по-славянски и граждански. Молитвы вообще и десять заповедей учат наизусть. За тем – предметами обучения служат часослов, псалтирь и чистописание; а 4-м из учащихся я преподаю: катехизис, священную историю и 1-ю часть арифметики. Некоторые из учащихся читают уже в церкви на клиросе часы и псалтирь.

Священник Иаков Попов

Хутор Михайловка

Хочете ли найти клад, сокровище? – Думаю, что всякий скажет: почему не хотеть, кто себе не желает добра! – Так советую припомнить притчу: подобно есть царство небесное сокровищу, сокровенну на селе... еже обрет человек, продает вся, елика имать и купует село то (Мф.13:44). Почему не сказано в евангелии: подобно есть царствие небесное сокровищу, сокровенну во граде, но – на селе? Не потому ли, что в городе много воров, чтоб не раскрали его? Но тать не подкапывает его, ни крадет (–6:20). От чего же оно сокрыто не в городе, а на селе?

Есть поверье, будто бы клады иногда сами собою, без помощи рук человеческих, переходят с места на место. Это – вымысл, неправда; не верю я этому; но то достоверно знаю, что сокровище царствия небесного переходит с места на место, и где ему понравится, там и обитает, а где не полюбится, оттуда исходит, глаголя: се оставляется дом ваш пуст (–23:38).

Было некогда сокровище царствия небесного во граде, внутрь нас; но, знать, ему не понравилось городское житье. Почему? – Потому, говорит Давид, что беззаконие и пререкание во граде, и не оскуде от стогн его лихва и лесть (Пс.54:10, 12); а где беззаконие и пререкание, лихва и лесть, там тесно царству небесному. Не любит оно небогоугодных дел, достойных ада, и, знать, обошло царство небесное все места в городе, ища себе покоя, – и не нашло.

Приходило оно в сокровищницы князей, бояр и прочих именитых людей, увидело там многие богатства, собранные грабительством, хищением, от обид и слез людских. Не полюбилось ему помещаться с неправедным сокровищем и отошло оно далее от нечестного собрания.

Пошло небесное царство в ряды торгующих людей и подумало: здесь всяк имеет всё от своего труда, здесь нет ни грабежа, ни обид; здесь и я поселюсь. Смотрит, как производится купля и продажа, и – что же видит? Один другого обманывает, друг другу лжет; худое продают вместо хорошего, цену берут неподобающую, кленутся, ротятся не по правде. Немедленно ушло оттуда царство небесное.

Пошло небесное царство в приказы, в ратуши, мысля: там судятся все племена и язы́цы, там судии правду творят, там и поселюся. И – вот встречает оно плачущего пророка Михея. – Чего ты, пророче святый, плачешь? У, люте мне, яко не обретается богобоязливый на земли и исправляющаго (правду творящего) несть в человецех. Князь просит (даров) и судия мирная словеса глаголет, а душа его помышляет зло (Мих.7:2, 3). Услышавши это, небесное царство и само увидевши неправедный суд, творимый за взятки, отошло оттуда.

Идет царство небесное некоторою улицею в городе, и, приблизившись к палатам какого-то вельможи, услышало там глас веселящихся, пирующих, поющих и ликующих, и подумало: здесь люди собрались по любви, а где любовь, там и Бог! Здесь и мне прилично быть. – Вошло царство небесное в вельможеские палаты, видит ядущих и пиющих, – но, вместо хлеба, снедающих людей Божиих. Друг друга охуждает и осуждает, друг другу злое мыслит: словами льстит, а сердцем коварствует. Скорее удалилось и оттуда царство небесное.

Вот идет себе царство небесное, и встретил его пророк Давид и спросил: откуда ты и куда идешь? Рассказало царство небесное Давиду, где было и что видело; искало-де себе места в городе и не нашло; теперь, говорит, пойду к простому народу Божию, потому что всякая простая душа свята пред Господом; межь простыми людьми и поселюся. А святый Давид отвечает: не найдешь ты места и в простом народе; потому что вcu уклонишася, вкупе непотребны быша, несть творяй благое, несть до единаго (Пс.52:4). В народе-то и беззакония: воровство, грабежи, и другие скверные дела, о которых не только говорить, но и воспомянуть стыдно.

Стало небесное царство и думает: где же мне деваться? Пойду, говорит, в храм Божий, в церковь святую, – уж там, конечно, найду покой. Писано есть: Господь во храме святем своем (Пс.10:3); стало быть, и мне пригодно быть в церкви. Вошло царство небесное в церковь, смотрит, что там делается. Вот видит, что одни дремлют, а другие разговаривают о внешних попечениях; иной в церкви стоит только телом, а умом не молитве внемлет, но не весть о чем мечтает, и все далече сердцем отстоят от Бога. Клирики читают и поют без внимания. Видя и слыша это, воспомянуло царство небесное писание: дом Мой дом молитвы наречеся, вы же сотвористе его вертеп разбойником (Лк.19:42), – и рече: несть се дом Божий, но вертеп; иду отселе прочь.

Так-то царствие Божие, не найдя себе нигде места в городе, воспомянуло словеса Божии, сказанные в пророчестве: изыдите от среды людей сих, и нечистоте их не прикасайтеся (Ис.38:42). И вышло оно из города и дошло до некоего села, – смотрит, что в нем делается. И вот видит, что одни бедствуют в последней нищете, другие истаевают от голода, многие плачут и воздыхают. Видя это, возлюбило небесное царство жить на селе и сказало: вот где мое пристанище, вот где я поселюся! Пишется, что царствие небесное нудится и нуждницы восхищают е (Мф.11:12); значит, и мне подобает быть между людьми, терпящими нужду. И после этого царство небесное вселилось на селе, а святое евангелие и записало это следующими словами: подобно есть царство небесное сокровищу, сокровенну на селе.

Какое же это село? Не думай кто-либо, что евангельское слово: село значитъ селение или деревню. Село означает землю, поле, ниву, пашемую и засеваемую, как и в другом месте евангелия говорится: купиша село скудельниче (Мф.27:7), т.е. землю, ниву купили. Мы же, сообразно с своим намерением, назовем здесь селом человека.

Человек христианин, приемлющий в сердце свое семена словес Божиих, подобен селу, т.е. ниве, пашемой и засеваемой, от которой Господь наш требует духовных плодов. Плод же духовный, по Апостолу, есть любы, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание (Гал.3:22, 23). И как нива, если не будет вспахана и возделана, не принесет никакого плода, хотя бы на ней и посеяны были семена: так и человек, если не изорется бедами, скорбями, напастями, досаждениями и искушениями, попускаемыми от Бога, если т.е. не будет иметь терпения, то не принесет плода добрых дел, не обогатится духовным сокровищем. – Какое же в этом селе, т.е. человеке сокровище скрыто? Не погрешу, если назову сокровищем человеческое сердце. Какие именно находятся богатства и драгоценные вещи в этом сокровище сердца человеческого? Кто знает, кто нам скажет? – Святый Макарий египетский, в постнической книге своей, говорит: „сердце есть малый сосуд, но в нем вмещаются все предметы: там Бог, там ангелы, там жизнь и царство, там небесные грады, там сокровища благодати“. – Слышите, какие неоцененные предметы скрываются в сердце человеческом! Что дороже Бога и ангелов, что драгоценнее жизни и царства, кто найдет цену небесным градам, кто изочтет сокровища благодати? И всё это сокровиществуется в сердце человеческом. Имамы сокровище сие в скудельном сосуде (2Кор.4:7).

Но чем приобретаются в сердце сии пребогатые сокровища? Воистину – только терпением. В терпении вашем стяжите (Лк.21:19) душевное богатство. Итак кто хочет собрать себе духовное сокровище, тот стяжи село терпения и плод твори в терпении. Аминь.

III.

Евангельская история еще очевиднее свидетельствует, что последняя вечеря Иисуса Христа не была пасхальною.

Св. евангелисты, говоря о последней вечери Спасителя, означают ее словом δειπνον: δειπνῷ γενομένῳ, говорит евангелист Иоанн (13:2); μετὰ τό δειπνῆσαι, выражается ев. Лука, описывая происшествия, бывшие во время сей вечери (22:20). Не удаляясь от понятия, усвоенного сему слову общим употреблением, не приписывая ему произвольно такого значения, какого оно никогда не имело на языке писателей священных, нельзя не видеть в последней вечери Спасителя вечери обыкновенной, т.е не пасхальной. Слово δέιπνον, по употреблению своему на языке писателей священных, означает: или простой ужин – принятие пищи в вечернее время (Ин.13:2. и др.), или же вечерю торжественную, какое-нибудь собрание, пир (Мк.6:21); впрочем в последнем случае это слово почти везде употребляется с прилагательным, но никогда оно на языке библейском не значит вечери пасхальной. Пасхальная вечеря у св. писателей никогда даже не называется вечерию, а просто пасхою, учреждением или вкушением пасхи. И сотвориша пасху в четвертыйнадесять день месяца от вечера (Иис. Нав.5:10); и пожроша пасху в четвертыйнадесять день месяца втораго (2Пар.30:15). Так выражаются св. писатели о вечери пасхальной!..

Все евангелисты и апостол Павел – хлеб, употребленный Иисусом Христом на последней вечери, называют ἄρτος. Что это за хлеб? Имеем основания думать и утверждать, что хлеб, преломленный Иисусом Христом на последней вечери, был не опресночный – особенный, но обыкновенный, квасный. Хлеб, который иудеи должны были употреблять во время пасхальной вечери, называется везде в св. писании опресноками (ἅζυμος), и это название его – собственное, исключительное, никаким другим словом не заменяемое²⁷. Отсюда и самый праздник пасхи в библии часто называется праздником опресноков и днями опресночными (Лк.22:1; Деян.12:3). А слово ἄρτος в св. писании нового завета, когда оно употребляется в значении собственном, а не переносном, всегда значит хлеб обыкновенный, ежедневно употребляемый, квасный (Мф.6:11. Мк.2:26; Лк.6:4 и пр.). Так всегда понимали это слово греки, которым, без сомнения, значение его и употребление были известнее, нежели латинянам. В ХI-м веке, в лице константинопольского собора, вся восточная церковь защищала употребление квасного хлеба в таинстве причащения между прочим тем, что „в евангелии читается слово ἄρτος которое, по употреблению, означает хлеб поднявшийся – вскисший²⁸. У последующих писателей греческой церкви это доказательство было одним из сильнейших; они вооружались им против опресноков, употребляемых римскою церковью в таинстве евхаристии.

Филологическое доказательство того, что хлеб на последней вечери Спасителя был квасный, подтверждается историей всей первенствующей церкви, которая всегда совершала таинство евхаристии на простом квасном хлебе. Достоверно известно, что от самых времен апостольских, для совершения евхаристии, избирали хлеб из народных приношений; а этот хлеб, без всякого сомнения, был общеупотребительный, т.е. квасный, потому что из остатков сих приношений обыкновенно учреждалась вечеря любви, и ими содержались клир и бедные²⁹. Кроме сего, древние ясно говорят, что хлеб, употребляемый ими в евхаристии, есть хлеб обыкновенный, который они приготовляют для домашнего употребления. Так св. Амвросий – хлеб, приготовленный для евхаристии, называет хлебом общеупотребительным³⁰. Так Мелхиад, Сириций³¹, Иннокентий³² – первосвященники римские – вещество (материю) евхаристии прямо называют хлебом квасным, а не опресноками. Что же касается опресноков, то употребление их в таинстве причащения в древности мы находим у одних только евионитов, которые, по свидетельству Епифания, в своих ежедневно-совершаемых таинствах употребляли опресноки и воду³³. Впрочем сам же Епифаний, упоминая о таком обыкновении, говорит о нем, как о обыкновении новом, частном, стоющем осуждения. В западной церкви, по сознанию самих же римских богословов, опресноки явились довольно поздно³⁴, и вошли в обыкновение в следствие злоупотребления. Кардинал Бона о происхождении обычая употреблять опресноки в евхаристии пишет так: „более осьми веков в западной церкви употребляем был хлеб квасный; но, в конце девятого века, введено употребление опресноков. Поводом к сему было то, что в непраздничные дни причащался один священник, и народ или вовсе не приносил хлеба для евхаристии, или приносил не способный к сему, поэтому приготовление хлеба для священнослужения относилось к священникам и клиру. А так как опресноки приготовлять гораздо удобнее, и долее можно сохранять: то начали употреблять их вместо квасного хлеба“³⁵. Всеобщее обыкновение первенствующей и всей древней церкви совершать таинство евхаристии на квасном хлебе, без сомнения, основывается на примере самих апостолов, которые, совершая сие таинство везде и всегда, без заблаговременного приготовления, употребляли для сего хлеб обыкновенный, бывший в ежедневном употреблении, – следовательно квасный. Но на каком основании сами апостолы употребляли хлеб квасный? Без сомнения, на том основании, что сам Божественный Учредитель сего таинства совершил его на квасном хлебе, а не на опресноках. У самих апостолов могли бы возникнуть недоумения о сем предмете, если бы употребление квасного хлеба в евхаристии не основывалось на примере Иисуса Христа, подобно тому недоумению, которое возмутило их по случаю вопроса – должно ли обрезывать, по закону Моисееву, христиан из язычников, или нет (Деян. 15 гл.). Тем более недоумения и возражения против употребления квасного хлеба в евхаристии (если бы он употреблялся не по примеру Иисуса Христа, т.е. если бы сам Иисус Христос совершил таинство евхаристии на опресноках, а не на квасном хлебе), могли бы возникнуть со стороны ближайших учеников апостольских – христиан из иудеев, которые крепко стояли за ветхозаветные обряды, и – уже, после долгих споров, оставляли их. Если же хлеб, преломленный Иисусом Христом, во время Его последней вечери с учениками, был обыкновенный – квасный, а не особенный – опресночный; то и вечеря Спасителя была простая, обыкновенная, а не пасхальная. Это очевидно и из того, что во время пасхальной вечери употреблялся только пресный хлеб, квасного же хлеба нельзя было есть в это время: седмь дней, говорит закон, опресноки ядите, от перваго же дне измите квас из домов ваших: всяк, иже снесть кисло, погибнет душа та от израиля (Исх.12:15). Квасный хлеб даже не мог быть в доме во время пасхальной вечери. Иудеи, исполняя приведенный закон во всей его строгости, еще на кануне праздника пасхи, производили по всем домам тщательный обыск, имевший целью совершенное истребление в домах всего квасного³⁶.

Что же касается некоторых мест в евангелии, напр. Лк.22:15; Мф.26:19; Мк.14:16; Лк.22:13, которые, по видимому, говорят, что Иисус Христос, когда установил таинство евхаристии, совершил пасхальную вечерю, то места эти не решительны, и не ведут прямо к тому заключению, которое можно выводить и выводят из них с первого взгляда.

Первое место (Лк.22:15), которое читается так: желанием возжелех сию пасху ясти с вами, прежде даже не прииму мук, – отцы и учители церкви изъясняют не о пасхе иудейской, но о таинстве евхаристии, – чем и объясняют особенную важность последней вечери и сильное желание Иисуса Христа совершить ее вместе с учениками прежде своей смерти. „Слова: желанием возжелех пасху сию ясти с вами, сказанныя апостолам, означают, – говорит св. Златоуст, – предать вам новые установления, и даровать пасху, чтобы чрез нее соделать вас духовными“³⁷. По Евсевию, пасха, которую Иисус Христос желал есть с учениками прежде своей смерти, значит таинство нового завета, т.е. евхаристию³⁸. Так, конечно, понимали приведенное место и все те учители греческой церкви, которые утверждали, что последняя вечеря Спасителя не была пасхальною. Такое изъяснение отцев и учителей церкви основывается на смысле слов самого же Иисуса Христа. Сказавши: желанием возжелех..., Он прибавляет: глаголю бо вам, яко отселе не имам ясти от нея, дóндеже скончаются во царствии Божии. Слово дондеже, заменяемое у других евангелистов выражением до дне того, указывает на какое-то определенное время, в которое Иисус Христос опять будет вкушать сию пасху, т.е. ту, которую ел с учениками на последней вечери. Но, по воскресении своем, Иисус Христос никогда не вкушал пасхи иудейской; следственно под пасхою, которую Он ел с учениками на последней вечери, и которую, по Его же слову, Он опять вкусит некогда, нельзя разуметь пасхи иудейской.... Время, когда Иисус Христос опять будет есть пасху, вкушенную Им на последней вечери, определяется словами: пока она не совершится в царствии Божием (Лк.22:16). Что разуметь здесь под царствием Божиим? Разуметь ли, вместе с Златоустом³⁹, воскресение Иисуса Христа, после которого Воскресший, как Он сам свидетельствует, получил всякую власть на небеси и на земли, и сокородневное пребывание Его на земле, когда Он благословлял и преломлял хлеб, ел и пил вместе с учениками (Лк.24:30; Деян.1:4; 10:41); или же, вместе с Иеронимом, разуметь церковь Христову, которая есть и называется царством Божиим (Мф.13:47 и пр.)? Как ни понимать выражение – дондеже совершится в царствии Божии, во всяком случае, очевидно, под пасхою, о которой говорит Иисус Христос в приведенном месте, должно разуметь не ветхую иудейскую пасху, но пасху новую, христианскую, пожертую за нас, – спасительное тело и божественную кровь Господа нашего Иисуса Христа.

Указанные нами, прежде, места из евангелистов Матфея, Марка и Луки, свидетельствующие о том, что ученики, по повелению своего божественного Учителя, приготовили пасху ἡτοίμασαν τὸ πάσχα, нисколько не наводят на ту мысль, что последняя вечеря Спасителя была пасхальной. Евангелисты, в показанных местах, говорят только, что ученики приготовили пасху; но, чтобы эта приготовленная пасха была снедена Иисусом Христом, – об этом ни слова. Приготовлять пасху, как-то: купить пасхального агнца, который собственно и назывался пасхою, осмотреть его, приготовить муку и воду для опресноков и пр.⁴⁰, – всё это можно было делать за несколько дней до праздника пасхи. По закону Моисееву, пасхального агнца можно было приготовлять за 4 и 5-ть дней до пасхи, именно – с 10-го числа первого месяца (Исх.12:3). Иисус Христос, хотя и знал, что Он пострадает прежде праздника пасхи, и что следовательно не будет совершать пасхальной вечери, позволил апостолам, по их желанию, заботиться, по обыкновению, об этом приготовлении, из снисхождения, из любви к ним, дабы преждевременно не сокрушить их сердца решительною вестью о скорой с ними разлуке.

Вот в самой евангельской истории основания, показывающие, что последняя вечеря Иисуса Христа с учениками не была пасхальною!..

В заключение нашего исследования о последней вечери Иисуса Христа с учениками и в подтверждение того мнения, что эта вечеря не была пасхальною, считаем не лишним напомнить, что это мнение, древнее по своему происхождению, во все времена имело своих ученых защитников. В первый раз это мнение встречается у священномученика Ипполита (жившего в 3-м веке), ученика Иринея Лионского , который думает, что Иисус Христос от вкушения законной пасхи возбранен был временем своего страдания. В предисловии к александрийской летописи находится мнение, приписываемое Петру епископу александрийскому и похваляемое Казавбоном, Петавием и Ламием, что Иисус Христос во время последней вечери не вкушал пасхального агнца. Свидетельство сие, хотя и не прямо, защищает мнение Ипполита: если Иисус Христос не ел пасхального агнца перед своею смертью, то, значит, Он не вкушал и пасхальной вечери; ибо пасхальная вечеря в том и состояла, что во время оной снедаем был агнец пасхальный с опресноками и горькими травами. В той же хронике приводится, под именем Климента александрийского, мнение, что Спаситель не вкушал на своей последней вечери пасхи, хотя она и была приготовлена апостолами. Подобное же мнение находим у Филопона, Метродора и еще двух безыменных писателей, которых приводит Фотий. В ХІ-м веке, когда между греками и римлянами произошел спор, по случаю употребления римскою церковью опресноков в таинстве евхаристии, писатели восточной церкви – Кедрин, Никита Пекторат, неосновательность такого нововведения доказывали между прочим тем, что последняя вечеря Спасителя не была пасхальною.

Итак согласно с евангельскою историей думаем, что последняя вечеря Иисуса Христа с учениками, совершенная целым днем прежде всеобщего законного празднования пасхи, когда Иисус Христос ни законно, ни противозаконно не мог есть пасхальной вечери, не была пасхальною; и что следовательно Иисус Христос не ел, во время сей вечери, ни пасхального агнца, ни опресноков, и – таинство евхаристии, установленное на сей не пасхальной вечери, совершено было на хлебе квасном. По сему, по примеру самого Господа нашего Иисуса Христа, православная греко-российская церковь и доселе совершает, как и всегда совершала, святейшее таинство евхаристии на квасном хлебе.

Свящ. Михаил Богданов

Следуя апостольской заповеди: подобает епископу быти держащемуся вернаго словесе по учению, да силен будет и утешати в здравом учении, и противящияся обличати (Тит.1:9), древние христианские пастыри прежде всего останавливали внимание на слове Божием: „первым предметом их занятий были книги, которые Дух начертал языком святых мужей“⁴¹. Прилагая великое старание о том, чтобы слово Христово вселялось в них богатно (Кол.3:16)⁴², они непрестанно прилежали чтению книг Божественных⁴³, день и ночь проводили в сем благочестивом упражнении⁴⁴, весь ум свой влагали в разумение Божественного писания⁴⁵, и этому священному занятию отнюдь не предпочитали чего-либо другого. „Я первый из хвалителей мудрости, – свидетельствует о себе св. Григорий Богослов, – первый из упражняющихся, или, по крайней мере, желающих упражняться в Божием слове. Я никогда не предпочту сему занятию чего-либо другого, дабы сама Мудрость не назвала меня жалким как уничижителя мудрости и образования“⁴⁶. Подобным образом об Оригене известно, что „в занятии св. писанием проходили у него и дни и ночи; чтение сменяло молитву, молитва – чтение“⁴⁷.

Это благочестивое рвение, которое древние пастыри имели к чтению писания, возбуждалось уверенностью в высоком достоинстве слова Божия. „Евангелие, – говорит блаженный Августин, – есть тоже, что уста Иисуса Христа; и хотя Иисус Христос теперь на небе, но Он не престает еще посредством евангелия беседовать с нами на земле“⁴⁸. Сие-то высокое уважение к слову Божию, сия-то живая уверенность пастырей, что в то время, как они читают содержащиеся в евангелии Христовы слова, Христос сам беседует с ними, побуждали их с благоговением внимать глаголам высочайшей Премудрости и читать св. писание не для взыскательного суждения о слоге и составе речи, но для безропотного подчинения своего ума и сердца всему, что ни говорит оно. В особенности заботились о сем те из пастырей, которые получили первое образование свое в язычестве. Блаженный Августин, в 3-й книге исповеди своей, признаётся, что, когда к чтению писания побуждало его одно любопытство, тогда он находил в нем одни только непостижимые таинства. „По высокомерию сердца моего, – присовокупляет блаженный, – я не мог приспособиться к простоте божественного писания; почему и дух мой не нашел в нем ничего доступного. То справедливо, что сие писание растет, так сказать, с малыми; но я возгнушался отнести себя к числу их, и, напыщенный гордостию, считал себя великим“. – И Тертуллиан писал: „мы не нуждаемся ни в любопытстве после Иисуса Христа, ни в изысканиях после евангелия. Веруя им, мы не хотим ничему другому верить; думаем даже, что более и верить нечему“⁴⁹.

Древние пастыри, наконец, заботились о том, как бы не погрешить в разумении писания и не отступить от истинного смысла оного: ибо верили, что „Божественное слово спасительно только для истинно понимающих оное“⁵⁰. Чтобы лучше вникнуть в дух и силу глаголов Духа Божия, заключенных в священных книгах, они, сознавая всю слабость и ограниченность своего ума для столь великого дела, обращались к Богу с прошением благодатного вразумления и научения. Замечательный случай рассказывается, по этому поводу, в житии святого Иоанна Златоустого. Сей святитель весь ум свой влагал в разумение Божественного писания, и наипаче любил послания св. апостола Павла, и икону его имел в своей келлии. Раз, пиша толкование на его послание, он пришел к такой мысли: „кто весть, угодно ли сие Богу, и уразумел ли я силу писания сего Святаго, или нет“. Колеблемый таким сомнением, святитель Христов обратился с молитвою к первому виновнику св. писания, Богу, глаголавшему устами избранного сосуда своей благодати, апостола Павла, и усердно молил Его, дабы Он сам – Источник премудрости разрешил его сомнение, и возвестил ему, правильно ли уразумел он изъясняемое им апостольское послание. И Бог послушал раба своего. Когда, во время ночи, затворившись один в келлии, он, при зажженной свече, писал толкование, служащий ему Прокл (он имел нужду известить святителя о приходе некоторого человека, требующего его помощи), посмотрев в келлию святителя, увидел, что он сидит и пишет, а некий, святолепный по виду, старец, стоя позади его, наклонился к уху святителя и тихо беседовал с ним; старец же сей по всему подобен был св. апостолу Павлу, каким изображен он был на иконе, стоявшей в келлии св. Иоанна. И это замечал Прокл не раз и не дважды, но многократно, и очень дивился, недоумевая, кто бы это был собеседник святителя и как взошел он к нему в келлию, тогда как двери отвсюду были заключены; и ждал, пока выйдет сей чудный старец: но, когда настало время утреннего богослужения, он вдруг стал невидим. Св. Прокл дерзнул, наконец, спросить своего владыку о собеседовавшем с ним; но святитель уверял его, что с ним никого не было. Когда же св. Прокл рассказал подробно, как он многократно видал беседовавшего с ним дивного старца, вполне походившего на ап. Павла, как изображен он на стоявшей здесь иконе, – св. Иоанн познал, что Прокл видел самого блаженного Павла, и принял сие за несомненное знамение того, что труд его приятен Богу, и что он правильно разумеет слово Божие, и – начал еще большее прилагать усердие к чтению божественных писаний⁵¹.

Так древние пастыри, можно сказать, никогда не выпускали из рук священных книг⁵², ревностно и в простоте сердца старались уразуметь и приложить к жизни глаголы живота вечного. И такое усердие и ревность древних пастырей к чтению слова Божия принесли им многообильный плод: это – небесная мудрость, которой не могли противостоять никакие враги церкви Христовой, и та особенная благодать, по действию которой они, как отцы и учители церкви, соделались непоколебимыми столпами, на которых зиждется и до скончания века будет утверждаться истинное православие⁵³.

Творения св. Отцов для их преемников являются новым предметом домашних занятий, после чтения слова Божия. По крайней мере, начиная с 3-го века, мы находим ясные о том свидетельства христианской древности. Так Киприан, святитель карфагенский, „с великим тщанием собирал книги христианских учителей, и в чтении их, как и в чтении слова Божия, упражнялся днем и ночью“⁵⁴. Сократ свидетельствует о Василие Великом и Григорие Назианзине, что „они собрали книги Оригена и по ним учились изъяснять св. писание“⁵⁵. По свидетельству того же историка, сии святители, „изучая сочинения Оригена, сильно оспаривали ариан, и – хотя ариане, в подтверждение своего учения, сами, как им казалось, свидетельствовались Оригеном, однако ж те обличали их и показывали, что они не понимают Оригеновой мудрости“⁵⁶. А о Непоциане блаженный Иероним говорит, что он, вследствие долговременных упражнений в писаниях церковных учителей, собрал такие сокровища сведений, что, в случае нужды, приводил в подтверждение своего мнения свидетельства из писаний Тертуллиана, Киприана, Лактанция, Илария, Минуция Феликса, Викторина и Арнобия⁵⁷.

Здесь уместно заметить, что древние пастыри, кроме писаний отеческих, упражнялись еще в изучении церковных правил. Между соборными определениями древней церкви находим как такие, которыми предписывается читать церковные правила или каноны до посвящения кого-либо в сан священный, так равно и такие, кои повелевают клирикам и после рукоположения упражняться в оных вместе с св. Писанием⁵⁸.

Наконец, древние пастыри не чуждались и памятников светской (языческой) литературы: писания языческие также были предметом их домашних занятий. Цель изучения памятников языческой учености ясно видна из следующих слов Тертуллиана. „Много времени, – пишет он, – памяти и изучения потребовалось бы для извлечения из языческих писателей, поэтов и философов разбросанных их мнений, свидетельствующих о христианских истинах, дабы воспользоваться ими к поражению противников наших собственным их оружием и к обличению наших гонителей в их заблуждении и нечестии“⁵⁹. Впрочем пастыри первенствующей церкви, при изучении языческих писаний, наблюдали особенную осторожность. Руководством для них в этом случае служило наставление апостольское: вся искушающе, добрая держите (1Сол.5:20). „Если, – говорит один из них, – мы читаем философов и к нам в руки попадают книги их светской мудрости; то возводим к нашему учению то, что находим там полезное; прочее же, что говорится при сем об идолах, о любви, о суете мира сего, мы как бы обстригаем и сглаживаем, как израильтяне поступали с чуждыми рабами (Втор.21:12)“⁶⁰. Пример св. Василия Великого еще замечательнее в сем отношении. При всём том, что он „был, – как выражается св. Григорий Богослов,⁶¹ – корабль, столько нагруженный ученостию, сколько сие вместительно для человеческой природы“, „науки словесные, – по свидетельству того же св. Богослова⁶², – были для него посторонним делом, и он заимствовал из них только то, что могло споспешествовать любомудрию“⁶³. „Мы, – замечает Амвросий, – нечто читаем не для того, чтобы читать, но чтобы знать; читаем не для того, чтобы тому следовать, но чтобы опровергать“⁶⁴. Впрочем, относительно памятников языческой литературы, некоторые из древних пастырей имели такую осторожность, что даже чуждались светского образования, и ограничивались изучением одного только слова Божия и творений отеческих. „Мы презираем, – говорит Тертуллиан, – светскую науку, которая есть безумие пред Богом, и гнушаемся комедиею и трагедиею, в которых выставляются на показ все прелести сей тлетворной науки. Комедия есть, так сказать, школа нечистоты, а трагедия учит только жестокости, злочестию и варварству. Будьте уверены, что рассказ о постыдном деле столь же бесполезен и опасен, как и самое дело“⁶⁵. Такой отзыв о языческой литературе родился, конечно, из опасения вреда от язычества и особенно от зрелищ. Тем, которые обратились в христианство из язычества и еще не успели утвердиться в истинах евангелия, необходимо было воздерживаться от всех книг языческих, в которых излагались мнения, противные вере и нравственности христианской.

Таким образом свидетельства древних же христианских писателей удостоверяют нас, что пастыри первенствующей христианской церкви изучали преимущественно св. писание и творения св. отцов, но не чуждались и произведений языческой литературы, хотя и смотрели на них с осторожностью и даже гнушались теми из них, которые могли иметь вредное влияние на убеждения и деятельность христиан.

Благочинный Гаретовский

Г. Ряжск.

Не прежде, а теперь извещаю об открытии школы в приходе моем, потому что прежде и учеников было мало, и основания для существования школы были непрочны.

С самого поступления моего на приход, я положил твердое намерение завести, хотя весьма малую, крестьянскую школу, и – для сего не опускал ни одного удобного случая убеждать прихожан к отдаче детей на обучение грамоте. Посещая домы их, для исполнения разных треб, и сидя за общею трапезой, за сими последними обыкновенно у нас следующею, я почти всегда заводил речь о установлении, значении и пользе совершенной требы; запрашивал о сем прихожан, и, видя их малознание или вовсе незнание, выставлял на вид всю невыгоду, а в некоторых случаях, и вред безграмотности; при чем обращался к грамотным, если они здесь были (в приходе моем стариков грамотных довольно), приводил им места из псалтири и других, им известных, книг св. писания, относящиеся к той требе; одобрял их за грамотность, и ими, так сказать, наглядно для всех доказывал пользу грамоты. Всё это я делал для того, чтобы сколько-нибудь хотя некоторых расположить к отдаче детей на обучение грамоте. И Господь благословил мое доброе намерение. Несколько семейств пожелали немедленно отдать своих детей на обучение грамоте; одни из них в м. Корсунь, к знающим грамоту, другие к причетникам своей церкви. В таком виде образование крестьянских детей в моем приходе шло почти до начала 1860-го года.

Но вот, в подкрепление частного нашего благого начинания, получается, в конце 1859 года, распоряжение со стороны высшего епархиального начальства о распространении повсюду грамотности между сельскими безграмотными крестьянами. Скоро это распоряжение сделалось гласным для наших сельских прихожан. Несколькими краткими, но вразумительными, поучениями во св. храме я успел передать своим прихожанам верные и точные намерения начальства в распространении между ними грамотности. Сказавши, в последний раз, поучение 2-го февраля прошедшего года, я тут же – во св. храме, по окончании божественной литургии, остановлен был прихожанами. Все почти единогласно изъявили желание отдать детей в школу. Все видимо благословляли Бога и благодарили начальство за то, что оно, по их словам, и об них не забыло. Все, имеющие детей, кланялись мне и благодарили, что я с таким желанием убеждал их учить детей грамоте. Я увидел, что теперь-то Господь посылает случай и время начать то, о чем я неоднократно хлопотал прежде, – начать общее образование грамотою своих прихожан. „Слава Богу, добрые прихожане, – сказал я им, – что вы умеете понимать распоряжения начальства. Слава Богу, что вы сами сознаёте необходимость грамотности. Не теряйте времени, а очистите мою прежнюю квартиру⁶⁶, она будет на первый раз способна для помещения школы; за тем, у кого есть грамотки, – приводите детей ко мне; в первую, в м. Корсуне, ярмарку я куплю грамоток и буду принимать желающих учиться“. Скоро желающие учить детей грамоте явились ко мне заявить желание – начать дело обучения, между тем я успел купить грамотки. 6-го февраля отслужена была божественная литургия, и после нее отправлен молебен, приличный случаю.

Благословив св. крестом и окропив св. водой как детей, приведенных для обучения, так и их родителей, я повел их из св. храма в приготовленную для школы квартиру. Здесь прочитал молитву к животворящему источнику благодати – св. Духу, велел садиться детям за столы; раздал книги, и тут же начал обучать азбуке. Все, указывая по порядку на буквы, повторяли за мною. В таком занятии провел я сряду, почти безвыходно, три дня, – за тем начал чередоваться с своими причетниками.

На первый раз принял я в школу 16-ть мальчиков, объявив другим, что всех желающих прошу в школу, когда куплю больше книг и очищу другую комнату. С того времени число школьников увеличивалось со дня на день; родители сами приводили детей и просили принять их в школу; некоторые же мальчики, оставив родителей, являлись ко мне, прося со слезами принять и их в науку (так они выражались), – и теперь, благодарение Господу, в выграевской школе 35-ть учащихся, – 30-ть мальчиков и 5-ть девочек.

Положив, таким образом, основание школе, я всемерно старался расположить в пользу ее местное владельческое управление. Неоднократно был по сему делу у главноуправляющего корсунским имением г. Эгерти, – и он, как человек самый благонамеренный, изъявил согласие на сие святое дело и даже обещал возможное от себя содействие. Равным образом прихожане изъявили желание купить на свой счет книги и, буде угодно, уплачивать причетникам за обучение. В следствие всего этого, образование моих школьников, под личным моим и причетников руководством, шло около 5-ти месяцев.

Между тем я увидел, что гораздо выгоднее для мальчиков найти им постоянного, одного учителя; потому что как я, так и причетники весьма часто должны отлучаться из школы для исполнения треб, – и, в то время, ученики остаются совершенно без учителя и надзора. Господь, благословивший начало доброго дела, не оставил и в продолжении. Нашелся человек, из нашего же прихода, грамотный и честный, который за весьма умеренную плату согласился постоянно учить детей. Возблагодарив Господа за сие, я вручил детей школьников его наставлениям, а сам ежедневно, два или три раза, наведываюсь в школу и поверяю выученное мальчиками.

Предметы обучения предположены следующие: граматка, часослов, псалтирь; затем⁶⁷ краткий катехизис, свящ. история, русск. грамматика, арифметика и письмо. Некоторые школьники оканчивают уже часослов и читают в церкви утреню, часы и вечерню, – что служит немалым удовольствием для родителей и поощрением к грамоте для других...

Причетники ходят в школу во вторник, четверг и субботу для обучения мальчиков пению.

Священник Феодор Левитский

Киевск. губернии Каневского уезда с. Выграев.

3.

Посещение пастырем церкви больных и умирающих требует предварительного некоторого приготовления. Прежде, нежели кто-либо примет на себя священный сан, он должен ознакомиться с этим делом на практике, по крайней мере – свыкнуться с явлениями болезни и смерти.

О первом своем посещении больных так рассказывает один священник. «Едва только принял я посвящение в сан иерея, как меня позвали к больному. Училище не приготовило меня к тому; богословские лекции в нем имели вообще более догматизма, чем практического направления. К счастью, я не был вовсе чужд тому важному делу, к которому теперь призывали меня; мне уже известен был хотя первый шаг, кажущийся и в этом деле не менее затруднительным, как и первая проповедь. В детстве моем и в школьные годы моей жизни часто подвергался я болезненному состоянию. Сколько ни тяжелым оно было для меня, но в то время я понял, как важна эта крестная школа относительно будущего моего призвания. Тогда во мне пробудилось особенное сочувствие к больным и страждущим; я полюбил больных, и – охотно шел в жилища страждущих; я не содрогался при виде страданий; я даже мог совершенно войти в положение больного, так что мое участие было приятно ему, и он скоро дарил меня своим доверием. Думаю, человеку, который никогда не бывал серьёзно больным, не так легко найтись с больным, понять его и надлежащим образом уразуметь его внешнее и внутреннее состояние. Поэтому приготовляющиеся к священническому званию, если Бог посетит их болезнью или телесными страданиями, не должны бы признавать это песчастьем. К ним, в особенности, идут слова: благо мужу, егда обрящет ярем в юности (ІІрем.3:27). Другое обстоятельство еще особенным образом приготовляло меня к посещению больных. Моя благочестивая мать, испытавшая в жизни много горя, около восьми лет лежала в болезненном состоянии; в этом положении ее тщательно навещали два достойных священнослужителя; я большею частью присутствовал при этом; сама больная сделала меня как бы третьим своим утешителем; я должен был читать ей из лучших аскетических сочинений, сама же она охотно беседовала со мной о прочитанном.

Как часто не далеки от каждого из нас средства к нашему образованию! Нужно только уметь ими пользоваться. Конечно, не все, изучающие богословие, имеют подобные случаи приготовляться к этому роду будущего своего служения. Но могут быть больные у их родственников или знакомых, также у соседей; пусть же они пользуются всяким случаем посетить страждущих и ближе быть к одру больных или умирающих. Молодые медики в этом отношении счастливее; они имеют свои госпиталя и клиники. Впрочем совершенно невозможного нет и в том, чтобы семинарист сопровождал священника во время посещения им больных; много уже значит заранее приучить свой взор сносить страдания ближнего и не быть как-нибудь чуждым в жилище бедности. Счастлив, конечно, и тот, кто первые шаги к постели больного направляет под руководством опытного священнослужителя: верность успеха в этом деле большею частью зависит от личности священнослужителя. Хотя много значат и здесь искусство речи, основательность доказательств, убедительность изложения, а также ученость и образование; но всё же пастырство, более всякого другого рода деятельности, связано с внутренними достоинствами пастыря, и более, чем всякая другая обязанность, требует нравственной верности и глубины, духовной опытности, духовного ведения о мире и человеке, твердости духа, глубокого смирения и наконец духа любви вместе с сердечною готовностью к молитве веры. В особенности необходимо, чтобы будущий пастырь душ заботливо от себя удалял всё, что каким бы то ни было образом может сделать его личность неприятною или не располагающею к себе, и внимательно наблюдал бы за всем, что может приобресть ему доверие и любовь пасомых. Первее же всего, да хранит он доброе имя и чистоту жизни, чтобы не было нисколько противоречия между словами, им возвещаемыми, и его поведением (1Тим.4:16). Принимающий на себя священный сан, помышляя об обязанностях пастыря в отношении к больным и умирающим, должен обращать строгое внимание на собственные нравственные поступки, на угловатости в характере, на дурные привычки и тому подобное: больному, как и здоровому, тяжело видеть в священнослужителе грубость, необразованность и неряшество, или же пустое фанфаронство. Пусть никто из носящих на себе священный сан не воображает, будто для назидания других надлежит лишь говорить много и хорошо. Только в устах священнослужителя кроткого, степенного и благочестивого, слово Божие становится живым и действенным; жизнь рассеянная и нечестивая подавляет в нем силу евангельской проповеди. Грешнику же рече Бог: вскую ты поведаеши оправдания моя и восприемлеши закон мой усты своими? Не ко многим ли из нас преимущественно относятся эти слова?..

В совершении таинств и обрядов замечаются в различных местностях те или другие разности: в одном приходе известное таинство или обряд совершается так, в другом, или даже в том же, приходе – иначе. Хотя эти разности не относятся к сущности таинств и обрядов, однако более или менее значительны, и некоторые из них резко поражают своим отступлением от буквальных указаний служебника и требника. Более значительны те, которые состоят в прямом противуречии букве устава; менее значительны те, которые составляют следствие неопределенности или отсутствия положительных указаний в уставе. Из числа случаев, составляющих прямое уклонение от правил служебника и требника, приведем некоторые, нам известные. Едва ли не повсеместно, при крещении младенца, священники надевают не белую фелонь, как бы следовало, а такую, какая есть, или какая попадется; иные священники, при наречении имени новорожденному младенцу, не знаменуют его чело, уста и перси, или, по наречении имени, не берут его на руки, не приносят его пред царские врата или икону Богоматери и не творят образ креста, как бы следовало по чину, а только прочитают тропарь: Радуйся, благодатная Богородице Дево, – а младенец в то время лежит на руках бабки. В иных церквах, после погружения младенца, псалом: Блажени, ихже оставишася беззакония и ихже прикрышася греси, поют, как и следует, хотя не трижды и не весь; в других читают, а в третьих не читают и не поют. Инде свечи в руки восприемников дают в начале огласительных молитв, еще до отрицания от сатаны, тогда как требником положено зажигать все свещи, т.е. перед иконами и на купели и в руках восприемников, в начале чина крещения. Инде, в начале чина крещения, не кадят купель окрест, как бы следовало. Иные священники, помазывая младенца елеем перед погружением, не помазывают междорамий. Одни, после миропомазания, окропляют младенца, по указанию требника, соединив края пояса и пелены, омоченные водою, а отирают губою; другие и кропят тою же губою, которою потом совершают омовение. Инде, согласно наставлению требника, кадят перед началом обручения, венчания и в начале елеосвящения, инде нет. В одних приходах обручение совершается в трапезе, а венчание в самой церкви, а в других и обручение – в церкви. Некоторые священники, перед началом обручения, давши в руки жениху и невесте свечи, знаменают трижды рукою преклоненные головы их, как и следует по требнику, другие – нет: только, давая свечи, осеняют ими головы брачующихся; иные и этого не делают, а дают свечи просто без всякого знамения. Инде, согласно требнику, дают свечи только жениху и невесте, в других церквах и поезжанам, или поручителям, что не положено в требнике и противно значению, которое в этом случае церковь усвояет данным в руки жениху и невесте свечам. При венчании второбрачных обыкновенно дают им, как и первобрачным, свечи⁶⁸: в требнике это не показано. – Читая, после исповеди, просительную молитву и разрешая кающегося, священники действуют тоже различно. Когда читают просительную молитву – Господи Боже спасения рабов Твоих, милостиве и щедре и долготерпеливе и пр., тогда обыкновенно кающийся, поклонившись, простирается ниц и находится в этом положении, пока священник произносит эту молитву, а следующую за тем разрешительную молитву: Господь и Бог наш Иисус Христос благодатию и щедротами своего человеколюбия да простит ти, чадо и пр. произносят некоторые над коленопреклоненным исповедником, и при этом возлагают на голову его руку с епитрахилью; другие же разрешают, тоже возложивши руку и епитрахиль на голову, но исповедовавшийся в это время стоит уже на ногах прямо, только приклонивши голову; третьи не возлагают руки и епитрахили на голову кающегося, стоит ли он на коленях, или прямо на ногах, а только в конце разрешительной молитвы осеняют его крестным знамением. Между тем требником положено произносить разрешительную молитву в то время, когда кающийся лежит на земле, а осенять знамением креста уже в конце молитвы. Некоторые священники поступают вполне сообразно с этим наставлением требника: читая разрешительную молитву, они наклоняются к лежащему ниц исповеднику и простирают на его голову руку и епитрахиль, когда молитва оканчивается, поднимают его, говоря: и аз недостойный иерей, властию Его данною, прощаю и разрешаю от всех грехов твоих, за тем, когда исповедник станет в прямом положении, благословляют его, произнося последние слова молитвы: во имя Отца и Сына и св. Духа. Не без основания однако ж поступают и те из священников, которые просительную молитву: Господи Боже спасения рабов твоих и пр. читают над простертым ниц исповедником, а разрешительную над коленопреклоненным, поставляют же исповедника в прямом положении, и благословляют его, уже по окончании разрешительной молитвы: лежание ниц выражает состояние человека падшего, отягченного бременем грехов и связанного узами беззаконий; восклонение от земли – решимость и усилие сбросить это бремя и разорвать эти узы; стояние на коленях – смирение и сокрушение его, а восстание на ноги в прямое положение – восстание падшего, после разрешения уз и снятия бремени грехов. Некоторые опытные духовники употребляют именно такой порядок при разрешении кающихся. – В в-ской епархии, кажется, повсеместно ведется, что священники, по воцерковлении младенца в сороковой день, отдают его прямо на руки матери, не полагая прежде пред царскими вратами, как бы следовало по наставлению требника, – равно как во многих приходах антидор, во время чтения псалма: Благословлю Господа на всякое время, разносят пономари, тогда как его должны бы раздавать священники, выходя на амвон, как это указано в служебнике⁶⁹. Еще случалось видеть, что некоторые священники, при совершении таинства елеосвящения, помазывают елеем и ноги больного, чего в требнике не положено. Некоторые священники, при елеопомазании, сначала читают молитву: Отче святый, врачу душ и телес, и потом уже помазывают больного, а причт во время помазания поет: Услыши ны, Господи, услыши ны Владыко, услыши ны Святый, тогда как требником положено читать молитву во время самого помазания. Инде, после елеосвящения больной не испрашивает прощения у священника по формуле, положенной в требнике: мирянин не знает этой формулы, а без научения произнести ее не умеет. В других местах больной произносит ее, по научению самого священника и при том в множественном числе: благословите, отцы святии, – хотя, конечно, в тех случаях, когда таинство елеосвящения совершает один священник, правильнее было бы говорить: благослови отче святый, а не отцы святии, да и приличнее было бы, если бы больной слова прощения произносил под диктовку кого-либо из причетников, чтобы священнику не титуловать себя из своих уст отцем святым. Есть и другие отступления от требника и служебника, различные в различных приходах. Мы привели только те, которые нам удавалось видеть в известном нам круге приходов, и которые пришли на память. Не даром составилась народная пословица: всяк поп по-своему поет. Есть также несколько разностей в частностях обрядов, которые происходят от того, что образ того и другого обрядового действия не определен служебником или требником. Так например, – в служебнике и требнике не всегда определяется положение, какое должен принимать священник при некоторых молитвословиях и воззваниях, обращенных к людям; в этих случаях священники соображаются с местными обычаями и потому поступают различно. Так:

1) В служебнике не сказано, что священник, произнося слова: Благодать Господа нашего Иисуса Христа и любы Бога и Отца и причастие св. Духа буди со всеми вами, и: Да будут милости великаго Бога и Спаса нашего Иисуса Христа со всеми вами, должен обращаться лицом к народу. На практике принято, при возглашении этих благожеланий молящимся людям, обращаться лицом к ним; но в этом случае бывает та разница, что некоторые из священников произносят почти все эти слова, обратясь лицом к престолу, и только при последних словах: со всеми вами, обращаются к народу; другие с первых слов оборачиваются к царским вратам и произносят с первого слова до последнего, стоя лицом к народу. Последние поступают сообразнее со смыслом речи и поэтому, конечно, правильнее. Оба упомянутые возгласы в целом своем составе, с первых слов до последних, относятся к предстоящим и молящимся людям, а потому должны быть произносимы с первых слов с обращением лица и уст к ним, а не ко св. престолу.

2) В последовании венчания сказано: Таже, вземь венец жениха, глаголет: Возвеличися женише, яко же Авраам и пр., и далее: Внегда взяти венец невесты, глаголет: И ты невеста возвеличися, яко же Сарра и пр. Слова эти некоторые священники произносят прежде снятия венцев с новобрачных, произносят обыкновенно по требнику, стоя лицом к алтарю, и – как произносят! Невыразительно, монотонно, спешно, растягивая только последний слог на целый такт: разве один всеведущий и всеслышащий Бог разберет, что проговорит иной священник, а новобрачные, к которым обращены эти слова, ни как не расслышат. Аще не разумно слово дадите языком, како уразумеется глаголемое; будете бо на воздух глаголюще, говорит Апостол (1Кор.13:9). А кажется, не трудно было бы знать эти изречения наизусть, чтобы не прибегать к пособию книги, и – конечно, сообразнее с их смыслом говорить их, обратясь к новобрачным, а не к алтарю. Другие произносят их во время самого снимания венцов с обращением к молодой чете, но произносят так же торопливо, не вразумительно, обыкновенным тоном, каким читаются молитвы, с растягиванием конечных слогов, иногда тоном ниже, в полголоса. Смотря по смыслу произносимых в этом случае слов и указаний требника, не так следует делать. Тут речь обращена и не к Богу, а к новобрачным, и заключает в себе а) благожелания: возвеличися, женише... возвеселися... умножися, и ты невесто возвеличися... возвеселися… умножися, и б) наставления, напоминающие о некоторых обязанностях их: ходя в мире и делая в правде заповеди Божия, веселящися о своем муже, хранящи пределы закона, а потому говорить эти слова следует обращаясь сначала к одному, а потом к другому из брачующихся лиц, и притом сначала надобно снять венец с жениха или невесты, а потом говорить: Возвеличися женише... И ты невесто... В требнике сказано: вземь (взявши) венец жениха, глаголет, и: внегда взяти венец невесты, или, как в последовании о второбрачных: и вземь венец невесты, глаголет. Некоторые священники, действительно, так и делают. Говорить же эти слова, хотя обратившись лицом к новобрачным, но во время снимания венцов, значит говорить на воздух; потому что внимание жениха и все заботы невесты, особенно если они из высшего или среднего круга, во время снимания венцов сосредоточены на том, чтобы не пришла в беспорядок прическа, чтобы не помялся, не испортился головной убор, и – они пропустят слова священника мимо ушей. И как прекрасно было бы, если бы священник слова эти произносил, как живую речь, обращенную к живым существам, выразительно, с одушевлением и силой, отрывочно и с протяжением не на конечных слогах, а на некоторых знаменательных выражениях, например, с выразительным повышением и протяжением голоса на словах: ходяй в мире... веселящися о своем… муже… хранящи пределы... закона...! Такая речь произвела бы некоторое действие и на предстоящих, и особенно была бы чувствительна для совести тех, которые живут и ходят не в мире, веселятся не о своих мужьях, находят больше увеселения не у домашнего очага в кругу семьи, а в развлечениях, в нарядах и пр., или же не хранят пределов закона, а ищут удовольствий за пределами его, – главное же, такая речь проникла бы в слух и, может быть, до глубины души молодой четы.

3) В требнике не сказано, какое положение должен принимать священник, при чтении молитвословия в конце последования венчания: Отец, Сын и Святый Дух, всесвятая и единосущная и живоначалъная Троица, едино Божество и царство да благословит вас, и да подаст вам долгожитие, благочадие и пр. Бо́льшая часть священников это молитвословие читают, стоя лицом к алтарю; некоторые произносят его, обратясь к молодой чете. Очевидно, что последние поступают правильнее. Тут выражаются благожелания новобрачным; здесь священник не молит Бога о даровании долгожития, благочадия и пр., а желает им этих благ от лица церкви именем всесвятой Троицы, а потому приличнее произносить это молитвословие, обратясь лицом к соединившимся узами брака. Правда, не сказано этого в требнике прямо; но, ведь, в том же требнике, а равно и в служебнике, не сказано также, что на литургии слова: мир всем, благодать Господа нашего Иисуса Христа,... И да будут милости великаго Бога... надобно говорить обратясь к народу, однако на практике делается так. От чего же не обращать и этих благожеланий к восприявшим благодать супружества? Напротив произносить их, обратившись к олтарю, совершенно не сообразно с содержанием молитвословия и противно цели его. Священник говорит: „да благословит вас, да подаст вам, да исполнит вас, да сподобит вас“, – а сам смотрит к алтарю; спрашивается: кого же вас? кому вам? Таким образом слова его остаются звуком, ничего не значащим. Каково бы ни было значение этого молитвословия в ряду других брачных обрядов, – имеет ли оно значение церковного благословения, составляющего существенную часть таинства этого, или значение простого священнического благожелания новобрачным, – во всяком случае священнику вещать его новобрачным, обратясь к ним спиной, не приходится. Кто говорит с другим человеком, отворотившись от него? Кто в обыкновенном быту приносит поздравления другому человеку, повернувшись к нему спиной? Опять нельзя не вспомнить слов Апостола: Аще не благоразумно слово дадите языком, како уразумеется глаголемое; будете бо на воздух глаголюще. Новобрачные и не подозревают, что слова те относятся к ними, а предстоящие и того менее, – и это выражение приветствия церкви проходит незамеченным. А как было бы прилично, знаменательно и трогательно, если бы священник это молитвословие произносил, обратившись к благословенной чете! Перед священником стоит благословенная чета молодых супругов; священник, обратившись к ним, и с легкими жестами головой, громко, внятно, выразительно, с расстановкой, говорит: Отец, Сын и святый Дух... да благословит вас, и да подаст вам долгожитие, благочадие и проч.; новобрачные, с преклоненными главами, смиренно и покорно внимают словам служителя церкви; наконец благожелания священника нововенчанной чете заключаются взаимным поклоном.

4) В чине причащения больного, кроме двух особых на этот случай молитв, находится еще молитвословие, содержащее благожелания больному. Оно надписывается: молитва третия, и читается так: Господь Бог премилостивый да ущедрит тя, Господь Иисус Христос всякая прошения благая да подаст тебе, Господь всемогий да избавит тя от всякия напасти и пр. Некоторые священники произносят это молитвословие, обыкновенно стоя лицом к св. иконам, иные же вовсе оставляют его. Хотя в требнике ничего не сказано относительно положения, какое должен принимать священник, произнося это молитвословие, но, без сомнения, его надобно произносить обратившись к больному. Кроме смысла речи, обращенной к лицу страждущего, значение и цель этого молитвословия того требует. Никто так не нуждается в утешении, в успокоении и укреплении духа, как больной, особенно на смертном одре. Его тревожат мысли о безнадежности его положения, о смерти, о сиротстве и беспомощности семейства: его воображению представляются гроб, могила, суд Божий, ад с его мучениями; его совесть, отягченная грехами, которые, так сказать, всt поднимаются со дна его души, мятется, мучится; скорбь, тоска, уныние тяжелым гнетом налегают на его сердце. Церковь, в упомянутом молитвословии, предлагает страждущему утешение: чтобы ободрить тревожный дух больного, успокоить его мятущуюся совесть, утешить скорбное, мятущееся сердце, она желает ему исполнения его молитвы, избавления от всякой напасти, желает помощи Божией, спасения, защищения, сохранения, очищения, заступления души и тела, прощения грехов и помилование в день судный. Итак опускать это молитвословие, или произносить его невразумительно, обратившись к иконам, при чем оно останется только звуком скоропреходящим, значит лишать больного утешения, отрады, предлагаемых церковью, отнимать дар, даваемый матерью.

5) В последовании погребения мирских человек и младенцев, в требнике не объяснено также, какое положение должен принимать священник во время чтения разрешительных молитв, – должен ли обращаться, при этом случае, лицом к усопшему или к алтарю. Священники различно действуют в этом случае: некоторые ту или другую молитву, как при погребении возрастных, так и при погребении младенцев, читают у ног умершего, обратившись лицом к нему, либо на стороне подле гроба, другие ту и другую молитву читают, тоже стоя у ног усопшего, но, при чтении первой молитвы, обращаются к умершему, а при чтении второй – к алтарю. Первую молитву, действительно, надобно читать у ног усопшего, стоя лицом к нему, потому что тут форма молитвы не просительная; она обращена не к Богу, а к умершему: да сотворит чрез мене смиреннаго прощенно и сие по духу чадо N от всех и проч. Вторую же молитву, нам кажется, нужно читать, стоя у головы младенца и обратившись лицом к алтарю; потому что здесь форма молитвы просительная и слова ее обращены прямо к Богу: Ты сам, Владыко Христе, душу раба твоего младенца N приими с миром. Читать же эту последнюю молитву, стоя у ног усопшего младенца, лицом к алтарю, а спиной к праху младенца, неуместно, а стоя лицом к нему – не сообразно со смыслом молитвы.

Конечно, все эти разности не слишком важны в обрядовом отношении и составляют частности, весьма не значительные; но всё-таки лучше было бы, если бы существовало единообразие и в частностях, если бы всеми действиями священника, при совершении обряда или таинства, управляла сознательная мысль, вполне согласная с внутренним значением обрядовых действий и намерения церкви в установлении их, а не слепо принятый обычай, или же личный произвол.

От чего же нет этого единообразия, от чего происходит такой разлад практики с уставом? Обыкновенно вся практика новопроизведенного священника ограничивается тем, что он неделю или две прослужит в кафедральном соборе, или в домовой архиерейской церкви. Так или иначе, худо или хорошо, он выучивается служить вечерню, утреню, литургию. Оттого разностей при совершении богослужения меньше, нежели при исправлении треб. Практиковаться же в исправлении треб в губернском городе, при бесприходном кафедральном соборе (каких бо́льшая часть), ему не представляется случаев, и – он практикуется в своем приходе. При этом случае молодой священник руководствуется или требником, или указаниями другого священника, если он есть в том приходе, а то указаниями диакона и даже причетника. И хорошо было бы, если бы он руководствовался только требником и вполне следовал его указаниям. Тогда не было бы тех разностей в частностях обрядов, отступлений от требника и разладу практики с уставом. Названные же руководители и научают его этим отступлениям от устава. Во многих епархиях, а тем более во многих отдельных приходах, некоторые частные действия в чинопоследованиях совершаются не так, как показывает требник, а сообразно с местными, иногда древними, обычаями. Такие-то обычаи, противуречащие букве устава, и перенимают молодые священники. Иной из них и сделает что-либо по указанию требника в противность обычаю; но его сослужители скажут ему, что у них прежде не так делалось, и – он, как ученик в церковной практике, не имеет столько уверенности в правильности своих действий, и столько твердости, чтобы идти против укоренившегося обычая, увлекается примером своих предшественников и нотациями своих учителей и приобретает постепенно навык в таком или ином совершении обрядовых действий. Общее наше правило: жить и делать так, как жили и делали наши отцы и деды, имеет тут значительную долю влияния на образ действий молодого священника. Если, в последствии, он заметит, что другой священник в известном случае действует не так, как он, и при том действует по уставу; то всё-таки он не изменит своим правилам, своим привычкам. Ему кажется не ловко, совестно изменить принятый им образ действования: это значило бы сознаться в своем неведении, в своей ошибке, а это тяжело для его самолюбия. Бывает и то, что священник затрудняется изменить укоренившийся в церковной практике обычай, опасаясь возбудить толки. И идет всё так, как он научился и привык действовать в первые годы своего служения. Вот от чего, по нашему мнению, происходят эти разности. Поэтому, чтобы не было их, каждому священнику, особенно молодому, при совершении таинств и обрядов, нужно руководствоваться единственно указаниями служебника и требника, а в некоторых случаях, неопределенных в уставе или следовать общему обычаю, или руководствоваться уж собственным здравым смыслом, а не примерами своих предшественников и подсказами причта. Впрочем бывают и такие случаи, неопределенные уставом, при которых молодой священник должен руководствоваться указаниями старших. К таковым случаям относятся некоторые приемы при тех или других обрядах, сноровки при совершении некоторых действий, как например, – при погружении младенца, при заготовлении св. Даров, при приобщении большого числа людей в великий пост. Многие молодые священники, в начале своей практики, пока не приобретут навыка, не знают, как взять младенца в руки и не умеют, как следует погрузить: опасаясь, чтобы младенец не вырвался из рук, или чтобы не задохся от попавшей в рот воды, берут его обеими руками под мышки, и, не погружая головы, погружают только половину тела, а иногда и одни ноги. Такие и подобные приемы и сноровки, конечно, нужно перенимать только из практики других, более опытных священников.

В заключение считаем не лишним сказать слова два по поводу недавнего распоряжения высшего духовного начальства, которым поставлено в обязанность воспитанникам семинарии и уездных училищ бывать при исправлении треб, когда они находятся в домах родителей на праздниках и во время вакаций. В видах изучения литургики, эта мера может быть весьма успешною. При наглядном знакомстве с обрядами и всей их обстановкой, изучение литургики облегчается для воспитанников семинарии, и лучше может быть усвояемо ими. Что же касается предварительного обучения воспитанников исправлению треб, то в этом отношении упомянутая мера не приносит вполне желанных плодов. Для учеников низшего и среднего отделений исправление треб представляется в весьма отдаленной перспективе. Тоже должно сказать частью и об учениках высшего отделения, которые не тотчас, по окончании курса, получают места, а по 2–4 года живут в домах родителей во ожидании мест. Нельзя ожидать от них серьёзного, сознательного внимания к исправлению треб. Оно так и выходит: некоторые бывают при требах только для формы, чтобы получить свидетельство от причта, а другие и того не делают. Вообще же ничему нельзя научиться наглядно, если со стороны только следить за действиями и приемами других; так и церковной практике нельзя научиться одной наглядностью: тут нужно собственное прямое участие, личное упражнение. Возьмите в пример диакона, который не мало времени служил в этом сане и потом посвящен во священника. Уж кому, кажется, ближе быть знакомым с исправлением треб по наглядности, как не ему? Однако, если он сам примется в первый раз за дело, у него всё не так выходит, как бы следовало. А так как нельзя отрицать некоторой переимчивости во внимательном наблюдателе, то положим, что некоторые более внимательные воспитанники, при одном наглядном наблюдении, если не научатся вполне исправлять требы, то хотя заметят, переймут, усвоят кое-что. Но что они переймут, чему научатся? В селах некоторые священники исправляют требы торопливо, а может быть и небрежно⁷⁰, а противуречие практики уставу и различие в некоторых частностях обрядов встречается сплошь да рядом. Поэтому не мудрено, если иные воспитанники переймут только эту торопливость и небрежность, и научатся тем уклонениям, которые составляют разлад практики с указаниями требника. С бо́льшим, конечно, вниманием и потому с бо́льшим успехом могут обучаться церковной практике воспитанники последнего курса семинарии; но для этого, по нашему мнению, лучше было бы доставлять им случаи бывать во время исправления треб городскими священниками. Разумеется, при этом нужно избирать таких священников, которые нe ограничивались бы одним чисто-формальным исполнением дела, а отличались чисто-пастырским характером, практическою опытностью, ревностью о спасении пасомых, назидательным, но простым и чуждым педантства, обхождением с прихожанами и поучительными с ними беседами, уменьем сказать слово назидания, при исправлении той или другой требы, впору и кстати, которые совершали бы таинства и обряды по уставу без малейшего отступления, которых приемы при тех или других действиях, положение и вообще вся внешняя обстановка могли бы служить примером для подражания. Впечатление и пример – весьма важное дело. Развивать это замечание до подробностей мы не беремся; это не входило в план настоящих заметок.

4.

Кто из пастырей не внимателен к исполнению своих обязанностей, тому кажется, что посещение больных и умирающих не требует от него особенных свойств; он является к ним только для преподаяния таинств веры. Но, если вникнуть хорошо в это служение больным, если взвесить всю важность этого святого дела, то откроется, как много нужно здесь знания человеческого сердца, как много мы должны иметь такта духовного и благоразумия, как много терпения и любви, как много энергии и живой ревности о спасении ближнего!

Юность возраста не столько заметна в священнике на церковной кафедре, сколько – при исполнении им пастырской обязанности наставника у одра больных и умирающих. На него часто смотрят так же с недоверчивостью, как и на молодого врача. Апостол Павел пишет к Тимофею: никтоже о юности твоей да нерадит (1Тим.4:12). Но на эти слова пасомые наши не всегда обращают должное внимание; от того молодому священнику не так легко приобрести внимание и доверие к своим словам. Однажды мне случилось навестить больного крестьянина, который был в глубокой старости, был богат и не отличался доброю нравственностью. Замечая, что болезнь уже видимо сокращает дни его жизни, я простер к нему слово о необходимости покаяния. Послушавши несколько, он, вдруг устремив на меня глаза, сказал: „вы, батюшка, так молоды, а хотите учить меня старика“. Тогда по необходимости я принужден был напомнить ему о важности своего сана и своего служения, возложенного на нас Богом.

Часто впрочем я и сам собою смущался в душе, когда мне приходилось давать наставления кому-либо гораздо старшему меня возрастом, а в особенности старцам и старицам. Но самое это смущение душевное, самые мысли о незрелости моего возраста, служили к тому, что я с большим успехом мог действовать на ум и сердце моих пасомых. Так, думаю, и всегда скромность, или точнее – смиренномудрие молодого пастыря приобретает ему расположенность, внимание старших возрастом и уважение к его словам. Прекрасно в этом случае правило Апостола: старца не укоряй, но умоляй, якоже отца (1Тим.5:1). Священнослужитель, которого словам придают важность самые лета его, имеет не маловажное преимущество перед пастырем молодым, а конечно, еще более в выгодном отношении находится тот, кто уже довольно долгое время служит в одном и том же приходе.

Особенно отличительным свойством пастыря, при посещении больных, должно быть участие к положению больного, сердечное к нему сочувствие, которое не может укрыться от взора больного, хотя бы и не высказывалось в словах. Апостол заповедал нам плакать с плачущими (Рим.12:15). И действительно, тот не утешит больного, не ободрит его духа, унывающего в скорбях, и останется совершенно чужд больному, кто, при виде горькой нужды, сильных болей, тяжкой скорби и томления, или даже при виде предсмертных страданий больного, среди рыдающего семейства, может оставаться без всякого волнения душевного, кто тогда способен быть холодным зрителем, или станет проповедывать сухую мораль тоном школьного учителя. Несколько лет тому назад, умер, почти внезапно, один из моих прихожан, весьма близких мне по духу и своим добрым свойствам; услышавши о смерти его, я поспешил в его дом, но, явившись перед ним и его родственниками, не мог говорить: горе и слезы подавляли мой голос, я не думал стыдиться моих слез, и – это так подействовало на скорбевших о его кончине, что этим одним я невольно приобрел общую их любовь. Какую здесь важность для нас должны иметь слова Апостола об Иисусе Христе: отнюдуже должен бе по всему подобитися братии, да милостив и верен будет первосвященник в тех, яже к Богу, во еже очистити грехи людския. В немже бо пострада, сам искушен быв, может и искушаемым помощи (Евр.2:17, 18)! Пусть эти слова напоминаются нашему сердцу всякий раз, когда мы хотим посетить больного. Одно уже вступление в комнату больного должно обнаруживать наше к нему участие; с этого можно начинать и беседу с ним, поздоровавшись приветливо. Впрочем священник должен остерегаться, чтобы не показаться очень сладким на словах, или через меру чувствительным; это много вредит важности священнического сана, которая должна проявляться при всём нашем сочувствии. Обыкновенно с священником здесь случается тоже, что с молодым медиком; труднее всего первый опыт. Мало по малу привыкаем к виду болезни и страданий; сердечное волнение становится менее сильным; участие возбуждается не так живо, чтобы оно затрудняло пастырскую деятельность; но сочувствие не теряется при этом, и может пробуждаться всякий раз, если мы входим в положение больного. Конечно, человеку, который взрос в довольстве, которого юность не омрачалась печалью и заботами, не так легко войти в положение больного, и притом больного бедняка. Когда вдруг представится ему картина бедности страждущей, он или сам растрогается до того, что забудет о цели своего посещения, или с внутренним содроганием поспешит удалиться, потерявши на некоторое время и аппетит и сон. Но кто чуждается образов печали и смерти, чей взор сам уклоняется от них, тот еще не пастырь душ. Посему готовящиеся к прохождению многотрудного служения пастырского не должны приучаться к образу жизни в какой-либо мере изнеженному; благо ходити им в дом плача, нежели ходити в дом пира (Екл.7:3–5). Более всего имеющий быть пастырем церкви должен воспитать в себе благородные, человеческие чувствования и тщательно заботиться о том, чтобы они не исторгались из глубины духа диким своеволие, грубыми удовольствиями и чувственными наслаждениями; пусть он сохранит свежесть души и чистоту сердца, чтобы принести их как первую, лучшую жертву к святилищу, которого он будет служителем. Но, если предварительная беспорядочная жизнь притупила его чувства, то как он может быть истинным другом и утешителем больных и страждущих?

При сердечном участии к больным, в священнослужителе должна быть всегдашняя дружеская любовь к ним. Надевая на себя священнослужительскую одежду, священник должен всякий раз, при входе к больному, приводить себе на память заповедь Апостола: облецытеся, якоже избранны Божии, святи и возлюблени, в утробы щедрот, благость, смиренномудрие, кротость и долготерпение (Кол.3:12). С дружелюбием должно быть неразлучно спокойствие, которое всегда благотворно действует на состояние больного. Даже и в таком случае, если бы нам известна была опасность жизни больного, и тогда должно входить в комнату с открытым дружеским лицом; ибо больной, может быть, уже с тревожным беспокойством ловит мину всякого посетителя, стараясь в лице его прочитать приговор своей жизни. Если же мы не возбуждаем собою ни страха, ни опасения, тогда лучше можно повести речь с больным и о самой опасности для его жизни. Но при этом вовсе не следует вводить больного в заблуждение относительно его положения, скрывая от него образ близкой смерти, или возбуждать в нем любовь к жизни и надежду на выздоровление, когда уже нет никакой надежды жить. К противному, может быть, некоторых побуждает нежелание огорчить больного, отнявши последнее утешение надежды; но любовь, которая не происходит от любви к истине, не есть дружеская и истинная любовь; любовь христианская, по словам Апостола, есть плод Духа Святого, который по преимуществу есть Дух истины (Гал.5:22).

Есть, к сожалению, личности, в которых дружелюбие не может быть постоянною добродетелью, которые легко приходят в дурное, ничем не довольствующееся, настроение духа, – это личности раздражительные, угрюмые, недовольные всем окружающим, несносные в общественной жизни, тяжелые в кругу собственного семейства. Горе больному, к которому, для последнего утешения словом и таинствами веры, не во время будет позван священнослужитель с подобным настроением духа! Неприятный посетитель для больного не будет ли несноснее самой болезни?

Подобное мрачное настроение духа иногда происходит от лености или любви к покою, но чаще от того, что зов к больному нарушает наши привычки, отрывает, не во время, от любимых занятий, каковы – чтение, ученые или другие работы, беседа в обществе, прогулка и т.п. Священник, конечно, как и всякий человек, имеет нужду в обществе, прогулке, всего приличнее ему чтение и ученые занятия; но он должен быть всегда господин своего дела, а не его раб, и без досады, охотно, с полною готовностью должен спешить туда, куда его призывает долг. Кто хочет действовать на волю других, тот должен первее всего в себе самом образовать твердость воли; потачка своим привычкам и наклонностям изнеживает человека до того, что он не может противостоять никакому искушению. Кто принимает на себя должность приходского священника, тот не должен думать о собственном удовольствии: исполнение его обязанностей требует ежедневного самоотвержения, и – тот еще очень не многому научился, кто не способен для исполнения прямого долга тотчас оставить приятное для себя занятие, от удовольствия спешить к болезненному одру, и быть там истинным другом. Одному священнику жена сказала: „тебя зовут поскорее к больному“; „сейчас, – отвечал он, – но – вот я отдохну не много после обеда“: он до того был предан своей привычке, что ни по какому делу не допускал нарушать свой после-обеденный покой. Другой никак не может расстаться с обществом, хотя больной не редко, может быть, с предсмертным томлением ожидает его прибытия⁷¹. Как можно подействовать на волю другого, если мы не в состоянии преодолеть самих себя! Только твердая воля, прежде всего преодолевающая собственные привычки, преодолевает леность, которая так свойственна человеку.

Не следует жаловаться и на то, если зовут к больному даже ночью, а тем более не следует из-за этого досадовать и являться с недовольным видом. Правда, бывают случаи, когда собственное неблагоразумие больных невольно возбуждает в пастыре досаду и даже гнев. Один пастырь так передавал случай из своей духовной практики: „по долгу сельского священника, ночью я был позван к больному на полтора часа пути от моего дома. Когда я вошел к больному, обливаясь потом, больной сказал мне: „я вас просил только за тем, чтобы посоветоваться, к которому доктору лучше обратиться мне“. Признаю́сь, я потерял на то время всякое дружеское расположение, и не мог скрыть своего неудовольствия. Впрочем скоро открылась истинная причина внезапного зова меня. Больной был великий и нераскаянный грешник; я посещал его за день перед тем, и с ним говорил довольно о его совести; в нем пробудились чувствования раскаяния, родилась душевная скорбь, он уже хотел облегчить свою совесть исповедью, но опять подавил в себе эти светлые возбуждения, и вопрос о докторе выдуман был только для того, чтобы скрыть свое нравственное отступление“. На подобные случаи священник должен обратить внимание, и, не давая места гневу, присмотреться, не произошло ли какой перемены в духовных чувствованиях больного, если ему вдруг кажется, что духовная и благодатная помощь для него не необходима. Что же касается нас – пастырей церкви, то мы должны радоваться тому, что нас, и не во время, приглашают к больному. Не лучше ли, что нас ищут хоть и ночью, а не утром, но не тогда, когда больной лишается сознания или сделается жертвою смерти без покаяния? Приятно ли, если нам тогда скажут: „ночью больной имел сильное желание видеть вас, батюшка, но мы не хотели вас беспокоить?“ А это слышать случается иногда и тем, которые готовы ночью идти и по всякому зову больного. Даже стыдно нам, если в нас – пастырях церкви предполагают такую любовь к покою или такую наклонность к лености. Нужно еще остерегаться, чтобы не показать недовольного вида и перед теми, которые посланы звать нас к больному; это тотчас будет передано в доме больного, и не доставит священнику дружеского приема; ему так же не очень рады будут, как мы не считаем себя осчастливленными тем гостем, который не охотно делает нам честь своим посещением. Напротив, священник должен всячески показывать, как он высоко ценит исполнение своего долга, как дорого ему спасение духовных его чад.

II. История Октоиха.

Так как Октоих составлен в Греции, а потом с греческого языка переведен на славянский; то сделаем, сначала, историческое обозрение Октоиха греческого, а потом – славянского.

А. История Октоиха греческого.

Какой общий состав Октоиха, когда он приведен в этот состав и кто были писатели священных песней Октоиха?

Октоих великий, или Параклитик, есть книга церковных песнопений, разделенных на восемь гласов, или отделов, из коих каждый имеет свой особый напев и подразделяется на семь частнейших возследований, приспособительно к семи дням недели. В общий состав великого Октоиха входят: воскресные службы св. Иоанна Дамаскина, св. Феодора Студита, Анатолия, Митрофана, и седмичные службы св. Феофана и Иосифа песнописца, с прибавлением на конце книги песней греческих императоров: Льва Премудрого, Константина Багрянородного и Феодора Ласкаря. А седмичные каноны Богоматери (составленные, подобно Октоиху, на 8-мь гласов, входящие в состав славянского Октоиха, и в греческой и русской церкви имеющие одинаковое употребление при богослужении), в Греции, составляют отдельную книгу от Параклитика вообще, или великого Октоиха и называются Параклитиком в честь Богоматери.

Судя по свидетельствам истории и древним рукописям, первоначальный состав Октоиха содержал в себе одни творения Иоанна Дамаскина, – одни воскресные службы на восемь гласов. Службы эти заключали в себе следующие песни на восемь гласов: три стихиры на Господи воззвах, Богородичные догматики на великой и малой вечерни, стиховны с Богородичнами великой и малой вечерни, воскресные тропари с Богородичнами, седальны по кафизмах, ипакои, каноны воскресные, крестовоскресные и Богородичные с кондаками и икосами, четыре стихиры на хвалитех, два воскресные тропаря, попеременно поемые на известные гласы после великого славословия, и восемь стихов на литургии, называемых блаженными⁷². Параклитик в честь Богоматери первоначально содержал в себе те же каноны, какие и теперь в нем находятся, именно, каноны на повечерии для каждого дня седмицы всех восьми гласов. Когда написаны эти две книги, с точностью определить трудно. По свидетельству истории, св. Дамаскин начал писать свои сочинения 730 года⁷³, а жизнеописатель его (Иоанн патриарх иерусалимский) говорит, что св. Дамаскин „начало первей книзе своей сотвори, рек: „Твоя победительная десница“ и проч.“⁷⁴. Так и начинается первая песнь первого воскресного канона Октоиха. В подписании Октоиха, в первый раз напечатанного в дерманском монастыре, сказано, что св. Дамаскин составил свой Октоих в лето от рождества Христова 730⁷⁵. И действительно, без противоречий можно утверждать, что Октоих св. Дамаскина написан в показанном году и есть первая песненная его книга. Известно, что св. Дамаскин поступил в монастырь св. Саввы немедленно, после чудесного исцеления его десницы, усеченной за истину, именно 727 года⁷⁶. По правилу монастырскому, он поручен был смотрению одного старца, с которым прожил три года. Сначала старец строго запретил Иоанну писать что-нибудь, и только, по особенному явлению и повелению Богоматери, позволил ему составлять св. песни и другие творения⁷⁷. Год этого позволения, как доказывают, должен быть 730-й; ибо Бароний говорит, что в этом году св. Дамаскин издал сочинение об иконопочитании, чего без позволения старца он никак не сделал бы⁷⁸. Следовательно в этом же году он мог приступить к составлению и воскресных служб Октоиха, давно им обдуманных, которые в канонах начинаются словами: „Твоя победительная десница“ и проч. Что Октоих св. Дамаскина есть первая песненная его книга, в этом можно убедиться тем, что ирмосы и даже целые песни Октоиха вошли в состав прочих служб, позже написанных св. Дамаскиным. Например, в службе его на светлую седмицу помещены из Октоиха стихиры на Господи воззвах и на хвалитех всех гласов, исключая седьмого; ирмосы воскресных дней Параклитика Пресвятой Деве совершенно сходны с воскресными ирмосами Октоиха. Посему должно думать, что св. Иоанн написал сей Октоих, когда был еще простым монахом. А Параклитик Пресвятой Деве, вероятно, написан св. отцом в иеромонашестве; ибо каноны его надписываются так: „творение иеромонаха Иоанна“⁷⁹.

Эти две песненные книги св. отца служили образцом для составления песней прочими отцами. Св. Дамаскин составил воскресные службы, но их нужно было пополнить другими песнями, чтобы вполне выразить величие о торжестве дней воскресных. Это – первое побуждение для прибавления служб к Октоиху. Для сей цели св. Феодор Студит, живший между 741-м и 826-м годами по рождестве Христове, написал воскресные степенные антифоны⁸⁰. Анатолий, монах студийского монастыря, ученик Федора Студита, живший в девятом веке, составил стихиры на Господи воззвах и на хвалитех⁸¹, а Митрофан митрополит смирнский, скончавшийся 880 года, сочинил троичные каноны⁸². Далее, благолепие и стройность воскресных служб естественно подавали мысль и служили побуждением составить и службы седмичные. Отсюда – новое прибавление служб к Октоиху. И св. Феофан, бывший около 845 года митрополитом Никейским⁸³, и Иосиф песнописец, скончавшийся 883 года⁸⁴, составили седмичные службы на шесть дней, начиная с понедельника⁸⁵. Годы составления всех этих служб не известны. Все эти составляемые и умножаемые службы Октоиха, несмотря на взаимную свою связь, вероятно, сначала не заключались в одной книге, а пелись в церкви как отдельные службы. Ибо о постепенном внесении в книгу каждой службы порознь нигде не говорится, а упоминается только о собрании в одну книгу всех служб в одно время и одним лицом, именно, св. Иосифом песнописцем. Он, по благословению, вероятно, Митрофана митрополита смирнского и Феофана митрополита никейского, как участников в составлении служб Октоиха, совокупил их в одну книгу под названием Параклитика великого, или нового Октоиха. Что действительно великий Параклитик есть не что иное, как Октоих св. Дамаскина с прибавленными к нему службами, это показывают названия его то Параклитиком, то великим Октоихом (Пαρακλητικὴ ἤτοι ἡ μεγάλη Ὀκτώηχος)⁸⁶, то новым Октоихом (νέα Ὀκτώηχος)⁸⁷; а что составитель его есть св. Иосиф песнописец, это также подтверждается свидетельством, находящимся в греческом часослове, изданном в Венеции 1845-го года. Там говорится, что Иосиф песнописец составил почти всю книгу, называемую Параклитиком, и потому преимущественно назван песнописцем⁸⁸. Каве также говорит, что Параклитик составлен св. Иосифом⁸⁹. Св. Иосиф писал службы нарочно для окончательного составления Параклитика⁹⁰. Время составления Параклитика указано в надписании Октоиха славянского, в первый раз напечатанного в дерманском монастыре: „Октоих, – так он надписывается, – сиречь осмогласник, творение отчасти преподобного отца нашего Иоанна Дамаскина в лето по рождестве Христове седмосотное тридесятое; в лето же осьмосотное шестдесят первое – блаженный Феофан митрополит никейский, Иосиф песнопевец и Митрофан патриарх константинопольский⁹¹, составиша тропари каноном, по чину творения Иоаннова, и совокупиша во едину книгу во сто тридесят лет по нем, в царство Михаила царя и матери его Феодоры“⁹². Подобное свидетельство о времени составления Октоиха находится в послесловии Октоиха, изданного в Москве 1637-го года. Там говорится: „Феофан никейский епископ и Иосиф песпописец книгу сию святую, Октай, написаша яже беста в царство Михаила и Феодоры царей греческих“⁹³. Из этих двух свидетельств видим, что здесь под составлением Октоиха не разумеется только составление служб шести дней, а именно – собрание разных служб в одну книгу. Ибо кроме Феодора Студита, все прочие отцы с тем намерением и писали свои службы, чтобы составить великий Октоих, или Параклитик⁹⁴. Так составился Параклитик; не смотря на то, воскресные службы Октоиха св. Дамаскина с прибавленными к нему антифонами св. Феодора Студита, стихирами Анатолия и Троичными канонами Митрофана отделялись от великого Октоиха, или Параклитика под именем вообще Октоиха. Это делалось для удобного употребления в бедных церквах, как и теперь делается в Греции. В X и ХIII-м веках по рождестве Христове к греческому Октоиху прибавлены, еще раз, некоторые песни, как-то утренние евангельские стихиры Льва Премудрого, екзапостиларии сына его Константина Багрянородного⁹⁵ и канон Феодора Ласкаря Дуки⁹⁶, императоров греческих. Но они положены не на ряду служб, а в конце книги, и это между прочим потому, что уже существовал Параклитик, в состав которого последующие пастыри церкви не дерзали вносить новые песни. Так образовался Параклитик или великий Октоих. В таком виде он и доселе существует в Греции с немногими в конце его прибавлениями, не относящимися к сущности Октоиха.

Итак первоначальный Октоих есть творение св. Иоанна Дамаскина. Это, кроме надписей в древнейших рукописях⁹⁷, доказывают свидетельства Иоанна иерусалимского патриарха, жизнеописателя Дамаскинова⁹⁸, Иоанна Зонары монаха афонской горы, жившего около 1118 года и написавшего изъяснение на воскресные каноны Октоиха⁹⁹, и Льва Аллатия, ученого исследователя древностей церковных¹⁰⁰. К творениям св. Дамаскина принадлежит и Параклитик Пресвятой Деве Марии. Об этом свидетельствует надпись над некоторыми канонами. Так в среду на повечерии 6-го гласа канон надписывается: „творение Иоанна иеромонаха“, а в каноне субботы 8-го гласа первый тропарь первой песни начинается сими словами: „приидите тайно, братие, яко от начала, св. Богородице внесем вернии песнь“. Выражение „яко от начала“ показывает, что св. Иоанну принадлежат все каноны Параклитика Богоматери¹⁰¹. Об этом же Параклитике Пресвятой Деве воспоминает Аллатий в списке творений св. Дамаскина, посланном в Париж Иоанну Алберту¹⁰². Самое содержание этих двух книг служит доказательством, что они принадлежат ко временам св. Дамаскина. В Богородичных догматиках Октоиха говорится о двух волях и естествах Иисуса Христа, о приснодевстве Богоматери; в канонах Параклитика Пресвятой Деве часто говорится о почитании икон; а в обеих книгах – о нападении на христиан магометан, которые называются в св. песнях срацинами, аравлянами, измаильтянами. Всё это было в восьмом веке, и – ревностнейшим защитником икон и обличителем монофелитов и других ересей был св. Дамаскин.

Что касается служб, после прибавленных к воскресным службам св. Дамаскина, как-то: антифонов, стихир анатолиевых и троичных канонов, то долгое время не знали, кому они принадлежат, и потому приписывали их тем лицам, которые их не писали. Так к творениям св. Дамаскина присоединяли воскресные степенные антифоны. Однако усердные исследователи древностей церковных доказали, что они составлены св. Феодором Студитом. Никифор Каллист Ксанфопул (14-го века), будучи спрошен одним филологом, почему никто ничего не знает ни о составителе антифонов, ни о их древности, вместо устного ответа, написал целую книгу изъяснений на антифоны. Там он между прочим доказывает, что писатель их есть св. Феодор Студит¹⁰³. Фабриций, исследователь древних греческих писателей и их творений, на основании свидетельств Льва Аллатия, говорит, что некоторые песни св. Феодора Студита находятся в Октоихе¹⁰⁴. Хотя Фабриций и Аллатий не указали, какие это песни; но то несомненно, что они заимствовали это свидетельство из католога греческих песнописцев Никифора Каллиста¹⁰⁵. Основываясь на свидетельстве Никифора Каллиста, мы можем утверждать, что эти песни св. Феодора суть антифоны. В наш век монах афонской горы Никодим Агиорит, любитель и изъяснитель церковных песней, в новой (духовной) лествице говорит, что антифоны не суть творение св. Дамаскина, и в доказательство этого указывает на слог и гармонию антифонов (ἀυτὴν γραφὶν καὶ ἁρμονίαν τῶν ἀναβαθμῶν), которые отличаются от слога св. Дамаскина; а что антифоны суть творения св. Феодора Студита, он, вместе с Никифором Каллистом, ссылается на какое-то точнейшее и древнейшее свидетельство (ὁ ἀκριβέστερος καὶ ἀρχαιότερος λόγος) и на самое содержание антифонов¹⁰⁶. Действительно, содержание их служит доказательством, что антифоны написаны св. Феодором Студитом. Так, во второй степенной третьего антифона третьего гласа написано: „окрест трапезы твоея возвеселися, зря твоя, пастыреначальниче (ποιμενάρχα), исчадия, носяща ветви благоделания“. Во второй степенной седьмого гласа 3-го антифона указывается на пастыреначальника, приводящего детей ко Христу: „окрест трапезы твоея, – написано там, – яко стеблия видя исчадия твоя, радуйся и веселися, приводя сия Христови, пастыреначальниче (ποιμενάρχα)“¹⁰⁷. Пастыреначальник, о котором здесь говорится, в точном значении разумеется Иосиф архиепископ фессалоникийский, брат св. Феодора Студита. Этот святитель имел в своем ведении 40 епископов¹⁰⁸, и потому был не только пастырем, но и пастыреначальником. Ему-то св. Феодор посвятил свои антифоны и его-то назвал пастыреначальником в показанных степенных. Чада, о которых здесь говорится, суть братия студийского монастыря, игуменом коего был св. Феодор. В Греции с древних времен существует обычай, по которому после богослужения патриарха или митрополита, во время трапезы, при собрании архиереев, певчие поют, в честь первого архипастыря, эти самые степенны¹⁰⁹. Нельзя думать и утверждать, что антифоны поднес какому-нибудь святителю св. Дамаскин: он не был настоятелем монастыря, и потому не мог принесть их от лица многих, как это сделал св. Феодор.

Как не знали писателя антифонов, так не знали составителя так называемых воскресных Анатолиевых стихир „на Господи воззвах и на хвалитех“. Некоторые (наприм. Аллатий) приписывали их св. Анатолию константинопольскому патриарху, жившему в 5-м веке и бывшему председателем ІV-го вселенского собора¹¹⁰. Но это не доказанное мнение легко опровергается историей св. песней. Известно, что в церкви, до восьмого века не было восьмогласного пения, не было и песней церковных, расположенных на восемь гласов; посему в пятом веке не могло явиться такого рода пение. Если допустим, что св. Дамаскин сам расположил эти песни на гласы; то, по уважению к знаменитому и святому архипастырю, он положил бы в службах стихиры его прежде своих стихир, поскольку их содержание одно. Это сделали бы и составители Параклитика. Известно также, что триодь и месячные минеи были составляемы в девятом и в последующие века, и в них помещено много стихир Анатолия¹¹¹. Нельзя объяснить, каким образом помещены в них стихиры патриарха Анатолия на восемь гласов, когда в его время не знали сего рода пения. Следует, поэтому, отдать справедливость тем, которые Анатолиевы стихиры приписывают Анатолию монаху студийского монастыря, жившему в 9-м веке и бывшему учеником св. Феодора Студита¹¹². В составлении песней церковных он подражал своему учителю. Как св. Феодор составил на 8-мь гласов воскресные антифоны, так и Анатолий написал на восемь гласов воскресные стихиры. Св. Феодор написал много песней триоди, и Анатолий поместил в ней несколько своих стихир. Св. Феодор любил сего Анатолия, называл его своим сыном и написал к нему два письма из заточения, которому подвергся за иконопочитание¹¹³. Лев Аллатий помещает Анатолия студийского монаха в каталоге греческих песнописцев; это еще более подтверждает, что стихиры Анатолиевы принадлежат сему студийскому песнеписцу – монаху Анатолию¹¹⁴. Троичные каноны приписывали прежде св. Митрофану, константинопольскому патриарху 4-го века; но, очевидно, они не могли быть им написаны; новейшими исследователями церковных древностей дознано, что они принадлежат Митрофану смирнскому¹¹⁵.

Что касается седмичных служб, то никто не сомневался, что писатели их суть св. Феофан митрополит никейский и Иосиф песнописец. Первый, как видно из надписей служб, написал возследования ангелам, апостолам и по усопших, а св. Иосиф песнописец написал службы покаянные в понедельники и вторники, Предтечи в вторники, Кресту и Богоматери в среды и пятки, в четверток св. Николаю, в субботу всем святым. Что эти службы именно принадлежат помянутым св. отцам, в этом уверяет Аллатий¹¹⁶. Прибавленные в конце великого Октоиха, или Параклитика песни написаны греческими императорами, коих носят названия¹¹⁷, именно: евангельские стихиры написаны, как мы уже сказали, Львом Премудрым, екзапостиларии – сыном его Константином Багрянородным¹¹⁸, наконец канон Богоматери принадлежит Феодору Ласкарю Дуке¹¹⁹.

Итак, во-первых, полный состав греческого Октоиха образовался не вдруг, а постепенно. Образование состава Октоиха начато св. Дамаскиным, составившим воскресные службы Октоиха; потом эти службы были восполнены антифонами св. Феодора, стихирами монаха Анатолия и троичными канонами Митрофана смирнского, наконец к ним прибавлены седмичные службы, и в тоже время все они заключены в одну книгу под именем Параклитика, или великого Октоиха. В конце его еще раз присоединены песни греческих императоров. В таком виде он остается доселе в Греции, в таком виде он перешел и к другим православным церквам. Во-вторых, в составлении греческого Октоиха участвовали не только подвижники благочестия, каковы: св. Иоанн Дамаскин, св. Феодор Студит, св. Иосиф песнописец, Анатолий монах, но и высшие пастыри церкви, каковы митрополиты: Митрофан и Феофан, и даже самые венценосные помазанники – императоры греческие: Лев Премудрый, Константин Багрянородный и Феодор Ласкарь. – Что же касается до перевода греческого Октоиха на славянский язык и судьбы его в нашем отечестве, об этом скажем в истории славянского Октоиха.

(Продолжение впредь).

Грамотность в Сербии не очень давно начала распространяться в простом народе. Причина этого более или менее известна; иго турецкое, давившее сербов слишком 460 лет, не только препятствовало всякому развитию, всякому прогрессу их, но даже убивало самую жизнь, самый дух народа. Пока Сербия находилась под властью турков, о просвещении народа сербского не могло быть и помину.

После важного события для сербов, занимающего одно из первых мест их новейшей истории, т.е после освобождения Милошем Обреновичем от турецкого ига всего того пространства земли, которое теперь составляет территорию сербского княжества, князь и правительство, несколько устроив политические дела, начали заботиться и о том, чтобы дать образование сербскому народу. С этою целью училища, устроенные еще при Черном Георгие (с 1804 г.), получили другой вид: так например, прежде не было в них никакого разделения на классы, а с этого времени они разделены, на три класса; прежде преподавали в училищах только букварь, часослов да псалтирь, а теперь вместе с тем начали преподавать катехизис (на славянском языке), св. историю, арифметику, сербскую грамматику и географию. Кроме того, в этих бедных училищах прежде учились только дети людей, более зажиточных; теперь были допущены все без исключения. С 1815 года устроены училища под названием „Четвертый Разряд“. В них воспитывались те только ученики, которые имели намерение продолжать воспитание свое в гимназиях и дальше. Такие училища устроены были больше в городах. За тем открыто несколько гимназий, как например, в Белграде, Крагуевце, Шабце и Чачке, вслед за тем открыты в г. Крагуевце лицей, а в Белграде семинария и военная академия. Надобно заметить, что в семинарии первоначально читалось одно только догматическое богословие да риторика, между тем как теперь читаются почти все те предметы, которые преподаются и в русских семинариях. Но, не смотря на это движение просвещения в Сербии, мысль о распространении грамотности в простом народе явилась не ранее 1840 года.

В 1840 г. и в начале 1841 года профессора сербского лицея в Крагуевце сначала между собою только, а потом и с некоторыми лицами из министерства народного просвещения, согласились образовать общество с целью обрабатывать народный язык и распространять просвещение в простом народе. Эта гуманная в высшей степени мысль не могла быть тогда же приведена в исполнение, с одной стороны, в следствие политических движений, случившихся в 1841-м году, а с другой – в следствие перемещения правительства в Белград. Но когда, в этот самый год, и лицей был перемещен в Белград и когда политические движения утихли, – члены упомянутого общества возобновили прежнюю свою мысль, составив вместе с тем и план, как должны будут действовать, чтобы достигнуть своей цели. Они начали действие свое с городов и сей-час же открыли в них воскресные школы, в которые имел доступ каждый без исключения. На деревни же деятельность этого общества сначала не могла простираться, потому что оно было слишком малочисленно. Но когда число членов общества немного увеличилось, тогда и круг действий его распространился. Получив название: „Дружство Сербской Словесности“, и желая вполне отвечать этому названию, общество это решилось не только обрабатывать язык сербский и распространять грамотность в простом народе, но и содействовать народному образованию, в полном смысле этого слова. Правила, которые оно положило себе, и цели, к которым оно стремилось, были следующие: возбудить в народе патриотический дух, познакомить его с значением человека, и указать, в чем состоит истинная гражданская свобода, познакомить его с обязанностями христианскими и правами гражданскими, руководить его к честной и нравственной жизни, к правильной деятельности в отношении к хозяйству; облагороживать сердца простолюдинов и устранять их от пороков, наставить их, как должно воспитывать детей, чтобы сделать их честными и благородными людьми, полезными для отечества своего; советовать народу делать лучшие обиталища как для себя, так и для скота, чтобы таким образом удобнее пользоваться земными благодеяниями Божиими, и пр. и пр.

Достаточное количество книг, написанных в подобном духе, быстро распространилось не только в княжестве Сербии, но и в Боснии, герцоговине и старой Сербии, – чему способствовало особенно то, что эти книги продавались по очень дешевой цене, а в провинции, окружающие Сербию, о которых я упомянул, рассылались и теперь рассылаются даром. Великую помощь в этом деле оказывают студенты лицея, семинарии и гимназии, которые, во время вакаций, живут дома с родными своими, и которые всегда стараются объяснять им то, что в этих книгах написано. Следствием этого было то, что и сам простой народ сербский, в особенности – в княжестве Сербии, всё больше и больше начинает посылать детей своих в училища для обучения. Через два года после этого, внутри Сербии видим гораздо больше школ и, в этих школах, всё больше и больше учеников. За тем мы видим, как и самые поселяне начинают жаловаться, что в таком-то и таком их селе нет училища, строят их на свой счет, приглашают в них хоть бы и такого учителя, который, может быть, ничего больше и не знает, как только читать да писать, и – дают ему жалованье из своей общины, до тех пор, впрочем, покуда министерство народного просвещения не пошлет кого-нибудь из ученых лиц, для пересмотра всех училищ, что и теперь бывает. Высланный должен всегда представить министерству народного просвещения верный отчет о всех пересмотренных им училищах, в следствие чего ассигнуется сумма из казны для новоустроенных училищ. Учителей, не отвечающих своему назначению, или наказывают денежным штрафом, или совсем удаляют.

Любовь сербского народа к образованию доказывается и тем, что и самые училища, в особенности с 1850 года, начали получать лучший вид; никакой отец ничего не жалеет для сына своего, лишь бы он учился. В настоящее, например, время редко можно встретить училище, которое бы не было построено из кирпичей, в несколько комнат, разделенных на классы и спальни как для учеников, так и для учителей.

Убеждение простого народа сербского в том, что училища приносят великую пользу, обнаружится ясно, когда мы обратим внимание как на количество, так и на качество училищ по селам. Теперь напр. трудно найти село, имеющее 100 домов, где бы не было училищ. Самые училища почти ни чем не отличаются от городских; разве только тем, что, как и везде, в городах можно встретить лучших учителей, нежели в селах.

В Сербии, как известно, существуют общины, в которых заседают старшины сельские, имея при себе общинного писаря; в каждую неделю два раза собираются туда поселяне, всегда по одному из каждого дома. Нужно заметить, что, кроме других книг, посылаются в каждую общину по одной или по две газеты, которые читаются в присутствии народа; таким образом народ не только знакомится с общественным образом жизни, но даже и с политическими делами.

Кроме того, в настоящее время, в Сербии много открыто воскресных школ, которые поделены, как и другие училища, на четыре класса. Учителями в этих школах, по большей части, профессоры лицея, семинарии и гимназии, а также и студенты лицея и гимназии, только из высших классов.

Таким образом, в последнее время, грамотность в Сербии заявляет себя весьма счастливым развитием и большими успехами не только в городах, но и в селах. Смело можно сказать, что в настоящее время нет деревни, в которой бы не было по крайней мере до 30 душ, умеющих читать и писать. Если только такое сознательное стремление к просвещению не будет остановлено какими-либо не благоприятными обстоятельствами, то скоро в Сербии будет открыт университет, о котором в настоящее время думают почти все лучшие умы передовых людей. Тогда можно надеяться, что просвещение в Сербии пойдет лучшим и скорейшим шагом, и – Сербия со временем вступит в ряд цивилизованных государств.

Живвовин Жуевич

Еще давно один древний мудрец сказал о торгующих следующие, весьма замечательные, слова: две вещи представляются мне трудными и опасными: едва ли купец может обойтись без греха, а корчемник едва ли чист будет от обмана (Сир.26:27. по русск. перев.). Видите ли, братие мои, что мудрец этот, по честности и добросовестности, ставит купца наравне с корчемником, или сидельцем питейного дома. Не оскорбитесь, если и я скажу, что как при продаже вина корчемниками всё основано на обмане, так и в вашей торговле много, много обмана. Жалко и неприятно смотреть и слышать, как вы торгуетесь с покупателями! Многие из вас противу совести расхваливают свой товар, негодную, гнилую вещь продают за хорошую и прочную, и цену за такую вещь берут очень высокую, которой она далеко не стоит; словом, почти каждый старается всякими изворотами, притворным гневом, лестью, лживыми уверениями обмануть своего ближнего, – и всё это для чего? Для того, чтобы взять с него, как можно, дороже, и получить как можно, больше барыша. Больно слышать, как иные, чтобы выдать обман за правду, призывают Бога во свидетели; больно видеть, как другие, заглушив совесть, обмеривают и обвешивают покупающих. Конечно, сколько-нибудь честный торговец не согласится иметь неверного аршина и ложных весов, но те, у которых покривлены весы совести, имея верный аршин и верные весы, умеют как-то обмерить и обвесить. У вас даже составилась пословица: не обмануть – не продать, и эта пословица обратилась у многих в правило.

Но лгать и обманывать очень грешно и преступно пред Богом; обман, обмер, обвес ненавистны Богу. В слове Божием так об этом говорится: мерила льстивая мерзость пред Господем, вес же праведный приятен Ему (Притч.11:1). Пророк Моисей, заповедуя народу Божию иметь верные меры и весы и порицая меры лживые, говорит: мерзость Господеви Богу твоему всяк творяй сия, т.е употребляющий фальшивые меры и весы (Втор.25:15, 16). И не только самый обман, даже приношения Богу и милостыни, подаваемые обманщиками-торговцами, Богу неприятны, противны, омерзительны. В св. писании об этом вот что говорится: не надейся подкупать Бога дарами: Он не примет, и не усердствуй приносить жертву из того, что не праведно приобретено; потому что Господь неподкупный Судия (Сир.35:11, 12, по рус. пер.). Кто приносит жертву от имения, неправедно приобретеннаго, такое приношение есть поругание Богу, и дары беззаконников не благоугодны Ему (–34:18–20, по рус. пер.). Ты, например, сделал приклад в церковь, поставил пред св. иконою свечу. Но если приклад твой приобретен на деньги, нажитые неправдою и лукавством, если свеча, тобою поставленная, куплена на гривну, выторгованную обманом; то приношение твое не благоугодно Богу.

Обманывать других, как во всяком случае, так равно в купле и продаже, бесчестно, низко и недостойно человека. Честь и доброе имя лучше золота и серебра. А кто обманывает других, тот теряет честь, доброе имя, добрую славу. И действительно, обманщики у всех на худом счету, и про торговлю и торговцев идет худая молва. Праведен Господь и правду возлюби, правоты виде лице Его (Пс.10:7). Нe так ли и человек должен любить правду, говорить правду, делать правду? Премудрый царь Соломон пишет в притчах: правдивость есть украшение человеку и нищий лучше, нежели лжец (Притч.19:22, по русск. пер.). В каждом из нас есть совесть: но кто пускается в обман, тот действует без совести, а быть без совести – последнее дело. Обманом вы вредите себе же, и расстраиваете свое благосостояние, сами того не примечая. Обманешь человека однажды, обманешь в другой раз; в третий раз он уж не поверит тебе. Не думайте, братие, что обманами и неправдами можно нажить богатство и жить спокойно в довольстве и изобилии. Нет! Богатство-то, пожалуй, таким образом и можно нажить, и наживают некоторые; да непрочно оно, ненадежно. Праведный Бог рано или поздно покарает неправду и отнимет нажитое неправдою. Ложью и обманом наживать деньги тоже значит, что класть каленые угли в свою сокровищницу. О богатом купце, который разорился, вы сами говорите, что он прогорел. Иногда наказание Божие постигает неправдою нажившего богатство человека в его потомстве. Неправдою нажитое добро не идет в прок. Отец копил, наживал, а у сына оно и уходит как будто на ветер. Святое писание вот что говорит: кто приобретает сокровища лживым языком, тот собирает разлетающийся пар (Притч.21:6, по русск. перев.). Имение неправедных высохнет, как река, и прогремит, как сильный гром во время дождя (Сир.40:13, по рус. пер.), т.е. неправдою нажитое богатство наделает только шуму между людьми; но этот шум или молва, как гром с дождем, скоро пройдет. Св. писание угрожает благосостоянию не только тех, которые наживают деньги обманом, обмером, обвесом, но и тех, которые берут слишком высокую неумеренную цену. Если тот, кто налагает цену на вещи, не удерживается страхом Господним; то непременно и вскоре будет ниспровергнут дом его, говорит премудрый Иисус сын Сирахов (Сир.27:3, по рус. пер.).

Таким образом, кто употребляет обман при продаже, тот вредит себе самому, вредит своему промыслу, навлекает на себя нарекание, подвергает опасности свое благосостояние, бесчестит и унижает себя, прогневляет Бога и тяжко согрешает. Поймите же это, братие мои, и не прибегайте в торговле ко лжи и обману, к обмеру и обвесу и другим не похвальным уловкам торгашества, а занимайтесь своим промыслом честно, добросовестно, правдиво, как следует честным людям и добрым христианам. Хочется ли вам, чтобы вас самих кто обманул при покупке? Понравится ли вам, если кто при продаже поступит с вами самими бессовестно? Уж, конечно, нет. Так приложите же это к себе, и чего не желаете себе, того не делайте и другим. Спаситель наш Иисус Христос дал такую заповедь: елика аще хощете да творят вам человецы, тако и вы творите им (Мф.7:12). Аминь.

Вечер и в храме природы есть одно из тех явлений, которые способны привести душу в умиление и поставить ее в расположение молитвенное. „По скончании дня, весьма естественно, – говорит св. Василий Великий, –воздать благодарение Богу за все то, что даровал Он нам в сей день на пользу и ко благу нашему, и размыслить с самими собою о том, что опущено нами волею или неволею. Если же какой грех содеян нами или словом, или делом, или даже помышлением, то усердною молитвою надобно испросить у Бога отпущение его; потому что нет ничего действительнее дла избежания впредь подобного греха, как самоиспытание и размышление о прошедшем“.¹²⁰

Церковь Господа Иисуса Христа дала большее знаменование вечернему времени; она сообщила ему характер священный, установив повседневное вечернее богослужение, и всегда возвещая приближение вечера звоном колокола. Святая церковь хочет расположить христиан к благодарности не только за блага временные, но и за те, кои дарованы нам Господом для спасения вечного.

Установление вечерней службы, совершающейся не задолго до захождения солнца, получило начало в самой глубокой древности. Еще ветхозаветные священники, как говорится в книге Исхода, перед наступлением ночи возжигали светила и фимиам всегдашний присно пред Господем (30:8). И потому царственный певец израильский особенно желал, чтобы его молитва, подобно фимиаму вечернему, прямо восходила к небу: да исправится молитва моя, просит он Господа, яко кадило пред Тобою, воздеяние руку моею, жертва вечерняя (Пс.140:2).

Новозаветная церковь не только приняла, но и возвысила и усовершила это богослужение ветхозаветной церкви. Из книги Деяний апостольских (гл. 3 ст. 4) мы узнаем, что апостолы Петр и Иоанн в девятом часу ходили для молитвы в храм иерусалимский; а девятый час дня, по счислению иудейскому, совпадает с нашим вечером¹²¹.

Конечно, святые апостолы не почитали нужными жертвы ветхозаветные, как прекратившиеся в следствие крестной жертвы Сына Божия; но тем не менее они могли участвовать в хвалении Господа и молитвах, совершаемых во храме иудейском. „Потому что, – как говорит Климент Александрийский, – древность, естественность и величественная простота пения иудейского долженствовали оправдать выбор оного и для благочестия христианского“¹²². При том же вечернее богослужение евреев, которое состояло из всесожжения, называвшегося жертвою всегдашнею, напоминало апостолам, как говорит Иоанн Кассиан, „жертву Иисуса Христа, которую Он принес Отцу за спасение всего мира и которую Он предъизобразил апостолам во время тайной вечери“¹²³. Таким образом святые апостолы своим примером положили основание вечернему богослужению; но устроить благообразно и по чину это богослужение они предоставили своим святым преемникам.

У церковных писателей 2-го и 3-го века находим ясные свидетельства о существовании собственно христианского вечернего богослужения. „В отношении ко времени молитвы, – говорит Тертуллиан, – не излишне наблюдать известные часы: третий, шестой и девятый. Эти часы в св. писании почитаются особенно важными. Из повествования Луки мы узнаём, что третий, шестой и девятый часы были по преимуществу часами молитвы. Это показывает и пример Даниила, который молился трижды в день. Хотя, само по себе, тут нет заповеди, однако хорошо взять это за правило для совершения молитв. По сему и мы каждый день троекратно совершаем молитву“¹²⁴. „Когда склоняется солнце и оканчивается день, – пишет св. Киприан, – мы необходимо должны молиться. Так как Иисус Христос есть истинное солнце и истинный день; то, молясь при захождении солнца и окончании дня, мы просим, чтобы снова воссиял для нас свет, и чтобы Господь удостоил нас видеть явление света вечного. Ночная тьма не повредит молящемуся; потому что для сынов света и в ночи день. Может ли оставаться без света тот, у кого есть свет в сердце, кто живет во Христе?“¹²⁵. В книге Постановлений апостольских весьма строго заповедуется христианам наблюдать те часы, которые назначены церковью для общественного молитвословия. „Молитесь, – сказано там, – утром, в 3-й, 6-й, и 9-й часы, вечером и при пении петуха. Утром мы должны благодарить Господа, что Он осветил нас, рассеяв ночь и явив день; в 3-й час – потому, что в это время Пилат произнес приговор над Спасителем; в 6-й – потому, что в этот час Господь пригвожден ко кресту; в 9-й потому, что в это время все трепетало, ужасаясь преступления безбожного Иуды; вечером потому, что Бог дает ночь для успокоения от трудов дневных; при пении петуха затем, что этот час возвещает приближение дня для совершения дел света“¹²⁶.

Есть в этой книге и заповедь о том, чтобы собирать христиан на молитву каждый вечер и молиться о тех, кто не мог придти во храм¹²⁷. Есть даже следующее описание главнейших обрядов вечернего богослужения. Оно начиналось псалмом светильничным (ἐπιλύχνιος ψαλμός), хотя не приводятся слова из этого псалма, но не трудно догадаться, что это был псалом 140-й, т.е. Господи, воззвах к тебе, услыши мя (См. мнение Златоуста, Hom. in Ps. 140). За сим псалмом следовали молитвы об оглашенных, бесноватых, просвещаемых и кающихся; потом – молитвы верных о мире и спокойствии мира, о святой, кафолической и апостольской церкви, о епархии, епископах, пресвитерах, служителях церкви, о приносящих дары во храм, о новокрещенных, больных, плавающих, путешествующих и о всякой душе христианской. За ектениями следовали различные молитвы светильничные. В одной молитве верные испрашивали себе у Господа христианскую кончину, ночь спокойную и безгрешную, течение жизни непорочное, и самих себя через Христа препоручали живому Богу. В другой – епископ молил Господа, чтобы Он, человеколюбивый и благий, принял милостиво настоящую вечернюю молитву, и чтобы, проведши рабов своих через долготу дня, привел и в покой ночи. После этих молитв диакон повелевал народу „приклониться, – и тогда епископ читал молитву „руковозложения“, которою и заключалась вечерня. Диакон возглашал: „изыдите с миром“, и народ выходил из храма¹²⁸.

Там же упоминается еще о другой вечерней молитве (προσευχὴ “ἑσπερινή), но не объясняется, в общественных ли собраниях, или частным образом она была приносима. В этой молитве между прочим заключалась известная песнь Симеона Богоприимца: „ныне отпущаеши раба твоего, Владыко“¹²⁹.

Но молитвенные собрания христианские в первых веках не имели и не могли иметь того порядка и вида, какой имеют суточные службы нашей церкви. То были времена мученические. Первенствующие христиане, будучи окружены врагами, находились в непрерывном страхе и опасении подвергнуться страданиям и смерти за свое исповедание; и потому собирались обыкновенно для общественного богослужения в каком-либо частном доме, иногда даже в подземельях; собирались преимущественно во время ночи, когда удобнее было избежать преследования злобных врагов. Во время этих ночных собраний, первоначально, вместе с вечерними, полунощными и утренними молитвами, совершалась и божественная литургия, за которою обыкновенно следовала вечеря любви. Но когда литургию начали совершать отдельно, тогда назначили время и для прочих общественных служб, т.е. вечерни, полунощницы и утрени. Словом, христианское богослужение получило самостоятельность и полную свободу только в начале 4-го века, когда церковь восторжествовала над внешними врагами.

С 4-го века о вечернем богослужении упоминают весьма многие писатели¹³⁰. По свидетельству их, это богослужение совершалось каждый день в определенное время. Приводим для доказательства слова св. Афанасия Великого: „Слово Божие, – говорит он, – да будет занятием твоим во всякое время. В сходящее солнце да видят сию книгу в твоих руках. Ты должен присутствовать при богослужении в третьем часу, потому что в этот час водружено древо крестное. В шестом часу ты должен молиться с умилением и слезами; потому что в это время Сын Божий висел на кресте. Также твоя душа должна излиться в песнях и гимнах в девятый час; потому что в это время Господь, вися на кресте, испустил дух Свой. После богослужения девятого часа снедай хлеб твой, благодаря Господа за своей трапезой таким образом: Благословен Ты, Господи, питаяй мя от юности, даяй пищу всякой плоти; исполни радостию и веселием сердца наши, дабы мы имели избыток во всём и обогащались добрыми делами во Христе Иисусе Господе нашем, с которым да будет Тебе слава, честь и держава вместе со святым Духом во веки веков, аминь... Хорошо проливать слезы перед Господом и в дванадесятый час; потому что в это время Господь сошел во ад, который вострепетал при Его появлении и воскликнул: кто есть сей, разрушивший железные врата ада и сокрушивший вереи вечные? Кто есть сей, своею смертью избавивший нас от смерти? В полночь ты должен вставать и прославлять Господа Бога твоего гимнами; ибо в этот час Господь воскрес от мертвых и прославил Отца Своего. Когда ты встанешь, произнеси этот стих: полунощи востах исповедатися имени Твоему, и потом читай весь пятидесятый псалом“¹³¹.

Что касается до самого устава вечерни, то он не был еще окончательно образован и даже не мог быть во всех церквах одинаковым. Почти каждая церковь, по крайней мере такая, при которой был патриарх, при совершении молитв следовала своему уставу¹³². Иероним говорит, что у них, по окончании вечерних молитв, произносимы были поучения¹³³. В Каире и Кесарии каппадокийской по вечерам в субботу и воскресенье епископы изъясняли св. писание¹³⁴. В некоторых церквах в состав вечерни входила и молитва Господня, которая прежде читалась только во дни воскресные¹³⁵. Следствием подобного разнообразия было, между прочим, то, что на Лаодикийском соборе имели особенное рассуждение об этом предмете, и положили: „молитвы девятого часа соединить с вечернею“¹³⁶.

С особенною подробностью говорит о разнообразии обрядов и богослужения преподобный Иоанн Кассиан: „мы слыхали, что в других странах многие, имея, как говорит Апостол, ревность не по разуму, составили сами себе, по своему усмотрению, различные уставы и правила. Одни думают, что должно назначать для каждой ночи двадцать или тридцать псалмов, и притом с прибавлением разных гласов и напевов; другие переполняют и эту меру, и прибавляют еще другие восемнадцать псалмов. Есть и такие, кои требуют, чтобы, при общественных ежедневных молитвах, число псалмов и молитв сообразовалось с длинною часов, в которые совершается это служение Господу. Итак я почитаю нужным представить для сего нового храма древнейшее учреждение отцов¹³⁷. В целом Египте и Фиваиде наблюдается дванадесятое число псалмов, как при вечернем, так и при утреннем богослужении, однакож так, что после него следуют два чтения, именно из ветхого и нового завета. Этот, издревле установленный, обычай продолжается чрез все столетия и существует невредимым во всех церквах этих провинций; ибо он, как утверждают древние, не есть человеческое изобретение, но принесен отцам ангельским научением с неба¹³⁸. Повествуют, что в начале веры были мужи избранные, которые, получив от св. Марка устав для жизни, предавались денно и нощно чтению св. писания, молитве и труду. Однажды эти достопочтенные отцы собрались вместе, дабы рассуждать, каким образом должно быть совершаемо ежедневное богослужение. Каждый, разумеется, высказывал то, что ему внушала его собственная ревность: некоторые предлагали пятьдесят псалмов, некоторые шестьдесят. Когда наконец приблизилось время вечернего молитвословия, то некто выступил на средину и начал петь псалмы: пропел одиннадцать псалмов, с приложением обычных молитв, а после двенадцатого псалма возгласил – аллилуиа ... и внезапно исчез от очей всех, положив таким образом конец и рассуждениям и богослужению¹³⁹. Итак достопочтенное собрание отцов решило, что дванадесятое число должно быть наблюдаемо как при вечернем, так и при нощном богослужении, с присовокуплением двух чтений, одного из ветхого, а другого из нового завета. В день Господень оба чтения бывают заимствуемы из нового завета, т.е. одно из апостола или деяний апостольских, а другое из евангелия. Так делается и во время Пятидесятницы. У египтян богослужебные действия, которые мы совершаем в известные времена дня, совершаются в продолжение всего дня, т.е. египетские христиане, и занимаясь работой, не оставляют псалмов и прочих писаний. Так как они с работой всегда соединяют молитву, то в продолжение дня и не присутствуют при богослужении общественном; общественное богослужение бывает у них, за исключением дня Господня, только вечером и ночью¹⁴⁰. В церквах Палестины, Месопотамии и всего Востока третий, шестой и девятый часы ежедневно воспоминаются чтением трех псалмов, так что чрез определенные времена приносится Богу постоянная молитва, и однакож не замедляется при этом и необходимая житейская деятельность. И не без причины эти часы назначены для особенного богослужения: в них исполнились обетования и совершились великие тайны нашего спасения. В 3-й час сошел на апостолов, собравшихся для молитвы, обетованный Дух Святой. В 6-й час принесена Отцу непорочная жертва, наш Господь и Искупитель, который, вися на кресте за спасение всего мира, уничтожил грехи рода человеческого. В 9-й час Господь разрушил врата ада, и святых, находившихся в плену, освободил для неба. В этот час Корнилий сотник, стоя на благочестивой молитве, получил от ангела известие о тайне призвания язычников. Об этом времени говорит и история деяний апостольских“¹⁴¹.

Св. Савва, начальник знаменитой палестинской лавры, живший в V-м веке, из различных преданий составил устав для всех служб нашей церкви. Св. Савва заимствовал устав этот, по преданию, от преподобных Евфимия и Феоктиста, живших в IV веке; а они получили от исповедника Харитона, скончавшегося около 270-го года¹⁴². В этом уставе главным частям вечерни дано окончательное образование. Впрочем устав святого Саввы долго был в употреблении только в палестинской лавре и в некоторых ближайших к ней монастырях. Уже с приведением во всеобщую известность этого устава в 8 веке, частью из уважения к составителю оного, частью по древности и достоинству самого устава, его приняли почти все греческие обители и церкви. Дополнения, которые делаемы были к этому уставу в последствии, относились не столько к составу и расположению божественных служб, сколько к священным песнопениям, которые часто были пополняемы и распространяемы. Так напр. к 140 псалму: Господи воззвах к Тебе – прибавили потом стихи из других псалмов, приличные дню. Так вообще к псалмам, после, стали присоединять песни церковные, и стихи псалмов составляли уже только припевы. Таким образом произошли стихиры на Господи воззвах, когда пели их со стихами из 140 псалма и стихиры стиховны, когда соединяли их со стихами из других псалмов. Эти песни сочиняли Анатолий патриарх константинопольский, Роман едесский диакон, Андрей архиепископ Критский, Софроний патриарх иерусалимский, Сергий константинопольский, Косма епископ маиумский, Иосиф и Феодор Студиты, преимущественно же – св. Иоанн Дамаскин¹⁴³.

По свидетельству патриарха иерусалимского Нектария (жив. в 17 в.), св. Дамаскин, пересматривая устав св. Саввы, внес в оный правила о чтении канонов и самогласных песней, составленных им и Космою, включил вновь составленные песнопения в круг богослужения и весь порядок церковной службы изложил, сообразно обстоятельствам своего времени, с большею подробностью и определенностью.

Известно, что киевопечерская лавра приняла при св. Феодосие устав, писанный Феодором Студитом для обители студийской. Этот устав перешел потом во все монастыри и церкви русские¹⁴⁴.

Константин Скворцев

Б. История Октоиха славянского.

В истории славянского Октоиха надобно решить следующие вопросы: 1) когда и кем греческий Октоих переведен на славянский язык; 2) какие получал в России изменения и прибавления; 3) когда и где в первый раз был напечатан.

1) Пастыри восточной церкви, при обращении славянского народа в христианскую веру, даровали ему и св. писание и богослужебные книги на его родном наречии. Обращение моравских славян и перевод необходимых для церкви их книг совершены Кириллом и Мефодием. Они же перевели Октоих, как свидетельствует преподобный Нестор в своей летописи¹⁴⁵. Впрочем этот преп. отец не объяснил, какой Октоих перевели св. Кирилл и Мефодий, великий или Параклитик, т.е. малый Октоих, состоящий из одних воскресных служб св. Дамаскина, св. Феодора, Анатолия и Митрофана. Поэтому, сколько возможно, решим вопрос, какой Октоих могли перевести и перевели св. первоучители славян.

Говорят вообще, что Кирилл и Мефодий перевели один Октоих св. Дамаскина; потому что составители Параклитика (времени составления его не указывают) и троичных канонов жили в девятом веке, и следовательно, будто, просветители славян не могли знать и перевести их¹⁴⁶. Но чтобы знать истину, или, по крайней мере, приблизиться к ней, сравним время жизни составителей Октоиха и время составления Параклитика, или Октоиха великого, равно и малого с временем жизни Кирилла и Мефодия и отправления их на проповедь в Моравию. Просветители славян жили в одно время с составителями Параклитика. Так, св. Феофан около 845 года сделан митрополитом никейским¹⁴⁷, Митрофан, митрополит смирнский, скончался 880 года¹⁴⁸, а Иосиф песнописец скончался 883 года¹⁴⁹. Между тем св. Константин (в монашестве Кирилл) около 841-го года вызван в Константинополь Логофетом Феоктистом, опекуном трехлетнего греческого императора Михаила, учиться вместе с царем. Св. Кирилл и Мефодий были в Константинополе, когда в 861-м году составлен был великий Октоих св. Иосифом песнописцем¹⁵⁰. С того же времени начали отделяться от Параклитика, или великого Октоиха воскресные службы под именем вообще Октоиха (который по объему можно назвать малым Октоихом). Спустя год после составления великого Октоиха и явления Октоиха малого; то есть – 862 года, Кирилл и Мефодий начали переводить в Цареграде с греческого на славянский язык евангелие от Иоанна, а 863 или 864 года они первый раз отправились в Моравию для обращения славян в христианскую веру¹⁵¹. Св. Кирилл умер в начале 869 года, а св. Мефодий 885 года, двумя годами позже св. Иосифа песнописца¹⁵². Таким образом, через два года после составления Параклитика, до отправления славянских первоучителей в Моравию, малый Октоих, во множестве списков греческих, мог придти во всеобщее употребление, особенно в бедных церквах, а прежде всего в столичном городе Константинополе, где жили Кирилл и Мефодий. А как им нужно было перевести скоро, и сперва, самые необходимые книги для славянской церкви, то они и могли взять с собою в Моравию и перевести Октоих малый, по удобности его переписки и употребления в бедных славянских церквах. Подтверждением этому нашему мнению служат, кроме того, следующие соображения. Никто не сомневается в том, что во времена Кирилла и Мефодия употреблялся в церкви греческой Октоих св. Дамаскина, следовательно, потому, употреблялись и воскресные антифоны; ибо их до 14-го века считали творением сего же отца. Признают также за несомненное, что при Кирилле и Мефодие были в употреблении стихиры Анатолия¹⁵³. Кто был этот Анатолий, мы выше показали. По этому уже необходимо признать, что Кирилл и Мефодий перевели Октоих не одного св. Дамаскина, но с антифонами и стихирами Анатолия. Они могли перевести и троичные каноны Митрофана смирнского. Аллатий, говоря об Октоихе (малом, но не о Параклитике, или великом Октоихе), замечает, что в новейшем помещаются троичные каноны Митрофана смирнского¹⁵⁴. Когда же последовало помещение этих канонов в Октоихе, если не во время составления Параклитика, или великого Октоиха? Аллатий употребил слово новейший (recentior) потому, что не доискался времени составления Параклитика. Он думал, вероятно, что Октоих и Параклитик составлены по смерти песнописцев, и – даже отдельно один от другого. Он также думал, что Параклитик составляют одни седмичные службы Октоиха¹⁵⁵, и, уже после него, Каве ясно сказал, что Параклитик есть не что иное, как Октоих св. Дамаскина с прибавленными к нему службами других песнописцев¹⁵⁶. Итак с вероятностью можно думать, что Кирилл и Мефодий перевели все воскресные службы Октоиха. Оба вместе они переводили свящ. книги с 862 до 869 года, а по смерти Кирилла св. Мефодий с своими учениками – по 885-й год. В течение 23-х годов можно было перевести много книг и, следовательно, малый Октоих, как нужнейшую книгу. Шафарик говорит, что Кирилл и Мефодий перевели Октоих св. Дамаскина, заключавший в их время (862 г.) малое число песней, – чуть ли не те только, которые содержатся в палимпсесте римском XI или ХII-го века¹⁵⁷. хранящемся в римской барберинской библиотеке¹⁵⁸. Не отнимая чести у почитаемого всеми исследователя славянских древностей, мы однако не можем не заметить, что св. Дамаскин не мог составить тех служб и песней, которые в славянском переводе находятся в палимпсесте римском: св. отец составил одни воскресные и притом не полные службы, а в палимпсесте находятся одни отрывки из Параклитика. Так, по дошедшему к нам описанию, славянское письмо начинается в нем с 57-го листа. На этом листе Октоих начинается не воскресною службой первого гласа (он бы так начинался, если бы в палимисесте заключались песни одного св. Дамаскина), а седмичною службою 6-го гласа, именно – каноном ангелам. На 77-м листе – канон воскресный 7-го гласа, на листе 96-м воскресные антифоны. Всех листов палимпсеста, на которых находятся отрывки из Параклитика, 80¹⁵⁹. Когда исследователи славянских древностей докажут, что упомянутая пергаменная рукопись с отрывками из славянского Параклитика принадлежит ко временам Кирилла и Мефодия, тогда все призна́ют, что св. просветители славян перевели не только один Октоих малый или даже Октоих одного св. Дамаскина, но и весь Параклитик, или великий Октоих. А доколе сего не сделано, до тех пор мы можем думать, что Кирилл и Мефодий перевели один малый Октоих или Октоих со всеми воскресными службами, исключая песней греческих императоров, которые после них жили. Если бы славянские первоучители перевели весь Параклитик, в таком случае надписали бы его так, как он надписан в подлиннике: „Параклитик или великий Октоих“. Так же, может быть, назвал бы его и препод. Нестор. Но нам не известны ни свидетельства, ни рукописи Октоиха, которые бы относились ко временам Кирилла и Мефодия и своим свидетельством или надписью показывали, что Октоих, переведенный ими, назывался Параклитиком. По этому опять останавливаемся на том нашем мнении, что Кирилл и Мефодий могли перевести и перевели Октоих св. Дамаскина с прибавленными к нему службами св. Феодора, монаха Анатолия и Митрофана смирнского.

Время и место перевода Параклитика, или великого Октоиха, равно и переводчики его неизвестны. Хотя, в царствование Симеона болгарского царя, славянская письменность была в цветущем состоянии, и Климент, ученик Кирилла и Мефодия, умерший 916-го года, перевел много богослужебных книг, но в числе их не упоминается о Параклитике, или великом Октоихе, а признаётся, что славянский Октоих во время Климента содержал одни воскресные службы¹⁶⁰. На основании свидетельств палимпсеста римского, перевод Параклитика несомненно можно относить к XI или ХII-му веку, – не позже. Может быть, Параклитик или великий Октоих переведен в России при Ярославе 1-м, ибо тогда переведено было много богослужебных книг с греческого на славянский язык¹⁶¹.

2) По сравнении нашего Октоиха с греческим, находим, что в славянском Октоихе произошли следующие прибавления:

а) Параклитик Богоматери, или каноны, читаемые у нас на повечерии. Они расположены по дням и гласам в Октоихе, в первый раз напечатанном в Москве 1594 года, – были также помещены в первых изданиях Октоихов дерманского 1604-го и львовского 1630-го годов¹⁶².

б) Ко всем воскресным стихирам на Господи воззвах прибавлены стихиры Павла амморейского; они прибавлены не раньше 18-го века; ибо в Октоихе, первый раз изданном в Киеве 1699 года и во всех других изданиях прежних годов, этих стихир нет.

в) В конце Октоиха помещены троичны св. Григория Синаита, которые в Греции печатаются в Часослове, а не в Октоихе; к ним прибавлена молитва, читаемая обыкновенно после недельной полунощницы. Эта молитва написана св. Кириллом епископом туровским, жившим в половине ХII-го века¹⁶³, и, может быть, им же прибавлена к Октоиху.

г) Песни Льва Премудрого и сына его Константина и переведены на славянский язык и помещены в конце Октоиха не раньше ХVІІ-го века. В предисловии к Октоиху, изданному в Кутейне 1646 года, говорится, что в состав его вошли светильны воскресные, стихиры евангельские и троичны дневные в четыредесятницу¹⁶⁴.

д) В 1682 году, как говорится в послесловии Октоиха, напечатанного в Чернигове в сем же году, – помещены в конце его утренние воскресные евангелия и литургийные апостолы и евангелия¹⁶⁵.

Таким образом, в первом киевском издании Октоиха 1699 года, в конце его были помещены: 1) припевы по троичном каноне, 2) тропари по непорочных, 3) светильны воскресные и дневные, 4) троичны дневные и устав. В сем уставе – правила: а) как поются службы Октоиха с Минеею в неделю, понедельник и субботу, б) – о седмичных светильнах, в) о храме воскресения Господня, г) о том, что должно читать, когда в субботу поется аллилуиа, и наконец д) как петь парастас (поминовение) по усопших. В московских изданиях Октоиха 1618, 1683, 1718, 1727 и 1731 годов указа о поминовении усопших нет; напротив, в них лишнее в сравнении с киевским изданием: а) екзапостиларии и утренние стихиры воскресные и всей седмицы, б) указ о службе всей седмицы и о службе субботней, в) канон Богородице Феодора Ласкаря, г) воскресные апостолы и евангелия¹⁶⁶. Новейшие (XIX века) московские и киевские издания Октоиха согласны между собою в прибавлениях в начале и конце его. В начале Октоиха помещаются: 1) пространные чиноположения малой и великой вечерни и всенощного бдения; 2) устав, как петь Октоих, если в неделю случится Святый, которому положено или бдение, или полиелей, или простая служба; г) – как поется великая вечерня и утреня в свое время в малых обителях, в соборных и приходских церквах, где всенощные бдения не бывают. В конце Октоиха помещены: 1) шесть столпов евангельских; 2) екзапостиларии с Богородичнами и утренние евангельские стихиры на восемь гласов; 3) утренние воскресные евангелия; 4) Троичны дневные нa восемь гласов; 5) светильны дневные на всю седмицу; 6) екзапостиларии всей седмицы; 7) Троичны – Григория Синаита с иерейскою молитвою, читаемою после недельной полунощницы; 8) тропари воскресные, поемые по непорочнах всех недель; 9) воскресные апостолы и евангелия; 10) указ о службах всей седмицы; 11) о седмичных светильнах; 12) о службе субботней; 13) указ о храмах Христова воскресения, – как должно в субботу, на утрени, петь канон настоящего гласа; 14) наконец канон Богоматери – Феодора Ласкаря с указом, как петь его.

Из этого обозрения изменений и прибавлений к славянскому Октоиху видно, что пастыри церкви, сообразуясь с состоянием вверенных им церквей, заботились облегчить затруднения относительно приобретения всех богослужебных книг и полного Типика (церковного устава). В разных местах епархий открывались разные нужды касательно богослужебных книг. От того в первые издания Октоихов, в разных местах, вошли разные прибавления. В новейших изданиях его – прибавления одинаковы; потому что удовлетворены требования церквей и священнослужителей. В иных бедных церквах нет месячных Миней; в таком случае стихиры Павла Амморейского во дни воскресные поются, вместо стихир из Минеи; посему в Октоихе и замечено, что они поются, „идеже несть Минеи, или на литии“. Иной священнослужитель мог бы ошибиться или в чтении воскресных евангелий, или в чиноположении недельного богослужения при стечении разных праздников и случаев; для того помещены в Осьмогласнике евангельские столпы, дажесамые евангелия и подробные уставы о пении Октоиха. Все эти прибавления показывают заботливость наших пастырей о чинном церковном богослужении и оправдываются прибавлениями в греческом Октоихе новейших изданий¹⁶⁷.

3) Когда и где были первые издания славянского Октоиха? – Георгий Самуил Бандке, профессор библиографии и библиотекарь университета в Кракове, издал 1815-го года историю типографий сего города, начиная от первых тиснений до нынешнего времени. В этой истории, говоря о славянских книгах, напечатанных в Кракове, он отдает Октоиху бесспорное преимущество под всеми печатными книгами церковно-славянского языка. Октоих напечатан в Кракове 1490 года. Причиною, по которой Октоих был напечатан прежде в Кракове, были виды Гусситов на греческую церковь. Они желали сблизиться с славянами православного исповедания. Святополк Фиоль, имевший собственную типографию, взялся тайно печатать славянские книги и напечатал сперва Октоих, потом часослов и псалтирь, но вскоре, будучи преследуем католиками, отказался от своего дела¹⁶⁸. Во второй раз Октоих напечатан в Черногории 1495 года. Между тем Россия, в продолжение этого времени, не имела у себя ни одной печатной книги, а рукописные, время от времени, становились неисправнее. Царь Иоанн Васильевич Грозный, на стоглавом соборе 1551-го года, решился завести в Москве типографию, и завел ее 1553 года; но, по новости дела, Октоих едва был напечатан в 1594-м году¹⁶⁹. Потом здесь многократно был издаваем, как-то: в 1616, 1618, 1629, 1631, 1639, 1644, 1649, 1686, 1689, 1692 годах и так далее, всегда в двух частях¹⁷⁰. В начале ХVІІ-го века, повелением Острожского князя Константина Константиновича, заведена новая типография в дерманском монастыре, принадлежавшем помянутому князю. В сей типографии в первый раз напечатан Октоих 1604 года, а потом в 1616 и 1618 годах. В Львове первый раз напечатан Октоих 1630 года благословением святейших восточных патриархов, прежде бывших: Иоакима антиохийского, Мелетия александрийского, Иеремии константинопольского, и в то время восседавшего на константинопольской кафедре Кирилла Лукаря. В Венеции Октоих был напечатан однажды 1644 года¹⁷¹. Наконец в Киеве Октоих первый раз был напечатан 1699 года при Петре Великом, патриархе Адриане, митрополите киевском Варлааме Ясинском, при архимандрите киево-печерской лавры Иоасафе Краковском и при Иоанне Мазепе¹⁷².

Такова история греческого и славянского Октоиха. Из указаний ее видно, что между греческим и славянским Октоихом нет существенной разности. Те же самые службы, песни и уставы, какие в нашей церкви прибавлены к Октоиху, находятся и в церкви греческой, только в различных книгах; притом песни эти, хотя не помещены в Октоихе, но поются на ряду с песнями Октоиха. Состав нашего Октоиха имеет потому свое не маловажное преимущество, именно то, что заключает в себе все уставы и песни, нужные при отправлении богослужения в известные времена по Октоиху и устраняет затруднения, могущие встретиться при богослужении от недостатка книг.

(Мф.5:14–16)

Вы есте свет мира. – Эти божественные слова первоначально услышали из уст самого Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа возлюбленные Его ученики, в присутствии множества народа, пришедшего слушать Его из всей Иудеи и Иерусалима и приморских мест тирских и сидонских (Мф.4:25; Лк.6:17). Назвав апостолов светом мира, Господь указал им важное их назначение и высокие качества. Будучи светом от света, Отцем и Источником светов (1Ин.1:5; Иак.1:47) и виновником озарений – светом истинным, который просвещает всякаго человека приходящаго в мир (Ин.1:9), Он один собственно есть свет миру; кто последует Ему, тот не будет ходить во тме, но будет иметь свет жизни (Ин.8:12). Назвать же, после сего, человека светом мира, значит – приписать ему то свойство, которое принадлежит одному Богу; и следовательно назвать его этим именем никто не может кроме Бога, который, соответственно названию, может уделить ему часть своей славы.

Иисус Христос с названием учеников и апостолов своих светом мира соединил ту мысль, что они должны изливать свет свой перед прочими людьми, а эти должны созерцать свет учеников Его и в их свете находить для себя лучшее побуждение жить так, чтобы жизнью своею прославлять Отца небесного.

Как исполнялась и исполнилась эта святая воля Господа, при жизни учеников Его, о том в слове Божием есть несомненное свидетельство. Там мы читаем, что во всю землю изыде вещание апостолов (Рим.10:18), что благовествование проповедано ими всей твари поднебесной (Кол.1:23), что, в их время, христиане иерусалимские пребывали, по вся дни терпяще единодушно в церкви, хваляще Бога и имуще благодать у всех людей (Деян.2:46, 47); между верующими антиохийцами некоторые обладали даром пророчества и учительства (–13:1); вера христиан Рима возвещалась во всем мире (Рим.1:8); галатяне до того были преданы св. апостолу Павлу, что, если бы можно было, то, очеса свои извертевше, дали бы ему (Гал.4:15); ефесяне, слышавше слово истины, благовествование спасения нашего, в немже и веровавше, знаменались Духом Святым (Еф.1:13); филиппийцев и солунян св. апостол называл братиею своею возлюбленною и вожделенною, радостию и венцем своим (Флп.4:1; 1Сол.2:19). Но пределы жизни человеческой не слишком широки и отдаленны; определение Божие: лежит человеком единою умрети, потом же суд (Евр.9:27), равно простирается на всех. По общему закону смерти, и св. апостолы – сии светильники мира взяты от земли живых. Что же осталось после них на долю мира, омраченного грехом? С чем остался мир, когда угасли его светила, когда он лишился благотворного их света? Что за жизнь людей, назначенных блуждать во тьме и сени смертной? – Но благодарение Господу! Тако возлюбивши мир, что отдал Сына своего единороднаго, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную (Ин.3:16). Он – многомилостивый Господь наш – благоволил сосредоточить свет мира не в апостолах только, но и в преемствующих в служении апостольском провозвестниках явления во плоти Источника света, благоволил совершать дело спасения нашего через подобных же нам человеков – пастырей и учителей церкви.

Итак, когда и преемники апостольского служения – пастыри и учители церкви суть свет мира и светильники (Мф.5:14, 15), то мир чего может ожидать от них? Подобного тому, чего можно ожидать от светоносного и животворного самого по себе светила вещественного – солнца. Как необходимо, чтобы свет, исходящий из солнца, производил озарение и теплоту, которые бы сообщали жизненность всему живущему, – что возможно только тогда, когда солнце бывает чисто само по себе и не заслоняется отвне облаками и когда находится в прямом положении к земле: так равным образом необходимы условия благоплодного действия света благодатного, – что также возможно только при чистоте души пастыря, почерпающей свет истины в светлых струях слова Божия, и только при надлежащем отношении ее к тем, для которых она должна быть светом и жизнью. Как чувственный солнечный свет, лучами своими просвещая очи наши, дает нам возможность видеть предметы мира вещественного, при определенном расстоянии, и рассуждать о них: так пастырское слово прогоняет тьму неведения, просвещает умы верою и сообщает верующим ясное познание предметов мира духовного, только бы сами пастыри не были заражены грехом. Ибо всякий, делающий худыя дела, ненавидит свет, и не идет к свету, чтобы не обличались дела его, потому что они злы (Ин.3:20). Вот почему Иисус Христос, назвавши апостолов и их преемников светом мира, хотя отдал им свет как бы в их собственность, но вместе заповедал им пользоваться сим светом не для себя только, но и для освещения других, – заповедал не скрывать его от людей. Не может, говорит Он, укрыться город, стоящий на верху горы; и зажегши свечу, не ставят ея под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме (Мф.5:14, 15), т.е. как бы так сказал: вас избрал и соделал Бог проповедниками веры; значит, вы всем должны быть известны, все должны видеть вас, подобно тому, как и город, стоящий на возвышенной местности, видим бывает на значительное расстояние; вас избрал Бог проповедниками веры, – не скрывайте же евангельской проповеди, по своему небрежению или по страху, подобно тому, как не благоразумно ставить зажженную свечу под сосудом, а между тем людей, находящихся в доме, оставлять в темноте.

Каким способом по преимуществу может распространяться между людьми этот благодатный свет? Так да светит свет ваш пред людьми, заповедует апостолам Иисус Христос, чтобы они видели ваши добрыя дела, и прославляли Отца вашего небеснаго (Мф.5:16). Вот истинный свет, который должен исходить от пастырей и учителей церкви: только посредством добрых дел они могут распространять свой свет между другими. – Примеры пастырей весьма примечательны. Пасомые смотрят на своих пастырей очень внимательно; и потому все дела и поступки пастырей должны быть чисты, светлы, поучительны и назидательны; пастырь всегда должен проявлять одни добрые качества. Впрочем это не значит, чтобы он творил добрые дела для похвалы и из тщеславия. По заповеди Господней, не пастыри сами должны стараться являть перед людьми свои добродетели, но – чтобы свет пастырей просвещался перед человеками, чтобы победоносная сила примера пастырей воспламеняла других к христианским добродетелям.

Какие же по преимуществу должны быть добрые дела у пастырей? – Пастыри бывают для пасомых образцами, когда возвещают им слово Божие, в котором содержатся глаголы живота вечнаго, из которого струится источник воды живыя, текущия в живот вечный, – слово Божие, живое и действенное, богодухновенное и полезное для научения людей святым истинам веры и высоким таинствам, для обличения заблудших, для исправления непокорных, для наставления в праведности, да совершен будет Божий человек (2Тим.4:16, 17), ко всякому благому делу приготовлен; когда проповедуют с дерзновением тайну благовествования (Еф.6:19), и, утверждая верующих в истине, распространяя область веры и ревнуя о славе Божией, хранят и защищают ее, как слуги Христовы (1Кор.4:1), как наследники звания апостольского и друзья (Ин.15:14) Того, который, во всё продолжение великого на земле служения своего, свидетельствовал о славе Отца небесного (Ин.17:14). Они совершают добрые дела, свойственные их высокому званию, когда бывают усердными молитвенниками и благоговейными строителями тайн Божиих, когда возносят и свои молитвы и молитвы пасомых в пренебесный жертвенник, и, как посредники между Богом и человеками, низводят благодать на призывающих всесвятое имя Божие. Они совершают богоугодное дело, когда руководят вверенные им души своим житием, т.е., служением безпорочным, ни в чем и никому не подавая преткновения и соблазна (2Кор.6:3, 4); когда бывают непорочны, трезвы, целомудренны, благоговейны, страннолюбивы, не сварливы и корыстолюбивы, но тихи, миролюбивы, бескорыстны (1Тим.3:2, 3), – словом: когда отличаются чистотою жизни и высоким нравственным совершенством. Вообще пастыри совершают дело богоугодное и бывают для пасомых образцами, когда пасут церковь Христову разумом и учением (Иер.3:15), наставляют верующих, чтобы они, не влаялись, подобно младенцам, всяким ветром учения, во лжи человечестей, в коварстве козней льщения (Еф.4:14); когда они, управляя, так сказать, деятельностью членов церкви, продолжают созидать церковь, назданную на основании апостол и пророк, сущу краеугольну самому Иисусу Христу (Еф.2:20), и, созидая верующих в жилище Божие духом (–ст. 22), устрояют их временное и вечное благополучие. От того-то напротив, где бывает недостаток в добрых пастырях, обязанных просвещать свет свой перед людьми, там чистое познание о Боге более и более затмевается, неповиновение Богу и закону евангелия становится обычным, добро делается как бы чуждым человеческого сердца, и – люди рассыпаются подобно овцам, не имущим пастыря (Мк.6:34).

Но если к служителям Божиим относятся слова Господа: да просветится свет ваш пред человеки, то и к поучаемым и руководимым ими на пути к вечному спасению относится ожидание Господа, что они будут видеть добрые дела своих руководителей и будут прославять Отца небеснаго. Видеть в пастырях опыты и примеры высоких добродетелей и не усовершать своих дел по сим опытам и примерам, значит – находиться во мраке невежества, быть под влиянием грубых страстей и пороков. Надобно дорожить добрыми примерами руководителей на пути ко спасению, которые они подают своим словом, житием, любовию, духом, верою, чистотою (1Тим.4:12). Но если бы даже случилось, что добрые наставления служителя Слова не написаны в книге собственной его жизни, и в таком случае руководимые поступили бы не простительно, если бы отвергли справедливые и полезные наставления тех, которых дела не соответствуют словам. Поведение пастыря, достойное осуждения, не лишает его возможности оставаться полезным для церкви. Он никогда не учит других жить худо, и потому жизнь его, ни в каком случае, не может быть препятствием к спасению других. Благодать Божия, спасительная всем человеком, изливается на христиан через пастыря независимо от его поведения. Спаситель дает прямую заповедь: вся убо, елика аще рекутъ вам блюсти, соблюдайте и творите: по делом же их не творите (Мф.23:3). Св. апостол Павел всем без исключения христианам внушает – со страхом и трепетом содевать свое спасение, дабы быть неповинными и целыми, чадами Божиими непорочными и являться яко же светила в мире (Флп.2:12, 15), слово животно придержаще (–ст. 16). Таким образом для того, чтобы верующие во Христа могли достойно прославлять Отца небесного, необходимо им светить светом своих добродетелей всегда и повсюду – и в св. храмах в часы церковных священнодействий, и в домах в кругу родных, и в обществе и на поприще различных видов служения обществу, и в самом уединении. Особенно готовящиеся к пастырскому служению должны возлюбить чистоту души и тела и всегда носить в сердце своем страх Божий. Им решительно необходимо, без отлагательства, привыкать жить свято и богоугодно, чтобы, по вступлении в звание пастырей (кому Бог поможет), быть примером благочестия для пасомых. Требование доброй жизни от готовящихся к пастырскому служению совершенно основательное: они из детства воспитываются в страхе Божием: примеры родителей, служащих алтарю Господню, начинают сеять в сердцах их семена благочестия еще от колыбели: воспитание их начинается богомыслием, продолжается в вере, созревает в деятельности христианской: внимание их измлада особенно обращено на священные книги, по которым они научены и читать, и мыслить и чувствовать; воображение их занимают по преимуществу подвиги мужей благочестивых и деяния святых Божиих. Нет нужды, что весьма многие превосходят их стихийным просвещением: стихийная мудрость, приобретаемая знанием разных отраслей человеческого ведения, составляет достоинство пастыря только относительно, – без него ничто не теряется в познании веры и в правильности умозаключений. Учение, устами пастыря изрекаемое, как основанное на слове Божием, всегда верно и всякаго приятия достойно (1Тим.1:15), и, как проповедь евангелия, оно есть свет, просвещающий умы, есть основание и утверждение христианского благочестия.

Православные сыны церкви русской должны непрестанно молить всеблагого Бога, действующаго вся во всех (1Кор.12:6), чтобы Он всегда давал ей пастырей по сердцу своему, которые бы всегда пасли ее разумом и учением (Иер.3:15) и укреплял их благодатью свыше достойно ходити звания, в которое они призваны (Еф.4:19). Пастыри, с своей стороны, должны непрестанно воссылать свои молитвы к Господу, чтобы Он продолжал и укреплял в сынах России те славные доблести, которыми бы они могли и на земле прославиться перед всеми сынами человеческими и в жизни вечной получить от Бога великую милость.

П. Попов

Г. Кременец.

В устройстве римско-католического клира есть много своих особенностей. Главные иерархические степени, существующие в православной церкви, есть и в римско-католической, но имеют там свой особенный характер, имеют некоторые такие права и обязанности, каких у нас им не усвояется, и наоборот, не имеют некоторых прав и обязанностей, усвояемых им в православной церкви. Многие церковно-иерархические должности и служения, известные в нашей церкви, существуют и в западной, но, по значению и по деятельности своей, резко отличаются от наших, им соответствующих, а много есть в римско-католическом клире таких должностей и служений, которые у нас вовсе не известны и которые неизвестны были также и в древнехристианской церкви. Сии особенности в устройстве римско-католического клира введены папами, уже по отделении западной церкви от восточной и большею частью были необходимым следствием того начала, которое принято на Западе в учении о церкви Христовой и ее правах: разумеем догмат о главенстве папы; некоторые же из изменений и нововведений вызваны были особенными историческими и местными обстоятельствами.

Иметь точные и более или менее подробные сведения об этих особенностях в устройстве римского клира для нас очень полезно. С одной стороны, это может уяснить нам особенности самого учения католиков о церкви, может показать нам, к каким следствиям привело западную иерархию принятое ею начало папского главенства, какое влияние имело это начало на церковное управление, в какие новые отношения поставило оно служителей церкви, и какое направление дало их деятельности. С другой стороны, имея сведения о тех нововведениях в римском клире, которые вызваны были особенными нуждами западной церкви, мы можем судить о том, действительно ли сии нововведения, как меры церковного правительства, удовлетворяют вызвавшим их потребностям, и может ли быть оправдано таким образом право нововведений в устройстве иерархии, усвоенное себе местною церковью, и если может быть оправдано, то вполне ли?

С этою мыслью мы представляем здесь некоторые сведения об устройстве римско-католического клира. Сообразно с задачею нашего журнала, мы обращаем внимание преимущественно на ту часть римско-католического духовенства, которая соответствует нашему епархиальному белому духовенству, но предварительно считаем нужным показать главные правительственные достоинства римской церковной власти, общее разделение на классы церковной территории и общий ход церковного управления. Это необходимо для того, чтобы понять отношение епархиального духовенства к высшим инстанциям и чтобы уяснить самое его устройство. Устройство это не во всех местах совершенно одинаково, – по крайней мере есть в епархиальном духовенстве должности такие, которых положение и значение различны в разных местах, судя по тому, к какой категории или к какому классу римско-католических областей относятся данные места.

По учению католиков, глава католической церкви – папа есть на земле наместник самого Бога; следовательно, власть папы и католическая церковь, как царство его, простираются на всю землю, уже по тому самому, что вся земля принадлежит Богу. Вот основание римского канонического права. В настоящее время римский двор старается толковать этот член своей веры только о духовной власти пап, будто т.е. одна духовная власть их простирается на всех людей, а не гражданская; последняя же ограничивается одною церковною областью. Но нет сомнения, что к такому языку римский двор прибегает по необходимости, по стеснительным обстоятельствам, и что он думает иначе. По крайней мере в сношениях с правительствами католическими, оставляя за собою только духовную власть, папы не забывают всячески настаивать на том, что она выше светской на столько, на сколько душа важнее тела, и потому во всех случаях столкновения светская власть должна подчиняться духовной. Как бы то ни было, только следует, что, по смыслу римского канонического права (de jure), в состав римско-католической церкви входят все известные страны и народы на земле; хотя, на самом деле (de facto), во многих местах вовсе не известно католичество, во многих местах вовсе не признаётся власть папы и пр.¹⁷³

Считая таким образом всю землю своею церковною территориею, папы разделяют ее на столько главных частей, сколько есть особых народов, или лучше – государств, а судя по тому, в каких отношениях они находятся к местным правительствам, группируют эти части в пять классов или категорий, различие между которыми не столько пространственное, сколько степенное.

К первой группе или категории относятся те страны, в которых самое незначительное количество последователей католицизма, или же и вовсе их нет, в которых только начинает свою деятельность римская пропаганда, или же и давно действует, но без успеха. Области или страны, принадлежащие к этой категории, называются in partibus infidelium (провинции, находящиеся в странах неверных). Они составляют поприще деятельности римских миссий, и потому могут быть названы миссионерскими провинциями. Миссионерские обязанности в них исполняются различными монашескими обществами того или другого типа; эти общества не имеют полной и правильной иерархической организации, не имеют постоянных и тесных сношений с Римом; они действуют довольно самостоятельно и не зависимо; ибо им даются самые общие инструкции, в которых указывается только цель их деятельности, но не определяются средства. Впрочем для каждой из сих провинций есть епископы в римской иерархии, но они не находятся при миссиях, а живут или при самом папском дворе или в других странах и имеют должности и поручения, не имеющие никакого отношения к тем областям, которых епископами титулуются. Такие епископы, равно как и их области, называются in partibus infidelium¹⁷⁴.

Ко второй категории римско-католических областей относятся те страны, в которых деятельность миссионеров достигла более или менее значительных плодов, где католицизм более или менее прочно утвердился, так что есть надежда навсегда ему там остаться, по крайней мере нет опасности со дня на день ожидать гонений или повсеместного изгнания. В такие места Рим посылает уже своих наместников с титулом апостолических викариев, а потому сии страны и называются викариатствами. Общества миссионерские продолжают здесь свою деятельность, но лишаются прежней самостоятельности и изолированности в действиях, которые подчиняются управлению викария, снабжаемого подробными инструкциями. В местном клире вводится род организации; впрочем здесь нет еще строгого различия между белым и монашествующим духовенством, нет также строгого разграничения между должностями церковными. С Римом установляются постоянные и правильные сношения. Викарий сносится с конгрегацией пропаганды; общества монашествующие – с нею же и начальниками своего ордена. Викарии апостольские – по сану обыкновенно епископы, но без епархий; и данными миссиями они управляют не от своего имени, но от имени папы и не своею властью, но властью папы, почему и называются его викариями¹⁷⁵.

К третьей категории относятся те страны, где последователи католицизма в очень значительном количестве и где предоставляется им полная свобода вероисповедания, но не допускается никакое влияние папы на гражданские дела католиков и даже духовная его власть над ними допускается со многими ограничениями. В таких областях начальствуют обыкновенно Примасы и потому их называют приматствами. – Примасы иногда сохраняют титла викариев апостольских; иногда имеют титла архиепископов, или патриархов; иногда именуются папскими легатами. Но от предыдущего класса церковно-иерархических достоинств они отличаются тем, что они епископы с действительным епископством, с епархиями, действительно им подведомыми. Хотя они также зависят от Рима; но в то же время, как местные епископы, имеют свою собственную власть и управляют епархиями своими от себя, а не за других (vice). Как скоро какая-либо область входит в этот класс, местный клир получает окончательно полное устройство, определяемое канонами и уставами церкви. Вся область разделяется на епархии приспособительно к местному гражданскому разделению; епархии разделяются на приходы; должности и обязанности клира строго разграничиваются; выступает различие между белым и монашествующим духовенством. Первое занимается обыкновенным служением, свойственным клиру: второе имеет особенные, экстраординарные поручения и обязанности, иногда временные, иногда постоянные. К этому классу относятся римско-католические области, заключающиеся в нашем отечестве. В российской империи и великом княжестве финляндском считается семь римско-католических епархий: могилевская, виленская, тельшевская (или самогитская), минская, луцко-житомирская, каменецкая и тираспольская. Из них первая считается архиепархией, и начальствующий в ней могилевский архиепископ – митрополит и над прочими епархиями имеет права примаса, не противоречащие государственным законам. Начальствующие в остальных шести епархиях епископы считаются его суффраганами (викариями)¹⁷⁶.

К четвертому классу относятся те страны, в которых римско-католическое исповедание не только пользуется гражданскою свободой, но и считается господствующею верой. Правительства этих стран состоят к римскому двору в таких отношениях, в каких они должны быть по смыслу определений тридентского собора¹⁷⁷. Они (правительства) признаю́т вполне духовную власть папы и, кроме того, уступают ему некоторые гражданские права над своими подданными; например: вверяют его духовному надзору дело народного образования и т.п.¹⁷⁸.

В сих странах, кроме иерархического чиноначалия, существующего в приматствах, является новое достоинство папского Нунция, а потому они и называются, в отличие от других областей, нунциатурами. Папский нунций, или просто нунций (nunsius), есть лицо высшего духовного сана, представляющее при дворе известного гражданского правительства лицо папы¹⁷⁹. Собственно личных прав нунции не имеют никаких там, где они находятся; они имеют сан епископов и архиепископов, но епископства их состоят обыкновенно, in partibus infidelium. За то права представляемой ими власти там весьма широки; и, в силу сего представительства, они имеют право верховного надзора над всем местным духовенством, над примасами, епархиальными епископами, приходами, монастырями; к ним поступают рапорты всех духовников; они наблюдают за учебными заведениями, заседают во главе дипломатического корпуса, участвуют в совещаниях министров. Впрочем такие права нунциев не всегда и не везде признаю́тся и действуют во всей силе. Так, например, французское правительство начинает заметно склоняться в последнее время к учению галликанскому¹⁸⁰, по которому папский нунций при французском дворе есть простой посланник папы, как монарха известной территории; следовательно он должен быть поставляем на ряду со всеми посланниками других иностранных правительств и не должен вмешиваться в дела местного церковного управления, тем более в дела гражданские¹⁸¹. Такое же значение усвоется нунцием и в некоторых германских государствах. – В подобных обстоятельствах папы секретным образом возлагают некоторые обязанности нунциев на примасов местных и так называемых провинциалов, именно – поручают им наблюдать над состоянием совести людей через духовников и над общественным просвещением через монашеские общества, которые, под видом служения народному образованию, имеют специальною задачею дать общественной мысли направление, соответствующее видам папским¹⁸².

К последнему, пятому классу римско-католических областей относятся те области, в которых начальствует сам папа, и которые потому называются папскими областями. Они представляют последнюю, совершеннейшую степень системы папства: всё то, к чему рассмотренные прежде области только стремятся, более или менее успешно, здесь уже достигнуто: гражданская власть вполне и всецело подчинена церковной. В этом смысле папские области, на языке партизанок папских, называются примерным государством (statо modello); ибо оно должно быть, по их понятиям, моделью или образцем для всех прочих государств¹⁸³. Как светский государь, папа хотел показать прочим государям в себе самом образец отношений к церкви. Для сего, сосредоточивающиеся в его лице, две власти – гражданскую и духовную, он отделил одну от другой в лице своих служителей. Римское церковное правительство строго отделено от гражданского правительства папского; последнее поставлено к первому в таких отношениях, в каких должен быть ленный властитель к своему верховному владыке. Было время, когда папы имели стремление заменить собою всех государей и своею иерархиею всякие государственные министерства, – когда их целью было прямое и полное господство над всею землею и всеми народами; ныне они настаивают только на том, что представители гражданской власти, оставаясь не прикосновенными, должны признать себя в зависимости от папы, – признать себя его вассалами. Посему-то, в настоящее время, в примерном государстве не сливаются обе власти во едино, напротив строго разделяются, дабы показать зависимость гражданской власти от духовной.

Итак мы видим пять главнейших категорий римско-католических областей: миссионерские провинции, викариатства, приматства, нунциатуры и наконец папские области. Различие между ними, как мы сказали, степенное, а не пространственнее. Это те степени, которые должна бы пройти каждая римско-католическая область, приближаясь к своему идеалу. Из миссионерской провинции она должна обратиться в викариатство, потом в приматство, далее в нунциатуру, наконец – войти в состав папских областей.

А. Громаковский

(Продолжение следует).

Беседа священника с прихожанами о некоторых предрассудках простого народа относительно таинства елеосвящения, помещенная в № 6-м „Руководства для сельских пастырей“, навела нас на мысль сказать несколько слов о сожигании стручцов, употребляемых при елеосвящении для помазания больного. Обычай этот существует и в пермской епархии; только у нас сожигают эти стручцы в различное время: в некоторых приходах во время самого священнодействия, и при том каждый стручец сожигается особо, тотчас после помазания, – для чего ставится в пшеницу, или пшеничную муку, употребляемую инде вместо пшеницы; в других зажигают стручцы все вместе, уже по окончании таинства тоже на пшенице или луке, либо в кадиле, а то и на шестке печи; в иных священник берет их с собою и сожигает в церкви либо в кадиле, либо в камине, в котором обыкновенно греют теплоту и из которого берут угли для кадила, либо просто в церковной печи; в других стручцы оставляются причтом не сожженными, но дается наставление домашним сжечь их. Из указанной статьи узнаём, что сожигание стручцов, во время совершения самого таинства, подает повод к суеверным приметам касательно смерти или выздоровления больного, к бабьим басням и шептаниям, которые смущают больного и еще более убивают его дух, и без того убитый безотрадным положением. Не случалось увериться, делает ли у нас простой народ суеверные предположения об участи больного по дыму от сожигаемых стручцев; тем не менее найдется много местностей, в которых подобные суеверные предположения в ходу, и – нам кажется, что долг благоразумия требует от священника – уклоняться от обычая, который служит поводом к суеверным приметам, дает пищу суеверию и бабьим толкам, поддерживает гадания и приметы. Чтобы уничтожить суеверные приметы и толки, нужно уничтожить причину их и устранить поводы к тому. Уж если нельзя вдруг уничтожить причину, – а причиною этих примет служит невежество и суеверие; то по крайней мере нужно устранить повод, – а поводом служит сожжение стручцов, представляющееся в глазах народа обрядом, существенно относящимся к таинству елеосвящения. И что за необходимость, что за непременный закон – сожигать их во время самого таинства, и совершать этот процесс в ряду молитвословий и священнодействий? Ведь, это только обычай, а не непременный закон, и не принадлежит к числу положительных правил. В общеупотребительном Требнике о сожигании стручцов ничего не сказано, в Новой Скрижали тоже ни слова. В древних требниках наших, печатанных до исправления богослужебных книг при патриархе Никоне, по крайней мере в тех, которые нам случалось видеть¹⁸⁴, также, нет об этом никакого правила. Сожигание стручцов не относится ни к сущности таинства, ни к его форме, даже не принадлежит к внешней обстановке таинства, не входит в состав важных обрядовых действий и не имеет никакого символического значения, как другие обряды и действия в таинствах. Если и есть в каком-либо из наших старинных требников наставление о сожигании стручцов, то оно сделано, конечно, в виде простого предостережения, чтобы стручцы, омоченные освященным елеем, оставленные без истребления, не попали после в нечистое место, и, следовательно, сожигать их можно во всякое другое время, а не непременно при совершении таинства елеосвящения.

Вообще, со стороны канонической и символической, нет основания жечь стручцы непременно во время священнодействия, и следовательно нет препятствия оставить этот обычай. Между тем, кроме возбуждения гадания и толков, сколько вреда от сожигания стручцов! И без того, при соборовании, обыкновенно бывает жара и духота. Народу наберется множество! Сколько притом горит свечь! Пред св. иконами свечи; на столе вокруг сосуда с елеем свечи; у каждого человека в руках по свече. Воздух нагревается, спирается и портится от дыхания и горения. Такая духота бывает не в тесных только крестьянских избах, но и в более просторных покоях, и не только летом, но и зимою. И вскрытая труба мало помогает. Сожигаемые стручцы еще более портят воздух: деревянная спичка и хлопчатая бумага, или простая пенька, пропитанная елеем, во время горения дымят, а сгоревши испускают неприятный и тяжелый запах. И здоровому тяжело дышать в такой стесненной атмосфере, а каково больному? Случалось замечать, что больной, к концу соборования, становится сильно утомленным; пот градом льет с его лица; лицо делается более прежнего болезненным, унылым; грудь поднимается сильнее, дыхание учащается и затрудняется. И это бывает от спертого воздуха даже тогда, когда не сожигают стручцов; каково же больному, когда духота и жар увеличиваются дымом от горящих лучинок, запахом и чадом сгоревшего хлопка или пеньки? И для здоровых вредно, а для больного убийственно. Если бы и не было большого стечения народа и сильной духоты, то одни сожигаемые стручцы порядочно начадят в комнате и испортят воздух. Кроме вреда физического, от этого происходит еще более важный вред, нравственный. Народ собирается к совершению таинства для того, чтобы общею молитвою веры испросить болящему милость у Бога. Но горение стручцов отвлекает внимание предстоящих от священнодействия и молитвы, возбуждает в них совершенно не те мысли и чувства, которыми они должны быть заняты во время священнодействия. Вместо того, чтобы следить вниманием за молитвенными словами священника сообразно их смыслу, настраивать свои мысли, они следят глазами, как будет гореть лучинка и куда от нее пойдет дым, кверху, или к двери, а потом когда стручец сгорит, они, по замеченным приметам, в уме своем думают о том, что ожидает больного, выздоровление или смерть. А эти мысли сколько возбудят других дум. И в этих их думах пройдет всё время елеосвящения. Только горение стручцов от времени до времени возбуждает их внимание и выводит из раздумья. После сгорения первого стручца они ожидают, как зажгут другую лучинку, потом после второй ждут, как загорит третья лучинка и т.д. и таким образом и взоры и внимание и ожидания предстоящих, во всё время священнодействия, сосредоточены только на горении лучинок. До молитвы ли тут? До внимания ли тут к молитвенным возношениям священника, к чтению апостола и евангелия? До того ли, чтобы настроивать свою душу сообразно смыслу молитв священнодействий? Хотя вообще надобно сказать, что простолюдины во время елеосвящения, по нашим замечаниям, стоят благоговейно; однако инде, как видно, пускаются еще в разглагольствия и шептания, по поводу дыма от сгоревшего стручца: к невниманию и раздумью присоединяется еще разглагольствие и кощунственные толки. Богомольцы такого рода ожидают исцеления болящего не от молитвы веры, а от дыма, и – мы, кажется, не преувеличим много, если скажем, что таинство елеосвящения в глазах таких людей представляется чем-то в роде гадания, ворожбы. А от чего так настроиваются их понятия? От сожигания стручцов. Поэтому вовсе не следует сожигать стручцов во время самого священнодействия. Уж, если нужно уничтожать их, в предупреждение попрания святыни елея, то лучше всего сожигать их в церкви в камине, либо в кадиле, как это у нас и делается в некоторых приходах. Таким образом не будет повода к суеверным приметам и гаданиям, по крайней мере одним поводом будет меньше, – предотвратится еще большая духота в комнате и внимание предстоящих не будет отвлекаемо от молитвы. Не нужно оставлять их для сожигания в доме. По уходе причта, домашние зажгут стручцы, будут, пожалуй, вслух гадать по дыму и добудут свои приметы; без священника пуститься в такую проделку им еще удобнее. Разве уничтожение этого обычая возбудит женские пересуды и кривые толки? На такой случай можно уничтожать этот обычай не вдруг, а постепенно. Сначала можно сожигать стручцы, пожалуй, и тут же на столе, в присутствии людей, но только по окончании священнодействия, и поступать так несколько времени, потом начать делать это по совершении же таинства, но не на столе, а в кадиле, на открытом воздухе, либо просто в комнатной печи, и при том растолковать народу, что сожигание стручцев не есть какое-либо действие, необходимо-входящее в состав священнодействия, и не имеет какого-либо важного значения, а делается просто с целью предотвратить попрание святыни елея. Наконец можно ввести в обычай брать стручцы с собою в церковь, и здесь сожигать их в камине или кадиле.

С. А. Л.

„Заботливость о развитии у крестьян образования и нравственности Карнович (покойный ярославский помещик) вполне выказал в своей Пятницкой Горе. При его доме в его имении существует школа уже 38 лет. Сначала в ней учились одни мальчики, но лет десять тому назад стали обучаться и девочки, так, что ныне почти все Карновичевы крестьяне и дворовые люди, начиная с 45 лет, грамотные. Кроме того, вследствие ли осмысленного и умного управления, или по причине того благодушия, с каким Карнович всегда обращался с крестьянами, они отличаются трезвостью, прилежанием к работе и вообще добрым нравом. Во всю жизнь Карповича не было примера, чтобы кто-нибудь из его крестьян оказался замешанным в каком-нибудь беспорядочном деле“¹⁸⁵. Нет сомнения, что разумное и благодушное управление служит одною из главных причин доброго порядка в управляемых: но нам хотелось бы видеть, в какой мере добропорядочности крестьян г. Карновича была и следствием их грамотности. Конечно, один факт не есть еще доказательство; но к этому не трудно присоединить и другие подобные факты. Известно, что во многих, особенно больших, помещичьих имениях существуют с давнего времени школы для крестьянских детей. Известно также и то, что в этих школах принимают везде участие приходские священники. Они, стало быть, могли видеть на самом опыте, каким образом грамотность способствует улучшению крестьянина в состоянии житейском и нравственно-религиозном. Желательно было бы иметь больше сведений об этом предмете: мы уверены, что, на основании их, вопрос о пользе грамотности для простого народа весьма много уяснился бы и для тех, которые доселе не ясно осознают необходимость ее. Позволительно и приятно думать, что не в одном имении Карновича, а везде, где только издавна существуют школы для крестьян, простой народ отличается добрым нравом. А между тем считаем необходимым заметить нечто и о приходских школах, открытых в прошлых годах и открываемых в настоящем году. Мы доселе имеем известия только об открытии их, а о ходе и успехах их еще почти ничего не знаем. Правда, нельзя и требовать больших успехов в столь короткое время, но всё же полезно было бы оповещать всех интересующихся этим делом: возрастает ли число учащихся в школах? Есть ли средства для поддержания школ и из каких источников они заимствуются, и могут быть заимствуемы? Какое направление дается образованию детей, какой метод обучения признаётся более годным, какие предметы более необходимы для изучения, какие руководства оказываются лучшими и в каких ощутителен недостаток? Кто учители, и достаточно ли одних священно- и церковнослужителей, или же в облегчение их нужны другие? И наконец какой успех оказали учащиеся и какого ожидать можно? Ответы на эти и подобные им вопросы могли бы разъяснить еще не выясненное хорошо удело обучения простого народа грамотности и вместе с тем служить руководством для тех, кто им занимается. Пока сельские приходские школы не получили еще правильной организации пока в деле обучения детей поселян грамотности священники являются главными деятелями, – мы от них надеемся получить ответы¹⁸⁶ на предложенные тотчас вопросы, которых решение должно занимать всякого, кто со- чувствует благородному делу образования народного, а особенно того, кто в этом образовании видит несомненное средство к преуспеянию народа и в быту житейском и особенно в делах благочестия.

И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим.

Не один из вас, братие, может быть, спрашивал себя, какие это долги, прощения которых мы ежедневно просим у Бога, и кто должники наши. Здесь говорится не о простых долгах, т.е. не о вещах, взятых нами в займы у других, или другими у нас.

Спаситель научает нас молить Господа о прощении грехов наших и прощать другим оскорбления и обиды наши. Молись так, говорит Он: Отец небесный! прости нам всё, чем мы погрешили против тебя, в чем поступили против твоей воли и закона, – прости, подобно тому, как и мы прощаем ближним нашим, если они не делают для нас того, что должны бы исполнить по закону Твоему.

Всякий из нас должник пред Богом; грехи наши – долги, и при том долги неоплатные. Что называют обыкновенно долгом? То, что взято у других. Но, подумай, не всё ли, что имеем, мы получили от Бога? От Бога получили мы жизнь, силы телесные и душевные; Господь хранит нашу жизнь и дарует нам всё потребное для жизни. Чем же мы благодарим Господа Бога? Что воздаем Ему за всё, что получили от Него? По крайней мере поступаем ли так, как Он повелел? Живем ли так, как Он научает нас жить? Господь дал нам жизнь временную для того, чтобы мы заслужили жизнь вечную, царствие небесное, дал силы телесные и душевные, чтобы мы трудились, помогали ближним и прославляли Господа; почтил образом своим, чтобы мы уподоблялись Ему святою и богоудною жизнью; искупил и освятил нас, чтобы мы более не грешили, а преуспевали в вере, любви и добрых делах. Поступаем ли мы по заповеди Господней? Нет. Мы только преуспеваем во грехе, усовершаемся только во гневе, зависти, вражде и других пороках, живем не по закону Божию, и тяжко прогневляем Бога. Потому мы и должники неоплатные. Если и случается нам делать что-нибудь доброе, то мы должны помнить, что сегоднишним добром не загладим вчерашнего греха, и прошедшим не вознаградится настоящее. И как долги, с течением времени, могут возрастать более и более, так и грехи умножаются с продолжением жизни, если мы не раскаиваемся в них. А наконец прийдет Господь, и потребует от нас отчета в наших делах, спросит, как мы жили и что приобрели для души своей, сделались ли лучше или хуже, угодили-ль чем-либо Господу, или всю жизнь оскорбляли Его грехами своими и не раскаялись в них. Тогда постигнет нас участь должника, упоминаемого в евангелии, если Господь не покрыет грехов наших своим милосердием, если мы не оплачем их еще в сей жизни. Итак, уповая на Господа нашего Иисуса Христа, который есть очищение о гресех наших и всего мира, будем ежедневно, с сокрушением сердца, взывать в молитве ко Господу: „Отец небесный! остави нам долги наши, прости нам грехи наши, по неизреченному милосердию Твоему“.

Но, испрашивая от Бога прощения долгов или грехов наших, мы и сами должны отпускать или прощать их должникам нашим, т.е. тем людям, которые погрешили против нас в чем-либо – словом, делом или помышлением. Прощение грехов ближнего так важно, что там, где оно не бывает, вовсе не уместна надежда на прощение от Бога. Сам Спаситель сказал: аще отпущаете человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш небесный; аще ли не отпускаете человеком согрешений их, ни Отец ваш небесный отпустит вам согрешений ваших. Кто просит себе прощения грехов, а ближнему не прощает, тот прогневляет Бога и удаляет от себя Его благость и милосердие. Вспомните об участи упоминаемого в евангелии немилосердого заимодавца, который не хотел простить своему ближнему ничтожного долга, тогда как сам воспользовался от своего благодетеля прощением огромной суммы. Та же участь постигнет и всякого, кто во время молитвы будет питать злобу и ненависть к ближнему своему.

Итак, братие, взывая к Отцу небесному: остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим, будем примиряться с ближними нашими, забудем обиды, которые они нам причинили, а глубже восчувствуем тяжесть грехов наших пред Богом. Будем, сверх того, молиться о ненавидящих и обидящих нас, чтобы Господь простил и их грехи против нас, ради наших о них молитв. Грех есть общее бедствие наше; потому, чтобы избавиться от него, нужно всем нам усердно молиться друг за друга. – Аминь.

Наука и знание, просветленные учением христианским, пользовались большим уважением в христианской церкви с первых времен ее существования. Христианство, заключая в себе обилие чистейшего и высшего света, не требовало отречения от того естественного, хотя и слабого света, при котором ум наш способен, по своей природе, соуслаждаться закону Божию, читать слово сего закона, написанное в сердце и совести: оно только очищало этот свет и с избытком восполняло его от единого Источника и Отца светов. Сообщая искупленному человеку силы, яже к животу и благочестию, оно не отвергало естественных сил его, например, – сил разума, знания, творчества, а только давало им новое, высшее направление, устремляя их к единой и последней цели нашей жизни и деятельности. После чудесного распространения веры Христовой на земле, учение ее поддерживалось, усвоялось и распространялось далее, между людьми, не с помощью только высших вдохновений, откровений, знамений и чудес, а также с помощью науки, знания, искусства человеческого. Новообращенные из мудрецов, философов приносили в дар на служение новой вере то, чтб было у них самого лучшего и благороднейшего – это свой ум, знания, науку, подобно тому, как богачи и властители служили ей своими богатствами и властью. Многие из известных исповедников, мучеников, пресвитеров и святителей первых веков христианства славились сколько личным, иногда весьма высоким образованием, столько же и ревностью к распространению его посредством школ, библиотек, собственных творений и проч. К числу их принадлежит св. Памфил, пресвитер и мученик.

Знаменитый христианский историк, епископ кесарийский, Евсевий-Памфил, глубокий почитатель и друг Памфила пресвитера так говорит о нем в VII-й книге своей истории (гл. 32): „чтобы изобразить, каков был этот человек, и каковы были его начала, – потребовалось бы не малое сочинение. Отдельные черты его жизни, основанное им училище, различные исповеднические подвиги его во время гонения и наконец приобретенный им мученический венец, мы описали в особой книге. Подлинно, он удивительнее всех здешних мужей“. К великому сожалению, упоминаемая книга не дошла до нашего времени, и мы должны воссозидать для себя образ славного пресвитера лишь по немногим отрывочным известиям, находящимся у Евсевия же и других древних писателей¹⁸⁹.

Памфил был родом из сирийского города Берита. Родители его, люди богатые и знатные, хотели обеспечить сына не одним богатством, но и образованием. Берит довольно известен был в ту пору своими школами. При любви к образованию тогдашних греков, был обычай, по которому молодые люди сами по себе, или по воле родителей, переходили из города в город для обучения в разных школах и у разных учителей. Здесь имелось в виду или общее преимущество, или специальность одних школ и учителей в сравнении с другими. В Берит также приходили учиться из других городов; а для изучения законов приходили сюда даже после славных школ афинских¹⁹⁰. В этом родном городе, в его школах провел отроческие годы свои Памфил, и, по замечанию жизнеописателя его, „оказал значительные успехи в науках, уважаемых еллинами“, а в ряду этих наук высшее место занимали философия, красноречие и законоведение. Получив такое образование, Памфил „с честию проходил общественное служение“, хотя не известно, какого рода было это служение. Но ни гражданские почести, ни богатая обстановка житейская не прельщали его. Самое образование, по духу и характеру своему, не удовлетворяло религиозного настроения ІІамфила, которое увлекало его к другому роду жизни. Итак, расточив доставшееся ему от родителей богатство на пособия нищим и больным, Памфил предпринял строгую, добродетельную жизнь, упражнял ум свой в „божественной философии“ или в размышлении о предметах божественных и наконец всецело посвятил себя изучению слова Божия. Это неизбежно влекло его в Кесарию палестинскую, прославленную именем Оригена. Известно, что знаменитый пресвитер этот необычайными дарованиями, ученостью, трудолюбием вошел почти во всеобщую известность в современной ему церкви. После Александрии, Кесария чаще всего была поприщем славной деятельности его. Здесь, по приглашению епископов, он предлагал всенародно в церкви свои беседы и изъяснения св. писания; здесь совершил он значительную часть своих ученых трудов по св. писанию. Понятно, почему Памфил, проникнутый также жаждою познания слова Божия, стремился теперь в Кесарию. Ориген, учитель многих еретиков и философов, обращенных потом им к правой вере, наставник многих мучеников и даже епископов и наконец неисчислимого множества христиан, посещавших его александрийское училище и его церковные беседы, сделался через свои сочинения учителем Памфила. С величайшею ревностью он стал собирать, переписывать собственноручно и читать сочинения Оригена и других церковных писателей Скоро высокое образование беритского пришельца, отличные качества души его обратили на него внимание кесарийского клира и народа. Он был посвящен в пресвитера и, украшенный этим саном, „служил сам украшением ему“, почему и считался первым пресвитером, – пресвитером кафедры кесарийской. Это было в самом конце 3-го века при добром, ревностном и человеколюбивом епископе кесарийском Агапие. В сане пресвитера Памфил почувствовал призвание служить другим, и именно – в деле христианского просвещения. На этом поприще он нашел достойного товарища себе в лице пресвитера Евсевия, человека с необычайною любознательностью и обширнейшими познаниями. Любовь к просвещению соединила их теснейшею дружбою и одушевляла на общий подвиг. В Кесарии давно существовала библиотека, основанная, вероятно, во времена Оригена. Оба пресвитера старались теперь не только поддержать, спасти, но и пополнить ее. Это было в ту пору делом большого труда и большой важности. Гонение, воздвигнутое Диоклитианом, охватило уже весь Запад и приближалось к Востоку. Оно касалось не самих только христиан, ио их храмов, книг священных. Последние велено собирать отвсюду, выпытывать муками у христиан и предавать сожжению. Собирая и укрывая для христиан это духовное сокровище, Памфил и Евсевий забывали неизбежную опасность для себя от этого дела. Памфил особенно старался умножить в своей библиотеке экземпляры книг священного писания и обязательно давал их для прочтения всякому желающему. Часто давал он их и в собственность усердным христианам и не только мужчинам, но и женщинам, удовлетворяя их любви к духовному просвещению. Многие из этих экземпляров переписаны были собственноручно Памфилом, не оставлявшим между тем читать и списывать сочинения древнейших церковных писателей. Сам Памфил не писал ничего почти другого, кроме христианских писем к своим друзьям. За то много и многих научал и просвещал он живою беседой. Более обыкновенным местом ее была школа, основанная Памфилом в Кесарии. В эту школу сходились искатели духовного просвещения с дальних мест, особенно оттуда, где жестокое гонение поставляло сильные препятствия для него. Здесь образовалось целое общество ученых христиан, упражнявшихся в изучении слова Божия, в духовных беседах и рассуждениях и хотевших служить общему просвещению христиан. В этом обществе Памфил „являлся наиболее искусным и опытным в изъяснении божественных догматов и боговдохновенных писаний и казался свыше наделенным особенным даром разумения и духовной мудрости“. Вдохновенная речь его могла производить такое глубокое впечатление, что один из слышавших ее говорил, уже по кончине Памфила: „мне кажется, что мой слух и теперь еще потрясается от одного воспоминания об этом блаженном муже, который постоянно твердил о единородном Сыне Божием“¹⁹¹. Еще пример сильного влияния мудрого пресвитера на своих слушателей: два брата Амфиан и Едесий, по происхождению язычники из города Патары, что в Ликии, отданы были отцом на учение в беритские школы. Изучая здесь внешнюю премудрость, они, при неиспорченности сердца своего, почувствовали недостаточность ее и жажду высшей премудрости и познания Бога Спасителя. По возвращении их в родной город, отец показался им грубым суевером-идолопоклонником, и они решились оставить родительский дом со всеми выгодами житейскими. Ведомые Духом Божиим, братья пришли в Кесарию палестинскую. Здесь скоро нашли они „богоугодного, христианского пресвитера Памфила святого, вдались ему в научение духовного любомудрия и, наученные вере святой, уведавши все христианские тайны, просвещены святым крещением. Несколько времени после сего они еще жили с святым учителем своим в славословии Божием, упражняясь также в чтении книг священных и изучении закона Божия“. Влияние учителя на этих новых христиан было так сильно, что они, будучи вызваны исповедать перед языческими властями свою веру, исповедали ее с полною твердостью и решительностью и удостоились венца мученического¹⁹². Известно несколько имен из Памфилова общества ученых христиан. Таков, после пресвитера, потом епископа кесарийского, Евсевия, диакон (иерусалимской церкви) Валент, муж преклонных лет, но с бодрым и свежим умом, много упражнявшийся в изучении слова Божия, и до того усвоивший его, что мог читать наизусть целые книги священные и приводить на каждый случай особые выражения или тексты из них. Таков далее Павел из города Ямния, христианин горячей веры и высокого благочестия, уже отличенный исповедничеством, исправлявший для народа должность чтеца церковного. Еще далее Порфирий, доморощенный слуга Памфила, у которого впрочем он считался не слугою, а братом или сыном. Юноша всецело предан был своему господину и учителю, наследовал ему в благочестии и любви к просвещению; при своем искусстве в скорописи, он помогал Памфилу в списывании книг для библиотеки и раздачи христианам. К этому кружку примыкал, как видно, и Селевк каппадокиянин: прежде он был в воинской службе и пользовался там почетом тем более, что кроме военной доблести отличался также прекрасною и представительною наружностью. За принятие веры он лишен чести, и, будучи изгнан из службы, посвятил себя заботам о христианских вдовах и сиротах, нищих и больных, которых собирал на стогнах городских: с Порфирием он соединен был теснейшею дружбою. Много, конечно, и других лиц примыкало к обществу Памфила, ибо он с любовью принимал всех, искавших духовного просвещения, так что о нем говорили, что он есть истинный Памфил, т.е. друг всех (от πᾶς φίλος).

Скоро однако ж разорен был этот приют христианской мудрости. Урбан, префект Палестины, начал выполнять в этой области указ Диоклитиана о гонении христиан. Он позвал Памфила и стал, на допросах ему, любопытствовать касательно искуства красноречия и философских познаний его, как пресвитера известного своим образованием. За тем велел ему принесть жертву идолам, подкрепляя это повеление сильными угрозами. С презрением отвечал на угрозы мужественный пресвитер, с достоинством исповедал свою веру во Христа. Раздраженный Урбан приказал подвергнуть Памфила жестоким мукам и между прочим строганию железными крючьями, – довольно обыкновенной в ту пору казни христиан. После этих мук, страдалец вместе с другом своим Евсевием брошен в темницу, где были заключены также Валент и Павел. Это было в 307 году.

Прекрасную картину представляла темничная жизнь исповедников. Памфил и Евсевий дни и ночи занимались разбором древних священных писателей, из которых последний собирал материалы для своей церковной истории. Памфил, собиравший этих писателей для своей библиотеки и сам обильно начитанный в них, имеет таким образом значительную долю участия в этом знаменитом творении Евсевия. Кроме того, оба они, как почитатели Оригена, написали теперь в темнице большое сочинение в защиту его, по поводу разных, часто несправедливых, нареканий на этого ученейшего пресвитера. Сам Памфил еще писал из темницы письма к разным христианам, имевшие целью подкреплять в них любовь к христианскому просвещению. Неизвестно, сколько времени провел Евсевий в темнице, освобожденный наконец из нее; Памфил же с остальными исповедниками пробыл в ней два года. Следующее обстоятельство открывало для него и его сподвижников путь к мученичеству.

В это время в Египте сто тридцать христиан за твердость в вере отправлены были в Киликию на рудокопни. Пять юношей, все родные братья, проводили изгнанников до места ссылки; на возвратном пути им надлежало проходить через Кесарию. Здесь в городских воротах, быв спрошены о своем происхождении, братья назвали отечеством своим Иерусалим, разумея здесь высший, небесный Иерусалим, а себя христианами. Смелость новых исповедников вооружила против них языческую власть, и Фирмилиан, преемник Урбана в управлении Кесариею, приказал бросить их в ту же темницу, где был Памфил с товарищами. В темнице составилось таким образом целое собрание св. узников, утешавших друг друга в общем заключении и ободрявших на предстоящие страдания. Общительный, дружелюбный Памфил чувствовал, конечно, особенную радость от неожиданной встречи с новыми христианами, вызывавшими его на столько любимую им духовную беседу. На следующий день все узники, числом восемь, представлены в нечестивое судилище Фирмилиана. Допрос начался вопросом о именах новых пяти узников, сказавших на это, что имена их: Илия, Иеремия, Исаия, Самуил и Даниил. После разных других допросов, угроз, пыток доблестные братья осуждены на усечение мечем. Узнав за тем, что Памфил, Валент и Павел уже два года держатся в заключении и уже вынесли муки, не изменив вере своей, Фирмилиан счел излишним подвергать их новым пыткам и только спросил: остаются ли они и теперь при своей вере? Получив утвердительный ответ, игемон осудил и их на усечение мечем.

В греко-римском обществе во время судебных процессов собиралось довольно зрителей. Когда эти процессы касались христиан, – беззащитных жертв языческого нечестия и неправды; то праздные толпы из язычников находили здесь случай потешиться, поглумиться над судимыми, также как тешились они в цирках, где потом осужденных отдавали на растерзание зверям. Но часто случалось, что среди толпы находились и другие зрители: – это тайные христиане, скрывавшие свое звание христианское из страха мучений или по совету ближних, пришедшие однако ж взглянуть на страдальцев, может быть, своих же родителей, братьев, сестер, детей, знакомых, друзей, проститься с ними взлядом, тихим словом, заметить место, где казнят или выбросят тела мучеников, чтобы потом взять их для погребения. Не редко вид мужества, твердости судимых или казнимых исповедников возбуждал не одного из зрителей-христиан громко объявлять тут же о своем христианском звании, чтобы идти по следам их к единому победному венцу мученическому. Случалось, что и кто-либо из зрителей-язычников неожиданно выступал из народа, возвещая, что отныне он христианин и хочет умереть с христианами. Итак, когда произнесен был смертный приговор над Памфилом и соузниками его, послышался из народа чей-то голос: „прошу телес святых, чтобы похоронить их в земле!“ С этими словами смелый юноша пробивается сквозь толпу и становится перед игемоном: то был Порфирий. Раздраженный этою смелою просьбою, игемон велел поднять нового исповедника на виски, подвергнуть жестоким ударам, за тем посадить на кол, обложить костром и сжечь. Молчаливо выносил эти муки страдалец, не слышно было от него ни одного стона, и только в предсмертную минуту он призвал в помощь Иисуса Христа, Сына Божия, – и с этими словами предал Богу дух свой. Таким образом Порфирий прежде других стяжал венец мученический. Впрочем ІІамфил с прочими узниками также поведены были на казнь, перед которою они попросили времени для молитвы. В эту пору Селевк, друг Порфирия, свидетель его кончины, подходит к Памфилу и возвещает ему об этой славной кончине. Памфил радовался и благодарил Бога. А когда приведенные на казнь, начиная с Памфила, стали преклонять головы под меч, Селевк, в виду всех, отдавал им последнее целование. Узнав об этом, Фирмилиан велел казнить и его. Но вот из народа выступил глубокий и благолепный старец; он также целует одного мученика и просит его молитв о себе на небе. Это – Феодул, один из домашних людей самого Фирмилиана, весьма уважаемый в его доме и с давнего времени тайный христианин. Неожданное это открытие так раздражило игемона, что он велел распять дотоле любимого Феодула. Еще один мученик: тела казненных, оставленные за городом на месте казни, замечены одним пришельцем из Каппадокии, христианином Иулианом, шедшим на этот раз в Кесарию за покупками. Узнав, что это тела мучеников, Иулиан припал к ним со слезами, славя и ублажая их подвиг: воины, стерегшие тела, тотчас донесли об этом игемону, и Иулиан был сожжен. Таким образом число мучеников, пострадавших с Памфилом, возросло до 12.

Языческое начальство не позволило хоронить мучеников, как это часто оно делало с целью предоставить тела их в пищу зверям, птицам, собакам, обесчестить их и после смерти, а почитателей их огорчить. Но, когда четыре сутки тела св. страдальцев оставались неприкосновенны, оно отменило запрещение, и христиане с великою радостью и славословиями Богу приняли св. тела и погребли на месте, где был потом построен великолепный храм.

Замечательно, что оба судии и мучители св. Памфила и его сострадальцев, Урбан и Фирмилиан в непродолжительном времени подпали гневу и суду Максимина и осуждены им на смертную казнь: почти над всеми гонителями и мучителями христиан совершился в свое время суд Божий!

Таковы известные нам черты из жизни и страдальческой кончины св. Памфила пресвитера. Много и весьма много еще было замечательного в этой жизни, из описания которой составились три книги у такого писателя, как Евсевий кесарийский. Известно, что этот ученый епископ, из уважения и любви к своему другу-пресвитеру, навсегда усвоил его имя. Известно также глубокое уважение к нему другого, не менее знаменитого и ученого, писателя церковного, блаженного Иеронима. „Я нашел, – говорит он между прочим, – двадцать пять томов Оригенова изъяснения на 12 пророков, написанных рукою Памфила; я лобызаю их и так радуюсь, что считаю себя приобретшим несметные сокровища. Если отрадно иметь и одно письмо мученика, то сколько отраднее иметь целые тысячи его строк, в которых видятся мне следы крови его“¹⁹³. Впрочем для характеристики св. пресвитера довольно и тех не многих черт, какие нам известны. Самая главная черта в нем – это ревность к христианскому просвещению и распространению его между верующими. Не этою ли чертою более всего может украшать себя и всякий пресвитер, особенно современный? Люди нашего времени слишком хвалятся любовью к науке, просвещению, слишком хвалятся самою наукою своею, самым просвещением. Пресвитер не может пренебречь и этой науки, этого естественного образования, чтобы, по Апостолу, быть всем вся, быть, по возможности, в уровень образованию той среды, в которой он действует, как пастырь душ человеческих, как учитель народа. Но тем более он должен поднять в этой среде знамя христианской науки, духовного образования, от которых так часто и так напрасно сторонится наука светская. Через это он исполнит часть того великого призвания своего, какое указывается в словах Спасителя: вы есте свет мира. В примере святого пресвитера кесарийского можно видеть и те способы, какие пригодны и в наше время для распространения духовного просвещения в обществе, на сколько оно может зависеть от пресвитера. Св. Памфил для этой цели устроивал библиотеку, из которой давал христианам особенно книги священного писания, заохочивая их к чтению последних. Пресвитеру нашего времени не предстоит, конечно, таких трудов, с какими приобретал эти книги трудолюбивый до самоотвержения пресвитер кесарийский, списывавший их собственноручно. Значительная часть нынешних христиан не захотели бы пользоваться и самыми малыми издержками пресвитера на приобретаемые для них книги. За то все они сильно нуждаются в возбуждении, заохочении со стороны пресвитера к чтению книг священных, в особенности слова Божия. Многие, очень многие в наше время не расположены читать книги духовного содержания, как не имеющие в глазах их особенного интереса или достоинства. Пусть же читают они по крайней мере книги священного писания, где хранится не слово человеческое, всегда несовершенное и немощное, но живое и действенное слово Божие, пусть читают ту священную книгу, совершеннее которой не было и не будет на земле. Впрочем по отношению к многим из духовных чад пресвитера, особенно сельского, была бы уместна, в иных случаях, и прямая раздача книг священных, духовных, которых они не могут или не умеют приобресть сами. Благотворительность его, как духовного отца, найдет свой свойственное выражение себе в раздаянии духовного хлеба. По крайней мере ему более других свойственно быть возбудителем, посредником подобной духовной благотворительности¹⁹⁴. Еще более прямой и непосредственный способ служить духовному просвещению христиан может заключаться в живой беседе пресвитера. Св. Памфил любил учить, просвещать не столько своими сочинениями, сколько живым словом, проникнутым любовью, духовною мудростью, разумением и некоторым вдохновением. Если бы этими качествами облечено было слово и современного пресвитера, – оно было бы сильно везде – в школе, домах христиан, в храме. Оно бесспорно будет иметь эти качества и эту силу в том, кто всецело возлюбил истину Христову – до готовности всё оставить, всем жертвовать для нее, подобно св. Памфилу пресвитеру и его соузникам и сострадальцам.

II.

Говоря о выходе русского перевода книги Иова¹⁹⁵, с предисловием и объяснениями переводчика, мы желали выяснить свою мысль о том, что подобные издания, даже имея за собою все достоинства труда и учености и для многих интересные, не могут еще в настоящее время быть для всех существенною потребностью. Теперь нужнее всего самый перевод, а разнородные обширные изъяснения его, хотя бы и назывались краткими, составляют дело последующее. Тем не менее мы не боимся противоречить себе, если скажем, что, в настоящее время всеобщего стремления к распространению истинного просвещения во всех слоях общества, позволительно желать, чтобы по крайней мере главные предметы религиозного знания более, нежели в начатках, вышли за пределы специальных школ и сделались достоянием большинства народа.

Верные такому желанию, мы с радостью приветствуем появление книг гг. Лебедева и Херхозерского, из коих первая предлагает сведения об исторических книгах ветхого завета, а вторая о всех св. книгах нового завета. Мы желаем найти в этих книгах не столько школьное руководство, сколько сведения о священном писании, какие не излишне иметь всякому читающему слово Божие. Но, так как обе названные книги говорят только о некоторых частях св. писания, то прежде, нежели перейдем к ним, мы позволим себе высказать в немногих словах, какие именно сведения надобно сообщить в предварительном учении о книгах священного писания, для того, чтобы чтение его было вразумительно и благоплодно для читателей.

Нет нужды говорить о том, что предварительное учение о священном писании должно отличаться всевозможною простотою и ясностью, и быть чуждо всяких школьных выражений и терминов. Этим качествам однако же не должно приносить в жертву полноты сведений и глубины мыслей. Не будучи школьными уроками, такие сведения не должны отражать в себе школьного разделения наук, имеющих предметом изучение св. писания. В школе необходимо предоставить это обширное дело нескольким, как бы самостоятельным, наукам: иное говорит по поводу св. писания – богословие, другое – герменевтика, еще иное – библиология, история, археология. Но в книге для народа, если бы она когда-нибудь явилась, не должно быть такого дробления. Излагая учение о св. писании, нужно передавать всё, сюда относящееся, в непрерывной связи и последовательности, начиная притом с самых оснований, а не по частям, почти случайно расположенным в таком или другом порядке.

Основание для внимательного изучения св. писания заключается в том, что книги св. писания – слово Божие, Божие откровение; следовательно с этого и должно начинать учение о св. писании, если хотим представить не отрывочные сведения, а дать полное и ясное понятие о значении св. писания для христианина.

Никто не сомневается, что всем христианам нужно знать всю волю Божию, а не отрывочно, не по частям, которые, Бог знает, свяжутся ли и как свяжутся в уме их. Это должно помнить при всяком наставлении в истинах веры, тем более при слове о таких предметах, которые служат основанием веры.

Итак пусть учение о св. писании начнется объяснением того, что такое откровение Божественное, как оно возможно и почему нужно людям; пусть укажутся признаки истинного откровения, которые приложимы только к откровению – церкви ветхозаветной и новозаветной. Это приведет к объяснению различных видов откровения, заставит показать, что св. писание есть одно из несомненных видов откровения; потому что ему принадлежат все признаки, которые можно приписать Божию откровению. Сюда войдет учение о свойствах св. писания – боговдохновенности, непогрешимости, подлинности, неповрежденности его. Говоря по этому же случаю о полноте св. писания, естественно показать и его значение в ряду других источников православного христианского учения, и с тем вместе предложить правила для надлежащего разумения писания.

Таков общий очерк предметов для предварительного учения о св. писании. В школе начинают не с него, быть может, потому, что в нем на каждом шагу должны встречаться понятия отвлеченные и недоступные уму мальчика; но разве не можно и самые отвлеченные понятия представить в живом виде, так чтобы и мало просвещенный читатель понял их и усвоил своему уму, а не одной памяти?

Притом истины, умозрительные и требующие, по-видимому, глубоких ученых соображений, могут подать повод к самому живому и для всех понятному наставлению. Говоря об откровении, о свойствах св. писания, можно, например, делать заметки касательно разных суеверий и предубеждений, как общих всем необразованным людям, так и местных.

Нельзя думать, чтобы излагаемое в таком виде учение было скучно, или не понятно самым простым умам. Скорее может быть не понятно, или но крайней мере не достигать цели учение, в котором думают в немногих, самых общих, чертах обнять весь обширный предмет, даваемый св. писанием.

Только после уяснения всех этих предварительных, так сказать, догматических понятий о св. писании, можно приступить к изложению сведений, более удовлетворяющих любознательности, нежели существенных в деле религиозного обучения. Разумеем сведения, так называемые, библиологические: о писателе, времени, месте, побуждении написания той или другой книги вообще, о всех исторических обстоятельствах, сопровождавших появление разных частей писанного откровения. Здесь особенно нужно помнить, как мы уже заметили, что все книги св. писания составляют одно целое, и потому не говорить слишком раздельно о каждой книге. Есть книги, даже писанные и разными лицами и с некоторыми промежутками времени, но вызванные одними и теми же обстоятельствами; есть несколько книг, писанных одним лицом, и есть книги разных писателей, появившиеся одновременно. Наконец есть книги с особенным характером, которых ни эпоху написания, ни личность писателей нельзя определить с точностью. Зачем о каждой из этих книг говорить отдельно, зачем повторять, при разборе каждой, одни и те же вопросы? Это не только скучно, но главное, – заставляет смотреть на св. книги, как на отдельные явления. Таких недостатков не трудно избежать, предпосылая каждому разряду книг общие замечания, в которых были бы ответы на вопросы, равно относящиеся к нескольким книгам. Такой способ изложения будет иметь более живости и лучше запечатлеется в памяти.

Нельзя при этом не заметить, что классическое разделение св. книг на исторические, пророческие и учительные, едва ли может годиться для верного ознакомления с св. писанием. Такое разделение не точно, потому что в большей части книг св. писания можно найти всё – и историю, и учение, и пророчества. К тому же, держась его, нельзя верно охарактеризовать постепенность раскрытия божественного откровения, которое несомненно давалось по мере духовного возрастания верующих, по мере прехождения от силы в силу, а не во всякое время в равной мере. Во всех отношениях, не исключая даже и постепенного развития способности в читателях восходить от простейших религиозных истин к высшим, гораздо лучше иметь в виду разделение книг по времени их написания, если только нужно разделение.

Само собою должно быть понятно, что, предлагая народу эти исторические сведения, нужно передавать их тоном положительным, хотя и не голословно. Кто, сколько-нибудь знакомый с этим предметом, не знает, что есть много пунктов по поводу каждой св. книги, в которых не все согласны? И это должно сказать не только в отношении к новейшим, очень часто пристрастным критикам, но и в отношении к древним почитателям св. книг. Причина в том, что все исторические сведения о св. книгах основываются на предании, на позднейших свидетельствах, которые не всегда всем известны, наконец на личном взгляде каждого читающего. Было бы бесполезно для людей, не могущих собственным исследованием поверить основания того или другого мнения, и – опасно для людей не утвержденных в вере, излагать все разнообразные мнения по поводу той или другой книги. Но было бы и не надежно и не добросовестно всё решать бездоказательным приговором. Нет нужды упоминать по имени, что тот или другой великий или ученый муж, известный в свое время и в своей стране, но вовсе неизвестный, или мало и притом с другой стороны известный нашим читателям, говорил о той или иной св. книге так или иначе. Такие указания повели бы только к возбуждению сомнений, исход которых не всегда может быть добрый. Даже и на самого доверчивого человека беспрестанная смена положений и опровержений может произвести тяжелое впечатление. Но сам составитель учения о св. писании непременно должен иметь в виду важнейшие, разноречивые мнения и в своем изложении непременно должен удерживать такие черты, которые служили бы готовым ответом на то или другое мнение, если бы его читатель когда-нибудь встретился с различными мнениями.

Думаем, нет нужды говорить о том, что, в деле предварительного ознакомления с св. книгами, самое важное составляет изложение содержания каждой книги; но нельзя не сказать, что это дело, кажущееся самым легким, едва ли не самое трудное. Конечно, нет особенного затруднения перечислить, что в такой-то главе от такого до такого-то стиха говорится о том-то, далее о том-то и пр. и пр. Но есть ли в этом польза? Лучшим ответом на наш вопрос могло бы служить сознание учившихся несколько лет тому назад, когда ученики, обязанные, по старинному порядку, заучивать всё наизусть, подобное изложение содержания считали самою трудною частью, которую и способнейшие забывали сейчас же, по миновании нужды в выдаче урока. Нет, указание содержания книги должно быть не сухим перечислением частных, отрывочных мыслей, а живым воспроизведением книги. В каждой почти св. книге можно найти главную мысль, служащую как бы средоточием ее, или даже мысль, не записанную в ней, но, очевидно, одушевляющую писателя, так что все частные мысли, изложенные в книге, служат выражением или объяснением главной. Нужно найти такую руководящую мысль, и – тогда не трудно будет в немногих словах так охарактеризовать содержание каждой книги, что самый неопытный читатель св. писания будет знать, к какой книге нужно обратиться, чтобы найти ту или другую частность. Но для этого не должно опускать из виду ни одной характеристической черты св. книги, как сближающей, так и отличающей ее от других книг св. писания.

Необходимо, наконец, при частном обзоре каждой книги, указывать места ее, почему-нибудь особенно замечательные. Указание такого рода должно быть с возможно-обстоятельным объяснением, почему то или другое место заслуживает особенного внимания. Здесь может быть место указаниям догматическим, нравоучительным, историческим, которые могут питать религиозное чувство и любознательный ум. Нужно ли при этом останавливаться на местах затруднительных для читателя, в следствие неясности существующего теперь славянского перевода? Таких мест очень не мало; останавливаться на всех их значило бы делать другой перевод, и потому указания на такие места должны быть пока в самом ограниченном числе, – в случаях, имеющих особенную важность для религиозного учения; но и при этом такие указания и объяснения должны быть делаемы, сколько возможно осторожнее. Этим мы не хотим сказать, чтобы необходимо было из всех сил защищать достоинство и точность славянского перевода, но – что объясняя известное место писания, по подлиннику или лучшим переводам, не должно намеренно подрывать уважение к существующему переводу, в глазах людей, не всегда способных обсудить дело.

Последнею частью приготовительного учения о св. писании должна быть история свящ. текста. На важность этой части у нас вообще обращают слишком мало внимания; между тем как отечественный опыт показал, что было бы не одним злом менее для простодушных верующих, если бы они были более знакомы с разными изменениями, каким подвергался и подлинный текст и переводы. Здесь не одно удовлетворение любознательности; здесь один из путей к пониманию истинного значения божественного откровения, которое важно не по букве, а по духу. Слепая привязанность к букве, часто не понятной, ничем не может быть подорвана с большею пользою, как объяснением перемен, каким подвергалась в разное время буква писания, без нарушения истинного, Богом вдохновенного смысла писания, который во все века, не смотря даже на некоторые злоупотребления, остается неизменно-истинным и руководящим ко спасению.

Такова, по нашему мнению, должна быть программа книги, имеющей в виду приготовить желающих к чтению св. писания. Наши читатели могут заметить, что, излагая свой взгляд в общих чертах, мы не касались частностей предмета. Мы хотели, соображаясь с пределами журнала, говорить сколько возможно короче; кто с усердием возмется за выполнение плана, тот скоро увидит, на какие частности должно обратить внимание.

Что же дают нам вновь вышедшие книги? Они и обещают не много, по крайней мере в сравнении с целым кругом предметов, о коих нужно говорить по отношению к св. писанию. Обе они предполагают дать сведения только о некоторых св. книгах. С другой стороны, сколько можно судить, и по выбору предмета и по изложению, сочинители их не имели в виду дать книги для общеполезного чтения, – это только учебники для воспитанников гг. Лебедева и Херхозерского. И мы считаем нужным познакомить с ними наших читателей, потому что, быть может, многие, зная эти книги по одному имени, будут искать в них окончательного удовлетворения своему желанию ближе ознакомиться хотя с частью св. писания. Такое предположение заставляет нас прежде всего сказать, что лица, получившие полное семинарское образование, едва ли найдут в обеих этих книгах что-нибудь, дополняющее их сведения. Скажем более: мы не думаем, чтобы гг. сочинители хотели в них представить все плоды своих занятий в том или другом классе семинарии. Эти книги, конечно, составляют только малую часть того, что преподается в низшем и высшем отделениях семинарий по классу св. писания. Мы, по крайней мере, знаем достоверно, что во многих семинариях, круг устного преподавания по предмету священного писания гораздо обширнее, нежели какой представляется в этих книгах.

Впрочем, если бы кто захотел узнать, как и что можно сказать только о некоторых св. книгах, и притом сообразно с тем, как большею частью говорится о них в учебниках, тот с пользою может прочитать книгу г. Херхозерского, довольно обстоятельно передающего известнейшие сведения о новозаветных св. книгах. К сожалению, далеко нельзя сказать того же о книге, или скорее – брошюре г. Лебедева, который, на 88-ми страницах, предположил сообщить сведения о 24-х исторических книгах ветхого завета, с изъяснением некоторых мест из 5-ти первых книг.

Судя беспристрастно, нельзя сказать, чтобы эти две книги были совершенны даже и в тех пределах, какими захотели ограничиться их сочинители. В их плане, в их изложении можно найти недостатки, и, – вероятно, последующие труды, быть может, тех же самых или других лиц, явятся удовлетворительнее. Начнем с того, что последующие труды не станут украшаться невразумительными названиями в роде „Исагогика“, которые не дают никакого понятия с первого раза, и нужны разве для того, чтобы дать лишний параграф для объяснения иноязычного названия, Бог знает, почему усвоенного той или другой науке, тогда как есть совершенно равносильные и дающие с первого раза определенное понятие о предмете науки – названия русские.

При руководстве к чтению книг только нового завета, едва ли нужно было особое общее введение, объясняющее предмет и пользу Исагогики; известно, что, в семинариях, книги нового завета изучаются в заключение общего обозрения книг св. писания; следовательно все предварительные понятия должны быть уже известны ученикам.

Вообще, в Исагогике можно заметить неточность определений (наприм. § 1), неопределенность, неясность взгляда на предмет сочинения. Так в ней встречаются параграфы, которые по всей справедливости следовало бы поместить в общем введении ко всему св. писанию (таковы: § 6 – объяснение наименования завет, § 9 – объяснение наименования книг каноническими); с другой стороны, ощутителен недостаток указания мест, особенно замечательных или затруднительных, без чего введение достигает цели далеко не вполне.

Удивляясь учености автора Исагогики, снабдившего свою книгу множеством цитат, на латинском и греческом языках, из древних писателей христианских, иудейских и языческих, мы думаем однако же, что эта роскошь учености едва ли может принести ученикам и читателям другую пользу, кроме внушения доверенности к писателю, тем более, что, и имея под руками все, упоминаемые в цитатах, древние творения, по одним указаниям автора, очень трудно найти цитуемые места. В этом отношении, без сомнения, было бы полезнее указание более новых книг, в которых учение о св. писании разработано полнее, а в таких книгах нет недостатка даже и на латинском языке, не говоря уже о новейших европейских языках.

Что в Исагогике представляется излишеством, то, наоборот, в „Чтениях об исторических книгах Ветхого Завета“ ощущается как недостаток.

Учение об исторических книгах ветхого завета, по программе семинарского образования, преподается начинающим изучать св. писание; следовательно ему должно бы быть предпослано введение, в котором бы изъяснены были общие понятия и термины, на каждом шагу встречающиеся в руководстве к чтению книг св. писания. Потребность такого общего введения чувствовал и г. Лебедев, но он почему-то счел нужным ограничить его только объяснением значения слова „Библия“ и различных названий св. писания, и – затем переходит к частнейшим замечаниям о ветхом завете, где уже начинают встречаться термины: канон, боговдохновенность и под. Первый из них г. Лебедев объясняет в двадцати словах подстрочного примечания; все последующие оставляет вовсе без изъяснения. Неужели такая краткость необходима для того, чтобы книга была понятнее для учеников около 15-ти летнего возраста? Не думаем. В числе этих кратких замечаний есть даже параграфы о разделении св. книг на разные отделы, о церковном употреблении их у иудеев и христиан. Вместо всех доказательств, только в двух или трех местах есть указания на „Введение в Богословие“, преосвященного Макария. Неужели этого достаточно для учеников или читателей? В таком случае, не лучше ли написать каталог с означением, где можно найти ответы на тот или другой вопрос. Вообще „Чтения об исторических книгах ветхого завета“ отличаются чрезвычайною краткостью, впрочем не тою сильною краткостью, которая в не многих словах высказывает очень многое, но происходящею от того, что иное, очень важное и нужное опускается вовсе, другое решается одним словом. Между тем и этого рода краткость не мешает сочинителю говорить о том, без чего можно обойтись. Например, – каким образом 3-я книга Эздры, апокриф в самом строгом смысле слова, не имеющая в себе ничего исторического, помещена в обозрении исторических книг, этого нельзя понять. Не смотря на краткость, г. Лебедев счел нужным указывать на места, требующие особенного объяснения и посвятил им более четвертой части своей книги. Но что руководило г. сочинителем в выборе таких мест, и каких начал держится он, представляя такое, а не другое изъяснение, – это остается его тайною. Заметно, впрочем, что главным началом его изъяснений служат мнения блаженного Феодорита, приводя которые, он считает не ясное место совершенно объясненным. Правда, что блаженный Феодорит был замечательным, по количеству и качеству трудов, толкователем слова Божия, но всё-таки одного его мнения весьма не достаточно, чтобы показать, как должно понимать то или другое место. Заметно, что, выбирая объяснения и из других св. отцов, г. Лебедев отдает предпочтение аллегорическим изъяснениям.

Указывая затруднительные места из первых пяти книг библии и представляя изъяснения, г. Лебедев решительно вводит в заблуждение своих учеников и читателей; по его книжке, можно подумать, что только в пяти книгах Моисеевых встречаются подобные места, да и то их с каждою книгою делается менее и менее. Потом, не знакомый с св. писанием должен подумать, что только такого рода места, как указанные г. Лебедевым, и заслуживают внимания и что их нельзя понимать иначе, как понимал блаженный Феодорит.

Г. Лебедев также делает в своей книге ссылки на древние сочинения, хотя в гораздо меньшем числе, но еще с большею неопределенностью, нежели г. Херхозерский; а считая нужным, для полнейшего объяснения дела своим ученикам, приводить подлинные еврейские слова, пишет их латинскими буквами, неизвестно, по какой причине, предпочтенными русским. Впрочем в виде перевода, латинские буквы пишутся в скобках по-русски, – вероятно, из опасения, что латинско-еврейское правописание останется не понятно.

По этим кратким заметкам, наши читатели могут судить об обеих книгах. Мы указывали в них только на частности, потому что общий план их не представляет ничего особенного, основываясь на порядке книг и рассматривая каждую книгу, как отдельное целое. Вообще эти две книги ничем не подходят под наш взгляд на книгу, имеющую в виду вполне ознакомить даже и с частью св. писания; не много подходят они и под требование совершенных учебников, о чем здесь не место распространяться. Тем не менее, они не вольно возбуждают к себе сочувствие, заставляющее забывать в них недостаток совершенства, за то, что они были первыми явлениями в этом роде.

Но, пока явятся другие, совершеннейшие опыты в этом роде, пастырям церкви, конечно, приходится преподавать народу нужные по этой части сведения устно, в форме более полной, более сообразной с потребностями своих прихожан. Где же искать пастырям пособия в этом деле? Неужели, в ожидании полного и совершеннейшего руководства к изучению священного писания, отложить и беседы свои к прихожанам об этом предмете? Но, ведь, ничто и не обязывает довольствоваться непременно одним готовым и всё повторять с чужого голоса, особенно если его еще нужно ожидать, и Бог знает сколько времени. Почему не удовлетворять этой настоятельной потребности иным способом? Каждый священник, без сомнения, обладает сведениями, на столько достаточными по этой части, что его устные беседы, в храме ли то, или в сельской школе, могут достаточно приготовить народ к чтению слова Божия. Очень вероятно, что где-нибудь уже и осуществляется наше желание; но если никто еще не приступал к этой части религиозного обучения народа, то почему бы не начать теперь? Ознакомление с св. писанием доставило бы неистощимый предмет для церковного собеседования, которое наверно было бы принято прихожанами с удовольствием и благодарностью. Такой способ обучения может даже быть более полезен, нежели чтение грамотным прихожанином самого лучшего руководства, написанного лицом, ему не известным, к которому он может иметь доверенность разве потому только, что книга напечатана; но она, может быть, и писана вовсе для тех, которые имеют нужду в начатках учения, а не в глубокомысленном ученом исследовании.

Нам могут возразить, что, указывая на такой предмет для пастырского собеседования, мы хотим придать учению пастырскому характер слишком частный, навязать пастырям обязанность, превышающую их средства и их долг. С первым мы согласны; с последним решительно нет. Неужели возможно-полное знание оснований нашего религиозного учения должно составлять достояние только немногих избранных? Еще в ветхом завете Бог обещал чадам завета нового полноту ведения; но эта полнота, желаемая для всех верующих, не дается всем непосредственно; она должна сообщаться низшим от высших, пасомым от пастырей. Пастыри имеют не исключительную, а существенную обязанность научать. Конечно, было бы не справедливо требовать, чтобы все были учительны в равной мере и по одному плану; каждый имеет свое дарование на служение церкви, но те, которым образование дало средства учить полнее, не могут отговариваться обширностью долга и недостатком средств.

Такой предмет слишком частный для пастырского собеседования. Правда, – но неужели все поучения должны витать в области отвлеченных мыслей, общих мест о добродетели, о благочестии, или привязываться к случаю еще более частному, чтобы иногда без нужды доказывать слушателям важность и необходимость того или другого догмата, того или другого нравственного правила? Не лучше ли избрать такой частный предмет, который бы питал и христианскую любознательность, который бы навсегда мог остаться в памяти слушателя, при более или менее частой встрече с книгою, подавшею повод к пастырскому наставлению? И то нужно сказать, что учение о св. писании – предмет вовсе не такой частный для поучений, как кажется привыкшим к школьному разграничению предметов учения.

В этом разряде поучений пастырь церкви может давать наставления всякого рода, для коих встретит основание в православном учении о св. писании. Беседы о книге, служащей одним из источников учения веры, не должны считаться частными, без которых вовсе можно обойтись.

Высказывая свои мысли о том, какого рода сведения и в каком виде должны заключаться в приготовительном руководстве к благоплодному чтению св. писания, мы не имеем впрочем в виду исключительно устные поучения пастырей, но вообще книгу, которую без опасения можно было бы дать человеку, не имеющему других средств научения. Что же делать, если, и в настоящее время, устные поучения священника служат для многих единственным средством приобрести правильное понятие о том предмете, который должен интересовать верующего? Говорим так потому, что наша духовная литература вовсе не представляет книг по этому предмету, из которых бы люди грамотные, но не имеющие обширного школьного образования, могли получить нужные сведения. После „Руководства к чтению книг св. писания“ и до ныне, не смотря на свою неполноту и устарелость, считающегося учебником в семинариях, до появления двух книжек, названных нами в начале статьи, вовсе не было никаких книг в этом роде, а немногие статьи, рассеянные в наших духовных журналах и недоступны большинству, и не имеют в виду полного ознакомления с св. писанием.

Поэтому-то мы надеемся, что все, кому дорого дело религиозного обучения, останутся благодарны гг. Херхозерскому и Лебедеву, и вполне оценят их решимость издать свои уроки; особенно поймут это те, которые знают тысячи неблагоприятных условий, с какими соединены у нас вообще серьезные труды, в отдалении от центров умственной деятельности, и в частности – положение наставников семинарий, мало споспешествующее решимости публично заявлять свою, самую неутомимую, деятельность. Дай Бог, чтобы добрый пример вызвал более делателей именно по этой части религиозного учения, так как оно нужно не для одних семинарий, не для одних священников!

Наконец нам остается сказать несколько слов об „Исследовании“ г. Шаврова „о 3-й книге Ездры“. Труд этот должен быть встречен с большим удовольствием всеми, знающими и любящими св. писание. Правда, эта книга не для большинства, не для народа; это – ученое исследование, писанное, вероятно, для получения академической степени; но от этого она не теряет интереса, по крайней мере, для тех, которые могут и должны передавать другим свои высшие познания, в форме доступной для всех.

Мы не намерены распространяться о достоинствах книги г. Шаврова; иначе нам пришлось бы повторять слова „Православного Обозрения“, прежде нас высказавшего свое мнение об этом „Исследовании“. Но не считаем лишним заметить, что появление этой книги, написанной, как свидетельствует „Православное Обозрение“, гораздо ранее, особенно благовременно в настоящее время, когда священное писание делается более доступным народу.

Но этот труд, не смотря на его положительные достоинства, по отношению к общему делу основательного ознакомления народа с св. писанием, мы называем трудом отрицательным. Им показывается только, что одна из книг, находящихся в ряду книг священных, не имеет важности, сравнительно даже с прочими неканоническими книгами св. писания. Этого слишком не достаточно. Появление такого исследования, самыми своими достоинствами, тем сильнее дает чувствовать потребность в положительном, так назовем, ознакомлении с книгами, входящими в состав библии. Искренно желаем, чтобы наша духовная литература, как можно скорее, обогатилась книгами, руководствующими к чтению и уразумлению св. писания.

М. Гуляев

И не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго, яко твое есть царство, сила и слава во веки, аминь.

Много в жизни искушений, и от всех их да избавит нас Господь. Об этом мы молим Господа ежедневно, когда в молитве Господней читаем сии слова: и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго.

Искушает нас Господь, когда посылает нам болезнь, смерть родных, потерю имущества и другие бедствия; тогда Он испытывает нашу веру, или терпение, как испытывал веру Авраама, повелев ему принести в жертву единственного сына его Исаака, как испытывал терпение Иова, лишив его богатого имущества и детей. Искушаемся мы и сами, как говорит Апостол: кийждо искушается от своея похоти влеком и прельщаем, т.е. искушают нас нечистые мысли наши, греховные пожелания и страсти. Пьяница постоянно искушается вином, ибо сего как пищи требует его тело, пропитанное вином; распутный искушается постыдною плотскою страстью, которая гоняется за ним повсюду, даже и в местах священных; гневливый сколько имеет случаев увлекаться ко гневу, брани и обидам! Корыстолюбец – всегдашний раб страсти к деньгам. Искушает и побеждает нас нередко и мір сей, или то, что есть худого в міре: худые люди – неверные, лживые и развращенные и худые обычаи, хотя бы и старые: по сим обычаям верят заговорам, чарованиям, гаданиям, бесчинствуют, сквернословят, проводят праздничные дни в питейных домах. Искушает нас, ко греху и диавол, который, искусив Адама и Еву, погубил их и всегда старается вредить спасению человека. Но если мы не можем противостоять тому, что есть худого в нас и вокруг нас; то тем менее способны переносить искушения, посылаемые от Бога. Потому, первее всего, мы должны ежедневно и притом усердно молить Бога, чтобы Он не искушал нас тяжкими бедствиями, в которых мы скорее можем обнаружить слабость в вере, нежели твердую надежду на Бога. Затем мы должны бдеть над собою, над своими мыслями, пожеланиями и привычками, чтобы они не ввергли нас во искушение; паче же всего должны молить Бога о Его небесной помощи, чтобы Он нас, грехом расслабленных, не допустил до падения греховного. Господи! сохрани нас от соблазнов, укроти стремление страстей, не допусти впасть в тяжкий грех, но избави нас от лукаваго. Избавь нас от диавола, отца всякого лукавствия, избавь нас от всего лукавого в этом мiре, который весь во зле лежит; избавь и от людей лукавнующих пред Тобою, от их лукавых внушений и наветов. Сохрани нас, Господи, от всего, что может лишить нас здоровья, жизни, возмутить спокойствие души и лишить спасения. Если же и посетит нас какое зло – болезнь тяжкая, убожество, злоба людей, тяжкий грех; то и тогда, Господи, будь нашим Спасителем, сохрани от ропота на Твой промысл, уныния, отчаяния, и посли дух терпения и покорности неисповедимым судьбам Твоим, которые все направлены ко благу нашему.

Так будем молиться к Отцу небесному, Царю царствующих, единому, всесильному и славимому во веки, заключая всегда молитву славословием: яко Твое есть царство, сила и слава во веки. Восхваляя сими словами Отца небесного, всемогущего, всеблагого и вечного, мы и сами себя утвердим в надежде получить просимое. Ибо кто может более оказать милости, как не Царь во веки? Кто более силен защитить и спасти нас, как не Всемогущий во веки? Кому поэтому приличествует более слава от нас, как не Господу славы, славимому от всей твари во веки?

Аминь, или истинно так, да будет, – скажем в заключение молитвы Господней, и сим словом покажем, что мы молимся с верою в Бога, ничто же сумняся, вполне предавая себя в волю Божию. Аминь.

При папской кафедре мы встречаем особенное церковно-иерархическое достоинство, известное под именем сана кардинальского. Лица, облекаемые этим саном, входят в состав центрального правительства римской церкви, которое деятельностью своею обнимает не только папские области, но и весь римско-католический мир. Мы рассмотрим это достоинство несколько подробнее, вместе с чем надеемся уяснить себе общий ход церковного управления и отношение к центральному правительству епархий.

Название „кардинал, или кардинальный“ весьма древне в истории западной церкви; достоверно известно, что оно употреблялось уже во времена Григория святого, папы римского. Но первоначально это название имело совсем не то значение, какое имеет ныне. В древности кардинальными (основными) назывались некоторые пресвитеры и епископы, бывшие постоянными настоятелями известных церквей, – назывались так в отличие от тех священнослужителей, которым поверялись некоторые церкви только по доверенности и на время¹⁹⁶.

Потом в 8-м веке встречаем новый вид кардиналов, именно – кардиналов города Рима. Трудно решить, чем отличается это название от предыдущего.

Некоторые думают, что так назывались приходские священники города Рима, которые при папском служении стояли по бокам престола (ad cardines altaris)¹⁹⁷.

В 9-м веке папа Иоанн 8-й, ссылаясь на пример Моисея, избрал из всего подчиненного ему клира 70 старейшин (seniores) и призвал их к своей кафедре для соучастия с ним в делах церковного управления¹⁹⁸. Из этих старейшин, в последствии времени, образовался верховный папский совет, известный под именем Священного Собора (sacrum collegium). Некоторые из последующих пап обходились без этих помощников, или соучастников в деле управления; но бо́льшая часть держали их при своей кафедре, хотя не всегда в одинаковом количестве; наконец мало по малу вошло в обычай и закон, в силе которого сии старейшины признаны необходимыми и главными органами церковного правительства; назначено определенное и постоянное число их; указаны права всей их корпорации и частные должности каждого из них. Окончание этого дела принадлежит Сиксту 5-му, жившему в 16 веке. Вот этим-то старейшинам, членам священного римского собора, усвоено в позднейшее время, давно известное на Западе, название кардиналов.

Итак кардиналы, по последнему употреблению этого слова, суть советники папы и помощники его в делах церковного управления. Сущность этого достоинства состоит не в той или другой степени иерархической, но в правах правительственных, даруемых папою. Для того, чтобы получить достоинство и права кардинала и пользоваться ими, нет надобности быть епископом, или пресвитером, или диаконом; можно быть кардиналом и в тоже время оставаться простым клириком, не имея степени ни диакона, ни епископа, ни пресвитера¹⁹⁹.

В число прав кардинальских не входит право совершения таинства: так, если лицо, облеченное саном кардинала, не имеет степени епископской, то оно не имеет права рукоположения; если не имеет степени пресвитера, то не имеет и права священнодействия. Но за то оно всегда имеет обширные права правительственные, и по этим правам каждый кардинал считается, хотя бы он не имел никакой степени священства, выше не только диакона и пресвитера, но и епископа, архиепископа, митрополита, патриарха²⁰⁰. Некоторые публицисты не без основания думают, что достоинство кардинальское измышлено папами и поставлено так высоко в церковной иерархии с нарочитою целью – унизить сан епископский и достоинства древней апостольской иерархии – архиепископа, митрополита, патриарха, – достоинства, которые, особенно в лице пастырей восточной церкви, оказались первыми и сильнейшими препятствиями к распространению папской власти²⁰¹.

По определению Сикста 5-го, должно быть в римской церкви 6 кардиналов-епископов, 50 кардиналов-пресвитеров и 14 кардиналов-диаконов: но такое число их не всегда бывает полно. Всею своею совокупностью, целою своею корпорациею, кардиналы составляют римскую священную коллегию, верховный папский совет, в котором сосредоточено управление всеми церковными делами. Дела эти отправляются частью отдельными лицами из числа кардиналов, которые облекаются известными правительственными достоинствами, частью же рассматриваются и решаются в более или менее полных собраниях кардиналов, которым усвояется значение постоянных правительственных учреждений.

К правительственным достоинствам, обыкновенно возлагаемым на кардиналов, относятся, во-первых, великие церковные сановники: пенитенциарий, или великий исповедник, камерлинг и канцлер: во-вторых, – придворные папские чины: датэрий, статс-секретарь, секретарь папских грамот, секретарь мемориалов. К правительственным учреждениям, которые составляются из кардиналов, относятся: римская консистория и конгрегации кардиналов.

Обязанности великого исповедника состоят, по-видимому, в разрешении некоторых грехов, которых разрешение предоставлено одному папскому престолу, но кроме того папа может пользоваться этим чиновником для передачи, при посредстве епископов, своих инструкций всем духовникам католического мира и направлять их деятельность к одной, какой ему угодно, цели. Он может также пользоваться им, как противодействием Священному суду²⁰², может выдавать через него разрешительные грамоты и совершать другие дела, подлежащие собственно ведомству различных конгрегаций. Великий исповедник, при известных обстоятельствах, может сделаться великим судьею, министром полиции, собирателем духовных налогов. Под его ведением находится довольно многочисленная часть министерства, известная под именем пенитенциарии, в состав которой входят светские и духовные лица в качестве ассистентов, секретарей и советников²⁰³.

Камерлинг служит представителем церковной администрации, которая, на самом деле, находится в руках конгрегаций. Некогда этот сановник управлял государством папским; помощниками его в этом управлении были вице-камерлинг, или губернатор римский, аудитор папского двора и генеральный казначей. В позднейшее время для управления государством образовано, как мы говорили, особое министерство, состоящее большею частью из светских лиц; впрочем камерлингат сохранен вполне в его прежнем составе, только ведению его подчинена одна церковная администрация.

Великий канцлер служит представителем власти законодательной; у него есть помощник вице-канцлер, также обыкновенно кардинал. Но ни тот ни другой не имеют никакого участия в составлении законов.

Законы составляются обыкновенно конгрегациями и потом объявляются папою или в собрании консистории, или же и без этой формальности.

Великий канцлер прилагает к этим законам церковную печать и обнародывает их в папских буллах, – в этом состоит главная его обязанность. Хотя таким образом канцлер сообщает папским постановлениям и решениям более торжественную форму; однако его права отнюдь не могут служить стеснением для пап. Ибо что могут сделать папы посредством своих булл, находящихся в распоряжении канцлера, всё то они могут сделать также и посредством простых своих грамот, состоящих в особом ведомстве.

Придворные папские министры избираются из лиц наиболее приближенных к папе; они составляют часть его двора, в котором обыкновенно имеют и место жительства. Всё церковное управление распределено между ними следующим образом: датэрий заведывает финансами, статс-секретарь – собственно так называемою административною частью, секретарь грамот – законодательною, секретарь мемориалов – судебною. Таким образом эти должности ведомством своим обнимают всю область церковных дел. Мы видели, что и должности великих церковных сановников обнимают собою весь круг церковного управления, ниже будем видеть, что тоже самое должно сказать о конгрегациях кардинальских. Папы не хотели оскорблять конгрегаций, которые, как увидим, составляют самое твердое основание их власти; они не хотели явно обнаруживать своего недоверия к ним; посему в законах придворные чиновники назначаются только быть посредниками между папою и конгрегациями и исполнять определения сих последних, утверждаемые папою. Но на самом деле эти чиновники в руках папы служат средством к сокращению власти конгрегаций и ограничению влияния великих церковных сановников; и для этого-то им даны права и обязанности почти тожественные с правами и обязанностями церковных сановников и конгрегаций. В иерархической лестнице придворные папские министры поставлены ниже префектов и членов конгрегаций и великих церковных сановников; но на самом деле они бывают выше всех последних, они бывают самыми влиятельными членами церковного правительства.

Права и обязанности датэрия состоят в распределении церковных пенсий и бецефиций. Через этого своего придворного чиновника папа имеет возможность обогащать кого ему угодно, отстраняя вмешательство камерлинга и конгрегаций; он может дать богатое содержание всякому епископу во Франции, Англии и других странах, который жертвует выгодами своего отечества интересам Рима, и поставить его в положение, совершенно независимое от местного правительства и от его паствы. Напротив, всякого епископа-патриота, забывающего интересы папы, он может довесть до необходимости жить подаянием своей паствы. Правда, в настоящее время датэрия (папская финансовая канцелярия, состоящая в ведении датэрия) не так богата, как была прежде; потому что во многих странах местные правительства гражданские более не дозволяют ей распоряжаться церковными бенефициями; однако же она не так и бедна, как стараются теперь представить ее сами папы; ибо она располагает в настоящее время многими, весьма значительными, секретными фондами церкви.

Кардинал-статс-секретарь есть чиновник с двояким назначением. Он alter ego папы во всех делах, касающихся светского папского правительства. Что же касается самой церкви, то он здесь, по-видимому, не более, как исполнитель конгрегационных определений, утвержденных папою; он обязан передавать эти определения в разные декастерии и наблюдать за исполнением их. Но в этой должности бывает всегда человек, пользующийся полным доверием папы, которому известны все, самые интимные, отношения папы, который посвящен во все тайны римской политики: всё это вместе дает этой должности особенное значение и влияние в римской церкви. Бо́льшая часть дел церковных поступают в конгрегации через статс-секретаря. А так как в законах очень неясно и коротко определено, какие дела подлежат одной конгрегации и какие другой; то статс-секретарь имеет полную возможность одной конгрегации поручать более дел, а другой менее. Кроме того, он может убедить папу обойтись в известных случаях без совещаний с конгрегациями, а забрать мнение только кардиналов великих сановников, или кардиналов придворных, или еще лучше – решить известное дело самому, полнотою своей апостольской власти. Препровождая, куда следует, декреты конгрегаций для исполнения, статс-секретарь имеет право снабжать их своими инструкциями касательно их исполнения, и таким образом имеет возможность ослаблять их и значительно даже изменять.

Секретарь папских грамот есть чиновник, служащий папе в деле составления и объявления различных постановлений и определений. Простые папские грамоты отличаются от булл, состоящих в ведении канцлера, тем, что они составляются скорее первых, притом самим папою, без всяких сношений и совещаний с верховным советом. Кроме того, они отличаются от них самою формою составления, материалом, на котором пишутся, печатью и пр. К таким грамотам папы прибегают тогда, когда хотят освободить свои повеления от всякой торжественной формальности: это чаще всего случается по делам, касающимся финансов церкви; а потому через указанного чиновника идут преимущественно постановления, касающиеся церковных доходов, индульгенций и пр. Кроме того, и по многим другим делам, касающимся церковного законодательства, папа обращается к этим грамотам, с целью устранить вмешательство законодательных конгрегаций и канцлера. Постановления, содержащиеся в грамотах, имеют силу законов точно так же, как и постановления, обнародываемые в буллах.

Должность секретаря мемориалов подобна прежде рассмотренной. Через него идут также папские предписания и определения, которые отличаются от грамот и булл тем, что имеют характер судебный, а не законодательный, т.е. не внесены в состав церковных законов, хотя некоторые из них легко могут войти в состав этот, именно – когда будут обращены в буллы или грамоты. Но так как папа omnia potest et etiam alia, то его предписания все и всегда должны быть исполняемы, хотя бы они не получили еще формы постоянных церковных постановлений. Посему, кроме чисто судебных дел, папа может вести и совершать многие дела административные и законодательные и тем парализовать влияние соответствующего министра или конгрегации²⁰⁴.

Вот правительственные должности, обыкновенно возлагаемые на кардиналов. Кроме них, в состав центрального правительства римской церкви входят, как мы сказали, собирательные учреждения, составляемые также из кардиналов: это консистория и конгрегации кардиналов.

С самой глубокой древности мы видим, что начальник каждой церковной области, епископ каждой епархии, патриарх каждого округа, во многих случаях по церковному управлению совещаются с важнейшими лицами подведомственного им клира, собирая их для этого в более или менее значительном количестве при своей кафедре. Этот обычай, с течением времени получивший силу закона, существовал также с давних пор и в римской церкви, и ему-то, должно думать, обязаны своим происхождением собирательные учреждения, существующие при папской кафедре. Но когда папы начали стремиться к самодержавному господству в церкви, они дали особенное значение собирательному (коллегиальному) элементу в своем церковном правительстве. Долгое время папы никак не могли освободиться от некоторой зависимости по отношению к церковным соборам; долгое время, при всех своих стараниях, они не могли стать в глазах римско-католического христианства выше соборов церкви; и когда, по отношению к отдельным членам западной иерархии, они успели уже сделаться безусловными владыками, многие канонисты на Западе всё-таки доказывали и не без успеха, что общие собрания всех членов иерархии имеют авторитет высший папского. Чтобы освободиться от этой зависимости, папы с течением времени пришли к мысли сделать собрания клира, бывавшие по временам при их кафедре, в силу древнего обычая, постоянными правительственными учреждениями, и дать им значение соборов церкви. Полное развитие этой мысли и осуществление ее принадлежит дальновидному и деятельному папе Сиксту 5-му. Он (как замечено выше) определил раз навсегда число старейшин, т.е. тех духовных лиц, которые призывались к папской кафедре для участия в церковном управлении, и которые с некоторого времени получили название кардиналов; он дал консистории и конгрегациям кардиналов то полное и окончательное устройство, которое в общих основаниях остается доселе; он подчинил их ведению всю церковь во всех делах, даже самых маловажных; он усвоил им право рассматривать и решать даже такие дела, как определение догматов и канонов церковных, которые в древности решались только на поместных и вселенских соборах²⁰⁵.

Появление таких учреждений при папской кафедре действительно повело к возвышению власти пап. С этих пор начали смелее и успешнее проповедывать на Западе тот догмат, что всякое решение папы безапелляционно. Мысль, что решения папские могут быть поверяемы, изменяемы, даже вовсе отвергаемы на соборах церковных, начала казаться в глазах огромного большинства не резонною. Ибо, если при папской кафедре существуют постоянно учреждения с значением церковных соборов, то всякое решение папы должно быть рассматриваемо как решение соборное, против которого не логично было бы обращаться с апелляциями куда-нибудь, да – и некуда.

Усвояя юридически консистории и конгрегациям значение соборов церкви, папы однако ж позаботились о том, чтобы они не сделались в самом деле соборами, по образу составления и действия своего; ибо в таком случае, вместо того, чтобы служить к возвышению власти пап, они служили бы к ее ограничению. Соборы должны составляться и составлялись в древности из действительных предстоятелей тех или других частных церквей; важнейшие места на них должны принадлежать лицам, облеченным высшими достоинствами апостольской иерархии. Напротив того, папские соборы составляются из лиц, которые не имели и не имеют в своем управлении паств, по большей части из епископов титулярных, которые часто не имеют вовсе епископского сана, иногда не имеют даже и низших степеней священства, словом, они составляются из кардиналов. Архиепископы, митрополиты, патриархи могут быть здесь только ассистентами, консульторами, секретарями, но не действительными членами. Чтобы понять, в каком отношении к самому папе должны быть постоянные соборы, составленные из таких лиц, достаточно вспомнить, что достоинство, которым эти лица облечены, есть чистое произведение пап, следовательно интересы этих лиц неразрывно связаны с интересами самих пап; по мере увеличения власти последних, возрастает и их значение в ущерб древних достоинств церковно-иерархических, и по мере ослабления власти папской, ослабевает и их значение. Что и по самому образу действия своего римская консистория и конгрегации отнюдь не составляют действительных соборов, это тотчас увидим при отдельном рассматривании их.

Римскою консисториею называется полное по возможности собрание членов всей священной коллегии, под председательством самого папы, с присовокуплением многих прелатов, имеющих жительство в самом Риме²⁰⁶. Такие собрания обыкновенно обставляются самою пышною торжественностью: особенный военный караул, множество ассистентов, великолепные залы, изыскано украшенные кафедры, подобные царским тронам, кардиналы в своих великолепных костюмах, папа в полном папском облачении, – вот обыкновенная обстановка собраний консистории. В этих собраниях папы принимают иностранных государей и их посланников; здесь объявляются важнейшие папские буллы, грамоты, рескрипты. Кроме таких, называемых публичными, собраний консистории, бывают еще тайные ее собрания. На последних папы являются не в полном своем облачении; в них могут принимать участие не все члены коллегии, но только некоторые из них, избранные папою; здесь происходят совещания, рассуждения и решения тех дел, которые имеют быть объявленными в консистории публичной. Очевидное дело, что, при таком устройстве, римская консистория отнюдь не может иметь влияния на церковные дела, свойственного собору церкви, и не может служить контролем для самовластия папского. Ибо ее члены отнюдь не все принимают участие в решении дел, но только те, которые допускаются папою в заседания тайной консистории, которые, следовательно, пользуются его полным доверием; прочие же все собираются в публичной консистории для одного слушания папских определений и для сообщения им формы определений соборных²⁰⁷.

Под именем конгрегаций разумеются отдельные собрания не всех, но только нескольких членов священной коллегии. Каждому из таких собраний, как постоянному правительственному учреждению, поручена особая область церковных дел; всех конгрегаций, существующих в настоящее время, около шестнадцати; публицисты разделяют их на законодательные, административные, судебные и экономические; председатель каждой конгрегации имеет титул префекта; префектура более значительных конгрегаций удерживается папами за собою. Полная зависимость конгрегаций от папы условливается следующими обстоятельствами. Во 1-х, ведомства различных конгрегаций в законах и постановлениях так не ясно обозначены, что во многих случаях папа сам должен решать через своего статс-секретаря, той или другой конгрегации подлежащие известные дела; посему он всегда имеет возможность распространять ведомство, – а следовательно, и влияние одних конгрегаций, а других – сокращать, когда ему угодно. Во 2-х, кроме конгрегаций в римской церкви есть, как мы видели, особые церковные должности, почти равносильные по обязанностям, с конгрегациями. Хотя, по смыслу канонов, одни конгрегации считаются действительными органами церковного управления, а великие церковные сановники и придворные папские чины составляют как бы экстраординарное правительство, назначенное для дел меньшей важности; однако, так как сам папа имеет право определять, через какое ведомство должны идти известные дела, то он имеет и полную возможность всякое дело повести через великих сановников или путем придворных своих канцелярий, оставляя в стороне конгрегации.

Посредством своих агентов, рассеянных в разных странах, конгрегации обнимают весь католический мир и управляют всем духовенством, как монашествующим, так и белым. Некоторые члены конгрегаций и консульторы (советники) имеют обязанностью представлять на вид правительству нужды той или другой части белого духовенства; другие, преимущественно генералы орденов, имеющие обыкновенно резиденцию в Риме, должны наблюдать за интересами монашеских обществ. В разделении одного от другого ведомств различных конгрегаций принимается во внимание только одно свойство церковных дел. Все католические области, всё духовенство, как монашествующее, так и мирское, подлежат ведению всех конгрегаций, но по известным делам подлежат ведению одной конгрегации, по известным – другой и т.д. Впрочем, так как папы могут ведомства одних конгрегаций распространять, а других сокращать, вследствие этого мы видим, что бо́льшая часть теперь существующих конгрегаций пользуются самым незначительным влиянием²⁰⁸. Более обширным влиянием и значением и прежде пользовались и теперь пользуются следующие четыре конгрегации:

Конгрегация консисториальная. В ней рассматриваются дела о кандидатах на епископские кафедры и другие из дел более важных, которые отсюда, уже решенными, переносятся для обнародования в публичную консисторию.

Конгрегация священного суда (sancti officii), более известная под именем инквизиции, ее ведению подчинены все дела веры, учения и совести.

Конгрегация пропаганды (de propaganda fide), управляющая делами проповеди и распространения веры католической; ее деятельность преимущественно обращена на миссионерские провинции и апостолические викариатства.

Конгрегация епископов и монашеских обществ (congregatio negotiis episcoporum et regularium proposita). Эта последняя конгрегация в позднейшее время особенно пользуется большим влиянием. Многие из конгрегаций римских давно уже потеряли доверие человеческих обществ, и потому деятельность их почти везде очень стесняют; напротив, последняя конгрегация до сих пор кажется благовидною; ибо она, по-видимому, касается дел чисто церковных и не имеет притязания на гражданское влияние. По этому-то папы, как можно, стараются распространять ее ведомство, перенося в нее и такие операции, которые прежде отправлялись конгрегациями, потерявшими теперь доверие; и в настоящее время весьма не много остается таких дел, которые еще не подчинены ее ведомству. Между прочим, эта конгрегация состоит в наиболее тесных отношениях к епархиальному белому духовенству: она сносится с епископами обо всём, касающемся дисциплины клира, общего хода епархиальных дел, новых религиозных учреждений, избрания и утверждения епархиальных викариев и пр. В ней обсуждаются разногласия между ординариями и приходами, капитулами и епископами. Она возлагает на епископов особые поручения, свойственные миссионерам, начальникам монашеских обществ, агентам инквизиции²⁰⁹.

После сего краткого очерка общей организации церковной власти и центрального правительства, обратимся к подробному рассмотрению собственно епархиального белого духовенства.

Духовенство каждой епархии в римско-католической церкви, как и в православной, подчинено управлению епископа. Но отношения его к последнему там своеобразны. Чтобы понять эти откошения, нужно иметь в виду, что по римскому каноническому праву церковное управление разделяется на два ведомства: ординарное и экстраординарное. Первое основывается на общих положениях и уставах канонических, второе – на особенных, частных постановлениях, составляющих как бы исключение, изъятие (exemptio) из первых. Епархиальному епископу принадлежит управление ординарное в епархии, почему обыкновенно он и называется ординарием²¹⁰. Сюда относятся все обыкновенные (ординарные) обязанности пастырские и служения церковные, лежащие на белом духовенстве. Но и в белом духовенстве некоторые лица и некоторые учреждения, получающие особенные частные поручения, выходящие из круга ординарного ведомства, вместе с тем получают особые привилегии, по которым они освобождаются иногда временно, иногда навсегда от подчиненности местному ординарию. Кроме того все монастыри и монашеские общества, находящиеся в известной епархии также не вполне подчиняются епископу. В этом отношении в лице епископа различаются две власти: власть, принадлежащая епископу, как высшей степени священства, состоящая в праве рукоположения, и власть свойственная епископству, как высшему достоинству иерархическому, власть правительственная. Первая власть епископа простирается и на монашеские общества; он один в своей епархии может рукоположить лицо монашествующее в сан священника, определить его к приходской церкви и пр. Но правительственная власть епископа не должна простираться на монастыри: он не должен вмешиваться во внутреннее их управление, поставлять настоятелей и пр. Эти дела монастырей выходят из круга ординарного ведомства. Для них каждый монашеский орден имеет свое особое экстраординарное ведомство. Во главе целого ордена стоит обыкновенно так называемый генерал, имеющий пребывание в самом Риме. Каждый орден разделяется на свои провинции, не совпадающие с епархиями епископскими. В каждой провинции начальствует так называемый провинциал. Иногда епископы имеют поручение от папы наблюдать за внутреннею жизнью монастырей; в таком случае они пользуются некоторыми административными правами в отношении к ним, но пользуются не как епархиальные епископы, а как поверенные папы²¹¹. Причины, по которым монашеские общества исключаются из общего епархиального управления, римско-католическое право указывает следующие. Епархиальное управление сосредоточивается в руках епископов и других лиц, принадлежащих к белому духовенству, которые живут по общим христианским правилам и более или менее незнакомы с дисциплиною и образом жизни, наблюдаемыми в известном монашеском ордене. Если иногда в показанные должности возводятся лица монашествующие, то в таком случае они переменяют образ своей жизни и направление деятельности, сообразно с требованиями новых своих обязанностей; а по мнению некоторых западных канонистов, в таком случае лица монашествующие получают полную секуляризацию, т.е. совершенно освобождаются от обязанности следовать уставам своего ордена. В римско-католической церкви не один монашеский орден, но весьма много; иногда в одной и той же епархии есть монастыри и монашеские компании, принадлежащие многим различным орденам. Каждый орден имеет свой особенный устав, свою особенную цель и назначение. Как же подчинять их одному общему начальству и управлению? Это значило бы обезразличить их, значило бы уничтожить разнообразие их назначений и услуг церкви, которые все считаются полезными²¹².

(Продолжение впредь).

Дети! Вы весьма любите слушать различные сказки, разные истории. Не проро́ните, небось, ни одного слова, когда дед, бабушка, няня или какая-нибудь старушка начнет говорить вам о Еруслане Лазаревиче, о сером волке, об Ивасике, о лисичке, о вовкулаках и т.п. А потом, как соберетесь где-нибудь вместе, пересказываете друг другу всё, что слышали. Слушайте, вот и я начну рассказывать вам не пустые какие-нибудь сказки, которые вы так любите, а истинные истории, т.е. такие, которые действительно были, в которых будет речь о Боге, о том, как сотворил Он всё, что мы видим, как сотворил Он всех нас, как хранит и милует нас, как любит Он добрых, а наказывает злых людей, как пришел к нам на землю Сын Божий – Господь наш Иисус Христос, как страдал Он, умер и воскрес, чтобы даровать нам рай… и много, много я буду рассказывать вам, только слушайте, да не проранивайте ни одного слова. Ведь стыдно же нам, если бы напр. жид, или другой кто спросил кого из вас: ты христианин? Всякий из вас сказал бы: да. А кто такой был Христос? Что бы сказали, вы на это? Пожалуй, ничего бы не сказали. А это не только, что стыдно, но и грешно. Спросил бы напр. кто-нибудь: как зовут твоего отца или мать, и если бы ты не сказал, и смешно, и стыдно и грех бы был. Так большой грех ничего нам не знать о Боге, который для нас больше и важнее самых родителей. Итак дети, слушайте внимательно! А после, как соберетесь где вместе, особенно в праздники после обедни, или в другое время, когда не заняты какой работой, пересказывайте друг другу всё, что слышали от меня. Спрашивайте друг друга: а что говорил нам батюшка в школе? Кто не знает, тому скажите: вот что, и вот что говорил. Также, как и домой придете отсюда, расскажите: о том-де батюшка говорил нам ныне. Вот так и будем учиться. Начнем с Божией помощью. Перекреститесь все. Господи благослови!

Раскройте книжки. Эта книжка называется Начатки христианского учения. Называется она так потому, что в ней кратко говорится о том, что нужно знать нам о Боге, или о нашей вере христианской. Но что̀ здесь написано кратко и для вас не совсем понятно, то̀ я стану рассказывать пространно да пояснее, а ваше дело внимательно слушать и помнить, что я буду говорить и объяснять вам.

Первые понятия о Боге и сотворение міра.

(Читает сам преподающий, или заставляет читать кого-либо из учеников).

Един Бог во св. Троице. Что здесь говорится? Говорится, что Бог один, но к этому прибавлено: во св. Троице поклоняемый, это значит, что хотя Бог и один, но имеет три лица. Одно лице – Бог Отец, другое – Бог Сын, Господь нашъ Иисус Христос, а третье – Бог Дух Святый, который изображается в виде голубя; и мы, покланяясь одному Богу, покланяемся Отцу и Сыну и св. Духу, Троице единосущней и нераздельней. Как Бог, будучи один, имеет три лица, этого ни понять, ни объяснить нельзя; мы не можем представить, чтобы в одном человеке было три человека, но в одном Божеском лице три как бы Божества, или иначе три Божеские лица: Отец, Сын и Святый Дух. Это мы должны знать и принимать на веру, как учит св. церковь, а в одной из ее песней поется так: „Поклонимся Отцу и Его Сынови и св. Духу, св. Троице во едином существе“.

Теперь далее: в книге, которую мы читаем, говорится, что Бог вечен, т.е. что Он не имеет ни начала, ни конца своего бытия. Кажется, понять это нетрудно. На что ни посмо́трите вокруг себя, всё имеет начало и конец. Напр. дерево, что растет вон там: его сначала не было, а потом оно выросло из земли; дальше, как состареется оно, засохнет, сгниет, – его опять не будет. И дома, в котором мы теперь сидим, также сначала не было; его построили и стал дом, а потом как сделается старым, его разломают, и не будет дома. Нас прежде не было: каждый из нас родился, один раньше, другой позже, а потом мы умрем, как умерли и умирают все люди; значит, опять нас не будет на земле. А Бог всегда был и будет: Он ни от кого ни раждался, и никогда не умрет, не перестанет существовать. Потому-то Он и называется вечным, всегда живущим, всегда существующим, никогда не умирающим. Итак, что-ж вы знаете теперь о Боге? (Здесь преподающий должен терпеливо выслушивать ответы слушающих, поправляя и уясняя их по нескольку раз, – до тех пор, пока слушающие не заметят твердо и не перескажут сознательно всего, что было объяснено).

Так видите, дети, вечен один Бог, один Он всегда был и будет, а всё остальное, всё, что есть в міре, весь мір, всё вообще имеет начало от Бога.

Как же всё произошло от Бога? Бог сотворил всё из ничего. Как это из ничего? Если мы делаем что-нибудь вновь, делаемъ из чего-нибудь, дом, напр. строим из бревен или камней, стол делаем из досок, хлеб печем из муки и воды.... А Бог не так; Он сотворил всё из ничего, потому, что ничего еще и не было тогда, когда Он восхотел сотворить всё, не из чего было Ему творить.

Для чего Бог сотворил мір? Когда мы делаем что-нибудь, то делаем потому, что нужно: нужен вам хлеб, и мать испечет его, нужна другая пища, и ее варят, нужна, положим, отцу твоему изба, и он строит ее. Но Господь не имел надобности создать нас и весь мір. Сам по Себе Он всегда был совершенно доволен и блажен. Но Ему захотелось, чтобы и другие жили, как Он живет, и жили счастливо, потому и говорится, что Он сотворил всё единственно по благости или доброте своей. Объясню это примером. Вот у старосты нашего церковного всего много, он доволен, ни в чем не нуждается; но он состроил эту школу. Для кого же и для чего он построил ее? Не для себя, а для вашего блага, чтобы вам было где учиться, чтобы вы, выучившись, могли добывать себе хороший хлеб и жить счастливо. И Господь Бог ни в чем Сам не имел нужды; но Он создал мір и нас, чтобы довольствовались жизнью и благодарили Его за это. Потому-то Господь Бог и называется всеблагим.

Каким образом Бог сотворил всё? Бог сотворил всё одним словом своим. Бог говорил, чтобы являлось то и то, оно сей час и являлось. Сказал – напр. Бог, чтобы явилось солнце на небе, – оно тотчас и явилось. Нам много нужно времени и труда, чтобы построить напр. дом, а другого чего-нибудь мы и вовсе не можем сделать. Например, мы не можем передвинуть горы с одного места на другое, не можем остановить дождя, когда он идет, не можем заставить солнышка перейти на полдень, когда оно закатывается; а Бог так и это может сделать, Он всё может сделать: стоит только Ему слово сказать, и – всё будет по Его слову. Сказал Он, чтобы явился весь мір, и – явился мір. По этой причине Бог называется всемогущим, всесильным.

Что всемогущий Бог сотворил с самого начала? С самого начала, т.е. прежде всего Он сотворил небо и землю неустроенные. Что значит слово неустроенные? Не обделанные, не приведенные в порядок. Теперь видите, как у нас всё хорошо на земле и на небе, – и дерево и цветочек растут каждый сам по себе, и река течет сама по себе, и солнышко на небе ходит, и звезды ночью блистают; а тогда, в самом начале, ничего такого не было, – и вода, и земля, и камни, и воздух, и свет, всё было смешано вместе, и была это как бы огромная, безобразная, темная куча, в которой невозможно было ничего ни увидеть, ни различить. Потом Бог устроил и привел всё в порядок, дал всему свое место и красивый вид, и всё это сделал в шесть дней.

Что сотворил Бог в первый, второй... день?

В первый день Бог сотворил свет, т.е. сказал: да будет свет, и стало вдруг светло. Солнца еще не было, но сделалось светло так, как бывает светло на земле перед восходом солнца. Солнца еще не видно, а уже светло: подобно сему и тогда было.

Во второй день Бог создал твердь, или видимое небо, т.е. во второй день Бог отделил воздух от земли, и показался над землею как бы свод, или то голубое небо, которое мы теперь видим.

В третий день Бог отделил воду от земли и повелел земле произвести растения. Земля и вода были смешаны вместе, как говорил я вам; было что-то похожее на жидкую грязь, чего нельзя назвать ни землей, ни водой, а в этот третий день, по повелению Божию, вода отделилась от земли, земля стала сама по себе – сухая, а вода стекла в большие моря и озера, явились реки и ручейки. Когда же земля сделалась сухой, Бог сказал, чтобы выросла на ней трава, цветы и различные деревья, и всё это тотчас выросло, явились огромные леса, везде явились зелень и цветы, которыми мы так любуемся.

В четвертый день Бог создал солнце, луну и звезды. Свет являлся еще в первый день, в четвертый же день Бог этот свет собрал в большой огненный шар, который называется солнцем, и в маленькие огненные шарики звезды, которые как свечки, как огоньки виднеются по всему небесному своду.

В пятый день Бог создал рыб и птиц. Бог сказал, чтобы моря и реки наполнились рыбами, а воздух птицами, и – вдруг, по слову Божию, в морях и реках начали плавать большие и маленькие рыбы, и в воздухе залетали всякие птицы и насекомые – мухи, бабочки, мошки и т.п.

В шестой день Бог сотворил всех животных, которые живут теперь на земле – и больших и малых, и диких, которых мы боимся, и кротких, которые доставляют нам пользу, и все гады, которые ползают и пресмыкаются по земле. После всего этого Господь сотворил человека.

Как же Он сотворил его? Взял несколько земли и из нее сделал тело человека – неподвижное, безжизненное, холодное, каким оно бывает, когда человек умрет; потом в это безжизненное, мертвое тело Бог вдунул душу, и – стал человек живой, начал ходить, говорить, и всё делать. Душа у человека бессмертна, потому что она есть дыхание Божие. Как Бог бессмертен, т.е. никогда не умрет, так бессмертна, т.е. никогда не умрет и душа. Если мы и умираем, то умирает только наше тело; оно опять обращается в ту землю, из которой создано, – душа возлетает к Богу, от которого произошла. Душа наша не видима, потому что мы ни самого Бога, ни Его дыхания не можем видеть.

Что делал Бог в седьмой день? В седьмой день Бог почил от всех дел своих, т.е. ничего уж больше не творил Он в этот день, перестал вновь творить, успокоился от дел своих, потому этот день назван покоем, а по-еврейски – субботою. Бог освятил седьмой день, т.е. установил, чтобы мы, после шести рабочих дней, в седьмой день не занимались уж никакими делами, а посвящали этот день на служение Господу Богу, на хождение в церковь, на молитву, на всё доброе и святое. Такой день у нас воскресенье, оно из всей недели святой день, как назначенный Богом для дел святых.

(После сего краткое перечисление всех дней творения и вопросы детям на разбив, что сотворено в тот или другой день, доколе не усвоят они всего порядка творения).

(Продолжение обещано).

I. О том, что украшение церкви приятно Богу.

„Был в обители печерской один инок, по имени Еразм²¹³. Имел он большое богатство, но, увидев, что в нем нет для души пользы, истощил всё на украшение церкви. Раз диавол стал влагать ему в сердце мысль, что от истощенного на церковь богатства не получит он от Бога никакой награды, что лучше было бы раздать всё бедным и нищим. Еразм пришел от сего в отчаяние и стал жить бесчинно. Бог, помня добродетель его, спас его от погибели: Еразм впал в такую болезнь, что, в продолжение семи дней, был нем, не мог смотреть на свет Божий и с трудом переводил дыхание. В восьмой день собрались к нему все братия и, слыша тяжкие его вздохи, говорили: горе, горе будет душе его за худую жизнь. Но вдруг Еразм встает с постели, как здоровый, и говорит: действительно так, отцы и братие! Я грешник и не покаялся; но вот теперь явились мне преподобные отцы наши Антоний и Феодосий и сказали: молились мы о тебе Господу и дал тебе Господь время покаяться. Потом видел Владычицу нашу Богородицу с Предвечным на руках Младенцем Иисусом, и Она сказала мне: „Еразм, ты украсил церковь мою иконами, за то Я украшу тебя и возвеличу славою в царствии Сына Моего. Встань покайся и приими ангельский образ; через три дня, я возьму тебя к себе чистым“. Высказав всё это, Еразм стал, не стыдяся, рассказывать грехи свои перед всеми; потом, пошел в церковь, где и получил разрешение от грехов, а, во изъявление чистоты и беспорочности жизни, облечен в схиму. В третий день после сего он отошел к Богу, из сей жизни“.

Вот, братие, как много ценится пред Богом украшение церкви.

II. О том, что за умерших надобно подавать милостыню.

Известно, что многие, умирая, просят живущих, чтобы молились о душах их, подавали за них милостыни; но живые, схороня умершего, даже родного, часто забывают просьбы его. Про вас не говорю, делаете ли вы, или нет, поминовение по умершим, а прошу только, не забывайте поминать их, не забывайте подавать за них милостыни. Кто забывает, тот здесь претерпевает мучения от совести, а на том свете даст ответ Богу; а умершие, за которых не подана нами здесь милостыня, не получают прощения во грехах.

Откуда, спросите, я знаю это? Из книги житий Святых. В прологе, под 21-м числом августа, блаженный Кир-Лука рассказывает, как очевидец, об этом так:

„Когда был я еще молод, в стране моей умер князь и погребен был во гробе. Раз я иду в училище, вдруг вижу в одном гробе стоящего человека, всего опаленного, подобно головне, и призывающего меня сими словами: „я оставил в духовном завещании своем запись, чтобы подавали по душе моей милостыню и тем избавили бы ее от мучения; но ничего не подано родными. Скажи им, чтобы дали за меня. Если не дадут, то я буду таким же, каким меня видишь, то есть, буду мучиться“. Я же, как в то время был еще мальчик, испугавшись виденного, убежал и, по грубости, по малосмышленности своей, никому о том не сказал ни слова. Ныне вот уже много лет, назад сему, прошло, но до сих пор всё мучит меня совесть“.

Это рассказанное святым Лукою обстоятельство, прошу вас, удержать в памяти. Не забывайте виденного святым, подавайте всегда за умерших своих милостыни, спасайте их молитвами и приношениями. Спасая умерших ближних, вы тем спасете и себя.

К числу прав, принадлежащих пастырям церкви и отличающих служение их от всякого другого общественного служения, принадлежит между прочим и право благословения, которое с древнейших времен, во храме и вне храма, преподают верующим епископы и священники нашей церкви и всего православного Востока, которое в чрезвычайном почете в церкви римско-католической, и существует у коптов, якобинцев, армян и проч., даже у некоторых протестантских обществ. В православной церкви благословение есть не только право, но и долг пастырей; они обязаны употреблять его при совершении таинств и треб, и преподавать христианам при частных встречах с ними. Важность благословения пастырского, не говоря о глубоком уважении, которым оно с древнейших времен пользовалось у нас и на всём православном Востоке, видна между прочим уже из того, что благословение тесно связано с саном пастыря, с лишением которого он лишается и права благословения, – что без него не совершается ни одно таинство, ни одна даже треба церковная. Эти общие замечания достаточно говорят в пользу того, что пастырское благословение, по своей глубокой древности, повсемественности, по церковному употреблению и значению, есть учреждение чрезвычайно-важное и сто́ит особенного внимания и почтения христиан. У нас простолюдины, быть может, и не понимая всей важности благословения пастырского, по заведенному обычаю, всегда почти подходят под благословение священника: иные принимают его с благоговением, а некоторые без должного почтения. В среднем же и высшем слоях общества часто даже не ищут благословения пастырского, считая это делом не современным, не важным. Не станем скрывать, что есть лица, которые сочли бы для себя обидою, если бы священник вздумал благословить их. Не думаем, чтобы многие из православных, относясь к пастырскому благословению с неуважением, действовали в этом случае сознательно. Мы убеждены напротив, что, если бы всем известны были происхождение и значение благословения пастырского, его древность в церкви и постоянное употребление во все времена ее, его внутренний смысл и значение в духовной жизни человека; то оно пользовалось бы должным ему всеобщим уважением.

Проникнутые таким убеждением, мы считаем нужным заявить о пастырском благословении то, что говорит слово Божие и история о происхождении и употреблении этого церковного учреждения, и показать его значение и отношение к жизни христианской.

I.

История благословения (εὐλογία, benedictio), понимаемого в обширнейшем значении, восходит к первым дням міра. По сказанию книги Бытия, Господь Бог неоднократно благословляет сотворенное в первые дни міротворения, ущедряет особенными благословениями человека и в самом осуждении его на изнурительные труды, болезни и смерть проливает в сердца преступников надежду на будущее свое примирение с ними и благословение их ради Семени жены, о котором благословятся все народы земные (Быт.3:15; 12:3). По вере в Первоисточника всякого благословения и памятованию о первичных, преподанных Им міру, благословениях (Евр.11:20), а может быть, и по непосредственному повелению Божию, Ной благословляет (без сомнения, по примеру допотопных патриархов) детей своих именем Господа Бога и благословением определяет будущую судьбу их потомства и всего человечества (Быт.9:27). В таком же смысле благословляет Авраам Исаака, Исаак Иакова и Исава, Иаков сынов своих.

Собственно священническое благословение является позже родительского; но и оно гораздо древнее христианского священства и самой церкви христианской. Начало его относится к отдаленнейшим временам ветхозаветной истории, именно, ко времени патриархов. Моисей из жизни Авраама передает, между прочим, следующее обстоятельство. Авраам с союзниками, после победы над могущественным Годолломогором, возвращается к своим кущам; на встречу победителям выходит с хлебом и вином царь салимский Мелхиседек и благословляет Авраама такими словами: благословен Авраам Богом вышним, Иже созда небо и землю. И благословен Бог вышний, Иже предаде враги твоя под руки тебе (Быт.14:18–20). Благословение Мелхиседека, выражающее испрошение благ у Бога и прославление Его имени и всемогущества, есть благоговейная молитва; следовательно, оно носит характер глубоко-религиозный, заключая в себе сущность религии патриархов. Сопровождалось ли это благословение какими-нибудь внешними знаками со стороны благословляющего и благословляемого, или нет, об этом ничего не говорят ни Моисей, ни древнейшие толковники этого библейского сказания. Несомненно только то, что оно, как молитва, как дело религиозное, сопровождалось соответственным ему благоговением, и внутренним и наружным. За то право, по которому Мелхиседек благословляет Авраама, ясно и прямо обозначается у Бытописателя и у апостола Павла. Мелхиседек благословляет Авраама, потому что был священник Бога Вышняго (Быт.14:18)²¹⁴, частнее, потому что получил это право от Вышнего вместе с священством, в силу чего даде ему Авраам десятину от всего, елика притяжа (Евр.7:1–6).

Потомство Авраама, по особенному благословению Божию, вырастает с течением времени в сильный народ. Из среды этого народа избирается целое колено Левиино для исключительного служения Богу при вновь устроенной скинии. Аарон и его сыновья становятся, по особенному избранию Божию и таинственному посвящению, во главе этого служения и, между другими правами и обязанностями, получают право служити Богу, священнодействовати и благословити людей Его именем (Сирах.45:19). Обстоятельство это чрезвычайно важно в истории священнического благословения, и потому считаем нужным изложить его полнее. После посвящения Аарона и сынов его, продолжавшагося целые семь дней, в восьмой день новоизбранный первосвященник закаляет тельца за свои грехи и козленка за грехи народа; приносит жертву всесожжения и еще закалает быка и барана, которые были умилостивительными жертвами за его братьев; в след за этим, по повелению Божию, поднимает руки и благословляет народ именем Божиим; наконец, сошедши с алтаря, входит с Моисеем в скинию свидения и, по выходе, преподает вместе с ним благословение народу, и – в это самое время открывается слава Божия всем людям: небесный огнь поядает всесожжение и тучные части, находившиеся на алтаре (Лев.9:1–24). Нарочно предложенное нами подробное описание первого жертвоприношения и благословения Ааронова дает нам о ветхозаветном благословении следующие понятия, указывающие на его характер, силу и важность: а) благословение и жертвоприношение учреждает сам Иегова (Числ.6:23); значит, оно есть учреждение божественное; б) Аарон благословляет народ не прежде посвящения в сан свой; следовательно оно есть одно из прав и обязанностей священнического служения и стоит в тесной связи с таинственным посвящением в священство, в) благословение преподано было в связи с жертвоприношением; значит, оно входило в ветхозаветное богослужение, как существенная часть его; г) непосредственно за благословением небесный огонь нисходит на жертву: это указывает на чудодейственную силу учреждения; д) чудодейственность эта зависела, без сомнения, от многознаменательного имени всемогущего Иеговы: этим указывалось, что призывание этого имени – дело существенной важности в благословении, поскольку Иегова – Первоисточник благословений; е) право благословить народ принадлежало главным образом сану первосвященника, почему оно и называлось в ветхом завете благословением аароновым (Сир.36:18), а потом – уже и священникам (Числ.6:23). Впрочем, по свидетельству священных книг ветхого завета, первосвященник преподавал благословение народу только в великие праздники (в праздник пасхи, кущей, и фурим) и при чрезвычайных торжественных случаях (Сир.50:22). Напротив священники, по заповеди Иеговы, должны были, два раза каждый день, подавать оное народу в храме при богослужении, именно – во время принесения утренней и вечерней жертвы (Лев.9:12–23). Важность священнического благословения, как учреждения божественного, входившего существенно в состав богослужения, требовала, чтобы это священное учреждение имело свою определенную словесную формулу, и этим предохранено было от произвола и искажения. И потому Моисей, по повелению Иеговы, определяет и самые слова благословения. Господь говорит Моисею: рцы Аарону и сыном его, глаголя: аще благословите сыны израилевы, глаголюще им: да благословит тя Господь и сохранит тя, да просветит Господъ лице свое на тя и помилует тя; да воздвигнет Господь лице свое на тя и даст ти мир. И да возложат имя Мое на сыны Израилевы и Аз Господь благословлю я (Числ.6:22–27, слич. Псал.46:1). Смысл и характер этого благословения тот же самый, в главном, какой мы видели в словах благословения Мелхиседекова. Можно впрочем думать, что троекратное повторение имени Божия в этом благословении и различие трех божественных действий, спасительных для человека, указывали ветхозаветным священникам на тайну Бога Триединого, и что лучшие из них, без сомнения, разумели эту великую тайну христианства, и потому слова благословения имели для них высший пророчественный смысл, имевший основание в учении о Мессии. Самое внешнее положение благословляющих было ясно определено Аароном для всех последующих преемников этого высокого права и долга. Положение это определялось важностью благословения и величием имени Божия, которое произносилось при благословении. Благословение преподавали священники не иначе, как стоя и притом с поднятием рук горе. Так, мы уже видели, что Аарон, по возложении жертвы на алтарь, благословил людей, воздвиг руце (Лев.9:21). Писатель 2-й книги Паралипоменон, описывая торжественное празднование пасхи при Езекии, замечает: восташа священницы и левиты и благословиша людей, и услышан бысть глас их, и прииде моление их в жилище святое Его на небо (2Пар.30:27). По свидетельству Талмуда, ветхозаветные священники поднимали, при благословении, руки выше головы, а первосвященники – только до головы, поскольку имели на ней изображение имени Божия. Основываясь на Талмуде и на сочинениях иудейских ученых, некоторые из германских ученых утверждают, что самое поднятие, или распростертие рук в священническом благословении подзаконной церкви совершалось так, что изображало знамение креста. Именно – благословляющий подымал сперва руки вверх, потом опускал их вниз, не ниже груди, и затем приподняв их не много, делал движение ими сперва на правую, потом на левую сторону. По уверению этих же ученых, самое сложение перстов в ветхозаветном благословении было знаменательное. Они слагались будто бы так, что образовали святейшее имя Божие – Jehovah, или даже, соответственно смыслу слов благословения, свыше преподанных церкви, знаменовали таинство Бога Триединого²¹⁵.

Таким образом, в церкви подзаконной право священников благословлять народ именем Божиим является священною обязанностью звания жреческого, входит в состав богослужения общественного, получает определенную формулу и даже определенное положение, в котором должен находиться благословляющий. В этом виде и с этим значением священническое благословение существовало во всё продолжение церкви подзаконной. Таким мы видим его во времена Судей (1Цар.2:20), при царях до разделения царства иудейского (3Цар.8:14), после разделения (2Пар.30:27), по возвращении из плена, – при последнем пророке Малахии, который современным корыстолюбивым священникам грозит от имени Божия проклятием, между прочим, и их благословения (Мал.2:2), и наконец во времена Маккавеев (2Мак.11:42). Замечательно, что тогда как многие обряды богослужебные были часто нарушаемы, искажаемы иудеями и совершенно забываемы, благословение священническое никогда не испытывало такой участи. Иисус сын Сырахов так описывает торжественное благословение первосвященника Симеона сына Онии, жившего не задолго до Маккавеев²¹⁶, принявшего сан первосвященника за 284 г. до рождества Христова: по принесении жертвы, сошед с степеней алтаря, Симеон воздвиже руки своя на весь собор народ израилевых, дати благословение Господеви от устен своих и именем Его похвалитися: и сотвори поклонение, прияти благословение от Вышняго (Сир.50:22–23). Из этого свидетельства видим, что благословение священническое не только существовало в иудейской церкви до позднейших времен в таком виде и составе, в каком явилось при Моисее, но что, и в эти времена, оно было совершаемо с величайшим благоговением и молитвою. Заметим, в заключение, что ветхозаветные священники, во всё время существования подзаконной церкви, пользовались правом подавать благословение народу не только во храме, но и вне его – частно. Подтверждением сему служат: Илий, благословивший Анну и Елкану ее мужа, Елиаким, преподавший торжественно свое благословение Иудифи, и Ездра, с другими священниками благословивший народ при созидании храма. О благословении Илия, преподанном поименованой благочестивой чете, говорится так: благослови первосвященник Илий Елкану и жену его, глаголя: да воздаст ти Господь семя от жены твоея за дар, его же даровал ecu Господеви (1Цар.11:20). Это обстоятельство показывает, что при благословениях частных употреблялись кроме слов благословения, определенных законом, и частные благожелания, соответственные состоянию и нуждам благословляемого, всегда впрочем высказывавшиеся от имени Иеговы, верховного раздаятеля благ духовных и вещественных.

Господь наш Иисус Христос, пришедший не для разорения, а для исполнения закона, сам приемлет благословение законное от праведного старца Симеона, когда, по закону, принесен был в храм в сороковой день после рождения (Лк.11:28), и сам, как великий первосвященник новой нерукотворенной скинии, преподает благословение другим. Во время открытого служения человеческому роду Он является неоднократно благословляющим. Так Он благословил детей, возложив на них руки (Мф.19:13–15; Мк.10:13–16); неоднократно благословлял апостолов, являясь им по воскресении и преподавая мир (Ин.20:19; 21, 26; Лк.24:36); наконец, воздвигает руки и преподает им торжественное благословение перед вознесением на небо (Лк.24:50). По свидетельству евангелистов, Иисус Христос преподавал свои благословения, совершеннейшие, нежели ветхозаветные²¹⁷, не только людям, но и вещам. Так Он благословляет хлеб и вино, установляя святейшее таинство евхаристии (Мф.26:27); неоднократно благословляет трапезу ученикам и народу (Мф.14:19). Благословения Христа Спасителя, как видно из установления таинства св. евхаристии (Лк.22:17; 1Кор.11:24), сопровождались молитвою и благодарением.

Внешнее положение и видимый знак, сопровождавшие благословение Иисуса Христа, были, без сомнения, те же, какими обозначалось благословение первосвященников и священников иудейских, как это показывает благословение, торжественно преподанное апостолам Иисусом Христом перед вознесением на небо (Лук.24:50). Есть, впрочем, указание и на особенность в этом отношении: благословляя детей, Христос возлагает на них руки, по примеру древних патриархов (Мф.19:13–15). Блаженный Иероним утверждает даже, основываясь на предании, что Иисус Христос, при вознесении на небо, благословил апостолов, „употребив знак креста“²¹⁸. Обычай преподавать благословение верующим существовал и в церкви апостольской. Так апостолы преподают благословение своим ученикам в своих посланиях; благословляют хлеб и вино при совершении таинства евхаристии (Деян.2:46, чит. толков. Злат. на это место). Право благословения, которым пользовались апостолы, было вместе и обязанностью их служения, возложенного на них Иисусом Христом (Мф.9:12), и резко отличавшегося от благословения ветхозаветного. Заповедав апостолам учить и крестить верующих во имя Отца и Сына и Святого Духа (Мф.28:19), Иисус Христос в своей заповеди предал им и своей церкви, по свидетельству Василия Великого²¹⁹, силу и власть своего благословения²²⁰, слова и самый образ благословения христианского для всех последующих времен. По этому слов ветхозаветного благословения апостолы не употребляют в своих посланиях. Они благословляют верующих или благодатью Иисуса Христа, любовью Отца и дарами Святого Духа, т.е. именем Бога Триединого, или именем Искупителя, в котором Бог Отец благословил род человеческий всяцем благословением духовным в небесных о Христе (Еф.1:3). Из этого видим, между прочим, что пастырское благословение новозаветное, как и ветхозаветное, стоит в тесной связи с сущностью вероучения. Следовательно, на благословение должно смотреть, как на существенное выражение религии.

Таким образом христианское благословение, уже при апостолах, существенно отличалось от ветхозаветного словами благословения. Ниже мы увидим, что оно с древнейших же времен отличалось от него и знаменательным движением рук и сложением перстов.

Апостолы, по примеру и наставлению своего божественного Учителя, передали данное им от Иисуса Христа право благословения ближайшим своим преемникам епископам. Сообщая им через таинственное рукоположение право учить, священнодействовать и управлять церковью, Апостолы вместе с этим усвоили им право и долг совершать и преподавать благословение о Христе Иисусе, долженствовавшие, по Его заповеди и примеру, существенно входить в тайнодействие крещения и евхаристии (Мф.28:19; Лк.22:17; 1Кор.11:24; Деян.2:46). Епископы и ближайшие преемники апостольского благовестничества и тайностроительства обязанность и право благословения передали через таинственное рукоположение пресвитерам. Видно отсюда между прочим, что а) благословение пастырское, преподанное церкви самим Иисусом Христом, усвоилось епископам и пресвитерам не иначе, как после таинственного рукоположения в их сан; следовательно, оно стоит в тесной связи с саном священства; б) право совершать и преподавать благословение усвоено не всем трем степеням священства, а только епископам и пресвитерам, поскольку им только усвоено право совершать крещение, евхаристию, сопровождаемые по примеру и заповеди Иисуса Христа благословением тайностроителя; следовательно диаконы, по значению и цели служения своего в церкви, не имеют права благословлять, поскольку не совершают, а только служат при совершении таинств; в) епископ, по преизбытку благодати, сообщаемой ему, по вере церкви, с принятием сана, и потому, что непосредственно принял его от апостолов, – сообщает рукоположением благословению пресвитерскому, действенность и силу.

И так, в числе многих других ветхозаветных нравственных и богослужебных учреждений, входит в новозаветную церковь и древнее священническое благословение, но входит с новым, внутренним характером и в новом виде (образе). В этом новом своем виде оно, будучи усвоено древнею христианскою церковью, передавалось из века в век и дошло до нас. И в древности и у нас пастырское благословение подается тайностроителами и приемлется верующими на основании апостольского предания, сохраняющегося в церкви. Василий Великий определенно говорит, что благословение пастырское относится к числу тех Христовых и апостольских учреждений, о которых подробно и определенно не сказано в св. книгах, но которые дошли до нас путем неизменного в церкви предания. „Благословляем воду крещения и елей помазания, еще же и самого крещаемого, по какому писанию? Не по преданию ли, умалчиваемому и тайному“²²¹.

(Продолжение впредь).

Два года тому назад, сколько шуму наделало появление обществ трезвости! Газеты и журналы громко извещали о самых незначительных движениях и слухах по этому делу; Розенгейм не упустил случая написать новую элегию, с жаром читавшуюся во всех кружках; многие забегали далеко вперед, видели народ русский повсюду трезвым, свежим, бодрым, пророчили отсюда России богатство и силу. Теперь никто и словом не помянет о трезвости, не́где хоть что-нибудь прочитать о пресловутом белорусском обществе, считавшем в себе несколько тысяч членов. – То же почти самое теперь делается и с школами для простого народа. При первом появлении их, сколько шуму, сколько восторженных тирад явилось в многих газетах и журналах! Трогательным описаниям несчастного, погруженного во тьму невежества крестьянства, пророчествам о золотых днях для России не было меры. Теперь жар простыл, восторги утихли, и только в ту или другую газету чья-нибудь холодная рука занесет известие: „там-то, тогда-то открыта школа для крестьянских детей; учредителем был священник (иногда помещик); крестьянин N. пожертвовал на первоначальное устройство школы столько-то рублей“. А иной журнал, при подобных известиях, наставит ряд вопросов, и покончит недоверчивостью к успеху и пользе иных школ, скажет кое-что о недостаточности нынешней системы народного обучения, и кончит свои замечания, чтобы через книжку-другую наставить ряд новых вопросов, и высказать вновь недовольство касательно той или другой стороны школ. Что же, неужели на трезвость и грамотность у нас являлась только мода, которая обыкновенно придет, и уйдет, оставив одно скучное а иногда смешное воспоминание о себе? Разумеется, что есть мудрецы, которые отвечают на этот вопрос: да. Но мы скажем, что такая, по-видимому, холодность в отношении к указанным явлениям свидетельствует, что они уже перестали для нас казаться чем-то необыкновенным, и сделались обыденною нашею потребностью, о которой говорить с жаром и увлечением было бы теперь так же неловко, как с жаром доказывать потребность есть, пить, дышать, – что дело трезвости и грамотности перешло уже из сферы темных ощущений в область сознания, и подвергается теперь холодному анализированию, спокойному исследованию и развитию. В самом деле, неужели не заметно, что русский крестьянин делается всё трезвее и трезвее, особенно с знаменитого манифеста 19 февраля, несмотря на то, что перестали говорить о трезвости, что все общества трезвости пали? Что касается грамотности и сельских школ, то явления последнего времени, в сравнении с временем прошедшим, вполне подтверждают наше мнение о решительном прогрессе их. Мы давно уже не представляли нашим читателям отчета о движении в этой стороне нашей общественной жизни, так близкой к интересам сельских пастырей постараемся в настоящей статье указать по крайней мере важнейшие явления последнего времени, решительно подвинувшие вперед и дело грамотности в простом народе вообще и в частности сельские школы, и еще более обеспечивающие их дальнейшее развитие.

Одним из последних, но самых отрадных явлений в этом роде, служит без сомнения учреждение (6 апр.) при III Отделении Императорского Вольного Экономического Общества особого Комитета грамотности, с самою широкою задачею, с самою благотворною целью. Вот как эта задача и программа определяются в протоколе самого Общества. „Комитет заботится о распространении грамотности и разных полезных знаний по преимуществу между крестьянами, вышедшими из крепостной зависимости. Для достижения этого: а) Комитет собирает сведения об учреждающихся и уже существующих в разных местностях России частных сельских школах, приютах, воскресных классах и т.п.; б) разузнает об их состоянии, средствах, встречаемых ими затруднениях и недостатках; в) обращая при этом особенное внимание на нужды, высказываемые самим сельским населением, Комитет изыскивает меры к отстранению их, старается доставить существующим школам возможность успешного действия, а учреждающимся указать прочные начала и средства для развития; г) входя в сношения с учредителями и преподавателями в селениях, Комитет снабжает их требуемыми указаниями, педагогическими наставлениями, и, по возможности, учебными пособиями, и распространяет полезные, по народному образованию, сведения через издания Общества и другие литературные органы; д) Комитет занимается обсуждением разных методов преподавания, рассматривает учебники, руководства и книги для чтения поселян; поощряет авторов, заслуживающих особого одобрения; старается преследовать печатною гласностью издания вредные, идеи отжившие век и не соответствующие требованиям современного образования, и учреждает конкурсы по решению разных вопросов, до его деятельности относящихся; е) он издает разные книги для народного чтения, руководства и летучие листки, рассылая их желающим и в сельские училища по цене, в какую они обойдутся Обществу, а в некоторых случаях и бесплатно“. „К Комитету грамотности могут приписываться все члены, сотрудники и корреспонденты Общества. Посторонние лица всех сословий, желающие и могущие содействовать распространению грамотности, избираются в сотрудники или корреспонденты Общества по Комитету грамотности. To же самое относится и к особам женского пола, участие которых может быть столь полезно в деле образования“²²². Читатель видит, что Общество принимает на себя такую задачу, без осуществления которой всё дело народного обучения у нас до сих пор шло разрозненно, от того – вяло, бессистематично; оно принимает на себя инициативу народного обучения, хочет соединить разрозненные силы частных, кроющихся в захолустьях деятелей, проникнуть их взаимным участием, и пособить по возможности самым разносторонним нуждам их. Общество это давно уже идет всегда впереди всех других сельских обществ, если не по живости и скорости, то по основательности предприятий и выполнения своих задач; оно владеет богатыми средствами; оно, в высшей степени, честно и бескорыстно трудится в пользу русского сельского хозяйства. Это дает нам ручательство, что новое предприятие Общества будет выполнено с полным знанием дела и полною добросовестностью. Если чего остается еще пожелать от Общества в этом разе, то это – чтобы Общество ссужало, разумеется с возвратом ссуды по уговору, сельские общества и частные лица суммами, необходимыми для первоначального устройства школ. Кто не знает, что за недостатком денег в большей части наших деревень так долго собирались, медленно открывались школы, вяло, прерывчато шло ученье, и часто существовавшие уже школы вовсе закрывались? А между тем, на первый раз 30–50 рублей устранили бы все затруднения. В Англии так именно водится: там существуют нарочитые частные кассы для вспоможения несостоятельным деревням и обществам к скорейшему открытию, или же поддержанию и преобразованию школ. Ссуда рассрочивается на несколько лет, так что обществу нетрудно потом возвращать свой долг и процент.

Нечто подобное задаче Волн. Экон. Общества затевало некогда и Московское Общество сельского хозяйства. Вскоре, после обнародования манифестов о будущем преобразовании крестьянского быта, оно созвало несколько экстраординарных собраний, много рассуждало на них об образовании простого народа, учредило даже особый комитет для обсуждения способов к распространению грамотности в простом народе. Но неужели этим и покончились его предприятия? До сих пор, по крайней мере, ничего еще не обнародовано даже о существовании этого комитета, не только об услугах его делу грамотности. Пожелаем ему выйти из этой неизвестности, и продолжать задуманное дело; по своим средствам и по своему положению в центре государства, оно имеет возможность развить свою деятельность не менее Вольн. Экон. Общества. Пожелаем также, чтобы и все Общества сельского хозяйства, рассеянные по разным краям России, не оставляли без внимания дела грамотности в простом народе, хоть бы в видах только пособия сельскому хозяйству, которое так мертвенно там, где не возможно знакомство с способами, передаваемыми в книгах. При общей инициативе, какую приняло на себя Вольн. Экон. Общество, частные центры грамотности были бы в высшей степени полезны, как скорейшие проводники намерений и исполнители планов общего начинателя, и как постоянные подручные возбудители, ближе знакомые с потребностями и характером своей местности. Примером в этом разе может служить Юрьевское Общество Сельского хозяйства во Владимире, давно принявшее на себя инициативу народного обучения во Владимирской губернии. Из последних его предприятий довольно указать на решимость приступить к постепенному открытию, при всех сельских церквах Владимирской губернии, библиотек из книг религиозно-нравственного содержания, для чтения простого народа.

Независимо от предприятий людей, специально занятых деревнею, у нас и во всех других классах являются общества для распространения грамотности в простом народе. Здесь прежде всего упомянем о давно задуманном, но недавно только утвержденном Женском Обществе в Москве, для распространения в народе полезных и дешевых книг. Общество рассортировало уже своих членов по группам, которым поручало работу по тому или другому роду предметов. От души пожелаем ему успеха. Дельных и истинно полезных книг для чтения простого народа у нас почти нет; всё, существующее по этой части, весьма мало приспособлено к потребностям поселянина, задумано часто хорошо, но ничтожно по выполнению. Особенно ощутителен недостаток дельных руководств, а затем и книг для такого учения, которое продолжало бы и развивало предметы, которые преподавались в школе. Этих книг мы прежде всего ожидаем от женского Общества. Не знаем, какую программу и задачу примет на себя формирующееся, в Вязьме, общество для распространения грамотности и образования в простом народе, – оно составляется преимущественно из дворян.

После Обществ, упомянем об одном частном предприятии в пользу распространения в народе полезных сведений, именно – о разрешении г. Погосскому издавать журнал для простого народа, под названием Беседа. У нас существует уже журнал для народа: Народное чтение. Но до сих пор этот журнал думал тем только выполнить свою задачу, что брал для своего содержания предметы, большею частью, из простонародного быта; всё прочее в нем – способ воззрения, изложение, характер статей, самая система, которая представляла только копию с учено-литературных журналов, решительно не отвечало потребностям простого народа. Может быть, эти недостатки будут устранены новою редакциею, под которую он вступил с настоящего года. Есть у нас еще журнал, предназначаемый для народа, это – Домашняя беседа. Но этот журнал „принял сатирико-полемический и обличительный характер... Подобные обличительные статьи, направленные против некоторых мыслей и выходок современной литературы, можно читать людям, которые занимаются чтением светских журналов и сколько-нибудь знакомы с современною литературою, но тем не менее, статьи эти не пригодны для народного чтения“²²³. В разряд журналов для народного чтения можно бы поставить Чтение для солдат. Но этот журнал строго замкнут в своем круге, который до сих пор в низших своих слоях остается с особым типом, не похожим ни на какой из характеров нашего простонародья. Надеемся, что Беседа избежит и ученого характера и исключительности, что она кроме того найдет точку, в которой примиряются племенные особенности русского народа, и представит чтение, равно доступное и великороссу, и малороссу, и белорусцу.

К числу благодетельнейших явлений, выработанных последним временем, и показывающих, что дело обучения простого народа идет прочно и сознательно, относится приглашение некоторыми воскресными школами посетителей своих делать замечания о методе преподавания, принятом в школе, и печатные публикации этого метода. Так, при второй харьковской воскресной школе, находящейся в заведывании проф. Университета Лапшина, учреждена особая книга, в которую имеет право вписывать свои замечания каждый посетитель школы. То же самое право дает своим посетителям и воскресная школа, открытая в г. Рогачеве могилевской губернии (откр. 11 дек. прошлого года). Желательно, чтобы это самое было принято всеми вообще воскресными школами, и чтобы дельные из вписываемых в книге замечаний были публикуемы в параллели с принятым в школе методом обучения. От этого метод обучения развивался бы несравненно быстрее, даже в глуши, в деревне, где такой огромный недостаток педагогических замечаний, сличений, наставлений и под. Публикации метода обучения пока еще очень скудны. Вот некоторые, появившиеся в нынешнем году в журнале Минист. Народ. Просвещения. В кронштадской воскресной школе способ обучения грамоте представлен произволу преподавателей. Одни из этих преподавателей держатся старинного метода, знакомя с буквами по их алфавитному порядку, другие – метода Золотова, третьи звукового, некоторые же соединяют два последние в один. Там же коротко указан нам ход преподавания в тобольской воскресной школе. Ученики разделены были на три разряда: начинающих, малограмотных и грамотных. В первом отделении ученики обучались грамоте по складным букварям и затверживали молитвы. Во втором отделении читали по азбукам Золотова и молитвенникам; им объяснялись также изображения животных, показывался глобус, и объяснялись фигура земли и движение ее около своей оси; при этом преподавался и закон Божий. Наконец, в последнем отделении, продолжалось преподавание закона Божия и изъяснялось евангелие; сверх того, ученики занимались письмом с прописей, арифметикой, решением задач на счетах и чтением басен Крылова, с объяснением. В харьковской второй воскресной школе, между обыкновенными предметами обучения, установлено объяснение общеполезных сведений для желающих: относительно сообщения этих сведений постановлено, чтобы беседы были заблаговременно подготовляемы гг. преподавателями, излагаемы письменно, и подвергались предварительному обсуждению. При этом постановлении имелось в виду следующее: воскресные школы, приводя в непосредственное соприкосновение преподавателей с малограмотным народом, будут неминуемо указывать на существенные потребности содержания бесед и понятного способа изложения, устраняющего мнимую необходимость в поддельном разлагольствии, нарушающем смысл и строй вразумительной речи. В ярославских епархиальных ведомостях об обучении в деревнях ярославской епархии, за последнее десятилетие, коротко сказано: „обучение обыкновенно производилось по славянской азбуке, часослову и псалтири, и, сколько известно, простолюдины смотрели на него с любовью и доверием, как и на самых учителей. Но, при всём том, оно не достаточно было к тому, чтобы удовлетворять всем нуждам народным“. Несколько полнее показанных – отчет женской воскресной школы, помещающейся в здании гальванической роты (в Петербурге), за прошедший год. Выписываем из него то, что относится к методу и программе обучения: „относительно усвоения тех или других педагогических приемов, совет гальванической женской воскресной школы, не стесняя лиц, приносящих свой безмездный труд на пользу служения общественному делу, путем сравнения того или другого метода, как при усвоении его при обучении учениц различных кружков школы, так равно и методов, принятых в других воскресных школах, пришел к некоторым определенным выводам. Так, в отношении обучения чтению, признан наилучшим метод Золотова, с некоторыми, впрочем, изменениями: подвижные буквы употребляются всеми преподавательницами, – звуковой же стороны этого метода придерживаются весьма немногие. Для обучения письму, во всех кружках были сначала употребляемы автодидактические прописи, впоследствии оставленные, ибо ученицы, научившись по ним выводить буквы, оказываются не умеющими писать на чистой бумаге и не приучаются к твердости почерка. – В отношении преподавания арифметики испытывается применение счетов для объяснения нумерации, – прием, от которого ожидаются самые успешные результаты; при арифметических действиях, числам придаются именования (рублей, пудов и т.д.). Закон Божий преподается священником, и все, без исключения, ученицы православного исповедания приглашаются присутствовать при этих уроках, метод и ход которых вполне предоставлены законоучителю. Особенное внимание совета воскресной школы обращено было на объяснительное чтение, в правильном направлении которого для преподающего представляются ближайшие средства для умственного развития учащихся. Должна ли быть в этом какая-либо постепенность и последовательность? Следует ли ограничиться, при объяснительном чтении, известным циклом понятий и не выходить за его пределы? Нет сомнения, что, дабы приучить детей к сознательному чтению, надо останавливать их внимание на каждом, недовольно понятном им, слове и объяснять его. Но, с другой стороны, дабы не произошло отрывочности и бессвязности в их понятиях, необходимо, чтобы всякое предыдущее объяснение служило основанием и точкою выхода для последующего, чтобы предметы простейшие объясняемы были прежде труднейших, ближайшие к понятиям детей ранее тех, которые им более чужды. Поэтому, значительным большинством мнений Совета признано необходимым принять для объяснительного чтения книгу, составленную в виде прогрессивного чтения – „Друг детей“ Максимовича. Причем, имея в виду, что не все ученицы являются в школу всякий раз, признано желательным, чтобы каждый урок объяснительного чтения представлял нечто цельное, не имеющее непосредственной связи с предшествующим и последующим. Что же касается цикла понятий, которые преподавательницы предположили разработать с ученицами, то, не имея уверенности, что эти последние будут в течение долгого времени (примерно более года) посещать школу, принято большинством мнений пройти круг главнейших, общих понятий физического и нравственного міра, в том энциклопедическом размере, какой очерчен книгою г. Ушинского Детский мір и книгою Разина – Mip Божий. Затем, признано полезным объяснение басен Крылова, с строгим однако ж выбором. Независимо от классных занятий, ученицы брали себе книги для чтения на дом, причем наиболее требовались ими следующие: Священная История – Зонтаг, Друг детей, понятия Гопкинса о природе, Рыбак и Рыбка – Пушкина и еще некоторые другие. Всё, прочитанное ученицами на дому, пересказывалось ими на уроках своим преподавательницам“²²⁴. Как ни длинны, может быть, кажутся наши выписки, однако же мы решаемся сделать еще одну о задаче сельских школ, объеме, методе и духе преподавания в них, будучи уверены, что знакомство с этими предметами, как бы они ни были сжато и легко описаны, совершенно необходимо для сельских пастырей – учителей в сельских школах, а между тем это знакомство для них мало доступно, так как сведения об этом разсеяны по разным газетам и журналам. Выписку эту мы делаем из предположения о учреждении школ для крестьянских детей в помещичьих имениях губерний московской и тульской. „Эти соображения представлены полковником Философовым, который был командирован в мае месяце прошлого года г. министром внутренних дел в губернии: московскую, тульскую и пензенскую, для изучения на месте способов устройства школ в помещичьих имениях, равно и способов обучения в них. Г. Философов полагает, что в то время, когда он представил свой проект (ноябрь 1860) не было „ни возможности, ни пользы устраивать правильно-организованные школы для крестьян, как потому, что учреждение подобных школ сопряжено с значительными расходами, так и потому, что сознания пользы грамотности между крестьянами почти нет. Со временем, когда, при переменах настоящих отношений помещичьих крестьян, явится сознание пользы грамотности, сельские школы, без сомнения, заведутся сами собою, при малейшем содействии правительства; тогда образуется и сословие учителей сельских школ; теперь же, кроме духовенства, учить некому, и необходимо начать с того, чтобы мало по малу распространить между крестьянами желание учиться, а для этого достаточно, на первое время, учредить небольшие частные школы в селах, по возможности избегая стеснительной формальности. При учреждении подобных частных школ, необходимо иметь в виду: а) устроить школы самыми простыми, имеющимися под руками, средствами; b) устранить всякую формальность и стеснительную письменную отчетность; с) всё управление и надзор сосредоточить в самом малом кругу. Приходский священник должен быть непосредственным распорядителем учреждаемой в приходе школы, и его не должно стеснять никакими формальностями, ни обременять письменною отчетностью; ему должно быть предоставлено распределение занятий, прием учеников, расходование учебных припасов. Обучение в сельских школах достаточно ограничить: законом Божиим, чтением печати гражданской и церковной, уменьем писать с оригинала, с печати и под диктовку, знанием 4-х действий арифметики, разумеется просто, кратко и без доказательств. Преподавание закона Божия должно составлять основу воспитания крестьянских детей; предмет этот, и в особенности приложение его к нравственному развитию, так важны, что объем и метод преподавания его должны быть основательно обсуждены высшими духовными лицами, вместе с светскими, хорошо знающими быт крестьян и с несколькими сельскими священниками, которые лучше всех могут сообщить практические данные. Здесь дело идет о духовно-нравственном воспитании многочисленного сословия; дело это совершенно новое, и многое в будущем зависит от направления, которое ему будет дано; потому и необходимо обсудить его во всех подробностях и составить подробные инструкции, которые разослать по приходам для руководства священникам преподавателям. Выбор методов обучения грамоте и арифметики может быть предоставлен самим преподавателям; однако весьма полезно было бы познакомить их с новыми методами, испытанными в здешних воскресных школах и оказавшимися столь удобными на практике. Преподавание должно быть, особенно сначала, более беседою, нежели уроком; беседы о законе Божием, объяснение молитв, чтение и объяснение евангелия тотчас заинтересовывают детей, и потому весьма полезно было бы начинать уроки с подобных бесед, и приучив мальчиков слушать, сосредоточивать внимание, понимать, затем уже приступать к азбуке и чтению“²²⁵.

Представив вкоротке то, что сделано в последнее время в пользу грамотности вообще, переходим теперь в частности к сельским школам.

Отрадным в них явлением нужно считать умножение воскресных и праздничных бесед о религии и нравственности. Сколько помнится, первые из таких бесед учреждены священниками Пытвинского завода для детей мастеровых²²⁶.

Затем, не так давно в Феодосии, старанием армянского архимандрита Айвазовского, устроены по воскресным и праздничным дням для простого народа беседы о религии, на армянском языке. Теперь в рязанской губернии, во всех селениях государственных крестьян, учреждается толкование закона Божия для всего народа, по воскресеньям и праздникам, между утренею и литургиею. К учреждению этих бесед первый пример был подан священником села Аграфенской пустыни (рязанского уезда), о. Афанасием Арбековым. Вслед затем, в том же уезде, в Рыковой слободе, священник о. Николай Ловцов открыл воскресные беседы для своих прихожан, которые, человек по двадцати, собираются в местное приходское училище и охотно слушают то, что им объясняют. Некоторые из крестьян предлагают священникам вопросы, относящиеся к предмету бесед. Об открытии воскресных бесед, а так же и школ, в селениях государственных крестьян особенно заботился управляющий рязанскою палатою государственных имуществ. „Изучение грамоты, – говорится в циркуляре его к окружным начальникам, – не должно быть стесняемо никакою формой, никакою методой. Каждому наставнику должна быть предоставляема полная свобода действовать по своему крайнему разумению, с одной стороны для того, чтобы он сам, начав преподавание по избранному и задуманному им способу, смотрел на него, как на выражение задушевного своего убеждения, как на любезное и дорогое для себя детище, с преуспеянием которого он связан всем сердцем и всею душою, – с другой же стороны и для того, чтобы дать возможность сообразоваться не только со степенью развития учащихся в массе, но и способностями и стремлениями каждого из них в отдельности... Место и время обучения должны быть предоставлены, без всякого стеснения, соглашению наставника с прихожанами“. Для изустных бесед г. управляющий не рекомендует собираться в церкви; а современная Летопись Русского Вестника (№ 9), не соглашаясь на это, советует обучать детей в церкви не только закону Божию, но и грамоте, что будто могло бы сильно содействовать и успеху и распространению учения. Г. управляющий боится оскорбить свободным преподаванием святость и чинность места богослужения, и обратно – этим самым местом ограничить и стеснить преподавание, сбив его на церковную проповедь. В таком случае преподавателям можно рекомендовать то же правило, какое принято преподавателями общеполезных сведений во второй харьковской воскресной школе, именно – предварительное заготовление бесед и „понятный способ изложения, устраняющий мнимую необходимость в поддельном разглагольствовании, нарушающем смысл и строй вразумительной речи“. Целью этих бесед должно быть развитие не одного понимания, но, преимущественно, нравственного чувства, уважения к божественному закону, а это последнее лучше всего достигается обучением в храме, „без поддельных разлагольствований, прилаживанию к которым, конечно, не располагает храм, но, без сомнения, нисколько не стесняет свободы преподавателя и слушателей, и наперед вызывает у последних уважение к предмету беседы, ровность, сдержанность и благоговение в продолжении всей беседы, – свойства, которые потом этот самый предмет постоянно будет вызывать с собою в душе и строить по ним весь характер. Что касается предложения современной Летописи, то с ним трудно согласиться; без шума, суетливости нельзя обойтись при обучении детей грамоте; сам народ отказался бы от этой школы и оскорбился бы нарушением святости и благоприличия места. В заключение, циркуляр просит гг. окружных начальников и всех, до кого касается это дело, действовать на крестьян единственно убеждениями и разъяснением надобности для них начать наконец учиться, „меры же принудительные, как мешающие привитию к быту народному всяких нововведений, имеющих даже очевидные благодетельные цели, не должны иметь места в настоящем деле“. В следствие этого циркуляра, в казенных селениях быстро возникло пятьдесят шесть школ, с воскресными и праздничными беседами для всего народа. Подобные беседы желательно видеть и в каждом приходе. Это та же проповедь, одна из существенных обязанностей пастырства. Но у нас на проповедь многие смотрят еще слишком схоластично; воспитанники семинарий, сочиняя проповеди так же, как и диссертацию, и произнося эти проповеди перед людьми, понимающими дело, значит – только прочитывая внятно свои проповеди, переносят этот метод составления и сказывания проповедей и на приход, в среду людей, ничего не понимающих, когда им только читают что-нибудь на языке книжном. Нет, проповедь к таким людям должна быть та же дружеская беседа в комнате, тот же свободный рассказ в школе, только без прилаживаний, поддельных разлагольствований, прибауток, вообще – приличная святости места, но нисколько не стесняющая свободы речи преподавателя и пытливости слушателей, которые могут и должны при этом делать вопросы, и просить пояснения того, что недостаточно они выразумели. Если такая проповедь будет идти каждое воскресенье между утренею и литургиею, то и будут в приходе те же самые духовные беседы, о которых теперь говорят наши газеты и циркуляры, как о явлении новом, небывалом в наших деревнях.

Приведенный циркуляр г. управляющего рязанскою палатою разослан, в следствие циркуляра г. министра государственных имуществ (апрель, прошлого года) о приглашении священно- и церковнослужителей и их жен принять на себя обучение крестьянских детей (ведомства означенного министерства), как мальчиков, так и девочек, молитвам, чтению, письму и счету, а девочек сверх того и свойственным крестьянскому быту рукоделиям. На этот вызов сельское духовенство ответило полною готовностью. Вот несколько данных по этому делу, напечатанных в Журнале министерства государственных имуществ и в других периодических изданиях. Управляющий владимирскою палатою донес, что 60 священников, 7 диаконов и 3 причетника изъявили готовность обучать безмездно, и уже открыли в домах своих училища. Сверх того женам одиннадцати священно- и церковнослужителей разрешено, согласно их желанию, безмездно обучать крестьянских девочек рукоделиям, свойственным их быту. Вообще, по замечанию г. управляющего, к концу 1860 года предполагалось открыть более 100 безмездных училищ. Управляющий харьковскою палатою сообщил, что четыре окружных начальника и пять волостных правлений представили в палату подписки священно- и церковнослужителей о желании их безмездно обучать крестьянских детей грамоте и о готовности жен их обучать девочек рукоделию в своих домах или избах, имеющихся при церквах. Управляющий курскою палатою донес, что содействием льговского окружного начальника открыты в 24 селениях школы, в которых обучаются более 400 крестьянских детей, в том числе 300 девочек; в прочих округах цифра обучающихся менее значительна, но в сложности по всем округам, в пятидесяти селениях, обучается обоего пола крестьянских детей до 600 человек. Управляющий воронежскою палатою донес, что по разным уездам устроено около 220 училищ, в которых обучение приняло на себя сельское духовенство. Обучающихся в 249 селениях мальчиков 2912, девочек 432 и обоего пола в некоторых из школ 459. Кроме того в 35 селениях богучарского уезда духовенство изъявило желание обучать крестьянских детей, которых в каждом селении будет по 12 мальчиков и по 12 девочек. Подобную готовность всюду оказывает сельское духовенство, и народ, не смотря на скудость средств этих новых школ, сравнительно с существующими казенными школами, имеет к ним гораздо большее доверие, нежели к последним. Так, например, в казенных школах самарской губернии к 1860 году считалось мальчиков 1865, девочек 446, тогда как, к тому же времени, в открытых священниками 130 школах считалось 9469 мальчиков и 299 девочек, – все из казенных крестьян. Вообще казенные училища в деревнях находятся в неудовлетворительном состоянии. В Одесском Вестнике, в статистике государственных крестьян херсонской губернии, помещены некоторые сведения о школах, находящихся в ведомстве министерства государственных имуществ: на 81 селение, в которых считается с небольшим сто тысяч обоего пола крестьян, всего 13 школ, в них учащихся 511, т.е. один на 200 душ населения. Содержание этих школ стоило в прошедшем году 2080 руб. 74^1/₂ коп. сереб. Успехи учеников были очень неудовлетворительны. В 5-м № херсонских епархиальных Ведомостей описано состояние школ ведомства государственных имуществ „в N-ском уезде“. Вот главные положения этой статьи: помощники окружных, головы и писаря волостные смотрят на школы, как на один из источников своего кормления, оскорбляют и вымещают из прихода священника-наставника, если он вздумает вступаться за материальное благосостояние школы; от недостатка отопления, подчас, окон, отсюда холода, зимой дети покидают школу; экзамены производятся не в конце, а в половине учебного года, в декабре, когда с одной стороны, по причине холодов, мальчиков всего менее бывает в школе, с другой – находящиеся на лицо забыли, в следствие пятимесячных каникул, пройденное от января до мая; десятники загоняют тогда на экзамен кого попадут, этих случайных и мнимых учеников экзаменатор – помощник окружного спрашивает, как ему вздумается, единственно в видах показать себя, и сделать несколько довольно впечатлительных замечаний священнику. В 7 № киевских епархиальных Ведомостей помещены некоторые сведения о состоянии казенных школ в киевской губернии в январе прошлого года. Всех школ было тогда 33, (мужских 19, женских 14), учащихся 1129; на содержание их расходуется ежегодно 4000 руб. серебром. Не смотря однако ж на значительную цифру расхода, не всюду имелись для школы нарочитые, тем более удобные, помещения; в некоторых школах, в продолжение всего месяца, не являлось по 30 и более учеников без всякой причины, и никому до этого не было дела, другим же детям запрещали ходить в школу отцы. В некоторых школах дети по три года „учили буквари“, а в одной школе еще числился тогда один ученик с 1854 года. Во всех школах не было никаких руководств по грамматике, и нотному пению; в 11-ти школах не было никаких книг для чтения. В редкой школе и притом весьма немногие из учеников изучали грамматику, катехизис, все прочие „учили буквари“ и учились писать. От чего вообще казенные школы находятся в таком неудовлетворительном состоянии? В той же статье киевских епарх. Ведомостей представлены некоторые соображения в ответ на этот вопрос. Школы эти явились (в 1843 г.) не как потребность народа, а как воля и приказ начальства; народ посмотрел на них, как на новую казенную повинность, которых и без того у него было много и от которых он рад извернуться. Посему-то народ не имеет никакого сочувствия к школе, – она существует для него, как существуют сельское управление и расправа, волость, округ, которые он старается обходить в своих собственных интересах. С другой стороны, управителями и распорядителями школы – те же самые чиновники, которые вообще управляют крестьянами; они так же точно относятся и к науке, как относятся к положениям о сборе податей, о распределении земель, о корчемстве и под., и не считают себя обязанными заботиться о развитии научных средств школы, основывая всю свою деятельность единственно на указе, предписании. Наконец, учитель в них ограничен, ему не дано свободы в выборе метода преподавания того или другого предмета, не дано возможности выписать то или другое руководство, ту или другую книгу для чтения, по своему желанию; не дано права входить с педагогическими записками, требованиями изменений, улучшений; его охота не находит никакого сочувствия и пособия в окружающей его среде, которою заправляют чиновники округа: го́ловы и писаря́.

Обращаемся наконец к училищам, заводимым самими священниками, действующими без средств, без пособий, единственно словом убеждения. Впереди всех епархий идет в этом деле киевская. Заботами высокопреосвященных митрополитов, сперва Исидора, потом Арсения, к концу 1860 года открыто было здесь около тысячи школ при сельских церквах²²⁷. В каждом уезде назначены (в 1861 г.) из священников наблюдатели и помощники наблюдателей над школами, обязанные не только быть посредниками между школами и епархиальным начальством, но заботиться о развитии как материальных средств школ, так и способов обучения. Высокопреосвященный Арсений часто жертвует от себя этим школам значительное количество букварей, часословов и других книг. – Далее нужно поставить епархию минскую, где давно уже заботится об открытии школ при сельских церквах преосвященный архиепископ Михаил. К первому февраля настоящего года в минской епархии считалось 500 сельских школ, учащихся в них было 5000. – Во многих местах священники на свой счет устрояют в приходе школы. Вот пример: ярославской губернии, мыткинского уезда, крестьяне села Архангельского (2500 душ), разделенные между 25 владельцами, давно желали, но, за трудностью соглашения интересов разных владельцев, не могли завести для своих детей училище. Один из священников этого прихода, А.И. Воскресенский решился открыть на собственный счет, не отвергая, разумеется и добровольных приношений, училище на правах городских приходских школ. Но так как священник Воскресенский должен нередко отлучаться для исполнения треб в своем приходе, то, для постоянного обучения и наблюдения за детьми, он нашел необходимым пригласить себе помощника – учителя из окончивших курс семинарии. Едва о. Алексей получил разрешение от попечителя московского учебного округа на открытие училища, как один из прихожан предложил безмездно, для помещения училища, принадлежащий ему в селе Архангельском дом. 15 января открыто это приходское училище. – Подобные явления у нас уже вышли из ряда необыкновенных: в последнее время настолько пробудилось в крестьянском населении сознание необходимости грамотности, что часто даже помещичьи крестьяне принимают на себя инициативу в открытии школ, а равно и обеспечение этих первоначальных учебных заведений собственными материальными средствами. Крестьяне новгородволынского уезда, села Пищева, помещика графа Потоцкого, в конце прошлого года, на мірской сходке приговорили: жертвовать, при каждом взносе податей в казну, по пяти копеек сереб. с души на устройство у себя сельской школы, на покупку учебных пособий, на содержание и обучение детей бедных крестьян и сирот, на наем учителя в помощь приходскому священнику и под. При этом они избрали из среды себя честного хозяина, которому поручили, по совету своего священника (Михаила Чечота), производить расходы денег на школу. – Олонецкой губернии, в Коидунском приходе священник Димитрий Смирнов открыл училище для обучения девочек закону Божию, чтению, чистописанию, церковному пению и рукоделию. Зять священника, пономарь Зотиков для помещения училища предоставил собственный дом; жена Зотикова вместе с своею племянницею обучают девиц безмездно. Местный церковный староста, крестьянин Андрей Игнатьев обеспечил содержание училища тем, что весь ремонт по дому, книги, бумагу, перья и всё нужное для рукоделия, равно освещение, отопление, наем сторожа принял на себя первоначально на три года, и уже употребил на устройство училища 120 руб. сер.

К указанным примерам, показывающим, что грамотность делается теперь насущною потребностью деревни, присоединим еще один, именно – известие о ночной школе. В Бессарабии, в с. Резенах в 28 верстах от Кишинева, в 1844 году существовала народная школа для детей поселян, основанная сельским священником. В начале ее посещало около 70 учащихся; потом, по недостатку средств, число это постепенно уменьшалось, так что в настоящее время там не более 20 воспитанников, считая в том числе и девиц. В следствие этого, училище было преобразовано в две ночные школы для юношей 15–25 лет, которых теперь собралось уже до 50 человек. В восемь часов вечера рожок собирает учеников, воротившихся с дневных работ, и они с большим вниманием и прилежанием обучаются по нескольку часов сряду, иногда до полуночи. Заботы по училищу, по-прежнему, лежат на том же сельском священнике.

Что там-то и там открыта священником и крестьянами школа, об этом встретим указание почти в каждом нумере наших ежедневных и недельных периодических изданий. Не считаем нужным, да и нет возможности в нашем издании передавать каждое из этих известий, по их многочисленности. Равным образом не считаем нужным исчислять вновь открываемые по городам воскресные школы, которые почти ежедневно размножаются. Заключим настоящее наше обозрение двумя желаниями в отношении к сельским школам:

1) Желательно, чтобы побольше, или лучше столько же, как мальчиков, обучаемо было в них и девочек. Это будет лучшим способом вывести нашу поселянку из той грубой зависимости в отношении к мужчине, в какой она до сих пор находится, а вместе с сим поднять и семейную и общественную нравственность деревни. До сих пор это темное чувство безответного господства над женою, это безотчетное господство мужчины в семействе основывалось единственно на физической силе, которая уступает только силе нравственной. Нужно, поэтому, вести развитие нравственной силы женщины в уровень с развитием мужчины.

2) Пора приступить уже к заведению сельских общественных библиотек. Прекрасный пример в этом деле подает Владимирская губерния, в которой заправляет делом грамотности в простом народе Юрьевское Общество Сельского Хозяйства. Это Общество деятельно теперь заботится об открытии при сельских церквах библиотек, – мы об этом уже упоминали. Его пример не остался без сочувствия в массах. Покровского уезда, апнирской волости волостной голова препроводил к г. президенту Общества 149 руб. 25 коп. сереб., собранных пожертвованиями от крестьян различных деревень, с просьбою – употребить эти деньги на покупку книг для народного чтения и учредить библиотеки при церквах сел Абакумова и Орехова. С тою же целью ковровский купец Виноградов пожертвовал 1000 руб. сереб. для составления небольшой библиотеки для чтения, при приходской церкви села Алексина. – За всеми книгами и изданиями для народа можно адресоваться в Санкт-петербург, в книжный магазин Лермонтова и К°, на большой караванной улице²²⁸.

(Ж. М. Нар. Пр. – Ж. М. Госуд. Имущ. – Соврем. Лет. Рус. Вест. – Спб. Вед. и др. газеты).

15 июня 1861 года.

Оскорбе же Петр, яко рече ему третие: любиши ли мя; и глагола Ему: Господи, Ты вся веси: Ты веси, яко люблю Тя (Ин.21:17)

О чем скорбит Первоверховный, услышав от своего Господа и Учителя один и тот же вопрос, в третий раз к нему обращенный? Вопрос этот, кажется, нисколько не оскорбителен. Здесь дело идет о любви ученика к Учителю: что ж тут оскорбительного? Учителю прилично вопрошать и испытывать о сем своего ученика, и ученик не в праве огорчаться тем. Тем менее можно было ожидать сего от апостола Петра, который хорошо знал своего Учителя: ибо исповедал уже Его Христом и Сыном Бога живаго, и потому был совершенно уверен, что Учитель его напрасно ничего не скажет; след. если один и тот же вопрос: Симоне Ионин, любиши ли мя? – троекратно предлагает Он, то значит, что Он это делает не без особенно-уважительной причины, а такого рода причины, конечно, не способны возбуждать ропот и сетование. Кроме того, ответы Апостола на два первые вопроса были благосклонно Учителем выслушаны и приняты и сопровождаемы, со стороны Учителя, особенной важности поручением. Казалось бы, надлежало Апостолу вполне быть в сем случае спокойну и радостну, но Апостол, не смотря на то, скорбит и сетует: оскорбе же Петр, замечает евангелист, яко рече ему третие: любиши ли мя? И глагола Ему: Господи, Ты вся веси, Ты веси, яко люблю Тя. Видно, что Апостол лучше понимал слова своего Учителя, нежели как мы хотели бы понять и объяснить их; видно, что он находил в них для себя нечто действительно оскорбительное и тревожное. Что ж бы это было такое? Апостол в троекратном вопрошении Господа о любви к Нему увидел горький для себя намек на троекратное, в минуты страданий Господа, отречение от Него, не смотря на то, что не задолго перед тем он смело и решительно вызывался умереть с Ним и за Него, хотя бы и все другие соблазнились и оставили Его. Таким образом в этих словах Христовых заключается легкий и нежный, но тем не менее чувствительный для истинно-любящего сердца Петрова, упрек за троекратную измену его в любви ко Господу: как было не скорбеть о том Петру, как не сокрушаться и не печалиться? Обращение благовестия о воскресении Христовом, между прочим, и к Нему, на ряду с другими апостолами, и потом явление ему самого Воскресшего и вместе с другими и одному в особенности, заставило его, быть может, и попризабыть о сем несчастном приключении и более уже об нем не беспокоиться; но настоящий случай вдруг пробудил его от мгновенного усыпления и показал ему, что это приключение у Господа еще не забыто. Рана сердца его, не совсем еще зажившая, снова раскрылась болью жестокою; Петр ужаснулся и восскорбел, хотя, собственно говоря, Господь и не сказал ему ничего ужасного и оскорбительного. Чтобы видеть впрочем яснее и определеннее всю постепенность и последовательный ход мыслей и чувствований Петровых, при настоящем случае повторим буквально евангельское о сем повествование, в том виде, в каком оно изложено самим богодухновенным повествователем. Воскресший Господь, после третьего явления своего ученикам, разделяя однажды с ними трапезу, между прочим обращается к апостолу Петру с вопросом: Симон Ионин! Любишь ли Меня более, нежели они? – указывая последним словом на прочих апостолов. Петр ответствует: так, Господи, ты знаешь, что я люблю Тебя. На это Иисус говорит ему: паси агнцев моих. Вслед за тем Господь снова вопрошает его: Симон Ионин! Любишь ли Меня? Апостол повторяет ему прежний ответ и слышит от Него прежнее поручение: паси овец моих. Доселе Апостол еще не понимал, к чему клонится двукратный вопрос небесного Учителя, и потому повторил прежний ответ с прежним спокойствием. Но когда Учитель в третий раз вопросил его о том же и так же: Симон Ионин! Любишь ли Меня? тогда он понял цель троекратного вопроса, увидел перед собою бездну отверстую, потерял спокойствие духа, внезапною скорбью объятого, и с напряженным усилием сердца встревоженного воззвал ко Господу: Господи! Тебе известно всё, Ты знаешь, что я люблю Тебя; и – Господь в третий раз сказал ему: паси овец моих. Таков естественный ход беседы Христовой с апостолом Петром в евангельском рассказе. Кто не видит, что скорбь апостола, при сем обнаружившаяся, была не напрасна? Но поверите ли, братия, что нашлись и такие толкователи писания²²⁹, – и их не мало, – которые, вопреки сему прямому и ясному изложению евангельского повествования, захотели и умели сделать из Петра, скорбящего от упрека Христова за измену в любви, Петра торжествующего от сделанного ему поручения пасти овец и агнцев Его, и, сообразно с сею целью, троекратный испытательный вопрос о любви обратили в усиленное выражение предпочтительного внимания и уважения к лицу Петрову, как будто бы Господь Иисус сими именно словами поставлял Петра в звание всемірного обладателя паствы и в князя апостолов? О, как мало понимают эти люди дух Христов, и дух апостольский! Как далеко отстоят мысли их от мыслей Христа Богочеловека, пришедшего в мір сей, по Его собственным словам, не да послужат Ему, но да послужит Он другим, и – духоносных Его посланников, которые, говоря их языком, не судили что ведети в міре, точию Христа Иисуса, и Того распята, и вся вменяли быти за уметы, да точию Христа приобрящут! Но не удивляйтесь сему, столь неумеренно насильственному толкованию²³⁰. Чему же научает нас сие приключение с Петром? Прежде всего смиренномудрию Петрову, потом его любви ко Христу, после первого крушения своего навсегда утвердившейся и соделавшейся во всех случаях и обстоятельствах последующей его жизни неизменною и непоколебимою, наконец святой и освящающей его скорби и сетованию при одной мысли о прогневании Господа, при одном легком намеке на прежнее согрешение. Смиренномудрие Петрово представляет нам резкую противоположность с его характером, от природы твердым и решительным, отчасти самонадеянным и неуступчивым; в нем мы можем видеть поразительный пример, до какой степени благодать Божия преобразовывает человека, беспрекословно предавшегося ее водительству, влиянию и действию, как она смягчает и облагороживает, очищает, просветляет и возвышает. Смотря на Петра до воскресения Христова и сошествия св. Духа и после того, видишь в нем двух человеков, которые друг на друга слишком мало похожи. В первом замечаем мы необдуманную отважность и решительность, неосмотрительную самонадеянность и доверчивость к себе, неблаговременную ревность, неуместную спорливость, за что не раз слышал он от своего небесного Учителя замечания и упреки сильные и чувствительные, а один раз услышал он и очень тяжкое, болезненно укоризненное слово, с наименованием его даже caтаною-соблазнителем: иди за мною сатана, ему было сказано, соблазн ми еси: яко не мыслиши, яже суть Божия, во втором усматриваем благоразумную скромность и бдительную осторожность, твердость без надмения, отважность без самонадеянности, недоверчивость к собственным силам и беспрекословное доверие к силе Божией, строгую внимательность к самому себе без уничижения других. Чтобы увидеть в Петре то и другое одним взглядом, припомните снова беседу его со Христом, которую недавно вы слышали. Не видите ли, что Петр здесь не тот уже, каким мы видели его прежде? Наученный опытом не слишком много доверять себе и полагаться на себя, он здесь, в ответах своих Господу, гораздо скромнее и умереннее, нежели прежде. Прежде, и никем не вопрошаемый, выставлял себя предпочтительно перед прочими преданнейшим Господу: аще и вcu соблазнятся о Тебе, говорил он, аз никогда же соблазнюся, или: аще ми есть и умрети с Тобою, не отвергуся Тебе (Мф.26:33, 35); а теперь и вопрошаемый Христом, любит ли он Его паче других апостолов, отвечает только за себя одного: ей Господи, Ты веса, яко люблю Тя, но других не касается и не прибавляет: паче всех, или: аще и вcu соблазнятся о Тебе, аз никогда же соблазнюся. Научимся же и мы смиреннее мыслить о себе и не уничижать других, менее доверять себе и своим силам, нежели Богу, всегда и всех водительствующему и охраняющему нас, и Его благодатной помощи, на всех путях жизни и для всех случаев и обстоятельств уготованной нам и всюду предваряющей нас; неусыпно внимать себе и тщательно наблюдать за всеми движениями и ощущениями ума и сердца, стараясь добрые расположения поддержать, усилить и распространить, а худые ослабить, подавить и истребить, а более всего научимся избегать высокоумия и самонадеянности: ибо мерзость есть пред Богом, по свидетельству Духа Божия, всяк высокосердый.

Высока была любовь апостола Петра ко Христу, троекратно им самим засвидетельствованная перед Сердцеведцем, и столько же раз Сердцеведцем принятая и одобренная! И кто может с ним сравниться в ней? Но если один из апостолов, наравне с Петром первоверховный, и еще в сей жизни вознесенный до третьего неба, всех и каждого приглашает нас к подражанию себе: подражатели мне бывайте, взывает он, яко же и аз Христу, то и апостол Петр в любви своей ко Господу, сколь ни высоко стоит над главами нашими, может и должен быть предметом подражания нашего, тем более, что он, хотя случайно и на краткое время ниспал с сей высоты, но потом вознесся выше прежнего, и тем самым как бы нарочно приблизился к нам, долу лежащим или ежеминутно падающим, чтобы воздвигнуть нас от земли и вознести на высоту соразмерную. Станем убо добре, станем со всем усердием и ревностью, и потечем вслед Апостола любящего ко Христу любимому! Любовь Петрова имеет две особенно замечательные характеристические черты, из коих первая состоит в том, что эта любовь, и в самом падении и даже крушении своем, сохранила еще в себе силу вдруг воздвигнуться, мгновенно в частях своих соединиться и окрепнуть до того, что и врата адовы, по предречению Господа, не могли в последствии поколебать ее; другая же состоит в том, что, поколебавшись однажды, не поколебалась уже после ни разу, и не только не колебалась, но и служила твердою подпорою для других колеблющихся, как ему было еще прежде предсказано: ты же, обращен, утверди братию твою. Та и другая черта для нас весьма важны: ибо мы, умея падать, не умеем восставать, или, восставая иногда, не умеем и на краткое время держаться твердо на ногах своих. От чего? От того, что любовь наша еще прежде падения своего не успела довольно глубоко утвердиться своим корнем в душе нашей: она, так сказать, только скользила по поверхности сердца. Что ж удивительного после сего, если она и от одного легкого дуновения ветра легко исторгается с корнем и не легко снова насаждается? В предупреждение сего-то именно бедствия, очень редко и с трудом вознаграждаемого, закон Божий и убеждает и повелительно заповедует: возлюбити Господа Бога твоего, не кое-как, не слегка, не вполовину только, но как? – От всего сердца твоего, и от всея души твоея, и всею крепостию твоею и всем помышлением твоим (Лк.10:27). Углубим же и мы корень любви нашей ко Христу до самых первозданных оснований души и сердца нашего, и тогда нас, вместе с апостолами, ни смерть, ни живот, ни ангелы, ни начала, ниже силы, ни настоящая, ни грядущая, ни высота, ни глубина, ни ина тварь кая возможет разлучити от любве Божия, яже о Христе Иисусе Господе нашем (Рим.8:38–39).

Не менее достойна подражания и скорбь Петрова, скорбь нежная и умилительно-трогательная, так живо и сильно, но вместе так скромно и благоговейно-уважительно выразившаяся в этом потрясающем душу воззвании ко Господу: Господи, Ты вся веси, Ты веса, яко люблю тя. Тот не довольно любит, кто не скорбит о вольном или невольном огорчении любимого: худой тот сын, который не боится прогневать своего отца и, прогневивши его случайно, не скорбит и не болезнует о том. Но и скорбеть достойно звания христианина надобно учиться и уметь: есть скорбь по Бозе, и есть скорбь против Бога; первая, по выражению Апостола, покаяние нераскаянно и вместе с тем спасение соделывает, а последняя, отъемля упование, повергает в отчаяние и низвергает в погибель. Петр и Иуда – оба апостолы, оба отличенные особою доверенностью от своего Учителя, в одно время тяжко падают, – один, вероломно предавши Христа, а другой, малодушно изменивши в любви ко Христу, и оба жестоко скорбят о своем преступлении; но скорбь Петрова, проведя его через поток горьких слез, возвела паки в звание апостола, а скорбь Иудина, доведя его до самоубийства, низвела во ад.

Заметим, возлюбленные, сие огромное, или, лучше сказать, беспредельное различие между скорбью и скорбью, и, всеми мерами оградив себя от скорби Иудиной, поревнуем скорби Петровой и, подобно ему, вопием ко Господу: Господи, Ты вся веси, Ты веси, яко искренно хощем любити Тя, но – в то же время чувствуем и исповедаемся перед Тобою, что любовь наша слаба и немощна: непрестанно колеблется, претыкается и падает, увлекаемая міром и обольщаемая плотью. Сотвори силою Твоею, да утвердится по крайней мере отныне сердце наше в Тебе Боге и Спасителе нашем и пребудет в сем вожделенном союзе неизменно во веки. Аминь.

Останавливаясь на пастырском благословении новозаветной церкви, необходимо для полноты исторического раскрытия его А) указать церковные постановления о различии прав подавать благословение, Б) сказать о видимых знаках, с древнейших времен сопровождающих пастырское благословение, и В) о различных видах этого благословения.

А) Без всякаго прекословия меньшее от большаго благословляется, замечает Апостол (Евр.7:7). Значит, в основании права благословлять лежит старшинство, или вообще преимущество. В силу этого общего закона, и в ветхозаветной и в новозаветной церкви правом благословения пользовались и частные лица в следствие своего старшинства и преимуществ естественных или благодатных. Так издревле пользуются правом благословения родители в отношении к детям, и благословению их приписывается чрезвычайно-высокое значение; равным образом благословение преподавалось лицами известными по высокому совершенству своей жизни, по обилию духовных дарований, по высоким подвигам веры и благочестия. Так, по свидетельству св. писания, преподают благословение народу Божию Моисей вместе с Аароном и перед кончиною, Иисус Навин при возвращении за Иордан колена рувимова, гадова, равным образом благословляет всего Израиля Соломон, преподают благословение Илия, Елисей и другие. В праве пастырского благословения лежит то же основание, но, по особенности и важности своей, пастырское благословение во все времена строго отличалось от всех других благословений. Так как им совершается освящение, то право преподавать это благословение издревле имеют только лица, облеченные саном пастырства, т.е. епископы и священники, подобно тому, как и в подзаконной церкви пользовались этим правом только первосвященник и священник. По правилам церковным, право благословения столь тесно соединяется с правом священно- и тайно-действия, что утративший одно лишается вместе и другого. „Благословляти других, – говорит св. Василий Великий о пресвитере, обязавшемся, по неведению, неправильным браком, – долженствующему врачевати собственные язвы не подобает; ибо благословение есть преподавание священия. Но кто сего не имеет..., тот как преподаст другому? – Посему да не благословляет ни всенародно, ни особо“²³¹.

Частные правила, которыми издревле христианская церковь водится относительно права священнического благословения следующие:

1) Как епископ, так и священник равно имеют право и обязанность подавать благословение верующим и при богослужении и при частных встречах²³².

2) Право это приобретается вместе с саном пастырства и имеет основание в принадлежащей ему благодати священства²³³.

3) Преимущественное право благословения с первых времен в церкви христианской принадлежит епископам, по вящшей благодати, даруемой им в хиротонии и по преимуществу их власти в церкви. В силу этого, епископ подает благословение не только мирянам, но и пресвитерам²³⁴.

4) Пресвитер, пользующийся тем же правом, не благословляет однако в присутствии епископа, ни при богослужении, ни при частных встречах с верующими, хотя бы последние были его прихожане²³⁵.

5) Пресвитер преподает благословение одною только рукою, именно правою, по естественному преимуществу ее перед левою; напротив епископ, по преимуществу своего сана и служения, подает оное обеими руками, а во время литургии – с дикирием и трикирием.

6) Один епископ, по важности своего сана и благодатной духовной власти, подает благословение на основание храмов, обителей и других священных зданий; ему одному принадлежит право и власть преподавать благословение поставляемым в различные степени церковного служения²³⁶.

7) Высшее право благословения в известной местной церкви принадлежит старшему в ней епископу (патриарху, митрополиту)²³⁷. Он в окружных посланиях и манифестациях преподает благословение всем христианам местной церкви; он посылает грамоты к подчиненным епископам, высшим государственным сановникам и частным лицам. Отсюда получили начало, так называемые, благословенные грамоты древних патриархов к греческим императорам и к царям русским, также – наших митрополитов к князьям и епископам; отсюда же – патриаршие и наши синодальные благословения, которые имеют не только духовное, но и административное значение для лица, которому преподаются. Не известно за-подлинно, с какого именно времени иерархическое благословение получило значение государственное, значение награды; благословение с таким характером могло явиться не раньше четвертого века, когда христианская вера и ее служители начинают пользоваться правами государственными, даже, скажем более, не прежде появления уставов Гонория и Валентиниана, которые определяют с точностью круг суда и власти епископов и в которых, между прочим, говорится о благословении, как о деле чрезвычайно важном не только для клирика, но и для мирянина, даже для всей земли²³⁸. Таким образом, основанием для государственного значения благословения служит духовная власть, отличная от гражданской, наделенная для видов веры и нравственности правом награждать и наказывать верующих. Иерархическое благословение с государственным характером пришло к нам из Греции и, признанное древним нашим законодательством, имело средоточие свое сперва в лице митрополита и патриарха, потом имеет в синоде. Исторические и юридические акты представляют множество примеров силы и действенности такого благословения. Без благословения митрополита не вступал князь во владение уделом, не начинались войны и подоб.²³⁹; когда митрополит лишал благословения мирянина или князя, это означало отлучение от церкви, даже лишение известных прав государственных. Например, во время борьбы Димитрия суздальского с братом Борисом за удел нижегородский, св. Алексей, митрополит московский, лишает Нижний Новгород благословения за незаконное сочувствие жителей его к Борису и – в следствие этого „затворены были церкви“, т.е. прекратилось богослужение во всей нижегородской епархии²⁴⁰. У нас благословение св. синода имеет значение награды, вносится в послужной список и сокращает узаконенное время для следующей награды и повышению в чин.

Наконец, 8) диаконы и другие лица, принадлежащие клиру, не имеют права благословения. Они, наравне с мирянами, только приемлют благословение от строителей тайн – епископов и пресвитеров²⁴¹.

Б) Благословение пастырское, подавалось ли оно верующим от епископа или пресвитера, всегда, по свидетельству христианской древности, сопровождалось приличным знаменательным движением рук благословляющего. Обычай этот перешел в церковь христианскую из иудейской, но перешел, как было замечено, в новом виде. Списки древнейших литургий – апостола Иакова, римской, медиоланской свидетельствуют, что не только благословение хлеба и вина евхаристии с древнейших времен сопровождалось крестообразным движением руки тайностроителя, но таким же движением сопровождались и благословения, которые он подавал народу во время литургии²⁴².

Св. Златоуст и блаженный Августин говорят определенно, что в их время, по силе апостольского предания, не совершалось никакое церковное таинство, ни одно освящение (треба) без благословения и крестного знамения²⁴³. Но есть свидетельство и на то, что, в первые века христианства, священническое благословение сопровождалось, по примеру Иисуса Христа (Мф.19:13–15; Мк.10:13–16), возложением рук на главу благословляемого. Климент александрийский, порицая существовавший в его время (в III веке) обычай – украшать свою голову чужими волосами, говорит между прочим: „на кого возлагает руку пресвитер? И кого благословит? Не женщину украсившуюся, но чужие волосы и чрез них чужую голову“²⁴⁴. Святой Дионисий Ареопагит говорит то же о священническом благословении, с тем только различием, что, по его словам, руки благословляющего возлагаемы были на голову благословляемого, крестообразно, в знамение силы и тайны креста²⁴⁵. Основываясь на приведенных свидетельствах относительно знаменательного движения рук, сопровождавшего пастырское благословение в первые веки христианства, можно вывести следующие заключения. При совершении тайнодействий и священнодействий, оно сопровождалось, по неизменному апостольскому преданию, крестным знамением, которым осеняли совершители таинств вещество известного таинства и лица, над которыми и для которых совершалось таинство. Когда же оно преподавалось верующим вне храма – частно, тогда сопровождалось возложением рук на главу благословляемого, и самое это благословение совершалось или крестообразно, или даже, соответственно современным обстоятельствам церкви²⁴⁶, просто. Нужно впрочем заметить, что возложение рук (χειροθεσία), сопровождавшее пастырское благословение в древности и сопровождающее теперь, строго отличалось по своему значению от рукоположения (χειροτονία) епископского, или посвящения в степени священства. Различие это исповедала еще древняя вселенская церковь²⁴⁷. С четвертого христианского века благословение пастырское начало преподаваться не иначе, как в сопровождении крестообразного движения руки благословляющей, или крестного знамения над тем, кому подавалось благословение. Свидетельств на это очень много. Так св. Иларий Пиктавийский говорит императору Констанцию: „ты лобзаешь священников… преклоняешь голову под благословение... осеняемый крестом Христовым²⁴⁸. Диакон Марк, жизнеописатель св. Порфирия Газского, повествует, что императрица Евдоксия, супруга Аркадия, разрешившись от бремени, просила к себе св. Порфирия с пресвитерами и приняла от них благословение. „Она встретила нас в дверях опочивальни, неся младенца (Феодосия младшего), покрытого порфирою. Она преклонила голову, говоря: Отцы! Благословите меня и сына, которого Господь даровал по святым вашим молитвам; – передала им младенца для благословения и отцы назнаменовали ее и младенца знамением креста“²⁴⁹. Подобные же свидетельства можно встретить в жизнеописаниях и творениях Василия Великого, Иоанна Златоустого, Амвросия Медиоланского, Ефрема Сирина, Григория Нисского, блаженного Феодорита и у отцов веков последующих до времен позднейших²⁵⁰.

Относительно слов христианского священнического благословения заметим вообще, что с древнейших времен пастыри церкви благословляли верующих или во имя Святой Троицы, или во имя Совершителя нашего спасения, в котором Бог Отец благословил верующих всяким благословением духовным. Слова Иисуса Христа, сказанные апостолам перед вознесением на небо: шедше научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святаго Духа (Мф.28:19), и слова, которыми апостолы благословляли верующих: благодать Господа нашего Иисуса Христа, любы Бога и Отца и причастие Св. Духа со всеми вами (1Кор.10:16), также молитвенные слова: „Христе Боже, благослови!“ – приняты были церковью за неизменную формулу благословения на все последующие времена. Подтверждением сему служат литургии Василия Великого и Иоанна Златоустого, в которые с древнейших времен вошли как те, так и другие слова благословения. То же подтверждают Дионисий Ареопагит, Ефрем Сирин²⁵¹, Григорий Двоеслов и другие. Первый говорит о крестообразном назнаменовании инока с произнесением имени трех лиц блаженного Бога. Святой Ефрем пишет: „почитай священника и пресвитера, дабы пришло на тебя благословение от уст их“…

Крестообразным движением руки с произношением имени святейших лиц св. Троицы сопровождались издревле не только пастырские благословения, но и крестное знамение, которым издревле знаменовали себя все христиане²⁵². Долженствовало быть различие для того и другого случая, и оно, как свидетельствуют древнейшие христианские памятники, на которые укажем ниже, было и состояло в особом перстосложении руки, которою совершалось крестообразное движение. При обыкновенном, общем для всех христиан, осенении себя и других крестом, персты правой руки, крестообразно осеняющей, слагались и слагаются по свидетельству христианской древности, так: первые три перста соединяются вместе и остаются поднятыми; остальные два тоже соединяются и пригибаются к ладони. Таким перстосложением христианин, ограждая себя крестом, знаменует, по изъяснению отцов, веру свою в таинство единосущной и нераздельной Троицы и в таинство нераздельного и неслиянного соединения двух естеств в Иисусе Христе²⁵³, в священническом же благословении для выражения той мысли, что право подавать и принимать благословение приобретено заслугами Иисуса Христа. Персты благословляющей руки слагаются так: указательный перст правой благословляющей руки остается в прямом, а следующий – средний в полусогнутом положении, изображая таким образом имя ИС – Иисус; первый с четвертым персты соединяются крест на крест и, наконец, малый – последний несколько сгибается, и таким образом все три вместе образуют имя ХС – Христос²⁵⁴. Такое перстосложение в пастырском благословении известно под именем именословного.

Перстосложение это в священническом благословении, перешедшее к нам из Греции, чрезвычайно древне. Западные палеофилы, беспристрастно изучившие древние мозаические изображения в храмах Рима, Венеции и Медиолана, добросовестно сознаю́тся, между прочим, и в том, что Иисус Христос и святители, предcтавляемые на этих изображениях, представлены благословляющими в том виде и с тем перстосложением благословляющей руки, в каком и с какими подается пастырское благословение в нашей церкви²⁵⁵. К отечественным священным памятникам, подтверждающим глубокую древность употребляемого ныне у нас перстосложения в священническом благословении, относятся: мозаические изображения греческих святителей в киево-софийском соборе²⁵⁶ и там же не давно открытые²⁵⁷ фресковые изображения св. архиереев, современные построению собора; изображения Спасителя и св. Златоустого на древнем потире до-монгольского времени, найденном в Киеве; потир Антония Римлянина, хранящийся в Москве с изображением благословляющего Спасителя; древняя, находящаяся в Новгороде, икона знамения пресвятыя Богородицы с Богомладенцем благословляющим; древнейшие, сохранившиеся в России, саккосы и другие церковные утвари с изображениями благословляющих святителей и проч.²⁵⁸ Все эти и подобные памятники священной древности, представляющие образ перстосложения руки благословляющей таким, каков приемлется нашею церковью и преподается при богослужении и при частных встречах нашими пастырями ныне, – памятники, свидетельствующие о глубокой древности такого перстосложения в пастырском благословении, – дают разуметь, что не только греческая и наша русская, но и вся вселенская церковь водилась некогда в этом важном деле тем самым убеждением, какое в семнадцатом веке высказал от лица греческой церкви протопресвитер навплийский Николай Малакс: „прилично, – исповедует он, – сложению руки, благословляющей во Христе, выражать не иное что, как имя Того, в Коем благословляемся, т.е. имя Иисуса Христа“²⁵⁹. При столь многих, завещанных христианскою древностью, заверениях о глубокой древности приемлемого нашею церковью перстосложения в пастырском благословении, нельзя не пожалеть о суеверном ослеплении наших раскольников, не принимающих нашего перстосложения и в фанатическом ожесточении своем не страшащихся изрыгать из-за этого страшные хулы на крест Христов, называя его латинским крыжем и печатью антихриста, не имея понятия ни о том, ни о другом.

В) Православная церковь с древнейших времен различает три вида в новозаветном священническом благословении, именно: благословение таинственное, всенародное или великое, и частное или малое.

По церковному чиноположению, ведущему начало от времен апостольских, каждое таинство совершается не иначе, как с благословением тайностроителя, состоящим в молитве и крестообразном рукоосенении (с именословным перстосложением) вещества таинства, или лиц, для которых совершается таинство. Блаженный Августин пишет: „Крестным знамением освящается тело Господне, освящается купель крещения, поставляются и пресвитеры и все степени церковные и всё очищается сим знамением креста Господня и освящается благословением и призыванием имени Христова²⁶⁰. Святой Златоуст, восхваляя дивную силу креста Христова, замечает, между прочим, о высоком значении его в деле таинодействий христианских. „Всё наше (христианское) совершается крестом. Если нужно родиться свыше, приходит крест; нужно ли напитаться оною таинственною трапезою, или иное что совершать, всегда и везде предстоит это знамение нашей победы“²⁶¹. Эти свидетельства, говоря о необходимом участии креста Христова в тайно- и священно-действиях церковных, говорят вместе с этим о необходимом участии в них и пастырского благословения, которое всегда сопровождается крестным знамением. Это тайностроительное благословение, в отличие от других видов пастырского благословения, называется таинственным, тайнодейственным. Так как св. евхаристия в древней церкви православной, большею частью, называется благословением таинственным (εὐλογία μυστικὴ)²⁶² именем, которым равно обозначался и известный нам вид пастырского благословения, – и так как в древней церкви самые остатки от приношений для таинства св. евхаристии, употреблявшиеся в пользу клира, обыкновенно назывались избытком благословений (εὐλογίαι περισσεύουσαι); то можно думать, что таинственное священническое благословение получило свое название от св. таинства евхаристии, которое есть таинство церкви Христовой по преимуществу, и в котором самое существенное дело, именно таинственное преложение хлеба и вина в тело и кровь Христову, по вере вселенской церкви, совершается не иначе, как с молитвою: „сотвори убо хлеб сей“ и проч. с благословением тайносовершителя. Такую веру древней вселенской церкви открыто исповедал на флорентинском соборе поборник православия, Марк Ефесский. „Мы, прияв от священных апостолов и преемствовавших им учителей церкви изложение таинственной литургии, у всех согласно нашли, что повествовательно произносимые прежде слова (приимите, ядите, сие есть тело Мое; пийте от нее все, сия есть кровь Моя и проч.), и нас возводят к воспоминанию соделанного тогда и как бы сообщают силу дарам, предлежащим для преложения; последующая же за сим молитва и благословение (εὐλογία) священника действительно уже претворяют дары в самое оное первообразное тело и кровь Господню“²⁶³.

Всенародным, или великим, называется священническое благословение, совершаемое и преподаваемое священно-служителями верующим при богослужении. Обычай начинать, сопровождать и оканчивать христианское богослужение священническим благословением перешел в христианскую церковь из церкви ветхозаветной, где он составлял непременную принадлежность вечернего и утреннего богослужения, и перешел с тем же характером непременной принадлежности каждого богослужения. В силу этого, как в ветхозаветной церкви не совершалось ни вечернее, ни утренее жертвоприношение без преподавания благословения священнического народу; так и в новозаветной церкви, по чиноположению церковному, не совершалось и не совершается ни одно священно- и тайно-действие, ни одна даже треба церковная без благословения священно-строительного. Чин этот непременно входил в состав каждого богослужения в древности, как входит теперь²⁶⁴. Св. Златоуст доказывал важность христианского богослужения, между прочим, такими словами: „уже ли не уступишь ты не мне, а самому себе двух часов, чтобы получить некое утешение от молитвы отцов, чтобы удалиться исполненным благословений, безопасным со всех сторон, чтобы, восприяв духовное оружие, соделаться непобедимым и неодолимым для диавола?“²⁶⁵. Всенародное пастырское благословение, составляющее существенную принадлежность каждого богослужения общественного и частного, имеет двоякий характер. То, которым обыкновенно начинается богослужение²⁶⁶, по характеру своему есть благословение хвалебное. А то, которое в продолжение или при конце каждого священнодействия и тайнодействия, священно-строитель преподает верующим, есть, по духу и цели, молитвенное.

Малым, или частным, называется священническое благословение, подаваемое и приемлемое верующими от пастырей церкви частно – вне храма и вне совершения богослужения. Обычай принимать и преподавать это благословение, обосновываемый, без сомнения, на вере в благодать священства, имеющую силу и действенность свою даже вне храма и вне богослужения, св. Златоуст называет священным законом древней христианской церкви, учреждением Христовым и апостольским²⁶⁷. В подтверждение досточтимой древности обычая преподавать и принимать частное благословение, укажем несколько примеров из древне-христианской благочестивой жизни. На встречу св. Епифанию, возвратившемуся из Иерусалима в свою кипрскую паству, стеклось великое множество народа. Каждый из пришедших желал принять благословение своего святителя. Для этой же цели привели и детей... Искавших благословения столько собралось около святителя, что он, по невозможности идти далее, стоя на одном месте, едва выдерживал стремление волнующегося народа²⁶⁸. Св. Григорий Нисский свидетельствует, что когда он шел с друзьями своими посетить больную сестру свою Макрину, то инокини, жившие с нею в одной обители, встретив Григория при входе в церковь, приняли от него благословение, преклонив главы²⁶⁹. Блаженный Феодорит свидетельствует, что когда он, после рукоположения в пресвитера, пришел к св. Симеону Столпнику, которого столп был окружен разноплеменными учениками, – иверами, персами, армянами, – то Симеон повелел всем им принять благословение священническое, в следствие чего Феодорит даже стеснен был устремившимся к нему народом²⁷⁰. Христианская древность представляет много подобных примеров, свидетельствующих о древности благочестивого обычая принимать благословение от пастырей вне храма и о глубоком уважении древних христиан к такому благословению.

(Окончание впредь).

1. Сокращенные начертания житий Святых на весь год, извлеченные из Четьи-минеи св. Димитрия митрополита ростовского и составленные на русском языке новгородского Деревяницкого монастыря архимандритом Иринеем, во славу Божию и в душевную пользу всех ищущих себе спасения и блаженной вечности. В четырех частях. Москва. В типографии Сергия Орлова. 1861 in 8°.

2. Избранные жития Святых, кратко изложенные по руководству Четиих-миней. 12 томов. Москва. В типографии Бахметева. 1859–60 года in 16°.

Всем и каждому известно, что описания жизни св. угодников Божиих имеют великое значение для всего христианского міра, и потому, не распространяясь об этом, заметим только, что подобного рода сочинения чрезвычайно важны и для пастыря церкви. Не говоря уже о том, что в житиях святых он может находить самые лучшие примеры для собственного совершенствования, а не редко и указания для своей деятельности в отношении своей паствы, здесь же он имеет самый назидательный материал для своей проповеди церковной и для беседы частной. Наконец „жития святых“ есть лучшая книга, какую только священник может предложить для чтения грамотному поселянину.

Глубоко убежденные в такой многосторонней пользе подобного рода сочинений, мы с радостью встретили в газетах пространное объявление о нововышедшем сочинении архимандрита Иринея и с нетерпением ждали получения его в нашей глухой провинции. Но – напрасна была наша радость и нетерпение! Давно ожидаемая книга, с первого взгляда, разочаровала нас: вместо четырех частей, оказался довольно небольшой том, очень крупной печати, действительно разделенный, неизвестно зачем, на четыре отдела, но содержащий всего на всё 422 страницы. Дальнейшее рассмотрение книги выказало только недостатки ее во всех отношениях. Прежде всего оказалось, что это вовсе не начертание житий святых, как назвал их составитель в своем пространном заглавии, а самые краткие указания, не редко в двух–трех словах, происхождения Святого, звания его и рода его смерти. Чтобы понять всю краткость их, нужно только представить, что на 400 страницах поместилось более тысячи житий (биографий). Но зато – каких? Вот примеры: под 19 мая (ч. III, 78) только и записано: „в сей день св. священномученник Патрикий епископ и три священника Акакий, Менандр и Полиен страданием на небо возлетели в 6 веке“. Или под 29 октяб. (ч. I. 68) читаем: „преподобная Анна в мужеском образе подвизалась и спасалась. Св. мученики Клавдий, Астерий и Неон – родные братья, и св. мученица Феонимса – родная их сестра“. Не правда ли, слишком коротко? А вот одно из самых обстоятельнейших жезнеописаний: под 31-м января читаем: „святая мученица Трифена, молитвами к ней Бог подает обильное молоко женщинам, кои его не имеют для питания детей своих. Такое же обилие молока женщинам подавалось от воды, истекшей из земли на том месте, где истекла кровь из растерзанного ее тела, которой воды и был источник всегда текущий. Пострадала в 4-м веке“. И только! Мы привели его целиком за тем, чтобы показать характер составления, образец языка и вместе взгляд автора на свой предмет. Но и эти краткие указания составлены без всякой критики, без разбора, что называется, сплеча. И притом замечательно, что составитель больше всего гонялся за сказаниями апокрифическими. Например, чтобы изобразить жизнь св. пророка Даниила, он рассказывает единственно сказание о спасении им Сусанны (см. ч. II, стр. 18). К этому у него прибавлено только следующее: „жил за 17 лет до Рождества Христова“. Ну, это опечатка, подумали мы, в качестве снисходительного читателя: как же можно, чтобы почтенный сочинитель не знал, что пророк жил не за 17 лет до Р.X., а за 500 лет? Но подобных промахов оказалось так много, и многие из них такого качества, что никак не могут быть сочтены опечатками. Под 11 числом июня напечатано: „святой апостол Филипп, повешенный вниз головою, скончался, а где на землю пала кровь его от мучения, там выросла через три дня лоза, исцеляющая болезни; скончался в 10 веке (!), при императоре Феофиле (!!)“. Не беремся объяснить, что всё это значит. Очевидно, что у составителя своя, совершенно особенная, хронология, им самим изобретенная.

Рассматривая книгу дальше, мы убеждаемся, что у него и сведения необыкновенные. В этом удостоверяет нас многое, но особенно примечание, помещенное под 6 днем января (ч. II, стр. 37), которое от слова до слова читается так: „птица Феникс бросается на огонь и сгорает, а из пепла ее рождается юный птенец Феникс. А птица Стууфион не сидением на яйцах, а зрением на оные выводит птенцов своих“. Не правда ли, что мы нисколько не преувеличили дела, когда сказали, что у составителя и сведения необыкновенные? И замечательно еще то, что это удивительное примечание помещено здесь, кажется, ради собственной необыкновенности, потому что равно ни к чему не относится и стоит, что называется, ни к селу ни к городу.

Г. Щапов в своем сочинении о расколе выразился, что в нем сохранился, так сказать, окаменелый отколок древней России. Заимствуя это прекрасное сравнение у г. Щапова, и мы готовы доказывать, что рассматриваемые нами „Сокращенные начертания житий святых“ представляют собою окаменелый образчик тех сказаний, которые ходили в русском народе в период образования раскола. Мы даже догадываемся, не есть ли вся эта книга только перевод какого-нибудь древнейшего сборника житий святых, предшествовавшего составлению великой Макариевской Четьи-минеи? Он мог быть найден где-нибудь в архиве новгородского Деревяницкого монастыря, переложен на русский язык архимандритом Иринеем, и, только по недоразумению издателя, приписан последнему, как его сочинение.

Издатель этого удивительного труда, в предисловии своем, предостерегает неопытных, чтобы они не смешали этой, как он называет, краткой Четьи-минеи с известною книгою, которая называется „Училище благочестия“. Напрасное беспокойство со стороны издателя, напрасные опасения: никто не смешает вашей жалкой, безграмотной, ничтожной компиляции с таким общеизвестным и давно оцененным трудом, как „Училище благочестия“. Другое предисловие принадлежит составителю. В нем, после изложения различия святых „по их чинам и званиям“, высказана та мысль, что выписка эта составлена особенно для ленивых христиан, „чтобы познакомить их с житиями святых и с каждым святым“. Лишний труд! Это давно уже и гораздо лучше выполнено протоиереем Дмитрием Вершинским в его месяцеслове православно-кафолической восточной церкви, изданном еще в 1856 году. Этот превосходный месяцеслов, при имени каждого святого угодника Божия, представляет краткое, но ясное, точное указание звания его, особенных подвигов, времени жизни его, а иногда описания его наружности и другие подробности. Эти указания, несмотря на свою сжатость, сообщают гораздо больше сведений, нежели жития святых архим. Иринея, тем более, что для любознательных везде указаны самые источники, из которых можно почерпать полнейшие сведения о каждом святом. Не можем удержаться, чтобы не сделать двух–трех выписок из Месяцослова, для того, чтобы читатель видел сам сравнительное достоинство трудов архимандрита Иринея и протоиерея Вершинского. Приводим нарочно сказания о тех самых святых, которых жития мы выписали из книги о. Иринея. Под 19 мая замечено: „св. священномуч. Патрикия, еписк. прусского, и с ним трех пресвитеров: Акакия, Менандра и Полиена. Иулий, вифинский проконсул, после допроса и состязаний о Боге, приказал усекнуть их, при Иулиане. Чет.-минея из рукописца греческого (Acta SS. 28 apr. р. 576 et in Append, р. 65. Or. Chr. 1. 615) март. P. 28 апр. мес. В. В службе канон Феофана (месяц. стр. 76°)...

В книге архиманд. Иринея под этим числом никто больше и не упомянут, а в Месяцослове Протоиерея Вершинского записаны: св. мученик Кануф египтянин, препод. Иоанн, еп. готфский, преп. Корнилий комельский, вологодский чудотворец и благоверный князь Иоанн, в иноцех Игнатий, вологодский, с довольно подробными биографическими сведениями и указаниями источников. Или под 29 октября в Месяцослове читаем: „преп. Анны, подвизавшейся в мужестем образе под именем Евфимиана. По смерти супруга и чад, в царствование Константина и Ирины (780–790), облекшись в мужескую монашескую одежду, подвизалась в одной из обителей вифинских близъ Олимпа. Патриарх Тарасий вызывал Евфимиана в Царьград для беседы. Пролог. Св. муч. Клавдия, Астерия, Неона и Феониллы (а не Феонимсы). Исавряне, страдали от Лисия в царствование Диоклитиана, 503 года, в Момпсвестии, куда пришли по тяжебному делу с мачехой о наследстве. Сия донесла, что они христиане. Три брата мучены и распяты, Феонилла, сестра их, повешена за волосы и засечена. Пролог. (Acta SS. aug. 23 d. р. 571) март. Р. 23 авг. мес. Вас. (месяц. стр. 172).

Но довольно! Мы уверены, что и выписки, сделанные нами, дают ясное понятие о труде архим. Иринея. Пожелаем, чтобы подобные труды не издавались, потому что они ни для кого и ни для чего не нужны.

Другое сочинение, которого заглавие выписано нами в начале, представляет совершенную противоположность с книгою архимандрита Иринея. Не смотря на скромность своего заглавия, „избранные жития святых“ представляют очень замечательный труд, который вполне достигает своего назначения, представляя чтение для народа назидательное и спасительное. Жития святых в этом издании – не простые извлечения из Четиих-миней, а серьёзная переработка сведений содержащихся там, дополненная не редко из других источников и объясненная, где нужно, примечаниями. Такова, например, жизнь св. Киприана карфагенского (т. XII, стр. 150–184), св. Димитрия ростовского (т. 1, стр. 106–113) и многие другие. К изложению житий святых присоединены объяснения главных праздников православной церкви, и таким образом читателям дается возможность следить за торжественными воспоминаниями церковными во весь год. Всё это написано прекрасным языком и издано опрятно и даже красиво. Ко всем достоинствам этого издания нужно присоединить и еще одно – дешевизну его. Представьте, что за все 12 томиков назначена цена 2 руб. серебр., а с пересылкою 3 р. Наша русская книжная торговля, в особенности духовных книг, к таким ценам не привыкла. Жалеем, что нам неизвестны имена ни составителей этого труда, ни издателей.

„Избранные жития святых“ вышли уже вторым изданием. Нужно желать и надеяться, что когда они сделаются известными во всей России, а не в одной только Москве, то их разойдется не два, а двадцать изданий. Об одном только следует просить издателей, чтобы они, при будущих изданиях своего труда, постарались дополнить его еще многими не достающими житиями св. угодников, так чтобы это были, если можно, не избранные, а полные жития всех святых на русском языке.

Пр. И. Ду-ко

Полтава.

от Комитета, учрежденного для сооружения в Киеве соборного храма во имя св. равноапостольного кн. Владимира.

В богоспасаемом граде Киеве, где первоначально воссияла православная вера, доселе не было храма Божия во имя святого равноапостольного князя Владимира, просветителя России, – достойного памяти Его.

Покойный митрополит киевский Филарет испросил в 1852 году, через святейший правительствующий синод, разрешение в Бозе почившего государя императора Николая Павловича на сооружение теплого собора во имя святого равноапостольного князя Владимира, древним византийским зодчеством, который был бы достойным памятником просветителю России христианскою верою.

На возведение предположенного храма покойный митрополит киевский Филарет пожертвовал значительную сумму и сверх того, с Высочайшего разрешения, сделано было от имени его высокопреосвященства приглашение к пожертвованиям на сие богоугодное дело по всему государству.

План и фасад утвержден государем императором, но на возведение предположенного храма собранной суммы еще очень недостаточно.

Ныне Комитет, приступая к постройке теплого собора во имя святого Владимира, с полным упованием обращается ко всем благочестивым ревнителям святой православной веры, любящим благолепие храмов Господних, и именем святого равноапостольного просветителя отечества нашего покорнейше просит принять благосклонное участие в сем богоугодном деле.

Пожертвования могут быть присылаемы в Киев, на имя митрополита Арсения, или на имя Комитета, учрежденного при киевской духовной Консистории, для построения храма св. Владимира.

для желающих сохранить в памяти великий день в жизни русского народа 19-е февраля 1861 года.

Смягчение нравов, развитие в сердцах и умах братской любви, признание образа и подобия Божия в каждом из меньших братий внесено в этот мір учением Господа нашего Иисуса Христа. Так и великое дело Государя Императора Александра II-го, совершившееся 19-го февраля 1861 г. дарованием свободы двадцати трем миллионам душ, источником своим имеет евангельское учение, глубоко воспринятое сердцем Царевым.

Мысль эта осуществлена г. Каллистратовым в свящ. иконе, которая в доме всякого русского может служить христианским напоминанием о 19-м февраля 1861 года.

Икона эта, во вкусе греческого стиля, представляет Спасителя. Одною рукою Он благословляет, в другой держит раскрытое евангелие и скиптр с крестом. На раскрытой странице написаны слова из евангелия от Иоанна. Под евангелием, в память великого события, изшедшего из него, означено белыми буквами: 19-е февраля 1861 года.

Бумага китайская француз. выделки и белая бумага, на которой напечатан образ Спасителя, выписана из Петербурга. Образ копирован на камне с большого образа, рисованного художником Ф.А. Беляевым.Цена экземпляру на китайской бумаге, наклеенной, на белую – 40 коп.; на белой хорошей – 25 к. серебром.

Желающие приобрести этот образ благоволят адресоваться в Киев к надворному советнику Ардалиону Петровичу Каллистратову, в Липках, в доме Маркевичевой, под № 7-м, против дома г. гражданского губернатора.

За иконостасом, о котором у нас уже была речь²⁷¹, вы видите, христиане православные, святой алтарь. Слово алтарь значит возвышенный жертвенник. Посему-то алтарь, как легко можете заметить, везде устрояется так, что бывает одной или двумя ступенями выше прочих частей храма. Кроме того он и гораздо важнее их. Это тоже, что в ветхозаветном храме было святое святых.

Как видите, в алтарь ведут трое дверей: главные, средние, или царские, и двое боковых, из коих одни называются северными, другие южными, в древности диаконскими. Первоначально боковые двери не принадлежали к алтарю, а вели в особенные отделения, устроившиеся по сторонам алтаря. Одно из этих отделений, северное, называлось предложением; сюда христиане предлагали, то есть, вносили свои приношения, – хлеб, вино; священник избирал из этих приношений потребное для таинства, а из остатков после литургии устроилась вечеря, о которой мы уже говорили. До сих пор в некоторых, более обширных и отличающихся древностью, храмах предложение составляет отдельную часть от алтаря: там стоит жертвенник, при котором и теперь приемлются относящиеся к таинству приношения верных и на котором совершается проскомидия. В бо́льшей же части храмов жертвенник стоит в самом алтаре. Южные двери вели в другое отделение. Оно называлось диакоником. Там хранились сосуды и одежды священные, а во времена гонений – и святое евангелие. Надзор за всеми этими вещами обыкновенно поручался диаконам; оттуда и название отделения, оттуда же название и самых дверей диаконскими.

Собственно алтарные двери – средние. У греков они назывались святыми. У нас они носят название царских, с одной стороны, по своему размеру, ибо царский, по слововыражению греков, обыкновенно значило – широкий, пространный, торжественный, а с другой, и потому, что ими входит в евангелии, на малом входе, и в святых дарах, на великом входе, сам Царь царствующих, Господь Иисус Христос. Царские двери бывают обыкновенно решетчатые. До сих пор устройство их напоминает нам о тех решетках, которые, как я уже говорил, в первые времена церкви послужили началом наших иконостасов. С другой стороны, отделяя алтарь и престол Божий от церкви и народа и в тоже время не отнимая у верующих возможности проникать взором внутрь алтаря, решетчатые двери царские не внушают ли нам, что, хотя мы еще на земле, однако и в этой жизни можем отчасти прозревать небесное и даже предвкушать блага жизни будущей?

За царскими вратами взор ваш тотчас встречается с стоящим посреди алтаря престолом Божиим. Если церковь и иконостас с ликами на нем Господа и Его пречистой Матери, св. ангелов и угодников Божиих, напоминают нам небо, то св. алтарь, зримый за иконостасом, для ока веры есть небо небес и место неприступного жилища Божия.

Первое и главное место алтаря есть святой престол. В нем заключается, можно сказать, вся святыня храма. Вы, конечно помните, что в то время, когда еще не было храмов, в жертвеннике заключался целый храм. Этот жертвенник и есть престол в храмах наших: в нем вся сущность храма, он сокращение храма²⁷². Не трудно догадаться вам, православные, почему он назван престолом. Назван он так потому, что на нем после освящения сам Господь, как царь, таинственно присутствует. Престол называется и святою трапезою. Трапеза – греческое слово – значит стол, за которым вкушают пищу. Ибо от престола, как от трапезы Господней, мы питаемся телом и кровью Господа в таинстве св. причащения, которое и установлено и совершено Господом, во время тайной вечери, на столе обыкновенном.

Престол утверждается посредине алтаря, и потому, что здесь на средине прилично быть торжественному месту Царя и Владыки церкви, и еще потому особенно, что это – трапеза. Так причащались за нею тела и крови Господней первые христиане: посреде горницы стоял стол, вокруг которого они восседали, поучались, молились, вкушали пищу, и, по совершении таинства евхаристии, причащались тела и крови Господа в исцеление души и тела, в Его воспоминание. Место престола посреде алтаря прилично и потому, чтобы он был таким образом открыт для всех стран, как для всех стран, веков и народов предлагается на нем бессмертная пища тела и крови Спасителя. Правда, в храмах некоторых неправославных христианских вероисповеданий, престол придвигается плотно к стене. Примеры такого положения престола могли быть в древней церкви по нужде, когда, например, гонение заставляло христиан переносить богослужение в тесные пещеры, где престолом служили гробницы мучеников, не редко примыкавшие к стене, но с тех пор, как прекратились времена гонений, в древних христианских храмах, как и у нас теперь, престол всегда занимал место посредине алтаря. Форма престола четыреугольная, потому что это обыкновенная форма стола или трапезы, чем был и доселе есть престол.

Вещество престола не всегда было одинаково. В первые три века престолы, как трапезы, всегда устроялись из дерева. Прекращение гонений, торжество веры и приверженность к ней императоров в 4 и 5 веке дали христианам возможность украшать свои храмы всем, что только было наиболее ценного. Во многих церквах стали устроять престолы из камня, серебра, золота. Впрочем, чтобы ближе выразить значение трапезы, наша церковь, по примеру древней, издавна приняла за правило ставить в храмах престолы деревянные.

Оставляя до следующей беседы обзор священных одежд и вещей служащих украшением престолу Божию, будем, при взгляде на него, всякий раз припоминать его значение. Престол, зримый вами посреде алтаря, есть место присутствия Царя небесного: будем же с полным благоговением приступать к сему престолу. Он есть трапеза Господня. Будем же с благодарною любовью взирать на эту трапезу, от которой Господь питает нас не простым брашном, а собственным телом и кровью. – Аминь.

Жизнь и практика задают священнику, особенно молодому, лишь поступившему на приход, много таких вопросов, решения которых он не слыхал с профессорской кафедры, сидя на школьной скамье. Школьные системы богословия догматического и пастырского и книга О должностях пресвитеров приходских тоже не дают ему положительного и прямого, а иногда и вовсе никакого, ответа на вопросы жизни и служения пастырского. На иные из этого рода вопросов он, может быть, и нашел бы решение в каноническом праве, но наше церковное закововедение, мало разработанное в научном отношении, еще вовсе не приведено в систему, приспособленную к практическому употреблению: свода общих церковных постановлений, а также действующих законов российской церкви у нас еще нет²⁷³. Преподавание церковного законоведения в семинариях тоже не вполне приспособлено к практике, ожидающей священника на месте служения. На другие вопросы он нашел бы решение в практике других священников; но мы, замкнутые в пределах своих приходов, разобщены один от другого более или менее, и редко можем делиться друг с другом опытами своей жизни и практики, – а делиться этими опытами при помощи печатного слова и таким образом входить ъ живое и разумное для пользы своей пастырской службы общение друг с другом мы не привыкли; оглашать свое воззрение на известный случай, или выступать с своим суждением о том или другом предмете, заявить свое решение того или другого практического вопроса мы как будто боимся, не смеем, затрудняемся, или по недоверию к себе, или по другим каким-то причинам. Разрешение некоторых своих недоумений священник мог бы найти по крайней мере в требнике митрополита Петра Могилы; но книга эта, в большей части церквей, составляет библиографическую редкость. Естественно, что в таких случаях священник, и особенно молодой, бывает поставлен в немалое затруднение. Мы видели уже пример, что некоторые священники, не находя нигде ответа на свои недоумения, в подобных случаях обращались с своими вопросами к Редакции Руководства для с. п., как например, по поводу того, как должно поступать священнику при исповеди такого человека, который не владеет русским языком²⁷⁴. Позволяем себе предполагать, что, может быть, обращались к Редакции с подобными вопросами и другие священники, и думаем, что Редакция почему-нибудь не оглашала их. Нам кажется однако ж, что весьма полезно было бы заявлять предлагаемые Редакции вопросы и недоумения, по крайней мере более серьёзные и заслуживающие внимания или по важности предмета, или по важности цели и по практичности. В таком случае вопросы эти были бы задачею не одной Редакции, но и всех священников. Это возбудило бы во многих священниках самодеятельность мысли, заставило бы подумать, вникнуть, рассудить, подало бы некоторым священникам случай и повод заявить опыты своей пастырской жизни, произвело бы желаемое общение, посредством печатного слова, между пастырями. Некоторые вопросы, может быть, вызвали бы удовлетворительное решение из опытов священнической практики; вот хотя бы предложенный вопрос о исповеди неумеющего говорить по-русски, вероятно, нашел бы ответ в практике²⁷⁵. И чем больше подобные вопросы вызвали бы ответов, тем лучше: в таком случае вопрос был бы рассмотрен со всех сторон и разрешен полнее и удовлетворительнее. Более удовлетворительные и дельные ответы могли бы быть помещаемы на страницах журнала вполне, а другие в извлечении. Есть не мало священников, владеющих пером и обогащенных опытностью, которые не выступают на поприще печатного слова потому только, что затрудняются выбором предмета, просто сказать: не знают, о чем писать. Опытность их служебной практики, выработанная ли ими самими, или заимствованная от других священников, кажется им слишком обыкновенною и не заслуживающею печатного оглашения. Для таковых открытые вопросы послужили бы темою для заявления своих суждений, основанных на опыте, подали бы повод выступить на печатное поле и поделиться с своими собратиями опытами собственной жизни, которые для других, менее опытных, священников были бы важным уроком, – и таким образом вызвали на поприще духовной литературы опытных практических деятелей. Других священников, как справедливо заметила Редакция, пугает самое дело печати, кажущееся им трудным и даже недоступным, – и потому они не смеют выступить с собственным мнением на суд читающей публики, и затрудняются изложением своих суждений о тех или других случаях пастырской жизни, забывая, что дело в деле, а не в форме, в сущности, а не в изложении, и что здравый практический совет, светлая мысль, предложенные и не в обработанной литературной форме, не теряют своей важности. Для таковых заявить по крайней мере свое недоумение, поставитъ вопрос ясно и определенно и выяснить его повод и обстоятельства, не составит важного затруднения. Если Редакция откроет в своем издании отдел открытых вопросов; то, вероятно, вызовет на свет Божий не мало практических вопросов, – и вопросы такого рода будут знаком возбуждения мысли в священниках и доказательством их практически-полезных стремлений в пастырском служении. Чем больше священников будут заявлять свои недоумения, чем больше вопросов последует; тем очевиднее будет стремление пастырей не ограничиваться в своем служении одним формальным исполнением своих обязанностей, но понимать сущность этого служения, его главные задачи, и ближайшим практическим образом служить делу спасения вверенных им душ. Конечно, может случиться, что некоторые заявленные вопросы будут так маловажны и мелочны, что не будут стоить оглашения и печатного обсуждения. В таких случаях от усмотрения Редакции будет зависеть, дать или нет в журнале место тому или другому вопросу. Впрочем, с другой стороны, и то надобно сказать, что понять и оценить относительную важность некоторых вопросов можно только тогда, когда, ставши лицом к лицу с некоторыми случаями и обстоятельствами пастырской жизни, поставлен будешь в затруднение встретившимися недоумениями, когда на деле испытаешь такое не ловкое положение и узнаешь свою несостоятельность, – и потому, относиться поверхностно к некоторым вопросам, по видимому, не заслуживающим печатного обсуждения, было бы не справедливо. В этих видах нельзя пренебрегать и вопросами, на первый взгляд маловажными, но которые на самом деле в практической жизни не лишены значения, по крайней мере в отношении к известной местности, или в отношении к тому или другому обстоятельству, и имеют важность для того или другого лица, поставленного в затруднение. Само собою подразумевается, что в отделе открытых вопросов не может быть места схоластическому совопросничеству и вопросам, имеющим характер исключительно – пытливый, любопрительный. Можно надеяться, что здравый смысл пастырей не дозволит им выступить с таким бесполезным совопросничеством: только вопросы важные по своему предмету и цели, имеющие практическое значение и могущие найти полезное применение к пастырской жизни и деятельности, могут иметь право получить здесь место.

После этих соображений, мы полагаем, что Редакция откроет страницы издаваемого ею журнала для открытых вопросов, и – на первый раз предлагаем несколько таковых, в надежде, что это вызовет одних священников заявлять свои недоумения посредством печатного слова, а других отзываться на них опытами пастырской жизни, и таким образом для пользы своего служения входить в ближайшее взаимное общение, и производить обмен мыслей и опытов при посредстве печатного органа.

1.

Как отвечать на вопросы, не редко предлагаемые священнику больными относительно их выздоровления или смерти, чтобы ответы эти были не противны истине, способны к применению, имели бы благоразумную, добрую цель, отличались полезным для веры и нравственности направлением и служили бы к исправлению больных и к их душевному спасению? Хотя мы со своей стороны заявили уже об этом предмете наше суждение, но не считаем его решающим вопрос вполне удовлетворительно и окончательно и исключающим всякое другое решение. Нам случалось встретить противу высказанного об этом предмете мнения следующее возражение. – „Положим, что больной, расположенный священником к обету, направленному противу нравственных недостатков его, дает такой обет; но можно на верное предполагать, по крайней мере в некоторых случаях, что он скажет о том своим домашним, расскажет, что̀ священник ему говорил, и какой обет он дал. Если после этого больной умрет; то это обстоятельство может будто бы возбудить недоверчивость к обетам такого рода и даже поселить уверенность в бесполезности для телесного здравия и душевного спасения и, пожалуй, богопротивности таких обетов“. Может быть, такое возражение обнаруживает только привычку всегда и во всём действовать по данной указке, по указанной мерке, не ко всякому приложимой без некоторых изменений, и показывает недостаток уменья приложить общее правило к частным случаям сообразно с умственным развитием, нравственным состоянием и религиозным направлением того или другого лица, а может быть, – и в самом деле тут представляется серьёзное затруднение. Поэтому, снова поставляя этот вопрос, мы вызываем возможно лучшее и лучше-приложимое решение, которое устраняло бы представляемое упомянутым возражением затруднение. Чем больше сомнений и суждений последует о данном предмете; тем всестороннее и полнее он будет выяснен, и тем удовлетворительнее разрешен.

2.

Случается, что священника призывают для напутствования таких больных, которые лишились языка, но находятся еще в сознании, или которые, лишившись языка, с тем вместе лишились всех чувств и сознания; а если, может быть, еще слышат, чувствуют, сознают, то не могут выразить своих мыслей и чувств никаким сознательным движением и не могут покаяться при помощи мимики, жестов и других безмолвных знаков. Некоторые новички-священники затрудняются в таких случаях и не редко, прибывши для напутствования больного и найдя его без языка и в бесчувственном, бессознательном состоянии, посмотрят только, поговорят с домашними, внушат, посоветуют что-нибудь, пожалеют и уйдут, ничего не сделавши для спасения души, отходящей в вечность. Как в таких случаях поступать священнику? Может ли он напутствовать таковых больных и как именно, при том или другом состоянии больного? Хотя в Руководстве д. с. п.²⁷⁶ мимоходом упоминается об общей исповеди, положенной церковью для труднобольных; но такая ссылка в общих выражениях, без разъяснения частностей и без указания на источники и буквальные наставления, не понятна: особого чина исповеди трудно-больных, или наставления об этом, ни в большом ни в малом, общеупотребительных в церкви требниках нет. Разве на этот раз разумеется наставление требника Петра Могилы, которым представляется священнику разрешать больного от грехов без устного исповедания, если больной выразит покаянные чувства посредством безмолвных знаков, или если он, не имея возможности и это сделать, прежде нежели лишился языка и сознания, выражал желание исповедаться²⁷⁷. Но это правило ограничено условиями. А если известный случай не подходит под эти условия, если больной, по свойству и ходу болезни, лишился дара слова и сознания, не успевши выразить желание очистить свою душу покаянием, или если даже на предложения напутствия со стороны домашних отговаривался, и в надежде на выздоровление, или по другим причинам откладывал покаяние, как не редко бывает, тогда как?

3.

В приходах, в которых господствует раскол, многие из православных членов церкви заражены духом лжеучения и держатся многих раскольнических воззрений. И в приходах православных, которые находятся по соседству с раскольническими, или в которых прежде распространен был раскол, но с течением времени прекратился, остается еще раскольническая закваска и господствуют, особенно в старом поколении, те же понятия. По этим понятиям нового фарисейства благочестие полагается между прочим в поклонах счетом и мерою, хоть бы даже без внутреннего настроения духа, в омывании сткляниц и блюд, в несообщении ни в пище, ни в питии, ни в молитве, ни в любви, с глаголемыми мытарями и грешниками, т.е. православными, и потому, для благоугождения Богу и спасения души, нужно по крайней мере под старость не міршиться, т.е. не пить, не есть и не молиться с мірскими, т.е. с православными. При таком взгляде на благочестие и на средства спасения некоторые храмлют на обе ноги: в молодости и зрелых летах принадлежат к церкви, исполняют обязанности православного христианина, но под старость, когда пойдут, как говорится, на путь спасенья, главною задачею мнимо-богоугодной жизни поставляют то, чтобы не изміршиться и прилагают самую ревнивую заботу о том, начинают есть из особой чашки своей, особой ложкой, пить из особой посуды, удаляться церкви и ее таинств и обрядов, не прикладываться ко кресту из рук священника, когда он приходит в дом для молитвословия²⁷⁸, молиться дома в своем особом углу, особо от домашних, своим иконам, задернутым занавеской, чтобы сохранить их от изміршения поклонением православных, – в случае постигшей болезни стараются, если возможно, избежать напутствия через священника. Хитрость и притворство составляют отличительные черты зараженных расколом. Эти свои качества они и пускают в ход, чтобы, при постигшей болезни, освободить себя от христианского напутствия. Чтобы не встретить препятствия при погребении, в случае смерти больного, домашние, правда, призывают священника, но больной притворяется лишившимся языка и сознания: лежит в постели, глаза закрыты, не движим ни рукой ни ногой; иногда притворно – тяжело дышит или стонет; на громкие воззвания священника и легкие поталкивания не отвечает ни голосом, ни движением, – точно, он без чувств! Как в этих случаях открыть обман? Как без насильственных, раздражающих средств довести мнимо-безчувственного и притворно-немотствующего больного до того, чтобы он обнаружил свое притворство и разверз свои уста? Конечно, есть противу этого средство, на которое указывается в Руководстве д. с. п.²⁷⁹, по поводу подобного же предполагаемого обстоятельства, именно: обличить, запретить, умолить. Но средство это указывается в таких общих выражениях, что не каждый священник сумеет им воспользоваться. Не всякий хорошо владеет орудием слова. Одним увещанием, обличением подействовать на упорного обманщика мудрено: для этого нужен особый такт, особенное уменье. В большей части случаев средство это бывает безуспешно противу преднамеренной и рассчитанной хитрости. Что там ни толкуй, сколько ни говори, – притворившийся упорно выдерживает свою роль, остается нем, как мертвый, – и все убеждения, обличения разбиваются о хитрое притворство. Если же это не помогает, тогда как? А добиться до языка, открыть обман весьма полезно: весьма часто случается, что обличенный в притворстве не бывает до последней степени бессовестен и исповедывается, чему не препятствуют и домашние. В этих видах нужна некоторая снаровка, находчивость в изыскании других средств, которые были бы действительнее и вернее обличали обман. Но какие эти средства и какое из них лучше, – вот вопрос!

4.

Есть приходы, в которых больные весьма редко прибегают к духовному врачеванию, подаваемому в таинстве елеопомазания; а то есть и такие, в которых решительно никто не соборуется. Весьма многие из прихожан таких приходов не видали, как совершается это таинство, и даже вовсе об не не слыхали. Как упоминаемые в Деяниях Апостольских ученики Иоанновы не слыхали, есть ли Дух Святый; так эти христиане не слыхали, есть ли таинство елеосвящения. Каким образом приучить таких прихожан к напутствию больных елеосвящением? Кроме внушений и объяснений сущности, цели и силы таинства, какие еще средства можно употребить, чтобы познакомить прихожан с елеосвящением и расположить их обращаться в болезнях к этому душеспасительному и целебному врачевству?

С. А. Л.

От Редакции. С искреннею благодарностью принимаем предложение почтенного о. А. Л. и даем на страницах нашего журнала место вопросам, им предложенным. Вполне разделяем и побуждения, по которым почтенный о. А. Л. приступил к открытым вопросам, потому с полною готовностью открываем страницы нашего издания для всех подобного рода вопросов, в надежде, что в след за вопросами, близко касающимися жизни наших сельских пастырей, не замедлят послышаться и ответы – из среды самих пастырей. Впрочем готовность Редакции в этом отношении не нова: Редакция всегда была убеждена в необходимости взаимного обмена мыслей между священниками при помощи печатного слова, и – самое издание свое открыла между прочим именно с целью доставить всегдашнюю возможность к такому обмену. При этом Редакция считает нужным указать на прежде высказанные ею убеждения, что в отношении к практике сельского пастыря самые естественные и интересные вопросы будут те, которые задаются непосредственно его жизнью, его пастырскою деятельностью, и самыми удовлетворительными ответами можно считать те, которые даются опытом. В таких убеждениях, не раз делаемы были Редакциею приглашения сельским пастырям заявлять, при посредстве ее издания, опыты своей пастырской деятельности, предлагать свои мнения и недоумения на общее oбсуждение. И нельзя сказать, чтобы наши вызовы и приглашения остались без сочувственного ответа. В течение полутора года, к нам обращались с разного рода вопросами и предложениями, в которых мы с благодарностью примечали самое искреннее и теплое сочувствие к нашему делу; но эти вопросы и предложения показывали, что авторы их, стоя лицем к лицу с жизнью, не успели однако ж отрешиться от формального взгляда и схоластических приемов в мысли, которыми с избытком наделила их школа и от которых трудно избавиться уже потому, что в самом положении сельского священника есть много их поддерживающего.

Наичаще обращались к нам сельские священники с опытами своей проповеднической деятельности. Опыты в этом роде, по нашему мнению, могли бы наилучшим образом разъяснять один из важнейших и безотлагательных вопросов о народном проповедании, который мы готовы всегда считать более достоянием и задачею жизни, нежели науки. К сожалению, самая большая часть опытов проповедничества, представленных в Редакцию, нисколько не отвечают на этот вопрос и чужды жизни народной по своему содержанию, далеки от понятий народа по языку²⁸⁰. Столь же мало отвечала на этот вопрос одна статья более научного характера – о катехизическом проповедании простому народу; потому Редакция не могла поместить в своем издании ни этой статьи, ни множества опытов проповедничества, в ожидании, пока время разъяснит нам всю несостоятельность нашей книжной проповеди, пока школа, дающая пастырей-проповедников и деятельность сих последних не совершат вожделенного поворота от формализма и схоластики к жизни.

Обращались к нам священники и с опытами своей педагогической деятельности; но не во всех их можно было найти что-нибудь другое, кроме простого известия о том, что такого-то года и числа в таком-то месте открыта школа с обычною церемониею и обстановкою. Как учить, на сколько пригодна старинная метода обучения, на сколько можно пользоваться в сельских школах известною методою Золотова, как изыскать постоянные средства к содержанию школы, чем и как заниматься после обыкновенного обучения чтению и письму, что давать для чтения выучившимся читать, какие результаты обучения, вообще и в частности – по старой и новой методе, – этих и подобных вопросов касались весьма не многие, хотя таким именно вопросам, равно и ответам на них, полученным путем опыта, Редакция охотно дала бы место на страницах своего издания, будучи убеждена, что они должны интересовать священника не менее, как и вопросы церковно-обрядовой практики. Решением частнейших вопросов, касающихся сельских школ, может быть достигнуто успешное решение общего вопроса о народном образовании, входящего в число важнейших и существенных вопросов пастырской жизни.

Обращались к нам некоторые из священников и с вопросами, касающимися церковно-обрядовой практики; но каковы были эти вопросы и на сколько Редакция могла и должна была отвечать на них, предоставляем судить читателям по следующим примерам. Один священник спрашивал, как поступать при совершении таинства миропомазания, – произносить ли слова: печать дара Духа Святаго перед помазанием младенца святым миром, или во время самого помазания, и в последнем разе – произносить ли их трижды, или однажды, но с разделением слов на слоги и с растяжением сих последних, или наконец произносить однажды обыкновенным размером, при чем слова таинства будут произнесены гораздо прежде окончания помазания. Почтенный отец прибавлял, что эти вопросы были подняты в кругу нескольких священников, при чем высказано было несколько недоумений, в роде следующих: „не раздробляется ли благодать Св. Духа при раздроблении слов таинства на слоги, не умаляется ли она при однократном произнесении слов обыкновенным размером и наконец – подастся ли она действительно, если слова таинства произнесены прежде помазания?“ – Признаемся, мы не имеем охоты к такому совопросничеству, которое могло интересовать и для которого находили досуг разве в средние века; что ж касается самой сущности предложенного вопроса, то на этот раз довольно указания требника и обычая, и без нас хорошо известных каждому священнику. – Другой священник спрашивал о том, можно ли отпевать католиков и протестантов по чину православной церкви? Мы догадывались, что вопрос этот возбужден существовавшим даже на нашей памяти в юго-западных губерниях обычаем, по которому православные священники отпевали и провожали покойников католического и протестантского исповеданий, – то сами, то вместе с католическими священниками, при чем иногда дело обходилось весьма миролюбиво: ксёндз и священник шли рядом за гробом покойника и попеременно пели: святый Боже, а за обедом толковали о swiętey jedności (святом единении), иногда ж происходили неприятные столкновения. Кроме того нам известно было, в какое затруднительное положение поставляется православный священник, когда, за неимением в селе ксендза или пастора, родные покойников католического и протестантского исповеданий обращаются к нему с неотступными просьбами о полном погребении по обряду православной церкви, представляя неважность обрядовых различий и искреннюю расположенность покойника к православной вере и подобные резоны. Но ни о старом обычае, ни об указанных затруднениях не приходилось рассуждать когда требовалось прямое решение вопроса, а это решение заключалось в ясном на этот случай указе св. синода, который должен быть известен каждому священнику и по которому разрешается провожать до могилы покойников католического и протестантского исповеданий лишь с пением: святый Боже.

Были по временам предлагаемы вопросы, касающиеся вообще быта сельского духовенства и его отношений к разным властям; но тут предлагавшие вопросы и вместе с ними собственное решение их или скрывали имена свои и за тем либеральничали не в меру и даже не благоприлично, как напр. по вопросу о цензуре проповедей сельских священников, или же по вопросу о причинах недостатка религиозно-нравственного образования в простолюдинах одной местности киевской губернии; или же заявляли несправедливые требования и жалобы, в роде того, что напр. становой пристав не хочет загонять крестьянских детей в школу²⁸¹. Из ряду таких, не многих впрочем, вопросов высоко выдавался по своей важности и серьёзной постановке вопрос о выборе благочинных. Почтенный о. протоиерей Вышневский, предложив этот вопрос, представил с тем вместе общие основания для решения его, именно – что назначение благочинных не свободно от ошибок и даже злоупотреблений, что священники гораздо лучше могут знать, кого из своей среды выбрать в благочинные, что сами благочинные, служа по выборам – на определенный срок, дорожили бы вниманием избравших и не смели бы злоупотреблять своею властью, и проч.; но Редакция не касалась этого вопроса по не зависящим от нее обстоятельствам.

Соображая всё выше указанное, Редакция по временам сама поднимала и решала, прямым и косвенным образом, то те, то другие вопросы, касающиеся жизни и деятельности наших сельских пастырей, и лишь однажды отвечала по запросу ей сделанному. Ответ Редакции сделан был в том объеме, в каком предложен ей вопрос о том, можно ли исповедовать на польском языке, если исповедывающийся не владеет языком русским; ибо ей хорошо было известно, что случай, представленный о. В. А., не есть часто повторяющееся явление, хотя и не единственный в своем роде. Мы весьма благодарны теперь о А. Л. за расширение вопроса о языке исповеди; но не можем принять на свой счет замечания о не полном решении этого вопроса в том виде, в каком он был нам предложен. Об общей исповеди, положенной церковью для трудно больных, мы упомянули мимоходом, потому упомянули в общих выражениях; что ж касается совета обличить, запретить, умолить, то им, конечно, скорее можно воспользоваться при исповеди здоровых, где возможно более спокойное и здравое обсуждение и где исповедь, смотря по обстоятельствам, может быть даже отложена на некоторое время, нежели при исповеди трудно-больных, где иногда дорог бывает каждый час и где слабее иногда может действовать убеждение священника.

Сказав это, мы кончаем объяснение, вызванное благонамеренными и интересными замечаниями уважаемого нами о. А. Л. и его открытыми вопросами. Разделяя вполне его мысли о пользе и необходимости общего, печатного обсуждения вопросов, касающихся жизни и деятельности священника вообще и в частности сельского, мы считаем не излишним просить всех, которые пожелают предлагать подобные вопросы: в 1-х, не ограничиваться вопросами церковно-обрядовой практики, но касаться всего, что необходимо для успешного пастырского действования, во 2-х, при сообщении Редакции вопросов, не скрывать своих имен и фамилий, равно и собственных мнений относительно предлагаемых вопросов, и в 3-х, в опровержение высказанного уже решения какого-либо вопроса соблюдать спокойствие и умеренность, имея в виду разъяснение интересного вопроса, а не простое обличение противного мнения.

В № 10 „Руководства для сельских пастырей“ (1861 г.) напечатана статья, в которой обращено внимание вообще на недостаток домашнего воспитания детей священно- и церковнослужителей. Предлагаемые замечания имеют более частную цель – указать средства к устранению недостатков, касающихся домашнего, приготовительного обучения священнических детей, до поступления их в училище.

Недостатки эти касаются преимущественно обучения детей и их умственного развития. Желая по возможности содействовать устранению их и принести посильную пользу родителям, заботящимся о воспитании своих детей, мы намерены указать как эти недостатки первоначального обучения, так и вредное влияние их на дальнейшее воспитание детей в училище, и, – открыв причины этих недостатков, предложить средства к устранению их.

Нередко случается слышать от некоторых педагогов упрек в беззаботности наших священников о воспитании своих детей. Упрек не вполне справедливый. Большая часть вновь поступающих в духовное училище детей знают уже не только то, что требуется знать для поступления туда, но даже больше того. Значит, о приготовлении их в училище заботились, и – заботились не мало. Но дело в том, в какой мере дети владеют первыми элементарными знаниями, необходимыми для дальнейшего продолжения учения. Тут открывается, что заботы родителей, при первом обучении детей, были обращены не на то, что существенно необходимо, и потому дети, зная многое излишнее, не вполне бывают знакомы с тем, что наиболее им необходимо. Вот представляет в училище родитель своего сына. Спрашивают отца: имеет ли сын его необходимые сведения, чтобы поступить прямо в низшее отделение училища, минуя приготовительный класс? „Как же, – с гордостью отвечает отец, – сын мой знает часть грамматики, столько-то из арифметики, прошел краткую церковную историю и катехизис, умеет несколько по-латыни и по-гречески“. Но нужно же произвести испытание. Дитяти дают русскую книгу и предлагают ему прочитать что-нибудь, доступное его пониманию. Бедное дитя напрягает все усилия, старается прочитать побойче. Но напрасно. Чтение идет или торопливо и фальшиво, или же тупо и вяло. Наконец, с грехом пополам, прочитано строк десять. Спрашивают: понимает ли и насколько понимает дитя смысл прочитанного? С изумлением оно смотрит на экзаменующего, ничего не отвечая на такой, по его понятиям, лишний вопрос. Всю задачу своего испытания оно полагало в том, чтобы прочитать написанное в книге; всё внимание его было обращено на то, как из букв составляются слоги и из слогов слова; одним словом, его занимал самый процесс чтения. А что в словах заключаются понятия, что в прочитанном им есть мысль, это и в голову ему не приходило, так как вся духовная деятельность его была обращена собственно на материальную сторону слов. Можно догадаться, и без дальнейшего испытания, в какой мере новобранец, так мало развитый, знаком с другими предметами приготовительного курса. Его знание грамматики, арифметики ограничивается чтением на память нескольких определений из книжки, без всякого разумного понимания; его знакомство с священною историею и катехизисом состоит в буквальном заучивании печатного текста. Познания его в древних языках еще ничтожнее: тупое чтение и бесполезное изучение нескольких грамматических форм – вот вся премудрость его в латинском и греческом языках.

Впрочем не мало есть и таких отцов, которые приготовление дитяти к поступлению в училище ограничивают только обучением по-славянски и по-русски, а иные даже только по-славянски. Этим ограничением они, конечно, принесли бы большую пользу своим детям, если бы приучали их к чтению свободному и разумному, если бы чтение не ограничивалось одним замечанием сочетания – букв и слогов, но соединялось с пониманием слов и мыслей. К несчастью, и при этом ограниченном приготовлении, дети читают также вяло и затруднительно, понимают прочитанное так же тупо и мало, как и те, которые обременены более обширным запасом приготовительных сведений.

Другой, не менее важный, недостаток приготовительного воспитания есть отсутствие в детях всякой любознательности и умственной самодеятельности. Как часто мы видим в некоторых семействах, где воспитание идет гораздо рациональнее, детей, выказывающих свою любознательность при всяком случае: их занимает и какое-нибудь замечательное явление природы; их интересуют и произведение изящного искусства и какой-нибудь деятель исторический или современный, о котором часто говорят старшие. Обо всём им нужно рассказать, всё им хочется знать. Не редко даже эта детская пытливость удивляет и поставляет в затруднение просвещенных родителей и опытных воспитателей. Ничего подобного не случалось нам подметить в наших духовных воспитанниках. Мимо их проходят и прекрасные картины природы и искусства, и замечательные проявления жизни духовной в среде окружающей их, или в области истории, нисколько не возбуждая их любознательности. И почти никогда не случалось от них слышать: что это такое и от чего происходит, или какое имеет назначение? Всё это для них ни по чем; лучших из них занимает, как бы заучить свой урок, как бы ответить удовлетворительно учителю, а для других и это даже стоит на втором плане; их интерес сосредоточен на детских шалостях, на завтраках да на обедах. Такая апатия к умственным интересам печально свидетельствует о крайнем недостатке в детях умственной самодеятельности.

Как гибельно действуют эти недостатки домашнего приготовления на дальнейшее воспитание детей, об этом можно и не говорить: так очевиден и, можно сказать, осязателен для всех вред их. Печальные опыты раннего увольнения из школ, или оставления на повторительные (двухгодичные в духовных заведениях) курсы детей должны бы убедить многих отцов в ложном и неправильном направлении домашнего воспитания. Но, так как недостатки, указанные нами, повторяются очень часто и в настоящее время, то это заставляет нас думать, что отцы, которым случилось испытать эти горькие уроки, полагают причину их совсем в других обстоятельствах, а не в домашнем воспитании. – Нет сомнения, что и другие обстоятельства могли иметь здесь важное значение, но нельзя спорить и против того, что недостатки домашнего воспитания играли здесь главнейшую роль. Кто, опытно знакомый с делом обучения детей в низших классах, станет утверждать, что дети, худо приготовленные к школе, могут успевать наравне с другими, лучше приготовленными? Такие случаи являются, как редкие исключения, обязанные счастливому сочетанию умственных сил дитяти. А большею частью дети, худо приготовленные, идут в отсталых рядах и составляют особенную фалангу, обременительную для класса и для учителя. Таким образом заглохает или принимает дурное направление не одна свежая и способная натура. А между тем воспитатель, следя за целым классом, не успевает, а иногда и не умеет подать вовремя помощь погибающим единицам. Следствия этого бывают самые печальные для детей. Напоминания, упреки, штрафы и наказания постоянно преследуют их и не редко дело кончается оставлением на другой – двухгодичный курс (что редко приносит ожидаемую пользу), или вовсе увольнением из училища, за порогом которого жалкая будущность не редко ждет их на целую жизнь.

К устранению этих вредных и опасных последствий и при улучшении духовных школ, тем более, пока его еще нет, для успешнейшего хода воспитания в сих школах, необходимо обращать более серьезное и строгое внимание на домашнее воспитание детей, служащее основанием дальнейшего их образования. До тех пор, пока дети будут поступать в училище с показанною выше подготовкою, никакие преобразования и улучшения в организации духовных заведений не отвратят от многих из них тех неприятных последствий, на которые мы указали выше. Итак, для собственной пользы и для пользы своих детей, отцы должны позаботиться о более прочной и основательной подготовке детей к воспитанию в школах. Чтобы указать средства к этому, мы обратим внимание на то, кто у нашего духовенства, большею частью, воспитывает детей с самого раннего возраста, чему, как и по каким руководствам учат эти воспитатели. При этом сами собою откроются причины недостаточности настоящего домашнего приготовления детей и средства к замене его другим, более рациональным и полезным.

Самые ближайшие и сподручные учители детей нашего сельского духовенства – собственные причетники. К ним-то под руководство поступает неопытное дитя, как скоро пробуждается в нем смысл и открывается сознание и потребность учиться. Не обвиняя всех причетников в неуменьи обучать детей грамоте, мы однако же крепко сомневаемся в опытности и педагогических познаниях большей части из них. Какое образование получили они до поступления в свою настоящую должность? Большая часть из них исключенные, или сами выбывшие по обстоятельствам из низших училищ, очень немногие доходили до семинарии, где наверное не отличались успехами. Вот научная подготовка их к учительной карьере. Но есть и такие, которых научные познания еще меньше: они выучились читать, писать, петь и отправлять церковные службы у таких же причетников, как и сами, и – с таким запасом знаний поступили в свои настоящие должности. Нельзя думать, чтобы, при таком образовании, этим не призванным учителям помогла их опытность, приобретенная долговременным обучением детей. Опытность бывает хороша тогда, когда она приобретается от глубокого познания духовных сил, направления и потребностей воспитываемых детей; или – когда она исправляется и направляется рукою благоразумного и истинного педагога. Первое невозможно для наших причетников, в следствие недостаточного их образования и малой внимательности к силам и потребностям детей; второе – в следствие их решительной самостоятельности в деле обучения. Почти доселе никто не заглядывал в школу к дьячку с тем, чтобы подать ему благоразумный совет; никогда не читал он каких-либо замечаний, или правил педагогических касательно обучения и воспитания детей. Он идет старою дорогою, какою шел его дед, от которой не отступал и отец его. И на этом неподвижном уровне стоит целые века жалкая его система обучения, в которой вся опытность и изобретательность его изощряются только в изыскании сильных мер к возбуждению упадающей энергии и охоты к учению воспитывающихся у него детей. И вот такому-то учителю и вместе воспитателю поручается первоначальное обучение и развитие священнических детей. Как же в школе такого, иногда усердного, но вообще необразованного воспитателя развивается зарождающийся смысл дитяти и удовлетворяется, столь естественная в таких летах, жажда любознательности? К сожалению, нужно сказать, что пробуждающийся смысл дитяти не развивается здесь ни мало, скорее можно сказать – убивается; почти также и любознательность его, обнаруживающаяся частою пытливостью, ни мало не удовлетворяется. Дитя поступает в школу с подвижною и живою натурою, с сердцем мягким и симпатичным, с душою впечатлительною и восприимчивою. Ему хотелось бы знать, и как это звезды в небе горят, куда это солнце скрывается каждый день; от чего это травка зеленеет и цветы блестят столь разнообразными красками? Куда это вода в реке постоянно бежит и откуда берется, что не истощается? И много, много подобных вопросов волнует детскую головку. Ему, может быть, не раз западало в голову, откуда это берутся книги, которые он видит у отца своего, или в церкви, кто пишет эти книги и что в них пишется. Удовлетворите эту жажду его, дайте на предлагаемые им вопросы ответы, доступные его умственным силам; пробудите в нем еще новые вопросы, укажите ему еще на очень многое, любопытное в природе; внушайте, что обо всём этом пишется в книгах, и что кто хорошо читает, тому всё это понятно и еще много, много другого... Но может ли ваш необразованный воспитатель питать и поддерживать эту не умолкаемую любознательность в своем питомце? Может ли даже он понимать, что в дитяти есть эта потребность познания? Ничем подобным давно уже не волнуется душа вашего причетника, и потому он холодно, иногда без внимания, а иногда даже с презрением, смотрит на все подобные вспышки детского ума. У него есть свой метод, есть свои приемы воспитания – убийственные, разрушительные. Такое подвижное и восприимчивое дитя он засаживает на три часа и более за скучный букварь; требует, чтобы оно сидело смирно, чтобы училось постоянно, внимательно; в противном случае, угрожает ему наказанием. Но вникните, чему осуждено это бедное дитя учиться. „Вот это тебе, – говорит дьячок, – аз, это буки, это веди“ и т.д., до конца строки. „Смотри, чтоб это было выучено к обеду“. Дитя бедное не понимает, для чего эти аз и буки и прочие, не понятные для него, каракули. По крайней мере, если бы ему было объяснено, что из букв составляются слоги, из слогов слова, если бы ему было показано, что эти скучные аз и буки постоянно встречаются в книжке, что без знания их нельзя ни самому ничего написать, ни прочитать написанное другими. Но и эти объяснения делаются чрезвычайно немногими учителями. Большая же часть из них учат детей так, как бы они учили сороку или попугая. Таким образом дети заучивают непонятные для них буквы, без всякой определенной цели, механически. А учитель, если только он усерден, сидит при них, занимаясь каким-нибудь своим делом; прислушивается к однообразному чтению своих учеников и поправляет их, когда кто-нибудь прочитает назначенные ему буквы не в данном порядке. Окончательное изучение урока состоит в том, когда дитя читает бойко, без запинки и в порядке, назначенные ему буквы. Мало нужды, если оно не отличает одной буквы от другой, это дело второстепенное. И вот дитя, с первых шагов учения, приучается к механическому заучиванию, и эту привычку сохраняет очень на долго; иной не оставляет ее даже и тогда, когда достигает юношеского возраста и достаточного развития духовных сил. Но такая бесцельная работа скоро наскучает детям. Они тянут ее вяло, если даже не с отвращением, побуждаемые не внутренним сознанием необходимости учения, а средствами внешними, не всегда разумными и всегда неприятными. Таким образом рано отпадает у них охота к учению, и они всячески стараются увертываться от уроков, для чего не редко употребляется хитрость и обман. Из такого хода обучения становится понятным, почему некоторые дети изучают азбуку год, полтора, или даже более. Да и изучивши азбуку, не могут читать, или читают с большим затруднением. Понятно и то, почему, и выучившись, после долговременного упражнения, читать сносно, худо понимают, или и вовсе не понимают прочитанного.

Для блага детей, для пользы отцов, для успешного образования всего духовного юношества необходимо устранить этот бессмысленный метод первоначального обучения детей. И первое, что для этой цели необходимо, это – заменить теперешних учителей другими, более образованными и развитыми. Правда, положение нашего сельского духовенства, удаленного более или менее от городов, где сосредоточена умственная деятельность, не представляет им удобств иметь хороших учителей для своих детей. С другой стороны, и самые средства священников не таковы, чтобы содержать у себя просвещенных и опытных учителей. Что же остается им делать в таком безвыходном положении? Уже ли остаться при своих прежних учителях – сельских причетниках? Ни в каком случае! Там, где есть возможность, один, или даже два–три священника вместе могут найти одного порядочного учителя и содержать его попеременно, в своих домах, на общий счет. В настоящее время, когда очень многие из окончивших курс семинарии, в течение двух и более лет, не получая священнических приходов, проживают без всякого определенного занятия у своих родных, приискать учителей между ними было бы очень нетрудно. Но и эти учители не будут из лучших. За ними необходим присмотр, и – главное, им нужны также педагогические советы. Не у многих из них достанет терпения добросовестно смотреть за детьми, при их первоначальном обучении; еще у меньшего числа мы найдем уменье и опытность приняться за это трудное и важное дело. Но во многих местах трудно иметь и таких учителей. Что остается делать там священникам, имеющим детей? Мне кажется, что лучше всего взять им эту обязанность на себя; да не только им, даже и тем, для которых есть возможность иметь учителей из окончивших курс семинарии. Да и почему бы им не принять на себя первоначальное обучение своих детей? Дети, которые составляют лучшее и драгоценнейшее их достояние, которые будут расти на радость или на горе своих родителей, которые послужат опорой или посрамлением их старости, – ужели эти дети не достойны того, чтобы сами отцы или матери потрудились и побеспокоились об их первоначальном обучении? Ведь, и в городах, где есть возможность иметь порядочных учителей за недорогую плату, многие из среднего сословия сами приучают своих детей грамоте, если только отцы и матери образованны. И нужно сознаться, что в школе дети, получившие дома от своих родителей первоначальное обучение, отличаются большею развитостью и добросовестностью в учении. Но против этого восстает большая часть священников. У них не достает, говорят, терпения заняться этим, скучным и часто раздражающим их, делом. С другой стороны, им некогда заниматься обучением своих детей. Обязанности по приходу, а еще более, постоянные занятия хозяйством, столь необходимым для их безбедного существования, отнимают у них почти всё время, так что, утомившись и важными и неважными занятиями вне дома, они являются домой только для необходимого отдохновения. Пусть извинят нас почтенные пастыри приходские, если мы считаем серьезным и заслуживающим внимания только последнее их оправдание. А первое нам странно слышать от людей, получивших хотя некоторое образование. И мы никогда не обратили бы внимания на эту нерезонную отговорку, если бы нам пришлось слышать ее от одного или двух человек. Нет, мы слышим ее часто и от очень многих, почтенных отцов семейства.

(Продолжение будет).

Говоря о престоле, нельзя не коснуться того, что необходимо принадлежит к престолу.

Вы видите, во 1-х, одежды на престоле. Каждый престол имеет две одежды, нижнюю и верхнюю. Нижняя белая, льняная, называемая катасарка, греческое слово – значит рубашка. Если вы вспомните, что престол есть трапеза, то сообразите, что нижняя, белая и льняная одежда в историческом значении есть не иное что, как покров трапезы, подобный тому, чем бывают для обыкновенных наших столов скатерти. Впрочем в церкви многие вещи имеют не одно, а несколько значений, потому что и выражают собою в известное время различные предметы. Мы сказали о престоле, что он есть место присутствия Царя царствующих и, в тоже время, трапеза, от которой питаемся пищею божественной. Но тот же престол на литургии бывает и гробом, в котором было положено тело Иисусово и из которого воссияли нам жизнь и бессмертие. Такое значение дает престолу св. Златоуст, когда, в начале литургии, при каждении престола, влагает священнику в уста известную песнь церковную: „во гробе плотски, во аде же с душею яко Бог, в раи же с разбойником, и на престоле был ecu, Христе, со Отцем и Духом, вся исполняяй не описанный“. В таком случае эта катасарка, то есть, нижняя белая одежда престола изображает плащаницу, которою обвито было тело Господа. Так смотреть на нее научает богопросвещенный архипастырь церкви солунской Симеон. „Катасарка, – говорит он в истолковании вещей церковных, – полагается на престоле, изображая плащаницу на умерщвленном нас ради божественном теле“. Вы никогда не видите нижней льняной одежды престола. Она скрыта под верхней, по возможности, более ценной и великолепной. Эта последняя одежда, на языке церковном, известна под именем индитии – греческое слово – значит верхняя одежда. Для чего же эта одежда? Престол алтаря есть не только трапеза, но и престол Божий. Для трапезы нужен нижний покров, для престола Божия нужен покров верхний, сколько возможно, достойный славы Божией.

Теперь обратим взор на те священные вещи, которые находятся на престоле. Конечно, обращаясь в молитве к престолу, вы всякой раз присматриваетесь к нему. Но присматриваться мало; нужно и знать, для чего и почему то, или другое. На всяком престоле, и прежде всего, взор ваш встречает св. крест и евангелие. Это необходимые принадлежности престола, это два нераздельные символы христианства. Это тоже, чем в ветхом завете были кивот завета и скрижали закона. Евангелие, при каждом взгляде на него, напоминает нам о том, что заключается в нем, – о нашем спасении и нашем Спасителе Господе Иисусе Христе, о Его нисшествии на землю, воплощении, рождении, жизни, о страданиях, смерти и воскресении, которыми Он совершил искупление наше. В евангелии просвещенный христианин видит самого Господа. Да, христиане православные, в евангелии заключается истинный и подлинный образ Господа. Не видя Его человеческого лика, мы за то тем внимательней можем быть к сияющему в еванлии божественному образу Его. Тут весь Он наш Спаситель, со всем Божеством своим и человечеством, со всем своим спасительным учением, с своими чудесами и божественным всемогуществом, а главное – с тою безграничною любовью к нам, по которой Он благоволил претерпеть для нас крест и умереть на нем. Если престол посреде алтаря есть престол Господень, то чему же, прежде всего, и быть на нем, как не евангелию, которое есть истинный образ Господа? Не известно, когда христиане стали полагать на престоле евангелие, как необходимую принадлежность его. Но то достоверно, что они начали украшать им престол весьма рано, – по крайней мере, немедленно после того, как миновали опасности со стороны гонителей-язычников. До того времени верные старались хранить евангелие в ризнице.

Крест – другая святыня христианства есть также одна из самых существенных и древних принадлежностей престола. Не даром св. отцы называли крест сокращением всего христианства. Не даром и Апостол хотел иметь в виду одного Христа и сего распята. О кресте благовествуют нам последние страницы евангелия, самые трогательные, поразительные. Крест есть залог любви к нам Спасителя, любви, полагающей душу за други. Как уместно это изображение божественной любви к нам на св. трапезе, вокруг которой нам нужно соединяться, как чадам одного Отца небесного, и от которой мы должны отходить с живейшими побуждениями ко взаимной любви, состраданию и взаимной благотворительности!

Назидательно и в высшей степени благотворно для души останавливаться вниманием на этих высоких принадлежностях престола Божия. Имейте же всегда, христолюбивые слушатели, в виду эти две святыни веры нашей и, как можно глубже, старайтесь напечатлеть в душе вашей то, о чем они говорят нам. Аминь.

Пастырское благословение, имевшее, как мы видели, высокое значение и повсемственное употребление в древней вселенской церкви, естественно должно было перейти и действительно перешло во все христианские общества, в разные времена отделившиеся от единства православной церкви Христовой, и в таком или другом виде существует во всех таких обществах. Не принимая на себя обязанности следить за историею, значением и употреблением пастырского благословения у всех таких обществ, ограничимся, для заверения повсемственности и чтимости этого учреждения в христианстве, краткими замечаниями о пастырском благословении в двух важнейших христианских обществах, именно: в римской церкви и у лютеран в настоящее время.

Римская церковь, во всём в первые веки согласная с вселенскою церковью, без сомнения, была согласна с нею и в деле пастырского благословения. С течением времени явилась в ней, в числе других нововведений и разностей, и разность в благословении относительно перстосложения и особенно прав благословения. У нас, как мы уже видели, каждый епископ и священник пользуется, по церковному чиноначалию, правом благословения, как в храме при совершении таинств и служб церковных, так и вне оного при требах и частных встречах с христианами, – и пользуется потому, что право это существенно связано с саном и обязанностями его. В римской церкви существует теперь в этом отношении важная особенность. По основной мысли римской каноники, папа – глава церкви, наместник Христов и раздаятель всех возможных бенефиций, есть вместе с этим средоточие и начало всех тайно-действенных и священнодейственных благословений²⁸². Посему-то право подавать благословение главным образом принадлежит папе. Он один, в своих буллах, посланиях и даже частных письмах к членам римской церкви, преподает salutem et aposlolicam benedictionem, чего не могут делать другие епископы римской церкви. Благословение это, принадлежащее одному папе, столь важно, по римской канонике, что послание с таким приветствием, адресованное отлученному от церкви, означает его коммуницию, а адресованное находящемуся при смерти свидетельствует об отпущении ему всех грехов²⁸³. Один папа, по праву наместника Петрова, произносит полную формулу благословения христианам при богослужении; он же, наконец, издает формулы всех видов благословения и для всех случаев, когда епископы и священники должны преподавать благословение²⁸⁴. – От папы, главы церкви, по учению католиков, право благословения передается епископам и пресвитерам, но передается не как право, существенно связанное с саном и обязанностями священностроителя, как у нас, а в виде бенефиций апостольского престола (в непременной, впрочем, связи с принятием сана)²⁸⁵, так что из приходских священников пользуются правом благословения только те, которые имеют папскую буллу на это право²⁸⁶. Что касается внешней стороны благословения, т.е движения рук благословляющего, слов и символических знаков, сопровождающих благословение, то и она, как и самое право благословения, лишена в римской церкви определенного единства. Как бы то ни было, однако, все канонические постановления о пастырском благословении строго выполняются везде, где исповедуется римско-католический закон, и уважение благословляемых к пастырскому благословению очень велико.

У протестантов в настоящем столетии начали постепенно возвращать богослужению то, что прежде незаконно было отнято от него. Именно: в 1829 году, собранные, по повелению прусского короля Фридриха Вильгельма, высшие протестантские духовные сановники составили книгу, известную под именем agendae, в которую поместили литургию и некоторые обряды при совершении крещения, причащения, конфирмации, брака и богослужения в известные праздники. Вместе с этим восстановляется у протестантов и благословение, но далеко не в том виде, как оно должно существовать в христианской церкви. Оно допущено только при совершении литургии, крещения, брака и конфирмации. Вне кирхи и совершения обрядов, благословение у протестантов не допускается, да, сказать правду, и не могло быть допущено, по взгляду протестантства на пастыря, который, не имея благодати священства, есть только старшина религиозной общины. Благословение у протестантов состоит только в призывании имени Божия и милости Божией на народ, но лишено существенной своей принадлежности – крестного знамения. Протестанты упустили из виду ту истину, что, лишая священническое благословение внешней, при всём том весьма важной принадлежности, они становились в противуречие с христианством, которого все службы, таинства, обряды, сопровождаются и запечатлеваются крестным знамением, отличающим его от всех существующих и существовавших религий. Не смотря впрочем на это, протестанство высказалось слишком резко в пользу пастырского благословения. Допустив его опять в богослужение, оно признало существенную связь его с этим важным делом в церкви, его досточтимую древность и историческую значимость. Для нашей цели факт этот чрезвычайно важен.

II.

Историческое исследование пастырского благословения показало нам, что это древнее и, по началу своему, божественное учреждение во все времена имело чрезвычайное значение в церкви Спрашивается: имело ли оно такое же значение в сознании и жизни принимавших благословение, – и если имело, то на чем обосновывалось это значение, – на одном ли доверии к церкви, или на самой сущности благословения и отношении его к жизни христиан?

Что пастырское благословение имело чрезвычайную силу и важность не в одних постановлениях и службах церковных; что напротив оно такое же значение имело в сознании и жизни благословляемых, на это мы имеем много исторических данных, не менее любопытных, как и назидательных. С каким глубоким уважением относились всегда чада Израиля к благословению своих пастырей, мы уже видели. Нам остается, поэтому, оправдать истину высказанного нами положения относительно христиан древней вселенской и нашей православной церкви.

Св. Илларий Пиктавийский относится к императору Констанцию такими, между прочим, словами: „ты лобзаешь священников… преклоняешь главу под их благословение…“²⁸⁷. В приведенном нами, прежде, свидетельстве диакона Марка, жизнеописателя св. Порфирия Газского, мы видели подобное же глубокое уважение к благословению святительскому и пресвитерскому Евдоксии, супруги императора Аркадия. Св. Златоуст говорит жителям Антиохии о епископе Флавиане, отправившемся ходатайствовать за них перед императором Феодосием великим: „священные законы преклонили самую царственную главу под его руки (Флавиана)“²⁸⁸. Император Валентиниан, по свидетельству блаженного Феодорита, повелел епископам избрать для Медиолана такого архипастыря, перед которым охотно преклоняли бы свою главу самые правители государства²⁸⁹. Такое глубокое уважение сильных земли к благословению пастырскому и к благословляющим вытекало из всеобщего обычая христиан и запечатлевалось законом государственным. Прокопий свидетельствует, что, в царствование Юстиниана 1-го, Епифаний патриарх константинопольский преподал благословение флоту, отправлявшемуся в Африку против вандалов, замечая, что это было сделано по силе существовавшего обычая²⁹⁰. В одном из уставов Аркадия и Гонория, относительно епископов, говорится о них между прочим, как о таких мужах, пред которыми преклоняет главу вся земля²⁹¹. – Наша история, в свою очередь, богата примерами глубокого уважения древних князей и царей наших к священническому и особенно святительскому благословению. Они чрезвычайно дорожат пастырским благословением, с особенным почтением приемлют его и частно и торжественно, и не предпринимают никакого важного дела без благословения святительского²⁹²; они дорожат благословенными граматами восточных патриархов и своих святителей и священные вещи (иконы, кресты и подоб.), полученные ими в качестве вещественных знаков благословения, переходят у них от отца к сыну, из рода в род, как родовая святыня²⁹³; они же наконец с убеждением в важности, силе и действенности благословения пастырского, завещавают своим детям искать его, дорожить им и не начинать без него никакого важного дела²⁹⁴.

Пастырским благословением весьма дорожили и принимали его с великим уважением не одни сильные земли, но и все христиане. История церкви сохранила сказания о многочисленных случаях благословения, за которым обращались к пастырям не только частные лица из мирян, но и целые многолюдные города. Когда знаменитый поборник православия Мелетий антиохийский, после изгнания, возвращался в Антиохию, – весь народ устремился на сретение ему и те, которые приближались к нему, касались ног его и лобызали его руки²⁹⁵. По возвращении Златоуста из заточения и по входе его в храм, народ, по свидетельству Созомена, просил святителя сесть на епископском престоле и дать всякому благословение²⁹⁶. Наши предки также весьма дорожили пастырским благословением и считали священным долгом искать его; подтверждением этого, между прочим, служат постановления стоглавого собора, рассуждавшего, по запросу царя, и о том, „како подобает давати благословение народу“, и – так называемый „Домострой“, внушающий, между прочим, искать, по заповеди и благочестивому обычаю, благословения²⁹⁷. Благочестивейшие из христиан желали, чтобы самые обыденные дела их, – например, даже вкушение пищи, – начинались с благословения священнического. Так из жития священномученика Феодота известно, что он вкушал пишу не иначе, как по благословении ее пресвитером²⁹⁸. Тоже известно и о благочестивом царе Феодоре Иоанновиче. Самые язычники, убежденные многократными опытами в силе и действенности благословения, часто с благоговением испрашивали пастырское благословение; свидетельства на это можно найти в житиях Василия Великого, Иоанна Златоуста, Симеона Столпника и других. Блаженный Иероним рассказывает, что, когда св. Иларион великий зашел, на пути в пустыню Кадес, в сарацинское село Элузу, то сарацины, узнав о приходе исцелителя их бесноватых, с женами и детьми вышли толпою к нему, возглашая по-сирски: барах, т е., благослови!²⁹⁹.

Пастырское благословение уважали, с благоговением принимали и внушали другим принимать и такие лица, которые, по преизбытку благодатных дарований и по богоугодной жизни, сами имели право благословить, и которых благословение всегда было благотворно и действенно по силе веры, – разумеем великих подвижников благочестия. О св. Антоние великом известно, что он, уважая всякого клирика, преклонял главу перед епископами и пресвитерами, для принятия у них благословения³⁰⁰. Св. Ефрем Сирин не только сам поступал таким же образом, но внушал делать это и всякому христианину без различия сана, звания и состояния: „почитай священника и пресвитера, – говорит он в одной из бесед своих, – дабы на тебя пришло благословение от уст их“³⁰¹. Начальник иноческого жития в нашем отечестве, св. Антоний печерский, после подвигов на Афоне, возвращается в отечество, напутствованный благословением постригшего его игумена; великие ученики его: Феодосий, Стефан и др. ничего не совершают без благословения своего духовного отца и начальника³⁰².

Преподобный Сергий Радонежский, не смотря на избыток духовных дарований, знаменовавшихся в каждом деле и слове его, часто с глубоким смирением испрашивает благословения не только у святителей, но и у простых пресвитеров³⁰³. Вообще в жизни православного иночества благословение во все времена имело чрезвычайную важность. Такая важность его утверждалась на уставах иночества. Каждый, принимавший на себя подвиг иночества и в силу этого соединявшийся тесными и неразрывными узами послушания и любви духовной с своею братиею и особенно с духовным отцом и начальствующим в обители, не мог без его благословения ни делать, ни предпринимать чего бы то ни было. Без благословения он не начинал никакого послушания, не мог иметь ничего в своей келлии, не мог даже выйти вне стен своей обители. Пренебрегший благословением подвергался отлучению; впавший в какое бы то ни было преступление против иноческого устава лишаем был, между прочим, благословения старейших³⁰⁴. Даже самые обыкновенные дела, напр. вкушение пищи, зависели от благословения старейшего³⁰⁵. Такое же значение имеет и ныне в обителях иноческих благословение.

Так многосторонно употребление пастырского благословения в жизни древних христиан и благочестивых предков наших: так искренно, с таким глубоким уважением относились к нему и цари и великие подвижники благочестия, и простой народ в прежние веки христианства, – уважением, свидетельствующим, что пастырское благословение было в жизни и сознании христианских народов делом существенной и чрезвычайной важности.

Откуда же проистекало такое уважение к пастырскому благословению? Христиане знали, что право, по которому подают пастыри благословение пасомым, даровано им самим Богом и вменено им в святую обязанность. Они, притом, видели, что при каждом богослужении, при совершении таинств и треб церковных, тайностроитель непременно совершал и преподавал благословение, и знали, что последнее существенно входило в богослужение и составляло неотъемлемую принадлежность его. В следствие этого не могла не возникнуть в христианском сознании мысль о чрезвычайной важности пастырского благословения и не могла не перейти в дело, в жизнь христиан. При всём том внешний авторитет благословения священнического не единственное и далеко не главное основание повсемственного его употребления и того глубокого уважения, каким оно пользовалось в христианстве во все времена предшествовавшие. Внутренняя чудодейственная сила, присущая благословению и благотворное проявление этой силы в жизни верующих, – вот причина, почему вообще всякое и особенно пастырское благословение имело столько значения в убеждении и жизни христиан.

Из многочисленных исторических свидетельств о силе и действенности пастырского благословения, ограничимся указанием ближайших к нам, важнейших и очевиднейших из отечественной истории.

Св. Антоний печерский, после долговременных духовных подвигов на св. горе, просиявшей, по силе чудодейственного благословения Царицы небесной, славою иночества, слышит от постригшего его игумена (пресвитера): „иди в Русь опять и буди благословение от святыя горы, яко от тебе многи чернцы быти имут“³⁰⁶. Человек Божий, проникнутый верою в действенность сего благословения, идет на Русь, призывает благословение на избранное им место подвижничества, благословляет первых собравшихся к нему подвижников следующими словами: „и да будет благословение на вас перво от Бога, второе от святыя горы“!³⁰⁷ – и место, благословенное им, делается истинным святилищем для всей России, воспитавшим многочисленных духовных деятелей для всех концев России, – деятелей славных в животе своем и чудодействующих по своем успении. Напутствованный молитвенным благословением преподобного Сергия, Димитрий Донской, с верою в действенность сего благословения, безбоязненно ополчается против татар, поражает их и приписывает, между прочим, успех дела благословению праведника³⁰⁸. Пророчественное благословение патриарха Гермогена и Аврамия Палицина воскрешает уснувшее чувство любви к погибавшему отечеству в сердцах наших предков в бедственные обстоятельства 1612 года, ведет их на подвиги бранные, на подвиги патриотической любви, самоотвержения, и – спасает с первопрестольною Москвою честь и политическую жизнь России!

Так велика и благотворна сила пастырского благословения. Где же и в ком черпает оно эту дивную силу? Прежде всего и притом существенным образом, – в Боге, всемогущем источнике всякой благостыни, благословляющем нас всяким благословением духовным о Христе Иисусе.

Слово „благословение^“, на языке св. писания и церкви, имеет по преимуществу значение освящения и благотворения³⁰⁹. Из этого видно, что благословение свойственно собственно Богу, верховному первоисточнику и виновнику благословений. Он один, по верховному праву Творца, нарицающего не сущая яко сущая, видит в вещи достойное одобрения и свидетельствует о творении, достойном Его премудрости, что оно добро зело. Как всеблагий Господь тварей, Он один имеет власть желать и вместе преподавать благо сотворенному. Так Он, при творении міра, не однократно благословляет сотворенное, сообщая ему через это нужные совершенства; так Он, в самом осуждении человека падшего, полагает начаток благословений в обетованном Семени жены, знаменуя тем спасение и благо людей в заслугах Христа-Искупителя. Таким же образом одному исключительно Богу принадлежит право подавать освящение своим тварям, потому что Он один свят и первоисточник святости. Господь, по свидетельству книги Бытия, еще в первые дни міра, торжественно заявляет, так сказать, это право свое: благослови Господь день седмый и освяти его (Быт.2:3). Наконец вера во всемогущество Бога Зиждителя, которого слово, как в міротворении, так и после, есть всегда жизнь и сила, который приводит всякий глагол свой в исполнение, убеждает нас в том, что благословение Божие всегда действенно и плодотворно; о сем многократно свидетельствуют и слово Божие и опыт всех времен; – благословение Божие есть всегда и самое благотворение³¹⁰. Посему-то, и в св. писании и на языке общежития, слово „благословение Божие“ не редко переносится на самые дары, полученные человеком свыше, и на внешнее проявление милости Божией к людям.

Таким образом благословение свойственно собственно Богу и его сила и действенность зависит именно от того, что оно – дело Божие, по существу своему. Но и людям, которым естественно любить подобных себе и желать им благ вещественных и духовных, Господь благоволил даровать право благословения. Право это есть дар благодати Божией, по этому и дается только тем людям, которых божественная благодать проручествует представителями своей любви, святости и власти на земле: разумеем служителей Божиих, или пастырей. Основание права их на это важное дело заключается в благодатных их преимуществах. Очевидно, что чудодейственная сила и действенность пастырских благословений, как заимствованных от Первоисточника благословений, действительна единственно потому, что этого желает сам Бог и потому возможна под непременным условием, чтобы эти благословения подавались во имя всемогущего и всеблагого виновника и раздаятеля благословений: да возложат имя Мое на сыны израилевы, и Аз Господь благословлю я (Чис.6:27), говорится о священническом благословении. Благословение пастыря, проникнутого верою и любовью, приобретает особенную действенность от силы самого Бога, внемлющаго молитвенному, благоговейному призыванию Его. Таким образом благословлять, в теснейшем значении сего слова, значит проводить действие всемогущей силы Божией на творения Божии, и благословляющий есть благою волею посредствующий между творением и Творцем, который сам дает силу этому посредству. С этой точки зрения делается совершенно понятною сила благословения пастырей, как людей, посвященных самим Богом быть проводниками Его благодати к людям. Впрочем, в самом человеке есть отчасти естественные зачатки силы и действенности Его благословений. Говоря это, мы имеем в виду как образ Божий в человеке с останками высоких первобытных совершенств человека первозданного, так в частности – и слово человеческое, в самом повреждении сохранившее останки первобытного достоинства и, как выражение Божия образа в человеке, не чуждое некоторой естественной силы, и потому действенности. Об этих, так сказать, естественных основаниях силы и действенности благословения один из знаменитейших архипастырей нашей церкви рассуждает так: „Благословение, по своему имени, происходит от благого слова… поскольку человек сотворен по образу Божию: то из сего самого заключить можно, что и в даре слова он получил нечто по образу творческого Слова Божия. Святый Иоанн доводит сию мысль до высшей степени знаменательности, когда говорит, что та самая жизнь, или сила, которая есть в Боге Слове (Ин.1:1, 4), соделалась светом человеков. Внутренний свет человека проявляет себя в слове. Итак, поскольку Бог Слово рече, и быша, и притом вся добра зело: то неудивительно, что и человек, когда он находится в возвышенном состоянии образа Божия, из полноты веры в Бога Слово, которого живот бе свет человеком, из глубины благости сердечной, изрекает слово, и оно действует, оказывается могущественным, творит благо“. „Предложенное теперь размышление, – продолжает тот же архипастырь, – должно быть достоверно; поскольку основано на непреложной истине св. писания. Но дабы кто не усумнился в том, верно ли из истины божественной извлечено наше заключение: представляем вам свидетельство св. мужа, который из одного с нами начала вывел одинаковое с нами заключение. Глубокий, при всей простоте слова, созерцатель вещей божественных и человеческих, Макарий Египетский, о состоянии человека, когда он еще небесного образа был причастник, пишет следующее: „доколе Слово Божие было с ним и хранил заповедь, все имел“. И далее: „самое Слово, в нем сущее, было ему вся, то есть, оно было ему и разум, и чувство, и наследие, и учение. Что бо Иоанн глаголет о Слове? В начале бе Слово. Видиши, что Слово было вся“. И еще: вся ему было Слово, и доколе пребывал храняй заповедь, друг был Богу (бес. 22. § 6, 7, 8). Слово Божие было человеку всё: в Слове Божием имел он всё, – говорит св. Макарий. Я только договариваю: Слово Божие было человеку и могуществом его собственного слова человеческого; в Слове Божием имел он и силу благословения. Не удивительно, если сила сия велика: сие, напротив, очень естественно, когда она так близко происходила от божественного начала... Не трудно показать в опытах, как много заключается в выражении Клеопы: муж силен словом (Лк.24:19). Словом Иисус Навин остановил солнце. От уст словесе Илии зависели роса и дождь, в продолжение трех лет с половиною (3Цар.17:1). По глаголу Господню, его же глагола рукою Илииною, горсти муки в водоносе и столь же малого количества елея в чванце достало на всё время голода. Трикратным дуновением и словом Илии воскрешен сын вдовы сарептской… Словом апостол Петр исцелил хромого и воскресил Тавифу. Если же таким образом дознано, что Слово Божие, являясь ли открыто в устах человеков, приближенных к Богу, или действуя сокровенно из сердец их, творит дела чудесные, некоторым образом подражательные творческим действиям Божества: то не менее должно быть понятно и достоверно, что то же Слово Божие, через тех же людей, теми же способами, изрекает и преподает благословения, некоторым образом подражательные действиям Божеского провидения“³¹¹.

Таким образом сам Господь Бог – первоисточник всех благословений, дающий право благословения представителям своей власти и любви на земле, и сообщающий слову человеческому особенную силу Божия Слова, – вот начало и источник, откуда благословение пастырское черпает свою чудодейственную и благотворную для человека силу! Здесь же и высшее объяснение того, от чего и в древней вселенской и в нашей православной церкви пастырское благословение находило столь глубокое сочувствие и искреннее уважение у христиан, – от чего с великим уважением принимали его у служителей алтаря не только люди простые, но и венценосцы и великие подвижники благочестия.

Предложенное исследование о происхождении и значении пастырского благословения дает нам следующие, несомненные положения о нем:

1) Благословение пастырское есть учреждение, весьма древнее и, по началу своему, божественное.

2) Учреждение это существовало во все времена в церкви ветхозаветной и новозаветной и теперь существует во всём христианстве, – словом: оно повсемственно в церкви.

3) Благословение пастырское, во все времена церкви, входило в состав богослужения общественного и частного, как существенная часть его, составляло и составляет непременную обязанность и высшее право пастырей, связанные не со служением только, но и с саном пастыря, и потому принадлежащее ему всегда, пока он пастырь.

4) Благословение пастырское, во все времена истории, многократно знаменовало присущую ему, благотворную для верующих, силу и действенность. Поэтому ему принадлежит по праву благоговейное почтение, с каким, по многочисленным свидетельствам истории, принимали оное христиане древней вселенской и нашей православной церкви. Нужно ли, после сего, распространяться о неоспоримой истине, высказанной нами в начале исследования, именно – той, что благословение пастырское, по своей глубокой древности и повсемственности в христианстве, по церковному употреблению и значению, по внутренней силе и важности, есть учреждение, стоящее внимания и глубокого почтения всех христиан? Нужно ли выяснять после этого и ту истину, как не простительно невнимание и равнодушие, а тем более пренебрежение, с каким некоторые в настоящее время относятся к священному и досточтимому делу, которое совершает пастырь в благословении верующих во имя Бога Триединого, или во имя Христа Спасителя? Неуважение к пастырскому благословению гласно заявляет о недостатке живой веры и искреннего послушания слову Божию и церкви, уполномочившим пастырей правом благотворного для христиан благословения. Да, невнимание и пренебрежение к благословению священства, осуждает слово Божие, осуждает вся история веков минувших. Даже христиане, уклонившиеся во ино благовествование, осудят нас православных, обязанных содержать и свято хранить всё то, что содержала, хранила и завещала нам вселенская церковь Христова.

Еще несколько слов. Как священник должен относиться к тем, которые не уважают и даже совсем не ищут его благословения, и смотрят на него, как на явление не современное, не принятое, – как на устарелую форму? Неужели он должен молчать, при подобных отзывах о его деле и долге? Нет, и еще нет! Благословлять людей именем Божиим есть священный долг пастыря, возлагаемый на него Богом и святою церковью: неужели пастырь должен отказаться от выполнения этого святого долга, в котором так много глубокого смысла, так много плодотворной силы для христиан? Пастырское благословение есть высокое право и преимущество пастыря, выделяющее его из ряда простых верующих, существенно связанное с его саном и служением. Неужели же он должен отказаться от этого высокого права единственно потому, что некоторым, без всякого разумного основания, угодно смотреть на него не почтительно? Благословение пастырское тесно связано с саном и служением тайностроительства; в нем имеет свой смысл и значение; в нем черпает свою силу. Следовательно, для пастыря долг и право подавать благословение есть дело великой важности, такой же именно, как и его сан, богослужение, им совершаемое и подобн. Понятно, значит, что на пастыре лежит священный долг всеми, зависящими от него, средствами заботиться о том, чтобы народ чтил усвоенное ему право благословения. Но как и чем достигнуть этого? Во-первых, распространением между православными истинных понятий об этом праве и долге пастыря. Мы уже имели случай заметить и теперь повторяем, что равнодушие и пренебрежение некоторых из православных к благословению пастырскому, как и другим священным и досточтимым обычаям и учреждениям церковным и общественным, много зависит от незнания этих учреждений, от непонимания их духа и смысла. Но, при достаточном знакомстве с происхождением, историею и значением пастырского благословения, едва ли кто-нибудь решится относиться к нему не почтительно, уже и по той простой причине, чтобы не показаться невеждою перед священником и посторонними свидетелями. Во-вторых, – собственным глубоким уважением к этому высокому долгу и праву своему. Пастырь относится с почтением к делу благословения тогда, когда совершает его во всех отношениях по церковному чиноположению, совершает с глубоким вниманием и уважением, показывая самым делом, что он сам глубоко уважает право благословения и смотрит на него, как на дело священное, богоучрежденное. Как важно исполнение этого условия, – свидетельствует опыт. Не вольно чувствуется уважение к званию и правам человека, который сам делом и словом свидетельствует о глубоком уважении к собственным правам и обязанностям, и наоборот. Наконец, так как уважение к званию и обязанностям его условливается уважением к лицу, носящему известное звание, а уважение к лицу приобретается доброю жизнью, в обширнейшем смысле этого слова: то понятно, что добрая жизнь священника есть лучшее обеспечение чтимости как его сана и служения вообще, так и его благословения.

Мы убеждены, что, при выполнении указанных условий, или совсем не будет, или по крайней мере реже будет встречаться непростительное равнодушие и неуважение к пастырскому благословению.

С. Гр-ский

„Не достает, – не редко говорят сельские священники, – терпения тянуть скучную работу обучения детей грамоте; нет сил победить раздражительность, возбуждаемую непонятливостью и бессмысленностью детей“. Странное дело! Сколько вы употребляете трудов и заботливого внимания, когда возделываете вашу ниву, или когда насаждаете ваш сад? И достает у вас терпения ждать долго и томительно, пока ваша нива, среди многих и опасных препятствий – засухи, града, различных насекомых и проч., созреет и даст вам хотя умеренную жатву, или пока ваш сад, через многие годы, после насаждения, начнет приносить плоды. И не прихо́дите же вы в ярость или отчаяние, когда какие-нибудь несчастья истребляют вашу жатву, или уничтожают плоды ваших садов. А нравственное воспитание вашей паствы каких трудов, какого терпения требует от вас! Постоянное уклонение пасомых от путей, которыми вы желаете их вести, неверное понимание, или совершенное непонимание ими учения веры и деятельности, предлагаемого вами, само собою не может не волновать вас, не может не возбуждать у вас досады и даже гнева. И однако достойное и христианское управление паствою требует, чтобы вы воздерживались от гнева и досады, чтобы вы во всём обнаруживали снисхождение и терпение. Самое воспитание наше, проникнутое чистою христианскою любовью, внушает нам постоянно терпение и снисходительность. Но, если бы начала христианского воспитания не глубоко пустили в нас корни, если бы мы до глубины души не были проникнуты христианскою любовью, то сама жизнь должна приучить нас к болеe строгому самообладанию, и вместе с тем к терпению и снисходительности. У нас есть слуги, с нами постоянно сталкиваются другие члены общества – равные или высшие нас, по своему общественному положению, – благоразумно и полезно ли будет предаваться необузданной жестокости при всякой неисправности нашего слуги, или выходить из границ благопристойности, при всяком личном оскорблении, или нарушении наших интересов равными нам, тем более высшими нас, членами общества? Жизненный опыт скоро укажет нам, что такой образ поведения не может иметь хороших последствий. И, рано или поздно, мы наконец приучимся к терпению и снисходительности.

Таким образом и исповедуемая нами религия и воспитание наше и вообще все обстановки нашей жизни приучают нас к благоразумию, к умеренности и сдержанности. В какой же мере будет разумно и справедливо устраняться от личного обучения детей, опасаясь нетерпеливости и раздражительности, при столкновении с непонятливостью, или леностью и нерадением детей? Уже ли уступчивость, терпение и снисходительность, необходимые в жизни общественной, совершенно должны быть пренебрегаемы в жизни семейной? Нет. Кто желает воспитать в себе спокойный и ровный характер, тот, при всех столкновениях в жизни общественной и семейной, должен обнаруживать одинаковое благоразумие, одинаковую сдержанность и умеренность. В противном случае он никогда не достигает желаемой цели. Необузданность и жестокость, которой мы предаемся в семейном кругу, может незаметно распространиться на наших слуг, дальше – на наших подчиненных; потом нам трудно будет сдерживать себя и в отношении с равными и дальше... где мы положим предел им? И так как столкновения отца с детьми всегда неизбежны, хоть он и устранит себя от личного их обучения, то терпеливость и снисходительность в обращении с ними также для него необходимы, как и в отношении к посторонним членам общества. И чем бы можно было оправдать эту нетерпеливость и раздражительность в отношениях отцов к детям? Разве тем, что дети перед ними безответны, или тем, что жестокость и необузданность в семейном кругу не могут иметь чувствительного влияния на их житейские интересы? Но практиковать силу своей воли и твердость характера над существами безответными – не человечно и не по-христиански. Мы можем еще извинять жестокость и тиранство малых детей в их обращении с домашними животными – с кошкой, собакой, или какой-либо птичкой, – хотя и тут благоразумное воспитание всегда старается обуздывать их волю. Труднее извинить жестокое обращение простолюдина с рабочим скотом. Но ни в каком случае не может быть оправдана жестокость родителей, и не образованных, тем более образованных, в обращении со своими детьми. А представляющаяся безвредность такого обращения для их житейских интересов – только кажущаяся. От этого действительно не много страдают материальные интересы непосредственно. Но много приносит вреда такое обращение нравственным интересам и отцов, и детей. Да и на материальных оно тяжело отзовется в последствии времени.

Не совсем основательна и другая отговорка отцов. Кажется, это оправдание священников в устранении себя от обучения своих детей значительно преувеличивает постоянство и неизбежность их занятий по приходу и по хозяйству. Без сомнения, есть большие приходы, в которых священнику, по обязанности своей, приходится всякий день отлучаться из дома на несколько часов. Но таких приходов не очень много. В большей части из них требы случаются через день; в некоторых раза два в неделю, а в иных даже и того реже. Вообще можно положить средним числом, что обязанности священника в отношении к своим прихожанам отрывают его от дома на один или на полтора часа в сутки. Ужели такие не долгие отлучки из дома могут препятствовать ему заниматься самому обучением своих детей?

Гораздо большие препятствия к обучению священниками своих детей находим в хозяйственных занятиях. При настоящем положении нашего сельского духовенства, для него неизбежно занятие земледелием. Когда жалованье его так ограниченно, а доходы от церкви почти ничтожны, никто не в праве укорить священника, если он слишком много времени употребляет на свои хозяйственные занятия. Житейские нужды – существенные, вопиющие нужды. И удовлетворение их стои́т на первом плане в жизни каждого члена общества. Прокормить и воспитать свое семейство – не есть ли первейший долг отцов и матерей? Кто же дерзнет произнести слово осуждения священнику, занимающемуся земледелием, или другими хозяйственными промыслами, не приличными, по мнению некоторых, его духовному сану? Его окружает семейство, не редко многочисленное, и безмолвно предъявляет свои нужды и потребности. А вдали ему представляется печальная картина осиротевшего семейства, лишенного почти всяких средств существования. И он должен трудиться, чтобы исполнить долг отца и гражданина. – И эти-то излишние труды и занятия, не связанные неразрывно с обязанностями пастырского сана и служения, отнимают у священника не мало, а иногда и очень много времени.

Впрочем и хозяйственная деятельность священника не отвлекает его всецело от других, не менее важных, забот о своем семействе. По делам хозяйственным он должен отлучаться из дома, почти каждодневно и на целый день, только в известную, так называемую рабочую, пору года. Эго именно бывает необходимо в летнее время, когда созревший хлеб требует скорой и тщательной уборки. Тут хозяин с утра до вечера бывает занят хозяйственными хлопотами. Он должен найти работника, поставить его на работу, присмотреть за ним, чтобы не потерять всецело или хоть части плодов своего тяжелого труда и через то не понести чувствительный уронъ в своем хозяйстве и не повредить своему благосостоянию. За то в другие времена года – осенью, зимою и отчасти весною, хозяйственные заботы весьма редко отрывают его из дома. В это удобное время он вполне и всецело может посвятить себя трудам и заботам о воспитании своего семейства. Что препятствует ему в эти, большею частью, на селе, скучные дни, в продолжение дня, заниматься обучением своих детей чтению и отчасти письму, а долгие осенние и зимние вечера проводить с детьми в простых беседах о разных предметах мiра нравственного и физического, доступных детскому пониманию? Ведь, пропадает же не редко это драгоценное время или в скучной дремоте и излишнем сне, или в пустых и бесплодных разговорах и в других ничтожных занятиях. А между прочим употребленное на указанные занятия с детьми это время было бы не скучным, как обыкновенно привыкли считать его, а драгоценным и многоплодным. Дети в это время не только приучились бы к чтению отчетливому и разумному, но и успели бы значительно развить свои духовные силы, руководимые и надзираемые заботливым и любящим наставником – своим отцом.

Правда, всё это требует труда усиленного, внимания напряженного. Но что же нам дается без труда? В нашем духовном сословии не много счастливцев, обеспеченных вполне своими родителями, или какими-либо родственниками. Бо́льшая часть из нас осуждены потом и кровью добывать насущное пропитание себе и своему семейству. С ранних лет мы приучаемся к нужде и труду. И потому усиленный труд и тяжелые заботы о воспитании наших детей не должны и не могут нас устрашить своею тяжестью, тем более, что в настоящее время труд признан необходимым условием благородного существования. В наш век прогресса и гуманности на всякий труд смотрят, как на основу благосостояния семейного и гражданского; и на тех членов общества, которые в неге и холе не умеют и не могут приняться ни за какое дело, смотрят не с уважением и завистью, как было прежде, а с негодованием и презрением, как на тунеядцев, не приносящих никакой пользы ни себе, ни другим.

Из всего этого можно вывести то заключение, что священники могут и должны принять лично на себя первоначальное обучение своих детей. Их устранение от этого долга, под предлогом множества других занятий, не резонно³¹². С другой стороны, труд их по воспитанию своих детей есть занятие высокое и благородное и признаётся служением общественным. Отказываться от этого занятия, под разными предлогами, тем более для них не извинительно, что и в других званиях люди, не имеющие достаточных средств для найма хороших учителей, да даже и те, которые имеют средства, часто сами принимают на себя труд первоначального обучения своих детей. Посмотрите, как в городах какой-нибудь небогатый чиновник или учитель, после пяти или шести часовых занятий по своей службе вне дома, является домой и следит за домашним учением своих детей! Много нужно отеческой любви и сознания своего долга в отношении к детям, чтобы показать такую заботливость и такое попечение об них.

Правда, здесь большею частью матери или сестры, в отсутствие своих мужей или отцов, занимаются с детьми. Но разве этого не могут также исполнять жены и дочери священников? В настоящее время, уже трудно найти жен и дочерей священников вовсе необразованных. На распространение образования между ними еще более можно надеяться теперь, когда повсюду заботятся об открытии, и действительно открывают женские гимназии (а в некоторых местах даже женские семинарии для девиц духовного звания), где девицы всех сословий могут получить приличное образование за весьма умеренную плату. Нам известно, что очень многие сельские священники, которые давно уже сознали необходимость образования детей женского пола, с нетерпением ожидают открытия этих школ, а где они уже открыты, отдают охотно своих дочерей для воспитания.

Почему же матерям не принять живого и деятельного участия в обучении своих детей, а старшим сестрам – маленьких братьев и сестер? А между тем не так давно (да и теперь это случается, хотя и редко), матери наши не только не содействовали домашнему обучению детей, напротив сильно противодействовали этому. Дитяти не хочется учиться, в нем развивается леность; оно уклоняется от уроков. И, когда отец станет требовать отчета, мать непременно вступится за дитя, оправдывая его разными выдумками, – то у него головка болела, то она его посылала куда-нибудь. Если отец станет взыскивать с дитяти за леность и нерадение, мать вступится за него грудью и будет отстаивать своего ненаглядного баловня. Она думает, что через такое покровительство дитяти делает ему добро; но это мнимое добро долго будет вредить его воспитанию. Но, кажется, это время невежества матерей уже проходит. Теперь, с распространением образования, и матери уже более разумно понимают нужду и цель воспитания. Тем более можно надеяться на их участие в первоначальном обучении детей.

И от их участия нельзя не ожидать очень важных и благотворных результатов. Их мягкость и нежность в обращении с детьми, их терпеливость и снисходительность к ним, гораздо более подействуют на нежные детские души, нежели тяжелая строгость, а иногда и жестокость отцов. Мать гораздо ближе к дитяти, нежели отец; и потому она лучше знает его природные силы и расположения; и потому удобнее может направлять дитя, одно поддерживая и развивая в нем, а другое ненужное осторожно отстраняя. Своим участием в воспитании детей мать принесет своему семейству не малую пользу. В тоже время она облегчит и труды своего мужа, обремененного и общественными и своими собственными делами. А между тем и дети, обучаясь дома, избегнут тех неблагоприличных привычек и манер, которым они всегда должны приучиться в школе какого-нибудь полуграмотного причетника. Через это они будут удалены от многих соблазнительных и безнравственных картин, действующих так сильно на юную душу, которых они нередко бывают невольными свидетелями в школах. Таким образом, домашнее обучение принесет обильные плоды, как в учебном, так и в нравственном отношении. И, когда дети, представленные в училище для дальнейшего образования, будут хорошо приготовлены в учебном отношении и с хорошим нравственным направлением, не один учитель, который добросовестно служит интересам общественным, воздаст должную благодарность заботливым родителям. Хорошее направление, приобретенное дитятею дома, глубоко проникнув в его натуру, сохранит его от многих увлечений и падений, и в школе.

Впрочем вся реформа первоначального обучения священнических детей не должна ограничиваться заменою прежних необразованных и малограмотных учителей другими, более образованными. Нам известно не мало примеров господства старой рутины в обучении и там, где сами отцы-священники приняли на себя труд первоначального обучения. Дело не в том, чтобы только заменить старых невежественных учителей новыми, более просвещенными. Надобно, чтобы этою переменою улучшились самые способы обучения. Священники, как люди, более образованные и более заинтересованные судьбою своих детей, скорее прибегнут к лучшим и совершеннейшим способам обучения, нежели необразованные причетники. Обучение тогда будет иметь надлежащие успехи, когда, согласно с требованиями современной педагогики, новые учители обратят внимание на то, чтобы не мучить детей над бессмысленным изучением собственно грамоты целые годы, через что обучение для них становится противным, и потом на то, чтобы вместе с чтением развивать в них и самую мысль, – чтобы, при чтении, они понимали не только букву, но и самую мысль, заключающуюся в слове. Для достижения этой цели, необходимо заменить настоящие буквари другими, более совершенными учебниками, и потом изменить самый способ обучения.

Трудно поверить, чтобы, при современных способах первоначального обучения, у нас до сих пор учили детей по древним славянским азбукам. А между тем эти азбуки до сих пор употребляются и очень многими. Людям, которые не следят за вновь открытыми способами обучения и даже не обращают на них внимания, и в голову не приходит, что можно учить детей чтению по каким-нибудь другим руководствам, кроме славянской азбуки. Спору нет, дети так ли, или иначе, выучатся. Но дело в том, в какой срок и какому чтению? При тех руководителях и по тем руководствам, какие употребляются теперь, дети выучиваются чтению свободному и отчетливому года в три или четыре, смотря по их способности, а сознательному... дети редко выучиваются. Сознательно начнут они читать уже тогда, когда станут почти юношами. И в этой продолжительности обучения чтению не мало виновата славянская азбука³¹³. Дитяте в основу чтения полагают такие элементы, которые никак не могут быть им осмыслены. Скажите, как растолковать дитяти, что из буки и аз выходит ба, а не буки-аз, или из буки и он – бо, а не букион, или по крайней мере – букон? Далее, следует еще менее понятная и более затруднительная для детской головы работа – изучение титл и словотитл. Тут невольно закружится и придет в раздумье и не детская голова. – Более удобств к обучению представляют буквари гражданские, в которых старые, полные названия букв – аз, буки и проч., заменены сокращенными а, бе и пр. Преимущество этих букварей перед азбуками славянскими несомненно. Но и в них есть большой недостаток. Дитя целые месяцы сидит над буквами и словами, не видя прямого приложения этих странных и непонятных для него звуков – а, б, и пр. Кроме того и здесь, как и в азбуках, оно свыкается с составными элементами слова и, когда уже выучится читать, всё свое внимание обращает на эти элементы, мало заботясь о смысле слова. И поэтому, когда достигнет полного знания букв и слогов, когда начнет уже читать, оно читает буквы, а не слова, читает без всякого понимания. Много придумано и других способов – буквы с картинками, складные букви и проч., но все они имеют свои недостатки. В настоящее время опытными педагогами особенно рекомендуется „Русская азбука для простого народа, с наставлением, как должно учить, – В. Золотова“. Эта азбука имеет огромные преимущества перед всеми другими, указанными нами, руководствами к чтению. Главное ее достоинство то, что в ней обращено особенное внимание на развитие понимания, при чтении. Уроки начинаются прямо со слов – баня, дело, люди и других двусложных; потом, когда дитя присмотрится к этим словам и заучит их, повторяя за учителем, учитель делает анализ слов, разлагая их на отдельные слоги и буквы. Таким образом с первого шагу дитя привыкает заучивать со смыслом. Его пониманию, прежде всего, представляется слово, которое оно понимает; потом ему объясняется, что слово это составляется из слогов и букв. И дитя, не упуская из виду букв и слогов, главным образом обращает внимание на слово; оно понимает значение и важность букв в составлении слова, но понимает вместе и то, что буквы и слоги не сами по себе имеют значение, а потому что из них составляются слова, выражающие наши понятия, наш внутренний мір во внешних знаках. Материал необходимый для постройки здания, не смотря на всю свою необходимость, еще не составляет здания, не дает даже ни малейшего представления о том, каким будет построенное из него здание; но покажите самому неопытному в архитектуре весь процесс постройки, разъясните, как этот безобразный материал прилагается к делу: он поймет важность и значение материала. Так и в деле обучения. Пока дитя не понимает назначения букв, пока видит в них непонятные и, по его мнению, никуда негодные знаки, оно не может иметь к ним должного внимания, – и насильное вбивание их в голову дитяти невольно рождает в нем отвращение к этим бесцельным, по его понятию, каракулям. Другое дело, когда слово прямо говорит его пониманию. Тогда буквы и слоги, на которые слово разлагается, не смотря на свою безотносительную безобразность, являются необходимыми элементами слова и интерес к ним сильно возбуждается в детской голове; потому что дитя видит, что без букв нельзя составить слова, которое открывает ему такой обширный мір ведения. – С таким направлением составлена вся азбука г. Золотова. Возбуждение внимания и развитие детского понимания стоят в ней на первом плане. Мы не намерены здесь подробно рассматривать все достоинства указанной азбуки. Надеемся, что и сказанное нами обратит должное внимание на превосходное руководство г. Золотова.

(окончание следует).

Крест и евангелие, как я уже сказал в прошлой беседе, такая же святыня в нашем христианском храме, как в ветхозаветной скинии были кивот завета и скрижали закона. Но в нашем храме есть и то, что может соответствовать третьей принадлежности ветхозаветного святого святых, чаше с манною. Что же это у нас такое? Это – тот ковчежец, который вы обыкновенно видите во глубине престола, по большей части между крестом и евангелием. Ковчежец этот называется дарохранительницею, потому что в нем хранятся запасные дары; но назывался иногда и хлебоносцем, потому что заключает в себе тот хлеб небесный, которого манна пустыни была только слабым прообразом.

Мы видели, что в первые три века, по причине гонений и евангелие не могло явиться для украшения престолов христианских. Тем больше должно сказать это о св. запасных дарах. Они всегда были в церкви Христовой. Древние христиане любили входить в таинственное единение с Господом, и потому старались как можно чаще принимать этот божественный хлеб. Когда лютые гонения отнимали у них возможность совершать литургию, они причащались дома запасными дарами, которые предварительно старались получать для этого и хранили в драгоценных влагалищах. Вот почему один из св. отцов³¹⁴, предостерегая христианок от брачных связей с неверными, говорил им: „разве муж твой не заметит того, что что ты тайно от него с благоговением вкушаешь прежде всякой пищи?“ Особенно нужно было церкви во всякое время иметь запасные дары для больных. Бесспорно, и первые христиане сознавали, что самым приличным для них местом мог быть только таинственный престол. Но по тяжелым обстоятельствам церкви священнослужащие принуждены были скрывать их в своих или других частных домах. Во времена не столь тяжкие соблюдали запасные дары в каком-нибудь из алтарных отделений, ризнице, предложении, и только с наступлением лучших времен для церкви святыня престола наконец могла быть возвращена престолу. Для св. даров стали устроять особенное вместилище за престолом, или помещали их в металлическом изваянии голубя под сенью над престолом, или в особенном ковчежце на самом престоле. Ковчежец этот составляет теперь у нас необходимую принадлежность престола, как во всякой церкви необходимо должны быть и запасные дары для больных. Сообразно достоинству вмещаемого, он всегда устроен по возможности из более ценного металла. Форма его не всегда одинакова. Наиболее употребительная и вместе приличная – форма гробницы, осененной подобием балдахина, что вы можете усмотреть почти на каждом престоле.

После этих трех главнейших принадлежностей престола, приметных взору каждого, следует обратить ваше внимание на св. антиминс, лежащий посреди престола. Он не заметен издали, но ныне составляет так же неотъемлемую принадлежность всякого престола. Антиминс, есть шелковый платок, на котором изображено положение Господа во гроб и на котором совершается таинство евхаристии. Название его греческое и значит вместопрестолие, то есть это – как бы малый престол. Для чего он и какое его назначение? Не редко бывает, что престол в храме не может быть лично освящен архиереем, и потому не могут быть соблюдены над ним все те обряды, которые должны быть при освящении престола. Так когда нет епископа, престол не помазывается св. миром и не снабжается частицами св. мощей. По установлению церкви это необходимо, а между тем правила соборов право это предоставили только архиерею. Чтобы восполнить этот недостаток обрядов в отсутствие архиерея, престол снабжают антиминсом, над которым предварительно совершено епископом полное священнодействие освящения и в котором укреплена часть мощей. Судя поэтому, антиминсы должны быть принадлежностью только тех престолов, которые не получили епископского освящения. Так прежде и было. Но с некоторого времени, по крайней мере у нас, вошло в обычай и правило полагать антиминсы на всех престолах без исключения, с одной стороны для единообразия, а с другой и для всякого рода непредвиденных случаев. Пожар или что-либо другое, тому подобное, может воспрепятствовать докончить литургию в храме; в таком случае церковное правило позволяет священнодействующему перенести служение вне храма в приличное место, и докончить совершение таинства на одном антиминсе. Так конечно переносили свои антиминсы с места на место гонимые христиане первых веков. В то время, когда они не могли иметь храмов и постоянных мест священных, храм для них заключался в антиминсе, который предстоятель распростирал там, где верующие успели собраться безопасно. Так они же в день памяти того или другого мученика собирались на месте его погребения и под распростертым антиминсом могильный камень мгновенно становился для них престолом. После этого нетрудно было удержаться антиминсам и тогда, когда уже не стало гонений; потому что при устроении многочисленных храмов епископы не всегда могли лично присутствовать при их освящении и принуждены были посылать для возложения на престолы антиминсы.

Говоря об антиминсе, мы упомянули о вложении в него святых мощей. Эти мощи, необходимая принадлежность антиминса, в особенном ковчежце полагаются и под престол, когда он освящается самим епископом. Церковное правило об этом так древне и вместе так строго, что шестой вселенский собор повелевал раскапывать те престолы, в основании которых не были положены св. мощи. На что указывает положение мощей под престол? Начало его очевидно скрывается в обычае первенствующих христиан для Богослужения предпочтительно собираться на гробах мучеников. И мощи в основании престолов до сих пор дают понимать нам, что церковь наша зиждется на основании той святой и боголепной церкви, которую представляло пред небом и землею общество христиан первенствующих.

Престолы в некоторых храмах украшаются сенью, распростирающейся над ними на подобие балдахина, поддерживаемого столпами, с изображением под нею голубя, символа Духа Святого, совершающего таинство. Это украшение древнее. Так было еще в храме святой Софии в Константинополе.

Вот всё, что нужно было сказать вам, христиане православные, о святом престоле алтаря Божия. Но есть другой престол – ближе к нам, в нас самих, – это душа наша. Не весте ли, яко храм Божий есте, говорит Апостол. Украшая престолы храмов, не забудем собственной души нашей и постараемся сделать из нее истинный престол Божий. Аминь.

Нашему времени суждено быть свидетелем великих событий, совершающихся в общественной нашей жизни. В течение последнего пятилетия совершено и предпринято столько важных преобразований и улучшений со стороны правительства, по разным частям государственного управления, пробудилось столько жизни и сознания в разных слоях нашего общества, что, не обинуясь можно бы назвать эпоху, в которую мы живем, счастливейшею эпохою в жизни русского народа. Но в то время, как все стороны общественной жизни подвергаются тщательному пересмотру и обсуждению, одна, самая главная и важная сторона ее остается, кажется без особенного внимания. Мы разумеем религиозно-нравственную сторону нашей общественной жизни, которая, при внимательном и беспристрастном наблюдении, оказывается далеко не совершенною. Православная вера, более восьми веков открыто исповедуемая народом русским, не пустила глубоких корней в его жизни: воспринятая живым, не испорченным чувством народа, она и коснулась только его сердечной стороны, но не проникла в глубь сознания народного. Мы не говорим здесь о тех избранных сынах российской церкви, тех великих подвижниках веры и благочестия, которые, частью при свете ума естественного и науки, а наиболее по озарению от Духа святого, понимали и осуществляли в своей жизни всю глубину и полноту христианского вероучения; – мы разумеем массу народа, которая, при крайнем недостатке духовного научения, могла понимать и принимать преимущественно обрядовую сторону религии. Живая и плодотворная вера этой массы, сильная перед внешним насилием, готовая на муки и смерть, не могла считать себя твердою и безопасною перед ухищрениями лжеименного разума, перед образованием, ложно понимаемым и худо направленным. Потому с тех пор, как в наше отечество, вместе с истинным просвещением, начали прокрадываться ложные идеи, выработанные западом, в обществе русском, знакомившемся с образованием и наукою, чаще и чаще появлялись следы маловерия и даже прямого безверия. Недостаток основательного религиозного образования, нетвердость религиозных убеждений в нашем обществе сказались скоро, и печальное подтверждение этой истины мы слишком часто встречаем теперь в жизни. В среде людей великосветских, особенно в кругу чиновничества, преждевременно вышедшего из школ или мало в них бывшего, а равно и мелкоты военной, даже в торговом классе, вместе с грамотою усвояющем часто и недостатки сословий более образованных, можно встречать то слишком легкие, то очень дерзкие отзывы об уставах и обрядах нашей церкви, о мощах святых угодников, о бытии и участии в нашей жизни духов добрых и злых, и т. под. Если подобные личности хранят какие-либо религиозные убеждения, то разве по впечатлениям детства, во имя обычая и порядка жизни общественной, или же потому, что эти убеждения не затрогиваются. Намеренно или случайно познакомившись с ложными выводами науки, противуречащими их основным верованиям, они легко отрекутся от сих последних.

Что совершается в жизни, то незаметно проглядывает иногда и в литературе. Минуя другие, вольные и невольные ее промахи в религиозных суждениях, мы укажем здесь на недавний факт, когда литература наша слишком легко, не благоговейно и даже насмешливо отозвалась о чудесном исцелении г-жи Артамоновой, описанном в особой брошюрке. Лишь один журнал ограничился требованием нового исследования факта, признанного чудесным, не присовокупив к этому никаких насмешек.

Наконец в то время, как в некоторых личностях высшего нашего общества в последнюю пору стала обнаруживаться наклонность к католичеству, в массе простого народа усиливается раскол, утверждающий, что со времен Никона благодать Божия оставила русскую церковь, и что потому в ней нет более спасения, нет и не может быть святых угодников Божиих.

При таких обстоятельствах, событие, о котором мы хочем говорить, вожделенное для всякого времени, не может не радовать особенно теперь истинных сынов православной церкви. Составляя великое торжество их, это событие, преподает вместе великий урок нашему времени, обличая его маловерие, неправоверие и прямое безверие.

Признание „Тихона, епископа воронежского в лике святых, благодатию Божиею прославленных, а нетленного тела его – мощами святыми“ есть факт, уже совершившийся. Скоро последует торжественное открытие его мощей для всенародного поклонения. Вот подлинный по этому предмету указ Его Императорского Величества, из святейшего правительствующего синода:

„Память преосвященного Тихона, епископа воронежского, со дня его преставления, последовавшего в Задонском Богородицком монастыре 13-го августа 1783 года, благоговейно чтима была в православном народе русском, стекавшемся во множестве из отдаленных мест в Задонский монастырь к могиле иерарха, для принесения молитв об упокоении души сего святителя, с упованием на молитвенное ходатайство его пред Богом. К почитанию святителя влекли верующих и воспоминания о высоких христианских добродетелях, которыми сиял он во время земной своей жизни, и вещания мудрости евангельской, оставленные в его богопросвещенных писаниях и чудодейственные исцеления различных недугов, совершавшиеся при его гробе. На всём этом основалось благочестивое упование, что сей иерарх, прославленный Богом, причтен уже к лику святых. Еще в конце прошедшего столетия таковое упование выражено было в прошениях, поступивших на Высочайшее имя и в святейший синод; но тогда не наступил еще предуставленный от Господа час прославления святителя: знамения воли Божией о сем явлены были в последствии.

В 1846 году, по случаю сооружения в Задонском монастыре нового храма в честь Владимирской иконы Божия Матери, встретилась надобность разобрать ветхий каменный храм и алтарь, под которым в особом склепе был погребен почивший архипастырь, и гроб его перенесть для удобства в другое место. При этом случае оказалось, что склеп, под коим почивал святитель, от давности времени обвалился, гробовая крышка раздавлена кирпичами, и самый гроб близок к разрушению; архиерейское же облачение, в котором был погребен преосвященный Тихон, не смотря на 63-х-летнее пребывание в сыром месте, найдено целым и даже мало изменившимся в своем цвете, а тело его обретено нетленным и пребывающим в том положении и виде, в каком почивают угодники Божии в Киево-Печерской лавре. В следствие сего тело святителя положено в новую гробницу, поставленную в теплой монастырской церкви. О сем тогда же покойный архиепископ воронежский Антоний два раза доносил святейшему синоду, доводя вместе с тем до сведения его о многих исцелениях, совершавшихся над разными лицами при молитвенном призывании преосвященного Тихона. Вместе со вторым донесением святейшему синоду, преосвященный Антоний, за шесть часов до своей кончины последовавшей 20-го декабря 1846 г., подписал письмо на высочайшее имя в Бозе почивающего Императора Николая I, в котором свидетельствовался архиерейскою совестью, что, по особому внушению, вменяет себе в священный долг, довести до высочайшего сведения о чудесах, совершающихся при гробе преосвященного Тихона, а также о всеобщем „сладостном и при-трепетном желании“ стекавшихся из отдаленных мест в Задонск многочисленных богомольцев, „да явлен будет пред очию всех сей великий светильник веры и добрых дел, лежащий теперь под спудом“. В последующее за тем время хотя и не поступало от епархиального начальства никаких формальных донесений по сему предмету, но из частных сведений было известно, что действия, носящие на себе печать благодатных знамений и чудес, коих верующие удостоивались от Господа, призывая на помощь святителя Тихона в тяжких и неизлечимых болезнях, в трудных обстоятельствах жизни, в душевных скорбях и нуждах житейских, продолжались, и что в православном народе всё более и более возрастала и утверждалась уверенность в святости сего иерарха. В начале же минувшего года преосвященный воронежский Иосиф, подтвердив все прежние донесения преосвященного Антония, вместе с тем засвидетельствовал, что еще в самое недавнее время совершились чудесные исцеления при гробе святителя Тихона, и что многие лица неоднократно выражали ему, преосвященному Иосифу, всеобщее желание об открытии мощей сего иерарха Божия; при чем преосвященным Иосифом доставлены были собственноручные показания иноков, находящихся в Задонском монастыре с 1846 года, и засвидетельствованные копии с записки и подробного сказания о чудесах от святителя Тихона. Все сии документы, вместе с отзывом преосвященного воронежского, повергнуты были на высочайшее воззрение Государя Императора, и, по воспоследовании соизволения Его Величества на доклад святейшего синода, о том, что ныне благовременно уже приступить к необходимым распоряжениям для удостоверения в истине нетления тела святителя Тихона, и в достоверности чудес, при гробе его совершающихся над верующими, ближайшее обследование дела возложено было на преосвященного митрополита киевского (ныне новгородского и санкт-петербургского) Исидора, местного преосвященного архиепископа Иосифа и московского, покровского монастыря, архимандрита Паисия, которые, присоединив к себе двух лиц из Задонского духовенства, пользующихся, по своей безукоризненной жизни, общим доверием, и двух иеромонахов задонского монастыря, известных по своему благочестию, 19-го мая минувшего года вскрыли гробницу святителя Тихона, и в тоже время, по освидетельствовании оной, нашли, что тело святителя Тихона, благодатию Божиею, сохранилось нетленным, и архиерейское облачение, в коем погребен был святитель, также осталось в целости, несмотря на сырость могилы. Независимо от упомянутого освидетельствования, преосвященные Исидор и Иосиф, вместе с другими означенными духовными лицами, получили зарукоприкладствованные показания разных лиц, которые под присягою засвидетельствовали, что из них одни на себе, а другие на своих сродниках испытали чудесные исцеления, заступлением святителя, по молитвенном призывании благодатной его помощи. Таких событий, обнимающих собою течение времени с 1820 года до января настоящего года, обследовано ими 48, из числа коих девятнадцать были в свое время внесены в особо веденные при задонском монастыре книги. Синод, рассмотрев во всей подробности и со всевозможным тщанием все вышеизложенные обстоятельства, пришел к полному убеждению в истине нетления тела святителя Тихона, и в достоверности чудес, через него совершающихся, и, воздав хвалу дивному во святых своих Господу Богу, присно благодеющему твердой в праотеческом православии российской державе, и ныне, в дни благословенного царствования благочестивейшего Государя Императора АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВИЧА, как древле, благоволившему явить прославлением иерарха церкви российской новое и великое знамение своих к ней благодеяний, подносил Его Императорскому Величеству в 25-й день минувшего мая всеподданнейший доклад, в котором изъяснил следующее мнение: 1) „Во благоухании святыни почившего Тихона, епископа воронежского, признать в лике святых, благодатию Божиею прославленных, и нетленное тело его мощами святыми. 2) Изнеся оные с подобающею честию из Христо-рождественской церкви, где ныне покоятся, в главный Богородицкий собор, положить в приличном и открытом месте для общего поклонения. 3) Службу святителю Тихону составить особую, а до времени составления таковой, отправлять ему службу общую святителям, память же святителя Тихона праздновать как в день преставления его, 13-го августа, так и в день, который Его Императорскому Величеству благоугодно будет назначить для открытия мощей святителя. 4) Объявить о сем во всенародное известие указами синода“. При докладе сем представлены были на монаршее усмотрение подлинный акт свидетельствования мощей святителя Тихона, и описание случаев чудодейственной помощи прибегавшим в болезнях и несчастиях к его заступлению. На означенном докладе синода Государь Император в 25-й же день мая собственноручно написать соизволил: „Согласен с мнением святейшего синода. АЛЕКСАНДР“. При чем Eгo Величеству благоугодно было открытие мощей святителя возложить на митрополита новгородского и санкт-петербургского Исидора, совместно с архиепископом воронежским и задонским Иосифом, с предоставлением им вызвать для той же цели ближайшего к Воронежу епископа курского Сергия, а для торжества сего назначить день 13-го августа.

„Синод возвещает о сем благочестивым сынам православной церкви, да, купно с ним, воздадут славу и благодарение Господу, тако изволившему, и да приимут сие явление нового заступника и чудотворца, яко новое небесное благословение на царствование августейшего монарха нашего, подъемлющего неусыпные труды ко благу православного народа русского, и своею царскою любовью и попечением объемлющего всех своих верноподданных всякого звания и состояния. – Санкт-Петербург, июня 20-го дня 1861 года“.

Содержание приведенного указа не только представляет состоявшееся определение святейшего синода, скрепленное высочайшею волею Государя Императора, но указывает и те данные, которыми святейший синод руководился в составлении своего определения. Понятно для каждого, что над всеми частными данными в этом деле возвышается давняя и твердая уверенность православного народа русского в святости преосвященного Тихона и чудодейственной помощи, которая подавалась при гробе его в различных исцелениях. Эта уверенность, основанная на дознанных и тщательно исследованных опытах и утвержденная признанием св. синода и высочайшею волею, сообщает факту вид непререкаемый, устраняющий всякие сомнения. Потому явлением нового угодника Божия, святителя Тихона прославленного нетлением тела и даром чудес, как все православные сыны российской церкви, так в особенности пастыри ее, в обращении с раскольниками, в столкновениях с людьми маловерующими или вовсе не верующими, могут пользоваться, как новым доказательством правоты и жизненности нашей веры, истинности и чистоты нашей церкви. Что скажут противники нашей веры против этого нового, непререкаемо-истинного свидетельства близости к нам Божией и особенного покровительства Божия над православною церковью нашею? А мы сказали бы им: приидите и видите дела Божия, яже положи чудеса на земли. Пусть бы шли они ко гробу святителя, благоухающего святынею, – с беспристрастием, с чувством справедливости; пусть открыли бы души свои для высоких впечатлений; – там услышали бы они слухом духовным глас Господа, зовущего ко спасению, там ощутили бы сердцем особенное присутствие благодати Божией, там увидели бы очами плотскими силы Божии, совершающиеся в людях, по молитвам угодника Божия Тихона. Лет семь назад тому, нам пришлось посетить обитель задонскую, в которой почивают мощи св. Тихона, и – никогда не забыть нам этого посещения: молитва у гроба Тихона легко окрыляет душу, высоко возносит ее от земли и живо дает чувствовать веяние благодати Божией, прославляющей благоугодивших Господу. Но и то сказать нужно: есть люди, иже очи имут и не видят, уши имут и не слышат…

Оставим их, и порадуемся лучше вместе с истинно-верующими о великом знамении милости Божией, явленной нам в прославлении угодника Тихона и открытии мощей его. Давно и нетерпеливо ждал этого открытия православный народ русский; с радостью услышит он весть о сем торжестве, с любовью и благодарностью отнесется к виновникам торжества – православному Царю своему и святейшему синоду, с благоговением потечет со всех концов к новоявленному молитвеннику и ходатаю о нас пред Богом. Наперед представляем себе, какое огромное число набожных поклонников соберется в Задонск ко дню открытия мощей св. Тихона, когда и в прежние годы в день памяти его собиралось их иногда столько, что в целом городе буквально ни один дом не оставался не занятым. Но самой большей части почитателей памяти святителя Тихона не придется, конечно, присутствовать при открытии его мощей. Чем же им почтить память угодника? Мы не сомневаемся, что во всех концах православного отечества нашего, при первой вести о канонизации св. Тихона, совершена будет молебная служба святителю; но это, как и молитва при гробе угодника, один только из способов выражения благоговейного уважения к памяти его. Есть другие способы, не менее естественные и достойные памяти угодника.

При совершении молебного служения св. Тихону, первым движением молящихся было бы желание видеть во храме образ святителя, иметь этот образ в доме, молиться пред ним и благоговейно чествовать его. Кажется однако ж, что не скоро образа сего святителя будут распространены, особенно в простом народе, по цене доступной ему. У нас пока еще очень дороги иконы даже весьма не богатой живописи, а между тем поселяне стараются естественно первее всего приобрести иконы Спасителя, Божией Матери, Николая угодника и местно чтимого святого, да тем иногда и ограничиваются, по бедности своей. Образа св. Митрофана, несмотря на то, что со времени открытия его мощей протекло уже без малого тридцать лет, доселе мало еще распространены в народе. Самые иконописцы естественно стараются пускать в продажу те иконы, на которые есть больше требований. Но распространение образов угодника было бы одним из лучших средств к возбуждению и поддержанию благоговейного уважения к памяти его. Нельзя поэтому не пожелать, чтобы образа св. Тихона, на первый раз по крайней мере, переведены были людьми знающими на бумагу и продавались в бумажных оттисках, по возможно дешевой цене. Для большей прочности и благолепия они могли бы быть наклеиваемы на дереве. Нам кажется, что первый долг в этом деле лежит на обители задонской, где естественно может быть и наибольший сбыт образов новоявленного угодника. В бытность нашу в Задонске, при архимандрите этой обители Серафиме, находился особый живописец, который исключительно занимался снятием копий с весьма верного портрета св. Тихона. Любвеобильный старец Серафим, благоговея к памяти св. Тихона, раздавал эти копии благочестивым поклонникам, по большей части безмездно. Таким образом и нам пришлось приобрести две копии.

Вторым желанием благоговеющих к памяти св. Тихона может быть желание знать, когда он родился и умер, когда и как жил, и чем заслужил у Господа великую милость, славу нетления и дар чудес. Не все, конечно, и из образованных людей обладают этими сведениями, а для простолюдинов такие сведения пока вовсе недоступны. Есть у нас две биографии св. Тихона: одна предпослана собранию его сочинений, двукратно изданному в двадцатых годах нынешнего столетия, и принадлежит перу ученого митрополита киевского Евгения, другая вышла в свет в нынешнем году, без сочинений святителя³¹⁵. Но та и другая биография недоступны для простого народа как по цене, так отчасти и по самому изложению. Как благовременна была бы теперь, хотя краткая, биография новоявленного угодника св. Тихона, написанная именно для простого народа и пущенная по самой дешевой цене. Делом этим следовало б поспешить. С своей стороны, в беглом известии нашем, почитаем достаточными следующие не многие сведения о лице святителя Тихона.

Святитель Тихон родом новгородской губернии, валдайского уезда, села Корецка, сын дьячка Саввы Кириллова. Родился он 1724 года и в мирянах носил имя Тимофея, а школа дала ему фамилию Соколова. Пробыв в доме родителя своего до 14-ти-летнего возраста и обучившись первоначальному чтению и письму, Тимофей не мог долее продолжать своего образования. В то время (1737 г.) последовал высочайший указ императрицы Анны Иоанновны, которым велено было лишних церковно-служительских детей, особенно не учащихся, отдавать в военную службу. Бедная мать Тимофея представила его в Новгород на усмотрение духовного начальства, а начальство назначило его к исключению из духовного звания и к определению в военную арифметическую школу. Родной брат его, бывший причетником в Новгороде, успел однако ж возвратить его в духовное звание, обязавшись определить его на свое содержание в славянскую школу – при новгородском архиерейском доме, преобразованную потом (1740 г.) в полную семинарию. В школе и семинарии Тимофей учился с отличным успехом, и в 1750 г., будучи учеником богословского класса, был вместе и преподавателем греческого языка. По окончании курса в семинарии, он оставлен в ней учителем риторики. Спустя три года принял монашеский сан с именем Тихона, а за тем ему поручено преподавание философии. В 1759 г. Тихон указом синода определен ректором тверской семинарии и учителем богословия. Спустя два года рукоположен во епископа городов Кексгольма и Ладоги, в качестве викария новгородского архиепископа, откуда в 1763 г. переведен на воронежскую кафедру.

Пробыв на этой новой пастве около пяти лет, преосв. Тихон в такое короткое время сделал для нее столько добра, что имя его останется в ней навсегда незабвенным. Первым делом его, по прибытии на новую паству, было восстановление семинарии, закрытой при его предместнике. Заботливость его о семинарии простиралась до того, что он сам руководил занятиями учащих и учащихся в ней и последних дарил платьем и деньгами. В ревностном распространении христианских познаний он задолго упредил прогрессивные стремления нашего времени, учредив в 1765 году открытое преподавание закона Божия в соборной церкви, по воскресным дням. О пастырях церкви св. Тихон прилагал особенное попечение: для руководства и пособия им, он написал в короткое время несколько сочинений, между коими особенно замечательно следующее: Должность священническая о седьми тайнах святых. Для просвещения простого народа писаны были им нарочитые поучения, размышления и наставления, которые потом были рассылаемы от него для чтения в церквах. Известна также пастырская ревность его по уничтожению в Воронеже языческого праздника Ярилы и бесчинного празднования масленицы. Отличительную черту в жизни сего пастыря составляет особенная его любовь к простому народу и в частности – к нищим и заключенным в темницах, которых он посещал не редко лично, переодеваясь по вечерам в простое монашеское платье.

В конце 1767 г. любимый своею паствою святитель, страдая нервными припадками и иппохондриею, отказался от управления епархиею, и, с соизволения св. Синода, удалился на покой в Толшевский заштатный монастырь (воронежской епархии), откуда в 1769 г. перешел в задонскую обитель. Всё время своего пребывания в задонском монастыре святитель Тихон проводил то в напряженном молитвенном бдении, то в чтении слова Божия и писаний св. отец и в составлении собственных сочинений, то в свидании и переписке с знакомыми, то наконец в беседах с простым народом, нищими и заключенными в остроге. Совершая ночную молитву, он стоял на коленях, или распростирался ниц и рыдал, при чем вырывались по временам глубокие вздохи и восклицания: помилуй Господи! пощади Господи! потерпи грехам нашим, не погуби нас со беззакониями нашими! услыши Господи! и проч. Чтение слова Божия составляло наиболее любимое его занятие. Псалтирь он знал всю наизусть, Новый Завет почти также. Замечательно, что этот святитель желал перевода книг Нового Завета на простонародный язык и даже сам брался за это дело, но оставил его из опасения соблазна для слепо привязанных к славянскому языку. Между сочинениями отеческими ему особенно нравились писания св. Златоуста. Дух Златоуста веет повсюду в его собственных творениях. Из этих последних, написанных в задонском уединении, особенно замечательна драгоценная книга Духовное сокровище, от міра собираемое, по своей практичности наиболее доступная простому народу. Посещение знакомых совершаемо было им преимущественно с целью научения, или примирения, если где происходила ссора. Миротворение святитель Тихон почитал самою высокою добродетелью, и никогда так не радовалась душа его, как в то время, когда ему удавалось примирить враждующих. Сам он подавал в этом высокий пример, испрашивая каждый раз прощения у недовольных им. Глубоко-трогательна была любовь его к простому народу, особливо к нищим и острожникам. Желая заохотить детей к хождению в церковь, он раздавал им в воскресные и даже простые дни деньги, а потом зазывал к себе в келлию как детей, так и возрастных, и сам учил их молиться, или же вел с ними душеспасительные беседы. Иногда он являлся среди монастырского двора в качестве простого монаха, заводил речь с простыми богомольцами, усаживал их подле себя, расспрашивал каждого о его положении, его работах и нуждах, и всем старался пособлять то добрым советом, то средствами вещественными. Таким и другими способами он узнавал о нуждах поселян и старался помогать им, по мере средств своих. Народ необыкновенно привязался к своему благодетелю. Молва о его благодеяниях расходилась далеко по окрестностям и влекла к нему нуждающихся в помощи или добром совете, а он одним давал деньги, другим покупал скот, земледельские орудия или хлеб на посев; заболевших в дороге принимал в свою келлию, кормил и лечил до выздоровления, либо отыскивал для них квартиру и туда посылал им пищу и лекарства; сиротам-девочкам помогал в воспитании, а по окончании оного снабжал приданым; обиженным и притесняемым просил защиты и удовлетворения, а иногда и лично ходатайствовал за них. Во время голода, его келлия была житницею для алчущих: одним из них он давал деньги, другим хлеб, который сам выпрашивал у помещиков, а иных отсылал к помещикам, испрашивая у сих последних сострадание и помощь. Нищих он не только оделял милостынею, но и научал при всяком случае. Для посещения узников и раздачи им милостыни он отправлялся даже в Елец, когда уезд, а с тем вместе и острог находились в этом городе, а не в Задонске.

За три года до своей кончины св. Тихон прекратил личные свидания и беседы свои не только с знатными и благородными особами, но и с простыми людьми, которых он любил по преимуществу; последним впрочем он всегда высылал милостыню через своих келейников. Пребывая неисходно в своей келлии, он всё остальное время жизни посвящал молитве и богомыслию. Силы телесные постепенно ослабевали, – пришла наконец и смерть, которую он предсказал за три дня. Тогда открыт был всем доступ к одру его: всех он благословлял, со всеми прощался, всех убеждал жить по-христиански. 13-го августа 1743 года, в исходе седьмого часа утра, предал он праведную свою душу в руце Божии.

Такова в общих чертах высоко-поучительная жизнь св. Тихона! Народ наш, преимущественно в ближайших к Задонску местностях, свято чтит память сего богомудрого и праведного мужа, и теперь, при вести об открытии мощей его, конечно, поинтересуется иметь какие-либо сведения о его жизни. Желательно поэтому, чтобы сельские пастыри сообщили ему эти сведения; желательно также, чтобы они в своих поучениях и в частных беседах с прихожанами раскрывали перед ними те именно черты из жизни новоявленного угодника, которые наиболее выдаются в его характере и доступны для подражания простому народу.

В заключение заметим, что святитель Тихон – по преимуществу народный проповедник и народный духовно-нравственный писатель. Кроме того, во многих из его сочинений, независимо от простоты и общепонятности, есть особенная какая-то сладость и сила. Всех его сочинений, по второму изданию, пятнадцать томов; но цена их высока для народа, а некоторые из них писаны не для него. Потому желательно, чтобы собственно для народного чтения сделано было извлечение из сочинений св. Тихона и пущено было особыми книжками, по возможно дешевой цене. В настоящее время, когда так много и пока всё еще безуспешно хлопочут об издании книг для народного чтения, указываемое нами издание было бы истинным благодеянием и легло бы вместе с библиею в основание сельских библиотек. Пока это состоится, можно рекомендовать сельским священникам выписку сочинений св. Тихона в прежнем полном издании. Будь эти книги в руках грамотных простолюдинов, священники указали бы им, что из них преимущественно должно читать. Само собою разумеется, что для покупки их должны быть изысканы особенные какие-либо средства, как напр. общая складка, положим, по случаю известия об открытии мощей св. Тихона. При этом, конечно, нужно разъяснить простолюдинам, что пожертвование на покупку душеспасительных сочинений св. Тихона, равно как и самое чтение их будет делом не только добрым, но и достойным памяти сего великого угодника нашей церкви.

Просвещение России православною христианскою верою, последовавшее в 988 годе, есть такое событие в истории нашего народа, которое превышает собою все другие события нашей истории. Православная вера – виновница славы и благоденствия России, какими она пользовалась до настоящего времени. Верим также, что доколе народ наш будет хранить эту веру, дотоле он будет могуч и славен, и чем глубже будет она проникать в сознание народное, во все стороны общественной нашей жизни, тем более возвысится народ наш и тем почетнейшее место займет он в общечеловеческой семье. Как же признательна должна быть Россия к равноапостольному просветителю своему, князю Владимиру! Как дорога и священна должна быть память его для сынов России всех времен!

Православная церковь наша давно уже причла великого просветителя России к лику святых и назвала его равноапостольным, по примеру церкви греческой, усвоившей это титло великому Константину. Но мы не знаем, в чем именно общество наше прежнего времени выражало свою благоговейную память к просветителю России. Нам известны в этом отношении два только факта. Во 1-х, с самых древних времен на месте крещения киевлян существовала небольшая деревянная часовня, в которой находились иконы Спасителя, Богоматери, благоверного князя Владимира, его сыновей-страстотерпцев Бориса и Глеба и благоверной княгини Ольги. К этой часовне, с давнего также времени, совершался ежегодно крестный ход из церкви Рождества Христова, в день памяти св. князя Владимира (15 июля) и в праздник Бориса и Глеба (2 мая), при чем происходило водоосвящение на крещатицком ручье. Во 2-х, великий поборник православия, киевский митрополит Петр (Могила), восстановляя из развалин Десятинную церковь, построенную Владимиром, нашел главу его и с подобающим торжеством положил ее в той же церкви для всенародного чествования, откуда потом она перенесена была в храм Успения Божией Матери в св. киево-печерской лавре, где покоится и ныне.

Особенное преимущество последнего времени составляет пробуждение в России благоговейного уважения к памяти святого равноапостольного князя Владимира. Это уважение выразилось на местах, ознаменованных крещением самого Владимира и крещением сыновей его и всех киевлян. В 1802 году, в память подтверждения императором Александром благословенным древних прав г. Киева, обществом киевским поставлен первый памятник св. князю Владимиру на том месте, где по преданию происходило крещение киевлян. Памятник этот построен из кирпича и имеет вид колонны тосканского ордена, с вооруженным на верху крестом, утвержденной на четырех толстых столпах, связанных арками и образующих собою свод или сень над колодцем, воде которого народная вера приписывает чудесное исцеление от глазной болезни. По этой последней причине как памятник, так и место, на котором он устроен, пользуются большим уважением в народе. – В 1842 году окончен постройкою храм во имя св. Николая чудотворца, сооруженный на развалинах Десятинной церкви, а в этом храме устроен придел во имя святого Владимира. Расчистка места с археологическими приемами, открывшими много драгоценностей времен Владимира, произведена старанием ученого митрополита Евгения, при пособии статского советника Лохвицкого, а храм в древнем византийском вкусе, живо напоминающем Десятинную церковь Владимира, построен иждивением помещика курской губернии Анненкова. – В 1851 году, в Севастополе, близ Херсонеса, места крещения св. Владимира, заложен в честь его обширный храм, по повелению блаженной памяти государя императора Николая Павловича. В сооружении этого храма участвовала вся Россия, так как для сбора пожертвований в пользу его открыта была, по Высочайшему повелению, подписка во всех концах России. – В 1853-м году, по распоряжению в Бозе почившего государя Николая I, на одной из возвышенных гор киевских, называемой михайловскою от соседства с михайловским монастырем, поставлен величественный памятник святому равноапостольному князу Владимиру³¹⁶. Гора, на которой стоит этот памятник, предварительно была обделываема в течение многих лет и стоила огромных сумм. За то как вид горы, так и вид памятника ни с чем несравнимы. Величественная, гигантских размеров фигура св. Владимира, – с крестом в правой руке, возвышается над местом крещения киевлян. – Наконец в нынешнем году, как известно уже нашим читателям, приступлено в Киеве к сооружению теплого Владимирского собора в величественных размерах. Для сбора пожертвований на сооружение этого храма давно уже открыта, с высочайшего разрешения, подписка по всей России. – Вот сколько сделано в немногие годы в память и честь великого просветителя России!

Но храм, посвященный святому имени Владимира, памятник, поставленный в честь его, не так живо напоминают нам духовного просветителя нашего, не так сильно пробуждают в нас благоговейное и благодарное сочувствие к нему, как священное действие, совершаемое церковью, при участии народа, в честь и память его. В таком действии, само собою требующем торжественности, достойной великого просветителя России, чувствовался у нас недостаток, особенно после того, как прекращены крестные ходы из софийского собора к прежнему памятнику Владимира, совершавшиеся в день преполовения Пятидесятницы³¹⁷. День преставления св. Владимира, священный для всех Россиян, в особенности должен быть памятен для живущих в его граде; а между тем этот день доселе проходил у нас в ряду других дней почти не заметным. Лишь немногие в простом народе считают за грех работать в этот день. Это обыкновенно набожные старухи, которые одни, кажется, и присутствуют при церковном служении в память св. Владимира. Торжественное богослужение совершалось, правда, ежегодно в десятинной, либо Владимирской церкви, да и только.

Мысль об учреждении в Киеве особенного церковно-общественного торжества в день памяти святого равноапостольного князя Владимира высказываема была некоторыми высшими светскими жителями Киева задолго до настоящего времени; но неизвестно, почему доселе не была приведена в исполнение. В нынешнем году она вновь высказана в первый раз перед высокопреосвященнейшим митрополитом Арсением. Его высокопреосвященство изъявил согласие на благую волю набожных граждан тем охотнее, что они желали не нового какого-либо учреждения, но только возобновления стародавнего обычая благочестивых предков наших и что такое желание было обще всем православным жителям г. Киева. Составлен был, за несколько дней, особый церемониал для крестного хода, который имел совершиться и совершен 15-го июля сего года, в день памяти св. Владимира. Мы тем охотнее знакомим наших читателей с выполнением этого церемониала, что праздник 15-го июля в Киеве есть вместе праздник и всей России.

Местом, к которому должен был направиться крестный ход, избран источник, находящийся под сенью упомянутого нами в начале памятника князю Владимиру, построенного на указываемом преданием месте крещения киевлян. По великой обширности и растянутости г. Киева, крестный ход разделен был на три отдела: первый, главный ход имел быть начат высокопреосвященнейшим митрополитом Арсением с духовенством старо-киевских и ново-строенских церквей, второй – наместником лавры с духовенством печерских церквей, третий – ректором академии, архимандритом братского монастыря с духовенством церквей Подола и его предместий. Первые два хода, отправляясь с противуположных концов, встречались на крещатицкой площадке близ царского саду; подольский ход встречал их у самого источника, на котором предположено совершить водоосвящение.

Сообразно такому главному распорядку, высокопреосвященнейший митрополит Арсений, в 10-ть часов утра, 15-го июля прибыл в Десятинную церковь для совершения божественной литургии. В 10^1/₂ часов духовенство старокиевских и новостроенских церквей собралось в кафедральный киево-софийский собор и, по окончании в нем литургии, направилось, вместе с соборным духовенством, к десятинной церкви, мимо церкви златоустовской, присоединив к себе причт этой церкви. В 11 часов наместник лавры, архимандрит Иоанн, вышедши с лаврскою братиею, был встречен на пути сперва духовенством печерских церквей, а потом архимандритом киево-николаевского монастыря, ректором семинарии Феоктистом, и направился вместе с ними на встречу главного крестного хода. Спустя ¼ часа выступил третий крестный ход из киево-братского монастыря, куда предварительно собралось всё духовенство подольских церквей, лежащих в стороне противуположной той, куда направлялся крестный ход, и, присоединяя к себе по пути духовенство остальных подольских церквей, шел по направлению к источнику, сперва по александровской улице, потом по набережному шоссе. В то время, как печерский и подольский крестные ходы подвигались к местам своего назначения, выступил главный ход из десятинной церкви. Во главе его был высокопреосвященнейший митрополит Арсений. По пути присоединились к этому ходу причты андреевской и трехсвятительской церквей, и преосвященный викарий с братиею михайловского монастыря. Мы не будем вводить наших читателей во все подробности частных крестных ходов; скажем только, что духовенство в назначенное время, в определенном порядке, выступало из своих церквей, при колокольном звоне, с крестами, хоругвями, иконами и особою святынею, какую можно было поднять без большого затруднения. Таким образом в подольском крестном ходе несома была чудотворная икона Братской Божией Матери, а в печерском – чудотворный образ Успения Божией Матери, глава св. князя Владимира и чудотворный образ святителя Николая. Встреча одного причта другим, длинный ряд крестов, хоругвей и цеховых значков, торжественное шествие многочисленного духовенства, одетого в лучшие облачения, тихое и благоговейное движение народа впереди, по бокам и позади процессии – всё это само по себе имело вид величественный; но главное внимание возбуждал главный крестный ход, который совершался в следующем порядке:

Впереди всей процессии два причетника, в стихарях, с фонарями, устроенными на подобие звезд.

Большой ручной серебряный крест, несомый причетником.

Цеховые г. Киева значки.

Священные хоругви церквей.

Причетник с большою свечою.

Священники по два в ряд, с храмовыми иконами своих церквей.

Причетник с большою свечою.

Иеромонахи с иконами в руках.

Причетник с большою свечою.

Протоиереи с иконами святых: равноапостольного князя Владимира, святителя Михаила – первого митрополита киевского, св. блаженной Ольги и других.

Причетник с большою свечою.

Хор певчих высокопр. митрополита.

Причетник с большою свечою.

Чудотворный образ святителя Николая, именуемого мокрым, из киево-софийского собора: впереди его два диакона с кадилами, а по бокам две хоругви из собора.

Причетник с большою свечою.

Чудотворный образ Казанской Божией Матери из новостроенской троицкой церкви: впереди два диакона, по бокам две хоругви.

Причетник с большою свечою.

Чудотворный образ Скорбящей Божией Матери из сретенской церкви: впереди два диакона, по бокам две хоругви.

Причетник с большой свечою.

Ковчежец, из софийского собора, со святыми частями мощей равноапостольного князя Владимира, великомученицы Варвары, равноапостольного князя Константина и других, предшествуемый двумя диаконами с кадилами и осеняемый двумя рипидами.

Причетник с большою свечою.

Архимандриты по два в ряд и кафедральный протоиерей с евангелием.

Преосвященный Серафим, викарий киевской митрополии, епископ Чигиринский с обычною свитою.

Жезлоносец, митроносец и свещеносец высокопреовященнейшего митрополита.

Два иподиакона с дикирием и трикирием.

Протодиакон и диаконъ с кадилами.

Высокопреосвященнейший митрополит Арсений с крестом на главе, осеняемым двумя рипидами.

Позади этой священной процессии шли высшие военные и гражданские чины и впереди их киевский подольский и волынский генерал-губернатор, князь И.И. Васильчиков, начальник губернии генерал-лейтенант Гессе и действительный статский советник А.Н. Муравьев, за ними – представители университета св. Владимира и Владимирского кадетского корпуса, последние с знаменами и штандартами. Процессию замыкали отряды войск, расположенных в Киеве, шедшие с музыкою, барабанами и распущенными знаменами.

Стечение народа было необыкновенное, свобода движений полная и, не смотря на совершенное почти отсутствие полиции, порядок удивительный. Этому способствовала главным образом местность, окружающая памятник святому Владимиру, на которой удобно могли расположиться тысячи зрителей священной процессии. Трудно представить себе что-либо величественнее и прекраснее этой местности, особенно в ту пору, когда вся она буквально усеяна была зрителями, из коих большая часть собрались сюда задолго до начала крестного хода. Кто не бывал в Киеве, тому трудно понять всю прелесть этой местности по одному описанию ее. Попробуем однако ж дать о ней хотя общее понятие, чтобы живее нарисовалась в воображении читателя картина крестного хода, о котором мы рассказываем. Пойдем, читатель, на берег Днепра, – на шоссе, уединенно идущее от Подола до моста по незаселенному берегу днепровскому. Пройдя по нему с четверть версты, станем лицом к городу, спиною к Днепру: перед нами, в ущелье, у самой подошвы гор киевских и в нескольких шагах от шоссе будет колонна – старый памятник князю Владимиру. В прямом направлении от этого памятника длинный и широкий подъем на крещатицкую улицу, но до того крутой, что ездить по нему совершенно невозможно. Там, где кончается этот подъем, несколько левее от него, начинается на половину естественное, на половину искусственное возвышение, примыкающее к горе, на которой расположен царский сад. На верхушке этого возвышения разведен палисадник, обнесенный с двух сторон красивою решеткою. Это возвышение широким фронтом глядит прямо на Днепр и, вместе с небольшим искусственным уступом, составляет самую верхнюю часть покатой ложбины, заключенной между двумя чрезычайно высокими горами, из коих одна лежит по левую, другая по правую сторону памятника. Гора, лежащая по левой стороне, представляется совершенно в диком виде; сторона ее, обращенная к Днепру, почти совершенно отвесна; за верхушкой этой горы виднеются деревья царского саду. Гора, идущая вправо от старого памятника, разделяется на три яруса и отделана с большим искусством. Нижний ярус отделен от среднего дорогою, ведущею с Подола на Крещатик³¹⁸; на площадке среднего, самого большого яруса, разрезанного на несколько частей, устроен новый памятник князю Владимиру; за вершиной высшего яруса виднеются золотые главы михайловского монастыря, а левей от него католический костел. Вся представленная местность с берега Днепра кажется обширнейшим и чрезвычайно высоким амфитеатром, открытым со стороны Днепра. По средине его, в описываемые нами минуты, медленно двигалась главная процессия, к которой, у самого спуска крещатицкого, присоединился печерский крестный ход. Начался спуск соединенной процессии по крутой ложбине; процессия заняла скоро всю почти ложбину, со всех сторон окруженную тысячами зрителей. Картина была величественная! Я прислушался к говору народному: народ с умилением указывал, во главе всей процессии, на старца-архипастыря, который, совершивши литургию, в знойный полдень в полном облачении прошел около двух верст, неся на главе своей крест, присматривался издали к святыне, несомой в процессии и набожно крестился, сравнивал этот крестный ход с прежними, бывавшими при митрополите Серапионе, вспоминал о построении на городской счет памятника князю Владимиру и о том, как забыт был этот памятник долгое время, и от чего он забыт, и проч.

Но вот процессия достигла источника и встречена была там духовенством подольских церквей, ранее пришедшим. Началось водоосвящение. После первой ектении, высокопреосвященный митрополит Арсений обратился к предстоявшим с следующими словами:

„Девять почти веков со всем бесчисленным сонмом мужей и жен, зде о Господе живших и мирно почивших в них, смотрят на нас, благочестивые со- обитатели богоспасаемого града Киева, изумляясь и вместе радуясь своему как бы оживлению в торжестве, ныне нами совершаемом. Из глубокой дали древности они видят обновляемый ныне нами древний и многознаменательный обычай предков наших. Источник сей, в лице крещенных в нем сыновей св. Владимира, послужил первою купелью для всей земли русской. И вот, в день, посвященный памяти равноапостольного просветителя России, мы, по примеру древнему, исходим на сие святое место с собором священнослужителей, в предшествии животворящего креста, как главного символа нашего спасения, в преднесении св. икон и мощей чудотворных, как непререкаемых знамений невидимого, но тем не менее присущего проявления и действия благодати Божией, – исходим для того, чтобы тайнодейственным освящением в нем воды и окроплением ею на четыре стороны: восток и запад, юг и север, на домы и стогны града, на живущих в нем и приходящих в него, воспоминать и оживлять в уме своем благодатное освящение и возрождение народа русского водою и духом, а вместе с тем тою же животворною влагою всесвятого Духа, в виде капель освященной воды ниспадающею на нас, освежать и обновлять и свои сердца, быть может, несколько засохшие и увядшие от зноя забот и попечений житейских. В благочестивой памяти отцов наших хранился и тот вечно славный, хотя ныне полуиссохший поток – Почайна, в самом имени своем чаяние спасения заключающий, который во дни св. Владимира здесь же вблизи протекал, а теперь удалился от нас на три поприща, как бы в упрек нам за то, что мы не довольно его ценим и не довольно помним. К нему то, близ сего места, несметными толпами спешили добрые киевляне по гласу своего любимого князя и по влечению веры, силою и действием св. Духа в них вселившейся, и во имя трисвятого Бога погружались в его водах, освященных молитвенным тайнодействием служителя Божия, чтобы стяжать себе надежду и залог жизни вечной“.

„Они сохранили и, во всей первообразной чистоте и простоте, передали нам дошедшее к ним предание, что на одной из гор, нас окружающих, первозванный апостол Андрей водрузил св. крест Христов, предрекши, „яко на сих горах возсияет благодать Божия и град велик имать быти и церкви многи имать Бог воздвигнути“. Взгляните теперь внимательно вокруг себя, и подивитесь и силе Божией, вся в міре совершающей и просвещенному взору апостола, не сущая яко сущая издалеча провидевшему. Не видите ли, как точно и верно исполнилось в свое время его слово; какими обильными потоками света и жизни пролилась благодать Божия на сие место, некогда пустынное и не обитаемое? Она неотступно пребывает в нем и, как надеемся на милость Божию, будет пребывать во веки. Какой обширный и славный град устроился на сих горных хребтах и неудобоприступных утесах, покрытых некогда лесистыми дебрями; какое множество храмов Божиих, благолепных и благоукрашенных, воздвигнуто в этом безлюдном месте, и как всё в них благоухает святынею, услаждая взоры небожителей и привлекая благочестивых поклонников со всех концов міра православно-христианского. Посмотрите, вот благосветные лики святых Божиих, нам зде присущие и, на святых иконах и в нетленных останках, сиющие светом невещественным и силою свыше. Но это только малая часть сокровищ духовных, которые вмещаются в наших храмах и их взаимно украшают. Войдите в самые храмы и, подобно пророко-царственному Давиду, возлюбите благолепие дому Господня и место селения славы его и насладитесь созерцанием красоты Господней. Вот св. София, багрянородная дщерь Софии цареградской, облеченная во все царственные свои утвари. Не царица ли это всех церквей киевских, своими золотыми куполами, как бы некиим драгоценным венцем, увенчанная? Вмещая в стенах своих многоцелебные мощи смиренно-мудрого пастыря своего, священномученика Макария и многих других мучеников и праведников, наипаче смирением и самоотвержением благоугодивших Богу, величаво, но смиренно высится она над всеми храмами, помня свое назначение быть руководительницею других к Тому, Кто кроток есть и смирен сердцем. Вот молодая старица – церковь Десятинная, самым именем своим напоминающая щедрость державного своего строителя и его любовь к Богу и его служителям; она пала под бременем бедствий отечества, но, в недавнее время, после своего многовекового запустения, возникла из своего пепла подобно фениксу, и теперь наряду с другими красуется своим обновленным бытием в честь и славу приснопамятного обновителя. Здесь было любимое место молитвы св. Владимира и первое место посмертного его покоища; сюда, конечно, с особенным благоволением, приникает с высоты небес и блаженный дух его. Вот и сверстница сего храма, соименница равноапостольного своего строителя – церковь Трехсвятительская, с своим почтенным остатком древности устоявшая и против меча Батыева и против изуверства унии. Вот новый, но не менее славный, храм Андреевский, достойный плод царского благочестия, чудо легкости и красоты строительной, как бы на воздухе поставленный, по воздуху парящий и к небу возлетающий, а к земле только пятидесятистепенною лестницею прикасающийся для того, чтобы и земнородные могли восходить в него и вместе с горними чинами воссылать в нем хвалы Богу вышнему и поклониться духоносным останкам Первозванного. Вот перед нами златоверхий монастырь Михайловский с цельбоносною ракою св. великомученицы Варвары, там монастырь пустынный Николаевский с чудотворным своим образом, а здесь монастыри Братский и Вознесенско-Флоровский с своими благодатными иконами. Словом: там и здесь церкви многочисленные, все и каждая с своим заветным сокровищем благодати и святыни, освященным веками и веками ей преданным. А вот не вдали от нас и чудотворная Лавра Печерская, на незыблемом камени веры и благочестия воздвигнутая постническими слезами, молитвенными трудами преподобных и богоносных отец наших Антония и Феодосия, их сподвижников и подражателей и до ныне хранимая их же молитвенным ходатайством и заступлением. Не море ли это необъятное благодатных излияний с своею небеси подобною церковью, с чудотворною иконою пресвятыя Богородицы, из пречистых рук ее самой полученною, и с жизнехранительными пещерами? Массивною группою златоглавых церквей и колоколен своих ярко она блещет и озаряет окрестность, а, непрерывными во время дня и ночи молитвословиями и песнопениями оглашая и освящая воздух, выну не оскудно источает токи исцелений, утешений, помощи и защиты, вразумления и просвещения всем, приходящим в нее с верою и надеждою на милость Божию и святых угодников его, нетленно и чудодейственно в ней почивающих.

Приидите, убо, возлюбленные о Господе чада и братия, и видите дела Божия, яже положи чудеса на земли, нами обитаемой; приидите и принесите Богу, толико нам благодеющему и чудотворящему, плоды, достойные его правды и святыни – жизнь непорочную, совесть чистую, благие деяния и ревность по вере православной неизменную и не оскудевающую. Аминь.“

В то время, как немногие, находившиеся вблизи архипастыря, внимали словам его, всё собрание народа, расположенного вдали, стояло в благоговейной неподвижности. Находясь на одном из нижних уступов горы, я окинул взором всю окружающую местность: глазам моим представилась величественная, ни с чем несравнимая, картина. Тысячи людей всякого пола, звания и состояния покрывали соседственные горы и покатую ложбину. Трудно с самою игривою и возвышенною фантазиею живописнее расположить огромные массы народа, нежели как они расположились свободно, непринужденно. Здесь сама природа, живописная до причудливости, указывала места для зрителей и создавала группы одну другой прекраснее. С северо-западной стороны по окраинам каждого из трех ярусов искусственно обделанной горы шли длинные гирлянды живых существ, совмещавшие в себе самое разнообразное сочетание цветов, случайно, но дивно перемешанных между собой. Гирлянды эти то тянулись в прямом, инде наклонном направлении, то изгибались ломаною линиею, то как бы пускали от себя живые и столько же разнообразные отпрыски по искусственным всходам горы. Сторона, обращенная к месту водоосвящения, давала другой, не менее прекрасный вид. Масса зрителей на самой вершине этой местности стояла прямо густою колоною, несколько ниже выступала на подобие дуги, еще ниже по наклонной ложбине рассыпалась в мелких разнообразных фигурах. Но всех живописнее казалась южная сторона, наиболее возвышенная, наиболее крутая и нисколько не тронутая рукою человеческою. Вся она от верхнего края до нижнего как бы усеяна была живым кустарником, разбросанным в таких разнообразных направлениях, которых не в состоянии определить никакой глаз, никакое воображение. Если бы нужно было найти что-нибудь столько же неопределенное и столько очаровательное, я указал бы вам, читатель мой, на причудливые, полные поэзии узоры, образуемые морозом на окнах наших жилищ. Там глаз не может оторваться; – гладишь, любуешься, и глубоко задумываешься над непостижимой игрой природы. Тоже, если хотите, и здесь, с тем только различием, что это была живая картина, сильнее трогающая мысль и глубже западающая в душу.

Долгое время любуясь попеременно то тем, то другим видом в частности, я старался потом окинуть всё одним взором, совокупить все частности в одной общей картине, и, призна́юсь, не испытывал в жизнь свою впечатления более глубокого, более жгучего. Чем сильнее напрягалось зрение, чем глубже всматривалась душа в эту дивную картину, тем определеннее и сознательнее становилось общее впечатление. Яркий свет полуденного солнца позволял по местам разглядеть каждую группу, каждую фигуру, каждую позу, – даже выражение лиц то величаво задумчивое, то спокойно молчаливое, то набожно благоговейное, то наконец молящееся. Тут разом пробуждалось столько чувств и дум, что трудно было дать в них отчет себе самому. Растроганная, почти подавленная разнообразием впечатлений душа уносилась в бесконечную даль, созерцая величие Божие в высотах небесных.

Водоосвящение продолжалось, картина не переменялась. Еще раз окинул я ее глазами и, на этот раз, взор мой остановился на недавно воздвигнутом памятнике князю Владимиру. Величественная фигура Равноапостольного возвышалась над всею местностью, над всем неисчислимым собранием. Не нужно было слишком живого и пламенного воображения, чтобы перенестись к тому приснопамятному в истории нашего народа времени, когда земля и небо ликовали, по выражению преподобного Нестора, радуясь о крещении Руси и когда сам Владимир стоял здесь же с воздетыми к небу руками, благодаря Господа, просветившего его землю, или представить себе великого просветителя России, парящего духом над отдаленными потомками своими и благословляющего их за их благодарную и благоговейную память о нем.

Оканчивалось водоосвящение; началось погружение св. креста. Заколыхались по горам массы зрителей, набожно осеняя себя крестным знамением. – Скоро тронулась с места священная процессия: подольское духовенство отделилось и пошло по набережной, главная же часть хода стала подыматься по горе. Как на особенность этих минут, укажем на пение лаврского хора, которое чудными, величественными звуками разносилось по ложбине и холмам и наполняло душу неизъяснимо приятными ощущениями. – Народ пустился врассыпную: бо́льшая часть спешили домой, унося с собою и неизгладимые впечатления и благодарную память виновникам торжества. – На малой крещатицкой площадке печерское духовенство отделилось и пошло своим путем, а главный ход направился по большой крещатицкой улице, с которой повернул через базарную площадь к софийскому собору. Его сопровождали отряды войск с музыкою и множество присутствовавших при совершении водоосвящения.

Так совершилось ныне в Киеве празднество 15-го июля! Надеемся, что не только киевляне, но и все православные сыны России с сочувствием отнесутся как к самому празднеству, так и к тем лицам, которые учреждением его желали пробудить и усилить в нас благодарное воспоминание о великом просветителе России, равноапостольном Владимире.

Феофан Лебединцев

Редакция этого журнала, между прочим, объявляет, что она, с благословения высокопреосвященнейшего митрополита Исидора и с разрешения Святейшего Правительствующего Синода, решаясь издавать новый духовно-литературный журнал под названием „Дух христианина“, предполагает себе, по мере сил и средств своих, раскрывать, общедоступным языком, дух христианства, во всех видоизменениях жизни – церковной, умственной, нравственной и общественной, – и надеется, что все духовные и светские лица, истинно ревнующие о благе православной церкви и отечества, с сочувствием отзовутся на ее намерение и деятельным образом примут участие в трудах ее на пользу общую.

Издание журнала „Дух христианина“ начнется с начала индикта, т.е. с 1-го числа сентября месяца сего 1861 года, и будет выходить в свет ежемесячно книжками в 8 и более печатных листов.

Журнал этот будет состоять из трех отделов:

Отдел I, духовно-литературный.

В этот отдел войдут самостоятельные и переводные статьи, предметом которых будет: христианское вероучение, нравоучение, богослужение, церковное право, религиозное воспитание, жизнь и деятельность церковно-исторических лиц, равно как и современных христиан. Статьи эти будут излагаемы в виде живых общепонятных рассуждений, бесед, размышлений, проповедей, поучений, писем, жизнеописаний, рассказов и притчей, облеченных в современную форму живого рассказа. Не исключаются и стихотворения.

Отдел II, критико-библиографический.

К этому отделу будут принадлежать: критический разбор замечательных произведений духовной лтературы, появляющихся как в России, так и за границею, – библиографическое обозрение всех духовных книг с возможно-подробным указанием содержания их, – общее обозрение всех замечательных статей, помещаемых в русских духовных журналах и ведомостях, – критические отзывы о статьях, касающихся христианской веры и жизни и помещаемых в светских книгах и журналах.

Отдел III, смесь.

Здесь найдут место: обозрение общих и частных духовных распоряжений, обозрение всех лучших явлений современной общественной жизни в России и вне ее, известия о благотворительных и полезных для народа учреждениях – русских и иностранных, о замечательных проявлениях религиозно-нравственной жизни во всех слоях современного русского общества, общий живой обзор практических отношений духовенства к народной жизни, в виде заметок приходского священника. По временам будут помещаемы известия о действиях русских миссионеров.

К журналу, со временем, будут присоединяемы и приложения, вызываемые тою или другою особенною потребностью православного общества.

Цена журнала за годовое издание его (12 книжек) назначается: без доставки 3 р. 50 к. с., с доставкою же на дом и с пересылкою во все города и почтовые конторы России, 4 рубля сереб.

Желающие подписаться на журнал могут обращаться с своими требованиями в С.-Петербург, в контору журнала „Дух Христианина“, при книжных магазинах Н.Г. Овсянникова, в гостинном дворе, под № 17 и 58, или в редакцию, на имя одного из редакторов-издателей, Христорождественской, что на Песках, церкви священника Александра Васильевича Гумилевского; сюда же могут быть адресуемы и литературные статьи, назначаемые для журнала.

Редакторы-издатели:

Петропавловского Собора Священник Дмитрий Флоринский.

Спасобочаринской церкви, что на выборгской стороне, Священник Иоанн Заркевич.

Смоленско-кладбищенской церкви, что на Васильевском острове, Священник Иоанн Флеров.

Христорождественской, что на Песках, церкви Священник Александр Гумилевский.

В алтаре, кроме святого престола, самой важной и священной части его, достойны также замечания и места, прикосновенные к престолу. Таково, во 1-х, место предпрестольное, т.е. между царскими вратами и престолом. Это место имеет ту особенность, что никто из лиц, не освященных таинством священства, не должен ни становиться на нем, ни переходить его. Что значит такая особенность, и откуда она? Сущность алтаря вся в престоле, – и место перед престолом церковь всегда считала особенно священным и желала оградить его святость. Для этого, без сомнения, были введены ею сначала завеса, а потом и решетки, послужившие началом нашему иконостасу. Впрочем и без этого неясно ли, что это место должно быть принадлежностью только лиц освященных? Место перед престолом есть место священнодействия, следовательно и принадлежит только тому, кто получил право священнодействовать.

Другое в алтаре особенно важное место – за престолом. В правильно устроенных церквах, восточная стена обыкновенно устрояется углублением. Там, за престолом, в самой средине углубления издревле устроялся для епископа трон, или кафедра – седалище. Оно называется горним местом, как потому, что устрояется возвышенно, с несколькими ступенями, так особенно потому, что знаменует небесную кафедру вечного Архиерея Иисуса Христа. Поэтому на стене, выше горнего места, обыкновенно ставится образ Иисуса Христа в архиерейском облачении. По сторонам кафедры епископской, по окружности восточной стены, обыкновенно устроялись другие седалища для пресвитеров, как соправителей и помощников епископа. В небольших церквах этого сопрестолия нет. Но его всегда почти можно видеть в больших, и особенно древних храмах. В начале божественной литургии епископ, облачившись посреди храма, обыкновенно перед чтением апостола входит в алтарь, кадит алтарь и церковь и при начале чтения из апостола садится на кафедру за престолом, как на собственное, ему принадлежащее место, а по обеим сторонам его садятся пресвитеры. Так, конечно, было и в церкви апостольской, когда святая литургия совершалась в каком-либо частном доме. По средине горницы утверждался стол; на восточной оконечности его было место предстоятеля собрания; за ним, по обеим сторонам, восседали помощники его пресвитеры и, уже дальше, кругом стола, все прочие верующие.

Обращаясь к северной части алтаря, вы видите там стол, называемый жертвенником. Собственно имя жертвенника более принадлежит св. престолу, потому что жертва приносится на святом престоле. На столе, известном у нас под именем жертвенника, она только приготовляется. Первые слова, которыми начинается проскомидия или приготовление даров: жрется агнец Божий, кажется, дали месту приготовления имя жертвенника. В греческой церкви стол этот правильнее называется предложением, то есть, таким местом, куда предлагаются, или вносятся приношения. Самое назначение стола, называемого жертвенником, дает вам ясно видеть и то, что он в важности далеко уступает престолу Божию. Посему-то жертвенник освящается только кроплением св. воды, между тем как престол, при освящении храма, помазуется миром святым и необходимо снабжается частями мощей святых. На жертвеннике хранятся вещи, необходимые при совершении литургии, именно: потир, или чаша, в которую при начале литургии вливается красное виноградное вино, претворяющееся, по освящении, в кровь Христову; дискос, т.е. круглое блюдо, на котором полагается, на литургии, святой агнец, т.е. часть, вынутая из просфоры и, по освящении, пресуществляющаяся в тело Христово. Тут же хранятся принадлежащие к чаше и дискосу звездица, два покрова и воздух, или больший покров, которым покрываются чаша и дискос, копие, нужное для разделения агнца, лжица, необходимая для приобщения народа и грецкая губка – для собирания частиц с дискоса в чашу и вытирания св. сосудов. Все эти вещи, во время литургии, вы видите на престоле, а по окончании ее, они опять переносятся для хранения на жертвенник.

Говоря о северных боковых дверях алтаря, мы уже сказали, что место жертвенника в древности было не в самом алтаре, а в особом отделении, к северу от алтаря. Так иногда помещается он и теперь в некоторых больших и особенно древних храмах.

Уважение, которое подобает алтарю, как месту особенного таинственного присутствия Божия, еще в первые веки христианства заставило почитать алтарь местом недоступным для народа. Конечно, в самом начале, при апостолах, когда верные совершали вечерю Господню в горнице, по примеру последней вечери Иисуса Христа, алтаря, как особого отделения, не было. Вся церковь, то есть, вся эта горница представляла из себя алтарь. Но по мере того, как таинство отделялось от вечери, отделялось для таинства и место его совершения. С устранением завесы, а потом решеток и иконостаса перед алтарем, справедливая мысль о неприступности алтаря уяснялась больше и больше. В 4 веке правила соборов уже запрещали вход в алтарь лицам непосвященным. Только еще императоры для молитвы иногда становились в алтаре. Св. Амвросий Медиоланский воспретил это и им, представив, что алтарь есть место священнодействия. На шестом вселенском соборе вход в алтарь дозволен был императорам только для причастия, ради чести и величества царского. Это право в нашей церкви и доселе принадлежит царям, как сугубо освященным в обряде священного царского помазания.

Впрочем, ныне вход в алтарь боковыми дверьми, как ведшими собственно в северное и южное отделение его, не столь строго воспрещается мирянам. Зато, правило, воспрещающее этот вход для женского пола, доселе остается во всей силе. Как женский пол всегда был исключен из права священнодействия, то и место священнодействия навсегда заключено для него. Вот почему и сорокодневное дитя женского пола, при своем посвящении Богу и воцерковлении, не вносится в алтарь, а приемлет благословение перед алтарем. Самым обрядом этим уже показывается ему то место, которое оно должно занять в церкви.

Но хотя не все мы, христиане православные, можем входить в алтарь, тем не менее однако все можем иметь доступ к алтарю и никому не возбранено почерпать ту благодать, которая в изобилии изливается от подножия алтаря. Будем же притекать к алтарю Господню с благоговением и, созерцая тайны святые, совершаемые в нем, будем и сами созидаться в живой духовный алтарь Господу. Аминь.

В одном из предыдущих номеров нашего журнала³¹⁹ мы обещали представить нашим читателям, (большинство которых составляют сельские пастыри, повсюду занятые теперь народным образованием), список книг для народа, изданных в последнее время, как учебных, так и для чтения, с кратким указанием содержания и значения более крупных из них, а также означить цены их и указать места, откуда можно получать их³²⁰. Мы не ограничимся здесь указанием только на книги, составленные нарочито „для простолюдинов“, „для простого народа“, а поцитуем и такие, которые, хотя составлены и для другого класса читателей, или же – и безотносительно к тому или другому классу читателей, но доступны, по своему содержанию и форме изложения, и грамотному поселянину. Таковы в особенности, недавно начавшие появляться, книги для воскресных школ. Эти школы наполняются преимущественно детьми ремесленников, рабочих, прислугой – людьми, нисколько не ушедшими по складу головы и сердца от простонародья деревенского. Поэтому книги для воскресных школ могут быть с равною же пользою употребляемы и для школ сельских. Таковы, далее, книги для солдатского чтения, так как солдатский наш мір наполняется единственно из простонародья, с которым и остается навсегда в самом тесном родстве. Таковы еще „книги для детей“. Наш простой народ, по степени и характеру сознания своего, весьма много походит на детей; процесс развития этого сознания для него один и тот же с процессом развития сознания детского. Поэтому многие приемы и методы воспитания одинаково приложимы и к народу и к детям вообще; о многих предметах можно и должно говорить с нашим народом тем же языком, как и с детьми. – Таковы наконец, и преимущественно, многие религиозно-нравственные сочинения наших пастырей и учителей церковных. Не так давно у нас стали являться и этого рода сочинения, с исключительным назначением для низшего круга – для простого народа, для солдат, для детей. Но мы не эти только книги приведем в своем указателе: есть книги, писанные для читателей всех классов, ни предмет их, ни форма изложения не подходят под всё, что пишется у нас „для простолюдинов“, „для простого народа“; но они почитываются нашим народом, и преимущественно в его среде пользуются должным уважением – за свою прямую и здоровую мысль, за свое искреннее, глубокое и неподдельное чувство. – Конечно, мы не ручаемся за безусловное достоинство всех, указываемых нами в этом списке, книг, не смотря на то, что выбираем из них лучшие, и при том вышедшие в последнее время, так сильно подвинувшее у нас дело народного образования; до сих пор между произведениями этого рода нет еще ничего, вполне отвечающего народным потребностям, и еще долго будут только обсуживаться вопросы об учебниках, потребных для народных школ, о книгах вообще народных, детских, педагогических и подоб., издаваемых с целью умственного и нравственного развития массы простого народа, – долго будут являться только попытки к удовлетворению пробудившейся в ней потребности образования. Тем не менее, однако ж, считаем не лишним список этих сочинений, попыток. Дело простонародного обучения слишком громадно и трудно, чтобы пробиваться с ним собственными силами и человеку, хорошо образованному и практическому; наша литература поняла наконец, что для этого нужны совокупные усилия лучших педагогов и ученых, усилия всего образованного общества, которое пускало бы в общий оборот свои частные изделия и тем пособляло бы и частной деятельности. Следить за этими частными изделиями и опытами, изучать разные приемы и методы обучения значит увеличивать свою опытность и умение; не следить – значит или сковать себя одним каким-либо прежним методом, непременно односторонним и вяло ведущим дело обучения, или же – что еще хуже – без надлежащего руководства, беспрестанно менять приемы, одни других непрактичнее и сбивчивее. Но как следить за этими чужими опытами и результатами общих усилий, в деревне, куда редко-редко залетит какой-нибудь каталог в осьмую или в четвертку? Мы думаем восполнить отчасти этот недостаток для наших читателей, представив из разных каталогов вместе указания этих книг. Заметки о содержании и значении той или другой книги мы большею частью будем заимствовать из журнальных и газетных библиографий, не имея возможности в провинциальном городе добывать большей части книг.

Начнем с учебников, и прежде всего, с букварей, или руководств к обучению грамоте.

Новейший метод обучения чтению, по которому составлены все лучшие руководства последнего времени, состоит в следующем:

1) Процесс обучения производится совершенно обратно прежнему, так называемому буквосочетательному, по которому сначала заучиваются все буквы отдельно, потом все разнородные слоги, и наконец уже слова и предложения, что может производиться не иначе, как строго механически, долго длиться, и нисколько не задеть любознательности, не затронуть понимания. Начинают чтение прямо со слов, а не с букв, и притом со слов обыденных, знакомых и понятных каждому учащемуся, даже шестилетнему дитяти, которые он сам произносил и слышал, как их произносят. Обыкновенно предлагают ученикам одно какое-либо слово, на первый раз простейшее, напр. мама, баба, тятя и под., произносят, заставляют и учеников произносить это слово, громко и возможно раздельно, обращая внимание на каждый слог, каждый звук и положение языка, губ и всего рта при произношении. За сим анализируют это слово постепенно, разлагая его на отдельные слоги, а потом слоги на буквы. После сего объясняют названия тех букв, какие вошли в состав слова. Из знакомых таким образом букв составляют другие слова, не приведенные в примере, – чем укрепляется и более осмысливается знакомство с этими буквами. После простейших слов следуют более сложные. Таким образом узнается и вся азбука, и с помощью ее дитя приучается складывать слова, выражающие знакомые ему понятия. В семь или восемь уроков, дитя узнает весь механизм чтения, и может свободно читать всякую книгу. Выигрыш от этого метода двойной: 1) значительно сокращается время обучения, сравнительно с методом буквосочетательным и 2) дитя, с первого же отношения к грамоте, сильно заинтересовывается ею, приучается над каждым словом мыслить, в каждый звук вдумываться.

2) Для большего удобства, при обучении, употребляют подвижные буквы, наклеенные отдельно на дощечках, или картоне. Из этих букв учитель набирает данное слово, и вывешивает его перед всеми учениками на доске, и затем анализ слов и звуков, различное соединение букв и образование из них других слов производится посредством раздвижки и перемещения картонов. При таком способе можно начать враз со всею массою учащихся, если бы их было даже более ста человек.

Метод этот у нас явился только в последние годы, но на Западе он давно известен. Буквосочетательный способ обучения грамоте, еще в начале нынешнего столетия, отвергнут лучшими педагогами Германии, Англии и Франции. С тех пор много употреблено усилий, изысканий и опытов, чтобы заменить этот старый метод новым (слогосочетательный – Гёдике; звукосочетательный – Гофмана, развитый до последних результатов Оливье, Стефани, Кругом, Шульцем и др., французско-английский, иначе ланкастерский, усовершенствованный англичанином Ланкастером; Гразеров – ничто иное, как усовершенствованный ланкастерский; Гарнишев и наконец словосочетательный метод Жакото, обработанный Зальцзамом). Повсюдным сделался теперь тот метод, который изложен нами. Он изложен нами в самом общем и простейшем виде, который, однако может и должен принимать различные оттенки, при употреблении и приложении его к той или другой среде учащихся. На этом основывается и различие всех букварей и руководств к обучению грамоте, изданных в последнее время как за границею, так и у нас во множестве. Кроме того некоторые отличаются только большею полнотою примеров для упражнения в чтении, а также введением в круг первоначального обучения и всех элементарных наук.

Более всех из этих руководств употребителен учебник Золотова, который перед другими выигрывает своими таблицами для обучения чтению, расположенными в строгой систематической последовательности, так что каждая предыдущая служит приготовлением к последующей. Товарищество „Общественная Польза“ издало это руководство в различных видах:

1) Для домашнего обучения:

Русская азбука без азбуки и складов. Цена этой азбуки: с наклеенными на картон буквами 80 коп. сер., за пересылку 63 коп. сер., без наклеенных букв 40 к. сер., за пересылку от 1 до 4 экземпляров 25 коп. сер. При ней прилагаются отдельные буквы, по 6-ти экземпляров полной азбуки.

2) Для обучения в школах:

Таблицы для обучения чтению и письму с руководством для учителей. – При них прилагается шесть экземпляров больших букв русской азбуки. Цена 1 р. с., с перес. 1 р. 30 коп. сер. – Таблиц одного экземпляра достаточно для 10 и 15 учащихся, потому что они употребляются при обучении в классе.

Приложение к таблицам. Издание 4-е, значительно измененное и дополненное. (В других изданиях оно имеет заглавие: Упражнение в чтении и умственном развитии). Здесь три отдела: 1) повторение таблиц; 2) статьи для упражнения в чтении и умственном развитии, 5) пояснения, относящиеся к статьям для чтения и основные начала грамматики. – Существенное дополнение в этом издании заключается в примерах для пояснительного учения. – Цена 20 к. сер., за перес. от 1 до 5 экземп. 25 коп. сер.

Русская азбука с наставлением, как должно учить. 1860 г. Второе издание, значительно дополненное. Цена 5 коп. сер., за перес. от 1 до 5 экземпляров прилагается 30 коп. сер. – Книга эта, заключающая в себе сущность метода Золотова в сокращенном виде, предназначена преимущественно для учеников, не имеющих достаточных средств приобрести полное руководство. – В виде приложения к этой азбуке помещены: упражнения в чтении, счисление, церковная грамота, в последнем отделе помещены: важнейшие молитвы, заповеди и символ веры, с кратким объяснением всего этого.

Подобные же руководства с таблицами или без таблиц, с более краткими и простыми примерами сочетания букв и слогов, но с более полными и притом приспособленными к быту крестьянскому, примерами для упражнения в чтении, изданы и другими. Замечательнейшие из этих руководств следующие:

Азбука для крестьянских детей. Легкий способ научиться грамоте. С таблицами букв и цифр. Составил Ф. Студитский. Спб. 1860 г. Цена 25 коп. сер., с пересылкой 50 коп. сер.

По этому руководству дитя обучается грамоте в девять уроков. Для упражнения в чтении предложены здесь между прочим и рассказы из крестьянского быта, из которых иные весьма дельны (напр. „Для чего нужна грамота крестьянам? На всё Божья воля“... и др.). Некоторые из стихотворений, басни Измайлова и Дмитриева, отрывки из сказки „Конек-горбунек“ помещены здесь очень неудачно; дитя ровно ничему не научится из чтения этих произведений. Книжка эта оканчивается молитвами и счислением. К ней прилагается шесть азбучных таблиц.

К этой „Азбуке“ издано автором особое наставление для учителей, под заглавием:

Как учить грамоте по азбуке для крестьянских детей, или руководство к обучению грамоте. Спб. 1860 г. Цена 25 коп. сер., с перес. 50 к. сер.

Русская азбука для простолюдинов. Составил А. Ризников. Спб. 1861 года IV. 26 стр., в 8°. – Содержание: печатные буквы (с их сочетаниями в слоги и слова), распределенные на семь уроков; письменные буквы и курсив; счисление; понятие о целых и дробных числах; таблица умножения; различные меры и вес; измерение времени; нравоучительные изречения; пословицы и поговорки; молитвы, символ веры и заповеди. – Цена 8 коп. сер. На пересылку от 1 до 10 экземпляров прилагается за один фунт.

Но есть, как мы сказали, и гораздо полнейшие руководства к грамоте, заключающие в себе все первоначальные науки. Таковы, например:

Краткое изложение элементарных наук в рассказах для простолюдинов. Составл. В. Лапиным. Спб. 1860 г. С картинками. Цена 1 р. 50 к. сер. с перес. 2 руб. сер.

Это „Изложение“ состоит из пяти частей; первая содержит в себе азбуку, вторая – рассказы из священной истории ветхого и нового завета, третья – русскую грамматику, четвертая – арифметику, пятая – всеобщую и русскую историю и географию. В этом издании нельзя искать полного курса обучения детей, даже полной системы той или другой науки; автор только хотел представить в отдельных, простых, рассказах очерки наук, общепринятых при первоначальном обучении. Первый отдел. Обучение грамоте производится в три урока, после которых все последующие статьи назначены для упражнения в чтении. На первом плане здесь молитвы, символ веры и десять заповедей; за этим следуют: басня Крылова „Крестьянин в беде“, сказка Пушкина „О рыбаке и рыбке“, Жуковского „Воскресное сельское утро“, Кольцова „Песня пахаря“, пословицы и поговорки. Всех уроков 16; каждый из них представляет две части – руководство, или наставление для учителей и для учеников. Хорошо, что при молитвах положено изъяснение непонятных славянских слов и выражений, напр. молитв ради – для молитв, присно – всегда, аминь – истинно и проч. – Второй отдел заключает в себе понятия о существенных свойствах Божиих (вездеприсутствии, всеведении, благости и под.), затем историю ветхого и нового завета. Понятия о Боге изложены далеко не удовлетворительно для человека, который не только не привык к понятиям отвлеченным, но и шагу не сделал еще в логическом определении окружающих его предметов. Нужно было: а) изложить этот отдел гораздо проще – не в виде отвлеченных определений, а в примерах, выводы из которых были бы определениями; b) поместить этот отдел не тот час после обучения грамоте, а в конце всей книги, чтобы дитя приступало к изучению этих предметов достаточно подготовленным, как посредством рассудочных упражнений (грамматика, арифметика), так и посредством положительных сведений (история и география). Тогда религиозные понятия давались бы ему гораздо легче. – Третий отдел представляет четырнадцать рассказов из русской грамматики: о пользе грамоты, о каждой части речи в отдельности, о знаках препинания, об употреблении буквы ѣ, о правописании. Этот отдел слабее всех других: сухо, малопонятно и сбивчиво. Не удивительно; есть ли у нас не сухая, не малопонятная, не до крайности сбивчая грамматика и для других школ?! – Четвертый отдел излагает первые четыре действия арифметические, именованное число, дроби и тройное правило, оканчивается, очень кстати, объяснением процентов и счетов – важными предметами в хозяйстве. – Пятый отдел: хронологический и самый краткий, к сожалению, – очень сухой и большею частью неудачный перечень исторических событий. География соединена с всеобщей историей.

Учебная энциклопедия, содержащая азбуку, объяснение главных христианских истин, молитв и праздников, основания арифметики и грамматики, составлена Щигловским. Т. 1 и 2-й, Москва. 1859 г. Цена 1 руб. 50 коп. сер., с пересылкою 2 руб. сер.

Относительно упражнения в чтении, автор замечает, что сказки, а также и басни, которые обыкновенно помещают для этой цели другие учебники, делают больше вреда, нежели пользы детям, а нравственные детские рассказы только вводят их в противуречие с действительностью, укореняют себялюбие, и оставляют опасное заблуждение, что под прекрасною наружностью не может скрываться порок. По мнению автора, „не может быть иного основания воспитания, как религия Христова, ее-то должны мы всеми силами вкоренять в юных сердцах. Поэтому необходимо начинать кратким и теплым объяснением священной _ИСТории и молитв“. Сообразно с этим, автор, для упражнения в чтении, поместил в своем руководстве „первоначальные понятия о Боге“ и „отрывки из истории ветхого и нового завета“. Мы вполне согласны с автором о значении нравоучительных повестей и басен для первоначального обучения, – вполне признаём, что кроме религии Христовой нет другого основания воспитания. Но чтобы рассказы из священной истории и понятия о Боге были понятны дитяти, тотчас после обучения чтению, нужно много уменья в изложении их. У автора эти рассказы, как и дальнейшие (русская грамматика, арифметика), сухи, часто отвлеченны и вообще малопонятны.

Первое чтение и первые уроки для маленьких детей, А. Ишимовой (ч. I и II-я. Спб. 1860 г. Цена 3 р. 50 к. сер., с пересылкою 4 руб. сер.) цитуем здесь только для того, чтобы кто-нибудь из сельских священников не обманулся заглавием этой книги, и не вздумал выписать ее для народных школ. Книга эта составлена по идее и образцу сочинения г-жи Амабль Тастю: „L’éducation maternelle“, и представляет руководство собственно для матерей, возлагая на них первоначальное обучение детей. Самая идея эта довольно сантиментальна; из нее возникает всё направление и содержание книги. Главное внимание обращено здесь на такие рассказы, которые изнеживают душу ребенка и набивают ее ложною французскою моралью. – Между стихотворениями помещены английские, французские и немецкие. – Обучение грамоте происходит здесь по старой методе: начинают заучивать сперва буквы в ряд, потом различные склады, слова....

Назовем еще некоторые азбуки, вышедшие в последнее время:

Русская азбука для воскресных школ. Могилев, 1861 года. 58 стр. Цена 5 коп. сер.

Русская азбука, составленная Алексеем Смирновым. Москва 1861 г. 44 стр. Цена 10 коп. сер. (книгопродавцы еще не объявили об этой книге. Сам издатель живет в Москве, на Кудрине, в доме диакона церкви Покрова).

Руководство к изучению русской грамоты исчисления, в четырех отделах, Ив. Главинского. Издание это принято в сельских училищах ведомства министерства государственных имуществ. В первой книжке его находим обучение чтению, молитвы и святцы (цена этой книжке отдельно 10 к. сер.), во второй – упражнение в чтении книг и рукописей (цена ей 25 к. сер.), в третьей – арифметику (цена 20 к. сер.), в четвертой – прописи (цена 15 к. сер.). Всё руководство стоит 60 к. сер.

Руководство для преподавателей грамотности. Составил Орбинский. С таблицами букв. Цена 60 к. сер. Издано для употребления в приходских училищах новороссийского края.

Азбука, издана редакциею „Чтения для солдат“. Цена 25 кон. сер.

Есть и еще несколько руководств к обучению грамоте, составленных по указанному нами вначале методу, не говоря уже о букварях и азбуках, составленных по старому методу, особенно московских изделий этого рода, наводняющих толкучие рынки, балаганы и коробки разносчиков. Многие из этих (первого рода) изданий весьма удовлетворительны для простого народа по методу обучения, по характеру изложения статей для первоначального чтения и проч. Но все они не удовлетворительны по предмету своему и содержанию; в этом последнем отношении все они держатся еще старины. Когда-то педагогия решила, что для первоначальных школ нужны следующие науки: катехизис, священная история, арифметика, русская грамматика, география, и для роскоши – всеобщая и русская история, – а для букваря, или руководства к обучению чтению, представляющему особый мір, полагающий собою основание для всех дальнейших наук, нужно только сокращение этих наук, или только некоторые отрывки из них. Такая программа для первоначальных школ и для букваря составлена единственно на основании отвлеченных представлений науки и школы, без всякого отношения их к тому или другому роду учеников. Такими оказываются и все новейшие азбуки, буквари, руководства, энциклопедии, элементарные обучения: в содержании их не соображены отношения и потребности русского деревенского человека, не подмечены стороны, которые нужно развивать посредством науки, и которые, значит, нужно затронуть с первого же приступа к науке, т.е. в букваре. Московское Общество распространения в народе полезных и дешевых книг, на первых же порах своей деятельности, решилось восполнить этот важный недостаток в нашей азбучной литературе. Попечительный совет московского учебного округа, вследствие отзыва к нему Общества, назначил конкурс для составления Руководства к первоначальному обучению грамоте, приспособленного не только к понятиям, но и к потребностям простого народа. Руководство должно состоять в азбуке, гражданской и церковной, с присовокуплением молитв и самых необходимых для всякого грамотного человека статей назидательного и практического содержания, каковы: основные положения и некоторые общие статьи из „свода законов“, о правах и обязанностях гражданина и о присутственных местах; краткие сведения о России в историческом и особенно в географическом и статистическом отношениях, с указателем главнейших городов и местностей, важных для народа в национальном и промышленном значении; краткие же сведения о праздниках и табельных днях; элементарные понятия о счете, с присовокуплением таблицы церковно-славянского счисления. Молитвы должны быть напечатаны церковно-славянским шрифтом, с русским объяснением неудобопонятных слов и выражений; прочие же статьи гражданской печати должны быть заимствованы из свода законов, из лучших исторических, географических и статистических сочинений, из календарей и месяцословов и из других источников, соответствующих цели „Руководства“. Изложение этих статей должно быть по возможности упрощено, и все затруднительные выражения объяснены. Объем „Руководства“ полагается не больше шести печатных листов. Премия назначается в 500 рублей серебром. Прием рукописей назначается год, начиная с июня настоящего года.

Перейдем теперь к учебникам по наукам, по давнему обычаю, непосредственно следующим у нас за изучением грамоты. На первом месте стоит закон Божий. По священной истории мы имеем следующие руководства:

Краткие повествования из священной истории ветхого завета. Приложено 12 рисунков. Цена 30 к. сер., с пересылкой 55 коп. сереб.

Библейская история. Соч. Банзарова. 1860 года. Изд. третье, с картинками. Цена 40 коп. сер.

Краткие библейские рассказы из ветхого и нового завета для детей, ч. І-я II-я. Спб. Издание товарищества „Общественная Польза“. 1860 года. 12°, 285 и 163 стр. С картинками. Цена 75 коп. сер.

Краткая священная история для народного чтения. Цена 50 коп. сер., с пересыл. 75 к. сер.

В журнале „Учитель“ печатаются „Беседы с детьми о вере и нравственности христианской“, священника Д. Соколова. В вышедших доселе нумерах идут рассказы из ветхозаветной истории, доведенные в №№ 11 и 12-м до устройства скинии и иерархии ветхозаветной, во время путешествия евреев по пустыне. Цена журналу „Учитель“ 4 руб. сер.

Можно еще указать на Краткую священную историю с катехизисом, употребляемую в духовных уездных училищах первого класса, а так же на многочисленные рассказы из священной истории, печатаемые при букварях различных времен.

Нужно сознаться, что все показанные издания далеко не удовлетворяют своей задаче и, кажется, долго еще придется нам ожидать хорошего руководства по этому предмету. Все они резко сказываются, с одной стороны, неуменьем выбирать из истории предметы, более годные для простонародья, выбирать в частных предметах стороны, которым более симпатизирует народ, и наконец неуменьем связать все рассказы одною, ярко выдающеюся мыслью, – с другой стороны, – схоластичностью и сухостью изложения, которое во всех представляет обыкновенный школьной тон и характер холодный, безучастный. „Беседы“ священника Д. Соколова, печатаемые в „Учителе“, конечно, пригодные для детей, во многих однакоже местах непонятны и сухи, даже история Иосифа изложена сухо, а главное – не видится в них одной общей мысли, проникающей все библейские сказания, не веет от них тою благодатною жизнью, которая так неотразимо и так глубоко действует на душу и простолюдина, при чтении библии. – Впрочем, сказанное далеко не должно быть упреком кому бы то ни было. Если мы не имеем вполне пригодной для народа азбуки, то можно ли требовать вполне пригодного для него изложения священной истории, требующей от составителей ее глубокого знания не только исторических фактов, но и внутренней связи их с вероучением и нравоучением христианским? А такое знание приобретается только долговременною подготовкою и основательным изучением всего круга богословских наук. Всё это, но гораздо в большей мере, должно сказать и о Катехизисе. Кроме довольно сухих, далеко не полных и не достаточных, катехизических объяснений то на символ веры, то на молитву Господню, то на заповеди, так же описания общих свойств Божиих, под именем „первоначальных понятий о Боге“, положенных в некоторых указанных нами руководствах к обучению грамоте, мы не имеем ни одного опыта катехизиса для народа. В 1838 году, когда в первый раз у нас хотели завести, по крайней мере в некоторых губерниях (где есть раскольники, для ограничения их влияния), народные школы; св. Синод предполагал издать новый катехизис для народа. Но школы тогдашние, предоставленные единственно заботам и средствам Синода, не могли долго существовать. Есть много катехизических поучений к народу, напечатанных то в некоторых журналах (наприм. в Воскресном Чтении), то отдельными книжками (их поцитуем в своем месте), то вставленных в ряд обычных поучений к народу. Но в этих опытах мы не находим удачного преподавания катехизиса: сухость, схоластика, в образе изложения, отвлеченность выводов и определений составляют общий характер их. Некогда обратили на себя общее внимание знатоков дела: несколько поучений покойного профессора киевской духовной академии Я.К. Амфитеатрова, помещенных в собрании опытов подобного рода, издано в первый раз в 1849 году, под заглавием: Беседы сельского священника к прихожанам, – замечательнейшие из них: поучения „о пресвятой Троице“, и „о познании Бога из природы“. Обладая глубоким знанием русской простой натуры (его повесть: Лева Долина, напечат. в Маяке, служит доказательством тому), автор умел свободно войти в нее с самыми отвлеченными предметами и расставить в ней всякую вещь на своем месте: его объяснение самого глубокого христианского догмата о пресвятой Троице так просто и наглядно, что каждый простолюдин как бы видит его перед глазами, вокруг себя, – так наглядны и повсюдны для него примеры, в которых автор раскрывает ему этот догмат. Но, кроме показанных поучений, мы не наследовали от автора их других катехизических поучений для простого народа.

Для русской грамматики, кроме трактатов о ней в указанных нами руководствах Лапина, Щигловского, существует один только учебник, составленный с прямым назначением для низшего класса народа, именно: Упрощенная грамматика, одобренная для преподавания в войсках отдельного гвардейского корпуса, изданная редакциею журнала „Чтение для солдат“. Цена ей 30 коп. сереб. Как уроки Лапина и Щигловского, так и показанное руководство не следуют уже методу Востокова и Греча. В них каждое определение представляет только вывод из нескольких, знакомых ученику, примеров. В этом последнем роде мы имеем весьма дельный опыт г. Паульсона: Книга для чтения и практических упражнений в русском языке. Учебное пособие для народных училищ. Спб. 1860. 392 стр. в большую 8 долю. Цена 75 коп. серебр., на пересылку за 2 ф. Руководство заключает в себе 534 статьи в прозе и стихах. Ученики прослушивают статью, прочитывают ее сами, пересказывают, затем излагают собственный рассказ на бумаге, исправляемый потом учителем.

По арифметике существуют для народных школ следующие руководства:

Краткая арифметика. Соч. Б. С-Пбург. 1861 года. Цена 15 коп. сер., на перес. от 1 до 5 экземп. прилаг. весовых за 1 фунт.

Арифметика, составл. Фогелем. С-Пбург 1861 года. Ц. 6 коп. сер , на перес. 1–10 экз. за 1 ф.

Упрощенная арифметика, одобренная для преподавания в войсках отдельного гвардейского корпуса. Цена 30 коп. сер.

Руководство к арифметике, для употребления в начальных и сельских училищах, составл. по методе Груббе, В. Золотовым. СПбург. 1861 г. Цена 20 коп сер., на перес. 1–4 экзем, прилагается 30 коп. сер.

Арифметика по способу немецкого педагога Груббе. Руководство для родителей и элементарных учителей. Составил И. Паулъсон. 1860. Цена 75 к. сер., с пер. 1 р. сереб.

Первые три из показанных руководств составлены по старому методу, заданному нашим школам Меморским и закрепленному за ними Куминским и Буссе. Метод этот страждет теми же недостатками, как и грамматический, именно – он состоит из одних отвлеченных определений и терминов, вовсе непонятных дитяти, едва начинающему рассуждать об окружающих его предметах. Арифметика есть то-то, число есть то-то, единица, сложение, вычитание.... все эти голые определения, доказываемые потом разною перестановкою и видоизменением немых цифр, как пугала, обступают детский рассудок, и держат его в совершенной и безмолвной зависимости, так что дитя не может и представить, чтобы числа и их разные постановки были живым выражением действительности, а не существовали только в книжке. Таковы и все наши учебники по математике. Метод этот совершенно уничтожают два последние из поцитованных нами руководств, которые составлены по методу Груббе, распространенному теперь повсюду в западноевропейских школах. Груббе доказал, что отвлеченные определения разных арифметических терминов и правил разных действий над числами, в начальных школах, не только бесполезны, потому что не дают дитяти никаких действительных познаний, но и вредны, потому что заколдовывают его рассудок в мертвенных и пугливых представлениях числа, одного из существеннейших условий природы. Он требует, чтобы, прежде всяких определений, дитя постепенно знакомилось с решениями понятных возрасту его практических задач, из которых бы потом логические определения выходили сами собою, как следствия. Например, приступая к объяснению дитяти сложения, не нужно прежде всего вбивать ему в голову, что „сложение есть действие, в котором....“ и проч., а сперва дать ему в руки несколько, положим 5 одинаковых вещей, например, яблок, и под., заставить пересчитать их, потом дать еще несколько, положим – снова 5, заставить пересчитать их отдельно, потом вместе с прежними, и спросить, сколько получено в первый, сколько потом и сколько всех яблок; дитя ответит: в первый раз получено пять яблок, во второй пять, а всех десять; и так – спросит его учитель – пять да пять сколько будет?

Десять, скажет дитя. Разделяйте этот десяток яблок на три – четыре – пять групп, заставляйте складывать то так, то иначе, переходите потом к более сложным числам и примерам, тогда, т.е. после всех подобных примеров, ваше определение сложения и всех фазисов его будет совершенно понятно дитяти. Так объясняются и все арифметические определения и действия. Золотов, в своем руководстве, еще не совсем отстал от старого метода, и колеблется между ним и тем, который изложен нами; у него всюду идут прежде отвлеченные определения, потом примеры, представленные впрочем гораздо обстоятельнее и нагляднее, чем в прежних руководствах. Но Паульсон представил в своем руководстве верное и отчетливое развитие метода Груббе. Обучение у него идет беседами, начиная с самых простейших вещей, понятных ребенку, и переходит к арифметическим действиям тогда уже, когда ученик, посредством постепенных и разнообразных упражнений над числами, незаметно ознакомится и с самыми действиями над ними. Руководство это изложено языком простым, общепонятным. Паульсон составил его из статей своих о методе Груббе, помещенных в журнале „Воспитание“ 1859 и 1860 г. – В журнале „Учитель“, редакциею которого заведывает Паульсон, помещаются также статьи об арифметике, изложенные чрезвычайно просто и занимательно для детей. Все примеры здесь взяты из круга предметов, самых близких и понятных дитяти, и представлены в картинках.

Руководств по географии, нарочито составленных для народных школ, пока у нас еще нет. В первом томе „Народных Бесед“ – Григоровича (о них скажем в отделе книг для народного чтения) содержится полная география для народа; но она, ни по выбору сторон в описываемых предметах, ни по изложению, решительно не отвечает народным потребностям. Это – обыкновенный схоластический и тощий учебник, составленный по образцу географий Арсеньева и Ободовского. Чтобы сколько-нибудь познакомить народ с этою наукою, можно взять в руководство: Всеобщую географию для детей, составл. Ф. Студитским, изд. 2-е исправл. И дополн. Спб. 1859 г. цена 75 сер., с перес. 1 р. Также рекомендуем пройти в школе с детьми, дополняя разными рассказами, следующие брошюрки:

О земле, солнце, луне и звездах. Математическая география. С 5-ю чертежами. Цена 5 коп. сер., с перес. 30 коп. сереб.

О земле, воде и воздухе, или краткое объяснение физической географии, в рассказах. С изображением двух земных полушарий. Цена 10 коп. сер., с перес. 35 коп. сер.

Расказы странствователя по замечательным местам России:

Северный край. С рисунком. Цена 10 к. сереб.

Московская и тульская губернии. С четырьмя рисунками. Цена 10 коп. сереб.

Странствователь по Финлядии. С рисунками. Цена 15 коп. сереб.

Странствователь по прибалтийскому краю:

Санкт-петербургская губерния. С 13 рисунками. Цена 25 коп. сереб.

Эти брошюрки дадут наставнику сельской школы понятие об изложении географии, и познакомят самых воспитанников с ее предметом и задачами.

Познакомить с самым общим положением России и разных ее местностей могут: География России для детей, начинающих учиться географии. Сост. Ф. Студитским. Изд. 2, вновь пересмотр. и измененное с 8-ю картинками. Спб. 1858 ц. 50 к. сер., с перес. 75 к. сер.

Карта европейской России, на двух листах большого формата, отпечатанная несколькими красками. Цена 1 р. сер., с перес. 1 р. 25 коп. сереб.

Краткое пояснение карты европейской России. Цена 10 к. сер. – Все приведенные брошюры и карта изданы редакциею журнала „Чтение для солдат“, как пособия при обучении солдат.

Для всеобщей и русской истории, кроме положенных при разных детских и народных энциклопедиях (напр. Лапина), существуют руководства Ишимовой, составленные ей для маленьких детей, в виде впрочем не учебника, а руководства для наставника, которым, по мнению Ишимовой, как мы видели, должна быть мать.

Бабушкины уроки, или русская история в разговорах для маленьких детей. 3 т. С-Пбург. 1859 года. Цена 3 р. 50 коп. сереб., вссов. за 3 фунта.

Маменькины уроки, или всеобщая история в разговорах для детей. Вып. I, II и III. 1858 г. Цена 80 коп. сер., перес. за 2 фунта,

Одни заглавия приведенных книг показывают в них слишком много сладости, далеко не мирящейся с горькою подчас действительностью, которую должна представить история. Г. Ишимова остается всюду, и в повестях, и в букварях, и в исторических руководствах, верною одной своей идее: создать детей нежных, чувствительных, незнакомых с огорчениями и неприятностями, наивных, одним словом – милых. Ее рассказы из всеобщей и русской истории направлены к этой цели: все события в человеческом роде, особенно в России, у нее или очаровательны, или только неделикатны; все исторические прославившиеся личности, и среди самых холодных и суровых обстановок, у нее являются милыми. Что касается собственно сельских детей, то для них должны показаться слишком странными книжки г. Ишимовой: их нежное, чувствительное, милое настроение никак не гармонирует с положительною, здоровою натурою деревенскою. – Несравненно больше проку принесет Краткая русская история для простолюдинов. Составил дядя Афанасий. Цена 15 коп. сереб., с перес. 40 коп. сереб. – В этой книге, кроме изложения, нет ничего собственно простонародного: те же события, в том же характере, как и в обыкновенных учебниках, только представлены гораздо короче всех известных учебников по этому предмету, и изложены языком, большею частью простонародным; но из нее простолюдин узнает важнейшие события в русской истории, по крайней мере, в неискаженном виде.

Священною историею, катехизисом, грамматикою, арифметикою, географиею, всеобщею и русскою историею привыкли мы ограничивать наши низшие элементарные школы, поэтому не знаем пока нужды в других науках и для первоначальных школ сельских. Мы по необходимости таким образом представили здесь руководства только по этим предметам. Когда примутся не за грамотность только в деревне, но за народную науку в строгом смысле, тогда у нас явятся, без сомнения, новые предметы для народных школ (сельское хозяйство, естественная история и др.). Мы желали бы, чтобы эти науки, хотя бы только в самом общем виде, входили теперь же в программу существующих уже сельских школ.

(продолжение будет).

Многочисленные опыты блистательным образом доказали разумность и основательность метода, принятого г. Золотовым. В настоящее время он по преимуществу употребляется во многих народных и почти во всех воскресных школах. И мы слышали, что дети с любовью и с напряженным вниманием учатся по этой азбуке и выучиваются читать в довольно непродолжительный срок. Под надзором не то, что опытного, а по крайней мере внимательного и заботливого учителя, дети даже в воскресных школах (где собираются они только по воскресным и праздничным дням) выучиваются довольно порядочно читать в два, три, много в четыре месяца. Какая огромная разница с обучением детей по старым букварям и особенно по славянским азбукам! Но мы еще более покажем превосходство этого метода, когда скажем, что дети не только читают порядочно в такой короткий срок, но читают со смыслом, с пониманием прочитанного.

Принимая новый метод, облегчающий для детей обучение чтению, учители не должны льстить себя надеждою, что и для них этот метод будет легче. От них он потребует более труда и более просвещенного внимания к своему делу. При нем мы навсегда должны проститься с прославленною старинною манерою наших предков, манерою, так много поддерживающею лень и апатию преподавателей. Тут нельзя уже так поступать учителю: задал урок детям, показал раза два, три, да и пошел по своим делам, или садись тут же, да занимайся своим делом, изредка прислушиваясь к монотонному чтению учеников и по временам поправляя неправильное чтение. Новый метод требует как от учеников, так и от учителя напряженного внимания. Урок продолжится час, полтора или даже два, смотря по количеству и по способности учеников, и во всё это время ни учитель, ни ученики не имеют времени даже и подумать о чем-либо постороннем. Учитель читает сам слова урока, наклеенные на доске или на картоне (если учеников довольно): все внимательно слушают его и следят за ним; учитель повторяет раз и два; потом заставляет повторять одного, другого, третьего и более, заставляет тоже самое указать в книжке. Далее разлагает слова на слоги и буквы; – здесь та же работа. Таким образом, в продолжение всего класса, все заняты уроком и дремать, или заниматься чем-либо другим, совершенно не имеют времени. После урока это же самое занятие дети повторяют дома сами. Эта манера обучения еще и тем выгодна, что приучает детей к новому современному способу обучения в некоторых школах, в которых главною задачею положено возбудить и поддерживать внимание целого класса.

Не смотря на превосходство показанной системы первоначального обучения, воспитатель – заботливый отец не должен ограничиваться при обучении одною азбукою. Он должен употреблять и другие способы, содействующие развитию умственных сил дитяти. Как скоро дитя начало учиться чтению, как скоро стали проявляться в нем признаки самосознания, отец должен позаботиться об его духовной пище. Он мало по малу должен вводить его ум в область представлений міра видимого – физического и духовного. Необходимость этого ознакомления детей с міром, вне их находящимся, заявляется самою природою детского возраста. Мы редко найдем детей, в которых не пробуждалась бы любознательность, при первом развитии в них самосознания. Мы замечаем, что и их слабый ум силится понять явления міра физического и нравственного; пытается дать себе отчет в них, постигнуть причины, производящие их. Не оставляйте же без внимания этого сильного двигателя развития умственных сил дитяти. Впрочем, если бы у кого дети и не обнаруживали такой любознательности (что впрочем не столько зависит от слабости духовных сил в дитяти, сколько от окружающей его среды); нужно стараться возбудить ее. Нужно ли возбудить детскую любознательность, или только поддержать уже готовую, – в том и другом случае отцы должны проникнуть в мір детских представлений и понятий и держать себя на этом уровне при всяком обращении, при всякой беседе с детьми. Вопросы, которые часто будут предлагать им дети, не смотря на свою странность и мелочность, не должны быть оставляемы без внимания, или отвергаемы с пренебрежением. Они свидетельствуют о движении духовных сил дитяти, о росте и развитии их, и – было бы бесчеловечно останавливать этот рост, мешать этому развитию. И как гибельно действует в этом отношении строптивое и деспотическое обращение отцов со своими маленькими детьми! „Не мешайся не в свое дело, а откуда такая философия, молчать, – дурак и проч.“ – вот чем некоторые отцы нередко отвечают на детскую пытливость или откровенность; такие ответы, как холод или засуха, убивают первые побеги детского ума, или по крайней мере крепко сдерживают их и мешают их естественному развитию. Не такого обращения с детьми требует рациональное воспитание. Если дети обнаруживают подобную пытливость и любознательность – это признак счастливых способностей дитяти и благоприятное условие развития их. И опытный педагог не замедлит воспользоваться этим. Он на все детские вопросы, немедленно даст ответы, доступные детскому пониманию и удовлетворяющие любознательности. И даже слабый и поверхностный образ предмета, возникший в душе дитяти, он разовьет до полного и подробного представления и таким образом внесет в его сознание полное и отчетливое понятие о данном предмете.

Но этим одним не может ограничиваться деятельность благоразумного воспитателя. Мір детских представлений слишком тесен, так как не обширно и знакомство детей с міром физическим и духовным. И воспитатель мало по малу расширяет границы міра детского ведения, без всякого впрочем насилия и стеснения умственных сил дитяти. В этом отношении лучшее средство частые беседы с детьми языком для них понятным о предметах міра физического и духовного. Поводов к таким беседам всегда может быть бесчисленное множество. Вы проезжаете полем с вашим воспитанником или сыном. Чудная растительность невольно обращает ваше и его внимание. Расскажите ему о жизни растений; проведите перед его глазами полный процесс хлебного растения. Вы являетесь со своим питомцем в сад, – роскошные цветы и сочные плоды невольно затрагивают ваши чувства и возбуждают даже аппетит дитяти. Познакомьте его и здесь с богатою жизнью растительности; раскройте ему, какой долгий процесс совершила жизнь, пока из малого семечка выросло дерево и принесло такой приятный плод. Везде, везде вы найдете поводы к пробуждению и развитию умственных сил дитяти. Чудная, усеянная звездами ночь, блистательная луна со своими постоянными переменами, всеосвещающее и согревающее солнце – всё это дает само по себе прекрасные предметы для бесед с детьми. Многие атмосферные явления также могут возбудить детскую любознательность; даже предметы из житейского быта не должны быть устраняемы из области детских бесед: они чаще других возбуждают детское любопытство. Но не должно оставлять детей в неведении и относительно міра духовного. Детские сновидения могут дать прекрасную канву для бесед о душе и духовной деятельности. К этой же области можно отнести рассказы исторические, будут ли они иметь предметом события и лица истории священной, или гражданской, отечественной. Только при всякой беседе с детьми необходимо обращать внимание на то, понимают ли вас дети и интересует ли их ваш рассказ. Без этого всё красноречие ваше и вся любовь к детям не только не принесут никакой пользы, но непременно будут сопровождаться вредом. Как для физического организма, так и для души нашей, неприятная или неудобоваримая пища не может быть полезна. Рассказы непонятные, или не интересные возбуждают в детях неприятное расположение, а не редко даже и отвращение к подобным беседам. Таким образом мало по малу рассказы, которые должны бы служить к детскому развитию, обратятся для них в непонятную сухую книгу.

Как скоро дети настолько изучат грамоту, что будут в состоянии сами читать, отцы, не прекращая образовательных бесед с ними, должны давать им для чтения книги, доступные их пониманию. Такое чтение, под надзором отца или матери, сопровождаемое объяснением непонятных для детей выражений, или предметов, способствует как вообще развитию детей, расширяя их умственный кругозор, так главным образом приучает и усовершает их в правильном и вразумительном чтении. Само собою разумеется, что отцы всегда должны требовать, хотя краткого и не полного, отчета от детей в их чтении. Через это они с большею внимательностью будут читать, а при самом отчете получат объяснения и таких вопросов, которые книга только затрагивает, не раскрывая их подробно. В этих упражнениях должен пройти довольно продолжительный промежуток времени, потому что отчетливое и осмысленное чтение есть главная основа дальнейшего образования дитяти. Только и тут отцы должны заботиться главным образом о том, чтобы книги, предлагаемые детям для чтения, были доступны их пониманию, чтобы они возбуждали детское любопытство и интересовали детский ум. Нет спору, что, при настоящем состоянии детской литературы, труден выбор детских книг, удовлетворяющих высказанным условиям. И хотя есть у нас препревосходные книги для детей – „Мір Божий“; „природа и люди“ и другие подобные, также некоторые журналы детские, но всё это большею частью книги не для первого детского возраста. Однако же просвещенная заботливость отцов всегда может достать книги и для малых детей, даже в тех самых книгах, которые назначены не для первого детского возраста всегда можно найти много такого, что будет понятно и интересно и для малых детей. В настоящее время товарищество „Общественная польза“ приняло на себя между прочим заботу издания книг для народа и для воскресных школ. В программе изданных и назначенных к изданию книг, очень и очень довольно таких, которые годятся и для простого народа и для детского чтения, особенно под надзором внимательных воспитателей. Так как это общество не намерено ограничиться только напечатанием книг, означенных в разосланной от него программе, то можно надеяться, что с течением времени оно увеличит свой запас новыми книгами, соответствующими нуждам и потребностям как простого народа, так и детей. И таким образом внимательные отцы всегда будут иметь возможность делать выбор, по своему усмотрению, из многих детских книг по всем отраслям знания.

Считаем нужным здесь обратить внимание на то. нужно ли давать детям для чтения сказки. Вопрос этот бывал не редко предметом спора. Не вдаваясь в подробное исследование его, мы однако же заметим, что, с некоторым выбором, можно давать детям в руки и сказки. Опасение, что чудовищный мір сказок расстроит детское воображение, наполнив его существами и явлениями небывалыми и невозможными, не вполне основательно. Только нужно допускать детей до чтения сказок тогда, когда они уже в состоянии отличить фантастический вымысел от действительности. При таком условии сказки не только не повредят, напротив будут содействовать умственному развитию детей, не только не расстроят детского воображения, напротив очистят его от темных и страшилищных представлений, которыми почти всегда наполняются детские головы в прихожих и кухнях. Они положат резкое различие между вымыслом и действительностью, так что дитя с самым малым развитием в состоянии будет различать их одно от другого.

Для того, чтобы пробудить в детях самодеятельность и еще более развить самосознание, вместе с чтением нужно приучать их к четкому и хорошему письму. Когда дитя само в состоянии воспроизвести то, что оно заучило по азбучным таблицам, заученное основательнее принимается сознанием и лучше и долее сохраняется в памяти. Обучение священнических детей письму дома тем необходимее, что в наших духовных училищах, при множестве учащихся, при незнании хороших (способов) приемов обучения чистописанию и при недостатке опытных учителей этого искусства, обучение чистописанию идет медленно и вообще неудовлетворительно. Для этой цели с большею пользою могут служить прописи для скорописного почерка, составленные тем же В. Золотовым. Прописи эти составлены с такою же строгою последовательностью и с такою же внимательностью к силам учащихся, как и таблицы для чтения. Самый способ обучения письму изъяснен в общем руководстве для учителей.

Этим собственно и может ограничиваться домашнее приготовление детей к школьному обучению. Мы не упоминаем здесь об обучении детей чтению по-славянски, об изучении ими необходимых в жизни каждого христианина молитв. Последнее относится собственно к нравственному воспитанию детей, о котором мы не имели намерения здесь говорить. Притом славянское чтение и изучение молитв так необходимо входит в систему домашнего воспитания детей нашего духовенства, что распространяться об этом было бы излишне. К этому можно еще присоединить обучение детей чтению на древних языках, преподаваемых в духовных училищах. Но чтение на латинском и греческом языках не представляет почти никакой трудности, после такого приготовления детей, какого мы здесь требуем. Когда дитя хорошо читает по-русски, то обучение чтению на других языках ограничится только изучением алфавита и произношения букв данного языка; потому что образование слогов и составление слов в других языках совершается по тем же законам, как и в русском. Поэтому-то мы и не настаиваем сильно на том, чтобы детей непременно обучать чтению на других языках. Конечно, если дитя еще дома приучится читать по-латыни и по-гречески, это послужит ему в пользу и облегчит его труды при первоначальном обучении в училище. Но, если оно и не будет знать этого, потеря будет не важная. Обучение чтению на древних языках не представит большого затруднения для учителя в школе, – тем более, что чтение это необходимым образом входит в курс преподавания в низших классах духовных училищ.

Что касается приготовления детей из русской грамматики, арифметики, священной истории, грамматик греческой и латинской, – по нашему мнению, это излишний и бесполезный труд, особенно, если подготовка будет состоять в заучивании по книжке, как это делается многими теперь. Эта затруднительная и малополезная для детей работа, нисколько не развивая умственных сил дитяти, отнимает у них драгоценное время, которое с пользою могло бы быть употреблено на другие более нужные для них занятия и забивает их голову темными и непонятными представлениями и образами. Лучше всего предоставить эти предметы классному обучению. Там учитель, который специально изучает свой предмет, с большим уменьем и успехом передаст детям нужные сведения по всем означенным предметам. При том, если дитя предназначается к поступлению в низшее отделение училища, оно по необходимости должно слушать и изучать эти же уроки в другой раз, потому что они неизбежно входят в программу школьного обучения. Таким образом на одни и те же занятия будет употреблен двойной труд и лишнее время. Гораздо полезнее будет, время, которое нужно отнять для этих занятий, употребить на чтение и упражнение в русском языке.

Другое дело, если хотят приготовить дитя к среднему отделению училища. Тут необходимо соображаться с программою и приготовить дитя по всем тем предметам, которые преподаются в низшем отделении училища. Только и в этом случае к учебникам прибегать нужно, как можно, реже. Можно приучить дитя отчетливо различать части предложения, понимать части речи и изменять по разным формулам слова без всякого пособия ученика, или прибегая к нему в очень редких случаях; точно так же изучение арифметики должно состоять более в практических занятиях и словесных пояснениях, нежели в заучивании определений и правил различных действий из книжки. Последний способ, затрудняя учащегося, мало развивает его духовные силы и вовсе не вводит в дух науки. Только изучение древних языков – латинского и греческого не может обойтись без заучивания по книге. Формулы склонений, спряжений и другие должны быть твердо заучены по данному учебнику.

Развивая умственные силы дитяти и по преимуществу мыслительную способность, не должно оставлять в пренебрежении и память. Развитие этой способности также необходимо, как и других сил души, так как память имеет не последнее значение во всей духовной деятельности человека. Особенно же, при изучении некоторых предметов, память является первою действующею силою, – напр. при изучении иностранных языков, в запоминании событий, лиц и хронологии истории, в заучивании буквы закона и во многом другом. Для возбуждения деятельности и для укрепления памяти, полезно по временам давать детям заучивать наизусть небольшие статейки или отрывки из книг. Только эти отрывки отнюдь не должны быть выше детского понимания, каковы разные определения из существующих учебников грамматики и отчасти арифметики. Лучше всего для этой цели назначать детям некоторые (по строгому выбору) басни и другие стихотворения, доступные детскому пониманию. Стихотворная речь скорее и точнее утверждается в памяти и долее сохраняется. Полезно также давать заучивать детям краткие исторические рассказы, небольшие очерки предметов естественных наук и географии, изящные описания предметов и явлений природы и искусства и пр., впрочем, всё это выбирать изложенное языком простым и понятным и в форме, доступной детскому пониманию. Можно, не без пользы, давать детям для заучивания вокабулы и целые фразы какого-нибудь языка. Конечно, было бы очень полезно приучать дитя к употреблению какого-нибудь из новых европейских языков, если есть к тому случай и возможность. Детство есть самое лучшее время для заложения основания к отчетливому и полному изучению языков, но весьма немногие из священников имеют для этого способы.

В заключение считаем не лишним предложить еще один совет отцам, желающим заняться приготовлением своих детей в училища, или поручающим это занятие учителям, которые еще сами нуждаются в руководстве других. Необходимо запастись некоторыми педагогическими сочинениями. Главнейшим образом мы советуем выписать „Азбуку и руководство для учителей“ В. Золотова³²¹. Людям непривыкшим к новым приемам обучения, или даже ни к каким приемам, на первый раз будет трудно с должным успехом проходить эти упражнения. В этом отношении большую помощь окажет им „Руководство“ Золотова; в нем предлагаются и подробно изъясняются приемы обучения, по этой методе, чтению и чистописанию. Так же необходимо приобрести несколько детских книг³²². Не лишним будет также всем, принявшим на себя обязанности воспитания, а тем, которые желают приготовить детей своих в среднее отделение училища, даже необходимо, выписывать какой-нибудь педагогический журнал. В настоящее время их в России у нас издается несколько. Но мы особенно рекомендовали бы педагогический журнал „Учитель“, издаваемый бывшим профессором Педагогического Института Паульсоном. Вышедшие доселе номера этого журнала много говорят в его пользу. Воспитатели найдут в нем много полезных замечаний о развитии духовных и физических сил дитяти, о разных приемах воспитания; найдут целые проекты или программы преподавания некоторых наук для детей первого возраста. Особенно же важны здесь трактаты, знакомящие преподавателей и воспитателей с детскою психологиею³²³.

Даниил Пономарев

Благочестивые христиане!

Вы собрались ныне в храм помолиться Богу, при сем гробе, о упокоении новопреставленной сестры нашей – Екатерины. Благодарю вас от лица покойницы и прошу не забывать ее в молитвах своих и после сего. Это святой долг любви христианской. Но при этом гробе не молитве одной место! – Видите, кем он окружен! Прошу же вашу любовь обратить внимание на сих сирот. Не правда ли, братие, что каждому христианину приходит иногда на мысль – уделить от своего усердия лепту на долю бедного? иногда рад бываешь, что-нибудь сделать в пользу души своей. Но, думаю, никогда не представлялось вам такового трогательного обстоятельства, которое потянуло бы и руку к тому, на что просится сердце. Знаю я вас, братие мои! Во всякое время вы готовы помогать беспомощным; помните и стараетесь исполнять сию Божию заповедь: буди сирым, яко отец (Сир.4:10). А ныне вот перед нашими глазами таковых пять, – одна другой меньше: перед нами такое обстоятельство, которое, не знаю, кого не тронет до жалости! Покойная вдова, как известно было всем, осталась с шестью детьми после мужа своего и хотя со скудными средствами, но с добрым сердцем и примерным трудолюбием, в продолжение двух лет вдовства своего, она не протягивала руки за помощью, а своими трудами доставала кусок хлеба. Но вот, по воле Всевышнего, и этой опоры детей не стало на белом свете. Сия раба Божия отходит от нас в вечность, а пять не зрелых еще плодов ее – пять дочерей остаются без всего. Где, как им жить? горестная тайна. Мало того, что не осталось у них средств к жизни, у них нет и таких родственников, которые облегчили бы их горе хотя нескудным содержанием. Есть у них единственная родственница бабушка, – но эта вдова, тоже с сиротами, сама редкий день не нуждается в чужой помощи.

Так не видимое ли дело, добрые люди, что Господь призывает нас ныне на помощь этим несчастным сироткам? Здесь Господь испытует наши сердца! „Красна милостыня во время скорби“, как роса во время засухи... А какой больше скорби, как остаться в детстве круглым сиротой, без всего, – глядеть другим в глаза и встречать везде всё чужое, не родное! Эти малютки, проводив мать свою на вечный покой, к кому возвратятся с могилы? Что найдут в хижине своей? На этот вопрос пусть ответит сердце каждого из вас. Вам оставлены они, – и вы будьте помощниками им сирым! Мы должны дать им и кусок хлеба и топливо. А на будущее время, если живы будем, Господь внушит, что нужно делать. Добровольная наша жертва, хотя несколько, утешит несчастных и укрепит в них надежду на Бога; нам ничего не стоит отнять у себя понемногу, – а это не многое, взятое вместе, составит многое для помощи бедненьким. Вот эти дети!.. слезы старших из них и видимое спокойствие малюток равно умоляют нас – не оставлять их, не забывать... Усердного дателя помилует Господь Бог! Надеюсь, ваша любовь согласится с моею! А вы, милые дети! проводивши свою мать туда, где и родитель ваш, положитесь на Господа; возлюбите Его всем сердцем и душею; помните и то, что Господь верно любит вас и никогда не оставит, будет напоминать добрым людям о вашем состоянии. Он не оставит вас, и в нужное время будет посылать вам отраду и утешение. У Бога всего много! Только, умоляю вас, будьте кротки, между собою согласны, старшие научайте младших; за всё благодарите Бога и благодетелей, а главное – усерднее молитесь Богу; вы вашими родителями научены читать, – читайте божественные книги и молитвы со вниманием. За Богом молитва не пропадает. – Господи, прими же с миром душу рабы Твоей Екатерины и не оставь сирот ее!³²⁵

Священник Никольский

г. Усмань.

Приидите, чада, страху Господню научу вас. Пс.33:12.

Так говорил некогда царь и пророк Давид; так скажу и я вам словами Давида. – Что же такое страх Господень? спросите вы. Страхом Господним называется то, когда человек боится сделать грех, или что-либо неугодное Богу, потому ли что опасается за это от Бога наказания, или более потому, что любит Господа всем сердцем, помнит Его благодеяния, и опасается своим проступком оскорбить своего благодетеля и тем остаться неблагодарным пред Его благостью. Видите, братие, что страх Господень нужен для всякого, кто хочет провождать жизнь богоугодную. Это и действительно так. Слово Божие страх Господень называет началом премудрости: начало премудрости, говорит оно, страх Господень. Посему и Апостол вещает: со страхом и трепетом свое спасение содевайте (Флм.11:12).

После сего надобно нам спросить себя: имеем ли мы страх Божий? Ах, братие, я не даром спрашиваю об этом. У нас так мало людей, имеющих страх Божий, что, не обинуяся, можно сказать, нет в нас страха Божия. Мы боимся Бога только на словах, а на деле совсем не то, с благоговением любим произносить имя Божие, а делами своими показываем, будто вовсе не знаем Бога; иной помнит о Боге, когда делает что-нибудь доброе, но старается забыть об Нем, когда хочется сделать что-либо худое. Где наприм. более можно бы заметить в людях страха Божия, как не в святом храме, где по преимуществу присутствует и обитает Господь Бог, где и слышим самое напоминание, чтобы работали Господеви со страхом и радовались Ему с трепетом (Пс.2:11)? Нечто можно заметить и здесь? Тот входит с гордым видом, иной бродит глазами по сторонам, тот смеется, или зевает, как у себя дома, иной толкается в тесноте, а этот разговаривает, или про себя что-нибудь думает и даже дремлет. Я не спрашиваю; но пусть всякий сам отвечает перед своею совестью, есть ли здесь страх Божий? – Из храма пусть бы какой наблюдатель пошел за нами в наши домы, – всюду, где мы действуем или обращаемся. Что бы он увидел? Увидел бы, что живем, как хотим, поступаем, как нашей воле угодно, а на то внимания и не обращаем, угодно ли то, или другое дело наше Господу Богу, нет ли греха в нем, дозволяется ли нам законом христианским? Не пустые ли это слова? О, если бы пустые! Но тяжело чувствовать, когда сознаёшь, что нам это можно представить примерно. Вот в праздник, или день воскресный оканчивается, или только начинается литургия, а ты сидишь дома без дела, или в корчме за столом и весь день пьешь и поешь срамные песни, либо ссоришься и бранишься, – скажи, есть ли в тебе страх Божий? Вот жена и дети твои голодают, а ты пропиваешь последнее добро, – есть ли здесь страх Божий? Сосед неумышленно обозвал тебя словом худым, а ты ответил ему вдесятеро, и пошла у вас ссора и драка, в беспамятстве от гнева вцепился ты ему в волосы, опрокинул на землю и бьешь руками и ногами, куда попало, – скажи, имеешь ли ты страх Божий? Жена нечаянно провинилась перед тобою в какой-нибудь малости, а ты бранишь ее бесчестно, перед детьми и соседями, и бьешь немилосердо, – ну, есть ли в тебе страх Божий? Дети вступятся за мать, или сами не угодят тебе в чем-либо, а ты бьешь их кулаком, поленом и чем попало, пускай дескать страх имеют, – о! нет в тебе страха Божия. Сирота в наймах у тебя, а ты, чем бы заступить ему место отца, научить его разуму-добру и заставить век помнить благодеяние твое, изнуряешь его тяжкою работою, обижаешь кормом и одеждой и за невольную вину удерживаешь плату... нет и тогда в тебе страха Божия. Сказал бы еще, но пусть каждый судит себя: припомни каждый обычные свои дела и спроси себя, так ли бы ты поступал, если бы видел пред очами своими Господа Бога, судящего тебя и готового наказать всякую неправду, – так ли бы ты поступал, если бы любил Бога всем сердцем твоим и ближнего твоего, как самого себя, – и если бы не поступал так, а между тем поступаешь иначе, то нет в тебе страха Божия.

Братие, стяжите же в себе страх Божий, ибо в нем начало и корень благочестия. Живите и поступайте, как бы видели вы пред собою Господа Бога и бойтесь оскорбить Его каким неугодным Ему делом, или поступком. Но бойтесь Его не так, как боитесь вы какого-либо начальника вашего, из-за одного того, чтобы он за проступок ваш не подвергнул вас наказанию, но – как добрые дети, любящие отца, опасаются оскорбить его чем-либо неугодным ему. Такое чувство, по словам Писания, есть источник жизни и блаженства (Притч.12:27), есть слава и похвала, веселье и венец (Сир.1:11). Работайте же Господеви со страхом и радуйтеся ему с трепетом. Аминь.

О том, как жили первые люди в раю³²⁶.

В прошлый раз узнали вы, дети, как сотворил Бог весь мір, что и когда сотворил и во сколько дней (повторите, что сотворено в каждый день). В шестой же день, после всех тварей, Господь Бог сотворил человека. А как Бог сотворил человека (опять повторение)? – Теперь будем читать дальше.

Первому человеку было имя Адам, а первой жене Ева. Так сам Господь назвал первых людей.

Адам значит земный, из земли сотворенный, как и действительно он сотворен из земли. Евва значит жизнь, мать всех живущих, потому что от нее начали размножаться на земле все люди.

Но откуда взялась Ева?

Бог сотворил Еву после Адама, и сотворил не из земли, а из ребра Адамова, которое взял у него во время сна. Это было так: наслал Бог на Адама крепкий сон, и когда он спал, то Бог, без всякой боли для него, взял у него одно ребро, и из этого ребра создал первую нашу матерь Еву. Когда Адам проснулся, Бог привел к нему Еву. Адам взглянул на нее и узнал, что она одного с ним естества, т.е. имеет такое же точно тело и душу, как он, взял ее в помощницы себе, назвал ее своею женой, и Бог благословил их жить вместе.

Каковы были первые люди и чем отличались они от прочих тварей?

Адам и Ева, в отличие от всех тварей, сотворены по образу и по подобию Божию. Что это значит – по образу и по подобию?

Бог не имеет тела, Он Дух невидимый, и душа наша невидима, Бог безсмертен, вечен, никогда не перестанет быть, и душа наша безсмертна, она также никогда не умрет; Бог премудр, всё знает; и мы имеем разум, можем познавать то и другое; Бог делает всё по своей воле, – и мы имеем свободу, можем делать что хотим, по своей воле. Это и значит, что мы сотворены по образу Божию, т.е. в нашей душе есть всё, что есть и в Боге, хотя в меньшем виде. Поэтому образ Божий у нас не в теле, и не в бороде, как думают раскольники, а в душе, в том, что она имеет и к чему способна, – способна напр., думать, чувствовать, желать, никогда не умирать. Чтобы вы яснее могли понять это, укажу вам такой пример: поставьте чашку с водою на солнце и глядите в нее, – вы увидите в ней солнце, но в самом малом виде. Так и Бог видится в душе нашей.

А что значит по подобию? объясню это также примером: мы говорим, что вот такой-то образ хорош, а такой-то нехорош. От чего ж один хорош, а другой не хорош? От того, что один правильно написан, а другой неправильно, не похож на святого, что на нем наприм. написано лицо сердитое, тогда как святой угодник добр, милостив, что в этом образе мало сходного с ликом святого. Вот и первый человек по душе своей был очень похож на Бога: он много знал, и ничего дурного не думал, не так как с нами бывает, он хотел одного только доброго, сердце у него было непорочное, чистое, святое, т.е. вообще первый человек был подобен Богу по своей святости. Значит, когда говорится, что человек сотворен по подобию Божию, то разумейте так, что человек создан невинным, безгрешным, святым. Такими и все мы должны быть, а это совершенно от нас зависит: захотим мы уподобиться Богу, и будем ему уподобляться святою и непорочною жизнью, – а не захотим, так пребудем грешниками и в таком случае потеряем уже подобие Божие, не будем подобны Богу, – только это очень худо для нас.

Где жили Адам и Ева?

В раю, или саду, который насадил сам Бог. Если у людей бывают хорошие сады, то сад, который насадил сам Господь Бог, должен быть так хорош, что мы и представить не можем. Однако ж этот прекрасный сад Бог отдал в полное владение Адаму и Еве. Так Бог любил их! И не только рай, но всю землю и всех тварей земных, всех животных, всех птиц, всех рыб, одним словом – всё, что было на земле, Господь отдал Адаму и Еве. Они были хозяевами всей земли, всем могли распоряжаться, как им хотелось.

Не было ли в раю какого особенного дерева, лучшего из всех деревьев?

Самым лучшим, превосходнейшим из всех дерев райских, было древо жизни. Почему оно так называлось? Называлось оно древом жизни, потому что человек, вкушая плодов его, жил бы всегда, никогда бы не умер. И теперь мы вкушаем пищу для того, чтобы жить, и всё-таки однако ж умираем; но плоды с древа жизни имели такое удивительное свойство, что всякий, кто бы вкушал их, тот не старел бы, не болел бы и жил бы долго, долго, всегда. Смерть не смела бы прийти к нему. Как хорошо, значит, было в раю!

Имели ли Адам и Ева нужду в одежде? Нет, не имели они нужды в одежде. А почему? Потому что им хорошо было и без одежды. Для чего мы надеваем одежду? Для того, во-первых, чтобы защитить себя от холода, от солнечного жара, от непогоды, вообще от всего, что может повредить нашему здоровью, причинить нашему телу болезнь; а во-вторых, – для того, чтобы покрыть наготу свою, так как нам стыдно, ходить нагими. Адаму и Еве так совершенно не было нужды защищать себя одеждой ни от холода, ни от жара, ни от непогод, потому что в раю воздух был чистый, хороший, теплый, здоровый для тела; значит, им и не нужно было так одеваться, как мы одеваемся. Им также не стыдно было ходить и нагими; потому что они не знали стыда, как не знали и греха. Ведь маленькие, невинные, безгрешные дети не стыдятся, когда они наги; так и Адам с Евой, святые, безгрешные, невинные, как дети, также не стыдились наготы своей, и потому не считали нужным покрывать свое тело одеждой. От чего нам худо без одежды, от чего мы стыдимся наготы своей? Об этом скажу немного после; подождите, – узнаем всё.

Чем должны были Адам и Ева благодарить Бога за всё, что Он даровал им?

Бог ничего не требовал себе от Адама и Евы, а сами они должны были знать своего благодетеля-Бога и всем сердцем любить Его, – и в этом познании, в этой любви состояло особенное их счастье и блаженство. Вот напр.: если бы кто подарил кому-либо из вас, хотя не рай, а маленький садик, подарил в полное распоряжение, и ничего не требовал себе за это; ведь, как бы такой любил своего благодетеля, никогда бы не забыл его. Он старался бы узнать всё, что нравится благодетелю, старался бы угождать ему, и почитал бы для себя счастьем, если бы увидел, что его любовь, его усердие нравятся благодетелю. Так точно и Адам с Евой, в благодарность за свое блаженство в раю, должны были постоянно иметь в уме своем Бога, должны были стараться знать, что нравится Богу, что Он любит, что особенно Ему приятно; и когда они так делали, ни о чем больше не думали, как только о Боге, ничего больше Бога не любили, и видели, что это угодно Богу, – и им тогда весело, радостно было, как весело и радостно бывает каждому из вас, когда видите, что ваша любовь, ваше угождение отцу или матери приятно им.

Чем должны были Адам и Ева заниматься в раю? Что Бог приказал им делать там?

Чтобы Адам и Ева не проводили время в праздности, чтобы телесные силы их были всегда бодры и свежи, Бог повелел им трудиться, именно – возделывать и хранить рай, – ухаживать за деревьями, очищать их, поливать, собирать плоды, вообще делать то, что делает каждый хороший хозяин в своем саду. Это было для Адама и Евы приятным занятием и освежало их телесные силы. Нельзя же человеку жить и ничем не заниматься, ничего не делать!

Что было запрещено Адаму и Еве в раю?

Один запрет положил Бог, Адаму и Еве, именно – запретил им рвать и вкушать плоды с одного дерева, которое находилось в раю и называлось древом познания добра и зла. Почему оно так называлось? Потому что оно давало Адаму и Еве случай показать себя добрыми или не добрыми, послушными Богу или не послушными. Доколе слушался Адам Бога и не вкушал от запрещенного древа, он был добрый, послушный и наслаждался блаженством, а когда вкусил, то явился ослушником Бога, и Бог за это наказал его; вот и узнал он зло, наказание, болезнь, которых прежде не знал. Значит, запрещенное древо открыло Адаму и Еве, кроме добра, зло; потому оно и названо древом познания добра и зла. Наприм. вот ты добрый послушный мальчик, я люблю и награждаю тебя, ты знаешь только одно добро. Но вот я кладу на стол эту книжку и говорю тебе, не трогай, не раскрывай ее. Если послушаешься, не раскроешь, я еще больше награжу тебя, а если раскроешь, то накажу, и тебе будет больно. Ты прежде не знал, что значит наказание, а тогда на себе испытаешь, узнаешь, как оно худо.

Чем Бог угрожал Адаму и Еве, если они вкусят от древа познания добра и зла?

Смертью. Бог, полагая запрет, сказал Адаму: как скоро вкусишь от этого древа, умрешь. Так действительно и случилось, как узнаем в следующий раз; а теперь доколе довольно.

А. В.

В Италии, во 2-м веке, уже сильно размножились последователи Христова учения. Против него восставала вся общественная и частная жизнь языческого міра, требуя его уничтожения; но ни мучения, ни казни не могли остановить распространение христианства. Траян, чуждый кровавых мер своих предшественников, решился иным способом избавить от христиан Италию. В то время даки и германцы беспрестанно нападали на империю со стороны Дуная. Римские легионы истребили войско первых, и Траян, чтобы не дать снова возродиться беспокойному племени, и чтобы защитить границы от германцев, решился основать в Дакии колонии. С этою целью он выселил из Италии христианские семейства и, смешав их с остатками даков, образовал пограничную стражу империи, со стороны степей, которые отграничил от империи валом. Так явилось племя румынов. Оторванное от своего центра, смешанное с народом диким, оно, естественно, мало по малу подчинилось влиянию соседнего народа, давно выработавшего формы общественной и частной жизни, дававшего такт самому римскому вкусу, римским модам. Разумеем греков, которые в то время в Византии имели сильный центр для господства над забалканским полуостровом. По разделении империи Феодосием, румыны остались за Византиею. Юстиниан подчиняет их в церковном отношении охридскому патриарху. С тех пор к общественной жизни румынов присоединяется другой элемент, болгарский: язык болгарский стал для них языком богослужебным и письменным, и до того стеснил национальную письменность, что из до-болгарской эпохи они не имеют ни одного памятника ее. Гунны, аланы и др. народы вытесняют румынов в Трансильванию, где они скитаются отдельными родами, ведут пастушескую жизнь, не умея установить для себя, каких бы то ни было, государственных форм. Наплыв венгров заставляет их соединиться для взаимной защиты, из среды их являются предводители, которые напоминают им об их старых землях и ведут туда всё племя. Двум предводителям византийские императоры позволили занять прежние места румынов, с правами вассалов империи. Так явились княжества молдавское (от реки Молда) и валахское (предводитель Валах). Но эти княжества не имели никаких собственных форм для государственной жизни; богослужение, письменность остались по-прежнему болгарские, а политическая зависимость от Византии снова ввела греческие начала, и снова общественная жизнь румынов представила только борьбу двух чуждых ей элементов, среди которой покойною оставалась их собственная непочатая национальность. Так было и под владычеством турков. Только к концу 17 века всё богослужение у румынов переведено было и совершалось уже на народном языке. Вместе с сим быстро стали освежаться народные силы, стали являться и училища общественные. Но после прутского договора в 1714 году, вслед за удалением молдавского господаря Кантемира в Россию, все должности общественные, от господаря до последнего чиновника, от митрополита до игумена, заняты были фанариотами³²⁷, успевшими представить румынов в глазах турецкого правительства вероломными изменниками. В короткое время, после того, вся аристократия румынская обнищала, почти все земли перешли в руки родственников и слуг нового правительства; румыны остались только поселянами и ремесленниками. Более 100 лет продолжалось такое положение румынов; народ, не знавший самостоятельной жизни, привык к своей участи, нес последнее землевладельцу и чиновнику, нищал, но не думал о лучшей доле. Только слишком немногие из среды его понимали его участь, и порывались вызволить его из этого гнета. Востание сербов в начале нынешнего века готово было отразиться и в господарствах; война России с Турциею и занятие русскими войсками Бессарабии давали надежду на успех; но успеха не было. Только греческое востание 1821–1831 годов, сильно ослабившее доверие турков к фанариотам, было началом лучших дней для румынов; вслед за князем Ипсиланти, участником константинопольского заговора, фанариоты пали на всех должностях в Молдавии и Валахии, их места заступили туземцы. Но вековое нравственное порабощение не могло пройти тотчас, новопоставленные чиновники из туземцев оказались такими же, как греки, – управляли в духе фанариотов. Это вызвало в 1847–48 г., одновременно с французскою и венгерскою революциею, восстание и в господарствах, которое тогда же подавлено было русскими войсками. Народные предводители счастливее были в 1856 году, когда, при содействии Франции, оба княжества соединились в одно конституционное государство. Аристократические роды и земледельцы до сих пор еще остаются или из фанариотов, или из греческих пресвитеров, и силятся удержать всё влияние на дела государства; но национальность, вместе с переворотом 1856 года, успела проникнуть на все государственные должности, и употребляет все средства, чтобы отстоять себя от влияния аристократизма. Таким образом от самых первых времен своего особного существования в ряду других народов до последних годов, румыны не знали самостоятельной национальной жизни. Обращаем нарочно внимание наших читателей на это обстоятельство в жизни румынского народа. Оно служит объяснением как того, почему, до половины настоящего столетия, в Молдавии и Валахии национальные училища не могли иметь развития, так и того, почему эти училища в настоящее время возникли в таком, а не другом виде. Все сельские школы в Молдавии и Валахии явились одновременно и быстро, именно, в годы последнего переворота, 1856 и 1857-й. В каждой деревне для школы построено особое каменное здание, под железною или деревянною крышею, и особо дом для учителя. Здания эти, как и вся экономическая часть школ, находятся под надзором сельского управления, состоящего из нескольких почетных хозяев в деревне, особенно старых, под председательством местного священника. Для расходов же на учебные предметы, как-то: на жалованье учителю, на училищную библиотеку, на ревизию школ и под. отпускается сумма из государственного казначейства. Жалованья сельскому учителю полагается в год 3000 пиастров молдавских (около 250 р. сереб.), квартира о трех комнатах, кроме того огород и пахотная земля, по пропорции, какую содержат обыкновенно хорошие хозяева.

Все сельские школы находятся в ведомстве министерства народного просвещения и особого при нем совета, составленного из профессоров университета, из лиц, заслуживших известность в науке и депутатов от всех гимназий и семинарий. Это управление приготовляет и назначает учителей в народные школы, управляет учебною частью и ежегодно ревизует их. – Для приготовления учителей этих школ существуют особые педагогические школы, или курсы, на которых, в продолжении двух лет, преподается педагогика и науки нравственные. В этот класс могут поступать только окончившие курс гимназии, состоящей, как и у нас, из семи классов и почти тех же предметов, и ученики семинарии, прошедшие все классы (7) до последнего, богословского. (Семь классов семинарии представляют, по программе, ту же гимназию). Не бывшие на педагогическом курсе вовсе не могут занимать мест учительских в народных школах. Не может, поэтому, быть учителем в сельской школе и священник, окончивший курс семинарии, тем более не окончивший в ней курса и вовсе не бывший в ней, каких в Молдавии и Валахии большинство. Впрочем, кроме подражания в этом разе Франции и Англии, здесь действовало и другое побуждение. До последнего восстания греков (в 1821 г.), румелийское представительное духовенство, как и всё правительство гражданское, состояло из греков, отношение которых к национальности местной мы уже видели. Потом их места заняли туземцы. Но эти последние на новых незнакомых им должностях не могли иметь самостоятельности, и, подобно гражданскому правительству, необходимо увлекались готовыми уже, т.е., прежними системами управления. Наука, которая была до последних времен исключительно в руках монашества, администрация учебная, весь нравственный склад учителей и учеников представляли только продолжение прежнего времени. Поэтому-то, когда вдруг повсюду произошли движения в пользу национальности, духовенство оказалось против нее, и сильно стояло за прежний порядок, прежние системы воспитания, особенно с того времени, когда возникло общественное мнение об отнятии от монастырей всех земель, находившихся за ними в огромном количестве. Национальность, поэтому, проникнув на все государственные должности, при последнем (1857 г.) устройстве учебном, высказала себя против духовенства, и отказала ему в народном образовании. В 1859 году монастырские имения поступили в ведение правительства; духовные училища, преобразованные в нынешние семинарии, содержатся из сумм министерства народного просвещения, программа их разнится от гимназической только богословским классом; наставниками поступают сюда, как и в гимназии, одни и те же лица, окончившие курс университета. С этого времени правительство перестало искоса смотреть на духовное образование и на духовенство, чаще и чаще поэтому теперь являются голоса в пользу замещения учительских вакансий в сельских школах местными священниками, если они окончили курс семинарии.

Как только приведут мальчика в школу, его тотчас сажают за букварь, и начинают с ним по старому своему и нашему обычаю – азбуку, потом склады, слова односложные, многосложные, потом молитвы... Молдавский нынешний букварь есть копия с нашего древнего, славянского, который в подлиннике служил молдавской грамотности, как и вся славянская письменность, до половины 17 века. С этой последней поры до 1859 года он существовал уже на народном языке, но буквы оставались славянские. В 1859 году всюду введен алфавит латинский. Впрочем в последнее время в княжества проникают и новые способы обучения чтению. Больше всего кидаются на способ обучения чтению вместе с письмом. Учитель пишет на доске Л, громко произносит эту букву, заставляет учеников выводить ту же фигуру и произноситъ ее несколько раз. И так идет вся азбука, потом склады, за тем слова и мысли. Потом уже дают им печатную книгу, к которой они весьма скоро привыкают. – Для упражнения в чтении прежние свободные учители грамоты давали своим ученикам, так же как и в землях славянских, часослов и псалтирь. В нынешних народных школах эти руководства заменены евангелием. На обязанности учителя лежит объяснять при этом ученику важнейшие события из жизни Спасителя и замечательнейшие притчи. Мальчик, таким образом, прекрасно может приготовиться к изучению св. истории и катехизиса³²⁸. За чтением следует краткая священная история, первые четыре действия арифметики и молдавская грамматика, или точнее – правила молдавского правописания. Арифметические упражнения происходят на счетах. За тем преподают катехизис и географию. Последняя состоит собственно в описании только соединенных княжеств; об остальных государствах Европы сообщаются в ней самые краткие сведения – границы и главные города.

Конечно, можно наперед быть уверенным, что показанная программа выполняется в этих училищах еще <…>

слабости духовного образования, и продолжавшейся недоверчивости к духовенству, это направление сильно развилось и приобрело авторитет в юном румынском обществе. Молодые образованные люди, стыдясь сделаться отсталыми, внимательно следили за этою антирелигиозною философиею, и в простоте души давали из нее ответы на вопросы совести и религиозного чувства всякому вопрошающему. От того и учители народных школ часто бывают очень неосторожны в решениях этих вопросов. Но в свою очередь и поселяне бывают тогда очень наивны в своих отношениях к таким учителям. В конце прошлого года, в одной молдавской деревне, дети, пришедши из школы, стали толковать, что посты выдуманы фанариотами для того только, чтобы мучить румынов, – что правила церковные их же выдумка. Несколько отцов семейств отправились тогда к учителю, именем которого защищали себя дети, обсекли его с ног до головы и отправили в министерство просвещения, прося прислать им другого учителя. Подобные случаи и частые жалобы, в последнее время, сильно подвинули мысль о необходимости соединить должность учителя сельской школы с должностью священника, для чего предполагается ввести в богословском классе семинарии преподавание педагогики, уничтожив вовсе педагогические курсы.

Весь курс в сельской школе продолжается три года. В продолжение целого года учитель есть вместе и надзиратель преподавания, дающий министерству только отчет полугодовой и годовой. Впрочем, в каждом дистрихе (округе, их в Молдавии 15) есть особый чиновник для надзора за школами; он обязан, в продолжение каждого полугодия, по крайней мере раз осмотреть каждую школу своего округа и доносить обо всём министерству. Но значение этого надзирателя – чисто орудное, чиновничье, он не производит экзаменов, не входит с представлениями об улучшении в курсе и методе преподавания и под. Всё это принадлежит исключительно министерству. Каждый год, перед выпуском учеников, от него назначается в каждый дистрих особый ревизор из членов учебного совета; он, объезжая деревню за деревнею (две и три в день), делает окончательный экзамен, поверяет преподавание, дает тут же разные наставления, и потом свои соображения представляет министерству. Ревизор обязан также отметить мальчиков с хорошими способностями, и убеждать их родителей отдать их в высшие школы т.е. в гимназию, куда совершенно доступен вход сословию поселян, как свободных в отношении к землевладельцам, или в семинарию, куда также поступают из всех сословий, потому что духовенство не существует там, как особое сословие, с привилегиею на духовное образование и священный сан.

Этим и заканчивает сельская школа свои отношения к ученикам. За порогом ее мальчик весь принадлежит своему семейству, куда не простирается на него влияние учителя. Вообще мальчик обязан в урочное время являться в школу, знать свой урок, получить дальнейший – и только. Нравственное руководство его, возбуждение, развитие и направление в нем жизненных сил более важных, чем рассудок и память, душевный такт и склад, в чем преимущественно и должно состоять первоначальное воспитание, в особенности, детей поселян, к чему должны быть направляемы и все школьные преподавания, всё это предоставлено исключительно семье. Как же развивает своего школьника эта последняя, и какой вообще толк для румынских деревень от нынешних их школ? Молдавская школа тем только и мешается в воспитание детей, что доставляет им книги для чтения, для чего при каждой школе стараются иметь маленькую библиотеку. Но доселе для чтения румынского простонародья, существуют в румынской литературе только сказки и басни, удачно переложенные для этой цели из народных рассказов известным там мастером этого дела Александри (отцом нынешнего румынского посланника в Париже). Эпические сказки румынов все восходят к первобытному их времени, и представляют типы, схожие с нашими Рсланами Лазаревичами, Бовами Королевичами и проч., с более широкими, но с более слепыми стремлениями и силами. Все они в различных ладах выражают одну и ту же мысль – завоевание римлянами всего света. Вот для примера содержание важнейшего из этих эпосов: Жил себе один вольный человек; в молодости ему не таланилось, но, выросши, он сдружился с подобными себе вольными людьми, набрал войско и пошел воевать; воюет он одно царство, воюет он другое, и третье... всё перед ним падает, он завоевал наконец весь свет. И вот он владеет всем светом; но не спокойно живется ему, – на свете зверей столько же, как и людей, и все они не подданные его. И вот идет богатырь по всему свету и воюет всех зверей. Потом пошел он на птиц, и завоевал всех птиц, далее пресмыкающихся, даже комаров, мух, мошек и под. Пошел он на жучков, жучки все попрятались в землю, в свои норы; он за ними с своим войском и здесь внутри земли открывает еще целые царства существ, не подчиненных ему; и начал он воевать все эти царства, углублялся в землю всё далее и далее, пленяя всё, что ни попадалось ему на пути. Тем и заканчивается сказка эта, этим самым, т.е. завоеванием всего света, или царства богатырем заканчиваются все народные эпосы, или лучше, они не имеют никакого конца, потому что не говорят ничего о последней судьбе своих героев, не указывают цели в их ненасытной деятельности. Это и естественно. Румын жил подле Рима только до Траяна – времен окончательного обнаружения сил империи; затем он перешел в далекие дикие места, откуда ничего не слышит о судьбе города, овладевшего всеми царствами. Такой же характер имеют и их песни. Самая трогательная для румынского поселянина, в особенности пастуха, песня, называемая Дона т.е. тоска, следующего содержания. Прекрасный юноша, без вины, без преступления, изгоняется из родной семьи, переходит с места на место, потому что нигде ему не мило без родины, и оказывается среди неведомых обитателей, в диких полях. Скрепя сердце, он решается остаться в услугах у одного из хозяев, и делается пастухом его стад. С этих пор только и жизни и радости для него, что с утра до вечера бродить за своим стадом, в грустном раздумье о своей семье, несравненной родине, – засыпать и вставать с этой тяжелою думою. Тем и оканчивается Дона, очевидно, напоминающая румыну насильственное переселение его из Италии и первоначальную жизнь среди кочующих даков. Опять нет конца, нет в Доне ничего оживляющего, никаких целей и стремлений. Ни рассказчик и певец, ни слушающий их не зададут себе вопроса: что же наконец? К чему ж всё это? Да и в самом деле трудно решить, с какою полезною целью предлагается народу чтение этих сказок и песен. Для возбуждения национального духа преданиями старины? Но эта цель едва ли достигается. Румын вообще, после 1700 летней жизни под чужим решительным влиянием, охладел к своему будущему, или лучше – обленился в отношении к своей участи. Все его стремления ограничиваются заботами, как бы подешевле нанять поля у землевладельца, как бы потом уродил хлеб и виноград, чтобы стало заплатить землевладельцу за усадьбу и поля, и прокормить семью. Он не видит и не понимает, нужно ли что ему еще, и с совершенною апатиею относится ко всем правительственным мерам. Можно наперед знать, как эта бесцельная, безучастная к своему будущему натура будет относиться к грамотности и к школе. Пожилой молдаван, в молодости случайно изучивший у своего Преута (священника) граматку и часослов, окруженный заботами семейства, любит, в спокойный час, достать из сундука старый часослов или акафистник, сесть особняком и углубиться в книгу... Но он делает это только для того, чтобы помянуть свою юность и освежиться в собственном представлении. Не шевельнется тут мысль о различных приложениях грамоты в жизни селянина, не проглянет желание общественного улучшения. Семья движется перед ним, из угла в угол, обычный порядок в его хозяйстве и в деревне идет своею чредою, а он читает строку за строкою, решительно не приходя к мысли, что между грамотою и порядком семейным и деревенским есть теснейшая связь. Весело закрывает он книгу, тотчас начинает рассказывать перед семьей какой-либо эпизод из своей молодости. Тем и оканчивается для него поучение из книги. В такое же состояние приходит он, когда видит сына или внука, читающего из книги свой урок. Долго и внимательно он смотрит на его глаза, губы, потом идет к сундуку и достает часослов. Он вообще не спрашивает, какая будет польза сыну его от школы, и только верит словам своих представителей, что наука будет вернейшим средством к тому, чтобы не быть никогда должным землевладельцу, не быть обманутым им, иметь лучшие урожаи и под. При отрытии школ, землевладельцы, много теряющие с образованием своих поселенцев, пустили молву, что правительство хочет иметь грамотное войско, и для того обучает поселянских детей, чтобы потом забрать их в солдаты. Народ сильно всполошился, никто не отпускал детей в школы, во многие места приходилось посылать нарочных увещателей, а сельские управления получили строжайший приказ заставить каждого отдавать своих детей в школу. Увещатели, впрочем, скоро успели: узнав источник такого мнения о школах, они пустили в народ такую же монету, и стали разглашать, что кто окончит курс в школе и сделается хозяином, тот будет сам таким же аристократом, как землевладелец, – что последний тогда будет обходиться с ним, как с равным, не будет с него дорого брать за усадьбу, огород, поле и под.

Мы нарочно распространились о внутреннем складе румына поселянина, чтобы видеть простодушие той среды, которой румынская сельская школа вверяет лучшую сторону воспитания своих учеников. Конечно, новейшая педагогия совершенно права, восставая против закрытых учебных заведений и требуя в деле воспитания ближайшего участия семейства и общества, посреди которых сама жизнь учила бы воспитанника, практическому выражению и приложению понятий и правил, полученных из науки. Но здесь два условия, совершенно опущенные из виду румынскою сельскою педагогиею: 1) наука в таком случае не должна иметь в виду одну память и рассудок, а должна возбуждать и оживлять все стороны душевной жизни, направляя свои определения и выводы в среду общества и семейства, и туда отсылая своего ученика для поверки и осуществления в себе этих выводов; 2) педагогия эта предполагает общество и семейство, если не идущими в уровень со школою, то и не отстающими от нее, понимающими ее значение и симпатизирующими ей. Но ни того, ни другого условия не существует для воспитанника румынской сельской школы. Мы видели уже, как не опытно, шатко и сухо обучение в них; мальчик, в продолжение трех лет, учит книжку за книжкой, с пояснениями текста в некоторых местах – и только! Учитель сам знаком с педагогикою, только как с школьною системою, и притом по общим правилам и законам ее; он не учился приложению этих правил, не изучал быта и натуры своих поселян, не знает, как приступить к воспитанию этой натуры, с чего начать, на что преимущественно обращать внимание, к чему направлять свои занятия, – он не подозревает и необходимости всего этого, он только учит читать и писать, затем рассказывает арифметику, географию... Дитя приходит в семью из школы без всякой мысли о значении домашнего давнего обихода, о возможности иного, лучшего поведения, о приложении к тому или другому роду занятий географии, истории и проч. Далее: среду, в которой румынский сельский школьник учится жизни, мы уже видели; она сама ожидает себе от школы руководства к лучшим целям, лучшим формам, – она не понимает еще ни себя, ни школы, не знает никаких задач для жизни, кроме ведущихся в деревне спокон века. Школьник в семье отличается от других членов ее только тем, что, в продолжение дня, несколько часов бывает в школе, а потом час – другой, прижавшись в углу, и не обращая ни на что внимания, беспокойно просидит над книжкою; он отбывает эту работу, как отец его в детстве отбывал разные приказы своего отца по хозяйству, или ремеслу. В остальное время он уже и этою пустою внешностью не отличается от прочих членов семьи, и вступает в обыденную колею. Окончание курса производит в нем только ту перемену, что он перестает ходить в школу и сидеть над книгою. Через два–три года он будет доставать из сундука книгу и углубляться в нее единственно в таких расположениях, в каких старый молдаван принимается за свой часослов, в воспоминании его мелькнет весь механизм школы, но ни одно новое стремление, ни одно требование, которое выходило бы выше уровня потребностей, закрепивших семью, не возникнет в нем при этом.

Очевидно, что молдавские сельские школы устроены слишком поспешно. Иностранные учреждения и требования новейшей педагогии далеко не соображены в приложении к потребностям румынских поселян: школьное дело идет в деревне само по себе, а жизнь сама по себе; жизнь нисколько не может развиваться и устрояться по требованиям школы (на что впрочем школа и не претендует), напротив веками утвержденные в деревнях обычаи совершенно поглощают школьное воспитание. Такая поспешность и несообразительность в приложении чужих систем воспитания произошли, конечно, из исторических, особенно последних обстоятельств страны. Борьба между пришлым аристократизмом и национальностью, после долгих лет взаимного тайного недовольства, под конец сделалась самою решительною и напряженною. Народность, сознавшая себя после тысячелетнего усыпления и рабства чужим народностям, горячо бросилась на всё, что могло бы поддержать ее против всего пришлого, особенно фанариотского. На ее стороне преимущественно простой народ, ее успех будет зависеть не только от энергии, но и от уменья народа. И вот она поспешает создать это уменье: новое правительство, еще слабое, неопытное, не руководствуется здесь безусловными требованиями науки, – и что необходимее еще – участием к темному, заглохшему классу простолюдинов, оно имеет в виду главным образом не допустить прежних правителей и аристократов занять все места в государстве и дать в нем всё значение представителям народным. Поэтому, правительство румынское не может спокойно и терпеливо вести дело народного образования, оно гонит, понуждает его, и в этом состоянии не имеет времени приглядеться к тем, или другим способам образования и, хватая где что попало, оставляет его здесь таким, каким оно было на своем месте. – С другой стороны, ближайшее участие и руководство в румынских событиях 1847 и 1856 г. Франции дало в княжествах решительную привилегию французским понятиям и учреждениям. Молодой, энергический министр спешит ввести какое-либо, не существующее в Румелии, учреждение, чтобы не показаться в глазах своего общества отсталым, фанариотом. Так поступлено и при устройстве образования: университет, гимназии, семинарии, педагогические курсы, а за ними и сельские школы – всё это пересажено целиком из Франции и уставлено без всякого приспособления к местным потребностям и характеру.

Но, очевидно, рано ли, поздно ли, это приспособление последует; молдавская литература начинает приниматься за разработку народного быта; легенды, сказки, предания, поверья – всё начало интересовать молодых писателей. Не знаем, из этого ли источника, – но только должны же постепенно когда-нибудь возникнуть самостоятельная программа, задача и метод народного обучения. – Не смотря, впрочем, на все недостатки румынских школ, нельзя от всей души не порадоваться за народ, который так решительно принялся за дело простонародного обучения.

„Государь Император, по положению святейшего синода, в 16-й день мая сего года, высочайше повелеть соизволил: предоставленное 68 § высочайше угвержденного в 26 день июня 1808 года Начертания правил об образовании духовных училищ священнослужителям право приобретать, через экзамен, степень студента, распространить и на всех прочих, окончивших курс воспитанников семинарии, состоящих как в духовном, так и в других ведомствах“.

Считаем уместным сказать слов несколько по поводу этого нового постановления. – Всякому известно, что школа не может определить с непогрешимою точностью познания ученика. На это есть много причин, зависящих как от самой школы, так и от положения в ней учащегося. Многолюдство семинарии, формальные приемы в испытаниях, случайность экзаменских ответов, болезнь ученика, временная его апатия к занятиям и упущения в следствие огорчений, недостатка средств и подобных обстоятельств, неразвязность в устных ответах и т. под – вот те, нередко повторяющиеся, причины, по которым выпущенный из семинарии со степенью студента оказывается иногда на самом деле не заслуживающим этой степени и наоборот – выпущенный во втором разряде бывает лучше перворазрядного. С другой стороны, выход из школы не всегда отнимает у воспитанника возможность продолжать занятия наукою, и случается, что эти частные занятия наукою бывают многоплоднее занятий школьных. На указанных основаниях воспитанникам семинарии предоставлялось право, спустя неопределенное время по окончании курса, держать экзамен на степень студента и получать эту степень по выдержке экзамена. Но это право предоставлялось доселе только тем из воспитанников, которые поступали во священники. В таком виде оно могло, во 1-х, возбуждать священников, не удостоенных при выпуске из семинарии степени студента, к усилению и возвышению своего научного образования, во 2-х, облегчать достойных иереев и даже диаконов из второразрядных воспитанников семинарии в занятии законоучительских мест в низших учебных заведениях, в 3-х, вдовым священникам из таких же воспитанников давать возможность к поступлению в академию, так как для поступления в это высшее духовно-учебное заведение не может даже держать экзамена не имеющий степени студента, в 4-х, располагать к поступлению во священники тех из воспитанников семинарии, которые дорожили этою степенью и в тоже время, по каким-либо неважным причинам, уклонялись от принятия священного сана. Можно думать, что именно в этих видах упомянутое право доселе предоставлялось исключительно одним священнослужителям. Тем не менее, как показывает опыт, весьма немногие священнослужители старались пользоваться этим правом. Степень студента представляла слишком мало интереса для иереев, преследовавших чисто практические интересы. Законоучительские места, награды и повышения в должностях давались часто совершенно помимо ученой степени. Прежнее положение священника, поставленного в необходимость черным трудом приобретать пропитание себе и своему семейству, не только не располагало к научным занятиям, но отбивало от них всякую охоту и делало их почти совершенно невозможными. Поступающих в академии вдовых священников без степени студента почти вовсе не бывало, так как их пугал двойной экзамен. Наконец желавшие поступить в светское звание, по окончании курса в семинарии, и имевшие на то резонные причины, легко расставались с мечтами о степени студента и поступали в светское звание без этой степени.

Но в то время, как пользовавшиеся по закону правом приобретать, через экзамен, степень студента семинарии, на самом деле по большей части не пользовались таким правом, лишались этого права лица, имевшие часто существенную в нем нужду. Незаслуженнее всех лишены были этого права лица, служившие по духовно-учебному ведомству – учителями приходских и уездных духовных училищ, нередко всю жизнь свою остававшиеся на этой службе, хотя и не принимавшие священного сана. В прежнее время, когда чин имел большее значение и давал большие права, он составлял единственное утешение и награду служивших при духовных училищах, но и этого утешения и этой награды не получали те из них, которые не получили степени студента при выпуске из семинарии. Затем те из детей причетников, которые, по выходе из семинарии, имели прямую нужду поступить в гражданскую, или военную службу, должны были, за недостатком степени студента, долгое время дослуживаться первого чина, и собственно по этому препятствию решались оставаться в духовном звании и принимали на себя священный сан, не чувствуя призвания к должности священника и не будучи надлежащим образом приготовлены к ней. То же случалось и с детьми священников, хотя последние, сохраняя права рождения, гораздо менее несли урону на гражданской или военной службе от недостатка степени студента. Если эта степень и упомянутое право действительно употреблялись когда-либо как средство к удержанию в духовном звании тех, которых это звание воспитало для своих нужд и целей, то такое средство, не говоря о его внутреннем значении, не своевременно было теперь, когда духовное звание скорее имеет нужду удалять из среды своей некоторых членов, нежели удерживать их у себя. Наконец в числе имевших нужду в приобретении степени студента семинарии бывали и такие лица, которые не подходят ни под одну из указанных категорий. Случалось, что окончивший курс семинарии, но не удостоенный степени студента, спустя год или полтора по окончании курса, женился с намерением поступить во священники. За ним зачислен уже приход, и вот этот кандидат священства готовится к рукоположению во диакона. Но в это время приезжает нарочито посланный от родителей его жены с известием, что жена, в отсутствие его, заболела и умерла. Рукоположение не может быть совершено, но кандидат священства, пораженный таким несчастьем, не знает, что делать, куда деваться. К гражданской и военной службе он не чувствует призвания и охоты, священником быть невозможно, в учители поступить не хочет, и – он решается поступить в академию для продолжения учения. Что же? За неимением степени студента, его не допускают к экзамену для поступления в академию, а держать экзамен на степень студента не дано ему права.

Соображая всё вышесказанное, нельзя не радоваться приведенному нами новому постановлению, или лучше распространению давнего постановления на большее число лиц. Нам кажется, что даруемым вновь правом наиболее воспользуются те из окончивших курс семинарии воспитанников, которые находятся, или будут находиться в гражданской или военной службе. Нигде так не чувствуется потребность в правах, даруемых степенью, как в той службе, где чин следует за должностью и должность за чином, как тень за телом. Независимо от благодетельных результатов нового постановления, какие могут быть усмотрены из представленных выше соображений, нам представляется еще одно благодетельное последствие этого постановления. Находящиеся в гражданской службе, или желающие поступить на овую, окончившие курс воспитанники семинарии, желая приобрести, через экзамен, степень студента, должны будут предварительно усовершить себя в познаниях и преимущественно богословских, а это мы считаем для них делом великой важности. Опыт показывает, что уволившиеся из духовного звания, кончившие и не кончившие курс в семинариях, переходя в другие звания и сталкиваясь там с людьми шатких убеждений, или вовсе не имеющими никаких религиозных убеждений, иногда отстают не только от исполнения обрядовых установлений, но и от основных верований, и свое отступление от прежних религиозных убеждений своего ума и нравственных стремлений сердца начинают чаще всего с нарушения постов, а в последствии оказываются в некотором отношении недоверками. Основательное изучение догматов веры, правил нравственности и постановлений церкви, требуемое для сдачи экзамена на степень студента, могло бы предохранить их от увлечений лживыми, не сознанными идеями, или отклонить от бессознательно усвояемых понятий, противных религии, которыми, к несчастью, так богато наше среднее и мелкое чиновничество. Думаем, что, с обнародованием нового постановления, охотников держать экзамен на степень студента, явится много. Желательно однако ж, чтобы начальства семинарий для таких охотников предлагали вполне совестливое и чуждое формальных приемов испытание, обращая преимущественное внимание на религиозно-нравственные познания и убеждения испытываемого.

Феофан Лебединцев

Священная история. Ветхий Завет. А. Александровой. С 25-ю фотогр. картинами. Спб. тип. Н. Тиблена. 1861. 6. 8°, 133 и IV. Ц. 5 р.

Беседы (4-я, 5-я и 6-я) с простолюдинами о житии и подвигах св. угодников Божиих, подвизавшихся в земле Русской. Изд. Смирнова. Спб. т. Гр. Трусова. 1861. 12°, 84, 56 и 67. Ц. 50 к.

Эти беседы составляют продолжение издания, начатого автором, Г. К. Смирновым, еще в 1857 году: Беседы помещика с своими крестьянами. Под таким заглавием были изданы три отдельные брошюры: о св. Великой Княгине Ольге, о равноапостольном Князе Владимире и преп. Антоние Печерском. Ныне, под другим, вышеприведенным нами заглавием, вышли еще три беседы, составляющие продолжение прежнего издания – о преп. Феодосие Печерском, Несторе летописце, Алипие иконописце, мучениках Борисе и Глебе, и многих других.

В простом безыскусственном рассказе, выбранном из отечественных летописцев и книг церковных, довольно приспособленном к понятиям и быту простого народа, автор излагает жития святых, память которых наиболее священна для народа, или особенно назидательна.

Страсти Христовы и св. великая Страстная Седмица. Спб. 1861. Т. Артил. Департ. 16°, 56. Ц. 15 к. (История и размышления).

Жизнь Пресв. Девы Марии. Чтение, разложенное на каждый день месяца и предложенное особам и домам воспитания. Перевод. Спб. 1861. т. С. Бекенева. 8°, 119. Ц. 75 к.

Жизнь Святителя Христова Тихона, епископа Воронежского, с присовокуплен. избранных мест из его творений. Москва. 1861. 16°, 162 и II. Ц. 50 к.

Размышления кающегося грешника о страшном суде, о втором пришествии Господа нашего Иисуса Христа на землю. Соч. А. Сл–на. Изд 2-е дополн. Спб. т. Шт. Военно-Учебн. Завед. 1861. 8°, 88. Ц. 25 к.

Размышления христианина, посвящ. Ангелу-хранителю на каждый день в продолжении месяца. Изд. 2-е с картинками. Спб. т. Шт. Отд. Корп. Вн. Стражи. 1861. Изд. А. Е. Масленникова. 18°, 200. Ц. 75 к.

Поучительный глас пастыря в храме Божием. С. П. С. Спб. т. Н. Богданова. 1861. 8°, 95. Ц. 75 к.

Утешение страждущим христианам из слов Спасителя к апостолам во время бури: Аз есмь. (С англ.) Спб. 1861. т. Эд. Веймара. 12°, 69. Ц. 25 к.

Письма духовного отца к духовным детям. Ч. I. Спб. 1861. тип. Шт. Военно-Учебн. Завед. 6. 8°, IV, 304. Ц. 1 р.

Добродетельная женщина, описанная царем Соломоном. Спб. печ. и изд. М. О. Вольфа. 1861. 8°, 103. Ц. 1 р. 50 к.

Мысли старообрядца, принадлежащего Рогожскому кладбищу. М. тип. С. Орлова. 1861. 6. 8°, 77. Ц. 30 к.

Богослужение, праздники и религиозные обряды нынешних евреев. Сост. А. Алексеев. Новгород. 1861. тип. И. Мининского. 8°, 188 Ц. 60 к.